Пол Макоули живет в Шотландии и занимается биологией. Его первый роман «Четыреста миллиардов звезд» («Four Hundred Billion Star», 1988) получил премию Филипа Дика, за ним последовали «Тайные гармонии» («Secret Harmonies»), «Вечный свет» («Eternal Light») (вошедший в шорт-лист премии Артура Кларка) и «Красная пыль» («Red Dust»). Автор также опубликовал сборник рассказов «Король горы» («The King of the Hill»). Совместно с Кимом Ньюменом он выпустил антологию «В мечтах» («In Dreams»), посвященную семидюймовой пластинке и мифам, ее окружающим.
Рассказ «Искушение доктора Штейна» был написан специально для данного сборника в жанре альтернативной истории, как и роман автора «Ангел Ласку ал е» («Pasquale's Angel»), где изобретения Великого Инженера, Леонардо да Винчи, превращают Флоренцию в главную мировую державу. В рассказе все события вращаются вокруг некоего доктора Преториуса, персонажа фильма «Невеста Франкенштейна» («Bride of Frankenstein», 1935), сыгранного великолепным английским эксцентриком Эрнестом Тезигером, а действие происходит в Венеции, за десять лет до событий фильма…
Доктор Штейн считал себя человеком рациональным. И когда, переехав в Венецию, он приобрел привычку слоняться в свободное от работы время по городу, то не захотел признаться себе, что делает это из убеждения, будто дочь его до сих пор жива и он может наткнуться на нее среди здешней многонациональной толпы. Однако он лелеял крошечную тайную надежду, что ландскнехты, грабившие в Лодзи дома иудеев, утащили с собой его дочь не для того, чтобы обесчестить и убить, а чтобы сделать прислугой в каком-нибудь богатом прусском доме. Это было так же маловероятно, как и то, что ее могли привезти именно сюда, поскольку Совет Десяти нанимал ландскнехтов для защиты города и своих заморских владений.
Жена доктора Штейна больше не разговаривала с ним на эту тему. На самом деле в последнее время они вообще почти не разговаривали. Она умоляла объявить неделю траура, способного унять горе, как будто бы они действительно предали тело дочери земле. Они жили в съемных комнатах у кузена жены доктора Штейна, банкира Абрама Сончино, и доктор Штейн не сомневался, что эту идею внушили жене женщины семейства Сончино. Кто знает, о чем болтают женщины, запираясь на всю ночь в купальне, когда совершают обряд очищения после месячных? Ни о чем дельном — в этом доктор Штейн не сомневался. Даже Сончино, добросердечный человек, обожающий свою супругу, убеждал доктора Штейна устроить траур по дочери. Сончино сказал, что их семья позаботится о ритуальной трапезе и вся община будет скорбеть вместе со Штейнами всю неделю до субботнего богослужения, и тогда с помощью Бога чудовищная душевная рана начнет заживать. Доктору Штейну пришлось собрать все силы, чтобы вежливо отказаться от этого великодушного предложения. Сончино — хороший человек, но дела Штейнов совершенно его не касаются.
Надвигалась зима, как казалось доктору подгоняемая безмолвными укорами жены. Доктор Штейн почти каждый день выходил на многолюдные улицы. Иногда компанию ему составлял капитан ночной стражи, англичанин Генри Горралл, чьим неофициальным помощником заделался доктор — он устанавливал причину смерти людей, которых частенько вылавливали из каналов на окраинах города.
За прошедшее лето убийств произошло больше обычного и бесследно исчезли несколько молодых женщин из хороших семей. Помогать Горраллу доктора Штейна заставили старейшины бет-дина, раввинского суда, — уже поползли слухи, будто иудеи убивают христианских девственниц, чтобы с помощью их крови оживить Голема. И было кстати, что иудей — более того, иудей, который работает в городской больнице и обучает студентов медицинской школы новейшим хирургическим приемам, — помогает в разрешении загадки.
К тому же доктору Штейну нравилось общество Горралла. Нравилась уверенность капитана, что все на свете, каким бы странным ни казалось, имеет рациональное объяснение. Горралл был гуманист, и его нисколько не смущало, что его видят в обществе человека, обязанного носить на одежде желтую звезду. Вышагивая вместе по городу, они, не обращая внимания на уличную сутолоку, беседовали о новых веяниях в философии, слившихся в мировоззрении великого флорентийского инженера, Леонардо да Винчи.
Корабли из двадцати стран мира теснились вдоль набережной в вытянутой тени Кампанилы, а их матросы слонялись по улицам. Целая флотилия маленьких лодочек с зазывалами, расхваливающими свой товар, покачивалась на волнах, оставляемых проходящими барками и галеонами. Гондольеры разражались цветистыми проклятиями в адрес мелких суденышек, которые пересекали Гранд-канал прямо перед носом длинных стремительных гондол. Время от времени по Гранд-каналу поднимались флорентийские суда с ходовыми винтами, двигатели Хироу оставляли после себя шлейфы черного дыма, и прохожие останавливались, чтобы посмотреть на такое чудо. Банкиры в меховых пальто и высоких фетровых шляпах заключали сделки на площади перед церковью Сан-Джакометго под грохот новомодных заводных счет.
Горралл, рослый мускулистый человек с колючей черной бородой, который имел привычку жевать табак и постоянно сплевывать, кажется, был знаком со всеми банкирами и купцами, торговцами шелком и парчой, продавцами бумазеи и бархата, аптекарями, мастерами золотых и серебряных дел, производителями белого воска, продавцами скобяных изделий, бондарями и парфюмерами, которые держали магазинчики на тесных маленьких улицах у моста Риалто. Капитан знал по именам и многих проституток в желтых шарфах, хотя это как раз нисколько не удивляло доктора Штейна, поскольку он познакомился с англичанином, когда тот пришел в больницу за ртутью для лечения сифилиса. Горралл знал даже (или делал вид, будто знает) клички истинных хозяев Венеции — котов, которые путались под ногами у прохожих или же лениво валялись на холодных камнях, греясь в лучах неверного зимнего солнца.
