Хит остановился на пороге столовой, не решаясь войти туда вечером следующего дня. Он стоял, покачиваясь на носках, раздумывая, не повернуть ли назад, глядя на сидящих за столом. Бабушка, Констанция и Мина сидели на своих местах, но, кроме них, там была еще она.

Вкусный запах жареного палтуса и топленого масла, да еще эта гордо приподнятая бровь – мол, зайди, если посмеешь – побудили его к действию. Он принял брошенную перчатку и сел за стол.

Отвагой Бог ее не обделил, в этом ей не откажешь. Другой такой женщины, пожалуй, не сыщешь в целой Англии. Он не мог представить, что найдется та, что, глядя на него свысока, заявит, что останется жить с ним под одной крышей, хочет он того или нет.

– Все еще здесь? – без обиняков спросил он, расправляя на коленях салфетку. Кивком он дал знать слуге, что пора подавать ужин.

Темная бровь ее поднялась еще выше, придав ей невозможно надменный и недовольный вид.

– Да, милорд, – сказала она довольно резко. – Ваша бабушка сочла, что я достаточно здорова, чтобы покинуть постель.

Он хотел напомнить ей, что она покинула постель гораздо раньше, но промолчал. Нет смысла открывать присутствующим, что он был с ней наедине в библиотеке прошлой ночью. Бабушка ухватится за это обстоятельство и будет настаивать на том, чтобы он женился на девушке, поскольку скомпрометировал ее. Его едва дрожь не пробрала при этой мысли.

Откинувшись на спинку стула, он сказал с язвительностью, даже ему самому непривычной:

– Вы плохо выглядите! Я бы подумал, что вы все еще больны.

Удар ниже пояса, но отчаянные обстоятельства требуют отчаянных мер. По правде говоря, выглядела она прекрасно. При одном взгляде на нее все его чувства пришли в смятение. Блестящие темные волосы ее были убраны наверх. Она выглядела элегантно и свежо, как тот ветер, что дул с северных гор.

Стройная шейка, изящная, как у голубки, грудка так и просили себя погладить.

Она покраснела и опустила глаза.

– Я прекрасно себя чувствую, – с нажимом в голосе сказала она, схватившись за край стола. – И к тому же чудовищно проголодалась, так что одним бульоном сыта не буду. – Глаза ее, яркие, как синие сполохи, с вызовом уставились прямо в его глаза. – Или вы хотите посадить меня под арест в моей спальне на все время моего пребывания?

Бесстрашная девчонка. Хит почувствовал, как уголки его губ поползли вверх, но подавил улыбку. Она бы его выдала. Она вовсе не забавляла его. Привлекательная или не слишком – он не даст себе раскиснуть, не смягчит своего отношения к ней, не станет вспоминать, что она совратила его с пути истинного, на той грязной дороге.

– Постоялый двор к югу отсюда в Экерсбери славится превосходными фаршированными фазанами. Наш повар на такое не способен. Я думаю, вы найдите это обстоятельство стоящим скорейшего отъезда.

– Довольно, – вмешалась бабушка. – Леди Порция только приехала. Она еще не готова уезжать. – Обернувшись к Порции, она сказала ласково: – Не позволяйте ему вас провоцировать. Он ничего плохого в виду не имеет. Мы все здесь вам рады.

– Нет, – рявкнул, скрежеща зубами, Хит. Интересно, когда он утратил контроль над тем, что происходит в его собственном доме?

Какой бы властной ни была бабушка, она все же в основном ему уступала. Она, конечно, постоянно подсовывала ему незамужних леди, но жизнь до последнего времени протекала относительно мирно, ибо наконец иссяк в округе запас тех юных леди, что годились ему в невесты, он всех распугал. Хит посмотрел на Порцию. Очевидно, бабушке пришлось далеко забросить сеть – в другой конец Англии, чтобы обеспечить свежее пополнение.

– Ей здесь не рады, – заявил он, сжав в кулаке салфетку.

