Отчаянный крик ребенка вырвал меня из нежных объятий сладкой дремы. Я перевернулась и увидела белокурого мальчишку, лежащего на дорожке, по которой он бежал и упал. Ребенок с покрасневшей от воплей мордашкой молотил кулачками землю. Испуганная мамаша, тоже блондинка, выскочила на гостиничную террасу, украшенную гирляндами растений, подбежала к нему и взяла на руки.

Над их головами сияли на солнце вершины гор, окружающих долину Амельн. Львиная Голова будто дремала, сморенная жарким солнцем.

— Ему здесь до смерти надоело! Не понимаю, с чего ты взял, что нам тут будет хорошо. Ему просто скучно, совершенно нечего делать, черт бы тебя подрал! — кричала дамочка, обернувшись через плечо к мужу, уже лысеющему, сосредоточенно склонившемуся в нескольких метрах справа от меня над картами, развернутыми на столе.

Она решительным шагом подошла к мужу и бесцеремонно сунула визжащего ребенка ему на колени. Тот озадаченно посмотрел на него, словно впервые в жизни видел это визгливое существо, потом протянул руку, взял с чайного подноса миндальное печенье и сунул ребенку в рот. От неожиданности тот сразу умолк, и вопли стихли.

Я невольно позавидовала карапузу. Если бы я могла позволить себе устроить такую истерику, то давно сделала бы это не задумываясь. Но вокруг нет никого, кто мог бы поднять меня с земли, отряхнуть и сунуть мне миндальное печенье, чтобы я заткнулась. Ну да ладно, я тоже могу себя кое-чем побаловать. Ведь я заказала мятный чай со всякими вкусностями и уснула, пока ждала. Мальчонка, обслуживающий столики, вероятно, был столь деликатен, что не стал меня будить. Я налила чаю в стакан, но он уже успел остыть, перестоял, потемнел и по вкусу был как горькая отрава. Зря я его попробовала.

Уже три дня своего замечательного отпуска я провела в номере тафраутской гостиницы либо на ее террасе, в то время как другие напропалую бросились на поиски приключений. Моей несчастной лодыжке нужен был покой. В первый день после того, как Таиб спас меня, снял со скалы и доставил сюда, Ив еще оставалась со мной, но я скоро не вынесла угрызений совести. Ив делала вид, что все в порядке, но отчаянно скучала. Для меня это еще хуже, чем оставаться одной, и я прогнала ее с Майлзом и Джезом.

На второй день мне было даже приятно: никуда не надо спешить, ничего не надо делать. Я сидела на террасе, подставляя лицо солнечным лучам, как некий цветок, любящий свет, и мне казалось, что все мои жилочки, прежде стянутые в тугие узлы, медленно расправляются, а напряженные нервы успокаиваются. Я бездумно созерцала прекрасный пейзаж перед глазами и дивилась тому, что впервые в жизни посетила часть света, где зародился и откуда по всему миру расселился человек. Разглядывая огромные неподвижные кварцитовые скалы, нагромождения красновато-оранжевых гранитных валунов и яркую зелень оазиса в долине, я легко представила себе, как здесь шла жизнь с древнейших времен. Бесконечные вереницы людей и вьючных животных отправлялись в дальний путь, чтобы продать свой товар, обменять зерно и ремесленные изделия на вещи, которые они не могли изготовить или вырастить сами. Я видела, как неторопливо занимаются ежедневными делами местные жители. Все они были закутаны в длинные одежды, с покрытыми головами — женщины в платках, а мужчины в тагельмустах. Люди этих мест, должно быть, носят такое веками. Я воображала себя чуть ли не путешественницей во времени, этакой туристкой, которая проделала не только тысячу миль по воздуху, но и забралась на столько же лет в прошлое.

