НЕМНОГО СОЛНЦА В ПАСМУРНЫЙ ДЕНЬ

БЕРНИ БЕРНС

Несмотря на вечерний час, улицы подземного городка бурлили.

Светились окна ночных баров, устроенных из картонных коробок.

Уличная торговка горячими сосисками зычно оглашала улочку призывными воплями:

– Кому с пылу с жару! Кому горяченького!

Смешливые стайки девчушек, не очень умытых, но жизнерадостных, бросали торговке мелочь и тут же впивались здоровыми зубами в нехитрое угощение.

Городок, кое-как сляпанный из фанерных листов и коробок, раздумывал, как прожить сегодняшний день, не дожидаясь завтра.

Искусственный свет, тускловатый и отрешенный, все двадцать четыре часа суток отдавал в твое распоряжение. Тут не было ни отмеренных часов работы, ни обеденного ритуала. И каждый обитатель стремился быть именно в этот час и в эту минуту, не загадывая надолго.

Чтобы о тебе помнили потомки, вовсе не обязательно долго и нудно раздумывать о вечности, которую все равно никогда не увидишь. Достаточно наскоро перекусить, иметь приятелей и славную подружку, с которой ты в любое время можешь отгородиться от улицы старой картонкой и предаваться утехам, не рассчитывая графиков и показаний медиков. Живи!

Берни Бернс, отчаянный парень и авторитет в округе, потягивал пиво, щурясь на проплывающую мимо толпу. Рядом, калачиком пристроившись у его ног, дремала Розалинда. При рождении ее называли как-то по-другому, но Берни нравилось прозвище девушки. Днем он специально для нее утащил из кафе ящик с шоколадом. Берни ласково похлопал ладонью перепачканную сластями мордочку подружки.

Когда-то, казалось Берни, что очень давно, он жил наверху. У него были абсолютно пристойные папа и мама, и сам Берни в день совершеннолетия получил «абсолют» с плюсом: общество готово было принять Бернарда Бернса с распростертыми объятиями.

Так бы, наверняка, и случилось, если бы на радостях родители не подарили юноше одноместный аэрокар. Берни, несмотря на инфантильное воспитание, с генами деда-электронщика бороться не смог – из летающей тарелки Берни смастерил по найденным на чердаке чертежам нечто бесподобное.

Аэрокар вздулся пузырем, выпучил глаза-стекла, чтобы иметь круговой обзор. Блок управления Берни выдрал с корнем, а вместо послушного компьютера вмонтировал в панель приборы ручного управления. Рычаги ходили с натугой, приборы скорости и направления полета включались через раз, а топливная отметка, хоть залей баки доверху, намертво вросла в «ноль».

Родители морщились, но молчали: мальчика не стоило раздражать перед испытанием в университет.

Берни заявлялся домой по ночам, исцарапанный, перемазанный, но счастливый.

Катастрофа разразилась быстро, но совершенно случайно. Берни послал запрос в Нью-Йорк, в техническую школу пилотирования. И даже получил ответ: туманный, но безапелляционный.

Не сказав никому ни слова, Берни со своей неистребимой самоуверенностью юности решил слетать в неведомый город, чтобы на месте доказать, как ему нужно стать пилотом-испытателем.

Его аэрокар, окрашенный в золотистые звездочки, взмыл в раннее небо, взяв курс вглубь континента.

Внизу прилип Лос-Анджелес, совсем не привычный и мало знакомый. Словно разлили серую краску. Краска небрежно присохла, кое-где вздувшись волдырями куполов, кое-где зубчатыми наростами вспарывая пространство.

Вдали повторением разлили соседний с Лос-Анджелесом городок. Берни покосился на вечный «ноль» топлива и направил аппарат на дозаправку: несколько сантиметров на карте уже обернулись шестью часами лета.

Берни забеспокоился: он уже час летел в направлении серо-голубых громад города на горизонте, а ни на сантиметр не приблизился. Под ним простиралась желтая песчаная пустыня. Под ним агатовым зеркалом чернела застывшая лава. По слухам, тут находились сельские фермы, где люди выращивали мясо для бифштексов и животных, которые давали сливки к кофе. Ну и диковинно должно были выглядеть их звери, способные жить в абсолютном аду. Ни кустика, ни зеленого пятна травы. Мотор угрожающе зачихал. Берни прислушался к другу, склонив голову к плечу. Все же рискнул посадить машину – до странного города на горизонте, по-прежнему, оставалась вечность.

Бернард спрыгнул на песок и, оставляя глубокие отпечатки, двинулся в сторону уже вспыхнувших вечерних огней.

С крыши китайского ресторанчика «Башня Тока-Бел» эти огни были хорошо видны в прозрачные осенние вечера, когда сидишь с приятелем за вечерним коктейлем и думаешь о том, что где-то там, вдали, такие же молокососы беспорядочно гробят время и чувствуют себя от этого преотлично. Иногда даже хотелось крикнуть незнакомцу: «Эй, приятель! Твое здоровье!»

И вот теперь Берни брел и брел навстречу джину с тоником и незнакомцу.

Под ногами стеклом скрипела спекшаяся от жара земля, присыпанная тонким слоем беспокойного песка и скрюченных старых сучьев.

Иллюзия закончилась, как только Берни переступил невидимую черту. Впереди была ночь, а вокруг – беспросветная темень, наполненная шорохами и незнакомыми звуками пустыни.

Берни сглотнул и упал на песок. Никакого города на горизонте просто не было! Его не существовало! И ложью было письмо из технической школы. И ложью был Нью-Йорк. Неправдой оказалась вся жизнь, которая, к тому же, продолжалась.

О подземных крысах-проказорах Берни слышал украдкой, но любая жуткая правда подземелий была лучше, чем такая уютная ложь на поверхности.

Берни Бернс на террасу своего коттеджа аэролет не вернул. Не возвращался и сам. Вот уже пятнадцать лет не возвращался, жалея лишь мать. Но законы общества были неумолимы: лучше умереть твоему ребенку, чем живым и невредимым вернуться из проказоров.

Во время набегов за едой и одеждой Бернсу однажды показалось: женщина, катившая перед собой коляску с близнецами – его мать. Но женщина была куда моложе и походка была совсем другой.

– Берни, – Розалинда подняла всклоченную голову, – чем займемся?

Берни осторожно освободился из объятий девушки:

– Сегодня придумай что-нибудь сама! У меня есть кое-какое дело!

– Опять к разорам?! – испуганно сжала колено Берни Розалинда.

– Нет! – соврал Берни: в селении разоров шла грандиозная попойка, а в таких случаях стоило быть начеку.

Разори и проказоры жили в состоянии неустойчивой войны. Время от времени из одного лагеря в соседний заявлялись перебежчики. Еще чаще разоры совершали набеги в городок проказоров за девочками. Тогда проказоры бросали свои карточные домики и, вооружившись кто чем, крушили лагерь разоров.

Берни Бернс как-то заинтересовался семантикой названий, но додумался лишь до банального: «разоры» – от слова «разорять», «проказоры» – от проказничать, зло шутить.

Разница, скорее, была в образе жизни, чем в самих словах. Проказоры тяготели к своей, пусть убогой, конуре. Разоры не сидели на месте, не обзаводились семьями, временами на месяцы исчезая в бесчисленных лабиринтах подземных убежищ, потом возвращались, принося диковинные штуки, забавных зверят и чудовищные болезни.

Берни Бернс сам помнил страшную эпидемию, когда зараза перекинулась на их городок. У болезни не было внешних признаков: просто человек замыкался в себе, скучнел, надолго задумываясь. А потом его находили повешенным или с вскрытыми венами где-нибудь среди мусорных баков.

И не было спасения от тоски. Лишь немногие уцелели из тех, кто не бежал из города, таясь от заразы в нижних уровнях и подземных гротах.

Берни и сейчас вздрагивал при воспоминании о болезни. Он сдался таинственному вирусу одним из последних, стараясь как можно, хотя бы для сна, сгонять уцелевших в одно место. Долгими часами, шатаясь, с красными воспаленными глазами бродил среди спящих, сторожа. Но к утру один, а то и двое исчезали, чтобы умереть.

Вирус смерти, как окрестили проказоры болезнь, бесчинствовал всего неделю. Берни заразился на исходе седьмого дня.

Вначале давило смутное беспокойство, словно забыл о чем-то самом необходимом. Потом стало жаль мать, себя. Берни с брезгливостью смотрел на ущербные лица вокруг, на грязное тряпье. Кислый запах капусты, смешанный с запахом скученного человеческого жилья бил в ноздри. Особенно отвратительны были женщины. Потные, обрюзглые, с обвисшими от бесчисленных родов животами – Берни передернулся от рвотных позывов. Хотелось необыкновенного, чего и в природе-то не бывает. Берни отступил из собравшегося у костра круга. Резиновая шина нещадно чадила. Напевающие старую песенку пьяные голоса – пилой по обнаженным нервам.

Берни шел, не оглядываясь, пока не свалился. А выход из тупика был рядом, стоило щелкнуть кнопкой ножа с выкидным лезвием. Немного боли – и впереди засияет свет.

Берни размахнулся и вонзил лезвие в живот. Сталь пронзила мягкую плоть. И перед Берни возникло чудо: в сияющем ореоле к нему склонилось юное девичье лицо. Разметавшиеся кудри, словно живые, трепетали на сквозняке.

Вишневые губы шептали неразборчивое, как шелест лесного ручья – слушать и не было нужды.

Так, на грани смерти, в жизнь Берни вошла Розалинда. Ничего чудесного, а тем более сверхъестественного в дочери старого разора не было. Буйный нрав и своеобразный характер уравновешивались лишь страстными ночами, когда два нагих тела белели в темноте многоруким монстром.

Более того, девица была хитра, блудлива и бесстыжа даже в понятии проказоров. Ее руку не раз ловили в чужом драном кармане. Бивали, порой, но всегда прощали за отходчивость и всегдашнюю веселость.

Вот и сейчас, забыв о мимолетном беспокойстве, Розалинда беспечно грызла шоколадку, откусывая огромные кусищи.

Невдалеке гудела платформа для спуска.

Берни прислушался. Розалинда взметнулась юбками:

– Это тихоня Пинни!

Берни покривился, но смолчал: полицейский, по уши втюрившийся в девушку из подземелий, мог быть проказорам полезен.

 

СЕЛИЩЕ РАЗОРОВ

– Все, я больше не могу! – Саймон икнул и запустил пустую бутылку в шеренгу ее сестричек у стены.

На перевернутом, грубо сколоченном из дощечек ящике лежали съестные объедки. Вареная баранина вперемежку с яичной скорлупой, рыбий скелет, ощерившийся пучком зелени.

Рядом, пристроившись на полу, посасывал виски Чарли, время от времени круглым глазом заглядывая в узкое горлышко. На дне еще что-то бултыхалось.

– Братья! – Саймон снова икнул, но мысль держал на собачьем поводке.

– Братья! Мы завоюем мир и пришьем каждого, кому это не понравиться! Я – вождь! Вы – со мной? – митинговал вдрызг пьяный негр.

– С тобой, с тобой, куда ж мы денемся, – сварливо отозвался Чарли, взбалтывая бутылку.

У стены вповалку дрыхли остальные соратники.

Поселение разоров человек несведущий принял бы за помойку, но Саймон, приглядевшись к братии поближе, просек, что черт и его фотография – далеко не одно и то же.

Тут пили лишь отборный виски. «Ролексы» на запястьях у каждого второго даже во времена Саймона тянули на несколько тысяч зеленых. Одежда, хоть и не от Кардена, была шедевром портновского искусства.

Но черную зависть Саймона вызывало оружие разоров. Куда там светящимся коробочкам.

Селение буквально было набито отборнейшими средствами уничтожения.

Минометы и гранатометы, миниатюрные пушки, сами для себя тут же штампующие снаряды и автоматы, стреляющие за мгновение до того, как противник приблизится. Капсулы с ядовитыми газами, вызывающими перед смертью жутчайшие видения и пульверизаторы, выбрасывающие струю яда, действующего только на рыжих или черноволосых. Детские игрушки, рвущиеся в руках и женские ожерелья, насмерть удушающие временную владелицу. Оружие, управляемое мыслью, и оружие, управляющееся при помощи космической связи.

Все рассмотреть – не хватило бы жизни. Словом, Саймон твердо решил прибрать поселок к своим черным рукам.

