Ло-Мелхиин хорошо знал ту, самую первую. Он знал, как она выглядит. Знал ее запах. Изгиб ее улыбки. Он запомнил ее надолго, ибо любил ее. Я же запомнил ее, потому что похитил ее.

Она была ниже его ростом, а лицо ее светилось радостью на протяжении всей свадебной церемонии и пиршества. Люди тогда еще не знали, что ее ждет. Они даже не подозревали. Они знали лишь, что Ло-Мелхиин счастлив жениться, а земли их наконец избавлены от дурного правления его отца. Они не понимали, что за это придется заплатить. Ло-Мелхиин, разумеется, знал. Он кричал и неистовствовал, но не мог остановить меня.

Когда все угощение было съедено и все песни спеты, Ло-Мелхиина и его невесту отвели в нарядные покои, убранные шелками и залитые лунным светом. Ло-Мелхиин стоял в центре бледного пятна на полу, и когда она подошла к нему, ее темные волосы сочились ярким цветом на фоне серебристого сияния. Ночной воздух был прохладным, а прикосновение ее губ – горячим. На мгновение чувства завладели Ло-Мелхиином. Он прекратил свои беззвучные крики, целиком отдавшись ее прикосновению и поцелую. Но когда я крепко сжал его руки на ее тонкой талии, он опомнился и снова закричал.

В ту первую ночь я действовал неумело. Мое холодное пламя разгоралось слишком быстро, а она была слишком влюблена в человека, которого считала своим мужем. Мне потребовалось время и еще несколько жен, чтобы отточить мастерство. Пожалуй, если бы тогда я лучше умел контролировать свои силы, она бы пережила ту ночь. А быть может, и еще десять. Потом я узнал, что страх горит быстрее, а любовь – ярче. Первый пригодился мне больше, ибо вскоре никто уже не был способен полюбить Ло-Мелхиина.

Но в ту ночь все это не имело значения. Я взял у нее что хотел и заставил Ло-Мелхиина смотреть, как она увядает под его руками. Волосы ее стали серыми, затем серебристыми, а затем белыми.

Ее глаза утратили живой блеск, превратившись в тусклые впадины на черепе. Ее кожа усохла, а потом, когда кости под ней одряхли, обвисла. Я лишь жалел, что она не кричала, но Ло-Мелхиин справлялся с этим за двоих.

Наутро, когда служанки пришли будить Ло-Мелхиина, он проснулся от криков ужаса и отчаяния при виде существа, с которым я делил его брачное ложе. Я тоже притворился, что разбит горем, да так убедительно, что мне поверили. Ее похоронили, а я изображал траур, хотя земли мои процветали. Но правитель не должен оставаться неженатым, и очень скоро советники убедили Ло-Мелхиина забыть о своем горе и жениться вновь. Слишком долго упрашивать им не пришлось.

Вторая свадьба была похожа на первую и на все последующие. Если и ходили разговоры о том, что Ло-Мелхиину не следует жениться вновь, они были тише, чем шаги дикой собаки, вышедшей на охоту в пустыне. Время шло, девушки умирали, и в конце концов накопилось слишком много такого, что не под силу было объяснить даже Скептикам. Но земли процветали, в стране царил мир, а Ло-Мелхиин снова и снова объявлял, что желает жениться.

Тогда в совете решили, какими девушками можно пожертвовать, и был составлен закон.

Законы и правила королевского совета меня нисколько не заботили. Меня интересовала лишь сила, которую я забирал у жен Ло-Мелхиина, когда те всходили на его ложе, и боль, которую я причинял их телам. Постепенно он свыкся с происходящим, и мука его притупилась настолько, что я едва ощущал ее. Но сила моя не убывала, и я обнаружил, что беспомощность наших жертв все еще терзает его. Итак, мы продолжали. Вместе.

 

Глава 11

Когда мастерица по хне и остальные служанки закончили свою работу, за мной пришел один из слуг и отвел меня в сад, где я прежде не бывала. Он располагался у самого основания крепостной стены, а вход в него был замаскирован под часть стены. Я не раз проходила мимо этой двери, но никогда не замечала ее. Мать Ло-Мелхиина ждала меня возле обветшалой статуи, глаза которой были не столь жуткими, как у изваяний, которые я привыкла видеть в садах касра. Отчего-то это меня успокоило, хотя я по-прежнему понятия не имела, что ждет меня этой ночью.

В темноте мать Ло-Мелхиина казалась еще бледнее, а ее кожа не была разрисована хной. Голову ее, по обыкновению, венчал парик из львиных грив, золотистый цвет которого под звездным светом поблек, точно пустыня под ночным небом. Ее дишдаша была темнее моей – синего или пурпурного цвета, при таком слабом освещении было не различить, – и, в отличие от моей, простого кроя, без вышивки и золотой нити. Я подумала, не слишком ли нарядно меня одели, но взглянув на меня, она лишь кивнула и протянула руку, чтобы поправить выбившийся из моей прически локон.

– Твои служанки пропустили шпильку, – сказала она, и я ощутила прикосновение ее руки, заправившей локон за одну шпильку с соседним. Она слегка подтянула мое покрывало, чтобы прикрыть недочет. – Не забывай держать голову ровно.

– Не забуду, госпожа матушка, – пообещала я.

Она снова кивнула и взяла меня за руку. Мы пошли прочь от статуи с успокоительным взором и направились в сторону лаза в крепостной стене. Теперь я поняла, почему сад был спрятан. Должно быть, лаз замаскирован и с наружной стороны, чтобы враги не знали его точного местоположения. Интересно, сколько людей во дворце знали, где он находится? Возможно, и мать Ло-Мелхиина сейчас показала его мне лишь потому, что я могу скоро умереть. Да даже если бы я и выжила, мне едва ли было кому об этом рассказать.

Стены касра оказались такими толстыми, что проход больше напоминал туннель. Мать Ло-Мелхиина уверенно шла в темноте без лампы, а я следовала за ней, не имея иного выбора. Мы не дошли до выхода, который вывел бы нас за пределы касра, а повернули в сторону. Там, к моему удивлению, обнаружилась еще одна дверь, а за ней – узкая лестница. По ней мы вышли на вершину стены, и впервые с тех пор, как меня забрали из дома вместо сестры, я вдохнула свежий ночной воздух без примеси дворцовых благовоний.

– Идем, – позвала мать Ло-Мелхиина после того, как я трижды вдохнула полной грудью ночную прохладу.

Мы шли по стене, и у наших ног простирались знакомые сады по одну сторону и незнакомый город – по другую. В садах было темно – ради наблюдения за звездопадом потушили все лампы. Город же, широко раскинувшийся под сулящей безопасность крепостной стеной, был освещен сотнями маленьких огоньков. Похоже, Ло-Мелхиин не был тираном – во всяком случае, не из тех, кто потребовал бы погрузить в темноту весь город ради собственной прихоти.

Я изо всех сил старалась не вглядываться в пустыню и не думать о своей сестре. Знала ли она, что сегодня будет звездопад? За всю нашу жизнь такого еще не случалось. Если предсказать звездопад могли только Скептики, то сестре о нем узнать было неоткуда. Я не знала, достанет ли жреческого мастерства моей матери и матери моей сестры, чтобы предвидеть такое событие. Встревожились ли овцы? В этом я сомневалась. Они скорее проспят весь звездопад и останутся в полном неведении, если только небо не упадет им на голову. Быть может, караульный увидит, как падают звезды, и поднимет тревогу, не понимая, что это значит?

