I

Огромная белая галера бороздила волны, направляясь вдоль побережья Англии традиционным, но опасным путем через Северное море к восточному побережью Шотландии. Суда, не имевшие права на безопасный проход (а французы не могли на это расчитывать), могли быть в любой момент атакованы в проливах Дувра, Ярмута и Линдисфарна вплоть до самой Шотландии и не имели укрытия от непогоды, которая могла застать их на любом участке во время почти тысячекилометрового путешествия.

Качаясь вверх-вниз между гребнями волн, галера продвигалась вперед, не встречая препятствий, и уже через пять суток приблизилась к Шотландии. Туман не рассеивался в течение всего пути, и Мария, стоявшая у поручня и напряженно смотревшая вперед, не видела ничего, кроме белой мглы.

– Шотландия! – произнес Босуэлл, подошедший туда, где стояла группа французов, сопровождавших Марию, которые тоже вглядывались в белое ничто.

– Oui? Где она? – спросил Брантом, настоявший на поездке в Шотландию, чтобы увидеть ее своими глазами.

– Ждет вас за белым занавесом. – Он подошел к Марии и прошептал: – Вот она.

Она кивнула.

– С Божьей помощью мы высадимся в Лейте.

«Было ли так уж трудно найти путь?» – подумала она.

Заметив озадаченное выражение на ее лице, он сказал:

– Суда вашей матери отошли так далеко, что причалили в Файфе, а не в Лейте. Но не бойтесь: теперь французы лучше знают дорогу.

Мрачный тон его голоса заметно контрастировал с улыбкой.

Туман был таким густым, что, несмотря на шум и голоса при приближении к берегу, Мария не могла разглядеть причал. Не было ни пения рожков, ни приветственных кличей – ничего, кроме запаха дегтя, стука канатов и грубых голосов моряков:

– Причаливаем! Вяжи канаты!

Долгие годы Мария представляла, как высадится в Шотландии взрослой королевой, вернувшейся в дом своего детства. Она, разумеется вместе с Франциском, будет стоять на палубе и смотреть на собравшихся членов Совета, ожидающих встречи с ними: шелковые стяги развеваются на ветру, лошади покрыты роскошными попонами, герольды дуют в трубы, толпа ликует… И во главе будет ее мать… Ее мать, которая сейчас лежит в свинцовом гробу на пути во Францию.

Деревянные сходни из грубо обтесанных досок с громким стуком упали на причал.

– Пойдемте. – Босуэлл жестом пригласил ее спускаться.

Мария подобрала юбки, кивнула четырем Мариям и намеренно веселым голосом сказала:

– Давайте же, мы дома!

Они спустились по сходням – пять стройных черно-белых фигур на наклонной плоскости. Из-за густого тумана Марии казалось, что она попала в сон, а не на реальную землю. Она стояла на пристани, запахнувшись в плащ. Как холодно, как тоскливо, а ведь на дворе август! Неужели это шотландское лето?

«Как я выживу здесь?» – мимолетно подумала она.

– Ваше Величество!

Морок рассеялся, и перед ней появился Джеймс Стюарт в сером плаще почти такого же цвета, как окружающий туман.

– Итак, вы вернулись домой, Мария? – спросил он.

– Да, брат! Наконец-то я здесь!

Она подалась вперед, чтобы обнять его, но он отступил на шаг и почтительно поклонился. Из тумана появились две другие фигуры: мужчина знакомой внешности с узким и длинным лицом, напоминавшим лик на иконе, и еще один с неопределенно-приятными чертами лица.

– Джон Эрскин, Ваше Величество, – произнес длиннолицый мужчина.

– Из Инчмахоума, где мы играли вместе, – вспомнила она. – И еще ненадолго встретились во Франции, когда вы приехали со своим отцом… – Она размышляла вслух. – Видеть вас здесь – настоящее возвращение на родину.

Его узкое лицо растянулось в улыбке.

– Я больше не приезжаю в Инчмахоум, – с некоторым сожалением сказал он. – Но вам там будут рады, как всегда.

– Он оставил этот остров вместе с остальными папскими суевериями, – жестко пояснил Джеймс.

– Ясно, – ответила Мария.

– Уильям Мейтленд, лэрд Летингтонский, Ваше Величество, – представился третий мужчина. Он изысканно поклонился, словно маскируя некоторую натянутость своих слов.

– Мы рады приветствовать вас, – сказала она. Итак, это был государственный секретарь ее матери, которого называли самым умным человеком в Шотландии.

Теперь этот человек опустился на колено перед ней и произнес:

– Добро пожаловать, Ваше Величество.

– Мы не ожидали вашего прибытия сегодня, – сказал лорд Джеймс. – Но, по-видимому, ветер благоприятствовал вашему плаванию. Увы, у нас есть проблема с лошадьми… – Он сделал паузу. – А также с замком Холируд. Судя по всему, англичане перехватили галеру, перевозившую ваших лошадей, и э-э-э… конфисковали их. Мы постараемся вернуть их как можно скорее. И Холируд не вполне готов принять вас.

Не готов? Но они уже несколько недель знали о ее прибытии!

– Однако, если вы изволите подождать, пока все будет готово… Некий достойный торговец, мистер Эндрю Лэмб, любезно согласился пустить… прошу прощения, почтительно принять вас в своем доме в Лейте. Тем временем я обеспечу лошадей для вашей свиты из… шестидесяти человек?

Его взгляд остановился на невысоком мужчине в плаще с меховой оторочкой, стоявшем недалеко от нее.

– Кто это? – вдруг тихо спросил он. – Он исповедник? Священник?

Мария кивнула, и лорд Джеймс с досадой пожал плечами.

Ранним вечером лорд Джеймс вернулся и привел достаточно лошадей для всех, хотя большинство животных оказались жалкими клячами со свалявшимися гривами и торчащими ребрами, и почти все без седел.

Таким было ее возвращение на родину, сильно отличавшееся от воображаемого торжественного приема королевы на гарцующей белой лошади. По крайней мере, ей не пришлось идти несколько километров по грязи или ехать на ослике. Они отправились в путь по широкой, покрытой рытвинами глинистой дороге, ведущей из Лейта в Эдинбург. Туман так и не рассеялся, поэтому, к разочарованию Марии, она ничего не могла увидеть по обе стороны; ей хотелось вспомнить свою полузабытую страну, которая и теперь как будто избегала встречи с ней. Мглистая взвесь с привкусом дыма также скрывала ущерб, причиненный Лейту недавней осадой англичан.

– Я послал известие в Эдинбург, – сказал лорд Джеймс. – Там скоро соберутся люди.

Он выглядел скованным и отстраненным. Его голос звучал бесстрастно, и в нем мало осталось от того брата, с которым она когда-то каталась на санках в замке Стирлинг.

Они двигались медленной кавалькадой по сумрачным улицам города, еще более унылым из-за разрушенных зданий по обе стороны дороги, сожженных англичанами незадолго до окончания последней схватки. Казалось, вокруг не осталось никаких красок, кроме оловянного неба, голубовато-серого тумана и черного обгоревшего дерева. А холод! Он быстро пробирал до костей. Мария почувствовала, что начинает дрожать, и приказала себе остановиться.

Из дверных проемов выглядывали редкие лица; они тоже были бесцветными и унылыми – лица голодающих людей, уставших от войны. Мария увидела, как сильно они отличаются от французских горожан. Их одежда была грубой и имела одинаковый серовато-коричневый оттенок некрашеной шерсти. Лица тоже выглядели другими: светлые глаза, более бледная кожа. То здесь, то там мелькали дети с огненно-рыжими волосами.

– Королева! – услышала она чей-то пронзительный голос. – Это она, должно быть, она, только посмотрите на этот чудесный плащ!

Мария повернулась, чтобы улыбнуться и помахать рукой, но в тумане не увидела никого.

Дорога начала подниматься в гору, и Мария чувствовала это. Теперь больше людей собиралось на обочине – весть о прибытии королевы успела распространиться.

– Добро пожаловать! – кричали они. – Добро пожаловать!

– Благослови Господь это славное лицо!

– К нам пожаловала королева Стюартов!

Они бежали рядом с ее лошадью, звали ее, протягивали ей букеты цветов, ленты и маленькие пирожные.

– Спасибо, что вернулись, – сказал один старик, который подошел так близко, что взял ее лошадь за узду. – Вы нужны нам, вы нужны здесь!

Она видела грузных женщин среднего возраста, расплывшихся от деторождения, с раскрасневшимися морщинистыми щеками, худых мальчишек с прямыми волосами и застенчивыми улыбками, дородных мужчин с самыми кустистыми бородами, какие ей доводилось видеть, с ярко-рыжими прядями. Их лица были открытыми и дружелюбными.

Она натянула поводья лошади, которая, казалось, была рада остановиться.

– Благодарю вас, добрые люди. Я несказанно рада вернуться сюда, в Шотландию, на мою родную землю.

Лорд Джеймс и Мейтленд ехали перед ней, они не обращали никакого внимания на собравшихся людей. Именно в этот момент из тумана появилась группа мужчин и раздались крики:

– Справедливости! Справедливости!

Они устремились к Марии, сидевшей на лошади. Босуэлл подъехал к ней и обнажил меч так быстро, что она даже не заметила движения; казалось, оружие волшебным образом прыгнуло ему в руку.

– Назад! – рявкнул он. – Не приближайтесь к ней!

Они остановились, но один из них крикнул:

– Теперь королева здесь, и она должна выслушать наши жалобы!

– Не сейчас, – отрезал Босуэлл. – Вы сможете подать петиции в должное время. Ее Величество еще даже не удостоилась официального приема. После церемонии…

– Нет, – быстро сказала Мария. – Дайте мне выслушать их сейчас: они искали меня.

Босуэлл посмотрел на нее как на слабоумную или ни о чем не подозревающую женщину. Он продолжал держать меч наготове, словно большую палку.

– Мы бедные писари, которые только что спасли своих товарищей от несправедливого заключения! Вот они, Ваше Величество.

Нескольких молодых людей вытолкнули вперед. Они выглядели совершенно обычно, как и любые сельские юноши. В любом случае они не казались преступниками.

– Что вы сделали? – спросила Мария.

– В воскресенье мы разыграли «Робин Гуда», – ответил один из них. – Мы устроили представление для деревни. За это нас арестовали и бросили в тюрьму… эти реформаторы! – он указал на юношу из первого ряда. – А его, нашего предводителя, приговорили к смерти.

– По какому праву… – начала Мария.

– По любому праву! – произнес Босуэлл, ни на шаг не отступивший от нее. – Теперь в этой стране правит реформатская церковь. Разве вы еще не поняли этого? Разве лорды не сказали обо всем в своем письме? Церковь устанавливает законы, и теперь незаконно устраивать развлечения по воскресеньям. Нельзя осквернять День Господень.

Его тон… Неужели он говорил серьезно? Он сказал, что стал протестантом. Значит ли это, что он верит в подобные запреты? И кстати, лорды не упоминали об этом в своем письме. На бумаге это выглядело бы слишком безобразно.

– Я прощаю вас, – сказала она. – Я налагаю запрет на приведение приговора в исполнение. Вы все свободны.

Они испустили дружный вздох облегчения и принялись танцевать на дороге.

– Поехали, – буркнул Босуэлл. Но лорд Джеймс вернулся и услышал окончание разговора. Его лицо пылало.

– Ваше Величество, – кисло сказал он. – Даже королева должна подчиняться законам страны.

– Каким законам? – спросила она. – Как закон может быть утвержден без моего согласия?

– Через парламент. – В его голосе снова прорезались металлические нотки.

– Все парламентские законы нуждаются в королевской подписи, чтобы иметь силу, – возразила она. – Вы ничего не прислали мне на подпись во Францию, хотя, насколько я понимаю, вы недавно приняли много законов.

– Они ожидают вашей подписи в Холируде, – сказал лорд Джеймс. – Естественно, мы не посылали их во Францию, зная о вашем скором прибытии.

Люди начали восторженно вопить и бросать ей цветы.

– О, славная королева! – кричали они. – Вы будете нашей Девой Мэрион?

– Да, – ответила она по-шотландски.

– Сестра! – сквозь зубы процедил лорд Джеймс. – Не забывайте о королевском достоинстве!

Он послал свою лошадь вперед, и кавалькада тронулась снова, оставив танцующих юношей позади.

По мере приближения к Эдинбургу подъем становился более крутым. Город располагался на длинном скалистом выступе с темным древним замком на вершине и дворцом Холируд у ее подножия. Частично он был обнесен прочной стеной для защиты от англичан, но Холируд находился в незащищенной части.

Теперь еще больше людей выстроилось вдоль дороги, и Мария видела огоньки там, где поблескивали маленькие костры в честь ее приезда. Они проехали через укрепленные ворота и вступили на широкую улицу, вымощенную квадратными плитами, с узкими многоэтажными домами по обе стороны. Лорд Джеймс остановил лошадь и указал на подножие холма. Мария ничего не видела из-за тумана.

– Там Холируд, Ваше Величество, – сказал он.

Мария напрягала зрение, но не смогла разглядеть ничего, кроме дымных испарений. Иногда за ними мелькала какая-то форма неясных очертаний.

– Вы находитесь на Хай-стрит, главной улице, ведущей от холма к дворцу, – объяснил лорд Джеймс. Он повернулся в седле и указал рукой в обратном направлении: – Улица продолжается вверх по склону холма до самого Эдинбургского замка, который стоит на огромной скале.

Ей очень хотелось увидеть все это; ее начинало бесить, что вокруг ничего невозможно разглядеть на расстоянии дальше трех метров.

– Мне не терпится посмотреть на него, – просто сказала она.

– Это произойдет очень скоро, Ваше Величество, – заверил он.

Теперь вокруг собралась толпа. Вскоре они миновали ворота Нетербоу и начали спускаться по той же улице, которая теперь называлась Кэнонгейт, где дома стояли не так плотно и выглядели более изящными.

– Здесь находятся дома вельмож – возле Холируда и за городскими стенами. Там больше свободного места, и они могут разбивать парки и фруктовые сады, – объяснил Мейтленд, подъехавший к ней.

Вид множества людей, собравшихся приветствовать ее, и близость Холируда сильно взволновали Марию. Усталость и отупение последних месяцев отступили вместе с ощущением неправильно принятого решения и беспокойством, что позади осталось что-то важное.

– Я никогда не видела Холируд, – призналась она. – Когда я была ребенком, там мне угрожала опасность.

– В Шотландии наконец наступил мир, – сказал Мейтленд. Он пробежался взглядом вверх и вниз по улице, но в плотном тумане не смог различить никого из крикливых сторонников Нокса. Вероятно, они заперлись в домах, за что стоило поблагодарить судьбу. Он жалел королеву и хотел бы избавить ее от неизбежного будущего. Мир? Да, но только если вы принадлежали к последователям мастера Нокса и являлись членом его паствы.

 

II

Джон Нокс подтянул штаны и устроился за своим рабочим столом. Хотя был только вторник, он уже готовился к воскресной проповеди. Теперь он был пастором в соборе Сент-Жиль, оплоте протестантства в Эдинбурге и главной церкви Шотландии. Его проповеди слушали сотни людей, и еще тысячи узнавали о них через несколько часов. Он видел в этом не отражение своего красноречия, а силу Святого Духа, который подсказывал ему нужные слова. Он говорил лишь то, что ему велели.

Королева Шотландии отправилась в плавание или собиралась сделать это в любой день. Он не знал, покинула ли она Францию или нет. Но, очевидно, все его молитвы держать ее подальше встретили отказ у Господа. Он рассудил, что ей нужно вернуться домой и взойти на трон Шотландии. Нокс должен был склониться перед Его волей.

Темой проповеди, подсказанной ему Святым Духом в эту неделю, стали избранники Божьи. В качестве основного текста он использовал Послания к Ефесянам (1:45):

«Так как Он избрал нас в Нем прежде создания мира, чтобы мы были святы и непорочны пред Ним в любви;

Предопределив усыновить нас Себе через Иисуса Христа, по благоволению воли Своей».

Как иногда случалось, Нокс не отреагировал немедленно на побуждение Святого Духа, когда был направлен к этому тексту, но ждал подтверждения истинности призыва свыше. Увы, он оказался истинным, и Нокс сосредоточился на работе над этим трудным текстом и доктриной, которую всегда совершенствовал Кальвин.

Он вздохнул и посмотрел в окно, откуда открывался прекрасный вид на эдинбургскую Хай-стрит. Его стол стоял на таком месте, что, когда он работал, мог видеть шпиль собора в виде короны, расположенный немного выше на склоне холма. Сегодня он не видел шпиль даже с небольшого расстояния из-за странного густого тумана, окутавшего дома покрывалом из крошечных холодных капель.

«Совсем не по сезону, – подумал он. – Такой туман, и в августе!» Он потянулся за шерстяным одеялом и завернулся в него, благодарный за тепло.

Избранные. Отмеченные предназначением Божьим. Эта концепция была трудной для понимания. Если Бог избрал кого-то «прежде создания мира», то какая польза от его проповедей? Избранные сами найдут путь к Богу. А что, если кто-то не был избранным, но обратится к Богу через его проповеди? Что за жестокая насмешка над ним? Может ли Бог быть таким жестоким? Станет ли Он дразнить людей надеждой на то, чего они не имеют? Лишь мальчишки вытворяют такое со своими младшими братьями.

«Но я призван объяснить это, – решил он. – Но как быть с еще более трудным отрывком из Откровения Иоанна Богослова (7:4), о том, что спасется лишь 144 000 человек. Неужели на небе так мало места?»

Нокс подвинулся на подушке. «Становится все труднее и труднее, – размышлял он. – Мне сорок семь лет, а Господь продолжает скрывать свои истины от меня. Я пытаюсь поднять этот покров, но каждый раз обнаруживаю за ним еще один… Неужели я никогда не проникну в Его помыслы?

Возможно, мне следует говорить о «покровах». Одна из вещей за покровом, скрытая от моего понимания, – это учение об Избранных, отмеченных Богом… да, но я должен верить во что бы то ни стало, пока мне не откроется нечто большее…»

Нокс с волнением обмакнул перо в чернильницу. «Я должен признаться в своем невежестве, но говорить о вере, – подумал он. – Я верю, что нахожусь в числе Избранных, но не могу точно знать этого – все дело в благоволении Господа…»

Воодушевленный, он начал писать так быстро, как только мог, а за окном уже сгущались сумерки. Туман полностью закрыл солнечный свет.

Три часа спустя Святой Дух оставил его. Он тяжело осел за письменным столом, когда почувствовал, как уходит вдохновение. Но ему удалось запечатлеть свои мысли, с торжеством подумал он, глядя на свернувшиеся листы писчей бумаги, усеивавшие рабочий стол. Он уловил Дух как рыбак, который ловит рыбу в свои сети. «Каждый из нас трудится во имя своего призвания», – заключил он.

Когда Нокс стал собирать листы бумаги, решив, что не станет перечитывать их до следующего дня, потому что никогда не корректировал свою работу, проделанную по вдохновению свыше, в дверь быстро постучали.

– Входите, – пригласил Нокс. Он был готов к обществу, готов спуститься в нижнюю комнату, съесть миску супа и побеседовать с другими людьми. Достаточно общения со своей музой и Духом. Его человеческий инструмент устал и жаждал покоя.

В комнату вошел его секретарь и отряхнул плащ, покрытый блестящими капельками воды, сконденсированной из тумана.

– Она здесь, сэр, – сказал он. – Королева высадилась в Лейте.

– Как? Уже?! – воскликнул Нокс. – Я даже не получал известия о ее отъезде из Франции.

– Ветер был благоприятным, и плавание заняло лишь пять дней, – ответил секретарь. – Они прибыли сегодня рано утром и получили весьма скромный прием, поскольку никто не ждал их так скоро. Королеве и ее свите пришлось искать лошадей – их собственных конфисковали англичане. Но теперь они уже на пути в Эдинбург.

Нокс встал. Значит, время пришло. Случилось то, чего он боялся и пытался отвратить с помощью молитв.

– Она… она прекрасна, сэр, – добавил секретарь. – Я видел ее, когда она останавливалась по пути и разговаривала с людьми. Она говорила по-шотландски. Она очень высокая, у нее превосходный цвет лица, и она движется грациозно, как… как кошка, гибко и изящно…

– Достаточно! – вскричал Нокс. – Она околдовала тебя? Ты говоришь как-то странно и бессвязно!

– Прошу прощения, сэр, – пробормотал секретарь. – Я просто попытался описать ее, пока вы ее не увидели. Она прибудет меньше чем через час. Я подумал, вы захотите узнать заранее.

Нокс подошел к окну. Мелкие бусинки воды усеяли стекло, сделав его непрозрачным.

– Сколько человек в ее свите?

– Она привезла с собой французов…

– Естественно!

– В том числе, кажется, троих своих дядей из рода Гизов.

– Естественно!

– Поэта, который решил сопровождать ее в Шотландию, некоего Шателяра…

– Как раз то, что нам нужно! Лучше уж нашествие саранчи, чем поэтов!

Он отвернулся от окна и гневно уставился на секретаря.

– Сэр, я только принес новости. Я не выбирал ее спутников. Мне продолжать или вы будете дальше насмехаться и изводить меня?

Нокс вздохнул:

– Извини. Продолжай.

– Лорд Джеймс, брат королевы, встретил ее вместе с Мейтлендом и лордом Эрскином.

«Они хорошие протестанты, – подумал Нокс. – Остается надеяться, что они не будут околдованы и не отклонятся от своей цели управлять ею, вместо того чтобы позволить ей править нами».

– М-м-м, – краешком глаза он увидел слабый свет. В тумане что-то замерцало – первый из костров, которые называют «кострами радости».

– Безумие началось, – пробормотал он.

«О Господи, не позволь моему народу впасть в ересь и идолопоклонство! – взмолился он. – Не позволь сбить нас с истинного пути и не оставь нас!»

– Я знаю, откуда пришел этот туман, – внезапно заявил он. – Само небо говорит о том, какое утешение она приносит с собой: горе, печаль, мрак и безбожие. – Он повысил голос, словно обращался к сотням людей, и не только сейчас, а всегда: – Ибо никогда на человеческой памяти небо не являло такой скорбный лик в это время года! Сырость и скверна в воздухе, столь темный и густой туман, что человек не может видеть дальше протянутой руки… Это предупреждение, которое дает Бог… Прислушайтесь к нему!

– Сэр?

– Но они не прислушаются. – Нокс посмотрел на огонек разгоравшегося костра. – Нет, не прислушаются, потому что они слепы!

 

III

Лорд Джеймс наклонился к Марии и сказал:

– Холируд был одним из любимых дворцов вашего отца. Он построил передовую башню и попытался обустроить все на французский манер, чтобы порадовать вашу мать.

Была ли пауза перед словами «вашу мать»?

Лишь когда они въехали во внешний двор, Мария смогла разглядеть дворец, возвышавшийся впереди как темный отголосок французского замка. Круглую башню венчала коническая верхушка, как в замках Луары, но камень был пятнистым, а не белым, а окна казались слишком маленькими. В плотном тумане дворец выглядел холодным и похожим на тюрьму; он примыкал к оставшейся части старинного аббатства, вытянутой как отросток ветки.

– Ох, – только и промолвила она. Ей не хотелось идти внутрь этого угрожающего строения. И почему оно такое небольшое? Неужели это самый грандиозный дворец, который может позволить себе ее страна?

Во дворце оказалось так же холодно, как на улице, если не холоднее.

– Добро пожаловать в Холируд, – сказал лорд Джеймс, и его голос прозвучал глухо и неестественно в полупустом караульном помещении. Когда она с сомнением огляделась по сторонам, он быстро добавил: – Я говорил вам, что все еще не готово к приему. Мы рассчитывали, что вы привезете мебель из Франции.

Он возглавил подъем по крутой лестнице к первой группе помещений.

– Это апартаменты короля, – объявил он. – Прихожая, приемный зал, спальня.

Там было так пусто! Но Мария попыталась представить комнаты, полные людей, жизни и красок… и не смогла. Центральной фигурой должен был стать ее отец, но она не имела живых воспоминаний о нем.

– Апартаменты королевы расположены наверху, – продолжил экскурсию Джеймс, возглавив процессию на обратном пути через прихожую к широкой лестнице. – Есть также маленькая лестница между двумя спальнями, но для такого количества людей я предпочитаю главную лестницу.

«Если бы он был французом, – подумала Мария, – то придумал бы какую-нибудь метафору для тайной лестницы». Вместо этого он упомянул о ней как об архитектурной детали, и не более того.

Лорд Джеймс с гордым видом остановился на пороге приемного зала королевы и жестом пригласил ее внутрь.

Мария вошла в апартаменты. Это оказалась красивая комната с отдельной молельней, камином и несколькими окнами, выходившими во внутренний двор. Стены украшали гобелены, а деревянный потолок был недавно выкрашен. Она прошла через зал и остановилась на пороге соседней комнаты. Какое-то время Мария стояла там в одиночестве. Эта комната была меньше приемного зала и имела странную форму – не прямоугольную, но и не круглую. От комнаты отходили два выступа с дверными проемами.

Мария отодвинула занавеску в одном проеме и обнаружила стульчак, обитый бархатом. В другом маленьком помещении размером примерно два с половиной на три метра имелся камин и небольшое окно.

– Для чего эта комната? – спросила она Джеймса, вошедшего следом за ней. – Она такая маленькая!

– Вы можете пользоваться ею как столовой по вечерам.

– Как столовой для кукол?

– Зимой, особенно в январе, вы убедитесь, что маленькая комната с камином чрезвычайно удобна. Сюда можно поставить стол, и ваша мать принимала здесь до шести гостей. – Он сделал паузу. – По крайней мере, я так слышал. Она никогда не приглашала меня.

Прежде чем Мария успела ответить, он продолжил:

– Эта комната находится в башне. Помните круглую башню, которую вы видели во дворе? Остальные комнаты для приемов и церемоний расположены в передней части дворца. Там же находится Королевская капелла. – Он сурово посмотрел на нее: – Но недавно она была очищена от папских кумиров.

– Где же я буду проводить частные мессы? – спросила Мария. Увидев, как он нахмурился, она добавила: – Вы же обещали.

Ей хотелось, чтобы ее замечание прозвучало шутливо, но он ответил очень серьезно:

– Да, я обещал и сдержу свое слово. Несмотря на…

– Несмотря на что?

– Несмотря на мастера Нокса, – сказал он и подумал: «Удивительно, что он еще не явился сюда».

– Мастер Нокс! – Она наконец дала волю своему гневу. – Человек, оторвавший моего брата от веры его предков, уложивший мою мать в могилу! Я отдаю мастера Нокса тебе, потому что никогда не приму его!

«Ты не примешь Нокса, – подумал Джеймс, – но он готов получить тебя». Однако вслух он произнес:

– Мастер Нокс дал Шотландии много хорошего. Вы обнаружите, что он добрый гражданин, преданный своей стране.

– Он мятежник, призывающий к бунту и разрушению!

– Ваше Величество, вскоре вы убедитесь, что многие вельможи стали коррумпированными людьми. Годы беспорядков нанесли тяжелый урон стране. Они порочны и продажны. Мастер Нокс неподкупен, и его единственная цель – это материальное и духовное благо для людей.

Сзади вмешались новые голоса, и Мария повернулась к своей свите, чтобы показать людям их комнаты.

Той ночью она лежала в постели, окруженная зловещей тишиной.

«Какое странное место, – думала Мария. – Я не помню ничего; ничто здесь не кажется знакомым. Мой отец погребен здесь, в церкви аббатства, и мои предки лежат рядом с ним. Прямо за этим окном, прямо подо мной…»

Белизна тумана постепенно сменилась чернотой, и Мария незаметно для себя погрузилась в сон, словно ребенок, соскользнувший с травянистого берега в прохладную воду.

Она услышала странный звук. Сначала он показался мелодией из сна, но потом стал слишком назойливым и требовавшим ее внимания. Она заморгала и потрясла головой, пытаясь прийти в себя. Звуки музыки, проникавшие в спальню, становились все громче.

Мария подошла к одному из окон и выглянула наружу. Во внутреннем дворе собралась толпа горожан, игравших на музыкальных инструментах, которые ей раньше не приходилось видеть: примитивных скрипках, тростниковых флейтах и маленьких барабанах. Когда они увидели ее, то дружно вскрикнули и замахали факелами.

– Добро пожаловать, пресветлая королева! Добро пожаловать! – закричали они и завели новый напев. Она заставила себя распахнуть окно и помахать им.

– Спасибо! – крикнула она. Маленькие огни здесь и тут проникали через завесу тумана; они зажгли новые костры в знак приветствия.

Музыканты продолжали играть, и люди, столпившиеся во дворе, танцевали и кричали от радости.

– Дорогая королева, пресветлая королева, добро пожаловать в Шотландию!

– Чудесная музыка! – крикнула она. – Пожалуйста, продолжайте, и приходите сюда завтра вечером!

Когда они наконец перестали играть, толпа медленно разошлась, и горящие факелы уплыли прочь, как искры в тумане, Мария вернулась в постель и закрыла глаза. Внезапно стало очень тихо; казалось, что спальня чего-то ждет и прислушивается к чему-то.

«Это лишь игра воображения, – подумала она. – Но мне не нравятся эти занавешенные комнаты, они напоминают места, где прятались болотные духи из сказок няни Синклер…»

Полузабытые леденящие кровь истории вернулись к ней: рассказы о существах, прячущихся под шотландскими мостами, скрывающихся в стенах, принимающих чужие обличья, о чудовищах из глубоких и холодных озер, о колдуньях, бродивших под видом обычных людей. Говорят, что лорд Рутвен, член Совета лордов, сам был колдуном…

Все это глупости, глупости, глупости, повторяла она самой себе. Но при этом старалась не смотреть в сторону маленькой соседней комнаты.

На следующее утро вместо танцующих солнечных лучей, в насмешку над ее ночными страхами, за окнами по-прежнему висела серая муть. Туман так и не рассеялся. Мария испытала огромное разочарование. Ей не терпелось увидеть Эдинбург, полюбоваться Шотландией. Почему страна отворачивается от нее?

Не ожидая прихода фрейлины, она оделась как можно теплее. Огонь в камине не горел; очевидно, шотландцы не считали отопление необходимым в это время года.

«Больше никаких французских ночных рубашек, – подумала она. – От них нужно отказаться, если я хочу спать с комфортом».

В дверь резко постучали.

– Войдите, – пригласила она.

Еще до того, как посетители вошли в комнату, она знала, что это лорд Джеймс и Мейтленд. Так и оказалось.

– Вижу, вы рано встаете. – В голосе лорда Джеймса прозвучало нечто похожее на одобрение. – Это хорошо. Мы слышали, что при французском дворе никто не встает раньше полудня. Здесь так не годится.

Ворот его рубашки был распахнут, и, судя по всему, он не носил нижнего белья. Разве ему не холодно? Очевидно, нет.

– Доброе утро, брат, – сказала она. – Доброе утро, Мейтленд. Не представляю, кто рассказал вам такую бесстыдную ложь, но могу вас заверить, что французы встают по утрам точно так же, как все остальные. – Она улыбнулась: – Я хорошо выспалась.

– Но музыканты все-таки разбудили вас вчера ночью, – вставил Мейтленд. – Примите мои извинения.

– Мне понравилась их музыка, а их приветствия тронули меня, – возразила Мария.

– Я буду рад показать вам дворец и окрестности, после того как вы позавтракаете, – сказал Джеймс. – Я распорядился прислать еду сюда.

Он ловко поклонился и повернулся, готовый уйти.

– Я хочу, чтобы четыре Марии присоединились ко мне, – сказала Мария. – Где они? В будущем они должны спать недалеко от меня.

– Разумеется, – пообещал Мейтленд. – Мы попытаемся исполнить любое ваше желание.

Фламина, Пышка, Битон и Сетон поднялись к ней через пятнадцать минут и сразу же защебетали, словно обезьянки: «Туман…», «Странное жилье, и так далеко от вас…», «Здесь так холодно, как они это переносят?» «Что мы будем делать сегодня?»

Когда принесли завтрак, девушки критически изучили еду. На тарелке, накрытой колпаком, лежала горка беловатого вещества, от которого поднимался легкий пар с ореховым запахом. На другой закрытой тарелке оказались красно-коричневые кусочки копченой рыбы. На третьей – булочки из муки грубого помола, уложенные в несколько ярусов. К счастью, в следующее мгновение появился слуга, который принес пустые тарелки, ложки и сахар.

– Это овсянка, – объяснил он, раскладывая кашу по тарелкам. – Ее едят с молоком и сахаром.

Пять женщин с сомнением уставились на кашу. Она выглядела крайне неаппетитно, но пахла хорошо. Мария первой попробовала кашу и покорно объявила, что ей нравится. Хихикая, остальные последовали ее примеру.

Слуга добавил, что копченая рыба была выловлена поблизости и считается изысканным лакомством, а булочки нужно намазывать маслом.

Все с трудом понимали его речь. Мария пообещала себе как можно скорее пополнить свои знания шотландского языка. Ее нынешний запас слов ограничивался тем, что она помнила с детства. Она вдруг поняла, что лорд Джеймс, Мейтленд и даже Босуэлл обращались к ней по-французски, и это казалось настолько естественным, что она даже не осознавала этого.

«Шотландцы ненавидят звук французской речи», – вспомнила она слова Босуэлла.

После завтрака лорд Джеймс и Мейтленд вернулись, чтобы сопровождать женщин во время осмотра Холируда. Когда они вышли наружу, Мария увидела, что туман такой же густой, как и раньше; в сущности, она даже не могла определить положение солнца.

– Разве… разве такой туман обычное дело? – медленно спросила она по-шотландски.

Джеймс, казалось, был доволен ее попыткой.

– Нет, – поспешил успокоить он. – Вовсе нет.

– Разумеется, Нокс объявит, что туман связан с вашим прибытием, – неожиданно сказал Мейтленд. – Он использует это в своих целях.

– Нокс! – произнесла Фламина и покачала головой. – Расскажите нам об этом существе.

Мейтленд рассмеялся и увлек ее в сторону.

– Джон Нокс – глава нашей церкви… – начал он.

Мария не слышала остальной части разговора. Пышка, Сетон и Битон отошли к Мейтленду и Фламине, оставив ее наедине с Джеймсом.

Туман свивался кольцами у ног по мере того, как они шли вперед. Мария попыталась пнуть его, чтобы расчистить метр-другой, но ничего не вышло. Она засмеялась.

– Мне не терпится увидеть Шотландию, но она прячется от меня! Должно быть, здесь много зелени, потому что она просвечивает через эту мглу.

– Да, это так. В ясную погоду вы бы сейчас увидели красивый фасад дворца, а слева – церковь аббатства, где находится гробница нашего царственного отца.

«Нашего царственного отца. Ему нравится эта фраза», – подумала Мария.

Некоторое время они стояли молча, затем Джеймс продолжил:

– Еще дальше слева – если бы вы только могли видеть! – находится декоративный сад и фруктовые деревья. Есть также декоративный сад на другой стороне и большой охотничий парк за дворцом, не говоря о кладбище. Аббатство очень старое.

Но в тоне, которым он произнес последнюю фразу, не чувствовалось печали или теплых чувств по отношению к старым временам.

– Надеюсь, вчера никто не видел вашего священника, – тихо сказал он.

– Я понимаю щекотливость своего положения. Никогда еще не было правителя, чья личная вера расходилась бы с верой его подданных.

– Ах! – Перед тем как ответить, он оглянулся и посмотрел, где находятся остальные. – Это сложный вопрос. Лучше всего будет не настраивать людей против себя. Уже ходят слухи, что вы невысокого мнения о своей родине. Говорят, что вы считаете себя француженкой, что вы плакали перед отъездом и скорбели о разлуке с ближними.

– Вас там не было! – Как он смеет вмешиваться в ее личные переживания и превращать их в нечто глупое и постыдное? – И мне есть дело до моего народа и моей страны.

– Но не так, как мастеру Ноксу…

– Мастер Нокс! Мастер Нокс! Что он знает об управлении государством? И что такого он знает, что делает его пригодным для той должности, на которую он претендует? Да, он любит Шотландию, но этого недостаточно! Моя кровь дает мне право на трон.

– Он считает, что избран Богом.

– Для трона? – резко спросила она. – Я тоже избрана Богом! Как один и тот же Бог мог избрать нас обоих для такой миссии?

– Он не претендует на ваш трон, – мягко ответил Джеймс.

– Нет, он просто берется предписывать мне, как я должна сидеть на троне! «Пожалуйста, смотрите сюда!», «Поверните голову туда!».

К ее удивлению, лорд Джеймс разразился смехом.

– У вас проницательный ум, – сказал он.

Минуту спустя они поравнялись с большой группой французских родственников и гостей Марии. Молодые Гизы были готовы отправиться на прогулку верхом, на обычную или соколиную охоту. Мария с упавшим сердцем вспомнила, как плохо они переносят бездействие и скуку. Но она не знала, что может предложить им в данный момент.

– Как здесь развлекаются? – спросил Рене, маркиз д’Эльбеф, при этом в его темных глазах блеснули озорные искорки.

– Да что можно делать в этом тумане, кроме как играть в жмурки? – поддержал его брат Клод, герцог д’Омаль.

Присоединившиеся к ним молодой маршал д’Амвилль и его секретарь, поэт Шателяр, выглядели обеспокоенными вынужденным бездельем.

– Как насчет наших лошадей? – спросил д’Амвилль. – Когда англичане вернут их?

– Я отправил гонца к Сесилу, – ответил лорд Джеймс. – Скоро мы получим ответ.

К ним подошел придворный историк Брантом.

– Как насчет аббатства? – спросил он. – Там есть что-то интересное?

– Не для нас! – воскликнули молодые будущие воины. – Может быть, мы научимся играть в… Как это называется? Да, гольф. Мы можем поиграть здесь, в тумане?

– Нет, – сказал Джеймс, натянуто улыбаясь при виде их беспечного невежества. – В гольф играют недалеко от моря, на полях, где растет сочная трава. Это возле замка Сент-Эндрюс, у песчаных морских утесов.

– Ах, гольф! – мечтательно произнесла Мария. – Мне так хочется научиться этой игре! И скоро я поеду в Сент-Эндрюс, когда позабочусь об остальном королевстве. Я совершу… Как это называла Елизавета? Королевский объезд земель.

При мысли об этом она рассмеялась.

– Значит, вы намерены это сделать? – спросил лорд Джеймс. – Так скоро?

– Да, как можно скорее!

– Но сначала вам нужно заняться другими делами, не терпящими отлагательства. Вам необходимо осуществить церемониальный въезд в Эдинбург и выбрать свой Тайный Совет…

– Да, я знаю. Я знаю! Но скоро я увижу всю страну!

– Думаю, мы даже не сможем стрелять в такой день, – угрюмо заметил д’Омаль. – С таким же успехом можно напиться!

Они повернулись и зашагали к дворцу. Мария испытывала неловкость, но не хотела извиняться за них перед Джеймсом. Он вопросительно смотрел на нее. Она выпрямила спину и обратилась к Брантому и Шателяру:

– Мейтленд и Марии ушли вперед, чтобы осмотреть сад. По дороге мы можем заглянуть в аббатство. Давайте присоединимся к ним.

Сад представлял собой печальное зрелище. Он был плохо спланирован и почти не ухожен. Две широкие дорожки со скудным гравийным покрытием соединялись в центре у фонтана. Но в фонтане не было воды, и он выглядел так, словно оставался сухим в любое время года. Несколько цветочных клумб имели нездоровый и заброшенный вид. Сам план, позаимствованный у монастырского сада, вышел из моды во Франции уже восемьдесят лет назад.

– О! Значит, сад любви увял? – насмешливо спросил Брантом. Все захихикали, кроме лорда Джеймса.

– У нас неспокойно уже более десяти лет, – сказал Мейтленд. – Тем не менее садовники старались сохранить ростки, чтобы после возвращения нашей королевы, когда в стране настанет мир и процветание, сад тоже был восстановлен. Смотрите! – Он переступил через бордюр и сорвал маленький цветок. – Он не умер, а просто ждет. Все мы ждем. Как я уже сказал, королева должна вернуть нам мир и процветание.

Он протянул Марии цветок, алую гвоздику. Она приняла его серьезно, как настоящий подарок. Ей хотелось исцелить эту бедную, сломленную страну и вернуть ее к жизни.

– Благодарю вас, – сказала она.

Они продолжили прогулку вокруг дворца и обнаружили участок дерна, который можно было использовать для стрельбы из лука.

– Наверное, можно будет обустроить здесь площадку для игры в шары, – обратилась Мария к четырем Мариям, которые послушно семенили за ней. Как и их госпожа, они считали свою родину экзотической и почти забытой страной.

– Готова поспорить, что во всей Шотландии нет рыцарских турниров, – сказала Фламина.

– Наверное, – отозвалась Мария. – Но я не буду скучать по ним. – Когда она подумала о турнире, то перед ее мысленным взором сразу же предстал Генрих II, схватившийся за свой шлем, в судорогах падая с лошади. – Здесь будут другие развлечения.

После полуденной трапезы, состоявшей из кусочков неопределенного мяса в ячменном бульоне, люди разбрелись по комнатам, не зная, чем заняться. Мария решила посоветоваться с братом Мэри Сетон, которого она собиралась назначить распорядителем дворца, о выборе придворных поэтов и музыкантов.

Лорд Джордж Сетон, который вместе с членами своей семьи оставался ревностным католиком, не скрывал своей радости от приезда в Шотландию своей сестры и королевы. Он был на несколько лет старше, чем они, но по-прежнему выглядел как юноша с золотистыми кудрями и пронизывающими серыми глазами. Его семейные угодья располагались поблизости от Эдинбурга, поэтому он мог быстро добраться до города. Мария хорошо знала его, так как за последние годы он несколько раз приезжал во Францию.

– Как замечательно видеть вас здесь! – сказал он, войдя в комнату. – Я представлял, как вы будете выглядеть здесь, и, должен признаться, воображение подвело меня.

Мария рассмеялась и сделала поворот, раскинув руки.

– Итак, я выгляжу естественно?

Джордж Сетон кивнул с серьезным видом.

– Так же естественно, как вереск и охотничьи соколы.

– Мне нужно обустроить дом, – сказала она. – Я привезла своего врача и исповедника…

– Слава богу! – с чувством произнес он.

– …нескольких французских слуг, особенно искусных в вышивке и проведении церемоний, и моих личных камеристок. Но я охотно приглашу ко двору шотландских поэтов и музыкантов.

Джордж Сетон с озадаченным видом покачал головой:

– Но их нет, Ваше Величество.

– Ни одного?

– Никого, достойного упоминания.

– Но это… это невозможно! Ни одного поэта?

– Пожалуй, кое-кого можно позвать, – начал он, переминаясь с ноги на ногу. – Скажем, из университета Сент-Эндрюс. Дело в том, что единственная поэзия в наши дни – это песни из приграничья, песни об убийствах, плач по умершим и так далее.

Он помедлил, напряженно размышляя.

– Есть еще Александр Скотт, – наконец вспомнил он.

– Но он такой старый! Скотт служил при дворе Якова V.

– Есть и другие, можно сказать, поэты, которые не осмеливаются открыто называть свои имена, потому что их стихи непристойны и рассчитаны на низменный юмор, который мужчины находят на дне винного кубка.

Мария не могла понять, почему она всегда рассматривала как должное рафинированных поэтов, приближенных к французскому двору.

– А как насчет художников и скульпторов? – игриво спросила она.

– Ни одного, Ваше Величество… – Встретившись с ней взглядом, он добавил: – Вы должны помнить, что здесь совсем недавно была война и от всех этих тонкостей пришлось отказаться. А с тем немногим, что осталось, разделались реформисты. Нынешняя церковь косо смотрит на музыку и танцы.

Шателяр казался еще более одиноким, чем раньше.

– Чем же вы тогда занимаетесь по вечерам? – жалобно спросил он.

– Что ж, мы ложимся спать, – ответил Джордж.

Четыре Марии залились смехом.

– Мы смеемся не над вами, а над ответом, – объяснила Мэри Сетон.

– Это нужно исправить, – сказала Мария. – Я уверена, здесь есть молодые люди, которые будут рады возможности писать стихи и сочинять музыку, лепить и рисовать. Мы должны собрать их здесь.

– Да, Ваше Величество, – сказал Джордж. – Возможно, вам стоит поговорить об этом с Джеймсом Мелвиллом. Он придворный старой школы, хотя сам еще не стар.

– Так я и поступлю. А если здесь никого не найдется, то в конце концов я распоряжусь доставить кого-нибудь из Франции.

Всю вторую половину дня Мария приводила в порядок свои комнаты. Она приказала распаковать свои миниатюры и расставить их на полке, установить балдахин над кроватью и постелить вышитое белье. Она поставила на каминную полку свои любимые часы с перезвоном и наконец достала крест из слоновой кости и повесила его на стене рядом с кроватью с маленьким ящичком, похожим на раку. Утреннее солнце будет освещать его и ласкать его гладкие плоскости.

Вечером она долго сидела, глядя на крест. Она чувствовала себя опустошенной; приятное возбуждение, связанное с приездом и осмотром окрестностей, уступило место гнетущей усталости. Крест напоминал о том, что религия будет ее главной проблемой в Шотландии. Из-за усталости мысли путались, устремляясь то в одну, то в другую сторону.

«Возможно, если бы я с самого начала заверила их, что не хочу причинить вреда… что – Иисус, прости меня! – что я принесла им не меч, как Он сказал, а мир…»

Это желание, как и решение отправиться в Шотландию, появилось внезапно и охватило ее. Это было скорее чувство, а не мысль.

Она протянула руку и позвонила в колокольчик, вызвав секретаря.

– Я намерена сделать официальное заявление, – сказала она.

– Что? Сейчас? – Он посмотрел в окно, за которым сгустилась темнота.

– Да. Его можно составить прямо сейчас. Запишите мои слова.

Низенький мужчина послушно достал принадлежности для письма и стал ждать, когда она начнет диктовать.

– Пишите: «Мои добрые подданные, королева провозглашает, что религия страны не претерпит никаких новшеств или изменений с момента ее прибытия, а любые попытки воспрепятствовать соблюдению ныне существующих религиозных обычаев будут караться смертью.

В то же время королева повелевает, что французские подданные, которые находятся у нее на службе и желают исповедовать свою веру в частном порядке, могут делать это беспрепятственно». Подпись: Marie R.

Брантом, который услышал это, подошел и встал рядом с ней.

– Возможно, вам не следовало торопиться, – сказал он. – Это благородный шаг, но из-за него ваши католические подданные могут потерять надежду. Они могут неверно истолковать ваши слова. И это не заставит протестантов проникнуться доверием к вам. Лишь ваше обращение убедит их.

– Тем не менее я опубликую свое заявление, – упрямо ответила она.

– Прошу вас, подождите до утра, – попросил Брантом. – Никогда не делайте ничего, поддаваясь внезапному порыву чувств.

Мария зевнула.

– Я соглашусь подождать один час, но не более. – Она ласково посмотрела на него: – Старый друг, вы действительно повидали много королевских дворов и набрались мудрости.

В попытке побороть сонливость она взялась за шитье и сделала несколько мелких стежков. Но от этого ее стало еще сильнее клонить ко сну.

Когда ее глаза уже закрывались, в дверь постучали. Мэри Сетон ответила на стук и с удивлением обнаружила одного из советников, стоявшего на пороге. Он окинул комнату взглядом в поисках королевы. Увидев ее, он улыбнулся и сказал:

– Я только что получил это из Англии.

Кто это? Он был на пристани, и сегодня… Она уже видела эти глаза, похожие на пуговицы. Мейтленд? Да, это Мейтленд. Мария была довольна, что ей удалось вспомнить. Но как же его зовут?

Он протянул ей тяжелый конверт. Печать на нем была такой массивной, что частично порвала бумагу. На печати красовалось изображение женщины, восседавшей на троне: Елизавета Английская.

Мария вскрыла конверт.

«Настоящим мы дозволяем дражайшей кузине Марии, королеве Шотландии, если случится так, что Господь Всемогущий принесет ее к нашим берегам или она будет вынуждена проехать через наше королевство, сделать это беспрепятственно и распространяем на нее нашу защиту».

– Это паспорт, который я хотела получить перед отъездом из Франции, – сказала Мария. – Мне было отказано. Теперь, когда я уже здесь, она выпустила паспорт. С какой целью?

– Судя по всему… – Он посмотрел на дату. – Судя по всему, она составила документ как раз перед вашим отбытием.

– Хотя знала, что я не смогу вовремя получить его, – недоуменно проговорила Мария. – Возможно, она хотела сделать дружеский жест. Дорогой… – Как же его зовут? – Дорогой Уильям, я хочу направить вас с миссией к моей венценосной сестре.

– Что? Сегодня ночью?

– Нет! Я не так импульсивна. Не сейчас, но после церемониального въезда в Эдинбург. Я отправлю вас к королеве Англии с делом чрезвычайной важности.

Она посмотрела на Мейтленда. Ее мать выбрала его и доверяла ему; должно быть, он достоин этого.

– Могу я спросить, в чем заключается это важное дело?

– Разумеется. Я хочу покончить со всеми нашими разногласиями и после этого честно вести дела друг с другом. В конце концов, мы обе королевы и правим на одном острове. Разве мы не должны жить в близости и любви?

Мейтленд поклонился, пряча радостную улыбку как от известия о характере своей миссии, так и от того, что выбор пал на него.

– Вы все организуете, – уверенно сказала Мария. Она задалась вопросом, не следует ли показать ему свое заявление, но решила не делать этого. Это его не касалось.

Позднее тем же вечером она распорядилась, чтобы ее заявление было вывешено на монументе Меркат-кросс на Хай-стрит, где обычно зачитывали королевские указы. К утру все в городе говорили о нем.

 

IV

Туман продолжал окутывать улицы, где люди деловито готовились к завтрашней церемонии. Фонтаны предстояло переделать, чтобы из них лилось вино, и поставить кружки, чтобы можно было пить за здоровье королевы, подготовить площадки и красочные арки для инсценировок и аллегорий. Все это время люди перешептывались и делились впечатлениями от королевской прокламации. Что она могла означать?

Туман наконец рассеялся в тот самый день, когда Марии предстояло совершить церемониальный въезд в столицу, как будто он сжалился над естественным любопытством королевы и ее подданных. Он разлетался клочками, открывая пронзительно-голубое небо и солнце, отбрасывавшее резкие тени.

Мария, по-прежнему облаченная в черно-серые траурные одежды, но носившая «Большого Гарри» на груди и золотую диадему с жемчугами на голове, возглавила блестящую процессию, которой предстояло подняться более чем на километр по склону холма к Эдинбургскому замку, где она устроит торжественный обед, а вечером вернется в Холируд.

По мере приближения к замку он становился все больше и больше, пока его мрачный силуэт не заполнил все небо. Он создавал гнетущее ощущение тьмы и жестокой меланхолии. Зеленоватый мох, растущий в трещинах и углублениях, напоминал ей кладбищенскую поросль.

Когда они достигли замка, ее проводили в большой зал, где стояли обеденные столы, накрытые не менее роскошно, чем во Франции, что вызвало у нее приятное удивление. Там было место по меньшей мере для шестидесяти людей, самых важных лиц ее королевства. Перед тем как занять свое место, каждый из них преклонял перед ней колено, произносил ее имя и титул и давал клятву верности. Некоторых она узнавала, других пыталась вспомнить. Она внимательно изучала каждое лицо, стараясь соотнести его с именем на будущее.

Там был Джеймс Дуглас, граф Мортон, с огненно-рыжими волосами (считалось, что такие волосы были у Иуды) и крошечными темными глазками. Он унаследовал меч своего предка Арчибальда Дугласа по прозвищу Отчаянный и теперь постоянно носил его при себе. Меч был тяжелым и богато изукрашенным, что говорило о его долгой истории.

Присутствовал там и Джордж Гордон, граф Хантли, с багровым лицом и квадратной челюстью. Мария знала, что он предводитель католического дворянства в Шотландии, владеющий огромными земельными угодьями на севере. Его лицо показалось ей смутно знакомым, а потом она вспомнила: несколько лет назад, когда он приехал во Францию, она и четыре Марии решили, что он похож на петуха. Сходство сохранилось до сих пор.

Она с трудом подавила смешок, когда он заговорил:

– Эта прокламация! Как вы могли ее опубликовать?

Его голос звучал грубо, но, прежде чем она успела ответить, следующий мужчина уже преклонил перед ней колено.

– Арчибальд Дуглас, Ваше Величество, – представился он.

«Так много Дугласов, – подумала Мария. – Красные Дугласы, Черные Дугласы, и все они связаны кровными узами с другими семействами, так что жена графа Мортона – свояченица Гамильтонов. Я никогда, никогда не запомню их всех! Однако они знают свою родословную в таком совершенстве, что обустраивают жизнь в точном соответствии с родственными связями. Боюсь, я всегда останусь посторонней в понимании этих запутанных связей, хотя сама прихожусь родственницей едва ли не половине из них!»

– Джеймс Хепберн, граф Босуэлл, Ваше Величество. – Мужчина посмотрел на нее снизу вверх, и она взяла его за руку, попросив встать. – Я знаю, что этот замок должен быть ненавистен вам, – продолжил он. – Вы еще не осмотрели его?

Она не понимала его, и он смутился.

– Я имею в виду комнату, где ваша мать провела свои последние дни, – объяснил он. – Если хотите, я покажу вам… в другой раз.

Да. Она знала, что ее мать умерла здесь. И она должна заставить себя войти в эту комнату и проститься с матерью.

– Это будет очень любезно с вашей стороны.

Его место занял Эрскин, потом Арчибальд Кемпбелл, граф Аргайл, потом другой Стюарт, граф Атолл…

После обеда они собрались верхом в большом дворе, который извивался вокруг замка, как раковина улитки, и спиралями спускался к внешним воротам. Когда Мария оседлала свою белую лошадь, которую наконец вернули англичане, она смогла увидеть местность во всех направлениях вплоть до поблескивающих вод залива Форт. Прямо под замком на севере находилось озеро овальной формы; его вода казалась неподвижной в это безветренное утро.

