Я оставил частичку Ло-Мелхиина в уголке его разума – поначалу для собственного удовольствия. Я привык к его крикам и мольбам, а потом и к его мрачному молчанию, когда он перестал поражаться всем тем зверствам, что мы творили. Когда же на нас напала гигантская птица, я нашел этому уголку новое применение.

Я испытывал боль и раньше – не сам, но через тело Ло-Мелхиина. Порой у него затекали ноги от долгой езды верхом, порой ему случалось порезаться ножом во время еды. Она была интересной, эта боль. От нее я чувствовал себя живым внутри его тела, и она мне даже нравилась. Но в день, когда на нас напала птица, я ощутил нечто иное. Та боль пронзала меня насквозь, будто меня жарили на огне, который я не мог погасить. Я думал, мы умрем.

Я покинул его руки, ноги и грудь. Его собственное сознание, так долго находившееся в плену, ринулось занять мое место, слишком поздно обнаружив, что то была ловушка. Теперь боль принадлежала ему одному, за исключением малой ее части у него в голове, и мне приходилось терпеть лишь ее.

Я полагал, что никогда не устану от его криков, но в тот день он кричал так много, что я усыпил его. Я ждал, что мы исцелимся, и тогда я разбужу его снова, но, сколько бы своей силы я ни передавал целителю, все было напрасно. Что-то засело в крови, что-то принесла с гор эта мерзкая тварь на своих поганых когтях, и оно не поддавалось исцелению. Мне претила мысль оставить Ло-Мелхиина, если его еще можно было спасти, но от мертвого мне не было никакого проку, и я приготовился к долгому пути в самую жаркую часть пустыни. Я запас достаточно сил, чтобы продержаться там какое-то время, хотя, конечно, я жаждал большего.

И тут я ощутил на коже Ло-Мелхиина легчайшее прикосновение. Живительная прохлада возникла там, где повязки целителя лишь запечатывали жар. Я ждал, не покидая тело Ло-Мелхиина, пока прохлада разливалась по его жилам, а потом ушла тем же путем.

Это была она.

Когда она покинула нас, повязки сняли и пришла новая боль, острая и резкая. Мы истекали кровью, но я чувствовал, как яд покидает нас, и решил потерпеть еще немного, не оставляя тело Ло-Мелхиина. Эту боль я тоже предоставил ему. Я уже натерпелся достаточно.

Три дня спустя я проснулся слабым, но живым. Целители вливали в меня столько супов и фруктовых соков, что мне казалось, будто я лопну, но каждый глоток возвращал мне силы. На четвертый день я снова смог подняться на ноги. На пятый я услышал, как служанки, прибиравшие мои покои, перешептываются, думая, что я сплю.

– Она вышила это, когда еще не могла ничего знать, – сказала одна.

– Не может быть, – ахнула вторая.

– Она сожгла вышивку, чтобы никто ее не увидел, – продолжала первая. – Да только пряхи все видели, и ткачихи тоже.

– Так, значит, она видела это? – спросила вторая. – Или она это сделала сама?

Они шикнули друг на друга, услышав, как я пошевелился, не в силах дальше оставаться без движения, и убежали прочь. Я пребывал в уверенности, что моя новая жена была рядовым человеческим созданьем, очередной чернявой простолюдинкой. Но если служанки правы, это значит, что в ней есть какая-то сила, знает она о том или нет.

Я вспомнил прохладное прикосновение, которое ощутил перед тем, как целители взялись за ножи. Это была ее рука. Она вошла в мою кровь, увидела яд и сказала целителям, что нужно делать. Она позволила мне жить. Я бы не сделал того же ради нее.

Власть так легко извращает умы мужчин. Они тянутся к ней, как деревья тянутся к свету и воде. Вот почему я выбрал тело Ло-Мелхиина и его руки – в них было больше всего власти. Торговцы и вельможи, Скептики и Жрецы, мастера, и чернорабочие, и все их сыновья тянулись к нему – к нам – словно песок, следующий за ветром.

Все эти годы, живя в теле Ло-Мелхиина, я дарил силу мужчинам, которые, как я полагал, используют ее в угоду мне. Я дарил им великие умения и великие мысли, а они и не догадывались, что утоляют мой всепоглощающий голод, который им придется утолять и впредь, до самой своей смерти. Они совершали великие дела и сочиняли великие сказания, но все это время я был слеп.

Все это время в моем распоряжении было больше силы, чем я воображал, а я не замечал ее, потому что смотрел мужскими глазами. Я позабыл о девушках, подметавших полы и прявших пряжу, о женщинах, красивших ткани и рисовавших хной. У меня было три сотни жен, и всех их я сожрал сырыми, не дождавшись, пока они дойдут до готовности.

Она знала. Она все знала, но все равно спасла меня, когда я лежал перед ней слабый и умирающий. Она не показалась мне безвольной, но должно быть, я ошибался. Только дура или безвольная марионетка спасет человека, который может ее убить, а я точно знал, что она не глупа.

Теперь же она вкусила власти. Неважно, видела ли она птицу со стороны или сама призвала ее, она должна была почуять свою силу, а из силы я умел плести не хуже, чем она – из своих ниток. За время пребывания в теле Ло-Мелхиина я похитил столько мужских сердец, что это стало слишком легко. Теперь же меня, как по заказу, ждал новый вызов. Я не знал, как влиять на женские сердца, но Ло-Мелхиин знал.

 

Глава 21

Поправившись, Ло-Мелхиин пришел ужинать со мной в моих покоях. Служанки принесли второй стол – больше того, за которым я ела и на котором стояли мои лампа и шар, – и накрыли его тонкой синей материей с золотой каймой. Одна из служанок подрезала все фитили и принесла новые лампы, чтобы нам было хорошо видно друг друга за ужином. Я наблюдала за их приготовлениями с тяжелым сердцем. Даже если мы не примемся за еду еще час, пока они будут хлопотать, все равно останется два часа между ужином и временем, когда я ложилась спать. Вряд ли он покинет меня после ужина, особенно если мать рассказала ему, что я вышила нападение птицы в тот самый момент, как все случилось, но у меня не было никакого желания узнать, как Ло-Мелхиин предпочитает проводить свои вечера.

Пришла мастерица по хне и взяла меня за руки. Она вывела меня из комнаты и повела в купальню. Она объяснила, что времени на полные сборы нет, но она займется моими руками и волосами.

Я терпеливо сидела, пока она втирала хну мне в волосы. Я знала, что там, где ее пальцы касаются моей шеи, ушей и лба, останутся отпечатки хны. Она делала это нарочно, чтобы божества моей семьи знали, что я покрасила волосы. Если делать все чересчур аккуратно, они решат, будто такой диковинный цвет волос был у меня от рождения, и отметят меня как одну из своих. Я не стала объяснять, что ее усилия тщетны. Я и так уже была одной из них.

Мастерица закончила с волосами и, взявшись за стило, принялась рисовать на моих руках какие-то знаки. Некоторое время я наблюдала молча, но потом любопытство пересилило.

– Госпожа мастерица, – обратилась я к ней. – Что это за знаки вы рисуете?

– О некоторых я могу рассказать вам, – отвечала она. – Но некоторые из них, госпожа, – это тайные знаки моей семьи. Благословения наших божеств, которые нам позволено рисовать на других в качестве дара. О них я рассказывать не стану.

– Я понимаю, – сказала я.

Раньше я не могла понять, что отличает хорошую рисовальщицу хной от прочих. На мне всегда рисовала мастерица, хотя я знала, что у нее было несколько учениц и по крайней мере одна дочь – девочка пастушьего возраста, как сказали бы у нас в деревне. Эти девушки порой разрисовывали друг друга или прях, но ко мне они никогда не прикасались, даже чтобы поупражняться. Теперь я поняла, почему.

