Глава 1

— Он не может тут же распорядиться повесить нас.

Слова Герлин де Лош должны были успокоить ее супруга, но прозвучали так, словно она скорее хотела подбодрить себя. На лице Флориса, которое на протяжении всей поездки из их крепости Лош в Париж выражало нечто среднее между печалью и обеспокоенностью, теперь появилась лишь неуверенная улыбка.

— В этом я уверен. Ведь мы благородного происхождения. Мы имеем право на смерть от меча, — наконец попытался пошутить рыцарь.

Герлин натянуто рассмеялась.

— Ах, Флорис, с другими ленниками Ричарда также ничего плохого не случилось. Даже напротив. До сих пор король благосклонно принимал все присяги на верность. Ведь Филипп рад, что эти владения достались ему не в результате боевых действий. Он получил то, что хотел. Так почему бы ему просто не подтвердить, что свое положение ты занимаешь по праву, и…

— Мне на ум приходит достаточное количество причин, — заметил Флорис и, похоже, уже в десятый раз проверил свой усыпанный драгоценными камнями пояс, надетый поверх тонкой шерстяной туники. Он был опоясан мечом, но не облачился в доспехи. Ведь в этот день он был скорее просителем, чем гордым рыцарем и хозяином крепости Лош. — Ты ведь помнишь битву при Фретевале? И историю с ребенком.

— Это было так давно… — произнесла Герлин и долгим взглядом посмотрела на сына.

Дитмар, которому вскоре должно было исполниться десять лет, стоял позади родителей, одетый так же, как и его приемный отец Флорис. Герлин сшила его одежду из той же дорогой шерстяной ткани, что и одеяния супруга, темно-синий цвет прекрасно подходил им обоим, светловолосым и голубоглазым. Сама же Герлин выбрала самое неприметное одеяние, простое платье золотисто-коричневого цвета со скромным декольте. Роскошные каштановые волосы она спрятала под строгое покрывало.

— Король уже и не вспомнит, кто мы такие, — заявила она.

Флорис с сомнением посмотрел на нее. Он не мог себе представить, как можно забыть его супругу, хоть однажды заглянув в ее сияющие голубые глаза. И король Франции Филипп ІІ Август наверняка хорошенько ее рассмотрел.

— Сеньор и мадам де Лош? Его величество ожидает вас!

Флорис ничего не успел сказать в ответ — открылась дверь и из приемных покоев короля в зал, где Герлин с семьей ожидала приема, вышел Юстин де Френес, старый друг и боевой соратник Флориса. По лицу Юстина было видно, что он испытывает облегчение. По крайней мере, король явно не собирался его вешать.

— Как настроение? — все же обеспокоенно осведомился Флорис.

Герлин еще раз придирчиво осмотрела свой наряд и одеяние сына. В тревоге она коснулась пальцами шеи, где в этот день простая цепочка заменила медальон, с которым она обычно не расставалась. На самом деле она чувствовала себя уязвимой без украшения, подарка королевы Алиеноры в день ее первой свадьбы. Однако перед приемом у французского короля она решила снять его. Она не могла дать ему повод вспомнить, кто она такая…

— Сейчас его величество пребывает в прекрасном расположении духа… — язвительно заметил Юстин, — …и настроен чрезвычайно благосклонно. Он даже не стал расспрашивать меня о короле Ричарде. А также об обстоятельствах, при которых я получил свои владения.

Юстин также владел крепостью неподалеку от Вандома и получил свои владения вскоре после того, как Флорис и Герлин получили свои. Обе крепости относились к землям английского короля на французском континенте. Эти территории когда-то достались Плантагенетам как приданое королевы Алиеноры, и Ричард Львиное Сердце всячески защищал эти земли от попыток французской короны захватить их. Флорис и Юстин сражались в войске короля Ричарда и отличились заслугами. Их наградой стал лен на спорных территориях, которым они управляли уже девять лет. После очередного, хоть и не разрушительного, но чрезвычайно неприятного поражения от Плантагенетов в 1194 году французский король больше не пытался объединить свой домен Вандома с другими землями.

«А теперь, — с горечью констатировал Флорис, — мы преподносим ему эти территории на блюдечке».

— Рыцарь де Трилльон…

Слуга появился снова, в этот раз чтобы вызвать Флориса и его семью к королю — под именем, данным Флорису при рождении, и это был дурной знак: Филипп Август все же не забыл о происхождении хозяев крепости Лош.

— Ну, удачи! — пожелал им Юстин, красивый и все еще молодой рыцарь в темно-красной тунике.

Флорис и Герлин кивнули ему в знак благодарности. Он наверняка не станет дожидаться, чтобы узнать, чем все закончится для его друзей. Он был однозначно рад покинуть Лувр хозяином своей крепости. Судя по всему, король благосклонно принял его клятву верности.

Флорис, Герлин и испуганный Дитмар последовали за слугой в приемные покои короля. Они были обставлены новой и дорогой мебелью, как и другие комнаты дворца, который располагался возле оборонительных сооружений, за городской чертой. Филипп Август велел построить Лувр, поскольку старые оборонительные сооружения на острове Сите уже были недостаточными для все растущей столицы его империи. Герлин и Флорис с восхищением рассматривали сооружения. Девять лет назад, когда они впервые оказались здесь, замок все еще строился.

Разумеется, в приемных покоях монарха окружали многочисленные советники и придворные, рыцари, оруженосцы и прислуга. Герлин и ее семья пробрались сквозь толпу роскошно одетых господ и нескольких дам, и для них это было сродни наказанию шпицрутенами. Наконец они опустились на колени перед троном французского короля. Вначале Филипп Август не проявил к ним особого интереса. Он оживленно беседовал с дамой. Была ли это королева или же его фаворитка? На самом деле Герлин это мало интересовало. Уж лучше бы он обратил все свое внимание на нее… или же, возможно, лучше не все. Она скромно опустила взгляд, когда король наконец попросил посетителей подняться.

Флорис же, напротив, вынудил себя смотреть в глаза будущему господину. В отличие от Герлин, он еще никогда с ним не встречался, но наверняка узнал бы его: Филипп Август был высоким привлекательным мужчиной с длинными русыми волосами, на которых сейчас красовалась золотая диадема как знак его королевского сана. Взгляд его голубых глаз, расположенных близко друг к другу, был пронизывающим. Сейчас он испытующе всматривался в рыцаря. И в подростка, который преклонил рядом колени, равно как и в Герлин, его супругу.

— Я не ожидал увидеть вас здесь, сеньор де Трилльон — или, точнее де Лош, — наконец обратился король к Флорису. — И вас, госпожа Герлиндис, когда-то хозяйка Лауэнштайна, если я не ошибаюсь. Разве вам не следовало отправиться в Англию, чтобы представить Плантагенетам неожиданного наследника?

Герлин залилась краской.

— Ваше величество, — поспешила она ответить, пока Флорис не начал говорить, — я должна извиниться перед вами…

Король улыбнулся.

— Вам действительно есть за что. Но давайте же вспомним все еще раз. Без сомнения, вы являетесь той дамой, которая несколько лет назад появилась при моем дворе, чтобы представить мне своего ребенка в качестве сына английского короля…

Герлин закусила губу.

— Не совсем так, — сказала она. — На самом деле парижская городская стража схватила меня… при чрезвычайно трагических обстоятельствах. Меня сочли еврейкой. И я не хотела закончить свои дни на костре…

— Но для… опасений такого рода не было повода.

Филипп помедлил с ответом, он неохотно вспоминал о бесчинствах, чинимых против парижских евреев в то время.

— В те дни был, — решительно заявила Герлин. — В любом случае солгать вам показалось мне единственным выходом. О чем я, разумеется, очень сожалею.

Король фыркнул.

— Вот как! Теперь вы об этом сожалеете, в то время как пару месяцев назад наверняка все еще гордились тем, что обвели короля Франции вокруг пальца. Как вообще отреагировал на эту историю король Ричард, упокой, Господи, его душу? Полагаю, он также едва устоял перед искушением сжечь вас на костре!

Герлин снова покраснела.

— Ему… не пришлось признавать ребенка, — произнесла она, на что король расхохотался. — Хотя…

Герлин хотела заметить, что ее семью и семью английского короля объединяли тесные дружеские связи, но Филипп Август понял ее по-своему.

— Хотя ему прекрасно подошел бы маленький очаровательный сын, — смеясь, сказал король. — На самом деле для него и всей Англии это стало бы настоящим подарком. Ведь ребенок, похоже, превратился в здорового и крепкого юношу.

— Так и есть, господин, — согласилась Герлин и подтолкнула Дитмара вперед. — Позвольте представить вам Дитмара Орнемюнде из… из Лоша в данный момент, но он является законным наследником Орнемюнде из Лауэнштайна.

Дитмар послушно поклонился, но французский король не успел осмыслить услышанное.

— Итак, наследником скольких отцов когда-то станет этот молодой человек? — осведомился он. — Хотя Ричард Плантагенет упустил возможность приструнить нерадивого братца с помощью собственного отпрыска.

— Только… — Герлин пустилась было в объяснения, но Флорис воспользовался возможностью заговорить о своем унизительном прошении.

— Простите, ваше высочество, однако, раз уж прозвучало имя короля Иоанна… Мы… я… Присяга в верности…

Король Филипп махнул рукой:

— Да, господин Флорис, я знаю, что вас привело сюда. И, разумеется, я чувствую себя польщенным, — ведь даже мои заклятейшие враги…

— Я был верным подданным короля Ричарда, — с достоинством заявил Флорис, — но тем не менее никогда не был вашим врагом.

Король рассмеялся.

— Тогда у вас достаточно странная манера выказывать свою дружбу, — заметил он. — Разве вы не сражались против меня?

— Как и все другие рыцари и владельцы крепостей на землях Плантагенетов, которые являлись вассалами законного наследника…

Впрочем, на самом деле Флорис в те времена был еще странствующим рыцарем и не был ничьим вассалом. В действительности он присоединился к королю Ричарду потому, что восхищался им как рыцарем и полководцем. Однако об этом ему лучше было не упоминать.

— А король Иоанн сейчас разве не является законным наследником? — Голос короля прозвучал насмешливо.

Флорис закусил губу. Это был вопрос, которого опасался как он, так и остальные хозяева крепостей. Как собственник лена во владениях Плантагенетов он был обязан оставаться верным одному из них. Находясь здесь, он совершал предательство по отношению к своему господину, какими бы вескими не были причины.

— Ваше высочество, — с выражением муки на лице произнес Флорис, — вы знаете короля Иоанна, и я здесь, чтобы принести вам присягу на верность. Я здесь, чтобы…

— Вы здесь, чтобы перебежать на другую сторону! — резко произнес король. — Потому что вам не нравится, как правит ваш король.

— Вы наш король! Или… или Артур де Бретань…

Флорис отвернулся. На самом деле шли горячие споры о порядке наследования. Вассалы короля Ричарда в его французских владениях после внезапной смерти своего господина принесли присягу сначала его преемнику Иоанну, хотя о своих правах на наследство заявил также некий юный принц Артур де Бретань. Разумеется, затем между армиями Филиппа и Иоанна снова завязались бои, и англичанин не стал поддерживать своих людей, а трусливо сбежал в Англию. Тогда большая часть Нормандии отошла Филиппу. А вскоре после этого Иоанн похитил аквитанскую принцессу и женился на ней, и ее семья начала тяжбы относительно вассальной принадлежности. После того как Иоанн наотрез отказался явиться на суд, ему заочно вынесли решение: официально Иоанн терял все свои французские владения и земли переходили в руки короля Филиппа. Разумеется, вассалы Плантагенета теперь были готовы признать это законным. Причем взятие под стражу принца Артура де Бретань также сыграло свою роль. Поговаривали, что Иоанн велел казнить соперника.

Для его ленников на материке это стало той каплей, которая переполнила чашу терпения. Так же решительно, как сражались за Ричарда Львиное Сердце, они безоговорочно решили перейти на сторону Филиппа. Иоанн был не достоин наследства. Один за другим его ленники представали перед Филиппом Августом, чтобы принести ему клятву верности. Но лишь немногих король подвергал такому допросу, как Герлин и Флориса де Трилльон из Лоша.

— И что должно убедить меня, что вы действительно так думаете? — строго спросил король. — В сражениях с королем Ричардом вы всячески старались насолить мне…

Флорис опустил взгляд. Он надеялся, что король не знает, кому Ричард был обязан своей блистательной победой под Фретевалем, но, разумеется, роль Флориса и Герлин в этой истории не осталась для Филиппа тайной.

— Также не стоит забывать об обмане вашей супруги. Сомнительное происхождение вашего сына… Вы ведь намереваетесь однажды передать Лош этому молодому человеку, не так ли? — Король сурово посмотрел на Дитмара.

Подросток поднял глаза.

— Нет, господин! — неожиданно произнес он звонким голосом. — Э-э… ваше величество, господин… Я… Когда-то я вступлю в права наследства во Франконии.

Король нахмурился.

— Которое ждет вас там, Дитмар… Орнемюнде?

Герлин удивилась, что король запомнил имя мальчика, хотя Орнемюнде был весьма разветвленным дворянским родом, который был ему, несомненно, известен.

— Нет, ваше высочество, — невозмутимо заявил Дитмар. — Мне придется его отвоевать. На данный момент оно находится в руках захватчика. Но мой приемный отец, господин Флорис, окажет мне всяческую поддержку и…

Король рассмеялся. Его растрогала серьезность мальчугана.

— Вот как! — бросил он и снова обратился к Герлин и ее супругу: — Как уже было сказано, обстановка в крепости Лош нестабильная и, мягко говоря, неясная. Возможно, уже завтра вы соберете всех рыцарей и направитесь к крепости в немецких землях. Поэтому я повторяю свой вопрос, господин Флорис: откуда мне знать, могу ли я доверять вам?

Герлин задумалась. У нее появилась идея, но, возможно, она только еще больше выведет короля из себя, если озвучит свое предложение. С другой стороны, вряд ли можно было попасть в бо́льшую немилость.

— Ваше величество, — начала она, — а что, если мы предоставим вам гарантии? Вы принимаете нашу присягу на верность, а мы отдаем вам моего сына в качестве заложника!

Похоже, у Флориса перехватило дух от дерзости Герлин. На самом деле такие сделки были обычным делом, однако не между королем и каким-то не занимающим высокого положения хозяином крепости. Обмен заложниками в основном происходил между правителями и дворянскими родами равного или хотя бы приближенного к равному происхождения. Когда ребенок одного рода рос при дворе другого, это служило своеобразным пактом о ненападении. Пребывание собственного отпрыска в замке противника гарантировало соблюдение договоренностей, чего нельзя было добиться одной лишь властью. Филиппу Августу ничего не стоило избавиться от Флориса де Трилльона и его условно законного потомства: ему достаточно было просто пленить рыцаря и выбросить его семью из крепости.

Монарх сначала также изумленно смотрел на Герлин, но затем снова расхохотался.

— Вы поразительны, Герлиндис из Лоша! — воскликнул он между приступами смеха. — Почему бы вам не сказать прямо: вы хотите остаться в своей уютной крепости и греть постель для своего рыцаря, а я тем временем должен воспитывать вашего сына, чтобы затем он смог успешно отвоевать свое наследство во Франконии!

Герлин улыбнулась. Ее улыбка всегда была обворожительной. Даже Ричард Львиное Сердце попал в плен ее чар.

— Я уверена, — сказала она, — что мой сын будет с честью сражаться на вашей стороне!

Король подозвал к себе мальчугана.

— Хотел бы ты быть оруженосцем при моем дворе? — спросил он.

Дитмар кивнул.

— Я должен был расти при дворе короля Ричарда, — прямодушно заявил он — обстоятельство, о котором Герлин хотела бы умолчать, — но… но…

Герлин закусила губу. Если он сейчас скажет что-то о главном дворе христианского мира, каковым, несомненно, считался двор короля Ричарда и его матери королевы Алиеноры, все будет напрасно!

Но Дитмар оказался достойным сыном своего отца, который не был выдающимся воином, но слыл чрезвычайно одаренным дипломатом.

— …но сейчас, когда я увидел эту крепость… Она просто невероятна, ваше величество, эти стены, башни, замок… Это… это… Ваше величество, если вы позволите мне служить здесь… Это наверняка главнейший двор христианского мира!

Король благосклонно улыбнулся.

— Умный мальчуган, госпожа Герлиндис, — отметил он. — Ну хорошо, Дитмар, ты останешься здесь в качестве оруженосца. А вы, мадам и сеньор из Лоша, можете теперь принести мне клятву верности и быть свободными. Я уверен, крепость Лош будет и впредь управляться согласно моей воле.

 

Глава 2

— Он не может тут же распорядиться повесить нас, — заявила Мириам.

Она повернула свою белую породистую мулицу к нагруженной товарами повозке, которую Авраам уныло направлял по заросшей травой и пахучими кустарниками местности между Альмерией и Гранадой. Дорога все время шла в гору, лошади и мулы торгового каравана, к которому присоединилась пара, недовольно фыркали. Да и Мириам отнюдь не наслаждалась поездкой, хотя им часто встречались причудливые нагромождения скал, воздух был кристально чистым и перед ними открывались захватывающие дух виды на укрытые снегом горы. На одном из отрогов горного хребта располагалась и Гранада, их конечная цель. Там находился дворец эмира, который призвал их к себе.

— И я не предсказала ей ничего плохого, — продолжала Мириам, теребя покрывало, которое практически полностью скрывало ее лицо. В арабском дорожном платье было чрезвычайно жарко. — Я никогда этого и не делаю. Я только написала ей, что…

— Возможно, ей вообще нельзя было к тебе обращаться, — предположил Авраам. В широком полотняном маврском одеянии он чувствовал себя гораздо удобней, чем его жена. Здесь евреи и мавры одевались одинаково: широкие штаны и длинное ниспадающее платье. Желтая полотняная кипа выдавала приверженность Авраама к иудаизму, однако носить ее было не обязательно. — В гареме наверняка подобное запрещено. И, возможно, астрология также противоречит их вере. Христианские фанатики ведут себя порой в этом отношении весьма странно…

— У эмира есть личный звездочет. — Мириам это было известно. — Значит, астрология не может быть под запретом. Да и женщины в Мохакаре почти все умеют писать. Если ко мне и обращался кто-то, то в основном из гарема. У обычных женщин ведь нет денег на гороскоп. И вообще, то, что жена эмира знала обо мне… Об этом не могли ходить слухи — женщины из Мохакара и Гранады никогда не встречаются. Значит, они сообщили друг другу обо мне в переписке. Нет, если над этим хорошо поразмыслить, у эмира не может быть никаких претензий ко мне! Дело наверняка в той реликвии, которую ты ему продал.

— Это была совершенно безукоризненная реликвия, — защищался Авраам. — Палец святого Евлогия с подтверждением подлинности из Александрии… Подарок эмира для христианской общины в Гранаде — никто ведь не станет оспаривать его достоверность!

Пока оба все еще размышляли — они не занимались ничем другим с того момента, как узнали о требовании эмира явиться, — в головном отряде торгового каравана началось какое-то волнение. Авраам и Мириам различили трех явно христианских рыцарей, которые, похоже, двигались навстречу каравану. Они оживленно вели переговоры с предводителем торговцев, еврейским купцом из Альмерии. Приставленный для защиты торговцев маврский рыцарь восседал рядом на лошади, однако не вмешивался. Возможно, разговор велся на незнакомом для него языке. Остальные путники и сопровождающие шести груженых повозок каравана не выглядели обеспокоенными встречей с незнакомцами — в Аль-Андалусе не следовало постоянно ожидать вооруженного нападения со стороны грабителей или рыцарей-разбойников, как в немецких или французских лесах. Мириам и Авраам не знали, связано это с тем, что рыцари более образованные и сосуществование различных слоев общества было в целом вполне мирным, или же с жесточайшими наказаниями, которые мусульманское правосудие применяло даже к высокопоставленным нарушителям порядка. В Кронахе, где родился Авраам, нередко совершались преступления, которые не карались, — то ли потому, что убийцы, грабители и насильники были благородного происхождения, а жертвами являлись горожане или крестьяне, то ли потому, что горожане и крестьяне вымещали свое недовольство на евреях, которые обладали еще меньшими правами.

В Аль-Андалусе царил порядок. Христиане и евреи платили более высокие налоги, чем маврское население, но взамен они также находились под защитой закона. Торговля велась свободно, никто не выселял евреев в специальные кварталы, которые закрывались на ночь, и им также не запрещалось носить при себе меч. Теперь обеспокоенный Авраам схватился за свое оружие. Эти мужчины впереди совершенно ему не нравились. Он стал подгонять своих мулов и вскоре приблизился к передним повозкам.

— Возникли какие-то проблемы? — осведомился он у несколько растерянного юного рыцаря.

Уважаемый торговец, который управлял первой повозкой, был мировым судьей в Альмерии. Он разговаривал на ломаном французском с христианскими рыцарями, которые были хоть и не в доспехах, однако в кольчугах, и путешествовали на боевых конях. Они выглядели так, словно искали неприятностей.

— Хорошо, что ты здесь, Авраам, — сказал Барух ибн Саул явно с облегчением. — Господа не говорят по-арабски и совсем плохо на кастильском. А мой французский никогда не был совершенен.

Авраам кивнул.

— Я с удовольствием буду переводить, господин, — предложил он, радуясь возможности еще раз произвести хорошее впечатление на уважаемого торговца, пусть даже участвуя всего лишь в переговорах по улаживанию недоразумения.

Авраам не слишком серьезно относился к правилам, принятым в торговом сословии. Он не обманывал напрямую, но пытался навязать своим клиентам вещи, которые на самом деле им не были нужны, и заставлял их за это дорого платить. Да и его процветающая торговля реликвиями была для серьезных купцов как бельмо на глазу — они ведь могли понять, что не каждая щепка, которую Авраам продавал маврским воинам в качестве амулета, на самом деле была частью Ноева ковчега. Да и в более дорогих талисманах для верующих рыцарей вряд ли можно было отыскать волосок из гривы мифического коня или мула, который когда-то отвез пророка Мухаммеда на небеса. Что уж говорить о различных частях тела христианских святых, которые приняли где-то на Ближнем и Среднем Востоке мученическую смерть.

Сейчас же Авраам вежливо поклонился французским рыцарям.

— Что вам угодно, благородные господа? — спросил он дружелюбно, но не раболепно.

От раболепного тона при общении с христианами он отучил себя за семь лет жизни в Аль-Андалусе, что было ошибкой, как оказалось сейчас.

— Ты смеешь обращаться к нам, еврей? — Предводитель рыцарей презрительно произнес последнее слово.

Авраам пожал плечами.

— Я думал, несколько слов на вашем языке упростят взаимопонимание, — заметил он. — Но в таком случае…

Он сделал вид, что собирается развернуть повозку, — совершенно безнадежный маневр. По одну сторону дороги был обрыв, по другую — отвесные скалы. Совершить разворот было чрезвычайно сложно, разве только если все повозки развернулись бы одна за другой, начиная с последней.

— Если я правильно понял господина, мы должны уступить ему дорогу, чтобы он мог ехать своим путем, — мрачно произнес Барух ибн Саул на иврите. — Потому что он рыцарь, а мы всего лишь евреи. Нашему юному другу, — он указал на маврского рыцаря, к которому уже присоединился другой вооруженный всадник, — лучше не переводить их слова, равно как и маврским торговцам в третьей повозке. Похоже, ни один из них не обладает терпением.

Авраам нахмурился.

— Разве они не могут просто проехать мимо нас? Если мы прижмем повозки к скалам, это станет возможным.

Барух ибн Саул пожал плечами.

— Я полагаю, они хотят проскакать мимо нас галопом посередине дороги. Они ищут повода повздорить, Авраам, но, возможно, ты сможешь все уладить.

Авраам кивнул и попытался поговорить с рыцарями еще раз.

— Позвольте поприветствовать вас от имени Тарика ибн Али аль Гаудиса и Мухаммеда ибн Ибрахим аль Басра в их стране, — произнес он и указал на маврских рыцарей. — Они также принадлежат к рыцарскому сословию и заботятся о безопасности наших товаров. — В соответствии с обычаем Авраам не стал упоминать, что за это мужчины получают приличное жалованье. — Судя по всему, имеются определенные разногласия относительно проезда по дороге, при этом мы, разумеется, признаем, что вы выполняете безотлагательное и чрезвычайно важное поручение. Мы бы с радостью предоставили вам возможность проехать первыми, но, как вы сами видите, это было бы сопряжено с огромными трудностями. Если мы станем разворачиваться здесь, вам придется ожидать гораздо дольше, чем в случае, если вы примете предложение господина Тарика. — Хотя маврский рыцарь не вымолвил ни слова, он, несомненно, последует указаниям Баруха. — Прошу вас, позвольте нашим рыцарям сопроводить вас, — придется проехать в обратном направлении всего полмили. При этом вы можете… гм… поведать друг другу о совершенных подвигах. — Авраам не стал объяснять, как это было бы возможно без знания языка, но, похоже, этому рыцарю для хвастовства не нужны были понимающие слушатели. — Как только дорога расширится, мы покорно посторонимся и позволим вам проехать.

Барух благосклонно закивал Аврааму. Хоть он и плохо говорил по-французски, но, похоже, все же понял, о чем шла речь.

К сожалению, французские рыцари не хотели слышать логических доводов.

— Еврей, мы из эскорта графа Тулузы и должны передать важные вести! — хвастливо заявил один из них. — И я уж точно не уступлю дорогу какому-то жиду, не сдвинусь даже на ширину ладони! Так что с дороги!

Он указал на обрыв и ухмыльнулся. Даже для одиночного всадника было бы затруднительно отъехать в сторону. Для тяжелой повозки это было невозможно.

Авраам вздохнул. А затем он выхватил меч. Для маврских рыцарей это послужило сигналом. Оба не стали долго колебаться. Их проворные породистые кобылы устремились на тяжелых боевых коней французов, которые ринулись им навстречу. Тяжелые пики ударялись о легкие доспехи, мавры метали свои копья, христиане наносили удары с лошади. Сначала казалось, что у французских рыцарей больше шансов выиграть битву. Они, несомненно, были опытней обоих юных мавров, чью первую атаку они хладнокровно отбили. Но они не рассчитывали на сопротивление торговцев!

Еврейские и маврские торговцы и не думали во время нападения прятаться за повозками, пока рыцари будут сражаться за них. Так что после второй атаки на французов посыпался град стрел, в них летели камни, и большинство мужчин выхватили мечи. Авраам отважно бросился на рыцаря, который был выбит из седла во время первой атаки, и ошеломил его серией умелых ударов.

Семейство Авраама всегда расстраивало то, что у него гораздо лучше получалось владеть мечом и кулаками, чем торговать и учиться. Уже в юном возрасте он выдавал себя за христианина и не страшился никакой драки в кабаке. Мириам достаточно спокойно наблюдала за сражением. За нее Авраам также бился не один раз. Она была обязана жизнью его отваге и боевым навыкам, и в сражении с этими рыцарями, ко всему прочему, важную роль сыграл эффект неожиданности. Наверняка они никогда не противостояли еврею, размахивающему мечом. Авраам вскоре оттеснил своего соперника к обрыву, и тот вряд ли ощутил, что летит в пропасть: меч Авраама уже успел пронзить его сердце.

Юный Тарик разделался в рыцарском бою со вторым французом, третий испустил дух под ударами палок и ножей конюхов и возниц, которые набросились на него, как только он упал с лошади.

— К сожалению, теперь чрезвычайно важных писем графа Тулузы кому-то придется дожидаться некоторое время, — заметил Авраам и вытер свой меч. — Господам стоило отъехать назад. Ранен ли кто-то с нашей стороны?

Никто не отозвался. Превосходство торговцев оказалось подавляющим — и совершенно неожиданным для рыцарей.

— Тогда можно отправляться дальше, — сказал Барух ибн Саул, когда конюхи сбросили тела других рыцарей в ущелье, разумеется, сняв с них предварительно все вооружение. Авраам пробежал глазами единственное письмо, которое нашли у погибших.

— Своего рода любовное послание, — сообщил он нетерпеливо дожидающимся торговцам. — Совершенно не срочное. Как мы и предполагали, эти мужчины просто искали повода повздорить.

Барух ибн Саул кивнул.

— Благодарю тебя, Авраам ибн Яков, за неоценимую помощь. Я надеялся, что дело ограничится услугами переводчика. Но и твое владение мечом также очень впечатляет. — Торговец достал из-под козлов бурдюк с вином и подозвал Авраама к себе. — Нам следует поблагодарить Вечного за победу и выпить за это по глотку вина, ты ведь не против? Пойдем, поручи свою повозку одному из моих конюхов и составь мне компанию.

Авраам кивнул, несмотря на то что ему хотелось отказаться от угощения, ведь ему наверняка придется вести неприятный разговор с торговцем. Барух ибн Саул был другом отца Авраама, и речь, несомненно, пойдет о представительстве его торговой конторы в Аль-Андалусе. А этому Авраам, как он сам мог себе признаться, не придавал должного значения.

— Ты везешь шелка на рынок Гранады? — осведомился Барух сразу же, как только Авраам сел возле него и повозки отправились дальше. — Выгодно ли это? Разве нет торговцев, которые этим занимаются?

Авраам пожал плечами.

— В Гранаду я направляюсь по другому делу, — уклончиво ответил он. — И я подумал… раз уж выпала такая возможность…

— Хорошо придумано, — похвалил Барух. — Даже если некоторые будут не слишком рады новому конкуренту.

Авраам вздохнул. Похоже, кто-то из торговцев уже успел нажаловаться.

— Итак… доволен ли твой отец тем, как идет торговля? — продолжал Барух свой допрос.

Он говорил по-арабски, Авраам уже привык к общепринятому здесь фамильярному обращению. Сам Авраам изучал арабский язык еще в юности, однако владел им не так хорошо, как его жена, которая с усердием штудировала работы арабских астрологов. Теперь он задумался, не уйти ли ему от темы, прикинувшись, что не понимает, чего от него хотят.

— Ну… у нас есть свой доход, — наконец признался он.

Это было правдой, Авраам и Мириам не испытывали недостатка в деньгах. Они жили в красивом доме в еврейском квартале небольшого городка возле Альмерии, причем выбор пал на крошечный Мохакар не потому, что он являлся центром торговли, а потому, что только здесь они смогли отыскать дом с башней. Для наблюдений за звездами башня была необходима Мириам, к тому же Авраам обещал ей такой дом, когда они поженились. Мириам проводила на верхушке башни, обдуваемой всеми ветрами, счастливые ночи со своей астролябией — и в объятьях Авраама, который страстно любил ее под звездным небом.

Однако странствующие торговцы редко оказывались в городке, который хоть и находился на побережье, но не имел собственного порта. Да и ближайшие мастерские были только в Альмерии, на расстоянии более чем тридцати миль. Идеальное месторасположение для своей дочерней фирмы в Гранадском эмирате Яков из Кронаха наверняка представлял по-другому.

— И кто же стал вашим новым деловым партнером в Гранаде? — не унимался Барух. — Возможно, я чересчур любопытен, но, насколько мне известно, торговые связи между Франконией и Гранадой налаживает один кастильский купец.

Авраам задумался, стоит ли ему солгать, но, если он выдумает какие-то торговые связи, Барух наверняка сообщит обо всем его отцу. Он сделал большой глоток вина — и начал жаждать встречи с эмиром. Она не могла быть намного хуже этого допроса.

— О, мы встречаемся не с каким-то купцом, нас ждет аудиенция у эмира.

Голос Мириам прозвучал нежно и мягко, как мед. Она ехала на муле возле повозки Баруха, и Авраам увидел по ее глазам, что она улыбается. Одного теплого взгляда глаз орехового цвета было достаточно, чтобы он почувствовал себя лучше. Да и Барух ибн Саул приветливо смотрел на женщину. Он уже не один раз видел Мириам без покрывала. Несмотря на то что жены евреев на людях старались придерживаться обычаев арабов, во время встреч с единоверцами или в дни шаббата в синагоге они открывали свои лица, при этом волосы оставались прикрытыми. Красота молодой супруги Авраама ибн Якова была известна всем.

— И речь идет не о шелках, — мягко заметила Мириам. — Нет, я… мы думаем, что речь идет обо мне!

Барух ибн Саул испуганно посмотрел на нее и затем на Авраама, словно от того можно было ожидать чего угодно.

— Авраам ибн Яков! Ты хочешь продать свою жену?

 

Глава 3

Авраам и Мириам все еще смеялись над растерянным выражением лица Баруха, когда к вечеру добрались до Гранады, сняли комнаты на постоялом дворе и наконец порознь посетили купальни. Аврааму пришлось заплатить небольшое состояние за отдельные комнаты в трактире, но Мириам настояла на том, чтобы в тишине подготовиться к приему у эмира.

— Возможно, он распорядится казнить только тебя, — дразнила она мужа, — а меня заберет в свой гарем.

— Это не смешно, — пробормотал Авраам.

Чем меньше времени оставалось до аудиенции, тем все более сильные опасения его охватывали. Он не знал, действительно ли считались преступлением те небольшие прегрешения, которые сопутствовали его торговле, но постепенно начал сомневаться, стоит ли ему торговать мусульманскими реликвиями. Наверняка эмира не заботило то, что он обводил христиан вокруг пальца, но волосы из гривы священного коня Барака, которые на самом деле были выдернуты из гривы мулицы Мириам Сирены…

— Пойдем, Авраам, он ничего с нами не сделает, — попыталась успокоить его Мириам. Она выглядела невероятно прелестно, сменив простое дорожное платье на широкие, расшитые золотом шелковые штаны и соответствующее длинное платье светло-зеленого цвета. Она вплела жемчужные нити в темно-русые волосы, однако, разумеется, это великолепие будет едва заметным под тонким, как паутина, покрывалом, которое позволяло лишь угадывать правильные черты ее лица и слегка загорелую кожу. Эмир сможет восхищаться только ее глазами, в связи с чем Мириам тщательно подкрасила их — штрихи кайалом делали ее глаза более раскосыми и подчеркивали их теплое сияние. — Если бы он хотел взять тебя под стражу из-за обмана, а меня по другой причине, он мог бы просто отправить городских стражей. Тогда нас привезли бы в Гранаду в цепях. Вот увидишь, все не так плохо. А что ты будешь делать, если он и правда захочет меня купить?

Мириам с сожалением набросила на плечи серый дорожный плащ поверх дорогих одеяний, но им нужно было проехать еще несколько миль до Альбайсина, холма, на котором располагался дворец эмира. Фундуки, традиционные постоялые дворы для торговцев, обычно находились вне городских стен или по крайней мере на окраинах, и теперь Мириам и Авраам проезжали мимо рынка ремесленников Гранады. И если бы не беспокойство, связанное с предстоящей аудиенцией, они могли бы насладиться многообразием предложенных товаров, ароматом пряностей и многоцветьем тканей и гончарных изделий. Однако сейчас они пытались как можно быстрей добраться до дворца.

В Гранаде они очутились в конце очереди других просителей и посетителей, которые ожидали приема у эмира. Похоже, в этот день правитель вершил правосудие, причем публичное. Слуга указал Аврааму и Мириам места в задних рядах переполненного зала для приемов. Как и в большинстве маврских домов, здесь было совсем немного мебели. Полы были устланы коврами, советники эмира сидели у его ног на мягких подушках. Сам эмир восседал на высоком, заваленном подушками помосте, возле которого просители бросались на колени, склоняя головы перед правителем.

Мириам и Авраам с возрастающим беспокойством наблюдали за тем, как посетители и посланники из других эмиратов приветствовали эмира, как улаживались споры земледельцев и скотоводов и высказывались предостережения непокорным поданным, которые в чем-то провинились. Похоже, любой, кто считал себя потерпевшим, мог пожаловаться эмиру. На душе у Авраама становилось все тревожнее — вполне возможно, что на него подано не меньше жалоб. Мириам же, напротив, заметно успокоилась. До этого момента эмир не рассмотрел ни одного действительно серьезного правонарушения и не наложил ни одного достойного упоминания наказания. Все было так, как она себе и представляла: настоящими преступлениями занимался кадий, а эмир лишь проявлял благосклонность, мудрость и демонстрировал свою близость к народу, внимательно выслушивая каждого горожанина, которому нужны были совет или помощь.

Авраама и Мириам церемониймейстер подозвал последними. Оба бросились к ногам эмира, как и все просители. Авраам уже готов был произнести приветственную речь. Он долго обдумывал, как можно подольститься к эмиру, но все же не проронил ни слова, как и полагалось. Ни один проситель не смел обращаться к эмиру, пока ему этого не позволяли.

Эмир сначала повернулся к придворному, стоящему рядом.

— Евреи… из Мохакара? — удостоверился он.

Тот кивнул.

Эмир, совсем еще юноша со светлой кожей, но черной бородой и волосами, сделал благосклонный жест, позволяя посетителям перейти из лежачего положения в положение стоя на коленях. При этом темный дорожный плащ Мириам немного сдвинулся, и стало видно праздничное убранство под ним.

— Это ты предсказываешь будущее по звездам? — с удивлением спросил эмир. — Клянусь Аллахом, я представлял тебя совершенно по-другому! Я думал, ты старая карга.

Мириам подняла взгляд, чтобы он увидел блеск в ее глазах.

— Я буду печалиться до конца своих дней, — сказала она, — из-за того, что мой вид разочаровал моего господина.

Эмир громко рассмеялся.

— Быть разочарованным красотой, которой благословил тебя Аллах, означало бы оскорбить его, милостивого и великодушного, — учтиво произнес он. — Пусть я и твой господин, но становлюсь смиренным при виде тебя. — Мириам смущенно улыбнулась. — Причем, похоже, Аллах щедро одарил тебя и другими достоинствами. Но об этом… — Эмир поднялся. — Жители Гранады, на этом сегодняшний прием окончен. С помощью Аллаха я пытался ответить на ваши вопросы и разрешить ваши споры. На выходе вас ожидают небольшие подарки. Я благодарю вас за доверие. Господь укажет вам безопасный путь домой! — В зале раздались рукоплескания, а эмир повернулся к Аврааму и Мириам. — А вас я попрошу следовать за мной в мои личные покои. Нам нужно обсудить то, что следует знать не каждому…

Эмир направился к выходу, и Авраам, испытав безмерное облегчение, удивился не столько его величественной манере держаться, сколько невероятно дорогой парче, из которой была сшита его одежда. Поставка товаров к этому двору наверняка приносила немалый доход, возможно, все же следовало постараться заполучить заказы, за которые ему не было бы стыдно перед отцом.

Теперь слуга поклонился не только Аврааму, но и Мириам, и сделал знак следовать за ним. Вскоре они очутились в меньшей, с подушками и помостами для сидения, комнате, стены которой были искусно разрисованы переплетающимися растениями. Слуга принес фруктовые напитки и выпечку в меду. Эмир как раз вошел через другую дверь. Он сменил тяжелое одеяние из парчи на не менее дорогое шелковое платье. Мириам поняла намек и сбросила свой тяжелый дорожный плащ. Эмир не мог оторвать от нее взгляда, но все же взял себя в руки.

— Итак, что ты ей сказала? — обратился он к Мириам безо всяких предисловий.

Девушка нахмурилась.

— Кому сказала?

— Сюзанне, которую сейчас зовут Айешей, — с тех пор как она приняла ислам. Ты предсказала ей будущее по звездам. И… ты сообщила о каких-то переменах, о которых… она и помыслить не могла бы. Что ты ей сказала? — Эмир опустился на подушку и жестом позволил Мириам и Аврааму также присесть.

Мириам залилась краской.

— Я… написала ей, что звезды предсказывают ей прекрасную жизнь, полную любви. И это ведь правда, в… в гареме эмира… — Она запнулась.

Мириам не пришло в голову, что с девушкой в женских покоях дворца всякое могло случиться. Наверняка плелись интриги среди обитательниц гарема. Но Сюзанна была христианкой и рабыней — в иерархии гарема она занимала слишком низкое положение, чтобы кто-то стал посягать на ее жизнь.

— И?.. — настаивал правитель.

— Ну, что… в ее жизни недавно произошли перемены… — Об этом было несложно догадаться. Сюзанну захватили в плен во время нападения мавров на христианское поселение в Кастилии. Поскольку она была невероятной красавицей, ей суждено было попасть к визирю наместника Мурсии, а тот подарил ее эмиру Гранады. Хоть Мириам и не удалось узнать подробностей от евнуха, который передал ее письмо, однако было очевидно, что девушка роптала на свою судьбу. — Но также то, что тяжелый период уже позади, — продолжала Мириам, — и я вижу сияющую звезду, которая будет оберегать ее.

Эмир просиял. Теперь он выглядел не как строгий правитель, а как юноша, получивший подарок, о котором давно мечтал.

— Так и есть! Именно так она меня и называет! Ее сияющей звездой, чей блеск освещает ее ночи.

— Тебя, господин? — изумленно спросила Мириам.

Она подразумевала скорее ангела-хранителя, или что там представляют себе христиане, чтобы утешиться в тяжелые времена. Несомненно, Сюзанна ставила под сомнение свою веру, из ее письма было очевидно: она боялась, что Господь оставил ее.

— А почему же не меня? — теперь строго спросил эмир. — Ты же не хочешь сказать, что видела кого-то другого?

Мириам покачала головой.

— Я не так уж много увидела, господин, — призналась она. — Я астроном, я могу рассчитать траектории звезд и предсказать, но не течение жизни твоей наложницы. Однако, если кто-либо пожелает, я могу составить гороскоп. И…

— И в этом случае Аллах, несомненно, указывал тебе путь! — радовался эмир. — Не говоря уже о том, что он наделил тебя изумительной интуицией, с помощью которой судьбами людей можно управлять как угодно.

— Ну… — Мириам смущенно опустила взгляд. На самом деле у своего бывшего учителя, Мартинуса Магентиуса, она научилась не только определять движение звезд. Звездочет также умело навязывал людям свою волю. Мириам сама была жертвой его обещаний и угроз. И Авраам указал ей выход из весьма затруднительного положения. — Звезды, господин, являются воплощением красоты, — наконец произнесла она. — Как я могу с их помощью предсказывать людям что-то плохое? В этом я убедила и твою возлюбленную, господин. Господь подарил нам звезды для наслаждения. С их помощью Он смотрит на нас с небес с любовью…

Эмир улыбнулся.

— Да, это она также говорила. Господь послал меня ей, теперь она это знает. И с моей помощью она также познает величие Аллаха. Как я уже говорил, она приняла ислам. А я сделал ее своей третьей женой. После того как она месяцами меня избегала! Она только плакала и молилась своему христианскому Богу — обо мне и моей любви она не хотела ничего знать. Пока не получила твой гороскоп! Я обязан тебе своим счастьем, Мириам из Мохакара — или откуда ты родом. Вы ведь не из Аль-Андалуса, не так ли?

Мириам покачала головой.

— Нет, господин. Я родом из Вены, мой отец был минцмейстером при герцоге Фридрихе Австрийском. А Авраам родился в купеческой семье, он из Кронаха. Мы прибыли сюда, потому что мы… Ну, при твоем правлении, о великий, мы можем жить здесь в мире.

Она надеялась, что это касалось и Сюзанны — Айеши — в гареме эмира. На самом деле Мириам не рассчитывала, что эмир возьмет эту девушку в жены. Тогда она наверняка вплела бы в звездный гороскоп предупреждение о ревнивых первой и второй женах.

Лицо эмира немного омрачилось.

— Значит, вы не из французских земель? — спросил он.

Мириам и Авраам покачали головами.

— Нет, — наконец заговорил Авраам. — Но мы оба говорим по-французски. И если мы можем быть тебе чем-то полезными…

Эмир рассмеялся.

— Нет, благодарю вас, как в переводчиках я в вас не нуждаюсь, я сам достаточно хорошо владею французским, чтобы… ну, чтобы понять посетителя. Да для этого много и не нужно, а мужчина этот — неотесанный чурбан.

— Граф Тулузы? — вырвалось у Мириам. Она молниеносно сделала выводы.

Эмир изумленно посмотрел на нее.

— По каким звездам ты прочла об этом сейчас? Но, как бы то ни было, этот человек является одной из причин, почему я вызвал вас к себе. Я ведь могу рассчитывать на вас как на верных подданных?

Авраам и Мириам одновременно кивнули.

— У тебя нет вернее подданных, чем мы, евреи! — заверил эмира Авраам.

Он редко говорил что-то настолько искренне. Еврейское население безоговорочно поддерживало эмира, пусть даже это ему дорого обходилось. Что касается дополнительных налогов, в этом эмир был таким же ненасытным, как и христианские правители. Но здесь никогда не случались погромы и другие бесчинства.

— Хорошо, — произнес эмир. — Тогда я буду говорить прямо. Христиане открыто угрожают нам, потому что мы не молимся их Богу, — но наверняка также из зависти нашему богатству. Папа Римский созывает один крестовый поход за другим. В данный момент его яростные речи направлены против христианских изменников, которые проживают во Франции. Но через время бороться будут с нами, в этом я уверен. И, несмотря на все отряды помощи, как правило, из Марокко и других африканских земель, которые поддерживают нас, мы не ровня им — христиане сильны. Особенно теперь, когда они чувствуют поддержку своей Церкви.

— Она им заранее прощает все грехи, — горько заметил Авраам.

Эмир кивнул.

— Они опасны. Вот почему я не хочу наживать себе новых врагов среди них — больше, чем это необходимо. Поэтому я и терплю чревоугодие, колкости и глупость этого графа в моих владениях…

— Что ему здесь вообще нужно? — осторожно поинтересовался Авраам.

Эмир улыбнулся.

— Он отправился на поиски реликвии, — пояснил он. — Господин влюблен. Недавно он женился на арагонской принцессе, прогнав до того момента трех или четырех жен. Похоже, он не самый примерный христианин. Но новая супруга, Элеонора Арагонская, является пылкой почитательницей святой Перпетуи. Ее когда-то бросили на растерзание львам в Карфагене. Во времена римлян. Ну и теперь она желает часть тела мученицы для своей придворной часовни.

— И ее супруг ищет реликвию в Гранаде? — спросил Авраам. — Как ему пришла в голову эта мысль?

— Кто-то дал ему совет отправиться сюда, — сказал эмир, пожимая плечами. — А что касается нас, то мы сейчас спрашиваем о ней в округе. Но то ли христианские общины в этом эмирате не обладают реликвией Перпетуи, то ли они не признаются в этом. Они ведь тоже хотят сохранить свои святыни. Вообще-то… я не хотел говорить об этом с торговцем. Если они и расстанутся с реликвией, то за очень высокую цену.

Авраам расплылся в улыбке.

— И теперь ты думаешь, что я…

Эмир подмигнул ему.

— Ты славишься умением оживлять даже коня Мухаммеда, — заметил он. — А как ты объясняешь потерю всех волосков из гривы во время полета на небеса над Иерусалимом? Но вернемся к святой Перпетуе. Это не должно составить для тебя особого труда.

Авраам снова улыбнулся.

— Но мне понадобится некоторое время на поиски. К тому же, скорее всего, львы не так уж много и оставили. Разве кошки не обгладывают каждую косточку?

Эмир кивнул с полной серьезностью.

— Разумеется, к реликвии должен прилагаться сертификат подлинности, — заявил он. — Но, я вижу, мы понимаем друг друга.

Авраам поклонился, однако его все еще не покинуло беспокойство, возникшее с момента получения приглашения эмира. Действительно ли это была настоящая причина, по которой их вызвали в Гранаду? Подарок в знак благодарности Мириам и заказ на реликвию можно было организовать и через гонца.

— Вторая моя просьба к вам является гораздо более деликатной. — Эмир сделал глоток фруктового сока и только затем продолжил: — Она потребует от вас некоторых жертв. Причем я не хочу и не буду вас вынуждать. Из своего опыта я знаю, что принуждение не приносит желаемого результата, когда рассчитываешь на дипломатические способности подданного… — Эмир перевел взгляд с Авраама на Мириам.

— Дипломатические способности? — переспросила девушка.

Эмир кивнул.

— Дело в том, что наш граф Тулузы является большим поклонником астрологии. У него всегда был придворный звездочет, но он недоволен нынешним. Что неудивительно — это дряхлый старик, который почти полностью ослеп. Он уже едва может различить звезды. А теперь в Арагоне графу сказали, что в исследовании звезд никто не сравнится с мастерами из Аль-Андалуса.

— Это правда, господин, — уверенно заявила Мириам. — Я всегда хотела стать их ученицей. Но, разумеется, они не обучают женщин — в этом отношении ситуация ничем не отличается от Запада. Поэтому мне остаются только книги.

Эмир улыбнулся:

— Вот как! Тогда есть кое-что, чем я могу тебя завлечь. Господ звездочетов я могу заставить… Но не стоит отвлекаться от графа Раймунда. Он бы очень хотел заполучить придворного астролога-мавра.

— Астрономия и астрология — разные науки, — осмелилась заметить Мириам.

Эмир с укором посмотрел на нее.

— Ты считаешь меня глупым? — спросил он строго. — Возможно, графу Раймунду это и не известно, но я знаком с основами астрономии и прекрасно знаю, что такие серьезные астрономы, как Гиппарх, не признавали астрологию. Вот поэтому у меня нет придворного звездочета и уж тем более подходящего раба, которого я мог бы просто подарить. Разумеется, в Гранаде есть люди, которые составляют гороскопы, — женщины из моего гарема ежегодно тратят небольшое состояние, чтобы узнать, подарят ли они когда-нибудь мне сына. И когда рождается ребенок, для него также составляется гороскоп — это, к счастью, обычно дает положительные результаты. Кстати, раз уж я заговорил об этом, ты ведь также зарабатываешь на жизнь составлением гороскопов.

— Неохотно, господин, — призналась Мириам. — Но дело в том, что никому не платят за открытие новых звезд и расчет их передвижений. А астролябии и телескопы — недешевое удовольствие…

Эмир улыбнулся.

— На самом деле я хотел подарить тебе золотую цепочку в знак благодарности, но вижу, что тебя делают счастливой другие вещи. Ну что ж, это упрощает задачу. Я могу гарантировать тебе, Мириам из Вены, что лучшие астрономы Гранады посвятят тебя в тайны их науки и что ты до конца своих дней будешь обеспечена самыми современными приборами, которые тебе понадобятся, чтобы открывать новые звезды.

Мириам просияла, а вот Авраам сник. Он понимал, к чему все клонилось.

— Я назову первую в твою честь! — пообещала Мириам эмиру. — Или в честь твоего первенца.

Эмир рассмеялся.

— Это было бы слишком просто. Тебе придется предложить мне немного больше. Одним словом, Мириам из Вены, я прошу тебя поступить на службу к графу Тулузы в качестве придворного астролога. Разумеется, твой супруг может тебя сопровождать. Ты тоже немного смыслишь в звездах, Авраам из Кронаха?

— Прежде всего я имею представление о христианских дворах, — неохотно заявил Авраам. — Евреям там жить опасно. Если Мириам когда-нибудь скажет что-то не то…

Эмир потер висок.

— Я полагаю, что твоя супруга обладает превосходными качествами дипломата, — сказал он. — И ей, разумеется, удастся оказывать определенное… влияние на графа мавров из Аль-Андалуса…

— Я смогу, господин, — заверила эмира Мириам.

Она всегда с легкостью относилась к перевоплощениям. Когда Авраам познакомился с ней, она путешествовала под видом христианки, хоть и не знала, как правильно креститься.

— Если этот граф вообще станет слушать евреев! — заметил Авраам. — Я настаиваю на том, что жизнь еврея при христианском дворе, не важно в каком положении, всегда будет в опасности!

Эмир кивнул.

— Я понимаю, — сказал он. — Вы… вы ведь не станете принимать ислам?

Мириам и Авраам одновременно покачали головами.

— При всем уважении к твоей вере, господин… — начал было объяснять Авраам.

Мириам улыбнулась и перебила его.

— Об этом никто не должен знать! — сказала она.

— О чем? — нехотя спросил Авраам.

— О том, что мы не мавры, — пояснила Мириам. — Если мы возьмем арабские имена, никто и не заметит, что мы евреи. У мавров ведь принято обрезание, не так ли?

Эмир кивнул.

— Если вы согласитесь на такое…

Авраам хотел возразить, но Мириам сделала ему знак молчать. Это был ее шанс, такую возможность нельзя было упускать! Она составит графу парочку гороскопов, и затем ей будут доступны небеса. Чтобы получить знания по астрономии, ей приходилось идти и не на такие жертвы. И к тому же была еще одна причина: Мириам никогда бы в этом не призналась, но, как бы сильно она ни любила их дом в Мохакаре, как бы ни радовалась тому, что в Аль-Андалусе безопасно, она уже давно начала скучать. У нее было мало общего с еврейскими матронами и совершенно ничего общего с маврскими женщинами, которые стирали белье в фонтане и бесконечно судачили обо всем. Какое-то время все было чудесно, но Мириам не хватало вызова. В своих исследованиях она не могла сдвинуться с мертвой точки, учителя отказывались обучать ее, а торговые дела Авраама шли не слишком успешно.

— Я сразу же составлю графу гороскоп! — решительно заявила она. — Даже если он не слишком будет рад услышать, что произошло вчера с тремя его рыцарями, он поймет, что звезды не лгут!

 

Глава 1

Герлин щедро одарила гонца, который вручил ей письмо с печатью Лауэнштайна. Ее сердце всегда учащенно билось, когда она ее видела, — не только потому, что ее сын редко писал, а прежде всего потому, что печать напоминала ей о прежней жизни в роли супруги графа Орнемюнде из Лауэнштайна. И о том, что ожидало ее не в таком уж далеком будущем. Глава Лауэнштайна все еще не была завершена, и она радовалась, что ее сын Дитмар также не забывал о своей родине.

Герлин направилась с письмом из Парижа в свои покои, но перед тем, как сломать печать, выглянула в окно, выходящее в крепостной двор.

Ричард, ее двенадцатилетний сын, упражнялся с другими юными оруженосцами в боевом искусстве перед крепостью. Герлин улыбнулась, заметив копну его светлых волос, промелькнувшую в момент резкого выпада. Его манера владения мечом уже сейчас напоминала манеру его отца, Флориса де Трилльона. И вскоре настанет время отдать его на воспитание при другом дворе.

Герлин вздохнула. Дети так быстро выросли! Но она не отправит Ричарда сразу же в Париж, как его сводного брата. Даже если юноша мечтал об образовании при королевском дворе, Герлин хотела бы видеть его в близлежащей крепости в Вандомуа. А Изабелла…

Герлин заметила свою десятилетнюю дочь, которую она назвала в честь умершей еще молодой матери, за игрой в классики с дочерью кухарки. Однажды ей также придется покинуть родной дом. При этом Герлин охотно оставила бы ее в своей крепости и взяла бы других девочек, чтобы они играли вместе. Но это было невозможно, она не могла связать себя обязательствами. Как и прежде, здесь над ней также нависала тень Лауэнштайна.

В этот момент она увидела Флориса, который только что въехал в ворота крепости на крупном коне. Как и всегда, первым делом он поискал взглядом свою жену — поднял глаза на окно, не заметив ее во дворе крепости. Герлин помахала ему рукой. Она подождет его, чтобы вместе с ним прочесть письмо Дитмара.

Несколько минут спустя Флорис открыл дверь в их общие покои, захватив с собой кувшин с вином.

— Вот он, благороднейший напиток для утоления твоей жажды! — улыбаясь, произнес он и поцеловал ее.

Герлин ответила на поцелуй.

— Вести от Дитмара. Письмо, как обычно, адресовано нам обоим, — сказала она.

Дитмар любил и уважал своего приемного отца Флориса. Рыцарь растил мальчика как собственного сына, но, с другой стороны, считал, что очень важно беречь в нем память о его покойном отце. Флорис де Трилльон верно служил Дитриху из Лауэнштайна до самой его преждевременной смерти. На смертном одре граф вверил сына и супругу его заботам, вероятно, зная, что рыцарь был влюблен в Герлин.

— Так налей же нам вина, — улыбаясь, произнесла Герлин и сломала печать на письме, пока Флорис наполнял вином два серебряных бокала.

Он мог позволить себе такую роскошь. Леса и плодородные угодья Лоша приносили достаточный доход, чтобы выплачивать налоги королю и вести беззаботную жизнь.

«Любимая матушка, дорогой приемный отец,

как всегда, прошло уже немало времени с тех пор, как я в последний раз брался за перо, и надеюсь, что вы в который раз простите меня. Вы ведь знаете, мне нужно упражняться в боевом искусстве».

Три года назад Дитмар Орнемюнде был посвящен в рыцари при дворе короля Филиппа Августа и отличился во время турнира. Герлин переполняла гордость за сына, когда он сразу после посвящения в рыцари выбил троих противников из седла. Теперь он служил в гвардии короля и продолжал совершенствовать свои рыцарские умения с принцем Людовиком, который вместе с ним прошел обряд опоясывания мечом. Король берег кронпринца, в детстве отличавшегося слабым здоровьем. Однако теперь Людовик был старательным и умелым воином, которого отец, безусловно, поручал только лучшим учителям.

«Возможно, у вас возникнут подозрения, что едва ли это может занимать у меня весь день, и, кто знает, может быть, матушка снова опасается, что я слишком много внимания уделяю своей даме сердца».

Герлин улыбнулась. До этого момента Дитмар вел себя подобающим образом и выбрал в качестве дамы сердца не какую-нибудь девчушку, а придворную даму королевы, замужнюю женщину среднего возраста. Франсин де Марикур также с полной серьезностью относилась к своим обязанностям и покорно выслушивала бесконечные отчеты юного рыцаря о его до этого момента скорее незначительных героических поступках, совершенных под ее знаком. Она призывала его быть смиренным, честным и верным, что было ее долгом. Но внимательная Герлин все же заметила по ее глазам, что она симпатизирует красивому юному рыцарю, как и страсть наравне с почитанием во взгляде своего сына. Она старалась не слишком много думать об этом. Если опытная женщина действительно хотела познакомить юношу с наслаждением, какое дарит телесная любовь…

Хотя Герлин все еще видела своего сына очаровательным ребенком и у нее начинала кружиться голова, когда она представляла его в объятиях возлюбленной, на самом деле она считала, что тайная интрижка со сдержанной и опытной женщиной — лучшее, что могло с ним произойти. Только подумать, что могло бы случиться, если бы он влюбился в девушку своего возраста! Если бы его положение при французском дворе закрепилось, это нарушило бы все их планы.

«Однако спешу вас заверить, что в данный момент я почти не выпускаю меч и пику из рук, — в следующий визит тебе придется привезти мне второго коня, приемный отец, Гавейн сегодня устал уже к полудню!»

Флорис нахмурился. Гавейна, роскошного вороного жеребца, на самом деле было практически невозможно утомить.

«Виной этому новый оружейный мастер принца, который произвел на меня неизгладимое впечатление.

Несколько дней назад король оказал милость — присутствовал во время наших боевых упражнений, и вместе с ним прибыл рыцарь, который сначала держал свое забрало опущенным. Он приехал, как он сам пояснил, чтобы подвергнуть испытанию господина Людовика, принца. До этого момента он служил оружейным мастером при дворе короля Иоанна в Англии, а там, как говорят, собрались самые сильные рыцари христианского мира.

А вспыльчивый принц Людовик сразу же принялся противоречить новоприбывшему, и, мне кажется, это и было изначальной целью короля. Он благосклонно улыбнулся, когда господин Людовик тут же вызвал рыцаря на поединок. И действительно, редко увидишь, чтобы принц так решительно выезжал на арену. Правда, я не видел и чтобы кто-то столь же искусно отбивал удары, как этот незнакомец! Он в мгновение ока выбил Людовика из седла, но сделал это осторожно — он явно не хотел навредить ему. В конце Людовик лично попросил господина Рюдигера о чести быть его оружейным мастером…»

Герлин прервала чтение.

— Рюдигер? — с улыбкой произнесла она. — Уж не мой ли это братец?

Флорис взял у нее письмо.

«А ведь ему было нелегко, я имею в виду нашего принца, овладеть всеми финтами и достаточно долго упражняться в бое на мечах, чтобы суметь противостоять господину Рюдигеру в серьезном поединке. Но уже вечером, за ужином, тот заверил принца, что также сталкивался с подобными трудностями в юности. И тогда я узнал много нового о церемонии посвящения в рыцари моего дяди и о тебе, дорогая матушка, и моем покойном отце, в то время проживавших в Лауэнштайне. Ты уже наверняка догадалась: нашим новым оружейным мастером является Рюдигер из Фалькенберга, один из величайших рыцарей Запада».

— Разве он не должен был уже вступить в права наследства в Фалькенберге? — Флорис опустил письмо. — После того как в прошлом году умер твой отец…

Герлин кивнула. На ее глазах все еще выступали слезы при воспоминании об отце, с которым они всегда были очень близки. Уже в глубокой старости его наконец забрал к себе Господь, в связи с чем Рюдигер вынужден был побывать в родной крепости. Он был старшим сыном Перегрина из Фалькенберга и его наследником.

— Разве ты забыл? Он выдержал ровно полгода, — напомнила она супругу. — А затем окончательно передал крепость младшему брату. Исполнять роль хозяина поместья не для Рюдигера. Он все еще жаждет приключений.

— В которых он может сложить голову, — пробормотал Флорис.

Когда-то он был оружейным мастером не только Дитриха из Лауэнштайна, но и Рюдигера. Именно он посвятил юношу в рыцари и прекрасно знал о его неукротимом нраве. Но Рюдигер не был глупцом. До этого момента в боях и турнирах он скорее зарабатывал себе славу и честь, а не ранения.

Герлин улыбнулась.

— Когда-то и он остепенится, — заметила она. — Да и подумай, разве это не утешение — видеть его рядом с Дитмаром, когда…

Флорис кивнул и продолжил чтение.

«А когда все рыцари удалились к себе, господин Рюдигер присоединился ко мне, что было невероятной честью для меня. Он был дружелюбен, расспрашивал о вас, матушка, о приемном отце и моих братьях и сестрах и поведал мне, что, разумеется, прибыл из Англии не для того, чтобы вызвать Людовика на поединок. Чему я, конечно же, ни на секунду не поверил…»

Флорис рассмеялся.

— Иногда мне кажется, что я слышу голос Дитриха, когда юноша употребляет такой наставительный тон. У него такой же ясный ум, как и у его отца.

— Однако, слава богу, он обладает сильным ударом, — добавила Герлин. Она искренне любила своего первого супруга, но ей приходилось постоянно опекать Дитриха в течение их недолгого брака. Юноша был не по годам умным, но имел слабое здоровье и чрезвычайно неумело владел оружием любого вида. — Но читай же дальше!

«На самом деле он здесь, чтобы поддержать меня в битве за Лауэнштайн, когда придет время. Причем я все чаще задаюсь вопросом: разве теперь не слишком рано? Старшие рыцари говорят, что мне нужно набраться опыта, чтобы сражаться с господином Роландом. Но кронпринц заявил, что я должен собирать войско. А теперь и господин Рюдигер…»

Флорис прервал чтение, заметив, как побледнела Герлин. Пришло ли уже время? Чуть ли не с момента рождения Дитмара он и Герлин занимались его подготовкой к этой битве. После смерти его отца Герлин пришлось бежать из Лауэнштайна с маленьким ребенком. Роланд Орнемюнде, дальний родственник, захватил крепость, и Герлин удалось укрыть маленького Дитмара в безопасном месте только благодаря тому, что она вовремя сбежала, подвергаясь серьезной опасности. Ее «Одиссея» наконец завершилась в Лоше — вдали от франконских земель, где располагался Лауэнштайн. Крепость принадлежала епископству Майнца, однако епископ не проявил большого интереса к судьбе Герлин и не собирался поддерживать ее в споре за по праву принадлежащие ей земли. Это касалось также и всех остальных дворян Франконии, равно как и немецкого кайзера. Пока захватчик платил налоги — а, похоже, так и было, — епископу было все равно, кто управляет крепостью.

И все же Роланд официально не был признан хозяином Лауэнштайна, даже после того как он женился на Лютгарт, вдове отца Дитриха. Рыцарское сословие игнорировало Роланда Орнемюнде, но не пыталось изгнать его из крепости. Герлин лишь получила несколько предложений отдать сына на воспитание при крупнейших дворах, чтобы он вырос сильным и достойным рыцарем. Но о возвращении своих владений ему нужно было позаботиться самому. И это должно было произойти еще не скоро. Или все же уже вскоре?

Герлин потерла лоб. Хорошо, что Дитмар прошел обряд посвящения в рыцари. Но ведь он все еще почти ребенок…

«…господин Рюдигер, который действительно серьезно за меня взялся, чтобы подготовить к битве с захватчиком моей крепости. Я чрезвычайно благодарен ему за это, но я был почти рад, что поездка в Майнц даст мне временную передышку. Как вы наверняка знаете, Фридрих Штауфен еще до праздника Пасхи будет коронован. Для участия в церемонии король Филипп отправляет туда кронпринца и эскорт из рыцарей. Меня также избрали одним из сопровождающих господина Людовика, и господин Рюдигер тоже присоединится к нам. Надеюсь, появится возможность выпросить короткий отпуск, чтобы я мог взглянуть на крепость Лауэнштайн. Во всяком случае, так говорит господин Рюдигер, и мне эта мысль, разумеется, не дает покоя. Прошу вас помолиться за наше безопасное путешествие в Майнц и возвращение в здравии…»

Герлин бы в этом не призналась, но у нее словно камень с души свалился. Решение отсрочено, пока ей не нужно отправлять сына сражаться.

«Любящий вас родной и приемный сын, Дитмар Орнемюнде из Лауэнштайна»

Флорис с гордостью прочел подпись.

— У него все получится! — наконец произнес он.

Герлин кивнула. Она верила в это, хотела, должна была верить. Но также она была рада тому, что до решающего момента еще оставалось время.

 

Глава 2

София встревоженно выглянула во двор крепости и затем поспешно покрыла шерстяной накидкой голову, прежде чем торопливо покинуть баню. До этого все выглядело спокойно, рыцари и конюхи наверняка расположились в зале, чтобы поужинать, а затем кутить допоздна, и так изо дня в день. Ей следовало остерегаться только припозднившихся гостей. Девушка проворно пересекла двор, все время стараясь скрыться в нишах и арках ворот. Она направлялась к женским покоям, чтобы оттуда уже продвигаться безопасным путем. При этом она осознавала унизительность того, что делала. Это был ее дом, ее крепость! Но сейчас, с наступлением сумерек, София не могла свободно и беззаботно перемещаться по крепости, не опасаясь нападения пьяного наглого рыцаря! Ночью это вообще было невозможно, да и днем ей вслед раздавались насмешки и непристойные замечания, когда она показывалась из своей комнаты. Она все еще с ужасом вспоминала, как однажды один из мужчин затащил ее за угол и начал хватать непристойным образом.

С того момента четырнадцатилетняя девушка панически боялась рыцарей отца, как и все служанки и кухарки. Только по отношению к матери Софии мужчины проявляли хоть какое-то уважение. И тем не менее Лютгарт Орнемюнде теперь целыми днями не выходила из своих покоев. Она все чаще передавала бразды правления хозяйством министериалам супруга и дочери Софии, которой наконец нужно было этому научиться, как постоянно твердила Лютгарт. София только задавалась вопросом, как она должна справляться с этой задачей без какого-либо руководства. Рукописи по ведению домашнего хозяйства были для нее книгами за семью печатями, что можно было, скорее всего, объяснить тем, что уже на протяжении нескольких лет их вел стольник, который едва мог писать и читать. Только недавно София обнаружила очень старые записи, еще с тех времен, когда крепостью управляли предшественники ее родителей. Похоже, тогдашняя хозяйка больше смыслила в ведении и этих книг, и хозяйства, и во времена графа Дитриха Лауэнштайн точно не был разорен. И тогда упразднялась одна из причин, которыми Софии объясняли смену власти за несколько лет до ее рождения. Графу Роланду якобы пришлось взять на себя управление владениями из-за ранней смерти племянника и нерадивости его супруги.

На самом деле король должен быть ему благодарен за это, но отца Софии вследствие каких-то интриг, как и прежде, не признавали владельцем Лауэнштайна. Вот почему в их крепости лишь изредка появлялись благонравные рыцари или даже трубадуры, которые могли бы петь для Софии и ее матери похвалы высокой любви. Софии только из рукописей и рассказов старожилов было известно, что такое вообще существует. Из собственного опыта она знала любовь только как отвратительное, шумное соитие двух тел в тени крепостной стены. Большинство детей служанок и кухарок Лауэнштайна не знали имен своих отцов.

Между тем София добралась до безопасной части женских покоев и теперь спешила по темным коридорам. Большинство комнат в этой части замка уже на протяжении многих лет пустовали. На самом деле в них должны были проживать придворные дамы и девочки, которые стали бы помощницами управительницы замка и подругами дочерей хозяев. Но у Роланда и Лютгарт был один-единственный ребенок, София. И ни один дворянин из живущих по соседству не стал бы отправлять свою дочь на воспитание в Лауэнштайн, да и сама София не передала бы своего ребенка на попечительство матери… Сейчас она постаралась незаметно проскользнуть мимо покоев Лютгарт, но ей это не удалось. Мать услышала ее шаги и распахнула дверь.

— О, София! Моя прекрасная девочка…

Говорила Лютгарт несвязно, но в такое время это было обычным делом. Уже за завтраком хозяйка крепости не утруждалась разбавлять вино водой. Днем она пила его в огромных количествах, а по вечерам подслащивала бесконечные часы рукоделия горячим приятным пряным вином. Сейчас дело шло к вечеру, и Лютгарт уже давно была пьяна, хотя и держалась прямо и выглядела более-менее бодрой. Однако Софии не хотелось общаться с матерью, когда она в таком состоянии. Ей было неприятно выслушивать ее жалобы, бесконечные упреки в адрес первого супруга, который так и не смог произвести на свет наследника и при этом не назначил ее регентшей несовершеннолетнего сына, оставив ему крепость Лауэнштайн. Она поносила за безрассудство невестку, которая не захотела передать своего сына на попечительство Роланду Орнемюнде, и, наконец, жаловалась на отца Софии, Роланда, который хоть в конце концов и женился на Лютгарт, но так и не смог предложить ей достойную жизнь. Равно как и их дочери.

Лютгарт многословно выражала свое недовольство тем, что ни один дворянский двор, куда она направляла письма, не был готов принять Софию Орнемюнде на воспитание. Одна за другой хозяйки крепостей более или менее вежливо отклоняли предложение — дочь захватчика Лауэнштайна нигде не была желанна. Даже настоятельница женского монастыря Святого Теодора в Бамберге, где София по крайней мере наконец научилась читать и писать, уже через год попросила либо окончательно отдать девочку в монастырь, либо забрать ее домой. Хоть София и была умным и приятным ребенком, но настоятельнице стали поступать жалобы от родителей других воспитанниц. Их дочери не должны были делить школьную скамью с отпрыском узурпатора чужого наследства.

«Несомненно, выдать Софию замуж также будет непросто, — заметила настоятельница в письме, впрочем, вполне дружелюбном. — Поэтому вам, возможно, следует подумать о том, чтобы передать девочку в раннем возрасте христианскому ордену. София растет верующей и любознательной, еще будучи молодой, она могла бы добиться высокого положения в монастыре».

Роланд Орнемюнде только рассмеялся, прочитав письмо монашки.

— Непросто выдать замуж? Да любой рыцарь, которому мы позволим только взглянуть на нее, будет облизываться, желая заполучить ее!

Тогда Софии было всего девять лет, она была застенчивым и боязливым ребенком после года в тишине и уединении монастыря и многодневной поездки. Хохот отца и его слова заставили ее покраснеть. Но еще в монастыре ей говорили, что она красива. Даже монашки восхищались ее волосами, которые ниспадали на плечи, словно легкое полотно из золотой пряжи, и глазами, зелеными, как лесное озеро, в которых отражались бесчисленные тайны. Глаза Софии казались то теплыми, словно весенний луг в лучах солнца, то их застилала мечтательная дымка, как крону дерева в сумерках. Ее губы были полными, а веки тяжелыми, что придавало ей чувственности — вопреки абсолютной невинности. Стройную фигуру и правильные черты лица девушка унаследовала от матери — Лютгарт также была редкой красавицей и оставалась бы такой же и сейчас, если бы из-за чрезмерной любви к вину ее лицо и тело не опухли, а взгляд не затуманился.

До этого момента ни один мужчина не запал Софии в душу, и, слава богу, ей удалось ускользнуть от негодяя, который едва не обесчестил ее. С того времени она всегда носила при себе нож, готовая решительно защищать свою невинность от посягательств любого рыцаря отца. Ей было все равно, что из-за имени ей, возможно, будет сложно выйти замуж. Если придется, она сможет жить затворницей в монастыре. Но София точно не хотела связывать себя узами брака с мужчиной, который только из похоти жаждал бы заключить ее в объятья, — и, возможно, также в надежде на небольшой лен в пределах владений Лауэнштайна.

Теперь она нетерпеливо выслушивала уже знакомые ей проповеди матери, которая восторгалась ее красотой и перечисляла выгодные партии, описывала женихов, за которых София могла бы выйти замуж, если бы к ее родителям судьба не была так несправедлива.

— Но теперь кое-что может измениться! — наконец заявила Лютгарт, преисполненная надежды.

София насторожилась. Возможно, у ее матери действительно есть какие-то новости? Она опасалась, что ее тут же отправят в винный погреб, чтобы восполнить запасы Лютгарт. Кувшин, стоявший на столе ее когда-то роскошно обставленной, а теперь совершенно запущенной комнаты, был почти пуст.

— Мы отправимся в Майнц и представим тебя королю! — хвастливо заявила Лютгарт. — Новому королю! Не Оттону ІV, этому старому тюфяку, которому нет дела до своих дворян. Нет, Фридриху Штауфену, которого будут короновать в Майнце. Говорят, он ценитель красоты и чрезвычайно разумный мужчина. Если мы поведаем ему о том, в каком положении оказались…

София устало улыбнулась.

— Но, матушка, король даже не станет нас слушать. С чего ты вообще взяла, что нас к нему допустят? У него наверняка полно других дел.

— Мы поедем на его коронацию! — победоносно выпалила Лютгарт. — Нам этого не могут запретить, Лауэнштайн является частью епископства. Мы же подданные епископа.

— Но ведь он так и не признал нас своими подданными, он…

София испугалась. Несмотря на то что епископ постоянно принимал налоги от хозяев Лауэнштайна, он никогда не отвечал на письма Роланда Орнемюнде, а также отказал, когда тот попросил благословить его брак и окрестить дочь. В конце концов эти обязанности исполнил его коллега из Бамберга. Между священниками всегда царил дух соперничества — Лауэнштайн располагался ближе к Бамбергу, однако же относился к епископству Майнца, и глава Бамберга все еще надеялся заполучить прибыльное графство в свое епископство.

— Он… Он д-должен нас п-признать, ведь он не может отлучить нас от Церкви…

Речь Лютгарт становилась все сбивчивее. София надеялась, что мать наконец заснет и не вспомнит о том, что закончилось вино. Ночной поход в погреб совершенно не входил в ее планы! Но София все же не могла не восхититься задумкой отца. Мать была права, епископ не станет затевать скандал в присутствии короля и приглашенного дворянства. Если он откажется впустить жителей Лауэнштайна в церковь, то обратит внимание всех присутствующих на то, что в его епископстве все не так уж гладко, как должно быть. Роланд также наверняка попытается обратиться к новому королю с вопросом о наследстве Лауэнштайна, и для короля ответ на этот вопрос явно станет непосильной задачей. Он не мог знать всех обстоятельств и тем более быстро войти в курс дела. Если он был хоть наполовину так умен и справедлив, как о нем отзываются, король постарается уклониться от решения и сразу же обвинит епископа в том, что ему пришлось играть столь неприглядную роль.

Нет, епископу Зигфриду из Эпштайна придется проглотить горькую пилюлю — терпеть присутствие обитателей Лауэнштайна на коронации. И кто знает, к чему это может привести! Сердце Софии внезапно забилось чаще. Возможно, что-то действительно изменится! Возможно, вскоре ее будут приглашать на приемы соседи, она будет слушать певцов, посещать турниры — и принимать благородных рыцарей в качестве своих рыцарей сердца!

Улыбаясь, София отправилась в свои покои, как только во время последнего причитания у матери наконец-то из руки выскользнул кубок с недопитым красным вином. Она отыщет горничную Лютгарт и велит ей уложить госпожу в постель, а сама еще немного почитает перед сном.

Наконец девушка заснула за романом Томаса Британского «Тристан и Изольда». Прекрасный рыцарь влюбляется в очаровательную девушку, которая помолвлена с другим… Софии Орнемюнде снились сны, полные радости и печали.

— И вы теперь нас покинете? — с улыбкой спросила Франсин де Марикур.

Она принимала своего младшего рыцаря сердца в розарии Лувра — небольшом строении, которое умершая королева выпросила у супруга. Сам замок был спроектирован скорее как оборонительное сооружение, а не место для «двора любви». К тому же король Филипп чрезвычайно скептически относился к новой моде совместного воспитания рыцарей и благородных девушек. Ведь создательницей «дворов любви» была Алиенора Аквитанская, мать его давнего врага Ричарда Львиное Сердце. Но, с другой стороны, королевская семья должна была поддерживать свой статус, да и юную принцессу Мари нужно было воспитывать соответствующим образом. Поэтому и сегодня девочки и девушки заполняли покои дворца и под присмотром придворных дам благороднейшего происхождения получали достойное образование. Не отдельно от юных рыцарей и оруженосцев, как в монастыре, что раньше было обязательным, но под неусыпным контролем.

Одной из этих дам была Франсин де Марикур, супруга рыцаря короля и в прошлом наставница принцессы. Она была уже немолода, но все еще впечатляла красотой — черными как смоль волосами, темными глазами и белоснежной кожей, а также всегда строгим обхождением со своими поклонниками-рыцарями. Вот и сейчас она позволила юному Дитмару Орнемюнде встать перед ней на колени и даже не думала приглашать его присесть возле себя. Герлин из Лоша не о чем было беспокоиться — у Франсин де Марикур были совершенно платонические отношения с ее сыном.

— Да, госпожа! — Юный рыцарь горделиво посмотрел на нее. — Король включил меня в эскорт кронпринца. Я отправлюсь с ним в Майнц и наверняка буду участвовать в турнире. Разумеется, под вашим знаком на копье!

Мадам де Марикур улыбнулась. Юноша был, несомненно, немного влюблен, но это могло быстро измениться — стоит лишь ему встретить девушку своего возраста. Такие юные рыцари редко подолгу оставались верными своим дамам сердца.

— Я надеюсь на это, — с достоинством произнесла она. — Но вы действительно собираетесь сражаться на турнире?

Взор Дитмара затуманился. Его прекрасные сияющие синие глаза не оставили равнодушной Франсин. Взгляд этого юноши пленял каждого, живой и внимательный. Говорили, что он унаследовал его от матери, которой когда-то восторгалась Алиенора Аквитанская. Франсин слышала о Герлин де Лош. Необычайная женщина — мальчику придется постараться, чтобы не посрамить ее.

— Вы подразумеваете сражение за наследство, моя дама? — осторожно спросил Дитмар и одним движением откинул с лица белокурые волосы. Они были длинными, расчесанными на пробор посередине, как у большинства рыцарей, и образовывали пышную шевелюру, с которой было сложно справиться. А вот борода пока не спешила расти. — Вы хотите, чтобы я сразу же бросился в бой?

Франсин де Марикур покачала головой. Как безрассудны эти мальчишки! Франсин считала одной из благороднейших обязанностей дамы сердца оберегать их от ранней смерти в бессмысленных боях.

— Напротив, мой господин, я хочу вам это запретить! — строго произнесла она. — Я слышала, что захватчик вашей крепости безукоризненно владеет мечом. Он не слишком образован, но является опытным воином. Вы же, напротив, отважны и сильны, но пока еще так юны! Сперва вам нужно набраться опыта в чужих войнах, прежде чем начнете свою.

— Но считаете ли вы меня готовым участвовать в войне? — полюбопытствовал Дитмар.

Франсин вздохнула.

— Я забочусь о ваших рыцарских добродетелях, господин Дитмар, а не о вашей боевой силе. Но следует понять, что пришло время для сражений. Новому королю из династии Штауфенов придется отстаивать свои права перед Вельфами, и наш король Филипп будет вынужден принять решение. Возможно, в пользу Штауфена, ведь он уже выказывает свое уважение к нему, отправляя сына на его коронацию. А тогда и ваш меч обагрится кровью. Но прежде, господин Дитмар, я требую от вас придерживаться добродетели сдержанности! Ваши владения находятся на землях епископства Майнца, а значит, вы сможете их увидеть.

— Только если принц разрешит мне отлучиться, госпожа, — с сожалением заметил Дитмар. — От Майнца до Лауэнштайна несколько дней езды.

Франсин пожала плечами:

— Тем лучше, это поможет вам держать себя в руках. Но вы должны быть готовы к встрече с захватчиком уже в Майнце.

Дитмар вскочил.

— С Роландом Орнемюнде? Что вы имеете в виду? Вы полагаете, что он… он может присутствовать на коронации?

Франсин кивнула.

— Почему нет? Он подданный епископа и может питать надежду обратиться к королю со своей просьбой.

— Он не посмеет! — Глаза Дитмара сверкнули. — Если он осмелится, тогда…

— Тогда вы будете придерживаться добродетели сдержанности! — потребовала Франсин. — Вы попросите короля в самой вежливой форме как-нибудь рассмотреть вопрос наследства Лауэнштайна. Но, разумеется, вы считаете неблагоразумным отягощать его этой задачей сейчас, во время его коронации. Другими словами, вы отступите, Дитмар Орнемюнде.

— Я не могу так поступить!

Юный рыцарь был настолько возмущен, что собирался выхватить меч. Ему нужно было ощутить его в руке, осознать, что он всегда рядом и готов обезглавить захватчика его наследства.

— Вы хотите навлечь на себя мой гнев? — грозно произнесла Франсин де Марикур.

Дитмар залился краской.

— Простите, госпожа. Я… я погорячился, я…

— Исчезните с моих глаз, господин Дитмар, и обдумайте все, о чем мы с вами говорили. Я ожидаю от вас послушания!

Госпожа отвернулась от юного рыцаря, давая ему понять: в этот день Дитмар лишился права на прощальный поцелуй, пусть даже только ее руки.

«И я надеюсь снова увидеть вас живым», — думала Франсин де Марикур, когда юноша отправился прочь с красным от стыда лицом и сгорбившись. И все же она донесла до него то, что он должен был усвоить. И теперь она сообщит его обеспокоенному дяде Рюдигеру из Фалькенберга о реакции юноши. Рыцарь попросил Франсин подготовить Дитмара. Если Роланд действительно приедет в Майнц — а Рюдигер считал это вполне возможным, — юноше ни в коем случае нельзя тут же вызывать его на поединок!

 

Глава 3

— Орнемюнде? Рыцарь со своими дамами?

На самом деле епископ Зигфрид из Эпштайна понял все с первого раза, но, повторяя это, он имел возможность выразить свою досаду. Ведь он как раз беседовал с одним из влиятельнейших советников короля и не мог допустить ни малейшей заминки.

Юный священник, который принимал приглашенных на богослужение в честь коронации и указывал им места в соборе, кивнул:

— Причем младшая из дам выглядит весьма… гм… благообразно.

Блеск в его глазах послужил доказательством того, что он разглядывал дочь Орнемюнде намного пристальней, чем мог себе позволить священнослужитель. Зигфрид из Эпштайна вздохнул. Сделать выговор за неподобающее поведение он мог и позже.

— Тогда девушку должно видеть как можно меньше людей, чтобы она ни в коем случае не затмила дам короля, — резко заявил он юноше. — Так что посади их в заднем ряду и не выпускай из виду. Чтобы этот мужчина не докучал королю! — шипя, добавил он в спину испуганно спешившему прочь священнику, заметив, что советник Фридриха повернулся к другому собеседнику. — Мне здесь только неприятностей из-за этого не хватало!

Для юноши было неразрешимой загадкой, как он должен будет сдерживать рыцаря в случае чего, но он был рад поручению не спускать глаз с девушки. София Орнемюнде производила впечатление благовоспитанной девицы и была очаровательна, и если ему не нужно делать ничего, кроме как по приказу епископа наблюдать за ней во время молитвы, тогда ему не придется ни в чем исповедоваться.

Со спокойной душой он провел семейство Орнемюнде к их местам в боковой часовне — подальше от всех уже коронованных или собирающихся вскоре пройти эту церемонию монархов. Хотя кронпринца Франции и посадили в той же части собора, но, разумеется, в первом ряду.

А вот епископ Зигфрид, принимая принца Людовика, предчувствовал новые трудности. Принц и его рыцари выглядели изголодавшимися и измученными. Наверняка они предпочли бы плотный завтрак богослужению, но, разумеется, не станут нарушать порядок и выдержат коронацию с урчащими животами. На самом деле они прибыли во дворец епископа всего пару часов назад, промокшие насквозь и перепачканные после чрезвычайно утомительного путешествия. На протяжении всего пути не прекращался дождь, и тяжело груженные повозки с подарками новому королю задерживали всадников. После того как уже вторая ось сломалась, Людовик наконец велел остановиться на рынке в ближайшем поселении и приобрести трех мулов, на которых перегрузили сундуки и рулоны тканей. К сожалению, это не ускользнуло от внимания местной шайки воров, поэтому рыцарям в конце концов пришлось еще и сражаться с грабителями.

Разумеется, они не позволили себя обокрасть, и никто не пострадал, но битва еще больше утомила лошадей и всадников, и ночной переезд, который им пришлось предпринять, чтобы вовремя прибыть на коронацию в Майнце, лишил всех последних сил. И все же в бане епископа, протопленой еще с вечера, принц и его эскорт могли по крайней мере смыть с себя дорожную пыль и грязь, а их оруженосцы приложили немало усилий, чтобы высушить и разгладить их сырые праздничные платья до богослужения. Король обеспечил всех рыцарей новыми платьями для поездки. На них были роскошные шерстяные туники, в которых они не замерзнут за время долгого богослужения. А вот обед наверняка будет нескоро, тем более что никто точно не знал, будет ли проводиться после церемонии коронации евхаристия.

— Скорее всего, — уныло заметил Рюдигер из Фалькенберга (он никогда не любил долгие богослужения и не сожалел о том, что не прошел церемонию посвящения в рыцари — Флорис де Трилльон опоясал его мечом после его первого настоящего сражения на поле боя, и Рюдигер этим гордился), — во время коронации они не станут отказываться от того, что подчеркивает их великолепие и занимает много времени. Разбуди меня, Дитмар, если я усну…

Дитмар же был слишком взволнован, чтобы спать. Ведь он в первый раз видел епископа, на чьих территориях находилась крепость, доставшаяся ему в наследство, — пусть даже сидя во втором ряду, за кронпринцем. Зигфрид из Эпштайна в роскошной мантии имел чрезвычайно внушительный вид, и для Дитмара, несомненно, было очень важно произвести на него хорошее впечатление. В конце концов, от ходатайства епископа много чего зависело. По крайней мере, было бы неплохо знать, что священник на его стороне, даже если он не предоставит отряд воинов…

Поэтому Дитмар со всем почтением склонил голову перед епископом, когда принц Людовик представлял своих рыцарей. Реакция епископа на его имя несколько удивила Дитмара. Глаза священника расширились, и он напрягся и задержал дыхание, протянув юноше руку для поцелуя согласно обычаю.

— Вы… вы сын Дитриха из Лауэнштайна? — наконец спросил он.

Дитмар кивнул.

— Да, ваше преподобие, — ответил он звонким голосом.

Казалось, епископ подавил вздох.

— Но вы прибыли сюда в качестве рыцаря короля Филиппа, — удостоверился он. — Мне не нужно, чтобы… Поймите меня правильно, в вашем вопросе вы имеете полную… поддержку… э-э… Господь, несомненно, на вашей стороне! Но сейчас неподходящий момент…

— Я прибыл с эскортом принца, — с достоинством завил Дитмар, — и подчиняюсь его приказам. Вопросом… Лауэнштайна я займусь позже.

Зигфрид из Эпштайна вздохнул с облегчением. Значит, юноша прибыл сюда не для того, чтобы отстаивать свои права. Однако все же могли возникнуть неприятности. Ведь едва ли удастся все время устраивать так, чтобы эти Орнемюнде не попадались друг другу на пути. Как только один узнает о присутствии другого, ситуация может накалиться, несмотря на добрые намерения младшего из них. И к тому же будет проводиться турнир… Юный рыцарь наверняка примет в нем участие, а возможно, и старший?

Роланд Орнемюнде давно уже не сражался в поединках, но он, несомненно, ежедневно мерился силами в тренировочных сражениях со своими рыцарями, которые, похоже, были настоящими дикарями: епископу поступали бесконечные жалобы из соседних с Лауэнштайном земель. Они были не более чем отбросами общества, но все же хорошо владели мечом. Нельзя было исключать, что Роланд решит выступить на турнире. Ведь он прибыл, чтобы привлечь к себе внимание, которым его обделяли соседи. Победа в турнире или хотя бы неплохой результат могли бы этому поспособствовать.

Зигфрид из Эпштайна потер виски. Ситуация непростая. Но сейчас ему было некогда этим заниматься. Он должен был короновать короля!

Епископ попрощался с последним рыцарем французского принца и повернулся к следующей делегации вельмож. Еще один француз, граф Тулузы.

Разве его не отлучили от Церкви уже давным-давно? Сколько еще женщин он успел отвергнуть? Епископ вздохнул, перед тем как протянуть неотесанному графу руку для поцелуя. Еще один мошенник в рыцарском одеянии. Но епископу следовало быть приветливым. Король Фридрих нуждался в союзниках, какими бы они ни были…

Рюдигер из Фалькенберга воспользовался перерывом между представлением епископу и началом богослужения, чтобы немного осмотреться на соборной площади. Ведь его место все равно никто не займет, и ему еще долго придется томиться на церковной скамье. Кроме того… Рюдигер полагал, что его находчивый оруженосец Ханзи сумеет быстро раздобыть что-нибудь поесть. Он действительно обнаружил Ханзи перед трактиром — вовлеченным в разговор с весьма странно одетым господином. На незнакомце были широкие полотняные штаны, прикрывавшие жесткие сапоги для верховой езды, и длинное дорогое платье чужеземного покроя из парчи, распахнутое спереди. Лишь приглядевшись, можно было различить аккуратно вышитые созвездия и солнца. Голову мужчины украшала своеобразная кипа, также из парчи и расшитая золотыми нитями. Еврей? Но это невозможно, иудеи не станут так открыто демонстрировать свое богатство!

Но затем Рюдигер всмотрелся в светлое лицо под необычным головным убором. Круглые смышленые глаза невинного голубого цвета, узкое лицо, которое придавало ему несколько изумленный вид. Раньше это лицо было худоватым, но теперь Авраам из Кронаха стал старше и упитанней.

— Вот видишь, господин Рюдигер, кого я сыскал! — возбужденно произнес Ханзи. Когда он оставался наедине со своим господином, то переставал следить за правильностью речи и переходил на родной для него южнонемецкий диалект. — Узнаешь этого иудейского малого?

— Тише ты! — Авраам покачал головой и заговорщицки посмотрел на рыцаря и оруженосца. — Теперь меня зовут Абу Хамед аль Мохакар и я мавр…

Рюдигер расплылся в улыбке.

— Племянник лекаря! — удивленно произнес он. — Но ведь ты не… то есть ты же не молишься богу мавров?

Авраам нахмурился.

— Господин Рюдигер, существует лишь один Бог. И Он уж точно не мавр! Впрочем, эмир Гранады того же мнения, и он никого не заставляет отрекаться от своей веры. Правда, есть поблажки в уплате налогов, если… Но, разумеется, так я унижаться не стал бы. Даже если в жизни возникают ситуации…

Рюдигер махнул рукой.

— Да ладно, господин Абу Хамед, я уже видел тебя в роли христианина. Но что, ради всего святого, привело тебя сюда? Я думал, ты живешь в Аль-Андалусе с Мириам!

Авраам важно кивнул.

— Моя супруга Айеша Мариам аль Мохакар по приказу эмира служит придворным астрологом у графа Тулузы, — сообщил он. — Причем мы собирались задержаться здесь не более чем на три года. Однако же… Мири ведь не может просто так уехать. Она чувствует себя ответственной…

Рюдигер наморщил лоб и тайком откусил от жаркого на свежеиспеченном ячменном хлебе, за которое уже принялся Ханзи. Оруженосцу не обязательно было присутствовать на богослужении — мест едва хватало для всех дворян и высокопоставленных священников. Поэтому сейчас он мог беззаботно набивать живот. Он внимательно обвел взглядом соборную площадь и подтолкнул Рюдигеру завтрак, когда ни один священник или рыцарь не смотрел в их сторону.

— Перед графом Тулузы? — спросил он с набитым ртом. — Разве он не может сам о себе позаботиться?

Раймунд, граф Тулузы, был известным рубакой, он выиграл немало сражений и взял не одну осажденную крепость, и при этом его уже дважды отлучали от Церкви.

— Перед альбигойцами, — ответил Авраам. — Ну, знаешь, эти чудаковатые христиане из Лангедока. Которые все делают не так, как другие христиане…

— Еретики! — резко подытожил Рюдигер.

Авраам пожал плечами.

— Сумасшедшие! — не согласился он. — Они такие целомудренные и миролюбивые, что вот-вот вымрут — или погибнут, или загнутся от голода. Они не едят мясо и не пьют молоко, равно как и вино. И, возможно, даже не спят со своими супругами. Им можно только молиться и трудиться. Но вообще-то они безобидные! Нет ни малейшей причины идти против них крестовым походом.

— Тем не менее Папа призывает выдвигаться, — произнес Рюдигер. — Значит, на то есть причины!

Авраам закатил глаза.

— Подумай сам, — сказал он, — если кто-то только молится и работает, но ни на что не тратит заработанные деньги…

— …тогда он становится богатым! — сделал вывод Ханзи и проглотил остаток мяса с хлебом. Он был не из дворянского рода, а сыном разбойника и грабителя, так что не питал большого уважения к церковникам. — Даже если ему от этого толку никакого.

Авраам кивнул.

— Все верно, — согласился он. — А что случается с деньгами еретиков после того, как их разбивают и сжигают?

— Их конфискуют… — Рюдигер закусил губу.

— Вот именно! — воскликнул Авраам. — Церковь их присваивает. Крестовый поход против альбигойцев действительно очень выгоден для Папы. К тому же их легко убивать, они ведь едва сопротивляются. А, как известно, крестоносцам уже заранее прощаются все грехи, поэтому они могут, ни о чем не заботясь, предаваться грабежу и насилию. Что разжигает в них жажду новых приключений. Папа надеется, что они после этого направятся в Святую землю и продолжат бушевать там. Хоть сарацины не так просты, как альбигойцы, но об этом никто не задумывается. Христианский мир уже не так восторгается крестовыми походами. Против «еретиков» выдвигаются практически одни отбросы общества, те, кто не отличается большим умом.

Рюдигер кивнул. Он также уже слышал об этом, причем сам отказался присоединяться к последнему крестовому походу. Хотя приключения и манили его.

— И Мириам теперь защищает альбигойцев от Папы? — недоверчиво спросил он.

— Моя супруга Айеша Мариам уже на протяжении нескольких лет успешно убеждает графа Раймунда, что звездам угодно видеть деньги альбигойцев в его карманах, но не в руках Церкви. Они ведь усердно платят налоги. — Авраам улыбнулся и схватился за голову. — Этот народ миролюбив вплоть до самоотречения, но он оплачивает все междоусобицы и военные походы графа, содержит его любовниц и всех брошенных им жен и их семьи, которые в противном случае давно уже прикончили бы его. Я никогда этого не пойму, но это и не обязательно. Ах да, евреям также хорошо живется в Тулузе. Юг Франции в целом очень красив. Графу принадлежат несколько провинций, полученных благодаря женитьбам. Погода неплохая, вино восхитительное…

— Разве тебе как мавру можно пить? — осведомился Рюдигер.

Он мало что знал о религии сарацинов, однако когда-то сражался на турнире против дворянина из Александрии. После он удивился, когда тот не захотел выпить с ним во время пира.

Авраам поднял руки.

— Откуда графу знать о запретах моей веры? — невозмутимо спросил он. — Он не знает запретов даже своей религии. Но разве тебе уже не пора?

Раздался звон колоколов собора. Площадь опустела, а в одном из ее углов свита короля выстроилась для торжественного шествия.

Рюдигер кивнул.

— Но мы еще увидимся, — пообещал он. — Я состою в свите французского принца. И я буду сражаться за него на турнире.

Лицо Авраама прояснилось.

— Чудесно, вот Мири обрадуется! Она практически никого из рыцарей здесь не знает, что затрудняет составление гороскопа. Ведь граф желает знать, стоит ли ему принимать участие в турнире или нет. Если бы ты немного нам помог…

Рюдигер закатил глаза.

— Разве ему не достаточно всего лишь значимой реликвии в качестве талисмана? — поддразнил он старого друга. — Мне припоминается копье святого Георгия…

Рыцарь поспешно направился к собору, в то время как Авраам стоял на месте, улыбаясь. Оруженосец озадаченно посмотрел на него.

— А что было с копьем святого Георгия? — полюбопытствовал он.

Авраам положил руку юноше на плечо.

— Пойдем-ка в какой-нибудь трактир и выпьем по кубку за здравие нового короля, — предложил «мавр». — Он якобы умеет читать, и ему больше по душе слагать стихи, чем уничтожать евреев и мавров. Потом ты мне расскажешь, кто, по твоему мнению, выиграет завтра поединок, а я поведаю тебе о копье святого Георгия…

 

Глава 4

Роланд Орнемюнде беспокойно ерзал на церковной скамье. Епископ затянул «Тебя, Бога, хвалим» уже в пятый раз. Или в шестой? Роланд не мог вспомнить. Счет не слишком хорошо давался ему, равно как и изучение книг, особенно на латыни. Однако сейчас у алтаря беспрестанно говорили только на церковном языке, вместо того чтобы наконец перейти к делу. Прошло уже около двух часов, но на Фридриха все еще не надели корону. Роланду было скучно до смерти, к тому же он продрог в праздничном одеянии, темно-красной тунике, которая гармонировала с его бронзовыми волосами и пышной светлой бородой. Роланд обладал крепким телосложением, и, несмотря на то что воздавал должное как вину, так и пиву, он был в хорошей форме и не растерял боевые навыки. Он едва мог дождаться следующего дня, чтобы сразиться на турнире с юными рыцарями. Его угловатое лицо было не очень морщинистым, но отмечено несколькими шрамами. А вот взгляд голубых глаз все еще оставался пронзительным, да и лицо не было отекшим, как у большинства его собутыльников. Роланд был в расцвете сил, и он явился сюда, чтобы всем это показать! Лауэнштайн находится в крепких руках — он сможет защитить его лучше, чем кто-либо другой, даже сын прежнего графа, который уже стал рыцарем.

Роланд покрутил кольца на руках в перчатках. Лютгарт требовала, чтобы он принарядился и тем самым продемонстрировал богатство Лауэнштайна, но Роланд хотел одеться сдержанно. Чем больше украшений заметит епископ, тем сильнее его обуяет жадность. У Роланда совсем не было желания впредь платить более высокие налоги! Поэтому кроме двух колец он надел простую цепь из чистого золота, которая хорошо сочеталась с туникой из дорогого шелка. Если бы только она была хоть немного теплее…

Роланду хотелось горячего пряного вина, и он уже знал, с кем сможет его выпить. Он видел Раймунда Тулузского перед богослужением, и рыцари с хохотом бросились друг другу в объятья. Прошло уже немало времени с тех пор, как странствующий рыцарь Роланд прибился ко двору Тулузы и вместе с наследником Раймундом сражался против Санчо Наваррского. Тогда он надеялся получить лен на юге Франции, но попытка вернуть потерянные провинции графа обернулась неудачей. В конце концов Роланд отправился дальше — и присмотрел для себя Лауэнштайн, который в итоге и захватил. Раймунд вступил в права наследства и много сражался — ему будет что рассказать! Роланд искренне радовался встрече со старым боевым товарищем и собутыльником. Только бы это богослужение наконец закончилось!

Роланд бросил взгляд на Раймунда, которого этот бесстыдник епископ также усадил на церковную скамью в каком-то углу, как и его самого, и затем стал рассматривать вельмож на передних рядах. Французский наследник, Людовик. Ничего особенного он собой не представляет, еще не сражался в настоящих битвах. Однако он уже проявил свои дипломатические способности: союз французов и Штауфенов, благодаря которому и состоялась эта коронация, наверняка был его заслугой. А какая внушительная свита! Роланд прищурился, заметив высокого голубоглазого юношу с рыжеватой шевелюрой среди рыцарей короля: Рюдигер из Фалькенберга!

«Как оказалось, — подумал Роланд, — мой прежний оруженосец — предатель до мозга костей!» Роланду не следовало брать брата Герлин из Лауэнштайна в ученики, но Рюдигер хорошо справился с ролью его друга и поклонника. И в конце концов именно он был виноват в том, что его сестрица ускользнула вместе с наследником Дитриха! Роланд заскрежетал зубами, однако же понимая, что не стоит вызывать рыцаря на поединок — было бы неразумно привлекать всеобщее внимание. Но, возможно, ему повезет в жеребьевке и на следующий день на турнире он будет противостоять Рюдигеру!

Около самых юных рыцарей француза стоял юноша, который также показался Роланду знакомым. Однако он не мог сразу связать его узкое лицо и светлые волосы с каким-то именем. Да и телосложением он не слишком напоминал того, о ком вспомнил Роланд… Этот юноша был жилистым и мускулистым, в то время как перед мысленным взором Роланда стоял тощий, бледный мальчуган… Дитрих из Лауэнштайна… Роланд прогнал воспоминание о дальнем родственнике. Он не должен был ни в чем себя упрекать, на его руках не было крови Дитриха, юноша умер от болезни… Этот молодой рыцарь был лишь немного похож на него. Возможно, к воспоминаниям Роланда подтолкнуло украшение на его шее. Ему казалось, что он уже когда-то видел этот медальон. На шее женщины? В любом случае это был не медальон Дитриха из Лауэнштайна, в этом он был уверен.

Роланд попытался сосредоточиться на молитве, которую сейчас произносили все, кто ее знал. Сам же он бездумно повторял слова — снова латынь! Однако нежный голосок его дочери естественно произносил слова вместе со всеми. Красивая девочка… И все-таки жаль, что у него родился не наследник. Это обосновало бы его претензии на Лауэнштайн. Теперь же ему нужно удачно выдать Софию замуж. Роланд предался мечтаниям о подходящем зяте: воин, который должен быть веселым собутыльником и, ради всего святого, только не одним из этих щеголей, которых растят при «дворах любви»!

Дитмар из Лауэнштайна знал слова молитвы, да и вообще латынь, — мать еще маленьким ребенком отправляла его на занятия к придворному священнику. Хоть ее больше заботило его умение читать и писать, чем знание церковного языка, духовник неохотно проводил занятия и давал юноше читать то, что было под рукой. В основном это были молитвы на латыни. А вот маленький Дитмар с усердием принимался за учебу, ведь мать и приемный отец постоянно напоминали ему о том, каким умным и старательным в учении был его отец Дитрих. Он мог бегло читать на латыни и даже на греческом, и Дитмар хотел подражать ему. Позже нашлись тексты, которые интересовали его куда больше. Он жадно изучал «Записки о Галльской войне» Юлия Цезаря и другие работы по военной науке.

Но даже если богослужение не слишком тяготило его как знающего молитвы, терпение юного рыцаря уже было на исходе. Сколько еще будут восхвалять Бога и просить Его благословить короля, прежде чем наконец коронуют Фридриха? Хоть первые два часа внимание Дитмара и было приковано к роскошному убранству алтарной комнаты, ярким витражам и изображений святых в Майнцком соборе, теперь он был уже сыт всем этим по горло. К тому же у него урчало в животе. Дитмар верил в Бога, но не был так предан Церкви, как когда-то отец. Герлин рассказывала, что Дитрих из Лауэнштайна, возможно, выбрал бы карьеру священника, если бы его отцу посчастливилось иметь другого наследника.

Но как бы ни был готов Дитмар чтить память отца и брать с него пример как с благонравного рыцаря, больше его тянуло к другому. Он мечтал о парочке хороших сражений, возвращении своих владений и о любви прекрасной девушки. Лучше, чтобы это была темноволосая красавица с черными сияющими глазами, похожая на его даму сердца, только не такая строгая.