– Красивый город, не правда ли? – произнес голос у нее за спиной. Повернувшись, она увидела лорда Босуэлла, восседавшего на огромном скакуне. – И, насколько я вижу, англичане вернули то, что по праву принадлежит вам.

Он окинул ее белую лошадь опытным взглядом, отмечая породистость и отличную форму животного. Удивительно, что англичане вернули лошадь. Он подумал, что Роберт Дадли, шталмейстер королевы Елизаветы, позаботился о том, чтобы его любовница совершила одну-две прогулки на этой лошади.

– Да. Он расстилается передо мной, как превосходная модель. Прекрасное расположение и отличный вид.

– Говорят, что Королевская Миля на Хай-стрит похожа на гребень из слоновой кости – центр чистый, но зубцы с обеих сторон грязные и зловонные. Увы, боковые улицы находятся в запущенном состоянии, по крайней мере для королевы. Но Хай-стрит – одна из лучших в мире! – В его голосе звучала нескрываемая гордость.

Сегодня она не хотела бы оказаться где-то еще; даже Париж представлялся ей теперь чересчур растянутым и прозаичным по сравнению с драматическим сочетанием темного, грубого камня и гладко отполированных плит мостовой, крутых утесов и не менее крутых щипцовых крыш на высоких узких городских домах под ярко-голубым небом с быстро плывущими белыми облаками.

Позади собралась ее свита: четыре Марии со своими знатными отцами и братьями, ее французские и шотландские слуги, почетная стража. Французские слуги носили черные ливреи, а шотландцы были одеты в красно-желтые одежды. Дальше ехали вельможи, чиновники королевства и королевские лучники.

– Вы готовы, Ваше Величество? – лорд Джеймс подъехал к ней.

– Полностью готова.

Пушки замка с треском дали одновременный залп, который раскатился по окрестностям, как гром.

Они медленно проследовали через ворота замка в город. Казалось, все тридцать тысяч жителей Эдинбурга ждали ее на улице и разразились приветственными криками, когда она появилась на верхней оконечности Королевской Мили.

Шестнадцать членов городского совета, облаченные в черный бархат, вышли вперед для официального приветствия, а потом кавалькада медленно проехала под триумфальной аркой мимо ликующей толпы. По пути на сценических площадках, сооруженных для этой цели, пели дети в национальных костюмах и разыгрывались аллегорические сцены, иногда с явным протестантским оттенком. В одном осуждалось идолопоклонство, представленное в виде трех малоизвестных грешников из Ветхого Завета: Авирама, Дафана и Корея, сжигаемых на костре.

– Вы знаете, что они хотели изобразить священника у алтаря? – прозвучал резкий голос.

Она повернулась и увидела графа Хантли с горящими глазами.

– Но я остановил их! – торжествующе заявил он. – Можете себе представить, какое оскорбление они собирались нанести?

Его лицо побагровело от гнева.

– Благодарю вас, – просто сказала она в надежде смирить его ярость.

Они достигли городской тюрьмы Толбут, где преступники, закованные в колодки за распутство, богохульство и бродяжничество, приветствовали королеву наряду со всеми остальными. Банкроты, носившие желтые шляпы, жалобно кричали: «Пожертвуйте! Пожертвуйте!», пока стражники не утихомирили их.

Проехав собор Сен-Жиля, они приблизились к монументу Меркат-кросс, где Марию приветствовали три девственницы, изображавшие Справедливость, Благоразумие и Фортуну, которые подвели ее к фонтану с вином. Вокруг собралась большая группа людей с уже наполненными бокалами. Королева взяла свой бокал и выпила. Все остальные незамедлительно последовали ее примеру и одновременно разбили бокалы в знак своей преданности.

– Это для того, чтобы их не использовали для менее важных тостов, – прошептала одна из девственниц.

Мария была поражена таким искренним проявлением щедрости в бедной стране.

Они продолжили путь по улице с домами из выровненного плитняка, выстроившимися по обе стороны от Королевской Мили как высокая ограда. Во многих из них были наружные лестницы и деревянные верхние этажи, выпиравшие наружу и почти соприкасавшиеся с соседними домами. Один особенно роскошный дом слева имел большой второй этаж, действительно нависавший над улицей.

– Это дом Джона Нокса, Ваше Величество, – сказал Босуэлл, ехавший прямо за ней.

Она посмотрела на здание, чья архитектура совершенно выбивалась из ряда других домов, образуя настоящее препятствие, досадную помеху на пути. Дом привлекал внимание, как большой камень, брошенный в мелкий ручей.

Значит, дом был таким же, как и его хозяин. Находится ли он внутри? Она была уверена, что да. Просто он не вышел на улицу приветствовать ее. Не его ли лицо мелькнуло в одном из окон?

Об этом невозможно было судить с уверенностью, поскольку на стеклах танцевали солнечные зайчики, которые, казалось, двигались вместе с ней. Она не посмела заглянуть в окно реформиста, словно послушная ученица, когда повсюду вокруг люди жаждали удостоиться ее взгляда или улыбки. Оставив дом позади, она двинулась по Хай-стрит к Холируду, улыбаясь и помахивая рукой.

Нокс, сидевший за столом, как в любой обычный рабочий день, мог хорошо видеть, что происходит на улице внизу. Даже не переставляя стул, он наблюдал за приближением кавалькады, медленно продвигавшейся по Хай-стрит. По всему маршруту разыгрывались сцены, достаточно простые для понимания – если кто-то хотел понять! – демонстрирующие истинность протестантской веры. Сжигались деревянные статуи сынов Израиля, приносивших ложные жертвы. Королеве даже подарили Библию и Псалтирь на шотландском языке, а ребенок в национальном костюме произнес речь, призывавшую ее отказаться от мессы. Но прислушалась ли она? Нет, просто глуповато улыбнулась, сунула Священное Писание под мышку и продолжила махать рукой и вертеть головой.

Фонтан у Меркат-кросс был наполнен вином, чтобы опоить людей и умиротворить их. Организаторы не пожалели расходов на маски и фарсы, дабы убаюкать людей и купить их непрочную преданность.

Нокс смотрел на Марию, проезжавшую мимо в серой мантии, свисавшей по бокам белой кобылы. Рубин на ее корсаже пылал красным огнем, и само ее лицо казалось хитроумным измышлением Сатаны, чтобы представить грех в привлекательном свете.

Он окунул перо в чернильницу и написал: «В фарсах, масках и других расточительных излишествах эти глупцы охотно подражают Франции».

На улице внизу люди кричали и пели: «Добро пожаловать, повелительница! Добро пожаловать, родная королева!»

Три дня спустя, в воскресенье, Нокс занял привычное место на кафедре собора Сен-Жиля и посмотрел на собравшуюся паству. Ему было нетрудно выбрать тему для проповеди в этот День Господень.

– Одна месса на нашей земле причинит больше вреда, чем десять тысяч чужеземных солдат! – прокричал он. – Можем ли мы допустить это?!

Позднее в тот же день, когда священник Марии и его помощники готовились к проведению мессы в королевской часовне, на переднем дворе дворца Холируд начала собираться толпа. Часовню, лишенную всяких украшений в соответствии с доктриной Кальвина, следовало обставить свечами и снабдить простым алтарем. Один из помощников, который вынес свечи и подсвечники во двор слева от главного входа, едва не столкнулся с разъяренной толпой.

– Должно ли папское идолопоклонство снова вернуться в наше королевство? Мы очистились от него! Может ли собака вернуться к своей блевоте? Никогда! – прокричал Патрик, лорд Линдсей из Байрса, один из недавно обращенных дворян.

Дьякон заколебался. Толпа была большой, но разве Господь не защитит его? Он обхватил руками свечи и подсвечники и попытался обойти ее стороной, медленно повторяя: «Господь Бог, в тебя верую, спаси меня от гонителей и сохрани меня; да не растерзают мою душу, подобно львам рыкающим…»

Дородный мясник, от которого разило кровью и требухой, хотя он не носил фартук, схватил дьякона за плечо.

– Священник-папист должен умереть по закону Божьему! – прорычал он.

– Я не священник! – крикнул дьякон, вывернувшись из его рук, и побежал к двери. Толпа последовала за ним мимо сочувствующих стражников и устремилась вверх по главной лестнице на площадку, ведущую к часовне. Перепуганный дьякон успел вбежать внутрь и запер дверь часовни, где Мария со своими французскими родственниками и членами свиты преклонила колени в молитве, перебирая четки.

– Смерть! Смерть! Идолопоклонники должны умереть!

Мария услышала крики перед часовней, а потом увидела, как прочная дубовая дверь содрогнулась от ударов. Она встала, при этом ее сердце сильно билось. Они вторглись в ее дворец, несмотря на договор о религиозном примирении?

– Назад! – послышался голос лорда Джеймса. – Не трогайте эту дверь!

Судя по звуку голоса, ее брат стоял, прижавшись спиной к двери.

– Говорю вам, назад! Внутри творится злодеяние и скверна папистской мессы! Ни один добрый шотландец не должен быть причастен к нему, иначе он попадется в ловушку дьявола!

Недовольный ропот быстро сменился угрюмой покорностью.

«Джеймс, – подумала она, – это не то, что ты обещал! Ты не защитил мое право соблюдать обряды моей веры в уединении, ты нарушил его и одурачил людей… Почему ты не выполнил наше соглашение?»

Священник, трясущийся в своей сутане, едва смог завершить ритуал.

«Но Джеймс достиг своей цели, – констатировала Мария, когда месса закончилась. – Он усмирил толпу. Мой брат очень умен».

 

V

Мария посмотрела на лица собравшихся за длинным столом, повернутые к ней. Все они улыбались, как будто были готовы провести утро за приятной беседой о мелочах.

«Но это не мелочи, как бы они ни пытались представить дело в выгодном для них свете», – подумала Мария.

– Добрые лорды и джентльмены, я приглашаю вас ко двору. – Пусть они поймут, что такое правила приличия. – Я рада провести это первое собрание моего Тайного совета и дворян, которых я избрала в соответствии тем, что, по моему мнению, каждый из них может совершить на своем посту. Как видите, среди них есть и католики, и протестанты.

Они по-прежнему улыбались, ожидая, когда она перейдет к подробностям.

– Я хочу назначить лорда Гордона, графа Хантли, моим канцлером.

«Напыщенный петух» грузно зашевелился на своем месте, пытаясь сдержать довольную улыбку.

– Благодарю вас, Ваше Величество, – сказал он.

– Своим первым министром я назначаю лорда Джеймса Стюарта. – Мария коротко кивнула ему. Она по-прежнему сердилась на него за беспорядки, устроенные во время мессы.

– Я хочу, чтобы Уильям Мейтленд из Летингтона продолжил исполнять свои обязанности в должности государственного секретаря, с которыми он так хорошо справлялся в прошлом. – Мария могла видеть его искреннее удовольствие при этих словах.

– Хранителем государственной печати я назначаю сэра Уильяма Киркалди из Грейнджа, которого мне рекомендовали как выдающегося молодого солдата. – Он действительно был красивым худощавым мужчиной с мощными мышцами, бугрившимися на рукавах его тонкого бархатного дублета.

– Что касается остальных, то на всех вас возложена обязанность помогать мне. Я выбрала вас, потому что вы обладаете властью и талантами. Я хочу, чтобы вы пользовались ими для службы мне, а не против меня.

Теперь мужчины выглядели более обеспокоенными.

– Благодарю вас за церемониальный въезд в Эдинбург, – сказала она. – Он был тщательно подготовлен и хорошо организован. Но… – она внимательно наблюдала за выражением их лиц, – нападение на мой двор во время проведения мессы было возмутительным и нестерпимым.

– Ваше Величество, я предотвратил его, – запротестовал лорд Джеймс.

– Но не раньше, чем толпа ворвалась во дворец. Стражники были либо разоружены, либо не пытались остановить захватчиков. Почему?

– Возможно, потому что они приняли сторону толпы, – попытался объяснить Мортон. – Скорее всего, они тоже добрые протестанты.

– «Добрый» – это не то слово, которым описывают разъяренную толпу, – возразила Мария. – Вы обещали мне, что я смогу свободно исповедовать мою веру в частном порядке. И в моей прокламации…

– Выпущенной без нашего ведома! – раздраженно заметил лорд Джеймс.

– Разве вы недовольны ее содержанием? – спросила Мария.

– Но это неправильно…

– То, что я выпускаю прокламацию без вашего ведома? Разумеется, так не принято. – Она строго посмотрела на них. – Но я сделала это лишь в подтверждение решений, уже принятых парламентом. – Она улыбнулась и смягчила тон: – Мы не можем противоречить друг другу в нашей работе. Как видите, я уважаю ваше решение о том, что Шотландия отныне будет протестантской страной. Разве вы не доверяете мне?

– Значит, поэтому вы так поступили? – спросил Эрскин. – Чтобы мы могли доверять вам?

Она удивленно взглянула на него:

– Вы же знаете меня с детства. Разве вы не верите мне, Джон Эрскин?

– Я имею в виду государственные дела, – поспешно добавил Эрскин.

– Он коснулся важной темы, – сказала Мария. – Мы все должны доверять друг другу. Перед нами стоит серьезнейшая задача: вернуть Шотландии ее былую славу. Мы должны объединить силы и работать вместе.

– Как вы собираетесь это сделать? – спросил Мейтленд. – Шотландия утратила свою славу на поле битвы при Флоддене более пятидесяти лет назад.

– Сначала нужно положить конец войнам…

– Эдинбургский договор положил конец войнам с иностранными державами, – сказал Мортон. – А принятие реформатской веры должно покончить с внутренними распрями.

– Может быть, вы потрудитесь не перебивать меня? – ледяным тоном спросила Мария. – Когда на нашей земле воцарится мир, мы снова сможем заглянуть за пределы шотландских побережий. Здесь разместятся иностранные послы, нас включат в зарубежные советы, сюда приедут артисты, и шотландцы будут путешествовать… – Ее голос пресекся. Мужчины продолжали сидеть с каменными лицами.

– Вы имеете в виду, что рассматриваете наше величие лишь в смысле дипломатических назначений и художественных предприятий? – тихо спросил Босуэлл.

– Шотландия отвергла всю эту мишуру, – заявил лорд Джеймс.

– Да это смахивает на любимые занятия Генриха Восьмого: пиры, поющие менестрели, изнеженные поэты, – с презрительной гримасой добавил Мортон. – Или французы.

– Я имела в виду другое, – сказала Мария. – Сначала нам нужно привести в порядок наш дом. Поэтому я хочу, лорд Босуэлл, чтобы вы немедленно приступили к своим обязанностям по защите рубежей нашего королевства. Мир должен наступить во всей Шотландии; не останется ни одного места, где процветало бы воровство и грабежи.

Босуэлл выглядел удивленным, но довольным.

– Да, Ваше Величество. Я готов отправиться прямо сейчас.

– И я посылаю Мейтленда в Лондон для разговора с королевой Елизаветой, – добавила она. – Пришло время уладить наши разногласия.

Лорд Джеймс, казалось, был совершенно сконфужен.

– Потом я хочу отправиться в небольшое путешествие по своему королевству, – сказала Мария. – Мне пора увидеть больше, чем Эдинбург и его окрестности, и услышать больше, чем говорит мастер Джон Нокс. Я желаю познакомиться со страной. Не все из вас будут сопровождать меня. Только вы, лорд Джеймс, и вы, Хантли. И еще, Мортон: сообщите Джону Ноксу, что я призываю его к себе в Холируд, когда вернусь.

Борода Мортона фактически опустилась, когда он приоткрыл рот от изумления.

– Моя дражайшая сестра и королева, – произнес лорд Джеймс. – Теперь позвольте высказать наши пожелания и пригласить вас на особую трапезу. Там вы сможете рассказать нам, что собираетесь предпринять для восстановления утраченной славы Шотландии и ее обычаев.

Банкет должен был состояться в другой части замка Холируд, где жили высокопоставленные дворяне. Лорд Джеймс, как действующий регент, имел там покои и теперь счел подобающим устроить пир в большом двухпролетном чертоге, расположенном прямо под его комнатами.

– Раньше мне не приходилось быть гостьей в собственном дворце, – заметила Мария во время переодевания.

Но лорд Джордж Сетон заверил ее, что все в порядке.

– Здесь это принято, – сказал он.

Королева и ее дамы заняли места за высоким столом вместе с лордом Джеймсом, Мейтлендом и Хантли. Мария с любопытством осмотрела помещение. В нем не было ничего особенно необычного, а бокалы и тарелки очень напоминали французские.

Лорд Джеймс встал и поднял руки:

– Вознесем хвалу Господу за то, что он доставил нашу королеву на родину в целости и сохранности, – произнес он. Все присутствующие, кроме спутников Марии, склонили головы, а Джеймс продолжил: – И да попустит Всемогущий Господь, чтобы она правила мудро и нежно заботилась о своем народе…

– Аминь, – пробормотали все, но никто не перекрестился.

Значит, вот что они говорят вместо приветственной речи? Мария почувствовала, что ее щеки зарделись. Все глядели на нее. Ждут ли они, что она произнесет молитву?

– Благодарю вас, – просто сказала она.

Лорд Джеймс кивнул, и слуги начали подавать блюда. В то же время в дальнем конце зала появилась небольшая группа музыкантов.

Рядом с Марией стоял юноша с серебряной бутылью, готовый налить вино в ее бокал. Она кивнула и обратила внимание на непривычный розовато-лиловый цвет вина. Оно отсвечивало в бокале, словно лепесток цветка.

Принесли первое блюдо – исходившую паром кастрюлю супа с необычным запахом. В супе плавали зеленые волокна и белые узловатые комки. Когда она попыталась разжевать один из них, он оказался пористым и вязким. Зеленые волокна были скользкими. Что это такое? Она попробовала проглотить сразу несколько комочков, и они едва не застряли у нее в горле. Лорд Джеймс, сидевший рядом, наблюдал за ней.

– Освежает, не правда ли? – спросил он. – Это суп из моллюсков с морскими водорослями.

К ним подошел другой слуга.

– Ах, вот и клецки из Данфермлайна!

Бледный раздутый шарообразный комок покоился на сервировочном подносе рядом со своими «товарищами», разложенными в форме ветряка. Решившись, Мария позволила положить один из них себе на тарелку.

– К ним полагается вот этот соус, – подсказал Джеймс, и тут же появился мальчик с плошкой чего-то густого и горячего.

Мария попробовала разрезать клецку, и комок растекся по ее тарелке, оставляя за собой водянистый след, и она слабо улыбнулась. Сразу же после этого подали печеных миног, за которыми последовало нечто в виде серого шершавого холма. Порции того и другого положили на ее тарелку поверх клецек. Мария потыкала вилкой в серый «бастион».

– Что это такое? – спросила она Джеймса.

– Это приготовлено из свиной печени и сальника, – с улыбкой ответил он. – А вот и мясное рагу с овощами и ячменем. В нем есть баранья голова!

Мария почти ожидала увидеть безглазую голову, выглядывающую над краем миски. При этой мысли она даже содрогнулась.

Но тут взрыв визгливой музыки едва не заставил ее вскочить с места. Музыка достигла пронзительного крещендо и завершилась жалобным хныканьем. Она походила на сверхъестественный крик.

– Шотландские волынки, – объяснил Джеймс. – На них играют, когда давят на мешок и посылают воздух через несколько трубок. Это совсем другой звук, чем у вашей нежной французской волынки, который выглядит похоже, но совсем не имеет силы.

Вступили некоторые другие музыканты, игравшие на более знакомых инструментах, таких, как гобой, лютня, флейта и свистулька, но снова грянула волынка и заглушила их. Мария сделала глоток вина и с ужасом обнаружила, что оно имеет затхлый привкус. Она подняла бокал и посмотрела на него.

– Свекольное вино, Ваше Величество, – сказал лорд Джеймс. – Как известно, виноград здесь не растет. Приходится обходиться этим.

Внезапно волынщик заиграл еще более оглушительно. У входа в зал появилось несколько человек, почтительно несущих большой серебряный поднос. Все поднялись из-за стола, и Мария последовала за ними. Таинственный предмет, от которого поднимался пар, обнесли вокруг зала.

– Хаггис, – провозгласил лорд Джеймс. – То, что может оценить только истинный шотландец!

Перед объяснением он выдержал многозначительную паузу:

– Хаггис содержит овечье сердце, легкие и печень, варенные в бараньем желудке. Разумеется, вместе с овсяной крупой и почечным салом.

– Ну да, разумеется.

Все с глубоким восхищением посмотрели на хаггис перед тем, как сесть и взять себе порцию. Большую ложку вывалили на тарелку Марии, и она попробовала блюдо на вкус. Оно было не хуже моллюсков. На самом деле даже лучше; по крайней мере оно легко жевалось.

– Ага, теперь я вижу, что вы настоящая шотландка, – довольно произнес Джеймс.

Лишь тогда Мария огляделась по сторонам и заметила, что все мужчины пользуются во время еды кинжалами. Очевидно, они носили их с собой повсюду и использовали при любом удобном случае, даже на официальных банкетах. Она обратила внимание, как мало мужчин пришли со своими женами. Разве это нация холостяков? Разумеется, сам лорд Джеймс не был женат, но, очевидно, то же самое относилось к Мейтленду, графу Аргайлу и Босуэллу. Или к молодому Гамильтону, графу Аррану. Как интересно! Между тем всем им было либо немногим меньше, либо немногим больше тридцати лет.

После кровяного пудинга настало время последней смены блюд, состоявшей из десертов. Мария ожидала, что здесь по крайней мере она окажется на знакомой территории, но не тут-то было. Появилось нечто, что Джеймс назвал «сальным пирогом» (очаровательное название!), и пирожные с алкогольной пропиткой.

Потом, когда убрали крошки и снова заиграла волынка, принесли фляги и бутылки и поставили по несколько штук на каждый стол.

– Это от графа Атолла, из его поместий в Хайленде, и от графа Хантли, у которого тоже есть земли на севере. Благодаря их милости сегодня вечером мы можем отведать этот небесный напиток. Виски!

Лорд Джеймс поднял бутылку с темно-коричневой жидкостью. Мария слышала об этом крепком напитке.

– Его варят из вереска? – спросила она.

– Нет, – ответил Хантли. – Его варят из чистой воды наших горных ручьев в Хайленде и доброго ячменя, и в нем есть аромат торфа. Он не похож ни на один напиток на этом свете.

– Он имеет в виду, что собирается пить его бочонками на небесах! – крикнул Мортон.

– Его пойло годится для преисподней, – гордо произнес Аргайл. – Это мое виски пьют на небесах!

– Тогда давайте сравним!

В маленькие бокалы налили понемногу каждого из напитков. Марию удивила их миниатюрность – в них помещалось гораздо меньше, чем в винном бокале. Она поднесла рюмку к губам и сделала пробный глоток. Напиток наполнил рот пылающей сладостью, глубокой и пронзительной, и провалился в желудок. Но послевкусие было очень приятным и побуждало к следующему глотку. Аромат не походил ни на что знакомое ей до сих пор, а сам напиток оказался гораздо крепче вина и явно принадлежал к другой категории.

Она попробовала виски от графа Аргайла и сразу же почувствовала, что букет за огненным вкусом был несколько иным, более глубоким и с нотками торфяного дыма. После двух рюмок у нее зашумело в голове, и она решительно отказалась от продолжения, отчасти потому, что быстрое опьянение напугало ее. Но она заметила, что мужчины не замедлили снова наполнить свои бокалы.

Застолье продолжалось еще долго, и шум разговоров нарастал до тех пор, пока худая женщина с рыжими косами, уложенными вокруг головы, не заняла место в дальнем конце помещения. Она держала арфу необычного размера и формы; инструмент имел плавный изгиб и легко помещался в руках. Она перебирала струны – словно мать, гладящая ребенка по голове, и начала петь ясным высоким голосом, каким обычно представляют ангельское пение. Шум сразу же прекратился.

Я уплыву на бездонной ладье, Мать моя милая, радость моя, Я уплыву на бездонной ладье, И ты никогда не увидишь меня.

Что ты оставишь бедной жене, Сын мой, Дэвид, радость моя? Грусть и печаль до конца ее дней, И она никогда не увидит меня.

Некоторые лорды плакали! Отчего – то ли из-за виски, то ли от жалобного пения? Было странно видеть, как эти суровые воины, по-прежнему сжимавшие свои кинжалы, обливались слезами из-за какой-то песни.

Между тем французы выглядели смущенными. Герцог д’Омаль едва заметно ухмылялся, и Мария странным образом разочаровалась в нем.

– Спасибо, госпожа Джин, – поблагодарил лорд Джеймс и повернулся к собравшимся: – Хотя наша церковь не одобряет фривольную музыку, танцы и маскарады, честные и добрые песни нашего народа следует ценить.

– Да, да! – ответил нестройный хор голосов.

Мария обвела взглядом эту компанию неистовых мужчин, неистовых в своей радости, в еде и питье. Сама она оставалась трезвой, но, несмотря на недостаток виски в крови, ощущала в себе нечто глубоко личное, отвечавшее на их чувства.

 

VI

В погожий осенний день Мария со свитой примерно из пятидесяти человек выехала посетить места своего детства в Шотландии. Они покинули Эдинбург и отправились на запад мимо залива Форт, сужавшегося в этом направлении. Сентябрьская погода радовала ясным небом, по которому быстро проплывали серые облака. До того как они достигли Литлингоу, расположенного лишь в тридцати километрах от Эдинбурга, их три раза окатывало дождем, они каждый раз успевали просохнуть.

Солнце выглянуло из-за туч, когда королевский кортеж миновал старый рыночный городок рядом с дворцом, а потом они внезапно оказались перед аркой, выполнявшей функцию внешних ворот, которую украшали медальоны четырех рыцарских орденов. Затем они поскакали дальше по пологому склону, и вот уже весь дворец раскрылся перед ними – золотистый, высокий и изящный на фоне сапфирово-голубого неба.

– Ах! – Мария остановила лошадь. Зрелище было прекрасным, таким же, как и вид любого замка во Франции.

Пятиэтажный дворец был построен вокруг открытого внутреннего двора. Они спешились и вошли во двор, оказавшись на просторной площади, окруженной красивыми зубчатыми стенами и шестиэтажными башнями на каждому углу. В самом центре возвышался массивный, богато украшенный фонтан из нескольких уровней.

– Наш венценосный отец привез французских мастеров для его строительства, – сказал лорд Джеймс, стоявший рядом с ней.

– Я родилась здесь, – напомнила Мария. – Где эта комната?

– Разумеется, в покоях королевы, – ответил он. – Они выходят на озеро. Пойдемте со мной.

Он провел ее по большой лестнице в одну из башен и дальше, через вереницу тихих и пустых комнат. Наконец они вошли в угловое помещение.

Мария огляделась по сторонам в маленькой комнате с высокими окнами. Здесь была маленькая часовня, смотревшая на ярко-голубые воды озера.

– Значит… это то место, где я появилась на свет, – проговорила она.

– Да. Вас крестили в церкви Святого Михаила, совсем недалеко отсюда.

Ей хотелось увидеть церковь и посмотреть на купель, где ее крестили, но не на виду у этого еретика. Мария решила, что вернется сюда позднее.

– Это роскошный дворец, – сказал он. – Изразцы привезли из Фландрии, а большой зал, где собирался парламент, обшит дубовыми панелями… Это самый фешенебельный дворец, который может вам предложить Шотландия.

– Я вижу. – Она надеялась, что французы останутся довольны.

На следующий день они выехали в Стирлинг, расположенный в шестидесяти километрах к западу от Эдинбурга. Они по-прежнему двигались вдоль залива Форт, который становился все у́же и наконец перешел в устье реки. Это были исторические места, где Роберт Брюс, предок Марии в девятом поколении, разгромил англичан в битве при Баннокберне и отстоял суверенитет Шотландии у самых стен замка Стирлинг. Здесь протянулся единственный мост через Форт. Ниже Стирлинга ходили только паромы; броды вверх по течению от Стирлинга находились в гористой и опасной местности. Замок «контролировал» мост и таким образом господствовал над долиной Форта и горными ущельями, ведущими к Хайленду, поэтому его называли «ключом к Шотландии».

За много километров они могли видеть огромную скалу, на которой стоял замок Стирлинг, возвышавшийся над равниной на высоту семидесяти шести метров. Хотя Мария не узнала его на расстоянии, когда они начали долгий и крутой подъем по дороге и наконец въехали во двор, отдельные воспоминания все же начали всплывать и возвращаться к ней.

Она задумчиво прошла по площади на верхнем дворе и посмотрела на замок, сложенный из такого же серого камня, как и утесы, на которых он стоял. Потом она изучила статуи, стоявшие в декоративных нишах вдоль стен.

Она помнила эти статуи! Леди Флеминг говорила, что одна из них, на другой стороне фасада, изображает ее отца. Ребенком она долго смотрела на эту статую, пытаясь заставить ее двигаться и говорить. Теперь она стояла перед ней и глядела на темный резной камень. Этот образ был далек от жизни и ничего не говорил о ее отце. Большие глаза статуи смотрели осуждающе; лицо короля было хмурым, а общее впечатление гнетущим, как от присутствия Джона Нокса.

Глядя на сад далеко внизу, она спросила Пышку:

– Помнишь наши скачки на пони вокруг Королевского холма?

Она помнила это и помнила, как съезжала по крутому склону холма на коровьем черепе зимними вечерами.

Но когда Марию провели во дворец и она наконец устроилась на отдых в спальне королевы вместе с четырьмя Мариями и мадам Райе – покои короля по-прежнему стояли пустыми, – она была расстроена тем, как мало здесь осталось знакомых ей вещей. Ее воспоминания были скудными и разрозненными.

На следующее утро она пожелала осмотреть королевскую часовню и великолепный Большой зал, тянувшийся по всей длине двора над внутренним двором. Королевская часовня оказалась удручающе голой – снова из-за реформистов! – но Большой зал выглядел роскошно. Он имел высокий потолок с перекрещивающимися консольными балками, несколькими каминами вдоль стен и обзорными балконами, расположенными высоко над полом. Его длина достигала тридцати метров.

«Я могла бы отпраздновать здесь свою свадьбу, – подумала она. – Я могла бы выйти замуж в королевской часовне, а потом устроить банкет и маскарад в Большом зале…» Когда она представила это, пустой зал наполнился горящими факелами и толпами людей; нежные звуки музыки плыли над шумом голосов, и она увидела себя танцующей…

«Свадьба! – подумала она. – Но с кем? Разумеется, ни с кем из моих подданных. А если я выйду замуж за европейского принца, то свадебная церемония ни в коем случае не состоится здесь. В это время в прошлом году мы с Франциском охотились на дикого кабана в лесу под Орлеаном. О Франциск!» – безмолвно воскликнула она. Она чувствовала себя виноватой за то, что хотя бы на мгновение осмелилась представить свою новую свадьбу.

Они оставались в Стирлинге лишь два дня, а потом, переправившись через Форт по старому каменному мосту, отправились через долину в северо-восточном направлении к городу Перт. Он располагался на самой оконечности залива Тей, где переходил в реку прямо над эдинбургским заливом Форт.

Тей оказался меньше, чем Форт, и Перт сам по себе был небольшим городом, хотя он стоял на месте старинного Сконе, где некогда находился священный Коронационный камень Шотландии. По преданию, давным-давно он был привезен из Ирландии; но теперь это не имело значения, так как камень увез Эдуард I, и теперь он хранился в Вестминстерском аббатстве. Город Перт, некогда столица Шотландии, тоже претерпел разительные перемены. Именно здесь, в церкви Святого Иоанна, Джон Нокс два года назад произнес пламенную проповедь, ставшую причиной мятежа и разрушений.

Джон Нокс! Он будет ждать ее в Эдинбурге, несомненно, с Библией в одной руке и мечом в другой. Она страшилась момента встречи с ним и не находила сил подготовиться к ней.

С тяжелым сердцем Мария проезжала мимо полуразрушенных зданий и, несмотря на теплый прием горожан, невольно гадала об искренности их чувств к ней. В воздухе вдруг повеяло холодом.

Мария слышала, как лорд Джеймс и Хантли о чем-то спорят, но не могла разобрать слов. Джеймс плотно сжал губы, словно пытался сдержать гнев, а лицо Хантли постепенно становилось все более красным.

В тот вечер после ужина она захотела узнать, о чем они спорили.

– Хантли все время что-то бормочет о разрешении мессы в некоторых графствах, – неохотно сообщил лорд Джеймс.

– Я сказал, что это неправильно и несправедливо! – прорычал Хантли. – В стране еще остались католики; парламент не может заставить нас принять новую веру.

– Послушайте! – Мария повысила голос. – В будущем прошу вас не поднимать скандал и не устраивать ссору на виду у горожан. Подождите до тех пор, пока не окажетесь в четырех стенах.

– Вы сами устраиваете скандал! – выпалил Джеймс.

– Каким образом? – изумленно спросила она.

– В Шотландии не принято, чтобы женщины ездили в седле по-мужски и показывали свои ноги. Это неуместно и выглядит непристойно.

Мария облегченно рассмеялась. Что за ерунда! Но потом она задумалась о его словах и решила, что может невольно оскорбить кого-то своими поступками. Несмотря на поздний час (не будет ли это очередным нарушением приличий?), она послала за Джеймсом Мелвиллом, к которому собиралась обратиться с особой просьбой.

Когда придворный прибыл в ее комнату, она протянула ему руки, но он попятился и низко поклонился.

– Ах, Мелвилл! Мы слишком давно знакомы друг с другом, чтобы чего-то стесняться. Разве не так?

Джеймс Мелвилл, которому было примерно столько же лет, сколько лорду Джеймсу, приехал во Францию вместе с ней и учился там, а также служил при дворе в Германии и прошел военную службу в Шотландии. В результате он считался одним из наиболее образованных людей при шотландском дворе, и она полагала, что он может стать для нее полезным советником.

– Чего изволите, Ваше Величество? – спросил он.

– Ничего особенного, – сказала она. – Я не знакома с местными обычаями и, даже исходя из лучших побуждений, из-за своего невежества иногда могу оскорбить чьи-то чувства. К примеру, вы явно не хотели брать меня за руку. Нет, я не думаю, что вы посчитали себя оскорбленным, – поспешно добавила она. – Но другие поступки, на первый взгляд совершенно невинные, могут быть восприняты совсем по-другому.

Вельможа с любопытством смотрел на нее; его привлекательное лицо было открытым и приятным. В сущности, подумала она, если бы кто-то захотел описать его одним словом, то выбрал бы «приятный».

– Не понимаю. Вы не оскорбили меня.

– Мне кажется, нет, я даже уверена, что сегодня в Перте я сделала что-то неприличное. Лорд Джеймс сделал мне замечание… Мелвилл, я хочу, чтобы вы стали моим наставником и сообщали мне каждый раз, когда я буду нарушать местные правила приличия в своей речи, одежде или поведении. Лорд Джеймс сказал мне, что женщине не подобает ездить на лошади на мужской манер.

Мелвилл казался смущенным.

– Это выглядело немного… провокационно. Я имею в виду, для местных жителей. Мы с вами знаем, что Екатерина Медичи таким образом годами демонстрировала свои ноги.

– Именно это я и хотела сказать, Мелвилл. В каждой стране есть свои обычаи, и я хочу поступать правильно во всем, что делаю. Разумеется, речь идет о вопросах этикета, а не об убеждениях. Вы обещаете давать мне советы? – Ее тон был шутливым, но она говорила совершенно серьезно.

– Я… я постараюсь.

– И не будете смущаться? Помните, вы окажете мне большую услугу.

– Я… хорошо. Что ж, можно начать прямо сейчас. Здесь, в Шотландии, монарх не пожимает руки своим подданным, не опирается на них и почти не прикасается к ним. – Он немного помедлил. – Это может быть неправильно истолковано. Разумеется, мы с вами лучше знаем…

Из Перта их отряд совершил короткую поездку в Данди, тоже расположенный в заливе Тей, но ближе к устью реки, а оттуда переправился через Тей в регион Файфа между двумя заливами, который в старину являлся самостоятельным королевством.

На всем протяжении пути Марию изумляла чистая зелень Шотландии с пустыми безлесными просторами и десятками маленьких озер. Деревьям, срубленным здесь, требовалось много времени, чтобы вырасти снова. Все цвета были приглушенными и часто размытыми туманной дымкой, за исключением этой сочной зелени, проступавшей сквозь все остальное.

По этим просторам проходило мало людей, и лишь редкие фермеры распахивали землю вокруг серых валунов, разбросанных повсюду. Небо над головой казалось огромным, и погода менялась едва ли не каждую минуту. Облака на западе мчались по небу, проливались дождем и уходили меньше чем через час.

Здесь и там посреди каменистого пейзажа Мария видела квадратные башни. Они стояли уединенно, поднимаясь к небу, как толстые пальцы.

– Сторожевые башни, – объяснил Хантли. – Их строили только в целях обороны.

Во Франции не было отдельно стоящих цитаделей без замков, но эта земля всегда находилась ближе к борьбе за выживание.

Она была странно прекрасной, с рассеянным светом, мягкими полутонами и неподвижной гладью озер, отражавшей серебристо-серое небо.

– Что за красота! – обратилась она к лорду Джеймсу, когда они скакали по неровной дороге, покрытой выбоинами. Море редко пропадало из виду, и Мария почти постоянно могла видеть его блестящую плоскость с левой стороны.

Она вдруг подумала, что если белый считался цветом Франции, то зеленый, серый, серебристый и коричневый являлись цветами Шотландии. Камни, сама основа здешней земли, были серыми во всем многообразии: от бледно-серой гальки с коричневыми пятнышками до почти черных утесов, спускавшихся к морю. Эти камни были единственным строительным материалом, поэтому замки, маленькие дома и мощеные улицы выглядели серыми. Но этот цвет имел так много оттенков! Он сам по себе казался богатым и таинственным.

А огромное количество коричневых оттенков! Даже овцы издалека здесь казались коричневыми и давали шерсть глубокого пепельного оттенка. Холмы были коричневато-серыми с голыми проплешинами, а энергичные маленькие терьеры имели шерсть грязно-коричневого оттенка. Дома здесь крыли светло-коричневой соломой, болота были зеленовато-коричневыми, а камыши и папоротники – рыжевато-коричневыми. Даже цвет виски варьировался от золотисто-коричневого до темно-коричневого!

Серебро лежало как патина на оттенках коричневого и серого, поскольку оба эти цвета порой становились дымчатыми или полупрозрачными, так что осока отливала перламутровым блеском, а стены замка окружало слабое серебристое свечение. Озера, отражавшие спокойное небо, казались зеркалами причудливой формы, разбросанными по земле, где их оставила какая-то беспечная дама.

На заднем плане среди этих простых и честных цветов всегда присутствовал зеленый, появлявшийся в самых неожиданных местах, таких, как трещины между камнями зданий, и словно окутывал землю легким туманом.

Осенью ненадолго проступал другой цвет, покрывавший холмы мягким багрянцем: цветущий вереск. То тут, то там попадались штрихи оранжевого – луговые цветы, осенние кустарники, свежая лососина, огненно-рыжие волосы одного человека в толпе, неизменно привлекавшие взгляд.

Люди большей частью жили в простых каменных домиках, даже не огороженных заборами. Они иногда появлялись в дверных проемах, чтобы поглядеть на Марию и ее свиту, и застенчиво махали им. Они были невысокими и коренастыми, и Мария с удивлением отмечала, как часто она видит рыжие волосы и веснушчатые лица.

– Обычно люди не являются владельцами своей земли или домов, – объяснил лорд Джеймс. – Поэтому у них нет причин строить заборы или вносить какие-то улучшения. Очень жаль!

Да, он был прав. Означало ли это, что страна обречена на бедность? Мария гадала, что можно сделать для улучшения жизни своих подданных. Но как может такая страна избежать бедности? Население Шотландии составляло лишь одну двадцатую часть от населения Франции, и она находилась гораздо севернее. Если здесь не найдут золото, то как Шотландия сможет облегчить свое бремя?

После того как они переправились в Файф, местность стала более мирной и цветущей.

– Это мягкая, дружелюбная часть Шотландии, – сказал лорд Джеймс. – На западной стороне вместе с островами земля холодная и пустынная. Дальше на севере, за горными ущельями и в Хайленде, живут совсем другие люди. Они скрываются в горных убежищах и придерживаются своих кланов, отвергая любое вмешательство извне. Большей частью они остаются католиками или, во всяком случае, называют себя католиками. Но, честно говоря, они по-прежнему язычники.

– Король когда-нибудь посещал их? – спросила Мария.

– Наш отец совершил плавание к Оркнейским островам, а потом вдоль западного побережья. Но нет, ни один монарх еще не поднимался в их горы. Они говорят на своем наречии и, возможно, не имеют представления о короле. Они знают только вождей своих кланов.

Вид собора Сент-Эндрюс, разрушенного реформистами, опечалил Марию, потому что здесь прошло бракосочетание ее матери и отца. На другой стороне дороги находился замок, где было выставлено тело убитого кардинала Битона. Теперь Сент-Эндрюс превратился в цитадель протестантской революции.

В остальном город мог бы показаться красивым, так как он располагался на утесах над шумным и беспокойным морем. Плеск волн и крики чаек далеко разносились в свежем бодрящем воздухе. Но Мария была рада оставить его позади и отправиться к Фолклендскому дворцу.

Они ехали через тихие леса – здесь, в Файфе, находились королевские охотничьи угодья, – пока наконец не увидели стены и башни замка. Он купался в золотистом свете раннего вечера, вытянувшись в лощине, словно дремлющий лев. За ним стеной стоял густой лес.

– Смотри, смотри! – обратилась Мария к Мэри Битон. Девушка с золотистыми волосами подъехала к своей госпоже и всмотрелась в указанном направлении.

– Это твой старый дом, – сказала Мария.

Мэри Битон глядела на замок, пытаясь вспомнить его. Ее отец был наследственным хранителем Фолклендского дворца, и она родилась здесь. Но с четырех лет она находилась рядом со своей тезкой и королевой.

– Как странно вернуться домой в то место, которое не можешь вспомнить, – наконец произнесла она.

 

VII

Уильям Мейтленд стоял в ожидании. «Но я не беспокоюсь, – успокаивал он себя. – Нет, совсем не беспокоюсь».

«Будет приятно снова увидеть Сесила, – подумал он. – Мне доставляли удовольствие наши прошлые встречи, и его жена была очень любезна. В конце концов, это не первая моя дипломатическая миссия в Лондоне».

Тем не менее это была его первая личная аудиенция у королевы Англии. Он с нетерпением ожидал встречи с женщиной, владевшей многими языками и блиставшей во многих дискуссиях, не самая последняя из которых была посвящена ее праву занимать английский престол. Елизавету продолжали обвинять в незаконном происхождении…

Мейтленд был одет в аккуратный темно-коричневый бархатный костюм, сшитый на заказ у лучшего портного в Эдинбурге. Он называл его своим «дипломатическим костюмом», так как этот наряд выглядел достаточно сдержанно для протестантов с их представлениями о благочестии, но в то же время достаточно изощренным, чтобы получить одобрение взыскательного парижанина. Материал подобрали наилучшего качества, а покрой безупречный, так что никто не мог бы различить финансовые невзгоды Шотландии за внешним видом ее государственного секретаря.

Его миссия была ясной: прийти к взаимопониманию с Елизаветой и организовать встречу между двумя королевами. Это звучало просто, но на самом деле было вовсе не так.

Мейтленд поймал себя на том, что он принялся расхаживать взад-вперед. Так не годится. Он стал рассматривать липовую обшивку стен, изучать форму стрельчатых окон, с интересом глядеть на Темзу, по которой сновали небольшие суда, а на берегах выстроились рыбаки. Стоял погожий сентябрьский день, один из тех, которые больше напоминают летнее время, чем само лето. Здесь, в Ричмонде, неторопливый ритм жизни был более явственным, чем в Лондоне. Мейтленд видел даже поля, простиравшиеся в отдалении на другой стороне реки, и королевский охотничий лес, еще расцвеченный зеленью, словно он не собирался сбрасывать на зиму листву.

– Ее Величество изволит принять вас сейчас.

Мейтленд резко обернулся. Дверь открылась, и стражник придерживал ее створку, а секретарь королевы выглядывал наружу. Мейтленд с достоинством прошел в зал, помня обо всем, чего ему следовало достигнуть.

– Ваше Величество, – он низко поклонился. – Сиятельная королева, я доставил вам сестринское приветствие от моей госпожи, королевы Шотландии.

– Я рада.

Со своего места он мог видеть, как ее длинные белые пальцы, очень похожие на пальцы Марии, сделали ему жест встать. Он поспешно выпрямился и увидел на лице королевы улыбку.

Он старался не выдавать свой интерес, но подмечал все вокруг.

– Это мои самые доверенные советник, Уильям Сесил, – Сесил кивнул, – и Роберт Дадли. – Второй мужчина тоже наклонил голову.

– Я имел честь работать с мистером Сесилом раньше, – произнес Мейтленд.

– Действительно, во время регентства.

– Это доставило мне большое удовольствие.

Сесил держался так, словно говорил чистую правду. Возможно, так оно и было. Самому Мейтленду нравилось работать с Сесилом, хорошо организованным человеком, который быстро все схватывал и тонко разбирался в характерах других людей. Что касается Дадли, то Мейтленд уже давно хотел увидеть этого опытного сердцееда, предлагавшего женщинам нечто, о чем он сам не имел представления.

– Мне хотелось бы побольше узнать о моей знаменитой кузине, королеве Шотландии, – прямо сказала Елизавета. – Откровенно говоря, она интересовала меня с момента своего рождения.

Мейтленд с восхищением посмотрел на нее. Эта худощавая рыжеволосая женщина хорошо знала, как заставить собеседника переходить к обороне, и сразу же проникала в суть дела.

– Насколько мне известно, она тоже очень интересуется вами, – ответил он. – Она будет рада встрече, чтобы вы смогли увидеть друг друга лицом к лицу. А между тем она желает обменяться портретами.

Он собирался вручить подарок своей госпожи не в самом начале аудиенции, а в более благоприятное время, но сейчас это казалось уместным, и он был вынужден отдать Елизавете миниатюру, которую принес с собой.

Королева развернула ее и отложила обертку из ярко-синего французского шелка. На миниатюре было изображено овальное лицо с настороженными глазами. Изгиб губ Марии таил лишь слабый намек на улыбку, а локон рыжевато-каштановых волос выглядывал из-под белого головного убора. Она походила на юную монахиню, удалившуюся от мира в предвкушении обещанного религиозного экстаза.

– Она здесь похожа на себя? – спросила Елизавета у Мейтленда.

Он взял протянутую миниатюру и внимательно рассмотрел ее. Его умные карие глаза прищурились.

– И да, и нет, – наконец ответил он. – Этот портрет писали, когда моя госпожа находилась в трауре по своей матери и тестю. Белая вуаль – знак траура во Франции. Она была поглощена горем, и это сказалось на ее облике. Сейчас она гораздо более прекрасна, ибо ее красота неразрывно связана с духом и движением.

– Эти смерти сделали ее вдвойне королевой, не так ли? – спросила Елизавета. – Поэтому ее горе могло быть не столь безутешным.

– Она сильно горевала по ним, – ответил Мейтленд. – А через несколько месяцев ей пришлось оплакивать смерть ее мужа. Три удара за полтора года…

– Эти удары вернули ее в Шотландию. – Елизавета предложила ему сесть, и он с благодарностью принял ее предложение. Когда он долго стоял без движения, у него начинали болеть колени. Сесил и Дадли тоже уселись. – Ее подданные, несомненно, обрадовались ее возвращению.

Было ли это вопросом? Лишь в том случае, если он будет рассматривать эти слова как вопрос, решил Мейтленд.

– Так и было, – сказал он. – Мы уже давно не имели монарха, а регент не может служить достойной ему заменой.

– Это очевидно. – Елизавета откинулась на спинку трона и скрестила руки на груди, глядя на него черными птичьими глазами. Сесил наклонился вперед.

– Дорогой мистер секретарь, – начал он. – Когда я последний раз писал вам, вы заверили меня, что ваша королева одобрит договор, касающийся Франции, Англии и Шотландии, над которым мы так долго трудились. Мы сдержали свое слово и отступили из Шотландии. Французы сделали то же самое. Но ваша госпожа так и не ратифицировала договор, и, откровенно говоря, ее объяснения показались нам расплывчатыми и неудовлетворительными. Как известно, она должна отказаться от претензии на трон нашей сиятельной королевы.

Мейтленд с самого начала ожидал этих слов. Он погладил аккуратно подстриженную бородку, которой весьма гордился.

– Это произошло потому, что по условиям договора в том виде, как он был составлен, моя дорогая королева была обязана отказаться от текущих претензий на английский трон, но также от любых прав на престол, даже если вы – Боже упаси! – скончаетесь, не оставив наследников. Этого она не может допустить, находясь в здравом уме и твердой памяти. Это означало бы ее отказ от наследственных прав, которые она имеет Божьей милостью, независимо от того, насколько они могут быть востребованы в силу обстоятельств.

– Каких обстоятельств? – спросил Дадли. Его голос был громким, а тон граничил с грубостью. Неужели женщины находили это привлекательным?

– Никто из Их Величеств не состоит в браке, – самым спокойным и любезным тоном пояснил Мейтленд. – Кто будет править в следующим поколении при отсутствии наследников с обеих сторон? Будет благоразумно, если каждый из монархов воспользуется своим правом на спасение дружественного престола при непредвиденных обстоятельствах.

– Благоразумно! – фыркнула Елизавета. – Опасное искушение! Но имейте в виду, что меня не привлекает Шотландия.

– Но она может привлечь вашего сына, – возразил Дадли. – И если Мария останется бездетной…

– Именно так, – вставил Мейтленд. – Или наоборот. Вам нужно выбрать друг друга прежде всего из-за родственных связей. Не следует доверять посторонним.

– Мария Стюарт для меня чужая, – упрямо заявила Елизавета.

– Но не по крови, – настаивал Мейтленд. – И если вы согласитесь на встречу, это положит конец любым опасениям.

– О, я согласна встретиться с ней, – беззаботно сказала Елизавета.

– Когда? – спросил Мейтленд.

– Не раньше следующего заседания парламента, – предупредил Сесил. – До тех пор вы не должны покидать столицу.

– Значит, следующим летом, – решила Елизавета. – Мы можем встретиться… где-нибудь на севере. Может быть, в Ноттингеме?

– Она с радостью встретится с вами, где пожелаете, – заверил Мейтленд, втайне надеясь, что он прав. – Значит, в июле?

– В августе. Я совмещу это с продвижением в других делах.

И хитроумный Сесил, и красавец Дадли выглядели удивленными.

– Молодой герцог Норфолк обеспечит нам гостеприимный прием, – сказал Дадли. – Кто еще там есть? Граф Нортумберленд, граф Уэстморленд… но они еще неопытны.

– Значит, им придется проявить упорство и находчивость, – заметил Сесил.

Раздались добродушные смешки. Елизавета сделала жест одной из придворных дам, и вскоре появился слуга с хрустальной вазой, подносом с плоскими хлебцами и бокалами свежего сидра.

– Осень выдалась щедрой, – пояснила Елизавета. Она взяла бокал и отпила из него.

Мейтленд с ужасом понял, что аудиенция подходит к концу, а он еще не получил ответа на свой главный вопрос.

– Эти ежевичные конфетки изготовлены из ягод, купленных моим дорогим Робертом, – сказала Елизавета, указывая на содержимое хрустальной вазы, и улыбнулась им.

Мейтленд взял себе хлебец и засахаренные ягоды лишь после того, как это сделали Сесил и Дадли. Он старался есть медленно и не проявлять признаков спешки. Наконец он вытер губы льняным носовым платочком.

– Ваше Величество, позвольте вернуться к теме, представляющей общий интерес для нас. Моя госпожа с радостью подпишет Эдинбургский договор, если он будет исправлен с учетом признания ее наследственных прав, разумеется, в том случае, если вы не сможете исполнять обязанности правящего монарха.

Елизавета повернулась и уперлась в него тяжелым взглядом. Теперь в выражении ее лица не осталось ничего веселого или легкомысленного. Ее губы сжались так плотно, что рот напоминал старый шрам.

– Что? Думаете, я смогу полюбить свой погребальный саван? – наконец спросила она, и ее голос напоминал змеиное шипение. – В тот момент, когда я назову Марию своей наследницей, я буду вынуждена возненавидеть ее, и каждый раз, когда я буду видеть ее лицо, – она взглянула на миниатюру, – я буду заглядывать в собственную могилу.

– Так думает каждый, кому приходится составлять завещание, – примирительным тоном произнес Дадли. – Однако стряпчие говорят, что мы должны это делать. Разумеется, неприятно читать фразы вроде «с момента моей смерти», «через десять дней после моей кончины» или «когда мое тело будет предано земле», однако мы содрогаемся и подписываем, поскольку не делать этого было бы… безответственно.

– Роберт! – одернула его Елизавета. – Вы считаете, вы хотите сказать, что я веду себя безответственно по отношению к моему трону и моим подданным?

– Отказаться выйти замуж и иметь наследника… Да, это безответственно.

– Ах! – раздраженно воскликнула Елизавета.

«Должно быть, она действительно любит его, – подумал Мейтленд. – Никто другой не осмелится разговаривать с ней в подобной манере. Однако это как раз то, что нам необходимо. Возможно, мне следует поблагодарить Бога за Дадли».

– Роберт! – Она рассмеялась и погладила его по голове.

Мейтленд был потрясен.

– Ты знаешь, что это невозможно, – нежно сказала она, но потом внезапно стала такой же серьезной и властной, как раньше.

– В тот момент, когда я назову имя своего наследника, я расстанусь со всей полнотой власти, – обратилась она к Мейтленду. – Plures adorat solem orientem quam accidentem. Большинство людей почитает восходящее, а не заходящее светило. Наследник становится центром всех несбывшихся людских желаний. Я видела это во время правления моей сестры, когда я была наследницей. Позвольте мне объяснить кое-что.

Она отвела Мейтленда в укромный альков с кушеткой и мягкими подушками у окна. Опустившись на кушетку, она сделала ему знак садиться.