– Этот знак – на удачу, – объяснила она, указывая на широкий круг с крыльями. В узорах у меня на предплечьях пряталось несколько таких. – А этот придает силу.

От основания моих ладоней росли два дерева, тянувшие свои ветви к каждому из пальцев. Внизу она начертила линию, в которой я узнала пустыню, и шатры нашего отца – они обозначали мое прошлое. Потом она повернула мои руки ладонями вверх и сложила их вместе, потянув на себя. Когда она прижала мои руки друг к другу, узоры на бледной стороне предплечий сложились в птиц: на каждой руке было нарисовано по половинке, так что рисунок читался, только если сложить руки вместе.

– Госпожа, – произнесла она и отпустила мои руки.

– Спасибо, – поблагодарила я.

Если мне предстоит ужинать со своим супругом, мне понадобится любая помощь, какую я смогу получить.

Мастерица не объясняла мне смысл остальных знаков, но я чувствовала силу, заложенную в каждом из них. Когда она начинала рисовать новый знак, кожа под ним горела, словно к ней поднесли свечу. Когда знак был готов, боль отступала. Каждый рисунок делал меня сильнее, хоть я и не понимала их значения.

Наконец она закончила и громко хлопнула в ладоши. Прибежали остальные служанки и, пока мастерица собирала свои инструменты, они начали укладывать мои волосы в замысловатую прическу, к которой я наконец привыкла. Тут тоже были сложные узоры из кос и завитков, и я чувствовала старания, вложенные в каждую прядь.

Служанки принесли и надели на меня платье из синей ткани на несколько оттенков темнее, чем скатерть, которой накрыли стол, но не такое темное, как беззвездное небо. Платье закрыло нарисованных хной птиц, но я ощущала у себя на коже взмахи их крыльев.

Платье было расшито пурпурной нитью, но узоры на фоне темной ткани было сложно рассмотреть. Впрочем, мне не нужны были глаза, чтобы ощутить их линии. Я не знала, вкладывали ли остальные в свою работу такой же смысл, как и мастерица по хне, но чувствовала, что перед встречей с Ло-Мелхиином девушки облачили меня во все доспехи, какие были в их распоряжении.

Закончив со своими обязанностями, служанки ушли. Они все еще боялись меня. Впрочем, быть может, еще сильней они боялись мастерицу по хне, которая зорко следила за их работой, хотя никто и так не отлынивал. Последняя служанка, надевшая на меня туфли и подколовшая мой подол, чтобы я не споткнулась, замешкалась. Это была девушка, которая принесла мне чай в самое первое утро. Хотя с тех пор я несколько раз видела ее, мы никогда не разговаривали. Она дала мне сверток, упакованный в обрезки шелка, которые она, должно быть, выпросила у ткачих. Я угадала его содержимое по запаху и кивнула ей в знак благодарности. Мне так и не удалось найти чай самой, несмотря на несколько визитов на кухню и разговоры с поваром и его подмастерьями. А теперь она принесла мне его.

– Спасибо, – сказала я.

– Не стоит благодарности, госпожа, – ответила она.

– Ну-ка кыш, птичка, – сказала мастерица по хне. Я не поняла, к кому она обращалась, но ее тон так напомнил мне мать моей сестры, что я безотчетно сдвинулась с места. Ее рассмешило, что я решила, будто она отдает приказы своей госпоже, а служанка, уходя, улыбнулась. Мастерица протянула руку:

– Я заберу чай, госпожа, – сказала она. – Ваши покои могут обыскать, а мои никто обыскивать не станет. Если он вам понадобится, пошлите за мной. Всегда можно сказать, что вам нужна хна.

Я отдала ей сверток, и она спрятала его под платьем. Слишком многое в себе я не могла контролировать, но у меня были все эти женщины, а теперь еще и чай.

– А теперь вам нужно идти, – сказала она. – Сидя на подушках, держите спину прямо. Говорите, только если он сам обратится к вам. Ешьте небольшими кусочками и жуйте подолгу каждый кусок. Не пейте чай, пока он не остынет, а если будут дрожать руки, посидите на них, – она наставляла меня не ради приличий, но из страха за мою жизнь.

Я кивнула, почувствовав, как у меня пересохло во рту от горячего воздуха в купальне, а она обняла меня как родную дочь.

– Спасибо, – поблагодарила я.

– Пусть ваши божества найдут вас, госпожа, – сказала она. Мне не хватало дружеской беседы с тех самых пор, как я приехала в каср Ло-Мелхиина, и теперь наконец казалось, что некоторые из женщин готовы рискнуть и привязаться ко мне. Я улыбнулась мастерице, а она развернула меня за плечи и подтолкнула к двери.

Воздух в коридоре купальни был душным, но в саду с фонтаном оказалось прохладнее. Солнце уже скрылось за стеной касра, и все вокруг окутывала тень. Легкий ветерок нес ароматы ночных цветов к моим покоям, в распахнутые настежь окна и двери. Но медлить было нельзя – Ло-Мелхиин уже ждал меня у входа. Увидев меня, он галантным жестом протянул руку, и я пошла через сад ему навстречу.

– Жена моя, – сказал он, сомкнув свои теплые пальцы вокруг моих. Он не стал сжимать мою руку, и огонь между нами не вспыхнул. Он просто взял меня за руку. – Спасибо, что согласилась поужинать со мной сегодня.

Это было сказано так, будто он приглашал меня, а не вторгся без спросу в мои покои.

– Прошу прощения за то, что мы до сих пор не ужинали вместе, кроме как в ночь звездопада, – продолжал он. – Признаюсь, государственные дела отнимают много времени, но ты была так терпелива ко мне, несмотря на мое невнимание. Умоляю простить меня.

Я старалась не смотреть на него. Это он перегрелся на солнце или я? Если он рассчитывал очаровать меня, то его труды были напрасны.

– Пойдем, – позвал он, когда стало ясно, что я не собираюсь подыгрывать ему. – Ужин на столе.

В шатрах нашего отца мы питаемся хорошо. Каждый вечер на столе бывает мясо, чечевица и нут. У нас всегда есть хлеб и оливковое масло, а отец привозит из своих странствий пряности, потому что моя мать любит пробовать новые рецепты. Мы всегда едим вместе, деля еду на всех и соприкасаясь пальцами в общей посуде, и за едой всегда звучит смех.

Этот ужин был совсем иным. Хлеб и масло подали в посуде такой тонкой, что на солнце она, должно быть, просвечивала насквозь. Рядом стоял наполненный вином стеклянный графин – столько стекла я не видела за всю свою жизнь, – а подле графина – кувшин с водой, которую полагалось смешивать с вином. Мясо было нарезано на мелкие кусочки и уложено в форме крикливых птиц с длинными перьями, которых я иногда видела в саду. Спереди картину довершала голова птицы, а сзади был сложен хвост из перьев в тон скатерти. Пахло незнакомыми пряностями, да и некоторые блюда были мне незнакомы.

– Нужно не забыть завтра побеседовать с поваром, – произнес Ло-Мелхиин тем же светским тоном, каким он говорил в саду. – Обычно он представляет каждое блюдо сам, чтобы мы могли оценить искусность их приготовления, но сегодня мне не хотелось, чтобы нас беспокоили. Прошу, жена моя, присаживайся.

Я опустилась на одну из подушек, по совету мастерицы по хне стараясь держать спину как можно прямее, и аккуратно подобрала ноги под платьем. Скрестив лодыжки, я ощутила, как нарисованные мастерицей парные знаки узнали друг друга и согрели мою кровь своим теплом.