За всей подготовкой я не успела задуматься о самом событии. Я не знала, будут ли звезды падать прямо на песок. Мать Ло-Мелхиина не боялась, что придавало храбрости и мне, но меня тревожила мысль о том, что часть неба вдруг перестанет ею быть. Я постаралась отбросить свой страх. Раз уж я не боюсь хозяина касра, нечего бояться и всего остального, решила я.

Наконец мы подошли к расширению, где плоские камни образовали балкон, растянувшийся от затейливо украшенной двери до самого края стены. Размером он был как все пространство между шатрами нашего отца – там была общая территория, где женщины собирались, чтобы прясть и чесать шерсть, и где по вечерам при свете огня, на котором жарилась баранина, рассказывали истории. Здесь, правда, никакого огня не было.

А люди, стоявшие вокруг, были мне незнакомы и нарядно разодеты.

Мать Ло-Мелхиина положила руку мне на плечо и, проведя меня через весь балкон, остановилась у двери. Там мы ждали, пока собирались другие гости. Там были Жрецы в белых одеждах и мужчины в одеждах разных цветов – должно быть, Скептики. Там был Фирх Камнедар в шароварах и тунике с каким-то узором, которого я в тусклом свете не могла разглядеть. Там были придворные Ло-Мелхиина со своими женами, в одеждах из дорогих тканей, которые пропадали зря, потому что без факелов и ламп никто все равно не мог их оценить. Лишь моя дишдаша с золотой нитью блистала во всей красе. Никто не смотрел на меня подолгу, но многие не могли удержаться от короткого взгляда, тут же поспешно отводя глаза.

В шатрах нашего отца бывало немало веселых сборищ. Мы отмечали самый длинный день, самую длинную ночь и те два дня, когда свет и тьма задерживались в небе на равное время. Бывали танцы в честь окота и в честь стрижки овец. Когда отец и братья возвращались с караваном, выменяв шерсть и пряжу на другие товары, мы встречали их с огнями, песнями и угощением.

Моя мать и мать моей сестры танцевали, чтобы ублажить духов и чтобы вызвать дождь, уединившись в священных пещерах. Даже когда умер брат моей сестры, мы пели о радостях его жизни и желали ему блага, где бы ни нашли приют его кости.

Прием Ло-Мелхиина нисколько не походил на эти сборища. Тут было темно и холодно, и не только из-за того, что наступила ночь.

В шатрах нашего отца день был временем труда, а ночь – временем песен и сказаний, но нам всегда было тепло от огня и наших простеньких ламп. Насколько я успела разглядеть, пока мы шли по стене вокруг касра, весь свет там был потушен. Небо же из-за городских огней было не таким ярким, как в пустыне, но казалось ближе.

Гости вдруг встрепенулись, и я взглянула на резную дверь. Там стоял Ло-Мелхиин, а подле него пожилой мужчина. Я догадалась, что это Скептик, потому что он был в темных одеждах, цвет которых скрадывала ночь. Возможно, именно он предсказал звездопад и тем заслужил честь стоять рядом с Ло-Мелхиином? Ло-Мелхиин окинул нас взглядом, точно пастух, пересчитывающий овец перед тем, как перейти на новое пастбище. Глаза его горели ярко, хоть вокруг и не было света, который бы в них отражался, и мало кто осмеливался встретить его взгляд. Его мать смотрела ему в глаза дольше всех, и он улыбнулся ей. Улыбка казалась почти доброй.

– Я благодарен всем вам за то, что вы пришли, – сказал Ло-Мелхиин. Это был голос человека, который сам поит свою лошадь, но я не доверяла ему. – Я знаю, что вы изрядно утомляетесь за день, служа мне и нашему государству. Благодарю вас за то, что вы пожертвовали своим отдыхом, чтобы посмотреть на это чудо вместе со мной.

Они, разумеется, пробормотали в ответ, что их это вовсе не затруднило. А что им еще оставалось делать?

– Прежде, чем небеса начнут свое представление, – продолжал Ло-Мелхиин, – послушаем Скептика Соката Ясноокого, ибо он заслужил право выступить перед нами сегодня.

Скептик, стоявший подле Ло-Мелхиина, поклонился ему, а потом остальным Скептикам и Жрецам, после чего вышел на середину балкона.

– А как он заслужил право выступить? – спросила я у матери Ло-Мелхиина, стараясь говорить как можно тише. Таким голосом я говорила с сестрой, когда мы не хотели, чтобы другие женщины услышали нас. Сейчас я решила воспользоваться им, чтобы не показать свое невежество в столь торжественной обстановке.

– Они бросали кости, – ответила она таким же голосом. Интересно, с кем она училась так говорить? – Так они показывают, что уважают и волю случая, и богов.

Скептик принял позу, которую я сразу узнала. Так держался наш отец, когда проводил свадьбу в деревне или объявлял новый торговый путь. Так держались мои братья, подражая ему, когда давали нам с сестрой мелкие поручения, которые мы неизменно отказывались выполнять. Ло-Мелхиин держался иначе. Ему не было нужды привлекать к себе взгляды, чтобы заслужить внимание или уважение. Он уже обладал и тем, и другим, и никто не мог ему в этом отказать.

– Подходите же, подходите, – произнес нараспев Скептик. Я инстинктивно подалась вперед, как и остальные. Сокат Ясноокий посмотрел прямо на меня. – Слушайте же, и я поведаю вам тайны небес.

Останься я в шатрах нашего отца, я бы не узнала никаких тайн, кроме того, как вести хозяйство, когда мы с сестрой выйдем замуж. У мужчин, за которых мы бы вышли, были бы свои матери, исполняющие жреческие обряды, а – у тех свои ученицы, кому передать мастерство. Я узнала бы секреты зерна и овец, очага и постели, кухни и ткацкого станка, но больше ничего. Но я не осталась в шатрах нашего отца. Моя сестра теперь учится петь гимны, которые ее мать пела духам, а я могу познать тайны небес. Если я умру, знать их я буду недолго, но все же буду. Соката Ясноокого, похоже, нисколько не тревожило, что та, кому он их рассказывает, может и не прожить достаточно, чтобы обдумать его слова. Я тоже стала смотреть на него, хоть и не была уверена, что он увидит мой взгляд в темноте, да еще сквозь покрывало.

– На небесах живет скиталец, – рассказывал Сокат Ясноокий всем нам, а прежде всего мне. – Он кружит вокруг нас, как мы кружим вокруг солнца, но путь его намного длиннее нашего. На своем пути он собирает за собой караван из звезд, и когда он проходит над нами, мы видим этот караван в небесах.

– И как долго он странствует, достопочтенный Скептик? – спросил Ло-Мелхиин.

– На каждую ночь, что он пробудет в нашем небе, придется десять лет вдали от нас, – отвечал Скептик. – А он будет освещать наше небо семь ночей, начиная с сегодняшней.

Значит, я больше никогда не увижу каравана из звезд. Неважно, сколько еще ночей я проживу в браке с Ло-Мелхиином. Ни одно дитя, которое может когда-нибудь родиться у меня, не увидит его, даже если проживет дольше, чем большинство обитателей пустыни. Раньше эта мысль могла бы напугать меня, но теперь я сознавала опасности этого мира яснее, чем когда жила в шатрах своего отца. Я могла умереть сегодня или завтра, но в любом случае скоро.

– Господа и дамы, – сказал Сокат Ясноокий. – Взываю к вам: взгляните на небо и станьте свидетелями его чудес.

