Эпизод третий
ХЛОПОТЫ С БЭРРИМОРОМ
Сыщик [51]
Этот частный детектив работает на захудалых улочках Лос-Анджелеса Раймонда Чандлера. Он не похож на Филиппа Марло, каким его изобразили Хэмфри Богарт и Дик Пауэлл, а скорее напоминает Эда Бишопа, который сыграл Марло на Радио-4 ВВС в 1970-х годах.
Сыщик, как называет Ньюман этого персонажа, впервые появился в "Большой рыбе" (The Big Fish, " Interzonе-76", 1993), где также фигурируют Эдвин Уинтроп и Женевьева Дьедонне, [52] ставшие затем героями "Семи Звезд". Сыщик Марло, придуманный Раймондом Чандлером, впервые выведен в романе "Глубокий сон" (The Big Sleep, 1939).
История про Эррола Флинна и труп Джона Бэрримора рассказана в нескольких взаимодополняющих источниках. Впервые Ньюман наткнулся на нее в книге Отто Фридриха "Город сетей" (City of Nets, 1986). Агент Финлей до этого упоминается в повестях "Большая рыба" (The Big Fish) и "Охота Маккарти на ведьм" (The McCarthy Witch Hunt, 1994).
Всякий, кто достаточно интересуется паранормальными детективами, чтобы прочесть эту книгу, узнает тесную компанию, собравшуюся в доме Уинтропа.
Вы частный детектив? — спросил маленький пучеглазый человечек с голосом Питера Лорре. — Да?
— Именно так написано на вывеске, — подколол его я.
Мой гость нервно прошелся перед дверью офиса, натужно хихикая. Он и был Питером Лорре.
— Вам можно доверять в конфиденциальном деле?
— Если бы и нет, возможно, я бы не устоял перед искушением соврать.
Его хихиканье перешло в смех. Смех, которым он обычно смеялся, когда мучил кого-нибудь. Это заставляло людей нервничать.
— Я должен был сообразить. Вы умный парень.
— В моей работе честность иногда помогает. Не будь я честным, выглядел бы мой офис так?
Лорре оглядел мою картотеку, оценил шипящую неоновую вывеску, установленную на улице, слишком близко от моего окна. Солнце уже село, и ночная публика поднималась со своих раскладушек и выползала из нор. Мое рабочее место не слишком похоже на стильные апартаменты Богарта из "Мальтийского сокола". [53]"Мальтийский сокол" — культовый фильм, снятый в Голливуде в 1941 г. по одноименному роману Дэшила Хэммета. Хэмфри Богарт играет там сыщика по имени Сэм Спейд, а актер Питер Лорре — проходимца Кайро.
С другой стороны, Сэм Спейд был детективом в Сан-Франциско.
— Мне рекомендовала вас Джаней Уайлди.
Понятно. Они вместе участвовали в картине мистера Мото два года назад, когда Голливуд мог снимать фильмы про японских хороших парней. Я не видел Джаней с того момента, как три месяца назад вернул ей пропавшего ребенка. Она обратилась ко мне по причинам, о которых я не хотел думать, по причинам, которые не соответствовали моим представлениям о том, как устроен мир.
И раз она прислала главного садиста звукового кино в мой офис, то у меня возникло подозрение, что мир готов вот-вот выкинуть очередной фортель. Однажды я уже перешел эту черту, отделяющую место, где тайны разгадываются, а трупы остаются в могилах, от мира из журнала "Истории о сверхъестественном".
— На меня произвели большое впечатление рассказы Джаней о вашем умении отыскивать и возвращать пропавших людей.
Помимо всего прочего, я вернул ей ее ребенка. Надо думать, это сделало меня героем. Она щедро вознаградила меня, но из-за войны и всего такого город позабыл устроить в мою честь парад и выдать мне ключ от женской раздевалки.
— Кто ушел из дому? — спросил я, надеясь вывести Лорре из состояния кокетливой болтливости.
— "Ушел" — не самое подходящее определение. Вы, без сомнения, слышали про Великий Профиль, Джона Бэрримора.
Он произнес: "про-фииль", что, судя по тому, что я слышал про Принца Джека [54]Джек (Jack) — уменьш. от Джон (John).
— не столь уж не соответствовало истине.
— Он умер на прошлой неделе, — сказал я.
Ужасно жаль. Я никогда не встречался с этим человеком, но у него был великий талант, который он пропил. Трудно было ничего не почувствовать [55]Игра слов: profile — профиль; pro-feel, feel — чувство, почувствовать.
на этот счет.
— Надеюсь, вы не хотите, чтобы я расследовал убийство. Это дело копов, и я охотнее предоставлю это им. Кроме того, я слышал, что мистер Бэрримор умер от того, что лучше было бы назвать естественными причинами.
Лорре пожал плечами:
— Джон Бэрримор мертв. Насчет этого сомнений нет. Мертв, как карьера Сессю Хаякавы. Но он-то и есть пропавшая особа. Я хочу, чтобы вы нашли его и вернули в морг братьев Пирс на бульваре Сансет. За это я заплачу сто долларов.
— За это вы будете платить двадцать пять долларов в день. Плюс издержки. У меня твердая такса.
Лорре развел руками и опустил плечи, принимая мои условия.
— Кто-то похитил тело Бэрримора?
— Прискорбно, но это так. Мне стыдно признаться, что этот "кто-то" — я. Не считайте меня бесчувственным. Я европеец и пока еще не привык к жестокостям здешней особой культуры. Меня побудила к этому поступку вполне почтенная особа, человек, обладающий качествами отца, — режиссер Рауль Уолш.
— Будучи любителем психологии, я годами занимался глубоким самоанализом. Я распознал в себе прискорбную потребность — стремиться под власть патриарха. Это общая слабость европейцев — наиболее трагично проявившаяся в низкопоклонстве перед Гитлером. Он предложил мне высокую должность в киноиндустрии Рейха, невзирая на мое "неарийское", венгерское происхождение. Я в ответ телеграфировал ему, что в Германии хватит места лишь для одного столь талантливого и масштабного убийцы, как он или я.
— Я отвлекся. Простите. Это от неловкости. Мистер Уолш, влиятельная личность, в чьей власти обеспечить мою карьеру, если он того пожелает, предложил мне присоединиться к нему и жестоко и грубо подшутить над его другом, мистером Эрролом Флинном.
Рассказывая, Лорре расхаживал по моему крошечному офису, брал вещи и клал их на место, словно выполняя указания режиссера. Интересно, понимал ли он, после столь долгих лет самоанализа, что повторяет свою же игру в "Мальтийском соколе".
— Мистер Флинн был сильно огорчен смертью мистера Бэрримора. У него, подобно мне, тоже имеется склонность обоготворять людей, олицетворяющих качества отца, и, очевидно, в Бэрриморе он видел конечный результат самоуничтожения. Он организовал поминки [56]В Ирландии поминки справляются над фобом с телом покойного перед погребением, а не после.
в "Петухе и быке", баре, обслуживающем большинство театральных алкоголиков. Джон Кэррадайн читал отрывки из "Гамлета". Дэвид Нивен рассказывал сомнительные анекдоты. Было выпито огромное количество спиртных напитков. Сам Флинн говорил о гениальности и трагедии Бэрримора. Он очень сильно опьянел, и у него случился приступ меланхолии. По этому поводу мистер Уолш предложил некую ужасную и грубую шутку, которую мы поспешили привести в исполнение.
Лорре умолк. Я улавливал, о чем идет речь. Работая в Голливуде, поневоле привыкаешь к громким именам.
