Наверное, Роберту Блоху уже надоело, что его постоянно представляют как автора «Психо». Поэтому назовем самые последние его работы: «Легенды Аркхэма» («Tales from Arkham») и антологию «Монстры среди нас» («Monsters in Our Mind.»). Он завершил и первый том своей автобиографии «Вокруг Блоха» («Once Around the Bloch»), обещающей стать увлекательнейшим чтением.

А вот что он сказал о приведенном ниже рассказе, когда тот был впервые опубликован в 1951 году в качестве заглавного рассказа июльского номера журнала «Фантастические приключения» («Fantastic Adventures»):

«Что касается данного произведения, мне следует предварить его парой слов. Прежде всего должен пояснить, что название выбрал не я. Это ваш редактор придумал название и прислал мне вместе с предложением сочинить рассказ, соответствующий данному заголовку, и отправить ему в течение месяца, иначе... Что „иначе" — он не объяснил. Я ответил ему утвердительно и сел за работу.

Однако, в то время когда он писал мне, а я писал ему, я еще не знал, что окажусь вдруг в гордом одиночестве в конторе, заваленной работой, которую оставит мне в качестве некоего сувенира компаньон, отправившийся во Флориду. Но случилось именно так. Не успел я приняться за рассказ, как мой компаньон (который на самом деле является моим боссом, хотя я никому об этом не говорю) уехал в Эверглейдс. И мне пришлось попотеть. Чем больше я потел, тем яснее понимал, какое паршивое название мне досталось: „Мертвые не умирают!".

Оно просто не соответствует действительности. Я был мертв, мертв от усталости и от всего, что использовал в качестве стимуляторов, пока писал. И я был не просто мертв, а перманентно умирал. Никто на свете не чувствовал себя хуже, чем я тогда, за исключением разве что редактора, если бы я сумел в тот момент до него добраться.

Однако он в Нью-Йорке, я в Милуоки, а рассказ в „Фантастических приключениях", где вы и можете его прочитать. Надеюсь, он счастлив в своем Нью-Йорке, надеюсь, что я счастлив в Милуоки, надеюсь, вы будете счастливы, читая рассказ».

Хотя рассказ «Мертвые не умирают!» не часто переиздавался, в 1974 году из него сделали отличный телефильм (только отбросив восклицательный знак в конце), режиссером которого выступал Кертис Харрингтон, а сценарий написал сам Блох. Впечатлял подбор актеров для этого «ужастика»: Джордж Гамильтон, Линда Кристал, Джоан Блондель, Ральф Меекер, Джеймс Макичин, Рэгги Налдер, Милтон Парсонс, Иветт Виккерс и Рэй Милланд в роли таинственного повелителя зомби.

Это история, которая никогда не закончится. Это история, которая никогда не закончится. Но зато я знаю, когда она началась. В четверг, двадцать четверку того мая, — вот точная дата. Та ночь стала для меня началом всего этого.

А для Коно Коллури это был конец.

Мы с Коно сидели и вдвоем играли в стад-покер. В камере было тихо, и мы играли неторопливо, задумчиво. Все было прекрасно, за исключением одного. У нас был непрошеный советчик.

И пусть мы играли совсем тихо, пусть мы старались не выказывать никаких эмоций, оба мы прекрасно сознавали его присутствие. Этот третий, непрошеный советчик, был с нами всю ночь.

Звали его Смерть.

Смерть ухмылялась из-за спины Коно, похлопывала его по плечу костлявыми пальцами, подбирала карты для каждой сдачи. Она тянула за руки и меня, подталкивала в спину, когда я делал ход.

Конечно, мы ее не видели. Однако мы знали, что она здесь, прекрасно знали. Наблюдает, наблюдает и выжидает, огромные слепые дыры в черепе украдкой поглядывают на часы и считают минуты, а костлявые пальцы отстукивают секунды, оставшиеся до восхода.

Потому что утром, вне зависимости от того, какие карты выпадут, вне зависимости от того, сколько монет переменят владельца, Смерть все равно выиграет. И партию, и Коно Коллури.

Занятно, оглядываясь теперь назад, представлять, как мы собрались втроем в тот особенный вечер: Коно, я и Смерть.

Моя история достаточно проста. Примерно за полгода до того я держал экзамен, поступая на государственную службу, и сейчас заканчивался мой испытательный срок в качестве тюремного охранника. Я не был в восторге от этой работы, когда на нее поступал, но считал, что она принесет в мою жизнь четкий распорядок дня, небольшой, но стабильный заработок и возможность заодно написать книгу. По прошествии нескольких месяцев я понял, что ошибался. Мысль о том, чтобы превратить в роман жизнь охранника, казалась прекрасной, когда я начинал, однако в жизни самого тюремщика не остается ничего охраняемого. Я понял, что не могу писать. Бетон и решетки действовали на меня точно так же, как и на любого из моих подопечных. У меня постепенно начало вырабатываться чувство собственной вины.

Наверное, моя беда заключалась в способности чрезмерно сострадать ближнему. Я имею в виду способность ставить себя на место другого человека. «И в качестве Божьего дара появляюсь я», вам ведь знакомо подобное чувство. И я испытывал его, причем вдвойне. Вместо того чтобы по ночам писать, я метался на койке и страдал, переживая мучения людей, находившихся под моим надзором.

Вот так я, кажется, и подружился с Коно — через способность к состраданию.

Коно притащили в камеру смертников в ужасной спешке. Суд над ним был коротким и каким-то бодрым — подобные суды газетчики любят освещать в качестве примера «скорого правосудия». Он был профессиональный силач из передвижного цирка «Шоу Джеймса Т. Армстронга». Утверждалось, что он слишком сильно ревновал жену к одному из актеров. Как бы то ни было, однажды утром Коно нашли мертвецки пьяным в его трейлере. Его жена была там же, но она не была пьяной, а просто мертвой. Кто-то надавил ей двумя большими пальцами на основание шеи, и что-то там сломалось.

То был идеальный сценарий для «скорого правосудия», именно его Коно Коллури и получил. Следующие три недели он был на пути к электрическому стулу, а последние две — гостем штата. Временным гостем. И завтра утром он отправлялся дальше — в вечность.

Этим, разумеется, и объяснялось, почему Смерть присутствовала на нашей игре. Она принадлежала этому месту.

Хотя, наверное, и не всю ночь. Она, без сомнения, шаркала по короткому — о, ужасно короткому! — коридору до маленькой комнатки с большим стулом. Она наверняка подглядывала и подслушивала электриков, которые проверяли рубильники. Она совершенно точно останавливалась у кабинета начальника тюрьмы — удостовериться, что мифическое помилование от губернатора так и не пришло.

Да, Смерть должна была исполнить все это, чтобы знать наверняка, что это действительно прощальная партия в покер. И вот теперь незваная гостья подсказывала, пока мы с Коно сдавали карты.

Я знал, что она здесь, Коно тоже знал, и я предоставил разбираться с ней великану. Он был хладнокровен. Он всегда был хладнокровным — на суде, заявляя о своей невиновности, он ни разу не вышел из себя. И в камере, разговаривая с начальником тюрьмы, с другими охранниками, со мной, он никогда не терял самообладания. Только снова и снова пересказывал свою историю. Кто-то подсыпал наркоты в его выпивку, а когда он проснулся, Фло была мертва. Он никогда не делал ей ничего дурного.

Разумеется, никто не поверил ему на суде. Никто не верил ему и в тюрьме. И начальник, и охранники, и даже другие осужденные были уверены, что он виновен и его вот-вот поджарят.

Вот почему мне выпала честь провести с ним его последнюю ночь — он особо просил об этом. Поверите вы или нет, я ему верил.

Снова виной тому была моя способность к состраданию, да еще замеченный мною факт, что Коно никогда не теряет самообладания. То, как он говорил о своем деле, то, как он говорил о жене, то, как он говорил о казни, — все это не вязалось с характером «убийцы из ревности». Да, он был могучий парень, с виду грубоватый, но он никогда не стал бы действовать, поддавшись импульсу.

Наверное, он с самого начала выбрал меня. Мы с ним болтали ночи напролет после того, как меня перевели в его блок. Он был единственным заключенным, дожидавшимся казни, так что было вполне естественно, что мы разговорились.

— Знаешь, я ведь этого не делал, Боб, — сказал он мне, а потом повторял это снова и снова, ему все равно не о чем больше было говорить. — Должно быть, это Луи. Знаешь, он солгал на суде. Он же пил вместе со мной, это он предложил мне глотнуть из его бутылки за кухней после вечернего представления. Это последнее, что я запомнил. Так что по всему получается, что это он. К тому же именно он все время увивался вокруг Фло, мелкий негодяй. Большой Ахмед меня предупреждал, говорил, что видел это в своем кристалле. Он, конечно, выступил на суде в мою защиту, но какой в том был толк?

Вовсе никакого, и он сам это знал. Но он все равно рассказывал мне об этом снова и снова. И я ему верил.

Тогда, в последнюю ночь, он ничего не рассказывал. Может быть, потому, что здесь была Смерть, прислушивавшаяся к каждому слову. Может быть, потому, что ему обрили голову, распороли штанины и оставили в таком виде доживать последние часы.

Коно не говорил, однако по-прежнему улыбался. Он мог и делал это — улыбался и был при этом похож на громадного выпускника колледжа, обритого под «ноль». Если задуматься, то по возрасту он как раз соответствовал, только Коно никогда не учился в колледже. Он впервые выступил на ярмарке в пятнадцать, женился на Фло в двадцать три и вот теперь, за пару дней до своего двадцатипятилетия, должен был сесть на электрический стул. Однако он улыбался. Улыбался и играл в покер.

— Мой король старшей масти, — сказал он. — Ставлю четвертак.

— Отвечаю, — сказал я. — Берем еще по карте.

— Король все равно старший. Открываемся. Вот забавно, тузы сегодня почти не выходят.

Я ничего ему не ответил. У меня не хватило духу признаться, что я жульничаю. Что я вытащил из колоды туза пик и сунул себе в карман еще до начала игры. Мне не хотелось, чтобы на стол выпала эта самая карта в эту ночь ночей.

— Пятьдесят центов на короля, — сказал Коно.

— Отвечаю, — сказал я. — У меня две девятки.

— Два короля. — Он перевернул карты. — Я выиграл.

— Тебе страшно везет, — сказал я ему и тут же пожалел, что сказал.

Но он улыбался. Я был не в силах выносить эту улыбку, поэтому посмотрел на часы. Это была еще одна ошибка, но я понял это только тогда, когда посмотрел.

Его улыбка нисколько не изменилась.

— Времени осталось немного, верно? — произнес он. — Кажется, уже светает.

— Еще партию? — предложил я.

— Нет. — Коно поднялся.

Несмотря на обритую голову, распоротые штанины и прочее, он все равно являл собой впечатляющее зрелище. Шесть футов четыре дюйма, двести десять фунтов, в расцвете лет. И всего через час или чуть больше его привяжут к стулу, дернут ручку рубильника, обратив эту улыбку в гримасу боли. Я был не в силах смотреть на него, размышляя об этом. Но я чувствовал, что Смерть таращится и злорадствует.

— Боб, я хочу с тобой поговорить.

— Не заказать ли нам завтрак? Ты же знаешь, начальник тюрьмы приказал... все, что ты пожелаешь.

— Никаких завтраков. — Коно положил руку мне на плечо. Пальцы, которые, как предполагалось, сломали женскую шею, касались меня едва ощутимо. — Давай одурачим их всех и обойдемся без завтрака. Пронырливым репортерам будет о чем поговорить.

— А в чем дело?

— Ничего особенного. Но я хотел кое о чем тебе рассказать.

— Почему именно мне?— А кто еще у меня остался? Друзей у меня нет. Родственников, о которых мне было бы известно, тоже нет. И Фло больше нет...

Впервые за все время я увидел, как гнев отразился на лице великана. И тогда я понял, что убийце Фло, кто бы он ни был, сильно повезло, когда Коно отправили на электрический стул.

— Значит, остаешься только ты. Кроме того, ты мне веришь.

— Продолжай, — сказал я.

— Это насчет зелени, понимаешь? Мы с Фло откладывали на дом. Скопили и припрятали больше восьми кусков. Кто-то должен их получить, почему бы не ты? Я вот тут написал письмо и хочу, чтобы ты его взял.

Он вытащил из-под своей койки конверт. Конверт был запечатан, и через него тянулась надпись, сделанная как попало небрежным ученическим почерком: «Большому Ахмеду».

— А кто он такой?

— Я же тебе рассказывал, гадатель в нашем цирке. Отличный парень, Боб. Тебе он понравится. Он заступался за меня в суде, помнишь? Говорил, что Луи увивался вокруг Фло. Толку от этого не было никакого, потому что он ничего не мог доказать, но он был — как бишь там сказал адвокат? — свидетель, дающий показания о репутации обвиняемого. Ага, так. Как бы то ни было, все актеры хранили свои деньги у него. Возьми письмо. Там сказано, что деньги надо отдать тебе. И он отдаст. Все, что от тебя требуется, — это разыскать его.

Я колебался:

— Погоди-ка минутку, Коно. Может, тебе стоит подумать. Восемь тысяч долларов — это большая сумма, чтобы отдавать ее почти незнакомому человеку...

— Возьми их, приятель. — Снова эта улыбка. — Разумеется, к кошельку привязана веревочка.

— Так что же ты хочешь?

— Я хочу, чтобы ты потратил часть этой суммы, постаравшись оправдать меня. Да, я знаю, что шансы на это небольшие, зацепиться не за что. Но, может быть, с деньгами ты сумеешь найти доказательства, вытянуть из кого-нибудь показания. Ты ведь все равно уходишь отсюда.

При этих словах я дернул головой.

— Откуда ты узнал? — спросил я. — Я ведь только вчера днем сказал начальнику...

— Слухи быстро разносятся. — Коно улыбался. — Мне намекнули, что ты сваливаешь отсюда уже в эту субботу. Что тебе не хочется быть частью этой команды до конца дней своих. Так что я сказал себе, а почему бы мне не отдать ему восемь кусков в качестве этакого прощального подарка? Раз уж мы оба уходим.

Я взвесил конверт на руке.

— Большому Ахмеду, говоришь? Так он все еще работает в цирке?

— Наверняка. Ты найдешь их маршрут в «Биллборде». — Коно улыбался. — Сейчас они должны быть где-то в районе Луисвилля. Всегда едут на север, как только начинает теплеть. Я бы не прочь еще разок повидать старый балаган, но...

Улыбка угасла.

— И еще одна услуга, Боб.

— Только скажи.

— Проваливай отсюда.

— Но...

— Ты слышал? Проваливай. Я скоро ожидаю гостей и не хочу, чтобы ты путался под ногами.

Я закивал, закивал с благодарностью. Коно избавлял меня от последнего испытания: начальник тюрьмы, священник, невнятные слова прощания, шарканье по коридору.

— Прощай, Боб. Помни, я теперь завишу от тебя.

— Я сделаю все, что смогу. Прощай, Коно.

Большая рука пожала мою руку.

— Буду за тобой присматривать, — сказал он.

— Ладно.

— Я серьезно, Боб. Ты ведь не думаешь, что это конец, верно?

— Может быть, ты прав. Надеюсь, что ты прав.

Я не собирался вступать в дискуссию по поводу вероятности жизни после смерти с человеком в его положении. Лично я был твердо убежден, что, как только ток включат, Коно отключится навсегда. Но я не мог сказать об этом ему. Поэтому я просто пожал ему руку, положил в карман письмо, отпер камеру и вышел.

В конце коридора я обернулся и посмотрел назад: Коно стоял у решетки, его тело вырисовывалось в желтом свете ламп, но терялось в тенях, появившихся с рассветом. У него за спиной была еще одна тень — громадная черная тень, сливающаяся в призрачную фигуру.

Я узнал эту тень. Старуха Смерть.

Это было последнее, что я увидел: они вдвоем, дожидающиеся вместе, — Коно и Старуха Смерть.

Потом я спустился по лестнице к себе. Ночная смена ушла, дневная пришла. Все кругом говорили о казни. Они пытались разговорить и меня, но я не сказал ничего. Я сидел на краю койки, глядя на часы и дожидаясь.

Наверху сейчас, должно быть, уже прошла обычная процедура, именно так, как ее показывают в этих поганых фильмах. Открываются двери. Его приковывают наручниками к двум охранникам по бокам. Ведут по коридору. Да, как раз теперь все и происходит. Ночная смена вышла разузнать новости, оставив меня одного. Я снова посмотрел на часы. Самое время.

Сейчас они раздевают его, завязывают глаза проклятой черной повязкой. Я вижу, как он сидит там, большой добродушный человек с усталой улыбкой на губах.

Может быть, он виновен, может быть, невинен, я не знаю. Но от всей этой мерзкой экзекуции: «правосудия», «наказания», «исполнения закона» — меня просто выворачивало наизнанку. Это жестоко, это бессмысленно, это неправильно.

Секунды утекали в вечность. Я наблюдал, как маленькая стрелка обходит циферблат часов, и пытался представить себе происходящее. В одну минуту Коно будет жив. Врубят электричество, и он станет мертв. Банальная мысль. Однако в ней заключена вечная тайна, с которой все мы живем. И с которой умираем.

Где же ответ? Я не знал. Никто не знает. Никто, кроме нашей незваной гостьи. Старуха Смерть знает ответ. Я задумался, есть ли у нее часы? Нет, к чему они ей? Что значит Время для Смерти?

Тридцать секунд.

Решено, я попытаюсь оправдать Коно. Но какой ему будет от этого толк? Он же не узнает. Он будет мертв.

Двадцать секунд.

Стрелка ползла по кругу, и мысли ползли по кругу. Как это, быть мертвым? Похоже на сон? А в этом сне снится что-нибудь? Или это сон без отдыха, без умиротворения?

Десять секунд.

В один миг ты живой, ты чувствуешь, слышишь, различаешь запахи, видишь и двигаешься. А в следующий — ничего. Или же что-то. На что похожа эта перемена? Как будто бы кто-то выключил свет?

Сейчас.

Свет выключился.

Сначала задрожал, затем моргнул, затем выключился. Всего на секунду, заметьте. Однако этой секунды хватило.

Хватило, чтобы Коно умер.

Хватило, чтобы я содрогнулся.

Хватило, чтобы Смерть, ухмыляясь, протянула руку и утащила свою добычу во тьму...

Когда в субботу я оказался на железнодорожной станции, голова у меня все еще шла кругом. Столько всего произошло за последние два дня, что я так и не успел во всем разобраться.

Прежде всего эта суета вокруг тела Коно. Я, разумеется, отправился к начальнику тюрьмы, рассказал ему о деньгах, полагая, что покрою расходы на похороны из сбережений Коно, как только получу их.

— Его похоронит кузен, — сказал мне начальник тюрьмы. — Он звонил сегодня утром.

— Но мне казалось, у него нет родственников.

— Получается, что есть. Фамилия парня Варек. О, все законно, мы же всегда проверяем. Доктор настаивает: он же с ума сходит каждый раз, когда кто-нибудь является и лишает его возможности провести вскрытие.

Начальник захихикал, но я смеяться не стал.

И он тоже смеялся недолго. Потому что на следующий день Луи сознался в убийстве.

Луи, «человек-змея», тот самый, который, как говорил Коно, подсыпал ему в выпивку какую-то дрянь. Начальник тюрьмы, конечно, получил телеграмму, а история в тот же день попала в газеты. Получалось, что он просто явился в полицейский участок в Луисвилле и признался. Сделал заявление, не выказывая никаких эмоций. Сказал, что хочет снять груз с совести, поскольку знает, что Коно уже мертв. Он ненавидел Коно, хотел Фло, и, когда она отшила его, он совершил убийство, чтобы отомстить им обоим.

