В тот необычно теплый октябрьский вечер Тоби и Клэр предались любви в доме Ллэнгейнов в Челси. Он, как всегда, был исполнен счастливой уверенности в себе, она извивалась и выгибалась дугою в его объятиях, и вскрики ее были чем-то сродни охотничьему кличу — так, во всяком случае, казалось Тоби, хотя он в жизни не слышал охотничьего клича. А сейчас они сидели, откинувшись на обитую стеганым шелком спинку кровати, оба в сладостном любовном поту, на столике возле постели — бутылка вина. Клэр надела новый халатик из легкого пестрого шелка, который привел Тоби в восторг.

— Как хорошо, что ты не поворачиваешься ко мне спиной и не начинаешь тут же храпеть, это так не по-компанейски, — сказала Клэр. С распущенными по плечам густыми волосами она была очень привлекательна. Он налил себе вина, главным образом для храбрости, но закуривать не стал. — До чего нам с тобой хорошо! — добавила она с долгим вздохом. — До чего здорово!

Он обнял ее.

— И мы скоро поженимся, да?

Она помолчала немного. Потом устремила на него нежный, насмешливый взгляд синих глаз.

— По-моему, котик, это вовсе ни к чему, а по-твоему?

Тоби опешил.

— Как, но ведь ты сама… — только и выговорил он.

Клэр не растерялась.

— Ты про ту глупость, которую я тогда сболтнула в Глемсфорде? Но как же можно было принимать это всерьез? Слушай, оставим все как есть. Нам хорошо, верно? Так чего же еще?

Он попытался разобраться в охвативших его чувствах. С одной стороны, горькое сознание, что это отказ, притом окончательный. Да и радужная мечта о будущем сразу померкла.

— Не понимаю, — сказал он.

— Давай-ка я выскажусь начистоту, если сумею, — с необычной серьезностью ответила Клэр. — Да, признаюсь, была у меня одно время такая мысль, но ты ужасный волынщик, скажешь нет?

— Ты хочешь сказать, я должен был заговорить о женитьбе раньше. Но что я тогда мог тебе предложить?

— Ой, да это не имело ровно никакого значения. Но ты все тянул и тянул, а ведь Перчик не раз говорил тебе — такого рода идеи у меня в голове долго не задерживаются. Я привыкла брать от жизни все, что можно.

Она закурила. Закурил и он, потом налил себе еще вина и выпил залпом.

— Жадина-говядина. А мне?

Он наполнил стакан и молча подал ей.

— Понять не могу, — в голосе Клэр появились едва уловимые просительные нотки, — почему мы не можем оставить все как есть? Ей-богу, я пока вообще не хочу выходить замуж ни за кого.

Пот застывал у него на спине, он сбросил с себя одеяло.

— А Перчик был «за» и очень ясно дал мне это понять.

— Ну, котик, знаешь, стоит мне с кем-нибудь поздороваться, и Перчик тут же начинает строить планы насчет моего замужества. Но я это все-таки я, а не Перчик и не папа с мамой. Да, ты полюбился Перчику, и это вполне понятно. Папе с мамой тоже, но поверь, если б я решила выйти замуж за Алека — что крайне маловероятно, — им все-таки было бы приятнее. Ведь в душе они снобы, хоть и лезут вон из кожи, чтобы это не бросалось в глаза. Неужели это для тебя такая неожиданность?

Тоби взяла оторопь — он уже не испытывал ни боли, ни удивления, только молча смотрел на нее.

— Понимаешь, вот это — я хочу сказать, постель — единственное, что нас связывает, но развлекаемся мы здесь отлично, правда? Я не такая умная, как ты, и очень скоро тебе надоем и вообще не понимаю, зачем это нужно — закреплять отношения, разве что в возрасте куда более солидном, чем наш. Словом, забудь об этом, и оставим все как есть. Боже, какое блаженство!

Тоби пристально разглядывал узор на ее халате — голубые, розовые и пурпурные разводы — и думал о том, что будет помнить его всю жизнь. Но по-прежнему молчал.

— «Что, свет мой, ты в уныньи?»

Снова одна из литературных реминисценций, у нее довольно редких.

— А ты как думала?

— Не дури. Подумай, как тебе везет. Заполучил такое прекрасное место, заполучил меня — если, конечно, ты согласен иметь со мной дело на тех условиях, какие предлагаю я.

— Я глубоко благодарен твоему отцу за все, что он для меня сделал.

— Пижон! — воскликнула Клэр. — Знал бы ты, с каким видом это изрек.

И тут в нем заговорило еще одно чувство — оскорбленная гордость: его унизили.

— Я тебя не понимаю. Я был совершенно уверен, что ты относишься ко мне так же, как я к тебе.

— Милый, право же, я отношусь к тебе просто чудесно!

Но Тоби уже занесло.

— Первый-то шаг сделала ты и поначалу была довольно напориста, — услышал он свой голос.

— Котик, а тебе не кажется, что ты чуточку, самую чуточку вульгарен? — медленно выговорила она.

— Ты вообще считаешь меня вульгарным. В этом, видно, все дело.