— К концу вечера Флинн был не в состоянии самостоятельно добраться до дому. Договорились с таксистом. С пьяных глаз Флинн с трудом открыл входную дверь, зажег свет и оказался нос к носу с Джоном Бэрримором, ненабальзамированным, развалившимся в кресле у него в прихожей. Должно быть, впечатление было не из слабых.
Видите ли, пока Флинн пил, мы с Уолшем тихонько покинули "Петуха и быка" и направились в морг, где подкупили служителя. Мы взяли на время тело и перевезли его через весь город в машине Уолша, залезли в дом Флинна и подложили труп туда, где хозяин должен был обнаружить его. Вообразите, какое это было жуткое зрелище. В лунном свете трупы имеют нездоровый мертвенно-бледный цвет. А лицо Бэрримора, теперь безжизненное, выглядело оплывшей маской его прежнего лица. Просто-таки гротескное зрелище.
Такое случается чаще, чем вы думаете. Как сказал Лорре, Голливуд — особый город. Люди ниоткуда на несколько коротких месяцев возносятся к богатству и славе и вновь исчезают в никуда. У всякого короля есть своя свита из прихлебателей, шутов, убийц, фанатов, колдунов и куртизанок.
— Значит, тело Бэрримора в доме Флинна? — сделал вывод я. — Почему бы вам попросту не пойти туда и не забрать его обратно? Флинн, должно быть, до сих пор лежит без чувств.
Лорре снова улыбнулся. И меня удивили его плохие зубы.
— Естественно, таков был наш план. Но, вернувшись туда сегодня на рассвете, мы обнаружили, что дверь дома раскрыта настежь, кресло перевернуто и нигде нет никаких признаков ни Флинна, ни трупа. Члены нашей компании весь день обшаривали все мыслимые пристанища зла и порока, но теперь наши поиски зашли в тупик. Было решено, что надо нанять вас, чтобы привести эту печальную историю к скорому и благополучному завершению и — что самое главное — чтобы все это не получило огласки.
Я чувствовал, что под всей этой иронией и своим загадочным сценическим имиджем Лорре испытывает изрядное отвращение к тому, что он сделал. И к тому же девяносто девять из ста актеров в этом городе поцеловались бы с прокаженным, предложи им это такая шишка, как режиссер Уолш. Если отбросить все эти "образы отца" и "идолопоклонства", то это вполне разумно — потешить того, кто может сделать из пьяного тасманийского красавчика звезду экрана Эррола Флинна.
— Вы думаете, труп все еще у Флинна?
Лорре снова пожал плечами:
— Скорее всего. Разве что их обоих похитила какая-нибудь другая компания.
— Вы оставили кого-нибудь в доме Флинна? На случай, если тот вернется?
Лорре кивнул:
— Разумеется. Мистер Уолш взял это на себя и принял достаточно разумные меры. Он человек действия.
Лорре дал мне сто долларов в качестве предварительного гонорара. Это были пяти-и десятидолларовые купюры в пятнах от виски плюс несколько мятых однодолларовых, наверно собранных по кругу в баре. Я представил себе Уолша, у которого просто нет при себе достаточно мелкой купюры, чтобы внести свою лепту.
Мы пожали друг другу руки. Я заполучил клиента. Дело. И головную боль.
— Эй, ты, а ну стоять!
Длинноногая фигура, закутанная во тьму (и в плащ), торчала в дверях дома Эррола Флинна, грозно метя рапирой мне в нагрудный карман. У него были волосы до плеч и бородка, как у Буффало Билла. Глаза его слезились с перепоя. Я узнал Джона Кэррадайна.
— Я детектив, — сказал я. — Меня прислал Питер Лорре.
Он отступил и отсалютовал, шлепнув рапирой по своему длинному носу.
— Входите смело, дружище. Должно быть, вы достойный служитель высшей справедливости.
Флинн жил в большом доме на Малхолланд-драйв. Я был наслышан всякого и ожидал увидеть нечто в стиле будуара, все в бархатных занавесях и изображениях маленьких, пухлых, обнаженных человечков на маленьких, пухлых, гладких подушках. На самом деле дом был оформлен на удивление со вкусом.
У него даже были книги. Не просто какие-то корешки, приклеенные друг к другу, чтобы замаскировать дверь в потайной коктейль-бар. Не подпольно изданная порнография с роскошными иллюстрациями. Настоящие книги таких ребят, как Шекспир, Скотт, Стивенсон и Конрад.
В прихожей лежало на боку кресло. Я представил себе его стоящим, с распростертым в нем мертвым актером. Не самая привлекательная картинка.
Пока я осматривал место преступления, Кэррадайн скакал вокруг, будто пугало на веревочках. Как и Лорре, он знал свою роль. Другие могли быть Гамлетами или Клавдиями, но он был создан для Горацио и Озрика. Он знал, когда вставить "тьфу ты, пропасть" или "записка, сир!", и мог скрестить мечи с лучшими из лучших. В данный же конкретный момент он путался у меня под ногами сверх всякой меры.
Вариантов было два. Флинн забрал тело и сбежал либо в приступе безумия, либо желая в свой черед подшутить над Уолшем. Или кто-то вторгся сюда и похитил их обоих.
Вообще-то, был еще и третий вариант. Три месяца назад я уже исключил его. Но на превращенном в казино и покинутом корабле посреди залива мое представление о мире перевернулось. Быть может, Бэрримор воскрес и забрал Флинна с собой в мир мертвых. Для Флинна Бэрримор мог быть этаким Джейкобом Марли. [57]Джейкоб Марли — призрак покойного компаньона мистера Скруджа из "Рождественских повестей" Ч. Диккенса.
Судьба которого жутко правдоподобным образом предсказывала конец, ожидающий младшего из мужчин в финале избранного им пути. Мог ли Флинн оставаться спокойным теперь, когда ему продемон стрировали гибельные последствия пьянства, которые, вероятно, ожидают и его, если он не изменится?
Нет. Ничего подобного не было.
В книгах и фильмах сверхъестественное оправданно. Привидения проучили Скруджа. [58]Скрудж — герой "Рождественских повестей" Ч. Диккенса; перен.: скряга, брюзга.
Мой опыт говорит, что из неизъяснимого никаких уроков извлечь нельзя. Как в комиксах, рояли порой падают с небес на головы, расплющивая случайно подвернувшихся людей в лепешку.
Нет смысла пытаться отыскать во всем этом смысл. Если Бэрримор влачит сейчас свои мертвые ноги по Голливудским холмам, будто Том Тайлер в "Руке мумии", то разве это большее безумие, чем идея подкинуть труп кумира публики в прихожую кинозвезды просто ради смеха?
Я осмотрелся, ища улики. Дверь была взломана, сверкая свежим деревом в том месте, где был выбит механизм замка. Это не вязалось с тем, что рассказал мне Лорре.
— Когда они тащили сюда тело, как они попали внутрь?
Кэррадайн склонил голову набок, приняв классическую позу, призванную изобразить перед публикой раздумье.
— Французские окна в задней части дома, — сообщил он.
Лорре говорил мне, что Флинн пришел домой и, будучи сильно пьяным, отпер входную дверь. Но Лорре здесь не был. Он представлял себе картину со слов Уолша. Может, Флинн так напился, что решил не мучиться с ключами и сломал собственную дверь?
Это зависит от того, насколько он был пьян. Если он так надрался, что не мог вставить ключ, скорее всего, он был бы физически не способен выбить дверь — это просто сделать в кино, но не в жизни, даже будь ты капитан Блад и Робин Гуд, вместе взятые. В любом случае более вероятно, что Флинн обошел бы вокруг дома и легко попал внутрь через французские окна (как продемонстрировали похитители трупов во главе с Уолшем) или попросту предпочел бы проспаться в саду.
