Через день после приезда Уордов Коннор повез всех, кроме Вольфганга, который предпочел остаться в своих комнатах, в город, дабы Аделаида могла исполнить свое заветное желание побаловать племянника и сестру лакомствами и рисовальными принадлежностями.

Как и предсказывала Аделаида, Джордж заснул прежде, чем смог переесть сластей. Изабелла, забрав мольберт и краски, уселась на воздухе и следующие шесть дней проводила каждый час солнечного времени в саду, выискивая самые красивые цветы для запечатления их на холсте.

Аделаида наслаждалась собственными занятиями. Она начала увлекательную работу по планированию сада и под влиянием порыва попросила старшего конюха поучить ее верховой езде. В итоге у нее оказалось столько дел, требовавших ее внимания, что ей едва удавалось выкроить какое-то время для себя.

Основные работы по ремонту дома завершились, но многое еще приходилось доделывать, а декоратор искал ее одобрения для каждой драпировки и куска обоев, которые намеревался заказать. Слугам требовались более обыденные, но не менее важные указания, всегда необходимые для ведения хозяйства большого дома. Кроме того, следовало заказать новую одежду для всей семьи, написать письма Лилли и Уиннифред, нанять няньку для Джорджа. Аделаиде хотелось привлечь к этому Вольфганга, чтобы развеять его дурное настроение, но тот категорически не желал проявлять к этому интерес.

— Что, черт побери, я знаю о няньках? — был его ответ.

Это были единственные слова, обращенные к Аделаиде, за всю неделю. Днем он пребывал в своей комнате, а вечером отправлялся в городскую таверну.

По настоянию Коннора она без споров предоставила событиям идти своим чередом. Если Вольфгангу хотелось растравлять желчью раны собственной гордости, он мог предаваться этому занятию в одиночестве.

По правде говоря, Джорджу сию минуту не требовалась никакая нянька. Он процветал в новом доме, и здесь имелось множество людей, радующихся возможности за ним присмотреть.

Слуги и остальные обитатели Эшбери-Холла были очарованы ребенком, а больше всех Майкл, Грегори и Грэм. Они затопили малыша любовью и вниманием и, казалось, больше всего обожали подхватить его на руки и подбросить в воздух... как мешок с мукой. Аделаида чуть не упала в обморок, когда Грегори проделал это в первый раз, но старик поймал его, даже не охнув, доказав, что он ловчее и сильнее, чем кажется.

Было странным делить дом со взрослыми мужчинами, не приходившимися ей родственниками, слугами или гостями, но Коннор обращался с Майклом и Грегори, как с членами своей семьи. Так что Аделаида вскоре приучилась радоваться их улыбкам и деликатному подшучиванию... правда, все еще не слишком им доверяла.

Атмосфера тайны окружала их... И Коннора... И добрую часть всего того, что они делали.

Каждый день Коннор проводил по несколько часов за закрытыми дверьми своего кабинета. Иногда он предпочитал находиться там в одиночестве, но чаще встречался там со своими людьми, и приглушенный рокот мужских голосов доносился в коридор и гостиную. По непонятным причинам Аделаиде нравились эти звуки, и она находила кучу поводов, чтобы сидеть в гостиной, когда мужчины закрывались в кабинете. Слова казались неразличимыми, но было легко разобрать, кто говорит и когда. Особенно наслаждалась она знакомыми переливами низкого голоса Коннора.

Она размышляла о том, так же нравились бы ей звуки его голоса, если бы он чаще бывал в ее обществе. Она имела в виду не жажду обладания его телом. В этом смысле Коннор был ей доступен всегда. Каждую ночь, если быть точной... И каждое утро. Она не сомневалась, что при малейшем поощрении с ее стороны он был бы доступен и днем. В этом отношении он — к ее огромному удовольствию — был невероятно внимателен.

По правде говоря, он был внимателен во всех отношениях... когда находился поблизости. Он редко пропускал завтрак или обед, но часто ленч или пятичасовой чай. Если она останавливала его в холле, чтобы задать вопрос или перед сном поделиться какой-то тревогой, он внимательно ее выслушивал и давал продуманные ответы и здравые советы. Однако если ей нужно было задать ему вопрос, когда он был со своими людьми, ей приходилось ждать.

