Глава первая

Фулканелли: легенда

Теперь, когда мы относительно подробно рассмотрели необычайную жизнь главных известных истории Адептов Искусства, давайте перейдём к удивительной истории нашего современника — алхимика Фулканелли. Разумеется, в свете того, что мы уже знаем о Герметической традиции.

Как и большинство читателей-англичан, я впервые столкнулся с упоминанием имени Фулканелли и весьма интригующими подробностями его жизни в бестселлере Луи Повеля и Жака Бержье «Утро магов», опубликованной на Британских островах в 1963 году. Однако, как указано во введении, сага о Фулканелли уходит в прошлое гораздо дальше.

На самом деле история Фулканелли началась в 1900 — 1920-х годах в узком кругу парижских алхимиков-энтузиастов. Во французской столице того времени обитало несколько исследователей этой науки, работавших в индивидуальном порядке или в группах. Время от времени они встречались в кафе на бульварах и проводили время в беседах, как это всегда делали учёные мужи Парижа. И в этих беседах, посвящённых оккультизму, алхимии, розенкрейцерам и другим смежным вопросам, стало часто фигурировать имя Фулканелли. Упоминания этого блестящего практика, без пяти минут Адепта, подняли среди немногих причастных к теме необычайную волну любопытства. Исходили эти упоминания в основном от остроумного, эксцентричного, красноречивого, но почти нищего художника и иллюстратора Жана-Жюльена Шампаня и его небольшой компании. В рассматриваемый период Шампаню было сорок или чуть больше, и он, несомненно, казался молодёжи, с которой по большей части общался, ходячим анахронизмом. Он имел обыкновение носить старомодные одеяния, длинные вопреки моде волосы и изъяснялся зачастую тёмно и загадочно. Он был состарившимся представителем богемы, персонажем, достойным пера Мопассана, но за весельем, мерцавшим в его тёмно-синих глазах, таилась неизмеримая глубина; он говорил и действовал как человек, который что-то знает.

Несмотря на добродушие и любовь к беседе — причём он умел как говорить, так и слушать, — между Шампанем и теми, кто не принадлежал непосредственно к его кругу, всегда лежала незримая, но непреодолимая преграда. Он пил много перно и абсента, что, несомненно, способствовало его неприступности. Однако всё это не мешало ему быть хвастуном и время от времени ронять намёки, что ему-де известны тайны алхимии.

Окружение его менялось весьма незначительно. В нём постоянно присутствовал Эжен Канселье — хрупкий, впечатлительный молодой человек лет двадцати. Ещё одним был Гастон Саваж, многообещающий молодой химик примерно того же возраста, что и Канселье. Можно также упомянуть Жюля Буше, хотя, как мы увидим позднее, его присутствие в окружении Шампаня можно поставить под вопрос. Двадцатилетний Буше питал интерес к оккультизму и проводил долгие часы в книжном магазине, специализировавшемся по метафизическим проблемам и расположенном неподалёку от Люксембурга на рю Де-Ренн, что соединяет бульвар Сен-Жермен с бульваром Монпарнас.

Пьер Дижоль и его жена, которым принадлежал магазинчик, были очень милыми, приветливыми и разговорчивыми людьми, которые жили, казалось, не столько своим бизнесом, сколько теми пылкими и страстными дискуссиями, что разгорались между молодыми оккультистами, увлечёнными своим предметом. Дижоль, и сам писавший на какие-то весьма таинственные темы, завёл особый каталог, которым разрешал пользоваться отдельным избранным покупателям. Это была хорошо разработанная система с тысячами перекрёстных ссылок и справочных материалов по практически всем разделам оккультизма.

Иногда Шампаня и его приятелей можно было встретить в самых больших библиотеках Парижа роющимися в редких древних томах и манускриптах или ведущими тихие беседы, сблизив головы, в окружении раскрытых на пюпитрах книг. Они бывали в Национальной библиотеке, в Арсенале, в библиотеках Мазарини и Святой Женевьевы.

Дискуссии в магазинчике Дижоля нередко продолжались и после закрытия. Немногие избранные за вином и кофе продолжали спорить о магии, астральных путешествиях, мистицизме, каббале и алхимии. Существовали также и регулярные еженедельные собрания в скромном жилище Жана-Жюльена Шампаня на шестом этаже полуразрушенного доходного дома номер 59-бис на рю Де-Рошешуар в квартале Бютт-Монмартр. Именно от членов этой узкой группки люди посторонние время от времени и слышали слово «Учитель» и имя Фулканелли. Намекали, что это был немолодой, богатый, невероятно мудрый и в целом совершенно особенный человек благородного или даже аристократического происхождения. Это был истинный «Философ Огня», опытный алхимик-практик, вполне способный совершить Великое Делание или уже сделавший это.

Кто же он такой? Видел ли его кто-нибудь своими глазами? Существует ли он на самом деле?

Шампань и его друзья только улыбались загадочно и знающе или вскользь роняли замечания о том, что ещё сказал или сделал «Учитель». Мало кто встречался с ним. Но он, разумеется, существует. У него даже есть визитная карточка, которую они видели. На ней красовалась подпись «Фулканелли», выведенная красивым, величавым почерком. То был, несомненно, почерк человека культурного и обладающего благородным происхождением.

Потом, в 1926 году, слухи стали реальностью. Той осенью Жан Шемит (45, рю Лафит, квартал Оперы) опубликовал «Тайну соборов». Это было роскошное издание, тираж которого ограничивался всего лишь тремястами экземпляров. Подзаголовок гласил: Эзотерическая интерпретация Герметических символов Великого Делания. Предисловие было подписано Эженом Канселье и датировалось октябрём 1926 года.

В книге было тридцать шесть иллюстраций — две из них цветные, — выполненных художником Шампанем. Автором основного текста выступил лично Фулканелли.

Итак… он существовал. Кто-то, по крайней мере, точно существовал. Кто-то, достаточно эрудированный и образованный, чтобы написать изящный и странно захватывающий труд, претендующий интерпретировать скрытую символику главных готических церквей и соборов Европы как сложнейшее и тщательно зашифрованное алхимическое знание. Однако вопрос оставался открытым: кто такой Фулканелли, где его искать?

Предисловие содержало некоторые ключи. Эжен Канселье, которому во время создания книги было всего двадцать шесть лет, писал:

«Для ученика представлять труд Учителя — тяжёлое и неблагодарное занятие. Посему в мои намерения не входит ни разбирать „Тайну соборов“, ни выявлять её содержательность и глубину…

Автора „Тайны соборов“ давно уже нет с нами. Человек покинул этот мир. Сохранилась лишь память о нём. Скорбя о его столь раннем — увы! — уходе, я с болью в сердце воссоздаю образ своего высокомудрого и трудолюбивого Учителя, которому обязан всем. Его многочисленные друзья, неведомые братья, ожидавшие от него возвращения таинственного Verbum dimissum, [168] разделят мою скорбь». [169]

Но что же всё это означало? «Уже нет среди нас… исчез… скорбь… оплакивая его потерю»? Намекал ли Канселье на то, что великий Учитель уже мёртв? Разумеется, нет.

Далее Канселье весьма предусмотрительно продолжает:

«Мог ли он, достигнув вершины знания, отвергнуть предначертания судьбы? Нет пророка в своём отечестве. Это древнее изречение объясняет, возможно, тайную причину волнения, которое искра Откровения привносит в одинокую, заполненную трудами жизнь Философа. В Божественном огне ветхий человек сгорает полностью. Имя, семья, родина, иллюзии, ошибки, проявления тщеславия — всё рассыпается в прах. И подобно Фениксу поэтов, из пепла восстаёт новая личность. Так, во всяком случае, утверждает философская Традиция.

Мой Учитель знал это. Он исчез, когда пробил судьбоносный час, когда был получен Знак. Кто осмелится поставить себя над Законом? Что до меня, то, невзирая на тоску мучительного, но неизбежного расставания, я буду вести себя не иначе, чем если бы праздновал знаменательное событие — освобождение Адепта от уз этого мира и от обязательств перед ним.

Фулканелли ушёл от нас. Однако мысль его, напряжённая и живая, навсегда замкнута, как в святилище, в сии страницы, и в этом наше утешение».

Оккультное братство, которое в мгновение ока смело с прилавков все триста экземпляров книги, судя по всему, сделало свой выбор. Оно могло принять на веру, что Фулканелли был подлинным Адептом и, достигнув высшего уровня духовного просветления путём создания Философского камня, претерпел мистическое преображение — иными словами, поднялся на более высокий план бытия, нежели наш, физический и обыденный. Или же могло посчитать, что он просто предпочёл исчезнуть с глаз общества и удалиться в добровольное уединение, возможно, чтобы сжиться с теми великими внутренними переменами, которые он испытал. Альтернатива была только одна: полагать, что вся эта история была сплошной мистификацией — блестящей и изящно исполненной коварным и изобретательным Жаном-Жюльеном Шампанем.

Тем не менее, в оккультных кругах начались жесточайшие споры. Появлялись статьи, защищались диссертации. Фулканелли пытались отождествить то с одним, то с другим заметным персонажем на алхимической сцене.

Намёки на его аристократическое происхождение породили массу слухов, что Фулканелли — последний оставшийся в живых член королевской семьи Валуа, чей род пресёкся со смертью короля Генриха III в 1589 году. Однако Маргарита Французская, дочь Генриха II и супруга Генриха IV Наваррского, дожила до 1615 года. У неё было много любовников, а в 1599 году она получила развод. Известно, что на её личном гербе был знак пентакля, магического символа в виде звезды, каждый из пяти лучей которой нёс одну из букв слова SALUS, что означает «здоровье». Говорит ли это о том, что ей было доверено некое алхимическое знание, которое затем перешло к выжившим потомкам рода? И мог ли «благородный» Фулканелли и в самом деле быть одним из них? Возможно, но крайне сомнительно.

Были и другие более или менее правдоподобные предположения. Одно из них заключалось в том, что под именем Фулканелли писал оккультист-книгопродавец Дижоль. В тот период времени было, как минимум, три практикующих алхимика, работавших под псевдонимами Ориже, Фожерон и доктор Жобер. Был, наконец, и Эжен Канселье, написавший предисловие к книге Фулканелли, или даже Жан-Жюльен Шампань, снабдивший её иллюстрациями. Но ни один из них не удовлетворял всем требованиям.

Шло время, и Шампаня всё меньше и меньше можно было видеть на публике. Тяжкое пьянство давало себя знать. На ногах у него развилась гангрена, приковавшая его к постели в каморке на шестом этаже. После долгих мучений он умер в 1932 году, будучи всего пятидесяти пяти лет от роду.

Но ещё до этого в 1929 году на свет появилась вторая работа Фулканелли — «Философские обители». Её опубликовали в том же издательстве Шемита, она была в два раза больше своей предшественницы и, по сути, представляла собой её сильно усовершенствованное логическое продолжение. В ней рассказывалось о происхождении и истории алхимии, её символах в мифах и религиях, а также снова анализировалась архитектура — на этот раз преимущественно замков и особняков XII–XV веков — с точки зрения тайного Герметического знания. Общественность тут же сделала вывод — как писал Канселье, — что найти Фулканелли больше не удастся, но что он всё ещё продолжает свою работу где-то в иных местах — не то за границей, не то на тонких, не поддающихся обычному восприятию уровнях бытия, с которых, тем не менее, всё ещё в состоянии транслировать своё знание.

Новая работа вдохновила современников на создание ещё одной теории относительно личности Фулканелли. Третья страница обложки второго тома несла изображение герба, испещрённого Герметическими символами: лев, Солнце и Луна (философские сера и ртуть) и пятиконечная звезда, или пентаграмма. Выяснилось, что этот герб принадлежал Роберу Жолливе, тридцатому настоятелю аббатства Мон-Сен-Мишель, чья эмблема, датированная XIII веком, была высечена на каменных парапетах монастыря. Известно, что некоторые аббаты и монахи Мон-Сен-Мишеля интересовались алхимией и мистическими традициями Сантьяго-де-Компостелла, а алхимический символ раковины был в изобилии представлен в декоре монастыря.

Некоторые теоретики, тем не менее, предпочитали утверждать, что щит Дома Робера Жолливе в «Философских обителях» должен был означать, что однофамилец последнего Франсуа Жолливе-Кастело и был Фулканелли. Этот Жолливе-Кастело около 1914 года находился на посту президента алхимического общества Франции. Он был товарищем и коллегой знаменитого французского каббалиста Папюса (Жерара Анкосса) и между 1896 и 1935 годами опубликовал множество исследований по алхимии, спагирике и Герметической науке. Кроме того, он был членом Каббалистического ордена Розы и Креста. Но Жолливе-Кастело не делал никакого секрета из своих исследований и в любом случае был, скорее, архихимиком, а не алхимиком. Архихимиком называли исследователя, пытающегося добиться трансмутации средствами традиционной химии, по каковой причине работы Жолливе-Кастело не принимались ни обычными химиками, ни приверженцами чистой алхимической традиции.

Со смертью Шампаня в 1932 году идея, что он, возможно, и есть великий Фулканелли, естественным образом сошла на нет. К чему, казалось бы, человеку, создавшему Философский камень, умирать — и такой жалкой, мучительной смертью? Ведь Камень давал своему создателю эликсир, универсальное лекарство, которое возвращало юность и обладало силой исцелять все болезни.

Судя по всему, Шампань, являвшийся, как всегда утверждал Канселье, действительно талантливым художником и рассказчиком, определённо не был успешным алхимиком.

Алхимик Фожерон после многих лет совершенно бесплодных экспериментов также умер. Кроме того, зачем ему, скрывавшемуся под надёжным псевдонимом, заводить себе ещё и другой? То же самое можно сказать и об Ориже (который отрицал ценность работ Жолливе-Кастело) и докторе Жобере. Что до книгопродавца Дижоля, то тот публиковал свои алхимические изыскания под псевдонимом Магофона и алхимией занимался в чисто спекулятивном ключе. И наконец, жизнь ещё одного кандидата, писателя Росни-старшего, была слишком на виду, чтобы допустить саму идею об его идентификации с Фулканелли.

Загадки и сомнения, всё ещё окружавшие личность Фулканелли, только поддерживали его легенду. Тщательное изучение его работ подтвердило, что он вовсе не был ни любителем, ни дилетантом, ни шарлатаном, ни даже просто теоретиком; то был истинный алхимик, прекрасно знавший, о чём он говорит. Тем, кто обладал хоть каким-то знанием предмета, было совершенно ясно, что работы Фулканелли стоят в одном ряду с классикой алхимической науки, — с «Тайной книгой» Артефия, «Триумфальной колесницей сурьмы» Василия Валентина, «Открытым входом» Филалета, «Новым светом химии» Сендивогия и «Служебником» Томаса Нортона. Кроме того, Фулканелли — местами весьма загадочный и трудный для понимания, как и лучшие из его предшественников, тем не менее писал по большей части ясным современным языком, который наряду с детальностью проработки темы мог обеспечить читателю важные прозрения в суть Великого Делания.

В довершение всего через три года после трагической смерти Шампаня прошёл слух, что вот-вот будет опубликована третья книга Фулканелли, озаглавленная «Закат славы мира». Если Фулканелли и не существовало, был кто-то, кто писал эти захватывающие и местами просто блестящие труды.

К несчастью для тех, кто с нетерпением ждал появления этой книги, последний опус, завершающий трилогию Фулканелли, так никогда и не увидел свет. А тем временем среди алхимиков и оккультистов с новой силой разгорелись дискуссии. Кто-то говорил, что Фулканелли жив и находится в Бразилии или Аргентине. Теоретики продолжали теоретизировать. Канселье продолжал всё опровергать. То он признавался, что знает, кто такой Фулканелли, но дал клятву молчать. В другой раз он объявлял, что не имеет ни малейшего понятия об истинном происхождении своего таинственного Учителя. Кем бы тот ни был, Канселье настаивал, что Фулканелли не умер и что все до сих пор высказанные догадки относительно его подлинной личности — ложны.

Тем временем Канселье — которому не давали покоя любопытные — по мере сил продолжал собственные алхимические исследования и писал собственные книги. От продаж работ Фулканелли он получал роялти, которые, по его собственному признанию, ему завещал Учитель.

В 1957 году было выпущено второе, расширенное издание «Тайны соборов» — благодаря внезапному подъёму интереса к оккультизму среди самых широких слоёв европейской читающей публики. Его выпустило издательство «Omnium Litteraire». Первый издатель, Жан Шемит, умер ещё в 1945 году.

Для этого издания Канселье написал второе предисловие, в котором открыл некоторую весьма интересную новую информацию.

Он писал:

«В 1922 году, когда была написана „Тайна соборов“, Фулканелли ещё не получил Дар Бога, но был столь близок к высшему просветлению, что счёл необходимым ждать и сохранять анонимность, которую соблюдал всегда — более по естественной склонности, нежели из уважения к требованию секретности».

На основании этого короткого пассажа можно попытаться вычислить период, когда Фулканелли получил Философский камень. Ибо в первом своём предисловии Канселье с готовностью подтверждал, что его Учитель уже прошёл преображение. Скорее всего, Фулканелли достиг своей великой цели где-то между 1922 годом, когда была написана «Тайна соборов» и октябрём 1925-го, когда Канселье составил первое предисловие к ней.

Замечание Канселье об анонимности Учителя, являвшейся более результатом «естественной склонности, нежели из уважения к требованию секретности» не совсем соответствует словам самого Фулканелли. На всём протяжении текста «Тайны соборов», как только речь заходила об одном из важнейших секретов Искусства, автор тут же напоминал читателям о лежащем на нём обете хранить тайну в следующих выражениях:

«Как указать на то, что нужно указать, и не преступить клятвы?… Мы затрагиваем тут самую большую тайну Великого Делания… однако нам не позволено выдавать непосвящённым тайну».

И разумеется, в последних строках «Тайны соборов» он заклинает каждого ищущего, добившегося успеха, «ХРАНИТЬ МОЛЧАНИЕ».

Во втором предисловии Канселье присоединяется к этим призывам:

«После того как увидела свет первая часть сочинений Учителя, он окончательно и бесповоротно выразил свою волю: он должен оставаться в тени, ярлык, под которым он значился в обществе, должен будет исчезнуть навсегда — его, как того требует Традиция, заменит давно уже привычный псевдоним. Это знаменитое имя столь прочно укоренилось в людской памяти, переданное как эстафета будущим, самым далёким поколениям, что практически невозможно заменить его другим, пусть и настоящим, сколь бы блестящим и славным оно ни оказалось».

Во втором предисловии Канселье есть и другие указания, представляющие огромный интерес, которые мы намерены здесь рассмотреть. Пытаясь объяснить причины исчезновения Фулканелли — поступка, который вряд ли могли понять люди, не имеющие отношения к оккультной традиции, — он писал:

«Ясно, что создатель труда столь высокодостойного не покинул бы своё детище сразу после опубликования, не имея на то существенных причин, настоятельной необходимости, тщательно не обдумав все „за“ и „против“. Эти причины привели к отречению на совсем ином уровне, отречению, невольно вызывающему восхищение, ведь даже самые достойные авторы, авторы, движимые абсолютно чистыми намерениями, не свободны от мелкого тщеславия и чувствительны к похвалам, расточаемым их появившемуся на свет детищу. Случай с Фулканелли уникален для литературы нашего времени, ибо он свидетельствует о редкостной нравственной дисциплине, согласно которой новый Адепт строит свою судьбу по примеру кого-либо из своих немногочисленных предшественников, появлявшихся друг за другом каждый в свою эпоху и подобно маякам спасения и сострадания задававших направление на бесконечном пути. Строгая преемственность, чудесным образом не знающая перерыва, чтобы вновь и вновь в духовном и научном плане проявлялась истина — вечная, всеобъемлющая, неделимая. Подобно большинству адептов прежних времён выбросив на свалку бренную оболочку ветхого человека (vieil homme), Фулканелли сохранил для себя лишь призрачное наименование, неуничтожимую визитную карточку, подтверждающую его принадлежность к высшей аристократии (aristocratic supreme)».

Также Канселье приводит в полном объёме письмо, приписываемое Учителю, самого Фулканелли, в котором тот поздравляет его с успехом в Великом Делании.

Несмотря на все аллюзии на благородный и высоко-моральный этический кодекс, среди критиков оставалось много таких, для кого подобные мистификации были совершенно неприемлемы — ни по каким причинам. Фулканелли — живой или мёртвый — просто обязан был быть реальным человеком. Вопрос оставался открытым: кем же он был?

В 1960 году вторая работа Фулканелли «Философские обители» также была переиздана в «Omnium Litteraire».

Тех, кому удавалось проникнуть к нему, Канселье продолжал убеждать, что его Учитель жив. Он даже утверждал, что встречался с ним после его исчезновения в заранее оговорённых и подготовленных обстоятельствах. Вместо того чтобы иметь внешность восьмидесятилетнего старца, как это было во время их последней встречи, Фулканелли выглядел лет на пятьдесят. Иными словами, очевидные возрасты Учителя и его ученика постепенно сближались!

Естественно, те, кто привык воспринимать рассказы о невероятной продолжительности жизни и возвращении к юности Никола Фламеля и графа де Сен-Жермена в довольно скептическом ключе, получили повод посмеяться над Канселье. С их точки зрения, вся ответственность лежала на Канселье. Именно он утверждал, что Фулканелли жив и молодеет — так пусть предъявит реального человека и докажет истинность своих слов!

И вот в тот самый год, когда были переизданы «Философские обители», бомба и взорвалась — причём там, где этого меньше всего ожидали.

Французский писатель Луи Повель и его друг Жак Бержье, бывший физик и автор научных трудов, опубликовали свой бестселлер «Утро магов». Они оба уже были достаточно известны во Франции благодаря периодически выходившей «Планете», в которой публиковались материалы по всевозможным таинственным явлениям от НЛО до магии, от астрологии до лей-линий, а то и до атомной физики. Книга явилась более или менее естественным продолжением их работы в данном направлении. Она призывала официальную науку к ответу за то, что та закрывала глаза на все явления, которым была не в силах дать удовлетворительного объяснения. Она отдавала дань известному собирателю загадок Чарлзу Форту и задавала те же самые вопросы, но в более понятной и современной форме. И увы, она стала прототипом для множества позднейших дешёвых имитаций.

Она была написана в столь поспешной, торопливой манере, что тот простой факт, что Жак Бержье, польский еврей, эмигрант с мозгами, устроенными, как компьютер, в июне 1937 года встречался с Фулканелли, прошёл почти незамеченным! В описываемый период времени Бержье, изучавший химию и физику, работал вместе с блестящим Андре Хелброннером, золотым медалистом Франклиновского института, исследовавшим в Париже проблемы ядерной физики. (В 1940 году Хелброннер был замучен нацистами в Бухенвальде.)

В один прекрасный день летом 1937 года — за пять лет до старта Манхэттенского проекта и за восемь лет до первых испытаний атомной бомбы в пустыне Нью-Мексико — в лабораторию Бержье в Парижском управлении газовой промышленности вошёл незнакомец. В «Утре магов» Бержье, от природы наделённый фотографической памятью, воспроизводит их беседу.

Не тратя времени на представления, незнакомец сказал:

«Месье Андре Хелброннер, чьим ассистентом, я полагаю, вы являетесь, проводит сейчас исследования по ядерной энергии. Месье Хелброннер был настолько любезен, что проинформировал меня о результатах некоторых своих экспериментов, в особенности о явлении радиоактивности плутония при быстром переходе висмута в газообразное состояние под воздействием электрического разряда в тяжёлом водороде под высоким давлением. Вы стоите сейчас на пороге успеха, как и некоторые другие учёные одновременно с вами. Позвольте мне предупредить вас, чтобы вы были чрезвычайно осторожны. Работа, которой занимаетесь вы и ваши коллеги, чревата огромными опасностями. Она опасна не только для вас лично — но угрожает и всему человечеству в целом. Освободить атомную энергию куда проще, чем вы думаете, и полученная в результате этого радиоактивность может на несколько лет отравить атмосферу всей планеты. Более того, атомные взрыватели можно сделать буквально из нескольких граммов металла, достаточно могущественного, чтобы уничтожить целые города. Я заявляю вам об это прямо: алхимикам всё это же давно известно!»

Трудно отрицать, что разговор об алхимии в 1937 году, особенно в контексте атомной физики, выглядел, с точки зрения Бержье, совершенно нелепо. Он уже был готов вставить замечание довольно саркастического толка, но незнакомец продолжал:

«Я знаю, что вы сейчас хотите сказать, но для меня это не представляет никакого интереса. Вы полагаете, что алхимики не имели никакого понятия ни о структуре атомного ядра, ни об электричестве и уж тем паче не имели возможностей распознавания излучения. Следовательно, они просто не могли достичь трансмутации, не говоря уже о высвобождении ядерной энергии. Я не собираюсь доказывать вам то, о чём сейчас говорю, но прошу в точности повторить мои слова месье Хелброннеру: определённая геометрическая компоновка тщательнейшим образом очищенных веществ может привести к высвобождению атомной энергии без помощи линий вакуума».

Незнакомец взял с рабочего стола Бержье «Объяснения радиоактивности» физика Фредерика Содди и процитировал:

«Я полагаю, что в прошлом были цивилизации, имевшие представление об атомной энергии и уничтоженные неумелым с ней обращением».

Затем он продолжал:

«Поверьте, некоторые техники частично дошли и до нас. Также прошу помнить, что алхимики, проводя свои исследования, всегда принимали во внимание религиозные и моральные вопросы, в то время как современная физика, рождённая в XVIII веке, была первоначально лишь забавой для узкого кружка аристократов и богатых бездельников. Наука, не отягощённая совестью… Я полагаю своим долгом предупреждать исследователей по всему миру, но не верю, что предупреждения мои принесут реальные плоды. Я не питаю особых надежд».

Бержье пишет, что никогда не забудет чёткость «металлического, полного достоинства голоса» этого человека. Он спросил царственного посетителя:

«Если вы сами алхимик, сэр, я не могу поверить, что вы тратите время на попытки создать золото, как Дуниковский или доктор Мит. За последний год я пытался отыскать какую-нибудь информацию об алхимии, но погряз в болоте шарлатанства и совершенно нелепых измышлений. Не могли бы вы объяснить мне, сэр, в чём на самом деле заключается ваша работа?»

Тот отвечал:

«Вы просите меня сжать в несколько минут тысячи лет философии и дело всей моей жизни. Более того, вы просите перевести в простые и понятные слова понятия, для отражения которых человеческий язык непригоден. И всё же я могу сказать вам следующее: вам, без сомнения, известно, что в современной официальной науке роль наблюдателя приобретает всё большее и большее значение. Соответственно принцип неопределённости показывает, до какой степени наблюдатель влияет на все эти явления. Тайна алхимии заключается в следующем: существуют способы управления тем, что современная наука называет силовым полем. Это силовое поле воздействует на наблюдателя и ставит его в привилегированное положение относительно мироздания. Из этого привилегированного положения он получает доступ к реальностям, обычно скрытым от нас временем и пространством, материей и энергией. Именно это мы и называем Великим Деланием».

«А как же насчёт Философского камня? И создания золота?» — спросил Бержье.

«Это всего лишь частные случаи применения данного принципа. Важнее всего не трансмутация металлов, но преображение самого экспериментатора. Это древнейшая тайна, которую в каждом столетии немногие избранные открывают заново». «Что же происходит с ними тогда?» «Возможно, когда-нибудь я это узнаю».

Бержье никогда его больше не видел. Однако он пришёл к выводу, что беседовал не с кем иным, как с самим таинственным Фулканелли, и пребывал в этом убеждении до самой своей смерти 11 ноября 1978 года. Повель и Бержье считают, что Фулканелли пережил Вторую мировую войну, но исчез после освобождения Европы.

После 1945 года американцы были сильно озабочены тем, чтобы прибрать к рукам всех — в особенности немецких учёных, — кто имел какое-то отношение к ядерной физике, из страха, что они могут переметнуться на сторону России. В результате сенсационных признаний Бержье — который в годы войны также принимал участие в разведывательной работе — Американское управление стратегических служб (предшественник ЦРУ) предприняло попытки найти Фулканелли, которые оказались совершенно безуспешными.

Повель утверждает, что американское должностное лицо, задававшее Бержье вопросы о Фулканелли, показало ему первое официальное сообщение о военном использовании энергии атома. Из него Бержье узнал, что атомный реактор представляет собой, как и рассказывал ему Фулканелли, «геометрическую компоновку тщательнейшим образом очищенных веществ» и что в детонации не принимают участия ни электричество, ни вакуумные техники. В отчёте даже содержалось примечание о риске глобального радиоактивного заражения атмосферы — о котором также предупреждал Бержье его таинственный посетитель.

Убеждённость авторов в том, что Фулканелли все ещё где-то рядом, усилилась в 1953 году, когда однажды вечером в Париже в кафе «Прокоп» Повель встретил знаменитого алхимика — выглядевшего уже как молодой человек лет тридцати пяти, — который сказал ему:

«Существует возможность жить бесконечно дольше, чем может себе представить человек непробуждённый. И ваша внешность при этом может совершенно измениться. Я знаю это: мои глаза это знают. И я также знаю, что существует такая вещь, как Философский камень. Но это — материя иного уровня, не в том виде, в каком знаем её мы. Однако и здесь, как и повсюду во Вселенной, можно производить оценки и измерения. Методы работы и оценки достаточно просты и не требуют никаких сложных приспособлений…

Терпение, надежда, работа. И какова бы ни была работа, никогда не удаётся сделать достаточно. Что же до надежды: в алхимии надежда основана на представлении о том, что есть цель, которой можно достигнуть. Я никогда не приступил бы к работе, не будучи совершенно уверен, что существует цель и что её можно достичь на протяжении этой жизни». [171]

Только в 1963 году бестселлер Бержье и Повеля был переведён на английский язык под заглавием «The Dawn of Magic» или «The Morning of the Magicians» (Antone Gibbs & Phillips Ltd.), и прошло ещё восемь лет, прежде чем — спасибо «Невилл Спирман Лтд.» читатели, владеющие только английским языком, смогли самостоятельно изучить «Тайну соборов». В процессе перевода, осуществлённого Мэри Сордер, оккультист Уолтер Лэнг, написавший для неё введение, переписывался с Эженом Канселье.

Канселье рассказал ему, что, используя ничтожное количество порошка проекции, данного ему Фулканелли, он смог осуществить алхимическую трансмутацию ста граммов золота. Согласно Канселье, эксперимент имел место в газовой лаборатории в Сарселе в присутствии химика Гастона Соважа и художника Жана-Жюльена Шампаня.

Также Канселье поведал Лэнгу, что через много лет после своего исчезновения Фулканелли связался с ним, чтобы организовать новую встречу. Они увиделись лишь на очень краткое время, и Фулканелли снова исчез. Но Канселье заявил, что в первый период их знакомства с Учителем

«…тот был уже очень стар, но с лёгкостью носил свои восемьдесят лет. Тридцать лет спустя я увидел его снова и, по моим наблюдениям, он выглядел лет на пятьдесят — не старше, чем я сам».