Дитмар как раз хотел предаться сладостным мечтаниям, как услышал звонкий голос, который донесся из боковой часовни. На самом деле он полагал, что женщины сидят не там, — обычно в церквях дамы сидели в левом нефе, а мужчины — в правом. Лишь семьи благороднейших кровей, за которыми были закреплены скамьи в церкви, сидели все вместе. Однако сегодня в Майнцком соборе это правило упразднили. На церемонии коронации присутствовало мало дам — разумеется, среди них была королева со своими придворными и супругами представителей высшей знати. Однако большую часть присутствующих составляли юные рыцари, которые входили в свиту графов, баронов и принцев и, конечно же, представители духовенства. Не имело смысла втискивать их всех в правый неф церкви, в то время как левая часть пустовала. Но кого же могли упрятать в самый дальний угол собора? Возможно, монашек? Голосок произносил слова на чистой латыни. Дитмар заглянул в боковую часовню — и тут же забыл все свои мечты о темноволосой красавице.

Не монашка, юная девушка! И самая красивая из всех, кого он когда-либо видел! Мог ли он только что восхищаться сверкающими золотом изображениями святых и любоваться королевской короной у алтаря? Все это блекло по сравнению с водопадом золотистых волос, которые сияли под скромным зеленым покрывалом красавицы. А ее лицо… Свечи алтаря Святой Марии возле ее скамьи бросали на него мягкий свет, и для Дитмара в сравнении с ним поблек лик Божьей Матери. Длинные ресницы, тонкие черты лица, полные изогнутые губы, которые со всей серьезностью произносили молитву… Дитмар не мог различить цвет ее глаз, но был уверен, что они зеленые, иначе бы девушка не облачилась в бледно-зеленое платье.

Оно плотней облегало ее тело, чем свободные платья на старших женщинах при дворах знати. Хотя нет, сейчас он припомнил, что когда-то уже видел красивых девушек, которые пытались приобщиться к этой новой дерзкой моде. Широкие рукава платья наверняка ниспадали на кисти девушки, когда она опускала руки, но сейчас, во время молитвы, были открыты нежные длинные пальцы, которые, несомненно, умели играть на лютне…

Дитмар не мог не представить, как эти пальцы дотрагиваются до его руки… и его губы касаются ее рук… Он покраснел — и тут девушка подняла голову. На одно сердцебиение их взгляды встретились, затем она снова опустила глаза. Но для Дитмара этот взгляд был словно удар молнии, словно на одно мгновение он очутился в раю. Кто она такая? Как он мог бы познакомиться с ней? Пригласили ли ее на пир? Она, должно быть, дочь одного из рыцарей, которые сидят рядом с ней. Или же жена? По спине Дитмара пробежал холодок. Но ее волосы были распущены под покрывалом, их удерживал простой венец. Замужняя женщина собрала бы их в высокую прическу и, возможно, скрыла бы под покрывалом. Нет, эта красавица, похоже, была не замужем!

Священники и вельможи у алтаря наконец пришли в движение. Но Дитмар даже не обратил внимания на то, что король опустился на колени, чтобы принять помазание, и не ощутил всеобщего возбуждения, когда епископ наконец водрузил корону на шевелюру Фридриха. Единственным, что он видел, была девушка, которая с интересом смотрела вперед. Она улыбнулась, когда король поднялся с короной на голове. Похоже, ей нравился его вид. В первый раз в жизни Дитмар пожелал оказаться на месте принца Людовика или даже на месте короля. Тогда он мог бы посвататься к красавице — предложение короля ее отец не смог бы отклонить. Да, на голове этой девушки должна быть корона!

Наконец рыцарю, сидевшему возле Дитмара, пришлось толкнуть его, когда настало время пройти вперед, чтобы причаститься. Девушка уже поднялась — она была изящной, но высокой, имела воистину королевскую осанку. Но Дитмар и не ожидал ничего другого. Он…

— Ты что, прирос к месту? — прошипел сосед. — Примерз или оцепенел от долгого бездействия? Пойдем, коронация закончилась. Сейчас причастимся и можно будет наконец убираться отсюда!

Дитмар мог бы провести остаток своей жизни на церковной скамье. Пока хор монахов опять пел хвалу Господу, а епископ благословлял всех присутствующих, он подумывал написать песню для этой девушки. Он не был трубадуром, но впервые пожелал быть одним из них. Певцом, принцем, королем — кем-то, кому эта девушка окажет больше внимания, не ограничится одним беглым взглядом.

Разумеется, вечером после коронации весь Майнц праздновал это событие. В зале резиденции епископа собрались только важнейшие гости, а их рыцари расположились в соседних зданиях. Для менее почетных гостей и участников турнира были устроены кабаки в палаточном городке, который разбили вокруг турнирной арены. В самом городе соорудили трактиры, так что каши, хлеба и, самое главное, мяса хватило для каждого горожанина вплоть до последнего бедняка. К тому же пиво, вино и винный спирт текли рекой. Однако Дитмар не мог от души наслаждаться всем этим изобилием. Он только пригубил вина и едва притрагивался к изысканным кушаньям. В городе и на турнирной арене еда была менее изощренной, здесь на вертеле жарились быки, а не украшенные золотом лебеди. В конце концов Дитмар заработал похвалу дяди Рюдигера.

— Благоразумно не набивать брюхо перед турниром! И уж тем более не напиваться. Сдержанность относится к важнейшим добродетелям рыцаря…

Дитмар кивнул, он уже слышал об этом раньше, однако до сего момента не всегда придерживался этой добродетели. Но сейчас он думал только о девушке. Он провел долгие часы, тайком разглядывая гостей, которых подводили к королю и приглашали на пир в честь только что коронованного монарха. Среди них не было той красавицы, да и Людовик покачал головой, когда он на всякий случай спросил у него о ней.

— Если она так хороша, как вы ее описываете, господин Дитмар, я точно заметил бы ее! — Принц улыбнулся. Он увлекался красивыми женщинами, его уже не удовлетворяла юная супруга, принцесса Бланка. — Но очень юная девушка с длинными гладкими волосами золотистого цвета… в сопровождении родителей… Нет, ее точно не было в зале. А ведь вы и сами не слишком на это надеялись! Она не может принадлежать ни к одной из самых знатных семей империи или даже епископства, раз во время богослужения ей пришлось сидеть в часовне Святой Марии.

Дитмар кивнул. Разумеется, принц был прав, он тоже должен был так подумать. Но ему почему-то с трудом в это верилось.

— Я должен снова ее увидеть! — в отчаянии произнес он.

Принц рассмеялся.

— И увидите вскоре, — утешил он юношу. — Завтра на турнире. Она будет сидеть не в ложе короля, но все же в одном из павильонов, которые соорудили для дам. Слишком людно там не будет, и уже сейчас на этом праздновании не так уж много юных девушек. А на турнирах их останется еще меньше, рыцари будут рады, если парочка женщин выдержит до конца и подарит поцелуи победителю. — Людовик подмигнул Дитмару, который залился краской.

— Вы подразумеваете… она… Я буду сражаться завтра!

— Будете, — подхватил принц, и это прозвучало почти завистливо. Самому ему не дозволялось выезжать на арену, отец заставил принца на посвящении в рыцари поклясться, что он никогда не станет участвовать в турнирах. Долго уклоняться от крестовых походов не удастся, но король Филипп был категорически против того, чтобы его сын и наследник сложил голову в результате несчастного случая на турнире. — Вы можете произвести на нее впечатление, господин Дитмар! Так что наточите-ка еще раз ваше копье!

Принц сделал неприличный жест и заслужил свирепый взгляд сияющих голубых глаз Дитмара.

— Сеньор, я прошу вас проявить больше уважения по отношению к моей даме!

Людовик покатился со смеху.

— Вы еще не обменялись с ней ни одним словом, но уже готовы вызвать своего принца на поединок из-за нее! — поддразнил он боевого товарища. — Разве это не то, что называют высокой любовью?

Роланд Орнемюнде пришел в ярость, когда не последовало столь ожидаемого приглашения на праздничный ужин, устраиваемый в резиденции епископа. Теперь, после того как его все же пустили в церковь — даже если указанные ему места приравнивались к оскорблению, — он твердо был уверен, что его пригласят к столу короля. К тому же, согласно слухам, Фридрих явно был рад видеть красивых женщин в своем окружении. Поэтому, как и других хозяев крепостей из епископства Майнц, которые прибыли с женами и дочерьми, их должны были позвать, пусть даже их усадили бы не за главный стол в зале. Однако Раймунд Тулузский также не был приглашен. Епископ узнал о том, что тот как раз снова был отлучен от Церкви, уже второй раз. Первый раз ему удалось добиться упразднения наказания после того, как он передал Церкви семь крепостей в Провансе. В этот раз его отлучили, из-за того что он поддержал альбигойцев. Епископ был вне себя, узнав, что Раймунд все же имел наглость явиться на коронацию. Теперь он не мог запретить ему участвовать в турнире, однако на праздничный ужин его не пригласили.

Роланд и Раймунд заливали вином свою досаду в трактире палаточного городка рыцарей. Здесь вина и пива было предостаточно, и на самом деле оба вояки провели время лучше, чем на официальном торжестве в резиденции епископа. Если бы только не попранное достоинство.

— Но я им завтра покажу! — неистовствовал Роланд. — Если я выиграю поединок, они больше не смогут игнорировать меня!

Раймунд ухмыльнулся.

— Тогда королеве придется наградить тебя поцелуем! — заявил он. — Ну а я не буду участвовать. Звезды не на моей стороне, это ясно уже теперь — меня ведь не пригласили. Я присоединюсь к свите французского принца и вместе с ней явлюсь к королю, нравится это епископу или нет.

Уже на протяжении многих лет у графов Тулузы возникали проблемы с Церковью, но королю Филиппу не захочется портить отношения с кланом Раймунда. Граф не всегда соблюдал правила, и уж точно ему не было свойственно подобострастие — независимость Окситании была для него и многих других благородных семей из южной Франции священной. Однако он поддерживал короля в противоборстве с Плантагенетами из корыстных побуждений — и не слишком увиливал от уплаты налогов. Да и благодаря альбигойцам его владения были богатыми.

Роланд бросил завистливый взгляд на друга и задумался, не поступить ли ему так же. К сожалению, у него не было никаких связей с французским двором. А вот его заклятый враг Рюдигер выедет на арену за короля! Вот почему Роланд непременно должен был сражаться: тогда он смог бы позже обратиться к королю по вопросу Лауэнштайна. Роланд разбавил вино водой. Ему нельзя было напиваться — чего доброго, еще проиграет Рюдигеру!

— Но если хочешь, я могу взять твоих дамочек с собой.

Речь Раймунда уже была немного несвязной, но Роланд насторожился. Он тут же осознал, что турнирный день в присутствии короля позволит ему поднять вопрос относительно Лауэнштайна. Лютгарт могла бы преподнести королеве свою версию возникновения спора о наследстве! Когда она не пьяна, то может вполне убедительно доказывать свою правоту. И к тому же половина епископства будет свидетелем того, как его дочь сделает реверанс перед королем…

Роланд расплылся в улыбке.

— Хочу ли я, дружище? Да еще как хочу! — Он хлопнул графа по плечу. — Но я настаиваю на том, чтобы ты вернул мне девочку нетронутой! Даже если удержаться будет нелегко! Ты будешь ее беречь, как… как собственную дочь… — С наигранной серьезностью он протянул Раймунду Тулузскому руку.

Окситанец ударил по его руке.

— Обещаю… — пролепетал он. — Но ты же понимаешь, если король предъявит свои права… Я имею в виду право на первую ночь…

Мужчины расхохотались и в очередной раз подняли кубки. За короля, за дружбу — и невинность Софии Орнемюнде.

 

Глава 5

— По-видимому, она прибыла с графом Тулузы, — сказал взволнованный Дитмар. Он едва мог сосредоточиться, чтобы разогреть коня, когда снова увидел красавицу из собора. В этот раз она сидела под шелковым балдахином, под которым также занял место и король, — на возвышенности. И при виде девушки у него снова перехватило дух. — Вероятно, она его дочь…

— Возможно, — вскользь бросил Рюдигер и развернул своего коня, подняв его на задние ноги. — От одной из предыдущих жен, наверно. У графа их было несколько…

На самом деле рыцарь не особенно интересовался увлечением племянника, — по крайней мере, не сейчас, незадолго до первого поединка этого турнира. Да и вообще Рюдигер не слишком усердствовал в рыцарском служении даме. Он считал потерей времени годами ухаживать за дамой сердца, пока она, возможно, соизволит провести с ним одну ночь — что вообще было редкостью. К тому же приходилось рисковать, ведь в большинстве случаев женщины были замужем. А сватовство к девушке, которая подходила на роль хозяйки Фалькенберга, он отложил на потом. Ему нравилась свободная жизнь, — если ему хотелось любви, всегда находились красивые крестьянки или маркитантки, которые за подарок или пару пфеннигов готовы были одарить его ласками.

Поэтому Рюдигер без особого удовольствия пустил своего коня вслед за Дитмаром, которому обязательно нужно было разогреть вороного Гавейна в дальнем углу выездной площадки. Оттуда открывался вид на королевскую ложу, и его племянник едва мог оторвать от нее взгляд. Рюдигер скорее понаблюдал бы за другими рыцарями, чтобы оценить их обхождение с лошадьми. Но все же в нем проснулось любопытство: какое же чудо природы могло так очаровать Дитмара, что он чуть не забыл закрепить знак мадам де Марикур на своей пике? Наконец Рюдигер заметил изящную девушку в длинном темно-красном платье, которая, однако, для него казалась блеклой по сравнению с необычайной дамой благородного происхождения, сидевшей рядом с ней и как раз оживленно беседовавшей с королем.

— Разве она не похожа на ангела? — пробормотал Дитмар.

Рюдигер закатил глаза.

— Ты упадешь с лошади! — поддразнил он племянника. — А… да, она красива. — Он нахмурился. — Причем кажется мне знакомой…

Дитмар тут же направил своего небольшого, но чрезвычайно крепкого и выносливого в бою вороного коня к жеребцу Рюдигера.

— Ты ее знаешь? Откуда? Ты бывал в Тулузе? При дворе графа? Она…

Рюдигер схватился за голову и окинул внимательным взглядом турнирную арену. Один рыцарь как раз выбил из седла другого, и, похоже, последующая битва на мечах долго не продлится. После этого была его очередь. Он медленно повернул коня к ограде арены. Дитмар неотступно следовал за ним.

— Я с ней не знаком, — наконец ответил Рюдигер. — Она… просто напоминает мне кое-кого, насколько я могу судить с такого расстояния. Но ее я точно никогда прежде не видел, да и в Тулузе я не бывал. Пока лучше держаться от этого места подальше — неизвестно, кто с кем сражается в этом странном крестовом походе против альбигойцев.

Альбигойцы Дитмара никоим образом не интересовали.

— А кто эта женщина возле нее? — спросил он, хоть и не надеялся получить от Рюдигера ответ. Дитмар уже понял, что тот не слишком озабочен служением даме сердца. — Она выглядит… как сарацинка…

Рюдигер расплылся в улыбке, однако уже выбирал себе пику. Ему как раз нужно было выезжать на арену, чтобы сразиться с господином Аларихом из Бернау, который, однако, все еще не мог справиться с непокорным пегим конем. Совсем юный рыцарь, победить его не составит труда.

— Это, — улыбаясь произнес он, — Мириам. То есть нет, сейчас ее зовут Саида Айеша Мариам аль Мохакар, она мавританка и астролог графа Тулузского. Но я знал ее как Мириам из Вены, она жена племянника лекаря.

— Иудейского лекаря? — Дядя наконец привлек внимание Дитмара. — Который обучал моего отца?

Рюдигер кивнул, но теперь у него действительно не было времени отвечать на вопросы племянника. После того как глашатай произнес его имя, он подъехал вместе со своим противником к балдахину короля, чтобы поприветствовать благороднейших господ и дам, причем ему удалось мимоходом, но с близкого расстояния, рассмотреть предмет увлечения Дитмара. Действительно очаровательная девушка, которая все же напоминала ему кого-то. Она сидела между Мириам и пожилой женщиной, которая как раз отвернулась и, странно хихикая и извиняясь, удалилась в уборную. Уйти перед самым началом поединка было верхом неприличия, и королева нахмурилась. Равно как и светловолосая девчушка. Значит, она была хорошо воспитана.

Рюдигер сорвался с места и поскакал к концу арены, чтобы там ожидать знака глашатая для выезда. Его жеребец, проверенный в боях, терпеливо дожидался сигнала, в то время как противник все еще не мог укротить своего пегого коня. Разумеется, это помешало ему вложить как следует пику и вообще прицелиться. Рюдигер сразу же, с первого удара, выбил его из седла.

Ханзи подмигнул своему господину, принимая у него лошадь.

— С мечом он обращается несколько лучше, — прошептал он при этом. — Но опасности собой не представляет. — Ханзи явно наблюдал за юным рыцарем во время упражнений. Сам он был прекрасным всадником и также хорошо владел мечом. Для участия в турнире ему не хватало лишь посвящения в рыцари.

— Так и должно быть, ведь он уже прошел опоясывание мечом, — пробормотал Рюдигер.

Он вступил в бой с молодым рыцарем. Сначала он благосклонно позволил ему обозначить парочку ударов, а затем одним резким движением выбил деревянный меч из его руки.

— Победителем данного поединка я объявляю господина Рюдигера из Фалькенберга, — сообщил глашатай.

Рюдигер еще раз поклонился королю. Позже он будет выезжать на арену сражаться с другими рыцарями, а победителя турнира определят только через два дня. Здесь действовал метод исключения. Боевые пары определялись жеребьевкой, кто проигрывал, сходил с дистанции, победители проходили в следующий тур. Однако Рюдигер предполагал, что глашатаи подтасовали результаты жеребьевки и на этом турнире. Как обычно, в первый день сражалось больше юных рыцарей, причем между собой, а не с опытными воинами. Так каждый новичок получал шанс стать победителем дня и быть щедро одаренным. Существование многих странствующих рыцарей зависело от таких подарков, Рюдигер искренне желал им добра.

Однако сейчас он наблюдал за первым поединком Дитмара. Юноша до этого момента участвовал только в одном турнире, состязании в честь его посвящения в рыцари. И он, естественно, был взволнован.

— Ах, пустяки, у него все мысли только о девчонке! — со смехом сказал Ханзи в ответ на опасения Рюдигера. — Сегодня ни свет ни заря он шатался по тренировочным аренам в надежде, что красавица страдает бессонницей, или что там еще может заставить девчонку за три часа до начала турнира занять свое место под балдахином короля. Возможно, у нее есть брат, которому она должна пожелать удачи или что-то в этом роде, заявил он. Причем он, разумеется, думал о ее возлюбленном. Возможно, только это в данный момент и беспокоит Дитмара Орнемюнде.

Рюдигер схватился за голову.

— Девушка благородного происхождения, которая, оставшись без надзора, спешит к турнирной арене! Юноша явно не в себе. Остается только надеяться, что он заметит противника, глядя на него в упор!

Разумеется, Рюдигер недооценил Дитмара. На самом деле вид светловолосой красавицы скорее окрылял юного рыцаря, — к тому же она улыбнулась ему в ответ, когда он поднял забрало, чтобы поприветствовать сидящих в ложе. Разумеется, ей просто больше нечего было делать. «Мавританка», которую так странно описал Рюдигер, отсутствовала. Похоже, она заботилась о пожилой женщине, которая не очень хорошо себя чувствовала: краем глаза Дитмар заметил, как ту рвало за палаткой. Так что девушка сидела между двумя пустыми сиденьями. На ней снова было зеленое покрывало, расшитое зелеными драгоценными камнями, темно-красное платье было надето поверх белой рубашки из полотна. Теперь Дитмар мог различить цвет ее глаз: болотные… или же нет, в этот момент, когда от улыбки ее глаза засияли, они были скорее золотисто-зелеными…

— Господин Дитмар…

В голосе глашатая был слышен укор. Противник Дитмара уже давно пришпорил своего коня. Юный рыцарь, опомнившись, также подогнал своего жеребца. Гавейн был из конюшни его приемного отца. Еще когда конь был жеребенком, Дитмар заботился о нем, он доверял своему, возможно, немного невзрачному, но чрезвычайно надежному вороному коню. И теперь он выедет на арену ради своей дамы!

Сердце Дитмара учащенно билось, когда он подготавливал коня и вкладывал пику. Он решительно уперся ногами в стремена, отпустил поводья Гавейна и прицелился в приближающегося соперника. Его пика попала точно в…

— Вот это удар! — пробормотал Ханзи своему господину, стоя на краю арены. — Если бы пика была острой, этот парень был бы уже мертв!

Это вполне могло случиться. Для сражений на турнирах на пики надевали толстые кожаные чехлы. Если бы не чехол, пика Дитмара пронзила бы горло соперника. Но удара было достаточно, чтобы сделать юного господина Исидора из Радецеля небоеспособным. Рыцарь никак не мог отдышаться и кашлял, его оруженосцу пришлось помочь ему встать и снять с него шлем, чтобы тому было легче дышать.

Дитмар чувствовал себя неловко. Он соскользнул с лошади и обеспокоенно осведомился о самочувствии противника. Однако тот только отмахнулся. Удар ненадолго лишил его дара речи, у него перехватило дыхание, но серьезных повреждений не было. Поэтому Дитмар снова сиял от счастья, представ перед королем — и своей дамой. К сожалению, на этот раз девушка едва обратила на него внимание. Мавританка как раз вернулась с пожилой женщиной под балдахин, и девушка убеждала ее в чем-то. При этом она выглядела несчастной и сконфуженной. Да и граф, похоже, был чем-то расстроен. А вот принц Людовик восхищенно аплодировал Дитмару и обменялся парой слов с сидящим рядом королем. После этого король удостоил Дитмара благосклонным кивком. В другое время юного рыцаря весь день распирало бы от гордости. Однако сейчас он видел перед собой лишь девушку, которая, похоже, не заметила, что он победил. Дитмар выглядел угнетенным, когда прискакал в конюшню.

— Она увидит тебя еще раз, позже! — засмеялся Рюдигер, увидев кислое выражение лица племянника. — Черт побери, таким, мчащимся, как сегодня, по арене, она будет видеть тебя, вероятно, вплоть до последнего тура! Я больше не имею ничего против девчонки, Дитмар. Что касается силы твоего удара, то, похоже, тут не обошлось без магии, она явно обладает какими-то магическими свойствами.

До полудня еще десять пар молодых рыцарей сразились между собой. Рюдигер наблюдал за происходящим с интересом, оценивая боевую мощь будущих соперников. Дитмар же, напротив, не спускал глаз с балдахина короля в надежде заметить, как один из господ выезжает на арену под знаком девушки из Тулузы. Однако этого так и не произошло. Но вот Рюдигер заметил, что Дитмар устремился к палатке, в которой в полдень предлагали напитки, поскольку дама его сердца скрылась там со свитой короля. Через некоторое время он вернулся, очевидно, не добившись успеха, и поплелся к конному рынку, который располагался неподалеку.

Рюдигер и Ханзи отправились в палатку, чтобы выпить по кубку пива. У пивной они встретили Авраама из Кронаха.

— Почтенный господин Абу Хамед из Мохакара! — поприветствовал его Рюдигер поклоном. — Неужели вы, благородный язычник, выедете на арену со своим изогнутым клинком? Вы посеете страх и ужас среди христианских рыцарей!

Это была шутка, но ее целью не было обидеть собеседника — Рюдигер сражался вместе с Авраамом, он знал, что тот прекрасно владеет мечом. Однако Авраам не стал отвечать на насмешку, он выглядел встревоженным.

— Оставь эту чепуху, Рюдигер, — неохотно произнес он. — Хвала Веч… э-э… Аллаху, я наконец-то нашел тебя! Куда запропастился твой юный наследник Лауэнштайна?

Рюдигер пожал плечами.

— Дитмар бродит где-то сам по себе, — улыбнулся он. — А что случилось, Абу?

— Другой обитатель Лауэнштайна, этот Роланд Орнемюнде, где-то здесь, — заявил Авраам. — И он не просто гость, он собирается сражаться. Сегодня после обеда он в первый раз выедет на арену, а боеспособность его противника не стоит упоминания, так говорили глашатаи. А значит, он пройдет в следующий тур. А ты и Дитмар, вы ведь тоже прошли, не так ли?

Обеспокоенный Рюдигер кивнул.

— Я опасался чего-то подобного. Но мы подготовили Дитмара, не переживай. Он не станет лезть на рожон…

— Но ведь и не опустит сразу же свою пику перед ним, если им придется сражаться друг с другом!

Рюдигер потер лоб.

— Разумеется нет. К тому же не перед этой девушкой… Но этого нельзя допустить! Я поговорю с епископом, глашатаями, всегда можно что-то придумать…

Авраам кивнул.

— Пока в турнире участвуют пятьдесят рыцарей, это будет несложно. Но если Дитмар пройдет в третий или четвертый тур… И тебе не следует позволять ему разгуливать здесь одному. Если правда то, что я слышал об этом Роланде, он способен на что угодно. — Авраам не был лично знаком с Роландом, но ему хватило одной стычки с его рыцарем, который когда-то пытался похитить Дитмара. — Ну так что, где юноша?

Рюдигер допил пиво, а затем нехотя отставил кубок в сторону.

— Где-то возле палатки короля на конном рынке, — заявил он. — Отправился по следам юной графини Тулузы…

Авраам нахмурился.

— Юной графини Тулузы? Рюдигер, графа Тулузы не сопровождает дочь…

Мириам взяла под свою опеку юную девушку, которую граф Тулузы привел этим утром под балдахин короля. Сначала она немного беспокоилась: такая красивая девочка в сопровождении графа — это было чревато неприятностями. Но здесь была также ее мать, и если верить тому, что пробормотал себе под нос все еще мучающийся от похмелья граф, это были жена и дочь его старого боевого товарища. Пожилая женщина Мириам совершенно не понравилась. Она едва удостоила мавританку приветствия и не сочла нужным даже представиться.

И к тому же она вела себя несдержанно по отношению к супружеской паре монархов. Женщина пыталась с помощью лести втереться в доверие к королеве и при этом пила, наверняка для храбрости. Уже ранним утром от нее несло вином. Мириам, стараясь сгладить производимое ею плохое впечатление, беспрестанно улыбалась и вела учтивые беседы, чтобы занять других благородных дам и успокоить женщину из свиты графа. Для нее это не составило особого труда. На самом деле благородным христианкам не терпелось познакомиться с «язычниками», которых уничтожали их рыцари во время крестовых походов, а маврских и сарацинских рыцарей также охотно принимали на турнирах. Мириам не уставала этому поражаться, но теперь это было ей на руку.

Наконец сам король обратился к ней и оказался весьма осведомленным в области астрономии. Мириам охотно продолжила бы с ним в беседу, но тут падкая на вино дама из свиты графа потребовала ее внимания. Юная девушка отчаянно пыталась удержать мать от выпивки. Мириам было жаль красивую девчушку, у которой, похоже, не было подруг среди благородных девиц епископства. Придворные дамы королевы демонстративно игнорировали женщин из свиты графа, а что касается местной знати, то, казалось, кое-кто из них к их отцу и супругу имел претензии. Во всяком случае, за его спиной они шептались.

К полудню Мириам наконец отказалась от попыток держать пожилую женщину в узде. О ней пришлось бы заботиться графу, если бы она вскоре не уснула. Мириам и так пришлось поддерживать ей голову, пока ту снова выворачивало после выпитого вина. Астрологу не судилось стать травницей или целительницей — у нее вызывали отвращение нечистоты и рвотные массы.

Юная девушка также отошла от матери. Она пыталась завязать разговор с одной из благородных девиц — речь шла о монастыре, возможно, обе посещали там школу, — однако та сразу же отвернулась. Изящная светловолосая девушка готова была расплакаться. Мириам подошла к ней.

— Пойдемте, — приветливо произнесла она. — Вы ведь совсем ничего не ели. Давайте-ка возьмем себе немного жаркого и вина. Скажите, жареная голубиная грудка вам по вкусу?

Девушка покачала головой.

— Благодарю вас, благородная дама. Но у меня совсем нет аппетита. Здесь… Они все пристально разглядывают меня. Разве вы не замечаете, госпожа, что они все уставились на меня?

Мириам обернулась. Разумеется, девушку провожали восхищенные взгляды. Она, безусловно, была самой красивой из присутствующих дам, правда, на турнире было не много женщин. В Майнце высшее общество составляла родовая аристократия богатых торговцев. В окрестностях почти не было крепостей, большинство дворян, приглашенных на празднование в честь коронации, прибыли издалека. Лишь немногие взяли с собой жен и дочерей: резиденция епископа вряд ли была тем местом, где устраиваются браки. Однако красивая светловолосая девушка выделялась бы и в большой толпе благородных дам. Она затмила бы их всех, если бы не имела такой кислый вид.

Мириам ободряюще улыбнулась ей.

— Мужчины не могут на вас насмотреться, — отметила она. — Но к этому вы должны были уже привыкнуть. А вот женщины… Это обыкновенная зависть, просто не обращайте внимания.

— Но я ненавижу эти взгляды! — вырвалось у девчушки. — Одни смотрят на меня с похотью, а другие язвительно. Я… Я… Уж лучше я была бы противная, как мышь…

Мириам обняла ее за плечи.

— Малышка, на самом деле мыши завистливые, ведь на них никто не смотрит, потому что они невзрачны. А вас мы сейчас сделаем невидимой. Пойдемте, в конюшне стоит моя мулица. В седельной сумке мы найдем серую дорожную накидку. В моей стране существует обычай, по которому женщины полностью заматываются в покрывало, выходя на публику. Для разнообразия мне иногда нравится показывать свое лицо, но если вам хочется спрятаться, тогда саида Мариам и саида… Как вас зовут-то, дитя мое?

— София, — пробормотала девушка.

— …и саида София отправятся в обход турнирной арены, будут без стеснения разглядывать красивейших рыцарей и наедятся досыта в трактире.

Мириам решительно потянула Софию к выходу из ложи короля. Девушка смущенно улыбнулась — и самой Мириам показалось, что взошло солнце. На любого юного рыцаря эта улыбка должна была производить неизгладимое впечатление. К тому же София казалась такой нежной и благонравной! Ее отец, кем бы он ни был, должен был совершить серьезное преступление, чтобы перед его крепостью не стояла очередь сватов! Мириам обязательно нужно было разузнать, что произошло, и для того, чтобы в сомнительном случае звезды могли предупредить графа Тулузы. Хватит и того, что он отлучен от Церкви. Дружба с разбойником, или кем там был отец Софии, точно не пойдет ему на пользу.

София последовала за Мириам в конюшню. По дороге они взяли немного жареной курятины, которую среди всего прочего предлагали рыцарям и гостям турнира в одном из трактиров. Сотни петухов крутились на вертелах, было вдоволь разного мяса, свежего хлеба и каши — епископ и король на протяжении многих дней будут щедро потчевать свой народ. София скромно грызла куриное крылышко. Она действительно была голодна, хотя и отказывалась есть.

— Мы живем на ужасном постоялом дворе, — сообщила она, когда Мириам спросила ее, завтракала ли она и где. — Там кишмя кишат вши и клопы. Мне не хочется признаваться в этом, госпожа, но я недавно нашла в своем рукаве блоху!

Мириам рассмеялась.

— Ах, ну если это только одна, дитя мое… — За время путешествия с Мартинусом Магентиусом ей приходилось переживать и более страшные вещи.

Однако София содрогнулась.

— Там ужасно! Мне приходится делить постель с отцом и матерью — ну, правда, отец не пришел ночевать, он наверняка кутил с господином Раймундом. Но там вообще всего лишь одна комната для гостей. И рыцари…

Мириам могла себе это представить. София наверняка всю ночь пряталась под одеялом, забившись в угол своей ниши. Все это само по себе неслыханное дело для женщин благородного происхождения, что усилило нехорошее предчувствие Мириам. Епископ мог бы приютить эту семью, разместив ее пусть даже в самой скромной комнате. Но девушка и ее родители были изгоями.

София проглотила очередной кусок курицы, пока Мириам доставала свою дорожную накидку. Девушка несколько недоверчиво приняла ее, но от накидки исходил не затхлый запах лошадиного пота, а аромат чужеземного благовония. София никогда не ощущала такое благоухание, и оно приятнейшим образом прогнало воспоминания о пивном перегаре, запахе жареного и вони немытых тел на их постоялом дворе. Мириам с пониманием улыбнулась ей.

— Вот, малышка, — произнесла она, укутывая изящную фигуру Софии в просторную накидку. Из-под капюшона не выглядывали ее золотистые волосы, но Мириам решила не закутывать нижнюю часть лица девушки. — Теперь вы незаметны, как мышка, к тому же вы теперь согреетесь. На вас прекрасное платье, но оно не подходит для того, чтобы провести в нем целый день возле турнирной арены. Разве у вас нет одежды потеплее?

Мириам, которая надела шерстяное платье и накидку из плотного материала, заметила, что ее подопечная продрогла.

София пожала плечами.

— Конечно же есть, но отец настоял на том, чтобы я оделась по-праздничному.

Мириам улыбнулась.

— Наверняка он никогда не проводил долгие часы под балдахином и не наблюдал за поединками рыцарей, — заметила она.

София кивнула и очень серьезно произнесла:

— Нет, госпожа, мой отец также участвует в турнире. Он очень сильный воин и надеется отличиться в поединках.

Значит, отец девушки по крайней мере не лишился рыцарского достоинства. У Мириам упал камень с души. Следовательно, он не был церковным грабителем, насильником или убийцей. Во всяком случае, не таким, который позволил бы поймать себя.

София погладила белую мулицу Мириам и сменила тему, прежде чем госпожа могла продолжить.

— Какая чудесная лошадка! Я тоже хотела бы иметь лошадь или мула. Но мне не с кем совершать прогулки верхом. — Она снова выглядела опечаленной.

Мириам решила пока не расспрашивать девушку.

— Тогда вы, возможно, захотите прогуляться по конному рынку, — предложила она. — У нас еще достаточно времени. И, может быть, вам приглянется какой-нибудь иноходец.

Дитмару понравилось несколько лошадей. Рыцари, проигравшие на турнире, согласно обычаю, лишались своих коней и снаряжения — большинство сразу же выкупали их у победителя, однако были и такие, кому не хватало для этого средств, и тогда лошади попадали на рынок. Что, в конце концов, должен был делать победитель с чужим боевым конем? Дитмар усмехнулся, заметив пегого коня, чьего всадника Рюдигер сбросил на арене в пыль. Хотя его дядя не забрал у него лошадь, а удовлетворился небольшим выкупом, юный рыцарь, похоже, решил, что ему не нужно непокорное животное.

И тут Дитмар замер, не веря своему счастью. У стойла с мулами, которых выставил для продажи еврейский торговец, стояли мавританка и графиня Тулузы! Несмотря на то что сейчас на девушке была серая накидка, полностью скрывавшая ее фигуру, Дитмар узнал бы ее из тысячи. В этот момент она любовалась пестрым мулом, при этом наверняка плотный капюшон накидки ей только мешал. Как бы то ни было, она откинула его назад и случайно задела золотой обруч, который держал ее волосы, прикрытые зеленым покрывалом. Девушка сразу же наклонилась за ним, но Дитмар успел первым поднять обруч. Их взгляды встретились, когда оба выпрямились.

— Госпожа, вы… потеряли это! — пролепетал Дитмар — к нему не сразу вернулся дар речи.

Она была так прекрасна, особенно сейчас, когда волосы, словно шелковистое покрывало, ниспадали на ее лицо. Резким движением девушка откинула их назад, словно стыдясь за них, и снова опустила глаза. Однако она, похоже, не знала, как ей поступить дальше. Снова надеть обруч под взглядом рыцаря показалось ей непристойным, но ее покрывало сползло под капюшоном странной, не слишком изящной накидки, которую она набросила на праздничное платье.

— С-спасибо, — пробормотала София.

Больше она не смогла ничего из себя выдавить: она никогда еще не разговаривала с таким приветливым юным рыцарем. В Лауэнштайне она, вероятно, оставила бы обруч в его руках и убежала. А рыцари бы кричали ей вслед всякие непристойности, чтобы затем забрать украшение себе и заложить его ростовщику. Но этот юноша смотрел на нее не с похотью, а… София едва могла в это поверить, но в его взгляде читалось восхищение. И он уже однажды смотрел на нее так… Да, она вспомнила серьезное выражение его лица перед поединком. Она не удержалась и улыбнулась ему.

София залилась краской. Она надеялась, что он этого не помнил, это наверняка было непристойно. Но… да, в церкви он тоже смотрел на нее. Всего на одно мгновение их взгляды встретились, и ее поразила невероятная голубизна его глаз. Господи, он, наверно, считает ее плохо воспитанной…

Дитмар пытался подобрать слова. Он ведь вырос при «дворе любви»! Он не мог опозорить госпожу де Марикур… Хотя, с другой стороны, он, конечно, будет неверен ей, если… Юный рыцарь заметил румянец на щеках девушки и тут же позабыл о мадам де Марикур.

— Я… я должен вас поблагодарить за то, что я… что я смог быть вам полезен и что я… что я могу дышать тем же воздухом, что и вы…

На самом деле в этот момент у Дитмара перехватило дыхание. Но тут случилось чудо: девушка улыбнулась!

— В воздухе стоит приятный запах лошадей, — заметила она.

Дитмар также улыбнулся, надеясь, что у него получилась не глупая ухмылка.

— Это не так, — произнес он. — Возле вас улавливается аромат розовой воды и сандалового дерева.

Благовония мавританки. София снова покраснела. Она надеялась, что это не выглядело навязчиво. Если бы один из рыцарей ее отца… Но этот юноша не был мошенником, как те, что собирались в крепости Лауэнштайн. Он скорее был рыцарем из историй о короле Артуре.

София не знала, что ей следовало сказать. Она все еще сжимала в руке обруч. И не могла не поднять взгляд, когда рыцарь не заговорил. Это точно было непристойно. Но эти глаза…

Мириам, которая рассматривала мула, только сейчас заметила рыцаря, увлеченного беседой с ее подопечной. Он явно был без ума от Софии. А ее лицо снова пылало румянцем. Мириам редко видела такое стеснительное создание. По крайней мере, такие не встречались среди дочерей торговцев, с которыми она провела детство, и уж точно среди девушек благородного происхождения при дворе Тулузы. Разумеется, мавританки вели себя сдержанно, равно как и альбигойки. Но здесь, в Майнце, еретиков терпеть не станут.

Юный рыцарь как раз снова заговорил.

— И… И как я могу воспринимать что-то другое помимо вашего аромата и сияния? — нескладно произнес он. — При вашем появлении мир теряет блеск. Все золото и все драгоценности блекнут перед вашей красотой.

«Какой учтивый рыцарь, хоть и не поэт!» — подумала Мириам.

Авраам всегда одаривал ее чрезвычайно изысканными комплиментами. Однако девушке нравились и эти. Хоть она и покраснела, но не пыталась убежать, как из ложи короля. Напротив, она смотрела на рыцаря из-под опущенных ресниц. Мириам улыбнулась, однако тут же вспомнила о своих обязанностях опекунши. Дружелюбным, но достаточно строгим тоном она обратилась к рыцарю.

— Мир вам, господин рыцарь! — поприветствовала его Мириам — ведь она играла роль мавританки. — Девушка явно польщена вашими речами. Но позволяют ли правила приличия христианского двора обращаться на конном рынке к даме, которую рыцарь видит впервые в жизни? К тому же не называя при этом ни своего имени, ни звания?

Теперь настал черед Дитмара залиться краской, в то время как София принялась защищать его:

— Госпожа, он ничего… Он только хотел… Мой обруч…

Дитмар низко поклонился ей и мавританке, но обратился только к Софии:

— Простите меня, госпожа! Ваша красота ослепила меня, я был вне себя, но, разумеется… разумеется, вы не сможете мне этого простить… Поэтому в случае… если вы когда-либо меня… то есть если я еще раз… Меня зовут, благородные дамы, Дитмар Орнемюнде. Я являюсь рыцарем французского короля.

В этот момент Мириам поняла, что допустила ошибку. Однако лицо Софии снова залил румянец, и она расплылась в улыбке.

— О, господин Дитмар! Разумеется, я вас прощаю. И… и даже более того, я… то есть… возможно, мы можем друг другу… друг с другом совершенно… совершенно непринужденно беседовать. Я имею в виду… возможно, мы даже связаны родственными узами. Я тоже из рода Орнемюнде. София… Орнемюнде из Лауэнштайна.

 

Глава 6

— Разве ты не понимаешь, это ведь все меняет! — Дитмар взволнованно бегал взад и вперед перед дядей. То, что он только что пережил и в конце концов обдумал, не давало ему покоя. — Нам не нужно сражаться! Я просто женюсь на Софии, и мы вместе будем управлять Лауэнштайном! Это ведь Божья воля. Ее отец…

Рюдигер схватился за голову.

— Дитмар, обдумай все еще раз, прежде чем говорить… или позволять высокой любви говорить за тебя, — кажется, так выражаются трубадуры и великие возлюбленные.

Последнее словосочетание было почетным званием, которое получали рыцари, с особым усердием сражавшиеся за своих дам сердца. Дитмар уловил насмешку и кинул свирепый взгляд на дядю, однако Рюдигер невозмутимо продолжал:

— Черта с два ее отец отдаст девчонку замуж за тебя! И потом…

— Почему нет? — упорствовал Дитмар. — Я из благородного рода, я…

— Вот именно! — бросил Рюдигер. — Ты являешься настоящим наследником Лауэнштайна, у которого этот Роланд украл владения. Этот парень хотел убить тебя, Дитмар! Хоть он и не был напрямую виноват в смерти твоего отца, но если бы не его происки, Дитрих, возможно, был бы еще жив. И ведь он пытался убить его на церемонии посвящения в рыцари… И ты веришь, что он без боя отдаст тебе ключи от крепости?

— Но ведь если я женюсь на его дочери… Если мы вместе будем управлять Лауэнштайном…

Рюдигер вздохнул.

— Ты обменялся с его дочерью всего лишь тремя учтивыми фразами. Кто знает, захочет ли она выйти за тебя замуж. Но, как бы то ни было, ее не будут спрашивать. И с кем вместе ты собираешься управлять Лауэнштайном? С ней или с Роландом? Проснись, Дитмар! Хоть у него и дочь почти на выданье, но он не какой-нибудь старик с трясущимися конечностями. Вскоре ты увидишь, как он сражается. Роланд Орнемюнде — рыцарь в расцвете сил. Он может прожить еще лет двадцать. И он намеревается прожить их в Лауэнштайне в роли хозяина крепости, а не на выделе, как старик.

— Но ведь когда-то ему придется выдать Софию замуж! — воскликнул Дитмар, игнорируя знак Рюдигера, что следует понизить голос.

Дядя и племянник вернулись с турнирной арены в покои французских рыцарей. После разговора с Авраамом и обмена несколькими словами с растерянной Мириам Рюдигер наконец понял, к чему все шло. Однако сарай возле конюшен епископа был не самым укромным местом в городе. В любой момент кто-то мог войти или даже услышать разговор из конюшни, если собеседники будут говорить громко.

— А она… гм… так сказать, его наследница…

Рюдигер кивнул и попытался быть терпеливым.

— Когда-то не означает сейчас, — объяснил он. — Сколько лет девочке? Четырнадцать? Твоя мать вышла замуж в двадцать четыре года. Так что у Софии есть время. И да, пока что она является его единственной наследницей, но все может измениться. Господи, Дитмар, этот тип держится Лютгарт, потому что она служит хоть каким-то основанием законности захвата Лауэнштайна. Я не знаю, помнишь ли ты об этом, но она была женой твоего дедушки. Однако после его смерти и тем более после свадьбы твоих родителей все ее притязания на владение крепостью были безосновательны, ведь она не родила супругу ребенка. Поэтому все доводы Роланда — это колосс на глиняных ногах. Завтра ему может все это надоесть, и он прогонит свою даму. Или — решение более изящное, — будучи под хмельком, она упадет со стены своей крепости. С молодой девушкой он сможет произвести на свет троих сыновей или даже больше. В таком случае он выдаст Софию замуж за кого угодно, но уж точно не за тебя!

Дитмар поднял на дядю полные печали глаза.

— Ты не можешь этого знать, — заметил он, но это прозвучало уже не так уверенно, а скорее как последний протест несчастного ребенка. — Если я спрошу…

— Если ты спросишь, он может найти какую-нибудь причину, чтобы вызвать тебя на поединок! Ни в коем случае тебе не стоит вступать с ним в разговор! Дитмар, эта девушка может быть милейшим созданием на земле, но ее отец — твой заклятый враг. Помни об этом всегда, когда что-то делаешь или даже говоришь, особенно с девушкой. На свете много девушек, Дитмар, но жизнь у тебя одна!

— Не желают ли господа сейчас пройти к арене? — Ханзи просунул голову в сарай, выполнявший роль рыцарского зала. — Я не хотел перебивать, господин Рюдигер, но ты просил сообщить, когда Орнемюнде будет сражаться.

Рюдигер кивнул своему оруженосцу, равно как и Дитмару.

— Благодарю, Ханзи, — сказал он. — А ты, Дитмар, сейчас пойдешь со мной и сам увидишь, кого хочешь отправить на выдел для стариков…

Дитмар и Рюдигер явились вовремя — Роланд Орнемюнде как раз выезжал на арену вместе с рыцарем из Тюрингии. Он восседал на роскошном коне, при виде которого Авраам, теперь присоединившийся к Дитмару и Рюдигеру, заскрежетал зубами от досады.

— Это лошадь из конюшни моего дяди, готов поклясться костью святой Перпетуи! — пробормотал он.

Рюдигер кивнул. Наравне с виноделием разведение лошадей было увлечением иудейского лекаря, который являлся другом и советником Дитриха и часто гостил в Лауэнштайне. Несмотря на то что Соломон из Кронаха никогда не похвалялся своими лошадьми, чтобы не вызывать зависть у алчных христианских господ, на церемонию посвящения он подарил Дитриху роскошного белого коня, на котором после смерти графа долгие годы ездил Рюдигер. Его нынешний жеребец был сыном прославленного Флоремона, и, возможно, вороной конь Роланда был его близким родичем. После побега господина Соломона с Герлин и Флорисом Роланд, разумеется, присвоил лошадей еврея.

Однако Рюдигер заметил сходство своего жеребца и вороного коня в поставе шеи при выезде. Ему следовало запомнить это на случай, если когда-то придется выезжать на поединок с Роландом. Эта мысль внезапно пришла ему в голову как опытному участнику турниров, но он тут же ее отбросил. Нет, он никогда не станет сражаться деревянным мечом с Роландом Орнемюнде! С этой враждой можно было покончить только острым оружием!

Дитмар сразу же присмирел, увидев, как Роланд, первый раз атаковав, сбросил противника в пыль. Да и последовавшее сражение на мечах было весьма яростным. Причем рыцарь из Тюрингии не был новичком, как первый соперник Рюдигера. Даже опытному воину следовало остерегаться ударов Роланда Орнемюнде.

— Вот теперь ты видишь! — продолжал убеждать юного рыцаря Рюдигер. — Тебе нужно упражняться еще несколько лет, прежде чем ты сможешь противостоять этому типу в поединке! Так что не раздражай его без надобности всякими предложениями руки и сердца. Лучше вообще не попадайся ему на глаза. Твое время придет, но пока тебе нужно проявить терпение.

Рюдигер забеспокоился, когда Дитмар поморщился.

— Я не стану его раздражать, — сказал юный рыцарь. — Но я не могу не попадаться ему на глаза! Мы оба участвуем в состязании, дядя! Этот турнир еще не завершился. И если мне придется сражаться с ним… Я не опущу перед ним копье!

Рюдигер и Авраам переглянулись — и одновременно отвели глаза. Нельзя было допустить, чтобы Дитмар сражался с Орнемюнде. Деревянным мечом также можно убить, и Роланд владел всяческими уловками. Им придется что-нибудь придумать, чтобы предотвратить эту встречу!

— И что ты будешь делать, если до этого дойдет?

Авраам и Рюдигер встретились вечером в кабаке. Оба были одеты неприметно, чтобы никто с первого взгляда не смог узнать в них рыцаря и мавра. В эту ночь им не стоило беспокоиться о Дитмаре. После победы во втором за этот день поединке он завоевал небольшой приз как один из победителей дня и теперь имел честь сопровождать принца на праздничный ужин, устраиваемый королем. Разумеется, его распирало от гордости, да и Рюдигер радовался за него. К тому же на пиру у короля он наверняка не встретится с Роландом Орнемюнде. Ни Роланд, ни Рюдигер в этот первый день больше не сражались. Таким образом, они оба отстали от Дитмара и их не пригласили к столу короля.

— Уловка с копьем святого Георгия еще раз нам не удастся… — Авраам сделал большой глоток вина.

Ханзи, который практически не отходил от Рюдигера, фыркнул. Авраам рассказал ему о поединке между Дитрихом из Лауэнштайна и Роландом Орнемюнде. Это было показательное сражение в честь посвящения Дитриха в рыцари, но Герлин, Флорис и лекарь опасались, что Роланд собирался убить юного рыцаря. Никому из них ничего не пришло в голову, как можно было бы предотвратить несчастье, и только Рюдигер, который в то время был оруженосцем Роланда, принял меры. Сначала он подсунул рыцарю непригодное копье, которое Авраам — «Это копье святого Георгия, на нем еще сохранилась кровь дракона!» — продал ему под видом реликвии. Разумеется, оно сломалось о доспехи Дитриха. Деревянный меч, с которым Роланд продолжил сражение, также был подготовлен. Несколько недель у открытого огня в комнате Рюдигера сделали дерево ломким. В итоге Дитрих был объявлен победителем, после того как и меч противника сломался во время поединка.

— Нет, — с сожалением заметил Рюдигер. — Так близко он меня больше не подпустит… Нам нужно придумать что-то другое.

— А что, если тебе придется сражаться с ним? — спросил Авраам. — Ты выйдешь против него?

Рюдигер пожал плечами.

— Я еще не решил, — ответил он. — Не то чтобы я опасаюсь за свою жизнь — Роланд не сможет убить меня деревянным мечом, я отобьюсь. Но мне не хотелось бы показывать ему свою манеру ведения боя, слабые места…

— Но, с другой стороны, ты узнаешь его слабые места, — размышлял Авраам.

Рюдигер расплылся в улыбке.

— Авраам, я почти год служил у него оруженосцем. Я досконально знаю его стиль ведения боя и многому научился у него. Хоть он и не придерживается даже в какой-то мере рыцарских добродетелей и не знает, что такое честь, но что касается копья и меча, то найти ему ровню трудно. Если мне придется противостоять ему в серьезном поединке, понадобятся все уловки, какие я только знаю. Поэтому, если я уже сейчас все это ему продемонстрирую…

Авраам пожал плечами:

— Тебе виднее. Но что ты собираешься делать с юношей?

— Во-первых, будем надеяться, что завтра он с честью потерпит поражение в поединке. — Рюдигер вздохнул. — Он будет сражаться дважды, но не с Роландом и не со мной — пока в турнире принимают участие так много рыцарей, жребий нас вряд ли сведет. А я и Роланд завтра утром будем сражаться с какими-то рыцарями, это уже решено.

Авраам хотел что-то сказать, но Рюдигер покачал головой:

— Нет-нет, даже не надейся, Роланд не уступит Архибальду из Кента, тот лучше обращается с лютней, чем с мечом. И я думаю, что тоже смогу одержать верх над своим соперником. Впрочем, мы будем сражаться в двух последних поединках второго тура, поэтому нас не выпустят в начале следующего этапа. По крайней мере, завтра во время первой битвы Дитмар будет в безопасности, а скорее всего, и во время второй. Однако с каждым туром сражающихся рыцарей будет все меньше… и Дитмар… ну, его окрыляет дочь Роланда. И к тому же еще этот приз, полученный сегодня… Юноша, без сомнения, будет лезть из кожи вон. И он неплох для своих лет!

Дитмар очень рано покинул праздничный ужин, устроенный королем, впрочем, за столом Фридриха ІІ пировали не бесконечно. Король не отрекался от мирских утех, но придерживался добродетели умеренности. Представителя династии Штауфенов можно было назвать примерным рыцарем во всех отношениях, начиная с владения мечом и заканчивая служением дамам. Он отличался щедростью, любезностью и мудростью, и вскоре Дитмар уже восхищался им. Принц представил юных рыцарей королю, и Фридрих сказал им несколько приветливых слов. Дитмар едва не поведал этому понимающему правителю о своих невзгодах, но вовремя сдержался. Ни его зарождающаяся любовь к Софии, ни раздоры по поводу наследства не могли стать темой разговора за этим столом, но, возможно… После парочки кубков вина Дитмар уже серьезно обдумывал, не обратиться ли ему к королю по вопросу Лауэнштайна, как только подвернется возможность. Осушив третий кубок, когда после пира столы сдвигали в стороны, а шуты и певцы развлекали общество, он уже грезил о том, что когда-то трубадуры будут слагать песни о величайшей любви двух наследников Лауэнштайна.

После четвертого кубка он уже сам сочинял стихи… и понял, что следует отставить в сторону пятый кубок, если на следующий день он хочет сражаться с честью ради своей дамы. Да и вообще, было бы неплохо подышать свежим воздухом…

Когда принц уже отправился в свои покои, Дитмар побрел по улицам ночного города, где благодаря щедрости короля еще кипела жизнь. Ночь была ледяной, и люди грелись с помощью пива и вина, льющихся рекой, и еды, предлагаемой в трактирах.

Дитмар не был голоден, — по крайней мере, ему не хотелось чего-то съедобного. Но он мучительно жаждал еще раз увидеть Софию, услышать ее голос… почувствовать аромат розовой воды и сандалового дерева…

Разумеется, найти девушку в ночном Майнце было невозможно. В городе было не меньше пятнадцати тысяч жителей, не считая многочисленных гостей, съехавшихся на коронацию. Но, с другой стороны, ему могли помочь шлемы. Рыцарь старался обозначить свое место расположения либо выставляя перед палаткой свой щит и нашлемник, либо же вывешивая знамя и герб на окне постоялого двора. Поэтому Дитмару нужно было всего лишь отыскать герб рода Орнемюнде — вот когда он пожалел, что не запомнил, как тот выглядит. Вроде там был медведь… Но что-то подобное отыскать можно! Воодушевленный юный рыцарь бродил по улицам и вглядывался в окна постоялых дворов. Уже у третьего трактира ему улыбнулась удача — щит с двумя медведями, сражающимися между собой… Дитмар стал под окном и прокричал:

— София!

В ответ он услышал пьяный смех.

— Дружище, здесь тебе не бордель! Но если ты найдешь девочку, заходите к нам выпить!

Это были развеселые пирующие юные рыцари. Дитмар сдержался, чтобы не вызвать их на поединок за оскорбление имени девушки. Похоже, он был пьян как раз настолько, чтобы набраться смелости и совершить задуманное, но не настолько, чтобы разъяриться и ввязаться в драку.

К сожалению, второй медведь также оказался неудачным для Дитмара. На гербе было изображено животное, вырывающее дерево, и сначала юноша воспрянул духом, поскольку в окне постоялого двора уже не горел свет. Отец Софии наверняка все еще где-то кутил — Дитмар ни за что не решился бы отправиться на поиски девушки, если бы предполагал, что она находится под присмотром отца. И таким образом он нарушил бы свое обещание. Дитмар уныло вспомнил об этом обещании. Возможно, все же было бы лучше сразу вызвать Роланда на поединок. Возможно, за руку прекрасной Софии…

Размышления о героическом поединке были прерваны свирепым криком сверху. Дитмару едва удалось уклониться от содержимого ночного горшка, опустошенного на него.

— Проваливай отсюда, трубадур! — проревел звучный голос. — Тебе недостаточно было отколотить меня на арене? Проклятые французы!

Дитмар невольно улыбнулся. Судя по всему, этот рыцарь проиграл поединок одному из великих любовников родом из Прованса или Лангедока.

Дитмар уже готов был сдаться, когда наконец заметил герб с медведем, привязанным золотой цепью. Это было именно то, что нужно, теперь он вспомнил! Да и цвета были подходящими — синий и серебристый. Дитмар заглянул в конюшню постоялого двора. Нет, вороного коня здесь не было, значит, и рыцарь отсутствовал. С колотящимся сердцем юноша расположился под одним из окон и тихо позвал Софию. Он уже приготовился отскочить в сторону, чтобы спастись от зловоний, но вместо ругающегося рыцаря в окне показалась светловолосая головка девушки. София сдвинула в сторону грубое полотно, которое должно было защищать постояльцев от холода.

— Кто там? Господин… господин Дитмар?

Голос Софии звучал приветливо, но в нем улавливалась недоверчивость. Ее лицо не было скрыто под покрывалом, на него падал лунный свет, который освещал эту безоблачную ледяную ночь. Дитмару так хотелось прикоснуться к лицу девушки, ощутить нежность ее кожи, шелковистой и теплой…

— София!

Девушка приложила палец к губам.

— Тише, не говорите так громко, вы… вы разбудите мою мать…

На самом деле этого можно было не опасаться. Лютгарт Орнемюнде, напившись, давно спала беспробудным сном, и даже раскаты грома не могли бы ее разбудить. Но София не знала, что еще сказать. Что должна говорить дама в такие моменты? София часто представляла себе рыцаря, который играет на лютне под ее окном.

— София…

Однако, похоже, этот рыцарь мог только повторять ее имя, причем он снова смотрел на нее с благоговением. Его глаза светились любовью и обожанием. Он был красивым и видным юношей и выглядел представительно в шерстяном плаще поверх праздничной туники. София вспомнила, что он завоевал приз. Королева дразнила своих придворных дам, им наверняка не терпелось наградить его поцелуем. Если же он будет и дальше отличаться, какой-то девушке действительно могут поручить сделать это… А сейчас он протягивал руку к Софии, словно хотел помочь ей спуститься к нему. Разумеется, для этого окно располагалось слишком высоко. Да и вообще…

— Разве… разве вы не хотите спеть? — спросила София.

Озадаченный Дитмар с мукой на лице поднял на нее глаза.

— Госпожа, я… я не умею петь, — признался он.

Ей показалось, что при этом он покраснел, но свет луны не позволял это видеть. Однако она могла прочесть муку на его лице.

— Я… я учился играть на лютне, но… но это… не… Так я не выразил бы свою любовь к вам…

София невольно рассмеялась. В обществе юного рыцаря она чувствовала себя легко и непринужденно. Дитмар Орнемюнде внушал уважение, когда, свирепо взирая на противника, опускал забрало, а затем скакал по арене на боевом коне. Но здесь и сейчас он был таким же застенчивым и смущенным, как и она. И он явно в первый раз стоял под окном девушки. Он не был трубадуром, который постоянно так делал…

— Мне придется осудить вас за подобное высказывание, господин рыцарь! — произнесла София голосом строгой дамы сердца. — Разве ворону не радует пение ворона, даже если его карканье кажется нам безобразным? Не звучание голоса чарует даму сердца, а похвала высокой любви, которую рыцарь воспевает и таким образом восхищается ее красотой.

Дитмар нервно сглотнул. После четырех кубков вина для него было чересчур много учтивых речей. Но эти речи не портили его представление о Софии Орнемюнде. Она была не только мягкой и красивой, но и умной. Он подыскал слова.

— Ворон… — начал он и запнулся. — Вы правда хотите, чтобы я спел? София, я… вы ведь сказали, что мне не стоит говорить громко.

София снова рассмеялась.

— Это привилегия дамы — менять свое мнение, — поддразнила она его, — и испытывать смирение и покорность рыцаря. Ну что, докажете свою смелость, господин Дитмар? Или же вы сдадитесь при первом же испытании, которому я вас подвергаю?

Дитмар отчаянно пытался вспомнить какую-нибудь песню, которую пели трубадуры при дворе короля. Но слова застряли у него в горле.

— Не могли бы вы… то есть… нет ли у вас какого-нибудь другого задания для меня? — спросил он. В его голосе звучала мука. — Возможно… возможно, я мог бы… сразиться в поединке под вашим знаком? Я мог бы выиграть турнир для вас… или… гм… лошадь! Я встретил вас на рынке, госпожа, вам нравятся лошади!

София улыбнулась Дитмару. Она не могла больше мучить его. И, разумеется, нельзя было допустить, чтобы он повышал здесь голос, даже если бы умел петь. В кабаке под комнатой для гостей все еще царило оживление, да и рыцари, уже лежавшие на тюфяках, были не настолько пьяны, чтобы певец не потревожил их сон.

— Боевого коня? — все же уточнила она и нахмурилась. — Вы хотите, чтобы я выехала на арену вместе с вами, господин Дитмар?

Она удивилась, когда Дитмар кивнул.

— Да, госпожа, — тихо произнес он. — Думаю, дело может дойти и до этого. Но не завтра. Завтра…

Не дослушав его, София поспешно отвернулась от окна: она услышала чьи-то шаги на лестнице. В тревоге она выпрямилась. Хоть эта игра с юным рыцарем становилась все увлекательней, нельзя было допустить, чтобы их заметили! София поспешно сняла ленту со своих волос. Она больше не понимала себя, на самом деле ей следовало стыдиться такого поступка. Но она никогда не чувствовала себя настолько взволнованной и счастливой, как сейчас, бросая ленту Дитмару.

— Вот вам мой знак! Но теперь мне нужно идти. И вам тоже — кто-то идет сюда!

С этими словами София исчезла, а счастливый Дитмар остался стоять, уставившись на шелковую ленточку. Ему удалось, у него был ее знак! Она чувствовала то же самое…

Дитмар летел на крыльях любви по улицам города к резиденции епископа. На следующий день он будет сражаться как никогда! Он всех победит ради Софии! И если ему придется противостоять ее отцу… Главное, чтобы она была рядом!

Дитмар готов был сражаться с самим архангелом Михаилом, если София будет подле него. Он был на седьмом небе от счастья!

 

Глава 7

Следующий день снова был безоблачным и холодным, хотя заморозки еще не наступили. Удача для участников турнира, которым не придется ни валяться в грязи, ни опасаться, что лошади могут поскользнуться на льду. Для декабря в Майнце стояла прекрасная погода, и это было хорошим предзнаменованием для правления нового короля, что не уставал повторять епископ.

Роланд Орнемюнде выиграл свой первый поединок, равно как и Рюдигер из Фалькенберга. Рыцари встретились на выездной площадке и обменялись такими ледяными взглядами, что по сравнению с ними холодный ветер над ареной показался знойными вихрями пустыни. Во всяком случае, так сказал Авраам Дитмару. Рюдигер сразу же представил племяннику своего еврейского друга, и Авраам прекрасно развлекал юношу историями о паломничестве в Тур, которым прикрывались Герлин из Лауэнштайна и дядя Авраама Соломон, чтобы увезти Дитмара в безопасное место, подальше от Роланда.

— Мы путешествовали под видом цирюльников, а вы, господин Дитмар, были дитем целителя. Вы учились ходить у наших костров и почти не плакали, даже когда в повозке было холодно и сыро. И, замечу, было ясно, что вы прирожденный всадник. Как бы быстро мы ни ехали с вами в седле, вам хотелось еще быстрее…

Разумеется, на самом деле Аврааму было поручено не спускать глаз с юноши, держать его как можно дальше от Роланда Орнемюнде и еще дальше от его дочери. Но Авраам опасался, что уже слишком поздно что-либо делать. Накануне вечером Рюдигер заметил, что Дитмар пришел поздно, и предусмотрительно не стал задавать вопросов. Никоим образом он не мог рисковать серьезно поссориться с племянником после того, как страсти хоть чуть-чуть утихли. Рюдигер предположил, что Дитмар пропустил парочку кубков с другим рыцарем и при этом поделился с ним своими любовными радостями и печалями.

Авраам, который как торговец лучше мог читать по глазам соседа, чем его друг рыцарь, исходил из худшего. Днем раньше Дитмар лишь издали вздыхал и краснел при виде дочери Роланда Орнемюнде, теперь же она робко, но со счастливым видом отвечала на его взгляды. А еще шелковая лента, которую он повязал на запястье! Он наверняка держал ее под рукой, чтобы в нужный момент повязать на пику. Разве последний раз он сражался не под знаком другой дамы? Авраам был уверен, что Дитмар встречался с Софией. И теперь София была так же влюблена, как и он. Все это было чревато сложностями. Потребуется немало хитрости и ловкости, чтобы Дитмар остался целым и невредимым, пока не закончится турнир.

Однако все последующие сражения Дитмар выигрывал благодаря смелости. Окрыленный тем, что шелковая лента Софии была закреплена на его пике, он искусно разделывался с противниками. Второй сдался после падения с лошади и даже не стал продолжать сражаться на мечах. При этом Дитмар уже без стеснения улыбался Софии, представая перед почетной трибуной до и после поединков. Его друзьям и защитникам оставалось только надеяться, что Лютгарт все время была достаточно пьяна, чтобы заметить что-то подозрительное. Для Роланда Орнемюнде присутствие истинного наследника Лауэнштайна уже не было тайной. Количество рыцарей, которые все еще принимали участие в турнире, заметно уменьшалось, и во время второго поединка Дитмара в этот день Роланд также был среди зрителей.

— Он уже радуется, что сможет свернуть ему голову, — вздохнул Рюдигер. — Лучшая возможность, чем «несчастный случай» на турнире, ему вряд ли может подвернуться. А Дитмар чувствует себя непобедимым.

— Но теперь ты можешь все изменить, — сухо произнес Авраам. Он разговаривал с одним из глашатаев и вскользь осведомился о последовательности поединков на следующий день. — Завтра в четвертом поединке будут противостоять друг другу господин Дитмар Орнемюнде и господин Рюдигер из Фалькенберга. Так что до завтра у тебя еще есть время подумать, позволишь ли ты племяннику выиграть или одержишь над ним верх.

Дитмар даже не стал спрашивать, кто будет его противником на следующий день, и он совсем не расстроился, что в этот вечер не оказался среди отличившихся рыцарей. Между тем борьба становилась все ожесточенней, и оставшиеся воины распределяли призы между собой. Епископ все еще мог допустить, что один из них достанется Роланду Орнемюнде. Причем он не питал иллюзий: если рыцарь будет и дальше так же успешно сражаться, на следующий день придется терпеть его за столом короля. А это настоящий скандал!

В эти дни Зигфрид из Эпштайна с трудом выполнял свои обязанности архиепископа и устроителя турнира. Ведь он также знал, что в состязании участвуют два представителя рода Орнемюнде. Он никак не мог решить, пойти ли ему против совести и, подтасовав результаты жеребьевки, как можно дольше держать их подальше друг от друга или же оставить все на произвол судьбы? И, возможно, из-за случайной гибели одного из родственников подтвердить бесспорное право другого быть хозяином крепости Лауэнштайн?

Дитмар же совсем об этом не беспокоился. Вечером он нетерпеливо дождался, пока в окне Софии погаснет свет. Затем он вытащил одолженную лютню и стал наигрывать мелодию простой любовной песни. После турнира он долгие часы упражнялся, чтобы достойно выступить, и, как и ожидалось, София растрогалась до слез. Оба продолжали обмениваться учтивыми фразами — София восхваляла боевую мощь Дитмара, а он восхищался ее красотой. Дитмар подслушал несколько красивых сравнений у трубадуров в лагере рыцарей, а София повторяла похвалы короля и графа Тулузы, которые постоянно комментировали происходящее на турнирной арене.

Наконец девушке пришлось отойти от окна и принять на себя весь гнев рыцарей, разместившихся в комнате для гостей. Дитмар же себя не помнил от счастья и остаток вечера провел, сочиняя любовную песню.

— Если ты споешь ей это, она пошлет тебя к черту! — заметил рыцарь, с которым Дитмар делил соломенный тюфяк. — Но нужно спеть до поединка: если Рюдигер из Фалькенберга услышит это, он будет с криками кататься по земле и не станет с тобой биться.

— Рюдигер? — От удивления Дитмар опустил лютню. — Завтра я буду сражаться с ним?

Он, счастливый без меры, свернулся в углу, когда получил утвердительный ответ. Рюдигер будет снисходительным. Наверняка он не выбьет своего племянника из седла на глазах у его возлюбленной! Нет, Рюдигер — человек великодушный. Он, конечно же, позволит племяннику выиграть!

— Ну? И что ты будешь делать? — полюбопытствовал Авраам, встретив на следующее утро Рюдигера у конюшни.

Дитмар уже был на месте, его конь пританцовывал вокруг выездной площадки, которая находилась в поле зрения Софии.

— Что касается нас, мы сделали все, что могли, чтобы девочка оказалась подальше отсюда, — продолжал Авраам. — Мириам убедила графа Тулузы, что звезды предвещают беду, если он сегодня появится возле турнирной арены. Он охотно остался в своих покоях: вчера он выпил лишнего вместе со своим другом Роландом. Возможно, тот сегодня тоже чувствует себя не очень хорошо. Но, к сожалению, король без ума от Мири, а королева считает Софию очаровательной. Поэтому обе получили приглашение наивысшего уровня, и тут уж ничего не поделаешь. Хотя епископ и не в восторге от того, что мавританка и дочь захватчика находятся подле короля. Но больше на почетной трибуне почти нет женщин — если так будет продолжаться, королеве самой придется целовать победителя.

И действительно, с каждым днем придворные дамы королевы и супруги вельмож находили все больше причин, чтобы не явиться к турнирной арене. Светило солнце, но стоял лютый холод, и требовалось чрезмерное осознание своего долга или же искреннее восхищение рыцарскими турнирами, чтобы выдержать целый день под балдахином короля. Зрители уже давно надели самые плотные дорожные плащи поверх праздничных одеяний, только король стоически держался, оставаясь в своем роскошном наряде. Епископ велел принести меха, чтобы оббить сиденья, и уже ранним утром подавали горячее пряное вино. Однако все это имело лишь кратковременный эффект. Уже к полудню все замерзали до мозга костей.

— Однако с лица юной Софии не сходит румянец, — заметил Авраам. — И если ты меня спросишь почему, то я отвечу: она волнуется, ожидая поединка некоего рыцаря. Ну, так что ты сделаешь, Рюдигер?

Рюдигер проверил деревянный меч, который достался ему, хоть Ханзи всегда следил за тем, чтобы ему не подсунули поврежденное или хрупкое оружие.

— Как — что? — нехотя произнес он. — Я одержу над ним верх, но постараюсь, чтобы при этом он выглядел как можно лучше. Юный рыцарь с честью проигрывает в непродолжительном поединке более опытному. Это не может унизить его в глазах малышки, а даже если так произойдет, то тем лучше. Эта любовь, как ни крути, — катастрофа, — конечно, если он ее действительно не воображает.

Авраам покачал головой:

— Не надейся, вчера он одолжил лютню у одного трубадура из Тулузы, вот мы и узнали об этом. Он ведь не станет играть на ней для себя в пустой комнате. Нет-нет, Рюдигер, твой племянник хитрей, чем ты думаешь. Или же в таком случае говорят «влюбленней»? — Он расплылся в улыбке.

— Как бы там ни было, лучше пусть он будет зол на меня, чем мертв, — решительно выразил Рюдигер свои намерения. — А теперь пожелай мне удачи, Авраам, я должен разогреть коня.

К несчастью, именно добрые намерения Рюдигера стали злым роком для Дитмара. Юный рыцарь и сам не собирался сдерживаться в сражении с дядей. Он избегал встречаться с Рюдигером на выездной площадке. Никаких уговоров! И его поведение недвусмысленно давало это понять. Никто не должен был считать, что Рюдигер нарочно позволил ему выиграть, — даже если Дитмар тайно на это надеялся. Поэтому он удивился тому, что Рюдигер отреагировал адекватно, когда он помчался на него, нацелив пику так, чтобы попасть в бедро или голень Рюдигера или чтобы выбить его ногу из стремени и лишить всадника равновесия. Правда, в сражении с таким опытным воином эта уловка вряд ли имела бы успех, но если Рюдигер позволит выбить себя из седла, то даже не почувствует боли.

Однако Рюдигер и не думал падать с лошади. Вместо этого он стал целиться Дитмару в плечо. Попадание в цель принесло бы ему очки, также и Дитмар получил бы парочку. Рюдигер не собирался выбивать племянника из седла, а хотел, чтобы поединок окончился ничьей. Однако он не учел тот напор, с каким конь Дитмара мчался на него, и ему понадобилось больше ловкости, чем он рассчитывал, чтобы уклониться от удара юноши. Поэтому его собственная атака получилась неожиданно сильной. Дитмар получил болезненный удар и зашатался в седле, когда рыцари разъехались. Рюдигер выругался под забралом. Он не должен допустить, чтобы это повторилось.

Но вскоре именно это и случилось. Дитмар снова атаковал со всей силой, хоть ему было заметно тяжело держать щит: его левое плечо было повреждено. В этот раз он направил пику Рюдигеру в грудь, но дядя использовал свое копье, чтобы отбиться. При этом наконечник поднялся высоко и снова попал в уже поврежденное левое плечо Дитмара. Юноша потерял равновесие и упал на землю. Рюдигер обеспокоился, заметив, что ему с трудом удалось встать на ноги.

— Мне жаль! — прошептал он племяннику, спешившись, чтобы продолжить бой на мечах. — Это было немного сильней, чем я ожидал. Но ты действительно хочешь продолжать? Если у тебя что-то болит…

Дитмар не ответил, а только свирепо взглянул на дядю. Юный рыцарь чувствовал себя оскорбленным и решил сделать все, чтобы исправить свою ошибку. Рюдигер серьезно подумывал, не позволить ли своему деревянному мечу скользнуть по доспехам Дитмара и сломаться, но после того, как юноша нанесет ему парочку ударов, ведь победа благодаря чистому везению всегда оставляет горький привкус. Но он сразу же взял себя в руки. Следующим соперником Дитмара мог стать Орнемюнде. И от этого рыцаря пощады не жди!

Так что Рюдигер решительно отбивал атаки племянника, но все же пару раз позволил ему нанести удачный удар. И снова эта дружелюбная стратегия, которая лишь усугубляла поражение Дитмара. Ослабленный после ударов пикой — но также воодушевленный своими попаданиями, — юный рыцарь забыл про защиту. Удар меча его дяди, который на самом деле был нацелен в щит, снова оказался слишком сильным. Дитмар упал на землю и опять на поврежденное плечо. В этот раз он уже не поднялся, и Рюдигера объявили победителем.

Обеспокоенный, он поднял забрало племянника. Похоже, при падении Дитмар ударился еще и головой. По его лицу текла кровь. Однако это был всего лишь ушиб, и юный рыцарь находился в сознании. Но глашатаи все же велели принести носилки. Поле сражения Дитмар покинул не только побежденным, но даже не на своих ногах…

— Он будет ненавидеть меня всю жизнь, — вздохнул Рюдигер, когда сразу после поединка подошел к Ханзи и Аврааму, которые озадаченно смотрели на него. — Но я не мог ничего поделать: все, что только могло пойти наперекосяк, так и пошло.

— Звезды, — улыбнулся Авраам и смиренно воздел руки к небу.

— Думаю, не только юноша тебя ненавидит, господин Рюдигер, — сказал Ханзи и кивком указал на Роланда Орнемюнде. Рыцарь наблюдал за поединком и теперь уставился на Рюдигера с неприкрытой ненавистью. — Ведь ты сорвал ему все планы.

Рюдигер покорно кивнул.

— М-да, — произнес он. — И я сделаю это снова. Моим следующим соперником будет Рунгхольт из Баварии. Я уже трижды выбивал его седла. Но сегодня ему впервые улыбнется удача, и он одержит надо мной верх… Для меня турнир окончен, друзья. Я не стану рисковать и сражаться с Роландом. Но в следующий раз он от меня не уйдет, а встретимся мы с этим типом теперь уже на поле боя! Перед его крепостью!

София, затаив дыхание, следила за поединком своего рыцаря, не рассчитывая на плохой исход. Девушка никогда не восхищалась рыцарскими играми, она не могла судить, какой рыцарь сражался хорошо, какой плохо, какому сопутствовала удача, а кто не отличался особенными умениями. До этого момента она считала Дитмара непобедимым, поэтому испугалась до смерти, когда он упал с лошади. Она чуть не вскрикнула и с трудом взяла себя в руки. Ее мать не обращала на нее особого внимания, но испуганный крик не ускользнул бы от нее. Хватило и того, что госпожа Айеша Мариам нахмурилась, когда пальцы Софии стали судорожно сжимать ткань ее плаща. Похоже, мавританка что-то подозревала, — или же она действительно читала судьбы людей по звездам? Монашки в монастыре говорили, что это невозможно…

София, немного успокоившись, наблюдала за тем, с какой силой Дитмар, снова собравшись с духом, бросился с мечом на Рюдигера, но затем она все же вскрикнула, увидев, как он упал.

Лютгарт обратила на дочь затуманенный взор. Она снова видела все сквозь дымку горячего пряного вина.

— Что-то случилось, дитя мое?

София в испуге не могла оторвать глаз от арены. Рыцарь, которого объявили победителем поединка, поднял забрало побежденного противника, прежде чем предстать перед королем… Залитое кровью лицо Дитмара…

— Нет… я… то есть… я… Я чувствую себя не очень хорошо, матушка. — София вскочила с места.

Она знала, что уйти без извинений неприлично, но она просто не смогла бы выдавить из себя несколько учтивых слов перед королевой. Побледнев от волнения, она следила за тем, как Дитмара укладывали на носилки. Но ведь он жив? Он не мог умереть…

София поспешила мимо ошеломленной королевы и придворных дам. Она видела все словно сквозь пелену тумана. Но ей нужно было крепиться, она должна была найти его, она должна… Куда, ради всего святого, уносят раненых рыцарей? Кто ими занимается? А если он умрет…

София, шатаясь, побрела в сторону конюшни.

— София, дитя, да подождите же! — Голос мавританки прервал ее лихорадочные размышления. — Куда вы собрались? Вам плохо?

София покачала головой. На ней был плащ, но волосы она не прикрыла. А ведь она всегда их прятала, покидая ложу короля. Как и раньше, юная Орнемюнде больше всего на свете боялась обратить на себя внимание, но сейчас она была вне себя. Похоже, Авраам был прав. София уже встречалась со своим рыцарем, и то, что она испытывала к нему, было чем-то гораздо большим, нежели детское увлечение.

— Я должна пойти к нему, — прошептала она. — К Дитмару… Если он умрет…

Мириам покачала головой.

— Вовсе нет, дитя мое, он не умрет. Рюдигер приходится ему дядей. Он не стал бы так невозмутимо стоять перед королем, если бы юноша был серьезно ранен. Думаю, он удостоверился в том, что с ним ничего серьезного не произошло.

— Но кровь… — пролепетала София. — У него на лице была кровь…

Мириам вздохнула. Отвести сейчас Софию к Дитмару было бы, несомненно, неблагоразумно. Если ее отец узнает, что Дитмар ухаживает за ней и что она себя скомпрометировала, повидавшись с ним после поражения в поединке…

Но, с другой стороны, если Роланд найдет ее в таком состоянии, то почует неладное. И из-за Софии ее рыцарь может даже поплатиться головой, если она расскажет отцу об их любви!

Мириам потерла лоб.

— Ну хорошо, малышка, мы пойдем поищем его. Но закройте лицо покрывалом, чтобы вас, ради всего святого, никто не узнал. И прежде всего ваш отец. Ему ни в коем случае нельзя знать, какие чувства вы испытываете к господину Дитмару.

София удивленно посмотрела на Мириам.

— Но почему нет? Разумеется, не сейчас, мне… мне, разумеется, не позволено тайно видеться с рыцарем. Но если господин Дитмар посватается ко мне…

Мириам снова вздохнула. Значит, все зашло уже так далеко.

— Только что вы опасались, что он может умереть, — заметила она. — А теперь поторапливайтесь, я вижу вашего отца на выездной площадке. Пока он занят, вы можете навестить своего рыцаря. Он уж точно пока жив.

Рюдигер не спешил проведывать Дитмара. Он лишь кратко осведомился у одного из цирюльников, которые заботились о раненых рыцарях, о здоровье своего племянника, и услышал, что тот вполне здоров. После этого он наблюдал за тем, как Роланд Орнемюнде разбил очередного противника. После боя на мечах тот не смог подняться, и, похоже, его ранения были гораздо серьезней, чем царапины Дитмара.

В следующем поединке Рюдигер, как и планировал, проиграл юному Рунгхольту из Баварии, который себя не помнил от радости, но по-рыцарски помог противнику подняться на ноги после сражения. И теперь Рюдигеру наконец больше не нужно было ничего улаживать. Но ему предстояло выслушать укоры Дитмара. После того как Ханзи помог ему снять доспехи, он отправился в палатку цирюльника.

К своему изумлению, он услышал звонкий смех за одним из пологов, которые отделяли тяжело раненных от тех, кто отделался легкими ушибами. Мужчины с усмешкой посмотрели на Рюдигера.

— Не беспокойтесь, господин Рюдигер, проходите, юноша в полном порядке, — пробормотал один из цирюльников. Он как раз вышел с окровавленными повязками в руках из другой части палатки, откуда доносились скорее стоны, чем смех. Жертва Роланда Орнемюнде. — В отличие от этого, ему выбили один глаз. А вашего племянника я отделил от других, чтобы он спокойно мог пообщаться со своей дамой. Девушка была так растеряна, и госпожа посчитала… — Он многозначительно указал на Мириам, которую Рюдигер заметил только сейчас.

Закутанная в плотное покрывало, она стерегла вход во временные покои Дитмара.

— Ми… госпожа Айеша! Что… Что привело вас… — Рюдигер нахмурился.

Мириам пожала плечами.

— Не пустить девушку к нему показалось мне еще более рискованным. Но есть хорошие новости: он не зол на вас.

Она с готовностью подняла полог, и Рюдигер увидел Дитмара и его даму. Они сидели рядом на кровати — гораздо ближе друг к другу, чем позволялось на данном этапе ухаживаний. Но Рюдигер видел перед собой скорее не рыцаря и даму сердца, а двух счастливых детей. Дитмар выглядел израненным — его голова была перевязана, а на светлых волосах запеклась кровь, к тому же он держал поврежденную руку на перевязи. А вот у девушки был здоровый и свежий вид, кожа ее была светлой, щеки залил румянец радостного волнения, зеленые, как лесное озеро, глаза сияли, а ее золотистые волосы были распущены, и она спрятала под ними, как под покрывалом, лицо, когда вошел незнакомый рыцарь.

— Дядя! — Дитмар расплылся в улыбке при виде Рюдигера. — Вообще-то я должен на тебя сердиться! Ты попрал мою рыцарскую честь, я…

Рюдигер закатил глаза.

— Ты проиграл в турнирном поединке. Если уже это попрало твою рыцарскую честь, то что будет дальше? И разве ты не хочешь меня представить? — Он поклонился. — Благородная дама…

— Это София! — сказал Дитмар без всяких околичностей. — И я все ей уже рассказал. О Лауэнштайне и наследстве. И мы с ней одного мнения!

— Одного мнения? — испуганно спросил Рюдигер.

Дитмар и София одновременно кивнули.

— Мы созданы друг для друга! — произнесла девушка очень серьезно. Она обладала мягким, певучим голосом. Рюдигер понимал, почему она очаровала Дитмара. — Мои родители должны это понять. Ведь это знак свыше, Божья воля! Дитмар и София Орнемюнде из Лауэнштайна.

Дитмар кивнул.

— Вот посмотри, я подарил ей медальон! — важно заявил он. — В знак согласия моей матери. Она также полюбит Софию.

Рюдигер потерял дар речи. Медальон был подарком королевы Алиеноры Герлин. Она берегла его и передала Дитмару, когда его посвятили в рыцари, пока в качестве талисмана, но когда-то он должен был принадлежать даме его сердца. И теперь он находился в руках дочери захватчика!

Мириам положила руку Рюдигеру на плечо успокаивающим жестом.

— Наверно, так распорядились звезды, — заметила она. — А теперь идите и не ругайте Дитмара, этим вы точно ничего не добьетесь. А девочку оставьте мне, я отговорю ее сразу же бежать к родителям, чтобы рассказать им о Божьей воле. Но сперва нужно увести их отсюда. Представьте только, что будет, если Роланд заглянет сюда, чтобы проведать рыцаря, которого он недавно изувечил!

 

Глава 8

Роланд Орнемюнде в этот день выиграл все поединки, однако так и не дождался награждения призом и приглашения к столу короля — епископу все-таки удалось это предотвратить. Не стоило так сильно увечить своего противника, пояснил он глашатаям, которые должны были определить победителей дня. Помимо рыцаря с выбитым глазом еще один получил смертельно опасные ранения при падении с лошади. Да, последнее могло произойти вследствие стечения обстоятельств, но Зигфрид из Эпштайна заявил, что такой опытный рыцарь, как Роланд, способен контролировать силу своих ударов. Считалось излишним так свирепо избивать противников на турнирах.

Разумеется, Роланд все понял по-своему, и вечером ему понадобилось больше вина, чем обычно, чтобы залить очередное разочарование. Раймунд Тулузский охотно и терпеливо его выслушивал.

— Когда-то тебе придется вызвать этого господина Дитмара на поединок, — наконец сказал он. — Пока он жив, тебя ни за что не признают хозяином крепости. А пока ты незаконно удерживаешь крепость, будешь изгоем.

Роланд кивнул, но в то же время смиренно вздохнул.

— Но если я вызову рыцаря на поединок без причины, я так и останусь изгоем, — заметил он. — Пока он не нанесет мне оскорбление каким-либо способом, я не смогу ничего поделать. А что касается этого Дитмара, то он или такой же простофиля, как и его отец, или у него превосходные советники. Этот Рюдигер из Фалькенберга не отходит от него ни на шаг. Да и епископ, похоже, делает все, чтобы удерживать его подальше от меня. Если до послезавтрашнего дня ничего не произойдет, все пропало — празднества по поводу коронации закончатся. Как и прежде, ни один двор не принимает мою дочь на воспитание, да и Лютгарт не воспользовалась тем, что могла общаться с королевой. И снова лучше не стало…

Граф Тулузы пожал плечами и подлил другу вина.

— Но и хуже не стало, — утешил он Роланда. — К тому же у тебя еще есть время и будет групповая схватка. Если вы с мальчуганом будете сражаться в разных группах, может произойти несчастный случай…

Групповая схватка, импровизированное сражение, по традиции завершала турнир. Принимающих в ней участие рыцарей делили на два отряда, и сражение часто перерастало в дикую драку. Но Роланд Орнемюнде не питал иллюзий: Рюдигер из Фалькенберга подстроит все так, чтобы Дитмар не участвовал в этом сражении. А в случае, если ему это не удастся, Роланду сперва придется сразиться с ним.

— А что касается девочки, — продолжал граф, — то я с удовольствием возьму ее на воспитание. Она красивая, милейшая девчушка, моя супруга не будет против.

Роланд изумленно посмотрел на друга.

— Ты правда это сделаешь? — спросил он. — Не… не требуя ничего взамен? От меня или от… нее? — Он видел, какие взгляды бросал Раймунд на «красивую, милейшую девчушку».

Раймунд только отмахнулся.

— Ну конечно же, мой друг! Неужели ты думаешь, что я стану прикасаться к твоей доченьке? Нет-нет, она нетронутой прибудет в Тулузу, даю тебе слово. Однако что будет там… Моя супруга ведет «двор любви». Дворец полон пылких юных рыцарей.

Роланд покачал головой.

— Да нет, София не отличается пылкостью. Она еще не посмотрела ни на какого юношу. А что касается рыцарей, ты ведь можешь занять их чем-нибудь. На чьей стороне ты сражаешься в этой странной войне против альбигойцев, из-за которых Папа призывает к крестовому походу?

Пока Роланд и граф кутили, Дитмар снова направился к постоялому двору, где находилась София. Юный рыцарь решил исполнить ей песню собственного сочинения. Как и ожидалось, София сочла ее лучшей из всего сочиненного живыми и покойными трубадурами и не скупилась на похвалу. Однако в этот раз им пришлось поплатиться за неосторожность. Юные влюбленные не остались незамеченными — они привлекли внимание хозяина трактира и других рыцарей, остановившихся на постоялом дворе.

Никто из них не был заинтересован в том, чтобы выдать рыцаря и его даму сердца. Напротив, воспитанные при «дворах любви» юные рыцари нашли поступок Дитмара невероятно романтичным и достойным великого возлюбленного. Даже если его пение мешало им спать, они благосклонно к этому относились. Те же, кто получил традиционное воспитание, вообще не заинтересовались кокетничающей парочкой, разве что пригрозили вылить содержимое ночного горшка на неумелого певца, если он исполнит еще одну песню. То же самое относилось и к хозяину трактира, но он заметил, что в этот вечер его потаскухи с бо́льшим воодушевлением предавались своей работе, чем обычно, поскольку юный рыцарь растрогал их. А Лютгарт Орнемюнде, которой все это касалось больше всех, спала беспробудным сном пьяницы.

Поэтому, возможно, ничего бы и не произошло, если бы на следующий вечер Роланд Орнемюнде не противостоял в поединке, как нарочно, именно тому странствующему рыцарю, который ночью кутил как раз в том трактире. Орнемюнде действительно удалось стать одним из двух последних воинов этого турнира, и теперь он сражался за свою честь, в то время как его противник надеялся как победитель турнира попасть в войско короля или по крайней мере быть принятым в крепости одного из почтенных зрителей. В любом случае его ожидала ценная награда, которая была ему как странствующему рыцарю крайне необходима. Поэтому рыцари не щадили друг друга. Они сражались деревянными мечами с мощью великанов, после того как поединок в седле окончился ничьей. При этом они обменивались громкими оскорблениями, что также было привычным делом. Наконец господину Куниберту из Вормса удалось привести в замешательство Роланда Орнемюнде.

— Прежде чем сражаться с мужчиной, вам следует образумить свою дочь! — с ухмылкой произнес рыцарь.

На мгновение Роланд опустил свой щит, но тем не менее отбил тут же последовавшую атаку Куниберта.

— Что вы знаете о моей дочери? — бросил он ему. — Только посмейте засомневаться в ее добродетели, и завтра мы встретимся с вами с острым оружием в руках! — Его меч с силой ударился о щит противника.

Куниберт попытался достать до него мечом снизу.

— Я не могу ничего сказать о телесной невинности вашей дочери, — он снова ухмыльнулся, — но вот ее сердце, несомненно, тронул юноша, который вчера горланил жуткие стихи под окнами вашего постоялого двора.

— Вы это выдумали! — проревел Роланд и снова отбил удар Куниберта.

Тот расхохотался.

— Нет, господин рыцарь, такие ужасные стихи я бы никогда не стал слагать! Да и трубадура отвратительней этого я не встречал. Но, похоже, он красив, этот юноша, так как ваша дочь очень мило беседовала с ним. Спросите трактирщика, если не верите мне!

— Спрошу! — воскликнул Роланд и атаковал его с новой силой. — Как только разделаюсь с вами!

Больше ничего сказано не было — обоим рыцарям не хватало воздуха. Похоже, откровение господина Куниберта обернулось против него. Роланда теперь переполняла ярость — не только по отношению к противнику, его дочь также дала ему повод прийти в бешенство. Но, прежде чем он мог заняться Софией, ему нужно было расправиться с Кунибертом, и он был беспощаден. Еще несколько ударов — и противник упал избитый на землю и сразу же сдался, чтобы не получить еще повреждений, как наполовину ослепший рыцарь два дня назад.

— Победителем этого поединка объявляю господина Роланда Орнемюнде! — возвестил глашатай.

Роланд, все еще вне себя от ярости, стал перед почетной ложей. Он выдавил из себя улыбку, когда королева надела на него золотую цепь. Поцелуй Лютгарт он также терпеливо вынес, равно как и слова признания короля. Роланд не сомневался, что его тут же объявят победителем всего турнира и пригласят к столу монарха — теперь епископу было нечего возразить.

Но прежде Роланду нужно было кое-что уладить.

— София! — прошипел он. — София и Лютгарт! Мне нужно поговорить с вами обеими!

— Это не то, о чем ты подумал, отец! — оправдывалась София мягким голосом с блеском в глазах.

Последовав за родителями за конюшни, она сразу же призналась, что виделась с рыцарем перед постоялым двором. Она поморщилась — это место служило выездной площадкой для рыцарей, и здесь воняло конским навозом. Лютгарт с отвращением приподняла подол платья. Не самое лучшее место для разговора, но Роланд был слишком взволнован, чтобы вести женщин на постоялый двор.

— Вот как? — воскликнул он. — Да о чем же мне еще думать? Ты кокетничала с рыцарем, который имел наглость осыпать тебя любезностями, стоя под твоим окном, прямо на улице! На таких типов нужно мочиться, София, а не отвечать им!

— Отец! — София покраснела, услышав грубое выражение. — Слова и поступки господина Дитмара, вне всяких сомнений, благородны! Мы… мы влюблены друг в друга. Мы…

— Как зовут этого типа? — рявкнул Роланд.

София расправила плечи.

— Дитмар Орнемюнде, сын Дитриха Орнемюнде из Лауэнштайна. Вот видишь, это Божья воля, отец! Теперь ты понимаешь, что Господь желает, чтобы наши семьи снова воссоединились, чтобы вместе править Лауэнштайном, что Дитмар и я созданы друг для друга?

Она запнулась, когда отец, оправившись от шока, расхохотался.

— Божья воля, София! Лютгарт, Божья воля! Да, так, и правда, можно выразиться! Я тут хожу кругами вокруг этого мальчугана, а он не допускает ни малейшей оплошности. Но теперь! Этот тип обманул меня, обесчестил мою дочь… Более чем веская причина для вражды! — Орнемюнде снял перчатку. — А теперь иди в церковь, София, и кайся в своих грехах, или молись за своего возлюбленного, или делай что там положено в таком случае делать девушке. А ты, Лютгарт, присматривай за ней. Мы еще поговорим о твоем пренебрежительном отношении к своим материнским обязанностям! А я сейчас пойду вызову Дитмара из Лауэнштайна на поединок! Епископу будет нечего на это возразить! Через пару часов Лауэнштайн будет принадлежать мне. Мне и только мне!

Роланд по пути забрал свой меч из конюшни — ведь с очередным противником он будет биться с острым оружием. Затем он ринулся на турнирную арену, где как раз собирались рыцари. Глашатаи закончили совещаться. Наконец был определен победитель турнира и победитель дня.

Роланд не обратил на них никакого внимания.

— Где Дитмар Орнемюнде? — резко обратился он к первому попавшемуся ему рыцарю-глашатаю и одному из судей.

Тот пожал плечами.

— Этого я не знаю. Но мы искали вас, господин Роланд. Король готов наградить победителя турнира, этим вечером вы будете сидеть за столом рядом с ним. Пойдемте, нужно много чего подготовить. Вам следует одеться соответственно. Забудьте пока о господине Дитмаре, что бы вам ни нужно было с ним обговорить.

Роланд не мог отказаться от почестей, оказываемых королем. Нехотя он принял участие в триумфальном шествии по арене. Поединок придется отложить. Вот бы только этот Дитмар не натворил чего…

— Вам нужно скрыться, и как можно быстрее!

Мириам уже давно научилась делать выводы, исходя из поведения людей. И ярость Роланда в конце его последнего поединка, его настойчивое желание поговорить с семьей вместо того, чтобы наслаждаться победой над последним противником, — все это не предвещало ничего хорошего. Поэтому Мириам поспешно извинилась после того, как Лютгарт и София удалились. Это не выходило за рамки приличия, ведь придворный штат отправился в отапливаемую углем палатку, где подавались напитки.

Астролог задумалась, не стоит ли ей разыскать Роланда, Софию и Лютгарт, но это все же показалось ей не слишком хорошей идеей. Ей следовало предупредить Дитмара и Рюдигера. Если это окажется ложной тревогой, тем лучше. Она нашла рыцарей у одного из трактиров, где они ожидали решения судей. Оба были не в доспехах, они облачились в праздничные наряды свиты принца, ведь в этот день они больше не должны были сражаться. Дитмар, который все еще держал руку на перевязи, чтобы не беспокоить плечо, теперь имел также вескую причину не участвовать в групповой схватке на следующий день.

— До Орнемюнде дошли какие-то слухи, — поспешила сообщить Мириам обоим. — Он только что потребовал объяснений от Софии. И, насколько я ее знаю, она с сияющими глазами расскажет ему о Божьей воле, которая снова соединяет род Орнемюнде, — или что-то в этом роде. Вам нужно убраться отсюда, и как можно быстрей!

Рюдигер обеспокоенно кивнул, но Дитмар выпятил грудь.

— Значит, так и должно быть, — спокойно произнес он. — Мы предстанем перед моим родственником. Ему придется принять…

— Мы? — ухмыльнулся Рюдигер. — Он едва ли станет втягивать Софию в эти разбирательства. Господи, Дитмар, если она действительно призналась в заигрывании с тобой, у него есть веская причина бросить тебе перчатку в лицо! Прямо перед королем и всем народом, ему для этого не нужны никакие хитрости! И ты не сможешь его одолеть, ты…

— Меня вдохновляет сила высокой любви, — с достоинством произнес Дитмар.

— Это не смешно! — проворчал Рюдигер.

— Дитмар, вам нужно… вам нужно уехать!

Рыцари, собравшиеся вокруг трактира, удивленно переглядываясь, пропустили девушку, которая с развевающимися волосами, в распахнутом плаще кинулась к Дитмару и Рюдигеру. София Орнемюнде потеряла покрывало и обруч и в неподобающем для дамы виде пробежала от собора до турнирной арены. Кто бы ни встретил ее по дороге, наверняка на него это произвело неприятное впечатление. Она убежала от матери, когда та дрожащими пальцами зажигала свечу, и ей было совершенно все равно, что позже с ней сделает отец. Ей было важно найти Дитмара, пока перед ним в пыль не упадет перчатка Роланда.

Софии удалось сохранить ровно столько самообладания, чтобы не броситься ему на шею.

— Дитмар, слава богу, нашла вас вовремя! Вам… Вам нужно бежать, Дитмар, мой отец вас разыскивает. Он хочет вызвать вас на поединок и…

— Тогда я буду сражаться, как и подобает мужчине! — невозмутимо ответил юный наследник Лауэнштайна. Да, он питал к девушке чувства, но сейчас он был лишь рыцарем, лишь воином, защитником своей и ее чести. — Я ни за что не стану трусливо убегать! Я выеду на арену за вас и за Лауэнштайн, я…

— Ты поспешно выдвинешься в Париж по срочному поручению принца, — перебил его Рюдигер. — В то время как вы, госпожа… Вы, несомненно, вне себя, похоже, что-то вас напугало. Долгий… долгий день на турнирной арене… поединки рыцарей… кровь… — В этот день не пролилось ни капли крови, но Рюдигеру не пришло в голову ничего другого. — Для такой нежной души, как ваша, это слишком тяжелое испытание. Прошу вас, позвольте госпоже Ми… Айеше проводить вас в палатку, где вы успокоитесь и подкрепитесь.

— Мне не нужно подкрепляться! — воскликнула София.

— Я не буду недостойно убегать! — заявил Дитмар.

Но вскоре София собралась с духом. Похоже, она наконец стала понимать, что хотя Дитмар и ведет себя по-рыцарски, но подписывает себе таким образом смертельный приговор. С горящими глазами она решительно предстала перед ним и попыталась изобразить гнев.

— Вы будете подчиняться воле своей дамы! — резко произнесла она. — Во имя высокой любви я приказываю вам отказаться от поединка. Я… я приказываю вам чтить рыцарскую добродетель… покорности… как… как когда-то Ланселот по требованию госпожи Гвиневры, я…

Рюдигер снова схватился за голову. Эти влюбленные напоминали ему раздосадованных детей. Между тем эта живописная группа, разумеется, привлекла внимание всех находящихся поблизости рыцарей. И, несомненно, нужно было подыграть девушке, как бы сильно его не раздражало учтивое любезничание.

— Ты ведь слышал, Дитмар! — строго заметил он и попытался вспомнить подходящие строки из сказаний о короле Артуре. — Твоя дама требует от тебя высокой жертвы. Меры и сдержанности… во имя вашей любви. Разве ты не подчинишься ей?

На несколько мгновений воцарилась тишина. Затем Дитмар склонил голову и опустился перед Софией на одно колено.

— Вам, моя дама, принадлежат моя жизнь и моя честь! — произнес он. — Я к вашим услугам. Приказывайте!

Полчаса спустя Рюдигер, Ханзи и униженный Дитмар скакали на юг. Принц сразу же осознал неотложность ситуации и отправил рыцарей с важным посланием к своему отцу. Между тем Роланд Орнемюнде делил стол с королем. Он не смог никого вызвать на поединок, а вечером, после ужина, трубадуры уже распевали хвалебные песни о юном рыцаре, который поставил любовь выше чести. София слушала их с пылающими щеками — и совсем не ожидала пощечины, которую получила, как только они с родителями остались наедине после пиршества.

— Ты опозорила меня и выставила род Орнемюнде из Лауэнштайна на посмешище! Но ты не поедешь с нами обратно в крепость, чтобы ждать там своего любовника! — Роланд в ярости толкнул дочь в сторону постоялого двора. — Завтра Раймунд Тулузский отправится в свои владения, и ты будешь его сопровождать. Теперь тебя будут воспитывать при дворе графа… Там тебя обучат придворным манерам!

 

Глава 1

— Еще как поедешь! Как бы высоко я ни ценил твои обязательства и как бы дорога мне ни была наша вера. Но ты еще не стала одной из Совершенных!

Женевьева де Монтальбан резко, яростно откинула волосы назад, что не подобало девушке, готовящейся принять духовный сан. Но то, чего требовал от нее отец, было чудовищно. По крайней мере, для альбигойки, которая собиралась принять святое крещение. Женевьева уже сделала первые шаги для этого. Ей было позволено читать «Отче наш», у нее теперь был собственный экземпляр Евангелия от Иоанна, и уже долгое время она жила по строгим правилам Совершенных, самых примерных представителей ее веры.

— Я не поеду, отец! Только не к этому двору, где царит разврат и поклоняются телесной любви! Где чревоугодие и прелюбодеяние в порядке вещей! Чего стоит только этот граф Раймунд. Шестая супруга! И теперь я должна…

Пьер де Монтальбан поднял руки, словно призывая к терпению.

— Ты не обязательно должна становиться его седьмой женой, — объяснил он дочери.

Однако он не сомневался, что красота Женевьевы введет графа в искушение. Возможно, приглашение ко двору Тулузы и последовало как раз по этой причине. У Пьера де Монтальбана были предположения на этот счет. Женевьева была чрезвычайно набожной и благонравной девицей, но при взгляде на нее мужчина мог потерять разум, и ее обаяние, несомненно, вызывало плотское влечение. Хозяин крепости покачал головой и прогнал такие мысли. Он также пытался хоть сколько-нибудь приблизиться к Совершенным, а для этого нельзя было вожделеть женщину. Сейчас он действительно восхищался дочерью без всяких нечестивых помыслов, но при взгляде на ее темные кудрявые волосы, черные, как агат, глаза, в глубине которых полыхало пламя, чистую, светлую кожу он вспоминал покойную жену, с которой его связывало нечто большее, чем целомудренная симпатия.

Но сейчас ему следовало забыть об этом. Ему нужно было уделить все свое внимание Женевьеве, иначе она никогда не пойдет навстречу его желаниям. Стараясь сохранять спокойствие, он поставил два кубка на простой деревянный стол в караульном помещении крепости. Он уже взял было в руки кувшин с вином, но передумал и наполнил оба кубка водой. Не стоило еще больше сердить Женевьеву, предлагая ей хмельной напиток.

— Речь идет лишь о том, чтобы какое-то время пожить при дворе, — начал он. — И это не только мое желание, Женевьева. Сам епископ одобрил эту мысль. Фламберт и ты, Женевьева, вы будете представителями не только Монтальбана, но и всей общины.

— Но я не понимаю, зачем это, отец! — уже спокойней возразила Женевьева. — Сейчас я неофитка. Я стану Совершенной, — ты все равно не сможешь выдать меня замуж. Зачем тогда воспитываться при дворе графа? Я уже воспитана, отец, я…

Пьер де Монтальбан в который раз раздраженно отмахнулся от дочери. Меньше всего ему хотелось выслушивать очередной монолог о призвании Женевьевы. Он, разумеется, уважал ее принципы. Ему даже было ее жаль. Хозяин крепости одернул себя — опять грешные мысли! Если Женевьева жаждет спасти свою душу уже в юном возрасте, ему не о чем сожалеть.