– Не обращай на него внимания, Порция, – сказала бабушка, махнув на Хита рукой. – Как большинство мужчин, он понятия не имеет, что для него хорошо, а что плохо.

– А леди Порция для него благо? – ехидно уточнила Констанция, поднеся стакан к губам и глядя поверх кромки. Она сделала деликатный глоток, – Мы все знаем, что это неправда.

– О, не лезь не в свое дело, Констанция, – бросила Мина, закатывая глаза.

Глаза у Констанции грозно вспыхнули.

– Нет, это всех нас касается, и я не желаю стоять в стороне…

– Хватит! – взревел Хит и вскочил на ноги. Все повернули к нему головы.

Швырнув салфетку на стол, он обвел глазами всех домочадцев, прежде чем остановил взгляд на Порции.

– Вы хотите здесь остаться? Хорошо. Оставайтесь сколько хотите. Но вы все равно поймете, что зря потратили время. Вы вернетесь домой ни с чем, тогда как в другом месте могли бы получить предложение руки и сердца.

Щеки ее вспыхнули. Дрожа от гнева, она выпалила ему в лицо:

– Самовлюбленный павлин! Вы все еще верите, что я за вами охочусь? Да если бы вы даже упали на колени и молили меня выйти за вас, я никогда бы за вас не вышла!

– Вот и хорошо, – бросил он в ответ и опустился на стул, откинувшись на спинку.

– Хорошо, – бросила она через стол.

Бабушка долго переводила взгляд с одного на другую и обратно. Потом на губах ее заиграла улыбка.

– Видите, кое в чем вы уже пришли к согласию. Я думаю, вы отлично поладите.

Хит закрыл глаза. Теперь он знал, с какой стороны в его семью прокралось безумие.

Порция куталась в шаль и смотрела на фонтан. Луна серебрила жемчужные струи. За фонтаном простиралась пустошь, молчаливая и неприрученная. Иней посеребрил утесник и вереск. Кристаллики льда сверкали, как мелкие осколки стекла. Здешний воздух пах иначе, чем столичный. Здесь воздух пах обещанием, а в Лондоне сыростью и затхлостью.

Умом она понимала, что не может прятаться тут вечно. Родственники ждали ее возвращения, приготовив на случай, если она вернется без жениха, целую толпу ухажеров. Но пока, пусть ненадолго, она могла чувствовать себя в безопасности. Наслаждаться мирным покоем, и чтением, и… свободой, возможно, иллюзорной, но все же свободой, пусть даже ее свобода не шла ни в какое сравнение с той, какой наслаждалась ее мать.

Конечно, ее мечта стоять у Парфенона и греться в ласковых лучах средиземноморского солнца еще не сбылась и, может быть, никогда не сбудется, но и в этой йоркширской глуши была своя прелесть. Все здесь ей нравилось, а злобные взгляды Констанции и оскорбления графа она потерпит.

Лицо Хита всплыло у нее в памяти. Он напоминал ястреба, и взгляд у него был грозный, как у хищной птицы. Отчего-то при воспоминании о нем она ощущала мелкое покалывание во всем теле, словно вся она превращалась в туго натянутую скрипичную струну, заряженную энергией. Ну что же, совершенно спокойным ее пребывание здесь назвать нельзя.

Она не видела его два дня со времени той перепалки за ужином. Ей здесь не рады. К щекам прилила кровь, гордость ее была задета. Надменный грубиян. Он действительно думал, что она хочет за него замуж? Какое вопиющее нахальство.

Два дня, а от него ни слуху ни духу. Два дня она замирала при звуке шагов. Будто хотела хоть украдкой взглянуть на него.

Леди Мортон без конца жаловалась на то, что наследники не понимают, что такое ответственность перед семьей.

– Он живет во вдовьем доме, – ехидно сообщила Констанция за ужином. Как раз в этот момент леди Мортон поднесла ко рту ложку с черепаховым супом. – С Деллой.

– Констанция, – зашипела леди Мортон, уронив ложку в тарелку, – хватит уже.

