НЕОЖИДАННОЕ ОТКРЫТИЕ
Спаркслин остановил машину у дома Трей. Они не договаривались, куда ехать, просто для Трей сегодняшний день был настолько насыщенным, что ей хотелось побыстрее отвлечься от всех дел и расслабиться.
А Спаркслину некуда было больше деваться. После землетрясения от его города не осталось и следа. Да и вообще город теперь было трудно узнать. И дело было не только в совершенно новых домах, улицах. Лос-Анджелес стал значительно чище, спокойнее. В нем не было ничего лишнего, и даже предложение о посадке одного нового деревца в каком-нибудь парке или скверике сначала проходило компьютерную обработку на целесообразность: не будет ли лучше на его месте повесить лампочку или поставить фонарный столб.
Вокруг сновали роботы, которые поддерживали порядок: убирали мусор, зимой очищали улицы от снега, а весной и осенью – от грязи. Да, после землетрясения все нарушилось в природе, и когда-то солнечный курортный город, не знавший холода и слякоти, теперь весь ежился, когда в ноябре с неба начинала падать белая холодная пушистая вата.
Вместе с тем, город терял, возможно, самое главное, что у него было – он терял свою душу.
Даже люди сделались другими. Их жизнь текла монотонно и однообразно, исключая всякие неожиданности и потрясения. Мир был настолько ошарашен землетрясением, что теперь пытался застраховаться от любых неприятностей. Самые сложные и опасные работы доверялись только роботам. Впрочем, потом роботам стали доверять и менее сложные и опасные работы, и люди, сами того не замечая, превратились в их заложников. Каждый их поступок проверялся на целесообразность, и человеческий мозг со временем так адаптировался к внешним условиям, что постепенно начал превращать и самого человека в робота – никаких лишних эмоций, никаких переживаний. Он заставлял людей думать практично и трезво, подчиняясь бесчисленным законам и инструкциям, которые неустанно выдавали компьютеры.
Спаркслин все это видел и чувствовал, и ему было здесь тоскливо и одиноко.
Единственным человеком, к которому Джона тянуло, была Трей. И дело не только в том, что она была красивой женщиной. Трей больше других, даже больше его друга Заклина, напоминала ему о той далекой жизни, из которой он был так неожиданно и насильно вырван. В этой женщине удивительным образом уживались и тонкий ум и безрассудство, и нежность и обидчивость, и хитрость и наивность.
Спаркслин выбрался из машины и направился вслед за Трей. Он вскинул голову вверх и спросил:
– Слушай, а у вас лифты никогда не ломаются?
– Никогда, – улыбнулась Трей.
– Прекрасно, – Спаркслин остался очень доволен ее ответом.
Квартира Трей находилась на двадцать пятом этаже.
– Конечно, если какому-нибудь умнику не придет в голову разморозить еще одного преступника, который превратит весь город в развалины.
– Можешь спать спокойно: размораживать уже никого не придется. Можно только вытащить их останки из-под обломков.
– Ах да, я забыла.
– Говоря о преступнике, ты кого имела в виду, меня? – снова спросил Спаркслин.
– Да нет, что ты. Ты ведь полицейский и, кстати, довольно неплохой.
– Спасибо.
Дверь лифта распахнулась, и они вошли внутрь. Трей нажала кнопку, на которой высвечивалась цифра 25, и ровно через 25 секунд они были на нужном этаже.
Трей достала из кармана куртки золотую пластинку и сунула ее в небольшое отверстие в двери. Из динамика на стене послышалась приятная мелодия, и дверь тут же сама отворилась.
– Кстати, – осторожно спросил Спаркслин, когда они вошли в квартиру, – что вы дальше собираетесь со мной делать?
– Не знаю, – пожала плечами Трей.
– Филлипс грозился, что меня убьют.
– Чушь. Это противоречит нашим законам. Не знаю, может, Тейер и будет настаивать, чтобы тебя поместили обратно в криогенную ванну…
– Но ведь никаких криогенных ванн больше нет. Ты же сама слышала взрывы, – закричал Спаркслин.
