Глава 21

На следующий день послушать Иоанна Крестителя собралось еще больше народу. Иисус и его спутники тоже стояли и слушали, причем Иисус, как отметила Мария, одобрительно кивал, особенно при упоминании грядущего Царства Божия. Правда, когда речь заходила о лопате, очищающей гумно, и сожжении соломы в огне неугасимом, о будущих потрясениях и суровом суде, ему, кажется, становилось немного не по себе.

— Истинно говорю я вам, идущий за мной явится во гневе, с мечом в руке. Я крещу вас водою, но идет сильнейший меня! Он станет крестить вас Духом Святым и огнем! — вещал Иоанн. — Не надейтесь, что грешные смогут избежать грядущего пламени! Покайтесь!

Он вошел в быстрые воды Иордана и стоял там, грозно озирая толпившихся на берегу людей. Никто не мог избежать его пронизывающего взгляда.

— Прямыми сделайте стези Господу! — взывал Креститель.

И тут на берегу появился отряд солдат, но не римских, а иудейских.

— Эй, ты! — окликнул пророка командир, — Это ты тот Иоанн, которого называют Крестителем?

Какое-то мгновение Иоанн растерянно смотрел на пришельца: он, похоже, привык, что здесь громко вещает лишь он один. Впрочем, Креститель быстро совладал с собой и в прежней манере ответил:

— Да, это я. И я говорю вам, что вы тоже должны покаяться и…

— Не тебе, глупец, указывать нам, что делать, указывать будем мы, — оборвал пророка командир, — И слушай, что тебе говорят: если ты не прекратишь нападки на Ирода Антипу, ты будешь взят под стражу.

Иоанн вскинул голову, увенчанную копной спутанных волос. Его кудлатая борода как нельзя лучше соответствовала лицу с обветренной, обожженной солнцем кожей.

— Вы пришли от него?

— Да. Царь послал нас, чтобы остеречь тебя.

— Тогда, похоже, все перевернулось с ног на голову, ибо это мой долг предостеречь Антипу, а не наоборот. Как пророк, я внимаю гласу Господню и пересказываю Слово Его всем, желают они слушать или нет. — Иоанн сурово насупил брови.

— Он слышал твои слова не однажды. Тебе дали выговориться, но пора и остановиться. Царь не глухой.

— А кажется, будто глухой, ибо он продолжает готовиться к своему кровосмесительному браку.

— Прекрати! Сам ты глухой. Это последнее предупреждение. — Солдаты угрожающе смотрели на Иоанна сверху, с берега.

— Придите и пройдите обряд крещения! — воззвал Иоанн, — Еще не поздно покаяться!

Презрительно фыркнув, командир повернулся и вместе с солдатами пропал из виду, мигом скрывшись в прибрежном кустарнике.

— Он отважный человек, — услышала Мария слова Иисуса, обращенные к Симону, теперь названному Петром.

Симон-Петр кивнул.

— Храбрее меня.

— Сейчас, наверное, да. Но это может измениться. Отвага не то качество, которое дается раз и навсегда и остается неизменных, вроде роста или цвета глаз.

— Истинно говорю вам, — громыхал Иоанн, — сотворите же достойные плоды покаяния, ибо всякое дерево, не приносящее добрых плодов, срубают и бросают в огонь!

— Что же нам делать? — послышались выкрики из толпы, — Наставь нас! Научи!

Иоанн распростер руки.

— У кого две одежды, тот дай неимущему, и у кого есть пища — делай то же.

Многие восприняли это буквально. Люди стали озираться по сторонам, и скоро какая-то женщина чуть ли не насильно вручила Марии тунику и плащ. Тронутая до слез Мария взглянула на Иисуса, желая узнать, что тот думает о проповеди Иоанна и поведении его учеников, но, к своему удивлению, увидела на его лице странное, отсутствующее выражение. Он вроде бы смотрел в сторону Иоанна, но сквозь него, словно прозревая нечто невидимое.

— Друзья мои, — тихо промолвил Иисус спустя мгновение, — теперь я должен удалиться в пустыню. Один.

Его новые последователи были потрясены.

— Но… когда ты вернешься? — ошарашенно спросил Филипп, только что казавшийся таким радостным и уверенным.

— Сам не знаю. Может быть, через несколько дней, может, задержусь дольше. — Он поманил всех ближе к себе. — Вы можете подождать меня здесь. Если не можете ждать, возвращайтесь домой. Я найду вас потом.

— Как? — спросил Симон-Петр, — Как ты нас найдешь?

— Найду, не сомневайтесь. Разве я уже не нашел вас?

— Да, но…

— Те, кто может подождать, пожалуйста, подождите. Оставайтесь здесь, молитесь, слушайте Иоанна, узнавайте друг друга поближе. Еда и питье, что есть в палатке, все ваше. Если я одержу победу, то вернусь к вам.

Солнце было уже на западном небосклоне, на полпути к горизонту. Тени под скалами удлинялись, над водой разгулялся холодный ветер, заставлявший новообращенных, которых Иоанн крестил, окуная в холодную воду, ежиться и дрожать.

— Одержишь победу? — Андрей произнес это слово с расстановкой, как будто никогда не слышал его раньше.

— Одержу победу, — повторил Иисус. — Это должно определиться на закате.

Учеников еще более поразило то, что он застегнул наброшенный на плечи плащ, подтянул ремни сандалий, проверил посох и вознамерился уйти.

— Сейчас?! — Нафанаил, казалось, пришел в ужас, — Подожди хотя бы до утра!

Иисус покачал головой.

— Нет, — твердо заявил он, — мне надо отправляться немедленно.

С этими словами Иисус, провожаемый изумленными взорами, решительно направился к воде, перешел брод и, выйдя на восточную тропу, что уводила в самые дикие и бесплодные земли, ни разу не оглянувшись, зашагал по ней вдаль.

На закате толпа, собравшаяся послушать Иоанна, разошлась Имевшие шатры или шалаши направились к ним, и скоро по всей округе засветились красные точки костров, на которых готовили еду. Остальные разбрелись по ближним деревушкам, ну а жившие неподалеку — к себе домой. Очевидно, у Иоанна имелась группа постоянных, преданных учеников, следовавших за ним повсюду. иные же приходили от случая к случаю, а кто и вовсе один раз, чтобы удовлетворить любопытство.

Недавно образовавшаяся маленькая группа последователей Иисуса собралась у костра, за вечерней трапезой. Каждый вносил в общий котел, что мог, но у Марии никакой еды не было, и ей приходилось лишь полагаться на новообретенных товарищей. Правда, с той снедью, что имелась у них — несколько соленых рыбин, немного сухарей и мешочек с финиками— тоже особо не разгуляешься.

— Ну, что будем делать? — прервал затянувшееся молчание Симон. — Ждать Иисуса здесь, как было сказано?

Темнота скрадывала выражения лиц, но Мария знала, что все растеряны. Уход Иисуса в пустыню стал для них неожиданностью.

— Мы ведь пришли сюда послушать Иоанна, — объяснил Андрей Филиппу и Нафанаилу. — Мы пришли из Галилеи с Марией, которая… которая искала уединения в пустыне, а сами решили послушать проповеди и потом вернуться. Мы же не собирались… и в мыслях не было оставаться и…

— Ну, с нами было не совсем так, — сказал Филипп. — Смурно как-то на душе стало, вот и захотелось пойти послушать Крестителя. Дома все обрыдло, рыбачить надоело, жена тоже наскучила, во всяком случае тогда. — Возражать или укорять его никто не стал, и он продолжил: — Всякий, кто женат, может сказать, что порой семейная жизнь становится скучноватой. Ты вот женат?

— Да, — ответил Симон-Петр. — И я понимаю, что ты имеешь в виду. Хотя, конечно, у меня прекрасная жена…

— Конечно, конечно, — громко рассмеялся Филипп.

— В общем, это правда, — кивнул Андрей.

— Я замужем, — тихонько вставила Мария. — И я вовсе не хочу уйти от своего мужа или своего ребенка. Я всей душой стремлюсь вернуться к ним, особенно теперь, когда исцелилась.

— Вот это я и имел в виду, — сказал Андрей. — Мы пришли вовсе не за тем, чтобы отказаться от прошлой жизни, а просто чтобы послушать Иоанна. Больше никто ни о чем не помышлял. Наша жизнь — в Капернауме. И вдруг, ни с того ни с сего, мы должны следовать за этим человеком… Человеком… из Назарета, не так ли? И получается, что мы должны идти туда за ним?

— «Из Назарета бывает ли что доброе?» — процитировал Нафанаил. — Помните старую поговорку?

«Видно, она ему очень нравится, раз он то и дело ее вспоминает» — подумала Мария.

— Конечно, мы все ее слышали. И верно, что по сю пору там не родился ни один пророк и вообще ни один сколь бы то ни было примечательный человек, — сказал Петр. — Но этот Иисус… Трудно представить, что он действительно из Назарета. Кажется, что он из какого-то другого места.

Назарет… Но ведь оттуда родом была одна семья, которую Мария встретила давным-давно? А потом виделась с женщиной из этой семьи на своей свадьбе, можно сказать, заново познакомилась. Вроде бы там… вроде бы там был паренек по имени Иисус, с которым она водила компанию на обратном пути из Иерусалима? Мария покопалась в памяти. Да, их там было несколько, дети разного возраста, и Иисус среди них самый старший. Вел чудные разговоры… о ящерицах. Точно, о ящерицах и о дивном Божьем промысле. Уже тогда в нем было что-то необычное. Неужели это тот самый человек?

— Да, я согласен, действительно кажется, что он откуда-то и другого места, — подтвердил Филипп, — Но мы не ответили на один вопрос: будем ли мы его дожидаться? И если будем, что мы будем делать, когда он вернется?

— Я, пожалуй… я хочу подождать, по крайней мере немного, — заявил Петр, — Чувствую, что буду разочарован, если не увижу его снова. Он обладает какой-то особой силой. Я не могу объяснить этого. Я слушал его, и мне не хотелось уходить. В любом случае, уж на день-то мы можем задержаться.

— Ох, и достанется же нам от отца, — вздохнул Андрей. — Мы ведь и Марию провожать не отпрашивались, ушли сами по себе. Полагая, что Мария или ее мать потом все объяснят.

— Так ведь у нас времени не было, — сказал, словно оправдываясь, Петр, — Нам пришлось уйти в тот самый миг. Иначе…

Он остановился из уважения к Марии.

— …Иначе меня побили бы камнями, — продолжила она, — Только благодаря доброте Андрея и Симона-Петра я смогла спрятаться, а потом благополучно выбраться из Капернаума.

— Но как вышло, что тобой завладели демоны? — с любопытством спросил Филипп.

— Я имела глупость подобрать и принести домой старого идола, — ответила Мария. — С этого все и началось.

— В Законе говорится: «И не вноси мерзости в дом твой, дабы не подпасть заклятию, как она»! Это и произошло? — уточнил Нафанаил.

— Это из Писания? Где ты выискал такой стих? — удивилась Мария: она никогда не наталкивалась на подобное высказывание.

— О, я хочу сделать изучение Писания своим основным занятием. А рыбный промысел бросить.

— Можно догадаться, что ты не женат, — заметил Петр, — Вряд ли твоя жена пришла бы в восторг от такого заявления.

— Я хочу остаться, чтобы снова увидеть Иисуса, разобраться в нем получше, поблагодарить его за то, что он сделал для меня, Может быть, попытаться как-то отплатить ему, оказав помощь. Он попросил нас присоединиться к нему… — Мария покачала головой. — Но мне очень хочется вернуться домой.

— Ты все равно не можешь присоединиться к нему, — сказал Нафанаил. — Ты женщина. Ты не можешь стать учеником. Нет такого понятия: женщина-ученик. Ты видела женщин у Иоанна? И даже если бы таковые были, ты замужем. Ты не можешь оставить свою семью. Тогда тебя уж точно побьют камнями, как блудницу. Иисус не мог иметь это в виду, когда приглашал тебя. Наверное, он высказывался в каком-то символическом смысле.

— А по-моему, он высказался буквально, — возразил Петр.

— Ну, это вряд ли, — согласился с Нафанаилом Филипп.

— Если я не дождусь, то как я вообще это узнаю?

Для Марии такое приглашение имело особое значение, ведь если Иисус действительно не подразумевал ничего символического, то получалось, что он предложил стать своей ученицей женщине, которой даже не дозволялось изучать Тору. По правде сказать, Мария чувствовала бы себя польщенной, даже окажись это предложение символическим: все равно никогда прежде ни с чем подобным к ней не обращались.

— Вот что, не станем загадывать надолго, — предложил Петр — Задержимся на один день, а потом с новым рассветом каждый будет решать для себя, оставаться ли еще на день. Может быть, поэтому-то он и оставил нас — чтобы мы научились выбирать.

Позднее они прошлись по разбитому на берегу лагерю, общаясь с паломниками. Как оказалось, люди добирались сюда отовсюду, даже с севера, со склонов горы Ермон, где берет начало Иордан, и с дальнего юга, из пустынных окрестностей Вирсавии, и в большинстве своем являлись пламенными почитателями Иоанна. Многие были уверены в том, что он и есть Мессия.

— Мы тщательно изучили Священное Писание, и все знаки указывают на него, — заявила крепко сбитая женщина, энергично размешивавшая варево в котле над костром.

Мария заметила, как при помешивании на поверхность всплывают кусочки жилистого мяса.

— Например? — спросил Нафанаил, которому захотелось испытать ее знания.

Женщина перестала орудовать ложкой.

— Ну, это же очевидно, — сказала она. — Он был явно избран Господом, как должно для Мессии, он спасает и избавляет от греха, как предрекал Исаия, и он, конечно с помощью Господа, судит врагов своих.

— Точно, вы припомните, что сказано у Исаии, — вступил в разговор ее муж, двигавшийся вперевалку из-за огромного, выпирающего живота. — «Если враг придет как река, дуновение Господа прогонит его. И придет Искупитель Сиона и сынов Иакова, обратившихся от нечестия».

Он остановился и сделал глубокий вдох, ибо выпалил это единым духом.

— Но как насчет того, где он родился? — Симон-Петр казался озадаченным. — Разве нет пророчеств о самом рождении?

Правда, процитировать их на память он не смог.

— О! Их много! — Рядом с ними в темноте появился еще один человек, кутавшийся в плащ и смотревший на всех из-под низко надвинутого капюшона. — Их столько, что, если кто-то мог бы соответствовать всем этим пророчествам, он должен был бы родиться в нескольких местах, от нескольких матерей одновременно.