Но скоро новизна впечатлений побледнела, я стала все больше скучать и уже сожалела о том, что рассталась с Таибом. После того как его бабушка проделала со мной свои колдовские штучки, он бросил меня одну-одинешеньку в этой дурацкой гостинице. Впрочем, нет, не бросил, настоял на своем, снял меня с осла и на руках перенес в холл гостиницы, как жених невесту через порог своего дома. Такая фамильярность показалась мне излишней и так меня разозлила, что уже в холле я вырвалась из его лап и, кажется, громко нагрубила ему, чтобы мрачный человек, торчавший за стойкой администратора, не усмотрел чего неприличного.

— Хотите, заеду за вами завтра или послезавтра и покатаю по окрестностям, — нисколько не смутившись, радушно предложил Таиб.

Я, разумеется, отклонила такую инициативу, а теперь жалела об этом.

Я взглянула на часы. Только что минуло три. Невероятно, как долго тянется время, когда нет возможности заняться чем-то полезным. Я потянулась к изрядно захватанному путеводителю, тщетно надеясь найти в нем раздел, ускользнувший от моего внимания, но, разумеется, все страницы были читаны-перечитаны. Я успела пролистать и еще одну книжку, которую прихватила с собой, а именно биографию Гертруды Бэлл, на грани отчаяния перерыла багаж Ив, нашла там какой-то дамский роман, пробежала пару страниц, где героини болтали только про тряпки и про мальчиков, и абсолютно утратила к нему интерес. Работа, отличающаяся жестким распорядком и немалыми ограничениями, обычно держала меня в форме, как китовый ус корсета. В отпуске ту же роль играло скалолазание. В нем тоже была своя дисциплина. Но без того и другого я чувствовала себя лишенной опоры, была не человек, а бесформенная медуза, желе. Меня убивало чувство собственной беспомощности, ощущение внутренней пустоты. Неужели я и вправду лишь робот, запрограммированный на тупые, скучные обязанности западного образа жизни, не могу найти иного способа дышать полной грудью, когда меня связывает всего только вывихнутая лодыжка? Ведь другие люди попадали в гораздо более худшие обстоятельства. Как они умудряются преодолевать их и жить полнокровно?

Рассердившись на себя, я решила во что бы то ни стало выбраться в город, посетить какие-нибудь лавки с местными украшениями, о которых говорила жена хозяина ресторана, поспрашивать про амулет. Судя по всему, французский у меня вполне подходящий и я сумею поддержать разговор, расспрашивая о людях, об их культуре и обычаях. Возможно, смогу от нечего делать побродить между лавчонок местного базарчика, который я заметила, когда мы покупали продукты в день восхождения на Львиную Голову. Кто его знает, какие еще странные вещи могут мне попасться в местах, где люди с удовольствием едят саранчу?

Воодушевившись этими планами, я решила немедленно действовать. Боясь передумать, я положила двадцать дирхемов на чайный поднос, сунула путеводитель в сумку на ремне и осторожненько встала на здоровую ногу, стараясь сохранять равновесие. Потом я так же бережно коснулась земли поврежденной ступней и попробовала перенести на нее часть своего веса. Ой, мама! Обжигающая боль пронизала ногу так сильно, что я чуть не задохнулась. Вцепившись в край стола, я ждала, когда боль пройдет. Через несколько секунд мне действительно стало легче, но стоило пошевелить пальцами ноги, а не то чтобы сделать хотя бы маленький шажок, как по икре прошла еще одна волна боли, хотя и не столь сильная. Ой-ой-ой! Провести еще целый день в этой треклятой гостинице, даже хотя бы час! Я сделала шаг, потом другой.

— Мадмуазель!.. — прозвучало вдруг у меня за спиной.

Застигнутая врасплох, я резко повернулась, потеряла равновесие и бесформенной кучей рухнула на землю, стукнувшись к тому же лодыжкой о металлическую ножку стула и проехав щекой по камням, выстилавшим дворик. Мне было так больно, что из взрослого цивилизованного человека я мгновенно превратилась в ребенка, который ругается самыми последними словами.