— Дитя мое, я все это понимаю. Но поступило приглашение. Граф хочет видеть друзей Божьих при своем дворе… — Друзья Божии или Добрые люди — именно так альбигойцы называли сами себя. — И это не может не радовать. Возможно, вскоре он примет нашу веру.

— Граф Раймунд? — Женевьева горько засмеялась. — Ты и сам в это не веришь! Ему нужен личный священник, который отпускал бы ему все грехи, а грешит он постоянно! Равно как и графине с ее «двором любви». Причем я хорошо понимаю, зачем ему нужны друзья Божии среди его рыцарей. Кто-то ведь должен нас защищать, а воины из наших рядов по крайней мере не предадут.

— И, возможно, удерживают от этого и графа, — вздохнул Пьер де Монтальбан.

Нерешительность Раймунда Тулузского беспокоила общину альбигойцев с самого начала крестового похода. Его верность стоила немалых денег, но это не слишком обременяло альбигойцев — община была достаточно богатой.

— Хотя, разумеется, это грех — убивать людей. Даже врагов…

Женевьева закусила губу. Она все никак не могла разобраться с этим вопросом и, возможно, именно поэтому все еще не могла пройти обряд крещения. Женевьеве было девятнадцать лет. Она была истинно верующей, и лишения, к которым эта вера ее обязывала, девушка принимала с радостью. Однако ей еще не хотелось умирать. При мысли о том, чтобы радостно идти на сожжение как мученица, если она попадет в руки Симона де Монфора и его крестоносцев, по ее спине пробегал холодок. Поэтому она приветствовала то, что ее отец и его рыцари защищают город по поручению графа. И что ее брату теперь нужно было переехать в Тулузу для дальнейшего обучения рыцарскому искусству при дворе графа. Даже если это неизбежно означало изучать науку убивать. Женевьева покрутила локон своих темных волос. Быть Совершенным так тяжело!

— Я только задаюсь вопросом, какое отношение к этому имею я? Я не какая-нибудь милая девчушка, которая не дождется, когда же сможет сидеть у ног трубадуров и изучать искусство учтивых речей. — Она бросила свирепый взгляд на отца.

Пьер вздохнул.

— Дитя мое, этого я тоже не знаю. Но при осмотре крепости граф увидел тебя, и ты ему понравилась.

— Я ему… Ты же не хочешь сказать, что ты сознательно отправляешь меня ко двору графа Тулузы в качестве потаскухи?

Если раньше в глазах Женевьевы была ярость, то теперь в них читался неподдельный ужас.

Пьер де Монтальбан покачал головой.

— Ну конечно же нет. У графа могут быть грешные мысли. Но он не навредит тебе, пока ты… Послушай, Женевьева, мы ратуем за твой отъезд ко двору графа потому, что ты всем сердцем предана нашей вере. Ты всегда будешь такой, и ты можешь оказать на него и графиню влияние.

— Я не должна обращать графиню в нашу веру! — воскликнула Женевьева. — Или эту… эту мавританку, о которой все говорят. Это ужасно, отец! Мне это не позволено. Пока я не стану Совершенной, я не могу никого освящать, и уж тем более как женщина я…

— Но ты можешь прислушиваться и присматриваться, — строго сказал хозяин крепости. — Ты разузнаешь, что происходит в Тулузе, какие настроения там царят. Женевьева, находясь там, ты сможешь спасти не одну жизнь! Если все закончится провалом, если граф предаст нас, возможно, нам удастся увезти в безопасное место хотя бы Совершенных.

— Значит, я нужна вам как шпион? — горько спросила Женевьева.

— Если ты это так называешь — да, — сухо ответил хозяин крепости.

Он снова прогнал грешные мысли. Женевьева впечатлила графа, он желал видеть ее при своем дворе, и он станет ухаживать за ней. Не для того, чтобы сделать ее своей седьмой женой, но все же… Если Женевьева будет умело вести себя, если даже в конце она отдастся ему, община сможет хоть как-то влиять на ситуацию. Но, разумеется, он не мог ей это предложить. Это действительно было бы чудовищно. И к тому же хозяин думал обо всех крестьянах и ремесленниках, торговцах и работниках — всех тех, кто в лучшем случае на смертном одре пройдет посвящение и станет Совершенным. Если крестоносцы уничтожат этих людей, их души уже не спасти. Станет ли Господь осуждать девушку за то, что она пожертвует своим телом ради их спасения?

— Что бы ты ни говорила, Женевьева, я могу только повторить: мы получили приглашение от графа и нашего епископа. Оба велят тебе явиться ко двору. Поэтому считай это своим долгом как неофитки и будущей Совершенной. Тебе следует жить целомудренно, поститься и работать! К этому тебя обязывает обет. Поэтому с достоинством исполняй обязанности придворной дамы графини. Через пару лет ты вернешься домой и пройдешь обряд крещения. Если ты воспротивишься воле епископа, он никогда не посвятит тебя!

Женевьева опустила голову.

— Как ты желаешь, отец, — наконец сдалась она. — Как желает Господь.

Согласно желанию отца Женевьеве следовало тут же начать собирать вещи, но она была слишком взбудоражена, чтобы готовиться к поездке. Личные пожитки Женевьевы составляла пара простых платьев, причем черного цвета. Как Совершенной ей нужно было дать обет жить в бедности, и ее нынешнее положение неофитки должно было подготовить ее к жизни, полностью посвященной Богу. Уже сейчас она охотно придерживалась правил, которые после посвящения не могла нарушить уже никогда. Однако сейчас она якобы бесцельно блуждала по крепости, чтобы затем все же остановиться перед покоями лекаря и робко постучать в дверь.

— Господин Жером…

— Входи же, Женевьева. Прости, что я не могу открыть тебе дверь, но…

Женевьева знала, в чем дело. Стоял холодный, дождливый день, и даже здоровые люди в возрасте лекаря жаловались на боль в костях. На Жерома де Парижа погода влияла еще сильней. Возможно, он благодарил своего Бога за то, что сегодня его по крайней мере не вызвали к кому-нибудь из больных и он мог провести день у камина в своих покоях.

Как обычно, Женевьева застала его в кресле с книгой в руках, искалеченная нога поднята на лавку. Разумеется, он отложил книгу, как только девушка вошла, но Женевьева движением руки показала, что ему не нужно подниматься и принимать менее удобное, но достойное положение. Иногда он вел себя как рыцарь.

Женевьева улыбнулась.

— Ради меня вам не стоит подниматься, господин Жером, — произнесла она и слегка поклонилась.

Лекарь улыбнулся, что сразу придало его сухощавому лицу с резкими чертами приятное, добродушное выражение. Внимательные зелено-карие глаза смотрели на девушку из-под густых бровей. Лекарь откинул назад копну темно-каштановых волос. Он был моложе, чем казался на первый взгляд.

— Как скажешь, Женевьева, — приветливо произнес он. — Но тебе следует настаивать на своих привилегиях. Ведь ты из благородного рода, дама…

— Я стану Совершенной! — высокомерно заявила Женевьева. — Это гораздо важнее, чем…

— Тем больше уважения должны оказывать тебе окружающие, — улыбнулся лекарь. — Однако мне будет несколько трудно преклонить перед тобой колено при приветствии. — Он указал на негнущуюся ногу.

— Этого вам также не следует делать, — сказала Женевьева и придвинула скамеечку к камину, чтобы сидеть напротив лекаря. Изысканная мебель, стоявшая в покоях лекаря, была привезена из маврских земель. На самом деле комната лекаря была намного уютней и роскошней обставлена, чем скромные покои отца Женевьевы. — Поклоняться нам должны только наши единоверцы.

К величайшему сожалению Женевьевы Жером де Париж к ним не принадлежал. Он никогда и не заявлял, что хочет к ним примкнуть, но это не было большой проблемой. Здесь, в Окситании, альбигойцы жили в мире со сторонниками Папы Римского. Порой им даже были необходимы воинственные римские христиане — часто именно они обороняли города, а Добрые люди лишь платили им жалованье и покупали оружие. Да и знания в области медицины мало кто из альбигойцев стремился получить, ведь тело считалось источником грехов. Поэтому такой лекарь, как господин Жером, был настоящим подарком для любого города.

Однако Женевьева не знала, как ее отец и весь гарнизон отреагировали бы, узнав, что Жером де Париж еврей. До этого момента его никто не спрашивал, какого он вероисповедания, да и Женевьева узнала об этом не от него самого. Юная неофитка пришла к такому выводу из-за его образованности, употребления слов и случайных цитат из Ветхого Завета. Приверженец Папы едва ли знал бы их, если бы только не был священником, а альбигойцы — простой народ, они даже не читали эти развращающие тексты, Совершенные же скорее проглотят язык, чем станут их цитировать. История сотворения мира считалась ими манифестом зла. Ведь Творец вырвал души людей из чистого, духовного, наполненного любовью и светом мира истинного Господа и заключили их в смертные и грешные тела! Хватало и того, что христианский мир признавал эти истории как часть Святой книги. Но евреи поклонялись исключительно Богу Ветхого Завета и наверняка не были прокляты.

С другой стороны, Женевьева не знала наверняка, существовали ли степени проклятия, и в который раз смиренно согласилась с лекарем. Несмотря на то что его речи содержали ересь, она уважала господина Жерома и не прекращала попыток все же привести его к спасению. В этом отношении спешить не следовало. Большинство Добрых людей принимали священное крещение только на смертном одре. А лекарь, несмотря на трудности в передвижении, мог прожить еще долго.

— Ну, прежде всего, поклонением тебе оказывают честь, — заметил лекарь. — А ты это заслуживаешь, раз ведешь жизнь истинно верующей, — и не важно, кто поклоняется тебе. Но что привело тебя сюда, Женевьева, к тому же в такой тревоге, с растрепанными волосами и горящими глазами?

Женевьева залилась краской. Никто не должен был заметить ее волнения! Луиза де Фуа, Совершенная, которая была ее наставницей, всегда выглядела невозмутимой и спокойной, что бы ни происходило. Возможно, когда-то она сможет с улыбкой взойти на костер.

— Отец отправляет меня ко двору графа Тулузы, — сообщила Женевьева. — С благословения епископа. Меня… меня даже не спросили… При этом… О, господин Жером, я не хочу туда ехать! Этот развратный двор и все эти грешники!

Лекарь отпил глоток из кубка с вином, который стоял подле него. Женевьева бросила на него неодобрительный взгляд: истинная вера запрещала употреблять любые хмельные напитки.

— Чего ты боишься, Женевьева? Что грехи передадутся тебе? Это весьма непросто.

— Но… но они говорят о… о воспитании. Мне придется делать, что от меня потребуют, я… Меня будут принуждать.

Лекарь покачал головой:

— Никто не сможет принудить тебя совершить грех, дитя. И никто не сможет изменить тебя против твоей воли, а она у тебя железная. Измениться ты можешь лишь по собственному желанию, и если ты этого боишься, возможно, твоя вера не так крепка, как ты полагаешь. И для тебя же лучше узнать об этом до того, как тебя посвятят в Совершенные.

— Но тогда мою душу не спасти! — Женевьева была готова расплакаться. — Я ведь хочу…

Лекарь вздохнул:

— Вы все время твердите, что ваш Бог добр, но Он строже всех других. Ты действительно веришь, дитя мое, что Господь не видит, что творится в твоей душе? Предоставь Ему решать, хочет ли Он тебя спасти, и не важно, наложил ли на тебя руки кто-либо из Совершенных.

— Вы не понимаете! — воскликнула Женевьева.

Лекарь рассмеялся.

— Ах, малышка, я жил при стольких дворах и имел дело со столькими верующими, начиная от христианского епископа и заканчивая маврским эмиром. Причем каждый из них был убежден, что только он один познал абсолютную истину. Я полагаю, что если бы Господь должен был назвать самый тяжкий грех, то это было бы всезнайство. Причем отправлять приверженцев другой веры на вечные муки в ад — весьма снисходительное наказание. К сожалению, многие имеют склонность отправлять их туда посредством огня или меча.

— Вы не воспринимаете меня всерьез!

Женевьева подскочила. Самообладания и хладнокровия Совершенной ей на самом деле не хватало, но ей был неприятен насмешливый тон лекаря.

— Ты умная и волевая девушка, Женевьева, и я не считаю, что твоя душа будет в опасности при дворе Тулузы. Я скорее беспокоюсь о другом твоем благополучии. Ведь граф приглашает тебя не в качестве духовной советчицы, его, судя по всему, ослепила твоя красота, поэтому будь начеку. Остерегайся придворных интриг. Христианские дворы — опасное место для любого, кто не такой, как все они там. Если тебе будет строить глазки какой-нибудь рыцарь, который нравится другой придворной даме, она вскоре донесет на тебя как на еретичку и ведьму.

— Но у графа при дворе живет даже мавританка, — возразила Женевьева, забыв, что раньше она считала госпожу Айешу средоточием разврата. — Если он терпит ее…

— Я слышал о ней, — сказал Лекарь, задумавшись. — Необычайная женщина, я завидую тому, что у тебя будет возможность познакомиться с ней. Ты узнаешь очень много нового, дитя мое, много переживешь, возможно, даже испытаешь любовь.

— Это против Божьей воли! — воскликнула Женевьева.

Лекарь устало улыбнулся.

— Возможно, Господь считает по-другому. Хотя… Когда я в последний раз поделился с кем-то этими мыслями, меня безжалостно наказали. — Он потер плечо. Там раны зажили гораздо лучше, чем на ноге, но при такой погоде он все еще чувствовал их. И каждый день думал о том дне в Париже и предшествующей ему ночи, которую он тогда считал благословением. — Господь, Женевьева, — горько произнес лекарь, — сам ведет свои бои. Он сам принимает решения, невзирая на наши деяния. Меня учили, что Его решения всегда справедливы. Но меня также приучили задумываться над истинностью каждого учения.

— Господь — это свет и любовь! — заявила Женевьева.

Лекарь вздохнул.

— Я могу лишь пожелать, чтобы у тебя не возникло сомнений в этом, — спокойно произнес он.

 

Глава 2

Графиня Леонора Тулузская, урожденная принцесса Арагонская, мрачно разглядывала светловолосую девушку, которую ее супруг привез ко двору. Разумеется, она была красива, эта София, присевшая перед ней в почтительном реверансе. Но графиня другого и не ожидала. Раймунд привозил только необычайно красивых девушек. Однако эта казалась еще и благонравной, по крайней мере, на первый взгляд. Она была прилично одета и достойно вела себя и сразу же опустила глаза, когда графиня заговорила с ней. Она уже навидалась менее скромных… Или же робость была притворной?

— Посмотри на меня, девочка! — строго велела она.

София подняла глаза, и графиня заглянула в них — необычайно зеленые и немного испуганные. Малышка казалась такой невинной — что было чудом, учитывая многодневную поездку в обществе графа Тулузы. Девушку не сопровождали ни горничная, ни даже рыцарь, однако ее дорожный сундук был заполнен платьями — значит, она была не из бедного рода.

— Тебя зовут Софией? — спросила графиня. — И ты прибыла сюда по… гм… желанию моего супруга?

— София Орнемюнде из Лауэнштайна, — представилась девушка. — И я здесь по желанию моего отца.

Похоже, сама девушка не очень хотела воспитываться при дворе графа Тулузы, что было понятно, если она сказала правду. И, несмотря на это, Раймунд все же пытался добиться непристойной близости с ней. Однако она была уже достаточно взрослой, чтобы воспитываться при чужом дворе. Может, она была втянута в скандал? Иногда девушек отсылали к другим дворам после того, как они «милым образом» слишком сближались с каким-нибудь рыцарем. Но, с другой стороны, Софию могли бы сразу выдать замуж, тем более если ее отец не был бедняком: девушка не происходила из настолько благородного рода, чтобы беречь ее для династических связей. И все же ответ Софии подтверждал то, что Раймунд сообщил супруге: это была дочь его старого друга. «Прошу тебя, любовь моя, сделай мне одолжение и найди для нее местечко среди своих придворных дам». На самом деле это звучало невинно, но Леонора не теряла бдительности. Она терпеть не могла, когда Раймунд подсовывал ей своих любовниц под видом придворных дам, которых ей порой приходилось даже утешать и в любом случае выдавать замуж, когда он вскоре бросал их.

Так что же ей делать с этой девушкой? И другой, относительно которой у нее также закрались подозрения? Благородная девица из семейства альбигойцев — только этого не хватало при христианском дворе! Леонора Арагонская была воспитана набожной и глубоко преданной Папе. Но Раймунд недавно посетил Монтальбан, и теперь ей, графине, придется «воспитывать» эту Женевьеву — девушке по меньшей мере восемнадцать лет, ее уже вполне можно было выдать замуж! И она выглядела своенравной. А в каком виде она расхаживала — как черная ворона! Но, с другой стороны, она казалась Леоноре не такой чувственной и развратной, как эта маленькая жительница Франконии.

Графиня сделала глубокий вдох и задумалась. Наконец она нашла решение.

— Ты хорошо говоришь по-французски? — осведомилась она.

— Я стараюсь, — покорно ответила София.

Она изучала язык, но во время пребывания в Майнце не говорила на нем. Только с Дитмаром, которого сначала, разумеется, считала французским рыцарем, она все же смогла свободно поговорить… София закусила губу. Ей нельзя сейчас думать о своем рыцаре, иначе она может расплакаться. Но Дитмару удалось избежать ярости ее отца. София не знала, любил ли он ее после того, как она повела себя как строгая дама сердца, но она благодарила Господа, что в результате он по крайней мере был жив.

— Хорошо, — сказала Леонора. — Ты будешь делить комнату с девочкой, с которой сможешь совершенствовать свои знания языка.

София нахмурилась, что снова насторожило графиню. Разве девушка ожидала получить отдельную комнату?

Однако Софию заботило совсем другое.

— Разве здесь говорят не на окситанском языке? — удивленно осведомилась она. — Языке… трубадуров?

Графиня выругала себя за глупость. Она уже десять лет жила в Тулузе, однако все еще плохо понимала различные диалекты, на которых говорили в этих краях. Но, разумеется, София была права. Обменявшись несколькими фразами с Женевьевой, Леонора поняла, что хоть девушка хорошо говорила по-французски, это не ее родной язык.

— Вы поймете друг друга, — несколько раздраженно заявила она.

София молча поклонилась.

«И, прежде всего, вы не будете спускать друг с друга глаз, — думала Леонора, с завистью разглядывая шелковистые светлые волосы девушки и ее тонкие черты лица, как у эльфа. Сама она никогда не была такой красавицей. — Если граф заигрывает с вами обеими, вы можете выцарапать друг другу глаза, — дала она волю мыслям, — и прежде чем одна станет фавориткой, ей придется обойти другую».

— Ты можешь идти теперь, — сказала она Софии, которая снова грациозно присела в реверансе. — Я велю отнести сундуки в твою комнату.

Леонора ненавидела себя, глядя, как девушка вяло побрела наверх. Возможно, она была вполне нормальной и милой девчушкой, немного растерянной и боязливой на новом месте и, вероятно, страшащейся графа. Ей нужно было утешение, а не суровость, но графиня не могла испытывать других чувств, кроме обеспокоенности и ревности. Она была замужем уже более десяти лет и все никак не могла забеременеть, и она, конечно же, не хотела, чтобы одна из этих девчонок ее опередила!

— Как вы думаете, я могу здесь еще получить что-то из еды?

София робко обратилась к высокой темноволосой девушке, которая до этого момента не удостоила ее даже взгляда. Служанка привела Софию в их совместную комнату, которая была более чем уютной. Пол был устлан коврами, здесь стояли кровати и сундуки, кресла и столики, а самое главное, в комнате был камин, в котором сейчас горел огонь — хоть южно-французская зима была совсем не такой холодной, как в Майнце или даже Лауэнштайне. Однако сожительница пугала Софию, к тому же девушка была голодна. После жидкой каши на завтрак во время поездки она больше ничего не ела в этот день.

Софии стоило немалых усилий заговорить с Женевьевой де Монтальбан. Хоть та и ответила на ее приветствие и даже назвала свое имя, когда София представилась, но после этого неподвижно и спокойно сидела, словно монашка, перед скамейкой с пюпитром и бормотала себе под нос «Отче наш». Уже в четвертый раз, если София не сбилась со счета. Разве она не знала другой молитвы? Или же она здесь отбывала наказание? Возможно, ее также изгнали, потому что она полюбила неподходящего рыцаря?

Женевьева оторвала взгляд от небольшой книги, которую только что открыла.

— Можешь пойти на кухню и взять что-нибудь, — сказала она. — Или вели принести сюда, если тебе удастся найти где-нибудь служанку.

София испуганно посмотрела на нее.

— Я должна сама… пойти на кухню? — спросила она.

Страх перевешивал облегчение от того, что Женевьева обращалась к ней на «ты».

Женевьева закатила глаза и усмехнулась:

— Если принцесса изволит.

София потупила глаза.

— Я только имела в виду… безопасно ли это? В крепости наверняка полно рыцарей, и…

Взгляд Женевьевы немного смягчился.

— Они тебя не тронут, — заверила она девушку, но затем подумала, что вряд ли можно судить о здешних порядках по тому, как все было устроено в крепости отца. Похоже, эта девушка-католичка имела соответствующий опыт, ее опасения казались искренними. — Во всяком случае, они не должны тебя тронуть, — уточнила она. — Но тебе не придется бежать через двор. Кухня находится в этом же здании, тебе не нужно даже выходить за пределы женских покоев.

Женевьева старалась не прибегать к помощи служанок, а все свои потребности удовлетворяла самостоятельно. До этого момента для нее это не составляло труда, но, разумеется, ее простые черные наряды требовали меньшего ухода, чем нежно-зеленое платье Софии, надетое поверх рубашки черничного цвета.

— Большое спасибо, — сказала София. — Не хотели бы вы… Не хочешь ли ты… Принести тебе что-нибудь?

Женевьева покачала головой.

— Я уже съела немного хлеба, но, говорят, позже нам придется еще поужинать. Это же… ну, «двор любви». Девушки обедают и ужинают вместе с рыцарями. Во всяком случае, с теми, кто удостаивается такой чести. Нас… нас позовут.

София покраснела, услышав это, что усилило симпатию Женевьевы к ней. Похоже, жительнице Франконии мысль о столе в рыцарском зале также не нравилась, как и ей самой. Значит, от худшего испытания — глупой и заносчивой девчонки в качестве соседки — Женевьева была избавлена.

Похоже, София собиралась что-то сказать, но сдержалась. Женевьева заметила, что она закуталась в просторный плащ, прежде чем покинуть комнату. Вскоре она вернулась с хлебом, сыром, небольшим количеством жаркого и молоком.

— Ты правда ничего не хочешь? — спросила она, с жадностью набрасываясь на еду.

У Женевьевы потекли слюнки при виде этих вкусностей, но она мысленно выругала себя за то, что ей этого захотелось.

— Может быть, только краюшку хлеба, — наконец сдалась она. — Все остальное… все остальное я вообще не ем.

София нахмурилась, увидев, как Женевьева уплетает хлеб. Похоже, эта девушка была не менее голодна, чем она сама. Все это сочеталось с бесконечным чтением молитвы «Отче наш».

— Ты… ты каешься в чем-то? — робко спросила она. — Пост и молитвы — или что-то еще? Ты… что-то натворила?

София нервно покрутила свои браслеты. На Женевьеве не было украшений, но сейчас темноволосая девушка улыбнулась, и ее лицо стало мягче и приветливее.

— Нет, — ответила Женевьева. — Разве тебе не сообщили, что я из Добрых людей?

— Что? — удивилась София. Она никогда не слышала такого выражения. — Добрая… женщина? — нерешительно уточнила она.

— Так говорят, — пояснила Женевьева. — Прости, я забыла, что ты можешь не знать о моей вере. В немецких землях не так уж много друзей Божиих.

— У нас очень много монахов и монашек! — встала на защиту духовности своей земли София. — И священников.

Женевьева рассмеялась.

— Несомненно. Но я принадлежу к верующим, которых вы называете альбигойцами. И еретиками.

София перекрестилась.

— Ты не веришь в Господа и святого Иисуса? — спросила она.

До этого момента двор Тулузы не казался ей особо опасным, даже насмешки и похотливые шутки графа во время поездки не могли сравниться с бесчинствами в Лауэнштайне. Но если здесь свободно расхаживают еретики…

Она вздохнула с облегчением, когда Женевьева покачала головой. И с восторгом стала слушать о вере альбигойцев.

— Есть добро и зло. Твоя душа чиста, но твое тело пятнает ее. Мир вокруг нас наполнен злом, оно во всем, что ты видишь, к чему можешь прикоснуться… Нам нужно бороться с этим, чтобы обрести свободу…

До какого-то момента София без труда могла следить за рассуждениями темноволосой девушки. Она также часто воспринимала мир как нечто враждебное, похотливое и развратное. Но то, что все плотское плохое… от стакана молока до поцелуев Дитмара…

— Корова дает молоко, только если она родит теленка, — объяснила Женевьева, когда София робко спросила, что, к примеру, плохого в том, чтобы доить свою корову. — И уже это оскверняет душу…

— Душу коровы? — скептически спросила София.

— У всего живого есть душа! — с горящими глазами заявила Женевьева. — Душа ангела может поселиться и в животном.

София слушала нахмурившись. Все это казалось ей весьма необычным. До этого момента она не задумывалась, есть ли у ангелов душа. Не говоря уже о коровах… Некоторые особенности альбигойцев были, несомненно, странными. Но в целом они казались безобидными. Женевьева верила в Иисуса и Священное Писание, равно как и София. Она с гордостью продемонстрировала девушке Евангелие от Иоанна, которое ей вручили при посвящении в неофитки.

— Но оно не на латыни, — удивилась София.

Женевьева кивнула.

— Мы читаем его на своем языке, — с достоинством сказала она. — Все люди должны понимать слово Божье.

Стук в дверь заставил ее прервать проповедь. Красивая девушка с каштановыми волосами, в праздничном одеянии просунула голову в комнату.

— Я Ариана из Ланд. Госпожа Леонора сказала, чтобы я вас позвала! — прощебетала малышка. — Рыцари и дамы собираются на ужин. — Она окинула неодобрительным взглядом измятое дорожное платье Софии и темное одеяние Женевьевы. — Но ведь вы еще не одеты!

— Я не знаю, каким образом мое платье не соответствует правилам хорошего тона, — заметила Женевьева, в то время как София растерянно осматривалась.

— Хочешь, я тебе помогу? — спросила Ариана. У нее были глаза орехового цвета, ямочки на щеках и приветливый и добродушный вид. София дала бы ей двенадцать или тринадцать лет, она была чуть младше ее. — Ведь твои сундуки уже здесь, не так ли? Надень что-нибудь красивое. Поговаривают, граф ищет повод пригласить тебя к своему столу. И тебя тоже! — обратилась девушка к Женевьеве, но гораздо холоднее, чем к Софии. По всей видимости, альбигойка пугала Ариану не меньше, чем прежде Софию. — Тебе бы следовало одеваться немного ярче… Ну ладно, ведь ты, говорят, из этих Совершенных… — Ариана опустила глаза.

У Софии голова шла кругом. Добрые люди, альбигойцы, Совершенные… Она снова ничего не понимала. Но графство Ланды располагалось в центре земель альбигойцев, на которые надвигались крестоносцы. Ариане, вероятно, не казалась очень странной вера земляков.

— Я не Совершенная! — прошипела Женевьева.

Ариана лишь пожала плечами.

Между тем София достала из сундука свое праздничное зеленое платье. Красивое, расшитое золотыми нитями, оно было на ней, когда она впервые увидела Дитмара… На ее лице появилась улыбка.

— Ты и правда очень красива! — с уважением заметила Ариана. — Пойдем, я помогу тебе переодеться. И могу расчесать твои волосы. К сожалению, заплести их уже времени нет.

Волосы Арианы вились изящными косами по ее спине, а золотистые волосы Софии снова засияли, когда девушка умело их расчесала. Пока девочки рассуждали, уместным будет покрывало, на чем настаивала София, или эмалированный обруч («Ты ведь не можешь отказать рыцарям в удовольствии наслаждаться видом твоих красивейших украшений!», — доказывала Ариана), Женевьева также благосклонно разрешила расчесать свои темные кудри. Однако затем она надела черное покрывало и, конечно же, отказалась от украшений.

— Ты выглядишь как ворона! — сетовала Ариана, несколько осмелевшая после разговора с Софией. — Но как красивая ворона. Нет, ворона — это не то слово. Ты выглядишь как… как фея Моргана из сказаний о короле Артуре. Темная волшебница за троном… — Она захихикала.

Женевьева потерла виски.

София же теперь сияла красотой, и, как она того и опасалась, все рыцари и женщины уставились на нее, когда она вошла в зал. Однако Женевьеву провожало не меньше глаз. София испуганно жалась к ней. Похоже, хоть альбигойке внимание стольких людей и не было приятно, она не была обеспокоенной.

Ариана собиралась провести девушек к столу, стоявшему немного в стороне, однако находящемуся под наблюдением графини, — там сидели воспитанницы двора. Большинство девушек были еще совсем юными — Леонора лишь год вела свой двор — и не любезничали с рыцарями открыто. Только одна девушка сидела подле своего рыцаря и делила с ним тарелку. София тут же покраснела, увидев их. Она надеялась, что от нее такого не ожидают!

— Это Жизель де Тур и Родерик де Мартин. Они помолвлены! — прошептала ей Ариана и захихикала, словно раскрыла непристойную тайну. — А вот и мавры…

София сразу почувствовала себя лучше, заметив госпожу Айешу Мариам. Она с супругом сидела за отдельным столом и прятала свое лицо под покрывалом. Значит, не было ничего плохого в том, что и она скрыла волосы под покрывалом, хотя остальные девочки выставляли распущенные или заплетенные в косы волосы напоказ.

В этот момент к Софии и Женевьеве подошел паж.

— Благородные дамы… мне велено провести вас к столу графа! — Юноша почтительно поклонился.

София была рада не только тому, что надела покрывало, но и что выбрала самое широкое, под которым могла спрятать не только волосы. В противном случае все увидели бы, что она снова покраснела. Равно как и Женевьева. Похоже, она искала повод не принять приглашение, но знала, что не сможет отказать графу.

Наконец девушки последовали за пажем через зал. Для Софии это было словно наказание шпицрутенами. Как и в любом зале хозяина крепости, у стен стояли простые деревянные столы, за которыми ужинали рыцари и дамы, в то время как глава общества восседал за столом на возвышенности. При «дворах любви» он обычно делил тарелку с супругой, но часто и с различными фаворитками. Там также пировали имеющие особые заслуги перед хозяином крепости рыцари со своими дамами. В открытых дворах мужчины и женщины редко ужинали отдельно, только в случае необходимости хозяйка дома это допускала. Тогда господин окружал себя благонадежными боевыми товарищами и сажал рядом советников, а не возлюбленных.

Раймунд Тулузский, в роскошной тунике из парчи, с дорогой золотой диадемой на длинных каштановых волосах, похоже, пребывал в прекрасном расположении духа. Он велел Софии и Женевьеве сесть слева и справа от себя. Девушкам было ужасно неловко, а графиня метала на них свирепые взгляды, что не ускользнуло от внимания графа.

— Моя супруга явно не одобряет, что я так близко посадил к себе новоприбывших воспитанниц нашего двора, — заметил он достаточно громко, так что по крайней мере рыцари за ближними столами расслышали. — Да, я знаю, любовь моя, таким юным дамам, как Женевьева и София, не подобает ужинать рядом с господином, который не приходится им родственником. Но вот что я на это скажу… Отец госпожи Софии, граф Роланд Орнемюнде, мне как родной брат. А что касается госпожи Женевьевы, то между нами действительно существуют родственные связи по материнской линии…

Графиня нахмурилась: она не знала ни о каких связях. Правда, девушка в разговоре с ней упомянула, что ее покойная мать происходила из знатного парижского рода. Как-то она была связана родственными узами даже с королем, а почти каждый влиятельный дворянский род любой страны, в том числе и графы Тулузы, был как-то связан с другим, даже если эти связи трудно было проследить. И все же со стороны ее супруга было дерзостью обосновывать этим его право на близкое общение с юной Женевьевой.

Саму графиню поместили на краю почетного стола, рядом с одетым в темное робким юным рыцарем с длинными черными кудрями. Он также был здесь новеньким. Как же его зовут?.. Франсуа… Или Фламберт… Юноша сидел между графиней и Женевьевой, которую усадили справа от графа. София сидела слева от него, ее соседом с другой стороны был светловолосый крепкий молодой мужчина, действительно родственник графа, к тому же имеющий большие заслуги рыцарь.

— Матьё де Меренге, — сразу представился он и тут же принялся восхвалять красоту Софии.

Однако девушка не собиралась поднимать свое покрывало. Она чувствовала себя неуютно, чем вызвала расположение графини.

Женевьева же, напротив, держалась не так скованно и даже предпочла общаться с темноволосым рыцарем, а не с графом, за что Леонора сделала бы выговор любой другой воспитаннице как за невежливое поведение. Попросту игнорируя лестные высказывания графа и его попытки положить на ее тарелку лучшие куски мяса, она очень живо заговорила с рыцарем:

— Фламберт! Вот отец обрадуется, узнав, что граф пригласил тебя к своему столу! Как такое могло случиться? Наверняка ты отличился. — Женевьева улыбнулась, когда графиня нахмурилась, осуждая такую фамильярность. — Госпожа, простите, что завладела вниманием вашего соседа, — искренне извинилась она. — Ты вообще представился, Фламберт? Госпожа, простите его за бестактность! Фламберт де Монтальбан. Мой брат.

Так вот почему… Графиня задумалась, что могло означать то, что ее супруг усадил слева от себя жительницу Франконии, а рядом с ней своего лучшего рыцаря, в то время как избрал альбигойку своей дамой, а сидеть подле нее пригласил ее брата. Несомненно, в данный момент у Женевьевы было больше, чем у других девушек, шансов стать его следующей фавориткой.

Однако во время ужина Леонора с усмешкой заметила, что Раймунд совершил роковую ошибку. Если София хоть и вежливо, но односложно отвечала на заигрывания Матьё де Меренге, Женевьева вовсе не удостаивала графа внимания. Одна из девушек нервно двигала еду по тарелке и чувствовала себя заметно неуютно на открытом для всеобщего обозрения месте за столом, другая крутила носом при виде лучших кусков мяса, которые граф подкладывал ей, и в конце концов попросила слугу принести ей тарелку каши и воды. Она стала уплетать скудную пищу, подвергая при этом брата тщательному допросу.

— Ты все еще не принимал участия в рыцарских упражнениях? Почему? В чем же ты преуспел? В состязании в игре на лютне? Ты сочинял стихи? Фламберт, это полный вздор, это…

Похоже, Фламберту де Монтальбану также не лез кусок в горло. Причем до появления сестры он с большим удовольствием налегал на еду и занимал сидящую рядом даму подобающим учтивым разговором. Графиня решила вмешаться.

— Это то, чему учат юных рыцарей при этом дворе, Женевьева, — строго произнесла она. — Учтивое поведение, вежливые манеры, искусство развлекать даму. Я не хочу сказать, что это имеет такую же ценность, как и умение владеть мечом. Но ты также научишься это ценить, когда однажды тебя выдадут замуж за воспитанного подобающим образом рыцаря, а не за неотесанного грубияна!

Женевьева сверкнула глазами на графиню.

— Я никогда не выйду замуж, госпожа. Я стану Совершенной своей Церкви.

Леонора вздохнула.

— Ты и одета как монашка. Но я прошу тебя не делать этого впредь. Если у тебя нет подобающих платьев, то, ради бога, одолжи что-нибудь у других девочек. Пока ты пребываешь здесь, будешь вести себя соответствующим образом. Это «двор любви», не монастырь.

Женевьева подскочила.

— Если вам угодно, госпожа, я, конечно же, могу одеваться по-светски и играть на лютне. Но я не считаю правильным то, что Фламберт тратит на это время! Вас может заботить, умеют ли ваши рыцари рассыпаться в изысканных комплиментах. Но у нас речь идет о жизни и смерти! Монтальбан — ворота в Тулузу, ваш двор защищают наши стены. И Симон де Монфор захочет слушать не пение трубадуров, а крики людей в муках и треск костров. Вот поэтому, госпожа, мы отправляем к вам своих рыцарей. А относительно вас, господин… — Женевьева повернулась к смущенному графу, — …относительно вас я надеюсь, что вы пример для подражания не только в служении даме, но и в умении владеть пикой и мечом. В следующий раз, Фламберт, я бы хотела, чтобы ты мог похвастаться успехами в боевых упражнениях, а не в сочинении прекрасных стихов!

С горящими глазами девушка поднялась, оттолкнула свою тарелку и выбежала из зала, прежде чем Леонора сказала что-то осуждающее.

Фламберт чувствовал себя неловко и бормотал извинения, а у Софии замерло сердце. Вот это начало придворной жизни! Эта юная альбигойка поставила на место графа и графиню в присутствии всего двора! Наверняка она будет за это строго наказана. София даже подумать боялась, что сделал бы ее отец с таким дерзким подданным.

Однако граф пребывал в хорошем настроении. Он, смеясь, встал и поднял кубок за здравие сбежавшей Женевьевы.

— Вот так альбигойка, господа рыцари! Неудивительно, что преподобные отцы в Риме призывают идти крестовым походом на Окситанию. Они нам завидуют, поскольку наши женщины такие темпераментные! За женщин Тулузы! — Под рукоплескания мужчин он опустошил кубок.

Матьё де Меренге поднялся, чтобы произнести второй тост.

— Вы ведь слышали, господа! Я думаю, что завтра вы будете выезжать на поединок под знаком альбигойки Женевьевы! Она не должна нас стыдиться! За женщин Тулузы!

Меренге победоносно улыбнулся Софии, опустошая кубок, но та лишь снова залилась краской. Стеснительный Фламберт был ей гораздо приятней, чем этот самоуверенный смельчак. И ей было немного жаль графиню, которая хладнокровно выдержала суматоху, лишь ее тонкие губы выдавали, что в речи Раймунда она видела не дипломатическое разрешение напряженной ситуации, а выражение его вспыхнувшего восхищения Женевьевой. Ну, юной альбигойке еще придется выслушать выговор! София знала не так уж много о «дворах любви», но ей не требовались глубокие знания придворных обычаев, чтобы понять: что бы ни планировал граф в отношении Женевьевы, графиня все еще обладала здесь большим влиянием!

 

Глава 3

— Не упрямься, Герлин, на самом деле девчушка спасла ему жизнь! Если она не разыграла бы в нужный момент из себя даму сердца, Роланд вызвал бы его на поединок в тот же день и, несомненно, убил бы!

Рюдигер из Фалькенберга пытался как можно спокойнее говорить с сестрой, которая с чрезмерной вспыльчивостью отреагировала на его рассказ о турнире в Майнце. Рюдигер и Дитмар выпросили для себя небольшой отдых в Лоше, прежде чем отправиться по приказу короля в Булонь. Филипп Август собирал там свое войско для похода против Иоанна. Папа лишил английского короля его полномочий и отлучил от Церкви, и Филипп тут же заявил о готовности воплотить в жизнь желание духовенства. Разумеется, лелея надежду не только наконец победить Плантагенетов, но и обосновать собственные претензии на господство над Англией.

Для Дитмара это станет первым настоящим крестовым походом, и юный рыцарь был невероятно возбужден. Он как раз находился на тренировочной площадке со своим приемным отцом Флорисом, чтобы опробовать уловки, утонченные атаки и оборонные стратегии. А также, несомненно, для того, чтобы еще раз обыграть поединок с Рюдигером. Хоть Дитмар больше не чувствовал обиды, однако же его честь была задета. Он не думал, что дяде так легко удастся выбить его из седла.

Рюдигер же в этот момент в деталях рассказывал Герлин о Майнце и флирте Дитмара и Софии Орнемюнде.

— Но ведь, если бы не София, у Роланда вообще не было бы причины вызвать его на поединок! — в ярости заявила она. — Господи, Рюдигер, из всех милейших девушек Майнца и всего белого света почему это оказалась именно она? Разве ты не мог уследить за ним?

Рюдигер в знак извинения поднял руки.

— Кто бы мог подумать, Герлин? Маленькая жительница Франконии находилась в обществе графа Тулузы, я решил, что это его дочь. Да и как я мог помешать ему? Такие вещи происходят иногда. Юные рыцари влюбляются…

— Но, похоже, девушка отвечала взаимностью, — сердито заметила Герлин.

— Они не знали ничего друг о друге, — защищал Рюдигер юных влюбленных. — И вообще… Господи, Герлин, если ты не хочешь, чтобы он читал романы о короле Артуре и слушал трубадуров, тебе не стоило отправлять его к французскому двору. Еще существует парочка испанских дворов, где девушек заточают… а может, еще несколько крепостей в баварской глуши. Но при крупных влиятельных дворах поощряется служение даме. И раз у них не сложилось, тем лучше, теперь оба могут вздыхать друг по другу на дальнем расстоянии. Если Роланд не убьет девчушку.

— Убить ее было бы неразумно, — выдавила Герлин сквозь сжатые зубы. — Господи, Рюдигер, разве ты не понимаешь, что это означает? Теперь у Роланда есть залог. Если бы у него была я, Флорис не стал бы сражаться с ним. Если бы у него был Дитмар, я никогда бы не взбунтовалась против него. А теперь Дитмар не сможет действовать решительно, поскольку в крепости будет находиться его девочка.

Рюдигер закусил губу.

— Она ведь дочь Роланда!

Герлин фыркнула.

— Ну и что, семейные узы до сих пор не удерживали его от совершения подлостей. Он, чего доброго, пригрозит, что сбросит девчонку с крепостной стены, если Дитмар начнет наступление.

Рюдигер пожал плечами.

— Так быстро это не произойдет, — заметил он. — До того момента, возможно, ее уже выдадут замуж. Ну а пока… Герлин, я знаю, тебе не хочется это слышать, но София очаровательная девочка. До сих пор она не причинила вреда Дитмару, наоборот. С тех пор как он стал носить ее знак на пике, он сражался как викинг. А теперь… Он отправляется в свой первый поход, и ему предстоит участвовать в настоящих боях, Герлин. Да, я и Ханзи будем рядом, но ты ведь знаешь: он может погибнуть.

Герлин мужественно кивнула. Она воспитала сына рыцарем и знала о том, что ему придется рисковать жизнью.

Рюдигер взял ее за руку.

— Давай оставим этот разговор, — с мольбой в голосе произнес он. — Не упрекай его сейчас тем, что Роланд Орнемюнде может сделать со своей дочерью лет через пять, хоть я и не буду удивлен, если он уже пустил в ход все средства, чтобы выдать Софию замуж. Пусть Дитмар верит, что она, нетронутая, сидит в Лауэнштайне и ждет его. Сейчас ему нужен ясный ум. Через пару недель мы переправимся в Англию.

Булонь-сюр-Мер был старым портовым и рыбацким городом, и войско французского короля собиралось у внушительной крепости с видом на маяк, символа города. Разумеется, крепость уже давно не могла вместить всех рыцарей и пеших солдат. Когда Дитмар и Рюдигер прибыли в Булонь-сюр-Мер, им пришлось разбивать палатки. Непросто было отыскать сухое место для ночлега. У обитателей лагеря было не самое лучшее настроение. Стояла холодная дождливая весна, сбор войск затянулся, и рыцари скучали. Для пеших солдат также не находилось достаточно мест для сна, они мерзли и пытались согреться вином у дымящих костров. Результатом этого были драки и распри — даже среди рыцарей.

Рюдигер за время военных походов с Ричардом Львиное Сердце привык к строгой дисциплине. Он пытался установить хоть какой-то порядок, побуждая по крайней мере подчиненных ему рыцарей к ежедневным упражнениям и наказывая за драки. Однако в этом было мало толка — рыцари неохотно подчинялись. Лишь самые юные слушались оружейного мастера, которого они очень уважали, — ведь он присоединился к военному походу, вместо того чтобы остаться в Париже в качестве наставника принца. Причиной тому, разумеется, было его беспокойство о Дитмаре, но он этого не показывал. Сейчас Рюдигер обучал подрастающее поколение воинов, пока Ханзи тайком охотился в лесах короля. Охота была запрещена, но оруженосец умело обращался с рогаткой и, в отличие от большинства рыцарей, неплохо владел и луком со стрелами. Он всегда возвращался с парочкой зайцев, а иногда его конь тащил и косулю. Его Валлах покорно участвовал в тайной охоте. Поскольку Ханзи не сражался на турнирах, ему не нужна была слишком энергичная лошадь, поэтому он считал, что его сильный небольшой Валлах лучше любого боевого коня.

Рыцари чрезвычайно радовались результатам его запретных вылазок — после двух месяцев в Булони они уже не могли смотреть на рыбу. Все с нетерпением ждали переправы, лишь Рюдигеру казалось маловероятным, что ему придется сражаться против людей короля Иоанна, — ведь четырнадцать лет назад они были его боевыми товарищами. До самой смерти Ричарда Львиное Сердце Рюдигер оставался в его войске. Так что его не слишком обрадовала весть о том, что кронпринц Людовик прибыл в крепость.

— Принц? — изумленно спросил Рюдигер. — Он один поведет нас на англичан? Не то чтобы он не способен…

Рюдигер считал принца неплохим воином и отменным стратегом. Но до сих пор король Филипп всячески оберегал жизнь своего наследника.

— Говорят, теперь мы идем не на англичан, — сказал рыцарь, который сообщил новость Рюдигеру и Дитмару. — Но вы сами обо всем узнаете, господин Рюдигер. Принц приглашает вас и ваших рыцарей на совещание. Он велел вам немедленно явиться во дворец.

Рюдигер улыбнулся. Людовику не обязательно было уточнять, было ясно, что он планировал окружить себя юными рыцарями, которые еще в Париже были его доверенными лицами и составляли его свиту в Майнце.

И действительно, принц их искренне поприветствовал, скорее как друзей, а не боевых товарищей.

— Мне вас не хватало! — с улыбкой заметил он и велел налить всем вина. — Поэтому я очень рад, что вы снова со мной, когда речь идет о защите моего наследства.

— Вашего наследства, господин? — переспросил Рюдигер.

Людовик с улыбкой кивнул.

— Да. Похода против Иоанна Безземельного не будет, — ответил он, нарочно называя брата короля Ричарда оскорбительным прозвищем. — Этот тип снова отступает и смотрит, куда ветер дует. Короче говоря, он с пылкостью бросился к ногам Папы, раскаялся и вымолил прощение… И пока, по крайней мере некоторое время, он сможет удерживать свои земли. Мы же отправляемся во Фландрию. Этот Фердинанд снова тянет руки к Артуа, а ведь эти земли принадлежат мне…

— Я думал, вы уже втолковали это господину Фердинанду. — Рюдигер подмигнул Людовику.

В прошлом году между принцем и Фердинандом уже были распри. Людовик взял графа в плен, когда тот хотел перевезти юную жену во Фландрию. После непродолжительной борьбы Фердинанд отказался от Артуа, а на эти земли Людовик претендовал как наследник матери, а Фердинанд — как супруг графини Жанны. Однако поначалу проблема не казалась серьезной. Сейчас же Фердинанд снова пребывал во Фландрии и отказался участвовать в военном походе на Англию, хотя и был обязан поддерживать короля Филиппа. А король теперь поддался на уговоры сына: Людовику было позволено вести войско на Фландрию, чтобы наконец поставить взбунтовавшегося графа на место.

Рюдигер посчитал это мудрым решением. Этот военный поход не таил в себе особых опасностей, а Людовик наберется опыта, как и Дитмар. Наследник Фалькенберга вздохнул с облегчением, когда они сразу же начали вместе планировать вывод войск из Булони.

Все лето 1213 года прошло в боях с Фердинандом, и, как и надеялся Рюдигер, Людовик одержал победу. Принц оказался рассудительным и одаренным командиром, он знал, где какие отряды ему следует расположить для наибольшего результата с наименьшими потерями. У него это получалось лучше, чем у отца. Рюдигер часто думал, что он бы усложнил Ричарду Плантагенету задачу вернуть и удержать свои владения на континенте.

Дитмар Орнемюнде мужественно сражался и не раз отличился в бою. Он также неплохо разбирался в стратегии, но не бездумно относился к приказам, которые отдавал ему Людовик. При этом он, как и раньше, проводил ночи за сочинением песен и стихов для Софии из Лауэнштайна, чей знак все еще носил при себе. Он также продолжал играть на лютне, однако как исполнитель почитателей не приобрел.

— Но ведь никто не может терпеть эти звуки, — ворчал юный рыцарь, с которым он делил палатку, после того как Рюдигер упрекнул его в том, что тот выгнал его племянника. — Я терпелив, но я не глух, и остается только надеяться, что возлюбленная господина Дитмара обладает не слишком хорошим слухом. Иначе его ухаживания никогда не дадут желаемого результата.

Поэтому Дитмар упражнялся за пределами лагеря и благодаря этому прославился, когда однажды наткнулся на разведывательную группу противника и самостоятельно разделался с рыцарями.

— Возможно, достаточно, чтобы он просто играл на лютне, — усмехался его сожитель. — Нам следует пускать его вперед войска в следующий раз, как когда-то трубача из Иерихона.

Принц поблагодарил Дитмара за проявленный героизм, в то время как Рюдигер рвал на себе волосы.

— Один против трех рыцарей — это же могло закончиться прискорбно! И не говори мне, что на них были только кольчуги. Ты ведь тоже не в полном вооружении отправился на холм, чтобы поиграть на лютне.

Осенью Фердинанд сбежал на остров Валхерен, потеряв все свои владения. Оттуда он отправился в Англию, чтобы присоединиться к королю Иоанну.

— Мошенник и предатель нашли друг друга! — заявил принц Людовик, который был сердит из-за того, что Фердинанд ускользнул.

Однако вскоре ему снова представился случай сразиться с врагом. Уже весной следующего года Фердинанд опять высадился на берег Франции, в этот раз в сопровождении английских рыцарей.

— А они не такие уж простаки! — предупредил Рюдигер племянника, который радовался тому, что предстоят новые сражения. — Их предводитель Уильям Длинный Меч — внебрачный сын Генриха II. А значит, и сводный брат Иоанна Безземельного и Ричарда Львиное Сердце. И поверь мне, Дитмар, ему досталось больше от Ричарда! Этот парень отлично владеет мечом, из-за чего и получил такое прозвище. На самом деле его зовут Уильям из Сосбери.

— Это не тот малый, что в прошлом году уничтожил наш флот? — спросил Дитмар.

В то время как рыцари на землях Фландрии успешно сражались, королю Филиппу довелось потерпеть горькое поражение в морской битве у берегов Франции.

Рюдигер кивнул.

— И море не является лучшим для него полем боя, — заметил он. — Так что осторожней с англичанами…

Однако пока Дитмару и Рюдигеру пришлось сражаться не с Уильямом Длинным Мечом. Для французов стало неожиданностью прибытие короля Иоанна, который высадился на западном побережье Франции с дополнительным войском. Эта угроза показалась королю Филиппу намного серьезней, чем отряды Фердинанда и Уильяма, к тому же англичанин промчался через Пуату, оставляя после себя пепелища и разрушения, и тут же захватил Нант. Филипп и Людовик выехали ему навстречу с вновь призванными рыцарями и пешими отрядами. Но затем до короля дошла еще одна неутешительная новость.

Лишенный власти римский император и германский кайзер Оттон также собрал своих подданных, чтобы отомстить французам за поддержку Фридриха Штауфена. Он объединил свои войска с отрядами Фердинанда и Уильяма, и эта армия представляла теперь серьезную опасность.

Рюдигер был удивлен, когда принц Людовик велел ему явиться в его палатку еще до встречи с отрядами короля Иоанна. Он выглядел озабоченным.

— Господин Рюдигер, я хотел сообщить вам это лично, — сказал он. — Было принято решение, что вы больше не относитесь к моему войску, равно как и ваши рыцари.

Рюдигер ошеломленно посмотрел на Людовика.

— Но что произошло, монсеньор? В чем я провинился? Возможно, я оскорбил вас чем-то?

Принц глотнул вина. Затем он улыбнулся.

— Нет-нет, простите мне неудачный выбор слов. Для вас это скорее честь. Потеря огорчает меня — ведь господин Дитмар и другие юные рыцари были мне боевыми товарищами. Ну, что ж поделаешь: мой отец решил, что победить какого-то Иоанна Безземельного можно легко и с менее сильным войском. Чего не скажешь о кайзере Оттоне и Уильяме из Солсбери…

— Оттон объединился с Уильямом? — изумился Рюдигер. — И Фердинандом?

Принц кивнул.

— Похоже, все это было заранее спланировано. Иоанн должен отвлечь нас на юго-западе, а тем временем Оттон направится через Фландрию к Парижу! Но отец все же насолит им. Уже сегодня он отправится в Париж и соберет там еще одно войско. Из своих лучших рыцарей. Он просит вас, господин Рюдигер, присоединиться к нему.

Рюдигер поклонился. Для него это действительно было честью. А для Дитмара — еще одним испытанием.

— Я также неохотно покидаю вас, монсеньор, — все же сказал он и действительно так считал. Однако Рюдигер не беспокоился о принце Людовике. Уж он-то разделается с Иоанном. — И желаю вам удачи!

Принц кивнул.

— И я вам, господин Рюдигер. И прошу вас, передайте и господину Дитмару мои наилучшие пожелания. До этого момента он сражался с необычайной отвагой. Однажды он вернет свое наследство.

Дитмар не пришел в восторг от мысли, что снова придется перебираться в полевой лагерь и собирать отряды, вместо того чтобы сразу же с принцем Людовиком броситься в бой и обретать славу и честь. Рыцарям короля Филиппа придется провести не одну неделю в седле по пути в Париж, а затем в Перонну, где Филипп собирал свои войска. Людовик успешно сражался с англичанами. В начале июля стало известно, что он нанес сокрушительное поражение Иоанну в битве у Ларош-о-Муане и теперь двигался к югу, преследуя его.

— А мы сидим здесь без дела и кормим комаров, — ворчал Дитмар.

Они разбили лагерь на берегу Марки, достаточно спокойной реки на границе Фландрии. В течение одного дня нужно было переправиться по мосту у Бувина, пешие солдаты уже были на том берегу. Дитмар роптал: по приказу короля сначала следовало отступить, и только в последние дни произошли первые стычки. Войска вступили во Фландрию и заняли город Турне без значительных потерь с обеих сторон. Город очень быстро сдался, не предоставив убежища ни мятежному графу Фландрии, ни воинам из его свиты. Король Филипп также быстро покинул его. Однако отправился не к Мортани, где по его сведениям располагался лагерь противника, а обратно в Лилль!

— Вскоре ты увидишь столько крови, сколько все комары не смогут высосать из нас даже за все лето, — пообещал Рюдигер, который в очередной раз проверял свое оружие.

Он делал это неоднократно перед каждым сражением, словно это могло принести ему удачу. В отличие от юного рыцаря Рюдигер уже слышал грохот сражений и ощущал запах крови в воздухе. Он не знал, было ли решение короля снова отступать верным. Возможно, он обеспечивал себе возможность сбежать во французский домен. Но сейчас они были близко от противника, и любой опытный рыцарь знал: либо надо самому отыскать врага, либо враг найдет тебя. Рюдигер не мог определиться, что было бы предпочтительнее в данной ситуации. Но избежать сражения не удастся, это было ясно.

Пока он пытался объяснить это Дитмару, от рыцарского лагеря отделились два рыцаря с отрядом всадников: виконт Мелёнский и горячая голова епископ Санлиса.

— Вот видишь! — воскликнул Рюдигер. — Некоторым тоже не терпится. — Возможно, сегодня дело дойдет до сражения.

— Сегодня воскресенье, — пробормотал Дитмар, — и в этот день царит Мир Божий.

Рюдигер ухмыльнулся.

— Готов поспорить, епископ выторгует нам позволение, даже если ему для этого придется обращаться лично к святому Петру. Или же за это отвечает архангел Михаил? Кто бы это ни был, если епископ захочет сражаться, он его уговорит!

Похоже, что-то происходило, поскольку ожидаемого приказа переправиться по мосту не было. А затем взволнованные рыцари видели, как в лагерь примчался гонец и остановил лошадь у палатки короля.

— Похоже, срочные вести, — сказал Рюдигер. — Послушай, Дитмар, прикажи нашим рыцарям выстроиться и попроси их освободить проход к мосту. Если там происходит что-то не то, пешим солдатам нужно будет вернуться, и побыстрей.

Приказ вернуть назад отряды раздался лишь некоторое время спустя.

— Граф и епископ обнаружили кайзера! — сообщил гонец Дитмару и рыцарям, которые уже начали приготовления. И, разумеется, тут же завязалось сражение. Продвижение Оттона они остановили, но и отступать он не собирается.

— Это означает, что мы будем сражаться здесь? — спросил Дитмар.

Это было не наилучшим вариантом: река стесняла французов.

— Кайзер занимает позицию на равнине между Бувином и Турне, — сообщил рыцарь. Он входил в состав поисковой группы графа Мелёнского. — Там сейчас начнется сражение, если господа решат не чтить воскресное перемирие. Во всяком случае, начинать первым никто не хочет.

Нарушение воскресного перемирия могло привести к отлучению агрессора от Церкви.

Дитмар улыбнулся.

— Господин Рюдигер полностью полагается на епископа Санлиса…

Рыцарь сухо произнес:

— Я бы не стал это отрицать. Но посмотрим. В худшем случае мы до завтрашнего дня простоим без дела.

Развертывание войска завершилось около полудня — пехота короля Филиппа вовремя вернулась. Однако численность пехотинцев кайзера значительно превышала количество французских солдат, в то время как количество всадников было приблизительно одинаковым с обеих сторон. Около четырех тысяч рыцарей и оруженосцев на конях противостояли друг другу, когда солнце достигло зенита. Дитмар и Рюдигер как рыцари из придворного штата короля расположились поближе к Филиппу, а следовательно, в центре войска.

— Надеюсь, что сражение дойдет до нас, — пробормотал Дитмар.

Чаще всего король оставался на заднем плане битвы, поскольку никто не решался атаковать его. В этот день напряжение, похоже, разрядилось сначала на правом фланге войска. Прежде чем король дал приказ атаковать, там началось наступление.

Рюдигер улыбнулся, узнав знамя епископа Санлиса, которое развевалось перед строем всадников, а затем послышался и звон клинков. Другие рыцари также бросились в бой.

Король с некоторым раздражением взирал на небольшое войско священника, своего подданного, которое уже захватило первых пленных. Всадник, которому выпала честь нести Орифламму, штандарт французов, пустил коня галопом.

— В бой! За Францию, за короля, за рыцарскую честь!

Французы атаковали широким фронтом, равно как и войско кайзера. Было ясно, что в этот день каждый меч прольет кровь.

— За Софию Орнемюнде! — проревел Дитмар имя своей дамы и еще раз прикоснулся к ее знаку.

И больше он ни о чем не думал и не слышал ничего, кроме бешеного топота копыт коня под собой и звона клинков.

 

Глава 4

Леонора, графиня Тулузская, подняла глаза от шитья, когда девушка, игравшая на лютне, взяла фальшивую ноту.

— Здесь должна быть нота «до», дитя мое, не «соль». Но, впрочем, очень неплохо, попробуй еще раз.

София Орнемюнде залилась румянцем и пробормотала извинение, прежде чем начать играть заново. Графиня ободряюще улыбнулась ей.

Этим утром Леонора не слишком хорошо себя чувствовала и поэтому охотней проводила время до обеда в розарии, вместо того чтобы наблюдать с девушками за упражнениями рыцарей. Как и всегда, когда выпадала возможность, София и Женевьева, ее новые придворные дамы, уклонялись от поездки к тренировочной арене, причем София серьезно относилась к предложению графини составить ей компанию. Сейчас она была прелестна, сидя возле Леоноры и упражняясь в игре на лютне. На самом деле графине все больше нравилась эта светловолосая девушка из крепости во Франконии, которую она сначала неохотно приняла. София свыклась с жизнью при дворе и не создавала никаких трудностей. Большинство придворных развлечений, за которыми дамы здесь проводили день, похоже, ей приносили удовольствие. София не слишком хорошо ездила верхом, да и соколиная охота была ей не знакома, но девушка любила животных и с усердием принималась осваивать все необходимые для этого навыки обращения с ними.

То же самое касалось и игры на лютне и сочинения стихов — дома у девушки, похоже, не было учителей, которые могли бы поставить ей очаровательный голос, но здесь она быстро научилась пению. София хорошо знала все обязанности хозяйки. Она умела считать и смыслила в кройке и шитье платьев, а также вышивке. Все это соответствовало тому, что супруг Леоноры рассказывал о жизни Софии в крепости родителей, и тому, что Леонора сама позже узнала о хозяевах Лауэнштайна. Благородный род, прекрасная крепость в богатом графстве, — но жизнь изгоев, которых никогда не посещали трубадуры и к кому никто не отправлял ровесников девушки для совместного воспитания с наследницей. Никаких придворных дам, конных прогулок и соколиных охот — и, разумеется, никакого милого рыцарского общества.

К последнему выводу Леонора пришла, наблюдая за поведением Софии, — девушка заметно робела при виде рыцарей, пыталась избегать их общества, а восхищенные взгляды юных господ и их учтивые попытки сблизиться считала проявлением похоти и навязчивостью. «Двор любви», при котором представители обоих полов вполне свободно общались друг с другом, пугал ее. София была, наверно, единственной среди воспитанниц Леоноры, которой не нужно было напоминать о необходимости постоянного присутствия компаньонки. В розарии или на ужинах в большом зале она боязливо держалась подле Леоноры, мавританки, с которой подружилась еще в Майнце, или по крайней мере Женевьевы или одной из младших девочек. С трудом верилось, что в Майнце девушка оказалась в центре скандала. Во всяком случае, Раймунд намекнул о неподобающем флирте, и иногда София мечтательно смотрела куда-то вдаль, когда трубадур особенно задушевно пел о любви.

Однако в Тулузе она вела себя лучше некуда, да и относительно видов супруга на Софию Леонора уже не беспокоилась. Хотя граф явно любовался девушкой, но, похоже, он действительно взял ее ко двору скорее ради ее отца, чем в надежде на плотские наслаждения в объятьях нежной красавицы. А что касается споров о том, кто наследник крепости во Франконии, то при дворе Тулузы мало кто этим интересовался.

Разумеется, за спиной Софии все же иногда шептались — родители других девочек быстро узнали, что новая подруга их дочерей была результатом весьма сомнительных отношений. Но, с другой стороны, граф Тулузы частенько игнорировал указания короля и Церкви, а отцы большинства девушек были его подданными. Никто из них не хотел портить отношения с Раймундом, сетуя на то, что София принята при дворе. А рыцарям было, по большому счету, все равно, кто она такая. Они ухаживали за Софией из-за ее необычайной красоты, а ее история для странствующих рыцарей была даже дополнительным стимулом. Любой из них принес бы присягу на верность Роланду Орнемюнде, если имел бы надежду получить руку наследницы и собственные владения. А богатые юные рыцари при дворе, которых ожидало более или менее крупное наследство на юге Франции, думали лишь о красоте и благонравии Софии. Если их отцы еще не присмотрели наследницу соседней крепости им в жены, они охотно примут эту умную, невероятно красивую девушку в качестве невестки — в случае, если граф окажет покровительство этому союзу.

Леонора прежде всего думала о юном Матьё де Меренге. Рыцарь не мог глаз отвести от Софии. Он ухаживал за ней по всем правилам, и Раймунд открыто поддерживал его. Леонора благосклонно отнеслась бы к ухаживаниям рыцаря за ее воспитанницей, но, к сожалению, София не отвечала взаимностью Матьё. Более того, она избегала его — похоже, Матьё неверно повел себя. София может ответить взаимностью на ухаживания рыцаря, только если он будет ласков и сдержан с ней. Однако терпеливость не была одной из сильных сторон Матьё. Чересчур самоуверенного рыцаря распирало от осознания собственной значимости, и он постоянно стремился атаковать Софию своими любезностями. Он не понимал, что таким поведением скорее внушал девушке страх, чем располагал к себе.

Между тем София снова запела и правильно сыграла мелодию. Ее красивое аристократическое лицо просияло, когда графиня похвалила ее.

— Сегодня вечером я не могу ошибиться в нотах! — горячо заявила девушка. — Ведь я пообещала господину Фламберту спеть ему песню. Вы знаете, что он сам написал ее? Для меня, сказал он…

Лицо Софии залил легкий румянец, словно в ее головке не укладывалось, что рыцарь приложил усилия и сочинил стихи для нее. У Фламберта де Монтальбана, рыцаря-альбигойца, похоже, было больше шансов завоевать благосклонность Софии, чем у господина Матьё. Впрочем, и его девушка не поощряла. Да и такой союз явно не входил в планы Раймунда и отца Софии. Несомненно, Фламберт в будущем должен стать достойным рыцарем, но Леонора была твердо убеждена, что идеям альбигойцев не суждено осуществиться. И не только потому, что Господь не защищает еретиков.

Леонора поспешно перекрестилась, сочтя ересью мысль о том, что длительная поддержка военной силой заявленного Папой крестового похода также невозможна. Впрочем Симон де Монфор, возглавлявший крестоносцев, хотя и не собрал весь цвет рыцарства Западной Европы под знамена Папы, но его войско было большим и постоянно увеличивалось, а его люди отличались бесцеремонностью. У альбигойцев же было мало воинов, да и союзников у них было не много. Леонора не поддерживала своего супруга, предоставлявшего еретикам свои отряды. Как бы мужественно они ни сражались, однажды все они погибнут. Уже сейчас общины набирали иностранных воинов для защиты городов. Когда исчерпается и эта возможность, альбигойцы потерпят поражение.

Мысль о Фламберте заставила графиню вспомнить о другой девушке, воспитывающейся при ее дворе благодаря содействию ее супруга. Женевьева де Монтальбан. Кстати, где же она? Возможно, снова где-то спряталась, склонив голову над Евангелием от Иоанна, которое она уже наверняка знала наизусть, судя по тому, что постоянно его изучала. Иногда она также брала религиозные рукописи из библиотеки графа. Раймунд поощрял это. Это была единственная услуга, которую она принимала от него, хоть он и ухаживал за ней — Леонора закусила губу, но не смогла удержаться от этого сравнения, — как влюбленный петух. Несомненно, своим появлением при дворе Женевьева была обязана благосклонности графа, причем приходилось признать, что она нисколько не поощряла его. По мнению Леоноры, это вообще было единственное положительное качество девушки. Женевьева де Монтальбан была помехой при дворе Леоноры, и не только потому, что ее супруг выглядел идиотом перед ней. Графине не нравилось ее постоянное дурное настроение, недовольство всем, чем занимались при дворе, и очевидная скука. При этом редко находился повод побранить ее. Женевьева выполняла все, что ей поручали, если это не слишком противоречило правилам ее религии. Она ничего не хотела изучать, но Леонора была вынуждена признать, что едва ли можно было придумать, чему следует научить девушку. Женевьева была образованной, она умела читать и писать, говорила по-латыни и по-гречески, словно священник, знала, как вести хозяйство и книги по нему. Музицирование и пение она считала мирскими и грешными занятиями, но если от нее требовали, она прилично играла на лютне и пела звонким голосом.

Детей из семейства Монтальбан, похоже, обучали хорошие учителя, Фламберт также был одаренным трубадуром. Вообще, и юный рыцарь, и девушка получили достойное придворное образование. Женевьева хорошо ездила верхом, однако отказывалась от соколиной охоты. Не только Совершенным, но и Добрым людям было запрещено убивать живых существ. Она также владела всеми видами рукоделия, хотя это не приносило ей удовольствия. Танцы, красивые платья и хорошая еда были для нее неприемлемы, не говоря уже о кокетничаньи с юными рыцарями!

Женевьева была вежлива и внимательна с окружающими ее мужчинами, однако не вступала с ними в разговор без крайней необходимости. Когда Леонора вынуждала ее находиться в обществе, она в крайнем случае могла поговорить с трубадуром, а выяснив, что он исповедует ту же веру, заводила разговор о том, как рыцарь посредством своих стихов может помочь друзьям Божиим в их служении. Графиня не удивлялась тому, что, несмотря на суровость и враждебное отношение ко всему мирскому, среди этих еретиков было много одаренных певцов и музыкантов. Возможно, потому, что они прежде всего были жизнерадостными французами с Юга и лишь потом благонравными Добрыми людьми. За редким исключением — и именно такая фанатичка появилась благодаря стараниям Раймунда при дворе Леоноры! Если девушка собиралась вести монашеский образ жизни, почему, ради всего святого, он не мог оставить ее в покое?

Леонора решилась еще раз похвалить пение Софии, но девушка опустила лютню. Графиня проследила за ее взглядом и заметила Женевьеву и мавританку, идущих по главной аллее розария. Еще и с присутствием язычницы при дворе ей приходилось мириться! И, похоже, эта мавританка была единственной, с кем Женевьева могла иногда обменяться больше чем парочкой слов. Сейчас они о чем-то оживленно спорили.

— Разумеется, звезды красивы, но как раз это и является происками сатаны! — взволнованно воскликнула Женевьева. — Они, как и многое другое, были созданы, чтобы вводить нас в искушение, чтобы мы забыли о душе, потому что сосредотачиваем внимание только на поверхностном, а не на добром, чистом и истинном!

— Но я не понимаю, что же такого развратного и лживого в звездах! — возразила мавританка, а в ее голосе слышалась улыбка. — Для меня они ясны, чисты и вечны. В то время как ваше небо, Женевьева, кажется мне действительно темным.

Леонора едва не рассмеялась над этим замечанием, но затем ей пришла мысль, что, похоже, и под мавританским небом совершалось немало грехов. Возможно, гораздо больше, чем под небом альбигойцев.

— Очищенная душа — это и есть свет! — заявила Женевьева. — Господь — это свет, вечность — это восхождение в свете…

Мавританка потерла лоб.

— Вы накли́каете сожжение на костре, — вздохнула она, а затем присела в реверансе перед графиней. — Я слышала, что вы не очень хорошо себя чувствуете, госпожа, — учтиво произнесла она. — Могу ли я быть вам чем-то полезной? Месяц назад вам ведь помог чай, который стимулирует кровотечение. Я могу приготовить его, в моей стране очень хорошие врачи, и я изучила важнейшие целебные травы перед тем, как отправилась к вашему двору.

Леонора отмахнулась.

— Нет, не нужно, мне уже лучше. И пока кровотечение не началось, я все еще могу надеяться, что я, возможно, буду благословлена ребенком. Я замужем уже столько лет и все никак не могу забеременеть. Есть ли у вас лекарство для этого, госпожа Айеша?

Мавританка покачала головой:

— Нет, госпожа, но ведь я не слишком сведуща в медицине. Однако я могу спросить у звезд…

Прозвучало это не слишком обнадеживающе. Но Леонора уже давно заметила, что мавританка уклоняется от прямого ответа, когда ей задают вопрос. Очевидно, звезды могли знать, разумно ли подчиняться воле Папы и защищать логово еретиков, но в положении ли женщина, они наверняка ответить не могли. Будь на то воля графини, мавританку вместе с ее легкомысленным супругом безотлагательно отправили бы обратно в Аль-Андалус. Даже если благодаря господину Абу Хамеду исполнилось ее заветное желание — теперь ее часовню украшал сосуд с реликвией — мощами святой Перпетуи.

— Вам просто следует постоянно молиться у сокровища в часовне, — мягким голосом начала София. — Рано или поздно святая подарит вам ребенка, такого же благочестивого, красивого и преданного, как она сама.

Леонора кивнула, однако не очень-то на это рассчитывала. Она могла попросить святую лишь о большем доверии и верности со стороны Раймунда. Если бы он чаще приходил к ней ночью, вместо того чтобы увиваться за Женевьевой, которая сейчас пыталась скрыть язвительную ухмылку, шансов на рождение ребенка было бы больше. Графу этот вопрос не казался таким уж неотложным. У него уже были дети от предыдущих браков, и его сын Раймунд — названный в честь отца — уже вырос и был гордостью графа. Поэтому без всяких зазрений совести Леонора могла желать себе дочь, если бы Господь наконец услышал ее мольбы.

Она поднялась и сделала вид, что собирается отправиться в часовню. У нее не было желания разговаривать ни с мавританкой, ни с Женевьевой, и молитва перед мощами святой Перпетуи была отличной отговоркой. А затем можно было перекусить и поразмыслить, чем занять себя после обеда. На следующее утро была запланирована соколиная охота. Леонора вздохнула. Если до того момента ей не станет лучше, то, наверно, придется попросить госпожу Айешу приготовить ее чай.

Женевьева покачала головой, когда графиня удалилась.

— Ну как она может верить, что молитва перед тысячелетним кусочком желчного пузыря повышает ее способность родить? — спросила она, не обращаясь ни к кому конкретно.

Мириам улыбнулась.

— Согласно вашей вере, Женевьева, ее тело и желчный пузырь Перпетуи одинаково грешны, и если дьяволу, который создал обеих, захочется, он может сотворить новую жизнь и в ее теле. Причем вы ведь полагаете, что изначально в ее теле будет расти демон, который затем, однако, обретет человеческую душу, которая…

— Не глумитесь! — вспылила Женевьева, когда и София начала хихикать. Суть веры альбигойцев явно казалась ей более нелепой, чем то, что святая Перпетуя способна исцелять. — Вы не знаете, о чем ведете речь!

Мириам рассмеялась.

— Я лишь повторяю ваши рассуждения, проповеди ваших Совершенных о беременности и рождении. Поэтому не сердите меня, Женевьева, иначе я не поеду с вами на соколиную охоту завтра, и тогда никто не удержит графа от притязаний на ваше тело.

Женевьева вздохнула.

София же не знала, радоваться ей поездке или опасаться ее. Она не очень хорошо ездила верхом, но с удовольствием каждый день навещала свою соколиху. Девушка надеялась, что в следующий раз сможет отличиться на охоте. Но, с другой стороны, на охоте обычно присутствовала половина придворных, рыцари присоединялись к дамам, и избежать ухаживаний господина Матьё будет практически невозможно. Последний раз София попыталась присоединиться к брату Женевьевы, и действительно, господин Фламберт любезно сопровождал ее весь день и оберегал от опасностей. Но затем Женевьева выругала Софию, что она толкала ее брата на грех. София не знала, что, по мнению альбигойки, было хуже — убийство зайца соколом Фламберта или его беседа с Софией.

Но хуже всего было то, что господин Матьё решил отомстить сопернику. Уже на следующий день во время упражнений рыцарей он вызвал Фламберта на поединок и сражался с ним в полную силу. Хоть он и не мог убить его деревянным оружием, но Фламберт получил такие сильные ушибы и повреждения, что два дня не мог подняться с постели. Женевьева даже подумывала вызвать лекаря из Монтальбана, но вскоре брату стало лучше. София не хотела снова рисковать. Матьё был одним из самых сильных рыцарей при дворе, а Фламберт только недавно прошел посвящение. Она ни в коем случае не хотела, чтобы из-за нее Фламберт при падении с лошади сломал себе шею или деревянный меч Матьё «совершенно случайно» впился бы ему в глаз. Мысль Женевьевы укрыться среди сопровождающих охотников женщин показалась ей спасительной.

— И, возможно, графине будет нездоровиться и она не сможет завтра поехать с нами, — продолжала ехидничать мавританка. — Вам правда нужно быть вежливой со мной, Женевьева. Тогда я смогу убедить графа, что звезды чрезвычайно благоприятствуют вечером посещению постели его супруги.

По вечерам графиня обычно открывала свой сад для рыцарей, и граф почти каждый день приходил туда, чтобы полюбезничать с Женевьевой.

— Вам не следует лгать ради меня, — сухо произнесла альбигойка и отвернулась.

Мавританка закатила глаза, когда та ушла.

— Боюсь, что сегодня я зашла слишком далеко, — сказала она, обращаясь к Софии. — Но иногда она просто выводит меня из себя. Такая красивая и умная девушка, и не понимает, что своими заявлениями добьется лишь того, что ее в конце концов сожгут на костре на рыночной площади. При этом она отнюдь не такая кроткая, как большинство этих Совершенных. Женевьеве нравится спорить, даже если она этого не признает.

София улыбнулась, но Мириам сразу заметила, что за улыбкой скрывалось беспокойство.

— А что с вами, дитя мое? — ласково спросила она. — Все еще тоскуете по возлюбленному? Я слышала, что юный Дитмар очень мужественно сражается в войске французского короля. И все еще носит ваш знак на пике.

— Правда? — Глаза Софии загорелись. — Откуда вы знаете об этом, госпожа? Вам сообщили это звезды?

Мириам закатила глаза.

— Мне рассказал об этом один странствующий рыцарь, который только что прибыл с королевского двора и которого я расспросила о господине Рюдигере и о Дитмаре. Вы и сами могли бы это сделать, если бы не были так стеснительны. Здесь рыцари не причинят вам вреда, госпожа Леонора как следует присматривает за придворными. За время моего пребывания здесь не было случая, чтобы рыцарь напал на одну из ее девочек.

София покраснела.

— Я знаю, госпожа. Но я… я не могу выносить, когда они все так смотрят на меня… словно я лебедь, поданный на стол во время праздничного ужина.

Мириам рассмеялась.

— Неплохое сравнение, — заметила она.

Софии же было не до смеха.

— И этот господин Матьё — он меня пугает. В его глазах есть что-то такое… Я не верю, что он долго будет довольствоваться лишь пением серенад. Он нетерпелив, у него в глазах словно костер полыхает… Госпожа, я знаю этот взгляд. Такой огонь горит в глазах мужчины, когда он затаскивает служанку в кусты. И я не уверена, что Матьё де Меренге сдержится, даже помня о том, что перед ним девушка из благородного рода.

 

Глава 5

Как оказалось, на следующий день Женевьеве не понадобилось избегать преследований графа. Вечером внезапно прибыли рыцари из свиты короля Арагона Педро, брата Леоноры. Вскоре явился и он сам, возвращаясь из Каркассона, города, который уже был захвачен в ходе Альбигойского крестового похода. Занятый крестоносцами, он уже больше года являлся опорным пунктом отрядов Симона де Монфора. Из Каркассона планировались и производились атаки на другие города и крепости Окситании, прежде всего находившиеся в графствах Каркассон и Безье, которые Монфор считал своими владениями — их передал ему некий уполномоченный Папы. Педро Арагонский был вне себя, услышав об этом. На самом деле земли по праву принадлежали ему — уже на протяжении нескольких поколений владения находились в руках семьи Тренкавель, чей наследник рос при дворе короля Педро. Тренкавели не были альбигойцами и никогда не принимали сторону еретиков. Поэтому у Монфора и Папы не было повода ни изгнать их, ни присвоить себе земли Педро. Крестовый поход, доказывал король, ведется против еретиков, а не против Окситании. Возможно, Монфор и получил разрешение сжигать Совершенных на костре, но не опустошать земли, на которых они проживали. Не говоря уже о лишении прав верных Церкви монархов.

Разумеется, Педро не хотел портить отношения с Церковью, к тому же он всегда находил общий язык с Папой. Он успешно завершил другой крестовый поход — против мавров в Лас Навас де Толоса. Поэтому поначалу Педро попытался вести переговоры, для чего и отыскал Монфора в Каркассоне, но все его попытки договориться были напрасны.

И теперь разъяренный юный король приехал в крепость зятя Раймунда Тулузского. До этого момента он не одобрял его помощь альбигойцам, но сейчас был готов стать с мечом на его сторону. Мужчины сразу же начали совещаться.

— У меня не получится присмотреть за вами, — с сожалением сообщила Мириам Софии, когда девушка во дворе забиралась на мулицу, где на луке седла уже сидела соколиха. Граф не поедет на охоту, но Леонора заявила Мириам, что нет никаких причин отказываться от этого мероприятия. Со своим братом она собиралась поговорить за ужином — ему следовало остыть, а для этого ему нужен был ее супруг в качестве единомышленника, который бы выслушал его, и пара кубков хорошего вина. — Граф пожелал, чтобы я присутствовала на совещании с королем. Я тут же должна узнавать у звезд, когда они достигнут согласия. Похоже, они хотят вместе воевать против Монфора.

— Но ведь сейчас на небе не видно звезд! — возразила София.

Ее мулица переминалась с ноги на ногу, когда девушка с легкостью забралась на седло с подушкой, которая делала стиль верховой езды хоть и изящным, но не особенно уверенным. На самом деле дамы могли ездить лишь на очень покорных лошадях, но София выпросила маленькую мулицу, поскольку любила этих чутких животных. Грандессу не нужно было подгонять, как других лошадей из конюшен графини. Таким образом неумение Софии ездить верхом не так бросалось в глаза.

Мириам смиренно воздела руки к небу.

— Похоже, господа этого не заметили, — сказала она. — Как бы то ни было, граф изъявил свою волю, и я не стану ему перечить.

— И… предрекают ли звезды победу в сражении? — осторожно спросила София.

Она уже давно подозревала, что умозаключения мавританки основывались скорее на здравом смысле, а не на положениях звезд.

— Скажем так, — ответила Мириам, — звезды не слишком благоволят к нашей подруге Женевьеве. — Она указала на юную альбигойку, которая как раз нехотя с помощью брата забиралась в седло. — Но если граф не предоставит как можно больше воинов, на успех рассчитывать не приходится, этот Монфор будет продолжать все сметать на своем пути, и если он решит взяться за Тулузу, мы все окажемся в опасности. Ты ведь знаешь, что его воины не разбирают, кто еретик, а кто преданный Папе христианин, что уж говорить о маврах и евреях.

София кивнула. Крестоносцы следовали указанию, которое якобы дал некий настоятель из Безье: убивайте всех, Господь узнает своих.

Лицо Мириам казалось угрюмым под покрывалом — или таким и было?

— Но если и Арагон пришлет свои отряды, тогда Окситании, возможно, удастся с помощью союзников отправить этого типа в преисподнюю!

София поспешно перекрестилась.

— Как вы можете такое говорить, это же… Это же крестоносцы, Папа…

Мириам махнула рукой.

— Господь узнает своих, — с иронией произнесла она.

Фламберт, который подъехал на лошади к Софии, улыбнулся.

— Разрешите сопровождать вас, госпожа София? — дружелюбно спросил он.

София залилась краской. Именно этого она и опасалась, но при всем желании не могла придумать, как вежливо отказаться от компании рыцаря. Прежде чем она вообще могла что-либо ответить, огромный белый конь Матьё де Меренге втиснулся между ее мулицей и гнедой лошадью Фламберта.

— Как бы не так, господин Фламберт! Сегодня я беру даму под свою опеку. Говорят, вы старательно готовили свою соколиху, госпожа София. Это чудесно, всем ведь нравятся послушные девушки… — Матьё подарил Софии победную улыбку.

— Э-э… она… она не послушная, она… весьма своенравная… — София нервно теребила поводья, из-за чего соколиха рассерженно захлопала крыльями. Она знала, что должна тщательно подбирать слова, существовали определенные правила учтивого общения с дамами и господами, — даже в случае вежливого отказа от сопровождения. Но растерявшейся Софии ничего не приходило в голову. Когда мужчина обращался к ней с каким-то требованием, она забывала все, чему ее учили. Она либо не могла вымолвить ни слова, либо лепетала что-то себе под нос. — Сокол ведь и не должен… ну… быть послушным, он должен скорее… он должен охотиться на добычу, он…

Матьё рассмеялся.

— О, послушание и некоторая своенравность не исключают друг друга, — заметил он. — Особенно это относится к любой представительнице женского пола. Взгляните на вашу мулицу: она горит нетерпением, но слушается поводьев.

Относительно животного Софии оставалось лишь надеяться на это. Мулица действительно вела себя беспокойно, что увеличивало неуверенность Софии. Ей хотелось бы ехать рядом с графиней или Женевьевой. Обе обладали опытом в обращении с лошадьми и могли посоветовать ей, как утихомирить мулицу, которая наверняка вела бы себя спокойнее, если бы конь Матьё не переминался с ноги на ногу возле нее.

Сейчас же София была полностью занята своей мулицей и никак не реагировала на последующие намеки Матьё. Чуть позже к ней присоединилась и Женевьева, которая, похоже, заметила ее трудности.

— Разве вы не видите, что выводите ее из себя? — набросилась она на рыцаря. — Равно как и своего коня. Мне говорили, что рыцарю следует выбирать спокойное животное, когда он сопровождает даму на прогулке. Но вам хочется похвастаться, что вы умеете усмирить и дикого коня. Вам следует вспомнить о рыцарской добродетели меры!

В ответ Матьё лишь рассмеялся.

— А мне говорили, что дама должна ездить лишь на совершенно невозмутимой лошадке. Если вообще ей следует ездить верхом. Я подарю вам паланкин, госпожа София, как только вы станете моей супругой!

— Но я не хочу быть вашей супругой! — вырвалось у Софии.

Женевьева бросила на юную жительницу Франконии косой взгляд. Альбигойка, несомненно, отреагировала бы так же, но ей казалось, что изящная девушка из крепости должна все-таки выражаться учтивей.

Матьё расплылся в улыбке.

— Вы это слышали, госпожа Женевьева? Похоже, мне следует поупражняться в усмирении непокорных лошадок. Тогда мне будет легче укротить и свою женушку.

— Не слушай его, — прошептала Женевьева Софии, которая уже не владела собой: ее нежное личико становилось то красным, то бледным, а в глазах читалась настоящая паника. — Поедем, отпусти немного поводья, тогда Грандесса пойдет чуть быстрей и мы догоним дам. Ты немного поболтаешь с графиней, в ее присутствии господин Матьё будет вести себя приличней.

Графиня и правда весьма благосклонно отнеслась к Софии, а вот на темное платье и пустующую луку седла Женевьевы она бросила неодобрительные взгляды. Ей удалось заставить девушку поехать на охоту, хоть Женевьева считала грехом даже само участие в ней. А вот запускать сокола она не станет никогда и ни за что. Прежде чем это делать, она обратилась бы к графу, что Леонора, разумеется, пыталась предотвратить любым способом. Однако в этот день графиня пребывала в хорошем расположении духа. Ей не нужно было следить за супругом — он, конечно же, сидел с ее братом в зале. Разумеется, мавританка также могла стать искушением, но она на каждое совещание приводила супруга, который искусно владел своим кривым мечом.

Поэтому Леонора могла полностью сосредоточиться на любимой соколиной охоте и не собиралась портить себе настроение из-за Женевьевы. Вместо того чтобы снова выбранить девушку, она немного поболтала с изящной малышкой Софией и похвалила ее за то, что она уже хорошо управляла лошадью. Графиня была отважной наездницей и ценила смелость и в своих девочках.

Женевьеве не очень нравилось, что София садилась на лошадей, до которых она еще не доросла. Совершенной езда верхом не приносила удовольствия, а лишь была возможностью добраться из одного места в другое и помолиться с местной общиной. Не было ни малейшей причины рисковать собой, просто из бравады садясь на молодую или непростую в управлении лошадь.

Между тем общество охотников покинуло пределы города и двигалось рысью по лугам и виноградникам к лесу. Стоял солнечный воскресный день — здесь, на юге Франции, было уже достаточно тепло, в отличие от дождливых, прохладных майских дней в Лауэнштайне. Дороги высохли, правда, были они весьма каменистыми, земля имела красноватый оттенок и отличалась плодородием. Порой они проезжали мимо крестьян, которые обрабатывали свои поля. Они приветствовали путников, и графиня благосклонно бросала монетки их детям, когда они бежали рядом или вслед за ее свитой и восхищались ухоженными лошадьми и яркими одеяниями дам.

Хоть Матьё все еще держался поближе к Софии, он не решался заговорить с ней, пока она беседовала с графиней. Фламберт чуть отстал, наверно, чтобы избежать опеки сестры, но и здесь ему это не удалось. Женевьева снова ехала рядом с ним, и София, которая постоянно оборачивалась на него, сочувствовала юному трубадуру. Разговоры между братом и сестрой в основном сводились к тому, что Женевьева настойчиво интересовалась его успехами в боевых упражнениях, если не прямо упрекала его за мирскую жизнь.

Наконец всадники добрались до леса, и уже были выпущены первые соколы. Как всегда, это привело к тому, что общество разделилось. На самом деле соколиная охота — развлечение одиночное, каждый охотник занят своей птицей. Однако такие дворяне, как графиня, имели по нескольку егерей и соколиных мастеров, так что они никогда не отвлекались от охоты, а у юных девушек был обычно один сокол на несколько человек. Рыцари часто не брали птиц, а ограничивались сопровождением дам. Но в этот день София была настроена самостоятельно справиться со своей соколихой. На протяжении последних недель она приручала ее, и теперь девушку переполняла гордость, когда она отвязала птицу и сняла с ее головы клобучок. Птица тут же взмыла вверх и стала кружить высоко в воздухе над Софией.

София последовала за одной из собак — для соколиной охоты у графини имелись чистокровные легавые, и с одним из бретонов Софии удалось хорошо подружиться. Однако в этот день собаке понадобилось немного больше времени, чем обычно, чтобы отыскать куропатку или фазана, и терпение Софии было на исходе. Наконец собака взяла след и вскоре обнаружила прятавшуюся на поляне птицу. София не мешкала ни секунды. Она дала собаке команду вспугнуть птицу, и в это же мгновение соколиха, словно стрела, ринулась вниз и набросилась на дичь. София с волнением следила за происходящим — охота становилась захватывающей! Вернется ли соколиха к ней? С волнением она наблюдала за тем, как она с добычей в клюве взмыла в воздух. Софии хотелось кричать от радости, когда чуть позже соколиха изящно приземлилась на ее перчатку и, довольная, ожидала, когда хозяйка поощрит ее лакомством. Между тем подбежала собака, виляя хвостом, и София оглянулась в поисках помощника охотников, который мог бы забрать добычу.

Она испугалась до смерти, обнаружив себя в полном одиночестве на поляне. В этот момент и Грандесса забеспокоилась. София знала, что ей ни за что не удастся прикрепить роскошную куропатку, которую добыла ее соколиха, к седлу, оставаясь на лошади. Но на поляне лежали поваленные деревья. Она могла спешиться, погладить и похвалить собаку, а затем, став на ствол дерева, снова забраться в седло. София соскользнула с мулицы и была как раз занята прикреплением куропатки к седлу, когда услышала топот копыт. Она испуганно обернулась — это был Матьё.

Рыцарь, смеясь, захлопал в ладоши.

— Поздравляю, госпожа, отличная охота! Превосходный сокол, отважная охотница. Артемида — разве не так греки называли богиню охоты? — Матьё также спешился и приблизился к Софии.

У девушки кровь застыла в жилах.

— Артемида была… девственницей… — выдавила она.

Матьё кивнул.

— Ну, того же я ожидаю и от вас, моя госпожа. Высокая любовь… Мне бы и в голову не пришло прикоснуться к вам до свадьбы. Но вот легкий поцелуй…

Он подошел к ней. София отступила, все еще держа в руке поводья. Грандесса послушно последовала за ней — похоже, жеребец ей так же не нравился, как и его хозяин Софии.

— Редко можно встретить такую красавицу, как вы, моя дама, — льстил Матьё осипшим голосом. — Разумеется, мы восхваляем красоту всех наших благородных девиц, но на самом деле… мало кого удостоят второй раз взгляда, будь она в одеянии крестьянки или монашки. Но вы… вы излучаете сияние. Чтобы завладеть вами, я сжег бы дотла деревню или разрушил бы монастырь.

София знала, что ей следовало отчитать рыцаря — ведь во имя высокой любви не совершают разбой, не грабят монастырь, но не могла вымолвить ни слова. Она оцепенела, а разум кричал, что нужно бежать. Этот мужчина не ограничится одним поцелуем. Если ему удастся схватить ее, все пропало…

София испуганно осмотрелась. Ее мулица была рядом, и всего в нескольких шагах от нее лежал ствол дерева. Если только ей удастся ненадолго остановиться там… Резким движением, словно начиная соколиную охоту, она швырнула рыцарю в лицо мертвую куропатку — и дело приняло неожиданный оборот. Собака графини взвыла и с лаем бросилась на Матьё, а соколиха, на которую София все еще не надела клобучок, снова взмыла в воздух, чтобы напасть на якобы воскресшую куропатку.

Рыцарь с трудом отбивался от собаки, и София воспользовалась шансом. Она подтянула Грандессу к стволу, стала на него и с размаху вскочила на спину мулицы. София еще никогда не скакала в седле, как мужчина, но знала, что и графиня, и Женевьева иногда это делали — при быстром аллюре так было легче удержаться, а спасение Софии зависело от скорости лошади. Мягкой рысью, свойственной иноходцу, ее мулица ни за что не оторвется от жеребца Матьё.

Юная жительница Франконии, не заметив, что ее юбки задрались, ударила пятками в бока Грандессы. Однако к реакции мулицы она готова не была! Весьма впечатлительное животное явно не привыкло ни к мужской посадке в седле, ни к такому грубому обращению. Грандесса рванула с места, словно под ней горела земля. София отчаянно вцепилась в ее гриву, но была рада тому, что, похоже, ей удалось сбежать от рыцаря. Или нет? С ужасом девушка услышала топот копыт позади, а затем увидела и белого коня — с пустым седлом. Видимо, он сорвался с привязи и пустился вслед за мулицей.

Сначала София почувствовала облегчение. Но тут она поняла, что Грандесса в панике спасается бегством от жеребца, вот только у маленькой мулицы было мало шансов на успех. Жеребец настигал ее. Начнет ли он тут же кусать Грандессу и подгонять ее? София уже когда-то наблюдала за любовными утехами лошадей. Они могли длиться часами, пока кобыла наконец не поддавалась жеребцу и не останавливалась или же жеребец понимал, что у кобылы нет течки, и в связи с этим отказывался от спаривания.

Грандесса явно не хотела сближаться с жеребцом и с бешеной скоростью неслась по лесу. Просветы сменились дикими зарослями с узкими, заросшими тропинками, а иногда их не было вовсе. Мулица неслась, перепрыгивая через кусты, а София отчаянно натягивала поводья. Похоже, то, что мулицу хлестали ветки по животу, заставляло ее двигаться еще быстрей. И вдруг она помчалась прямо на дерево. София увидела, что на нее несется толстый сук, попыталась нагнуться… но было слишком поздно. Она почувствовала удар, и у нее возникло смутное ощущение страха во время падения. Если только жеребец наступит на нее…

Последнее, что видела София, — это огромное тело белого коня, который пролетел над ней в невероятном прыжке. Больше она ничего не чувствовала.

 

Глава 6

— Герлин, только что прибыл гонец из приграничных лесов.

Флорис де Лош вошел в сторожевой домик, где Герлин как раз записывала поступления. Уже на протяжении нескольких дней во двор крепости въезжали тяжелые повозки с урожаем. Это были налоги, выплачиваемые крестьянами хозяевам крепости, защищавшим их от нападений. В этом году урожай выдался отличным, и Герлин с Флорисом не пришлось никому отсрочивать выплату налогов или освобождать от них. Герлин улыбнулась супругу, подняв голову от хозяйственных книг. Хороший год… Но Флорис выглядел озабоченным. Герлин отложила перо.

— И? Какие новости? — спросила она.

— К крепости приближаются рыцари, сообщил парень. Распознали знамя твоего брата Рюдигера.

Лицо Герлин просияло.

— Рюдигер! И Дитмар! Наконец я их снова увижу! Мы должны все подготовить, мы…

— Герлин… — Флорис сглотнул, — они заметили только знамя Рюдигера. Не твоего сына. Дитмара… Дитмара нет среди этих рыцарей.

Лицо Герлин омрачилось. Она знала, что это могло означать.

— Но… но… разве король… разве нам бы не сообщили, если бы…

Флорис обнял ее.

— Возможно, нам сообщат сейчас. Это обычное дело — Рюдигер как член семьи передаст плохие вести.

Герлин поднялась и потерла виски.

— Он еще так юн… — прошептала она. — Он чуть старше, чем был его отец. Он не мог…

— Но, возможно, с ним ничего плохого не случилось, Герлин, — мягко произнес Флорис. — Я говорю это лишь для того, чтобы ты… чтобы ты была готова к этому. Во Фландрии было сражение, ты ведь знаешь. И не все рыцари с победой возвращаются домой.

— Но Рюдигер должен был присматривать за ним, оберегать его… — Голос Герлин звучал глухо. Она зашаталась и оперлась на Флориса. Она хотела быть к нему так близко, как только возможно. — Если он погиб… Тогда все было напрасно…

Флорис притянул ее к себе.

— Никто не может присматривать в бою за кем-либо. Нужно сосредоточиться на себе, иначе проиграешь. Но сейчас… Герлин, мы спокойно и достойно выйдем навстречу Рюдигеру. Я уверен, что твой брат сделал все возможное. И если Дитмар погиб, то наверняка как герой, в первых рядах рыцарей…

Герлин высвободилась из объятий мужа и отошла на пару шагов от него.

— Разве это было необходимо? — резко спросила она. — Разве он не мог оставаться в третьем или четвертом ряду?

Прежде чем Флорис успел что-то ответить, со стен крепости донесся звук рога. Проходя мимо, Флорис еще раз дотронулся до плеча жены и отправился на разводной мост встречать шурина. При этом его обуяли противоречивые чувства. Разумеется, рыцарю следовало сражаться в первых рядах. Но Герлин была права, ему также хотелось бы обнять сына живым, а не как мертвого героя.

В этот момент Рюдигер из Фалькенберга промчался по мосту, и Флорис понял с одного взгляда, что он наверняка не несет известие о смерти — на его щите и знамени не было черных лент. На самом деле и щит, и нашлемник были ярко расцвечены. Полотно с изображением знамени рыцаря, которым обтягивали щит, наверняка разорвалось в бою и подлежало замене. Да и осанка и лицо Рюдигера не выражали горя.

Однако Герлин набросилась на Рюдигера, прежде чем Флорис поприветствовал его.

— Рюдигер, что с Дитмаром? Где Дитмар, ради всего святого? Что-то произошло?

Ее лицо напоминало восковую маску, и Флорис пожалел, что так напугал ее сообщением о приезде Рюдигера. Герлин была не в себе, иначе бы она обратила внимание на отсутствие скорбных знаков.

Рюдигер расплылся в улыбке, а его конь переминался с ноги на ногу, стоя перед его сестрой, словно перед вооруженным противником.

— Много чего произошло! — смеясь, сказал он. — Но ты стащишь меня сейчас с лошади или все же поприветствуешь, сестрица? И где вино, положенное гостям?

— Дитмар жив?

Из радостного приветствия Рюдигера Герлин могла сделать вывод, что с ее сыном ничего не произошло, но ей нужно было услышать это из уст Рюдигера… Только сейчас она осознала, как сильно переживала за Дитмара последние годы.

— Разумеется он жив. Он…

— А теперь позволь Рюдигеру спешиться, — сказал Флорис. — И тогда он сможет спокойно рассказать обо всем. Вы были в Бувине?

Рюдигер кивнул. Он проехал ворота крепости и спешился, в то время как Флорис приветствовал Ханзи. Однако тот не принял лошадь Рюдигера, как обычно, а с достоинством протянул поводья своего Валлаха одному из двух совсем юных оруженосцев, которые следовали за Рюдигером и Ханзи.

— Больше не называйте меня Ханзи! — с достоинством заявил он изумленному хозяину крепости. — Теперь я Жан де Бувин, рыцарь короля. Посвященный лично королем после сражения! — Бывшего оруженосца распирало от гордости.

— Король тебя… вас… — Флорис удивленно поднял брови. Такая милость по отношению к конюху была редкостью. — Но пойдемте же, господин Жан, и ты, Рюдигер. Вы должны обо всем нам рассказать. Как…

— Что с Дитмаром?

Герлин схватила брата за руку. Она все еще не оправилась от испуга, и ей казалось странным, что сын не сопровождает брата. Он давно не навещал родителей в Лоше. Пора бы ему уже вернуться.

— Дитмар остался в Париже, у него еще есть дела. Возможно, он присоединится к нам только в Майнце, но…

— Майнц? — воскликнула Герлин. — К нам?

— Герлин, оставь мужчин в покое хоть ненадолго! — Флорис вспомнил о своей роли хозяина крепости. — Следуйте за мной, Рюдигер и господин Жан. А вы, виночерпий, принесите в наши покои вина и чего-нибудь поесть — господа, несомненно, проголодались после долгой поездки, — обратился он к одному из министериалов, который подоспел с вином для рыцарей. Рюдигер и Ханзи поспешно опустошили кубки. — А вечером мы соберем всех рыцарей на небольшой пир в зале. Тогда Рюдигер расскажет обо всем. Но сперва вы могли бы опровергнуть слухи. Сообщите рыцарям, что господин Дитмар цел и невредим!

Герлин выпила свой первый кубок вина так же быстро, как и гости. Ей нужно было подкрепиться. А затем она, затаив дыхание, стала слушать рассказ Рюдигера.

— Итак, епископ начал сражение, а затем король Филипп отдал приказ идти в атаку. Сперва друг на друга бросились пешие солдаты в центре, мы, рыцари, едва могли пробиться через их ряды, по крайней мере, Дитмару и Хан… господину Жану это удалось не сразу. Я же заметил прореху в рядах и проскочил вперед. Так я разрушил подлый замысел кайзера Оттона — он пустил вперед всех своих конюхов против нашего короля. На самом деле все рассчитывают, что благороднейшие господа будут сражаться с равными им — с рыцарями, но тогда в бой с королем ринулись саксонские крестьяне, словно викинги, с пиками и вилами, в то время как рыцари пытались пробиться к равным себе. Ведь это ниже достоинства рыцаря — кромсать почти безоружных крестьян, этих олухов. Поэтому все замешкались, и одному саксу удалось стащить короля с лошади!

— Что? — изумилась Герлин.

Рюдигер утвердительно кивнул.

— Все слишком отдалились — Гильом де Барр со своими рыцарями образовал стену перед королем, но она спасала лишь от рыцарей, а не от этого сборища саксонских вредителей. Из наших рыцарей никого не было подле короля, кроме Дитмара и Хан… Я хотел сказать, господина Жана. Прости меня, Ханзи, но мне придется привыкнуть к твоему новому имени.

Круглое лицо Ханзи расплылось в улыбке.

— Я не обижаюсь, Рюдигер, — сказал он с набитым ртом. Он был единственным, кто до этого момента отдал должное еде, которую принес виночерпий. — Можешь и впредь обращаться ко мне на «ты»!

Рюдигер наигранно поклонился.

— Какая честь, господин Жан. Во всяком случае…

— Во всяком случае, все зависело от лошадей, — буднично заметил Ханзи. — Мой Валлах не мчится вперед как полоумный, а охотно отступает, когда я ему это велю. Да и маленький жеребец господина Дитмара Гавейн тоже не из самых смелых. И когда мы увидели, что король лежит на земле, мы все попытались развернуться. Только вот… лошади господина Гильома и его рыцарей — они были вовлечены в сражение. Развернулись лишь мой Валлах и Гавейн господина Дитмара. И мы по-быстрому разделались с этими типами, которые собирались напасть на нашего короля!

— Дитмар спас короля? — Флорис словно не верил в то, что обстоятельства позволили юному рыцарю совершить героический поступок.

Рюдигер кивнул.

— Дитмар и Ханзи, — подтвердил он. — Отсюда и посвящение в рыцари. Теперь господин Жан де Бувин обладает также боевым конем, подобающим снаряжением и владениями во Фландрии. Почему он до сих пор скачет за мной на своем Валлахе, я спрашиваю себя сам.

Ханзи рассмеялся.

— Я следую за тобой до Лауэнштайна, Рюдигер, — заявил он и потянулся во второй раз за сыром и мясом. — Еда действительно превосходная, госпожа Герлин! У меня еще есть счеты с этим господином Роландом и другим негодяем из Штайнбаха. Я пока не отомстил за брата сполна.

Брата Ханзи убили после захвата Лауэнштайна приверженцы Роланда. Оруженосец уже отомстил Одемару из Штайнбаха. Но сомнений не было, что Роланд также виновен — он мог бы предотвратить убийство. К тому же у Одемара были братья, которые принимали участие в этом злодеянии.