И как раз в одной из парфюмерных лавок на улице Мерсери доктор Штейн, как ему показалось на миг, увидел свою дочь. В дверях лавки стоял седой старик и орал на молодого человека, который пятился от него и кричал в ответ, что он ни в чем не виноват.
— Ты ведь его друг!
— Сударь, я понятия не имею, что именно он написал, и я не знаю и знать не хочу, с чего ваша дочь так рыдает!
Молодой человек держал руку на рукояти длинного ножа, поэтому Горралл раздвинул собравшихся зевак и велел обоим спорщикам утихомириться. Кипящий от негодования отец скрылся в лавке, а через секунду появился снова, волоча за собой девочку лет четырнадцати с такими же длинными темными волосами и таким же высоким белым лбом, как и у дочери доктора Штейна.
— Ханна! — невольно вырвалось у доктора Штейна, но, когда девочка повернулась, оказалось, что это не она. Не его дочь. Девочка заливалась слезами и прижимала к груди лист бумаги — письмо от покинувшего ее ухажера, как предположил доктор, и Горралл затем подтвердил, что именно так и есть. Молодой человек сбежал на флот, что было обычным делом в эти дни, когда Совет Десяти даже издал указ, чтобы осужденных преступников отправляли на военные галеры, поскольку вольнонаемных гребцов не хватало. Еще немного, и весь город окажется рассеянным где-то между Корфу и Критом, а то и где-нибудь подальше, ведь Флоренция уже уничтожила флот Кортеса и открыла американский берег.
Доктор Штейн не стал рассказывать жене, что видел. Вечером он долго сидел на кухне, согреваясь догорающими углями и читая при слабом свете сальной свечи «Трактат о воспроизведении движения» Леонардо, когда раздался стук в дверь. Это случилось вскоре после полуночи. Доктор Штейн взял свечу и направился было к двери, и тут из спальни вышла жена.
— Не открывай, — проговорила она. Одной рукой она теребила ворот рубахи, а другой сжимала свечу. Длинные черные волосы спадали ей на плечи.
— Мы же не в Лодзи, Белита, — возразил доктор, возможно с ненужной резкостью. — Возвращайся в постель. Я сам разберусь.
— Все равно здесь полным-полно пруссаков. Один на днях плюнул в меня. Абрам говорит, нас винят в похищении покойников, поэтому за врачами приходят в первую очередь.
Стук повторился. Муж с женой воззрились на дверь.
— А вдруг это пациент, — произнес доктор Штейн и отодвинул засов.
Они жили на первом этаже просторного дома, который выходил на узкий канал. Ледяной ветер несся вдоль канала, и стоило доктору открыть тяжелую дверь, как порыв ветра сейчас же задул свечу. За дверью стояли два городских стражника, а между ними — капитан Генри Горралл.
— Нашли еще одно тело, — произнес капитан с грубоватой прямотой. — Девушка, которую мы с вами видели недавно. Пойдемте со мной, поможете установить, убийство ли это.
Женское тело заметили, когда оно проплывало по Рио-ди-Ноале.
— Еще час, — сказал Горралл, пока они гребли через темный город, — и вода поднялась бы и унесла ее в море. И нам с вами не пришлось бы трястись от холода.
А ночь и в самом деле выдалась холодная — как раз после Дня святой Агнессы. Назойливый береговой бриз сдувал снег с крыш и острых шпилей. Только что намерзший лед с хрустом ломался под носом гондолы, крупные льдины стучали в ее корпус. Немногочисленные огни на фасадах палаццо, выстроившихся по берегам Гранд-канала, казались тусклыми и подернутыми туманом. Доктор Штейн закутался поплотнее в поношенное пальто из грубой шерсти и спросил:
— А как по-вашему, это убийство?
Горралл сплюнул в черную ледяную воду:
— Она умерла из-за любви. Это очевидно. Ведь мы с вами были свидетелями ссоры сегодня днем. В воде девушка пробыла недолго, и от нее до сих пор несет спиртным. Напилась для храбрости и прыгнула. Однако необходимо в этом убедиться. Возможно, это неудавшееся похищение или чья-то жестокая выходка, приведшая к трагическому финалу. Слишком много в городе солдат, которые изнывают от скуки, дожидаясь отправки на Кипр.
Утонувшая девушка лежала на булыжной мостовой рядом с каналом, прикрытая одеялом. Даже в такой поздний час собралась небольшая толпа, и, когда стражник по просьбе доктора откинул одеяло, некоторые из зевак ахнули.
Это была та самая девушка, которую доктор с капитаном видели днем, дочка парфюмера. Мокрое платье, прилипшее к телу, казалось белым на фоне мостовой. Длинные черные волосы падали на лицо. Изо рта еще шла пена, а губы уже приобрели синюшный оттенок. Мертвая, она уже нисколько не походила на дочь доктора Штейна.
Доктор Штейн ущипнул кожу на руке девушки, надавил на ноготь, затем закрыл ей глаза большим и указательным пальцами. Снова с осторожностью прикрыл тело одеялом.
— Она погибла меньше часа назад, — сообщил он Горраллу. — Следов борьбы нет, а по выделениям изо рта можно наверняка утверждать, что она утонула.
— Скорее всего, сама утопилась, если кто-нибудь ее не столкнул. Полагаю, причина самая банальная, по которой ее парень и удрал на флот. Не хотите побиться об заклад?
— Мы оба знаем ее историю. Я могу установить, беременна ли она, но только не здесь.
Горралл улыбнулся:
— Я забыл, что иудеи не бьются об заклад.
— Напротив. Но боюсь, что в данном случае вы правы.
Горралл приказал своим людям доставить тело в городскую больницу. Пока утопленницу грузили в гондолу, он сказал доктору Штейну:
— Она напилась, чтобы собраться с духом, а потом бросилась в воду. Но не в этот маленький канал. Самоубийцы предпочитают сводить счеты с жизнью в красивых местах, чаще всего в своих любимых. Мы осмотрим мост Риалто — ведь это единственный мост через Гранд-канал, и прилив движется с той стороны, однако там обычно толчется уйма народу, и, если мы не поторопимся, какой-нибудь нищий унесет и бутылку, и записку, которую она, возможно, оставила. Идемте, доктор! Необходимо выяснить, как погибла девушка, прежде чем появятся ее родители и начнут задавать вопросы. Мне придется что-то им отвечать, а не то они воспылают жаждой мести.
