В ту ночь Мариате приснился сон.

Она видела какую-то незнакомую женщину, и время во сне оказалось другим, не тем, в котором жила Мариата. Эта особа отличалась высоким ростом, внушительностью, прямым носом на красивом и властном лице. На ней было длинное темное платье, но голова непокрыта. Черные косы ниспадали по спине до самого пояса. В мочках ушей висели тяжелые серьги с изумрудами. Ее тонкие руки украшали браслеты: девять золотых на одной и семь серебряных на другой. На шее висело ожерелье с очень крупными бусами. Такие же красовались и на ее поясе. Бусины были сделаны из сердолика, агата и амазонита. Женщина повернулась, и взгляд ее черных блестящих глаз, живой и ясный на фоне ярко освещенной бледной кожи лица, пронзил Мариату насквозь.

— Меня тоже пытались продать, — сказала она.

Женщина говорила на языке тамашек со странным акцентом, как-то нараспев, но Мариата хорошо ее понимала, это был язык народа покрывала.

— Меня хотели заставить выйти замуж против моей воли. За сына римского наместника, можешь себе представить? Хотели, чтобы со мной лег чужеземец, говорили, что для нашего рода большая честь породниться с римлянами. С нашими угнетателями! — Она тряхнула головой, и черные косы взлетели над ней, как змеи. — Я отказалась, и тогда меня наказали. Заперли под замок и сказали, что будут держать до тех пор, пока я не соглашусь. Я притворилась, будто устала сопротивляться, и согласилась выйти за него.

— Что же было потом? — спросила спящая Мариата, хотя ответ уже знала.

Лицо незнакомки стало расплываться, бледнеть, утратило четкость, потом вдруг снова прояснилось, и Мариата увидела, как в нем проступают черты ее матери. Вслед за этим подбородок и нос вытянулись, кожа лица покрылась сеткой морщин, и она увидела свою бабушку. Да-да, это ее орлиный нос и проницательные умные глаза. На лице незнакомки и дальше одно за другим продолжали сменяться черты других женщин, все быстрей и быстрей, молодых и старых, но в них сохранялось неизменное сходство: властный взгляд темных глаз, черные брови вразлет, резкие черты, унаследованные и самой Мариатой.

— Я ушла из Имтегрена и отправилась туда, где не ступала нога человека, — продолжала Тин-Хинан. — Я шла через открытые пространства, через саванну, пересекла пустыню, все шла и шла, пока не добралась до гор. Чтобы совершить этот переход, мне понадобилось несколько месяцев, и в конце странствия я поставила шатер у подножия великого Хоггара. Там, где я остановилась, от меня пошло новое племя: амазиген, свободный народ. Он твой, наш с тобой. Дорожи свободой, Мариата, не позволяй, чтобы тобой торговали, не допусти этого позорного замужества, не отдавай своего ребенка в руки этих людей. Помни о своем достоинстве, собери все свои силы. Ты плоть от плоти моей, в твоих жилах течет моя кровь. В тебе живет моя душа, ты несешь ее в своей груди. Где ты, там и я. Так было со всеми женщинами нашего рода, твоими устами говорю я, в тебе мое могущество, моя сила. Настало время, когда ты должна пойти по моим стопам, проделать такое же странствие, которое когда-то совершила и я. Теперь это будет сделать труднее, особенно для тебя. С тех пор пустыня широко раскинула крылья, а ребенок, которого ты носишь, порой будет казаться тебе не благословением Божьим, а обузой. Но помни: на каждом шаге пути я буду с тобой.

Сон, в котором Мариата видела Тин-Хинан, не давал ей покоя, словно вечно недовольная и ворчливая бабушка. Каждый день он стоял перед ней грозным перстом, не позволял забыть о ее ужасном, безвыходном положении и побуждал к решительным действиям. Впрочем, особенно подталкивать Мариату не было необходимости. Она и так прекрасно знала, что ей придется покинуть дом Саари, Имтегрен, да и вообще весь этот так называемый цивилизованный мир. Сделать это нужно будет быстро, прежде чем ее отдадут за мясника. Инстинкт подсказывал ей, что надо как можно скорей собрать свои нехитрые пожитки и ранним утром, пока все спят, встать и просто уйти, но она понимала, что так у нее ничего не выйдет. Один раз, когда Мариата впервые отправилась в пустыню, она уже совершила такую ошибку и больше не допустит ничего подобного. Теперь ей надо быть хитрой, все тщательно обдумать и спланировать.

Это твердое решение, неотделимое от ее натуры, вселяло в Мариату уверенность и надежду на будущее. Оно сияло в душе молодой женщины, словно невидимая копия амулета, доставшегося ей от Амастана и хранящего ее от страшного будущего, которое ждало бедняжку в доме мясника. Да и сам амулет оберегал туарегскую принцессу от злых сил всей Вселенной.

Был уже назначен день свадьбы. Здесь Мариату ждала первая небольшая удача, поскольку нужно было подождать, пока приедут из Касабланки двоюродные братья мясника и тетя из Марселя. На самолете она не полетит, поскольку этот способ передвижения чужд человеческой природе, а путешествие по морю займет некоторое время. Айша была недовольна и старалась убедить мясника сначала сыграть свадьбу, а потом уже устроить особый праздник для родственников, но это предложение удивило и даже обидело его.

— Что вы такое говорите? — заявил он, надувая щеки и шумно выпуская из них воздух. — Разве есть какая-нибудь причина для такой спешки?

Айша уверила его, что ничего подобного нет, просто это время года самое благоприятное для прибытия родственников, особенно тех, кто уже не молод. Ведь через месяц по ночам станет резко падать температура, а это вредно для организма. Потом она отправилась на базар и принялась искать там кору корня хлопчатника, используемую для искусственного прерывания беременности. Старый торговец лекарствами, к которому обратилась Айша, сначала притворился, что не расслышал ее просьбы, и стал предлагать змеиную кожу, предохраняющую от всех болезней, сушеных хамелеонов и лапки ящерицы, помогающие от сглаза, а также ястребиный корень и волчий лук.

Когда женщина настойчиво повторила, что ей нужна кора корня хлопчатника, он очень рассердился.

— Постыдитесь спрашивать такие вещи. Это противно воле Всевышнего!