– Действительно, – согласилась Трей, – Хотя, знаешь… У нас ведь есть целый завод, который изготавливает криогенный раствор… Да ты не беспокойся, я думаю, до этого не дойдет. Разве что, посидишь несколько лет в обычной тюрьме.
– В обычной тюрьме?
– Да. С телевизором, сауной, спортивным залом.
– А кто у вас сидит в тюрьме?
– Да разные люди. А два года назад посадили человека, который совершил самое большое преступление за последние пять лет, – вздохнула Трей.
– И что же он такое сделал? – со скрытой насмешкой спросил Джон.
– Занимался изготовлением фальшивых лицензий на пользование нецензурными словами.
– Что ты говоришь?!
– Серьезно.
Спаркслин не выдержал и громко рассмеялся.
– Ты чего? – не поняла Трей.
– Ну и проблемы у вас!
– Завидуешь?
– Нисколько.
– Почему?
– Да какие-то вы все заторможенные, будто кто-то все время идет за вами следом и бьет мешком по голове. Так нельзя, этак нельзя. Хотя есть исключения. Только для некоторых. Для избранных. В прошлом веке было такое государство – Советский Союз. Они тоже хотели сделать все для всех. А получилось ничто ни для кого. Только все для избранных.
– Я политикой не занимаюсь.
– Это не политика, это здравый смысл.
– А мне здравый смысл подсказывает, что сейчас неплохо было бы чего-нибудь съесть.
Спаркслин тут же вспомнил свое недавнее посещение кафе, и ему чуть не сделалось плохо.
– А у тебя дома что, то же, что и в кафе?
Трей засмеялась и, ничего не ответив, скрылась на кухне. Через пару минут она появилась снова, толкая перед собой обеденный столик с несколькими блюдами.
Спаркслин глянул на него и чуть не потерял сознание: на тарелках лежали его любимые биточки по-шведски, цыпленок, тушеный с грибами по-английски, пудинг. Вдобавок ко всему посреди стола гордо возвышалась бутылка виски.
– С ума можно сойти! – восхищенно сказал Спаркслин и несколько раз сглотнул слюну.
– Это любимые блюда моей матери, – словно извиняясь за то, что не принесла вместо всего этого вареную колбасу, сказала Трей.
– О, не сомневайся, я их в свое время любил не меньше твоей матери, – воскликнул Спаркслин и, не дожидаясь приглашения, принялся за еду.
– А ты что же, так и будешь на меня смотреть? – спросил он через некоторое время, заметив, что Трей даже не притронулась ни к одному блюду.
– Нет ничего забавнее и милее голодного мужчины за обеденным столом.
– Потерпи немного, я тебе докажу, что самую лучшую сторону любого мужчины ты еще не видела.
Через десять минут с едой и выпивкой было покончено. Виски Трей только пригубила, а Спаркслин с удовольствием опрокинул два стакана.
– Может, посмотрим телевизор? – спросила Трей, убрав столик обратно на кухню.
– В прошлый раз ты была значительно смелее, – заметил Джон.
– Но, насколько я помню, тебе самому не понравилось заниматься сексом.
– И это ты называешь сексом?
– Конечно.
– Нет, сегодня мы будем заниматься сексом по моей программе, – уверенно сказал Спаркслин, подхватил Трей и понес ее на диван.
– Но ведь… – попыталась что-то произнести девушка, но не успела: губы Джона крепко прижались к ее губам.
Конечно, это было негигиенично, но чертовски приятно, и Трей, побарабанив несколько секунд кулаком по спине Спаркслина, успокоилась.
Через минуту он отпустил ее и принялся неторопливо расстегивать свою рубашку.
– Знаешь, что самое главное в сексе? – спросил Спаркслин.
– Что?
– Не суетиться.
– Я попробую, – улыбнулась девушка.
Спаркслин бросил на пол свою рубашку и принялся расстегивать блузку Трей.
– Ты толкаешь меня на преступление, – весело сказала Трей.
– По-моему, преступление – не делать этого.
– Ты уверен?