— Сволочь! Что ж ты себе, скотина, думаешь?! До смерти перепугал, козел, ишь, подкрался! Господи, проклятая лодыжка, черт побери, зараза…

Я бушевала и долго ругалась, сначала от боли и злости, потом для порядка, используя лучшие в данной ситуации словечки английского языка, входящие в набор скалолаза, пока боль, а с нею и ярость постепенно не успокоились. Все это время маленький чертик сидел у меня на плече и нашептывал на ухо о том, что совсем недавно в городе я видела человека без ног, который передвигался на маленькой тележке, перекидываясь шуточками с попадавшимися навстречу детишками. Старушка шла, согнувшись чуть ли не пополам. Она поворачивала лицо вверх под немыслимым углом, улыбалась каждому встречному и желала ему здравствовать. Болезненно худой мальчишка упал посреди улицы головой вниз с осла, но тут же вскочил и, как на пружинах, снова запрыгнул ему на спину. Он отряхнулся от пыли и засмеялся, несмотря на то что ему было очень больно и все кругом тоже хохотали над ним. У меня всего лишь несчастная вывихнутая лодыжка, а я закатила нелепую, позорную сцену. Моя мама так бы мне и сказала.

«Иззи! — заявила бы она таким тоном, будто я совершила самый постыдный в мире поступок. — Немедленно прекрати истерику».

Я подняла голову и увидела, что даже белокурый карапуз смотрит на меня, разинув рот.

«Все правильно, — злобно подумала я, лежа на неровной земле в весьма неудобной позе, лишенной всякого достоинства. — Смотри на меня как следует и запомни, сынок. Вот так устраивает истерику взрослый человек. Советую тебе усвоить прекрасные англо-саксонские вокабулы, которые ты только что слышал, чтобы как-нибудь от души потрясти своих папашу с мамашей, этих самодовольных и чопорных буржуа!»

Но тут кто-то подхватил меня под мышки и поставил в вертикальное положение, а потом усадил на стул. Поднялась суматоха, все забегали, залопотали на своем непонятном берберском. Через несколько секунд прибежал человек из обслуги с кувшином воды и небольшим белым полотенчиком. Я почувствовала, что кто-то легко шлепает меня по щекам.

— Пустяки, царапина, ничего страшного, — бормотал по-французски утешающий голос.

Я сорвала с лица полотенце, мне вдруг стало ужасно противно, что кто-то позволил себе такую фамильярность.

— Оставьте меня в покое!

— Простите, ради бога, я хотел вам только помочь…

Конечно, это Таиб, его резко очерченное лицо, мрачнеющее под складками тагульмуста.

— Извините, — сказала я, смущенная своей резкостью. — Просто мне до чертиков надоело нуждаться в чьей-то помощи.

— А я было подумал, не захотите ли вы прокатиться со мной в одну деревеньку в горах. Там живет пожилая женщина, которая могла бы сказать вам, что написано на листке в вашем амулете.

— Это правда? — Я вскинула на него глаза.

Любопытство в душе моей боролось с осторожностью. Можно ли довериться этому человеку? Ведь я лишь недавно с ним познакомилась.

«А можно ли вообще доверять людям?» — продолжал изводить меня внутренний голос.

Я сделала глубокий вздох, прогнала прочь эту недостойную мысль и согласилась:

— Хорошо…

— Да и хватит вам уже бездельничать на солнышке, ведь правда же?

Я улыбнулась в ответ. Что и говорить, убедительно сказано.

— Пожалуй.

— Европейцы не привыкли сидеть сложа руки. — Он присел рядом, внимательно посмотрел мне в глаза и засмеялся. — А вот мы, марокканцы, можем бездельничать по нескольку дней подряд. В Париже я работаю без перерывов, днем и ночью, а здесь снова становлюсь самим собой. — Таиб провел рукой вокруг, как бы охватывая жестом и город, и великолепный горный пейзаж, окружающий его. — Успокаиваюсь, почти не работаю, иногда вообще ничего не делаю. Встаю поздно, завтракаю не торопясь, долго, потом сижу в кафе с друзьями. Мы пьем кофе, разговариваем. Я хожу в гости к родственникам и знакомым, по которым соскучился в городе, узнаю, что у них нового, весь день провожу с ними. Смотрю, как горы меняют цвет под лучами солнца. Много сплю, сижу и созерцаю, просто гляжу, как перед глазами проходит жизнь. Но для вас, я вижу, такое существование в тягость.