Ло-Мелхиин сел рядом со мной. Если бы мы сидели напротив, нам бы не было видно друг друга из-за пышных перьев. Краем глаза я видела возвышение, где стояла моя постель, но старалась не думать о ней.

Я сидела неподвижно, пока Ло-Мелхиин смешивал воду и вино и накладывал на тарелку понемногу из каждого блюда. На столе была одна чаша и одна пиала. Нам придется есть и пить из одной посуды. Если он попытается кормить меня из рук, я откушу ему пальцы. Он отпил большой глоток вина и передал чашу мне. Мой глоток был куда меньше – я едва смочила губы. Вино все равно оказалось слишком крепким на мой вкус.

Он начал есть, не делая никаких движений в мою сторону, так что я тоже принялась за еду. Я отламывала хлеб, заворачивая в него каждый кусочек и стараясь жевать как можно медленней.

– Мне никак не удается заставить тебя бояться меня, – сказал он. Хорошо, что я откусила совсем немного, а не то бы подавилась.

Вместо этого я аккуратно проглотила кусок и отпила глоток слишком крепкого вина, прежде чем взглянуть на него.

– Я не трачу свой страх попусту, – сказала я. – Я уже говорила тебе это.

– Знаю, – сказал он. – Ты ничего не боишься, потому что в конце концов пустыня все равно заберет тебя, что бы ни случилось. Она предсказуема, как водяные часы. Я решил быть непредсказуемым и проверить, не собьет ли это тебя с толку.

– Я пасла коз, мой господин, – сказала я. – Они научили меня, что такое непредсказуемость.

– Ты изучила и птиц, – сказал он. Его глаза напоминали далекий горизонт, где собирается песчаная буря.

– Я ничего не изучала, – возразила я. – Я не Скептик. Если пустыня чему-то учила меня и я выжила, то это потому, что я усвоила ее уроки.

– Это верно, – согласился он. Его рука сомкнулась на столовом ноже, который был ему не нужен. – Каким-то образом ты выжила.

 

Глава 22

Мой собственный нож лежал слишком далеко, чтобы я могла потянуться за ним, не выдав своего намерения. Поскольку еда была уже нарезана, я не видела причин положить его поближе. Я пообещала себе, что, если выживу, никогда больше не буду так неосмотрительна, чтобы не иметь при себе ножа, когда он есть у Ло-Мелхиина. Вряд ли мне удалось бы одолеть его, но я могла бы рассечь ему лицо, чтобы он запомнил, чего ему стоила моя смерть.

Ло-Мелхиин принялся крутить нож в руках, а потом провел лезвием по пальцам. Оно не оставило пореза на его коже. Свет от ламп играл на гладкой бронзе, отбрасывая на стены моей комнаты танцующие блики. Это могло бы показаться мне красивым, если бы я не представляла себе брызги крови, которые могут за этим последовать.

Со своего места я могла дотянуться только до солонки. Она была полна крупных кристаллов соли. Я могла бы швырнуть их ему в лицо, как горсть песка, и выиграть время, чтобы схватить нож.

Ло-Мелхиин подбросил нож в воздух, и он закрутился в отблесках света. Я потянулась к солонке, приготовившись схватить ее, но, поймав нож, он лишь перевернул его острием вниз и вонзил в стол. Я замерла, не зная, что он будет делать дальше, и тогда он склонился ко мне.

– Это будет не нож, любовь моя, – сказал он тихо. – Это я могу тебе обещать.

Он выпрямился и хлопнул в ладоши. Пришли служанки и убрали со стола все, кроме вина, а потом зашел мужчина со свертком в руках. Ло-Мелхиин взял его и жестом отослал слугу. Когда он развернул сверток, я увидела карты пустыни. Там был помечен каср и все деревни. На многих местах были красные отметки, и я почувствовала, как то немногое, что я проглотила за ужином, взбунтовалось у меня в животе. Это были места, откуда он уже брал жен.

– Хочешь посмотреть, как я планирую охоту, жена моя? – спросил он.

– Нет, мой господин, – ответила я. – У меня есть свои дела.

Это было не совсем правдой, но у меня было веретено и пряжа, которую я сделала, погрузившись в видение о своей сестре. Я могла бы соткать из нее материю, но у меня не было ручного станка, и я задумалась, чем бы его заменить. Служанка, уносившая испорченную скатерть, увидела пряжу у меня в руках и кивнула. Вскоре она вернулась со станком, и я уселась ткать, пока Ло-Мелхиин планировал свои зверства, сидя над картой пустыни.

Есть два способа сидеть, когда ткешь. Моя мать и мать моей сестры научили нас обоим. Я предпочитала первый, как и следовало, потому что он был намного удобней. При необходимости так можно было сидеть часами, но если бы я стала сидеть так сегодня, я могла бы провалиться в очередное видение, а мне не хотелось этого делать при Ло-Мелхиине. Вторым способом было сесть, подложив под себя ногу, и если не менять положение время от времени, нога затечет и в мышцах будет спазм. Первым способом моя мать и мать моей сестры ткали, когда были вдвоем. Вторым они пользовались, когда ездили с караваном и сидели в шатрах чужих женщин, пока отец торговал с их мужьями.

– Ткань будет равного качества, – говорила мать моей сестры, – но уши будут слышать лучше.

Я подложила одну ногу под себя. Поскольку она была закрыта платьем, никто, кроме ткачихи, не понял бы, как я сижу. Меня могли выдать плечи и изгиб бедер, но я сомневалась, что Ло-Мелхиин догадается обратить на это внимание. Достаточно было убедиться, что он не смотрит на меня, когда я буду менять ноги.

Я начала натягивать основу. Поскольку я не задумывала какое-то определенное изделие, я решила располагать нити как можно ближе друг к другу, оставляя между ними зазоры, достаточные лишь чтобы продеть пальцем нить. Когда я закончу, получится добротная материя. Возможно, меня похоронят в ней, если я успею соткать достаточно к тому часу, как Ло-Мелхиин прикончит меня.

Он корпел над своими картами, занимаясь чем-то, о чем я не желала знать, и часто отпивал из графина, не разбавляя вино водой. Я надеялась, что он сомлеет от вина и уснет за столом, не добравшись до кровати, но в глубине души понимала, что рассчитывать на это не стоит. Он не больше готов рисковать со мной, чем я с ним. Хорошо хотя бы, что унесли ножи. Что бы он ни говорил, а перерезать человеку глотку куда проще, чем задушить его.

Как только основа была натянута, я отмотала от клубка длинный отрезок пряжи и накрутила ее на пальцы. Моя мать рассказывала мне, что ее матери на старости лет приходилось использовать иглу, чтобы протащить нитку через тесно натянутую основу, потому что пальцы ее стали скрюченными и узловатыми. Мои же были еще тонкими и ловкими. Я могла проводить нить через основу пальцами, вытаскивая нужные нити и заправляя ненужные. Надо только следить, чтобы основа не растянулась слишком сильно.

Я сменила ногу и принялась ткать.

Когда нам с сестрой было по десять зим, она слегла с лихорадкой, а я нет. Это было непривычно. Мы всегда все делали вместе, и хотя я была здорова, а она лежала в горячке и жалобно звала свою мать, я бы предпочла присоединиться к ней. Братья называли меня глупой, и в глубине души я понимала, что они правы, но ведь она была моей сестрой, и я скучала по ней, отправляясь к колодцу в одиночку.