— Но рассказывай же дальше! — напомнил Флорис. Герлин, похоже, потрясли все эти новости. — Значит, король Филипп снова смог забраться на лошадь.

Рюдигер кивнул.

— После кайзер велел и своим рыцарям атаковать короля — все было четко спланировано, чтобы решить исход битвы смертью короля Филиппа. Но мы мужественно сражались. Причем мы с Дитмаром занялись графом Фландрским, это был наш долг перед кронпринцем, поскольку его там не было и он не мог лично сразиться с заклятым врагом. Наконец Фердинанд был ранен, и мы смогли взять его в плен. А затем решили бить врага его же методами и направили всех рыцарей на кайзера. Мы почти взяли его, Пьер де Мовуазен уже схватил поводья его лошади, но в итоге ему все же удалось уйти от нас. Но он бросил свой архив и штандарт с имперским орлом. Мы победили!

— Англичанина также взяли в плен, не так ли? — спросил Флорис. — Уильяма из Солсбери по прозвищу Уильям Длинный Меч? Жаль его, сильный воин.

Рюдигер пожал плечами.

— Только попал не в те руки, — заметил он. — Но, как бы то ни было, с ним ничего не случится. Граф Дрё обменяет его на своего сына, который находится в плену у Иоанна Безземельного. И король помиловал даже Фердинанда. Он не велел отрубить ему голову, а бросил на неопределенное время в темницу.

— Возможно, это даже худшее наказание, — пробормотала Герлин. Она все еще хорошо помнила тюрьмы Парижа.

— Ну и вот, мы с триумфом вернулись в Париж, и король Филипп не забыл, чем обязан своим рыцарям. Ханзи еще в Бувине посвятили в рыцари, а Дитмар… Возможно, достаточно сказать, что король велел «господину Дитмару из Лауэнштайна» явиться к нему.

Сердце Герлин учащенно билось, когда она переспросила:

— До этого момента он обращался к нему как к Дитмару Орнемюнде?

Рюдигер кивнул.

— Но сейчас ему, мне, господину Жану и всем другим рыцарям, которые готовы последовать за Дитмаром, предоставлен отпуск. При этом Дитмара отправили к королю Фридриху с порванным знаменем немцев как знаком нашей победы.

— Он лично передаст королю хорошие вести? — восторженно спросила Герлин.

— Ну, тот уже, наверно, знает. Но Дитмар является официальным гонцом. И у него будет возможность обратиться к королю по вопросу Лауэнштайна. Несомненно, Фридрих утвердит его наследником Лауэнштайна. После чего епископ Майнца будет вынужден сделать то же самое, у него не останется другого выхода. — Рюдигер с довольным видом выпил второй кубок вина и теперь принялся и за хлеб с мясом, пока Ханзи не успел затолкать в рот остатки еды. — Вам следует поработать над культурой поведения за столом, господин Жан, — в шутку укорил он его.

— И все предоставят Дитмару рыцарей! — радовался Флорис. — Он может объявить Роланду о своих враждебных намерениях и отстоять Лауэнштайн.

— Если Роланд не сдастся сам, — вслух размышляла Герлин, явно особо на это не надеясь.

— Это было бы не похоже на него, — покачал головой Флорис. — Пока у него остается хоть малейшая надежда удержать Лауэнштайн, он будет бороться.

— А что с… с этой девочкой? — Герлин не произносила имени Софии Орнемюнде с тех пор, как ее сын вернулся в Париж. Она просто надеялась, что увлечение Дитмара минуло. — Он?..

Лицо Рюдигера расплылось в улыбке.

— Забыл о ней, хотела ты сказать, сестрица? Нет, мне придется тебя разочаровать. Твой сын обладает даром Великих Возлюбленных, пусть даже он лишен голоса и умения сочинять стихи. Как и прежде, он приносит клятву верности даме перед каждым сражением и теперь хочет завладеть не только Лауэнштайном, но вместе с ним и одной из его обитательниц.

Герлин вздохнула:

— А я-то думала… Столько времени без вестей… На самом деле после Майнца ничего не изменилось. Девчонка делает его уязвимым.

Рюдигер покачал головой.

— Нет, кое-что изменилось. Роланд может этим угрожать, но он никогда не причинит дочери серьезного вреда. Она слишком ценна для него.

Герлин нахмурилась:

— Что сейчас делает ее ценней, чем раньше?

Флорис улыбнулся:

— Возможность мирного воссоединения, если Роланд потеряет последнюю надежду на победу. Подумай сама, Герлин: у него был шанс победить Дитмара Орнемюнде, но победить рыцарей епископа, кайзера и короля Франции? Ни за что! В начале прошлого года в войско Дитмара вошли бы парочка подданных из Франции, кое-кто из соседей. Он осаждал бы с ними Лауэнштайн, возможно, успешно, а может, и нет. Если в войске начались бы волнения или рыцари через пару месяцев уже были бы сыты по горло жизнью в палатках, Дитмару понадобились бы годы, прежде чем он смог бы предпринять вторую попытку.

Глаза у Герлин загорелись.

— Но при французском дворе, равно как и при дворах короля Фридриха и епископа… Каждый год там появляются новые рыцари, которые горят нетерпением броситься в бой под предводительством выдающегося рыцаря! — сказала она. — И если господин затем охотно предоставит им небольшой отпуск…

Флорис кивнул.

— Тогда мы можем осаждать Лауэнштайн хоть вечность. А вот к Роланду не присоединятся новые рыцари — они ведь не смогут попасть в крепость.

Герлин лучезарно улыбнулась супругу.

— Но ведь это означает… это означает… что мы победим! На самом деле мы уже победили, мы…

— Не совсем, — охладил ее восторг Рюдигер. — У Роланда остается еще один шанс. Если он убьет Дитмара в сражении за Лауэнштайн, законный наследник больше не будет претендовать на него. Поэтому он приложит все усилия, чтобы скрестить с твоим сыном мечи. В одиночном поединке он может с легкостью победить его. Не будь так уверена, Герлин, в победе. Это не будет простой прогулкой.

 

Глава 7

— Где София?

Дрожа от ярости, Женевьева набросилась на рыцаря Матьё де Меренге, когда тот пешком, с расцарапанным лицом добрался до места сбора охотничьего общества. Около полудня решили сделать совместный привал. Графиня велела разложить на скатертях вино и еду, и все сидели вместе и обедали. Однако в этот день общество пребывало в некотором волнении. Один из соколиных мастеров обнаружил соколиху Софии. Это еще не было поводом для беспокойства — часто случалось, что одна из птиц улетала от хозяина и затем оказывалась на перчатке своего привычного кормильца. Но София была близка со своей птицей, охотнику показалось странным, что она могла потерять соколиху. Когда она не появилась на месте сбора, графиня под натиском Женевьевы отправила слуг на поиски жительницы Франконии.

Большинство дам и рыцарей не увидели в случившемся ничего опасного, более того, стали строить предположения, чем могли заниматься в лесу София и также отсутствующий рыцарь де Меренге. Однако графиня и Женевьева знали, какой застенчивой была София. А теперь, когда Матьё явился к месту привала в растрепанном виде, они поняли, что их опасения оправданы. В виде исключения Леонора даже одобрила прямолинейность Женевьевы. В данном случае обращаться к рыцарю учтиво означало терять время.

— Я… Я не знаю… — Матьё явно чувствовал себя неловко. — Разве она не здесь? Я думал…

— А где ваша лошадь, господин рыцарь? — продолжала допрос Женевьева. — Я не думаю, что вы потеряли ее в поединке за честь Софии… по крайней мере, не в рыцарском.

— Жеребец бросился за кобылой, — наконец признался Матьё, — и госпожа София…

— Только не говорите, что она сидела на лошади! — прокричала Женевьева. — Графиня, нужно немедленно отправить всех присутствующих мужчин на поиски. Возможно, она упала с лошади и сейчас лежит где-то в лесу раненая.

— А может, она бродит в поисках дороги, — успокаивала девушку графиня. — Не обязательно, что она получила сильные повреждения. Но в этом лесу легко заблудиться. Поэтому, если господа…

Она не успела отправить рыцарей на поиски. Со стороны тропы, ведущей к поляне, послышались топот копыт и возбужденное ржание. Все еще бешеным галопом, таща за собой разорванные поводья, между деревьями промчалась мулица Грандесса и попыталась укрыться среди других лошадей графини. Один из помощников охотников поймал жеребца, который ее преследовал. Грандесса сразу же успокоилась. Задыхаясь от бега и дрожа, она все же подпустила к себе Женевьеву.

— Ее ноги все исцарапаны, — после беглого осмотра заявила юная альбигойка. — Похоже, она мчалась галопом через кустарники. Это усложняет задачу — нам придется обыскать весь лес.

Графиня кивнула.

Матьё схватил поводья своего жеребца и собирался вскочить в седло.

— Я тут же отправлюсь на поиски! Я найду ее, не беспокойтесь, я…

— Вы ничего этого не будете делать! — перебила его графиня. Она свирепо сверкнула на него глазами. — Но вы поедете в крепость и соберете свои вещи.

— Но ведь я ничего предосудительного не сделал!

Матьё растерянно смотрел на Леонору. Его ожидало наследство, он не был странствующим рыцарем, но изгнание из большого двора… Об этом пойдут слухи, ему нигде не будут рады.

— Мы послушаем, что скажет девочка, — с достоинством ответила Леонора. — Если она еще сможет что-то сказать. Молитесь Богу, чтобы вы не свели ее в могилу, господин рыцарь! И чтобы не произошло ничего, что обесчестило бы вас. Я не стану проявлять милосердие, господин Матьё, равно как и мой супруг, и брат.

По закону изнасилование вело к лишению виновника звания рыцаря, хотя в действительности это правило почти никогда не применялось. Во время войны насилие над женщинами противника было обычным делом. И даже если пьяный рыцарь набрасывался на служанку, никого это не заботило. Но если это касалось подопечной самого хозяина, девушки, находящейся под надзором при крупном дворе, где обязаны были обеспечить ее безопасность…

Если Софию найдут живой, честь Матьё окажется в ее руках.

Леса были обширными, и поиски девушки оказались непростой задачей. Сокольничие и помощники охотников были такими же никчемными следопытами, как и рыцари. К тому же следы копыт маленьких иноходцев дам были очень похожи, так что проследить путь Софии на поляну было почти невозможно. Если не произойдет чудо, девушку не найдут до темноты, а если она ранена, то может не пережить ночь.

Наверно, наибольшее рвение в поиске пропавшей проявлял Фламберт. Юный альбигоец любил Софию. Он попал в плен ее красоты, увидев девушку в первый раз — сияние в ее глазах, робкую улыбку, мягкий голос, — и его восхищали ее благонравие и сдержанность. Для Фламберта не было большего счастья, чем сочинять для Софии песни, однако до сих пор он не решался с их помощью признаться ей в любви. Лучше писать невинные песенки о красоте природы, солнца и звезд, которые девушка могла самостоятельно исполнить. Фламберт сгорал от нетерпения и испытывал наслаждение, когда София доверчиво сидела возле него и слушала его разъяснения относительно нот. Он обучал ее игре на лютне и искренне радовался ее успехам. При этом он прекрасно понимал, что никогда не сможет обладать девушкой — предназначением Фламберта было сражаться и умереть за свою веру.

Разумеется, возможное участие короля Педро в обороне вселяло хоть какую-то надежду. Но, в конечном счете, альбигойцы не могли сопротивляться воле Папы. Им придется принять христианство — если им предоставят такую возможность, чего нельзя было ожидать от Симона де Монфора — или умереть. И Фламберту ни в коем случае не хотелось втягивать в это Софию. Если бы девушка была альбигойкой, он просил бы ее руки, но убедить принять его веру, чего уже несколько месяцев пыталась добиться Женевьева, ему не позволяла совесть. Альбигоец не мог поверить, что такое прекрасное тело, как у Софии, было лишь греховным сосудом для заключенной в него души. Он желал девушке долгой жизни и не мог представить, что Господь затем навсегда проклянет ее.

Но сейчас появилась опасность, что жизнь Софии может оборваться раньше, чем его. Хотел ли Господь наказать его? Хотел ли Он показать ему, каким грешным и безрассудным было его обожание? Фламберт неистово и горячо молился — всей душой и всем сердцем. Он должен был найти Софию! Господь не мог быть таким жестоким.

Он уже четвертый или пятый час бесцельно блуждал по лесу. Уже смеркалось, и надежды Фламберта таяли с каждым шагом его лошади. И тут он внезапно услышал глуховатый лай. Юный рыцарь узнал Линдо, одну из охотничьих собак графини. Животное было любимцем Софии с того момента, как несколько недель назад из-за укуса получило повреждение гортани. София и графиня выходили собаку — вот только ее голос пострадал. Нужно было находиться рядом с Линдо, чтобы услышать ее лай. Побежала ли собака за Софией? Один из охотников вскользь упомянул, что пропала также охотничья собака. Фламберт подумал, что молоденький пес, возможно, заблудился, а затем отправился домой. Однако если это была Линдо…

Он молился, чтобы собака не прекращала лаять, пока он ее не найдет. Юный трубадур обладал прекрасным слухом, ему легко удалось определить местонахождение собаки. Но когда он наконец добрался до собаки, его сердце замерло. Линдо взволнованно прыгала вокруг Софии, которая безжизненно лежала на земле.

— София!

Фламберт соскочил с лошади, подбежал к ней и обнял ее. София не реагировала, но ее тело было теплым, а сердце билось! Из раны на голове текла кровь. Прекрасные волосы Софии слиплись от крови, но она уже засохла, опасности кровотечения не было. Фламберту хотелось встряхнуть девушку, чтобы привести ее в чувство, однако он решил не двигать ее. При ушибах головы лекарь всегда предписывал своим пациентам полный покой. Несомненно, важно было держать Софию в тепле. Юный рыцарь осторожно завернул девушку в свой плащ, чтобы согреть ее. Ему нужно было как-то доставить ее к месту сбора охотников. Оттуда ее могли перенести в крепость на носилках.

Став на ствол поваленного дерева, он с Софией на руках забрался в седло. Лошадь, к счастью, послушно и спокойно пошла шагом, и ему не приходилось натягивать поводья. Фламберт позвал Линдо, которая тут же присоединилась к рыцарю, а затем стал нежно говорить с девушкой, пока его конь искал дорогу. Несмотря на страх за Софию, он был почти счастлив. Это было невероятное наслаждение — держать ее в объятьях, стройную и теплую. Фламберт наклонился, чтобы ощутить ее дыхание, и в конце концов поцеловал ее в бледные щеки, прежде чем место привала охотников появилось в поле зрения.

— Я люблю тебя, София! — прошептал он. — Я готов на все ради тебя!

Разумеется, больше Фламберт не мог ничем помочь девушке, когда оказался в охотничьем обществе. Два рыцаря забрали у него Софию, и графиня сразу же взяла на себя уход за ней. Она била ее по щекам и вливала в рот вино, за чем Женевьева обеспокоенно наблюдала. Наконец девушка повернулась к брату:

— Фламберт, я не знаю, насколько серьезно состояние Софии, но я боюсь, что этого никто не может знать в Тулузе. Мы мало чем можем ей помочь, разве что уложить в постель и ждать, но мне это кажется недостаточным. Однако если ты немедленно отправишься в Монтальбан, лекарь может быть здесь уже завтра к полудню. Если до этого момента ей полегчает — ну что ж, значит, мы зря побеспокоим его. Однако если мы будем ждать, пока ей станет хуже, она может умереть у нас на руках.

Фламберт кивнул со всей серьезностью. Разумеется, ему не хотелось оставлять Софию, он бы дни напролет сидел возле нее и держал ее за руку. Но, конечно же, Женевьева была права — как почти всегда. Она была на удивление благоразумной и умелой. Большинство неофиток мало чем занимались, кроме молитв и соблюдения постов.

— Сперва мне нужно попросить разрешения у графа, — сказал он, но Женевьева покачала головой.

— Он не станет завтра утром начинать войну, — заверила она брата. — Я улажу все с графиней, и если ты будешь скакать всю ночь, то рано утром сможешь уже вернуться.

Фламберт бросил еще один тоскливый взгляд на Софию, которую уложили на носилки. Графиня смывала кровь с ее волос — рана не внушала больших опасений.

— Я буду мчаться как ветер! — сказал он Женевьеве и снова вскочил на лошадь.

Фламберту хотелось поскорее уехать, прежде, чем его сестра могла сказать что-либо по поводу того, как он посмотрел на Софию! Ему следовало скрывать свои чувства. Никто не должен был знать, как сильно он любил девушку.

София все еще не пришла в себя, когда охотники добрались до крепости. О девушке заботились Женевьева и мавританка, пока графиня сообщала печальную новость супругу. Как и следовало ожидать, граф Раймунд был вне себя. Он очень любил женщин, но не всегда обходился со своими любовницами достойно. Однако прикасаться к девушке против ее воли? Да еще и к его особой подопечной? К тому же несчастный случай нарушил все его планы на этот день. Вечером должен был состояться праздничный ужин в честь короля, шурина графа. Но его жена вернулась уже после наступления темноты, ничего не было подготовлено. Девушки его двора уныло собрались у постели Софии. Все это лишь усугубляло положение Матьё.

Раймунд велел рыцарю явиться, осыпал его упреками и велел покинуть крепость. Между тем Матьё, зная, что девушка жива, как обычно, держался самоуверенно.

— Вы еще пожалеете об этом, сударь! — надменно заявил он. — Разве вы не собирались выступить с войском против Симона де Монфора? И перед этим вы прогоняете своих лучших рыцарей?

Граф Раймунд фыркнул.

— При дворе Тулузы каждый год воспитываются превосходные рыцари! — гордо произнес он. — Равно как и в Арагоне и крепостях всех наших союзников. Вся Окситания, господин Матьё, — это кузница лучших рыцарей! Не в последнюю очередь благодаря добродетелям сдержанности и смирения, которые они воспитывают в себе, служа дамам! Рыцарь, которого заботят лишь собственные желания, мне не нужен. Поэтому займитесь чем-нибудь другим, господин Матьё, пока девушка не очнулась и не обвинила вас, чего доброго, в худших проступках, чем просто недостаточной учтивости!

Матьё де Меренге пожал плечами:

— Если вы так считаете, сударь, то я покину ваш двор. Но кто знает, какими правилами будут через пару лет руководствоваться в Окситании. Возможно, уставом святой Церкви, где сказано: женщина подчиняется мужчине. Возможно, тогда я завладею маленькой Софией Орнемюнде!

Рыцаря и след простыл, прежде чем Раймунд что-то ответил или даже выхватил меч. Граф задумался, не броситься ли ему вслед за наглецом, но посчитал это ниже своего достоинства. Но он не верил, что Матьё действительно присоединится к крестовому походу. Его отец был преданным приверженцем графа, а его владения населяли альбигойцы. Матьё придется порвать с семьей и друзьями, и, возможно, он потеряет свои земли. Раймунд покачал головой. Сорвиголова! Через время он возьмется за ум и, возможно, уже вскоре будет сражаться с рыцарями своего отца на стороне графа.

— Что это за лекарь, на которого вы так надеетесь? Альбигоец? — обратилась мавританка к Женевьеве после того, как уже в который раз намочила кусок полотна и положила его на лоб Софии.

Сперва казалось, что девушка переохладилась, но сейчас у нее, похоже, начался жар. Ограниченные медицинские познания Мириам были исчерпаны, однако же к христианским врачам большого доверия она не испытывала. Лучшие лекари того времени происходили из Аль-Андалуса или же из земель сарацинов, и многие еврейские медики отправлялись туда, чтобы овладеть искусством исцеления. Христиане же, напротив, к этому не стремились. Они ограничивались кровопусканиями и молитвами. Большинство травниц в деревнях смыслили в медицине больше, чем высокообразованные господа, которые учились в университетах.

Женевьева пожала плечами:

— Нет, не альбигоец. Но также и не сторонник Папы. Иногда мне кажется, что он не верит ни во что. Или же уже ни во что… Но он смыслит в своем деле, госпожа! Если он не сможет ее вылечить, никто не сможет.

Мириам подняла брови.

— Тогда будем надеяться, что он еще и быстро скачет, — сказала она. — Только бы он не прибыл слишком поздно! Мне не нравится, что она так долго не приходит в себя. Если бы она хоть пробормотала что-то или пошевелилась…

Когда ночью жар усилился, по крайней мере, появилась уверенность, что Софию не парализовало. Теперь она стонала и шевелилась, но в себя не приходила. Мириам неохотно оставила ее, когда под утро граф и король позвали ее, чтобы она назвала им заинтересовавшее их созвездие.

— Большая Медведица! — вздохнула она, вернувшись несколько часов спустя в свои покои, чтобы позавтракать с мужем. — Это созвездие каждую ночь видно на небе. Но этой ночью господам, похоже, взор затуманило вино — или же прояснило, в зависимости от того, как на это посмотреть. Они открыли для себя новое созвездие…

Авраам улыбнулся.

— В любом случае ты чрезвычайно красиво истолковала его значение: сосуд, полный сокровищ и благодатей, которые достанутся защитникам бедняков, вдов и сирот. Истинное рыцарство будет вознаграждено. Как тебе удается постоянно выдумывать такие вещи? Мне в голову приходит лишь позорная телега, на которой вынужден ехать Ланселот, потому что Гвиневра потребовала это от него как проявление смирения.

Эту рыцарскую легенду все знали и любили. Рыцарь, который унижается ради своей дамы…

— Тоже неплохо, — заметила Мириам и слизала мед с ложки. — Господь испытывает своих рыцарей, отправляя их сражаться за преследуемых, как когда-то Гвиневра испытывала верность и покорность Ланселота. Получил ли он ее за свою преданность? Или же она осталась верной Артуру до конца своих дней?

Авраам поморщился.

— Она удалилась в монастырь, — сказал он. — Христианские любовные истории не могут заканчиваться счастливо, иначе Папа отлучит поэта от Церкви. Но как там юная София? Она уже пришла в себя?

Мириам озабоченно покачала головой.

— Нет, и жар усиливается. Я беспокоюсь все больше и больше. Надеюсь, этот лекарь хоть на что-то годится. Если он вообще приедет… В любом случае мне следует вернуться и сменить Женевьеву, но я так устала… А как только граф и король проспятся после пьянки, я снова буду им нужна. Как бы мне хотелось больше смыслить в стратегии, Авраам! Им нужен опытный полководец, а не предсказательница.

— Но ведь король одержал победу над маврами, — возразил Авраам. — Значит, он не может быть таким уж плохим стратегом.

Мириам пожала плечами.

— Граф также выигрывал сражения. Но оба начинают размышлять только после того, как ввязываются в битву. Сработает ли это в сражении с Симоном де Монфором? Наверняка он жесткий человек и обладает потрясающим талантом полководца. И граф со своими подданными, каждый из которых имеет собственное мнение и подчиняется в первую очередь своему богу… Да и король, которому сперва нужно вывести свое войско из Арагоны. А еще и я со звездами… — Она потерла лоб.

— Сейчас тебе следует поспать пару часов, — твердо произнес ее супруг. — Я присмотрю за маленькой Софией. А этому лекарю пожелаю хоть каплю знаний моего дяди, который, между прочим, понимал кое-что и в военной науке. Такая потеря…

Мириам уныло кивнула. В последний раз она видела Соломона из Кронаха, когда он пал от меча христианского рыцаря. Однако он мог выжить после этого удара. Позже поговаривали, что его сожгли на речной пристани. Христианская чернь пришла в неистовство после того, как открылась тайная жизнь парижских евреев.

Женевьева увидела из окна своей комнаты, что лекарь прибыл, и поблагодарила своего Бога за то, что это произошло так быстро. Как всегда, она восхищалась его уверенной посадкой в седле. Он приехал на кобыле из конюшни отца Женевьевы, впрочем, можно сказать, что это и его конюшня. Пьер де Монтальбан не особо интересовался лошадьми, в отличие от лекаря. И поскольку хозяин крепости охотно прислушался к его советам, конюшня Монтальбана за последние годы стала одной из лучших в стране. Сам граф Тулузы ездил на жеребце из Монтальбана, и Женевьева заметила, что уставший после бессонной ночи Фламберт вел за повод роскошного вороного коня. Несомненно, это был подарок их отца королю Арагона.

Пока лекарь сидел на лошади, догадаться о том, что он ограничен в движениях, было невозможно, только когда он спешился, стало заметно, что он волочит ногу. Лекарь был одет в простое, но дорогое темное платье, которое, однако, больше подходило рыцарю, чем ученому.

Женевьева доверила Софию графине, которая незадолго до этого присоединилась к ней, чтобы дать девушке передохнуть, и поспешила навстречу брату и лекарю. Последний как раз вежливо отказался от вина, поднесенного в знак уважения виночерпием, когда Женевьева спустилась к нему и с почтением поприветствовала своего друга и учителя.

— Я так рада снова вас видеть! — произнесла она.

Фламберт бросил на нее взгляд, полный отчаяния. Из ее слов он сделал вывод, что состояние Софии не улучшилось.

— Она не очнулась? — спросил он.

Женевьева покачала головой.

— Еще нет, мне очень жаль. К тому же у нее жар. Мы опасаемся за ее жизнь.

Лекарь ободряюще кивнул девушке и охотно принял ее предложение понести его сумку. Он хорошо ездил верхом, но после долгой поездки его суставы занемели, а поврежденная нога болела.

— Ну, теперь я здесь, — дружелюбно сказал он. — И с Божьей помощью…

Женевьеве следовало возразить, что Господь не лечит тело, а лишь дает пристанище душе, если она покидает тело чистой, но не осмелилась. София была такой милой девушкой, всегда понимающей и терпеливой, даже когда Женевьева демонстрировала свое плохое настроение и ворчала. И она была красивой, ее внешность радовала сердце любого, даже если Господь не одобрял это. К тому же Женевьеве так и не удалось убедить Софию принять ее веру, и теперь она не могла бы провести обряд крещения, если бы это потребовалось. Нужно пребывать в сознании, чтобы отречься от всего земного. Если София умрет, ее душа будет потеряна. Женевьева вздохнула в отчаянии. Она не хотела лишиться подруги. И не на вечность, и, возможно, не на ближайшие годы.

Лекарь последовал за девушкой по ступеням после того, как Женевьева резко запретила брату идти за ними.

— Разве у тебя нет более важных дел? — набросилась она на него. — Что это за лошадь? Подарок? Тогда иди и передай его, и граф тут же представит тебя королю, это поможет нашему делу.

Лекарь нахмурился.

— Женевьева, ты снова ведешь себя несдержанно! — упрекнул он ее. — Не следует ли сказать: «Спасибо, Фламберт, за то, что ты скакал всю ночь напролет, чтобы прибыла помощь моей подруге?»

— Я подозреваю, что он скакал всю ночь, чтобы прибыла помощь его подруге — или же девушке, которую он считает дамой своего сердца! — воскликнула Женевьева. — И это…

— Разве это так плохо? — осторожно спросил лекарь. — Однажды ему нужно будет жениться, Женевьева, он ведь хочет унаследовать крепость.

Женевьева закусила губу.

— Вы действительно верите, господин Жером, что тогда еще будет существовать Монтальбан? Монфор захватывает один город за другим. А граф больше говорит, чем сражается.

Лекарь пожал плечами.

— Ну, теперь на его стороне будет сражаться и владыка Арагона… Будем надеяться на лучшее, Женевьева! Ну а теперь расскажи мне о девушке, которой я должен заняться…

Немного запыхавшись, Жером де Париж медленно шел по длинным коридорам женских покоев крепости.

— Она из рода Орнемюнде? Так сказал Фламберт. Я слышал об этом роде. Откуда она? Тюрингия?

Женевьева покачала головой.

— Франкония, господин. София Орнемюнде из Лауэнштайна.

Лекарь всегда умел хорошо скрывать свои чувства. Это было необходимо ему как еврею, чтобы выжить в христианских общинах, да и при мавританских дворах тоже. Однако ему едва удалось сдержать удивленный возглас, когда он впервые услышал имя своей пациентки и увидел ее лежащей на кровати. Сходство с Лютгарт Орнемюнде поражало — тем более что он знал Лютгарт до того, как она после непродолжительного и несчастливого брака в отчаянии окунулась в безнадежную любовную связь с Роландом Орнемюнде. До того, как она стала искать утешения в вине, и до того, как она сосредоточила всю свою ненависть на приемном сыне и его жене Герлин. Когда много лет назад Лютгарт юной девушкой прибыла в Лауэнштайн, она выглядела такой же милой и невинной, как и эта светловолосая малышка, мечущаяся в жару.

Наконец лекарь позволил себе отметить:

— Она… очень красива…

Графиня кивнула. Несомненно, она удивилась, что лекарь, едва удостоив ее внимания, сразу же занялся пациенткой, но сохраняла самообладание.

— Она также чрезвычайно благонравна, — все же сказала она строго. — Сокровище моего двора.

Лекарь понял свою оплошность и наконец поприветствовал Леонору с надлежащим почтением.

— Я не узнал вас, графиня. Прошу простить мое поведение.

Графиня отмахнулась.

— Постарайтесь вылечить девочку, тогда можете вести себя как вам заблагорассудится, — ответила она и зачарованно, как и Женевьева, стала наблюдать за тем, как лекарь доставал некоторые инструменты и умело осматривал Софию.

Наконец он еще раз проверил ее пульс и затем повернулся к графине и Женевьеве.

— Я не нашел никаких серьезных повреждений, — спокойно сказал он. — Она ничего не сломала, не теряет кровь, ее зрачки реагируют нормально. Однако рана немного воспалилась, и, вероятно, мне придется зашить ее…

— Зашить? — в ужасе спросила графиня.

— Такая рана заживет и без этого, но затянется быстрее, если закрыть ее, — тогда останется лишь небольшой шрам. Я думаю, девушка просто перенесла шок, к тому же сильно ударилась головой. Только по этой причине она и была несколько часов без сознания. Возможно, ее организм защищается с помощью беспамятства. Рыцарь явно напугал ее до смерти, к тому же еще и понесшая лошадь… Сейчас мы закроем рану и хорошо перевяжем ее, а затем дадим девушке питье от жара, и пусть поспит. Ах да, если вдруг вам, графиня, или тебе, Женевьева, придет на ум, что особенно дорого Софии… Возможно, песня, которая ей очень нравится, или предмет, к которому она привязана, вам следует спеть ей или вложить предмет в руку. Также не помешало бы посещение какого-нибудь юного рыцаря, если есть тот, кем она, возможно, восхищается…

— Такого рыцаря нет!

Графиня и Женевьева ответили в один голос. Лекарь бросил на них то ли укоряющий, то ли насмешливый взгляд. Затем он достал иглу и нить, чтобы зашить рану. Графиня помогала ему и с огромным интересом наблюдала за тем, что он делает. Благородным женщинам надлежало заботиться о раненых рыцарях, но, к сожалению, для этого у них было недостаточно знаний. Идея зашить рану, словно порванное платье, приводила даму в восторг.

Между тем Женевьева боролась с собой. Она ничего не знала о любви Софии и Дитмара — ее гордость и вера не позволяли ей делиться сердечными тайнами, которые обычно объединяют девушек, живущих вместе, как София и Женевьева. Но она знала, что София словно зеницу ока берегла небольшое украшение. Она никогда его не надевала, — возможно, оно могло каким-то образом скомпрометировать ее. Но она порой сжимала его в руке, засыпая, или же играла им, когда, мечтая, сидела у окна. Женевьева знала, где София прятала медальон, и принесла его.

Действительно ли он поможет, если она сейчас достанет его и наденет девушке на шею? Наконец она решила, что по крайней мере он не навредит. Когда лекарь закончил работу, она осторожно приподняла перевязанную голову Софии и надела на шею тонкую золотую цепочку.

— Что это? — спросила графиня.

Женевьева пожала плечами.

— Лик какого-то святого, — ответила она. — Я думаю, подарок ее матери. Она… любит его.

Короткий разговор привлек внимание лекаря к медальону. Его глаза расширились, когда он взял его в руку и ощупал. Женевьева опасалась, что он откроет его и, возможно, обнаружит там изображение рыцаря. Но он лишь осторожно опустил его девушке на грудь.

— Такое… красивое украшение, — произнес он и поднялся. — Мне… Мне бы хотелось сейчас немного отдохнуть, прежде чем я отправлюсь в обратный путь. Я не сомневаюсь, что она поправится.

Женевьева обеспокоенно окинула взглядом Жерома.

— Вы действительно выглядите бледным, господин. Могу ли я вам чем-то помочь?

Лекарь покачал головой:

— Мне просто нужно отдохнуть, дитя мое, и принеси мне кубок вина…

Графиня поднялась.

— Я укажу вам вашу комнату и велю принести напитки. Но действительно ли вы собираетесь сразу отправиться в обратный путь? Не хотели бы вы посетить с нами вечернее богослужение? Также сегодня вечером мы устраиваем праздничный ужин…

Лекарь снова покачал головой:

— Благодарю вас, госпожа, но меня ждут дела. Мне бы только… Я бы хотел немного отдохнуть, прийти в себя после неожиданностей, которыми Господь не перестает нас удивлять.

— Он немного странный, не так ли? — нахмурившись, спросила графиня, обращаясь к Женевьеве, когда лекарь вышел. — Но, несомненно, одаренный. Разве он не намекнул, что был в Святой земле? Во время крестового похода лекарь наверняка может многому научиться. Я сейчас позабочусь о нем. А ты, Женевьева, если пересилишь себя, вот ее лютня. Возможно, ты сможешь спеть песню, которую сочинил для нее твой брат…

Женевьева стала играть и надеялась, что скорее холодный металл медальона, а не слащавая мелодия, заставит Софию очнуться. Она наверняка любила рыцаря, который подарил ей это украшение. И она также надеялась, что девушка не испытывала подобных чувств к Фламберту!

Что на самом деле заставило девушку очнуться, Женевьева не узнала никогда. Два часа спустя София медленно открыла глаза.

— Я долго спала, Женевьева? Солнце уже так высоко на небе, почему ты меня не разбудила? И почему у меня так сильно болит голова?

Похоже, она решила, что пробудилась после долгого сна, и не помнила ничего.

 

Глава 8

Лекарь вздохнул с облегчением, когда закрыл за собой дверь указанной ему комнаты на верхнем этаже. До этого момента он усилием воли сдерживал свои чувства и сохранял невозмутимое выражение лица. Это было безумие — так терять самообладание при виде небольшого украшения! Он мог найти тысячу причин, как этот медальон оказался у Софии Орнемюнде. Герлин могла потерять его в суматохе войны. Или же это был не оригинал. Возможно, таких медальонов изготовили много, и если открыть этот, внутри действительно окажется изображение какого-нибудь христианского святого, а не портрет английской королевы Алиеноры. Возможно, он даже ошибся и это было совершенно другое украшение, просто похожее… Эти размышления должны были успокоить его бешено колотящееся сердце, однако оно не успокаивалось. Вид этого медальона, который был на Герлин в ту единственную восхитительную ночь, навсегда запечатлелся в его памяти.

Пока он все еще ломал себе над этим голову, раздался стук в дверь и вошла служанка с подносом. Лекарь поблагодарил ее, однако не мог по достоинству оценить еду. Ему хотелось оказаться в своей комнате в Монтальбане и спокойно все обдумать. Следует ли ему разузнать, откуда у Софии медальон, или стоит оставить в покое прошлое и будущее Лауэнштайна?

Лекарю не удалось принять решение, когда несколько часов спустя он покинул комнату. Ему сообщили, что пациентка проснулась. А значит, не было причин дольше оставаться в Тулузе. Лекарь поблагодарил графиню Леонору за гостеприимство, нехотя принял золотую цепочку в качестве благодарности за свои старания и затем отправился в конюшню, чтобы забрать свою кобылу. И именно там он встретил мужчину, при виде которого его сердце пропустило удар.

— Авраам? Разве это возможно? Как ты здесь оказался?

Его племянник, снова в широком плаще из парчи со звездами и лунами, был потрясен не меньше. Даже более — Авраам побледнел и прислонился к стене в поисках опоры.

Лекарь окинул его оценивающим взглядом.

— Я предполагал, что ты в безопасности, живешь в Аль-Андалусе, а не расхаживаешь здесь в наряде мошенника!

— Это не можешь быть ты, — сказал Авраам. — Ты просто похож, а может быть, ты призрак… даже если для призрака ты выглядишь слишком живым. Но в любом случае ты не Соломон из Кронаха.

Лекарь покачал головой.

— Нет, — подтвердил он. — Я называю себя Жером де Париж. Было бы неплохо, если бы ты запомнил это. Но ты…

Авраам сглотнул. Голос его дяди… Лицо его дяди… Это не могло быть галлюцинацией!

— Я называю себя Абу Хамед аль Мохакар, и ты также… Я не могу этого понять, дядя! Ты ведь мертв!

Соломон пожал плечами:

— Не совсем, как видишь. Но раз уж ты здесь… я предполагаю, ты знаешь ответы на пару важных для меня вопросов.

Авраам поспешно снял свою богато украшенную шляпу и взъерошил волосы.

— Это скорее у меня есть парочка вопросов. — Он уже взял себя в руки. — Ведь ты единственный еврей за добрую тысячу лет, который воскрес из мертвых. При этом, мне кажется, первый случай недостаточно доказан. Тебе придется рассказать мне, как тебе это удалось.

Лекарь осмотрелся. По крепостному двору к ним приближались два рыцаря. Вскоре начнется вечерняя трапеза. Если он не исчезнет в ближайшее время, его снова пригласят на ужин, при этом графиня может позвать его к своему столу… Соломон не хотел привлекать к себе внимания.

— Послушай Авр… Абу Хамед, мы не можем беседовать на ходу. По дороге в Монтальбан находится постоялый двор — где-то в десяти милях отсюда. У тебя ведь есть лошадь, не так ли?

Авраам улыбнулся.

— Берберийская кобыла, — сообщил он. — Мы пользуемся чрезвычайной благосклонностью эмира.

Соломон нахмурил брови.

— Как бы то ни было, постоялый двор называется «Утка», ты легко его найдешь. Я расположусь там и буду ждать тебя. Увидимся этой ночью!

Авраам кивнул.

— Твое желание для меня закон, — весело произнес он. — Но нам понадобится много времени. Закажи вина!

Соломон схватился за голову.

— Ты ведь мавр, парень! Тебе запрещено употреблять хмельные напитки!

Авраам пожал плечами:

— Я исхожу из того, что хозяин «Утки» не читал Священный Коран. — С этими словами он вышел из конюшни и направился к женским покоям.

Соломон в растерянности смотрел ему вслед. Его племянник был последним человеком, кого он рассчитывал здесь встретить. Но если кто-то и знал ответы на животрепещущие вопросы, которые мучили его последние несколько часов, то это, несомненно, был его нерадивый родственник. Как медальон Герлин из Лауэнштайна оказался на шее Софии Орнемюнде?

— О, это долгая история. — Лицо Авраама расплылось в улыбке, когда дядя набросился на него с этим вопросом, как только тот вошел в «Утку». На самом деле Соломону пришлось долго его ожидать. Он уже было решил, что племянник не придет, когда тот все же появился в трактире. — И простите мне мое опоздание, сеньор де Париж, — учтиво сказал он, — но граф и король не хотели отказываться от услуг моей супруги, и, разумеется, я не мог оставить ее наедине с господами.

— Услуг твоей супруги? — строго спросил Соломон, однако затем ему кое-что стало ясно. — Предсказательница по звездам! Мавританка! Скажи, что это неправда, Авраам из Кронаха! Вы затесались сюда под видом мошенников и предсказателей, и Мириам стала советницей графа?

Авраам надул губы.

— Можно сказать и так, — неохотно признал он. — Это долгая история… Но… — На его узком лице появилась лукавая улыбка. — Должен заметить, что у нее это неплохо выходит! К тому же в Тулузе не преследуют евреев, граф позволяет всем верить в то, во что они хотят.

— И тем временем собирается сражаться за альбигойцев, — добавил Соломон.

— Он уже это делал! — защитил Авраам решение графа. — И не он все это затеял. Этот Симон де Монфор — настоящий зверь. Он приносит несчастье населению всех тех мест, которые захватывает, не только альбигойцам, а ведь они мирные трудолюбивые люди. Немного чудаковатые, но… Однако давай же не будем говорить об альбигойцах, дядя, и политике графа! Я хочу знать, что произошло. Что тогда случилось в Париже? Как ты выжил? Мы оплакивали тебя десять лет! Герлин скорбела о тебе!

При мысли о Герлин из Лауэнштайна лицо лекаря омрачилось. Он уже давно поставил крест на этой любви. Он принимал ее решение и желал ей и Флорису де Трилльону всего самого лучшего. Но все же… как и прежде, ему было больно представлять Герлин в объятиях другого.

Чтобы сменить тему разговора, Соломон наконец спросил о медальоне Герлин из Лауэнштайна. Однако Авраам не сразу стал рассказывать. Прежде Соломон должен был ему объяснить, почему он на протяжении многих лет держал в неведении относительно своей судьбы семью и друзей.

— Сперва я хочу знать, дядя, как тебе удалось спастись во время погрома в Париже. И почему ты не давал о себе знать?

Соломон вздохнул. Он еще никому не рассказывал свою историю, но Авраам, конечно же, имел право узнать об этом.

— Как же я мог дать о себе знать, племянник, я ведь не мог никому открыть, что я еврей. Да, мне известно, что король позволил нам вернуться во Францию, да и в Окситании нас не так сильно притесняли. Но сначала я не мог признаться, кто я такой, а затем… Мои друзья и спасители были бы оскорблены, если бы правда открылась. Причем в Монтальбане меня не заставляют вести жизнь христианина. Меня просто не спрашивают о моей вере, и это хорошо.

— Но как ты очутился в Монтальбане? — недоумевал Авраам. — Мы видели, как ты упал от удара мечом перед еврейской купальней. В тебе признали еврея. Мы полагали, что у тебя не было шанса сбежать, даже если бы ты был лишь слегка ранен.

Соломон сделал глубокий вдох.

— Я был очень серьезно ранен. — Он указал на все еще ограниченное в движениях левое плечо. — И, разумеется, истекал кровью. Наверно, меня сочли мертвым. Когда я пришел в себя, то лежал в зловонной повозке — могильщика, я полагаю. Но он не сразу направился к кладбищу. Между тем чернь доброй половины Парижа вышла на улицы в поисках евреев. Не спрашивай меня, как новостям так быстро удалось распространиться и откуда они узнали, где кто прятался. Как бы то ни было, мужчин и женщин вытаскивали из домов и тянули к речной пристани. Многие из них отбивались — возможно, потому, что рассчитывали избежать смерти, или же предпочитали быть забитыми прямо на улице, вместо того чтобы сгореть на костре. Чернь быстро с ними разделалась, вскоре изувеченные тела стали бросать в повозку прямо на меня. При этом я совершил ошибку — пошевелился. Кто-то заметил, что я жив, меня вытащили из повозки… Когда я очнулся в следующий раз, то лежал в груде убитых евреев. Я испытывал ужасающие боли. Похоже, могильщик снова подобрал меня, а затем выгрузил тела на краю старого еврейского кладбища. Возможно, он собирался позже закопать нас там. Мне нужно было срочно убраться, если я не хотел быть еще и погребенным заживо. Поэтому я потащился к ближайшей дороге. Она вела на юг.

— Ты надеялся кого-нибудь там встретить? — спросил Авраам. — Но большинство христиан отдали бы тебя на растерзание толпе.

Соломон пожал плечами:

— Я об этом не думал, я лишь хотел убраться подальше от этого ужаса. Я был тяжело ранен, все мое тело было покрыто синяками, а нога раздроблена. Я мог только ползти.

Авраам недоверчиво поморщился.

— Но затем произошло чудо? — спросил он.

Соломон поднял брови.

— Если ты это так назовешь… Мимо проезжали путники. Небольшая группа под покровительством благородной дамы — Габриэллы де Монтальбан.

— Матери нашей юной Женевьевы! — Теперь Авраам все понял.

Соломон кивнул.

— Вот именно. Габриэлла родом из Парижа, в ней даже течет королевская кровь. Пьер де Монтальбан до сих пор не может поверить, что ему удалось заполучить ее, ведь он из менее знатного рода. Но, похоже, Габриэлла еще девочкой, находясь при дворе короля, благодаря одному из трубадуров познакомилась с верой альбигойцев и восхищалась ими. Ну и вот, ее родители тогда столкнулись с проблемой: в их доме будет жить еретичка, которую не выдашь замуж за католика. Ты ведь знаешь Женевьеву — Габриэлла была такой же. Фанатичной, бесстрашной, готовой отдать жизнь за свою веру. И ведь после принудительного замужества с преданным королю рыцарем она стала бы заниматься миссионерской деятельностью при христианских дворах! Но затем появился Пьер де Монтальбан — не из благороднейшего рода, но и не какой-нибудь оборванец. Какой веры Габриэлла, ему было наплевать, позже она сумела обратить его в свою веру, и теперь он также альбигоец. В любом случае Габриэлла по обоюдному согласию вышла замуж в Окситании, однако она не порвала со своей семьей. Женевьева действительно очень похожа на нее. — Соломон улыбнулся при мысли о своей спасительнице. — Такая же вспыльчивая, страстная. Небольшой двор Монтальбана всегда казался ей скучным. Поэтому время от времени она ездила в Париж — и однажды, возвращаясь в Тулузу, нашла меня. Избитого, окровавленного.

— И как объяснила себе, как ты там оказался? — осведомился Авраам. — После погрома, в непосредственной близости от старого еврейского кладбища?

— Так уж близко к нему я не был, мне удалось отползти подальше, — заметил Соломон. — А впрочем… Откуда девушке из крепости знать, где десять лет назад располагалось еврейское кладбище? Габриэлла посчитала, что я стал жертвой грабителей — знаешь, в Новом Завете есть человечные истории. «Притча о добром самаритянине». Она вспомнилась Габриэлле. И я был одет не как еврей, скорее как купец или рыцарь — это делало историю правдивой. В любом случае я снова потерял сознание, когда меня подобрали, и в этот раз очнулся не так быстро. Я несколько недель пролежал в жару.

— Госпожа Габриэлла выходила тебя? — спросил Авраам.

Соломон кивнул со скорбным видом.

— Можно было сделать это и лучше, — сказал он, бросив взгляд на ногу. — Но я не жалуюсь, Габриэлла сделала все, что могла. Наверняка в юности ее учили основам целительства и уходу за больными. Во всяком случае, она не была так беспомощна, как другие благородные дамы. К тому же где-то нашелся некий цирюльник, который немного выровнял ногу. Как бы то ни было, я выжил и с того времени проживаю в Монтальбане, где меня считают военным врачом. Но я лечу и придворных, невзирая на веру и пол. Как-то я узнал о спасении Герлин и о том, что она вышла замуж. Да благословит их Вечный и подарит им мир! И вот я встречаю здесь дочь нашего давнего врага — и вижу знакомое украшение. Когда-то Герлин получила его в подарок от королевы Алиеноры. Так как же оно оказалось на шее дочери Лютгарт?

Авраам наполнил свой кубок вином. А затем рассказал все, что узнал о Дитмаре.

 

Глава 1

Осенью 1214 года Дитмар из Лауэнштайна двинулся на захваченную Роландом Орнемюнде крепость своего отца. Герлин и Флорис, Рюдигер и Ханзи присоединились к нему в Майнце, и теперь его сопровождало около сотни рыцарей и их оруженосцев. Их число постоянно увеличивалось по мере того, как они приближались к Франконскому лесу. Дитрих Орнемюнде всегда жил в мире с соседями. И он, и его отец пользовались уважением у других феодалов и ленников. После смерти Дитриха из франконских рыцарей лишь хозяева одной оборонительной крепости перешли на сторону захватчика Роланда — они были оскорблены одним из судебных решений Дитриха. В лучшем случае сейчас Штайнбах мог соблюдать нейтралитет, а вот остальные хозяева крепостей и ленники сразу же заявили о готовности предоставить рыцарей. Даже младшие сыновья феодалов присоединились к военному походу и вели за собой пять-шесть рыцарей своего отца.

— Все это здорово, но не обязательно упрощает задачу, — вздохнул Флорис, который ехал во главе рыцарей со своим приемным сыном.

Воины короля и епископа, несомненно, признавали Дитмара своим командиром и беспрекословно подчинялись ему, а вот между воинами вспомогательных отрядов шли споры, кто чей командир.

— Но ведь они, несомненно, наше подкрепление! — бодро заявил Дитмар.

В эти дни юному предводителю военного похода ничего не могло испортить настроения, ведь с каждым шагом лошади он приближался к любимой Софии, даже если всадники продвигались не слишком быстро. По совету Флориса они избегали переполненных путниками и всадниками торговых дорог. Роланд не должен был раньше времени проведать о наступлении. Рыцарям и их свите часто приходилось пробираться по непроходимой местности — на большей части территории графства Лауэнштайн еще не было хоть каких-то дорог. Хоть здесь и не было высоких гор или глубоких пропастей, но холмы следовали один за другим, так что приходилось ехать либо с горы, либо на гору.

Протяженные участки, где можно было скакать галопом или даже пускать лошадей рысью, были редкостью.

Флорис пожал плечами:

— Разумеется, большое количество рыцарей придает значимость военному походу. Когда все они займут позиции перед Лауэнштайном, это будет выглядеть устрашающе. Но, чтобы можно было рассчитывать на них во время битвы, они должны подчиняться приказам, а не как сейчас — сражаться за честь передать Роланду письмо с объявлением вражды. Похоже, твой дальний родственник и после захвата Лауэнштайна не снискал уважения. Почти все в округе не прочь свести с ним счеты.

— Об этом они могут сообщить в личных письмах, — заметил Дитмар. Наряду с самым важным письмом рыцаря, бросающего вызов, его союзники также отправляли письма с обоснованием своего участия во вражде. — И письмо передаст господин Конрад из Нойенвальде. Это должно устроить всех — ведь он заслуженный рыцарь, отмеченный кайзером, и наследник соседней крепости.

Когда-то господин Конрад был одним из советников кайзера Оттона, однако теперь был глубоко предан королю Фридриху. Одного возраста с Рюдигером, он, несомненно, был рыцарем без страха и упрека. Вместе со своим отцом Лораном он помогал Герлин после смерти Дитриха. Теперь хозяева Нойенвальде предоставляли свою крепость в качестве опорной базы для небольшого войска Дитмара, пока не будет построена осадная крепость. В их замке Герлин отвели комнаты в женских покоях, мать Конрада Этельберта и его юная жена Клара дружелюбно приняли ее. Клара даже смогла кое-что рассказать о Софии Орнемюнде, и Герлин жадно выслушала ее. Ведь она в первый раз слышала что-то об этой девочке из уст женщины!

— Мужчины все как один твердят, что девушка невероятно красива, что она кроткая и благонравная. Все это не сходится с тем, что я знаю о ее родителях! — заявила она хозяйкам Нойенвальде. — Если бы вы могли рассказать мне подробней…

Клара пожала плечами:

— Ну, настолько близко я с ней не знакома. Я меньше года училась с ней в школе при монастыре Святого Теодора. И тогда она ничем не выделялась. Этакая серая мышка, ужасно стеснительная. Что неудивительно, если учесть, как мы все с ней обходились. Она стала изгоем, как только мы узнали, каким образом ее отец получил Лауэнштайн. Сейчас мне, правда, стыдно за все те насмешки и оскорбления. София была ни при чем, что не уставали повторять монашки. Им нравилась София, она была послушной и старательно училась, — в отличие от некоторых из нас. — В глазах Клары появился шаловливый блеск, она была чрезвычайно непоседливой девушкой.

— И если бы вы видели, как они живут в Лауэнштайне! — добавила Этельберта. — Из девушки могла вырасти лишь потаскуха или монашка — простите меня за грубость. Но мужчин, которых Роланд собирает как своих «рыцарей», можно назвать какими угодно, но не учтивыми. Девушка может либо отдаться им, либо спастись бегством. Маленькая София выбрала последнее. Мне было жаль ее, когда мы все заставили монашек отправить ее домой. Но, разумеется, мы не могли допустить, чтобы грабитель и мошенник пользовался привилегиями хозяина крепости. Это было бы и против вашей воли, госпожа Герлин.

Герлин кивнула и поблагодарила старую верную подругу. Но судьба девушки Софии впервые тронула ее сердце. До этого момента она представляла себе нежеланную даму сердца ее сына как сильную и холодную красавицу. Но если он действительно влюбился в робкую, несчастную девушку, она не сможет испытывать неприязнь к Софии Орнемюнде.

— И все же тебе не следует так явно отдавать предпочтение хозяевам Нойенвальде.

Пока лошади рыцарей скорее скользили, чем спускались по откосу, Флорис продолжал давать своему беззаботному приемному сыну один совет за другим, что было совершенно не свойственно ему. Обычно он охотно позволял юноше самостоятельно принимать решения и радовался его уже сейчас в большинстве случаев мудрым умозаключениям. Но сейчас, похоже, рыцарь решил не предоставлять дело случаю. Флорис де Трилльон полжизни посвятил возвращению крепости Лауэнштайн роду Дитриха Орнемюнде. Предстоит решающая битва, и ничего не должно пойти кувырком.

Дитмар закатил глаза.

— Я и не буду. И я не верю, что кто-то опасается, что я с господином Конрадом объединюсь против всех дворян Франконии. Им следует больше бояться поддержки епископа. Он проявил такую щедрость… Можно подумать, что таким образом он пытается продемонстрировать свою власть.

Флорис покачал головой:

— Да нет. Епископа Майнца мало интересуют эти земли — по крайней мере, пока их принадлежность к его епископству не ставится под сомнение. И в будущем он советует епископу Бамберга не делать этого, он заявляет об этом, финансируя твой военный поход. Причем решение по этому вопросу было принято достаточно поздно, что, опять же, связано с тем, что к тебе хорошо относится король Фридрих.

Дитмар равнодушно кивнул. На самом деле ему уже наскучили все эти политические интриги. Неудивительно, ведь они плелись вокруг него все прошедшие месяцы. После сражения под Бувином его хвалили и им восхищались и король Франции, и король Фридрих. Филипп предоставил ему рыцарей, король Фридрих прежде всего выдал ему документ, которым засвидетельствовал свою поддержку его притязаний на Лауэнштайн. Однако прежде, чем вопрос стал обсуждаться и были выданы все документы, ему пришлось выждать бесконечное количество часов на приемах, томиться на различных ужинах и охотах. Король Фридрих пригласил и Герлин с Флорисом к своему двору, задавал им вопросы и призвал Флориса поучаствовать в играх его рыцарей. Он явно хотел испытать советника своего юного подданного, что было мудро и благосклонно с его стороны, но также отнимало много времени. И в конце концов продолжительного визита к истинному феодалу Дитмара, епископу Майнца, также избежать не удалось. Зигфрид из Эпштайна прежде всего хотел убедиться, что у Роланда Орнемюнде не было возможности объединиться с епископом Бамберга. Лауэнштайн однозначно располагался ближе к Бамбергу, чем к Майнцу. Существовала реальная опасность того, что епископ Экберт из Андехса воспользуется возможностью присоединить богатое графство к своему епископству. Поэтому в итоге Дитмар неожиданно получил значительную поддержку со стороны духовного главы Майнца. Епископ предоставил несколько рыцарей, но прежде всего обеспечил его деньгами. Финансовые возможности Дитмара превзошли его самые смелые мечтания. Он мог не только кормить своих рыцарей на протяжении долгого времени, у него был даже сделанный по заказу требушет, деревянная катапульта для обстрела осажденных крепостей. Лауэнштайн располагался под горой, поэтому над ним можно было соорудить так называемую осадную крепость и атаковать оттуда. Однако это требовало огромных затрат. Герлин, как и Дитмар, не считала это хорошей идеей.

— Мы хотим захватить крепость, но не разрушить ее! — заявила она, когда Рюдигер предложил потратить деньги епископа на постройку такого опорного пункта и расположить наверху орудие.

— И София окажется в опасности, если мы будем обстреливать крепость! — также возразил Дитмар.

Рюдигер был с ними не согласен.

— Ты ведь не думаешь, что они выставят девушку на стене, когда в крепость будут лететь ядра! — сказал он. — А о стенах крепости я не беспокоюсь. Их нужно годами обстреливать камнями, чтобы разрушить. Смысл обстрелов из катапульт — вымотать противника. Его забрасывают камнями через стены, и он никогда не чувствует себя в безопасности. Стреляют по линиям обороны, причем редко попадают в цель. Но результат обычно превосходит все ожидания: люди бегут, словно мыши.

— И совсем не обязательно метать камни, — успокаивал Флорис рассерженную жену.

Герлин покачала головой:

— А что же ты собираешься метать? Головы убитых? Как когда-то крестоносцы? Или же тела умерших от чумы, чтобы заразить обитателей крепости? Самое безобидное — коробки с фекалиями, но мне кажется, что это ниже достоинства рыцаря!

Флорис рассмеялся.

— В этом я полностью согласен с тобой. На самом деле использование осадных орудий тоже ниже рыцарского достоинства. Но опыт показывает, что многие господа совсем не по-рыцарски накладывают в штаны, как только видят их перед своей крепостью, и я охотно поспособствую тому, чтобы господин Роланд получил такой опыт. А относительно требушета и его применения мы можем принять решение и позже. Важнее всего осадная крепость, и у нее есть и другие преимущества, помимо того, что она может быть пунктом управления огнем. Герлин, Роланд не струсит только потому, что мы выстроимся перед его воротами! Он этого ждал долгие годы, это не так пугает его, как ты надеешься. И мы не сможем сразу же атаковать и победить его. Осады тянутся долго. Может пройти год или больше, прежде чем Роланд будет настолько изнурен, что примет сражение. До этого момента нам нужно будет наблюдать за крепостью и препятствовать подвозу припасов к ней. Если мы будем это делать из военного лагеря, то изнурим свое войско раньше, чем обитателей крепости. Поэтому сперва нужно занять людей постройкой осадной крепости. Зимой она будет защищать нас он непогоды, оттуда удобно вести наблюдения и можно иногда швырнуть на осаждаемых парочку костей, поужинав жареным быком, тогда как они будут сидеть на черством хлебе и бобах. Война совсем не похожа на то, что описывается в романах о короле Артуре, Герлин. Я знаю, что ты это понимаешь, но в последующие месяцы это станет еще очевидней.

Так что Герлин согласилась на постройку осадной крепости и уже по дороге к Лауэнштайну осознала необходимость этого. Долгие годы жизни на юге Франции избаловали ее, она отвыкла от топких дорог, постоянного дождя и холода, отсыревших покрывал и палаток, которые едва защищали от непогоды. Герлин неохотно куталась в свой самый толстый дорожный плащ, в то время как ее кобыла с трудом пробиралась по лесным болотистым тропам, а капли дождя скатывались с деревьев ей на шею. В такой поездке Дитрих когда-то тяжело заболел, — и Герлин поймала себя на том, что обеспокоенно посматривает на сына. Но Дитмар обладал прекрасным здоровьем и явно привык к полевым условиям. При этом он стремился поскорее добраться до Лауэнштайна и на погоду почти не обращал внимания.

Однако, когда они прибыли на место, вышло солнце, и Герлин была почти счастлива. Именно так она себе это и представляла — ее сын во главе войска, решительно настроенный отомстить. И теперь она могла пережить это вместе с ним. Она наблюдала за тем, как рыцари маршировали на равнине, которая разделяла крепость и деревню Лауэнштайн. В начищенных до блеска доспехах они восседали на роскошных конях, покрытых яркими, тех же цветов, что и цвета всадника, чепраками. Жители деревни, которые в любопытстве столпились, не могли оторвать от них глаз. Флорис хотел отослать их, но затем передумал. В этот день до боевых действий дело не дойдет, так пусть люди понаблюдают за представлением. Позже их поддержка будет иметь немаловажное значение, поэтому следовало позволить им наслаждаться видом юного хозяина крепости и его войска, не забывая также и о его матери, от которой сам Флорис не мог оторвать глаз. На Герлин было платье из белой парчи и праздничные украшения, а ее скромное головное покрывало увенчивал золотой обруч. Флорис восседал рядом с ней на белом коне и улыбался ей. Его щит, давно не видавший сражений, был заново обтянут ярко раскрашенным полотном. Со стены крепости Роланд увидит, что его старый противник не сдался.

Конрад из Нойенвальде отделился от группы рыцарей и торжественно принял от Дитмара письмо с объявлением вражды. Другие рыцари также протянули ему свои письма. Флорис подъехал, чтобы вручить свое, равно как и Рюдигер, чьи глаза лукаво блестели. Он явно радовался предстоящему сражению. Несмотря на воодушевление, Герлин терзали сомнения, но мужчины, похоже, были настроены решительно.

В этот момент господин Конрад отделился от войска и на своем рыжем коне галопом помчался к крепости, которая гордо вздымалась на фоне гряды скал и зеленой вершины горы. Крепость Лауэнштайн была не только надежной, но и красивой, Герлин все еще помнила, какие ощущения испытала, когда впервые увидела свой будущий дом. Крепость произвела неизгладимое впечатление и, разумеется, немного напугала ее. И, в отличие от ее родного Фалькенберга, в Лауэнштайне был настоящий замок. Но рядом с Герлин тогда были Флорис и Соломон, которые всегда поддерживали ее — каждый по-своему.

Болью отозвались в сердце Герлин воспоминания о Соломоне. Он также гордился бы Дитмаром, если мог бы сейчас видеть его. Долгое время она путешествовала с ним под видом его жены и выдавала Дитмара за их сына. Герлин бросила на юношу нежный взгляд. Он не знал своего отца, а вот приемных отцов лучше Флориса и Соломона было невозможно отыскать.

Ворота крепости открылись для господина Конрада, и для рыцарей, выстроившихся перед крепостью, наступило время ожидания. После передачи письма следовало выждать три дня. Дитмар тем временем занял позицию перед своими рыцарями. Он снял шлем, и теперь выглядел невероятно красивым, с сияющими голубыми глазами и развевающимися светлыми волосами. Почти как герой из сказки. Герлин задалась вопросом, наблюдает ли юная София за ним из окна своей комнаты.

— Ну что ж, время пришло! — начал Дитмар звонким голосом. — Мы здесь, чтобы сражаться за мое наследство — и на то воля Божья, а также за руку моей госпожи Софии. И только ради нее мы не станем причинять господину Роланду столько зла, как могли бы, — потому что, если мы будем разрушать деревни, убивать крестьян и красть скот, то нанесем вред не ему, а Лауэнштайну!

Среди крестьян и ремесленников, стоявших позади рыцарей, послышались возгласы одобрения. Дитмар улыбнулся.

— Люди в этом графстве были очень преданы моему отцу, — продолжил он, — и также будут верны мне. Они не должны терпеть никаких лишений! И мы будем придерживаться правил. Никаких боевых действий во время Мира Божьего, в дни больших праздников…

Дитмара перебил юный рыцарь из первого ряда. Реймар из Хеммдорфа был младшим сыном соседа и много путешествовал как странствующий рыцарь.

— Все это славно, господин Дитмар, — сказал он. — Но, во-первых, если я правильно вас понял, мы должны препятствовать подвозу провизии в крепость. Как же это сделать, если мы все время будем придерживаться Мира Божьего? И во-вторых, если мы не будем грабить и оставим в покое жителей деревни, то где мы тогда сможем захватить трофеи? Мы ведь прибыли сюда не ради развлечения, господин граф Лауэнштайна!

Рыцари вокруг него расхохотались и зааплодировали. Дитмар закусил губу. До этого момента он не задумывался о потребностях странствующих рыцарей. Он рассуждал как рыцарь, а не как хозяин крепости.

Герлин подъехала на кобыле и встала рядом с сыном.

— Разве рыцарю следует убивать и грабить, а не зарабатывать себе владения? — строго спросила она. — Насколько мне известно, именно последнее делает честь рыцарю. Графство Лауэнштайн обширное и богатое, вы ведь только что пересекли его, и эти холмистые просторы ждут, пока кто-то их расчистит и заселит. Кто отличится в сражении за наследство моего сына, будет щедро вознагражден, однако кто хочет лишь мародерствовать, может сразу отправляться восвояси или присоединяться к господину Роланду. Его не заботят ваши рыцарские добродетели. Но я сразу же вам заявляю: он не победит!

Речь Герлин собрала более громкие рукоплескания, чем все сказанное до нее. Рыцари восхищенно били в щиты, а крестьяне ликовали. Расчистка леса и новые поселения означали, что и их дети смогут получить землю. Герлин вздохнула с облегчением. Оставалось лишь решить, как быть с Миром Божьим. Она растерянно посмотрела на Флориса, но Дитмар уже взял себя в руки.

— Мы будем соблюдать Мир Божий, — заявил он. — Если нас не вынудят принять сражение. Но в дни Господни в осажденную крепость не должна поступать провизия.

Рыцари рассмеялись. Флорис кивнул супруге и приемному сыну. Существовало большое количество правил, соблюдение которых отличало законную вражду от незаконной. Но придерживаться всех их было практически невозможно. Да и никто за этим не следил — Роланду удалось отнять у Герлин Лауэнштайн благодаря тому, что он наплевал на все правила.

Между тем ворота крепости открылись, и выехал господин Конрад.

— Господа рыцари, господин Роланд Орнемюнде принял письмо, объявляющее о начале вражды, — торжественно провозгласил он. — Через три дня между ним и нами начнется война.

 

Глава 2

— Он отправляется в Англию и хочет, чтобы я поехала с ним.

Мириам из Вены было трудно смутить, и она не стала тратить время на предисловия, когда присоединилась к супругу и его дяде. Оба ожидали ее в комнате лекаря у горящего камина — стоял прохладный, дождливый весенний день. Авраам и Соломон пили горячее пряное вино, чтобы согреться, а вот Мириам выглядела весьма разгоряченной, влетев в комнату с опозданием.

— Несмотря на твои последние ужасные предсказания?

Соломон шутил, но его глаза оставались холодными. Мужчины, чьи ранения он лечил до сегодняшнего дня — и полгода спустя после битвы при Мюре гноились обрубки конечностей и раны, — стали жертвами неудачного предсказания Мириам. Да и ссылка двора Тулузы в незначительную пограничную крепость Монтальбан произошла из-за проигрышного военного похода графа Тулузы против крестоносцев под предводительством Симона де Монфора.

Мириам пожала плечами.

— Не вините меня, господин Жером! — Троица старалась использовать вымышленные имена, даже когда рядом не было чужих. — У нас было более двух тысяч всадников и почти десять тысяч пеших воинов. Разве я могла предположить, что Монфор, у которого войско было в три раза меньше, разобьет нас?

— И Мириам дала графу очень мудрые советы! — поддержал Авраам жену.

На самом деле Раймунд предложил применить несвойственную ему оборонительную тактику против крестоносцев Симона де Монфора. Однако его союзники, король Арагона и граф Фуа, были другого мнения. Их атака на город Мюре, находившийся в руках Монфора, переросла в кровавую бойню.

— Звездам следовало дать совет, что необходимо избрать единого военачальника, прежде чем начинать войну, — продолжал ехидничать Соломон. — И что противника нельзя недооценивать. Не говоря уже о завышенной оценке рыцарства.

Авраам горько рассмеялся:

— В этом Раймунда упрекнуть нельзя.

— Но можно упрекнуть короля Педро. От него этого никто не ожидал! — заявила Мириам. Король отклонил осторожную стратегию Раймунда, ссылаясь на рыцарские добродетели. Он настаивал на наступлении по всему фронту — ошибка, за которую он позже поплатился жизнью. Когда один из рыцарей Симона де Монфора сразил короля Арагона, битва была окончена. — Итак, хотите вы услышать, что затеял граф Раймунд, или нет?

— Могу себе представить, — бросил Авраам. — Этот тип пустит все на самотек и сбежит в Англию. В то время как Монфор без потерь заполучит альбигойцев.

— Почти все успели выехать из Тулузы, — заметила Мириам.

Гарнизон города поступил разумно и не стал сражаться против крестоносцев. Вместо этого время между битвой под Мюре и наступлением Монфора на Тулузу использовали для того, чтобы увезти в безопасное место как можно больше альбигойцев и евреев. Город сдался и не потерпел значительных убытков, в то время как Монфор бушевал в графстве Фуа. Но сейчас беженцы переполняли такие небольшие города, как Монтальбан, в ожидании решения графа.

— Ведь у Раймунда нет другого выхода, — продолжала Мириам. — Что он должен сделать? Выжившие рыцари из Арагона вернулись в Испанию, войско Тулузы и Фуа уничтожено. Единственный, кто еще может предоставить ему отряды, — это король Иоанн.

— Но зачем это королю? — спросил Соломон. — Да, он не слишком хорошо относится к французам и, возможно, увидит в этом возможность вернуть себе владения Плантагенетов. Но, с другой стороны, ему это столько раз не удавалось — можно было бы предположить, что с него достаточно.

— В любом случае граф и графиня Леонора будут в безопасности в Англии, — заметила Мириам. — И ее двор…

— Они заберут с собой придворных? — недоверчиво спросил Соломон. — Всех рыцарей, оруженосцев и пажей?

— Кроме того, Раймунд хочет забрать мою жену, — сказал Авраам. Это заботило его больше всего. Он повернулся к супруге. — Ты ведь не собираешься ехать с ним, не так ли?

Мириам потерла виски.

— Ему нужна здравомыслящая советница.

Авраам закатил глаза.

— Тогда пусть найдет себе такую! — резко сказал он. — И пусть слушает ее, а не каких-то союзников. Мы, в конце концов, сделали предостаточно. Эмир должен быть нами доволен, к тому же для него больше нет никакой опасности со стороны Раймунда Тулузского. Давай вернемся домой в Аль-Андалус и построим тебе обсерваторию. Торговое представительство тоже требует моего присутствия.

При этих словах Мириам язвительно улыбнулась Аврааму, а Соломон искоса бросил на него недовольный взгляд.

— Если вы еще туда доберетесь, — заметил он. — На данный момент я не вижу возможности отправляться через иберийские земли в Гранаду. Или вы забыли, что король Педро разбил мавров? Там никто не знает, какой кусок земли кому принадлежит. Вы, вообще-то, хотите ехать под видом мавров или как евреи?

Авраам криво усмехнулся.

— Я думаю, здесь альбигойцы находятся в относительной безопасности, — устало произнес он. — А что говорит твоя подруга Женевьева по поводу запланированного побега графа? Знают ли вообще Добрые люди об этом?

Женевьева де Монтальбан узнала эту новость от Софии и своего брата. Она встретила обоих в саду крепости Монтальбан, где, разумеется, не было ни пышных розовых кустов, ни фонтанов, ни уединенных ниш, как в саду замка Тулузы. Но Фламберт был трубадуром до мозга костей. Он охотно наблюдал за своей дамой на природе, а София интересовалась садоводством. Она вырывала сорняки между цветами, в то время как Фламберт сидел на скамье с лютней. Когда Женевьева приблизилась к ним, оба были увлечены серьезным разговором. Как и прежде, ей не нравилось, когда Фламберт тратил дни на музыку и служение дамам, вместо того чтобы молиться или упражняться в рыцарском искусстве. Однако же, несмотря на легкое ранение, юноша мужественно сражался под Мюре, так что Женевьеве не в чем было его упрекнуть. К тому же в небольшой крепости Монтальбан не было достаточно места для отработки рыцарских навыков, воины упражнялись только небольшими группами.

Женевьева надеялась, что она не недооценила Софию, но, по крайней мере тогда, после падения с лошади, девушка все еще была предана своему франконскому рыцарю. Юная альбигойка не спрашивала Софию о медальоне, но та охотно рассказала ей о романе с Дитмаром из Лауэнштайна. Она была влюблена и якобы тайно помолвлена. Женевьева не интересовалась подробностями и немного успокоилась, поскольку сделала вывод, что увлечение Фламберта девушкой останется без ответа.

Однако в последнее время ее терзали сомнения. Особенно после побега в Монтальбан Фламберт и София, по мнению Женевьевы, слишком много времени проводили вместе, и глаза Фламберта всегда вспыхивали предательским огнем, когда он видел ее. Похоже, Софии юный альбигоец по крайней мере нравился. Да и после расставания с Дитмаром прошло уже более года.

Женевьева не хотела подслушивать, но когда до нее донесся голос Фламберта, не смогла ничего с собой поделать. Она спряталась за деревом и прислушалась. В голосе Фламберта звучало отчаяние.

— Я мужественно сражался, госпожа София, вы должны мне поверить! Ведь я надеялся, что вы…

София с улыбкой подняла глаза от растений и приложила испачканный землей палец к губам.

— Тсс, господин Фламберт. Я никогда не давала вам надежды, вы это знаете!

— Вы не можете мужчине запретить мечтать, когда эти иллюзии придают ему сил для сражения, — произнес Фламберт и провел рукой по струнам лютни, словно эти слова вдохновили его на новую песню. — Но, так или иначе, теперь все пропало. Я умру, София, мы все умрем. И я бы хотел… я бы так хотел при этом вспоминать о поцелуе, прикосновении ваших губ.

София рассмеялась, но не насмешливо, а мягко и с сочувствием.

— Нельзя быть уверенным, что мы умрем, господин Фламберт. Возможно, вы удержите крепость. Или же этот Симон де Монфор найдет себе новые цели. Окситания огромна. И Монтальбан не является центром альбигойцев, не так ли?

Фламберт растопырил пальцы и провел ими по мягким темным волосам — такое привычное для него движение.

— До войны здесь преимущественно жили вальденсы, — вспомнил он. — Причем для Монфора и Папы это не имело значения — они ведь тоже считались еретиками. А теперь… со всеми беженцами из Тулузы… Но даже несмотря на это… — Рыцарь расправил плечи. — Я не могу сидеть здесь и гадать, придет Монфор или нет. Здесь или в другом месте, эти крестоносцы убивают наших людей, и я так воспитан, что считаю своим долгом защитить их. Я умру на этой войне, София. Для меня мучительно осознание того, что я так и не прикоснулся к вам, не ощутил аромата вашей кожи, не поцеловал ваших губ.

София поднялась и вытерла руки о передник, который надела поверх платья.

— Если это действительно так, как вы говорите, — ласково произнесла она и села рядом с Фламбертом, — если граф действительно уедет и вы, возможно, тоже, тогда я подарю вам поцелуй. Это словно… словно ваше крещение. И прощание…

София подняла руку и нежно провела пальцами по щеке рыцаря. Фламберт схватил ее пальцы и осторожно поднес их к губам.

— Это будет для меня значить больше, чем отпущение всех моих грехов, — прошептал он. — Разве может вечная жизнь сравниться со смертью во имя любви? До сих пор я верил не в то, во что нужно верить. Только вы можете освободить мою душу — лишь вашими руками творит Господь.

У Женевьевы перехватило дыхание. Ее брат порочил их веру! Но трубадурам прощались такие слова, они всегда были выше земного. Однако Женевьева решила заявить о своем присутствии.

— Разве у вас нет других дел, что вы здесь сидите? — резко спросила она и вышла из своего укрытия.

Фламберт вздрогнул, но София лишь спокойно посмотрела на нее. Она привыкла к резкости Женевьевы и старалась просто не обращать на это внимания.

— Фламберт обеспокоен тем, что граф хочет уехать, — простодушно сказала она.

Женевьева нахмурилась и язвительно спросила:

— Куда же это он собрался?

Однако слова Софии ее встревожили. Если девушка пыталась таким образом скрыть заигрывания Фламберта, возможно, она разделяла его чувства в большей мере, чем казалось до сих пор.

— В Англию, — прошептал Фламберт. — Все пропало, Женевьева! Раймунд сдается. Разумеется, он заявляет, что лишь хочет просить короля Иоанна поддержать наше дело, но для этого было бы достаточно и письма. И как только граф уедет… Мы все умрем, Женевьева.

Женевьева тотчас забыла о своих мелочных переживаниях из-за увлечения Фламберта. Раймунд Тулузский собирался в Англию… Король Иоанн примет его — одна из его бывших жен была сестрой Иоанна. Раймунд не бросил ее, она умерла при рождении ребенка. Значит, отношения с Иоанном оставались прекрасными. Но, несмотря на это, англичане не станут помогать графу. Таким образом, последняя надежда альбигойцев на графа Тулузы умирала. Если останется без предводительства Раймунда крепость, Монфор сломит сопротивление ополченцев и убьет всех.

Словно в тумане Женевьева развернулась и пошла по дорожке. Сейчас ей нужно было побыть одной, она не могла обсуждать эту новость с такой простодушной девочкой, как София. И точно не с Фламбертом, который, похоже, уже признал поражение.

Женевьева бродила по переходам и коридорам крепости и не обращала внимания на рыцарей и девушек, попадавшихся ей на пути. Она должна была что-то предпринять! Граф еще не уехал, и до сих пор она не заметила никаких приготовлений к внезапному отъезду двора. Возможно, еще можно было переубедить Раймунда. Если бы граф послушал кого-то… Может быть, ее отца? Знал ли тот об этом?

Женевьеве пришла в голову мысль, что она не спросила Фламберта, откуда ему это стало известно. Возможно, это неправда, что маловероятно. Фламберт выглядел крайне обеспокоенным. И к тому же о нем нельзя было сказать, что он слишком доверчив.

Альбигойка поспешила в то крыло крепости, где находились комнаты коменданта. Она сперва поговорит с отцом. Возможно, ему что-то придет в голову. В ее голове всплыло воспоминание о последнем разговоре с отцом, когда он велел ей отправиться ко двору графа…

«…при осмотре крепости граф увидел тебя, и ты ему понравилась».

«…ты сознательно отправляешь меня ко двору графа Тулузы в качестве потаскухи?»

«Ты всегда будешь предана нашей вере — и ты можешь оказать влияние».

Женевьева замедлила шаг. У ее отца уже был план. Задолго до того, как она подумала об этом. Женевьева внезапно поняла, что должна сделать, даже если это казалось ей ужасным. Она должна была оказать влияние, на это была воля Божья. Знак, и лишь поэтому она до сих пор не прошла обряд крещения.

Женевьева ненавидела себя за свой поступок. Но если таким образом она сможет спасти своих единоверцев…

Она сделала глубокий вдох и стала ждать, пока стемнеет. И тогда направилась к покоям графа.

 

Глава 3

— Прошу вас, сударь, вы не можете так поступить!

Женевьева постучала в дверь Раймунда и получила разрешение войти. Она залилась краской, когда господин, хоть и в тунике, но без штанов, открыл ей дверь. Однако она взяла себя в руки. Если ей действительно нужно было сделать то, чего она так страшилась, ей не следовало жеманничать. Но сперва она постарается переубедить его.

Самым деловым тоном, на какой только была способна, Женевьева изложила свою просьбу. Граф сел в кресло у камина, протянув босые ноги к огню. Он пил небольшими глотками вино и молчал. Женевьеве не оставалось ничего другого, кроме как умолять его:

— Вы обрекаете нас на верную смерть! Граф Фуа побежден, король убит… Никто не сможет нас защитить! Вы должны остаться, сударь, и защищать свои земли.

Раймунд медленно наполнил второй кубок и протянул ей.

— Вот, выпей глоток, Женевьева, — мягко произнес он. — И присядь. Рядом со мной, у камина. Нет, ближе…

На самом деле Женевьеве незачем было греться у огня — она вся пылала изнутри. Так что скамья у ног графа, на которую тот указал ей, не казалась ей заманчивой. Но затем она вспомнила о Божьем задании и изобразила на лице улыбку.

— Вы ведь останетесь, сударь, правда? Вы ведь не поступите так с нами?

Раймунд пожал плечами.

— Я вынужден смириться с волей Папы, моя прелесть, — сказал он. — Лишь так я смогу получить обратно свои владения. Ведь Монтальбан теперь представляет Тулузу.

Женевьева не могла поверить своим ушам. Как он мог думать лишь о своих владениях? Сейчас, когда на кону стояли жизни стольких людей? Но ее злость делу не поможет. Неохотно она опустилась на скамейку у его ног.

— Но, сударь, разве земли важнее всего? — спросила она в надежде, что ее голос не прозвучал пронзительно. — Вы ведь всегда воевали за нас и наше право на собственную веру. Если вы нас защитите, если мы одержим победу… Вы уже когда-то защищали Тулузу.

Граф кивнул.

— Тогда условия были другими. Сейчас… Пойми меня правильно, я ни в коем случае не отрекаюсь от Тулузы! Я вернусь, и тогда…

— Тогда мы все уже будем мертвы! — в отчаянии воскликнула Женевьева. — Господин Раймунд… Разве мы для вас совсем ничего не значим? Разве я для вас ничего не значу?

Женевьева провела при «дворе любви» графини чуть больше года. Она знала, как следует обращаться с мужчиной, когда хочешь получить от него что-нибудь, — но она ненавидела себя за то, что ей приходилось применять эту тактику.

Граф нежно провел рукой по ее плечу.

— Моя сладкая Женевьева, разумеется, ты мне дорога, — пробормотал он. — Я выбрал тебя, даже если ты этого и не хотела когда-то. — Он рассмеялся. — Но я знал, что рано или поздно ты изменишь свое мнение. — Его рука опустилась к вырезу ее платья.

Женевьева почувствовала отвращение, хоть ее тело и отзывалось на ласки. Что-то в ней хотело подчиниться ему и не желало, чтобы он перестал прикасаться к ней. Она залилась краской, и не только стыда. Но разве этот мужчина не понимал, что ее привело сюда отчаяние, а не похоть?

— Сударь, я… я готова сделать что угодно, если вы мне пообещаете… если только вы не оставите меня в беде.

Граф склонился к ней и поцеловал ее в шею.

— Как же я могу бросить тебя в беде, моя прекрасная Женевьева? Разве я смогу допустить, чтобы это тело предали огню?

Одним ловким движением Раймунд развязал ленты на ее платье и стянул его с плеча.

— Единственный огонь, который ты почувствуешь, — это пламя моей любви.

— Значит, вы защитите нас? Вы будете нашим бастионом?

Дыхание графа участилось, когда он целовал грудь над вырезом платья, которое вскоре совсем стянул с нее.

— Сперва я преодолею твой бастион, — прошептал он, — драгоценнейшую крепость, которую мне когда-либо доводилось брать. Ты хорошо охраняла вход, маленькая Женевьева, долго его обороняла.

Он взял девушку на руки и понес ее к широкому ложу, отделанному шкурами.

— Вы не подпустите к нам этого Монфора? Вы удержите Монтальбан?

Дыхание Женевьевы также участилось, ласки и поцелуи графа приносили ей удовольствие, но она не могла позволить себе наслаждаться этим. Тело принадлежало дьяволу, и она была здесь лишь… лишь для спасения своего народа.

— Забудь пока о Монтальбане, малышка. Я благодарен тебе. Такой щедрый подарок… Я умею это ценить.

Он снова поцеловал ее. Желание в нем уже было не так просто пробудить, но она не должна была запомнить его холодным.

— Вы давали клятву, — прошептала Женевьева.

Чувства переполняли ее после произошедшего, переполнял стыд из-за того, что она испытывала вожделение, и ей хотелось провалиться сквозь землю. Но все же он приносил клятву защищать их.

— Да, да, — ответил он. — Но теперь ты должна идти, моя любовь. Меня ждут дела…

— Уже сейчас? — озадаченно спросила Женевьева. — Но ведь на дворе ночь, сударь.

Граф горько улыбнулся.

— Для рыцаря моего ранга многие ночи пролетают как мгновение, — сказал он. — Нужно уладить кое-какие дела, принять решения…

Женевьева улыбнулась:

— Вы будете разрабатывать план обороны.

Граф кивнул.

— Что-то в этом роде, дитя мое. Но теперь иди. И постарайся, чтобы тебя никто не заметил.

Хотя крепость и была переполнена, Женевьеве удалось незамеченной добраться до женских покоев. Она задумалась, специально ли покои графа располагались таким образом, чтобы ночные визиты дам оставались незамеченными. Но сейчас она не хотела об этом думать. Она вообще не хотела думать. Она чувствовала усталость, изнеможение, но вместе с тем и удовлетворение и возбуждение, стыд и вину, но и торжество.

— Где ты была? — спросила София.

Она была единственной из воспитанниц Леоноры, которая все еще не спала, младшие девочки уже давно заснули. В тесной крепости Монтальбан пять девушек делили одну комнату.

— Мне нужно было кое-что уладить, — прошептала Женевьева. — Мне нужно было… оказать влияние.

— Да? — София повернулась на бок и подвинулась на постели, освобождая место для Женевьевы. Та юркнула под одеяло. — На кого? — спросила София.

Женевьева улыбнулась.

— На одного весьма особенного рыцаря сердца! — пошутила она. — А теперь спи, завтра нас ждут хорошие новости. Новая оборонительная стратегия…

— Да? — снова спросила София. — Но я думала, двор переезжает в Англию. Вот Фламберт обрадуется!

Женевьева приложила палец к губам.

— Завтра все будет иначе! — пообещала она. — Поверь мне, скоро мы снова вернемся в Тулузу.

На следующее утро Ариана, которая помогала графине с утренним туалетом, проснулась первой. Она, зевая, натянула тунику поверх шелковой рубашки.

— Вставай, Сюзетт! — крикнула она одной из девочек, которая была известной соней. — Вставай, пойдем, поможешь мне сегодня утром. Смотри, уже светит солнце! Не такая отвратительная погода, как вчера, возможно, сегодня мы наконец сможем выйти во двор и послушать трубадуров. Ведь когда-то же должно оставить всех нас мрачное настроение!

Женевьева и София не обратили внимания на младших девочек, которые наконец ушли. Некоторое время спустя они вернулись. Однако в этот раз не тихо, чтобы не разбудить других, а, растерянные и смущенные, ворвались в комнату.

— Женевьева!

Хоть альбигойка и держалась обособленно, но имела определенный авторитет. В крайних случаях, когда графини не было рядом, воспитанницы Леоноры всегда обращались к самой старшей.

— Женевьева, графини нет! И ее горничной тоже. И комната почти пуста. Они… они уехали… Граф и графиня. А виночерпий сказал, что они отправились в Англию.

Женевьева удивленно посмотрела на девочку.

— Нет… — прошептала она. — Нет…

А затем она начала кричать:

— Ну почему же нет, я знала, что граф собирался со своей семьей в Англию!

Мириам, похоже, не слишком удивил внезапный отъезд Раймунда. Не зная, что делать, София и Ариана постучали в дверь мавританки, хоть и не ожидали, что им кто-то откроет. Маловероятно, что граф сбежал без своего придворного астролога. Однако госпожа Айеша все еще была в Монтальбане и впустила взволнованных девочек. Она терпеливо выслушала их.

— Я должна была уехать с ними, — сказала она. — Но вчера я дала графу отрицательный ответ. Я с моим супругом собираюсь вернуться в Аль-Андалус.

— Вы также хотите уехать?

Ариана расплакалась. Она была дочерью феодала, который сражался против Монфора как подданный Раймунда. Если крестоносцы разгромят Лангедок, ее семья, как и альбигойцы, будет в опасности.

— Успокойтесь, дитя мое, мы уж точно не исчезнем под покровом темноты, — пообещала мавританка. — Но что происходит с Женевьевой?

Не переводя дыхания, девушки выпалили все новости. Ариана говорила о страхе перед Монфором, София беспокоилась о Женевьеве и собственной безопасности. Разумеется, с жительницей Франконии ничего не могло случиться. Если люди Монфора не набросятся на всех оставшихся придворных графа без разбору, несомненно, быстро выяснится, что София — смиренная католичка. Ей предоставят эскорт и отправят домой. Для Женевьевы же все обернется по-другому. Однако же безропотно принимать происходящее и предаваться страху было совсем не похоже на девушку.

— Она плачет, сударыня, — сообщила София. — Она все плачет и плачет и никак не может перестать. Она свернулась калачиком на кровати после того, как девочки сообщили новости, и не хочет подниматься.

— Сначала она кричала, — уточнила Ариана между всхлипываниями. — Она начала плакать, только когда прибыл гонец с кошелем.

— Гонец с кошелем? — спросила София. — Об этом я не знала. Но, возможно… возможно, если вы пойдете к ней, вам удастся ее успокоить. И… и скажете, что нам делать дальше.

Мириам вздохнула.

— Вы обе сперва идите на кухню и позавтракайте. Ах да, и возьмите с собой других девочек. Затем вы можете отправиться на богослужение, вы ведь посещаете его каждый день. — Графиня привезла своего придворного священника из Тулузы, который с того времени дважды в день отправлял службу, молился за католиков, находящихся в крепости. — А я позабочусь о Женевьеве. Мне нужно посоветоваться с супругом и с лекарем.

Мириам отклонила предложение Соломона пойти вместе к Женевьеве. Сперва она хотела сама узнать, что произошло. Она обнаружила девушку на постели свернувшейся калачиком, как и описывали девушки, а недалеко на полу лежал отброшенный кошель. У Мириам перехватило дыхание, когда она увидела высыпавшиеся из него золотые монеты. Гонец передал девушке небольшое состояние.

— Женевьева, что случилось? И что это за гонец? Вы не можете швыряться деньгами!

— Я их не хочу! Это грязные деньги, это результат разврата, это… — Женевьева сдавленно всхлипнула — она спрятала голову между подушками.

— В первую очередь это деньги, — постаралась успокоить ее Мириам. — И ими нельзя так легкомысленно пренебрегать. Но сейчас все мне расскажите. Это ваши деньги? Кто велел их принести вам?

— Они грязные, они… О, сударыня, граф уехал! Все пропало, они сожгут нас, они убьют всех… Я… я не сумела ничего сделать!

Мириам нахмурилась. Как Женевьева могла предотвратить побег графа?

— Я грешна, я проклята… И все это было напрасно. Как он… мог так поступить?

Девушка повернула к Мириам залитое слезами лицо и протянула ей разорванный, скомканный лист пергамента. Женевьева никак не отреагировала, когда Мириам осторожно взяла его.

— Я могу прочесть? — спросила Мириам, прежде чем развернуть пергамент.

Женевьева сердито кивнула.

— Прочтите, тогда вы поймете… тогда вы поймете, что я наделала… Я проклята… но он также проклят! Господь ни за что не простит ему этого!

Мириам едва сдержала себя, чтобы не закатить глаза. Женевьева всегда втолковывала, что крещение очищает от всех грехов. Но когда она начала читать, ее охватила дикая ярость.

«Моя возлюбленная Женевьева,

я должен уехать, но я никогда не забуду эту ночь. Ты ответ на молитвы любого мужчины, будь они вознесены Господу или Венере. Разумеется, свое обещание я сдержу. Твое божественное тело не должно быть предано огню! Прими эти деньги, здесь достаточно для того, чтобы ты могла бежать с семьей. Говорят, альбигойцы живут в Италии — прекрасная страна, ты ее полюбишь так, как я всегда буду любить тебя.

Твой Раймунд».

— Женевьева, этого не может быть! Вы… вы были его любовницей?

Мириам не могла в это поверить. Она бы это знала! Но затем она бросила взгляд на распухшее, залитое слезами лицо Женевьевы и тут же осознала правду.

— О Бож… Ради Аллаха, Женевьева! Вы узнали о том, что он собрался сбежать, и отдались ему. Но как вы могли подумать, что он изменит свои планы ради вас? Станет рисковать ради вас своей жизнью, своими владениями?

Женевьева избегала взгляда Мириам.

— Разве так не должно быть? — сердито спросила она. — Разве они не проповедуют это при своих «дворах любви»?

— Разумеется, так должно быть. Но, дитя мое, у него уже шестая жена! И, возможно, он уже сбился со счета, сколько у него было возлюбленных! Почему же он должен беспрекословно подчиняться вам?

— Он производил такое впечатление, — прошептала Женевьева.

Мириам вздохнула.

— Да, я не сомневаюсь, что он был весьма убедительным… Было ли это по крайней мере… гм… приятно?

— Это было отвра… — Женевьева запнулась, чтобы не добавлять к перечню грехов еще одну ложь. — Это было грешно и развратно!

— Значит, все могло быть и хуже, — с усмешкой сказала Мириам. — У вас ничего не болит?

Женевьева покачала головой.

— Немного кровоточило, но, говорят, это нормально, — сказала она.

Мириам кивнула.

— Но что же мне теперь делать? — в отчаянии воскликнула Женевьева. — Что… Как… Как мне искупить этот грех, я…

Нежно проведя рукой по волосам девушки, Мириам сказала:

— Сейчас вы смените рубашку, а затем мы посмотрим, протоплена ли баня. Если нет, мы отправимся в одну из городских бань. Никаких отговорок, вам следует помыться. Да и денег достаточно. — Она указала на бархатный кошель.

— Жалованье потаскухи! — презрительно бросила Женевьева.

Мириам положила кошель на один из сундуков рядом с Евангелием от Иоанна.

— Дитя мое, я не хочу вставать на защиту графа, он не имел права принимать жертву, которую вы ему преподнесли. Но относительно денег — ведь он желал вам добра. Он не понимает, что вы сделали это ради своих единоверцев.

— Но он всегда сражался за нас!

Мириам насмешливо заметила, что теперь Женевьева защищает графа. Затем она покачала головой:

— Малышка, он сражался за Окситанию. За независимость от французского короля. Тот ведь только и ждет, когда завершится крестовый поход, чтобы присоединить эти земли. Речь никогда не шла об альбигойцах. Лишь о праве графа быть терпимым.

— Разве это не одно и то же? — спросила обескураженная Женевьева.

Мириам обняла ее.

— Вы помните, как начался крестовый поход? Тогда в последний момент граф хотел перебежать на другую сторону. Он уже делал так много раз. Этот мужчина обладает неудержимым темпераментом, быстро принимает решения, так же быстро впадает в бешенство. Он прекрасный воин, прекрасный любовник, — но он ненадежен. За последние годы мои звезды удержали его от многих глупостей, однако же этот болван из Арагона смог в решительный момент навязать графу свою волю. Ему просто не повезло, малышка, он мог бы победить Монфора. Но сейчас… побег в Англию является для него единственным шансом.

— А для нас? — прошептала Женевьева. — Что делать нам? Ждать, пока Монфор не поубивает нас всех?

— Однако же у нас нет другого выбора, — заметил Соломон из Кронаха.

Мириам удалось созвать своего рода совещание в покоях хозяина крепости. Хоть Пьер де Монтальбан и относился весьма скептически к мавританке, но, с другой стороны, ее советы не причиняли вреда альбигойцам, и сейчас она была одной из тех немногих обитателей крепости, кто не совсем потерял голову. Двое его людей уже поспешно окрестились и теперь приняли решение заморить себя голодом, поскольку не могли жить как Совершенные после своего прежнего грешного существования. Позднее крещение лишь делало их смерть достойной. А они выбрали еще более медленную и мучительную смерть, чем в огне. При этом воинов Монфора еще не было ни слышно, ни видно. Пока они оставались в Тулузе.

Вокруг Пьера де Монтальбана собрались Абу Хамед, супруг мавританки, лекарь Жером де Париж, сын Пьера Фламберт и Женевьева, его дочь. Последняя была бледной и измученной. Она снова оделась в черное, требования графини сменить гардероб теперь совсем потеряли силу.

— Едва ли нам удастся сбежать отсюда, — продолжал лекарь. — Так или иначе, альбигойцы этого сделать не могут. Лучший вариант — побег в Италию, и Монфор этого, возможно, только и ждет. На его месте я бы стерег границы.

— Я слышала, вы собираетесь вернуться в Аль-Андалус, — обратился хозяин крепости к маврам.

Авраам закусил губу, но Мириам решительно помотала головой.

— Мы не бросим вас на произвол судьбы! — сказала Мириам и стала теребить пальцами прядь бронзовых волос, выбившуюся из-под покрывала. Она уже отвыкла от одеяний придворных дам, но в этот день демонстративно не стала надевать шаровары, покрывало и развевающееся платье из парчи. С отъездом графа Мириам перестала быть предсказательницей. — Я знаю, что вы вините меня в поражении под Мюре, хоть это и не была моя ошибка. Но я не трусиха, а здесь ценен каждый человек.

Хозяин крепости фыркнул.

— Вы считаете себя рыцарем? — язвительно спросил он.

Мириам сверкнула на него глазами — что теперь, без покрывала, было возможно.

— У нас, женщин, также две руки, — заметила она, — если до этого момента вы на это не обращали внимания. Ими мы можем таскать камни и укреплять стены крепости, как и вы. Мы можем варить смолу и, представьте себе, мы даже смогли бы вылить ее на захватчиков. Мы можем управлять катапультами…

— У нас нет катапульт, — проворчал Монтальбан. — Требушеты и катапульты годятся для атаки, не для обороны.

— Их можно построить! — заявила Мириам.

— У нас нет и мастеров для постройки орудий, — отозвался хозяин крепости.

Мириам покрутила в руках свою астролябию. Постепенно в ней закипала ярость.

— Монсеньор, я делаю вычисления с помощью этого прибора с тех пор, как мне исполнилось шестнадцать. Я черчу карты звездного неба. И вы на самом деле считаете, что я не смогу вычислить траекторию полета пушечного ядра, а также вес и высоту, необходимые для точного выстрела из деревянного орудия? А парочку столяров вполне можно отыскать.

Соломон улыбнулся.

— Я также могу помочь, — мягко произнес он. — Если вы не доверяете госпоже Айеше…

Мириам бросила на лекаря свирепый взгляд.

— И к тому же… — подала голос Женевьева. Она говорила не так громко, как обычно, и не звонко, а сдавленно, глухо и едва слышно, словно находилась где-то не на земле. — Кроме того, мы можем нанять мастеров. У нас… у нас есть деньги…

Женевьева как ни в чем не бывало достала из кармана кошель. Пьер де Монтальбан растерянно смотрел на набитый золотыми монетами мешочек.

— Женевьева! Это ведь целое состояние! Откуда…

— Не спрашивайте! — Мириам покачала головой.

Но Женевьева с гордостью ответила:

— Вы отправили меня, отец, ко двору графа, чтобы я выполнила свой долг и перед графом, и перед моим народом, и я сделала все возможное. Теперь же дело за вами. Защитите крепость!

 

Глава 4

— Я все еще хорошо помню, как основывали эту деревню! — воскликнула Герлин.

Она явно растрогалась при виде аккуратных крестьянских домиков и плодородных полей, расположившихся на месте букового леса между Лауэнштайном и границей епископства Бамберг. Когда двадцать два года назад она прибыла в Лауэнштайн, на этом месте рос густой лес, который пересекали узкие тропы, мало напоминающие дороги. Дитрих, ее первый супруг, старался поддерживать их в достойном состоянии, но растительность захватывала тропы быстрее, чем работники успевали их расчищать. Поэтому граф не отказал молодым крестьянам, вторым и третьим сыновьям, которых в родных деревнях не ждало наследство, когда они попросили выделить землю для нового поселения. В честь недавно родившегося наследника они назвали новое поселение Дитмарсдорф. Сперва из-за новой деревни возникли некоторые споры с епископом Бамберга. Однажды деревню даже разрушили. Поэтому сегодня Герлин была чрезвычайно рада видеть ее процветающей. Крестьянин Лоисл, предводитель тогда еще молодых поселенцев, а теперь гордый глава деревни, с радостью принял бывшую хозяйку крепости и Дитмара. Однако не только крестьяне Дитмарсдорфа радовались приезду Герлин.

На самом деле осаждающим Лауэнштайн не приходилось жаловаться на недостаток трофеев, причем им не нужно было сжигать и грабить, чтобы получить десятину с жителей окрестных деревень. Хоть на самом деле они по праву принадлежали хозяину осаждаемой крепости, но после начала осады главы деревень один за другим добивались приема у прежней справедливой хозяйки. Крестьяне и ремесленники графства Лауэнштайн перешли на сторону Дитмара и Герлин — они никогда не были довольны правлением Роланда.

— Они оставляют нас без нитки, госпожа! — рассказывал всегда открытый Лоисл. — Они не спрашивают, кто может заплатить десятину, а кто нет. — Обычно выплату налогов отсрочивали, если крестьянин, не имевший долгов, терпел нужду, или же и вовсе освобождали его от них. — Они забирают все, что им нужно, вернее то, что хотят. А если мы не можем выплатить, они грозятся забрать еще и наших жен и дочерей, а ведь мы не можем сопротивляться. Нет, госпожа, если вы нам пообещаете защиту, лучше мы отныне будем платить налоги вам!

Герлин тут же стала вести записи в хозяйственной книге и в сопровождении супруга ездила по деревням, чтобы осмотреть хозяйства и установить размеры налогов. Герлин хотелось, чтобы Дитмар также присутствовал при этом.

— До сих пор юноша учился лишь сражаться, пришло время узнать, как следует управлять графством! — заявила она. — Но он увиливает от этого всеми способами.

Флорис не был так строг.

— Он ведь не может разорваться, — успокаивал он жену. — А рыцари хотят, чтобы их предводитель находился с ними, иначе слабеет дисциплина. Большинство из них настоящие драчуны, кто-то должен следить, чтобы они не перестарались, устраивая разборки.

Осада Лауэнштайна длилась уже более года, но до сих пор дело так и не дошло до серьезных сражений. Роланд засел в крепости — ведь он не один год копил припасы, и на территории крепости были источники воды. Разумеется, его рыцари скучали, равно как и рыцари Дитмара. Осажденные то и дело организовывали вылазки: рыцари вели горячие словесные перепалки, а затем дело доходило до вооруженных столкновений. Это вовсе не были бои не на жизнь, а на смерть, и они не имели стратегического значения. Зачастую они напоминали поединки на турнире, лишь сражались острым оружием. Но когда противник был ранен или лежал на земле побежденный, его не добивали, а, насмехаясь и издеваясь над ним, отпускали без преследований, однако предварительно отобрав у него лошадь и доспехи. В основном такие столкновения происходили между одиночными рыцарями или в крайнем случае это были стычки между небольшими группами противников. Однако даже в таком случае сражались по-рыцарски. Трусость считалась значительным проступком, даже преступлением против рыцарских добродетелей.

Дитмар закрывал глаза на эти стычки и был в этом отношении одного мнения с Рюдигером и Флорисом. Юным рыцарям нужно было сражаться, они радовались трофеям, и к тому же можно было судить о силе рыцарей Роланда.

— Как и следовало ожидать, — заметил Рюдигер, наблюдая за очередным столкновением, — в крепости обосновались не те, кто составляет гордость рыцарства, но мужественные воины, которые неплохо сражаются.

В этот раз битва была ожесточенней, ссора завязалась между младшими сыновьями хозяина соседней крепости и двумя рыцарями Роланда, которые, похоже, раньше занимались грабежом в этих местах. Рыцари Роланда и один воин Дитмара получили серьезные ранения, и Дитмару наконец пришлось отдать своим рыцарям приказ отпустить побежденных. При этом вояки Дитмара недовольно ворчали, но утешились трофеями — доспехами и лошадьми.

— Они постоянно несут потери, — заметил Дитмар и наполнил кубок вином. Мужчины укрылись от дождя в уже возведенной осадной крепости, прочном сооружении из срубов и постов управления огнем. Герлин предпочитала свои комнаты в Нойенвальде, но рыцари прятались от непогоды здесь. — Надолго их боевой мощи не хватит.

— Они проигрывают в рыцарских поединках, — сказал Рюдигер. — Но подожди, скоро им надоест придерживаться правил! Пока они на это не решались, потому что Роланд позволяет им выезжать лишь небольшими группами. Но если дело дойдет до серьезной битвы, нам не избежать больших потерь.

— Вот почему мне не нравятся эти перепалки, — сказал Флорис. — Какое-то время это было приемлемо, но в результате наши люди начинают чувствовать себя в безопасности. Они придут в изумление, когда задиры Роланда начнут биться серьезно.

— Пришло время для настоящего сражения, — вздохнул Дитмар. — Если нам только удастся подтолкнуть их к этому.

Рюдигер также налил себе вина.

— А что, если мы используем старый проверенный способ?

Он многозначительно кивнул на огромный требушет, который стоял во дворе осадной крепости и был нацелен на Лауэнштайн. Взятие крепости измором было тяжелым и долгим процессом — Роланд удерживал Лауэнштайн всего с тремя или четырьмя десятками рыцарей, и его амбары были все еще полны. Могли пройти годы, прежде чем обитатели крепости начнут голодать. Поэтому осаждающие в конце концов были вынуждены задействовать осадные орудия или пытались коварным образом вынудить защитников выйти за стены крепости. Порой нанимали горцев, которые рыли туннель под крепостной стеной и ставили деревянные подпорки, а когда их поджигали, стены просто обваливались в образовавшиеся пустоты. Если одновременно вести обстрел крепости, то такая атака почти всегда увенчивалась успехом. Но, разумеется, она причиняла большой вред крепостным сооружениям и подвергала опасности жизни и не сражающихся обитателей крепости.