Она затруднилась бы ответить, как относится к такому устройству жизни. Никаких оснований для жалоб у нее не было. Коннор не пренебрегал супружескими обязанностями, но Аделаида чувствовала какое-то легкое недовольство... неловкость, когда он исчезал в кабинете со своими собеседниками. А мрачная улыбка удовлетворения, игравшая на его губах после этих встреч, лишь усиливала ее тревогу. Потому что слово «мрачный» не должно было бы применяться ни к одному аспекту жизни в первые же недели после свадьбы.

А больше всего она боялась за него — из-за тех рисков, на которые он мог пойти. Как далеко мог он зайти в своем стремлении к мести... А если, не дай Бог, это вернет его в тюрьму... или, того хуже, на виселицу?.. А если вообще ни к чему не приведет? Как долго будет он посвящать свою жизнь мщению, исключая из нее почти все остальное... ее в том числе?

Аделаида пыталась напомнить себе, что знала с самого начала, какое дело Коннор считает первоочередным. Она пошла на этот брак, прекрасно понимая, чего ей ждать. Но ни одно из этих размышлений ее не успокаивало... не смягчало тревожной правды.

Брак с Аделаидой оказался всем, на что он надеялся... Коннор пришел к этому заключению, спускаясь со второго этажа семейного крыла.

По правде говоря, этот брак оказался даже больше того, на что он рассчитывал. Он предполагал, что такое состояние станет приятным и удовлетворяющим. А вот чего он не ждал, так это того, как это будет удобно по жизни.

Какого цвета драпировки вы хотите видеть в своей гостиной? Спросите мою жену.

На обед подать говядину или баранину? Спросите мою жену.

Возникла ссора между служанками? Какие-то проблемы с садовником? Хочется получить в объятия красивую женщину? На все это отвечала Аделаида. Притом мгновенно.

Какое, черт побери, прекрасное устроение — брак!

Единственное разочарование, которое принесла в его жизнь Аделаида, была утрата способности как следует сосредотачиваться. Стоило ему уловить лишь дуновение ее духов в комнате или услышать за стеной легкий перелив ее смеха, и его мысли устремлялись к тому лишнему часу утром, который он провел в постели с ней, или радостям грядущей ночи, или возможностям послеполуденного отдыха... Он еще не испытал этого последнего удовольствия, но думать об этом было очень приятно.

Коннор как раз начал размышлять об этом и дошел в своих фантазиях до невыразимо увлекательного момента, в котором Аделаида манила его своим пальчиком, когда тихое хныканье и легкое движение около открытой двери привлекли его внимание. Оглянувшись, он увидел на полу соседней комнаты Джорджа. Глаза и нос малыша покраснели, а по щекам катились крупные слезы.

Что-то вроде страха пробежало холодом у Коннора по спине, но он постарался его сдержать. Дети плачут. Известно, что время от времени они это делают. И нет в этом повода для паники. Никаких причин, повторял он про себя, делая шаг к ребенку. Потом еще один шаг... Так, твердя себе эти успокоительные слова, он шаг за шагом пересек комнату и остановился над головой Джорджа... как идиот-великан.

— Ты это прекрати.

Из снисхождения к возрасту объекта своих увещеваний Коннор постарался говорить тихо и ласково. Однако малыш явно с ним не согласился. Он поднял голову, широко открыл глаза и разразился душераздирающим воплем.

— Господи! — простонал Коннор, чувствуя, что его барабанные перепонки вот-вот лопнут. — Не надо!

Он присел на корточки, что, видимо, несколько успокоило Джорджа, ибо отчаянные вопли перешли в рыдания. Ободренный этой маленькой победой, Коннор сделал глубокий вдох и, протянув руку, храбро похлопал ребенка по плечу. Джордж осел на пол, как растаявшее мороженое.

Матерь Божья!

Вот теперь появились все основания для паники. Коннор торопливо схватил Джорджа за плечики и постарался его посадить. Джордж снова свалился на пол.

Коннор попытался снова... с тем же результатом.

— Черт побери все! Сидеть!

Поморщившись, он мысленно выругал себя за грубость. Сначала он сшиб ребенка с ног, а теперь сыплет ругательствами. Хорош, нечего сказать...

Куда, черт бы их побрал, подевались все слуги? Где, черт побери, Аделаида?

— Прекрати это... Джордж... Так нельзя себя вести. Хочешь, чтобы тебя все считали ребенком?