Если девушка и спрыгнула с моста Риалто, никакой записки она не оставила — или же записку похитили, как и предсказывал Горралл. Капитан с доктором Штейном поспешили в городскую больницу, однако тело еще не привезли. А через час патруль обнаружил в заводи привязанную гондолу. Один стражник был мертв — у него на шее зияла рана от меча. Второй был оглушен и ничего не помнил. Утопленница исчезла.
Горралл пришел в бешенство и отправил на поиски похитителей всех своих свободных людей. Негодяи осмелились напасть на двух солдат из ночной стражи, бушевал капитан, и когда они попадутся ему в руки, то отправятся петь фальцетом под кнутами на галерах. Однако расследование ни к чему не привело. С каждым днем становилось все холоднее, и разразившаяся эпидемия плеврита означала, что доктора Штейна в больнице ждет много работы. Он не вспоминал о происшествии целую неделю, пока к нему не зашел капитан Горралл.
— Она жива, — сказал Горралл. — Я ее видел.
— Вероятно, девушку, на нее похожую. — На мгновение доктору Штейну представилась его дочь, бегущая к нему с широко раскинутыми руками. Он произнес: — Я не мог ошибиться. Пульса не было, легкие были полны воды, и она была холодная, как те камни, на которых лежала.
Горралл сплюнул:
— Значит, она ходячий мертвец. Вы помните, как она выглядела?
— Отлично помню.
— Она была дочерью парфюмера, некоего Филиппо Ромпьязи. Члена Большого совета, хотя я бы сказал, что из всех его двух с половиной тысяч членов Ромпьязи обладает наименьшим влиянием. Для благородного семейства однажды настали трудные времена, и им пришлось научиться торговать. — Капитан был не слишком высокого мнения о многочисленных аристократах Венеции, которые, по его разумению, не столько управляли республикой, сколько плели интриги, чтобы выдоить из нее побольше денег. — Тем не менее, — проговорил Горралл, скребя бороду, — нехорошо, если дочка патриция будет бродить по городу, когда врач, ведущий дело, констатировал смерть.
— Не помню, чтобы получал за это гонорар, — заметил доктор Штейн.
Горралл снова сплюнул:
— А с чего мне платить тому, кто не в состоянии отличить живого от мертвого? Докажите, что я не прав, и я заплачу вам из собственного кармана. С известным хирургом в качестве свидетеля я смогу наконец довести это дело до конца.
Девушка находилась у одного лекаря-шарлатана, который называл себя доктором Преториусом, хотя Горралл не сомневался, что это не настоящее его имя.
— В прошлом году его изгнали из Падуи за то, что занимался врачебной практикой без патента, а до того он сидел в миланской тюрьме. Я приглядываю за ним с тех пор, как летом он сошел на берег с прусской угольной баржи. Месяц назад он исчез, и я уже подумал, что теперь этот доктор станет головной болью властей другого города. А он, оказывается, просто залег на дно. И вот теперь заявляет, будто девушка исцелилась благодаря какому-то чудесному новому методу лечения.
В Венеции было множество шарлатанов. На площади Сан-Марко высилось пять-шесть помостов для выступлений, в которых знахари прославляли свойства своих особенных инструментов, порошков, эликсиров и снадобий. Венеция терпимо относилась к этим безумцам, потому что миазмы, поднимающиеся из окрестных болот, дурманили разум горожан, которые к тому же были самыми тщеславными людьми на свете, готовыми поверить во все, что обещает чарующую красоту и долгую жизнь.
В отличие от прочих шарлатанов, доктор Преториус выступал перед избранной публикой. Он снял заброшенный винный погреб на окраине Фондако, прусского торгового подворья, в том квартале Венеции, где корабли стоят в узких каналах сплошными рядами, а дома — это исключительно торговые склады. Даже вышагивая рядом с капитаном стражи, доктор Штейн чувствовал себя здесь крайне неуютно, ему казалось, что все глаза прикованы к желтой звезде у него на груди, которую он носил, подчиняясь закону. Всего несколько дней назад синагога подверглась нападению, а мезузу на двери одного почтенного банкира вымазали свиным навозом. Рано или поздно, если похитителей тел не схватят, толпы начнут врываться в дома зажиточных иудеев под предлогом поисков легендарного Голема, желая уничтожить то, что существует только в их воспаленном воображении.
Горралл с доктором Штейном и еще примерно пятью десятками человек, в основном богатыми пожилыми дамами со служанками, перешли высокий, выгнутый дугой мост над темным, беззвучно струящимся каналом, а затем, уплатив негодяю в воротах по сольдо за оказанную честь, вошли во двор, освещенный дымными факелами. Как только головорез на входе затворил и запер за ними ворота, в высоком открытом окне, обрамленном красными портьерами, возникло два человека.
Мужчина — одетый во все черное, с копной белых волос. А за ним — женщина в белом, которая была наполовину погружена в подобие ванны, наполненной колотым льдом. Голова ее была склонена набок, а лицо закрыто черными волосами. Горралл толкнул доктора Штейна локтем и сказал, что это та самая девушка.
— По мне, так она вполне мертвая. Только покойник может сидеть в ванне со льдом, не трясясь от холода.
— Подойдем поближе и посмотрим, — предложил Горралл, закуривая вонючую сигариллу.
Седовласый мужчина, доктор Преториус, поприветствовал публику и разразился длинной хвастливой речью. Доктор Штейн почти не слушал его, с интересом разглядывая оратора. Доктор был сутулым, похожим на птицу человеком с тощим лицом и темными глазами под кустистыми бровями, сходившимися на переносице каждый раз, когда он завершал фразу. У него была привычка указывать на слушателей пальцем, еще он постоянно пожимал плечами, как бы потешаясь над собственной похвальбой. Он не особенно верит своим утверждениям, решил доктор Штейн, что весьма странно для шарлатана.