Порция переводила взгляд с одной леди на другую.

– Кто такая Делла?

– Экономка, – ответила леди Мортон, стараясь не встречаться с ней взглядом.

– Да, – пробормотала Констанция, и глаза ее блеснули от удовольствия, – экономка.

Порция все прекрасно поняла.

Хит жил с женщиной по имени Делла.

Со своей любовницей.

Вздохнув, Порция зябко поежилась, кутаясь в шаль. Отчего это вздох у нее получился такой… обиженный. Какое ей дело до того, что у него есть любовница? Ничего удивительного. Человек, столь расположенный к греху, который целует служанок у всех на глазах, должен иметь целую армию любовниц. Нечего о нем думать.

* * *

– Что вы тут делаете?

Порция подскочила, услышав резкий голос у себя за спиной. Дрожь прокатилась по телу, и она теснее запахнула шаль. «Не оборачивайся. Не оборачивайся».

– Я думал, вы к этому времени уже сдадитесь, – добавил он.

Какими бы ни были слова, что произносил этот голос, сам тембр его согревал, как старый добрый херес.

– Вы думали, я уеду? – спросила Порция, поздравив себя с тем, что произнесла эти слова с иронической интонацией. – Поэтому вы не живете в доме?

– Мне просто пришло в голову, что в вас может проснуться гордость.

Порция бросила на него презрительный взгляд через плечо. Этот взгляд должен был поставить его на место.

Но обернулась она зря, ибо от того, что она увидела, у нее перехватило дыхание. Он стоял у выхода на балкон в проеме двустворчатых стеклянных дверей, и свет, падавший на него из комнаты, резко очерчивал его силуэт, делая неразличимыми черты. И как тогда, на дороге, простота его наряда лишь подчеркивала великолепие его фигуры. Он был неотразим. И опасен в своей неотразимости. Он был совсем не похож на знакомых ей лондонских господ. Если они и обладали обаянием, то устоять перед ними труда не составляло.

– Гордость? – переспросила она. Гордости у нее было как раз с избытком.

Если бы не гордость, она давно бы позволила Бертраму уговорить ее выйти за какого-нибудь толстосума. Если бы не гордость, она не стала бы годами выслушивать нотации бабушки об ответственности перед родом Деррингов, о том, что долг превыше личной свободы и личного счастья. Если бы не гордость, она бы завалила мать письмами, умоляя ее вернуться и забрать к себе брошенную ею дочь.

И возможно, если бы не гордость, она наплевала бы на приличия и приняла предложение, которое сделал не так давно один безнравственный мужчина в трактире на первом этаже близлежащей гостиницы.

– Да, – сказал он, пристально глядя на нее из-под тяжелых век, – гордость не позволила бы вам оставаться там, где вас не хотят видеть.

– Вы снова за свое? Я сказала вам, что не строю относительно вас никаких планов. Я просто хочу…

– Укрыться от реальности. Я помню. – Он сделал шаг к ней. Ветер подхватил длинную прядь и бросил ему в лицо. – И от чего же хочет укрыться дочь герцога? – язвительно поинтересовался он.

«От того, чтобы быть дочерью герцога», – мысленно крикнула она ему в ответ. Кто она? Приз, который достанется тому, кто больше заплатит? Титул и фамилия делали ее ходовым товаром, при этом то, что за этим титулом и этой фамилией есть человек с душой, никого не интересовало. Достаточная причина, чтобы желать бегства. Но были и другие. Надежды и ожидания, что возлагали на нее родственники, постоянное давление с их стороны, бесконечный ряд условностей, которыми была насквозь пронизана ее жизнь, ее тоска, ее одиночество.

– Чаепития? Званые вечера? Катание на лошадях в парке? – презрительно спросил он.