На третий день ее болезни мать в очередной раз послала меня за водой. Я пошла охотно, радуясь, что могу хоть чем-то помочь ей, но знала, что не донесу так много воды одна, и хотела бы, чтобы вместо меня послали кого-то из братьев. Но отец настоял, чтобы они остались со скотиной, потому что в ту пору был отел. Так что я отправилась к колодцу – с кувшином поменьше и с тяжелым сердцем.

Я зачерпнула столько воды, сколько могла унести в одиночку, и уже вытащила ведро из колодца, как вдруг услышала в кустах звук, заставивший меня обернуться. Сердце мое остановилось. Там была песчаная гадюка, а я знала, что если приползла одна, то поблизости должна быть и вторая – они не охотятся в одиночку.

Мы долго смотрели друг на друга, но вторая змея так и не появилась. У меня при себе не было камней, потому что я не смогла бы нести и камни, и кувшин. Змея не двигалась с места, и, выждав долгий жаркий миг под палящим солнцем, я наконец решилась пошевелиться. Я вылила воду в кувшин и опустила ведро назад в колодец. Затем я наклонилась за кувшином и стала отходить задом наперед, не спуская глаз со змеи. Она тоже наблюдала за мной, по-прежнему неподвижно, и наконец уползла назад в кусты, поняв, что ей уже не достать меня одним броском.

Я рассказала об этом сестре, когда она поправилась. Отец срубил все кусты у колодца, чтобы никакие змеи больше не смогли там спрятаться.

– Быть может, она увидела, как тебе одиноко, и поэтому не стала бросаться на тебя, – сказала сестра. – Быть может, ей тоже было одиноко, и она поняла, что в тот миг между вами было нечто общее.

– А может быть, мне просто повезло, – ответила я. – Или у меня вид невкусный.

Она рассмеялась.

Уток змеился сквозь основу, повинуясь движениям моих пальцев, и я снова ощутила на себе взгляд гадюки. Я подняла глаза и увидела, что Ло-Мелхиин наблюдает за мной, по-прежнему сидя за столом над своими картами. Я сменила ногу, не заботясь о том, заметит ли он это, и вернулась к работе. У меня не было камней, и мне нечем было отогнать змею, так что оставалось лишь быть терпеливой.

Он долго смотрел на меня, а потом вернулся к своему занятию. Почувствовав, что он отвел глаза, я глубоко вздохнула. Змея не всегда нападает. Иногда она выжидает. Возможно, я показалась ей невкусной. Эта мысль заставила меня улыбнуться, несмотря на опасность, и я позволила себе чуть глубже погрузиться в работу, хотя по-прежнему сидела, подложив под себя ногу, чтобы случайно не сотворить ничего странного. Мои пальцы нащупали ритм, и нити послушно следовали за ними.

У нас было много трудовых песен и молитвенных напевов. Некоторые предназначались лишь для ушей моей сестры, моей матери и матери моей сестры, но некоторые можно было петь при моих братьях и остальных родственниках, обитавших в наших шатрах. Были песни, которые мы пели, когда к нам приезжал чужой караван, хотя это случалось нечасто, а были такие, которые мы с сестрой сочиняли ради собственного удовольствия, когда наших матерей не было рядом.

Теперь я решила спеть одну из своих любимых песен. У нее была нежная мелодия, ложившаяся на естественный ритм. Мужчина счел бы ее колыбельной, пригодной лишь для убаюкивания младенца, но ее четкий ритм помогал вести нить, и следуя ему, даже начинающая ткачиха уверенно проделывала весь путь к готовой материи. Мы пели ее вместе, я и сестра, а иногда и другие девушки, приходившие работать с нами. Эта песня не подходила для пения в один голос и теряла от этого часть своего очарования, но она так нравилась мне, что я старалась восполнить недостающее, пусть и некому было мне помочь.

Я допела до середины третьего куплета, как вдруг увидела тень и поняла, что Ло-Мелхиин стоит рядом со мной. Я заставила себя закончить строчку, не переставая ткать и стараясь не допустить дрожи в руках, хотя змея подползла еще ближе, нависая надо мной. Закончив куплет, я отложила станок и посмотрела на Ло-Мелхиина.

– Любовь моя, твое пение убаюкает и взрослого мужчину, – сказал он мне. Значит, он не разгадал истинного значения песни, и это меня обрадовало. – Пойдем же в постель.

Он не прикоснулся ко мне. Я вынула из волос все шпильки и скинула платье, оставшись перед ним в одной сорочке, обнажавшей рисунки хной на моей коже. Если он и знал, что означают эти знаки, то не подал виду. Но вряд ли он знал. Мужчины редко знают такие вещи. В конце концов, это женское искусство.

– Пойдем в постель, – повторил он.

Я обратила свое сердце в камень и улеглась в постель со змеей.

 

Глава 23

Еще четыре ночи Ло-Мелхиин приходил ужинать в мои покои, после чего мы занимались каждый своим делом, а затем ложились в постель. Мастерица по хне каждый раз рисовала на мне свои знаки, а служанки искусно заплетали мои волосы и одевали меня в платья тончайшей работы.

С каждым разом хна жгла кожу все сильнее, шпильки впивались в волосы все крепче, а вышивка на платьях становилась все изысканнее.

На картах Ло-Мелхиина множились пометки, а под моими пальцами разрасталась ткань. Я старалась держать нож поближе к себе или пела песни наших шатров, когда мне это не удавалось. Если он и замечал, ему было все равно. Каждый раз он звал меня в постель – и это было последнее, что он говорил мне перед сном, – но никогда не прикасался ко мне. Не было ни его холодного пламени, ни моего медного, хотя я чувствовала, что оно ничуть не ослабело. Хна поддерживала его силу. Каждое утро он уходил прежде, чем я проснусь, а рядом с моей постелью дымилась чашка чая.

Проснувшись, я отправилась в купальню. Когда я пришла, там было пусто, но не успела я снять сорочку, как появилась одна из служанок – как всегда, будто по звонку. Мою сорочку убрали и принесли новую, пока я лежала в ванне, отмачивая оставшуюся с прошлой ночи хну. Рисунки не смывались полностью. Зачастую мастерица лишь обводила вчерашние линии, освежая их и укрепляя их чары. Пока я сидела в ванне, служанки приносили ушат горячей воды, который ставили на выступ позади моей головы. Если я откидывала голову назад, они расчесывали мне волосы под водой. Вода смывала часть хны, но не всю.

Когда меня высушили и одели, я отправилась в рукодельную мастерскую. По своему обыкновению я открыла дверь без стука и удивилась, когда все женщины подняли глаза на меня, оторвавшись от работы.

– О, госпожа! – воскликнула самая старая из ткачих. – Это всего лишь вы.

– Всего лишь я? – переспросила я, усевшись на свободное место среди прях. Они подали мне корзинку и веретено, и я взялась за работу.

– Госпожа, Ло-Мелхиин приходил сюда каждый день с тех пор, как поправился, – сказала пряха, которой было свойственно говорить, не подумав. – Он наблюдает за нами, иногда кладет руку кому-то на плечо и говорит, что мы хорошо работаем.

Старая ткачиха издала неприличный звук. Руки у меня были заняты, и я не могла прикрыть рот ладонью, так что я просто постаралась сдержать улыбку. Старуха явно считала, что Ло-Мелхиин не смог бы распознать хорошую нить, даже если бы об нее споткнулся.

– Клянусь, госпожа, мы не завлекали его сюда, – сказала пряха. – Он сам приходит.

– Госпоже нет дела, если кто-то из вас ему приглянулся, – сказала старая ткачиха.

Мне снова пришлось подавить улыбку. Ревность – последнее чувство, которое я испытала бы, вздумай Ло-Мелхиин добиваться расположения одной из молоденьких прях. Меня куда больше беспокоило, как шла их работа после того, как он к ним прикасался.

