Еда у нас была простая, но очень вкусная: козий сыр с хлебом, миндаль и финики — так, наверное, веками подкреплялись здесь, под пальмами, тысячи путешественников. Прикрыв глаза козырьком ладони, я смотрела на ослепительно сияющую пустыню и с легкостью представляла себе, как из раскаленных просторов Сахары выходит караван, силуэты верблюдов на фоне бледно-синего неба. Они с облегчением чувствуют, что пустыня кончилась, их ждет благословенная тень и прохладная вода оазиса. Но к концу нашей трапезы на горизонте показались не верблюды, а нечто совсем иное, больше похожее на армейский джип цвета хаки с пыльными бортами, покрытыми вмятинами и царапинами. Такие машины часто можно видеть в каком-нибудь старинном чернобелом кино про войну. Было такое чувство, будто он вырос из-под земли, точнее из-под песка, и, крутя колесами, помчался прямо к нам. Должны ли мы обеспокоиться? В путеводителе я читала душераздирающие истории о том, как на беспечных туристов в пустыне нападают грабители, отнимают транспортные средства, а самих оставляют на верную смерть. Я бросила взгляд на Таиба, который уже встал. Легкая усмешка блуждала по его губам, когда он принялся неторопливо наматывать вокруг головы ткань своего тюрбана.

Джип остановился возле нашей машины, и из него вышли трое мужчин. Одежда на них, как и на Таибе, представляла собой странную комбинацию элементов Востока и Запада: джинсы с футболками, а на голове тагельмуст. Головной убор Таиба почти не закрывал лица, свисал свободно, а вот у этих людей сквозь щели в плотно намотанной ткани видны были только темные сверкающие глаза. Они что, прячут свои физиономии, чтобы их никто не узнал? Я внутренне напряглась, повернулась было к Таибу, собираясь что-то сказать, и с удивлением увидела, что лицо его сейчас плотно закрыто, как и у незнакомцев. Двое из них подошли ближе и обменялись с ним легкими поклонами и чем-то вроде сдержанного, осторожного рукопожатия. Точнее сказать, они просто коснулись ладонями и пальцами друг друга, что было совсем не похоже на горячие приветствия, которые я наблюдала в берберских поселениях. Третий держался позади, на расстоянии. Глаза его скользнули по мне, потом по Лаллаве. Он подождал, пока в разговоре наступит пауза, и резким, громким голосом что-то сказал Таибу. Тот небрежно махнул в мою сторону рукой, мол, просто туристка. Незнакомец как будто смягчился, кивнул, повернулся к джипу и стал что-то доставать из его задней части. Вытянув шею, я увидела там много больших канистр оливкового цвета. Он выгрузил три из них, получил из рук в руки деньги и тщательно пересчитал их, в то время как двое других помогали Таибу перелить топливо в бак нашего автомобиля. Потом все вежливо распрощались, эти трое уселись в свой джип и уехали.

— Да-а, такой заправочной станции мне еще не приходилось видеть, — со смехом сказала я, когда мы покинули гостеприимный оазис и помчались на юг.

— Вот так мы здесь и живем, — вполголоса отозвался Таиб.

Он уже распустил нижнюю часть тагельмуста, и теперь мне снова можно было любоваться его носом и подбородком. А также улыбкой. Да, он улыбался!

Я подозрительно посмотрела на него.

— Кто эти люди?

— Лучше не спрашивайте.

— Нет, я хочу знать. — Сперва я обиделась, а потом меня вдруг осенило: — Контрабандисты?

Он оторвал взгляд от дороги, на мгновение задержал его на моем лице, а затем снова уставился на дорогу.

— Если вам так угодно.

— Черт возьми, а где они берут топливо?

Таиб только пожал плечами, не собираясь отвечать на столь глупый вопрос, потом все-таки смилостивился.

— Алжир — один из крупнейших в мире производителей нефти. Повсюду есть трубопроводы, огромные нефтеперегонные заводы. Если где-то пропадет несколько несчастных баррелей…

Значит, контрабандное топливо. А за воровство в этой части света, похоже, полагается расстрел. Если поймают.