Да. И это тоже. И многое, многое другое. Но достаточно взглянуть в его лицо, в его холодные насмешливые глаза, чтобы увидеть, что он все вышеперечисленное обрёменительным не считает. И разве мог он ее понять? Не мог. Мужчинам не дано этого понять. Они полагают, что женщины просто должны делать то, что им велят, и находить удовольствие в тех пустых занятиях, что им дозволены. Того же ожидал от нее Бертрам. И граф Мортон слеплен из того же теста.

Покачав головой, она перевела взгляд на пустошь. Эта пустошь, эта ночь ничего у нее не требовали, ничем ее не обременяли. Граф был не тем человеком, который стал бы выслушивать ее чистосердечные признания или объяснения, почему чаепития и званые вечера были для нее тяжкой повинностью и она стремилась ее избежать. Для него существуют лишь собственные нужды и собственные беды. И в настоящий момент она стала одной из его проблем.

– Вы не поймете.

– А вы испытайте меня.

Она повернула голову и скользнула по нему взглядом. Помимо ее воли взгляд ее задержался на его губах. На этих чувственных губах, при виде которых у нее таяло все внутри.

«Испытайте меня».

Если бы он знал, как отчаянно ей этого хотелось. Бабушка была бы счастлива, узнай она, какие мысли бродят в голове у ее внучки. Но он ее побуждений не разделял, и потому риска не существовало. Пусть он был и оставался безнравственным типом, но она больше не была безымянной женщиной, созревшей для обольщения.

Он шагнул ближе, заполнил собой ее личное пространство. Она отошла, насколько хватало места; Каменная ограда балкона препятствовала дальнейшему отступлению. Сердце бешено забилось в груди. Она рискнула поднять глаза и увидела, что он смотрит ей в лицо. Он впился в нее взглядом, стараясь подметить все нюансы ее мимики, стараясь ничего не упустить. Глаза его странно горели. Словно он никогда не видел ничего на нее похожего.

Он протянул руку и прикоснулся к ее волосам. Потер между пальцами черную прядь. Уронив локон, он провел подушечками пальцев по ее щеке, оставляя после себя огненную дорожку.

Она затаила дыхание. Она чувствовала себя как птица в лапах хищника. Дрожащая от страха, знающая о неминуемой погибели жертва. Она отвернулась, опустила глаза, молясь о том, чтобы он отпустил ее, и столь же горячо желая, чтобы не отпускал.

Он вдохнул запах ее кожи.

– От вас так хорошо пахнет. Бергамотом и лимоном.

Она подняла глаза медленно, дюйм за дюймом, скользя взглядом по его подбородку, губам, носу, пока глаза их не встретились. Он смотрел на нее с горячечной беспощадностью. Словно силой одного взгляда он мог лишить ее всех покровов, обнажив все ее тайны, все секреты, все мысли, что таила она от мира. Наверное, не так уж трудно было ее разгадать. Просто никто до сих пор не удосуживался присмотреться к ней повнимательнее.

– Что вы есть? – пробормотал он еле слышным шепотом совсем близко от ее губ, обдав ее горячим дыханием.

Она зажмурилась, покачала головой в страхе, что он увидит все-все, если будет так же пристально на нее смотреть.

– Н-ничего, – сдавленно пробормотала она.

– О нет, – возразил он тихо, но твердо, заправив ей за ухо черный локон, как бы невзначай поглаживая мочку уха. – Вы определенно… кое-что.

– Хит? – раздался голос у него из-за спины. – Это ты? Когда ты вернулся?

Порция открыла глаза.

Констанция вышла на балкон, скривившись при виде Порции.

– Это вы, леди Порция, – сказала она, небрежно кивнув ей.

Хит уронил руку и отступил, продолжая смотреть на нее этим своим гипнотизирующим взглядом.

– Я пойду спать, – пробормотала Порция, стараясь обойти его осторожно, чтобы не коснуться. – Спокойной ночи.

Неловко кивнув Констанции, она выбежала с балкона в зал и бросилась к себе в спальню, как кролик в нору. Себе она сказала, что Констанция ничему не помешала.