Отталкиваясь от возраста Канселье — он родился 18 декабря 1899 года, — можно сделать вывод, что встреча должна была состояться около 1949 года и что Фулканелли в первый раз исчез в 1919-м. Эти утверждения Канселье — и не только эти — особенно важны для наших попыток разгадать загадку Фулканелли, и я ещё буду неоднократно возвращаться к ним, чтобы согласовать различные даты.

Ко времени появления книги Повеля и Бержье и английского издания «Тайны соборов» Фулканелли приобрёл репутацию нового Сен-Жермена XX века и почти что алхимического «святого». Жилище Канселье неподалёку от Бовэ, где он устроил лабораторию и занимался своими собственными экспериментами, оказалось по крышу погребено в письмах. На пороге толпами появлялись незваные визитёры, непременно желавшие увидёть его и вызнать, кто же такой Фулканелли и где его искать. Европейские теле- и радиостанции, журналы и газеты настоятельно требовали интервью.

Время от времени Канселье всё-таки вынуждали рассказать об алхимической работе или даже об его Учителе. Но подлинной личности последнего он так и не раскрыл.

По его собственному признанию, которое он сделал князю Станисласу Клоссовски де Рола, пишущему об алхимии, Канселье в течение более чем двадцати пяти лет пытался осуществить третий, и последний, этап Великого Делания — и каждый раз терпел неудачу. В этом он винил неблагоприятные погодные условия. Но даже если ему так и не удалось больше ничего достичь, он смог сделать бессмертным имя своего Учителя и стать первым в истории алхимиком, появлявшимся на радио и телевидении.

 

Глава вторая

Эксперимент, которого никогда не было

Трансмутация, осуществлённая Эженом Канселье в 1922 году при помощи порошка проекции, данного ему Учителем, была, разумеется, не единственной, к которой оказался причастен Фулканелли. По данным современного алхимика Брата Альберта, обитающего ныне в Америке, Фулканелли лично трансмутировал полфунта свинца в золото и сто граммов серебра — в уран в 1937 году.

Брат Альберт Спагирик, в миру Альберт Ридел — алхимик немецкого происхождения, возглавляющий Исследовательское общество Парацельса, что в Солт-Лейк-Сити, штат Юта. В научном центре Общества каждый год проводятся двухнедельные семинарские занятия. Мне рассказывали, что за проживание и простые удобства с самообслуживанием там берут самую минимальную плату — в два раза меньше, чем в среднем мотеле. У Общества около пятисот последователей, проживающих в США, Канаде, Великобритании, Индии, Австралии и Новой Зеландии. Они занимаются по большей части индивидуальными исследованиями, руководствуясь дюжиной трудов Брата Альберта, переведённых на несколько языков, а также статьями, публикуемыми в ежеквартальном бюллетене Общества под названием «Парахимия», часто включающем опять-таки работы Альберта. Время от времени он читает лекции или разъезжает с семинарами, чтобы пообщаться со своими последователями лично.

Брат Альберт преподаёт некую разновидность духовной алхимии, дополненной физической, растительной алхимией, в которой производимые в результате экспериментов терапевтические тинктуры используются как лекарства. Студентов поощряют ставить опыты самостоятельно, используя в качестве основного руководства «Справочник по алхимии».

Следуя его инструкциям, основанным на принципах гомеопатии, астрологических соображениях и постулатах элементарной химии, можно произвести для каждого дня недели свою растительную тинктуру, имеющую чёткие планетарные соответствия: травы Солнца для воскресенья, Луны — для понедельника, Сатурна — для субботы и так далее. Преданные последователи системы Альберта Спагирика уверяли меня, что приготовление и употребление этих тинктур имеют совершенно определённые и чрезвычайно благотворные результаты. Брат Альберт также преподает своим студентам принципы алхимии металлов и время от времени публикует в бюллетене Общества подробности процедур, которые надобно осуществлять на той или иной стадии Делания.

Один из членов этой организации не так давно написал мне: «Около трёх лет назад мы произвели философскую ртуть сухим путём, но до сих пор так и не смогли очистить её. Однако за последние несколько недель у меня появилось чувство, что завеса приподнялась ещё немного, и теперь я, возможно, вижу как и почему. Есть надежда, что следующим нашим этапом будет получение питьевого золота — весьма эффективного вещества».

Он также рассказал мне, что приготовление семи основных растительных тинктур, связанных с планетами, и приём их по одной в день «начинает процесс разделения, очищения крови, в результате которого она переносит больше жизненной силы, тем самым повышая уровень сознания. Мы делаем это в течение двух лет, прежде чем перейти к более могущественным экстрактам из металлов. Мы ежедневно принимали сурьму».

По Брату Альберту, вторую трансмутацию — помимо той, что описана у Канселье, — Фулканелли осуществил осенью 1937 года. Брат Альберт утверждает, что она состоялась в замке де Лер, что неподалёку от Буржа, в присутствии владельца замка Пьера де Лессепа, двух физиков, химика и геолога.

Фулканелли добавил «неопознанное вещество» к половине фунта расплавленного свинца, который превратился в равное количество золота. В тот же раз Фулканелли повторил процесс со ста граммами серебра, которые превратились в такой же объём урана.

«Когда его спросили, что это за вещество, — пишет Альберт Спагирик, — или что в нём содержится такого, что смогло произвести столь впечатляющие изменения в металле, он лишь вскользь заметил, что его получают из пирита (иначе называемого „золотом дураков“), то есть сульфида железа FeS2».

Далее он добавляет: «Удивлённые свидетели, внимательно наблюдавшие за процессом и предварительно тщательно изучившие используемые алхимиком ингредиенты, так же внимательно исследовали и полученный им в результате продукт. И всем им пришлось признать очевидный факт превращения одного металла в другой».

Брат Альберт утверждает, что именно после этой трансмутации 1937 года Фулканелли и исчез. Всю эту информацию можно найти в его книге «Алхимик Скалистых гор». Это очень странная книга, написанная в виде романа, но содержащая целые страницы, которые явно должно воспринимать как научную информацию. Этот метод, как я уже упоминал, нередко использовался оккультистами и алхимиками прошлого для передачи сведений, которые в нормальных условиях и в формальном контексте просто не могли восприниматься напрямую, или же, напротив, дабы скрыть определённую информацию от непосвящённых. Примерами могут служить «Химическая Свадьба Христиана Розенкрейца», «Странная история» Булвер-Литтона и анонимное «Путешествие в калейдоскопе».

Я написал Брату Альберту, спрашивая, нет ли у него ещё каких-нибудь сведений о трансмутации 1937 года. За него ответил помощник или секретарь, который очень вежливо сообщил, что Брат Альберт настолько занят преподавательской работой и к тому же как раз собирается уезжать в Австрию для проведения семинаров, что, к сожалению, не может ответить сам и достаточно подробно. Однако же он дал мне разрешение воспользоваться отчётом о его встрече с Эженом Канселье в 1975 году.

Канселье, по его словам, «уклонялся от всех вопросов о Фулканелли, сказав только, что ему неизвестно теперешнее местонахождение алхимика, равно как и является ли Фулканелли настоящим именем или же вымышленным. (?) Он упорно отказывается разглашать какую бы то ни было информацию».

Брат Альберт, однако, замечает, что ФБР (sic) предприняло поиски Фулканелли «и до сих пор ищет его» не только из-за его высочайших познаний в области алхимии, но и потому, что, по слухам, у него имеется рукопись Роджера Бэкона, содержащая формулу деления ядер и ядерного же синтеза. Бэкон, пишет Альберт, ссылался в своих сочинениях на «некое вещество», из которого «можно сделать взрывчатку со слепящей вспышкой, способную уничтожить целую армию или город». И снова Альберт, к сожалению, не признаётся, откуда он взял эту информацию.

Встреча Альберта и Канселье была организована с помощью сеньора Вилла-Санта ди Лугано, который вместе со своей женой, бывшей графиней Софией Текели де Сель были ревностными приверженцами алхимии. Поскольку Альберт не говорил по-французски, а Канселье — по-английски, они пригласили сеньора Аугусто Панкальди ди Аскона в качестве переводчика. Когда они прибыли в первый раз в дом Канселье, расположенный в часе езды от Парижа, их встретила мадам Канселье, которая сказала, что ничего не знает о запланированной встрече и что её мужа нет дома. Правда, она позволила им прийти позднее. Явившись во второй раз, они увидели Канселье — невысокого, лысеющего мужчину; его редкие волосы ниспадали на шею длинными прядями.

Бóльшая часть их беседы касалась алхимии и её принципов, поэтому я передаю лишь те её фрагменты, которые имели отношение непосредственно к Фулканелли.

Альберт: «Ваше имя, месье Канселье, стало, практически синонимом Фулканелли. Это потому, что вы — единственный человек, которого можно назвать его учеником?»

Канселье: «Я был единственным учеником Фулканелли».

Альберт: «Вы работали с Фулканелли в теоретическом ключе, или были только его помощником в практической лабораторной работе, или и то и другое сразу?»

Канселье: «Мы с Фулканелли занимались исключительно умозрительной алхимией. На протяжении нашей совместной работы я видел своими глазами очень немногое. Я оказал ему достаточно много услуг, чтобы получить возможность часто наблюдать его за работой. Однако сам я с ним не работал. Я только наблюдал. Я познакомился с Фулканелли в 1915 году. Мне было тогда шестнадцать лет. Всё случилось через посредство его слуги, который сказал мне: „Я хочу познакомить вас с очень интересным человеком“, которым и оказался Фулканелли».

Альберт: «Когда вы последний раз видели Фулканелли?»

Канселье: «Я был рядом с ним в течение пятнадцати лет. Фулканелли исчез в 1930 году, когда были опубликованы „Философские обители“. В 1932-м Жюль (sic) Шампань, чей портрет вы видите там, на стене, умер. Именно он сделал все иллюстрации для книги».

(Примечание: по моим сведениям, первое издание «Философских обителей», сделанное Жаном Шемитом, появилось в 1929 году.)

Альберт: «Вы знаете, откуда Фулканелли был родом? Где он родился?»

Канселье: «Нет. Знаю только, что у него весьма обширный круг друзей. Если называть только известные имена, то среди них были Фердинанд (де) Лессеп и Пьер Кюри».

Альберт: «Вы знаете, где Фулканелли находится сейчас? Может быть, у вас есть какие-то догадки?»

Канселье: «В 1922 году он несколько раз навещал меня в Сарселе. Когда он исчез в 1930 году, он был уже очень стар, но когда я снова встретил его в 1952 году, ему на вид было едва ли лет пятьдесят».

Далее разговор перешёл на других современных алхимиков, и Канселье сказал, что он никого из них не знает, хотя и упомянул покойного Армана Барболя. Он сказал, что не принимает систему Барболя всерьёз, но что каждый оператор должен работать так, как считает нужным. (Барболь практиковал некую разновидность спагирической алхимии, собирая землю и росу и производя растительные эликсиры.)

В ответ на вопрос о будущем практической лабораторной алхимии Канселье сказал: «Я верю, что этим займутся молодые. Я уже на протяжении двадцати лет наблюдаю их и пришёл к выводу, что будущее алхимии принадлежит молодости. Философ и его Камень всегда пребывают в настоящем, и это настоящее содержит одновременно прошлое и будущее».

Альберт спросил Канселье, готов ли он принять участие в лабораторных экспериментах. Канселье выразил согласие, но сказал, что его лаборатория сейчас как раз в стадии реорганизации. В результате Альберт и Канселье договорились о новой встрече на следующий год.

Альберт: «Смог ли Фулканелли в лабораторных условиях произвести философскую ртуть и удалось ли это вам? Если да, то смогли бы вы узнать философскую ртуть, если бы я вам её показал?»

Канселье: «Да, я видел, как он это делает, получал её сам и, несомненно, узнал бы, если бы мне её показали».

Альберт: «Видели ли вы своими глазами, как Фулканелли прозводил трансмутацию золота?»

Канселье: «Да. Я присутствовал при этом вместе с Гастоном Соважем и Жюлем (sic) Шампанем. Трансмутация была осуществлена на газовом заводе в Сарселе, где я в то время работал. Я сам произвёл её под руководством Фулканелли. Для этого я получил три маленьких кусочка трансмутирующего камня. Он состоял наполовину из золота и наполовину из Философского камня».

Альберт: «Проводил ли Фулканелли другие трансмутации, при которых присутствовали только вы?»

Канселье: «Нет. Он не совершал больше никаких трансмутаций, при которых присутствовал бы только я. Мне известно только о той, что была в Сарселе».

Альберт: «Вы продолжаете преподавать вашим ученикам то, чему учил вас Фулканелли?»

Канселье: «Я директор школы, как и Андре Бретон. С учениками я контактирую в основном через книги и переписку. Ко мне приезжает очень много людей, и если бы я временами не делал вид, что меня нет дома, я просто не успевал бы заниматься своими делами. Кроме того, я довольно много переписываюсь с итальянцами».

И снова разговор перешёл на особенности алхимического процесса, и Канселье рассказал Альберту, что поспособствовал своему восстановлению после сердечного приступа в 1974 году с помощью «селитры», которую приготовил алхимическим способом. «Благодаря этим алхимическим манипуляциям я всё ещё здесь», — сказал он.

Встретились ли Канселье и Альберт впоследствии, чтобы осуществить запланированные алхимические эксперименты? Нет. Секретарь, говоривший от имени Альберта, сообщил, что это случилось по причине «отказа Канселье». С другой стороны, источник, близкий к Канселье, сообщил мне, что того не особенно впечатлил американский посетитель.

 

Глава третья

Под покровом легенды: утверждение и опровержение

Одно из самых любопытных и тщательных исследований тайны Фулканелли было предпринято в 1930-х годах двадцатидевятилетним парижским оккультистом Робером Амбеленом. В этой главе мы раскроем и исследуем его аргументацию, однако хочу сразу предупредить, что его заключения и выводы далеко не обязательно совпадают с нашими. Причины тому кроются в дальнейшем развитии истории Фулканелли, о котором речь пойдёт в своё время.

Амбелен прочёл обе книги Фулканелли и, частично вдохновлённый ими, пустился в самостоятельное исследование готической архитектуры, средневековых строительных гильдий и используемого ими астрологического и магического символизма. В результате он написал собственную книгу «В тени соборов» и принялся искать себе издателя. Работа содержала щедрую подборку графического и фотографического иллюстративного материала, и так сложилось, что для одной из иллюстраций ему понадобилось разрешение Фулканелли и его издателей.

Амбелен отправился к Жану Шемиту, первому издателю работ Фулканелли, чтобы получить его разрешение и обсудить, как создавалась «Тайна соборов».

По Амбелену, Шемит рассказал ему, что в начале 1926 года к нему явился невысокого роста человек с длиннющими усами, торчащими в разные стороны по «галльской» моде. Незнакомец, не назвавший своего имени, завёл с Шемитом беседу об особенностях древней архитектуры, формах и декоре, в особенности же о готическом стиле, являвшемся, по его утверждению, неким шифром. Шифр этот, заявил он, был не чем иным, как древним арго, сленгом, до сих пор известным под названием «зелёного языка» (langue verte). Зелёный, как он поведал Шемиту, был цветом посвящения. Он продолжал толковать о глубоком философском смысле жаргона, об игре слов и двусмысленностях, с течением времени вошедших в идиоматическую систему повседневного языка под видом простых поверхностных каламбуров. В действительности же они составляли древний Герметический язык, таинственный Язык птиц, «солнечный жаргон» посвящённых. Поведав всё это, он ушёл.

Несколько недель спустя в издательство к Шемиту явился другой посетитель, представившийся как Эжен Канселье. Он принёс рукопись, которую предложил Шемиту прочесть и оценить возможность её издания, на что тот охотно согласился. То была весьма красиво оформленная рукопись на квадрилле — писчей бумаге квадратного формата, имевшей широкое хождение, — цвета сепии. Манускрипт был озаглавлен «Тайна соборов, Эзотерическая интерпретация Герметического символизма Великого Делания». Подписан он был Фулканелли.

Далее Шемит рассказывал:

«Я внимательно ознакомился с рукописью и почти не удивился, обнаружив в ней те же речевые конструкции, что и у моего таинственного посетителя, говорившего о „зелёном языке“, „солнечном жаргоне“ и связи между готическим искусством и Герметической алхимией. Ввиду того что работа была необычайно интересна, я решил издать её максимально роскошно и ограниченным тиражом. Месье Канселье объяснил мне, что автор, таинственный Фулканелли, пожелал остаться неизвестным и не будет принимать участия в работе, поэтому все вопросы касательно издания мы будем обсуждать между собою и с художником, нанятым для выполнения иллюстраций. На том мы и порешили — и я никогда не встречался больше ни с кем, кроме упомянутых двух господ».

Вскоре Канселье привёл к Шемиту художника Жана-Жюльена Шампаня, который и выполнил все иллюстрации.

По словам Амбелена, Шемит сказал ему следующее: «Я без особого удивления узнал в нём своего таинственного посетителя, бывшего у меня в прошлом месяце».

Далее он добавляет:

«Хотя на первый взгляд к иллюстратору относились просто как к талантливому человеку, принимающему участие в работе, но не несущему никакой особой ответственности, к моему удивлению, месье Канселье выказывал ему крайнее уважение и восхищение, обращаясь к нему поминутно в процессе разговора или же спрашивая его совета то „Учитель“, то „мой Учитель“. Когда же Шампань при этом не присутствовал, Канселье всё равно называл его за глаза „мой Учитель“».

В результате у Шемита не осталось вопросов относительно подлинной личности Фулканелли.

Как он сказал Амбелену: «О Фулканелли, будь он реальным человеком с таким именем или же некой таинственной личностью, скрывающейся под этим псевдонимом, не было никаких вопросов. Никто даже не заговаривал об этом, а выносил суждения, принимал решения и делал выбор всегда Шампань. Именно по этой причине я и сделал вывод, что Шампань и Фулканелли были одним и тем же лицом».

Естественно, Амбелена рассказ издателя удивил и заинтриговал. В конце концов, он и сам написал книгу, весьма похожую на труды Фулканелли и даже посвятил её этому человеку, которого считал настоящим Учителем. На фронтисписе «В тени соборов» значится: «Памяти Фулканелли, мастера Великого Делания и Философа Огня, мы посвящаем этот грубый и несовершенный очерк герметической эзотерики».

Кроме того, внимание Амбелена к Шампаню привлекла и статья, помещённая в популярном оккультном еженедельнике «Ваша удача» (№ 13 от 20 июня 1935 года). Её автором был оккультист Жюль Буше, которому в то время исполнилось тридцать три года. В ней описывалась иллюстрация, которую Шампань сделал для книги Буше. Когда Амбелен связался с Буше, тот признался, что описание сделано самим Шампанем.

Оно гласило:

«Сводчатая арка в стиле пламенеющей готики, поддерживаемая двумя готическими колоннами, обрамляет собой открывающуюся панораму Ливийской пустыни. На заднем плане видны три пирамиды — Хеопса, Хефрена и Микерина, а также великий караванный путь, соединяющий Верхний и Нижний Египет. Они освещены лучами восходящего солнца; над самым горизонтом стоит луна на ущербе. Итак, здесь можно видеть происхождение египетской науки и её достигнутый в Средние века зенит, обозначенные во времени, и универсальный символизм оппозиции Солнца и Луны — в пространстве.

На первом плане находится раскрытая книга, на которую с любопытством смотрит маленький хамелеон — символ изменений цвета, через которые проходит вещество во время многочисленных реакций; он несёт девиз создателя всего сущего: „Ego eimi to Alpha kai to Omega“, — „Я семь Альфа и Омега, Начало и Конец“».

Как сообщает Амбелен, Канселье всегда держал своего друга Шампаня за чрезвычайно одарённого иллюстратора, совершенно никакого понятия не имеющего об алхимии. Поэтому в описании Шампаня его весьма удивили астрологические символы Солнца и Луны (философских серы и ртути), египетские картины и хамелеон как знак изменений цвета в процессе трансмутации. А после разговора с издателем Шемитом Амбелен решил во что бы то ни стало докопаться до истины.

До самой своей смерти в 1932 году Жан-Жюльен Шампань жил практически дверь в дверь с Канселье на шестом этаже дома 59-бис по улице Рошешуар. Когда в 1936 году Амбелен позвонил по этому адресу, оказалось, что консьержка, мадам Лабиль, всё ещё живёт там. Она рассказала Амбелену, что за всё время проживания Шампаня в этом доме к нему наведывались только три человека: Эжен Канселье, Жюль Буше и Гастон Соваж. Он занимал маленькую комнату в мансарде. Всё его имущество составляли небольшой шкафчик, стул, стол и кровать, на которой во время болезни, что свела его в могилу, он нередко спал полностью одетым. На последних стадиях недуга он ел всего один раз в день. Еду ему приносил сначала Соваж, а потом сама мадам Лабиль. Когда Шампань умер, его сестра забрала всё, что ему принадлежало, в том числе и все бумаги, которые могли после него остаться.

Мадам Лабиль рассказала, что Шампань занимал только одну комнату и что у него не было другого помещения, которое можно было бы использовать в качестве лаборатории, не было ни соответствующего оборудования, ни книг. Тем не менее она согласилась, что Канселье выказывал Шампаню огромное уважение, часто называя его «Учитель» или «мой Учитель».

Далее Амбелен обратился к Жюлю Буше, который рассказал ему, что в течение более чем двадцати лет посещал собрания на квартире у Шампаня. Он опроверг утверждение консьержки, что у того в комнате не было никаких книг. Там не было книжных полок, сказал он, но на полу возле кровати громоздились горы книг. Во время этих еженедельных посиделок, а в особенности когда Шампань уже не мог свободно передвигаться по квартире из-за болезни, он мог достать любую нужную ему книгу, не вставая с кровати, просто протянув руку. Он ненавидел электрическое освещение и, чтобы найти книгу, использовал огромную парафиновую лампу, к которой приделал увеличительное стекло, концентрирующее и направляющее луч света, словно небольшой прожектор.

Буше утверждал, что Шампань был не просто художником. У него была старая жестянка из-под печенья, в которой он держал гальбанум, или смолистую камедь. (Это вещество получали из двух видов растений, ferula galbaniflua u ferula rubricaulis, и использовали для облегчения застоя в лёгких). Время от времени Шампань открывал банку, подносил её к носу и несколько раз глубоко вдыхал. Он говорил Буше, что смола обладала волшебными свойствами и помогала ему получать интуитивные прозрения, которых он искал.

Амбелен сообщает, что Буше дал ему немного шампаневского «волшебного благовония», состава которого он не знал. Путём многочисленных экспериментов Амбелену удалось воспроизвести этот состав, после чего он даже вставил его формулу в одну из своих книг под названием «Благовоние Розы и Креста».

Буше также сообщил, что Шампань практиковал «экстериоризацию» — в наши дни известную как «астральная проекция» или опыт пребывания вне тела. Он утверждал, что может выпускать наружу «тонкое тело» через область селезёнки или же солнечного сплетения и, пребывая в это время во сне или трансе, входить в контакт с разнообразными источниками информации на «астральном» плане. Пробуждаясь от этих трансовых состояний, он прекрасно помнил всю полученную таким образом информацию. (Это полностью совпадает с данными тех, кто практикует ритуальную магию. Селезёнка и солнечное сплетение рассматриваются некоторыми оккультистами как центры тонкой энергии тела, подобные индийским чакрам.)

Буше рассказал Амбелену, что, как ни странно, Шампань испытывал довольно сильный ужас перед оккультизмом «левой руки» и часто советовал ему держаться подальше от групп, практикующих подобного рода магию. Буше утверждал, что последовал этому совету, однако в 1941 году опубликовал книгу «Учебник практической магии», которая, по мнению Амбелена, написавшего к ней предисловие, свидетельствовала об обратном.

Открыв эту новую сторону характера обнищавшего иллюстратора, Амбелен решил продолжить свои изыскания и выяснить историю его жизни. Результаты он время от времени публиковал — вплоть до 1962 года — в периодически выходивших «Тетрадях башни Сен-Жак». Его статьи выходили под заглавием «Жан-Жюльен Шампань, псевдоним — Фулканелли» в разделе «Досье Фулканелли». Именно из этого источника я и почерпнул бóльшую часть информации для этой главы.

Жан-Жюльен Шампань родился в шесть часов вечера 23 января 1877 года в Леваллуа-Перре, что на Сене. Сначала он вёл тихую, ничем не примечательную жизнь. О его детстве и юности известно очень мало, за исключением того, что его приняли в знаменитую Школу изящных искусств в Париже, где он стал учеником прославленного художника Жана Леона Жерома. Лет в четырнадцать или пятнадцать он, по данным Амбелена, заинтересовался алхимией и герметическим символизмом тайных обществ. Элементарную химию он изучил самостоятельно в маленькой, оборудованной своими силами лаборатории у себя дома в Вилльер-ле-Бель. Сооружена она была на деньги его матери. Его сестра рассказывала, что изучать Великое Делание Шампань начал в шестнадцать лет. Судя по всему, алхимические штудии выросли непосредственно из экспериментов с сочетаниями цветовых пигментов в художественной школе.

Шампань был невысокого роста молодой человек, весьма эксцентричный даже для студента художественной школы. Он носил длинные прямые волосы, расчёсанные на прямой пробор и ниспадающие гладкими прядями до середины шеи. Даже довольно ранние его фотографии, сделанные в возрасте около двадцати лет, изображают его с большими, тщательно ухоженными усами, устремлявшимися в стороны и немного вверх, по так называемой галльской моде. У него были большие синие, выразительные глаза. На акварельном портрете, выполненном позднее его другом Эженом Канселье, Шампань немного похож на молодого Сальвадора Дали. (См. ил. 8). Однако выражение лица у него скорее мягкое, задумчивое и совершенно лишённое отрепетированной «маниакальности», столь свойственной испанскому сюрреалисту.

Ил. 8. Жан-Жюльен Шампань (по акварельному портрету, выполненному Канселье)

Хотя молодой Шампань, судя по всему, вполне серьёзно относился к своим алхимическим исследованиям, основу его репутации заложило довольно извращённое чувство юмора, которое проявлялось в утончённо-злых шутках над доверчивыми сверстниками.

В Школе изящных искусств Шампань научился копировать старые манускрипты и весьма преуспел в этом, используя чернила своего собственного изобретения, которые содержали небольшое количество кислоты, разъедавшей пергамент и придававшей ему антикварный вид. В каллиграфии он был настоящим специалистом, что подтверждают иллюстрации, воспроизводящие алхимические манускрипты, которые он сделал для книги Фулканелли. Иногда он зарабатывал на жизнь, копируя рукописи за деньги. Это вовсе не означает, что он профессионально занялся подделкой рукописей, хотя время от времени и использовал свои способности копииста для собственного развлечения.

Амбелен считает, что для иллюстраций книги Фулканелли у Шампаня были увеличенные фотографии фрагментов готических памятников — потолочных украшений, соборных барельефов — специально сделанные очень бледными очерки архитектурных деталей, едва различимые на бумаге, по которым он уже рисовал сепией. В результате получались невероятно точные воспроизведения разных герметических символов.

В 1907 году в возрасте около тридцати лет Шампань завёл дружбу с семьёй Лессеп, состоятельными наследниками Фердинанда де Лессепа (1805–1894), выдающегося дипломата и инженера, построившего Суэцкий канал. Сын де Лессепа, также по имени Фердинанд устроил лабораторию на рю Вернье неподалёку от Порт-де-Шампер, и пригласил Шампаня и ещё одного господина, Макса Розе, поработать там вместе с ним.

Одним из плодов, которые принесла эта работа, было открытие Шампанем «воздушных санок» — любопытного агрегата с пропеллером, приводимым в движение мотором. Вполне возможно, это средство передвижения было бы довольно удобно на дорогах. Впоследствии оно было преподнесено в дар царю Николаю II. Амбелен утверждает, что у него была фотография этого странного механизма на авеню Монтень с Шампанем за рулём. На снимке имеется дата — 1911 год — и посвящение Максу Розе.

Амбелен предполагает, что у Шампаня были связи при русском императорском дворе, возможно приобретённые через его современника, оккультиста Папюса (Жерара Анкоса). Однако более вероятно, что контакты с царём могли иметь место исключительно благодаря высокому положению семьи де Лессеп.

В 1916 году Шампань познакомился с Эженом Канселье, которому в ту пору было всего семнадцать лет. (По данным Брата Альберта, Канселье утверждал, что встретил Фулканелли годом ранее, в 1915-м). Они сразу же стали хорошими друзьями, и, как пишет Амбелен, Шампань взял его себе в ученики. Должно быть, именно в то время Шампань и Канселье и поселились на рю Де-Рошешуар. Шампань продолжал быть вольным художником, иногда используя в качестве агента Канселье; кроме того, он продолжал исследовательскую работу в компании Лессепа и Розе.

В 1921 году Фердинанд де Лессеп, у которого было два сына, Поль и Бертран, решил устроить вторую лабораторию в замке де Лере, что в Бурже, и взял Шампаня с собой в качестве домашнего учителя для мальчиков. По данным Амбелена, Шампань хвастался, будто уже через шесть месяцев сможет создать золото. Но даже изведя шестьдесят граммов золота на разного рода алхимические опыты, он не добился ни малейшего успеха.

Какова бы ни была природа экспериментов, проводимых в замке де Лере, можно с уверенностью утверждать, что, по крайней мере, часть из них была направлена на производство различных терапевтических препаратов. Старый консьерж замка рассказал Амбелену, как во время пребывания в нём Шампаня одна из кухарок уколола руку рыбьей костью. В ранку попала инфекция, рука распухла и почернела. Шампань использовал какое-то чёрное притирание с резким запахом, и через две с небольшим недели рука была полностью здорова. Жюль Буше, в свою очередь, сообщает, что Шампань впоследствии сделал мазь, которую использовали в госпиталях для лечения гангрены.

Амбелен пишет, что именно в этот период Шампань впервые увидел герметические скульптуры расположенной неподалёку усадьбы Лальмон, странный символизм которых Фулканелли проанализировал, а сам Шампань проиллюстрировал в «Тайне соборов».

Как долго Шампань оставался в замке Лере, доподлинно неизвестно. Канселье говорит, что художник вернулся в Париж в 1925 году, но, возможно, он несколько раз наезжал в столицу в этот период, поскольку Жюль Буше утверждает, что познакомился там с Шампанем в 1922 году. Однако это не совпадает с другим заявлением того же Буше — что он посещал собрания на квартире у Шампаня «в течение почти двадцати лет», ибо последний умер всего десять лет спустя, в 1932-м.

Когда они впервые встретились, Буше работал в фирме «Рон-Пуленк», где в своё время служила также Луиза Барб, погибшая в 1919 году в результате приёма «эликсира». В их лаборатории Буше познакомился с кузеном Шампаня, который в итоге и настоял, чтобы художник взял Буше и Гастона Соважа в ученики.

В сентябре 1922 года Канселье, по его собственным словам, осуществил трансмутацию в Сарселе при помощи порошка, данного ему Фулканелли. Это звучит особенно интересно ввиду того, что, как мы слышали, Шампань потратил шестьдесят граммов золота на безуспешные эксперименты в замке де Лере.