С такой бригадой плевал он на Бредли, его посулы и, тем паче, приказы.

Филлипс пьяно расхохотался, представив свою будущую жизнь. Трусливые кролики наверху и его волки – картинка рисовалась почище дома с приведениями.

– Черт! – Саймон протер глаза, нашаривая на полу бутылку.

Одно из привидений, кому Филлипс решил оторвать башку без очереди, возникло среди груды ящиков со спиртным и призывно манило Феникса.

– Сдохни я на месте – Эдгар Бредли!

– Собственной персоной, пьяная ты скотина! – сквозь зубы прошипело привидение.

Шагнуло навстречу и влепило Саймону хлесткую пощечину.

Рядом выстроилась во фрунт мгновенно протрезвевшая братия.

– Но-но, потише! – пистолет грелся в ладони. – Я таких старых козлов знаешь где видал?!

Саймон вскинул оружие. Дуло упиралось в грудь Эдгара Бредли, но тот даже не вздрогнул. Сзади послышался шум. Саймон отпрыгнул от двоих нападающих со спины и тут же кубарем покатился по полу от чьей-то подножки.

Приятель Чарли звезданул Саймона по голове чем-то тяжелым.

– Не добивать! – услышал Филлипс, считая мельтешащие перед глазами звезды.

 

КОСТЬ ДЛЯ СОБАКИ

«Человек привыкает к любым обстоятельствам», – глубокомысленно изрекают многодумные философы.

Саймона Филлипса тащили, пинали и подпихивали. Привыкнуть к положению «вниз головой» было невозможно. Наконец острые углы и твердый пол закончились. Чарли и еще какой-то беззубый разор, все время ухмыляющийся черным провалом рта, втащили его в душное помещение и свалили, словно куль с картошкой, на ковер.

– У, гнида! А еще мир завоевывать хотел! За собой звал! – Чарли с ненавистью пнул сапогом Филлипса под ребра.

Что-то хрустнуло и ему стало непривычно дышать. Боли Саймон особо не чувствовал, воспринимая окружающее через мучительные спазмы в висках и колыхающуюся пелену полусознания.

Бутылка, подвернувшаяся Чарли под руку, была старая, оплетенная разноцветной проволокой, с толстым добротным дном – черепушка Филлипса ненамного оказалась прочнее.

Сколько времени Филлипс провел в беспамятстве определить было невозможно. Он терял сознание приходил в себя от того, что кто-то поливает его рот и нос из пластмассового стаканчика. Засыпал, теряясь в обрывочных сновидениях, граничащих с явью.

Отличить реальность от провалов в беспросветную мглу было невозможно. Открытые глаза натыкались на плотную темноту. Перед зажмуренными веками плясали огненные языки.

Однажды Саймон даже видел себя на трибуне. Под ним плоским блином лежала площадь. Трепетали знамена и рвался вверх приветственный ор толпы. Филлипс был выше всех, он мановением руки мог отправить толпу на эшафот и так же мгновенно дать каждому по бочке пива.

– Вы – со мной? – вздернул к предплечью сжатый кулак Филлипс.

– Мы – с тобой! Мы – с тобой! – ответно скандировала толпа.

– С тобой, Чарли, я рассчитаюсь позже. Как обычно, получите двойную таксу и ящик консервов, – различил Саймон приглушенный шепот Эдгара Бредли.

– А с этим – что? – Чарли бесцеремонно тряхнул тело на полу.

Саймон весь ушел в резкий взрыв боли в мозгу.

Ответил Бредли или нет, кто-то другой, выпроводил братию, защелкнул кодовый замок. Послушал тишину. Хоть разоры – ребята прыткие, и Бредли не раз пользовался их услугами, когда надо было припугнуть город и поставить на место не очень послушных горожан, но Эдгар был не настолько глуп, чтобы не понимать – парни продадут его с потрохами, если только кто додумается такую сделку предложить.

Саймон Филлипс же додумался. Можно было бы тихо негра похоронить. Но Эдгару он был нужен.

Давняя затея, но, почему-то, никому из разоров, среди которых любой не побрезгует человеческой кровью, Бредли не мог рассказать о своей давней вражде. Словно внутренний барьер стоял: ну, никак не мог сознаться Бредли, что трусит.

Лишь уверенностью в непогрешимости Бредли и его всемогуществе держался его авторитет в подземельях. Бредли не рассказывал никому, что приблизительно на тех же принципах кнута и пряника он держит в руках жалкие крохи мира наземного.

Можно было придумать сотни причин, зачем убивать Френдли. Можно было бы спектакль с политическим заговором разыграть. Бредли умирал при мысли, что кто-то догадается или просто перед тем, как убрать школьного учителя, расспросит с ножом у горла Френдли, а что такое связывает таких разных людей.

Френдли таить было нечего. И Эдгар на миг представил, как негодяй выкладывает наемному убийце, что Бредли списывал на экзаменах и не блистал особым умом. И про ночь на реке непременно расскажет.

Это были глупые страхи, уж Бредли своих головорезов знал: никому и в голову не пришла бы мысль расспрашивать. Но Эдгара била брезгливая дрожь при мысли, что кто-то грязными лапами сунется в его прошлое, на которое только у Эдгара Бредли есть право.

Занозой, причем, колющей многие годы, мешало что-то еще, но Эдгар пытался вспомнить, и потом забывал.

Саймон Филлипс – само прошлое, ископаемое: его Эдгар не боялся.

Правда, теперь парень осмелел и уверенно держался за пистолет, который Эдгар приказал ребятам оставить в кармане его брюк. И парень быстро понял, как легко и безопасно подмять под себя разоров.

Эдгар Бредли решился на последнюю приманку: он посулит Фениксу бессмертие.

Бредли так давно таскал эту тайну, что шкура чужих биографий и вымышленные события, которых никогда не было, вросли в каждую его клетку.

Где-то с тем же грузом вечной жизни, крысами прятались остальные девять.

Человечество смирно сносит мысль, что все смертны. Оно на куски растащит любого, кто обманул старуху с косой.

Как мы снисходительны к себе – как мы решительны и нетерпимы к тем, кому Богом, природой или случаем даровано большее.

Бессмертие оказалось сказочкой для дураков. А Филлипс как раз глуп и наивен.

Эдгар лишь злорадствовал, что у остальной девятки даже цели в этой бесконечной веренице дней нет.

Все изжито, испытано, пройдено.

А Эдгар Бредли еще убьет студента Френдли, ставшего школьным долдоном.

 

ПРОСРОЧЕННЫЙ СЧЕТ

Когда Филлипс пришел в себя, он в который раз припомнил свое прозвище. Волосы липли к голове от спекшейся крови. Кровь, присушив кожу на лбу, мешала глядеть. Саймон кое-как продрал глаза.

– Ну, пришли в себя, мистер Филлипс?

Эдгар Бредли в длиннополом халате покуривал тоненькую сигарету.

Мягкие ковры скрадывали звуки, лишь тихонько наигрывала скрипка где-то вдали.

– Решили меня надуть? – Эдгар стряхнул пепел на ковер. – Напрасно!

Несмотря на роскошь обстановки, то ли в спертом воздухе, то ли в давящем потолке чувствовалось: апартаменты находятся где-то глубоко под землей.

Стены, украшенные картинами в тяжелых рамах, отливали металлом.

Филлипс треснул кулаком рядом с собой: полом тоже служил металл.

«Крыса в бункере!» – ухмыльнулся он юркой мыслишке.

Светильники, стилизованные под старину, наполняли пространство гнетущим светом. Саймону до дикости захотелось вырваться из этого подземелья. Захотелось в оживленные толпы, к обычным людям которые в свое время были для бедменов тряпичными паяцами для развлечений. Он знал, что кругом, на многие километры, тянутся просторные коридоры, что далеко вглубь уходят стальные ниши и гроты. А он – один. Саймон привык не оглядываться назад, не считая друзей, не оставляя врагов. Но теперь собачья тоска рвала душу железными крючьями. Судорога передернула тело негра, и он скрючился от рвоты. Но блевать на чужие ковры – не ниже ли это твоего достоинства, парень? Филлипс стиснул зубы и сдержался. Мысленно он рисовал себе лица тех, с кем бы ему хотелось выпить бутылку-другую. Мысли были странными, непривычными для него. Так порой мог рассуждать Филл… Однако думать о прошлом было куда приятнее, чем чувствовать себя в лапах мистера Бредли.

– Кто вы такой? – наконец выдавил из себя Саймон.

Эдгар Бредли рисовал сигаретой на подлокотнике кресла наброски зверей, строений. На ворсистой ткани остался черный след, разнося запах горелого.

Бредли раздумывал, а стоит ли хоть кому-то в мире знать, что или кто такой этот улыбающийся с календарей и плакатов мистер Бредли.

– Я – предпоследний из бессмертных, – начал Эдгар, вдавливая окурок в пушистый ковер. – Нас – десять. С вами будет одиннадцать! Вы правы, что отказались от власти и моих денег, примкнув к разорам. Все это – хлам. А я предлагаю вам вечную жизнь! – Бредли театрально указал куда-то в потолок.

Саймон вытянул трубочкой губы: предложение было фантастичным. Но… чем черт не шутит…

Представить только себе десятилетия, столетия, сравняться возрастом с Мафусаилом!

Бредли ждал, методично прожигая кресло сигаретами.

И вспоминал то, о чем старался не думать многие годы.

Да, нас было десять добровольцев, клюнувших на сенсацию. Открытие полусумасшедшего генетика, а это было время, когда любой сумасшедший мог прослыть гением лишь потому, что не был похож на остальную жирную и самодовольную часть человечества. Так вот, его опыт по регенерации клеток неожиданно удался. Подозревают, неожиданно и для него самого. Это было задолго до вашего, мистер Филлипс, рождения. Психа публично осмеяли, а нас быстренько раскинули по всему миру, придумав всем десятерым других родителей и изощренно скрупулезную биографию, и оставили под ненавязчивым надзором. Генетик молчал о формуле синтеза, как скала, хотя, вероятнее всего, он и сам-то придумал приманку для человечества в пьяном угаре, когда к утру не вспомнишь и собственное имя.

Что-то, может проникновенность в голосе Бредли, встряхнули Саймона. Филлипсу стало жаль старого, усталого монстра, который забившись в подземную пещеру, не может даже по своему желанию сдохнуть. Мысли были сумбурные, но Саймон все чаще и чаще поддавался эмоциям.

– А сколько я буду жить? – почти подчинился Саймон.

Бредли попытался вспомнить. Через обрывки памяти проходили годы и годы, люди, события, отразившиеся в мировой истории и события, о которых знало лишь его подсознание. Женщины, которых когда-то любил Эдгар, и женщины, ласкавшие только его. У Эдгара Бредли, правда, до того, как он стал носить это имя, были даже дети. Попробуй-ка объяснить своему стареющему отпрыску, почему тот дряхлеет быстрее родителя. И Бредли колесил по свету до тех пор, пока свет еще существовал.

– Давно… – эхом отозвался на вопрос Саймона старик. – Но сначала – убей Френдли.

– Ну, а этот Френдли, он же тоже бессмертный?

– Френдли? – встрепенулся Эдвард. – Нет, еще со студенческих лет он был трусом и хлюпиком. Когда газеты затрубили о смелых, его-то в городе не было: пас у бабули коз на ферме.

Саймон, потирая руками вспухший затылок, сквозь головную боль пытался соображать.

– Эй, слушайте, мистер! – до Саймона дошло, – так вы, если весь этот мусор насчет бессмертия – правда, посылаете меня разрывать косточки человека, подохшего Бог весть сколько лет назад?!

Эдвард хватанул губами воздух. Только тут он припомнил странную заметку в старом журнале. Какой-то доморощенный мыслитель разглагольствовал о памяти человека и ее свойствах. Да, живучесть клеток, их способность делиться и воспроизводить себе дубликаты, все это даст человеку возможность жить вечно. Но невозможно вечно любить, вечно страдать, вечно стремиться куда-то. Все эти понятия, все эмоции человеческой души и существуют лишь потому, что они мимолетны и, сменяя друг друга, от доверчивой восторженности детства до унылого ожидания смерти в старости, подготавливают человека к тому, чтобы научиться не быть. Небытие – вечно. Псих-генетик, поработавший над десятком парней, упивавшихся собственной неповторимостью, встал у природы посреди дороги. Память, спасаясь от пустоты и бесполезности, раз за разом прокручивала те из событий, которые спрессовались, успели уместиться в от и до обычного века, отпущенного человеку. Все остальное – живущее небытие.

