Дэвид Джей Шоу — автор рассказов, романист, сценарист (работающий как для телевидения, так и для большого экрана), обозреватель, эссеист, редактор, фотограф и лауреат Всемирной премии фэнтези и премий Международной гильдии ужасов (за короткий рассказ и за публицистическое произведение соответственно).

Его сотрудничество с кинокомпанией «Нью Лайн Синема» началось с таких ставших культовыми персонажей фильмов ужасов, как Фредди Крюгер («Кошмар на улице Вязов: Кошмары Фредди»), Кожаное Лицо («Кожаное Лицо: Техасская резня бензопилой III») и зубастики («Зубастики 3» и «Зубастики 4»). В 1994 году он написал сценарий для фильма «Ворон» и с тех пор работал с такими режиссерами, как Алекс Пройас, Джеймс Кэмерон, Эдмунд Элиас Меридж, Руперт Вейнрайт, Мик Гаррис и Уильям Мэлоун.

Для первого сезона сериала «Мастера ужаса», снятого кабельным телеканалом «Шоутайм», он, сотрудничая с режиссером Ларри Коэном, адаптировал собственный рассказ «Подвези меня». Во втором сезоне он переработал рассказ Джона Фарриса «Мы все хотим мороженого» для эпизода, снятого Томом Холландом.

Также Шоу вел популярную колонку «Бред и слюни» в журнале «Фангория». Позже сорок одна его заметка была выпущена отдельным сборником «Растрепанные волосы». Среди немалого количества книг Шоу стоит отметить его четвертый роман «Пули дождя» и седьмой сборник рассказов «Пресытившийся хаос».

Сейчас он, вероятно, занят написанием очередной книги, сценария или спонтанным ремонтом своего дома.

«Изначально рассказ „Похороны“ был написан для того, чтобы показать разницу между „историей на полчаса чтения“ и часом, принесенным в жертву нескольким телевизионным продюсерам, — рассказывает автор. — Я знаю, что вы скажете: это все равно что учить собаку есть вилкой. И будете правы. Хорошо то, что данная история появилась сама по себе и телевидение ей было не нужно. Непрямым результатом этого стало то, что мне предложили переписать сценарий французского фильма „Les Revenants“ (показанного в Америке под названием „Они вернулись“) для американской телекомпании. Поскольку американские переделки иностранных фильмов не могут обойтись без многочисленных пояснений почти ко всему, что происходит на экране, мне пришлось их изобрести. Реакция на мой нелинейный пересказ была… жуткой. Жанр ужасов предполагает соблюдение гораздо большего числа всевозможных дурацких правил, чем любой другой жанр литературы. И одно из самых дурацких требований — необходимость неожиданной концовки, идущая еще от Гектора Хью Монро. Этот рассказ также является результатом долгих размышлений о том, как следование таким „правилам“ порой снижает качество рассказов. Еще одним подводным камнем является использование архетипа зомби, который давно загрязнен еще более тупыми предположениями, основанными на льющихся бесконечным потоком фильмах об оживших трупах, которые больше всего на свете хотят полакомиться вашим мозгом. Ничего не имею против, но мой рассказ не об этом».

Перед Дугом Уолкоттом вырисовывалась очень простая перспектива: «Валю на фиг из Трипл-Пайнс и начинаю новую главу жизни. Пока кто-нибудь другой не займется моей судьбой».

Он решительно посмотрел на лопату у себя в руках, облепленную жирной могильной землей. Дуг знал, что больше не сможет выкапывать мертвых людей, и это был только первый день работы. Когда-то он работал учителем и имел привычку выискивать кругом системы и символы. «Пропади оно все пропадом! — подумал он. — Пора делать ноги. Пора что-то менять. Сейчас же».

— Мне нужно уйти, — не сказал, а пробормотал он. Уверенности ему все же еще не хватало.

Джеки Тайнан спрыгнул с экскаватора и неторопливо подошел к нему, снимая каску и вытирая лоб. Джеки был простым и в основном честным малым. Оруженосцем в жизни других людей, наделенных более ярким характером. Довольствуясь гамбургерами и пивом, спутниковым телевидением и мечтами о своей будущей девушке, Джеки был счастлив в Трипл-Пайнс.

— Эй, ты Дуглас, верно? — сказал Джеки. На рассвете их всех представили. — Что за дела? — Стянув рабочие перчатки, он стал тереть свои руки, пока маленькие катышки грязи не посыпались с ладоней, как зернышки перца.

— Мне нужно уйти, — повторил Дуг. — Наверное, буду увольняться. Пойду скажу Коггинсу, что ухожу. Я сваливаю отсюда.

— Что, могилы достали? — поинтересовался Джеки. — Ну, так тебе нужно еще хотя бы денек поработать, и привыкнешь. Не такая уж это страшная штука.

Дуг не смотрел Джеки в лицо. Он оценивал этого молодого человека невысоко в основном из-за присущей местным жителям неприязни к «белой швали», которая собирается в таких местах, как Трипл-Пайнс. Слыша слово «кладбище» они добавляют: «жутко тоскливое место» и начинают нудить о том, что эта работа — извращение, и потому заниматься ею могут только нездоровые люди. Для них выкапывание давно умерших — нечто мерзкое и отвратительное. Все они вели себя в точном соответствии с принятыми клише. Их мышление было до смешного предсказуемым и однообразным. Тон Джеки указывал на то, что он был одним из них, человеком с почти собачьим чутьем на любое нарушение порядка.

Дуг попытался придумать нечто вроде ответа. Дело было не в похоронной атмосфере. Каменные статуи, могилы, глинистая земля — все выглядело исключительно мирно. Дуг не ощущал никакой связи с покоящимися здесь усопшими… за одним исключением. А одного было достаточно.

— Дело не в работе, — сказал Дуг. — Дело во мне. Мне пора убираться из этого места. Из города, не с кладбища. И на деньги мне наплевать.

Джеки сделал такое лицо, будто кто-то перед ним испортил воздух.

— Тебе не нужны деньги? Чувак, да тут работать проще, чем на бумажной фабрике горбатиться или на заводе у конвейера стоять. — Алюминиевый завод Трипл-Пайнс почил в Одиннадцатой главе лет десять назад, но местные все еще говорили о нем так, словно он продолжал исправно работать.

Обитатели Трипл-Пайнс отличались своим умением не замечать очевидного. Еще они отказывались признавать существование чего-либо необычного. Именно по этой причине Дуг и хотел уехать отсюда. Нужно было рвать когти, пока он не стал одним из них.

Одним из них…

Неделю назад Дуг не был столь философски настроен. А меньше чем через неделю он будет сомневался в здравости своего ума.

Краньотти, их бригадир, увидел, что Джеки и Дуг не работают, то есть не копают, и стал спускать с холма свою тушу с явным намерением поднять крик. Дуг ощутил непреодолимое желание подхватить инструменты с каской и броситься наутек, но голос разума признал, что существуют определенные протоколы, которым, хочешь не хочешь, придется следовать, определенные каналы, которые придется использовать. Он дотянет до конца этого дня, потом выпьет с товарищами по работе, после чего решит, сможет ли вынести еще один день. В конце концов, он же должен быть здравомыслящим взрослым человеком, а здравомыслящие взрослые люди придерживаются протоколов и каналов.

«Эй, чувак, да наплюй ты на все это, — мог бы сказать Джеки. — Просто беги». Но Джеки нечасто пользовался такими сложными конструкциями. Дуг повернулся к Краньотти с обреченным видом человека, которому предстоит писать длинный отчет в налоговую.

Неделю назад все было иначе. А менее чем через неделю это раскапывание могил таким образом скажется на жизни каждого их них, как они и предположить не могли.

Фрэнк Краньотти, как успел заметить Дуг, был из тех людей, которые больше всего на свете любят пиво. У него был роман со своим высоким, расширяющимся кверху пивным стаканом и особые ритуалы общения с ним. Поскольку Дуг стал часто бывать в заведении Каллахана, Краньотти он там видел каждый вечер. Тот всегда сидел на одном и том же табурете в конце барной стойки и примерно за полтора часа вливал в себя три стакана пива. Поговаривали, что раньше Краньотти работал дальнобойщиком в одной из крупнейших сетей дисконтных магазинов, пока компания не вышвырнула его, обвинив в профнепригодности. Он вышел из кабины своего шестнадцатиколесного грузовика на горном серпантине недалеко от Трипл-Пайнс (что побудило его к этому, так и не было выяснено; возможно, желание облегчиться на лоне природы) и был сбит машиной, водитель которой его не заметил из-за дождя. Теперь он не расставался с металлической тростью, потому что после операции одна нога у него стала короче другой. Одно время ходили какие-то невнятные разговоры о судебных исках и соглашениях. Все это происходило до того, как Дуг стал завсегдатаем у Каллахана, и для него имело привкус провинциальных сплетен. История не хуже и не лучше других.