Доктор Преториус, как оказалось, имеет честь представить публике истинную Невесту Моря, недавно погибшую, но оживленную посредством древнего египетского знания. Он потратил долгие годы, пытаясь овладеть старинной наукой, он подвергался многим опасностям, чтобы принести знание в Европу и усовершенствовать его. Доктор заверил слушателей, что поскольку эта наука способна побеждать смерть, то, усовершенствованная им, она будет побеждать и старость, ведь что есть старость, как не медленная победа смерти над жизнью? Доктор Преториус щелкнул пальцами, и ванна, подчиняясь его движению, выехала вперед, под свет факелов, чтобы собравшиеся сами убедились, что Невеста Моря, сидящая в ней, мертва.
В длинные черные волосы утопленницы были вплетены стебли водорослей. На грудь свешивалось ожерелье из морских раковин.
Доктор Преториус указал на доктора Штейна, обратившись к нему:
— Я вижу, среди нас присутствует врач. Я узнал вас, сударь. Мне известно, какую огромную работу вы проделываете в госпитале при церкви Пьеты, а также то, что вам ведомы новейшие методы хирургии. Как человек ученый, не окажете ли вы мне честь, подтвердив, что эта бедняжка в данный момент мертва?
— Давайте, — велел доктору Горралл, и Штейн выдвинулся вперед, сгорая от любопытства и в то же время чувствуя себя одураченным.
— Итак, ваш вердикт, — попросил доктор Преториус, отвесив учтивый поклон. И добавил sotto voce: — Это истинное чудо, доктор. Поверьте. — Он поднес к алым губам девушки маленькое зеркальце, спросив доктора Штейна, наблюдает ли он хоть какое-нибудь дыхание.
Доктор Штейн отметил про себя густой навязчивый запах: смесь бренди и розового масла. Вслух он произнес:
— Я ничего не наблюдаю.
— Громче, чтобы слышали наши добрые зрители.
Доктор Штейн повторил свой ответ.
— Прекрасно. А теперь возьмите ее за руку. Ее сердце бьется?
Рука девушки была холодна как лед, из которого доктор Преториус поднял ее. Если и был какой-то пульс, то чрезвычайно редкий, и доктору Штейну просто не дали времени услышать его. Доктор Преториус оттеснил его, поднял руку девушки за пальцы и с видимым усилием вогнал ей в ладонь длинный гвоздь.
— Вот видите, — проговорил он с нарастающим воодушевлением, потрясая рукой девушки так, что проткнутая гвоздем кисть замоталась из стороны в сторону. — Видите! Крови нет! Ни капли! Видите? И разве живой человек смог бы безропотно сносить такую боль?
Доктор казался взволнованным этим представлением. Он метнулся вглубь помещения и притащил к окну странное приспособление — стеклянный сосуд, насаженный на стеклянную трубку высотой в человеческий рост. Лента алого шелка извивалась внутри сосуда и спускалась к колесу в нижней части трубки. Доктор Преториус нажал на педаль, и шелковая лента начала вращаться по кругу.
— Немного терпения! — проговорил шарлатан, когда публика загудела. Он глядел на толпу из-под кустистых бровей, нажимая ногой на педаль. — Совсем чуть-чуть. Аппарат должен набрать необходимые обороты.
Доктор говорил, слегка задыхаясь от напряжения. Любой уважающий себя шарлатан, подумал про себя доктор Штейн, нанял бы мальчика, чтобы тот жал на педаль, обнаженный и покрытый золотой краской, с херувимскими крылышками за спиной. И еще обязательно под барабанную дробь. Однако это странное представление захватывало куда сильнее, чем театральные эффекты проходимцев, выступавших на площади Сан-Марко.
Со дна стеклянного сосуда выходили золотые нити, которые тянулись к большой банке, наполовину наполненной водой и заткнутой пробкой. Наконец доктор Преториус перестал нажимать на педаль, коротко поклонился публике — лицо его лоснилось от пота — и с помощью палки направил золотистые нити, выходящие из стеклянного сосуда, прямо в лицо девушке.
Послышался слабый хруст — с таким звуком на свадьбах крошится под ногами разбитая посуда. Девушка открыла глаза и огляделась, недоумевающая и смущенная.
— Она ожила, но всего на несколько минут, — пояснил доктор Преториус. — Поговори со мной, милочка. Наверное, ты сама захотела стать Невестой Моря?
Горралл зашептал доктору Штейну:
— Это ведь точно та девушка, которая утопилась на днях?
И доктор Штейн кивнул в ответ. Горралл достал серебристый свисток и трижды коротко свистнул в него. И сейчас же на высокие стены взлетел целый отряд стражников. Некоторые старухи из публики закричали. Головорез, стоявший на входе, бросился на Горралла, но тот выхватил многозарядный пистолет с зубчатым колесом над стволом. Капитан выстрелил трижды, и после каждого выстрела колесо проделывало полный оборот, доставляя на нужное место новую порцию пороха и пулю. Бандит повалился на спину, умерев раньше, чем во дворе отгремело эхо выстрелов. Горралл развернулся и направил дуло пистолета в окно с красными занавесками, но там уже полыхало пламя, а доктор Преториус и мертвая девушка в ванне со льдом исчезли.
Горралл со своими подчиненными затоптали огонь и обыскали винный погреб. И только доктору Штейну удалось отыскать единственную улику — одинокую сломанную ракушку рядом с люком. Когда крышку люка подняли, под ней, несколькими braccia ниже, оказалась черная вода — проход, как тут же выяснил Горралл, соединяющийся с каналом.
Доктор Штейн никак не мог забыть мертвую девушку, ледяное прикосновение ее руки, ее внезапное воскрешение, недоумение, застывшее в глазах. Горралл был уверен, что она только казалась живой, тело было просто набальзамировано, глаза блестели из-за глицерина, а губы были алыми благодаря той краске, которую аптекари делают из растертых жучков.
