Довольно долго Тоби пребывал в угнетенном состоянии духа. Чтобы выйти из него, он упорно работал, и Тиллер, скрепя сердце, вынужден был его похвалить.

После этого Тоби решил, что сумеет продержаться до конца учебного года, а может, и дольше.

Уязвленный тем, что Эдуард его осуждает (а что осуждает, совершенно ясно, не такой он дурак, чтобы этого не понять), Тоби учинил себе строгий допрос. Что он сделал дурного, по-настоящему дурного? Ну, правда, зимой он трижды тайком встречался с Клэр, но всякий раз — утешал он себя — по ее настоянию. Два раза они обедали, выбирая такой ресторан, где не могли бы встретить никого из знакомых. В третий раз он призадумался, идти или нет: побоялся, что они попадутся кому-нибудь на глаза. Приятель Клэр открывал собственный ресторан на Фулем-роуд, и она предложила Тоби пойти с нею на открытие. Там будет весело, одеться можно просто, никакого парада, все совершенно по-домашнему. Тоби медлил с ответом — побаивался стечения публики, фоторепортеров, а пойти так хотелось! Но в конце концов согласился. Вечер был довольно сумбурный: битком набитый зал, кое-какие знаменитости из мира театра и кино, выпивки слишком много, еда скудная, с претензией на изысканность.

Фоторепортеры щелкнули Клэр, беседовавшую с владельцем ресторана, а Тоби ускользнул от их взоров, забившись в дальний угол зала. В тот раз все обошлось, и вообще он там неплохо развлекся, вот именно — развлекся.

Но было это в феврале. А сейчас уже начало апреля. И в тот самый момент, когда у него забрезжила надежда, что ему удастся наконец выкарабкаться из угнетенного состояния, пришло письмо от Боба — на этот раз для разнообразия с добрыми вестями. Боб закончил свою докторскую диссертацию за два года; правда, по существующим правилам, защищать ее он мог только через год — по истечении трехлетнего срока, положенного на подготовку докторской, но зато его выбрали членом Совета колледжа. Даже Рита, по-видимому, довольна. Теперь Боб будет зарабатывать куда больше: как только им удастся подыскать дом, они переедут.

Тоби порадовался за друга: все это, безусловно, предвещает для него перемену к лучшему. А Тоби был к Бобу привязан.

Отныне Тоби волен был встречаться с Клэр, когда пожелает, и притом открыто; но пожелания обычно исходили от нее. Правда, она постоянно была занята — одному богу известно чем. Но всякий раз, как они встречались, она предъявляла на него права так настойчиво, словно между ними все уже было решено (а между тем Тоби и помыслить об этом не смел).

От Эйдриана пришло письмо из Регби:

«На первых порах мне приходится туго. У моего викария (кстати, превосходный старик, хотя рад взвалить на меня почти все свои обязанности) большой дом, и он обещал предоставить комнату и маме. Я нашел в деревне медицинскую сестру, и она приходит каждый день.

Дел у меня по горло. Что я говорю, посещая безнадежных больных, стариков и попавших в беду молодых? Сам не знаю. Ты, Тоби, неверующий (я, во всяком случае, так считаю), но вот ведь парадокс: мне кажется, ты бы с таким делом справился куда лучше меня. Принципов Высокой церкви мы придерживаемся несколько строже, чем привыкли местные жители, но им это даже начинает нравиться. Порою чувствую себя ужасно одиноким и никчемным.

Имею добрые вести о Бобе, хотя и не из первых рук. Рад за него. Может быть, теперь он еще больше отдалился от Риты, но, ей-богу, это как-то не очень меня печалит. Забыть Бобу его выходку я не могу, а вот понять его, пожалуй, могу». (Ну, если ты воображаешь, будто тебе дано постичь, как можно поднять руку на женщину, которая любого выведет из себя, ты, пожалуй, можешь вообразить все, что угодно, пронеслось у Тоби в голове).

