Необычная труппа двигалась вперед по серой, каменистой местности. Над ними кружили морские птицы, встречая, криками их вторжение или, возможно, разноцветные флаги, привязанные к закрытой повозке, которую тащили два великолепных гнедых.

Четыре всадника, закутанные в огромные черные плащи, развевающиеся от влажного бриза, дувшего с Северного моря, ехали вслед за повозкой. Их лица нельзя было разглядеть из-за капюшонов.

Человек экзотической внешности, правящий повозкой, был одет в кожаный костюм с бахромой. Его голову украшали торчащие перья и блестящие кожаные нити с бусами. Рядом сидел пятый закутанный в плащ человек, играя на странной флейте из резной слоновой кости, чей навязчивый звук уносили вперед своенравные ветры.

Когда они приблизились к серой гранитной постройке, показались вооруженные шотландцы, которые стали внимательно их рассматривать. А члены труппы отмечали про себя посты охраны: четверо у конюшни, трое на вершине холма над домом, двое сзади, один у окна комнаты Синджина, еще двое у окон на первом этаже. Не хватало одного из пятнадцати мужчин, несущих дежурство по двенадцать часов, который выполнял другие обязанности.

Высокий темноволосый представитель клана, в котором уже узнали одного из руководителей, остановил их в ста ярдах от скромных въездных ворот. С двумя помощниками он в течение нескольких секунд молча смотрел на странное сборище, а затем произнес командным голосом:

— Изложите, по какому вопросу.

— Мы путешествуем по Высокогорью для услаждения и развлечения публики, полковник, — ответил Сенека, склоняя украшенную перьями голову в почтительном поклоне.

— Как вы это делаете? — спросил шотландец менее грубым голосом, поскольку его повысили до полковника.

— Предлагаем развлечения паши Магхреба Непревзойденного: акробаты и клоуны, заклинатели змей, искусные наездники для изумления и восхищения…

Человек заколебался, но чувство долга взяло верх, и он сказал:

— Нет, вам придется ехать своей дорогой, у нас нет времени на развлечения.

— У нас есть нектар из фруктов Сахары, любезнейший, который приносит рай в душу и тело тех, кто его попробует.

Два охранника выказали немедленный интерес, один даже возбужденно заговорил со старшим:

— Я слышал, как рассказывали об этом божественном ликере, Дугал. От Мака Тавиша, который когда-то знал человека, приехавшего из той земли. Он такой же приятный, как спиртное Высокогорья, по его словам.

— Мы здесь на службе, а не ради развлечений, — напомнил старший, хотя его голос не был непоколебимо тверд.

— У нас есть драгоценность из гарема паши тоже, — быстро вставил Сенека, понимая, что нужно пускать в ход последний козырь, чтобы получить согласие руководителя. — Красивая Лейла танцевала для самого паши.., наедине, — вкрадчиво добавил он.

— Где она? — Интерес мужчины был теперь очевиден, но он все еще осторожничал.

— Восхитительная Лейла сейчас отдыхает в повозке, потому что она танцевала до изнеможения прошлой ночью в Петерхеде.

— Покажите ее.

— Она танцует только при луне, милейший, — запротестовал Сенека, — и спит весь день, чтобы запастись, — он многозначительно помолчал, — необходимой энергией для вечера…

Такое сильнодействующее обещание пробило брешь даже в самом высоком чувстве долга, и шотландец, посмотрев на своих товарищей, которые явно находились в волнении, предвкушая вечернее празднество, сказал:

— Вы можете разбить лагерь там. — Он показал в угол конюшенного двора. — Но танцующую девицу лучше разбудите до захода солнца, иначе вы уедете.

— —Вы не будете разочарованы, полковник. Пышный цветок Лейла танцует, как сама Батшеба.

«Спасибо большое», — нервно подумала Челси, лежа свернувшись калачиком в повозке, зная о своей катастрофической неспособности к гаремным танцам.

Она пошевелила затекшей ногой и сосчитала часы до того момента, когда она сможет свободно выйти из маленькой повозки. Хотя появиться перед своими родственниками в виде девушки из гарема будет, возможно, еще менее удобно, чем находиться в теперешнем положении.

Мужчины весь день готовили грубую сцену для представления. Поскольку для осуществления задачи им нужны были различные материалы, часть которых забрали у шотландцев после диалога на языке жестов и англо-индийского гибрида или с помощью перевода Сенеки, строительство предоставило значительные возможности для изучения дома и подступов. Каждую охраняемую позицию нанесли на бумагу, также отметили дверные замки, сосчитали количество оружия, определили кратчайший путь на юг.