— А что, алжирская граница уже близко? — спросила я, помолчав.

— Мы давно ее пересекли.

— Что-о?

Я потрясенно смотрела на него, с неожиданной дрожью вспомнив о том, что в бумагах отца упоминалась Абалесса.

— Но я не видела никакой границы, контрольно-пропускного пункта или еще чего-нибудь в этом роде.

— Из Марокко в Алжир законным путем попасть невозможно. С девяносто четвертого года граница закрыта. Вообще-то связи между нами затруднены еще со времен так называемой войны в песках, это шестьдесят третий год.

— Фантастика, прямо как у Толкина!

Он слегка улыбнулся.

— Скорее всего, война была из-за нефти, и пески здесь ни при чем. Но ведь так происходит всегда, верно? Сейчас вот войны нет, но ситуация все равно напряженная. Обе стороны стараются держать границу на замке, но протяженность ее — тысяча восемьсот километров, патрулировать невозможно, нужны колоссальные человеческие ресурсы, я уж не говорю про деньги. Обе страны стараются следить, чтобы границу не нарушали. Существуют армейские блокпосты с мощными подзорными трубами, биноклями и прочей техникой, но народ все равно каждый день проскальзывает туда-сюда: люди из Полисарио, контрабандисты, беженцы, кочевники.

— А что с нами сделают, если обнаружат? — дрожащим голосом спросила я.

У меня перед глазами уже сам собой возник образ переполненной, кишащей крысами алжирской тюремной камеры. Я не ожидала, что мы вляпаемся так серьезно, и уже заранее скулила.

— Простите меня. Но посмотрите вокруг, это же пустыня. Нелепо предполагать, что в такой местности можно контролировать умозрительную линию, которую политики провели между двумя странами. Как можно владеть такой территорией? Это совершенно дикое пространство, оно принадлежит всем. Попробуйте перегородить колючей проволокой Атлантический океан и запретить рыбе пересекать ограждение, то же самое и будет.

Между тем песчаные горы вокруг становились все выше. Я задумалась о том, что же все-таки заставило меня ввязаться в это дело и поехать сюда. Скоро видимая дорога практически исчезла из виду, и начались неприятности. Таиб остановил машину, проворно выскочил из нее и слегка приспустил шины, но нас все равно швыряло то вправо, то влево, словно «туарег» пробирался по снегу. Мы проехали местность, где почву покрывала хрупкая корка глины, сквозь которую то здесь, то там пробивались острые стебли травы, потом преодолели подъем и вдруг оказались перед бескрайним морем неподвижных рыжевато-коричневых песчаных валов. Начались настоящие дюны, бесконечные, идущие до самого горизонта.

«Какая красота», — думала я, разинув рот, глядя перед собой и не в силах оторваться.

«Красота» — именно это слово сразу пришло мне в голову. Не безжизненность пустыни, несущая ужас и смерть, но именно ее красота поразила меня. Если ты родился в городе, то пустынность, безлюдье всегда поражают тебя своей красотой. Ведь есть же что-то бесконечно изысканное, необъяснимо изящное во всех этих копирующих друг друга изгибах, округлостях и складках. Глаза мои пробегали по изящным линиям, и, странное дело, страх мой куда-то пропал. Монотонное повторение одних и тех же плавных кривых, постепенные переходы от света к тени, чистые очертания одной дюны на фоне другой — все это странно успокаивало нервы. Периодичные, вторящие один другому узоры на минуту отвлекли меня от мысли о том, что посреди этого великолепного и, казалось бы, безжизненного пространства всякого излишне доверчивого и не готового встретить опасность человека подстерегают отчаяние и смерть. Очень вероятно, что это относится и к нам. Мне казалось совершенно удивительным, что мы находимся всего только в шести часах езды от относительно цивилизованных берберских деревень, где есть даже магазины, школы и бетонированные дороги.