В этой истории уже встречались довольно спорные моменты в зависимости от того, чьи данные принимать за точку отсчёта — Буше или Канселье, но начиная с этого года противоречия становятся особенно многочисленными. Канселье почти полностью отвергает всё, сказанное Буше, но к его версии событий мы вернёмся немного позднее.

Амбелен сообщает, что Буше часто вспоминал тот период, когда его Учитель — то бишь Шампань — писал свои работы. Вот, что Амбелен об этом пишет: «Он рассказывал мне о вспышках гнева, которые бывали у Шампаня, когда, делая правку готового текста, он вдруг обнаруживал опечатки или ошибки в расположении текста. Гранки „Тайны соборов“ и „Философских обителей“ приходилось переделывать по восемь раз под пристальным наблюдением автора. И каждый раз Шампань обнаруживал очередные недочёты и требовал новых исправлений».

Следующее утверждение Амбелена, тоже основанное на словах Буше, выглядит просто убийственно. Если, разумеется, считать его правдой.

«Именно Шампань настоял на том, чтобы самостоятельно написать предисловия к обеим книгам, а потом попросил своего старейшего и самого преданного ученика Канселье их подписать».

К этому времени, пишет Амбелен, Шампань основал «диковинное тайное общество, название которого было призвано ещё лучше замаскировать то, чем оно, собственно, занималось». Оно называлось «Гелиопольские братья», и обе работы Фулканелли были посвящены ему.

«На самом деле, — пишет Амбелен, — состав Гелиопольских братьев ограничивался самим Шампанем, Максом Розе, Дижолями, Канселье, Соважем и Буше, к которым стоит, пожалуй, добавить ещё Штайнера и Фожерона».

Суть их деятельности состояла, вероятно, в том, что Гелиопольские братья представляли собой узкий круг современных алхимиков, использовавших таинственное имя Фулканелли в качестве знамени, хотя на самом деле это был не кто иной, как Жан-Жюльен Шампань, или, если угодно, его альтер эго.

Теперь давайте ознакомимся с его доводами в пользу этого предположения.

Амбелен пишет, что Буше принимал участие в подготовке обеих работ Фулканелли, исполняя обязанности корректора. Также он цитирует посвящение, помещённое Эженом Канселье на фронтисписе его книги «Две алхимические ложи»:

«Жюлю Буше,

От всего сердца, Эжен Канселье».

Нашему с Шампанем общему другу, герметисту, который лучше, чем кто бы то ни было, знает тайну личности Фулканелли.

Амбелен обращает внимание читателя на значительную разницу в возрасте между Шампанем и его учениками. Если последние были относительно молоды и неискушенны в алхимическом искусстве, то у Шампаня за плечами было тридцать восемь лет непрерывного стажа практической работы. Когда вышли «Философские обители», ему было пятьдесят три, в то время как Канселье, знакомому с ним уже четырнадцать лет, исполнился всего тридцать один год. Буше в то время было двадцать восемь, и в группе он был всего восемь лет. (Что опять-таки противоречит утверждению Буше, что он более двадцати лет посещал собрания у Шампаня.)

Штайнер и Розе были друзьями Шампаня ещё до Первой мировой войны и занимались у него в лаборатории де Лессепа на рю Вернье, как впоследствии Канселье и Буше на рю Рошешуар.

Вот как Амбелен это комментирует: «Гелиопольские братья образовывали нечто вроде услужливой свиты вокруг своего Учителя, скрывавшей его от чужих глаз и позволявшей пользоваться анонимностью, которую он так любил…»

И всё же невозможно избавиться от ощущения, что всё это как-то не вяжется с другими сторонами искромётной личности Шампаня — хотя бы с теми же его розыгрышами. Его жестокое чувство юмора во всей красе предстаёт в одном из рассказанных Буше анекдотов. Однажды Шампань убедил наивного молодого ученика, что первым важным шагом на пути постижения алхимического искусства является запасание достаточно большого количества угля, которого бы хватило на поддержание огня в горне в течение достаточно долгого времени. По наущению Шампаня бедный юноша мешок за мешком таскал к себе в комнату уголь, пока в результате там не осталось места, едва достаточного, чтобы лечь и вытянуться во весь рост. Когда же наступило время разжигать огонь, потребный для предстоящего алхимического эксперимента, Шампань отвёл молодого человека в сторону и весьма серьёзно объяснил ему, что поиск Философского камня — дело не только опасное, но и совершенно тщетное. После чего удалился, оставив того без возможности войти в собственную квартиру и, увы, почти без денег.

Ещё одна из шуток Шампаня состояла в том, что он написал редактору «Французского меркурия», представившись месье Полем Лекуром, издававшим периодический журнал «Атлантида», который был целиком и полностью посвящён тайнам мифического «утраченного континента». Надо сказать, что методологически всё было исполнено просто блестяще. Используя свой дар копииста, Шампань сварганил письмо, в котором всё было идеально — печатный бланк, выбор чернил, почерк и подпись. В письме читателей «Французского меркурия» призывали вносить пожертвования в фонд сооружения памятника жертвам великой атлантической катастрофы. Памятник предполагалось соорудить в Саргассовом море, ввиду чего он, скорее всего, должен был быть плавучим. Попало ли письмо в печать или было безжалостно выкинуто редакторами, неизвестно, однако ничего не подозревающий Поль Лекур получил от издателя «Меркурия» гневную отповедь, которой совершенно не понял и, более того, не заслужил.

Все эти милые забавы не вяжутся с образом человека, желающего остаться анонимным главой тайного оккультного общества. И тем не менее они соответствуют личности умного и эрудированного человека, написавшего все работы, приписываемые Фулканелли, которые мы более подробно рассмотрим в следующей главе.

Несмотря на всё это, Амбелен заявляет: «Было бы, однако, совершенно неправильно сделать из вышесказанного вывод, что Шампань не был искренним последователем Герметических искусств».

Он предполагает, что у Шампаня был туберкулёз и тот пустился на поиски Философского камня и эликсира в надежде на исцеление. А чтобы не привлекать внимания к «ненормально долгой жизни», которой он в перспективе намерен был достичь, Шампань и решил заранее спрятаться за псевдонимом.

«Именно отсюда и проистекает его желание остаться неизвестным для читателей своих книг и укрыться за псевдонимом, к которому его ученики питали глубочайшее уважение», — пишет Амбелен.

Но кое-что в его аргументах всё ещё вызывает подозрения. Если Амбелен допускает, что Шампаню удалось создать Камень — а он именно это и делает, — то как он согласовывает это с его очевидной смертью в 1932 году? Очень просто — никак.

Давайте теперь рассмотрим мнение Канселье относительно амбеленовской теории, что Шампань и Фулканелли — одно лицо. Прежде всего, Канселье совершенно справедливо указывает, что Амбелен взял несколько фактов, неправильно их интерпретировал и пустился в совершенно разнузданные измышления относительно якобы вытекающих из них событий. Так, Амбелен, к примеру, заявляет, что Шампань умер в больнице Броссэ от водянки ноги, приведшей к ампутации пальцев. Канселье, который ухаживал за Шампанем вплоть до последних часов его жизни, говорит, что смерть настигла его в маленькой комнатушке на шестом этаже дома номер 59-бис по улице Рошешуар в совершенно ужасном состоянии по причине гангрены обеих ног. И пальцы его были не ампутированы, а отвалились в самом прямом смысле слова.

Амбелен утверждает, что они с Буше протестовали, когда в 1935 году прошёл слух, что Фулканелли готовится выпустить третью книгу. Именно тогда, пишет он, начали говорить, что Фулканелли вовсе не мёртв и живёт себе припеваючи в Бразилии или Аргентине. Когда же он обнаружил, что Канселье «сохранил тросточку Шампаня и одежду, которая была на нём в момент смерти», то окончательно укрепился в убеждении, что Шампань и был Фулканелли. Вот какое жуткое предположение он по этому поводу делает: «Если месье Канселье сохранил эти улики, то сделать это он мог либо затем, чтобы иметь возможность установить с их владельцем посмертную связь, либо же потому, что „скромный иллюстратор книг Фулканелли“ был для него чем-то гораздо большим, нежели просто случайным попутчиком, а именно тем, кого он, согласно многочисленным свидетельствам, при жизни величал „мой Учитель“».

Канселье, в свою очередь, утверждает, что ни одно из этих предположений не соответствует истине. Что касается первого из них, то, принимая во внимание не самые приятные обстоятельства, сопутствующие смерти человека от гангрены, поверить ему вовсе не трудно.

«Я забрал, — говорит Канселье, — не трость, а костыли Шампаня, которые немедленно отдал какой-то сестре милосердия. Что же до последних одежд, которые, по словам Амбелена, я оставил себе, то это форменная ложь, достойная тех кафе, где она родилась. Любой, кто может себе представить, как выглядит склерозирование артерий, переходящее в гангрену с обильным кровоизлиянием и выделением болезнетворных жидкостей, вряд ли сможет на полном серьёзе допустить, что я тайно присвоил ради целей какого-то грубого колдовства эти жалкие, отвратительные, несущие заразу тряпки».

Амбелен также заявляет, что Канселье после смерти Шампаня прибрал к рукам картотеку, которую художник составил на основе той, что была у Дижоля. Буше, по его утверждению, взял себе несколько оригинальных рисунков, выполненных Шампанем для работ Фулканелли, а также несколько книг по алхимии.

Канселье возражает, что каталог, о котором идёт речь, принадлежал самому Фулканелли и использовался исключительно при написании двух его книг. Он потерял его — вместе с двумя своими собственными картотеками, содержавшими четыре тысячи карточек и отражавшими двадцать лет работы, — в мае 1940 года. Однако Канселье добавляет: «Благодаря месье Амбелену я нашёл наконец объяснение таинственному исчезновению оригинальных рисунков к „Тайне соборов“, выполненных на бристольском картоне, и, по всей вероятности, моих копий неопубликованных работ о Никола Валуа; теперь я знаю — он их просто украл».

Однако «свидетельства» Амбелена на этом не заканчиваются. Он заявляет, что в оригинальном издании «Тайны соборов», которое Шампань дал Жюлю Буше, имелась надпись:

Моему другу, Жюлю Буше,

А. Г. Н. Фулканелли

Адепту высоких наук, я дарю в знак

самой сердечной симпатии,

Ил. 9. Факсимиле предполагаемой подписи Фулканелли

Амбелен утверждает: сделана она почерком Шампаня, и добавляет, что весьма маловероятно, чтобы Фулканелли — в 1926 году предположительно ещё живой — позволил простому иллюстратору Шампаню подписывать таким образом написанную не им книгу.

Далее он сообщает, что на надгробном камне Шампаня на кладбище в Арнувиль-ле-Гонесс, имеется следующая надпись:

Здесь покоится Жан-Жюльен Шампань,

Apostolicus Hermeticae Scientiae [177]

1877–1932

Начальные буквы латинского титула — Apostolicus Hermeticae Scientiae — те же самые, что предшествуют подписи Фулканелли на принадлежавшем Буше экземпляре книги. От близкого друга Канселье я знаю, что это было всего лишь ещё одно проявление позёрства и бахвальства Шампаня. Как отмечал Жак Садуль, на публике Шампань любил выдавать себя за Фулканелли, что с трудом можно счесть поведением, достойным истинного Адепта. Тот же самый источник информировал меня, что сестра Шампаня настояла на том, чтобы на могиле брата, в соответствии с его пожеланием, была начертана эта латинская надпись.

И снова трудно мысленно увязать мудрого автора книг Фулканелли и эгоцентричного хвастуна Шампаня. Если Шампань был Фулканелли и хотел сохранить это в секрете, выдумав некоего таинственного алхимика, за чьим образом он намеревался скрыть свою подлинную личность, то подобным действием он уничтожал мистификацию всей своей жизни. С другой стороны, если на самом деле он не был Фулканелли и просто хотел присвоить славу великого алхимика как в жизни, так и в смерти, его поступки выглядят более последовательными. Однако ни в том, ни в другом случае это не соответствует тому духу, которым пронизаны реальные работы Фулканелли.

Трудно себе представить, как запойный пьяница и хвастун, всем своим поведением торопивший собственную смерть, мог создавать работы, свидетельствующие о глубочайших познаниях, и в то же время поддерживать столь изощрённую мистификацию, сохраняя при этом верность и доверие своих друзей. Вспомним, что Канселье ухаживал за Шампанем в последние годы его жизни, полные нищеты и унижений. Даже после его смерти Канселье никогда не говорил о своём друге Шампане и его пьянстве в пренебрежительном ключе. Он отрицал, что Шампань был Фулканелли и настаивал, что он всего лишь иллюстрировал работы Учителя. К чему человеку продолжать молчать об ошибках своего умершего друга, если у него нет на это причин самого благородного свойства? Ведь пороки Шампаня могли бы послужить лучшим аргументом в пользу того, что он не был и не мог быть подлинным Адептом.

Но давайте вернёмся к аргументации Амбелена.

Стремясь доказать, что Шампань отнюдь не был невеждой в алхимии, он пишет, что художник был известен как алхимик — «и весьма подкованный по этой части» — ещё до Первой мировой войны. В то время, утверждает он, первая жена доктора Сержа Вороноффа, знаменитого своими экспериментами с «обезьяньими железами», связывалась с Шампанем по поводу результатов его знаменитых исследований процесса возвращения юности.

В целом не возникает сомнений, что Шампань действительно изучал алхимию и обладал не просто поверхностным знанием предмета. Но это ещё не доказывает, что он был Фулканелли.

В качестве ещё одного «неопровержимого» доказательства Амбелен приводит пресловутый гербовый щит, изображённый на последней странице оригинального издания «Тайны соборов».

На этом щите помимо многочисленных алхимических символов имеется девиз на искажённой латыни:

UBER САМРА AGNA.

Полное имя Шампаня, напоминает Амбелен, было Жан-Жюльен Юбер Шампань — третье имя он получил в честь отца, Альфонса-Юбера. Принимая во внимание, что Шампань, несомненно, знал фонетическую каббалу — как о том свидетельствует издатель Шемит, — а также опираясь на текст самой книги, можно открыть истинный смысл этого девиза. Uber Campa Agna, как авторитетно заявляет Амбелен, согласно каббалистической традиции работы с одинаково звучащими словами, представляет собой фонему, непосредственно намекающую на Юбера Шампаня. Поскольку это словосочетание является искажением нормальной латыни, его невозможно перевести со всей точностью. Приблизительно оно выглядит так: «А за (Uber) полем (campus) — или же за морским коньком (сатра) — ярочка (agna)». Учитывая, что H во французском языке — немая согласная, a Ch может произноситься твёрдо как «к», всю фразу можно с натяжкой услышать как «Юбер Шампань».

Далее он указывает, что символизм герба как с геральдической, так и с алхимической точки зрения прямо указывает на Шампаня.

Этот герб, заключённый в чёрный круг, изображает средневековый рыцарский шлем анфас, забрало которого образует крест, а ниспадающий намёт служит фоном для девиза. Амбелен пишет:

«…шлем анфас как геральдический символ является исключительной привилегией королей, а король в алхимии, как и короли явленные, есть гость, способный поднять из зеленой земли таинственное двуликое Дитя. (Элемент, обладающий двойной природой, в алхимической терминологии — „ребис“, гермафродит.) Забрало, образующее крест, говорит о том, что королевский сан в данном случае есть воистину знак царственности металла, ибо крест представляет собой традиционный символ тигля, встречающийся в алхимических манускриптах, и звучащий по-латыни как crucibilum».

Под этим крестом и располагается, собственно, герб, о котором Амбелен говорит следующее:

«Художник особо подчёркивает устремлённость ввысь древней двойной арки, чтобы привлечь внимание зрителя к расположенному вершиной вниз треугольнику, символизирующему вечный женский принцип воспроизведения, а также союз земли и воды. Если рассматривать этот герб в свете традиционной терминологии, то можно прочесть послание, зашифрованное в геральдических символах: „На золотом поле серебряный морской конёк passant, [179] помещённый вертикально…“ Три элемента Делания присутствуют здесь: Огонь, красный цвет; Серебро, символ философской Ртути, и Золото, символ философской серы».

Морской конёк, по его мнению, является здесь символом Универсального вещества. Далее он цитирует «Христианский бестиарий» Шарбонно-Лассе и объясняет, что морской конёк — это эквивалент древнего восточного «джинна», или духа магии — создания, которое, как считали Диоскорид, Плиний и Гален, обладало силой предупреждать и исцелять разные болезни, и которое тот же Гален и в особенности Аэтий называли символом Божественного Света. Как и дельфин, он был проводником, указывающим душам умерших путь к островам блаженства, а для алхимиков служил символом Первой Ртути.

Далее Амбелен рассуждает, что золотое поле (champ d'or) есть ещё одна звуковая аллюзия на фамилию Шампаня. Кроме того, в Пикардии и Сентонже «Шампань» произносится как «Кампань», что, в свою очередь, служит обозначением возделанного поля. Le campagnard означает «труженик», а именно этим словом алхимики называют того, кто работает с Огнём.

Этот сложный корпус алхимических, геральдических и фонетических корреляций он завершает предпоследним абзацем «Тайны соборов», в котором содержатся аллюзии на царственность (увенчание), смирение и скромность труженика (алхимика) и важность природы:

«Наконец, когда долгие годы кропотливых трудов увенчает успех, когда его желания осуществятся, Мудрец, презрев суету мира, свяжет свою судьбу с бедными, обездоленными, со всеми, кто в нашей земной юдоли трудится, страдает, борется, впадает в отчаяние, льёт слёзы. Пребывая в безвестности, ученик вечного естества, апостол вечного милосердия, он будет верен своему обету и не проронит ни слова».

Если эти слова истинны и если Шампань действительно был Фулканелли, вряд ли можно считать, что он остался верен обету молчания — не говоря уже о принципах смирения и анонимности, — раскрывая свою подлинную личность в прозрачном символизме помещённого в книге герба. Последний, напомним, появился в самом первом издании книги Фулканелли задолго до кончины Шампаня. Здесь вновь наблюдается серьёзное противоречие этического характера между искренним духом, в котором написана книга Фулканелли, и попытками Шампаня — известного шутника, острослова и хвастуна — выдать желаемое за действительное.

Должен признаться, что, впервые увидев этот загадочный герб, которого не было в последующих изданиях «Тайны соборов», я был склонен согласиться с интерпретацией Амбелена. Но изучив более пристально жизнь несчастного Шампаня и побеседовав с друзьями Канселье, я начал сильно сомневаться в обоснованности его аргументации.

Из достойных всяческого доверия источников мне известно, что щит, который со всей очевидностью долженствовал изображать герб Фулканелли, был целиком и полностью выдумкой Шампаня, который включил его в дизайн книги без ведома Канселье и самого Фулканелли.

Однако аргументация Амбелена на этом ещё не заканчивается. Он выдвигает предположение, что имя Фулканелли является анаграммой словосочетания, «l'ecu final» — «последний щит» — тем самым указывая, что Шампань-Фулканелли был намерен привлечь внимание читателей к своей подлинной личности посредством этого герба.

Здесь мы сталкиваемся с очень серьёзной проблемой. Возникает вопрос: с чего начались все эти таинственные шифры и манипуляции смыслом (и где они закончатся)? Фулканелли есть фонетическая аллюзия на имена Вулкана, бога-кузнеца, работающего с огнём, — совершенно логичный алхимический намёк, — а также Гелиоса, бога солнца, который тоже в данном контексте более чем уместен, поскольку солнце символизирует золото и философскую серу. Вопрос в том, начал ли Шампань со щита и затем шёл в обратной последовательности, или же, «l'ecu final» в качестве анаграммы имени Фулканелли пришло ему в голову уже после изобретения алхимического псевдонима и вдохновило на идею герба и девиза на ломаной латыни?

Если бы не удивительная глубина и важность работ Фулканелли — которые читатель и любой, кто изучает алхимию, должен оценить для себя сам, — у нас возникло бы сильное искушение отбросить всю эту сагу с продолжением как искусно задуманный и превосходно исполненный розыгрыш или, если угодно, тайный заговор. Особенно ввиду противоречивого характера месье Шампаня.

Однако если бы это было так, стоило бы задать ещё один, последний вопрос: чего ради всё это было затеяно? Шампань умер от болезни, причиной которой стало его собственное пьянство. Канселье, по его собственному признанию, так и не смог получить эликсир. Никто из прочих Гелиопольских братьев не получил никаких выгод от всей этой истории с Фулканелли. Всё остальное до сих пор скрыто завесой тайны.

Не менее озадачивает и тот факт, что Амбелен искренне считает, будто Шампань преуспел в создании золота. Не в 1922 году, когда, по словам Канселье, Фулканелли осуществил трансмутацию, а «примерно за два-три года до своей смерти». Он также утверждает, не приводя в доказательство никаких доводов, что трансмутация была проведена у Шампаня на квартире в доме 59-бис по улице Рошешуар в присутствии Буше, а «возможно, и Канселье». (Канселье, напомним, говорил, что эксперимент имел место в Сарселе в присутствии Гастона Соважа, Шампаня и с ним лично в качестве оператора.)

Далее Амбелен утверждает:

«Был ли полученный металл чистым золотом или просто походил на него цветом, весом и неподверженностью обычным реакциям? Сейчас определить трудно. Трудно судить со всей точностью. Остаётся положиться на результаты точнейшего научного анализа».

Позднее он пишет, что из этого золота сделали довольно большое кольцо-печатку, которое Шампань носил на безымянном пальце правой руки. На нём были выгравированы фигура Бафомета, рогатого дьявола, окружённая пересекающимися треугольниками (как на магической печати Соломона), месяц, рогами указывающий вверх, и алхимические символы Солнца, Луны и Земли.

Это кольцо после смерти Шампаня перешло к одному из его учеников, десять лет спустя заболевшему болезнью Паркинсона. В 1962 году Амбелен писал: «Он всё ещё жив, но тело не подчиняется ему. Кольцо-печатка из алхимического золота (очень мягкого, поскольку оно было совершенно чистым) до сих пор у него на пальце».

(Я несколько раз писал месье Амбелену в надежде побольше узнать об этом таинственном кольце и его владельце — наряду с другими волнующими подробностями его исследований загадки Фулканелли, но до сих пор не получил никакого ответа.)

Итак, давайте суммируем мнения Канселье относительно сделанных Амбеленом выводов об идентичности Шампаня и Фулканелли. Прежде всего — и это, возможно, наиболее важно — Канселье отрицает, что Жюль Буше, являвшийся главным источником информации Амбелена, был близким другом Жана-Жюльена Шампаня. Кроме того, он никогда не был одним из Гелиопольских братьев.

Канселье довольно саркастически замечает: «Должно быть, Жюль Буше еженедельно навещал Шампаня в течение двадцати лет в обстановке строжайшей секретности, поскольку я никогда его там не встречал. Я видел его два или три раза в самом начале, в 1922 году, в арнувилльской развалюхе Шампаня вместе с Гастоном Соважем, а в следующий раз мы встретились только в 1946 году».

Это, следует отметить, весьма важное замечание, поскольку Канселье и Шампань прожили на одной лестничной площадке на рю Де-Рошешуар около десяти лет.

О посвящении на принадлежащем Буше экземпляре своей книги «Две алхимические ложи» Канселье также сардонически замечает: «Разумеется, он лучше, чем кто бы то ни было, знал тайну личности Фулканелли — главным образом поскольку несколько раз слышал упоминавшееся в разговорах имя Учителя и даже никогда не имел чести встречаться с ним лично».

Канселье категорически отрицал, что Шампань когда-либо создавал золото и тем более делал из него кольца-печатки. Также он опровергает сообщение Амбелена, что Шампань инкогнито посещал издателя Шемита.

«Я ручаюсь, что он (Шемит) никогда не встречался с Жюльеном Шампанем и что последний никогда не сопровождал меня в визитах к Шемиту. По этому вопросу у меня есть два заявления, одно в рукописной форме, другое — в печатной, в которых факты излагаются достаточно прямо и ясно».

Также он сказал, что владеет документами, подписанными Шемитом и датированными один 6 апреля 1926 года, а второй — 6 ноября 1929 (то есть когда Шампань был ещё жив), которые удостоверяют, что единственным владельцем текстов «Тайны соборов» и «Философских обителей», а также иллюстраций к ним является лично он, Канселье. По его словам, Фулканелли поручил ему опубликовать обе книги и передал все права на роялти — «как он и обещал, в качестве вознаграждения за мою долгую службу и ученичество». Однако он добавляет, что ни то ни другое не сделали его богачом.

В ответ на утверждение, что Шампань лично написал предисловия к обеим книгам и заставил его подписать их, Канселье также достаточно прямо заявил, что не стал бы этого делать и предоставил бы Шампаню самому подписывать свои работы. Кроме того, предположение, что Канселье не писал этих предисловий, само себя опровергает по двум важным пунктам: 1) их стиль значительно отличается от стиля остального текста, написанного Фулканелли (или, по теории Амбелена, Шампанем); 2) он остаётся неизменным во всех последующих предисловиях, написанных уже после смерти Шампаня.

Канселье утверждает, что оригинальные рукописи Фулканелли были вовсе не на линованной квадрилле цвета сепии, как полагает Амбелен, а на белой нелинованной бумаге. Более того, они написаны его, Канселье, наклонным почерком, поскольку были продиктованы ему непосредственно Фулканелли. Кроме того, было всего два (а отнюдь не восемь) набора гранок, корректуру которых делал тоже он, по инструкциям Учителя.

Канселье отрицает, что Шампань «подделал» иллюстрации для книг Фулканелли, раскрашивая бледные фотографические увеличения. «Он был подлинным мастером карандаша и кисти, — говорит Канселье, — подобно тому как виолончелист полностью владеет своим инструментом».

Однако он подтвердил, что Шампань экспериментировал в области спагирики — то бишь получения медицинских препаратов с помощью алхимических методов — и готовил «целебные тинктуры» на маленькой пузатой жаровне.

Они с Шампанем ставили опыты в больнице Бруссэ — где, как ошибочно заявляет Амбелен, Шампань и умер, — но не с мазями, а с гипсовыми повязками и под наблюдением доктора Бросса и профессора Лобри. Он резонно замечает, что, если бы, как говорит Амбелен, Шампань умер в больнице, ему вряд ли удалось бы забрать себе его «тросточку и последние одежды». Мы уже приводили слова Канселье, что он просто отдал костыли Шампаня сестре милосердия, а также причины, по которым он не стал бы присваивать указанные предметы.

Что касается каморки Шампаня на рю Де-Рошешуар, то Канселье сообщает, что там не было никаких залежей книг, громоздившихся вдоль стен; единственными печатными материалами там были семь томов «Новой иллюстрированной энциклопедии Ларусса». Вот как он описывает жилище Шампаня — комнатку площадью едва в двенадцать квадратных метров:

«Когда вы входили, прямо перед вами оказывалось обращённое на юг створчатое потолочное окно, расположенное в откосе крыши и делящее потолок пополам. С полом оно сходилось под острым углом, и это пространство было забито всякими вещами и домашней утварью. Слева от двери стояла деревянная кровать, далее — упиравшийся в потолок маленький шкафчик, который стоит теперь у меня; далее, занимая собой всё оставшееся пространство у стены, стоял стул, на котором громоздились все семь томов „Новой иллюстрированной энциклопедии Ларусса“. Справа от стены отходил мраморный камин; между ним и откосом потолка бок о бок стояли два сундука; в первом хранили уголь, второй, больше размером, служил шкафом. Справа за дверью в углу комнаты располагался альков, отгороженный занавеской, свисавшей с балки, которая отходила от каминной трубы. Картину довершали маленький стол и второй стул».

В принципе невозможно, чтобы у Шампаня по этому адресу была алхимическая лаборатория, равно как и в Вилльер-ле-Бель, у его родителей, которые, следует отметить, переехали туда только в 1913 году.

«Единственное помещение, заслуживающее наименования лаборатории, которое он мог использовать, было в отдельной комнатке на рю Вернье. Я бывал там каждую неделю с лета 1916 года, пока туда не въехала какая-то семья», — говорит Канселье который именно в то время исполнял обязанности агента Шампаня, обеспечивая того заказами на художественные работы.

Что же до эксцентричных выходок Шампаня — спанья одетым, использования парафиновой лампы в качестве маяка, магических благовоний и путешествий вне тела, — Канселье отвергает их как «форменный бред, который оттолкнёт одних и покажется романтическим и значительным другим».

В ответ на обвинения Шампаня в розыгрышах и злых шутках, Канселье говорит, что сам Жюль Буше, который умер в 1957 году, был знатным рассказчиком небылиц и любил придумывать себе псевдонимы вроде Эрью ле Бук или Жюлиус Усербо, которые были анаграммами его настоящего имени. Далее он сообщает, что среднее имя Шампаня было вовсе не Юбер, как утверждает Амбелен, а, по забавной случайности, такое же, как у его (Канселье) дедушки по материнской линии.

И наконец, Канселье справедливо замечает, что сочинения Фулканелли говорят сами за себя и свидетельствуют, что их автор был человеком высочайших достоинств, поэтому многие писатели были бы просто счастливы выдать их за свои.

 

Глава четвёртая

Практика

В том виде, в котором она существует сегодня, алхимия, как мы уже говорили, функционирует на трёх различных уровнях, или, если угодно, в виде трёх определённых школ. Одна из них придерживается мнения, что алхимия представляет собой чисто психодуховное явление, а лабораторные исследования и эксперименты — всего лишь замысловатое, но бессмысленное заблуждение. Эта школа наряду с современным западным оккультизмом часто включает некую разновидность духовной алхимии, выступающей в одеяниях сексуальной магии или тантризма или продвинутых йогических техник направлений Шакти и кундалини. В этой системе различные биологические жидкости тела — некоторые из которых, как утверждается, ещё не открыты ортодоксальной наукой — фактически исполняют роли тех или иных веществ, участвующих в алхимическом процессе.

Ил. 10. Химические символы.

1. Сурьма. 2. Азотная кислота. 3. Мышьяк. 4. Кальций.

5. Уголь. 6. Медь. 7. Огонь. 8. Золото. 9. Железо.

10. Ртуть. 11. Углекислый калий (поташ). 12. Серебро. 13. Сера.

14. Олово. 15. Купорос. 16. Цинк

Посредством медитаций в определённых позах и используя половой акт исключительно как технику генерации энергии, индивидуум претерпевает физиологическую и интеллектуальную трансмутацию, и благодаря ей поднимается до Высшего Просветления. Поскольку большинство традиционных алхимиков работали в одиночестве, предположение, что на самом деле алхимия представляла собой всего лишь аллегорическую форму этих восточных практик, оказывается несостоятельным. Однако следует признать, что некоторые алхимики действительно работали в сотрудничестве с женщиной-партнёром, которая традиционно именовалась soror mystica (тайная сестра). Супруга Фламеля, Пернелла, судя по всему, исполняла именно такую роль. Тем не менее в истории Фламеля нет никаких указаний на то, что они с женой использовали сексуальную магию в какой бы то ни было форме.