Я внимательно осмотрел замок. Он был взломан профессионально. Должно быть, орудовали мощным рычагом.
А черная вмятина выдавала, что здесь не обошлось без помощи лома.
Итак, кто-то взломал дверь после Уолша. Кто-то, хорошо умеющий вскрывать замки, но не слишком обремененный понятиями о праве собственности.
Я попробовал восстановить события, пересекая прихожую Флинна и представляя себя пошатывающейся кинозвездой.
Засыпая на ходу, он добредает до своей двери и обнаруживает, что она взломана. Лорре, воссоздавая картину, полагал, что Флинн столкнулся нос к носу с мертвым Бэрримором. Возможно. Но сломанный замок должен был насторожить его. Такое доходит даже до самых пьяных мозгов. Он осторожно вошел в прихожую, воображая себя героем фильма, слишком пьяный, чтобы вести себя осмотрительно и боязливо, как поступил бы любой другой, не возомнивший о себе столько, сколько Эррол Флинн.
Стоя в его прихожей — нечто вроде вестибюля между дверью и холлом, — я размышлял. Возле двери стоял стол. На нем в чаше лежали связка ключей, зажим для денег, изрядно набитый банкнотами, и часы стоимостью пятьсот долларов. Войдя в дом, Флинн совершает ритуал освобождения от этих вещей, в то же время пытаясь смутно размышлять о сломанной двери. Таится ли внутри дома опасность?
Я вышел из вестибюля и протянул руку, коснувшись выключателя, которым он, должно быть, щелкнул. Я выключил свет, потом снова включил.
Свет должен был ослепить Флинна.
И что он видит?
Конечно, Бэрримора. Быть может, шутка Уолша удалась, и Флинн охвачен ужасом при виде призрака. Одутловатого, обескровленного трупа.
Но кто-то еще — и, скорее всего, не один — находится здесь со своей собственной целью. Вероятней всего, недоброй. В этом месте так и смердело злом.
— Подгнило что-то в Датском королевстве, — дал я профессиональное заключение.
— Вы совершенно правы, дружище, — глубокомысленно кивнул Кэррадайн.
По пути в морг братьев Пирс я размышлял об этом деле. Самым вероятным и удобным решением, как бы смехотворно это ни звучало, было предположить, что в силу простого совпадения Уолш вздумал сыграть свою шутку именно в ту ночь, когда какие-то совершенно не связанные с ним воры решили проникнуть в особняк Флинна. Воры были немало изумлены, обнаружив Бэрримора, а их, в свою очередь, застал врасплох возвращающийся Флинн, и они бежали с места происшествия, прихватив с собой и живого, и мертвого.
Не пойдет. Как бы ни были они напуганы этой историей с трупами, я не мог представить себе воров, которые специализируются на домах богатых и известных людей, но оставляют нетронутыми несколько тысяч долларов и дорогие часы. От воров-профессионалов такой оплошности не дождешься.
Это означало, что два вторжения в дом Флинна связаны между собой. Второе стало следствием первого. Неведомые особы явились за телом Бэрримора.
Я подумал насчет наиболее фанатичных поклонников. Всех тех женщинах, которые предположительно кончали жизнь самоубийством, когда Господь Бог прибрал Валентино. [59]Рудольф Валентино (1895–1926) — актер, танцовщик, звезда немого кинематографа. Экзотическое амплуа рокового страстного любовника, эффектная внешность и, в немалой степени, ранняя смерть актера сделали его одной из легенд Голливуда; его нередко называли Великий любовник экрана. После смерти актера по многим странам прокатилась волна самоубийств среди его поклонниц.
С подступающей к горлу тошнотой я припомнил шепотки насчет продажных служителей морга, за взятки позволяющих гнусным зевакам глазеть на тела звезд и даже трогать их. Насчет трупа Джин Харлоу, [60]Джин Харлоу (1911–1937) — актриса, славившаяся своей красотой. Одна из первых голливудских секс-символов.
например, ходили истории, которых вообще лучше не знать.
Это была Калифорния, главный центр всяческих культов. В основном их исповедывали горстки безвредных чудаков, но были и другие — у меня остались бросающие в дрожь воспоминания об Эзотерическом Ордене Дагона в Бей-Сити, — которые были исключительно опасны.
Может быть, какой-нибудь сдвинутый почитатель Бэрримора из таких вот раздобыл достаточно листьев тана, чтобы вернуть его из мертвых для еще одного, последнего, тайного представления?
Был славный весенний вечер. Опустив стекла в "крайслере", я мог вдыхать ароматы цветущих апельсиновых деревьев и бензина, принесенные лос-анджелесским ветерком. Конечно, шла война. Но войны были всегда.
Морг оказался одноэтажным сооружением, щедро изукрашенным лепниной. На тротуаре перед ним росло несколько пальм. Рядом стоял шатер, по-видимому, в знак подготовки к большим похоронам. Бэрримор, который несколько последних лет бывал рад получить работу во второсортных фильмах типа "Бульдог Драммонд", [61]"Bulldog Drummond" — детективный кинофильм категории "Б".
снова был во главе списка, его имя было набрано большими черными буквами. Меньше всего звезда хотела возглавить именно этот биллинг. [62]Биллинг — расстановка имен актеров на печатной продукции, относящейся к спектаклю, — афишах, программках, рекламе; зависит от статуса и престижа актера.
Хотя когда умрет Кэррадайн, хорошо еще, если его удостоят упоминания в списке "Также скончались", вывешенном на дверях.
Есть такой парень, который в кино всегда играет служителей моргов. Маленький, тощий, лысый, рябой тип, с голосом, напоминающим голос Карлоффа, [63]Борис Карлофф — прославился в роли чудовища Франкенштейна.
чьи глаза загораются всякий раз, как он думает о славной, холодной могиле. Его зовут Милтон Парсонс.
Готов поклясться, он тайком подрабатывает у братьев Пирс. Милтон Парсонс (или его очень удачная копия) сидел за стойкой, будучи коридорным этого мавзолея, и читал специальный журнал для организаторов похорон. Автор статьи возмущался нехваткой материалов для гробов, поскольку основную часть пиломатериалов и латуни забирает военная экономика. Вполне в духе нашего правительства — осложнять работу владельцев похоронных бюро и в то же время снабжать их все большим количеством трупов, не так ли?
Я показал ему свой значок. Это очень впечатляет.
— Я насчет Бэрримора, — сказал я.
Мне не нужно было спрашивать, не он ли был тем самым служащим, которого подкупил Уолш. Парень сглотнул, так что кадык перекатился поверх воротника-стойки. Вид у него был самый виноватый, лицо сделалось землистого цвета.
— Мистер Уолш заверил меня… — начал он.
— Все в порядке, приятель. Сейчас война. Правилам следовать необязательно.
Он улыбнулся, продемонстрировав здоровенные до жути зубы, что делало его лицо еще больше похожим на череп. Интересно, подумал я, сколько он брал за разрешение пощупать Джин Харлоу. Потом я постарался вернуть свой желудок на место.
— Проявлял ли кто-нибудь еще необычный интерес к мистеру Бэрримору?
Глазки его заблестели.
— Куча народу звонила с выражением соболезнований. Несколько директоров киностудий…
Ни один из которых не взял бы его на работу в последние недели.
— …и невероятное множество дам.