– Будущий правитель – это сон, – сказала она. – Нынешний правитель – это тот, кто живет среди бодрствующих людей. Детям в декабре снятся яблоки, и они плачут, когда просыпаются и не находят сочных плодов. Точно так же подданные мечтают о том, что они получат от принца, когда он вступит в права наследования, и плачут каждый раз, когда их мечты оказываются несбыточной фантазией. Вот что я вам скажу: среди когда-либо живших и живущих правителей, включая Соломона, нет такого, кто был бы достаточно богат для удовлетворения человеческой алчности. Поэтому люди всегда жаждут будущего правителя и никогда нынешнего… если нынешний правитель не является их единственной надеждой.

«Как прекрасно она разбирается в слабостях человеческой натуры, – подумал Мейтленд. – Однако если она откажется выйти замуж, то в конце концов погубит свой народ. Никто не живет вечно, чтобы быть единственной надеждой для всех».

– Понимаю, – вслух произнес он.

– Однако если в данный момент я была бы вынуждена избрать наследника, то выбрала бы Марию Стюарт перед всеми остальными, – неожиданно сказала она. – Я предпочитаю не выбирать, но, если бы я была вынуждена…

Она выразительно изогнула свои тонкие бледные брови.

– И вы не соблаговолите передать это в письменном виде? Боюсь, моя госпожа будет так часто требовать от меня повторения этих слов, что у меня голова пойдет кругом.

– Вы выглядите достаточно здоровым, чтобы выдержать несколько повторений, – с улыбкой возразила Елизавета. Улыбка изменила ее лицо и сделала ее более таинственной и обворожительной. Даже ее пронзительные темные глаза, казалось, излучали сочувствие, а не испытывали его дух на прочность.

– И нет, я не собираюсь оформлять эти слова в письменном виде. Ваша королева должна доверять вашей памяти и моим намерениям. Кроме того, вскоре она может встретиться со мной лицом к лицу. Всего лишь через несколько месяцев! Тем временем передайте ей, что я скоро пришлю свой портрет и дарю ей это алмазное кольцо в знак нашей дружбы.

Она сняла кольцо с пальца. Это было не совсем обычное кольцо. Оно состояло из двух переплетающихся частей: две руки обхватывали два алмаза в центре, смыкаясь в форме сердца. Елизавета разделила кольцо на две части и вручила одну из них Мейтленду.

– Это английский обычай, – пояснила она. – Если королева Шотландии хочет быть моей наследницей, она должна начать с понимания английских обычаев. Мы дарим алмазное кольцо, которое имеет свою пару. Его можно вернуть дарителю во времена крайней нужды, чтобы заручиться его поддержкой. Когда обе половины воссоединятся, я буду обязана прийти ей на помощь.

– Она будет глубоко тронута, – сказал Мейтленд, рассматривая кольцо.

– Скажите ей, что она не должна злоупотреблять кольцом и возвращать его мне из-за какой-нибудь мелочи вроде мастера Нокса. – Елизавета рассмеялась и поднялась с кушетки. Аудиенция подошла к концу.

 

VIII

Мария почувствовала, как шляпа слетела с ее головы, когда она галопом мчалась через Фолклендский лес в этот последний день октября. Шляпа поднялась в воздух и улетела, как листья, подхваченные ветром. Кто знает, куда? В то же время ее длинные волосы свободно рассыпались по плечам, словно у небрежной школьницы. Со смехом и разрумянившимся лицом она продолжала скакать, не замедляя хода, чтобы остальные не могли догнать ее.

Она знала, что французы сравнивают этот лес с лесами в Шамборе и Фонтенбло, поэтому не хотела останавливаться и слушать их едкие замечания. Это был ее лес, который любил ее отец, и теперь французы – ее дяди маркиз д’Эльбёф, герцог д’Омаль и великий приор Франсуа вместе с поэтами Брантомом и Шателяром, сопровождавшими их, – казались здесь чужаками. Или, во всяком случае, людьми, перед которыми ей приходилось оправдываться. Ей не нравилось постоянно защищать Шотландию от их нападок. Но эти мысли она благоразумно держала при себе, так как придворные могли преувеличить их и со злобной радостью доложить о них Екатерине Медичи.

Она поймала себя на слове «злобный» и ощутила укол стыда. «Это моя собственная интерпретация, – подумала она. – Я не знаю, что они чувствуют на самом деле. И знаю то, что мне станет легче, когда они вернутся во Францию».

Она осадила лошадь на открытом пригорке и позволила остальным поравняться с ней. Огромный Фолклендский лес за Ломондскими холмами простирал свою золотую листву во все стороны от нее. Далеко в низине лаяли гончие – может быть, они загнали какого-то зверя? Она со своими спутниками уже добыла косулю и нескольких зайцев и сегодня больше не нуждалась в охоте. Кроме того, солнце уже клонилось к закату, и всех предупредили, что они должны вернуться во дворец до наступления темноты в эту «ночь всех ночей».

– Хэллоуин, – зловещим тоном произнес отец Мэри Битон.

Когда Мария никак не отреагировала на это слово, он покачал головой:

– Худшая ночь в году для богобоязненных людей. Это начало темного времени года, время праздника для дьявола и колдуний. Оставайтесь под крышей.

Французы лишь пожимали плечами и смеялись, но Мэри Битон прошептала своей госпоже:

– Моя тетя – колдунья. Леди Джанет Битон. Она околдовала Босуэлла и взяла его себе в любовники, а ведь она замужняя женщина, к тому же на двадцать лет старше его и имеет семерых детей. Теперь она пожилая, но не выглядит старой. У нее лицо молодой девушки.

– А он… они по-прежнему? – спросила Мария. Босуэлл – любовник колдуньи! Эта новость почему-то заинтересовала ее.

– Не знаю. Думаю, они встречаются иногда, в память о старых временах. Колдовское заклятье не всегда можно разрушить.

Мэри Флеминг услышала их разговор и презрительно тряхнула головой:

– Мистер Мейтленд говорит, что это чушь, которой пугают суеверных простаков, чтобы они были послушными.

– А мистер Мейтленд? – многозначительным тоном произнесла Мэри Битон. – Ты близко знакома с ним?

Мэри Флеминг выглядела смущенной, что с ней редко случалось. Втайне ее влекло к Мейтленду, и ей нравилось думать, что он интересуется ею, как и большинство мужчин.

– Я слышала, что он атеист, – продолжала Мэри Битон. – Говорят, что он называл Бога страшилкой для детей.

– Никто не может быть атеистом! – воскликнула Фламина. – Гадко так говорить о нем!

Мейтленд. Атеист или нет, но он был способным дипломатом. Мария с нетерпением ожидала его возвращения, возможно еще больше, чем Фламина. Политика может быть не менее волнующей, чем любовь.

Молодой Рене, маркиз д’Эльбёф, подъехал к ней. Его лошадь была вся в мыле.

– Что вы делаете, клянусь Девой Марией? – спросил он. – Разве можно скакать словно… Как это здесь называется? Как банши?

Прискакал Шателяр, державший в руке ее шляпу.

– Вот, мадам. Мне пришлось спуститься в овраг, чтобы найти ее. – Он с осуждающим видом протянул ей шляпу.

– Сочините об этом стихотворение, Шателяр, – предложил Рене. – Поведайте о вашей неувядаемой любви к cruelle princesse.

Шателяр даже не улыбнулся.

– Давайте вернемся, – сказала Мария. – Уже поздно.

Она надела шляпу и кивком поблагодарила Шателяра, продолжавшего смотреть на нее. Чего он ожидал – награды?

Вечернее солнце окрасило круглые надвратные башни дворца в алый цвет, когда охотничья партия въехала во двор.

– У нас осталось время поиграть в теннис? – спросил герцог д’Омаль, спрыгнув с лошади.

– Меньше чем через час здесь совсем стемнеет, – сказал Джеймс. – Разве вы не достаточно наигрались и поохотились для одного дня?

Сам он спешил вернуться к своему столу, заваленному бумагами; ему предстояло отправить тайное письмо Сесилу.

– Mais oui, но это такой прекрасный корт!

Словно стайка детей, Гизы и поэты побежали по лужайке к теннисному корту, обнесенному каменной стеной. Он напоминал большую черную коробку с высокой крышей и сеткой, натянутой посередине площадки.

– Кажется, наш отец постарался превзойти своего дядю, – обратился Джеймс к Марии. – Я видел знаменитый теннисный корт Генриха VIII в Хэмптон-корте, но этот лучше.

– Наверное. – Мария наблюдала за тем, как французы бросили на землю шляпы и плащи для верховой езды и начали играть. Молодой Рене собирал листья, лежавшие на черном отполированном полу.

– Может быть, я научусь играть! – крикнула она им.

– Женщины не играют в теннис! – крикнул в ответ Брантом.

– Мои фрейлины вместе со мной будут тренироваться здесь, за высокими стенами, – со смехом сказала Мария.

– Тогда вы будете такой же скандальной, какой вас хочет представить мастер Нокс, – заметила Мэри Сетон, тихо стоявшая рядом с ней.

– Вот и хорошо, – ответила Мария.

– Осторожнее, дорогая сестра, – предостерег лорд Джеймс. – Не провоцируйте Нокса. Помните Писание: «Сторонитесь всякого зла».

– Значит, теннис – это зло? Фи!

– Женщина не может играть в теннис, если она не оденется как мужчина, а это непотребство перед Господом.

Мария прыснула со смеха.

– Второзаконие, глава двадцать вторая, стих пятый, – невозмутимо продолжал лорд Джеймс. – И я молюсь, чтобы ваш смех над Писанием не вышел за эти стены.

– С какой стати? Разве что кто-нибудь сообщит об этом? Смотрите, смеха нет, его унес ветер.

Лорд Джеймс вздохнул:

– Оставляю вас наедине с развлечениями. Мне предстоит работа. – Он посмотрел на небо, покрытое кружевом алеющих облаков. – Не задерживайтесь долго.

Вскоре крепнущий ветер, закруживший массу опавших листьев на теннисном корте, положил конец игре. Усталые и довольные, молодые люди отправились во дворец, предвкушая ужин из сытного белого супа «рыбы по-монастырски», красной форели с лимонами, анчоусами и рейнским вином. Они расположились перед большим камином в личных покоях королевы и с аппетитом поужинали, запивая еду рейнвейном.

Вскоре мужчины решили отправиться в апартаменты герцога д’Омаля для игры в карты и триктрак, а женщины остались дремать перед камином.

Мария посмотрела на своих четырех Марий, и на нее нахлынула волна нежности и признательности. Они сидели на табуретах вокруг огня, склонив головы на грудь, и каждой снился свой заветный сон. Мэри Сетон – высокая, хладнокровная и старшая из них. Что ей снится? В ней присутствовала серьезность и целеустремленность, заставлявшая других называть ее «дуэньей», и это мешало мужчинам сблизиться с ней.

Мэри Флеминг мерно покачивала головой. Фламина, с ее пламенным темпераментом и яркой внешностью. Она обладала рыжевато-каштановыми волосами и такой заразительной энергией, что вдохновляла даже самых бесцветных людей, находившихся в ее обществе.

Мэри Битон с золотистыми локонами, как у дочери Мидаса… Она напоминала Марии маргаритку, непритязательный, но очень красивый цветок.

Мэри Ливингстон начала чистить яблоко, срезая кожуру одной длинной спиральной полоской. С округлыми формами, не такая привлекательная, как Флеминг и Битон, Пышка отличалась обезоруживающей легкостью и теплотой в общении. Она взяла кожуру и бросила ее через левое плечо, потом встала, внимательно посмотрела на кожуру и обошла ее по кругу. Наконец с разочарованным видом пожала плечами.

– Что ты делаешь? – спросила Мария. Ее голос был первым звуком на фоне потрескивания дров в камине и свиста ветра снаружи.

– Предсказываю свою судьбу. Это старый обычай на Хэллоуин в Фолкерке, откуда я родом. Если бросить яблочную кожуру через левое плечо, она может открыть первую букву имени твоего будущего мужа.

– Ну, и что она говорит? – спросила Мэри Флеминг, проворно повернувшись к ней.

– Ничего. Она просто лежит там, свернувшись в штопор.

– Ну-ка, дай я попробую! – Мэри Флеминг взяла яблоко из миски, стоявшей у камина, и начала чистить его.

– Вы тоже, – сказала Мэри Сетон и вручила Марии большое яблоко и нож. Мария посмотрела на яблоко, как если бы это был плод, предложенный Еве змеем-искусителем. Потом взяла нож и начала медленно его чистить. Когда кожура стала достаточно длинной, она перебросила ее через плечо и заставила себя обернуться.

К ее облегчению, там не было ничего узнаваемого. Кожура свернулась под причудливыми углами.

– Ничего. – Она наклонилась, чтобы поднять очистки.

– Подождите! – Мэри Флеминг опустилась на колени и внимательно осмотрела кожуру. – Это похоже на букву «Г».

– Не может быть!

Среди имен претендентов на ее руку не было ни одного, начинавшегося на букву «Г»: дон Карлос, принц Эрик из Швеции, эрцгерцог Карл из Австрии, король Франции Карл IX…

– Такого просто нет, – с облегчением сказала Мария.

– Но он может появиться, – заметила Фламина.

– Не прошло и года с тех пор, как Франциск… – Голос Марии пресекся.

– Вам всего лишь восемнадцать лет, – сказала Мэри Битон. – Вы не можете коротать жизнь в одиночестве.

– Все мужчины, вернее дети, за которых я могла бы выйти замуж, совершенно не привлекают меня, – ответила Мария.

– Мы не выйдем замуж до тех пор, пока вы этого не сделаете! – воскликнула Пышка. – Поклянемся в этом!

Она встала и обвела взглядом своих подруг. Одна за другой они встали и взялись за руки.

– Клянусь не выходить замуж до бракосочетания моей госпожи, – торжественно произнесла Мэри Битон.

– Клянусь оставаться незамужней, пока моя госпожа не выберет себе мужа, – вторила ей Фламина.

– Клянусь быть верной только ей до этого дня, – закончила Мэри Сетон.

– Очень трогательная, но довольно глупая клятва, – сказала Мария. – Я не хочу мешать вашему счастью.

– Мы не будем счастливы раньше, чем вы.

Все три девушки подошли и обняли ее. Она не могла не улыбнуться при виде этой мужественной жертвы, принесенной заранее.

– Легко отказаться от того, чем еще не обладаешь, – сказала она. – Когда вы встретите настоящего мужчину, то, боюсь, забудете об этой клятве. Что касается меня, то в настоящее время я не хочу выходить замуж.

Когда она задумалась об этом решении, ее охватило неожиданное чувство одиночества. «Я хочу, чтобы был кто-то… но не чужой, как эти люди из списка. Товарищ, чем-то похожий на меня, разделяющий частицу моей души, моего прошлого, моего языка. Мариям повезло – их ждут именно такие спутники, в то время как у меня все связано с политикой».

– Возможно, появится человек, который изменит ваше мнение! – воскликнула импульсивная Фламина. – Такие вещи случаются.

– Да, в романах, – сказала Мария. – Но не с королевами, которым приходится вступать в брак по расчету.

– Но может быть, этот мужчина воодушевит вас…

Мужчина, не выбранный ее советниками. Тот, кого она сама выберет, потому что любит его и хочет его…

– Изыди, сатана, – прошептала она.

– Что? – спросила Мэри Битон.

– Я просто подумала вслух, – Мария улыбнулась ей.

– О сатане? Говорят, он свободно бродит по земле этой ночью, но…

Мария рассмеялась:

– Тогда пора пожелать друг другу доброй ночи.

Девушки собрали свое шитье и разошлись по спальням.

Около полуночи Мария еще не легла в постель и читала, когда услышала суету во дворе, а потом голос Мейтленда в караульной комнате внизу. Быстро набросив мантию, она вышла из своих покоев и спустилась по лестнице.

Мейтленд удивленно посмотрел на нее:

– Ваше Величество. – Он откинул капюшон заляпанного грязью плаща, и стражник закрыл за ним дверь. Ветер занес с улицы кучку листьев, разбросанных по полу.

– Прошу вас, пойдемте со мной и расскажите, что произошло, – сказала она. – Если вы не слишком устали. Но я распоряжусь принести еду и напитки… Как долго вы были в пути?

– Четыре дня пути из Лондона без остановки, – ответил Мейтленд. Он начал подниматься по лестнице, и она видела, каких усилий ему стоит переставлять каждую ногу.

– Проходите и садитесь. – Она указала на самый широкий стул с мягкими подушками. Подошедшим слугам она приказала подбросить дров в камин и принести тарелку супа, оставшегося после ужина.

– Это любимый суп моей матери, – сказала она. – Его готовят из оленины с нежным мясом куропатки и розмарином. Он хорошо восстанавливает силы.

Мейтленд был слишком вежливым, чтобы покончить с супом одним глотком, как ему явно хотелось, но она подождала, пока он завершит трапезу, прежде чем задавать вопросы.

– Дело сделано? – наконец спросила она.

– Да. Я встретился с королевой и изложил ей наши соображения. – Он помедлил. – Ответ отрицательный. Она не назовет вас своей наследницей.

– Но… – Мария была так разочарована, что не сразу смогла закончить фразу. – Какие причины она назвала? Ведь взамен я была готова подписать исправленный договор!

– Она сказала какую-то ерунду о том, что назвать имя наследника для нее все равно что заглянуть в собственную могилу. Потом были прагматические рассуждения на тему наследника, который всегда становится центром внимания для подданных, недовольных правящим монархом. По каким-то своим причинам – личная прихоть или политическая осторожность – она не хочет прояснить вопрос престолонаследия.

– Ясно. – Мария чувствовала себя беспомощной и несправедливо обиженной. Как может Елизавет игнорировать требования крови и обычаев?

– Однако она сказала, что если бы была вынуждена назвать своего преемника, то отдала бы предпочтение вам перед всеми остальными.

– Что это значит?

– Ничего. Всего лишь еще один пример ее знаменитого остроумия. Сама она называет это «ответами без ответа».

– Ох! – Разочарование Марии быстро перерастало в гнев.

– Она предложила вам встречу, а также прислала вот это. – Мейтленд открыл свой кошель и достал коробочку, которую вручил Марии. Она раскрыла ее, сломав одну из застежек. Внутри лежал бархатный мешочек, в котором прощупывалось что-то твердое. Она встряхнула мешочек. Наружу выпало кольцо в форме руки, сжимающей алмаз.

– Это кольцо дружбы, Ваше Величество, – объяснил Мейтленд. – Оно разделяется на две части, и Елизавета сохранила у себя другую половину. Кольцо нужно вернуть ей, если вы окажетесь в трудном положении. Это обяжет ее прийти вам на помощь.

– Как мило, – проговорила она, поскольку никогда не собиралась использовать подарок, он был бессмысленной дипломатической безделушкой. Она отложила кольцо. Потом, немного подумав, надела его на палец, где могла видеть его и размышлять о нем.

Мейтленд выглядел так, словно заснет в любую минуту.

– Вы можете отправляться на покой, – сказала Мария. – Извините за задержку; такая новость могла подождать до утра.

После ухода Мейтленда она легла в постель, где могла слышать завывание ветра и скрип ветвей в эту безлунную ночь. «Говорят, что в эту ночь духи выходят наружу и бродят вокруг, – подумала она. – А рядом находится комната, где умер мой отец, когда он в отчаянии отвернулся к стене.

Ты здесь, отец? Если да, помоги мне советом. Как поступить с этой беспокойной страной, которую ты оставил мне? Если правда, что мертвые обладают мудростью, поделись ею со мной!»

Но ей снились какие-то пустяки и непонятные вещи, и поутру она не почувствовала себя мудрее, чем раньше.

 

IX

Вызов наконец пришел. Джон Нокс, наслаждавшийся победой в Эдинбурге после того, как его сторонники встали на защиту от духовной скверны католической мессы, знал, что настанет день, когда королева вернется. Ему сообщили, что она хочет побеседовать с ним. Но между тем эта трусливая изнеженная девчонка скрылась под видом поездки по королевству, словно пыталась набраться храбрости перед разговором с ним.

Теперь она вернулась, и от нее пришел письменный вызов на аудиенцию. Он несколько раз перечитал документ, в полной мере сознавая свою привилегию как орудия Божьего, чтобы противостоять ей и указать на ее заблуждения.

Он едва мог дождаться назначенного часа. Нокс имел точные часы, изготовленные в его любимой Женеве, которые теперь стояли на его письменном столе. Когда осталось пятнадцать минут до встречи, он вышел из дома и быстро зашагал по пологой и ровной улице Кэннонгейт, кивая дворянам, с которыми встречался по пути. Он прошел через большие ворота в Эбби-Стрэнд, тот район, который до сих пор считался убежищем должников и нарушителей закона – еще одна папистская глупость! – и недовольно посмотрел на круглые башни во французском стиле перед входом во дворец. Там состоится решающий поединок. Он молился о том, чтобы найти силы и верные слова.

В зале для аудиенций – самом большом помещении в королевских покоях – Мария видела, как Нокс стоит во дворе. Он был высоким и худым и отбрасывал длинную тень под утренним солнцем. Ей показалось, что он похож на гномон, стрелку солнечных часов. Потом «гномон» тронулся с места и направился ко входу во дворец.

Время настало. Она наконец посмотрит в лицо этому человеку, который был заклятым врагом ее матери, а теперь стал ее противником. Он так долго казался демоном, почти мифологическим существом, как мантикора или Медуза Горгона, поэтому казалось невероятным, что в этот самый момент он поднимается к ней по лестнице.

Она заняла место на стуле (а не на троне) с королевским балдахином над головой, расправила юбки и стала ждать. Ее брат, лорд Джеймс, должен бы стать свидетелем переговоров; двое стражников стояли в разных концах зала. Бессонная ночь лишь обострила, а не притупила ее чувства. Ей казалось, что она слышит каждый шорох. Но его шаги по большой лестнице, ведущей в зал для аудиенций, были тихими, и она не слышала их до тех пор, пока дверь не распахнулась и он не появился на пороге.

– Мастер Нокс, пастор пресвитерианской церкви Сен-Жиля, составитель первой «Книги дисциплины» для Конгрегации, – объявил стражник с уважением, выдававшим одного из последователей пастора.

Нокс вошел в зал, быстрым движением снял с головы плоскую шапку и приблизился к королеве.

– Ваше Величество, – начал он, глядя ей прямо в глаза. – Лорд Джеймс, брат во Христе, – он кивнул Джеймсу и снова обратил жесткий взгляд на Марию.

Его глаза были темно-карими, и он мог долго смотреть в одну точку, не мигая. Он не выглядит злодеем, вдруг подумала Мария. У него были ровные брови, почти точеный прямой нос и немного выпяченные губы. Фактически в его лице она не нашла ничего примечательного, кроме очень длинной бороды, отличавшей его от любого придворного среднего возраста. Это и его строгая темная одежда: мундир реформиста.

Со своей стороны Ноксу пришлось неохотно признать ее красоту. После осмотра он понял, что портреты точно воспроизводили ее черты: большие глаза темно-янтарного цвета с тяжелыми веками, длинный прямой нос и маленький, изящно изогнутый рот, – но не передавали ее очарования. Возможно, это было связано с оттенком кожи, горделивой осанкой, а может быть…

– Мастер Нокс, мы послали за вами, потому что вы уже довольно долго причиняете нам беспокойство.

Ее голос. Он звучал чарующе, как пение сирен – нежный, глубокий и трогательный. Он пробуждал желание слушать ее.

– Вы взбунтовались против нашей покойной матери, назначенной регентом, и причинили ей много бед. Вы написали, что женщина не может являться королевой. Это измена, так как я ваша королева и правящий монарх Божьей милостью.

Пусть ответит на это! Она больше не боялась его. Он был всего лишь человеком.

– Значит, вы не забыли шотландский язык, – с невольным удивлением сказал он. – Я боялся, что лорду Джеймсу придется переводить мои слова на французский.

– Я продолжала разговаривать по-шотландски, когда находилась во Франции. Вы забываете, сэр, что со мной были мои придворные дамы, а также некоторые шотландцы из моей свиты.

Если он думает, что может подавать лорду Джеймсу реплики, которые она не поймет, то он горько заблуждается.

– Что касается «Первого трубного гласа», – он перешел с разговорного тона на тон проповедника, – полагаю, вы имеете в виду именно, что женское правление есть скверна и уклонение от истины, но Бог дозволяет это ради Своих целей. Если люди готовы видеть женщину своим монархом, я не стану бунтовать против этого. В самом деле, мадам, я так же довольствуюсь вашим правлением, как святой Павел своей жизнью при императоре Нероне.

Итак, он сравнивает ее с Нероном? Как он мог допустить подобное?

– Вы прекрасно знаете, сэр, что я не тиран. Я издала прокламацию, уважающую вашу религию, где говорится, что в религиозных верованиях моей страны не произойдет никаких изменений после моего возвращения в Шотландию. Разве вы не прочитали ее?

Нокс хмыкнул:

– Ваша кузина, королева Англии Елизавета, издала точно такую же прокламацию после вступления на престол. Но через полгода она и ее парламент сменили религию на ту, которую исповедует она сама… В данном случае нечто среднее между католической и реформатской церковью. Такие прокламации ничего не значат; это лишь прикрытие для истинных намерений правителя, которые вскоре становятся ясными.

Мария поднялась со стула:

– Добрый сэр, вам известно, что Бог велит подчиняться своим правителям во всем. Поэтому, если они исповедуют религию, отличную от веры их монарха, как это может быть допущено Господом?

Это в самом деле беспокоило ее, так как она не имела намерения менять свою веру и считала, что другие должны иметь такую же привилегию.

Нокс улыбнулся. Теперь он застал ее врасплох, и она выдала свой тайный замысел.

– Дорогая мадам, вы заблуждаетесь. Как Христос говорил фарисеям: «Вы не знаете слов Писания». Что, если бы Моисей подчинился фараону и принял его веру? Что, если бы Даниил принял веру Навуходоносора? Что, если бы, Боже упаси, христиане подчинились бы верованиям римских императоров и вернулись к поклонению Юпитеру и Аполлону? Нет, дорогая мадам, они были вынуждены подчиняться, но не в вопросах веры.

Он начинал горячиться, и его загорелое лицо немного покраснело. Но он упускает важный момент, подумала Мария.

– Никто из этих людей: ни Моисей, ни Даниил, ни христианские мученики – не поднимал меч против своих правителей, – медленно произнесла она. – И это главное.

Он продолжал смотреть ей прямо в глаза.

– Бог не дал им силы или средств. – При этих словах Джеймс вздрогнул, и Мария услышала гулкий стук своего сердца.

«Ты же знала, что он думает, – сказала она себе. – Почему же ты удивляешься, когда он открыто говорит об этом?»

– Значит, вы полагаете, что, если у подданных есть сила, они могут воспротивиться своему монарху? – спросила она.

– Да, если правитель выходит за пределы дозволенного, они имеют полное право воспротивиться ему, даже силой, если это необходимо.

Его борода дергалась вверх-вниз, когда он говорил. Мария пристально смотрела на него.

– В конце концов, нам заповедано чтить своих родителей, и обязанность повиноваться правителю следует за этой заповедью. Они растут из одного корня. Но если отец сходит с ума и пытается учинить насилие над своими детьми, разве дети не обязаны обуздать его и отнять его оружие, чтобы помешать ему запятнать себя убийством собственных детей? Неужели вы думаете, что Бог будет недоволен ими, если они помешают своему отцу совершить великое зло? Именно так, мадам, происходит с правителями, которые убивают своих подданных, детей Божьих. Их слепое рвение есть безумие. Поэтому желание отнять у них меч, связать им руки и бросить их в темницу до тех пор, пока рассудок не вернется к ним – это не мятеж против правителя, а проявление истинной верности ему, которое согласуется с волей Господа.

Отнять у них меч… Связать им руки… Бросить их в темницу…

Значит, таков его план для нее? Если Нокс одержит верх, то станет ли низложение и тюрьма ее судьбой, независимо от того, что она сделает?

Мария не сознавала, сколько прошло времени, пока Джеймс не обратился к ней:

– Вас что-то оскорбило, мадам?

Она заставила себя вернуться к разговору:

– Следует ли понимать это так, что мои подданные должны подчиняться вам, а не мне, и могут делать то, что им угодно, а не то, что я велю? Значит ли это, что я должна повиноваться им, а не наоборот, – обратилась она к Ноксу, стоявшему перед ней. – Отвечайте прямо!

– Боже упаси! – ответил он. – Я никогда не утверждал, что ваши подданные вольны делать все, что им угодно. Мое желание состоит в том, чтобы и правители, и подданные повиновались Богу, а ваш долг – быть приемной матерью для Его церкви и заботиться о Его народе.

Стало быть, ей предлагают опекать реформатскую церковь?

– Это не та церковь, которую я буду лелеять, – сказала она. – Я буду защищать римскую церковь, так как считаю ее истинной церковью Бога.

– Ваше желание безосновательно, мадам, – произнес он гулким голосом, который можно было слышать во всех комнатах и даже во внутреннем дворе, так как окна были открыты. – Как и ваше мнение о том, что эта римская блудница является истинной и непорочной невестой Иисуса Христа. Даже евреи во времена распятия Христа не извратили закон Моисея так глубоко, как это сделала римская церковь с писаниями апостолов!

Он не испугал и не убедил ее. Его грохочущий голос и сузившиеся глаза являлись всего лишь особым приемом, который некоторые мужчины используют при выездке лошадей; она хорошо понимала это.

– Моя вера утверждает, что это не так, – тихо ответила она. Она знала то, что знала, и это знание шло от сердца.

– Вера, мадам, требует знаний, и я опасаюсь, что у вас нет истинного знания. – Нокс вскинул голову, словно олень-самец.

– Но я слышала и читала все, что имеет отношение к моей вере

«И молилась», – мысленно добавила она.

– То же самое делали люди, которые распяли Иисуса, мадам. Они читали закон и писания пророков, но истолковали их по-своему. Вам приходилось слышать чьи-то проповеди, кроме тех, которые читают церковники, назначенные папой и его кардиналами? – Не ожидая ответа, уже известного ему, он продолжал: – Невежественный папист не может рассуждать разумно, а хитрый папист никогда не согласится на публичные дебаты. Они знают, что не могут выдвинуть никаких аргументов, кроме карающего огня и меча и насаждения своих законов.

Мария вдруг поняла, что уже устала от него. Он совершенно не понимал ее: ни ее чувств, ни ее положения, ни ее призвания. Он хотел всего лишь устроить словесную дуэль вокруг Писания и поразить ее своей памятью, без сомнения весьма обширной. Но существовало более высокое знание, мистический опыт, идущий от сердца, который находился за пределами слов.

Тем временем Нокс начал очередную длинную аналогию с цитатами из Писания.

– Для меня вы чересчур сведущи в теологических тонкостях, – сказала она. – Но если бы мои учителя были здесь, то они могли бы устроить с вами блестящие дебаты.

«У нас тоже есть ученые педанты», – подумала она.

– Мадам! Мне бы очень хотелось, чтобы самый ученый папист, которому вы абсолютно доверяете, вдруг оказался здесь. Когда он убедится в истине, то вы последуете за ним.

Какая чушь! Только представить, как мастер Нокс обращает в свою веру аббатису Рене или ее дядю-кардинала!

Мария улыбнулась Ноксу и встала. Аудиенция завершилась.

«Когда ты в следующий раз будешь подстрекать моих подданных к неповиновению и беспорядкам, я могу изгнать тебя, – подумала она. – Я не боюсь тебя; ты всего лишь человек». Она мысленно повторила эти слова и испытала огромное облегчение.

Тем же вечером, хотя Нокс ощущал упадок сил после трудного разговора, он посчитал себя обязанным записать свои впечатления о королеве Шотландии:

«Если бы не ее гордый ум, надменные слова и сердце, закосневшее в упорстве против Бога и Его истины, я мог бы впасть в заблуждение. В беседе с ней я увидел решимость и мастерство, каких не ожидал обнаружить в особе столь юного возраста».

Это сообщение нужно было немедленно отправить его духовным и политическим соратникам, особенно его собратьям при дворе королевы Англии.

 

X

Мария видела, как свет за окнами королевской часовни померк до мутно-сапфирового оттенка, обозначавшего ранний зимний закат. Здесь, в Шотландии, в декабре начинало темнеть уже в три часа дня, и во дворе приходилось зажигать факелы. Они мерцали в синем сумраке, как летние светлячки.

Мемориальная месса по Франциску должна была начаться в четыре часа. Прошел ровно год после его смерти… один невероятный год. Поразился бы Франциск переменам, которые произошли с ней, если бы увидел ее сейчас? А имели ли место эти перемены?

Она по-прежнему носила траурное платье из черной флорентийской саржи, но обеспечила своих Марий и французов из свиты черным бархатом для второго траурного периода. Глядя на людей, собравшихся вокруг нее, она видела, что они уже подготовили свои наряды и впервые надели их. Ее домашние слуги носили одежду из черного и темно-серого сукна.

Она обвела взглядом часовню, отмечая всех, кто пришел на мессу. Разумеется, шотландские лорды отсутствовали, за исключением графа Хантли; сейчас осторожность для них была важнее, чем вера. Зато пришли два недавно назначенных посла из Савойи и Франции, а также все члены ее свиты и единственный из оставшихся Гизов маркиз д’Эльбёф.

Епископ Лесли из Росса, один из немногих католических священнослужителей в Шотландии, появился в черном одеянии и в сопровождении двух высоких юношей, несущих большие свечи в серебряных подсвечниках. Он медленно прошел к алтарю под тихие звуки панихиды.

О, эти мучительно-нежные звуки! Они каким-то образом выражали ее чувства об утраченном прошлом, пустом настоящем и одиноком будущем, о длинном коридоре времени, по одной свече на каждый год, и она шла по этому коридору, оставляя Франциска все дальше и дальше позади. Эти звуки олицетворяли слова из ее стихотворения, слова томления и сожаления. Хрупкая и пронзительная музыка трогала те уголки ее сердца, куда не могли проникнуть громкие звуки труб.

«Я неподвластна этому, – подумала она. – Назойливый шум, громогласные панегирики, церемониальные одежды… Они больше не трогают меня, но это…»

И тут несравненный головокружительно чистый голос возвысился над остальными, такой глубокий, бархатистый и печальный в своем великолепии. Он воплощал все ее печали и утолял их.

Он знает. Он понимает. Он тоже чувствует это.

Радость от осознания того, что кто-то еще мог проникнуть в эти глубины, была для нее нежданным подарком.

«Благодарю Тебя, Господи! – безмолвно воскликнула она. – Спасибо Тебе, что послал его, кем бы он ни был. Возможно, это даже не настоящий человек, но ангел».

Мария осторожно оглянулась по сторонам сквозь слезы, чтобы убедиться, что другие тоже слышат его. Она не знала, испытала ли она радость или разочарование при виде благоговейного восторга на лицах людей, слушавших таинственный голос.

После мессы Мария организовала официальный прием, отмечавший окончание первого года траура. Хотя приемный зал был обтянут черной тканью, огонь ярко пылал в камине, а столы ломились от самых изысканных «заупокойных блюд», изготовленных ее французскими поварами. Здесь были рулеты из жареного лебедя, посыпанные золотыми блестками, рыба, плававшая в заливных морях, и – единственная уступка простоте – любимое лакомство Франциска: копченый кабаний окорок из Шамбора.

Савойский посол граф Моретта беседовал с графом Хантли в конце зала. Одежда посла имела тот чудесный светло-синий оттенок, который можно найти лишь в теплых странах. Мария была очень довольна, что послы наконец вернулись в ее королевство. Английский посол Томас Рэндольф тоже обосновался здесь, хотя он, будучи протестантом, не мог присутствовать на мессе. Но французский посол де Фуа жевал какое-то пирожное и прислушивался к разговору Моретты и Хантли.

Между ними стоял… Кто, гном? Мария уставилась на необыкновенно безобразного человека, темнолицего, как обезьяна, который наклонял голову то в одну, то в другую сторону и участвовал в разговоре с двумя мужчинами. Его макушка едва доставала им до плеч.

Она приблизилась к ним и услышала нечто очень странное: говорили на двух языках одновременно, а затем повторяли сказанное по отдельности. Моретта говорил по-итальянски, а де Фуа по-французски; маленький обезьяночеловек закрывал глаза и делал гримасу, а потом повторял слова каждому собеседнику. Усилия сказывались на нем – пот градом катился по его лицу, несмотря на то что в зале было довольно прохладно. Потом Моретта и де Фуа усложнили его задачу: они начали говорить быстрее и более длинными предложениями. Коротышка выглядел так, словно был готов взорваться.

– Перестаньте мучить его! – со смехом сказала Мария. Но, разумеется, это был приказ, потому что они немедленно остановились.

– О, ему это нравится, – заверил Моретта. – Это мой секретарь, Давид Риччио де Панкальери. Он говорит на нескольких языках и утверждает, что превосходно владеет ими. По его словам, он даже может разделять их, если ему говорят на разных языках в каждое ухо. Поэтому мы решили испытать его. Он действительно так хорош, как говорит.

Моретта сделал большой глоток вина с пряностями.

– Моя королева! – Риччио упал на колени, взял руку Марии и почтительно поцеловал ее. Его большие глаза сияли.

Мария разрешила ему подняться. Когда он встал, она увидела, что это не карлик. В его конечностях не было никакого уродства; просто он был очень миниатюрным.

– Ваше мастерство впечатляет, – сказала она. – Где вы учились?

– Какое-то время я состоял на службе у монсеньора архиепископа Туринского, пока он, – Риччио покосился на Моретту, – не украл меня.

– Он был доволен, что его украли, – заметил Моретта. – Тебе же понравилась жизнь в Ницце, разве нет?

– О да! Море, тепло…

При слове «тепло» все рассмеялись. Даже одного слова было достаточно, чтобы пробудить сладостные воспоминания.

– Вы из рода Панкальери в Пьемонте? – спросила Мария. – Как же вы оказались в свите архиепископа Туринского?

– Мой отец был музыкантом, и на самом деле я попал в свиту монсеньора в качестве музыканта: меня учили играть на лютне и петь в хоре. Но из-за моего умения быстро переводить с итальянского языка на французский и писать на изящном тосканском диалекте…

– А также из-за твоей скромности, – перебил Моретта.

Мария невольно рассмеялась, но Риччио покраснел.

– Он не совсем забросил музыку, и ему по-прежнему нравится петь во время отправления мессы. Удивительно, что у него такой глубокий бас. От такого малютки скорее можно ожидать, что он будет петь сопрано!

Снова послышались смешки.

Это был он. Он пел в хоре.

Мария почувствовала, как ее сердце забилось быстрее. Как удивительно, что такой волшебный звук и глубокое знание жизни и ее горестей, которым он должен обладать – иначе его пение было бы всего лишь голосом, а не пронзительным и чистым переживанием, – заключались в таком неприглядном теле. Неужели Бог любит абсурдные шутки? Или справедливо изречение: «Каждому человеку предназначены свои дары; никто не может иметь всё»?

– Я… я глубоко признательна за ваше сегодняшнее пение, – сказала Мария, глядя в его темные сияющие глаза, и смех мгновенно прекратился. – И я буду рада, если вы сможете петь на моих мессах начиная с этих пор. – Она попыталась изгнать восторженный трепет из своего голоса. – Я устала от нападок на мессу и моих священников. Возможно, если у меня будет хорист, который находится под дипломатической защитой…

Моретти как опытному придворному удалось скрыть свое недовольство от необходимости расстаться с ценными услугами Риччио.

– Разумеется, Ваше Величество. Я с удовольствием передам его на ваше попечение.

Черная драпировка исчезла, и даже Мария отложила свой траур – теперь она позволяла себе так поступать в торжественных случаях, ради рождественских празднеств в ее покоях. Еловые ветки украшали стены, а между ними переплетались атласные ленты. В большом зале установили стол, готовый для праздничного пира. В дальней части помещения репетировали музыканты и певцы. Риччио, облаченный в темно-алый шелковый наряд, непринужденно занял место среди них. Мария слышала его характерный голос, даже когда он смешивался с другими.

Это будет необычное Рождество, ограниченное только королевскими апартаментами. Реформатская церковь не праздновала и не разрешала отмечать его, поэтому Рождество останавливалось на пороге королевской приемной.

Но внутри! Внутри будет свет, разгоняющий гнетущую тьму, которая продолжалась почти двадцать часов в сутки, и тепло, рассеивающее леденящий холод, который сочился отовсюду. И чистая, взмывающая вверх музыка, превращающая обычное в прекрасное. Но самое главное – под эту музыку будут танцевать, и будет итальянское кукольное представление (благодаря Моретти), а также игры и все остальное, что оскорбляет чувства реформистов. Что ж, их сюда не пригласили.

Риччио пытался внушить ей, что это будет неблагоразумно, но она отмахнулась от него. В конце концов, он был иностранцем и не понимал особенностей местной жизни.

– Если вы не пригласите их, то может показаться, будто вы скрываете от них что-то неприличное, – сказал он.

– Поскольку они считают «неприличным» все, что создает радость, комфорт и красоту, то могут думать все, что им заблагорассудится, – ответила она.

– Наверное, будет лучше все-таки пригласить их и получить отказ, – настаивал Риччио. – Тогда они не смогут думать, что ими пренебрегают, но будут чувствовать, что проявили неуважение к вам.

– Мне безразличны их чувства. Что за нелепый совет!

– Хорошо. – Он низко поклонился: – Прошу прощения, мадам.

Нет, сегодня вечером здесь не будет лордов Конгрегации, хотя английский посол Томас Рэндольф, официально не принадлежавший к пресвитерианской церкви, получил приглашение. Рождество оставалось веселым праздником в его родной стране, и он хотел присоединиться к торжествам, пусть даже в Шотландии. По крайней мере, так он сказал, но истина (насколько могла судить Мария) заключалась в том, что он испытывал нежные чувства к Мэри Битон и хотел получить возможность пофлиртовать с ней.

Банкет был роскошным. Галлоны лучшего вина текли рекой, а количества гусей было достаточно, что предупредить римлян о приближении врага.

Сама Мария пила мало, но гордилась тем, что через четыре месяца после приезда она сумела хорошо обустроить свой быт. Ее мебель и остальные вещи наконец прибыли из Франции, и видеть этих старых друзей в своей спальне и других покоях стало большим утешением. Несколько кроватей с балдахинами из красного шелка, алого и белого бархата теперь стояли в Холируде. Небольшие кушетки, мягкие табуреты, кресла и складные стулья обеспечивали места для всех гостей, а присутствие личных вещей создавало впечатление, что это чужое место наконец-то стало домом. Ее арфа и лютня, ее картины, вышивка, глобусы неба и земли, карты и рисунки, а также обширная библиотека теперь составляли ей компанию.

За столом сидели люди, которых она любила. Четыре Марии, одетые в праздничные платья с ее любезного разрешения, отец Мамеро (почему он не должен находиться в обществе?), мадам Райе, врач Бургойн и Бастиан Паже, распорядитель торжеств и глава ее французских слуг. Другие почетные гости вызывали улыбку на ее лице: всегда бодрый Моретта, де Фуа, серьезный английский посол Томас Рэндольф, то и дело поглядывавший на Мэри Битон. Присутствовали и другие члены ее двора, многие имевшие родственные связи с Мариями, такие, как лорд Сетон и Джон Битон, камергер ее личных покоев. Некоторые молодые придворные, не питавшие любви к пресвитерианской церкви, умудрились получить приглашение. В Шотландии еще оставались молодые люди, любившие петь и танцевать, такие, как Джон Сэмпилл, сын одного из реформистов, который уже несколько недель обхаживал Пышку.

После того как обеденные столы были очищены от блюд, Моретта попросил потерпеть, пока будут готовить сцену для его кукольного представления. Каждый искал место получше, чтобы увидеть эту новинку: маленьких кукол, которых заставляли ходить и танцевать.

Нехитрый сюжет включал потешные бои, перебранки и поиск пропавших вещей. Кукольник мастерски прятался от чужих взглядов и превосходно озвучивал всех персонажей. Реплики благоразумно не касались вопросов политики.

Потом глубокий голос произнес:

– Я тоже могу устроить представление. Погасите свет и оставьте три большие свечи примерно в трех метрах от занавеса.

Мария увидела, как Риччио отделился от музыкантов и направился к маленькой сцене с занавесом. Что он задумал? Знает ли Моретта?

Слуги подчинились и погасили свечи одну за другой. Единственным источником света были свечи, стоявшие перед занавесом. Лица, обращенные к Риччио, выглядели так, словно все присутствующие надели полумаски.

Он размял пальцы и встряхнул кистями.

– Теперь я хочу, чтобы вы глядели прямо перед собой. Не смотрите на меня.

На занавесе появились тени, которые выглядели поразительно похожими на лорда Джеймса и Мейтленда. Мария услышала, как ахнула Фламина.

– Мой дорогой лорд Джеймс, – произнес голос, в точности похожий на голос Мейтленда. – Вас пригласили на пиршество у Джона Нокса?

Теневой профиль покачался вверх и вниз.

– Я не знал, что он устраивает пиры. – Имитация голоса лорда Джеймса была превосходной; Риччио уловил даже легкую гнусавость в произношении.

– Он сделал замечательный пудинг из Писания. Он взял листья из Второзакония, переложил их женевским сыром и запекал до тех пор, пока пудинг не стал таким же сухим, как срамные места у монашенки.

– Звучит приятно, – сказал лорд Джеймс.

Комната взорвалась смехом. Потом на сцене появился папа римский; они сразу же узнали его тиару. Папа произнес пламенную речь против Елизаветы Английской, которая также появилась на сцене и изрыгнула залп непристойных ругательств.

Марию больше всего поразило мастерство Риччио в изображении теней и его способность к подражанию чужим голосам, а не неуклюжие политические шутки.

Во время танцев Мария переоделась в атласные шаровары, и четыре Марии последовали ее примеру, как это бывало во Франции. Но этот вызов приличиям почти не удостоился внимания: звездой вечера стал Риччио.

На следующий день Риччио преподнес ей подарок. Он выглядел немного смущенным, и Мария на самом деле не знала, что сказать ему. Он не сделал ничего плохого, но его выступление было совершенно неожиданным.

Она открыла коробочку и обнаружила внутри рубиновую брошь на маленькой золотой черепашке.

– Пожалуйста, примите это вместе с моими глубочайшими извинениями за вчерашний вечер. Я преступил границы. В конце концов, я еще недавно состою у вас на службе благодаря вашей безмерной доброте…

Его лукавый взгляд опровергал заученное извинение.

– Я прощаю вас, – сказала Мария. – Но я предпочла бы, чтобы вы думали, прежде чем так вольно говорить перед публикой, хотя ваше мастерство достойно похвалы.

Она взяла брошь с черепашкой и показала, что приняла его подарок.

– Черепаха – это символ долгой жизни, которую я вам желаю. Но поскольку она несет свой дом на спине, то символизирует еще и безопасность. Какой лучший дар можно преподнести королеве?

* * *

Мария сидела у камина, прилежно орудуя иголкой. У нее замерзли пальцы, и она с трудом могла удерживать ткань. Мадам Райе опустилась на колени перед ней, прилаживая фланелевую ткань над серебряными chaufrettes, грелками для ног из Франции.

Эдинбург засыпало снегом, закутавшим город в холодное одеяло. Январь был долгим и пасмурным, хотя снег придал городу своеобразное очарование. Четыре Марии, сидевшие вокруг нее, тоже занимались шитьем: они вышивали покрывала для кроватей и подшучивали друг над другом о том, кто будет лежать под этими покрывалами рядом с ними.

Покрывало Фламины было алым, и она вышивала на нем узор из рыцарей и единорогов.

– Кто будет лежать под ним, уж не мистер ли Мейтленд? – хихикнула Пышка. – Он такой старый, что, наверное, храпит по ночам, чихает и дрожит от холода.

– Он не старый, ему лишь тридцать три года.

– Больше чем на десять лет старше тебя, – сказала Мэри Сетон. Ее собственное покрывало было изготовлено из серого и лилового шелка с серебристыми листьями и цветами. – Зато Джон Сэмпилл как раз моего возраста: он молодой и достаточно глупый для преданной любви…

Мадам Райе аккуратно подоткнула юбки Марии над французскими грелками, чтобы тепло, исходившее от них, равномерно согревало ноги. Мария продолжала шить в надежде, что это чудесное тепло когда-нибудь дойдет до ее пальцев. Ее покрывало было светло-коричневым, и она вышивала на нем свои инициалы.

«На десять лет старше… Выйду ли я замуж за человека на десять лет старше меня или моложе? – гадала она. – Не хочется даже думать об этом. Но лорды начинают обсуждать замужество и предлагать кандидатов. Почему они так беспокоятся?»

Мэри Битон аккуратно отмеряла золотые и фиолетовые шелковые нити для вышивки своего покрывала из белого бархата.

– Рэндольф еще старше, – внезапно сказала Фламина. – Если ты выйдешь замуж за него, люди будут считать его дедом собственных детей.

– Ничего подобного! – возразила Мэри Битон так горячо, насколько позволял ее флегматичный характер. – Я уверена, что ему еще нет и сорока.

– Ах, мои девочки, ищите любовь в любом виде и не презирайте ее, даже если мужчина ниже вас по своему положению, – сказала мадам Райе.

Марии принесли сообщение: Мелвилл просил об аудиенции.

– Как насчет него? – хихикнула Мэри Битон. – Кто-нибудь интересуется им?

Все покачали головами и рассмеялись, когда несчастный Мелвилл вошел в комнату.

– Ваше Величество… – Он выглядел расстроенным. – Вы сказали, что я должен обращаться к вам каждый раз, когда…

– Здесь вы можете говорить свободно. Это мои сестры, а мадам Райе мне как мать.

Мария с радостью отложила шитье, порядком надоевшее ей, и стала ждать его замечаний.

– Рождественское празднество… – начал он.

– Да, я понимаю, что вы хотите сказать, – резко перебила она. – Спасибо, что напомнили мне об этом.

– Мы знаем, что вы хотели отметить праздник, но дело в другом. Танцы в шароварах, флирт и поцелуи, а также непристойное теневое представление, устроенное этим бесстыжим папским агентом…

– Папский агент? Что вы имеете в виду? – спросила Мария.

– Он находился на службе у архиепископа Туринского, не так ли?

– Ну и что с того? У всех архиепископов есть большая свита.

– Они считают его папским агентом.

– Кто это «они»? – требовательно спросила Мария.

– Лорды… Рутвен, Линдсей и Мортон.

– Но не лорд Джеймс и Мейтленд. Разумеется, нет: они слишком умны, даже если Риччио посмеялся над ними в своем представлении. Хорошо, Мелвилл, я с благодарностью принимаю вашу критику. – Она вздохнула. – Сторонись любого зла – вот мой жребий. Но это было действительно весело.

Мелвилл кивнул.

– Мне хотелось бы увидеть это, – с затаенной тоской произнес он.

 

XI

Мария разложила перед Риччио одну из больших карт Шотландии.

– Вы так настойчиво хотели узнать расположение всех земель, их границы и имена владельцев. Что ж, смотрите сами!

На улице тихо падал снег, мерцавший в полупрозрачной дымке раннего февральского вечера. Это было очередное неспешное воскресенье, проведенное в четырех стенах. Мессу отслужили как обычно, затем последовала большая послеполуденная трапеза, после которой все разошлись по своим комнатам читать, играть в карты или дремать у камина. Лютнисты и скрипачи развлекали ее в течение часа, и Мария подумала, что именно такое время имел в виду Творец, когда заповедал отдых на седьмой день.

Но потом Риччио со своим неутомимым умом, не признававший воскресного отдыха, начал задавать вопросы. Где земли лорда Босуэлла? Как далеко на севере находятся владения графа Хантли? В конце концов Мария достала одну из своих карт – теперь ее библиотека была полностью распакована – и предложила ему самостоятельно изучить географию Шотландии.

Его темноволосая голова склонилась над частью карты, изображавшей регион Лотиэна.

– Крайтон. Это здесь состоялась свадьба? В центре владений Босуэлла?

В прошлом месяце Джанет, сестра Босуэлла, вышла замуж за одного из сводных братьев Марии лорда Джона Стюарта. Сама Мария присутствовала на церемонии и даже провела ночь в замке. Она была довольна таким выбором, поскольку лорд Джон, счастливый и беззаботный, как ребенок, вдруг превратился в бесшабашного юнца. Она надеялась, что брак немного утихомирит его.

– Да, там находятся его родовые владения.

– Почему он так безрассуден? – без обиняков спросил Риччио. Он никогда не видел Босуэлла, который занимался охраной границы и не приезжал ко двору. Мария пригласила его на реквием по Франциску, но он вернул траурную одежду, которую она прислала, и сообщил, что не может приехать, без каких-либо объяснений.

– Вы имеете в виду эскападу с Элисон Крейг? – спросила Мария.

– Разумеется.

– Ах, они были молоды…

– Возможно, маркиз д’Эльбёф действительно молод, но лорд Джон и Босуэлл далеко не юноши.

Мария рассмеялась:

– Мужчины всегда остаются мужчинами.

– Насколько я понимаю, речь идет не о мужских шалостях, а об умышленном оскорблении, нанесенном роду Гамильтон. Попытаться навестить любовницу Гамильтона…

Гамильтоны. Следующие в линии престолонаследия. Несмотря на умеренно протестантские взгляды, они не спешили подтверждать свою верность Марии в течение нескольких месяцев после ее возвращения и добрались до Эдинбурга лишь в канун Рождества. На самом деле было лишь два Гамильтона, с которыми следовало считаться: отец, герцог Шательро, – довольно робкий человек, которого трудно было заподозрить в злых намерениях, и его сын, молодой граф Арран, явно неуравновешенный от природы. Неудивительно, что королева Елизавета отвергла его предложение.

Босуэлл имел давнюю семейную ссору с Гамильтонами. Как полагала Мария, это была типично шотландская кровная вражда, передававшаяся из поколения в поколение.

– Это была одновременно мужская шалость и попытка поставить молодого Аррана в неловкое положение, – объяснила она. – Арран считает себя таким же праведником, как Джон Нокс, но он завязал роман с замужней женщиной. Поэтому Босуэлл, мой брат и мой дядя решили показать миру, кто он такой на самом деле.

