Тени уже успели переместиться в самую низину, когда снова появилась Рахма. Она широко шагала, сердито расставив локти и вздымая ступнями облака песчаной пыли. Старуха походила на духа пустыни, глаза ее злобно сверкали, а платье было сплошь покрыто пылью. Мариата так и сидела, обхватив обеими руками колени и прижав их к груди.

— На тебя напали? — робко спросила она. — Ты ранена?

Старуха едва взглянула в ее сторону, сняла путы со своего животного, проворно взобралась ему на спину и сказала:

— Полезай на верблюда.

— Они ушли? — снова спросила Мариата, когда ей удалось догнать свою спутницу.

Рахма лишь коротко буркнула: «Да», плотно сжала губы и уставилась перед собой в пространство. Ее лоб избороздила густая сетка морщин, она явно о чем-то сосредоточенно размышляла.

Пока они преодолевали дюну за дюной, ехали по широкой песчаной равнине, Мариата несколько раз пыталась завести разговор про солдат, но старуха помалкивала и за два дня едва проронила словечко. Подошел к концу третий день, с тех пор как они покинули оазис, солнце склонилось к западу и закатилось, алые тона окружающего пейзажа слиняли, все окрасилось в прохладные лиловые оттенки.

Из-за горизонта поднялась луна и залила пески своим светом. Отдельно стоящие деревья с колючими ветвями мерцали по сторонам, как серебристые призраки. Мариата еще никогда не видела такого. Пейзаж казался ей бесконечным, холодным и безжалостным, но они не останавливались, продолжали ехать вперед. Почва под ногами теперь была более плоской и твердой, меж камнями, которых становилось все больше, торчали маленькие пучки травы. Наконец женщины оказались в местности, где повсюду высились огромные каменные глыбы и валуны.

Рахма остановила верблюда и распорядилась:

— До рассвета переждем здесь. Ночью в холмах ехать нельзя. При свете луны духи предков особенно мстительны.

С приходом ночи натура меняется даже у самых благожелательных духов. Мариата пробормотала заклинание, которое должно отогнать опасные силы, и вгляделась в холмы, укрытые тенью. Трудно было определить, где кончается земля и начинается ночное небо, но она не заметила ни одного признака стоянки, ни костров, ни светящихся ламп. Лишь валуны проступали в темноте, разбросанные по всей округе. Здесь словно играл в кости какой-то великан, а потом ему надоело, и он ушел.

— Это древнее заколдованное место. Тут очень много барака, — тихо сказала Рахма. — Ни один дух не причинит нам вреда.

Валуны были огромными, но Мариате они не показались ни заколдованными, ни исполненными благой силы. Она устало закрыла глаза. Все мышцы болели, ей казалось, что зудят даже корни волос на голове. Девушка надеялась, что будет возможность прилечь под кровом какого-нибудь шалаша или шатра. Ей так хотелось подложить под щеку подушку, укрыться одеялом и спать, спать, спать. Она так измоталась, что ее качало, и, чтобы не потерять равновесие, Мариате пришлось протянуть руку к ближайшему камню. Дневная жара успела покинуть его. Пальцы ощущали прохладную шершавую поверхность, грубую, но странно живую…

Вдруг в голове у нее пронеслась вереница образов. Какая-то женщина. Слезы ее капают на платье цвета индиго, оставляя на нем темные пятна. Круглоголовый ребенок, вцепившийся в юбку матери, блеск взметнувшегося в воздухе меча, серебро, отсвечивающее голубым оттенком. Беспомощно лежащий на песке, завернутый в пеленку младенец с огромными темными глазами. Обнаженное тело мужчины, округлость его вздымающихся и опускающихся ягодиц в неровном пламени свечи. Потрясенная девушка быстро открыла глаза.

— Что с тобой? — резко спросила Рахма, схватив ее за руку. — Ты что-то увидела?

Смущенная непонятно чем, Мариата резко отдернула ладонь и ответила:

— Нет, ничего. Просто устала.