– Скажи мне, – обратилась я к болтливой пряхе. – Где пряжа, которую ты сделала после того, как он приходил?

– Я сожгла ее, госпожа, – сказала она, наконец обратив взгляд на свое веретено. – Она никуда не годилась.

– А ведь за все три года в этой мастерской, – сказала старая ткачиха, – ни разу прежде она не испортила пряжу. До того он ее напугал.

Они показали мне остальные изделия. Вышивка, полная узелков, еще один моток спутанной пряжи, шерсть, вычесанная так дурно, будто ее и вовсе не чесали, и ткацкий станок, с которого пришлось срезать основу, чтобы начать сызнова.

Я наблюдала за пряхой. Теперь ее пряжа струилась ровными нитями, как прежде, хотя руки ее слегка дрожали, но внезапно веретено выскользнуло у нее из пальцев. Я знала – она увидела в Ло-Мелхиине змею, но продолжала работать, не зная, как еще поступить. Я подхватила пряслице, чтобы пряжа не распустилась, и положила свои руки на ее. Зажегся медный огонь – ярче, чем когда я дотронулась до целителя. Пряха перестала дрожать.

– Не тревожься, – сказала я. – Теперь все будет в порядке. – Если Ло-Мелхиин придет снова, пошлите за мной кого-нибудь, и я приду помочь вам навести порядок.

Ткачиха снова громко фыркнула, и на этот раз я улыбнулась. Я протянула руку, чтобы коснуться ее плеча, но не успела я это сделать, как сгусток медного пламени метнулся от меня к ней. Глаза ее загорелись, спина выпрямилась. Ткачиха кашлянула, и я в удивлении отпрянула, но тут она вернулась к работе, как ни в чем не бывало. Теперь она ткала еще быстрее прежнего.

Я вернулась на свое место среди прях и задумалась, как мне помочь им. Однажды я спряла видение.

Быть может, теперь мне удастся спрясть нить из медного пламени?

Моя мать и мать моей сестры раскладывали вокруг шатров диковинные пахучие соли, которые отец привозил из дальних странствий. Они не отпугивали муравьев и пчел, но отпугивали скорпионов. И змей. Ло-Мелхиин может снова прийти сюда – не в моей власти его остановить. Но, быть может, мне удастся сплести из своего медного пламени нить, которая помешает его холодному пламени снова испортить работу мастериц.

Я снова взяла свою корзинку с шерстью и достала прялку. Я начала прясть и позволила видению захватить меня, нисколько ему не противясь.

На этот раз я не полетела через пустыню, а взмыла к потолку мастерской, где горячий, пропитанный благовониями воздух ненадолго зависал, прежде чем вылететь из затянутых сетками окон. Я посмотрела вниз и увидела, как работают ткацкие станки, крутятся веретена и сверкают иглы, продевая шелковые нити сквозь ткань.

Я видела следы холодного пламени Ло-Мелхиина. Как и следовало ожидать, они скапливались вокруг самых хорошеньких прях, самых ловких вышивальщиц и самых умелых ткачих. Что ж, какое-то представление о рукоделии он все же имел. Я набрасывала на каждый огонек свою нить, а когда он угасал, переходила к следующему. Потушив оставшиеся огоньки, я стала размышлять, как защитить всю мастерскую.

Моя мать рассыпала соли вокруг шатров, и этого было достаточно. Правда, скорпионы гораздо меньше Ло-Мелхиина, но все же с этого стоило начать. Паря под потолком, я раскладывала за собой медную нить, медленно двигаясь вдоль стен мастерской. Потом, не придумав ничего лучше, я повторила то же у самого потолка. Две линии медного пламени тянулись друг к другу, но оставались на месте. Стоило мне ослабить хватку, как линии стали расплываться. Я снова сжала руки, как если бы пыталась удержать убегающую козу, но медное пламя сопротивлялось сильнее, чем любая из коз, которых мне приходилось ловить.

Я не могла остаться под потолком мастерской навечно. Если моя первая задумка окажется неудачной, придется придумать что-то еще. Я отпустила нити. К моему удивлению и облегчению, они остались там, где я их положила. Из них стали выбиваться отдельные язычки пламени, тянувшиеся от пола к потолку, как корни дерева тянутся к воде. Они переплетались друг с другом, ослепляя меня своим сиянием. Я отвела глаза и уронила веретено. В этот момент я упала и очнулась на своем месте. Старая ткачиха трясла меня за плечи.

– Госпожа! – прошептала она, стараясь не привлечь внимания остальных. Если бы я не очнулась, она бы наверняка ущипнула меня.

– Я здесь, – сказала я. – Все готово.

– Это уж точно, – сказала она, и я глянула на свои руки.

Я пряла из некрашеной шерсти, как и все мы, но пряжа, намотанная на клубок на дне моей корзинки, была цветной. Если навещая в пустыне сестру, я сделала белую пряжу, то теперь передо мной лежала пряжа медного цвета – столь яркого, что казалось, будто в ней горит собственное пламя.

– Госпожа! – воскликнула пряха.

– Молчи, – велела старая ткачиха и оглянулась на остальных мастериц. – Вы все будете держать язык за зубами. Это останется между вами и вашими божествами.

Они пробормотали что-то в знак согласия, а я ощутила внутри себя трепет. Старая ткачиха говорила об их божествах, но я знала, что по крайней мере некоторые из них обращали свои молитвы ко мне, хотя я и сама не понимала, откуда мне это известно. Я кивнула ткачихе и предоставила им вернуться к своей работе и своим молитвам. Когда я уходила из мастерской, кровь моя бурлила.

Окунувшись в прохладу сада, я остановилась. Раньше Ло-Мелхиин довольствовался властью над мужчинами и вдохновлял лишь их творения. Теперь, похоже, он решил обратить свои усилия и на женщин касра. Дело было не в том, что он жаждал больше власти – об этом я могла судить по силе холодных огоньков в мастерской. Скорее, он забыл о том, что женщины тоже выполняют разную работу – полезную работу. Он думал, что сможет подстегнуть их, как и мужчин, и сделал это – но какой ценой! Оставалось надеяться, что он не отправится на кухню.

Главному повару чары Ло-Мелхиина шли на пользу, но среди его помощников было много женщин и детей, а мне совсем не хотелось есть подгорелый или непропеченый хлеб.

Он не прикасался ко мне вот уже пять дней. Понял ли он, что его чары делают мои сильнее? Пытался ли найти иной источник силы в надежде ослабить мои чары? Если и пытался, то его постигла неудача. Мастерица по хне и служанки, причесывавшие меня, вложили в свою работу достаточно, чтобы поддерживать мою силу. Мне не нравилась мысль о том, что его сила должна расти, чтобы росла моя. Мне не хотелось зависеть от него ни в чем, а особенно в этом. Быть может, настало время навестить мою сестру в настоящем, а не в прошлом, чтобы узнать, достигла ли она своим поклонением того, на что рассчитывала.

Я была уже на полпути к своим покоям, как вдруг мне пришло в голову, что Ло-Мелхиин мог заходить не только в мастерскую. Я создала защиту для этого места, но он наверняка отметил своими чарами и других женщин, и работа их теперь, должно быть, тоже страдает. Всякому касру нужен король, гласит поговорка. Так считают мужчины. На самом же деле король не меньше нуждается в своем касре, а в касре все должно идти гладко, как овцы к вади, – иначе стадо разбредется.

