Анна-Софи чувствовала нечто нелогичное в своем желании отправиться в магазин, вместо того чтобы неспешно позавтракать с Тимом, и все-таки собиралась на работу, как делала каждое воскресное утро. По прошествии целого дня ее страх не утих, даже усилился.

– Я ухожу. Je m’en vais. Надо выдержать это испытание, войти в привычную колею, – сообщила она, и по выражению лица Тима поняла, что он не сразу сообразил, о чем речь. Но потом он все понял. Ему и в голову не приходило, что Анну-Софи могут преследовать кошмары: эта мысль настолько не вязалась с представлениями Тима о ней, что он почти забыл об окровавленном трупе месье Будерба и предполагал, что и Анна-Софи об этом уже забыла. Черствость Тима разочаровала Анну-Софи, и он сразу понял это, увидев, как мило она надула губки.

Тим провел с ней всю ночь (у Анны-Софи он только ночевал, а в своей квартире работал) и, как обычно по утрам, до чтения газет, казался самым необщительным из людей – во всяком случае, не желал слушать о чужих потрясениях и кошмарах.

– Сегодня утром все будет как обычно, – заверил он. – Лужи крови и следы катастроф тем и хороши, что о них забываешь, как только их кто-нибудь уберет.

Но на такой благополучный исход Анна-Софи не рассчитывала. Сам вид Блошиного рынка наверняка напомнит ей о вчерашнем происшествии. Значит, придется обсуждать это происшествие, делиться воспоминаниями, выяснять новые подробности.

– Ты никогда не видел ничего ужаснее трупа месье Будерба, – твердила Анна-Софи. Да, сегодня она предпочла бы пообщаться с теми, кто способен понять ее ужас, а не обсуждать убийство с пресыщенным журналистом-скептиком. Она размышляла о том, отправили ли уже в тюрьму тех двух американцев. Действительно, общество тех, кто своими глазами видел страшную смерть, предпочтительнее мимолетного и неискреннего сочувствия тех, кто избежал такой участи, особенно Тима. Анну-Софи немного уязвило то, как равнодушно отнеслись гости Дороти Майнор к ее рассказу, даже не посоветовав ей уехать на недельку в Эвиан или Киберон, не пытаясь понять, что теперь ее еще долго будут преследовать эти кошмары. Она читала, что в Америке для таких случаев существуют «телефоны доверия» и консультанты, которые если и не оказывают реальную помощь, то по крайней мере признают, что позвонившие им перенесли тяжкое испытание. Как правило, американские новшества восхищали Анну-Софи.

– Я провожу тебя до Гар-дю-Нор – хочу побеседовать с теми двумя американцами, – решил Тим, почувствовав, что Анна-Софи не слишком жаждет его сопровождения. И кроме того, свидетелям наверняка есть что рассказать. – Кажется, они остановились в отеле «Мистраль»?

Обычно Анна-Софи звонила матери на следующий день после званого вечера у княгини и делилась сплетнями, но теперь она была слишком перепугана и взвинчена. А еще она опасалась, что реакция матери разочарует ее. Ее матери позвонила сама княгиня, как было между ними заведено, хотя она сама никогда не посещала вечера для американцев – ей нравилось слушать рассказы о них. Эстелла д’Аржель плохо разбиралась в людях, что было свойственно не только ей, но и большинству романистов, а Дороти имела смутное представление (вероятно, характерное для богатых людей) о том, что в мире больше нахлебников, выскочек и предателей, чем кажется на первый взгляд. Они обе любили обсуждать светские вечеринки с этих точек зрения.

Они были давними подругами, хотя обычно Эстелла не общалась с американцами. Подобно большинству романистов, она была мещанкой с умеренными привычками и нетерпимостью, в ее случае – к англосаксам. Особенно Эстелла недолюбливала англичан, но была не слишком высокого мнения и об американцах, за исключением княгини Дороти Майнор-Штернгольц, коллекционера Эмса Эверетта и – в некоторой степени – Тима Нолинджера. Может быть, такая неприязнь матери к американцам вызвала обратную реакцию у Анны-Софи, которая так восхищалась ими? Эстелла считала Тима презентабельным и привлекательным, но слишком уж похожим на англичанина и втайне думала, что Анне-Софи вскружили голову его мускулистое тело и необычайная чувственность. Dommage!

