Мадам Райе осторожно поставила поссет из кальвадоса со сливками перед своей госпожой, сидевшей за маленьким инкрустированным столом и смотревшей в пространство.

– С днем рождения, дорогая королева, – сказала она.

Мария посмотрела на нее и рассеянно улыбнулась, как будто ее ум занимали другие мысли.

– Спасибо, – ответила она. Потом она заметила, что поставили перед ней, и ее лицо озарила искренняя улыбка. – Значит, вы помните? – Мария была тронута.

– Конечно да, мадам. Как я могла забыть?

– Сегодня мне исполнилось двадцать четыре года. Вчера был день рождения лорда Дарнли – ему исполнился двадцать один год. Мы больше не празднуем вместе. Он слишком распущен, несмотря на свою молодость, а может быть, и благодаря ей. Боюсь, ему уже не избавиться от этого.

– Отвлекитесь от грустных мыслей, – посоветовала мадам Райе. – Если вы хотите восстановить душевный покой, нужно перестать думать о таких неприятных вещах. Давайте поговорим о крещении: когда приедут крестные родители?

Мария улыбнулась.

– Елизавета снова отказалась от встречи со мной. Видимо, наше знакомство не слишком интересует ее. Она посылает графа Бедфорда, коменданта Бервика, вместе со своим подарком – огромной золотой купелью. Но, разумеется, здесь тоже не обошлось без политики: граф Бедфорд, будучи убежденным протестантом, не может присутствовать при крещении, поэтому сам должен выбрать представителя. Один представитель выбирает другого! – она не удержалась от смеха.

– А французы? – мадам Райе одобрительно наблюдала, как Мария пьет поссет.

– Граф де Бриенн будет представлять Карла Девятого и уже выехал из Франции. А дорогой мсье дю Крок, наш французский посол, будет представлять Моретту, представителя герцога Савойского, который чересчур задерживается в Париже.

Мария явственно ощущала пренебрежение: даже блестящей церемонии, которую она запланировала, и всех сопутствующих почестей оказалось недостаточно, чтобы заманить людей на север. Ей была ненавистна мысль о таком неуважении к ее стране, хотя она сама привозила в Шотландию французов и предметы обстановки. Но это другое…

– Он пожалеет о том, что пропустил церемонию, когда услышит о ней.

– Нам будут помогать делегации от трех лордов, каждая из которых будет носить одежду своего цвета. Лорд Джеймс и его люди будут в зеленом, Хантли и его люди – в красном, а люди Босуэлла – в голубом.

– Это цвет преданности.

– Он доказал свою преданность, и сейчас мне нужно поговорить с ним. Пожалуйста, попросите Нау вызвать его.

– Хорошо, мадам. Вы допили поссет? Давайте я унесу стакан.

Босуэлл сразу же явился на вызов. Мария заметила его бодрую походку и поздравила с выздоровлением.

– Отчасти это произошло благодаря вашему отличному врачу, Бургойну, – признался он. – Он нянчился со мной и ублажал меня, как французскую кокетку, едва ли не пичкал ароматными мазями и теплыми компрессами, но мне это нравилось. Надеюсь, вы тоже выздоравливаете.

– Мои раны хуже поддаются лечению, чем ваши, – сказала она.

– Полагаю, речь идет о лорде Дарнли?

– Да, – она опустила голову, стыдясь того, что говорит о своем муже как о незаживающей ране. – Что вы… решили? Каков ваш план? Я оставила все на усмотрение лорда Джеймса и даже не получала писем от Дарнли после нашей встречи в замке Крейгмиллер.

– Не знаю, о чем вы говорите, но лорд Джеймс упоминал о каком-то письме, которое заставило вас плакать.

– В нем лорд Дарнли угрожал, что не приедет на крещение. Он сказал, что поскольку зарубежные послы, особенно английский, не станут называть его королем, он отказывается приехать. Разумеется, отсутствие отца при крещении поставит под сомнение законность рождения принца. О, Босуэлл, что мне делать?

Как только Мария произнесла эти слова, она тотчас пожалела о них. Она не хотела причинять ему неудобств или вселять в него уверенность, что считает его кем-то большим, чем просто ценным советником. Но она не хотела и отдалять его от себя, особенно сейчас, когда одно его присутствие было для нее самой драгоценной вещью на свете. Он не должен знать или хотя бы подозревать об этом, иначе он уйдет. Она твердо знала это после поцелуя в доме казначейства. Это было все, на что она могла надеяться, и она молила о том, чтобы это оказалось реальностью.

Босуэлл выглядел озадаченным:

– У вас нет выбора, кроме как продолжить задуманное. Напишите ему и попытайтесь убедить его приехать. Но не просите, иначе он с удовольствием отвергнет ваши мольбы. Что касается вопроса о том, что делать дальше… Пока ничего. Все нужно отложить до конца церемонии. Нельзя допустить ссору или скандал с… отцом принца, пока здесь находятся знатные иностранцы.