Дитмар закусил губу. Он переживал за Софию.

— Возможно, сперва нам следует разузнать, там ли девушка, — заметил Флорис, который понимал, какие противоречивые чувства терзают его приемного сына, лучше, чем его более толстокожий шурин. — Я имею в виду… До сих пор ее не видели, а ведь мы наблюдаем за крепостью уже достаточно долго.

— Она ведь не станет совершать прогулки по стенам крепости! — возмутился Дитмар. — Она…

— Так почему бы нам не обстреливать стены? — перебил его Рюдигер.

Юный рыцарь не удостоил дядю внимания.

— Она рассказывала мне, что боится рыцарей отца. Поэтому вряд ли она будет находиться в их обществе, — продолжил он.

Флорис кивнул и тем не менее заметил:

— Однако госпожа Лютгарт иногда появляется на балконе. В сопровождении горничных — придворных дам у нее явно нет. Кухарки и служанки также иногда выходят на стены. Им ведь любопытно, что здесь происходит. И лишь София ни днем, ни ночью не показывается. При этом она наверняка хотела бы тебя увидеть.

— Ночью? — Дитмар нахмурился. Он снова слышал лишь то, что хотел слышать.

Флорис улыбнулся ему.

— О, твоя мать часто тайно поднималась ночью на башню, — сказал он. — Но, как бы то ни было, это странно. Нам следует узнать, что произошло с девушкой.

Лицо Дитмара омрачилось.

— Ты же не хочешь сказать, что, возможно, она… она умерла? — спросил он осипшим голосом.

Флорис пожал плечами:

— Дитмар, ты не видел ее почти три года. Возможно, она уже мертва. Или замужем. Хотя, возможно, мы узнали бы об этом, но может быть и нет. Как я уже сказал, нам следует удостовериться в том, что она здесь.

— Но как? — растерянно спросил Дитмар.

Рюдигер вздохнул.

— Когда в следующий раз какой-нибудь олух попытается совершить вылазку, велите рыцарям не так колотить его, чтобы он потом не мог говорить. Прикажите привести его сюда и расспросите.

— А если он не захочет говорить? — спросил Дитмар.

Рюдигер схватился за голову.

— Тогда тебе придется ему немного помочь! — сказал он.

Дитмар кивнул, восхищенный такой мыслью. Сам он никогда бы до этого не додумался.

Рюдигер снова вздохнул.

— Воспитание при «дворе любви», — с наигранным сожалением произнес он. — С рыцарскими добродетелями также можно переусердствовать. И чтобы они в итоге не взяли верх, завтра утром я опробую эту катапульту. Просто чтобы узнать, точно ли она стреляет. И никаких отговорок, Дитмар, тебе придется преодолеть это! Ну а Герлин сейчас находится на границе с епископством Бамберга. Она ни о чем не узнает.

— Что это? Ты должен это прекратить! Какой ужас!

Лютгарт Орнемюнде была трезвой, что против ее воли случалось часто в последнее время — винные запасы Лауэнштайна заметно истощились. Однако, похоже, она была не в себе, когда на следующее утро ворвалась в рыцарский зал. Роланд как раз совещался с некоторыми подданными. Он считал замок безопасным местом — до сих пор камни долетали лишь до двора крепости, а зал Лауэнштайна защищали крепкие стены.

— А что же это еще может быть, если не камни? — ворчливо спросил супруг Лютгарт. — Они стреляют из катапульты!

— Но мы ведь не можем это терпеть! Они разрушат всю крепость!

Лютгарт бросила жадный взгляд на кувшин с вином на столе между двумя мужчинами. Дрожащими руками она схватила кубок.

— Так быстро крепость не разрушится, госпожа, — успокоил ее один из рыцарей, а вот Роланд не сдержал раздражения:

— И что, по-твоему, мы должны сделать? Ловить камни и швырять их обратно? Меня удивляет, что они вообще так долго тянули с обстрелом. Ведь требушет стоит там уже полгода.

Лютгарт нахмурилась:

— Ты думаешь… Они так долго ждали…

Роланд закатил глаза. Несмотря на осаду, вернее, именно благодаря ей он выглядел хорошо. Отказ от привычного обжорства пошел ему на пользу, он немного похудел, но мускулы не ослабли. Его лицо утратило красноту от пьянства и выглядело более выразительным и решительным. Однако сейчас он свирепо и с нетерпением взирал на супругу.

— Господи, женщина, если ты до сих пор не замечала деревянного орудия, то, наверное, совсем слепая! И глухая — они его сколачивали с грохотом. В любом случае уже на протяжении многих недель я ждал, что они начнут обстрел, — и вот это произошло. Одну из уборных на крепостной стене уже снесло. Если так будет продолжаться, вскоре нашим рыцарям придется испражняться во дворе крепости.

Как и в большинстве осаждаемых крепостей, Роланд предоставил своим людям деревянные слуховые окна в качестве отхожих мест. Они выходили на ту сторону крепостной стены, таким образом испражнения вытекали наружу. Запах тел вынужденно собранных на небольшом пространстве людей и животных было тяжело вынести и без вони их испражнений.

Лютгарт, сделав глоток вина, задумалась.

— И почему, как вы считаете, господа, они начали обстрел лишь сейчас? Но нет… Уже не падают камни, вы слышите? Похоже, они прекратили обстрел. — Вино мгновенно успокоило Лютгарт. В определенной степени оно помогало ей мыслить ясно.

Роланд пожал плечами.

— Может, им не хватает снарядов? — пробормотал он.

Его рыцари покачали головами.

— Господин, они расположились на скале, — заметил один. — Им нужно лишь долото и молоток, чтобы за день наколоть снарядов на полгода.

— Камни не должны быть идеально круглыми, — добавил другой.

— Или же требушет сломался, — уныло размышлял Роланд.

Лютгарт нахмурилась.

— Только что он исправно работал! Нет-нет, здесь кроется другая причина. Возможно, кто-то выстрелил без разрешения… а теперь командир вернулся.

— Но почему Дитмар не решается обстреливать замок? — спросил один из пожилых рыцарей. — Ясное дело, он не хочет разрушать свою крепость, но тогда ему будет непросто нас взять, ведь вы хорошо подготовились.

Лютгарт напряженно размышляла, но затем ее все еще красивое лицо просияло.

— Может ли быть, Роланд, что юный господин Дитмар полагает, будто его дама сердца находится в крепости?

Роланд выпятил губу.

— София в Тулузе, — с глуповатым видом сказал он.

Лютгарт сделала еще один глоток вина.

— Я знаю это, — терпеливо произнесла она. — И ты это знаешь. Но знают ли об этом Герлин и Дитмар? Юг Франции отрезан от мира. Там ведь все еще бушует крестовый поход…

Лютгарт не была в восторге от мысли, что ее дочь находится там, где идет война, но, с другой стороны, в данный момент и в Лауэнштайне было неспокойно.

Роланд поднял глаза на супругу.

— Ты полагаешь, они нас щадят, потому что боятся навредить Софии? Если бы это было так… у нас появились бы возможности немного напугать юного господина… — Он ухмыльнулся.

Лютгарт улыбнулась ему в ответ.

— Нам следует это разузнать. Выбери какого-то рыцаря, лучше того, кто тебе не очень нужен. Он должен совершить вылазку, вызвать кого-то на поединок и позволить взять себя в плен.

Конрад из Нойенвальде без труда с первого удара выбил из седла огромного и, несмотря на долгую осаду, тучного Гисберта из Кента. Конрад как раз объезжал крепость, и вылазка верзилы Гисберта удивила его. Однако не настолько, чтобы повлиять на его боеспособность. Господин Гисберт был силен, но неповоротлив, а Конрад был и сильным, и умелым. Он не удивился тому, что противник сразу сдался, когда он дважды объехал его на лошади. В серьезных поединках рыцарь не спешивался после того, как его противник падал с лошади, — справиться с ловким всадником у Гисберта не было шансов.

Конрад милостиво принял его поражение.

— Поднимайтесь, господин Гисберт, и следуйте за мной в нашу крепость, — учтиво обратился он к пленнику. — Я бы отпустил вас сразу — разумеется, без коня и доспехов, — но господин Дитмар попросил нас привести очередного пленника в осадную крепость. Там вы составите нам компанию за кубком вина и вежливо ответите на парочку вопросов.

Гисберт молча последовал за ним. Конрад провел его через один из хозяйственных входов в осадную крепость и при этом мимо требушета и снарядов, складов с оружием и заполненных припасами кладовых. Как и следовало ожидать, рыцарь выглядел изголодавшимся, у него, видно, слюнки текли, когда они проходили мимо чулана с окороками и мясными деликатесами.

— Давно мы уже такого не видали! — признался он.

Конрад улыбнулся.

— Тогда позвольте пригласить вас на ужин. Но сперва встреча с господином Дитмаром…

Гисберт расправил плечи.

— Я не стану выдавать никаких тайн! — заявил он, однако это прозвучало не слишком убедительно.

Конрад покачал головой:

— Вы не поняли, господин Гисберт. Для господина Флориса, господина Рюдигера и госпожи Герлин нет тайн в Лауэнштайне. Они знают там каждый уголок. Господином Дитмаром движет не измена, а одна лишь высокая любовь.

 

Глава 5

— Я вызову этого господина Ульриха на поединок! — неистовствовал Дитмар. — И это будет серьезное сражение, я отрублю ему голову, а затем…

— А затем отправим ее выстрелом катапульты в крепость? — резко спросила Герлин. — Чтобы твоя София узнала, что ее ждет, если ее честь будет немного запятнана? Дитмар, рыцари так себя не ведут!

— И ты даже не знаешь, сказал ли этот парень правду, — успокаивал его Флорис.

Гисберт из Кента отправился восвояси полчаса назад — без доспехов и лошади, но Конрад все же не потребовал еще и выкупа, хотя при рыцаре и был кошель. Что показалось Флорису странным.

— Что в этом удивительного, парень хотел сбежать, — заметил Рюдигер. — Он был на пути в Бамберг, когда Конрад застиг его врасплох. В полном снаряжении, с лошадью и всеми своими пожитками. Ему уже надоела осада, он ведь признался в этом. Провизия заканчивается, вина едва хватает… И он вовсе не рыцарь без страха и упрека, который останется из верности господину.

— Именно поэтому ему нет смысла лгать, — заметил Дитмар. — Если он говорит, что София…

— Он говорит, что София помолвлена с господином Ульрихом из Штайнбаха и что она любит его, — повторил Флорис слова рыцаря. — Это может означать что угодно. Я вот не верю, что они позволят всем рыцарям наблюдать за тем, как они любезничают друг с другом, — и, честно говоря, не могу представить, что Роланд отдаст ее за кого-то из своих рыцарей. Единственная девушка в хозяйстве, заполненном разбойниками. Ее ведь будут держать под замком! Если одному из них позволить просто поговорить с ней, можно спровоцировать ревность других, что в итоге станет причиной драки. Да еще и на таком ограниченном пространстве. Все это кажется мне странным, Дитмар. Попытайся успокоиться! И, ради всего святого, не позволь спровоцировать себя на битву.

Наконец Дитмар нехотя пообещал не вызывать тут же Ульриха из Штайнбаха на поединок.

Однако Рюдигер не мог успокоиться.

— Не разучился ли ты еще прятаться? — чуть позже во время разведывательной поездки спросил он своего бывшего оруженосца Ханзи.

Юный рыцарь расплылся в улыбке.

— Невозможно так скоро разучиться делать это. Но ведь это не по-рыцарски!

Ханзи был сыном грабителя и умел в случае необходимости найти такое укрытие, что он просто сливался с пейзажем. Это умение было очень ценным, когда Рюдигеру надо было устроить засаду. Но, с тех пор как Ханзи был посвящен в рыцари, он отказывался делать засады, считая, что этим занимаются трусы. Однако Рюдигер полагался на инстинкт самосохранения Ханзи.

— В данном случае это не важно, — заявил Рюдигер. Затем он озвучил свой план.

Три дня спустя Дитмар из Лауэнштайна натолкнулся на Ульриха из Штайнбаха. Дитмар возглавлял небольшую группу всадников, которая наблюдала за путями поставок в Лауэнштайн. Осаждающие выставили посты у всех важных подъездов к крепости и регулярно объезжали их. Однако им редко удавалось кого-то поймать, хотя во время этой осады блокирование путей поставок было организовано наилучшим образом. Ведь хозяин крепости и другие ее обитатели знали тайные лесные тропинки. Обычно кто-то из прислуги, отчаявшиеся конюхи или кухарки, тайком выбирался из осажденной крепости, а возвращался с едой и всякими необходимыми вещами. Однако у Роланда было мало прислуги в крепости, а извне его вообще никто не поддерживал. Поэтому охрана дорог не была тяжелой работой, и рыцари, в обязанности которых это вменялось, чтобы скоротать время, занимались боевыми упражнениями или рассказывали всякие истории. Они сражались скорее со скукой, а не с контрабандистами, и поэтому Дитмар следил за тем, чтобы рыцари часто менялись. Сейчас он как раз двигался с новой группой мимо крепости по направлению к Бамбергу.

Рюдигер, который наблюдал за ними сверху, оцепенел, когда внезапно открылись ворота крепости и наружу вылетела хорошо вооруженная группа всадников. Он тут же распорядился, чтобы ближайший часовой затрубил в рог.

— Они делают вылазку! — сообщил он спешащим к нему мужчинам. — Подготовьтесь к битве! Быстро!

Несмотря на то что оруженосцы держали нагрудники и кольчуги наготове, все же прошло время, прежде чем их господа оказались на конях, также защищенных доспехами. Рюдигер обеспокоенно наблюдал за Дитмаром и его людьми, которые между тем были предоставлены сами себе. Но, с другой стороны, они, все опытные воины, были в полном вооружении, так что силы у противников были равны. Рюдигер надеялся, что Дитмар успешно отобьет атаку, но все же он волновался. К чему была эта вылазка? Чего хотел добиться Роланд, вынудив противника сражаться? Ведь он до сих пор старался этого избегать.

Тем временем Дитмар принял вызов — он и его люди скакали на строй рыцарей. Противники ожесточенно столкнулись друг с другом, но с первого удара никто не упал на землю. Это явно были лучшие рыцари Роланда. Дитмар насторожился, услышав крики одного из них:

— Осторожно, господин Ульрих!

— Там, слева, господин Ульрих! — крикнул другой.

Дитмар пристально вгляделся в рыцаря, которого предупреждали об опасности. Высокий, грузный мужчина, что не было удивительным. Мужчины Штайнбаха слыли неотесанными, но сильными и умелыми воинами. И теперь он стоял перед великаном, с которым якобы была помолвлена нежная, мягкая и робкая София. Дитмар покраснел от ярости. Нет, она не могла быть влюблена в этого типа! Наверняка господин Гисберт это выдумал. Она скорее боялась бы такого жениха.

— Господин Ульрих из Штайнбаха? — прогремел Дитмар.

Рыцарь кивнул.

— Вызываю вас на поединок!

Нельзя сказать, что сражавшиеся совсем остановились после того, как последовал вызов наследника Лауэнштайна четвертому сыну хозяина крепости Штайнбах. Но, похоже, рыцари теперь колотили друг друга с меньшим рвением. Они освободили место для Дитмара и Ульриха, которые стали готовиться к поединку. Причем силы были неравными. Дитмар восседал на небольшом, еще молодом коне — разведывательная поездка не показалась ему настолько опасной, чтобы брать из конюшни свою опытную лошадь. А вот конь Ульриха из Штайнбаха был огромным. Дитмар искусно отбил удар пики противника, но для этого ему понадобилась вся сила, а он едва смог сам прицелиться. После второго удара его положение ухудшилось. Дитмар отбился щитом, но сила удара была так велика, что пика пробила дерево. Дитмару пришлось отбросить в сторону щит, чтобы не пугать своего коня торчащей в нем пикой. Когда Ульрих атаковал в третий раз, Дитмар был совсем беззащитен. Хоть ему и удалось отбить удар противника копьем, но при этом он упал с лошади. К счастью, он не ушибся и тут же вскочил на ноги. Ульрих из Штайнбаха рассмеялся и бросился на него с мечом. Дитмар отчаянно отбивался, но без щита это было непросто — с земли он в лучшем случае мог защищаться, но не атаковать. Дитмар мужественно оборонялся, однако понимал, что сил надолго не хватит.

— Хотя бы спешьтесь! — крикнул один из рыцарей.

Рыцари уже не сражались, они стояли вокруг главных соперников. Старый друг осаждаемого и предводитель осаждающих. Этот поединок мог разрешить спор о Лауэнштайне!

— Сражайся с ним на равных! — потребовал другой рыцарь.

Дитмар был слишком занят обороной, чтобы понять, относилось это к нему или к Ульриху.

Ульрих же расхохотался.

— Это лишь затянет дело! — прокричал он в ответ. — Сопляк хотел со мной сражаться, так пусть теперь получит сполна. Посмотрим, сколько он протянет!

Дитмар застонал, когда следующий удар Ульриха попал в цель — между нагрудником и наплечником — и меч вонзился в его тело. Не в область сердца, но все же рана болела и кровоточила, силы у него таяли.

И тут между Дитмаром и Ульрихом из Штайнбаха втиснулась сильная лошадь, если не боевой конь. На Жане де Бувине не было доспехов, а лишь кольчуга, но он угрожающе выставил меч перед собой и не дал Ульриху нанести еще один удар Дитмару.

— Я вызываю вас на поединок, господин из Штайнбаха! — произнес Ханзи звонким голосом.

Ульрих рассмеялся.

— В очередь! — крикнул он. — Видите, я скоро закончу. Тогда я охотно займусь вами.

— Но у меня давнее право! — невозмутимо заявил Ханзи. — Я вызываю вас на поединок во имя своего брата, которого вы и ваш брат повесили, словно преступника. А ведь Франц никогда не причинял вам зла!

Ульрих из Штайнбаха нахмурился.

— Франц? Что-то я такого не припоминаю… — Но затем его лицо расплылось в ухмылке. — Сын повешенного Поджигателя! Разумеется, мы его повесили. Разбойничье отродье! Владелец Лауэнштайна был слишком мягкосердечным. Впрочем, как и этот… — Он собирался снова атаковать Дитмара, но Ханзи на своем коне решительно встал у него на пути. — Ну, в чем дело, парень? — недовольно спросил Ульрих. — Если Франц, сын Поджигателя, был твоим братом, значит, ты тоже мошенник. Как ты смеешь вызывать рыцаря на поединок?

Ханзи выпрямился в седле.

— Меня зовут Жан де Бувин, я посвящен в рыцари королем Филиппом Августом после битвы при Бувине. Я имею право вызвать тебя на поединок, ты, хряк!

Жан де Бувин не был готов сразиться с серьезным противником, когда в этот день, как и в предыдущие, незаметно последовал за Дитмаром. Он всегда брал с собой лук. Ханзи был умелым лучником, и хотя рыцарю это было ни к чему, но пользу приносило. Он целился в Ульриха с того момента, как тот пробил щит Дитмара, при этом он не хотел испытывать судьбу. Ханзи стрелял достаточно метко, чтобы попасть рыцарю в глаз, ему не нужно было рисковать, целиться в грудь, а потом досадовать из-за того, что стрела отскочила от доспеха. Стрела, пущенная из современного лука, могла пробить доспехи, однако лук Ханзи был скорее охотничьим оружием. К сожалению, рыцари, собравшиеся вокруг соперников, загораживали стрелку цель, выпустить стрелу через толпу всадников, не задев кого-нибудь из них, было невозможно.

Но теперь Дитмар сражался за свою жизнь. Ханзи больше не раздумывал и бросился в бой. И он ни в коем случае не собирался пасть от руки Ульриха, как когда-то его брат, которому малолетний оруженосец перерезал горло, подойдя сзади. Он мог сразиться с этим жителем Штайнбаха, чтобы отомстить за брата. Ханзи, когда-то хилый ребенок, теперь был хоть и невысоким, но мускулистым и чрезвычайно опытным воином. А вот Ульрих за время осады не покидал Лауэнштайн и был не в лучшей форме. И опыта у него было маловато. Ханзи возмещал недостаток веса хитростью. Он с силой нанес первый удар мечом.

Рыцари наблюдали за тем, как бились противники, с неменьшим интересом, чем прежде за поединком между Ульрихом и Дитмаром, — и поплатились за это. Сторонники Роланда заметили слишком поздно, что Флорис и Рюдигер приблизились со своими рыцарями, а когда увидели их, то показали абсолютную неготовность противостоять настоящему войску. Защитники Лауэнштайна бежали, словно мыши от кота. Остался один лишь Ульрих — он продолжал наносить удары Ханзи, словно викинг.

— Сдавайтесь, господин из Штайнбаха! — грозным голосом потребовал Флорис.

Рюдигер поспешил к Дитмару. Юный рыцарь, шатаясь, стоял недалеко от дерущихся. Он был не очень серьезно ранен, но, похоже, никак не мог поверить в то, что ему удалось пережить поединок.

Однако Ульрих из Штайнбаха был уверен в своей победе. На одно мгновение он отвлекся, чтобы оглянуться на Флориса. Это было роковой ошибкой: Штайнбах издал последний хрип, когда клинок Ханзи пронзил его горло, и упал с лошади.

— Как бы не так — сдавайся! — довольно произнес сын грабителя и холодно посмотрел в потухающие глаза своей жертвы. — Я поклялся, что пролью кровь этих двух хряков за Франца. Хотя еще больше мне хотелось бы их повесить!

Флорис посмотрел на жителя Штайнбаха, который корчился в предсмертных судорогах.

— Рыцарский поединок не предусматривает повешение, — спокойно произнес он. — Благодарю, господин Жан де Бувин, за спасение моего приемного сына. Однако лучше было бы получить этого типа живым. Я бы задал ему парочку вопросов.

Ханзи вытер свой меч.

— У вас есть живой господин Дитмар, — сказал он. — А у меня есть мертвый негодяй. Вот что я называю справедливостью, господин Флорис.

Флорис улыбнулся.

— Хотелось бы мне, — сказал он, — чтобы все всегда было так просто. Но теперь пойдемте, господа, отпразднуем нашу победу. Ах да, и отправьте кого-то в Нойенвальде. Моя жена захочет сама перевязать раны сына. Она достаточно долго путешествовала с лекарем.

Герлин осыпала сына упреками, в то время как опытные рыцари сошлись во мнении, что Дитмар попался в ловушку.

— Я не удивлюсь, если девушки вообще нет в крепости, — заметил Флорис. — А даже если она там, то живет в заточении, чтобы никто ее не видел. Нам следует положить этому конец, Дитмар. С завтрашнего утра будем постоянно обстреливать крепость, возможно, даже из луков, чтобы они боялись показываться на стенах. Пусть еще больше скучатся.

— Подпалить кладовые с зерном! — со злостью предложила Герлин. До сих пор она была против того, чтобы что-либо в крепости разрушали, но, увидев своего сына раненым, она разъярилась и теперь жаждала отомстить — за Дитриха и каждую каплю крови, потерянную Дитмаром в этом подлом поединке. За Соломона, который умер лишь потому, что Роланд захватил Лауэнштайн. За все те годы, когда она не могла наслаждаться миром в Лоше, потому что только и думала, как отвоевать Лауэнштайн. За время, что она провела в разлуке с другими детьми, живущими при дворе французского короля. — Ведь можно попасть точно в цель, не так ли? Я укажу вам, где они располагаются.

Однако Дитмар решительно покачал головой:

— Нет, матушка! Ни в коем случае. Я не буду ни обстреливать Софию, ни поджигать, ни морить голодом дольше, чем это будет необходимо. Нам следует быть осторожными, мы должны ее беречь. Если с ней что-то произойдет… Чего будет стоить моя жизнь без нее?

Рюдигер и Ханзи едва сдержали улыбку.

— Ну хорошо, — наконец произнес Флорис, с трудом сохраняя спокойствие. — Мы придумаем что-то другое. Но ты, Дитмар, больше не будешь подвергать себя опасности. Никакого патрулирования на расстоянии полета стрелы и меньше от крепости — кто знает, может быть, там кто-то умеет пользоваться луком. Любая поездка лишь в полном вооружении и с сопровождением.

— Но ведь я уже не ребенок! — вспылил Дитмар. — Что подумают обо мне другие рыцари?

Теперь пришла очередь Флориса улыбаться.

— Это не важно, — заметил он. — Но если с тобой что-то случится, чего будет стоить жизнь Софии без тебя?

Новая стратегия осаждающих была нацелена исключительно на полное моральное истощение противника. Поскольку от господина Гисберта рыцари узнали, что хотя в Лауэнштайне и не голодали, но терпели нужду, осаждающие начали устраивать пиршества на безопасном расстоянии от крепости. Они жарили быков на вертелах, приглашали музыкантов и со смехом призывно махали руками людям Роланда, когда начинали новую бочку вина или открывали очередной бурдюк. Иногда они приглашали и жителей деревни Лауэнштайн, проводили показательные поединки и щедро угощали крестьян и ремесленников. Дитмар, Флорис и Герлин постоянно объезжали деревни, расположенные вблизи крепости, вершили правосудие и устанавливали размер налогов. Рюдигер пригласил хозяина публичного дома, чтобы тот посетил их со своими потаскухами.

— Надеюсь, они достаточно чистые, — вздохнул Рюдигер, глядя, как ликующие рыцари развлекаются в обществе девушек. — Герлин убьет нас, если мужчины что-то подцепят от них. Но у парней из крепости наверняка слюнки текут!

На стенах Лауэнштайна не было свободного места.

Ханзи рассмеялся:

— Как считаешь, господин Рюдигер, может, мы оба удовлетворимся той рыжей малышкой?

Так начался второй год осады Лауэнштайна.

 

Глава 6

Для беженцев, обосновавшихся в Монтальбане, года 1214 и 1215 оказались неожиданно спокойными. Им не пришлось защищать ни город, ни крепость, да и рыцарям не нужно было спешить на помощь другим осаждаемым крепостям. Симон де Монфор пока приостановил крестовый поход — причиной чему, к всеобщему удивлению, стал граф Тулузы. Тот вместе с королем Иоанном посетил IV Вселенский Собор в Риме, чтобы обратиться к Папе с прошением. Он снова объявил себя сторонником Римской Церкви, попытался преуменьшить свои усилия в поддержке альбигойцев и просил вернуть его владения, — после чего Монфор также немедленно отправился на Собор, чтобы представлять другую сторону. Наконец Папа принял решение не в пользу Раймунда — он не снял с него отлучение от Церкви и отдал его земли Монфору.

— Ну, вот вам и Раймунд Тулузский, вот вам его поддержка! — вздохнул Авраам, когда до Монтальбана дошли вести о решении Папы. — Да и другие постановления Собора не утешительней: учение альбигойцев прокляли в который раз. Евреи и мусульмане впредь должны выделяться особой одеждой. — До сих пор в различных графствах и городах это соблюдалось по-разному. — Евреям запрещено заниматься ремеслом и занимать должности, они могут быть лишь ростовщиками.

— И священнослужителям следует меньше распутничать, — с улыбкой добавил Соломон, — вот в чем успех. Но, если серьезно, как ты считаешь, Мириам, Раймунд Тулузский, старый вояка, действительно сдался?

Мириам, которая за последние десять лет узнала темпераментного графа лучше, чем все его прежние жены, решительно покачала головой.

— Сейчас Раймунд Тулузский вне себя от ярости. Ведь он становился на колени перед Папой, что ему явно далось нелегко. А что делает тот? Подтверждает отлучение графа от Церкви! К тому же перед всеми священнослужителями и знатнейшими князьями христианства! Это ему не могло понравиться. Симону де Монфору следует приготовиться к неприятностям! Раймунд Тулузский в ярости — такого врага себе не пожелаешь!

Вскоре жители Тулузы были готовы простить графу побег в Англию. Еще и потому, что люди Монфора свирепствовали в городах и деревнях, словно завтра никогда не наступит. Либо Монфор не слишком умел управлять владениями, либо с самого начала не рассчитывал, что сможет долго удерживать Тулузу. В любом случае у людей безжалостно забирали все имущество, как только подозревали, что они имеют что-то общее с еретиками. Он отправлял сборщиков налогов в самые отдаленные районы и не принимал никаких мер, когда его «крестоносцы» возмещали свои убытки за счет жителей графства. Воины — часто это были жалкие подонки, которые присоединились к крестовому походу лишь ради наживы, — грабили и насиловали, невзирая на веру своих жертв. Жители Тулузы стонали под их плетями и тосковали по временам правления своего графа. Пусть он продолжает тратить деньги на свой дорогостоящий двор, любовниц и боевые приключения, только бы оставили их в покое!

Между тем обитатели все еще не захваченных городов и крепостей получали достаточную поддержку и не голодали. Однако, как и прежде, путешествовать было опасно, никто не знал, где можно попасть в руки банде распутных крестоносцев. Поэтому Мириам и Аврааму пришлось отложить свои планы вернуться в Аль-Андалус. Мириам заботилась об «осиротевших» придворных графини, тем более что многих девушек пока невозможно было отправить домой. Вместе с Женевьевой она взялась за их воспитание, причем больше внимания уделяла чтению и письму, математике и астрономии, чем музыке, танцам и изящному рукоделию. Вместо того чтобы упражняться в учтивых речах, девушки изучали языки. Женевьева преподавала латынь и греческий, Мириам считала важным, чтобы они понимали итальянский и немецкий.

— Но для спасения их душ лучше, чтобы они читали священные тексты, а не сказание о Кримхильде! — доказывала Женевьева.

— Женевьева, если они захотят прочесть ваше любимое Евангелие от Иоанна, вам придется преподавать им арамейский, — заметила Мириам, которая была совсем не согласна с девушкой. — Но поскольку вы каждый день читаете его им вслух, они и так уже знают его наизусть. Некоторые истории о приключениях весьма поучительны: в сказании о Кримхильде женщины не ждут, пока рыцарь убьет дракона, они сами берут в руки меч. Мне это напоминает о моей катапульте.

Мириам и Соломон проводили время в тесной крепости, выполняя свое обещание — создавая оборонные орудия. Сперва по отдельности, соперничая друг с другом, затем вместе, после того как они определили, что их споры о правильном соотношении высоты осевого подшипника и длины плеча катапульты приносят плоды. Наконец они решили строить патереллу, вращательное орудие, сила выстрела которого зависела от степени скручивания ремней внутри машины. Построить ее было сложней, чем простой требушет, который работал по принципу рычага. Однако ко всему прочему патерелла была небольшой и легкой в управлении. Наконец Соломон и Мириам построили модель орудия, которую Авраам, словно большой ребенок, с радостью опробовал с младшими девушками. Зарядить патереллу было непросто, но они быстро во всем разобрались.

— Это потрясающе, Ариана швырнула булыжник на шесть локтей! — восхитился Авраам и назначил девушку главным мастером патереллы.

— Важно не только расстояние, нужно еще и уметь целиться, — заметил Соломон и снова углубился в вычисления угла наклона держателя на плече орудия, сравнивая длинную и низкую или короткую, но высокую траектории полета камня.

Авраам занимался испытаниями и вскоре понял, что эффективность катапульты зависит не только от вычислений, но и от таланта мастера. Некоторые воспитанницы были более одаренными, другие — менее, и именно у Женевьевы, которая как будущая Совершенная на самом деле должна была проявлять миролюбие, открылся врожденный талант орудийного мастера.

— Ты можешь вычислять сколько душе угодно, Ми… э-э… Айеша! — Аврааму все еще было сложно играть роль мавра, тем более что Мириам уже не надевала свои восточные наряды, не употребляла арабские выражения и вела себя как дочь еврейского торговца с необычными интересами, кем она изначально и была. — Но ты ни за что не сумеешь попасть в цель столько раз, сколько попадает эта маленькая Совершенная.

Авраам продемонстрировал жене модель крепости из дерева, которую он построил, чтобы упражнения в стрельбе из крошечной катапульты стали интересней.

— Не называй ее маленькой Совершенной, это выводит ее из себя, — сказала Мириам и внимательно осмотрела подпорченную лицевую часть «крепости». — Она могла бы сейчас пройти обряд крещения, но считает, что должна еще покаяться.

— Как бы она себя ни называла, она с первого же раза снесла четыре из пяти уборных и два балкона этой осажденной крепости. Ей следует бросить эту идею с крещением, она нам нужна в качестве канонира.

Мириам рассмеялась.

— Но прежде нам придется кое-что изменить в патерелле, — пробормотала она. — Все эти штуки создавались как осадные орудия, однако нам она нужна для обороны. А значит, пущенные из нее камни должны перелетать через стены нашей крепости или лететь со стен вниз. А для этого ее следует сделать меньших размеров и более удобной для перемещения.

— И, возможно, более простой в использовании, — заметил Авраам, думая о девушке-канонире.

В отличие от девушек и совсем юных оруженосцев, рыцари едва интересовались орудием. Большинство из них, похоже, не понимали, что эта крошечная игрушка — лишь модель очень большой, вполне боеспособной машины. Рыцари вообще весьма скептически относились ко всем нововведениям. Соломон тщетно пытался побудить их упражняться в стрельбе из лука. Он сам владел основными приемами и мог начертить схему лука и попросить столяров изготовить его, как и намного более сложную катапульту. Он мог бы обучить воинов, и наверняка нашлась бы парочка прирожденных стрелков, которые достигли бы неплохих результатов. Но рыцари противились. Они не хотели отказываться от своего традиционного оружия.

Все же вскоре Фламберт де Монтальбан, замученный сестрой и вдохновленный Софией, согласился поэкспериментировать. Чтобы понравиться Софии, Фламберт сделал бы что угодно. Он перестал бояться играть с огнем и теперь ухаживал за девушкой по всем правилам «высокой любви». София уже не сопротивлялась так, как прежде. Терпение Фламберта приносило плоды: через время София оценила его кротость и приветливость, тем более что рыцарь был привлекательным и умел играть на лютне, как никто другой. И он был рядом, в то время как Дитмар из Лауэнштайна постепенно становился для Софии рыцарем из снов. Со времен их короткого романа в Майнце прошло уже почти три года. С тех пор она ничего о нем не слышала, и его образ начинал блекнуть. Действительно ли они были созданы друг для друга? Вернется ли она когда-либо в Лауэнштайн?

Воспоминания Софии о крепости отца также блекли — что на самом деле было неплохо, поскольку она переставала быть робкой и бояться встречи с любым представителем противоположного пола. Но хотелось ли ей еще вернуться в родные края, где всегда было сыро и в основном холодно, если здесь она грелась в лучах солнца и преданной любви Фламберта?

Однако для нее ложкой дегтя все еще оставалась его вера и то, что он из-за нее подвергался опасности. Софию невозможно было убедить принять веру альбигойцев, многое в их учении казалось ей нелепым. И именно это заставляло ее сомневаться в своей зарождающейся любви к Фламберту. Возможно, она была бы готова принять его веру, если бы любила его так сильно, что могла бы умереть за него. А вот с Дитмаром все было по-другому, во всяком случае, так ей помнилось. Но тогда она была совсем еще юной, к тому же не находилась на волосок от смерти. Теперь ситуация изменилась. Хоть их побег из Тулузы прошел довольно гладко, рыцари и девушки все же видели в городе огонь, когда под покровом ночи ехали к Монтальбану, и не осмелились спросить, не горели ли это костры, на которых сжигали еретиков. Софию приводила в ужас любая смерть — на костре или от меча крестоносца. Если она когда-либо вообще вступит в отношения с Фламбертом, то лишь в случае, если он обеспечит ее безопасность!

Однако пока она позволяла ему окружать ее заботой, писать для нее песни и воспевать ее красоту. Впрочем, в переполненной крепости и заниматься больше нечем было. София работала в огороде, обучала младших девушек кройке и шитью и, разумеется, посещала богослужения. Но в Монтальбане не было развлечений, и причиной тому была не вера альбигойцев. С ограничением передвижения на юге Франции прекратился и поток новостей, которые приносили трубадуры и странствующие рыцари. Так что София не получала никаких вестей из Лауэнштайна, хотя историю о терпении юного рыцаря, который целую вечность стоял под стенами крепости, где была заключена его возлюбленная, и не обстреливал крепость, чтобы не подвергнуть девушку опасности, давно уже вплели в свои песни о любви трубадуры.

Итак, жизнь в крепости протекала мирно, пока весной 1216 года граф Тулузский не появился в Марселе.

— Граф вернулся! — ликовала София и почти не обратила внимания на то, что Женевьева сдержанно разделяла ее радость. Мириам следила, чтобы о произошедшем между графом и Женевьевой не поползли слухи. — Женевьева, он ведь, вопреки воле Папы, теперь снова на нашей стороне!

— Он слишком часто менял свое мнение, — заметила Женевьева.

Она невольно закрывала лицо покрывалом, когда речь шла о Раймунде. Выражение лица не должно было выдать ее.

— Но теперь он так не поступит, Папа никогда его не простит! А как радуются люди! Тебе нужно послушать этого трубадура сегодня вечером в зале твоего отца! Фламберт принимал его, и он прочитал нам парочку стихов:

Спешат сюда они. И взрослый, и малый,

Мужчины и женщины, бароны и дамы.

Склоняют колени и лобызают

Его платье, и ноги, и его руки…

— Это ему должно понравиться, — язвительно заметила Женевьева.

София покачала головой:

— Не будь такой упрямой! Я тоже считаю неправильным, что он исчез под покровом ночи, но, возможно, это даже хорошо. По крайней мере, теперь все знают, что он задумал.

Это была правда. Трубадур, который, воодушевленный возвращением Раймунда, бесстрашно отправился через захваченные и еще свободные земли Окситании, сообщил им о том, что собирается войско.

Многие французские дворяне, также лишенные собственности и прав, как и их граф, вновь приободрились и присоединялись к Раймунду и его сыну. Юному графу было всего лишь девятнадцать лет, но он был таким же бесстрашным рубакой, как и его отец. Ариана и другие девочки ликовали, услышав имена своих отцов и братьев. Рыцари прибывали целыми отрядами, чтобы сражаться под знаменем графа. Юный граф — Раймунд VII, которого назвали в честь отца, — собирал войско.

— Я также присоединюсь к нему, — заявил Фламберт Софии, когда они сидели рядом, а трубадур тем временем пел и рассказывал. — И другие рыцари наверняка пойдут со мной.

У Софии едва не выпал кубок с вином из руки.

— Что вы собираетесь делать? Вы покинете Монтальбан? Но кто будет нас защищать, если нападет Монфор? Мы ведь целую вечность готовились к этому. Мы…

— Я бы хотел победить Монфора у Бокера или Тулузы, а не перед своими воротами, — с достоинством ответил Фламберт. — Тогда он вообще не дойдет сюда, и Монтальбану не придется защищаться. Разве вы не понимаете, София, мы не можем растрачивать свои силы. Если каждый будет защищать лишь свою крепость, Монфор победит одного за другим. Единственный шанс для нас — это собрать сильное войско.

— Когда-то вы уже пытались это сделать, — горько заметила София. — Такую большую армию, как та, что включала в себя войска Арагона, Фуа и Тулузы, едва ли удастся собрать еще раз.

— Но тогда командование было слабым. Сейчас же все находится в руках старого и юного графов. И они… Госпожа София, король Педро сражался за свои права, но не с таким воодушевлением, как сражается Раймунд!

София постаралась улыбнуться.

— Если послушать вас, так кажется, что не он один, — пробормотала она.

Фламберт кивнул, его глаза сияли.

— На самом деле так и есть. Мы все будем биться с воодушевлением, гордые и решительные. За нашу землю и нашу веру — и за дам сердца.

Фламберт схватил Софию за руку.

— Госпожа! Позвольте мне сражаться под вашим знаком!

София покраснела. Ей хотелось признаться в том, что свой знак она отдала другому, но это, конечно же, было глупо. За некоторыми дамами ухаживали десятки рыцарей, София не обязана была отчитываться перед Фламбертом, сколько рыцарей сражалось под ее знаком. Но ее сердце говорило ей нечто другое. Разве это не будет предательством по отношению к Дитмару, если она даст Фламберту свой знак?

— Я… я подумаю об этом, — наконец ответила она. — Вы ведь уезжаете не завтра…

Рыцарь смиренно склонил голову, но все же остался в хорошем настроении — София позволила ему держать ее за руку.

И правда, под знаменем Монтальбана собралась внушительная группа рыцарей, после того как на следующий день Фламберт объявил о своих намерениях. Мнения остальных жителей города и крепости разделились. Такие стратеги, как Пьер де Монтальбан и его «военный врач» Соломон, опасались отъезда рыцарей.

— Если здесь дело дойдет до битвы, они лишь будут наступать друг другу на ноги, — высказала свое мнение и Мириам. — Мы можем защитить Монтальбан и с третью всех воинов, но когда мы наконец построим эту катапульту. А лучше сразу две или три.

Между тем Соломон и Мириам определились с моделью, однако община альбигойцев не слишком спешила предоставлять ремесленников и оплачивать затраты. К тому же идея обороняться с помощью катапульты казалась странной всем опытным воякам.

— Эту маленькую штуку построить так же дорого, как и большую, — выражал свое недовольство планом Пьер де Монтальбан. — Действительно хорошие орудия стреляют на шесть сотен локтей, но эта игрушка так никогда не сумеет!

Мириам хотела дать резкий ответ, но Соломон, который обладал бо́льшим терпением, взглядом велел ей молчать.

— Монсеньор, нам не нужно стрелять на шесть сотен локтей, — невозмутимо заявил он. — Подумайте, обычные катапульты являются осадными, наступательными орудиями. Поскольку захватчики не хотят подходить к крепости ближе дальности полета стрелы, имеет значение дальность полета снаряда. Мы же, напротив, хотим защитить крепость. Это означает, что на нас будут наступать, будут бежать и скакать на лошадях навстречу катапульте. Поэтому нашим орудиям нужно стрелять скорее в высоту, чем вдаль, если мы хотим использовать их в стенах крепости. И мы должны иметь возможность легко их перемещать — например, на стенах вашей крепости, на городской стене. Поэтому мы создали небольшую и самую легкую модель — патереллу. С ее помощью мы будем отпугивать их, монсеньор, мы заставим их держаться на расстоянии. Это позволит делать вылазки, когда нам будет необходимо, и прикрывать возвращающихся.

— Но ведь этих штуковин нужно много! — пробормотал Монтальбан. — Они же должны обеспечивать прикрытие всех стен.

Мириам кивнула.

— Это было бы разумно, — заметила она. — Учитывая то, что мы сможем спрятать эти небольшие орудия, враг не будет знать, откуда мы его собираемся обстреливать. И мы можем перемещать катапульты! Подумайте, монсеньор, враг не станет атаковать сегодня там, откуда вчера на него летели камни. Но как только мы заметим, что он собирается наступать, то передвинем патереллу в нужное место и снова начнем обстрел.

— Насколько далеко эти штуки вообще будут стрелять?

Как и прежде, хозяин крепости полагал, что дальность выстрела патереллы является ключевым показателем.

Соломон пожал плечами.

— Наша маленькая модель может послать камень где-то на шесть локтей, но, разумеется, она намного меньше, чем та, которую мы планируем построить, так что можно рассчитывать на дальность выстрела приблизительно в три сотни локтей. Все же на добрую сотню больше, чем дальность полета любой стрелы.

— И, стреляя на такое расстояние, можно точно прицелиться! — восторженно добавила Мириам. — Это также немаловажно.

— Я все же не знаю… — проворчал Монтальбан.

Мириам вздохнула.

— Я поговорю с Женевьевой, — сказала она уныло, ожидая, пока Соломон спустится по ступеням от покоев Монтальбана в крепостной двор. — Она должна выделить деньги из тех, что ей оставил граф. Поскольку она снова не выходит из комнаты, наверняка считает их грязными и не хочет к ним прикасаться, но они нам очень нужны. Не важно, считает она это возможным или нет, нам придется их потратить.

Софию терзали угрызения совести, когда рыцари собрались перед отъездом в крепостном дворе. Фламберт с тоской посмотрел на нее, когда она наконец подошла к нему.

— Моя дама, как же вы красивы! Знайте, что я навсегда запомню ваш образ. Случись мне погибнуть, ангел, который проводит меня в рай, будет обладать вашими чертами.

Женевьева, которая шла рядом с Софией, бросила на него неодобрительный взгляд. На самом деле их вера не предусматривала такого рая, каким его представлял Фламберт, и уж конечно не для рыцарей, ведь сражаться также было грешно. И все же она промолчала, да и София не стала развивать тему, а лишь благосклонно улыбнулась.

— Вы не погибнете, господин Фламберт, мои молитвы будут вам защитой, — заявила она, не замечая, что взгляд Женевьевы стал еще более неодобрительным. — И всей вашей общине, — поспешила она добавить. — И вот, — она протянула ему платок, — вот вам мой знак.

Фламберт поднес нежный шелк к губам.

— А поцелуй? — тихо спросил он затем.

София близко подошла к его лошади, чтобы протянуть ему подарок. Теперь первой ее мыслью было бежать. Но с другой стороны… Кроткий взгляд Фламберта молил ее о любви, он трогал ее до глубины души. На самом деле ей хотелось обнять рыцаря, утешить его — и поцеловать.

София едва заметно кивнула и потянулась к нему. Когда Фламберт склонился к ней, она легонько поцеловала его в щеку, но рыцаря уже было не остановить. Он соскользнул с седла — на нем была лишь кольчуга, доспехи воинов везли на вьючных лошадях — и обнял девушку, так осторожно, словно прикасался к хрупкому стеклу. Фламберт притянул Софию к себе и, почувствовав, что она не сопротивляется, нашел губами ее губы и нежно открыл их своим языком. Софию еще никогда так не целовали. Она посмотрела на рыцаря огромными от удивления глазами, когда он наконец отпустил ее.

— Я люблю вас, София Орнемюнде, — прошептал Фламберт срывающимся голосом.

София подняла на него взгляд, на его лице отражалось чистое счастье, настоящее блаженство. София же не могла объяснить, что она чувствовала. Несомненно, это было нечто высокое. Но не обжигающая страсть, какую когда-то в ней пробуждал Дитмар. Скорее тепло, нежность — и что-то схожее с жалостью.

— Я… я также вас люблю, — наконец сказала она и надеялась, что это было правдой.

Для Фламберта ее слова стали бесценным подарком. Он еще раз притянул Софию к себе и поцеловал в лоб, прежде чем отпустить ее.

— Я вернусь, — пообещал он и вскочил в седло.

София безвольно последовала за женщинами в крепостную башню, чтобы помахать рыцарям вслед. Девушки подшучивали над ней, Женевьева игнорировала ее, но София едва замечала что-то вокруг себя. Сейчас она поняла, что чувствовала в объятиях Фламберта. Боль, вину и даже страх. Она не нарушила никаких правил, но тем не менее каким-то образом все же предала Дитмара.

 

Глава 7

— Мы должны что-то сделать.

Лютгарт Орнемюнде решительно повернулась к своему супругу. Уже несколько недель назад в крепости закончились запасы вина, и с тех пор она постоянно была раздражена. Однако еще до того в замке уже царило уныние. Рыцари Роланда недовольно ворчали, и некоторые из них под покровом ночи отправлялись восвояси, вместо того чтобы нести караул на стенах. Они долгие годы хранили верность своему господину, ведь Лауэнштайн был уютной крепостью. Но жить на водянистой похлебке и хлебе из старой муки они не хотели.

— Мы слишком долго ожидали, чтобы у этого Дитмара наконец закончилось терпение.

— И у него, и у его рыцарей! Полтора года… Кто знал, что столько людей продержится так долго! — оправдывался Роланд.

Лютгарт фыркнула:

— Это те, кто надеется получить хорошие владения, когда мы сдадимся, да и к тому же осада оказалась весьма приятным занятием. Подумай сам: осадная крепость, чтобы господа не мерзли; быки на вертеле каждый праздничный день; боевые игры, победителей которых, возможно, даже награждают! Даже о потаскухах подумали!

Уже на протяжении нескольких месяцев в лесу по другую сторону крепости стояла повозка, в которой расположились две маркитантки.

— Другим вариантом для них является крестовый поход в Окситании, где неотесанные графы до последней капли крови бьются за свои клочки земли. Графы-католики — в любой момент Папа может отлучить их от Церкви. Но как только все еретики будут уничтожены, первым делом они вышвырнут «крестоносцев» из захваченных с таким трудом крепостей. Рыцари Дитмара были бы глупцами, если бы предпочли это осаде!

Роланд потер лоб. На самом деле ему нечего было возразить. Дитмар со своими людьми мог еще не один год стоять перед воротами крепости — пока Лауэнштайн не падет. Запасы были на исходе, не позже чем через два месяца они съедят последнее зерно, весь скот уже давно был забит.

— Ну и что же ты предлагаешь? — нехотя спросил он. Роланд терпеть не мог спрашивать совета у Лютгарт, но когда она была трезвой, то демонстрировала удивительную остроту ума.

Лютгарт пожала плечами.

— Как что? Сражаться. Сделай вылазку. Сразись с ними.

— Но мы ни за что не выиграем это сражение, — размышлял Роланд. — Их намного больше.

— Тогда нужно совершить нападение на их патруль. И не тогда, когда его возглавляет Рюдигер из Фалькенберга или Флорис де Трилльон. Надо выбрать более слабых противников. И забудь обо всех этих рыцарских добродетелях. Это война, а не турнир! Отправь этих типов в преисподнюю, пусть уже наконец прольется кровь.

— Но что это нам даст? Мы лишь разозлим их, а у них все еще есть катапульта, — заметил Роланд.

— А у нас все еще есть София. По крайней мере, похоже, Дитмар так полагает. Пригрози ему тем, что она первой умрет голодной смертью.

— Но ведь он ни за что в это не поверит! — возразил Роланд. — Она наша дочь, Лютгарт. Мы никогда бы так не поступили с ней.

— Как бы то ни было, Роланд, тебе нужно добиться поединка с Дитмаром. Это наш единственный шанс. Если ты убьешь его, остальные уберутся отсюда. — Красивые зеленые глаза Лютгарт засверкали ненавистью.

— Флорис де Трилльон захочет отомстить, — сказал Роланд.

Лютгарт пожала плечами:

— Тогда тебе придется сразиться и с Флорисом де Трилльоном! Ты всегда был сильным воином, ты сможешь победить обоих, и еще и Рюдигера из Фалькенберга в придачу, если это вообще будет необходимо. Но и эти двое быстро сдадутся, если будут осаждать крепость без Дитмара. Господи, Роланд, как только наследник погибнет и больше не будет шанса получить трофеи и владения, рыцари тут же исчезнут! А с двумя противниками наши двадцать рыцарей быстро расправятся!

На следующий день два юных рыцаря из осаждающего войска не вернулись из патрульной поездки. Когда исчезли и другие такие же молодые воины, которых Дитмар, не заподозрив неладное, отправил вслед за ними, Рюдигер и Ханзи решили выехать на их поиски.

— Я думаю, они отправились на охоту и потеряли счет времени, — сказал Рюдигер своему бывшему оруженосцу.

Постоянные патрульные поездки считались совершенно безопасными, уже на протяжении нескольких недель ни один рыцарь Роланда не показывался за стенами крепости.

— Все четверо? — недоумевал Ханзи. — Не знаю… Я думаю, лучше надеть доспехи, если мы собираемся выяснить, что там произошло.

Итак, оба выехали в полном вооружении — и, возможно, это спасло им жизнь. Мужчины, которые разделались с первым патрулем, так же хладнокровно расправились и со вторым. Рюдигер и Ханзи обнаружили все четыре трупа в одном месте.

— Первая группа попала в засаду, — позже описывал произошедшее Рюдигер изумленным рыцарям в осадной крепости. — Кто-то внезапно появился из леса, когда они как раз выезжали с поляны, — уловка старая как мир. Похоже, наши люди двигались с яркого солнца в тень, и, прежде чем их глаза привыкли к смене освещенности, противники пронзили их. Со второй группой они расправились, когда те искали своих товарищей. Причем они по неосторожности спешились, это ведь были очень юные рыцари, совсем неопытные! Один из них не успел даже выхватить меч. — Клинок убитого все еще находился в ножнах.

— Люди Роланда? — спросил Дитмар осипшим голосом, словно не мог в это поверить.

— Ну, я полагаю, что грабители вряд ли стали бы это делать. Да и откуда им здесь взяться? Так близко к деревне, крепости и осадной крепости, и здесь не проезжают торговцы, на которых охотятся обычные разбойники. Нападение на рыцарей слишком большой риск, да и трофеи захватываются жалкие. Нет-нет, парочка негодяев выбралась тайно ночью из крепости и спряталась вон там, — указал рукой Ханзи.

Юный рыцарь, который нес ночной караул на стене осадной крепости, кивнул.

— Да, господин. Выехало четверо. Но вы дали указание пропускать их. Ведь за последние недели уже пятеро сбежали — выехали и не вернулись.

Рюдигер заскрежетал зубами.

— Умный ход! — пробормотал он. — Роланд знал наверняка, что мы не задерживаем никого, кто выезжает из крепости, — ведь это ослабляет его силы. Поэтому он отправил группу рыцарей, чтобы подстеречь наш патруль в засаде, и, возможно, у него есть подобные планы и на будущее. Думаю, эти типы затаились где-то в лесу и в любой момент могут натворить дел!

— Давайте найдем мерзавцев! — предложил Дитмар.

Все рыцари энергично закивали. За время столь продолжительной осады они изучили окрестные леса и знали их как свои пять пальцев. Ведь они наблюдали не только за подъездными дорогами к крепости, но и охотились в округе и сопровождали Герлин и Дитмара в их поездках в поселения.

— Там негде спрятаться! — заявил господин Конрад.

Лишь господин Жан, когда-то Ханзи, сын Поджигателя, возразил ему:

— Мой отец, господин Конрад, прятался в этих лесах на протяжении десяти лет. С моей матерью и всей шайкой разбойников. Если эти типы такие же ловкачи…

На самом деле двое негодяев таковыми не оказались. Они попались поочередно двум поисковым группам, однако им удалось убить людей из первой. Господин Вальтрам из Фюрхта и господин Вольфрам из Греннберга не были грабителями, но оказались чрезвычайно сильными воинами. Лишь Конраду из Нойенвальде и его людям удалось одолеть их в тяжелой битве. В этот раз это был не турнирный поединок, во время которого все придерживаются правил, а кровавая бойня. Трое людей Конрада получили ранения, один настолько сильные, что больше никогда не сможет сражаться.

Но двух других рыцарей долго не удавалось обнаружить. Похоже, они не искали встреч с людьми Дитмара, а вели вражду традиционным способом: нападали на крайние дворы находившейся поблизости деревни Лауэнштайн. В первые дни они ограничивались лишь тем, что забирали скот и запасы. Но затем они стали врываться в дома, убивать мужчин и насиловать женщин.

Разумеется, глава деревни обратился к Дитмару с просьбой защитить крестьян.

— Это старая тактика, — с горечью произнесла Герлин. — Вы помните? Когда-то Роланд уже поступал подобным образом: его рыцари нападали на подданных епископа Бамберга, в чем он планировал обвинить Дитриха.

Флорис кивнул.

— А в этот раз он пытается настроить людей против Дитмара. Он должен защищать своих крестьян, они считают, что могут на это рассчитывать.

— Но ведь я не могу приставить к каждому двору по два рыцаря! — в отчаянии воскликнул Дитмар.

Герлин бессильно пожала плечами.

— Тогда мы столкнулись с такой же проблемой. Невозможно постоянно держать под наблюдением все графство. Как говорит Ханзи… господин Жан, умелый грабитель может прятаться здесь годами.

— Причем люди понимают, что грабителям делать это непросто, — заметил Флорис. — Они ведь охотятся и хорошо знают эти места. Но рыцари… Похоже, здешние жители считают, что дворяне чуют трофеи так же, как охотничья собака дичь.

Рюдигер горько рассмеялся.

— Или, скорее, что дворяне защищают друг друга. Ведь, как говорится, ворон ворону глаз не выклюет. Такие люди, как Поджигатель, рано или поздно попадаются, и их вешают. Но видели ли вы, чтобы повесили рыцаря-разбойника?

Дитмар вздохнул.

— Итак, мы ничего не можем сделать? И нам только и остается надеяться на чудо — что в ближайшие дни кто-то из нас поймает негодяев?

Флорис угрюмо кивнул.

— Во всяком случае, пока, — сказал он. — Но нам следует разузнать, что на самом деле задумал Роланд. Хотя его новая тактика успешней старой, но, чтобы народ поднялся против Дитмара, должны пройти месяцы, если не годы. И это не означает, что люди открыто перейдут на сторону Роланда, они ведь не глупцы. Но, как бы то ни было, у Роланда этого времени нет. Запасы в крепости наверняка подходят к концу, вы ведь видели рыцарей, которых убил господин Конрад. Они уже совсем не такие упитанные, как прежде.

— Ты полагаешь, это… последняя попытка? — с надеждой спросила Герлин.

Флорис пожал плечами.

— Я считаю, что у Роланда есть план, — сказал он. — Возможно, это его последний план. Но сдастся он не скоро!

В последующие недели Роланд продолжал проливать кровь противника. Разумеется, эти нападения не ослабляли ощутимо армию Дитмара, но осаждающие оплакивали людей, которые погибли от рук рыцарей Лауэнштайна. Относительно последних сбылись мрачные предсказания Рюдигера о начале борьбы: бездеятельность рыцарей Роланда ввела осаждающих в заблуждение, и они недооценили противника. Вскоре Дитмар, Флорис, Рюдигер и Конрад стали составлять патрульные группы так, чтобы в них входили не только юные неопытные рыцари, но и закаленные в боях воины. С тех пор потери сократились, но все же иногда рыцари получали ранения.

— Людям Роланда тоже несладко! — заявил Конрад, когда Герлин перевязывала его рану на ударной руке. Неделю-две он не сможет выезжать патрулировать. — Я пронзил этому типу плечо. Если он вообще выживет, то несколько недель не сможет сражаться. Чего добивается Роланд, отправляя на смерть своих людей?

Ответ на этот вопрос они получили четыре недели спустя, после того как еще три рыцаря с одной и четыре с другой стороны погибли в сражениях. Между тем грабители за спинами осаждающих сожгли дотла четыре крестьянских двора. Терпение Дитмара, Флориса и Герлин было на пределе. Но вот однажды открылись ворота крепости и к ним приблизились два рыцаря. Их доспехи были начищены, нашлемники и знамена были яркими, а пики лежали поперек седел.

— Посредники! — взволнованно сообщил Ханзи. — Этот мерзавец хочет вести переговоры!

— Еще лучше! — воскликнул Рюдигер, когда из ворот выехал третий рыцарь. — Это сам Роланд. Быстрей, господин Жан! Дитмар должен приготовиться, я и Флорис будем его сопровождать. И, будь так добр, отыщи себе укрытие, возьми лук и прикрой Дитмара.

Ханзи был недоволен — рыцари не прикрывали друг друга тайком, — однако, поразмыслив, осознал необходимость этого шага. Он занял позицию между зубцами осадной крепости, в то время как остальные рыцари отъехали от нее. Герлин, которая заботилась о раненых, взволнованная, сидела возле него. Больше всего ей хотелось поехать с рыцарями, но Дитмар отправил мать, заявив, что это мужское дело. Герлин смирилась, снисходительно улыбаясь, но ее снова переполнила гордость за сына и супруга, когда оба достойно и уверенно ехали навстречу врагу. На щите Дитмара красовалось знамя Лауэнштайна — равно как и на щите Роланда.

Флорис проследил за тем, чтобы встреча состоялась не ближе дальности полета стрелы от Лауэнштайна. Рюдигер незаметно открыл для Ханзи пространство для выстрела.

Наконец Роланд выехал вперед, к нему подъехал Дитмар. Противники холодно поприветствовали друг друга.

— Чего вы хотите? — кратко спросил Дитмар.

Роланд выпрямился.

— Покончить с этим здесь и сейчас! — заявил он и обвел рукой войско Дитмара и осадную крепость.

Дитмар рассмеялся.

— Для этого вам всего лишь нужно покинуть крепость. Мы позволим вам уехать, господин Роланд, хотя мы с вами еще не свели счеты. Свободный путь для вас и вашей семьи — и конец вражды между нами.

Похоже, он собирался сказать еще что-то, но Флорис сверкнул на него глазами. Видимо, рыцари договорились не говорить о Софии. Однако прекращение вражды подразумевало возможность однажды посвататься к дочери Роланда.

Теперь Роланд также рассмеялся.

— Не может быть и речи о том, чтобы я подарил вам мою крепость, мой дорогой господин Дитмар. Поскольку нет никакого смысла спорить, кто является законным наследником. Мое родство с Дитрихом из Лауэнштайна нельзя поставить под сомнение.

Он ухмыльнулся, когда Дитмар инстинктивно схватился за меч. После его рождения поползли слухи об измене Герлин с Флорисом. Однако на смертном одре Дитрих подтвердил, что Дитмар — законнорожденный ребенок. Не было никаких сомнений в его происхождении, и Роланд просто пытался вывести его из себя.

Флорис повысил голос, прежде чем юноша вспылил.

— Не станем же тратить время на домыслы и клевету, — невозмутимо произнес он. — Господин Дитмар стоит перед своей крепостью с войском. А ваши рыцари покидают вас целыми группами, потому что вы не можете их прокормить. Так что говорите, чего вы хотите, господин Роланд, и тогда мы можем обсудить это.

— Я хочу Божьего суда! — торжественно заявил Роланд. — Всевышний должен решить, кто является истинным наследником.

Среди рыцарей Дитмара раздались смешки.

— Этот вопрос уже решил епископ Майнца и император Священной Римской империи, — спокойно заметил Флорис. — Господь не является вашим феодалом.

— Разве мы все не вассалы Господа? — елейным голосом спросил Роланд.

Рюдигер сделал глубокий вдох.

— И как же должен выглядеть Божий суд? — спросил он. — Если речь идет о том, что вы засунете руку в котел с кипящей водой, чтобы достать печать Лауэнштайна, то мы согласны. Если ваша рука останется невредимой, крепость ваша.

Теперь рассмеялись все рыцари.

— Разумеется, я подразумеваю поединок, — сказал Роланд, не обращая внимания на насмешку. — Я буду сражаться с якобы настоящим наследником. Не на жизнь, а на смерть. И пусть Господь решает.

— В таком случае решает меч, — ответил Флорис. — Нет, господин Роланд, такую форму Божьего испытания не признает даже Церковь, а уж тем более рыцари. С момента сражения между Давидом и Голиафом прошло много времени. И я уверен, если Дитмар начнет использовать камнемет, вы сочтете это нерыцарским поведением. Если и произойдет поединок, то между рыцарями, которые опытны, сильны и тяжелы в равной мере. Сразитесь со мной, господин Роланд! — Флорис положил руку на меч.

— Мой вызов все еще остается в силе! — с достоинством произнес Роланд. — И он адресован не вам. Мы никогда не были врагами, господин Флорис.

Флорис фыркнул:

— А вот мне припоминается другое. Например, рана от меча, которую я получил, пытаясь спасти истинного наследника от ваших палачей. Ну хорошо, я охотно буду сражаться против вас как представитель госпожи Герлин, чью честь вы также оскорбили. Подумайте, господин Роланд. Поединок со мной — или же мы устроим Божий суд немного по-другому. Например, посредством открытой битвы: вы и ваши рыцари против господина Дитмара и его войска. Если вы действительно так уверены в защите Всевышнего…

Роланд ничего не ответил. Он лишь развернул свою лошадь и поскакал галопом обратно к крепости.

Рюдигер знал, что сейчас в душе Ханзи шла тяжелая борьба. Он наверняка мог бы убить рыцаря одним выстрелом из лука, но господин Жан де Бувин удержался от недостойного поступка.

А вот Герлин из Лоша, напротив, очень быстро потеряла самообладание, услышав, чего хочет Роланд. С башни ей не удалось все понять, но она слышала, о чем спорят Дитмар и Флорис, когда спешила по ступеням вниз, во двор.

— Я сам могу сражаться в поединке, приемный отец! — неистовствовал Дитмар, считая такую опеку чрезмерной.

— Разумеется, — усмехнулся Флорис. — Но вспомни, что Ульрих из Штайнбаха едва не убил тебя. К сожалению, в данном случае это означает верную смерть. Это не турнир, где юный, худощавый рыцарь проигрывает взрослому и тяжелому с достоинством — или даже выигрывает, если его техника превосходна. Дитмар, ты прекрасный воин, и у тебя даже были бы шансы выиграть. Но риск слишком велик. И нет смысла идти на него. Мы ведь вполне можем взять Роланда измором.

— А почему тогда ты хочешь сражаться с ним? — язвительно спросил Дитмар. — Ты ведь тоже можешь прятаться в осадной крепости.

Герлин кивнула.

— В этом он прав, — заметила она. — Никто из вас не должен сражаться. Подождем, пока дело не уладится само.

— Но ведь это не по-рыцарски! — в один голос воскликнули Флорис и Дитмар — они снова были едины.

Герлин вздохнула:

— А нападения Роланда на деревни — рыцарские поступки, да? Прекратите уже говорить глупости! Если он не захочет голодать, то завтра сможет сдаться с достоинством. Насколько я знаю Дитмара, он его отпустит.

Дитмар покраснел — именно это он пообещал Роланду.

— Я не могу допустить, чтобы София голодала! — упрямо заявил он. — Что она вообще обо мне подумает, если я буду караулить крепость, как кот мышиную нору, и не решусь сразиться с ее отцом?

— Ты можешь объяснить ей, что не хотел, чтобы на твоих руках была кровь ее отца.

Герлин отлично владела искусством учтивых речей. Она получила воспитание при дворе Алиеноры Аквитанской, пожалуй, величайшего дипломата и стратега своего времени.

Рюдигер расплылся в улыбке.

— А я с Роландом еще не свел счеты, — настаивал Флорис на поединке. — Я также отправил ему письмо с сообщением о начале вражды. И я обладаю такими же правами получить удовлетворение, как и Дитмар, — и у меня намного больше шансов победить.

— Вы просто глупцы! — На глаза Герлин навернулись слезы. — Все это вскоре закончится, но вы непременно хотите сражаться не на жизнь, а на смерть. А что, если я потеряю вас обоих?

Флорис обнял ее.

— Этого не случится, — мягко произнес он. — Но если ты настаиваешь на том, чтобы изморить Роланда голодом, мы будем действовать, как и прежде. Но должны ли продолжать умирать рыцари? Должны ли быть сожжены новые дворы и опустошены поля? Так быстро он не сдастся, Герлин. И если с девушкой действительно что-то произойдет, Дитмар будет винить нас в этом до конца своих дней. Нас и самого себя. От этого можно и зачахнуть. Позволь мне сразиться с Роландом. И доверь наши судьбы Господу!

Герлин поцеловала супруга.

— До сих пор все решения принимал не Господь, а Роланд, — вздохнула она. — Будем надеяться, что он не так бесстрашен, как ты.

В это время и в Лауэнштайне велись горячие споры.

— Тогда сражайся с Флорисом — ведь не имеет значения, убьешь ты одного или другого!

Лютгарт Орнемюнде была совершенно недовольна результатом переговоров.

Роланд пожал плечами.

— Дитмар не уйдет, если я убью Флориса, — размышлял он. — Напротив, это лишь разозлит его еще больше.

— И ты этого боишься? — насмешливо спросила Лютгарт. — Выходит, ты уже не тот рубака, каким когда-то был? Господи, Роланд, мальчишка тебе не соперник! Как только ты убьешь Флориса, он тут же примет твой вызов. Между нами и наследством всего две битвы, Роланд, не больше. А Флорис вызвал бы тебя на поединок и после смерти Дитмара, так что тебе все равно пришлось бы сражаться с ним.

Роланд попытался объяснить Лютгарт разницу. На самом деле он полагал, что без всякого труда сможет убить Дитмара Орнемюнде. Он наблюдал за сражением между ним и Ульрихом из Штайнбаха из крепости. Легкий противник. А вот поединок с Флорисом заберет у него силы. Если ему тут же придется сражаться снова…

— Тогда ты отложишь решающий поединок. Господи, Роланд, пошевели мозгами! Мы больше не можем здесь голодать, рыцари ворчат, и на следующей неделе от запасов ничего не останется. Тогда ты будешь сражаться или резать лошадей. Что из этого ты сочтешь рыцарским поступком?

Ворча, Роланд согласился с ней. На следующий день гонец принес весть в осадную крепость: Роланд Орнемюнде объявляет о своей готовности принять вызов Флориса де Трилльона из Лоша. Гонец протянул Флорису окровавленный меч, тот с достоинством принял его.

— Разве у них еще не все свиньи перерезаны? — пошутил Рюдигер.

— Будь благодарен, это очень хороший меч, — заметил Ханзи. — Если его начистить, то можно выгодно продать на рынке в Кронахе.

— Завтра после восхода солнца на равнине перед крепостью, — между тем сообщил Флорис гонцу. — Если вашему господину угодно. А теперь пойдем, разделишь с нами хлеб и мясо, а также выпьешь вина. Ты принес нам хорошие вести. Завтра битва за Лауэнштайн будет окончена.

 

Глава 8

Ночь перед поединком Герлин провела в осадной крепости. Она делила с Флорисом комнату, которая на самом деле служила складом боеприпасов, поскольку временная крепость, разумеется, не была дворцом с отапливаемыми покоями. Герлин подмела комнату и соорудила из мехов и одеял комфортную постель. Однако им придется согревать друг друга — на дворе стояла безоблачная холодная весенняя ночь. Внизу, в общем помещении, рыцари устроили небольшой пир — они праздновали скорое окончание осады. Герлин и Флорис вскоре удалились к себе, но сразу заснуть не смогли.

Герлин переполняли воспоминания о другой ночи перед другим сражением, Флорис же беспокойно ворочался в постели. Тогда, в ночь перед посвящением Дитриха в рыцари, она встретила Флориса на балконе крепости Лауэнштайн. И она поцеловала его, хотя на следующий день и должна была произнести клятву верности Дитриху из Лауэнштайна.

Герлин притворилась спящей, когда Флорис наконец поднялся и накинул на рубашку тунику. Она чувствовала его беспокойство и напряжение. Возможно, ему хотелось, а возможно, необходимо было побыть одному в эту ночь. Она решила подождать, но вскоре не выдержала. Она поспешно схватила накидку для защиты от ночного холода и последовала за ним. Герлин осторожно, на ощупь продвигалась по коридору. Крепость она знала плохо — как и прежде, большую часть времени она жила в Нойенвальде и до этого момента провела здесь всего несколько ночей. Но опасности встретить в коридоре рыцаря практически не было. Из зала на первом этаже до нее доносилось пение и радостные голоса, и наверху оставались только она и Флорис.

На мгновение Герлин замерла и прислушалась к пению трубадура. Он уже воспевал победу. Похоже, никто не сомневался, что поединок между Роландом и Флорисом завершится победой последнего.

Кроме самой Герлин. И Флориса.

Герлин, преодолев последние ступени, поднялась на наблюдательный пост крепости — и тут же увидела своего супруга в свете луны. Точно так же, как и перед другим судьбоносным поединком много лет назад, он смотрел вниз, на долину. Причем в ту ночь он видел перед собой нагромождение ярких палаток. В честь церемонии посвящения Дитриха в рыцари устраивался турнир, и Роланд и Дитрих должны были провести показательный поединок. Но Герлин и Флорис знали, что он планировал убить юношу. И теперь, Герлин была в этом уверена, он собирался убить ее сына, как тогда ее супруга.

Пейзаж, который открывался взорам Флориса и Герлин в эту ночь, был совсем другим. Деревня Лауэнштайн безмолвно раскинулась перед ними. Возможно, никто из жителей не знал, что на следующий день решится и их судьба. Между деревней и осадной крепостью возвышалась громадная крепость, которая также была темной и молчаливой. Очевидно, у рыцарей Роланда не было причин праздновать, — или же у них просто не было вина. Герлин смотрела на невероятно красивую под звездным небом крепость Лауэнштайн, на ее замок. Величественное сооружение с множеством балконов и башен. Крепость отлично просматривалась с вершины горы, легко можно попасть во что угодно…

Герлин ощутила груз решений, принятых за прошедшие годы. Если бы Дитмар не был так упрям и если бы она сама не боялась разрушить Лауэнштайн, катапульта давно завершила бы осаду. Или по крайней мере приблизила бы развязку. Возможно, Дитмар и Флорис уже были бы мертвы.

Герлин сделала глубокий вдох и подошла к мужу, который наверняка размышлял о том же.

— Ты победишь, — спокойно произнесла она. — Когда-то мы уже беспокоились понапрасну, и сейчас делаем то же самое.

Флорис обернулся. Он не был удивлен, похоже, он ждал Герлин.

— Какая ты красивая! — мягко сказал он. — Такая же красивая, как и тогда. На тебе было белое платье и синий плащ. И твои волосы были распущены, как и сейчас…

Герлин не дала себе труда собрать волосы. С некоторым смущением она убрала с лица пряди.

— Тогда я была совсем юной… — прошептала она.

Флорис покачал головой.

— Ты была прекрасной женщиной. Ты знала, чего хотела. Чем ты была обязана себе и родному дому. И Лауэнштайну. Ты поступила правильно, дав клятву верности Дитриху, даже если тогда я… Нет, я никогда не ненавидел тебя за это… скорее восхищался тобой… Я не знал… Я не знал, удастся ли мне самоотверженно выполнять свой долг. Я не знал, смогу ли я выдержать то, что ты вышла замуж за Дитриха. А вот ты всегда знала, как поступить правильно. И сейчас ты тоже это знаешь. Могу ли я завтра сражаться под твоим знаком?

Герлин улыбнулась Флорису в ответ. Он также был прекрасен. И у нее перед глазами возник его образ, каким он был в ту ночь. Длинные светлые волосы, немного спутанные, поскольку ветер играл ими. Сегодня на нем была лишь простая туника, но тогда он был в праздничном убранстве. На нем была длинная синяя туника и простой обруч, который придерживал его волосы.

— Разве я могу вам это запретить? Ведь вы же мой преданный рыцарь, не так ли? Когда-то вы поклялись мне в верности. Мы скрепили наш союз поцелуем.

Флорис обнял Герлин.

— Я не забыл тот первый поцелуй, — мягко произнес он. — И если завтра я умру, то ощущая сладость твоих губ.

— Я не хочу, чтобы ты умер! — поспешно прошептала Герлин. — Я молю Господа, чтобы Он уберег тебя, ты должен жить, видеть, как растут наши дети. Они все время находились в тени Дитмара из Лауэнштайна.

Флорис заставил ее замолчать поцелуем. Затем он кивнул.

— У Дитмара более давние права. На смертном одре я пообещал его отцу защитить наследство сына. Но сейчас все изменится. Мы вернемся в Лош. Мы увидим, как Ричард вступит в права наследства. Мы выдадим Изабеллу замуж. Доверься мне…

Когда он держал ее в объятиях, казалось, что звезды кружатся в танце, и внезапно чистое небо разразилось дождем падающих звезд. Герлин и Флорис изумленно наблюдали за волшебством ночи, держась за руки.

— Вот видишь, дорогая, — нежно произнес Флорис. — Господь дарит нам свое благословение. Или же это Афридита отвечает за звездопады?

Он улыбнулся, а Герлин не могла оторвать глаз от этого чуда природы. Что бы сказала на это Мириам из Вены? Знала ли астроном, что такое звездопад или же кто его вызывает?

— Кто бы ни царил на небесах, Герлин, — прошептал Флорис, — сегодня он улыбается нам сверху.

Герлин так крепко прижалась к нему, словно боялась, что завтра никогда не наступит. Она хотела бы ему поверить, и ей необходимо было помолиться. Но она тщетно пыталась найти нужные слова. Однако она твердо усвоила после другой ночи, той единственной ночи, которую она провела с Соломоном из Кронаха: у богов тоже может быть лживая улыбка.

Наконец Герлин и Флорис занялись любовью на импровизированном ложе, а потом Флорис заснул. Герлин еще долго лежала рядом без сна, слушала его дыхание и наслаждалась теплом его тела. Будут ли завтра они делить постель в Лауэнштайне? Или же она будет выстаивать всенощную в холодной часовне?

На следующее утро юные рыцари изо всех сил старались услужить Флорису. Его доспехи сияли, когда они наконец помогли ему взобраться на лошадь. Рюдигер тщательно проверил его пику. В этот день ее рукоятка должна быть крепкой, рыцари будут атаковать друг друга со всей силой. Пика не должна была сломаться. Ханзи наточил меч Флориса. В полной тишине рыцари проделали все то же и для Дитмара.

Наконец Рюдигер позвал Герлин. Она самостоятельно оделась по-праздничному, к чему не привыкла, — тем более без зеркала и с минимальным количеством платьев и украшений, которые взяла в осадную крепость. И все же на ней было белое платье, в котором она прибыла к крепости перед началом осады, и она надела браслеты, подаренные Дитрихом много лет назад. Герлин уже жалела, что вообще затеяла все это.

— Он победит? — глухим голосом спросила она у брата.

Рюдигер пожал плечами.

— Роланд Орнемюнде из Лауэнштайна умрет сегодня, — спокойно произнес он. — Это точно. Но от чьей руки… и кого он заберет с собой на тот свет… Флорис силен, Герлин, ты не должна терять надежду.

Герлин подошла к Флорису и передала ему свой знак. Он еще раз поцеловал ее, закрепив ленты с ее платья на своей пике, а одну из них спрятал под доспехи, ближе к сердцу.

— Увидимся после поединка, — сказал он.

— Я с тобой, — заверила его Герлин. — Всегда. Я никогда не покину тебя.

В этот момент с наблюдательного поста осадной крепости кто-то протрубил в рог. Караул сообщил о прибытии Роланда Орнемюнде и его рыцарей. Это было торжественное шествие.

— Лютгарт с ними? — спросила Герлин, когда и они начали движение.

Ханзи, быстро осмотревшись, покачал головой.

— Нет. Да и девчушки не видно. Как бы сегодня ночью господина Дитмара не ожидало разочарование…

Уже давно Рюдигер и Ханзи подозревали, что Софии Орнемюнде нет в осажденной крепости. В данный момент для Герлин это не имело значения. Оцепеневшая, она ехала во втором ряду вместе с сыном и братом. Флорис возглавлял небольшое войско.

Но кроме рыцарей Дитмара и Роланда было много других зрителей. Видимо, кто-то отправил гонцов в Нойенвальде, и новость о предстоящем поединке распространилась с быстротой молнии. Прибыли хозяева крепостей со всего графства и даже рыцари из Кронаха и Бамберга, чтобы наблюдать за поединком, некоторые даже со своими дамами.

Конрад из Нойенвальде и его отец Лоран ободряюще улыбнулись Герлин. Когда группы воинов встретились, между ними встал глашатай.

— Сим я объявляю начало поединка между Роландом Орнемюнде из Лауэнштайна и Флорисом де Трилльоном из Лоша. Господин Флорис удовлетворяет просьбу господина Роланда о Божьем суде: он сражается вместо своего… — глашатай выдержал многозначительную паузу, — …своего приемного сына Дитмара Орнемюнде.

В рядах зрителей и рыцарей Дитмара послышались недовольные возгласы, а Дитмар хотел было вырваться вперед, но Рюдигер и Герлин, заранее договорившись, чуть проехали вперед и загородили его коню дорогу.

Но вот между воинами пробрался Конрад из Нойенвальде и громогласно заявил:

— Здесь явно какое-то недоразумение! Я объявляю поединок между Роландом Орнемюнде из Лауэнштайна и Флорисом де Трилльоном из Лоша. Вызов бросил господин Флорис. Он жаждет возмездия за многочисленные оскорбления своей супруги. Господин Дитмар же займется тем, что в итоге останется от господина Роланда.

Оба глашатая, покрасневшие от злости, стояли друг напротив друга, а за ними Флорис, который все еще не вложил в руку копье. Похоже, он хотел переждать словесную перепалку. А вот терпение Роланда, по всей видимости, иссякло. Или же такое начало было запланировано?

— Кто бы кого ни вызывал и почему, сражайся и умри, аквитанский пес!

Он бросил эти слова в лицо Флорису и устремился вперед, нацеливая на него копье. Оба глашатая едва успели убраться с поля боя. У Флориса не было другого выхода, кроме как отступить. Ему нужно было время, чтобы расположить свое оружие. К счастью, его жеребец с легкостью развернулся на задних ногах, когда он наконец придал копью боевое положение. Разумеется, он смог лишь отразить нападение Роланда, ему было не до атаки. Флорис получил сильный удар в бок. Он слегка покачнулся в седле, однако не упал с лошади. Поэтому у него все еще был шанс атаковать противника. Рыцари развернулись и снова устремились друг на друга, в этот раз оба скакали на большой скорости. Роланд снова прицелился Флорису в бок, а Флорис приложил все силы и умения, чтобы расположить пику как рычаг между лошадью и всадником и таким образом выбить противника из седла. Оба удара попали в цель, но Флорис ударился о землю гораздо сильней, чем Роланд. Ему также понадобилось больше времени, чтобы подняться на ноги, и при этом он не смог выпрямиться. Хоть удар Роланда не причинил ему серьезных повреждений, но был чрезвычайно сильным.

Роланд же сумел упасть умело и вскочил на ноги так быстро, как только мог рыцарь в полном вооружении. Затем он, выхватив меч, атаковал Флориса, который слегка покачивался. Завязалось ожесточенное сражение. Уже с первого удара Роланд обладал преимуществом, однако вскоре Флорис собрался и стал отбивать его удары с неменьшей силой. Поединок затянулся — противники были равны. Он длился намного дольше, чем на любом турнире, который когда-либо посещала Герлин, и воины наносили сильнейшие удары друг другу. Солнце поднималось все выше — в доспехах было невыносимо жарко, но движения рыцарей не замедлялись. Однако рано или поздно напряженность поединка должна была ослабеть.

Герлин надеялась, что Флорис продержится дольше своего противника. На Роланде ведь должны были сказаться долгие месяцы осады — он явно хуже питался и меньше упражнялся. Осаждающие каждый день ездили верхом и проводили боевые тренировки. Внутри крепости это было возможно лишь частично. Однако никто не учел изощренности Роланда. Герлин и Рюдигер, безотрывно следившие за сражением мужчин, заметили слишком поздно, что Роланд оттеснил противника к небольшому камню, выступающему из травы.

— Осторожно, Флорис, под ногами!

Наконец Ханзи прокричал ему предупреждение, но Флорис отреагировал слишком поздно — и неверно, посмотрев на Ханзи, а не себе под ноги. Этот взгляд вверх дал Роланду возможность еще раз атаковать противника. Флорис отступил назад — и споткнулся о камень. Рыцарь был настолько изнеможен, что не смог удержаться на ногах. Флорис упал на землю, и Роланд, который на это и рассчитывал, не упустил свой шанс. Воспользовавшись тем, что Флорис, обороняясь, поднял руку, он вонзил меч под плечо рыцаря. Рука Флориса тут же безжизненно повисла. Роланд наступил ему на кисть и собирался нанести еще один удар, чтобы пробить ему горло. Но тут он услышал топот копыт за собой и обернулся.

— Нет!

Дитмар Орнемюнде издал крик, полный отчаяния и ярости, и теперь приближался на лошади к Роланду. Роланд выставил перед собой меч.

И теперь крик вырвался у Герлин и рыцарей. Для зрителей исход был ясен: Роланд легко уклонится от копья, нацеленного сверху, и поразит мечом лошадь Дитмара. Если она упадет…

Но в последний момент Дитмар также это понял. Он проскакал мимо Роланда, и ему все же удалось добиться цели. Внимание захватчика Лауэнштайна было сосредоточено не на Флорисе, а на Дитмаре, а тем временем глашатаи поспешили к упавшему рыцарю. Дитмар остановил глашатая из Лауэнштайна и соскочил с лошади.

Герлин застонала, когда он начал сражаться с Роландом. Она разрывалась между желаниями поспешить к раненому супругу и остаться наблюдать за сражением. Но Рюдигер все равно не пустил бы ее на поле боя. Он вложил в руку свое копье. Если Роланд попытается применить ту же уловку по отношению к Дитмару, он вмешается.

Однако Дитмар мог сражаться самостоятельно, к тому же он имел дело с весьма ослабленным противником. Противостояние, длившееся почти час, не могло не сказаться на Роланде. Хотя, как и прежде, он сражался с отчаянным мужеством и выкладывался полностью, но на быстрые финты и выпады Дитмара он уже реагировать должным образом не мог. Сильный удар юного рыцаря в нагрудник противника после того, как Дитмар искусно обошел его защиту, — и Роланд упал.

Дитмар приставил меч к его горлу.

Тот поднял руки.

— Св… свободный п… проезд? — прошептал он.

Дитмар колебался. Этот мужчина был его заклятым врагом. Он угрожал его отцу, пытался выкрасть его самого и сейчас чуть не убил приемного отца. Но он также был отцом Софии. Дитмар в нерешительности посмотрел на Рюдигера из Фалькенберга, но взгляд рыцаря был безжалостным.

— Ты покончишь с ним, или мне это сделать? — спросил Рюдигер. — А может, ты уступишь это право Ханзи? Если бы не Роланд, его брат был бы еще жив. Господин Конрад также охотно сделает это за тебя. Его сестра была помолвлена с одним из рыцарей, которого он заманил в ловушку. Или вон те… — Рюдигер указал на небольшую группу местных жителей, которых Дитмар до сих пор не замечал, — это были крестьяне и ремесленники из деревни Лауэнштайн. — Они наверняка разделаются с ним не по-рыцарски, но с большим наслаждением.

— Но… Но София… — Дитмар все еще колебался.

В этот момент Герлин подъехала к сыну. Она, все еще пребывая в оцепенении, пустила свою лошадь. Спешившись, она схватила меч Флориса. Он лежал ближе к Роланду, так как тот ударом ноги отшвырнул его от противника. Герлин вспомнилась героиня поэмы, которую она читала некоторое время тому назад с подругами в Нойенвальде. В конце женщина отомстила за своего супруга.

Герлин подняла меч.

— Я сделаю это за тебя, — спокойно произнесла она и отвела меч Дитмара в сторону. — А также за Дитриха, Соломона и Флориса.

Юноша в изумлении убрал меч, в то время как Роланд увидел в этом свой последний шанс. Он схватился за меч, пытаясь вырвать его у Герлин. Но она оказалась быстрей. Одним быстрым движением она вонзила его между шлемом и нагрудником, клинок пронзил кольчугу — и вверх ударил фонтан крови. Герлин не стала уклоняться. Она смотрела прямо в глаза Роланду, смотрела, как он умирает.

— Я никогда не изменяла Дитриху из Лауэнштайна, — громко произнесла она. — Я любила его. А теперь вы предстанете перед Богом, Роланд Орнемюнде, чтобы Он вынес вам свой приговор!

 

Глава 9

— Что с Флорисом? — Герлин очнулась, когда поток крови из горла Роланда иссяк. — Он?..

Господин Конрад покачал головой.

— Еще нет, — тихо произнес он.

Он снял шлем с Флориса, и теперь Герлин увидела, что он ловит ртом воздух. Один из оруженосцев принес воду и смывал пот с его лица. Флорис сделал несколько глотков, когда оруженосец поднес кубок к его губам. Герлин опустилась на колени возле него и попыталась ослабить нагрудник. Она видела рану. Клинок Роланда глубоко пронзил тело Флориса возле сердца.

Герлин отстранила оруженосца, когда Флорис напился. Она положила его голову себе на колени, убрала его пропитанные потом волосы со лба и поцеловала.

— Мы победили, дорогой. Дитмар победил!

Флорис улыбнулся.

— Это… Это того стоило, — прошептал он. — Это стоило моей жизни…

Герлин покачала головой.

— Ты не умрешь, дорогой. Нам нужно отнести тебя в крепость, перевязать рану…

— Я так не думаю… — прошептал Флорис и закрыл глаза.

Герлин нащупала его пульс. Он был слабым, но ее обрадовало то, что сердце все еще бьется. Она осторожно опустила голову потерявшего сознание супруга.

— Принесите носилки! — прокричала она стоящим вокруг рыцарям. — Отнесите его в крепость!

На самом деле носилки уже были наготове, оруженосцы принесли их, как только Флорис упал. Сейчас они осторожно уложили его на них и направились с раненым в сторону осадной крепости.

Дитмар, который все еще в растерянности смотрел на мертвого Роланда, выпрямился.

— Не туда! — осипшим голосом крикнул он. — Отнесите его… отнесите его в мою крепость! — Он указал на Лауэнштайн. — А вы… — он повернулся к рыцарям Роланда, которые в растерянности стояли, выстроившись в шеренгу, — …освободите дорогу. Исчезните! Я не хочу… я не хочу, чтобы кто-то из вас приносил мне клятву верности!

Мужчины расступились. Герлин последовала за носилками с супругом, рыцари Дитмара двинулись за ней.

— Подожди! — сказал Рюдигер, когда Дитмар собирался присоединиться к ним. — Сперва сними доспехи, а затем сядь на своего коня. Ты не будешь входить в свою крепость пешком и как побежденный, истощенный воин. Ты победил, Дитмар! С достоинством прими свое наследство!

Дитмар пропустил мать вперед, но по указанию Рюдигера возглавил своих рыцарей. Люди Роланда разбрелись в разные стороны, они рассчитывали на такой исход поединка, поскольку взяли с собой свои пожитки. В основном состоянием странствующего рыцаря были лишь лошадь и доспехи. Мужчины теперь будут вести прежний образ жизни — скитаться от крепости к крепости и от турнира к турниру. Или же присоединятся к крестовому походу против альбигойцев. На данный момент это был лучший шанс добыть трофеи и даже получить владения.

Лютгарт Орнемюнде ожидала завоевателей в крепостном дворе. Она вышла навстречу Герлин с гордо поднятой головой, в своем лучшем платье. Как и прежде, она была красивой женщиной, Рюдигер считал, что сейчас она выглядела гораздо привлекательней, чем три года назад в Майнце, — тогда ее лицо было отекшим от постоянного пьянства. Сейчас же она смотрела на Герлин своими ясными зелеными глазами. Носилки с Флорисом и вторые, на которых в крепость вносили ее мертвого супруга, она не удостоила ни одним взглядом.

— Не могу вам предложить вина в качестве приветствия, госпожа Герлин, — холодно произнесла она. — Наши кухни и погреба уже давно пусты.

Герлин лишь махнула рукой.

— Вы и прежде не отличались радушностью, — заметила она. — Так что, можно сказать, вы исправляетесь. Когда я первый раз приехала в крепость, вы приняли меня лишь на следующий день.

— Я сама определяю время встречи, — заявила Лютгарт, — тем более с людьми, которых я не приглашала.

Герлин устало посмотрела на нее. Ей не хотелось спорить, да и не до того ей было.

— Здесь вы больше ничего не определяете, — резко сказала она. — Теперь я решаю, кому здесь рады.

Лютгарт горько рассмеялась.

— И что же вы собираетесь со мной сделать, госпожа? — язвительно спросила она.

Герлин вздохнула. До сих пор она даже не задумывалась о судьбе Лютгарт. И в данный момент все ее мысли были о Флорисе, ей нужно было уложить его в мягкую и теплую постель, позаботиться о его ранах, быть рядом с ним. Женщины из Нойенвальде хотели послать за цирюльником, так как в округе не было лекаря. Однако Герлин сомневалась, что цирюльник знал о ранениях и болезнях больше, чем она. Во время путешествия с Соломоном из Кронаха она многому научилась, в том числе и уходу за больными. Причем сейчас именно эти знания давали ей надежду. Герлин отправила всадника на быстрой лошади в монастырь Заальфельд. В Лауэнштайне наверняка уже не было придворного священника, но настоятель мог посоветовать ей подходящего человека. Теперь Флорису нужен был не врач, а священник. А ей самой нужен был Флорис. И лишь Лютгарт стояла у нее на пути.

— Я не знаю, госпожа Лютгарт, это решит мой сын, — наконец сказала она своей старой сопернице. — Вы узнаете его, он вылитый отец. И чересчур благосклонно относится к вашей семье. Так что обратитесь к нему.

С этими словами она последовала за мужчинами с носилками и указала им дорогу к своим прежним покоям. Она выбрала одну из ближайших комнат, сразу над залом. Много лет назад, когда она прибыла в Лауэнштайн, Лютгарт выделила ей эти покои, хоть их близкое расположение к рыцарскому залу причиняло неудобства юной девушке. Но они были уютными и находились близко от входа. Герлин лишь надеялась, что там не поселился какой-нибудь рыцарь Роланда. Однако ее опасения оказались напрасными. Похоже, все мужчины размещались в большом зале — для такого сорта рыцарей было нормально засыпать прямо на месте попойки.

Между тем Дитмар обратился к госпоже Лютгарт и учтиво поприветствовал ее.

— Мне жаль, что вам пришлось терпеть нужду, и я сожалею о смерти вашего супруга. Я был согласен с тем, чтобы вы свободно покинули крепость, но он предпочел рыцарский поединок. Вы должны им гордиться. Вы можете распорядиться, чтобы его гроб установили в часовне для прощания, в монастыре уже об этом знают. Как по мне, можно отслужить панихиду здесь, правда, это зависит от состояния моего приемного отца. Если он не поправится… я велю отвезти тело вашего супруга в Заальфельд.

Лютгарт фыркнула. Она все еще не проронила ни слезинки.

— У какого-то Флориса де Трилльона, разумеется, гораздо больше прав на всенощную в Лауэнштайне, чем у Роланда Орнемюнде.

Дитмар печально посмотрел на нее.

— Да, — просто сказал он. — Но мой приемный отец еще жив. Поэтому пока этот вопрос не стоит. Меня беспокоит кое-что другое, госпожа Лютгарт. Я хотел бы видеть вашу дочь.

Лютгарт истерически расхохоталась.

— Ну так найдите ее сперва, господин рыцарь! — воскликнула она. — Как вы сами сказали, теперь наша крепость ваша.

При этих словах у Рюдигера из Фалькенберга возникли недобрые предчувствия, и он успокоился лишь после того, как осмотрел двор крепости на предмет свежих могил. Ни здесь, ни в часовне не было следов захоронений. А значит, София Орнемюнде не умерла, по крайней мере, не в Лауэнштайне. Однако Рюдигер не счел нужным обыскивать крепость, что как раз делал Дитмар. Он бы лучше подумал, что делать с Лютгарт. Но ведь это касалось Дитмара. Так что Рюдигер занялся расселением рыцарей и подвозом продовольствия. Хоть на этот раз праздновать победу придется без особого размаха, но вином и пивом, а также по крайней мере парочкой быков на вертеле нужно было обеспечить мужчин, они это заслужили.

Между тем из своих укрытий начала выходить немногочисленная прислуга, которая наверняка хотела бы поприветствовать новую хозяйку дома. Рюдигер не видел причины их выгонять. Он велел прислуге и двум оруженосцам забрать провизию из осадной крепости и обрадовался, когда вскоре появились крестьяне их деревни и принесли еду. Но еще больше его растрогал приход деревенского священника и местной травницы. Он указал обоим дорогу к комнате, где находились Герлин и Флорис, и сообщил главе поселения о том, что празднование состоится позже.

— Господин Дитмар устроит пир для всего графства. Но пока… Поймите, сегодня он не сможет принять вас лично. Его приемный отец на смертном одре.

На самом деле мысли Дитмара первое время не занимал Флорис, он в спешке и с беспокойством о Софии вступил в права наследства. Как будто руководствуясь советом Лютгарт, он перевернул весь замок и даже погреба и темницу вверх дном. Возможно, Софию держали взаперти.

Тем временем Герлин поприветствовала священника. Флорис пришел в себя, но, как она и предполагала, он слабел с каждой минутой. Она оставила его с деревенским священником наедине, чтобы он исповедался и принял помазание на смертном одре. В это время Герлин беседовала с травницей, которая все еще помнила рождение Дитмара. Тогда она была рыжеволосой девушкой, сейчас же в ее густых, заплетенных в косы волосах появились первые седые пряди.

— Как ты считаешь, мы можем что-то сделать? — спросила Герлин.

До этого знахарка осторожно осмотрела Флориса. Она покачала головой:

— Нет, госпожа. Возможно, лекарь мог бы помочь… Он понимал кое-что в таких делах, хоть и был евреем. Но я… я принимаю роды и собираю травы, которые уменьшают боль. Иногда еще перевязываю раны от меча. Но это… Мне жаль, госпожа, но я думаю, сегодня ваш супруг предстанет перед нашим Господом.

Как и любая повивальная бабка, эта женщина то и дело крестилась и наверняка не решилась бы на любое необщепринятое лечение. Слишком велика была опасность, что ее признают ведьмой.

Герлин кивнула. Вместе с травницей она тихонько вошла в комнату, где лежал Флорис. Обе помолились с ним и священником. Затем Герлин попросила священника и травницу оставить ее наедине с мужем.

— Я хотела бы побыть с мужем то время, что нам отведено, — просто произнесла она.

Флорис с трудом повернулся к ней лицом.

— Это… Это ты сказала и тогда, — прошептал он. — Когда… Когда умер Дитрих. Что ты говорила ему, чем вы занимались, когда…

Герлин потерла глаза.

— Я не хочу думать сейчас о Дитрихе. И об этой проклятой крепости, которая украла его у меня. И теперь она крадет у меня и тебя! Как бы я хотела никогда не видеть Лауэнштайн, я… — Она расплакалась.

Флорис нащупал ее руку.

— Нет, Герлин… Крепость не проклята… Только подумай… Вспомни наш поцелуй… Разве не здесь ты влюбилась в меня? Разве мы не были счастливы… хоть у тебя… тогда был Дитрих? Он был таким славным юношей.

Герлин улыбнулась сквозь слезы. На самом деле к Дитриху она питала скорее материнские чувства. И Флорис был прав. В Лауэнштайне она не была несчастна.

— Я рассказывала ему истории, — тихо произнесла она. — Дитриху… В часы, когда он умирал. Я клялась ему в любви.

Флорис с трудом поднес руку Герлин к губам.

— Так сделай то же и для меня, — едва слышно прошептал он. — Обними меня и расскажи мне… о нашей любви. И открой окна, дорогая. Я хочу… Я хочу еще раз увидеть улыбку Господа.

Флорис умер около полуночи, когда свет полной луны падал на его постель. Герлин обняла его и поцеловала в лоб, когда он наконец испустил последний вздох. Затем она встала, чтобы закрыть ставни на окнах. Сейчас ей нужно было выйти, чтобы распорядиться установить гроб с телом Флориса в часовне для панихиды… Она надеялась, что священник еще не уехал, рассчитывала, что Рюдигер попросил его остаться. В рыцарском зале шло застолье. Не такое шумное, как днем, но с каждым глотком вина рыцари становились все развязней. Они привыкли к смерти. Несомненно, они сожалели о потере, но никто не станет скорбеть о Флорисе долго.

Герлин не удалось в одиночестве предаться горю. Когда она открывала дверь комнаты, Дитмар бросился к ней.

— Матушка… Матушка, я не знал, где вы, я не мог найти вас сразу. Как он, матушка? Как Флорис?

По растерянному виду Дитмара Герлин поняла, что не Флорис был причиной того, что он ее искал. И что он не только Герлин не мог найти.

— Ее здесь нет, матушка! Я обыскал всю крепость, но не смог ее найти. Если она мертва, матушка… Что, если во время трех лет осады она умерла?

Герлин покачала головой и обняла сына. Ей нужно было сказать ему, что его приемный отец умер. Но она также должна была облегчить душевную боль сына.

— Пойдем, — устало произнесла она. — Мы сейчас разбудим Лютгарт Орнемюнде. И если она сразу нам не расскажет, где София, я за себя не ручаюсь! Сейчас я как раз в том настроении, чтобы отправить ее вслед за муженьком в преисподнюю!

— Но почему же вы сразу меня не спросили? — Лютгарт не спала, она сидела перед камином. Кувшин вина перед ней был наполовину пуст. — Моя дочь сейчас при дворе графа Тулузы, она является придворной дамой госпожи Леоноры.

— В Тулузе? — воскликнул Дитмар. — Но ведь там идет война!

Лютгарт рассмеялась.

— До сегодняшнего дня здесь также шла война, господин Дитмар. Или вы забыли об этом?

Герлин показалось, что она снова очутилась в тех днях перед смертью Дитриха. Тогда она также испытывала жгучее желание ударить Лютгарт.

— Вы бы пострадали гораздо сильней, если бы Дитмар знал, что Софии нет в этих стенах! — воскликнула она.

Лютгарт язвительно ухмыльнулась:

— Мы это понимали. Но ведь кто запретит применить парочку уловок…

Герлин едва сдержалась. Одна из этих уловок стоила жизни ее супругу. Она повернулась, чтобы уйти.

— И чтобы тела вашего муженька не было в моей часовне! — вырвалось у нее. — Проследить за этим вам было бы проще, если бы вы меньше пили. — Она схватила кувшин и выплеснула содержимое в огонь. Маленькая коварная месть, но ей стало легче. — Вы наверняка захотите проводить его в последний путь. Я уверена, что монастырь Заальфельд примет вас. Позже мы решим, как поступить с вами.

 

Глава 10

— Я верну ее. Я поскачу в Тулузу и привезу ее обратно!

Герлин провела ночь в часовне, где отпевали Флориса. Похоже, гонец, отправившийся в Заальфельд, как и женщины из Нойенвальде, не надеялся, что Флорис выживет. Настоятель явился еще поздно вечером с монахом-санитаром и другими братьями, которые в монастыре служили панихиды по умершим. Он также распорядился доставить тело Роланда Орнемюнде в Заальфельд и не возражал против того, чтобы захватчик Лауэнштайна нашел свое последнее пристанище на монастырском кладбище. Несомненно, хозяйка Нойенвальде пообещала ему за это весьма щедрое пожертвование, но все же Герлин была ему благодарна, ведь таким образом Роланд навсегда, а Лютгарт хотя бы на время исчезли из их жизни.

Настоятель и деревенский священник поочередно отслужили панихиду, и Герлин оставалась в часовне до самого утра. Но ее нервы в конце концов не выдержали. Этельберта и Клара из Нойенвальде провели ее в одну из комнат женских покоев, чтобы она немного отдохнула. Однако вскоре в комнату ворвался Дитмар, и она не сразу поняла, что он намерен предпринять.

Рюдигер, который явно собирался остановить его, не желая, чтобы он беспокоил мать, вошел вслед за ним.

— Это полная чушь, и ты это знаешь! — заявил он Дитмару. — На юге Франции сейчас царит неразбериха. Никто не имеет ни малейшего понятия, где девочка. Граф сбежал в Англию.

— Но потом вернулся! — запротестовал Дитмар. — Разве он не отправился в Арагон за новыми отрядами, в то время как его сын собирает войско в Окситании?

Рюдигер кивнул:

— С неслыханным успехом, ходят слухи. Этот Симон де Монфор должен быть необычайным человеком. Всего после года его владычества над Тулузой он уже так осточертел людям, что они прощают Раймунду все его перебежки, совершенные за последние годы. Но ведь ты же не думаешь, что граф возит за собой Софию Орнемюнде, собирая войска и готовясь к военному походу?

— Должен же двор госпожи Леоноры где-то располагаться, — заметил Дитмар.

Рюдигер издал стон.

— Правильно. Где-то. Может быть, в Лондоне? Возможно, графиня взяла придворных дам с собой. Но вполне вероятно, что она не захотела тайком ночью собирать весь «двор любви» и бежать со всеми оруженосцами и девушками. Поэтому твоя София может быть где угодно.

— Вот именно, она может быть в опасности! Я должен забрать ее!

Дитмар сделал глоток сильно разбавленного вина, которое женщины принесли для Герлин. Сама Герлин лишь пригубила его, она также не могла заставить себя поесть молочной каши с медом, которую ей подали на завтрак.

— Я не думаю, что она в опасности, — вмешалась она в горячий спор. Она была объята горем, ее мало волновало увлечение Дитмара, но, похоже, остаться в стороне ей не удастся. Разумеется, сын не мог тут же покинуть свои владения ради весьма сомнительного приключения. — Ты ведь говорил, что Мириам и Авраам сейчас в Тулузе, не так ли, Рюдигер? И оба знают, что она помолвлена с Дитмаром, так что они будут присматривать за ней. Мириам ведь стала значительной персоной при дворе.

Рюдигер воздел глаза к небесам.

— Предсказательница! — бросил он. — Возможно, ее еще до поражения под Мюре отправили в преисподнюю.