Когда Мариате выпадал случай идти на базар, она прямиком направлялась к караван-сараю, подходила к путешественникам и заводила разговор о том, что ее братья скоро собираются идти с товарами через пустыню и ей страшно за них. Будущая мать внимательно слушала рассказы про засыпанные колодцы и больных верблюдов, про песчаные бури и зыбучие пески. Другая женщина, наверное, пришла бы в отчаяние от этих страшных историй, но Мариату переполняла яростная решимость и уверенность в себе, которую она унаследовала от своих предков. Она упорно продолжала задавать вопросы и старалась твердо запоминать все, что ей говорят. От одного путника Мариата узнала, на какие места верблюда седоку следует обращать особое внимание, другой сказал, сколько примерно может стоить доброе, выносливое животное. Таких денег у нее не было, но это нисколько не охладило Мариату. Что-нибудь обязательно подвернется. Она переходила от одного верблюда к другому, оглядывала их с ног до головы, сравнивала.

Однажды, когда Мариата разглядывала очередное животное, к ней подошел какой-то человек, лицо которого было замотано покрывалом, и спросил:

— Ну что, нравится?

От неожиданности Мариата растерялась и промямлила:

— Кажется… да, ничего себе.

— У этой верблюдицы отвратительный характер, она ненавидит все человечество. Еще у нее мерзкий голос и укус — ядовитый, как у змеи. Кроме того, она почти не поддается дрессировке. Короче, животина похожа на всех тех женщин, которых я знал в жизни.

— Что ж, прекрасное независимое животное, — засмеялась Мариата.

Они помолчали, потом торговец снова заговорил:

— Я видел вас в караван-сарае. Зачем вы сюда ходите?

Мариата быстренько пересказала свою легенду про братьев, отправляющихся в длительное путешествие.

Мужчина выслушал ее с явным недоверием.

— Должно быть, вы очень беспокоитесь за своих братьев.

— Да, — ответила Мариата и почувствовала, что краснеет.

Тогда она быстренько добавила в свой рассказ подробностей, начав с того, что в караване, с которым идут ее братья, возможно, понадобится еще один верблюд, но не успела изложить и половины своего путаного вранья, как увидела, что старика-торговца не так-то просто надуть.

— Не делай этого, — впившись в нее глазами, произнес он.

Мариата шагнула назад и спросила:

— Не делать чего?

— А того самого, что я вижу у тебя в глазах.

— А что вы видите в моих глазах?

— Пустыню.

— Я…

Она хотела было уйти, но старик тронул ее за руку.

— Не обижайся. Я много времени провел в пустынях, зрение у меня острое. С таким цветом кожи и глазами… ты, наверное, из народа кель-тайток, верно? В этих местах нечасто можно встретить человека с такой родословной.

Мариата с удивлением заметила, как он поправил тагельмуст, поддернув его повыше и закрывая еще большую часть лица, чем прежде. Это был жест величайшего уважения, такого она давно уже не видела.

— Отсюда я отправляюсь на север. Эта верблюдица мне больше не нужна, как и снаряжение, необходимое для перехода через пустыню. Можешь все это взять. Заодно прими мое благословение.

Она смотрела на него так, словно потеряла дар речи.

— Но я не могу… просто взять их у тебя.

— У тебя впереди ночь, чтобы подумать. Завтра я еще буду здесь.

Мариата в страхе и волнении бежала обратно к дому Саари. Неужели чудо, на которое она надеялась, свершилось? Или ей все это привиделось? Уж слишком хорошо все складывалось, чтобы в такое можно было поверить. Но, вернувшись, она обнаружила, что провидение снова вмешалось в ее жизнь. Мама Эркия заболела, причем так тяжело, что Айша носилась по дому, собирая необходимые вещи, которые могли понадобиться в больнице. Они отправлялись в Мекнес.

— А-а, вот и ты! Наконец-то! — сердито воскликнула мачеха. — Быстро собирайся!

— Я? — Мариата непонимающе уставилась на нее.

— В Мекнесе купим тебе свадебное платье.

Именно этого Мариате хотелось меньше всего, но она искусно скрыла испуг и запротестовала:

— Нет-нет. Мекнес — большой город, мне страшно туда ехать. Я уверена, что вы с Хафидой выберете для меня как раз то, что надо. Я вам буду только мешать.

С бьющимся сердцем она ждала ответа.

Айша задумчиво цыкнула зубом.

— Пожалуй, ты права. Ладно, остаешься здесь и будешь готовить еду для мужчин. Каждый день полдник и что-нибудь на вечер, после закрытия магазина. Через неделю мы вернемся, иншалла. Маме Эркии очень не понравится, если она пропустит свадьбу.

И ведь верно. Говорить старуха не могла, но смотрела на Мариату дурным глазом всякий раз, когда та проходила мимо.

Женщины уехали утренним автобусом, который отправлялся в Мекнес на рассвете, как следует закутав маму Эркию в шерстяные одеяла. Скоро и мужчины ушли открывать бакалейную лавку. Мариата осталась одна. Тишина, воцарившаяся в доме, казалась ей странно гнетущей, словно в пустых комнатах таилась некая сила, в любую минуту готовая помешать ее побегу. Мариата взяла себя в руки и все-таки обшарила каждое помещение, забирая все, что могло пригодиться в пути, в том числе и бумажные деньги, свернутые в трубочку, которые она, наводя однажды порядок на высокой полке в гостиной, обнаружила в декоративной вазе. С тех пор как Мариата в последний раз держала ее в руках, трубочка заметно полегчала. Она догадалась, что часть денег Айша взяла с собой, но оставалась еще довольно приличная сумма. Она сунула деньги в кожаную сумку, привезенную из Адага, ту самую, что сшила для нее Тана. Там уже лежали небольшой нож, на рукоятке которого виднелись письмена на тифинаге, оселок, два кремня, моток веревки, три свечи, несколько небольших пучков трав, агадесский крест, блестящий металлический цилиндр, назначение которого Мариата и сама не знала, и обрывок свадебного халата Амастана, на котором засохла кровь.

В бакалейную лавку она пришла незадолго до полудня, надев свое самое красивое платье. Азаз и Байе сидели у двери и играли в карты на пыльной мостовой. Усман со своим деверем Брахимом были внутри, пересыпали рис из мешка в пластиковую бочку, до которой крысы уж точно не доберутся. За их работой лениво наблюдали несколько покупателей, которым спешить было некуда и совсем не хотелось выходить под палящие лучи полуденного солнца. Все с любопытством повернули головы в сторону вошедшей Мариаты. Она появилась неожиданно, с большим таджином в руках и с сумкой, полной лепешек, на локте. Весело улыбаясь, она поставила все это на стойку и демонстративно сняла крышку с горшка. Из него поднялось густое облако ароматного пара, щекоча ноздри присутствующих, и все немедленно догадались, что в нем содержится не что иное, как густо приправленное пряностями нежнейшее мясо барашка. У покупателей, как по команде, вытянулись шеи и зашевелились носы. Усман удивленно уставился на свою дочь.