Я не удержалась и поделилась этими мыслями с Таибом.

— Восемь часов на кват-кват, но на верблюде или пешком больше недели, — заявил он.

— Не может быть!.. Правда? — присвистнула я.

Что это был бы за переход — настоящее испытание на выносливость и решимость, к тому же невозможное без знания местности. А ведь мы находимся все еще лишь на северной границе этой величайшей пустыни в мире. Даже представить трудно, как торговцы, пересекавшие пустыню с грузом золота и слоновой кости, соли и страусовых перьев, ухитрялись не погибнуть в таких местах. Потрясающие, по-настоящему мужественные люди, истинные герои. Но потом я вспомнила, что золото, слоновая кость, соль и птичьи перья — не единственный товар этих героев. Из районов, окружающих Сахару, они гнали на продажу тысячи рабов.

Я обернулась к Лаллаве и увидела, что она смотрит прямо на меня.

— Бидд! — вдруг произнесла старуха.

Таиб осторожно поставил ступню на педаль тормоза, нажал, и машина медленно остановилась. С озабоченным видом он обернулся к Лаллаве, что-то спросил, и она ему быстро ответила. Таиб задал еще один вопрос, на этот раз горячая реплика тоже не заставила себя ждать. Похоже, ей срочно нужно было остановиться, чтобы сходить по нужде. Я внутренне застонала, тут же упрекнула себя за свой европейский эгоизм, отстегнула ремень безопасности и открыла дверь. После кондиционера в кабине перемена температуры меня потрясла. Несколько первых секунд мне казалось, что ноздри мои вдыхают чистое пламя. Палящее солнце било по голове, словно кузнечный молот. Я помогла Лаллаве выйти в это пекло и поморщилась, когда вся тяжесть моего тела пришлась на поврежденную лодыжку. Старуха стояла, слегка покачиваясь, закрыв глаза и подняв лицо к небу. Солнце играло на ее украшениях и маслянистом отливе синего одеяния. Потом она шагнула вперед.

Я немедленно обняла ее за талию, чтобы поддержать, но Лаллава оттолкнула меня и повторила несколько раз:

— Охо, охо!

С трудом волоча ноги, вспахивая песок носками кожаных туфель без задников, она зашагала вперед, но совсем не так, как ходят слепые, вытянув руки вперед для равновесия и опасаясь не наткнуться на препятствие. Так выглядит человек, который с большими усилиями, но решительно пробивается сквозь снежную бурю.

Я двинулась было за ней, но Таиб схватил меня за Руку.

— Не трогайте ее. Она должна это сделать без помощи. Не упадет… А если и так, то ничего страшного, песок не твердый. Пусть идет. Лаллава сама этого хочет.

Мы наблюдали за ней с безопасного расстояния, а она вдруг остановилась и опустилась на колени. Я бросилась к ней, уверенная в том, что старуха обессилела и упала, но в эту минуту Лаллава неожиданно запела. Неземная мелодия дрожала в воздухе, как трель какой-нибудь райской птицы, и у меня перед глазами вдруг возник образ купающихся в ярких лучах солнца ласточек, серые перышки которых сверкали золотом. Просто мороз по коже.

Были ли слова ее песни именно такими или все это мне только послышалось, показалось? Я не знаю этого и поныне, зато уверена в том, что, когда последние звуки песни умолкли, я опомнилась и увидела, что сжимаю в руке амулет так крепко, что его острые грани оставили на ладони красные рубцы.

Я повернула голову к Таибу, по щекам которого текли слезы. Он не скрывал их, не делал попыток сдержать. Они капали на нижнюю часть тюрбана под подбородком, оставляя в складках темные пятна. Я снова обернулась к Лаллаве, лежавшей на песке.

— Что это она делает? — шепотом спросила я.