На рубеже веков Бэрримор славился своими похождениями.
— Если можно так сказать, становится весьма затруднительным, что звезда не появляется на сцене. Дублер тут не годится, — намекнул я, глядя копии Парсонса в глаза.
— Я делаю все возможное, чтобы вернуть его обратно.
— Хотелось бы надеяться.
Мне представилось, как Бэрримор смеется. Где бы он ни был.
— После того как Уолш забрал его, кто-нибудь еще проявлял к нему настойчивый интерес?
— О, все!
— Я имею в виду, необыкновенно настойчивый. Группы людей, не отдельные скорбящие. Возможно, в компании каких-нибудь здоровяков, шофера или телохранителя.
Я думал про того, кто взломал дверь.
— Может быть, сдвинутые на оккультизме. Знаете, такие жуткие типы?
Он задумался. И передернулся.
— Да, сэр. Действительно. Похожие группы обращались. Две.
Я закрыл рот.
— Две?
— Вскоре после ухода мистера Уолша и мистера Лорре какой-то ирландец хотел, чтобы ему позволили взглянуть на труп. Предлагал хорошее вознаграждение.
Должно быть, этот парень крепко пожалел, что согласился на первое предложение.
— Он ужасно разбушевался, когда мы не смогли договориться. Его сопровождали два странных типа. Я не слишком-то разглядывал их, но что-то мне показалось в них не так. У меня создалось впечатление, что они были слишком надушены. Может быть, чтобы скрыть другой запах.
— Этот ирландец. Полагаю, вы не узнали его имя?
Служитель покачал головой. Ему не доставляло удовольствия вспоминать эту встречу. Я подвел его к чему-то, что пугало его.
Меня охватило ощущение азарта и тревоги одновременно.
— А он не сказал вам, как с ним связаться, когда тело вернут, чтобы вы все-таки могли подзаработать?
Служитель застыл и умолк. Я все понял по нему.
— Вы рассказали ему про Уолша. Сказали, у кого тело. Он заплатил вам.
Он не стал отрицать.
— Вы сказали, что Бэрримор в доме Эррола Флинна.
— Нет, — сознался он. — А что, он в самом деле там?
— На сколько Уолш опередил этого Таинственного Незнакомца?
— Примерно на час.
Ирландец не мог выследить Уолша. И все же каким-то образом он вышел на Бэрримора. Может, на теле мертвого актера было что-то вроде радиомаяка?
Час от часу не легче.
— А вторая группа? — спросил я. — Вы сказали, им интересовались две подозрительные компании.
— Я им ничего не сказал.
— Значит, они не заплатили. Кто это был?
— Англичанин, женщина, говорившая с французским акцентом, и американец, утверждавший, что он из федеральной службы. Говорил в основном англичанин. Он оставил свою карточку.
И комбинатор из мертвецкой ловко подбросил ее в воздух. Я не стал лезть в карман. Незачем было добавлять к издержкам еще и взятку.
— А что, братья Пирс всё еще владельцы морга? — поинтересовался я. — И известно ли им про ваш побочный промысел?
Служитель насупился и, будто фокусник, выхватил карточку из пустоты. Он подал ее мне.
Не успев даже прочесть, я уже знал имя.
ЭДВИН УИНТРОП. КЛУБ "ДИОГЕН". ЛОНДОН.
К делу Джаней Уайлди он тоже имел отношение, вместе с француженкой, которую звали Женевьева Дьедонне, и федералом по имени Финлей. У меня сложилось впечатление, что сферой профессиональных интересов Уинтропа является мир, так живописно изображенный в журнале "Истории о сверхъестественном".
На обратной стороне карточки значился номер телефона.
— Поскольку о деньгах речи не было, вы не сказали Уинтропу про ирландца, верно?
Служитель уставился на свои башмаки. Я почти восхищенно покачал головой.
Если Эдвин Уинтроп и удивился, услышав меня, то его ровный, непринужденный тон ничем этого не выдал. Я упомянул, что разыскиваю недавно умершего актера и что его имя всплыло в ходе расследования.
— В таком случае подъезжайте лучше сюда, побеседуем. Мы окопались в Колдуотер-Каньон. Всего в паре домов от Бориса Карлоффа.
Он рассмеялся. Если тут замешан еще и Бела Лугоши, [64]Бела Лугоши (1882–1956) — актер театра и кино. Славу ему принесло исполнение роли графа-вампира сначала на сцене (1927), затем в знаменитой картине, ставшей классикой фильмов ужасов, — "Дракула" (1931).
значит, все экранные страшилища в сборе. Такое кино не в моем вкусе.
Я записал адрес, это оказалось на Бомонт-драйв.
— Будьте осторожны, — посоветовал мне Уинтроп. — Дело принимает несколько неприятный оборот. Пришлось предпринять целую кучу мер, чтобы обвести вокруг пальца японцев.
Это я знал.
Я катил к Колдуотер-Каньону. Похоже, это занятие на всю ночь. Судя по всему, все участники этой истории спят исключительно днем, как Дракула. Кроме Бэрримора, но он, как предполагалось, спит теперь вечно.
Про Уинтропа я знал очень мало. Он занимал какой-то официальный пост, но никаких подробностей известно не было. Человека поджидает нечто, что хуже смерти, говорил Гамлет — и Джон Кэррадайн согласился бы с ним. Принцы и правительства всегда знали это и всегда делали все возможное, чтобы скрыть предмет своего знания от простонародья. Я понимал, что при всех правительствах должны быть люди вроде Уинтропа — или нашего собственного специального агента Финлея, — чтобы заниматься подобными вещами, осторожно и без публичной шумихи. Мне не хотелось думать, как много у них, должно быть, работы.
Я не заметил дом Карлоффа и не сразу отыскал убежище Уинтропа. Это была самая обычная улица. И самый обыкновенный дом. Слуга-филиппинец провел меня в патио, где вокруг бассейна сидели несколько человек. Луна светила ярко, и единственным искусственным светом были огоньки сигар и сигарет, похожие на светлячков.
Уинтроп был в белом смокинге и курил кубинскую сигару в добрый фут длиной. На коленях у него, довольно щурясь, устроился черный кот. При виде меня Уинтроп улыбнулся.
Женевьева Дьедонне, одетая во что-то серебристое и обтягивающее, говорящее о том, что ей нипочем легкая ночная прохлада, изящно поднялась с откидывающегося кресла и одарила меня ослепительной улыбкой. Она сказала, что рада видеть меня снова.
Судя по хмыканью еще одного знакомого мне мужчины, специального агента Финлея, он был не согласен со своей французской коллегой. Финлей махнул мне лапищей, в последний раз затянулся догорающей сигаретой и закурил следующую.
Вокруг бассейна находились и другие люди. Я решил бы, что у них вечеринка, но единственным напитком, насколько я мог видеть, был чай, поданный в чашках не лучшего фарфора. Все это напоминало собрание, и, как я догадался по слегка наэлектризованной атмосфере, весьма важное.
Уинтроп представил меня собравшимся.
Бегемотообразный тип, чей вес едва выдерживал усиленный шезлонг, назвался судьей Кейтом Персивантом, юристом, о котором я никогда не слышал, но он приветствовал меня с красноречием южанина. Он был в широком плаще и широкополой шляпе и мог бы сойти за Кэррадайна, раздутого до размеров дирижабля. Еще там присутствовали парень по имени Фанстон, академик Леффинг, маленький француз, чье имя я не расслышал, врач, которого звали Сайленс, и тип, в чьем имени слишком часто звучало "гс", чтобы ему можно было доверять.