— Мариата, похоже, ты все это время искусно скрывала свой талант, — сказал он, пристально глядя на нее. — Или нарочно изводила мачеху?

Девушка посмотрела на него широко раскрытыми, невинными глазами — ни дать ни взять воплощение послушной дочери, которая знает свой долг, — повернулась и бегом понеслась домой, зная, что теперь ее точно долго никто не хватится. Там Мариата переоделась, достала дорожное снаряжение и хорошенько закутала голову платком, чтобы ее никто не узнал. С бьющимся сердцем она вышла на улицу, быстро пролетела через базар и зашагала по переулку, который вел к караван-сараю. А вдруг тот торговец ушел вместе со своей верблюдицей? Или же Мариата его не поняла и он совсем не то имел в виду?

Она вошла под тростниковую крышу, где все путешественники, проходящие через город, оставляли своих верблюдов и ночевали, завернувшись в попоны, в небольших закутках, примыкавших к караван-сараю и огражденных тонкими стенками. Этого человека и в самом деле нигде не было. Ошеломленная Мариата обошла все, вглядываясь то в одну лежащую ничком фигуру, то в другую. Люди дремали, пережидая дневную жару. Она пыталась вспомнить, как выглядел давешний торговец. Ведь Мариата даже не спросила, как его зовут…

— Дочь Хоггара, уж не меня ли ты ищешь?

Она испытала такое облегчение, что у нее даже коленки подогнулись. Наконец-то, вот он, высокий и, несмотря на возраст, стройный. Его проницательные глаза ощупали ее плотную дорожную одежду, крепкую обувь и сумку с бахромой, заброшенную за спину.

— Я поймала вас на слове, вот и пришла.

Он видел, что ей как можно скорей хочется отправиться в путь, но все равно заставил ее сесть и выпить с ним чаю в тихом уголке караван-сарая, где их никто не мог подслушать. Не торопясь, аккуратно, педантично соблюдая все детали церемонии чаепития, принятые у туарегов, торговец вскипятил воду на маленькой жаровне, заварил чай в небольшом серебряном чайничке. Все это время Мариата сидела как на иголках.

— Я дам тебе мою Муши, по это должно быть сделано заимообразно, — сказал он, наливая себе второй стакан чая.

— Но вы говорили, что отдадите даром! — обиженно возразила Мариата.

— Муши у меня — умная девочка, она почти как человек. — Он наклонился к ней поближе и спросил: — Ты уже продумала свой маршрут? Знаешь, где находятся скрытые колодцы и приличные пастбища для моей верблюдицы, чтобы она не умерла с голоду? До родины твоих предков долгий путь. До тех мест даже ворону лететь больше тысячи миль, а ты не птица. Местность, которую ты должна пересечь, одна из самых суровых на земле. Муши уже не молоденькая, она вынесла много испытаний, и я не хотел бы, чтобы бедняжка издохла по дороге.

— Похоже, благополучие вашей верблюдицы беспокоит вас больше, чем мое.

Старый торговец сощурил глаза.

— Мы с ней вместе уже добрых пять лет, и я ее очень люблю. Я провел с ней больше времени, чем в обществе собственной жены. — Он помолчал, а потом добавил: — Тем более что Муши у меня не сварлива и не пререкается.

Мариата напомнила ему, что в прошлый раз он говорил совсем другое насчет этой верблюдицы. Он секунду молчал. Видимо, она захватила его врасплох.

— Что ж, твоя правда, я действительно так говорил. Мы недавно вернулись из трудного путешествия, и в это время она была… строптива. Еще я думаю, что ты не совсем правильно меня поняла. Теперь мне жалко терять Муши, вот я и вспоминаю ее добрые качества…

Мариата вспыхнула и выпалила:

— Все понятно. Вы меня не проведете! Сначала говорили одно, и я вам поверила, потом другое. Хотите взвинтить цену. Так все здесь делают, тут никому нельзя верить!

Нечто подобное у нее произошло с соседкой, которая обещала приготовить таджин баранины за оговоренную цену, а потом подняла ее вдвое.

Но торговец, кажется, не обиделся на ее резкую речь и спокойно продолжил:

— Вдобавок за то время, пока мы здесь, она всем сердцем привязалась к двум верблюдам в этом караван-сарае. Мне кажется, было бы жестоко вот так разлучить их.

Это было уже слишком. Мариата вскочила на ноги, полезла в сумку, и через мгновение плотно свернутые в трубочку банкноты валялись в пыли у его ног.

— Вот! Я заплачу за эту побитую молью вздорную уродину!

Плечи старика затряслись. Из-под тагельмуста донесся странный звук, хриплый, с присвистом. Он даже не пошевелился, не попытался поднять деньги.

— Подожди-ка меня здесь.

Минуло полчаса. Мариата ходила взад-вперед и ждала. Прошло сорок минут. Сквозь тростниковую крышу видно было, как солнце медленно ползет по небу. Полосы теней, пересекающих двор, незаметно удлинялись. Она вышла из-под навеса на улицу, посмотрела в одну сторону, потом в другую, но ни торговца, ни верблюдов нигде не было видно. Мариата снова зашла в тень, села и стала ждать, размышляя, что же делать. Наверное, он бросил ее, стыдно стало, что вот так наобещал, а потом взял и передумал, не сдержал данного слова. Скорее всего, старик и не собирался ничего для нее делать. В душе молодой женщины поселился гнетущий мрак, и это ослабляло ее решимость. Мариату терзала мысль о том, что ей придется возвращаться и еще целую ночь провести под одной крышей с этими людьми, делать вид, будто ничего не произошло. Кажется, у нее не остается выбора, надо признать поражение, вернуться, припрятать все, что собрала в дорогу, и как ни в чем не бывало встречать недоверчивые взгляды родных, не понимающих, почему она не смогла приготовить ужин настолько же вкусный, как и обед, который Мариата принесла им днем. На следующий день ей придется еще раз собраться с силами и все повторить. Снова пойти на базар, купить другого верблюда, снарядиться в дорогу и наконец-то пуститься в путь. Вздохнув, она поднялась на ноги, и как раз в этот момент на входе появился тот человек. Уже не заботясь о том, что это может привлечь нежелательное внимание, Мариата бросилась к нему.

— А я думала, вы ушли… — начала было она, но торговец прижал палец к тагельмусту в том месте, где должны быть губы, жестом приказал ей идти за ним и вышел на улицу, прокаленную солнцем, без единой тени.

Там Мариата увидела не одного верблюда, даже не двух, а целых трех: Муши, еще какого-то, довольно приличного на вид, и третьего, неряшливого и грязного, мавританской породы. Пощелкав языком, старик заставил двух первых встать на колени, взобрался на спину Муши и выжидательно посмотрел на Мариату.