История была впечатляющая, хотя в ней имелись темные места. В той статье, которую читал я, утверждалось, что у Луи поехала крыша. Он был слишком спокойным, слишком безэмоциональным. «Со стеклянным взглядом», вот как его описали. Его собирались подвергнуть психиатрической экспертизе.

Что ж, я пожелал им удачи, всем сразу: психиатрам и местечковым адвокатам, хитрым копам и пенологам. Я знал только то, что Коно невиновен. И что он мертв.

К тому времени я уже посмотрел в «Биллборде», где сейчас находится «Шоу Армстронга». Да, на этой неделе они выступали в Луисвилле. В пятницу днем я послал телеграмму. В субботу утром получил ответную телеграмму, подписанную антрепренером из Падьюки.

БОЛЬШОЙ АХМЕД ПОКИНУЛ ШОУ ТРИ НЕДЕЛИ НАЗАД ТЧК ОТКРЫВАЕТ В ЧИКАГО СОБСТВЕННЫЙ САЛОН ТЧК ТОЧНЫЙ АДРЕС И ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ СВЕДЕНИЯ ПОЗЖЕ

Так что я был на пути к Чикаго и восьми тысячам долларов. Остановлюсь там в какой-нибудь гостинице и буду ждать известий о Большом Ахмеде. Ведь тогда, чего уж там скрывать, с такими деньгами все мои писательские проблемы разрешатся.

На самом деле я должен был бы радоваться тому, как все получается. Доброе имя Коно восстановлено, я навсегда покинул мерзкую тюрьму и скоро получу восемь кусков наличными.

Но что-то меня тревожило. И дело было не только в иронии судьбы, при помощи которой была установлена невиновность Коно. Меня не покидало странное ощущение, что дело не закончено, что все еще только начинается. Что я каким-то образом оказался замешанным во что-то, что в итоге приведет меня в...

— Чикаго! — пролаял кондуктор.

И вот я оказался там, в Городе ветров, в пять часов вечера, в субботу, двадцать пятого мая. Ветра не было. Не успел я выйти со станции «Ласаль-стрит», как угодил под проливной дождь.

В чикагской непогоде имеется нечто особенное. Такое впечатление, что дождем в городе смывает все такси. Я стоял, созерцая потоки воды, наблюдая, как машины медленно проползают под путями надземки. Небо было темное и грязное. Вода чернильными пятнами марала стены домов. В моем нынешнем настроении зрелище было невыносимое.

Поэтому я пошел пешком. Несколько раз поворачивал. Очень скоро наткнулся на гостиницу. Не самую лучшую гостиницу. Она располагалась слишком далеко к югу, чтобы быть приличной. Но это было не важно. Мне требовалось место, в котором можно провести пару дней, пока не выяснится, где находятся деньги. А прямо сейчас мне требовалось укрыться от дождя. Одежда промокла, картонный чемодан помялся.

Я вошел, зарегистрировался. Коридорный довел меня до номера на пятом этаже. Судя по всему, он меня не ждал. Во всяком случае, он узнал о моем приезде слишком поздно, поэтому не успел побриться. Но он открыл мне дверь, внес мой багаж и спросил, что еще он может для меня сделать. После чего протянул руку. У меня ушел бы целый день, чтобы привести в порядок его ногти, поэтому вместо этого я вложил ему в ладонь четвертак. Он вполне удовлетворился и им.

Потом он ушел, я открыл чемодан, переоделся и отправился ужинать. Дождь умерил свой пыл до мороси. Я торчал в фойе достаточно долго, чтобы намозолить глаза ночному портье, местному копу и женщине с невозможно рыжими волосами.

За эту передышку я сумел послать телеграмму антрепренеру цирка, сообщив ему свой новый адрес и попросив непременно отыскать Большого Ахмеда. На этом дневные дела были завершены.

Во всяком случае в тот момент я думал именно так.

И за ужином не случилось ничего, что могло бы заставить меня изменить мнение. Я поел в рыбном ресторанчике, размышляя о восхитительной перспективе вернуться в свой паршивый номер и проспать все выходные.

Не знаю, доводилось ли вам проводить воскресенье в одиночестве в центре Чикаго, но, если нет, могу дать вам один совет.

Не делайте этого.

По воскресеньям в глубоких каньонах опустевших улиц появляется что-то такое, что надрывает сердце человека. Проявляется оно и в том, как серый солнечный свет отражается от угрюмых крыш. В том, как обрывки засаленных газет хлопают, пролетая по пустынным улицам. В траурном грохоте полупустых поездов надземки. В забранных ставнями витринах магазинов и запертых дверях. Все это действует на тебя, просачивается внутрь тебя. Начинаешь задумываться среди всей этой смерти и гниения, жив ли ты сам или нет.

Перспектива меня совершенно не вдохновляла. Я покончил с едой, сунул очередной четвертак в очередную протянутую руку и вышел на улицу.

В конце концов, на дворе все еще субботний вечер. А субботний вечер — это нечто особенное. К этому времени дождь уже совершенно угомонился, и улица была черной и блестящей. Отражения неоновых огней извивались золотистыми и багровыми змеями у меня под ногами.

Вы ведь, конечно, знаете, чем обычно занимаются змеи. Они искушают. И эти самые неоновые змеи говорили: «Пойди. Найди себе выпивку. Тебе все равно нечего делать сегодня вечером, и этому никак не помочь. Присядь. Сделай заказ. Расслабься. Ты заслужил немного веселья после шести месяцев в тюрьме. Это долгий срок. Ты же знаешь, что делает „откинувшийся" преступник. Ты просто обязан оттянуться».

Змеи были всюду вокруг меня. Змеи произносили названия кабаков, ночных клубов, забегаловок, баров, пивнушек. Все, что требовалось от меня, — сделать выбор.

Вместо того я вернулся в гостиницу, вошел в фойе и поговорил с ночным портье, выясняя, действительно ли моя телеграмма на пути к цирку. А потом я пошел к себе в номер и выложил все деньги, кроме десятидолларовой купюры. Я не собирался рисковать тем, что меня обчистят.

Ночь все еще была молода. Я бы и сам почувствовал себя молодым, пропустив несколько стаканчиков. Я спустился обратно в фойе и задумался, не навестить ли местный бар.

Невероятная рыжеволосая девка исчезла, точно так же как и гостиничный коп. Теперь в фойе было почти пустынно. Почти, но не совсем. На стуле у лифта сидела блондинка. Я кинул на нее взгляд, спускаясь по лестнице, и теперь посмотрел еще раз.

Она явно заслуживала второго взгляда.

Натуральная. Единственное слово, подходящее, чтобы ее описать. Натуральная. Начать с того, что она была натуральная блондинка. Никакого сияния перекиси, никаких неестественных оттенков в косметике. Мех на ней тоже был настоящий, как и бриллианты.

Вот эти бриллианты-то меня и остановили. Кольцо было слишком большое, чтобы оказаться фальшивкой. Даже если камень не чистой воды, оно обошлось ей (или кому-то еще) в кругленькую сумму. То же самое касалось и колье, которое стекало с ее шеи сверкающими каскадами.

И улыбка тоже казалась искренней.

Но вот здесь начиналась фальшь.

С чего бы ей улыбаться мне? Человеку в костюме за сорок долларов и с десятью долларами, засунутыми в кармашек для часов?

Я этого не заслуживал. И я этого не хотел. Я пошел через фойе к двери, направляясь в гостиничный бар. Она встала и последовала за мной.

Я вошел в тускло освещенный бар, прошел его насквозь и вышел через парадную дверь на улицу. Благодарю покорно, найду себе выпивку в каком-нибудь другом месте.

В конце квартала, на другой стороне улицы, был небольшой бар. Я ринулся к нему, лавируя между машинами. Прежде чем открыть дверь, я обернулся, убеждаясь, что она не идет за мной. После чего вошел.

Бар оказался совсем маленьким, овальное помещение и пять или шесть кабинетов, расположенных по бокам от музыкального автомата. Бармен стоял за стойкой в совершенном одиночестве.

— Что будешь пить, приятель?

— Ржаной виски. С верхней полки.

Он налил. Я выпил. Без церемоний. Быстро. Бутылка была вся в акцизных марках, как банковский курьер.

— Повторите, пожалуйста.

Он налил. Я смотрел на его галстук-бабочку. Галстук начал подрагивать, предвосхищая звук, который зарождался у него в горле. Но внезапно перестал подрагивать.

Потому что дверь открылась и вошла она. Собственной персоной, и даже еще прекраснее. Неоновые огни из музыкального автомата играли на ее бриллиантовом колье.

Спрятаться здесь было негде. Да, если на то пошло, у меня и не было веских причин прятаться. Она сразу подошла, села рядом, кивнула бармену.

— То же самое,— произнесла она. Приятный низкий звучный голос.

Она смотрела, как бармен наливает виски, затем перевела взгляд на меня. Ее глаза блестели не хуже бриллиантов, которые она носила.

— Давайте перейдем в кабинет, — предложила она.

— Зачем?

— Там мы сможем поговорить.

— А почему нельзя здесь?

— Как пожелаете.

— И о чем будем говорить?

— Я хочу, чтобы вы пошли со мной и кое с кем повидались.

— Вам придется объяснить это чуть подробнее, леди.

— Я же предлагала вам пойти в кабинет.

— Ничего страшного, если вы назовете имена прямо здесь.

— Нет.— Она покачала головой. Бриллианты блестели так, что запросто могли ослепить какого-нибудь случайного прохожего на противоположной стороне улицы. — Мне не разрешено называть имена. Но вы не пожалеете, если пойдете со мной.

— Прошу прощения, леди. Но я должен знать больше. — Я заглянул в свой стакан. — Например, кто подослал вас ко мне. Как вы меня нашли. В общем, незначительные детали. Может быть, вам они покажутся неважными. Я же нахожу в них некоторое очарование.

— Сейчас не время для шуток.

— Я совершенно серьезен. И я сказал, что не стану играть, пока вы не скажете мне название команды.

— Хорошо, Боб. Но...

Это все решило. Имя. Конечно же, она запросто могла узнать, как меня зовут, у администратора в гостинице. Но это неприятно удивило меня больше остального. Удивило так, что едва не сбило с ног.

— Всего хорошего, — сказал я.

Она не ответила. И когда я уходил, она все еще смотрела мне вслед. Голубые бриллиантовые глаза моргали мне через весь бар.

Я вышел на улицу. Я не стал возвращаться в номер и не пошел в другой кабак. Я направился на север, прошел под путями надземки в сторону делового квартала. Там обещали комедийное представление. Я купил билет и просидел все тоскливое действо, из которого не запомнил ничего, кроме древнего скетча, какой обычно показывают в кинотеатрах перед поднятием занавеса, о фотографе, который жалуется, что белки изгрызли его аппаратуру.

Я тянул время, пытаясь сложить вместе кусочки мозаики. Кто эта особа? Приятельница Коно? Приятельница Фло? Приятельница Большого Ахмеда? Приятельница циркового антрепренера? Или просто приятельница?

Коно мертв, Фло мертва. Они не могли рассказать ей, где меня искать. Ахмед не знает о моем существовании, не говоря уже о том, где я нахожусь. Антрепренер не узнает моего адреса, пока не получит телеграмму.

Может ли оказаться так, что у нее есть связи в тюрьме и она выяснила, что я хочу получить восемь тысяч долларов?

Или же она просто крутилась в гостинице и случайно подслушала у стойки, как меня зовут?

Но если так, откуда ее интерес ко мне, почему она хочет, чтобы я с кем-то встретился?

Все это не имело смысла. Я посидел еще немного, пытаясь разобраться в происходящем, а потом ушел.

Одиннадцать часов. Я направился обратно в гостиницу. На этот раз заглянул в фойе, прежде чем войти. Ее не было видно. Я потихоньку проскользнул в двери, так что ночной портье даже не обратил на меня внимания. Он читал науч-но-фантастический журнал и не поднял головы.

Лифтер отвез меня на пятый этаж, не отрывая глаз от программы скачек. Сколько же в этой гостинице работает студентов! Надо думать, учатся выживать в этой мертвецкой.

Я очень осторожно добрался до двери своего номера. Приложил ухо к замочной скважине, прежде чем отпирать дверь. Потом быстро открыл ее и включил свет.

Блондинки не было.

Я осмотрел стенной шкаф, ванную. По-прежнему никакой блондинки. Тогда и только тогда я дошел до телефона, позвонил в обслугу и заказал себе пинту ржаного виски и лед.

Ведь все еще шел субботний вечер, и я все еще намеревался напиться, и чтобы никакие странные блондинки не встревали.

Но когда прибыла выпивка, я обнаружил, что блондинка все еще со мной. Прогуливается внутри моей головы, делает какие-то предложения, подмигивает мне своими бриллиантами.

У меня ушло не много времени, чтобы прикончить бутылку, и у бутылки ушло не много времени, чтобы прикончить меня.

Где-то посреди этого процесса я сумел раздеться, влезть в пижаму и завалиться поперек кровати. Где-то посреди процесса я провалился в сон.

И вот тогда началось.

Я снова оказался на представлении, сидел в мягком кресле, смотрел на сцену. На этот раз представление было поинтереснее. Выступал другой комик — высокий парень с обритой головой. Он несколько смахивал на Коно. На самом деле это Коно и был. Собственной персоной. У него за спиной танцевал кордебалет, восемь, я их сосчитал, восемь чудных изящных крошек. Они танцевали, вскидывали ноги, кружились. Коно их тоже заметил. Он и сам затанцевал, шаркая ногами, пристроился в конец строя. Затем он протянул руки старинным знакомым жестом, который использовал покойный Тэд Хили, гоняя своих помощников, и переломал им всем шеи. Одной за другой. Когда его пальцы смыкались на шее очередной девушки, она менялась.

Головы вяло свисали со сломанных шей. Восемь девушек-танцовщиц превратились в восемь танцующих трупов. Восемь, целых восемь. Танцующие покойницы. Танцующие покойницы с голыми черепами. Черепами с бриллиантовыми глазами.

Мертвые руки протянулись и заскребли в пустых глазницах черепов. Они выковырнули свои бриллианты и швырнули ими в меня. Я дергался и уворачивался, потел и извивался, но не мог пригнуться. Бриллианты ударили меня, опалили ледяным огнем.

Коно смеялся. Девушки, танцуя, сошли со сцены, и он остался в одиночестве. Совершенно один, если не считать стул. Стул стоял там, в центре сцены, и все огни погасли. Осталось только одно пятно света, и Коно выдвинулся в центр него, рядом со стулом. Он должен был оставаться в круге света или умереть.

Потом круг света еще сузился, и он уже сидел на стуле. Словно по волшебству по сцене заплясали белки. Каждая несла крошечный шип, и все они принялись втыкать свои шипы в руки и ноги Коно, в шею, пока он не оказался весь истыканный шипами, которые пригвоздили его к стулу.

Полагаю, мне не нужно говорить вам, что это был за стул. Какой еще стул там мог быть?

И мне не нужно говорить, что должно было случиться затем. Даже во сне я знал это и как безумный боролся, стараясь проснуться.

Но я не мог. Не мог даже покинуть свое место в театре. Потому что пока я наблюдал, как Коно привязывают к стулу, кто-то привязал к сиденью меня самого!

И теперь я сам сидел на электрическом стуле, руки привязаны, ноги привязаны, электроды подведены и готовы к работе. Я тянул и дергал, но не мог шевельнуться. Они меня заполучили со всеми потрохами. Все это было трюком, грязным трюком, чтобы отвлечь мое внимание от себя самого.

Теперь-то я это понял. Потому что Коно внезапно разорвал свои ремни, щелкнув пальцами, теми самыми пальцами, которыми он убивал девушек из кордебалета. Он стоял и смеялся, потому что это была шутка. Шутка, которую сыграли со мной.

Он не собирался умирать. Умереть должен был я. Он будет жить. Он получит восемь тысяч долларов и блондинку, а я поджарюсь. Как только они пустят ток. Убийственный ток. Неоновые огни замигали, и хозяин бара приготовился дернуть рубильник, как только кондуктор крикнет: «Чикаго!» — и вот теперь они все готовились к подаче сигнала. Дожидаясь его, Коно стоял на сцене и развлекал меня карточными фокусами. Он вытащил изо рта туза пик и поднял его, чтобы мне было видно.

А потом время пришло. Кто-то вышел на сцену и передал ему телеграмму из цирка, и это был сигнал всем им кричать: «Чикаго!»

Рубильник был наготове. Я чувствовал, как холодный пот течет у меня по спине, чувствовал, как электроды впиваются в ногу сбоку, в висок. Ну а потом они дернули за ручку рубильника...

Я проснулся.

Я проснулся, сел на кровати и уставился в окно.

С улицы на меня пристально смотрела блондинка.

Я видел только ее лицо, что было нелепо, потому что окно в номере было в человеческий рост. А потом я понял, что она вытянута не по вертикали, а по горизонтали. И что лицо устремлено прямо на меня.

Что, надо объяснить получше?

Я хочу сказать, что она висела в воздухе по другую сторону моего окна.

Висела в пустом воздухе и улыбалась мне своими сверкающими ледяными глазами.

А потом я проснулся по-настоящему.

Второй сон, или вторая часть сна, был настолько реальным, что мне пришлось доковылять до окна и удостовериться, что снаружи никого нет. Прошла целая минута, прежде чем мои дрожащие конечности позволили мне сдвинуться с места, так что, если она в самом деле парила за окном, у нее было достаточно времени, чтобы сбежать по пожарной лестнице и исчезнуть.

Разумеется, ее там не было.

И не могло быть, потому что пожарной лестницы за окном не оказалось. Я таращился вниз на голую стену в пять этажей, на пустой колодец двора внизу. Двор был черен — черен, как туз пик.

Не знаю, что мне следовало предпринять в подобной ситуации, я знаю только, что сделал.

Я сунул голову под струю холодной воды, вытерся, оделся и выскочил из комнаты в поисках выпивки.

И вот тогда начался второй кошмар.

В трех кварталах на юг от гостиницы находился небольшой бар. Я проделал весь путь бегом, не мог остановиться, пока не добежал до него. Улица была пустынная и темная, лишь в окнах этого маленького бара горел розоватый свет. Свет притягивал меня, потому что я боялся темноты.

Я открыл дверь, и сигаретный дым и шум ударили мне в лицо, но я пробился сквозь них к барной стойке.

— Глоток виски! — сказал я, желая именно этого.

Бармен был высокий худой человек со стеклянным глазом, который едва не выпал у него из головы, когда он наклонился, наливая мне виски. Но в тот момент я не обратил на это внимания, я был слишком занят выпивкой.

А потом это меня заинтересовало. Но мне не хотелось пялиться на него, поэтому я отвернулся, рассматривая убранство бара, центр, где концентрировались сигаретный дым и звуки.

И это оказалось ошибкой.

Рядом со мной на стуле сидел маленький человечек, который потягивал из стакана пиво. Он вынужден был потягивать его, поскольку рук у него не было. Он лакал пиво с края стакана, как кошка лакает сливки из блюдца. На него смотрел слепой. Не спрашивайте меня, как я понял, что он видит, но у меня сложилось впечатление, будто он смотрит искоса, из-под темных очков.