Еще Эстелла ценила умение Тима развлекать гостей рассказами о забавных случаях из его журналистской практики, а когда его отец-американец, управляющий отеля, приезжал в Париж, он водил всех в какие-нибудь приятные места вроде «Лассер». Кроме того, Тим был добродушен, получил неплохое образование в Свартморе и обладал некоторыми достоинствами американца (например, жизнерадостностью), хотя и не выглядел таковым. К его недостаткам относилось безденежье, и потом Эстелла считала, что Тим уже староват, чтобы обзаводиться семьей – ему было лет под тридцать. Впрочем, Эстелла не разбиралась в хронологии успеха.

– Я заметила, что Тим счел Клару Холли весьма привлекательной особой, – сообщила Дороти, которая любила Клару. Может, она пыталась предостеречь Анну-Софи? – Конечно, она еще красива.

– О, скорее всего он не станет волочиться за другими женщинами, пока не женится, – отмахнулась Эстелла, но взяла это себе на заметку.

Красный флажок сам собой возник у нее в голове при упоминании имени Клары Холли и связанной с ней потенциальной угрозой. Иначе зачем Дороти было говорить такое об Анне-Софи? Как умной женщине и романистке, Эстелле были присущи пессимизм, даже злость – качества, которые с возрастом только обострялись, поэтому, если давние друзья считали ее доброй душой, новые знакомые поражались, слушая ее, и категорически отвергали ее предположения. И конечно, ее романы являли собой характерное сочетание приземленной чувственности и проницательных суждений о человеческой натуре, благодаря которым Эстелла и снискала свою репутацию. Но Анна-Софи вечно сбивала ее с толку.

– Анна-Софи – бунтарская натура, – часто говорила Эстелла княгине, – но если я одобряю ее пылкость, значит, должна мириться и с ее бунтарством. Одно без другого невозможно.

Посторонним людям Анна-Софи казалась воплощением покладистости, пожалуй, даже чересчур робкой девушкой. Но все считали, что рано или поздно она взбунтуется. Вероятно, то же самое предполагала и ее мать. Тем временем Анна-Софи без труда преодолевала обычные житейские трудности – обзаводилась собственной квартирой, магазином, котом, ходила на свидания, в какой-то момент лишилась девственности, и все это проделала, не советуясь с матерью, которой Анна-Софи в конце концов представила Тима и объявила о своей помолвке. Итак, Анна-Софи наконец-то угомонилась и решила выйти замуж за весьма респектабельного мужчину.

Для человека, выросшего в семье интеллектуалов и профессионалов, Анна-Софи обладала неожиданной коммерческой жилкой – к недовольству Эстеллы, считающей торговлю слишком приземленным и мелочным занятием. Со своей внешностью Анна-Софи могла бы пережить немало удивительных сексуальных приключений – не то чтобы Эстелла одобряла это, но стерпела бы многие проявления дерзости со стороны дочери. Она предпочла бы видеть Анну-Софи более самоуверенной и раскованной. Но дело обстояло иначе, и во всем, что касалось будущего Анны-Софи, Эстелла не питала оптимизма. Как вышло, что ее дочь, влюбленная в лошадей, обзавелась магазином, да еще на Блошином рынке? Почему не вышла замуж до тридцати лет? Зачем связалась с нищим журналистом? Эстелла не собиралась отказываться от обычных материнских мечтаний о замужестве Анны-Софи, о внуках и обрадовалась – вопреки голосу рассудка, – когда Анна-Софи объявила о своей помолвке. Однако Эстелла хотела бы, чтобы жених ее дочери оказался более платежеспособным, настоящим французом и окончил grand école.

– Воображаю, в твоем возрасте тебе наверняка придется прибегнуть к искусственному оплодотворению и ты можешь родить тройню. Какой ужас! – воскликнула Эстелла, узнав, что Анна-Софи собирается выйти замуж.

– Сейчас многие тридцатилетние женщины рожают, maman, – возразила Анна-Софи, – а тройни появляются на свет крайне редко.