— Не понимаю… — начала та, глядя на него во все глаза.

— Муши не пойдет в пустыню без меня и тех, кого она любит. Выходит, в Хоггар ты отправляешься не одна.

Это совсем не совпадало с ее планами, да и с чего это вдруг он захотел сопровождать ее? Вряд ли собирается грабить, уж очень надменно отверг предложенные деньги. А не хочет ли старик продать ее работорговцам или, еще того хуже, французам? Подобных зловещих возможностей можно представить сколько угодно. Она медлила, внимательно глядя ему в глаза, потом спросила:

— А вам-то зачем это надо?

— Если ты хочешь провести остаток дня, играя в вопросы и ответы, то я могу и передумать.

Но Мариата стояла на своем.

— Я хочу знать ваши мотивы, — твердо сказала она, с вызовом выставив подбородок.

Глаза торговца красноречиво указали на ее живот.

— Я не большой знаток женщин, но пересекать пустыню одной, в твоем… положении! Если я не сделаю этого, то на моей совести будет не одна смерть, а целых две.

— Глаза у вас, я вижу, острые, как у орла, — вспыхнула Мариата. Застигнутая врасплох собственной гордостью и крайней нуждой, она закусила губу и продолжила: — Мой отец женился во второй раз, на женщине, живущей в этом городе. Она все время пыталась избежать позора, избавиться от беременной падчерицы. В конце концов ей удалось продать меня мяснику.

Старый торговец с шумом втянул в себя воздух.

— А отец позволил тебе это?

— Он во всем слушается свою жену.

— Они отправятся за тобой в погоню?

Мариата даже не думала о такой возможности. А ведь действительно, отправятся или нет? Отец вряд ли, поскольку Айша будет счастлива, когда Мариата исчезнет из ее дома, но как насчет мясника? Обнаружив, что невеста сбежала, он будет выглядеть круглым дураком. Трудно представить, что этот тип легко перенесет такой позор.

— Кое-кто может, — сказала она.

— Женщины нашего народа горды и отважны, — немного подумав, кивнул старик, — но даже для самой Тин-Хинан такое путешествие было бы тяжелым и рискованным. Опасностей на дороге будет много, причем самых неожиданных. Между Марокко и Алжиром теперь вспыхнули пограничные разногласия, их называют войной в песках. Надо точно знать, где переходить с одной территории на другую, если не хочешь попасть в лапы солдат. По-моему, встречи с ними надо избегать, особенно женщине, которая путешествует одна. К несчастью, они рыскают не только в приграничных районах. Их машины можно встретить возле всех главных дорог, ведущих в Тиндуф. Если хочешь путешествовать более или менее безопасно, нужно хорошо знать караванные тропы и скрытые колодцы.

Мариата молча усвоила сказанное и вспомнила, что в последние дни она и вправду слышала разговоры об этом конфликте, просто не очень обращала на них внимание.

— Мне совестно просить человека, который только что вернулся из долгого путешествия через пустыню, сопровождать незнакомую ему женщину, да еще опять туда же, в пески.

— Еще раз говорю: если я отпущу тебя в Сахару одну, это будет давить мне на душу тяжким грузом до тех пор, пока Аллах не призовет меня к себе.

— Но почему вы это делаете? Ведь я вам совсем чужая, — настаивала Мариата.

— Люди покрывала — один народ, несмотря на вековые племенные разногласия, — улыбнулся старик. — Если ты скажешь, как тебя зовут, а я назову свое имя, то мы больше не будем друг другу чужими. Я Атизи, сын Байе, из племени кель-рела.

Значит, кель-рела. Некоторые зовут их козьим народом и смотрят на них свысока из-за низкого происхождения.

Молодая женщина прижала ладонь к сердцу и назвалась:

— А я Мариата, дочь Йеммы, дочери Тофенат, ничтожный потомок нашей матери-прародительницы. В одной из версий истории моих предков упоминается о том, что Тин-Хинан проделала странствие в Хоггар со своей служанкой Такамат, от которой пошел род кель-рела. Говорят также, что история может неожиданно повторяться, рука судьбы способна проделывать с нами подобные чудеса почище любого волшебника.

Глаза старого торговца на мгновение ярко вспыхнули. Он медленно склонил голову, как бы задумавшись над запутанными тайнами Вселенной.

На юге Марокко ночь наступает быстро. Кажется, минуту назад весь мир вокруг был залит алым светом, каждый камень, куст и неровность на поверхности земли купались в этом игривом пламени, и вот зловещий глаз солнца меркнет и исчезает, унося за собой все цвета радуги. Все вокруг окрашивается в один безрадостный серый тон.

Мариата тряслась и раскачивалась из стороны в сторону на спине покорного животного. Ее позвоночник с непривычки болел, копчик больно упирался в твердый тюк, на который она взгромоздилась и так крепко вцепилась в поперечину старинного деревянного седла, что побелели костяшки пальцев. Впереди ехал Атизи, сын Байе. Он сидел высоко и прямо, словно сросся со своим верблюдом, да и с остальным миром тоже составлял единое целое. Ощущая неудобство, молодая женщина всякий раз напоминала себе о том, какая судьба ждала ее в Имтегрене. Словно по волшебству, спина женщины выпрямлялась, боли исчезали хотя бы на какое-то время.

Так, медленно, без остановок, они ехали уже часов пять мимо низких песчаных холмов, пыльных пальмовых рощ, через заросшую кустарником и низкорослыми деревьями местность, лежащую к югу от плато Тафилальт. Наконец путники оказались в долине, через которую тысячи лет шли караваны от пустыни к морю. Это был широкий и глубокий коридор, прорубленный в известняке. В ямах, заполненных водой, отражалась луна, мерцавшая сквозь тихо покачивающиеся листья пальм. Они миновали множество небольших селений, золотистые огоньки которых еще более подчеркивали темноту, и под стеной какой-то разрушенной крепости увидели людей, сгрудившихся вокруг небольшой жаровни и готовящих себе вечернюю трапезу. Запах еды достиг ноздрей Мариаты, и она вдруг почувствовала, что очень проголодалась. Атизи тихим, спокойным голосом поприветствовал их. Те ответили, проводили их взглядами, с любопытством рассматривая бледный овал непокрытого лица Мариаты, и снова вернулись к своим горшкам.

— Может быть, мы хоть немного отдохнем? — Собственный голос показался Мариате чужим, прозвучавшим так же заунывно, как крик совы.

Повисла долгая пауза, еще более подчеркивающая тишину, обступившую их.