Эдвард Бредли так ясно увидел мелкий типографский шрифт, словно кто-то поднес к газете ярко горящий светильник. Свет резанул по глазам, калеча мозг ударившим фонтаном крови.

Эдвард Бредли ел, пил и жил, мечтая убить человека, который давно умер. Последнее сильнодействующее лекарство, удерживавшее нить между миром и Эдвардом, оказалось лишь паутинкой в осеннем лесу,

Эдвард попытался встать с кресла. На подгибающихся ногах приблизился к двери с кодовым замком и с ужасом сообразил, что забыл самим им придуманную комбинацию цифр.

Сухой кулак слабо ударил бронированную плиту. Ногти поскребли металл и соскользнули.

Эдвард Бредли застонал без голоса и упал, уткнувшись носом в ковер.

Саймон Филлипс не сразу понял, что оказался замурованным один на один с мертвецом в стальном бункере.

 

ПОЕДИНОК

– Пинни! – Розалинда привстала на носки и звонко чмокнула полицейского, ничуть не смущаясь его спутников.

Трейси, скрывая омерзение, старалась не касаться сальных поверхностей и грязных тел. А если бы можно было, то и не дышать.

Вновь прибывшие тут же оказались в густой толпе.

– Так это и есть то чучело, которое ты… – Трей не знала, что за слово побольней придумать, – с которым ты вступаешь в физические контакты?

Розалинда отпустила Пинни, которому что-то нашептывала на ухо и удивленно воззрилась на Трей. Так рассматривают незнакомого зверька: любопытно, но может цапнуть.

Окружающие притихли и угрожающе подтянулись.

– Это я-то чучело? – дружелюбно сверкнула зубами Розалинда.

Девушки стояли друг против друга.

Кто-то в толпе восхищенно ахнул:

– Да это ж как в книжке «Принц и нищий»! – и тут же умолк под шиканье остальных.

Берни Бернс не вмешивался, присматриваясь к незнакомому мужчине. Пожалуй, бицепсы того уступали в силе мускулам Бернса.

А Спракслин, давно разглядевший предводителя шайки, теперь старательно делал вид, что оценивает фигурки девушек. Трей и Розалинда и в самом деле были похожи: черные волосы, зеленые глаза. Розалинда чуть выше и сухощавей. Но сравнение, однако, было не в пользу Трейси.

В Розалинде – порывистость, страстность, буйство резко очерченных линий, где ни одной – лишней или нечеткой.

Трейси – словно ее размытое отражение. Мягкая линия носа, безвольный подбородок, девушка походила на восковой цветок, в то время, как Розалинда была растущим цветком шиповника, малиново светящимся где-нибудь на июльской поляне.

Две женщины из разных миров словно воплощали собой наземный город и жителей подземелья.

– Поединок! – выкрикнул Бредли.

Не успел Спарки и его команда опомниться, как грязные тела образовали круг, рассевшись на деревянных ящиках, старых колесах и просто на корточках.

Обитатели подземелий, где разнообразие было острым блюдом к обеду, всегда готовы повеселиться на дармовщину.

Время от времени поединки объявлялись и раньше.

Сосед украл у соседа из фанерной коробки помятую банку консервов. Кто-то обозвал другого в глаза подлецом.

Девушка из Верхнего города, так, чтобы не ломать язык, внизу называли Лос-Анджелес, оскорбила всех, дав понять, во что обитатели верха ставят своих сородичей.

Сникс, Заклин и Пинни встали стеной, отгораживая Трей от полуголых тел, возбужденных предстоящей дракой.

Спракслин сориентировался быстрее.

– Один на один – и победителю отдают побежденного!

Толпа одобрительно загудела. Условия были серьезные: сразу видно бывалого бойца.

Тут же доброхоты притащили кованный железом сундук.

– Я – Томми Медведь, – похлопывая ладонью о ладонь в круг вошел гигант.

Стянул через голову куртку. Огляделся и бросил одежду девушке с серьгами-пауками в ушах.

Спарки с уважением оглядел выпирающие из-под кожи слои мускулов на плечах, грудной клетке. Впалый живот был словно вылеплен из пластика.

Чарли с приятелем, поднатужившись, откинули крышку сундука.

Сверкнула сталь ножей, кинжалов, платиновых наконечников для стрел. Спракслин только в исторических книгах читал о палицах и булавах, в беспорядке сваленных в сундуке.

– Ты имеешь право выбора оружия, – великодушно оскалился гигант.

Спарки сделал вид, что перебирает острые железки. Взвесил в руке обоюдоострый меч с клинком в половину человеческого роста. Отброшенное оружие коротко звякнуло.

– Две руки! – наконец решился Джон, выставив вперед растопыренные ладони.

В глубине души Спарки понимал дикость поединка. Он, давний наследник многих веков цивилизации, будет, как питекантроп из пещеры, биться насмерть за самку. Но Джон уже чувствовал зуд хорошей драки. Краска залила щеки, заставляя сердце биться ритмично и быстро, толчками обновляя кровь в венах.

В каждом из нас, в душе любого живет этот темный зверь, время от времени просыпаясь и ненавистью подступая к горлу.

Противник Джона внешне был спокоен, лишь пожал на предложение Спарки плечами, от чего змеями заиграли мускулы.

На Спракслина в толпе почти никто не ставил.

Соперники сошлись. Схватка началась.

Главным для Спарки было не подпустить медведя к себе: железный захват гиганта в минуту искрошит ему кости. Он атаковал на расстоянии вытянутой руки, кулак отлетал от тренированного тела Томми Медведя, как от упругой резины.

Томми беспечно отмахивался от наскоков низкорослого, по сравнению с Томми, Спракслина.

Томми лениво топтался: и для него, и для зрителей поединок казался оттягиванием финала.

Борьба заходила в тупик: Джон колошматил Томми, нанося град стремительных ударов и быстро отскакивал.

Гигант лишь почесывал ушибы и ответно, если успевал дотянуться, бил Спарки ладонью наотмашь.

От шлепков Медведя у Спарки уже кружилась голова. Из рассеченной губы струилась по подбородку кровь, капая на грудь, а противник по-прежнему был ленив, неповоротлив и невозмутим.

Команда Спарки отчужденной кучкой топталась у края круга: это была непонятная и странная для обитателей Лос-Анджелеса жизнь, и они еще не могли решить, как относиться к диким выкрикам взбодренной толпы, к терпкому и хищному запаху людского пота.

Между тем темп схватки убыстрялся. Теперь Спарки кружил вокруг Томми Медведя, не давая тому времени на передышку. Гигант уже не мог лениво стоять на месте: чувствительные кулаки Спарки, раз за разом достигая цели, раздражали Томми.

Броском Медведь опрокинул Джона, который чуть не вылетел за край круга. Пока Спарки очумело тряс головой, Томми, подняв кулаки, вразвалку двинулся на беспомощного соперника. Зрители зло заворчали. Схватка подошла к концу. Гиганту оставался шаг, чтобы огромный ступней пригвоздить распластанного противника к полу.

Трей взвизгнула и отвернулась. Берни сделал движение вперед, намереваясь остановить поединок – Томми наверняка оставит мокрое место от Спарки.

Но тут произошло непредвиденное. Спарки сгруппировался, поднялся, словно собираясь вскочить. И ядром метнулся под ноги Томми Медведя. Гигант, не ожидавший удара, пошатнулся, не удержался и рухнул на спину, нелепым жуком дергая руками и ногами.

– Победа! Победа! – ликовали зрители.

Томми сел, удивленно тараща глаза. Повертел головой – приветствовали явно не его.

А толпа, ошарашенная и немного смущенная, уже праздновала нового кумира.

Боевой круг тут же превратился в трапезную в честь победителя. Откуда-то, словно по мановению руки, появились консервы, грубо нарезанный хлеб, бутылки с мутноватой жидкостью.

– Самогон! – учуял Спарки специфический запах.

Его команда волей-неволей попала на праздник.

Трей глотнула из железной кружки с желтым утенком на боку – внутренности словно прожгло раскаленным свинцом. Но потом стало теплее и уже не так смердели тела людей вокруг. Пели, пили. Плясали, подпевая хриплыми голосами.

Берни Бернс протиснулся сквозь толпу:

– Рад, что вы немножко уронили Томми – он славный малыш, но в последнее время порой зазнается.

Спракслин безошибочно вычислил главаря буйствующего веселья.

– Есть разговор! Мы ищем негра, примерно, лет двадцати пяти на вид.

– Размороженный! – сообразил Берни и усмехнулся на молчаливое удивление. – Мы здесь не со всем темные, тоже новости визора смотрим!

– Да я тоже размороженный, – бородатый Джону Спарки понравился.

Он и сам был не прочь жить вот так бесшабашно и вольготно. О будущем можно подумать и после обеда. А вот Саймона Филлипса, бесстыжего и наглого убийцу, среди этих довольно безобидных людей – Филлипса надо выловить до того, как парень еще что-нибудь натворит. В Джо заговорил лейтенант Спракслин.

– Так вы нам поможете?

– Ну, – набрасывая куртку на плечи, туманно отозвался бородач, – мы и так собирались навестить разоров. – И крикнул:

– Розалинда, на сей раз ты пойдешь со мной!

Девушка, запыхавшаяся в танце, тут же возникла рядом.

 

КОМПЬЮТЕР НЕРВНИЧАЕТ

Саймон пятерней попытался отодрать прилипшие к коже лба волосы. Теперь можно было осмотреться. Эдвард Бредли был запасливый хомячок. В стенной панели Саймон обнаружил встроенный сейф. Дверца, чуть заскрипев, поддалась. Филлипс усмехнулся, зарывшись по локоть в груду золотых монет. Дублоны, пиастры, франки, русские золотые десятки – зачем-то Бредли хранил эти поблескивающие гранями кругляши.

Саймон выдвинул верхний ящик. Плоские коробочки, выложенные по дну бархатом, скрывали в неприметной оболочке женские украшения. Филлипс попытался натянуть на мизинец массивный перстень с многогранником камня. Драгоценности бросали стремительные молнии, если повернуть гранью к свету. Забава надоела. Филлипс небрежно хлопнул дверцей.

Древние книги Саймон не тронул. Перед картиной в витой раме задержался.

В весеннем саду, чуть означенном гибкими веточками с туманными непроклюнувшимися почками, сидела девушка в черном. Кокетливая шляпка прятала глаза девушки за вуалью. Было раннее утро, и девушка зябко прятала руки в муфте. Длинная юбка из плотной ткани скрывала фигуру, лишь виднелся любопытный остроносый ботинок.

Саймон не удержался. Со столика с остатками обеда Бредли он выудил баночку с коричневым соусом и пририсовал девице усы.

Можно было и сваливать. Филлипс оттащил от двери тело Бредли. Мертвый старикашка оказался на удивление легким, словно вместе с жизнью из тела ушло еще что-то: так гусеница, перезимовав, прогрызает кокон и уползает, бросив ненужную оболочку.

Все было готово. Пошарив, Филлипс разбогател на несколько пакетов ветчины – любимого лакомства Бобби, да литровую бутыль с минеральной водой.

Мысль о толстяке развеселила. Саймон мог бы поклясться, что глуповатый Бобби по-прежнему сторожит аэрокар на посадочном кругу у музея.

Саймон порылся в карманах халата мертвеца. Нащупал и двумя пальцами вытащил сигаретную коробку. Ключей не было. Саймон закурил, щурясь на дверь. Особого беспокойства Филлипс не испытывал. Припомнил как сквозь дрему, что старик при входе просто приложил к панели руку – и дверь словно никогда и не была плотно вварена в проем. Пришлось тащить тело обратно.

Неудача не очень огорчала. Хоть Саймон не больно разбирался в электронной охране, но подозревал, что между живой ладонью и трепыхающейся мертвой тряпкой для компьютерной защиты есть разница.

Саймон приступил к запасному варианту. Первое испытание прожигающей коробки – на двери прорисовалась темная точка. Металл шипел, но обугливался, поддавался с трудом.

Саймон передвинул кресло так, чтобы оказаться напротив центра – теперь чудо-коробка сама делала свое дело.