Вторая дожившая до наших дней школа алхимии занимается именно физической стороной дисциплины, но делает акцент на производстве целебных терапевтических тинктур гомеопатическими методами — как, например, в Швейцарском кроулианском обществе, у Арчибальда Кокрена и в Солт-Лейк-Сити, у Брата Альберта. (В своих работах Альберт намекает, что осведомлён о тайнах металлической алхимии, однако же предоставляет своим ученикам самостоятельно ставить опыты с растительными тинктурами и, возможно, искать собственный путь в царство металлов.)

Третья школа обращается к доисторической и средневековой традициям лабораторной алхимии и работает с солями и металлами, ставя себе целью получение Философского камня и эликсира. Эта последняя школа отнюдь не оставляет без внимания философские и религиозные изыскания алхимиков прошлого, включая таким образом в свою доктрину некоторые элементы первой школы. В то же время она, как и вторая, поддерживает и применяет гомеопатические методы, полагая, что каждое вещество обладает «душой», или «сущностью», которую можно каким-то образом извлечь и сконцентрировать.

Именно об этой последней, и, с моей точки зрения, самой важной, школе у нас и пойдёт речь в этой части книги, поскольку она соединяет истинный дух традиционной алхимии с лучшим, что есть во всех трёх алхимических «мирах».

Как сказал мне известный оккультист Уолтер Лэнг, несмотря на то что металлическая алхимия и попытки создать золото в течение ста или более лет находились вне закона, это отнюдь не отменяет одного весьма важного момента: предполагаемые Высшие Силы, по всей вероятности, допустили и санкционировали открытие информации, которую можно использовать для создания нового альтернативного типа медицины, подразумевающего использование «натуральных» ингредиентов в концентрированной форме и отказ от более грубых и механических методов медицины конвенциональной и аллотропической.

Вот что пишет по этому поводу Лэнг:

«Тысячелетняя история народной медицины и несколько сотен лет научного прогресса, судя по всему, подтверждают идею о том, то Природа содержит специфические средства восстановления гармонии искажённого человеческого духа.

Аллопатия вполне может работать на базовом уровне, гомеопатия — на втором этаже, а алхимия — на уровне громоотвода на крыше.

Если эта новая, хотя и насчитывающая тысячелетия наука медицинской алхимии действительно обретёт второе рождение, она неизбежно выработает новый подход к древним тайным методам извлечения „души веществ“. Радикально новое и кажущаяся в настоящее время невероятной materia medica прошлого встанут плечом к плечу.

Если врата алхимии сейчас вновь готовы открыться, мне думается, они будут вести не в подвал с сокровищами, а в приёмную врача-гностика».

Лэнг не отвергает полностью концепцию физической трансмутации, равно как и идею Философского камня.

«До недавнего времени физика и химия отвергали средневековые данные о трансмутации на одном простом основании. Сейчас известно, что трансмутация подразумевает распад атомного ядра, осуществить который невозможно без минимума технологий, разработанных в рамках Манхэттенского проекта. Деление атомного ядра в 1280 году представляет собой явный и несомненный абсурд.

Однако также недавно появилась и новая идея, которую стоит рассмотреть хотя бы в теоретическом разрезе. Она гласит, что трансмутация в принципе возможна за счёт изменения уровня орбитальных электронов, вообще никак не задействуя ядро. Может быть, именно это и делали „философы“ в течение трех тысяч лет по всему миру и пятисот лет — в Европе?»

Именно об этом говорил человек, которого Жак Бержье принял за Фулканелли, в 1937 году — задолго до Манхэттенского проекта!

В книге «Алхимики и золото» Жак Садуль рассказывает о любопытном эксперименте с обычными курами. Им давали корм, в котором вообще не было кальция, зато содержались большие дозы слюды (силикат алюминия и калия). Чтобы строить скорлупу яйца, организму курицы нужен кальций, а его нет. И тем не менее, они каким-то образом умудрялись откладывать яйца с нормальной кальциевой скорлупой. Исследования показали, что куры занялись практической алхимией и трансмутировали калий (K = 19) и ионы водорода (H = 1) в кальций (Ca = 20).

Подробное объяснение особенностей алхимических практик не входило в мои задачи при написании этой книги, однако дать общий очерк символизма, теории и процесса Великого Делания мне представляется необходимым — хотя бы для того, чтобы рассмотрение работ Фулканелли и комментарии к ним, которые читатель найдёт в следующей главе, не были им неправильно поняты.

Чтобы начать понимать алхимию, сущностно важно помнить о том, что истинное Герметическое искусство есть занятие одновременно физическое и духовное. Любые попытки проанализировать алхимический процесс с позиций ортодоксальной химии будут не более полезны для нашего дела, чем понимание Делания в исключительно духовном ключе. Эти два начала дополняют друг друга в неразрывном переплетении сил, и ни одно не является полноценным без другого.

Приведённых ранее примеров трансмутаций, описаний оборудования, материалов и процедур, данных в алхимических текстах, вполне достаточно, чтобы составить себе хотя бы приблизительное представление о физической стороне алхимии. Точно так же и её духовные аспекты можно постичь по многочисленным аллюзиям на различные мистические, религиозные и философские системы, которые, в свою очередь, можно найти в стандартных работах по этому предмету и в не подлежащих сомнению связях алхимии с доктринами тайных обществ, практической магией и духовными школами — такими, например, как Путь суфиев.

Ранее мы уже отмечали, что алхимики обычно начинали с рассуждений о четырёх основных стихиях — Огне, Земле, Воде и Воздухе. Эти стихии обладали соответствующими качествами — Огонь был сух и горяч; Земля — суха и холодна; Вода — влажна и холодна; Воздух — горяч и влажен. В общем виде ход алхимической мысли можно выразить так: всё, что нужно, чтобы превратить один элемент в другой, это изменить одно из его основных качеств. То есть если, к примеру, огню позволить погаснуть и утратить своё качество жара, он превратится в землю (сухую и холодную) в форме пепла. Точно так же и вода (холодная и влажная) при нагревании превращается в воздух (горячий и влажный) в форме водяных паров.

Нагревая и охлаждая, высушивая и расплавляя любое выбранное для работы вещество бесконечное количество раз, алхимики верили, что смогут изменить его свойства или базовые характеристики. Никто ещё не дал удовлетворительного объяснения необходимости всех этих повторений. Но, возможно, таким образом алхимики пытались создать в структуре вещества состояние стресса или своеобразной усталости в надежде, что это в конце концов приведёт к изменениям перманентного характера. С другой стороны — если посмотреть на процесс с духовной точки зрения, — производя все эти бесчисленные повторения, они, быть может, ждали, пока планеты, сила тяжести, электромагнитное поле Земли, космические лучи, метеорологические условия и даже человеческие биологические ритмы будут сонастроены идеальным образом. Следует напомнить, что на заре Герметического искусства астрология и алхимия были неразрывно связаны друг с другом, а каждый из основных металлов идентифицировался с одним из семи известных древним небесных тел нашей Солнечной системы: Золото — Солнце; Серебро — Луна; Ртуть — Меркурий; Медь — Венера; Железо — Марс; Олово — Юпитер и Свинец — Сатурн.

Поскольку космос — что по-гречески означает «порядок» — был создан из первичного хаоса, алхимики полагали, что все планетарные силы в той или иной степени присутствуют на земле, а сами планеты влияют на рост и формирование соответствующих им металлов в вечно кипящем тигле земных недр.

Вот как выразил эту мысль князь Станислас Клоссовски де Рола:

«Таким образом, становится ясно, что алхимический процесс представляет собой воспроизведение на уровне микрокосма процесса создания мира, иными словами, воссоздание. Оно совершается благодаря игре сил, символизируемых двумя драконами, чёрным и белым, замкнутыми в круговороте вечной битвы. Белый крылат и летуч, чёрный же бескрыл и стабилен; их сопровождает универсальная алхимическая формула solve et coagula . И формула, и эмблема символизируют переменчивую игру двух неотъемлемых половинок, составляющих единое Целое. Формула solve et coagula чередует растворение, которое есть спиритуализация, или сублимация твёрдой материи, и сгущение, являющееся не чем иным, как возвращением в плотное состояние очищенных продуктов первой операции. Её циклическая природа ясно выражена у Никола Валуа: „ Solvite corpora et coagulate spiritum “ — „Растворяйте материю и сгущайте дух“.» [180]

Таковы главные философские аспекты, на которых основывается алхимическая процедура. Однако действительные подробности процессов и операций над различными металлами невероятно сложны структурно и трудны для понимания, чему есть две основные причины:

1. Каждый алхимик ставил свои собственные опыты, руководствуясь своими собственными методиками, или же используя и модифицируя техники своих предшественников сообразно собственному разумению, в результате чего данные алхимических трактатов могут очень сильно отличаться;

2. Дабы сохранить тайну, каждый алхимик почитал своим долгом описывать свои действия максимально сложным аллегорическим языком, изобилующим символами. Вдобавок они зачастую имели склонность перепутывать порядок процедуры или вовсе опускать какие-нибудь её ключевые стадии. Обычно Делание проходило три основные стадии, или ступени, одна из которых вполне могла вообще не освещаться в трактате, где даже не было указаний, какой именно этап пропустил автор — первый, второй или третий.

Только путём тщательного сравнения нескольких текстов — чрезвычайно трудоёмкий процесс, способный довести до белого каления даже самого терпеливого исследователя, — бывает возможно хотя бы слегка распутать невероятный клубок загадочных символов и хитроумных ложных ходов. Пара абзацев типичного алхимического текста дадут вам представление о том, с чем порой приходится столкнуться ищущему:

«Но когда мы женим коронованного Короля на нашей алой дочери, и в нежном пламени, не наносящем вреда, она зачнёт превосходного и сверхъестественного сына, чью вечную жизнь она станет питать медленным жаром, то будет он жить долго в нашем пламени… Затем будет он преображён, и тинктура его с помощью огня останется красной, словно живая плоть. Но наш Сын, обретённый Король, берёт эту тинктуру из огня и даже смерть, тьма и воды бегут от него. Дракон бежит солнечных лучей, проникающих в трещины, и мёртвый наш Сын живёт; Король выступает из огня и воссоединяется со своей супругой, оккультные сокровища раскрыты, и белеет молоко девы».

Золотой трактат Гермеса

Или вот ещё:

«Возьми змею и помести в колесницу о четырёх колёсах, и пусть она крутится на земле, пока не погрузится в бездны моря и не будет уже видно ничего, кроме чернейшего Мёртвого моря… и когда пары выпадут, подобно дождю… вынеси колесницу из воды на сухую землю и помести все четыре колеса на колесницу и получишь результат, если только продвинешься дальше, к Красному морю, бегущему без бега, движущемуся без движения».

Трактат Аристотеля, написанный для Александра Великого

Вдобавок к трём ступеням Великое Делание подразделяется также и на более мелкие стадии. Некоторые алхимики считают, что их непременно должно быть семь — чтобы соответствовать числу планет, металлов и дней Творения. Иногда их называли Правлениями Сатурна, Юпитера, Марса, Меркурия и так далее. Другие мастера настаивали, что ступеней должно быть двенадцать, ибо таково число месяцев в году и знаков в круге зодиака, через которые в течение года проходят планеты.

Эти двенадцать ступеней (включающие в себя и семь) были известны как: кальцинация (прокаливание), солюция (растворение), сепарация (разделение), конъюнкция (соединение), путрефакция (гниение), коагуляция (сгущение), цибация (вскармливание), сублимация (возгонка), ферментация (сбраживание), экзальтация (возбуждение), мультипликация (умножение), проекция (бросание). Иногда использовались и другие термины вроде когобация (многократная перегонка) или ректификация (очистка).

Сколько бы ни было стадий и каковы бы ни были их названия, важно помнить, что алхимик видел в своей работе отражение или же имитацию циклического порядка природы: формирования, развития и конечного разрушения всего сущего — за которым следовало естественное и неизбежное новое формирование. (Эту концепцию можно сравнить с не так давно появившейся теорией циклического развития Вселенной, начинающегося с первичного атома, содержащего в себе всё и взрывающегося, чтобы дать жизнь космосу, а затем вновь коллапсирующего в самое себя, чтобы снова и снова повторить всё то же самое по кругу ad infinitum.) Этот же процесс, но в меньшем масштабе повторяется во всех живых существах, в том числе и в природе как таковой, ежегодно проходящей через цикл рождения, роста, увядания, смерти и возрождения. И человек также следует этому предписанному всему живому пути от рождения к смерти и новому возрождению.

Алхимик рассматривает свой путь как воспроизведение в рамках микрокосма, на относительно низком уровне творения этого великого и неизменного космического цикла, воспринимая до некоторой степени самого себя как некое высшее существо, полубога, в миниатюре повторяющего работу Великого Непознаваемого Разума, стоящего за пределами Жизни, Природы и Вселенной. Он ищет слияния с Сущностью Бытия и надеется помочь Природе в её прекрасном творчестве, дополняя и ускоряя этот процесс.

Принимая во внимание всё вышесказанное, давайте теперь попытаемся проследить всю последовательность алхимических операций от начала и до конца. Помните, что в деталях алхимические тексты разнятся до бесконечности. Нижеследующее при необходимости можно воспринимать лишь как самый общий очерк Великого Делания, созданный при опоре на наиболее доступные для понимания источники. Следует также помнить, что Философский камень предназначался только и исключительно для изготовления Эликсира жизни. Трансмутация на физическом уровне должна была служить лишь доказательством того, что Делание успешно завершено и что полученный в результате продукт действительно является истинным Камнем.

На пути любого, кто решит попытаться исполнить Великое Делание, сразу же встанет почти непреодолимое препятствие. Прежде всего, алхимик должен открыть, что же собой представляет prima materia, или Первоматерия. Без этого знания, обрести которое можно только путём проб и ошибок, а также глубочайшего, боговдохновенного интуитивного прозрения, невозможно начать работу. Де Рола называл эту способность «внутренним постижением».

Классические алхимические авторы намеренно оставляли в своих текстах множество лакун и ложных путей, целью которых было отпугнуть и запутать возможных злоумышленников, а также склонных понимать всё буквально материалистов, поскольку, как мы уже выяснили, алхимия подразумевала умение управлять энергиями самого высокого порядка, куда более сложными и мощными, чем даже те, с которыми имеет дело современная ядерная физика.

Алхимический манускрипт XVII века описывает Первоматерию как «…камень, который в то же время и не камень… как густое, свернувшееся молоко, но при этом вовсе и не молоко; как грязь, не похожую ни на одну другую грязь. Она подобна зелёной ядовитой тине, ибо лягушки копошатся под ней, но не яд то, а лекарство. В целом это та глина, из которой был сотворён Адам».

Другой алхимик того же периода, Иоганн Исаак Холланд, идентифицировал Первоматерию как «купорос» — хотя это, безусловно, нельзя понимать в буквальном смысле как серную кислоту. Купорос, или vitriol, — это шифр, созданный по методике нотарикона, где каждая буква в слове означает другое слово, из которых и складывается указание для ищущих истины: Visita Interiora Terrae Rectificando Invenies Occultum Lapidem (Погрузись в глубь земли и через очищение обретёшь тайный камень).

Герман Копп, немецкий историк алхимии, писал о тайном смысле Первоматерии: «Тщательнейшему исследованию подвергались вещества минерального происхождения, различные растения и их соки, выделения и жидкости внутренней секреции животных, даже самые отвратительные субстанции, какие только можно себе вообразить… Они пробовали использовать молоко, хотя и без особой надежды, затем слюну, чтобы выяснить, не это ли искомая первичная материя, и время от времени экспериментировали с человеческой мочой и фекалиями».

Так алхимики защищали своё искусство от шарлатанов и непосвящённых, дабы те не проникли в его тайны на первом же этапе.

Однако подлинный ищущий, вооружённый решимостью и рвением, мог отыскать все необходимые ключи.

Многие алхимики прямо указывали, что для тех, кто умеет видеть, Первоматерия — буквально повсюду, и профаны считают её дешёвой или же вовсе лишённой какой бы то ни было ценности. Нотарикон Холланда совершенно прямолинейно указывает на неё, намекая, что искать Первоматерию нужно в земле. Последнее предложение процитированного выше текста также предполагает, что Первоматерия представляет собой некое связанное с землёй вещество.

В книге «Алхимики и золото» Жак Садуль после скрупулёзного изучения всех имеющихся данных выдвигает предположение, что Первоматерия — это один из восьми сульфидов, или сернистых соединений. По многим причинам, слишком сложным, чтобы их тут приводить, он останавливается на сульфиде железа, или железном колчедане (FeS2). Любопытно, что в нём содержатся примеси сурьмы, вещества, на которое обращали особое внимание Василий Валентин и Артефий и которое также отмечали позднейшие авторы, такие как Лапидус.

По мнению покойного Жака Бержье, алхимики начинали со смешивания в агатовой ступке трёх первичных ингредиентов: 95 % железной руды, содержащей различные примеси, такие как мышьяк и сурьма; железа, свинца, серебра или ртути; и какой-нибудь органической кислоты, например виннокаменной или лимонной. Хотя, как будет показано в дальнейшем, здесь он несколько опережает события.

Алхимики — и снова это следует воспринимать не буквально, но как выражение неких принципов более общего характера — полагали, что любая материя состоит из трёх основных компонентов, или философских элементов. Это были философские ртуть, сера и соль. Философская сера считалась по природе своей солнечным, горячим и мужским началом, а соль — лунным, холодным и женским. Ртуть, или меркурий, обладала двойной природой и функционировала как посредник. Некоторые алхимики рассматривали эти три принципа как символы духа, тела и души человека, металла или же растительной субстанции. Если оператор принадлежал к христианской религии, их можно было соотнести с доктриной Живоначальной Троицы: Отцом, Сыном и Святым Духом. С точки зрения индийской философской системы их можно было бы интерпретировать как шунъяту (хаос), майю (творение) и прану (жизненную силу).

Определив, что такое Первоматерия, и обретя её, алхимик делал следующий шаг и переводил её в жидкое состояние при помощи процесса известного как солюция, или растворение. По мере дальнейшего рассмотрения последовательности алхимических операций мы сможем провести параллель между ними и циклическими процессами создания, эволюции, разрушения и воссоздания космоса, а также простыми циклами рождения, жизни, смерти и возрождения в жизни человека и природы. Именно этот великий круговорот алхимик надеялся воссоздать в своём тигле и в себе самом.

Растворение Первоматерии достигалось при помощи вещества, известного среди алхимиков под названием «Тайный огонь». Именно оно оказывалось второй проблемой для каждого новичка, ибо ни в одном из текстов невозможно было найти его чёткого определения. Давался лишь один единственный намёк, что это было вещество двойной природы.

Нередко его описывали как «воду, которая не мочит рук» или «огонь, обжигающий без пламени». По этой причине, а также принимая во внимание его двойную природу, современные исследователи, такие как Бержье, Садуль и де Рола, выдвинули предположение, что Тайный огонь, по всей вероятности, представляет собой соль в кристаллической форме, которую можно перевести в жидкое состояние. В конце концов эти авторы пришли к выводу, что Тайный огонь получают из винного камня (он же виннокислый калий), особым образом обработанного. Садуль пишет, что, по утверждению его знакомого алхимика, приготовление Тайного огня — то есть перевод его из обычного состояния в философское — подразумевает более физические, нежели химические процессы. Одновременно де Рола сообщает: «На самом деле вещество это представляет собой соль, приготовляемую из винного камня посредством особых операций, требующих умения и идеального знания химии. Они включают использование весенней росы, собранной методами, весьма искусными и поэтическими, и тщательно очищенной».

Эта версия не только полностью удовлетворяет определениям алхимиков, что эта вода «не мочит рук», но и объясняет, почему алхимики прошлого особо настаивали на том, что к Великому Деланию непременно нужно приступать весной, когда Солнце находится в астрологических знаках Овна или Тельца. Сбор весенней росы, из которой «методами, весьма искусными и поэтическими» дистиллируют соль, заставляет нас обратиться к сочинению Армана Барболя. Приведённая им техника восходит к иллюстрированной Mutus Liber («Немой книге»), классическому тексту Жакоба Сюла, в которой Великое Делание представлено исключительно в картинках. На иллюстрации номер четыре показано, как два оператора — алхимик и его soror mystica — сворачивают в рулон большой холст, который перед тем был растянут в поле на колышках для сбора росы. На той же гравюре изображены баран (Овен) и бык (Телец), обозначающие правильное с астрологической точки зрения время для проведения этой операции (с 21 марта по 20 мая).

Метод, использованный Барболем, несколько отличался от указанного в «Немой книге»: он раскатывал холсты на покрытом росой лугу. Барболь даже полагал, что сама Первоматерия, которую он понимал в буквальном смысле как простую и чистую землю, должна быть обретена при помощи тайных операций, подразумевавших использование астрологии и ясновидения. Он пришёл к заключению, что в метафизическом смысле правильное местоположение и необходимое количество «чистой земли» будут открыты оператору через медиумическое посредство его жены, или soror mystica.

Но продолжим. Согласно указаниям алхимиков, Первоматерия и Тайный огонь помещаются в ступку и тщательно растираются. Полученное в результате вещество погружается в некоторое количество экстракта соли-росы, несколько раз промытого и кристаллизованного. Бержье считает, что процесс солюции необходимо осуществлять при поляризованном свете — то есть при свете, движение квантов в котором направлено только в одну сторону — примером которого является лунный свет.

На этом этапе процесс переносится в тигель для «тройного растворения», во время которого грубый осадок удаляется из смеси, а оставшееся вещество измельчается и толчётся, затем перемешивается на медленном огне при помощи стальной палочки. Затем добавляется половина количества соли, экстрагированной из оставшейся Весенней, или, как её ещё называют, Майской росы, и происходит очищение. Вся последовательность повторяется три раза. Результатом этого должна стать «философская ртуть», определить которую можно, в частности, по весьма характерному запаху.

Арчибальд Кокрен, выдающийся современный английский алхимик, скончавшийся в Брайтоне в 1950 году, так описывал этот аромат и явления, предшествующие его появлению:

«Первым предвестием этого триумфа стало яростное шипение, струи пара, бьющие из реторты в приёмник, словно резкие очереди из пулемёта, а потом мощный взрыв. При этом лабораторию и все окрестные помещения наполнил весьма сильный и изысканный аромат. Мой друг описывал его как запах влажной росной земли июньским утром с нотой цветов, как дыхание ветра над поросшими вереском холмами и сладкий аромат дождя над высушенной солнцем землёй». [185]

Запахи эти явно не могли быть естественного происхождения, поскольку лаборатория Кокрена была расположена в самом центре лондонского Сити.

Об этом же писал и Никола Фламель: «Наконец, я обрёл то, чего так страстно желал и что распознал по сильному и приятному запаху». Алхимик, писавший в XIV веке под именем Джон Кремер, отмечает: «Когда происходит это счастливейшее событие, весь дом наполняется самым прекрасным и сладостным ароматом; то день рождества этого благословенного Препарата».

Сам Фулканелли описывает довольно бурные явления, предшествующие появлению аромата, в своих «Философских обителях»:

«Когда из сосуда послышится звук, подобный кипению воды, переходящий в низкий рёв, напоминающий об огне, терзающем глубины земные, будьте готовы к битве; и сохраняйте спокойствие. Вы увидите дым, сопровождаемый синими, зелёными, лиловыми языками пламени, и услышите несколько взрывов…»

Алхимики предупреждают, что во время этого важнейшего этапа нужно остерегаться взлетающих из тигля искр, а Жак Бержье вдобавок призывает ни в коем случае не вдыхать ядовитые испарения, которые при этом высвобождаются. Он пишет, что пары ртути и мышьяковистый водород уже привели к гибели множества операторов в самом начале работы.

Когда философская ртуть успешно получена и герметично закупорена, алхимик может приступить к операциям Второй ступени. Во время этих операций необходимо превратить Первоматерию в вещество с двойной природой посредством совместного действия философской ртути и Молока Девственницы, или «астрального спирта» — таковы альтернативные названия соли, получаемой из Майской росы.

Первоматерия погружается в этот спирт, затем высушивается и растирается в ступке при «мягком» нагревании. Этот термин обычно обозначает относительно невысокую температуру — тела курицы, насиживающей яйцо, горячего песка или естественного солнечного света, но никогда не прямого жара огня или кипящей воды. Итак, смесь измельчается и к ней постепенно добавляется ещё некоторое количество Молока Девственницы, пока она не загустеет до консистенции пасты. Сверху она покрывается оставшимся астральным спиртом и оставляется в покое на срок до пяти дней.

Далее жидкость наливается в бутылку и хранится в прохладном месте. Плотный осадок высушивается на солнце, а затем снова подвергается замачиванию, измельчению, высушиванию и растворению, причём лишняя жидкость опять сливается в ту же самую бутылку и оставляется в прохладном месте на десять дней. Наконец, всё содержимое бутылки переливается в стеклянный сосуд с двумя ручками, именуемый «Двойным пеликаном» и представляющий собой куб для непрерывной возгонки. (См. ил. 11.) В нём вещество должно почернеть и начать разлагаться — это называется стадией нигредо — под воздействием собственного внутреннего жара и ферментации. Отделяющуюся в процессе ферментации жидкость возгоняют холодным способом и хранят в запечатанном стеклянном кувшине в сыром прохладном месте.

Ил. 11. Слева: сосуд «двойной пеликан», предназначенный для непрерывной возгонки. Справа: его символическое изображение. Пеликан, который, согласно поверью, кормит птенцов своей собственной кровью, стал также и христианским евхаристическим символом

Чёрную массу, остающуюся в двойном пеликане, снова заливают астральным спиртом при умеренном нагревании и оставляется высыхать самостоятельно. Этот процесс повторяется до тех пор, пока вещество не станет сверкающим и агатово-чёрным.

* * *

И снова внутренние процессы со временем должны привести эту субстанцию в состояние полного распада. Далее при умеренном нагревании её постепенно заливают росой, пока она не вберёт максимально возможное количество жидкости.

В результате мы получаем «ртуть философов», в отличие от философской ртути, о которой шла речь на предыдущей стадии. В сосуде образуется тончайший белый пепел. Пепел тщательно отделяется от остальной субстанции при помощи ложки, пёрышка или какого-либо абсорбирующего материала, с которого его потом можно будет легко снять, и медленно растворяется в имеющейся в бутылке росе-соли, пока не выпадет чёрный осадок. Его необходимо растворить и девятикратно отфильтровать, пока он не станет максимально белым. Это и есть настоящая ртуть философов, которая, как и философская ртуть Первой ступени, принимает форму соли.

На этом этапе в процесс вводится настоящее золото, из которого необходимо выделить его «сущность», или «тинктуру». Эта операция носит название насыщения, или кальцинации. Прежде всего, золото оксидируется, затем получившуюся окалину промывают дистиллированной дождевой водой на медленном огне. После высыхания субстанции на солнечном свету на неё наносится Тайный огонь.

Золото тщательно пропитывается и измельчается, затем к нему снова добавляется Тайный огонь, пока оно не вберёт такое количество кристаллического вещества, которое равно его собственному весу. Смесь повторно растворяется до состояния густой пасты. Далее она покрывается оставшейся росой из бутылки и оставляется на песчаной бане на пять дней. После этого жидкая составляющая фильтруется, наливается в кувшин, запечатывается и оставляется в прохладном сыром месте.

Нерастворившееся плотное вещество высушивается при умеренной температуре — равной естественному мягкому солнечному свету, — и затем всё начинается сначала. Новый раствор добавляется к первому, и процедура повторяется снова и снова, пока не останется только «мёртвая» материя. Жидкий остаток, который к этому моменту должен быть ярко-голубого цвета, снова запечатывается в стеклянном кувшине и ставится в холодное место на десять дней. Со временем благодаря внутренним процессам образуется чёрный осадок. Оставшуюся сверху жидкость необходимо отделить и хранить в холодном месте в запечатанном кувшине, а чёрная субстанция должна высохнуть и затем быть снова погружённой в философскую ртуть.

Через сорок — пятьдесят дней вследствие внутренних процессов чёрный осадок должен вобрать всю жидкость в сосуде и загустеть в беловатый пепел. Далее его осторожно нагревают на огне, пока цвет вещества не изменится на красный.

Когда это происходит, субстанцию помещают в сосуд с очень толстыми стенками, ставят на умеренный огонь и наливают сверху ртуть философов, растворённую в остатках росы. Затем добавляется философская ртуть, которая должна полностью покрыть смесь. В результате отделяется жидкая «квинтэссенция», которая покрывает более плотный осадок. Жидкость фильтруют и оставляют в холодном месте, пока не происходит следующее разделение и плотная фракция не выпадает на дно сосуда. Жидкая составляющая, плавающая сверху, тщательно фильтруется, и то, что осталось, можно со спокойным сердцем выкинуть.

Получившаяся жидкость и есть первая тинктура золота — пресловутое «питьевое золото», обладающее огромной целебной силой. Но это ещё не Эликсир.

Это маслянистое вещество можно принимать в мельчайших гомеопатических дозах в виде жидкости, порошка или соли. Но, по крайней мере, половину полученного количества необходимо сохранить в воздухонепроницаемом сосуде, ибо она будет использоваться на Третьей ступени Великого Делания.

«Питьевое золото» следует высушить естественным путём до состояния порошка, общее количество которого делится на две равные части. Одна из них разводится философской ртутью в пропорции 1:4. Этот состав будет использоваться на Третьей ступени для разведения оставшейся части порошка.

Порошок этот, имеющий двойную природу и двойное назначение, носит наименование rebis, или Гермафродит. На Третьей ступени его совершенствуют посредством процесса, известного как варка. Он представляет собой нагревание до точнейшим образом регулируемой температуры. Исполнение этой операции требует огромной осторожности, потому что именно на этой стадии можно легко всё испортить, и тогда Делание придётся начинать сначала. Вероятно, это и послужило причиной того странного обстоятельства, что многие алхимики проводили долгие годы в попытках создать Камень.

Ребис, всё ещё содержащий золото, нагревается на жаровне. Современные алхимики использовали для этой цели электрические плитки с термостатом. Итак, ребис, разведённый философской ртутью, помещается в стеклянный сосуд и подвергается воздействию умеренной температуры, в результате чего получается эффект, подобный подъёму тумана и выпадению росы. Со временем более плотная составляющая ребиса перенимает некоторые свойства жидкой философской ртути, в то время как ртуть, в свою очередь, частично переходит из летучего состояния в более плотное. Примерно на двадцатый день вещество должно несколько раз сменить цвет, причём все цвета будут исключительно яркими — явление, которое писатели-алхимики часто уподобляли петушиному хвосту или радуге. В конце концов вся субстанция на дне сосуда станет совершенно чёрной.

На протяжении следующей стадии, которую иногда называют Правлением Сатурна — а эта планета, напомним, символизирует преклонный возраст, смерть и разрушение, — чёрное вещество попеременно то кажется совершенно сухим и безжизненным, то кипит и пузырится, словно расплавленная смола. Когда заканчивается стадия гниения, которая может длиться до сорока дней и ночей, снова начинаются яркие цветовые разгонки, занимающие, в свою очередь, период около трёх недель. По его окончании образуется вещество, сияющее ярким белым светом и имеющее вид тоненьких капилляров по стенкам сосуда.