— Терпеть не могу ничего не делать. Начинаю от этого беситься, — покачала головой я.

— Очень жаль. Отказываетесь от собственного же блага.

Я бросила на него быстрый взгляд, но решила прикусить язычок и полюбопытствовала:

— А что… эта ваша старушка? Где она и как вы ее нашли?

— Живет в одной деревушке, Тиуада называется, пара часов на машине к югу отсюда. Нана знала ее, когда еще была маленькой. Она… в общем, наша дальняя родственница.

— Эта женщина умеет читать тифинаг?

— Не знаю, нана так говорит. — Таиб пожал плечами. — Что вы теряете? Проведете время с одним из самых обаятельных сынов Тафраута и вдобавок полюбуетесь замечательной местной природой. Это уже немало.

— Вы считаете себя обаятельным?

Он одарил меня лукавым взглядом из-под ресниц, и, к своей досаде, я заметила, что они значительно длиннее моих.

— Мне часто так говорят.

— Во что вы оцениваете честь, которой меня удостаиваете?

Я уже привыкла к поведению местного населения. Улыбаясь и делая вид, что оказывают одолжение, эти люди на самом деле только и думают, как бы одурачить глупых туристов.

Но Таиб, похоже, обиделся, хотя тут же спрятал это чувство.

— Если уж вам так хочется, можете оплатить бензин, — отрывисто сказал он и встал. — Не забудьте захватить какой-нибудь плащ. Когда солнце садится, в горах бывает прохладно.

Я смотрела, как он сбегает по ступенькам к автомобильной стоянке гостиницы, и чувствовала какую-то странную нервную дрожь, потом встала и кое-как доковыляла до номера, чтобы взять куртку, которую всегда надевала, отправляясь в горы.

Спустившись к стоянке, Таиба я не увидела — как сквозь землю провалился. На площадке, оставленная непрактичными хозяевами под палящими лучами солнца, жарилась парочка автомобилей из тех, что можно взять напрокат. Доисторический «рено» управляющего самодовольно пристроился в тени фигового дерева. Еще здесь стояли пустой пикап «дакия» и навороченный внедорожник, сияющий черным лаком. За то короткое время, что я провела в Марокко, нетрудно было научиться мгновенно отличать местные машины от иностранных. Я решила, что Таиб, должно быть, отъехал заправиться перед поездкой, поэтому очень удивилась, когда внедорожник заворчал, тронулся с места, сделал разворот и остановился возле меня.

— Ишь ты, «фольксваген туарег», — сказала я, падая на сиденье рядом с водителем. — Вы купили его за название?

— Вовсе нет, — с непроницаемым лицом ответил он.

Утопая в роскошных кожаных креслах, наслаждаясь прохладой кондиционеров, мы двинулись в путь, покатили вниз по длинному склону холма, мимо покрашенных в терракотовый цвет современных домов, интернет-кафе с нарисованной от руки рекламой в витрине магазинчика, где можно купить местный антиквариат, старика, сидящего боком на изнуренном муле. Работники снимали с грузовика ящики с безалкогольными напитками и таскали их в какое-то складское помещение, которое и так, на мой взгляд, было забито под завязку.

Я вытянула шею.

— Высококалорийная кока-кола, — заметила я. — Ведь это ужасно.

— Да, — отозвался Таиб. — Здесь не любят диетическую. Люди с детства считают сахар большой ценностью. Если пьешь низкокалорийную кока-колу, значит, ты бедняк. Даже если стоит она столько же. Мы ведь всегда торговали сахаром. Не знаю, в курсе ли вы, но марокканский сахар продавали по всему свету. До сих пор новобрачным у нас дарят сахарные головы, да и не только им. У моей мамы есть такие, ей на свадьбу подарили, а еще когда я родился.

— Правда? — Мне стало интересно. — Сахарные головы? Никогда их не видела.

— Увидите.