Самое тяжелое осталось позади. Так часто кажется вначале, но неприятности и несчастья никогда не останутся за спиной. Воспоминания о минувших испытаниях – лишь бледный отсвет того, что ждет за следующим поворотом. Опасны не трудности, куда тягостней их ожидание – и от этого можно спятить.

Филлипс о будущем не беспокоился. Жаль потерянного бессмертия, но, взглянув на скрюченное на полу тело, Саймон решил, что есть смысл жить, пока жив.

В это время центральный компьютер отметил постороннее присутствие. Компьютер контролировал и наземные, и подземные владения Эдварда Бредли. Но всегда корректировал свои действия с мыслеприказами владельца. Теперь в одном из глубинных секторов сработал блок защиты: не подкрепленный и не отмененный сигнал тревоги понесся по коммуникационным цепям, пока не достиг центрального пульта управления.

Поразмыслив, Филлипс решил, что сумеет приспособиться к этому времени. Бесцветное и безопасное, оно, в конце концов, не сильно отличалось от века минувшего. А людишки стали еще наивнее и слабее. Тут же неприятной ассоциацией вспомнился Спракслин: на миг Саймон даже почувствовал симпатию к современнику. Подумать только, десятилетия минули, а неутомимый лейтенант, как породистая гончая, рыскает по следу Саймона. Не нужны долгие мудрствования о связи преступника и его преследователя, чтобы додуматься: вот и сейчас, на спор, Спарк занят исключительно особой мистера Филлипса. Саймон усмехнулся, устраиваясь поудобнее в кресле. Жизнь была бы пресновата, не будь в мире лейтенанта Спракслина.

Синий луч методично рисовал на бронированной двери правильный прямоугольник высотой в человеческий, рост.

Сигнал опасности, объявленный центральным компьютером, и грохот взрезанной двери совпали.

Электронная сеть во владениях Бредли контролировала подачу кислорода, процент влажности, давление, чутко реагируя на состояние Бредли. Бредли в свое время угрохал в сеть миллионы человеко-часов, создав уникальный и послушный механизм защиты и охраны. Теперь, когда Бредли не подавал абсолютно никаких признаков жизни, компьютер сам принял решение.

Красная кнопка, намертво закрепленная со дня создания пульта управления, сама по себе пришла в движение, сдвинулась и медленно утонула в гнезде. Цепь замкнулась. Включился блок всеобщего уничтожения системы. Центральный компьютер, служа Эдварду Бредли много десятков лет, догадывался: мистер Бредли пожелал бы не оставлять никаких следов. Компьютер оказал Бредли последнюю услугу.

Саймон подобрал вытянутые ноги, сел, прислушиваясь. Из-под земли шел назойливый гул, словно кто-то нажал зуммер двусторонней связи, но собеседника не оказалось дома.

Гул нарастал, дрожью давя барабанные перепонки. Дрожь передалась стенам. Мелкой и частой рябью зашелся пол.

Саймон, вцепившись в подлокотники, отчаянно пытался удержать на месте съезжающее кресло. Ковер, волнами, отползал к стене.

Дергались и вылетали книги в стенном шкафу. Картины, срываясь с креплений, лопались туго натянутыми парусами холстов. Теперь грохотало сверху, снизу, из-за стен. Повсюду.

Саймон на четвереньках попытался доползти до проема в двери, зверенышем цепляясь за ускользающие поверхности. Наконец сумел ухватиться за иззубренный край металла и выглянуть в коридор. По тоннелю, клубясь и насмехаясь, клочьями вползал белый дым. Саймон закашлял и отпрянул. Поблизости рвануло. Теперь горела масляная краска, смешиваясь со смрадом чадящих резиновых шин. Гул приближался. Саймон с остекленевшим взглядом вспомнил, узнал смутно знакомый звук. Так катится огонь, слизывая все на пути. Пламя, взметаясь и пригибаясь, жадно рвется вперед. Скалит зубы, набрасываясь на дерево, кожу, пластик, плавит металл.

Филлипс нащупал языком шершавые губы, отполз. Самые шустрые и любопытные язычки пламени заглядывали в проем. Ковер пришелся по вкусу. Самый храбрый потянулся, распробовал. Рыжим костром вспыхнул ворс, огонь разлился по помещению огненной поляной.

«Я должен сначала задохнуться! Люди в огне погибают от дыма!» – как заклинание, шептал обезумевший Саймон, зачарованно глядя на подступающий огонь. Филлипс вжался спиной в нагревающийся металл стены.

Рука его скользнула по пульту управления и начала лихорадочно нажимать все кнопки подряд. Все было бесполезно. Саймон взвыл от досады, обиды и страха. Он никогда не думал, что умрет вот так, в огне, словно старое, гнилое полено. Он вообще не собирался умирать, ни теперь, ни потом. Ему слишком нравилась жизнь.

А пальцы неустанно нажимали кнопки. Можно было подумать, что Саймон решил доказать самому себе, что сделал все возможное, чтобы вырваться из когтей смерти.

– Господи, – кричал он, – если ты есть, помоги мне! Ну что тебе стоит?!

И тут случилось невероятное. Раздался глухой взрыв, и огромная глыба в стене, которая одновременно служила и потайной дверью, с грохотом провалилась в узкую дыру, которая как раз подходила ей по размерам. Из дыры повалил черный дым и показались языки пламени.

Саймон подбежал к дыре. Оказалось, что под ним была еще одна комната, или подвал, или черт знает что. Но не это было главное. Саймон чуть не закричал от радости, увидев, что эти два помещения соединяются между собой лестницей, прикрепленной к стене комнаты, которая находилась напротив той, в которой сейчас чуть не сгорел заживо Филлипс. Но самым главным было то, что лестница к тому же еще и вела вверх – несомненно, по ней можно было выбраться из этого ада.

Саймон вцепился в лестницу руками и повис над дырой. Он глянул вниз, но из-за дыма и огня ничего не было видно. К тому же языки пламени уже начали облизывать его пятки, и он решил не испытывать судьбу еще раз и начал быстро лезть по лестнице вверх.

А огонь, разгулявшись, бесчинствовал в подземельях, чуть замедляя движение, когда на его пути вставали бетонные плиты, разделявшие подземные уровни. Огонь нерешительно колебался, в потоках воздуха отыскивал лазейку и кидался в найденный переход. От жара лопались трубы. Проводка жухла и скрючивалась ленточками серпантина. Раскаляясь, не выдерживала арматура – плиты перекрытий, крошились жженым сахаром и обрушивались с высоты в бездонный колодец.

Первыми из преисподней поднимались клочья белого дыма. Следом шел огненный смерч.

 

КРЫСЫ НА КОРАБЛЕ

В селище разоров продолжалась приостановленная появлением Бредли попойка. Гулять так гулять: раскупорили новые припасы спиртного. С едой у разоров всегда было хуже. Беспечные, они могли за вечер сожрать недельный запас. Проблема, правда, была надуманной. Прямо над головой было сколько угодно жратвы: любой магазин, ресторан, торговый склад Верхнего города был битком набит отборными продуктами, но лень было шевелиться из-за пустяка.

Лишь жирный Бобби недовольно урчал: его прожорливое брюхо требовало чего-нибудь посущественней, чем пакет попкорна на шестерых.

– Да вот закуска бежит! – кивнул, ухмыляясь Чарли.

Бобби завертел короткой шеей. Рядом такие же немногочисленные группы разоров подкреплялись кто чем, но делиться вряд ли кто собирался.

Бобби, как доверенное лицо и мальчика для битья мистера Бредли, никто особо не обижал. Но и Бобби своим заплывшим жиром умишком старался не задираться: разоры – ребята крутые. Куда безопасней немного похудеть, чем попросить у кого-то кусок. Нет, Бобби обреченно плюхнулся на деревянный ящик. Сбитые брусья жалобно заскрипели.

– Не туда смотришь! – Чарли глядел дружелюбно и сочувствующе. – Еда – вот она!

Бобби дернулся и подобрал ноги. Прямо из под ящика брызнула серая тень. Еще одна скользнула из брошенного на землю тряпья.

Вокруг засуетились. Крысы, словно верные собаки, всегда шлейфом бродили по следам разоров, подбирая объедки и часто попискивая.

Часом кто-нибудь прихлопывал одну-другую тварь забавы ради.

Но серая дорожка, на глазах превратившаяся в шевелящийся ковер из зверьков – усатые мордочки и острые зубы в минуту не оставят на человеческом скелете и клочка мяса.

– Что это, мать твою?! – взвизгнула безобразная старуха, подбирая подол грязной юбки.

Люди старались взобраться повыше. Спеша и толкаясь, цепляясь за невидимые выступы стен. Но голодная орда зверьков, пища и давя друг дружку, на людей внимания не обращала, вихрем прокатившись по поселку разоров.

– Ну и ну! – выдохнул Чарли, слезая с ящика. – Пора устраивать осеннюю дезинфекцию!

И тут разоры впервые почувствовали сладковатый привкус гари, идущий из запретных нижних уровней мистера Бредли.

Головорезы притихли. Вякнул и затих ребенок у матери на руках.

– Пойду, гляну-ка, – Черный Дик, поблескивая карими глазами из-под кустистых бровей, настороженной кошкой обвел взглядом толпу.

Тут же вызвалась дюжина добровольных помощников. Разоры кинулись к ближайшему переходному люку. Заскрипело колесо, поднимая многотонную плиту. Та медленно сдвинулась и отползла, открывая бездонный провал. Обычно нижние уровни чернели гулкой пустотой. Теперь квадрат под поселком сиял золотистым сиянием. И сразу же запах гари усилился. Плотным занавесом взметнулся горячий воздух.

Разоры отпрянули, хватаясь за оружие. Некоторые беспомощно ощупывали карманы и пояса: в собственном поселке разоры особо не беспокоились о безопасности. Пистолеты, короткоствольные автоматы и кортики валялись повсюду без всякого порядка.

– Пожар! – кто-то поздно сообразил прикусить язык.

Перед тем, как прозвучало слово, в опасность можно было не верить: это чудится тебе одному, это свет, это только включился дежурный свет на нижнем уровне!

Но кто-то высказал твои опасения вслух – и поселка разоров больше не существовало. Людское стадо, в толчках и зуботычинах, хлынуло к платформе подъемника. Разоров охватила паника: каждый понимал, что страшнее пожара в подземелье может быть только обвал. Но и при обвале есть надежда, что кому-то придет в голову тебя откапывать. Соваться в пекло горящих уровней даже псих не рискнет.

 

БЕГСТВО

Судорожные сборы и лихорадочное бегство волнами охватили поселок. Не глядели на стариков. Отпихивали пинками детей, отрывали от себя вцепившихся в одежду женщин.

Платформы подъемников были оборудованы так, чтобы одновременно поднимать наверх пять-шесть человек. То, что всегда служило гарантией безопасности, теперь обернулось катастрофой. На платформу грузились десятки окровавленных людей. Тут не было места слабым. Кому не хватило места на платформе, цеплялись за предохранительные поручни и зависали в воздухе. Кое-кто пытался держаться за край, но тут же с криком падал на головы оставшихся внизу. Тянущиеся к краю платформы руки отбивали коваными каблуками те, кто уже видел себя спасенным из ада. Трос подъемника с натугой скрипел, но все же медленно вытаскивал людей наверх. Платформа, опускавшаяся вниз куда стремительней, внимания разоров не привлекла. Им было не до вражды с соседями-проказорами.

Спаркслин примерился и удачно приземлился на полусогнутые ноги, не дожидаясь, пока платформа коснется поверхности.

Сгустившийся жар и смрад горелого пояснений не требовали.

Следом прыгнул Берни Бернс и тут же подхватил перышком падавшую Трейси.

– Молодец, девочка! – скупо бросил Берни, ставя девушку на покрытие.

На краю платформы, мешая остальным, топтался Томми Медведь. Наконец, платформа мягко колыхнулась и замерла монолитом в пазах.

Проказоры и команда Спарки некоторое время наблюдали за крысиным потоком под поднимающейся вверх единственной платформой подъема.

– Вляпались? – спросил Заклин об очевидном.

– Похоже на то, – мрачно парировал Спаркслин.

Уровень быстро заполнялся белым туманом. Жар мешал дышать. Першило в горле, и тут же жесткой коркой покрывались язык и губы.