К вечеру, основательно подготовившись, Сенека и бедуины расслабились, шутили между собой и иногда с шотландцами, только Челси все еще панически нервничала. Они были воинами по профессии и смотрели с холодным самообладанием на вечернюю операцию.

Исчезнув вчера вечером, Сенека отправился в Петерхед, чтобы пополнить запасы и купить ткань для костюма Челси, многочисленные шелковые шарфы, которые будут прикреплены к ее рубашке, как лепестки цветов. Еще один шарф полностью скроет ее лицо ниже линии глаз и послужит вместо вуали. Челси провела большую часть дня, когда она якобы давала отдых своей красоте перед вечерним танцем, за шитьем костюма. К счастью, швейные способности Челси будут оценены только при лунном освещении.

Челси никогда не могла достичь уровня мастерства миссис Макаулай в рукоделии. Готовые изделия обычно были с кровяными пятнами, узловатыми и сморщенными, а отсутствие практики не улучшило ее плохие умения. Когда, сидя в повозке, Челси конструировала свой костюм, казалось, она столько же раз уколола свои пальцы, сколько ей удалось проткнуть материал.

Настроение людей резко изменилось, когда один из охранников, пришедший с дежурства в комнате Синджина, вскользь упомянул о том, что узник очень плох из-за своей раны.

— Возможно, мы раньше вернемся домой, — заметил страж, — если заражение распространится в крови.

Большая решимость, казалось, охватила людей.

Повозка, которую они провезли с собой, была специально приготовлена на этот случай, потому что они знали, что рана Синджина от постоянной езды могла находиться в опасном состоянии. Но никто тем не менее не думал о возможности смерти.

Сенека не обсуждал нового открытия с Челси, чтобы не беспокоить, но он и его люди понимали, что теперь их время имело четко очерченные рамки. Синджина во что бы то ни стало нужно было забрать сегодня ночью. Это означало, что сегодняшнее представление не повторится завтра, в качестве новой попытки в надежде на успех. Это значило, что они с оружием в руках, если понадобится, проделают свой путь туда и обратно.

* * *

Луна светила особенно ярко в ту ночь, словно знала о важности представления, которое состоится под ней.

Сначала выступил флейтист, очаровывая местную рептилию до покачивающегося состояния, как у себя дома. Музыка имела гипнотический эффект на змею, свернувшуюся в клубок в теплой маленькой корзинке, и также привлекала внимание стражей.

Следующим на сцену выскочили четыре араба-конюха, обутые в белые сапоги. Они ошеломили публику своим мастерством. Словно сделанные из гибкой резины, а не из человеческой плоти и костей, они кувыркались, показывали трюки и прыгали через головы друг друга так же легко, как дети прыгают через лужи.

Тем не менее шумное одобрение охраны могло усилиться выпивкой, нектаром пустыни, который Сенека, двигаясь среди небольшой аудитории, разливал в подставленные кружки. Его экзотический напиток был сильнодействующей смесью высокогорного виски, финикового ликера и опиума.

Распределение ликера требовало стратегической сдержанности. Хотя Сенека хотел вывести охрану из строя, он не мог позволить им заснуть от наркотического опьянения до того, как Синджин будет похищен из дома. Предводитель шотландцев этой ночью назначил основную команду охранять Синджина. И они не пили. Заметив, что все зрители, опьянев, уснули, они могли насторожиться и почувствовать опасность.

Все зависело от Челси.

Ей будут подсказывать.

Тем временем мужчин развлекали скаковыми трюками, а Сенека продолжал осторожно подливать ликер.

Было почти девять часов, когда самодельный занавес сзади повозки раздвинулся и на грубо сколоченную сцену ступила Челси.

Среди зрителей на секунду наступила полнейшая тишина, все мужчины смотрели на сцену с открытыми ртами. Затем последовали бурные аплодисменты, руки взмывали в освещенное луной небо, словно фейерверки.

Золотые волосы Челси падали ей на спину, веки над закрывающей лицо вуалью были накрашены, плечи и руки обнажены, блестя в лунном свете, округлая полнота груди видна в декольте переделанной рубашки. На лодыжках — золотые браслеты, на пальцах ног — кольца.

Словно осуществившаяся мечта каждого мужчины о далеких гаремах, она была сладкой и красивой и.., не более чем в десяти футах от них.