— Вы слышали про Камень Семи Звезд? — спросил Уинтроп.
— Скаковая лошадь?
Уинтроп рассмеялся и почесал кота под подбородком.
— Нет. Драгоценный камень. Одно из сокровищ Древнего Египта. Предмет, имеющий огромное значение для оккультизма.
— Nom d'un пот, — выругался француз. — Паранормальная бомба неизмеримой мощности.
— Осмелюсь предположить, что он у кого-то другого и вы хотите заполучить его?
— Вы прямо-таки видите нас насквозь, — усмехнулся Уинтроп.
— Для военных нужд, — сурово уточнил Финлей.
— Мы теперь забрасываем японцев алмазами?
Как ни странно, никто не засмеялся. Мне стало не по себе. Как забавно ни выглядела эта компания, но насчет этого своего мифического камня они были настроены крайне серьезно.
— Может случиться, — сказала Женевьева, — что война будет проиграна.
— В этом деле против нас выступает группа очень опасных личностей, — пояснил Уинтроп.
— Ирландец? — наудачу спросил я.
— Вы правы. Да, Беннет Маунтмейн — человек, за которым надо присматривать. Негодяй почище своего дядюшки, если такое возможно.
Беннет Маунтмейн. Я узнал его имя.
— Из Ирландии его выжили священнослужители. Он же продолжает утверждать, что он законный король и прочую подобную чушь. Мы знаем, что он болтался по скверным местам. Гаити, Трансильвания, Берлин. Подобно свинье Кроули, работает на немцев. Близок с чокнутыми магами Гитлера. И он охотится за камнем.
— Мы полагаем, что у нацистов есть копье Лонгина. [65]Копье Лонгина (Копье Судьбы, Копье Христа) — пика, которой римский солдат Лонгин пронзил Иисуса Христа, распятого на кресте. Считается, что тот, кто владеет этим оружием, будет вершить судьбы мира.
Добавьте к нему Камень Семи Звезд, и они смогут побить Ковчег Завета. [66]Ковчег Завета — позолоченный прямоугольный ящик из дерева акации, в который Моисей поместил две каменные скрижали с десятью заповедями. Величайшая реликвия в святая святых.
Чтобы справиться с ними, нам понадобились бы Экскалибур и Святой Грааль.
— И Мальтийский сокол? — спросил я.
— О, это тоже реальный предмет. Он и поныне у рыцарей-тамплиеров. К настоящему времени он, возможно, и заряжен какой-нибудь из меньших сил. Нет нужды возиться с ним. Верно, Джиз?
Парень с именем Джиз кивнул. У этих людей было свое запутанное секретное дело, в которое я влезать не хотел.
Возможно, по мне не скажешь, но я знаю, что такое копье Лонгина. Известное также как дьявольское Копье. А про Экскалибур и Святой Грааль слышали все. Из всего этого можно было сделать вывод, что за штука предположительно этот Камень Семи Звезд.
— Камень у Маунтмейна, — прогудел судья Персивант. Голосок у него был такой, что мог переполошить всех койотов в каньоне. — Все пропало.
— Может, камень и у него, — сказал Уинтроп. — Но это еще не все. Известно, что извлечь его из сосуда — дело сложное. Мы знаем, что это должно быть проделано на рассвете, в том самом загадочном Белом доме из пророчества. Дядя Маунтмейна не сумел этого сделать, вот почему мы здесь спустя столько времени. А последние двадцать лег изменили ауру камня самым непостижимым образом. Подумайте, как жил Джон Бэрримор. Взлеты, падения, триумф, унижение, отчаяние. Какую роль сыграл в этом сам Бэрримор, а какую — камень? И как повлиял на средоточие магической силы весь этот опыт?
Уинтроп был взволнован, тогда как остальные члены компании — испуганы. Может, он был более проницательным, чем они. А может, сумасшедшим.
— Нам надо быть в Вашингтоне, — хмуро сказал Финлей. — Здесь мы эту штуку упустили. К рассвету мы должны быть там. В опасности может оказаться сам президент.
Он не убедил Уинтропа.
— Вашингтон у нас прикрыт. И Северная Африка. И Мезон Бланш в Новом Орлеане.
Финлей прикончил очередную сигарету.
— Этот камень, — уточнил я. — Вы говорите, он в сосуде?
Уинтроп с готовностью кивнул.
— Что это за сосуд?
— О, тело Джона Бэрримора, разумеется.
Около полуночи я снова сидел в своем офисе в Кахуэнга-Билдинг, обзванивая больницы и морги и выясняя, не занесло ли к ним лишнего покойника, до странности знакомого, если посмотреть на него в профиль. Самое подходящее занятие для детектива, чертовски нудное и бессмысленное при этом.
Кто-то — скорее всего, этот тип Беннет Маунтмейн — забрал Джона Бэрримора, а внутри Великого Профиля находится редкий и невероятно ценный камень. Конечно, если Маунтмейн вырезал "Семь Звезд", а тело выбросил где-нибудь на свалке, где я смогу найти его. Тогда я сумел бы достойно и в точности выполнить задание. Лорре ведь хотел получить обратно тело, а не какую-то мифическую бесценную штуковину, спрятанную внутри него.
Моя подозрительность еще не дошла до того, чтобы гадать, знал ли Лорре про Камень Семи Звезд. Злодеем-за-говорщиком он был лишь в кино.
Покончив со звонками, я прошелся по нескольким барам, где околачиваются репортеры, и потратил часть денежек Лорре на покупку выпивки и выкачивание информации. Вообразите себе газетчика, который вынужден торчать в Лос-Анджелесе, в то время как все приличные сочинители удрали отсюда, чтобы стать военными корреспондентами, и который к тому же еще и пьяница-полуночник.
Я знал таких парней немало.
Натолкнувшись на двойника Милтона Парсонса в пресловутом морге братьев Пирс, я гадал теперь, не удастся ли мне повстречать подходящего стукача, брызжущее слюной подобие Элайши Кука-младшего, хитрого маленького человечка с печальными глазами, знающего про план заговора и готового обменять его на задушевную беседу. Разумеется, отыщи я Элайшу, это, скорее всего, закончилось бы, к примеру, его ужасной смертью уже сегодня на рассвете.
Но такое получается не всегда.
Никто даже не слышал про Беннета Маунтмейна.
Я вернулся в свой офис около трех и обнаружил, что меня ждут. Я сам угодил прямиком в засаду. Кулак врезался мне в живот еще до того, как я успел снять шляпу. Кто-то попытался, не расстегивая, стащить с меня плащ, дернув его с плеч вниз и превратив в импровизированную смирительную рубашку. Когда меня связывали, я услышал, как трещит мой щегольской макинтош.
Оказалось, что злодеи — два бледнолицых головореза в потрепанных пальто. От них смердело, как от тигуанских шлюх, но в них не чувствовалось ничего от гомиков. Этим запахом они заглушали другой запах. Знакомая песня.
В моем кресле сидел мужчина с пистолетом. Это был хороший пистолет, автоматический. Мужчина продемонстрировал его мне, не целясь никуда конкретно, крутя за спусковую скобу. Мне удалось заметить, что он снят с предохранителя. Мой посетитель был готов совершить то, что принято называть загадочным убийством в запертой комнате.
— Я ждал двадцать лет, — сказал мой гость.
У него был ирландский акцент, мягкий, но зловещий. Я знал, кто он, но не стал этого говорить.
— А прежде мой дядя положил на это всю жизнь. Быть так близко от цели и упустить ее. Ты хоть представляешь, глупый детективишка, на что может толкнуть человека такое разочарование?