— Заткнись! — рявкнул оскорбленный толстяк. — Тебя никто не спрашивал. С тобой никто не говорил.

Вновь прибывший пожал плечами.

— Я просто прошу людей подумать, пошевелить мозгами, а не только цитировать по любому поводу, к месту или не к месту, стихи из Писания. На это способна и ученая ворона. И, рискну предположить, понимает она не меньше.

— Уходи! — потребовала женщина, помешивавшая похлебку. — Я не понимаю, зачем ты сюда явился. Для того, чтобы распространять свой яд?

Непрошеный собеседник с иронией ответил:

— Теперь я вижу, что кающиеся грешники — народ приветливый и радушный. Вы, как я слышал, преклонили колени перед Иоанном и обязались сделать прямыми стези Господу. Здорово это у вас получается. Ну что ж, да пребудет с вами его благословение!

Он повернулся к Симону-Петру и остальным, как будто принадлежал к их компании.

— Я всегда думал, что если у Мессии будет отличительный знак, то это великая, посланная небесами сила. У Иоанна похоже, ее нет.

— Шел бы ты отсюда подальше, Иуда. — Женщина демонстративно повернулась спиной и ушла, оставив человека в плаще с Марией и ее спутниками.

— Ну вот, а ведь это действительно один из знаков, отмечающих Мессию, — усмехнулся тот. — А вы знаете, что в Священном Писании содержится указание на четыреста с лишним таких отличительных знаков? Четыреста пятьдесят шесть, если быть точным. Ну а что, если у кого-то окажется всего четыреста пятьдесят?

— Откуда ты знаешь, что их четыреста пятьдесят шесть? — спросил Андрей. — Ты…

— Нет, конечно! Этим занимаются книжники, они ведь все свое время тратят на подобные занятия. Я узнал об этом от них, вот так.

Голос у него был звучный, выговор плавный, раскатистый. Кажется, он был не из Галилеи, произношение указывало на какой-то другой край.

— А откуда ты родом, Иуда? — спросил Симон-Петр.

— Из Эммауса, близ Иерусалима.

— Я так и знал. — Андрей, похоже, был чрезвычайно доволен собой. — Я по выговору понял, что ты из Иудеи.

— А я по твоему выговору догадался, что ты не оттуда, — отозвался Иуда. — Ты, должно быть, из Галилеи.

Они кивнули друг другу.

— Я Симон, сын Ионы из Вифсаиды, — представился Симон-Петр. — Это мой брат Андрей, а Филипп, Нафанаил и Мария — все из прибрежных городов, тут неподалеку.

— Моего отца тоже зовут Симон, — сказал Иуда. — Симон Искариот. Он сам из писцов. Поэтому я многое узнал от него. Собственно говоря, он-то и послал меня сюда, можно сказать, соглядатаем. Отец заинтересовался Иоанном, но сам отправляться не захотел. То ли поленился, то ли не желал, чтобы кто-нибудь его здесь увидел, тут я судить не берусь.

Или опасался того, что сам захочет принять крещение? — предположил Филипп.

— Ну, это навряд ли, — усмехнулся Иуда. — Иоанн говорить умеет, но его проповедь не для каждого.

— Мы встретили человека, который… мог бы… — с опаской начал Симон-Петр. — Я хочу сказать, что мы этого пока еще не знаем. Но…

— А кто это? — Иуда встрепенулся.

Может быть, он и впрямь был самым настоящим соглядатаем, шпионом, которого послали собирать имена подозрительных людей для властей в Иерусалиме?

— Его зовут Иисус. Из Назарета.

— Не слышал о таком. — Иуда пожал плечами.

— Он пришел сюда послушать Иоанна, но он не такой, как Иоанн. Совсем не похож. — Все остальные промолчали, и Андрей поправился: — Ну, может быть, самую малость. По-моему, он тоже своего рода пророк.

— И что же он говорит?

— Ну, всего не перескажешь, — промолвил, вступая в разговор, Филипп.

— Неужели ты даже в общих словах не можешь растолковать, каковы его основные идеи? — Иуда, похоже, был раздосадован, что разговорился с тупыми, необразованными людьми.

— Нет, я не могу, — упрямо заявил Филипп, — Тебе нужно самому его послушать.

— Хорошо, значит, завтра. Где он проповедует?

— Он не проповедует. Он ушел в пустыню, один.

— Надолго?

— Не имею представления, — сказал Симон-Петр, — Но когда он вернется…

— Я не могу оставаться здесь вечно и ждать неведомо чего, — пожал плечами Иуда. — И уж во всяком случае не намерен больше слушать разглагольствования Иоанна. Что хотел узнать отец, я выведал и теперь могу возвращаться домой. — Он рассмеялся, — Еще один проповедник. Какая жалость! Ладно, пойду спать. — Иуда зевнул.

— Пошли в нашу палатку, — предложил Андрей. — Место для тебя найдется. А завтра, глядишь, и Иисус вернется.

— Это палатка Иисуса, — напомнила Мария. — Не наша.

— Но разве Иисус не склонен привечать ищущих? — спросил Филипп.

Когда вся компания расположилась внутри под навесом, Мария, которой раньше было не до того, осмотрелась повнимательнее и только сейчас заметила, что внутри нет ничего, несущего на себе отпечаток личности хозяина. Такого, что могло бы рассказать о нем. Все заурядное, самое обыкновенное — одеяла, лампы и тому подобное. Никаких излишеств. Но, с другой стороны, все необходимое для гостей имеется: еда, питье, куда прилечь, чем укрыться. Опять же свет.

Настроение у всех в тот вечер было подавленное: с уходом Иисуса воодушевление стало покидать их. Обыденность брала свое, и чем дальше, тем сильнее. Они сидели на свернутых одеялах и зевали. Разговор не клеился.

Но вот Иуда, попавший сюда впервые и озиравшийся с нескрываемым любопытством, явно хотел поговорить. У него одного, по-видимому, имелся запас энергии, и ему не терпелось ее куда-то направить.

— Итак, — начал он, — я вижу, вы нашли своего кумира.

— Неверное слово, — предупредил Петр. — Никто из нас не ищет кумира.

— Ну, значит, Мессию, — поправился Иуда, откинув изящной, тонкой рукой волосы со лба. Он сидел, скрестив ноги на подстилке, и его темные глаза перебегали с одного лица на другое.

— Нет, и это тоже нет, — возразил Андрей, такой же смуглый и густоволосый, как Иуда, но более крепко сбитый. — Мы просто… нашли человека, который… поразил нас. Вот и все, что я могу сказать.

— Поразил? — Иуда выгнул дугой брови. — Ну-ну. И в каком смысле? Что ж, порассуждаем. Человек может удивить другого двояко — или своим несказанным величием, или полным ничтжеством: таковое удивляет ничуть не меньше. Стало быть, этот ваш Иисус либо бесценен, либо никчемен. — Он помолчал. — Итак, что же именно? Бесценен этот Иисус или никчемен?

— А тебе-то что? — рявкнул Филипп, — Ты ведь явно явился сюда только для того, чтобы преуменьшать дела других. Пришел и давай умалять достоинства Иоанна, а случись тебе встретить Иисуса, попытался бы принизить и его. Такие люди, как ты… они все пытаются выставить или ничтожным, или смешным.

— Но ведь ты даже не знаешь меня, — обиженно возразил Иуда— Сам-то ты разве не унижаешь меня такими непродуманными словами? Да, я ничего не принимаю на веру просто так, но всегда готов выслушать других. И разумеется, хочу увидеть этого вашего Иисуса, раз уж он произвел на вас такое сильное впечатление.

— Наше впечатление и то, что мы о нем думаем, не имеет большого значения, — промолвил Нафанаил. — Гораздо важнее то, что он думает о нас.

— Ну, в конечном счете имеет значение то, что вы сами думаете о себе, — возразил Иуда. — Чужая душа все равно потемки. — Неожиданно он перевел взгляд на Марию. — Ты, например, удивляешь меня больше всего. Женщина, и вдруг в таком месте, одна. Этот Иисус, он что же, собирает вокруг себя женщин?

— Я первая, — ответила Мария. — Сколько еще, возможно, придет, чтобы узнать его, сказать не возьмусь. — Она помолчала, потом вдруг спросила: — А сам-то ты чем занимаешься, Иуда? Ты лишь упомянул, что твой отец писец. Но из твоих слов ясно, что это не твое дело. И вряд ли ты наймит у хозяина, потому как не смог бы отлучиться надолго, выполняя поручение отца.

Вот так, а то цепляется ко всем с вопросами. Пусть сам ответит.

— Ну, постоянного хозяина у меня и верно нет. Я счетовод, веду счетные книги, проверяю записи, чтобы не было осложнений со сборщиками податей. Нанимаюсь к разным людям, как правило, чтобы закрыть податной сезон. Работа сезонная, как многие другие. — Иуда дерзко усмехнулся, довольный тем, как ловко отбил ее наскок, но спустя мгновение выражение его лица смягчилось. — Это мой основной заработок. Но он оставляет мне свободное время, и часть его я использую на собирание мозаик.

Мозаики? Изготовление изображений живых существ! Мария почти ощутила, как все разом мысленно ахнули.

— Не думаю, что в этом есть что-то богопротивное, — спокойно промолвил Иуда, явно понявший, о чем они подумали. — На мой взгляд, всякое Господне творение славно, и воздать ему честь, достойно изобразив его, все равно что воздать хвалу Богу. — Он помолчал и добавил: — Кроме того, римляне хорошо платят. Я украшаю их дома, и они позволяют мне восхвалять Господа на мой собственный лад, моими руками. Закон… каждый вряд ли должен исполнять его одинаково, верно?

— Не в этом дело, — буркнул Петр.

— А я думаю, в этом, — сказал Иуда. — По мне, так Богу угодно, чтобы каждый из нас чтил его на свой лад. В конце концов, зачем он одарил нас желанием рисовать или делать мозаики, если это зло? Господь не стал бы обременять нас такими желаниями, когда бы сам не хотел, чтобы они тем или иным образом исполнялись.

Все неуверенно рассмеялись: что ни говори, а язык у этого Иуды подвешен здорово.

— Вот вернется Иисус, нужно спросить об этом его, — сказал Нафанаил, выразив общее мнение насчет того, что разобраться с умствованиями Иуды под силу только самому Иисусу.

Они надеялись, что Иуда задержится до возвращения Иисуса и тогда можно ожидать по-настоящему интересного разговора.

По мере того как выгорал костер у палатки, беседа становилась все более вялой. Один за другим они признались, что выбились из сил и хотят спать. Возбуждение предыдущей ночи иссякло.

Мария опустила голову на сложенный плащ, который служил ей в качестве подушки. Дымок, поднимавшийся от догоравшего снаружи костра, пробирался в палатку, словно тоже хотел уснуть. Она с удовольствием вдыхала его. Ей всегда нравился запах тлеющего дерева, может быть, потому, что Мария привыкла к нему с детства: под рядами развешанных на веревках рыбин, что заготавливал отец, костры горели постоянно.

Отец… Илий… Сильван… и Иоиль. Ее мать и двоюродные сестры, и старая Эсфирь, соседка. Они все в Магдале, ждут вестей том. что случилось с ней. Жаль, что нет возможности поговорить с ними сейчас, рассказать эту удивительную, невероятную историю. При мысли о том, как они растеряны, испуганы, как тревожатся, у Марии сжалось сердце. Ей так не хотелось причинять им боль. А Элишеба! Она еще слишком мала, чтобы скучать по матери, и это хуже всего.

Я должна увидеть их снова. Что же мне делать? Если бы Иисус был здесь, мы могли бы уйти все вместе, одной группой. А так… не можем же мы ждать и ждать, без конца.

Где он сейчас? Где-то в пустыне, может быть, встретился с теми демонами, которые обитали во мне. Там, в своих владениях, они попытаются свести с ним счеты за позорное изгнание.

Она ощутила как просачивается в их убежище прохлада ночи. А как холодно сейчас в открытой пустыне! Там трудно выжить. Она-то хотя бы укрывалась в пещере, а Иисус?..

В палатку проникла полоска голубого лунного света. Луна сегодня почти полная. Мария поднялась, осторожно, бочком, подобралась к выходу и выглянула из-за полога. Все было окутано ясным, безжалостным сиянием, которое являло глазу каждую борозду в песке и каждую расщелину в камне.

Иисус где-то там, в мертвых просторах пустыни, лунный свет падает на него и на камни вокруг. Прекрасный неземной свет, он придает миру оттенок опустошенности и одиночества. Того, с чем борется сейчас Иисус.

 

Глава 22

Я записываю и доверяю свои мысли тебе вместо Бога! Раввин дал мне эти письменные принадлежности, чтобы я обращалась к Господу и писала о Нем, но я не смогла и не стала. Я разочаровала Господа и тебя тоже, а теперь хочу попросить у тебя прощения, хотя уже слышу, как ты говоришь: «Но тут нечего прощать!»

В этом ты ошибаешься. Есть, и очень много!

Разве истинные друзья не близки по духу? Настоящие друзья выбирают друг друга, руководствуясь духовным единством. Другие близкие люди в нашей жизни даны нам по родству, браку или свойству, но выбор друга всегда доброволен и бескорыстен. Однако все эти годы я кое-что от тебя скрывала, а значит, в определенном смысле не была настоящим другом.

Ты знаешь, что мне нравится иметь секреты — стоит только вспомнить уроки чтения, которые я скрывала от моей семьи, или нарушение ритуальных правил: я допускала их, когда родные не видели меня. Поскольку эти секреты были тебе известны, ты думала, что знаешь меня. Но, увы, у меня имелась настоящая тайна, большая тайна, которую я утаила даже от тебя, и именно из-за нее я была вынуждена покинуть Магдалу и оказалась здесь — в пустыне, в компании мужчин, дожидаясь возвращения еще одного человека.

Но теперь я могу рассказать тебе все. Дело в том, что у меня был запретный идол, которого я хранила и… поклонялась ли я ему? Точнее ей, ибо это была женская фигурка. Тогда мне казалось, что нет, но теперь, оглядываясь назад, я, наверное, должна признак все-таки в каком-то смысле поклонялась. Во всяком случае, когда я видела на вырезанном из слоновой кости лице загадочную улыбку, меня бросало в жар от волнения. Тут, конечно, сказывалось и сознание того, что вещица запретная, но в какой-то мере это было благоговение.