Заведение Каллахана, можно сказать, являлось лицом главной улицы Трипл-Пайнс. Высоту здания можно было определить только благодаря неоновой вывеске «Бар», которая озаряла голубым светом большинство окон, стекла в которых не протирались с 1972 года. В пятнадцати милях на север, технически за чертой города, находилась придорожная гостиница, но те жалкие развлечения, которые она могла предложить своим клиентам, не стоили того, чтобы на них тратить время. Саттер, нынешний владелец и ночной бармен, купил заведение, когда его первые владельцы, как видно, неожиданно поумнев, убрались к чертовой бабушке из Трипл-Пайнс. Саттер был весьма колоритной личностью. Дугу он казался похожим на профессионального преступника, который нашел в Трипл-Пайнс идеальное место для того, чтобы отсидеться. Шрам, рассекавший его нижнюю губу, он, очевидно, получил во время поножовщины. Кожа его была похожа на грибы в холодильнике за день до того, как ты решаешь их выбросить. Глубоко посаженные глаза окружали густые тени цвета кровоподтека.

В Трипл-Пайнс никто ни о ком ничего толком не знал.

Первый визит в бар с целью пропустить стаканчик был его первым волевым поступком после ухода из младшей средней школы, которую Трипл-Пайнс делила с тремя другими общинами. Учеников в нее свозили на автобусах из окрестных деревень и ферм. В предыдущем году он без особого труда окончил ускоренные учительские курсы и, получив диплом, устроился замещающим учителем истории и географии, хоть и не питал интереса к политике, если только она не была надежно укрыта в прошлом. Зубрежка была единственным способом заставить равнодушных детей запоминать материал, который они благополучно забывали после первой же контрольной. В школе он стал свидетелем того, как система образования в небольших городах работает на то, чтобы искоренить инициативу, подавить смекалку и подрубить талант. Средняя школа в Трипл-Пайнс как будто сошла со страниц какой-то пьесы начала сороковых годов и не имела права менять хоть что-либо. Дети здесь учились только белые, в основном небогатые, даже стоящие на грани нищеты, ничем не интересующиеся и вялые. Шлемы для футбольной команды всегда считались более насущным вложением школьных фондов, чем новые учебники. Обычная невеселая история. Дуг провел первый семестр, пиная этот труп, надеясь пробудить в нем хоть какие-то признаки жизни. После каникул он не бросил работу только ради зарплаты. А потом, когда на горизонте уже забрезжило лето, в учительской после одного из совещаний объявилась Шейла Морган.

Дуг оторвался от газеты. Местная четырехстраничная газетенка называлась «Пайн-гроув мэссенджер» (по названию соседней общины) и выходила три раза в неделю. Сегодня в Канаде отмечался День Виктории, в разделе «Пополняем словарный запас» было слово «мелиорация».

— Шейла, — приветствовал он ее, впрочем, без особой радости. Она была одной из многочисленных отстающих, с которыми ему приходилось бороться. Черт, многие старшеклассники в Трипл-Пайнс приезжали брать бастионы образования на собственных машинах.

— Не называйте меня так, — сказала Шейла. — Меня зовут Бриттани.

Дуг посмотрел на нее поверх газеты. В учительской они были одни.

— В самом деле?

— Абсолютно, — ответила она. — Я имею право изменить себе имя. Я узнавала. И собираюсь это сделать. Мне все равное что будут говорить.

Он помолчал, осознавая тот факт, что один из его подопечных что-то узнал по своей воле.

Потом еще помолчал. В смятении. Шейла появилась перед ним в блестящей виниловой мини-юбке, обтягивающей, как хирургическая перчатка, в сапогах на высоких каблуках со шнуровкой до колен и в леопардовом топике с похожей на боа бахромой, обрамляющей груди. Между ключицами краснело несколько прыщиков. Кричаще черные волосы дополняли густой макияж. Губы были накрашены с таким усердием, что помада попала даже на зубы. Больше всего она напоминала нью-йоркскую уличную проститутку, как их представляют в глубинке, при том что ей было всего четырнадцать.

«Мара Кордэй, — подумал он. — Она похожа на Мару Кордэй, если бы та была готессой и шлюхой. Чтоб я сдох!»

Хорошенькая хористка превратилась в femme fatale из второсортного кино. Мара Кордэй блеснула в нескольких малобюджетных фильмах в конце пятидесятых: «Тарантул», «Гигантский коготь», «Черный скорпион». Также она была девушкой месяца журнала «Плейбой» и дружила с Клинтом Иствудом. Эта знойная сексуальная кошечка заключила свой первый контракт, когда была еще подростком. Она тоже сменила имя.

Шейла хотела, чтобы на нее смотрели, но Дуг отвел взгляд. По крайней мере, ее появление внесло какое-то разнообразие в скейт-панковский стиль от «Сирс энд Роубак», который преобладал среди молодежи в Трипл-Пайнс, одевавшейся в основном в секонд-хендах. В эту минуту Дуг вдруг осознал, что ему больше всего не нравится в рэпе и хип-хопе: все эти суперкрутые парни и девчонки выглядели так, будто нарядились в одежду какого-то гигантского карапуза. Задница Шейлы оказалась более округлой, чем в прошлый раз, когда он «не смотрел» на нее. Бедра были узкими, но это компенсировалось выпуклостью грудей. «Почему я смотрю?»

— Шейла…

— Бриттани. — Она недовольно надула губки, но потом смягчилась, чтобы задобрить его. — Можно поговорить с вами о той контрольной, которую я пропустила? Я хотела бы написать ее. Нет, списывать я не буду, ничего такого, просто… Написать, понимаете? Как будто в первый раз.

— Это никому не разрешается, ты знаешь.

Она выпрямилась, скрипнув юбкой о сиденье пластикового школьного стула.

— Нет, я знаю это. Такого, конечно, раньше никогда не случалось, поэтому я и решила сначала вас спросить.

Большую часть проводимого в школе времени Шейла тратила на то, чтобы удержаться на уровне удовлетворительных оценок. В нескольких сражениях она одержала победу, но война уже была проиграна.

— Ну, вы могли бы сделать совсем новую контрольную, а я бы к ней подготовилась, а?

— Нужно было готовиться к первой.

— Я знаю, знаю, — сказала она, ломая руки. — Но… Вы понимаете, дома родители, отвлекает кто-то постоянно, другая фигня… Тогда у меня не было времени подготовиться, а теперь есть. Если мама узнает, что я прогуляла контрольную, она меня убьет.

— А не нужно ли тебе с директором поговорить?

— Нет уж, спасибо. Я решила, что лучше обращусь к вам напрямую. Ну, то есть, я же вам нравлюсь, и все такое. — Она посмотрела на дверь, очевидно, решаясь на роковой шаг, которого Дуг в душе уже страшился. — Ну, то есть, я готова… Ну, только в этот раз. Я готова на все. Правда. Чтобы исправиться. На все.

Она медленно сняла левую ногу с правой, которую затем положила на левую, давая Дугу время убедиться, что в ее ультракороткий и облегающий наряд такой фактор, как нижнее белье, не включен. Движение это было столь заученным, что Дуг догадался, из какого фильма она его скопировала.

В жизни каждого человека случаются минуты, когда он обретает дар заглядывать в будущее, и в эту минуту Дуг отчетливо увидел, как его карьера педагога широким круговым движением спускается во вселенский унитаз. Конец его жизни воплотился в небольшую часть женского тела, которую Шейла назвала «штучкой».

— Можете потрогать, если хотите. Я разрешаю, — произнесла она таким тоном, будто говорила о каком-то необычном ручном зверьке на поводке.

Дуг что-то скомканно пробормотал о том, что ему нужно идти, и бросился в туалет. Сложенная пополам четырехстраничная газета скрывала тот факт, что по священным коридорам школы он шагает с эрекцией. Он сунул лицо под кран и посмотрел на себя в грязное зеркало. «Пора валить отсюда. Пора что-то делать. Сейчас же».

Шейлу к контрольной он не допустил и на летних каникулах отстранился от всех и вся, хотя так и не уехал из Трипл-Пайнс. Позже он узнал, что мама Шейлы пришла в неописуемую ярость и упекла дочь в неотложное отделение больницы при бумажной фабрике, где ее отец работал с тех времен, когда сам был такого же возраста. Местные сплетники поговаривали, что, выйдя из больницы, Шейла сошлась с первым встречным парнем, имеющим собственную машину, и они вместе сбежали из города. Правда, через несколько дней были арестованы. Впоследствии она, воспользовавшись беременностью, заставила этого парня продать машину, чтобы оплатить ей дорогу на поезде до, кажется, Южной Дакоты, где жили какие-то ее родственники. Конец истории.

Впрочем, разумеется, почти все это было не более чем слухами. Сплетнями за барной стойкой. Дуг начал ходить к Каллахану где-то в начале июля и уже в середине августа, глядя на себя в другое зеркало, подумал: «Ты бросил работу, и теперь у тебя проблемы с алкоголем, приятель. Тебе нужно выбираться из этого места».

Тут-то его и заприметил Краньотти. Соображая со скоростью рептилии, он обвел его взглядом. Допил одним глотком стакан и встал. Вставая, Краньотти всегда расправлял плечи, просто для того, чтобы находившиеся с ним в одном помещении видели, какая широкая у него грудь. Он подошел к Дугу без трости, чтобы доказать, что вполне может обходиться и без нее, и подал знак Саттеру, бледному, как сама смерть, бармену, поставить следующую порцию пива к табурету рядом с Дугам.

Походив вокруг да около, поговорив о том о сем, Краньотти подобрался вплотную к интересующей его теме.

— Так ты был учителем в школе?