— Публика хотела верить, что видит перед собой живую женщину, а в мерцающем свете факелов казалось, будто она движется. Надеюсь, вы выступите свидетелем.
— Я прикасался к ней, — ответил доктор Штейн. — Тело не было набальзамировано. Иначе кожа бы задубела.
— Но мы же сохраняем зимой мясо во льду, — возразил Горралл. — Кроме того, я слышал, будто в Индии есть знахари, которые умеют погружаться в такой глубокий транс, что им не требуется даже дышать.
— Но она не из Индии. К тому же странно, что было столько возни с этим агрегатом. Он такой нелепый, что производит впечатление настоящего.
— Я разыщу этого Преториуса, — пообещал Горралл, — и мы получим ответы на все наши вопросы.
Но когда через пару дней доктор Штейн встретил капитана и спросил, как продвигается расследование дела Преториуса, англичанин только покачал головой и сказал:
— Мне велели прекратить следствие. Вроде бы отец девушки надоел Большому совету своими просьбами, а друзей у него там нет. Больше мне знать не положено. — Горралл сплюнул и произнес с неожиданной горечью: — Знаете, Штейн, можно проработать на них четверть века, и даже если они признают тебя полноправным гражданином, все равно не станут делиться с тобой своими секретами.
— Вероятно, кто-то могущественный верит утверждениям доктора Преториуса.
— Если бы и я мог поверить! А вы-то верите?
— Нет, конечно.
Однако это была неправда, и доктор Штейн сам приступил к расследованию. Он хотел узнать правду, и вовсе не потому, уверял он себя, что изначально ошибочно принял девушку за свою дочь. У него исключительно профессиональный интерес: ведь если смерть можно победить, то это, без сомнения, величайшее знание, каким только может обладать врач. И его пропавшая дочь тут вовсе ни при чем.
Сначала доктор расспросил своих коллег в городской больнице, затем начал расспрашивать врачей из других больниц и нового госпиталя при Арсенале. И только управляющий этого нового госпиталя хоть что-то ему ответил и предостерег, что у доктора Преториуса имеются влиятельные покровители.
— Это я уже слышал, — заверил доктор Штейн. И неосмотрительно добавил: — Жаль только, что я не знаю, кто они.
Управляющий госпиталем был человек напыщенный, добившийся своего положения благодаря интригам, а не дарованиям. Доктор Штейн видел, что того так и подмывает выложить все, что ему известно, но в итоге управляющий сказал только:
— Знание опасно. Но если вы хотите что-нибудь выяснить, то начинайте лучше снизу, а не сверху. Не стоит заноситься, доктор.
Доктор Штейн пришел в негодование, однако промолчал. Он просидел без сна целую ночь, снова и снова обдумывая обстоятельства дела. Этот город полон тайн, а он здесь чужак, иудей, бежавший из Пруссии. Из-за подобных расспросов его запросто могут принять за лазутчика, и еще неизвестно, сможет ли Горралл помочь, если доктора вдруг обвинят в этом. В конце концов, начальство капитана не одобрило ведь попытки арестовать доктора Преториуса.
Однако доктор Штейн никак не мог забыть лица утопленницы: как она вздрогнула, как ее глаза раскрылись под паутиной золотых нитей. Мучимый видениями, в которых он находил могилу дочери и воскрешал Ханну, доктор метался по кухне, и уже под утро его осенило, что управляющий госпиталем Арсенала сказал ему правду, пусть даже сам об этом не подозревая.
Утром доктор Штейн вышел из дома, не сказав жене, куда направляется. Он догадался, что доктору Преториусу необходимы ингредиенты для опытов, поэтому принялся ходить от аптекаря к аптекарю, описывая каждому внешность шарлатана. Нужного аптекаря доктор отыскал уже ближе к вечеру, в маленькой паршивой лавчонке на calle, примыкающей к площади, над которой царил яркий фасад недавно построенной церкви Санта-Мария-ди-Мираколи.
Аптекарь оказался молодым человеком с приятным лицом, но маленькими, алчно блестящими глазками. Он глядел на доктора Штейна из-под черной засаленной челки и так горячо отрицал свое знакомство с доктором Преториусом, что доктор Штейн ни на секунду не усомнился: парень врет.
Монета развязала аптекарю язык. Он признался, что, кажется, среди его клиентов есть человек, похожий на описанного доктором Штейном, и доктор Штейн сейчас же поинтересовался:
— Не покупал ли он квасцы или эфирные масла?
Аптекарь выразил недоумение:
— Он же врач, а не бальзамировщик.
— Да, конечно, — согласился доктор Штейн, воспрянув духом.
Вторая монета купила доктору право доставить Преториусу последний заказ — бутыль серной кислоты, обернутую для безопасности соломой.
Отправившись в направлении, указанном аптекарем, доктор Штейн петлял в сложном лабиринте из calles и площадей, оказавшись в итоге во дворе размером с чулан. Со всех сторон поднимались высокие стены домов, и выйти отсюда можно было единственным путем — тем, каким пришел. Доктор понял, что заблудился, но не успел он развернуться, чтобы выйти, как кто-то схватил его сзади. Чья-то рука стиснула горло. Штейн принялся вырываться и уронил бутыль с кислотой, которая не разбилась только благодаря счастливой случайности и соломе. В следующий миг доктор уже лежал на спине, глядя на клочок серого неба, который стремительно уносился прочь, уменьшаясь до точки размером с мерцающую звезду.
Очнулся доктор Штейн от сурового гула церковных колоколов. Он лежал на сырой постели в комнате, увешанной пыльными гобеленами и освещенной высокой сальной свечой. Горло болело, в голове пульсировало. Над правым ухом была припухлость, однако в глазах не двоилось, и голова не кружилась. Тот, кто его оглушил, прекрасно понимал, что делает.