Рыдания мгновенно стихли. К невыразимому облегчению Коннора, Джордж, медленно оттолкнувшись от пола, сел и, шмыгнув носом, объявил:

— Не ребенок!

— Конечно, нет, — поспешил подтвердить Коннор. По правде говоря, он готов был согласиться с любым утверждением малыша. С чем угодно, если это не даст ему заплакать. Он протянул руку, чтобы погладить того по головке, но тут же ее отдернул. — Вовсе не ребенок!

Джордж громко шмыгнул носом и склонил голову набок.

— Плохой.

— Это ты обо мне или о себе? — При виде непонимающего выражения Джорджа он покачал головой. Не исключено, что мальчик говорил о грубых словах Коннора, а значит, чем скорее он их забудет, тем лучше. — Не важно. Из-за чего ты пришел в такое состояние?

Когда никакого ответа не последовало, Коннор попытался переиначить вопрос:

— Что неладно, Джордж? В чем дело?

Никакого ответа. Ребенок сидел молча, с мокрыми щеками и сопливым носом и взирал на него большими заплаканными глазами.

Коннор снова попытался выяснить причину такого отчаяния. Медленно и тщательно выговаривая слова, он достал носовой платок и вытер Джорджу личико.

— Почему... ты?.. — Тут ему пришла в голову ужасная мысль. — Ты ведь... Ты ведь уже не в пеленках?..

— Ох! — внезапно произнес Джордж и сунул в лицо Коннору свой локоть, чуть не угодив ему в челюсть и показывая ссадину на предплечье.

Коннор откинул голову и уставился на покрасневший клочок кожи. Ничего особенного он там не увидел, а поэтому не понимал, что ему делать дальше. По крайней мере это лучше, чем менять грязную пеленку.

— Вижу-вижу, — солгал он.

Дьявольщина! Что делают с детьми в таких случаях? Кажется, целуют. Он надеялся, что от него этого не потребуется.

— Поцелуй.

Проклятие!

— Но, Джордж, это вроде бы не такая уж большая ссадина. Почему бы нам не поискать твою тетю?..

Губы Джорджа задрожали.

— Поцелуй.

Коннор поцеловал и был вознагражден лучезарной улыбкой Джорджа.

Вот так-так. «Не так уж это и трудно, — подумал Коннор. — Сущий пустяк». И поскольку свидетелей рядом не было, ничего страшного не произошло.

— Отлично, Коннор. Молодец.

Он обернулся и увидел в дверях Аделаиду. Ее большие карие глаза смеялись.

— Как долго ты здесь стояла?

— Недолго.

Но достаточно долго, понял он, чтобы спасти его от роли няньки.

— Ты могла бы сказать что-нибудь.

— Да, — ее губы изогнулись в нежной улыбке, — могла бы.

Коннор выпрямился и хмуро посмотрел на нее.

— Неужели у меня тоже такой раздражающий вид, когда я доволен собой?

— Вдвое больше, — уверила она его.

— Отлично.

Аделаида тихо рассмеялась и пересекла комнату, направляясь к Джорджу. Она подхватила его на руки, поцеловала сомнительную ссадину на локте, затем укоризненно проговорила:

— Ты знаешь, дорогой, почему у тебя случился этот «Ох»? Потому что ты забрался сюда, куда тебе ходить не следовало, вместо того, чтобы уютно спать в детской, как тебе было велено.

Коннор сомневался, что малыш полностью понял, что ему говорят. Но слово «спать» явно до него дошло и вызвало новый вопль.

— Нет! На пол!

Он забился в руках Аделаиды, но тщетно.

Не обращая внимания на новый взрыв крика, Аделаида подошла к стене и дернула шнур звонка. Коннор мрачно уставился на шнур. Как ему не пришло в голову им воспользоваться, чтобы позвать на помощь?

Минутой позже он все еще сверкал глазами, когда быстро откликнувшаяся служанка освободила Аделаиду от ее орущего груза.

— Ты все еще не слишком ловко чувствуешь себя с ним? — поинтересовалась Аделаида, когда служанка удалилась.

Ее вопрос почему-то заставил его оправдываться:

— Я хорошо к нему отношусь.

— Да-да. Знаю. Я вовсе не собиралась тебя критиковать. — Подойдя к кровати, она облокотилась на стойку балдахина. — Это просто наблюдение. Разве в Бостоне не было маленьких детей?