Я как раз пытался что-нибудь сообразить, когда пистолет выстрелил. Пуля ударилась в мой шкаф для картотеки, оставив на нем вмятину и заставив полупустую штуку звенеть, будто колокол в форме гроба. Потом она срикошетила в мою сторону и угодила в мясистое плечо одного из державших меня.
Тот не издал ни звука. Даже не шелохнулся. Я увидел, как по его рукаву стекает медленная струйка темной крови. Полное отсутствие реакции пугало.
Теперь Маунтмейн прицелился. В меня.
— Где он? — спросил он.
— Теперь я скажу: "Я не знаю, о чем вы говорите", а вы усмехнетесь: "Конечно знаешь, глупый детективишка", — мне понравилось это выражение, — и час-другой станете пытаться выбить из меня это. Ошибка этого плана состоит в том, что я действительно не знаю, о чем вы говорите.
Почему бы и не попробовать?
— Ты работаешь на клуб "Диоген", — презрительно усмехнулся он.
Его излюбленным выражением лица была усмешка.
— Я работаю на мистера Мото.
Он не спеша выстрелил в раненного им человека. На этот раз он всадил пулю ему в лоб. Шляпу сдуло с головы багровое облако. На что бы ни был сейчас похож Джон Бэрримор, этот приятель выглядел еще хуже. Дырка между бровей со стекающей из нее струйкой крови его не красила.
— Это тот, на кого я полагаюсь и кого, на некий странный манер, люблю, — сказал Маунтмейн. — А теперь представь, что я сделаю с тобой, кого я никогда не встречал прежде и кто мне решительно неприятен.
— Это, должно быть, имеет какое-то отношение к недавно умершему Милашке Принцу?
— Мне нужна эта золотая рыбка.
— И булыжник?
Усмешка Маунтмейна превратилась в оскал.
— Булыжник? Ты мог бы назвать это и так. Если бы был совсем дураком.
Я попытался пожать плечами. Не без труда.
Еще пять минут назад я полагал, что Бэрримор у Маунтмейна. Конечно, так же думал и Уинтроп. И ему было известно, чем закончится вся эта история, начала которой я не знал.
Но только не этим.
— У вас великолепная реакция, — сказал я. — Я начал наводить о вас справки два часа назад.
Маунтмейн презрительно отмахнулся от комплимента.
— Десять тысяч долларов, — сказал он. — Если приведешь меня к камню. Если нет, тебя подвергнут пыткам, пока не расскажешь все, что знаешь. Неописуемым пыткам.
— Меня еще никогда не подвергали описуемым пыткам.
— Американцы — сущие дети. Вечно вы острите. Но ты не знаешь, что значит острота по-европейски.
Он взял со стола мой нож для бумаг. Потом щелкнул зажигалкой, высекая пламя. Он держал ножик над огнем, глядя на меня поверх него.
— Я бы выбрал десять тысяч долларов, — сказал он.
— Вы ждали чего-то двадцать лет. Если бы после этого вы не устояли под пыткой, значит, вы не такой человек, каким кажетесь мне.
Он почти улыбнулся.
— Неглупый выпад. Действительно, я бы выдержал все. Но это потому, что я знаю, что стоит на кону.
Лезвие раскалилось докрасна.
— Вы, ma cushla, [67]Мой дорогой (ирл.).
не знаете ничего.
Я попытался вырваться, но два головореза — или кем там они еще были — крепко держали меня. Маунтмейн встал. Он убрал зажигалку и плюнул на раскаленное лезвие. Раздалось шипение.
Мой офис находится на шестом этаже. За спиной Маунтмейна было окно, а за ним — назойливая неоновая вывеска. В верхней его части висело перевернутое вверх ногами лицо и струился водопад белокурых волос.
Я был впечатлен. Женевьева либо вскарабкалась наверх с улицы, либо спустилась с крыши.
Она, будто ящерица, скользнула по стене, в окне показались ее руки и туловище, и она запрыгнула внутрь, высадив стекло.
Маунтмейн обернулся, когда ее руки уже тянулись к его талии. Он ударил ее моим ножом для бумаг, и она перехватила лезвие голой рукой. Я почуял запах горелого мяса и услышал скворчащий звук. Она оскалила острые — неестественно острые — зубы и зашипела, но не вскрикнула. Маунтмейн отпрянул.
Он прокричал что-то на языке, которого я не знал.
Отпустив меня, громилы ринулись на Женевьеву.
Офис был слишком маленьким для хорошей драки. Женевьева ухватила первого из головорезов, того, что был продырявлен, и вышвырнула в окно. Он камнем полетел вниз. Я ощутил, как содрогнулся дом, когда он шмякнулся о тротуар.
Другой бандит попятился.
Маунтмейн добрался до двери и легонько коснулся невидимой шляпы, насмешливо приказав еще что-то по-древнеирландски или уж не знаю по-каковски. После этого он оставил нас наедине с громилой.
Этот экземпляр был покрупнее. Грудная клетка у него была площадью акр, а глаза, казалось, сделаны из белого мрамора. Женевьева скорчила ему рожу.
— Оно слишком давно находится здесь, — сказала она. — Связь начинает слабеть.
Я понятия не имел, о чем она говорит.
Кстати говоря, лишь теперь я заметил произошедшие в ней перемены. Она все еще была в вечернем наряде и даже залезла по стене на шпильках, но лицо ее сделалось другим, как будто заострилось. У нее были острые клыки и ромбовидные ногти-когти.
Мы находились в мире потустороннего.
Женевьева вытянула перед собой раненую руку. Я увидел, как рубец съежился и исчез, не оставив на белой ладони и следа. Громила качнулся к ней.
Она упала на колени, схватила ножик и вонзила ему в голову. Он замер, как статуя, но глаза его еще вращались. Затем громила с грохотом рухнул на дощатый пол и остался лежать на спине.
— Вы держите здесь еду? — спросила она.
— А что, пора поесть?
— Соль. Мне нужна соль.
Она угодила в точку. Я слишком часто перекусывал в офисе, работая сверхурочно. Запас основных продуктов был припрятан в нижнем ящике шкафа с документами, под напитками. Без лишних вопросов я отыскал наполовину опустошенный пакет с солью. Должно быть, она валялась здесь очень давно.
Женевьева хищно улыбнулась и взяла его, не отводя взгляда от громилы. Резким движением заостренного пальца она открыла ему рот. Потом она всыпала соль ему в глотку, заполнив ею весь рот, пока та не начала высыпаться обратно.
— Просить иглу с ниткой было бы уже чересчур. Есть у вас канцелярский степлер? Аптечка?
Была маленькая коробочка с таблетками и мазями. Она взяла бинт и забинтовала нижнюю часть головы громилы вместе с солью. Потом она поднялась.
Бандит задрожал и распался. Он разложился, превратившись в то, что мистер Эдгар Алан По описал когда-то как "тошнотворную гниющую массу".
— Зомби, — сплюнула она. — Омерзительные существа.
Я вел машину, Женевьева сидела рядом, забравшись на сиденье с ногами, как ребенок. Она болтала, я вставлял замечания, и мы пытались понять, что к чему.
— Должно быть, Бэрримор был у Маунтмейна, но тот потерял его, — сказал я.
— Скоро он снова окажется у него. Куда важнее, что у него окажется и камень. Я удивлена, что он взял на себя труд явиться к вам. Это говорит о нетерпении, которое ему не на пользу.
— Как он нашел Бэрримора в первый раз? Служитель морга не мог знать, куда Лорре и Уолш потащат его.