Клэр по-прежнему сохраняла выдержку:

— Пожалуй, тут есть доля и моей вины. Да, люблю делать первый шаг сама и всегда его делаю, хотя вот этого тебе знать было не положено. Ладно, беру свои слова обратно. Нет, сословная спесь тут ни при чем — у меня, во всяком случае, ее нет, и не надо так думать. Просто ты заставил меня ждать слишком долго и упустил момент, когда я могла бы дать согласие. По правде говоря, может, я и тогда ответила бы отказом, но не в том суть. А сейчас, когда у нас с тобой все так здорово, тебе надо было затеять этот разговор.

Он лежал плашмя и неотрывно глядел в потолок.

— Тоби, ты меня слушаешь?

Как будто он мог упустить хоть одно ее слово!

— Так вот, выбрось все это из своей дурацкой башки и начнем с того, на чем остановились.

— Еще чего.

И, встав с постели, он начал одеваться. В кармане у него лежало кольцо — счастье, что он не успел показать его ей. Клэр наблюдала за ним с явным изумлением.

— Подумать только, дуется! Я своим глазам не верю! И что же ты намерен делать, уйти во тьму?

— Да.

— Иди ко мне.

— Нет, с меня довольно.

Клэр попыталась утешить его.

— Завтра ты на все это посмотришь по-другому, — сказала она и закурила новую сигарету.

— Нет.

— Никогда?

— Все кончено.

— Смех. Ведь ты не хуже меня понимаешь — мы получаем друг от друга огромное наслаждение и можем продолжать в том же духе.

— Я не жеребец-производитель.

Тут она рассердилась по-настоящему — во всяком случае, такой он ее еще никогда не видел.

— А вот это уже форменное хамство.

— Может быть. Не могу я сейчас выбирать выражения, не до того.

— И на ум тебе приходят не слишком вежливые.

Кончая одеваться, он с горечью подумал: да, в эту ночь вылезли наружу и его простонародное происхождение, и грубость — а он-то полагал, что давным-давно изжил ее.

— Извини. Но вот так я на все это смотрю.

Прощай, Клэр, прощай Глемсфорд, прощай Перчик, которого он так полюбил.

— Сбрось с себя это дурацкое барахло, иди ко мне, будь милым и славным.

Но Тоби уже закусил удила. Он сказал, что не пойдет, значит, не пойдет. Это решение окончательное и бесповоротное. И внезапно его озарило: решение, пожалуй, не было бы окончательным, если бы Клэр и впрямь разбила ему сердце; но нет, она всего-навсего причинила ему боль и уязвила его гордость.

— Бог ты мой, эти мне трагические расставания! Позвони на той неделе, когда немножко поостынешь. А теперь поди сюда, поцелуй меня хорошенько.

Но он не поцеловал ее. Она закурила еще одну сигарету, налила себе еще вина и уставилась на него округлившимися глазами.

И он ушел.

Когда Тоби добрался до дому, голова у него шла кругом и он не мог разобраться в своих чувствах. Он тяжело опустился на диван, и тут в ягодицу ему уперлось что-то твердое — кольцо, будь оно проклято, в подбитой атласом коробочке, сулившей ему кое-что посущественней ее содержимого.

Он швырнул коробочку на стол — пусть там валяется.

А ведь ты не любишь Клэр, сказал он себе наконец, и внутренний голос прозвучал четко и ясно. Но ты желал ее и всего, того, что мог принести брак с нею. Она ни минуты не сомневается в твоем возвращении — недаром привыкла получать все, что захочет. Но на сей раз может ждать до скончания века.

До сих пор он не отличался решимостью. А вот теперь все будет по-другому. Тоби был уязвлен, взбешен. Больше он ее знать не желает, эту дылду, эту богачку, такую уверенную и жизнерадостную в сознании своей независимости. Возможно, она в конце концов выйдет за Алека — что ж, пусть принесет ему радость, а в нем самом она радость убила.

Назавтра от Клэр пришло безмятежное, веселое письмо. Что это он в самом деле? Не надо быть балдой. Ведь они могли бы наслаждаться жизнью вовсю — до тех пор, пока он захочет. Не подобает мужчине так себя вести; ни один из тех, с кем она встречалась, не дулся на нее больше двух недель. «Тебе, пожалуй, могу дать три, потому что ты упрям, как мул. Сходим в „Коннот“, наедимся всяких вкусностей. Я буду скучать по тебе».

На письмо он не ответил, а когда она позвонила, разговаривал с нею, как с докучливой посторонней.

Ему захотелось покончить со всем этим раз и навсегда. Поэтому в субботу он приехал к родителям и поговорил с матерью.

— Между мною и Клэр все кончено. Полагаю, тебя это обрадует.

Сперва лицо ее выразило явное облегчение, но на смену ему тут же пришел гнев: как это так, нашлась девушка, которая осмелилась отвергнуть ее сына! Но вслух она сказала только:

— Мне очень жаль.

— Нисколько тебе не жаль, сама знаешь.

— Ну, вообще-то она мне никогда особенно не нравилась. Но не хочется говорить ничего такого, что могло бы разбередить тебя.