— Да, был раньше. Ничего такого не произошло, просто решил, что пора менять место.

— А я другое слыхал. — Каждый раз, делая глоток, Краньотти выпивал половину стакана. Стакан наполняется, раз глоток, два глоток, ополаскивается и наполняется снова. — Я слыхал, будто ты одну школьницу подцепил. Эту потаскушку Шейлу Морган.

— Это неправда.

Краньотти налил Дугу стакан пива, чтобы уравновесить «Блэк Джек», который тот потреблял по глоточку.

— Нет, это не то, что ты думаешь. Я не такой. Эти гребаные шлюхи трахаются в старших классах, как кролики, если на наркоту до этого не подсаживаются. За нашу школу. — Дуг поднял стакан. Если достаточно много выпить, можно увидеть, как несбывшиеся мечты и надежды кружатся у тебя перед носом, требуя подношений и жертв.

— Ну да ладно. Главное, что ты сейчас не работаешь. Это так?

— Истинная правда. — Дуг попробовал пиво. Прошло гладко.

— Ты знаешь Коггинса, местного гробовщика?

— Ага. — Дуг выудил из памяти образ: лысый мужчина, владеет в Трипл-Пайнс похоронным бюро и содержит кладбище Холлимаунт в предместьях. Вечно ходит, выставив вперед руки, как богомол.

— Так вот, я знаю то, что мало кто здесь у нас знает. Ты слышал о водохранилище Мальборо? — Это был давний местный проект, который все никак не умирал. Последний раз «Пайн-гроув мэссенджер» упоминала о нем год назад.

— Я не думал, что там вообще до дела дошло.

— Ну, что там и как — нас не касается, но они собираются его строить. И там будет полно работы. Может, даже этот зачуханный городишко на ноги поднимется.

— Но я уезжаю из этого зачуханного городишки, — сказал Дуг. — И скоро. Зачем ты мне об этом рассказываешь?

— Затем, что ты похож на парня, который умеет держать рот на замке. Расклад такой: этот Коггинс приходит ко мне и просит меня стать бригадиром. Для чего, спрашиваю. Он говорит (и ты послушай): чтобы построить водохранилище, они зачем-то, не знаю зачем, хотят перенести на другую сторону Пайн-гроув. На шесть миль, представь! Короче, ему нужны люди, чтобы выкопать всех, кто там похоронен, переписать их и снова похоронить на другой стороне долины. Начинаем в следующий понедельник. Платят, какдля такой работы, совсем неплохо, но болтать об этом не нужно. Я не собираюсь нанимать этих гребаных лентяев, которые у нас работают, этих придурков со старыми машинами, разве только Джеки Тайнана, потому что он хороший работник и не задает вопросов. И вот я подумал: нужно найти пару ребят, которые более… ответственные, что ли. И раз уж ты все равно уезжать собрался…

Короче говоря, закончилось это тем, что Дуг оказался на кладбище с лопатой в руках. Платить обещали и правда хорошо, а ему сейчас деньги были ох как нужны.

— Но ответь мне на один вопрос, — сказал он Краньотти. — Откуда ты узнал все это дерьмо про Шейлу Морган? То есть, почему ты с этим ко мне подошел?

— А, ты про это, — ответил Краньотти. — Она сама мне рассказала. Эта кошечка предлагала мне свою тугую маленькую щелку за то, чтоб я вывез ее из города. — Краньотти произнес слово «кошечка» в точности как мультяшный кот Сильвестр. — Я рассмеялся ей в лицо. Сказал: «Ты что, думаешь, я детей насилую?» Да я бы, если что, пополам ее разорвал. Ну, она разозлилась и пошла трахаться с парнями не такими разборчивыми. Типичная мелкая да валка. Наверняка с мужиками спать лет в двенадцать начала. Я и подумал, что у нас с тобой есть что-то общее. Наверное, мы с тобой единственные в этом городе, кто не бывал в этой дырке. Вот дерьмо, что-то мы так разговорились, люди, чего доброго, подумают, что мы педики.

«Честь и нравственность, — подумал Дуг. — Все-таки прекрасные это понятия».

Холлимаунтское кладбище насчитывало более тысячи могил, самые первые из которых относились к началу девятнадцатого века. Камни настолько старые, что выбитые в граните слова почти стерлись. Безымянные захоронения. Следы вандализма. Разрушенные временем и непогодой надгробия. Гробовщик Коггинс составил таблицу для внесения имен, прилепил ее к карте кладбища и поставил перед бригадой рабочих, набранных Краньотти, задачу сродни разгадыванию огромного кроссворда из мертвецов. Дуг полистал список и нашел имя Мишель Фарриер. Он был на ее похоронах, и она, конечно же, никуда не делась.

После развода с Марианной (могло ли обойтись без бывшей?) Дуг отправился колесить по стране, но он достаточно внимательно читал Керуака, чтобы понимать: дорога не даст ему ничего. Какое-то время он поработал дилером блэкджека в Лас-Вегасе, получил диплом учителя в Лос-Анджелесе, но все это он в любую минуту мог бросить и податься куда глаза глядят. Спустя четыре месяца после приезда в Трипл-Пайнс он побывал на похоронах единственного друга, которым сумел здесь обзавестись, Мишель Фарриер, бродяги, такой же, как он.

После опрометчивого и неудачного брака Мишель осталась с шестилетней дочерью по имени Рашель. Дуг легко узнавал в детском личике черты матери, черты той молодой женщины, которая рисковала и любила приключения, черты, которые озарялись при мысли о ночи, проведенной в компании таких же скитальцев. Мишель оказалась в Трипл-Пайнс за два месяца до того, как узнала, что смертельно больна. Дуг познакомился с ними во время трагикомической схватки за право пользоваться ванной в меблированных комнатах миссис Ивс незадолго до того, как он снял квартиру с двумя спальнями, сдававшуюся за бесценок из-за того, что почти никто в городе не искал приличного жилья и еще меньше людей могли себе это позволить.

Мишель осталась для него желанной добычей, она не меньше его стремилась к сближению и так же, как он, осторожничала и не хотела гнать лошадей. Постепенно нежная страсть наполнила их вечера сладостным ожиданием исполнения надежд. В ее поцелуях чувствовалась страсть, сдерживаемая до поры до времени, и Дуг уже начал готовить себя к тому, чтобы пригласить ее и Рашель разделить с ним его новую квартиру, когда первые разговоры о врачах отодвинули все остальное на задний план. Он наблюдал за тем, как она умирала. Он пытался, как мог, объяснить это Рашель. Потом Рашель отправили к бабушке куда-то в Сан-Франциско. Она плакала, когда прощалась с Дугом. Мишель тоже.

«Любую могилу, только не эту, — думал Дуг. — Не заставляйте меня раскапывать ее. Пусть это сделает кто — нибудь другой».

Он достаточно хорошо знал традиции похоронного дела, чтобы понимать: то, что владелец похоронного бюро, кем был Коггинс, является одновременно директором кладбища, — довольно необычно. Однако в таких небольших уединенных городках подобную монополизацию индустрии смерти не воспринимают как нечто неправильное. Коггинс для местных жителей был единственным чужаком, которому им приходилось доверять, а иначе бы им пришлось доверять нескольким. К началу девяностых поставщики химических препаратов, продавцы ритуальных принадлежностей и организаторы похорон объединились под общими знаменами и начали предоставлять так называемый «комплексный подход» к тому, что определяется как «индустрия смерти». Больные американцы превратились в товар с оборотом в несколько миллиардов долларов в год… Это если не считать цветов. Но Трипл-Пайнс по старинке все еще верил в семейственность, в решение вопросов в таверне на углу, в людей, которые могут все сделать от начала до конца.

Дуг был до того потрясен безразличием, с которым проводились похороны Мишель, что, желая разобраться, почему так произошло, стал читать соответствующую литературу. Ему открылось, что почти весь антураж современного похоронного обряда имеет одну цель — выгода работников похоронных бюро и кладбищ. И дело тут не в невразумительных законах о здоровье, не в странной тяге к пышным ритуалам и даже не в старом добром церковном обряде, как считают многие. Оказалось, что это одна из трех-четырех самых больших трат, которые может сделать обычный гражданин в течение среднестатистической жизни. Также его удивило странное сходство свадеб и похорон. Просто поразительно, как легко можно их перепутать. По крайней мере, Мишель бы это позабавило. Она имела возможность оценить и первое, и второе. Ни то, ни другое не прошло у нее успешно.

Дуг до сих пор не забыл лицо Рашель. Ему пришлось примерно неделю с небольшим играть роль отца, и это напугало его невероятно. Со временем и ее потеря стала приносить на удивление желанную боль.

По закону эксгумация была довольно щекотливым делом, поскольку контейнер для тела с останками после извлечения из земли технически должен был оставаться «неповрежденным». На практике это означало, что Джеки и остальные экскаваторщики могли углубиться в землю лишь до определенного уровня, после чего Дугу или кому-то еще приходилось спрыгивать в яму с лопатой. Чтобы добраться до некоторых больших бетонных конструкций, укреплявших могилы, экскаватору нужно было как минимум три раза зачерпнуть землю. По крайней мере Краньотти говорил что-то насчет того, что три — это предел. Они были похожи на огромные безликие холодильники, уложенные на спину, и рассыпались, как штукатурка. Внутри находились контейнеры.