Все началось с малого. Среди неподвижных огней появилась одна движущаяся вспышка. Она стремительно неслась по небу, переливаясь синим и золотым, а потом утонула в небесной черноте. Не все успели разглядеть ее, так быстро она сгорела, но вскоре появились целые мириады летящих огоньков, на которые можно было любоваться вдоволь.

Я надеялась, что сестра сейчас тоже смотрит на небо. Надеялась, что она не испугалась, но смело стоит посреди пустыни и внимает этой красоте. Отец и братья уже, должно быть, уже вернулись и стоят рядом с моей матерью и матерью моей сестры, глядя, как небеса пляшут над ними.

А потом я позабыла про звезды, потому что Ло-Мелхиин вдруг сдвинулся со своего места. Все остальные – Скептики и Жрецы, вельможи и их жены – стояли, неотрывно глядя на танцующие небеса, но я увидела его. Он пересек балкон, ступая своей бесшумной походкой охотника, будто лев по песку, и остановился возле меня. Его мать взглянула на нас, но ничего не сказала. Я не видела ни ее лица, ни его и порадовалась, что мое собственное лицо скрыто от него покрывалом. Он схватил меня за плечо, едва не порвав тонкую материю платья, и увлек меня за собой в темноту, куда не доставали звезды.

 

Глава 12

Насколько я могла судить, это была небольшая комната. Я упиралась спиной в жесткие камни. Дул слабый ветерок, но ни шороха шелков, ни запаха благовоний его дуновение не приносило. Похоже, этой комнатой пользовались редко. Ло-Мелхиин нависал надо мной, и от него исходил густой запах пряностей, которыми был приправлен его ужин. Одна его рука лежала у меня на талии, вторая давила на мою грудную клетку. Ему достаточно было чуть сдвинуть руку, чтобы придушить меня.

– Я рад, что ты смогла присоединиться к нам сегодня, жена, – сказал он мне. В словах его не было угрозы, лишь холод и безразличие.

Слова человека, у которого было все и которому нет дела до того, сколько чужого труда для этого понадобилось.

– У меня не было особого выбора, – ответила я. Наверняка он не станет убивать меня здесь, когда на балконе столько людей. Пусть сейчас все они смотрят на небо, но ведь они уже видели меня. Интересно, до какой степени они были готовы закрывать глаза на зверства Ло-Мелхиина? Нет, мы оба выйдем обратно на балкон, как только он получит свое. Я досадовала, что тесемки на моем платье вряд ли выдержат его натиск.

– Полагаю, твоя сестра сегодня тоже смотрит на небо? – спросил он светским тоном. Рука, лежащая на моей груди, не ослабляла хватку. Завтра на этом месте будет синяк. И я была твердо намерена его увидеть. – Она, должно быть, трясется от страха, воображая, что небо вот-вот упадет ей на голову?

– Мой народ знает жреческие обычаи не хуже городских жителей, – сказала я. Наш отец странствовал по пустыне, а сестра моя не была ни глупой, ни трусливой. Она стоила десяти таких, как Ло-Мелхиин. – Моя мать и сестра моей матери знают гимны. Они знают о сегодняшнем событии не меньше, чем твои жрецы, хоть у них и нет Скептика, который бы рассказал им красивую сказочку перед тем, как все начнется.

– Полагаю, даже простая девчонка из пустыни вроде тебя способна это понять, – сказал он и отодвинулся от меня, но я не расслаблялась. Если он отойдет, я не двинусь с места. – У тебя красивое платье. Когда я покупал эту ткань для тебя, она была просто оранжевой. Как это тебе удалось вплести туда золото?

Я не стала отвечать. Я не собиралась рассказывать ему, что соткала эту ткань в своем видении, даже если так оно и было.

В его глазах вдруг блеснул огонек, который мне не понравился. Он мерцал, словно лампа на ветру. От такой вспышки в один миг может загореться все вокруг.

– А впрочем, неважно, – продолжил он. – Пора исполнить наш ежевечерний обряд.

До сих пор я не считала это обрядом. У нас не было никаких особых слов или песен. Мы не зажигали свечи, и вряд ли кому-то из нас это приносило умиротворение. Но все же каждую ночь мы сходились снова. Это не было похоже на брак, к которому меня готовили, но это было нечто особое, и теперь он дал этому название.

– Моя сестра тоже исполняет свои обряды – настоящие, вдалеке от городских стен, – сказала я, хоть и сама не знала, как мне удалось это увидеть. – Она готовится к свадьбе и оставляет подношения духам наших предков.

Я знала, что теперь там, где покоились наши предки, цветет мой алтарь, но не собиралась рассказывать Ло-Мелхиину, каких почестей меня удостоили. Другие девушки и их матери приносили туда подношения. А в своих шатрах они соорудили алтари поменьше, сложив небольшие реликвии в память обо мне и обращаясь к ним запросто, без торжественных песнопений. Они поверяли мне свои секреты, свои влюбленности, свои надежды и мечты, а когда я стану божеством, я смогу отвечать на их молитвы. Уезжая торговать, наш отец положит в поясную сумку талисман в память обо мне, и так же поступят мои братья. Лоскуты пурпурной дишдаши отправятся в пустыню, и солнце напитает их силой.

Стоя в этой маленькой холодной комнате, я чувствовала жар пустынного ветра на своем лице. Я протянула руки к Ло-Мелхиину, и он взял их в свои. На лице его, которое мои глаза, свыкшись с темнотой, теперь могли различить, было победоносное выражение. Интересно, было ли оно и на моем? Я чувствовала какую-то победу, но не знала, как могли победить мы оба. Как я вообще могла победить.

Его пальцы сомкнулись вокруг моих, и между нами снова заструился странный свет. Раньше мы всегда делали это при свете ламп в моей спальне. Теперь же, в темноте, я не могла не заметить, что холодный свет не освещал комнату. Он был достаточно ярким, но увидеть при нем ничего было нельзя. Я никогда не видела ничего подобного – это была будто фантазия о свете, а не сам свет. Когда ко мне в ответ заструилось медное пламя, произошло то же самое: этот огонь не давал ни тепла, ни света, ни дыма, но от него мне казалось, будто я становлюсь выше.

Ло-Мелхиин резко отпустил меня, и я пошатнулась. Он протянул мне руку, изображая заботливого мужа, но я не взялась за нее и лишь оперлась о стену и поспешно проверила, не развязались ли тесемки на моем платье. Каким-то чудом они были целы. Вернувшись к гостям, я буду выглядеть прилично. Ло-Мелхиин рассмеялся и повернулся к двери. Я пошла за ним, потому что больше мне ничего не оставалось. У меня кружилась голова, а кровь в моих жилах бурлила. Но это не было похоже на болезнь. Ребенком я редко болела, но знала, как это бывает. Сейчас не было того иссушающего чувства, будто я одинокое дерево, из которого ветер высасывает все жизненные соки. В прежние ночи, когда мы проделывали этот обряд, я сидела, и после мне не приходилось никуда идти.

– Матушка, – позвал Ло-Мелхиин, когда мы вышли на балкон. Она повернулась к нам. – Я должен переговорить со своими советниками. Присмотрите за моей женой. Боюсь, столь поздний час лишил ее бодрости. Быть может, фруктовый сок поможет ей прийти в себя?

Свет звезд казался особенно ярким после темной комнаты. По лицу матери Ло-Мелхиина я поняла, что она не совсем поверила его словам, но она все же поманила служанку и попросила ту поднести две чаши. Ло-Мелхиин пошел прочь, не оглядываясь и выдав тем самым притворность своего беспокойства.