Сделав глубокий вздох, она изящно подняла руки над головой, подождала первых звуков флейты, и музыка заиграла, и зазвенели колокольчики на ее ногах, и в холодной летней ночи ожило изящное видение из экзотического гарема, из мира покорных женщин и чувственных наслаждений. Она двигалась по сцене в нежном покачивающемся ритме, обещая улыбкой райский восторг, притягивая к себе внимание каждого мужчины. Она соблазнительно подняла ресницы, закружилась под шумные аплодисменты и поверх голов своих зрителей увидела, как Сенека и Саар проскользнули в дом через черный ход.

Потом Челси начала вековой танец соблазнения и обольщения, телом предлагая безудержную страсть, скользя маленькими босыми ногами по грубым доскам, как по шелковым коврам Каируана, колдуя под музыку флейты, звучащей как зачаровывающая песня сирены.

Никто из мужчин не пошевелился. Они внимали каждому медленному движению ее изящного гибкого бледного тела, лишь наполовину скрытого блестящими шарфами, из-под которых была видна розовая кожа женщины, зовущая потрогать, почувствовать…

Краснокожий индеец предложил им рай в нектаре, он выполнил свое обещание. У них перед глазами танцевала великолепная очаровательница паши, смущавшая своей красотой луну.

* * *

Спрятав трех стражников, находящихся без сознания, в кладовой кухни, Сенека и Саар пробирались наверх. Наконец, они достигли комнаты Синджина и постучали.

— Давайте, идите, теперь ваша очередь смотреть танцовщицу, — прокричал Сенека, стараясь подражать шотландскому акценту.

Дверь открылась. Прежде чем удивленный стражник успел свалиться на пол от мощного удара, нанесенного ему Сенекой тупым концом пистолета, Саар уже наполовину был в комнате, атакуя второго с помощью свинцового раскручивающегося маятника на кожаном ремне. Охранник попал в его ловушку и тяжело упал.

Синджин поднял голову на шум. Безумные глаза с трудом улавливали быстрые движения из-за полусознательного состояния. Услышав голос Сенеки, он заставил свой сопротивляющийся ум функционировать и потряс головой, стараясь сосредоточить взгляд на чем-нибудь. Саар! Медленная улыбка показалась на его лице, и он поднял голову.

У него вырвался стон: животный, гортанный и низкий, когда он пошевелил левым плечом и рукой. Синджин стиснул зубы от ужасной боли через секунду, когда ощущение было воспринято центрами головной нервной системы, и сказал голосом, который поднимался из легких, но звучал как еле слышный шепот:

— Вы выбрали подходящее время. — Он слегка улыбнулся. — Завтра могло быть поздно.

— Ты можешь идти? — быстро спросил Сенека, понимая тяжесть его увечья, если уж Синджин признавал свою слабость.

— Да, я пойду. — Слова Синджина звучали решительно, он был преисполнен храбрости, но голос стал еще слабее. Силы покидали герцога даже тогда, когда он говорил.

— Держись за нас. Если ты сможешь стоять прямо пять минут, мы выберемся отсюда.

— Чтобы выбраться отсюда, а подпишу договор с дьяволом. Поднимите меня, и я буду стоять.

Двое мужчин секунду обдумывали, как им лучше сделать это. Его елевая рука, раздувшаяся вдвое, была вся в кроваво-красных подтеках, бинты на плече пожелтели от гноя, Сенека перерезал веревки как можно осторожнее, но от этого у Синджина на лбу выступил пот, даже этого небольшого прикосновения было достаточно, чтобы вызвать боль в его поврежденной руке.

Но он подавил стон, поднимавшийся изнутри, его чувства настраивались на свободу. Когда Саар и Сенека медленно подняли Синджина, он снова проглотил крик. «Скоро выяснится, на что я способен», — подумал он, стараясь побороть несоответствие между тем, что происходило у него в голове, и разрушительной агонией от вертикального положения, терзающего его.

— Оба мужчины подставили плечи, чтобы поддержать шатающегося друга, Сенека и Саар секунду смотрели друг другу в глаза за спиной Синджина, пораженные ужасным состоянием, в котором находилось могучее тело. Время значило многое, они знали это. Силы Синджина были ограничены, и поэтому на то, чтобы уйти, у них оставалось всего несколько минут.