Так или иначе, закончилось это для меня одержимостью. я стала одержимой демонами. Ты не видела меня в те дни. К тому времени, когда мною овладело безумие и я превратилась в несчастное существо, пытавшееся в одиночку бороться с демонами, мы стали видеться реже. Поэтому ты ничего не знала. Я долго старалась сохранить это в тайне от всех, но в конце концов Иоиль узнал, а потом… Я обязательно расскажу тебе обо всем, когда увижу тебя снова. Может быть, я просто отдам тебе эти листы, и ты прочтешь все написанное разом, потому что я не вижу возможности передать свои записки в твои руки до нашей встречи.

Ох, Кассия, ты и вообразить не можешь, какие мучения мне пришлось претерпеть от этих демонов! Отчаяние мое было столь глубоким, что мне хотелось умереть. И я пыталась умереть. Тьма в моем сознании, кромешная тьма, окутавшая меня, была наведена самим Сатаной. Почему его зовут князем мира сего? Он принадлежит не этому миру, но какой-то черной пропасти или бездне.

А потом явился избавитель и спас меня. Нашелся человек, оказавшийся сильнее всех демонов, сильнее Сатаны, и он изгнал их. И теперь легкость, которую я ощущаю, тем сильнее, чем тягостнее было мое бремя, свет вокруг меня тем ярче, чем непрогляднее была тьма внутри. Весь мир для меня наполнился солнечным сиянием, красками, прекрасными звуками. И поэтому я думаю, что этот человек, мой спаситель, и есть подлинный князь мира сего, ведь это он вернул мне мой мир. И не просто вернул, но сделал его еще лучше, чем прежде. И я снова чувствую себя чистой, свежей, и новой, как ребенок, но мудрее — о, мудрее, чем может быть ребенок! Я прежняя Мария, та, о которой ты думала, что знаешь ее. Я новая Мария, которую я и сама пока не знаю.

Кассия, я собираюсь последовать за этим человеком. Я ученица! Ученица — можешь ты себе это представить? Конечно, я вернусь домой, я поспешу отправиться туда, как только вернется этот человек, но потом все равно, не знаю как, но непременно стану его ученицей. Он сказал, что я смогу следовать за ним, не покидая дома. Вроде бы бессмыслица, но я ему верю. Не могу не верить.

Его зовут Иисус. Он родом из Назарета. Я знаю, в народе говорят: «Из Назарета может ли быть что доброе?..» Ты тоже знаешь эту поговорку. Мне кажется, он тот самый паренек, с которым мы повстречались в дороге давным-давно, помнишь? Мы провели ночь с его семьей. Тогда ему было лет тринадцать. Сейчас, наверное, тридцать с небольшим. Он уже тогда показался мне необычным, но это ничто по сравнению с тем, каков этот человек теперь. И все же, если я попробую рассказать тебе о нем, он просто покажется тебе странным, но правильного впечатления ты не получишь. Тебе непременно нужно познакомиться с ним! Его невозможно описать, но если ты встретишь его, то сразу меня поймешь. Я думаю, он собирается начать проповедовать в Галилее, и тогда ты сможешь прийти и послушать его.

И люди, остальные ученики, которых он собрал… Ты не поверишь, но двое из них — это Симон и Андрей бар-Иона. Рыбаки, ты их знаешь, те самые, которые поставляли отцу свой улов. Мы, бывало, смеялись по поводу того, что, может быть, придется выйти замуж за одного из них, и еще говорили, что от них плохо пахнет, воняет рыбой. Так вот, Симон женат, а Андрей пока нет. От них на самом деле не пахнет — ни рыбой, ни чем другим, и, по нынешнему моему разумению, из Андрея получился бы хороший муж.

И вообще, рыбаков тут хоть отбавляй: один из учеников, Филипп — рыбак из Вифсаиды, и другой, Нафанаил, тоже когда-то ловил рыбу.

Нафанаил очень хорош собой, но задумчив и язвителен в той же мере, в какой Филипп благодушен. Раньше, как я уже говорила, он тоже занимался рыбным промыслом, но ему это наскучило и он бросил семейное дело, заявив родным, что намерен посвятить себя изучению Священного Писания, но глубокому и вдумчивому, а не просто заучиванию текстов, У него вообще очень сильна тяга к знанию: похоже, он хочет выучиться всему на свете. К счастью для него, он не женат. Я уверена, что его жена почувствовала бы себя обманутой, если бы согласилась выйти замуж за рыбака, а в конце концов, когда уже ничего не изменишь, оказалась женой бедного богослова-самоучки.

А несколько дней назад у нас появился и вовсе странный человек. Представь себе, явился и вот так, запросто, признался в том, что послан своим отцом шпионить за Иоанном Крестителем. Но, сдастся мне, он возвел на себя напраслину, на самом же деле он пришел по собственному почину, послушать знаменитого проповедника. Но вот насчет чего этот Иуда… полного имени не помню… похоже, не врет, так это насчет мозаик — он их складывает. Ничего себе, да? Ты можешь представить себе, чтобы иудей занимался мозаиками? Впрочем, что я говорю: это не более странно, чем девушка из набожной фарисейской семьи, хранящая дома идола!

И Иоанн Креститель. Он тоже здесь; собственно говоря, как раз из-за него все эти люди сюда и явились. Честно признаюсь, находиться рядом с настоящим пророком бывает страшновато, но он, похоже, страха не ведает. Ничего не боится — как бы мне хотелось быть такой храброй. Вооруженные солдаты явились к нему с угрозами, а ему хоть бы что, он не обратил на их запугивания никакого внимания. А им самим в ответ пригрозил гневом Господним.

Он истощен, шевелюра его всклочена, вся в терновых колючках, одежду составляет грубая власяница, а еду, как говорят, — саранча и дикий мед. Не знаю, правда ли это, про саранчу, но то, что он питается скудно, видно сразу. Думаю, из описания людей, которых я встретила здесь, понятно, что они очень отличаются от тех, кого я знала дома, в Магдале. Даже те, с кем я была знакома прежде, например Симон и Андрей, здесь другие. К слову, Иисус дал Симону новое имя, он нарек его Петром, потому что говорит, он крепок, как камень. Наверняка это было сказано шутки ради, посколку на самом деле Симон-Петр переменчивый и порывистый. С Иисусом трудно понять, когда он говорит серьезно, а когда нет. Правда, я пока еще не очень хорошо его знаю. Вот когда он вернется, тогда…

Позднее твоя Мария напишет тебе еще — ведь если бы не ты, я ни за что не написала бы ни единого из этих слов.

Господь добр, только сейчас я по-настоящему ощущаю это.

 

Глава 23

— Я не могу больше ждать, — сказал Иуда, поворачивая кусок мяса на конце палки над костром.

Он был занят приготовлением еды для себя. Очевидно, решил, что подкрепится перед дорогой и с первыми солнечными лучами уйдет. Но когда остальные вышли из палатки, Иуда, хотя и без особого радушия, предложил им разделить с ним завтрак.

— В конце концов, вы не знаете, когда вернется этот рабби, или кто он там есть. Я явился сюда, чтобы посмотреть на Иоанна Крестителя, и свое дело сделал. Увидел и услышал все, что мне было нужно. Проповедует он рьяно, но все время талдычит одно и то же, а поскольку ничего нового я уже не услышу, то и задерживаться здесь мне нет смысла.

Иуда осмотрел поджаренный кусок мяса, снял его с дымящейся палки и начал жевать.

— Нет, мы не можем сказать, когда он вернется, — признал Петр. — Да нам и самим надо определиться, что делать. Мы тоже не можем ждать его здесь бесконечно. — Петр тряхнул шапкой густых волос. — Но все-таки, Иуда Искариот, жаль, что ты не сможешь с ним познакомиться. Очень жаль, правда.

Иуда пожал плечами.

— Как-нибудь в другой раз, может быть.

— Сомнительно, что он когда-нибудь еще наведается в Иерусалим, — сказал Андрей, подходя к ним и присоединяясь к разговору. — А ты, кажется, занят в основном там?

— Да, если этот ваш Иисус местный, из Галилеи, то наша встреча и впрямь не слишком вероятна. У меня там дел почти не бывает. Как счетовод я работаю главным образом в самом Иерусалиме, а мозаики, понятное дело, мне заказывают в римских поселениях, таких как Кесария. Впрочем, кто знает. — Иуда вскинул на плечи свою торбу и, уже собираясь уходить, с неподдельной теплотой в голосе сказал: — Я желаю вам и вашему учителю всего наилучшего и хочу предостеречь. Будьте осторожны. Нынешние времена опасны для всех. Как мне кажется, скоро мы надолго лишимся возможности видеть и слышать Иоанна.

— Из-за Ирода Антипы? — спросил Петр.

— Это очевидно. Антипа заткнет ему рот. Дни его проповедничества сочтены. Так что сегодня утром или во второй половине дня, или когда на него найдет, слушайте внимательно — возможно, это в последний раз. Правда, вряд ли он скажет что-нибудь новенькое. — Иуда помахал им рукой. — Приятно было познакомиться.

Он ушел, оставив их в раздумьях о сложившемся положении, весьма неопределенном, все это признавали. Иисус, собравший их вместе, даже не намекнул на то, когда собирается вернуться, и каждому из них нужно было принять какое-то решение.

Вечером разговор на эту тему завел Петр.

— Я не хочу спешить, но мы понятия не имеем о том, когда вернется Иисус. Нас с братом привело сюда другое дело, и оно улажено. Нам пора возвращаться. Иисус сказал, что найдет нас… Приходится верить ему на слово. Я должен надеяться и верить, что он вернется к нам и действительно нас найдет. Ну а пока, поскольку никаких других указаний нет, боюсь, что нам с Андреем нужно возвращаться домой, к своим делам и к делам отца. Мария, ты пойдешь с нами? Или нам передать от тебя весточку?

О, неужели они не могут подождать еще один день? Марии очень хотелось увидеть Иоиля, Элишебу и свою семью, но и уходить, не увидев Иисуса, она тоже не хотела. Мария боялась, что в таком случае перестанет верить, будто все это произошло на самом деле. Теперь, когда она оправилась, пришла в себя, ей просто необходимо увидеть этого человека не в горестной нужде, а при обычных обстоятельствах.

— Нет. — сказала Мария. — Нет. будет лучше, если я расскажу им все сама, покажу, какое чудо произошло со мной. — она повернулась к Филиппу и Нафанаилу. — Нафанаил, ты из Kaны; Филипп, ты из Вифсаиды. Это недалеко от Магдалы, Если вы останетесь ждать, тогда я вернусь домой с вами.

На лице Нафанаила отразилось раздумье.

— Задержаться я и верно собираюсь, но надолго ли, пока не знаю. Однако да, когда я буду возвращаться, ты, конечно, можешь пойти со мной.

Иоанн продолжал проповедовать, на мелководье Иордана по-прежнему толпились кающиеся грешники, дни тянулись нескончачаемой чередой. Мария каждый день выходила послушать проповедника, но — вот проклятье! — Иуда оказался прав, Иоанн не говорил ничего нового. Он все время повторял одни и те же слова, все те же призывы и увещевания. Менялись только его слушатели, и новые паломники воспринимали его пламенные воззвания и обличения как откровения пророка.

По мере того как проходили дни, Мария все больше склонялась к мысли о необходимости уйти. Теперь ей казалось, что Иисус уже не вернется. С ним что-то случилось. Они могут ждать вечно, но больше его не увидят.

Исполненная глубокой печали, женщина неохотно подошла к Филиппу и спросила, как долго он собирается здесь оставаться. К некоторому ее облегчению, его тоже мучили подобные мысли. Хочешь не хочешь, но скоро им придется уйти.

Они вошли в палатку и огляделись по сторонам, тоскливо озирая место, столько дней служившее им приютом и убежищем. Жаль, но ведь вряд ли и сам Иисус рассчитывал на то, что они пробудут здесь так долго. Пришло время собирать скудные пожитки, в число каковых у Марии входили и письменные принадлежности, возвращенные ей Петром.

Их последняя ночь была грустной. Мария, Филипп и Нафанаил сидели вокруг костра, почти не разговаривая, и даже сам огонь казался опечаленным и подавленным: горел еле-еле и то негодующе потрескивал, то жалобно подвывал.

Она вернется домой, но всегда будет помнить об этом, о самых удивительных и невероятных днях в ее жизни. Сам Всевышний посетил это место и удостоил ее прикосновения.

— Буду снова рыбу ловить, — удрученно пробормотал Филипп. — А что, нормальная жизнь, как у людей. — Его унылый тон плохо вязался с бодрыми словами. — А может быть, пошлю всю рыбу подальше и засяду за Писание. Буду изучать тексты, как наш Нафанаил.

— Но как ты будешь жить? — вырвалось у Марии. Увидев обеспокоенное лицо Филиппа, она торопливо сказала: — Я что имела в виду- изучением текстов на жизнь не заработаешь, и если твоя жена не будет проявлять сочувствия…

— Сам не знаю, — признался он, поразмыслив. — Об этом я пока не задумывался. Просто вдруг почувствовал, что тратить жизнь на лодки и неводы больше не хочу. Надо наполнить свою жизнь тем, что ты любишь, это главное, а на что прожить?.. Там видно будет.

— Я люблю свою семью так же глубоко, как самое себя, — сказала Мария — Но ясно понимаю, что они меня не поймут. И очень боюсь, что забуду обо всем и в конце концов случившееся будет казаться мне причудливым сном.

— Никакая семья вас не поймет.

Голос раздался из-за пределов света, отбрасываемого маленьким костром. Он казался знакомым, но несколько искаженным.

— Кто там? — окликнула Мария. Теперь странно звучал уже ее собственный голос.

— Я, — У грани круга света появилась фигура. — Я.

Медленно, пошатываясь — явно сказывалось крайнее утомление, — человек выступил вперед, и, как только лицо его осветилось, его мгновенно узнали.

— Учитель! — Филипп подскочил к нему и обнял, поддерживая его.

Иисус! Это был Иисус.

— О учитель!

Мария тоже устремилась вперед, желая обтереть ему лицо или хоть как-то облегчить бремя усталости. Иисус выглядел изможденным, спина его горбилась, обгоревшая на солнце кожа шелушилась и облезала, в глазах, смотревших из глубоких провалов глазниц на исхудалом, осунувшемся лице, отражалось потрясение тем, что ему довелось увидеть.