— Вести имеют обыкновение находить тех, кто в них нуждается, — наконец произнес старый торговец. — Если ты не хочешь, чтобы тебя отыскали и вернули обратно в Имтегрен, то мы должны уехать от Тафилальта как можно дальше.

Когда они все-таки остановились на ночевку, Мариата долго не могла уснуть, хотя смертельно устала. Подстелив грубую попону из верблюжьей шерсти, она лежала на спине и смотрела в небо. Где-то там находился теперь ее Амастан. Его дух странствовал по огромному черному небу и сейчас видел ее. Мариата вглядывалась в созвездия, стараясь отыскать след мужа, но те светили холодно, бесчувственно и ничем не выдавали его присутствия. Потом она, должно быть, ненадолго уснула, потому что, когда снова пришла в себя, увидела, что звезды сместились в сторону, а часть неба побледнела. Неподалеку шевелились и храпели верблюды. Когда на востоке над линией горизонта показался край солнца, один из них медленно поднялся на ноги, словно понимал, что отдых закончился и скоро надо будет снова отправляться в путь.

Атизи удивил ее тем, что развел небольшой огонь, сварил кашу и принес ей полную миску, а сам отошел в сторонку, чтобы не мешать Мариате есть. Ведь даже в пути мужчинам и женщинам не подобает вместе принимать пищу и даже смотреть друг на друга во время трапезы. Каша оказалась гораздо вкусней, чем она ожидала, горячей и аппетитной, приправленной ароматным перцем. Голод Мариаты из-за утренней прохлады совсем разыгрался, поэтому справилась она с ней быстро.

Рано утром по дороге на Мерзугу мимо них проехали машины. Это были грузовики торговцев, раскрашенные в красный и синий цвета, доверху наполненные всякой всячиной, увешанные гирляндами амулетов, пластмассовых цветов, талисманов и изречений из Корана, свисающих с зеркал заднего вида. Водители разглядывали их с преувеличенным любопытством.

После того как мимо них проехала третья машина, Атизи заставил верблюдов свернуть с дороги.

— Теперь мы должны сделать крюк. В Тахани есть оазис. Мы поедем к нему и остановимся там до темноты. Границу легче пересекать ночью. Затем мы направимся дальше и в темноте дадим верблюдам покормиться. Там у них будет последнее хорошее пастбище. Потом пойдут пески, где наша жизнь окажется в руках Всевышнего. — Он поднял руки к небу.

Под жгучими лучами полуденного солнца Мариата раскачивалась в седле в такт походке верблюда, уже не обращая внимания на однообразный пейзаж с высохшими руслами водных потоков и раскаленными холмами, медленно проплывающими мимо. Солнце немилосердно палило голову, в висках стучало. С затылка по спине сбегали ручейки пота. Тяжесть растущего живота напрягала позвоночник, вызывала в нем боль, но у нее уже не было сил сменить позу на неудобном седле, и она продолжала сидеть словно в оцепенении, загипнотизированная мерным движением животного. На пути им никто не встретился, не считая какого-то пастуха, присматривающего за тощими козами, которые выщипывали в этой унылой местности остатки скудной растительности. Козел тоже был худой и диковатый на вид. Он проводил их недобрым взглядом своих желтых прищуренных глаз, словно понимая, что его стадо обречено странствовать вот так, до самой голодной смерти.

Мариата подумала, что ее странствие закончится точно так же, и велела себе быть мужественной. Это только начало пути, всего несколько жалких часов. Впереди ее ждет не одна неделя трудного перехода. Сумеет ли она остаться в живых к концу путешествия по пустыне, которая уже становилась куда более суровой и враждебной, чем те неприветливые каменистые земли, по которым они до сих пор ехали. Не безумие ли думать, что ей удастся выдержать подобное тяжелое странствие? Не самонадеянно ли было пускаться в столь опасный путь? Они едва только отправились, а ее уже охватили сомнения. Мариата притронулась к амулету, чтобы отогнать невеселые думы. В это время они достигли вершины скалистого подъема, и вдали показались зеленые пальмы Тахани.

Стреноженные верблюды методично объедали растительность под ногами, Атизи, сын Байе, сидел на скале и дежурил, опасаясь появления разбойников или случайных воинских подразделений, а Мариата дремала в тени деревьев оазиса. Ей снилось, что она снова в Адаге. Ритмичный шелест пальмовых листьев, колеблемых ветром над ней, чудесным образом преображался в отдаленный бой барабанов и пение свадебных песен. Мариата лежала не на твердой земле, завернутая в вонючую попону из верблюжьей шерсти, но на мягкой кровати в своем шатре, предназначенном для невесты, благоухающем благовониями, курящимися в специальной плошке. Она оказалась в крепких объятиях супруга, вдыхала теплый и живой аромат его тела, тесно прижавшегося к ней под пологом, украшенным рядами геометрических символов, обозначающих верблюдов, которые так красиво смотрятся на золотистом фоне. При огоньке свечи Мариата через лоснящееся плечо Амастана глядела на то, как цветы, изящно вышитые по краям одеяла, превращались в прекрасные звезды. Так выглядела мозаика, которую она видела в мечети города Таманрассета. Мариата улыбалась. Может ли человек быть настолько счастлив? Нет, это невозможно. Теперь они муж и жена, и никто на свете не может их разлучить. Они — единая плоть, мужчина и женщина, соединенные в одно целое. Они одинаково смотрят на мир, слышат его, и сердца их бьются в одном ритме. Они всегда будут вместе, вырастят не меньше дюжины детей. От них пойдет новая династия. Они назовут ее в честь Тин-Хинан и со своими стадами и верблюдами станут всю оставшуюся жизнь ходить соляным путем от одного плодородного оазиса к другому, свободные, никому не подвластные, будут жить на этой земле легко и весело, в полном согласии с обитающими здесь духами. Тепло окутало ее, затуманило мысли. Совершенно счастливая, она качалась в этом коконе, уже не вполне воспринимая отдаленный барабанный бой, мерное дыхание Амастана, шевеление его поднимающейся и опадающей груди, прижавшейся к ней.

Прошло довольно много времени, как вдруг Мариата услышала голос. С ней говорил Амастан, он что-то шептал ей на ухо. Она с усилием попыталась сбросить с себя глубокий сон, пробиться на поверхность сознания. Муж говорил что-то очень-очень важное. Мариата отчаянно боролась со сном, пытаясь разобрать его слова.

— Госпожа!..

Чья-то рука легла на ее плечо. В лицо дохнуло прохладой.