Дальнейшее нагревание заставит субстанцию претерпеть многочисленные изменения, которые, судя по описаниям этой стадии в алхимических трактатах, часто сравнивают с природными явлениями, такими как морские волны, Млечный Путь или полярное сияние. Всё это заканчивается превращением массы в мелкие белые крупинки, судя по всему обладающие способностью к люминесценции.

Далее нагрев делается чуть-чуть сильнее. Из-за глубокой древности большинства алхимических текстов в них, разумеется, не приводятся точные градусы, однако в большинстве рецептов указывается, что в результате нагревания вещество не должно расплавиться и начать приставать к стенкам сосуда. (Современный алхимик Лапидус считает, что абсолютный максимум допустимой температуры составляет приблизительно 65–75 градусов Цельсия.) Цвет состава снова начинает меняться — медный, лазурный, свинцовый и, наконец, бледно-пурпурный. Ещё сорок дней спустя вещество должно приобрести приятный оттенок зелёного, что воспринималось как знак того, что субстанция готова к регенерации.

Далее оно последовательно становилось оранжевым, жёлтым и тёмно-лимонным, затем, по мере высыхания, снова в стремительной последовательности сменяли друг друга цвета «петушиного хвоста». Через тридцать дней снова должен появиться лёгкий оранжевый тон, который спустя ещё три недели распространится на всё содержимое сосуда.

Когда оранжевое вещество приобретёт совершенно определённый золотой оттенок, а Молоко Девственницы, в которое оно погружено, станет насыщенного оранжевого цвета, можно считать, что Делание близко к завершению. Через двенадцать — четырнадцать дней «философское золото» будет ещё довольно влажным, затем, примерно на двадцать шестой день, оно высохнет, но лишь затем, чтобы возвратиться в жидкое состояние и опять застыть. Этот цикл быстро повторяется несколько раз, пока масса не станет зернистой и не начнёт распадаться на мелкие гранулы. Затем она снова затвердеет, распадется на частицы, вновь обретёт форму — и так будет продолжаться около двух недель.

В конце концов — и на этой стадии алхимики особо подчёркивают необходимость Божественного или иного духовного вмешательства — вещество обретёт слепящий блеск, начнёт разламываться на мельчайшие частицы, а потом станет тёмно-красного цвета, наподобие свернувшейся крови.

Это и есть Философский камень.

Однако его ещё надо «усовершенствовать», или «умножить». Это означает, что над ним придётся ещё раз произвести всю последовательность операций, начиная с той стадии, когда ребис и философскую ртуть ставят на огонь.

Когда Камень «усовершенствован», из четырёх частей золота и одной части Камня готовят порошок, при помощи которого производится трансмутация. Эта смесь имеет вид кристаллов шафранового цвета, и её тоже можно два раза в год принимать в виде эликсира.

Следует, однако, иметь в виду, что источниками для приведённого выше описания Великого Делания послужили труды нескольких разных алхимиков и что ни один оператор никогда не раскрывал правильного порядка производимых операций. И даже снабжая своих читателей, казалось бы, вполне точными инструкциями, на некоторых стадиях они оставляли в описаниях намеренные неясности, которые ищущий должен был осмыслить и экспериментально проверить сам.

Как было показано, весь процесс занимает довольно долгое время — в целом около трёх лет — даже при абсолютно правильном его проведении. Кроме того, это весьма дорогостоящее предприятие — и это тоже необходимо принимать во внимание при выяснении личности Фулканелли.

Хотя я попытался описать Делание максимально простым языком, следует помнить, что алхимики использовали для описания проводимых ими экспериментов чрезвычайно красочные и причудливые аллегории, используя такие мифические образы, как феникс, возрождающийся из пепла (символ регенерации), грифон (наполовину орёл, наполовину лев, обозначающий сочетание летучего и плотного), уроборос (змея, кусающая собственный хвост, символизирующая циклическую природу Делания и бесконечность), двуполый андрогин (ребис, или вещество, обладающее двойной природой, а также образ Совершенного Существа), ворон, единорог, саламандра, василиск, дракон и многие, многие другие. Чтобы отпугнуть недостойных, названия философских субстанций произвольно меняли местами, и поэтому при упоминании ртути на самом деле могли иметь в виду нечто совершенно другое.

И всё же при внимательном изучении описываемых операций становится ясно, что целью Искусства было воспроизвести в миниатюре великие творческие процессы, протекающие в космосе и на Земле, но в более близком духовном общении с этими таинственными силами, чем это позволяет любая религиозная или мистическая доктрина. Алхимики питали горячую надежду, что осуществляемые ими операции и происходящие в результате них трансформации самым непосредственным образом отразятся и на них самих, очищая разум и дух и искореняя все устоявшиеся профанные представления и идеи.

Сумма алхимической философии лучше всего, возможно, изложена в следующих строках Новалиса:

«Каждое нисхождение в глубь себя — каждый взгляд в глубь себя — есть в то же самое время и восхождение — взятие живым на небо — взгляд в сторону истинной реальности, находящейся вне нас. Отречение от себя есть источник всякого смирения, равно как и основание для любого подлинного восхождения. Первым шагом всегда становится взгляд внутрь, созерцание самого средоточия своего „я“. Но тот, кто остановится на этом, пройдёт лишь половину пути. Ибо вторым шагом должен стать взгляд вовне, активное, независимое и упорное наблюдение окружающего мира…

Мы поймём мир, когда поймём самих себя; ибо мы и он есть неразделимые половинки единого целого. Мы — дети Бога, семена Божественного. Однажды мы станем такими же, как Отец наш». [187]

Совершенно ясно, что алхимик пытался вернуться назад, в состояние совершенной невинности, или благодати Божьей, в котором пребывал Адам до Грехопадения. Лишь тогда он будет готов к великому пробуждению, во многом схожему — хотя и несравненно более глубокому — с йогическими методами успокоения ума и подготовки его к просветлению.

Не зря известное алхимическое изречение гласит: «Ars totum requirit hominem» («Искусство требует человека целиком»).

Истинная алхимия есть путь к тайной реальности, где скрыты все абсолютные истины жизни, религии, красоты, и обитает тот животворный дух, что пронизывает собой вселенную и поддерживает её бытие. Добившийся успеха алхимик проникнет в тайны жизни и смерти, природы и космического сознания, всемирного единства, вечности и беспредельности. Он станет подобным Богу.

Лучше всего об этом можно сказать словами сэра Вальтера Скотта, который перевёл «Герметический корпус» на английский язык:

«Если не сделаешься ты равным Богу, то не сможешь постичь Его; ибо подобное познается подобным. Освободись от всего телесного и взойди на одну ступень с величием, что превыше всякой меры; поднимись надо временем и стань вечным; тогда ты постигнешь Бога. Пойми, что и для тебя нет ничего невозможного; поверь, что и ты тоже бессмертен и можешь охватить всё сущее помышлением своим, познать любое ремесло и любую науку; обрети дом свой в логове каждой живой твари; возвысься выше всех высот и углубись глубже всех глубин; соедини в себе все противоположные свойства, жару и холод, сухость и текучесть; осознай, что в одно и то же мгновение ты вездесущ на земле, в небесах и на море; узри, что ты ещё не рождён и пребываешь в утробе матери, что ты молод, и стар, и уже умер, и находишься в мире, что по ту сторону могилы; обними всё это мыслию своей одномоментно, все времена и страны, все вещества, и свойства, и величины вместе; и тогда ты постигнешь Бога». [188]

Перед всеми критиками и ниспровергателями алхимии я со всем уважением свидетельствую, что человечество ещё не знало более благородной мистической и философской системы. А скептически настроенным химикам-ортодоксам, полагающим, что описанный выше процесс ни при каких обстоятельствах не может принести результатов, на которые он претендует, я задам лишь два вопроса:

«Что вы знаете о духовности и мистической философии?»

и ещё более важный:

«А сами вы пробовали?»

Теперь давайте обратимся к работам человека, который, несомненно, мог бы ответить на последний вопрос утвердительно — Фулканелли.

 

Глава пятая

Фулканелли: алхимик

Идея о том, что готика, а также более древние архитектурные стили насыщены тайным символизмом и представляют собой воплощённую в камне и стройных пропорциях летопись, безусловно, не является изобретением Фулканелли. Египетские пирамиды в Гизе также считаются хранилищами священной мудрости прошлого, о чём пишут многие авторы и я в том числе.

В подтверждение своей интерпретации монументальной мистики Европы Фулканелли сам приводит великое множество источников. К примеру, он цитирует изданную в 1884 году работу Кольфса «Генеалогические связи всех направлений готики»:

«Язык камня, воплощённый в этом новом искусстве, одновременно ясен и утончён; он внятен равно самым смиренным и самым образованным натурам».

И всё же, несмотря на эти и другие свидетельства экспертов-архивистов, за пределами оккультных кругов теория Фулканелли вплоть до наших дней игнорировалась или полностью отрицалась. Возможно, именно горячая убеждённость Фулканелли в том, что такие здания, как собор Парижской Богоматери или Амьенский кафедральный собор несут совершенно особые символические послания, сподвигла даже самых опытных современных оккультистов вроде Френсиса Кинга (не путайте с известным писателем-романистом) на весьма скептические отзывы:

«Он (Фулканелли) утверждал, что тайны алхимии, от определения таинственной Первоматерии и до технологии трансмутации, нашли самое непосредственное выражение в архитектуре готических соборов, „что в образах горгулий и барельефах, в надвратных окнах-розах и арочных контрфорсах зашифрованы великие тайны — открытые взору, но непонятные уму непосвящённых. Готические соборы в течение более семисот лет указывали людям Европы путь возможного духовного развития“.

С обыденной точки зрения данное утверждение представляется совершенно бессмысленным. Каковы бы ни были причины, побудившие зодчих строить соборы, в плане представляющие собою крест — а самая очевидная причина почти всегда и самая верная, — можно смело утверждать, что гипотеза Фулканелли, согласно которой это должно было „указать на свойства Первоматерии“, эксцентрична почти до невменяемости».

На самом деле Кинг даже не использует собственные слова Фулканелли, о чём свидетельствует первая цитата, вынесенная в эпиграф этой главы. Она взята из написанного Уолтером Лэнгом введения к английскому переводу «Тайны соборов» 1971 года и присутствует также в аннотации на суперобложке; это, по всей вероятности, означает, что Кинг недостаточно внимательно изучил текст самой книги в первом прочтении. В другом фрагменте Кинг называет Лэнга — которого только что, видимо, по недосмотру назвал «эксцентричным почти до невменяемости» — «одним из немногих современных специалистов по алхимии».

Далее, Фулканелли вовсе не настаивает, что крестообразная планировка соборов была нужна исключительно для того, чтобы намекнуть на свойства Первоматерии. Алхимик достаточно внятно объясняет, что используемая им система «кабалы» — не путать с традиционной еврейской каббалой — оставляет простор для всевозможных интерпретаций, как эзотерических, так и экзотерических. На самом деле на первых же страницах «Тайны соборов» Фулканелли говорит о том, что потрясающая гармония пропорций и форм готической архитектуры «выходит за рамки собственно богослужения». (Курсив К. Р. Джонсона.)

Он пишет о том, что соборы были местами сбора людей совершенно разного образа жизни — как с философской, так и с профессиональной точки зрения — и использовались не только для сугубо ортодоксальных религиозных отправлений, таких как литургии, отпевания, крещения, венчания, празднования дней святых и так далее. Особо он выделяет средневековую «герметическую ярмарку» — Праздник дураков, или, по его словам, мудрецов, — и описывает, как священнослужителей намеренно оставляли в неведении относительно его истинного, внутреннего значения и тайного символизма Герметической науки. Уравнивание «дураков» и «мудрецов» говорит, по крайней мере, о том, что Фулканелли осознавал множественность значений тайной терминологии, например, арабского корня FEHM — «чёрный, мудрый», о котором мы уже говорили в применении к суфийскому учению.

Внимательное изучение трудов Фулканелли достаточно ясно показывает, что он ни в коей мере не строит необоснованных предположений, хотя данные им описания древних, полузабытых обычаев и символов на первый взгляд и могут показаться тёмными и не относящимися непосредственно к делу. Так он, к примеру, замечает, что Г. И. Витковский в книге «Профанное искусство в церкви», изданной в Париже в 1908 году, пишет о барельефах на капители большого столпа в нефе собора Божьей Матери в Страсбурге, изображающих непристойную, даже кощунственную процессию: свинью, несущую чашу со святой водой, ослов, одетых священниками, лисицу в раке и обезьянок со святыми дарами. Фулканелли идентифицирует этот сюжет как Процессию лиса, или Праздник осла — средневековое празднество с тайным значением, описанное в сохранившейся до наших дней средневековой рукописи, которая находится в Национальной библиотеке в Париже. (Он также упоминает странную «игру в мяч», в которую играли в соборе Святого Стефана в Оксере вплоть до 1538 года, «после чего этот обычай постепенно сошёл на нет». И снова это указывает на то, что Фулканелли был прекрасно осведомлён о том влиянии, которое через еврейскую и суфийскую культуры оказала на Европу сарацинская Испания.

Следуя в том за Виктором Гюго, он называет собор Парижской Богоматери «церковью философов» и живописует, как алхимики XIV века встречались там каждую субботу, дабы сравнить свои записи, и повторяет утверждение Адепта Дионисия Захария, что обычай этот дожил по меньшей мере до 1539 года.

Вполне возможно, что — судя по очень живым и красочным описаниям подобных сцен — Фулканелли развил у себя некие экстрасенсорные способности, позволившие ему прочесть летопись давних воспоминаний, вплетённых в самую плоть изученных им зданий. Как недавно напомнил мне Уолтер Лэнг, многие оккультисты «время от времени обнаруживают, что перед ними открываются врата, и очертя голову в одиночку кидаются в неизвестное», но лишь немногие ищущие обладают достаточным опытом или же получили правильное посвящение для того, чтобы в полной мере использовать все преимущества подобных прозрений. Он также подчёркивает, что подлинные «деяния» — начало которым положили Учителя испанских школ, «незримы глазу во время свершения и становятся видимыми лишь потом, когда путник найдёт в кострище ушедшего каравана несколько ярких искр».

Каковы бы ни были его методы, Фулканелли был явно знаком вкус тех давно ушедших времён, когда церковь или собор были не просто убежищем для преданных сынов Рима, но и местом собраний, своеобразной философской фондовой биржей, где контрольные пакеты тайных знаний, уходящие корнями в дохристианские традиции, имели свободное хождение под самым носом у ничего не подозревающего духовенства.

Фулканелли оплакивает вандализм иконоборцев и благонамеренных, но совершенно некомпетентных реставраторов собора Парижской Богоматери, нечаянно уничтоживших большую часть оригинальных символов. Однако, уверяет он, несмотря на все разрушения, внимательный, а главное, знающий наблюдатель всё ещё сможет постичь тайный смысл окон-роз, стрельчатых арок, горгулий и барельефов.

Мастер-алхимик полагает, что термин «готический» восходит отнюдь не к готам, древнему германскому племени, но является кабалистическим фонетическим шифром, с течением времени утратившим свой сакральный характер. С лингвистической точки зрения, он происходит от прилагательного «арготический» — жаргонный, сленговый, что звучит так же, как французское «art gotique» — готическое искусство. Таким образом, он утверждает, что архитектура соборов связана не с готами, а с арго — особым тайным языком. Он даже приводит словарное значение слова «арго» — «специальный язык, которым пользуются в общении между собой индивидуумы, не желающие, чтобы их слова и мысли стали достоянием окружающих».

В отличие от еврейской каббалы с её нумерологическими соответствиями, кабала Фулканелли представляет собой именно речевую, вербальную систему, смысл которой зашифрован в фонетических аналогиях и аллюзиях на альтернативные интерпретации. Во введении ко второму изданию «Тайны соборов» Эжен Канселье описывает это как «выразительное наречие» (energique idiome), которое, по его словам, Сирано де Бержерак называл «инстинктом» или «голосом самого Естества». Он также указывает, что слово «кабала» (cabale) восходит к латинскому caballus, означающему «конь», в то время как каббала (cabbale) — еврейский термин, который весьма приблизительно можно перевести как «предание» или «традиция». «Конская» этимология здесь отнюдь не случайна — она ясно указывает на то, что рыцарство — кавалерия — происходит от суфийской традиции.

В фонетике же, говорит Фулканелли, написанию не уделяется никакого внимания, ибо первоочередное значение имеют звук и значение.

Итак, он связывает арготьеров, или говорящих на арго, с герметическими наследниками аргонавтов, которые во время своего путешествия за золтым руном говорили на одним им понятном «арготическом языке». Все посвящённые, утверждает Фулканелли, говорят на жаргоне — в том числе и каменщики-масоны, построившие соборы и ставшие практическими предшественниками современных умозрительных франкмасонов. Со временем, напоминает он, «langue verte», или «зелёный язык» (зелёный — цвет посвящения в тайных обществах, о которых мы уже говорили ранее) стал средством общения бедных, смиренных и угнетаемых. Свидетельством тому может служить использование «ритмизованного арго» лондонскими кокни, или жаргоны «хип» и «джайв-ток», родоначальниками которых стали чернокожие блюзмены Америки и другие музыканты.

Фулканелли пишет:

«Арго остаётся языком меньшинства, живущего вне закона, вне условностей, обычаев, вне установленных форм и образцов, — таких людей называют voyous (буянами), то есть почти voyants (ясновидящими), или ещё более выразительно — сынами или детьми Солнца (Fils ou Enfants du soleil)».

Далее Фулканелли соотносит арго с «языком птиц», который является родителем и господином над всеми прочими языками — «языком философов и дипломатов». Он пишет, что этот язык духа являет скрытые истины: на нём Христос говорил со своими апостолами, он именовался языком двора у древних инков, а в Средние века его называли Весёлой наукой и Языком богов.

Неоспоримый факт, что большинство мировых религий и философских систем с древнейших времён развивали одновременно как эзотерическое, так и экзотерическое учение. Лучше всего это показано в Евангелии от Матфея 13:10 и 11:

«И, приступив, ученики сказали ему: для чего притчами говоришь им?

Он сказал им в ответ: для того, что вам дано знать тайны Царствия Небесного, а им не дано».

Помимо арго, утверждает Фулканелли, следы «тайного языка» можно отыскать в цыганской речи, а также пикардийском и провансальском диалектах.

Используя методы лингвистической дешифровки, Фулканелли выдвигает гипотезу, что крестообразный план готических церквей представляет собой аллюзию не только на распятие Христа, но и на алхимический тигель. В древнем французском языке слово cruzol, обозначавшее алхимический тигель, впоследствии трансформировалось в croiset и crucible, произошедшие от латинского crusibulum, которое, в свою очередь, восходило к crux и crucis, обозначающим крест. Эту аналогию, пишет он, ещё более подкрепляет тот факт, что Первоматерия алхимиков проходит в тигле через те же, образно говоря, процессы, что и Христос во время своих страстей: мучения, смерть, воскресение и трансформация. Он особо подчёркивает древний символизм и дохристианскую природу знака креста, объединявшего в себе четыре стихии, четыре кардинальные точки и так далее.

Имеющие эллиптическую форму апсиды соборов довершали уподобление плана собора египетскому знаку анкх,

или crux ansata, символизирующему вечную жизнь, погружённую в материю. В таком виде, продолжает Фулканелли, он становится не чем иным, как алхимическим символом Венеры, или обычной меди:

«Знак креста», таким образом, указывает на свойства Первоматерии и на тот путь, которым должен следовать алхимик, дабы пройти Первую ступень Великого Делания. Пользуясь всё тем же методом фонетических ассоциаций, Фулканелли объясняет использование слова «камень» в обеих доктринах — христианской и герметической — краеугольный камень, Симон-Пётр (что по-гречески также означает «камень») и так далее.

Рассказывая об украшении полов в готических церквах, Фулканелли привлекает внимание читателя к лабиринтам, часто включаемых в мозаичный дизайн и расположенным «в месте пересечения нефа с трансептами». В качестве примеров он приводит церкви в Сансе, Реймсе, Оксере, Сен-Кантене, Пуатье и Байо, в которых лабиринты сохранились в практически нетронутом виде. Следует отметить, что мотив лабиринта является характернейшей чертой декоративно-символического наследия испанских эзотерических школ, и в своё время нашёл физическое отображение в садово-парковом искусстве этого региона.

Лабиринт, пишет Фулканелли, есть герметический символ двух основных камней преткновения, с которыми имеет дело каждый посвятивший себя Великому Деланию: порядка, или направления процедуры и метода как такового. Используя свою излюбленную технику лингвистического сходства и сюжеты античной мифологии, Фулканелли возводит символизм лабиринта через Ариадну (спасшую Тесея из Кносского лабиринта при помощи легендарной нити) и имеющуюся в греческом языке ассоциацию паука (арахны) с глаголом άίρω, означающим «тащить» или «привлекать», и далее к природному магнитному железняку. Такова, говорит он, внутренняя энергия, скрытая в человеческом теле. Он соотносит провансальское слово aran, или iran, обозначающее железо, с именем архитектора Хирама, построившего, согласно масонской традиции, храм Соломона. Кроме того, он уподобляет греческий магнитный железняк восходящему солнцу и указывает, что название кносского храма на Крите, открытого Эвансом в 1902 году, было «Абсолюм», а это фонетически близко к Абсолюту, мистической цели философов, то есть, собственно, Камню.

Вот что Луи Шарпентье пишет о лабиринтах готических церквей в книге «Тайны Шартрского собора»:

«О символизме этих лабиринтов уже сказано очень многое. Они, без сомнения, имеют алхимическое происхождение. На самом деле трудно не заметить, что лабиринт в Шартре (равно как и в Амьене, и в Реймсе) лабиринтом в строгом смысле слова не является: заблудиться в нём невозможно, поскольку путь только один, и он неизбежно приводит к центру. Все известные лабиринты в храмах Божьей Матери следуют той же схеме; напрашивается вывод, что указываемый ими путь строго определён, а вовсе не оставлен на усмотрение строителей и мостильщиков. Следовательно, было важно, чтобы Дедалы действовали по чётко зафиксированному плану и делали всё строго определённым образом, и никаким иным. Не возникает сомнений в том, что идти по указанному пути нужно было, подчиняясь некоему ритму, в соответствии с ритуалом. Однако ритуальное движение представляет собой не просто прогулку — это танец. Лабиринт представляет собой схему танца, начерченную на земле, осмысленное и насыщенное символизмом отображение свойств круга или окружности». (Упоминающийся в тексте Дедал был строителем Кносского лабиринта.)

Далее Шарпентье пишет: «Человек, который, пройдя и „протанцевав“ весь путь, оказывался в центре лабиринта, менялся навсегда; насколько я понимаю, у него открывалось интуитивное постижение природных законов и гармоний — тех законов и гармоний, которые он, возможно, не понимал разумом, но ощущал в себе самом, на которые был настроен и которые представляли для него лучшее мерило истины, подобно тому, как диапазон есть мера для музыканта» (см. ил. 12).

Фулканелли, в свою очередь, выдвигает предположение, что топографическая ориентация большинства церквей — апсида смотрит на юго-восток, главный вход — на северо-запад, крылья-трансепты, соответственно, на северо-восток и юго-запад — призвана указать посетителям направление символического, ритуального пути. Входя в церковь с западной стороны, они обращены лицом к восходящему солнцу (на восток), и в символическом смысле слова движутся из тьмы к свету. Он утверждает, что местоположение трёх окон-роз в готической церкви — в конце каждого трансепта и над главным входом — в сочетании с суточным движением солнца с востока на запад создаёт особый эффект освещения, призванный продемонстрировать последовательность смены цветов в процессе Великого Делания. Так северо-восточное окно-роза в левом (если стоять лицом к алтарю) трансепте постоянно находится в тени (нигредо — чёрный цвет, стадия путрефакции); юго-западное, в конце правого трансепта, берёт на себя чистый белый свет полудня (альбедо — белый цвет, регенерация и возрождение); северо-западное пропускает алое сияние заката (рубедо — красный цвет, экзальтация и окончательное усовершенствование).

Ил. 12. Лабиринт Шартрского собора. Есть только один верный путь. (По Шарпентье)

Фулканелли также сообщает, что рота — таково название центрального окна-розы, расположенного над главных входом в храм, — означает колесо, циклическую природу Делания, затрачиваемое на него время, повторение тех или иных процессов и стабильный, неизменный нагрев. Он уподобляет шестилепестковую розу, включённую в рисунок некоторых окон — такие есть в Лионе, Аббевиле и Руане, — шестилучевой звезде волхвов и гексаграмме, или шестиугольной Печати Соломона:

.

Культ Чёрной Девы

Таинственные статуи Чёрной Девы, которые можно найти в криптах многих готических церквей Европы, происходят, по словам Фулканелли, от египетской богини Исиды и обычно несут надпись: Virgini Pariturae, «Деве, имеющей родить». В Герметическом символизме, пишет он, Чёрная Дева представляет чистую, девственную землю, «ту, что Художник избирает в качестве субъекта (sujet) для Великого Делания».

Именно вследствие мистической связи с землёй, добавляет он, эти любопытнейшие изваяния обычно и находят в криптах. Он описывает несколько примеров таких статуй — в Шартре, Пюи, Марселе, Рокадамуре, Виши и Компере. Фулканелли проводит параллель между сокрытыми мистериями Исиды, с одной стороны, и дохристианскими культами Деметры и Кибелы — с другой, особо подчёркивая, что разглашение тайны этих практик каралось смертью.

Поскольку Исида была великой девственной Богиней-Матерью, давшей жизнь всему сущему, то и материя в алхимическом тигле, пройдя чёрную стадию, должна была дать рождение новой субстанции.

Собор Парижской Богоматери

Фулканелли продолжает экскурсию по памятникам готической архитектуры и их Герметическому символизму описанием собора Парижской Богоматери в том его виде, каким он был до разрушения вандалами и последующей некомпетентной реставрации. Он пишет, что некоторые важнейшие статуи, описания которых сохранились в архивах Парижа, были уничтожены или увезены из собора, например изваяние святого Христофора, держащего на руках младенца Христа; его Фулканелли идентифицирует как Хрисофора — «того, кто несёт золото».

Автор рассказывает о своём разочаровании Ренессансом: ранние средневековые художники, скульпторы и архитекторы, по его словам, творили ради истины и высоких идеалов, в то время как мастера эпохи, «парадоксальным образом получившей название Возрождения», — исключительно ради вящей собственной славы. «Здесь полёт мысли, — восклицает он, — там простая мода».

Колонна, делящая надвое средний портал собора Парижской Богоматери, увенчана фигурой, олицетворяющей Алхимию. Это женщина, главой касающаяся облаков и восседающая на троне. В правой руке она держит скипетр, символизирующий королевскую власть, а в левой — две книги, одна открытая и обозначающая экзотерическое учение, а вторая — закрытая, говорящая о эзотерической природе мудрости. К груди её прислонена лестница о девяти ступенях, представляющая, по его словам, девять последовательных операций Великого Делания. (См. ил. 13.)

Ил. 13. Алхимия. Собор Парижской Богоматери

Фулканелли проводит параллель между собором Парижской Богоматери и его символическими изображениями и знаменитым алхимическим трактатом, в котором нет ни единого слова, — Mutus Liber. Персонификация алхимии в образе женщины на портале собора представляет собой, по сути дела, титульный лист, объявляющий о природе скрытых внутри книги тайн. (В поздних изданиях работ Фулканелли, осуществлённом в Париже Жан-Жаком Повером, таким символом стала эмблема алхимика и другая — его ученика, Эжена Канселье.)

Возвращаясь к теме Девы Марии, или Матери (ср. лат. Mater, matrix), Фулканелли утверждает, что она — не кто иная, как Первоматерия — земля в своём первичном хаотическом состоянии, поэтому она рассматривалась как вечно беременная и представляла собой чистое творение Бога. Он подчёркивает, что, согласно тексту Библии, Мария происходила от семени Иессеева, а на иврите «иес» означает огонь. Принимая его за солнечный огонь, он утверждает, что имя Иисуса, таким образом, синонимично огню — солнцу (и сыну) Божьему.

Аргументация Фулканелли, повествующего о значении готического символизма и его алхимических коннотациях, ни в коем случае не является произвольной. Он многократно цитирует классиков алхимии — Бернарда Тревизанского, Дионисия Захария, Никола Фламеля, Василия Валентина, Соломона Трисмосена, Артефия, Иовиана Понтания, Филалета, Космополита, Арнольда из Виллановы, Раймонда Луллия, Гебера, Кунрата, Рипли, Килиани и Камбриеля.

Он пишет, что на фундаменте фасада собора под тремя порталами высечены в камне настоящее название Первоматерии, процедура получения Тайного огня и пошаговое описание приготовления Эликсира от первого прокаливания до конечной варки. Но, замечает он, «дабы придерживаться определённой системы», изображения следует рассматривать по порядку. В этих словах содержится прозрачный намёк на то, что в Великом Делании операции вовсе не обязательно следуют в указанном порядке.

К сожалению, в рамках данной работы у нас нет возможности шаг за шагом проследить за предпринятым Фулканелли анализом каменных барельефов собора Парижской Богоматери. Только самостоятельное углублённое изучение книг Фулканелли поможет вам обрести верное понимание описываемых им алхимических процессов.

И всё же в одном фрагменте он даёт очень важный ключ к пониманию универсального духа, «воплотившегося в минералах», по его словам, «под алхимическим именем Серы», который «составляет начало (principe) и есть действенный агент всех металлических тинктур».

Далее он предупреждает:

«Но этот дух… можно получить, лишь разложив то, что естество в них прежде сосредоточило. Поэтому, если хочешь выделить душу, жизнь металла и небесную Росу, заключённую в теле, нужно, чтобы оно разрушилось, было распято и умерло. И эта квинтэссенция, перелитая в чистое, недвижное (fixe), тщательно обработанное тело, даст рождение новому, более совершенному, нежели его составляющие, творению. Тела друг на друга не воздействуют, один только дух активен и деятелен».

Сразу же после этого Фулканелли замечает, что Томас Корнель в своём «Словаре искусств и наук» упоминает самоназвание розенкрейцерских великих мастеров — Freres de la Rosee Cuite, Братья прокалённой росы, указывая, что «они сами расшифровывали так первые буквы названия своего ордена: F. R. С.».

Фрэнсис А. Йейтс в «Розенкрейцерском просвещении» ссылается на эту интерпретацию названия розенкрейцерского ордена. Однако говоря о теории, она отмечает, что его происхождение от латинских слов ros (роса) и crux (крест), «имеющих алхимические ассоциации с росой как (предполагаемым) растворителем золота и крестом как эквивалентным обозначением света», следует признать весьма сомнительным.

Далее она адресует читателя к книге Джеймса Кроссли «Дневники и переписка доктора Джона Уортингтона».