Нафанаил принес одеяло и накинул Иисусу на плечи, весь его облик, а особенно непривычная отстраненность привели учеников в замешательство — они просто не знали, чем ему помочь. Может быть, он ранен? Или просто ослаб от странствий, ночного холода и дневной жары? А может, ему пришлось столкнуться с чем-то неведомым?

Иисус тяжело опустился на землю перед догоравшим костром.

— Вы все еще здесь? — только и спросил он.

— Да, мы все еще здесь, — заверили они.

— Прошло много дней, — вымолвил Иисус после долгой паузы. — Не знаю точно сколько, но много. А вы по-прежнему здесь. — Он обвел их взглядом. — Филипп. Нафанаил. Мария.

— Да, учитель, — сказал Филипп. — Теперь тебе нужно отдохнуть.

Он попытался отвести Иисуса в палатку. Но Иисус не поднялся. По-видимому, у него не было сил встать.

— Подожди, не сейчас.

— Да. Как пожелаешь.

— Вы не знаете, сколько прошло времени? — наконец спросил Иисус.

— Нет, — подал голос Филипп, — Мы не знаем.

— Сорок дней и сорок ночей, — сказал Иисус. — Долгое время в пустыне. Но я встретил владыку зла и вступил с ним в борьбу. Она закончена.

«Кто победил?» — подумала Мария. Было видно, что Иисусу досталось.

— Я одолел его, — произнес он слабым голосом, почти шепотом. — Сатана отступил.

И оставил тебя в таком состоянии? Значит, он и впрямь могуществен.

— Да, Сатана силен, — подтвердил Иисус, словно прочтя ее мысли. — Но не всемогущ. Запомните это, держите в своем сердце. Мощь Сатаны не безгранична.

Мария смотрела на изнуренное лицо Иисуса и изумлялась, ибо, памятуя о том, с какой легкостью он изгнал ее демонов, трудно было даже представить себе ту страшную силу, которая произвела в нем эту перемену. Ее демоны, при всем их злобном могуществе, ничто по сравнению с властелином зла.

— О учитель! — Любовь и признательность переполняли ее настолько, что Мария бросилась к его ногам. Босым израненным ногам ее избавителя.

— Это было необходимо. — Иисус наклонился, взял ее за руки и заставил подняться. — Не преодолев этого, невозможно идти дальше — Он помолчал и добавил: — Вот теперь действительно можно начинать.

Они отвели его в палатку. Иисус тяжело опустился на подстилку, а спустя мгновение уже забылся сном, подтянув к груди ноги и положив голову на свернутое одеяло.

На следующее утро Иисус проснулся раньше всех. Они увидели его снаружи. Иисус сидел у костра, который снова развел, и так сосредоточенно смотрел на огонь, что ученикам не хотелось отрывать его от размышлений. Однако пришлось: они просто не могли выбраться из палатки так, чтобы он этого не заметил.

— Привет, друзья мои, — промолвил Иисус. — Есть у нас что-нибудь поесть?

Ну конечно, он же изголодался. Все принялись рыться в своих припасах, да так рьяно, что Иисус рассмеялся.

— Да не тревожьтесь вы так и не торопитесь: раз уж я за все это время не умер с голоду, то еще несколько минут вытерплю. И столько всего мне не нужно, я ведь постился, отвык от обильной пищи, и мне сейчас много не съесть. Несколько фиников да ломтик сушеной рыбы — вот и все, что я могу осилить.

Филипп вручил ему мешочек с финиками, Иисус открыл его, но без спешки, словно не был измучен голодом. С улыбкой он извлек пару фиников, оглядел их и один за другим отправил в рот.

— А где остальные? — осведомился Иисус через некоторое время.

— Петру и Андрею пришлось вернуться домой, — ответил Нафанаил. — Они рассчитывают, что ты, как и обещал, найдещь их.

Иисус хмыкнул, на некоторое время полностью сосредоточился на разжевывании финика, а потом сказал:

— Но вы вот остались и ждали.

На его лице появилась легкая улыбка, как будто говорившая: «Я рад этому».

— Здесь был еще один человек, он хотел познакомиться с тобой. но ему тоже пришлось уйти, — сообщил Филипп, и Мария мимолетно подумала о том. что умение держаться сердечно и открыто, присущее Филиппу, располагает к нему людей и побуждает их доверять ему. — Его зовут Иуда.

Иисус кивнул.

— Ну, имя весьма распространенное. А что еще о нем известно?

— Он сын Симона Искариота, что живет неподалеку от Иерусалима. Да, и он делает мозаики!

— Мозаики? — Иисус слегка поднял брови.

— А еще он ведет счетные книги. Смуглый такой, худощавый, довольно изящный. Интересный малый.

— Но ему пришлось вернуться, — констатировал Иисус как нечто естественное. — Все мы когда-то должны будем куда-то вернуться.

Ученикам, разумеется, очень хотелось расспросить Иисуса о том, что случилось в пустыне, но никто не решался. Наконец смелости набрался Филипп.

— Учитель, позволено ли нам будет поинтересоваться, куда ты ходил и с чем встретился в пустыне? — Его голос, обычно полный воодушевления, прозвучал тихо.

Иисус посмотрел на него в упор, как будто оценивая, насколько он способен понять ответ:

— Мне нужно было удалиться, дабы сделать себя мишенью для Сатаны. Я отдался в его руки. Если бы я не смог справиться с теми испытаниями, которым он меня подверг, то мне не стоило бы и браться за свое пастырское служение. Лучше сразу осознать свою неспособность одолеть предстоящий путь, чем выступить в дорогу лишь для того, чтобы ковылять и спотыкаться. Стоит ли правителю затевать строительство башни, не рассчитав, хватит ли на это его казны? Ведь будет позором, если он бросит дело, не завершив, и люди станут над ним смеяться. Какой царь начнет войну, не соизмерив силу свою с силой противника? Если враг слишком могуч, лучше вообще не помышлять о сражении, а просить о мире. Так и я, перед тем как вступить в борьбу с Сатаной, должен был понять, по плечу ли мне это.

— Но… каким образом ты испытывал себя? — спросил Нафанаил, чей взгляд был прикован к Иисусу. Его худощавое, выразительное лицо, казалось, подрагивало от волнения.

— Сатана придет и к вам, — промолвил в ответ Иисус. — Вам остается только ждать, — Он помолчал и продолжил: — Вот и я отправился в пустыню и стал ждать. И он явился ко мне, чтобы ранить в самые слабые, уязвимые места. Так он поступает всегда. Так он будет нападать и на вас. Сатана знает все ваши страхи и слабости. Остерегайтесь его! — Иисус обвел собравшихся многозначительным взглядом. — И самое главное, Сатана может удалиться, отступить с поля боя, но он всегда возвращается. Он вернется ко мне, как вернется и к вам, и мы должны научиться узнавать его, какую бы личину он ни надел. Один из признаков — он станет припоминать вам прежние прегрешения, которые уже прощены. Помните, не Бог терзает вас воспоминаниями о былых грехах, но Сатана.

— Но зачем? — спросил Нафанаил.

— Если Сатана не сможет склонить вас к новым грехам, то попытается ослабить, указывая на старые. Он постоянный противник Господа, и, если вы принадлежите к воинству Бога, он видит в вас препятствие на своем нечестивом пути и сделает все, чтобы его устранить.

Иисус поднялся, и в первый раз Мария увидела, что облик его исполнился величия. Ростом он был не выше Филиппа или Нафанаила, но тем не менее казался выше. Даже плащ, свисавший с его исхудалой фигуры, напоминал княжескую мантию.

— Сражение с Сатаной есть то, к чему мы призваны, а стало быть, каждому из вас должно удалиться в собственную пустыню, чтобы пройти испытание. Кроме Марии, которая его уже прошла.

— Нет, — возразила она. — Нет, не прошла! Они победили меня. Я готова была умереть, чтобы избавиться от них. Я пыталась умереть. Они победили!

— Они не победили тебя, — покачал головой Иисус, — Ты сама только что сказала, что хотела умереть, но не покориться. Ты подверглась самому серьезному испытанию и сохранила верность Господу.

По правде сказать, сама Мария воспринимала пережитое не как испытание, а как пытку, не говоря уж о том, что была не уверена в том, насколько оправданно и весомо суждение Иисуса на сей счет, но озвучить свои сомнения не решилась.

— Чего ты требуешь от нас? — Филипп задал вопрос, который вертелся на языке у всех, — Что мы будем делать?

Мария ожидала, что Иисус отделается неопределенным ответом. Однако он сказал:

— Мы вернемся в Галилею. Я начну мое пастырское служение. Вы останетесь со мной, и не только вы — я призову остальных. Все вместе мы бросим вызов Сатане. Вот почему мы должны начать эту борьбу, уже испытав себя.

— Но могу я спросить, учитель: что ты намерен проповедовать людям? — Чувствовалось, что Нафанаил, задавший вопрос, проникся его важностью.

— То, что Царствие Божие уже пришло и что время, к которому стремились пророки, настало.

— Уже пришло? — Филипп нахмурился. — Прости меня, но как ты можешь говорить такое? Я не вижу его. Разве не предсказывалось, что установление его грядет с раскатами грома, и никто не сможет спутать его блеск и величие ни с чем другим?

— Эти предсказания неверны, — невозмутимо ответил Иисус. — Пророки и книжники неверно истолковали то, что им открылось. Суть в том, что Царствие есть нечто таинственное, недоступное обычному взору. Оно уже здесь, время его настало, но вам пока не дано его видеть. Мне же выпало возвестить его наступление, ибо я вижу его, постигаю его и служу его посланцем.

Мария покачала головой.

— Ты хочешь сказать, что ты Мессия?

Собственно, разве не это он только что сказал?

— Я не это имею в виду. Я готов к тому, что другие объявят меня Мессией, но сам говорю не это.

— Тогда, учитель, что же ты говоришь?

— Следуйте за мной. Вот что я говорю. — Иисус улыбнулся растерянным ученикам. — Все прояснится по мере следования, хотя мы придем к пониманию, не просто прогуливаясь по дорогам. Господь говорит: «Я желаю повиновения, но не жертвы». Повиновение в данном случае означает идти так, как направляет нас Он, шаг за шагом. Только тогда мы поймем, куда движемся. — Он протянул к ним руки. — Мы идем вместе?

Это приглашение прозвучало так просто. Словно его можно было с легкостью отклонить.

Уже позже Мария подумала о том, что ведь и вправду важнейший, судьбоносный путь начинается с нескольких маленьких шагов, даже с одного шага. «Следуйте за мной», только и всего. Следуйте, пока хотите. Складывается впечатление, будто ты можешь в любой момент остановиться, повернуть назад. Но это кажущееся впечатление. Во всяком случае, для тех, кого он призвал, подобное невозможно.

 

Глава 24

Обратный путь в Галилею был легкой прогулкой по сравнию с путешествием Марии в пустыню. Она вспоминала этот ужасный, вынужденный поиск спасения, когда брела по дорогам, подгоняемая ветрами и демонами внутри себя, в сопровождении Петра (тогда еще Симона) и Андрея и, лишенная всего, полностью зависела от их поддержки.

«И даже волос», — подумала Мария.

Женщина машинально коснулась головы и почувствовала под пальцами пушок: волосы начинали отрастать, но пройдет еще много времени, прежде чем она сможет появиться без головного убора.

Иисус, который вел их, выглядел задумчивым и сосредоточенным. Он отвечал на вопросы учеников, но сам разговоров не затевал. На очередной стоянке, когда они разбили лагерь и готовились отдохнуть, Мария подступила к нему с давно занимавшим ее вопросом: точно ли она давным-давно, возвращаясь из паломничества через Самарию, познакомилась с ним и его домочадцами?

Вообще-то она полагала, что, если даже они и вправду встречались, этот малозначительный эпизод мог выветриться из его памяти, однако Иисус, как оказалось, прекрасно все помнил и вовсе не считал ту давнюю встречу пустяком.

— Как же, как же, — сказал он, — Ты тогда пришла к нам с сестренками, двоюродными или троюродными. Твоя семья, как и моя, возвращалась из Иерусалима.

— У твоей сестры Руфи заболел зуб, — напомнила Мария. — и как назло, в Шаббат…

— Да. Верно. Как хорошо, что ты не забыла.

— А как поживают твои родные? — поинтересовалась Мария. — у них все хорошо?

— Отец, Иосиф, умер несколько лет тому назад. Но моя матушка в добром здравии, как и мои братья и сестры. Не обошлось без трудностей, потому что из-за призвания мне пришлось оставить нашу плотницкую мастерскую Иакову, следующему в семье по старшинству. Он же был против, потому что имеет тягу к учению и рассчитывал, что я, как старший сын, займу место отца и предоставлю ему возможность строить жизнь по собственному усмотрению. Но как я уже говорил, когда Господь призывает тебя, ты более не волен в своих поступках, хотя, следуя призванию, порой приходится обременять близких тебе людей. — Он помолчал и добавил: — Вот что делает исполнение предначертанного таким мучительным.

— Расскажи мне побольше о своей семье, — попросила Мария. — Первое, что ты сказал, когда вернулся, были слова: «Никакая семья не поймет». Что ты имел в виду?

— Я знаю, что моя семья не одобрит стезю, которую я избрал.

Он догадался, в чем на самом деле заключался ее вопрос: можно ли быть учеником и продолжать вести прежнюю жизнь?

— Всю свою жизнь я чувствовал себя призванным… к чему-то, — промолвил Иисус, тщательно подбирая слова. — С самого детства я размышлял о Боге, о том, чего Он хочет от меня и как мне выяснить это. Конечно, нам дан Закон и Заповеди…

— Но твой отец, Иосиф… он нарушил священный запрет Шаббата! — перебила его Мария. — Он развязал узел, чтобы достать лечебное снадобье, хотя и завязывать, и развязывать узлы в Шаббат запрещено. Да и само лечение тоже под запретом.

Мария до сих нор не забыла тот предосудительный поступок. Иисус улыбнулся и покачал головой, как будто вызывая в памяти драгоценное воспоминание.

— Да, это правда. Смелый человек, ничего не скажешь. И он был прав. Господь никогда не имел в виду, что Шаббат должен сковывать нас железными оковами, как воображают это строгие ревнители буквы Закона. — Он помолчал и добавил: — Тот, кто ссылаясь на Шаббат, отказывает кому-то в неотложной помощи, поступает неверно. Тут и спорить не о чем.