Она испуганно вскочила на ноги. К ней прикоснулся не Амастан, а какой-то старик. Лицо его обветрено и покрыто морщинами. Прохлада, повеявшая на нее, оказалась его тенью, закрывшей солнце. Кто он такой? В течение нескольких долгих секунд Мариата никак не могла этого понять, и мыслей в голове никаких не было. Их прогнало сердце, громко стучащее от страха. Потом этот человек отодвинулся, и на нее снова упали горячие лучи. Она заморгала и сощурилась от ослепительно-яркого солнечного света, который пробился сквозь листья высившейся над головой пальмы и разорвал полумрак и убаюкивающий кокон ее брачного шатра. В замешательстве Мариата снова закрыла глаза, пытаясь догнать отлетающий сон, сосредоточиться на самых ярких его подробностях, которые могли бы вернуть иную, прекрасную реальность, успокоить ее. Но клочья великолепных образов уплыли прочь, как туман, съеденный лучами восходящего солнца.

«Одеяло, одеяло», — отчаянно думала она, прижимаясь к шагающим верблюдам и бутонам цветов, похожих на звезды.

Какое-то мгновение Мариата даже ощущала прохладу хлопчатобумажной ткани, в которую вцепились ее пальцы, рельеф вышивки. Вдруг она вспомнила, где в последний раз видела такую роскошную работу: в горах Аира, в шатре своей тетушки Дассин, в ту самую ночь, когда Росси попытался взять ее силой. Вероятно, этот полог и сейчас там. Мариата так и не взяла его с собой в Адаг. Она бросила почти все свое имущество, когда бежала с Рахмой, матерью Амастана, через Тамесну.

Амастан…

Чувство невосполнимой утраты опять поразило ее. Мариата хрипло вскрикнула и горько расплакалась, раздавленная безнадежностью своего положения.

Атизи, сын Байе, отступил назад. Несмотря на преклонные годы, опыт общения с женщинами у него был не очень богат. Их бурные чувства казались ему странными и смущали больше, чем трудности, с которыми человек имеет дело в пустыне. Поэтому он отошел от нее на благоразумное расстояние и развел огонь в маленькой жаровне, чтобы приготовить чай. Старик по опыту знал, что стакан зеленого чая способен поднять дух всякого человека. Для этого Аллах и подарил его людям.

Когда он вернулся, рыдания Мариаты стихли, хотя следы слез на щеках все еще не высохли. Ни слова не говоря, Атизи протянул ей стакан с чаем. Она взяла его, в знак благодарности слегка наклонила голову и стала пить, угрюмо глядя в землю.

Прошло довольно много времени, прежде чем она заговорила:

— Я должна кое о чем рассказать. Мои слова могут показаться вам неприятными. Обстоятельства таковы, что вы можете передумать и отказаться сопровождать меня через пустыню.

Голос ее звучал хрипло. Она замолчала, собираясь с духом.

Атизи спокойно сидел и ждал. Он научился быть терпеливым, много лет имея дело с верблюдами, которые, исключая женщин, были самыми упрямыми созданиями, сотворенными Всевышним. Старик нутром чуял, что сейчас ему поведают историю, и хорошо знал, что все они излагаются по-своему. Торопить рассказчика никогда не следует.

Тут-то Мариата и выложила все старому торговцу. Когда она сообщила, что причиной недуга Амастана были козни Кель-Асуфа, седые брови Атизи, сына Байе, поползли вверх и коснулись края его тагельмуста. Одной рукой он незаметно притронулся к связке небольших кожаных амулетов, которые носил на шее. Мариата все говорила, описывала ритуал, изгнавший злых духов из больного, и не позабыла подчеркнуть, что не считает это своей заслугой. Скорее всего, здесь подействовало колдовское искусство деревенского инедена.

— Инеден? Да, кузнецы обладают огромной силой. — Атизи задумчиво кивнул. — Это правда, такие люди умеют управляться со злыми духами.

— Да, только наш кузнец был не мужчина, — сказала Мариата.

— Женщина? — недоверчиво переспросил он.

Работать с железом женщинам не положено, это строгое табу. Такой труд предполагает наличие власти над духами, живущими в огне, а это может нанести женщине непоправимый вред, лишить ее способности рожать детей. Кроме того, всякий изготовленный ею предмет нес бы несчастье. Ключ не поворачивался бы в замке или застревал бы так, что не вытащить. Любое орудие труда ломалось бы. Топор мог соскочить с топорища и поранить ребенка или животное. Меч или наконечник копья сломался бы в самый критический момент. Да уж, об этом всякий знает.

Мариате стало немного не по себе.

— Ну, не совсем, — промямлила она.

— Не мужчина и не женщина? — Старик вдруг откинулся назад, и лицо его прояснилось. — Я помню одного инедена, да и жену его тоже. У них однажды родился ребенок, который оказался не мальчик и не девочка, а то и другое одновременно. Они кочевали с племенем кель-теделе. Интересно, возможно ли…

— Ее звали… Я всегда обращалась к ней как к женщине. Да, ее звали Таной, и человек она была замечательный. Таких я редко встречала. Она жила с племенем кель-теггарт.

Теперь старый торговец внимательно заглянул ей прямо в глаза и спросил:

— Ты тоже жила в племени кель-теггарт?

Мариата кивнула.

— Я слышал, что с людьми этого племени случилось… что-то ужасное.

Мариата открыла было рот, чтобы все рассказать, но не смогла. В гортани у нее будто застрял камень. Слова бились об него, пытались прорваться наружу, но тщетно. Зато из глаз молодой женщины снова побежали слезы.

Атизи отвернулся и мрачно сказал:

— Схожу посмотрю, как там верблюды.

Позже, когда в сумерках стало не видно ее лица, она разыскала его.

— Вы человек немногословный, а я женщина гордая, поэтому не спрашивайте меня больше того, чем я сама захочу рассказать. Ребенок, которого я ношу, не мой позор. Он от моего погибшего мужа из народа кель-теггарт, сына аменокаля Аира. Его звали Амастан, сын Муссы. Этот мужчина был для меня все, земля и небо.

Голос ее пресекся. Она впервые произнесла имя мужа с тех пор, как увидела его мертвым, но теперь, когда оно прозвучало, рассказ ее казался весомей.

— Я не желаю, чтобы мой ребенок рос в семье мясника. Именно это для меня позор. Ну вот я вам все и рассказала.

Атизи долго молчал, потом вздохнул.

— Воистину, ты, должно быть, возбуждала в людях много зависти, и кто-то намеренно сглазил тебя. Надеюсь, с каждым шагом в глубь пустыни расстояние между тобой и твоими несчастьями будет все больше. Иншалла.