– Здесь будет не так много знатных вельмож, как я надеялась, – призналась она. – Они как будто избегают нас.

– Тогда они идиоты! – взорвался Босуэлл. – Я устал от того, что Шотландией пренебрегают. Они не знают, что творят!

Его вспышка доставила ей первую радость за несколько дней.

– Ваша верность трогает душу, – сказала она. – Поэтому я выбрала для вас и ваших людей голубой цвет для крещения. Вы будете служить на банкете и подносить мне официальные блюда.

– То есть я буду слугой?

– Не слугой. Это честь…

– Подносить блюда и трясти подносами?

– Вы же знаете, что это лишь ради церемонии! Лорд Джеймс будет играть роль виночерпия, и ему даже придется преклонять колено.

– Это будет нечто новое для него. Он не привык смиренно гнуть колени.

– А Хантли будет резать мясо.

– Да, мой зять неплохой мясник. Правда, не дружит с головой и не любит сложностей, но неплохо владеет кинжалом. Как настоящий горец.

– Вы сделаете это? – тихо спросила она.

– Что?

– Будете носить голубое и прислуживать за столом?

– Разумеется! – он рассмеялся. – А вы думали, я откажусь?

– Я не знала. Но я не раз сталкивалась с вашим упрямством.

– Правда, я должен сказать, что не стану заходить в часовню во время крещения.

– Составите компанию графу Бедфорду?

– Да. В конце концов, хорошие манеры требуют проявлять внимание к гостям, не так ли?

– Я думала, гость должен также проявлять вежливость к хозяйке.

– Только если это не противоречит его вере, – серьезно ответил Босуэлл.

Дарнли наконец прибыл в Стирлинг и немедленно удалился в свои покои, ни с кем не поговорив. Его отец, граф Леннокс, вообще не приехал. Марии пришлось самой прийти к мужу, так как она не хотела раздражать его просьбой явиться к ней, хотя в нормальных обстоятельствах это бы ничего не значило.

Дарнли сидел у окна с надутым видом и смотрел на зелень внизу. Заметив ее, он повернулся.

– Итак, ты пришла, – начал он. – Какой сюрприз. – Он снова отвернулся и указал вниз. – Что там творится?

Мария подошла и встала рядом с ним.

– Это фейерверки, – ответила она. Неужели ему не нравится? – Они такие сложные, что на подготовку ушло почти полтора месяца. Будут еще огненные колеса на земле и салюты, которые осветят ночное небо, и оно станет светлым, как днем.

– Сколько это стоило?

– Слишком много, – она улыбнулась. – Но разве мы не обязаны сделать так, чтобы крещение нашего сына стало памятным событием?

– Для кого? Принц не запомнит его, а французские послы видели еще более грандиозные фейерверки у себя на родине. А меня там не будет!

– Почему? – она почувствовала, как ее охватывает гнев, несмотря на все усилия. – Их нельзя будет не увидеть, если ты снова не напьешься. Ты собираешься сделать это и опозориться?

– Да, если захочу! – выкрикнул Дарнли. Он вскочил с места, подошел к столу, где стояла большая и уже наполовину пустая бутылка вина, налил себе огромный бокал и залпом опрокинул его. – Я говорил, чтобы ты не предлагала королеве Елизавете стать крестной матерью. Но нет, ты не послушалась меня! Ты никогда не слушаешь меня, несмотря на брачные обеты! – он налил себе еще вина.

– Пожалуйста, Генри, я умоляю тебя, – она никогда не называла его «Генри», кроме самых спокойных или интимных моментов. Теперь она надеялась, что это ему понравится. – Давай попробуем сделать так, чтобы этот момент стал счастливым.

Он скорчил гримасу. Внезапно, когда он стоял в утреннем свете, лившемся из окна, она заметила, что его лицо покрыто красными прожилками.

– Мы посмотрим, – величественно произнес он. – Это зависит от того, как ты будешь относиться ко мне. Окажи мне должные почести… тогда может быть. Но если ты будешь игнорировать меня, то… – он сгорбил плечи и отвернулся от нее.

Начали прибывать послы со своими свитами. Только английский контингент насчитывал восемьдесят человек; два французских посла привели почти столько же людей. Все лорды собрались, никто не остался в стороне: лорд Джеймс, Мейтленд, Киркалди из Грэнджа, графы Аргайл, Хантли, Атолл, Мар и Эглинтон, лорды Сэмпилл, Сетон, Флеминг и сэр Джеймс Мелвилл. Дарнли остался в своих покоях, хотя до Марии дошли слухи, что время от времени он выходил в город и пил в таверне. Так или иначе, он отказался присутствовать на приеме зарубежных делегаций.