— Ну а что касается твоего призвания… — Нафанаил попытался направить разговор к тому, о чем всем так не терпелось узнать побольше.

— Осознание того, что я призван, пришло не сразу, оно росло и крепло мало-помалу, но зато теперь я полностью уверен в своей избранности. Добавлю, решение следовать или не следовать пути может приниматься не единожды, порой к этому приходится возвращаться снова и снова. Со мной так происходило на протяжении долгих лет моего взросления. Тут сказалась и смерть моего отца, и вдовство матери, и необходимость трудов для обеспечения семьи. Но у вас, возможно, все будет по-другому, призвание настигнет вас неожиданно, — заметил он, словно желая их предупредить. — У Господа к каждому свой подход. Однако в любом случае осознать и принять это будет непросто. Для этого нужна уверенность, а искать ее надобно в наших сердцах.

Мария отметила, что Иисус сказал «в наших», как будто она, Филипп и Нафанаил следовали той же стезей и лишь немного отстали от него, поскольку пустились в путь позже. Да, она с раннего возраста ощущала себя призванной к чему-то, но ощущение это было смутным, неопределенным, а потом его и вовсе вытеснил идол, заставив ее позабыть об избранничестве.

— Ты собираешься вернуться домой? — спросила Мария.

— Да, обязательно, — ответил Иисус. — Но не в том смысле, в каком они этого от меня ожидают.

— Мы непременно должны вернуться к себе домой, — сказали все трое в один голос.

— Ну конечно, — вздохнул Иисус. — Но для вас было бы лучше, если бы вы этого не делали.

— А почему? — спросил Филипп, — Ведь не хочешь же ты, чтобы мы проявили жестокость и бросили наши семьи.

Иисус поморщился, как от боли.

— Нет, жестокость мне ненавистна. Но когда человек только-только вступил на тропу, его слишком легко убедить свернуть в сторону. Особенно тем, кого он любит. Вот почему я сказал, что ни в одной семье нас не поймут. Если только наши родные сами не присоединятся к нашей духовной семье.

— Навряд ли, — согласился Филипп, — Но моя жена! Что я ей скажу?

— Теперь ты сам видишь, что я имею в виду. Это трудно, больно, но иначе нельзя. Людям порой труднее служить, чем Богу, Бог понимает все. Люди — нет.

Он кинул несколько камешков в огонь, на минуту сосредоточив внимание на том, куда они упадут.

— Через четыре дня мы вернемся в Галилею. Сначала в Вифсаиду, и там ты, Филипп, оставишь нас и пойдешь к себе домой. Потом мы придем в Магдалу, и ты, Мария, покинешь нас и пойдешь в свой дом. Потом Кана, и ты, Нафанаил, направишься домой. Я удалюсь в холмы и буду молиться, а потом, на четвертый день, вернусь в Назарет, в мой дом. В Шаббат я буду проповедовать в синагоге, а уж после этого все начнется. Мне предстоит отправиться в Капернаум, и, если вы все еще захотите остаться со мной, в следующий Шаббат я найду вас там, в синагоге. — Иисус обвел их взглядом, его глаза задержались на лице каждого. — Если вас там не будет, я пойму. Я не буду вас искать, но буду рад, если увижу.

Марии вдруг стало обидно, что Иисус не собирается их искать. Как мог он так охотно привлечь их к себе, а потом так легко отпустить?

И снова Иисус как будто прочел ее мысли.

— Господь бесконечно любит каждого из нас, но Он предоставляет нам право самим решать, насколько мы приблизимся к Нему, — промолвил он. — И каждый, кому дано оказаться ближе, не должен останавливаться вдалеке. Нам подобает стремиться к совершенству, ибо Отец наш Небесный совершенен.

— Но мы всего лишь люди и никогда не достигнем совершенства, — возразил Филипп.

— Возможно, что Господь понимает совершенство иначе, может быть, вы уже совершенны или будете совершенными, — указал Иисус. — Совершенство человека в глазах Господа лежит в повиновении Ему.

«Хорошо бы верить в это» — подумала Мария.

— Здесь мы должны расстаться, — решительно заявил Иисус Филиппу, когда они подошли к Вифсаиде. Он не оставлял ему выбора. — Да укрепит тебя Господь в том, с чем тебе придется столкнуться.

Филипп был явно расстроен разлукой с учителем и единомышленниками, но расправил плечи и, произнеся дрожащим голосом слова прощания, двинулся в город.

Остальные продолжили путь вдоль северной береговой линии озера и подошли к Капернауму как раз тогда, когда рыбный торг был в полном разгаре и на всех причалах толпились рыбаки и торговцы, продавцы и покупатели. Мария с интересом присматривалась к Иисусу: попытается ли он хоть мимоходом разглядеть в этой толпе лица Петра и Андрея? Это было бы так естественно… Но едва она успела подумать об этом, как Иисус обернулся и поймал ее взгляд. Мария почувствовала себя так, будто ее застали на месте преступления. Но в чем ее преступление? Только в том, что она дерзнула мысленно испытать Иисуса, захотела узнать, обычный ли он человек.

Петра и Андрея не было видно. Группа продолжила свой путь по улицам, заполненным толпами отчаянно торговавшихся продавцов и покупателей: одни наперебой, стараясь перекричать друг друга, расхваливали свой товар, другие так же громко сетовали на непомерно высокие цены. Воздух полнился рыбным духом, при этом казалось, что огромные живые рыбины, бьющиеся в чанах и корытах, своими хвостами, словно веерами, нагнетают этот запах.

— Эй, господин! — Какой-то купец попытался привлечь внимание Иисуса, размахивая перед его носом охапкой легчайших шалей. — Самые лучшие! Шелковые! С Кипра!

Иисус отмахнулся, но от купца было так просто не отделаться.

— Господин! Такую покупку можно сделать раз в жизни! Их доставили из Аравии, морем, на специальном корабле! Они намного дешевле тех, которые привозят на верблюдах через пустыню. За полцены предлагаю! А посмотри на цвета! Желтые — цвет рассвета! Розовые — цвет неба над озером после заката. Господин, ты ведь знаешь этот цвет, он существует только здесь, у нас. Там, в далекой Аравии, они никогда не видели таких закатов. Не видели, но создали этот цвет силой воображения. Погляди! — Он растянул на пальцах тонкую ткань.

Иисус внимательно присмотрелся к товару, оценивающе пощупал материю и покачал головой:

— Да, вещь прекрасная. Но, к сожалению, сегодня я не могу ее у тебя купить.

— Ну а завтра ее у меня уже не будет, — вздохнул торговец.

Путники прошли мимо таможни, большого здания, где в комнатушках сидели мытари, писцы и счетоводы, занимавшиеся сбором пошлин. Капернаум находился как раз на границе между землями Ирода Антипы и владениями его сводного брата, Ирода Филиппа. Хоть они и родственники, Ирод Филипп, носивший греческое имя и правивший землями, населенными по большей части язычниками, решительно ничем не походил на правителя Галилеи. Впрочем, какова бы ни была разница между двумя царями, сборщики податей слетались в пограничный городок как мухи на мед от имени и того и другого, и торговый люд терпел от них неприятностей больше, чем от полчищ самого кусачего гнуса. Но мало того что пошлины собирались царями, римляне тоже имели в этом свою долю. Повсюду стояли будки, где на маленьких лавочках сидели мытари, взявшие на откуп сбор выплат за ввоз и вывоз товаров в пользу кесаря.

— Купи я эту аравийскую шаль, — пояснил Иисус, — мне пришлось бы еще и отстоять очередь к мытарю, чтобы уплатить пошлину на покупку привозных товаров. — Он махнул рукой в сторону длиннющей очереди перед ближайшей будкой. — Таким образом, приобретя нечто вещественное, но преходящее, пусть даже красивое, я потерял бы свободное время — великое благо, дарованное нам Господом. Разве это равноценный обмен? Нет, конечно нет.

Но люди, стоявшие в очереди и нетерпеливо тормошившие узлы с покупками, которыми им снова и снова хотелось полюбоваться, похоже, придерживались иной точки зрения. Они терпеливо выслушивали наставления коротышки, который прохаживался вдоль цепочки покупателей и пояснял, как надо заполнять бумаги.

— Алфей, — сказал, поморщившись, Нафанаил. — Неприятный человек. Как-то раз мне пришлось иметь с ним дело. Он жадный, хваткий и расчетливый. Привлек к этому делу двух сыновей, Левия и Иакова, толком я их не знаю, но, думаю, одного поля ягоды. Один из них уже выстроил себе большой особняк.

— Некоторым людям это нравится, — ответил Иисус — Для кого-то это предел мечтаний. Но, по моему разумению, Господь уготовил людям нечто большее. Они имеют иное, высшее предназначение, но чтобы прийти к пониманию своей судьбы, им нужно сначала об этом услышать.

— И ты тот, кто должен возвестить им это? — спросил Нафанаил.

— Да, — сказал Иисус. — Так оно и есть.

Нафанаил опешил.

— И мытарям тоже? Этим нечестивцам?

— В Царствии Небесном ты узришь великие чудеса, за пределами возможного, — рассмеялся Иисус. — И не исключено, что иные мытари войдут туда прежде праведников.

— Да уж, — пожал плечами Нафанаил — Если Алфей с сыновьями вступят в Царствие Небесное, это уж точно будет чудо из чудес.

Капернаум остался позади, а они, миновав причалы, вышли на пустую дорогу, что вела к следующему населенному пункту, Семи Источникам, последнему на пути перед Магдалой.

Они приближались к городу, и Марию охватывала все большая тревога. Расставшись с Иисусом и Нафанаилом, ей предстояло явиться домой, к Иоилю и милой Элишебе, к родителям, братьям и всем прочим, не имевшим о ней вестей с самого ухода в пустыню, если только Петр с Андреем не пришли и не рассказали им о произошедшем с нею. Как они обрадуются ее исцелению! Как они раскроют объятия, чтобы принять ее обратно! Но вместо радости ее наполнял страх, ибо она понимала — к ним возвращалась вовсе не та Мария, которая их покинула.

Путники направились вдоль берега озера и скоро — слишком скоро — подошли к Семи Источникам, где исторгавшиеся из недр теплые воды устремлялись в озеро. Здесь им предстояло расстаться: Иисус и Нафанаил пойдут на запад, а Мария продолжит путь в Магдалу.

— Мария, — обратился к ней Иисус, видимо чувствовавший и понимавший ее колебания, — твой дом призывает тебя. Иди и расскажи обо всех тех чудесах и знамениях, какие явил тебе Господь. Ну а потом, если у тебя не пропадет желание, иди в Капернаум и ищи всех нас там.

Он сказал это доброжелательно и спокойно, словно все было легко и просто. Но дело обстояло вовсе не так. Или так? Похоже, одно из двух: или все действительно очень просто, или так сложно и запутанно, что невозможно преодолеть.

Они стояли на проходившей вдоль берега тропинке, той самой, по которой они с Иоилем прогуливались много лет назад, когда Мария решила выйти за него замуж. Ветер подхлестывал воду, создавая маленькие танцующие волны. Озеро искрилось. Прежняя жизнь манила ее.

— Со мной все в порядке, — скажет она и кинется им в объятия. — Я вернулась, чтобы возобновить то, с чем пришлось так давно расстаться. Я люблю вас всех. Вы моя жизнь.

Но теперь в жизни Марии был Иисус, избавивший ее от одержимости и пригласивший стать свидетельницей того, как он будет исполнять свое предназначение избранного. То, что случилось, и то, чему еще предстояло случиться, казалось настолько волнующим и важным, что она ни за что не хотела отречься от него.

— Я… я не могу. — Мария словно со стороны услышала собственный голос. — Я не могу вот так взять и вернуться. У меня не хватает сил.

На лице Иисуса отразилось удивление, и она сама изумилась своим словам.

— Я имею в виду, что сил вернуться у меня хватит, но очень сомневаюсь, чтобы их достало для того, чтобы уйти снова и помочь тебе осуществить твою миссию. Я отчаянно боюсь, что, оказавшись там, дома, позабуду тебя. Забуду все, что произошло со мной в пустыне, и то, что сделал для меня ты.

Мария ожидала, что он нахмурится и даст ей прощальное наставление, но Иисус лишь спокойно сказал:

— Ты мудра, раз понимаешь это. Тебе открыл это мой Отец Небесный. — Он помолчал. — Хорошо. Ты побудешь с нами и вернешься после того, как мы побываем там, где требуется. Я помогу тебе и укреплю тебя во всем, что ты пожелаешь сделать.

Поняв, что ей не придется испытывать свои силы в одиночку, Мария испытала огромное облегчение.

— Да будет так, учитель! Спасибо тебе, — сорвалось с ее уст.

Однако дорога, что вела на запад к Кане и Назарету, все равно проходила через Магдалу, и уже очень скоро Мария, прикрыв лицо плащом, шла по знакомым с детства улицам, приближаясь к перекрестку, на котором стоял ее дом. Сердце ее разрывалось, ибо она знала: за этими стенами находятся люди, которые, не зная, где она, отчаянно беспокоились о ней и молились о ее защите, но, вероятно — тут нужно быть честной! — смирились с тем, что она для них потеряна.

«Мои родные продолжают жить без меня, — сказала себе Мария. — Так вышло. Я была больна и безнадежна. И вдобавок так долго не давала о себе знать. Да, они смирились с утратой, привыкли обходиться без меня».

Мария покачала головой и плотнее запахнула плащ. Казалось странным и не совсем честным пройти мимо собственного дома, как будто ее ничего с ним не связывало. Ставни были закрыты. Почему? Не оплакивают ли они ее?

Неожиданно из дома на улицу вышла женщина. Это была ее мать! Неся на руках Элишебу, Зебида торопливо направлялась в их сторону.

У Марии едва не остановилось сердце. Ей хотелось окликнуть их, но в то же самое время она не могла открыть рот и застыла с ощущением странного стыда, как будто, глядя на них тайком, совершала преступление.

Ее мать, чем-то возбужденная и погруженная в свои мысли, даже не заметила троих прохожих, переходивших улицу. Мария с замиранием сердца смотрела на такое знакомое, почти не изменившееся за время разлуки лицо. А вот Элишеба изменилась, заметно подросла. Ведь девочке пошел уже третий год.