— Ты слишком много выпил, — быстро сказал Сенека, — и мы ведем тебя в повозку, чтобы ты отоспался.., если кто-нибудь спросит.

— Выпить, это было бы чертовски здорово, — сказал Синджин сквозь зубы. Ноги держали его тело в положении стоя только за счет силы воли, а жгучая боль раны была почти невыносимой.

— У меня есть кое-что, — ответил Сенека, — с опиумом.

— Стимул, — прошептал Синджин, — чтобы мне спуститься по лестнице. Дайте мне оружие, — добавил он. — Я не вернусь сюда.

Сенека сунул ему в правую руку маленький кинжал.

Герцог сжал пальцы вокруг резной костяной рукояти с довольной улыбкой и, осмотрев комнату, бывшую его тюрьмой и, возможно, ставшую бы его местом смерти, если бы не Сенека, сказал:

— Наконец-то немного справедливости.

Они закрыли его длинным черным бурнусом, надев капюшон на лицо, начавшее обрастать бородой. Черная щетина делала его более похожим на бедуина.

Когда они шли, каждый шаг был пыткой для Синджина. Любое, даже самое маленькое движение отдавалось терзающей болью в плече и руке. Им пришлось остановиться наверху лестницы, чтобы дать ему отдохнуть. Сдерживая дрожь в коленях, он прошептал:

— Идите, — всего через несколько секунд, так велико было желание стать свободным.

«Сделай шаг, — мысленно говорил Синджин, стараясь укрепить свои силы. — А теперь еще, — командовал он своему непослушному телу. — Еще один, еще…» Каждый раз, чтобы сделать шаг, требовалось удивительное мужество и железная воля, чтобы удержаться на ногах.

Наконец, трое мужчин добрались до нижней ступеньки.

— Сейчас мы идем через заднюю дверь к повозке на конюшенном дворе. Еще ярдов пятьдесят, — подбодрил Сенека, — и все будет кончено.

— Поставьте меня в нужном направлении, — прошептал Синджин, тяжело опираясь на Сенеку здоровой рукой с едва заметным кинжалом в огромной ладони.

— Ты уже слишком много выпил, если кто-нибудь спросит, — напомнил Сенека, не уверенный, что в этом состоянии ум Синджина мог долго удерживать какую-либо мысль.

— Я хотел бы свою порцию макового сока сразу, — весело ответил Синджин, — если доберусь живым до повозки. — И он крепче сжал кинжал в ладони, понимая, что следующие пятьдесят ярдов будут испытанием его воли и сил.

Саар открыл дверь, и на них повеяло вечерней свежестью.

«Благословенная свобода», — с благодарностью подумал Синджин, если он сможет пересечь строй шотландцев, заполнивших открытое пространство перед домом. Они выросли в поле его зрения, как осуществившееся видение. Чувства воспринимали информацию медленно, не считаясь с опасностью, и он дважды моргнул, чтобы появилось четкое изображение.

Затем Синджин услышал музыку, словно еще одна дверь в его сознании медленно открылась. Затем мысли прояснились, и он увидел танцующую девушку с вуалью на лице, выступающую на грубо сколоченной сцене под блестящим светом весенней луны.

Челси! Его реакция на нее жила в нем так глубоко, что, несмотря на отупение его пылающего мозга, он сразу же узнал ее, даже под вуалью и с ярко накрашенными глазами. Даже в смешно накрученных развевающихся шарфах.

Эти обнаженные руки, пышная полнота груди были вырезаны в его памяти. Он помнил ощущение ее бледных волос, как ни препятствовали этому боль и жар; богатство ее стройных форм, ее ноги — обнаженные, как тогда, когда она скользила вниз по его ногам, чтобы сильнее прижаться к нему в страсти.

Не сознавая этого, он остановился и лишь секунду спустя понял, что Сенека и Саар тянут его вперед.

Он старался определиться среди беспорядка, царящего в его голове, и найти место Челси в этой странной сцене, но ищущий порыв ускользнул от него. Он чувствовал ненависть и радость при виде ее, удовольствие, и предательство, и злость, которая была схожа со жгучей болью, разливавшейся вниз от плеча.

«Уже слишком поздно или еще слишком рано, — подумал он с дурным предчувствием рока. — Было слишком темно, чтобы хорошо различать ее.., или не слишком темно, чтобы я узнал ее по запаху, или слишком людно», — решил он, оглядев головы зрителей, несясь со своими мыслями по безумным дорожкам, без соответствующих откликов на противоречивые чувства отчаяния и счастья, наполняющие его. Там слишком много шотландцев — это было совершенно ясно, независимо от его боли, или жара, или беспорядочных чувств. И он с усилием отбросил всякие размышления, кроме относящихся к побегу.