Я развернулся и едва не толкнул человека на костылях. Он стоял рядом со мной, ведя спор с человеком на полу, у которого вовсе не было ног. А веселье в баре шло полным ходом: кто-то грохотал стальным крюком, приделанным к локтю. Но я едва слышал звук ударов, потому что музыкальный автомат играл слишком громко. Разумеется, были и танцоры, неизбежные две женщины, совершенно поглощенные своими движениями. Обеим приходилось очень сосредотачиваться, поскольку обе были на костылях.

Были здесь и другие посетители, но те — в кабинетах. Человек с перевязанной головой. Человек с дырой на том месте, где должен быть нос. Человек с громадной багровой опухолью, которая нависала над воротником. Хромой, увечный, слепой.

Они не обращали внимания на меня. Они веселились. И спустя миг до меня дошло, куда я попал. На этой улице находилась таверна для нищих. Я заметил рядом со стопками и стаканами жестяные банки, плакаты с воззваниями, прислоненные к пивным бутылкам. Как бишь там назывался притон из «Собора Парижской Богоматери» Виктора Гюго? «Двор чудес» — так он его назвал. Туда я и попал.

Посетители были вполне счастливы. Они забывали о своих физических страданиях. Может быть, алкоголь излечит и меня от страданий душевных? Стоит попробовать. Поэтому я заказал еще порцию.

Пока я пил третью рюмку, кто-то из них вроде бы выскользнул за дверь. Пока я пил четвертую, этот кто-то вернулся. А еще через пару минут вошла она.

Сначала я не видел ее. Причина, по которой я заметил ее присутствие, заключалась в том, что шум умолк. Музыкальный автомат перестал играть, и никто не запустил его снова. Все разговоры упали до шепота.

Тогда я оглянулся и заметил ее. Она сидела в кабинете, в полном одиночестве, и смотрела прямо на меня.

Она едва заметно поманила меня, а я отрицательно помотал головой. Вот и все. Тогда она подняла свой бокал и молча отсалютовала им мне.

Я повернулся, заметил свой снова наполненный стакан и поднял, отвечая ей. Потом проглотил выпивку. У бармена был для меня наготове следующий стаканчик.

— За даму, — сказал он.

— Нет, спасибо, приятель.

Он посмотрел на меня:

— А что такое? Она милая дама.

— Согласен на все сто. Никто и не спорит.

— Так почему бы не выпить за нее?

— Потому что мне уже хватит, вот почему. — Мне точно было уже достаточно, внезапно понял я. Комната потихоньку начинала кружиться.

— Ну, давай, опрокинь стаканчик. Мы же все здесь друзья.

Бармен вовсе не выглядел дружелюбным. Точно так же, как и все остальные. В первый раз за все время до меня дошло, что все они смотрят на меня. Не на нее — на меня. Безногие, безрукие, слепые. На самом деле слепой даже снял свои темные очки, чтобы лучше видеть, а кто-то из толпы прислонил к стойке бара костыли и подошел чуть ближе.

«Двор чудес»! Где слепые видят, а хромые могут ходить! Ну конечно, это он и есть, половина этих нищих просто притворщики. Они так же здоровы, как я, наверняка даже здоровее.

Их была здесь целая комната, и все они таращились на меня. Никто из них больше не казался счастливым. Они затихли, затихли настолько, что я услышал, как щелкнул ключ в замке, когда безрукий запер дверь.

Да, теперь у него были руки, они выпростались из-под толстой куртки. Но меня это не заинтересовало. Заинтересовало меня то, что дверь заперли. А я находился тут, внутри.

Она смотрела на меня, и все они смотрели на меня.

Бармен произнес:

— Так как же насчет выпить, приятель?

— Не сегодня. — Я поднялся, точнее, попытался встать. Ноги у меня тряслись. Что-то с ними было не то. И со зрением у меня было что-то не то.

— В чем дело? — противно растягивая слова, произнес бармен. — Боишься, что в виски окажется наркота?

— Нет! — Говорить было трудно. Получались только вздохи. — Ты и так уже подсыпал мне какой-то дряни в предпоследний стакан. Когда она вошла и подала тебе знак.

— Умный парень, а?

— Да! Я сумел развернуться, быстро, достаточно быстро, чтобы схватить со стойки бутылку с виски, и вскинул ее над головой. Я опирался на свободную руку.

Бармен пожал плечами. В его стеклянном глазу не отражалось ни страха, ни злобы.

Мои собственные глаза остекленели. Я пытался сфокусировать взгляд на бармене, старался не смотреть на подбирающихся ближе, подползающих уродов, которые все теснее сжимали круг, размахивая палками и костылями, бормоча что-то, хныкая и постанывая.

— Отоприте дверь! — велел я, пока они подбирались все ближе и ближе, протягивая руки и напрягаясь, чтобы броситься.

— Хорошо-хорошо, приятель!

Это был сигнал для остальных, чтобы кинуться на меня. Кто-то замахнулся костылем, кто-то подполз мне под ноги. Я начал падать.

Махнул бутылкой, описав круг, и они отпрянули, но всего лишь на мгновение. Бармен прицелился и нанес мне удар, поэтому я снова замахнулся бутылкой.

И тогда они снова бросились. Это было все равно что сражаться под водой, сражаться во сне. Это и был сон, пол зучий кошмар, кошмар вцепляющихся в меня, напирающих бесформенных тел, тянущих меня вниз.

Бармен снова ударил меня, поэтому я поднял бутылку и опустил ее. Она с приглушенным стуком вошла в его голову.

Секунду он стоял на месте, его стеклянный глаз выскочил из глазницы и покатился по стойке бара. Я смотрел на бармена, наблюдая, как он медленно оседает.

А потом его глаз уставился на меня, когда человек с искусственной рукой ударил меня крюком по шее.

Я ощутил удар, от которого у меня растаял позвоночник.

Стеклянный глаз смотрел, как я проваливаюсь в ревущую темноту, а когда я упал, он моргнул.

Когда я очнулся, она гладила меня по голове.

Недурно. Любой мужчина охотно поменялся бы со мной местами в тот момент — лежишь в прохладном полумраке, на удобной кровати, а прекрасная блондинка гладит тебя по голове.

Скверно было то, что никто из этих любых не показывался, а я бы махнулся с ним местами в тот же миг.

И задаром отдал бы ему головную боль, от которой череп раскалывался, и вкус во рту, похожий на вкус чикагской канализации.

Однако никто не спешил занять мое место, поэтому я остался там, где был. Когда она сказала: «Выпей это», я выпил. Когда она сказала: «Закрой глаза и подожди, пока боль пройдет», я закрыл глаза и стал ждать.

Боль чудесным образом прошла. И мерзкий вкус во рту исчез. Я снова открыл глаза, пошевелил пальцами рук и ног.

Я лежал на кровати в затемненной комнате. Кругом была тень, однако света хватало, чтобы вселить живой огонь в бриллиантовое колье, бриллиантовое кольцо и бриллианты ее глаз. Бриллиантовые глаза посмотрели на меня простодушно.

— Теперь лучше?

— Да.

— Хорошо. Значит, беспокоиться не о чем.

Как она права. Не о чем беспокоиться, кроме того, где я и почему. Наверное, некоторая горечь чувствовалась в моем ответе.

— Спасибо, — сказал я. — Спасибо за все, что для меня сделали. Включая и то, что вышибли из меня дух.

— На это не стоит обращать внимания, — ответила блондинка. — В конце концов, я же спасла вам жизнь.

— Вы хотите сказать, что те нищие собирались меня убить?

— Нет. Но полиция вполне могла бы.

— Полиция?

— Да. — Она тяжело вздохнула. — Вы же все-таки убили бармена.

— Что?

— Вы ударили его бутылкой. Он мертв.

Я сел быстрее, чем мне казалось возможным.

— Ладно, выведите меня отсюда, — отрезал я.

— Вас будут искать, — сказала она мне. — Выходить сейчас вам небезопасно. А здесь вы среди друзей.

— Друзья?!

— Не поймите меня неправильно. Но если бы вы послушали меня сразу и пошли добровольно, ничего этого вовсе не случилось бы.

На это мне нечего было ответить. Все, что я знал: если она говорит правду, значит, я убийца. А я знал, что делают с убийцами. Их сажают на стул, включают ток и поджаривают их. Слабый запах паленой плоти заполнил мой нос.

— А откуда мне знать, что он не живой? — спросил я.

— Доказательства я смогу представить вам немного погодя. А прямо сейчас я хочу, чтобы вы встретились с одним другом. — Она положила руку мне на плечо, и даже сквозь рубашку я почувствовал, что ее плоть холодна, как айсберг. Она была холодная и твердая, как бриллиант.

— Пока я тут встречаюсь с друзьями, мы могли бы заодно прояснить некоторые факты, — предложил я. — Вы знаете, как меня зовут. А как зовут вас? И где я нахожусь?

Она улыбнулась и встала:

— Меня зовут Вера. Вера Лаваль. Мы в одном доме на Саут-сайд. И хотя об этом вы меня не спросили, сейчас вечер понедельника. Вы провели без сознания почти двое суток.

После чего я поднялся. В этом представлении не было ничего увлекательного. Я оглядел себя в тусклом свете, и то, что увидел, было так себе.

— Может быть, хотите пойти в ванную и привести себя в порядок? — предложила мне Вера. — А я выйду, куплю еды. Вы можете перекусить перед встречей.

Не дожидаясь моего ответа, она вышла. Вышла и заперла дверь.

Это уже превращается в дурную привычку. Все, с кем я встречаюсь, норовят меня запереть. Конечно, именно так и поступают с преступниками. Они слишком опасны, чтобы позволять им болтаться где попало. К примеру, вечно убивают барменов. И если я убийца...

В этом я сомневался. Все это было подстроено с самого начала. Со мной просто не могло произойти ничего подобного. Я от природы застенчив. Даже полевых цветов топтать не стану.

Однако же...

У меня на костюме кровь. Кровь на рубашке. Кровь на шее сзади, запекшаяся кровь в том месте, куда угодил стальной крюк.

Я отправился в ванную комнату, наполнил ванну, разделся, вымылся. В ванной оказался отличный выбор мыла и полотенец, все разложено, все дожидается меня. Я даже нашел, куда воткнуть электробритву. Я почувствовал себя гораздо лучше после того, как вымылся.

Когда я оделся, то с удивлением обнаружил на крышке корзины для белья чистую белую рубашку. Мой гениальный хозяин или хозяйка предусмотрели решительно все.

К тому моменту, когда я вышел из ванной, она вернулась. Принесла четыре сэндвича, завернутых в целлофан, большой бумажный стакан кофе и треугольный кусок пирога. Она не проронила ни слова, пока я ел. У меня ушло всего шесть минут, чтобы расправиться с едой и выудить из кармана сигарету. Я предложил и ей.

— Нет, спасибо. Я не курю.

— Странно. Мне казалось, в наши дни все женщины курят.

— Я как-то пробовала. Много лет назад. Но, разумеется, это были не сигареты.

От подобной информации мне не было никакого проку.

— Насчет того друга, с которым я должен встретиться. Где же он?

— Ждет за дверью, — сказала она. — Позвать его?

— Ради бога. Не заставляйте джентльмена ждать.

Тон у меня был игривый, но особого веселья я не испытывал. Я не знал, чего мне ожидать. Годы чтения — и сочинения — «ужастиков» подготовили меня почти ко всему. Может, это будет Сумасшедший Доктор, который придет порекомендовать определенную марку сигарет. Сумасшедший Ученый с полной пробиркой обезьяньих гланд. Сумасшедший Профессор с правами на вождение летающей тарелки.

Последним, кого я ожидал увидеть, когда открылась дверь, — друга. Однако вошел именно друг. Это был Коно.

Коно Коллури. Человек, умерший на электрическом стуле.

Он стоял в свете сумерек и смотрел на меня. На нем был поношенный френч с поднятым воротником, шляпа, надвинутая на самые глаза, как у киношного гангстера, но я его узнал. Это был не двойник, не актер, не кто-то загримированный под него. Это был Коно. Коно во плоти. Мертвой плоти — реанимированной и оживленной!

Изменился ли он? Разумеется, он изменился. У него был кошмарный тик в том месте, где лицевые мускулы были растянуты и разорваны в болевой судороге. И еще он был бледен. Бледен как смерть. Однако он был живой. Он ходил. Он говорил...

— Привет, Боб. Я тебя ждал.

— Она... она мне сказала.

— Плохо, что ты не пошел сразу. Я должен был бы сообразить и позволить ей сказать, кто хочет тебя видеть. Но я и подумать не мог, что ты ей не поверишь.

— Да. Наверное, так было бы лучше. — Я путался в словах, а он стоял, стоял и смотрел на меня. — Как... как ты поживаешь?

Вопрос был тот еще. Однако он вроде бы не возражал.

На самом деле, он улыбался. Улыбка прерывалась с одной стороны лица и превращалась в тик, но он все равно улыбался.

— О, я буду жить, — сказал он. — Я буду жить вечно.

— Что?

— В этом-то и весь фокус, Боб. По этой причине я и хотел тебя видеть. Я буду жить вечно. Варек все устроил.

«Варек? Где же я прежде слышал это имя?»

— Это он забрал мое тело. Ну, ты помнишь.

Да, я вспомнил. Мистический кузен.

— Но откуда он узнал, что ты не умер, и как он сумел привести тебя в чувство?

— Я умер, Боб. Был мертвее мертвого. А он меня поднял. Он любого может поднять, Боб. Вернуть с того света. Сделать так, чтобы он больше не умирал. И вот для этого-то и нужен ты.

— Я?

— Я рассказывал ему о тебе. О том, какой ты умный, о том, что ты пишешь. Ему нужен такой человек, как ты, работающий на публике, для вывески. Кто-нибудь с мозгами. Молодой. И живой.

Живой. Я был жив-здоров, но задумался, не сплю ли я и все ли у меня в порядке с головой. Разговаривать с мертвецом...

— Подойди ко мне, Боб. Я вижу, ты мне не веришь.

Я пододвинулся поближе к Коно.

— Пощупай мою кожу. Давай.

Я тронул его запястье. Оно было холодным. Холодным и твердым. С такого расстояния была хорошо заметна восковая бледность Коно. Посмертная маска Коно. Судорога снова прошла по лицу, и он улыбнулся:

— Не пугайся. Я настоящий. Это взаправду. Он может такое. Он умеет возвращать мертвецов обратно. Неужели ты не понимаешь, что это значит? Какое это великое достижение, если правильно им воспользоваться!

— Понимаю. Но я все еще не понимаю, при чем здесь я.

— Варек сам все тебе расскажет. Идем, я хочу, чтобы ты с ним поговорил.

Я вышел вслед за Коно Коллури из комнаты. Вера улыбнулась и кивнула, когда мы выходили, но не пошла с нами, когда мы двинулись по длинному коридору к лестнице. Спускаясь по ступенькам в залитый мягким, приглушенным светом зал внизу, я начал ощущать странный запах. Пахло затхлым воздухом, горячим паром и еще ароматами увядающих цветов.

— Слушай, а где мы вообще? — спросил я.

— В похоронном бюро, — ответил Коно. — Разве ты еще не понял?

Я не понял. Но мог бы и догадаться. Жилые помещения наверху, а здесь, внизу, ритуальные залы. Залы, мягкий свет и аромат цветов.

Мы прошли по застеленному ковром коридору, и я огляделся по сторонам. Все было так, как говорил Коно: это погребальное бюро, и довольно занюханное. Варек использовал его для прикрытия, и я подозревал, что если попытаюсь сбежать и кинусь к двери, окажется, что она заперта.

Но я не стал кидаться к двери. Я последовал за Коно в темную залу слева, чтобы встретиться с мистером Вареком.

Я вошел, и Коно неуклюже проковылял в угол. Он двигался неловко, окоченело. Мускулы его тела были сведены судорогой. Но для ходячего покойника он выглядел очень даже неплохо.

Он включил в углу лампу и закрыл за нами дверь. Я не обратил на это внимания. Я смотрел на гроб на помосте. Во все глаза смотрел на тело в гробу. Тело человека со стеклянным глазом.

Там лежал бармен, которого я убил.

Он лежал в гробу, на дешевом атласе, облаченный в поношенный черный костюм. Кто-то запихнул на место стеклянный глаз, и этот глаз сардонически таращился на меня. Другой глаз был закрыт, и в общем складывалось впечатление, будто бармен подмигивает.

Мы были вместе — я и человек, которого я убил. Я смотрел на него, а он смотрел на меня.

Он на меня смотрел!

Да. Так оно и было. Веко закатилось наверх. Глаз открылся. Сосредоточился на мне. И рот, поджатый рот расслабился в ухмылке. Губы разжались.

И из тела послышался голос:

— Привет, Боб. Я Николо Варек.

— Вы...

— О, я не бармен, которого вы убили. Он вполне мертв, как вы и сами видите. Его тело не дышит.

Да, так и было. Труп оставался трупом, но что-то жило, что-то жило внутри его. Жило, смотрело и разговаривало.

— Я использую его в качестве временного пристанища. Так я могу говорить с вами, не перемещаясь на далекое расстояние. Вы должны оценить подобное удобство.

Я не мог, во всяком случае в тот момент. Я мог только стоять с разинутым ртом и ощущать, как пот струйками стекает из-под мышек.

— Вы долго шли ко мне, Боб. Но наша встреча была неизбежна. Коно все рассказал мне о вас, и вдобавок у меня имеется свой способ собирать информацию. Множество способов.

— Не сомневаюсь. — Реплика вырвалась раньше, чем я успел сдержаться, однако покойник только засмеялся. Звук походил на предсмертный хрип.

— Как типична для вас подобная фраза. Как она в вашем духе! Да, я изучил ваше прошлое, ваши работы. И вы сильно меня заинтересовали. Именно поэтому я взял на себя труд организовать нашу встречу.

Я кивнул, но ничего не ответил. Я выжидал.

— Должен признать, что Коно заслуживает похвалы за то, что отыскал вас. Совершенно верно, вы мне пригодитесь.

— Мертвым или живым? — И это замечание вырвалось раньше, чем я успел подумать.

— Живым, разумеется. И не думайте, что мне это все равно. Вы, сэр, человек острого ума. В наше время такое не часто встретишь. И я восхищаюсь вами за это.

— Послушайте, — сказал я, начиная понемногу приходить в себя, — я как-то не привык, чтобы трупы анализировали мои умственные способности. Чего вы все-таки от меня хотите?

— Ваших услуг, сударь. Ваших профессиональных услуг. За которые, нет нужды говорить, вы будете щедро вознаграждены. И, смею прибавить, даже в вечности.

— Прекратите говорить загадками. Я уже довольно наслушался от Веры и бедного Коно...

— Бедного Коно? Едва ли могу согласиться с таким определением. Если бы не я, мой дорогой сэр, Коно гнил бы в безымянной могиле. А он же благодаря моим усилиям пребывает среди живых, а не мертвых. Но если вы хотите услышать все как есть, то слушайте.

Я Николо Варек, ученый. Я достиг совершенства в способах — методах, если хотите, — терапии, излечивающей от того, что люди называют смертью. Избавление от смерти? Не только, все простирается дальше, гораздо дальше этого. Потому что те, кого я оживил, приобретают дар вечной жизни. Вечной!

Безумные байки. Однако они исходили изо рта покойника, и я им поневоле верил. Здесь не было намека на обман или сговор — ни один чревовещатель на свете не смог бы открыть трупу глаза, не смог бы манипулировать мертвыми губами. Я видел и слышал. И я верил.

— Да, я могу даровать жизнь мертвецу. Но каким способом и как, это мой секрет. Мой бесценный, благословенный, блаженный секрет.