Она сняла со своего верблюда одеяло, легла на землю и попробовала заснуть, но это оказалось нелегко. Перед глазами ее все мелькало и двигалось, будто Мариата продолжала шагать, голова кружилась. Вдруг перед внутренним взором беглянки одна за другой пошли картины: вооруженные люди, вскидывающие на плечо винтовки, плотоядное лицо Росси совсем близко, почти вплотную, скелет человека, который попался им по дороге через пустыню, его кости, обглоданные хищниками и стервятниками, выбеленные солнцем. Голодные дети, плачущая женщина. Беспокойство достигло такой силы, что Мариата почувствовала тошноту. Девушка села, пытаясь освободиться от наседающих образов, и вдруг ей почудилось, что в этом жестоком мире она совсем одна и совсем беззащитная. Рядом нет ни единого человека, на которого можно было бы опереться, кроме этой странной, полубезумной женщины. Высоко в небе сияли звезды, равнодушные к ее переживаниям.

Глаза ее защипало, из них покатились слезы жалости к себе, и только тогда в ушах послышался чей-то голос: «Помни, кто ты такая, Мариата. Не забывай о своих предках. Ты несешь в себе всех нас. Мы всегда с тобой, все, вплоть до самой матери-прародительницы. Помни, кто ты такая, и не отчаивайся».

В ту ночь Мариате приснился сон, будто бы она вернулась домой. Неровные вершины холмов вздымаются в ослепительно-синее небо. Она сидит, греясь на солнышке, и наблюдает, как мать подвязывает лентой волосы на голове Азаза. В последний раз, когда она видела брата, он был высок и худ, почти мужчина, в одежде взрослого, с лицом, закрытым синим покрывалом. Сейчас, во сне, это оказался еще мальчик с круглыми смеющимися глазами и широкой дырой между передними зубами. Она вспомнила, как они дурачили старух и придумывали целые истории, чтобы уберечь друг друга от наказания за баловство. Байе, самый младший, ползал по песку совсем голый.

«Какая моя мама красивая», — думала Мариата, глядя на ее быстрые, ловкие руки, на освещенные солнцем тонкие черты лица.

Она не знала, долго ли длилась эта безмятежная сцена. Во сне время идет иначе, чем наяву. Над головой Йеммы плыли белые облака, солнце несколько раз заходило и вставало, пока она заплетала первые косички Байи, перебирая пальцами над своим огромным, вздувшимся животом. Потом на нее упала чья-то тень. Она подняла голову, улыбнулась, и весь мир неподвижно застыл. Какая это была улыбка! Мариата могла бы любоваться ею с утра до вечера. В ней было столько любви и радости. На минутку она задумалась, что же вызвало на губах матери такую счастливую, блаженную улыбку, а потом увидела себя. Она шагала рядом с отцом. Он очень высокого роста, и в руке его корзинка с фигами, которые матери нужно было есть во время этой последней беременности. Девушка поняла то, что знала всегда. Мать любит ее и не по своей воле покинула ее в этом мире. Она и сейчас наблюдает за нею.

Едва первые лучи солнца коснулись ее лица, Мариата проснулась и в первое мгновение не поняла, где находится. Но сон освежил ее силы, и на душе теперь стало спокойно. Она потянулась. Суставы не хрустели, и конечности были гибки. Девушка встала и убедилась в том, что твердо держится на ногах, мышцы нисколько не болят. Она подумала, что, возможно, есть какая-то правда в том, что Рахма говорила про эти камни. Наверное, они и в самом деле хранили в себе какую-то тайную силу. Девушка сложила одеяло и подошла к одному из валунов, чтобы разглядеть его поближе.

Три четверти огромного камня еще скрывались в тени. Она обошла его кругом, восхищаясь величиной, удивляясь прохладе тени. Наконец Мариата выбралась на восточную сторону, залитую яркими лучами восходящего солнца. Посередине плоской грани прямо от земли и до самой вершины, находящейся футах в пятнадцати над головой, были вырублены символы древнего языка ее народа. Она вытянула шею.

«Сегодня мы погребли храброго Маджида, мужа Таты, отца Риссы, Элага и Хоуна», — гласила одна надпись.

Вторая была попроще: «Сарид любит Динбиден, а она его нет».