Пока они ждали полного наступления ночи, Мариата впервые со дня свадьбы открыла амулет Амастана и вытрясла в ладонь бумажную трубочку, хранившуюся в нем. В свете восходящей луны она стала читать заклинание, которое для нее написала Тана, но бледные символы, идущие сверху вниз, различить было трудно. Мариата сумела разобрать только имена — свое и Амастана — и сдалась. Какую бы силу ни содержало заклинание, оно не спасло Амастану жизнь и потому оказалось бессмысленным. Чувствуя себя еще более одинокой, чем прежде, она чуть не выбросила бесполезную бумажку, но подумала и крепко зажала ее в кулаке. Здесь, где в это время царствует Кель-Асуф, можно навлечь на себя еще более серьезные несчастья. Мариата вложила пергамент обратно и задвинула шишечку над потайным отделением талисмана.

Когда в небе медленно поднялся серповидный месяц, они двинулись по каменистой местности к дороге, которая пересекала спорную территорию. Мариате она казалась безжизненной, пустой полоской, чуть более бледной, чем окружающая земля. Едва заметно было, что ее искусственно выравнивали и разглаживали на неровном лице пустыни. Насколько хватало взгляда, движения по ней заметно не было, но, когда путники подъехали к последнему нагромождению скал перед дорогой, вдалеке показался свет автомобильных фар. Они озарили лицо старика, и Мариата увидела, что его глаза вспыхнули каким-то непонятным огнем.

— Быстро спрячься за валунами. Один верблюд там еще может укрыться, но не три. Если эти люди остановятся, я с ними поговорю. Постарайся, чтоб Муши не шумела, и не высовывайся ни в коем случае.

Муши очень не хотелось покидать своего хозяина, и Мариата выбилась из сил, пока заставила ее спрятаться в укрытии между скалами. Как раз вовремя, потому что машины с воем взяли подъем и со страшной скоростью помчались прямо на них. Мариата осторожно выглянула из укрытия и увидела, что старый торговец сошел с верблюда и распустил свой тагельмуст. Она не знала, сделал ли он это из неуважения к солдатам или для того, чтобы они не очень его опасались.

На мгновение ей показалось, что чужаки не заметили старика с двумя верблюдами или просто не заинтересовались им. Но тут передний джип с визгом затормозил и остановился.

— Кто ты такой и что ты здесь делаешь? — крикнул какой-то военный, наставив на старика ствол автомата. — Покажи документы!

Атизи раскрыл рот и переспросил с гнусавым деревенским акцентом:

— Документы?

Тот же человек жестом приказал двум своим подчиненным выйти из машины и велел:

— Возьмите у него документы.

Двое солдат, смеясь, подошли к нему.

— Да это просто старикашка. Наверное, заблудился в пустыне, — проговорил один из них.

— Никто не должен проходить здесь без документов. А вдруг это марокканский шпион? Заодно обыщите его узлы. Не хватало только, чтобы повторился наш провал на прошлой неделе.

Солдаты послушно стали ощупывать и тыкать мешки.

— Оружия нет, — сказал один из них.

— Идиот, — заявил другой, хватая винтовку, висящую на боку верблюда Атизи. — А это что?

В тусклом свете месяца поблескивало старинное ружье, на серебряных деталях которого древний кузнец выгравировал заклинания. Солдаты передавали его друг другу и смеялись.

— Да разве это оружие? Старый хлам. Из него опасно стрелять, можно самому себе голову снести.

Щека Атизи дрогнула, но он ничего не сказал и продолжал стоять, упершись глазами в землю.

— Так что ты скажешь, старик? Где твои документы?

— У меня нет… документов. — Он намеренно с трудом произнес это слово.

— Они должны быть у всех.

— А у меня нет. — Атизи пожал плечами. — Кто я такой? Просто бедный старик, отставший от своего каравана. У меня верблюд заболел, вот они и отправились дальше без меня. Бросили!

— Так-таки и оставили одного?

Атизи твердо встретил его взгляд.

— Да, одного.

— Вот и путешествуй с такими друзьями! — со смешком заявил один солдат.

— Да отпусти ты его, Ибрагим. А то всю ночь придется писать, рапорт туда, рапорт сюда…

— А что у него в этих тюках? Может, все-таки найдется что-нибудь такое… что нам пригодилось бы, а?

Другой солдат поморщился.

— Ячмень, немного сушеного мяса, финики и все такое. В общем, провизия, неинтересно.

— А пива нет?

Атизи бросил на него презрительный взгляд.

— Пива нет.

— Ладно, старик, считай, что тебе повезло. У нас нет времени на таких старых кочевников, как ты. — Ибрагим посмотрел на него недобрым взглядом и приказал подчиненным: — Впрочем, заберите у него ружье.

— Нет! — отчаянно закричал Атизи. — Оно мне досталась от дедушки!

Он вцепился в свою винтовку, но солдат, который держал ее в руках, как бы играючи, но с силой повернул оружие, приклад крепко ударил Атизи в висок, и старик со стоном упал на землю.

В этот момент в ночном воздухе раздался рев Муши. Верблюдица рванулась вперед и неожиданно сбросила с себя Мариату. Нога молодой женщины неловко зацепилась за чепрак седла. Она отпустила поводья и шмякнулась на кучу какого-то тряпья. Муши почувствовала себя свободной, вытянула шею и бросилась к своему хозяину. Третий верблюд, ошарашенный неожиданным оборотом событий, задергал головой и сумел освободиться от повода. Нелепо выворачивая ноги, он помчался через дорогу и попал под яркий свет автомобильных фар.

Прогремели выстрелы.

Ошеломленная Мариата лежала в тени скалы. Ее охватил дикий страх. Перед глазами снова предстали жуткие картины нападения на селение, от которых ей удалось избавиться только нынче вечером. Она снова как наяву видела людей в форме, вспышки выстрелов, в клочья раздирающих ночную темноту, в ушах звучали автоматные очереди. Горело платье Рахмы, в скачущих отсветах пламени возникали и пропадали охваченные похотью и злобой темные лица солдат, бросающих Тану на землю. Перед ее глазами на красивом свадебном халате Амастана расплывалось темное пятно, она снова ощущала странную липкую влагу на ладонях, отец опять оттаскивал ее от тела мужа. Страх подтолкнул Мариату к действию. Она боком вползла в щель между двумя скалами, сжалась там в крохотный комок и молча слушала крики солдат, рев верблюдов. В ее сознании все это слилось в нерасчленимый, неясный шум, из которого ей было ясно одно: там творится жестокое и безжалостное насилие. Мариате очень хотелось закричать, но она понимала, что сейчас надо любой ценой остаться в живых, и стискивала зубы. Сердце говорило ей, что так поступать нехорошо. Молчание стоило Мариате таких усилий, что ее глаза выкатились из орбит. Она сунула в рот конец платка, опасаясь, что крик вырвется из глотки помимо воли. Что они делают с несчастным стариком? Неужели его пристрелили? Мариата не осмеливалась выглянуть и посмотреть, боялась, что ее заметят. Если солдаты поступили так с беззащитным стариком, то уж с ней церемониться не станут.