В центре города было много школьников. Стайками по три-четыре человека они куда-то шли, оживленно переговариваясь. Мальчики в купленных на базаре паленых джинсах, футболках и кроссовках под «найки», девочки все худенькие и темноволосые, в брюках и белых курточках, словно в городе проходил съезд юных фармацевтов, а сейчас их выпустили на перерыв. Почти все они были с непокрытыми головами. При этом те немногие взрослые женщины, которых я видела, — их матери, тетушки или старшие сестры — были одеты в обязательный черный хайк. Они оставляли открытыми только лицо, всегда подвижные смуглые руки и ярко обутые ноги. По обеим сторонам за столиками уличных кафе сидели мужчины, курили, пили чай, разговаривали и лениво поглядывали вокруг. Впрочем, глаза их подмечали мельчайшие подробности происходящего. Общая атмосфера была умиротворенная и спокойная, никто не трудился не разгибая спины, кроме разве работников кафе. На центральной площади Таиб остановился и вышел, оставив меня в машине. Я огляделась. По одну сторону площади виднелся ряд магазинчиков с покрытыми пылью витринами. Прямо на улице были выставлены ковры. Их яркие краски каждый день вылизывались солнечными лучами, которые превращали в тени, как на старых цветных фотографиях, полосатые шерстяные накидки и халаты с капюшонами, выглядевшие слишком уж толстыми, хоть на Южный полюс бери с собой. Здесь красовались сабли и кинжалы с великолепными орнаментами, серебряные украшения и короткие низки крупных бусин, развешанные на обитом фетром щите, позеленевшие от времени медные чайники, огромное количество больших старых глиняных кувшинов. Подобные я видела в доме старой Лаллы Фатмы. Все эти товары предназначались для туристов, но были достаточно потрепанными и наверняка подлинными.

В машине становилось душно. Я повернула ключ зажигания, нажала на кнопку, опустила стекло и тут же увидела каких-то двух подростков, лениво едущих мимо на древнем раздолбанном велосипеде, расставив в стороны колени и локти. Один из них обернулся, через плечо посмотрел на меня и сказал что-то приятелю, который сидел впереди и рулил, упираясь обеими ногами в раму. Тот развернул велосипед и, вихляя во все стороны, снова проехал мимо, но в противоположном направлении.

— Газель! — громко в унисон прокричали они и, хихикая, укатили прочь.

Хм, газель! Это непонятное мне оскорбление или комплимент? Да откуда ж мне знать. Я подумала, что это все-таки лучше, чем услышать что-нибудь вроде «корова» или «слониха», но все-таки…

Я огляделась и заметила, что некоторые мужчины, сидящие за ближайшими столиками, услышав их крик, повернули в мою сторону головы и рассмеялись. Другие просто лениво смотрели на меня черными блестящими глазами, и одному Богу было известно, что у них на уме. Я с облегчением увидела возвращающегося Таиба, который был не один. Вместе с ним шел человек в ярко-синей одежде, вышитой по краям золотом, и в необъятном черном тагельмусте. Они что-то горячо обсуждали. Гортанные слова вылетали из их уст, как из пулемета, оба яростно размахивали руками. Потом Таиб схватил своего собеседника за плечо. Я подумала, что все, сейчас они подерутся, но через мгновение увидела, что мужчины крепко обнялись и расхохотались. Тут я догадалась, что ничегошеньки не понимаю в культуре этих странных людей, не воспринимаю не только их языка, но и жестов.

Дойдя до машины, Таиб раскрыл дверцу и представил мне своего товарища:

— Знакомьтесь, это мой двоюродный брат Азаз.

Для членов одной семьи они совсем мало походили друг на друга. У Таиба были тонкие черты лица и красиво очерченный подбородок, в то время как Азаз оказался толстощек и носил усы как у Саддама Хусейна.

— Добро пожаловать к нам, добро пожаловать, — сказал он, энергично пожав мне руку. — Я говорю очень хороший английский, французский и немецкий тоже. Все туристы приходят ко мне посоветоваться. Очень жаль, что с вами случилось несчастье на Львиной Голове.