Таиб, не отвечая, подошел к ней, встал рядом на колени и взял ее руку. Я услышала, что они обменялись тихими фразами. Потом он встал и прошел мимо меня к машине. Обратно Таиб шагал с рулоном какой-то белой ткани под мышкой. Он жестом попросил меня сесть на песок, сам сел рядом, постелил ткань себе на колени и уставился в пространство, словно чего-то ждал.

Солнце палило немилосердно, небо было почти белым от жары, а под ним раскинулось бесконечное море песка, непрерывно меняющаяся палитра всевозможных оттенков серого. Казалось, весь мир накрыла полная тишина, только кровь ритмически пульсировала у меня в ушах. Я зачерпнула горсть песка. Он был такой горячий, что больно жег кожу в тех местах, где острые грани амулета оставили свои следы, поэтому я пропустила песок сквозь пальцы. Несчетное число крохотных песчинок! Они некогда образовались из каменных глыб и тысячи лет назад таинственным образом были перенесены сюда ветрами пустыни. Время словно замедлило свой ход, почти совсем замерло. Я смотрела, как они падают вниз, песчинка за песчинкой, и смешиваются с миллиардами остальных, снова зачерпывала их и пропускала сквозь пальцы. Я делала это, словно повинуясь чужой воле, словно у меня не было ни сил, ни желания остановиться. Это занятие помогало сдерживать поднимающийся в груди страх.

Не знаю, сколько прошло времени, как вдруг боковым зрением я увидела какой-то движущийся предмет. Это был черный жук. Быстро перебирая длинными лапками, он бежал по песку, напоминая водомерку, скользящую по поверхности пруда. Вот он стал карабкаться вверх по крутой песчаной складке, осыпающейся даже под его тоненькими лапками. Не достигая вершины, жук все время съезжал вниз и снова лез вверх. Я поймала себя на том, что мысленно стараюсь помочь ему, словно сила моего внушения, сила моего взгляда действительно могла сделать это. В конце концов он попытался взобраться наверх под другим углом, и его упорство возымело успех. Жук перевалил через край складки и исчез из виду, оставив на песке только загадочные иероглифы следов.

Понятия не имею, как долго мы ждали. Таиб, сидящий неподвижно, напоминающий камень, наконец-то решил, что пора. Он вдруг распрямил свои длинные конечности, встал и подошел к старухе. С минуту, которая показалась мне вечностью, он смотрел на нее сверху вниз и молчал. Глядя на его застывшую фигуру, я поняла, что Лаллава умерла.

Сердце мое сильно забилось… Но чего еще можно было ожидать? С самого начала, с той минуты, как мы покинули Тиуаду, мне было ясно, что иного результата нашего путешествия просто быть не могло. Вот я, современная, разумная женщина XXI века по имени Изабель. Я живу и работаю в европейском городе Лондоне, послушно следую законам западной цивилизации, ношу профессиональную униформу, меня воротит от всякого грубого натурализма в этом мире. Но какой ужас, как я могла допустить такое, почему не потребовала от Таиба немедленно, хотя бы даже против ее воли, погрузить Лаллаву в машину и отвезти в ближайшую больницу? Однако я увидела, с каким мужеством и достоинством эта старуха встретила собственную смерть, и в душе моей поднялось некое чувство исступленного восторга, глубоко запрятанное в подсознании. Я даже позавидовала такому спокойствию, подошла к Таибу и вблизи посмотрела на мертвое тело старой женщины. Глаза ее были закрыты, на губах застыла улыбка, все лицо выражало совершенное блаженство. Ярко сверкали на солнце ее украшения: амулеты и бусы, браслеты и серьги.

— Вот и все, — сказал Таиб. — Теперь помогите раздеть ее.

— Что? — Я непонимающе уставилась на него.

— Надо ее обмыть.

Я огляделась. Да, точно, это не сон, вокруг нас Сахара, самая настоящая.

— Но здесь нет воды, — возразила я, понимая, что мои слова звучат глупо.

— Просто помогите мне раздеть ее, — вздохнув, повторил Таиб.