— Ничем ты меня не разбередишь, поверь. Как-нибудь я с этим справлюсь.

Мать постаралась утешить Тоби единственным известным ей способом — прямо-таки закормила его. И он ел, не отказывался.

Когда домой вернулся отец, Тоби сообщил свою новость и ему.

— Скверное дело, старина, — бросил мистер Робертс, он просто не знал, что еще тут можно сказать. — Но есть на свете и другие девушки.

— Правильно. Во всяком случае, скоро я опять в это поверю. Как бы то ни было, посыпать пеплом главу я не собираюсь.

— А знаешь, мне она нравилась больше, чем маме.

— Не умею я лицемерить, — объявила миссис Робертс. Как и в прежние времена, она не снимала кухонного фартука и за столом — не могла или не хотела отказаться от старой привычки. — А все-таки она была красива. — И не утерпела, добавила: — Хотя, конечно, до Мейзи ей далеко.

Странно, что в доме все уже говорят о Клэр в прошедшем времени, подумал Тоби, но понял: ведь это его рук дело.

С болью ощутил он резкий контраст между родным домом и Глемсфордом, впрочем, разве внешний вид и убранство дома имеют для него такое большое значение? А что, пожалуй, да. Трудно сказать. Во всяком случае, Хэддисдон импонировал ему гораздо больше, чем Глемсфорд, это бесспорно. Небрежное хозяйничанье леди Ллэнгейн всегда удивляло Тоби и заставляло вспоминать безукоризненный порядок, царящий в доме матери. Чувство обиды и разочарования уже начало притупляться, притом так быстро, что ему неудобно было признаваться в этом даже себе самому. Как ни странно, больше всего он думал о Перчике, симпатичном великане с золотыми усами, в которых поблескивали отсверки лампы.

— Ну что ж, пропустим по стаканчику, как обычно? За то, чтоб в следующий раз тебе повезло больше.

— Давайте для разнообразия выпьем кофе в гостиной, — предложила миссис Робертс. В этот вечер Тоби явно были уготованы неожиданности. Уже одно то, что вечером подавался кофе, было неожиданностью, а уж перемены места, где совершалась эта церемония, — тем более.

— Тогда я прихвачу с собой виски, — решил мистер Робертс. — А кофе пить не стану, после него мне не уснуть.

Маленькая гостиная стала нарядней: миссис Робертс купила новый диван с красивой обивкой, три новых кресла, столик наподобие того, какой купил Боб, когда они с Ритой поженились. Все вещи были подобраны с отменным вкусом, и Тоби пришел от них в восхищение.

Подавая кофе с некоторой торжественностью (новая кофеварка!), но по-прежнему не снимая кухонного фартука, миссис Робертс сердито проговорила:

— Беда в том, что когда покупаешь новую вещь, надо основательно подмазать мусорщиков, чтобы вынесли старую.

— А в скупках их разве не берут?

— Брать-то берут, но платят жалкие гроши, так что дело того не стоит.

Поначалу отец с матерью встревожились, узнав о его разрыве с Клэр, но теперь, видимо, поняли, что это не разбило его сердца и что, хотя гордость его и уязвлена, нанесенные ей раны быстро затянутся. Они первые утешили и успокоили его после того, как он порвал с Клэр, а порвал он с ней навсегда — это решено. Тоби почувствовал внезапный прилив нежности к ним обоим. Последние годы он был не очень внимательным сыном, впрочем, и не таким уж плохим. И вдруг он понял, что окончательно оторвался от них — рано или поздно это случается с каждым. Мать и отец построили свою жизнь на собственный лад, и хотя теперь к матери пришел успех, все равно они уже никогда не переменятся. Родительский домишко, по-видимому, так же не подвержен переменам, как Вестминстерское аббатство. И он всегда сможет возвращаться к родному очагу, вдыхать запах скипидара и все прочие домашние ароматы.

На следующей неделе он опять написал Мейзи. Это уже не была беспечная и небрежная записочка, как в прошлый раз: слова, энергичные, настойчивые, так и рвались из-под пера. Почему бы им не встречаться время от времени? Нелепо ведь вот так взять и все оборвать разом. Можно оставаться просто друзьями, верно? Он по ней скучает. Что правда, то правда: в прошлом он вел себя по отношению к ней не самым лучшим образом, но впредь обязуется делать все, чтобы она была им довольна.

Только бы согласилась с ним встретиться, только б он мог сказать ей, что любит ее, думал Тоби. Потому что любит он ее одну и по-настоящему, кроме нее, никого никогда не любил. Но он не написал этого, а закончил письмо просьбой передать привет Аманде.

Ответа не последовало. Вероятнее всего, Мейзи отправилась вместе с матерью в одну из обычных увеселительных зимних поездок, убеждал он себя, а письма едва ли пересылаются — это было известно всем друзьям миссис Феррарс, знал об этом и он.

Тоби по-прежнему регулярно ходил на работу, но все свободное время думал о Мейзи. Кольцо с бирюзой он засунул в самую глубь ящика, под носки и платки. Может оно еще и понадобится когда-нибудь, как знать. При этой мысли он воспрянул духом.