И чего может стоить подобный секрет, спросите вы, сэр? Какова справедливая цена за возможность вечной жизни? Может, миллион долларов?

В этом мире существует немало людей, у которых есть миллион, мой друг. Неужели вы думаете, что они колебались бы расстаться с ним, если бы я убедил их в возможности вечного существования?

Но в этом-то и трудность. Их требуется убедить. И в то же самое время тайна должна оставаться тайной. Именно по этой причине я вынужден работать анонимно. Ведь ничто не остановит людей, если они пожелают вызнать у меня мою тайну, если только они узнают, что я владею ей. Как часто я сталкивался с угрозой пыток и смерти от рук тех, кто предполагал, что я могу их спасти!

Вы скажете, что у меня полно помощников? Что я могу призвать целую армию покойников, если в том возникнет нужда, и они станут помогать мне в достижении моих целей? Это верно, но только до определенных пределов. Мертвецами надо руководить. И я не могу осуществить свои планы во всей их полноте без помощи живого человека. Мне требуется кто-то, способный предвидеть, кто-то добросовестный. Кто-то такой, как вы, сэр.

— Я не очень понимаю, к чему вы клоните.

— К деловому соглашению. Можете даже называть это партнерством. Я — в качестве представителя фирмы. Вы — посредник. Наш продукт: вечная жизнь. Наша цель: безграничное богатство, безграничная власть.

— Звучит как-то слишком просто.

— Не надо недооценивать, мой друг. Существует бесконечное множество препятствий, которые требуется преодолеть, множество сложностей, которые необходимо разрешить. Однако я в состоянии справиться со всем. Уже многие столетия я лелею эту мечту. Да, столетия.

— Да кто же вы такой, в конце концов?

Труп хмыкнул:

— Сколько людей задавали мне этот вопрос, и сколько раз! Но я предпочитал не отвечать на него. Мои работы доказывают, что я говорю правду, и это все, что вам требуется знать. Доверьтесь мне, и мы будем править.

Именно править! Вы, разумеется, понимаете, какую власть может дать моя тайна. Обладание ею сделает нас обоих величайшими людьми на свете, раз и навсегда! Сначала мы стяжаем богатство, а все остальное придет само собой.

У меня имеются прекрасно разработанные планы. Вы сможете претворить их в жизнь и рассказать о моем даре внешнему миру. И вы не останетесь без помощников. Я могу собрать под ваше командование целое войско, которое будет заключать сделки и торговаться. Мы сможем распространять слухи: «Смерти больше нет для тех, кто в состоянии заплатить! Вечная жизнь и, более того, особенные новые возможности!»

Однако все это, и даже больше, вы узнаете, когда придет время. Вы изучите методы, какие я разработал, чтобы новость распространялась по миру. Конечно же, настоящего публичного объявления или представления никогда не будет, все должно быть окутано таинственностью и должным образом сформулировано. Нами будет основан культ, привлекающий богатство и открывающий правду только немногим избранным.

Так как, сэр, мое предложение вас заинтересовало? Вечная жизнь, вечное богатство, вечная власть!

Я долго ничего не отвечал. Я рассматривал труп, который уверял меня, что люди могут жить вечно.

— Молчание означает согласие, — произнес голос.

— Не обязательно. Я просто хотел спросить, что будет, если я откажусь?

— Мне жаль, что вы вообще заговорили о такой вероятности. Потому что это вынуждает меня напомнить вам, что выбора в этом деле у вас нет.

— Вы хотите сказать, что убьете меня, если я откажусь? Убьете и оживите мой труп, насколько я понимаю?

— Ну что вы, не может быть, чтобы вы оценивали мои способности так низко! Я и без того, как вам известно, уже пошел на огромный риск и труд, чтобы привести вас сюда. Я не могу и дальше подвергать опасности осуществление своих планов. А в виде трупа вы мне бесполезны. Кроме того, мне нет нужды вас убивать. Если вы выйдете отсюда, то вы и без того покойник.

— Это еще почему?

— Да потому, что вас разыскивают за убийство. За убийство этого несчастного одноглазого гражданина свободного государства. Бармена.

— Но он ведь живой, вы его оживили.

— Не так, как других. Это, видите ли, всего лишь временное явление. Я могу держать его в таком состоянии столько, сколько пожелаю, да так оно и будет, если вы согласитесь. Я даже отправлю его обратно на работу в бар. — Он снова хмыкнул. — И это будет далеко не в первый раз, когда покойник ходит среди живых и никто даже не подозревает об этом. Если бы вы знали, если бы хотя бы догадывались, сколько мертвецов обитает среди живых благодаря методу Варека!

Я передернулся. Единственный глаз покойника светился всезнанием. Голос продолжал мурлыкать:

— Если вы откажетесь, он снова превратится в труп. И дюжина свидетелей поклянется, что убили его вы. Я не стану растрачиваться на месть — этим займется могущественный закон. А ваш рассказ о таинственных женщинах и говорящих и ходящих мертвецах не поможет вам спастись. Надеюсь, вы и сами понимаете.

Только вы не откажетесь. Потому что вы в состоянии оценить, что я вам предлагаю. Богатство и власть. Цель и мечту любого человека. Возможность бесконечной жизни для себя самого, такой же, как у меня. Подумайте, сударь, подумайте хорошенько. Жизнь или смерть?

Я подумал. Хорошенько подумал. И все во мне взбунтовалось от этой мысли. О, легко быть героем, когда нет искушения. Однако тот циник, который сказал, что каждый человек имеет свою цену, знал человеческую природу. Не-

многие отказались бы от вечной жизни, вечного богатства и вечной власти даже в обмен на свою душу и душу кого угодно, если на то пошло.

Душу кого угодно...

Я посмотрел на Коно. Мой друг Коно Коллури. Усопший Коно Коллури, который, отправляясь на смерть, был похож на студента-переростка. Коно, который оставил мне восемь тысяч баксов и просьбу добиться его оправдания.

Где теперь этот Коно?

Его не было в этой комнате. Тело присутствовало, оно двигалось, разговаривало, однако вот душа...

Был еще тик, мучение, нескончаемая пытка. Но не настоящая жизнь. Передо мной был незнакомец, неуклюжий ходячий мертвец. Ни эмоций, ни теплоты, ни человечности.

Конечно, я мог бы продаться сам. Но я не мог продать целый мир.

Поэтому я подошел к трупу и сказал:

— Нет. Прошу прощения, Варек. Я вынужден отказаться и рискнуть.

— Это окончательное решение?

— Окончательное.

— Прекрасно. Рискните.

Рот захлопнулся. Глаза закрылись. Бармен действительно был по-настоящему мертв. Я увидел, как угасает свет на его лице, после чего попятился назад. Назад, в объятия Коно Коллури.

Я должен был бы догадаться, что Варек лжет. Что он никогда не выпустит меня из этой комнаты живым. Если я не догадывался об этом раньше, то теперь знал наверняка. Потому что меня обхватили холодные руки. Большие пальцы поднялись к моей шее, готовые сжимать и ломать.

— Коно! — выдохнул я. — Это же я... твой друг... Ты не...

С покойником нельзя спорить.

С ним можно только бороться. Бороться и задыхаться и еще стараться отодвинуть смертоносные руки от своего горла. Я ударил его со всей силой, какой обладал. Ничего не произошло. Ничего не произошло, кроме того, что он гнул меня назад, назад...

Потом я отпрянул. Отпрянул так внезапно, что он упал вместе со мной. Падая, я вывернулся. Он разжал пальцы.

Я закатился под помост. Он потянулся за мной. Я перевернул гроб со всем содержимым ему на голову. Он упал. Слепой глаз покойника искал меня. Я побежал. Я помчался по коридору, и никто меня не остановил. Коно с грохотом поднялся на ноги, пошел за мной, размахивая руками.

Я знал, что парадная дверь будет заперта. Однако в ней была стеклянная панель, а рядом с дверью, в фойе, кто-то поставил большую урну.

Я схватил эту урну, разнес стекло и выскочил.

Оказавшись на улице, я побежал. Была ночь. Воздух был холоден.

Было здорово оказаться на свободе.

На свободе, объявленным в розыск за убийство.

Вы никогда не задумывались, что ощущаешь, будучи убийцей?

Могу рассказать.

Ощущаешь себя кроликом, который слышит лай охотничьих собак. Ощущаешь себя так, словно лежишь в постели, накрывшись одеялом с головой, а отец поднимается по лестнице, чтобы задать тебе взбучку. Ощущаешь себя пациентом, который ждет, пока хирург стерилизует скальпель.

Ты не ходишь по улицам, когда ты убийца. Ты пробираешься переулками. Ты не берешь такси и не проходишь рядом с полицейскими. А когда наконец добираешься до своей гостиницы, проходит много времени, прежде чем ты заходишь в фойе. Ты очень внимательно осматриваешься по сторонам, убеждаясь, что там никого нет.

И когда ты все-таки заходишь, то не спрашиваешь ключ от своей комнаты. Ведь там может поджидать полиция. Или кто-нибудь еще. Кто-нибудь, кто уже мертв, но жив. Дожидается, чтобы схватить тебя и...

Именно это я ощущал, но не выдавал ни лицом, ни голосом, пока спрашивал администратора за стойкой, не оставлял ли для меня кто-нибудь корреспонденции.

Мне, понимаете ли, требовалось проверить одну догадку — не подкуплены ли служащие гостиницы. Варек не стал бы этим заниматься, поскольку был уверен, что я соглашусь на его предложение. И теперь небольшой шанс. Если бы мне только получить телеграмму...

И она дожидалась меня, драгоценный желтый конверт, заткнутый в ящик для бумаг. Телеграмма из цирка. Я разорвал край и прочитал:

БОЛЬШОЙ АХМЕД ВОСТОЧНАЯ БРЕНТ-СТРИТ

СОРОК ТРИ ТЧК ФАМИЛИЯ РИЧАРДС

Вот и все, этого было достаточно. Брент-стрит — это улица на границе с Норт-сайд. Можно дойти пешком, можно воспользоваться надземкой и миновать Луп, если я желаю рискнуть.

Я желал. У Ахмеда (или Ричардса) были деньги.

Я должен был. Ахмед (или Ричарде) мог мне помочь.

Брент-стрит оказалась примерно в миле, на другой стороне моста, когда я вышел из надземки. Это была долгая и трудная миля, я держался в тени, отворачивал лицо от прохожих. Однако ничего не случилось. Я остановился перед выцветшим старым домом из коричневого песчаника, на котором красовалась цифра 43, закурил сигарету и поднялся по ступенькам, чтобы нажать на кнопку звонка.

Потом я принялся ждать.

Прошло добрых две минуты, прежде чем дверь открылась. За это время я успел вдоволь поразмышлять о человеке, с которым мне предстояло встретиться.

Будет ли этот Большой Ахмед в тюрбане? Смуглолицый человек с остроконечной бородкой, глубоко посаженными горящими глазами и певучим голосом?

Будет ли он обходительным, культурным, цивилизованным мистером Ричардсом, обманщиком с ярмарки, одетым несколько пестро, с голосом мягким и обволакивающим?

Мне было важно знать. Потому что я собирался сдаться на милость этого человека.

Дверь открылась на мой звонок.

— Большой Ахмед? — спросил я.

— Да. Прошу вас, входите.

Я вошел в освещенную прихожую, где смог как следует разглядеть хозяина.

Он не был ни Ахмедом, ни Ричардсом.

Он вообще не был никем.

Маленький человечек лет пятидесяти, с тонкими седеющими волосами. Морщинистое лицо, водянистые голубые глаза, почти серые. Если подумать, то и кожа у него была скорее серой. И костюм на нем был серый. Тихий, неприметный. Настолько непохожий на циркача, насколько вообще можно себе представить.

Как его описать? В Голливуде его назвали бы типом Барри Фитцджеральда без улыбки и провинциального акцента. Чей-то дядюшка. Чей-то добродушный дядюшка-холостяк.

Я понадеялся, что мой.

— Вы Большой Ахмед? — спросил я, все еще не уверенный, все еще не решившийся.

— Да. А вы хотите погадать?

— Э... да.

Можно было немного потянуть время, пока я приму решение. При том обороте, какой приняли события, я не доверял бы и собственному брату.

Дом оказался большой, старый, один из тех домов, которые строили, когда в большинстве семей было по восемь-девять детей вместо телевизора.

Большой Ахмед провел меня по длинному коридору, мимо двух или трех дверей, неизбежно ведущих на застекленную террасу, в гостиную и библиотеку. Комната, в которую он меня привел, походила на маленькую гостиную, где-то в глубине дома. Она была набита мебелью красного дерева, старинной и прочной. В центре стоял массивный стол и вокруг него обязательный хоровод стульев, словно готовых для сеанса. Однако в целом это место нисколько не походило ни на мастерскую медиума, ни на лавку ясновидца.

Я воспользовался тем, что комната была ярко освещена, чтобы внимательнее рассмотреть хозяина, однако осмотр не принес мне ничего нового. Просто усталый пожилой человек, я даже подумал, как ему удается выступать со своими трюками в цирке. В нем вообще не ощущалось ни капли восточной загадочности.

Даже когда он предложил мне сесть и достал из шкафа хрустальный шар, на меня это не произвело впечатления. Сам шар был маленький и покрытый пылью. На самом деле он даже смел пыль рукавом, смущенно улыбаясь при этом.

После чего сел, уставился в шар и снова улыбнулся.

— Предсказание стоит три доллара, — сказал он. — Добровольное пожертвование, как вы понимаете, а не гонорар. Брать за это гонорар противозаконно.

— Я согласен пожертвовать три бакса, — сказал я.

— Отлично.

Он оторвал взгляд от моего лица. Сфокусировался на шаре. Серые глаза, несколько покрасневшие.

Я сидел очень тихо, пока он смотрел. Он кашлянул, прочищая горло. Поерзал на месте. Затем заговорил.

Он назвал мое имя.

Он сказал мне, где я работал.

— Вы друг покойного Коно Коллури, — сказал он, глядя в пол. — И вы здесь, чтобы забрать его деньги. Сумму в восемь тысяч двести тридцать один доллар.

Он выдержал паузу. Я почувствовал, как пот впитывается в воротничок моей прекрасной белой рубашки, той самой, из погребальной конторы, скорее всего украденной у какого-нибудь покойника.

Он молчал, а я смотрел на него. Приятный маленький человечек в сером, но сколько он знает! Я никогда не верил в оккультные силы, но вот он сидит передо мной и сообщает такие факты.

После всего, что пережил за последние три дня, я понял, что принять больше не смогу. Все мои представления о вселенной рушились, а вместе с ними и мое психическое здоровье. Мертвецы ходят, я убийца, и вот теперь человек, который действительно умеет читать мысли. Это было уже слишком...

— Не расстраивайтесь, дружище. — Большой Ахмед медленно поднялся. — Я не хотел вас огорчать. Боюсь, это всего лишь дешевый трюк.

Его руки вынырнули из-под стола. Он держал конверт и листок бумаги.

Вздрогнув, я узнал письмо Коно.

— Вытащил у вас из кармана, когда задел вас в коридоре, — улыбнулся маленький пожилой человек. — Потом спрятал под столом и прочитал, пока вы думали, что я читаю в хрустальном шаре. Прием старый, зато эффективный.

Я кивнул и попытался улыбнуться, чтобы как-то выразить облегчение.

— Значит, вы друг Коно, — сказал Большой Ахмед. — Он писал мне о вас. Пару недель назад. Хотя о деньгах не упоминал. Это настоящая трагедия, не правда ли?

— Так вы знаете о признании?

— Да. Луи был настоящая крыса. — Улыбка сошла с его лица. — Скверное, запутанное дело. Я рад, что ушел из цирка.

Он подошел к шкафчику и отпер нижний ящик маленьким ключом. Достал большую черную жестяную коробку. Открыл ее вторым ключом. Принялся выкладывать на стол банкноты, крупные банкноты, сотни и тысячи.

— Вот ваши деньги, — сказал он, рассортировывая кучку и подталкивая ко мне.

— Но... разве вам не нужно какого-нибудь документа, хотя бы какого-то удостоверения личности?

— Вы друг Коно. Я вам верю. — Он застенчиво улыбнулся и всплеснул руками.

— Так вы мне верите, да?

— Почему бы нет?

Я глубоко вдохнул и выдохнул. Я должен поделиться с кем-то, а не то сойду с ума.

— Потому что меня разыскивают за убийство, вот почему!

Большой Ахмед сел обратно, все еще улыбаясь.

— И вы хотите рассказать мне об этом, верно? Что ж, расскажите. Я послушаю.

Я рассказывал, а он слушал. На это ушло много времени, но я рассказал ему все, начиная с того, как приехал в город, и до того, как Коно наехал на меня.

Он сидел, маленький серый идол, спокойно глядя на меня из полумрака.

— И вот теперь вы хотите обелить свое имя, так? И, полагаю, прижучить этого Варека, кем бы он ни был?

Я кивнул.

— Это большое дело. Очень большое дело, дружище. Вы, разумеется, понимаете, что вся эта история звучит несколько сомнительно?

— Она звучит полным бредом, — сказал я. — Но только все это правда. До последнего словечка.

— Согласен. И возникает проблема, с чего нам начать?

Я бросил взгляд на восемь с лишним кусков, лежащих на столе передо мной. Внезапно я придвинул деньги обратно к нему.

— Может быть, это поможет вам чем-нибудь мне посодействовать? — спросил я. — Потому что если так, возьмите. Часть или все. Столько, сколько поможет оправдать меня и загнать в угол эту крысу, Варека.

— Вы думаете, что я на вашей стороне? — спросил он.

— Я доверил вам свою жизнь. Деньги не имеют значения. Если вы друг Коно, вы поможете.

— Что ж, хорошо. — Большой Ахмед рассортировал банкноты и положил их стопками рядом с жестяной коробкой. — Отныне я ваш. На полный рабочий день. А теперь вернемся к нашей проблеме. — Он отодвинул в сторону хрустальный шар. — Боюсь, это нам ничем не поможет. Придется смотреть в лицо фактам.

— Факт номер один, — сказал я, — за мной гонятся.

— А это значит, что вам надо быть сейчас тише воды ниже травы. То есть выходить на улицу буду я, — сказал он.

— Верно. Теперь к вашим действиям.

— Я отправляюсь в гостиницу, — ответил Ахмед. — В вага номер. Рано или поздно там появятся копы, выискивая вас. Полицейские будут ошиваться поблизости. Но там же будет и ваша белокурая чаровница, и кто-нибудь еще из приятелей Варека. Может быть, даже сам Коно. В любом случае многое за то, что кого-нибудь там я обнаружу и сяду ему на хвост, после чего он приведет меня в похоронное бюро или в другое место, где находится Варек. Наверное, у него имеется не одно обиталище, где он может бросить свою шляпу. Если, конечно, он носит шляпу.

— Я все-таки не понимаю, — протянул я. — Что же это за человек? И его секрет вечной жизни...

— Может быть, он им обладает, — насмешливо проговорил Ахмед, — но вы — нет. И, судя по вашему виду, вам необходим сон. Я провожу вас наверх, в спальню. За ночь, пока я работаю, вы как следует отдохнете.

Я не стал с ним спорить. От усталости у меня подгибались ноги, когда я поднимался вслед за ним по ступенькам.

— Вы должны верить в меня и в удачу, — сказал маленький серый человечек. — Прямо сейчас я могу сказать, что я действую интуитивно. Я могу пойти в гостиницу, проследить за кем-нибудь и каким-то образом выйти на Коно. Для нас он самое слабое место во всей цепи. Если я сумею с ним договориться, он расскажет мне о Вареке все, что знает. А потом мы подумаем, что делать дальше.