«Однако, чем больше я размышляю, тем отчетливей вижу, как плохо разбираюсь в жизни. Может быть, понимание это придет со временем. Пока же я исполняю свои обязанности, посещаю прихожан — тех, кто меня пускает (а ведь, поверишь ли, зачастую даже пускать не хотят), — и стараюсь делать все, что в моих силах. Я ни разу не усомнился в нужности своего дела, беда только в том, что я для него не гожусь. Прости меня. Я погружен в уныние, но надеюсь в скором времени вынырнуть. Привет Мейзи и тебе».

Ангел карающим мечом преградил Тоби путь в Хэддисдон, но путь в Глемсфорд по-прежнему оставался для него открытым, и хоть в Глемсфорде куда скучнее, чем в Хэддисдоне, зато там Клэр! И он стал ездить туда постоянно.

— Ну что ты все дергаешься, — укоряла она его, — никак не примешь решения. Бросил бы ты всю эту ученую муру и обратился за помощью к папе, а? Он поможет, сам знаешь. Вообще он всегда делает то, что должно понравиться мне.

Но Тоби заартачился.

— Дай мне повременить немного. Почем знать, вдруг из меня еще получится Эктон или Маколей.

Он скрывал от нее многие обстоятельства своей жизни, но, как оказалось, она тоже до недавнего времени кое-что от него утаивала. Например, он только теперь узнал, что у Ллэнгейнов, кроме поместья, есть еще и лондонский дом — в Челси, что Клэр ночует там всякий раз после того, как где-нибудь побывает с ним вечером (а он-то полагал, что она останавливается у друзей), и что родители ее почти никогда туда не заглядывают — они вообще выезжают из поместья крайне неохотно и только в тех случаях, когда этого невозможно избежать. Вот сюда-то Тоби и Клэр стали частенько наведываться, когда им хотелось побыть наедине. И в каждую такую встречу Тоби словно открывал ее заново. После близости она неизменно чувствовала бодрость, подъем; слова «Всякое существо после соития печально» к ней не относились. Напротив, именно в эти минуты она бывала особенно оживленна и говорлива.

Однажды вечером Тоби сказал.

— Мне кажется, ты в конце концов выйдешь за Алека.

— Почему? Ты считаешь, я должна за него пойти?

— Я бы на твоем месте воздержался. Впрочем, не мне судить о его качествах — не та ситуация.

— А ты сейчас как раз в такой ситуации, когда он мог бы судить о твоих, — бросила Клэр с грубоватым смешком. — Впрочем, суетиться не к чему, верно? Времени еще достаточно.

— Да, но за это время ты можешь от меня ускользнуть, — вырвалось, у Тоби. Никому на свете, кроме Клэр, он не сказал бы такого.

— Не думаю. С тобой мне так хорошо!

— А помнишь, что ты сказала однажды в Глемсфорде, когда я отъезжал от крыльца?

— Милый ты мой старичок, у меня абсолютная память, как выразились бы мои — весьма немногочисленные — друзья-интеллектуалы. Я помню даже, как проболталась в Хэддисдоне насчет того, что ты видел наш сад — надо же было такое брякнуть!

А вот этого ей говорить не следовало: всякая мысль о Мейзи вызывала у него грусть, хоть и ненадолго. И сейчас, глядя на Клэр, которая с победоносным видом возлежала рядом с ним этакой глыбой мрамора, он вспомнил Мейзи — до чего хрупкой и маленькой казалась она в его объятиях!

Тоби сказал, что ему пора идти. Он почти всегда уходил до полуночи; Ллэнгейны и здесь держали постоянную экономку (Тоби считал, что это пустой перевод денег), и потому даже Клэр, обычно бравирующая своей смелостью, соблюдала некоторую осторожность.

— Ой, не уходи. Мне так уютно с тобой. Если мы когда-нибудь поженимся — имей в виду, Тоби, я не даю никаких обещаний, — ты будешь рад?

По-прежнему лежа на спине и глядя в потолок, он ответил:

— Но ведь у меня нет ни гроша…

— Зато у меня есть! — нетерпеливо возразила она. — Все эти разговоры о деньгах — просто вздор.

— Да, вздор, когда они есть.