Фулканелли же добавляет:

«Мы бы подробнее остановились на этом крайне важном предмете и показали, как Майская Роса (Майя была матерью Гермеса) — живительная влага месяца Марии, Девы-матери — легко выделяется из особого (particulier), всеми презираемого вещества (corps), чьи свойства мы ранее описывали, однако тут возникает непреодолимая преграда. Мы подошли к самой главной тайне Делания, и клятва не позволяет нам её разгласить».

Особо интересующимся данной темой я рекомендую внимательно изучить то, что Фулканелли говорил ранее о молоке, крови и «материи Мудрых».

Фулканелли также упоминает «Verbum dimissum Тревизана, утерянное слово средневековых франкмасонов», которое «надеялись отыскать все герметические Братства».

Сухой путь

Фулканелли утверждает, что декор портала святой Анны демонстрирует «самый быстрый из практических путей нашей Науки» — таинственный Сухой путь, который гораздо быстрее и не такой дорогостоящий, но куда более сложен в исполнении, чем традиционный Влажный путь, о котором мы говорили в предыдущей главе.

Он цитирует книгу Грийо де Живри «Великое Делание» (Paris, Chacornac, 1907):

«Взгляни на скульптуру правого портала собора Нотр-Дам де Пари, на епископа, возвышающегося над алуделем, [201] где возгоняется и оседает по краям философская ртуть. Становится понятно, откуда берётся сакральный огонь. Капитул, по стародавней традиции оставляя эти врата круглый год закрытыми, указывает, что это необычный путь ( voie non vulgarie ), неведомый толпе, путь, предназначенный для небольшого числа избранников Мудрости».

В примечании Фулканелли сообщает: «В римском соборе св. Петра есть такие же врата — их зовут священными, или юбилейными. Эти золочёные врата заложены камнем. Папа открывает их ударами молотка раз в двадцать пять лет, так что ворота бывают открытыми четыре раза в столетие».

Далее он пускается в описание того, как великолепная резьба по камню собора Парижской Богоматери, нижний пояс которой, по его утверждению, некогда нёс Герметический символизм, была искалечена так называемой реставрацией. Так изображенные на пьедестале дракон и увенчанный тройной короной юный царь — известнейший герметический символ — были заменены флористическим орнаментом в романском духе.

Здесь ярко проявляются мотивации Фулканелли как истинного философа-герметиста. Он, в частности, отмечает, что алхимик Франсуа Камбриель от чрезмерного, быть может, рвения сфальсифицировал сделанное им описание статуи святого Маркелла, расположенной как раз над нижним поясом.

Фулканелли пишет: «Наша наука так же достоверна, так же основана на фактах и точна, как оптика, геометрия или механика; её результаты так же осязаемы, как, допустим, в химии. <…> Не будем забывать, что плутовство охочих до золота суфлёров, бессмысленные действия шарлатанов, нелепые домыслы невежественных писак подорвали доверие к герметическим истинам. Надо хорошо разбираться в вопросе и чётко излагать свои взгляды. Каждое слово должно быть взвешено, каждая мысль подвергнута тщательному анализу. Алхимия нуждается в очищении — а загрязняли её порой даже её приверженцы — от этого она только окрепнет и станет здоровее, не утратив никоим образом ни очарования, ни своей таинственной притягательности».

Эту главу, посвящённую собору Парижской Богоматери, Фулканелли завершает рассказом о живописном гербе, приписываемом святому Фоме Аквинскому. Изображение герба приводится в книге, а в описании Фулканелли демонстрирует блестящее знание символического языка геральдики и его связей с алхимическим искусством.

Собор Амьенской Богоматери

Далее Фулканелли сравнивает алхимическую символику барельефов соборов Амьенской и Парижской Богоматери. И снова он демонстрирует потрясающие способности к наблюдению, анализу и интерпретации каменной скульптуры и её символического языка, далеко превосходящие ортодоксальных историков и искусствоведов. Особенно ясно они раскрываются в рассказе об одном из изображений портала Спасителя, которое он называет «огнём колеса», а другие исследователи считают иллюстрацией к ветхозаветному сюжету о вознесении пророка Иезекииля с его огненными колёсами. Фулканелли видит в этом барельефе символ Философа, покончившего с наиболее трудной частью своего Делания, но продолжающего наблюдать за «двумя последовательными воздействиями на вещество, обеспечивающими первую степень его совершенства». Это полностью соответствует его данному ранее описанию термина «рота» — великого повторяющегося цикла эволюции, который и должно пройти вещество в тигле.

На всём протяжении своего исследования каменных барельефов и их значений в контексте Великого Делания Фулканелли неизменно производит впечатление человека, обладающего именно практическим знанием всех алхимических процедур. Он прекрасно знает, какие результаты должна дать каждая из них, какого цвета должно быть полученное вещество, сколько его должно быть и какая температура необходима ля осуществления этой стадии процесса.

Бурж

В этой главе книги Фулканелли анализирует некоторые элементы архитектурного декора дома серебряных дел мастера Жака Кёра (которого, судя по всему, полагает одним из Адептов Искусства), доказывая при этом, что прекрасно осведомлён о посвящениях-паломничествах Средних веков и о символизме раковины и посоха, связанных со святым Иаковом из Компостеллы. Он толкует имя святого Иакова — чьей эмблемой была раковина — как «compos Stella» («владеющий звездой»), что, в свою очередь, раскрывает природу Первоматерии. Также он упоминает «символическое путешествие» Никола Фламеля к «господину моему Иакову Галисийскому».

«С этого путешествия начинают все алхимики, — пишет он. — С паломничьим посохом в качестве проводника и створкой раковины в качестве отличительного знака, они должны проделать долгий и опасный путь, пролегающий наполовину по суше, наполовину — по морю. Сперва алхимик должен стать паломником, потом — кормчим».

Здесь, вполне возможно, в тексте присутствует аллюзия на необходимость равновесия между твёрдой и жидкой материей, между неподвижным и летучим, между физическим и духовным. Последнее предложение, вполне возможно, подразумевает, что ученик, успешно осуществивший практику Делания, может в один прекрасный момент оказаться и Учителем, ведущим других по пути Искусства.

Фулканелли пишет о группе изображений в так называемой сокровищнице дома Жака Кёра, традиционно ассоциирующихся с легендой о Тристане и Изольде. Отнюдь не отвергая эту популярную интерпретацию, Фулканелли подчёркивает, что легенда эта принадлежит к циклу куртуазных романов, которые, по сути, представляли собой способ передачи древнего знания в форме аллегорий. Вкупе с более ранними ссылками на испанские школы мудрости и святого Иакова, это подчёркивает путь преемственности мудрости и алхимического знания от суфийских и сарацинских учителей Пиренейского полуострова. В этой связи он даже упоминает пикардийских труверов Средневековья.

Во второй части главы, посвящённой Буржу, рассматривается особняк Лальмана. В дальнейшем анализ архитектуры французских «герметических» замков и алхимической символики их декора будет продолжен в следующей крупной работе Фулканелли под названием «Философские обители».

В особняке Лальмана, который Фулканелли со всей очевидностью посещал лично, он обращает внимание читателя на размер кухонной печи. Она едва ли достаточно велика, чтобы в ней можно было поджарить индейку, но вот для размещения атанора — алхимической жаровни — она подходит идеально. Украшенная барельефами консоль изображает мужчину в средневековой тунике, плаще и шляпе с наушниками, из-под которой выбиваются длинные кудри. Он словно бы высовывается наружу, держа в руке не то черпак, не то пестик. Фулканелли отказывается видёть в нём декоративный персонаж, который либо дует на предполагающуюся в очаге стряпню, либо намеревается её испортить, и предполагает, что с не меньшей вероятностью это может оказаться алхимик. Он настаивает, что человечек держит вовсе никакой не черпак, а колбу с длинным горлышком, какие химики того времени широко использовали в своих экспериментах и именовали просто «бутыль». В алхимии это было совершенно стандартное оборудование, в котором производили дистилляцию.

Луи Шарпентье, чей труд я уже цитировал ранее, обнаружил над центральной дверью западного портала Шартрского собора фигуру адепта с точно таким же сосудом в руках.

Увы, здесь у нас нет ни места, ни времени, чтобы продолжить рассмотрение многочисленных ключей и аллюзий на разнообразные стадии алхимического процесса, представленных в сложном и впечатляющем интерьере особняка Лальмана. Мы предоставляем читателю самостоятельно изучить работу Фулканелли и попытаться отыскать их там. В любом случае то, что он пишет о легенде святого Христофора и о так называемой «тайне жертвенника», а также указания на Первоматерию в декоре капители опорного столпа представляются мне чрезвычайно важным.

 

Глава шестая

Эликсир, сома и тайна манны

Авторы, пишущие об алхимии, редко задавались вопросом, каково, собственно, воздействие эликсира на организм. Что происходит с человеком, который его принимает?

Среди тех, кто касался этой темы, был и Жак Садуль. В своей книге «Алхимики и золото» он утверждает, что целью добившихся успеха адептов, получивших Камень и доказавших его подлинность путём трансмутации металлов, было «трансмутировать также и себя, принимая Камень дважды в год в гомеопатических дозах».

Далее он добавляет: «Существует очень мало трудов, в которых как-то затрагивалась бы тема физического и интеллектуального преображения адепта, и они представляют собою рукописи, погребённые в хранилищах великих библиотек Европы».

Однако ниже Садуль приводит слова архивиста Бернарда Хассона, бесстрашного исследователя, более двадцати лет посвятившего изучению неопубликованных манускриптов и других источников по алхимии. Он рассказал Садулю о своих открытиях, которые последний изложил в виде следующего резюме:

«Если принимать Философский камень внутрь, это приводит прежде всего к выводу из организма всех токсинов и болезнетворных микробов. У адепта быстро и внезапно выпадают волосы, ногти и зубы, но лишь затем, чтобы впоследствии отрасти вновь, более сильными и здоровыми, чем прежде. С этого момента и далее очищение организма от шлаков происходит исключительно посредством деятельности потовых желёз. Потребность в пище очень скоро сходит на нет. Следовательно, адепт, который ест лишь столько, сколько потребно для поддержания жизни, — образ совершенно вымышленный. На самом деле высший адепт ест только ради удовольствия, ибо у него больше нет естественных потребностей. Влияние Камня не ограничивается физическим телом; умственные и духовные силы философа возрастают десятикратно, но служат лишь средством достижения подлинной мудрости. Здесь кончается всякое человеческое разумение, ибо обычный человек не в силах последовать за Посвящённым в его новый мир».

Далее Садуль приводит подтверждения такому предполагаемому действию эликсира. Его информант, месье Хассон, нашёл свидетельствующий об этом документ в архивах семьи Сен-Клер Тюрго. Он был составлен в XVI веке личным врачом одного из тогдашних представителей семейства, занимавшего видный государственный пост. Как отмечает Садуль, отчёт не предназначался для публикации, и в других документах семьи ни алхимия, ни смежные темы более никак не упоминаются.

Вкратце история выглядит так.

Этот государственный муж имел отношения с некой дамой, которая приходила к нему домой каждый день в течение десяти лет. Дабы избежать ненужных сплетен, её всегда сопровождал верный престарелый конюший по имени мэтр Арно. Пока госпожа его проводила время со своим тайным возлюбленным, мэтр Арно убивал время в лавке местного химика, который посвятил более двадцати лет изучению алхимии. В один прекрасный день, как только Арно переступил порог лавки, хозяин кинулся на него и весьма взволнованно сообщил, что ему удалось наконец получить Камень и Эликсир. Он даже успел превратить дюжину оловянных ложек в золото.

Он показал Арно стеклянный сосуд с бесцветной жидкостью и предложил присоединиться к нему в дегустации эликсира. «В нашем возрасте это никогда не помешает!» — сказал аптекарь.

Он нацедил ложку жидкости и проглотил её, после чего передал сосуд Арно. Тот был человеком подозрительным и ограничился всего несколькими каплями. Сразу после этого его позвали к госпоже, которая как раз покидала дом своего возлюбленного. Он отдал эликсир аптекарю и ушёл.

По дороге домой его внезапно прошиб холодный пот, за которым немедленно последовал жесточайший приступ лихорадки. Слугу послали за аптекарем, но тот почти сразу вернулся и сообщил даме, что аптекарь внезапно умер.

Мэтр Арно быстро оправился от лихорадки, но у него начали выпадать волосы, ногти и зубы. Услышав эту историю, месье Сен-Клер Тюрго — возлюбленный дамы — решил расспросить конюшего лично, и старик рассказал ему всю историю от начала до конца. Сен-Клер купил лавку аптекаря со всем содержимым в надежде отыскать там эликсир, но ни он, ни мэтр Арно так и не смогли отыскать нужное вещество — сотни стеклянных сосудов стояли на полках, и ни один не был надписан.

Впоследствии советник рассказал эту историю своему врачу, который и записал её уже после смерти своего сиятельного пациента. В конце он приписал, что у мэтра Арно заново выросли волосы, зубы и ногти, и что, несмотря на почтенный возраст в сто двадцать три года на момент написания отчёта, он пребывает в превосходном здравии.

Разумеется, эту историю даже в изложении врача мы получили, по меньшей мере, через третьи руки, и свидетельство, таким образом, носит сугубо косвенный характер. Однако возникает вопрос, зачем квалифицированному врачу было брать на себя труд и фиксировать подобный инцидент, причём не для публикации, а для частного архива, если сведения эти были недостоверными или же выдуманными.

Неудивительно, что никаких сведений о внезапном просветлении мэтра Арно и взлёте его к вершинам космической мудрости у нас нет. Почему — понять относительно несложно. Лишь сам адепт в процессе производства Камня и Эликсира — а отнюдь не те, кому чисто случайно повезло употребить последний, — превращается в просветлённое существо, наделённое способностями к высшему восприятию.

И хотя свидетельство о случае с мэтром Арно стоит особняком, есть и другие любопытные отчёты о происшествиях подобного рода. И некоторые из них можно найти в индийской мистической литературе, в некоторых из вед и в аюрведическом источнике под названием «Сушрута-самхита». Доктор Эрик Триммер цитирует последний в своём «Возвращении юности»:

«Шестнадцать дней старец лежал без движения, лишённый волос и зубов. На семнадцатый произошло чудо. У него прорезались новые зубы и начали расти волосы — тёмные и блестящие. На пальцах появились новые ногти. По истечении семи недель он больше не был старцем и возродился к вечной юности».

Если бы этот текст не напоминал так сильно случай с мэтром Арно, жившим в то время, когда индийская мистическая литература была совершенно неизвестна в Европе, возникло бы сильное искушение списать его со счёта как некую разновидность народной легенды. Однако в Индии есть и другие истории о мудрецах и мистиках, доживавших до впечатляющих лет, проверенные и засвидетельствованные путешественниками, врачами или другими учёными. Имеются даже сообщения о значительном долголетии в относительно недавнее время — и причиной увеличения срока жизни был именно приём в гомеопатических дозах приготовленных алхимическими способами тинктур.

По крайней мере, три человека заявляли о значительной пользе, которую принесло им употребление внутрь «растительного золота» или «золотого масла», приготовленного английским алхимиком Арчибальдом Кокреном, о котором мы уже упоминали ранее на страницах этой книги.

Оккультист Эдвард Гарстин и писатель С. Р. Кэммел посетили лабораторию Кокрена и видели там «алхимическое древо», растущее в стеклянном сосуде.

В своей книге «Меч мудрости» Итель Колхаун описывает то, что увидел там её двоюродный брат Эдвард Гарстин. «Слой за слоем в сосуде помещались базовые вещества, имевшие традиционные для себя цвета — чёрный, серый, белый и жёлтый. Надо всем этим, словно цветок, расцветало нечто, имевшее форму исходящих из общего центра лепестков пылающего оранжевого-алого цвета…

Держа базовую материю на постоянном слабом огне, Кокрен заставил её прорасти, подобно дереву. По словам Эдварда, у него были даже ветви».

Мисс Колхаун рассказывает, как Кокрен, изначально массажист по профессии, лично готовил металлические масла, или тинктуры, которые затем прописывал своим пациентам в микроскопических дозах: «Принять количество, большее нежели то, что способно слегка окрасить литр воды, означало убить себя наверняка». (Судя по всему, именно это и произошло с неосторожным аптекарем, приятелем мэтра Арно.)

Мисс Колхаун добавляет: «Масло золота было самым эффективным средством, однако известно, что миссис Майя Трэнсел-Хэйес излечилась от нервного упадка сил, приняв по три капли масла серебра предположительно такое же количество раз».

Лаборатория Кокрена располагалась у него дома в Лондоне на Баундери-роуд, N. W. 8, однако в сороковых годах он переехал в район Холборн. Покойный Джерард Хейм — одно время считавшийся одним из ведущих европейских специалистов по оккультизму — утверждал, что Кокрен спас ему жизнь при помощи одной из своих тинктур, когда его, служившего в пожарной охране, ранили на войне.

Миссис Мейер-Сэссун, которой он прописал питьевое золото, финансировала создание второй лаборатории алхимика-физиотерапевта. Как пишет мисс Колхаун, Хейм утверждал, то это лучшая профессиональная лаборатория с самого XVIII века.

«Не далее как в 1965 году, — сообщает далее она, — Джерард рассказал мне о некоем друге, которому в то время было девяносто пять лет и который с большой пользой для здоровья продолжал принимать питьевое золото Кокрена — оно продлевало ему не только жизнь, но и молодость. Джерард не мог или не хотел раскрыть ей личность этого пациента, но помимо него явно могли быть и другие, кому Кокрен давал свои препараты; если таковые действительно есть, я прошу их связаться со мной».

Присоединяюсь к просьбе мисс Колхаун.

Она пишет, что Кокрен погиб в результате прямого попадания снаряда в его лабораторию в Холборне, однако писатель С. Р. Кэммел рассказывает совершенно другую историю.

В своей книге «Сердце Шотландии» он пишетт, что встретился с Кокреном, после того как написал благоприятную рецензию на его книгу «Алхимия — заново открытая и восстановленная в правах», которую тот написал по заказу журнала «Лайт» в 1940 году.

Он тоже видел «алхимическое древо» Кокрена, а также много других вещей, «о существовании которых только читал». Среди них было «вино философов», красное и белое, дистиллированное из «золота философов», и разнообразные эликсиры металлов.

Вот как он описывает дерево: «Когда я увидел его в первый раз, оно лишь едва пустило росток из тёмной металлической массы, которую алхимики называют „знаком вороны“. Оно было очень маленьким, однако в течение тех нескольких месяцев, что я посещал Кокрена, оно постепенно росло в герметически запечатанном сосуде и выглядело в точности, как описывал Парацельс — как „куст приятный и удивительный“. Листья у него формой напоминали кактус „опунция“, только были из чистого золота».

Кэммел сообщает, что Кокрен не дожил до получения Философского камня, но попадание снаряда в лабораторию он, безусловно, пережил:

«Кокрен знал, что его работа находится под защитой. Когда его лаборатория оказалась разрушена случившимся неподалёку взрывом бомбы во время последней мировой войны, все его стеклянные реторты, содержащие эликсиры на разных стадиях трансмутации, остались невредимыми, что казалось совершеннейшим чудом и, безусловно, было им».

Согласно Кэммелу, Кокрен переехал в Брайтон, «где и умер на пороге окончательного триумфа несколько лет спустя — в 1950 году».

Он описывает алхимика как блестяще образованного человека, «не знающего усталости и не имеющего возраста». Он прекрасно выглядел, в его густых тёмных волосах лишь слегка серебрилась седина.

Вот что пишет о нём Кэммел:

«В разное время я получил от него два сосуда с эликсиром золота. Доза составляла несколько капель, и принимать их нужно было в вине. Приносимая им польза поразила меня. Во время германских авианалётов в 1940 году, когда меня постоянно вызывали в отряд противовоздушной обороны, эликсир оказывал колоссальное бодрящее действие; принимая его, я почти не испытывал усталости и нервной депрессии, очень мало нуждался в сне и пище и выглядел и чувствовал себя чрезвычайно здоровым и полным сил. На вкус и запах этот эликсир походил на сладчайшие цветы, цветом же напоминал светлое золото. Алкагест же, или Универсальный растворитель, почти бесцветен, прозрачен, подобно воде, а на вкус совершенно огненный, куда в более значительной степени, нежели спирт».

С экзотерической точки зрения эффект здоровья, долголетия и жизненной силы, приписываемый эликсиру, достигается также занятиями йогой и медитацией и соблюдением диеты, которые, впрочем, полезны в любом случае. Но если принять во внимание древние алхимические традиции, сохранившиеся в этой колыбели мудрости, не имеет ли смысла предположить, что в деле замешаны и ещё какие-то неизвестные ортодоксальной науке практики?

Любопытно, что современный мистик, маг и философ Георгий Иванович Гурджиев (1877–1949) упоминал в своём учении такие практики. Гурджиев считал, что в некотором смысле большинство нормальных людей слепы к истинной реальности; они похожи, скорее, на автоматы, управляемые внешними факторами, и контролируют свою жизнь не в большей степени, чем машины, которые вряд ли в состоянии самостоятельно влить в себя топливо, необходимое для их функционирования.

Вот что он говорил Петру Успенскому, бывшему некоторое время его учеником:

«„Человек-машина“, у которого всё зависит от внешних влияний, с которым всё случается, кто сейчас представляет собой что-то одно, в следующее мгновение — другое, а ещё через секунду — третье, — этот человек не имеет никакого будущего. Его закапывают в землю, и это всё. Прах возвращается в прах. Эти слова относятся к нему. Чтобы говорить о каком-то виде будущей жизни, мы должны иметь некоторую кристаллизацию, некоторое сплавление внутренних качеств человека и известную независимость от внешних влияний. Если в человеке есть нечто, способное противостоять внешним влияниям, тогда это нечто окажется способно противостоять смерти физического тела». [206]

Гурджиев много путешествовал по Востоку и общался с представителями нескольких суфийских школ и дервишских орденов в Персии, Бухаре и восточном Туркестане. Пристальное изучение его системы показывает, что он много у них позаимствовал.

Так он утверждал, что бессмертие — не прирождённое качество человека, но его можно заслужить. К бессмертию ведут три пути.

1) Путь Факира, подразумевающий долгое и мучительное истязание тела ради обретения контроля над ним. На этом пути эмоции и интеллект остаются неразвитыми, а естественные потребности тела не принимаются во внимание ради развития так называемой физической воли.

2) Путь Монаха — путь веры, поста, медитации, сосредоточения на религиозных чувствах и самопожертвования. На этом пути контроль над чувствами достигает высочайшего развития. Но физическое тело и разум остаются в пренебрежении.

3) Путь Йогина — путь познания и рассудка. Но даже йогин оставляет тело и эмоции без должного внимания.

Сам Гурджиев постулировал наличие четвёртого пути, который также называл Путём Хитреца. Идущий по нему работает одновременно с телом, разумом и эмоциями. Он не требует ухода от мира, как три другие системы. На четвёртом пути ищущий не должен делать ничего, чего он не понимает — за исключением упражнений под руководством Учителя.

Гурджиев говорил:

«Человек, следующий по четвёртому пути, знает вполне определённо, какие субстанции необходимы для его целей, и знает, что эти субстанции можно произвести в теле при помощи месяца физических страданий, недели эмоционального напряжения и дня умственных упражнений. Но он знает и другое: что ихможно ввести в организм извне, если известен способ, как это сделать. И вот вместо того, чтобы тратить день на упражнения, как йогин, неделю на молитвы, как монах, или месяц на самоистязание, как факир, он просто приготавливает маленькую пилюлю, которая содержит все нужные субстанции, и глотает её; таким путём, не теряя времени, он получает требуемые результаты». [207]

Это не только звучит очень похоже на доктрину суфиев, но и, судя по всему, передаёт самую суть теории алхимии. Кроме того, это даёт некоторое понятие о тех метафизических процессах, которые происходят с адептом во время долгой практической работы в лаборатории. Здесь Гурджиев выражается достаточно ясно: существуют некие субстанции, которые производятся внутри человеческого тела естественным образом и позволяют ищущему выйти за пределы повседневности и физического мира.

Эти субстанции и представляют собой абсолютную цель алхимика. Это его Summum Bonum, «дар бога», «таинственное вещество».

Мы уже поняли, что Камень, чем бы он ни был на самом деле, невозможно ни определить, ни проанализировать методами ортодоксальной науки. Помимо чисто физических качеств, он обладает и супрафизическими, духовными свойствами, которые одновременно сообщаются ему самим алхимиком и, в свою очередь, отражаются в преображённой природе адепта.

Согласно индийским источникам, посвящённым алхимии, самым важным ингредиентом Эликсира жизни является таинственное растение сома. Однако их авторы никогда не вдаются в подробности относительно того, как выглядит это растение и каким образом его надлежит готовить, хотя и отмечают, что встречается оно по всей Индии. И всё же ботаникам удалось идентифицировать его — хотя бы ради собственного чисто научного удовлетворения. Это оказался многолетний тропический кустарник Asclepias acida.

Вот что пишет мадам Блаватская о соме в своём монументальном труде «Разоблачённая Изида»:

«Этот индийский священный напиток соответствует греческой амброзии или нектару, который пьют боги Олимпа. Мисты при элевзинских посвящениях залпом осушали чашу кикеона. Пьющий сому легко достигает Брадхны или места сияния и блеска (иначе — Небес). Известный европейцам напиток не есть настоящая сома, а только её заменитель, ибо только посвящённый священнослужитель вправе был отведать истинной сомы; даже цари и раджи при жертвоприношениях получали только заменитель. Хог в „Айтарейя-брахмане“ [М. Haug, Bombay, 1863], свидетельствует, что напиток, который он пробовал и нашёл отвратительным, был не сомой, но соком из корней Ниагродхи, некоего растения или кустарника, растущего на холмах Пуны. У нас имеется достоверная информация, что большинство жрецов Деккана утратили секрет подлинной сомы. Его нельзя найти ни в ритуальных книгах, ни в устных преданиях. Истинных последователей первобытной ведической религии, ведущих, по преданию, свой род от риши, — агнихотрис, посвящённых великих мистерий, осталось очень мало. Напиток сома фигурирует в индийском пантеоне под именем Царя-сомы. Тот, кто пьёт его, причащается власти небесного владыки, наполняясь им подобно тому, как христианские апостолы и их обращённые наполнялись Святым Духом и очищались от грехов. Сома превращает посвящённого в совершенно нового человека; он перерождается и преображается, и его духовная природа отныне преобладает над физической. Сома даёт Божественную силу вдохновения и развивает способности к ясновидению. С экзотерической точки зрения сома есть растение, но в то же время и ангел. Она полновластно соединяет внутренний высший „дух“ человека, являющийся, как и мистическая сома, по сути своей ангелом, — с его „иррациональной душой“ или астральным телом; и так, объединённые властью магического напитка, они вместе возносятся над физической природой и причащаются блаженству и невыразимой славе небес.

Таким образом, индийская сома мистически и во всех других отношениях есть то же самое, что для христиан причастие. На уровне идеи они сходны. Посредством жертвенных молитв-мантр напиток мгновенно претворяется в истинную сому — или в ангела и даже в самого Брахму. Некоторые миссионеры с большим возмущением высказывались по этому поводу, тем более что брахманы употребляют в качестве заменителя сомы некий спиртной напиток. Но разве христиане будут менее горячо верить в претворение вина в Кровь Христову во время таинства евхаристии, если в вине будет меньше спирта? Разве идея символа не та же самая?».

И даже в этом несколько прозаическом отчёте Елены Петровны Блаватской видно, что мистическая сома весьма напоминает таинственный эликсир алхимиков. Сам по себе он большой ценностью не обладает. Растение непросто собрать и использовать в натуральном виде. Необходима ещё и проекция.

В своей «Восточной магии» сейид Идрис Шах рассказывает о некой женщине — нашей современнице, — которая своими глазами видела растение сома и держала его в руках. Она участвовала в сборе растения, экстракции его соков и ассистировала индийскому алхимику в последовавшем за этим сложном и утомительном двенадцатидневном процессе превращении кусочка серебра в равное количество золота при помощи полученного экстракта. Когда женщина отнесла полученное алхимическим путём золото к ювелиру в близлежащий городок, тот немедля предложил купить его, так как был совершенно убеждён в его подлинности.

Звали эту даму Морейг Мюррей-Абдулла. Она была шотландкой по происхождению, но вышла замуж на афганца и к тому времени, когда Идрис Шах писал свой отчёт, уже прожила на Востоке более тридцати лет.

Имя алхимика было Акил-хан, и жил он в пещере. Мадам Мюррей-Абдулла не уточняла, где именно она находится, но описывала Акила как «высокого мужчину той жилистой пуштунской расы, что так хорошо известна в Кхибере. Он был худ, носил бороду и тюрбан и кожу имел цвета красного дерева». Одет он был в грязно-белые штаны и старую солдатскую рубаху.

Не говоря лишних слов, Акил-хан дал мадам Мюррей-Абдулла и её проводнику Ахмеду по пустой пинтовой бутыли и повёл в глубину джунглей, где росла сома. Пройдя примерно четыре мили, они нашли сому. Путешественница описывает её как «высокий одуванчик». Алхимик показал своим помощникам, как правильно ломать стебли и сцеживать «молочный сок» или живицу в бутыли. За этим занятием они провели около двух часов.

По возвращении в пещеру алхимик отослал Ахмеда и мадам Мюррей-Абдулла домой, но на рассвете следующего дня они вернулись. И на этот раз они снова пошли в джунгли и по прошествии трёх часов оказались на лесной поляне, где Акил-хан принялся собирать из русла ледяного ручья какую-то светло-жёлтую глину. Завязав чуть менее двух килограммов глины в тряпичный узел, они пустились в обратный путь.

В пещере алхимик сделал из глины две глубокие чаши каждая сантиметров пятнадцати в диаметре. Их поставили сушиться на солнце, а двоих помощников опять отпустили.

Следующий день они посвятили сбору твёрдой тёмно-коричневой древесины от разных видов деревьев. На четвёртый день они отправились в каменоломню, откуда принесли серые, кубической формы осколки скальной породы размером примерно с крикетный мячик. На пятый день внутри небольшого полукруглого земляного вала устроили место дня очага. Сначала на землю положили лист «бумаги с нарисованными на нём квадратами», затем то самое тёмное дерево, затем уголь и высушенную кровь белой козы, которую измельчили в порошок и смешали с мускатным орехом, корицей и другими благовониями.

Алхимик объяснил им, что огонь нужно будет непрерывно поддерживать в течение четырёх дней. Если он погаснет, весь процесс нужно будет начинать сначала. Однако разводить огонь нужно исключительно в новолуние.

Тем временем Акил-хан составил гороскопы обоих своих помощников, чтобы убедиться, что в них нет никаких неблагоприятных сочетаний планет. Далее на землю положили квадратный кусок холста со стороной приблизительно в метр и поставили на него обе чаши. Почти пятьдесят метров хлопковой ткани порезали на полосочки в два с половиной сантиметра и положили на холст. Оставшуюся часть глины развели родниковой водой, пока она не приобрела консистенцию сливок. В одну из чаш положили кусок камня размером с небольшой абрикос и кусок серебра размером с кубик сахара. На всё это сверху вылили около двух столовых ложек сока сомы.