Я отпила из своей чаши. Мне ничего не стоило послушаться его совета, к тому же меня и впрямь мучила жажда. Сок почему-то оказался холоднее, чем мог его остудить ночной воздух, и это помогло мне вернуться в реальность. Вкус был мне знаком, и в нем не было ничего потустороннего – мы с сестрой не раз ели гранаты в отцовских шатрах. Мать Ло-Мелхиина не стала спрашивать, чем занимались мы с ее сыном. Возможно, она и не хотела знать. Я заметила, как она окинула взглядом мое платье и нахмурилась, увидев, что тесемки не тронуты. Должно быть, она не любила загадок.

Я смотрела не на небо, а на Ло-Мелхиина. Он переходил от одной группы к другой, беседуя со своими советниками, слушая Жрецов и Скептиков, пожимая им руки, будто они были его товарищами, а не придворными. Как только он отходил от одной группы к следующей, первые начинали переговариваться приглушенными голосами, возбужденно размахивая руками. Вскоре мне стало казаться, будто я стою в ночном саду и слушаю, как ветер колышет листья деревьев.

Фирх Камнедар стоял отдельно от всех, все еще прикованный взглядом к небу. Когда к нему подошел Ло-Мелхиин, он вздрогнул, но быстро взял себя в руки. Они говорили совсем недолго, а потом Ло-Мелхиин положил руку на плечо скульптора. И тогда я увидела то, чего не было, когда он говорил с другими, – от руки моего мужа к Фирху скользнула вспышка света, который ничего не освещал. А потом Ло-Мелхиин отошел от него.

Я подошла к скульптору. Мать Ло-Мелхиина не пыталась меня остановить и не пошла за мной. Больше всего мне сейчас хотелось увидеть пустыню и вообразить, что, глядя в нужном направлении, я смогу увидеть огни, горящие у шатров нашего отца. Вообразить путь домой, к сестре. Но вместо всего этого я увидела Фирха Камнедара и успела заметить, как дрожат его руки, прежде чем он обхватил ими зубцы, венчавшие стену, стиснув их так крепко, что я на мгновение подумала, будто они вот-вот треснут.

– Вы, должно быть, скучаете по шатрам своего отца, госпожа? – спросил он.

– Скучаю, – призналась я. Я не думала, что мне придется пробыть здесь достаточно долго, чтобы заскучать по дому. Я ожидала, что вскоре умру и вернусь туда, где покоятся кости отца отца нашего отца.

– Я тоже скучаю по дому, – сказал он. – Особенно в такие ночи.

– Но ведь Скептик сказал, что таких ночей не бывало прежде ни на моей, ни на вашей жизни, – осторожно напомнила я.

– Нет, – сказал он. – Я имел в виду ночи, когда придворные собираются вместе. Когда…

Голос его стих, но я услышала конец этой фразы так ясно, будто он сказал ее прямо мне на ухо. Ему не нравились ночи, когда Ло-Мелхиин подходил к нему и клал руки ему на плечо.

– Теперь вам придется сделать еще одну статую? – спросила я.

– Полагаю, что так, – ответил он. – Я пока не знаю, что именно это будет, но знаю, что буду снова высекать из камня.

Я положила свои руки на его, все еще стискивавшие каменные зубцы. На мгновение зажглось медное пламя, но он его не увидел.

– Я попрошу служанок приносить вам воды, – пообещала я.

Он убрал свои руки из-под моих, беспокойно оглядываясь, чтобы посмотреть, не видел ли кто, но никто на нас не смотрел.

– Я не смогу остановиться и выпить ее, госпожа, – сказал он.

– Тогда я велю кому-нибудь из слуг заставить вас пить, – возразила я. – При условии, что он не сделает вам больно.

Фирх Камнедар рассмеялся. Смех его был невеселым. Я знала, что ему все равно будет больно, станет ли он пить или нет.

– Мне жаль, – сказала я. – Но это единственное, чем я могу помочь.

– Я понимаю, госпожа, – сказал он. Он торжественно поклонился, а я вернулась к матери Ло-Мелхиина и оставалась подле нее до тех пор, пока нам всем не позволили идти.

Наутро с Фирхом Камнедаром снова случился припадок, и он никому не позволял прервать свою работу. Весь день напролет он стоял под палящим солнцем, вонзая свой инструмент в глыбу камня. Но все же каждый раз, как в сад выходила служанка с кувшином воды, он подходил к ней и пил. Постепенно под его руками камень обретал черты статуи. Стражники и слуги уверяли, что это будет лев, но мастерица по хне сказала, что форма головы другая. Она была права: к заходу солнца в саду гордо возвышалась львица.

Когда Ло-Мелхиин пришел ко мне в ту ночь, прежде чем отправиться снова наблюдать за звездопадом, он долго смотрел на меня перед тем, как взять меня за руки. На сей раз – не так, как лев смотрит на газель, но, скорее, как баран окидывает взглядом своих овец.

– Я приказал убрать статую, – сказал он мне, когда огонь, сочившийся из наших пальцев, потух. Он все еще не отпустил мои руки. – Я не стану уничтожать то, что потребовало столько труда, но эта статуя не такая, как остальные.

– Разве? – спросила я, и мой интерес не был притворным.

– Да, – ответил он. – Что-то не так с ее глазами.

А потом он ушел, оставив меня смотреть сны о пустыне.

 

Глава 13

Семь ночей звездопада прошли, а я все еще была жива. Я провела во дворце Ло-Мелхиина почти три недели. Теперь мало кто из слуг отводил взгляд, если я окликала их, но они всегда избегали смотреть мне в глаза подолгу. Поскольку это подобало положению королевы, я запретила себе тревожиться об этом. Каждый день я скучала по сестре – потому что она была моей сестрой, а еще потому, что, хоть я и могла беседовать с женщинами в мастерской или с садовниками, никто из них не был мне другом. Фирха Камнедара я не видела с той самой ночи, когда начался звездопад. Служанка, приносившая мне чай, рассказала, что его послали в патруль. Не сумела я найти и львицу, которую он высек из камня. Где бы ни спрятал ее Ло-Мелхиин, спрятана она была надежно.

Утром восемнадцатого дня я отправилась на поиски Соката Ясноокого. Во время звездопада я не искала встречи с ним. Каждую ночь он проводил на стене, глядя в небо вместе с другими Скептиками и Жрецами и дискутируя с ними. Ло-Мелхиин зачем-то сказал мне об этом, но не приглашал меня присоединиться к ним. Мне не нравилось видеться с Ло-Мелхиином и в своей спальне, где я могла видеть его лицо при свете ламп. А видеться с ним в темноте мне нравилось еще меньше.

Вместо этого дни, пока шел звездопад, я посвятила исследованию всех садов касра, куда мне удавалось попасть. Когда мы шли по стене с матерью Ло-Мелхиина, я успела разглядеть, что та часть касра, где я жила, была на самом деле очень мала и изолирована от остальных. Я не знала точно, сколько еще мне осталось жить во дворце, но решила изучить его. К тому же, мне было скучно.