— И вообще, не подумай, будто я делаю тебе предложение. Мы с тобой неплохо развлекаемся. Верно? А может ли человек рассчитывать на большее?

— Вот именно, — ответил Тоби. Ведь у него и впрямь все было так неверно и зыбко.

— Надо тебе познакомиться с Перчиком Он скоро приедет из Германии в отпуск. Если ты переживешь это потрясение, мы с тобой по-прежнему будем неплохо здесь развлекаться.

В машине по пути домой он спрашивал себя: а удалось ли все-таки Клэр ошарашить его? Ведь она для этого из кожи вон лезла. Вот Мейзи никогда не вела такой игры, она вообще без фокусов. Но Клэр своей скрытностью раздражала и привораживала его. Ему все время хотелось побольше о ней разузнать. Зачем, например, она прикидывается, будто почти ничего не читает, будто знания у нее случайные и поверхностные? Она не из интеллектуалов, что правда, то правда, но отнюдь не глупа. Он имел возможность убедиться, что она превосходно говорит по-французски и неплохо знает французскую классику, по-видимому, от дорогих швейцарских пансионов, где на девушек наводят лоск, готовя их к светской жизни, кое-какой прок все-таки есть. И еще: почему она так смело его домогалась, а потом вдруг усвоила по отношению к нему этот ласково-задиристый тон? С первого взгляда может показаться, будто Клэр не раздумывая говорит все, что приходит в голову, а на самом деле она многое скрывает. Чтобы она за него пошла, очень сомнительно, это Тоби понимал, но совсем отказаться от сверкающей мечты было выше его сил. Что за жизнь открылась бы перед ним!

Общение с Клэр требовало немалых расходов, так сказать косвенных. Правда, она постоянно получала откуда-нибудь приглашения на двоих и звала его с собой. Впервые в жизни ему пришлось раскошелиться на смокинг; кроме того, он обзавелся «выходным» костюмом из зеленоватого, в крапинку, твида, с двумя боковыми разрезами на пиджаке. Клэр уверяла, что он выглядит в нем очень элегантно.

В тот вечер Тоби решил, что должен быть с нею честен до конца: пусть знает, где и как живут его родители. То, что они обретаются в ЮВ-1, она, вероятно, воспримет с такой же беззаботностью, как и все на свете. А вот как воспримет ее миссис Робертс, предугадать трудно. До сих пор дома он о Клэр не упоминал, но мать поняла, что между ним и Мейзи все кончено, и была горько разочарована. Придется на субботу и воскресенье съездить домой, подготовить мать, а это не так-то просто.

— Мама, — объявил он с ходу, — я хочу пригласить к чаю одну девушку.

К чаю, рассудил он, всего безопаснее. Ведь мать уже прошла у него выучку, попросил же он ее однажды подать к чаю только сандвичи с огурцом.

— Что за девушка? — Голос ее прозвучал резко: она заподозрила недоброе.

— Тебе она понравится. Мы с нею встречаемся довольно часто. Зовут ее Клэр Фоллз. Высокая такая, очень веселая. Кстати, с ее отцом ты познакомилась на своей выставке в Кембридже.

— А кто ее отец? — включился в разговор мистер Робертс. Но миссис Робертс бросила:

— Не могу же я помнить всех, с кем меня знакомят.

Словом, дело явно не клеилось.

— Слушай, да ты с ним довольно долго толковала. Это лорд Ллэнгейн.

— Боже правый, только лордов нам не хватало! — воскликнул отец. — Да ты представляешь, как эта братия станет с нами обходиться?

У отца устарелые понятия, возразил Тоби. Клэр такая простая — девушки проще ее на всем свете не сыщешь, она им, безусловно, понравится.

— Что ж, у нас тоже есть чем гордиться: нашей мамой, — сказал мистер Робертс. Ему явно нельзя было отказать в проницательности.

— У меня вообще все основания гордиться, притом вами обоими, — подхватил Тоби. — А вокруг нашей мамы вон сколько шума. И Клэр знает о ней. Да и кто не знает?

Тут он словно невзначай упомянул о том, что лорд Ллэнгейн готов помочь ему, если с диссертацией у него не получится.