В рекламе ритуальных услуг уже лет сорок назад перестали называть их гробами. «Гробы» — это коробки, имеющие форму человеческого тела, более широкие в изголовье и узкие в ногах, с крышкой, имеющей в разрезе форму верхней половины шестиугольника. Слово «гроб» наводило на мрачные мысли и потому было заменено на нейтральное «контейнер» — плоские стенки, прямые углы и никаких ассоциаций с Дракулой и кладбищами. Примерно так же «кладбища» превратились в «мемориальные парки». Похоже, люди стремились отвергнуть само существование смерти.

Что объясняло бетонные плиты. Захоронение в гробах, контейнерах или в чем угодно, от вощеных картонных коробок до савана, как правило, оставляет провал в земле, когда со временем тело начинает разлагаться, а контейнер проваливаться. Бетонные плиты, эти массово производимые дешевые саркофаги, не давали кладбищам превратиться в… решето. Дуг подумал о том, что эти плиты, наверное, производят там же, где делают дорожные бордюры. По крайней мере, весили эти штуки примерно одинаково.

Орудуя лопатой, Дуг узнал еще кое-что о могилах. Например, что одному землекопу понадобится около восьми часов, чтобы выкопать яму нужного размера. Вот почему Краньотти пришлось искать для этой работы сразу трех экскаваторщиков. Плюс семерых «копателей». За первую смену они обработали всего пятьдесят могил. После этого им назначили норму сто могил в день.

Нужно ли говорить, что сам характер работы располагал к черному юмору?

Надгробия складывались штабелями по мере сличения имен со списком бригадира. «Бичер, Ли, 1974–2002. Он защищал и служил». «Гаджелл, Конрой, 1938–2003. Не гасни, уходя». Эти стояли на более-менее свежих могилах. Люди, лежащие под ними, думали о таких вещах, как национальные праздники, президентские выборы. Они были исконными американцами, каких можно найти в любом уголке этой страны. Но среди них Дуг тоже был изгоем — скитальцем, чужаком. И случись что, добрые жители Трипл-Пайнс (живые) начнут активно искать крайнего именно среди таких мутантов. «Это не может быть кто-то и нас».

Нужно выбираться отсюда. Доделать работу; еще пара дней, и можно будет уезжать. Это лучше, чем считаться мутантом и, кто знает, возможно, быть линчеванным местными жителями. Дуг перешел к следующей могиле. «Стоу, Дорманд Р., 1940–1998. Любящий муж, заботливый отец». Эта не из недавних. У него немного отлегло от сердца.

Рабочий день закончился с закатом. И именно тогда Дуг, снова перелистав список эксгумируемых, увидел напротив имени Мишель Фарриер большой красный крест.

— Черт, да эта работа не такая уж и тайна, — сказал немного позже Джо Хопкинс, когда они сидели у Каллахана.

За столом собрались пятеро; Джо, Джеки, Дуг и еще двое ребят из их смены, Мигель Айала и Бойд Купер. Краньотти сидел отдельно на своем любимом насесте у края барной стойки. Пили уже по третьему стакану. Дуг обнаружил, что никакое количество пива не может вытравить из горла привкус могильной земли. Завтра он закроет лицо платком. Наверное.

— Ты завтра приходишь на работу или как? — спросил его Краньотти. Дуг ответил, что возможно, и упомянул про платок. Краньотти пожал плечами. Тогда Дугу все это казалось весьма маловероятным, поэтому он сосредоточился на выпивке со своими коллегами… могильщиками.

Джо больше всего был похож на мускулистого байкера, он не снимал кожаный жилет, и еще никто не видел его без торчащей из уголка рта зубочистки. Он отрастил пышные усы, которые заботливо вощил. На вискаху него пробивалась седина, и его черные глаза заставляли Дуга вспоминать о цыганах.

— Я хочу сказать, — продолжал он, — что никто не должен знать об этом перемещении. Но местные все равно об этом знают, хоть и молчат, как рыбы. Владельцы банка в Трипл-Пайнс знают, сто процентов. Да все об этом знают, только не говорит никто, вот и все.

— Могу поспорить, что мэр тоже в курсе, — подхватил Мигель. — Но какая разница? Мне когда-то приходилось грибы собирать за доллар в день, и ничего.

— А вас это не волнует? — спросил Бойд Купер, другой оператор экскаватора. Постарше, на голове проплешины, рослый, но не грузный. Бычья шея и расщепленный подбородок. Руки человека, всю жизнь занимавшегося физическим трудом. Это Бойд показал им, как снимать тяжелые каменные крышки с могил без помощи лебедок, как они делали сначала. То, что все эти люди были изгоями, объединило их, у них появился общий язык, и Бойд всегда говорил то, что думал. — Не волнует, что мы мертвецов выкапываем?

— Нет, — протянул Джеки, отпив пива. — Мы для них доброе дело делаем. Можно сказать, оказываем любезность. Перевозим их, чтобы их не забыли.

— Согласен, — сказал Джек, ковыряясь зубочисткой в зубах. Нужно сказать, что он отполировал ею свои зубы до сияния. Дуг заметил на одном ее кончике пятнышко крови из десен.

— Ты у нас учитель, — повернулся Бойд к Дугу. — Вот скажи, хорошо это или плохо?

Дугу совсем не хотелось выступать в роли арбитра.

— Да обычная работа. Все равно что сортировать старые документы. Вы заметили, что в Трипл-Пайнс почти никого не кремируют? Тут всех хоронят. Старый обычай, но нужно уважать мертвых. Законы, традиции.

— Ты это к чему? — Бойду нужны были объяснения.

— Ну, не все же после смерти получают собственное жилье. Для этого потребовалось бы слишком много места. В конце концов нам просто негде было бы хоронить своих умерших. Большинство участков на большинстве кладбищ арендованы и имеют конечный срок аренды. Если кто-то не платит в срок, могилу уничтожают. Конец истории.

— Ничего себе. Это что, правда? — поразился Джеки. — А я думал, если тебя хоронят, это типа навсегда.

— Все изменилось лет сто назад, — возразил Дуг. — Земля слишком дорого стоит. Нельзя позволять мертвым пользоваться своим недвижимым имуществом, не получая от этого никаких доходов.

Мигель заметил:

— Это было бы не по-американски. — Он хохотнул, но тут же скис.

— Если не веришь, проверь, — сказал Дуг. — Убедишься. За всеми этими патриотическими лозунгами о добрососедстве всегда стоит капиталистическая выгода. Большинство людей не любят думать о похоронах и кладбищах, потому что такие мысли кажутся им нездоровыми. И это дает карты в руки спекулянтам, наживающимся на похоронах.

— Это ты про Коггинса? — поинтересовался Джо, подливая себе пива.

— Между прочим, Коггинс — прекрасный пример, — согласился Дуг. — Во внешнем мире большие компании подмяли под себя почти все аспекты похоронного процесса. Но здесь Коггинс заведует моргом, кладбищем и всем остальным. Он может запросить любую цену, какую захочет, и люди будут платить за возможность переложить на него свои горе и смятение. Вы не поверите, насколько завышены цены на некоторые его товары. Гробы продаются по тройной цене. Даже если тебя упакуют в картонную коробку (что называется «альтернативный контейнер», кстати), это будет стоить пару сотен баксов.

— Короче, все понятно, — сказал Мигель. Когда он широко улыбался, можно было заметить его золотой зуб. — Всем нам придется жить вечно, потому что умереть мы не можем себе позволить.

— Когда-то, — прибавил Дуг, — я слышал такую загадку: человеку, который сделал это, оно было не нужно; человек, который это купил, им не воспользовался; тот, кто этим воспользовался, не узнал об этом. Что это?

Джеки был явно поставлен в тупик.

Чувствуя легкое головокружение от выпитого пива, Дуг старался не шататься и не волочить ноги, когда вышел из бара и взял курс домой. Голос, донесшийся из туманной темноты, вполне мог быть слуховой галлюцинацией. Или воплощением желания.

— Эй, незнакомец, — произнес голос. — Не проводите девушку домой?

Ночь исторгла ее к нему. Она явилась не так, как он мечтал, и не так, как ему снилось. Черное кружевное платье с короткими рукавами и облегающим шею воротником. Собранные сзади волосы. Она выглядела непривычно, но линию ее скул и открытый взгляд серых глаз нельзя было не узнать.

— Это не ты, — промолвил он. — Я немного выпил, но не настолько, чтобы поверить, что это ты.

И все же. Рядом на улице не было никого, ни остальных выпивох, ни случайных прохожих, кто мог бы подтвердить или опровергнуть его предположения. Только Дуг, клубящаяся ночь и женщина — она не могла быть покойной Мишель Фарриер, которую он когда-то любил. Он признался себе, что любил ее, только после ее смерти. Так получилось еще трагичнее, еще бредовее и еще более романтично. Так его чувство стало настолько сильным, что в нем можно было погрязнуть; оно заставляло его затуманенный выпивкой мозг рождать душещипательные мысли.

Она приблизилась к нему, став отчетливей, отчего его печаль только усилилась.

— Конечно же, это я, — сказала она. — Посмотри на меня. Не спеши, привыкни к этой мысли.