— Это мерзкое дело. Прорицание. Включает в себя потрошение кошки. Два раза за ночь — это уже чересчур, но я предполагаю, что, не сумев узнать то, что хотел, от вас, он примется звать "кис-кис-кис" в каком-нибудь переулке.
— Он может найти Бэрримора, выпотрошив кошку?
— Магия. Фокус-покус. Но работает, знаете ли.
— Раз ставки столь велики, не могли бы вы найти кошку, желающую отдать жизнь ради военных нужд?
— Все не так просто. Чтобы это удалось, нужно по уши погрязнуть в черной магии. А это скверная штука. Имеет длительные последствия.
— Но Маунтмейна это не волнует?
— Думаю, нет. Вот почему черная магия — большой соблазн. Легко продвигаешься вперед, а расплата наступает, когда уже слишком поздно.
— Вы кто, белая колдунья?
Она мелодично рассмеялась:
— Не болтайте глупостей. Я вампир.
— Дьявол, сосущий кровь, порождение ночи, проклятый носферату, неумерший обитатель гроба…
— Что-то в этом роде.
На том я от нее и отстал. Очевидно, спорить не имело смысла.
— А остальные ваши? Уинтроп и прочие?
— Боюсь, между нами есть определенные различия. Война вызвала к жизни странные союзы. Я испытываю к работе на правительство отвращение, которое на время забыто. Я следила за Камнем Семи Звезд с момента его повторного обнаружения. Эдвин — слуга короны. Клуб "Диоген" и его подобия в странах союзников хотят завладеть "Семью Звездами", чтобы использовать его как военное оружие.
— Как камень может выиграть войну?
— Считайте его линзой. Он может фокусировать мощные разрушительные силы. Похоже, у него специфическая цель. Это средство уничтожения империй.
— Вроде Германии и Японии? Звучит неплохо.
— Не говорите так. Вы просто не поняли до конца, что это значит. Победить недостаточно. Вы должны победить, не запятнав себя, иначе вы просто копите долги, расплачиваться за которые придется следующим поколениям. Эдвин может дать этому рационалистическое объяснение; я не могу. Конечно, скорее всего, я окажусь в этом мире, чтобы пройти через то, с чем будущим поколениям придется мириться.
— Камень нужен Маунтмейну, чтобы помочь Гитлеру?
— И себе. Его род верит в судьбу. Он возглавляет некую организацию, именуемую Орденом Овна. Есть предсказание, что Овен будет повелевать последними днями мира. Знаете, кто такой Нострадамус?
— Предсказатель будущего?
— Вот именно. В своих смутных катренах Нострадамус на удивление конкретно говорит про Монт — Майнов. Неожиданно выяснилось, что к ним относится выражение, пугающе созвучное с "тысячелетним рейхом".
— Тело у Эррола Флинна, — сказал я.
Она была молчалива и задумчива.
— Он единственный, кто остался в игре. Маунтмейн, должно быть, не принял его всерьез, этого пьяного героя. Тот забрал тело и сбежал. Тогда Маунтмейн, должно быть, пересмотрел свое первое впечатление и предположил, что Флинн действовал по заранее обдуманному плану, а не наудачу. Он начал выискать его союзников, и это должно было привести к тому, кто суетится по этому поводу, — ко мне.
— Он очень нравился мне в "Приключениях Робин Гуда", — сказала она. — "Не Нормандию ненавижу я, а несправедливость!"
— Но где Флинн? Какая досада, что ваш пророк не сказал, где нам его найти.
— Мишель Нострадамус не всегда бывал точен. Порой он не понимал, что увидел. Порой добавлял всякую чепуху. Он описал этот катаклизм, но его указание абсурдно. Он говорит, что камень отыщется в Белом доме. У Эдвина есть кто-то в Вашингтоне. А Финлей сейчас в самолете, летит наперегонки с солнцем. На случай, если на рассвете камень вдруг перенесется через всю страну.
— На рассвете?
— Два часа спустя. В этом катрен вполне точен. Даже учитывая изменения в календаре с тысяча пятьсот пятьдесят восьмого года.
Я покачал головой:
— Белые дома есть и в Калифорнии.
— Честно говоря, это может означать все, что угодно. Нострадамус использовал выражение "Мэзои Бланш".
Я остановил машину. Мы находились возле киностудии "Уорнер бразерс". Дом родной для Лорре. И для Эррола Флинна. Предутренний свет уже превратил водонапорную башню в боевую машину марсиан.
Я рассмеялся.
Вот так это и бывает. Когда ты видишь, а больше — никто. Именно такие минуты и делают детектива.
— Это здесь, — сказал я.
— Откуда вы знаете?
— "Варьете". Отраслевое издание. Моя работа большей частью связана со студиями. Я в курсе дел в кинопроизводстве. В данный момент Питер Лорре снимается в фильме на "Уорнерз". С Хэмфри Богартом и Ингрид Бергман.
Женевьева была изрядно озадачена. Лицо ее снова сделалось лицом инженю.
Я не понимаю…
— Женевьева, фильм называется "Касабланка". Каса бланка. Мэзон бланш. Белый дом.
Она уставилась на студию, на павильоны звукозаписи.
— Не Белый дом в Вашингтоне и не город в Северной Африке. Здесь, "Касабланка", Голливуд.
Я въехал на территорию студии.
Там были лишь ночные сторожа да немногочисленные рано прибывшие или слишком задержавшиеся техники. Я спросил охранника в форме, не видел ли он Флинна. Тот не хотел отвечать.
— Я так понимаю, что у него запой, — сказал я.
Наконец охранник кивнул в сторону павильона.
— Должно быть, он сейчас отсыпается, — сказал охранник. — Он славный парень, и мы не против покрывать его. Все эти россказни, что вы о нем слышали, ничего не значат.
Я поблагодарил его.
Я не смог сдержать легкого ликования, сообщая Женевьеве, что был прав.
Мы поспешно прошли к павильону и обнаружили незапертую дверь.
Мы, как Алиса, оказались в Стране Чудес. Половина павильона была превращена в ночной клуб, с потолочными вентиляторами, видавшим виды фортепьяно, двадцатью пятью ярдами стойки, задней комнатой, набитой оборудованием для азартных игр и рядами бутылок с холодным чаем. Повсюду были раскиданы стаканы, и пистолеты, и шляпы, в точности на тех местах, где они должны быть к началу съемки. Черные камеры, будто огромные голенастые насекомые, замерли там, где клубные ковры сменял голый бетон. С потолочных балок свисали погашенные прожектора.
Посреди съемочной площадки развалились рядом с бутылкой два человека.
Флинн был настолько пьян и перепуган, что хлебал холодный чай, как лучший бурбон. Бэрримор был мертв, но он двигался. Рубин, сверкающий в груди мертвеца, освещал в остальном темный павильон.
Флинн поднял стакан, обращаясь к своему кумиру.
— Для чего все это, Джек? — спросил он. — Все эти неприятности, этот ночной кошмар, эти фантазии, этот ужас? Неужели все это ради развлечения, ради забавы? Ради того, чтобы тебя взял и выкинул прочь какой-нибудь пренебрежительно фыркающий сопляк, потерявший к тебе интерес?
Он стукнул стаканом об пол.
— Я не хочу так. Я хочу Гамлета, и Шерлока Холмса, и Дон Жуана, и Робин Гуда, и Кастера. Хочу, чтобы мы были героями, спасали то, что достойно спасения, почитали женскую добродетель и были воплощением мужества. Мы не должны быть просто жалкими проститутками, Джек.