– Во всяком случае, я надеюсь, ты все-таки дождешься свадьбы…

Дороти и Эстелла перешли к обсуждению происшествия на Блошином рынке, свидетельницей которого стала Анна-Софи. Дороти изумилась, узнав, что Анна-Софи не рассказала о случившемся матери. Эстелла же ничуть не удивилась, но забеспокоилась о состоянии психики дочери.

– Говорят, воспоминания о подобных ужасах со временем становятся только отчетливее, – уверенно заявила Эстелла. – И последствия будут еще долго давать о себе знать.

– Посттравматический стрессовый синдром, – поддакнула Дороти, поклонница американской медицины.

Вчера Анна-Софи чуть не забыла опустить жалюзи на окнах своего магазина, а сегодня с трудом заставила себя поднять их, опасаясь увидеть внутри, на полу, еще один труп или какое-нибудь ужасное зрелище, новое свидетельство террора. Пока она отпирала двери, какие-то люди, покупатели или туристы, подошли поближе и остановились в ожидании. Обычные покупатели, не подозревающие о драме, которая разыгралась здесь вчера, но и они вызвали у Анны-Софи чувство безотчетного страха. Судя по одежде, незнакомцы были англичанами.

– Нам порекомендовал вас один знакомый, купивший здесь гравюры Стаббса, – начала женщина.

– Ах да, помню, – отозвалась Анна-Софи. – Замечательные гравюры, в прекрасном состоянии. Подождите минутку. – Она подняла жалюзи вверх до упора и закрепила их.

День начался. На противоположной стороне присыпанного опилками ряда стоял открытый склад месье Будерба, по которому сновали полицейские. Анна-Софи видела их бурную деятельность, сидя за столом в глубине своего магазина. Разумеется, трупа месье Будерба там уже не было – его увезли еще вчера. Наверное, на полу остались следы крови, что и подтвердил заглянувший к ней Ален Гро. Подробности они обсудили позже, когда вынесли столик из магазина мадам Колом, поставили его на равном расстоянии от своих дверей, уселись и принялись за колбасу и салат, как и каждые выходные. На страже у дверей магазина Анны-Софи стояли деревянные статуи лошадей и жокеев. Жокеи держали маленькую табличку с надписью «Déjeuner».

Магазин Анны-Софи и лавки других торговцев одиннадцатого ряда примыкали к длинному двухэтажному складу, на нижнем этаже которого размещались вещи Будерба, а на верхнем хранили товар торговцы соседних магазинчиков. Хотя пространство было распределено, перегородки в помещении отсутствовали и все торговцы расставляли товар как попало, рассчитывая на то, что никому из них честность не позволит распоряжаться чужими пыльными комодами, штабелями стульев и холстами, ждущими реставрации. Весь этот хлам казался сборищем призраков, ждущих нового рождения. «Пожалуй, подходящая вещь найдется у меня наверху», – обычно говорила Анна-Софи очередному покупателю, и, если предмет был тяжелым, коллеги помогали стащить его вниз по узкой лестнице. Но на этот раз ей самой пришлось помогать месье Гро, спускавшему вниз мраморный постамент.

На втором этаже склада она обратила внимание на необычный беспорядок. Анна-Софи не могла сказать, что стало причиной ее тревоги – сдвинутая мебель в чехлах или что-то еще. Здесь явно кто-то побывал, и не составляло труда вообразить, что этим неизвестным был убийца. Гро тоже насторожился и внимательно огляделся по сторонам, но никого и ничего не заметил. К тому же на складе целый день суетились люди, передвигая мебель, забирая свой товар, принося новый, укутывая его мешковиной, меняя порядок расстановки предметов. Гро пожал плечами. Не удержавшись, Анна-Софи приоткрыла пошире дверцы комода и заглянула внутрь, но там, конечно, никого не оказалось. Они взялись за постамент с двух сторон и поволокли его вниз.

Для воскресенья день выдался небогатым событиями – впрочем, становилось все холоднее, туристский сезон уже остался позади. Обычно торговцам приходилось подолгу ждать клиентов. В такие дни Анна-Софи много читала. Ей нравилась активная сторона ее работы – поиски товара, обмены с другими торговцами, посещение рынков в сельской местности, ежегодные поездки в Прованс. Ей были приятны и общение с коллегами, завтраки с ними. Но она терпеть не могла ждать покупателей и сидеть сложа руки, поэтому брала с собой на работу книги.