Никто не пытался помешать моим прогулкам, поэтому в то утро, когда я отправилась на поиски Соката Ясноокого, я не ожидала, что меня остановят. На пути мне попадались те же служанки и слуги, что и всегда. Они кланялись, когда я проходила мимо, и отходили в сторону, пропуская меня, если мы встречались в узких коридорах. Я старалась избегать этого: мне было неловко видеть, как они уступают мне дорогу, особенно если они несли что-то тяжелое, – но я понимала, что они не перестанут, если я попрошу. Да, теперь они не избегали смотреть на меня, решив, что я могу и выжить. Но по той же причине они стали обращаться со мной, как с королевой. Если небольшая неловкость была ценой моей жизни, я готова была с этим смириться. Гораздо сложнее было смириться с одиночеством, но я старалась как могла.

Я пересекла сад, где стояла статуя матери Ло-Мелхиина, и зашла в небольшое помещение, которым пользовались служанки, приносившие ламповое масло из подвалов касра. Я немало узнала о жизни касра, тихонько следуя за ними по пятам и слушая их разговоры. Они заходили в большинство комнат и садов, ежедневно наполняя лампы и подрезая фитили, чтобы к вечеру лампы были готовы отразить наступавшую темноту. Это напоминало мне, как мы с сестрой ходили за козами в поисках нового пастбища: мы не всегда знали, куда идти, но козы знали и вели за собой нас, а заодно и овец, которые не отличались подобной мудростью.

Я пока довольствовалась ролью овцы, следуя за служанками, когда они были слишком заняты, чтобы заметить меня, а если вдруг они замечали, притворялась, что внимательно разглядываю какой-нибудь гобелен или статую. Так я изучила все помещения поблизости от своих покоев, а из подслушанных разговоров узнала, кто где бывает в какое время дня.

Со слов служанок я теперь знала, что менять масло в мастерских Скептиков лучше всего по утрам. Каждый день они выходили на улицу, чтобы посмотреть на восход солнца и позавтракать, и часто часами не возвращались в помещение, особенно если обсуждали нечто, казавшееся им особенно важным. Говоря это, служанки смеялись. Скептики приносили много пользы – они подарили нам водяные часы и научили писать на бумаге, но подчас они сами загоняли себя в дебри и, подобно нашему барану, пытались прорваться сквозь них напролом, вместо того чтобы просто уйти тем же путем, каким пришли.

Я знала, что по утрам Скептики бывают на восточной стене. Она была не самой высокой, но все же достаточно, чтобы увидеть восход, и на ней был довольно вместительный балкон – правда, не такой просторный, как тот, с которого мы наблюдали за звездами, но с навесом, чтобы солнце не выжгло все мысли раньше, чем Скептики их додумают. Сокат Ясноокий не всегда ходил туда с остальными. По словам служанок, он уставал от болтовни и предпочитал оставаться наедине со своими мыслями, пока день не разгорится в полную силу. Он отправлялся в одиночестве на южную стену, откуда открывался не столь великолепный вид, но где можно было рассчитывать на тишину.

Я поднималась по ступеням как можно тише, не желая потревожить его мысли. Мне всегда было легко разговаривать с матерью и матерью моей сестры, даже когда они облачались в свои жреческие одежды. Но говорить со Жрецом и тем более со Скептиком мне еще не доводилось никогда, и я смущалась, как если бы мне предстояло обратиться к нашему отцу. Я сделала глубокий вдох, прежде чем ступить на узкий проход на вершине стены, а затем встала рядом с Сокатом, дыша как можно тише, пока солнце выползало из-за горизонта, начиная свой ежедневный путь по небу.

– Знаете ли, – обратился ко мне Сокат Ясноокий спустя какое-то время, – я думаю, что мир круглый. И я полагаю, что мы ближе к его боку, нежели к вершине.

Я никогда не задумывалась о том, какой формы мир. Долгое время моим миром были шатры нашего отца. Стада нашего отца. Моя сестра.

– Почему? – спросила я. Я не хотела досаждать ему расспросами, но мне показалось, что он этого ждет.

– Я наблюдал за тенями с этого места многие годы, – сказал он. – Видите, какие они длинные?

Я посмотрела на каменные плиты у его ног. Тени растянулись на два целых камня от стены, но еще дальше на камнях я увидела несколько засечек, а еще несколько – чуть ближе к нам.

– Вижу, – ответила я.

– Они почти не двигаются, – пояснил он, показывая на засечки. – Вот здесь они бывают в самый длинный день, а здесь – в самую длинную ночь.

Расстояние от одной отметки до другой я могла бы покрыть, расставив пальцы обеих рук. Недалекий путь, особенно для чего-то столь огромного, как солнце. Я высказала это Скептику.

– Если бы мы были ближе к вершине мира, расстояние было бы больше, – сказал он мне. – Возможно, на самой вершине мира бывают дни совсем без солнца.

Я посмотрела на отметки на полу и вспомнила, как мы показывали тени животных на стенах шатра.

– Нельзя ли это проверить? – спросила я. – Я имею в виду, досточтимый Скептик, если взять шар и лампу, нельзя ли проверить, верна ли ваша мысль?

Тут он рассмеялся и подмигнул мне.

– Можно, – сказал он. – Более того, я уже пробовал. Но не говорите об этом другим Скептикам, они сочтут это кощунством. Они бы предпочли спорить об этом бесконечно.

– Но как же тогда они узнают ответ? – спросила я.

– Они уже знают, – ответил он. – Более или менее. Но в споре рождается десяток других вопросов.

– Тогда, полагаю, оно того стоит, – заметила я. Не удивительно, что он приходит сюда, избегая болтовни. Я бы тоже предпочла знать, а не рассуждать.

Он повернулся ко мне и поклонился, а я поклонилась в ответ, забыв, кто я для него.

– Моя королева, – обратился он ко мне. – Была ли у вас какая-то особая причина искать встречи со мной?

– Была, – ответила я. – У меня есть вопросы о божествах.

– Это вопросы для Жрецов, – возразил он.

– Возможно, – согласилась я. – Но я решила сперва задать их Скептику.

– Что ж, я заинтригован, – сказал он. – Уйдем с солнца.

Мы спустились по лестнице в сад. Там был фонтан, как и в саду у моих покоев. В углу тихо журчала вода, а по стенам взбирались ползучие растения. Под навесом лежали две подушки и стоял поднос с маслами и лепешками. Кто-то, следивший за мной от моей спальни, накрыл завтрак для нас обоих. Поскольку при виде подноса в животе у меня заурчало, я мысленно поблагодарила этого неведомого человека.

– Я постараюсь по мере своих сил ответить на ваши вопросы, – сказал Сокат Ясноокий. – В обмен я хотел бы услышать какую-нибудь историю о вашей деревне.

– Это справедливо, – сказала я и задумалась, какую бы историю ему рассказать. – Но я сомневаюсь, что у нас найдется для вас великая мудрость.

– Мудрость – это приманка для молодых, – сказал он. – Они ищут ее, думая, что смогут найти. Вы молоды, и к тому же женщина, а все-таки оказались достаточно умны, чтобы найти меня здесь сегодня. Подобной мудростью могут похвастаться не многие из моих учеников.

Он сел и взял маслину из пиалы. Он положил ее в рот, пока я усаживалась рядом, а потом плюнул косточкой через весь сад. Я, не удержавшись, рассмеялась.

– Разве это расстояние, – посетовал он. – Когда я был молод, я мог переплюнуть и через стену.

Я поняла, что он шутит, но прошло уже столько времени с тех пор, как кто-нибудь говорил мне что-то столь же беспечное! Тут я поймала себя на том, что времени прошло не так уж много. Всего лишь столько, сколько я пробыла в касре, а это время я все еще могла сосчитать по дням.