Далее Акил-хан накрыл первую чашу второй и крепко их запечатал, обмакнув полосы хлопковой ткани в глину и плотно обвив ими получившийся сосуд. Далее импровизированный тигель ещё сильнее обмазали глиной, поставили в огонь и засыпали горячими угольями.

Тигель должен был пребывать в состоянии белого каления в течение семи дней и ночей, а двое помощников по очереди несли вахту, поддерживая огонь. Акил-хан время от времени с подозрением поглядывал на небо, «как европеец обычно смотрит на часы». Он предупредил их, что «нельзя ни разговаривать, ни смеяться, ни радоваться, ни сомневаться. Во время дежурства нельзя также ни есть, ни пить!».

По истечении указанного периода времени Акил-хан достал из огня красный от жара глиняный шар и положил его остывать в кучу песка. На это потребовалось ещё двенадцать часов.

После этого шар был вскрыт, и внутри обнаружился «кусочек жёлтого металла». Акил-хан отдал его мадам Мюррей-Абдулла и сказал: «Отнеси его к золотых дел мастеру, посмотрим, золото ли это».

Когда та заколебалась, алхимик ушёл в глубину пещеры, принёс большой холщовый мешок и вытряхнул его содержимое на землю. Там оказалось около пятидесяти других слитков, «точно таких же, как тот, что был у меня в руке», вспоминала мадам Мюррей-Абдулла.

«У меня, как видишь, есть и другие, много-много других», — сказал ей алхимик.

Ещё он сказал ей, что, когда начинал, у него тоже были серьёзные сомнения. На овладение Искусством ему понадобилось тридцать лет.

«Тридцать лет на воде, орехах и ягодах, тридцать лет голода, созерцания и экспериментов».

Ему пришлось выучить астрологию, научиться приручать животных и читать знаки в природе. Он начинал с неправильной или же намеренно искажённой формулы, которую вынужден был исправлять путём проб и ошибок. На то, чтобы определить места, где встречаются необходимые ингредиенты, ему потребовались долгие годы.

Когда мадам Мюррей-Абдулла спросила его о планах на будущее, Акил-хан только пожал плечами. Пять лет назад он окончательно усовершенствовал свой метод и с тех пор непрерывно занимался производством золота.

«Я не могу больше ничего делать, — сказал он. — Да я и не хочу. Но какой от всего этого прок? Я сделал всё, против чего предостерегал меня мой учитель. Это уже превратилось в одержимость…

Какой в золоте прок? Может ли оно вернуть жизнь и молодость? Я стал его рабом. Я не в силах противиться ему. Я не могу и не хочу отдать, продать или подарить его кому-нибудь. Но почему это так, я не знаю…»

Если верить тому, что рассказывает Идрис Шах, мадам Мюррей-Абдулла не получила со всего этого никакой выгоды — алхимик не дал ей золота, а историю она рассказала сейиду совершенно бесплатно.

В грустной истории Акил-хана узнаётся то, чему учил Гурджиев. Он со всей очевидностью следовал по одному из традиционных путей, обеспечивающих развитие лишь в одном направлении при полном пренебрежении остальными. В чём-то он был сродни факиру, который может достичь внутреннего чувства просветления после долгих месяцев самоистязаний — но исключительно за счёт прочих свойств человеческой натуры. Или монаху, чья слепая и узконаправленная вера не позволяет развиться ни телу, ни эмоциям.

Акил-хан постиг искусство создания золота, но так и не смог произвести Эликсир…

Он был великолепно настроен на тонкие течения природы и космоса, но оказался не в силах достичь высшего просветления…

Судя по всему, он не был истинным состоявшимся алхимиком и не смог бы стать Совершенным Человеком суфиев или пройти до конца четвёртый путь Гурджиева.

* * *

Первого апреля 1976 года в журнале «Нью саентист» появилась статья Джорджа Сэссуна и Родни Дэйла, произведшая небольшую суматоху в прессе и на радио. Заголовок гласил «Deus ex machina?». Авторы статьи на основании новой интерпретации библейских текстов утверждали, что древние евреи во время своего странствования по пустыне сконструировали «особый ферментационный блок», с помощью которого наладили производство манны небесной — «одноклеточного белка». Именно это устройство и фигурировало в источнике под именем «Ветхий Деньми».

Принимая во внимание день выхода статьи, большинство средств массовой информации пришло к заключению, что всё это было типичной и тщательно продуманной первоапрельской шуткой, направленной против любителей порассуждать на тему, был ли Господь Бог астронавтом. Но как совершенно справедливо указал в своей книге «Согласно фактам» Эрих фон Деникен, оба автора статьи уже публиковали свои теории в Кембриджском журнале «Интерфейс» и позднее в том же 1976 году в июньском выпуске чикагского «Эйншент скайс». Кроме того, они уже выступали с лекциями по данному предмету и готовили к изданию книгу «Машина манны» (она вышла в 1977 году), за которой последовала вторая — «Расшифрованная кабала» (1978).

Сэссун был лингвистом и экспертом в области электроники, в то время как Дэйл имел биологическое образование и, будучи внештатным сотрудником журнала, писал статьи на инженерные темы. Свои исследования Сэссун начал со сборника переводов каббалистических текстов, выполненных С. Л. Макгрегором Мазерсом, под общим названием «Разоблачённая каббала». Однако он нашёл эту книгу слишком сложной и непонятной и решил прежде всего изучить арамейский язык, чтобы иметь возможность обратиться к самым ранним из доступных текстов по интересующей его теме.

Именно тогда он и решил, что обнаружил в источниках указания по сооружению аппарата для производства манны, белой субстанции, которая, согласно Библии, поддерживала жизнь народа Израилева во время его скитаний по пустыне.

Далее Сэссун объединился с Дэйлом, который тоже разглядел в этих текстах аллегорические намёки на существование у древних евреев гипотетической биохимической лаборатории, С помощью художника Мартина Ричса они создали то, что сами посчитали вполне приемлемым прототипом знаменитого библейского «Ветхого Деньми».

Свои идеи они почерпнули из текста, представляющего собой пересмотренный перевод стихов с 51-го по 73-й источника под названием «Ха Идра Зута Кадиша» («Малое святое собрание»), который является частью книги «Зогар»:

«Верхний череп белый. В нём нет ни начала, ни конца. Полость его соков обширна и предназначена к истечению… Из этой полости соков белого черепа каждый день выпадает роса в Малый лик… И голова его полна и отпадает он от Малого лика на яблочное поле. И всё яблочное поле течёт этой росой. Древний Святой таинствен и скрыт. Высшая мудрость скрыта в черепе, который был найден, и от того до этого Древний не открыт. Голова не сама по себе, а является самой верхней частью всей головы. Высшая мудрость заключена в голове: она скрыта и называется верхним мозгом, мозгом, который усмиряет и спокоен. И нет сына, который это знает. Три головы пусты: эта в той и эта над другой. Одна голова — мудрость; она скрыта от той, которая покрыта. Эта мудрость скрыта, это самая верхняя голова из всех голов других мудростей. Это верхняя часть всей головы — головы, которая не голова и неизвестна. И поэтому Древний Святой называется НИЧТО. И все эти волосы и все эти верёвки из мозга скрыты и находятся во вместилищах. И горло невозможно видёть полностью… Это путь, который течёт в разделении волос из мозга… И от этого пути истекают все остальные пути, которые свисают в Малый лик».

Несмотря на то что эта версия по стилю значительно отличается от перевода Макгрегора Мазерса, в ней нет ничего откровенно противоречивого — принимая во внимание мистический и временами совершенно недоступный для понимания характер текста как такового. Ортодоксальные каббалисты интерпретируют все эти главы, пути и течения как символы эманации Непознаваемого (Айн Соф) в Невидимый и Видимый миры, представленные Путями и Сефирот Древа Жизни.

Но Сэссун и Дэйл решили, что у этих таинственных строк может и должно быть и чисто физическое толкование, которое, собственно, и привело их к созданию предполагаемой машины по производству манны небесной.

В целом можно интерпретировать это следующим образом. «Ветхий Деньми» имеет два «черепа» — Макропрозоп и Микропрозоп, — расположенные один над другим. Оба они, в свою очередь, помещаются внутри ещё одного «черепа». В нём содержится «верхний мозг», в котором очищается небесная роса. В нижнем мозге содержится «небесное масло». Микропрозоп, или нижний череп, имеет четыре глаза, один из которых светит изнутри наружу, а остальные три не светятся сами собой. Судя по всему, цвета их — слева направо — чёрный, красный и жёлтый.

В стихе 532 главы XIV «Малого святого собрания» говорится: «И потому ни один человек не в силах превратить низшие цвета — чёрный, красный и жёлтый — в белое сияние».

А в стихе 533 соответственно: «Ибо только лишь взглядом (Макропрозопа) все они объединяются и превращаются в белое сияние».

Считается, что борода Древнего состоит из тринадцати прядей и волосы её вырастают из лика и в него же возвращаются. Волосы эти мягки, и священное масло течёт сквозь них.

У Микропрозопа, или Малого Лика, твёрдый череп, в одной половине которого находится «огонь», а в другой — «воздух». Чистый воздух, вращаясь, исходит из первой, чистый огонь — из второй, в то время как масло течёт из верхнего черепа в нижний, меняя при этом цвет с белого на красный. Вокруг твёрдого черепа располагается нижний мозг, очищающий росу, которой тот ежедневно наполняется. Из него, согласно Сэссуну и Дэйлу, тонкой струйкой истекала манна, которая скапливалась внизу, в «Воинствах».

Инженеры считали, что каждую субботу «Древний» впадал в транс и тогда его разбирали, чистили и вновь собирали.

Сэссун и Дэйл пришли к выводу, что верхняя часть того, что ошибочно считалось Богом, представляла собой аппарат для дистилляции, на верхней поверхности которого собирался и конденсировался воздух. Конденсат направлялся в контейнер, в середине которого находился мощный источник света, благодаря которому там размножалась культура зелёных водорослей, по всей видимости, типа хлореллы. Баланс белков, углеводов и жиров можно было регулировать, создавая благоприятные условия для роста водорослей.

Последние циркулировали по системе труб, что обеспечивало правильный обмен кислорода и углекислого газа и ликвидировало избыток тепла. В результате взвесь хлореллы попадала в другой сосуд, где создавались такие условия, что её крахмал гидролизировал в мальтозу, которая при лёгком обжаривании приобретала лёгкий привкус мёда. В Библии говорится: «И нарёк дом Израилев [хлебу] тому имя: манна; она была, как кориандровое семя, белая, вкусом же, как лепёшка с мёдом» (Исход, 16:31).

Сэссун и Дэйл предположили, что высушенный продукт разделяли на две равные части — одна для питания в тот же день, а другая — для субботы, дня отдыха, когда машина не функционировала. Именно в субботу аппарат разбирали, чистили и обеспечивали необходимую техническую поддержку, чтобы на следующий день он вновь был готов к работе.

По вычислениям инженеров, машина производила до одного омера (около трёх литров) манны в день на человека. А поскольку народ Израилев во время скитаний по пустыне составлял шестьсот семей, ежедневный выход манны должен был составлять полтора кубометра.

После выхода евреев из пустыни дальнейшая судьба машины для производства манны остаётся покрытой мраком тайны. Однако в книге Иисуса Навина говорится: «…а манна перестала падать на другой день после того, как они стали есть произведения земли, и не было больше манны у сынов Израилевых, но они ели в тот год произведения земли Ханаанской» (Иисус Навин, 5:12). Предполагалось, что после взятия Иерихона она вместе с Ковчегом Завета могла храниться в Силоме (1-я Книга Царств, 4:3). Впоследствии её могли, опять-таки вместе с Ковчегом Завета, поместить в Давидовой скинии в Иерусалиме (1-я Книга Паралипоменон, 15–16), а затем перенести в храм, построенный Соломоном (2-я Книга Паралипоменон, 2–5). Когда же храм был разрушен и разграблен, и машина, и ковчег оказались навеки утрачены.

Но несмотря на все теории Сэссуна и Дэйла, их так называемая машина для производства манны — если она вообще существовала — кажется мне больше похожей на аппарат для осуществления неких алхимических процессов, чем на систему для обеспечения пищей. Обратите внимание на последовательность цветов, упоминающихся в спецификациях: чёрный, красный, жёлтый, белый. Это весьма напоминает алхимическую цветовую прогрессию, о которой мы с вами уже говорили.

В переводе «Малого святого собрания», выполненном Макгрегором Мазерсом, есть такой фргамент:

«53. И с выпуклой поверхности сочленений Белого Черепа каждый день выпадает роса в Микропрозоп, в место, именуемое Небесами; и в этом самом месте в урочный час мёртвые вернутся к жизни.

54. И как сказано в Книге Бытия, 27:28: „Да даст тебе Бог от росы небесной…“.

60. Одна голова есть мудрость запечатанная, что покрыта и не раскрыта.

61. И эта скрытая мудрость есть голова всего сущего и также голова оставшихся мудростей».

Каббала, как мы уже говорили, составляла неотъемлемую часть эзотерического учения испанских школ. Многие теоретики герметизма и практикующие алхимики были хорошо с ней знакомы. Считается, что с незапамятные времён она передавалась в устной традиции и была записана только во втором веке нашей эры знаменитым рабби Шимоном бар Иохаи. Однако даже это подвергается сомнению, и многие комментаторы утверждают, что те части каббалистического учения, о которых мы с вами здесь говорим, обрели письменную форму лишь в тринадцатом веке, и записал их испанский рабби Моше Бен Шем Тов де Леон. Перевод Макгрегора Мазерса выполнен с латинского перевода барона Кнорра фон Розенрота «Kabbalah Denudata», вышедшего в 1677 году, который, в свою очередь, восходил к арамейскому тексту книги «Зогар», изданному в Кремоне в 1558 году.

Зная о связи между каббалистической и герметической традициями, можно с высокой долей вероятности предположить, что тайное учение каббалы содержало и элементы алхимического знания. Это выглядит куда более похожим на правду, чем зашифрованные в «Зогаре» спецификации машины по производству манны, использовавшейся тысячи лет назад. Такую тайну вряд ли стоило хранить столь тщательно, тем более что все эти тысячи лет ей не находилось никакого применения. И тем более, что возникает естественный вопрос: где древние евреи, скитающиеся по пустыне, умудрились раздобыть материалы и технические средства для создания столь продвинутого образца техники?

Хотя каббалистические тексты так до сих пор и не раскрыли своих секретов и, подобно протокибернетике Раймонда Луллия или стеганографии Тритемия, могут применяться к самому широкому спектру тайных знаний, меня не покидает уверенность, что в загадочном и трудном для понимания учении каббалы может отыскаться и алхимическая информация. И опять-таки это куда более вероятно, чем технические решения господ Сэссуна и Дэйла.

Ил. 14. Так называемая «машина для производства манны» Сэссуна и Дэйла (по рисунку Дэйла)

Сравните рисунок Дэйла с изображением «манна-машины» (см. ил. 14) с практически любой из дистилляционных систем, какие можно найти в алхимических источниках, и сходство бросится вам в глаза.

 

Глава седьмая

Последняя тайна

Эжен Канселье, человек, который на всём протяжении этой захватывающей истории был ближе всего к Фулканелли, утверждает, что встречался со своим Учителем в Испании в 1954 году. Случилось это двадцать два года спустя после смерти художника Жана-Жюльена Шампаня и через десять лет после освобождения Парижа и «последнего» исчезновения Фулканелли.

Если Фулканелли, когда они в последний раз работали вместе в двадцатых годах во Франции, исполнилось восемьдесят лет, то на момент этой встречи ему должно было быть между ста и ста десятью годами.

У нас нет оснований сомневаться в том, что в указанном году Канселье действительно ездил в Испанию. Покойный Джерард Хейм, которого считают одним из ведущих оккультистов нашего времени, дружил с дочерью Канселье и через неё получил возможность познакомиться с ним самим. Как-то он ухитрился проверить паспорт алхимика и обнаружил там въездную испанскую визу, датированную как раз 1954 годом.

Как Канселье получил указание отправиться в Испанию, остаётся непонятным, но у Хейма создалось впечатление, что это известие было ему доставлено каким-то паранормальным образом, возможно даже посредством ясновидения.

Источники, близкие к Канселье, сообщили мне, что пожилому алхимику случалось затрагивать эту тему в разговоре, и вот какая картина у нас в результате выстраивается.

Услыхав таинственный зов, Канселье собрал чемоданы и отправился в Испанию на поезде. Пунктом назначения была Севилья, где, как ему обещали, его будут встречать.

Встреча действительно состоялась, хотя кто это был, история умалчивает, и Канселье долгим и кружным путём повезли в некий большой замок, расположенный где-то в горах. Там к нему вышел его старый Учитель, Фулканелли, выглядевший примерно лет на пятьдесят.

Канселье показали его комнаты на верхнем ярусе одной из замковых башен. Окна выходили на обширный прямоугольный внутренний двор. Во время пребывания в замке у Канселье создалось впечатление, что он служил убежищем для целой колонии весьма продвинутых алхимиков — возможно, даже адептов, подобно его Учителю, — и принадлежал самому Фулканелли. Вскоре по прибытии ему показали «petit laboratoire», в которой, по словам обитателей замка, он сможет работать и ставить опыты. Позднее он признался одному другу, что размеры «маленькой лаборатории» привели его в полное замешательство — какова же в таком случае была большая, если, конечно, она и в самом деле существовала?

Вернувшись в отведённые ему покои, Канселье подошёл к окну, чтобы подышать свежим воздухом, и взгляд его скользнул по расстилавшемуся внизу внутреннему двору. Там он увидал группу играющих детей — чьи родители, вероятно, тоже были среди гостей замка. Однако было в этих детях нечто необычное. Внимательно рассмотрев картину, Канселье понял, что странность заключалась в их одежде, которая очень походила на ту, что носили в XVI веке. Дети были поглощены некой игрой, и Канселье решил, что они оделись так для какого-нибудь костюмированного бала или маскарада. Вскоре он отправился спать и больше об этом происшествии не думал.

На следующий день он снова занялся экспериментами в отданной в его распоряжение лаборатории. Фулканелли ненадолго зашёл к нему, чтобы перемолвиться парой слов и проверить, каких успехов он добился.

Наутро Канселье, не дав себе труда даже умыться и побриться, спустился по лестнице, которая вела в его башню, и оказался во внутреннем дворе. Светило яркое солнце. Он стоял там в расстёгнутой рубашке и в ортопедическом корсете и полной грудью впивал свежий, холодный воздух раннего утра. Неожиданно поблизости раздались голоса.

Через двор, мило болтая между собой, шли три женщины. К своему несказанному удивлению, Канселье увидел, что они одеты в длинные платья со шлейфами по моде XVI века, очень похожие по стилю на одеяния детей, которых он видел давеча из окна. Возможно, всё тот же маскарад? Тем временем женщины подошли поближе.

С одной стороны, Канселье был крайне заинтригован сложившейся ситуацией, с другой — его чрезвычайно смущало то, что дамы застигли его частично дезабилье. Он уже готов был дать обратный ход и спешно отступить к себе в комнату, но женщины прошли мимо него, и только одна из них остановилась, посмотрела на него и улыбнулась.

Уже через мгновение она догнала своих спутниц, и все они скрылись из виду. Канселье остался стоять, словно пригвождённый к земле. У женщины, которая обернулась к нему, было лицо Фулканелли.

Как ни поразительно это звучит, но, по словам Канселье, это был отнюдь не обман зрения. Разумеется, об этом он поведал только самым близким своим друзьям.

Что же означал этот странный эпизод?

Фулканелли каким-то странным образом превратился в женщину?

Или он был тайным трансвеститом?

А может быть, он решил сыграть над своим преданным учеником какую-то странную и извращённую шутку?

Или объяснение куда более тривиально, и у алхимика просто была дочь или сестра, очень похожая на него?

Мы можем только догадываться. Однако полёт фантазии следует умерить некоторыми соображениями, относящимися к самой сокровенной области алхимии. И в этом свете объяснение таинственного инцидента в замке может оказаться не столь уж невероятным.

Одним из самых загадочных и значительных символов герметической науки является образ алхимического Андрогина, или Гермафродита. В классических текстах по алхимии его часто считают символом двойной природы Тайного огня, различных производных соли, а также ребиса.

Однако чаше всего он выступал в качестве символа завершённого Делания как такового.

* * *

В алхимической литературе существует множество изображений Андрогина, но всех их объединяют определённые аллегорические черты. Давайте на одном из типичнейших примеров разберём их истинное значение и попытаемся расшифровать весь символ в его целокупности. (См. ил. 15.)

Божественный Андрогин, или Гермафродит, изображается как обнажённая фигура с двумя головами — мужской и женской. Иногда, как на нашем примере, голова одна, но у неё два лика, также мужской и женский, смотрящие в противоположных направлениях, как у двуликого римского бога Януса, который глядит одновременно в прошлое и будущее. Существо увенчано тройной короной. Мужская половина фигуры обычно находится в левой части картины (хотя бывают различные варианты), украшена бородой и смотрит тоже налево. Женская смотрит в другую сторону и помимо более женственных черт лица отличается ещё и длинными волосами. Обычно фигура крылата, что говорит о духовном значении алхимической работы. Гениталии редко изображаются с подробностями, но левая половина тела, как правило, со всей очевидностью мужская, с плоской грудью, в то время как с правой стороны грудь явственно женская. Руки фигуры простёрты в стороны. Мужская рука держит кубок с тремя извивающимися змеями, символизирующими душу, дух и тело, экстернализованные в виде алхимических ртути, серы и соли. В женской руке — змея-уроборос, символ бесконечности и души, обращённой внутрь и лелеющей себя самоё.

Ил. 15. Проекция пентаграммы стихий на Божественного Андрогина — завершённое Делание и Совершенное Существо

(с гравюры в «Философском розарии», XVIII в.).

Надписи в поле иллюстрации:

Огонь. Земля. Воздух. Вода Дух.

Голова Андрогина находится в небесах или в облаках, указывая на достижение высшего просветления и примат сознательного, солнечного начала, в то время как ноги его стоят на рогах горизонтально расположенного месяца, что означает овладение силами бессознательной, лунной природы души. Так, находясь между небом и землёй, между Солнцем и Луной и между сексуальными противоположностями, которые они символизируют, Совершенное Существо достигает идеального равновесия, или эквилибриума противоположностей — сознательного и бессознательного, мужского и женского, активного и пассивного.

Возле женской ноги фигуры сидит чёрный ворон или ворона. Птица символизирует черноту, растворение и гниение стадии нигредо физической стороны Делания, с одной стороны, и внутренние процессы ухода внутрь, отказа от мирского и повседневного, так называемую «тёмную ночь души» христианского мистицизма — с другой.

Возле мужской ноги произрастает «алхимическое древо» с тринадцатью серебряными листами, символизирующими тринадцать лунных месяцев и прохождение одним (самим алхимиом) Двенадцати (великих архетипов бессознательного). Эта система получила отражение в ритуалах посвящения многих мистических обществ и братств, о которых мы с вами уже говорили в предыдущих главах. Их внутренний круг часто состоял из двенадцати избранных, а во главе стоял высший руководитель ордена — тринадцатый.

Если на этот глубочайший алхимический символ спроецировать пентаграмму (см. ил. 15), знаки стихий Великого Делания окажутся расположенными в правильном порядке применения и проявления. Начиная с нижнего правого угла, они следуют в таком порядке: Земля (чёрный ворон или ворона); Вода (чаша, в которой растворяются все три принципа); Воздух (душа-уроборос) и Огонь (принцип роста, алхимическое древо). Пентаграмма завершается в точке, соответствующей короне Андрогина, представляюшей пятый элемент — Эфир, Универсальный Дух или Квинтэссенцию.

Такова, по крайней мере, одна из возможных интерпретаций этой странной фигуры и сопутствующего ей набора символов.

Однако, как уже говорилось ранее, Андрогин символизирует также и окончание Великого Делания — Совершенное Существо. Это добившийся успеха адепт, вышедший за пределы земного бытия, совершенный и завершённый Единый, постигший сущность божества и сам ставший «более чем человеком».

Мне никогда не попадались источники, в которых бы говорилось, что Андрогин представляет собой нечто иное, нежели просто аллегорию, символический образ — по крайней мере, насколько это допускают экзотерические трактовки. Но есть ряд указаний эзотерического плана, намекающих, что у него может быть и более буквальное значение, перекликающееся с образом «преображённого» Фулканелли, которого Канселье встретил в Испании.

Сформулированная без обиняков, идея может показаться совершенно абсурдной. Но, повторяю, есть глубинные оккультные основания полагать, что она имеет под собой некоторые основания в действительной физической реальности.

Дабы в полной мере оценить эти сложные эзотерические соображения, давайте рассмотрим одну альтернативную систему достижения просветления. В прошлых главах я уже высказывал сомнение в том, что тантрические практики и продвинутые техники кундалини-йоги можно считать неким эквивалентом алхимического искусства, но, несмотря на это, у меня есть причины полагать, что самые таинственные алхимические процессы могут иметь некоторые соответствия в системах этих восточных дисциплин. Давайте вспомним, что на определённом этапе Великого Делания алхимик должен спроецировать на материалы, с которыми работает, нечто иное, особое, нечто из своей собственной глубинной природы. Этот момент часто описывается как прямое вмешательство Бога и подразумевает, что для достижения успеха необходима помощь высших, Божественных сил. Ему можно найти прямые параллели в практиках тантры и кундалини-йоги, но давайте прежде рассмотрим некоторые их аспекты более подробно.

По системе кундалини-йоги, в человеческом теле имеется средоточие энергии, расположенное в основании позвоночного столба между половыми органами и анусом. Это место называется муладхара-чакра, а её энергия, или кундалини, визуализируется в виде свёрнутой кольцами змеи. Цель кундалини-йоги состоит как раз в том, чтобы посредством сложных поз, для выполнения которых требуется особая физическая подготовка, дыхательных техник и ментальных процессов пробудить эту энергию и заставить её подняться вдоль позвоночника через другие центры, или чакры тонкого тела, в надлежащем порядке и при полном контроле со стороны практикующего.

Чакры рассматриваются не как органы физического тела, а как центры тела тонкого, имеющие приблизительные соответствия на физическом уровне в виде желез эндокринной системы. Основные чакры изображены на иллюстрации 16. Если ищущий добился успеха — а на работу могут потребоваться годы, даже если она совершается под руководством опытного наставника-гуру, — кундалини-шакти, или змеиная сила, пробуждается и находит путь вверх по позвоночнику, направляясь в самую верхнюю чакру. Результатом этого оказывается высшее просветление, уничтожение обычного, повседневного сознания и слияние, или собственно йога (дословно «союз») с бесконечностью.

Тантрические источники и их комментаторы предупреждают, что подъём кундалини — это очень опасная практика для непосвящённых и что без должной подготовки и неусыпного контроля она может привести к одержимости, безумию и даже смерти.

* * *

Считается, что успешный подъём кундалини очищает стихии тела — тот же самый эффект имеет и применение разнообразных эликсиров, полученных в результате алхимических процессов.

Ил. 16. Нади (каналы, по которым течёт энергия, или прана) и основные чакры (энергетические центры) кундалини-йоги.

Надписи в поле иллюстрации:

1. Муладхара. 2. Свадхистхана. 3. Манипура. 4. Анахата.

5. Вишуддха. 6. Аджна. 7. Сахасрара. 8. Ида.

9. Пингала. 10. Сушумна

Поднимаемая энергия называется змеиной, поскольку само слово «кундалини» происходит от «кундала» — «свёрнутая». Визуализируют её действительно в виде змеи, свёрнутой кольцами в самом нижнем из энергетических центров, располагающемся у самого основания позвоночного столба.

Согласно книге Артура Авалона «Змеиная энергия», одному из наиболее известных западных изложений системы кундалини-йоги, подобные школы самопросветления имеются и во многих неиндуистских культурах, локализованных в других частях света.

Как мы уже отмечали, суфии, а с ними и Гурджиев, говорили о наличии в человеческом теле особых субстанций, назначение которых в том, чтобы продлевать жизнь, повышать осознание и вообще ускорять эволюцию человека как вида. Авалон (на самом деле под этим псевдонимом скрывался сэр Джон Вудроф) считает, что в кундалини-йоге есть определённые философские моменты, совершенно идентичные, к примеру, некоторым положениям священной книги цивилизации древних майя «Пополь Вух».

Ил. 17. Кадуцей Меркурия визуально очень напоминает систему нади — каналов, по которым течёт энергия в системе кундалини-йоги и индийской медицины

Считается, что энергия кундалини восходит по трём основным каналам (см. ил. 17), которые называются нади. Центральный канал носит название сушумна, а два других — ида и пингала. Авалон утверждает, что у майя им соответствуют «воздушная труба» и «двойная воздушная труба». Сама по себе змеиная энергия похожа на майянский хуракан (молнию), а для чакр у майя имеются иероглифы, изображающие тех или иных животных.

Комментаторы часто уподобляют три нади кадуцею — обвитому змеями жезлу посланника богов Гермеса, или Меркурия (см. ил. 17).

Считается также, что по мере подъёма кундалини по каналам и её прохождения через чакры, ищущий обретает оккультные способности (сиддхи). Но, если он стремится только к накоплению сил, у него ничего не получится и все его усилия окажутся тщетны. Низшие факиры и уличные волшебники Индии иногда и вправду оказываются йогами, которые оставили путь истинного просветления ради обретения оккультного могущества.

Когда сознание человека обращено исключительно к тварному миру, его кундалини спит — и мир, который он воспринимает, есть лишь сон, иллюзия. Когда же змея пробуждается и достигает расположенной между бровями аджна-чакры, которой соответствует шишковидная железа или таинственный «третий глаз» восточного мистицизма, человек засыпает для обыденного мира. Однако в то же время он открывается высшему осознанию точно так же, как добившийся успеха и получивший Камень алхимик достигает просветления. До некоторой степени это можно сравнить с гурджиевскими концепциями «спящего» и «пробудившегося» сознания и с суфийским идеалом Совершенного Человека.

Возможно, более простое и менее аллегорическое объяснение этого феномена заключается в том, что в действительности кундалини представляет собой космическую энергию внутри человеческого тела, и дабы заставить её работать, нужно воссоединить душу и дух с самой сущностью творения.

Авалон пишет: «Цель кундалини-йоги — превыше всяких небес. Ни один йогин не стремится на небеса, но исключительно к единению с источником, откуда произошли все миры».

Дабы понять основы и происхождение кундалини-йоги, которые, с одной стороны, совершенно научны, а с другой — глубоко метафизичны, необходимо углубиться в индуистскую философию, религиозную доктрину и эзотерические ритуалы. Даже имея все эти предпосылки, лишь один из тысячи ищущих способен добиться успеха — и то лишь при помощи посвящённого гуру.