Герлин вяло улыбнулась.

— Маловероятно, — сказала она. — Авраам выбирался и не из таких затруднительных положений.

— Я все равно поеду! Зав… Сразу же после похорон, — поправил себя Дитмар, заметно смутившись.

Герлин махнула рукой.

— Дитмар, думаю, Флорису было бы все равно, стоял бы ты у его гроба или нет. Но ему не было бы все равно, что ты не дорожишь своей жизнью. Эти крестоносцы, бесчинствующие в Окситании, просто кучка дикарей. Монфору явно следует присмирить их, но большинство остаются не более чем на сорок дней — именно столько, по мнению Папы, достаточно, чтобы в крестовом походе очиститься от грехов. После этого они снова грешат, бродяжничая и грабя. И к тому же где-то там находится и французское войско и отряды юного графа, а вскоре туда прибудет и старый граф со своими людьми. Очертя голову бросаться в эту суматоху — значит подписывать себе смертный приговор. К тому же у тебя есть обязательства здесь, Дитмар из Лауэнштайна. Ты больше не просто законный наследник, ты вступил в права наследства. Жители графства ожидают, что ты займешься их проблемами. Твои рыцари, которые на протяжении этих трех лет оставались верны тебе, хотят получить землю. Причем жители лишь одного поместья, Штайнбаха, перешли на сторону противника, все другие ленники Дитриха поддерживали тебя. Нужно основать новые поместья — и желательно так, чтобы хозяева старых не понесли никаких убытков. Ты нужен здесь, Дитмар. К тому же ты не можешь так просто заявиться в Тулузу и похитить подопечную графа. Очнись, Дитмар! И пойми, что нужно уметь не только махать мечом.

Герлин устало отвернулась. Однако Дитмар скривился — похоже, он собирался что-то возразить.

— Этим все сказано, — заметил Рюдигер. — Дай матери отдохнуть, ей и так будет нелегко в ближайшие дни.

— Но ведь мы должны что-то сделать! — в отчаянии воскликнул Дитмар. — Я не могу бросить Софию на произвол судьбы, я должен…

Герлин вздохнула. Его недостаточно было просто отругать, он уже не был ребенком. Ей следовало найти решение.

— Первым делом тебе следует разузнать, где она. Мы попытаемся это сделать. Мы могли бы отправить сватов и попросить у графа Тулузского ее руки. В данный момент он, судя по всему, ее опекун, и, если повезет, он нам подыграет. Если нет, ты можешь объявить себя ее опекуном, в какой-то мере ты ведь связан с Роландом родственными узами.

— Я? — изумился Дитмар.

Герлин потерла лоб.

— Весьма и весьма отдаленно, но то, что у вас одинаковые фамилии, не является совпадением. И я не думаю, что кто-то из Тюрингов, из которых происходит Роланд, станет брать на себя заботу о юной Софии. Поэтому ты можешь объявить себя ее опекуном — так будет проще узнать о месте ее пребывания. Но, как я уже сказала, думаю, граф Тулузский и так охотно отдаст ее. Сейчас у него полно забот и помимо двух влюбленных молодых людей. И у меня тоже, Дитмар. Так что сейчас, прошу тебя, иди и дай мне поспать, если, конечно, я смогу уснуть.

В последующие месяцы Дитмар, как и полагалось, приводил в порядок дела в Лауэнштайне. Он совещался с главами деревень и дворянами по поводу расположения новых поместий и крепостей. Он получил пожелания счастья от короля и епископа Майнца и нанес долгий и мучительный визит епископу Бамберга, с которым снова пришлось договариваться о границах. Герлин посчитала хорошей идеей расширить Дитмарсдорф, расчистив землю для небольшой крепости.

— Поскольку на крестьян часто совершали нападения, они будут рады, если мы поселим там рыцаря для их защиты, — заметила она. — Будут они платить налоги своему хозяину или тебе, для них не имеет значения. Однако этот рыцарь должен им подходить. Лоисл, глава поселения, прекрасно справляется со своими обязанностями.

Дитмар и его юные рыцари быстро усвоили, что меча, возможно, достаточно, чтобы завоевать крепость, но для управления владениями нужно быть хорошим дипломатом. Настоятель Заальфельда предоставил несколько юных священников, чтобы те помогли новым хозяевам поместий вести учетные книги.

— Половина из них все еще не умеет читать и писать! — посетовала Герлин. — Разве это не должно измениться сейчас, когда все больше молодых людей получают воспитание при «дворах любви»? Со счетом дело обстоит не лучше. Надеюсь, эти священники честные люди, иначе вскоре церкви будут роскошнее рыцарских дворов.

Конрад из Нойенвальде взялся за дело с умом и принялся устраивать браки. Дочери большинства франконских дворян знали, как вести домашнее хозяйство, не важно, были они воспитаны собственной матерью или хозяйкой другой крепости. А любой юный энергичный рыцарь из свиты Дитмара был весьма желанной партией для каждой девушки. Отцов успокаивало наличие у них владений. Поэтому за год после отвоевания Лауэнштайна много счастливых пар вступили в круг рыцарей и дали друг другу клятву верности. Герлин этому радовалась, в то время как терпение Дитмара было на исходе.

— Один за другим женятся, — жаловался он Рюдигеру, в который раз главенствуя на свадьбе. Поскольку жилище для молодоженов все еще не было построено, пировали в Лауэнштайне, рыцарский зал которого приобрел новый блеск с того времени, как Герлин опять стала вести хозяйство. Крестовый свод был починен и заново выкрашен, все стены были в щитах и знаменах предков Дитмара — меч и щит Дитриха занимали почетное место. — Но, прежде чем я воссоединюсь с Софией, могут пройти годы.

Рюдигер ободряюще улыбнулся ему.

— Сейчас мы позовем к твоему столу сеньора Андре де Сен-Феликса, — сказал он. — Этот трубадур чуть позже развлечет нас своими песнями. Но дело в том, что он приехал из Окситании. Мне он показался настоящим слабаком — наверняка ему больше по душе играть на лютне, чем воевать. Но не важно, почему этот мужчина в бегах, он все же должен знать, что происходит в графстве Тулуза.

И правда, Андре де Сен-Феликс производил впечатление тюфяка: длинные каштановые волосы, круглое лицо и нежные глаза. Однако он обладал чудесным голосом, и как-то ему все же удалось пройти посвящение в рыцари. Он путешествовал со скрипачом, который также не выглядел воинственно, однако умел развлечь общество своей игрой, пока Рюдигер и Дитмар беседовали с его другом.

Господин Андре рассыпался в благодарностях за приглашение к столу графа и торжественно поднял свой кубок, чтобы провозгласить изящный тост за дам, присутствующих в зале.

— При этом он наверняка ими совершенно не интересуется, — прошептал Рюдигер Ханзи, пока Дитмар расспрашивал певца.

Андре рассказывал с готовностью.

— Прошлой весной граф Раймунд со своим сыном высадился на родном побережье, в Марселе, на юге Франции. Графиня осталась в Англии — что же ей делать во время крестового похода?

Рюдигер бросил на Дитмара многозначительный взгляд. Ведь именно это он и предполагал, хотя, разумеется, всегда находились женщины, которые сопровождали своих мужей и сыновей в военных походах, как Алиенора Аквитанская Ричарда Львиное Сердце.

— Юный граф собирал войско по всей Аквитании, и все, от мала до велика, присоединялись к нему.

Дитмар поднял руку:

— Прошу вас, избавьте нас от песен, господин Андре. Если вы желаете исполнить нам балладу, мы послушаем вас позже. Но сейчас мне нужны лишь факты.

Трубадур, явно несколько обиженный, кивнул.

— Затем войско двинулось по направлению к Бокеру и летом смогло освободить город. Вот было радости, когда захватчиков вышвырнули оттуда!

— Однако Монфора в тот момент в городе не было, не так ли? — спросил Рюдигер.

Трубадур покачал головой:

— Нет, он отправил свои отряды, чтобы снять осаду с Бокера, но юному графу удалось одержать победу. А затем Монфор поспешно переправился в Тулузу — в городе начались беспорядки, как только жители услышали о возвращении Раймунда.

— Этот Монфор имеет заслуги, — заметил Рюдигер.

Господин Андре серьезно посмотрел на него.

— Этот Монфор, монсеньор, просто изверг! Возможно, вы считаете по-другому, вы ведь, несомненно, верите в Господа и поддерживаете Папу. Я также порядочный католик.

Это прозвучало не очень убедительно. Господин Андре наверняка знал, что Церковь не слишком-то терпимо относится к таким, как он. Однако осуждение Монфора прозвучало из его уст пылко. «А он готов высказать свое мнение, в отличие от большинства странствующих певцов», — заметил Рюдигер. Обычно трубадуры старались плыть по течению, ведь они рассчитывали на то, что хозяева крепостей будут кормить их.

— Монфор живет весьма скромно, одевается просто и все время поминает Господа, — продолжал певец с плохо скрываемым отвращением. — Но на самом деле… Я видел, как он бесчинствовал в Безье и Браме. Он убивал беззащитных альбигойцев, пленных, мужчин, женщин и детей. Это делалось для того, чтобы запугать людей, — большинство тамошних рыцарей ведь не пугливы. — Певец отпил вина. Похоже, сам он еще никогда не обидел и мухи. — Но, поверьте мне, одно дело велеть казнить парочку рыцарей и перебросить их головы через стены осаждаемой крепости, но совсем другое — сгонять женщин и детей, сотни, тысячи плачущих, молящих о пощаде людей, разжигать костры и швырять их в огонь, рубить их на куски, если они пытаются сбежать. Когда Монфор завоевывает город, там текут реки крови. Он чудовище, монсеньоры.

Рюдигер пожал плечами.

— Но он чрезвычайно успешен, — заметил он. — И действует весьма оперативно. Однако вряд ли верующий рыцарь без страха и упрека пойдет на то, чтобы присвоить почти все владения Раймунда.

Трубадур кивнул.

— Как я уже сказал, возможно, Папа и послал туда этого типа. Однако он не посланец Господа. — Дитмар, Рюдигер и другие никак не отреагировали на это богохульство. — Во всяком случае, сейчас граф направляется к Тулузе. Он снова займет город, в этом нет никаких сомнений. Спросите себя, усердно ли Монфор будет защищать город? Если хотите знать мое мнение, не слишком усердно.

— Нет? — удивился Дитмар.

Трубадур фыркнул:

— Монфор ни за что не удержит владения Раймунда. Он и его рыцари забирают все, что могут, но когда-то они покинут эти земли с поджатым хвостом. А сейчас в Тулузе уже нечего брать. Город вычистили до последней монеты. Так почему же не отдать его графу без сражения и не нацелиться на другие крепости? Например, на Монтальбан — там сейчас находится большая часть двора графа.

Вскоре Дитмар и другие узнали о том, как граф сбежал в спешке, оставив свой двор на произвол судьбы.

Дитмар прочистил горло. Он был так близок к тому, чтобы получить ответы на свои вопросы!

— И… были ли вы… были ли вы там? — спросил он осипшим голосом.

Господин Андре кивнул:

— Конечно. Но в Монтальбане не нужны лишние воины. Крепость переполнена.

Дитмар улыбнулся. Похоже, певец пытался оправдаться, почему он не присоединился к защитникам своей родины.

— Я спрашиваю лишь потому, что хочу знать, видели ли вы там одну девушку. Светловолосую, красивую и нежную, словно раннее утро. Никто с ней не сравнится, она…

Рюдигер перебил его:

— Вы, случайно, не знакомы с Софией Орнемюнде?

— Я не должен этого говорить, но я не могу не согласиться с мнением Дитмара, — позже сказал Рюдигер из Фалькенберга своей сестре в ее комнате.

Дитмар снова разволновался, и Герлин удалилась с ним и его главными советниками. Вместе с Рюдигером и Ханзи новости из Тулузы слушал также Конрад из Нойенвальде.

— Если это именно та девушка и никакая другая… — добавил Ханзи. — Разве ты не слышал, что рассказывал певец, Дитмар? У нее весьма близкие отношения с одним из рыцарей графа.

— И трубадуры уже не нарадуются, предвкушая трагические события, к которым это может привести, — вздохнул Рюдигер. — К тому же, Дитмар, если рыцарь альбигоец, возможно, она уже приняла его веру и жаждет быть сожженной на костре Симоном де Монфором. Я считаю, что тебе следует еще раз все обдумать. Но если он будет настаивать, Герлин, тогда ему действительно следует одному отправиться туда и позаботиться обо всем. Посылать свата не имеет смысла, в крепости нет ее опекуна, с которым можно было бы вести переговоры. Да и там опасно. Можно смеяться над нашим другом Андре, но, пусть у него и странные наклонности, он производит впечатление сообразительного человека. До сих пор Монтальбан не был целью Монфора, и причины этого очевидны. Там проживают и другие еретики — вальденсы, или как там их называют. В отличие от альбигойцев, они нищие. Поэтому в тех местах нечем было поживиться. Но если там сейчас обосновался двор графа… Возможно, Монфор, кроме всего прочего, надеется отвлечь Раймунда, напав на крепость. Возможно, Монфору кое-кто из девушек запал в сердце.

— Но ведь это все лишь предположения! — в отчаянии перебила его Герлин. — Почему же Дитмар должен подвергать себя опасности?

Рюдигер пожал плечами:

— Он рыцарь, Герлин. И, как он подчеркивал, должен сам сражаться в своих битвах. Во всяком случае, я не поеду туда вместо него и не стану похищать светловолосую красавицу у так же ослепленного любовью рыцаря-альбигойца. Позволь ему поехать, Герлин. Пару месяцев ты обойдешься здесь и без него.

Дитмар усердно закивал. Он был настроен решительно.

— Но ведь когда-то я рассчитываю вернуться в Лош, — возразила Герлин. — Мои дети… Я так давно их не видела! Ричард сейчас при дворе короля.

— А Изабелла воспитывается при дворе его супруги. Разве ты хочешь забрать ее оттуда, чтобы она горевала с тобой в Лоше? — резко спросил Рюдигер. — Закончи начатое здесь. Когда Дитмар женится на своей Софии, ты сможешь уехать. Пока же ты будешь исполнять роль хозяйки Лауэнштайна. Ты ведь не хочешь передать эти обязанности Лютгарт?

Ситуацию с Лютгарт оказалось весьма сложно разрешить. Несколько дней тому назад она под бдительным оком Герлин заняла свою вдовью резиденцию в одной из пристроек крепости, сторожевом домике. Хоть настоятель монастыря любезно принял ее и приютил на несколько месяцев в гостевом доме, это не решало проблему навсегда.

— М-да, вот и последствия того, что когда-то, несмотря на пожелания епископов, ты так и не основала женский монастырь, — поддразнил Рюдигер сестру, когда пришло сообщение о приезде Лютгарт. — Настоятельницу ты могла бы сейчас вынудить принять ее.

На самом деле для того, чтобы отправить вдову против ее воли в монастырь, необходимо было выполнить два условия: такое решение должен был принять опекун женщины, да и настоятельница, с которой кто-то, например Герлин, был бы в хороших отношениях, должна была закрыть глаза на то, что сама вдова не желает там находиться. В таких случаях монастырь требовал «приданое», обычно богатое. Однако Лютгарт позаботилась обо всем заранее. Находясь в Заальфельде, она попросила старшего брата, ныне хозяина ее родной крепости у Нюрнберга, стать ее опекуном. Людовик из Нюрнберга был всем сердцем привязан к ней, — по крайней мере, пока она не находилась в непосредственной близости к нему. Он не собирался принимать сестру в свой дом, но запирать ее в монастыре против ее воли также не намеревался. Не говоря уже о предоставлении «приданого».

Поэтому единственным местом для вдовьей резиденции Лютгарт оставался Лауэнштайн, и она отправила туда настоятеля, чтобы он учтиво попросил об этом. Она привлекла и епископа Майнца на свою сторону — ведь он едва ее знал. И ей ничего не стоило побудить его посредством любезного рекомендательного письма обратиться к Герлин, уповая на ее милость и великодушие. Герлин же была уверена, что совместное проживание с Лютгарт ничего не принесет ей, кроме раздражения, но не решилась дать отрицательный ответ. Да и Дитмар был не против ее приезда. Ведь она была матерью Софии! Он не мог выбросить ее на улицу!

 

Глава 1

— Вы госпожа Ай… Айа… Дама, которую называют мавританкой?

Юный рыцарь остановил коня перед Мириам и учтиво поклонился. На нем были туника и кольчуга, и он немного вспотел, равно как и лошадь. Похоже, оба проделали долгий путь.

— Да, — кратко и несколько раздраженно ответила Мириам.

Она как раз осматривала третью маленькую патереллу, которую построили по просьбе Женевьевы, и результат ее совершенно не устраивал. В который раз рабочие пренебрегли указаниями Мириам. Плечо катапульты не было усилено, не хватало силы натяжения, обеспечиваемой деревянными кольцами, закрепленными под подшипниками колес. И не имело смысла тут же устроить головомойку мужчинам, которые, ухмыляясь, сидели вокруг халтурно сработанного изделия и уплетали обед. Они все выслушают, однако ничего не станут менять. Они просто не принимали никаких указаний от женщины. Поэтому прежде Мириам придется поговорить с Соломоном, убедить его в том, что следует устранить недостатки, и лишь тогда могло что-то измениться. А между тем Монфор брал в осаду одну крепость за другой, и Монтальбан мог стать следующим!

Раздраженная Мириам проверила натяжение ремней и осталась недовольна результатом. У нее было дел по горло. Не хватало только этого рыцаря, который даже не представился!

Похоже, гонец вздохнул с облегчением. Он явно не предполагал, что Мириам мавританка, — после отъезда графа девушка одевалась как дочь торговца или же дама из не самого благородного рода в Тулузе.

— Граф призывает вас к себе, — сообщил он теперь уверенным тоном.

— Какой еще граф? — проворчала Мириам и осмотрела отбойный брус. По крайней мере он был в порядке.

Юный рыцарь выпятил грудь.

— Наш господин граф Раймунд Тулузский! — гордо заявил он. — Он как раз въехал в свою столицу. Захватчики практически не оказывали сопротивления — и теперь Тулуза снова наша! Люди поют и танцуют на улицах, радости нет предела, госпожа!

Радость Мириам не была такой безграничной. Разумеется, она приветствовала победу графа — если это можно было назвать победой. Ведь Монфор покинул город без какого-либо сопротивления и продолжал захватывать другие земли — где, возможно, натворит гораздо больше бед, чем в Тулузе, ведь все альбигойцы покинули город задолго до его захвата Монфором. В то время как граф снова обосновывался в своем дворце, в других местах люди сгорали на кострах.

— Дорога из Монтальбана в Тулузу сейчас не опасна, — заметил гонец, однако это не было новостью для Мириам — из Монтальбана регулярно отправлялись группы воинов на разведку. — Поэтому желательно, чтобы вы последовали за мной уже сегодня.

Наконец Мириам отвлеклась от боевого орудия.

— Я правильно поняла — граф снова собирает свой двор? Или же в Тулузе всего лишь своего рода военный лагерь?

— Там, где граф, — с достоинством заявил гонец, — разумеется, находится и двор Тулузы. Помимо вас также приглашена и госпожа Женевьева де Монтальбан.

Мириам изумленно подняла брови.

— Вот она обрадуется! — буркнула она. — Послушайте, монсеньор, разумеется, мы подчинимся воле графа. Но отправиться в путь сегодня невозможно. И граф не может призвать лишь моего супруга, меня и Женевьеву. Ему придется принять весь двор, который он бросил на произвол судьбы. Девочки не могут остаться здесь без присмотра взрослых женщин. До сих пор я вела двор госпожи Леоноры, так что теперь сообщу эту новость девочкам. Мы соберем вещи и, я думаю, завтра около полудня будем готовы к отъезду. А вы пока освежитесь и позаботьтесь о своей лошади. Она выглядит совершенно истощенной.

— Простите, госпожа, но я передал вам срочное сообщение! — возразил рыцарь. — Граф ожидает вас!

Мириам вздохнула. Ей не очень-то хотелось снова вживаться в роль всезнающей предсказательницы. Предвидеть действия Монфора было сложно, и к тому же окончание этой войны представлялось ей весьма туманным. Но, разумеется, она не могла признаться в этом графу. Предсказатель по звездам всегда ходил по острию бритвы: он должен был предсказывать будущее и при этом не говорить неприятные вещи.

— Монсеньор, сегодня звезды предскажут то же, что и завтра, — сообщила она рыцарю. — Один день ничего не изменит. Но если это настоятельное желание графа, я могу этой ночью составить гороскоп и уже завтра предоставить его ему. Если я полночи проведу в седле, я этого сделать не смогу. Так что обуздайте свое нетерпение, я все объясню графу.

С этими словами Мириам оставила рыцаря, коротко и недружелюбно кивнула рабочим и отправилась в комнату лекаря. Авраам уже ожидал ее там. Он слышал о приезде гонца и понимал, зачем тот явился.

— Итак, если ты спросишь меня, нам следует уже этой ночью отправиться в Аль-Андалус, — сказал он и протянул жене кубок вина. — Раз уж здесь становится жарко, то в Тулузе будет еще жарче. При этом, похоже, граница с Арагоном открыта, ее только что пересек наш граф с войском. Нам придется всего лишь пару дней выдавать себя за покорных испанских христиан. — Соломон бросил на него многозначительный взгляд. Раньше Мириам было непросто выдавать себя за христианку. — Ну хорошо, как по мне, пусть мы будем иудейскими торговцами. У нас есть разрешение на проезд от эмира. А через три-четыре недели мы будем в Гранаде. Эмир сдержит свое обещание, Мири! Лучшие учителя астрономии ждут тебя. Самые современные приборы! Тебе же не хочется продолжать играть роль предсказательницы перед графом!

— Но как же девочки? — произнесла Мириам. — И Женевьева… Я не могу так просто отдать ее графу.

— Женевьева может остаться здесь, — беззаботно ответил Авраам. — Пьер де Монтальбан — ее отец, граф не может отдавать ему приказы.

— А София… — Мириам не хотелось бросать своих подопечных. — И наши катапульты…

Авраам схватился за голову.

— Ты ведь не собираешься ждать нападения лишь для того, чтобы ты могла выстрелить из этих штук! Поехали, Мириам, я куплю тебе котенка. Или борзую… Тогда ты сможешь заботиться о чем-то не таком опасном.

— Я не поеду в Тулузу, если вы не поедете! — Это была Женевьева. Она вошла в комнату и услышала последние слова. — И вы должны поехать в Тулузу. Вы не можете оставить нас одних! Граф… Вы ведь знаете его, госпожа Айеша! Ему нужен благоразумный советник. Он последний раз призывает вас, госпожа. Если сейчас Монфор не нападет…

— В последний и предпоследний раз было сказано то же самое, — заметил Авраам.

Между тем Соломон выглянул в окно.

— Должен вам сообщить, — невозмутимо произнес он, — что сейчас как раз расставляют многочисленную охрану у всех ворот. Похоже, граф предвидел твою реакцию на его повеление и дал гонцу соответствующие указания. Маловероятно, что сегодня ночью ты сможешь выехать отсюда, Айеша.

Мириам в ярости тряхнула головой.

— Я не его заложница!

Авраам вздохнул:

— Но ты можешь ею стать. Будь они прокляты, все эти благородные господа! Нам следовало уехать намного раньше!

— Это, наверно, и из-за меня, — пробормотала Женевьева. — Я, пожалуй, слишком резко отреагировала, когда гонец передал мне повеление графа. Как бы то ни было, уже сегодня я приму крещение. Тогда он не сможет ко мне прикоснуться. — Девушка опустила голову.

Мириам встревожилась. Голос Женевьевы звучал не так, как когда она говорила о своих планах стать Совершенной. Сейчас ее явно не переполняли радостные ожидания, она говорила смиренно.

Соломон вскочил.

— Об этом не может быть и речи! — категорично заявил он. — Или ты считаешь, что уже достаточно подготовлена к жизни Совершенной? — Он сделал ударение на слове «жизнь».

Женевьева покраснела.

— Нет, — призналась она. — Я… Я исповедовалась в своих грехах. Но, разумеется… разумеется, с моей жизнью в роли неофитки покончено. Если же я сейчас приму крещение…

— …Ты обязана будешь в конце концов заморить себя голодом! — возмущенно воскликнул Соломон. — Или броситься в огонь, или что-то в этом роде. Дитя мое, Господь не хочет этого! Это может быть выходом, только если завтра эту крепость захватят. — При угрозе захвата крепости нередко все жители принимают крещение и охотно прощаются с жизнью уже как Совершенные. — Но не ради того, чтобы не отдаться мужчине, который до сих пор, насколько мне известно, ни разу не пытался силой затащить девушку в постель. И даже случись такое, ты переживешь это. Господь хочет, чтобы ты жила!

— Господь хочет освободить мою душу! — ответила Женевьева.

Авраам издал стон.

— Сейчас как раз подходящий момент для теологической дискуссии. Ну хорошо, Мири, мы поедем в Тулузу, и ты будешь предсказывать по звездам. Возможно, когда-нибудь ты приедешь к нам, дядя… э-э… господин Жером. С любимыми катапультами Мири.

— Кстати, нам еще нужно поговорить о них! — Похоже, Мириам тут же забыла о графе и вытащила чертежи из рукава платья. — Необходимо кое-что исправить, нужно…

Авраам протянул Женевьеве кубок вина и настоял на том, чтобы она выпила.

— Сейчас мы оба, — сказал он, — позовем девочек и оруженосцев господина Раймунда и сообщим им новости. А завтра мы отправимся в Тулузу и будем презирать всех врагов — наших и нашей веры. И не важно, как их зовут — Раймундом или Монфором! Ты так юна, Женевьева. Еще не пришло время умирать!

София Орнемюнде восприняла новости о переезде со смешанными чувствами. С одной стороны, она радовалась возможности покинуть Монтальбан. Ее угнетала теснота в переполненной крепости, и даже если ей удалось побороть свой страх перед рыцарями, она все же чувствовала себя неуютно. В Тулузе были женские покои, там она будет чувствовать себя в безопасности. Но, с другой стороны, в Тулузе находился Фламберт — во всяком случае, она так предполагала. Она снова его увидит, и он снова будет ухаживать за ней. При этом она все еще не поняла, какие чувства испытывает к юному рыцарю.

Весь последний год она переживала за него, так как он сражался в войске юного графа. С таким же страхом, что и Женевьева, и с нетерпением ждала она новостей об исходе битв. Но если он снова будет твердить ей о своей любви, если ей снова придется его целовать… Правда, их последний поцелуй был на самом деле чудесным… София нервно покрутила в руках медальон Дитмара, который она почти не снимала в Монтальбане. Другие девочки уже давно перестали дразнить ее из-за этого. Что касается Дитмара, у нее никогда не было ни малейших сомнений в том, какие чувства к нему она испытывает. Но это было так давно…

Как оказалось, ночью граф отправил эскорт для Женевьевы и мавританки, — как уже заметил Соломон, похоже, он понял, что женщины легко могли воспротивиться одному рыцарю. Поэтому на следующий день все они отправились в путь большой группой. Мириам настояла, чтобы девушки путешествовали в соответствии со своим положением, а не как беженки, лишь с самыми необходимыми вещами. Женщины ехали на иноходцах, две повозки везли их сундуки. Мириам снова облачилась в восточный наряд и выглядела чрезвычайно загадочной. Погрузить катапульты, к ее величайшему сожалению, времени не хватило. А ведь две дополнительные повозки не смогли бы замедлить их продвижение. Впрочем, обществу и так потребовалось почти два дня, чтобы преодолеть несколько миль до Тулузы.

Авраам и Мириам ночью покинули палатку, чтобы понаблюдать за звездным небом. Мириам достала свою астролябию и начала производить расчеты.

— Ну и? — спросил Авраам. — Что ты видишь?

— Осаду, — ответила Мириам. — Для этого мне лишь нужно задействовать подходящие созвездия. Я еще вчера говорила с твоим дядей — дело идет к третьей осаде Тулузы.

Авраам нахмурился.

— Но зачем Монфору сперва уходить, а затем возвращаться?

— Чтобы не потерять лицо. Народ непременно хотел, чтобы вернулся граф, а Монфор наверняка понимал, что не сумеет подавить мятеж. А теперь он сожжет несколько деревень, чем вызовет недовольство жителей графом. Они ведь надеялись, что он снова будет их защищать. Но что делает он? Призывает двор в Тулузу! Вскоре от восхищения, вызванного его возвращением, не останется и следа. И тогда Монфор снова нападет. Лучше всего тогда, когда юный граф со своим войском будет сражаться где-то в другом месте. В любом случае Раймунду не стоит основательно обустраиваться, и мне было бы спокойней, если бы наши катапульты были у нас под рукой.

Граф принял свою предсказательницу сразу же после ее въезда в крепость, Мириам даже не успела переодеться. А всех девушек он пригласил на праздничный ужин в рыцарский зал, что не совсем отвечало правилам этикета, поскольку недоставало хозяйки для присмотра за «двором любви». Графиня Леонора все еще пребывала при дворе короля Иоанна. Однако для Раймунда это не было препятствием. Похоже, он исходил из того, что мавританка до сих пор отлично справлялась с обязанностями воспитательницы девочек. Так что она могла и на ужине присмотреть за ними и юными рыцарями.

Ариана и другие младшие девочки пребывали в возбужденном состоянии. В Монтальбане им никогда не позволяли ужинать с рыцарями. Разумеется, в тесноте крепости их не могли содержать как в гареме, но Мириам и Женевьева, по крайней мере, всеми способами оберегали их целомудрие. Сейчас же, когда правила утратили строгость, девушки принялись обмениваться украшениями и платьями и не уставали смазывать друг другу волосы маслом, промывать их с помощью яичного белка и вплетать в них серебряные и золотые ленты. Старшие девочки выпрашивали у мавританки растительные краски, чтобы накрасить губы и подвести глаза.

Лишь София и Женевьева не принимали в этом участия. Они надели к ужину простые платья и с колотящимся сердцем вошли в большой зал, где их уже ожидал граф для приветствия.

София присела перед ним в реверансе, и, несмотря на ее неприметное темно-зеленое платье из бархата и более светлую тунику без всяких украшений, накинутую поверх платья, все взгляды обратились к ней.

— Ты становишься все красивей, дитя мое! — воскликнул граф. — Твой отец когда-то сможет выгодно выдать тебя замуж. Причем уже пришло время! Но крепость господина Роланда, Лауэнштайн, осаждают.

София сперва покраснела, а затем побледнела. Уже на протяжении многих лет она не получала вестей от своих родителей. Она ничего не знала об осаде.

— И… И как там обстановка? — испуганно спросила она.

Граф пожал плечами.

— Дитя, у меня полно своих забот, — сказал он. — Но твой отец со всем этим разберется, не переживай. Роланд выходил и не из таких передряг, что ему этот бесстрашный юнец, который требует вернуть «его наследство»… — С этими словами он повернулся к Женевьеве.

Девушка едва присела в реверансе. Женевьева не испытывала ни малейшего уважения к своему господину. На ней было черное платье, ее роскошные волосы были зачесаны назад и заплетены в косу. И все же она была очаровательна. К тому же строгая прическа лишь подчеркивала благородство ее лица с правильными чертами, а сдерживаемая ярость добавляла блеска ее глазам.

Граф с восхищением смотрел на нее.

— Я предполагал, что вы покинете Окситанию, госпожа Женевьева, — учтиво сказал он. — Но, как оказалось, вы не уехали.

Женевьева скривила губы.

— А я полагала, что вы останетесь, сударь, чтобы выполнить свои обязательства. Но, как оказалось, вы не задумываясь воспользовались возможностью уехать.

Граф рассмеялся. Его не разозлили ее слова.

— Ну, теперь я снова здесь! — весело заметил он. — Я снова здесь, да и ты была не так уж далеко. И все кончилось прекрасно. Ну, так что, мой ангел, ты придешь ко мне этой ночью?

Женевьева потеряла самообладание. Она забыла, что этот мужчина ее феодал и что она, равно как и другие, зависит от него. Она забыла, где она находится и сколько людей смотрят на нее. Женевьева подняла руку и отвесила графу звонкую пощечину. Затем она еще раз сверкнула на него глазами и покинула зал.

София волновалась, входя в замок. Она собиралась пойти с другими девочками к столу, который им до этого указала мавританка, — немного в стороне от рыцарей, однако хорошо видный с почетного стола графа. Там будет сидеть и Мириам и наблюдать за девочками. Софию это вполне устраивало, но Фламберт перехватил ее до того, как она успела дойти до стола. София изумленно подняла на него глаза, и это при том, что она весь день с нетерпением ожидала встречи с ним. Но сейчас все ее мысли были заняты новостью из Лауэнштайна. Крепость была под осадой — значит, Дитмар осуществил задуманное. Предполагал ли он, что она в крепости? Сражался ли он ради нее? Однако одно было ясно: ее рыцарь не забыл свою даму.

Наряд Фламберта выглядел благородно, и его открытое лицо освещала улыбка. Юный рыцарь был похож на Женевьеву, однако ему не хватало внутреннего огня, страсти, которая кипела в его сестре, словно лава в кратере вулкана. Фламберт был нежным и терпеливым. Когда он добивался своего, в его темных глазах появлялся довольный блеск. Как и сейчас, когда после столь долгой разлуки София стояла перед ним.

— Госпожа София, моя дама! Темнота, в которой я обитал последние месяцы, озарилась светом! Ваша красота ослепила меня, ваш образ врезался мне в память, я мечтал о вас каждую ночь, но никакой образ не сравнится красотой с явью.

София натянуто улыбнулась.

— Я также рада снова видеть вас, и в добром здравии, господин Фламберт, — приветливо произнесла она.

— Чему я обязан лишь вам и вашему знаку, который оберегал меня и окрылял, где бы я ни сражался. — Фламберт поклонился и схватил Софию за руку. — Прошу, пойдемте со мной, моя госпожа, давайте разделим тарелку. Позвольте мне поведать вам о деяниях, которые я совершал в вашу честь.

София нехотя последовала за ним. Она едва ли могла отказаться от приглашения и не хотела разочаровывать рыцаря. Не то чтобы она не испытывала к Фламберту никаких чувств, его мягкий, глубокий голос пробуждал в ней то, что не удалось пробудить Дитмару. Но, с другой стороны, ей все еще слышалось эхо любовных клятв Дитмара, Фламберт же должен был находиться поблизости, чтобы запасть ей в сердце.

Но сегодня он был рядом, и она добродушно выслушала его рассказ об осаде и освобождении Бокера в прошлом году и обо всех победах за последние месяцы, к которым он был причастен. Фламберт служил сыну Раймунда, и войско юного графа словно ураган пронеслось по Окситании. Однако с Симоном де Монфором они не встречались.

— И почему же вы сейчас здесь? — спросила София, пытаясь показать себя строгой дамой сердца.

На самом деле то, о чем рассказывал Фламберт, интересовало ее лишь отчасти, ее мысли все еще были заняты Лауэнштайном. Откуда у Дитмара появились средства для осады крепости? Как ему удалось собрать столько рыцарей, поддерживающих его? Разумеется, София знала, что ее родителей не очень любили в округе. Но хватит ли тех нескольких рыцарей из Франконии, которые смогут терпеливо стоять перед Лауэнштайном долгое время? София задавалась вопросом, кому она желала победы…

— О, я получил небольшое ранение, — ответил Фламберт. — Ничего серьезного, но…

Он указал на правую руку. Лишь сейчас София заметила, что он почти все время использовал левую руку, и чтобы наполнить их кубки вином, и чтобы положить для нее лучшие кусочки. Она пробовала блюда лишь из вежливости, хоть они и были приготовлены превосходно. В Монтальбане трапезы были гораздо скуднее.

— Мне очень жаль, — искренне произнесла она. — Я… Я надеюсь, что вам не было очень больно и что… что сейчас рана уже зажила. Вы… Вы можете показать ее мне, я… я могла бы ее перевязать и…

Фламберт улыбнулся Софии.

— Одного лишь взгляда на вас достаточно, чтобы я исцелился! И она почти зажила, вскоре я снова смогу держать меч. К сожалению, ваш знак немного… Мне следовало лучше беречь его….

Он вытащил когда-то зеленый платок, который он, как и прежде, носил возле сердца. Он был запятнан кровью. София почувствовала горькое сожаление — и снова угрызения совести.

— Я с удовольствием дам вам другой знак, — произнесла она и окинула взглядом свой наряд.

Но ни платье, ни туника не были украшены ни лентами, ни пряжками, ни шелковыми петельками. Единственным украшением был медальон Дитмара. София ругала себя за то, что надевала его, однако она всегда чувствовала себя лучше, когда этот кусочек золота соприкасался с ее кожей.

— Завтра, — утешила она рыцаря, на чьем лице тут же отразилось разочарование.

Внезапно София ощутила нежность к своему рыцарю. Не задумываясь, где она находится и сколько людей смотрит на нее, она подняла руку и провела пальцами по щеке Фламберта. И позволила ему поднести ее пальцы к губам.

 

Глава 2

По просьбе Герлин, а также потому, что рыцарей влекли приключения, Рюдигер и Ханзи сопровождали Дитмара в Тулузу. При этом для Дитмара это поначалу было словно поездка домой, ведь Лош также располагался на юге Франции. Юный рыцарь был чрезвычайно взволнован. Его едва можно было заставить выдерживать спокойный темп, он то и дело подгонял своего коня, который все время пританцовывал впереди смирных лошадей Рюдигера и Ханзи.

— И это после почти восьми недель дороги! — удивленно заметил Рюдигер своему прежнему оруженосцу. — Окрыленный любовью… Впрочем, разве не чудесно покинуть земли, где вечно льет дождь?

Во Франконии весна была в основном сырой, и в первые дни путешествия рыцарям пришлось скакать по размытым дорогам, а по ночам устанавливать сырые палатки, чтобы затем съеживаться под не менее влажными покрывалами. В горах также было холодно и дождливо, к тому же всадников задерживали подъемы и плохие дороги. Однако чем дальше они продвигались на юг, тем лучше становилась погода. Каменистые пейзажи наконец сменили густые леса, и затем все чаще стали встречаться деревни и виноградники. Юг Франции был довольно густонаселенным районом.

— Остается надеяться, что в ближайшее время на нас не будут лететь камни из катапульт, — заметил Ханзи. — Струи дождя все же были приятней.

Рюдигер улыбнулся.

— Ты неблагодарный! Можешь представить это себе рыцарским поступком: спасение дамы Софии из лап чудовища Монфора. А ты боишься парочки камней!

— Если верить Папе, я подвергну опасности свою бессмертную душу, сражаясь на стороне альбигойцев, — заметил Ханзи. — И тогда камни Монфора отправят меня прямиком в ад. Дурацкая война!

Рыцари как раз ехали по местности, которая была частью новых владений Монфора, однако видели захваченные его войском города лишь издалека. Они надеялись добраться до Тулузы не позже чем через два дня, но все еще не решили, стоит им заезжать в город или же сразу отправиться в Монтальбан. Некоторое время им не встречались странствующие рыцари, а рассказы местного населения о том, что творится в Тулузе, различались. Одни говорили, что граф снова удерживает город в своих руках, другие утверждали, что там все еще идут бои. Третьи предполагали, что Монфор находится где-то в районе Альби.

— Мы можем порасспрашивать в следующей деревне, — сказал Рюдигер, когда они оставили позади очередной участок леса и как раз ехали по ухоженной дороге, тянувшейся между лугами и полями пшеницы. — Нам все равно нужна провизия.

Троица свернула с дороги, заметив вдали деревенскую изгородь. Однако в этот день синее небо над поселением было отнюдь не мирным. Был слышен звон клинков и крики, легкая ограда была разрушена во многих местах, а над некоторыми домами поднимался дым.

Дитмар внезапно пустил лошадь галопом, поняв, что там идет сражение. Рюдигер и Ханзи хотели, по всей видимости, сперва это обсудить, однако теперь бросились вслед за своим другом. Но вот они увидели, что кто-то бежит им навстречу. Юная девушка со светлыми развевающимися волосами проворно перелезла через поваленную изгородь и понеслась по полю, а потом бросилась к ногам лошадей рыцарей.

— Господа… господа, вы ведь рыцари! Помогите нам, прошу вас! Они хотят сжечь нас!

— Деревня альбигойцев? — спросил Рюдигер.

Девушка отрицательно помотала головой.

— Нет, господин, я клянусь… клянусь… Иисусом Христом, и… пророками, и всей Библией, и… Мы не еретики… Ни один из нас. Этих… еретиков они сожгли уже три года назад!

Последние слова она произнесла глухим голосом. Похоже, девушка все еще хорошо помнила об этом. Рыцари теперь смогли рассмотреть ее. Крестьянка, чья простая льняная юбка доходила до колен. Она была невысокой, а ее кожа — очень темной, почти орехового цвета, и красиво контрастировала с пшеничными волосами. В ее глазах, голубых, чрезвычайно красивых, сейчас плескалась паника.

— Прошу, помогите нам, пожалуйста! — еще раз воскликнула девушка.

Дитмару не нужно было повторять просьбу дважды. Решительно настроенный восстановить справедливость, он перепрыгнул на лошади через сломанную изгородь. Рюдигеру и Ханзи снова ничего не оставалось, кроме как последовать за ним.

— Надеюсь, противник не слишком превосходит нас в силе, — прокричал Рюдигер своему другу, когда их лошади бок о бок преодолели изгородь.

Картина, которая предстала перед их глазами, оказалась вполне ожидаемой: группа рыцарей бесчинствовала в деревне, как настоящие варвары. Десятка полтора мужчин на лошадях поджигали дома, выгоняли скот из хлевов, сравнивали с землей амбары и ломали изгороди. И они с криками сгоняли в кучу всех жителей деревни, не обращая внимания на то, что те рыдали и молили о пощаде. Людей сгоняли в простую деревянную церквушку в центре поселения. Перед ней стоял маленький упитанный священник и держал крест, им встречая непрошеных гостей.

— Мы не еретики! Ради Господа и всех святых, услышьте же меня!

Однако злодеи не собирались никого слушать. Судя по всему, они радовались, предвкушая предстоящее побоище. У всех четырех углов церкви расположились мужчины с факелами.

Теперь уже Дитмар, Рюдигер и Ханзи видели, что это были не рыцари. Похоже, это понимала даже девушка. Рюдигер задумался, откуда она могла это знать. Дворянам было легко заметить отличия: у мужчин не было ни знамен, ни нашлемников, и они были не в полном вооружении. Людей, бесчинствовавших здесь, называли благородными слугами — это были отпрыски дворянских семей, которые хоть и имели право быть посвященными в рыцари, но их отцы не могли позволить себе ни устроить празднование в честь этой церемонии, ни обеспечить сыновей боевым конем и доспехами. По крайней мере, не второго или третьего сына, для наследника же денег на посвящение обычно удавалось наскрести.

Младшие сыновья нанимались в качестве воинов-всадников, если им удавалось раздобыть лошадь, и для них превосходной возможностью подзаработать был, разумеется, крестовый поход против альбигойцев. Большинство из них были озлоблены и разочарованы в Боге и жизни и могли выместить свою злобу на любом, кто попадался им на пути. Такие гнусные деяния, как те, что совершались в этой деревне, часто были делом их рук. Однако, как правило, они не были ни сильными, ни мужественными воинами. Рюдигер хладнокровно оценивал шансы трех рыцарей против пятнадцати самозванцев, в то время как Дитмар уже предстал перед предводителем злодеев.

— Кто дал вам право разрушать деревню и убивать людей? — разгневанно спросил он. — Они заявляют, что не являются еретиками!

Мужчина, могучий парень одного возраста с Дитмаром, расхохотался:

— Они много чего могут говорить. Но здесь живут одни еретики и предатели. Да и к тому же настоятель Арно Амори ясно выразился: убивайте всех — Господь узнает своих.

— Он-то узнает! — вмешался Рюдигер. — Но я сомневаюсь, что он хочет видеть их перед собой до назначенного часа. Откуда вы вообще прибыли? Кто отдает тебе приказы?

Парню явно не понравилось, что рыцарь презрительно обращается к нему на «ты». Он выпрямился в седле и зло посмотрел на незваных гостей.

— Мы крестоносцы и подчиняемся приказам графа Симона де Монфора. Наша святая обязанность — очистить мир от еретиков и язычников. Мы в этом поклялись и исполним свое обещание. Так что прочь с дороги и дайте нам закончить свою работу!

Рюдигер покачал головой:

— А я поклялся защищать слабых. Особенно женщин и детей, а также священников Церкви Пресвятой Девы Марии. На это было благословлено мое оружие. И сегодня я не нарушу присяги, не допущу, чтобы ты и твои дружки позабавились, глядя на мучения людей, а затем разграбили их добро. С этого момента эти люди находятся под защитой рыцарства. К которому принадлежит и Симон де Монфор. Если у него есть возражения на этот счет, пусть заявит об этом лично.

Предводитель самозванцев тут же выхватил меч и бросился на Рюдигера. Пока Рюдигер отбивал атаку, Дитмар и Ханзи пробрались сквозь толпу испуганных крестьян и крестоносцев. Уже через короткое время сражение шло полным ходом, и самые смелые жители деревни пришли на помощь рыцарям, вооружившись цепами и дубинками. Для некоторых из них эта битва стала последней. Воины-всадники сражались яростно, но неумело, поэтому их легко было ранить. Лишь немногие из них были в кольчугах, не говоря уже о подобающих доспехах.

— Постарайтесь задать им жару, но не убивайте! — прокричал Рюдигер своим друзьям, когда Дитмар одним ударом отсек голову одному из варваров. — Нам не нужны неприятности.

— Однако, похоже, вы их уже заработали!

Как только раздался этот властный голос, воины-всадники опустили оружие. Это был высокий худощавый рыцарь на белом коне, на щите которого был изображен лев с двумя остроконечными хвостами, идущий на задних лапах. На белую тунику рыцаря был нашит большой крест — отличительный знак борца за веру.

— Кто вы и почему препятствуете моим людям исполнять данную ими клятву?

— Здесь произошло столкновение разных клятв, господин, — невозмутимо произнес Рюдигер. — Меня зовут Рюдигер из Фалькенберга. А кто вы?

Рыцарь нахмурился. В отличие от Рюдигера, Дитмара и Ханзи, он был в доспехах, однако приподнял забрало. За ним выстроились четыре рыцаря в полном вооружении.

— Меня зовут Симон де Монфор — наряду с другими титулами виконта Каркассона и Безье, графа Тулузы и герцога Нарбонны.

Рюдигер и другие поклонились, хотя и особо не раболепствуя.

— Значит, вы тот человек, который может уладить наш спор, — равнодушно продолжал Дитмар. — Ваши люди хотели казнить всех жителей этой деревни как еретиков, но крестьяне и священник заявляют, что они не имеют отношения к альбигойцам.

— Это правда, сударь! — Маленький, но явно бесстрашный священник протолкался с крестом вперед. — В этой деревне проживало лишь три семьи альбигойцев, но вы уже предали их огню, когда в первый раз напали на нас… когда вы уже проводили очистку этой местности. Мы только-только отстроили заново деревню. Сейчас здесь живут лишь католики, епископ может подтвердить это.

Достаточно было взглянуть на священника, побледневшего от страха, чтобы убедиться, что он говорит правду. Совершенный катар, обязанный следовать строгим правилам поста, никогда не смог бы отрастить живот, который выпирал из-под его рясы. И маленький священник явно не горел желанием приносить себя в жертву. Он держался мужественно, но, несомненно, хотел жить. Симон де Монфор со своим суровым худощавым лицом и ледяными синими глазами скорее сошел бы за аскета и мученика.

Сейчас же он грозно посмотрел сначала на священника, а затем на трех рыцарей.

— И кто вы такие, что осмелились вершить судьбы моих крестьян? — спросил он Дитмара.

— Ваших крестьян? — Дитмар нахмурился. — Разве они не подчиняются его величеству королю Франции? Ведь графы Тулузские являются подданными короля, не так ли?

Рюдигер улыбнулся. Хитрый вопрос! Все еще велись споры, подчиняются ли гордые дворяне Окситании королю. Однако Монфор едва ли осмелится лишить короля части налогов.

— Совсем недавно сын короля поступил ко мне на службу в качестве крестоносца! — гордо заявил Монфор.

Это было правдой. И наверняка монарх сделал это для того, чтобы новый граф Тулузы находился под присмотром.

Дитмар улыбнулся:

— Да, принц Людовик. Мне выпала честь пройти вместе с ним посвящение в рыцари при дворе короля. Принц, несомненно, рыцарь без страха и упрека и очень справедливый человек. Я не думаю, что он одобрил бы убийство верующих крестьян. Наш друг Жан де Бувин был посвящен в рыцари лично королем. Он весьма близок к нему.

Ханзи попытался принять достойный вид человека, который каждую неделю встречается с королем, чтобы сыграть с ним в шахматы. Монфору все это явно не нравилось, и по его лицу было видно, что он сдался.

— Ты можешь доказать, что ты примерный христианин? — обратился он к священнику.

Тот усердно закивал.

— Ну конечно, господин, епископ знает меня, он сам отправил меня сюда. Вот, посмотрите…

Он со стонами побежал к церкви и вернулся с огромной книгой — Библией, которая наверняка являлась единственным сокровищем небольшой общины. Священник открыл ее и начал читать вслух из Книги Бытия. При этом жители деревни упали на колени и попытались все вместе читать Аве Марию.

Похоже, Монфор понимал латынь. И, разумеется, причастность священника к католической церкви подтверждал не только его живот, но и монашеская ряса.

— Ну хорошо… — Губы Монфора сжались в ниточку, а из его глаз сыпались искры, особенно яркие на фоне бледного лица. Ему очень не хотелось извиняться, но пришлось. — Судя по всему, господа, вы не дали моим людям совершить непоправимую ошибку. Господь, разумеется, узнал бы своих — небесного суда не удастся избежать никому, — но вы помогли восторжествовать справедливости здесь, на земле. Прошу вас, окажите мне честь сопроводить нас к полевому лагерю. Мы направляемся к Тулузе, чтобы отбить город. Возможно, вы захотите присоединиться к нам. Войску Папы необходимы бесстрашные и справедливые воины!

— Здесь их явно не хватает, — пробормотал Рюдигер, когда рыцари все же присоединились к свите предводителя войска, как и те, с кем они сражались, причем четверо из них едва держались в седлах. — Но у меня нет никаких честолюбивых желаний! Что за бесчувственный тип этот Монфор! На совести его головорезов четверо крестьян, и кто знает, сколько изнасилованных девушек лежат мертвые за домами. И он даже не предложил выплатить людям компенсацию за убитых и не подумал хотя бы извиниться. Неудивительно, что народ его не поддерживает.

— Да и то, что он приехал вовремя… — Ханзи ухмыльнулся. — Ведь это не могло быть совпадением, что он как раз проезжал мимо с парочкой рыцарей и решил облагоразумить этих невежд. Он просто дал им время убить крестьян, позабавиться с женщинами, а вот трофеи он забрал бы себе! И если впоследствии оказалось бы, что они не были еретиками… Ну, он не был бы виноват.

— Что мы будем делать теперь? — спросил Дитмар. — Мы ведь не станем сопровождать их в Тулузу, не так ли?

Рюдигер покачал головой.

— Тогда это будет выглядеть, словно ты собираешься взять в осаду свою возлюбленную. Думаю, она не очень-то обрадовалась бы этому. Да и Монфор не станет играть на лютне перед воротами Тулузы.

— Но сегодня мы наедимся до отвала за счет этих негодяев, — заявил всегда практично мыслящий Ханзи. — Хотя они наверняка будут жарить меньше быков, чем планировали. Они ведь рассчитывали на скотину бедных крестьян!

— Мне хватит и хлеба с сыром, если при этом я смогу послушать, что говорят рыцари, — сказал Рюдигер. — Но самое главное, мы будем спать, не опасаясь нападения. Мы разозлили Монфора, друзья, и он не станет нам мстить, только если будет надеяться заполучить нас, трех вооруженных рыцарей. Но если мы уедем сразу… Ночь темна.

Еда в лагере крестоносцев оказалась весьма неплохой. Хоть и не было быков, но в рагу, которое готовилось в огромных котлах, было достаточно мяса, к нему подали хлеб и кашу из злаков. Все солдаты были хорошо откормленными и сильными, однако рыцарей среди них было очень мало. Большая часть войска состояла из оруженосцев и пеших солдат.

— Удивительно то, что Монфору удалось выиграть столько битв с ними, — сказал Дитмар.

Он, Рюдигер и Ханзи как следует подкрепились и теперь пили вино с четырьмя мужчинами из свиты Монфора, которые предложили новоприбывшим поставить палатки возле них. Здесь кутила верхушка войска, все эти мужчины уже были посвящены в рыцари. Однако они большей частью также были не наследниками, а младшими сыновьями в больших семьях. Исключением был лишь светловолосый великан по имени Матьё де Меренге. Он был не только наследником поместья возле Безье, но и единственным окситанцем среди мужчин. Трое остальных были родом из северных земель Франции.

Рюдигер вскоре отметил, что Матьё отличается от своих собутыльников не только этим. Он был здесь явно не ради трофеев или отпущения всех грехов, — похоже, он всем сердцем ненавидел альбигойцев и графа Тулузы.

— Вам следует держаться Матьё, когда мы возьмем Тулузу, — сказал один из рыцарей. — Он был оруженосцем у графа, а затем служил у него рыцарем. Если кто и знает, где в замке и чем можно поживиться, так это он!

— Прежде всего нужно заполучить голову графа, этого предателя и друга еретиков, бабника и труса! — пылко воскликнул Матьё.

— Ну-ну, я бы не стал называть графа трусом, — постарался успокоить его Рюдигер. — Разве он не сражался и не побеждал?

— Конечно, он самый настоящий трус, монсеньор! — упорствовал Матьё. — Во всем подчиняется женщине, бежит в Англию, вместо того чтобы готовиться к решающему сражению.

— Он ведь вернулся, — заметил Ханзи.

Дитмара же занимали другие проблемы.

— Вы действительно жили при дворе Тулузы, господин Матьё? — спросил он. — При «дворе любви» госпожи Леоноры?

Матьё фыркнул.

— Притон разврата! — бросил он. — Там принимают и еретиков, и евреев, и мавров. Граф держит при себе арабскую ведьму. Якобы только для предсказания по звездам.

Его товарищи расхохотались.

— Она хоть красива? — ухмыляясь, осведомился один из его друзей. — Стоит ли срывать с нее покрывало, когда мы захватим крепость? Никогда не знаешь, что скрывается под одеянием этих сарацинских женщин. — Мужчина был уже немолодым и явно участвовал в крестовом походе в Святую землю.

— Ведьмы все красивы, — ответил Матьё и снова наполнил кубок. — Там стоит заглянуть под каждую юбку…

Дитмар закусил губу. Его учили, что такие похабные речи недостойны рыцаря. Этот мужчина, ко всему прочему, оскорбил двор испанской принцессы и мавританку, близкую подругу его матери! Дитмар почувствовал, что закипает. Ему следовало бы промолчать. Тем более что, если Матьё служил при дворе Тулузы, он должен был знать Софию.

— Раз уж мы завели речь о дамах, господин Матьё, — сухо начал он, — не знали ли вы при дворе госпожи Леоноры девушку по имени София? София Орнемюнде — светловолосая и красивая, словно ранее утро…

Прежде чем он смог продолжить описание своей дамы сердца, его прервал хохот Матьё.

— Эту потаскуху, любительницу еретиков? Разумеется, я знал госпожу Софию. Она держится чопорно по отношению к любому христианскому рыцарю. Ей больше по вкусу альбигойцы. — Он ухмыльнулся и сделал недвусмысленный жест.

Дитмар вскочил.

— Вы за это ответите! — в ярости воскликнул он. — София Орнемюнде является моей дамой сердца. Ее добродетель не вызывает сомнений, равно как и то, что она истинно верующая. Доказательством чему и является то, что она чопорно держала себя по отношению к вам!

Матьё надменно улыбнулся.

— Ах вот как, ваша дама сердца! В Тулузе она не спускала глаз с Фламберта де Монтальбана. Привлекательный молодой человек, спору нет. Трубадур. Но испорчен до мозга костей отвратительным учением альбигойцев. — Он поднялся, заметив, что Дитмар не собирается садиться. — Ты ведь не станешь биться из-за нее, правда? — Он рассмеялся. — Поверь мне, она того не стоит, она…

Дитмар нанес Матьё удар кулаком в лицо, от которого тот зашатался. Остальные рыцари поспешно растащили их в разные стороны, когда оба выхватили мечи.

— Я думаю, все немного перебрали, — успокаивающе произнес один из старших рыцарей, хотя Дитмар был совершенно трезв. — Вам сперва следует проспаться, прежде чем вы бросите друг другу вызов из-за девушки, которая, похоже, отказала одному, а другому наставила рога.

— София не… — Дитмар рванулся, но Рюдигер и Ханзи зажали его с двух сторон, как в тиски.

— Сейчас ты пойдешь со мной! — требовательным тоном сказал ему Рюдигер. — Господа извинят нас. Моего юного друга занесло сюда на крыльях любви, — но разве это не лучший источник силы при захвате города?

С этими словами он улыбнулся рыцарям, которые мертвой хваткой держали не менее разъярившегося Матьё. Из носа юноши шла кровь, и он явно жаждал мести.

— Ты вообще в своем уме? — набросился Дитмар на Рюдигера после того, как его затолкали в палатку. Рюдигер следил за тем, чтобы он не выскочил наружу, в то время как Ханзи поспешно собирал вещи. — Разве ты хочешь отправиться с этими типами в Тулузу?

Рюдигер покачал головой:

— Разумеется нет. Я сказал это, только чтобы усыпить бдительность Матьё. Чтобы он не побежал тут же к Монфору ябедничать.

— К Монфору? — переспросил Дитмар.

— Клянусь своей задницей, — сказал Ханзи. — Э-э… простите, рыцарской честью. Но прежде мы уберемся отсюда. Ты ведь тоже так считаешь, Рюдигер?

Рюдигер кивнул.

— Как можно быстрей. Но нам следует подождать, пока все напьются и заснут. Палатку придется оставить, и вьючных животных в конюшне. Да, жаль все это бросать, но если нам ничего не помешает, вскоре мы будем далеко отсюда. И мы ни в коем случае не станем рисковать. Объедем Тулузу и попытаем счастья в Монтальбане.

Дитмар нахмурился.

— И все это ради того, чтобы я не сражался с этим негодяем? Но я побеждал противников и посильнее! Вам не нужно все время присматривать за мной!

Рюдигер вздохнул.

— Я верю, что ты можешь расправиться с этим хвастуном, — сказал он. — Но у меня нет ни малейшего желания отдавать свою жизнь в руки этого Монфора, приняв крест.

Дитмар покачал головой.

— Но ведь он не может нас заставить это сделать! — произнес он.

— Нет, — согласился Ханзи. — Но он может настоятельно посоветовать нам так поступить.

— Например, чтобы мы тем самым доказали, что не являемся тайными еретиками, которые едут в Тулузу, чтобы защитить город от крестоносцев и освободить девушку-альбигойку! — прошипел Рюдигер. — Господи, Дитмар, если завтра этот парень расскажет Монфору историю, которую он поведал нам, а ты заступишься за Софию, тогда нас спасет лишь принесенная в то же мгновение клятва сначала сжечь всех альбигойцев, а затем освободить Иерусалим. Очнись, Дитмар! Здесь достаточно лишь быть знакомым с одним еретиком, чтобы тебе перерезали горло. Или и того хуже — ты можешь оказаться на первом же костре, который они разожгут. Возможно, уже завтра в следующей деревне. Мы, конечно же, вызвали подозрения. А теперь приляг на часок, а затем мы отправимся в путь. Надеюсь, они не охраняют лагерь, — тут редко кто пытается тайком улизнуть ночью.

Рюдигеру, Дитмару и Ханзи действительно удалось покинуть полевой лагерь Монфора незамеченными. Правда, его охраняли двое заспанных караульных, но они не осмелились остановить рыцарей, которые пустили лошадей шагом, проезжая мимо них, и лишь кратко их поприветствовали. Они облачились в доспехи, и, возможно, стражи предположили, что рыцари отправились куда-то по поручению Монфора. Друзья пустили лошадей галопом, как только караульные скрылись из виду.

— А теперь как можно дальше от дороги, ведущей к Тулузе! Чтобы мы ни в коем случае не попались в руки этим типам! — успокоившись, заявил Ханзи.

— Ты полагаешь, София все еще в Монтальбане, если граф уже вернулся в Тулузу? — засомневался Дитмар.

— Посмотрим, — отозвался Рюдигер. — В любом случае мы узнаем об этом в Монтальбане. Разумеется, мы могли бы сделать это и в Тулузе, но если ее там не будет, мы можем застрять в осажденном городе.

Рыцари двинулись чуть ли не в обратную сторону, по направлению к деревне, на которую днем раньше было совершено нападение. Когда они перед деревней свернули на узкую дорогу, тянущуюся через леса и луга, в сумерках перед ними появилась невысокая хрупкая фигурка.

— Свихнуться, это же девчушка из деревни! — Устав или волнуясь, Ханзи начинал употреблять просторечные выражения.

И он был прав. На девушке было то же платье, что при их первой встрече, ее светлые волосы, связанные полоской кожи, падали на спину. Через плечо был перекинут узелок, и она выглядела до смерти уставшей. Услышав топот копыт, она все же попыталась спрятаться в кусты у обочины дороги.

— Тебе не следует бояться! Это же мы! — крикнул ей Ханзи.

Девушка, вглядевшись в рыцарей, присела в глубоком реверансе.

— Благодарю вас, месье, за спасение моей деревни, — учтиво произнесла она. — Вы… Вы не причините мне зла? — неуверенно произнесла она.

— Куда ты собралась? — спросил Рюдигер. — Это дорога в Монтальбан.

Девушка пожала плечами.

— Сюда или туда — мне все равно. Жители деревни выгнали меня. Священник спас меня, ведь остальные хотели меня сжечь. Они говорили, что эти мужчины вчера явились из-за меня.

— Но почему? — Дитмар недоуменно пожал плечами. — Ты ведь не еретичка, не так ли?

Девушка опустила голову.

— Но я была ею когда-то, — призналась она. — Люди Монфора сожгли моих родителей. И наших друзей. Но я была так мала, что они пожалели меня. Но это было давно, еще когда с крестоносцами ездили епископы и настоятели. Один из них, Доминик, основал монастырь в Пруе для альбигойцев, которые отреклись от своей веры. Меня отправили туда, и я там воспитывалась. Но я не хотела становиться монашкой, поэтому вернулась в свою деревню.

— И теперь они винят тебя в очередном нападении. Какая глупость! — возмущался Ханзи. — Что будем с ней делать?

— Мы? — с усмешкой спросил Рюдигер.

— Ну, мы же не можем бросить ее на дороге, совсем одну. Мы…

— Нам следует довезти ее хотя бы до Монтальбана, — согласился Дитмар.

Рюдигер переводил взгляд с одного на другого. Ханзи смотрел на девушку с полной серьезностью, Дитмар, похоже, не питал к ней никаких чувств. Он только старательно пытался придать выражение благородства своему лицу.

— Но ты возьмешь ее к себе в седло, — сказал Рюдигер Ханзи, пытаясь скрыть улыбку. — Твой Вастл самый спокойный из всех.

Дитмар хотел было возмутиться и заявить, что его конь также не понесет, если на него посадить девушку, но тут он увидел, как прояснилось лицо Ханзи, и промолчал.

— Как тебя зовут? — через время спросил он девушку.

— Эсклармонда, — ответила она звонким голосом. — Как сестру графини Фуа, известной Совершенной. Но люди в деревне называли меня Клэр.

— Клэр… — пробормотал Ханзи и легко усадил девушку на лошадь.

 

Глава 3

Соломон из Кронаха, он же Жером де Париж, спешился во дворе крепости, намереваясь проверить, как продвигается постройка патерелл. До сих пор не были устранены замечания Мириам, и даже терпеливый лекарь начинал выходить из себя. Рабочие, которых предоставил ему Пьер де Монтальбан, были и глупыми, и ленивыми. Они не понимали, чего от них хотят, их вообще мало что интересовало.

В этот день ни одного рабочего не было видно, как и мастера. Однако вокруг катапульты ходил юный светловолосый рыцарь и, похоже, изучал внимательнейшим образом каждую деталь — и лебедки, и плеча, и крепежных рам. Когда он провел длинными тонкими пальцами по ложбинке, Соломону показалось, что перед ним призрак. Он напоминал ему другого молодого мужчину, с которым он строил когда-то модели соборов и рассчитывал их прочность. Этот юноша усердно и сосредоточенно пытался понять, как устроено орудие.

Соломон нащупал стену, чтобы опереться на нее, когда рыцарь поднял глаза. Это не мог быть…

— Добрый день, монсеньор! Вы мастер? Но что с вами, вы так побледнели?

Тот же звонкий высокий голос, дружелюбный, сочувствующий тон.

Соломон взял себя в руки. Это, конечно же, был не призрак. И теперь он рассмотрел сияющие синие глаза, которые заметно отличались от серых глаз прежнего подопечного лекаря. Это был… это должен быть…

— Дитмар! — вырвалось у лекаря. — Тебя зовут Дитмар!

Юный рыцарь нахмурился. Его явно изумило такое фамильярное обращение, но он не возмутился, как это сделал бы вспыльчивый мужчина его положения.

— Дитмар Орнемюнде из Лауэнштайна, — представился он. — А кто… вы?

На Соломоне было простое одеяние рабочего, короткая коричневая туника и черные штаны. Неудивительно, что юноша принял его за рабочего, в лучшем случае он выглядел как торговец. Однако в этот момент лекарь был слишком взволнован для учтивых ответов.

— Дитмар! Или лучше господин рыцарь, — простите, что так обратился к вам, но… Мне вдруг вспомнилось, как ваша мать однажды собиралась пеленать вас. В спешке, чтобы еврейка, хозяйка постоялого двора, не заметила, что вы не обрезаны. Хоть мы и называли вас Барухом…

Соломон улыбнулся, явно надеясь на понимание. И юноша улыбнулся ему в ответ. Немного смущенно — и это была улыбка Герлин. Соломон задумался. Почему он искал в нем лишь черты Дитриха? Ведь у Дитмара были глаза Герлин, ее полные губы — и заразительная манера улыбаться, чем спокойный Дитрих не обладал.

— Тогда вы… вы путешествовали с моей матерью, — неуверенно произнес Дитмар. — Но… Но… если вы были одним из рыцарей, которые сопровождали ее… Откуда вы можете знать…

Во время поездки с Герлин Соломон выдавал себя за христианского цирюльника, однако на парижском постоялом дворе не стал отрицать, что он иудей. Но об этом знали лишь Герлин, Авраам, Мириам и…

Соломон с восторгом наблюдал за тем, как мысли Дитмара отражались на его лице. Дитрих умел так же напряженно размышлять.

— Но вы не можете быть лекарем. Матушка сказала, что он погиб в Париже.

Соломон покачал головой:

— Меня спасли, Дитмар, но я не стал сообщать об этом Герлин. Она обрела счастье с Флорисом. Кем был я, чтобы…

Нахмурившись, Дитмар пристально смотрел на него, и Соломон закусил губу. Разумеется, юноша ничего не знал о том, что произошло между ним и его матерью.

— Это долгая история, — сказал Соломон. — Но да, я Соломон из Кронаха, и я еврей. Однако здесь этого никто не знает. В Монтальбане меня называют Жером де Париж. — Он слегка поклонился.

Дитмар заговорщицки улыбнулся:

— Тогда я тоже буду вас так называть. Но вам следует поведать мне свою историю. Мы можем где-то уединиться?

Соломон кивнул.

— Сейчас. Как только я осмотрю эти патереллы. Они…

— Патереллы? — спросил Дитмар. — Вот как вы называете здесь орудия! Смешные маленькие катапульты. Но что вы собираетесь с ними делать? Они слишком малы и едва смогут послать камень на расстояние, превышающее дальность полета стрелы. Люди в крепости могут обстрелять своих же канониров.

Соломон покачал головой.

— Если наши расчеты верны, камни смогут улетать на добрые две сотни локтей, — заявил он. — Этому способствуют перекрученные тросы в нижней части, которые занимают меньше места, чем рычаг. Вот взгляните сами. Движение тросов при вращении порождает силу, которая рывком поднимает плечо. А канонирам в этом случае нечего опасаться — эти орудия будут установлены на стенах крепости.

Дитмар присвистнул.

— Требушет для обороны! Даже сразу три! Маленькие и легкие, удобные для перемещения! Осаждающие подумают, что все стены ими заставлены!

Соломон улыбнулся.

— У вас смех матери и ум отца.

— Но положение оси… — Дитмар не обратил внимания на похвалу. — Кто-то здесь поработал не на совесть.

Соломон вздохнул.

— Вот почему я не могу сейчас поговорить с вами, а должен разыскать столяров, которые строили эти машины для нас. И кузнеца, выковавшего кольца, — мы хотим усилить плечо… Это будет сделать непросто. Хозяин крепости, к сожалению, не обладает вашей дальновидностью. Он считает патереллу игрушкой и не поддерживает нас. Рабочие знают об этом и выполняют задания кое-как, — хоть и не он им платит. Но если вы не слишком спешите, — Соломон указал на свою негнущуюся ногу, — то можете сопроводить меня. Возможно, даже немного помахать мечом, тогда эти парни точно испугаются! — Он рассмеялся. — Но прежде всего я хотел бы знать, что вас привело сюда. Вы ведь не странствующий рыцарь, чтобы сражаться на стороне Раймунда? — Лекарь бросил испытующий взгляд на юношу, который когда-то был его приемным сыном. — Разве вы не должны отвоевывать Лауэнштайн?

Дитмар расправил плечи и гордо посмотрел Соломону в глаза.

— Это уже произошло, господин Соломон! Захватчик мертв, моя мать находится в Лауэнштайне и управляет крепостью, пока я не вернусь туда со своей женой.

Соломон засмеялся, радостно и с облегчением.

— Так вы сейчас ищете свою невесту? И кто же эта счастливица? У графа нет подходящих дочерей.

Дитмар закусил губу.

— Это тоже долгая история, — заметил он.

На следующий день небольшой караван отправился в Тулузу. Дитмар, Рюдигер и Ханзи были в полном вооружении, да и лекарь облачился в кольчугу. Это делало поездку утомительней, но хозяин крепости отказался предоставить дополнительных рыцарей для охраны трех катапульт. Они были все еще не готовы, но Дитмар хотел как можно быстрее попасть в Тулузу, узнав, что София находится там.

— А патереллы мы заберем с собой! — решил Рюдигер, когда Дитмар показал ему небольшие орудия. — Это великолепная идея — стрелять из них со стен города, и в Тулузе наверняка найдутся умелые рабочие. Да и граф явно будет более заинтересован в них, чем господин де Монтальбан.

— В случае сомнения его просветят звезды, — рассмеялся Соломон. — Мавританка убедит его в том, что им цены нет, об этом я не беспокоюсь. И она пустит в ход все свое очарование, ей ведь еще здесь не терпелось испробовать эти орудия.

— Главное, чтобы они не попали в руки Монфора, — сказал Дитмар, охотно облачаясь в доспехи. — У нас есть возницы?

Каждую из трех катапульт погрузили на легкую повозку, которую тянули два мула. Как и их больших собратьев, патереллы для перевозки разобрали на части, однако для их сборки потребуются не дни, а всего лишь час-другой.

— Два, — ответил Рюдигер. — И…

— Одной могу управлять я! — заявила Эсклармонда. Альбигойцы Монтальбана приняли ее дружелюбно. Они решили, что она хотела снова обратиться в их веру. Однако девушка все еще не определилась и воспользовалась возможностью сбежать от неистовых миссионеров. — Я могу управлять повозкой, я уже делала это в деревне. Ведь в нашем дворе все были изгоями.

Рюдигер и Дитмар посмотрели на нее с уважением, а Ханзи — с нескрываемым восхищением. Значит, девчушка не просто вернулась в родную деревню, но и предъявила претензии на хозяйство своего отца. Еще одна причина, по которой жители деревни хотели избавиться от нее.

— Ну, тогда за дело! — воскликнул Рюдигер. — Нам нужно спешить, чтобы попасть в город раньше Монфора. Если нам это вообще удастся!

— Это зависит от того, сколько деревень лежит на его пути в Тулузу, — заметил Ханзи. — Они не настолько спешат, чтобы отказываться от грабежа.

Когда почти через сутки всадники и повозки достигли Тулузы, им сразу бросилось в глаза, что на городских стенах царит оживление, да и стены Нарбонны, замка графа в западной части города, горожане заканчивали укреплять. Мужчины, женщины и даже маленькие дети усердно пытались восстановить стены до прихода Монфора.

— Монфор разрушил их, когда захватил город в последний раз, — сообщил Соломон рыцарям. — Чтобы жители не смогли обороняться. Но с тех пор, как вернулся граф, здесь полным ходом идут восстановительные работы. Поразительно, как много успели сделать за такое короткое время!

— Но выстоят ли они? — скептически произнес Рюдигер.

Стены не везде были укреплены камнями, часто в ход шли земля, брусья и даже кирпичи розового цвета, которыми славилась Тулуза. Сторожевые башни сооружали из дерева. Строители как раз обтягивали их свежими шкурами животных, чтобы осаждающим было непросто поджечь их.

— Это лучше, чем ничего, — заметил Дитмар. — К тому же здесь применены разные уловки. Вот, посмотрите, какие преграды они устроили перед крепостью. Это «подводные камни» для лошадей, да и тяжелые орудия не перетащить через них. Осторожно, Эсклармонда, ось повозки может сломаться!

Превосходное настроение Дитмара в этот день ничто не могло испортить, в то время как лекарь выглядел скорее обеспокоенным. Прежде чем они подъехали вплотную к стенам, Соломон должен был предостеречь юного рыцаря. Дитмар держал курс на замок и выглядел таким воодушевленным, словно ему всего лишь нужно было спрыгнуть там с лошади, чтобы тут же заключить Софию в объятия.

— Дитмар, я не знаю, говорил ли Рюдигер с вами об этом. Но… вы ведь понимаете, что ваше появление в Тулузе может создать… несколько щекотливую ситуацию?

— Щекотливую? — смутившись, переспросил Дитмар. — Почему же это? Я такой же рыцарь, как и другие. Графу следует радоваться любому, кто к нему присоединяется.

Лекарь кивнул.

— Разумеется. Но вы… ну, если я правильно понял Авраама и Мириам, София воспитывается при дворе графа, потому что Раймунд и Роланд были близкими друзьями.

— Это правда, они и в Майнце проводили много времени вместе, — подтвердил Дитмар. — Ну и что?

— Ну, ведь вы победили Роланда. И весть об этом наверняка еще не дошла до этих мест, а значит, граф узнает об этом от нас.

— Вы полагаете, он разозлится, — сказал Дитмар. — Однако же я победил Роланда в рыцарском поединке, действуя честно и открыто. Граф не должен принимать это на свой счет.

— Но вряд ли он воспылает желанием выдать за вас замуж свою подопечную, к тому же он будет исходить из того, что именно вы убили Роланда. И подумайте также о Софии. Предположим, она обрадуется встрече с вами. Но вы теперь не просто рыцарь, в которого она влюбилась. Она будет считать, что смерть ее отца на вашей совести.

— А на его совести смерть моего отца! — воскликнул Дитмар.

Соломон изумленно покачал головой.

— Кто вам такое сказал? Дитмар, Роланд не убивал вашего отца. Разумеется, он также был причастен к его смерти, но Дитрих умер от воспаления легких.

— Не Дитриха, — вмешался Рюдигер. — Флориса. Дитмар говорит о своем приемном отце. Флорис де Трилльон погиб от руки Роланда.

Соломон почувствовал, что кровь отхлынула от его лица. Он зашатался в седле, надеясь, что никто из рыцарей этого не заметил.

— Флорис… Флорис мертв?

Однако Рюдигер не обратил внимания на его реакцию, а повернулся к племяннику:

— Дитмар, господин… Жером имеет в виду, что тебе пока не следует высовываться. Позаботься о катапультах, держись Мириам и господина Соломона. Я поговорю с графом, а возможно, и с Софией. Ей потребуется некоторое время, чтобы забыть о том, что произошло в Лауэнштайне. Мы должны дать ей это время.

Дитмар нехотя кивнул.

— Но я не намерен ждать долго! — заявил он. — Я сгораю от желания увидеть ее. А она… Не важно, что о ней говорят. Я уверен, она чувствует то же, что и я.

София изумилась и испугалась, когда через несколько дней после ее прибытия граф вызвал ее к себе. Между тем вся крепость полнилась слухами о Раймунде и Женевьеве, и хоть Женевьева ничего не рассказывала Софии, той была известна эта история в общих чертах. Между ее подругой и графом что-то произошло — и, похоже, без согласия Женевьевы. Что, если теперь Раймунд заинтересовался ею самой? Граф был известным сердцеедом, и пока его жена находилась в Англии, девочки оставались беззащитными. Поэтому София надела свое самое простое коричневое платье, в котором она работала в саду, и задумалась над тем, как повежливее отказать графу.

Когда она вошла в покои Раймунда, то замерла от изумления. На простой скамье, одном из немногих мест для сидения, устроились мавританка и ее супруг. Госпожа Айеша старалась не оставаться с графом наедине.

— Подойди, София, дитя мое, присядь.

Граф сам открыл Софии дверь и теперь указал ей на табурет. Замок был разграблен после захвата, так что обстановка графских покоев была скромной. После сражения под Мюре Симону де Монфору не хватало денег, и он бесцеремонно разграбил всю Тулузу. Он забрал лучшую мебель и ковры из замка и, несомненно, из домов зажиточных горожан. Монфор потребовал от Тулузы выплатить ему тридцать тысяч золотых слитков и с невероятной жестокостью взыскивал их.

София робко присела, в то время как граф в беспокойстве мерил комнату шагами.

— София, я должен сообщить тебе печальные вести, — наконец сказал он после того, как мавританка протянула девушке кубок пряного вина. — Может быть, сперва выпей, это… возможно, это придаст тебе сил.

София неуверенно взяла кубок.

— Не мучьте ребенка, — обратилась мавританка к нерешительному графу. — Я понимаю, что это потеря и для вас, но ей лучше узнать об этом от своего попечителя.

Граф выпрямился и поспешно сделал глоток вина.

— София, крепость твоего отца захвачена, — наконец сообщил он ей. — Дитмар Орнемюнде осаждал ее на протяжении полутора лет, твой отец погиб от его руки. Орнемюнде из Лауэнштайна снова владеют крепостью.

София побледнела.

— Отец… Дитмар… Дитмар? Дитмар убил моего отца?

— В рыцарском поединке, — сказала мавританка.

Граф неохотно кивнул. Похоже, он с трудом мог себе это представить.

— Твой отец якобы вызвал его на поединок, — уточнил он.

София прерывисто дышала.

— Но ведь Дитмар… — прошептала она.

— Было очевидно, что все когда-то разрешится через поединок, — сказал граф. Я лишь не мог представить, что… все закончится так. — Он провел рукой в перчатке по глазам.

София сглотнула. Но ей все же удалось взять себя в руки.

— Что с моей матерью? — спросила она.

Граф пожал плечами.

— Согласно рассказам господина из Фалькенберга, она заняла вдовью резиденцию в Лауэнштайне, по крайней мере, на время, — произнес он. — Что странно и чрезвычайно… ну, чрезвычайно благородно со стороны господина Дитмара. Редко когда…

— Я уверена, господин Дитмар желал бы мирного разрешения данного спора, — заметила Мириам.

Она бросила испытующий и в то же время сочувствующий взгляд на Софию, на бледном лице которой отражались все ее переживания. Дитмар бился в поединке под ее знаком. И отец Софии погиб.

— Нам… ему было, похоже, не суждено… — прошептала София и опустила взгляд на свои руки, которые лежали у нее на коленях. — Я… Я благодарна вам за то, что сообщили мне, господин Раймунд. Что… Что теперь будет со мной?

Граф закусил губу и снова начал ходить по комнате.

— Дитя мое, я думаю, что лучшим решением будет как можно скорее выдать тебя замуж, — печально произнес он. — Ты уже достаточно взрослая. Причем с приданым могут возникнуть проблемы. Но я думаю… Если я не ошибаюсь, господин Фламберт де Монтальбан влюблен в тебя по уши.

Теперь София покраснела.

— Но ведь господин Фламберт…

Она не знала, что ответить и что думать об этом. Перед ее мысленным взором возникал один лишь Дитмар. Она видела сражение в Майнце и волновалась, как и он, видела победный взгляд юного рыцаря, когда его противник лежал перед ним в пыли. Был ли его взгляд таким же, когда он с окровавленным мечом стоял над телом ее отца?

— Фламберт альбигоец, разумеется. Я понимаю, что ты имеешь в виду, — кивнул граф. — Но я, конечно же, поставлю условие, что он должен будет принять истинную веру. Тогда и крепость Монтальбан окажется в руках благоверного, что было бы выгодней для меня, несмотря на то что я с глубоким уважением отношусь к господину Пьеру. Ну так что, София? Следует ли мне поговорить с рыцарем?

Софии показалось, что земля уходит у нее из-под ног.

— Но прежде дайте девушке прийти в себя, — обратилась мавританка к графу. София бросила на нее благодарный взгляд. — Она потеряла отца и родной дом, а сейчас в мгновение ока должна принять решение, за кого выйти замуж. Все происходит слишком быстро.

Мириам поднялась, подошла к Софии и обняла ее.

— Я все еще нужна вам, господин? — спросила она графа. — В противном случае я отведу ее в комнату и приготовлю ей усыпляющий напиток. А завтра она сможет подумать о вашем великодушном предложении по поводу господина Фламберта.

— А графу следует еще раз обдумать, действительно ли он хочет, чтобы Фламберт принял христианство, — сказал Авраам, когда они наконец вышли в коридор с Софией. — Я полагаю, Женевьева может быть для него опасней всех Монфоров перед городскими воротами.

Жители Тулузы как раз узнали, что Ги де Монфор, брат Симона, приближается к городу с несколькими рыцарями. Граф Фуа, старый боевой соратник Раймунда, уже собирал защитников на все еще не до конца восстановленных стенах. Наибольшую тревогу вызывали городские ворота Монтульё.

Женевьева была готова к бою, когда граф позвал ее к себе, как только ушла София. Она знала, что не может пренебречь его приказом явиться. На том ужине она вела себя крайне неприлично, но она не могла постоянно избегать графа, как делала до этого момента. Все же в этот раз он был полностью одет, когда она предстала перед ним. Она сразу заметила, как опустела комната.

— Сеньор де Монфор, похоже, питает слабость к простой обстановке, — съязвила она.

Раймунд поморщился.

— Ему приписывают некий аскетизм, — заметил он. — Это его роднит с вами, Совершенными.

Женевьева собиралась вспылить, но Раймунд жестом велел ей молчать.

— Больше никакого рукоприкладства, прошу тебя, моя любовь. То, что произошло на днях, было весьма нелицеприятным. Но я готов простить тебя. — Он улыбнулся. — Я не разочаровался в тебе, Женевьева. Ты пылкая женщина… и я всегда это ценил. Однако также я ценю сдержанность на публике. Договорились?

— Нет! — отрезала Женевьева. — Я ни страстная, ни покорная. Я…

Граф рассмеялся.

— Бесчувственная, но высокопарная! Господи, Женевьева, я люблю тебя! Как здорово мы проводили бы время вместе, если бы ты не противилась сама себе!

Женевьева так резко откинула назад голову, что ее черное покрывало сползло.

— А я не люблю вас, граф! — категорически заявила она. — Я вообще никого не люблю и никогда не полюблю. Я согрешила и за это расплачиваюсь теперь. Пройдет время, прежде чем я буду достойна, прежде чем я сама сочту себя достаточно очищенной, чтобы сделать то, чего я действительно хочу.

— А чего ты хочешь, Женевьева? — спросил граф. — Да-да, я слышал о крещении. Но ты ведь не одна из этих черных ворон, которые закрываются в своем мире, чтобы в итоге пойти на костер инквизиции. Это глупости, дитя мое. Ты не Эсклармонда де Фуа. Ты… Ты создана для любви!

Граф хотел схватить ее за руку, но Женевьева отшатнулась.

— Вы желаете лишь мое грешное тело! — выкрикнула она и распахнула дверь, чтобы убежать. — Но меня… меня вы не знаете. Вы не имеете ни малейшего представления о моей душе, господин граф, которая желает спасения! И я спасу ее! Огонь меня не страшит! Он сожжет лишь мое тело!

С этими словами она выбежала, споткнулась о порог двери — и упала в руки Рюдигера из Фалькенберга. Рыцарь подхватил ее, однако тут же отпустил, когда она начала неистово высвобождаться. Испуганная, но с горящими яростью глазами, она стояла перед незнакомцем и смотрела в его смеющиеся синие глаза под буйной темно-рыжей шевелюрой. Рюдигер только сейчас снял свой шлем. После беседы с графом он вместе с Ханзи объехал оборонные сооружения Тулузы. Теперь он хотел поговорить с графом, рассчитывая поступить к нему на службу. Если на следующий день Ги де Монфор действительно нападет на Тулузу, Раймунду будет дорого каждое копье.

То, что из дверей комнаты графа прямо ему в объятия выскочила девушка, изумило и позабавило его. Она была невероятно красива, но слишком мрачно одета.

— Могу ли я помочь вам, сударыня? — спросил он. — Очевидно, у вас с графом вышел спор. А ведь он известен как Великий Возлюбленный — уже пятью женами обзавелся… или же шестью?

— Я ни в коем случае не собираюсь становиться следующей! — фыркнула Женевьева, бросив испепеляющий взгляд на графа, который в растерянности стоял в дверях.

Но он быстро взял себя в руки.

— Мадемуазель Женевьева, что за вздор вы несете! Я никогда не принуждал женщину к чему-либо, и я не буду поступать так и с вами. Признаться, я сгораю от желания запереть вас в монастыре для вашего же блага! Чем я могу вам помочь, господин Рюдигер? — обратился он к рыцарю.

Однако тот не мог отвести глаз от Женевьевы.

— Как было бы жаль! — заметил он и окинул восхищенным взглядом ее сияющие черные волосы, слегка покрасневшее от ярости лицо и вишневые губы. — Хотя вы уже и одеваетесь как… Вы ведь не сбежавшая монашка, не так ли?

Рюдигер бросил скептический взгляд на Женевьеву. Черное платье вполне годилось для монастыря, но такую пылкую и несдержанную в ярости монашку он не мог представить даже среди темпераментных жителей юга Франции.

Женевьева сверкнула глазами на обоих мужчин.

— Я неофитка. Я стану Совершенной, я…

Рюдигер, глядя на нее, не удержался, на его лице появилась улыбка. Такая же улыбка с недавних пор появлялась на лице Ханзи, когда он смотрел на Эсклармонду, и озаряла лицо Дитмара вот уже почти пять лет при каждой мысли о Софии.

— Вы уже совершенны, моя госпожа! — мягко произнес он. — И если вы мне позволите, я с удовольствием при встрече докажу вам это.

 

Глава 4

Во дворе замка Нарбонны граф де Фуа собирал юных рыцарей, чтобы защитить ворота Монтульё от воинов Ги де Монфора. Несмотря на все старания жителей города, эта часть городской стены еще не была полностью восстановлена, и теперь следовало прежде отбить атаку крестоносцев, а затем защищать рабочих, которые укрепляли ворота.

Дитмар как раз спешился с помощью двух оруженосцев и с усмешкой наблюдал за тем, как залившийся краской Ханзи принимал от малышки Эсклармонды простой вязаный пояс в качестве знака дамы. При этом девушка покраснела еще сильней и не знала, на что обратить взгляд.

— Зачем вам знак от меня? — неуверенно спросила Эсклармонда. — И подходит ли он вообще? Это лишь старый пояс, разве знак… Дама ведь носит шелковые рубашки и шерстяные платья, а платок, который она отдает рыцарю, должен пахнуть розами.

Ханзи бросил на девушку взгляд, полный любви и восхищения.

— Моя… гм… госпожа…

Дитмар едва удержался, чтобы не рассмеяться. Ханзи еще никогда не пробовал себя в искусстве учтивых речей, и, похоже, это давалось ему с трудом.

— Если вы его… носили на теле, то грубейшее… полотно становится шелком и бархатом. Для бестолочи и глупца это, может быть, всего лишь старый пояс, но для меня это… э-э… приятнейшие оковы.

Маленькое загорелое лицо Эсклармонды просияло улыбкой. Между тем она больше не носила крестьянское одеяние, Мириам позаботилась о том, чтобы одна из младших девочек отдала ей простое домашнее платье. Эсклармонде было лет шестнадцать-семнадцать, но она была невысокой и изящной, словно фея.

— Она джинн, — улыбнулся Авраам, который также наблюдал за попытками ухаживания Ханзи, — как сказали бы мавры.

Он также присоединился к рыцарям, причем в своем мавританском наряде и с кривым мечом выглядел весьма необычно. Однако как воина его недооценивать не следовало. Еще в детстве сын торговца научился обращаться с оружием, — хотя для евреев это было запрещено законом, купцы не придерживались этих предписаний. Ведь во время своих путешествий они подвергались всевозможным опасностям и не собирались оставаться беззащитными. В то время как большинство из них весьма неохотно упражнялись в боевых искусствах, жаждущему приключений Аврааму всегда больше нравилось ездить верхом и размахивать мечом, чем учиться считать и осваивать иностранные языки. Он ужасно говорил на иврите, зато был обладателем лошади и всевозможного оружия, от большого меча до изящного кривого клинка.

— И как джинн она, похоже, сумела очаровать твоего рыцаря Жана, — сказал Авраам, остановив свою расторопную кобылу возле боевого коня Рюдигера. — Знает ли он, что может лишиться своего титула и звания, если женится на девушке из народа?

Рюдигер пожал плечами. Его не слишком заботили проблемы боевого товарища, поскольку сам он не отрывал глаз от юной красавицы. Темноволосая Женевьева с горящими глазами наблюдала за двумя взволнованными юными девушками из крепости, которые, покраснев от смущения, как раз прощались со своими возлюбленными рыцарями.

— Скорее нет, — все же ответил Рюдигер. — Причем ему, возможно, это все равно. То, как он на нее смотрит… Но мне кажется, не все так печально. Король Франции обязан ему своей жизнью, так что он подумает, прежде чем отобрать у него титул и владения. — Ханзи как раз прятал необычный знак Эсклармонды ближе к сердцу, под латы, а вот Рюдигер не мог отвести глаз от Женевьевы. Похоже, она не была близка ни с одним из рыцарей. Она обменялась парой слов с привлекательным темноволосым юношей, однако при этом он держался скованно. Могла ли она все же быть своего рода… монашкой? — Авраам, скажи… эта темноволосая девушка ведь не диакон этих альбигойцев?

Авраам, проследив за его взглядом, рассмеялся.

— Пока нет, — сказал он. — Но если ты хочешь этому помешать, тебе придется отточить сперва свой меч, а затем свою способность очаровывать. Если Тулузу захватят, Женевьева наверняка будет первой, кто бросится в огонь. А если нет… Ну, если не найдется рыцарь, которому чудесным образом удастся пробудить в ней страсть, в следующем году она примет крещение и посвятит себя постам и молитвам. Или же будет воспитывать девочек в крепости на скале, как Эсклармонда де Фуа, что мне кажется более вероятным. Она слишком своенравна, чтобы отречься от всего земного.

Рюдигер нахмурился.

— Позволено ли рыцарю так отзываться о даме? — упрекнул он Авраама.

Авраам чуть не упал от смеха с лошади.

— Я не рыцарь, господин Рюдигер, я лишь притворяюсь. Но, я вижу, вы готовы сделать все возможное, чтобы сблизиться с красавицей. Однако будьте осторожны! У дамы острые зубы!

Дитмар также собирался остановить своего Гавейна возле коня Рюдигера, однако в этот миг замер, увидев, что во двор спустилась София Орнемюнде. Дитмар сразу же узнал ее, каждое ее движение сохранилось в его памяти. Ее легкая танцующая походка, ее манера гордо держать голову, внимательно, но и немного обеспокоенно и испуганно осматриваться… София потупила глаза, что она делала всегда, если рядом находились мужчины. Приходилось ли ей все еще бороться с собой, как и раньше, чтобы не избегать общества рыцарей? Дитмар не мог насмотреться на водопад ее золотистых волос, которые стали еще длиннее и теперь ниспадали до бедер. Они были распущены под покрывалом, которое скрывало ее лицо от слишком любопытных взглядов. И она сохранила привычку маскировать свою изящную фигуру широкой накидкой. В этот день накидка, защищавшая ее от легкого осеннего ветерка, была черной, да и покрывало было темного цвета. Ее можно было принять за сестру Женевьевы. Все ли девушки здесь так одевались?

Но тут Дитмар вспомнил, что София наверняка недавно узнала о смерти отца. Он закусил губу. Может, пока лучше к ней не приближаться? Или же стоит поговорить с ней? Сказать ей, что он не убивал Роланда Орнемюнде, потому что… Но поймет ли она, что ради нее он хотел пощадить его? Или же она сочтет это проявлением слабости, как многие рыцари? Дитмар знал, что его авторитет среди рыцарей пострадал из-за его нерешительности и что друзья защищали его, всегда подбирая осторожные выражения при описании его поединка с Роландом. К примеру, Рюдигер всегда говорил, что Дитмар победил рыцаря, что, разумеется, не было неправдой. Но это подразумевало, что Роланд погиб от руки Дитмара. София также этому поверит. Она…

Мысли Дитмара лихорадочно кружились, в то время как София, плотно закутавшись в накидку, пробиралась между рядами рыцарей. Она не могла узнать Дитмара — его забрало было опущено, — но, конечно же, она узнала бы герб Лауэнштайна, если бы внимательней присмотрелась к щиту рыцаря. Однако София этого не сделала. Она ни с кем не любезничала, как другие девочки, а решительно подошла к юному темноволосому рыцарю, который беседовал с командующим недалеко от Дитмара.

— Господин Фламберт…

При звуке ее голоса все внутри Дитмара затрепетало. Он узнал бы этот голос из тысяч других. Но, похоже, он так же действовал и на другого рыцаря, потому что тот тут же забыл о графе де Фуа. Граф изумленно взглянул на своего подчиненного, который только что докладывал об обстановке, однако теперь не мог отвести глаз от девушки.

— Моя госпожа! Как я желал услышать хоть слово от вас, как согревает меня звук вашего голоса! Он наполняет меня огнем, который сожжет тех, кто собирается захватить город.

Дитмар не видел лица Софии, но знал, что она покраснела и при этом засияла ее светлая кожа.

— Не говорите так, мой рыцарь, — мягко произнесла она. — Я хотела бы, чтобы не было огня, в котором кто-то горел бы. И я не хотела бы видеть в вас пылкого воина за свою веру. Лучше я буду думать о песнях, которые вы подарили мне, и спокойствии, которое снисходит на меня, когда я сижу рядом с вами.

Руки Дитмара сжали поводья лошади. Господи, это была правда! Она называла этого рыцаря своим, она любезно беседовала с ним… Возможно, она поцелует его…

У Дитмара возникло ощущение, словно внутри него что-то умерло, и в то же время он почувствовал непреодолимое желание вернуть это к жизни, бороться, если будет необходимо. Но вызывать этого рыцаря на поединок не имело смысла, ведь на его совести уже была смерть ее отца.

— А как насчет поцелуя, госпожа? — Эти слова Фламберта лишь усугубили ситуацию. — Не благословите ли вы меня им перед боем?

София попыталась одновременно кивнуть и помотать головой. Дитмар помнил этот жест. Девушка боролась с собой. Потому ли, что она не была уверена в своей любви, или же она просто не хотела показывать свою симпатию на людях?

— Я обещала подарить вам свой знак, господин Фламберт, — сказала София, не ответив на просьбу рыцаря. — Новый знак… — Она достала ленту из выреза платья, и Дитмар увидел ее тонкую белоснежную шею. Он хотел бы увидеть там медальон, который он когда-то подарил ей, но его не было на шее Софии.

— Вот. — Она протянула рыцарю шелковую ленту, и Дитмар с болью подумал о той ленте, которую он на протяжении многих лет носил у сердца. Она не должна была награждать ею другого, она…

Дитмар попытался взять себя в руки. Под знаками его первой дамы сердца, мадам де Марикур, десятки рыцарей отправлялись в бой.

Фламберт взял в руки ленту и с благоговением поднес ее к губам. София отступила на шаг.

— Я… Я желаю вам удачи, господин Фламберт, — прошептала она.

Когда София развернулась, Дитмар подумал, что теперь она должна заметить его знамя, но девушка, ничего не замечая, снова пробралась через толпу мужчин и стала подниматься по ступеням. Дитмар, равно как и Фламберт, смотрели ей вслед, как на исчезающий призрак.

— Вы сможете теперь возглавлять отряд, господин Фламберт, или же вы собираетесь парить над нами на крыльях любви? — язвительно спросил граф де Фуа. — Вы знаете, что не сможете заполучить эту девушку, — она не исповедует вашу веру.

Фламберт обратил горящий взор на командующего.

— Но если она действительно любит меня… — тихо произнес он.

Граф вздохнул.

— Сражайтесь мужественно, господин Фламберт! — сказал он перед тем, как опустить забрало. — Я бы попросил господ, которые уже в седлах, присоединиться к господину де Монтальбану. Мы будем наступать фронтально и выедем на равнину, в то время как пешие отряды заблокируют ворота. Не позволяйте им загнать вас в город, на узких улицах невозможно сражаться на лошади.

Дитмар неохотно последовал за Фламбертом де Монтальбаном, но он уже так давно участвовал в боях, что не мог позволить себе потерять самообладание из-за враждебного отношения к рыцарю. Чтобы атаковать, воинам нужен был предводитель, и если граф де Фуа назначил командиром Фламберта, следовательно, у него были на то причины. Дитмар решил, что Фламберт выглядит скорее как трубадур, а не опытный воин, но, конечно же, он относился к сопернику предвзято. В любом случае он будет присматривать за ним — этот тип явно не был достоин получить Софию в жены! Дитмар вспомнил замечание графа де Фуа. Матьё де Меренге сказал правду, рыцарь Софии был альбигойцем. Кто бы ни был ее опекуном сейчас или в будущем, он не позволит, чтобы она принесла клятву верности еретику.

Рыцари промчались по широким дорогам Тулузы, а вот пригород Монтульё, который напоминал деревню, был густо заселен. Раньше здесь, возможно, стояли крестьянские дома, но потом на этом месте возвели городскую стену, и оруженосцы и землевладельцы стали строить свои избушки вдоль узких дорог. Дальше простирались поля и огороды — сейчас они наверняка пострадают от боевых действий.

И они прибыли как раз вовремя! Работники, которые усердно занимались восстановлением стены, взволнованно указывали на облако пыли. Ги де Монфор приближался к крепости со своими рыцарями.

— Подпустите их ближе! — велел Фламберт, в то время как рыцари выстраивались в линию. — Граф де Фуа вскоре должен прибыть с другими всадниками и пешими солдатами. Они будут прикрывать нас, но им не следует отъезжать далеко от города, чтобы поддержать нас.

Стратегия была продумана до мелочей, Дитмар был вынужден это признать. Фаланга рыцарей выедет против так же или подобно выстроенной линии всадников противника и попытается сразу же выбить их из седел. Однако после этой первой атаки будет нелегко остановить и развернуть лошадей: большинство боевых коней пребывали в некоем опьянении, когда скакали на противника. Согласно плану Фламберта, оставшихся в седлах воинов Монфора примет на себя вторая волна рыцарей и множество пеших солдат, в то время как у первой группы нападающих появится возможность развернуть лошадей и затем атаковать захватчиков со спины.

Рыцари хладнокровно ожидали команды Фламберта атаковать, а потом Дитмар внезапно оказался рядом со своим соперником. Гнедой конь Фламберта мчался вперед, словно подгоняемый неведомой силой, рядом с Гавейном. Дитмар пересмотрел свое отношение к юноше. Пусть он и был красавцем, но он также был сильным воином. Его длинноногий конь вырвался вперед, и Фламберт прицелился в противника. Краем глаза Дитмар увидел, что его копье попало в цель — и разлетелось на кусочки, ударившись о нагрудник противника! Такое случалось, порой древко ломалось при ударе, это было простым невезением. Но в данном случае Фламберту особенно не повезло. Его противник был невысоким мужчиной, который держал пику за самое начало древка, чтобы ударить с большей силой. Он позже нанес удар, а после этого имел время собраться и прицелиться намного точнее, чем в первый раз. Фламберт же остался почти беззащитным.

Дитмар долго не раздумывал. Не отдавая себе отчета, он, переместив свой вес, заставил Гавейна проскакать мимо своего противника и набросился на соперника Фламберта. Рыцарь, который видел перед собой лишь Фламберта, не успел понять, что произошло, когда Дитмар использовал свою пику как рычаг и выбил его из седла. Он упал на землю.

Фламберт бросил на Дитмара полный благодарности взгляд, когда они бок о бок развернули своих коней и выхватили мечи. Вместе с пешими солдатами они принялись разделываться с упавшими рыцарями или брать их в плен. Уже было ясно, что атака противника захлебнулась. Первое нападение Монфора удалось отбить.

Через какое-то время рыцари собрались и подсчитали свои потери. Было убито всего несколько пеших солдат, серьезных ранений не было ни у кого. А вот некоторые соперники лежали на земли мертвые, раненые или же просто смиренно ожидали, чтобы их взяли в плен. Уцелевшие противники отступили.

На обратном пути в город, в котором ликовали восхищенные горожане, Фламберт подъехал на своем гнедом к Дитмару.

— Благодарю вас, — просто сказал Фламберт. — Я обязан вам.

«Больше, чем ты представляешь себе», — подумал Дитмар, но лишь кивнул боевому товарищу.

— Вы сделали бы то же самое для меня.

Однако днем позже благодарность Фламберта поставила Дитмара в затруднительное положение. Ги де Монфор не стал предпринимать вторую атаку, вероятно, он ожидал подхода войска брата. Так что жители Тулузы снова могли продолжать восстанавливать стены и праздновать первую победу. Граф Раймунд пригласил всех на праздничный ужин и попросил Мириам привести девушек. Мириам снова была у него в милости, поскольку предсказала нападение Монфора и успех стратегии рыцарей. Это для нее было несложно, но Мириам надеялась в ближайшее время на более впечатляющий успех.

Во время сражения Авраам ранил одного противника и прижал его к стенке. Тот оказался священником, доверенным лицом кардинала Бертрана и уполномоченным Папы Римского. Этот слабак едва не умер со страху: альбигойцы могли обратить его оружие против него и отправить на костер как представителя Церкви, если бы он попал в плен. Похоже, среди воинов Монфора ходили такие слухи, и Авраам не посчитал нужным успокаивать господина Алена. Он даже запугал его еще больше, однако все же оставил того в живых с одним условием: что он впредь будет предоставлять ему информацию о намерениях Монфора. Мужчина со слезами благодарности на глазах согласился, и Авраам отпустил его, однако запомнил его лошадь и знамя. С появлением шпиона в войске Монфора предсказания Мириам станут более точными. А если он не выполнит своего обещания… Авраам с удовольствием снова выбьет его из седла во время следующего сражения.

За ужином «мавританка» воспользовалась удобным случаем, чтобы поведать графу о преимуществах своих боевых орудий. Небольшие катапульты прибыли неповрежденными, однако все еще не были собраны. Мириам осознавала, что рабочие Тулузы должны были заниматься восстановлением стен, но, несмотря на это, она принялась настойчиво убеждать графа в необходимости доработки орудий и таким образом отвлекла его от Женевьевы, которая как раз молча вела девочек мимо него к их местам.

— И лекарь начертил схему этой штуковины? — неодобрительно спросил граф. Ему хотелось бы проводить время с гостями, а не беседовать о патереллах. И он пытался встретиться взглядом с Женевьевой. Раймунд Тулузский так быстро не сдавался. Мириам опасалась, что он снова позовет девушку к своему столу. — Куда же он запропастился, этот господин Жером? Я ведь пригласил его!

— Ухаживает за ранеными во вчерашнем сражении, — пояснила Мириам.

Она лишь мельком видела лекаря после его приезда в Тулузу. Авраама беспокоило то, что он все время проводит в покоях, которые предоставил ему граф.