Он стал рассматривать, жадно, как наркоман, принимающий дозу. Ее длинные волосы, каштановые с желтизной, умело подстриженные каскадом, чтобы обрамлять лицо. Теперь они были заколоты на затылке, открывая изящную шею и четкие линии скул. Форму ушей он узнал. Она улыбнулась, и он вспомнил форму ее зубов. С собой она принесла запах цветущего ночью жасмина. Если она восстала из мертвых, пребывание в могиле не разрушило ее тело. Если бы она была призраком, легкое прикосновение ее руки не показалось бы ему таким материальным.

И прикосновение это не было холодным.

— Нет, — сказал Дуг. — Тыумерла. Тебя больше нет.

— Конечно, дорогой… Я этого не отрицаю. Но я вернулась, и ты должен радоваться.

Он продолжал качать головой.

— Я видел, как ты умирала. Я помогал тебя похоронить.

— А сегодня ты помог меня расхоронить. Вернее, твои приятели помогли.

Теперь уже обе ее руки лежали на его теле.

Это был тот самый миг, когда, по законам фильма ужасов, ее человеческое обличье должно было смениться пускающей слюни мордой вурдалака, жаждущего сожрать его мозг и запить все это стаканом его крови. От одного ее вида у него подкашивались ноги.

— Как?

— Спроси что-нибудь попроще! — ответила она. — Мы возвращаемся по всему городу. Я пока не знаю точно, как это работает, но те тряпки, в которых меня похоронили, погребальные одежды, — очень уж унылыми они были. Знаешь, я, когда переодевалась, проверила себя. Все на месте. Все работает. Кроме той опухоли. В могиле она сжалась и превратилась в маленький нечувствительный узелок. Конечно, тебе это трудно понять, но я ведь здесь, и, черт побери, я скучала, думала, ты обрадуешься.

— Я думаю о тебе каждый день, — промолвил он. Ему еще было трудно смотреть ей в глаза и не сбиваться на привычное прошедшее время.

— Идем, — сказала она, беря его за руки.

— Куда? — У него моментально затряслись поджилки, когда он подумал, что она хочет отвести его обратно на кладбище.

— Куда-нибудь. Слушай, ты помнишь, как целовал меня? Посмотрим, не забыл ли ты, как это делается.

Она поцеловала его со всей силой давно потерянной и нежданно обретенной вновь страсти. Да, это была Мишель, живая, дышащая, вернувшаяся к нему.

Их никто не видел. Из бара никто не выходил. Ни один пешеход не появился на улице. В Трипл-Пайнс тротуары пустели в семь вечера.

— Это… Это безумие какое-то, — пролепетал он.

Она тихонько засмеялась.

— Раз ты не назвал это противным… — Она снова припала к его губам. — И ты, конечно, не забыл, что мы так и не успели сделать еще кое-что?

— Продать твой любимый старый письменный стол с откидной крышкой? — Юмор помог ему держать себя в руках, хотя мозг его все также был близок к отключению или взрыву.

— Ха-ха, очень смешно. Я так рада, что ты наконец пришел в себя, что сама произнесу это вслух, Дуг. — Она на миг задумалась, вздохнула, набираясь мужества, и сказала: — Ладно. Я хочу взять твой член в руку и почувствовать, как он твердеет для меня. Об этом я мечтала. Знаешь, как это бывает. Когда ты первый раз испытываешь к кому-то влечение, ты всегда представляешь себе его голым, представляешь, как он трахает тебя, хотя делаешь вид, что тебе на него наплевать.

— У меня такого не было, — соврал Дуг. Неожиданно у него перехватило дыхание.

— Нет, было, — возразила Мишель. — И у меня было. Только я была такой трусихой, что ничего не сделала. Но все это в прошлом. — Она остановилась и легонько хлопнула его по плечу. — Хватит на меня косо смотреть, как будто это я сумасшедшая. Только не сейчас. Не после того, как я умерла, думая, что ты лучшее, что у меня было за последние годы.

— Ну, была еще Рашель, — вставил Дуг, вспомнив, как они осторожничали с ее шестилетней дочерью.

— Малышки сейчас нет рядом, — сказала она. — Я бы сказала, что настало время воплотить фантазии, Дуг. Если не твои, то хотя бы мои. Мы потратили впустую слишком большую часть жизни. И мало кому выпадает дополнительный раунд.

— Но… — Слова Дуга, его протест, застряли комом в легких. (И какого дьявола ему вообще понадобилось протестовать?)

— Я знаю, что ты пытаешься сказать. Я умерла. — Новый нетерпеливый вздох, живой вздох. — Я не могу этого объяснить. Я не знаю, навсегда это или на время, но я скажу тебе то, что знаю точно: все это дерьмо о покое в могиле — чушь. Его не существует. Это не освобождение и не забытье. Это похоже на ночной кошмар, который не заканчивается с пробуждением, потому что ты не проснешься никогда! И знаешь еще что? Когда лежишь в могиле, ты слышишь каждый шаг живых наверху, будь они прокляты. Уж можешь мне поверить.

— Господи… — выдохнул он.

— Никакого Господа. Ни рая, ни ада. Ни Бога. Ни Будды, ни Аллаха, ни Иеговы. Ничего. Вот что тебя ждет по ту сторону могильного камня. И тебя вовсе не поджидает облачко в небе. Нет ни нирваны, ни Валгаллы, ни Тетраграмматона, ни Зевса, ни Иова и никого из их приятелей. Ничего. Может быть, поэтому мы возвращаемся, потому что там, на той стороне, ничего нет. Пустота. Ноль. Нет даже эха. Так поцелуй же меня снова. Мне было так холодно, так одиноко. Я хочу заняться с тобой любовью. Заняться любовью — звучит так, будто мы будем что-то производить, да? Возьми меня за руку. В ней течет настоящая кровь. Послушай сердце. Оно снова бьется. Раньше внутри меня шевелились всякие нехорошие штуки, я чувствовала это. Знаешь, такое случается, когда ты умираешь по-настоящему. Но я вернулась. И я хочу чувствовать внутри себя другие вещи. Тебя.

Завтра Дуга уволят за прогул на второй рабочий день. Краньотти заменит его человеком по имени Дорманд Р. Стоу, о котором говорят, что он любящий муж и заботливый отец.

Одним из самых известных пистолетов иностранного производства, которыми пользовались во время Гражданской войны, был револьвер Ле Ма, капсюльное оружие, сконструированное приехавшим в Новый Орлеан французским доктором. Револьвер этот уникален тем, что имеет два ствола. Барабан, рассчитанный на девять патронов сорокового калибра, выпускает пули через верхний ствол и вращается через нижний ствол, который выстреливает зарядом картечи восемнадцатого или двадцатого калибра. Движением большого пальца стрелок мог передвинуть ударник так, чтобы он падал на нижний ствол, выстрел из которого на близком расстоянии был смертельно опасен. Дробь из него вылетала с отдачей, по силе равной удару разъяренного мула. Генералы Стюарт и Борегар имели револьвер Ле Ма. Коллекционеры старинного оружия за такие револьверы в хорошем состоянии платили очень большие деньги. Конрой Гаджелл именно его считал жемчужиной своего скромного домашнего арсенала, который всегда называл «коллекцией». Его большой ошибкой было то, что он научил жену, как его чистить. Как заряжать. Ну и как стрелять, «на всякий случай». Никто не был так удивлен, как сам Конрой, когда его любящая жена, уважаемый учитель начальных классов школы Трипл-Пайнс, отправила его прямиком в ад его же собственным коллекционным оружием.

В шестьдесят один год Эллен Гаджелл стала вдовой. Еще она стала викканкой. Она была обнажена, или «облачена в небесные одежды», когда сожгла кнут из плетеного конского волоса в камине после убийства Конроя. Выстрел из револьвера сломал ее правое запястье. Придется придумать какое-то объяснение. Левой рукой она налила себе хорошую порцию бренди, потом довела себя до нужного состояния, чтобы, заливаясь слезами, позвонить в полицию, пока мозг мужа и осколки его черепа остывали в разных уголках его мастерской в подвале. «О боже, ужасный несчастный случай, пожалуйста, приезжайте!» Посвящать кого-либо в духовные откровения Матери Земли она не стала.

С шерифом Дики, главой правоохранительных органов Трипл-Пайнс, она держалась, как со своими учениками: твердо, но без фальши. Как и подобает почтенной женщине, но с четко отмеренной дозой напускной истерики. Конрой возился в мастерской со своей коллекцией оружия, как вдруг она услышала громкий хлопок, рассказала Эллен полицейскому. Она запаниковала и сломала запястье, когда пыталась перетащить то, что осталось от мужа, и теперь она не знает, что делать, и очень нуждается в помощи.

И местные полицейские очень старательно позаботились обо все остальном. Эллен не пришлось объяснять, как на ее теле появились следы от того самого кнута, что сгорел в камине, или рассказывать о том, что последние пятнадцать лет их сексуальная жизнь состояла почти исключительно из насилия. Оставив преподавание в школе, свое свободное время (то есть время, свободное от мужниного гнета) она посвящала изучению нетрадиционных религий. И как только Эллен нашла такую, которая показалась ей здравой, она решила начать новую жизнь.