Третья представляла собой начало стихотворения. «Ассхет нан-нана шин дед Мусса, тишенан н эджиль-ди ду-недуа», — прочитала Мариата вслух. «Дочери наших шатров, дочери Муссы, вспоминайте вечер, когда мы ушли…»

Еще одну надпись девушка сперва прочитала вверх и вправо: «Любовь вечна, а жизнь нет». Потом она поняла, что ее можно толковать иначе: «Долгую любовь встретишь реже, чем долгую жизнь». Мариата нахмурилась, не зная, какой смысл более точный, и ей пришло в голову третье возможное толкование: «Останься там, где встретил любовь».

— Очень поэтично, правда?

Мариата оглянулась, увидела стоящую рядом Рахму и спросила:

— Кто это здесь написал? Люди из твоего селения?

Старуха засмеялась и ответила:

— Кое-какие оставили кель-над, люди прошлого. Никто не знает, давно ли. Знаки куда древнее наших стариков, их родителей и дедов.

— Но они такие… свежие, — нахмурилась Мариата.

Это слово не совсем подходило, особенно человеку, который воображает себя поэтом. Она имела в виду, что чувства, выраженные в надписях, такие же, как и те, что мы каждый день переживаем и теперь.

— Прошлое всегда с нами, — сказала Рахма. — Люди по сути своей остаются одними и теми же, неважно, умерли они много лет назад или живут вместе с нами.

Этим утром она казалась веселей, возможно, предвкушала триумфальное возвращение вместе с Мариатой, которая ведет свой род от самой матери-основательницы.

Мариата уже тревожилась. Чего от нее ждут? Решение уйти из племени кель-базган она приняла легко, не очень-то задумываясь о том, что ждет ее в будущем. Переход через пустыню сделал девушку легкомысленной. Она старалась не думать об этом, говорила себе, что люди по сути своей одинаковы. Бояться нечего.

Они въехали в селение. Старая женщина обстоятельно, с большим удовольствием приветствовала каждого, кто выходил ей навстречу, а таковых оказалось очень много.

— Я здорова, — отвечала она на вопросы. — Благодарение Богу, я здорова.

Рахма, в свою очередь, справлялась о здоровье членов семьи собеседника, спрашивала, что нового произошло, пока ее не было, и терпеливо выслушивала ответы, хотя те всегда были одни и те же: «Здоров, жена, сыновья и дочери тоже, благодарение Богу».

Потом Рахма поворачивалась к Мариате и представляла ее собеседнику:

— Это Мариата, дочь Йеммы, дочери Тофенат, дочь кель-тайток. Она прибыла из горного Аира, из племени кель-базган, среди которых временно проживала. Девушка пересекла со мной Тамесну, чтобы увидеть моего сына и изгнать овладевших им злых духов.

Уважительное выражение лица во время разговора о благородных предках Мариаты и путешествии, ею предпринятом, при упоминании имени Амастана сразу менялось на сдержанно-учтивое. Все желали Рахме здоровья и благословения Всевышнего для защиты от злых духов, с которыми она может неожиданно столкнуться.

Рахма что-то сказала маленькой темнокожей женщине в ярко-красном платке. Та убежала, а через минуту вернулась с миской риса, залитого молоком.

— Чтобы сбить жар у твоего сына, — сказала она, и Рахма согласно кивнула, принимая посудину.

Мариата жадно посмотрела на еду, и у нее заворчало в желудке.

— Надо постараться вернуть ему хоть какое-то спокойствие, — ответила Рахма той женщине.

Да-а, похоже, завтрака не предвидится, пока они не осмотрят больного.

Женщины прошли через ограждение, за которым бегали и ковырялись в земле цыплята. Мариата подумала, что это странно. Кочевые народы обычно кур не разводят. Как путешествовать по пустыне с клетками для этих птиц, если верблюды и ослы и так всегда нагружены под завязку, а летать куры не могут? Еще она заметила довольно много разбросанных то здесь, то там глинобитных домиков. В таких, как правило, живут постоянно. Возле них красовались ухоженные грядки с помидорами и фиговые деревья.