Мне нужно запасти побольше шерсти, и было бы неплохо научиться прясть, не окрашивая ее в диковинные цвета. Я решила послать за новой корзиной шерсти, а то и за несколькими, как только мне удастся остаться одной, чтобы снова окунуться в видение. Сегодня уже не выйдет. Солнце миновало свой пик, а значит, мне предстояло одеваться к ужину, а затем снова ткать в неловкой позе под пристальным взглядом змеи и провести очередную безмолвную ночь в постели с Ло-Мелхиином.

 

Глава 24

Той ночью я не умерла, но, проснувшись, обнаружила, что близка к тому. Я едва нашла в себе силы, чтобы сесть и выпить свой чай. Я была слаба, как новорожденный ягненок. Когда принесли завтрак, его запах заставил меня выплеснуть обратно все, что я выпила.

– Не волнуйтесь, госпожа, – утешала меня служанка, помогая мне снова улечься в постель. – Если даже пропустить один день, чай все равно будет действовать.

– Мне нехорошо, – сказала я. Мир кружился вокруг меня, и я не могла его остановить.

– Вы очень бледны, – сказала она. – Я принесу вам влажное полотенце и позову целителя, а потом скажу повару. Ему не нравится, когда нас тошнит. Он говорит, это первый знак того, что солнце печет слишком сильно.

Ее слова казались вполне разумными. Я не раз видела, как солнце валит людей с ног, если они слишком долго работали на жаре или пили мало воды. Но все же я знала, что не в этом причина моей хвори. Я не так много времени проводила на солнце. Служанка ушла прежде, чем я успела ей это объяснить, так что мне оставалось только дожидаться ее, надеясь, что моя голова не расколется до тех пор пополам.

Я задремала, и во сне мне явился лев. Он пил воду в оазисе прохладным утром. Я знала, что это оазис с карты Ло-Мелхиина. Он часами глядел на нее, просчитывая каждый шаг своей охоты. Я думала, что он размышляет, из какого поселения взять следующую невесту, но следовало сообразить раньше: ему было все равно, откуда мы родом.

В этом оазисе не было шатров, и располагался он далеко от торгового пути. Лишь безумец или обладатель самых выносливых лошадей решится заехать так далеко, в оазис на пути в никуда. Ло-Мелхиин безумцем не был, хотя в этом случае было бы легче примириться с его повадками, но скакуны у него действительно были отменные.

Приснившийся мне лев был старым. Его золотистая грива блестела на солнце. На спине и на морде были длинные царапины от когтей. Он сражался за свой оазис, отпугивая или убивая львов помоложе. Несмотря на почтенные годы, он не имел семьи, но держался за свой дом.

Ло-Мелхиин охотился на него просто ради развлечения, а ему негде было укрыться. Я видела вдали стражников и коня с пустым седлом – Ло-Мелхиин пошел охотиться один. До встречи с демоном Ло-Мелхиин охотился только на львов, представлявших угрозу. Этот старый зверь был слишком умен, чтобы совершать набеги на людские поселения. Но стареть дальше ему уже не придется.

Ло-Мелхиин подошел к водоему, на другом берегу которого стоял лев. Старый зверь смотрел на него, понимая, что бежать нет смысла. На долю секунды я решила, что Ло-Мелхиин пощадит животное, но тут он схватил копье, и в следующее мгновенье оно уже вонзилось между глаз старого льва.

Лев упал мордой в воду, окрасив ее своей кровью. Ло-Мелхиин достал нож и свистом подозвал остальных охотников. Я поняла, что он собирается содрать с животного шкуру. На это я смотреть не стану. Я почувствовала, как к горлу снова подступает рвота, хотя у меня в желудке вряд ли еще что-то осталось, а затем очнулась в своей постели. Служанка подхватила мои волосы, пока я снова опустошала желудок. На этот раз из меня вышла только вода. Повар смотрел на меня, качая головой.

– Пейте сок, госпожа, – сказал он. – Как можно больше.

– Занялся бы ты своим делом, – огрызнулся целитель.

– Я принесу сок, – сказала служанка, но повар покачал головой. Она должна была присутствовать, пока в моих покоях находились мужчины.

Целитель быстро осмотрел меня, приложив мягкую ладонь к моему лбу и легонько пощупав запястье.

– Госпожа, вы пили вино? – спросил он.

– Нет, – ответила я. Голос мой звучал хрипло. – Я пила воду и ела то, что мне подали.

– Сидели ли вы на солнце? – спросил он.

– Нет, – ответила я.

– Может, она просто устала? – предположила служанка. – Она вчера провела весь день в мастерской, и девушки говорят, что она пряла много часов без остановки.

Как только она сказала слово «пряла», мой желудок снова взбунтовался. Она поспешно подала мне миску и придержала мои волосы. Из меня уже нечему было выходить, но я все равно была благодарна за помощь.

– Быть может, это и высосало из вашего тела все соки, – рассудил целитель. Он был отчасти прав, хотя не знал истинной причины. – Сегодня вам нужно оставаться в постели и пить все, что этот хлопотун пришлет вам с кухни. И не беритесь ни за какое рукоделие.

Я кивнула, чувствуя себя совершенно разбитой, и служанка приложила к моему лбу свежее влажное полотенце.

Это случилось из-за моего медного пламени – точнее, из-за того, что я так много пряла из него. Это оказалось для меня чересчур. Как только целитель ушел, а служанка пошла за гребенкой, я не выдержала и расплакалась. Мне удалось защитить лишь одно помещение. Я не смогу защитить остальные мастерские, если буду так уставать каждый раз.

Нежные руки расплели мои косы и принялись расчесывать мне волосы. Я старалась дышать как можно ровнее, надеясь, что смогу уснуть без сновидений. Мне не хотелось больше смотреть, как погибают львы. Даже мысль о том, что я могла бы увидеть сестру, не заставила меня пожелать увидеть сон. Мне хотелось лишь забыться.

Чей-то палец погладил меня по голове. Он был слишком большой, чтобы принадлежать служанке. Я попыталась пошевелиться, не успев подумать о последствиях, и вяло дернулась, когда Ло-Мелхиин теснее вплел пальцы в мои волосы.

– Сегодня я охотился на льва, жена моя, – произнес он тем излишне дружелюбным тоном, который я ненавидела. У меня и без того болела голова, а его пальцы делали мне еще больнее. – Но, впрочем, тебе это известно. Я бы сказал тебе, что этот зверь похищал у бедных селян их овец и детей, но ты знаешь, что это неправда.

Я ничего не отвечала, и его хватка стала еще жестче.

– Отвечай! – приказал он.

– Я все видела, – сказала я, выплевывая слова, как змея плюется ядом. – Я видела, как ты убил старого льва, вдали от мест, где он мог бы причинить кому-то вред.

– Это хорошо, – сказал он. – Не люблю убивать без свидетелей.

Он отпустил мои волосы, но я была слишком слаба, чтобы отодвинуться от него. Сейчас ему ничего не стоило бы придушить меня, стоило лишь захотеть. Он мог бы вывесить мои волосы рядом со своей новой львиной гривой. Но вместо этого он опустил мои волосы на подушку и принялся расчесывать их.

– Твоя сестра делала это, – сказал он. – Когда вы были детьми.

– Да, – признала я. Я ненавидела говорить ему правду, но сейчас ненависть придавала мне сил. – Она бы и сейчас делала это, останься я жить в шатрах нашего отца, а я бы расчесывала волосы ей.

– Давно мы о ней не говорили, – заметил он. – Видела ли ты карты, что я сделал? На них отмечено, откуда прибыла каждая из моих жен.

– Видела, – отвечала я. – Нас было очень много.