Через секунду сзади послышались шаги. Кто-то шел прямо по тропинке к повозке, удобно находясь в тени конюшенной стены.

— Эй, там! — закричал командир шотландцев.

И они все трое остановились на полушаге, настороженно и выжидающе.

— Я хочу еще нектара! — И он протянул перевернутую вверх дном кружку.

— Мой друг хватил немного липшего, ваша милость. Разрешите мне отвести его на покой, и я немедленно вернусь с вашим нектаром.

— Сейчас, слышишь, сейчас.

Если Сенека двинется, оставив Синджина без опоры, он упадет. Саар не сможет держать его один. Если Синджин рухнет, его узнают без всякого внимательного изучения.

— Сейчас, черт возьми, ты, краснокожий дьявол! — прокричал свирепо шотландец, агрессивно настроенный от выпитого.

Челси стояла, не двигаясь, на сцене и смотрела, так же как и все, на трех мужчин. Было очевидно, что Синджин отчаянно болен. Даже под скрывающим его огромным плащом, она различала сгорбленные плечи, неловко повисшую голову, ноги, поставленные так,. чтобы удержать равновесие.

У нее отчаянно билось сердце, ладони сделались влажными, острая боль беды сдавила легкие, она понимала, что была причиной его отчаянно тяжелого положения. Неужели он умрет из-за нее?

В экстремальной ситуации у нее сработал первичный инстинкт, ее пальцы, казалось, бессознательно двинулись к верху рубашки. Она могла спасти его, может быть, или, по крайней мере, дать ему возможность неузнанным добраться до повозки.

— Лейла покажет вам все! — выкрикнула она дразнящим голосом, предлагающим большее. Низкий хриплый голос несся в толпу.., возвращая глаза всех к ней, к розовой атласной ленте, которую Челси держала между пальцев. — Посмотрите на то, что обожал паша Магхреб. Посмотрите, чему учит султанский гарем. — Резкое движение — она дернула за ленту, и зрители затаили дыхание. Бант развязался, рубашка разошлась на четыре дюйма, и глаза всех мужчин устремились на сладкую долину в тени разреза.

Командир-шотландец сразу же забыл о ликере, вся охрана с той же готовностью бросила службу, потому что на кое-как построенной сцене в глухом высокогорном районе воплощалась потаенная мужская фантазия.

Немедленно позабытые, трое мужчин преодолели расстояние до повозки так быстро, как позволяло ослабленное состояние Синджина: Но взобраться на маленькую повозку оказалось мучительнее, чем он смог вытерпеть, испытывая боль распятия. Все его силы ушли на путешествие от дома. Он проиграл в борьбе с наступающей чернотой, которую удерживал усилием воли, и он разрешил убаюкивающему покрывалу бес сознательности успокоить свою боль. Но хватка, с которой он сжимал маленький кинжал, осталась такой же твердой, словно участок мозга знал, что опасность еще не миновала.

Быстро обменявшись несколькими фразами, Саар и Сенека решительно изменили план побега: Саар останется с Синджином, чтобы приготовить достаточно опиума и уменьшить боль, Сенека вернется к зрителям и продолжит разливать ликер, теперь по-настоящему обильно разбавленный опиумом. Сенека понял, что восхищенная мужская аудитория не будет удовлетворена, пассивно наблюдая, как Челси снимает свой костюм. Он знал, что необходимо действовать очень быстро, сознавая, что, как только красивая герцогиня Сетская окажется обнаженной, пройдет немного времени, прежде чем стража потребует физического осуществления своих фантазий.

Собрав остальных членов группы, Сенека заставил каждого разливать «нектар пустынь». Мужчины двигались среди зрителей, щедро распределяя опиумный ликер по кружкам.

Зная о плане споить стражу, Челси раздевались так медленно, как могла, смотря поверх глазеющих на нее мужчин, нервничая от голодных взглядов. Поскольку ее лицо скрывала вуаль, она оставалась, по крайней мере, неузнанной, но все же мысль оказаться обнаженной перед столькими вожделенными взглядами была проверкой ее неустрашимости. Она также сознавала действие ликера на нужную сдержанность и надеялась, что опиум будет действовать быстро. Но одежды было так мало, что скоро на ней остался лишь последний шелковый шарф, и нервы напряглись до предела, когда она изящно кружилась и поворачивалась под простенькую мелодию флейты.