— Ваше племя больше не ходит по соляному пути? — с любопытством спросила Мариата.

— Кое-кто еще ходит, но всего несколько человек. Два года назад у нас в пустыне пропал целый караван, а в прошлом сезоне от болезней пало много верблюдов. Харатины и рабы от нищеты и неуверенности в будущем разбежались в города. Новое правительство поощряет их в этом. В общем, жизнь нелегкая и становится все тяжелей. Нашему народу сейчас, как никогда раньше, позарез нужны молодые мужчины, такие как Амастан. Без них мы обречены с трудом сводить концы с концами и добывать пропитание, ковыряясь в земле.

— Но ведь мы не какие-нибудь нищие крестьяне, а хозяева пустыни! — Мариата была поражена.

— Если все будет идти так, как теперь, то наши славные традиции станут пустым звуком.

Последним в селении им повстречался человек весьма странного вида. Тагельмуст намотан кое-как, нижняя часть лица бесстыдно открыта, кожа цвета древесного угля, мочки ушей оттянуты тяжелыми серебряными серьгами. Эта странная особа вдруг крепко схватила Мариату за обе руки. Та отнесла такую несдержанность на счет того, что этот человек не принадлежал к народу покрывала, и не стала вырывать ладони. Впрочем, она не смогла бы этого сделать, если бы и захотела. Руки незнакомца оказались удивительно сильными. Но когда он заговорил, она услышала тоненький голосок мальчика, связки которого еще не успели огрубеть так сильно, как у взрослого мужчины. Грудь у него, к которой он прижал ее руки, оказалась подозрительно мягкой, как у женщины. Мариата была окончательно сбита с толку.

— А-а, прибывшая к нам издалека дочь Хоггара, — сказал этот человек. — Добро пожаловать, добро пожаловать к нам в Теггарт.

— Благодарю, — ответила Мариата, учтиво склонила голову и еще раз безуспешно попыталась отнять руки.

— Ах, красавица, милая, злые духи принимают самые разные обличья. Остерегайся мрачной красоты Кель-Асуфа, он может легко соблазнить тебя. Вижу, ты одолеваема страстями, а они притягивают друг друга. Надеюсь, с головой у тебя полный порядок.

С этими загадочными словами странный человек отпустил руки Мариаты и пошел своей дорогой.

Провожая его взглядом, та стояла как вкопанная, потом спросила:

— Что он хотел этим сказать? Да и вообще, мужчина ли это?

— Тана? — улыбнулась Рахма. — Мы сами не знаем. Я слышала, как чужеземцы называли ее «ом-фам», то есть «мужчина-женщина», но это не вполне справедливо. Мы сказали бы, что Бог благословил ее дважды. Оба пола существуют в ней в совершенной гармонии… Это удивительный человек. Порой она знает такое, что недоступно простому человеку. Тана — дочь нашего кузнеца. В те времена мы были богаты и могли содержать его, а когда он умер, она взяла на себя обязанности инедена.

Инеден — это кузнец и знаток мистических обрядов. Он постоянно живет в селении, следит за правильным их исполнением, закалывает жертвенных козлов, распоряжается топливом, изготовляет вещи из железа, к которым ни один человек из кель-тагельмуст, особенно женщина, не может прикоснуться, не подвергая себя опасности.

— А разве она не может исцелить Амастана?

— Когда он вернулся, Тана навестила его один раз, но после этого и близко не подходила.

Мариата молча пыталась осмыслить услышанное и спросила после паузы:

— А что она имела в виду, когда сказала: «Надеюсь, с головой у тебя полный порядок»?

— Так мы говорим про ученика, постигающего искусство врачевания, когда он стал совершеннолетним и полностью овладел своим искусством.

— Но я не училась врачеванию, как и чему-либо другому!

— Существуют вещи, которым нельзя научиться. Это дар, посланный свыше, который у тебя в крови.