До этого я ни разу в жизни не видела мертвого тела и уж тем более не трогала его руками. Суеверное и брезгливое чувство, коренящееся в душе, протестовало при самой мысли об этом, но Таиб посмотрел на меня таким суровым взглядом, что я затрепетала.

— Мне нельзя, — сказал он. — У нас такой обычай. Делать это обязана женщина. Вы сейчас не в Лондоне и должны понять. Забудьте на время о том, что вы из Европы.

Я судорожно сглотнула слюну.

— Хорошо.

Вместе мы осторожно размотали сложные одеяния Лаллавы, сняли с нее украшения и отложили их в сторону. Когда она осталась почти совсем без одежды, Таиб встал.

— Продолжать для меня было бы неприлично, поэтому слушайте, что надо делать дальше. Я понимаю, для вас это нелегко, но, Изабель, помните, вы делаете это для Лаллавы, тем самым чтите ее память и оказываете уважение нашим обычаям. Сначала нужно промыть ей рот изнутри. Я сейчас схожу за водой, она у меня в машине.

Он принес двухлитровую пластиковую бутылку с минеральной водой, которой угощал меня в Тафрауте, то есть в условиях еще сравнительной цивилизации, где можно что-то купить. Там никто не вел разговоров про похороны мертвых рабов в пустыне. В бутылке оставалось не так уж много, но, по-моему, вполне достаточно для того, чтобы промыть рот мертвеца. Я взяла бутылку, стиснула зубы и осторожно прикоснулась к лицу мертвой старухи. Окоченение еще не наступило, она оставалась теплой. Впрочем, в таком-то пекле, почему бы и нет. Все это не сразу вызвало во мне чувство отвращения, которого я боялась, но ждать пришлось не так долго. Я раскрыла ей рот и заглянула в беззубый провал, в котором лежал, завернувшись назад, серый язык. Пытаясь усмирить разыгравшееся воображение, я влила туда воды, зажмурилась и прошлась пальцами по ротовой полости. Она была склизкой и клейкой, покрытой бугорками, выступающими, как камни из морской поверхности. Потом я повернула ей голову в сторону, вода вытекла изо рта и впиталась в горячий песок.

— Теперь смочите руку и три раза омойте ей лицо.

Я молча повиновалась. В третий раз все прошло как по маслу. Я все сделала как надо, ощущая под ладонями упругие косы.

— Так, а теперь зачерпните чистого песку и слева направо мягко протрите ей кисти, локти, все руки, ступни и колени.

Тут уж мне потребовалось время. Этим воспользовался какой-то зловредный голосок в голове, который принялся нашептывать, что руки мои, оказывается, трогают труп женщины, да еще со странной на ощупь кожей чужеродного цвета. Где это видано, чтобы я предавалась столь дикому занятию! Я омыла ноги старухи песком. Ее мышцы, как тесто, перекатывались под моими руками. Плоские груди безжизненно свисали, закрывая выступающие ребра. Я подняла голову. Таиб смотрел в сторону.

— Да, это тоже, — сказал он. — И все остальное.

Сжав зубы, я смиренно продолжила ритуал, стараясь не слушать противный голосок до глубины души оскорбленной дамочки, которая и прежде старалась как можно реже прикасаться даже к живым людям, а теперь, похоже, вообще не понимала, что тут, собственно, происходит. Потом Таиб перевернул ее. Я «омыла» ей спину и ягодицы. Тогда наконец он объявил, что с работой я справилась хорошо. Мы снова одели ее и обрядили во все украшения.

Я стояла над ней, не отрывая от нее взгляда. Одетая Лаллава теперь казалась спокойной и даже красивой, и я вдруг почувствовала какую-то странную гордость за нее и за себя тоже. Таиб пошел к машине и вернулся с длинным куском белой ткани.

— Это ее саван. Она попросила прихватить его с собой.

— Так, значит, вы с самого начала знали, что она…

— Да, она знала, да и я, конечно, тоже, — кивнул он. — Но если бы я сказал вам о том, что, вероятно, вас ждет, то, по-моему, день прошел бы для вас гораздо трудней, согласны?