С принятием этого решения перед ней раскрылись безграничные возможности. Она чувствовала себя так, словно сбросила кокон и превратилась в более совершенное существо.

Поэтому удивлению Эллен не было предела, когда ее муж Конрой с развороченной головой зашел к ней домой и поднялся по лестнице более чем через год после того, как она, как ей казалось, навсегда покончила с ублюдком. Лицо его выглядело точно так, как в тот день, когда Коггинс, гробовщик, собрал его и склеил воском, чтобы придать хоть какое-то подобие человеческого облика. Темные подкожные линии указывали границы грубых кусочков головоломки. Правда, когда Конрой заговорил, кусочки эти двигались не единым целым, а как будто каждый сам по себе. И только глаза оставались странно неподвижными на исковерканном, расчлененном лице.

— Время заняться любовью. — Это было первое, что сказал ей Конрой.

Эллен ринулась в подвал, где стоял шкаф с оружием.

— Я об этом уже подумал, — промолвил Конрой, поднимая револьвер Ле Ма.

Он выстрелил не в голову.

Несмотря на то что смерть Ли Бичера была результатом случайности и, так сказать, форс-мажорных обстоятельств, шериф Лон Дики в душе винил себя. Ли родился и вырос в этом городе, Дики он нравился, и он сделал его своим помощником, следовательно, Ли выступал представителем закона от имени Дики, когда ночью под дождем тащил мертвого оленя с дороги. Какой-то местный идиот сбил зверя и оставил на дороге, что стало первым в Трипл-Пайнс случаем бегства виновника ДТП с места происшествия. И если бы кто-то не знал, чем закончилась эта история, думал Дики, он бы решил, что его сбил другой безмозглый лихач. Ан нет. В него ударила молния! Электрический разряд из озона убил его на месте вернее, чем укус ядовитой змеи, выжег его изнутри, прожарил снаружи и бросил рядом с лесным складом, в котором работала четверть городских «синих воротничков».

Ли похоронили в полицейской форме. Он был веселым энергичным парнем. Прекрасным футболистом. Вместо того чтобы при первом же удобном случае умчаться в облаках пыли из Трипл-Пайнс, он предпочел остаться поближе к дому и получить полицейский значок. Он действительно заслуживал того, чтобы называться офицером, как сам Дики. В Трипл-Пайнс всегда умирали либо случайно, либо предсказуемо, без всяких загадок. Это был не тот город, где могут жить убийцы или маньяки. В этих краях самое страшное, с чем мог столкнуться полицейский, — это обычный дебош подростков, или пьяных, или пьяных подростков, и необходимость вести себя как представитель власти в случае пожара, наводнения или другого стихийного бедствия.

На замену Бичеру прислали парня по имени Джеймс Трейнор, который только-только окончил академию в Сиэтле и был страшно недоволен распределением. Он был слишком воинственным для этого города, слишком готовым поднять руку и остановить движение на улице. Дики до сих пор не притерся к нему, чувствуя исходящий от него запах городской паранойи.

Чувствуя себя обходящим территорию ленивым львом, Дики неторопливо прогулялся по двум кварталам до полицейского участка от столовой «По-домашнему», переваривая обычный обеденный чизбургер. (У Каллахана, кварталом дальше, еда была отвратительной, гамбургеры жесткие, как поленья для печи.) Настало время потрепаться с Реанной, которая выполняла бумажную работу и отвечала за телефоны и рации в участке. Реанна была блондинкой, толстухой с лишенной талии фигурой, многоэтажным подбородком и пристрастием к корректирующей туши, которая, впрочем, не в силах была скрыть ее нос, до которого было далеко и Джимми Дюранте. Реанну нельзя было назвать соблазнительной женщиной, скорее напротив, и Дики это вполне устраивало. Зато как работник она была незаменима. Реанна все делала быстро, с головой, и свои проблемы на работу не тащила. В эту минуту Реанна сидела на своем рабочем месте с широко раскрытым ртом, откинувшись на спинку стула, что показалось ему довольно странным. В таком положении она живо напоминала карикатурное изображение надувной женщины.

Спросить что-нибудь он не успел, потому что увидел дырку от пули у нее во лбу. Ох.

— Извините, шеф, я немного опоздал, — сказал Ли Бичер.

Его заплесневелая форма была вся облеплена грязью, а лицо по-прежнему являло собою жареный ужас, из-за которого Коггинс посоветовал хоронить его в закрытом гробу. Бичер всегда называл Дики «шеф». Помощник шерифа Трейнор распластался за столом Дики: фуражка сдвинута на глаза, язык торчит изо рта, на груди — кружок из пяти отверстий от пуль триста пятьдесят седьмого калибра. Пятно крови на бумагах указывало на то, как неграциозно он падал. Он ударился так сильно, что с одной ноги слетел ботинок. Когда Дики вошел, Ли Бичер перезаряжал револьвер.

— Реанна слишком шумела, пришлось пристрелить ее, — пояснил Бичер. Говорил он сухим хриплым голосом, шелестевшим, как тростник на ветру.

Дики попытался сдержать медленно накатывавший ужас, помянув нескольких божеств. Рука сама собой потянулась к рукоятке пистолета.

— Зачем вы заменили меня, шеф? — спросил покойный Ли Бичер. — Я же не увольнялся. Заменили меня каким-то городским пацаном. Мы так не договаривались. Я думал, вы любите меня.

— Я… — заикаясь, произнес Дики. — Ли, я… — Больше ничего произнести он не смог. Все это было слишком страшно.

— Вы просто взяли и закопали меня. — Покойный Ли Бичер покачал обуглившимся черепом, что было похоже на выражение грусти. С щелчком закрыл барабан револьвера, тем же мягким движением взведя курок. — Теперь я должен отблагодарить вас. Простите, шеф.

Шериф Дики все еще пытался составить какое-то осмысленное предложение, когда покойный Ли Бичер выпустил в него все шесть пуль. На столе Реанны трещала рация и разрывался от звонков телефон, но в полицейском участке не было никого, кто обратил бы на это внимание.

Нынешнее обиталище Дуга едва соответствовало понятию «дом». У него было не больше индивидуальности, чем у квартиры в британском многоквартирном доме или у американского послевоенного коттеджа типа «солонка с крышкой». Это было одно из простых уродливых, обшитых досками зданий, которые построил алюминиевый завод еще в те времена, когда обеспечивал своих работников жильем. Когда завод закрылся, они стали никому не нужны и постепенно разрушались. Но в доме имелись крыша и канализация, что вполне удовлетворяло требованиям Дуга, потому что он никогда не стремился обосноваться на одном месте. Окна были защищены ставнями, в доме имелись зачатки отопления, спасавшие от сырости и холода, но не от сквозняка. Внутренние стены были выкрашены в зеленый цвет такого оттенка, который у Дуга всегда ассоциировался с университетскими коридорами. Спальня была оформлена в голубых тонах, навевавших те же мысли.

Чувствуя неловкость за дешевое постельное белье, за старую кровать, за ящик из-под молока, заменяющий прикроватную тумбочку, он расставил в спальне несколько свечей, чтобы смягчить свет, и включил переносной масляный обогреватель. Тепло и свет рассеяли скованность как раз в нужной степени, чтобы сгладить острые углы действительности.

Не было ни соблазнения, ни ритуальных возлияний, ни домогательств, ни флирта. Мишель взяла его, как союзные войска Нормандию, и это единственное, на что он был способен в ту минуту. По его тазу словно колотили молотком, ноги как будто отнялись и, казалось, находились где-то далеко. Она была жива, полна горячих плотских желаний живого человека. Она накинулась на него с жадностью, которая лишила обоих желания предъявлять какие бы то ни было обвинения.

Никаких признаков могильного разложения или мумификации он не заметил. Можно ли это считать некрофилией, если мертвый двигается и разговаривает, как живой человек?

— У меня есть еще одно одеяло, — сказал Дуг, когда пот начал остывать. Он наблюдал, как на потолке танцуют жуткие тени, порожденные пламенем свечей. Его левая нога лежала у нее на спине.

— Мне хорошо, — сказала она. — Правда.

Они помылись. Маленькая ванна, облепленный известковым налетом душ. Это дало Дугу возможность вспомнить геометрию ее тела в перспективе, отличной от спальни. Ему показалось, что он никогда не устанет смотреть на нее или прикасаться к ней. Его это завораживало.

Еды на кухне у него не водилось, а просто включать телевизор казалось неуместным. Они легли спать, обнявшись. Покой был все еще слишком хрупким, чтобы пускаться в пространные рассуждения о желаниях и потребностях, поэтому они просто уснули и во сне обрели невинность, которая находилась вне логики, — невинность чувств. Это казалось нужным и правильным.

Посреди ночи Дуг проснулся. Его ступни и кончики пальцев сковало холодом. Накинув второе одеяло, он снова уютно прижался к Мишель. Она спала с почти блаженным выражением на лице, дыхание ее — настоящее, живое — было ровным и неглубоким.

Утром Дуг совершил вылазку на рынок, чтобы купить самые необходимые вещи и запастись приличными продуктами, которые можно было приготовить в его маленькой кухне. На рынке он заметил Джо Хопкинса из бригады копателей. Дугу не хотелось чем-либо спугнуть волшебство этого утра, и он решил незаметно обойти его стороной, но не преуспел.