От удивления я раскрыла рот и довольно сердито спросила:

— Выходит, в Тафрауте все уже знают об этом?

— Да, — заверил он меня. — Все до единого знают про молодую англичанку в горах. Но мы очень рады, что наш Лев позаботился о вас и послал вам Таиба на помощь.

— Вообще-то я лишь наполовину англичанка. Мать у меня француженка.

— Вот и хорошо. Ваши друзья очень встревожились, когда не нашли вас, спустившись с нашего Льва.

— Так вы и про них знаете?

— Конечно! Я знаю про всех скалолазов, которые приезжают сюда. Много англичан! Я знаком с Джо Брауном, Крисом Бонингтоном, с журналистами, которые пишут путеводители и статьи. Все они идут ко мне, я рассказываю им про наши горы и маршруты. Так что, конечно, я знаю ваших друзей Майлза, Ив и ее симпатичного мужа Джеза.

— Он ей не муж, — бросила я.

Азаза эта информация нисколько не шокировала. Напротив, он весело рассмеялся и всплеснул руками, пухленькими и мягкими ладошками, пальцы которых были унизаны какими-то необычными серебряными кольцами. Нет, это не руки скалолаза, отнюдь.

— Насчет этого мы тут придерживаемся широких взглядов. У нас нет строгих правил, — сказал Азаз. — В таком случае мы говорим, что он ее товарищ, очень близкий друг.

Азаз отступил назад. Краем глаза я заметила, что они с Таибом обменялись быстрыми взглядами и потом залезли в машину. Азаз устроился сзади, но высунулся так далеко, что вполне можно было считать, что он сидит впереди, рядом с нами. Они с Таибом снова разразились горячим диалогом на местном диалекте, совсем не заботясь о том, чтобы переводить для меня. Машина с ревом вырвалась за пределы города и помчалась по дороге, ведущей вверх по длинному склону холма по направлению к плато. В душе у меня сначала робко, потом все живее зашевелился страх. Куда это мы едем? Я ведь даже не помню названия деревеньки. Как, в случае чего, принять надлежащие меры предосторожности и послать Ив сообщение с координатами? Опять же, ведь я совсем не знаю Таиба, а этого его двоюродного брата и подавно. Вдруг они сейчас отвезут меня куда-нибудь к черту на кулички, сделают со мной что-нибудь ужасное, а тело мое бросят где-нибудь посреди пустыни на растерзание шакалам и стервятникам? Интересно, у них тут водятся стервятники? Я вспомнила про мужчин, сидящих за столиками уличного кафе, как они обменивались улыбками, когда меня дразнили мальчишки на велосипеде. Допустим, я пропаду. Неужели все они будут так же сидеть с непроницаемыми, пустыми лицами, похожими на стены их домов, за которыми таятся бог знает какие тайны, все знать и делать вид, будто ничего не произошло? Мол, мы ведать ничего не ведаем!

— Мне надо сообщить подруге, ее зовут Ив, куда я поехала, а то она будет беспокоиться, — сказала я, встревая в их болтовню.

— А зачем? — весело спросил Таиб. — Ведь и так все знают, что вы отправились с нами в Тиуаду. Там сегодня вечером будет праздник, фишта.

— Что-что?

Но они уже снова принялись за свою болтовню.

Так. Значит, Ти-вада. Или Ти-уада. Как это пишется? Я порылась в сумочке в поисках телефона, включила его и совсем уж было собралась набирать текст, как раздался громкий гудочек и на экране появился значок с конвертиком. Похоже, сообщение.

Я нажала на кнопочку и прочитала: «Местн. парни пригл. нас обед, в св. дер. Над. ты не прот! До встр. Ив».

Отлично. Только я хотела ответить, как сигнал мигнул и исчез. Что ж, так даже лучше.

— А что такое фишта? — спросила я, вклинившись в секундную паузу в разговоре.

— Un fête, праздник, вечеринка!

— Бо-ольша-ая вечеринка, — просиял Азаз. — Много музыкантов, все будут очень-очень счастливы. А мы с Таибом будем играть.