Они с Хитом не испытывали друг к другу никакого влечения. Ничего такого, что не должны чувствовать люди, решившие не вступать в брак. И ей определенно не хотелось знать, что могло бы произойти, не вмешайся Констанция.

Хит смотрел на балконные двери, удивляясь тому, что боль в его груди была почти такой же отчетливой, как боль в его брюках.

– Хит, – с нажимом в голосе сказала Констанция, – что ты себе думаешь?

– Ничего, – ответил Хит, продолжая смотреть вслед Порции.

Сестра подошла к нему ближе.

– Тогда что ты тут делаешь? С ней? Это глупо. Очень глупо. Чего тебе совсем не надо, так это чтобы тебя застукали в компрометирующей ситуации с внучкой вдовствующей герцогини Дерринг. Бабушка тебе спуску не даст. Тогда тебе не останется ничего другого, как на ней жениться.

– Я знаю. – Господи, он действительно знал. И все же он не мог держать дистанцию. Его неодолимо тянуло к ней. Два дня он боялся приблизиться к дому, но при этом думал о ней непрестанно. – Это просто… – Он замолчал и потер затылок.

– Что?

Хит опустил руку и озвучил свои мысли:

– Как ни невероятно это звучит, она заявляет, что не хочет выходить за меня. И как ни странно, я ей верю.

Констанция невесело засмеялась:

– Ну конечно, она хочет за тебя замуж. Зачем она тогда здесь? Дерринги отчаянно нуждаются в деньгах. Именно поэтому они и решили выдать ее за Мортона.

Хит кивнул. Хотя уверенности, что все именно так и обстоит, у него не было. Порция не вела себя как леди, которая стремится замуж. Во-первых, она явно неловко чувствовала себя в его присутствии. Будь на то ее воля, она бы убежала от него сейчас. Как, впрочем, она и сделала. Не так ведет себя женщина, которая пытается завлечь мужчину. Но с другой стороны, это могло быть частью ее игры.

Неужели она такая умелая соблазнительница? Неужели она действительно, ускользая, надеется разжечь его аппетит? Если она действительно ведет такую игру, то, черт возьми, она своего добилась. Теперь все его помыслы сосредоточились на ней. Но в таком случае ему тем более следует ее избегать. А он, как влюбленный подросток, высматривает ее повсюду.

– Ее семья в отчаянном положении, – напомнила ему Констанция. – Она здесь только ради одного – чтобы сделать партию. Не попадайся в ее ловушку.

– Не попадусь.

Констанция пристально взглянула на брата:

– Хит, я знаю, что тебе неприятно это слышать, но я видела, как ты на нее смотрел.

– Констанция, – перебил он сестру. Он устал от этой темы. – Тебе не стоит беспокоиться. Ни одна женщина не может заставить меня забыть о том яде; что течет в наших венах. – Он помнил об этом. Каждый день, каждый миг. Невозможно забыть тот припадок безумия отца, свидетелем которого он стал. – И даже если бы я мог жениться, то все равно не захотел бы.

Констанция медленно кивнула:

– Конечно. Ты понимаешь. Жаль, что Мина не в состоянии этого понять.

– Она слишком молода, чтобы все помнить. – Хит вздохнул. Может, Мине повезло, что она ничего не помнит. Она не помнит ни драк, ни криков, ни скандалов, что сотрясали дом. Не помнит ту пощечину, что дал матери отец, ни плач матери после этого. Бог пощадил Мину. – Возможно, будь она старше, то все это имело бы для нее такое же значение, как и для нас.

– Я почти завидую ей. Завидую тому, что она ничего этого не помнит, – пробормотала Констанция, озвучив его мысли.

Неведение. Блаженное неведение. Да, Хит завидовал младшей сестре – тому, что ее сны не омрачались кошмарами прошлого и пугающим сознанием того, что кошмары притаились где-то в глубинах их душ и лишь ждали случая, чтобы стать явью. Если бы только он мог обрести душевный покой. Тогда, наверное, он смог бы попробовать на вкус губы женщины, что не давала ему уснуть по ночам.