Ее любовь к чтению как-то не вязалась со страстью к лошадям. Анна-Софи хорошо читала и по-английски. Сейчас на очереди у нее была книга Генри Джеймса, писателя, долго прожившего во Франции. В этой книге речь шла о француженке, мать которой увлеклась молодым американцем. Девушке грозила опасность выйти замуж за нелюбимого, для того чтобы ее страстная мать могла продолжать встречаться с молодым любовником, проводить с ним уик-энды в деревенских гостиницах. К счастью, появляется пожилой американец и кладет конец роману, заявляя, что любовник должен вернуться на родину и взяться за работу на семейном предприятии. Но для девушки было уже слишком поздно. Анна-Софи подозревала, что героиня книги безумно влюбилась в друга своей матери.

После завтрака и до самого вечера Анна-Софи невольно поглядывала в сторону двери, ведущей в верхнее помещение склада, отмечая, кто входит туда и выходит обратно. Никаких подозрительных незнакомцев она не заметила. В четыре часа она снова поднялась наверх и осмотрелась.

На этот раз она обнаружила то, что ускользнуло от ее внимания прежде, – брелок с двумя ключами от автомобиля и крохотным фонариком с названием какой-то американской компании – «Прокатная контора Нолинджера-Уэбба», Портленд, Орегон. Судя по всему, ключи принадлежали человеку, который прятался на складе. Обнаруженное здесь подтвердило догадку Анны-Софи о том, что здесь был американец.

Почему-то фамилия Нолинджер, существующая сама по себе, порадовала ее. Анна-Софи была уверена, что Тим – единственный Нолинджер в мире, и, следовательно, она одна обречена носить эту труднопроизносимую фамилию, которую Тим выговаривал с англосаксонскими звуками, произносить которые Анна-Софи не умела. Они с Эстеллой произносили эту фамилию «Ноланже», и втайне Анна-Софи думала, что так она звучит гораздо лучше. Она уже обдумывала различные смягчающие сочетания фамилий – Нолинджер-д’Аржель или, может быть, д’Аржель-Нолинджер. Но нельзя же упрекать жениха, в высшей степени достойного мужчину, за то, что у него такая труднопроизносимая фамилия.

Своего жениха она считала превосходным человеком, идеалом мужчины, разве что с невысокими доходами и таким недостатком, как некоторая отчужденность, более или менее присущая всем мужчинам, за исключением – если верить романам Эстеллы д’Аржель – ревнивцев. И даже они в промежутках между вспышками ревности держались холодно и были поглощены самими собой, подобно Тиму. Анна-Софи считала, что в целом англосаксы не так ревнивы, как французы, хотя и отличаются эксцентричностью. Она сожалела о том, что Тим совсем не интересуется лошадьми, но в отличие от матери вовсе не сетовала на то, что он не француз. Она придерживалась мнения, что иметь мужем иностранца – огромное преимущество, особенно если вспомнить о многочисленных изъянах мужей из числа французов. А еще Тим отлично играл в теннис и писал замечательные статьи. Сама Анна-Софи не могла по достоинству оценить его опусы на чужом языке, но прислушивалась к мнению сведущих людей, а они хвалили статьи Тима. Рано или поздно он напишет книгу и прославится. Впрочем, влюбленные не способны рассуждать здраво.

Анна-Софи взяла ключи и фонарик и вернулась к себе.

Услышав о тяжком испытании, выпавшем на долю Анны-Софи, Эстелла добралась на метро до станции Клиньянкур, чтобы убедиться, что ее дочь невредима, и утешить ее, как подобает матери. Писательский труд приучил Эстеллу ценить жизненный опыт, но, как все матери, она стремилась оградить от этого опыта свое дитя. Подобно всем дочерям, Анна-Софи радовалась визитам матери, но ей становилось неловко, когда Эстелла приезжала к ней на работу. Рядом с матерью Анна-Софи чувствовала себя заурядной и неуклюжей. Миниатюрную Эстеллу, одетую в дорогой трикотаж и длинные шарфы, изредка фотографировали для газет и журналов, показывали по телевидению, но во время интервью она ни словом не упоминала о том, чем занимается ее дочь. А еще Эстелла терпеть не могла лошадей. Поцеловав Анну-Софи, она посмотрела ей в лицо.