– Абсолютно.
– Ну, смотри… – пригрозила Трей, закрывая от удовольствия глаза.
– Кстати, как тебя зовут?
– Меня? – удивилась неожиданному вопросу девушка. Уже давно, очень давно никто не называл ее по имени. Его вполне успешно заменяла фамилия.
– Да, тебя.
– Элли.
– Как? – замер Спаркслин.
– Элли. А что?
– Да нет… Просто мою дочь тоже звали Элли. Она бы теперь была совсем взрослой, – грустно произнес Джон. – А где твои родители?
– Погибли.
– Во время землетрясения?
– Да.
– А ты их хорошо помнишь?
– Мать – да. А отца не помню.
– Почему?
– Я была совсем маленькой, когда он уехал.
– Куда?
– Мать говорила, что у него какая-то важная работа за границей. А что такое?
Спаркслин промолчал. Мысли его путались. Он давно заметил, что Трей очень похожа на его жену. Даже походкой и голосом. Но поверить, что… Это было невероятно, этого не могло быть.
«Да и фамилия ее Трейси, – подумал Спаркслин. – Просто совпадение…»
И, словно прочитав его мысли, Элли сказала:
– Кстати, у моего отца была такая же фамилия, как у тебя.
– Как это? – вздрогнул Джон.
– Очень просто. У нас во дворе было несколько Спаркслинов.
– Это точно, – каким-то не своим голосом ответил Джон и медленно поднялся с дивана.
– Ты что, уже не хочешь заниматься сексом? – удивилась Элли.
– Не знаю, – пробормотал он.
– Кстати, у тебя с моим отцом не только одинаковые фамилии, но и имена, – вспомнила Трей. – Представляешь, его тоже звали Джон.
– Не сомневаюсь, – все так же, словно с того света, произнес Спаркслин. – А мать твоя любила цыпленка, тушеного с грибами по-английски, и бифштекс с жареным во фритюре картофелем.
– Да.
– А звали ее Диана.
– Точно. Откуда ты знаешь? – на лице Элли появилось недоумение.
– А жили вы на Бекон-стрит, дом десять, квартира сорок четыре.
– Ты знал моего отца? – обрадовано воскликнула Элли.
– Понимаешь, Элли… – волнуясь, сказал Джон. – Дело в том, что я тоже жил на Бекон-стрит, дом десять, квартира сорок четыре… И жену мою звали Диана… А оставил я ее с дочерью в девяносто шестом году, когда Элли было два года. В тот день мы долго гуляли по городу… в парке Элли качалась на качелях… Помнишь, Элли?!
– Ты… ты мой отец?! – Трей медленно поднялась с дивана и начала застегивать пуговицы на блузке. – Но как же так?…
– Так получается… – смущенно сказал Спаркслин.
– Значит, ты никуда не уехал тогда, да? Господи, как это все неожиданно.
Элли не знала, что делать. Она была ужасно рада, что Джон оказался ее отцом, что ее отец жив, но после всего того, что сегодня между ними произошло, она стеснялась выражать свои чувства.
Да и Джон чувствовал себя не лучше.
– Но послушай, – пробормотал он, – почему у тебя другая фамилия?
– Разве ты не знаешь, когда девушки меняют свою фамилию? Когда выходят замуж.
– Ты была замужем?
– Тебя это удивляет?
– Нет, прости. Просто кажется совершенно неестественным, что в этом городе с его дурацкими законами еще кто-то женится и кто-то выходит замуж.
– Вообще-то, это действительно было давно, и жизнь здесь была немного другой.
– И где же твой муж?
– Был, да весь вышел. Кто его знает, где он теперь. Да мне это и не очень интересно знать. А фамилия так и осталась. У нас ведь сейчас, чтобы поменять фамилию, надо преодолеть столько препятствий, не только физических, но и моральных, что уж лучше хоть чертом зваться, лишь бы никуда не ходить, ничего не писать, никого не спрашивать.
– Никогда не думал, что ты станешь полицейским, – покачал головой Спаркслин.
– Семейная традиция, – улыбнулась Элли.