— Играть?

— На барабанах! На агвале и тамтаме, а Мохаммед принесет гангу…

Гангу? Не хотел ли он сказать «ганджу»? Интересно, что это за вечеринка такая? Меня снова охватила паника.

— А где эти ваши барабаны? — решительно спросила я.

— Вон там, сзади, за спиной Азаза.

Я обернулась. За задним сиденьем видна была целая куча всякой всячины: одеяла, коробки, какой-то ящик. Гляди-ка, тут и вправду лежат каких-то два больших предмета, укрытых разноцветным ковром, хотя трудно сказать, барабаны ли это.

— А я думала, что мы едем просто заскочить на минутку к какой-то старушке, порасспросить ее про амулет и сразу назад.

Таиб повернул ко мне безмятежное лицо и заявил спокойно и вежливо:

— У нас в Марокко никто и никогда ни к кому не заскакивает на минутку. У нас издавна существует традиция гостеприимства. Так что приготовьтесь вкушать еду, пить чай и слушать музыку.

— Надолго все это? Мне надо пораньше вернуться в гостиницу.

— У вас будут занятия повеселей.

Густо покраснев, я уставилась на него. Я понимала, что веду себя грубо, нельзя так реагировать на столь искреннее приглашение. Я получила возможность увидеть подлинную жизнь народа Марокко, но не была к этому готова, чувствовала, что теряю над собой контроль, еще немного — и сорвусь. Я уж было хотела потребовать развернуться назад и отвезти меня обратно в Тафраут, но призадумалась. Что, в конце концов, меня там ждет? Буду сидеть на террасе гостиницы, далеко не пятизвездочной, и скучать на солнышке, пока оно не закатится, потом в одиночестве обедать в убогой столовой.

«Да черт возьми, Иззи! — выругала я себя. — Что это с тобой? Живи ты на полную катушку. Риск — благородное дело».

— Ладно, — сказала я. — Отлично.

— Вам очень понравится, — пообещал он.

Они с Азазом продолжили свою болтовню на грубоватом на слух и непонятном наречии. Берберский язык очень экспрессивен, в нем много гортанных звуков, порой похожих на кашель, которые, кажется, вырываются из самого низа гортани. Звучит он, как, впрочем, и всякий другой язык, которым ты не владеешь, грубо и даже агрессивно. А тут еще энергичная жестикуляция, сопровождающая самый простой и невинный разговор двух друзей или родственников. Чужаку начинает казаться, что собеседники спорят или даже ссорятся. Но я скоро привыкла, их беседа даже действовала на меня так же успокаивающе, как море с его величавым ритмическим шумом. Я уже не обращала на них внимания, любуясь пейзажами, пробегающими за окошком.

А они того стоили. Обширные пространства этой, казалось бы, непроходимой местности проплывали мимо, словно в широкоформатном кино. Что сулят мне эти необъятные просторы, что они таят, надежду или угрозу? У нас в Британии нет ничего, что могло бы сравниться с этим пустым раздольем, с его гигантскими масштабами. Равнина, по которой мы сейчас ехали, производила на меня огромное впечатление. То здесь, то там вздымались валуны невероятных размеров, которым природные стихии придали самые фантастические формы. Вот гриб пятиметровой высоты, ножку которого, некогда крепкую и толстую, обгрыз, как слизняк, песок, переносимый ветром. Вот величественная скала, похожая на высокую стопку толстых оладий. Вот остроконечные пики с торчащими выступами, напоминающими клювы хищных птиц. Множество округлых, живых форм, например припавший к земле заяц или спящая женщина, десятки башен, вырастающих из земли.

Таиб дотронулся до моей руки, желая показать мне на одну из них, стоящую поодаль, совершенно поразительную по виду.

— Видите ту скалу, вон там? Мы зовем ее Аглаин.

Азаз на заднем сиденье неожиданно фыркнул и засмеялся.

— Что это значит? — спросила я, тут же пожалела об этом и почувствовала себя круглой дурой, поскольку ответ был до нелепости очевиден.