С того момента, когда начались празднества, Мария пребывала в таком нервном состоянии, что сама чувствовала себя наполовину пьяной. Все ее чувства обострились до предела: она говорила и слышала все, что происходило в ее ближайшем окружении, но в то же время до нее доносились звуки из других комнат. Слишком много вещей происходило одновременно, и она старалась следить за всем.

Она не могла поговорить с Босуэллом с глазу на глаз, так как лорд Джеймс и Мейтленд внимательно следили за ней.

Крещение должно было состояться ранним утром 17 декабря. Ровно в четыре утра в серых предрассветных сумерках крестные родители принца вынесли его из королевских покоев и медленной процессией двинулись через двор к королевской часовне между двумя рядами придворных с горящими факелами в руках. Дальше шли вельможи из числа католиков с принадлежностями для крещения. Граф Атолл нес длинную и узкую крестильную свечу из чистого белого воска, граф Эглингтон – соль, а лорд Сэмпилл – елей. Епископ Росс держал чашу и сосуд для омовений. За ними шли англичане во главе с графом Бедфордом, несущим большую золотую купель, потом французы и, наконец, трое вельмож со своими свитами – Босуэлл, Хантли и лорд Джеймс.

У дверей часовни процессию встретил архиепископ Гамильтон и епископы Данкельда и Дунблана. Они торжественно прошли к алтарю, где установили на заранее подготовленной подставке тяжелую купель и наполнили ее святой водой. Ребенка полностью погрузили в нее и нарекли его Джеймсом-Чарльзом. При этом герольды трижды провозглашали его имя под звуки труб, как внутри часовни, так и снаружи, где ждали Босуэлл, Аргайл, лорд Джеймс и граф Бедфорд вместе с толпой придворных. Звук серебряных труб далеко разносился в ясном холодном воздухе.

По завершении церемонии заиграл орган, и хор запел торжественный гимн. Только что окрещенного младенца отнесли в его покои.

Мария не чувствовала ничего, кроме облегчения. Все закончилось. Как она и надеялась, крещение прошло по католическому обряду. Не произошло никаких ужасных событий, которые могли бы помешать этому.

Остальные вернулись во двор и прошли мимо рядов пылающих факелов в большой зал, где стояли накрытые столы, готовые для банкета.

Королева восседала в центре самого высокого стола с французским послом по правую руку и английским послом по левую. Мсье дю Крок, представитель герцога Савойского, сидел на противоположном конце стола. Место Дарнли пустовало.

Герольды, трубачи и жезлоносцы предшествовали трем высшим дворцовым чиновникам – главному эконому, распорядителю торжеств и хранителю замка. За ними вошли лорд Сетон и граф Аргайл с белыми церемониальными жезлами в руках и остальные гости с факелами, так что зал ярко осветился. Когда лорды и дамы заняли свои места, вперед вышли слуги, которые забрали факелы и остались стоять до конца пира.

Банкет становился все более шумным, по мере того как в зале становилось теплее и винные бокалы наполнялись один за другим. Музыкантам пришлось играть громче, но их все равно трудно было расслышать за смехом и разговорами. Люди веселились, и казалось, что между пирующими не было никакой вражды и разногласий.

Почетные слуги Марии приступили к выполнению своих обязанностей: граф Хантли тонкими ломтями нарезал мясо кабана и оленину, а лорд Джеймс, выступавший в роли виночерпия, опустился на колено и протянул ей усыпанный самоцветами кубок с густым сладким вином. Босуэлл подавал ей каждое блюдо, после того как его проносили через зал на подносе с королевскими атрибутами. Его широкая грудь в голубом костюме с золотым шитьем ярким пятном нависала над серебряными подносами.

Пока Мария пробовала разные блюда, он делал тихие замечания, которые могла слышать только она, – «это выглядит суховатым» или «это пахнет как собачатина», – и она едва могла удержаться от смеха.

Рядом с дю Кроком сидела леди Босуэлл в красивом головном уборе с жемчужной диадемой.

Леди Босуэлл, его жена. После окончания банкета они уединятся. Потом, когда погаснут свечи, они окажутся вместе в постели, в том крыле дворца, которое отведено для гостей, им придется соблюдать тишину, чтобы не услышали соседи. Но Босуэлл умеет все делать тихо…

– Мне сказали, что форель доставили из Лохлевена, где она водится в изобилии, – Босуэлл стоял рядом с ней, держа в руках украшенную гербом тарелку с отварной форелью. – У этой самое нежное мясо, белое, как монашеский плат, – прошептал он.