Сглотнув подступивший к горлу комок, Мария склонила голову пониже и торопливо свернула за угол. Смотреть на родных больше не было сил. Сразу за поворотом она натолкнулась на дожидавшегося ее Иисуса, в глазах которого увидела сострадание и понимание. Что-либо объяснять ему не пришлось.

Путники продолжили путь и вскоре оказались за пределами города, двигаясь на запад. Озеро окружали крутые холмы, а за ними вздымались другие, и, как только они отошли подальше от кромки воды, характер местности изменился. Она осталась неровной и холмистой, но холмы здесь были каменистыми и образовывали террасы.

На одном из уступов, чуть пониже оливкового сада, путники сделали привал и развели костер.

— Завтра мы пойдем домой, — сказал Иисус. — Ты к своему дому, Нафанаил, а я к своему.

Мария присмотрелась к Иисусу, думая о том, хорош ли он собой. Она знала, что другие непременно задались бы этим вопросом, даже если и не спросили бы напрямик: «Что это за человек, за которым ты вдруг последовала, позабыв обо всем? Наверное, раз ты хочешь сидеть у его ног и называешь его своим учителем, ты влюблена в него?»

При внимательном рассмотрении Мария не могла не признать, что в обыденном смысле Иисус довольно привлекателен. У него правильные черты лица, широкий лоб, густые и здоровые волосы, нос прямой, губы полные и хорошей формы. Но красив ли он? Скорее, внешность у него обычная, не запоминающаяся: на рынке или на улице такое лицо вряд ли привлечет к себе внимание, А если что и отложится в памяти, так это его осанка: та особая прямота, с которой он держится. Прямота. Слово, которым в старинных текстах обозначали праведность, непорочность.

«Господи, кто может пребывать в жилище Твоем? Кто может обитать на святой горе Твоей? Тот, кто ходит непорочно…». И еще: «Наблюдай за непорочным и смотри на праведного, ибо будущность такою человека есть мир». И дело тут не только в развороте плеч и в отсутствии привычки сутулиться, это особая, сразу узнаваемая стать.

«Нет, я не влюблена в него, во всяком случае в обычном смысле, — подумала Мария. — Я просто хочу быть рядом с ним».

— Ты должна поспать, — сказал после долгого молчания Иисус. — То, что нам предстоит, потребует больших сил. И многих молитв.

Они расстелили на твердой земле подстилки и покрывала. Вокруг росли оливковые деревья, их серебристые листочки шелестели на легком ветру, свежий аромат наполнял ноздри.

Иисус накрылся плащом и отвернулся от них, глядя вверх на холмы, за которыми его ждал родной город Назарет. Звезды, яркие и серебристые, образовывали над их головами сияющую чашу.

 

Глава 25

Рассвет, казалось, наступил рано. Звезды поблекли, а потом, как только из-за окаймленного холмами горизонта за озером начало подниматься солнце, исчезли вовсе. Мария наблюдала, как оранжево-красные лучи новорожденного светила румянят борозды поля, подступавшего к самой кромке оливковой рощи.

Двое мужчин зашевелились и тоже проснулись, обоим не терпелось продолжить путь.

Дорога теперь равномерно шла вверх: Кана находилась на горном склоне, а Назарет и вовсе на самом гребне кряжа. Они миновали покрывавшие склон виноградники, где работники обрезали усохшие лозы, а потом тропа свернула, и перед ними неожиданно открылась Кана. На окраине поселения они устроили привал, а когда отдохнули, Иисус сказал.

— Ну, Нафанаил, тебе пора домой.

— Да, мне надо домой. Может быть, ты?..

— Нет, чтобы добраться до Назарета засветло, нам нужно, не задерживаясь, продолжить путь, — объяснил Иисус.

Они лишь проводили Нафанаила по улице, до поворота, после чего Иисус обнял его, а Мария пожала ему руку. Нафанаил нуждался в их поддержке. Он собирался вернуться к прежней жизни, но то, к чему он привык, как к своей собственной руке, теперь могло ему показаться чужим.

Отвернуться от уходящего товарища и вновь выйти на тропу, ведущую в Назарет, было нелегко, и Иисус проделал это в молчании. Может быть, он размышлял о том, присоединится ли к ним снова Нафанаил, а возможно, уже готовился к тому, что ожидало его в собственном доме.

Тропа становилась круче, и Мария с трудом шла вровень с Иисусом, но не хотела отстать от него ни на шаг. Теперь они приблизились к местам, где люди начали узнавать Иисуса.

— Иисус! Где ты был? — воскликнул стоявший среди своих лоз рослый виноградарь, — Мне нужны новые колышки, позарез нужны!

Работники с ведрами на коромыслах кивнули проходящему Иисусу и продолжили путь. Над следующим поворотом тропы, выше по склону находился дом, где жили его мать, братья и сестры, и плотницкая мастерская, куда он больше не собирался возвращаться. Но жители Назарета не могли это знать.

Назарет, хоть и звался городом, на самом деле оказался небольшой деревней — наверное, меньше, чем Кана. Главная улица, по обе стороны которой теснилось около полусотни домов, представляла собой просто тропу, проложенную не на самом гребне холма, а за ним, ниже по склону. Городок не выглядел нищим или запущенным и, в общем, не заслуживал поговорки «Из Назарета может ли быть что доброе?», но и не был ничем примечателен. Таких поселений в Израиле набралось бы тысячу, а то и больше.

Добравшись до центра, единственным украшением которого служил колодец, Мария в первый раз поняла, насколько богата и разнообразна ее родная Магдала. Маленькие одноэтажные дома обступали улицу, в просветах переулков виднелось несколько строений побольше. Должно быть, там жили богатые люди — по здешним меркам, конечно. Ни один действительно процветающий или честолюбивый человек не стал бы жить в таком захолустье и нашел бы применение своим способностям в другом, более привлекательном месте.

— Иисус! Иди прямо домой! Там тебя заждались! — крикнул прохожий и, глядя иа них, понимающе погрозил пальцем. Показалось ли это Марии, или Иисус действительно расправил плечи, как будто собираясь с духом? Конечно нет. Может, кто и нуждался в поддержке, но только не он, с его ясным представлением о своем предназначении.

Неожиданно Иисус свернул на боковую улочку, точнее сказать просто на тропинку, и целенаправленно зашагал к стоявшему в самом дальнем ее конце квадратному приземистому дому, покрытому белой штукатуркой. Мария обратила внимание на невысокие перила, ограждавшие крышу и предохранявшие от падения тех, кто поднимается туда, чтобы поспать на свежем воздухе или развесить сушиться белье, а также на маленькие окошки, которые пропускали немного света и воздуха. Вот, значит, где он жил. Обычный дом, даже меньше, чем дом ее отца или мужа, но добротный, не какая-нибудь лачуга. Видать, родные Иисуса были людьми простыми, но работящими и не бедствовали.

Иисус вошел в дверь, поманил Марию за собой, и она, последовав за ним, оказалась в темной прихожей. Потребовалось время, чтобы глаза приспособились к скудному освещению. Внутренняя обстановка соответствовала внешнему виду строения: добротность, простота, никаких излишеств.

Комната была пуста, Иисус прошел в другую, потом во внутренний двор, откуда донеслись голоса, перешедшие в громкие крики радости. Просунув голову в дверь, Мария увидела, что на шею Иисусу бросились несколько человек разом, а другие толпятся рядом.

— Иисус…

— Тебя так долго не было…

— Мне пришлось оставить несколько заказов невыполненными…

— Ну что? Что он за человек? — требовательно спросит решительный мужской голос.

Иисус со смехом высвободился.

— Не все сразу! Пожалуйста! — Его взгляд переместился на Марию. — Я привел гостью.

Пять пар глаз! стремительно обратились к ней.

— Это Мария из Магдалы, — сказал Иисус. — Матушка! Может быть, ты помнишь, мы встретили ее давным-давно, когда возвращались из паломничества в Иерусалим.

Пожилая женщина с мягкими чертами лица и добрыми глазами, которая показалась Марии знакомой, кивнула.

— Добро пожаловать!

Мария тут же узнала ее ничуть не изменившийся ласковый голос — другого такого ей слышать не доводилось. Если мать Иисуса и удивилась, где это он после стольких лет снова отыскал Марию, она никак не проявила своих чувств. Ну а остальные были слишком заняты им самим.

— Расскажи нам об Иоанне! — прозвучал все тот же нетерпеливый мужской голос.

Мария посмотрела на него: вроде бы привлекательный мужчина, но сердитый, глядит исподлобья.

— Ты вообще помнишь, что отправился послушать Иоанна? И под этим предлогом забросил мастерскую, оставил ее на меня. Столько времени прошло!

В словах звучало неприкрытое раздражение.

— Отныне, Иаков, тебе придется заниматься ею постоянно, — решительно произнес Иисус.

На лице Иакова отразилось сердитое изумление.

— Что такое? — воскликнул он.

— Я сказал: отныне это твоя мастерская. Я к ней не вернусь.

— Что? — воинственным тоном переспросил Иаков. — Ты не можешь вот так…

— Я больше не плотник, — повторил Иисус. — Я проработал плотником десять лет, но теперь я собираюсь заняться другим делом.

— Чем это? — подскочил Иаков. — Чем это? Я не могу управляться со всем один! У нас слишком много заказов… я как раз ждал тебя…

— Найми кого-нибудь.

— Ты думаешь, что это так легко? Как бы не так! Где мне взять работника, такого же умелого и надежного, как ты? Люди не удовлетворятся меньшим. Я не могу просто… — В его голосе прозвучала нотка отчаяния.

— Поищи его, — предложил Иисус. — Он где-то есть и ждет, чтобы его наняли.

— Очень смешно. Сейчас лопну со смеху. И как я его найду? Наверное, Господь пошлет ему записку!

И только мать Иисуса задала вопрос по существу:

— И чем же ты намереваешься заняться, сынок?

Остальных родичей это, похоже, не интересовало. Решение Иисуса волновало их постольку, поскольку затрагивало их собственное положение. Если Иисус уйдет, как это скажется на них? Может быть, к худшему.

Иисус улыбнулся матери. Было ясно, что они понимают друг друга.

— Я объявлю об этом в синагоге в предстоящий Шаббат. А до той поры лучше помолчу. Сейчас могу сказать лишь одно: я оставляю позади свою прежнюю жизнь.

— И нас тоже? — спросила его мать. Ее лицо затуманилось.

— Говоря «жизнь», я имел в виду только образ жизни, не людей, — пояснил Иисус. — Люди не прикреплены к месту, как реки или горы. Они могут передвигаться, когда и куда им угодно. Вы можете сопровождать меня туда, куда я направляюсь. Я был бы рад этому.

— Но я не могу уйти! — рявкнул Иаков. — Ты об этом позаботился! Ты приковал меня к этой плотницкой мастерской!

— Я знаю, ты предпочел бы, чтобы прикован к ней был я, — сказал Иисус. — Но ты тоже не прикован.

— Я не могу уйти. Кому-то нужно кормить семью.

— Господь поддержит семью.

— Ты что, спятил? — совсем разозлился Иаков. — Да, Господь посылает милостыню или подножный корм, если ты хочешь жить как животное. Но мне кажется, наша мать и наша семья заслуживают лучшего.

— Да, — вступил в разговор один из братьев, более молодой, — как там говорится? Господь позаботится о твоих нуждах, но не о твоих желаниях. Если тебе потребуется вьючное животное, он, возможно, не пошлет тебе осла, но сделает крепкой твою спину.

Все расхохотались, даже Иисус. Отсмеявшись, он сказал:

— Что ж, Осия, твоя спина выглядит достаточно крепкой.

Осия, уменьшительное от Иосифа. Младший брат, добродушный, упитанный увалень, выглядел лет на двадцать пять.

— Ты так и не сказал нам, на кого похож Иоанн, — подал голос худощавый юноша, на которого Иисус посмотрел с любовью.

Еще один брат? Наверное, тот самый, которого в том, памятном паломничестве Мария видела младенцем.

— Ах, Симон, ты умеешь задавать настоящие вопросы. Если ты хочешь увидеть пророка вроде Илии, тогда иди посмотри на Иоанна. Увидеть его — значит узреть нечто древнее.

— Что ты этим хочешь сказать? Что он Илия, который вернулся к жизни? — потребовал разъяснения Иаков.

Женщина, которая все это время хранила молчание и держалась поодаль, подошла и тихонько коснулась его руки.

— Ты же знаешь, что это суеверие.

Должно быть, это жена Иакова. Только жена осмелилась бы поправить мужа на людях.

— Мириам верно говорит, — подтвердил Иисус. — Никто не рождается во плоти больше одного раза. Но когда Иоанн говорит, в речах его чувствуется сила Илии. Дух Господень явно пребывает с ним.

— А Ирод Антипа за ним охотится, — заметил Осия. — Говорят, что его дни сочтены.

— Я видел, как солдаты Антипы угрожали Иоанну.

— Но где ты был все это время? — требовательно спросил Иаков. — Не может быть, чтобы ты все эти пятьдесят дней только и делал, что слушал проповеди Иоанна!

— Значит, ты считал дни?

— Конечно! Ведь все эти дни мне приходилось заниматься мастерской, а уж поверь, когда вся работа взвалена на тебя одного, пятьдесят дней сойдут за сто. Как же мне было их не считать!

— Послушав Иоанна, я почувствовал себя призванным, принял крещение и отправился в пустыню…

— Вот как, отправился в пустыню! И там, наверное, дней не считал?

Иаков, очевидно, чувствовал себя преданным. Мария отметила, что ни призвание, ни крещение, ни то, что брат делал в пустыне, его не интересовало. Только мастерская и необходимость в ней работать, словно на свете больше ничего не существовало.

— Так что проповедь Иоанна? — поспешил сменить тему Симон. — Что он такого особенного говорит, из-за чего все стремятся его послушать?

Иисус помолчал, перед тем как ответить.

— Он считает, что дни, прихода которых так многие ждали, наступили. Времена же нынешние подошли к концу.

— А Мессия? Возвещает ли он о его приходе? — спросила мать Иисуса.

— Иоанн делает упор не на Мессию, а на личное преображение человека, на его покаяние и приготовление к суду и огню, ожидающим его.

— Не может быть, чтобы он даже не упоминал Мессию, — не унимался Осия.

— Поминал, как же, но только коротко. Говорил, что мы все ждем его и что, явившись, он будет крестить не водой, а огнем, — ответил Иисус. — И уж точно никогда не заявлял, будто он и есть Мессия.