Разоры, полуоослепшие и потерянные, смутными тенями блуждали по селению, натыкаясь друг на друга. Заклин кулаками держал тени на расстоянии, хотя на него и друзей никто по-прежнему не обращал внимания. Берни Бернс крепко держал Розалинду. Берни ни о чем особо в жизни не сожалел; не жалел он себя и сейчас. Было только досадно, что именно в этот раз он взял с собой Розалинду – Бернс был уверен, что городок проказоров, непосредственно выходящий многочисленными люками на поверхность, в Верхний город, спасется. И незачем было девушке погибать вместе с ними.

Спаркслин не сдавался, шаря на ощупь по стенам, простукивая пустоты. Сначала заморозили – теперь зажарят? Нет, увольте!

– А что, если… – подал голос Пинни и закашлялся.

Спарки метнулся к нему, встряхнул:

– Ты опять что-то не ко времени вспомнил?!

Пинни откашлялся, взбодренный встряской.

– Я просто подумал, а почему бы на распределительном щите управления платформами «плюс» не поменять на «минус»: полиция всегда так делает, если слишком много несовершеннолетних сразу не соответствует статусу «абсолют».

– И что? – не понял Спарки, какая разница: левая или правая платформа будет подниматься, всем все равно не успеть спастись.

– Да-да, конечно, встрял Сникс. – Тогда обе платформы движутся в одном направлении. Просто нужно, чтобы кто-то стоял у щита и щелкал «плюсом-минусом»!

– О'кей! – Берни бережно передал на руки Спарки Розалинду: девушка, наглотавшись ядовитых испарений, была в полуобморочном состоянии.

Да и остальные выглядели не лучше, а внизу задыхалось в дыму минимум еще человек шестьдесят разоров.

– Я как-то в юности увлекался техникой, – Берни быстро сжал ладонь Спарки и исчез в белом тумане.

Скрежет платформы для спуска подтвердил, что Бернард Бернс и в самом деле разбирался в технике.

Теперь дело пошло быстрее: на платформы поместили столько, сколько мог выдержать трос и оба подъемника выволакивали чуть дышавших людей наверх.

Судя по тому, что платформы опускались пустыми, на верхнем уровне кто-то заботился о вновь прибывших.

А огонь бесчинствовал совсем рядом. Кожей чувствовалось его голодное дыхание. Пламя гудело буквально за соседними переборками.

Спарки и Заклин рыскали по поселку, вытаскивая забившихся в полубезумии людей из бочек, из-под перевернутых ящиков, из-за сваленных тюков с награбленным добром. Некоторые бессознательно отбивались. Одна старая чертовка, которую Спарки вытянул из-под кучи тряпья, в кровь изодрала Джону щеку грязными ногтями.

Наконец, вроде все разоры были погружены. Платформы в последний раз двинулись вверх. И в ту же секунду огонь, прорвав блокаду перекрытий яростно метнулся вслед ускользающей добыче.

– Скорее! – крикнул Спарки, подсаживая Трейси.

Заклин дотянулся и успел положить на край платформы Розалинду, а потом запрыгнул сам. Платформа под тяжестью тела гиганта замедлила ход. Томми Медведь вцепился в край уходящей вверх бетонной махины: это было невероятно, но человек сумел несколько секунд удерживать на месте многотонный движущийся груз. Этих секунд хватило для Пинни и Сникса. Мускулы Медведя, вздуваясь, затрещали. Томми отнял руки и отступил.

– Ты что? – возмутился Пинни, протягивая гиганту руки. – Давай забирайся!

– Нет, меня эти качели не выдержат, – уголком рта улыбнулся Томми, утирая лоб тыльной стороной ладони.

– Где Берни? – из густого тумана выскользнула фигура Спарки, почти ткнувшись Медведю в грудь. – Надо его найти!

Томми недвусмысленно покрутил указательным пальцем у виска: теперь горело на их уровне.

Томми Медведь проводил взглядом уже поднявшуюся метра на полтора платформу, что-то прикинул.

– Оп-ля! – Спаркслин не успел ничего сообразить, как две руки метнули его ядром в воздух. А еще четыре или все шесть рук подхватили лейтенанта и втащили на платформу.

Томми Медведь терпеливо стоял, задрав голову, пока обе платформы не закрыли просвет над нижнем уровнем.

– Быстрее! – перепачканный сажей мужчина протягивал руки к платформе. – Там еще много?

Спарки уперся взглядом в перекрытие под собой. Нижний уровень превратился в ад. Даже здесь, наверху ступни ощущали жар. Но никакой паники вокруг не наблюдалось. Спарки подумал было, что орудует хорошо организованная служба спасения, если б не обтрепанный вид спасателей и их голодные лица со впалыми скулами.

– Так сколько еще? – вразумлял Спарки все тот же голос.

Платформы дрогнули, начиная спуск. Тут же полоски засияли расплавленным золотом. Заклубился дым.

Спарки с силой провел ладонью по лбу. Прикрыл глаза.

– Все! Там – все!

– Эй, – крикнул мужчина вдаль. – Открывайте ворота! – и подтолкнул Спаркслина к эскалатору: – Уходим наверх, приятель!

Спарки замешкался, оглядываясь. Через несколько минут пламя прорвется через бетонные перекрытия. Впереди, тесно сгрудившись, по эскалатору поднимались последние проказоры. Спарк различил среди них спину Заклина и облако волос Розалинды.

– А когда здесь прогорит… – вслух представил Джон.

– Будет чай! – непонятно отозвался крепыш и хохотнул: – Правда, без заварки и сахара!

– Какой чай?… – Спарки думал, о том есть ли в Лос-Анджелесе хоть какие-то средства эвакуации.

– Мы открыли шлюзы – сейчас сюда ринется океан! Будет грандиозная парилка, но, – проказор подтолкнул Спарки чувствительным пинком, – без нас, приятель!

 

ВЕРХНИЙ ГОРОД

Лос-Анджелес еще пытался делать вид, что ничего особенного не происходит, по многолетней своей привычке ничего плохого не замечать.

На улицах было людно, как стрекозы над водой, сновали аэрокары. Но попробуй-ка не заметить, если вдруг у тебя под ногами взбугривается земля, и из оранжевого люка прямо перед тобой возникает всклокоченная голова!

Спарки выбрался последним, щурясь на свет. В воздухе сладко пахло осенью. Джон глубоко глотнул бодрящий воздух, терпкий и кристально прозрачный.

Повсюду, насколько хватало глаз, разбросанными апельсинами пестрели откинутые люки переходников, о которых Лос-Анджелес давно позабыл. Из нижних уровней на чистенькие улочки хлынули оборванцы.

Спарк оперся рукой о фонарный столб., Перед ним лежал Верхний город. Нижнего города теперь уже на годы, а, может быть на века, не существовало. Под ногами, отделенный лишь коркой земли, плескался океан.

И людям: горожанам, разорам, проказорам – придется мириться в том мире, который есть. Выбора-то не будет.

Джон усмехнулся. В его времени лейтенанта Спаркслина называли разрушителем за неуемный нрав, строптивость и бьющую через край энергию, в этом мире, с единственным уцелевшим островком цивилизации, разрушать было особенно нечего.

Джон вздохнул: придется засучив рукава, заняться созиданием. И Спарки уже решил с чего начнет.

Взглядом он проводил бредущую по улицам толпу погорельцев.

Время от времени двери домов открывались – и один из обитателей Нижнего города, а то и целая семья скрывались во внутренних помещениях. Толпа редела.

Джон притянул к себе Трей, развернул девушку к себе лицом. Губы Трей вкусно пахли мятной зубной пастой.

Трейси затрепыхалась, отбиваясь. Затихла.

– Джон, это и есть то, что ты называешь – физический контакт? – чуть отдышалась Трей.

– Ну, – улыбнулся Спарки, – это так, прикидка. А контакт – это когда тебе будет еще лучше! Обещаю!

– А может,- покраснела Трей, – прикинем еще разок?

Зажужжала полицейская стрекоза. На посадочную площадку спланировал аэрокар. Из кабины выскочил Альберт Хоппер собственной персоной и, просияв, двинулся к Спарки:

– Как начальник полицейского управления Лос- Анджелеса должен поблагодарить вас за выполнение задания: преступник Саймон Филлипс из города исчез.

– Исчез? – удивился Спаркслин – А мне казалось, что он сгорел под землей.

– Прошу вас не очень распространяться об этом, – сказал Хоппер.

– О, господи! Это что, государственная тайна? – ухмыльнулся Спаркслин.

– Там погибли люди, и мы бы не хотели…

Пронзительный вой полицейской сирены заставил его замолчать.

Несколько машин одна за другой на полной скорости подлетели к месту, где приземлился аэрокар Хоппера и резко затормозили. Из них выскочило несколько офицеров-полицейских и они бегом направились к своему шефу.

– Что случилось? – спросил Хоппер.

– Вынуждены доложить, – начал один из них, что только что…

– Что «только что»? – закричал Хоппер. – Почему вы замолчали?

Офицер покосился на Спаркслина.

– Дело в том, что только что обнаружен Саймон Филлипс, – волнуясь, сказал он.

– Вы хотите сказать, что обнаружен труп Саймона Филлипса?

– Нет, он жив.

– Как жив? – одновременно закричали Хоппер и Спаркслин. – Этого не может быть!

– Он жив, повторил офицер, – и сейчас находится в лаборатории с криогенными ваннами.

– Он что, может, решил обратно заморозиться?… – недоуменно произнесла Трей.

Спаркслин, не сказав ни слова, бросился к одной из полицейских машин, оттолкнул водителя, который пытался преградить ему путь, сел за руль, и через мгновение машина уже на полной скорости мчалась по городу.

 

ЗАЛОЖНИК

Саймон, прежде чем направиться в лабораторию с криогенными ваннами, заскочил в полицейское управление. Страх и растерянность его давно прошли, он снова обрел уверенность в себе. Опасность миновала, и теперь он хотел мстить всем подряд. Он готов был превратить этот город в пепел, отправить на тот свет все население, – Тейер попробовал перевести разговор на другую тему. От рассуждений Саймона о смерти у него уже начинали дрожать руки.

– Это как?

– Дело в том, – с готовностью ответил капитан полиции, – что вода в цистернах не совсем обычная. Она, когда попадает на горящий объект, застывает, превращается в тонкую мягкую корку, которая не плавится от огня.

– Ну, вы даете, придурки, – уважительно сказал Саймон Филлипс. – А если загорится одежда на человеке?

– Ничего страшного. Эта корка через пятнадцать минут превращается в порошок.

Наконец машина подъехала к большому куполообразному зданию – лаборатории, в которой находились криогенные ванны с преступниками.

Прежде, чем открыть входную дверь, Саймон Филлипс угрожающим тоном сказал Тейеру:

– Имей в виду, если из твоего поганого рта вырвется хоть один ненужный звук, ты умрешь раньше, чем он долетит до моего уха.

– А что мне необходимо делать? – испуганно спросил Тейер.

– Ты войдешь в здание и прикажешь разморозить всех заключенных.

– Но я не могу… Я не имею права, – взмолился Тейер. – Это невозможно.

Он никак не ожидал, что от него потребуют именно это. Разморозить заключенных – значит, поставить крест на своей карьере.

– Право у тебя теперь только одно, – зло сказал Саймон, – попытаться спасти свою шкуру. И у тебя есть сейчас прекрасная возможность воспользоваться им.

– Но меня уволят с работы…

– А так ты лишишься жизни, козел. Ну, выбирай быстрее, я считаю до трех!

– Я в-выбрал, – торопливо ответил Тейер.

– Будем надеяться, что ты сделал правильный выбор, – презрительно сказал Саймон.

Они вошли в помещение.

– Вызовите мне мистера Коллинза, – обратился Тейер к дежурному, который сидел у двери за большим столом.

– Слушаюсь, – сказал дежурный.

Он нажал на одну из кнопок блока связи на пульте управления, вмонтированного в стену рядом со столом, и голосом, лишенным абсолютно всех эмоций, произнес:

– Мистер Коллинз, вас вызывает капитан Тейер.

Через несколько секунд толстый, небольшого роста мужчина предстал перед гостями.

– Здравствуйте, мистер Тейер, – расплылся он в улыбке, покосился на Саймона и ничего не сказал тому.

– Здравствуйте, Коллинз, – холодно и несколько нервно ответил Тейер.

– Чем могу быть полезен?

– Давайте пройдем с вами в зал с криогенными ваннами.

