Дни шли, снежный покров уменьшился, дороги стали почти проезжими, и можно было возвращаться в Лондон.

Как и прежде, Келл проводил вечера в своем клубе, а ночи в собственной спальне. Он помнил — не мог забыть, как Рейвен произнесла в их предшествующую совместную ночь: «Ну может быть, еще раз…» Возможно, даже добавила: «В последний раз».

Однако Рейвен, которая желала, чтобы он так поступил, все же не чувствовала себя так, как ей хотелось. Как предполагала. За время пребывания в имении деда она привыкла к более тесному общению с Келлом. Сейчас ей этого не хватало.

С Новым годом пришли новые морозы, каких, как принято говорить, не помнили старожилы. Даже Темза покрылась крепким льдом, что особенно радовало любителей кататься на коньках. А еще вызывало радостные предчувствия то, что надоевшая всем бесконечная война с Наполеоном шла к победному завершению.

Наиболее близких друзей Рейвен в Лондоне сейчас не было, зимние виды развлечений ей были неизвестны, конные прогулки пришлось прекратить из-за морозов. Она тосковала и была не в лучшем расположении духа. И потому чаще, нежели раньше, думала о Келле, вспоминала его лицо, голос, его прикосновения… Свои ощущения от близости с ним. И боролась с ними в душе.

У Келла происходила собственная битва с самим собой, и настроение тоже было так себе, хотя дела в клубе шли на удивление хорошо. Праздничные дни и погода способствовали этому. Он тоже не мог забыть дней, проведенных с Рейвен, и той, последней, ночи. Думал он и о ее незаконном происхождении и искренне жалел ее, зная, что это означает — особенно для людей ее круга.

Это привело его к мысли, которая никогда раньше не приходила ему в голову. Да и не могла прийти при его отношении к тому человеческому сообществу, которое называется кратким словом «знать». Но ради Рейвен, ради ее душевного спокойствия он, к собственному удивлению, готов был забыть о своих принципах.

О чем идет речь? О том, чтобы купить титул для Рейвен. Да-да, именно купить. У него сейчас есть деньги, а у принца-регента, как он недавно услышал, опустели сундуки в результате расходов на две войны. К тому же упрямый парламент не очень-то раскошеливается в ответ на его просьбы. За кругленькую сумму, Келл был почти уверен, он будет возведен в рыцарское достоинство и получит титул «сэр». Или, на худой конец, станет бароном.

О своем намерении он поговорил с Джереми Вулвертоном, когда тот вернулся в Лондон в конце января.

— Думаю, это будет не трудно, — сказал тот, не скрывая своего удивления. — Один мой дружок получил недавно титул графа, одолжив принцу кругленькую сумму, на возврат которой нет никакой надежды. Если хотите, я замолвлю ему словечко и о вас. Но все же я не понимаю, ведь вы никогда…

Келл криво усмехнулся.

— Я и сейчас так же смотрю на это. Однако для Рейвен эти вещи кое-что значат. Тем более мать взяла с нее клятву, что она выйдет замуж только за человека с титулом. Пускай, хоть с запозданием, так и будет.

Собеседник больше не говорил об этом, удовлетворившись тем, что ответил Келл, а он сам испытал некоторое облегчение: дело казалось почти решенным. Пусть это будет его новогодним подарком Рейвен. Пусть она улыбнется, принимая титул. Для него сейчас ее улыбка, черт возьми, стала так много значить!..

В начале февраля даже опасливые люди посчитали лед на Темзе достаточно прочным для того, чтобы устроить на нем ярмарку. Об этом оповестили газеты, и Келл предложил Рейвен принять участие в народном веселье.

Для гулянья было расчищено место возле Лондонского моста. Сразу же там появились палатки и киоски со всевозможными товарами, едой и напитками, а также качели, карусель, площадки для игры в кегли и танцев.

Все это было совершенно ново для глаз Рейвен, особенно игры «Красное и черное», «Колесо судьбы» и другие.

Келл тайно любовался ее разрумянившимся лицом, блестящими глазами — она была похожа на девочку, впервые в жизни попавшую на праздник.

— Ты скучаешь по своему острову? — спросил он.

Она взглянула на него с недоумением, не сразу поняв, о чем он говорит.

— Иногда скучаю, — ответила она потом. — Больше всего по теплу и голубому небу. Но мамы там нет, а без нее…

— И все же хотела бы когда-нибудь вернуться?

— Возможно… Англия, по правде говоря, не кажется мне моим настоящим домом. А для вас?

— Пожалуй, нет, — сказал он после некоторого раздумья и добавил: — Я бы ни одно место не назвал своим домом.

— Даже Ирландию?