Где уж тут не согласиться. Я помогла ему завернуть Лаллаву в саван так, чтобы он закрыл ее полностью. Потом Таиб снова пошел к машине и через минуту вернулся с лопатой.

— Вы что, собираетесь хоронить ее прямо здесь, одну?

Глупый, конечно, вопрос. А что же еще тут происходит? Для чего я исполняла все ритуалы омовения тела? Зачем мы завернули умершую в погребальный саван? Правда, где-то глубоко внутри у меня еще теплилась надежда на то, что мы отнесем ее в машину и отвезем обратно, туда, где есть цивилизация.

— Конечно, — был ответ. — Именно этого она и хотела.

— А что скажут власти? Разве не надо куда-то сообщить, что она умерла? Получить свидетельство о смерти, в общем, оформить все как полагается? Жила-жила и вдруг куда-то пропала… Разве не будет проводиться расследование?

Он посмотрел на меня долгим выразительным взглядом.

— Изабель, забудьте про свой Лондон и вспомните, где вы сейчас находитесь. Лаллава принадлежит пустыне, которая взяла ее к себе.

— Как это «принадлежит пустыне»? Родом она совсем из других мест. Ее украли и привезли в пустыню, — упрямо, совсем как ослица, твердила я. — Почему это вдруг ей взбрендило умирать здесь? Чего ради ее надо хоронить в песках, далеко от близких людей? Я лично этого не понимаю, вообще ничего… — Я захлебнулась и взяла себя в руки, опасаясь совсем потерять самообладание.

Таиб нерешительно коснулся пальцами моего плеча.

— Она знала, чего хочет, Изабель. Для чего еще, по-вашему, Лаллава разоделась как королева? Если мне выпадет умирать хотя бы вполовину так тихо и мирно, то я буду считать себя очень везучим.

Как королева!.. Эти слова не выходили у меня из головы. Как королева, нарядившись во все свои украшения и лучшие одежды, она будет погребена в песках пустыни.

Я оттолкнула его руку.

— Господи!..

— Что? В чем дело, Изабель?

— Сама не знаю, что-то очень… странное. Я… Не обращайте внимания, я просто немного расстроилась, вот и все.

Тыльной стороной ладони он коснулся моего лба.

— Это у вас от солнца. Я об этом не подумал. Идите в машину и посидите там, Изабель. Все, что нужно, я теперь сделаю сам.

Устроившись на переднем сиденье, я смотрела, как он копает и выравнивает могилу. Солнце уже клонилось к закату. Наконец я снова обрела спокойствие и силу, выбралась из машины и пошла ему помогать. Мы опустили обмотанное белой тканью тело Лаллавы в яму и засыпали песком. Я осталась стоять над могилой, а Таиб пошел искать камни, чтобы положить их сверху. Один за другим он притащил семь плоских камней, и мы с благоговением уложили их на могилу.

— Да будет земля тебе пухом, Лаллава, — тихо сказал он.

С серьезным видом я сняла с себя амулет, взвесила на ладони и наклонилась, чтобы положить его сверху.

— Пусть он хранит тебя… — начала было я, но мои слова потонули в шуме моторов.

Прямо к нам с грохотом направлялись какие-то транспортные средства.

Закрываясь от солнца, Таиб приложил к глазам ладонь козырьком, потом схватил меня за руку и потащил за собой, да так грубо, что я даже взвизгнула.

— Сядьте в машину, — приказал он. — Быстро.

— Но почему? Кто они такие?

На руке у меня все еще болтался амулет, красные камешки которого ярко сверкали на солнце.

— Ничего не спрашивайте, сидите и помалкивайте, — резко ответил он.

Но не успела я последовать его приказу, как в облаке пыли прямо перед нами остановились два больших внедорожника. Из них вылезли какие-то люди в темной одежде и туго замотанных тюрбанах. У некоторых в руках были автоматы.

— Дерьмо! — выругался Таиб. — Похоже, мы вляпались.