Дверь оказалась заперта, окна были закрыты прочными дубовыми ставнями, надежно приколоченными к раме гвоздями. Доктор Штейн как раз пытался оторвать ставню, когда дверь отперли и в комнату вошел пожилой человек. Иссохший карлик в бархатной тунике и камзоле, которые больше пристали юному щеголю. Морщинистое лицо старика было припудрено, на впалых щеках горели пятна румян.
— Мой хозяин поговорит с вами, — проговорило это странное существо.
Доктор Штейн спросил, где он находится, и старик ответил, что это дом его хозяина.
— Когда-то он принадлежал мне, но я подарил его хозяину. В качестве вознаграждения.
— А, так вы были больны и он исцелил вас?
— Я был болен жизнью. Он убил меня и оживил снова, чтобы я мог вечно жить после смерти. Мой хозяин — великий человек.
— Как вас зовут?
Старик засмеялся. У него во рту торчал один-единственный зуб, да и тот представлял собой почерневший пенек.
— В новой жизни крещение мне еще только предстоит.
Идите со мной.
Они поднялись по широкой мраморной лестнице, которая проходила через некогда величественное палаццо. Внизу остались два этажа, где пол был выложен черной и белой плиткой и походил на шахматную доску. Они поднялись еще на два этажа, на самый верх.
Некогда в вытянутой комнате располагалась библиотека, однако теперь глубокие стеллажи вдоль стен были пусты, остались лишь цепи, удерживавшие тяжелые тома. Комната была освещена расставленными в беспорядке свечами, которые мерцали, не столько освещая пространство, сколько порождая сбивающие с толку тени. Одна ниша для книг была забрана решеткой, и там, в полумраке, бродила свинья. Доктор Штейн успел бросить на животное взгляд и увидеть, что на спине свиньи имеется что-то чужеродное, но вот что — этого он не рассмотрел. В следующий миг ему под ноги бросилось какое-то существо размером с мышь. Потрясенный доктор увидел, что оно передвигается на задних ногах, сутулясь и шаркая.
— Мои детки, — произнес доктор Преториус.
Он сидел за столом, заваленным книгами и бумагами. Полки у него за спиной были уставлены пузырьками и банками с реактивами. Утопленница сидела рядом, в кресле с высокой спинкой. Ее лоб обхватывал кожаный обруч, не дававший голове завалиться набок. Глаза в провалившихся темных глазницах были закрыты. Позади ее кресла стоял тот самый механизм, который доктор Штейн видел в винном погребе. Сладкий запах розового масла был необычайно силен.
Доктор Штейн произнес:
— Это же просто мышь или небольшая крыса.
— Вы верите в то, что должно, доктор, — произнес Преториус, — но я надеюсь открыть вам глаза на те чудеса, какие мне удалось воплотить. — Он обратился к старику: — Принеси нам закусить.
Старик попытался возразить, сказав, что хотел бы остаться, но доктор Преториус тотчас подскочил в ярости и запустил в слугу чернильницей. Чернила растеклись по напудренному лицу, и доктор Преториус разразился смехом.
— Болван! — произнес он. — Принеси гостю вина и мяса. Это все, что я могу предложить, — обратился он к доктору Штейну. — Кстати, вы пришли сюда по своей воле?
— Полагаю, аптекарь сообщил вам, что я задавал ему вопросы. Если, конечно, он аптекарь.
Доктор Преториус проговорил, коротко улыбнувшись:
— Мне кажется, вы хотели видеть девушку — она перед вами. Я заметил, с какой нежностью вы глядели на нее тогда, пока нас не прервали, и теперь я снова вижу в ваших глазах то же выражение.
— Я ничего не знал о намерениях моего спутника.
Доктор Преториус свел вместе кончики пальцев, дотронулся ими до бескровного рта. Пальцы у него были белые и длинные, — казалось, будто на них имеются лишние суставы. Он произнес:
— Не надейтесь, что он сумеет вас найти.
— Это меня не пугает. Вы доставили меня сюда, потому что хотели, чтобы я сюда попал.
— Но вы должны бояться. Здесь жизнь и смерть в моей власти.
— Старик сказал, что вы подарили ему вечную жизнь.
Доктор Преториус отозвался беззаботно:
— Во всяком случае, он в это верит. Полагаю, этого достаточно.
— Но он умирал? И вы вернули его к жизни?
Доктор Преториус ответил:
— Это зависит от того, что вы подразумеваете под жизнью. Фокус не в том, чтобы поднять покойника, но сделать так, чтобы смерть больше не предъявляла на него свои права.
По приезде в Венецию доктор Штейн видел пантеру, привезенную с Дружественных островов вместе с большой стаей попугаев. Пантера была так истощена, что под гладкой черной шкурой отчетливо выпирали все кости, и она непрестанно металась взад-вперед по маленькой клетке, а ее глаза горели. Животное обезумело от долгого путешествия, и доктору Штейну казалось, что Преториус так же безумен, как та пантера, — он потерял способность что-либо чувствовать за долгое путешествие в неведомые края, которые, как он уверяет, ему удалось покорить. На самом же деле это они поработили его.
— Я почти все время держу ее во льду, — произнес доктор Преториус. — Но несмотря на это, она все равно начала разлагаться. — Он приподнял подол платья девушки, и доктор Штейн увидел на ее правой стопе черные пятна, похожие на старые синяки. Несмотря на розовое масло, в воздухе отчетливо ощущался запах гниения.
Доктор Штейн сказал:
— Девушка мертва. Я собственными глазами видел, как ее выловили из канала. Ничего удивительного, что она разлагается.
— Все зависит от того, что вы подразумеваете под смертью. Вам когда-нибудь доводилось видеть рыбу в пруду, скованном льдом? Рыбы становятся такими вялыми, что уже не движутся, однако они живы, и стоит льду растаять, как они снова поплывут. Мне довелось побывать на Готланде. Ночь зимой длится там целые сутки, и от дыхания индевеет борода. Однажды там нашли живого человека, который пролежал в снегу двое суток. Он здорово напился и заснул. Алкоголь спас его от замерзания, хотя он и лишился ушей и пальцев на руках и ногах. Девушка тоже выпила довольно много, и смерть не смогла окончательно наложить на нее свою лапу. Я вернул несчастную к жизни. Хотите увидеть, как это делается?