– Много, – согласился он. – Так много, что вскоре я смогу начать сызнова. Я не обязан соблюдать тот же порядок, знаешь ли. Я могу начать с любой деревни. Я могу вернуться за твоей сестрой.

– К тому времени она уже будет замужем, – возразила я. Я умру, но сделаю это правдой. – Наш отец везет с собой из странствий мужчину, которого она полюбит.

– Тогда кто же будет следить за могилами ваших предков? – спросил он.

Я едва расслышала его слова. Как только я начала плести свою историю, голова вновь стала раскалываться. Это было похоже на действие медного огня, только хуже.

Я была словно колодец в пустыне, из которого черпали воду множество поколений, и во мне уже не осталось ничего, кроме высохшего дна.

И тут гадюка нанесла свой удар.

Он отложил гребень и сжал обеими руками мое лицо. Он навалился на меня всем телом, хотя убежать от него сейчас мне было бы не легче, чем взлететь. Я чувствовала на себе каждую мышцу его тела. Та часть моего разума, которая не заходилась в отчаянном крике, подумала: повезло ему, что я уже выплеснула все содержимое желудка, иначе оно бы оказалось у него на лице.

– Неужто ты до сих пор ничего не поняла, звезда моя? – спросил он, шипя мне на ухо. Я видела перед собой не человеческое лицо, а капюшон змеи. – Мы одной породы, ты и я. Вот почему я не могу убить тебя, вот почему ты не умираешь.

Я отказывалась ему верить. Он не был божеством, а я не была демоном. Мы не одной породы. Мы – противоположности. Ему это должно быть известно.

– Думаешь, это неправда? – продолжал он. – Думаешь, я не шепчу мужчинам слова, которые претворяются в жизнь, как те, что ты нашептываешь женщинам? Думаешь, я не смогу проникнуть в твою душу так же легко, как ты проникаешь в душу своей сестры, подчиняя ее своей воле?

Нет! Мои чары работали совсем не так. Я трудилась и творила. Он же порождал творенья там, где их не желали, и ускорял работу мастеров настолько, что они теряли голову. Быть может, я и впрямь изменила ход жизни своей сестры, но я не похищала чужих душ.

– Ты не веришь мне, но я докажу тебе свою правоту, – сказал он. Он скатился с меня, и наконец освободил от своего веса, но не отпустил мои руки, так что облегчение было лишь мимолетным – Ло-Мелхиин потянул меня за руки, заставив меня сесть рядом с ним. Голову пронзала боль, в желудке бурлило, но он не останавливался. Он призвал свое холодное пламя, и я отпрянула, ожидая, что оно причинит мне еще больше боли.

Но вместо этого в голове у меня просветлело. Казалось, будто мне в горло влили живительную влагу и омыли все тело прохладной водой. Желудок успокоился, и боль отступила. Я в ужасе смотрела, как холодное пламя лижет мне руки, словно огонь, пожирающий хворост в костре, доставая мне до локтей и возвращаясь обратно в руки Ло-Мелхиина.

Затем между нами заструилось медное пламя, и мое дыхание выровнялось. Я была деревом, простирающим свои корни к вади в половодье. Я пыталась найти источник воды, отыскать путь к своей сестре. Но казалось, будто каждое вади в пустыне старается напоить меня. Мне хотелось все больше и больше воды, а Ло-Мелхиин давал мне сил, чтобы напиться. Сейчас во мне было больше огня, чем когда я пряла медные нити в мастерской. Этого хватило бы, чтобы защитить весь каср, да еще осталось бы на будущее. Я подумала о своей сестре и о муже, которого я ей напророчила. Теперь я была уверена, что он придет к ней. Я знала это так же точно, как то, что завтра взойдет солнце.

Ло-Мелхиин вонзил ногти в мою кожу, оставив на ней маленькие кровавые полумесяцы. Эта новая боль пробудила меня от глупых снов о пустыне. Теперь он уже не мог сдержать свою змеиную улыбку, глядя на меня как на любимую безделушку, с которой он волен делать, что пожелает.

Но я не стану его игрушкой, поклялась я. Никогда.

– Что ж, любовь моя, – произнес он, подавая мне чашу с соком. – Похоже, мы будем нужны друг другу еще какое-то время.

 

Глава 25

Очистив мой разум своим холодным огнем, Ло-Мелхиин оставил меня, и я наконец смогла выйти на улицу. Было уже за полдень, а я боялась встретить кого-то, кто мог бы догадаться, что я натворила, так что я решила не ходить дальше сада с фонтаном. Журчание воды сегодня меня не успокаивало. Наоборот, оно напоминало, что я не в пустыне, ибо подобная вещь могла существовать лишь во владениях Ло-Мелхиина, благодаря его чарам. Фонтан пел свои песни, даже если никто на него не смотрел, но он принадлежал ему. Как и я.

Я отправилась в купальню. В это время дня там была лишь одна служанка, да и та дремала подле корзины с углем, готовая в любой момент разжечь огонь, если понадобится горячая вода. Я не стала ее будить. Я прошла в комнату, наполненную горячим паром, скинула сорочку и поднялась по ступеням на скамью. Горячий воздух здесь был не иссушающим, как в пустыне, но влажным, будто суп или кровь. От него мне вновь стало нехорошо.

Я соскользнула со скамьи, решив глотнуть прохладного воздуха у двери. Кожа моя была липкой от пота, а ноги с трудом держали меня, но я кое-как спустилась по ступеням, жадно втягивая остывающий воздух. Прибежала служанка, разбуженная моими неловкими движениями. Она помогла мне погрузиться в горячий бассейн и принесла мне чашку прохладного гибискусового чая.

– Госпожа, в парной нужно быть осторожнее, – сказала она. – В следующий раз стойте поближе к двери.

Я кивнула, сомневаясь, захочу ли когда-нибудь вернуться в парную. Вода, в которой я сидела, была горячей, словно в котле, и мне этого хватало. Решив, что я довольно распарилась, служанка отвела меня к бассейну с прохладной водой, положив на край мыло и мягкую щетку.

– Я хочу щетку пожестче, – попросила я.

Она окинула меня тем взглядом, каким пряха оценивает шерсть, а повар отмеряет муку.

– Но госпожа, вам это не нужно, – возразила она. – Ваша кожа и без того…

Я подняла руку, и она замолчала.

– Знаю, – сказала я. – Вы приложили достаточно усилий, чтобы превратить мою деревенскую шкуру в нежную кожу городской девушки. – Она залилась румянцем, а я продолжала: – Но я хочу щетку пожестче.

Она кивнула и ушла за новой щеткой. Она была права. Мне это было не нужно. Моя кожа утратила грубость пустыни, даже на ладонях, которым всегда приходилось тяжелее всего. Но я все еще ощущала на себе прикосновения Ло-Мелхиина, его холодный огонь, охвативший мои руки по локоть, и, что ужасней всего, вес его тела на своем. Я хотела от этого избавиться.

Служанка вернулась с другой щеткой, и я намылила ее. Я начала тереть себя щеткой с неистовством песчаной бури – нет, скорее той бури, что закаляла верблюжьи кости, – нажимая как можно сильнее и безжалостно растирая поверхность кожи. Мне было мало смыть с себя Ло-Мелхиина. Я хотела смыть из своей памяти весь каср, весь этот город.

– Госпожа! – воскликнула служанка, вернувшаяся со свежей сорочкой. Не думая о собственной одежде, она кинулась в бассейн и стала отбирать у меня щетку. Я сопротивлялась. Девушка, пасшая овец и бегавшая по пустыне наперегонки с сестрой, могла бы одолеть ее, но я теперь была горожанкой, нежной и облаченной в шелка с головы до ног. Где мне тягаться с девушкой, таскавшей уголь.