— Но я также могу рассказать вам о патереллах, — заметила она. — Эти орудия нечто особенное, хотя и не абсолютное новшество, — похожие катапульты изобрели еще греческие воины…

Граф слушал ее вполуха. Он увидел Рюдигера из Фалькенберга и решил с его помощью избавиться от Мириам. Граф де Фуа рассказал ему, что все рыцари из Франконии проявили необычайную доблесть во время вчерашнего сражения, и Раймунд решил теперь пригласить их предводителя к своему столу. Возможно, так ему удастся узнать некоторые детали сражения за Лауэнштайн. Дитмар, разумеется, был прав: граф Раймунд не принял смерть Роланда на свой счет, даже если и сожалел о том, что потерял друга. Погибнуть в бою или сражаясь в поединке мог каждый рыцарь. И, при всей привязанности к своему старому боевому товарищу, Раймунд, будучи наследником обширных владений, не одобрял насильственного захвата поместий. На самом деле юный хозяин Лауэнштайна даже вызывал у него уважение, поскольку сумел отвоевать свое наследство у сильного противника.

Разумеется, Рюдигер с радостью принял приглашение, тогда как Женевьева категорически его отвергла, когда паж подошел к столу девочек и передал ей повеление графа.

— Ты не можешь перечить ему, — заметила София. — Будь благоразумной, Женевьева, не зли его. И так весь двор судачит о той злосчастной пощечине. Тебе следует появиться с ним когда-нибудь, чтобы все поняли, что вы снова ладите.

— Что мы снова ладим? — Женевьева фыркнула. — Они подумают, что я его любовница!

София вздохнула. Разумеется, Женевьева была права, однако ей все же не следовало отвергать приглашение графа к почетному столу. Она вздохнула бы с облегчением, если бы Женевьева ушла, оставив девочек без присмотра. Возможно, тогда Фламберт не станет приглашать Софию к своему столу.

Однако она упустила из виду, что граф может решить по-своему. После того как Женевьева неохотно отправилась к столу графа, Мириам подошла к столу девочек.

— Граф не возражает, чтобы к вам присоединился Фламберт, — сообщила она Софии. — Рыцарь мог бы утешить вас в горе, считает он. А я присмотрю за девочками. За почетным столом все равно говорят лишь о вчерашнем сражении. Но лучше бы они готовились к будущему.

Фламберт появился некоторое время спустя и сразу направился к Софии.

— Моя госпожа, позволите ли вы мне занять место рядом с вами? Представьте, граф не против, чтобы я делил тарелку с вами. Не то чтобы мне нужно было одобрение, ведь любая еда теряет для меня вкус, когда я ем вдали от вас, в то время как самый черствый хлеб становится для меня пищей богов, если его надломили ваши пальцы.

Рыцарь улыбнулся Софии, которая охотно подвинулась, освободив для него место. Она попыталась завязать разговор, пока виночерпий разливал вино и вносили первые блюда с аппетитными кушаньями. Однако затем в зал вошла группа рыцарей, которая привлекла внимание Фламберта.

Он радостно помахал вошедшим — и София заметила, как один из них замер на месте. Светловолосый рыцарь, высокий, мускулистый, однако скорее долговязый, чем сильный. Темно-красная туника, которая немного помялась в его седельной сумке, синие штаны и кожаные сапоги; тонкие, но сильные руки без перчаток. И потрясающие синие глаза, и улыбка, которая навсегда запечатлелась в памяти Софии…

София поднялась.

— Вы? — глухо произнесла она.

Дитмар сделал пару шагов к ней, и они оказались друг напротив друга. Глаза Дитмара засияли, в то время как лицо Софии побелело как мел.

— Моя госпожа София… позвольте мне представить… Этому господину я обязан… Он спас мне жизнь! Во время вчерашней битвы…

София не слышала, что говорил Фламберт. Она видела лишь Дитмара, наконец-то снова смотрела на его худощавое, теперь более мужественное лицо. Ее юный возлюбленный, несомненно, повзрослел, однако его губы были такими же, что и раньше, полными, мягкими, и казалось, словно с его лица не сходит улыбка. Она вспомнила, что, когда он улыбался от души, у него появлялись ямочки на щеках. Он был не так красив, как Фламберт, вернее, он не обладал классической красотой богов. Дитмар был по-юношески пылким, старательным… но он был мягким и приветливым, он…

— София… — произнес Дитмар.

София не знала, что ему сказать.

— Вы знакомы? — изумился Фламберт. — Тогда вы меня опередили, моя госпожа. Я знаю господина лишь по имени. Господин Дитмар, не так ли? Из Франконии. Разумеется, вы можете быть знакомы, вы ведь тоже из тех мест. — Фламберт с вопросительным дружелюбием посмотрел на обоих.

София сделал глубокий вдох. Затем она нервно сглотнула.

— Его зовут Дитмар Орнемюнде из Лауэнштайна, — произнесла она. — И он убил моего отца.

 

Глава 5

Рюдигер был приятно удивлен, когда Женевьева села слева от него за почетным столом графа. Сначала он решил, что граф подстроил это ради него, ведь при последней встрече Раймунд и девушка расстались не по-дружески. Однако, с другой стороны, граф едва ли мог знать, что с тех пор мысли Рюдигера все чаще занимала черноволосая красавица, как никогда ни одна женщина за всю его жизнь. И как только были поданы блюда, Рюдигер сразу же понял, что Раймунд намерен сам делить тарелку с девушкой. Однако красавица не притрагивалась к изысканным кушаньям, которые предлагал ей граф, и не принимала участия в беседе, а лишь угрюмо смотрела прямо перед собой. Да ее едва мог интересовать ход битвы против Ги де Монфора. Рюдигер предложил ей вина и решил завязать с ней разговор на другую тему. Женевьева отклонила также и вино, и лакомства, которыми Раймунд пытался завоевать ее расположение.

Рюдигер улыбнулся ей.

— Вы не любите вино? — приветливо спросил он. — Могу ли я попросить принести вам пива или сидра?

Женевьева раздраженно тряхнула головой.

— Я не знаю, сколько раз мне еще повторять! — с горечью воскликнула она. — Я не пью ничего хмельного. Я неофитка.

Рюдигер нахмурился.

— Значит, посвященная. Но во что вас посвятили? В то, что опасно в чрезмерных количествах употреблять вино? Но ведь это и так не тайна. Если придерживаться меры…

Женевьева бросила на него гневный взгляд. Однако, увидев в его глазах лишь вопрос и никакого намека на насмешку, она успокоилась.

— Посвящение предшествует крещению, — объяснила она рыцарю. — Нужно прожить год в качестве Доброго человека, чтобы понять, сможешь ли ты следовать всем предписаниям. Лишь тогда дается пожизненный обет. Вы здесь, чтобы сражаться за нас, господин рыцарь, но вы совершенно ничего не знаете о Добрых людях?

Рюдигер рассмеялся.

— Госпожа, если бы каждый рыцарь, который где-то кому-то служит, знал бы все о тех, за кого он сражается, возможно, войн было бы меньше. Я знаю, это немного противоречит нашей клятве, однако странствующий рыцарь весьма ограничен в принятии решений. Чему бы это ни противоречило, но он сражается, чтобы выжить. Поэтому он может считать себя счастливчиком, беря обязательство сражаться за такое совершенное создание, как вы.

— Я не Совершенная, — возразила Женевьева.

Рюдигер посмотрел ей в глаза.

— Для меня вы совершенны! И для этого вам не нужно проходить кре… или что-то там еще… Что это вообще такое?

Рюдигер не слышал, как сидевший по другую сторону от Женевьевы граф вздохнул. Он осознавал лишь то, что наконец-то нашел тему, которую Женевьева была не прочь обсудить. Она теперь говорила без умолку. С восхищением рыцарь слушал ее рассказ о вере Добрых людей, о жизни Совершенных — и смерти, которая могла их ожидать. Он был счастлив попасть под влияние ее звонкого, певучего голоса и едва улавливал смысл слов. Лишь то, что она говорила о смерти, дошло до его сознания.

— Вы собираетесь жить как отшельница — скуднейшая пища, никакого вина… никакой любви… И в конце вы броситесь в костер, разожженный врагом? И это должно очистить вашу душу? Но ведь то же самое утверждают и ваши враги, не так ли? Они ведь сжигают еретиков якобы для очищения их душ. Есть ли у вас свое мнение относительно того, за что вы сражаетесь?

Рюдигер задал этот вопрос не раздумывая, он не заметил, что развеселил этим всех сидящих за столом. Он изумленно осмотрелся, когда граф и другие почетные гости разразились хохотом. Женевьева, которая до этого момента с горящими от радости глазами рассказывала о том, что для нее было ценнее всего, тут же замкнулась в себе.

— Если вы лишь насмехаетесь надо мной, господин рыцарь…

Рюдигер закусил губу.

— Я этого не хотел, госпожа. Мне бы и в голову не пришло, что я могу задеть ваши чувства. Напротив, с того момента, как я впервые увидел вас, во мне горит лишь одно желание — уберечь вас от любых бед. Возможно, и от той, на которую вы сами себя обрекаете… Прошу вас простить меня, госпожа, за неподходящий вопрос.

Он внезапно схватил руку Женевьевы, которую она как раз опустила на стол, а до этого чрезвычайно пылко жестикулировала ею. Когда Женевьева читала проповеди, она делала это с сияющими глазами и размахивая руками. Рюдигеру это нравилось — если бы только ее страсть была направлена на что-то другое, не была свидетельством самоотверженного служения странному Богу.

— София…

Внезапно Дитмар оказался в центре внимания, — по крайней мере, за этим столом, стоявшим чуть в стороне от почетного стола графа. Здесь сидели девушки и несколько юных рыцарей. Он, словно защищаясь, поднял руки, не веря и поражаясь тому, что это было сказано ледяным тоном.

— София, но ведь все было не так! Если вы позволите мне объяснить… Вот, посмотрите, я все еще ношу ваш знак… — Он неловко стал искать ее ленту под туникой.

Взгляд Софии выражал изумление и упрек.

— Мой знак был при вас, когда вы сражались с моим отцом и убили его?

— Да… Нет… София, я… — Дитмар запнулся — и замолчал, увидев боль на ее лице и слезы в ее прекрасных глазах.

Он хотел подойти к ней, обнять ее, утешить.

— Я хочу, чтобы вы вернули его! — сказала София. Ее голос звучал сипло, и у нее вырвался первый всхлип, но она требовательно протянула руку к Дитмару. — Отдайте мне его, я…

Фламберт де Монтальбан откашлялся.

— Господин Дитмар, я не хочу вас обидеть. Что бы ни произошло, я… я уверен, вы поступили честно. Однако моя дама только что понесла тяжкую утрату. И ваше присутствие пугает ее и заставляет волноваться. Поэтому сделайте то, о чем она просит, а затем оставьте нас.

Дитмар хотел кивнуть, но не смог заставить себя это сделать.

— Вы были когда-то моей дамой, — умоляющим тоном произнес он и попытался встретиться с Софией взглядом. — Вы хотели…

— Я хочу получить обратно мой знак! — Эти слова вырвались у Софии с яростью, затем она начала плакать.

Дитмар достал потрепанную зеленую ленту из-под туники. Его пальцы коснулись маленькой холодной руки Софии, когда он отдавал ее, и при этом оба вздрогнули, словно от удара молнии.

София сжала ленту в руке. Она все еще сохраняла тепло его тела. Когда она подняла глаза, их взгляды встретились — на мгновение они утонули друг в друге. Затем Дитмар отвернулся.

Не видя ничего перед собой от слез и не оборачиваясь, он покинул рыцарский зал.

Соломон из Кронаха смотрел в окно своей комнаты. Покои лекаря располагались в центральной части крепости, он не мог видеть, что происходит за его стенами, но ему видны были вершины гор, и тоска несла его над ними. Где-то там был Лауэнштайн, где-то там была Герлин. Соломон так много лет не позволял себе думать о ней, что сейчас едва мог воскресить в памяти ее лицо. Но, разумеется, ему нужно было лишь взглянуть на Дитмара, чтобы снова видеть ее живой перед собой. Ее улыбку, то, как она хмурится, ее глаза.

Соломон никогда не думал разыскать Герлин и забрать ее у Флориса. Ведь Флорис был первым, она влюбилась в него еще задолго до того, как в ней проснулись чувства к Соломону. И он подходил ей, Герлин вела такую жизнь, для какой была рождена и воспитана: она была хозяйкой крепости, воспитывала своих и чужих детей, справедливо управляла владениями. Жители Лауэнштайна любили ее, и в Лоше наверняка все было так же. Что же мог он предложить ей? Брак с евреем был невозможен, поэтому ему или ей пришлось бы всю жизнь лгать о своем происхождении и вере. Герлин и Соломон, у них была всего одна волшебная, незабываемая ночь, но большего у них никогда не могло быть. Она была счастлива с Флорисом.

Но теперь она осталась одна.

С того момента как Соломон услышал о смерти Флориса, он мог думать только о Герлин. Разумеется, уход за ранеными или больными отвлекал его, но даже работа над патереллами больше не захватывала. Что, если он сопроводит Дитмара и Рюдигера в Лауэнштайн? Его ничто не держало в Тулузе. Ну а там? Он внесет беспокойство в ее жизнь, снова будет бередить старые раны…

Соломон повернулся, услышав стук в дверь. Это наверняка был паж с вином, он попросил юного слугу принести ему кувшин наверх. На улице стоял сырой сентябрьский день, и его нога снова болела. Еще одна причина, чтобы не трогаться с места. Поездка станет для него чрезвычайно затруднительной. И зачем Герлин калека?

— Входи, мальчуган! — прокричал он пажу.

Возможно, он не сможет вставать, возможно, он проведет остаток своей жизни, любуясь горами и мечтая.

— Я надеюсь, что не побеспокоил вас, господин!

Изумленный Соломон все же поднялся. Это был не детский голос слуги, а слабый высокий голос, который, как ему казалось, он знал на протяжении многих лет. У Дитмара были глаза матери, однако голос отца.

Теперь юный рыцарь вошел в комнату с кувшином в руке.

— Я встретил пажа на лестнице, когда… поднимался. И я подумал… я… Возможно, вы захотите рассказать мне об отце…

Голос юноши прозвучал глухо. Соломон чувствовал себя неловко, видя, что по его щекам текут слезы. Он вздохнул.

— Давай, возьми два кубка и присаживайся рядом со мной, — мягко произнес он, неожиданно для себя переходя на доверительное «ты». — А затем ты расскажешь мне, что произошло. Это связано с той девочкой, не так ли? Но я думал, она любит тебя. Когда я видел ее в последний раз, на ней был медальон твоей матери.

В то время как Соломон подбадривал Дитмара, Рюдигер не мог отвести взгляда от Женевьевы, а счастливый Ханзи прогуливался с Эсклармондой по безлюдному розарию графини и пытался показывать ей созвездия. София же лежала в своей постели, всхлипывая. Она также не захотела остаться на праздничном ужине. Сжимая в руке знак, возвращенный Дитмаром, она позволила Мириам вывести ее из зала. Она позволила раздеть себя и послушно выпила горячее пряное вино, которое мавританка велела принести для нее, — но отказалась разжать руку. Только когда Мириам ушла и комнату заполнила темнота, пальцы Софии разжались. Следует ли ей выбросить ленту? Она поддалась минутному порыву и прижала к сердцу потрепанный кусочек ткани, который все еще словно излучал тепло Дитмара, его запах… и его любовь.

София была твердо уверена, что поступила правильно, отвергнув Дитмара. И все же она рыдала до тех пор, пока не уснула.

 

Глава 6

В последующие дни Соломон подолгу объяснял Дитмару устройство патереллы, что отвлекало юношу и удерживало его подальше от других рыцарей, а главное, от девочек. Здесь воины благородного происхождения также мало интересовались орудиями, которые не предназначались для ближнего боя. Западные рыцари отказывались и от луков, считая их оружием трусов. Однако Дитмар унаследовал от отца восторженное отношение к механизмам и строительному искусству. До сих пор эти его склонности не находили поддержки. Герлин применяла математику лишь для ведения хозяйственных книг, а Флорис проектировал и строил разве что оборонные сооружения. При дворе короля Дитмара воспитывали как рыцаря. Соломон удивлялся, что юноша вообще умел читать и писать.

Однако сейчас, в общении с Соломоном, который рассказывал ему о его отце и его разнообразных интересах в областях искусства и науки, в Дитмаре быстро проснулась жажда знаний. Совместные занятия статикой и арифметикой отвлекали обоих мужчин от их проблем.

Между тем Женевьева толковала Рюдигеру Евангелие от Иоанна, в чем он отнюдь не был заинтересован. Погода снова наладилась, и рыцарь предался тому, над чем всегда насмехался. Он сидел рядом со своей дамой в розарии и слушал ее, читающую ему вслух. Он мог бы представить себе и более интересное чтение, но был решительно настроен завоевать девушку, и если даже не обратить в свою веру, то по крайней мере отговорить ее от намерения убить себя. Рюдигеру было все равно, во что верила Женевьева. Он также беседовал с большим количеством старых крестоносцев, чтобы поверить в искреннюю озабоченность Папы очищением душ альбигойцев. Он полагал, что любая война ведется из-за земли и трофеев. И его толкование слов, всегда произносимых при резне, «Господь своих узнает», было гораздо более благодушным, чем понимание тех же слов Симоном де Монфором. Господь будет вершить суд после смерти, и у него для этого предостаточно времени. Так зачем же ускорять этот процесс? Рюдигер любил хорошее сражение, но он предпочитал турниры войне, и, если приходилось, он убивал своего противника быстро. Он никогда никого не стал бы сжигать или мучить до смерти. Тем более женщин и детей.

Но если он хотел уберечь Женевьеву от чего-то, ему сперва следовало понять, о чем вообще идет речь, и ему также нужно было попасть к ней в милость. Поэтому он слушал ее проповеди и наслаждался, глядя на ее воодушевленное, выразительное лицо и слушая ее звонкий голос.

Женевьева, со своей стороны, старательно отрицала свое все возрастающее увлечение рыцарем. Своему диакону она говорила, что это ее ученик, — уверенная, что просвещение Рюдигера может быть причиной их совместного времяпрепровождения. Однако Совершенный резко осудил ее. Хоть вера альбигойцев и позволяла женщинам принимать крещение и даже проводить его, однако проповедовать и обращать в свою веру они не имели права.

Отчаявшаяся Женевьева поддалась еще одному, менее простительному греху: она расспросила Софию о происхождении и прошлом Рюдигера из Фалькенберга. Правда, Софии хватало своих забот. После праздничного ужина она избегала любого собрания, а прежде всего общества Фламберта. Женевьева была права. Она не одобряла того, что рыцарь ее веры тратит попусту время на женщину, тем более совершенно неподходящую ему в жены. Фламберт не собирался проходить посвящение в Совершенные — Монтальбан нуждался в наследнике. Однако Софию, как бы Женевьева ни любила девочку, она не видела рядом с Фламбертом. Несмотря на тайные старания обратить ее в свою веру, вот уже почти пять лет София не проявляла никакого интереса к вере альбигойцев. Да и какие чувства испытывала она к Фламберту, Женевьева теперь понимала лучше: София ценила рыцаря, и, возможно, он запал ей в душу, но вернуться к жизни ее заставил медальон Дитмара, а не пение Фламберта.

Однако о Рюдигере из Фалькенберга София не могла много поведать Женевьеве. Она знала его лишь как дядю Дитмара.

— И он, похоже, странствующий рыцарь. Хоть у него и есть владения. Во всяком случае, так говорил Дитмар.

София снова подавила всхлип. А ведь в этот день Женевьеве показалось, что она наконец пришла в себя, — если под этим можно было подразумевать то, что девушка проводила весь день, уставившись на горы из окна своей комнаты. Женевьева поняла, что она запомнила каждое слово, которое Дитмар из Лауэнштайна когда-либо сказал ей.

— Фалькенберг — это небольшая крепость где-то в немецких землях. Владения обеспечивают содержание хозяев и пары рыцарей, — не роскошная жизнь, но в достатке, да и живут на тех землях мирные люди, — сообщила София.

Это означало, что расходы на оборону были незначительными, феодалом хозяина крепости, вероятно, был епископ, который не вел войн.

Женевьева поймала себя на том, что попыталась представить себе жизнь в такой крепости. Никаких осад, никаких сражений, никто не предъявляет претензий на земли. Нет костров, нет преследований и нет страха…

А вот в Тулузу страх вскоре вернулся. Уже в начале октября граф Коменж стал собирать рыцарей для отражения нападения Монфора.

Разумеется, среди воинов находились и Дитмар, и Рюдигер. Дитмар старался избегать Фламберта, да и брат Женевьевы, похоже, при встрече с ним чувствовал себя неловко. София не пришла проститься со своим рыцарем сердца, а вот младшие девочки пришли — снова под присмотром Женевьевы. Однако в этот раз она вела себя не так строго, как обычно, и даже перекинулась несколькими словами с Рюдигером из Фалькенберга, смутившись при этом.

— Вы дадите мне ваш знак, моя дама? — осмелился спросить Рюдигер. — Или хотя бы благословите меня?

Женевьева покраснела.

— Мне не позволено благословлять, я еще…

Рюдигер вздохнул.

— Мне не нужно благословение Совершенной, я буду сражаться за честь моей дамы. Женевьева…

Женевьева сглотнула. Затем она запустила пальцы в рукав.

— Я это предвидела, — призналась она — и сунула ему в руку небольшой лист пергамента.

Рюдигер развернул его и прочел. Как и ожидалось, это был отрывок из Библии. «Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни».

Рюдигер улыбнулся.

— Прекрасное высказывание, моя госпожа, но, прошу простить меня, тем светом, о котором говорил господин Иисус, вы являетесь для меня. Он будет воодушевлять меня, благодарю за ваш знак!

Женевьева снова залилась краской, когда он поднес пергамент к губам, прежде чем вскочил на лошадь. При этом она должна была прийти в негодование: его слова были кощунственны. Господь покарает его… Но в глубине души она была уверена, что у Господа это скорее вызвало улыбку.

Мавританка предсказала появление войска крестоносцев и оказалась права. Похоже, Монфор рассчитывал на эффект неожиданности, атакуя город, и яростный отпор совершенно сбил его с толку. Воины из Тулузы отбили нападение Симона де Монфора, но он оказался не так прост, как его брат. Уже в тот же вечер звезды сообщили, что Монфор планирует атаковать Сен-Сиприен, деревушку на другом берегу Гаронны, которая имела большое значение для города, поскольку обеспечивала горожан зерновыми и мясом.

— Как ваша супруга сумела это предвидеть? — спросил Фламберт Авраама, когда они выехали вместе с рыцарями, чтобы усилить защиту деревушки. — Я имею в виду… Мы знаем, что она умеет предсказывать по звездам, но в такой пасмурный день…

И действительно, погода была дождливой, и ночью на небе не было видно ни одной звезды. Авраам, который накануне встретился со священником Аленом и подробно расспросил его, пожал плечами.

— Она, наверно, получает сведения и от облаков, — сказал он. — И вот еще что. Монфор ожидает подкрепление из Лангедока. Уполномоченный Папы Римского собрал там отряды. Но его усилия не дали желаемого результата.

— Звезды предсказывают с невероятной точностью! — недоверчиво заметил Фламберт.

Авраам ничего на это не сказал, а лишь воздел руки к небесам в знак благодарности.

Монфор действительно получил подкрепление и сумел даже вторгнуться в Сен-Сиприен. Однако затем звезды стали сулить удачу жителям Тулузы и без предсказаний Мириам. Каталония и Арагон прислали графу свои отряды — сын погибшего короля Арагона жаждал отомстить Монфору. С помощью подкрепления Раймунду и его людям без особого труда удалось выбить крестоносцев из деревушки, прежде чем те успели там что-либо разрушить. Сен-Сиприен праздновал, а захватчики стали готовиться к продолжительной осаде.

— Однако госпоже Мириам следует сказать графу, что Сен-Сиприену все еще угрожает опасность, — обратился обеспокоенный Дитмар к Аврааму. Он видел оборонительные сооружения деревушки и пришел в ужас. С тех пор как он стал больше интересоваться стратегией, ошибки сразу же бросались ему в глаза. — Следует возвести там баррикады. И перевезти туда одну из патерелл, желательно сразу, прежде чем Монфор расположится перед Тулузой, иначе потом большая повозка не проедет. Вот где мы сможем опробовать эту штуку. Как вы считаете?

Авраам был согласен с этим, и на следующий день Дитмар и Соломон установили первое из трех наконец-то уже готовых орудий. Монфор также поставил катапульты и разбил палаточный лагерь для своих воинов. Он сосредоточился на Монтульё, о слабых стенах которого, несомненно, знал.

— Разумно, ему известно, что оттуда мы едва ли будем делать вылазки, — заметил Соломон. — Велика вероятность того, что они загонят нас обратно и тут же атакуют, и разрушенные стены их не остановят. Поэтому пока мы находимся в относительной безопасности. Однако об урожае из садов с внешней стороны стен горожане могут забыть.

На самом деле граф Раймунд ожидал новых нападений, хоть Мириам не видела причин для беспокойства. И действительно, за зиму ничего особенного не произошло.

— Он ждет подкрепления, говорят мне звезды, — заявила Мириам. — Но будьте осторожны: епископ Тулузы, этот предатель… — Форкет Марсельский, ранее разгульный трубадур, очень неплохо ладил с графом Раймундом, пока не ощутил потребность служить Господу. Он был посвящен в епископы Тулузы и теперь сражался на стороне Монфора. Сейчас он поддерживал осаждающих. — Высокочтимый господин разъезжает по всей Франции, призывая участвовать в крестовом походе. Весной он вернется со своими людьми. К тому времени вам следует быть готовыми принять сражение.

По крайней мере, недостатка в людях граф не испытывал, все новые отряды из Испании стекались в город. Граф разместил их в замке епископа, в монастыре Святой Этьен и монастыре Святого Сернина, поскольку замок Нарбонна трещал по швам. К счастью, обеспечение воинов продовольствием не было проблемой — по большому счету, жизнь в Тулузе шла своим чередом, как и в мирное время. Рабочие продолжали укреплять городские стены, при этом они неплохо зарабатывали — деньги поступали графу от общин альбигойцев со всей Окситании. Купцы поддерживали торговые связи со всем миром и значительно повысили цены. Они обосновывали это высоким риском из-за осады города, что, однако, было лишь поводом. У Монфора было вполне достаточно людей, чтобы полностью отрезать такой большой город, как Тулуза, от внешнего мира. Разумеется, случалось и так, что он перехватывал повозки с продовольствием, но приходилось считаться и с разбойниками. Торговые караваны всегда сопровождали рыцари, которые вступали в бой с налетчиками и часто при этом одерживали победу.

Даже предметы роскоши поставлялись в город, и граф имел удовольствие вести обычную жизнь, насколько это было возможно. Зима прошла в пиршествах и незначительных празднованиях, рыцари и девушки встречались для совместных бесед и на музыкальных вечерах. Мавританка была занята предсказаниями для графа и мало пеклась о благонравности своих подопечных. Пока девочки не пропускали ее уроков литературы, арифметики и астрономии, они могли делать все, что им вздумается.

И Женевьева, которая исполняла часть обязанностей отсутствующей хозяйки двора и была гораздо строже Мириам, в эти месяцы не могла заставить себя отказаться от любезничания. Разумеется, свои серьезные беседы с Рюдигером из Фалькенберга, которые постепенно вышли за рамки религиозных тем и теперь касались и различных наук, она никогда бы не назвала любезничанием, и даже если она играла ему на лютне, то лишь для того, чтобы покритиковать или высмеять то, что ей в музыке не нравилось.

— Девчонка, наверно, была неплохим собеседником для лекаря, — поддразнил Рюдигера Ханзи. — Как хорошо, что она никогда не спрашивает твоего мнения, она сразу бы поняла, что у тебя его нет.

Рюдигер пропустил насмешку мимо ушей, он всегда с благоговением и серьезным видом слушал Женевьеву и радовался тому, что она становилась мягче и постепенно начинала ему доверять, чему совсем не был рад граф, который все еще пытался ухаживать за девушкой. Через время это привело к соперничеству между хозяином крепости и простым рыцарем, что поставило Рюдигера в затруднительное положение. Граф не раз вызывал его во время ежедневных боевых упражнений рыцарей на поединок, и Рюдигер упражнялся еще и в добродетели смирения, позволяя Раймунду сбрасывать себя с лошади.

— Ты когда-нибудь сломаешь себе шею! — ворчал Ханзи, втирая Рюдигеру камфорную мазь в спину после очередного неудачного падения. — По крайней мере, старайся падать более умело, даже если это будет выглядеть не так естественно.

Сам же Ханзи быстро освоил искусство учтивых речей, что было скорее расточительством в отношении Эсклармонды. Девушку было легко ублажить. Она радовалась даже небольшим проявлениям внимания со стороны Ханзи, с увлечением слушала трубадуров и вскоре подарила своему рыцарю первый поцелуй. Ханзи, похоже, всерьез подумывал о женитьбе, но это было невозможно. Эсклармонда была не благородного происхождения, и если Ханзи женится на ней, то весьма усложнит себе жизнь.

Рюдигер считал, что после окончания военных действий ему следует забрать девушку с собой и обратиться к французскому королю с просьбой помочь разрешить эту ситуацию. Ему наверняка что-то придет в голову. Однако Авраам предложил более простое решение:

— Забери ее в свои владения, пригласи всех соседей и представь ее как Эсклармонду из Фуа. Каждый когда-либо слышал это имя, но спорим, что никто при этом не припомнит эту Совершенную, защитницу альбигойцев? А ведь твоя Клэр родом из Фуа. Ну, во всяком случае, почти. Затем ты женишься на ней, и никто не станет задавать вопросов. А вот что французскому королю наверняка не понравится, так это то, что его протеже сражается здесь на стороне альбигойцев.

Филипп Август, французский король, явно был на стороне Монфора — он уже давно положил глаз на владения графов Тулузы и, вероятно, увидел в крестовом походе Монфора возможность воплотить свои замыслы в жизнь.

София Орнемюнде не принимала участия в жизни двора. А первые недели после сообщения о смерти отца и ссоры с Дитмаром она в основном проводила, горюя и печалясь, в своей комнате. Однако долго так продолжаться не могло, София хорошо это понимала. Девушке повезло, что ее оставили в покое, — настоящая хозяйка «двора любви» уже через несколько дней заставила бы ее снова участвовать в его повседневной жизни. Не только рыцарям отводилось мало времени на скорбь, незамужние девушки также должны были как можно спокойней принимать смерть и всякие перемены в жизни. София потеряла отца и наследство, но жизнь продолжалась. И не стоило плакать о разорванной любовной связи, которой даже не существовало официально.

София знала, что она должна принять решение относительно Фламберта де Монтальбана, — по крайней мере, хоть какое-то. В конце концов это закончится тем, что граф поставит его перед выбором: если Фламберт примет христианство, он получит Софию, если нет, Раймунд будет искать для нее другого супруга. Найти мужа для девушки без приданого непросто, и София панически боялась, что заботиться о ней доверят какому-нибудь мужчине, которого она совсем не знает. Возможно, старому или ужасному, вспыльчивому и жестокому. Фламберт же любил ее, София это знала. И если он действительно примет христианство ради нее, это будет самым впечатляющим доказательством его любви. Как католик он вполне мог унаследовать титул хозяина Монтальбана, и не важно, при Монфоре или Раймунде Тулузском, — крепость должна иметь законного хозяина. Кроме того, принявшие христианство находились в милости у всех уполномоченных Папы, Монфор не получит поддержки, если захочет отдать кому-то владения Монтальбана. Так что Софию ждала спокойная жизнь в собственной крепости с супругом, который очень сильно ее любит. Она должна быть не в своем уме, чтобы отказаться от этого!

Поэтому девушка снова начала встречаться с Фламбертом, разговаривать с ним и играть на лютне. Она позволяла ему безобидные вольности, например, подержать ее за руку, а перед единственной, но самой серьезной битвой за всю зиму она, прощаясь, поцеловала его в щеку, прежде чем он поскакал навстречу нападающим. Дитмар Орнемюнде с горящими глазами наблюдал за их прощанием и так быстро отвернулся, что не заметил, как сильно София при этом покраснела. Она с улыбкой махала вслед Фламберту, однако заметила разочарование Дитмара и, взглянув на него, почувствовала глубокую боль и даже раскаяние.

А однажды Ариана ворвалась в розарий, где София пыталась занять себя ощипыванием старых цветков и листьев.

— София, пойдем со мной! Твой рыцарь сражается с франконцем, этим красивым светловолосым, с которым ты поссорилась.

София замерла и побледнела.

— Они… сражаются? Но… Но почему? Между ними ведь не было никакой ссоры…

Ариана покачала головой:

— Это не настоящий поединок, а лишь упражнение.

Граф и командиры отрядов следили за тем, чтобы воины не теряли своих навыков. В основном рыцари упражнялись на таких тренировочных приспособлениях, как квинтана, или отрабатывали удары мечом или копьем. Каждые пару дней оружейные мастера устраивали между рыцарями поединки. Они весьма напоминали настоящие поединки и были хорошим развлечением для рыцарей. Однако сражались острым оружием — это ведь было не обучение оруженосцев, которых следовало защищать от самих себя. Воинам позволялось биться своими мечами, взрослый опытный рыцарь должен был уметь владеть мечом так, чтобы не поранить другого.

В этот раз жребий свел вместе Дитмара и Фламберта — практически невозможное совпадение при таком количестве воинов, однако ни один из них не отказался. И все придворные в напряжении ожидали этого поединка, зная, что соперники будут биться за милость Софии Орнемюнде.

София поспешила за Арианой. На ней было простое платье для работы в саду, даже Эсклармонда в доставшейся ей от Арианы темно-красной тунике выглядела нарядней, чем светловолосая девушка в сером платье и с грязными из-за работы в розарии руками. И все же перед ней расступились все оруженосцы и девочки, которые собрались в коридоре замка, чтобы из окон увидеть, как рыцари выедут на арену и учтиво поприветствуют друг друга, перед тем как опустить забрала. На их лицах не отражалось волнения, — при этом оба отличались очень живой мимикой.

София дрожала, в то время как мужчины ожидали знака оружейного мастера для выезда. Она не имела ни малейшего представления, кто из них был более сильным, однако же Дитмар убил ее отца, а тот был превосходным воином. Впрочем, всех подробностей она еще не знала.

И вот поединок начался, однако его ход разочаровал зрителей. Рыцари мягкой рысью двинулись навстречу друг другу, словно для начала хотели оценить слабые и сильные стороны противника. Наконец копье Дитмара попало в латы Фламберта, однако соскользнуло с них, и Фламберту без особых усилий удалось выбить Дитмара из седла. Похоже, рыцарь сам изумился, однако тут же спешился и подготовился к поединку на мечах, когда Дитмар вскочил на ноги. Дитмар явно ощутимо не пострадал, но, несмотря на это, был медлителен и неловко держал меч. Фламберту понадобилось всего несколько ударов, чтобы выбить меч из его руки, и после очередного удара вполсилы — он замахнулся, еще когда Дитмар не потерял оружие, — франконец упал на землю. Фламберт приставил меч к горлу Дитмара, чтобы завершить поединок, но через несколько мгновений опустил оружие и собрался помочь сопернику встать.

Он был так поражен столь скорой победой, что даже не посмотрел на зрителей. София тем временем пробралась через толпу рыцарей и девушек и поспешила вниз по лестнице, а затем кинулась к боевой арене.

— Вы не сражались в полную силу, — с упреком сказал Фламберт Дитмару, как только оба подняли забрала. — Вы позволили мне выиграть. Это нечестно, мне следует потребовать повторного поединка!

Дитмар вздохнул. Он все еще лежал на земле и, похоже, не мог решить, стоит ли принимать помощь от противника.

— Вы и правда хотите разыграть представление перед этими коршунами наверху? — спросил он. — Может быть, сразиться всерьез, не на жизнь, а на смерть? Хотите ли вы подвергнуться риску быть раненым мною? Хотите, чтобы помимо отца я отнял у Софии и ее возлюбленного?

Фламберт покачал головой.

— Разумеется нет. Я не питаю неприязни по отношению к вам. То, что произошло между вами и Софией… в прошлом… — неуверенно произнес он.

— Дитмар! Что с ним, Фламберт? Он ранен? Он… Он…

София Орнемюнде обращалась к Фламберту, но не удостоила его ни одного взгляда. Она опустилась на колени в пыль рядом с Дитмаром и успокоилась, лишь увидев, что его глаза открыты, а лицо здорового цвета.

— Ничего не случилось, — сказал Фламберт.

Его голос прозвучал глухо и сразу вернул Софию в реальность. Теперь ей стало ясно, насколько ужасно она поступила. Ее бледное, нежное лицо залил багровый румянец.

— А я подумала… Я подумала… — Она одернула себя — и постаралась подарить улыбку Фламберту. — Я пришла, чтобы отдать должное своему рыцарю, — произнесла она явно с трудом.

Пока Дитмар сам поднимался на ноги, она поцеловала Фламберта. Зрители в коридоре радостными возгласами приветствовали пару. Но Фламберт не улыбнулся и не сделал попытки открыть ее губы языком. Он не мог забыть ее взгляд. Взгляд, обращенный на Дитмара из Лауэнштайна.

 

Глава 7

С приходом весны наконец снова начались боевые действия. Мириам предсказала по звездам, что Монфор ожидает подкрепления, и граф решил совершить вылазку. На Пасху, в то время, когда христиане проводили свои богослужения, он собрал рыцарей для нападения на осаждающих. Все воины графа сражались чрезвычайно мужественно, эта первая за всю войну кровопролитная битва продолжалась весь день. Много рыцарей и пеших солдат с обеих сторон погибли или были ранены на поле боя. Однако потери оказались напрасными. Воины из Тулузы не смогли разбить войско осаждающих, но и Монфору не удалось проникнуть в город.

— Все впустую! — неистовствовал граф вечером, опустошив уже третий кубок вина. — Разве вы не могли это предвидеть, госпожа Айеша?

Мириам пожала плечами. Ей также хотелось выпить вина, но кое-кто из испанских рыцарей, с недавних пор ставших ближайшими советниками графа, был знаком с религией мавров лучше, чем Раймунд. И Авраам, и Соломон предупредили Мириам, что она не должна пить вино и открывать лицо в их обществе.

— Звезды сообщают то, что они хотят сообщить. Я лишь посредник. И как посредник я предвидела, что Монфор получит подкрепление, и, поверьте мне, так и будет!

В последнем Мириам была уверена. Осведомитель Авраама, запуганный им священник, еще ни разу не подвел их.

— Вам следует отправить гонца к сыну, возможно, ему удастся освободить нас.

Раймунд, наследник графа, сражался где-то в Окситании с отдельными отрядами крестоносцев. Мириам не знала, насколько большим было его войско, и поэтому не хотела давать совет напасть на приближающееся подкрепление до того, как оно соединится с войском Монфора.

— Сперва я разберусь с этой маленькой Орнемюнде! — внезапно заявил граф. — Позовите Фламберта де Монтальбана!

Мириам смиренно кивнула и со вздохом облегчения покинула покои графа. Раймунд, похоже, уже был изрядно пьян, раз захотел решать столь незначительные проблемы сразу же после сражения. Видимо, вести о том, кто из рыцарей отличился в этот день, уже дошли до него, и Фламберт был одним из лучших. Рыцарь заслужил награду, однако Мириам не была уверена, что предложение Раймунда он воспримет как вознаграждение. Фламберт, несомненно, любил Софию, однако после его сражения с Дитмаром Мириам понимала, что этот вопрос еще не был решен. Она не присутствовала на поединке, лишь слышала сплетни. Дитмар, которого она встретила в покоях лекаря, не хотел рассказывать подробностей, однако она до сих пор помнила, как сияло его лицо и каким тихим, мягким был голос.

«Она на меня посмотрела…»

Юный рыцарь повторил эти слова не меньше трех раз, и Мириам редко видела такой блеск в чьих-либо глазах.

Да и Фламберт изменился после поединка с Дитмаром. Разумеется, он продолжал ухаживать за Софией, но не так, как прежде. Любезничал Фламберт теперь сдержанно, а София при этом выглядела пристыженной и робкой. Внимательная Мириам заметила, что ее взгляд постоянно провожал Дитмара, как только он попадал в поле ее зрения.

И перед последним сражением она не подарила Фламберту поцелуй.

Мириам не спускала глаз с двери, ведущей в покои графа, после того как сообщила Фламберту о приглашении. Это было не просто любопытство, она должна была знать, как он воспримет условия графа. Юноша выглядел чрезвычайно взволнованным, когда покинул покои Раймунда. Он явно ничего не видел и так спешил, что едва не столкнулся в коридоре с Мириам.

— Простите, саида, — пробормотал он, взяв себя в руки. — Я… был невнимателен. Но граф только что поставил меня в затруднительное положение… Скажите, вы предсказываете по звездам и для конкретного человека?

Мириам улыбнулась под покрывалом.

— Вам обязательно нужны указания звезд? Разве вам недостаточно совета подруги или друга? Если хотите, можете сопроводить меня к сеньору де Парижу.

Она еще не договорила, как у нее промелькнула мысль, что там он может встретить Дитмара. Хотя тот вряд ли будет проводить вечер после сражения с наставником, скорее он отправится в большой зал с другими рыцарями.

Похоже, Фламберт подумал о том же, но кивнул. Некоторое время спустя Мириам постучала в дверь комнаты лекаря.

— Войдите.

Соломон ответил сразу, однако он выглядел измученным. После сражения он часами занимался ранеными и наверняка успел поссориться не с одним из всегда присутствующих при этом цирюльников. Возможно, некоторые раненые не лишились рук или ног благодаря его лечению, которое основывалось на восточных знаниях, а не на мнении, что ампутация эффективней всего предотвращает гангрену. Сейчас он, совершенно обессилевший, сидел на своем любимом месте и пил мелкими глотками горячее пряное вино.

Мириам налила вина также себе и юному рыцарю, который недоверчиво посмотрел на нее.

— Иногда мне кажется, что вы вообще не мавританка, — пробормотал он, и Мириам смерила его строгим взглядом.

— Мы все разные. Один такой, другой этакий, — наконец сказала она. — А третьему и вовсе не следует раскрывать всему миру, кто он на самом деле.

— Вы считаете, чтобы я мог жениться на Софии, мне нужно публично присягнуть на верность Папе, но в душе оставаться преданным своей вере? — спросил Фламберт и отпил вина.

Он так и не отдохнул после сражения, его щеки впали, а царапина над одной из бровей нарушала правильность его черт. Мириам и лекарь заметили круги под его темными глазами, — возможно, это было свидетельство не только сегодняшнего напряжения. Вероятно, Фламберта уже давно мучил вопрос, который граф ему наконец задал.

— Хочешь ли ты жениться на ней? — спросил лекарь. Как и Женевьеву, он знал Фламберта еще ребенком.

Фламберт кивнул.

— Я был бы тогда абсолютно счастлив, — просто сказал он.

Мириам пожала плечами.

— Тогда вам придется подчиниться желанию графа, — заметила она. — Сердцем или только на словах — это вы должны решить сами. София красивая и умная женщина. Если она выберет вас, вы будете счастливы. И, ко всему прочему, останетесь в живых и с наследством.

— Я не боюсь умереть за свою веру! — заявил Фламберт. — А вот принять христианство… Как мне объяснить это Женевьеве?

Лекарь рассмеялся.

— Так ты боишься прогневить своего Бога или же сестру?

Фламберт опустил голову.

— Я боюсь спросить Софию… — прошептал он. — Меня преследует страх, что на самом деле она меня не любит.

Мириам вскинула руки.

— Господин Фламберт, она должна быть счастлива, что ее вообще спрашивают. Граф мог бы выдать ее замуж за кого угодно, и, учитывая ее происхождение и отсутствие приданого, она не смогла бы сказать «нет». София знает, чего от нее ожидают. Поэтому, если она не питает к вам непреодолимой неприязни, она согласится и станет вам хорошей женой. И до сих пор я не замечала, чтобы вы были ей неприятны, скорее наоборот.

Фламберт неуверенно улыбнулся.

— Значит, вы советуете мне так поступить? — спросил он. — Она не будет несчастна со мной. Я люблю ее всем сердцем, моя любовь велика, как мир. Ее должно хватить на нас обоих.

Мириам улыбнулась.

— Тогда звезды также должны посулить вам удачу, — сказала она.

Соломон выпрямился в кресле, когда рыцарь покинул его комнату.

— Но зачем, Мириам? — тихо спросил он. — Ты разбиваешь надежду Дитмара на счастье с дамой его сердца.

— Счастье? — Мириам налила себе еще вина в кубок. — Ну что ж, если то, что написано у Дитмара и Софии на лицах, — это счастье, тогда у нас совершенно разные представления о нем.

— Юноша мучается, равно как и малышка Орнемюнде, — произнес Соломон — он прекрасно понимал чувства обоих.

Мириам кивнула:

— Вот именно! И поэтому мы немного растормошим их. Если Фламберт спросит Софию, она должна будет определиться.

Однако пока Фламберт не стал задавать Софии жизненно важного для него вопроса, да и Дитмару было не до любовных томлений. Прибыло подкрепление Симону де Монфору, и крестоносцы тут же решили в очередной раз завоевать деревушку Сен-Сиприен. Это заранее предсказали звезды: шпион Авраама в рядах осаждающих выполнял свое обещание. Поэтому воины графа Тулузы сперва подпустили Монфора к баррикадам, возведенным вокруг деревушки. Мосты через Гаронну охраняли вооруженные всадники, а лучники старались предотвратить установку осадных орудий. Мириам и Соломон радовались тому, что в боевых условиях патерелла показала себя наилучшим образом.

— Но людям еще следует попрактиковаться целиться, — заметил Авраам. — С помощью маленькой модели девочки попадали в цель на расстоянии восьми локтей, а перед Сен-Сиприен камни поражают цель скорее случайно. Этого достаточно для отпугивания неприятеля, но можно добиться лучшего эффекта.

За деревушку сражались всю весну, а затем произошло то, что мог бы предвидеть не астролог, а лишь внимательный наблюдатель за погодой. Над Тулузой разразилась гроза с проливным дождем. Гаронна быстро переполнилась, затопила Сен-Сиприен и унесла с потоками воды все мосты и баррикады. Рыцарям графа удалось укрыться в городе, прежде чем дороги стали совсем непроходимыми. Монфор не стал их преследовать, он также опасался увязнуть в грязи, однако не снял осаду Тулузы. А когда погода прояснилась и дороги высохли, крестоносцы взяли Сен-Сиприен без особого труда.

— Все же они не стали разжигать костров, — заметила Мириам.

Альбигойцы сбежали вместе с рыцарями, и патереллу по приказу Дитмара успели увезти в безопасное место.

— И по возможности никаких рискованных перемещений, — потребовал граф. — Начиная от Сен-Сиприена, они заблокировали дороги.

Похоже, Монфор был решительно настроен завершить битву за Тулузу. В начале июня он планировал атаковать город. Раймунд получил предупреждение из надежных источников, и за день до атаки рыцари и пешие солдаты приготовились к вылазке. Фламберт де Монтальбан решил уладить свои сердечные дела до сражения. Сначала он попросил у графа руки Софии и заверил его, что примет христианство, прежде чем поклянется ей в верности. Затем он поговорил с Софией.

Утром перед битвой девушка всех удивила. Вместе с другими девушками она вышла во двор крепости, чтобы проститься с рыцарями. София была мертвенно-бледной, она явно не выспалась. Она уверенно подошла к Фламберту де Монтальбану и без стыда поцеловала его.

— Они помолвлены, — шептались девочки.

Женевьева пришла в ярость. Но, прежде чем она смогла поговорить с братом, София Орнемюнде подошла к Дитмару из Лауэнштайна. Она слегка присела и протянула ему медальон.

— Вот… Я… Я подумала, что… следует вернуть его вам, — тихим голосом, сдавленно произнесла она. Девушка не поднимала глаз, однако ее лицо не было скрыто под покрывалом. — Я… Я помолвлена с Фламбертом де Монтальбаном… И вот… — Дитмар протянул руку, и оба вздрогнули, когда на мгновение их пальцы соприкоснулись. София подняла глаза всего на миг. Затуманенный взор ее подведенных угольком глаз терзал его душу. — И вот я подумала… — На самом деле ей хотелось сказать, что она считает неправильным хранить подарок, дорогой сердцу другого человека, однако не смогла произнести ни слова. — Я подумала, что вам… вам ведь не помешает удача…

София отвернулась и убежала, прежде чем Дитмар смог что-то ответить.

— Его знак вернулся к нему, — сказала Мириам своему мужу. — Будь осторожен, Авраам. Мне совсем не нравится, что ты сегодня будешь сражаться. Мне кажется, что звезды в этот день не на нашей стороне.

Мириам оказалась права. Стоял прохладный, пасмурный день, что было совсем не похоже на раннее лето в Тулузе. Монфор готовился к атаке, его войско было огромным. А вот защитники города были обессилены после месяцев сражений за Сен-Сиприен. И к тому же давно не проводились поединки между рыцарями. Когда началась битва, три или четыре вооруженных противника противостояли одному рыцарю из Тулузы, и пешие воины Монфора сразу же добивали упавших с лошади. Епископам и уполномоченным Папы было уже не так просто привлечь рыцарей к участию в крестовом походе, однако в простых людях, которым прощение грехов было необходимо не меньше, чем ценные трофеи из сундуков альбигойцев, недостатка не было. В основном это была городская чернь, уличные грабители и головорезы. Хоть у них не было ни мечей, ни лат, они умело обращались с ножами и дубинками. Когда они впятером или вшестером набрасывались на упавшего рыцаря, у того был шанс выжить лишь в том случае, если кто-то приходил ему на помощь.

Отряд Фламберта, в который входили и Дитмар с Рюдигером — Ханзи неохотно применял свой дар лучника, так как стрелков из лука в Тулузе катастрофически не хватало, — первым выехал из крепости. Рыцари быстро выстроились, как обычно, напротив шеренги вражеских рыцарей. Дитмар сразу же выбил из седла двоих противников и затем стал сражаться мечом. И тут перед ним оказался рыцарь, чье знамя и нашлемник были ему знакомы.

Матьё де Меренге ухмыльнулся под забралом:

— Посмотрите-ка, юный франконец, который не успел принять крест — или же, по крайней мере, сделал вид, что не успел! А теперь он сражается на стороне еретиков и мятежников! Посмотрим, как быстро мы сумеем выбить его из седла!

Словно по сигналу, к ним подъехали еще два рыцаря, чтобы поддержать француза.

— Я сражаюсь против вас, господин Матьё! — прокричал ему Дитмар. — Но пока не против ваших товарищей. Истинному крестоносцу не нужно подкрепление. Разве не Господь направляет ваш меч, господин Матьё?

— Еще и кощунствуете! Следует задуматься, не взять ли вас в плен и не предать ли огню, хоть вы и не альбигоец.

Дитмар, не ответив, поскакал навстречу Матьё де Меренге. Как он и ожидал, двое рыцарей последовали за своим товарищем. Дитмар нанес Матьё удар копьем, однако тот лишь пошатнулся. Благодаря тому, что конь Дитмара резко отскочил в сторону, всадник смог избежать удара. Второго рыцаря ему даже удалось выбить из седла, но третий атаковал его, пока он еще не выпрямился. Дитмар упал, — к счастью, ушибся не сильно. Он сразу вскочил на ноги и оказался перед рыцарем, которого только что выбил из седла. Противник набросился на него с мечом, Дитмар отбивал удары, но тут, к его ужасу, к ним подъехали Матьё и третий рыцарь. Дитмар отчаянно сражался, но у него не было шансов победить двух всадников и одного пешего воина. Если сейчас никто не придет к нему на помощь… Но тут он услышал голос Фламберта:

— Сразитесь со мной, монсеньор де Меренге! Мы с вами еще не свели счеты!

Юный рыцарь приблизился, готовясь нанести удар копьем. Дитмар вздохнул с облегчением, когда Матьё повернулся к Фламберту, да и другой всадник оставил его в покое. А значит, снова двое против одного, и на этот раз их тактика была еще коварнее. Второй рыцарь, который явно был ловчее и опытнее Матьё, напал на Фламберта. Тот умело парировал удар, но копье противника все же ударило его в бок, и он зашатался в седле. Дитмар был очень занят своим соперником, однако слышал звон ударов металла о металл.

Матьё набросился на Фламберта не жалея сил. Он был заметно выше и сильнее брата Женевьевы, который в основном выигрывал свои битвы благодаря ловкости, а не силе. Он уже почти уступил Матьё, а когда второй рыцарь снова атаковал, после нескольких ударов допустил ошибку. Он поднял щит, чтобы отбить удар противника со стороны, и одновременно попытался мечом пронзить его горло. Он попал в цель, рыцарь упал, однако Фламберт при этом раскрылся. Матьё нанес удар мечом под нагрудник — в живот.

В тот же момент Дитмару удалось расправиться с противником. Он увидел, как упал Фламберт, и поспешил к нему. Он снова противостоял Матьё, бившемуся на коне. Но тут Дитмар заметил других рыцарей из Тулузы, сражающихся поблизости. Он отчаянно звал на помощь, и Матьё злорадно расхохотался. Но юному хозяину Лауэнштайна повезло. Среди рыцарей графа Тулузы были Рюдигер и граф Фуа, предводитель этой вылазки и чрезвычайно сильный воин. Оба сразу же поняли, что Дитмар в затруднительном положении, и поспешили к нему. Одним точным ударом копья Рюдигер выбил Матьё из седла, и теперь Дитмар мог сражаться со своим противником на равных. Оба тут же начали атаковать друг друга, в то время как другие рыцари стали вокруг Фламберта. Рыцарь шевелился, оставалась надежда, что его рана была не смертельной.

Дитмар уже был изнеможен, но охватившая его при виде поверженного товарища ярость придала сил. И Матьё упал, причем неудачно. Хоть он и был силен, но в мастерстве Дитмар превосходил его. Наконец рыцарь вонзил меч прямо в сердце Матьё.

— Если сейчас ты действительно попадешь в рай, я засомневаюсь в своей вере! — прорычал он умирающему и поспешил к Фламберту.

Рыцарь еще был жив, но рана оказалась серьезной, и он явно испытывал ужасную боль. Несмотря на это, он постарался улыбнуться, когда Дитмар опустился рядом с ним на колени и снял с него шлем.

— Он… Он уже никогда не оскорбит мою даму.

Дитмар с трудом ответил ему улыбкой.

— Нет. Вы… Вы мужественно сражались за нее, она наградит вас. И она станет вашей женой. Я… Я желаю вам счастья.

Фламберт покачал головой.

— Нет… Нет. И так… так даже лучше. Ее знак не принес мне удачу… — Он застонал. — Если бы я… Если бы я отрекся от своей веры ради нее… это было бы неправильно. Я… Моя душа не будет спасена.

Голова Фламберта склонилась набок. Дитмар нащупал его пульс — сердце все еще билось. Но ранение в живот… Он не думал, что Фламберту удастся выжить. Однако же его душу можно было спасти…

Дитмар в растерянности повернулся к дяде:

— Рюдигер, у альбигойцев ведь есть диакон. Мы можем его привезти сюда? У них тоже есть что-то вроде последнего помазания, не так ли? Он опасается за свою душу…

Граф Фуа и его рыцари держали противника на расстоянии, у Рюдигера было время заняться раненым.

— Ты думаешь, он умирает?

Дитмар кивнул.

— И ему нужен диакон. Что мы можем сделать?

У католиков все было просто. Обычно какой-то принимающий участие в сражении епископ отпускал им все грехи перед битвой.

Рюдигер покачал головой.

— На поле боя нет Совершенных — они не сражаются, — вспоминал он кое-что из своих незначительных познаний о вере альбигойцев, которыми на протяжении многих месяцев делилась с ним Женевьева. — На самом деле и Добрые люди не должны сражаться, поэтому непонятно, как заботиться о душе воина.

— Но ведь как-то это происходит, разве нет? Нам нужно доставить Фламберта в город.

Рюдигер кивнул.

— Если нам это удастся и он придет в себя, то сможет на смертном одре принять крещение. Тогда он станет Совершенным и с очищенной душой покинет этот мир.

Дитмар вздохнул:

— Надо попытаться. Пожалуйста, поймай моего коня, а я сниму с него доспехи.

— Ты хочешь взять его на лошадь? — спросил Рюдигер. — В разгар сражения?

— Если вы меня прикроете… Спроси графа, поможет ли он. Прошу тебя. Он… Он… Я мог быть на его месте. — Дитмар опустил глаза.

Рюдигер отъехал и вскоре вернулся, держа за повод Гавейна. Шум сражения вокруг них утих: похоже, войско Монфора отступало, — снова ничего не было решено. Дитмар с горечью подумал о том, что столько людей погибло понапрасну. Но обстановка способствовала осуществлению его задумки. Его конь стоял спокойно, пока Рюдигер укладывал умирающего поперек седла. Фламберт тихонько стонал, не приходя в сознание. Граф Фуа, Рюдигер и еще два рыцаря выстроились вокруг Дитмара для защиты.

Фламберта любили в войске графа Тулузы. Каждый хотел оказать ему эту последнюю услугу, и, конечно же, никто не задумывался о том, что помогает еретику достичь высшей цели — быть посвященным в Совершенные.

Женевьева и София следили за ходом сражения с балкона замка Нарбонны, что было небезопасно: Монфор использовал катапульты, и выпущенные из них камни иногда разрушали часть городской стены или укрепления вокруг крепости, и люди гибли. Но обе девушки пренебрегали опасностью. Незадолго до этого между ними произошла горячая перепалка. Женевьева потребовала от Софии объяснений по поводу помолвки с ее братом — и, разумеется, речь шла о том, кто чью веру будет принимать. Женевьева пришла в ужас, узнав, что Фламберт намеревается принять христианство, и стала упрекать Софию. Но все было забыто, когда они увидели, что рыцарь упал. Они побежали по ступеням вниз, а потом к ближайшим городским воротам, чтобы встретить рыцарей. Поскольку Фламберт был не единственным раненым, несколько мужчин стояли наготове с носилками, чтобы принять пострадавших воинов. А после сражения они будут искать на поле боя тяжело раненных. Двое мужчин сняли Фламберта с лошади, Дитмар спешился — и оказался лицом к лицу с Софией.

— Я привез его вам, — тихо произнес он. — Я не хочу, чтобы вы подумали, что я… Что я убиваю всех, кто вас любит. Тогда мне придется первым делом убить самого себя. Потому что никто не любит вас так, как я.

И в этот раз он отвернулся, прежде чем София смогла что-либо ответить.

 

Глава 8

— Срочно нужен Совершенный! — заявил Рюдигер, когда Фламберта укладывали на носилки. — Рыцарь хочет принять крещение.

Женевьева покачала головой.

— Нет. Прежде нам нужен врач. Если еще есть надежда, что он выживет…

Рюдигер изумленно посмотрел на девушку. Разумеется, он знал о последствиях крещения на смертном одре. Тот, кто принимал его, после не мог уже ни пить, ни есть. Если он умирал не от болезни или ранения, то погибал мучительной смертью от голода и жажды. Несколько месяцев назад Женевьева собиралась, окрестившись, отказаться от еды и питья, только бы избежать преследований графа. А теперь она рисковала душой брата, чтобы спасти его тело?

— Лекарь в замке, — сообщил один из носильщиков. — А с ним пять или шесть цирюльников. Мы отнесем его туда.

Внезапно Фламберт пошевелился. София взяла его за руку.

— Лекарь поможет вам, — прошептала она. — Даже не сомневайтесь. Когда-то он помог и мне. Вы поправитесь, обязательно, мы…

Фламберт открыл глаза и посмотрел на нее.

— Моя дама… София, я не думал, что еще увижу вас…

София с трудом выдавила улыбку.

— Я здесь. Я всегда буду рядом.

До замка было недалеко, но Фламберт беспрерывно стонал от боли, и София вздохнула с облегчением, когда они наконец добрались до замка. Рыцарский зал теперь стал полевым лазаретом. Помощники лекаря уложили Фламберта на кушетку. Это было лучшее, обособленное место, и София и Женевьева были благодарны графу Фуа, который дал указание носильщикам разместить Фламберта там. Помощники тут же принесли воду и полотенца, чтобы женщины могли промыть раны. София смыла кровь и пот с лица Фламберта. Она чувствовала себя виноватой, потому что думала о Дитмаре, но ее улыбка была искренней, когда Фламберт открыл глаза, и ей не пришлось переступать через себя, чтобы поцеловать его. Возможно, то, что она чувствовала к нему, было не любовью, но это была глубокая, искренняя симпатия. София всем сердцем желала, чтобы Фламберт выжил. О свадьбе она пока не думала.

Лекарь вскоре подошел к Фламберту — это также было привилегией, о большинстве раненых заботились цирюльники. Соломон выглядел уставшим до смерти, его платье было запятнано кровью, и он хромал сильнее обычного. Он бросил лишь один взгляд на рану Фламберта.

— Здесь я беспомощен, — мягко произнес он. — Но у тебя еще есть время, Фламберт. Уже отправили за диаконом, ты успеешь принять крещение.

Фламберт кивнул с благодарностью. Лекарь протянул Женевьеве сосуд с прозрачной жидкостью.

— Вот, смешай это с вином и дай ему. Это облегчит его страдания.

Женевьева закусила губу, а потом произнесла:

— Сеньор Жером… вино…

Соломон нахмурился.

— Делай так, как считаешь нужным! — резко сказал он девушке. — Другие сочли бы за счастье…

Он обвел рукой зал, со всех сторон раздавались стоны и крики раненых.

София схватила кубок.

— Я дам ему вино с этим средством, — сказала она. — Если из-за этого его не пустят на небеса, значит, когда-то я встречу его в аду.

Фламберт нащупал ее руку.

— Этот ад, — прошептал он, — станет раем для меня.

София удивилась тому, что Женевьева не стала возражать. Она также ничего не сказала, когда София наполнила кубок и поднесла его к губам Фламберта. Девушка обняла его, когда он выпил содержимое. Она обнимала его и шептала ласковые слова утешения. Видно было, что боль не так терзала его. Наконец вошел священник.

— Тебе нужно уйти, — сказала Женевьева Софии, когда к Фламберту подошел высокий костлявый мужчина в черной тунике.

Софии он показался бледным и серьезным, словно сама смерть, а взгляд, который он на нее бросил, вряд ли можно было назвать дружелюбным. Девушку страшила мысль оставить рыцаря наедине с этим мужчиной.

— Разве я не могу остаться с ним? — нерешительно спросила она. — Могу я хотя бы вернуться, как только он… как только он исповедуется, или что там у вас делают? Это может… Лекарь сказал, это может длиться еще несколько часов, пока он…

Священник и Женевьева одновременно покачали головами, Женевьева с сочувствием, Совершенный скорее нехотя.

— Он примет крещение, — наконец произнес мужчина строго, — и навсегда отречется от плотских радостей. А вы, фройляйн, являете собой один из тех запретных плодов, которые до сего момента делали его жизнь греховной.

София сверкнула на него глазами.

— Мы никогда не делали ничего запрещенного! — заявила она. — И мы… Мы помолвлены с ним.

— Это также является грехом. Если бы мир был совершенным, мы бы перестали искать себе пару и производить на свет потомков. Ведь каждое новое создание содержит в себе еще одну неосвобожденную душу.

Изумленная София молча смотрела на священника. Она всегда слушала рассказы Женевьевы о своей вере вполуха. Совершенные были такими же, как католические священники или монахи. То, что их аскетизм должен быть примером для всех, казалось ей полной чушью.

Фламберт прикоснулся к ее руке, прежде чем она смогла что-то возразить.

— Пусть… Оставь нас, моя любимая, моя дама… Пришло время уйти, пришло время освободить душу. Даже из самых нежных оков…

— Но Фламберт… — София поднесла его руку к губам.

— Так вы собираетесь принимать крещение или нет? — раздраженно спросил священник. — Если да, девушка должна уйти. И что это такое? Вино?

Женевьева сунула кубок с вином подруге в руку и заставила ее отойти подальше. Между тем священник достал свое Евангелие и начал читать молитвы. София ощущала холод и опустошенность внутри, она устала до смерти, но также была зла на Господа и на весь мир. Стоит ли странная вера Фламберта того, чтобы умереть за нее? Чего вообще стоит любая вера? Или крепость? Или наследство?

Между тем стемнело, и София, выйдя из зала, наощупь спустилась по крутой лестнице в кухню и вышла в крепостной двор. Она надеялась, что никого не встретит, особенно пьяного рыцаря, — а таких было много после сражения. Она испуганно оглядела двор и при этом едва не споткнулась о поникшую фигуру, которая сидела на нижней ступени.

Дитмар.

В тусклом свете луны он выглядел каким-то по-детски потерянным. Мальчик, которого не пускают домой. Наказанный за какой-то глупый проступок и, возможно, так и не понявший, в чем его вина. София почувствовала, как вся ее ярость улетучилась. И внутри нее распространялось тепло. Она села рядом с Дитмаром.

— Он умер? — одними губами спросил юный рыцарь.

София покачала головой.

— Нет. Еще нет. Но сейчас он принимает крещение и освобождает свою душу — от меня. — Она прижала ладонь ко лбу.

Дитмар поднял на нее глаза.

— Я никогда не стал бы освобождаться от вас, — тихо произнес он.

— И не нужно, — прошептала она, опустив голову, и вздрогнула.

Дитмар укутал ее краем своего плаща.

— Ваше прекрасное платье… оно все в крови…

София кивнула и подняла глаза.

— Как и ваша туника, — сказала она. — Я не хочу больше видеть кровь.

Дитмар поборол в себе порыв обнять девушку.

— Мне очень жаль… что Фламберт… — пробормотал он.

— В этом нет вашей вины. — София схватилась руками за голову. — И это несправедливо…

— Он сказал то же самое, — заметил Дитмар. — Но он не должен был умереть из-за этого. Вот в чем моя вина: он вызвал Матьё, чтобы помочь мне.

— Матьё де Меренге? Это он убил его? Он ужасный человек!

София посмотрела на Дитмара, и у него сжалось сердце, когда он увидел знакомое выражение ее нежного лица. Она казалась такой юной, почти ребенком, испуганным, как тогда в Майнце.

— Он был ужасным человеком, — поправил ее Дитмар. — Вам больше не следует опасаться его. Я убил его.

София вздохнула.

— Я знаю, это ведь ваш долг, — прошептала она. — Рыцари должны… побеждать зло. Это и делает их рыцарями. По крайней мере, так должно быть. Но мой отец…

Дитмар пододвинулся к ней ближе.

— Я был врагом вашего отца. И Роланду Орнемюнде можно было предъявить много обвинений, — честно признался он. — Но он не был трусом, как Матьё, он мужественно сражался. И он был сильным мужчиной. Я сумел победить его лишь потому, что он изнемог после поединка с моим приемным отцом.

— Это не имеет значения, — тихо произнесла София. — Прошу вас, вы не должны мне это рассказывать. Я… Я прощаю вас.

Дитмар покачал головой.

— София, я победил вашего отца, но я не убивал его. Я не смог… Я никогда не смог бы посмотреть вам в глаза…

Дитмар рассказал ей все, и София, затаив дыхание, слушала его. Она лишь молча склонила голову ему на плечо. В эту ночь им обоим было не до любезностей и учтивых речей. Здесь, на лестнице, ведущей к кухне, они были не возлюбленными, а друзьями, они делили те чувства, которые никогда не делили ни с кем прежде, и оба знали, что они связывают их сильнее, чем любой поцелуй.

Наконец Дитмар достал медальон из-под своей окровавленной туники.

— Хотите ли вы… Хочешь ли ты… снова носить его? — тихо спросил он.

София покачала головой.

— Нет. Он принадлежит… твоей матери. И он всегда будет напоминать мне, что она… Она ведь не останется с нами в Лауэнштайне, не так ли?

Дитмар ответил отрицательно.

— Она должна вернуться в Лош. У меня есть младшие брат и сестра.

— Это хорошо, — сказала София. — Когда-нибудь ты подаришь мне что-то другое. Но ты… ты должен снова принять это. — София поискала в платье и наконец нашла потрепанную зеленую ленту. Ее знак. — Она ведь принесла тебе удачу…

Чуть позже Соломон из Кронаха застал обоих спящими, тесно прижавшимися друг к другу. Их вид растрогал его, они напоминали детей, которые заблудились, а потом нашли дорогу домой. Ему не хотелось будить их, но кто-то должен был позаботиться о Женевьеве, а теперь, когда звезды ярко светили над крепостью и залитым кровью полем боя, Мириам не могла отлучиться от графа. Поэтому Соломон легонько прикоснулся к плечу Софии.

Девушка сразу все поняла.

— Фламберт умер? — спросила она, тогда как Дитмар, похоже, не сразу понял, где находится.

Лекарь кивнул.

— И умирал он в муках. Он слишком серьезно воспринял крещение и больше не сделал ни одного глотка воды. И когда действие лекарства закончилось… Он очень мужественно держался, София. Но сейчас вам следует присмотреть за Женевьевой. Она до последнего была с ним. И мне кажется, она начала сомневаться в своей вере.

 

Глава 9

После этого сражения не было времени скорбеть по погибшим. Похоже, Симон де Монфор, как и прежде, был решительно настроен взять Тулузу и велел доставить тяжелые боевые орудия. Однако с помощью Мириам защитникам города удалось задержать постройку катапульты. Рыцари практически не прекращали сражаться и, разумеется, продолжали нести потери.

София заботилась о Женевьеве, которая после смерти Фламберта совсем замкнулась в себе. Она ничего не рассказывала о последних часах брата, а когда узнала, что отец, несмотря на постигшее его горе, радовался, что душа Фламберта была освобождена, впала в истерику. Рюдигер просил Женевьеву о встрече, но она не хотела ни с кем общаться и закрылась в своей комнате.

У Дитмара и Софии был счастливый вид, однако держались они на расстоянии. Казалось, та волшебная ночь лишь приснилась им, и теперь они боялись напомнить друг другу о ней. Когда они случайно встречались, то улыбались, но не прикасались друг к другу.

— Так она теперь поедет с ним в Лауэнштайн или нет? — брюзжал Рюдигер.

В последнее время он постоянно пребывал в плохом расположении духа, ему не хватало общения с Женевьевой, а неуверенность в ее чувствах делала его нервным и невнимательным. Рюдигер рассчитывал на скорое окончание осады, а затем Женевьеве придется принять решение. В его пользу или в пользу крещения. Жить или умереть.

Соломон пожал плечами. Он еще раз осмотрел патереллы, пользоваться которыми Рюдигер и Ханзи учили юных жителей Тулузы. Оба немного разбирались в осадных орудиях — некоторое время в войске Ричарда Львиное Сердце они командовали немецкими солдатами, которые управляли катапультами. Теперь Мириам и Соломон объяснили им, в чем особенности патерелл. Однако их создатели, прежде всего Авраам, который изучил возможности орудий на моделях, все еще не были довольны точностью стрельбы.

— В ту ночь мне показалось, что они помирились, — наконец высказал свое мнение Соломон относительно отношений между Софией и Дитмаром. — Да, ситуация, конечно же, непростая. София не может предъявить придворным нового жениха через три дня после смерти Фламберта. Что там с осадными орудиями, господин Абу Хамед? Мы можем как-то улучшить их?

Авраам удивленно поднял брови:

— Разве что улучшить зрение стрелков. Патереллы превосходны, господин Жером де Париж, но люди проявляют к ним мало интереса. Пока у них получается стрелять в толпу, однако если Монфор наконец установит катапульту внизу, — он указал на огромную осадную машину размером с колокольню, — тогда было бы неплохо разбить ее на части двумя-тремя точными выстрелами.

Ханзи кивнул.

— Этого никто не понимает, — заметил он. — И они не упражняются в стрельбе. Сейчас мы установили одну из патерелл у ворот Монтульё. Оттуда можно стрелять по лагерю Монфора, несколько точных попаданий внесло бы смятение в войско. Но нет, туда мои господа рыцари и не собираются целиться. Это ведь было бы «не по-рыцарски». И если даже они стреляют, то выбирают цель рядом с лагерем. Недавно попали в кучу конского навоза, что действительно не по-рыцарски, я также об этом сожалел.

Авраам вздохнул:

— Тогда нам остается надеяться лишь на чудо.

— Но к нам ведь идет подкрепление!

Ханзи все еще не терял надежды. И действительно, Раймунд, сын графа, приближался к городу со своим войском. Он прорвется через линию осады в Тулузу.

Авраам заметил:

— Но и противник, к сожалению, тоже ждет подкрепление. Граф Суассона идет сюда с новыми отрядами, — Мириам как раз сообщает об этом Раймунду, несмотря на то что вчера небо было затянуто облаками… Небу хвала за моего боязливого священника в свите Монфора. Я опасаюсь, что он может погибнуть в любой момент, ведь я едва не убил его еще в первом сражении, но сейчас он, наверно, стал осторожнее.

— И если граф умен, он сразу отправит гонца к сыну. Тому следует напасть на приближающиеся отряды и по возможности уничтожить всех. Тогда мы избавимся хотя бы от них. — Рюдигер рассеянно водил рукой по деревянной стойке патереллы. В отличие от Ханзи, он не полагался на боевые орудия, а охотней противостоял сопернику в бою. Но высоченная катапульта Монфора внушала ему страх.

— Мы разрушим эту штуковину! — заявил граф Раймунд пару дней спустя, 24 июня, рыцарям, собравшимся в большом зале замка Нарбонны. Его сын вступил в город, и они провели совещание. — У нас нет другого выхода. Если они запустят это орудие, то разрушат стены крепости. И не только их, — они могут подтащить катапульту ближе к городу и уничтожить целый квартал.

— Значит, мы предпримем вылазку? — спросил Рюдигер.

Граф кивнул:

— Уже завтра. Мы нападем на них и подожжем эту штуковину. Да, я знаю, господин Рюдигер, вам хотелось бы выстрелами патерелл раздробить ее на куски. Но давайте смотреть правде в глаза: ваши осадные орудия не попадают в цель. И они стреляют недостаточно далеко, от чего бы это ни зависело. Моя предсказательница также не устает мне твердить, что надо использовать патереллу, но я не могу быть уверенным, что вы решите эту проблему до того, как Монфор начнет стрелять. А он скоро этим займется. Завтра мы покончим с катапультой.

София ожидала на последней ступеньке лестницы, ведущей в кухню. Она укуталась в темную накидку мавританки, но все равно дрожала от страха и волнения. В крепости все были возбуждены, как и всегда перед сражением. Рыцари пили, и большинство слишком много, так что кухарок ничто не могло уберечь от их преследований. Мавританка строго-настрого запретила девочкам покидать свои комнаты. В такой вечер мужчины забывали о своих учтивых манерах и становились похотливыми самцами. Ведь это могла быть их последняя ночь на грешной земле! Кто же в такой момент станет петь баллады под окном своей возлюбленной?

Несмотря на это, София тайком выбралась из комнаты, которую делила с Женевьевой, — та, похоже, этого не заметила. София начинала серьезно беспокоиться за подругу. И, разумеется, она переживала за Дитмара. На следующий день он будет сражаться. Что, если его принесут в крепость, как и Фламберта? Самым сокровенным желанием Софии было еще раз увидеть его до сражения. Но она не могла попрощаться с ним перед рыцарями и девочками. Их любовь принадлежала лишь им одним, София не хотела, чтобы девушки, хихикая, сплетничали об этом, а мужчины отпускали похотливые шуточки. Она надеялась, что Дитмар считает так же.

Она попыталась призвать его силой мысли — и даже не удивилась, когда меньше чем через час он вышел на лестницу. И снова это было настоящее волшебство. Им не нужны были слова. Дитмар подошел к Софии и поцеловал ее, и она ответила на этот поцелуй так, словно это было вполне естественно. Его поцелуй прогнал все ее страхи. Когда она крепко прижималась к нему, все было хорошо. И в эту ночь от него не пахло кровью и высохшим потом. Он ходил в баню. София снова ощутила знакомый запах его тела, а Дитмар зарылся лицом в ее мягкие, гладкие волосы.

— Я хотел бы, чтобы ты полностью принадлежала мне, — прошептал он. — У кого я должен просить твоей руки? У графа?

София вздохнула:

— Тебе ничего не нужно ни у кого просить, я уже твоя. Я твоя с начала времен… Я имею в виду… Женевьева утверждает, что в теле животного может поселиться душа ангела… Возможно, когда-то ты был Адамом, а я Евой.

Дитмар рассмеялся.

— Но мы не позволим, чтобы нас выгнали из этого рая! — заявил он. — Завтра мы разрушим катапульту Монфора и удержим город.

— Этот город и есть наш рай? — засомневалась София.

— Рай — это та земля, по которой ты ступаешь, — нежно произнес Дитмар. — И я буду защищать ее, даже ценой своей жизни.

София отрицательно помотала головой:

— Прошу, только не ценой своей жизни, любимый! Только не это!

На следующий день на небе сияло солнце — погода, идеально подходящая для верховых прогулок или соколиной охоты. Или же поездки обрученных к родителям? София ненадолго замечталась, рассматривая из окна вершины далеких гор. Вместо поля боя перед городской стеной она представляла поросшую травой, испещренную полями равнину. Ее лошадь, пританцовывая, неспешно скакала по лугам и пашням. На Дитмаре, скачущем рядом с ней, была яркая туника, а не доспехи, и ему не следовало быть постоянно начеку, он улыбался ей. Она видела, как его светлые волосы трепал теплый ветер, как и ее покрывало. Когда они спешились, она протянула ему руку, он сжал ее в своей, и они направились к лесу, а затем к горам. Софию радовало все — и тенистая лесная тропа, и скалистые горные перевалы. Ночью она прижмется к Дитмару, и они станут обмениваться любовными клятвами. А через пару недель они прибудут в Лауэнштайн…

София внезапно очнулась от своих грез. В этот день не надо было предаваться мечтаниям. Ей следовало быть в другом месте, она не должна была праздно стоять у окна. Она решительно повернулась к Женевьеве.

— Сейчас ты пойдешь со мной! — твердо заявила она. — Хватит и того, что ты не вышла с другими девочками, чтобы попрощаться с рыцарями. Рюдигеру наверняка очень тебя не хватало!

Сама София также не вышла во двор крепости, но Дитмар был об этом предупрежден. Юные возлюбленные попрощались ночью. Но София не собиралась выпускать своего рыцаря из поля зрения.

«Я все время буду с тобой! Я буду наблюдать за битвой», — пообещала она Дитмару и была намерена сдержать свое обещание. Она потрясла за плечи Женевьеву, которая, снова скорчившись перед молитвенным столиком, погрузилась в раздумья. Она больше не молилась, по крайней мере, не читала без устали Евангелие от Иоанна и избавила Софию от бесконечного повторения «Отче наш». Однако молчание Женевьевы беспокоило ее все больше.

— Я пойду к воротам Монтульё и взберусь на оборонную башню. И ты пойдешь со мной! Давай, одевайся, рыцари уже выехали.

Женевьева словно очнулась от сна.

— Нас не пустят туда, — возразила она, но София лишь отмахнулась:

— Госпожа Айеша также туда собирается. А ее супруг уже там. Он не будет сражаться вместе с рыцарями, а хочет еще раз испробовать это маленькое боевое орудие. Госпожа возьмет нас с собой, но только если ты не будешь медлить.

— Я устала от сражений, — тихо произнесла Женевьева.

София пожала плечами:

— Мы все устали. Причем все это могло бы закончиться очень быстро. Вашим Совершенным нужно всего лишь принять христианство, и крестовый поход завершился бы. Монфору пришлось бы снять осаду, и он пришел бы в бешенство.

После смерти Фламберта София уже не могла сочувствовать альбигойцам. Она заранее втянула голову в плечи, ожидая резкой отповеди Женевьевы. Однако ее подруга не промолвила ни слова и, помимо этого, ошеломила Софию и тем, что выбрала не черное, а хоть и простое, но темно-синее платье.

София не решилась заговорить об этом, однако мавританка сразу заметила перемены. Она велела оседлать лошадей для девочек и ожидала их на своей мулице.

— Как вы красивы, Женевьева! Вам следует чаще носить цветные платья. Жаль, что господин Рюдигер не увидел вас. Но после сражения он этому обрадуется. И вашему брату оно также понравилось бы. — Мавританка бросила на девушку сочувствующий взгляд, но и испытующий одновременно.

Женевьева опустила глаза.

— Мой брат умер как Совершенный, — тихо произнесла она. — Я же никогда не буду совершенна.

Ариана, которая как раз усаживалась на свою лошадь, возмутилась:

— Знаешь, многие хотели бы выглядеть так, как ты. Если бы у меня были такие роскошные волосы…

С недавних пор Ариана посвящала долгие часы уходу за собой. Она была влюблена в рыцаря графа Фуа и не хотела показаться ему слишком маленькой, слишком юной, слишком худой и вообще несовершенной в чем-либо.

— Вам не следовало брать с собой малышку, — заметила София мавританке после того, как они тронулись. После упрека Арианы Женевьева молча погрузилась в свои мысли. — Она считает, что будет наблюдать за своеобразным турниром. А ведь она может стать свидетельницей того, как ее Бернарда убьют.

Для юной Арианы это было первое сражение. До сих пор девочкам разрешали присутствовать лишь при прощании с рыцарями, но не наблюдать за кровавым побоищем перед городскими стенами и видеть, как умирают воины в полевых лазаретах.

— Невозможно уберечь ее от всего, — сказала Мириам. — И она очень хотела поехать. Думаю, граф Фуа будет присматривать за своими юными рыцарями.

Бернард был не намного старше Арианы, всего год назад он прошел посвящение в рыцари.

Бой уже был в самом разгаре, когда женщины и девочки добрались до деревянной башни. Вонь в сооружении была нестерпимой — защитники, как и прежде, регулярно обтягивали башню с внешней стороны свежими шкурами животных, чтобы ее было сложнее поджечь. Разумеется, на южном солнце они недолго оставались свежими.

Ариана выглядела так, словно ее вот-вот стошнит, но София и Женевьева с таким страхом выискивали взглядами Дитмара и Рюдигера, что не обращали внимания на то, что происходит вокруг. Мириам сразу присоединилась к Аврааму, который находился возле патереллы. Орудие доказало свою пригодность, стрелки отправляли по нападавшим одно каменное ядро за другим.

— Я заставляю их стрелять как можно дальше, чтобы они случайно не убили кого-нибудь из наших, — прошептал Авраам жене. — И так как солдат Монфора великое множество, они могут стрелять куда угодно — все равно всегда попадают в цель.

Это было правдой. Подкрепление крестоносцев состояло лишь из небольшого числа рыцарей, но сотен пеших воинов. Теперь они топтались на поле боя, и на первый взгляд казалось, что они больше мешают рыцарям сражаться, чем помогают. Однако на самом деле они представляли собой реальную угрозу. Своими копьями, на концах которых были крюки или острия, они сбросили с лошади не одного рыцаря, сражавшегося с другим всадником. А помимо этого они беспощадно забивали дубинками и закалывали ножами любого, кто падал, прежде чем он мог подняться, и меч рыцарю не помогал спастись.

Женевьева и София старались не упускать из виду знамена Рюдигера и Дитмара, да и Ханзи, который выпускал одну стрелу за другой, то и дело поглядывал на друзей. Позади него девушки, к своему изумлению, увидели Эсклармонду. И крестьянка не ограничивалась просто наблюдением за сражением, — она энергично наполняла колчаны стрелков, разогревала смолу, чтобы затем окунать в нее стрелы и поджигать их, и при этом была такой же вспотевшей и грязной, как и воины. Однако эльфийскую красоту Эсклармонды это не портило. Ее прекрасные светлые волосы развевались на ветру, а загорелое личико было умиротворенным.

Рыцари сначала, как и всегда, двинулись на противника сомкнутыми рядами, ощетинившись копьями, однако вскоре перешли к бою на мечах, оставаясь в седлах. Их задачей было пробраться к боевой машине Монфора, которую, конечно же, усердно защищали. Рюдигер быстро прорвался вперед — и изумился, оказавшись лицом к лицу с одним из военачальников противника, Ги де Монфором, братом Симона. Они скрестили клинки, но Рюдигера это не испугало, хотя, разумеется, это был более опасный противник, чем другие.

Монфор сражался честно, не так, как Матьё де Меренге с Дитмаром, но несколько рыцарей, как и всегда, прикрывали его со спины. Рюдигер охотнее сразился бы с другими противниками и попытался ретироваться. Но внезапно лошадь Ги де Монфора встала на дыбы. Рюдигер с сожалением заметил стрелу в груди великолепного скакуна и не воспользовался неуверенной посадкой противника в седле, чтобы убить его или ранить. Так что Ги де Монфор упал на землю вместе с лошадью, и его рыцари тут же выступили вперед, чтобы прикрыть его. Они оттеснили Рюдигера, и он отчаянно надеялся, что снова окажется среди своих боевых товарищей.

Но тут один из рыцарей Ги де Монфора начал атаковать его с мечом. Рюдигер принялся отбиваться, однако его противник оказался и сильным, и опытным. Разумеется, личная охрана Монфора состояла не из новичков, однако Рюдигер не уступал противнику. Ему нужно было продержаться, пока товарищи не пробьются к нему. Тогда воин, скорее всего, отступит, чтобы защищать своего командира. Ги де Монфор беспомощен, пока ему не приведут новую лошадь.

В пылу сражения Рюдигер не заметил, что его окружили пехотинцы противника. Он понял свою ошибку, лишь когда они напали на него с копьями, — и остался неприкрытым с одной стороны, пытаясь отбиться. Один из рыцарей Монфора нанес ему удар мечом плашмя, чего хватило, чтобы выбить его из седла. Рюдигер упал прямо в самый ад из копий, дубинок и ножей…

София вскрикнула, увидев, что Рюдигер упал, а Женевьева вздрогнула, словно сама получила удар.

— Кто-то должен ему помочь, почему же никто ему не помогает? — воскликнула Ариана.

Она испуганно посмотрела на Ханзи, который выпускал одну стрелу за другой в массу пеших солдат. Он, несомненно, попадал в цель, однако это не производило большого эффекта. В этой ситуации могли бы помочь лишь два-три вооруженных рыцаря, которые разогнали бы пехоту. Дитмар и другие пытались прорваться к Рюдигеру, но они были слишком далеко и ни за что не подоспели бы вовремя.

До сих пор Женевьева не проронила ни слова. Бледная как смерть, она тем не менее уверенно подошла к патерелле.

— Нужно отвлечь их, — сказала она. — Отправить ядро прямо в центр этой заварушки.

— Но мы можем попасть в своих… — Канонир медлил.

— Позвольте мне! — Женевьева подошла к уже заряженной катапульте. Ей потребовалось лишь несколько мгновений, чтобы вспомнить, как она управлялась с маленькой моделью патереллы. — Ариана, помоги мне.

Девочка неплохо стреляла из маленькой катапульты. Теперь она помогала Женевьеве нацелить тяжелую боевую машину. Мириам и София поспешили к ним на выручку, и тогда Женевьева с помощью Авраама и Эсклармонды привела в действие подъемный механизм. Она хотела увеличить дальность полета ядра. Женевьеве понадобилась всего минута, чтобы произвести все вычисления, но для Рюдигера эта минута наверняка показалась вечностью. Женевьева больше ничем не могла ему помочь, кроме точного выстрела из патереллы.

Она сделала глубокий вдох и еще раз окинула взглядом поле боя. Недалеко от катапульты она заметила знамя Симона де Монфора. Он как раз склонился к брату, которому рыцари помогли подняться. Женевьева отбросила все сомнения. Не важно, о чем говорило ее учение, в теле этого мужчины обитала душа явно не ангела.

— Сейчас! — бросила она.

Девушки отступили, Авраам и Женевьева отпустили рычаг. А затем они все стали следить за полетом каменного ядра, выпущенного из патереллы. Оно летело в направлении катапульты, однако траектория полета была слишком короткой, чтобы ядро могло в нее попасть. Канониры в отчаянии застонали, однако Женевьева провожала ядро спокойным взглядом, равно как и Мириам. Предсказательница построила эту патереллу и, в отличие от мужчин, знала, на что ее нацелили Женевьева и Ариана.

Ядро попало в толпившихся вокруг Ги и Симона де Монфоров. Защитники не увидели, куда именно оно приземлилось, но Женевьева в любом случае добилась своего. Сразу после удара послышались крики, люди, которые окружили Рюдигера, отступили, да и рыцари Монфора в ужасе повернулись к своему командиру. Это дало Дитмару и другим рыцарям графа Тулузы возможность пробиться к Рюдигеру.

— Он жив, он шевелится… — София ликовала, глядя, как Дитмар затаскивает дядю на лошадь.

Пешие солдаты из войска графа Тулузы помогли Рюдигеру подняться, однако скорее тащили его, чем поддерживали. Оказавшись на лошади, он вцепился в Дитмара. Юный рыцарь попытался пустить лошадь галопом, но сразу понял, что Рюдигер не сможет на ней удержаться. И тогда он мягкой рысью направился к городским воротам. Крестоносцы не стали этому препятствовать.

Женевьева и София больше не могли ждать. Они поспешили по ступеням вниз, чтобы встретить Дитмара и Рюдигера у ворот Монтульё. Похожая ситуация произошла и две недели назад, тогда обе девушки держались достойно. Мужчины, которые стояли наготове с носилками, бросали сочувствующие взгляды на девушек.

— Сперва брат, теперь возлюбленный, — услышала София шепот одного из них. Она не знала, слышала ли это Женевьева, однако та никак не прореагировала.

Рюдигер скорее свалился на землю, чем спешился, когда Дитмар остановил коня. Пехотинцы противника сняли с него доспехи, его кольчуга в нескольких местах была разрезана ножом. Рюдигер был весь в крови, а его лицо было исцарапано.

Он попытался улыбнуться Женевьеве, но получилась лишь жуткая кровавая гримаса.

— Ты все-таки пришла… — прошептал он.

Женевьева кивнула.

— Как же ты красива!.. — Рюдигер в изнеможении упал на носилки.

София, проводив взглядом Женевьеву, идущую за носилками, посмотрела на Дитмара.

— Он тяжело ранен? — со страхом спросила она.

Дитмар пожал плечами:

— Спроси у лекаря. Но он все же как-то держался на лошади и оставался в сознании. Любимая… Это самая тяжелая битва на этот момент. Пожелай мне удачи…

Он выглядел изнеможенным, его лицо было залито потом. В этот летний день в доспехах наверняка было невыносимо жарко. И все же он снова опустил забрало, готовясь вернуться на поле боя. Однако тут подоспели двое рыцарей.

— Сражение близится к завершению! — сообщил Дитмару юный Бернард. — Что-то произошло с Монфором, похоже, он ранен. Во всяком случае, командование войском взял на себя Амори, сын Симона. Но они все явно растеряны. Если вы меня спросите, думаю, на сегодня сражение окончено. Спокойно отправляйтесь в замок и присмотрите за дядей.

София еще раз взобралась на башню, чтобы сообщить новость мавританке. Мириам и Авраам снова нацеливали патереллу, опять с помощью Арианы, которой все это явно доставляло удовольствие.

— Мы разнесем и их катапульту! — заявила довольная девочка. — Жаль, что Женевьеве пришлось уйти. Ее рыцарь в порядке?

София в который раз закатила глаза, удивляясь ее наивности.

— Он жив, — кратко ответила она. — Как и твой Бернард.

Лучники на стене как раз подтвердили сообщение Бернарда об окончании сражения.

— Ядро, посланное девчонкой, попало в какую-то важную персону, — предположил Ханзи.

Он был чрезвычайно обеспокоен состоянием Рюдигера, однако не покинул свой пост — лучники прикрывали возвращавшихся в город воинов.

— Но ведь не в Монфора же? — сказал один из канониров.

Другие лишь рассмеялись.

 

Глава 10

Дитмар и София вместе отправились верхом к замку Нарбонны.

— Сегодня было очень тяжело, — наконец произнес юный хозяин Лауэнштайна. — Не только Рюдигеру, но и всем нам. Пришло… Пришло время возвращаться домой.

София опустила глаза.

— Но ведь город все еще в осаде…

Дитмар нахмурился.

— Ты ведь знаешь, отсюда можно уехать когда захочешь.

София хотела спросить, не сочтут ли это проявлением трусости, но, подумав, заговорила о том, что ее беспокоило.

— Я хотела бы уехать. Но я немного боюсь Лауэнштайна, — призналась она. — Твоя мать… моя мать… рыцари…

Дитмар улыбнулся, помогая ей спешиться перед замком.

— Моя мать наконец сможет вернуться в Лош, — сказал он. — А в отношении твоей мы что-нибудь придумаем. Все будет совсем по-другому, не так, как раньше. Тебе не придется бояться рыцарей. Лауэнштайн будет принадлежать нам, София. Тебе и мне. Ты… Ты ведь не боишься меня, не так ли?

София покачала головой и прижалась к нему.

— Я больше ничего не боюсь, — сказала она.

Авраам и Мириам покинули свой боевой пост, лишь когда поле боя опустело.

— Граф должен быть доволен, — заметила Мириам и бросила последний взгляд на изрядно пострадавшую башню осадной машины противника. Ариана не настолько способная, как Женевьева, но ей все же удалось превзойти канониров. — Я только надеюсь, что Рюдигер жив.

Авраам вздохнул.

— Но долго крепость не продержится. Мириам, дорогая… как ты считаешь, не пришло ли время вернуться домой?

Мириам кивнула.

Авраам изумленно посмотрел на нее. Он как раз помогал ей взобраться на мулицу.

— Никаких возражений? — недоверчиво спросил он.

Мириам помотала головой.

— Ты не скажешь, что ты все еще нужна графу? Ты больше не чувствуешь ответственность за брошенных воспитанниц?

Мириам загадочно улыбнулась супругу.

— Сейчас я чувствую ответственность за кое-кого другого, — сказала она. — Я уже давно это подозревала, но вчера лекарь подтвердил. — Она положила его руку себе на живот.

Авраам выглядел совершенно сбитым с толку, его лицо приняло такое чудное выражение, что Мириам едва удержалась от смеха.

— Я знаю, — опередила она его, — мне почти сорок лет, и я еще ни разу не беременела. Мы думали, что у нас не будет детей, но… Неисповедимы пути Вечного. В любом случае я хотела бы родить его в Гранаде. Там повитухи опытнее и ему не придется скрывать того, что он еврей.

Женевьева старалась отгонять воспоминания о том дне, когда Фламберта внесли на носилках в рыцарский зал. Однако же она снова шла за носилками, на которых лежал дорогой для нее человек. И она так и не успела рассказать ему о своих чувствах.

Рюдигера из Фалькенберга переложили с носилок на ближайшую свободную кровать. Вскоре пришел цирюльник, чтобы позаботиться о нем.

— Они сильно его избили, мадемуазель, — сказал цирюльник. — А ножевые раны… Здесь ничего не поделаешь. Оставайтесь возле него, можете его немного обмыть, хотя о пользе этой процедуры я бы поспорил. И молитесь за него.

С этими словами мужчина направился к следующему раненому. Рюдигер застонал. Он пребывал в сознании, но был слишком слаб, чтобы любезничать с Женевьевой. Девушка предположила, что он был бы рад подержать ее за руку. До сих пор она, следуя запретам своей религии, никогда не прикасалась к мужчине, — если не принимать в расчет злосчастную ночь, проведенную с графом. Впрочем, все это осталось в прошлом.

Она решительно поднялась и отыскала лекаря. Женевьева могла бесконечно держать Рюдигера за руку, но кто-то должен был позаботиться о его ранах. Девушка нашла Соломона вовлеченным в один из бесконечных споров с цирюльником. Его платье снова было запятнано кровью, и он выглядел невероятно уставшим, вконец обессилевшим.

— Как бы я хотел, чтобы все это поскорей закончилось! — тихо произнес он, следуя за Женевьевой к постели Рюдигера. — Как бы я хотел снова облегчать боли в животе или лечить простуду. Заботиться о здоровье детей или принимать роды. Столько крови… Я уже не могу на это смотреть…

Отогнав невеселые мысли, он сосредоточился и с сочувствием склонился над Рюдигером. Рыцарь застонал, когда Соломон стал ощупывать его грудь, а потом поднял правую руку.

— Это не результат рыцарского поединка, — наконец произнес он. — Что вы сделали, Рюдигер? Вы что, избили сами себя?

Рюдигер попытался ответить, но его губы слишком распухли и потрескались.

И тогда Женевьева рассказала, что произошло.

Лекарь кивнул.

— Эти типы сломали вам ребра и руку. Я надеюсь, что ни одно ребро не проткнуло легкое. Вам не следует шевелиться, чтобы этого не произошло. Я наложу вам тугую повязку. Кроме того, все ваше тело покрыто кровоподтеками, и имеется пара колотых ран. Но ни одно из этих ранений не является смертельным. Нужно только следить за тем, чтобы раны не воспалились. Вам нужны тепло и покой. Руку я перевяжу, но должен сразу предупредить вас, Рюдигер: ваши доблестные рыцарские времена позади. Возможно, вы сможете держать меч в руке, но уже не будете орудовать им так умело, как прежде.

— Он не умрет? — спросила Женевьева.

— Думаю, нет. Но кому известны пути Вечного? Молитва ему точно не повредит. — Лекарь устало улыбнулся.

Женевьева опустила глаза.

— Господь меня не услышит, — прошептала она.

Лекарь вздохнул:

— Порой Господь проявляет к нам снисходительность, но, к сожалению, это происходит не всегда. Ну, у нас есть чем заняться. Мы промоем его раны вином. Я обработаю их мазью, которая не даст развиться гангрене, а затем мы их перевяжем. Так нужно будет делать каждый день. Никогда не стоит обольщаться, Женевьева. Но я делаю все возможное, и ты будешь мне помогать, не так ли? — Женевьева усердно закивала. — Однако тебе придется прикасаться к нему, — заметил лекарь, когда она неловко протянула ему чашу с теплым мыльным раствором, которую принесла одна из девочек. — Подними его руку, осторожно, постарайся не делать ему больно… А теперь обмой его грудь.

Женевьева отдернула руку, прикоснувшись к груди Рюдигера. Ей так долго внушали, что это грех! Но теперь ей было приятно ощутить, что его кожа теплая и упругая.

— Не медли, все надо делать быстро! — сказал лекарь. — Сейчас ты поможешь мне перевязать его. Или же мне позвать цирюльника? Рюдигеру, конечно, больше понравилась бы твоя помощь…

Рюдигер попытался улыбнуться, превозмогая боль, когда Женевьева нерешительно последовала указаниям лекаря.

— Она вскоре всему научится, — тихо сказал Соломон Рюдигеру, наконец закончив свою работу, и сделал вид, что не заметил, как Женевьева робко провела пальцем по одному из немногих неповрежденных участков на лице Рюдигера. — Она всегда была отличной ученицей. А вам я могу лишь пожелать удачи.

Женевьева сидела у постели Рюдигера, когда Дитмар и София вошли в рыцарский зал. Рыцарь уснул, измучившись, пока ему обрабатывали раны.

— Как он может здесь спать? — воскликнул Дитмар. После сражения в зале невозможно было находиться. Раненые стонали и кричали от боли, цирюльники проводили ампутации, стоял ужасный запах крови и пота. — Разве для него не нашлось места поспокойней?

До сих пор Дитмар и Рюдигер ночевали в общей комнате для рыцарей, но там раненый также не обретет покоя.

— Обратись к Аврааму, — устало произнес Соломон, — или к Мириам, у них просторные покои. Что касается моей комнаты — не сердись, Дитмар, но, добравшись туда, я падаю без сил. Мне необходимо хоть ненадолго уединяться. Я так устал от всего этого…

— Авраам и Мириам? — удивилась Женевьева.

Соломон потер лоб.

— К Айеше Мариам или к Абу Хамеду. Прости, но у меня просто вылетели из головы эти маврские имена. Я десять часов подряд купаюсь в крови, сегодня мне уже все равно, кто передо мной, — еврей, мусульманин, христианин или альбигоец. Я лишь благодарю Вечного за то, что по крайней мере избавил меня от встречи с вашим священником.

Дитмар и София, которую также поразили эти имена, направились к жилым покоям.

— Лекарь наверняка очень устал, — мягко произнесла София. — Он уже достаточно на все это насмотрелся. Если бы только…

— Тулуза, да здравствует Тулуза! — раздались ликующие крики во дворе крепости. — Да здравствует Тулуза! Победа! Да здравствует граф! Да здравствует Тулуза!

Казалось, весь город в считаные мгновения охватил восторг.

Дитмар перегнулся через перила и прокричал вниз:

— Что произошло? Вы так ведете себя, словно войско Монфора отступает!

Один из рыцарей, которые как раз торжественно скакали по двору на конях, собирался ответить, но в это мгновение из покоев графа выбежала Мириам в развевающемся платье.

— Дитмар, София! Вы уже слышали новость?

— Монфор мертв! — орали рыцари во дворе, скача галопом по кругу. — Монфор погиб!

— Симон? — спросил Дитмар. — Симон де Монфор?

Мириам, смеясь, кивнула.

— И это сделали мы! Наша патерелла! Женевьева, малышка Ариана и Ханзи. И мы с тобой, София! Мы уничтожили самого главного крестоносца!

Авраам вышел следом за супругой и обнял Дитмара. Граф, поддавшийся всеобщему восторгу, поцеловал Софию.

— Подумать только! — ликовал он. — Этот тип разбил три войска, убил короля и сжег несколько городов. Но он не смог справиться с женщинами Тулузы, при виде их он упал и умер!

— Но прежде пришлось швырнуть каменное ядро ему в голову! — обиженно заявила Мириам. — Одного лишь нашего вида было недостаточно.

Граф рассмеялся.

— Да здравствует Тулуза! Да здравствует Окситания и ее женщины! Я ведь всегда говорил! Где же остальные? Малышка Ариана, Женевьева… И незнакомка… Как же ее зовут, эту крестьянскую девочку…

— Эсклармонда, — подсказала Мириам.

Для нее было чрезвычайно важно, чтобы Раймунд запомнил ее в этой связи. Девушке необходимо было дворянское имя, чтобы Ханзи мог жениться на ней.

Граф еще громче расхохотался.

— Маленькая Эсклармонда де Фуа! — Он поднял свой кубок, всем начали наливать вино. — За наших Совершенных, крещеных или нет! За совершенных женщин Лангедока!

— Но действительно ли все уже закончилось? — недоверчиво спросила София, следуя по ступеням вниз за Дитмаром и Авраамом.

Они несли носилки, чтобы перенести Рюдигера в покои Авраама и Мириам.

— Там мы с Мириам сможем наконец выпить по кубку вина — с графом мне пришлось чокаться водой, — сказал Авраам, бросив косой взгляд на испанского советника графа, который всегда подозрительно поглядывал на необычных мавров. — Когда мы от них избавимся, моей радости не будет предела.

Дитмар ответил на вопрос, который больше всего тревожил Софию:

— На самом деле это еще не конец. Бернард сказал, что Амори взял на себя командование войском.

Авраам улыбнулся и пренебрежительно махнул рукой.

— Кто такой Амори де Монфор? — презрительно бросил он. — Его никто не знает в войске и никто не воспринимает всерьез. К тому же не строй иллюзий по поводу этого войска! Грабители и разбойники. Ими мог управлять лишь Симон де Монфор. Железной рукой. Вот увидите, они все быстро разбегутся в разные стороны.

На крепостном дворе и в городе тем не менее уже началось празднование, даже из полевого лазарета, в который превратили рыцарский зал, доносились радостные возгласы. Дитмар и Авраам подошли к постели Рюдигера. Там был и лекарь. Но ни раненый рыцарь, ни лекарь не разделяли всеобщего веселья. Оба в растерянности смотрели на Женевьеву. Она, свернувшись клубочком в ногах Рюдигера, безудержно рыдала.

Перенести Рюдигера наверх, в покои мавров, оказалось непросто. Коридоры и лестницы были слишком узкими для носилок с больным. Но, похоже, Рюдигера терзали не столько боли, сколько мысли о Женевьеве. Она безвольно следовала за мужчинами, Мириам и София поддерживали ее, и она упала на пол в рыданиях, как только оказалась в роскошных покоях. Она ни на кого не смотрела, лишь подняла голову, когда Рюдигера перекладывали на кровать и он застонал. Однако раненый вскоре расслабился на мягкой постели Мириам и Авраама. София напоила его разбавленным вином, которое он выпил с такой жадностью, словно умирал от жажды. Девушка содрогнулась, вспомнив о последних мучительных часах Фламберта, когда священник не позволил Женевьеве даже смочить ему губы водой.