Но вот первый член клана уснул, и она внутренне вздохнула с облегчением. Засыпавшие шотландцы вскоре посыпались, как кегли, пока, наконец, все зрители не лежали в благодарной бессознательности.

Флейтист немедленно перестал играть, когда последний шотландец откинулся назад. Он встал, выхватил из-под себя плащ и предложил его Челси с маленьким характерным арабским кивком.

Каким-то образом с тех пор, как герцог Сетский вошел в ее жизнь или она вошла в его, прозаическая нормальность ее существования неожиданно прекратилась.

— Наша благодарность моей леди за спасение нашего лорда. Да будет здоровье и удивительное счастье всегда с вами. И да защитит вас Бог! — Взгляд его темных глаз был благодарным; даже намека на неуважение не промелькнуло в нем.

Идя босиком по двору конюшни минуту спустя, укутанная в шерстяной плащ, Челси слегка вздрагивала после кошмара ее отчаянного поступка.

И если бы кто-нибудь сказал ей два месяца назад, что она будет танцевать обнаженной перед членами своего клана, она сочла бы его ненормальным.

Но она танцевала, и что еще мучительнее, теперь существовала опасность того, что из-за нее ее муж мог не выжить.

Какой странный вкус был у слова «муж»; она подумала: какой новый, и необычный, и печально меланхоличный, учитывая обстоятельства их брака.

Она должна постараться, если ее маленькие умения помогут, спасти его; хотя Челси не чувствовала в себе достаточно сил для выполнения огромной задачи. Какое это ужасное понятие — мужская честь, рассуждала она, какое грубое, и какую безнадежность чувствовала она в его тисках, словно жертва, жена человека, которого едва знала. Сейчас не время для угрызений совести, спохватясь, напомнила она себе, когда всего в нескольких ярдах от нее, в повозке, может быть, умирал человек. Она молилась, чтобы этого не произошло.

Она не хотела, чтобы ее избавление от Джорджа Прайна стоило кому-то жизни.

И на краткий миг она почувствовала ненависть к своему отцу и его кодексу чести.

Она и Саар оставались в повозке с Синджином во время их путешествия на юг. Они выбирали неприметные объездные пути, осторожно передвигаясь по ночам. Спали, когда могли, по очереди ухаживая за Синджином, силой вливая суп и жидкость в его пересохшее горло, каждый день меняя бинты и повязки на распухшей, раздувшейся руке и плече, делая компрессы, известные Саару и Сенеке.

Опиум уменьшал боль Синджина, и он находился в забытьи, только сны, казалось, тревожили его. Он не чувствовал боли, когда перевязывали ему руку. Но никто не осмеливался раздражать богов, предполагая, что он идет на поправку. Арабский ум чувствовал отвращение к тому, чтобы просить богов о личном счастье, поэтому среди многочисленных заклинаний они выбрали: «Табатк аллах» (Да сохранит его Бог от дурного сглаза). Но ему нужно было больше, чем мольбы. Это Сенека знал. Он никогда не видел такой гнилой и мучительной раны, которая не унесла бы жизнь человека.

Неопытная, только Челси оставалась оптимисткой:

Синджин был слишком могучим, чтобы не побороть инфекцию, у него было слишком много жизненной силы, чтобы позволить этой энергии умереть. Она даже не думала об их ребенке в эти суматошные дни, но, если бы подумала, она захотела бы, чтобы его отец жил, чтобы смог увидеть его.

Синджин существовал в знойной пустыне, знакомой ему по путешествию в Блед , о которой ему, когда бы он ни открывал глаза, напоминало склоненное над ним лицо Саара. Вместе с другими похожими воспоминаниями возникало одно странное, нетипичное, расплывчатое видение — Челси, танцующая в лунном свете, как арабская девушка, но одетая по-другому, не как женщины в мусульманском мире… И очень близко от него иногда, как была в их спальне в Оакхэме.

Во рту у него пересохло, тело горело, как под солнцем в пустыне, грозящим убить своим теплом. Но он не хотел умирать, думал он с возвращающейся злостью; он хотел жить. И вместе с жаром в теле в его голове одновременно бушевал огонь мести — к семье его жены, к своей жене, к проклятым Фергасоиам за то, что поместили его сюда, на край черной бездны смерти.