До конца пира Мария старалась не обращать внимания на пустое кресло Дарнли. Она опасалась, что послы начнут делать замечания и выдвигать догадки по этому поводу, но они ничего не сказали. Вероятно, самого факта его пребывания в замке было достаточно, чтобы признать крещение состоявшимся. Марию удивляло, что его присутствие значило так мало, но и вызывало определенное воодушевление. Теперь он не имел власти над ней, не осталось ничего, чем он мог бы угрожать ей или утаить от нее.

Подали изысканные сладкие блюда, привезенные на передвижной сцене с группой музыкантов. Перед ними бежали актеры, переодетые сатирами, расчищавшие путь и махавшие хвостами. Граф Бедфорд и его спутник, молодой дворянин по имени Кристофер Хаттон, притворились шокированными.

– Это то, что произойдет с нами, если мы примем участие в вашем банкете? – спросил Хаттон. – У нас вырастут хвосты?

Когда Мария рассмеялась и ответила Хаттону, она заметила лорда Джеймса и Босуэлла, оживленно беседовавших в углу зала рядом с одним из каминов. Это удивило ее: что могло представлять такой взаимный интерес для них?

После банкета и изысканного маскарада под руководством ее французского церемониймейстера Бастиана Паже незаметно наступил вечер. Лорды и дамы, зевая, начали покидать зал и расходиться по своим покоям.

Мария медленно вышла на бастион замка и посмотрела на реку внизу. Снаружи было холодно, но она чувствовала легкое головокружение от теплого камина, вина, музыки и постоянной необходимости поддерживать разговор с зарубежными гостями. Черное небо с яркими колючими звездами было безмолвным и успокаивающим. Ветер, задувавший с холмов, принес с собой запах снега. Но теперь все закончилось. Теперь снег мог идти сколько угодно.

Мария медленно дышала, позволяя холодному воздуху наполнять уставшие легкие. Звук шагов на каменном полу постепенно стих, и она осталась одна.

Ей не хотелось возвращаться в свои апартаменты и заново переживать сегодняшнюю церемонию с Мэри Сетон и Фламиной, ее единственными оставшимися «Мариями». Они выглядели чрезвычайно довольными и с удовольствием обсудили бы все подробности. Но Мария устала от этого. Она хотела отложить сегодняшнее событие в сторону и еще долго не вспоминать о нем. Все закончилось. Нервное напряжение, переполнявшее и поддерживавшее ее, постепенно схлынуло, и она чувствовала лишь ошеломительное облегчение и оглушительную усталость.

Она видела старинную замковую часовню, едва заметную на фоне темного безлунного неба, уединенную и одинокую, выглядевшую почти как детский игрушечный домик. Ей не приходилось бывать там.

«Я постоянно была занята или находилась в обществе других людей, – думала она. – А в детстве мать не пускала меня туда».

Мария направилась к часовне.

«Я должна попросить ключ, чтобы осмотреть ее при свете дня», – решила она.

Она прикоснулась к тяжелой двери, взялась за кольцо и толкнула. К ее удивлению, дверь со скрипом приоткрылась – она оказалась незапертой.

Мария заглянула внутрь. Там было совершенно темно, но темнота казалась мирной и дружелюбной. Тем не менее она вернулась в большой зал, находившийся неподалеку, взяла свечу в подсвечнике с одного из столов и пошла обратно. Осторожно пройдя внутрь, она приподняла свечу.

Внутри часовня выглядела еще более маленькой, чем снаружи, так как была посередине разделена на две части аркой. Алтарь стоял во внутренней части рядом с маленьким окном. В наружном помещении хранились стулья и столы, подсвечники, коробки и одеяла.

Они использовали эту старинную часовню, священную для истории Шотландии, как обычную кладовку! Реформаторы… Это сделал лорд Эрскин, ревностный протестант, который командовал в замке Стирлинг. Или дал на это разрешение.

На мгновение ею овладело отчаяние.

«Вот до чего дошла твоя страна, – подумала она. – Древняя часовня превращена в хранилище заплесневелой мебели. Что за люди сделали это? Для них не осталось ничего святого, они уничтожают или оскверняют все на своем пути.

Простите, наши благородные предки, – молча взмолилась она. – Простите ваших недостойных потомков, которые не чтят свое прошлое. Мы превратились в варваров».

Мария была так поглощена обращением к давно умершим шотландцам, что не заметила, как входная дверь скрипнула и распахнулась еще шире. У нее замерло сердце – наполовину от страха, наполовину от гнева, что кто-то нарушает ее покой в такой момент.

Она развернулась и подняла свечу. Дверь полностью открылась, и вошел Босуэлл.

«Ему здесь не место! – почти в панике подумала она. – Только не здесь, в моем католическом убежище!» Но потом ее сердце запело и заглушило голос рассудка.