– И заодно сами поразвлечься, – заметил Риччио.

– Что ж, теперь все кончилось, – сказала Мария. – Гамильтоны жаждали мщения, но Джон Нокс примирил враждующие стороны.

Бедный Босуэлл, слушать нотации от Джона Нокса! Это более худшее наказание, чем честный удар меча.

Но на свадьбе своей сестры Босуэлл находился в прекрасном расположении духа, гордый тем, что смог доставить к праздничному пиру щедрую добычу от пограничных охотников – восемнадцать сотен диких косуль и оленей, кроликов, куропаток, ржанок, бекасов, гусей, уток и селезней и даже ежей. Потом он устроил турнир лучников на лугу у реки Тайн, покрытом золотистым папоротником.

Риччио ткнул пальцем в часть карты, изображавшую большую выпуклость с верхней правой стороны.

– Это владения графа Хантли? – спросил он.

– Да, этими землями управляют Гордоны. – Марии хотелось бы увидеть их, отправиться за пределы близлежащих территорий, которые она посетила.

В следующую минуту мадам Райе сообщила, что лорд Джеймс хочет видеть ее.

В воскресенье? Мария поспешно скатала карту и велела Риччио удалиться в соседнюю комнату, но, прежде чем он успел уйти, вошел Джеймс. Риччио на своих коротких ножках едва ли не бегом засеменил к выходу. Джеймс с отвращением посмотрел ему вслед. Потом он повернулся к Марии, и она увидела, что он всерьез озабочен.

– Прошу прощения, что потревожил вас сегодня, – сказал он. – Но я получил очень тревожные новости. – Он покачал головой и закрыл глаза, словно пытаясь овладеть собой. Наконец, после нескольких глубоких вдохов, он продолжил: – Нам удалось раскрыть заговор. Босуэлл подстрекал молодого Аррана похитить вас и заточить в замке Дамбертон, чтобы… чтобы…

Лорд Джеймс поперхнулся. Мария рассмеялась, но ее смех прозвучал испуганно.

– Откуда вы узнали об этом?

– Арран признался Джону Ноксу. Потом он написал об этом английскому послу Рэндольфу.

– Но… где он сейчас?

– Их с Босуэллом взяли под стражу, – ответил лорд Джеймс. – Аррана держат в замке его отца, а Босуэлл находится под домашним арестом в Крайтоне.

– Значит, опасности нет? – У Марии отлегло от сердца.

– Пока что нет. Но они должны быть допрошены перед Тайным Советом.

Почему он так взволнован, если опасность миновала?

– Несомненно, – спокойно сказала она. Но Джеймс по-прежнему стискивал челюсти и сжимал кулаки. – Дорогой брат, садитесь, пожалуйста, и немного подкрепитесь. Мы можем поговорить. В последнее время у нас было мало возможностей для беседы наедине из-за государственных дел.

Она позвонила в маленький колокольчик, и появилась мадам Райе.

– Распорядитесь принести напитки и пирожные, – сказала Мария. – И попросите моих музыкантов…

– Нет, никакой музыки, – поспешно вмешался Джеймс.

Как глупо с ее стороны! Разумеется, в воскресный день для него не может быть никакой музыки.

– Хорошо, – согласилась она.

Джеймс опустился на маленький французский стул из черного дерева и протянул руки к огню.

– Вы правы, дорогая сестра. Нам нужно проводить вместе какое-то время, кроме Тайного Совета и других обязанностей. – Он вздохнул: – Как приятно, что вы помните об этом.

– Скоро ты будешь женатым человеком, и твоя жена будет помнить об этом, – сказала она. – Тебе нужен кто-то, кто мог бы позаботиться о тебе.

Лорду Джеймсу через две недели предстояла женитьба на леди Агнесс Кейт.

– Да, пожалуй, пора, – наконец ответил он. – Мне уже почти тридцать лет.

– Холостяцкие крепости сдаются одна за другой, – заметила Мария. – Сначала лорд Джон, теперь ты. Следующий Босуэлл, Аргайл или Арран?

– Следующей должны стать вы. – Джеймс участливо посмотрел на нее. Только тогда она заметила, что он носит миниатюру, приколотую к его дублету. На ней был изображен мужчина, неуловимо похожий на него самого.

– Кто это? – спросила она, указав на портрет. Он вздрогнул и попытался прикрыть миниатюру, как будто до сих не сознавал, что носит ее.

– Это же король, наш отец! – Он выглядел смущенным.

– Очень красивая миниатюра, – сказала Мария. В портрете улавливалось что-то смутно знакомое. Она сравнила лица и поняла, насколько более широким и мясистым было лицо ее брата. Форма ее собственного лица больше напоминала черты короля Якова.

– Вы готовы рассмотреть возможность брака, дорогая сестра?

– Тебе нужно попробовать самому, прежде чем предлагать другим, – шутливо ответила она. Почему он так настойчив?

– Я серьезно. Вы задумывались об этом? Я знаю, что одно время вы думали о доне Карлосе Испанском…

– Я не испытываю аппетита к детям, – сказала она.

Вошла мадам Райе с кувшином подогретого молока со взбитыми яйцами и сладостями из засахаренных апельсиновых долек. Разговор временно прекратился.

– Но его владения…

– Я не собираюсь отправляться в Испанию, – отрезала она.

– Как насчет эрцгерцога Карла Австрийского?

Она невольно захихикала:

– Говорят, что у него огромная голова.

– Похоже, вас не тяготит общество уродцев, – раздраженно произнес лорд Джеймс. – Риччио часто развлекает вас в ваших покоях.

– Не в моих личных покоях, а в приемной. – Мария снова не удержалась от смеха, хотя знала, что это раздражает Джеймса.

– Есть король Эрик из Швеции, – продолжал он.

– Сейчас он пишет любовные послания королеве Елизавете. Когда она отвергнет его, я рассмотрю его предложение.

– Дорогая сестра, что же сможет удовлетворить вас? «Негоже человеку быть одному»…

– Вечно это Писание! Разве ты не можешь говорить без чужой подсказки? Может быть, ты «сотворишь мне супруга»? Заставишь его выйти из моей головы, как Афина Паллада вышла из головы Зевса?

– Какие глупости, сестра! – Но его тон был добрым. – Как вы представляете себе этого замечательного супруга?

– Он должен быть высоким, как я. Я редко встречала мужчин моего роста, и это будет приятным новшеством. Он должен сочинять стихи, петь, ездить верхом и любить меня.

Описание начинало увлекать ее.

– А цвет волос?

– Это мне безразлично.

– Сильный и мужественный?

– О да!

– Ученый?

– Конечно!

– Королевской крови?

– Разумеется!

– Красавец?

– Само собой.

– Дорогая сестра, боюсь, вы никогда не найдете его.

– Возможно, поэтому монахинь называют невестами Христа. Никто на земле не может сравниться с Ним.

– Этот путь закрыт для вас.

– Да. – Она поняла это в аббатстве Сен-Пьер. – Боюсь, мой супруг будет из плоти и крови.

Она смотрела, как Джеймс пьет молочный напиток. Капли молока пролились на его подбородок.

– Теперь что касается нашего дела с Босуэллом и Арраном…

* * *

Мария заняла место во главе Тайного Совета. Все шестеро членов Совета внутреннего круга выглядели так, словно присутствовали на похоронах: лорд Джеймс, Мейтленд, Мортон, Хантли, Киркалди и Эрскин. Седьмому, лорду Босуэллу, предстояло ответить на обвинение, выдвинутое в его адрес одним из благороднейших шотландских дворян, молодым Арраном.

– Можете привести их, – велела Мария стражам, и спустя несколько мгновений Босуэлл и Арран вышли из отдельных дверей и впились взглядами друг в друга.

– Подойдите ближе и дайте нам знать, что вы можете сказать в свое оправдание, – громким голосом произнесла Мария.

Арран приблизился к трону, недоверчиво поглядывая по сторонам. Он мог бы выглядеть красивым мужчиной, но его лицо обрюзгло и имело болезненный вид. Даже цвет кожи казался каким-то неправильным: румянец там, где должна быть бледность, и мертвенная бледность на месте румянца.

Босуэлл выступал с таким видом, словно его переполняло отвращение и он едва мог находиться в одном помещении вместе с остальными, включая королеву. Мария отметила, что он носил одежду для верховой езды и не позаботился сменить ее на красивый наряд, в котором щеголял на свадьбе.

– Джеймс Гамильтон, граф Арран, объяснитесь перед нами и членами Совета.

Арран указал на Босуэлла дрожащим пальцем:

– Он предатель! Он пытался вовлечь меня в государственную измену! Он хотел, чтобы я похитил вас, убил лорда Джеймса и Мейтленда и заточил вас…

– Он совершенно обезумел, – спокойно возразил Босуэлл. – Это все его больные фантазии. Вам известно, что это перешло ему по наследству от матери, которая долгие годы страдала безумием?

Мария увидела, как Мортон дернулся, словно его ужалила оса. Он пробежал пухлой рукой по жесткой рыжей бороде. Потом она вспомнила: жена Мортона была сестрой матери Аррана, и поговаривали, что она тоже сошла с ума и Мортон держит ее взаперти, а сам развлекается с другими женщинами.

– Обезумел? – вскричал Арран. – Нет, я не безумен! Он нашептывал эти речи мне на ухо, он думал, что никто не узнает!

– Говорю вам, он обезумел, – повторил Босуэлл. Казалось, что он совершенно не боится за свою жизнь, положение или репутацию. Он стоял невозмутимо, как невиновный человек, пострадавший от чужих козней.

– Увы, я должен подтвердить это, – сказал Киркалди. Молодой воин встал, явно не желая делать то, к чему обязывал его долг. – Он вырвался из заключения в доме своего отца и пришел ко мне посреди ночи, наполовину обнаженный. Потом у него был припадок, и он стал кричать что-то о ведьмах и дьяволах, нападавших на него. А потом он… – Киркалди стыдливо потупился, – …он вообразил себя мужем королевы, лежащим с ней в постели.

Лорды со свистом втянули в себя воздух, кроме Босуэлла, издавшего презрительный смешок.

– Разве нет? Разве это не так? – крикнул Арран и побежал к Марии. Стражник метнулся вперед и обхватил его сзади.

– Отвезите его в Эдинбургский замок, – решительно велел лорд Джеймс, прежде чем она успела что-то сказать.

– Да, – согласилась она. – Я приказываю увести его отсюда.

Когда стражники уводили Аррана, Босуэлл спросил:

– Теперь я могу идти?

Всем своим видом он показывал, что готов немедленно сделать это.

– Нет, – ответил лорд Джеймс. – Еще остались вопросы, на которые вы должны ответить. Возможно, лорд Арран обезумел, но кто может подтвердить, что это произошло не из-за ваших слов? Даже действия безумца можно направлять извне. Итак, что вы ему посоветовали?

– Ничего, – потрясенно ответил Босуэлл. – Я ничего ему не советовал!

– Почему вы связались с Рэндольфом? – внезапно спросил Мейтленд.

Мария заметила, что он напряженно смотрит на Босуэлла. В его обычно благодушной манере прорезались инквизиторские нотки.

– Может быть, вы вступили в сговор с англичанами? – осведомился Эрскин.

Босуэлл недоверчиво прищурился:

– Вы должны знать: я горжусь тем, что никогда не вступал в союз с какой-либо иностранной державой.

– Гордитесь? Но «гордыня предшествует падению, и надменный дух будет низвержен», – зловещим тоном произнес лорд Джеймс. – Возможно, сама ваша гордость склонила вас к греху.

– Я вполне уверен, что, будучи мужчиной, являюсь грешником, но в общем, а не в конкретном смысле, – ответил Босуэлл. Мария заметила, что его манера немного изменилась. Теперь он выглядел более уверенным и готовым к схватке. – Тогда назначьте судебное слушание. Если моя вина не будет установлена, оправдайте меня и отпустите на все четыре стороны.

– Но мы не можем оправдать вас, – заявил Мейтленд.

– Что вы имеете в виду? – требовательно спросила Мария. – Разумеется, он имеет право на суд.

– Но не на оправдание, – ровным тоном возразил Мейтленд. – Разве вы не понимаете? Оправдание Босуэлла означает приговор Аррану за ложное обвинение, что делает его изменником, заслуживающим смерти. Арран – следующий по крови наследник престола, и такой приговор неприемлем. Это сделает нас посмешищем среди других народов.

– Позвольте мне уйти! – прорычал Босуэлл. Мария знала, что если бы у него был меч, то он бы обнажил клинок. Стражники мгновенно схватились за копья и приставили наконечники к его спине.

– Тогда мы не будем судить его, – сказала Мария. – Насколько я помню, Тит Ливий написал: Hominem improbum non accusari tutius est, quam absolve, то есть «Не судить человека, которого в чем-то подозревают, – лучшая политика, чем осудить его».

– Только что пришло письмо от королевы Елизаветы. Она заступается за него, – сказал лорд Джеймс. – Откуда она знает об этом, если он не вступил в тайную связь с Рэндольфом?

Неужели Босуэлл действительно совершил предательство, которое он так громогласно опровергает? Марию охватило безмерное разочарование.

– Я была добра к вам, – обратилась она к Босуэллу. – И вот как вы отплатили мне?

– Как я отплатил вам? Лорд Джеймс искажает факты и отравляет ваш разум, чтобы обесчестить меня!

– Прошу вас, удалитесь в Эдинбургский замок, – сказала Мария. – Вы становитесь таким же несносным, как Арран.

Она допросит его в частном порядке, вдали от глаз и ушей Тайного Совета.

– У вас нет веры, как и у других монархов! – воскликнул Босуэлл. – Только подумать, что я мог так обмануться в вас!

– Повинуйтесь королеве! – Лорд Джеймс выкрикнул приказ, и стражники вытолкали Босуэлла из зала.

– Я вижу, правосудие здесь и не ночевало, – произнес лорд Хантли, собрав свои бумаги и отправившись вслед за Босуэллом.

 

XII

Мейтленд плотно надвинул шляпу на уши и запахнул ворот плаща. Мартовский ветер, задувавший с моря в Сент-Эндрюсе, был холодным и пронзительным. Только подумать, что им придется часами оставаться здесь ради показной религиозной церемонии! Уже не впервые Мейтленд задавался вопросом, почему Господь требует от верующих неудобств и мучений ради подтверждения своей веры. Если Он действительно требует этого…

– Нокс скоро будет здесь, – сказал лорд Джеймс. Его широкое лицо как будто сжалось от холода.

– Хорошо, – пробормотал Мейтленд и одновременно подумал: «Плохо». Нокс может осложнить положение, если останется с ними после церемонии. С другой стороны, он был нужен, чтобы придать красочность внешнему поводу для их визита: они собирались отметить годовщину мученической смерти Джорджа Уишарта.

– Разве это не похоже на праздники из святцев? – невинным тоном спросил Мейтленд, стараясь не выдавать свой сарказм.

Мортон пожал плечами. Ему не хотелось нагружать свой ум размышлениями о таких формальностях.

– Просто будьте там, – сказал он.

Поэтому Мейтленд был здесь вместе с Эрскином, Линдсеем, Рутвеном и Киркалди из Грэнджа, расхаживавшими перед стенами замка, собирая дрова для костра, который они зажгут – увы, не очень скоро, – и следившими, не выдаст ли архиепископ Гамильтон свое присутствие в замке. Гамильтон, побочный член клана, остался католиком, хотя про него говорили, что «он ни на чем долго не задерживается». Он занял пост, освободившийся после гибели кардинала Битона, и, возможно, сейчас наблюдал за ними.

Киркалди указал на стены замка. Свист ветра почти заглушал его слова, так как замок практически нависал над морем.

– Мы смогли продержаться здесь целый год! – с нескрываемой гордостью заявил он.

– Разве плен не был жестоким наказанием? – спросил Мейтленд. Киркалди был одним из тех, кого захватили французы, хотя в силу благородного происхождения его всего лишь заключили в тюрьму, а не отправили рабом на галеры вместе с Ноксом.

– Плен всегда горек, – ответил Киркалди. – Да, мы пострадали за нашу веру.

К ним подошел Эрскин, закутанный так плотно, что напоминал медведя, вставшего на задние лапы.

– Нокс здесь, – сказал он.

Мейтленд увидел реформиста, сидевшего на лошади и подававшего знак лорду Джеймсу. Но потом Нокс спешился и пошел к ним; ветер с океана раздувал складки его тяжелого плаща за спиной. Он зябко потирал руки без перчаток, а неизменная Библия торчала у него под мышкой.

– Слава богу, нет дождя или снега! – воскликнул он.

Мейтленд был тронут тем, как Нокс находил основания для похвалы в любую погоду. Кроме того, он был прав: дождь и снег прошли стороной, хотя от залива налетали порывы шквального ветра.

– Именно здесь блаженный Джордж Уишарт принял смерть в схватке с силами зла, – произнес Нокс. – Здесь наша вера получила свое подтверждение.

– Расскажите об этом, – попросил лорд Джеймс, словно ребенок. – Нас там не было.

– Ах, какой был день! – Нокс так разволновался, что плащ стал стеснять его движения, и он небрежно сбросил его с плеч.

Мейтленду показалось, что он заметил какое-то движение за окнами замка. Возможно ли, что архиепископ уже сейчас созывает аркебузиров, чтобы напасть на них. Нокс вызывающе повернулся спиной к замку.

– И не будем забывать разницу между английскими и шотландскими мучениками. Англичане идут на костер, бормоча молитвы, но когда наш Патрик Гамильтон часами страдал в пламени за двадцать лет до Уишарта и приор подошел к нему с предложением покаяться, он повернулся в дыму, назвал приора посланцем сатаны и предупредил, что он, Гамильтон, будет обвинять его перед Богом. А когда в Англии епископ Гардинер сжигал истинно верующих, он спокойно нежился в постели. Но кардинал Битон… Мы, шотландцы, не позволили ему лежать спокойно.

«Теперь пришло время для таких же нападок на Марию», – устало подумал Мейтленд и приготовился к этому. Но, к его удивлению, голос Нокса задрожал от слез, и он просто сказал:

– Давайте помянем нашего брата Уишарта.

Он дал сигнал зажечь костер. Мортон вышел вперед с факелом и поднес его к сложенным дровам. Они были холодными и отсыревшими, и сначала не получилось ничего, кроме густых клубов дыма. Мейтленд закашлялся, когда ветер отнес дым прямо ему в лицо, и содрогнулся при мысли о том, каково было бы ему стоять там, привязанным к столбу, и задыхаться в дыму…

Он обратил взгляд к морю, серому и ненастному в это время года. Лишь несколько кораблей осмелилось выйти из гавани, но вскоре торговля возобновится, послания будут летать взад-вперед, и работы намного прибавится.

Пламя наконец занялось, потрескивая и стараясь вырваться из своей древесной темницы. Оно пробивалось между палками, как будто они были прутьями тюремной камеры. Потом огонь с ревом вырвался наружу и окатил их дождем искр.

– Пусть все помолятся согласно своей вере. – Голос Нокса был едва слышен из-за рева огня и шума прибоя. – Видите, как Он принимает наши дары?

«Мои дары, – подумал Мейтленд. – Что это такое? Пытливый ум, который старается оставаться незамутненным, как стакан чистой воды? Это все, что я могу поставить на службу Шотландии».

Когда огонь погас, мужчины остались стоять, склонив головы. Жар от костра согревал сторону тела, обращенную к нему, и холод на время отступил. Но потом Мейтленд снова ощутил морозное покалывание в пальцах ног.

– Приглашаю вас в свой здешний дом, – сказал лорд Джеймс.

Все они с радостью преодолели небольшое расстояние между замком и аббатством Сент-Эндрюс, благодарные избавлению от соленого ветра и внимательных глаз архиепископа Гамильтона.

То обстоятельство, что лорд Джеймс сохранял право на владение аббатством Сент-Эндрюс, было явным отклонением от нормы; он получил это право при старой системе злоупотреблений, горячо критикуемой реформистами. «Он должен был отдать земли, – подумал Мейтленд, – но, разумеется, он не собирался отказываться от этой конкретной роскоши, допустимой для старой церкви. Пожалуй, из семи смертных грехов брат Джеймс больше всего страдает от алчности».

Дом лорда Джеймса, бывшее жилье приора, был просторным и хорошо обставленным, хотя самые роскошные предметы обстановки благоразумно убрали подальше. Он пригласил всех, предложил и напитки, а потом подождал, пока большинство из них уйдет, чтобы оставшиеся четверо могли перейти к самому важному делу, связанному с королевой.

Они расселись вокруг камина, где ярко пылал огонь: лорд Джеймс, Эрскин, Мейтленд и Мортон.

– Мы позвали ее домой, и она вернулась, – сказал лорд Джеймс. – Все присутствующие подписали документ о ее приглашении. Осмелюсь спросить, довольны ли мы итогом?

– Вполне довольны, – ответил Эрскин высоким голосом, в котором слышался искренний энтузиазм. – Она оказалась лучше, чем мы могли надеяться.

– Вы имеете в виду, в религиозном смысле? – спросил лорд Джеймс.

– Да, несомненно. Хотя она не обратилась в истинную веру и не выказывает такого намерения, но согласилась, чтобы наша вера осталась нетронутой.

– И они с Ноксом сыграли вничью, – медленно произнес Мортон и облизнул сильно заветренные и потрескавшиеся губы.

– Босуэлл устранен, – объявил лорд Джеймс. – Он больше не будет нас беспокоить. От него всегда можно ожидать проблем из-за его непредсказуемости. А Гамильтоны дискредитированы; бедному старику пришлось отдать королеве замок Дамбертон.

– Мы позаботились почти обо всех, кто мог воспрепятствовать нам, – сказал Мейтленд. – Следующий претендент на трон отпал сам собой. Преданный короне страж границы и опытный воин заперт в своем замке.

– Но остается еще один, – заметил Мортон. – Крупная дичь, которая не поддается нашему убеждению.

– Джордж Гордон, четвертый граф Хантли, – задумчиво сказал лорд Джеймс. – Канцлер королевства… и католик.

– К тому же воинственный католик, – заметил Эрскин. – Он то и дело подстрекает королеву возобновить обряд мессы.

– Если нам повезет, то «северный петух», как он любит себя называть, будет кукарекать слишком часто и когда-нибудь оскорбит королеву. Вы видели, как он со скандалом покинул заседание Тайного Совета после вердикта по делу Босуэлла?

– Прошу прощения! – возразил Мейтленд. – Никакого суда не было, поэтому не могло быть никакого вердикта.

– Да, разумеется. Но если он откажется посещать заседания Совета, кто знает, к чему это может привести?

– Если он будет сокрушен, тогда исчезнет всякое противодействие лордам Конгрегации.

– Сначала он должен поднять мятеж, – заметил Мейтленд.

– Возможно, он так и сделает, – сказал лорд Джон. – Вполне возможно.

 

XIII

Весна пришла, но лишь после нескончаемой зимы, оставившей после себя длинный след из снега, льда, тьмы, сырости и ветров, исхлеставших прибрежные скалы волнами Северного моря. Когда наступили первые призрачно-ясные и светлые дни, люди вырвались наружу из запертых домов. Свет как будто расширился, стремясь охватить все двадцать четыре часа, и души преисполнились новой надеждой.

Мария приветствовала весну и чувствовала, что она наконец получила награду за первые несколько трудных месяцев жизни в Шотландии. Она сомневалась не в своем решении вернуться, но лишь в способности сделать то, что было необходимо. Все шло не так, как она надеялась и рассчитывала.

Еще до прибытия ей было трудно понять, каким образом реформатская церковь вторгалась даже в самые личные мысли и поступки людей. Теперь она очень хорошо это понимала и чувствовала ее хватку повсюду вокруг себя.

Религия! Предполагалось, что она дарует утешение и дает порядок в жизни. Теперь пришли известия, что даже во Франции она оказалась разрушительной. Ее дядя герцог Гиз открыл огонь по собранию гугенотов в Васи и уничтожил тысячу двести человек. Католики и протестанты начали спешно вооружаться, и разразилась война.

Последний из высокопоставленных членов ее французской свиты вернулся на родину, оставив лишь домашних слуг, в которых она нуждалась для вышивки, работы на кухне и пополнения гардероба. Она скучала по Брантому, но была рада избавиться от всех остальных.

Удаление Босуэлла сильно встревожило ее; она полагалась на него сильнее, чем была готова признать. Хотя падение дома Гамильтонов обогатило ее и прибавило к ее владениям мощную крепость, такие вещи нельзя было приветствовать. Теперь настала очередь графа Хантли выйти из-под контроля. Она понимала, какие чувства он испытывает при многократном превосходстве протестантов, но это было еще более веской причиной держаться за свою должность. Тем не менее он все чаще отсутствовал на заседаниях. А теперь один из его сыновей принял участие в неприличной ссоре и был посажен под замок.

О, эти ссоры! Почему их так много? Люди Босуэлла и Гамильтона едва не дошли до драки из-за скандала с Элисон Крейг… Потом было бесчинство, учиненное лордом Джоном, а теперь дело Джона Огилви с уличной дракой между ним и Гордоном, в которой Огилви был тяжело ранен.

Таким образом, трое мужчин, на которых Мария рассчитывала как на противовес очевидной мощи лордов Конгрегации, подвели ее или, хуже того, обратились против нее. И это произошло после того, как она приложила столько сил для всеобщего примирения!

Никто не относился к королеве Елизавете подобным образом. Она держала мужчин в узде, и никто не осмеливался на вольности и злоупотребления. Как ей удавалось держать под контролем свой большой мужской двор?

Марией овладела усталость. Она не знала ответа, но было ясно, что она делает что-то неправильно. Возможно, ей следует выйти замуж; может быть, нет другого способа утвердить свое превосходство над придворными мужского пола.

Марии не терпелось встретиться со знаменитой королевой Елизаветой и посмотреть, сможет ли она угадать причину ее власти над теми, кто служит ей.

«Единственный, кого я могу держать в узде, – это Риччио», – грустно подумала она.

Встреча между двумя королевами должна была состояться в Ноттингеме всего лишь через шесть недель. Уже были получены документы, обеспечивавшие безопасное путешествие Марии в Англию, и ее церемониймейстер Бастиан Паже написал сценарий комедии масок и подготовил все необходимое для представления: Юпитер, карающий Ложные Слухи и Раздор по требованию Умеренности и Благоразумия. Мария отправила свой новый портрет Елизавете и получила взамен ее портрет.

Она повернула «кольцо дружбы» на пальце и посмотрела, как солнечные лучи расщепляются на разные цвета в глубине алмаза. Сейчас она стояла на зеленом газоне у аббатства Сент-Эндрюс и играла в гольф вместе с Фламиной, Мэри Битон, Мейтлендом, Рэндольфом и Риччио. Обычно она получала удовольствие от этого; ей нравилось быть рядом с морскими утесами, где росла короткая, сладко пахнувшая трава. Море было пронзительно-синим, а воздух бодрящим, и это само по себе не могло не радовать.

– Цельтесь, цельтесь точнее! – крикнул Риччио, когда Мэри Флеминг изготовилась для удара по мячу специальной загнутой клюшкой для игры в гольф.

– Умолкните, чужестранец! – произнес Мейтленд. Он делал вид, что шутит, но его презрение к чужаку, не понимавшему правил игры, было нескрываемым. Нужно сохранять тишину во время замаха, но этот бесстыдный коротышка продолжал болтать.

Чвак! Клюшка Фламины ударила по кожаному мячу; он покатился к лунке, но остановился рядом с отверстием.

Риччио подошел к собственному мячу и нанес удар, несмотря на то что была не его очередь. Тот факт, что он попал в лунку, лишь усугублял оскорбление.

– Вы не могли бы одернуть его, Ваше Величество? – елейным тоном попросил Рэндольф.

– Прошу вас, Риччио, соблюдайте правила приличия! – резко сказала она. Итальянец повернулся на каблуках, и его шелковый дублет расплылся в блестящее синее пятно. Он низко поклонился.

Мария нанесла удар, быстро замахнувшись клюшкой. Мяч перелетел через низкий пригорок и исчез. Риччио устремился следом. Флеминг и Битон захихикали, но Рэндольф и Мейтленд не сочли это забавным.

Она посмотрела на Мейтленда, поглаживавшего аккуратную каштановую бородку. Недавно они с Джеймсом проявили большую настойчивость в обсуждении перспектив ее брака с доном Карлосом из Испании. Возможно, ей следует вернуться к этому вопросу, если…

Но тут она заметила всадника, галопом скакавшего по песчаным холмам и осадившего кобылу, когда он заметил игроков. Он спешился и повел лошадь в поводу, а потом отпустил ее пастись на густой влажной траве.

– Мелвилл! – радостно воскликнула она. Несомненно, Мелвилл, один из наиболее опытных придворных, к тому же отвечавший за встречу с Елизаветой, принес очередное известие об этом.

– Прошу прощения за вмешательство, – сказал он. – Но…

Он протянул письмо, и Мария вдруг увидела, что его обычно добродушное лицо было совершенно серьезным. Она вскрыла письмо и быстро поняла почему.

– Встреча отменяется, – наконец прошептала Мария. Она чувствовала себя так, словно навстречу выскочил бык и с размаху боднул ее в живот. У нее перехватило дыхание.

– Значит, все так, как и говорил специальный посланник от королевы, – сказал Мелвилл и покачал головой. Мейтленд и Рэндольф бросили клюшки и подбежали к ним. На их лицах читалась тревога.

– Она говорит… что не может встретиться со мной, пока гугенотов убивают во Франции, а королевскую армию возглавляют Гизы, – выдавила Мария.

– Я понимаю, – сказал Рэндольф. – Как защитница протестантов, она не может встретиться с католическим монархом в данное время.

– Но Елизавета не религиозна! – вскричала Мария.

– Да, но она делает вид, что причиной является религия, – терпеливо объяснил Мейтленд.

– Видимость – это важная вещь, – назидательным тоном произнес Мелвилл, словно наставлял маленького ребенка. – Иногда она важнее реальности.

– Нет, не может быть! – воскликнула Мария. – Так не должно быть!

Трое придворных и дипломатов смущенно пожали плечами.

– Это политика, – наконец сказал Мейтленд, но Мария с плачем убежала с поля для гольфа.

Мелвилл вздохнул.

– Какая жалость, – сказал он. – Неподходящее время, и большая неудача для нас. И кстати, сын Хантли сбежал из тюрьмы в Эдинбурге и отправился на север. Сообщите ей, как только сможете, – обратился он к Мейтленду. – Я поеду дальше и извещу лорда Джеймса в Сент-Эндрюсе. Конгрегации придется собрать войска для встречи с «северным петухом».

Он посмотрел на удаляющуюся спину Марии.

– Королеве придется воевать в ее собственном королевстве, – тихо добавил он.

* * *

Отказавшись назвать происходящее войной и попытавшись представить отмену встречи с королевой Елизаветой как мелкое недоразумение, Мария объявила подданным, что давно хотела совершить поездку в северную часть своего королевства и лишь запланированная встреча в Англии мешала ей сделать это. Поскольку август еще не закончился, у нее было достаточно времени для того, чтобы продвинуться в своих начинаниях – правда, не на юге, а на севере. Она решила немедленно отправиться в Абердин и Инвернесс и настояла на том, чтобы путешествие происходило под видом соколиной охоты в глуши. Из придворных она взяла с собой только четырех Марий, а также посла Рэндольфа. Если лорд Джеймс сочтет уместным присовокупить к этому роту солдат, то лишь для расчистки дорог и помощи с транспортом. Она даже объявила о намерении посетить графа Хантли в его замке Стратбоги и дать ему возможность отказаться от своих заблуждений, пока еще не слишком поздно. Что касается его сына, сэра Джона Гордона, то он должен был немедленно сдаться властям в Абердине.

Путешествие началось удачно, и они без задержки достигли Перта, а потом, отклонившись от гор, оставались среди пологих холмов по пути в Абердин, где находился центр власти клана Гордонов. Соколиная охота в окрестностях Гламиса в золотые осенние дни действительно была хороша. Мария позволила себе расслабиться и даже находила удовольствие в легком флирте между Рэндольфом и Мэри Битон и в более сдержанном ухаживании Мейтленда и Фламины. Мэри Флеминг не утратила интереса к нему, но Марии он казался слишком степенным и хладнокровным для такой девушки, как она.

Мария была рада видеть множество католических часовен; чем больше они отдалялись от Эдинбурга, тем слабее становилась хватка протестантской церкви. Маленькие часовни, расписанные вручную, и могилы святых, украшенные гирляндами вереска и луговых цветов на перекрестках дорог, успокаивали ее душу.

По прибытии в Абердин, большой город на восточном побережье, Мария задалась целью посетить новейший шотландский университет, основанный лишь около шестидесяти лет назад. «В Англии есть только два университета, в то время как у нас целых три», – с гордостью говорил канцлер. Мария изучила библиотеку и решила пожертвовать несколько своих книг в коллекцию этого молодого университета.

Обозначив свое присутствие в регионе и предоставив графу Хантли достаточно времени для встречи с ней, Мария наконец издала указ о том, что сэр Джон Гордон должен сдаться властям, если не в Абердине, то в Стирлинге. Но никто не появился, кроме леди Хантли с кортежем из слуг, умолявшей проявить милосердие к ее мужу и сыну.

Но жена не могла служить заменой. Где же лорд Хантли?

– Дорогая королева, – сказала леди Хантли. – Он считает, что впал в немилость из-за своего ревностного отношения к католической вере. Вы оставили без внимания его предложения…

– Да, его предложения были слишком поспешными и противоречили здравому смыслу, – ответила Мария. – Так же, как и его теперешнее нежелание встретиться со мной. Он ведет себя как упрямый и обидчивый человек, если не как мятежник.

– Он ожидал, что вы посетите наш замок в Стратбоги, – сказала леди Хантли.

– Его ожидания тщетны, если он не явится ко мне первым, – резко ответила Мария. – И можете передать ему…

Она помедлила. Следует ли сделать это сейчас? Да, почему бы и нет! Она взглянула на лорда Джеймса, стоявшего рядом с ней в зеленом бархатном дублете и выглядевшего как безупречный дворянин.

– Лорд Джеймс, вы владеете правами на графство Мар и распоряжаетесь его доходами.

Он кивнул. Его глаза с тяжелыми веками, так похожие на глаза Якова V на портретах, смотрели настороженно.

– По традиции и древнему праву они принадлежат роду Эрскинов. И разумеется, вы уже управляете аббатством Сент-Эндрюс. Для вас больше нет необходимости носить титул графа Мара.

Его лицо не выдавало никаких эмоций; оно было таким же неподвижным, как у одной из резных деревянных голов в Стирлинге, которые пугали ее в детстве.

– Но поскольку вы имеете большой авторитет и пользуетесь огромным уважением, а Шотландия вознаграждает своих верных сыновей, я провозглашаю вас графом Мореем, с одновременной конфискацией прав у графа Хантли из-за его изменнических настроений.

Широкое лицо Джеймса расплылось в улыбке.

– Благодарю вас, – сказал он.

Леди Хантли выглядела так, словно получила пощечину.

– Мадам, – тихо сказала она, – мы уже много лет верно управляли этими землями.

– Да, вы имели доходы от них, не владея титулом, – ответила Мария. – Неужели вы думали, что это будет продолжаться вечно? Или вы наивно полагали, что мне не известно об этом?

– Пожалуйста, мадам…

– Дело сделано, – отрезала Мария. – И если вы не хотите потерять еще больше, скажите вашему мужу, чтобы он вел себя благоразумно.

Погода испортилась, и всю ночь шел дождь. Мейтленд сказал ей, что этот уголок Шотландии, вдававшийся в Северное море, – один из самых холодных в королевстве, особенно когда ветры дуют со стороны России, и теперь она сама могла убедиться в этом. Они медленно продвигались вперед среди мшистых болот, забыв про соколиную охоту. До Марии дошли вести, что сэр Джон Гордон решил не сдаваться властям в Абердине и теперь следует за ними с тысячью всадников, наблюдая за королевским кортежем из-под прикрытия леса, мокрого от непрерывного дождя.

Когда они приблизились к замку Стратбоги, Марии доставили депешу, где было сказано, что сэр Джон и его отец собираются напасть на них, пока они будут спать в его замке, убить Мейтленда и лорда Джеймса и похитить ее. Потом отец заставит ее выйти замуж за его сына, который был известен как один из красивейших мужчин в Шотландии. Тот факт, что сэр Джон уже имел жену, не имел значения для их безумного плана.

– Сэр Джон утверждает, что любит вас, – сообщил молодой гонец.

– Сэр Джон любит самого себя и власть, – ответила Мария. – Но он не такой могущественный, каким себя воображает. – Она повернулась к лорду Джеймсу: – Мы не будем спать здесь сегодня ночью!

Джеймс обвел взглядом унылую сырую равнину. Уже начинало темнеть.

– Впереди есть замок Балкахэйн, – сказал он. – Попробуем добраться до него.

Темнота уже сгустилась вокруг, когда они достигли замка у подножия темной горы Беннахи. Они ощущали на себе взгляды сэра Джона и его людей, дожидавшихся удобного часа. Когда Мария устроилась в жесткой постели, она слышала в горах крики, похожие на волчий вой.

На следующее утро они оставались начеку, пробираясь через поросшие мхом рощицы с кривыми старыми соснами и зарослями ежевики. В короткие перерывы между дождем Мария могла видеть канюков, круживших в небе над ними.

Позднее в тот же день королевский отряд остановился перед бурной рекой Спей, вода в которой стояла довольно высоко для этого времени года.

– Мы сможем переправиться здесь? – спросил Мейтленд. С берега казалось, что вода поднимается выше уровня седел.

– Да. – Мария пришпорила лошадь и въехала в холодную, быстро текущую воду, которая действительно поднялась почти до седла. Но пенистый поток не смог унести ее, и лошадь удержала равновесие на покрытых водорослями камнях. Вскоре остальные последовали ее примеру и выехали на другой берег в промокшей одежде и дрожа от холода.

Наконец они прибыли в Инвернесс – город, стоявший в тени северного нагорья и смотревший на залив Морей, который рассекал Шотландию почти пополам. Усталый кортеж Марии приблизился к королевскому замку, находившемуся под управлением Хантли как шерифа Инвернесса. К их изумлению, им было отказано во входе.

– Измена! – с искренним удивлением воскликнул Мейтленд. – Отказать королеве вступить в ее собственный замок!

Они стояли под дождем, глядя на серые бастионы, по которым стекали струи дождя. Небо над головой было такого же цвета и казалось плотным, как солдатский плащ.

Мария приказала трубачам дать сигнал, и звук привлек любопытных из окрестных сел и холмов. Она прокричала им, что изменники отказываются впустить ее в замок. Они собрались с мечами, дубинками, косами и бочарными клепками, и Хантли прислал своему заместителю депешу с распоряжением впустить отряд королевы, так как горцы выступили ей на помощь. Но было уже слишком поздно для примирительных жестов. Вступив в замок, солдаты королевы повесили капитана местной стражи. Теперь Хантли получил последнее предупреждение.

Пока они ждали, когда Хантли явится с повинной, Мария и ее спутники встретились с боевым отрядом горцев, взявшихся нести дозорную службу в поле и спавших под открытым небом. Они были необычными существами, эти мужчины, закутанные в меха и носившие клейморы, длинные кинжалы и обитые кожей щиты. Хотя Мария знала, что они не могут понять ее, она воскликнула:

– Мне жаль, что я не мужчина! Хотелось бы мне знать, каково лежать всю ночь в полях или переправляться по гати через болото в доспехах и шлеме, со щитом и палашом!

Да, лежать там всю ночь и сторожить врага… Ей бы это понравилось!

Прошло пять дней, но Хантли так и не появился. Мария объявила, что они должны вернуться в Абердин; может быть, там он осмелится встретиться с ней. По пути они остановятся у епископа Морея, Патрика Хепберна, двоюродного деда Босуэлла и известного распутника.

– У него? – презрительно спросил лорд Джеймс. – Лучше спать в чистом поле!

Мария указала на сплошную пелену дождя за окнами замка.

– Лучше этого не делать, – сказала она. – Думаю, ты сможешь уберечь свою честь от его скверны.

Они выступили из Инвернесса, а эскорт из двух тысяч воинов клана Фрэзера, давших ей клятву верности, сопровождал их до переправы через Спей. До нее дошел слух, что на нее могут напасть, но ничего не произошло, и они без помех доехали до Спайни.

Старый Патрик Хепберн приветствовал их в епископском дворце с огромной защитной цитаделью. Он не выглядел гурманом и ловеласом, каким его считали, а скорее напоминал доброго дедушку. Впрочем, Мария уже слышала истории о его романах с замужними женщинами и многочисленных незаконнорожденных детях.

– Сердечно рад приветствовать Ваше Величество, – проворковал он. Его волосы песчаного оттенка с седыми прядями находились в полном беспорядке. Неужели он развлекался в постели? – Я был глубоко обеспокоен, когда узнал о мятежных настроениях графа Хантли. Вы еще не встретились с ним?

– Нет, он прячется от нас, – ответила Мария. – Судя по всему, он не осмеливается взглянуть нам в лицо.

– Ах! Значит, он единственный мужчина из десяти тысяч, который не хочет этого делать, – произнес епископ. Его взгляд по-прежнему был добрым, но стал более настойчивым.

«Теперь я вижу его уловки, – подумала Мария. – Несчастные женщины находят понимание у доброго епископа и получают комплименты, которых они не слышали долгие годы… Когда-то в моей свите насчитывалось двенадцать женщин, и семь из них были замужем. Итак, епископу нравится играть в игру «сделай любовницу из замужней женщины». Какая жалость, что многие жены имеют мужей, которые настолько пренебрегают ими, что они вынуждены искать утешения в объятиях священника! Вся вина лежит на мужьях».

– Я хочу, чтобы он видел не мое лицо, а мои ноги, – сказала она вслух. – Он должен преклонить колени передо мной.

– Как и я! – заявил епископ и опустился на колени. Она не могла не улыбнуться ему. Старый негодник действительно умел очаровывать женщин.

Каково было для Босуэлла провести часть своего детства с таким человеком? Не поэтому ли ходит так много слухов о его романах с женщинами? Не усвоил ли он эти повадки от своего старшего родственника так же, как другие мальчики усваивают простые ремесла вроде плотницкого? У него была любовница из рода Арранов, многочисленные низкорожденные женщины из кухонь и дворов Эдинбурга и норвежская любовница, у которой он занял деньги и бросил ее на континенте – по крайней мере, лорд Джеймс рассказывал ей об этом. Но, с другой стороны, лорд Джеймс недолюбливает его. Правда, сама Мэри Битон говорила ей, что ее тетя Джанет и Босуэлл были любовниками, когда он только что вышел из подросткового возраста, а она была на двадцать лет старше его.

Что делал его родственник – брал женщин, а потом передавал их под его протекцию? Или Босуэлл просто стоял, смотрел и учился?

На лице епископа появилось страдальческое выражение. Она забыла, что старик по-прежнему стоит на коленях!

– Встаньте, прошу вас, – сказала она.

Он с кряхтением поднялся на ноги. В его спине что-то хрустнуло, но он попытался улыбнуться.

– Пойдемте. Считайте, что это ваш дом.

Епископ устроил пиршество, достойное Тиберия во всех отношениях. Ближе к концу вечера, когда гостей потянуло в сон, он пересел поближе к Марии. Никто не слушал их разговор; в кои-то веки Мейтленд и лорд Джеймс казались менее бдительными, чем обычно.

– Вы знаете о безумии молодого Аррана, – сказал епископ. – Его свидетельство не должно быть использовано, чтобы и дальше держать моего племянника в заключении. Он был предан вам. Меня очень печалит, что один из самых верных рыцарей Вашего Величества был обесчещен подобным образом. Почему Хантли должен выказать покорность, если ему суждена такая же награда?

Мария сама гадала об этом. Слушание дела в Тайном Совете глубоко обеспокоило ее, и у нее еще не было возможности лично допросить его.

– Босуэлл должен делать то, что он может сделать, – наконец сказала она.

– Он уже это сделал, – ответил епископ. – Устав ждать королевского правосудия, он повел себя как истинный Хепберн. Босуэлл бежал из Эдинбургского замка.

Они произнес эти слова с такой же гордостью, как отец, чей сын удостоился почестей в университете.

– Побег из Эдинбургского замка? Это невозможно!

– Не так уж и сложно. – В его голосе снова прозвучала гордость. – Он выломал прут оконной решетки, протиснулся наружу и спустился по скале, на которой стоит замок.

– Где он теперь?

– В замке Эрмитаж, на границе. Его старая подруга Джанет Битон доставила ему все необходимое.

Джанет Битон! Ведьма-любовница!

– И – это может заинтересовать Ваше Величество – лорд Гордон, старший сын Хантли, обратился к нему за помощью в мятеже своего отца. Он полагает, что у Босуэлла теперь есть достаточно оснований, чтобы обратиться против вас.

О Боже! Мария почувствовала, как к горлу подкатил комок.

– И?..

Епископ помедлил, лукаво глядя на нее. Он умел дразнить женщин, этот старый повеса!

– Босуэлл отказался. Он собирается покинуть Шотландию. Он не видит своего места в том, что здесь происходит.

– Куда же он отправится?

Епископ пожал плечами:

– Не знаю. Полагаю, туда, куда уплывет первый корабль.

– Лорд-адмирал Шотландии покидает страну на иностранном корабле?

– Вам придется найти другого человека на эту должность – теперь она свободна.

Покинув Спайни, королевский кортеж направился обратно в Абердин. Когда они миновали замок Финлейтер на побережье, сэр Джон Гордон наконец вышел из укрытия и атаковал некоторых людей Марии, отставших от главного обоза. Поэтому, когда они достигли Абердина, лорд Джеймс сказал:

– Нам нужны подкрепления. Давайте пошлем в Эдинбург за сотней аркебузиров и вызовем дополнительных командиров, таких, как Киркалди и лорд Линдсей, каждый из которых приведет с собой по тысяче человек.

Итак, дело дошло до этого! Мария неохотно написала приказы и еще раз призвала Хантли встретиться с ней. Он ответил через гонца, что не осмеливается прийти без своих солдат; она ответила, что он не смеет прийти к ней с вооруженной охраной. В результате он вообще отказался от встречи.

– Днем он скрывается у себя в Стратбоги, а ночью спит в другом месте, – доложили разведчики Марии. – Он считает, что таким образом может избежать плена.

– Тогда мы должны застать его врасплох днем. Небольшой отряд под командованием Киркалди сможет внезапно напасть на него.

Киркалди выступил на рассвете с дюжиной солдат, чтобы достичь Стратбоги к полудню, но часовые заметили его и подняли тревогу. Хантли бежал через задний двор, босой и без меча, перепрыгнул через стену, оседлал коня и ускакал.

– Значит, он собирается присоединиться к своему сыну, – сказал лорд Джеймс. – Он наконец показал свое истинное лицо.

На главной городской площади трижды протрубил охотничий рог, и Хантли вместе с его сыном был объявлен изменником. «Любой шотландец обязан выследить, затравить и пленить или убить их, как хищных волков, воров и чужеземцев!» – провозгласил герольд.

Спасаясь от королевских войск, Хантли отправился в дикие нагорья Баденоха. Никто не мог преследовать его там, где древние деревья и скользкие мшистые камни служили тайным убежищем для беглецов. Но его жена, которая посоветовалась с «ручными» колдуньями, убедила его, что он должен покинуть горную цитадель и встретиться с войсками королевы в открытом бою. Колдуньи заверили ее, что к ночи он будет у башни Толбут в Абердине без единой раны на теле. Он храбро выступил к Абердину, пообещав захватить Марию и отдать ее замуж по своему усмотрению.

Потом он занял позицию на холме над полем Коррихи примерно в пятнадцати милях к западу от города. Королевские войска выстроились напротив него на поле, покрытом багряным цветущим вереском.

Лорд Джеймс, лорд Линдсей и Киркалди из Грэнджа возглавляли армию королевы. Они выглядели суровыми и совершенно невозмутимыми, когда слушали, как Мейтленд подбадривает солдат:

– Помните о вашем долге перед монархом и не страшитесь воинства, стоящего перед вами!

Сама Мария не поехала с ними и стала ждать с сильно бьющимся сердцем. О, каково быть мужчиной в такой день! Ее командиры сражались и раньше, а Киркалди уже был опытным солдатом, но как успешно справится лорд Джеймс?

На другой стороне она заметила Хантли, вырядившегося в ярко-розовые доспехи с позолотой. Совершенно уверенный в победе, он открыто провозглашал свое присутствие. «Северный петух» уже считал себя триумфатором.

Прозвучали трубы, и Мария увидела, как всадники с ходу пустились в галоп. Ее армия насчитывала около двух тысяч пятисот человек. Сколько же солдат у Хантли?

Мейтленд с мрачным видом наблюдал за ходом битвы, а Мария наблюдала за выражением лица Фламины, смотревшей на него. До сих пор она не сознавала, насколько Мэри Флеминг неравнодушна к нему. А лорд Джеймс, который недавно женился… Что предстоит услышать его жене?

«Слава богу, у меня нет мужа или возлюбленного, который может пасть на поле боя, – подумала Мария. – Но, с другой стороны, у меня нет никого, кого я могла бы обнять и поздравить с победой».

Странное чувство одиночества охватило ее, когда она наблюдала за атакой. Ей казалось, будто она видит происходящее из какого-то другого места, где никто не мог достучаться до нее.

Прозвучали выстрелы. Аркебузиры Киркалди дали залп по людям графа на вершине холма, убив многих из них и заставив остальных спуститься по склону к болоту у подножия.

Мария едва могла дышать. Звуки стрельбы и пронзительные крики умирающих были чудовищными и вызывали тошноту.

Шум схватки усилился, и облака пыли повисли над столкнувшимися армиями. Мария видела, что солдаты Хантли увязли в болоте. Они падали и не могли выйти из-под удара, направляемого лордом Джеймсом и Линдсеем.

Джеймс обрушился на Гордонов, как карающий ангел, прорубаясь через ряды противника к графу и двум его сыновьям, семнадцатилетнему Адаму и сэру Джону.

Где Джеймс научился так сражаться? Мария была поражена.

– Лорд Джеймс превосходный командир, – сказала она Мейтленду. – А Киркалди – просто гений войны.

Хантли был вынужден сдаться. Его связали, посадили на лошадь, чтобы доставить к королеве. Но он внезапно соскользнул с седла и упал на землю, сраженный апоплексическим ударом.

Его тяжелый труп унесли с поля боя на самодельных носилках из рыбацких корзин и увезли в Абердин. В ту ночь его тело лежало на холодных камнях в Тулботе, одетое в желтый кожаный дублет и серые шотландские рейтузы, без единой раны на нем.

Когда сэра Джона провели как преступника по улицам Абердина, осталось лишь казнить его на рыночной площади. Было решено, что Мария должна присутствовать при этом.

– Иначе люди будут говорить, что вы поощряли его страсть к вам, – сурово произнес лорд Джеймс.

С эшафота, воздвигнутого перед апартаментами королевы, сэр Джон посмотрел на Марию, сидевшую на троне у открытого окна.

– Ваше присутствие утешает меня, прекрасная королева, так как я готов пострадать за любовь к вам! – крикнул он.

Мария вцепилась в подлокотники трона и пыталась не видеть происходящего перед ней, когда красивого юношу заставили откинуть воротник и уложили на плаху. Перед этим он опустился на колени и обратил к ней взор в безмолвной мольбе. Помощник палача грубо прижал его голову к плахе, и палач занес топор.

Он ударил, но лишь ранил сэра Джона, промахнувшись мимо шеи. Раздосадованные зрители громко застонали, а Мария вскрикнула от ужаса. Наконец палач закончил свое кровавое дело, и голова сэра Джона скатилась на доски эшафота.

Перед возвращением в Эдинбург Мария помиловала лорда Гордона, который находился на юге, и семнадцатилетнего Адама Гордона, попавшего в плен вместе с отцом и братом. Она не хотела новых убийств.

 

XIV

Коробка, стоявшая перед ней, была украшена рюшами из тончайших кружев, скрепленных испанской гребенкой. Мария взяла ее и легко встряхнула. Фламина, вручившая ей подарок, с трудом удерживалась от смеха.

– Я должна открыть ее сейчас? – спросила Мария.

– Нет, у нас есть другие подарки!

Пышка вручила ей корзинку, перевязанную лиловыми лентами, а Риччио выступил вперед с бумажным пакетом в форме короны.

– И это. – Мэри Сетон преподнесла ей шкатулку с замком, окованную латунью.

– Достаточно! – сказала Мария, когда один из подарков выскользнул у нее из рук и упал на пол. – Этого более чем достаточно на день рождения.

– Но двадцатилетие – это особенный день, – возразила мадам Райе. – Вы не можете отказаться от этих подарков.

Она вложила в руки своей госпоже маленький шелковый сверток. На соседнем столике уже находились подарки от ближайших слуг Марии: лорда Сетона, Бастиана Паже, Бургойна и Бальтазара.

– Теперь Риччио сыграет нам, пока она будет открывать подарки, – сказала Мэри Битон. – Сыграйте что-нибудь уместное.

Все рассмеялись.

– В чем дело? – спросила Мария. – Столько веселья, а я не знаю его причину. Или я сама стала его причинной?

– В определенном смысле, – ответил Риччио. – Но скорее ваше положение служит этому причиной.

– Какое положение? – Мария была озадачена.

– Откройте их! Откройте, и вам не понадобится спрашивать!

Мария открыла первую коробку, украшенную рюшами. При этом Риччио перебирал струны своей лютни, инкрустированной черным деревом и слоновой костью, и наигрывал испанскую мелодию. Потом он опустился на колени и забубнил:

– О, благороднейшая королева, примите мое предложение! Я, одинокий дон Карлос, нуждаюсь в том, чтобы вы освободили меня от гнета моего отца, короля Филиппа, и от мычания быков!

Мария достала гладкий кусок мыла с запиской, которая гласила: «Когда вы добавите меня в вашу ванну, пусть мысли обо мне воспарят к вашим ноздрям». Мария понюхала мыло; густой аромат жасмина и гардении вырвался наружу, словно из долгого заточения.

– Оно действительно из Испании, – сказала Фламина.