У этой философской системы есть один интереснейший аспект, имеющий параллели и в других восточных учениях. Он заключается в том, что Разум и Материя рассматриваются не как неотъемлемые свойства, или атрибуты, с помощью которых человек воспринимает физическую вселенную и мир духа, но лишь как манифестации, проявления чистого, бесконечного космического сознания. Это всего лишь приспособления, посредством которых может действовать Дух, проявленный сам в себе. Без Духа, согласно индийской философии, разум и материя мертвы и не обладают сознанием.

Сам же человек рассматривается как чистое сознание, направляемое и управляемое энергией (Шакти) и заключённое в форму тела и разума.

Авалон пишет по этому поводу: «С теологической точки зрения чистое сознание есть Шива, великая богиня Деви, Матерь Вселенной. В человеческом теле она обитает в самом нижнем из его энергетических центров, расположенных в основании позвоночника, и зовётся жизненной силой».

Однако полной реализации Шива может достичь лишь в самом верхнем энергетическом центре — в сахасрара-чакре, символически расположенной в головном мозге — через слияние с её мужским эквивалентом. Завершением этого пути является растворение в абсолюте, которое есть обратная сторона инволюции Духа в разум и материю.

Подобно каббалистам и алхимикам, последователи этой разновидности йоги рассматривают человека как микрокосм (кшудра-брахманда — маленькой яйцо Брахмы), отражающий макрокосм (брахманда). Таким образом, во вселенной нет ничего, чего бы не было в человеческом теле. Всё сознание и вся материя, существующие в мире, в той или иной форме существуют также и в организме человека. И потому нет никакой необходимости искать Бога вовне, ибо он внутри.

Индуисты называют его Внутренний Правитель (ан-тарьямин), или Внутреннее Я (антаратман).

Так алхимическое изречение, приписываемое Гермесу Трисмегисту — «Что вверху, то и внизу, а что внизу, то и вверху», — находит отражение в индийском источнике под названием «Вишвасара-тантра»:

«То, что есть здесь, есть повсюду. Чего нет здесь, нет нигде».

И потому внутри у человека тоже есть некая сила, подобная высшей силе мироздания (Шива-Шакти).

«Наше тело, таким образом, представляет собой огромный резервуар энергии, — пишет Авалон. — Цель всех тантрических ритуалов — привести эту внутреннюю силу к наивысшему выражению. В тантрах говорится, что в силах человека достичь всего, чего он желает, если только он сосредоточит свою волю на этой силе». (Курсив К. Р. Джонсона.)

И поскольку человек, по сути своей, един с Владыкой Вселенной и Божественной Матерью, чем в большей степени он проявляет Дух, тем большей силы в состоянии достичь.

Сознание безгранично, говорят тантрики. Оно лишь кажется ограниченным, ибо заключено в пределах ума и тела, точно так же как свет лампы заключен в пределах стеклянного колпака или абажура.

Плотное материальное тело в тантрической традиции именуется стхулашарира. Слово «шарира» происходит от корня ШР, означающего «разлагаться». В отличие от христиан, тантрики считают, что воскресение в том же теле невозможно. Душа (дживатман) после смерти возрождается в новом теле, а старое обращается в прах. И снова это частично пересекается с суфийским учением и доктриной Гурджиева.

С другой стороны, последователи тантры, подобно алхимикам, верят в то, что любое вещество можно низвести до Первичной субстанции, и в возможность трансмутации одного элемента в другой, ибо каждый из них есть лишь одна из множества манифестаций великого космического единства, стоящего за всем этим.

Далее Авалон комментирует: «Последние научные исследования показали, что эта Первичная субстанция не может быть тем, что принято называть „материей“ — то есть тем, что имеет массу, вес и инерцию. Согласно самым свежим гипотезам, материю можно дематериализовать и привести к состоянию, весьма отличному от материи, которую мы привыкли воспринимать своими физическими чувствами». Под этим он, разумеется, подразумевает получившую в одно время широкое распространение концепцию всепроникающего Эфира, которая дожила до настоящего века и которой до сих пор придерживаются многие философы-оккультисты.

Индусы называют этот элемент акашей, а маг Элифас Леви, мадам Блаватская и её теософы и многие другие — Астральным светом. До некоторой степени это соответствует алхимическим представлениям о Квинтэссенции, пятой производной, что превыше всех принципов и элементов. Всего в системе тантризма имеется пять элементов. По мере убывания плотности они таковы:

1. Притхиви — Земля;

2. Апас — Вода;

3. Теджас — Огонь;

4. Вайю — Ветер, Воздух;

5. Акаша — Квинтэссенция, или Эфир. В тантризме с каждым из этих элементов соотносятся цвет и символ. Вместе они составляют материальный мир, с одной стороны, и человеческое тело — с другой, и каждый наиболее ярко проявлен в одной из чакр. Вот эти цвета, символы и чакральные соответствия в восходящем порядке:

1. Притхиви (Земля) — жёлтый;

; муладхара (основание позвоночника);

2. Апас (Вода) — белый;

; свадхистхана (центр, расположенный над гениталиями);

3. Теджас (Огонь) — красный;

; манипура (центр, расположенный на уровне солнечного сплетения);

4. Вайю (Воздух) — синий, голубой;; анахата (центр, расположенный в области сердца);

5. Акаша (Квинтэссенция) — чёрный;

; вишуддха (центр, расположенный в области горла).

Считается, что материя существует в этих пяти состояниях — плотном, жидком, огненном, газообразном и эфирном. Чем в более плотном состоянии она находится, тем большее количество чувств в состоянии его воспринять.

Можно, мне думается, утверждать, что в практиках кундалини-йоги — а также и алхимии — главная цель заключается в возвышении низших качеств, или вибраций, плотной материи до высочайших и наименее материальных степеней.

Однако у тантризма есть один аспект, который редко получает должное освещение в трудах западных исследователей, — это так называемая сексуальная магия и её ритуалы. На самом деле это методика, позволяющая поднимать кундалини посредством воли и воображения, но опираясь при этом на психосексуальную энергию. А поскольку эта энергия работает с лунной стороной творения, которой в человеческом теле соответствует левая его половина, считающаяся женской — в противоположность правой, мужской и солнечной, — то данная традиция называется тантрой Левой руки. К сожалению, ввиду ограниченного и полного предубеждений восприятия сексуальности, свойственного нашей цивилизации, плохо информированные западные комментаторы интерпретировали это как некую форму вредоносной «чёрной» магии. Следует сразу оговориться, что ничего подобного просто не существует. Нет ни чёрной, ни белой магии, есть только магия как таковая. «Цветом» или оттенком может обладать лишь намерение мага, и именно оно сообщает те или иные качества творимой им магии. Высшая цель кундалини-йоги и тантры высокоморальна — ибо это достижение Высшего Просветления и единение с Божественным началом. Любой, кто взыскует, прежде всего, оккультных сил и способностей для личного удовлетворения, самовозвеличивания или же ради причинения вреда другим, не может считаться истинным последователем учения.

Несмотря на то что на Западе понимание сущности тантры часто бывает искажено — и причиной тому является исключительно невежество — у нас тоже есть свои специалисты и преданные практики. Один из самых, на мой взгляд, объективных и подробных анализов данной системы содержится в тетралогии Кеннета Гранта: «Магическое возрождение», «Алистер Кроули и Тайный бог», «Культы тени» и «Тёмная сторона Эдема».

Кеннет Грант был учеником во многом непонятого Алистера Кроули, а сейчас является главой международного магического ордена телемитов (сиречь кроулианцев) — Ordo Templi Orientis, ордена Восточного Храма. Это один из самых подробных и ясных интерпретаторов кроулианской системы магии — особенно его многими неверно воспринятых техник сексуальной магии, применявшихся в О. Т. О., но восходящих к тантрическому учению.

В упомянутых книгах Кеннет Грант как раз и раскрывает некоторые особенности смысла и значения пути Левой руки.

Телесные энргетические центры, или чакры, в тантрической литературе часто называются падмами, или лотосами. Лотос, священный цветок восточной традиции, во многом эквивалентен мистической розе европейских магических орденов. В манере, чем-то напоминающей фулканеллиевскую фонетическую кабалу, Грант интерпретирует лотос как «flower, flow-er», текущий и собирающий воедино все мистические эссенции, «звёзды», или кала, человеческого тела и ведущий их через женское лоно к готовому принять их священному листу. Символизм этих кала, или священных эманации, полагаю, не нуждается в дальнейшей трактовке.

Далее Грант объясняет, что лотос, состоящий из этих эссенций, «расцветает в вагинальных истечениях, или эманациях, жрицы». Он сообщает, что эти телесные секреции находят применение в различных магических ритуалах и используются для освящения талисманов.

Сам Кроули в письме одному из своих учеников, которое цитирует Грант, возводит слово «секрет» — в том значении, в котором оно используется в его гримуаре «Книга закона» — не к чему-то скрытому от других, но именно к «секрециям».

Грант, имевший возможность познакомиться с эзотерическими интерпретациями тантрических ритуалов и практик, приводит в своих работах цитаты из некоего «посвящённого, комментирующего священные тантры»:

«Что (обычно) неизвестно, так это что эти секреции представляют собою отнюдь не обычные выделения, но бесценные жидкости, в которых содержатся секреты желёз эндокринной системы в куда более чистой форме и куда более подходящие для использования человеком, чем специально производимые вытяжки из этих желёз и их сухие материалы, известные современной органотерапии. Следует помнить, что вытяжки из эндокринных желёз, произведённые химическим образом, берутся у мёртвых животных и, следовательно, в них нет определённых веществ, присутствующих только в живых организмах; кроме того, у человека и животных эти вещества далеко не идентичны. Женские секреции производятся в лаборатории богов, в храме Матери, и в них есть именно то, что нужно человеку, и притом в самой верной пропорции». (Курсив К. Р. Джонсона.)

Одну из этих кала, или секреций, известную как садхакъя кала, Грант называет самой сокровенной из всех: «это эссенция, в которой время стоит неподвижно; в которой времени НЕТ». (Курсив К. Р. Джонсона.)

И снова он цитирует анонимного комментатора тантр:

«Из трёх видов жидкости урина наименьшая и слабейшая; раджас , или менструальный секрет, — следующая; и биндхи — последняя, эта жидкость до сих пор неизвестна Западу, и получить её можно исключительно средствами шакта-тантры и её аналогов в Монголии, Тибете, Китае, Перу, Мексике и прочих местах; это жидкость, которая делает мужчину и женщину бисексуальными и возвращает им молодость до невероятной степени ». (Курсив К. Р. Джонсона.)

Далее комментатор утверждает, что на Востоке используют по меньшей мере шестнадцать типов телесных жидкостей, производимых женщиной, — и шестнадцатая из них и есть та самая мистическая садхакья-кала, известная также как просто кала или лунный луч. Он предполагает, что эти секреции, будучи полученными посредством тайных тантрических обрядов, содержат невероятно ценные вещества из спинномозговой жидкости и из желёз эндокринной системы.

«Ибо известно, что существует нерв, располагающийся в нижней части третьего желудочка мозга и контролирующий мочеиспускание, и нерв, напрямую связывающий этот центр с мочевым пузырём; по этому нерву проходит некоторая часть секреции третьего желудочка, с которой непосредственно связаны гипофиз, шишковидная железа и другие части мозга». [224]

В поддержку этой концепции Грант цитирует Хэвлока Эллиса и его работу «Исследования по психологии секса», в которой тот утверждает, что из семнадцати телесных секреций, известных тантрической традиции, четырнадцать признаются западной наукой. Грант пишет:

«Эти цифры соответствуют числу лепестков лотоса определённых эрогенных зон. Секреции также связаны с днями и ночами тёмных и светлых двухнедельных периодов, составляющих один лунный цикл, кульминирующий в полнолуние, также называемое шестнадцатым градусом Луны ». (Курсив К. Р. Джонсона.)

Грант заключает, что «таинственная алхимическая наука весьма близко подходит к тантрическому учению о кала», но, увы, алхимические тексты не столь хорошо систематизированы, как тантрические источники.

Цитируя Кроули, он указывает, что металлы у алхимиков тоже были «живыми субстанциями», и предполагает, что эти металлы — или препараты — классифицировались по тому принципу, были ли они солнечной или лунной природы или же оказались сформированы «смешанными течениями творческой энергии». Эти три класса веществ, полагает он, вполне соответствуют философским сере, соли и ртути.

Ранее я уже заявлял, что, с моей точки зрения, весьма маловероятно, будто тайна алхимии непременно должна быть связана с практиками тантрического характера, хотя бы по той простой причине, что многие алхимики вершили Делание в строгом одиночестве и не имели, таким образом, доступа к тайным кала, то есть жидкостям женского тела. Однако следует отметить любопытную деталь: на многих иллюстрациях к алхимическим трактатам показаны мужчина и женщина, обычно определяемые как Король и Королева, или Солнце и Луна, в процессе соития.

Всё же есть некоторая вероятность того, что субстанции, необходимые для получения Философского камня могут образовываться и в организме мужчины-алхимика, работающего самостоятельно. Возможно, именно на это и намекал Эжен Канселье, когда рассказывал о трансмутации, при которой присутствовал в 1922 году на газовой станции в Сарселе — как совершенно справедливо указал Уолтер Лэнг, газовая станция это такое особое место, где плотная материя очищается и переводится в летучее состояние. Иными словами, это вполне может быть «газовая станция» человеческого тела. Канселье сам родился в Сарселе и, возможно, это была именно его «станция». Никогда не следует забывать, что алхимикам свойственно говорить метафорами, и если они кажутся прямолинейными, как никогда, это лишь ещё один повод задуматься об истинном смысле их слов.

Ключ к концепции об алхимических эссенциях, рождающихся в организме практикующего, снова даёт Кеннет Грант, который ссылается на уже упоминавшуюся шестнадцатую кала, которую последователи тантры держат в строжайшем секрете. Грант сообщает, что, согласно учению секты Каула, придерживающейся пути Левой руки,

«… древа небесные суть пять пазух четвертого, третьего и пятого желудочков мозга, гипофиз и шишковидная железа. Самое Древо Жизни есть шишковидная железа, содержащая шестнадцатый луч, или же градус, Луны. Отсюда истекает „ нектар высшего совершенства “». (Курсив К. Р. Джонсона.)

Поскольку шишковидная железа, или эпифиз, в отличие от более тонких сексуальных центров, имеется и у мужчин, и у женщин, вполне возможно, что тайный алхимический ингредиент, который добавляется к взаимодействующим в тигле или реторте субстанциям, есть некая разновидность секрета, получаемого каким-то непостижимым для науки образом из шишковидной железы. Оккультисты издавна связывают эту железу с третьим глазом восточной магической традиции, открытие которого наделяет ищущего всевозможными таинственными силами, в том числе и способностью видеть человеческую ауру, и позволяет ему расширить сознание буквально до космических масштабов.

Здесь будет уместно вспомнить, что ответил Фулканелли на вопрос Бержье о том, какова истинная природа алхимии. Он сказал:

«Тайна алхимии в том, что существуют способы управлять материей и энергией и создавать то, что современная наука называет силовым полем. Это силовое поле воздействует на наблюдателя и ставит его в привилегированное положение относительно мироздания. Из этой привилегированной позиции он получает доступ к реальностям, пространство и время, материя и энергия которых в обычном состоянии закрыты от нас. Именно это мы и называем Великим Деланием».

Шишковидная железа производит вещество, известное как мелатонин. Её открыл Аарон Лернер из Йельского университета в 1959 году. Год спустя было установлено, что мелатонин получается из серотонина, весьма необычного вещества, которое содержится в самых разных частях организма — в крови, в гипоталамусе, а также в некоторых пищевых продуктах, например в финиках, бананах, сливах, и в одном виде фикуса, который встречается в тропических регионах и носит гордое название ficus religiosis. Впервые серотонин получили из зерна ржи, заражённого паразитическим грибком спорыньёй. Из неё был впервые выделен галлюциногенный наркотик ЛСД, (диэтиламид лизергиновой кислоты), ныне получаемый синтетическим путём. ЛСД обладает способностью — доселе недостаточно изученной — вызывать необычайно интенсивные переживания, состояние повышенного сознания и единства со всем сущим, судя по всему блокируя при этом рациональную составляющую. Некоторые исследователи предполагают, что ЛСД каким-то образом изменяет степень концентрации серотонина в клетках мозга, а также и в шишковидной железе. В свете этого весьма любопытно, что священное дерево Бодхи, под которым Будда медитировал и достиг просветления, было именно фикусом религиозным. Питаясь его плодами, Будда обеспечил себе путь к просветлению.

Мы уже отмечали, что шестнадцатая кала, по данным Гранта и его посвящённого комментатора-тантриста, как-то связана с концепцией остановки времени, «бисексуализацией» мужчин и женщин и возвращением молодости.

Это слишком похоже на алхимию, чтобы быть просто случайным совпадением.

Ил. 18. Скульптурное изображение Благоразумия (вид спереди и сзади) на фасаде Нантского собора

С одной стороны, у нас имеется сообщение Канселье о встрече с Фулканелли, преображённым в женщину — по крайней мере, лицом, — а с другой — сведения о некой загадочной субстанции, которая вводит человека как раз в искомое состояние, даря ему при этом просветление сознания и долгую жизнь. И несмотря на то, что методологически техники саморазвития, предусмотренные в системах тантры и суфизма, а также в доктрине Гурджиева, не аналогичны алхимическим, все они заканчиваются примерно одним и тем же. То есть мы приходим к тому, что достичь одних и тех же результатов можно разными путями.

В своих «Философских обителях» Фулканелли рассказывает читателям о весьма любопытной статуе — следует заметить, одной из четырёх, — украшающей гробницу короля Франциска II в Нантском соборе. Он называет её аллегорией Благоразумия. (См. ил. 18.)

Спереди она представляет собой фигуру молодой и красивой женщины, одетой в длинную мантию с капюшоном и глядящую на своё отражение в необычном выпуклом зеркале. Однако сзади, на затылке, у неё есть ещё одно лицо — старого, умудрённого годами мужчины с длинной бородой.

Фулканелли проводит параллель между этой фигурой и двуликим римским богом Янусом, сыном Аполлона и Креусы, и сообщает, что видит в этом изваянии Природу во всех её проявлениях — как внутренних, так и внешних, — закутанную в плащ Философии.

Однако под внешним покровом Благоразумия, говорит он, скрывается таинственный образ древней алхимии, и «через атрибуты первого мы получаем посвящение в тайны второй».

Далее он пишет:

«Весьма рекомендуется сочетать „здорового и сильного старика с молодой и прекрасной девственницей“. От этого алхимического брака рождается металлическое дитя, именуемое андрогином, ибо он обладает одновременно природой своего отца, серы, и матери, ртути… когда мудрые говорят об андрогине, они подразумевают под этим искусственно составленное производное серы и ртути… Таким образом, это указывает на предыдущее состояние серы и ртути — изолированное, или экстрагированное, — а не на тело, произведённое природой от союза старого мужчины и юной девушки…

И поэтому элементарная логика побуждает нас отыскать источник серы и ртути, если уж мы хотим через их союз обрести философского андрогина, иначе называемого ребисом, compositum de composites, [227] живую ртуть и так далее, сиречь правильный материал для Эликсира. Из двух его первоначальных химических родителей, серы и ртути, один остаётся вечно неизменным — это его девственная мать; что же до старика-отца, то когда его роль оказывается выполненной, ему приходит время уступить место юному другому. И вот от этих двух союзов рождаются дети разного пола: сера сухой и огненной природы и ртуть „лимфатического и меланхолического“ темперамента. Именно это имели в виду Филалет и д'Эспанье, когда говорили, что „наша дева становится невестой дважды, не теряя при этом девственности“. Другие [алхимики], подразумевали то же самое, но в куда более тёмной и непонятной манере, уверяя нас, что „Солнце и Луна небесные не суть звёзды философов“. Здесь читатель должен понять следующее: родителей Камня никогда нельзя найти в природе в готовом виде, и формирование его зависит от союза герметических Солнца и Луны, а потому да не разочарует мастера первый плод их соития». [228]

Несмотря на то что Фулканелли выражается здесь крайне неясно, аналогии с тантрической традицией лежат буквально на поверхности. Далее он указывает на некую «свернувшуюся кольцами змею», изображённую у правой ноги статуи Благоразумия. И снова, не ссылаясь прямо на тантризм и не употребляя терминов вроде «кундалини-шакти», или «змеиная энергия», он называет это явление «движущей силой, оживляющей и одухотворяющей Великое Делание», и указывает на главную его тайну — обретение способности «убить живое», то есть непробуждённое, земное тело и душу, и «оживить мёртвое» — дремлющую змеиную энергию, несущую просветление. Он снова приводит известнейшую алхимическую аксиому solve et coagula, в которой, как говорят, содержится ключ ко всему Деланию — «растворить» (тело) и «сгустить» (душу).

Разумеется, сама концепция андрогина не носит чисто физический или сексуальный характер. Её главный смысл заключается в стабильности, гармонии и совершенном равновесии — во всех смыслах этого слова. Это частично отражено в каббалистическом тексте под названием «Малое святое собрание» и имеет некоторые параллели с аллегорической речью Аристофана в «Пире» Платона.

А. Э. Уэйт даёт прекрасный анализ философской подоплёки концепции андрогина, основанный на соответствующих фрагментах этого источника. Вот что он говорит о каббалистическом понимании роли полов:

«…оно опередило своё время, в каком бы христианском столетии мы ни избрали поместить эту литературу, говорящую о том, что мужчина и женщина по отдельности незавершённы, или, как говорит источник, представляют собой лишь половинку тела; что никакое благословение не пребудет с тем, что увечно или ущербно; что ни одно разделённое существо не сможет жить вечно или обрести предвечный дар, „ибо красота женщины дополняется красотою мужчины…“. „Когда Невеста воссоединяется с Королём в совершенстве Субботы, тогда все становятся единым телом“. И тогда Святой Бог воссядет на трон Свой, и все сущие взойдут и воссоединятся с Единым и Неделимым, Совершенным и Святым Именем. Когда Мать воссоединится с Королём, миры обретут благословение и радость мироздания». [229]

Точно так же и аллегория Платона — которую тот вложил в уста комедиографа Аристофана — подразумевает, что первоначально человеческие существа были андрогинны, но затем прогневали богов, и в особенности Зевса, и громовержец разделил их на две половинки. По этой причине с тех самых пор противоположности имеют тенденцию притягиваться друг к другу и искать воссоединения.

Эта концепция находит отклик и в каббалистической интерпретации книги Бытия, которой придерживаются многие последователи этого учения. Она гласит, что с самого начала человек обладал андрогинной природой, и подтверждает это словами Ветхого Завета: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их» (Быт., 1:27).

Но независимо от того, имеем ли мы право предполагать, что достижение цели алхимического поиска имело определённые побочные эффекты физического характера, в оккультной традиции имеются некоторые намёки на то, что совершенное внутреннее равновесие очевидным образом проявлялось и во внешней, физической реальности.

В «Mysterium coniunctionis» Юнга есть совершенно изумительный фрагмент, в котором он привлекает внимание своих читателей к труду Георга Кёпгена «Христианский гнозис», в котором тот исследует тему андрогинности в применении к образу Христа. Цитату из Кёпгена Юнг предваряет следующей ремаркой:

«Lapis был идеален для отшельников, для тех, кто следовал путём уединения. Помимо всего прочего он был ещё и пищей (cibus immortalis), способной умножаться до бесконечности и одновременно представлял собою живое существо, обладающее телом, душою и духом, андрогина с безупречным телом и так далее…

В этой связи не следует забывать, что ещё в глубокой древности некоторые элементы гностической доктрины об андрогинном Первичном Человеке проникли в христианство и породили идею о том, что Адам был сотворён Богом андрогинным. А поскольку Адам был прототипом Христа, а Ева, созданная из его ребра, — Церкви, становится совершенно ясным, что образ Христа должен обладать определёнными женственными чертами. В религиозном искусстве этот образ сохранился практически в неизменном виде вплоть до наших дней. Его неявная андрогинность отражает обоеполость Камня, который в свете этого несёт значительное влияние гностической философии».

Снова обращаясь к работе Кёпгена, Юнг пишет:

«Об апполоническо-дионисийском противостоянии древности Кёпген говорит, что он нашёл своё разрешение в христианстве, ибо „в личности Христа мужское соединяется с женским“. „Лишь в нём можно найти мужское и женское не просто соприкасающимися но слитыми в нераздельном единстве“. „Если бы в поклонении Христу мужчины и женщины могли выступать равными и равноправными, это имело бы весьма неслучайное значение: то было бы исполнение Божественной андрогинности, явленной в образе Христа“».

Юнг отмечает, что об изменении пола верующего говорится ещё в Откровении (14:4): «Это те, которые не осквернились с жёнами, ибо они девственники».

Вот как комментирует этот фрагмент Кёпген:

«Здесь становится зримой новая андрогинная форма бытия. Христианство не является ни мужским, ни женским — оно одновременно мужское и женское в том смысле, что мужское объединено с женским в душе Иисуса. В Иисусе напряжение и борьба противоположностей полов разрешается в андрогинном единстве. И Церковь, как его наследница, приняла этот завет от него: она тоже является андрогинной». По своему устройству Церковь «обладает мужским характером ввиду своей иерархичности, в то время как душа её совершенно женственна».

Юнг, в свою очередь, комментирует:

«Для Кёпгена, таким образом, не только сам Христос андрогинен, но также и Церковь — весьма значительный вывод, логичность которого невозможно отрицать. Следствием его является особый акцент на двуполости и на нераздельном единстве Церкви и Христа, которое основывается также и на доктрине corpus mysticum. [231] Это также предвосхищает и бракосочетание Агнца в конце времён, ибо андрогин „обладает всем, что ему потребно“, и уже представляет собой complexio oppositorum [232] ».

Безусловно, эти соображения носят глубочайший теологический и философский характер, но даже на нашем уровне постижения мы можем уловить в них отблеск алхимических воззрений на природу андрогина. Анонимный автор «Золотого трактата», иногда приписываемого самому Гермесу, выражает ту же мысль более прозаическим языком:

«Подобно тому как тень постоянно следует за телом того, кто идёт при ярком свете солнца, так и наш андрогинный Адам, который хотя и выглядит как мужчина, но тем не менее всегда носит с собою Еву, свою жену, скрытую внутри его тела ». [233] (Курсив К. Р. Джонсона.)

В таком случае получается, что по достижении адептом успеха, его внутреннее «я» в более полной мере соединяется с внешним, а мужской и женский компоненты личности гармонизируются, причём ни один из них более не доминирует. Этот конечный результат всегда оказывается одним и тем же, независимо от того, был ли адепт до того мужчиной или женщиной. Ни в том, ни в другом случае нет ни малейшей необходимости в окончательной утрате сексуальности, равно как в полной перемене пола.

Однако отмечается, что при этом возможны и чисто физические изменения — в чертах лица адепта, которое лишается ярко выраженных черт того или иного пола и может отныне восприниматься то как мужское, то как женское.

Всё это очень хорошо, но как нам в таком случае следует воспринимать в рассказе Канселье тот факт, что Фулканелли был одет как женщина — и, если уж на то пошло, одет в женское платье XVI века?

И снова мы оказываемся в той области, где можем лишь строить догадки и делать предположения. И всё же самый контекст его повествования наводит на мысль, что присутствие Канселье в испанском замке Фулканелли имело свою цель, и цель эта во многом напоминает инициацию. А как мы уже видели на примере братства суфиев и других мистических движений, инициационные обряды облекались подчас в самые странные и причудливые формы, непостижимые или даже откровенно бессмысленные, с точки зрения непосвящённых.

Покойный Джерард Хейм утверждал, что у Канселье сохранились лишь весьма смутные воспоминания о его визите в Испанию. Он хорошо помнил лишь немногое из того, что там с ним произошло, например то, что действительно побывал в замке, где жили посвящённые алхимики, которые были одеты в причудливые наряды. Из этого Хеймс сделал вывод, что в процессе посвящения Канселье, возможно, подвергся некой форме гипноза, долженствующей стереть из его памяти самые важные элементы тех событий, а также что процесс этот — возможно, даже намеренно — был проведён не очень тщательно, благодаря чему некоторые наиболее странные воспоминания в его сознательной памяти всё-таки сохранились.

По собственному признанию Канселье, он так и не смог достичь Третьей ступени Великого Делания. Следовательно, у нас есть некоторые основания предполагать, что он точно так же мог «провалить» и инициационные испытания, возможно имевшие место во время его пребывания в Испании. Иначе почему же ему не позволили остаться в замке Фулканелли и продолжить работу? Или хотя бы не дали какое-нибудь другое задание — например, продолжать нести людям учение Фулканелли и его понимание алхимии?

Может, конечно, статься, что последнее как раз и было вменено Канселье в обязанности, ради этой цели он и прошёл посвящение и преследовал её с тех самых пор, как издал две работы Фулканелли. Но, с другой стороны, Канселье вернулся во Францию, имея лишь весьма смутные и неполные представления об испытании, которое он вроде бы прошёл. И, насколько нам известно, никогда с тех пор он больше не встречался со своим Учителем.

Всё это приводит нас к весьма печальному заключению — особенно ввиду постоянной и неослабевающей преданности Канселье своему наставнику и его работам, а также собственных его попыток продолжить Великое Делание.

После более чем шестидесяти лет учения и работы пожилому французскому алхимику было отказано в возможности и далее следовать за своим прославленным Учителем и вступить в ряды просветлённых адептов, в Тайное братство, то таинственно появлявшееся на исторической сцене, то не менее таинственным образом исчезавшее.

Однако приходится признать, что там, где действуют тайные общества, охраняющие великие тайны и владеющие великими силами, нет и не может быть места сентиментализму или даже фаворитизму.

Если именно это и произошло с Канселье, у нас остаётся без ответа ещё только один вопрос, одно неоконченное дело. Согласно алхимической традиции, у завершившего Великое Делание адепта есть лишь три обязанности:

1. Стать более чем человеком; подняться в своём развитии до Совершенного Существа;

2. Оставить грядущим поколениям туманные записи о своей работе — придерживаясь алхимической техники безопасности и не открывая слишком многого;

3. Избрать себе преемника, «алхимического сына», или наследника и наставить его на путь.

Первые два требования Фулканелли со всей очевидностью выполнил. Однако, как мы убедились, его потенциальный преемник, Канселье, по каким-то причинам оказался неспособен принять от него эстафету Знания. В таких условиях Фулканелли, по идее, должен был выбрать себе другого преемника.

И хотя Канселье сыграл свою роль, обессмертив имя Учителя и его работу, и роль эту сложно переоценить, кто-то другой должен был облечься почётной мантией «алхимического сына» Фулканелли.

Некий человек, который в силу необходимости должен остаться неназванным, оказал мне неоценимую помощь в составлении и написании этой книги. Вслед за Канселье он на настоящий момент является, возможно, самым авторитетным специалистом по наследию Фулканелли. Когда я видел его последний раз, он сообщил мне, что в начале 1980-х возвращается к себе домой, на Восток, где намерен посвятить себя исключительно Великому Деланию.

И я желаю ему в том всяческих успехов.