— Звучит логично, — сказал я, когда мы вошли в маленькую спальню в конце коридора.

— Звучит совершенно слабо и ненадежно, если честно, — отозвался мой хозяин. — Но это все, что можно предпринять прямо сейчас. Надеюсь, к тому времени, когда я вернусь, уже будет над чем работать. А пока что отдыхайте. Моя пижама вам не подойдет, но кровать, я надеюсь, окажется удобной. Я отправляюсь. Спите, и приятных вам сновидений.

Он махнул мне и вышел. Я опустился на кровать настолько обессиленный, что едва заметил, как в замке щелкнул ключ. Потом я распрямился.

— Ну вот, снова начинается! — пробормотал я.

Должно быть, мой голос был слышен, потому что он прокричал из-за двери:

— Я вас запер. Примерно через час придет уборщица, мы не можем рисковать. Если вашу фотографию успели опубликовать в газетах — нам конец.

— Ладно, — отозвался я. — Только вы побыстрее возвращайтесь.

— Я вернусь, и с добрыми вестями. Не переживайте. Когда Большой Ахмед действует, он действует.

Я лег на спину, сняв, нога об ногу, ботинки, распустив галстук и ремень, а затем забрался под покрывало. Его шаги умолкли, и наступила тишина.

Я был в чужом доме, в чужой постели, мое будущее зависело от честности и способностей человека, с которым еще полчаса назад я не был знаком.

Но я почему-то верил ему. Я должен был верить, потому что, кроме него, больше никого не было. Я размышлял о Большом Ахмеде, или Ричардсе, если это было его настоящее имя. Чем же он занимался, разъезжая вместе с цирком по ярмаркам? Ради чего занимается здесь трехдолларовыми предсказаниями? Маленький бесцветный человечек с каким-то непонятным акцентом. Однако же как он чертовски здорово обчищает карманы!

Это меня воодушевило. Он вовсе не такой лопух, каким кажется. Но достаточно ли он хорош, чтобы провести человека, поднимающего из могилы мертвецов?

На этот вопрос я не знал ответа. Не оставалось ничего, кроме как ждать. Ждать и отдыхать. Отдыхать и спать.

В комнате было темно. Ночь входила ко мне через окна. Я поднялся и задернул занавески. Я не хотел этой ночи. В ней было слишком много всего, способного причинить мне вред. Полиция, сыщики, Варек и ходячие мертвецы. Пусть будет лучше персональная темнота этой комнаты, персональная темнота за закрытыми веками. Темнота для сна.

Темнота для сновидений...

До чего странных людей встречаешь во сне! К примеру, этого негра. Он был обыкновенным гражданином, как сотни тысяч других чикагцев из Саут-сайда. Он ехал в надземке, и я ехал в надземке, держался за поручень рядом с ним.

Я не обратил бы на него внимания, если бы не одна маленькая деталь.

Он был мертв.

Да, он был мертв. Когда вагон дернулся, он завалился на меня, и я увидел закатившиеся белки его пустых глаз, ощутил холод, эбонитовый холод его черной кожи, и понял, что он мертв. Черный труп, держащийся за поручень в надземке.

Я знал, что он мертв, а он знал, что я знаю. Потому что он улыбнулся. И изнутри него зазвучал глубокий бас, из недр его пустой могилы, его фальшивой, опустошенной могилы, и бас произнес:

— Не смотри на меня. Потому что я не один такой. Здесь таких полным-полно. Очень много. Оглянись!

Я оглянулся. Я смотрел в проход дергающегося вагона и видел их, узнавал их. Некоторые из пассажиров, конечно, были живыми, и я мог определить это с одного взгляда. Но были и другие. Очень много других. Покойных. Других, с неподвижным холодным взглядом. Тех, кто не разговаривал. Кто сидел в одиночестве. Кто старательно избегал прикосновения к своему телу. Они были бледными, окоченелыми, мертвыми.

Большинство мужчин были в своих лучших костюмах, потому что именно так их одели в погребальных конторах.

Большинство женщин были покрыты толстым слоем пудры и румян, потому что так их загримировали похоронных дел мастера. О, я узнавал их. А негр дотронулся до меня ледяными пальцами и одарил улыбкой, в которой не было ни веселости, ни злобы, вообще никаких эмоций.

— Зомби, — сказал он. — Вот как мы называемся. Зомби. Ходячие мертвецы. Ходячие, болтающие мертвецы. Мы ходим и разговариваем, потому что так велел Человек. Человек. Большой Человек Буду.

— Варек! — произнес я.

Вагон снова дернулся. Фонари погасли. Что-то случилось с электричеством. Может быть, оттого, что я назвал имя.

Черный мертвец считал, что именно из-за этого. Все, что я видел в темноте, — белки глаз и сверкающую белозубую ухмылку.

— Ты пришел и назвал его имя! — загромыхал он.

И все мертвецы во всех вагонах застонали и забормотали:

— Он назвал его имя!

Внезапно вагон дернулся особенно сильно, и я понял, что поезд сошел с рельсов, полетел над ними. Трупы приливными волнами накатывали на меня, и все мы вертелись, переворачивались, падали, падали...

Я приземлился. Предполагается, что вы должны проснуться, перед тем как приземлитесь, но со мной этого не произошло. Потому что я упал слишком глубоко. Вагон разбился где-то в канализации. Я не пострадал. Меня выбросило из вагона. И я пополз в темноте, где не сверкали белые глаза и белые зубы. На этот раз сверкало что-то красное. Крошечные красные огоньки.

— Крысы, — сказал я себе. — Крысиные глаза.

— Да, мы принимаем вид крыс. И еще летучих мышей. И разных других тварей. Но только мы не животные. И больше уже не люди. — Этот голос у меня в голове звучал мягко, но повелительно. — Нас называют обычно вампирами!

Я не видел ни говорящего, ни остальных, но я слышал, как их щебечущие смешки раздаются вокруг, делаются все громче, превращаются в металлический грохот, который эхом отдается от стен канализации.

— Вампиры. Он поднял нас из мертвых, он сотворил нас. В большой церкви на Дивижн-стрит отец Станиславус заклеймил нас именем Господним. Но только нам все равно. Он жирный и старый, этот священник, и он умрет. А мы никогда не умрем. Мы бродим по ночам, мы пируем, и мы владеем всем подземным миром.

Вмешался еще один голос:

— Ведь так оно под всем городом, разве ты не знал? И под каждым городом. Всегда найдутся места, где можно спрятаться, если ты достаточно умен. Можно перебираться по туннелям с одного места на другое, приходить и уходить когда пожелаешь, и никто не догадается. Никто не увидит. Никто не услышит. Можно поднять крышку канализационного люка, утащить к себе, что пожелаешь, а остатки выбросить наружу. О, все так хитро устроено и действует безотказно, и за все это мы благодарим Хозяина.

Я кивнул:

— Вы имеете в виду Варека?

При этих словах они завыли, и от звука моя голова едва не разлетелась на половинки, когда эхо отдалось от металлических стен. Они выли, а затем принялись подбираться ко мне в темноте, но я побежал. Я бежал и шел вброд, полз и плыл по сточным водам и грязи, выискивая отверстие, выискивая пятно света, выискивая лазейку из нижнего мира смерти и темноты.

Я нашел ее, нашел наконец. Круглую металлическую крышку над головой, ведущую к спасению. Спасению и прохладной тьме погреба. Проблеск света вывел меня на лестницу и к двери наверху. Я вышел в кухню, прошел прямо к спальне и заглянул в замочную скважину.

У постели сидел Эдгар Аллан По и делал странные жесты худыми белыми руками. Ему помогали двое врачей, и все они не сводили глаз с призрака, лежавшего на кровати, изможденного, похожего на скелет существа, которое смотрело с подушки блестящими остекленевшими глазами.

У пациента были светлые бакенбарды и никак не вяжущаяся с ними черная шевелюра; несмотря на вроде бы осмысленный взгляд, он должен был быть мертв, и это было бы даже правильно.

Однако По взмахнул руками, приказывая спящему проснуться, и, пока я смотрел, тот проснулся.

Вопли «Мертв! Мертв!» сорвались с языка, но не с губ страдальца, и все его тело сейчас же, за какую-то жалкую минуту или даже меньше, съежилось, расползлось, разложилось прямо на глазах. На кровати перед всей честной компанией оказалась полужидкая омерзительная гниющая масса.

После чего я, крича на бегу, помчался прочь от дома господина Вальдемара.

Но куда бы я ни бежал, всюду были мертвецы.

Но не смог воскресить Вальдемара. Зато Варек мог. И воскрешал. В своем сне я видел доказательства. Я бродил по улицам Чикаго и узнавал лица. Вот неулыбчивый привратник с жестким ртом, стоящий перед дверью богатого отеля «Золотой берег», он мертв. Черноволосая девушка на коммутаторе в здании «Мерчандайз март», та, которая произнесла: «Пожалуйста, назовите номер», совершенно механическим голосом, она тоже марионетка Варека. Был еще лифтер в Музее имени Филда и три человека, которые работали в ночную смену на большом металлургическом заводе рядом с аэропортом Гэри. Один из пожилых окружных сержантов в Гарфилд-парке был ходячим мертвецом, и даже его жена этого не подозревала. Зато сам сержант не подозревал, что его капитан тоже кадавр, и ни один из них не знал тайны одного из судей округа Кук.

Покойники, их были многие сотни. Может быть, тысячи. Потому что Чикаго не единственный город в мире, а Варек побывал всюду.

Сначала я шел, затем побежал. Потому что не мог больше терпеть, не мог видеть эти лица, эти пустые глаза. Мне было невыносимо сносить толчки от мертвецов на многолюдном Лупе. Я побежал и бежал, пока не оказался в доме Большого Ахмеда, кинулся к двери спальни, распахнул ее, забрался в кровать, снова оказавшись рядом с самим собой и зная, что наконец-то спасен, потому что я здесь, пробудился, возвращаясь в реальный мир, где по-прежнему ходили мертвецы!

«Они обладают и другими возможностями».

Кто это мне сказал? Сам Варек из тела покойного бармена. Другие возможности. Такие как левитация — способность перемещаться по воздуху, влетать в расположенные высоко над землей окна...

Один раз это уже случилось во сне, теперь это случилось во второй раз.

Я видел ее лицо в окне спальни. Лицо Веры. Светлые золотистые волосы. Бриллиантовое колье. Она парила за окном, билась в стекло. Она вытянула руки. Она открывала окно снаружи.

Странно, что я видел все это, ведь я же сам опустил занавеску, а теперь она была поднята. И окно открыто. Она влетела в комнату, паря изящно, легко, даже как-то умиротворяюще. И вот теперь она приземлилась, без толчка, без стука, без сотрясения, на пальчики своих изящных ножек. Она, конечно же, тоже мертва. Теперь я понимал. У нее остекленевший взгляд. Она движется только по принуждению. Это похоже на гипнотический транс, когда всеми движениями руководит кто-то извне, какая-то чуждая сила.

Глаза остекленевшие, как у одурманенного гашишем ассасина. И как ассасин, она выхватила из-за пояса кинжал. Длинное, узкое, очень женственное с виду оружие, тем не менее смертоносное. Сталь сверкала, как бриллиант. Почему она все время напоминает мне о бриллиантах? Из-за этого колье. Я смотрел на колье, пока она на цыпочках подкрадывалась к кровати. Мне хотелось на него смотреть.

Приятнее, чем смотреть на кинжал. Потому что кинжал был серьезный. Он приближался к моему горлу. Через миг он упадет, вонзится мне в шею, перережет яремную вену.

Все, что мне оставалось делать, — смотреть на бриллианты в ее колье. Через минуту все будет кончено. Нож уже опускался, нож, который перережет нить моей жизни, нож, который сделает меня солдатом в армии Варека, в армии мертвых.

Он быстро устремился вниз.

Сверкание этого безумно падающего клинка нарушило заклятие. Я мгновенно понял, что вижу все это наяву. Что нож существует и он нацелен мне в горло.

Я дернул головой, перекатываясь по подушке, и бросился вперед и вверх. Мои руки сомкнулись на твердой плоти. Холодной плоти.

Вера Лаваль бешено извивалась у меня в руках.

Я сел, перехватив ее за запястье. Я выкручивал его назад, пока нож не выпал на ковер. Она боролась со мной молча, лицо ее превратилось в маску Медузы, светлые кудряшки извивались, словно змеи, над холодными голыми плечами.

Внезапно голова ее упала. Я заметил блеск крепких белых зубов, нацеленных на мою шею. Зубы вампира, ищущие мою яремную вену.

Я вцепился ей в горло. Мои руки нырнули под колье, впились в плоть под ним. Колье расстегнулось и упало. Мои руки сомкнулись вокруг шеи и тотчас отдернулись.

Я не мог прикоснуться к тонкой алой линии, к шраму, обхватывавшему ее шею полным кольцом.

Руки мои отпрянули, и я дал ей пощечину со всей силы.

Она внезапно упала на кровать. Остекленевший взгляд исчез, и что-то похожее на узнавание проступило на лице.

— Где я? — прошептала Вера Лаваль.

— В спальне на Брент-стрит, — ответил я, — в доме Большого Ахмеда. Вы влетели через окно и пытались меня убить.

— Он снова меня подчинил, — забормотала она,— А потом отправил меня сюда, заставил левитировать. Я ничего не знала.

Я кивнул, но ничего не ответил.

— Вы верите мне, правда? — взмолилась она. — Я не знала. Он обещал, что никогда больше не заставит меня этого делать. Однако не сдержал слова. Он всегда так поступает. Даже сейчас я не могу ему верить. Он может делать со мной все, что угодно, потому что я...

Она внезапно замолчала, и я завершил за нее:

— Потому что вы мертвы. Я знаю.

Ее глаза широко раскрылись.

— Как вы узнали?

Вместо ответа я указал на ее шею. Тогда она заметила, что колье упало. Она закрыла алый шрам руками и долго смотрела на меня пристальным взглядом. После чего, вздохнув, оправила волосы.

— Расскажите мне об этом, — попросил я. — Вдруг я смогу вам помочь?

— Никто не может помочь. Никто.

— Я попытаюсь. И чем больше вы мне расскажете, тем больше у меня будет шансов. Говорите, если это не опасно.

Она на мгновение задумалась.

— Да, пока безопасно, по меньшей мере в ближайшие полчаса. Он впадает в подобие комы, когда заставляет кого-нибудь из нас летать, это занятие требует чудовищной концентрации. Но если он выйдет из транса и поймет, что я не выполнила приказ, может произойти все, что угодно.

Страх снова отражался в ее глазах, и я искал, чем бы мне отвлечь ее внимание.

— Полчаса, — произнес я. — Времени достаточно. Расскажите мне, как все начиналось. Что с вами произошло?

Вера Лаваль вздохнула. Руки ее осторожно погладили шрам.

— Хорошо, — согласилась она.

Я закурил сигарету и распрямился, протянув пачку ей. Она отрицательно покачала головой, и я сказал:

— Ах да, теперь вспомнил. Вы же не курите, верно?

— Я не могу, — сказала Вера Лаваль. — Я не могу курить, не могу пить, не могу есть. С тех пор, как меня обезглавили в тысяча семьсот девяносто четвертом году.

В тысяча семьсот девяносто четвертом году Францией правил Террор. Под властью Террора с вами могло произойти все, что угодно. Вы могли свести знакомство с гражданином Робеспьером или с человеком, прозванным — весьма иронично — Сен-Жюстом.

Если подобное происходило, то все шансы были за то, что вы познакомитесь еще с одним человеком, с весьма подходящим ему именем Самсон, с палачом.

И Самсон, в свою очередь, проводил бы вас прямехонько к госпоже Гильотине.

Все во Франции были знакомы с госпожой Гильотиной. Несмотря на женское имя, госпожа Гильотина вовсе не была легкомысленной дамочкой, хотя многие от знакомства с ней теряли голову.

Госпожа Гильотина была воплощением Террора. Рубящего головы Террора. Обезглавливающим клинком, который дожидался, пока вы созреете для него, который затем рубил и наполнял корзину внизу богатым спелым урожаем.

В тысяча семьсот девяносто четвертом году Террор правил Францией, и с вами могло произойти все, что угодно. Если бы вы были Верой Лаваль, двадцати лет от роду, дочерью Люсьена Лаваля, состоятельного торговца, ваша жизнь находилась бы в постоянной опасности.

Состоятельные торговцы в те дни не пользовались популярностью. Им приходилось вертеться и выкручиваться, раболепствовать и угождать, прибегать ко всевозможным военным хитростям, чтобы суметь выбраться из Парижа до того, как придет приказ — фатальный вызов на Трибунал. Лучше уж выехать из города в телеге с навозом, чем отправиться в крытой двуколке на площадь Согласия.

Неудивительно, что Люсьен Лаваль предпринимал самые отчаянные шаги и водился с подозрительными типами, только бы разжиться средствами к спасению, пока еще не поздно. Париж кишел проходимцами и негодяями, ворами и мошенниками, которые нагуливали жир, пользуясь плачевным положением немногих оставшихся аристократов или зажиточных людей. Некоторые из них могли за определенную мзду достать паспорт или организовать незаконный выезд за границу или переправу через Ла-Манш.

Люсьен Лаваль, богатый вдовец с прелестной дочерью на выданье, решил, что нашел способ спастись.

Где-то каким-то образом, одному Богу известно в каком притоне, берлоге или норе, он свел знакомство с Николо Вареком. Вареком, другом блистательного графа Сен-Жермена. Вареком, поверенным могущественного Калиостро. Вареком — алхимиком, мистиком, искателем философского камня. Вареком, который похвалялся, будто бы обладает силой, превосходящей силу обоих великих шарлатанов, которых он знал и которых сам обучал. Вареком, неулыбчивым, холодным, лишенным возраста. Зато — и в этом состояла главная ценность — Вареком-иностранцем. Вареком, обладателем бесценного сокровища — русской визы, пропуска на свободу для себя и семьи.

На тот момент у Варека семьи не было. Однако Вера Лаваль была юна, она обладала шиком, за ней давали изрядное приданое. Если бы она стала его женой, а Люсьен законным членом семейства Варека, тогда кто помешает их menage выехать из Франции?

Это было в высшей степени разумное предложение, и Люсьен Лаваль неоднократно сообщал о нем Вареку.

Тот пожимал плечами. У него здесь, в Париже, работа, говорил он. Вершатся великие дела. Он никогда не видел мадемуазель Лаваль, и, без сомнения, она обладает всеми достоинствами, о которых говорит любящий отец, однако... Человек, находящийся в положении Варека, стоит выше матримониальных хлопот и требований плоти. Что касается денег (тут Варек снова пожимал плечами), по счастью, он и сам сумел составить состояние, какое желал. Нет, было бы неразумно покидать сейчас страну. На самом деле все указывает на то, что ему нужно остаться.

Люсьен Лаваль был красноречив. Когда красноречие не вызывало отклика, он делался настойчив. Когда настойчивость не помогала, он прибегал к слезам. Он падал на колени. Он рыдал и умолял. И в конце концов Николо Варек согласился познакомиться с дочерью купца и поговорить с ней.

Лавалю этого было довольно. Он вернулся домой, окрыленный, и рассказал обо всем Вере.

— Все зависит теперь от твоего поведения, — сказал он ей. — Будь очаровательной, искрометной, живой. Этот Варек кислый тип. Ему не хватает бодрости. Он нуждается в твоей юности.