Музыка Риччио достигла крещендо.

– Испанская музыка такая… назойливая, – сказала Мария. – В отличие от испанцев во время ухаживания. Увы, дон Карлос не такой настойчивый, каким вы его изображаете.

Она рассмеялась, поскольку сама не испытывала нежных чувств к дону Карлосу. Потом она развернула шелковый сверток от мадам Райе. Внутри лежала изящная бутылочка с резной стеклянной пробкой. Она вынула пробку, понюхала и как будто перенеслась обратно во Францию. Это была цветочная смесь из Прованса, изготовленная парфюмерами Екатерины Медичи; Марии впервые разрешили пользоваться ею, когда ей исполнилось двенадцать лет.

Она закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Ей казалось, что она слышит голоса в Фонтенбло, тонкие детские голоса Шарля, Клода, Елизаветы…

Теперь Риччио играл нежную и гармоничную мелодию французского шансона. Его пальцы легко перебирали струны, как прикосновение ветерка.

«Я всегда любил вас, – гласила приложенная записка. – Карл IX».

– Всегда хорошо вернуться к счастливым воспоминаниям, – сказала Мария. – Но боюсь, маленький Карл напрасно сохнет по мне.

Когда она открывала коробку в форме короны, Риччио переключился на скорбную народную мелодию. Коробка была изготовлена так, что верх откидывался назад, а внизу лежали поддельные драгоценности вокруг круглой баночки с маленькой короной наверху. Записка гласила: «Я сделаю вас королевой льда, снега и ночей любви, которые длятся круглые сутки. Навеки ваш, Эрик XIV, король Швеции». Мария открыла баночку и осторожно понюхала содержимое – не пахнет ли оно волками и дикой глушью? Но мазь внутри имела чистый березовый запах.

– Вполне убедительное объяснение в любви, – сказала она. Все вокруг рассмеялись.

– Дальше, дальше! – воскликнула Пышка и вручила ей шкатулку, окованную латунью. Риччио перешел с лютни на спинет и заиграл оживленную танцевальную мелодию. Мария открыла шкатулку и достала позолоченный флакон, заблестевший в тускло освещенной комнате. «Хотя у меня чересчур большая голова, мое сердце еще больше, а моя католическая часовня – самая большая, – гласила надпись на карточке. – Станьте моей невестой и сами убедитесь в этом. Преданный вам, Его Высочество эрцгерцог Карл Австрийский».

Мария открыла флакон и едва не отшатнулась от мощной смеси ароматов розы и гвоздики.

– Ого! Сильное предложение!

Последней была корзинка. Мария развязала ленты и обнаружила внутри маленькую декоративную шкатулку. Она была наполнена пудрой с нежным запахом лаванды. Мария всегда любила лаванду, но была знакома лишь с ее французской разновидностью. Этот аромат был иным, более легким и сладким. Записка гласила: «Не обходите стороной вашего смиренного английского кузена. Он застенчив, как полевой цветок, но выдержит больше одного сезона, чтобы наполнить ваше ложе благоуханием или остаться жестоко отвергнутым, если таково будет ваше предпочтение».

– Кто это? – спросила Мария. – Она не подписана.

Риччио наигрывал на лютне мелодию «Зеленые рукава», а остальные загадочно молчали.

– Смиренный английский кузен? – повторила Мария. – Я знаю, что эта лаванда происходит из окрестностей Норфолка, но герцог Норфолкский женат, не так ли? И он не мой кузен, а родственник королевы Елизаветы… Хотя, полагаю, в некотором смысле это делает его моим племянником.

Она обвела взглядом их лица. Может быть, кто-то признается?

Смиренный английский кузен… английский кузен… Генри Стюарт, сын графа Леннокса? Он на три года младшее ее. Когда-то это делало его ребенком, но теперь, когда ей самой исполнилось двадцать лет, он был зрелым юношей. В семнадцать лет мужчины отправляются на войну и правят как короли, без регентов. Она гадала, принадлежит ли Генри Стюарт к таким мужчинам.

– Генри, лорд Дарнли? – спросила она.

– Да! – Риччио вскочил с места и побежал в соседнюю комнату, а потом появился, ковыляя на ходулях. Все засмеялись. – Я такой высокий, что у меня кружится голова! – воскликнул он.

– Мой кузен действительно такой высокий? – спросила Мария. Она очень мало знала о нем. Его отец, Мэттью Стюарт, связанный родственными узами с французскими Стюартами, был изгнан из Шотландии, когда ей исполнилось лишь два года, и с тех пор жил в Англии.

– Очень высокий, как Голиаф, – заверил Риччио.

В этот момент в комнату вошли лорд Джеймс и Мейтленд, тоже с подарками в руках. Оба посмотрели на Риччио, балансировавшего в воздухе, который, в свою очередь, смотрел на них.

– Вы теперь стали одной из фрейлин? – недоверчиво спросил лорд Джеймс. – Вы живете вместе с дамами?

Мейтленд выглядел как человек, увидевший неуместный предмет, который не должен находиться здесь, – дорогой подарок в грязной корзине или собачьи экскременты на башмаке у священника.

– Нет, разумеется, нет, – Риччио спрыгнул с ходулей.

– Вы слишком часто бываете здесь, – ледяным тоном произнес Мейтленд.

В тот вечер Мария попросила приготовить ей горячую ванну, чтобы насладиться всеми подаренными ароматами.

– Я буду лежать в воде, благоухающей испанским мылом, натру пальцы березовой мазью, попудрюсь лавандой, надушусь розами и пропитаю носовые платки цветочными ароматами из Прованса, – сказала она Пышке.

– И в Холируде станет пахнуть, как в гареме, – ответила та.

Мария лежала в душистой воде, наполнявшей ванну, и чувствовала, как расслабляется ее тело. Аромат был нежным и успокаивающим; она вытянула ноги и откинула голову назад.

Сегодня было очень весело. Ее преданные друзья устроили хитроумную игру с подарками, но…

Она плеснула водой в лицо, и теплые ручейки побежали по ее щекам.

Но на самом деле это не игра.

«Я понимаю, что должна выйти замуж, – думала она. – Отчасти я хочу этого; я устала, и мне нужен спутник. После мятежа Хантли я потеряла своего единственного союзника в противостоянии с убежденными протестантами. Не осталось никого, кто мог бы поддержать меня, если я решу поступить вопреки их желаниям. Вероятно, иностранный принц мог бы стать разумным выбором. Мощь Испании послужит предостережением для чрезмерного рвения местных лордов. Но я буду такой же одинокой, потому что дон Карлос останется в Испании, если не считать коротких визитов.

Карл IX безнадежен. Эрцгерцог представляет собой определенную возможность. Король Эрик из Швеции? Тут такая же проблема, что и с доном Карлосом. Если у меня есть муж, я хочу, чтобы он находился рядом со мной. Нельзя выйти замуж с целью избежать одиночества, а потом продолжать жить одной.

Генри, лорд Дарнли? Если он уже мужчина, то может быть. Он не английский подданный, но в нем тоже есть королевская кровь. Он последний мужчина в линии Тюдоров и родственник Елизаветы, как и мой родственник. Вероятно, она будет довольна этим браком и смягчит свое мнение в вопросе о престолонаследии. Я не прочь выйти замуж, чтобы мы обе остались довольны, если такое возможно».

– Мадам! – К ней подошла мадам Райе, протянувшая письмо: – Это для вас.

Мария открыла письмо и обнаружила стихотворение, написанное по-французски. В экзальтированных, почти бессвязных фразах автор превозносил ее красоту, мудрость и величие.

– Что это такое? – спросила она.

– Поэт Шателяр, – ответила мадам Райе. – Он неожиданно вернулся ко двору и просит уделить ему внимание.

Мария ощутила укол раздражения. Она была рада, когда этот надоедливый ухажер уехал во Францию… Выходит, теперь он вернулся?

– В другой раз, – сказала она.

Масло, выделившееся из куска мыла, покрывало ее кожу, отчего она чувствовала себя скользкой, как рыба. Выбравшись из ванны, она позволила мадам Райе обтереть себя мягким полотенцем и посыпать лавандовой пудрой. На табурете рядом с ширмой для ванны стояла еще одна шкатулка. Она открыла ее и обнаружила внутри вышитый шелковый шарф, подарок лорда Джеймса. Она надела его, завернув над пелериной и наслаждаясь прикосновением шелка к обнаженной коже.

Когда Мария вошла в свою спальню, она удивилась, увидев там Риччио.

– Какая красота! – Он смотрел на шарф. – Желтый шелк такого сочного оттенка… Я не знал, что существуют оттенки, в точности повторяющие цвет маргаритки. А вышивка – это нитки из чистого золота?

Она кивнула и распустила волосы, рассыпавшиеся по плечам.

– Подарок от лорда Джеймса, – объяснила она.

Выпуклые глаза Риччио распахнулись еще шире:

– О да! Что ж, ему подобает делать такие дорогие подарки. В конце концов, вы сделали его очень богатым человеком. Графство Морей… Такие обширные владения!

– Да.

– Едва ли не самые дорогие в Шотландии.

– Для новичка вы быстро узнали, кто чем владеет в Шотландии.

– Это одно из моих увлечений, Ваше Величество.

– Не понимаю, как интерес к чужим землям можно назвать увлечением.

– Тогда исследование, если хотите… изучение власти. Власть интересует меня. Я хочу поставить свои скромные знания вам на службу. Я бы не стал давать лорду Джеймсу еще больше земель или титулов, Ваше Величество. Избыток владений приводит к чрезмерной власти.

– Это мне решать.

Когда она заканчивала фразу, дверь тихо отворилась. Лорд Джеймс просунул голову внутрь и кивнул ей в знак приветствия.

– Я рад, что вам нравится мой подарок, дорогая сестра, – сказал он, но его взгляд был устремлен на Риччио.

* * *

Теплое майское солнце согревало клетки и деревянные ящики, отчего животные, сидевшие внутри, начинали ворочаться и скулить. Половина двора пришла посмотреть на заморские диковинки, доставленные по приказу королевы, и теперь они ждали лишь прибытия садовников и надсмотрщиков с ломами и пилами. Королева со своими дамами стояла в стороне, обмениваясь веселыми репликами и наслаждаясь прекрасным днем. Мария заметила Джона Сэмпилла, одного из молодых придворных, чьи танцы заставили Джона Нокса прочитать его отцу лекцию о непотребных развлечениях. Сейчас он стоял рядом с Пышкой и что-то говорил ей на ухо. Посол Рэндольф точно так же увивался вокруг Мэри Битон. Ах, весна!

Хотя Мария до сих пор носила облегченный вариант траура, трудно было печалиться в такой день, когда весь мир радовался. Деревья над головой раскрыли листья лишь несколько дней назад, и они как будто распускались на глазах у королевы. Если утром листья были размером с дукат, то к вечеру они вырастали до размеров чайного блюдца. Цветы пробивались из-под земли, находя путь через прошлогодние останки. У цветов нет памяти, хотя они пробуждают воспоминания у людей.

– Ах! – Мария обрадовалась приходу рабочих и садовников. Они прошли по тропинке с лопатами и тележками, насвистывая на ходу. – Джентльмены! – провозгласила она. – В этих ящиках перед вами находятся растения, доставленные из французских садов. Это персидские фиалки…

– Они не будут цвести здесь, – быстро сказал один из рабочих.

– Слишком холодно, – добавил другой.

– Мы попробуем высадить их на склоне, обращенном на юг, и немного прикроем их, – сказала Мария. – А вот красные галльские розы, которые так обильно цветут, и луноцветы, которые оплетают садовые решетки и распускаются только по ночам.

– Для них понадобится навоз, – сказали садовники.

– Я уверена, что на королевских конюшнях нет недостатка в навозе, – ответила Мария. – А вот деревья сикоморы, – она указала на самые высокие ящики. – Я очень надеюсь, что они будут расти здесь. Шелест ветра в их листьях – один из прекраснейших на свете.

Мужчины хмыкнули.

Потом появилось несколько молодых людей, одетых в кожу, в перчатках и кожаных фуражках. Они несли кнуты и дубинки. Их возглавлял пожилой мужчина с кремневым пистолетом, назначенный Марией распорядителем зверинца.

– Где животные? – спросил он.

Мария указала на клетки с прутьями и отверстиями для воздуха.

– Там.

– Кого вы приказали доставить?

– Двух львиц, медвежонка, волка и дикобраза.

– Львицы? – Мужчины с интересом переглянулись. – Взрослые?

– Нет, но уже не львята, – ответила Мария. – По крайней мере, так мне сказали.

Мужчины осторожно приблизились к клеткам.

– Где вы хотите разместить этих животных?

– Здесь, в Холируде, есть зверинец, – сказала она. – Потом я пошлю за животными для зверинца в Стирлинге.

«По одному делу за один раз, – подумала она. – Нужно продвигаться постепенно. Долгие годы забвения обращены вспять. Цветочные клумбы, которые мы заложили в прошлом году, уже начинают распускаться, а зверинец нужно было перестроить перед покупкой животных; львица не может долго сидеть в клетке».

Четыре Марии с веселым щебетом рассматривали растения, которые распаковывали садовники. Некоторые кусты казались мертвыми в соломенной обкладке. Но это впечатление может быть обманчивым – например, французские розы…

При мысли о Франции ясный весенний день на мгновение померк. Жизнь там больше не была легкой и радостной. Религиозные войны причинили много горя. Ее любимый дядя, герцог де Гиз, пал от руки гугенота, застреленный в спину. Почти все лидеры с обеих сторон были либо убиты, либо захвачены в плен: Антуан Наваррский погиб в бою, а принц Конде и констебль Монморанси попали в плен еще до заключения непрочного мира.

Поэт Шателяр, прикрепленный к сыну Монморанси, вернулся в Шотландию, и некоторые считали, что он имеет какую-то политическую миссию. Но он оказался глупцом, несчастной пешкой, запутавшейся в собственных чувствах. Мария с содроганием вспоминала его странное поведение, когда он прятался под ее кроватью и утверждал, что ослеплен любовью. Дело кончилось его казнью, но лорд Джеймс заверил ее, что это было сделано для ее же блага. Поэт пошел на смерть, цитируя Ронсара и признаваясь в любви к ней, «самой жестокой принцессе в мире».

Убийственная весна. Мария молила о том, чтобы на этом все закончилось. Демон насилия затаился на время, но теперь ей придется еще дольше носить траур, на этот раз по своему дяде.

Лорд Джеймс и Мейтленд, стоявшие за ее спиной на тропинке еще пустого сада, критически наблюдали за собранием.

– Очередная французская глупость, – процедил лорд Джеймс. – Ящики со всякой ерундой. Надеюсь, она оплатила доставку с доходов от своих французских владений, а не из королевской казны.

– Я рад, что она трудится над улучшением своего дома, тем более если она делает это за свой счет, – отозвался Мейтленд. – Вскоре она приведет сюда мужа, который разделит с ней все это.

Увидев, как лорд Джеймс нахмурился, он непринужденно добавил:

– Разумеется, наша королева должна выйти замуж. Это естественный порядок вещей. Но за кого? Он должен быть королевской крови. В идеальном случае он должен быть католиком, чтобы устроить ее, но не особенно ревностным, чтобы устроить ее подданных. Это трудная задача.

– Значит, идеальный кандидат должен быть католиком, который согласится, чтобы его сына воспитали в протестантской вере, – подытожил Мортон, который стоял рядом и все слышал. – Он должен быть королевской и благородной крови. Он должен быть здоровым физически и находиться в здравом уме. И предпочтительно он должен быть иностранцем.

– Примерно так, – согласил Мейтленд.

– А почему? – настаивал Мортон.

– Так Шотландия присоединится к самым великим державам Европы, и ее мощь возрастет…

– Здесь нет никого, кроме нас, – перебил Мортон. – Оставим хвастливые речи для простаков. Если она выйдет замуж за иностранного принца, то уплывет в Европу, присоединится к его двору и никогда не вернется в Шотландию. Тогда мы, лорды Конгрегации, сможем править, как собирались с самого начала. Мы будем делать это от имени маленького Джеймса, Роберта, Малькольма, или как она назовет своего сына.

– Более вероятно, от имени Игнация, Пьера или Людвига, – заметил Мейтленд.

– Значит, идут переговоры с доном Карлосом, Карлом IX и эрцгерцогом Карлом? – спросил Мортон.

Лорд Джеймс с улыбкой пожал плечами:

– Зимой письма идут медленно, а королева по-прежнему не выказывает особого интереса к этой теме.

– Это озадачивает меня, – сказал Мортон. – Она пробуждает страсть в мужчинах, но как будто остается бесстрастной. Возьмем эпизод с Джоном Гордоном, а потом скандал с французским поэтом в прошлом месяце. – Он покачал головой: – Оба умерли из-за одержимости ею.

– Странные дела, – кивнул Мейтленд.

– Бедный маленький поэт, – продолжал Мортон. – Он был марионеткой в руках у кого-то, кто хотел обесчестить королеву Шотландии. Агентом, засланным из Франции.

– Тот, кто послал его, хорошо знал королеву. Она неосмотрительна; она ведет себя слишком вольно и готова фамильярничать с каждым встречным. Она поощряла его – возможно, неумышленно, – но она танцевала с ним и висела у него на шее, – припомнил лорд Джеймс. Такое кокетство было отвратительным для него.

– То же самое она делает с этим Риччио, – недовольно произнес Мортон.

– Именно так, – согласился лорд Джеймс. – Это выглядит непристойно. У меня сложилось впечатление, что недавно она обсуждала с ним политические дела и обращалась к нему за советом.

Мортон приподнял бровь.

– Тогда нам следует позаботиться об этом, иначе мы можем лишиться своих постов. – Он переглянулся с лордом Джеймсом и Мейтлендом. – Сейчас я стал канцлером вместо Хантли, но скоро маленький итальянец может сесть нам на голову.

– Чушь! – воскликнул Мейтленд.

– Разве? Как часто вы совещались с королевой наедине после скандала с Шателяром?

Лорд Джеймс пожал плечами:

– Я не вижу никаких перемен. Естественно, она была расстроена…

– И обратилась за утешением к своему верному маленькому лютнисту. Да, это можно понять. – Мортон фыркнул; он очень хорошо понимал это. Грехи плоти…

– Она несчастна из-за продолжения религиозных войн во Франции, – сказал лорд Джеймс. – Из-за смерти своего дяди, герцога Гиза. Орлеан, где умер Франциск, осквернен убийствами и разрушениями. Тот лес, где они охотились, теперь кишит пушками и солдатами – это тяготит ее.

– Франция осталась позади, – отрезал Мортон.

Восторженные крики и восклицания у открытых клеток со львами привлекли их внимание.

– Вы должны признать, что она придает Шотландии определенный блеск, – сказал Мейтленд.

– Шотландские львы, – буркнул лорд Джеймс. – Они символизирует власть, а не только внешнюю привлекательность.

– Если она стремится к власти, то должна выбрать жениха, который удовлетворит королеву Елизавету, – задумчиво сказал Мейтленд.

* * *

Год спустя Мария – по-прежнему незамужняя и одинокая – лежала в постели. Она подхватила жестокую простуду с сильной ломотой в ногах и спине. Ее так лихорадило, что она была погребена под грудой одеял, хотя на дворе снова стоял теплый май. Она приказала затопить камин, и мадам Райе с Бургойном подчинились, несмотря на то что жара заставляла обоих неутомимых опекунов истекать потом. Мария стучала зубами; ее легкие были в огне, и она заходилась от приступов сухого кашля.

Все произошло совершенно неожиданно, когда она работала над депешами вместе с Риччио, который получил повышение и стал секретарем ее французской корреспонденции, составлявшей большую часть ее переписки. Резкий приступ головной боли, накативший жар и головокружение…

– Мне нужно немного отдохнуть, – сказала она и нетвердой походкой направилась в спальню. – Я чуть-чуть полежу и вернусь.

Час спустя, когда Риччио заглянул в спальню, он увидел королеву спящей, но стонущей во сне. Приложив ладонь к ее горячему лбу, он позвал Бургойна.

В следующие несколько часов ее состояние ухудшилось, что озадачило Бургойна, но потом он сказал:

– Я знаю, что это такое. Это «новое знакомство» – болезнь, получившая такое название из-за того, что она очень заразна и быстро передается от одного человека к другому. Я слышал о ней, но еще никогда не видел ее.

– Вы имеете в виду la influenza? – спросил Риччио. – Болезнь, которая приходит под влиянием звезд?

– Разве звезды служат ее причиной? Я слышал, что она недавно свирепствовала в Италии. Мне сказали, что она продвигается на север…

– Прошу вас, не вините Италию! – со смехом воскликнул Риччио. – И меня тоже – не я принес ее сюда.

– Разумеется, я ни в чем вас не виню, – сказал Бургойн. – Что за абсурдное предположение! Неужели вы думаете, что все вращается вокруг вас?

– Я так не думаю, в отличие от других. В наши дни во всем винят Риччио: в высоких ценах на зерно, в засухе и в равнодушии королевы к Роберту Дадли.

– Вы преувеличиваете, – сказал Бургойн. Но в словах итальянца была доля истины.

– Нет, это лорды преувеличивают. Они чрезмерно раздувают мое влияние – мою influenza – на королеву. Ха!

Мария застонала, и оба сразу же устремились к ней.

– Мне очень жаль, Риччио… не могу закончить письма… вы это сделаете…

Ее глаза снова закрылись. Риччио вздохнул.

– Это обычная рутина, – заверил он Бургойна. – Письмо с соболезнованиями Екатерине Медичи в пятую годовщину ее вдовства и запрос послу Ее Величества в Париже, архиепископу Битону. Я могу позаботиться об этом.

Мария слышала их разговор, словно с большого расстояния, и голоса эхом отдавались в колодце ее головы. Ее виски пульсировали болью. Она была так слаба, что едва могла поднять руку и разгладить покрывало, а ее тело превратилось в ноющую рану. Она спала, но сны были гнетущими и бесформенными, а в полудреме ее мысли метались в разные стороны, как скачущие в панике животные:

«Дадли. Роберт Дадли, фаворит Елизаветы…Должна ли выйти за него, как она говорит? Она хочет, чтобы я вышла за ее подданного, и намекает, что если я это сделаю, то она признает меня своей наследницей.

Но сделает ли она это? Что, если я выйду за него, а она все равно откажется назвать мое имя?

Что ж, тогда я буду лежать в постели с мастером Робертом. С главным конюшим, с Робином из Кэнмор-Плейс, Кэнмор-Плейс, Кэнмор-Плейс…»

– Попейте. – К ее губам поднесли чашку, и она почувствовала, как жидкость стекает по ее подбородку. Она не могла глотать.

«В постели с Робертом, Робертом, Робертом… Будет ли это?»

Мария пролежала пять дней, потея, кашляя и временами приходя в сознание, а потом теряя его. Потом она внезапно почувствовала себя лучше. Она ощущала, как болезнь отступает и разжимает свою хватку. Она попробовала сесть, но обнаружила, что ей не хватает сил. В следующее мгновение мадам Райе оказалась рядом с ней:

– О, моя дорогая, не надо напрягаться. Вам лучше? Вы проголодались?

– Нет, – сказал Бургойн, остановив ее руку. – Сначала жидкость, потом твердая пища. – Он приподнял веко Марии и осмотрел изнанку, а потом заставил ее открыть рот и заглянул внутрь. – Еда будет слишком грубой для ее воспаленного горла; нужно подождать еще несколько дней.

– Ах-х-х! – Мария впервые попыталась говорить с тех пор, как отдалась на волю болезни. Ее горло казалось чужим, а голос лишь отдаленно напоминал человеческий.

– Не пытайтесь говорить! – прикрикнула мадам Райе. – Вот, поешьте супу…

На следующий день Мария смогла сесть в постели. Мэри Сетон пришла расчесать и уложить ее волосы, свалявшиеся за дни, проведенные на пропитанной потом подушке. Переодевшись, она почувствовала себя более уверенно.

Ее первым посетителем был Мейтленд. Он вошел в комнату, как всегда одетый с иголочки, а его редеющие волосы были зачесаны так, чтобы казаться не слишком жидкими. Мария ожидала, что он будет украдкой поглядывать на Фламину (почему еще он так причесался?), но он не стал этого делать и выглядел искренне обеспокоенным ее состоянием.

– Слава богу! – произнес он. – Хотя мы знали, что у вас крепкое здоровье, а эта новая болезнь предпочитает находить хрупких жертв, тем не менее, когда королева больна, это всегда опасно.

Он улыбнулся и протянул ей только что распустившуюся алую розу. Аромат был таким же густым и душистым, как от ладана.

– Первый цветок от ваших роз, высаженных в прошлом году. Разве это не добрый знак?

Мария осторожно взяла цветок. Действительно, добрый знак: французские розы распускаются на шотландской земле.

На следующий день она встала, несмотря на протесты Бургойна, и позвала своих Марий, чтобы помогли ей одеться. Но когда Мэри Битон принесла ее любимое весеннее платье жемчужного оттенка, она обнаружила, что оно слишком велико для нее. Она сильно исхудала за время своей недолгой болезни.

– Сделаем новое платье, – решила Мария. Эта перспектива выглядела привлекательно.

Бальтазар достал измерительную ленту и обмерил ее талию, грудь и предплечья, а потом покачал головой:

– Да, вы очень похудели. Я могу перешить другие платья, но думаю, поскольку здоровье и силы возвращаются к вам, будет лучше, если мы просто сошьем два-три новых платья. Время траура подошло к концу – желает ли Ваше Величество носить что-нибудь поярче?

– Нет, я останусь в сером, черном, белом и лиловом.

– Дорогая мадам, если вы рассматриваете кандидатов на вашу руку, то не лучше ли будет носить что-то более праздничное? – спросила Мэри Сетон.

– Я узнаю, когда настанет время, – тихо ответила Мария.

Ближе к вечеру прибыл лорд Джеймс, который принес письмо от королевы Елизаветы. Он едва сдерживал свое любопытство, пока Мария вскрывала печати и внимательно читала письмо. Ей всегда нравилась красивая подпись.

– Она спрашивает, разрешу ли я графу Ленноксу вернуться в Шотландию и осмотреть его конфискованные поместья, – сказала она.

– Этот предатель! – фыркнул Джеймс. – Он продал себя как наемника королю Генриху VIII, чтобы отдать англичанам замок Дамбертон. Он заслужил конфискацию его земель и титулов! – Джеймс не заметил, как повысил голос. – И все из-за того, что наш отец не признал его своим наследником. Он и не должен был этого делать после вашего рождения. Поэтому, как видите, это ваш кровный враг, и он, без сомнения, по-прежнему желает вам зла.

– Это было очень давно, – возразила она. – Если теперь он хочет раскаяться и получить прощение…

– Предатель всегда останется предателем. Вы слишком мягкосердечны, сестра.

– Хороший правитель должен быть милосердным, – настаивала она.

– Хороший правитель должен позаботиться о своей безопасности, прежде чем проявлять милосердие.

Она вернулась к письму, оставив без внимания его замечание.

– Поэтому я проявлю милосердие, хотя некоторые могут ошибочно принять его за слабость, – продолжала она. – Я прощу графа Леннокса и верну его владения, как просит Елизавета. Прошло уже двадцать лет с тех пор, как он обратился против короля. Двадцать лет… Разве этого мало для искупления грехов молодости? Как долго человек должен платить за глупые ошибки, совершенные в юном возрасте?

– Одна глупость не отменяет другую, а лишь усугубляет ее, – ровным тоном произнес лорд Джеймс. – Она питает ее и в конце концов приводит к катастрофе.

– Она не упоминает имени Роберта Дадли в своем письме, – сказала Мария, попытавшись сменить тему. Лорд Джеймс выглядел сильно раздосадованным.

– А если бы она сделала это? – спросил он. – Что бы вы сказали?

– Ну, я бы сказала, что мне хотелось бы взглянуть на него и понять, отчего весь этот шум.

Лорд Джеймс невольно рассмеялся.

– Я видел его.

– И?..

– Он довольно привлекателен, с учетом его низкого происхождения. Или, возможно, он привлекателен из-за своего низкого происхождения. Некоторым женщинам нравятся такие мужчины. Судя по всему, королева Елизавета – не исключение.

После ухода из королевских покоев лорд Джеймс поспешно направился к Мейтленду. Он почти силком отвел его в маленькую комнату и запер дверь за собой.

– Королева Елизавета хочет, чтобы граф Леннокс получил разрешение вернуться в Шотландию, и наша королева намерена удовлетворить эту просьбу. Болезнь сделала ее еще более легкомысленной, чем раньше. Остановите ее! Она скорее прислушается к вам, чем ко мне; она считает, что у вас нет личной заинтересованности в этом.

– Я не могу остановить ее. Когда она решает что-то сделать, то становится такой же упрямой, как Елизавета. Чем больше я пытался возражать, тем тверже она стояла на своем.

– Тогда сделайте вид, что вам это нравится. О, Мейтленд! Если он вернется, то все изменится. Он заявит о своем праве на престолонаследие и привезет своего сына.

– Красавчика лорда Дарнли? – спросил Мейтленд. – И использует его для того, чтобы вскружить голову королеве? Господи Иисусе!

– Эти двое станут серьезной угрозой, которая может разрушить все наши благие начинания. Ясно, что им наплевать на Шотландию; они всего лишь хотят возвыситься. Даже их семейный девиз говорит об этом: Avant, Darnley! Jamais d’arriиre! «Вперед, Дарнли! Никогда не отступайте!» Остановите ее, Мейтленд, остановите ее!

– Говорю вам, я бессилен. – Мейтленд и впрямь чувствовал упадок сил. У него подкашивались ноги и разболелась голова. – Прошу вас, разрешите сесть.

В тот вечер Мейтленд рано лег в постель. Новая заразная болезнь нашла очередную жертву. Вежливый жест государственного секретаря, который первым посетил королеву и преподнес ей розу, обеспечил ему эту награду. Он так и не смог обсудить с ней вопрос о возвращении Леннокса, и к тому времени, когда он выздоровел, в Лондон уже отправилось письмо с согласием на просьбу королевы Елизаветы.

 

XV

Мадам Райе удивила Марию своим замечанием во время разговора:

– Я изучала звезды и обнаружила, что грядут большие перемены, как хорошие, так и плохие.

– Вы изучали звезды? Как вы дошли до этого? – резко спросила Мария. Она посмотрела на свою старинную служанку и подумала: «Неужели в каждом человеке скрываются такие сюрпризы?»

– Как вам известно, Екатерина Медичи держала астрологов и предсказателей при французском дворе. Разве вы не помните? Она сильно зависела от них. – Мадам Райе помедлила. – Много раз, особенно когда мы подолгу оставались в Шамоне, я беседовала с Руджери. Помните астронома, который сидел в башне?

Мария помнила. Она поднималась туда, хотя это было запрещено. В его комнате стояло зеркало, которым он пользовался для предсказания будущего.

– Да, немного, – ответила она.

– Он учил меня основам своей науки.

– Но это запрещено! – воскликнула Мария. Она внимательно посмотрела на мадам Райе, которой было почти шестьдесят лет. – Вы же знаете, что христиане не должны заниматься предсказаниями. И вы находитесь в том возрасте, когда люди могут заподозрить вас в колдовстве. Берегитесь, мадам!

– Но астрологи не колдуны, – возразила мадам Райе. – Они занимают респектабельное положение в обществе. Даже королева Елизавета выбрала день своей коронации по совету астрологов. И если бы астрология не была наукой и не предсказывала будущее, то к чему запрещать консультироваться с астрологами о здоровье короля? – Пожилая дама говорила разумные вещи. – Это такой же полезный навык, как штопка чулок или умение высушивать травы для лекарств. – Она немного помолчала. – Но все же было бы лучше не говорить об этом отцу Мамеро.

Мария вздохнула:

– Хорошо. Что же вы видели?

– Я не знаток, но смогла понять, что небеса предвещают большие перемены.

– Мне не нужны звезды, чтобы догадаться об этом, – со смехом отозвалась Мария. – Во-первых, большие перемены всегда где-то происходят. А во-вторых, есть две перемены в моей собственной жизни: я послала Мелвилла на переговоры с королевой Елизаветой о Роберте Дадли, которого она предлагает мне в мужья. Я также известила ее, что графу Ленноксу разрешено вернуться в Шотландию.

Оба эти обстоятельства причиняли Марии серьезное беспокойство. Она была озадачена тем, что королева предложила ей в мужья собственного фаворита, Роберта Дадли. Насколько искренними были ее намерения? А если искренними, то почему? Это выглядело так нелепо, что сначала Мария едва не рассмеялась. Дед и отец Роберта Дадли были казнены за измену, а до этого его родословная была довольно туманной. Поговаривали, что Дадли происходит из «племени предателей». Многое в этом предложении было похоже на оскорбление, за исключением одного: хотя весь мир посмеивался над Робертом Дадли и смотрел на него сверху вниз, казалось, что сама Елизавета любит его больше всех остальных и считает своим ближайшим другом. Что бы они ни думали, предлагая его Марии, Елизавета сама приносила большую жертву.

Сватовство дона Карлоса закончилось ничем. Филипп сам отозвал его. Судя по всему, дон Карлос совершенно обезумел, и его приходилось держать взаперти. Эрик из Швеции слал любовные письма, но не предпринимал никаких действий, а эрцгерцог Карл вдруг снова привлек внимание Елизаветы. Все пошло по новому кругу.

– Пойдемте посмотрим мою новую одежду, – обратилась она к мадам Райе. – Она почти готова для церемонии и должна вам понравиться. Вы знаете, что я разрешаю себе носить яркие цвета в торжественных случаях.

Она вызвала Бальтазара и попросила его принести свое платье.

– Действительно, оно почти готово, Ваше Величество. А верхняя юбка из серебряной парчи!.. – Он закатил глаза.

Теперь Мария была надлежащим образом одета для сложной церемонии, которая являлась частью возвращения графа Леннокса в шотландское общество. Она сидела на троне в зале для аудиенций во дворце Холируд и ждала, пока он пройдет заключительную часть пути по улице Кэнонгейт. В этот самый момент лорд-лайон, герольдмейстер шотландской короны, провозглашал его официальное прощение у Меркат-кросс, и его статус изгнанника был объявлен аннулированным. Его представителю вручат жезл мира, а потом он придет сюда…

Мэттью Стюарт. «Что мне известно о нем? – подумала она. – Я знаю, что он мой дальний родственник, который ведет свою родословную от Якова II. Существует французская ветвь его семьи, чья фамилия произносится как Stuart, а не Stewart, как называли и меня, когда я жила там. Эта традиция восходит ко временам Столетней войны, когда сэр Джон Стюарт из Дарнли был одним из командиров шотландских отрядов, помогавших французам в боях с англичанами. Потом его фамилия изменилась на французский манер, он стал сиром д’Обиньи, и его потомки до сих пор живут во Франции.

Мне известно, что сам Мэттью в молодости долго жил во Франции и даже сражался на стороне Франциска I в его войнах с Италией. Он на короткое время вернулся в Шотландию и примкнул к сторонникам англичан, поэтому был изгнан из страны и объявлен предателем. Потом он отправился в Англию, где женился на леди Маргарет Дуглас, сводной сестре моего отца, и с тех пор находился при дворе английских монархов».

В толпе, собравшейся снаружи, послышались крики. Должно быть, приближался граф Леннокс. Мария поспешно вспоминала то, что еще знала о нем. Леннокс-Стюарты были кровными врагами Гамильтонов, так как оба рода объявляли себя единственными прямыми потомками Якова II, то есть ближайшими претендентами на престол после детей правящего монарха.

«Мой отец благосклонно относился к их притязаниям, – вспомнила она. – Он обещал, что если у него не будет собственных детей, то он признает Леннокса своим наследником. Но потом родилась я, а Леннокс стал изменником и был объявлен вне закона…»

Трубы провозгласили его прибытие. Мария слышала звук его шагов, когда он со своей свитой поднимался по лестнице, а потом створки дверей медленно разошлись в стороны, и стражник объявил:

– Мэттью Стюарт, граф Леннокс, покорно просит принять его!

Мужчина средних лет, стоявший в окружении свиты примерно из сорока человек, вопросительно смотрел на нее.

– Можете войти.

Когда он вошел, она подумала о его странном прошлом и о том, что большинству ее дворян он покажется иностранцем. Но именно поэтому она ожидала, что он принесет с собой нечто новое. Он имел широкий кругозор и обладал большим опытом, с которым могли сравниться лишь немногие из местных лордов.

– Добро пожаловать, – сказала Мария, поднявшись с трона и позволив ему легко обнять ее и поцеловать руку в знак почтения. – Я выражаю вам свою любовь и уважение как моему родственнику и мужу сестры моего дорогого отца.

Он низко поклонился. Богато изукрашенная спина его камзола была похожа на панцирь черепахи. Потом он выпрямился и улыбнулся. Очевидно, когда-то он был красавцем. На его округлом лице сохранились следы юношеского очарования, а его взгляд был добрым.

Мария улыбнулась в ответ.

– Мы рады вашему возвращении и надеемся, что вы найдете свои владения в полном порядке, – сказала она. Его наследственные поместья находились на западе центрального региона Шотландии, в окрестностях Глазго, и, прежде чем он мог проследовать дальше и осмотреть их, он должен был получить официальное помилование и аудиенцию при дворе королевы.

– Ваше Величество чрезвычайно добры, – сказал он.

* * *

– Еще эля! – крикнула трактирщику девушка-служанка, и Мелвилл заговорщически улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ медленной улыбкой, и он задумался: что обещают ее губы, если понимать это как обещание?

Она принесла заново наполненную кожаную кружку, и он расплатился с ней. «Вероятно, это ничего не значит, – подумал он. – Ну и хорошо. Нужно держать штаны на месте, а кошелек под надежной охраной». Но было сладостно представлять неведомые похождения с незнакомой женщиной.

– Откуда едете? – спросил мужчина, усевшийся на скамью рядом с ним. Его голос был неприятно резким.

– Из Эдинбурга, – ответил Мелвилл. Ему пришлось повысить голос, чтобы перекрыть шум в столовой на постоялом дворе. – Я направляюсь в Лондон.

– Посмотреть на королеву? – проревел мужчина и запел: – Кошечка, кошечка, где ты была? Я королеве привет принесла!

Соседи неприязненно покосились на него.

– Нет, – солгал Мелвилл. Как бы они удивились, если бы узнали правду!

– Как долго были в дороге? – продолжал мужчина.

– Пять дней. Я остановился сначала в Бервике, потом в Ньюкасле.

Его собеседник присвистнул, и с его губ сорвался пузырек жира от мясного пирога, который он жевал.

– Однако вы легки на подъем. Еще один день, и окажетесь в Лондоне или, по крайней мере, в Сент-Олбансе.

– Надеюсь. В каком состоянии там дороги?

– Я слышал, лондонская дорога сейчас сухая и хорошо наезжена, – сказала служанка, таинственным образом возникшая за левым плечом Мелвилла. – Вчера вечером здесь были путники из Лондона. Они остановились пораньше, потому что им понравилась наша вывеска.

Действительно, эта красиво раскрашенная вывеска с самого начала привлекла внимание Мелвилла: «Веселая черепаха». Искусно нарисованная черепаха с черно-желтым панцирем танцевала на клубничном поле. Она обещала ночлег с чистым бельем и хорошим столом.

– Мне тоже, – признался он. – Но завтра мне нужно рано уехать.

Он был рад отдохнуть, поесть и выпить перед следующим этапом своего путешествия. По прибытии в Лондон ему не придется отдыхать; в сущности, ему придется следить за каждым своим словом, настолько деликатной была его миссия.

Его госпожа, королева Мария, официально послала его оценить предложение о браке с Дадли, оценить искренность Елизаветы, но в то же время тайно связаться с леди Леннокс и удостовериться, каким мужчиной стал лорд Дарнли. Граф Леннокс был озабочен тем, чтобы его сын последовал за ним в Шотландию и познакомился со своими владениями, но Дарнли нуждался в разрешении Елизаветы и в получении паспорта, чтобы сделать это.

Обычно Мелвилл с энтузиазмом ожидал очередного визита ко двору английской королевы – достаточно долгого, чтобы он смог обзавестись парой новых сапог, изготовленных в его любимой мастерской, и провести несколько вечеров за цивилизованными беседами и развлечениями с Сесилом и графом Норфолком, а также встретиться с императорским и французским послами. Он удостоился повышения до ранга доверенного посланника (или это произошло ли из-за болезни Мейтленда?), но его миссия, подразумевавшая обман королевы Елизаветы, выглядела не слишком привлекательно. Будучи великой мастерицей обмана, она безжалостно относилась к тем, кто пытался обыграть ее на собственном поле; хуже того, она умела быстро распознавать ложь других людей.

Он говорит, что болит живот, А сам втихомолку пирог жует…

Компания дружно запела. Громкие голоса радовались жизни, раскрасневшиеся лица сияли от восторга. Мелвилл наслаждался этим, как и собственной анонимностью.

Королева Елизавета остро взглянула на него, когда он приблизился к ней в саду Вестминстерского аббатства, куда она отправилась на обычную утреннюю прогулку.

– Мистер Мелвилл, – сказала она. – Вы явились ко мне побеседовать о престолонаследии или о моем лорде Роберте Дадли?

Она не выказала ни малейшего удивления, когда увидела его, и не стала тратить времени на вступительные любезности.

– И то и другое, Ваше Величество, – прямо ответил он.

Елизавета рассмеялась.

– Тогда добро пожаловать, – широким жестом она обвела свой сад, обнесенный высокой оградой. Зелень буйно цвела во влажном воздухе от реки, протекавшей поблизости. Елизавета прикоснулась к ветке старой узловатой груши, сорвала один из плодов и протянула ему:

– Это карамельная груша. Мой отец говорил, что она лучше плодоносила, когда ее привезли из Германии. Она очень старая, и груши от нее сладкие как мед.

Мелвилл серьезно кивнул. Что ему было делать с этой грушей? Фрукт был сочным и мягким и грозил размазаться по лицу, если он попытается откусить кусочек из вежливости. Фактически груша была такой спелой, что сок уже намочил ему ладонь.

Елизавета снова рассмеялась:

– Генрих VII обычно кормил перезрелыми фруктами свою ручную обезьянку. Можете бросить эту грушу птицам и белкам.

Мелвилл чувствовал себя глупо, когда вытирал руки накрахмаленным кружевным платком.

– Я привез сердечные приветствия от моей госпожи и вашей доброй кузины, королевы Шотландии, – сказал он.

Елизавета приподняла брови:

– Как же она ответила на предложение руки и сердца, сделанное мистером Рэндольфом? Естественно, я имею в виду предложение от Роберта Дадли.

Значит, она решила не давать ему передышки и перешла прямо к сути дела.

– Она ожидает совещания между ее и вашими министрами, пресветлая королева, – ответил Мелвилл. – Скорее всего, между лордом Джеймсом и Мейтлендом с ее стороны и лордом Бедфордом и лордом Дадли с вашей стороны.

– О! – Елизавета остановилась и подбоченилась. Ее ноздри хищно раздувались. – Значит, вы невысокого мнения о моем лорде Дадли, ведь вы назвали его имя последним! Что ж, сэр, до вашего возвращения в Шотландию вы увидите его гораздо более великим графом, чем Бедфорд. Да!

Мелвилл смог лишь кивнуть.

– Какое счастливое событие, – пробормотал он.

Утренний свет, все еще мягкий и золотистый, освещал лицо Елизаветы. На короткий момент Мелвилл увидел ее как девушку из таверны, даму из небогатого дома или дочь торговца. Ее золотисто-рыжие волосы, чистая и белая кожа, но самое главное – разум и сила воли в темных глазах делали ее женщиной, привлекательной для любого мужчины, если бы она волшебным образом перенеслась в обычную жизнь.

– Я ценю лорда Роберта как брата и моего дражайшего друга, – приятным тоном продолжала она. – Нас связывают узы более прочные, чем супружеские… и я была бы рада стать его женой, если бы решила выйти замуж. Но я решила провести остаток жизни в девичестве.

Мелвилл почти поверил ей, когда она говорила это.

– Но я совершенно искренне предлагаю его своей сестре и королеве, так как он является единственным человеком, кроме меня самой, которому я могу и буду доверять в вопросе о престолонаследии.

– Значит ли это, что, когда моя госпожа, королева Шотландии, выйдет замуж за него, вы объявите ее, вернее, их вашими наследниками?

– Разве я не сказала? – Она тряхнула головой и снова двинулась вперед, отойдя от ряда фруктовых деревьев и направившись к вымощенной кирпичом тропинке открытого сада, границы которого обозначали кусты барвинка и турецкой гвоздики.

– Значит, у нас есть ваше слово? Слово монарха?

– Разве я не сказала? – повторила она. – А теперь прошу вас – ибо не могу повелевать, не будучи вашим сюзереном, – составить компанию лорду Роберту. Ему я могу приказывать. – Мелвиллу почудилось что-то порочное в ее улыбке. – Вы лучше познакомитесь с ним и таким образом сможете убедить вашу госпожу в его достоинствах.

Немного позже королева Елизавета известила Мелвилла, что она приглашает его на обед в Уайтхолл и послеобеденное представление в банкетном зале. Потом ему предстоит речная прогулка на королевской барке с двадцатью гребцами.

Он едва успел устроиться в каюте, обитой золотой парчой, и ожидал приятного путешествия по реке – чего-то невиданного в Шотландии, где нет ни судоходных рек, ни королевской барки, – когда кто-то появился в дверном проеме, а потом наклонил голову и спустился внутрь по лесенке.

Дадли.

Он был так модно одет в расшитый жемчугом камзол с жесткими рукавами и наплечниками из желтой парчи, что напоминал призрак, явившийся из мастерской парижского портного.

– Добрый день, – обратился он к Мелвиллу и огляделся по сторонам. – Вижу, она хочет, чтобы мы остались наедине. – Он рассмеялся: – Иногда моя королева ведет себя сложно, а иногда очень просто.

Он повернулся кругом, чтобы Мелвилл мог оценить его наряд.

– Как вы думаете, сойдет? Насколько я понимаю, королева Шотландии следит за модными новинками и регулярно получает из Парижа образцы тканей и вышивки.

Мелвилл тоже рассмеялся. Потом он внимательнее присмотрелся к Дадли и пришел к выводу, что любая женщина может потратить много времени на поиски и не найти никого лучше. И судя по всему, Дадли обладал чувством юмора и должным смирением.

– Просто красота, милорд.

– Так вы и скажете вашей госпоже? – Дадли уселся на мягкую скамью. Он смотрел прямо на Мелвилла, но улыбался.

– Я скажу, что вы весьма приятны на вид, – сдержанно ответил Мелвилл.

Дадли фыркнул:

– Добрый сэр, мы с вами одни. Моя королева организовала эту встречу, и я благодарен ей, ведь такая возможность предоставляется очень редко. Позвольте заверить вас, что у меня нет притязаний на брак с той, кто настолько выше меня по положению. Насколько я понимаю, это было бы оскорблением для королевы Шотландии. Я не достоин чистить ее туфли.

Мелвилл ощутил движение барки, когда гребцы вывели ее на стрежень реки. Но источник неприятной качки находился где-то у него внутри, а не снаружи. Что это значит? Неужели здесь нет ничего честного или определенного?

– Странно слышать от вас такие слова, – наконец промолвил он.

– Все это дело рук Сесила. Он мой тайный враг! Он хочет, чтобы я оскорбил чувства обеих королев и впал в немилость, оставив ему всю власть при дворе. Ведь если я буду стремиться к этому браку, то оскорблю свою королеву неверностью, а вашу – самонадеянностью. А если я не подчинюсь, то оскорблю свою королеву непослушанием, а вашей королеве нанесу смертельную обиду. Поэтому, так или иначе, я дискредитирован и лишен милости моей королевы.

Он с несчастным видом сгорбил плечи. Мелвилл едва не пожалел этого гордого мужчину, волей обстоятельств ставшего пешкой в женской игре. Он напоминал быка, идущего на заклание.

– Думаю, ни та, ни другая королева не будет чего-либо требовать от вас, – только и сказал он.

– Пожалуйста, передайте вашей госпоже просьбу простить меня за дерзость, путь и неумышленную, – настойчиво сказал Дадли.

Несколько дней спустя «жертвенного быка» поставили на колени в Вестминстерском соборе перед королевой и пэрами в парламентских мантиях, чтобы сделать его графом Лестером. Последним этот титул носил Генрих V, и с тех пор он предназначался только для принцев. Все происходило в чрезвычайно торжественной обстановке, пока Елизавета не наклонилась вперед, чтобы застегнуть воротник новой мантии Роберта Дадли, и ее рука как бы невзначай скользнула по его шее.

Французский посол де Севр посмотрел на Мелвилла и цинично усмехнулся.

Когда процессия двинулась к выходу, Елизавета остановилась поговорить с Мелвиллом и послом.

– Как вам нравится новый граф Лестер? – оживленно поинтересовалась она.

Лорд Роберт держался прямо, гордый своим плащом с вышитым гербом и меховой оторочкой, а перед ним шествовал Генри, лорд Дарнли, несущий почетный меч.

– Он похож на счастливого слугу, чья госпожа умеет видеть и вознаграждать добрую службу и высокие достоинства, – ответил Мелвилл. Внезапный переход от простого «сэра Дадли» к титулу принца был головокружительным повышением.

– Однако вам больше нравится вон тот долговязый юноша, – заметил Елизавета и указала на Дарнли.

Она знала! Она выяснила его тайную миссию! Какой шпион… Как?.. Или она просто настолько умна, что ее невозможно одурачить?

– Ни одна женщина с характером не выберет мужчину, который на вид больше похож на женщину, – вслух сказал он. – У него женственное лицо и нет бороды.

– В самом деле, – Елизавета любезно улыбнулась. – Однако он хорошо держит меч и такой же гибкий и крепкий, как сам клинок.

 

XVI

– А что она сделала потом? – спросила Мария. Они с Мелвиллом сидели в крошечной комнате, примыкающей к ее спальне в Холируде.

– Она больше не упоминала о том «долговязом юноше» – а он действительно высокий, Ваше Величество. Поэтому я не могу знать, о чем ей известно, а о чем она догадывается. Полагаю, за мной никто не следил, когда я посещал графиню Леннокс, но я не могу быть точно уверен. Но я относительно уверен, что наш разговор не могли подслушать.

Он вздохнул. Визит в Англию прошел очень напряженно, и даже новые сапоги оказались не такими хорошими, как он ожидал.

Мария взяла с подноса ежевичное пирожное и протянула одно Мелвиллу. Он отказался. Она прожевала откушенный кусок перед тем, как спросить:

– Он выше меня?

Она встала. Ее свободное платье толстыми складками ниспадало на пол от талии.

– Думаю, да. И должен сказать, он красив. Разумеется, я покривил душой, когда она спросила, что я думаю о нем, чтобы это казалось скорее изъяном, а не преимуществом. Как первый принц крови при дворе, он возглавлял церемонию и смотрелся очень достойно.

– Хм-м-м. – Она улыбнулась. – И вы говорите, у него есть дар красноречия? – Она вернулась на свое место и откинулась на спинку кресла. Возможно ли… Может ли этот ее родственник, который так хорош по описанию, пробудить в ней личную симпатию?

– Он прекрасно умеет поддерживать разговор. У меня была возможность несколько раз побеседовать с ним.

– О чем вы говорили? – Она начала накручивать на палец локон каштановых волос.

– В общем-то, ни о чем. – Мелвилл не мог вспомнить. Темы разговоров были несущественными: погода, популярные мелодии и придворные сплетни. – Лорд Дадли тоже хороший собеседник и интересный человек, – подумав, добавил он.

– Вы смогли понять, что привлекло к нему Елизавету?

Да, он понимал.

– Трудно понять, что привлекает любую женщину, не говоря уже о королеве, – дипломатично ответил он. – Сердце королевы непостижимо, особенно когда речь идет об этой королеве. Позвольте сказать, что она сделала: она попыталась переманить меня на свою сторону и отказаться от верности вам!

– Что? Каким образом? – Глаза Марии возбужденно блестели. Она перестала играть со своим локоном и уставилась на Мелвилла.

В этот момент он хладнокровно проанализировал ее черты, те самые, о которых расспрашивала Елизавета. Волосы, несомненно, были одним из ее лучших атрибутов: густые, блестящие, вьющиеся, роскошного рыжевато-каштанового оттенка. Но ее розовато-белая кожа и немного раскосые сияющие глаза янтарного цвета были настолько поразительны, что создавали впечатление хрупкой энергии. «Если такой парадокс имеет смысл», – подумал он. В них была жизнь, одухотворенность, joie de vivre, несмотря на физическую хрупкость. Ее вид наводил на мысли о мимолетных радостях и элегических удовольствиях; она пробуждала в мужчинах желание обнять ее прямо сейчас, несмотря ни на что.

Мелвилл попытался отогнать неуважительные мысли о женщине, которая была его королевой.

– Она флиртовала со мной, – признался он. – Она показывала мне разные платья и предлагала рассудить, какое из них больше всего идет ей.

Мария невольно рассмеялась.

– Какое же вы выбрали?

– Итальянское. В ее гардеробе есть платья из каждой страны, и в один день она носит английское, в следующий французское и так далее. Но итальянское больше всего шло Елизавете, так как позволяло ей укладывать волосы под сетку и носить дамскую шляпку.

– А какие у нее волосы?

– О, теперь вы заговорили, как она! Ее волосы скорее рыжеватые, чем ячменно-желтые, и вьются от природы. Но она спрашивала то же самое о ваших волосах и о том, какой цвет лучше и у кого они более красивые.

– Нет! – воскликнула Мария. – Должно быть, она играла с вами?

– На самом деле она была совершенно серьезна. Она потребовала от меня ясного ответа.

– И?..

– Я сказал, что вам нельзя поставить в упрек несравненную красоту ваших волос. Потом, – жалобно продолжал Мелвилл, – она велела мне сказать, кого из вас я считаю первой красавицей. Это было просто. Я ответил, что вы самая красивая королева в Шотландии, а она в Англии. Но она не удовлетворилась этим и продолжала давить на меня. Наконец я сказал, что каждая из вас – красивейшая дама в своей стране, но у нее более бледная кожа, хотя ваш румянец выглядит очаровательно.

