Два десятка лет я подавлял в себе желание вернуться в Инсмут. Я говорю «вернуться», хотя я никогда не бывал там раньше, просто это дьявольское местечко знакомо мне так хорошо, словно я родился и вырос среди его ужасов. В повторяющихся кошмарных снах я шел его пустынными улицами, спешил мимо бывшей масонской ложи, нынешнего Тайного Ордена Дагона, вдыхал тошнотворный рыбный запах, въевшийся, кажется, в саму кладку домов XIX века как напоминание о том, что здесь все осталось по-прежнему.

Моя двоюродная тетка, мисс Анна Тилтон, посвятившая всю жизнь служению в публичной библиотеке города Ньюбэрипорт, составила свой отчет о событиях в Инсмуте, сто страниц рукописного текста, которые я получил по завещанию дяди после его смерти. К манускрипту был приложен печатный отчет некоего Уильямсона и вырезки из газет, датированных 1927—1928 годами, в которых рассказывалось об атаке вооруженных сил правительства на этот морской город и о последующем торпедировании рифа Дьявола у его побережья. Старые, рассыпающиеся от ветхости, считавшиеся необитаемыми дома взорвали динамитом, многих жителей города арестовали, но никаких публичных судебных процессов за арестами не последовало.

Я пытался убедить себя в том, что эти рыбоподобные существа, которые метали икру в море и скрещивались с обитателями городка, давно уничтожены, что Дагон Холл взрывами стерт с лица земли, что зло искоренено навеки. Предпринятые мной разыскания не обнаружили ничего такого, что могло бы подтвердить или опровергнуть мои худшие опасения. Инсмут был просто портовым городком, каких немало в устье Мэнаксета, соленые топи и многочисленые ручейки отрезали его от цивилизации; окрестные Аркхэм, Ипсвич и Ньюбэрипорт были все равно что на Луне.

По правде говоря, все это не должно было меня трогать. Родился я в Нью-Йорке, переехал в Нью-Джерси, чтобы получить место в страховой компании. Жизнь моя была совершенно обычной, скучной, лишенной опасностей. Мне незачем было волновать себя мрачными легендами Инсмута. И лучше бы мой дядя совсем позабыл о моем существовании, чем навязывать мне эти проклятые документы с описаниями невероятных событий, которые преследовали меня теперь день и ночь, — большинство людей сочли бы их бреднями неудавшейся писательницы-фантастки, чьи попытки опубликовать свою любительскую писанину не увенчались успехом. Последнее так подействовало на нее, что, умирая и находясь в состоянии старческого слабоумия, она не придумала ничего лучше, чем наслать проклятие на родственников, заразив их своими болезненными измышлениями, чтобы они не знали мира и покоя на этой земле. Таким противоестественным способом она все же добилась того, чтобы ее жалкие писульки пережили ее самое.

Только я один знал, что Анна Тилтон вовсе не была озлившейся на весь мир неудачницей, поскольку читал отчет Уильямсона о его злосчастном расследовании ужасных событий, в котором он благосклонно отзывается о стараниях мисс Тилтон оказать ему помощь. Я начал задумываться о том, уцелели ли в Инсмуте какие-нибудь дома, кто в них сейчас живет и выходят ли еще рыбаки в море; и если да, то по-прежнему ли их тела уродливы, кожа покрыта чешуей, а глаза не мигают, точно рыбьи?

Сны зачастили ко мне с пугающей регулярностью, которая возрастала в прогрессии поистине устрашающей; я был заперт в Инсмуте, я был добычей, преследуемой на разрушающихся улицах стаями похожих на лягушек существ, мной стремились утолить жажду, меня хотели принести в жертву гнусному божеству глубин в водяной адской бездне под названием Дьявольский риф.

Была весна, когда я наконец решился вернуться в Инсмут. Пора было дать бой своим страхам, иначе я рисковал провести остаток своих дней в сумасшедшем доме и вопить от ужаса по ночам, принимая свою камеру за комнату в кошмарном Джилмэн-хаусе, а громкие голоса сторожей — за неразборчивые вопли подземных преследователей, жаждущих моей крови.

Долгий путь привел мня в Ньюбэрипорт, где я собственными глазами увидел тиару, подтвердившую, что худшие мои опасения были обоснованы. Она существовала. Лежала за стеклом, на подушке из пурпурного бархата, и в точности соответствовала описаниям, данным мисс Тилтон и Уильямсоном. Ах, если бы я, покинув строгое здание библиотеки, в ту же минуту сел на поезд в Нью-Джерси, мои преклонные годы прошли бы в относительной безопасности приюта для душевнобольных. Лучше уж безумие и кошмары, чем то, что выпало на мою долю, когда я решил продолжать путешествие в Инсмут.