Вера Лаваль послушно кивнула. Не было нужды наставлять ее в кокетстве. Они нашли человека, который мог бы спасти их обоих за определенную цену. Что это за цена, не так важно. Ее отец заплатит свою долю, а она с радостью заплатит свою.

Она вымылась, нарядилась, надушилась и накрасила лицо, готовясь к знакомству. Встреча состоялась в гостиной, и, кроме них, там не было никого. Экипаж прикатил в сумерках, и Вера Лаваль встретила Николо Варека при свете свечей.

И получилось так, что Варек — друг аристократов, наставник колдунов, пэр алхимиков, Варек, человек, стоявший выше матримониальных дел и банальных эмоциональных реакций заурядного человека, вдруг влюбился.

Свет свечей и кокетство явно выиграли битву в тот вечер. Рассудительный холодный человек превратился в заикающегося докучливого ухажера. Что же касается вопроса возраста, Варек был особенно настойчив.

— Не думайте, что я стар, дорогая моя, — заверял он ее. — Потому что на самом деле я вне возраста. Я владею некоторыми тайнами — тайнами, какими и вы будете владеть. О, нас ждут великие дела, меня и вас!

Потом он принялся хвастаться, словно обезумевший от любви юнец.

Варек был русским по рождению, но дата его рождения и подробности его воспитания пусть (тут он усмехнулся) ее не волнуют. Довольно сказать, что он происходит из благородного рода. Он получил образование в ведущих университетах Европы, однако самое важное узнал, подолгу проживая в Монголии и Индостане, где изучал оккультные науки и запретные мистерии. По возвращении в Европу он побывал в Италии и поделился кое-какими своими познаниями с Калиостро, познаниями, которыми беспринципный Калиостро вероломно воспользовался, умножая свою славу. Варек, который все еще искал учеников, позже наставлял графа Сен-Жермена, чье мастерство в создании массовых иллюзий и знание принципов левитации помогли ему стяжать славу и состояние.

Однако же он, Варек, не интересуется подобной ерундой. Правда, что, как алхимик, он искал способ обращать обычные металлы в золото. Но скоро понял, что гораздо важнее овладевать иными познаниями. И как только он овладеет ими, слава и власть станут принадлежать ему.

Существует лишь два секрета, к обладанию которыми стоит стремиться. Один из них — это секрет вечной молодости, а второй — секрет вечной жизни.

И овладению этими тайнами Варек посвятил десятки лет.

Знание давалось недешево, это были дорогостоящие исследования. И чтобы раздобыть на них денег, он время от времени прибегал к своим основным знаниям. В качестве алхимика он был связан с той группой, которая объединялась вокруг ла Вуазин, и признавал, что помогал этой печально известной женщине приготовлять яды. Он также был знаком с кликой, которая окружала пользовавшуюся дурной славой госпожу де Монтеспань.

— Но это же было сто лет назад! — воскликнула Вера, услышав его слова. — Даже больше ста лет назад!

Николо Варек, не улыбавшийся никогда, улыбнулся.

— Именно, — подтвердил он. — Теперь вы видите, что я преуспел по меньшей мере в одной из своих задач. Я раскрыл секрет вечной молодости. Раскрыл его и владею им.

— Так вам больше ста лет? — пробормотала Вера.

Варек склонил голову.

— Заверяю вас, время — это относительное понятие. Вы найдете во мне, совершенно вне зависимости от моего возраста, и пылкого любовника, и благородного человека. Как вы понимаете, мы — те, кто занимался исследованиями мистерий, — всегда находились вне общества. Мы таимся в темноте, мы поддерживаем связи с нижним миром, мы якшаемся с шарлатанами, но только потому, что нас никогда не принимали всерьез ученые мужи и исследователи. Они завидуют нашим успехам, эти так называемые люди науки, хотя на самом деле все, что они знают или надеются когда-либо узнать, проистекает из наших трудов.

Да, это мы, алхимики, дали им химию, мы, волшебники, сохранили для них ту малую толику, какую они знают из медицины, физиологии и биологии, мы, мистики, обладаем единственным знанием, которое можно развить в науку разума.

— Я не понимаю, — сказала Вера. — Что вы хотите мне сказать?

— Я хочу сказать, что вам не надо бояться меня, — ответил он. — Говорят, что я лжец, шарлатан, негодяй, колдун и убийца. Что ж, так оно и есть, но все это исключительно ради великой цели. И эта цель — власть, власть большая, чем можно вообразить!

Я сыграл свою роль в тех событиях, какие происходят в последние годы, моя дорогая, и вы видите результат! Я переговорил с мадемуазель Шарлоттой Кордэ, и Марат мертв. Я сказал словечко брату гражданина Робеспьера, и Дантона больше нет. У меня есть способы и средства, чтобы дергать за ниточки, заставляя марионетки танцевать. И в итоге у меня будет власть. Величайшая власть. Когда с Францией будет покончено, настанет очередь других стран, готовых к революции.

Революция, моя дорогая, всегда заканчивается диктатурой. Диктатура, моя дорогая, всегда приводит к развитию мании величия у того, кто правит. А на что готов тот, кто страдает манией величия, дабы заполучить тайну вечной молодости, или вечной жизни, или же обе эти тайны?

Да, все пути ведут в одну сторону — ко мне! Я буду править правителями! Подумайте об этом, моя дорогая. Пройдет несколько лет, и Николо Варек сделается незримым правителем всего мира. А вы будете его императрицей, его королевой.

Варек придвинулся ближе, и Вера увидела его тонкие, словно бумажные, бескровные губы. Ему могло быть и сорок, и четыреста лет.

— Секрет вечной жизни. Как вам понравится такое, милая моя? Быть вечно юной, вечно оставаться такой, какая вы сегодня? Жить, править, вечно наслаждаться всеми чувствами? У меня есть для вас такой дар, мой свадебный дар.

И уже скоро, скорее, чем я смею предположить, будет еще один. Величайший секрет. Вечная жизнь! У меня здесь есть лаборатория, вы должны ее увидеть, где я ставлю эксперименты. В такие времена, как теперь, в объектах для исследования недостатка нет. Самсон каждый день посылает их ко мне. — Бескровные губы растянулись в кровожадную усмешку. — Я все ближе и ближе к открытию, — сказал ей Варек. — И когда я его совершу, мир будет принадлежать мне. Нам!

Происходящее походило на нелепую мелодраму, но было при этом самым настоящим кошмаром. Потому что это лепечущее, шепчущее, подхихикивающее существо подходило все ближе и ближе, и вон оно уже превратилось из хвастуна и заики в просто охваченный вожделением автомат. Он облапил Веру Лаваль, и она на секунду ощутила у себя на шее гнилостное дыхание. Но только на секунду. Затем она вырвалась, освобождаясь, и Варек, потеряв равновесие, гротескно растянулся на полу.

Вера Лаваль засмеялась.

Она не отказалась от его предложения руки и сердца. Она не обозвала его стариком, лжецом, убийцей или омерзительным дураком. Она не сделала ничего, только засмеялась.

Ее смех сказал за нее все остальное.

Николо Варек поднялся, привел в порядок костюм и холодно поклонился.

— Adieu, — произнес он. И ушел.

Вера Лаваль ждала. Она ждала, пока Люсьен не вошел в комнату, потирая в предвкушении руки. Она ждала, пока рассказ не произведет на него долясный эффект, ждала его удрученного взгляда, его тревоги, его безумных восклицаний: «Почему, почему, почему? Он же был нашей единственной надеждой, нашим последним шансом! Почему?»

Затем она принялась ждать повестки. Которая скоро пришла.

Кто-то донес на гражданина Лаваля и его дочь. Как на предателей и врагов народа.

Она ждала суда, и тот был краток. Люсьен зарыдал, услышав приговор, она же только пожала плечами.

После чего принялась ждать казни.

Ждала в одиночестве, потому что Люсьен Лаваль одним угрюмым воскресным утром повесился в камере, и она осталась совсем одна.

Она осталась одна и ждала, пока в последнюю ночь не явился Варек.

Гражданам не позволялось навещать заключенных в камерах накануне казни. Однако Варек не был гражданином. Он и человеком-то не был в привычном понимании этого слова. Он был фальшивой тенью, которая беззвучно скользнула к решетке ее камеры.

В один миг не было никого, а в следующий Варек был уже здесь. Зашептал в темноте:

— Вера, Вера Лаваль, слушайте меня! У меня есть для нас новость. Великая новость!

Последовало молчание, он дожидался ее ответа. Только она ничего не ответила. Прошел миг, и он продолжил:

— Помните, что я вам говорил? О лаборатории, экспериментах, секрете вечной жизни? Я наконец-то постиг его, Вера, наконец-то постиг! О, это не совсем то, на что я надеялся, многое предстоит доделать, чтобы усовершенствовать метод. Однако же цель, к которой веками стремилась магия, достигнута! И это сделал я. Ради вас. Ради нас с вами!

Снова последовало молчание. Вера Лаваль не двигалась. Он заговорил снова:

— Вечная жизнь, Вера! Клянусь, это правда, я могу даровать вам вечную жизнь. Все, что вам нужно, — сказать слово, и вы будете свободны. Я могу освободить вас из тюрьмы так же легко, как заточил. И вы будете вечно юной, вечно живой! Вы должны верить мне, должны верить!

Вера развернулась и посмотрела на него сквозь прутья решетки. Она не видела в темноте коридора его лица, зато он видел выражение ее лица — искаженные презрением черты.

— Я верю вам, — сказала она. — И вот что я скажу: лучше я умру завтра утром, чем проведу вечность или хотя бы одно мгновение с вами.

Смех Варека всколыхнул темноту.

— Откровенный ответ, мадемуазель Лаваль. Но только хорошо ли вы понимаете, что вам уготовано? Когда повозка подкатится к эшафоту и солнце, солнце будет сверкать на ноже гильотины? Представляете ли вы головы в корзине, мадемуазель? Видели ли вы, как Самсон поднимает их за волосы и показывает толпе?

— Вам меня не запугать, — шепотом ответила она.

— А вы знаете, каково это, быть мертвой? Мертвой отныне и навеки? Вас зароют в землю, мадемуазель, в холодную мокрую землю. Вы будете лежать там, в вечной темноте, лежать, гнить, разлагаться в слизь и прах. И черви будут запросто целовать губы, в прикосновении к которым вы отказываете мне. Неужели вы не боитесь смерти, мадемуазель Лаваль?

Она покачала головой и улыбнулась темноте за решеткой.

— Не так сильно, как боюсь жизни с вами, — сказала она. — А теперь уходите и оставьте меня в покое.

Вот тогда он сломался. Существо рыдало и умоляло:

— Я ничего не понимаю, такого никогда не случалось раньше, чтобы женщина, девушка, почти дитя, сделала со мной такое! Мне казалось, я не подвержен глупостям, но с того мига, как увидел вас, мне нестерпима мысль, что вы можете не принадлежать мне. Вы зажгли во мне кровь, и вы должны знать об этом, вы не можете отказаться, просто не можете! Вы должны стать моей либо по доброй воле, либо по принуждению. Я хочу, чтобы вы покорились по собственному выбору, я должен получить вас. — Варек рыдал, но это были сухие, пыльные рыдания ожившей марионетки, шуршащей в темноте.

И снова Вера Лаваль отрицательно покачала головой.

— Нет, — сказала она.

В рыданиях Варека послышалось не горе, а ярость.

— Хорошо же! — закричал он,— Если я для вас нехорош, отдаю вас новому любовнику. Смерти! Пусть Смерть обнимает вас, запускает костлявые пальцы в ваши кудри, возьмет себе вашу голову на память о свершившемся завоевании. Adieu, оставляю вас, чтобы вы могли насладиться свиданием с возлюбленным. Его уже недолго осталось ждать!

И он оставил ее.

Вот тогда, и только тогда Вера Лаваль не выдержала. Потому что она лгала. Она ужасно боялась смерти. Мысль о смерти нагоняла на нее нестерпимый страх, и сейчас, в темноте, она почти воочию видела ухмыляющееся лицо Смерти, скелета в черном саване, оскаленный череп, покрытый капюшоном.

Этот образ был с ней и наутро, когда пришли стражники. Он сопровождал ее в повозке, и, пока она с пятью другими оборванными, заплаканными женщинами занимала свое место, Смерть тоже усаживалась рядом с ними.

Смерть ухмылялась Вере Лаваль, пока она ехала но улицам Парижа к месту экзекуции. Смерть указывала пальцем на ревущую толпу, на важного гражданина Самсона и его гримасничающих помощников. Смерть показала ей силуэт свистящего ножа на фоне рассветного небосклона.

Смерть была с ней, когда она поднималась на эшафот. Смерть помогла ей взойти по ступенькам, и Вере в бреду последних мгновений показалось, что не Самсон, а сама Смерть является палачом, — откинув капюшон, она скрюченными руками заставила Веру опуститься на колени и заглянуть вниз, в корзину, хотя все это время Вера силилась взглянуть вверх, на нож, на сверкающее лезвие, которое стало для нее единственным материальным предметом на свете.

Затем, когда толпа взревела, нож гильотины упал.

Смерть приняла Веру Лаваль в свои объятия.

И... выпустила ее!

— Вы, конечно, хотите знать, на что это похоже, — сказала она мне, сидя на краю кровати, тысячью милей и тысячью жизней позже. — Но я не помню. Не было боли, не было никаких ощущений, однако я чувствовала, я сознавала все по-новому. Причем ощущения времени тоже не было.

Потом боль вернулась, и я оказалась жива.

У меня болела шея, болела голова.

Я открыла глаза. Ощутила на шее повязку. Увидела, что серебристая трубка тянется к моему позвоночнику. И еще я увидела Варека.

Вы, разумеется, понимаете, что произошло. Самсон после казни продал мое тело Вареку. Тот забрал меня в лабораторию и вернул к жизни.

Я, конечно же, тоже поняла это в один миг. Но я никогда не смогу передать вам ужас того мгновения, когда я поняла, что он пришил мою голову к телу!

Это было нелепо, это было смехотворно, это было какое-то богохульство. Однако, несмотря на все это, в последующие недели я научилась уважать силу, мудрость и гений Николо Варека.

Мое выздоровление, если так можно сказать, было медленным. Теми изначальными способами, какие с таким трудом совершенствовал Варек, было непросто воскресить и выходить меня, возвращая мне подобие здоровья и разума. Но он сделал это. С того момента я очень много узнала о том, что он делает, реанимируя покойников, однако я так и не смогла понять самого главного.

Она замолчала, и я спросил:

— Вы сказали, он пришил вам голову? Но это же... невероятно.

Вера указала на шрам и слабо улыбнулась:

— Наверное, вам покажется невероятным и то, что половину моего черепа занимает металлическая пластина и тот же самый металл, некий механизм, находится в шее и в верхней части грудной клетки? Что Варек еще в тысяча семьсот девяносто четвертом году использовал электричество и нечто вроде миниатюрной динамо-машины, чтобы регулировать метаболизм? Что он управлял и до сих пор управляет нами, сочетая гипноз и напряженные мозговые импульсы, трансформированные в электричество? Однако все это правда, все без исключения. Я автомат, работающий на энергии, которая вырабатывается внутри моего тела, а ее добавочный поток передает мне на расстоянии Варек. Я живу, но я не живая. У меня нет возраста, я не меняюсь, я не ем и не сплю. Но есть кое-что похуже сна. Кое-что гораздо хуже. — Она содрогнулась. — Это когда он отключает меня.

Либо она сумасшедшая, либо я. Либо мы оба. Это я понимал. Но я все равно верил ей. Я верил созданию с холодными глазами, холодной кожей, с багровым шрамом на шее, которое обращалось ко мне через века.

— Он делал это со мной, и много раз, на время, если это отвечало его замыслам и нуждам. Но я видела, как он делает это с другими — навсегда. Это жутко. Они умирают тогда, умирают во второй раз. Кошмарной смертью, навсегда. Вот как он сохраняет надо мной власть, над всеми нами. Потому что он способен отключать нас. Потому что внутри каждого есть что-то, что хочет жить, борется за жизнь. Но смогу ли я пересказать вам жизнь в сто шестьдесят лет длиной? — Вера оглядела комнату, и на мгновение ее волнение показалось мне совсем человеческим. — Нет времени, он уже скоро выйдет из транса, услышит нас.

Я настаивал. Я должен был узнать остальное.

— Тогда быстрее, — поторапливал я. — Что случилось после вашего выздоровления?

— Он все еще экспериментировал. Я была его первым безоговорочным успехом. Были и другие... покойники... которых ему удавалось оживлять. Только они были с дефектами, повреждениями. Совершенно безумные. Ему не удавалось контролировать их. Несколько сбежали. Разразился скандал. Диктатура Робеспьера тем временем пала. Он сам взошел на гильотину. Варек больше не чувствовал себя в Париже в безопасности. Поэтому мы бежали.

Единственный корабль, который мы смогли найти, направлялся в колонии. В итоге мы оказались на Гаити, мы вдвоем.

Это был странный альянс. Он, конечно же, больше не хотел меня и, мне кажется, почти сожалел об этом чудовищном акте воскрешения. В итоге он решил сделать из меня свою рабыню. Я была одинока, беспомощна и обязана ему своим существованием.

Я не стану извиняться за то, что служила Вареку. У меня не было выбора. Он был моим хозяином.

Ему удалось обосноваться на Гаити, в Сан-Доминго. Он привез с собой деньги и драгоценности. Мы купили дом, он представлялся плантатором. И немедленно принялся раздувать восстание. Вы же знаете, что случилось на Гаити спустя несколько лет после нашего прибытия, когда Туссен-Лувертюр, Дессалин и Кристоф взбунтовались против французов. Варек сыграл свою роль. Полилась кровь, появились тела для новой лаборатории Варека. Черные тела, с которыми можно было экспериментировать.

Вот тогда прокатилась волна новых суеверий, касающихся зомби. Ходячих мертвецов. Теперь вы понимаете, почему и как зародилось это верование?

Я кивнул, вспоминая свой сон. За ее словами стояли кошмарная логика и убежденность. Варек породил зомби. Его творения бродят по миру.

— Черные были примитивными, простыми. Варек часто делал работу плохо. Он все еще экспериментировал, совершенствуя методы и техники. Испорченные образцы и были зомби.

И еще вампиры, но это, конечно, уже в Венгрии.

Я удивленно поднял брови:

— Но не Варек же породил веру в вампиров. Это ведь древнее суеверие.

— Это правда, — согласилась Вера. — Но именно из-за него мы переехали с Гаити в Венгрию. Потому что в тех краях любые россказни о ходячих мертвецах списали бы на местные суеверия, и никто не стал бы проводить расследование, если бы какое-нибудь из творений Варека принялось бы бродить по окрестностям. Кроме того, Варек хотел ознакомиться с последними достижениями европейской науки. Еще до революции он работал с Антоном Месмером, изучая животный магнетизм. А теперь заинтересовался новой психологией.

Понимаете, приобретение власти, о которой он мечтал, было долгим и сложным процессом. Который включал в себя гораздо больше чем одну лишь способность контролировать воскрешенные тела покойников. Сначала Варек не мог поддерживать в телах жизнь, если не осуществлял над ними постоянного гипнотического контроля. Он вынужден был все время концентрировать собственную энергию. Затем он достиг стадии, когда мог закладывать схему поведения на часы или даже дни, а сам занимался иными делами. Но и это было еще не все.

Каждое восстановленное тело необходимо было обеспечить — дать новое ему имя, новую жизнь, задать ему новую роль. Варек штамповал марионеток, вдыхал в них жизнь, а затем должен был дергать за веревочки. Дюжины кукол на дюжинах различных сценах, все они играли свои роли в одной общей пьесе.