Джо явно хотел поговорить и припер Дуга к стенке. В руке у него была бутылка бурбона, и сжимал он ее с таким видом, будто собирался ближайшее время использовать ее по назначению.

— Ночью на кладбище что-то произошло, — сказал он, перегоняя зубочистку из одного угла рта в другой. Оба ее конца были мокрыми и пожеванными. — После того как мы ушли. Когда сегодня утром мы туда вернулись, там все было вверх дном. Некоторые могилы раскопали, некоторые снова засыпали. По кладбищу как будто ураган пронесся. Мы потратили два часа на то, чтобы только вернуть все, как было вчера вечером.

— Что, какие-то вандалы постарались? — спросил Дуг.

— Не совсем. — У Джо была еще одна привычка: он постоянно поглаживал верхнюю губу указательным и большим пальцами, как будто для того, чтобы усы лежали ровной линией. У Дуга это вызывало нервозность, возбуждение, но Джо был слишком мускулист, чтобы нервничать рядом с ним слишком долго. — Я пробовал разобраться, почему… Ну, знаешь, почему это место вдруг стало казаться не то чтобы страшным, но каким-то угрожающим, что ли, каким вчера не казалось. Как будто надеваешь свои шмотки и вдруг чувствуешь, что кто-то другой носил их.

Тут Дуг вспомнил, как Мишель рассказывала, что мертвые слышат шаги живых.

— Я что хочу сказать: я не виню тебя за то, что ты ушел. После сегодняшнего я и сам думаю свалить. Нутро говорит мне: садись на мотоцикл и уезжай куда угодно, только подальше отсюда. И еще знаешь что? Джеки говорит, что вчера вечером встретил парня, с которым заканчивал школу. Они были в одной футбольной команде. Так вот, Джеки говорит, что тот парень четыре года назад погиб, разбился на машине. Но вчера вечером он видел его прямо у бара, как только ты ушел. И он не призрака какого-нибудь видел. Джеки не настолько напился. Потом, уже сегодня утром, Краньотти тоже говорил, что видел что-то такое же странное. Он клянется, что видел одного парня, когда ужинал в столовой. Знаешь столовую «По-домашнему»? Так вот, тот парень был вылитая копия Алдуса Чемпиона. Помнишь, это тот мэр, который умер в 2003 году? После него еще пришел этот идиот, как его…

— Брэд Беллингер, — вставил Дуг.

— Точно. Я давно тут живу, поэтому тоже его помню. Но дело не в этом. Краньотти проверил, и оказалось, что Беллингера сегодня не могут найти. Его нет ни дома, ни на работе, нигде. А Беллингер как-то связан с Коггинсом, гробовщиком. Заметил, как заглохло дело с водохранилищем Мальборо, когда мэром был Чемпион? Я даже на какую-то минуту подумал, что Беллингер его, ну, вроде как убрал, что ли. Но теперь Чемпион вернулся в город. Краньотти клянется, что тот парень, которого он видел в столовой, не просто на него похож, а он самый и есть. Я думаю, что кто-то кому-то хорошо приплатил, и водохранилище теперь начнет строиться. Только об этом лучше помалкивать. И вот в результате мы и перелопачиваем всю историю Трипл-Пайнс.

— И что все это значит? — Дугу действительно хотелось вернуться к Мишель. Видимо, он боялся, что она испарится, если ее надолго оставить одну.

— Не знаю, в том-то и дело. — Джо попытался засунуть руки в кармашки своего жилета, но потом передумал. — Не хватает у меня мозгов понять, что все это означает… Поэтому тебе и рассказываю, вдруг у тебя прозрение наступит. Еще тебе кое-что скажу. Сегодня утром мне стало страшно, а такого со мной не было не помню с каких пор.

— Мы оба здесь чужаки, — сказал Дуг.

— Все в нашей бригаде чужаки.

— Кроме Джеки.

— Джеки не опасен, потому что сам ничего не знает. И даже у него самого галлюцинации случаются о школьных друзьях. Слушай, у меня дома нет телефона, но есть сотовый. Будь другом, позвони, если что-нибудь поймешь, ладно?

— Без вопросов. — Они обменялись номерами, и Джо убежал в бар отдавать долг за вчерашнюю порцию успокоительного. Уходя, он бросил: — Береги себя, ковбой.

— Ты тоже.

Еду Мишель и Дуг готовили вместе. Потом они занялись любовью. Посмотрели вместе кино, которое оба видели раньше по отдельности. Снова занялись любовью. Несколько часов они смотрели в вечернее небо, пока не хлынул ливень, после чего вернулись в дом и продолжили заниматься любовью. И им не было никакого дела до отнюдь не благонравных поступков остальных обитателей Трипл-Пайнс в сотне световых лет от их любовного гнездышка.

Вся хитрость, по разумению Билли Моррисона, заключалась в том, чтобы найти побольше людей и запихнуть их в свою яму, как только проснешься. Вернешься. Воскреснешь. Да какая разница?

Он закончил трахать Ванессу Биллингс. «Биллить» ее, как сказал бы его дружок Вэнс Томпсон. Билли прекратил «биллить» цыпочек из старших классов три года назад, когда умер. А теперь он «биллил» Биллингс. Зашибись!

Билли, Вэнс и Донна Кристиансен умерли внутри его модифицированного «Босса 302» под песню «Власть толпы» группы «Блэк Сэббет». Он совсем недавно покрасил машину в серый цвет, поставил новый радиатор и купил сборник хэви-метал. Никто так и не понял, почему машина разбилась недалеко от пригорода, известного как Римрок, и никто из властей даже пальцем не пошевелил, чтобы это выяснить, потому что Билли и его друзья-неудачники приехали из другого района города, терлись на свалке, на кладбище старых машин и (о чем не было известно шерифу Дики) на тайной лаборатории по производству крэка. Последним, что почувствовал Билли при жизни, было то, как сильно машина просела, когда отлетело левое переднее колесо. Ехали они с превышением скорости, и дорога, как обыч — но, была скользкой, словно майонез. Машину занесло; вылетев на обочину, она перевернулась и покатилась по откосу вниз. Билли смутно помнилось, как Донна сложилась пополам и вылетела через ветровое стекло, прежде чем стойка руля пробила его грудь. Полный бак разбился и выплюнул извивающуюся струю бензина до самой дороги. Должно быть, сигарета Вэнса попала в нее, потому что превратившаяся в груду прессованного железа машина горела целый час, пока новый дождь не прибил пламя и кто-то на лесном складе не заметил дым.

В тот вечер они планировали приговорить бутылку водки в лесу, после чего Билли и Вэнс отымели бы Донну с обоих концов. Донна любила это дело, если ее хорошенько подпоить. Проснувшись через несколько лет в извлеченных из земли гробах, они первым делом решили закончить то, что собирались, как только найдут, что пить. Они зашли в придорожную лавку, известную как «Пивной магазинчик „Первая остановка“», и там Вэнс начал разбивать бутылки о голову хозяина магазина, пока тот не перестал дышать. Потом Донна сходила на двор, квадрат из деревьев и скамеек, какие были возле каждой церкви в городе. Дворы были излюбленным местом сбора местных любителей травки, и Донна не сомневалась, что найдет пару-тройку бывших кавалеров среди шатающихся там наркош. К тому же теперь ее тело могло сгибаться под новыми необычными углами.

Билли искал и нашел Ванессу Биллингс, одну из тех соблазнительных штучек, которые танцевали в группе поддержки и никогда не стали бы иметь дела с таким, как он. Она закончила школу в 2002 году и до сих пор (до сих пор!) жила с родителями. Приятно было видеть, как отвисла ее челюсть, когда он предстал перед нею. «О господи, ты же типа умер!» Еще приятнее было держать ее за горло и дрючить, пока она не захрипела. Когда он вытаскивал Ванессу из дома, ее родители подняли шум, поэтому Билли их тоже убил.

В конце концов троица собрала так много свежих трупов для заполнения своих опустевших могил, что им пришлось угнать пикап, чтобы отвезти их на Холлимаунт. Скоро все их жертвы вернутся, и снова могло начаться веселье.

Никто из них не имел четкого представления о том, чем они должны заниматься. Все их поступки были вызваны скорее глубокой внутренней потребностью или неосознанным стремлением ощущать жар жизни, чтобы не вернуться к холоду смерти. И еще идеей обновить их могилы свежими телами. Билли всегда был скорее хитрым, чем умным. Глупые собаки быстрее учатся выполнять команды.

Больше всего Билли обрадовало то, что, закончив «биллить» Биллингс, он почувствовал, что остается на взводе. Видно, смерть получше «виагры» будет. Член у него стоял всю ночь. И поскольку до утра еще было далеко, он начал поиск других девок, которых можно «отбиллить».

Солнце встало. Солнце село. Билли, думая об этом ритме, придумал рифму: «Черви делают свое дело». Гребаные черви. Как насчет «Черви жрут твое тело»? Когда Билли лежал в могиле, его внутренности превратились в гигантский шведский стол для этих тварей, и он прочувствовал каждый укус. Теперь добрые вертикально стоящие жители Трипл-Пайнс ему за это заплатят, заплатят, заплатят.

День и ночь смешались, уступили место новым суткам, а в Трипл-Пайнс продолжали происходить невероятные события.