— Да. Правда, мои счастливые детские воспоминания все-таки связаны с ней, однако со смертью матери… — Он, не договорив фразу, умолк. — Когда я вернулся туда уже юношей, — заговорил он вновь, — все волшебство этих мест для меня исчезло. Слишком тяжко мне там пришлось. А то, что я наполовину англичанин, добавляло мне неприятностей. Как здесь, в Лондоне, моя ирландская половинка.

— А побывать на островах Карибского моря вам никогда не хотелось? — вдруг спросила она.

Келл улыбнулся прозвучавшему по-детски вопросу.

— Наверное, хотелось. Погреться на солнце, поваляться на теплом песке…

Когда они возвратились домой, Рейвен предложила выпить вместе чаю, чтобы согреться после страшного для нее мороза.

Они сидели в гостиной и продолжали легкую, непринужденную беседу, что так редко случалось с ними. В середине разговора Келл увидел вдруг рапиры, лежащие на боковом столике у стены, и с недоумением спросил, не знает ли она, как они сюда попали. На что Рейвен, покраснев, призналась, что взяла их для того, чтобы тренироваться самой.

— Надеюсь, вы не против?

— Нисколько, — заверил Келл. — Только с кем вы это делаете? С О'Малли?

— Немного. А еще Джереми Вулвертон обещал позаниматься со мной.

В глазах Келла мелькнула досада.

— Я бы тоже мог это сделать, — сказал он.

— О, я не хотела вас тревожить, Келл.

— Какие разговоры! Я только жду вашего приглашения, миледи. Может, начнем прямо сейчас?

Удивленная, Рейвен кивнула:

— Как мило с вашей стороны. Я еще не до конца согрелась даже после чая.

Не откладывая дела в долгий ящик, Келл снял куртку, жилет и остался в белой рубашке, красиво оттеняющей его смуглое лицо. Рейвен залюбовалась им.

Это, однако, не помешало ей по команде Келла взять одну из рапир с тупым наконечником и принять вызов: ответный удар, ответ с прямым уколом, с обманом, парирование… Только сегодня все шло у нее не так, как бы ей хотелось, как бывало во время предыдущих уроков. Да и сосредоточиться мыслями на ударах рапирой она не могла, поэтому совсем не удивилась и даже не огорчилась, когда рапира вылетела у нее из руки, а затупленный клинок противника коснулся шеи.

Келл улыбался. Конец его рапиры дразняще скользил вниз по ее телу, легко касаясь груди, живота… В его глазах был призыв.

Внезапно он отбросил рапиру и, схватив Рейвен за плечи, тесно прижал ее к своему разгоряченному, исполненному желания телу. Его поцелуй был, как всегда, настойчив, и противостоять ему было немыслимо.

Видит Бог, она не хотела сейчас близости, не помышляла о ней, но что было делать, если ее плоть не повинуется разуму, а лишь тому, что она прочитала в его глазах, ощутила в его возбужденном теле.

Он рванул высокий воротник ее платья, отлетели пуговицы, но сейчас было не до них. Она и не думала протестовать. И вот она лежит на полу, на толстом, мягком ковре, прижатая к нему распростертым на ней телом. Она знала, что может еще остановить его, достаточно будет одного слова, но не сказала его. Потому что не могла и не хотела.

Он овладел ею с неистовой, яростной силой, и она отвечала ему так же. Кульминация наступила быстро, но была могучей, оторвавшей их от земли и унесшей на какие-то мгновения в неведомые, блаженные дали.

Но вот они вернулись обратно. Еще не поднимаясь с пола, она вспомнила, что отдалась страсти, забыв даже о необходимости предохранить себя от возможных последствий. Как неразумно с ее стороны!

Но почему?.. Почему она забывает обо всем, отдаваясь страсти, перестает контролировать себя, позволяет Келлу погружать себя в чувственный хаос?..

Но когда он снова взглянул ей в глаза и голосом, еще не окрепшим после пережитой бури чувств, сказал, что придет сегодня ночью к ней в спальню, она согласно кивнула.

У нее не было сил отказать ему. И себе… себе тоже.

В эту ночь после очередных ласк, когда он лежал рядом с уснувшей Рейвен, ему впервые пришла в голову простая, но непривычная для него мысль: а если это любовь!

Если то, что он испытывает к ней — и днем, и ночью, и в доме, и на улице, и за столом, и в постели, — называется именно этим словом, любовь!..

Да, именно она переполняет его уже много недель, будоражит, удивляет своей необычностью, новизной. Ведь никогда раньше он не знал любви, не сталкивался с нею. И только теперь может честно признаться себе: «Я полюбил. Я люблю эту женщину, свернувшуюся калачиком рядом со мной на постели, и не представляю без нее дальнейшей жизни».

Вот она, здесь… Чтобы лишний раз убедиться, в этом, он слегка притронулся рукой к ее спине, бедру, лону… Почувствовал неостывший жар плоти.