Рахма взяла Мариату за руку, словно боялась, что та сейчас убежит. Девушке внезапно стало страшно. Вдруг сын Рахмы безумен, буйный помешанный, изо рта у него течет пена, как у бешеной собаки, у него жуткие припадки и в такие минуты он способен убить человека? Или наоборот, он выглядит нормальным человеком, а в глазах его пляшут злые духи? Мариата боялась, что у нее ничего не получится, несмотря на всех благородных предков, выяснится, что она самая обыкновенная девчонка, как все. Это пугало ее больше всего.

Когда кончились шатры, хижины, загоны для скота и прочие строения, они вышли к небольшой оливковой роще, за которой раскинулось усеянное камнями поле, где между двумя тамарисками стояло какое-то убогое жилье, в общем, каркас из палок, завешенный одеялами и мешками из-под зерна. В его тени Мариата различила фигуру человека в черной одежде, лицо которого было плотно замотано тагельмустом. Открытыми оставались только напряженно сверкавшие темные глаза.

Мужчина неподвижно сидел прямо на земле, скрестив ноги. Его сжатые руки лежали на коленях. Когда женщины подошли ближе, он не изменил позы, не сделал попытки хоть как-нибудь приветствовать их, даже не пошевелился, когда Рахма присела рядом с ним на корточки и положила ладонь на его щеку.

— Да будет с тобой благословение Божье, Амастан, сын мой. Ты выглядишь лучше, чем в тот день, когда я покинула тебя, в этом нет никакого сомнения. Поешь немного риса с молоком, это умерит жар, сжигающий тебя.

Она поставила миску на землю перед ним, рядом с тарелкой, где лежали нетронутыми хлеб и финики. Но он даже не взглянул на еду.

— Видишь, я привела с собой гостью, она пришла к нам издалека. Это Мариата, дочь Йеммы, дочери Тофенат, из племени кель-тайток, прямой потомок самой Тин-Хинан. Чтобы навестить тебя, Мариата пересекла Тамесну. Не хочешь ли ты встать и поприветствовать ее так радушно, как подобает хозяину дома?

Видно было, что мать хотела подольститься к сыну, поскольку шалаш, в тени которого он сидел, трудно было назвать домом. Да и какой он здесь хозяин, если не владеет даже собственным разумом? Мариата внимательно всмотрелась в него, но что можно было увидеть сквозь узенькую щелку, в которой сверкали глаза? Скуластый, худой, смуглый, брови правильной формы. Его лицо оставалось бесстрастным, только бледные морщинки в уголках глаз выделялись на фоне загорелой кожи. Женщины подошли почти вплотную, и он не испугался. Мариата с облегчением подумала об этом и уже совсем было успокоилась, как вдруг глаза молодого человека, которые он до того не отрывал от какой-то точки на земле, поднялись и остановились на ее лице.

Говорят, когда охотники загоняют газель в угол, она, парализованная страхом, замирает на месте и стоит как вкопанная, хотя легко ушла бы от преследователей, если бы решилась отпрыгнуть и помчаться прочь. Именно такое чувство охватило Мариату, когда Амастан смотрел на нее. Перепуганная девушка стояла перед ним и не могла сдвинуться с места. У нее возникло такое чувство, что вот и пришла ее гибель.

Вдруг Мариату пронзила странная мысль о том, что на нее сейчас смотрят столь выразительные глаза, каких прежде она никогда не видела. Удлиненной формы, миндалевидные — нет, это глаза не воина или сумасшедшего, а поэта. Когда взор этих глаз пронзил ее, она уже не могла не думать о том, что они так же глубоки и темны, как колодец, на дне которого мерцают остатки воды. Скоро вода высохнет, а тот, кто возлагает на нее надежды, в конце концов умрет от жажды.

Сердце Мариаты забилось. По ногам девушки вдруг прошла судорога, словно они сами решили унести ее прочь, как можно быстрей и дальше отсюда, хочет она этого или нет. Но Мариата продолжала стоять, будто ее подошвы вдруг приросли к земле.

Это длилось всего лишь одно мгновение. Глаза Амастана неожиданно наполнились слезами, которые неудержимо потекли по его щекам. Вид плачущего мужчины потряс Мариату. Они всегда сдержанно выражают чувства. Асшак говорит, что мужчина всегда должен быть гордым и ни при каких обстоятельствах не ронять своего достоинства. Сердце Мариаты размякло и потянулось к нему.