– Хотя, конечно, теперь в полиции легче работать, чем мусор на тротуарах собирать.
Джон наконец решился, подошел к Элли, сел рядом на диван и положил руку ей на плечо.
– Извини меня за сегодняшнее, – робко произнес он, не глядя ей в глаза.
– За что? – не поняла Элли.
– Ну, за то, что здесь сегодня было.
– Да ведь ничего… почти ничего не было, – смутилась Элли. – Да и нет тут никакой твоей вины. Мы же ничего не знали…
– Да, конечно…
– Мне кажется, к тебе тогда несправедливо отнеслись, когда приговорили… к такому сроку.
– Не знаю.
– Ты ведь случайно убил, да?
– Понимаешь… он, преступник, все время толкал их перед собой… Потом… такая перестрелка… Кто убил, сколько… Не знаю, Элли…
– Никак не могу привыкнуть, что ты мой отец, – после некоторого молчания смущенно произнесла Элли.
– Я тоже. Мне все кажется, что моей дочери все еще два года.
– О, я бы не прочь сейчас превратиться в маленькую девочку, – засмеялась Элли и прижалась щекой к плечу Джона. – Хотя бы на несколько дней.
– Мне так не хочется опять с тобой расставаться.
– А почему мы должны расставаться?
– Ты же сама рассказывала, какая у вас хорошая тюрьма. Предчувствие мне подсказывает, что ее дверь уже давно для меня открыта.
– О, теперь ты об этом можешь не беспокоиться!
– Понимаешь, я не хочу, чтобы у тебя из-за меня были неприятности.
– Не волнуйся. Ты плохо знаешь Хоппера. Он силен и вредным бывает только тогда, когда его боятся.
– У тебя есть закурить?
– Нет, у нас с этим большая проблема. Необходимо иметь лицензию, а она значительно дороже, чем лицензия на пользование нецензурными словами.
– Понимаю.
– Да, надо беречь здоровье, окружающую среду и тому подобное.
– Тогда, может, еще виски?
– Да, конечно, я сейчас принесу.
Элли быстро встала и чарующей походкой направилась на кухню.
Джон бросил на нее долгий взгляд: точно так же когда-то ходила Диана, легко и грациозно, каждым шагом подчеркивая свои великолепные полушария, которые находились чуть повыше ее стройных ног.
– Вот, пожалуйста, – Элли налила полный стакан виски и, поставив бутылку на пол рядом с диваном, протянула его Спаркслину.
– А ты со мной не выпьешь?
– Да у меня и так голова кружится: столько событий за день.
– Ты знаешь, о чем я сейчас подумал?
– О чем?
– Ведь все эти ваши чудачества не с неба свалились. Они начались еще тогда, до нашей разлуки. Когда меня арестовали, то, по закону, мне разрешалось целый день после вынесения судом приговора, находиться на свободе. Вроде бы ты совершенно свободен – иди куда хочешь, ешь что хочешь, хочешь – спи, хочешь – читай. Но, вместе с тем, существовало столько дурацких ограничений, что, наверное, лучше было бы сразу сесть в тюрьму или лезть в криогенную ванну. Так вот, все те ограничения, которые существовали тогда только для преступников, сегодня существуют для всех граждан. Вроде бы все делается исключительно из высокоморальных соображений, но, оказывается, слишком много морали -это тоже плохо. И не бывает одной морали для всех. Все равно найдется кто-нибудь, кто для себя начнет делать исключения из общепринятых правил, какими бы они высокоморальными ни были.
– Наверное, ты прав, – согласилась Элли. – Мама мне часто рассказывала, какой ты у нас справедливый и честный.
Воспоминания о Диане наполняли душу Джона легкой грустью. Некоторое время в комнате стояла тишина, а затем он негромко попросил:
– Расскажи мне о себе, как ты жила все это время.
– Это надо долго рассказывать.
– А мы разве куда-нибудь торопимся?
– Нет, теперь уже нет. Намс тобой некуда торопиться, – сказала Элли и снова прижалась щекой к плечу Джона.