— Да, — ему сразу захотелось сбросить напряжение с вдруг окаменевших плеч, — были, но совершенно другие. Они не были такими...

— Какими такими? — настаивала Аделаида.

Они не были его детьми.

— Такими невинными.

— Все дети невинны.

— Ты не бывала на темных окраинах Бостона.

— Все дети, — повторила Аделаида, вглядываясь в него с тихой настойчивостью, от которой ему сделалось неловко. — Видно, тебе там пришлось тяжко. Ты ведь сам был почти ребенком.

Напряжение в нем усиливалось.

— Я был подростком, а не ребенком.

— Это вопрос сомнительный, — пробормотала она. — Сколько тебе было лет, когда ты встретился с Майклом и Грегори?

Она спросила это вроде бы небрежно, однако Коннор понял, что она хочет побольше узнать о его прошлом.

— Все еще был подростком.

— Ты точно не помнишь?

Он помнил, но не хотел поощрять ее расспросы.

— Мне было на девять месяцев больше пятнадцати лет, когда я сбежал с корабля, — сухо ответил он, надеясь, что скорый ответ покончит с этим вопросом. — А через четыре месяца после шестнадцатого дня рождения я повстречался с Грегори и Майклом. Жизнь до них была трудной, а после — нет. У меня появились еда, кров и двое опытных взрослых, готовых заботиться о моем благополучии.

— Расскажешь мне, каково это было — быть насильно завербованным?

— Нет.

Ад и все его дьяволы! Разумеется, нет!

— Почему нет?

— Потому что можешь сама это себе представить.

Тяготы и лишения, которым подвергались матросы, были широко известны. Всегда хватало людей, готовых рассказать о постоянном голоде, жестоких зимних холодах и выворачивающей наизнанку летней жаре, о бесконечных часах тяжелого труда и жгучей унизительности сознания, что ты ничтожен, как частица пушечного пороха. Если ей хочется подробностей, пусть выясняет это у кого-нибудь еще.

— Тебе не нравится говорить об этом? — догадалась Аделаида.

— Вспоминать не всегда приятно.

Коннор примирился со своим прошлым, изгнал из души страхи и кошмары темных месяцев, которые терзали его еще много времени после побега с корабля. Будь он проклят, если станет их воскрешать ради того, чтобы удовлетворить ее любопытство.

Он ждал, что она продолжит спорить, но она удивила его, просто кивнув, словно поняла его неохоту.

— Тогда, может, расскажешь мне о Бостоне? О себе, Грегори и Майкле?

Черт возьми! Она вцепилась в него, как собака в кость.

— Ты, верно, хочешь узнать, каким бизнесом мы занимались? — предположил он.

Аделаида кивнула.

— Есть причина, по которой мне не следует это знать?

Он мог назвать множество причин, но ни одной, способной заставить ее отложить вопросы на ближайшие тридцать или сорок лет брака. Коннор передернул плечами, стремясь убрать из них напряжение, и решил, что его не заботит, будет она знать эту часть его прошлого или нет. В Бостоне он не совершил ничего, что не стал бы делать снова. Он никого не убил, не отнял последнюю крошку хлеба у ребенка. Нет, своего прошлого он не стыдился.

Аделаида с тревожной завороженностью наблюдала, как мужчина, только что успокоивший ребенка поцелуем, превратился в отдаленного равнодушного человека, которого она встретила в коттедже вдовы. Непроницаемое выражение словно льдом сковало его черты. Он оперся боком о письменный стол и скрестил руки на груди.

— Подделки, — внезапно произнес он, небрежно передернув плечами. — Мы делали фальшивки.

Глаза Аделаиды настороженно расширились.

— Ты говорил, что ни в одной стране тебя не разыскивают за преступления.

— Не разыскивают. Нас никогда не подозревали в чем-то незаконном... Тем более ни в чем не обвиняли.

— Ох! — Она сделала глубокий вдох в нелепой надежде, что это поможет избавиться от тугого комка внутри. — И какие же фальшивки вы делали?

— Свидетельства о собственности. Завещания. Один раз даже брачное свидетельство. — Очередное пожатие плеч. — Все, за что заказчик соглашался платить.

— А вы... — Она с трудом проглотила комок в горле. — А деньги вы тоже подделывали?