— То есть как это не получится? — насторожилась миссис Робертс. — Ты что-то делаешь не так?

Он принужденно рассмеялся. Да нет, все идет нормально. Но хотелось бы иметь и какие-то другие возможности, никогда не знаешь, на что тебя может потянуть.

— Так, наверно, эта девица тебе потому пришлась по душе, что ты рассчитываешь на помощь ее папаши?

Взаимопонимание между ними разом нарушилось, и Тоби это расстроило.

— А у меня к лордам ну никакого доверия, — несколько торжественно изрек мистер Робертс. — Да если у тебя когда и случится в нем нужда, он пальцем не пошевелит, помяни мое слово.

— Ей-богу, пап, ты же его совсем не знаешь. Он такой простой, нисколько не задается.

— В этом семействе, видно, все простые, — объявила миссис Робертс. — Ну так, раз уж ты решил ее сюда привести, помешать тебе я не в силах. Если, конечно, она примет нас такими, какие мы есть.

— Мама, — в голосе Тоби зазвучало благородное негодование, — до тебя самой дойдет когда-нибудь, кто ты есть? До всех вокруг уже дошло.

— Если так, назначай день, — решила мать. — Погляжу на нее, какая она.

Но в назначенный день, когда Клэр, ласково-безмятежная, появилась в доме, неожиданно выяснилось, что миссис Робертс избрала довольно любопытный способ отомстить сыну за боль, которую он причинил ей своим разрывом с Мейзи. Какие там сандвичи с огурцом! Стол ломился от всяких вкусных вещей, приготовленных с величайшей искусностью и тщанием, и накрыт он был в кухне.

— Принимайте нас, Клэр, такими, какие мы есть, — объявила она, едва Клэр переступила порог, — меняться нам уже поздно, мы для этого стары.

— А зачем вам меняться? — не растерялась Клэр. — Вот и мои родители не меняются, сколько я их помню. А вы к тому же знаменитость. — Она огляделась вокруг. — Здесь ужасно мило.

И в самом деле благодаря вкусу и артистичности миссис Робертс кухня имела весьма привлекательный вид: на окнах — новые оранжевые занавески, на большом столе, покрытом скатертью в оранжевый цветочек, — синяя ваза с цинниями. Мистера Робертса не было: он просил жену извиниться за него перед гостьей.

— Ему надо за киоском присматривать, — процедила миссис Робертс сквозь зубы. — Он не может отлучиться, когда ему вздумается.

Клэр отдала должное стряпне миссис Робертс — в этом она почти сравнялась с Мейзи.

— До того сыта — весь вечер кусок проглотить не смогу, так что ты, Тоби, не вздумай меня уговаривать. Вы замечательно готовите, миссис Робертс. Надо мне будет попросить у вас кое-какие рецепты. Сама я готовлю из рук вон плохо.

— Да тут нет ничего мудреного, — ответила миссис Робертс, — всего-то и нужно немного соображения.

— А у меня его как раз не хватает, — ответила Клэр и улыбнулась одной из самых радужных своих улыбок. После чая она осведомилась, нельзя ли ей посмотреть картины, но миссис Робертс сказала, что у нее сейчас нет ни одной готовой. Тоби знал, что это неправда. Однако Клэр отнюдь не выглядела обескураженной.

— В следующий раз мне, может, повезет больше, — только и сказала она.

— И вообще картины наверху, в спальне. Когда Тоби здесь не живет, я устраиваю себе в его комнате что-то вроде студии. Я знаю, он считает, что нам следовало бы перебраться в другой дом, побольше, но я прикипела душой к своему, привычному.

С Клэр она держалась совсем по-иному, чем с Мейзи, она словно сама себя пародировала, и Тоби не знал, куда деваться от смущения.

Клэр всеми силами старалась расположить к себе его мать. Она с самого начала была с ней очень любезна. Но сейчас усилия ее дошли до предела. Как миссис Робертс работает? Делает ли она предварительные наброски? Всегда ли она писала только маслом? (Она проявила в этих вопросах не меньшую осведомленность, чем Мейзи.)