– Что ж, пройдемте, – с готовностью согласился мистер Коллинз. Он двенадцать лет работал заведующим лабораторией и у него были прекрасные отношения с полицией.

– Что-нибудь случилось? – деликатно спросил Коллинз.

– Да, у нас возникла одна проблема, – уклончиво ответил Тейер.

Они двинулись по широкому и длинному коридору, который упирался в зал с криогенными ваннами.

Безусловно, Коллинз узнал Саймона, но он был несколько обескуражен тем, что увидел его рядом с помощником шефа полиции. Уж не собрался ли этот мерзавец добровольно опять погрузится в криогенный раствор? Но, в любом случае, Коллинз предпочел бы сейчас видеть этого преступника, который убил несколько человек, в наручниках.

– И что вы решили с ним сделать? – не выдержав, спросил Коллинз Тейера и показал головой в сторону Саймона.

– Ты давай, поторапливайся и прикуси свой язык, а то я сейчас с тобой кое-что сделаю, – пригрозил ему Филлипс.

– Что ты сказал? Дрянь, мерзавец, убийца! – вспылил Коллинз.

– Не надо, – тихо попросил его Тейер.

Но Коллинз, кажется, не услышал предупреждения, и это было не в его пользу, потому что он тут же получил убедительный удар в челюсть. Заведующий лабораторией, отлетев, ударился головой о стену и чуть не захлебнулся собственными словами:

– Я буду жаловаться… я буду… я буду жаловаться в полицию…

И тут же осекся, сообразив, что рядом стоит не кто иной, как сам помощник шефа полицейского департамента.

– Почему же вы стоите?! – наконец пришел в себя ошеломленный заведующий лабораторией. – Почему вы молчите, это же, это же…

– Сейчас и ты у меня замолчишь. Только уже навеки, – ответил за Тейера Саймон и достал из кармана пистолет.

Коллинз медленно оторвался от стены и удивленно заморгал. До его сознания никак не могло дойти, что же здесь произошло.

– Я… – начал было он, но ствол пистолета тут же оказался у его виска.

– Еще будут вопросы? – процедил сквозь зубы Саймон Филлипс.

– Ни в коем случае… – растерянно произнес заведующий лабораторией.

– Тогда вперед, – скомандовал Саймон, и они направились дальше по коридору.

Огромный зал утопал в тишине. Меньше всего он напоминал тюрьму, в которой содержались отъявленные преступники. По всему залу были расставлены компьютеры, которые день и ночь следили за состоянием людей, находящихся в криогенных ваннах. Хотя слово «ванна» было не самым лучшим определением. Это, скорее, были огромные консервные банки округлой формы, в которых можно было находиться лежа, не сгибаясь и не шевелясь. Впрочем, сгибаться и шевелиться в них в любом случае не приходилось.

– Давай, начинай, – скомандовал Саймон Коллинзу.

– Что начинать? – не понял тот, глядя на убийцу испуганными глазами.

– Как «что»? Размораживай свои ванны.

– Но там… там же преступники… – растерянно сказал Коллинз.

Раздался выстрел, и пуля ударилась об пол у самых ног заведующего лабораторией.

– Я понятно выразился? – спокойно спросил Саймон Филлипс, – или мне повторить?

– Вполне понятно, – пробубнил Коллинз.

 

СХВАТКА

Джон Спаркслин вбежал в здание лаборатории.

– Где он? – крикнул он дежурному.

– Кто? – спросил с места тот.

– Саймон Филлипс.

– Я сейчас доложу мистеру…

– На том свете доложишь, – пообещал дежурному Спаркслин. – Я спрашиваю, Саймон Филлипс здесь?

– Они все там, – сказал парень, – в зале.

– В следующий раз, если будешь так долго думать, будешь иметь большие неприятности.

Спаркслин бросился по коридору.

Зал ожил. Работали системы регенерации, подавая прерывистые сигналы. О состоянии находящихся в криогенных ваннах непрерывно докладывали компьютеры. Все вокруг светилось, мигало, вертелось.

Спаркслин, увидев посреди зала своего давнего врага, облегченно вздохнул. На этот раз отсюда вдвоем им никак нельзя выйти, решил он.

– Эй, Филлипс, ты что, решил снова замерзнуть? – крикнул Спаркслин. – Тебе, наверное, не понравилось здешнее общество?

– Как ты мне надоел! – заревел Саймон. – Ты что, привидение?!

– Да нет, я всего лишь твоя смерть, Саймон Филлипс, и на этот раз я не отступлюсь.

– Ну, так и умри здесь! – крикнул Саймон и, вскинув руку, выстрелил несколько раз из пистолета.

Спаркслин бросился за железный ящик, но тут же выскочил обратно и ответил тем же. Коллинза и Тейера словно ветром сдуло. Они вылетели из зала, представляя, какой взрыв там может произойти.

Саймон снова нажал на курок, но, к ужасу своему, обнаружил, что у него кончились патроны.

«Господи, это конец!» – подумал он, пятясь за огромный металлический стеллаж, на котором покоились различные измерительные приборы.

– Чего же ты спрятался, как последний трус? – закричал Спаркслин и снова выстрелил несколько раз. – Впрочем, ты ведь всегда был жалким трусом.

– Подожди, Джон, – не высовываясь из укрытия, отозвался Саймон. – Прежде, чем убить тебя, я хочу выяснить одну вещь.

– Ты бы лучше помолился перед смертью, – злорадно посоветовал Спаркслин.

– Я хочу выяснить, – не обращая внимания на последние слова Спаркслина, продолжал дальше Саймон, – зачем тебе это все нужно? Ради чего ты стараешься?

– Ради собственного удовольствия. Видеть тебя мертвым – что может быть приятнее?

– Брось, Спаркслин, мы ведь не дети. Тебе, наверное, хорошо заплатили за мою жизнь, да?

– Тебя плохо с памятью, Саймон. Ты, кажется, забыл, что я полицейский.

– Бывший полицейский! – тут же поправил его Саймон. – Это у тебя с памятью не все в порядке. Тебе, наверное, хорошо проморозили здесь мозги.

– Для меня не так уж важно, кем меня будут считать такие вот ублюдки, как ты, или…

– Э, не скажи! Ты ведь теперь не кто-нибудь, а преступник. Точно такой же, как и я. Ты убил тридцать заложников, а может и больше.

Саймон немного отполз в сторону в надежде найти какой-нибудь увесистый предмет, которым можно было бы запустить в Спаркслина.

– Тебе-то от этого все равно легче не будет, – возразил Джон. – Какая тебе разница, кто тебя убьет: преступник или полицейский?

– Речь сейчас не обо мне, а о тебе. Ты преступник, и уже есть решение подвергнуть тебя смертной казни.

– Ты врешь, Филлипс!

– Зачем мне врать?! Тебя разморозили, чтобы убить меня, но потом решили, что ты слишком опасен для их придурковатого общества.

– Откуда тебе это известно?

– Мне сказал Тейер.

– Ты врешь!

– Одному тебе не выбраться отсюда. Так что брось свою игрушку и слушай меня.

В зале воцарилась тишина. Компьютеры давно молчали, сильно пострадав от перестрелки. Процесс регенерации остановился, и это грозило находящимся в криогенных ваннах неминуемой смертью.

Саймон осторожно снял со стеллажа один из приборов и приготовился к атаке.

– Тебя надули, Спаркслин. Неужели ты этого еще не понял, а?

Спаркслин стоял, опустив голову. Он не знал, верить Саймону или нет. Конечно, все это очень походило на ложь – Филлипс просто спасал свою шкуру. Но, с другой стороны, Джон уже прекрасно понимал, что он чужой для этого города, для этой системы общественного бытия, и она так же чужда ему. Вполне возможно, что от него захотят избавиться, и, вероятно, попытаются затолкнуть обратно в одну из этих консервных банок.

Джон поднял голову.

– Даже если это и так, – уверенным тоном сказал он, – нам двоим все равно будет мало места на этой земле, Саймон. Так что не стоит прятаться.

Но Саймон тем временем прокрался к другому концу стеллажа. Теперь Спаркслин стоял к нему спиной.

Филлипс сделал еще несколько быстрых шагов вперед, оставил свое укрытие, размахнулся и со всей силы бросил тяжелый железный ящик в Спаркслина.

Джон не выстоял под ударом и, выронив оружие, полетел на пол.

Саймон тут же подхватил пистолет, заревел от радости и, направив его в лежащего Спаркслина, резко нажал на курок. Но выстрела не последовало. Филлипс нажал еще раз, потом еще и еще. Все было бесполезно, поскольку в пистолете не осталось ни одного патрона.

– Сволочь! – закричал Саймон, отбросил ненужное оружие в сторону и кинулся на Спаркслина. Он несколько раз ударил его ногой в живот. У Джона все поплыло перед глазами, ему не хватало воздуха. Сделав неимоверное усилие, он откатился в сторону, подальше от противника, и тут же вскочил на ноги.

Теперь он уже сам набросился на Филлипса и ударил его кулаком в челюсть. Потом схватил оказавшийся под рукой деревянный стул, спинка и сиденье которого были покрыты крокодиловой кожей, и запустил им в Филлипса.

Стул полетел прямо в голову бандита, но поскольку расстояние между Джоном и Саймоном было большим, последний успел пригнуться, и стул, пролетев над ним, ударился об огромный стеклянный сосуд, в котором находился криогенный раствор, и разбил его. Жидкость хлынула на Филлипса, заливая с головы до ног.

Филлипс хотел отбежать в сторону, но невидимая сила мгновенно сковала все его тело. За несколько секунд он превратился в большой кусок льда.

– А-а-а! – закричал Спаркслин то ли от радости, то ли от страха.

Он поднял с пола железный ящик, который пару минут назад в него бросил Саймон Филлипс, и запустил им в эту ледяную глыбу. Ящик попал в голову Саймона, она легко отломилась от тела и покатилась по полу, словно камень.

А криогенный раствор, растекаясь по залу и покрывая все тонкой, голубоватого оттенка коркой, уже был у самых ног Спаркслина. От раствора исходил тяжелый запах, над ним клубилась сизая дымка, которая поднималась все выше и выше, заражая собой весь воздух.

Спаркслин почувствовал, что здесь становится трудно дышать, а его тело уже будто не принадлежит ему, и бросился из зала.

Здание лаборатории было оцеплено полицейскими. У входа стоял Тейер. Он уже успел оправиться от конфуза, и теперь лицо его, как всегда, излучало решительность и готовность к любым действиям.

– Мистер Спаркслин, – спокойно и пренебрежительно сказал он, будто разговаривал с официантом в уютном ресторане, – надеюсь, теперь с этим преступником покончено навсегда?

– У вас есть неплохая возможность проверить это самому, – также спокойно и несколько устало произнес Джон. – Впрочем, я вам не советую этого делать.

– Почему?

В ответ в здании лаборатории послышался глухой взрыв. За ним последовал другой, потом еще один, и еще.

– Всем отойти! – закричал Тейер. – Быстро в укрытие! – и сам первым бросился в одну из полицейских машин.

Спаркслин неторопливо подошел к Трей.

– Поехали, – сказал он. – По-моему, нам здесь больше нечего делать.

 

НЕОЖИДАННОЕ ОТКРЫТИЕ

Спаркслин остановил машину у дома Трей. Они не договаривались, куда ехать, просто для Трей сегодняшний день был настолько насыщенным, что ей хотелось побыстрее отвлечься от всех дел и расслабиться.

А Спаркслину некуда было больше деваться. После землетрясения от его города не осталось и следа. Да и вообще город теперь было трудно узнать. И дело было не только в совершенно новых домах, улицах. Лос-Анджелес стал значительно чище, спокойнее. В нем не было ничего лишнего, и даже предложение о посадке одного нового деревца в каком-нибудь парке или скверике сначала проходило компьютерную обработку на целесообразность: не будет ли лучше на его месте повесить лампочку или поставить фонарный столб.

Вокруг сновали роботы, которые поддерживали порядок: убирали мусор, зимой очищали улицы от снега, а весной и осенью – от грязи. Да, после землетрясения все нарушилось в природе, и когда-то солнечный курортный город, не знавший холода и слякоти, теперь весь ежился, когда в ноябре с неба начинала падать белая холодная пушистая вата.

Вместе с тем, город терял, возможно, самое главное, что у него было – он терял свою душу.