Коннор покровительственно усмехнулся:

— Этим занимаются фальшивомонетчики, любовь моя. Совершенно другое ремесло.

Она испустила облегченный смешок.

— Ремесло, Коннор, — это вышивание или подковывание лошадей. А подделки — это преступление.

Например, подделка купюр каралась повешением. От мысли о том, что Коннора могут потащить обратно в тюрьму, а потом на виселицу, у нее пересохло во рту и скрутило живот. Надеясь расслабиться, Аделаида подошла к ближайшему окну.

— Ты побледнела, — проговорил Коннор скорее сердитым, чем сочувственным тоном.

— А чего ты ожидал? — Она открыла окно и позволила свежему воздуху охладить ей лицо. — Это тревожные новости.

— Тем не менее отказываться от нашего брака тебе поздно. — В его голосе прозвучали жесткие нотки. — Я этого не допущу. Ты поняла?

Аделаида обернулась к нему, пораженная не его внезапным гневом, а страхом, промелькнувшим в словах. На первый взгляд Коннор не сдвинулся ни на дюйм, но вглядевшись, она заметила, что он слегка нагнул голову и вцепился пальцами в ткань рукавов.

— Я вовсе не собираюсь отказываться от нашего брака, — осторожно выговорила она, не сомневаясь, что слова ее очень важны, хотя и не слишком поняла почему.

Просто Коннор должен знать, что она никуда не уйдет. Господи, она же не отказалась от него, узнав, что он без разрешения проник в дом миссис Кресс... И это вскоре после того, как с него сняли обвинение в разбое на дорогах!.. И все это ради того, чтобы украсть нареченную другого мужчины путем обмана и фокусов. Чего тогда стоили эти сведения о занятии подделками? Всего лишь еще одно прегрешение до кучи.

— Но тебе бы этого хотелось? — насмешливо сказал Коннор.

— Чего мне хотелось бы, это чтобы ты перестал делать глупые предположения, хотя бы на короткое время... Достаточное, чтобы я смогла высказаться! — рявкнула она, теряя терпение.

Губы его снова изогнулись, но в улыбке не было никакой веселости.

— Так что же ты хочешь сказать?

— Я хочу знать: ты именно так приобрел все свое состояние? — Оттуда или нет взялись ее пятнадцать тысяч фунтов? Из этих ли денег оплатил он долги ее брата и купил Эшбери-Холл? — Ты до сих пор продолжаешь заниматься подделками?

— Можешь спать спокойно, синичка. Мы получили небольшой доход на подделках, но основное состояние построили на судоходстве. Я не продавал подделок уже больше десяти лет.

О, слава Богу!

— Почему ты остановился?

— Мы вели себя осторожно, однако риск был. Так что, когда скопили достаточно денег, чтобы вложить в другие дела, перестали рисковать. Проще простого.

Аделаида вдруг обратила внимание, что вцепилась в складки занавески, и приказала себе отпустить их.

— Ты так беззастенчиво говоришь об этом.

— Почему бы нет? Я не жалею о своих поступках. — Какое-то мгновение Коннор всматривался в ее лицо, затем выпрямился и направился к ней. — Я не собираюсь ради тебя разыгрывать кающегося грешника. Я не был бы теперь законопослушным деловым человеком, если б не получил в свое время доходов от преступления. Я делал все возможное, чтобы обеспечить себе состояние.

Аделаида не была уверена, что соглашается с его оценками, но он не дал ей возможности высказаться так или иначе. Он остановился в каких-то дюймах от нее, нависая своим крупным телом над ее стройной фигурой.

— Напоминаю, что это теперь и твое состояние, — произнес он и провел пальцем по кайме, обрамлявшей вырез ее платья. Платье было новым, дорогим и купленным на деньги Коннора. — Не хочешь ли теперь выбросить его, узнав неприятную правду о его происхождении? — Он коснулся тыльной стороной ладони ее ключицы, сопровождая этот жест холодной насмешливой улыбкой. — Что скажете, миссис Брайс? Может, отдадим все это на благотворительные цели в качестве покаяния? Или вы, может быть, согласитесь, стиснув зубы, стерпеть еще какое-то время мои неблаговидные доходы?

Аделаида с любопытством вглядывалась в его лицо. С каждой очередной секундой, с каждой новой фразой он становился все циничнее, слова — более презрительными. Коннор добивался ее гнева, вдруг осознала она. Он хотел, чтобы она объявила его безнадежным негодяем и опустила руки в отчаянии. И Аделаида могла так сделать, если бы минутой раньше не различила страх в его голосе.