Есть такие женщины, у которых повышено чувство ответственности за все, что происходит вокруг. Если что-то сломалось, то они стараются все исправить. Им кажется, что никто, кроме них, не может восстановить нарушенный порядок, даже если это касается таких мелочей, как стирка, уборка шатра или починка прохудившейся корзинки. Мариата никогда не считала себя подобной женщиной, но в эту минуту перед ней стоял человек, жизнь которого дала трещину, раскололась надвое. Ей вдруг страстно захотелось скрепить эти половинки.

— Давно он такой? — спросила Мариата, когда они с Рахмой шагали обратно к селению.

Чем дальше она уходила от одержимого, тем спокойнее билось ее сердце, но ей все равно казалось, что он где-то рядом. Их будто связала незримая нить, которая с каждым шагом натягивалась все сильней.

Рахма ответила не сразу. Они добрались до места, где лежали огромные камни. Здесь старая женщина остановилась, села, обернув лицо к солнцу, и Мариата увидела слабый след, который оставили на ее щеках слезы, успевшие высохнуть.

— Верблюд словно знал дорогу домой, хотя не был здесь больше года. Он принес сына на спине, а тот, казалось, пребывал в каком-то трансе, не понимал, где находится. Его глаза оставались открытыми, но он не узнавал даже собственную мать, был весь покрыт кровью. Я подумала… — Тут Рахма запнулась. — Да, решила, что сын уже умер или смертельно ранен. Меча с ним не было. Пожинающий Жатву — так звался его клинок. Прежде он принадлежал моему брату, его анет ма, а до него — дяде этого человека. Сын никогда не расстался бы с этим мечом по доброй воле. В нем воплощалось его достоинство. С ним вообще не было ничего: ни воды, ни еды. Представить себе не могу, как он остался жив, разве что духи сохранили Амастана для каких-то своих целей. — Старуха помолчала, потом продолжила: — Но кое-что он все-таки привез с собой. Эту вещь сын сжимал в правой руке. Мы пытались разогнуть его пальцы, но он набросился на нас, как дикий зверь. Она до сих пор с ним. Я почему-то уверена, что Амастан будет спасен, если нам удастся забрать ее у него. Кель-Асуф через эту вещь сосет из него силу. Я не сомневаюсь в этом. Что только мы не перепробовали!.. Знахарки давали ему сонное зелье, но он отказывался пить. Инеден пел песню ветров, а мы стучали в барабаны, чтобы изгнать злых духов, но ничто не помогло. Святые марабу читали над ним молитвы и прикалывали к одежде изречения из Корана. Я могла бы сказать им, что это не поможет. Сын в ярости срывал их с себя вместе с одеждой и бегал совсем голый! Один колдун из Тимбукту увешал его шатер амулетами и талисманами, которые принес с собой из южных стран, но Амастан не обращал на них никакого внимания и ложился спать, спрятав крепко сжатую руку под себя. Кто бы ни пытался разжать его пальцы, имел дело с дикой яростью злых духов, овладевших им. Уже больше трех месяцев он в таком состоянии. Нельзя допустить, чтобы это продолжалось дальше.

— Я хочу помочь ему, но не знаю, как это сделать. — Мариата закусила губу.

Рахма повернулась и посмотрела ей в глаза.

— Увидев тебя, он заплакал. Впервые за все это время на его лице появилось человеческое чувство. — Она устало вздохнула, встала и продолжила: — С самого детства Амастан любил поэзию. Ему нравилось сочинять стихи и складывать песни. Местные девушки изумлялись, как искусно он умеет обращаться со словами. Каждой хотелось выйти за него, но он сказал, что не женится, пока не дойдет до Дерева Тенере, не увидит море и не узнает, каков холод снегов, покрывающих вершины самых высоких гор.

Мариата улыбнулась. Подобные романтические представления обладали для нее неотразимым обаянием.

— Так он исполнил все, что задумал?