Рейвен пошевелилась, но не проснулась. Он же, не в силах противостоять нахлынувшему вновь чувству, прижался к ней и соединил с жаром ее плоти свой жар. Она пробудилась со стоном, но то был стон удовлетворения, за которым последовали судорожные радостные телодвижения обеих сторон.

Снова лежа неподвижно рядом с ней, он дал себе клятву, что недалек тот день, когда они станут истинными мужем и женой. Он не отступит.

Февральские дни запомнились Рейвен не морозами и не наступившей вслед за ними оттепелью, когда уже можно было начинать утренние прогулки верхом. Они запомнились тем, что, начиная с ледовой ярмарки, Келл каждую ночь проводил с ней. Он стал чаще сопровождать ее, когда она наносила визиты знакомым, и даже приглашал в свой клуб, где отбоя не было от знатной публики.

Сама Рейвен пребывала в некоторой растерянности. Она осуждала свое поведение — то, что почти безоговорочно подчинилась Келлу, растворилась в его желаниях. Но ведь, в конце концов, она его жена. Это доставляет и ей наслаждение, а что касается полного подчинения, то это еще как посмотреть: можно вполне посчитать, что это он растворился в ней — не в состоянии разлучиться с ней ни на одну ночь. Даже в другое время суток оказывает ей внимание, чего не бывало раньше.

В самом конце февраля он удивил ее еще больше, когда после завтрака торжественным тоном предложил проследовать за ним в его кабинет, где вручил ей два документа.

Первый из них, в чем она с трудом разобралась, был актом, подтверждающим приобретение поместья, а во втором что-то говорилось о каком-то бароне Фрейне.

Рейвен в полном недоумении уставилась на Келла.

— Я ничего не понимаю, — проговорила она. — Вы изволите шутить?

— О нет, миледи Фрейн, — ответил он с глубоким поклоном. — Разве я могу позволить такое с баронессой… — Сменив тон на серьезный, он добавил: — С этого дня, Рейвен, мы барон и баронесса Фрейн. Запомни это. Таким образом, ты уже не клятвопреступница, а послушная дочь своей матери, исполнившая обет и вышедшая замуж за человека, носящего титул.

— Но… как?

— Легче, нежели я предполагал. — Он иронически улыбнулся. — Джереми был совершенно прав: сундуки принца-регента настолько опустели, что он с радостью ухватился за мое предложение финансовой помощи. Поэтому я смог без всяких проволочек купить поместье в графстве Нортамберленд и заодно получить титул барона.

Рейвен покачала головой — ей не верилось, что такое возможно. Значит, не напрасно Келл называл ее иногда «миледи»? Правда, он вкладывал в это иронический смысл, но получилось — как в воду глядел. И сделал он это исключительно для нее, потому что сам глубоко презирает все эти ранги, звания и привилегии.

Она сказала ему об этом, на что он небрежно ответил:

— Не волнуйся обо мне, дорогая. Для меня от этого ничего не изменится, внутри я останусь тем же, только обращаться ко мне станут по-иному: «милорд». А к тебе — «миледи».

— Думаю, меня это тоже никак не затронет, — задумчиво произнесла она. — Во всяком случае, я так и останусь незаконнорожденной. Плодом любви.

— Ну и что может быть лучше, черт возьми, чем плод любви? — почти крикнул он, вызвав некоторую оторопь своей вспышкой. — И какая, к дьяволу, разница, кем был или не был твой настоящий отец?

Рейвен не отвечала. Тогда он, смягчив тон, сказал:

— Конечно, баронесса — это не совсем герцогиня, но для начала тоже неплохо. А дальше посмотрим.

Не сдерживая улыбки, а также выступивших слез, она проговорила дрожащим голосом:

— Келл… Я просто не знаю, как вас благодарить. Это так великодушно с вашей стороны. Я…

«Я не могу, не должна его полюбить, — билось у нее в голове. — Он благороден, щедр — все так… Красив… Притягателен… Но полюбить его, привязаться всей душой будет для меня мукой. Ему не нужна моя душа, не нужны семья, дети. Только мое тело…»

Словно в ответ на ее мысли, он приблизился к ней, его руки обхватили ее плечи.

— Поздравляю вас, миледи, — сказал он, глядя ей прямо в глаза, в глубину той души, которую она так боялась ему отдать. — И знайте, баронесса, мне не нужна ваша благодарность, а только лишь…

От двери послышался сдержанный кашель: вошел дворецкий.

— Что вам, Ноулз? — не слишком терпеливо спросил Келл.

Тот протянул сложенный лист бумаги.

— Записка от мисс Уолш, сэр.

Келл пробежал глазами неровные строчки, лицо его застыло, и Рейвен почувствовала неладное.

— Что там? — спросила она. — Неприятности?

— Мой брат снова в Лондоне, — сдержанно произнес он. — Эмме известно о его внезапном прибытии, но она не знает, где он находится… Я еду в клуб и буду его там ожидать. Вам не нужно сегодня приезжать в клуб…