– Это удовлетворило ее?

– В общем-то нет. Потом она спросила меня, кто выше ростом, а когда я ответил, что вы заметно выше ее, он заметила: «Тогда она слишком высокая, потому что я сама как раз нужного роста».

Мария снова рассмеялась.

– И она не остановилась на этом. Она стала расспрашивать меня о ваших интересах и о том, как вы проводите свое время. Я ответил, что вы недавно вернулись с охоты из Хайленда, что вы часто читаете исторические сочинения и иногда развлекаетесь игрой на лютне и спинете. Тогда она уставилась на меня – мадам, у нее пронизывающий взгляд, как у хищной птицы, – и спросила, хорошо ли вы играете. Я ответил: «Довольно неплохо для королевы».

– Изменник! – Мария скорчила гримаску.

– Я считал, что это выведет из заблуждения о том, будто она должна быть совершенством во всем, что делает. Но нет! Потом она устроила так, чтобы я «случайно» услышал ее игру. Она притворилась смущенной, но на самом деле была очень довольна и снова спросила, кто лучше играет, вы или она. Должен признаться, Ваше Величество, я отдал ей предпочтение только потому, что устал от ее хитростей.

– Ага! Дважды изменник!

– Но этим дело не закончилось. Она задержала меня еще на два дня, чтобы я мог посмотреть, как она танцует, и сравнить ваше мастерство. Я сказал, что вы танцуете не так непринужденно, как она, и это правда, потому что она забывает о приличиях во время танца и прыгает, как мужчина. Но слава богу, она восприняла это как комплимент и наконец отпустила меня.

– Как необычно! Похоже, она не меньше интересуется мною, чем я интересуюсь лордом Дарнли или лордом Робертом.

– Она делала и говорила другие странные вещи. Она отвела меня в свои покои и показала мне ваш портрет и портрет лорда Роберта. Потом она поцеловала ваш портрет и сказала, что пришлет вам лорда Роберта или огромный рубин в знак своего расположения.

– А Дарнли… Как вы думаете, она выпишет ему паспорт, чтобы он смог покинуть Англию?

Внезапно Мария поняла, что она будет чрезвычайно разочарована, если не сможет увидеть Дарнли лицом к лицу.

– Шансы примерно равны, особенно если вы благосклонно воспримете кандидатуру новоиспеченного графа Лестера.

– Тогда, мой добрый Мелвилл, напишите моей кузине, что я глубоко разочарована вашим возвращением без портрета лорда Роберта. Я также разочарована, что граф Лестер сам не прислал мне подарок. Скажите, что я ожидаю встречи с ним. Потом упомяните о том, как я была рада удовлетворить ее просьбу насчет графа Леннокса, и добавьте, что отец с нетерпением ожидает сына, который еще даже не видел своих владений. Между тем я отправлю ей замечательный подарок.

Мелвил вздохнул. Это напоминало теннисную партию, которая могла продолжаться до бесконечности. Подача, прием, подача…

– Да, Ваше Величество.

После ухода Мелвилла Мария долго сидела и смотрела в окно. Как она и сказала, на словах этот родственник выглядел многообещающе. Он не был иностранцем, в его жилах текла королевская кровь, и он провел некоторое время во Франции. Он даже был высоким! Это выглядело слишком хорошим, чтобы оказаться правдой.

«Если бы я выдумала его, то наделила бы его всеми этими качествами, – подумала Мария. – Даже католической верой…»

* * *

В холодный декабрьский день перед своим двадцатидвухлетием Мария открыла заседание парламента в Толбуте. Она собрала парламент с целью восстановить графа Леннокса в его правах и владениях и теперь медленно шла по Кэнонгейту из Холируда во главе торжественной процессии. Лорд Джеймс нес корону, но Гамильтоны (которые должны были это сделать) отказались принять участие в церемонии, возвращавшей на сцену их политического противника. Граф Атолл нес скипетр, а граф Кроуфорд – государственный меч.

Внутри сумрачного здания Мария обратилась к трем сословиям государства с речью о своем намерении помиловать графа Леннокса. Потом Мейтленд встал и выступил со второй речью.

– Дорогие соотечественники, – сказал он. – Вам хорошо известно о благородном происхождении Мэттью Стюарта и его родстве с королевой через брак с ее тетей. Наша милосердная королева не хочет видеть гибель никакого благородного рода; она стремится к тому, чтобы древняя кровь продолжала пользоваться уважением. За три года, которые Ее Величество правит нами, мы получили доказательства ее честных и великодушных деяний, а также многочисленные примеры ее милосердия. Нам выпала честь…

На пиру в Холируде, где все поздравляли Леннокса, Мейтленд получил возможность поговорить с лордом Джеймсом, который весь день сверлил его взглядом.

– Вы не только не предотвратили это непотребство, но и восхваляли его, – прошипел он.

– Я был бессилен предотвратить его, – ответил Мейтленд. – Вы знаете об этом.

Риччио и музыканты перестали играть, и мужчинам пришлось вернуться к общей беседе, пока инструменты снова не обеспечили фон, маскирующий их голоса.

– Теперь мы можем ожидать худшего, – сказал лорд Джеймс. – Я слышал, что она проявляет большое любопытство к своему племяннику Дарнли. Скоро он будет здесь, словно щенок, ползущий по отцовскому следу.

– Могло быть хуже. По крайней мере, Дарнли – подданный Елизаветы, а не иностранец.

– Нет ничего хуже, если она будет увлечена им. Возникнет новая партия, где будут безраздельно править Ленноксы-Стюарты. Они не оставят места никому другому – по крайней мере, не в этом поколении, – мрачно заключил лорд Джеймс.

– Дарнли всего лишь мальчишка. Им будет нетрудно управлять. Когда он окажется здесь, мы сможем поставить его на службу нашим интересам. – Мейтленд вздохнул: – Во всем нужно искать благоприятную возможность.

Музыка заиграла громче; Мария с Мелвиллом начали танцевать гальярду. Вскоре Пышка и лорд Сэмпилл присоединились к ним, и танец стал более раскованным. Даже Рэндольф и Мэри Битон устремились к остальным.

– Я слышал сообщения об этом «мальчишке», – сказал лорд Джеймс. – Когда он находился во Франции, вдали от матери, которая вертит им как хочет, то вел себя не слишком пристойно. Он склонен к пьянству и пустой похвальбе.

– Значит, он довольно глуп и бунтует против матери. Какой мальчишка не делает этого? Неужели вы сами не делали ничего, о чем не хотели бы говорить даже своей матери? Готов поспорить, даже Джон Нокс может кое-что рассказать об этом.

 

XVII

Генри, лорд Дарнли, выпрямился в седле и изогнул шею. Они приближались к границе Шотландии, и скоро он сможет увидеть свою родину. Руины римской стены в окрестностях Ньюкасла остались позади. Он хотел увидеть ее и даже сочинил о ней неплохое стихотворение, но стена разочаровала его: она оказалась лишь мшистыми курганами, окутанными туманной дымкой. Возможно, когда-то она была мощной и служила препятствием для варваров, но теперь не могла остановить даже стадо пасущихся овец. Тем не менее он прошептал рефрен из стихотворения, когда проезжал между курганов со своими пятью слугами:

С детства он слышал истории о знаменитой стене, построенной для защиты от варваров. Теперь ее с обеих сторон окружала цивилизация, а варвары были оттеснены на север, в Шотландию, куда он направлялся – правда, еще дальше от Эдинбурга и Стирлинга.

В дороге, после прощания с английским двором, ему не раз предоставлялась возможность хорошо повеселиться и выпить в тавернах. С каждой бутылью он произносил тост в честь своей матери, которая обычно следила за каждым съеденным куском, каждым костюмом, каждым письмом, которое он писал.

– За вас, дорогая матушка, бдительная и суровая матушка! – крикнул он в первый день, подняв кружку. Он сделал первый глоток, ухмыльнулся и продолжал: – Матерь Пресветлая, Матерь Дражайшая, Матерь Чистейшая, Матерь Милосердная, Матерь Обожаемая, Матерь Преславная, Зерцало Мудрости, Источник Радости, – да, это правда, она устроила все это. И теперь я отправился искать счастья. О Сосуд Духовности, Источник Преданности, Мистическая Роза… – Он расхохотался, представив свою строгую мать в образе мистической розы. – О Врата Небесные, о Утренняя Звезда…

– Следи за своим языком, пьяный щенок! – крикнул дородный мужчина, сидевший поблизости. – Если ты еще раз оскорбишь Деву Марию…

– Деву Марию? – спросил Дарнли. – Я говорю о моей матери, о моей благословенной матери, а не о Святой Деве.

– Ты извращаешь молитву Деве Марии, а мы плохо относимся к этому. Считай, что тебя предупредили. – Он поднял кустистую бровь, и его глаз, выпуклый, как мраморный шарик, уставился на него.

– Хорошо. – Дарнли вернулся к своему пиву. Свобода, свобода от нее ударила ему в голову. Это чувство было крепче любой выпивки.

О, наконец-то освободиться от нее! От ее постоянного надзора, от ее нотаций, советов и бесконечных придирок. О Мать добрых советов! Он хихикнул, и мужчина, сидевший рядом, снова злобно посмотрел на него.

Даже когда он стоял в своей спальне, пытаясь вспомнить, не забыто ли что-то необходимое в дороге, она пришла и стала расчесывать его волосы.

– Словно сияющая золотая корона, – мечтательно произнесла она. – После мытья обязательно прополаскивай их ромашковой водой, чтобы они сохранили блеск.

– Мама! – Он гневно схватил свою шляпу.

– Говорят, она неравнодушна к золотистым волосам, – сказала его мать.

– А я слышал, что она предпочитает брюнетов, – ответил он, лишь бы возразить ей.

– Нет, у меня сведения из самого надежного источника.

– Ба! – Он застегнул плащ и стремительно вышел из комнаты. Дальняя дорога манила его как путь к свободе. Какая разница, что ждет его в Шотландии? Главное, что матери запретили ехать вместе с ним. Он отправится туда, где она не сможет дотянуться до него.

В результате Дарнли мало думал о самой Шотландии. Это был скорее побег, чем осознание новой реальности. А теперь эта реальность маячила лишь в нескольких милях перед ним, и он чувствовал себя невежественным и неподготовленным.

«Почему я так мало думал об этом, почему не готовился?» – мысленно сетовал он, пока они приближались к Бервику.

«Потому что она все время приставала ко мне и не давала мне ни отдыха, ни уединения», – ответил он себе. Но это было слабым утешением.

Они проехали через Бервик, пограничный город, который некогда принадлежал Шотландии, но был завоеван англичанами в 1482 году и оставался в их руках. Граф Бедфорд, хранивший эти владения для английской короны, вежливо приветствовал его и проводил до самой границы, где их встретили лорд Джеймс, Мейтленд и отряд всадников.

– От имени Ее Величества королевы Марии мы приветствуем вас в Шотландии, – произнес лорд Джеймс.

Он говорил по-английски с безупречным лондонским выговором, и Дарнли был разочарован.

– Вы говорите как настоящий англичанин, – сказал он.

– От имени Ее Величества королевы Марии мы приветствуем вас в Шотландии, – повторил лорд Джеймс с сильным гортанным акцентом, перемежая английские и шотландские слова. – Так лучше?

– Значит, это почти два отдельных языка.

– Twa leids, – подтвердил Джеймс.

«А я так и не выучил шотландский, – мрачно подумал Дарнли. – Они будут беседовать друг с другом, а я не пойму ни слова».

– Я буду учиться, – пообещал он.

– Вы на время останетесь в Холируде и познакомитесь с Эдинбургом, – продолжал Джеймс по-шотландски. – Ваш отец находится в Данкелде, но скоро присоединится к вам. Королева отправилась в замок Вимс.

Для Дарнли это прозвучало как несколько фраз на голландском торговом диалекте, что лишь усилило его беспокойство.

– Помедленнее, сэр, прошу вас, – сказал он. – Я еще плохо владею вашим языком.

– Тогда вам лучше leir побыстрее, – холодным тоном посоветовал Джеймс.

 

XVIII

Мария ежилась даже в шерстяном белье, предназначенном для холодной погоды. Оно было сшито из тонкой шерсти и тесно облегало кожу. Она получила его из Франции и собиралась заказать еще целый сундук для себя и своих Марий, если оно окажется удобным. Но такое белье служило лишь слабой защитой от особого, пронизывающего и сырого холода в этом феврале, без нормального снега, но с белыми туманами и леденящим ветром, от которого стыли пальцы и все время хотелось дрожать.

Надев самый теплый плащ, бобровую шапку и перчатки, она решила прогуляться по саду. «С огнем нужно бороться огнем, а холоду противопоставить холод, – подумала она. – Если я выйду на улицу, одетая как следует, мне будет теплее, чем если бы осталась в холодных каменных комнатах замка Вимс, а ходьба поможет разогреть кровь».

Она спустилась по спиральной лестнице угловой башни старого замка и открыла обитую железом массивную дубовую дверь, ведущую в сад. В это время года там было пусто; живая изгородь щетинилась голыми ветвями, а цветочные клумбы были закрыты соломой и дерюгой. Иней подморозил холмики перегноя и тонкой пленкой покрывал статуи. Круглые ягодицы Купидона со стрелой, нацеленной вниз, блестели от льда.

«А завтра Валентинов день, – подумала Мария. – Бедный замерзший мальчик, тебе лучше прикрыться.

Как ни странно, мы забываем о том, что Купидон вырос и стал прекрасным богом. Он был красив как Венера в мужском облике, и Психея влюбилась в него с первого взгляда. Но вместо этого мы цепляемся за внешность курносого ребенка, а не мужчины. Интересно почему?»

Она улыбнулась при мысли о маленьком празднике, задуманном для близких людей: традиционный выбор «Валентин» и «Валентинов», игры и подарки. Ее Мариям это очень понравится, особенно Мэри Ливингстон, чей избранник Джон Сэмпилл находился рядом. Скоро все они выйдут замуж. Действительно, уже пора. Им было больше двадцати лет, и они прождали достаточно долго из уважения к своей госпоже.

«Хорошо, что здесь мы находимся вдали от Нокса и его соглядатаев», – подумала она. Замок Вимс – не то место, куда может приехать он сам или кто-то из его соратников. Он расположен под другую сторону залива от Эдинбурга. В последнее время Нокс стал еще более громогласным и требовательным к своим прихожанам.

Она свернула в кипарисовую аллею в центре сада. Высокие зеленые деревья двумя рядами стояли на страже, охраняя его покой. Здесь действительно было очень тихо; птицы не пели, и не было слышно не звука, кроме плеска волн о скалы далеко внизу. Холодные морские волны накатывались и отступали, накатывались и отступали с безучастным чавкающим звуком.

Марию подошла к границе сада на самом краю утеса над заливом Форт. Во избежание несчастных случаев вдоль края возвели невысокую стену. Но она доходила лишь до пояса, и человек мог без труда перепрыгнуть через нее… или упасть вниз, если его толкнут.

Она плотнее запахнула плащ и подняла капюшон, закрыв даже шапку от яростных порывов ветра. Он задувал с Северного моря через воронку, образованную заливом и прибрежными скалами, и несся мимо Литлингоу до Стирлинга, где утихал в холмах и лощинах шотландских предгорий.

Небо было серым, и солнце скрывалось за плотными облаками. На другой стороне залива холмы полого поднимались к Эдинбургу, но туман окутывал город, и Мария не видела его. Пока она смотрела, клубы тумана накатились с Северного моря, как будто оно закипело, поднялись над утесами и заползли в сад, пробираясь по гравийным тропинкам, путаясь в ветвях живой изгороди и размывая контуры статуи Купидона, словно надевшего облачную мантию. Сад превратился в дымчатое море, где осталось немного ориентиров: кипарисы, вершина солнечных часов и самые высокие скульптуры.

«Я могу заблудиться», – подумала Мария, когда увидела, что даже дверь башни скрылась из виду. Она повернулась, собираясь ощупью найти обратный путь, но внезапно заметила какое-то движение – единственное, произошедшее в саду за последнее время. Что-то шевельнулось в белом тумане, мелькнуло, а потом остановилось. Ей почудился отблеск металла, но звука не было.

Она пошла в этом направлении, придерживаясь гравийной тропинки, а потом свернула на более широкую дорожку, ведущую к краю сада, где появилось движение.

Снова что-то блеснуло, но на этот раз послышался лязгающий звук металла о металл.

В конце дорожки стоял высокий мужчина, закутанный в темный плащ и смотревший на воду. Его голова была закрыта, а на поясе висел длинный меч. Он сжимал рукоять, глухо лязгавшую о какую-то металлическую пряжку в его костюме.

Он казался выше любого смертного, и его черный плащ не шевелился от ветра, а свисал с плеч, словно высеченный из камня. Он не двигался, если не считать руки, лежавшей на рукояти меча, а поднятый воротник скрывал черты его лица.

Мария подошла ближе, но он по-прежнему не двигался и не издавал ни звука. За ним что-то шевельнулось, и из тумана появилась бледная голова лошади с глазами цвета опавших листьев. Она подошла к мужчине и прикоснулась к его руке. Он повернулся и посмотрел на нее.

Он был бледным, а его светло-голубые глаза казались такими же холодными, как туман. Его губы были полными, но выглядели бескровными, а румянец на щеках отсутствовал. Его возраст был неопределенным: лишенное морщин юношеское лицо было отмечено печалью много повидавшего человека.

Она негромко вскрикнула. Он моргнул и как будто смутился.

– Прошу прощения, что испугал вас, – сказал он. Его губы растянулись в улыбке, и его лицо сразу же преобразилась. – Я сам был напуган и ждал здесь, чтобы набраться храбрости.

Его лошадь тихо заржала и тряхнула гривой. Туман на мгновение рассеялся и открыл ее серую спину с богато украшенным седлом.

– Какое дело потребовало у вас набраться храбрости? – поинтересовалась Мария. Этот молодой рыцарь казался древним призраком, возможно, пришельцем из эпохи короля Артура. Рукоять его меча, которую он сжимал длинными белыми пальцами, была изукрашена самоцветами.

– Я должен предстать перед своей доброй королевой, – ответил он.

– А почему вы боитесь это сделать?

– Она не посылала за мной, я приехал сюда по распоряжению отца. Он сказал, что по меньшей мере неделю не сможет покинуть Данкельд, поэтому я должен поехать один и представиться ей. Но это казалось гораздо более простым делом, когда я находился далеко отсюда.

– Вы Генри, лорд Дарнли, – наконец догадалась она.

Он еще сильнее побледнел, когда она откинула капюшон.

– Матерь Божья, это вы! Вы – это она! Вы… ох, простите меня, я трижды дурак!

Он схватил ее руку в перчатке своей белой рукой и стал целовать ее.

– Дорогой кузен, – сказала Мария, смутившаяся из-за его смущения. – Я давно ожидала вашего приезда.

Она осторожно высвободила руку из его холодных пальцев.

– Не нервничайте. Разве это не лучше, чем публичный прием с обменом любезностями на виду у всего двора? Мы оба оказались здесь, в этом мертвом заброшенном саду, по какой-то причине, может быть, даже по одной причине.

– Да. Мы оба искали уединения для раздумий. – От радости кровь бросилась ему в лицо, и на его щеках заиграл румянец.

– Увы, это редкое удовольствие для нас обоих, – сказала она. – Нужно пользоваться любой возможностью. – Она жестом поманила его: – Теперь вы пойдете со мной?

– Одну минуту! – взмолился он. – Неужели мы должны так быстро присоединиться к остальным и затеряться среди них?

Она точно поняла, что он имеет в виду, хотя все ее спутники в замке Вимс были лично отобраны ею, а те, кто наиболее пристально следил за ней – лорд Джеймс, Мейтленд и даже благожелательно настроенные Эрскин и Мелвилл.

– Как пожелаете. – Мария непринужденно улыбнулась, но на самом деле она уже прикидывала его рост и радовалась тому, что он смотрел на нее сверху вниз – нечто такое, что случалось очень редко. Она привыкла к тому, что выше почти всех остальных, и практически не думала об этом как человек, который не думает, как он удерживает равновесие на суше до тех пор, пока не попадает на море.

– Отсюда можно увидеть Эдинбург? – спросил он.

– В ясный день, – ответила она и подвела его к обзорной площадке на краю утеса. – Но сегодня туман скрывает город.

Огромные извивающиеся клубы тумана проносились над водой. Суша на другой стороне залива каждые несколько секунд то показывалась, то исчезала из виду.

– Лейт находится почти прямо напротив нас.

– Это эдинбургский порт, – сказал он, словно прилежный ученик. Он явно запомнил этот факт. – А слева на мысу находится замок Танталлон, где мой дядя граф Мортон принимал моего отца.

– Ваш отец был рад, когда ему разрешили вернуться в Шотландию.

– Радость возвращения домой невозможно описать словами. Разве это не похоже на возвращение в рай? Говорят, что мы лишь странники на этой земле, изгнанные из своего вечного дома, но в конце концов возвращаемся туда, если заслуживаем этого. Поэтому вторая самая большая радость – это вернуться в свой земной дом после долгого изгнания. Возможно, это величайшее счастье, которого мы удостаиваемся.

Его лицо сияло.

– Но вы не были изгнаны, – подумав, сказала она. – Вам еще не приходилось бывать в Шотландии. Вы родились в Англии; вы английский подданный и даже первый принц крови.

– Но Шотландия – дом моих предков!

– И что это значит на самом деле? Она не пробуждает у вас никаких воспоминаний, не бередит ваши чувства. Такие вещи нужно ощущать на месте; их нельзя передать на расстоянии, словно некий таинственный эфир.

– Ах, вы не понимаете, – грустно произнес он. – Я знаю лишь, что чувствую себя шотландцем, что какая-то часть меня всегда радостно отзывается на слово «Шотландия». Меня волнует, когда я узнаю, что стихотворение было написано шотландцем, или какой-то шотландец совершил подвиг за границей, или даже что какой-нибудь обычный человек имеет частицу шотландской крови. Он сразу становится другим для меня… более возвышенным. Нет, я не могу этого объяснить.

– Понимаю. – Она действительно понимала. – Я чувствовала то же самое, когда вернулась в Шотландию. Увы, я обнаружила, что, хотя французы считали меня шотландкой, шотландцы считали меня француженкой. Я испытывала чувства, о которых вы говорите, хотя никто не мог приписать их мне. Даже сейчас меня считают иностранкой, пользуясь религией в качестве предлога. Какая глупость! Шотландия тысячу лет была католической страной, но не прошло и пяти лет, как она обратилась в протестантство. Кто же тогда лучший шотландец, более традиционный или истинный шотландец?

– Да! – воскликнул он. – Да, в Англии то же самое. Религия наших предков внезапно была названа предательской. Однако Эдуард Исповедник и Генрих V насаждали и отстаивали ее. Почему же тогда их до сих пор славят как героев?

– Потому что теперь принято держать в голове два вероучения, которые противоречат друг другу. Это вошло в моду.

Оба рассмеялись.

– Наш общий прадед – Генрих VII. Каким простым был его мир! – продолжала она. – Существовала лишь одна вера, и нужно было думать только о Европе. Не было никаких протестантов, Нового Света, России или турок. Ему оставалось лишь уладить распри между домами Йорков и Ланкастеров. У нас есть протестанты и проповедники, язычники и ереси, простолюдины и их представители, Джон Нокс…

– У нас?

– Да, – спокойно ответила она. – У нас.

Генри, лорд Дарнли, получил теплый прием в замке, превращенном королевой в тихую гавань для отдыха. Здесь царил дух непринужденности, где парадную обувь можно было сменить на комнатные туфли, а жесткие корсажи, украшенные драгоценностями, – на мягкие халаты. Мария часто искала такие убежища, останавливаясь в домах торговцев, отпуская своих слуг и даже отказываясь от королевских атрибутов как человек, который сбрасывает одежду, чтобы принять теплую ванну в целебном минеральном источнике.

Ее Марии находились в приподнятом настроении; они высоко ценили то время, когда их госпожа отступала от строгостей официального протокола. Тогда они делали вид, что превратились – и даже на короткое время превращались – в обычных горничных. Девятнадцатилетний Дарнли легко вписался в их общество, так как он сам бежал от будущих обязанностей и находился в игривом и благодушном состоянии.

В Валентинов день они устроили маленький праздник со старомодными записками, пением и танцами. Большой зал замка Вимс (хотя на самом деле он был довольно маленьким) заранее подготовили к этому событию: расчистили пол для танцев и натянули красные ленты между стенными канделябрами. За музыкантами послали в Дармефермлайн, так как в замке не было тех, кто умел бы играть на цитре и скрипке, и составили музыкальную программу.

Старинная легенда гласила, что птицы в этот день выбирают себе пару, как и большинство людей. Уже были выставлены две корзинки с именами всех мужчин в одной и всех женщин – в другой. Им предстояло вытаскивать записки и составлять пары. Случай и природа должны обеспечить правильный выбор.

Но человеческие потребности вмешались в этот процесс. Мария чудесным образом выбрала Дарнли, а Мэри Ливингстон – Джона Сэмпилла. Мэри Битон и Мэри Флеминг, чьи ухажеры были слишком заняты государственными делами для визита, пришлось довольствоваться одним из музыкантов и смотрителем замка.

Дарнли медленно развернул записку с именем, которую он достал из корзинки. Там было написано «Мария Стюарт», а не «королева».

– Смею ли я? – спросил он.

– Должна ли я остаться без пары в такой день? – рассмеялась Мария. – Это было бы оскорбительно. – Она повернулась к нему: – Добро пожаловать, Валентин.

Она вгляделась в его красивое, мужественное лицо. Он был похож на рыцаря из сна – такой высокий, умный, откровенный, с золотистыми кудрями…

Он показал себя превосходным танцором. Потом он взял свою лютню и, ко всеобщему изумлению, оказался настоящим мастером. Даже Риччио, сидевший в углу и наблюдавший за празднеством, одобрительно кивал. Когда все закончилось, Дарнли уселся перед камином и стал петь. Его голос, шелковистый тенор, уверенно и страстно выводил каждую ноту.

Нет сладостнее урожая по весне, Чем урожай из спелых поцелуев! Целуй же, о владычица весны, Наполни закрома своим лобзаньем, Твои чертоги дивно зелены И призывают к радостным дерзаньям!

Мария, полулежавшая на кушетке у его ног, попалась в расставленную им золотую сеть. Все в этой сети было молодым, прекрасным и понимающим, сродни возвращению домой из чужих земель.

После праздника, когда молодые люди разошлись по своим апартаментам, Дарнли подошел к Марии, у которой слипались глаза от выпитого вина с пряностями и жарко натопленного камина.

– У меня есть подарок для вас, – сказал он. – Давайте посмотрим.

За стенной шпалерой имелась выпуклость. Дарнли наклонился и достал что-то оттуда. Это была искусно сплетенная из лозы клетка для птиц, раскрашенная красивыми золотыми узорами.

– Пара певчих птиц, – объяснил он. – Зяблики, пойманные еще до наступления холодов. Самец и самка.

Когда она озадаченно взглянула на него, он продолжил:

– В Валентинов день птицы выбирают себе пару, не так ли? Этот подарок показался мне уместным для вас, моя Валентина.

Он опустился на колени и преподнес ей клетку. Она посмотрела на птиц.

– Они будут петь?

– Поет только самец, – ответил Дарнли. – Как и я, когда я с вами. – Он взял ее за руку.

– Вы необыкновенно хорошо поете, – сказала она, высвободив руку.

– Вы будете моей Валентиной? – спросил он.

– Это уже случилось, – сказала она. – Мы достали записки с нашими именами.

– Я имею в виду… не только сегодня вечером.

Он казался воплощением девичьей мечты и появился как раз в тот момент, когда ее томление стало почти невыносимым.

– Я… я не знаю, – ответила она.

– О, скажите, что я могу надеяться! – воскликнул Дарнли, снова взяв ее руку и покрывая ее поцелуями. Его голова, склоненная над ее рукой, отливала золотом.

– Как и я, – прошептала она. – Как и я надеюсь на… – На что она могла надеяться? Было очень много вещей, но в этот момент она больше всего надеялась поцеловать его волосы, его губы. – Счастье.

– Позвольте мне сделать вас счастливой, – прошептал он в ответ. Мария отдернула руку и обхватила ладонями его подбородок. Она наклонилась поцеловать его, но, как только их губы соприкоснулись, он начал подниматься и становился все выше и выше, пока ее голова не запрокинулась назад. Его губы напоминали сладкое желе, и ей хотелось упиваться ими, раздавить их, кусать и ощущать их вкус.

– Ах, Мария, – выдохнул он и притянул ее к себе. Его тело было худощавым и жестким и слегка подрагивало под плотным бархатным дублетом.

– Я хочу сказать что-то, о чем мы будем помнить вечно, но мне на ум приходит только «Мария», – сказал он.

Он целовал ее по-разному: легко, как школьник, жадно, словно солдат, изголодавшийся по женщинам, и медленно, как насытившийся человек, смакующий последние крошки медового пирога.

– Вот и вся поэзия, – прошептала она, оторвавшись от него, чтобы перевести дыхание. – Стихи никак не вспомнишь, когда они нужны.

Она попыталась рассмеяться, но он приложил пальцы к ее губам.

– Ш-ш-ш! – сказал он. – Нам это не нужно. И стихи тоже не нужны. – Он снова поцеловал ее. – Вы не ответили мне. Вы будете моей Валентиной?

– Да, – ответила она. – Да, да.

* * *

Через неделю Мария вернулась в Эдинбург, и Дарнли последовал за ней. Там он воссоединился с отцом и был официально принят лордом Джеймсом и лордами Конгрегации. Джеймс устроил большой пир в Холируде, где Дарнли и Ленокс могли встретиться с Рэндольфом и всеми шотландскими дворянами, присутствовавшими в Эдинбурге. Мария шутливо написала ему, что чувствует себя «обойденной вниманием»; ее брат ответил, что дворец принадлежит ей и она вправе поступать так, как пожелает. В результате она пригласила всех в королевские апартаменты в конце вечера. Они пришли, столпившись в зале для аудиенций и даже в ее спальне, где снова пили вино и сожгли все вишневые дрова из ее корзины, которые она хранила для особых случаев, так как очень любила их аромат. Риччио и Дарнли возглавляли певцов; их бас и тенор переплетались друг с другом.

Хочу лежать с Еленою моей, Где днем и ночью обо мне она рыдает. Хочу лежать с Еленою моей, Где ее скорби звук не умолкает.

Елена несравненная моя, Твоих волос сиянье золотое Останется в журчании ручья Там, на лугу в Кирконнеле, со мною.

Мария слушала их голоса в блаженном полузабытьи, а потом рядом с собой увидела Мэри Ливингстон и Джона Сэмпилла, державшихся за руки. Впервые за долгие годы она не чувствовала себя одинокой и брошенной при виде влюбленных, державшихся за руки.

Дарнли пел именно для нее. Он поднял голову и смотрел прямо на нее. Он почти незаметно сжал губы, и на нее сразу же нахлынула волна воспоминаний и желания.

Его поцелуи. От первых поцелуев на Валентинов день до всех поцелуев, которые он подарил ей во время тайных встреч в Вимсе, каждый казался иным. Каждый как будто прикасался к ней в другом месте, как если бы существовали невидимые нити между губами и всеми тайными частями тела, и каждая из них отзывалась по-своему и жаждала новых прикосновения.

«Почему никто не рассказывал мне об этой жажде?» – подумала она.

– Ваше Величество, – сказала Мэри Ливингстон. – Я… мы… – Она наклонилась ближе и прошептала: – Джон предложил мне выйти замуж за него, и я согласилась.

– О! Но… тогда ты будешь первой из моих Марий, которая выйдет замуж. И, разумеется, я с радостью освобождаю тебя от твоей клятвы.

Мэри Ливингстон нежно поцеловала свою госпожу в щеку.

– Спасибо, добрая королева.

– И я настаиваю, чтобы твоя свадьба состоялась здесь, при дворе. Это будет первое свадебное торжество в Холируде. О Пышка! Это начало… начало счастливых времен, любви, свадеб и рождений для всех нас.

Они обвенчались в последний день Масленицы по протестантскому обряду, за которым последовал свадебный пир с танцами в Холируде. Марии удалось соединить маски и элегантность французского бала с великолепием свадебного торжества. При свете тысяч свечей танцоры в серебряных масках торжественно и размеренно двигались под сладостную музыку псалтериона, теорбы и блок-флейт.

Мария в тонком серебристом платье с батистовым жабо и кружевной оторочкой, носившая маску из черных и белых перьев с алмазными лентами, танцевала со множеством фантастических партнеров: рыцарем времен короля Артура в старинных доспехах, сковывавших его движения (голос выдавал в нем Мелвилла); с желто-зеленым какаду с головным убором высотой в три фута (Рэндольф); с собором Святого Жиля, увенчанным шпилем в форме короны (дородный граф Мортон); с Юлием Цезарем (лорд Джеймс) в шерстяных рейтузах, в сапогах, выглядывавших из-под его тоги; с вождем горцев, чей длинный меч с лязганьем волочился по полу (французский посол). Потом Дарнли, переодетый Голиафом из-за своего роста, принял ее в свои руки.

– Королева тайн, – сказал он. – Я мог видеть вас с другого конца зала, одетую в черное и белое.

– Бесцветные цвета, – прошептала она.

– Потому что у вас нет любимых цветов?

– Потому что это траурные цвета.

– Но вы не в трауре.

– Официально нет. Но мой покойный государь…

– Ваш покойный «государь», как вы его называете, умер четыре года назад. Формальности не требуют такого долгого траура.

– Сердце не признает формальностей, – ответила она.

– Сердце – это живое существо, а ваше сердце, без сомнения, самое живое и любящее на свете.

Он привлек Марию ближе к себе. Из-за скудного облачения его обнаженный торс прикасался к ее платью.

– Вы сможете снова полюбить, мадам? Нет, я знаю ответ. Вы сможете, вы должны это сделать. Но сможете ли вы отказаться от публичного траура? Я хорошо понимаю, что траур имеет свое очарование: отрешенность от мира, мечтания, сладостное воспоминание своих переживаний и прегрешений. Но есть и ощущение завершенности: я любила, я все сделала правильно, но это осталось в прошлом.

– Как вы смеете? – Она оттолкнула его.

– Потому что я люблю вас. – Он обнял ее за плечи, отгородившись от притязаний графа Аргайла, ожидавшего своей очереди потанцевать с королевой, в костюме дельфина. – Я люблю вас, люблю; я чувствую, что не могу жить без вас. А видеть, как вы отдаете свою любовь, свое настоящее и будущее человеку, который уже ушел и не может ничего принять от вас, – нет, это разбивает мне сердце. Если я не достоин, предложите ее кому-то более достойному. Это я смогу понять и принять. Но не кладите в могилу прекраснейший цветок на свете!

По его щекам струились слезы, и она бережно вытерла их своим носовым платком.

– Но, Генри, почему… – Она так удивилась, что не смогла найти подходящих слов.

– Скоро мы тоже станем прахом! – воскликнул он. – Разве вы не понимаете этого? Хранить верность мертвым – это отвратительно. – Он перестал танцевать и сжал ее руку: – Выходите за меня замуж, Мария. Я бы сказал то же самое, если бы вы были горничной, а я конюхом. Давайте обманем смерть, пока есть возможность, потому что это не может продолжаться долго. Сейчас у нас есть душистый дым из камина и стихи Ронсара, вино из Бордо в венецианских бокалах и маски с павлиньими перьями. Есть даже алмазные ленты и Риччио, который поет для нас. Станьте моей женой, Мария, и я обещаю, что мы будем радоваться всем прекрасным вещам, которые земля может предложить нам. Вместе мы пойдем по жизни, словно по райским кущам, вместе с Еленой Прекрасной, Антонием и Клеопатрой… О, они буду завидовать нам, счастливейшим смертным на земле!

– Слова «счастье» и «смертный» плохо сочетаются друг с другом, – ответила Мария. Она снова начала танцевать, чтобы отвлечь от них внимание.

– Не навсегда, но какой огонь смертные могут зажечь, пока их сердца горят любовью!

– И вскоре угасают.

– Как, вы боитесь? Вы трусите – великая дочь Стюартов, такая храбрая в бою, рискующая попасть под пули или потерпеть кораблекрушение, – вы боитесь этого! Но хотя бы ненадолго похитить счастье у богов…

– У богов? Разве вы не христианин, не католик? Кто эти языческие боги, к которым вы обращаетесь?

– Судьба, мадам. У каждого человека есть своя участь, язычник он или христианин, и вероисповедание здесь ни при чем. Лишь после смерти… Но почему мы должны говорить о загробной жизни? Будьте моей сейчас, на этой земле, во дворце, в моей постели…

Он целовал ее, пока они танцевали. Ее голова отклонялась назад, пока маска не упала.

– Хорошо, – прошептала она и вернула маску на место. – Но прошу вас, пока что это должно остаться нашей тайной. Могущественные люди попытаются помешать этому. Не судьба, а определенные люди.

– Я убью их, – заявил он.

– При моем дворе есть много маленьких Давидов со смертоносными пращами, – предостерегла она. – Дорогой Голиаф, давайте хранить наш секрет ради нашей собственной безопасности.

– Значит, вы станете моей женой?

– А вы – моим королем, – тихо сказала она, и он недоверчиво улыбнулся.

К ним приближался косматый черный медведь, за костюмом которого можно было узнать лорда Рутвена.

– А вот и ослиная челюсть, – с хохотом произнес Дарнли. – Все идет по библейскому сценарию.

Черный медведь неуклюже подошел к ним и зарычал. Он поднял косматую лапу, она воспроизводила медвежью с точностью до деталей, так как когти были пришиты к подушечкам, и взмахнул ею перед ними.

Мария попятилась. Что он делает? Медведь повернулся к Дарнли, и из его пасти донесся утробный голос:

– Возвращайся в свое логово, шакал!

Дарнли выглядел встревоженным: медведь был неправдоподобно реальным.

– В чем дело, разве это не лорд Рутвен? – спросил он необычно высоким голосом.

– Не имеет значения, кто я такой. Ты должен вернуться туда, откуда пришел, и побыстрее.

Медведь снова замахнулся на него, и на этот раз когти зацепили костюм Дарнли.

– Немедленно прекратите эту провокацию, кем бы вы ни были! – приказала Мария. Но она знала, что это был лорд Рутвен: его топазовые глаза смотрели через глазные отверстия костюма. Эти глаза… Она вспомнила, что его считают колдуном, обладающим сверхъестественными способностями. «Да, у него желтые глаза, как у самого дьявола», – подумала она.

Медведь резко повернулся и зашаркал прочь.

* * *

Джон Нокс покачал головой, когда представил бал-маскарад в Холируде со всеми ассоциациями, относившимися к Вавилонской блуднице: Масленица, которая ежегодно служит католикам для оправдания греха чревоугодия, мужчины и женщины в бесстыдных костюмах, распутные танцы. Несмотря на заверения Джеймса Стюарта, католики обретали прочную опору в королевстве. Протестантские лорды ослабили свою бдительную стражу против папства, о чем свидетельствовало определенное нежелание посещать проповеди Нокса в соборе Святого Жиля в последнее время. Но самое худшее – Ленноксы-Стюарты вернулись в страну и даже удостоились милостей от королевы. Уродливый папистский шпион, итальянец Риччио, втерся в доверие к королеве, стал ее поверенным в делах с Францией и повсюду следовал за ней, словно ручной пес, тяжело дышащий и виляющий своим дьявольским хвостом.

Нокс очень устал. «Мне уже пятьдесят один год, и я не вижу конца этой битве, – подумал он. – Какое-то время все шло хорошо, и Господь помогал мне. Но теперь мои руки ослабли, они опускаются, и чаша весов склоняется в другую сторону. Прошу Тебя, Господи, пришли кого-нибудь сдержать их натиск, когда я дрогну. Ниспошли мне Аарона и Ора».

Шаркая, он подошел к своему письменному столу. Сейчас ему больше всего хотелось лечь, а не писать, но он преодолел эту минутную слабость и раскрыл толстый дневник на новой странице:

«5 марта 1565 года. Известно, что постыдно срочный брак между Джоном Сэмпиллом, которого называют Танцором, и Мэри Ливингстон по прозвищу Пышка….»

Он вздохнул.

«…о том, какие слухи ходят о Мариях и остальных танцовщицах, свидетельствуют баллады нашего времени, содержание коих мы опустим из скромности».

Почему людей всегда тянет к прыжкам и ужимкам? Почему существует так много баллад о похоти и насилии и так мало о Божьей любви?

«Пока же при дворе нет ничего, кроме пиров, танцев и других подобных удовольствий, возбуждающих неумеренный аппетит, а главным развлечением для королевы служит ее английский родич, лорд Дарнли, которому она оказывает всевозможные знаки любви и нежности».

Дарнли. Нокс сгорбился в своем кресле и вспомнил высокого юношу с безучастным лицом, который лишь однажды пришел в собор Святого Жиля, только чтобы угодить лорду Джеймсу. Он сидел в ряду, предназначенном для дворян и особ королевской крови, явился разодетым в роскошные ткани и меха и ушел до окончания проповеди – вернее, до сбора церковных пожертвований.

Почему он пришел? Он был католиком; по крайней мере, его мать была видной католичкой. Из-за искреннего желания услышать слово Божье? Сначала Нокс надеялся на это. Святой Дух порой являет себя в необычных местах. Но глядя на невинное и одновременно пустое лицо Дарнли, на его тусклые глаза, не имевшие глубины или духовной пытливости, он понял, что это было либо спонтанным и бессмысленным решением следовать за старшим по возрасту, либо расчетливым политическим жестом с целью обезоружить его протестантских критиков. Лорд Дарнли не был искателем истины.

Но кем тогда он был? Кто среди них останется на верном пути?

Нокс закрыл свой дневник, отодвинул его и положил голову на скрещенные руки. Он очень устал.

* * *

Джеймс Мелвилл вошел в зал для аудиенций с определенной уверенностью. В конце концов, королева с самого начала попросила его исполнять эту роль, стать ее личным советником. Сначала он был озадачен и неохотно принял эту странную должность, которая, по ее собственным словам, заключалась в указании на ее ошибки, совершенные из-за незнания местных манер и обычаев. Он заверил ее, что обычного здравого смысла и ее опыта при французском дворе будет достаточно, она настояла на своем.

– Я совершила много непреднамеренных ошибок оттого, что рядом не было верных друзей, которые могли бы помочь мне советом, – сказала она. – Придворные льстят монархам и никогда не говорят им правду, потому что боятся оказаться в немилости. Но вы… у вас другая задача, и вы никогда не утратите моей благосклонности – если только не поцелуете мастера Нокса во время одной из его проповедей. Прошу вас воздерживаться от этого!

Теперь Мелвилл должен был исполнить свою тяжкую обязанность.

– Войдите, пожалуйста.

Стражник жестом пригласил его в зал для аудиенций. Он вошел и остановился.

– Дорогой Мелвилл! – Мария вышла из своих покоев с протянутыми руками.

– Ваше Величество!

Она улыбнулась и уселась на трон под королевским балдахином. Однако она выглядела как женщина, которая просто принимает друга.

– Добрый Мелвилл, благодарю за визит ко мне. – Она продолжала улыбаться, и он видел, что ее улыбка была иной, происходившей от какого-то источника радости, скрытого глубоко внутри.

– Светлейшая королева, вы просили меня обращаться к вам каждый раз, когда я почувствую что-либо, что может охладить отношения с вашими подданными. В последнее время…

– Вы так взволнованы, дорогой Джеймс. – Мария сошла с трона и уселась рядом с ним. Ее духи имели тяжелый, обволакивающий аромат. – В чем дело?

Ему хотелось помахать рукой, чтобы отогнать запах. Ее духи пахли увядающими фиалками.

– Ваш слуга, Риччио, – наконец выдавил он.

– Что с ним не так?

– В последнее время он стал гораздо более заметен, чем раньше. Во всяком случае, так думают люди. Они повсюду видят его и слышат о нем. Ради вашего и его собственного блага я должен посоветовать вам держать его в тени.

– Не понимаю, что вы имеете в виду. – Она жестко выпрямилась.

– Простолюдины считают его папистским шпионом. Они называют его фаворитом, а это всегда предвещало беду для Стюартов. – Мелвиллу удалось произнести слово «фаворит» как проклятие. Он сделал глубокий вдох и продолжил: – Королевская ветвь Стюартов – великая династия. Их мужество, красота и преданность своему народу несравненна. Однако у них есть смертельный изъян: они выбирают незаконнорожденных фаворитов. Яков III со своим фаворитом Робертом Кокраном, архитектором большого зала в Стирлинге, навлек на себя ненависть дворян. И прошу прощения, но чрезмерная преданность вашего отца Оливеру Синклеру в значительной мере предопределила наше поражение в битве при Солуэй-Мосс. Дворяне не последовали за ним.

– И они считают Давида Риччио моим Оливером Синклером? – тихо спросила она.

– Боюсь, что так, мадам.

– Но он всего лишь присматривает за моей зарубежной корреспонденцией.

– Люди по-другому смотрят на это.

– Я запираюсь с ним только для того, чтобы давать ему инструкции.

– Опять-таки, это воспринимают иначе.

– О! – Она встала и стиснула кулаки. – Неужели каждый час моей жизни нужно рассматривать под увеличительным стеклом? Какая разница, сколько времени я совещаюсь с ним?

Она начала нервно расхаживать по комнате.

– Дело не только в обычных людях. Пока вы проводите все больше времени взаперти и совещаетесь с ним, те, кто раньше был вашим главным советником, все чаще оказываются в стороне от событий. Не секрет, мадам, что они с тревогой наблюдают за происходящим. Вам давно известно, что ваши советники недоброжелательно относятся к нему.

– Конечно же, вы имеете в виду лорда Джеймса и Мейтленда.

– Есть и другие, – тихо сказал Мелвилл.

– Ох, я так устала, что меня неправильно понимают! – Она на мгновение замерла, словно пытаясь справиться со своими чувствами. – Меня печалит, что люди ошибочно толкуют мое поведение. На самом деле Риччио всего лишь…

– Вам не нужно убеждать меня, Ваше Величество. Вы должны убедить их, великое множество людей, населяющих эту землю и бунтующих против всех, кто их не устраивает. А тем временем ваша кузина, королева Англии, шлет все более настойчивые сообщения о том, что вы не интересуетесь ее «дорогим Робином».

– Но не мне. Я не получила ни одного письма от нее.

– Нам сообщили, что она наконец объявила свои намерения по поводу «дорогого Робина» и вопроса о престолонаследии. – Он был рад видеть любопытство на ее лицу, но это было странное, безличное любопытство, как будто исход дела совершенно не беспокоил ее. Внезапно он обратил внимание на необычно большое количество ювелирных украшений и на ее алое платье. Она вышла из траура. – Шпионы сообщают новости как минимум за неделю до официальных курьеров, но они не всегда точные. Тем не менее первые известия весьма поучительны.

– О чем же вы узнали?

– Она сказала, что хотя будет очень довольна, если вы изберете в супруги ее драгоценного графа Лестера, но она не сможет объявить имя преемника, пока сама не выйдет замуж или же решит никогда не делать этого.

– Ох! – Мария глубоко вздохнула. – Итак, в конце она заявляет ни о чем. Слава богу, что я не выйду за него замуж! – Она подошла к окну, выходившему во двор, и посмотрела вниз, как будто что-то привлекло ее интерес. – Итак, я вольна поступать так, как пожелаю. Мне больше не нужно считаться с ее пожеланиями, и я не стану этого делать. Какой дурой я была, когда всерьез рассматривала эту мысль!

– Консультации с ней были целесообразны с политической точки зрения. Но как я говорил вам после возвращения из Англии, я не нашел в ней честного и открытого стремления к разговору о ее намерениях, но увидел лишь страх, лицемерие и ревнивое соперничество.

– Хм-м-м. – Мария улыбнулась, как будто услышала долгожданную новость. – Говорите, ревнивое соперничество? Что ж, мне все равно.

Действительно, она казалась безразличной ко всему, чего так долго и настойчиво добивалась раньше: к признанию и одобрению от королевы Елизаветы.

– Возможно, так будет лучше, – признал Мелвилл. – Это может быть выигрышной тактикой.

– Хм-м-м. – Мария продолжала смотреть в окно, и Мелвилл понял, что она ждет чего-то… или кого-то.

– Мысли о супружестве как будто носятся в воздухе, хотя весна еще не настала, – сказал он. Сугробы лежали повсюду; грязный снег был свален кучами у ворот и забивал водостоки на Хай-стрит. – Ваша первая Мария вышла замуж, а Джон Нокс наслаждается своим медовым месяцем недалеко отсюда.

– Джон Нокс! – Она рассмеялась. – Кстати, с моей отдаленной родственницей! – Она засмеялась еще сильнее, так что по ее лицу потекли слезы. – Его маленькой Маргарет Стюарт всего лишь семнадцать лет! Как я погляжу, женщина моего возраста слишком стара для пятидесятилетнего вдовца! Должно быть, его первая жена умерла, объевшись пудингом из Писания. А новой придется стать Авигеей и греть его ноги своим телом! Но для чего еще, известно лишь ангелам!

– Ваше Величество!

Мария дико расхохоталась. Потом она снова повернулась к окну и продолжила наблюдение. Мелвилл тихо попятился и вышел из зала. Высокие двери закрылись за ним. Он повернулся и спустился по широкой лестнице к главному входу.

Он вышел во двор, запруженный водой вперемешку с тающим снегом, и начал осторожно пробираться к воротам. Что стряслось с королевой? Она казалась одержимой и не владела собой.

В ворота въехал лорд Дарнли на большой серой лошади. Он размахивал песочными часами, которые держал в руке.

– Теперь мастеру Ноксу придется сократить свои проповеди! – крикнул он. – Я подменил часы у кафедры в его церкви, так что время там будет идти в два раза быстрее!

Он усмехнулся и раскинул полы своего широкого черного плаща, словно злой волшебник.

Мелвилл увидел, как королева, стоявшая у окна, помахала ему.

 

XIX

Мария и Дарнли ехали бок о бок далеко впереди остальных по дороге, ведущей из Эдинбурга в Стирлинг. Стоял свежий мартовский день, ясный и бодрящий; казалось, что ветер, обшаривший зимние кладовые и обнаруживший их пустыми, торжественно объявлял о начале весны. Это время в Стирлинге уже подходило как для обычной, так и для соколиной охоты, но, даже если она окажется неудачной, Мария была рада покинуть пределы Эдинбурга.

Эдинбург, где почти безраздельно правил Джон Нокс, а крыши домов стояли тесно, как сплетничающие женщины, угнетал ее дух. Лорды Конгрегации были подлинными правителями Эдинбурга и прочно держали его в руках.

Но здесь, за городом – ах, какой простор, какие краски, какой свежий и чистый ветер! Стирлинг находился примерно в тридцати семи милях к северо-западу от Эдинбурга, если следовать вдоль залива Форт до того места, где он переходит в реку Форт. По мере того как река мелела, она становилась серебристой и отражала серовато-синее мартовское небо с бегущими облаками. Окрестная земля только что сбросила побитую молью зимнюю шубу, в некоторых местах уже проступили радужные зеленые тени.

– Там будут соколы? – спросил Дарнли. – У меня был чудесный сокол в Англии, но мне пришлось оставить его.

– Это соколы с Оркнейских островов. Ты будешь доволен ими. – Она повернулась в седле и посмотрела на остальных, отставших примерно на сотню футов и растянувшихся в яркую цветную линию: три Марии, Риччио, Мелвилл и лорд Джеймс. Слуги, музыканты, священники и камергеры уехали раньше для подготовки королевских покоев.

– Они будут слушаться меня?

– Разумеется. Разве они не признают настоящего принца? – Она наклонилась в седле и поцеловала его.

Ах… его поцелуи… «Мы должны скорее пожениться, иначе я непременно согрешу, – подумала она. – Я думаю о нем и о его теле даже во сне, когда должна отдыхать».

– Сколько еще ехать? – спросил Дарнли.

– Скоро мы приблизимся к Стирлингскому мосту. Там…

– Там Уоллес разгромил англичан в 1297 году. Пожалуйста, не нужно давать мне очередной урок истории. Если ты чувствуешь себя обязанной запоминать каждый исторический факт, зачем утомлять меня ими?

Его слова расстроили ее. А как же речи о том, что он чувствует себя шотландцем?

– Это и твоя история; во всяком случае, ты так говорил. И если тебе предстоит стать королем…

– Королем настоящего, а не прошлого.

– Тем не менее ты должен знать основы шотландской истории, – сказала она.

– Ты говоришь как школьный учитель. – Он нахмурился и попробовал зайти с другой стороны: – Действительно, ты старше меня и к тому же королева, но я не хочу быть твоим учеником.

– Кем же ты хочешь быть?

– Твоим мужем, любовником, другом и господином.

– Разве может один человек стать всем?

– Может… в идеальном мире, который мы создадим для себя.

Они приближались к замку Стирлинг, возвышавшемуся над равниной на двести пятьдесят футов, словно гигантский гриб. Он был серым и массивным, как призрак Камелота. С зубчатыми стенами, бастионами, подъемными решетками и пушкой, с королевскими апартаментами, церемониальным залом, дамской обзорной беседкой, садом на холме, оленьим парком и турнирным полем, это был самодостаточный рыцарский мир, словно пришедший из сновидения.

– Здесь прошло мое детство до отъезда из Шотландии, – сказала Мария. – В других местах мне угрожала опасность. Солдаты Генриха VIII вторглись на наши земли и пытались похитить меня.

– Тебе пришлось скрываться здесь и ты не могла жить нигде больше? – недоверчиво спросил он.

– Да. Я родилась в Линлитгоу, во дворце, который мы проехали по пути, но через несколько месяцев меня привезли сюда, в Стирлинг. Здесь, в Королевской часовне, я была коронована в возрасте всего лишь девяти месяцев.

– Насколько я понимаю, ты не помнишь этого.

– Конечно нет.

– Какая жалость: стать королевой и не помнить, как это случилось. – Он нахмурился.