Именно тогда, на залитой солнцем улице у библиотеки, где я ждал автобус, который должен был доставить меня к цели моего странствия, я заметил на тротуаре свою тень. Сначала я подумал, что деформация ее очертаний вызвана присутствием над моей головой какого-то объекта, загораживающего солнце, например, ветки дерева или выступа здания. Но надо мной не оказалось ничего, что могло бы исказить мою тень, вызвать удлинение черепа, утолщение торса и покатость плеч. В панике я перебежал на другую сторону улицы, чтобы посмотреть на себя в витрине магазина; я был таким же, как всегда, и все же, вторично взглянув на свою тень, увидел, что она осталась безобразной.

Достаточно сказать, что я прибыл в Инсмут к вечеру; автобус опоздал, и угрюмый водитель не хотел ехать в данном направлении. Я был единственным пассажиром, и этот факт тоже сильно меня расстроил. Неужели люди по-прежнему не ездят в Инсмут, из-за прошлого? Или из-за настоящего?

Город оказался точно таким, каким я и ожидал его увидеть. Только разрушений прибавилось с тех пор, как Анна Тилтон написала свой отчет — причиной тому было не только время, но и динамит. Но в целом Инсмут ничуть не изменился.

Те же кирпичные и деревянные дома девятнадцатого века, ветхие стены, заколоченные окна, те же пустынные улицы, на которых не то что живой души, бродячей кошки или собаки не увидишь. До заката оставалось не больше часа, и я, спустившись по Лафайет-стрит, перешел на Адамс-стрит и встал, разглядывая трущобы, которые тянулись оттуда на восток, до самого берега моря. Я знал, что они обитаемы, чувствовал, что в глубине этих обширных развалин теплится жизнь. Я еще раз взглянул на свою тень, но солнце уже опустилось за горизонт.

Я был почти уверен, что увижу старого Зэдока Аллена, сидящего у пожарного депо, но он, разумеется, давно умер. Вдалеке появились силуэты каких-то незнакомцев, они явно смотрели на меня, но, едва я двинулся к ним, поспешили исчезнуть. Передо мной раскинулась широкая лужайка, за ней, на развилке дорог, возвышалось то самое здание с колоннами, бывший Орден Дагона. Я обнаружил, что не хочу подходить к нему, точно боюсь, как бы одна из его дверей не распахнулась и жрец в тиаре, идентичной той, которую я видел в стеклянной витрине публичной библиотеки Ньюберипорта, не предстал передо мной. Но, к моему большому облегчению, створки дверей оставались плотно закрытыми.

Джилмэн-хаус еще стоял, в окнах нижнего этажа горел свет, окна со средниками зловеще поблескивали с другой стороны улицы. Я помешкал. Ах, будь у меня хоть малейшая возможность убраться оттуда до наступления ночи, но нет, автобус уже ушел, железная дорога была заброшена. Весь дрожа, я смирился с мыслью о том, что придется провести в Инсмуте ночные часы.

Портье в гостинице оказался таким, как я и ожидал: длинная голова на короткой шее, шершавая кожа, точно он страдал какой-то разновидностью экземы, выпученные глаза неподвижно смотрели на меня. Свободная комната только одна, буркнул он, заглянув в журнал. Я кивнул и протянул ему три доллара.

Комната показалась мне на удивление знакомой, я как будто уже ночевал в ней раньше, это была клаустрофобическая темница моих кошмаров, столь точно описанная Уильямсоном, словно именно из нее он и бежал в ту ужасную ночь. Я знал, что на двери не окажется засова и что я найду его на гладильном прессе. На то, чтобы приладить его к двери, у меня ушло несколько минут.

На северной и южной дверях, на перекрестке которых находилась комната, задвижки были, и я крепко их запер. Я не ужинал, но предпочел терпеть муки голода, чем с риском для жизни выходить на улицу в поисках еды. Волею судьбы я оказался здесь; и я приму все, что готовят мне ночные часы, ибо не в моей власти изменить порядок вещей. Если я останусь жив и утром невредимым выйду из этой комнаты, то буду наслаждаться душевным покоем до конца своих дней.

В качестве дополнительной предосторожности я придвинул к двери тяжелый комод. Больше я ничего не мог сделать для сохранения своей жизни и потому, не раздеваясь, лег на постель и попытался читать при свете единственной лампы, которая горела прямо надо мной. Но у меня не получалось сосредоточиться на чтении, слова на странице теряли смысл, и все кончилось тем, что я начал прислушиваться к доносившимся снизу звукам.

Немного погодя лампочка погасла — нельзя сказать, чтобы я этого совсем не ждал, — погрузив меня в стигийскую тьму. Непроглядный мрак как будто обострил мое обоняние, и запах рыбы так ударил мне в нос, словно все рыбаки Инсмута сложили свой улов в кучу под моим окном и оставили гнить.

Что-то зашевелилось за моей дверью, кто-то негромко заходил, шлепая ногами, как ластами. Я напрягся, услышав, как вошел в замочную скважину и повернулся в ней ключ; дверь подергали, но задвижка удержалась, и немного погодя ключ убрали. Потом так же попробовали открыть другие двери; убедившись, что крепкие засовы не поддаются, неизвестные отступили.