Глядя ему в глаза, она положила руку на его ладонь, удерживая ее на месте.

— Могу я поинтересоваться, почему ты так стараешься оскорбить меня?

— Просто напоминаю тебе, за кого ты вышла замуж.

— Я знаю, за кого вышла. Десять минут назад я видела, как ты вытирал слезы со щек маленького мальчика.

— Ты видишь меня таким? — устало спросил Коннор.

— Это одна твоя сторона.

Он вытащил руку из-под ее пальцев.

— И эта сторона меня тебе нравится.

— Она нравится мне больше другой.

Он взял ее за подбородок и впился пронзительным взглядом в ее глаза.

— Я не стыжусь ни одной моей стороны... и ни одного из своих поступков.

— Я это вижу.

В голосе Коннора не было ни намека на раскаяние, ни йоты сожаления, но страх присутствовал.

И тут до нее дошло, что он боялся не собственного суда... а ее осуждения. Аделаида вспомнила, что он сказал ей в первый вечер, когда они встретились и она призналась, что готова выйти замуж за человека ради его богатства.

— Возможно, позорно то, что у тебя не было выбора, — тихо сказала она и подождала, пока гнев и горечь ушли из его глаз, а судорожно сжатые пальцы расслабились. Но потом, не будучи такой щедрой, чтобы отпустить ему все грехи, добавила: — В Бостоне.

Коннор растерянно моргнул и отпустил ее.

— В Бо... Прошу прощения?..

— Ты должен стыдиться того, что проделал в доме миссис Кресс.

Удивление и первый проблеск юмора осветили его лицо.

— Значит, мои проступки вполне приемлемы, пока не касаются тебя и твоих близких?

Аделаида притворилась, что обдумывает вопрос.

— Да, я так считаю.

Искренне забавляясь, он провел рукой по подбородку.

— Ну и ну, миссис Брайс! Как эгоистично с вашей стороны! Я не думал, что вы на это способны.

— У всех у нас есть разные стороны, — мягко откликнулась она.

Шутливость медленно ушла из его глаз. Взгляд перешел с нее куда-то вдаль. После долгой паузы он прошептал:

— Полагаю, у всех.

Аделаиде бы больше понравилось, если бы он улыбнулся, но и эта задумчивость была лучше недавнего его настроения. Пока и этого было достаточно.

Считая, что ему сейчас захочется побыть наедине со своими мыслями, она провела рукой по его предплечью и отступила на шаг.

— Так я увижу тебя нынче за обедом?

Коннор ответил кратким кивком, не глядя на нее, и она повернулась к двери. Она уже переступила порог, когда в спину ей прозвучало:

— Однажды мой отец поймал на своей земле браконьера.

Аделаида медленно обернулась и увидела, что он, застыв, как статуя, на прежнем месте, уставился в ковер.

— Мне было двенадцать лет. Почти тринадцать, — продолжал Коннор. — Он передал этого человека в руки магистрата, который приговорил того к двум годам тюрьмы... по просьбе отца.

Она вернулась в комнату и закрыла за собой дверь.

— По-моему, это слишком сурово.

— Отец мог приказать застрелить его. Однако он считал себя человеком сострадательным. — Коннор наконец пошевелился, но всего лишь перевел взгляд на окно. — Я помню... Он усадил меня в библиотеке и объяснил, что в жизни есть место милосердию, но не попустительству. Он рассказал мне, что проявить отсутствие моральных принципов является признаком слабости ума. Воров вроде этого браконьера следует пожалеть за их неразумие, но не баловать, чтобы они не перестали понимать смысл наказания и не вернулись к своим позорным действиям.

— Он был не прав, — тихо проговорила Аделаида.

— Верно, и к тому же он был лицемером: ведь его собственную жизнь никак нельзя назвать добродетельной. — Он замолчал надолго, а потом повернулся и посмотрел на нее. — Я любил моего отца.

«И наверняка запомнил каждое слово его лекции», — подумала Аделаида, и сердце ее перевернулось от жалости. Даже после того, как он узнал, что в этих словах нет правды, они обладали достаточной силой, чтобы превратить каждый кусок краденого хлеба в жалкие опилки, и наполняли горечью каждую удачную незаконную авантюру.