Она отбросила щетку подальше, чтобы я не смогла до нее дотянуться, и осмотрела мои руки, спину и живот. Там остались царапины, но крови не было. До ног я добраться не успела.

– Больше никаких щеток сегодня, – строго сказала она и вытащила меня из воды. Я не стала противиться.

Она подвела меня к каменной платформе и заставила лечь на нее. Я ожидала, что камень окажется прохладным, но видимо, огонь, гревший воду, нагревал и его. Камень источал жар, согревавший меня изнутри, чего не удалось сделать ни пару, ни воде. Служанка достала мягкую щетку и мыло, пахнувшее лавандой, и принялась мыть меня, как дитя. Она смывала мыло, поливая меня водой, а закончив со спиной, вымыла меня спереди, целиком, с ног до головы, – и только потом снова отправила меня в бассейн. Хоть мне и не хотелось этого признавать, я почувствовала себя лучше.

– Так вы купаете хворых и старых, когда они приходят сюда? – спросила я, лениво водя руками по воде и откинувшись на влажный край бассейна.

– Нет, госпожа, – ответила она и взялась за гребенку, усевшись позади меня, чтобы расчесать мне волосы. – Так мы купали бы королеву, если бы она нам позволяла.

Раньше меня купали только в бассейне. Попытайся они проделать нечто подобное, я бы действительно им не позволила. Я запрокинула голову, чтобы посмотреть на служанку, расчесывавшую мне волосы. Девушка улыбалась.

– Мне понравилось, – сказала я. – Спасибо.

– Только обязательно поешьте, – посоветовала она, – а не то вам снова станет плохо.

Она уложила мои волосы в простой пучок, извинившись за то, что не умела делать более изысканные прически, и помогла мне вытереться и одеться. Я снова пошла в сад и сидела в тени, пока солнце не скрылось за стенами касра. Тогда за мной пришла мастерица по хне и потащила меня назад в купальню.

– Госпожа, нужно спешить, – сказала она. – Хорошо, что вы уже искупались, потому что теперь на это нет времени.

– Что случилось? – спросила я, позволив ей усадить меня и наблюдая, как она зажигает лампы и раскладывает свои инструменты на подстилке.

– Приехал караван и попросил Ло-Мелхиина принять его, – объяснила она. – Он дал свое согласие и сказал, что вы должны присутствовать.

Я должна играть роль королевы – вот что он имел в виду. Но я сегодня и так слишком много тревожилась из-за Ло-Мелхиина. Больше я этого делать не стану, разве что он даст мне весомый повод.

Мастерица поспешно рисовала. Сейчас она наносила рисунки только на те места, которые будут видны, и не рисовала тайных знаков там, где мое тело будет скрыто одеждой. Хотя она торопилась, работа ее была аккуратной. Каждый мазок ложился на свое место. Как только она закончила, меня окружили служанки, отвечавшие за платье и прическу. Казалось, будто я стою посреди стада, держа в руке лизунец, а козы наконец заметили его.

За работой они не болтали, и в их прикосновениях не было той успокаивающей нежности, которую я успела полюбить, но они действовали ловко и быстро, так что вскоре я уже была одета, причесана и готова идти навстречу всему, что меня ожидало.

На меня надели туфли из такой тонкой материи, будто ее сплел шелкопряд. Мастерица по хне поцеловала меня между бровей – в единственное место, не скрытое покрывалом.

– Вы готовы, – сказала она. – Сидите смирно. Глядя на вас, все будут видеть лишь покрывало, даже король. Слушайте внимательно и помните, что они не увидят, улыбаетесь вы или хмуритесь. Главное – молчать, и тогда никто не узнает ваших мыслей.

Разумеется, она была права, и я заставила себя расслабиться. Покрывало на мне было плотнее тех, что я обычно носила, когда Ло-Мелхиин приходил ко мне в покои. Те были лишь легкой дымкой, которая не должна была ничего скрывать. Сейчас же я оказалась скрыта от чужих глаз. Гости могут часами смотреть на меня, дивясь на великолепную алую ткань моей дишдаши и золотую вышивку на подоле и воротнике, но никто не узнает, что у меня на душе.

Служанка отвела меня в зал, где Ло-Мелхиин давал аудиенции. Он делал это нечасто, предпочитая встречаться с просителями в неофициальной обстановке. Я понимала, почему он так делает.

Ему ни к чему было вызывать трепет у своих подданных – они и так боялись его. Но ему нужно было касаться их, чтобы навести на них свои чары, а это было бы затруднительно в приемном зале.

Похоже, те, кто пришел к нему сегодня, были не из городских жителей.

Ло-Мелхиин стоял в дверях, ожидая меня. На нем была золотистая туника, расшитая красной нитью, и красные шаровары. Мы будем казаться идеальной парой, напоминая всем, кто на нас смотрит, что и золота, и крови на руках Ло-Мелхиина было в избытке.

– Звезда моя, от твоей красоты захватывает дух, – промолвил он, протянув мне руку. Я взялась за нее. – Пойдем, посмотришь, каково это быть королевой.

Он провел меня в просторный, ярко освещенный зал, которого я еще не видела во время своих блужданий по касру. Там горели сотни ламп – некоторые свисали с высокого потолка, некоторые стояли на столах и висели на колоннах, мерцая чистым и ярким светом. Стены были украшены геометрическими узорами из тысяч кусочков стекла, каждый не больше моего ногтя. Пол был из белого камня, отполированного до блеска, и устлан коврами из лучших шелков. По ним было жалко ступать.

Ло-Мелхиин подвел меня к возвышению, на котором лежала большая подушка. Он усадил меня на край подушки, и появившаяся из ниоткуда служанка помогла мне аккуратно разложить юбку и проверила, хорошо ли держится мое покрывало. После этого он уселся рядом со мной и кивнул слуге, стоявшему возле возвышения. У того в руках был большой деревянный посох – больше пастушьих. По сигналу Ло-Мелхиина слуга трижды с равными промежутками ударил посохом в пол.

В дальнем конце зала распахнулись огромные двери. За ними стояли шестеро мужчин. Увидев, что путь свободен, они медленно вошли в зал. С такого расстояния, да еще через покрывало, мне было плохо их видно, но я сразу поняла, что они не из города. Их накидки было того цвета, какой носили торговцы, ездившие через пустыню с караванами.

Торговцы нередко бывали в городе. Причесывая меня, служанки часто говорили о рынках и базарах. Но они не упоминали, что некоторые купцы приходят в каср, и уж точно они не говорили, чтобы кто-то из них удостаивался личного приема у Ло-Мелхиина.

Подумав об этом, я взглянула в его сторону. Как и наказала мастерица по хне, я сидела смирно, не меняя положения, а просто скосила глаза под покрывалом. На лице Ло-Мелхиина вновь заиграла змеиная улыбка, хотя ее смягчало нечто, чего я не узнавала. Возможно, он не мог показывать всю свою жестокость, беседуя с мужчинами, приносившими богатство его землям. Возможно, темный уголок его души был сильнее в этом зале, где ему полагалось служить своему народу.

Когда я снова посмотрела на торговцев, они стояли на коленях, склонив головы к нашим ногам. Мое внимание снова привлекли их накидки. Теперь, когда они подошли достаточно близко, я поняла, что узоры на подолах мне знакомы, хотя они были вышиты пурпурной нитью, которая считалась слишком драгоценной для странствий по пустыне.

– Приветствую тебя, мастер каравана, – сказал Ло-Мелхиин. – Приветствую и твоих сыновей.

Они подняли лица, и я обнаружила, что смотрю в глаза отца и братьев.