Я тоже взяла маслину и выдавила из нее косточку ногтем, как меня учили. Сокат Ясноокий посмотрел на меня почти с разочарованием, поэтому, съев маслину, я положила косточку в рот и плюнула изо всей силы. Косточка едва долетела до края подушки, и Скептик снова рассмеялся.

– Вы освоите этот трюк, если потренируетесь, – сказал он мне. – Жизнь слишком коротка, чтобы вынимать косточки из маслин: плеваться намного веселее.

Он сказал это дружелюбным тоном, но я заметила в его глазах печаль. Он был старше нашего отца, а мне повезет, если я доживу хотя бы до завтра. Я взяла еще одну маслину, на этот раз завернув ее в лепешку. Она комом встала у меня в горле, но я заставила себя проглотить, а потом выплюнула косточку.

Она улетела не дальше первой, но я, кажется, поняла, почему: это было как-то связано с положением языка.

– Ну а теперь, – сказал Сокат Ясноокий, – задавайте свои вопросы. Посмотрим, сумеем ли мы найти ответы.

 

Глава 14

В пылу нашего двенадцатого лета – до того, как мы с сестрой научились достаточно искусно обращаться с иголками, чтобы расшивать пурпурную материю, но уже после того, как мы перестали пасти скот, – моя мать и мать моей сестры поведали нам об отце отца нашего отца и о том, как он стал божеством. Мы слышали эту историю и раньше, когда ее распевали у костра или нашептывали у алтаря, пока отец странствовал с караваном. Но на этот раз они обещали поведать нам тайную часть истории. Наш отец знал ее, имея на то право, но братья не знали, и, конечно, именно это заставило нас сидеть смирно и слушать вместо того, чтобы носится наперегонки по пустыне, чем в иное время мы занялись бы куда охотнее.

Отец отца нашего отца родился на берегах другого вади – оно было ближе к городу, чем наше. Вади пролегало через пустыню не по прямой, как летит песчаный ворон, но идти вдоль него было безопаснее. Верблюды могли найти там воду и достаточно зелени, чтобы поесть. Хороший охотник мог подстеречь дичь на водопое, а львы приходили только по ночам и громко рычали, оповещая о своем приближении. Отец отца нашего отца не охотился, кроме как по крайней нужде, и, хотя был достаточно метким стрелком, чтобы отгонять от скота гиен и диких собак, его умений не хватало, чтобы прокормить таким образом всю деревню. Но он был доволен и пастушьим трудом, а к своему двадцатому лету стал старшим пастухом.

Обязанностью старшего пастуха было решать, каких животных есть, а каких спаривать, а также выбирать, каким путем вести стадо. Говорят, мудрый человек следует за козами, глупец – за овцами. Но истинный мастер пастушьего дела выбирает путь сам. Так поступал и отец отца нашего отца. У него не было ни Скептика, который сказал бы, как движется вода относительно солнца, ни Жреца, который посоветовал бы, какому божеству молиться и какие подношения скорее привлекут его благосклонность. Он мог рассчитывать только на себя и на умения, приобретенные за годы жизни под жарким солнцем пустыни.

На берегу вади скопилось слишком много людей. Множество семей разбили свои шатры вдоль него и черпали из него воду для полива и для питья. Деревня отца отца нашего отца была невелика, и жители страдали, потому что им не хватало места у колодцев. У вади толпилось и множество купцов, которые торговали по кругу одними и теми же товарами до тех пор, пока цены не поднялись так высоко, что отец отца нашего отца уже не мог ничего у них купить. У одного из купцов, назначавших самые высокие цены, был верблюд. Он был стар и хорошо знал пустыню. Купец всегда оставлял своего верблюда привязанным к шесту посреди рынка, пока ходил беседовать с другими мужчинами. Даже в самую жару верблюд послушно стоял на солнце, ожидая своего хозяина.

Однажды, когда пасти коз и овец пошли другие, отец отца нашего отца отправился на рынок. Ему нужно было купить дойную козу, потому что ни одна из его коз в ту пору не давала молока, а в деревне умерла родами женщина, и некому было кормить ее новорожденную дочку. Дойная коза была лишь у того купца, которому принадлежал верблюд, и узнав это, отец отца нашего отца впал в отчаяние. Конечно, цена окажется для него слишком высока, и в его деревне станет меньше еще на одного человека, пусть даже совсем крошечного.

Отец отца нашего отца подошел к верблюду, который по обыкновению стоял под палящим солнцем, и ласково погладил его по носу.

– Где же твой хозяин? – в задумчивости спросил он у верблюда.

– Он пошел к шатрам у самого вади, где прохладней, – ответил верблюд.

Тут отец отца нашего отца не на шутку удивился. Он не ожидал, что верблюд ответит. Но он понимал, что удивление не повод быть невежливым, поэтому продолжал, обращаясь к верблюду почтительно, будто к старикам, игравшим в нарды в теньке.

– Спасибо, почтенный старец, – поблагодарил он.

– А зачем тебе мой хозяин? – спросил верблюд.

– Мне нужна дойная коза для осиротевшего младенца из моей деревни, – объяснил отец отца нашего отца. – А твой хозяин – единственный на всем берегу вади, у кого она есть.

– Купи лучше меня, – предложил верблюд. – Я старый, и хозяин отдаст меня дешевле, чем дойную козу.

– Но ведь ты не сможешь выкормить ребенка, – возразил отец отца нашего отца.

– Купи меня, – настаивал верблюд. – Купи меня, и не пожалеешь.

Отец отца нашего отца чувствовал себя глупо, слушая советы верблюда. Он ведь не следовал за козами, как менее опытные пастухи. С другой стороны, козы не умели говорить, а верблюд умел. Он вздохнул и направился к шатрам возле вади. Он поторговался с купцом, который был удивлен, что ему предлагают за верблюда хоть что-то, и ушел с хорошей ценой и старым верблюдом.

Они пошли назад вместе, медленно шагая вдоль вади. Отец отца нашего отца был опечален. Малышку уже почти целый день не кормили ничем, кроме жидкой похлебки, а женщины заверили его, что этого будет мало. А теперь он явится домой ни с чем, если не считать старого верблюда. Он был так расстроен, что не заметил, как верблюд остановился, пока его веревка не дернулась, размотавшись до конца.

– Хозяин, – сказал старый верблюд. – Нужно идти в пустыню.

– Верблюд, – отвечал отец отца нашего отца, – если мы пойдем в пустыню, мы умрем.

– Не умрем, хозяин, – настаивал верблюд.

Верблюд повернул в сторону от вади и потянул отца отца нашего отца за собой. Он мог бы ударить верблюда и заставить его повернуть назад, но не сделал этого. В конце концов, верблюд был говорящий. Должно быть, у него были на то причины.

И вот они вместе отправились в пустыню. Отец отца нашего отца считал шаги, как его учили, чтобы знать, как далеко он может зайти, пока не кончится вода. Поняв, что пора поворачивать назад, он мягко потянул верблюда за повод.

– Верблюд, – сказал он. – Я должен повернуть, иначе у меня кончится вода.

– Хозяин, посмотри вперед, – попросил верблюд.

Отец отца нашего отца глянул перед собой и увидел вдали знакомое зрелище: низкая зеленая полоса, образованная кустами олеандра. Он знал, что, подойдя ближе, увидит розовые цветы. Такие росли только там, где есть вода. Только там, где есть вади.

– Верблюд! – воскликнул отец отца нашего отца. – Откуда ты знал, что здесь есть вади?

– Я ведь верблюд, – отвечал тот. – Мы умеем находить воду.