Даже люди сделались другими. Их жизнь текла монотонно и однообразно, исключая всякие неожиданности и потрясения. Мир был настолько ошарашен землетрясением, что теперь пытался застраховаться от любых неприятностей. Самые сложные и опасные работы доверялись только роботам. Впрочем, потом роботам стали доверять и менее сложные и опасные работы, и люди, сами того не замечая, превратились в их заложников. Каждый их поступок проверялся на целесообразность, и человеческий мозг со временем так адаптировался к внешним условиям, что постепенно начал превращать и самого человека в робота – никаких лишних эмоций, никаких переживаний. Он заставлял людей думать практично и трезво, подчиняясь бесчисленным законам и инструкциям, которые неустанно выдавали компьютеры.

Спаркслин все это видел и чувствовал, и ему было здесь тоскливо и одиноко.

Единственным человеком, к которому Джона тянуло, была Трей. И дело не только в том, что она была красивой женщиной. Трей больше других, даже больше его друга Заклина, напоминала ему о той далекой жизни, из которой он был так неожиданно и насильно вырван. В этой женщине удивительным образом уживались и тонкий ум и безрассудство, и нежность и обидчивость, и хитрость и наивность.

Спаркслин выбрался из машины и направился вслед за Трей. Он вскинул голову вверх и спросил:

– Слушай, а у вас лифты никогда не ломаются?

– Никогда, – улыбнулась Трей.

– Прекрасно, – Спаркслин остался очень доволен ее ответом.

Квартира Трей находилась на двадцать пятом этаже.

– Конечно, если какому-нибудь умнику не придет в голову разморозить еще одного преступника, который превратит весь город в развалины.

– Можешь спать спокойно: размораживать уже никого не придется. Можно только вытащить их останки из-под обломков.

– Ах да, я забыла.

– Говоря о преступнике, ты кого имела в виду, меня? – снова спросил Спаркслин.

– Да нет, что ты. Ты ведь полицейский и, кстати, довольно неплохой.

– Спасибо.

Дверь лифта распахнулась, и они вошли внутрь. Трей нажала кнопку, на которой высвечивалась цифра 25, и ровно через 25 секунд они были на нужном этаже.

Трей достала из кармана куртки золотую пластинку и сунула ее в небольшое отверстие в двери. Из динамика на стене послышалась приятная мелодия, и дверь тут же сама отворилась.

– Кстати, – осторожно спросил Спаркслин, когда они вошли в квартиру, – что вы дальше собираетесь со мной делать?

– Не знаю, – пожала плечами Трей.

– Филлипс грозился, что меня убьют.

– Чушь. Это противоречит нашим законам. Не знаю, может, Тейер и будет настаивать, чтобы тебя поместили обратно в криогенную ванну…

– Но ведь никаких криогенных ванн больше нет. Ты же сама слышала взрывы, – закричал Спаркслин.

– Действительно, – согласилась Трей, – Хотя, знаешь… У нас ведь есть целый завод, который изготавливает криогенный раствор… Да ты не беспокойся, я думаю, до этого не дойдет. Разве что, посидишь несколько лет в обычной тюрьме.

– В обычной тюрьме?

– Да. С телевизором, сауной, спортивным залом.

– А кто у вас сидит в тюрьме?

– Да разные люди. А два года назад посадили человека, который совершил самое большое преступление за последние пять лет, – вздохнула Трей.

– И что же он такое сделал? – со скрытой насмешкой спросил Джон.

– Занимался изготовлением фальшивых лицензий на пользование нецензурными словами.

– Что ты говоришь?!

– Серьезно.

Спаркслин не выдержал и громко рассмеялся.

– Ты чего? – не поняла Трей.

– Ну и проблемы у вас!

– Завидуешь?

– Нисколько.

– Почему?

– Да какие-то вы все заторможенные, будто кто-то все время идет за вами следом и бьет мешком по голове. Так нельзя, этак нельзя. Хотя есть исключения. Только для некоторых. Для избранных. В прошлом веке было такое государство – Советский Союз. Они тоже хотели сделать все для всех. А получилось ничто ни для кого. Только все для избранных.

– Я политикой не занимаюсь.

– Это не политика, это здравый смысл.

– А мне здравый смысл подсказывает, что сейчас неплохо было бы чего-нибудь съесть.

Спаркслин тут же вспомнил свое недавнее посещение кафе, и ему чуть не сделалось плохо.

– А у тебя дома что, то же, что и в кафе?

Трей засмеялась и, ничего не ответив, скрылась на кухне. Через пару минут она появилась снова, толкая перед собой обеденный столик с несколькими блюдами.

Спаркслин глянул на него и чуть не потерял сознание: на тарелках лежали его любимые биточки по-шведски, цыпленок, тушеный с грибами по-английски, пудинг. Вдобавок ко всему посреди стола гордо возвышалась бутылка виски.

– С ума можно сойти! – восхищенно сказал Спаркслин и несколько раз сглотнул слюну.

– Это любимые блюда моей матери, – словно извиняясь за то, что не принесла вместо всего этого вареную колбасу, сказала Трей.

– О, не сомневайся, я их в свое время любил не меньше твоей матери, – воскликнул Спаркслин и, не дожидаясь приглашения, принялся за еду.

– А ты что же, так и будешь на меня смотреть? – спросил он через некоторое время, заметив, что Трей даже не притронулась ни к одному блюду.

– Нет ничего забавнее и милее голодного мужчины за обеденным столом.

– Потерпи немного, я тебе докажу, что самую лучшую сторону любого мужчины ты еще не видела.

Через десять минут с едой и выпивкой было покончено. Виски Трей только пригубила, а Спаркслин с удовольствием опрокинул два стакана.

– Может, посмотрим телевизор? – спросила Трей, убрав столик обратно на кухню.

– В прошлый раз ты была значительно смелее, – заметил Джон.

– Но, насколько я помню, тебе самому не понравилось заниматься сексом.

– И это ты называешь сексом?

– Конечно.

– Нет, сегодня мы будем заниматься сексом по моей программе, – уверенно сказал Спаркслин, подхватил Трей и понес ее на диван.

– Но ведь… – попыталась что-то произнести девушка, но не успела: губы Джона крепко прижались к ее губам.

Конечно, это было негигиенично, но чертовски приятно, и Трей, побарабанив несколько секунд кулаком по спине Спаркслина, успокоилась.

Через минуту он отпустил ее и принялся неторопливо расстегивать свою рубашку.

– Знаешь, что самое главное в сексе? – спросил Спаркслин.

– Что?

– Не суетиться.

– Я попробую, – улыбнулась девушка.

Спаркслин бросил на пол свою рубашку и принялся расстегивать блузку Трей.

– Ты толкаешь меня на преступление, – весело сказала Трей.

– По-моему, преступление – не делать этого.

– Ты уверен?

– Абсолютно.

– Ну, смотри… – пригрозила Трей, закрывая от удовольствия глаза.

– Кстати, как тебя зовут?

– Меня? – удивилась неожиданному вопросу девушка. Уже давно, очень давно никто не называл ее по имени. Его вполне успешно заменяла фамилия.

– Да, тебя.

– Элли.

– Как? – замер Спаркслин.

– Элли. А что?

– Да нет… Просто мою дочь тоже звали Элли. Она бы теперь была совсем взрослой, – грустно произнес Джон. – А где твои родители?

– Погибли.

– Во время землетрясения?

– Да.

– А ты их хорошо помнишь?

– Мать – да. А отца не помню.

– Почему?

– Я была совсем маленькой, когда он уехал.

– Куда?

– Мать говорила, что у него какая-то важная работа за границей. А что такое?

Спаркслин промолчал. Мысли его путались. Он давно заметил, что Трей очень похожа на его жену. Даже походкой и голосом. Но поверить, что… Это было невероятно, этого не могло быть.

«Да и фамилия ее Трейси, – подумал Спаркслин. – Просто совпадение…»

И, словно прочитав его мысли, Элли сказала:

– Кстати, у моего отца была такая же фамилия, как у тебя.

– Как это? – вздрогнул Джон.

– Очень просто. У нас во дворе было несколько Спаркслинов.

– Это точно, – каким-то не своим голосом ответил Джон и медленно поднялся с дивана.

– Ты что, уже не хочешь заниматься сексом? – удивилась Элли.

– Не знаю, – пробормотал он.

– Кстати, у тебя с моим отцом не только одинаковые фамилии, но и имена, – вспомнила Трей. – Представляешь, его тоже звали Джон.

– Не сомневаюсь, – все так же, словно с того света, произнес Спаркслин. – А мать твоя любила цыпленка, тушеного с грибами по-английски, и бифштекс с жареным во фритюре картофелем.

– Да.

– А звали ее Диана.

– Точно. Откуда ты знаешь? – на лице Элли появилось недоумение.

– А жили вы на Бекон-стрит, дом десять, квартира сорок четыре.

– Ты знал моего отца? – обрадовано воскликнула Элли.

– Понимаешь, Элли… – волнуясь, сказал Джон. – Дело в том, что я тоже жил на Бекон-стрит, дом десять, квартира сорок четыре… И жену мою звали Диана… А оставил я ее с дочерью в девяносто шестом году, когда Элли было два года. В тот день мы долго гуляли по городу… в парке Элли качалась на качелях… Помнишь, Элли?!

– Ты… ты мой отец?! – Трей медленно поднялась с дивана и начала застегивать пуговицы на блузке. – Но как же так?…

– Так получается… – смущенно сказал Спаркслин.

– Значит, ты никуда не уехал тогда, да? Господи, как это все неожиданно.

Элли не знала, что делать. Она была ужасно рада, что Джон оказался ее отцом, что ее отец жив, но после всего того, что сегодня между ними произошло, она стеснялась выражать свои чувства.

Да и Джон чувствовал себя не лучше.

– Но послушай, – пробормотал он, – почему у тебя другая фамилия?

– Разве ты не знаешь, когда девушки меняют свою фамилию? Когда выходят замуж.

– Ты была замужем?

– Тебя это удивляет?

– Нет, прости. Просто кажется совершенно неестественным, что в этом городе с его дурацкими законами еще кто-то женится и кто-то выходит замуж.

– Вообще-то, это действительно было давно, и жизнь здесь была немного другой.

– И где же твой муж?

– Был, да весь вышел. Кто его знает, где он теперь. Да мне это и не очень интересно знать. А фамилия так и осталась. У нас ведь сейчас, чтобы поменять фамилию, надо преодолеть столько препятствий, не только физических, но и моральных, что уж лучше хоть чертом зваться, лишь бы никуда не ходить, ничего не писать, никого не спрашивать.

– Никогда не думал, что ты станешь полицейским, – покачал головой Спаркслин.

– Семейная традиция, – улыбнулась Элли.

– Хотя, конечно, теперь в полиции легче работать, чем мусор на тротуарах собирать.

Джон наконец решился, подошел к Элли, сел рядом на диван и положил руку ей на плечо.

– Извини меня за сегодняшнее, – робко произнес он, не глядя ей в глаза.

– За что? – не поняла Элли.

– Ну, за то, что здесь сегодня было.

– Да ведь ничего… почти ничего не было, – смутилась Элли. – Да и нет тут никакой твоей вины. Мы же ничего не знали…

– Да, конечно…

– Мне кажется, к тебе тогда несправедливо отнеслись, когда приговорили… к такому сроку.

– Не знаю.

– Ты ведь случайно убил, да?

– Понимаешь… он, преступник, все время толкал их перед собой… Потом… такая перестрелка… Кто убил, сколько… Не знаю, Элли…

– Никак не могу привыкнуть, что ты мой отец, – после некоторого молчания смущенно произнесла Элли.

– Я тоже. Мне все кажется, что моей дочери все еще два года.

– О, я бы не прочь сейчас превратиться в маленькую девочку, – засмеялась Элли и прижалась щекой к плечу Джона. – Хотя бы на несколько дней.

– Мне так не хочется опять с тобой расставаться.

– А почему мы должны расставаться?

– Ты же сама рассказывала, какая у вас хорошая тюрьма. Предчувствие мне подсказывает, что ее дверь уже давно для меня открыта.

– О, теперь ты об этом можешь не беспокоиться!

– Понимаешь, я не хочу, чтобы у тебя из-за меня были неприятности.

– Не волнуйся. Ты плохо знаешь Хоппера. Он силен и вредным бывает только тогда, когда его боятся.