– Мне звонил Эмс. Ты чувствуешь этот запах? – спросила Эстелла. – Здесь до сих пор пахнет кровью. Как от boudin noir. Значит, это произошло вон там? – В дверях склада Будерба полицейский в это время устанавливал стремянку, обмотанную желтой лентой с предупредительными надписями. – Как ты все это терпишь?

– По-моему, ты чувствуешь запах стряпни Ивонны, – возразила Анна-Софи, заметив, что ее соседка собирается обедать.

– Тим не приезжал сюда с тобой?

– Он хотел, но я не разрешила. Я должна была пережить все это одна.

– Но почему же он не настоял? Ты и без того слишком многое вынесла!

– Я просто хочу, чтобы все было как прежде.

– Я сводила бы тебя пообедать, но у меня встреча, которую нельзя отменить, – сообщила Эстелла. – Я заехала к тебе только ради собственного спокойствия.

– Право, maman, я в полном порядке, все отлично.

Но Анна-Софи солгала. Она по-прежнему помнила странную черноту крови и душераздирающий крик. Вот и теперь она как наяву услышала предсмертный вопль месье Будерба.

– Посмотри, вот этот фонарик я нашла на складе. На нем такая же фамилия, как у Тима. Ты сохранишь его для меня? – спросила Анна-Софи, думая, что будет лучше, если Эстелла унесет эту вещицу. Ей казалось, что это улика, каким-то образом связывающая ее Тима с преступлением.

В половине шестого, когда рабочий день подходил к концу, когда все опускали жалюзи, столы и стулья затаскивали внутрь, на тележках развозился купленный товар, велись последние переговоры, а сама Анна-Софи убирала обратно статуэтки лошадей и столик, на котором они стояли, привлекая внимание прохожих, она вдруг увидела, как американец, который обнаружил труп месье Будерба, прокрался вдоль стены и быстро юркнул в дверь, ведущую в верхнее помещение склада.

Ее охватило чувство радости и ликования: тайна обрастала новыми подробностями, дополняла события вчерашнего дня, предвещала интригующую драму и порождала рой вопросов: зачем американцу понадобилось подниматься на второй этаж склада? Кто он такой? Какое отношение он имеет к убийству бедного месье Будерба? Американец был поразительным красавцем и, судя по всему, ровесником Анны-Софи. Его глаза заворожили ее – удлиненные, темно-карие, как у коня, волосы длинные, крепкий подбородок, мускулистые плечи. Анна-Софи не думала, что он причастен к убийству, но вчера его застали на месте преступления, а сегодня он явился сюда опять, и никто, кроме нее, его не видел.

Первым ее желанием было кого-нибудь позвать – Пекюше или одного из полицейских, которые весь день вертелись вокруг склада месье Будерба, – но все уже ушли. Потом она передумала и решила немного подождать – еще рано было уходить домой. Она решила посмотреть, выйдет ли незнакомец из склада, и убедиться, что это в самом деле он. Затем ей в голову пришла мысль самой подняться туда. Она понимала, что не должна этого делать, но ее как будто что-то тянуло. Порой ей казалось, что ее жизнь слишком бедна событиями – по крайней мере с тех пор, как в девятнадцать лет она бросила конный спорт и поступила в университет. Считается, что помолвка способна преобразить всю жизнь, но самой Анне-Софи она казалась лишь началом неизбежной вереницы приготовлений к свадьбе. А предвкушение поимки убийцы наполнило ее боязливым трепетом. Анна-Софи чувствовала, что нельзя сидеть сложа руки.

Но пока она раздумывала, как поступить, сторож месье Мартен запер дверь, ведущую к лестнице, как всегда делал в конце рабочего дня. Если Анна-Софи не ошиблась и американец по-прежнему внутри, он очутился в ловушке и у него единственный выход – выпрыгнуть из окна. Анна-Софи опустила жалюзи на окнах и вместе с Натали Серр направилась к стоянке, где оставила свой «мини». На ходу она обернулась, надеясь мельком увидеть лицо незнакомца в окне второго этажа, но ничего не заметила.