Ему пришлось проявить себя в научных исследованиях и в политике. Я так и не узнала, какие его интриги скрывались за установлением Третьей республики во Франции. Потому что в тысяча восемьсот сорок седьмом году я восстала, попыталась сбежать. И в наказание он отключил меня на семьдесят лет!

Белое, словно маска, лицо Веры исказилось от страха перед воспоминаниями.

— Семьдесят лет я следовала за Вареком по миру в багаже, в обложенном льдом гробу. А он тем временем занимался наукой, дергал за веревочки и выжидал.

Я очнулась в России во время революции. К тому времени он пришел к пониманию, что нуждается в живых союзниках, людях, которые работали бы на публике. Обманывали бы и шпионили. Он свел дружбу с Распутиным. Появился план убить юного цесаревича, а затем оживить его, и тогда царь с царицей были бы у него в руках. Но кто-то убил Распутина до этого, и нам пришлось на время покинуть Россию. Вот тогда он снова меня оживил.

Варек, видите ли, верит в революции. Время смуты и разорения — как раз то, что ему нужно, у него появляется возможность извлечь пользу из неразберихи. Новые, неискушенные вожди приходят к власти, и тут появляется он, намекая, какими способностями обладает. Он рассказывает о своих планах и пытается захватить власть над теми, кто формирует правительство.

Мы вернулись в Россию, и я помогала ему. У меня не было выбора. Либо так, либо лежать в темноте, теперь уже в темноте холодильника, слава современным достижениям.— Она криво усмехнулась. — Вы и сами можете догадаться, чем он занимался с тех пор. Сами можете угадать, кто стоял за экспериментами Павлова. Можете предположить, что в итоге слухи дошли до Коминтерна. Но о чем вы никогда не догадаетесь — и чего не сохранила история, — в какой опасной близости находилась Россия от того, чтобы в тридцатые годы создать настоящую механическую армию. Армию мертвецов!

Я закурил сигарету, стараясь не смотреть на часы на бюро, часы, которые отсчитывали уходящие минуты.

— Потом мы оказались в Германии, Варек пытался продать свои знания Новому Порядку. Однако его представители впали в немилость, и в тысяча девятьсот тридцать девятом году нам пришлось снова бежать. Несколько лет мы провели в Канаде, в Манитобе и еще севернее. Варек пережидал войну. Он обладает неистощимым терпением и неистощимой хитростью.

Он может позволить себе ждать, ждать целые столетия, если нужно. Он странный человек, этот Варек. Он владел неисчислимыми богатствами и терял их, перемещаясь из одной страны в другую. Он обладает способностью хамелеона изменять свою личность и внешность. Он... Но какая польза рассказывать вам? Вы обречены.

Я раздавил окурок.

— А теперь давайте перейдем к делу, — предложил я. — Он послал вас меня убить. Зачем?

— Потому что вы знаете о Коно. Он предлагал вам честную сделку. Он по-прежнему ищет людей, которые стали бы его живыми союзниками. Только вы отказались, и, поскольку вы знаете его возможности, вы должны умереть.

— Но ведь Коно всего-навсего незначительный винтик в его механизме, — настаивал я. — Всего-то какой-то цирковой силач. Не понимаю, с чего бы человеку с грандиозными планами Варека беспокоиться по поводу такой ерунды.

— Значит, вы не знаете Варека. Он в последние годы не просто так сидел затаившись. Он выжидал, дожидался новой войны. Большой войны. Той самой, на разжигание которой направлены все его силы.

Где-то в холме Сорора устроена большая лаборатория. Он уже способен наладить воскрешение мертвецов почти как на заводском конвейере. Когда придет время, он предложит свои услуги за соответствующую цену. У какой бы из сторон ни иссякли людские резервы, недостатка в армии рабочих и солдат не возникнет. Вы еще не понимаете? Вот к чему все идет — к осуществлению мечты Варека, к созданию мира, который населен рабами, населен покойниками!

— У него никогда это не получится.

— Я в этом не уверена. За последние годы были совершены научные открытия, в которых он так нуждался. Появились новые способы контролировать тела en masse. Радио, электроника, плазма крови — все это задействовано в его схемах.

Он пока держится в тени, дожидаясь подходящего момента. Когда начнется война, его эмиссары будут готовы вступить в контакт с политическими лидерами. Он знает, как найти подход к богатым, к обладающим властью, как их заинтересовать. В прошлом в этом и состояла моя работа. Он намеревался воспользоваться и вашей помощью, и, наверное, помощью еще сотен людей, подобных вам.

— Однако остается один момент, неясный мне до конца, — сказал: я ей. — Каким именно образом он сумеет войти в доверие к тем, кто стоит на самом верху?

Вера улыбнулась. Призраком улыбки, улыбкой призрака.

— Очень просто. Вы слышали когда-нибудь о сестрах Фокс? О Д. Д. Хоуме, Ангеле Энни или мадам Блаватской?

Я кивнул:

— Медиумы, спириты, мистики, так, кажется?

— Да. Пока я... спала... Варек сумел разыграть и этот гамбит. Примерно это же использовали прежде Сен-Жермен и Калиостро. На протяжении веков у богатых и могущественных была одна слабость. Вера в сверхъестественное. Острое желание приподнять завесу Тайны. Они вечно прислушивались к ясновидцам, толпились вокруг оккультистов, верили им. Нет нужды объяснять этот феномен. Он существует.

— Это верно, — произнес я. — Значит, Варек работает в союзе с медиумами. Они его передовой отряд. Они привлекают богачей. А Варек наблюдает, выжидает, выбирает тех, кого он хочет или может использовать, после чего он выступает на передний план сам и открывает свои намерения.

— Именно. — Вера вздохнула. — Точно так, если помните, было с Распутиным. Тот был ключом к царю. И теперь Варек готов начать все сначала.

— Но медиумам нельзя полностью доверять, многие их них просто шарлатаны, — возразил я.

— А многие нет. Взять, к примеру, Д. Д. Хоума. Ни больше ни меньше как сам Крукс, серьезный ученый, подтвердил, что Хоум левитировал, вылетев из окна третьего этажа и влетев обратно через соседнее окно. Крукс не знал только одной мелочи: к тому времени измученный чахоткой мистер Хоум был уже год как мертв, но Варек оживил его, загипнотизировал и, сконцентрировавшись, заставил левитировать. Точно так же как заставил левитировать меня сегодня вечером, когда отправил убить вас.

Вера замолчала. Я смотрел на ее белеющее в полумраке лицо. И пока я смотрел, кое-что произошло. Судорога исказила ее черты, тот же кошмарный тик, который я видел у Коно. Я наблюдал, как ее рот раскрылся, и оттуда зазвучал голос. Но это был уже не голос Веры Лаваль. Это был голос мертвого бармена, голос Варека.

— Да, — произнес он, обращаясь и к ней, и ко мне, — я отправил тебя его убить. А ты не справилась. Не справилась с заданием и принялась болтать. Я не могу допустить, чтобы ты и дальше рассказывала то, что тебе известно, Вера. Я отключаю тебя. Навсегда.

Голос неожиданно оборвался. Он не мог не оборваться, потому что он лишился органов речи. Спазм, который искажал лицо Веры, распространился на все ее тело. Мгновение она билась, судорожно вздрагивая. А затем — растаяла.

Она начала меняться, но не упала. Плоть стекла ручейками, словно сбегая с распадающихся костей. Она съеживалась, усыхала у меня на глазах, а потом начала крошиться.

Кто-то взял восковую куклу по имени Вера Лаваль и подержал ее над ревущим огнем. И она за мгновение растеклась, расплавилась.

Я посмотрел на пол, увидел горстку тонкого белого пепла в окружении закопченных и перекрученных проводов, соединенных с металлической пластиной.

Веры Лаваль больше не было.

Веры больше не было, и я остался в спальне один. Или нет?

Если у меня оставались какие-нибудь сомнения в могуществе Варека, теперь они исчезли. Испарились вместе с Верой и захватили с собой частицу моего здравого смысла.

Надо признать: я ударился в панику. Варек знал, где я, а это значило, что оставаться здесь дольше небезопасно. Небезопасно из-за него, небезопасно из-за полиции. Я задумался, что сталось с Большим Ахмедом. Ведь, насколько я понимал, Варек займется и им тоже. Но я не могу торчать здесь, дожидаясь.

Я кинулся к двери. Дверь, разумеется, была заперта, и мне пришлось ее ломать. Я старался как мог. По телевизору и в кино такое видишь каждый день. Загорелый широкоплечий герой ударяет плечом в запертую дверь. Та распахивается. Все очень просто.

Попробуйте как-нибудь. Как я ни пытался, добился только синяков на плече. Тогда я взялся за стул. Так дело пошло легче. Дверная филенка разлетелась в щепы. Я отжал замок.

Потом я бросился в темноте вниз по лестнице, нащупывая перила, перепрыгивая через ступеньки, пробежал через прихожую, направляясь к входной двери. Если уборщица и должна была явиться, она не явилась.

Я достиг двери, отпер ее. Ночной воздух ударил мне в лицо.

— К чему такая спешка, приятель?

Я резко выдохнул от испуга, потом от облегчения.

Ахмед спешно вошел в дом, потирая руки.

— Держитесь, — сказал он, — у меня для вас новости.

Я покачал головой.

— У меня тоже для вас новости, — сказал я.

— Что вы имеете в виду?

Я молча взял его за руку и потащил вверх по лестнице. Если вы решите, что мне было несложно снова подняться в ту комнату, подумайте еще раз. Но сделать это было необходимо.

— Взгляните, — предложил я.

Его маленькие серые глазки внимательно изучали обугленные останки на полу. Он наклонился и поднял металлическую пластину, рассматривая болтающиеся проводки, торчащие из нее.

— Что это такое?

— Все, что осталось от Веры Лаваль. Она сегодня навестила меня с ножом. Я сумел ее разговорить, после чего ее... прикончили.

— Я не совсем понимаю, — сказал он.

— Присядьте, — предложил я. — Мне придется все объяснить, но делать это надо быстро.

Я так и сделал. Большой Ахмед кивнул. Он не был расстроен, он не был встревожен, он не был испуган. Каким-то образом исходящее от него спокойствие придало мне сил.

— Все совпадает, — сказал он, когда я закончил. — Все сходится. До самого последнего кусочка.

— Откуда вы знаете?

— Потому что я видел Коно. Вы были правы насчет гостиницы, друг мой. Он вернулся. И когда обнаружил, что я прячусь в шкафу, попытался меня убить. — Ахмед улыбнулся и помахал отмычкой. — Не буду вам объяснять, каким образом попал в ваш номер. Но если в двух словах, произошло то же самое, что тут у вас с Верой. Я сумел его успокоить, он, конечно же, узнал меня. Если быть откровенным до конца, я использовал любимый трюк Варека: сам применил гипноз. Должно быть, Варек в это время направлял свою энергию куда-то еще, скорее всего на левитацию Веры Лаваль.

Как бы то ни было, Коно заговорил. Конечно, он ведь только недавно возродился и не особенно хорошо знаком с подробностями. Кроме того, он не лучший образчик научного склада мышления. — Ахмед коротко улыбнулся. -Однако он все равно рассказал больше, чем ему казалось.

Знаете ли вы, что у этого Варека почти во всех крупных городах мира имеется убежище? И во всех них содержатся в холодильниках от дюжины до нескольких сотен тел, готовых в любой миг восстать из мертвых? Что-то вроде стратегического запаса покойников. Кроме того, имеются и ходячие мертвецы. Больше, чем вы можете представить. Хотя их очень просто узнать, потому что у всех есть одна отличительная черта — багровый шрам на шее.

Я уставился на него:

— Вы хотите сказать, он отрезает им головы, прежде чем восстанавливать?

Ахмед пожал плечами:

— Теперь уже не до конца. Но операция все равно необходима. Глубокий разрез делается в основании черепа. Туда устанавливается металлическая пластина и подводятся на место, — он поднял с пола закопченный кусок металла и помахал им, — провода. Таким образом осуществляется гипнотическая связь.

— Значит, это какой-то вид гипноза? Но я так ничего и не понял.

Большой Ахмед покачал головой:

— Все не так просто. Но, с другой стороны, что мы понимаем в жизненных процессах? Мы не знаем, что правит нашей психикой, заставляет сердце биться, а легкие — качать воздух без всякого сознательного контроля с нашей стороны. Вы могли бы сказать, что мы управляем собственными телами посредством самогипноза и это поддерживает в нас жизнь.

Но что же такое смерть? Различные органы «умирают» через разные промежутки времени после того, как перестает биться сердце. Мы можем постичь процесс разложения, однако мы не можем дать определение и по-настоящему осознать смерть. Да что там, никто не может толком объяснить, что такое сон, куда уж нам постигнуть смерть!

А сон — это тоже вид гипноза.

И Варек каким-то образом сумел обуздать ту часть разума, которая при жизни функционирует автоматически, он заставляет ее работать даже в том состоянии, какое мы описываем как смерть. Общим знаменателем здесь служит электрическая энергия — мозговые волны, которые, как известно, можно измерить гальванометром. Варек сумел применить принципы гипноза к электрическим потокам в теле, магнетизм управляет магнетизмом. Вот зачем он делает эту операцию, внедряя в мозг и позвоночник металлическую пластину. Чтобы «перепаять схему», если так можно выразиться.

Маленький человечек говорил с жаром, словно читал лекцию. Я слушал с неменьшим жаром, пока он размахивал передо мной руками.

— Позвольте мне объяснить это схематично. Человеческое тело можно сравнить с радиоприемником, а Варека — с радиостанцией. Управление с его стороны заключается в том, что он устанавливает лампы и конденсаторы, чтобы прибор принимал идущие от него гипнотические волны. Сплошное электричество. Если связь установлена, он может пересылать свои импульсы бесконечно. Это, разумеется, сильно упрощенное объяснение, но основная идея такова.

— Не совсем, — возразил я. — Как тогда быть с барменом?

— О, исключения бывают всегда. Бармен был одним из исключений. Здесь Варек установил временно работающую схему. Возможно, сильно сосредоточился, лишь на время оживляя его, только чтобы поговорить с вами. Точно так же, как недавно сосредотачивался, чтобы заставить Веру летать. Подобные специфические эффекты требуют специфических усилий. Однако, что касается обширной армии мертвецов, Варек — если вернуться к нашей аналогии с радиостанцией — просто-напросто посылает заранее подготовленную «запись программы» в виде гипнотических указаний. Покойники затем «проигрывают» полученные указания в течение нескольких часов. И Вареку нет нужды обращать на них больше внимания, чем оператору на радиостанции следить за идущей в эфир записью с долгоиграющей пластинки. Они «работают» автономно.

И это, само собой, их слабое место. Иногда Варек не обращает на них внимания, наблюдая за другими. Тогда у какого-нибудь человека с сильной гипнотической «волной» появляется возможность «заглушить» прием мертвеца, завладеть его вниманием, изменить его намерения. Точно так, как я проделал это с Коно в гостинице. И как вы проделали это с Верой.

— Нам обоим повезло, что у нас получилось, — сказал я. — Но что еще успело произойти? Что еще вы разузнали? Почему Варек работает теперь именно в Чикаго? И — вот он, главный вопрос, — в чем состоит секрет его собственной вечной жизни?

Большой Ахмед улыбнулся.

— Вы слишком много хотите от нескольких часов работы, друг мой, — ответил он мягко. — Ответы на некоторые из вопросов вам придется находить самому. Все, что я могу сделать, — предоставить вам такую возможность.

— В каком смысле?

— В таком, что я заключил с Коно сделку. И мне кажется, ему можно доверять, до тех пор пока до него не доберется Варек. Коно обещал отвести вас к Вареку сегодня же вечером.

— Сегодня? — Я по-настоящему вздрогнул.

Ахмед посмотрел на наручные часы:

— Примерно через три четверти часа. Вы должны будете встретиться с ним в фойе Ригли-билдинг в половине двенадцатого. Один.

Мне это совершенно не понравилось, и он понял это еще до того, как я заговорил.

— Что за странная идея? — спросил я. — Почему бы вам тоже не пойти?

Маленький человечек выдержал мой взгляд, не дрогнув ни единой мышцей.

— По вполне очевидной причине: это может оказаться ловушкой. И тогда мы оба окажемся в лапах у Варека. Но тем не менее вам придется рискнуть. И если что-то вдруг пойдет не так, я смогу прийти на помощь. В конце концов, вы же затем меня и наняли. А я собираюсь довести дело до конца. — Он немного помолчал. — Обдумайте все, — сказал он. — Вы, разумеется, не обязаны идти туда. И, признаюсь честно, я бы тоже колебался, прежде чем пойти на такой риск.

Я кивнул.

— Кто-то же должен это сделать, — сказал я. — Так что если вы вызовете мне такси...

Ахмед улыбнулся и протянул мне руку.

— Славный малый, — сказал он. Потом он развернулся и пошел вниз. Позвонил из прихожей, вызывая такси. — Я не знаю, куда вы отправитесь оттуда, где окажетесь, — задумчиво произнес он. — И разумеется, нельзя допустить, чтобы рядом оказалась полиция. Вам нужно будет как следует работать мозгами. Старайтесь держать со мной связь.

— Почему бы вам не поехать вслед за мной на втором такси? — предложил я. — Тогда куда бы ни повез меня Коно, вы, по крайней мере, будете знать адрес.

— Отличная мысль. — Ахмед подошел к телефону и заказал еще одно такси. Затем он подтолкнул меня локтем. — А вот еще одна мысль, на сей раз моя.

Он протянул руку к моему карману и опустил в него что-то тяжелое и холодное. Я сунул руку в карман и вынул револьвер тридцать восьмого калибра.

— Так, на всякий случай, — сказал он. — Я буду чувствовать себя лучше, зная, что у вас есть хоть какая-то компания.

Я благодарно улыбался ему, пока мы выходили из дома сорок три по Восточной Брент-стрит и дожидались на улице такси. Мое прикатило первым, но и его вывернуло из-за угла всего лишь секундой позже.

— Поехали, — сказал он. — И будьте осторожны.

— Вас это тоже касается, — ответил я. Затем сказал шоферу: — Ригли-билдинг. — И мы поехали.

Стояла прекрасная, теплая, безлунная ночь. Я откинулся на сиденье, пока такси петляло по центру, и попытался расслабиться. Угадайте с трех раз, удалось ли это мне.

Мы все время тормозили на перекрестках — перекрестках, полных копов. Я прятал лицо и благодарил свои счастливые звезды за то, что на небе нет луны.

Когда мы остановились на красный свет на Чикаго-авеню, я воспользовался представившейся возможностью. Я высунулся из такси, подозвал мальчишку-газетчика и купил газету. Из праздного любопытства. Мне хотелось посмотреть, напечатана ли в сегодняшнем номере моя фотография. С какими-нибудь последними сплетнями. Или с предложением вознаграждения, за живого или мертвого.

Я быстро пролистал страницы, но мои попытки не увенчались успехом. Может, им было все равно. Может, в Чикаго привыкли к убийствам барменов.

Убийствам...

Мое внимание привлекла небольшая заметка. Сообщение из Луисвилля... «Луи Прессер, сорок три года... Признался в убийстве... По утверждению психиатров, находился под воздействием гипноза и наркотических веществ...»

Я задумался об этом деле. Большой Ахмед должен знать о последних событиях. Наверное, стоило расспросить его.