— Хозяин? — Это заговорил старик.
С подобострастным поклоном он поставил поднос, на котором оказался запечатанный сургучом серебряный кувшин, блюдо с куском говядины, крепко посоленной и позеленевшей по краям, и черный хлеб.
Доктор Преториус сейчас же накинулся на слугу. Еда и вино полетели в разные стороны, доктор Преториус схватил старика за шею и опрокинул на пол.
— Мы заняты, — проговорил он совершенно спокойным тоном.
Доктор Штейн принялся вместе со слугой собирать еду на поднос.
Доктор Преториус дал пинка старику, и тот уковылял прочь на четвереньках. Преториус произнес нетерпеливо:
— Оставьте эти глупости. Я докажу вам, доктор, что она жива.
Стеклянный сосуд запел под его длинными ногтями, он с нежностью разгладил моток потрепанной красной ленты. Поглядев искоса на доктора Штейна, он произнес:
— На южной оконечности Египта обитает племя, которое на протяжении трех тысяч лет работает с металлами. Тамошние мастера наносят на металлические изделия тонкий серебряный орнамент, сперва погрузив изделие в раствор нитрата серебра, а затем помещая его в сосуд, где в соленой воде находятся пластины из свинца и цинка. Разделяемые разными металлами, противоположные сущности соленой воды расходятся в разные стороны и, достигая орнамента, извлекают из раствора серебро. Я неоднократно сам проделывал этот опыт, но каждый раз, когда я заменял соленую воду кислотой, движение энергии замедлялось. Это, — он постучал по сосуду из стекла, который зазвенел, словно колокол, — устроено по тому же принципу обуздания энергии. Я только увеличил размеры и нашел способ сохранять энергию, которая накапливается в процессе работы. Потому что энергия эта находится и внутри нас и подчиняется потоку, идущему от механизма. Двигаясь внутри стеклянной емкости, шелк порождает эту энергию, и я сохраняю ее здесь, в банке. Посмотрите поближе, если хотите. Это всего лишь простое стекло и простая вода, заткнутая пробкой, однако внутри содержится жизненная энергия.
— Чего же вам нужно от меня?
— Я многого достиг в одиночку. Но, доктор, вдвоем мы смогли бы достичь гораздо большего. У вас отличная репутация.
— Мне повезло, что мне позволили обучать здешних докторов некоторым приемам, какие я изучил в Пруссии. Но ни один хирург не оперирует мертвецов.
— Вы скромничаете. Я слышал историю о глиняном человеке, которого ваши соплеменники сотворили, чтобы защитить себя. Я знаю, что эта история основана на истинном случае.
Глина не может ожить, даже вымоченная в крови, однако воина, похороненного в глине, возможно оживить снова. Вы не согласны?
Доктор Штейн понял, что шарлатан уверовал в собственную выдумку. Вслух он сказал:
— Я вижу, вы отчаянно нуждаетесь в деньгах. Ведь человек ученый продает книги только в самом крайнем случае, а в этой библиотеке не осталось ни одного тома. Вероятно, ваши покровители разочаровались и не заплатили того, что обещали, хотя это, разумеется, не мое дело.
Доктор Преториус ответил резко:
— Выдумкам, изложенным в этих книгах, уже тысяча лет. Нет в них никакого проку. Кроме того, можно сказать, что вы сами мне задолжали. То прерванное представление стоило мне не меньше двадцати дукатов, потому что именно столько человек хотели попробовать на вкус возрождающую энергию жизни. Поэтому, мне кажется, вы просто обязаны мне помочь. Ну а пока смотрите и изумляйтесь.
Доктор Преториус принялся жать на педаль своего механизма. В библиотеке слышалось только его тяжелое дыхание и мягкий посвист шелковой ленты, которая все вертелась и вертелась. Наконец доктор Преториус поднял золотые проволоки, свисающие со дна стеклянного сосуда, и они упали на лицо девушки. В сумраке комнаты доктор Штейн увидел, как на концах проволоки загорелись на миг яркие синие огоньки. Девушка вздрогнула всем телом. Ее глаза открылись.
— Чудо! — произнес доктор Преториус, тяжело дыша после упражнения. — Каждый день она умирает. И каждую ночь я возвращаю ее к жизни.
При звуке его голоса девушка огляделась. Ее зрачки были разных размеров. Доктор Преториус шлепал ее по щекам, пока лицо немного не порозовело.
— Видите! Она жива! Спросите ее о чем-нибудь. О чем угодно. Она вернулась с того света и знает гораздо больше нас с вами. Спрашивайте!
— Мне не о чем спрашивать, — отозвался доктор Штейн.
— Она знает будущее. Расскажи ему о будущем, — прошипел он в ухо девушке.
Рот утопленницы задвигался. Грудная клетка расширилась, как будто она сделала вдох, и девушка проговорила едва слышным шепотом:
— Во всем обвинят иудеев.
Доктор Штейн отозвался:
— Да ведь так всегда и бывает.
— Но вы ведь по этой причине пришли?
Доктор Штейн выдержал угрюмый взгляд доктора Преториуса.
— Сколько народу вы убили во время своих опытов?
— Ну, большинство из них были уже мертвы. Они пожертвовали себя науке, как в стародавние времена жертвовали языческим богам невинных дев.
— Те времена давно миновали.
— На смену им идут великие времена. И вы поможете. Я знаю, что поможете. Сейчас я расскажу, как мы с вами ее спасем. Ведь вы не откажетесь ее спасти, правда?
Голова девушки склонилась к голове доктора Преториуса. Они оба смотрели на доктора Штейна. Губы девушки шевельнулись, беззвучно произнося всего два слова. И холодный озноб пробрал доктора Штейна. Пока он помогал старому слуге собирать с пола еду, под руку ему попался нож, и вот теперь он пустит его в дело, если сумеет.
Доктор Преториус повел доктора Штейна в загон, где шуршала соломой свинья. Он высоко поднял свечу, и доктор Штейн отчетливо увидел, что из спины свиньи растет человеческая рука. В следующий миг все скрыли тени.