Совсем близко раздались шаги, камешки хрустели под подошвами.

Буквально в нескольких футах раздались голоса.

— Что это там?

Мариата закрыла глаза. Она уже смирилась с тем, что попалась, спасения нет. Перед глазами снова встала картина: солдаты раздирают халат Таны, грязные пальцы хватают ее за грудь… Может быть, ей повезет и они сразу убьют ее. Амулет пульсировал в пальцах, круглые красные камешки словно прожигали кожу насквозь.

В голове билась одна мысль: «Только бы не заметили…»

Вот показалась чья-то нога, потом рука и голова в фуражке. Человек наклонился, пошарил в темноте рукой и что-то поднял.

— Сумка кожаная… старая уже. Наверное, упала с верблюда, который удрал.

Какие-то предметы падали на землю. Человек сапогом раскидал их в стороны.

— Ну и что там?

— Да ничего особенного. Эти люди вечно таскают с собой какой-то хлам. Свечи, кусок веревки, пара каких-то камешков… грязная тряпка, зажигалка, старый нож.

— Нож? Нам пригодится?

— На нем какие-то колдовские знаки.

— Да это просто слова, дурак. Какой же ты суеверный. Слова — это слова, никакого колдовства в них нет.

— Я к нему все равно не притронусь. Мне рассказывали про туарегские ножи, на которых вырезаны заклинания. Попадет такой нож в руки врага своего хозяина и сам перережет ему горло, не успеет тот и глазом моргнуть.

— Да ты что! Ну-ка, дай посмотреть.

Появился еще один человек и наклонился, стоя спиной к Мариате. Пока он изучал трофеи, кругом царила полная тишина.

— Да он совсем тупой. Дрянь, а не нож.

Вещица опять со стуком упала на землю.

— Похоже, старикашка и вправду был один.

— А почему у второго верблюда седло? Скажи, если ты такой умный.

В воздухе ненадолго повисло молчание.

— Ты сам видел, какие это верблюды. Тебе понравится, когда тебя оставят одного в пустыне без запасного оседланного верблюда, если твой собственный чуть что пугается и несет?

Его товарищ нехотя согласился с такой логикой.

— Ладно, пошли обратно. Тут такое место, что мне как-то не по себе. Ей-богу, я только что слышал, как кто-то дышит.

Мариата затаила дыхание.

— В пустыне возникают всякие странные звуки, это все знают. Днем скалы нагреваются, ночью охлаждаются и трескаются, шелушатся. Что-нибудь в этом роде ты и слышал.

Другой снова стал спорить, но голоса их отдалялись, и скоро слов уже нельзя было разобрать. Через несколько минут моторы джипов взревели, лучи фар скользнули в сторону, и наступила зловещая тишина. Мариата долго выжидала, потом осмелилась выбраться из своего убежища и крадучись вышла на открытое место. Она дрожала от страха, ожидая увидеть что-то совершенно ужасное.

На обочине дороги, вся в пятнах крови, неподвижно лежала верблюдица Муши. Двух других верблюдов, а самое главное, Атизи нигде не было видно. Их словно целиком проглотил какой-нибудь джинн. Мариата огляделась, но везде была только пустыня, пустота, наполненная мраком, едва тронутым светом тоненького месяца, пробирающегося сквозь волнистые облака.

Почему она не помогла старику? Он пропал, возможно, убит, а Мариата трусливо, малодушно пряталась. Она напомнила себе, что он сам приказал ей не высовываться, но молодой женщине все равно было очень стыдно. Оцепенелым движением она подняла свою кожаную сумку с бахромой, подарок Таны, последнее, что у нее осталось от прежней жизни. Она была пуста, ее содержимое солдаты бессмысленно разбросали по земле. Мариата стала лихорадочно шарить рукой и через несколько мгновений нашла оселок, моток веревки, три свечи и нож, который нагнал суеверного страха на одного из солдат. Немного поодаль в неверном свете месяца блеснул агадесский крест. Она нашла пучки трав, разбросанные там и сям, и даже камешки, очень похожие на ее кремни. Но как тут узнаешь наверняка, когда кругом валяются тысячи других с острыми краями? Мариата немного удивилась, когда под руки ей попался лежащий в грязи серебряный цилиндрик, который солдаты назвали зажигалкой. Она бросила его в сумку. Он упал на ее дно и глухо звякнул, но в тишине ночи это прозвучало неестественно громко. Но где обрывок ткани цвета индиго? Мариата вдруг поняла, что найти его для нее жизненно важно. Она ощупывала пыльную каменистую землю, совсем не думая, что в темноте могут скрываться скорпионы, словно вся жизнь не только ее, но и ребенка, носимого под сердцем, зависела теперь от того, найдется эта тряпица или нет. Не одну и не две долгие минуты женщина отчаянно обшаривала землю и наконец-то нашла! Обрывок висел на колючке куста. Мариата прижала ткань к лицу, вдохнула ее слабый, немного затхлый, ни с чем не сравнимый запах, потом поцеловала обрывок и аккуратно уложила его в сумку.

Сидя на корточках, она уныло смотрела на дорогу, уходящую к югу. Где-то там лежал Тинаривен. Кругом необъятная пустыня, тысячи миль древней земли, таящей в себе неизведанное, бесплодные скалы и пыль, где для человека нет ни укрытия, ни средств к существованию. Пески усеяны костями давно умерших людей — случайно заблудившихся римских легионеров, неосторожных захватчиков. Целый океан дюн, волна за волной вздымающихся и опадающих, колодцы, о которых знают только опытные проводники-мадугу, идущие впереди каравана, реки, бегущие так глубоко под землей, что на поверхности не видно даже их следа. Все это принадлежит не людям, а демонам пустынных мест и самому Кель-Асуфу. Теперь нет спасения от полного одиночества в этой пустыне. У Мариаты не осталось ни проводника, ни верблюдов, ни припасов. Ее ждет только отчаяние и безумие.

Позади, за спиной, лежал мир, известный ей. Даже пешком и в одиночку относительно нетрудно проделать обратный путь до Имтегрена, откуда она бежала вместе с Атизи. Но как только Мариата вернется, то снова попадет в лапы мачехи. А та немедленно отдаст ее проклятому мяснику. Мариата станет его второй женой и рабыней, зато выживет, как и ее ребенок. Да, выбора нет.

Мариата встала, закинула на спину кожаную сумку, решительно повернулась лицом к югу и зашагала в неизведанное.