Голоса издавали звуки, которые нельзя было назвать словами, да и происходили они не из человеческих глоток; хриплое кваканье выражало гнев и разочарование недоступностью добычи. Деревянные двери недолго будут сдерживать натиск множества тел; хрупкое препятствие скоро рухнет под их совокупным весом.

Вонь стала всеобъемлющей, она как будто вытеснила весь воздух, так что я едва мог дышать. Я вспомнил побег Уильямсона, который бросил в ту ночь вызов тварям Дагона, но, да же умирая от страха, я отверг мысль о том, чтобы, выскочив в одну из глядящих друг на друга дверей, прыгнуть в окно на крышу соседнего дома. Вся моя надежда была лишь на импровизированные укрепления, я смирился с тем, что в случае их падения меня принесут в жертву в черной глубине неизмеримой бездны за рифом Дьявола.

Я лежал, окаменев от страха, так глубоко вонзив ногти в ладони, что из-под них текла кровь, и слушал, как все громче трещит дверь под ударами импровизированного тарана, который мои преследователи принесли, чтобы разбить им старинные доски. Меня затошнило. Я пытался кричать, но ни один звук не сорвался с моих трепещущих губ. Подернутая пурпуром тьма сгущалась с каждой секундой, пока я мешкал на грани милосердного забытья, которое обещало спасти меня от кровавой развязки ужасающей драмы.

Уже соскальзывая в блаженное небытие, я услышал, как поддалась дверь.

Утро настало серое, бессолнечное, свет, прокравшись в единственное окно, разбудил меня нежными прикосновениями пальцев. Не веря себе, я сел и стал озираться вокруг. Дверь была закрыта, громоздкий комод подпирал ее могучим плечом. Дубовые панели двери даже не треснули.

Вскочив с кровати, я по очереди осмотрел две другие двери и ни на одной из них не обнаружил и следа взлома. Меня била крупная дрожь. Похоже, ночные демоны оставили свои попытки добраться до меня в тот самый миг, когда мне уже казалось, что они вот-вот прорвут мою слабую оборону.

Каким-то чудом я пережил ночь, и, если мне повезет, я невредимым выберусь из Инсмута и оставлю позади ужасы, которые даже вооруженные силы не смогли уничтожить годы тому назад.

Сильно робея, я все же решился спуститься по лестнице вниз. На мое счастье, угрюмого пучеглазого консьержа нигде не было. Выйдя из дома, я огляделся. Ни души кругом, только слабый запах рыбы, еще не до конца развеянный ветром, витал над улицей.

Я не имел понятия о том, в котором часу уходит автобус в Аркхэм, но до его прибытия еще наверняка было много времени. Может быть, лучше не дожидаться его здесь, а прямо идти себе по дороге, ведущей из Инсмута, и, когда обветшалое транспортное средства поравняется со мной на обратном пути, сесть в него.

Я не думал ни о своей нечесаной шевелюре, ни о неумытом лице, моей единственной заботой было поскорее оказаться как можно дальше оттуда. Я снял с себя проклятие, унаследованное от Анны Тилтон и дяди. Я побывал в Инсмуте и вырвался из рук тех, кто хотел затащить меня в свой ад на вечную погибель. Забыть это я не смогу никогда, но, по крайней мере, жить буду.

Лишь некоторое время спустя я осознал, что сбился с дороги, видимо, выбрал не тот поворот на перекрестке у лужайки. Я явно двигался к морю, передо мной лежали соляные топи, изрезанные широкими и глубокими канавами, а вон то строение у самого устья Мэнаксета — наверняка та самая злополучная винокурня Марша.

Мне пришлось потрудиться, чтобы найти дорогу назад, берег словно притягивал меня к себе, я едва волочил ноги, как будто попал в трясину, которая ни за что не хотела меня отпускать. Но все же задуманное мне удалось, и скоро я шагал туда, откуда пришел.

Мне хотелось спешить, но мои движения были замедленными, видимо, из-за страха, пережитого в последние часы. однако по мере приближения к Инсмуту идти становилось все легче. Быть может, все дело было в странном влиянии берега, которое я стряхнул. Дорога на Аркхэм была передо мной, и мои шаги убыстрились. Я совершил ошибку, выбрав неверный путь, но, слава богу, вовремя ее исправил.

Солнце наконец вышло из-за туч, его лучи согревали мое тело и поднимали дух. Я вдруг вспомнил о своей искаженной вчерашней тени и обернулся, чтобы посмотреть на нее.

В тот страшный миг ужас снова стиснул меня в своих ледяных объятиях, вернулась слабость, которую я испытал прошлой ночью. Пораженный, я вытаращенными глазами смотрел на дорогу передо мной, не в силах понять того, что видел.

Там, где прежде к моим ботинкам жался уродливый силуэт, теперь не было ничего. У меня не было тени.