Но то была человеческая рука, отсеченная кисть, торчащая из шкуры животного, словно из рукава. Рука казалась живой, ногти и кожа розовые, как у поросенка.
— Долго они не живут, — пояснил доктор Преториус. Кажется, он был доволен произведенным на Штейна впечатлением. — Либо умирает свинья, либо конечность начинает разлагаться. В разных видах крови имеется что-то несовместимое. Я даже пытался давать свиньям перед операцией человеческую кровь, но тогда они умирают еще быстрее. Возможно, с вашей помощью я сумею усовершенствовать процесс. Я прооперирую девушку, заменю гниющую ступню здоровой. Я не хочу, чтобы она лишилась своей красоты. Я сделаю ее даже лучше. Я усовершенствую ее, фрагмент за фрагментом. Сделаю из нее настоящую Невесту Моря, чудо, каким будет восторгаться весь мир. Вы мне поможете, доктор? Доставать тела так трудно. Ваш приятель причиняет мне столько хлопот… но вы-то ведь сможете приносить мне тела хоть каждый день! Зимой умирает столько народу. Кусочек оттуда, кусочек отсюда. Мне даже не нужны тела целиком. Что может быть проще?
Он отшатнулся, когда доктор Штейн схватил его за руку, однако доктор действовал быстро: он выхватил свечу и швырнул в загон. Солома занялась тут же, свинья выскочила, стоило доктору немного отодвинуть решетку. Животное кинулось на доктора Преториуса, словно помня, каким мучениям он его подверг, и сбило шарлатана с ног. Человеческая кисть моталась из стороны в сторону, словно приветствуя их.
Девушка, кажется, погрузилась в дрему, но сейчас же открыла глаза, как только доктор Штейн коснулся ее ледяного лба. Она силилась заговорить, но у нее уже не было сил, и доктору Штейну пришлось приложить ухо к ее груди, чтобы услышать те два слова, которые она еще раньше произнесла одними губами:
— Убейте меня!
Позади них огонь захватывал новые участки пола и стеллажей, пламя бушевало уже по всей библиотеке. Доктор Преториус метался по комнате, преследуемый свиньей. Он пытался хватать мышеподобных тварей, которых пламя пожара выгнало из укромных уголков, однако они, даже на двух ногах, двигались гораздо быстрее его. В библиотеку вбежал старик, и доктор Преториус прокричал:
— Помоги же мне, старый дурак!
Однако старик вместо того промчался мимо хозяина, прорвался через стену пламени, разделившую комнату на две части, и накинулся на доктора Штейна, который склонился над юной утопленницей. Старик был слаб, словно дитя, но, когда доктор Штейн попытался его оттолкнуть, он укусил доктора за руку, и нож упал на пол. Они оба отпрянули назад и перевернули бутыль с кислотой. В тот же миг повалили белые хлопья. Старик катался по полу и бил себя по дымящейся, пропитавшейся кислотой одежде.
Доктор Штейн отыскал нож и провел острым кончиком вдоль голубой вены на предплечье утопленницы. Кровь потекла на удивление быстро. Доктор Штейн погладил девушку по голове, и она сосредоточила на нем взгляд. Мгновение казалось, что она вот-вот что-то скажет, но доктор не мог ждать, потому что сзади подступала стена огня.
Доктор Штейн выбил ставни скамьей и забрался на подоконник. Как он и надеялся, внизу плескалась черная вода: как и другие палаццо, это выходило на Гранд-канал. Вокруг поднимались клубы дыма. Доктор Штейн услышал за спиной крик Преториуса и прыгнул, отдавая себя на волю стихиям: сначала воздуху, затем воде.
Доктора Преториуса схватили на рассвете следующего дня, когда он пытался бежать из города. Пожар, устроенный доктором Штейном, погубил весь верхний этаж палаццо, и в огне погиб старик. Он был последним представителем старинного патрицианского рода, для которого настали тяжелые времена: только это палаццо и запись в Libra d'Oro остались от их былой славы и богатства.
Генри Горралл сказал, что нет необходимости упоминать о роли доктора в этой трагедии.
— Пусть мертвые покоятся с миром. Не стоит тревожить их нелепыми россказнями.
— Совершенно верно, — согласился доктор Штейн, — пусть мертвые остаются в мире мертвых.
Он слег с сильнейшим приступом ревматизма и лихорадки после прыжка в ледяную воду. Зимнее солнце просачивалось сквозь ставни спальни, украшая пол светлыми полосками.
— По всей видимости, у Преториуса действительно могущественные друзья, — сказал Горралл. — Не будет ни суда, ни казни, хотя он заслужил и то и другое. Он сразу же отправится на галеры, и я нисколько не сомневаюсь, что уже довольно скоро с чьей-нибудь помощью сбежит оттуда. Так обычно и бывает. Разумеется, его имя вовсе не Преториус. И вряд ли он сам знает, откуда родом. Может быть, он что-нибудь рассказал вам о себе?
За дверями спальни послышались голоса — это жена доктора Штейна вышла встретить Абрама Сончино и его домочадцев, которые принесли по случаю недели траура множество блюд из яиц.
Доктор Штейн ответил:
— Преториус уверял, что жил в Египте до того, как приехал сюда.
— Да, но кто там только не бывал с тех пор, как Венеция завоевала эту страну? Кроме того, насколько я понимаю, идею своего механизма он позаимствовал вовсе не у дикарей, а у самого великого флорентийского инженера. Что еще он говорил? Мне хотелось бы знать. Не для рапорта, а для себя лично.
— На загадки не всегда находятся ответы, — сказал доктор Штейн.
Пусть мертвые покоятся с миром. Именно так. Теперь он твердо знал, что его дочь погибла. Он отпустил на свободу воспоминания, отпуская несчастную девушку, которую доктор Преториус вернул из мира мертвых. Слезы заблестели у него в глазах, а Горралл неловко пытался утешить доктора, ошибочно приняв их за слезы горя.