— Да. Потом сын обручился с девушкой, которая жила в горах Адрар-н-Фугас, и отправился туда, чтобы привезти ее и познакомить перед свадьбой со мной и со своей бабушкой. Видишь ли, моя мать слишком старая и больная, чтобы отправляться так далеко. Она умерла до его возвращения. Вероятно, это было к ее благу.

Услышав это, Мариата глубоко смутилась. Так, значит, он был помолвлен? Она постаралась напомнить себе, что это не ее ума дело. Что из того, что какой-то незнакомый мужчина обручен? Но в глубине души девушка неожиданно для себя была откровенно уязвлена.

— Где сейчас его возлюбленная?

Рахма отвернулась.

— Никто этого не знает. Похоже, где-то пропала. Но умоляю, не слушай сплетен. — Не успела Мариата осмыслить эту странную просьбу, как Рахма торопливо продолжила: — Слова обладают самой мощной магической силой на свете, и твоя бабушка знала это. В твоем роду все понимали силу слов еще с тех самых пор, как была жива мать-прародительница. Как же еще она могла убеждать, чтоб к ней приходили, каким другим способом можно было создать наш народ? Да, самая обыкновенная девушка, не старше тебя, совсем простая, из маленького пыльного селения на юге Марокко. Но в ней скрывалась такая сила, что она смогла оставить безопасное населенное место и начать новую жизнь на дикой земле. Для этого прародительница, должно быть, общалась с Кель-Асуфом, стала одним из духов пустыни и подчинила их своей воле. Ведь это они помогли ей создать наш народ. Ее сила передавалась по женской линии вашего рода точно так же, как все подобные ценные свойства. Она пребывает и в тебе. Я должна верить в это, иначе Амастан потерян для нас навсегда. Ты поможешь ему? Сиди с ним рядом, рассказывай ему что-нибудь, слагай для него стихи и заклинания, смири злых духов, подчини их своей воле. Постарайся убедить сына отдать то, что он держит в правой руке. Ты сделаешь это?

— Попробую, — ответила Мариата.

Тем не менее страх продолжал грызть ее сердце. Так, значит, Амастан вернулся в родное селение окровавленный и без невесты. Она не должна слушать сплетни. Неожиданно Мариата вспомнила одну аирскую легенду, которую часто рассказывают по вечерам, сидя вокруг костра. Называется она «Кровавая свадьба в Иферуане». В ней говорится о том, как в одно селение прибыл красивый, богато одетый чужестранец, вызвавший переполох среди местных девушек. Прожив там несколько недель, он выбрал самую красивую из них и стал ухаживать за ней, говорить всякие слова, потом посватался, получил благословение ее родственников и быстро женился. В первую же ночь из шатра новобрачных доносился страшный шум и жалобные крики девушки. Старики качали головами. Нехорошо, когда муж так обращается с женой сразу после свадьбы. Ребенок, зачатый при луне, проклят на всю жизнь. Ничего хорошего из этого не выйдет. Когда наутро одна старая женщина вошла в шатер, чтобы подать молодоженам завтрак, ее действительно ждало страшное зрелище. Весь шатер был залит кровью, везде валялись обглоданные кости и остатки волос, а муж и жена пропали. Однако братья невесты обнаружили рядом с шатром следы огромной кошки, которые вели в горы, пошли по ним, обнаружили логово зверя и убили его после ожесточенной схватки. Вспоров ему живот, они обнаружили останки сестры, но не жениха. Из этого они сделали вывод, что красивый чужеземец был оборотень, злой дух пустыни, который в первую брачную ночь обрел свой истинный облик.

Мариате невольно приходила в голову жуткая мысль: а вдруг Амастан тоже оборотень? Им овладели джинны и он убил свою возлюбленную? Ей очень не хотелось разбираться в этом, но все-таки знать правду необходимо.

Рахма поселила девушку в своем шатре. Он был большой и красивый, сшитый из сотни с лишним козлиных шкур.