— «Член с яйцами», — тем не менее ответил он, озорно сверкнув на меня глазами.

— Женщины, которые хотят иметь детей, идут к нему пешком, чтобы только прикоснуться, — услужливо добавил Азаз. — И помогает! Мои двоюродные сестры, например, как сходят в паломничество к Аглаину, так ждут ребенка.

— Хотите, подъедем, и вы тоже прикоснетесь, — с невинным видом спросил Таиб. — Моя машина где угодно проедет.

— Нет! — резко ответила я. — Не хочу. Что за глупые предрассудки, чушь какая-то!

— У вас уже есть дети? — серьезно спросил Азаз.

Похоже, он не поддерживал игру, которую затеял со мной его двоюродный братец, но я все никак не могла успокоиться.

— Нет.

— Но вы уже не так молоды. Почему же нет детей? — продолжил он, видимо не имея понятия о простых человеческих приличиях и еще более усиливая мое беспокойство.

— Там, где я живу, женщины могут посвящать себя любимому делу, — объяснила я ему сквозь зубы. — Мы считаем, что это не менее важно, чем иметь детей.

— Разве может быть что-нибудь важнее детей? — с серьезным видом спросил Азаз.

Но я не ответила и отвернулась, чтобы только не видеть этих сверкающих пытливых глаз.

Немного погодя мы свернули влево. Скоро дорога пошла круто вверх, виляя в стороны, взлетая и резко падая среди потрясающих нагромождений красноватой горной породы. Когда мы почти достигли высшей точки, я обернулась, чтобы еще раз взглянуть на места, через которые только что проехала, и ахнула от изумления. Они показались мне величественными до невероятия. Огромное пространство почти бесплодной каменистой земли, усеянной огромными валунами. Лишь кое-где пробивается скудная растительность, и, насколько видит глаз, ни единой души, ни одного человеческого жилища. Далеко позади неприступная мрачная стена Джебель аль-Кеста, темнеющая над долиной Амельн. Просто изумительно, что резкие, словно кем-то вырубленные черты Львиной Головы ясно видны даже на таком расстоянии. Не удивительно, что ее с такой любовью упоминают в здешнем фольклоре. Имея перед собой такой ориентир, невозможно заблудиться даже в этой безлюдной местности. Я представила себе торговцев прошлого, которые проделали нелегкий путь из пустыни на север, их караван верблюдов, груженных золотом, слоновой костью и страусовым пером. Поднявшись на эту гору, туареги останавливались и с легким сердцем брали курс прямо на Львиную Голову. Они уже не сомневались в том, что после нескольких недель, а то и месяцев трудного пути по пустыне их ждет буйная растительность оазиса.

По ту сторону перевала пейзаж снова изменился. Перед нами открылась великолепная извивающаяся долина, прорезанная некогда полноводной, но потом куда-то исчезнувшей рекой. Ее воды оставили после себя лишь отвесные красные скалы, чем-то напоминающие Гранд-Каньон в Колорадо, и даже не совсем в миниатюре. Пласты разных пород здесь различались так же отчетливо, как на рисунке в учебнике по геологии. Но в Гранд-Каньоне до сих пор течет огромная река, а здесь, в высохшем русле, не осталось ничего, что указывало бы на стремительный и мощный поток, который создал это впечатляющее ущелье. Кругом лишь сухие валуны, некогда отполированные и выбеленные речной водой. Мы покатили вниз, с одной стороны у нас был отвесный провал, а с другой — громадная масса вздымающейся нетвердой скалы, усеянной маленькими звездочками каких-то оранжевых цветов и колючим кустарником дикой фиги. Козы, пасущиеся вдоль призрачной реки, провожали нас своими узкими глазками. Мы мчались по ухабам, колеса поднимали облака пыли. В ней совсем не видно было дороги, по которой машина только что проехала. На мгновение в моей голове мелькнул очень странный образ. Будущее разворачивалось передо мной так же, как узкая полоска этой дороги, ведущей в неизведанное, а прошлое медленно, но верно исчезало позади, превращаясь в пыль и прах.