– У тебя есть закурить?

– Нет, у нас с этим большая проблема. Необходимо иметь лицензию, а она значительно дороже, чем лицензия на пользование нецензурными словами.

– Понимаю.

– Да, надо беречь здоровье, окружающую среду и тому подобное.

– Тогда, может, еще виски?

– Да, конечно, я сейчас принесу.

Элли быстро встала и чарующей походкой направилась на кухню.

Джон бросил на нее долгий взгляд: точно так же когда-то ходила Диана, легко и грациозно, каждым шагом подчеркивая свои великолепные полушария, которые находились чуть повыше ее стройных ног.

– Вот, пожалуйста, – Элли налила полный стакан виски и, поставив бутылку на пол рядом с диваном, протянула его Спаркслину.

– А ты со мной не выпьешь?

– Да у меня и так голова кружится: столько событий за день.

– Ты знаешь, о чем я сейчас подумал?

– О чем?

– Ведь все эти ваши чудачества не с неба свалились. Они начались еще тогда, до нашей разлуки. Когда меня арестовали, то, по закону, мне разрешалось целый день после вынесения судом приговора, находиться на свободе. Вроде бы ты совершенно свободен – иди куда хочешь, ешь что хочешь, хочешь – спи, хочешь – читай. Но, вместе с тем, существовало столько дурацких ограничений, что, наверное, лучше было бы сразу сесть в тюрьму или лезть в криогенную ванну. Так вот, все те ограничения, которые существовали тогда только для преступников, сегодня существуют для всех граждан. Вроде бы все делается исключительно из высокоморальных соображений, но, оказывается, слишком много морали -это тоже плохо. И не бывает одной морали для всех. Все равно найдется кто-нибудь, кто для себя начнет делать исключения из общепринятых правил, какими бы они высокоморальными ни были.

– Наверное, ты прав, – согласилась Элли. – Мама мне часто рассказывала, какой ты у нас справедливый и честный.

Воспоминания о Диане наполняли душу Джона легкой грустью. Некоторое время в комнате стояла тишина, а затем он негромко попросил:

– Расскажи мне о себе, как ты жила все это время.

– Это надо долго рассказывать.

– А мы разве куда-нибудь торопимся?

– Нет, теперь уже нет. Намс тобой некуда торопиться, – сказала Элли и снова прижалась щекой к плечу Джона.

 

ПОХИЩЕНИЕ

Маленькая девочка сидела на скамейке во дворе и играла со своей любимой куклой Барби. К ней подошел парень лет двадцати пяти и сказал, улыбаясь:

– Привет.

– Привет, – ответила девочка, лишь на секунду оторвав взгляд от своей куклы.

– Тебя как зовут?

– Элли.

– А где твоя мама?

– Дома. Грустит.

– Это почему же она грустит?

– По папе, – вздохнула Элли.

– А он… это…

– Он уехал далеко.

– Да, я знаю.

– А откуда ты знаешь?

– Как откуда? Я только что разговаривал с ним.

– Правда? – обрадовалась девочка.

– Конечно, правда. Я ведь и пришел сюда для того, чтобы сказать тебе об этом.

– А где он?

– Да здесь, недалеко. Он только что вернулся из своей поездки. Но пока он не может возвратиться домой.

– Почему?

– Ну, там возникла одна проблема. Небольшая. Но, если хочешь, мы можем вместе к нему сходить.

– Правда? – просияла девочка. – Но я должна сначала маму предупредить. Она мне строго-настрого запретила уходить отсюда.

– Так ты же не одна пойдешь, а со мной. И потом, пусть это будет для твоей мамы сюрпризом. Ты вернешься домой и папу с собой приведешь. Представляешь, как она обрадуется. Ну что, согласна?

– Согласна, – сказала Элли. – Только я с собой и Барби возьму.

– Ну, конечно.

Сначала они шли пешком, потом немного проехали на такси, потом опять шли пешком.

– Я устала, – не выдержала Элли. – Ты ведь говорил, что это недалеко.

– А мы уже почти пришли, – сказал парень, – но, если хочешь, я могу взять тебя на руки.

– Ладно, – вздохнула Элли. – Хоть это и неприлично, сидеть на руках у незнакомого мужчины. Тем более, что я уже взрослая.

Через несколько минут парень остановился, опустил Элли на землю и сказал:

– Вот мы и пришли.

Он оглянулся по сторонам, открыл крышку канализационного люка:

– Спускайся.

– Мне страшно, – призналась Элли.

– Ладно, давай я первый.

Он нащупал ногами лестницу, опустился на несколько ступенек, потом прижал девочку к себе и начал спускаться дальше. Под землей был полумрак, тускло горели лампочки, пахло сыростью.

Они зашли в низкое грязное помещение, в котором не было окон, а из мебели имелись лишь небольшой самодельный деревянный стол, три табуретки и что-то, похожее на кровать. В углу лежала целая куча старой одежды, и нетрудно было догадаться, что она заменяла собой вторую кровать.

На одном табурете сидел мужчина лет сорока. Увидев Элли, он сморщился:

– Э-э, нашел! Ни трахнуть, ни… Только одна возня с ней. Еще не известно, сколько времени придется деньги за нее ждать. Мамочка, небось, уже в полиции сидит.

– Да брось ты, все будет нормально, – сказал парень, который привел Элли.

– Где мой папа? – испуганно спросила девочка.

– Папа? – скривился в улыбке тот, который сидел на табурете. – Твой папа сосет лапу, – срифмовал он и зашелся от хохота.

– Не слушай его, – сказал парень, – он шутит. Твой папа скоро придет.

– Ага, давай, давай, трави ей сказки, – хмыкнул стихотворец, – у тебя это хорошо получается.

– Хочу к папе, – упрямо твердила девочка.

– Ладно, нам некогда, – поднялся с табурета мужчина. – Мы и так из-за тебя столько времени потеряли. – Он обратился к напарнику. – Пошли наверх. Да хорошенько запри ее.

Он двинулся к выходу.

– Вот тебе хлеб и колбаса, покушай, – парень показал на стол. – Мы скоро вернемся. И приведем сюда твоего папу. Мы скоро.

Он вышел вслед за старшим и подпер дверь толстой железной балкой, потом еще прикатил к двери большой камень.

Прошел целый день. За Элли никто не пришел. Сначала она играла с Барби. Потом ей стало страшно, и она заплакала. Хлеб и колбаса быстро кончились. Уснула Элли поздно вечером, голодная, заплаканная и уставшая.

А утром она проснулась от страшного грохота. Все вокруг дрожало. Из потолка сыпался цемент, по стенам шли трещины, а дверь сама по себе отвалилась.

Девочка испуганно закричала, съежилась и закрыла глаза. Она не знала, сколько продолжался этот ужасный грохот: может быть, минуту, может быть, целый час.

Когда Элли открыла глаза, вокруг было тихо. Она пролежала еще некоторое время, боясь шелохнуться, затем поднялась и осторожно пошла к выходу. По лестнице забралась на самый верх, попробовала открыть крышку люка, но у нее не хватило сил. Она пыталась это сделать снова и снова, но ничего не получалось, крышка была слишком тяжелой.

– Помогите! – закричала выбившаяся из сил девочка и заплакала. – Помогите! – кричала она сквозь слезы.

Ее вытащили через несколько часов, когда она уже не могла кричать, и из ее горла вместо слов вылетал хриплый стон. Мужчина в белом халате осторожно взял ее на руки и, прижав к себе, понес к машине «скорой помощи».

– Я хочу к маме, я хочу к маме, – шептала Элли. Ей хотелось плакать, но слез у нее уже не было.

Потом Элли попала в детский приемник, в котором находились такие же, как и она, дети, у которых во время землетрясения погибли родители. Можно было только позавидовать – так о них здесь заботились, хорошо одевали и вкусно кормили, но еще долго Элли не могла отойти от пережитого потрясения.

Однако время брало свое. Элли постоянно находилась рядом с такими же, как и сама, несчастными детьми, и это помогало быстрее зарубцовываться ранам в ее душе.

И когда она уже училась в школе, преподавателю то и дело приходилось прерывать урок очередным замечанием:

– Элли Спаркслин, вы уже рассказали все новости Моррису Уэсту? Нет?

– Элли Спаркслин, вы считаете, что на занятиях лучше всего приводить себя в порядок, да?

– Элли Спаркслин, по-моему, вы сегодня забыли одеться. Ах, вот это у вас называется мини-юбка? Интересно, действительно, интересно.

 

ДЖОН СПАРКСЛИН – СНОВА ГЕРОЙ

Воспоминания Элли прервал телефонный звонок.

– Слушаю, – недовольно произнесла она, нажав на желтенькую кнопку телефонного аппарата, который больше напоминал миниатюрный микрокалькулятор.

– Лейтенант Трейси?

– Да,

– Начальник полицейского управления Лос-Анджелеса Хоппер. Джон Спаркслин у вас?

Элли замялась.

– Да, – наконец сказала она.

– Сопроводите его в полицейское управление.

– Могу я узнать, зачем?

Но в аппарате что-то щелкнуло – связь прервалась.

– Я предчувствовал это, – грустно произнес Джон.

Элли ничего не ответила и быстро набрала какой-то номер телефона.

– Заклин?

– Да, – послышалось из аппарата.

– Заклин, дружище, кажется, Спаркслина хотят опять арестовать. Придумай что-нибудь, а?

– Я попробую, Трей.

– Через полчаса мы будем возле управления.

– Хорошо.

– Ты думаешь, что-нибудь получится? – спросил Спаркслин.

– Я уверена, – улыбнулась Элли.

Через полчаса у здания полицейского управления их встречала шумная толпа.

– Это Спаркслин, да? – спрашивал кто-то своего товарища. – Это тот, который освободил город от маньяка-преступника?

– Да. Еще говорят, что он хочет отменить все эти дурацкие законы.

– Да ну?

– Только ты не очень-то болтай об этом, понял?

– Еще бы!

Парень, который спрашивал, отошел в сторону, затем направился к группе проказоров.

– Слышали? – негромко спросил он. – Джон Спаркслин собирается отменить ваши дурацкие законы.

– Да ну?!

– Вот вам и «да ну»! Только никому ни слова, – и направился дальше.

Из управления вышел Хоппер.

– Джон Спаркслин, – направился он навстречу бывшему полицейскому, – как начальник полицейского управления Лос-Анджелеса еще раз хочу поблагодарить вас за выполнение задания. А также хочу сообщить вам, что вы, мистер Спаркслин, должны явиться в Комиссию по наказаниям, чтобы продолжить несение наказания до конца причитающегося вам срока.

– Эк завернул! – засмеялся Заклин и подмигнул Спаркслину.

– По-моему, тебе лучше убраться отсюда, чертова железка, – сказала Трейси. – В твоих же интересах.

– Вы оштрафованы за употребление нецензурных выражений, лейтенант Трейси! – мстительно поджал губы Хоппер.

Элли потянулась и недвусмысленно расстегнула пуговку на рубашке шефа полиции.

Хоппер испуганно пискнул, прижал обе руки к груди и спешно ретировался.

Парочка, очень довольная, рассмеялась. Им вторил громоподобный бас капитана Заклина. Пинни покраснел от смеха и уже чуть кудахтал.

– Подождите, – крикнул Тейер, который все это время молча стоял возле шефа, – Хоппер все перепутал. Он, наоборот, хотел сказать, что Спаркслину полагается вознаграждение, – лицо Тейера исказилось гримасой страха.

В ответ ему засвистели, захохотали еще громче. Подходили все новые люди, спрашивали, в чем дело, и так и не получив ответа, присоединялись к хохочущей толпе.

Солнце на миг прорвало сизую дымку облаков. Постройка нового мира начиналось весело. Уже неплохо!

Элли взяла Джона за руку и подвела его к Заклину.

– Хочу тебя познакомить, – обратилась она к своему напарнику.

– Познакомить? – захохотал Заклин. – Да мы с Джоном были знакомы уже тогда, когда тебя, крошка, еще на свете не было!

– Заклин, – остановила его Элли, – познакомься, это мой отец!

Заклин растерянно захлопал глазами.

– Черт побери! – наконец заревел он. – Это невероятно, но это прекрасно! И это надо отметить, а? Как вы считаете?

День клонился к вечеру. Это был далеко не самый худший день в жизни Элли и Джона Спаркслинов.