— Я забрала его с собой, когда развелась с Муссой, сыном Ибы, — сообщила она, прежде чем Мариата раскрыла рот, чтоб задать вопрос. — Еще я забрала Амастана и старого осла, который, правда, уже давно помер. Проклятый марабу так извернулся, что мне пришлось оставить там все мое приданое, хотя по закону я имела право забрать его с собой. Он сказал, что решение Муссы взять себе вторую жену означает, что Бог возложил на меня бремя. Я должна нести его со смирением, понять, что не права, решив развестись с мужем из-за такой малости. Я показала ему синяки на руках и ногах, а он улыбнулся и сказал, что мужчины иногда должны поколачивать жен. Надо же учить их хорошо вести себя. Вот тогда я ушла от него и вернулась к своим. Марабу теперь умер, а Мусса, я слышала, мучается сильными болями в животе.

— Это ты прокляла его? — изумленно уставилась на нее Мариата.

— Обоих. Просто Мусса всегда был человек крепкий. Вот и протянул дольше.

Мариата в душе содрогнулась и спросила:

— Если ты умеешь общаться с духами, то почему сама не можешь спасти Амастана?

— Во Вселенной существует равновесие. Думаю, духи таким способом решили преподать мне урок, — горько усмехнулась Рахма.

Следующие несколько дней Мариата надевала белое платье и такой же платок, которые ей одолжила Тана, сказав, что это на счастье, а еще чтобы уравновесить черноту, поселившуюся в груди Амастана. Потом Мариата отправлялась к нему, сидела с ним и слагала стихи, сначала про себя, а потом повторяя вслух. Он будто не имел ничего против того, что она находилась рядом. Впрочем, молодой человек, похоже, вообще не обращал на нее внимания. Ни слез, ни взглядов, от которых замирало бы сердце, никаких признаков злых духов, завладевших его душой, больше не наблюдалось. Если он и слушал ее стихи или истории, то никак не выдавал этого. Но девушка поняла, что рядом с ним ей становится спокойно, Амастан не мешает, а даже способствует ее вдохновению. Именно рядом с ним она сложила свои лучшие стихотворения, искусно подбирая и расставляя слова, выстраивая их в виде сложных акростихов, строки которых обладали немалой силой и могли противостоять колдовству. Некоторые из них Мариата царапала палочкой на земле, большинство держала в голове, но, похоже, на больного это не оказывало никакого действия.

Еда, которую она приносила ему каждый день, оставалась нетронутой. Как только он не умер от голода? Она думала, что его, должно быть, питали иные силы, сверхъестественные, возможно даже злые. Однажды Мариата обнаружила миску перевернутой. Все молоко впиталось в землю. Это было нарушением строгого табу и явно указывало на козни духов. Чтобы уничтожить действие злых сил, она очертила вокруг миски круг и вписала в него заклинания.

Через несколько дней у нее начались месячные. Какой-нибудь марабу обязательно запретил бы ей входить в шатер, но Рахма только смеялась.

— Теперь ты сильна как никогда. Кровь одолеет любого злого духа.

Когда Мариата принесла Амастану ежедневную миску молока с рисом, он поднял ее с земли и стал есть. Он делал это пальцами левой руки, и смотреть на такое было противно.

Правую же руку парень все время держал крепко сжатой. От девушки не укрылось, что, когда она смотрела на нее, костяшки пальцев белели, словно он сдавливал кулак еще крепче.

Однажды, вдохновившись древними надписями на скалах, возле которых они с Рахмой провели последнюю ночь своего путешествия, Мариата сложила стихотворение и принялась повторять его вслух:

— Нет!

Этот горестный, душераздирающий крик оглушил ее. Мариата вскочила. Лицо Амастана, страшно искаженное выбросом чувства, до смерти напугало ее. Она уже ждала, что во рту его сейчас вырастут острые клыки, на пальцах появятся когти, тело покроется густой шерстью, но очень скоро крик умолк, и юноша снова погрузился в себя. Его правая ладонь раскрылась, и девушка увидела то, что лежало в ней.

— Манта, Манта, — шептал он.

Так, по крайней мере, казалось Мариате. Глаза, полные страдания, закрылись, и Амастан прижал этот предмет ко лбу.

Она увидела, что это амулет — металлический прямоугольник с выступом посередине, украшенный маленькими дисками сердолика и обрамленный вытравленным узором. Весь он был покрыт каким-то высохшим веществом, похожим на ржавчину.