– Мы оставались здесь постоянно, я с матерью и Марии. И некоторые мои сводные братья и сестры… Здесь жили Джеймс, Роберт и Джон Стюарты и Джин Стюарт. Пока играли, катались на пони и учились, Генрих VIII опустошал нашу страну. В какой-то момент англичане оказались в шести милях от Стирлинга, поэтому мы с матерью бежали на маленький остров на озере Ментейт.

– Как скучно.

– Нет, там было чудесно.

«Это было особенное, глубоко личное время, о котором я не могу рассказать даже тебе, – подумала она. – И я даже не уверена, все ли произошло так, как я помню это».

– Монахи! – Он скорчил гримасу. – А что случилось потом?

Неужели он в самом деле не знает?

– Генрих VIII умер, но это не принесло нам облегчения. Его преемник Эдуард VI продолжал терзать нас. Его полководец Эдвард Сеймур выступил на Эдинбург с большим войском. Там было кровопролитное сражение, битва при Пинки-Клаф, и шотландцы проиграли. Тогда моя мать и все остальные поняли, что Шотландия не может в одиночку противостоять Англии. Нам пришлось отдаться на милость Франции.

Как ужасно это прозвучало! Она никогда не говорила об этом вслух и не ощущала зловещей, свинцовой неизбежности этих слов.

– Я была обещана в невесты дофину в обмен на защиту от англичан. Французский король прислал за мной судно, и я уплыла во Францию. Там я выросла, вышла замуж за дофина…

– …и в конце концов вернулась в Шотландию, – закончил он. – Через тринадцать лет.

– Но за эти тринадцать лет весь мир изменился. Два новых правителя в Англии…

– И новая правительница Шотландии, реформатская церковь, – сказал Дарнли. – Она правит тяжелой рукой.

– Да. – Эта рука иногда казалась тяжелее, чем Мария могла вынести. – Но ее власть сосредоточена главным образом в Эдинбурге. Здесь мы свободны от нее.

– Верно, если не считать некоторых наших спутников. – Он мотнул головой в сторону лорда Джеймса. – Почему ты вообще взяла его с собой?

– Он хотел поехать. Кроме того, он усердно работает, а в Писании сказано: «И пахарь достоин награды за труды свои».

Дарнли поморщился:

– Я не люблю цитат из Библии, даже сказанных в шутку.

Они проехали внешние укрепления и поднялись по пандусу, ведущему к привратницкой, с огромными, похожими на барабаны, сторожевыми башнями. Ветер трепал их одежду. Шляпа Мэри Флеминг слетела с ее головы и покатилась по мостовой, перелетела через зубчатую стену и исчезла.

– Ох! – воскликнула она, изумленная быстротой, с которой это произошло.

– Теперь она украсит жену какого-нибудь горожанина, – сказал лорд Джеймс. – Поистине милосердное деяние.

Мария поселила Дарнли в покоях короля, что вызвало оживленные перешептывания, которые она предвидела. Но она не могла ничего с собой поделать. Почему она должна была селить его в почти переполненном западном крыле королевских апартаментов, когда просторные и хорошо обставленные покои короля оставались пустыми?

Замок Стирлинг мог похвалиться великолепными отдельными покоями для короля и королевы с соседними спальнями. Яков V оборудовал их лишь за два года до своей смерти и гордился всяческими модными новшествами: рядами из трех чертогов, возраставших по степени приватности и ведущих в соседние спальни в восточном крыле, отдельными уборными в каждой спальне, рабочими кабинетами и ванными комнатами, высоким потолком присутственного чертога короля, украшенным резными медальонами. Из апартаментов королевы открывался прекрасный вид на сельскую местность за замком, а утром в окна светило солнце.

При Марии де Гиз покои короля были тихими, окна закрыты ставнями, и никто не мог войти туда без разрешения. Для нее это было одним из проявлений траура. Мария помнила, как однажды она заглянула туда и получила наказание, соразмерное прегрешению. Комнаты были темными и пыльными, а большие резные головы на потолке казались чудовищными. Она больше не хотела приходить туда, но лелеяла тайный страх, что там находится призрак или скелет ее отца. Однако после возвращения в Шотландию она распорядилась открыть, проветрить и заново выкрасить апартаменты короля, и теперь они имели роскошный и приветливый вид.

Оба устроились в своих комнатах. Мария быстро привела все в порядок и осторожно постучала в дверь, соединяющую ее спальню со спальней Дарнли. Он тут же распахнул дверь.

– Никаких шпионов, – прошептал он и обнял ее. – Разве это не чудо?

Оставшись один после обеда, когда все пожелали друг другу доброй ночи, Дарнли почувствовал себя в безопасности после того, как запер дверь на задвижку. Он обвел взглядом комнату с позолоченной мебелью и высокой кроватью под изысканно расшитым балдахином с длинными золотыми кистями. Это была спальня короля, и он, Генри, лорд Дарнли, скоро станет королем. Королем Шотландии. Вот это будет подарок для королевы Елизаветы и ее заплесневелого двора!

Несколько мгновений он сидел тихо, прислушиваясь к любому шуму. Можно ли считать, что все уже легли спать? Мария вряд ли придет к нему. У нее был почти виноватый вид, когда она сказала ему, как сильно устала. Тем не менее он ждал. Потом он встал и пошел в другой конец комнаты, где лежала его открытая дорожная сумка. Внутри находилось нечто такое, что он давно уже хотел попробовать.

Он порылся в личных вещах, отложил в сторону свою счетную книгу, письменные принадлежности и лекарства, которые мать собрала для него («Никогда не расставайся с ними», – строго сказала она) от кашля и болей в суставах, а также наглазную повязку от бессонницы, регулярно преследовавшей его. Наконец он нашел это, нежно булькавшее, словно младенец в распашонке. Он достал это – фляжку виски, легендарного местного напитка. О, как ему хотелось попробовать его! Ему удалось получить бутылку от покладистого графа Атолла.

Он нетерпеливо отвернул крышку и сделал огромный глоток. Виски оказался настолько крепче вина, к которому он привык, что его как будто ударили кулаком в грудь, и он закашлялся. Он не мог поверить, что жидкость может быть такой крепкой. «Даже яд действовал бы мягче», – подумал он.

Не был он готов и к тому, что виски, оказавшись в желудке, ударит ему в голову. Напиток как будто разлился у него в мозгу.

«Я мог бы с таким же успехом влить его себе в ухо», – подумал он. Эта мысль показалась ему чрезвычайно смешной. Он сделал еще один большой глоток, который уже не обжег горло, как предыдущий.

«Твой товарищ проторил путь», – подумал он. Он чувствовал, что его голова как будто срывается с плеч, и это было восхитительное чувство, которое он не мог получить ни от чего другого. Он стремился к этому ощущению покоя, где никто не мог потревожить его и где он не был обязан отвечать перед кем-то. Образ матери потускнел, как если бы он оставил ее в другой комнате. Эта комната принадлежала только ему, вращалась в его голове и останавливалась по его желанию.

Дарнли не знал, как долго он сидел там и сколько он выпил. Он понимал лишь то, что слышит стук в дверь. Кто-то собирался вторгнуться к нему! Он потряс головой, чтобы прояснить разум. К его разочарованию, густое, обволакивающее ощущение начало растворяться, и он больше не чувствовал себя свободно плывущим по волнам бытия.

– Одну минуту. – Он встал и застегнул дублет. – Я сейчас!

Он побрел через комнату и распахнул дверь. Кто это? Он не мог разглядеть в тусклом свете.

– Прошу прощения за беспокойство, – произнес голос. – Очевидно, я действительно побеспокоил вас.

Лорд Джеймс! Дарнли схватился за свой дублет. Он был застегнут вкривь и вкось.

– Ничего страшного, – сказал он, надеясь, что его голос звучит нормально. Он прислушался к своему тону. – Входите, пожалуйста.

Он повернулся, ожидая, что Джеймс последует за ним. Но голос в дверном проеме произнес:

– Вижу, вы не в состоянии разговаривать.

Дверь захлопнулась.

Наступило воскресенье, и Мария, находившаяся в собственном замке, распорядилась провести мессу в Королевской часовне. Поскольку это было четвертое воскресенье Великого поста и время позволяло ненадолго ослабить строгие ограничения, священники носили розовые, а не алые одежды, и служба имела праздничный оттенок. На мессу собрались все католики, а протестанты остались в своих комнатах и либо спали, либо читали Писание. Мария не знала, чем они занимаются, и не собиралась спрашивать.

Как обычно, после мессы ожидался воскресный обед в Большом зале, а потом они собирались отправиться на соколиную охоту. День был ясным и солнечным и обещал хорошую верховую прогулку, если земля не слишком раскисла от недавних дождей. Но прежде чем Мария со своей свитой вошла в Большой зал, они встретили лорда Джеймса и его спутников, седлавших лошадей.

– Еще рано выезжать на охоту, – сказала Мария. – Сокольничие не успели подготовить птиц. Пожалуйста, подожди немного.

– Нас не интересует охота, – ответил Джеймс. – Эти папские ритуалы в Королевской часовне невыносимы для нас, и мы больше не можем оставаться здесь.

– Тебя даже не было там, брат. Как же ты можешь называть их «невыносимыми»? Возможно, тебе следовало бы посетить мессу. Там говорили слова, которые пришлись бы тебе по душе. Но когда ты говоришь «мы», имеешь ли ты в виду самого себя как особу королевской крови? И если нет, что ты имеешь в виду?

Джеймс выпрямился в седле:

– Я имею в виду себя и своих спутников. Разумеется, я не собираюсь присваивать королевские титулы.

– Понятно. – Наступила долгая пауза. – Мне очень жаль, что ты не можешь остаться, – наконец сказала она. – В этом замке мы играли детьми и хорошо узнали друг друга. Эти стены священны для нас. Неужели ты должен расстаться со мной сейчас?

Она подошла к его лошади, положила руки на седло и посмотрела на него снизу вверх. Из этого положения его подбородок казался тяжелым и неподвижным, как башни замка.

– Вы гоните меня прочь, – сказал он, дернув за повод и развернувшись, так что она потеряла равновесие и едва не упала. – Вы и ваша глупость. Месса – это меньшее из зол.

Его слова казались бессмысленными.

– Дело в людях, которых вы приближаете к себе, – наконец сказал он, тронулся с места и рысью поскакал прочь.

Из-за отъезда Джеймса Мария показала подать обед в присутственном чертоге королевы вместо Большого зала. На стол подали тушеного кролика, каплуна в лимонном соусе, вареный лук и кубики сладкого молочного желе. Солнце ярко освещало просторную комнату.

– Лорд Джеймс и его спутники уехали, – объявила Мария. – Увы, они не могут остаться. Думаю, это шутка, так как сегодня первое апреля и у них нет причин для недовольства. Тем не менее мы поедим, а потом устроим соколиную охоту, как собирались. Они, несомненно, присоединятся к нам завтра.

На лице Риччио заиграла широкая улыбка.

– Тогда позвольте поднять тост за их удачную поездку в… куда бы они ни отправились, – сказал он и поднял золотой бокал. Апрельское солнце заиграло на рубинах и сапфирах, украшавших ободок.

После обеда, когда они направлялись во дворец через верхний двор, Мария повернулась к Дарнли и сказала:

– Теперь мы будем охотиться до темноты. Все готово. – Она хотела повернуться и обратиться к остальным, но хмурое лицо Дарнли остановило ее.

– Я плохо себя чувствую, – сказал он. – У меня болит голова.

Голова Дарнли действительно пульсировала болью при каждом шаге, и к тому времени, когда он вошел во дворец, боль настолько усилилась, что ему пришлось обхватить голову руками. Он поспешил в свою спальню и со стоном упал на огромную кровать. Его слуга Тейлор стащил с хозяина сапоги и раздел его. К вечеру он начал бредить.

– Это лихорадка, – сказал Бургойн, который с детства был врачом Марии, а теперь стал ее другом. – У человека его возраста нет причин для беспокойства. Он будет потеть, бредить и метаться в постели, а потом заснет. Когда он проснется, то не будет ничего помнить. Это нам предстоит бессонная ночь.

Дарнли несколько дней пролежал с лихорадкой, а потом болезнь внезапно отступила. Он сел и распорядился принести свой любимый щавелевый суп с инжиром. Поварам пришлось потрудиться, чтобы найти рецепт. К нему пришли музыканты, и Мария посетила его, оставшись довольной его состоянием. Но к утру он почувствовал себя хуже, и его стало тошнить.

Мария сразу же послала за Бургойном. После осмотра французский врач вышел из комнаты и грустно покачал головой.

– Корь, – сказал он. – Лорд Дарнли ослаб после лихорадки и заболел корью.

Дарнли утопал в поту в огромной королевской постели. Казалось, вода окружала его изнутри и снаружи. Вода сочилась из него, и он тонул в жидкой трясине. Он не почувствовал, как слуги подняли его, сменили белье, проветрили матрас и снова уложили его на сухие простыни. Его лихорадка усилилась, и он слышал лишь горячечный гул в голове и мелькание бессвязных образов за закрытыми веками. Иногда появлялось постороннее присутствие, мягкое и успокаивающее. Оно казалось смутно знакомым, но он не понимал, кто это.

– Мсье Бургойн, он не узнает меня, – сказала Мария, утомленная после ночного дежурства у постели Дарнли.

– Он узнает вас в своих снах, – ответил врач. – Но вам нужно отдохнуть. Почему вы так настаиваете на этой бессонной страже?

– Не знаю. Возможно, потому, что это первая стража, которой я удостоилась… после короля Франциска.

– Бдение у ложа больного – это не честь, которой можно удостоиться, а тяжкий крест.

– Я люблю Дарнли! – неожиданно выпалила она. – Пожалуйста, скажите, что он не умрет!

Бургойн выглядел удивленным.

– Молодой человек не может умереть от кори, если он не страдает другой тяжелой болезнью, такой, как сифилис, или не является чрезвычайно слабым от рождения.

Дарнли лежал, кашляя и отхаркиваясь. Каждый приступ кашля сотрясал его худое тело и отдавался в его воспаленном горле. В его рту появились белые нарывы, а слизистая оболочка вокруг них была красной и опухшей, отчего он не мог глотать. Его пустой желудок содрогался от спазмов, и при каждом сокращении мышц казалось, будто внутренности разрываются на части. Свет так резал ему глаза, что все окна пришлось закрыть ставнями, и возле его постели не горело ни одной свечи.

Мария сидела рядом с ним в темноте, словно изящная египетская богиня, стоящая на страже перед гробницей фараона. Каждый раз, когда она прикасалась к нему, его кожа была сухой и горячей, как одна из chaufrettes, серебряных грелок для ног, которыми она пользовалась зимой. Франциск никогда не был таким горячим. Может ли человек пережить такой жар?

Мария смотрела на его съежившееся тело – он сильно исхудал – и чувствовала, как он ускользает от нее. Она часами молилась, сидя на табурете рядом с ним. В полумраке спальни могло почудиться, что он уже лежит в гробнице, а его бледное лицо и тело, покрытое простыней, казалось надгробной статуей, вырезанной из алебастра.

Она не могла потерять его. Она не могла во второй раз уступить смерти своего возлюбленного.

«Если бы я могла занять твое место, – думала она. – Лежать в постели и сражаться с болезнью, когда смерть войдет в спальню, надеясь одержать легкую победу, я бы схватила ее костистые пальцы и сломала их один за другим. Я слышала бы их хруст и видела, как куски падают на пол».

Дарнли застонал и перекатился на другой бок.

«Нет, смерть не получит тебя! Ей сначала придется сразиться со мной и одолеть меня, обезоружить твоего стража. Смерть не справится со мной», – пообещала Мария, отирая его лоб платком, намоченным в холодной душистой воде.

На шестой день у Дарнли появились красные точки на лице и шее. Точки быстро распространились на другие части тела, и температура упала. Его глаза открылись, и он впервые увидел Марию.

– Как… долго ты была здесь? – хрипло спросил он.

– Все время, пока ты болел, – ответила она.

Он криво улыбнулся:

– И как долго я болел?

– С Материнского воскресенья после мессы и почти до Страстного воскресенья. Оно будет завтра.

– Я не знаю этих терминов.

«Добрый католик должен знать их», – подумала Мария.

– Почти две недели, – сказала она.

Он закатил глаза, все еще налитые кровью.

– Так долго!

– Не так уж долго для двух серьезных болезней. Более слабый человек мог бы не выздороветь.

– Я никогда не выздоровею, – прошептал Дарнли. Он поднял руку, такую тонкую, что она казалась полупрозрачной, с сетью голубоватых вен. – Я едва могу поднять ее.

Мария накрыла его руку своей, более широкой и сильной, и переплела его пальцы со своими.

– Вместе мы выстоим, – сказала она. – Ничто не разлучит нас.

* * *

– Она все еще сидит взаперти вместе с ним? – спросил Нокс, отведя лорда Джеймса в сторону после воскресной службы в соборе Святого Жиля. В сегодняшней проповеди он говорил о смерти посреди жизни и о жизни посреди смерти; трудная концепция радости и смирения. Судя по всему, ему удалось тронуть сердца прихожан.

– Так говорят. – Джеймс кивал и улыбался другим прихожанам, выходившим из церкви, особенно лордам Конгрегации, которые все, как один, послушно пришли в этот ветреный апрельский день. Теперь они прогуливались по улице Кэнонгейт, радуясь свежему воздуху по пути домой, где ждал воскресный обед. – Молодой Дарнли подхватил корь после лихорадки и едва не покинул этот мир. Бесславный конец для бесстыдного юнца. – Джеймс улыбнулся и поднял руку: – Добрый день, леди! – Джин, графиня Аргайл, кивнула ему. – Он ведет себя невыносимо.

– Как именно? – Нокс приветственно помахал рукой: – Добрый день, лорд Байрс! – Он поклонился лорду Линдсею.

– Он суетный, пустоголовый, высокомерный и обидчивый. Кроме того, он недолюбливает Библию.

– В самом деле?

– Да. Я слышал, как он болтал об этом по пути в Стирлинг.

Церковь опустела, и Нокс вернулся к кафедре, чтобы собрать свои записи и закрыть Библию. Он указал на песочные часы, стоявшие перед кафедрой.

– Он украл мои часы и подменил их другими, где песок заканчивается не за час, а за полчаса. Таков уровень его изобретательности. Как будто я не могу дважды перевернуть часы!

Джеймс только покачал головой.

– Он забрал песочные часы, которые мне подарил Кальвин, – продолжал Нокс. – Это было очень нехорошо с его стороны. Других уже не будет.

Кальвин умер несколько месяцев назад.

– Он любит дерзкие выходки, – сказал Джеймс. – Он всего лишь испорченный мальчишка, маменькин сынок. Его мать будет вне себя от восторга, когда узнает, что королева влюбилась в него. В сущности, она лелеяла такие планы с самого его рождения. Ее однажды даже отправили в Тауэр за то, что она слишком энергично продвигала свои «королевские претензии». Теперь ее мечты почти исполнились. – Помедлив, он добавил: – И думаю, молодой Дарнли имеет склонность к распутству.

– Он недостаточно взрослый для этого. Эгоизм и безрассудство – первые шаги на этом пути, но нужно пройти долгий путь, чтобы стать развращенным человеком.

Нокс провел провел рукой по обложке Библии и почтительно завернул ее в шелковую ткань.

– Он дальше продвинулся по этому пути, чем можно было представить, – сказал Джеймс.

– Пойдемте со мной, – Нокс положил руку ему на плечо. – Отобедаем у меня дома в этот славный воскресный день.

– Итак, вы уехали после той первой мессы, когда все вырядились в розовое? – спросил Нокс, когда они сидели в его комнате, подкрепившись фаршированной треской с репой и капустой. Маргарет Стюарт, новая жена Нокса и отдаленная родственница лорда Джеймса и королевы, оставила их наедине с тарелкой инжира и графином кларета. Она была хорошенькой и добродушной, но немного склонной к болтовне.

– Да. Уехав из Эдинбурга, она дала волю папским ритуалам. Там был ладан и песнопения. – Он заметил, как Нокс приподнял брови. – Я слышал их, когда проходил по двору. Поэтому я заявил протест и уехал. Что касается остального, они по-прежнему там.

– И Риччио тоже?

– Стоит ли спрашивать?

– Она отправила Мейтленда к Елизавете, чтобы испросить у нее благословение на брак с Дарнли. Ох, разве вы не знали?

Нокс медленно помешал сахар в бокале красного вина.

– Нет, не знал.

– Он уехал неделю назад. Что вы будете делать, когда состоится этот брак? Что будет делать Шотландия с таким королем? – Он попробовал вино, но резко отставил бокал в сторону. – Мы не заслуживаем этого! Нет, мы заслужили право иметь достойного короля! Этому не бывать, и мы этого не потерпим!

– Вы только что ответили на собственный вопрос. Боюсь, что Генри, лорд Дарнли, не сможет долго прожить среди нас. Кстати, насчет его распущенности. Что еще можно сказать о человеке, который запирается у себя в комнате и напивается допьяна? Я видел его!

– Напивается в одиночестве? – Нокс впился взглядом в собеседника: – Вы уверены в этом?

– Никаких сомнений. От него разило виски, его дублет был застегнут наискосок, и он едва ворочал языком. А тем временем королева видела сладкие сны о нем в своей спальне.

– Какая жалость! – На самом деле у Нокса вызывала отвращение сама мысль об этом.

Джеймс кивнул.

– Большую часть времени она проводит с ним. Мне сообщили, что она жила в его комнатах во время его болезни. Ее постоянное присутствие в его спальне – это настоящий скандал.

– Она остается там даже после его выздоровления? – Нокс покачал головой: – Стыд и позор! Хуже, чем у Давида с Вирсавией! – Он помолчал. – Если уж речь зашла о Давиде, слышали ли вы, что Босуэлл покинул Францию, где скрывался с тех пор, как бежал из Эдинбургского замка, и теперь находится на пути в Шотландию?

Лорда Джеймса передернуло от такой новости.

– Только этого не хватало! – воскликнул он. – Я думал, мы навсегда избавились от него.

– Он неплохой протестант, – заметил Нокс, наблюдая за выражением его лица.

– Он плох во всем, кроме хвастовства, гулянок с девками и нападения из-за угла.

– И охраны порядка на границе, – напомнил Нокс.

– Да, в этом ему не откажешь. – Джеймс откинулся на спинку кресла и заложил руку за голову. – Тогда будем держать его здесь. Пусть бегает за теми, кто крадет овец и устраивает шабаш на полнолуние.

* * *

Мария, ее фрейлины, Риччио и Дарнли собрались на рассвете. Они покинули замок Стирлинг, когда небо начало светлеть за окнами спальни Дарнли, находившейся в восточном крыле дворца. Воздух был холодным и спокойным, как заледеневшее озеро, и возвращение теплой погоды казалось невозможным. Но майские шесты украшали деревни, где люди готовились отпраздновать наступление настоящей весны. Представления с участием Робин Гуда и девы Мэрион, запрещенные в Эдинбурге протестантской церковью, будут проводиться в сельской Шотландии вместе с состязаниями на силу и ловкость. Убывающий полумесяц тускнел в крепнущем свете и вскоре должен был скрыться за горизонтом.

– В лес, срезать ветки, – пропела Мария и пришпорила лошадь. Она надеялась найти молодые почки, чтобы не возвращаться домой с голыми ветвями. Ветер ударил в лицо, и она плотнее запахнула свой серый плащ.

В лесу было много берез, рябин, эглантинских роз и кустов боярышника, уже раскрывших почки, из которых пробивались миниатюрные клейкие листья, блестевшие на ветвях, как роса. На лугу уже цвели фиалки и подснежники. Мария остановилась и позволила лошади немного попастись на нежной молодой траве, пока она собирала цветы и вплетала их в венок из лозы.

– Позвольте. – Дарнли взял у нее венок и возложил ей на голову, восхищаясь тем, как ей идут звездочки полевых цветов.

– Никакие аместисты и алмазы не сияют так ярко, – сказал он. – Ни одна королева мая не может быть прекраснее тебя с луговыми цветами в волосах. – Он наклонился, поцеловал ее и тихо добавил: – Это особенный момент. Сейчас я счастлив, как никогда.

Он обвел взглядом луг, усыпанный каплями росы, и увидел кролика, застывшего возле норы.

– Остановись, мгновенье! Не покидай нас! – Он заглянул ей в глаза.

– Как ты серьезен, – с улыбкой отозвалась Мария. Она откинула за ухо выбившуюся прядь волос; кролик вздрогнул и умчался прочь.

– Ты все испортила, – пожаловался Дарнли. – Это был идеальный момент, а теперь он остался в прошлом.

– Только статуи остаются неподвижными, – сказала она. – Но все вокруг них движется; они обрастают мхом и покрываются льдом и конце концов падают и обращаются в пыль. Боюсь, этому никак нельзя помочь.

Она взяла недавно срезанную миртовую лозу с яркими цветами барвинка, выглядывавшими из-за темно-зеленых овальных листочков.

– Вот корона для тебя, – сказала она и обернула лозу вокруг его головы. – Теперь ты король мая, король идеального мгновения.

– Королеве:

Будь повелительницей нашей милосердной, Будь верной слугам преданным твоим, Будь справедливой, доброй и усердной, Будь щедрой к тем, кто любит и любим, Будь твердой в вере, стойкой неизменно… –

прочитал он. – Я написал эти стихи для тебя. Там есть еще строки.

– Я тронута, – сказала она. – Пойдем, ты прочитаешь остальное, но только если там нет ничего грустного. Сегодня я хочу слышать только радостные вещи.

Когда они вернулись с майских гуляний, хвастаясь своими гирляндами и играя на рожках и тамбуринах, то украсили Большой зал цветущими ветвями и устроили праздничный пир. Потом они разошлись отдыхать по комнатам; они были на ногах с раннего утра.

Мария собиралась немного поспать, а потом, возможно, нанести тайный визит Дарнли. Они будут поддразнивать друг друга и возиться на королевской кровати, а Риччио будет стоять на страже у двери. Она хотела лежать в его объятиях, смотреть на птиц, летающих в небе за окном, а потом поворачиваться к нему и любоваться его безупречным профилем.

Стало заметно теплее, и она расстегнула воротник плаща. Проходя по двору, она тихо напевала:

– Ваше Величество! – Голос ясно прозвучал в пространстве каменного двора. Высокий рыжеволосый мужчина в дорожной одежде подошел к ней.

– Николас Трокмортон! – воскликнула она. Молодой английский посол служил во Франции, когда она была там королевой. – Как приятно снова увидеть вас!

Он улыбнулся и поцеловал ей руку.

– Вы еще более прекрасны, чем были во Франции, – сказал он. – Родная земля идет вам на пользу. Воздух, еда, вода – все это красит вас.

– Но Франция подарила нам волшебные дни… – мечтательно произнесла она. Один лишь взгляд на него возвращал ее в прошлое. Именно так они стояли и разговаривали в Париже, в Шенонсо, в Шамборе.

– Да, до нынешних бед и затруднений. Теперь все это кажется очень далеким.

– Но почему вы приехали? – Внезапно его присутствие здесь показалось ей очень странным.

– Меня послала королева Елизавета с личными инструкциями и сообщениями.

– Расскажите мне.

Он огляделся по сторонам.

– Как, здесь? – Он явно ожидал аудиенции или трапезы и приятной беседы, перед тем как перейти к официальным делам.

– Да! – Прежде чем он успел ответить, Мария взяла его за руки и сжала их с удивительной силой. Она была похожа на ребенка, которого заставляют лечь в постель перед праздником. – Что она сказала? Она довольна? Я знаю, что она имела в виду именно брак с лордом Дарнли, когда предложила мне выйти замуж за английского подданного. Она отправила его сюда, но она не могла предвидеть, что я полюблю его. Она приедет на свадьбу? Сможет ли она посетить Шотландию?

Трокмортон, не ожидавший такого напора, смущенно покашлял.

– Дорогая мадам… Ваше Величество… Королева запрещает свадьбу. Она приказывает лорду Дарнли и его отцу, графу Ленноксу, вернуться в Англию под страхом государственной измены. Она заключила графиню Леннокс в Тауэр за потворство этому браку. Она категорически запрещает его.

– Ч-что?

– Королева в ярости.

Мария изумленно покачала головой.

– Она говорит, что я должна получить ее одобрение на брак, но на свете нет такого человека, который мог бы получить ее одобрение. Ни иностранец, ни католик, ни английский подданный, ни король, ни простолюдин… Хорошо. Я вижу, что никогда не смогу ублажить ее, поэтому собираюсь ублажить себя. Так я и сделаю, заключив брак с лордом Дарнли.

– Если вы это сделаете, он никогда не сможет вернуться в Англию.

– Бедный Дарнли! Сначала ему запрещали вернуться в Шотландию, а теперь запретят вернуться в Англию. Довольно странно с учетом того, что он не причинил вреда ни одной стране.

Ее яркие глаза твердо глядели на него. За ней простиралась долина Форта, и в ясный день Эдинбург можно было различить по дыму из каминных труб далеко на востоке.

– К сожалению, он больше, чем просто человек, который может поступать правильно или неправильно, – сказал Трокмортон. – Он символ, связанный со многими вещами.

– Я люблю человека, а не символ! – вокликнула Мария.

– Да. Но вы тоже являетесь символом, как и моя королева. Будьте благоразумны. Это жизненный факт, с которым приходится мириться любому монарху, такая же условность, как теннисная сетка или поэтическая рифма.

– Я знаю, кто я такая, и никогда не забываю о своей королевской крови.

– Тогда продемонстрируйте королевское мышление, а не только королевскую кровь. Подумайте о том, что означает брак для королевы. Вы выбираете не только мужа для себя, но и короля для вашего народа. Когда это свершится, обратного пути не будет.

– Я знаю об этом и храню верность своим обещаниям. Можете передать вашей королеве, что она долго морочила мне голову красивыми речами, но в конце концов обманула меня в своих намерениях относительно моего будущего. Поэтому теперь я не могу доверять ей. На каком основании она возражает против этого брака? Она сама предложила мне выйти замуж за одного из ее подданных. Мой лорд Дарнли – единственный из достойных претендентов, который остается холостым. Предложение графа Лестера… Я не напоминала ей об этом, но оно было слишком неловким для всех нас.

– Полагаю, она была совершенно серьезна, Ваше Величество.

– Тогда ее поведение выглядит еще более странно. Я готова оказать ей услугу и забыть об этом.

Она отвернулась от Трокмортона и быстро пошла в королевские апартаменты. Оказавшись там, она быстро миновала галерею с бюстами и статуями, потом вошла в покои королевы – прихожую, где замерли стражники, присутственный чертог с троном и королевскими штандартами и наконец в спальню. Две Марии, дремавшие на кушетке, едва успели моргнуть, когда она прошла мимо. Она осторожно толкнула дверь, соединявшую ее спальню со спальней Дарнли, и открыла ее.

Он лежал на огромной кровати, частично раздетый и накрытый меховой полостью. Она приблизилась к кровати и некоторое время стояла, глядя на него. В углу зашевелился Риччио, тоже задремавший после ранней утренней прогулки и сытной трапезы. Мария на цыпочках подошла к нему и прикоснулась к его плечу. Он резко выпрямился.

– Мой добрый Риччио, – прошептала она. – В ваших апартаментах есть католическая часовня, не так ли?

Он нахмурился:

– Да, я сам обустроил ее. Она маленькая: только алтарь, свечи и, разумеется, принадлежности для святых таинств.

– Там кто-нибудь есть? У вас?

– Нет, я живу один. – Он потряс головой, словно хотел собраться с мыслями.

– А ваш исповедник? Он недалеко?

– Если он не уехал в город Стирлинг, как он иногда делает, когда выдается свободное время.

– Отправляйтесь к себе и подготовьте часовню. Найдите вашего исповедника, а если не найдете, то я приведу своего. Мы с Дарнли придем туда меньше чем через час, чтобы принести тайный обет перед Богом. После этого ничто не сможет разделить нас, и я не поддамся ни на какие аргументы и искушения. Идите!

Она повернулась к Дарнли, по-прежнему лежавшему в постели. Его глаза с длинными ресницами были закрыты, и он нежно обнимал подушку.

«Вскоре он будет по ночам обнимать меня, а не подушку, – подумала она. – И никто не сможет обвинить нас или сказать о нас дурное слово».

– Генри, – промолвила она и погладила его по лбу. Он открыл глаза, и, как обычно, от их голубовато-серой глубины у нее перехватило дыхание. – Вставай, дорогой Генри. Я приготовила для нас игру, настоящее приключение. Мы перехитрим их, перехитрим всех!

– Кого? – Он откинул меховую повесть и пытался выпутаться из простыни.

– Всех, – с нажимом повторила она. – Лордов Конгрегации, Нокса, Елизавету и…

– Более чем достаточно, не так ли? Интересно, кто-нибудь выступает за наш брак, кроме нас с тобой?

– Граф Мортон.

– Потому что моя мать завещала ему кое-какие земли. Кто еще?

– Риччио.

– Он слуга.

– Полагаю, король Франции…

– Он еще ребенок.

– И Филипп Испанский…

– Который тут ни при чем.

– И папа римский…

– Он тем более ни при чем.

– Другие со временем полюбят тебя так же, как я.

– Похоже, все думают, будто я угрожаю им или оскорбляю их гордость. Странно, ведь у меня есть королевская кровь, надлежащие манеры и воспитание… Нет, никаких объективных причин не существует. Значит, они испытывают личную неприязнь ко мне. – Он сердито сжал губы. – Им не нравится что-то во мне, в моей речи, в моем поведении…

– Они глупцы. Пойдем, мой дорогой лорд, пойдем скорее. Мы заставим их считаться с нами!

Они стояли перед итальянским священником, недавно приехавшим к Риччио из поместья его отца в окрестностях Турина. Его круглое оливковое лицо и блестящие темные глаза, по мнению Марии, были типичными для итальянцев. Она имела свои фантазии об этой стране: там все увлекались искусством и были католиками, там круглый год цвели цветы, а ночи были теплыми и поощряли к прогулкам под луной. Каким-то образом казалось уместным, что в собственном стремлении к счастью она обратилась к итальянцу для окончательного подтверждения своих намерений.

Маленький алтарь Риччио, украшенный тосканской резьбой и двумя серебряными подсвечниками, был накрыт кружевной тканью. Риччио с серьезным видом стоял рядом, когда Мария и Дарнли взялись за руки и приготовились к обряду венчания по предписаниям римской церкви. Церемония была взаимно обязывающей и признавала их будущими супругами, давшими клятву перед Богом о заключении брака – клятву, от которой их могли освободить лишь официальные юридические процедуры.

– Я, Мария, королева Шотландии и островов, торжественно обещаю сделать тебя, Генри, лорд Дарнли, своим мужем согласно с обрядами и предписаниями святейшей католической церкви. – Она посмотрела на высокого молодого человека, стоявшего рядом с ней. Его лицо было очень бледным.

– Я, Генри, лорд Дарнли, торжественно обещаю взять Марию, королеву Шотландии и островов, в жены согласно с обрядами и предписаниями святейшей католической церкви. Вот залог моего обета. – Он снял кольцо с мизинца и надел его на безымянный палец Марии.

– Поцелуйте ее, – сказал священник, и Дарнли сделал это.

– Ах, какой пир можно было бы устроить! – вздохнул Риччио. – Если бы все было так, как должно быть…

– Мы только что плотно пообедали, – напомнила Мария. – Все спят. Мы уединимся вдвоем, и это будет лучше, чем любое официальное торжество. – Она взяла Дарнли за руку: – Будем надеяться, что никто не увидит, как мы проходим по верхнему двору. И, Риччио, сегодня мы освобождаем тебя от любой службы!

Мария рассмеялась и подняла свою шляпу. Они с Дарнли быстро вышли во двор. Уже начинало темнеет, и в окнах замерцал свет.

– Какая встреча! – воскликнул Роберт Стюарт, увидевший их.

Обычно Мария хорошо относилась к своему брату, но сегодня вечером этот игривый и легкомысленный юноша был ей неприятен.

– Рада тебя видеть, брат, – быстро сказала она. – Надеюсь, ты хорошо отметил майские праздники?

– О да!

Мария и Дарнли прошли мимо так быстро, что он развернулся на месте и едва не упал. Он был явно навеселе.

– Заходи быстрее! – Мария потащила Дарнли в караульную комнату, потом в присутственный чертог и наконец в его спальню. Она плотно закрыла задвижку и прислонилась к двери.

Дарнли стоял посреди комнаты, куда она едва ли не загнала его. «Какие у него худые ноги! – внезапно подумала она. – Он действительно тяжело болел».

– Дорогой муж, – сказала она, пробуя это слово на вкус. – Теперь я действительно могу так называть тебя.

Она подошла к нему, бледному и нетвердо державшемуся на ногах.

– Жена. – Он обнял ее, но его тело как будто одеревенело.

– Как, ты боишься? Ты должен радоваться. Мы взяли нашу жизнь и любовь в свои руки. Теперь нас ничто не может разделить. – Она притянула его к себе.

– Мы связаны навеки?

– Да. – Мария повела его к кровати. – После этого обряда мы стали одним целым.

Она заставила его лечь, и он вытянулся во весь рост на огромном ложе.

– Сегодня у нас не будет слуг, – сказала она. – Никто не будет раздевать нас, не будет глупых хлопот со взбиванием перин и подкладыванием грелок. – Она наклонилась и поцеловала его. – Здесь только мы одни. Мы получили самый драгоценный дар: уединение. Никто не войдет сюда.

Она сняла с него дублет, по очереди освободив каждую руку.

– Я буду твоим слугой, – прошептала она.

Вскоре Дарнли лежал обнаженный на королевской постели. Мария не могла оторвать взгляда от него. Раньше она никогда не видела обнаженного мужчину – во всяком случае, взрослого мужчину. Как их тела могут быть настолько разными?

Она тоже начала медленно раздеваться: сначала чепец, потом верхняя юбка, потом жесткий материал, державший ее под нужным углом. В конце концов она осталась в нижней юбке и шелковом белье с кружевами. Дарнли заключил ее в объятия.

– Все это действительно мое? – прошептал он.

– Да, мой господин, моя любовь…

– Твой муж и твой друг, – добавил он, держа ее лицо в ладонях. – Надеюсь, я окажусь достойным этого.

Он поцеловал ее и потянул под нагретое одеяло. Она чувствовала, как бдительность, заставлявшая следить за каждым шагом, покидает ее.

Кровать стала маленьким миром для них: одеяла были шатром, а пуховая перина – зеленым лугом. Дарнли продолжал обнимать ее и постепенно избавил от остатков одежды. Его пальцы, непривычные к застежкам, шарили по ее телу, но его замешательство лишь распаляло ее желание. Когда она осталась обнаженной, то почувствовала, что больше не может существовать отдельно от него.

– О Генри!.. – прошептала она, когда его тело прижалось к ней с головы до ног. – Ты делаешь меня больше, чем я есть.

– Это невозможно. Ты никогда не сможешь быть больше, чем… О! О!

Ей казалось, что ничто не может достаточно крепко связать его с ним, что она хочет полностью слиться с ним, но в то же время остаться отдельной от него, чтобы дарить ему себя и осыпать его ласками.

Их соитие было единственным способом выпустить это чувство на волю, а потом укротить его. Оба были девственны, однако все произошло совершенно естественно.

– О Генри! – воскликнула она и прижала его потное лицо к своей груди. – О муж мой!

Она наконец стала женщиной.

Она проснулась посреди ночи еще до того, как начало светать. Дарнли спал рядом с ней, тихо и ровно дыша. Было так странно проснуться и найти другого человека рядом с собой… Привыкнет ли она к этому?

«Нет, никогда, – подумала она. – Это всегда останется чудом для меня. А он…» Она посмотрела на Дарнли, пытаясь разглядеть его в темноте. Он что-то пробормотал и пошевелился. Она прикоснулась к его плечу и прошептала, что должна вернуться в свою спальню до того, как проснутся Марии.

Она выскользнула из-под одеяла и выпрямилась на холодном каменном полу. Поправив меха и покрывало, она направилась к двери, соединявшей две спальни. Аккуратно отворив дверь, она прокралась в свою комнату. Марии еще спали, хотя она знала, что они заметили ее отсутствие. Тем не менее она часто ложилась очень поздно, советуясь с Риччио или даже играя в карты до двух часов ночи. Они привыкли к этому.

«Должно быть, сейчас три или четыре часа утра». Мария на цыпочках подошла к кровати и заползла под одеяло. Она была обнаженной, а ее одежда осталась в спальне Дарнли. Как она скроет это от них? Они всегда помогали ей одеваться, приносили ей теплое белье, складывали и убирали ее ночную рубашку.

Ночные рубашки лежали в вязовом сундуке в дальнем конце комнаты. Сможет ли она бесшумно открыть его в темноте и достать рубашку? Мария осторожно слезла с кровати и направилась к сундуку. Почувствовав под ногами мягкий ковер, она поняла, что прошла половину пути; оставалось лишь не споткнуться о тяжелый стул. Наконец она наклонилась над сундуком и приподняла крышку, молясь о том, чтобы петли не заскрипели. Ее молитвы были услышаны. Она взяла верхнюю рубашку и на ощупь узнала розовую шерстяную сорочку с шелковой подкладкой. Она получила ее незадолго до смерти Франциска, но с тех пор надевала не часто, так как рубашка казалась слишком яркой и роскошной во время траура.

«Я больше не вдова, а невеста, – внезапно подумала она. – Я больше не девственница, а женщина».

Мария вернулась в кровать и снова улеглась под одеяло, чувствуя себя совершенно другим существом по сравнению с той, что спала здесь в последний раз. От прикосновения мягкой шелковой подкладки собственное тело показалось ей грязным и потным. Раньше она почти никогда не чувствовала себя грязной, разве что после долгой верховой прогулки. Но это была другая грязь, с другим запахом, несмотря на определенное сходство.

Динг-динг-динг-динг. Маленькие часы на каминной полке отбили четыре часа. Так рано. Так поздно.

«Но я вернулась сюда, и никто не знает. Это моя тайна. Моя и Дарнли».

Солнце светило в окна, и часы пропели динг-динг-динг-динг-динг-динг-динг-динг, когда она проснулась. Ее веки слиплись, тело одеревенело, а между ног угнездилась легкая саднящая боль.

Ее Марии были одеты и оживленно расхаживали по комнате. Одна из них, Фламина, заводила часы, другие чистили ее украшения мягкой тканью и пастой из толченого алебастра. «Большой Гарри» лежал как детская игрушка, ожидающая своей очереди.

Мария пожелала искупаться, и большую оловянную ванну, поставленную у камина, быстро наполнили теплой ароматной водой. Оказавшись за ширмой, Мария позволила снять с себя ночную рубашку и быстро погрузилась в ванну. Она боялась, что на ее теле остались отпечатки пальцев Дарнли и даже следы его поцелуев. Вдруг теплая вода сделает их более заметными? Она погрузилась еще глубже.

– Ваше Величество, стоит ли добавить в воду сандаловое масло, которое мы получили от цыган? – позвала Фламина из-за ширмы.

Может быть, оно скроет странный запах, который она принесла с собой из постели Дарнли и который до сих пор беспокоил ее?

– Да, пожалуйста.

Фламина вышла из-за ширмы, взяла флакон с маслом и тонкой струйкой пустила его в воду. Оно разбежалось по поверхности крошечными каплями, словно миниатюрные опалы. Она понюхала пробку.

– Изысканный аромат. Он напоминает мне о Востоке – мирра или галаадский бальзам из Библии… Я всегда представляла, что он такой же густой и душистый, как это масло.

– Спасибо. – Мария поплескала водой на плечи.

– Вчера вы поздно легли спать.

– Да. Я… Мне не спалось. И мне нужно было поговорить с Риччио о… о подготовке к возрождению ордена Чертополоха, которую я вскоре собираюсь провести.

– Орден Чертополоха?

– Да. Это старинный рыцарский орден в Шотландии, как орден Подвязки в Англии или орден Святого Михаила во Франции. Он не собирался после смерти моего отца, и осталось лишь несколько кавалеров. – Она нервно плеснула водой в лицо.

– Но как женщина вы не можете возродить его, – рассудительно заметила Мэри Флеминг. – Женщины не могут быть рыцарями и носить золотые шпоры.

– Я назначу заместителя, – ответила Мария. – Как правящий монарх, я являюсь главой ордена. Шотландия должна вернуть себе былую славу и достоинство. – Она покосилась на Фламину. – Теперь ты можешь оставить меня.

«Оставь меня, оставь меня в покое, я хочу подумать о том, что случилось, о моем муже, о моей тайне…»

Аромат нагретого сандалового масла нежно обволакивал ее, унося все остальные запахи.

 

XX

Дарнли показалось, что он слышит стук. Кто-то стучал в дверь королевской спальни. В дверь его спальни! Почему люди так часто вторгаются к нему? Никакого покоя! Он спрятал бутылку виски под плащ, брошенный в углу. На полпути к двери он остановился, решив вернуться и сделать еще один глоток для верности. Теперь он научился пить быстрыми глотками, чтобы не обжигать горло.

Он подергал рукава, чтобы прикрыть руки, и распахнул дверь. К его удивлению, снаружи стоял Джеймс Гамильтон, пожилой герцог Шательро. Седой широколицый старик выглядел так, словно пришел с каким-то поручением, чрезвычайно обременительным для него. От него так и веяло неприязнью к Дарнли.

– Чего вам угодно? – резко спросил Дарнли. Это был его враг, враг его отца, человек, который посмел усомниться в их притязаниях быть следующими в очереди на престол. Что ж, теперь он увидит! Дарнли будет сидеть на троне, которого они жаждали. «И мой ребенок будет королем!» – подумал он. К своему изумлению, он понял, что произнес эти слова вслух.

– Прошу прощения? – сказал герцог. – Я правильно расслышал ваши слова?

Он потянул носом, почуяв запах виски, и выразительно посмотрел на солнце, еще невысоко стоявшее над горизонтом.

– Я пришел обсудить давние разногласия между нашими семьями в надежде достичь взаимопонимания. Вы окажете мне честь своим приглашением?

– Нет, – ответил Дарнли. – Этому не бывать! Кто приглашает врага на свой порог?

– Но я пришел не как враг! – Шательро повысил голос.

– Вы никогда не будете нашим другом! – вскричал Дарнли. – Вы попытались предать королеву и натравили на нее вашего безумного сына. Граф Арран собирался похитить ее…

Услышав имя своего сына, герцог окаменел.

– Не оскорбляйте мою семью!

– Он до сих пор безумен, разве нет? Заперт в вашем доме, как подобает сумасшедшему.

– Я пришел для мирной беседы, но вижу, что с таким глупцом не может быть никакого мира!

– Когда я выздоровею, то вышибу вам мозги! Скажите спасибо, что силы еще не полностью вернулись ко мне!

– Идиот! Глупый мальчишка! – Герцог повернулся и ушел.

* * *

Гонцы разъехались по всей Шотландии для вызова в Стирлинг определенных людей, которые должны были присутствовать на церемонии ордена Чертополоха, устраиваемой по воле Ее Величества.

Лорд Джеймс в Эдинбурге решил, что у него есть срочные дела в городе, которые, к сожалению, препятствуют его немедленному отъезду в Стирлинг.

Уильям Мейтленд из Летингтона, уже уехавший во Францию с заданием получить от короля и королевы-регента согласие на брак Марии Стюарт и лорда Дарнли, не успел получить приглашение.

Джеймс Мелвилл подготовился к путешествию, озадаченный целью предстоящей церемонии.

Эрскин, Мортон, Рутвен, Линдсей, Аргайл и Киркалди из Грэнджа приняли приглашение и стали выбирать свои наряды.

Французский посол де Фуа получил приглашение в качестве гостя и личные апартаменты.

Джона Нокса не пригласили.

Джеймс Хепберн, граф Босуэлл, тайно вернувшийся в свое семейное имение в Лидслдейле без разрешения королевы, даже не слышал о церемонии.

В Королевской часовне, украшенной королевскими штандартами и бело-зелеными знаменами ордена (поспешно сшитыми специально для этого случая), королева Мария возглавляла процессию, величественно выступая с высоко поднятой головой. На ее плечах лежала золотая цепь ордена с эмалевыми эмблемами чертополоха и руты, которую последний раз носил ее отец в 1540 году. К ее лодыжкам были прикреплены золотые шпоры, и она носила темно-зеленую бархатную мантию цвета старинного леса.

Четырнадцать мужчин, которым предстояло стать рыцарями ордена, ожидали ее, вытянувшись в струнку. Они постились и бодрствовали всю ночь, как требовал обычай. Теперь она вместе со своими слугами заняла место перед алтарем.

Лорд-лайон, главный герольдмейстер Шотландии, вышел вперед и сделал глубокий вдох.

– Ныне же вы, как достойные рыцари, избранные вашим монархом для служения ей в этом старинном и благородном ордене, должны выйти один за другим и покляться в верности королеве и ордену Чертополоха, памятуя о его девизе: Nemo me impune lacessit, – он указал на штандарт с крестом Святого Андрея и шелковой нашивкой с изображением чертополоха. – «Никто не тронет меня безнаказанно».

Герольды дважды протрубили в серебряные горны.

Мария подняла руки; длинные рукава ее одеяния свисали почти до колен.

– Мои добрые подданные, благородные дворяне! Будучи женщиной, я не могу совершить этот обряд, ибо сама не являюсь рыцарем. Поэтому я воспользуюсь старинным правом выбрать моего рыцаря для выполнения обязанностей, предназначенных для мужчин и запретных для женщин.

Все продолжали ждать, вытянувшись неподвижно.

– Генри Стюарт, лорд Дарнли, выйдите вперед! – Ее голос эхом отдавался под высокими сводами часовни.

Из тени в задних рядах появилась высокая, облаченная в синий бархат фигура и двинулась по центральному проходу. Дарнли остановился перед королевой. В течение бесконечно долгого момента они стояли рядом, глядя друг другу в глаза. Все присутствующие видели, что выражали их взгляды: желание и твердую цель. Затем он преклонил колени перед ней, и его новые кожаные сапоги скрипнули, обратив блестящие подковки к зрителям.

– Произнесите вашу клятву, – велела она.

– Я буду всеми силами защищать христианскую веру, – громко произнес он. – Я буду предан моему монарху, королеве Шотландии, и ее преемникам. Я клянусь всецело посвятить себя рыцарскому служению. Каждый раз, когда я услышу об убийцах, грабителях или ворах, угнетающих народ, то приложу все силы к тому, чтобы они понесли должное наказание. Я никогда не оставлю свою королеву, господина или товарища по несчастью в час нужды. Клянусь укреплять, поддерживать и защищать благородный рыцарский орден, от которого готов получить коня, оружие и рыцарское одеяние. Я никогда не замыслю измены против королевы, но сообщу ей о любой измене или злоумышлении против нее. С Божьей помощью и моей собственной рукой, клянусь в этом на Святом Евангелии.

– Аминь, – промолвила Мария. Она наклонилась, приподняла свое платье и отстегнула золотые шпоры. Потом она подняла их и вручила рыцарю, стоявшему перед ней.

– Наденьте их, – сказала Мария. Она взяла меч, принадлежавший ее отцу, и поочередно прикоснулась к его плечам. – Именую сэром Генри.

Он немного отступил, и его шпоры звякнули на узких лодыжках.

– Провозглашаю лордом Ардманаха, бароном и пэром парламента.

Он слегка наклонил голову.

– И наконец, провозглашаю графом Россом.

Почти неслышный общий вздох прозвучал громче, чем любые восклицания. Титул графа Росса был королевским титулом, который мог носить лишь шотландский принц.

Он снова преклонил колени.

– Я буду верен моей госпоже, королеве Шотландии, буду хранить и защищать особу Ее Величества, а также ее королевство, права и законы всеми своими силами. Да будет мне в том порукой Господь, Святое Евангелие и моя собственная рука.

Она разрешила ему встать и сделала знак слуге, который принес пояс и меч на бархатной подушке.

– Пояс вашего титула, – сказала она и застегнула пряжку на его талии. – Теперь, лорд Росс, повелеваю вам исполнить ваши обязанности и облечь кандидатов рыцарскими полномочиями ордена Чертополоха.

Когда Мария вышла из часовни на улицу, где ярко сияло майское солнце, то увидела Трокмортона, с озабоченным видом стоявшего у прохода в Большой зал, где уже накрывали столы для торжественной трапезы.

– У вас грустный вид, – сказала она, приблизившись к нему.

– Граф Росс – королевский титул, – пробормотал Трокмортон.

– В жилах лорда Дарнли течет королевская кровь, не так ли?

– Что более важно, несмотря на благородные заверения в его преданности, принятие шотландского титула и назначение в парламент Шотландии равнозначно отказу от верности его собственной стране, Англии, и его собственному монарху, королеве Елизавете. Поклявшись в верности вам, он предал свою королеву.

– Отчего же? Я не призывала его отречься от нее.

– Человек может иметь только одного монарха, Ваше Величество. Тот, кто с легкостью изменяет своему господину сегодня, может снова изменить завтра. Берегитесь!

Трокмортон выглядел сильно расстроенным – то ли из-за ее невежества, то ли из-за скрытого обвинения в вероломстве. Это уязвило Марию.

– Ваша госпожа меняет свое мнение под стать своим нарядам. Каждый день она провозглашает что-то другое и обещает что-то новое, а потом берет свои слова обратно! – воскликнула она.

– Но ее рыцари и придворные непоколебимо верны ей, – возразил Трокмортон. – У нее не бывает лживых слуг и членов Совета. А Дарнли, однажды переметнувшись на другую сторону, может сделать это снова. Я…

– Я еще не присвоила ему титул герцога Олбанского, самый высокий из всех, – перебила Мария. – Я собираюсь подождать известий от вашей королевы, прежде чем принимать следующее решение. Мне хочется выказать ей уважение и дать возможность в конце концов благословить этот брак. Как видите, я веду себя благоразумно и собираюсь продолжать в том же духе. Приятного дня. – Она вскинула голову и, подхватив свою зеленую бархатную мантию, направилась в зал, где собрались ее рыцари.

* * *

Мария сидела на высоком табурете и держала в руке зеркало в оправе из слоновой кости. В тусклом отражении – даже при свете из открытого окна – она не могла четко разобрать черты своего лица. Она пристально смотрела себе в глаза, изучая их выражение. Но все, что она могла видеть, – саму себя, глядевшую в зеркало.