— Но некоторые из его последователей все равно считают его Мессией, — сказал Иаков. — Это одна из причин, по которой Антипа хочет избавиться от него.

— Иоанн готов к этому. Он не дрогнет. И не перестанет проповедовать.

— Сынок, все это не может не беспокоить нас, — проговорила мать Иисуса. — Ты возвращаешься после долгого отсутствия, изможденный, явно выбившийся из сил и чуть ли не с порога объявляешь, что оставляешь ремесло твоего отца, ремесло, которому ты обучался с детства. Ремесло, которое нас кормит. Да, у тебя есть братья, они могут помочь, но ни у кого из них нет твоего опыта ведения дел и твоих связей. Конечно, если ты чувствуешь призвание к чему-то, я не могу встать на твоем пути, но это меня пугает.

Она глубоко вздохнула.

— Все это время я надеялась, что ты вернешься, укрепив дух, и с новыми силами возьмешься за семейное дело, но оно стало для тебя бременем, которое ты решил сбросить. Ну что ж, тут уж ничего не поделаешь. Но раз ты вознамерился странствовать, у меня есть для тебя один подарок… Думаю, он пригодится в твоих скитаниях и будет напоминать тебе о нас.

С этими словами мать Иисуса вышла в соседнюю комнату и вернулась с тканым хитоном из сливочного цвета шерсти удивительно тонкой работы: даже рассматривая это изделие на свет в нем нельзя было обнаружить ни малейшего изъяна. Мария и Иисус с изумлением уставились на прекрасную вещь.

— Матушка, это просто чудо, — вымолвил Иисус, встав и принимая у нее подарок.

Он расправил его и восхищенно рассматривал, поворачивая из стороны в сторону.

— Только не говори, что не возьмешь! Не вздумай заявить, будто хочешь ходить во власянице, на манер Иоанна Крестителя! Это плод моих трудов, сделанный с любовью.

— А я буду носить этот хитон с гордостью, помня твою любовь.

Иисус примерил материнский дар, бережно разгладив одеяние. Оно пришлось ему идеально впору, а когда Иисус отметил это, старшая Мария с довольной улыбкой сказала:

— Уж мне ли не знать тебя, сынок.

Потом родственники продолжили разговор о других вещах, которые, по их мнению, могли интересовать его, например о недовольстве иудеев Иерусалима Пилатом, но Иисуса куда больше интересовали повседневные дела. Как весенние посадки? Собирается ли кто-нибудь в нынешнем году в паломничество в Иерусалим? Много ли было заказов для мастерской? Ярма для пахотных быков всегда пользовались спросом в это время года.

Только за ужином семья Иисуса наконец обратила внимание на Марию, хотя та предпочла бы остаться незамеченной, даже невидимой, и послушать других, а не отвечать на болезненные вопросы. Увы, собеседники проявили любопытство.

— Ты живешь в Магдале? Ты дочь Натана? Разве ты не замужем? Где твой муж? Он знает, что ты здесь? Ты возвращаешься завтра?

Мария пыталась отвечать на эти вопросы, но оказалось, что сделать это честно и откровенно не так-то просто. У нее не было желания пересказывать историю о демонах и о том, как ей пришлось удалиться в пустыню, или обсуждать Иоиля или Элишебу; казалось неправильным говорить о них сейчас, когда сам Иоиль не знал, что с ней стало. Но и лгать Мария не хотела — во всяком случае, в присутствии Иисуса.

— Мария отправилась в паломничество к святому месту из-за болезни, — вступил в разговор Иисус. — Ее молитвы о здравии были услышаны, и она вернется домой после Шаббата. Хочет сперва отдохнуть и собраться с силами, чтобы к ее возвращению исцеление произошло окончательно.

Мария была ему несказанно благодарна все прозвучало убедительно, правдоподобно и без нежелательных подробностей.

— Как хорошо, что Бог услышал твои молитвы, — промолвила мать Иисуса — Представляю себе, каким облегчением это стало для тебя.

«Боюсь, этого ты себе представить не можешь» — подумала Мария.

— У нас у всех есть молитвы, затрагивающее такие болезненные глубины нашей души, что кажется чудом получить на них ответ, — продолжила мать Иисуса.

Она дружелюбно взяла руки Марии в свои, и та, приглядевшись, поняла, что годы не лишили лицо женщины прежней прелести, пусть даже вокруг глаз и образовались морщинки. Единственное, что оставалось Марии, — это молча кивнуть. Похоже, что мать Иисуса понимала ее очень хорошо, наверное, и сама она имела свои тайны. Иначе откуда бы взяться такому сопереживанию?

Скромный ужин быстро подошел к концу, со стола убрали, и, поскольку уже смеркалось, все вышли наружу по деревянной лестнице, поднялись на огороженную крышу, где имелись подстилки и скамьи, и присели, чтобы несколько мгновений полюбоваться появлением первых звезд на быстро темнеющем небе.

— Благодарение Богу за еще один день, — неожиданно возгласил Иаков, — и да поддержит Он нас в ночи.

Потом он склонил голову и, казалось, погрузился в молчаливую молитву. Жена последовала примеру мужа.

«Похоже, — подумала Мария, — этот Иаков в семье Иисуса все равно что Илий в моей. Интересно, а кто у них будет за Сильвана?»

Она украдкой посмотрела по сторонам, но не решила для себя этот вопрос. При мысли об Илие и Сильване Мария ощутила острый приступ тоски по дому. Как я могла покинуть их, оставить семью, даже на некоторое время, чтобы последовать за Иисусом? Возможно… Возможно…

Мария украдкой бросила взгляд на Иисуса. Там, в пустыне, решение следовать за ним казалось единственно верным, но здесь, в кругу семьи, он уже не завораживал до такой степени, и у нее стали появляться сомнения: не совершила ли она ошибку?

После наступления темноты мать Иисуса проводила Марию в комнату, где прежде, до того как они вышли замуж и покинули дом, жили Лия н Руфь. Там ее ждала аккуратно застеленная узкая кровать с ременным плетением под матрасом. Чистота и ухоженность, домашний уют подействовали на нее умиротворяюще, создавалось впечатление, что в этом доме, как и в остальном мире, все хорошо.

 

Глава 26

Синагога была битком набита. Близился Песах, в такие дни все иудеи, а прежде всего те, кто стремился, но не мог совершить паломничество в Иерусалим, проявляли особое благочестие, ревностно исполняя обряды и посещая молитвенные собрания. Из дома Иисуса все вышли вместе, но в синагоге разделились — мужчины, и Иисус в их числе, заняли места впереди, а Мария и мать Иисуса отдельно, на женской стороне.

Служба проходила по заведенному порядку. В первой части читалась Тора, сначала на иврите, а потом в переводе на арамейский, затем следовали сезонные молитвы и прошения, после чего по обычаю приходило время «последнего урока». Каждый из прихожан мог по своему выбору огласить стихи — самое большее три — из книг любого пророка и сопроводить чтение собственными комментариями, поведав о своих размышлениях над святыми строками. Когда дело дошло до этой части службы, Иисус направился к кафедре.

Он шествовал спокойно, не торопясь, но и не мешкая, занял место на кафедре и нашел стих в развернутом на нужном месте свитке. Цитировать священные тексты по памяти не дозволялось, и Иисус, повинуясь обычаю, смотрел на папирус, хотя наверняка помнил стих наизусть.

— Итак, пророк Исаия сказал… — начал он, обведя взглядом ждавших продолжения верующих. — «Дух Господа Бога на Мне, ибо Господь помазал Меня благовествовать нищим, послал Меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение и узникам открытие темницы, — Все слушали в благоговейном молчании, стих этот был хорошо известен и любим многими. — Проповедовать лето Господне благоприятное и день мщения Бога нашего, утешить всех сетующих».

Иисус умолк и аккуратно свернул свиток. Теперь должна была последовать небольшая проповедь. Все ждали.

— Сегодня сие предречение исполняется, — заявил Иисус и обвел взглядом помещение.

Некоторое время присутствующие ошеломленно молчали, не зная, как реагировать на подобное безответственное заявление, ведь процитированный стих относился к приходу Мессии, к наступлению времени избавления.

— Как это исполняется? — прозвучал наконец из темной глубины чей-то язвительный голос. — Что-то я не вижу никаких знаков и знамений.

— Знамения грядут, — уверенно промолвил Иисус, держась руками за кафедру и устремив взгляд на собравшихся. — Сегодня сему положено начало, и ныне настал первый час.

Зал разразился возмущенными восклицаниями.

— Эй, умник, разве ты не сын плотника Иосифа? Твое дело — плотницкая мастерская. Почему ты берешь на себя смелость судить и вещать о пророчествах?

— Потому, — ответил Иисус, — что исполнять сие пророчество предстоит мне.

На мгновение в зале вновь воцарилось молчание, но на сей раз откровенно враждебное.

Наконец какой-то старец встал и дрожащим голосом вопросил;

— Сынок, что ты имеешь в виду? Как ты собираешься исполнять пророчество?

В голосе его звучала глубокая печаль, как будто он явился свидетелем непозволительного святотатства, но считал, что все еще можно исправить быстрым покаянием.

— Изо дня в день, следуя воле и наставлениям Отца моего. Царствие его будет открыто мне, я же открою его для вас. Истинно говорю вам, так будет. Те, кто последует за мной, обретут Царствие Небесное.

— Твоим отцом был Иосиф! — гаркнул кто-то. — Он, что ли, будет наставлять тебя из могилы? Это же немыслимый вздор!

— Я имею в виду волю моего Небесного Отца. Господа. — Краска отхлынула с лица Иисуса, как будто сказанное истощило его силы, однако он упорствовал: — И у всех вас есть возможность стать возлюбленными чадами Господа.

Последние его слова потонули в негодующих криках.

Две Марии отпрянули назад. Мать Иисуса взяла молодую женщинy за руку и повлекла ее к выходу, мимо рядов скамеек и хмурых лиц собравшихся, но они покинули синагогу не раньше, чем успели услышать возгласы «Святотатство! Богохульство!», эхом разносившиеся по залу.

Через некоторое время ошеломленные и растерянные женщины увидели, как наружу кучками высыпают рассерженные люди. Одна из таких людских волн буквально вынесла из синагоги Иисуса, словно подхваченную потоком щепку.

— Услышьте меня! Услышьте меня! — тщетно повторял он.

— Ты вырос здесь! Как ты смеешь говорить такие возмутительные слова! — вопил кто-то.

— Мы все прекрасно знаем, кто ты такой!

Иисус умолк, но когда остальные от неожиданности тоже притихли, воскликнул:

— Правда в том, что никакой пророк не принимается в отечестве своем, и среди его собственных родичей, и в собственном доме! — Эти слова, похоже, привлекли к себе внимание, во всяком случае, многие мужчины остановились и обернулись к нему. — Помните историю Илии и вдовы из Сарепты Сидонской? В то страшное время засухи в Израиле было много нуждающихся вдов, но к кому был послан Илия? К женщине, которая жила в другом месте, в языческой земле.

Толпа, обступившая Иисуса, выслушала это в угрюмом молчании.

— А как насчет Неемана Сириянина? Много было прокаженных в Израиле, но кого исцелил Елисей? Иноземца и слугу врага Израиля. О чем это вам говорит?

Ответом стал возмущенный рев толпы.

— Это говорит нам о том, что ты сам, должно быть, прихвостень иноземцев и врагов собственного народа! — выкрикнул кто-то. — И наглец, вздумавший равнять себя с величайшими нашими пророками! Ты, отроду не знавший ничего, кроме плотницкого ремесла! Как ты смеешь!

— Пророк Амос собирал плоды сикоморы, а царь Давид пас овец, — парировал Иисус.

— Довольно! Хватит! Не хватало еще, чтобы каждый плотник равнял себя с царем Давидом!

— Убить его!

— Побить камнями!

У Иисуса не было возможности ни защититься, ни убежать — толпа окружила его и увлекла в сторону обрыва.

— Сбросить его вниз! — выкрикивали разгневанные люди.

— Столкнуть с обрыва и закидать камнями! Он изменник и бо-гохульник!

Назарет располагался в горах, и падение с одного из здешних утесов означало верную гибель. На глазах у обеих Марий толпа, словно океанская волна, неудержимо покатила к ближайшему откосу, и женщины не могли воспрепятствовать задуманному убийству.

— О Господи, Боже Всевышний!

Лицо матери Иисуса стало пепельно-серым от ужаса. Она явно не ожидала такого поворота событий, и случившееся потрясло ее так, будто Иисуса неожиданно поразила молния.

А вот Мария из Магдалы была удивлена намного меньше. Может быть, она стала понимать Иисуса, вернее, этого нового Иисуса лучше, чем его семья.

Но неужели ему суждено погибнуть сейчас?

— Возвращайся домой, я приду к тебе. Все будет хорошо! — неожиданно сказала она матери Иисуса, обняла ее, мягко подтолкнула в направлении дома и поспешила вслед за толпой.

Единственное, что она могла видеть, — это спины людей, заслонившие от нее Иисуса. Он находился где-то в первых рядах, его пихали, толкали и увлекали вперед. Мария уже не слышала его голос, до нее доносились лишь крики и проклятия толпы: ужасные слова, которые резали слух ненавистью и злобой, как будто Иисус тяжко обидел каждого из них.

Земля под ногами с небольшим уклоном поднималась вверх, потом выровнялась. Вдалеке показались холмы и мягкое сверкание воды: должно быть, это поблескивало лежащее в долине озеро. Но прямо внизу были скалы и крутые ущелья.

— Убить его! Убить его! — выкрикивали люди, но потом раздался общий, надрывный крик, и звуки оборвались.

Все смолкли, только что безумствовавшая толпа стала рассеиваться.

Спрятавшись за большим валуном, Мария смотрела на проходивших мимо людей, одетых в темные одежды. Она ожидала увидеть на их лицах злобное, кровожадное удовлетворение, но ничего подобного — они выражали лишь тупую растерянность.

Выбравшись из своего укрытия, женщина начала проталкиваться сквозь валившую ей навстречу толпу к краю утеса. От мысли о том, что придется смотреть вниз с обрыва, у нее сжималось сердце, но бросить Иисуса, не попытавшись помочь ему, она не могла. А потому, преодолевая сердцебиение и головокружение, подошла к самому краю и заставила себя поглядеть вниз.