– А почему ты показал это мне? – спросил он.

– Мой прежний хозяин никогда меня не слушал. А ты послушал.

Они вместе дошли до вади. У отца отца нашего отца голова шла кругом от планов. Можно было перевезти туда всю деревню. Да, это дальше от городских стен, но это не важно, если будет больше места и больше воды. Можно расширить стада и не тревожиться, что на всех не хватит воды и еды. Тут он вспомнил про малышку и вновь опечалился. Он знал, что за все хорошее надо платить, но такая цена казалась ему уж слишком высокой.

– Хозяин, – окликнул его верблюд. – Взгляни-как туда еще раз.

Отец отца нашего отца еще не успел разглядеть, на что показывал верблюд, как вдруг услышал знакомый звук. В тени олеандра лежала коза, устроившаяся там, чтобы родить своих детенышей. Отец отца нашего отца опустился на колени возле нее и понял, что она дикая и не принадлежит ничьему стаду. Он помог ей разродиться и взял козлят на руки. Козу он положил на спину верблюду, где она улеглась так спокойно, будто всю жизнь только того и ждала. Козлят он сам понес на руках в свою деревню.

В деревне в ту ночь все ликовали. Отец отца нашего отца пошел на рынок за дойной козой, а вернулся с козой, тремя козлятами и верблюдом в придачу. Еще больше радости было, когда он рассказал им про второе вади. Наутро они собрали вещи и ушли. Они проделали долгий путь по обжигающему песку, нашли тень в зарослях олеандра и разбили там свои шатры. А вскоре они нашли и пещеру, где хоронить своих мертвых.

Как и надеялся отец отца нашего отца, стада процветали на новом месте. Он стал странствовать с караваном и заботился о благополучии своей деревни. Когда он умер, его облачили в лучшую материю и похоронили внутри холма, рядом с тем местом, где он похоронил своего старого верблюда. Там соорудили и алтарь в его честь.

– Ваш отец и ваши братья, – рассказывала моя мать, – молятся отцу отца вашего отца, потому что при нем скотина плодилась, а торговля процветала. Мы с вами молимся ему и поэтому тоже, но это не единственная причина.

– Это и есть тайна, – объяснила мать моей сестры. Глаза ее горели, как в те минуты, когда она облачалась в жреческие одежды и пела вместе с моей матерью у шатров нашего отца, хотя сейчас мы всего лишь сидели в тени олеандров и пряли. – Это та самая часть истории, которую вы должны хранить в своем сердце до конца своих дней.

Моя сестра пообещала хранить тайну – слова выплеснулись у нее изо рта, словно масло из кувшина. Я же была так очарована обещанием секрета, о котором ничего не знали мои братья, что смогла лишь кивнуть.

– Малышка, выжившая благодаря молоку той козы, была матерью матери моей матери, – сказала моя мать. – Если бы она умерла, я бы не вышла за твоего отца, и тебя, дочь моя, не было бы на свете.

– А у меня бы не было моего самого дорогого друга, – сказала мать моей сестры. – А у тебя, дочь моя, не было бы сестры.

Мы с сестрой схватились за руки. Оказывается, мы были так близки к тому, чтобы никогда не узнать друг друга, и даже не подозревали об этом. Наши узы вдруг стали еще крепче. Мы и раньше молились нашему семейному божеству, но отныне мы вкладывали всю душу в каждое слово и каждое подношение, оставленное у его алтаря. Мы благодарили столь же горячо, как и просили, и никогда не забывали полить прохладной воды на то место, где покоились кости верблюда. А если мы приносили масло и лепешки туда, где была похоронена мать матери моей матери, то так делали не только мы, но это тоже была тайна.

До того дня, когда я сидела в саду с Сокатом Яснооким и училась плеваться косточками от маслин, мои знания о божествах этим исчерпывались.

 

Глава 15

– Вы верите в богов? – спросила я Соката Ясноокого.

– Не могу сказать, что я в них не верю, – уклончиво ответил он. – Не забывайте, такова природа Скептиков – нам приятнее спорить, чем знать наверняка.

– А вы понимаете, откуда божества получают свою силу? – спросила я. Я решила пойти извилистым путем, как течет вади. Идти напрямую, как летит песчаный ворон, было нельзя.

– Понимаю, – ответил он. – Но мы, Скептики, в своих беседах часто объясняем вещи, которые нам уже известны. За разговором в памяти всплывают полузабытые факты или открываются новые. Так что расскажите мне, как рождаются божества.

– Когда умирает человек, который сделал что-то великое, его сыновья и внуки строят алтарь, – начала я. – Они молятся ему и оставляют подношения. Они берут талисманы в память о нем в свои странствия, и он помогает им, чем сможет.

Сокат Ясноокий кивал.

– А чем больше молитв и подношений, тем больше сила божества, – добавил он. – И так будет до тех пор, пока дети детей его детей не забудут его и от него не останется лишь груда костей, зарытых в песок.

– Так говорят Жрецы, – сказала я.

– А что скажете вы? – спросил он.

Задумавшись над этим вопросом, я жевала кусок лепешки дольше необходимого, пока, наконец, не проглотила его.

– Я скажу, что наш отец и мои братья всегда возвращались домой целыми и невредимыми, – наконец произнесла я. – Наши стада разрастаются, и никто в нашей деревне не голодает даже в те годы, когда вади не разливается.

– Но божество ли тому причиной? – спросил он. – Или же дело в том, что ваш отец – хороший торговец?

– Разве одно исключает другое? – ответила я вопросом на вопрос. – Разве не может наш отец быть одновременно и набожным, и умным? Человеком, который трудится сам и которому помогает божество?

– Нет способа это проверить, – сказал он. – А чтобы доказать, надо проверить.

Я задумалась над его словами. Мне никогда не приходило в голову искать доказательств тому, что божества и впрямь существуют. Я просто знала это.

– А как вы докажете, что завтра взойдет солнце? – спросила я, и он улыбнулся мне, будто я выиграла приз.

– Я наблюдал это множество раз, – ответил он. – Но само по себе это еще не гарантирует, что солнце снова взойдет и завтра.

– Точно так же и я наблюдала, как отец возвращается домой с лучшими шелками, но это не значит, что ему помогает божество.

– Именно, – подтвердил он. – Однако, – продолжал он, – мой товарищ Сокат Звездочет установил, что наш мир не только кругл, как мы говорили, но еще и вращается, подобно веретену. Вот почему сменяются день и ночь. У него есть модель, которая показывает, что солнце будет всходить по утрам, пока мир продолжает вращаться.

– Вы же сказали, что Скептики предпочитают рассуждать, а не знать, – заметила я. Он улыбнулся. Говорить с ним мне нравилось больше, чем с отцом.

– У всех бывают мгновения слабости, – пояснил он. В его голосе звучал искренний смех, но потом лицо его омрачилось. – Честно говоря, госпожа, Скептики изменились с тех пор, как на трон взошел Ло-Мелхиин. Молодым уже недостаточно рассуждений. Они хотят лишь знать, а не думать.

– Мне не кажется, что это так уж плохо, – призналась я. – Есть множество вещей, которые я хотела бы знать.

– Это верно, но знающий ум – это закрытый ум, – сказал он. – Хотя бы в этом Скептики и Жрецы согласны.

– У нас есть водяные часы, потому что кому-то понадобилось узнавать время по ночам, – сказала я.