Изменилась ли она? Она чувствовала себя иначе и гадала, заметно ли это для окружающих. Поэты говорили о любви, сияющей в глазах человека и преображающей его черты. Тем не менее внешне она оставалась неизменной.

Она посмотрела на свои уши с тяжелыми серьгами – подарком от Дарнли. Серьги были украшены сапфирами, алмазами и замысловатой метафорической надписью о семьях, наследниках, надеждах и судьбе.

– Но нам не нужны символы, – сказал он, склонив русую голову и целуя ее грудь. – Никакие символы не сравнятся с тем, что находится у меня перед глазами.

Потом он…

Мария почувствовала, что краснеет при мысли об этом, но в следующий момент Фламина распахнула дверь и подошла к ней.

– Письмо из Франции, – сказала она и протянула пакет своей госпоже.

Письмо было тяжелым, и Мария узнала печать кардинала. Слава богу! Это был ее дядя, чье мнение и совет были так важны для нее в эти беспокойные времена. Она несколько недель ждала его ответа.

– Спасибо, – сказала она и сломала толстую печать из оранжевого сургуча.

«Дорогая племянница и сестра во Христе…»

Да, да.

«Мы получили известие о вашем расположении к лорду Дарнли, принцу крови, которого мы имели возможность видеть на отдыхе во время его визитов во Францию в разное время. Нам хорошо известно о его родословной, приятной внешности и других похвальных качествах…»

Она закрыла письмо и прижала письмо к груди. О Боже, благодарю Тебя! Потом она снова вернулась к чтению:

«Дитя мое, если бы не моя глубокая любовь к тебе и забота о твоем будущем в качестве твоего дяди и пастыря во Христе, то я бы воздержался от замечаний. Но я обязан высказаться. Без особых подробностей (хотя их были сотни, замеченных во время его пребывания здесь, вдали от сдерживающего влияния его матери) я должен сказать, что, по моему мнению, он – un gentil hutaudeau, высокородный тщеславный пижон, слабовольный юнец, который держится на плаву лишь благодаря доблести своих предков и их титулам. Но эти титулы и почести были получены давно почившими предками от старинных монархов. Живые должны оценивать живущих, и, увы, ныне здравствующий отпрыск рода Дарнли недостоин тебя. Умоляю, огради себя от…»

Она застонала и скомкала письмо.

Дядя. Et tu?

«Почему никто не видит его моими глазами?» – безмолвно взмолилась она.

Пришло письмо от герцога Шательро с жалобой на оскорбление, причиненное графом Россом, который угрожал вышибить ему мозги за воображаемую обиду.

«Подобный вызов нельзя оставить без внимания, особенно с учетом того, кем он был брошен, – писал герцог. – Поэтому я счел наилучшим сообщить об этом высшей власти в королевстве».

Герцог и отец Дарнли были старыми политическими соперниками, думала Мария, и, разумеется, герцогу не могло понравиться возвышение Ленноксов-Стюартов. Но неужели Дарнли действительно угрожал «вышибить ему мозги, как только поправится», как утверждал герцог?

«И почему он не рассказал мне об этом?» – мысленно спросила она.

Трокмортон грелся у камина в столовой постоялого двора в Стирлинге, изо всех сил оттягивая возвращение в свою одинокую комнату. Песни, наполненные забористыми, а иногда и непристойными фразами, тоже грели душу, хотя некоторые шотландские обороты с трудом поддавались переводу. Но если он выпьет еще, то утром голова будет болеть. Он неохотно расплатился за ужин и поднялся по крутой лестнице в холодную, но хорошо обставленную комнату. Со вздохом посмотрев на постель, он опустил свечу и уселся за стол. Нужно написать депешу для Сесила и Елизаветы. Как же ему хотелось спать!

«Лорд Дарнли получил означенные почести и титулы во время моей последней аудиенции несколько дней назад, за исключением лишь титула герцога Олбанского, – медленно написал он, выводя каждую букву. – С последним титулом королева обещала повременить до тех пор, пока не узнает, как Ваше Величество относится к происходящему, и не ответит на мое послание».

Он надул щеки и медленно выдохнул.

«Тем не менее я нахожу королеву настолько ослепленной любовью, обманом или же, по правде говоря, глупостью и хвастовством, что она не может выполнять обещания, которые дает самой себе, а потому тем более не способна выполнить обещание, данное Вашему Величеству в этом вопросе».

Теперь прямо к сути:

«Королева настолько увлечена лордом Дарнли, что ее решение бесповоротно и не может быть изменено никаким иным способом, кроме насильственного».

 

XXI

Мария расправила свой дублет и покрутила ногой в рейтузах винного цвета, рассматривая ее под разными углами.

– Как ты думаешь, похоже на мужскую ногу? – обратилась она к Дарнли, стоявшему рядом с ней в спальне. – Или она слишком узкая?

Дарнли вытянул для сравнения свою ногу, почти такую же стройную, как у нее.

– Ничего подобного, – ответил он. – Отличная мужская нога. Пошли, ты слишком долго возишься. Похоже, ты боишься пойти по отцовским стопам, хотя сама предложила это.

– Когда мой отец выходил в город переодетым и называл себя мастером Балленгейхом, он делал это как мужчина, а не женщина, которая притворяется мужчиной. У меня более трудная задача. – Мария ощупала узел волос под бархатной шапкой. Она боялась, что волосы рассыплются по плечам, если не удержат заколки; шапка была слишком маленькой для ее локонов.

– Из тебя выйдет прекрасный мужчина, – сказал он. – Ты слишком высокая, чтобы сойти за любую женщину, кроме себя самой. Зато королева Елизавета, хотя и ниже ростом, каждый день должна притворяться женщиной. Она по натуре мужчина, поэтому ее наряды и женщины призваны скрывать этот факт и позволять ей править как королеве… только потому, что она не может быть королем.

Мария толкнула его в бок, но потом повернулась и поцеловала его.

– Ты злой. Но разве это правда?

– Королевские прачки судачат, что женский цикл у нее не такой, как у нормальных женщин, – сказал он. – Но, по правде говоря, они не просто сплетничают, а получают деньги за это.

– За плату люди могут сказать что угодно, – заметила она. – Им можно верить, лишь когда они сами должны платить за свои слова.

Дарнли сделал нетерпеливый жест:

– Пойдемте, моя королева. Наступает вечер, и у нас остается мало времени. – Он взял ее за руку.

Вместе они спустились по небольшой спиральной лестнице, соединявшей спальню Марии со спальней Дарнли во дворце Холируд. Потом они прошли через его апартаменты и оказались на широком внутреннем дворе.

Рука об руку они пробежали мимо пылающих факелов и по подвесному мосту под большими воротами, отделявшими дворец от улицы Кэнонгейт, ведущей к городской стене Эдинбурга.

Стоял замечательный июльский вечер, и небо оставалось светлым даже за два часа до полуночи. На Кэнонгейт было полно людей, прогуливавшихся или спешивших по поздним делам, поэтому они свернули в Хорсвинд, ближайший переулок у дворцовых ворот, немного прошли вперед по улице Коугейт, идущей параллельно Кэнонгейт, а потом срезали путь по переулку Блэкфрирс. Так никто не мог узнать, что они пришли из Холируда. Темные и тихие переулки позволяли передвигаться незаметно.

– Я люблю Эдинбург, – прошептал Дарнли, когда они остановились перевести дух. – Здесь обитает дух тайны и приключений. Все эти переулки, высокие дома, заброшенные тупики… В Лондоне все по-другому. Здесь можно приходить и уходить незаметно, в отличие от Стирлинга. Я рад, что мы уехали оттуда.

Они вышли из переулка и свернули на Кэнонгейт. На улице оставалось так много людей, что она напоминала праздничную ярмарку.

– Добрый вечер, – поздоровался какой-то мужчина и прикоснулся к своей фуражке.

– Добрый вечер, – ответил Дарнли и прикоснулся к своему головному убору. Мария сделала то же самое.

– Вечер добрый! – громыхнул другой голос, принадлежавший дородному торговцу, целенаправленно прокладывавшему путь к воротам Нетербоу. Они последовали за ним, прошли через ворота в городской стене Эдинбурга и оказались на другой стороне Хай-стрит. Почти сразу же справа от них вырос дом Джона Нокса. Где-то в глубине горел свет, но рабочая комната над мостовой была темной.

– Нокс спит, – сказал Дарнли, указав наверх.

– Нокс никогда не спит, – возразила Мария. – Разве что со своей молодой женой.

– Думаешь, он делает это так же, как мы с тобой?

Мария вспыхнула:

– Нет… сомневаюсь в этом.

– Как и я, дорогая жена. – Дарнли поднес ее руку к губам и поцеловал. – Даже сейчас я думаю о том, чем мы с тобой займемся, когда вернемся во дворец.

– Я тоже. – Это было правдой.

Дарнли наклонился и стал ощупывать мостовую рядом с водостоком. Он нашел расшатавшийся камень и собрался швырнуть его, прицелившись в окно.

– Перестань! – Мария схватила его за руку. – Что ты задумал?

– Нокс выступает против нашего брака. – Он попытался высвободить руку. – Ему придется заменить оконные стекла.

– Нет. – Мария выбила камень из его руки. – Окна ни в чем не виноваты, зато он винит меня во всех грехах и неудачах. Пожалуйста, не давай ему настоящего повода для обвинений.

Дарнли со вздохом отвернулся от окна.

– Я бы с удовольствием вышиб ему мозги.

– Похоже, это твоя любимая фраза, – сказала Мария. – То же самое ты сказал старому герцогу Шательро, когда он…

Толпа, вывалившаяся из таверны, с пением прошла мимо них:

Выпей до дна и по новой налей, Выпей до дна и гляди веселей, Был я и в Глазго и в Дувре бывал, Крепче наливки нигде не пивал…

– Он нуждается в этом. Его мозги с самого начала были тухлыми.

Они миновали городской дом графа Мортона.

– Вышибать мозги – не твое дело. Этим занимаются пьяные подмастерья, а не принцы. – Интересно, угрожал ли Роберт Дадли вышибить кому-нибудь мозги на лондонской улице?

Дарнли недовольно хмыкнул, но продолжал идти рядом с ней.

– Ну ладно, – пробормотал он.

Теперь, когда они оказались в деловом квартале Эдинбурга, улица стала еще шире и превратилась в подобие площади, одно из главных мест встречи для горожан. В самом широком месте у собора Святого Жиля поднималась громада Тулбота, сочетавшего функции городской тюрьмы и места собраний Тайного Совета. Прямо под ним находились Трон – публичная весовая палата – и старый Меркат-кросс. Здесь горожане занимались повседневными делами, от посещения церкви до судебных тяжб и взвешивания шерсти, но по вечерам они тоже собирались тут. Факелы давали хорошее освещение, и люди на мостовой стояли большими группами, оживленно переговариваясь друг с другом.

Когда они приблизились к Трону, Дарнли разбежался и запрыгнул в корзину для взвешивания. Она опустилась и с глухим стуком ударилась о мостовую.

– Сколько весит молодой джентльмен? – спросил звучный, уверенный голос со ступеней Меркат-кросс. – Сколько он стоит?

– Золотую крону, – ответила Мария, забыв о том, что ее голос плохо сочетается с ее нарядом. Она помогла Дарнли выбраться из корзины.

– И я подарю ее тебе, – прошептала она. Они подошли к Меркат-кросс, окруженному каменной балюстрадой высотой по пояс. Повсюду на ней сидели люди, свесив ноги вниз.

– Здесь, где зачитывают все королевские прокламации, я объявлю тебя королем в день нашей свадьбы, – шепотом пообещала она.

– И чем занимается этот приятный молодой джентльмен? – спросил тот же голос совсем рядом с ними.

Мария подняла голову и увидела его обладателя, сидевшего на балюстраде. Мужчина был смуглым, с аккуратно подстриженной бородой и длинными волосами. За ним она внезапно увидела бледные лица заключенных, выглядывавших из зарешеченных окон Тулбота. Она толкнула Дарнли, чтобы тот ответил; сама она не осмеливалась говорить.

– Я кузен камергера лорда Дарнли, который остановился в Холируде, – ответил он. – По правде говоря, у меня мало обязанностей, в основном смотрю и слушаю. А это мой младший брат, – он указал на Марию.

– Стало быть, в вашей семье все рослые как на подбор. И скороспелые: вырастают еще до того, как у них ломается голос.

Мужчина был наблюдательным. Нужно вести себя очень осторожно, но это лишь обостряло удовольствие от рискованной вылазки.

– Мне уже пятнадцать лет, и я устал ждать, – храбро заявила Мария.

– Все придет в свое время, паренек, – заверил мужчина.

– Позвольте спросить, а каково ваше ремесло? – поинтересовался Дарнли.

– Я печатник. Работаю вон там, у Бассандайна, – он указал на дверь на другой стороне улицы. – В прошлом году мы напечатали пять разных книг и почти все продали. – В его голосе звучала нескрываемая гордость.

– Долгими зимними вечерами мало чем можно заняться, кроме чтения, – сказал Дарнли. – Неудивительно, что ваше дело процветает.

«Нет, нет, не говори этого, – подумала Мария. – Лучше скажи, какой правильный выбор они сделали».

– Что вы знаете о местных зимах? – спросил мужчина. – Вы же недавно приехали.

– Мы приехали в феврале.

– Точнее, в середине февраля. И сразу же направились в охотничий дворец. Вы не представляете, что мы делаем в Шотландии, когда наступает «темный тоннель» – короткие дни с ноября по январь. А в Англии, как я слышал, в это время все только и знают, что веселятся да устраивают представления. Но я не делаю вид, будто понимаю их, самому там бывать не приходилось.

Казалось, он гордился этим.

– Откуда вы точно узнали, когда мы приехали? – спросила Мария.

– Это всем известно. Мы следим за всем, что связано с нашей королевой. Мы знаем, когда она уезжает и приезжает, кто и когда посещает ее, с кем она ест, что она носит и какие песни поет с этим уродливым маленьким итальянцем.

Этот незнакомец знал все о ней, а она даже не знала его имени!

– Но насколько верны ваши сведения? – невольно спросила она.

– Это зависит от осведомителя, – ответил мужчина. – Некоторые более надежны, чем другие.

«Кто же твои осведомители?» – подумала Мария. Она видела, что Дарнли готов задать такой же вопрос, и остановила его взглядом. Он мог выдать их обоих.

– К примеру, ваши последние сведения ложные, – сказала она. – Итальянец не урод. Я знаю, потому что видел его и говорил с ним.

– Не урод? Но у меня есть сведения – причем из абсолютно надежного источника, – что у него есть горб, а глаза выпученные, как у жабы! – Собеседник был явно разочарован.

– Нет, – со смехом заверила Мария. – Он низкого роста, но в остальном нормального телосложения. Но скажите, что вы слышали о предстоящей свадьбе королевы?

Теперь рассмеялся мужчина:

– Вы предлагаете мне рассказать, что на уме у вашего господина?

– Почему бы и нет? – отозвался Дарнли. – Он господин моего кузена, а меня взяли с собой по протекции и для перемены обстановки. Думаю, лорд Дарнли… Нет, я правда не знаю.

– Простак, – отчеканил мужчина. – Честолюбивый простак. А королева потеряла голову из-за него. Тем не менее она должна выйти замуж: рядом нет другого подходящего кандидата. Хотите знать мое мнение? Так она запала бы на любого жениха, который явился бы к ней собственной персоной. Но приехал только лорд Дарнли. Другие морочили ей голову письмами и речами послов, как будто ей нужны эти игры! Если бы она встретилась с лордом Дадли… прошу прощения, с графом Лестером, все могло бы сложиться иначе. Но граф, еще один честолюбец, держится за свою королеву. Ну да ладно: она добрая женщина и заслуживает брачного ложа и законного наследника. – Мужчина подобрал ноги и спрыгнул с балюстрады. – Я собираюсь в таверну Эйнсли. Пошли со мной.

Мария и Дарнли поспешили за ними с сильно бьющимися сердцами. Это было в сто раз лучше, чем придворные слухи.

Когда переходили улицу, то увидели высокого всадника, направлявшегося во дворец. Люди расступались перед ним, снимали шапки и кричали: «Благослови вас Бог, лорд Морэй!» Всадник благосклонно отвечал на приветствия и неторопливо двигался дальше.

Лорд Джеймс! «Как легко и естественно он принимает знаки почтения от горожан», – подумала Мария.

– Это граф Морэй, – объяснил мужчина. – Скорее всего, вы не встречались с ним, так как он редко посещал двор после приезда вашего господина. Он бастард короля Якова и первейший человек в Шотландии.

Как просто он это сказал: «Первейший человек в Шотландии».

– Почему? – спросила Мария.

Теперь они стояли перед таверной, но она уцепилась за дублет собеседника, желая получить ответ до того, как они войдут в шумное помещение.

– Он удержал страну в руках после смерти старой королевы и до того, как протестантская церковь вошла в полную силу. Он единственный, кто управлял делами в трудные времена войны с Францией, когда у нас не было ни короля, ни королевы, а только Джон Нокс, и в первые годы после возвращения молодой королевы. Он знает наш народ и его обычаи, и люди любят его. Очень жаль, что он вышел из королевского совета и отстранился от государственных дел. Это дурной знак.

– Где вы это слышали? – резко спросил Дарнли.

– Каждый знает об этом, – ответил мужчина. – Это не секрет. – Он с тоской посмотрел на таверну, откуда доносился веселый шум, запах пива и свежеиспеченного хлеба каждый раз, когда кто-то выходил на улицу.

– Но что будет с графом? – спросила Мария, не отпуская рукав его дублета.

– Он либо станет сильнее и свергнет королеву и ее избранника, либо лишится всего, что имеет, и будет предан забвению. Это решать людям.

Мария отпустила его.

– И вам все равно, что случится? – спросила она.

– Меня устроит и то, и другое, если мой печатный пресс останется в целости и сохранности. Граф Морэй хороший человек, а королева – хорошая женщина. Нет, пусть люди решают. – Он пожал плечами. – Пойдем, выпьем!

– Нет, мне что-то расхотелось, – ответила Мария. Духота и гомон таверны были ей отвратительны. Зачем идти туда, если можно остаться на улице, дышать свежим воздухом и видеть звезды?

– Как хотите. – Мужчина повернулся и ушел.

Мария направилась в сторону, к густой тени, отбрасываемой бастионами замка. Когда они отошли от Трона и Меркат-кросс, толпа заметно передела.

Лорд Джеймс. Он имел много последователей, и простые люди видели в нем равного ей. До сих пор она не вполне понимала это.

– Этот печатник – всего лишь один человек, – назидательным тоном произнес Дарнли. – Он не может говорить за всех остальных.

Но его слова прозвучали фальшиво.

Лорд Джеймс действительно удалился от двора в знак протеста, недовольный ее решением о браке с Дарнли. Теперь он собирался с силами. Казалось, все были против ее решения: королева Елизавета, лорд Джеймс и большинство лордов Конгрегации. Она заставила лордов подписать документ, дающий одобрение на брак, но бумага была бесполезной, и она знала об этом. Карл IX и Екатерина Медичи одобрили ее выбор во Франции, как и Филипп II в Испании и папа римский, но каким весом обладало их мнение? Без сомнения, во внешнем мире этот вес был значительным. Но ее беспокоили внутренние дела в Англии и Шотландии, на той сцене, где ей приходилось выступать. Сейчас пол этой сцены ходил ходуном у нее под ногами.

Должна ли она получить разрешение на брак с Дарнли от собственного народа? И если да, то как это сделать? Как насчет Нокса? Он яростно выступал против этого в своих проповедях, указывая на опасности брака между двумя папистами, но что, если ей удастся изменить его мнение?

Она посмотрела на собор Святого Жиля со шпилем в форме короны, частично загороженный квадратным зданием Тулбота. «Каждое воскресенье сотни людей слушают его проповеди, – подумала она. – Если бы я только смогла привлечь их на свою сторону! Этот шаг был бы более действенным, чем тысяча прокламаций. Нокс не может быть совершенно слепым и глухим; он, безусловно, обладает здравым смыслом и принимает во внимание политические соображения. Шотландия должна иметь наследника; без наследника все пропало. Я позволю воспитывать его в протестантской вере, как и в моей собственной, поэтому он вырастет умным и будет разбираться во всех тонкостях… Да, я могу дать Ноксу такое обещание.

Стало быть, Джон Нокс. Я должна выдержать еще одну схватку с ним и убедить его».

* * *

Джон Нокс выглянул в окно. Что там за беспорядок? Улица была запружена людьми, и кто-то вскинул руку, как будто собираясь бросить камень в его окно. Хулиганы! В последнее время они во множестве бродили по улицам Эдинбурга, вопя, буйствуя и круша все на своем пути. Он не сомневался, что причиной было тлетворное влияние королевы и грязных папистов, которых она привезла с собой – или, точнее, возродила из небытия. Скрытые паписты вылезли на свет Божий, как трава на сухом лугу после дождя.

Если она выйдет замуж за этого английского паписта, лорда Дарнли, положение только ухудшится. «Поэтому я обязан всеми силами противиться этому, – подумал он. – Беду еще можно предотвратить».

Человек опустил руку, так и не бросив камень. Его спутник осадил хулигана, и теперь они уходили прочь. Нокс вздохнул. По крайней мере, это уберело его от лишних хлопот по замене разбитых стекол. Любое время, потраченное на такие мелочи, пусть даже необходимые, отрывало его от действительно важных вещей.

– Джон, ты идешь в постель? – тихо позвал нежный голос из спальни. Нокс услышал его несмотря на уличный шум и выкрики гуляк, как гончая может различить голос своего хозяина среди тысячи других.

Маргарет, его новая жена. Он ухватился за железные оконные задвижки, как будто это могло укрепить его и успокоить его сердце, гулко застучавшее при звуке ее голоса.

Он любил Марджори, мать его сыновей, и несколько недель горько оплакивал ее смерть. Бог прибрал к себе его подругу, и были моменты, когда он завидовал этой божественной привилегии и даже самой Марджори, восседавшей у ног Иисуса в вечном блаженстве. Его начинали одолевать мятежные плотские мысли: «Я нуждался в ней больше, чем Ты. Почему Ты забрал ее? У Тебя их так много, а у меня только одна».

И последняя кощунственная мысль: Бог похож на богатого правителя, которого Натан описал Давиду; он потребовал у бедняка, имевшего лишь одну овцу, отдать его для своего пиршества, хотя сам владел огромными стадами. В конце концов, после долгих молитв и рыданий, он смог вверить ее на попечение Господа. Бог дал, Бог взял; да будет благословенно Его имя.

Когда он наконец подчинился воле Господа, в его жизнь вошла Маргарет.

Маргарет Стюарт, дочь лорда Охилтри, одного из стойких защитников реформатской веры. Она имела королевскую кровь, будучи одним из потомков Якова II, и при обычном положении вещей была бы недосягаема для него, сына обычного торговца из Хаддингтона. Но сказано: «Нет ни мужчины, ни женщины, ибо все мы – одна плоть в Иисусе Христе». Поэтому мужчина скромного происхождения и дочь дворянина могли сочетаться браком с благословения новой церкви.

Маргарет хотела этого и больше стремилась к этому браку, чем он сам.

«Я хотел снова стать холостяком, но у Господа были другие планы», – подумал он.

– Джон! – Ее голос стал более настойчивым.

– Иду, – ответил Нокс. Он отвернулся от окна, прошел через темную комнату и начал подниматься по узкой лестнице.

Ноги как будто не хотели слушаться его… Почему? Неужели ему не хватит сил на то, что от него требуется по праву законного супруга? Или ему ненавистно пробуждение той, другой стороны его существа, которую нельзя усмирить никакой духовной силой?

Он прошел по узкому коридору в спальню с большой двойной кроватью. Маргарет лежала в постели, натянув одеяло до подбородка.

– Наконец-то, – сказала она.

Нокс снял свой рабочий дублет из темно-коричневой кожи и опустился на табурет, чтобы снять башмаки и рейтузы. Он пытался думать о том, как устал после долгого дня, но в нижней части его туловища уже появилось приятное покалывание. Он специально снимал каждый башмак с большой натугой, словно подчеркивая свою усталость. Башмаки тяжело свалились на голый деревянный пол.

Нокс подошел к сундуку и достал льняную ночную рубашку из грубой ткани. Надев ее через голову, он почти обрадовался шершавому прикосновению.

Больше нельзя откладывать. Он медленно подошел к кровати и решительным движением откинул покрывало. Со стороны это движение выглядело более убедительным для него, чем для нее.

Нокс жестко вытянулся на кровати, наполовину желая того, что должно произойти между мужем и женой, и наполовину ужасаясь этому. Он схватился за край одеяла; его длинная каштановая борода аккуратно лежала сверху, словно расчесанный лошадиный хвост.

– Джон… – прошептала его жена и придвинулась к нему. Она перекатилась на бок и теперь находилась совсем рядом с ним.

Она протянула руку и осторожно погладила его волосы. Ее пальцы пробежали по коже головы, лаская ее. Он снова ощутил покалывание в паху.

Маргарет поднялась на локтях и поцеловала его. Ее губы сначала прижались к его губам, а затем заставили их разойтись в стороны. У нее был маленький влажный язык, который она просовывала ему в рот, мимо непослушных губ и сомкнутых зубов. Как всегда, сначала он хотел убрать свой язык и прекратить эти глупости. Потом что-то – только не он, этого не может быть, – заставило его язык двигаться и переплетаться с ее языком.

Она наполовину улеглась на него, и ее груди были похожи на два полных бурдюка с вином, переваливавшихся и прижимавшихся к его груди. Он почти ожидал услышать, как хлюпает жидкость внутри. Это было комично… Почему же тогда его стержень, символ его мужественности, начал пульсировать и увеличиваться в размерах?

Может ли он велеть ему лежать смирно? Он попытался, строго приказав своему телу подчиниться. Потом он попробовал высмеивать все, что возбуждало его. «Женские груди: большие мешки, как коровье вымя. Поцелуй: две пары губ, прижатых друг к другу, словно пресс для вина. Языки: два слизняка, медленно ползающих друг по другу и оставляющих влажный след. И скоро: расщелина и выпуклость, входящие друг в друга с натугой и вилянием, словно осел со слишком широкой поклажей, застрявший между двумя столбами – смотрите, как он тужится и истошно ревет…»

Представив себе тужащегося осла, он возбудился еще сильнее. Теперь его мужское достоинство было таким же большим и напряженным, как у любого осла, и жаждало облегчиться от бремени.

Он перекатил Маргарет на спину, и она покорно замерла, ждущая и чувственная.

– Сними рубашку, – хрипло прошептал он. Она села в постели и медленно стянула рубашку, поочередно высвободив руки.

«Я мог просто задрать подол», – подумал он. Его член начал подергиваться сам по себе; теперь уже недолго. «Я не могу допустить, чтобы это произошло непроизвольно, словно шестнадцатилетний подмастерье, – подумал он. – То-то будет стыд!» Его член снова зашевелился, и по телу прокатилась волна жара.

– О Господи!

Она наконец освободилась от ночной рубашки, и теперь у него не было времени снять собственную. Он задрал подол и быстро расположился между ее ног, раздвинув их в стороны своими коленями. Потом, правильно сориентировавшись, он погрузился в ее мягкое лоно. Он чувствовал, как член вошел под самый корень, так что их тела терлись друг о друга в паху. Это поразило его: он чувствовал себя огромным, как дуб, и длинным, как майский шест.

Его охватило почти невыразимое наслаждение. Она каким-то чудесным образом сжимала его, усиливая наслаждение, и двигалась так, как будто искала какого-то своего удовольствия. Его член содрогнулся и изверг семя, но не утратил формы и твердости, и она продолжала двигаться на нем. Разве она не поняла, что все закончилось?

– Спасибо, дорогая жена, – прошептал он ей в ухо под завитком влажных от пота волос.

– Ох-х-х, – прошептала она, но не перестала двигаться. В сущности, она казалась одержимой, дергаясь туда-сюда, толкая и притягивая его к себе… в точности как застрявший осел.

Потом она громко вскрикнула и начала судорожно вздрагивать. Он чувствовал, как ее внутренние мышцы волнообразно сокращаются и ласкают его член, словно проходясь по нему бархатной тканью. Бесконечно нежные волны приходили и уходили, а потом замерли.

– О Джон! – выдохнула она, как будто только что бегом поднялась по лестнице. Ее руки, обнимавшие его шею, упали и бессильно вытянулись.

Что случилось? Нокс испугался. Он скатился с нее и попытался обнять ее, поговорить с ней, но она либо спала, либо потеряла сознание. «Молю Господа, чтобы она осталась невредимой, – подумал он. – Нельзя снова допустить такое. О Маргарет, я не могу потерять тебя, я этого не вынесу! Если Бог возревнует ко мне, он может забрать и тебя».

* * *

Джон Нокс, чей член теперь мирно покоился в его штанах и прекратил существовать для него, за исключением выделительной функции, готовился к аудиенции у королевы. Маргарет Нокс, скромно одетая в темное платье респектабельной жены и совершенно успокоившаяся, помогала ему вносить последние штрихи в гардероб.

– Твой воротник должен лежать ровно, – сказала она и похлопала по лацканам. – Думаю, я достаточно накрахмалила его.

– Вполне достаточно. – Нокс отстранился. Он нервничал, хотя понимал, что ему не о чем беспокоиться. Он имел большой опыт дискуссий, и Святой Дух подскажет ему верные слова, направит его мысли.

Королева вызвала его в Холируд. Это был не первый раз и, вероятно, не последний. Это означало, что его проповеди были эффективны, что его слова достигли цели.

«Никто не пинает дохлого пса, – удовлетворенно подумал он. Вслед за этой мыслью пришла другая, менее приятная: – Собака лает – караван идет».

– Пора, – сказал Нокс и в последний раз разгладил свой воротник. Снаружи его ожидала толпа сторонников и благожелателей, которые собирались проводить его до самых ворот дворца. Он с достоинством спустился по лестнице и получил первое приветствие от отца Маргарет, лорда Охилтри.

– Пойдемте, брат, мы проводим вас, – он указал на большую группу людей. – Если Бог будет с вами, кто сможет устоять против вас?

Они двинулись вверх по Кэнонгейт вслед за своим предводителем. Перед воротами Холируда Нокс повернулся к ним со словами прощания.

– Я должен встретить эту язычницу один, подобно Даниилу в логове льва, – сказал он.

– Да, но ты будешь львом! – выкрикнул кто-то. – Покажи ей зубы!

Нок пересек внутренний двор. Вскоре его проводили в приемную, а оттуда к уже знакомой широкой лестнице и в соседний зал для аудиенций. Королева уже находилась там и сидела на троне под расшитым золотисто-лиловым балдахином.

Она была облачена в красный и желтый цвета Шотландии, как будто собиралась признаться в любви к своей стране. Ее волосы были зачесаны назад, а лицо блестело. Его только что смазали миндальным маслом, привезенным из Франции, догадался Нокс. Она улыбалась и явно была довольна собой.

«Она не более красива, чем моя Маргарет», – с искренним удивлением подумал он. Внезапно она умалилась в его глазах.

– Мастер Нокс, – сказал Джон Эрскин. – Ее Величество пожелали, чтобы я присутствовал здесь, отвечал на вопросы и засвидетельствовал то, что произойдет между вами.

Эрскин – скромный и добрый человек, убежденный протестант, которого королева недавно наградила титулом графа Мара. Отсутствие лорда Джеймса бросалось в глаза.

Нокс слегка поклонился и выпрямился, ожидая слов королевы.

– Дорогой мастер Нокс! – Ее тон был мягким и оскорбительно любезным. – Я должна поздравить вас с недавно заключенным браком и пожелать вам счастья.

Она улыбнулась так, как если бы только что предложила ему новое поместье.

– Я уверен, что вы позвали меня не ради этого, – ответил он.

– Никаких обид между нами. – Она по-прежнему улыбалась, как будто не слышала его резких слов. – Что бы ни случилось в прошлом, теперь мы стали другими и многому научились с тех пор.

Ее улыбка была совершенно безмятежной.

– Каждый день я учусь у Господа. Это не то же самое, что обычная учеба, когда даже неразумный ребенок день за днем умножает свои знания, почти не прикладывая к этому усилий. Я не нахожу в вас никаких перемен с тех пор, как вы впервые высадились здесь посреди злосчастного тумана четыре года назад.

– Вы давно не встречались со мной, – настаивала она. – Теперь, когда мы поговорим, вы увидите перемены и, возможно, будете готовы признать их.

Она хочет испытать его терпение этим неуклюжим намеком?

– О чем вы желаете говорить?

– О будущем Шотландии. Я уверена, что вы разделяете мою озабоченность по поводу наследника престола.

– Бог даст нам наследника, – жестко ответил Нокс. Значит, вот в чем дело!

– Сам Бог не может подарить нам наследника, не спровоцировав скандал, – ответила она. – Я не могу родить ребенка без мужа. Это было бы недостойно.

– Недостойный муж еще хуже, – возразил он. – А этот мужчина, – нет, я даже не могу назвать мужчиной этого испорченного ребенка, – такой выбор будет оскорбительным даже для вас! Вы не должны даже думать об этом!

Он повысил голос, чтобы его слова можно было услышать за окнами и дверями. Ораторское мастерство и на этот раз должно было послужить ему.

– Значит, это правда, – произнесла она, по-прежнему делая вид, будто находится в приятном расположении духа, что приводило его в бешенство. – Вы направляете свои проповеди против моего предполагаемого брака с лордом Дарнли.

– Я этого не отрицаю. Разве вы ожидали от меня чего-то иного?

– Вы должны отказаться от своих возражений по этому поводу, – ровным тоном сказала она, словно пытаясь урезонить его.

– Никогда! – Он твердо встретил ее взгляд.

– Мастер Нокс! – внезапно выкрикнула она. Ее голос звучал пронзительно и уже не напоминал тот мягкий, приятный тон, которым она пользовалась до сих пор. – Никогда еще с монархом не обращались так, как вы считаете уместным обращаться со мной! Я мирилась с вашими грубыми словами обо мне, моей семье и моей вере. Я даже обращалась к вам за советом, но получала лишь упреки. Однако ваши проповеди против моего брака… Я не могу допустить, чтобы это продолжалось! Вы должны прекратить немедленно! Я приказываю вам!

Внезапно она разразилась слезами, и к ней поспешил слуга с носовым платком. Нокс терпеливо ждал, пока она снова овладеет собой, переминаясь с ноги на ногу. Глупая, вспыльчивая девчонка!

– Помимо моих проповедей, во мне нет ничего, что могло бы оскорбить других людей. А когда я проповедую, то не владею собою, но повинуюсь Господу, который велит мне говорить ясно и не льстить никому на этой земле, – наконец сказал он.

– Но какое отношение вы имеете к моему браку? – воскликнула она. – Лорды дали свое разрешение.

– Если лорды соглашаются, чтобы вы взяли в мужья язычника, они тем самым отворачиваются от Бога, отвергают Его истину и предают свободу этой страны. И… – Он чувствовал, что следующие слова пришли откуда-то извне: – Возможно, в конце концов вы убедитесь, что этот выбор будет плохим утешением для вас самой.

Внезапно он ощутил тяжесть греха, страдания и безобразия, давившую на него.

– Но какое отношение вы имеете к моему браку? – повторила она. – И кем вы себя считаете в этом королевстве?

– Его подданным, который здесь родился, мадам, – сухо ответил он. – И хотя я не являюсь графом, лордом или бароном, однако Бог сделал меня – каким бы ничтожным я ни казался перед вами – полезным членом общества.

Он выпрямился во весь рост, как будто подвешенный на невидимой струне, прикрепленной к его макушке.

– И если я вижу приближение какого-то зла, то обязан говорить об этом прямо, как и любой дворянин.

Мария снова заплакала. Эрскин взошел на помост, где стоял ее трон, и сказал:

– Не расстраивайтесь, дорогая королева. Вы так прекрасны, милосердны, и князья всей Европы высоко ценят вас…

Но она продолжала плакать до тех пор, пока не вмешался резкий голос Нокса:

– Мадам, я никогда не получал удовольствия при виде слез любых Божьих созданий. Я с трудом выношу слезы мои мальчиков, которых вынужден наказывать собственной рукой, а ваши слезы еще более нестерпимы для меня. Но воистину, мое предложение вам – не повод для обиды. Говоря правду, как обязывает мое призвание, я скорее готов вытерпеть слезы Вашего Величества, чем причинить вред своей совести или предать страну своим молчанием.

Все было безнадежно. Горе, охватившее Марию при этой мысли, заставило ее выкрикнуть:

– Мастер Нокс, покиньте нас!

Поклонившись, он попятился от трона. Высокие створки дверей разошлись в стороны, и он оказался на лестничной площадке, выходившей в приемную с другой стороны. На кушетке у окна сидели несколько хорошеньких придворных девиц в ярких платьях разного цвета. Летнее солнце озаряло их лица, а на щеках играл здоровый румянец.

– О прекрасные дамы! – заговорил он, привлекая их внимание. Его голос звучал легко и непринужденно, как будто он собирался шутить и любезничать с ними. – Как приятна была бы ваша жизнь, если бы она продолжалась безмятежно и в конце вы вознеслись бы на небеса в этих ярких нарядах!

Он погрозил им пальцем. Они напоминали ему цветы на садовом бордюре: простые, красивые и недолговечные.

– Но берегитесь подлой смерти, которая придет за вами, хотите вы того или нет! И когда она заберет вас, мерзкие черви будут копошиться в этой прекрасной и нежной плоти! – Он провел пальцем по подбородку одной из девушек и ощутил мягкую тающую плоть, окружавшую челюстную кость. – И боюсь, слабая душа будет слишком непрочной и не сможет унести с собой ни золото, ни парчу, ни жемчуга и самоцветы!

Он резко повернулся и оставил их ожидать всеобщей судьбы, которую никто не считает неизбежной для себя.

«Только не я, – втайне думают они. – Только не я!» А пока они сидят там, словно птички на ветвях дерева, смерть подпиливает его ствол», – заключил он, довольный тем, что потревожил их.

«Они будут думать об этом по меньшей мере три минуты», – с кислой улыбкой подумал он, спускаясь по леснице.

Тщета человеческая! Что человек может противопоставить ей, с ее корыстью и ложью, погоней за удовольствиями и могущественными желаниями?

 

XXII

Две недели спустя, двадцать девятого июля, Нокс проехал по главной улице Сент-Эндрюса, направляясь в старое аббатство, настоятелем которого был лорд Джеймс. Раньше в тот же день Нокс прочитал воскресную проповедь в приходской церкви, исполнив обет, данный еще рабом на галерах.

Двадцать лет назад… Как давно это было! Море переливалось под ярким летним солнцем, его поверхность блестела, как миллион крошечных рыбьих чешуек. Разрушенная церковь Сент-Эндрюс на мысу стояла как сломанный замок из песка.

«О, эти дни, первые плоды восстания против кардинала и развратной церкви сатаны! То было, когда мы впервые вселили ужас в их сердца, показали им Воинство Господне на марше!»

Воспоминания о людях, ворвавшихся в замок и застигших врасплох кардинала вместе с его любовницей, грели ему душу. После того как кардинала закололи кинжалами в отместку за жестокое сожжение Уишарта, его тело повесили на том самом бастионе, откуда он с улыбкой наблюдал за мучениями праведника.

Кардинал и его шлюха… Почему те, кто исповедует римскую религию, так склонны держать при себе шлюх, если они мужчины, и быть блудницами, если они женщины?

«Но мы очистили Сент-Эндрюс, и сегодня это главный оплот реформатской церкви, которым мы можем гордиться».

Сент-Эндрюс был живописным городом, раскинувшимся на каменистых утесах над Северным морем, с широкими улицами, красивыми домами и колледжами. Его наполняли ученые и студенты из колледжей Святой Марии, Святого Сальвадора и Святого Леонарда. По иронии судьбы, колледж Святого Леонарда, основанный в 1512 году для подготовки рекрутов римско-католической церкви, теперь стал цитаделью реформистов.

«Это наша маленькая Женева, – с гордостью подумал Нокс. – Я сам вырос здесь и впервые вступил на ту длинную дорогу, по которой иду до сих пор».

Нокс пришпорил лошадь и перешел на быструю рысь. Он был рад покинуть Эдинбург и оставить раздоры и неурядицы позади. Королева развесила объявления о предстоящей свадьбе с лордом Дарнли в предыдущее воскресенье, а дворцовые осведомители сообщили о ее намерении поспешить с проведением церемонии. По требованиям католической церкви от извещения до свадебного обряда должно было пройти не более трех недель.

«Возможно, она беременна, – подумал Нокс. – Это объясняет спешку».

Он подъехал к аббатству с высокими серыми стенами и приватным домиком. У ворот не было стражи, так как в аббатстве больше не имелось сокровищ, недоступных для обычных людей. Он свободно въехал во двор и огляделся по сторонам. Лорд Джеймс жил в бывшем доме настоятеля, просторном и хорошо обставленном, расположенном немного в стороне от других монастырских построек.

Лорд Джеймс прислал ему срочное и нехарактерно почтительное письмо с просьбой о помощи в разрешении кризиса, связанного с предстоящей свадьбой королевой. Нокс был рад помочь и доволен тем, что Джеймс оказался не таким высокомерным, как изображали его враги. Он по-прежнему нуждался в духовном пастыре.

Нокс приблизился к дому настоятеля, и навстречу сразу же выбежал мальчик-слуга, готовый забрать его лошадь.

– Где лорд Джеймс? – спросил он.

– В доме, мастер Нокс, – ответил подросток и указал на главный вход.

Нокс прошел в дом мимо старинной резьбы с изображениями святых и плодоносящих деревьев и оказался в сумрачной приемной. Он объявил о своем приходе стражнику, который был немногим старше слуги, и стал ждать.

Тяжелая дубовая дверь в дальнем конце приемной скрипнула и зашаталась. Ее немного перекосило, и верхний край цеплялся за дверной косяк. Наконец она распахнулась, и появился лорд Джеймс.

– Мой дорогой брат во Христе, – сказал он, когда подошел ближе и обнял Нокса. – Спасибо, что приехали.

Он провел его за дверь через анфиладу комнат, пока они не оказались в просторном зале с высокими окнами, обращенными к цветущему саду. Шток-розы покачивались на легком ветру; их стебли были крупными, как девичьи запястья.

Лорд Джеймс выглядел озабоченным: он хмурился, а его взгляд был устремлен не перед собой, а на что-то, чего он никак не мог разглядеть. Он шмыгал носом, словно простудился, но не казался больным.

– Что происходит в Эдинбурге? – наконец спросил он и снова шмыгнул носом.

Нокс попытался вспомнить, как давно лорд Джеймс уехал из города.

– Королева собирается выйти замуж за лорда Дарнли. Объявления вывесили в прошлое воскресенье. Она провозгласит его герцогом Олбанским, а вскоре он, несомненно, станет королем.

– Она не может сделать это своей властью! – воскликнул Джеймс. – Парламент должен дать одобрение и объявить его соправителем по праву супружества, как это было сделано для Шотландии с несчастным Франциском.

– Верно. Но она по-прежнему может называть его королем, что бы это ни означало.

– Это ничего не значит. Такой титул может быть дарован из вежливости и исчезнет после ее смерти. Если она умрет, то он не сможет остаться королем и будет просто лордом Дарнли.

Нокса не интересовали различия между полноправным монархом и принцем-консортом. Почему эти тонкости так беспокоят лорда Джеймса? Он внимательно наблюдал за его лицом.

– Мое отсутствие вызвало слухи и разговоры? – спросил он. – Я отстранился от ее Тайного Совета и отказался дать санкцию на ее брак. Потом я уехал из Эдинбурга.

– Ваше отсутствие действительно было замечено, но я не знаю, что оно предвещает. Это зависит от ваших намерений. Позвольте спросить, что вы собираетесь делать?

Джеймс отодвинул тяжелый, покрытый резьбой деревянный стул, который достался ему от бывшего приора, лишенного имущества по решению реформистов. Он уселся с таким видом, словно находился под присягой.

– Я собираюсь сражаться.

– Каким образом? И с какой целью?

Джеймс выглядел удивленным.

– Этот брак означает, что ребенок родится в католической вере и, следовательно станет католическим королем. Мы не можем этого допустить. Все достижения Реформации пойдут прахом. Я удивлен – если не сказать потрясен, – что вы спрашиваете об этом.

– А кто будет сражаться на вашей стороне? – Нокс нуждался в подробностях, а не в общих заявлениях.

– Гамильтоны. Они ненавидят Дарнли, особенно с тех пор, как он оскорбил их предводителя Киркалди из Грэнджа. Лорд Охилтри, отец вашей жены, и его родственники.

– Этого недостаточно, – сказал Нокс.

– Другие могут присоединиться к нам. Уже сейчас есть много колеблющихся, готовых перейти на нашу сторону.

– Те, кто занимает выжидательную позицию, могут примкнуть к любой из сторон. Итак, у вас есть только Гамильтоны?

– Дугласы приходятся родней матери Дарнли и поэтому не могут оказать нам поддержку. Возможно, Аргайл, хотя его жена приходится королеве сводной сестрой. Он приведет с собой много людей.

– А Эрскины?

– Трудно сказать. Внешне они сохраняют верность королеве, но также преданы реформатской церкви. Лорд Рутвен и Линдсей… Думаю, мы можем рассчитывать на них. Возможно, Гленкерн тоже придет на помощь.

– А с другой стороны?

Джеймс открыл серебряную раку, где некогда хранились зубы святого Медарда, покровителя страдающих от зубной боли, и достал бумагу.

– Сын Джорджа Гордона, бывший граф Хантли, остается взаперти и не может ничего сделать для обеих сторон. Сетоны, Битоны, Ливингстоны, Флеминги, Максвеллы и граф Атолл поддержат королеву. Но они незначительные фигуры. Лишь Атолл носит графский титул.

– Однако в дополнение ко всем родственникам Дугласов и Стюартов они имеют значительный вес. Кроме того, есть граф Босуэлл, традиционно преданный короне. Он тайно вернулся в Шотландию и возможно, будет искать благосклонности у королевы. – Нокс поерзал на стуле. Массивные резные сиденья были произведениями искусства, но решительно неудобными для его зада. – Да простит меня Бог, но я должен задать этот вопрос: есть одно имя, которое может обеспечить наш успех, и вы не назвали его. Какую позицию занимает королева Англии?

– Она благоразумно хранит молчание.

– Как всегда.

– Но я считаю, что она благосклонно относится к нашему делу и поддержит нас, если не войсками, то определенно деньгами.

– На чем основано ваше мнение?

– Елизавета крайне болезненно отреагировала на брак с Дарнли. Она не хочет, чтобы в Шотландии появился католический король.

– Возможно, но – и это был главный вопрос, прежде всего нуждавшийся в ответе, – что еще вы можете предложить ей? У вас есть другой правитель, более подходящий для нее?

Джеймс вздохнул. Он открыл рот, словно собираясь что-то сказать, но сдержался и промолчал.

«Значит, он видит себя королем, – подумал Нокс. – Но по крайней мере у него достаточно здравого смысла, чтобы не болтать об этом».

– Господь даст нам выбор, – наконец ответил Джеймс.

– У Господа есть такой же выбор, как и у нас. Я не вижу альтернативы правящей королеве. Она последняя из Стюартов и имеет неоспоримые кровные права на престол. С другой стороны, если вообще отказаться от идеи королевской крови, то возникают интересные возможности. Под руководством Святого Духа мы можем избрать нового правителя. В конце концов, выборы папы римского в Ватикане якобы устроены по такому же принципу. – Он издал короткий смешок.

– Возможно. – Джеймс осторожно улыбнулся.

«Значит, он предвидит такую возможность», – подумал Нокс.

– Но королева Елизавета не допустит этого, – указал он. – Она сама должна отстаивать идею о том, что королевская кровь каким-то образом отличается от любой другой. Без этого она сама не имеет права на трон. Ее титул основан не на безусловном праве наследования и не на решении парламента, а на волшебстве королевской крови. Она не поддержит ваших мятежников.

– Во мне тоже есть королевская кровь, и ее не меньше, чем у королевы Елизаветы! – воскликнул Джеймс. – Оба наши отца были королями, а обе матери – обычными женщинами.

– Но с одним различием: отец Елизаветы женился на ее матери и сделал ее королевой.

– Потом он отрекся от нее и казнил ее!

– Тем не менее все формальности были соблюдены. Папа не признает ее права на престол, но это стало предметом ее гордости. – Нокса посетила внезапная мысль. – У вас достаточно королевской крови, чтобы в случае победы и смещения королевы ваши права были признаны надлежащим образом. Но… – Он посмотрел на Джеймса яркими карими глазами. – Но сначала вам нужно победить ее.

Немного раньше, когда Нокс еще лежал в постели в доме торговца из Сент-Эндрюса, который оказал ему гостеприимство перед утренней проповедью, Мария встала и надела черное траурное платье с капюшоном – то самое, которое она носила на мемориальной мессе по окончании сорока дней оплакивания смерти Франциска. С тех пор она надевала его много раз и каждый раз чувствовала, что, делая это, возвращается к Франциску и говорит: «Я не покинула тебя и никогда не покину». Теперь, в утро перед свадьбой, она ощутила желание надеть его в последний раз, чтобы Франциск мог присутствовать на ее бракосочетании, дать ей свое благословение и отпустить ее. Только Франциск мог сделать это.

В шесть утра граф Леннокс и граф Атолл прибыли в качестве почетного эскорта, чтобы сопровождать ее в часовню Холируда. Она медленно двинулась по длинному проходу к алтарю, где ждал священник, а потом Дарнли выступил вперед и занял место рядом с ней.

Были поспешно зачитаны последние торжественные слова, и они скороговоркой повторили свои обручальные клятвы. Дарнли взял тройное кольцо с алмазом в центре и боковыми кольцами из красного эмалированного золота и со словами «Этим кольцом провозглашаю тебя своей супругой» надел его на палец Марии.

– Ныне объявляю Генри, герцога Олбанского и графа Росса, и Марию, королеву Шотландии и островов, милостью Божией, законными супругами, – объявил священник. Звук его голоса эхом отдавался в каменной часовне.

– Te Deum laudemus! – воскликнул Риччио. – Это свершилось и отныне будет нерушимо!

Мария и Дарнли повернулись к нему и обняли его как единственного свидетеля их тайной помолвки.

Мария вернулась в свои апартаменты, где ей предстояло избавиться от траурных одежд, чтобы больше никогда не надевать их. Мэри Битон и Мэри Сетон с торжественной серьезностью помогли ей раздеться. Они разложили траурное платье на кровати и почти с нежностью свернули его, перекладывая душистыми травами. Мария наклонилась и поцеловала платье, перед тем как его убрали в вышитую атласную сумку.

Мэри Сетон увидела слезы на глазах своей госпожи, отвела ее в сторону от веселой болтовни и обняла:

– Вы почтили Франциска слезами преданности и памяти. Но, моя госпожа, он умер в расцвете юности, оставив вас одинокой. Та юная королева навсегда останется его женой. Но теперь вы другая женщина и имеете полное право любить лорда Дарнли.

– Ты так думаешь? – прошептала Мария.

– Леди, я знаю это. – Она протянула руку и стерла слезинку со щеки Марии. – Теперь ваш новый лорд и муж будет радовать вас.

Мария сжала ее руки и отпустила их.

– Я одновременно так счастлива и печальна, как никогда. Разве такое возможно?

– Да. Я могу это понять. Но прошу вас, лорд Дарнли не должен видеть ваших слез. – Мэри промокнула ей глаза носовым платком. – Свадебное платье ждет вас!

Флеминг и Битон принесли ей алое платье, расшитое жемчугом и золотыми нитями. Оно было жестким от украшений. Мария позволила им одеть себя, а потом надела свои лучшие драгоценности: ожерелье из черного жемчуга, «Большого Гарри» и огромные жемчужные серьги из дальнего океана за Индией. Фрейлины причесали ее и надели ей на голову расшитый золотом шелковый чепец.

Потом были танцы и официальный обед, за которым последовала раздача милостыни во дворе замка. Мария и Дарнли повторяли движения друг друга в фигурах танца под музыку скрипок, тромбонов и блок-флейт. Дарнли не отрывал восхищенного взгляда от нее: он смотрел на нее как на богиню или прекрасное видение.

Наконец после официального обеда, трех отдельных танцев, раздачи милостыни и ужина Мария и Дарнли простились с собравшимися и направились в ее спальню.

Все слуги были отпущены по ее приказу. Когда дверь закрылась, они остались совершенно одни.

Во всех подсвечниках горели свечи, а на ее столе стоял большой канделябр французской работы с десятью высокими белыми свечами. Мария подошла к мужу и обняла его. Она собиралась что-то сказать, но не находила достойных слов для выражения чувства последней печали, освобождения от нее и обретения нового сокровища.

Одну за другой они погасили свечи и избавились от праздничных одежд, пока не оказались в огромной королевской постели, где предались страсти со всем пылом, к которому призывала их молодая плоть.

– Ты сделала меня королем, – наконец прошептал он. Это были первые слова, которые он произнес с тех пор, как они вошли в спальню.

– Да, королем, – шепнула она в ответ. – Королем всего.

– Эта кровать – мое королевство, а твое тело – моя земля, – сказал он. – Пусть Христофор Колумб и Франсиско Коронадо отправляются в Америку. Ты мой новообретенный материк, и я хочу исследовать его до конца.

На улицах Эдинбурга горожане устроили давку и беспорядки, но толпа расступилась, когда королевский герольд подошел к Меркат-кросс, поднялся на основание монумента и развернул пергамент. Два трубача сыграли фанфары, и он зачитал указ королевы о том, что ее любимый муж лорд Дарнли, герцог Олбанский, отныне должен именоваться Генрихом, королем Шотландии, и получать королевские почести согласно ее воле и желанию.

Народ безмолвствовал.

Неделю спустя на том же месте зачитали другой указ, после чего трижды прозвучал сигнал королевского рога, официально объявлявший лорда Джеймса Стюарта, графа Морея, изменником, который поднял мятеж против королевы и теперь находится вне закона.