Я обернулся посмотреть, едет ли за нами второе такси. Его не было видно. Может, водитель повернул на Кларк-стрит. Он меня нагонит. Похоже, никто не испытывал трудностей с тем, чтобы меня нагнать, если возникала такая необходимость.

Взять, к примеру, Веру Лаваль. Она обнаружила меня у Большого Ахмеда, хотя на тот момент я пробыл в его доме меньше часа. Вот еще один вопрос, на который я должен получить ответ. Откуда она — и Варек — узнала, что я там?

Я сказал себе, что надо спросить у Ахмеда.

Только... ответит ли он мне?

Допустим, ты ученый, великий ученый. Допустим, ты еще и маг, чародей. Умеешь воскрешать мертвецов и сам остаешься вечно живым. Однако это все равно очень непросто отыскать одного-единственного человека среди четырех миллионов других и подослать к нему убийцу. Если только кто-нибудь тебе не подскажет.

Подскажет. Вот в чем дело!

Ахмед выходит из дому. Ахмед меня продает. Ну разумеется! Он поехал в гостиницу, точно так как обещал, с восьмью кусками в кармане. Может, встретился там с Коно, а может, с кем-то еще. Может, видел там самого Варека. И они заключили сделку. Он сказал Вареку, где я. Варек послал Веру меня убить.

Когда прошло достаточно много времени, Ахмед вернулся посмотреть, выполнена ли работа. Должно быть, он очень удивился, увидев, что я жив.

И вот он рассказал мне, как встретился с Коно. Но зачем? Рассказ, если на то пошло, прозвучал неубедительно. Вся эта история о том, как он гипнозом завладел вниманием Коно. И о том, что Коно отведет меня к Вареку.

Однако он рассказал мне эту историю с определенной целью. Ахмед мастер будь здоров преследовать цели. Должно быть, и револьвер он мне сунул с определенной целью.

Я пытался представить себе, с какой именно, пока мы с ревом ехали вдоль озера Мичиган. Я видел, как впереди сверкает подсвеченный шпиль здания, выстроенного на жевательной резинке. Еще минута, и я буду на месте.

Как там сказал Варек? Что-то по поводу того, что не станет утруждать себя, убивая меня, потому что это сделает за него закон.

И вот теперь я подъезжал к Ригли-билдинг с револьвером в кармане. Вооруженный убийца.

Теперь я знал, что мне высматривать. Не такси Ахмеда — он, я был теперь уверен, вообще не объявится. Я высматривал черную патрульную машину.

Я не увижу в фойе Коно с белой гвоздикой в петлице, готового отправиться вместе со мной в укромную гавань Варека. Я, скорее всего, увижу там парочку крепких парней, которые держат руки в карманах пальто. Делегацию встречающих из ближайшего полицейского участка.

Мы начали притормаживать у края тротуара, и я выставил себе высший балл. Прав на все сто процентов. Там были и патрульная машина, и крепкие парни. Они терпеливо ждали, пока кто-нибудь появится. Насколько я успел узнать Ахмеда, он снабдил их подробнейшим описанием.

Мы приближались, замедляя ход.

— Приехали... — начал водитель.

— Нет, — быстро произнес я. — Обратно на Восточную Брент-стрит, дом сорок три. И побыстрее. Забыл, что у меня назначена встреча.

И мы поехали дальше, миновав мост. Никто не обратил на нас внимания. Никто не стал преследовать. Я всю дорогу держал руку на рукоятке пистолета. Боялся, понимаете ли, его потерять.

Он ведь принадлежал Большому Ахмеду, и я хотел быть уверенным, что сумею вернуть его хозяину.

В доме было темно, но в нем все время было темно. Я велел таксисту остановиться на углу, потому что ничего не имел против того, чтобы пройтись пешком. На самом деле я этого хотел. Хотел так сильно, что даже обошел дом сзади, и, заметьте, обошел по большому кругу. Мне это было нисколько не трудно. Нетрудно было и влезть в дом через окно спальни первого этажа.

Я действовал спокойно. Очень спокойно. Это было сосредоточенное спокойствие, похожее на ровно кипящий котел. На поверхности лопались время от времени пузыри мыслей, что я сделаю с Ахмедом, когда до него доберусь.

Так он, значит, не похож на вкрадчивого обманщика, да? Что ж, он быстро обвел меня вокруг пальца. А продал меня еще быстрее.

Я приземлился на пол спальни и поковылял наружу, в прихожую. Никакой уборщицы по дороге не попалось, и теперь я знал наверняка, что ее никогда и не было. Ахмед запер меня, чтобы удержать до появления Веры Лаваль или того, кого пришлет Варек.

Ахмед и Варек, отличная команда. Может, Ахмед как раз тот парень, которого искал Варек, чтобы рекламировать публике свой товар?

Конечно, он не будет выглядеть так представительно после того, как я с ним разберусь...

Я на цыпочках прошел через прихожую, заглянул в библиотеку. Было темно. Во всем доме было темно. Я остановился, прислушиваясь. Прошел долгий миг, и я убедился в справедливости своей догадки. Я был здесь один. Ахмед уехал в такси, но еще не вернулся.

Я дошел до лестницы, ведущей наверх, к спальне и остальным комнатам второго этажа. Однако был еще один лестничный пролет, ведущий вниз. Я решил заглянуть туда. Любопытство, как известно, кошку убило, но только сейчас кошка была с пушкой тридцать восьмого калибра.

Подвал оказался просторным и пыльным. Старомодный радиатор, обычное корыто для стирки, угольный бункер, чулан. Я открыл дверь и осмотрел привычный набор пыльных пустых банок в свете голой лампочки, свисающей с потолка маленькой каморки.

В чулане не оказалось ничего интересного. И у меня замерзли ноги.

Я замерз!

Стоя в пустом чулане в теплую майскую ночь, я замерз. Замерз до дрожи!

Порыв сквозняка дернул меня за штанины. Я посмотрел вниз.

Посреди чулана в полу была круглая металлическая крышка. Я наклонился, потрогал ее. Чугун был холоден, как сам лед. Я взялся за кольцо, поднял крышку. Заглянул в темноту.

Затем я отошел, прошелся по подвалу и нашел то, что хотел и ожидал найти, — неизбежный фонарик.

Вернулся в чулан и направил вниз луч света. Он выхватил железные перекладины лестницы. Я зажал фонарик в одной руке, пистолет в другой, оставив свободными несколько пальцев каждой, чтобы цепляться за перекладины, спускаясь.

Я спустился в пронизывающий холод, в изморозь обширного черного холодильника. Я спускался все ниже и ниже. Наконец ноги опустились на осклизлые сырые камни. Я водил фонариком, пока тот не высветил стену. В конце концов я нашел на стене выключатель. Нажал на него. Зажегся свет, и я увидел все.

Я стоял посреди лаборатории Варека.

Варек—Ахмед. Ахмед—Варек.

Вот теперь все стало ясно.

Загорались все новые и новые лампы.

Они загорелись в небольшой комнате с большими шкафами, полными папок. В ту ночь я выдвинул немало ящиков — ящиков с сертификатами, визами, письменными показаниями, фальшивыми удостоверениями, дипломами (разве Варек не сумел убедить начальника тюрьмы, что он кузен Коно?) и прочей ерундой, накопившейся за столетия надувательства и маскировки. Тонны, горы бумаг. Пыль стояла столбом.

Загорались все новые лампы. Я обнаруяшл длинный шкаф с гардеробом Ахмеда, с одеждой спортсмена, поношенной одеждой рабочего, дополненной к тому же помятой жестяной коробкой для ланча с инициалами на крышке. Здесь же был наряд Варека, богача и светского человека, и коробка, в которой оказались бриллианты и прочие драгоценности, которые напомнили мне о бедняжке Вере Лаваль.

Потом была еще одна комната с новыми папками. Письма и вырезки из газет. Объявления из десяти тысяч колонок «Ищу работу» на нескольких десятках языков. Заметки из рубрики «Внимание, розыск». Письма от одиноких людей. И еще письма, письма, письма — письма от тех, кто позже пропал без вести. Тех, кто отозвался на объявление Варека о поиске жены, мужа, работника. Я представил себе, как он сидит здесь год за годом, рассылая свои письма, изучая буклеты, набирая себе армию мертвецов. Набирая из тех, кого не станут искать, о чьем исчезновении некому будет беспокоиться.

В других комнатах тоже загорелись огни. Большая операционная с гигантским автоклавом, в высшей степени современная, полностью оборудованная. Я задумался, как он сумел все здесь устроить, а потом вспомнил о мертвецах, неутомимых мертвецах, которые стараются, напрягаются, рабски трудятся день и ночь.

За современной хирургией таился средневековый кошмар.

В круглой, похожей на темницу комнате главное место занимал громадный стол, на котором покоились перегонные кубы и реторты древнего алхимика. Мензурка, наполненная красно-коричневой, запекшейся сверху жидкостью. На полках травы и порошки, сушеные корешки в бутылках, огромные банки с обезьянками, плавающими в какой-то мерзкой жиже, и с чем-то еще, что походило на обезьянок, но не было ими. Запас мела и пороха. Громадный круг, начерченный на полу, со знаками зодиака, нарисованными синей краской. Банка с горючим порошком — его использовали, чтобы создать, согласно учению чародеев, внутри пентаграммы огненный круг. И на железном столе — железная книга, гримуар мага.

Чародейство и наука! Хирургия и сатанизм! Вот это связь, вот это сочетание! «Магия породила науку» — так говорил Варек. Его первые алхимические эксперименты привели его к нынешним исследованиям, дали возможность усовершенствовать метод оживления покойников.

Однако все это никак не объясняло его собственной вечной жизни, вечной молодости, которой он похвалялся. Подобное требовало продажи своей души, после того как все огни зажжены и Творец Зла вызван.

Эти комнаты, залитые светом комнаты давали панораму жизни Варека во всей ее полноте. Все было здесь, и я задумался: что, если он говорил мне правду? Вдруг в каждом крупном городе, скрытая от глаз под каким-нибудь частным домом или фабрикой, под многоквартирным домом, существует копия этой лаборатории? Как он там сказал? Что-то вроде «стратегического запаса мертвецов», кажется, так.

«Стратегический запас мертвецов». Но где же тогда сами мертвецы?

Была и еще одна комната, за кабинетом алхимика. Я вошел в нее, и меня пробрал мороз. Это был он. Гигантский холодильник. Где обычно хранят замороженное мясо.

Замороженное мясо...

Они лежали на столах, как в морге, но не были прикрыты простынями. Я видел их всех, видел их напряженные лица. Мужчины, женщины, дети, молодые, старые, богатые, бедные — какую категорию ни назови, представители всех были здесь. Толпа, сотня или даже больше. Безмолвные, но не спящие, вялые, но не неподвижные. Они лежали, дожидаясь, словно игрушки, которые скоро заведет чья-то ловкая рука и заставит двигаться.

В помещении было холодно, но одного холода было бы недостаточно, чтобы заставить меня дрожать. Я бродил по рядам мертвецов, вглядываясь в лица, обращенные ко мне. Не знаю, что я хотел найти. Никто из них не показался мне знакомым, за исключением разве что одной блондинки, напомнившей мне кого-то, с кем я где-то встречался прежде.

А потом я внезапно понял, что нужно делать. Там, за дверью, есть огонь, и он годится не только для того, чтобы вызывать демонов. Его можно применить и для того, чтобы отправить их в забвение.

Я вышел в соседнюю комнату и взял коробку с порохом, которым чертили огненные узоры на полу. Круг огня, как говорят, защищает от демонов, после того как их вызовешь.

Я снял крышку и принялся рассыпать порох по комнате. Я действовал быстро, но недостаточно быстро.

Потому что, когда я поднял голову, кто-то стоял в дверях. Постоял там всего мгновение, после чего двинулся ко мне.

Это был Коно.

Он не говорил ничего, и я ничего не говорил. Он наступал, а я отодвигался. Холодные руки вытянулись; я уже ощущал раньше их хватку. Тик по-прежнему кривил его лицо, и я знал, что он так и будет его кривить, не важно, сколько пуль я выпущу в тело.

Потому что мертвые не умирают.

Потому что это конец.

Потому что он надвигался на меня, словно демон.

Но демонов можно держать на расстоянии с помощью огня.

Я вынул пистолет и спустил курок. Но целился я не в Коно, я целился в порох на полу.

Круг пламени вспыхнул, огонь взметнулся Коно почти в самое лицо. Он остановился. Мертвый ты или живой, огонь уничтожает любую плоть. И он не сможет пройти. До тех пор, пока полыхает огонь.

Вопрос в том, сколько он будет полыхать. Как скоро прогорит порох? Десять минут, пять, две? Сколько бы ни было, столько мне и осталось жить, не дольше, если только я не сумею с ним договориться.

И тогда я заговорил. Рассказал ему о том, что, как мне казалось, он поймет. О том, что Варек оказался Большим Ахмедом, он скрывался в цирке, вынашивая свои планы. О том, как он увидел Коно и решил сделать его своим солдатом, подстроил убийство, загипнотизировал Луи и велел ему дать наркотик Коно и убить Фло.

Я рассказал ему о том, кто такой Варек, в чем состоит его план, что он сделает с Коно, со мной, с целым миром, если его не остановить, и не остановить как можно скорее. Я рассказал ему о магии и науке, о телах, которые дожидаются своего часа под каждым крупным городом.

Огонь начал мерцать, бледнеть, умирать. Я заговорил громче, быстрее.

Но это ни к чему не привело.

Все равно что говорить с каменной стеной.

Все равно что говорить с мертвецом.

Ощущая болезненную тошноту, я понял, что однажды это уже было. Я уже пытался, пытался объяснить Коно, что я его друг, пытался достучаться до его сердца, до его души. Но у мертвецов нет сердца. Варек — вот его сердце. А я не знал ничего, что было способно затронуть его душу. Ничего, что было ему дорого, что он любил. Ничего, за исключением Фло!

И тогда я вспомнил, вспомнил соседнюю комнату и блондинку на столе. Миниатюрную блондинку со знакомым лицом — Фло!

— Коно, — сказал я, — выслушай меня. Ты должен меня выслушать. Она тоже здесь. Ты этого не знал, верно? Он тебе не сказал. Он такой жадный, он хочет получить всех. Он забрал не только твое тело, но и тело Фло. Она в соседней комнате, Коно. Он отрезал ей голову, вставил проклятые провода и железо, и теперь по его желанию она будет вечно ходить по земле!

Он был слеп. Слеп и глух. Пламя догорело, он двинулся ко мне, схватил меня своими ручищами. Я ждал, что сейчас его пальцы сомкнутся, отнимая у меня жизнь. Но он просто держал меня, держал и брел по золе в соседнюю комнату.

— Покажи мне где, — сказал он, и тик ужасно исказил его лицо.

Я показал. Показал на лицо, которое запомнил по фотографии, которую он мне показывал в тюрьме.

Коно увидел ее. Он выпустил меня и схватился руками за голову. Он стоял, глядя на нее, он все глядел и глядел, даже когда Варек вошел в комнату.

Вот как это случилось. В один миг мы были вдвоем, а в следующий миг он уже был здесь, маленькая серая тень, молчаливая и неприметная.

Никаких эмоций, никакого удивления, никакого напряжения.

Только мягкий, спокойный голос, который приказал:

— Убей его, Коно.

Таким тоном он мог бы попросить у великана закурить.

Однако, когда я взглянул на Варека — уставился на этого маленького человечка средних лет с тонкими, словно бумажными, губами, — я увидел многое.

Увидел пошлого шарлатана с ярмарки, который обратился в испанского цыгана, который обратился в польского графа, который обратился в плантатора с Гаити, который обратился в лондонского стряпчего, который стал полинезийским торговцем, который стал спекулянтом из Талсы, который стал врачом из Каира, который стал охотником вместе с Джимом Бриджером, который стал дипломатом из

Австралии, который стал... Они все сменяли и сменяли друг друга, сотни воплощений и сотни жизней, и все они были злыми-презлыми.

Он противостоял нам всем своим злом, злом сотен, даже тысяч людей, сосредоточенно, но совершенно спокойно. И он снова повторил Коно тем же голосом, которому было невозможно сопротивляться, потому что это был голос хозяина, голос жизни, правящей смертью:

— Убей его, Коно.

Коно потянулся ко мне, я ощутил на себе его руки, пальцы держали меня за горло. Он был робот, автомат, он не мог противиться, он был зомби, вампир, все злобные легенды, воплощенный страх в образе восставшего мертвеца, мертвого, который не умирает.

Коно вынудил меня отпрянуть. И Варек, в серых глазах которого отражалось что-то похожее на экстаз, подошел ближе, дожидаясь, когда Коно меня прикончит.

Именно этого и добивался Коно.

Потому что, когда Варек оказался рядом, Коно двинулся. Только что он держал меня, но вот я уже свободен, а его громадные ручищи потянулись, чтобы схватить Варека.

Маленький серый человечек взмыл в воздух, пронзительно визжа. Коно сдавил его — послышался такой звук, словно кто-то наступил на тонкую доску, — и спустя миг тело Варека корчилось и извивалось на полу, словно змея, со сломанным хребтом.

Потом Коно помог мне рассыпать порох. Были еще и химические реактивы — достаточно, чтобы устроить приличный пожар.

— Идем, — сказал я. — Пора убираться отсюда.

— Я остаюсь, — сказал он. — Я принадлежу этому месту.

Мне нечего было возразить. Я развернулся.

— А вот тебе пора, — сказал мне Коно. — Оставь мне револьвер, чтобы я мог поджечь порох. У тебя пять минут, чтобы убраться отсюда.

Тварь на полу издавала какие-то звуки. Мы не обращали на них никакого внимания.

— Да, вот еще что, — сказал Коно. — Хочу, чтобы знал, наверное, тогда тебе будет легче. Я насчет бармена. Ты его не убивал. Ты его ударил бутылкой, но удар его не убил. Его убил Варек, когда его перенесли в заднюю комнату, чтобы осмотреть рану. Однако он собирался повесить обвинение на тебя. Я узнал об этом в погребальной конторе.

— Спасибо, — сказал я.

— Вот теперь иди, — сказал Коно.

И я ушел. Я прошел через все комнаты, не оглядываясь назад. Я выбрался по лестнице обратно в подвал. Когда я был уже наверху, до меня донесся приглушенный звук выстрела откуда-то снизу, издалека.

Задолго до того, как появилось пламя, я уже вышел из дому и двигался к Лупу.

На следующее утро я прочитал о том, что дом выгорел дотла, и это был конец.

Однако история эта никогда не закончится.

Я постоянно думаю об этих «стратегических запасах мертвецов» в других городах. Я постоянно спрашиваю себя, отключились ли все ходячие мертвецы в ту ночь, или же они бродят где-нибудь до сих пор. Точно так как Коно, Вера и сам Варек рассказывали мне: «Если бы ты только знал, сколько их...»

Вот что меня особенно пугает.

Вот почему, куда бы я теперь ни шел, я боюсь женщин с высокими воротниками и колье. Боюсь мужчин в свитерах под горло или хотя бы в воротничках-стойках. Я думаю о багровых шрамах под шарфами.

И еще я задаюсь вопросом. Я спрашиваю себя, когда кто-нибудь или что-нибудь снова влетит ко мне в окно? Я спрашиваю себя, что там бродит в ночи и выжидает момент, чтобы утащить меня вниз?

Я пытаюсь понять, как я, или вы, или кто-нибудь другой может определить, занимаясь самыми обычными повседневными делами, кто из нас живой, а кто мертвый. Потому что, насколько нам теперь известно, они запросто могут оказаться рядом с нами. Ведь мертвые не умирают!