Она сочувствовала ему с болью в сердце, не в силах представить себе, каково это было выбирать между страхом голода и страхом опозорить память любимого отца. Ей хотелось найти слова, чтобы убедить его, что отец гордился бы им нынешним. Но такие слова не находились, и ей отчаянно захотелось вернуться в прошлое и высказать барону все, что она о нем думает.

А поскольку это было невозможно, Аделаида сделала единственное, что могла придумать: пересекла комнату, положила ладонь ему на грудь и, встав на цыпочки, прильнула к его губам нежным поцелуем.

— Я не стыжусь тебя, — прошептала она, а затем, поскольку желание видеть его счастливым было неодолимым, потрепала его по щеке с невероятно снисходительным видом. — Но ты совершенно ничего не понимаешь в жизни, если всерьез считаешь, что я отдам кому-нибудь это платье.

Улыбка Коннора проявилась медленно и сопровождалась хищным блеском глаз. Его рука скользнула вокруг ее талии, притягивая ее к нему. Сердце Аделаиды пропустило один удар.

— Что ты делаешь?

— Доказываю, что ты не права. — Все еще ухмыляясь, он нагнул голову и прикусил мочку ее ушка. — Ты сейчас избавишься от платья.

— Что? О нет! — Она рассмеялась от возбуждения и предвкушения и оттолкнулась от его груди. — Мы же сейчас не в спальне. Мы не можем...

— Твоя сестра в саду. Твой брат в городе, а Джордж в детской.

Взгляд ее метнулся к двери, Аделаида затрепетала от чудесного ощущения его губ, скользящих по чувствительной коже ее шеи.

— Но слуги...

— Они не помешают. — Он приостановился, целуя ямку между ключицей и шеей. От этой ласки у нее всегда слабели колени. — Если хотят сохранить свое место.

— О... О-о-о... Но...

Он заглушил ее протест в два действия. Во-первых, он отодвинулся от нее, чтобы запереть дверь, и сделал это с поразительной быстротой, а затем вернулся и завладел ее ртом долгим жарким поцелуем. Аделаида подчинилась без лишнего шума.

По правде говоря, ее протесты были не слишком сильными. Она не хотела останавливаться. Не по-настоящему. Если б могла, она вечно купалась бы в этом тумане страсти.

Ну может быть, не вечно, поправилась Аделаида, когда его рот сомкнулся с ее ртом в еще более глубоком лобзании, и от наслаждения у нее закружилась голова. Она беспокойно задвигалась в его объятиях. Пальцы лихорадочно расстегивали пуговицы его жилета. Слишком много ткани было между ними, и она вздохнула с облегчением, когда ловкие пальцы Коннора быстро расправились с ними. Она забыла свои страхи насчет того, что их застанут, и услышала свой мяукающий стон, когда его язык коснулся возбужденной вершины ее груди.

В такие моменты она забывала обо всем. Обо всем, кроме удовольствия момента и предвкушения наступающего восторга. Когда они занимались любовью, между ними не было ни тайн, ни сделок, ни мщения — и никаких пятнадцати тысяч фунтов. Были только ожидания, которые — она знала — будут удовлетворены, и обещания, которые безусловно будут исполнены.

Она ощущала себя желанной добычей, когда он уложил ее на постель. Чувствовала себя лелеемой возлюбленной, любимой женой. Когда она ласково проводила ладонями по его спине, то видела огонь, вспыхивавший при этом в его глазах. В этот миг она была властительницей, равной ему во всем. Вскоре она осознала, что, бережно проводя кончиками пальцев по его телу, она превращала Коннора в мужчину бурных и буйных желаний. Или могла выпить до дна его силу и сорвать беспомощный стон с его губ. Этот выбор был за ней.

Аделаида решила быть требовательной и, просунув руку между ними, стала ласкать его мужскую плоть с отвагой, на которую не была способной еще неделю назад. Хриплый стон, вырвавшийся из его горла, усилил ее собственное желание, а когда его руки заскользили по ее коже с грубоватой настойчивостью, она также обессилела, как Коннор, так же потерялась в требованиях своего тела... и его.

И на это краткое время не было нужды надеяться на что-то большее. Руки Коннора крепко обнимали ее, и сильный стук его сердца звучал у нее под ухом.

В этот миг все было так, как тому и следовало быть.