Мириам попыталась успокоить Женевьеву. Она подумала, что сможет отвлечь ее, открыв ей, кто она такая на самом деле, и рассказав о том, как стала астрологом. Но восхищалась и смеялась лишь София. Женевьева, похоже, вообще ничего не слышала. Она все еще всхлипывала, когда появились Ханзи и Эсклармонда. Оба больше не стеснялись показывать свои чувства. Лицо «эльфийки» светилось, глаза сияли, возможно, от радости, которой она и Ханзи хотели поделиться с друзьями.

— Отныне она будет зваться Эсклармондой де Мангоно! — со смехом сообщил Ханзи. — Граф возвел ее в дворяне. И мы можем принести клятву верности в рыцарском зале! Но лишь после того, как Рюдигер поправится, сказал я.

Авраам, Мириам, Дитмар и София рассмеялись: «мангоно» с французского переводилось как «патерелла».

Рюдигер пошевелился на постели.

— Это подходит… к… Иоганну из… Гальгенхюгеля… — Он с трудом шевелил пересохшими губами, но в его глазах снова появился лукавый блеск. Иоганном из Гальгенхюгеля прозвали Ханзи, когда несколько лет назад Рюдигер назначил его, простого конюха, своим оруженосцем. Несмотря на то что он как сын грабителя не мог рассчитывать на посвящение в рыцари.

Ханзи притворился возмущенным, но он явно испытывал облегчение от того, что его прежний господин снова мог шутить.

— Граф был очень милостив, — добавила певучим голосом Эсклармонда. — Он напоил нас вином и был чрезвычайно… чрезвычайно…

— Ласковым, — буркнул Ханзи. — Он едва мог держать свои руки подальше от моей Клэр. Но мне интересно, а где Женевьева… Да, где она?

В этот момент Эсклармонда заметила ее, свернувшуюся в клубок на ковре.

— Что с ней? — обеспокоенно спросила она.

Рюдигер бросил на нее благодарный взгляд. Он сам хотел задать этот вопрос с того момента, как Женевьева вдруг разрыдалась, но не решался, и к тому же ему было тяжело говорить.

Мириам вздохнула.

— Ты можешь и сама догадаться, — сказала она Эсклармонде. — Ведь ты тоже когда-то была альбигойкой. — Затем она повернулась к Рюдигеру. — Она нацелила катапульту, выстрелила и убила Монфора. А теперь она считает себя виновной в смерти человека.

— Но ведь она сделала это ради него. — Эсклармонда указала глазами на Рюдигера.

— Эти парни вряд ли оставили бы тебя в покое, Рюдигер, — добавил Ханзи. — Выстрел патереллы стал отвлекающим маневром. Причем женщины стреляют гораздо точнее канониров Раймунда. Но я не понимаю, почему она рыдает из-за этого. — Он угрюмо посмотрел на Женевьеву.

А вот Рюдигер хорошо понимал. Женевьева часами рассказывала ему о своей вере, о своих мечтах о безупречной жизни Совершенной. Он не мог подняться и едва мог говорить, но в его глазах читались любовь, тепло и сочувствие всего мира, обращенные к измученной душе Женевьевы.

— Моя любимая, — прошептал он. — Подойди ко мне!

В это было невозможно поверить, но Женевьева повиновалась. Она, дрожа, прижалась к нему, словно избитая собака, которая больше не надеялась получить прощение хозяина, но жаждала ласки любого дружелюбного создания. Она, вся сжавшись, села на пол у его постели и позволила Рюдигеру, с трудом протянувшему свою более здоровую левую руку к ней, провести ею по ее волосам.

Это было не наложением руки священника при крещении, к которому Женевьева готовилась всю свою жизнь, но это было проявлением нежности — и также началом чего-то нового.

Немного позже, когда другие все еще обсуждали сложившуюся ситуацию, в дверь постучали. Авраам впустил лекаря и испугался его вида. Соломон выглядел таким обессиленным и постаревшим, каким его племянник никогда не видел.

— Я… хотел проведать Рюдигера, — устало произнес он. — И Женевьеву.

И ему не хотелось оставаться одному, но он не мог признаться в своей слабости. Он бросил лишь мимолетный взгляд на своего пациента, а затем с благодарностью принял приглашение Мириам присесть и выпить чего-нибудь. София принесла ему кубок вина, Мириам придвинула к нему скамеечку, на которую он мог бы поставить ноги. Его мучили боли, что было неудивительно — с начала сражения он все время был на ногах.

— Там, внизу, они празднуют победу, а у меня на руках умерло пятьдесят рыцарей и не меньше сотни солдат, — тихо произнес он и длинными глотками выпил вино. — Я больше не хочу видеть все это. Достаточно битв для одной жизни…

София робко перевела взгляд с него на Дитмара.

— Дитмар, — осторожно начала она. — Если господин Жером больше не хочет здесь оставаться… Ну, если твоя мать не против… возможно, он захочет поехать с нами в Лауэнштайн?

Она поочередно улыбнулась обоим, словно извиняясь. На лице лекаря появилось странное выражение. Была ли то тоска… или тревога?

Дитмар закусил губу.

— Разумеется, господин… лекарь желанный гость в моем доме, — сказал он. — Равно как и для моей матери, она всегда с уважением и теплом отзывалась о нем.

— Твоя мать знакома с ним? — удивилась София.

Соломон устало кивнул.

— Однако не под именем Жерома де Парижа. Меня зовут Соломон из Кронаха, дитя мое, и я был наставником господина Дитриха, отца твоего возлюбленного. Но если… если есть какие-то сомнения… и если Герлин из Лауэнштайна не захочет видеть меня в своем доме… тогда мне уж лучше умереть.

 

Глава 11

В последующие дни сражений не было. Авраам узнал от своего осведомителя из вражеского лагеря, что Амори де Монфор вел ожесточенные споры о продолжении осады со своим дядей Ги и графом Суассона.

— Юный Монфор хотел бы продолжать осаждать крепость, — сообщил Авраам друзьям, — но многие воины против. Я не знаю, что там сейчас происходит, мой осведомитель священник уже второй раз не явился на встречу. Теперь, когда ему можно не бояться, что я расправлюсь с ним во время сражения, он может и не приходить. Его можно понять, но меня это все же раздражает. А еще он рассказал, что граф Суассона подумывает уйти со своими людьми. Это стало бы серьезным ударом для Монфора.

В войске графа Тулузы порядок, к счастью, поддерживался. После буйных празднований все рыцари и горожане осознали, что сражение все еще не выиграно окончательно. Поэтому рабочие вновь принялись укреплять городские стены, а рыцари — упражняться в боевом искусстве.

И эти меры предосторожности оказались нелишними. Через шесть дней после смерти Монфора юный предводитель повел свое войско в решающую атаку — и Тулуза без труда отбила ее. Однако Дитмар, Авраам и Ханзи сражались вполсилы. Все они собирались уехать, кто с женой, кто с возлюбленной, но ни один из них не решался назначить день отъезда. Виной тому было, разумеется, все еще неопределенное положение города, но их также беспокоило и состояние Рюдигера. Он все еще лежал в комнате Мириам — несмотря на должную заботу некоторые колотые раны воспалились и жар не спадал. А рана на правом плече загноилась и болела. Это осложнение лекарь не считал опасным для жизни, однако оно означало конец рыцарских времен Рюдигера.

— Вы сможете шевелить рукой, но она не будет такой крепкой, как прежде. Такова воля Божья, — с сожалением сообщил Соломон своему пациенту. — Так что вам придется вернуться в свои владения и управлять ими. Я надеюсь, это не будет слишком тяжелым ударом для вашего брата.

До сих пор Фалькенбергом управлял юный Вольфганг. Несколько лет назад он женился и теперь уже имел троих детей.

— Ты можешь стать оружейным мастером в Фалькенберге, — утешал его Дитмар. — Рыцари будут охотно отправлять к тебе своих сыновей. Наши точно будут учиться у тебя! — Он заговорщицки улыбнулся Софии, которая ответила ему сияющим взглядом.

Для Рюдигера эта перспектива была серьезным ударом, и, возможно, то, что он сильно переживал из-за этого, замедляло его выздоровление. Когда 25 июля, ровно месяц спустя после смерти своего отца, Амори де Монфор снял осаду и крестоносцы отступили, Рюдигер все еще лежал изнеможенный и в жару.

Женевьева также не плясала на улицах, как другие жители Тулузы, и католики, и альбигойцы. Она снова замкнулась в себе, как и прежде, мало двигалась и не отходила от постели Рюдигера. Постепенно она преодолела свою боязнь прикосновений. Она неустанно заботилась о своем рыцаре, решалась на сдержанные ласки и даже поцелуи.

Зная, как она относится к Рюдигеру, граф Раймунд сперва ревновал ее. Он то и дело велел ей явиться к нему, но она всегда отговаривалась тем, что должна заботиться о больном. Наконец граф оказал Рюдигеру честь — навестил его. Крестоносцы отступили три дня назад, и Раймунд наконец проспался после затяжной попойки. Он с улыбкой поприветствовал Женевьеву, которая открыла ему дверь.

— Ну? Теперь вы мной довольны, моя дорогая Женевьева? — горделиво глядя на нее, спросил он. — Разве я вам не обещал прогнать крестоносцев?

Женевьева повернула к нему бледное лицо.

— Мы прогнали их отсюда, — ответила она. — Но они будут продолжать бесчинствовать в других местах.

Граф недовольно поморщился.

— Ей все мало! Вы это также заметили, господин Рюдигер?

Он подошел к постели рыцаря и изумился, увидев его таким слабым, с перевязанными ранами. Раймунд считал, что он не хотел подниматься с постели скорее из-за проснувшейся в Женевьеве страсти.

— Я подарю ей все, что она пожелает, — сказал Рюдигер и бросил на девушку взгляд, полный любви. Большего он ей пока не мог дать. Переломы постепенно заживали, но рука была все еще слишком слаба, чтобы обнять девушку.

— Тогда задумайтесь, как бы вам собрать войско, чтобы принести мир в Окситанию, — съязвил граф. — Ваша дама на самом деле чувствует себя ответственной за каждого еретика, который здесь проживает.

Рюдигер оставался невозмутимым.

— В Фалькенберге царит мир, — с достоинством сказал он. — И Женевьева будет отвечать за каждого жителя наших деревень и обитателей крепости. Этого ей должно хватить. Однако я опасаюсь, что среди них очень мало еретиков, так что ей придется проповедовать.

Он улыбнулся Женевьеве, но она не восприняла шутку, залилась краской, отвернулась и направилась к двери.

— Я надеюсь, что не обидел тебя, моя дорогая, — обеспокоенно прокричал Рюдигер ей вслед.

Женевьева покачала головой, вернулась и поцеловала его в лоб.

— Я не буду проповедовать, — тихо произнесла она. — Мне теперь это запрещено, я была… высокомерна. Но мой супруг не станет возражать, чтобы я молилась своему Богу.

Граф молчал. Он понимал, что проиграл, эти двое нужны друг другу, это невозможно было отрицать. Хоть Раймунд и был сорвиголовой и любителем женщин, но великодушия у него было не отнять. Искалеченный мужчина вызывал у него сочувствие, как и девочка, которая в результате битвы за Тулузу потеряла брата и стала сомневаться в своей вере. Если Рюдигер принимал Женевьеву такой, какая она есть, а она предпочла калеку ему, полному энергии, мужественному мужчине, то пусть они будут вместе!

— Я был бы рад, если бы вы здесь, в кругу моих рыцарей, принесли клятву друг другу! — сказал граф. — Как и сеньор Жан со своей воинственной маленькой Эсклармондой. — Он рассмеялся, вспомнив свой ловкий ход, в результате которого крестьянка обрела благородное имя. — Я организую для всех вас праздничный ужин. Как только вы поправитесь. Все ждут вас, господин Рюдигер, так что поскорее выздоравливайте!

— Да, пожалуйста, побыстрее! — воскликнул Ханзи, который пришел в тот же вечер полюбопытствовать, чего хотел граф. — Его высочеству уже недостаточно осыпать мою Клэр всякими милостями. Вообще-то я не против того, чтобы он дарил ей украшения и платья, — у нее ведь нет придворного гардероба, а у меня — денег. Но руки свои пусть не распускает.

Женевьева пожала плечами.

— Вскоре за этим будет следить госпожа Леонора, — сказала она. — Я слышала, что она уже в пути, равно как и принцесса Санча, супруга Раймунда-младшего. Девушки Тулузы вздохнут с облегчением, когда они станут присматривать за своими мужьями.

Однако прошло еще почти две недели, прежде чем Рюдигер набрался достаточно сил, чтобы повести свою невесту в круг рыцарей. Двойную свадьбу отпраздновали одновременно с возвращением графини. Госпожа Леонора благословила союзы Рюдигера и Женевьевы, Жана и Эсклармонды. Она была несказанно рада отделаться сразу от двух фавориток супруга и еще от возможной третьей в лице Эсклармонды. Она щедро одарила обеих невест и Софию. Последнюю Леонора также выдала бы замуж прямо в Тулузе, но понимала, что она и Дитмар хотят заключить брак в Лауэнштайне.

— Как хорошо, что при этом будут присутствовать обе матери! — радовалась она за Дитмара и Софию, у которых это обстоятельство вызывало смешанные чувства. — И этот союз примирит обе ветви рода Орнемюнде. Настоящее счастье, София, Дитмар!

Леонора также настояла на том, чтобы одеть обе пары молодоженов, чему Ханзи был очень рад. Когда он вступит в права на свои владения, у него будут деньги, но пока он ни за что не смог бы купить Эсклармонде голубую рубашку из настоящего шелка с каймой, расшитой цветами, и лазурное платье из неприлично дорогого брюссельского сукна. Девушки несколько часов мыли роскошные светлые волосы Эсклармонды яичным белком и промывали их розовой водой, а затем расчесали их и украсили венком из свежих цветов, который сплела Ариана. Локоны обрамляли маленькое личико крестьянки, словно ореол, и в праздничном убранстве она действительно выглядела как эльфийка, танцующая на цветке. Ханзи, на котором была туника из того же материала, что и шляпа, украшенная павлиньими перьями, с восхищением взирал на прекрасную невесту.

Появление Женевьевы стало сенсацией — она осмелилась надеть алое платье, которое выбрала для нее графиня. Она хотела войти в круг рыцарей в черном платье, ведь она все еще горевала о брате, но графиня этому воспротивилась.

— Эта девушка постоянно о чем-то скорбит! — возмутилась она, когда София осторожно попыталась объяснить ей поведение Женевьевы. — Но не в день же своей свадьбы! Она должна всем явить свою красоту. Ей следует радоваться жизни, она ведь сама суженого избрала, так что наверняка будет счастлива!

Испанская принцесса, похоже, завидовала красоте девушки. Раймунд-младший наверняка даже в день свадьбы заглядывался на других женщин.

А вот Рюдигер не мог оторвать глаз от своей восхитительной невесты, хотя Женевьева не сияла улыбкой, как Эсклармонда и ее подружки, а была серьезной. На ее лице читалось беспокойство за Рюдигера, который был бледным, выглядел измученным и все еще держал руку на перевязи. Рыцарь постарался угодить своей невесте и оделся по-праздничному, но скромно. На нем была темно-синяя туника, а волосы придерживал простой золотой обруч, но на голове была и шапка, также синего цвета. Женевьева надела драгоценное украшение. В ее роскошных черных волосах сияла тонкая золотая диадема.

— В ее волосы можно было бы вплести чудесные нити жемчуга, — с сожалением заметила Ариана Мириам, однако не выглядела слишком расстроенной.

Чем невзрачней были девочки вокруг нее, тем чаще она дарила своему рыцарю Бернарду сияющие взгляды. Ариана хотела следующей войти в круг рыцарей, отец Бернарда и ее отец как раз вели переговоры по этому поводу.

Мириам рассеянно кивнула. Она уже устала играть роль мавританки, но вскоре все это должно было закончиться. Хотя граф неохотно отпускал ее, он наконец примирился с ее отъездом и уже щедро одарил предсказательницу. Авраам тут же превратил драгоценности в деньги, и теперь они лишь ждали, когда будет готова их яркая повозка и наряды — роскошные мантии, расшитые солнцами, лунами и звездами.

— Снова наряды мошенников? — недовольно спросил Соломон, но должен был признать, что Авраам действует правильно.

Чтобы добраться до Гранады, им нужно будет пересечь испанские королевства. Они ни в коем случае не могли путешествовать как мавры, да и евреям проделать этот путь было бы затруднительно. Астрологи-христиане, переезжающие от одного рынка к другому, ни у кого не вызовут подозрения.

Наконец Ханзи поцеловал свою Эсклармонду, закрепляя их союз, заключенный в кругу рыцарей, а Рюдигер и Женевьева лишь слегка соприкоснулись губами. И на праздничном ужине они ели мало и почти не пили вино.

— Она ведь не обратила его в свою веру? — спросила удивленная графиня у супруга.

Молодоженам же очень хотелось поскорее остаться наедине. Наконец лекарь понял это и попросил графа извинить Рюдигера за ранний уход — мол, состояние его пациента еще не позволяет долго праздновать.

— Она не в своем уме! — вздохнул граф и с сожалением посмотрел вслед Женевьеве, когда молодожены встали. — Такая пылкая женщина, и сперва у нее на уме были только проповеди, а теперь она нашла себе мужчину, который не может и двух часов продержаться на ногах. Возможно, она довольствуется тем, что уложит его в постель и станет заботиться о нем…

— Я в это не верю, — улыбнулась графиня, заметив переплетенные пальцы молодой пары. — По крайней мере, все будет не так, как ты себе представляешь. Но в постель она его уложит…

Рюдигер не выглядел изнеможенным, когда на следующий день друзья встретились ни свет ни заря, чтобы проводить Мириам и Авраама в путь. Он впервые за долгое время забрался в седло — лекарь, рыцари и девушки провожали «мавров» до мастерской, где изготавливали и чинили повозки, которая находилась на окраине города. Разумеется, они могли бы велеть доставить необычную повозку к замку, но Мириам не хотела, чтобы граф и его супруга заподозрили неладное. Она с удовлетворением осматривала двух пятнистых мулов, которые должны были тянуть повозку.

— Значит, вы действительно хотите бросить старого доброго Раймунда на произвол судьбы, — шутил Рюдигер, чтобы не привлекать внимания к тому, как сильно его утомила такая короткая поездка. — Открыли ли вы ему по крайней мере, что быстрей всего можно узнать о передвижениях врага, если нанять шпиона?

Мириам рассмеялась.

— Об этом вам следовало сказать мне вчера. Но, как бы то ни было, граф доволен, он ведь достиг своей цели. Я не думаю, что кто-то когда-то станет отнимать у него Тулузу. Однако война не закончилась. И при всей нашей любви к графу и людям, живущим здесь, у нас просто земля горит под ногами.

— В прямом смысле слова, — подхватил Авраам. — Костры все еще пылают — не больше чем через пару месяцев крестоносцы придут в себя и тогда не остановятся, пока не уничтожат последнего альбигойца.

— Им это не удастся! — заявила Женевьева. — Истинно верующих Добрых людей не победить! — В этот день она держалась не так скованно, как в последние недели, и в первый раз за это время стала защищать свою веру. Авраам горько рассмеялся, остальные посмотрели на нее с сомнением. — Они ведь не стерли вас с лица земли, — доказывала Женевьева, обращаясь к евреям. — Столько лет преследований, а иудеи все еще существуют.

Авраам застонал.

— Может, потому что иудаизм не предписывает избегать телесной любви и умирать бездетными, — заметил он и подмигнул Мириам. — А мы уже ждем пополнения. — Мириам многозначительно погладила рукой свой пока не очень увеличившийся живот. — И, кроме того, госпожа Женевьева… Не обижайтесь, но мы народ очень стойкий. — Авраам расплылся в улыбке. — Мы, помимо всего прочего, не отрекаемся от своей веры при виде первого попавшегося красавца рыцаря.

Женевьева не приняла христианство, но не стала возражать, чтобы придворный священник благословил их после заключения брака. Сейчас она залилась краской.

Рюдигер ласково накрыл ее руку своей.

— Пара молитв или благословение не разгневают Господа, — успокаивал он супругу.

— Кроме того, я все равно проклята, — тихо произнесла Женевьева, и в ее глазах снова появились слезы. — Я убила Симона де Монфора…

— Но ведь мы сделали это вместе! — утешила ее София. — Это не только твоя вина. Да и вообще, он был такой крысой… — Ее глаза сверкнули — Софию так же мало мучили угрызения совести, как и Мириам, и Эсклармонду.

Женевьева рассмеялась сквозь слезы.

— Совершенной запрещено убивать и крыс.

Рюдигер сделал глубокий вдох.

— Дорогая, — начал он, — в Фалькенберге полно мышей и крыс. Как по мне, можешь откармливать их и читать проповеди котам, чтобы они отказались от охоты. Ты можешь придерживаться всех запретов своей веры, но только не относительно телесной любви.

Мириам рассмеялась и поцеловала девушку на прощание.

— Вечный простит вас! — уверенно заявила она. — Ведь Он нам уже многое простил…

Соломон смотрел вслед выезжающей из крепости яркой крытой повозки племянника и его супруги.

— Когда-то Его терпение закончится, — со вздохом произнес лекарь.

 

Глава 1

Герлин ничего не могла с собой поделать, постепенно в ней зарождалась ненависть к Софии Орнемюнде. Так относиться к девушке, конечно же, было несправедливо, наверняка она была благонравным, милым созданием, какой описывал ее любой, кто когда-либо встречал Софию. Но эта злосчастная поездка за невестой уже три года удерживала Дитмара вдали от его отвоеванных владений, а Герлин — от ее собственного дома в Лоше. Разумеется, последнее она могла бы пережить. Оба ее младших ребенка воспитывались при дворе короля Франции и писали ей радостные письма. У Ричарда и Изабеллы все было в порядке. Да и управлять владениями Дитмара не составляло для Герлин труда, поскольку крестьяне и ленники тепло относились к ней. И все же она не находила покоя — и именно из-за Софии, а точнее, ее матери, которую она терпела лишь ради Софии.

Лютгарт устраивала вдовья резиденция в Лауэнштайне — у Герлин даже возникло ощущение, что ее заклятая соперница воспрянула духом теперь, когда она снова могла плести интриги. Вдову Роланда, чего и следовало ожидать, под опеку взял ее брат, у которого не было ни малейшего желания оказывать хоть какое-то влияние на нее. Поэтому Лютгарт делала, что хотела. Она вела двор в небольшом доме, словно это был замок, и удивительно, сколько рыцарей крутилось возле женщины, которая не смогла бы собрать приданого для дочери. Лютгарт все еще была красива, но одного этого было недостаточно, чтобы ею заинтересовались странствующие рыцари. Поэтому Герлин подозревала, что она обещала мужчинам гораздо больше, чем свою любовь, — все же она была вдовой прежнего хозяина крепости. Даже двух прежних хозяев крепости. И Герлин гадала, на какой из двух браков рыцари возлагали надежды. Причем если претензии Лютгарт как супруги покойного дедушки Дитмара еще имели оттенок законности, то Роланд был просто захватчиком.

Как бы то ни было, Дитмар был далеко, и к тому же в Окситании было совсем не безопасно. Кто знает, что задумала Лютгарт на тот случай, если он вдруг погибнет, сражаясь в войске графа Тулузы?

Однако вскоре Герлин стало ясно, что ее заклятая противница вынашивает еще более коварные планы. Разумеется, до Лютгарт дошли слухи, что Дитмар сражался за Тулузу, и она, конечно же, не могла не сообщить об этом его покровителям. Как и следовало ожидать, и французский, и немецкий короли не были в восторге от того, что хозяин Лауэнштайна сражается на стороне альбигойцев! Филипп Август всячески поддерживал крестовый поход и посылал Монфору отряды воинов. То, что теперь им придется сражаться с рыцарем, которого король воспитал и одарил, Филиппу совершенно не нравилось. Странствующие рыцари особо не перебирали, кому служить, и оставались там, где их принимали, — но Дитмар Орнемюнде? Епископов Майнца и Бамберга возмутила эта новость, и перед Герлин снова возникла проблема, как успокоить этих священнослужителей.

— Вот змея! — говорила Герлин Лорану из Нойенвальде. — А ведь он защищает ее дочь! Что было бы с Софией, если бы крестоносцы захватили Тулузу?

Ее старый друг лишь пожал плечами.

— Никому не нравится то, что господин Дитмар застрял в этом гнезде еретиков, вместо того чтобы заниматься делами здесь, — с некоторой осторожностью выразил он свое недовольство. — Девушка — это хорошо, чудесно, но разве вам не кажется, что он уже переходит границы разумного? Ведь ваше положение здесь пошатнется, если с ним что-то случится или если король будет настроен против него!

Герлин благодарила небеса за то, что Лауэнштайн подчинялся Фридриху, которому было плевать на крестовый поход, а не королю Филиппу. Он не мог забрать у Дитмара владения, а лишь наказать ее сына Ричарда за деяния его сводного брата. Она надеялась, что король не станет этого делать, но было бы лучше, если бы Дитмар уехал из Тулузы.

— Вам следует упрочить свое положение.

Герлин вздохнула. Это была еще одна проблема, обременяющая ее. Прошлой весной жена господина Лорана скончалась, и теперь вдовец настойчиво ухаживал за Герлин. Причем он был не единственным претендентом на ее руку. Два других вдовца из отдаленной местности с недавних пор навещали ее по любому поводу, в основном чтобы обговорить какие-нибудь, чаще всего незначительные, вопросы. Каждый из них наверняка нацелился на Лауэнштайн, надеясь стать приемным отцом графа и извлечь из этого выгоду. А вот господин Лоран, в отличие от них, испытывал к ней искреннюю симпатию. Но сейчас последним, о чем думала Герлин, был новый брак, к тому же она хотела вернуться в Лош. Она скучала по своей крепости на юге Франции, скучала по солнцу, беззаботности жизни, вину с собственных виноградников. В Лоше она могла предаться скорби по Флорису — и когда-то справиться с потерей, которая все еще омрачала ее жизнь.

Пока же Герлин каждое утро искала его рядом с собой в постели, а ночью пыталась прижаться к нему. Ее первая и последняя мысли каждый день были обращены к Флорису, и это не изменится, пока она каждый день будет смотреть из окна на равнину, где пролилась его кровь, и пока ей придется проходить мимо комнаты, в которой он умер. Она могла посетить его могилу, не испытывая невыносимой боли, но, входя в комнату, куда его принесли тогда, все еще видела перед собой его бледное окровавленное лицо.

В Лоше ей станет легче. Но вместо того, чтобы вернуться домой, она постоянно вела оборонительную войну, противостояла интригам Лютгарт, боролась с напором непрошеных сватов и продолжительной дождливой погодой, которая действовала ей на нервы. В юности она не чувствовала здесь себя так, напротив, ей помнилось, что в Лайуэнштайне всегда светило солнце. Соломон угощал ее вином из своих погребов, Флорис любезничал с ней, а Дитрих лежал рядом с ней на траве и благоговейно прислушивался к зародившейся жизни в ее животе. Однако сейчас один серый день следовал за другим, — и Герлин начала ненавидеть невиновную девушку, которая стала причиной ее мучений.

Но затем она получила письмо из Тулузы.

Дитмар сообщал о помолвке с Софией, победе над Монфором, — но и о тяжелом ранении Рюдигера.

«Так что мы не сможем выехать в ближайшее время, однако знай, что наше пребывание в Тулузе подходит к концу. Прошу, передай и госпоже Лютгарт наш сердечный привет и сообщи ей о нашем союзе. Надеемся, что она разделит с нами радость, когда мы наконец войдем в круг рыцарей в Лауэнштайне. Мы с нетерпением ждем встречи с вами.

С наилучшими пожеланиями, твой любящий сын Дитмар и вскоре твоя дочь София».

Герлин прочла письмо со смешанными чувствами и собралась сообщить новости матери ее будущей невестки. Она надеялась, что та была еще не слишком пьяна. Герлин ненавидела Лютгарт за грубость и едва могла себе представить, что ее противница будет искренне радоваться любви и согласию между Дитмаром и Софией.

Но, по крайней мере, теперь Герлин могла успокоить епископа и других духовников: ее бесконечные заявления, что Дитмар отправился не на войну, а за невестой, наконец нашли подтверждение. Юный хозяин крепости снова будет в милости у сильных мира сего.

Герлин с улыбкой направилась в домик Лютгарт.

 

Глава 2

Вскоре после отъезда Мириам и Авраама и Ханзи с Эсклармондой отправился в свои владения у Бувина. Ханзи с тяжелым сердцем покидал своего старого друга и боевого товарища Рюдигера.

— Мне кажется, что я предаю его, — признался он лекарю. — И как раз сейчас, когда ему плохо…

Рюдигеру пока нечего было и думать о возращении домой, во Франконию, а поэтому и Дитмар с Софией остался в Тулузе. Наследник Фалькенберга выздоравливал очень медленно, к тому же он не мог один последовать за племянником через пару недель. Мужчине, который больше не мог держать меч в руке, требовалось сопровождение.

— Но как вы можете ему помочь? — спросил Соломон бывшего оруженосца Рюдигера. — Вы были друзьями и боевыми товарищами — и настоящими рубаками! Неужели вы думаете, что он хочет, чтобы вы стали ему личным охранником или даже слугой, который будет помогать ему надевать штаны? Он, конечно же, поправится. Вот увидите, когда однажды вы отправите своих сыновей в качестве оруженосцев в Фалькенберг, господин Рюдигер левой рукой выбьет каждого из седла!

Итак, Ханзи и Эсклармонда уехали в сентябре, а остальные и Рождество праздновали в Тулузе. Для Женевьевы это оказалось непростым испытанием: оставаясь при дворе госпожи Леоноры, она не могла отказаться посетить католическое богослужение.

— Я ни в коем случае не останусь здесь до Пасхи! — заявила она после того, как лекарь предложил отложить поездку еще на пару недель, пока не потеплеет.

Зима в Окситании была сносной, но в горах и в конечном пункте их путешествия следовало ожидать плохой погоды. Для Рюдигера, у которого только-только срослись кости, это было бы непростым испытанием. Да и самого Соломона приводила в ужас мысль о ночах в сырых палатках и под влажными покрывалами. Но, несмотря на это, его решение было окончательным — он не станет в Окситании ждать конца драмы альбигойцев. И он хотел снова увидеть Герлин из Лауэнштайна, чего бы это ему ни стоило — физически и морально.

Наконец в январе Рюдигер заявил о готовности ехать, да и Дитмар уже не хотел дольше здесь оставаться. Соломон заявил, что следует взять хотя бы одну повозку, ведь женщины захотят забрать с собой свои платья и украшения.

Рюдигер тут же раскрыл истинный замысел иудея.

— Возможно, я больше не смогу размахивать мечом, но это не означает, что я должен путешествовать, как старая баба! — заявил он лекарю. — Повозка будет лишь задерживать нас, тем более нам предстоит ехать зимой. Сундуки с вещами женщин графиня пришлет нам летом. Об этом не следует беспокоиться.

Соломон смирился и молча взобрался на белую мулицу Сирену. Много лет назад она принадлежала ему, потом на ней ездила Мириам, и она оставила мулицу лекарю. Соломон тогда не пришел в большой восторг.

— Это животное выглядит неплохо, но ему уже, должно быть, больше тридцати лет! — заявил он Мириам. — И я привык к своей кобыле.

Мириам рассмеялась.

— Тогда привыкнете и к этой, — сказала она ему. — Или вы и правда думаете, что приедете в Лауэнштайн как Жером де Париж, христианский целитель, учившийся в славной Саламанке? Вам снова придется жить как еврею!

— И за это я благодарен Богу, — с достоинством произнес Соломон.

Но позднее он понял, что она была права. Во многих христианских землях евреям было запрещено иметь лошадей. Если им нужно было ехать верхом, они могли выбирать между ослами и мулами. К тому же Сирена все еще была проворным и чрезвычайно приятным верховым животным. И на горных, и на лесных дорогах, где можно было скакать рысью, порой Рюдигер с завистью поглядывал на буквально плывущую рядом с иноходцами женщин мулицу. Однако рыцарь ни на что не жаловался, даже когда Соломон признался, что после ночи в засыпанной снегом палатке у него ноют все кости, Рюдигер промолчал. Он управлял своим конем почти так же ловко, как и раньше, боевые жеребцы привыкли к управлению одной рукой.

Если не принимать во внимание холодную, иногда дождливую погоду, поездка прошла без особых трудностей. Похоже, даже грабители избегали размытых ливнями дорог. Путники быстро продвигались вперед, к тому же они не останавливались на постоялых дворах и не выбирали обходные пути, чтобы провести ночь под крышей.

— Мне кажется, я никогда не согреюсь, — как-то пожаловалась София, — и моя одежда так и останется мокрой. Почему мы не можем разыскать какой-нибудь трактир и провести хоть одну ночь у огня?

Соломон улыбнулся.

— Потому что после этого мы не сможем избавиться от блох и клопов, — пояснил он. — Дитмар этого не может помнить, но мои воспоминания еще свежи. После нашей последней остановки на постоялом дворе его матери понадобилось три дня, чтобы смыть с него всех паразитов. И все это время ты кричал как резаный, господин рыцарь! Не хотел бы я снова это пережить.

— Сегодня я могу держать себя в руках, — заметил Дитмар, и все рассмеялись.

Никто так и не озвучил истинную причину того, почему они не останавливались на постоялых дворах: Соломон был бы нежеланным гостем там, и его жизнь была бы в опасности, окажись он среди посетителей трактиров. Еврею, если только он не находился под защитой хозяина крепости, пригласившего его на празднование, следовало избегать общества пьяных христиан. Поэтому путники лишь изредка находили приют в одной из крепостей, встречавшихся на пути. Дворяне всегда предоставляли комнаты равным себе и смотрели сквозь пальцы на то, что Соломон еврей, когда его представляли как лекаря. Часто ему сразу же приходилось заниматься больными, и он трудился, пока другие расслаблялись в банях, где наконец-то согревались.

Силы Соломона были на исходе, когда они больше чем через два месяца наконец достигли Лауэнштайна.

Во Франконии уже наступила весна, — по крайней мере, так казалось в этот день в конце марта. Герлин в очередной раз сбежала на балкон крепости от Лютгарт, которая, хотя после сообщения о помолвке Дитмара больше и не плела никаких интриг, однако, похоже, стала активней искать себе супруга. Возможно, она надеялась получить приданое от своей родни, и Герлин была готова уговорить Дитмара на это. После многих лет управления крепостью Роландом и осады хозяйство Лауэнштайна наконец было восстановлено. Они с надеждой могли смотреть в будущее и наверняка получат ссуду у евреев из Кронаха, чтобы наконец-то избавиться от Лютгарт, не разругавшись с ней при этом. Разумеется, последнее слово оставалось за Софией, но Герлин думала, что девушка не допустит, чтобы Лютгарт управляла крепостью.

Однако в один день проблема не решится, и Герлин с ужасом думала о том, что ей придется некоторое время терпеть в крепости рыцаря, прибывшего в сопровождении краснолицых наглецов. Несомненно, это был один из прежних дружков Роланда, которого Лютгарт рада была приветствовать в своем «зале». К сожалению, в «зале» не могли расположиться все мужчины, да и нельзя было им делить дом с Лютгарт. Поэтому они обосновались в крепостном дворе, и Герлин опасалась за любую кухарку, которая после наступления темноты решится пробежать через двор. Окинув взглядом двор, она решила, что девушки и до темноты находятся в опасности, равно как и сама Герлин. Кто знает, что придет в голову этим нахалам, когда они напьются? В крепости проживало на полном обеспечении несколько совсем юных рыцарей, но Герлин все же решила отправить гонца в Нойенвальде и попросить у господина Лорана и господина Конрада прислать подкрепление. Она понимала, что это неизбежно повлечет за собой заявление господина Лорана: «Если бы вы рассмотрели мое предложение руки и сердца, вам нечего было бы опасаться. Как ваш супруг я всегда заботился бы о вашей безопасности…»

Но ей в любом случае следовало пригласить хозяина Нойенвальде — на следующий день должен был прибыть епископ Майнца. Зигфрид из Эпштайна должен был остановиться здесь проездом — похоже, были назначены переговоры с его коллегой в Бамберге. Однако Герин опасалась, что это будет не просто ночевка в крепости, но и незаметная проверка. И она надеялась, что рыцари Лютгарт до этого момента уедут!

Взгляд Герлин бесцельно блуждал по местности за зубцами балкона. Далеко внизу она различила деревню Лауэнштайн; вправо и влево от горы, к которой прижалась крепость, тянулись леса — сперва редкий молодняк, где паслись лошади и заготавливали дрова для крепости и домов в деревне, дальше начинались густые заросли, через которые тянулось не так много троп и дорог, ведущих к Кронаху или Бамбергу. Между Лауэнштайном и Бамбергом приютилось несколько поселений вроде Дитмарсдорфа — возможно, всадники, которые только что выехали из леса, прибыли оттуда. Герлин с любопытством разглядывала их. Лошади были разных размеров, и она не заметила отблесков солнца от доспехов. Значит, точно не очередные сваты к госпоже Лютгарт — те всегда старательно начищали нагрудники, прежде чем торжественно подъехать к крепости. Похоже, среди лошадей были иноходцы…

Герлин прищурилась. Ее зрение уже было не таким хорошим, как тогда, когда она отсюда наблюдала за упражнениями рыцарей и каждый раз замечала блеск в глазах Дитриха. Тем временем группа приближалась. Еще два поворота, и их можно будет хорошо разглядеть. Герлин потерла глаза и с нетерпением стала ждать, когда всадники подъедут ближе.

Но вот ей показалось, что ее сердце остановилось. Это было невозможно, однако первой скакала белая мулица, которой правил высокий мужчина в темных одеждах. А рядом с ним скакал светловолосый рыцарь… Герлин отметила, что он так же непринужденно, как когда-то Флорис, сидит на лошади…

С такого расстояния Герлин еще не могла различить, был ли при всаднике щит со знаменем, однако на нем не было туники с гербом, разве что кольчуга… Наверняка это был мираж. Не могли же к крепости приближаться Соломон из Кронаха и Флорис де Трилльон, как в те времена, когда она жила здесь с Дитрихом!

Герлин попыталась успокоиться. Еще немного, и она потеряет самообладание, но этого нельзя было допустить!

Дрожа, она ушла с балкона. Сейчас она спустится во двор и прикажет виночерпию приготовить вино для гостей. Интересно, кого она приняла за мужчин из прошлого? Вот уж она посмеется, когда недоразумение прояснится. Или же нет, лучше она сама спустится в погреб. Возможно, группа всадников ей лишь привиделась: ситуация в крепости действовала ей на нервы, и ее мозг выдал утешающие картины. По-другому быть не могло. Но в любом случае следовало держать вино наготове. Если никто не приедет, она может сама его выпить…

Герлин больше не бросила ни одного взгляда через перила балкона. С бешено стучащим сердцем она поспешила вниз по ступеням, а потом через двор, где ей вслед бросали насмешливые взгляды два незнакомых рыцаря. Ей следовало не забыть о гонце в Нойенвальде! Стараясь держать себя в руках, она спустилась с погреб и наполнила кувшин лучшим красным вином, которое только было в крепости. Ей вспомнилось, что она делала то же самое, когда приехал Соломон из Кронаха… Нет, она сошла с ума, ей не следовало даже думать об этом!

А затем она услышала, как со скрипом стали подниматься ворота крепости, и увидела, что, еще до того, как их подняли полностью, во двор проскочил небольшой черный жеребец. При этом всадник пригнулся к шее лошади — и это точно ей не привиделось! Так безрассудно ворваться в крепость мог лишь Дитмар, и теперь она услышала и его звонкий голос:

— Матушка!

Герлин едва не выронила кувшин, однако поставила его и обняла сына. Ее радости не было предела. Не только потому, что Дитмар снова был рядом, но и потому, что ее видение можно было теперь легко объяснить: разумеется, Дитмар восседал на лошади так же, как и его приемный отец и наставник Флорис. И, конечно, при этом его светлые волосы развевались на ветру. Счастливая Герлин утонула в его объятиях, но Дитмар вскоре разомкнул их — остальные всадники въехали во двор крепости, и Дитмару не терпелось представить матери Софию.

— Я так рад снова оказаться здесь! — ликовал он. — А вот, матушка, и София!

Он отступил, давая ей увидеть других всадников, но Герлин не успела рассмотреть светловолосую девушку на серой кобыле. Она пошатнулась, заметив Соломона из Кронаха… и Сирену… Она знала, что мулица уже давно должна была умереть — или же находиться с Мириам в Гранаде.

— Это не можешь быть ты… — одними губами прошептала она мужчине, который как раз с трудом спешился. — Ты ведь погиб в Париже!

Соломон покачал головой:

— Герлин…

Он хотел попросить ее взять себя в руки, хотел объяснить… но, всегда красноречивый, не мог вымолвить ни слова. Он был не в силах отвести взгляд от этой женщины, от ее красивого благородного лица, ясных глаз, синих, как летнее небо, которые сейчас выдавали ее растерянность. От ее высокого лба, на котором почти не было морщин, лишь в уголках ее полных, мягких губ прятались несколько тонких линий. Соломону хотелось знать, поседели ли ее волосы, — он не мог их видеть, Герлин спрятала их под простым покрывалом.

Дитмар рассмеялся:

— Вот ты удивилась, матушка, не так ли? Я сказал господину Соломону, что ему следует поехать с нами. Он хотел пока расположиться в деревне, чтобы мы могли подготовить тебя, но я уверил его, что ты обрадуешься.

Ни Соломон, ни Герлин не обратили на него внимания. Они не отводили глаз друг от друга, и Герлин вскоре поняла, что перед ней не призрак. Призраки не стареют и не устают, а Соломон выглядел изнеможенным. Его когда-то узкое лицо теперь было очень худым, и его испещряли глубокие морщины. Его темные волосы все еще были густыми, но в них появились серые пряди, и хоть он держался прямо, как и прежде, но опирался на седло мулицы, словно ему было тяжело стоять. Лишь его теплые зелено-карие глаза, похоже, совсем не изменились. В них Герлин видела любовь — и страх.

— Ты рада? — осипшим голосом спросил он.

Герлин вздрогнула.

— Ей следует сперва прийти в себя… Разве вы не видите, что она потрясена? — прозвучал мягкий, певучий голос, и в нем улавливался упрек. — Разве можно так сразу набрасываться на нее? Она ведь думала, что он мертв. Как будто недостаточно того, что я…

Изящная девушка стала между Герлин и Соломоном. На ней было темно-зеленое платье для верховой езды, поверх него — широкий плащ, и она куталась в него в поисках защиты, заметив взгляды рыцарей во дворе. Она присела перед Герлин в глубоком реверансе.

— Я София Орнемюнде, — представилась она и запнулась. Только что ей было жаль Герлин, но сейчас она вспомнила, что эта женщина убила ее отца. — Я…

Герлин вспомнила о своих обязанностях хозяйки. Ей следовало поприветствовать девушку — она не должна была почувствовать холодность хозяйки Лауэнштайна, что она сама испытала много лет назад. Она протянула Софии руку и, подняв ее из реверанса, обняла, а затем по-родственному поцеловала ее.

— София, я счастлива, что Дитмар отыскал тебя и что ты последовала за ним в его крепость. Несмотря на все, что произошло между нашими семьями. Больше всего я хочу, чтобы ты была счастлива здесь. Мой супруг Дитрих был прекрасным человеком, и я надеюсь, что мой сын пошел в него. Да благословит Господь ваш брак и одарит вас множеством детей!

София залилась краской и поблагодарила ее. Она опасалась, что возненавидит эту женщину, но дружелюбный прием тут же расположил ее к Герлин.

— Прежде им нужно заключить брак! — рассмеялся Рюдигер. — Ты не поверишь, но они благонравно живут вместе, чтобы принести клятвы верности в Лауэнштайне! А теперь обними меня, сестренка! И прекрати наконец глядеть так, словно ты увидела призрака!

Внезапно Герлин оказалась в очередных объятиях, причем она испугалась, когда Рюдигер обнял ее лишь левой рукой, в то время как правая бессильно висела на перевязи. К тому же он истощал… Ей придется откормить его, прежде чем отправить в Фалькенберг.

— А это моя супруга Женевьева из Фалькенберга!

Рюдигер подтолкнул вперед Женевьеву, и Герлин с трудом выдавила из себя приветствие. Она тут же перешла на французский, чтобы девушка не чувствовала себя не в своей тарелке. На самом деле для нее это было легко — она свободно владела языком, но в этот день пережила слишком много потрясений.

И все же Герлин снова вспомнила о кувшине с вином.

— Я такая негостеприимная хозяйка! — заметила она. — Не хотите ли вы выпить вина?

Рыцари были не против, в то время как девушки чувствовали себя во дворе крепости скорее неуютно. София настороженно посматривала на слоняющихся без дела рыцарей. Дитмар сказал, что в Лауэнштайне все изменилось, но ей так не показалось. Она испуганно куталась в плащ.

Между тем к ним подошел виночерпий и, в соответствии со своими обязанностями, протянул Дитмару и Рюдигеру по кубку. Евреев обслуживали в последнюю очередь, и Герлин сама наполнила кубок для Соломона. Она вздрогнула, ощутив прикосновение его пальцев, когда он принял вино. И он снова зашатался. Похоже, ему было тяжело наступать на левую ногу.

— Вам нужно присесть, господин Жер… господин Соломон! — Заботливая София заметила его неуверенность, но ей все еще было непривычно называть его настоящим именем. — Долгая поездка вас изнурила.

Соломон слабо улыбнулся.

— Никакая поездка не может быть слишком долгой или слишком утомительной, если она ведет к даме сердца, — прошептал он — так тихо и сипло, что его услышала лишь Герлин. — Но нет, это ведь слова Флориса, не так ли? Или же Дитриха…

— Мне все равно, что вы говорите сегодня! — неожиданно резко сказала ему Герлин. — Вам следовало заговорить раньше! Мы с Флорисом думали, что вы мертвы. Я скорбела по вас до… — До сегодняшнего дня, хотела она сказать, но оборвала себя.

Взгляд Соломона затуманился, когда Герлин учтиво, но отстраненно обратилась к нему на «вы».

— Поначалу я не смог этого сделать, — тихо произнес он. — А потом… Когда я узнал, что вы… что вы снова с Флорисом…

— Но ведь он наверняка был бы рад вас увидеть! — простодушно сказал Дитмар. — Отличное вино, матушка! Мы будем пить его, после того как войдем с Софией в круг рыцарей, не так ли? Но что, ради всего святого, они тут делают? — Он указал на рыцарей во дворе крепости, чьи взгляды, которые они бросали на женщин, ему не понравились. Рыцари ухмыльнулись в ответ на его вопрос. — Кто вы такие? Я не припоминаю, чтобы приветствовал вас в своей крепости. Вы из чьей-то свиты? Какого-то гостя? Тогда вам наверняка следует позаботиться о лошадях вашего господина, или начистить его доспехи, или заняться чем угодно, для чего он вас притащил сюда. Думаю, точно не для того, чтобы вы бродили по двору моей крепости и заглядывались на девушек.

— Вашей крепости? — с ухмылкой переспросил один из них. — Мы рыцари господина Леопольда из Штраубинга, и мы гости госпожи Лютгарт из Лауэнштайна. Разве не она хозяйка этой крепости?

Дитмар сверкнул глазами на мужчин.

— Нет, она не хозяйка здесь, — твердо произнес он. — Я хозяин этой крепости. И дама, которой вы досаждаете своими взглядами, — моя будущая супруга. Так что если вы не хотите, чтобы я выдворил вас отсюда, берите своих лошадей и убирайтесь! Ваш господин Леопольд вскоре последует за вами. Сегодня госпоже Лютгарт некогда будет беседовать с ним.

Дитмар с вызовом посмотрел на мужчин, и Герлин вздрогнула, заметив, что Рюдигер и Соломон инстинктивно схватились за мечи. Правда, Рюдигер лишь попытался это сделать, забыв о больной руке, а у Соломона не было меча, отчего он уже отвык, так как в Тулузе жил под видом христианина.

Между тем во дворе появилось несколько рыцарей Лауэнштайна, да и виночерпий положил руку на меч. Непрошеные гости поняли, что противник превосходит их силой, так что больше они не сомневались в том, кто хозяин Лауэнштайна. Дитмар торжествующе, а София с изумлением наблюдали за тем, как они уходят со двора.

Герлин окинула взглядом путников. Она не могла сейчас продолжать спорить с Соломоном. И он, и Рюдигер, и девушки выглядели обессиленными. Лишь у Дитмара энергия, похоже, била ключом. Герлин невольно улыбнулась, когда поняла, как направить эту энергию в нужное русло.

— Дитмар, сейчас я укажу вам всем ваши комнаты и велю протопить баню, чтобы позже вы могли помыться. Возможно, перед этим ты посетишь покои госпожи Лютгарт и официально попросишь руки ее дочери. Думаю, Рюдигер захочет тебя сопроводить.

Рюдигер расплылся в улыбке и подмигнул сестре. Герлин почувствовала облегчение. Что бы ему ни пришлось пережить, чувство юмора он не потерял.

— Тогда мы заодно вежливо попрощаемся и с господином Леопольдом, — сказал он.

Герлин рассмеялась и почувствовала такую легкость и такое воодушевление, каких не испытывала уже много лет. Провожая девушек и лекаря наверх, в их комнаты, Герлин видела, что Соломону тяжело подниматься по ступеням, но он отмахнулся, когда Женевьева предложила помочь ему. Он был гордым, он не хотел выглядеть перед Герлин больным. А она…

— Я рада, — тихо сказала она, открывая перед ним дверь в самую уютную комнату из всех имеющихся в замке. — Да, я рада.

 

Глава 3

София принарядилась, правда, ей пришлось довольствоваться тем, что она привезла с собой в седельной сумке. Герлин позаботилась о том, чтобы ее темно-зеленую рубашку и платье приглушенного зеленого цвета просушили и разгладили к тому моменту, как София вышла из бани. Девушка расчесала волосы перед невероятно красивым венецианским зеркалом, которое обнаружила в своей комнате. Герлин неохотно рассталась с ним — ведь это был последний подарок ее приемной матери Алиеноры. Но в зеркале должна отражаться красивая молодая женщина, — ее будущая невестка. София понравилась бы королеве Алиеноре. Медальон, который Дитмар когда-то подарил Софии в Майнце, был Герлин гораздо дороже. Сын вернул ей его после возращения в Лауэнштайн, и она теперь будет беречь его как зеницу ока.

София выглядела воодушевленной и счастливой, когда, с развевающимися волосами и слегка румяным после бани лицом, танцующей походкой спускалась по лестнице. Плащ Мириам ей больше не понадобится — никто не будет подстерегать ее во дворе крепости.

Однако Лютгарт быстро испортила ей настроение. Она окинула дочь оценивающим взглядом, когда та вошла. София, которая на самом деле ожидала, что мать ее обнимет, неуверенно присела в реверансе.

— Оказывается, ты неплохо умеешь держать нос по ветру! — язвительно заметила Лютгарт.

София залилась краской.

— Я не понимаю… — тихо произнесла она. — Но я… я рада снова оказаться здесь…

Лютгарт фыркнула.

— Ну конечно! Ведь это и было твоей целью. Ты все хорошо продумала, юная дама! Я и предположить не могла, что ты такая коварная.

Она налила себе вина, не предлагая Софии выпить. А девушка поймала себя на непривычной мысли, что ей также необходимо было подкрепиться вином.

— Я ничего не продумывала, — оправдывалась София. — О чем вы и зачем? Я…

— Ты защитила свое наследство, — заметила Лютгарт с усталой улыбкой. — Останемся ли при этом мы с твоим отцом здесь, тебя не волновало. Но сейчас ты получила, что хотела, — ты будешь хозяйкой Лауэнштайна.

София растерянно посмотрела на мать.

— Но мне не нужен был Лауэнштайн. Он не имел для меня значения, мне… мне нужен был лишь он… лишь Дитмар.

Лютгарт громко расхохоталась.

— Тогда подождем и посмотрим, как долго ты ему будешь нужна! На самом деле ты его вполне устраиваешь. Наследник и наследница… Никто не станет оспаривать…

София могла бы возразить, что Дитмар не был вынужден жениться на ней — его права на Лауэнштайн были неоспоримыми. Но Лютгарт жила в своем собственном мире.

Девушка отвернулась и вышла из комнаты Лютгарт, сбитая с толку и расстроенная. Ей нужно было, чтобы кто-то утешил ее, но она не решилась постучаться к Дитмару. За дверью слышались взволнованные голоса Рюдигера, Дитмара и Герлин. Эта женщина держалась дружелюбно, но София все же должна была ее ненавидеть. Она была врагом ее матери, женщиной, которая убила ее отца…

София собиралась уйти, но взяла себя в руки. Она должна была, она хотела жить в Лауэнштайне, а следовательно, ей нужно было найти общий язык с родными Дитмара.

Когда она робко постучала, дверь открыла Женевьева. Альбигойка испытала некоторое облегчение, увидев подругу. Похоже, она также ощущала себя одинокой в крепости. Да и Софии стало лучше на душе, когда Дитмар, улыбнувшись, пригласил ее присоединиться к ним.

— Входи, дорогая! Мы как раз рассказываем матушке о Тулузе. И о господине Соломоне.

София неуверенно кивнула.

— Где… Где же сам господин Жером?

Тут же она поняла, что сказала глупость. Она ведь знала, что лекаря на самом деле зовут Соломоном и что он еврей, и…

Дитмар приобнял ее.

— Он извинился и удалился к себе. Он не хотел мешать воссоединению семьи. — Дитмар взглянул на растерянное лицо Софии. — У тебя это прошло… не слишком удачно? — ласково спросил он.

София покачала головой — говорить она не могла.

Герлин бросила на нее сочувствующий взгляд.

— Все хорошо, дитя мое, — мягко сказала она. — Попробуй завтра еще раз. Госпожа Лютгарт… Иногда ее действиями руководит вино.

София потерла глаза. Герлин ободряюще улыбнулась ей.

— Ты очаровательно выглядишь, София! — сменила она тему. — Какое красивое платье! Но завтра нам нужно будет поискать что-то другое, не так ли? Ты ведь хочешь войти с Дитмаром в круг рыцарей?

София покраснела.

— Уже завтра? — испуганно спросила она — еще пару часов назад она не была уверена, что свадьба состоится.

— Ну, мы и так довольно долго ждали! — рассмеялся Дитмар. — И завтра приезжает епископ, он может благословить брак, ему это понравится. Все равно будет готовиться праздничный ужин, так почему же нам не принести клятву верности? Или ты уже не хочешь выходить за меня?

София закусила губу — и позабыла о Лютгарт, заглянув Дитмару в глаза.

— Как бы не так! — решительно заявила она. — Как бы не так, конечно я хочу!

Платье для Софии цвета красного бордо, усыпанное драгоценными камнями, нашлось в сундуках юной хозяйки Нойенвальде. Это было свадебное платье госпожи Клары, и она охотно одолжила его Софии.

— Пусть оно тоже сделает вас счастливой, как и меня! — заявила она, когда приехала ранним утром, чтобы помочь невесте подготовиться к важному событию.

Женевьева поняла, что ее присутствие вовсе не обязательно. Она просто не находила радости в уходе за телом, украшениях и красивых платьях. Поэтому вместе с Рюдигером она сбежала от суматохи, царившей в крепости, где Дитмар уже ранним утром принимал первых гостей. Они решили обследовать старую осадную крепость, которая все еще возвышалась на горе над Лауэнштайном.

— Отличная большая катапульта! — Лицо Рюдигера расплылось в улыбке, когда он вел свою жену по двору крепости. — А мы выстрелили из нее лишь один раз. Как жаль!

Однако Женевьеву не слишком интересовало боевое орудие. Как и прежде, она чувствовала себя виновной в смерти Симона де Монфора, да и предстоящий этим вечером визит епископа беспокоил ее.

— Он наверняка станет задавать вопросы, — сетовала она, — когда услышит, что я родом из Монтальбана. И если я скажу ему, что я одна из Добрых людей…

Рюдигер удержался и не стал советовать ей ничего не говорить.

— Возможно, он вовсе не станет это обсуждать, — успокоил он Женевьеву. — На его месте я не захотел бы знать, что именно привело моего ленника в земли еретиков. Думаю, он будет подробно расспрашивать Софию. Ты ему совсем не интересна. Ведь Фалькенберг не относится к его епископству.

Женевьеве хотелось в это верить, и она постаралась не думать о встрече с епископом. Не задавая лишних вопросов, она последовала за Рюдигером в спартанские жилые комнаты крепости.

— Взгляни, отсюда открывается восхитительный вид на всю долину! — воскликнул он. — В последние дни осады здесь проживали Герлин и ее супруг. Тогда он был еще жив…

О том, что это была комната супругов, свидетельствовала уютная постель. Камина здесь не было: разжигать огонь в деревянном сооружении было бы слишком опасно. Но летом, представила себе Женевьева, было бы здорово переночевать в осадной крепости и наслаждаться пейзажами, освещенными лунным светом.

Похоже, Рюдигер думал о том же. Он сел на постель и, притянув Женевьеву к себе, начал целовать ее. Женевьева охотно позволила ему развязать ленты на ее платье. Она быстро научилась ценить телесную любовь — еще одно обстоятельство, заставлявшее ее чувствовать себя виноватой. Граф Тулузы не ошибся: Женевьева де Монтальбан была страстной женщиной. И при «дворе любви» госпожи Леоноры ее учили, как ублажать супруга. Разумеется, она не одобряла этого. Но сейчас она припоминала полученные знания и делила с Рюдигером, покрывавшим ее тело поцелуями, небывалое наслаждение.

Внезапно их уединение нарушило хихиканье. За многие годы тренировок и сражений у Рюдигера выработалась молниеносная реакция. Он тут же выхватил меч. Во время поездки Рюдигер учился управляться с мечом здоровой левой рукой. Он вскочил и указал Женевьеве на щель в деревянной стене комнаты, из которой выглядывало круглое улыбающееся личико мальчугана. Малыш испуганно вскрикнул, увидев меч, и исчез.

Женевьева также перепугалась до смерти. Она надеялась, что ребенок не упал, ведь комната находилась высоко над землей… Она добежала до щели одновременно с Рюдигером, — и оба увидели двоих мальчуганов, которые молниеносно спустились по веревочной лестнице, а затем помчались через луг. Да и комната располагалась не так высоко над землей, как предполагала Женевьева. Потрясающие виды можно было наблюдать благодаря тому, что сама крепость стояла высоко.

— Что это было? — со смехом спросила Женевьева, оправившись от испуга. Теперь Рюдигер осмотрел щель внимательнее: похоже, кто-то вытащил пару гвоздей и сдвинул доску в сторону. По крайней мере, худой человек мог протиснуться через образовавшуюся щель. — Путь для побега?

Рюдигер рассмеялся:

— Скорее это вход! Мальчуганы забрались сюда не в первый раз. Похоже, они постоянно играют здесь в «осажденную крепость».

— Или в «освобождение принцессы», — предположила Женевьева. — Мне кажется, это работа взрослого. Или подростка, который хотел бы побыть здесь наедине со своей «дамой».

Рюдигер расплылся в улыбке.

— Не стоит на них сердиться, — сказал он. — В крестьянских домах обычно всего одна комната, в которой размещаются вся семья и куры.

Женевьева заговорщицки улыбнулась.

— Значит, ты не скажешь госпоже Герлин, чтобы проход закрыли?

Рюдигер помотал головой.

— Это ни к чему. В скором времени Дитмар все равно прикажет снести крепость — если она здесь сгниет, это будет позор для Лауэнштайна. А пока пусть влюбленные развлекаются, не подозревая о дерзких юных наблюдателях! — Он указал на убегающих детей.

— А я предпочитаю закрытые помещения. Пойдем вниз. Давай скажем, что тебе нужно немного отдохнуть перед праздничным ужином…

Рюдигер нахмурился.

— Ты намерена до конца моих дней выставлять меня калекой? — с упреком произнес он. — Всегда, когда тебе это будет нужно? Ну подожди, я отомщу! Через пару месяцев твой живот будет таким большим, что отдых понадобится тебе!

Вечером ожидали приезда епископа. Его свита займет все свободные комнаты. Соломон отправился к Герлин и предложил предоставить епископу свою комнату.

— Его преподобие останавливался в ней еще при жизни отца Дитриха, — сказал лекарь. — Он рассердится, если его не поселят там, ну а если он узнает, что вы предоставили ее еврею…

Герлин потерла лоб.

— Но вам нужна уютная комната, — возразила она, — которая располагалась бы не слишком высоко. Вам следует отдохнуть после поездки.

Она старалась не поглядывать сочувственно на нездоровую ногу лекаря.

Соломон отмахнулся.

— Я могу спать на любой постели. — Он опустил глаза. — И лучшие ночи своей жизни я провел в повозке цирюльника. Человеку не всегда нужна мягкая постель, чтобы чувствовать себя счастливым. Однако я полагаю, что его преподобие считает иначе. Нам не стоит его злить, госпожа Герлин.

Сердце Герлин забилось чаще, когда он сказал «нам». Раньше так было всегда, Флорис и Соломон, а позже и Герлин составляли некое тайное общество, — тогда его задачей было защитить маленького Дитриха. Но, похоже, и сегодня Соломон считал себя ответственным за нее и Лауэнштайн. Она улыбнулась ему.

— Тогда я попрошу пажа помочь вам переселиться, — согласилась она. — И я благодарю вас за понимание. Сегодня вечером вы ведь будете сидеть за нашим с Дитмаром столом, не так ли?

Соломон хотел было отказаться, но все же поклонился и произнес:

— Я был бы рад.

 

Глава 4

Епископ прибыл вечером и проявил необычайное дружелюбие. Опасения Герлин и Дитмара не оправдались — Зигфрид из Эпштайна не стал спрашивать, что привело его ленника Дитмара из Лауэнштайна в Тулузу. Важно то, что он вернулся и крепость снова находится в надежных руках. Епископ Майнца был скорее политиком, чем священником, — сохранение дохода для него было гораздо важней любой ереси. Однако, похоже, он сожалел, что не принимал участия ни в одной войне. Он был восторженным и искушенным зрителем рыцарских игр и теперь хотел знать все об осаде Лауэнштайна. Больше всего его интересовала осадная крепость.

— Впечатляюще, действительно впечатляюще! Значит, осадная крепость вся из дерева, господин Дитмар, не так ли? Выглядит необычайно крепкой! Да и вид оттуда должен открываться потрясающий… Не могли бы мы завтра осмотреть сооружение?

— Еще один, играющий в осаду, — пошутил Рюдигер, обращаясь к Женевьеве, и он не знал, насколько был прав.

Однако пока празднования в крепости Лауэнштайн ничем не отличались от подобных событий в Западной Европе. Хозяева приветствовали гостей, присутствующие женщины одаривали их поцелуями — в зависимости от степени родства, положения и влиятельности. Затем все отправились в большой зал, причем гостей рассаживали в соответствии со строгими правилами. В этот вечер почетный стол делили Дитмар, Герлин, епископ, София, которая залилась краской, получив священника в соседи, а также Рюдигер и Женевьева. Лекарь робко присоединился к ним, а потом и Лютгарт Орнемюнде уселась за стол без приглашения. Она принимала епископа у себя — он не смог ей отказать — и выпила с ним по паре кубков вина. Однако Герлин сомневалась, что она как-то могла настроить его против хозяев Лауэнштайна. Возможно, Зигфрид из Эпштайна и выслушал терпеливо ее жалобы, но ему давно было ясно, кто на самом деле является наследником крепости.

— Причем Господь устроил все наилучшим образом: теперь когда-то противостоявшие друг другу семьи связаны любовью! — радостно заявил епископ и поднял кубок за Софию, которую он счел необычайно очаровательной.

Да и Женевьеве не следовало ничего опасаться. Зигфрид из Эпштайна не затрагивал тему альбигойцев, вернее, ограничивался лишь замечаниями, которые он считал безобидными шутками.

— Вы стали восхитительной девушкой, госпожа София! — льстил он юной невесте, которая вела с ним учтивые беседы и беспрерывно подкладывала ему на тарелку мясо, поливая его подливкой. — Разумеется, вы бросились мне в глаза еще в Майнце, но тогда вы были… гм… необработанным алмазом. Теперь же… Госпожа Леонора воспитала вас подобающе, и ей это удалось сделать в гнезде еретиков! — Он рассмеялся, когда София закусила губу. — Вы ведь не решились принять позорную веру альбигойцев?

София поспешно перекрестилась — она знала, что так положено делать при упоминании еретиков. Однако в этот момент в разговор, истерически смеясь, вмешалась Лютгарт.

— Вера Софии непоколебима! — заявила она. — Но, возможно, вам следует присмотреться к темноволосой чертовке, которую привел в наш дом брат госпожи Герлин. Разве вы не альбигойка, госпожа Женевьева?

Герлин задумалась, откуда она могла об этом знать.

Женевьева побледнела и явно собиралась возразить, но епископ разрешил неловкую ситуацию. Он произнес с улыбкой:

— Ну-ну, госпожа Лютгарт, не нападайте на девушку. Хочу заметить, что при виде такой красавицы, как госпожа Женевьева, злостные завистники могут узреть искушающую руку дьявола. — Он подмигнул Женевьеве. — Но я считаю ее скорее подарком нашего милостивого Господа. Она радует глаз и будет благонравной супругой христианского рыцаря.

Епископ поднял кубок за Рюдигера и его юную жену, и рыцарь поднял свой кубок в ответ. Никто не заметил, что Женевьева наполняла свой кубок водой.

Праздничный ужин затянулся — Герлин велела подать все, что могли предложить кухня и погреба, да и кубок епископа не пустовал. Священник любезничал с дамами, однако чем больше он пил, тем чаще возвращался к теме осады Лауэнштайна.

— А как же живется в такой осадной крепости? Высоко на горе, как орел в своем гнезде. Разве могущество и сила хищной птицы не воодушевляют? Разве ночью не хочется с гордостью осматривать свои владения?

Рюдигер подавил готовый вырваться стон. Ночи в общих комнатах были для него мучительными, да и караульная служба утомляла. Не говоря уже о том, что смотреть приходилось не на свои владения, а лишь на земли, которые ты только собирался отвоевать. Дитмар чувствовал то же самое, но он все же мог мечтать о Софии, которая, как он полагал, была в крепости.

Поэтому в итоге отвечать на вопрос пришлось Герлин.

— Ночи там действительно очаровательны, — согласилась она с епископом. — Ночи с чистым звездным небом, когда чувствуешь близость к небесам… Однажды сверху на нас посыпались звезды, словно Господь хотел показать, что Он с нами. Ночи с полной луной, как эта…

— Да, действительно… — Епископ в очередной раз опустошил свой кубок. — Сегодня именно такая ночь. — Он радовался, словно ребенок. — Господин Дитмар, я был бы не против осмотреть эту крепость прямо сейчас. Как вы считаете? Не отправиться ли нам навстречу приключению? Давайте велим оседлать лошадей, поедем туда и поиграем в осаду!

София нахмурилась и обменялась взглядами со своим женихом и Герлин. На самом деле Дитмар как раз хотел подняться и сообщить об их свадьбе. И он, и Герлин недовольно поморщились. Но отказать епископу было невозможно!

— Это займет не больше часа, — шепотом успокоил Дитмар Софию. — Мы еще сможем созвать рыцарей. Я быстро покажу ему эту деревянную коробку…

— О, господин Дитмар, разумеется, я и не думал разлучать вас с вашей дамой, — весело рассмеялся епископ. — Я полагал, дамы будут нас сопровождать! Прекрасная девушка возле меня в такую волшебную ночь, при полной луне…

Похоже, он не знал, стоит ли при этом ему многозначительно подмигнуть Софии или Женевьеве, однако встретился взглядами лишь с Герлин и Лютгарт.

Дитмар потерял надежду на скорое возвращение, однако все же велел виночерпию дать указания оседлать и иноходцев женщин.

— А вы, лекарь? — спросил он.

На протяжении всего вечера Соломон не проронил ни слова и едва притронулся к еде и вину. Однако все равно казалось, что он рад ужинать за одним столом с хозяевами Лауэнштайна. Возможно, он предавался воспоминаниям о подобных вечерах, устраивавшихся много лет назад. Иногда взгляд Герлин встречался с его зелено-карими глазами, излучавшими мягкий свет, но никто этого не заметил. Для Герлин эти взгляды были словно прикосновения. Сейчас их глаза снова встретились.

— Я бы охотно сопроводил тебя, Дитмар, — спокойно и с улыбкой ответил Соломон. — Если меня пригласит госпожа Герлин.

Герлин помедлила с ответом.

— Здесь вам было бы уютней, — возразила она.

Она беспокоилась о нем с того момента, как заметила его хромоту. Поездка верхом прохладной весенней ночью не доставит ему удовольствия и не улучшит его здоровье.

Соломон едва заметно склонил голову:

— Я ведь уже говорил вам, мне не важны удобства. А силы я черпаю, глядя на вас.

Герлин вздохнула.

— Мы всегда вам рады, — сказала она.

Некоторое время спустя во дворе крепости епископ закутался в тяжелый, теплый дорожный плащ. Как и ожидала Герлин, ночь была весьма холодной, и София про себя в сотый раз поблагодарила Мириам за плотную накидку, которая не только скрывала ее фигуру, но и согревала.

У Лютгарт не было теплой накидки, она практически не выезжала из крепости, и Герлин удивилась тому, что она присоединилась к обществу. Но, с другой стороны, не могла же она остаться кутить с рыцарями в большом зале! Конрад из Нойенвальде и его юная супруга также в итоге взобрались на лошадей, — причем кроме епископа Клара была единственной, кто действительно проявлял энтузиазм. Возможно, она уже давно хотела осмотреть осадную крепость, где ее муж так долго прожил, вместо того чтобы делить с ней постель.

Епископ, теперь в сопровождении двух своих рыцарей, во время короткой поездки радостно передавал по кругу кувшин с настойкой.

— Я его захватил! — Он рассмеялся. — Ваш виночерпий не сумел дать мне отпор.

— Если он будет продолжать пить, то на обратном пути упадет с лошади, — прошептала Герлин сыну. — Постарайся сделать так, чтобы поездка не затянулась.

Путь до осадной крепости занимал всего несколько минут, даже если ехать неспеша. Рюдигер сообщил епископу, что осаждаемая крепость находится на расстоянии выстрела катапульты.

— Вы сразу увидите нашу катапульту, она очень высокая, — и это благодаря вашей щедрой поддержке, ваше преподобие! Такие огромные боевые орудия метают снаряды на расстояние, в три раза превышающее дальность полета стрелы. Так что мы были вне зоны досягаемости, стрелы защитников крепости не могли до нас долетать.

Епископ заинтересованно слушал.

— Надеюсь, он не захочет тут же испробовать эту штуковину, — прошептала Герлин.

Она замедлила ход лошади и теперь ехала возле Соломона. Она могла бы наслаждаться поездкой: ночь была светлой, небо безоблачным… Ее сердце учащенно забилось, когда она вспомнила похожую ночь в Париже. Ту ночь, когда Соломон сказал, что Господь улыбается ему.

В эту ночь Герлин улыбался Соломон. Ей было все тяжелей злиться на него, хоть она и не могла простить ему, что он столько лет держал их с Флорисом в неведении относительно своей участи, а затем явился к ней в Лауэнштайн, словно призрак.

— Не изволят ли господа открыть нам ворота? — наконец обратился Дитмар к рыцарям, сопровождавшим епископа.

Для того чтобы привести в действие протяжной механизм, нужны были двое, а лучше трое сильных мужчин. Одной левой руки Рюдигера было недостаточно. Однако Конрад из Нойенвальде настоял на том, чтобы спешиться и дать указания рыцарям. Затем он любезно завел лошадь супруги во двор крепости.

После того как все спешились, общество разделилось. Епископ хотел осмотреть катапульту, Клара — спальни рыцарей, а София взяла на себя обязанности хозяйки и отдавала указания виночерпию и двум конюхам, которым Герлин велела отправиться в крепость, прихватив разные горячие напитки, факелы и дрова. Мужчины в стоящей в стороне кухне разожгли огонь, на котором подогревали вино и суп.

— Хоть мы все вдоволь наелись, но епископу и остальным любителям вина это должно помочь протрезветь перед обратной дорогой, — сказала Герлин, искоса посмотрев на Лютгарт, которая как раз осушала кубок пряного вина.

Внезапно раздались звон клинков и смех. Рыцари епископа, ухмыляясь, подталкивали перед собой по коридору крепости две пары — кричащих юношей и девушек. Все четверо были полностью обнажены и отчаянно пытались сбежать.

— Наши взломщики-романтики, — сказал Рюдигер Женевьеве и потер лоб. — Во время полнолуния этого следовало ожидать. Мне следует вмешаться, дорогая, чтобы рыцари не поубивали их.

Он поспешил к непрошеным гостям, которые, однако, уже предстали перед Дитмаром и господином Конрадом. Юноши были сильно напуганы, девушки плакали и цеплялись друг за друга под насмешливыми и похотливыми взглядами свиты епископа.

— Что, ради всего святого, вы здесь делаете? И прикройтесь, вы наверняка совсем окоченели, не говоря уже о том, что это просто стыдно. — Дитмар тут же принялся допрашивать крестьян, чтобы это не сделал кто-то другой.

— Я думаю, что до сих пор им было достаточно тепло, — засмеялся Рюдигер.

Крестьяне молили о пощаде, девушки от страха никак не могли одеться. София попыталась утешить их и стала за них заступаться.

— Что там происходит? — обратился к Женевьеве развеселившийся епископ.

После осмотра катапульты он посетил уборную и теперь был готов осушить очередной кубок. Женевьева кратко поведала ему о происшествии.

— Не беспокойтесь, ничего особенного не произошло. Это всего лишь глупая молодежь.

— Однако же они занимаются распутством в крепости своего господина! — строго заметил епископ.

Женевьева решила, что пришло время отвлечь его.

— Ваше преподобие, вы раньше говорили о том, какой превосходный вид открывается отсюда. Как вы полагаете, следует ли мне показать вам самое лучшее место для наблюдений? Сегодня мой супруг водил меня туда, и вы правы, чувствуешь себя свободным, словно птица, когда смотришь вниз, на землю.

Она осмотрелась в поисках женщин, которые могли бы их сопроводить. Но, с другой стороны, общество священника не могло быть угрозой для ее чести. Альбигойка ни в какой ситуации не стала бы опасаться Совершенного, и никто не заподозрил бы их в чем-то неподобающем, если бы они проводили время наедине. Поэтому, не увидев поблизости ни одной женщины, она отбросила сомнения и, любезно беседуя с епископом и освещая путь сосновой лучиной, которую она зажгла от огня в кухне, направилась к покоям.

Лютгарт Орнемюнде внезапно осознала, что осталась в кухне одна. Рыцари разбирались с пойманными непрошеными гостями, а зеваки конюхи присоединились к ним. София успокаивала крестьянок. Герлин куда-то исчезла вместе с евреем. Сообщила ли она епископу, что этот лекарь иудей? Лютгарт плохо соображала. После беседы со священником она уже потеряла счет кубкам вина… И где Женевьева, эта еретичка?

Лютгарт воспользовалась тем, что рядом никого не было, чтобы подкрепиться глотком настойки, которая оказалась превосходной. Она решила взять кувшин с собой, отправляясь на поиски епископа. Она должна рассказать ему про еврея. Возможно, тогда он наконец поступит как должно и разгонит это змеиное гнездо.

Пошатываясь, Лютгарт поднялась по ступеням к покоям и столкнулась в коридоре с Женевьевой и епископом. Они, оживленно беседуя, выходили из комнаты.

— Не хотели бы вы выйти на балкон? — как раз спросила Женевьева.

Лютгарт обезумела от ярости. Балкон! На балконе крепости Лауэнштайн проходили эти тайные совещания между Герлин и Флорисом, плелись интриги против ее супруга. И там они распутничали.

— Тебе не стыдно, потаскуха? — набросилась она на Женевьеву. — Покидаешь постель золовки с епископом Майнца? А теперь собираешься проделать то же самое еще и под звездами, как когда-то «госпожа Герлин» со своим рыцарем Флорисом… О да, я все знаю… я все знаю о тебе, и о ней, и… и ереси, и…

Женевьева так испугалась, что, не отдавая себе отчета, схватила епископа за руку. Она тут же ее отпустила, но для Лютгарт это было доказательством того, что ее сумасбродные подозрения оправдались.

— А вы… господин… господин епископ, как вам не стыдно! Она одурманила вас, знайте это. Как когда-то потаскуха, которую нам прислала английская королева… Герлиндис из Фалькенберга, воспитанная при дворе этой развратной бабенки Алиеноры…

Между тем епископ взял себя в руки и собирался подойти к Лютгарт. Однако на узких ступенях это было непросто сделать. И в этот момент Лютгарт с победным выражением лица подняла свой факел и кувшин с настойкой.

— Но больше это не повторится, чертовка, не повторится! В этот раз я помешаю. В этот раз я сожгу всех, всех ведьм!

В то же мгновение она швырнула кувшин с крепкой настойкой на ступени к ногам епископа — и поднесла к жидкости факел. Спиртное мгновенно вспыхнуло. Епископ мужественно пытался затоптать огонь, но несколько капель настойки попали на его плащ, и, к своему ужасу, он увидел, как тот загорелся.

— Снимите, быстро снимите его! — закричала Женевьева.

Несмотря на опьянение, епископ на удивление весьма проворно освободился от плаща, который упал в огонь, и полыхнуло пламя. Мгновенно вся лестница была охвачена огнем. Лютгарт, широко распахнув глаза, полные ужаса, пятилась вниз по ступеням. Женевьева и епископ ринулись наверх.

— Разве нет другой лестницы? — спросил епископ, все еще не слишком обеспокоенный. — Обычно в крепостях имеется несколько…

«Но большинство крепостей гораздо больше этой, — подумала Женевьева, — и к тому же в основном они построены из камня!» И все же она последовала за епископом, который торопливо шел по коридору. Она не знала, была ли здесь еще одна лестница. Она только надеялась, что епископ прав.

 

Глава 5

Герлин вышла на балкон навстречу ночи. На самом деле она не очень хотела ехать сюда, поскольку все еще горевала по Флорису и осадная крепость напоминала ей о последней ночи с ним, когда он целовал ее здесь.

Когда она вышла из темноты лестницы и прищурилась от света луны, то заметила лекаря у перил балкона. Он стоял спокойно, а его взгляд бродил по раскинувшимся внизу просторам.

Герлин подошла к нему.

— Вот вы где. Я уже начала беспокоиться.

Соломон улыбнулся.

— Куда же еще я мог пойти? Здесь красиво, не правда ли?

Герлин кивнула. Луна окутывала сооружения Лауэнштайна серебристым светом, крепость казалась сказочным замком, который словно парил над землей.

— Но в Лоше красивей, — сказала она. — Пейзажи живописней, ночи теплее. Разумеется, звезды сияют и здесь, но сегодня все же холодная ночь. Вы, должно быть, также замерзли.

— Где бы ты ни была, там всегда тепло, — прошептал Соломон. — Я счастлив… Но ты… вы… вы вернетесь в Лош?

Герлин снова кивнула. Она не хотела ничего говорить, ей бы только молча стоять возле Соломона и смотреть вдаль.

— Да, — наконец ответила она. — Мой младший сын вскоре вернется домой и вступит в права наследства. — Она улыбнулась. — И он ничего не смыслит в ведении хозяйства. Боюсь, он едва умеет писать и читать. Во всяком случае, при дворе Филиппа не слишком заботились о том, чтобы обучить Дитмара чему-либо помимо искусства воевать.

— И у вас есть дочь, — сказал Соломон.

— Изабелла, — отозвалась Герлин. — Когда-то придется выдать ее замуж. Я надеюсь, мы найдем для нее супруга, который будет жить не слишком далеко. Мы прожили врозь почти всю ее юность, но я хотела бы по крайней мере растить ее детей.

Какое-то время они молча смотрели на луну.

— А каковы ваши планы, Соломон? — наконец спросила Герлин. — Хотите ли вы… Хочешь ли ты… остаться в Лауэнштайне? Дитмар охотно вернет тебе твои владения…

Соломон повернулся к ней.

— У меня больше нет никаких планов, Герлин, — признался он. — Моим единственным желанием было еще раз увидеть тебя. Столько лет… Поверь, мне было нелегко притворяться мертвым. Ты была вместе с Флорисом, и я искренне желал тебе счастья. Как и ему. И Дитмару. Все произошло так, как должно было произойти, как было правильно. Но прости, я не мог этого видеть. Если бы я увидел тебя с ним, это сломило бы меня. Поэтому… Прошу, не думай, что я желал ему смерти. Он был моим другом. Но раз уж Вечный все так устроил… раз уж мне позволено снова быть рядом с тобой… Я не знаю, что будет потом, после этой ночи, Герлин.

Герлин подняла на него глаза. Она едва различала его черты в свете луны, но ей показалось, что на его лице отражалась улыбка Господа.

— Тогда давай не будем думать ни о чем, — прошептала она и подставила ему губы для поцелуя.

Соломон нежно заключил ее в объятия.

— Пожар! — донеслись до них крики с крепостного двора, едва их губы соприкоснулись. — Лестница горит!

Герлин подбежала к ступеням и увидела пока слабые отблески огня внизу.

— Нам нужно спуститься, Соломон! Быстрее! — Она поспешно схватила его за руку. — Мы еще успеем выбраться…

Соломон покачал головой.

— Я не могу ходить быстро, — невозмутимо заявил он. — Мне понадобилось много времени, чтобы подняться сюда. Спуститься будет еще труднее. Я не смогу. Иди одна!

Герлин с ужасом посмотрела на него.

— Но тогда… тогда ведь ты не сможешь уйти отсюда! Соломон, я помогу тебе, я…

— Беги! — потребовал Соломон.

Но Герлин бросилась в его объятия и страстно поцеловала его. Наконец она отстранилась и нехотя повернулась к выходу, но, открыв дверь комнаты, тут же испуганно попятилась. Половину лестницы уже охватило пламя.

Женевьева и епископ мчались по коридорам, пока не обежали по кругу небольшое сооружение. Однако надежды епископа не оправдались. В крепости была всего одна лестница — при постройке никто не подумал о запасных выходах. Осадная крепость была задумана для нападения, а не для обороны. На ее территории располагалось одно главное сооружение и всего несколько невысоких пристроек. Епископ в отчаянии посмотрел вверх, на внешнюю стену. Она была слишком высокой, чтобы с нее спрыгнуть…

Женевьева поспешила к тому месту, откуда они начали поиски лестницы.

— Пойдемте, ваше преподобие! Сюда!

— В огонь?

Епископ закашлялся — из общих комнат нижнего этажа уже поднимался дым. Лестница полыхала, и, к ужасу Женевьевы, огонь как раз подбирался к комнате, где когда-то жила Герлин.

— В эту комнату! Ну, быстрей же! — Женевьева подбежала к дрожащему спутнику и взяла его за руку.

— За мной!

Они добрались до комнаты за мгновение до того, как за их спинами обрушился коридор. Епископ застонал. Теперь они были в западне.

— О чем вы только думали, мы…

Женевьева, не обращая на него внимания, судорожно искала в темноте внешнюю стену — спасаясь от огня, она потеряла лучину. Но вот неистовавшее снаружи пламя стало отбрасывать на стены комнаты призрачные блики.

— Сюда! — Женевьева вздохнула с облегчением, найдя незакрепленную доску, и сдвинула ее в сторону. — Сюда, ваше преподобие, вам нужно протиснуться сюда!

Епископ недоверчиво просунул голову в щель.

— Но она слишком узкая, чтобы…

— Если вы не протиснетесь, мы оба сгорим! — крикнула Женевьева. — Так что постарайтесь! Я вас подтолкну.

— А что потом? Если мы упадем вниз, то разобьемся насмерть…

— Там висит веревочная лестница. Не задавайте вопросов, лезьте! А то и она загорится. И лезьте вперед ногами!

Женевьева дрожала от страха и нетерпения, пока епископ с трудом протискивался через узкую щель. У него должно было получиться — крестьяне, которых поймали в крепости, были также далеко не хрупкого телосложения. Если бы только священник был попроворней! И почему у священнослужителей такие неудобные наряды? Между тем дым и языки пламени начали проникать внутрь. Женевьева закашлялась. Но тут наконец в щели исчезло залитое потом и темное от гари лицо епископа. Женевьева поспешила выбраться вслед за ним. Оказавшись на веревочной лестнице, она услышала крик. Епископ спрыгнул с последней перекладины и теперь держался за лодыжку.

Женевьева спрыгнула на землю рядом с ним. Спасены, они были спасены! Женевьева решила, что похотливые крестьяне заслуживают не ударов палкой, а золотых монет.

Возле нее зашевелился епископ.

— С вами все в порядке? — спросила Женевьева.

Зигфрид из Эпштайна кивнул.

— Моя лодыжка… Ваш лекарь должен осмотреть ее потом. Но в остальном… Господь спас нас, дитя мое! Давайте вместе поблагодарим Его за это.

Женевьева послушно встала на колени. Сейчас было не время упоминать о своей вере. Да и вообще, ей внезапно стало абсолютно все равно, как молился священник. Господь принимает все молитвы.

Женевьева внезапно подумала о том, что она убила Симона де Монфора, но зато спасла жизнь Зигфриду из Эпштайна. Компенсирует ли одно другое в понимании Господа? Или же первое было таким же грехом, как и второе? И все же Женевьева уже не чувствовала себя настолько виноватой, как раньше.

— Пойдемте, дитя мое, помогите мне, — сказал епископ, завершив молитву.

Он снова хотел очутиться в центре происходящего. Нужно было обогнуть половину стены, в ней не было других проходов, кроме главных ворот. Женевьева приготовилась к долгой утомительной прогулке. Почва была скалистой и неровной, к тому же было темно. Хотя над стеной были видны отсветы огня, свет не падал на землю с внешней стороны.

Женевьева резко выдохнула, когда епископ всей своей тяжестью навалился на ее плечо, и закашлялась. Но ее это не слишком беспокоило. Она была жива, и она хотела жить. В этом теле, несмотря на то, что с ним произошло. Впрочем, поэтому ей следовало лучше ухаживать за ним… Она, улыбнувшись, двинулась вдоль стены.

— Этот проклятый ящик горит, как трут!

Дитмар в отчаянии плеснул очередное ведро воды в огонь. Когда начался пожар, мужчины перестали чинить самосуд и бросились гасить огонь. Рыцари и крестьяне, деревенские девушки и дамы выстроились в ряд от колодца к очагу пожара и принялись за дело с судорожной спешкой. Только Лютгарт не принимала в этом участия, она лишь растерянно смотрела на огонь.

Однако вскоре Дитмар и остальные поняли, что все их старания напрасны. Хоть стену крепости укрепили землей и камнями, но в остальном все было сооружено из дерева, дешевого дерева, которое брали в расчете на два-три года осады. Через четыре года дерево стало трухлявым и горело, как трут.

— Да пусть уже сгорит! — сказал в сердцах Рюдигер. — Если все выбрались оттуда…

Лишь сейчас рыцарям пришло в голову проверить, кого не хватает.

У Конрада из Нойенвальде отлегло от сердца, когда он увидел свою супругу у колодца. Дитмар и София трудились рядом все время. А вот Женевьевы не было видно, как и Герлин, и Соломона. Не было также епископа.

— Где, ради всего святого, они могут быть? — обеспокоенно спросил Рюдигер. — И вряд ли все они были вместе. Женевьева и епископ…

— Потаскуха и ее любовник горят в огне! — Лютгарт Орнемюнде разразилась истерическим смехом. — О да, господин Рюдигер, я застала вашу супругу-еретичку в объятиях священника… и теперь они понесут соответствующее наказание! Сразу обе — еретичка и ведьма!

Рюдигер бросил на мать Софии взгляд, полный ужаса, а Дитмар сразу все понял.

— Это ваших рук дело? — набросился он на нее. — Вы разожгли огонь? Где? Где именно? Где были епископ и Женевьева?

— Возможно, в коридоре, — прокричала София, — раз пожар начался на лестнице, как сообщил виночерпий. А моя мать здесь, значит, она развела огонь между нами и коридором!

Рюдигер подбежал к первой попавшейся лошади и вскочил в седло. Это была лошадь виночерпия, не достаточно хорошо объезженная. Рюдигер схватил поводья одной рукой, но лошадь слушалась его. Он помчался галопом вдоль стены, то и дело поглядывая вверх. В коридорах уже полыхал огонь. Но Женевьеву и епископа он не увидел. Зато Рюдигер увидел другую пару, при виде которой у него кровь застыла в жилах.

Герлин и Соломон, обнявшись, стояли на краю балкона. Вокруг них еще не полыхал огонь, но, похоже, по лестнице спуститься было нельзя, все главное сооружение, в котором находилась башня с балконом, уже было объято пламенем. Двое на балконе оказались в ловушке. Через некоторое время балкон обрушится, и они упадут в огонь.

— Рюдигер!

Когда Рюдигер, оцепенев от ужаса, смотрел вверх на сестру и лекаря, его увидела Женевьева. Теперь и он заметил супругу. Женевьева, шатаясь, брела к нему, и правда обнимая епископа.

— Рюдигер, мы здесь! Мы выбрались через щель в стене. Но его преподобие ранен. Ты не мог бы позвать кого-нибудь на помощь?

Позвать на помощь… Рюдигер взял себя в руки.

— Не сейчас, — бросил он Женевьеве и молча указал на балкон, прежде чем пустить лошадь галопом.

Женевьева и епископ так же растерянно уставились на людей на башне, как и Рюдигер мгновение назад.

— О Господи! — прошептал епископ. — Я… Мы… помолимся. — Он снова упал на колени.

Женевьева знала, что молитвы не гасят костров. Мысленно она начала судорожно перебирать способы спасти друзей. В крепости могли быть лестницы, но они наверняка не достанут до балкона. А спуститься по веревке? Для этого нужны были веревка и лук, чтобы забросить ее наверх. Но тут огонь так полыхнул в разных частях сооружения, что осветил всю крепость. И Женевьева заметила темный помост на высоте балкона. Устойчивый, огромный — и пока еще нетронутый огнем.

— Катапульта! Ждите здесь, ваше преподобие, мне нужно позвать мужчин на помощь!

Женевьева оставила растерянного епископа молиться и, спотыкаясь, побежала вдоль стены к крепостным воротам. Катапульта была единственным спасением. Но она стояла примерно в пятидесяти локтях от башни, и все зависело от того, можно ли будет сдвинуть ее с места.

Когда, с трудом переводя дыхание, Женевьева добралась до двора крепости, то увидела мужчин с лестницами, которые забрались на стену и теперь пытались поднять лестницы, чтобы достать до балкона. Одного взгляда Женевьеве хватило, чтобы понять, что их длины все равно будет недостаточно. Большинство людей все еще были заняты тушением пожара. Женевьева подозвала Конрада из Нойенвальде и его супругу, которые руководили цепочкой передававших ведра с водой.

— Прекратите, это не имеет никакого смысла! Нам нужно пододвинуть катапульту к башне и перевести плечо. Есть ли у этой штуковины колеса?

Боевое орудие было оснащено колесами — деревянные конструкции высотой с человека с металлическими ободьями. Женевьева не имела ни малейшего понятия, куда следовало приложить силу, чтобы сдвинуть ее с места, но рыцари епископа тут же принялись за дело — у них был опыт обращения с катапультами. Да и крестьяне и конюхи, все сильные парни, тут же поняли, что нужно делать. Мужчины быстро накинули веревки на нужные части орудия и теперь тянули и толкали его вперед. Женевьева не осталась в стороне, да и рыцари на стене, похоже, уже поняли, что таким образом действительно можно спасти людей на башне. Рюдигер подбежал к катапульте и уперся в нее здоровым плечом, другие поспешили спуститься по лестницам и стали помогать тянуть орудие.

— Только бы мы не опоздали! — с трудом переводя дыхание, воскликнула Женевьева.

Господин Конрад бросил недоверчивый взгляд на боевое орудие.

— Надеюсь, мы сможем направить плечо так, чтобы оно не разрушило башню, а стало своеобразным мостом, — заметил он. — Не следует придвигать катапульту вплотную к башне, тогда она тоже загорится. Но чтобы плечо достало до балкона, нам нужно выстрелить из нее…

Женевьева нашла глазами Софию, которая как раз оценивающе рассматривала подъемник катапульты.

— Об этом не беспокойтесь, — мягко произнесла она. — Просто предоставьте это нам.

Разумеется, девушкам понадобилась помощь, чтобы привести подъемник в движение. Сами они не смогли бы остановить процесс выброса снаряда, который запустили, высвободив механизм.

— Вам нужно остановить ее, но очень медленно и постепенно! — пояснил Рюдигер самым сильным мужчинам, которых Женевьева расставила у подъемника.

Так как рыцарь мог действовать только одной рукой, большой пользы от него не было, однако он мог проследить за тем, чтобы мужчины следовали указаниям женщин-канониров.

Когда пламя уже вовсю бушевало на втором этаже башни, плечо огромной катапульты медленно и осторожно опустилось к краю балкона.

Подъемник замер.

— Остановиться! — крикнула Женевьева. — Еще что-нибудь пойдет не так. Теперь они могут забраться на нее.

Герлин и Соломон наконец вышли из оцепенения. До этого они едва обращали внимание на все попытки рыцарей спасти их, а лишь крепко сжимали друг друга в объятиях и ждали смерти.

— Я им помогу! — предложил один из крестьян.

Он ловко обвязал веревку вокруг пояса и полез на катапульту, словно белка. Сначала он занялся Герлин, которая проворно забралась в место размещения снаряда, однако какое-то время не решалась соскользнуть вниз по огромному плечу катапульты. Парень обвязал ее канатом, что придало ей уверенности. Герлин начала сползать вниз, а парень тем временем затащил Соломона на место размещения снаряда и помогал ему спуститься по плечу. Когда они добрались до середины плеча и были уже в безопасности, балкон обвалился. Катапульта задрожала, и если бы мужчины не натягивали канаты, она бы выстрелила вхолостую. Но все обошлось, Соломон и парень вскоре добрались до самого низа боевого орудия. Дитмар уже помогал Герлин спуститься на землю.

— Какое счастье, что мы тогда приобрели эту штуковину! — воскликнул Рюдигер, прежде чем заключить сестру в объятия.

Женевьева и София переглянулись.

— В этот раз мы не услышим «Да здравствуют женщины… Лауэнштайна»? — спросила Женевьева.

София толкнула ее локтем в бок.

— На твоей совести теперь еще и грех высокомерия, — поддразнила она ее. — Где же смирение, высшая добродетель альбигойцев? Совершенная…

— …давно бросилась бы в огонь, — подхватил Дитмар. — К счастью, Женевьева с некоторых пор пришла к другому мнению. Да здравствует совершенная! Пойдемте же, нам нужно собраться всем вместе, а руины пусть догорают. Жители Лауэнштайна проследят за тем, чтобы огонь не перекинулся на лес. — Со стороны долины приближались факелы: в крепости и деревне заметили пожар и спешили на помощь. — А вообще-то в Лауэнштайне нам нужно еще кое-что уладить. Пойдем, София, я хочу наконец взять тебя в жены!

 

Глава 6

Дитмар собрал вымотавшихся рыцарей после того, как поблагодарил жителей Лауэнштайна и поручил им наблюдать за пожаром.

— Завтра все будут праздновать, — пообещал он им. — За ночь все будет готово для пира.

Лекарь, бледный как смерть, но все же сохранивший самообладание, как и Герлин, осмотрел лодыжку причитающего епископа и заявил, что это всего лишь вывих.

— В крепости я наложу вам компресс и вы выпьете пару кубков вина в качестве обезболивающего, — сказал он священнику.

Дитмар помог епископу взобраться на коня и велел рыцарям придерживаться спокойного темпа, хотя все лошади и мулы торопились ускакать подальше от огня и спрятаться в своих конюшнях. Сам он ехал возле Софии и не спускал глаз с Лютгарт, как и Рюдигер. Он сразу же прикажет запереть преступницу в ее покоях и как следует охранять ее. Конечно же, в доме не должно быть свечей или огня в камине. На следующий день придется принять решение относительно ее будущего. Епископ наверняка укажет какой-нибудь монастырь со строгим уставом, где могли бы сразу же принять ее.

Герлин ощущала странную легкость и пустоту внутри себя. Ни она, ни Соломон не могли поверить в свое спасение. Теперь имело значение лишь то, что они были вместе, и не важно, мгновение или много лет.

— Я буду любить тебя до конца своих дней, — сказал Соломон, держа за поводья ее лошадь, пока она спешивалась. — Мой Бог, как и твой, поймет это, пусть даже улыбнется при этом криво.

Рыцари после такого приключения мечтали о глотке вина и были совсем не против подкрепиться после утомительной работы. Герлин быстро организовала ужин. Она также велела кухарям отправить съестного и бочонок пива тем, кто остался у догорающей крепости.

Как только все расположились в зале, Дитмар поднялся и заговорил, стараясь перекричать шум голосов и звон кубков:

— Уже поздновато, но я решил обратиться к вам. Так же ярко, как и крепость там, наверху, уже долгое время пылает любовь между мной и госпожой Софией Орнемюнде. Сегодня мы хотели бы наконец принести клятву верности, — и будь я проклят, если после того, через что мы прошли, нас удержит от этого какой-то там пожар! Могу ли я попросить присутствующих рыцарей образовать круг?

Герлин со слезами на глазах наблюдала за тем, как мужчины, посмеиваясь, выстроились вокруг ее сына, в то время как Женевьева и Клара пытались привести наряд Софии в порядок, насколько это было возможно. Разумеется, все их старания были напрасными, ее роскошное платье было испачкано, от нее исходил запах дыма, а светлые волосы потемнели от гари, как и у Дитмара.

Однако улыбка Софии возмещала все эти недостатки. Она гордо, словно принцесса, вошла в круг рыцарей и, счастливая, посмотрела на будущего супруга. Но он медлил. Его взгляд блуждал над головами мужчин, а затем он протиснулся между Рюдигером и господином Конрадом.

— Кое-кого не хватает. Господин Жером! Разве вы не хотите присутствовать при заключении нашего брака?

Соломон из Кронаха держался подальше от Герлин, которая беседовала с епископом. Похоже, священник видел, как они обнимались на балконе. Возможно, им снова угрожала опасность. И теперь Дитмар звал его в круг рыцарей… Соломон задумался, был ли это великолепный дипломатический ход или просто юношеское безрассудство.

Епископ удивленно поднял голову.

— Господин Жером? — переспросил он. — Госпожа… Лютгарт говорила что-то о еврее…

Женевьева вмешалась:

— Госпожа Лютгарт прежде говорила и о еретиках, потаскухах и их любовниках, — колко заметила она.

Рюдигер уже освободил место для Соломона.

— Во всяком случае, я, — заговорил он, обращаясь к епископу и стоявшим в круге рыцарям, которые недоверчиво поглядывали на Соломона, — видел этого мужчину несколько лет назад в доспехах рыцаря. И могу вас заверить, он прекрасно владеет мечом!

Несмотря на обеспокоенность, Соломон невольно улыбнулся. Клятва обязывала рыцаря всегда говорить правду — и Рюдигер не солгал. Ведь тогда, совершая побег из захваченного Роландом Лауэнштайна, Соломон надел доспехи вражеского рыцаря. Побежденного им лично рыцаря.

— Значит, госпожа Лютгарт не в себе, — решил епископ.

Дитмар, господин Конрад и господин Лоран заговорщицки переглянулись. Они были единственными, кроме Рюдигера, кто знал Соломона в те времена. Но оба проявили великодушие — они промолчали.

Теперь Дитмар наконец обнял Софию.

— Этим поцелуем я подтверждаю то, что беру тебя в жены, — произнес он, и его голос прозвучал глухо.

А вот София буквально пропела ритуальные слова:

— Этим поцелуем я подтверждаю то, что беру тебя в мужья.

Они крепко поцеловали друг друга, и все выразили свой восторг громкими криками.

Соломон обнял Дитмара.

— Здесь я не могу выдавать себя за рыцаря, это быстро раскроется, — шепнул он ему. — Но сегодня ты спас меня и Герлин. Ты достойный сын своего отца, Дитмар. Он тоже был превосходным дипломатом. Ты будешь так же мудро править Лауэнштайном, как и он.

Клару и Герлин заботило другое. Они с сочувствием смотрели на перепачканные лица Дитмара и Софии.

— Думаю, баня еще не остыла, — сообщила им госпожа Нойенвальде.

Герлин улыбнулась и взяла кувшин с вином.

— Отличная идея, госпожа Клара! Пойду сообщу им об этом, а вы пока позаботьтесь о епископе.

На следующее утро перед церковью Лауэнштайна сильно хромающий епископ, мучаясь от тяжелого похмелья, благословил брак Дитмара и Софии, и все вокруг ликовали. В качестве благодарности за свое чудесное спасение он распорядился установить в деревне алтарь святой Марии. Герлин и Дитмар отблагодарили крестьян тем, что позволили им расчистить участок леса недалеко от деревни и построить там дома. Также они одарили их скотом и предметами домашнего обихода. Юноши, которые до этого не могли и мечтать о своем доме и всю жизнь трудились бы конюхами в хозяйствах своих братьев-наследников, теперь могли жениться. Их девушки радостно бросились им на шею.

— Вот хороший способ избавить мир от распутства, — заметила довольная Герлин.

Епископ все же пожурил молодых людей, которых застукали в осадной крепости, прежде чем взобрался на коня. Герлин и все остальные с облегчением смотрели ему вслед, когда он в сопровождении свиты исчез в лесу, направляясь к Бамбергу.

— А что будете делать вы? — Рюдигер решился задать вопрос, который волновал и Дитмара, и женщин. — Ты ведь хочешь выйти замуж за господина Соломона, не так ли, Герлин? Что вы решили?

Соломон опустил глаза.

— На самом деле мы ничего не можем сделать, — ответил он. — Брак между евреем и христианкой запрещен. Герлин не может принять иудаизм, а я не могу принять христианство. Видит Бог, я люблю Герлин, но не хочу предавать свою веру и не могу водиться с такими людьми, как Монфор.

— Ну, он уже давно в преисподней! — заметил Рюдигер, но Герлин знаком велела ему молчать.

— А если вы женитесь как Жером де Париж, господин Соломон? — спросил Дитмар. — Вы ведь хотите уехать в Лош. Там никто вас не знает.

Герлин перебила его:

— Я все равно не смогла бы выйти замуж за господина Соломона. Я не вдова Дитриха из Лауэнштайна, если вы об этом забыли. Я вдова Флориса де Лоша, и у меня есть крепость, которой я должна управлять, пока подрастут мои дети. Как это будет выглядеть, если я представлю королю и ленникам нового супруга? Это были бы такие же отношения, как и между Лютгарт и Роландом! Пока Ричард не вступит в права наследства, для меня не может быть и речи о новом браке. Да и вообще, спокойная жизнь во вдовьей резиденции где-нибудь на юге Франции привлекает меня больше, чем очередной побег неизвестно куда. — Она переводила взгляд с сына на брата, с брата на возлюбленного. — Но мне может понадобиться друг, — добавила она. — И сейчас, и потом…

Соломон неуверенно посмотрел на нее, но затем улыбнулся.

— А твои придворные не станут упрекать тебя? Король? Соседи?

Герлин подмигнула ему:

— В том, что я учусь искусству исцеления у лекаря, который когда-то сопровождал Ричарда Львиное Сердце в крестовом походе? Я так не думаю. А впрочем… Я… Ну, я могу также выдумать себе какое-нибудь хроническое заболевание. Кто подумает плохо обо мне, если я буду больна? — Она снова заговорщицки подмигнула Соломону.

Он вздохнул:

— Герлин, твой брат и ты… Я все чаще вспоминаю своего племянника Авраама и его такую же безрассудную супругу. — Его слова прозвучали строго, но в глазах появился плутовской блеск.

Герлин пожала плечами и сказала:

— Господь сотворил всех нас по образу Своему…

Она прижалась к Соломону, своему другу и возлюбленному, и почувствовала, как вздрагивает его грудь, когда он громко расхохотался.