– Это верно, – согласился он. – А кому-то нужно было знать, что в цистернах касра всегда будет вода, и для этого построили дамбу, из-за которой вади вниз по течению пересохло. Как и все на свете, знание имеет свою цену.

– В этом Жрецы тоже с вами согласны, – сказала я, вспомнив брата своей сестры.

Он некоторое время молчал, по одной беря в рот маслины, но косточками больше не плевался. На лепешки он внимания не обращал, к тому же они все равно начали черстветь на жаре.

– Я думаю, нельзя доказать, что у божеств есть сила, потому что они мертвы и мы не можем спросить у них напрямую, – сказала я.

– Это правда, – согласился он. – Мертвые говорить не умеют.

– А что будет, если сделать алтарь в честь того, кто еще жив? – спросила я. – Что будет, если молиться ему и оставлять подношения?

Он принялся катать косточку от маслины между пальцами.

– Думаю, этот человек стал бы удачлив, – сказал он. – Но вряд ли это можно будет заметить.

– А что если бы молилась вся деревня? – спросила я. – Если бы купцы в своих странствиях рассказывали другим про это живое божество? Если бы они раздавали талисманы и строили новые алтари, у которых молилось бы еще больше людей?

Теперь он выглядел встревоженным. Быть может, невзирая на все свои умные речи, в глубине души он верил, что божества могут влиять на человеческую жизнь?

– Такой человек стал бы действительно особенным, – произнес он так тихо, что за журчанием фонтана я едва расслышала его слова. – Он сумел бы совершить великий подвиг и выжить. Но я не знаю, что это был бы за человек и как бы он нам понравился.

Он имел в виду Ло-Мелхиина – я прочла это по его глазам. Об этом я не подумала. Вполне вероятно, что мужчины, которым хорошо жилось при правлении Ло-Мелхиина, строили алтари в его честь, но я видела, как работает его сила, и это было совсем не похоже на силы божества.

– Мужчины молятся по утрам и вечерам, – сказала я. – А в жаркие полуденные часы они беседуют друг с другом, торгуют и пьют прохладную воду.

Он взглянул на меня, и на долю секунды я увидела страх в его глазах. Но страх тут же сменился любопытством и надеждой, столь отчаянной, что мое сердце содрогнулось. Нет, у Ло-Мелхиина не могло быть алтарей.

– Женщины же молятся, когда просыпаются, когда работают, когда ходят, – продолжала я. – Они молятся с каждым поворотом веретена и с каждым движением челнока на ткацком станке. Они вкладывают свои молитвы в переплетение нитей материи, а потом эта материя путешествует по всему миру и все восторгаются ее красотой.

– От такого проснется и мертвый, – зачарованно произнес Сокат Ясноокий. – Невозможно и представить, что стало бы с живым.

– С живой, – поправила я.

– С женщиной, спасшей сестру, которая ее любила, – подхватил он. – И всех остальных девушек своей деревни. С женщиной, которая пришла в каср. И не умерла ночью.

– Пока не умерла, – уточнила я.

– Когда я беседую с Ло-Мелхиином, мои мысли мчатся быстрей, чем когда-либо, – сказал он. – Я вижу все как никогда ясно, и это не стоит мне ни малейших усилий. Я скучаю по дням, когда мне приходилось трудиться, чтобы видеть все с такой ясностью. Другие же радуются, что им приходится прикладывать меньше усилий.

– Это все равно что ткать из широкой нити, – заметила я. – Ткань будет готова быстрей, но между нитями останутся просветы, где могут появиться дырки, да и узор выйдет не такой красивый.

– Да, – согласился он. – Все именно так.

– Со мной Ло-Мелхиин не беседует, – сказала я. – Точнее, он лишь насмехается над моим домом, даже когда просит рассказать о нем.

– Он сам не знает, что ему досталось на этот раз, – сказал он.

– Думаю, знает, – возразила я. Я вспомнила взгляд своего мужа, напомнивший мне нашего барана. – Каждую ночь он берет меня за руки, и от моей кожи к его струится холодное пламя. Я видела вспышки такого же пламени в первую ночь звездопада, когда он ходил от одного гостя к другому, только тогда вспышки шли от него к ним.

– Было ли такое с Фирхом Камнедаром? – впервые в его голосе зазвучало волнение, и он склонился ко мне.

– Да, – ответила я. – Так было со всеми. Так было и с вами.

Тогда я поняла, что этот спор он вел уже много месяцев, но ни с кем его не делил. Спор шел лишь в его голове, круг за кругом, будто овцы, подгоняемые собакой, пока он не получил от меня необходимое подтверждение, задавшее его мыслям нужное направление.

– Происходит ли что-то еще, когда Ло-Мелхиин приходит навестить вас? – спросил он.

Вопрос можно было счесть неприличным, если неверно истолковать его смысл, но я поняла, что он имеет виду, и решила сказать правду.

– Да, – ответила я. – Ло-Мелхиин всегда берет меня за руки, и от него ко мне струится холодное пламя. Иногда в нем появляются образы: моя деревня, моя сестра – все то, что он хотел бы забрать у меня и разрушить. Но потом тонкие медные нити начинают тянуться от кончиков его пальцев к моим, и я чувствую, как мое сердце в груди разрастается. Не знаю, видит ли он холодное пламя, как вижу его я, но я точно знаю, что медное пламя он не видит вовсе – как если бы мы между нами происходил обмен, но против его воли.

И снова Сокат Ясноокий затих. Маслины были съедены, а лепешки стали слишком черствы даже для моих зубов, закаленных пустыней. Я сидела молча и ждала, как вдруг меня осенило. Да, сейчас еще было утро, но день все равно когда-нибудь кончится, а ночью я могу умереть. Я же зачем-то сижу здесь, пока старик, который даже не верит в богов, тратит время на пустые размышления.

– Моя королева, – сказал он наконец. Голос его звучал церемонно, и мне стало жаль, что непринужденность нашей беседы исчезла. Он больше не говорил со мной так, будто я была одним из его учеников. – Мне жаль, что у меня нет для вас лучшего ответа, который бы сумел направить ваши мысли. Я понимаю, что вы не знаете, сколько времени у вас осталось, но мне нужно время, чтобы подумать.

– Досточтимый Скептик, – обратилась я к нему столь же церемонно, хоть мне это было и не по душе. Я встала, приготовившись покинуть сад. – Я поняла вас. Если вы захотите сказать мне что-то еще, я выслушаю вас снова.

– Госпожа, – он снова превратился в старика, плюющегося косточками от маслин, и вопреки формальному обращению казалось, что он говорит с простой девчонкой, а не с королевой. – У меня нет ответов на ваши вопросы, но есть совет.

– Я приму его с радостью, – сказала я, и в мой голос вернулась былая теплота. В то же время я решила покончить с разговорами. Ни с того ни с сего я разозлилась на свое бездействие. Я знала, что все тщетно. Я узница этих стен, и хотя для меня открыта мастерская, мне не хотелось провести остаток дней за прядением. Я скучала по вышиванию и тканью. Я скучала по толчению зерна и замешиванию теста. Я скучала по временам, когда я приносила пользу и была частью семьи. Я скучала по своей сестре, по ее живым глазам и доброму сердцу, по тому, как наши пальцы случайно соприкасались за работой. Гнев пылал в моей груди, хотя я и старалась обуздать его и не подать виду. Сокат Ясноокий был со мной учтив и внимателен. Не его вина, что я стала пленницей в этом кошмаре, сотворенном Ло-Мелхиином.

– Я полагаю, – сказал он мне, – что вам понадобится шар. И лампа.