Над столовой «По-домашнему» розовый неоновый знак мигал словом «съесть» точно так же, как до того, как город начал перерождаться.

Помощник шерифа Ли Бичер (покойный) и Реанна (тоже покойная), как обычно, пришли на обед. На следующий день к ним присоединились шериф Дики (недавно скончавшийся) и новый помощник шерифа Джеймс Трейнор (в том же состоянии).

Ванесса Биллингс стала главной телкой Билла, так что теперь с новой девкой Вэнса и фраером Донны можно было собрать новую банду. Еще несколько дней, и они начнут бить окна и жечь дома.

А в баре у Каллахана Краньотти продолжал вербовать свежее мясо для бригады гробокопателей по мере того, как из нее выпадали изначальные участники. Мигель Айала продержался три дня, а потом сказал, что нашел работу получше. Большой Бойд Купер задержался, потому что в душе был рационалистом, не расположенным к суеверным страхам или к чему-либо подобному, что могло бы помешать выполнить работу. Джеки Тайнан, похоже, заболел.

Джо собрал вещи и умчался на своем «Харли Дэвидсон панхэд» из города, так и не позвонив Дугу или кому-либо еще.

В доме Гаджеллов каждый день повторялся один и тот же ритуал: утром Конрой Гаджелл стегал кнутом голый зад своей вероломной супруги, а вечером Эллен Гаджелл убивала мужа, снова и снова, изо дня в день. Кровь, пропитывавшая внутренние стены их дома, не была эктоплазмой. Она продолжала собираться слой за слоем, пока дни сменяли друг друга.

Посреди ночи Дуг почувствовал себя скверно и совершил ошибку: измерил градусником температуру.

Восемьдесят семь и пять.

— Да, тебе будет немного холодно, — сказала из-за спины Мишель. — Неприятно. Наверное, перетрудился. А может, подхватил что-нибудь? Как ты себя чувствуешь? Тебе плохо?

— Нет, я… — Дуг запнулся. — Меня как будто выжали. Слабость какая-то.

— Когда мы занимались сексом, мне так не казалось.

— Прекрати! — Он резко повернулся. Дуг совершенно не хотел с ней ссориться. — Это серьезно. Что, если температура и дальше будет снижаться? Еще четыре-пять градусов, и я околею, как мороженая рыба. Черт, что происходит, Мишель? О чем ты мне не рассказала?

— Я не знаю, — ответила она, и в глазах у нее заблестели слезы. — Не уверена. Никто мне как-то не выдавал «Пособия для оживающих». Я боюсь, что если сделаю следующее, что должна сделать… Боюсь, я тебя потеряю.

Панический страх сжал его сердце.

— Что ты должна сделать?

— Я не хотела об этом говорить. Боялась начать разговор. Может, мне все это слишком нравится… То, что происходит между нами сейчас, в этом пузыре времени.

Он обнял ее. Она хотела отстраниться, но уступила ему.

— Просто… Расскажи. Расскажи, что бы это ни было. И мы вместе решим, как с этим быть.

— Это касается Рашель.

Дуг кивнул, к этому он был готов.

— Ты скучала по ней, я знаю. Но мы ничего не можем сделать. Мы не сможем объяснить ей, что происходит.

— Я хочу ее вернуть. — Голова Мишель поникла. Слезы покатились по щекам.

— Знаю, милая, знаю… Я тоже по ней скучаю. Я хотел, чтобы вы с ней перебрались ко мне. Отсюда мы могли бы уехать куда угодно, лишь бы подальше от этого гиблого места. Ведь никто из нас не любит этот город. Я решил, что со временем…

Она резко села на кровати, сложив руки на голых коленях.

— Я мечтала об этом. Все эти часы, дни. Чтобы все пошло иначе, и мы были бы вместе, и все вместе уехали бы. Было бы прекрасно, если бы ты был просто средством для достижения этой цели, ну, знаешь, просто очередным мужчиной, которым можно манипулировать. Было бы прекрасно, если бы мне было на тебя наплевать. Прекрасно, если бы я тебя не любила…

— Мне пришлось объяснить Рашель, что ты умерла. Тут уже ничего нельзя изменить. Но ты посмотри на это с такой стороны: Рашель с твоей матерью, а она показалась мне милой, доброй женщиной.

Когда она подняла на него взгляд, ее глаза горели.

— Ты ничего не знаешь, — отчеканила она ледяным голосом. — Милая, добрая бабушка Фарриер? Да она долбаная садистка! Сейчас она, наверное, уже какую-нибудь порнуху с Рашель снимает.

— Что? — разинул рот Дуг.

— Она — кусок дерьма, больной на всю голову. Она с самого начала хотела забрать у меня Рашель. Я из дому сбежала при первом же случае, а когда родила Рашель, дала себе слово, что эта сука никогда не получит мою дочь. А ты просто… отдал ее ей.

— Подожди, Мишель…

Она перебила его:

— Нет… Нет, ты не виноват. Она всегда умела себя преподнести. Это маска. Но дома, внутри семьи все было по-другому. Ты видел эту маску. Как и Рашель. Пока ты не попадешь в ее когти, она — сама святость. На самом деле она чудовище, которое нужно было отправить в могилу десять лет назад. Уж я-то это знаю как никто… Она изнасиловала меня горячим стеклянным членом, когда мне было девять.

— Господи боже! Почему ты об этом раньше не рассказывала?

— Когда раньше? До этой минуты или до того, как я умерла? Дуг, я ведь умерла, не зная, какой ты хороший. Я тогда думала, что уже не смогу заниматься любовью ни с кем и никогда. Я думала только о том, как мне придется переезжать с Рашель с места на место, чтобы она нас не нашла.

Дуг вытер полотенцем ладони, которые покрылись потом от волнения, но все так же оставались холодными как лед и почти перестали ощущаться. Он должен был развеять ее страхи, найти выход из этого положения, чего бы это ни стоило, как Бойд Купер, который заканчивал работу любой ценой.

— Хорошо. Я поеду и верну ее. Мы что-нибудь придумаем.

— Я не могу тебя просить об этом.

— А то поехали вместе, а? Представь, что будет с твоей матерью, когда она увидит тебя!

— В этом-то и сложность, Дуг. С самого начала это было главной проблемой. Я не могу отсюда уехать. Никто из нас не может. Если мы покинем город… Если любой из нас выйдет за пределы Трипл-Пайнс…

— Ты имеешь в виду меня и тебя? Или бывших обитателей Холлимаунтского кладбища?

Она кивнула. Из глаз снова полились слезы.

— Я хочу, чтобы ты трахал меня. И хочу, чтобы любил. Я надеялась, что ты сможешь любить меня так сильно, что не будешь заставлять вернуться в эту яму в земле, как проклятые неудачники и остальные тупоголовые жители Трипл-Пайнс. Я хочу, чтобы ты поехал в Сан-Франциско и вернул мне дочь. Но если ты останешься здесь… Если уедешь и вернешься… Я буду тебя использовать. Дуг, я отнимала у тебя тепло, градус за градусом. В конце концов ты умрешь, потом воскреснешь, и тогда ты тоже застрянешь здесь навсегда. Ты чужой в этом городе человек, но ты застрянешь здесь. И какими бы добрыми ни были чьи-либо намерения насчет Рашель, с ней случится то же самое. Я не могу умертвить свою девочку, и я больше не могу вредить тебе. Меня это убивает, но (смешно!) я не могу умереть. — Она обратила к нему заплаканное, полное безысходности лицо. — Понимаешь?

Мишель тоже не была местной. Но она умерла здесь и сделалась постоянным жителем городского кладбища. Население Трипл-Пайнс постепенно менялось. Мертвые вытесняли живых, пытаясь ввергнуть этот городок в трясину прежней незыблемой жизни, когда все одинаковы. То, что происходило в Трипл-Пайнс, должно было остаться в Трипл-Пайнс, и водохранилище Мальборо не сулило городскому сообществу ничего хорошего. Если бы его построили, оно стало бы обслуживать расположенные на берегу города, теперь Дуг это чувствовал нутром. При любых раскладах Трипл-Пайнс был идеальным местом для событий, подобных тем, что в нем происходили, потому что, даже если он исчезнет с лица земли, весь остальной мир этого не заметит.

За одним исключением. Что предполагало одно пугающее решение.

Пора валить отсюда. Пора что-то делать. Сейчас же.

— Как ты не понимаешь? — продолжила она. — Если ты не уедешь сейчас, ты уже никогда отсюда не уедешь. Беги, Дуг. Поцелуй меня на прощание и беги отсюда. Попытайся вспоминать меня с любовью.

Сердце его разлетелось на осколки и сгорело, обратившись в пепел. Он поцеловал ее. На губах он ощутил ее слезы, ее настоящий вкус. Без лишних слов он сунул в карман бумажник, вышел, сел в машину и поехал. Если не останавливаясь ехать на полной скорости, в Сан-Франциско можно быть уже через шесть часов.

Он мог забрать Рашель, похитить ее, если понадобится. Мог привезти ее сюда на верную смерть и вернуть матери. А потом и сам мог умереть. По крайней мере, он наконец будет с ними. Или же мог забыть обо всем и просто ехать.

Чем дальше он отъезжал от Трипл-Пайнс, тем теплее ему становилось.