И миссис Робертс невольно втягивалась в беседу — Клэр удалось заинтересовать ее. Ведь, что ни говори, а с тех пор, как Тоби стал в доме редким гостем, живопись составляла суть ее жизни.

— Страшно жаль, что вы ничего не можете мне показать, — сказала Клэр. — Я в этих вещах ничегошеньки не смыслю, но ваши картины, которые я видела, до того мне нравятся!

И вдруг у миссис Робертс созрело некое решение.

— Хорошо, покажу вам сейчас одну. Нет, не вставайте, я принесу ее сюда.

С этими словами она исчезла.

— Все-таки я удостоилась этой чести, — сказала Клэр. — Рада, что она смягчилась. Мне она так симпатична. Ужасно похожа на тебя — только в сильно уменьшенном варианте. — И, подумав, она добавила: — Я ей пока что не по душе, но ничего, со временем понравлюсь. Так всегда: поначалу внушаю людям неприязнь, но потом они проникаются ко мне симпатией. Бывают, правда, и исключения, весьма существенные.

Вернулась миссис Робертс, неся полотно изнанкой к ним. Потом она повернула его и поставила на стул, прислонив к спинке.

Они увидели золотоволосую девушку — скорее изображение улыбки, чем девушки, и улыбка эта была хорошо знакома Тоби… Девушка сидит на траве среди маргариток, и платье на ней с узором из маргариток. За спиной у нее ярко-синее небо, все в облачках, мелких и круглых, словно дымки от орудийных залпов.

— Ну что за прелесть! — воскликнула Клэр. (Смысла картины она не уловила, да и не могла уловить.) — Совершеннейшая прелесть! Миссис Робертс, а нельзя ли мне ее купить? Такое вообще возможно?

— Извините, картина сделана на заказ. — Миссис Робертс снова повернула холст к стене. — Рада, что она вам нравится.

— Очень, очень нравится! Пожалуйста, не уносите ее.

— Не надо разглядывать картины слишком долго, это ни к чему.

Кто бы мог подумать, что мать умеет быть такой жестокой! Тоби не на шутку встревожился.

Ведь она умышленно вызвала призрак Мейзи — хотя о том, что Мейзи и впрямь чуть не стала призраком, мать, конечно, знать не могла.

А Клэр вообще ничего не поняла, она по-прежнему была весела и держалась по-товарищески. Наконец без четверти семь они с Тоби поехали в пивную на Шеперд-маркет, где должны были встретиться с ее братом.

Дорогой она задумчиво проговорила:

— Нет, я не понравилась. Должно быть, для твоей мамы по-прежнему существует только Мейзи.

— Не надо об этом, — ответил он каким-то чужим голосом, поразившим его самого.

Но Клэр отнюдь не выглядела обиженной — ей это было как с гуся вода.

— Нет, так нет, милый. Пусть все будет по-твоему.

В душной, прокуренной пивной с низким потолком их уже дожидался молодой военный в чине капитана — казалось, он один занимает чуть не ползала. Светловолосый, с золотистыми усиками великан — ростом почти в два метра, — он был очень хорош собою. Те самые особенности, которые портили Клэр, придавая ей некоторую мужественность, его, напротив, красили. В форме он был потому, что собирался на обед, который устраивали офицеры его полка.

— Мой брат Айвор, — объявила Клэр обычным уверенным тоном. — Он терпеть не может своей клички, но рано или поздно все на нее переходят. Пусть только он сперва к тебе попривыкнет. Перчик, это Тоби Робертс, мой теперешний друг.

Перчик пожал Тоби руку.

— Клэр говорит, вы историк. Хотелось бы мне хоть немного знать эту самую историю.

— А я и сам не очень хорошо ее знаю. Историк я, в сущности, начинающий.

Когда Перчик отошел к стойке за пивом, Клэр сказала:

— Его все так обхаживают!

— Представляю себе.