Бэрримор кивал.
В нем не было жизни. Во всяком случае, его собственной. Это был оживший Камень Семи Звезд. Женевьева схватила мою руку и сжала ее, будто в тисках.
— За великих проклятых! — поднял тост Флинн, отбрасывая свой стакан прочь.
Чертовски похоже на сценарий.
Накрахмаленная сорочка Бэрримора была расстегнута, из-под нее выпячивалась грудь. Внутри его просвечивающего тела пылали раскаленные угли, озаряя черные полосы ребер.
— Если Флинн заберет камень, его ждет судьба Джона Бэрримора, — сказала Женевьева. — Личный триумф и деградация. Но только личный. Он будет защищен от мира. Точнее, мир будет защищен от него.
— Но это убьет его, — предположил я.
Женевьева кивнула.
— Все умирают, — сказала она.
— Кроме вас.
Тоненьким голоском перепуганной в стародавние времена маленькой девочки она повторила:
— Кроме меня.
Через стеклянную крышу павильона просеивался солнечный свет. Интересно, подумалось мне, не рассыплется ли Женевьева Дьедонне на рассвете, как набитый солью зомби у меня в офисе?
Раздался выстрел.
Женевьева ойкнула. Она смотрела на алое пятно на своей серебряной груди. Кровавое пятно расползалось, и ее глаза расширились от удивления.
— Кроме меня, — шепнула она, падая.
Я развернулся, выхватив пистолет.
На сцену вышел Беннет Маунтмейн.
Его лоб и верхнюю часть лица, словно чепец, покрывала вонючая кошачья шкура. В измазанном кровью мехе были проделаны дырки для глаз.
— Серебряная пуля, — пояснил он.
Женевьева застонала и зажала рану. Впервые она казалась беспомощной. Она пробормотала что-то по-французски.
Маунтмейн презрительно прошел мимо меня.
Флинн поднялся и преградил ему путь, заслоняя Бэрримора.
— Снова ты, — прорычал он, — Охотник за сокровищем. Прежде чем пересыпать дублоны капитана Блада в свои сундуки, тебе придется отведать моей холодной стали.
Маунтмейн устало поднял пистолет.
— Стреляй же, негодяй, — заявил Флинн.
Лицо его покраснело и осунулось, но выглядело куда героичнее, чем на экране. Казалось, он стал больше, будто вобрал в себя частицу рубинового сияния, и, открыв рот, Флинн рассмеялся в лицо Маунтмейну.
Черный Маг выстрелил, и пистолет взорвался в его руке.
Хохот Флинна нарастал, заполняя павильон, заставляя вращаться потолочные вентиляторы.
В нем звучали какие-то демонические ноты. Он стоял, расставив ноги, подбоченившись, сверкая глазами.
Бэрримор наклонился вперед, и большой камень выпал из его груди на бутафорский стол.
Свет "Семи Звезд" озарил декорации "Касабланки".
Маунтмейн валялся на полу, корчась от боли, кровавыми слезами оплакивая крах всех своих надежд. Женевьева пыталась сесть и что-то сказать. Я опустился на колени рядом с ней, посмотреть, что можно сделать.
На спине у нее тоже была кровь. Пуля прошла навылет. Дырки у меня на глазах затягивались и открывались снова.
Ее белокурые волосы сделались седыми. Лицо превратилось в бумажную маску.
— Возьмите камень, — выговорила она. — Спасите Флинна.
Я пересек съемочную площадку.
Флинн глядел на меня. Он колебался. Маунтмейна он распознал. Но не меня.
— Рыцарь без страха и упрека, — сказал он.
Было ужасно неловко.
Он отступил. Я поднял Камень Семи Звезд. Внутри него сияли крохотные точки. Я ждал, что он будет теплым и упругим, но он оказался холодным и твердым. Мне хотелось забросить его в море.
— Вы нашли его, — произнес голос с британским выговором. — Молодец.
Уинтроп оставил свой провидческий чепчик снаружи, но лоб его все еще был испачкан. Пока он стирал остатки крови, мне вспомнился кот, которого он держал на руках в Колдуотер-Каньоне.
— Эдвин, — слабо шепнула шокированная Женевьева, — вы не…
— Не разбив яиц, яичницу не сделаешь, — ответил он, вовсе не сконфуженно. — Вы, конечно, этого не одобряете. Катриона тоже не одобрила бы. Но, в конце концов, вы еще поблагодарите меня. Вы позволите?
Он протянул руку. Я взглянул на камень. Мне хотелось отделаться от него. Флинн был еще тут. Я ощущал, как камень притягивает кинозвезду. Солнце еще не взошло. Я мог бы погрузить камень в грудь Флинна и спрятать его для следующего поколения. Ценой человеческой жизни.
Кто может утверждать, что Эррол Флинн не погубит себя и без сверхъестественного вмешательства? Многие так и делают.
Маунтмейн вопил от ненависти и отчаяния. Он истекал кровью.
Рука Уинтропа продолжала тянуться ко мне. Решение было за мной.
Павильон начал заполняться людьми. Коллеги Уинтропа, копы, охранники студии, сотрудники "Уорнерз", люди в военной форме, люди в фашистской форме. Я видел Питера Лорре и других знаменитостей. Все были в этом кино.
— Ловите, — сказал я, бросая драгоценный камень, словно свадебный букет.
Маунтмейн вскочил, протягивая раздробленную ладонь. Судья Персивант навалился на него и опрокинул на пол.
Уинтроп поймал камень, будто игрок в крикет.
— Owzat,— произнес он.
Женевьева вздохнула сквозь боль. Наверно, она остановила кровотечение.
Кто-то громко спросил с венгерским акцентом, что делает мертвое тело Джона Бэрримора на его съемочной площадке. Лорре прошелестел что-то успокаивающе-сентиментальное, и двое рабочих сцены убрали опустевший сосуд с площадки. Флинн, теперь просто пьяный, с радостным идиотизмом продолжал доставать режиссера. От всей этой истории просто отмахнулись. Голливудские шуточки. Они здесь происходят постоянно.
Оставались Уинтроп, Женевьева и камень.
И я.
— Мы должны быть благоразумными, Эдвин, — сказала Женевьева.
Англичанин кивнул:
— На нас громадная ответственность. Клянусь, мы не злоупотребим ею.
— Может оказаться, что у нас не будет возможности решать. Ты ведь тоже чувствуешь это, правда? Будто он живой?
— Да, Жени.
Маунтмейн был мертв, Персивант сломал ему хребет. Она аукнулась ему, вся эта черная магия. Как и говорила Женевьева.
Уинтроп выглядел серьезным и потрясающе спокойным. Он не смог до конца оттереть с лица кошачью кровь. Он исполнил свой долг, но теперь задает себе вопросы.
Терпеть этого не могу. Я знал, что буду заниматься тем же.
Рядом с Уинтропом стоял военный, держа свинцовый ящик.
— Сэр, — напомнил он.
Уинтроп бросил Камень Семи Звезд в ящик, и военный заколебался, не сводя глаз с красного сияния, прежде чем захлопнуть крышку. Он промаршировал прочь, остальные вояки затрусили следом, увлекая с собою Персиванта и прочих.
Уинтроп помог Женевьеве перелечь на носилки. Она угасала, обнаженные руки стали морщинистыми, как у мумии, землистые щеки ввалились.
— Что это было? — спросил меня кто-то. — Красный камень в коробке?
Я повернулся к звезде из "Касабланки", мужчине заметно ниже и старше меня.
— Это, — сказал я, — то, из чего сделаны сны.