— Титул, — пояснила Клэр, следуя ходу мыслей самого Тоби и тут же давая это понять в своей неприятно откровенной манере. — А к тому же впереди маячат изрядные денежки; впрочем, и мама и папа оба в прекрасной форме. И вообще не знаю, что бы я делала без них обоих. Но понимаешь, им решительно наплевать на то, чем я занимаюсь. Порой мне кажется, они с легким сердцем бросили бы меня где-нибудь прямо при рождении и оставили на произвол судьбы, а вот Перчик должен делать то, что ему велят. Он, видишь ли, «продолжатель рода». Между прочим, он учился в Нью-колледже, изучал античность, так что не давай себя одурачить, он ведь только прикидывается идиотиком. Сдал вполне сносно первый экзамен на степень бакалавра и вдруг — с некоторым опозданием — перемахнул из Оксфорда в Сандхерст: вот там он почувствовал себя как рыба в воде.

Прежде чем Тоби успел рассмеяться — Клэр рассказала все это так живо и образно, — вернулся Перчик, неся кружки с пивом.

— Skål!, — сказал он и глянул поверх пивной пены на Тоби внимательными синими глазами. — Значит, пишите докторскую?

Видимо, Клэр всем с ним делится и переписываются они регулярно, решил Тоби.

— Не знаю только, допишу ли.

— Должны дописать, — заявил Перчик с неожиданной напористостью. — Так не годится — начинать дело, а потом бросать на половине. Я-то знаю. Но мне удалось полностью переключиться на армию, и она стала моей жизнью, хоть я и понимаю, что, в общем-то, будущего у нее нет.

— Войны вроде той, что мы вели с Наполеоном в Испании, сулили бы ей более блестящие перспективы, а? — бросил Тоби, и Перчик улыбнулся широкой и радужной улыбкой, такой же, как у сестры.

— В Германии мы сейчас только попусту переводим время. В нас там больше не нуждаются. Щеголяем в военной форме, устраиваем парады. И все это во имя чего-то, что уже отошло в прошлое.

Клэр откинулась на спинку стула, стараясь всем видом показать, что восхищается братом, а может, она и в самом деле им восхищалась.

— Знаете, — продолжал Перчик (может быть, перед другими он и разыгрывал кретина, но с Тоби такой игры явно не вел), — был я одно время на Дальнем Востоке, правда недолго. И вот на Малакке брожу как-то по кладбищу, смотрю — столько английских фамилий: военные, врачи, священники, торговцы. Тут меня осенило: а ведь наши деды, при всех их недостатках, были куда лучше нас. Мужества было больше — может, они находили ему не самое лучшее применение, но факт: в мужестве им не откажешь.

Тоби, хоть ему все еще трудно было отвлечься от мыслей о событиях этого дня, сказал:

— Помню, смотрел я как-то ночное шоу, там высмеивались люди викторианской эпохи. И вдруг какой-то парень рядом со мной — он был явно под мухой — как заорет: «Эй, кончайте этот обзвон! Да мы им в подметки не годимся!»

— А все же, — возразил Перчик (Клэр слушала их разговор с явным удовольствием), — не следует разводить вокруг них сантименты. Ядра наших орудий разрывали людей на куски. Были у нас и генерал Дайер, и его пресловутый «приказ о ползанье на животе». Но до этого мы проложили магистрали и железные дороги, оросили земли и создали действенный государственный аппарат. Мне нравится тешить себя мыслью, что когда мы совершали торжественный церемониал исхода из Индии, там бурно ликовали не только потому, что мы уходим; что в какой-то, пусть малой, степени это было признанием того хорошего, что мы сделали. Может быть, я, конечно, и ошибаюсь.

Он посмотрел на часы.

— Успеем пропустить еще по кружке, и я пошел купаться в этих самых сантиментах. Хорошо еще, что туда не допускаются женщины: не хотелось бы мне видеть, какая физиономия была бы у Клэр, окажись она там.

На этот раз за пиво заплатил Тоби.

Перчик очень ему понравился. В каком же обличье предстает он перед другими, если его считают балбесом? Да, в этом семействе каждый носит какую-нибудь личину. Исключение, видимо, составляет лишь леди Ллэнгейн.