Внизу ничего не было. Только камни. Может быть, он упал вне поля зрения, позади одного из валунов, и сейчас скрыт тенями. Где тропа? Кажется, ее здесь нет.

Мария попыталась спуститься по крутому, усеянному камнями склону, но это оказалось не так-то просто: требовались более прочные сандалии и веревки, чтобы подстраховаться. Но если бы они поторопились — вся его родня, и не мешкая…

Только сейчас она сообразила, что никого из семьи Иисуса здесь нет. Где же Иаков? Осия? И Симон? Неужели они все разбежались? Неужели осталась только она одна?

Мария замерла, ошеломленная тем, что семья, казавшаяся ей главнейшим оплотом каждого человека, могла гак подвести одного из своих членов. Родичи не объединились и даже не попытались спасти своего брата — того самого брата, который должен был посвятить остаток жизни работе в плотницкой мастерской, независимо от его желания и призвания. Вот, значит, каквы их истинные чувства! А что, если бы он отказался от призвания, отдал бы им всего себя, и познал эту правду позднее? Впрочем, возможно, он уже все понял.

Женщина повернулась, чтобы возвратиться к дому Иисуса, найти его мать. Но в мыслях ее крутилось одно: на Иисуса напали и… и… слово «убили» Мария не могла произнести даже мысленно.

Неожиданно ей расхотелось идти в его дом. Если Иисус ранен и нуждается в срочной помощи, это будет лишь пустой тратой времени. Веревку или сандалии можно позаимствовать у кого угодно, не пускаясь в особые разговоры.

Подумав об этом, она едва не налетела на паренька, который переходил дорогу. И — о радость! — сандалии у него были на толстенной подошве.

— Твоя обувь! Одолжи мне, пожалуйста, твою обувь!

— Что? — Он непонимающе уставился на ноги Марии — Зачем тебе?..

— Пожалуйста! Человек ранен! Упал вниз, на камни! Мне нужны крепкие сандалии, чтобы спуститься и помочь ему. Дай мне твои, на время!

— Какой человек?

У юноши был недоумевающий вид. Неужели он единственный в Назарете, кто не знает о происшествии в синагоге? Впрочем, в юности многие пропускают службы, под самыми разными предлогами.

— Иисус. Сын Марии, — О! Имеют ли сейчас значение объяснения? — Его столкнули. Пожалуйста, сандалии!

— Столкнули Иисуса? С чего бы это? — Он покачал головой, — По-моему, все его любят…

— Любили, да… прежде чем он отправился увидеть Иоанна Крестителя и… О! Можно, я расскажу тебе об этом потом? Сейчас ему срочно требуется помощь.

Паренек наклонился и стал развязывать ремешки.

— Ну конечно… Но теперь, босой, я не смогу спуститься и помочь тебе. А я был бы рад помочь Иисусу. Ведь он всегда помогал мне. — Он вручил Марии тяжелые сандалии.

В другое время она спросила бы, как помогал и чем — ей всегда хотелось, узнать об Иисусе побольше — но сейчас важнее всего было найти его.

— Спасибо тебе, спасибо! — пробормотала Мария, торопливо надевая обувь и спеша к обрыву.

Получив возможность не поранить ноги, она стала осторожно спускаться по крутому, коварному склону в ущелье, куда сбросили Иисуса. Солнце стояло в зените, нагретые камни испускали жар, и это, конечно, добавляло раненому мучений. В небе, как всегда надеясь на поживу, кружили стервятники. Но это как раз хороший знак — погибшего они бы уже обнаружили и ринулись вниз, на пиршество.

Ноздри опалял запах раскаленных скал и дикого тимьяна, голова кружилась от зноя, а Иисуса нигде не было. Мария затаила дыхание и замерла, силясь услышать стон или вздох, но тщетно. Кругом царила тишина.

Солнце заливало даже дно ущелья, разогнав все тени, и вокруг явно не было ничего, кроме голых камней, сквозь которые кое-где пробивались вездесущие былинки и одинокие цветы. Иисус пропал. Отчаявшись, Мария прислонилась к большой скале и заплакала.

Все кончилось прежде, чем по-настоящему началось. Иисус исцелил ее, но кроме этого, ему не удалось ничего совершить, даже начать свои проповеди. Никто не услышал его послания, кроме этих людей в захолустной синагоге. Кем он был, навеки останется тайной.

— Мария!

Голос донесся сверху. Она обернулась посмотреть, кто ее зовет, но разглядела лишь маячивший над обрывом силуэт.

— Мария! Что ты плачешь?

Кто мог спрашивать об этом? Кто тут вообще знает ее? Может быть, это один из братьев Иисуса? Но они знали бы, почему она плачет. И почему они сами не плачут? Она была знакома с Иисусом совсем недолго, тогда как они знали его всю свою жизнь.

— Я плачу, потому что я ищу Иисуса, на которого напали и сбросили сюда. Ищу и не могу найти его. — Она выкрикнула эти слова как вызов: — Помоги же мне найти его!

— Мария.

Знакомый голос. Женщина из-под ладони посмотрела вверх на него, но на слепящем свету смогла разглядеть лишь очертания. Однако, сдвинувшись вправо, неожиданно увидела его лицо.

— Иисус!

Это был Иисус, он стоял на утесе и смотрел на нее!

— Значит, ты искала меня, — сказал он и обвел руками пустые скалы. — Ты одна.

Она стала взбираться к нему. Как же он спасся? Как получилось, что он стоит там, целый и невредимый?

— Остальные разбежались… — пробормотала Мария. — Им угрожала опасность…

Может быть, и угрожала, но вряд ли это было единственной причиной их бегства.

Иисус подал ей руку и подтянул наверх. Мария внимательно присмотрелась к нему, но не увидела ни синяков, ни ссадин, даже новый светлый хитон не порван и не запачкан.

— Но как же ты?.. Я видела, как они увлекли тебя к обрыву!

— Мой час еще не настал, — сказал он, как будто это все объясняло, — Я просто прошел сквозь толпу и оставил их там.

Но как? Это невозможно. Она была здесь и все видела. Иисус не появился из толпы с другой стороны.

— Что… что ты будешь теперь делать? — спросила Мария.

— Ну, Назарет мне, конечно, придется покинуть, — ответил Иисус, — Впрочем, это я знал заранее. Но ведь мы должны побывать в Магдале, не так ли?

Голос его звучал беззаботно, глаза светились добротой.

— Твоя мать… — вспомнила она. — Я обещала ей вернуться и рассказать…

— Она все узнает. Ты не должна возвращаться. Здесь все кончено.

Кажется, он не печалился: похоже, Иисус смирился со случившимся или был готов к этому заранее.

— Я не хочу доставлять им лишние огорчения, — промолвил он, отвечая на ее мысли. — И я не хочу огорчать моего Отца Небесного, медля с исполнением предначертанного. У меня есть долги перед ними, и перед Ним, но один должен стоять на первом месте.

— Как ты можешь быть так уверен в первенстве этих обязательств? — спросила Мария. — Откуда это вообще может быть известно?

— Долг перед Господом всегда должен быть на первом месте, но Господь не желает причинять боль.

— Но те, кто предпочитает этот долг, часто причиняют боль близким, — со вздохом промолвила она.

— Значит, это боль, которую Господь может унять, — заверил ее Иисус и поднял глаза к небу. — Но не пора ли нам в путь? Если поспешим, поспеем в Магдалу дотемна.

Мария посмотрела на него. Хорошо, конечно, что они отправятся в Магдалу вместе, но не обернется ли это для нее еще большим конфузом? Он-то знает, что исполняет волю Отца Небесного. а она лишь чувствует потребность помогать Иисусу в его проповеднической деятельности. А это огромная разница.

Солнце, вовсю припекавшее в полдень, умерило свою ярость и теперь ласкало землю, разливая мягкий струящийся янтарный свет. У подножия горы, на которой они стояли, расстилалась вся плодородная равнина Галилеи, а за ней вдалеке, как бронзовое зеркало, мерцало озеро. Поднапрягшись, они, безусловно, могли добраться до Магдалы. Но не засветло. И этот день уже истощил все ее силы.

Широкие поля и волнистая равнина казались манящим ковром, расстеленным для них в час нужды.

— Я предлагаю сделать привал и провести ночь где-нибудь здесь, — сказал Иисус. — Потом, поутру, ты можешь вернуться к своей семье, чтобы близкие увидели тебя после того, как ты отдохнешь, а не в твоем нынешнем состоянии.

Теперь они снова оказались среди оливковых деревьев и ухоженных полей — идеальное место для привала и отдыха. Иисус присмотрел справа от дороги рощицу и жестом поманил Марию за собой, под сень суковатых старых деревьев, где и уселся, привалившись к шероховатому стволу.

Мария кивнула. Да, так будет лучше. Ей хотелось предстать перед близкими людьми в наилучшем виде, чтобы они могли оценить чудо, сотворенное для нее Иисусом.

— Когда я вернусь домой… — начала она нерешительно, — Моя родня — люди состоятельные. Они наградят тебя за то, что ты сде лал.

Женщина еще не успела закончить фразу, как уже пожалела о своих словах. Иисус посмотрел на нее — не с гневом, но с печалью.

— Пожалуйста, даже не упоминай о таких вещах, — сказал он, умолк и лишь после долгого, томительного молчания произнес: — Я огорчен тем. что это вообще могло прийти тебе в голову.

— Прости… я лишь подумала…

— Конечно, ты подумала об этом. Но ты и все остальные, кого я призвал, должны понять, что отныне я буду беден, и те, кто присоединится ко мне, тоже будут бедны. — Он глубоко вздохнул, — Так же бедны, как те. кто толпится вокруг синагог, дожидаясь милостыни. Над этим стоит подумать. Вот почему я отослал всех обратно домой. Если они не пожелают сделать это… они будут честны перед собой.

— Но почему мы должны быть бедными? — спросила Мария. — Моисей не был бедным. Давид тоже, и, уж конечно, не был бедным Соломон. Почему же мы непременно должны бедствовать?

Иисус ответил не сразу.

— Соломона сразу следует исключить: богатство немало поспособствовало тому, что Господь оставил его. Давид… — По-видимому, он размышлял вслух. — Давид, несомненно, был ближе к Богу в свои ранние годы, чем в поздние. А Моисей… Моисей оставил свой дворец в Египте и отправился в пустыню. Правда, позднее он владел большими стадами скота. Но и их оставил, когда Бог повелел ему вернуться в Египет и противостоять фараону.

— Но он не бросил навсегда ни свою семью, ни имущество, — возразила Мария. — Позднее к нему присоединился его тесть, близ горы Синай.

Иисус улыбнулся. Похоже, что он был доволен.

— Я вижу, ты хорошо знаешь Священное Писание! Но Моисей не забрал свое богатство с собой в пустыню. И он сам отослал своего тестя Иофора обратно в Мадиам.

— Должен ли человек отказаться от всего? Правда ли, что Господь требует этого от нас?

— Богу угодно, чтобы мы сами захотели отречься от суетных благ земных, — пояснил Иисус. — Ты говоришь так, словно это какое-то тяжкое испытание. Но порой самое серьезное испытание заключается в том, чтобы продолжать жить в миру и служить всем этим господам. — Он рассмеялся. — Достаток, влияние, уважение — а за всем этим часто скрывается Сатана, улавливающий людей в свои сети. Откажись от всей этой тщеты, и у него окажется гораздо меньше укрытий и приманок.

Сатана… Но при всей убедительности сказанного бедность Марию вовсе не привлекала. Ей не хотелось становиться бедной. Неужели это действительно необходимо?

 

Глава 27

Проснувшись в тусклом свете раннего утра, Мария увидела, что Иисус сидит, закрыв глаза и прислонившись к стволу дерева. Она приподнялась на локте и внимательно посмотрела на него.

Складки одеяния, столь красиво вытканного из тончайшей светлой шерсти, спадали с его головы, открывая густые, темные волосы. Они были аккуратно подстрижены, не всклочены или спутаны, как у Иоанна Крестителя. Хотя ему и довелось провести долгое время в пустыне, Иисус не выглядел отшельником, который сторонится городов и людей, и одевался скромно, но не в рубище, а как обычный человек. Это позволяло людям не испытывать настороженности, подходить к нему поближе и слушать. А это и было для него главным — побудить людей выслушать его, донести до них свое учение.

Иисус уже не спал и, едва Мария зашевелилась, взглянул на нее.

— Доброе утро! Рад тебя видеть.

Он встал и потянулся. Солнце осветило его лицо с живыми, ясными глазами.

— Мы отправляемся в Магдалу. Идем.

Перед ними простиралась открытая зеленая равнина и поля, впереди уже поблескивало озеро.

«Наступила весна, время посевов и радости, — подумала Мария. — И рыбаки выведут свои лодки на промысел, не боясь непогоды и зимних бурь. Как все это знакомо! Как прекрасно увидеть все это снова!»

В полдень Мария и Иисус приблизились к Магдале. Перед городом они задержались и, разжившись фигами у придорожного торговца, уселись рядом с идущей вдоль озера тропой и разделили скудную трапезу. После короткого отдыха путники двинулись по тропе, столь знакомой Марии. По дороге они миновали Семь Источников, где у причалов покачивались рыбачьи лодки. Но Иисус не обратил на них внимания.

И вот перед ними была Магдала.

Мария почувствовала на своем локте поддерживающую руку Иисуса. Они зашагали по городским улицам, прошли мимо склада, где была сосредоточена жизнь ее семьи и практически дневали и ночевали Иоиль и ее отец, мимо знакомых старых зданий и переулков. Все эти места, привычные Марии с детства, теперь казались ей какими-то другими из-за того, что рядом шел Иисус. Они свернули на ее улицу, и сердце Марии сильно забилось. До дома было рукой подать.

И вот он оказался перед ними, добротный и крепкий, родной и вместе с тем уже изменившийся. От волнения Мария едва дышала. Она вернулась, освободившись от демонов, стала новым человеком.

Остановившись перед деревянной дверью, женщина взмолилась о том, чтобы все были дома, и, решив не стучать, толкнула створку. Но открыть не успела. Дверь со скрипом приотворилась изнутри, и на нее уставились два подозрительных глаза.

— Да?

— Я Мария, жена Иоиля.

Глаза сузились.

— Пропавшая много недель назад?

Дверь не шелохнулась.

— Да. Я была больна. Я знаю, что прошло много времени…

— Да. Много времени. — Голос звучал натянуто.

— Кто ты? — спросила Мария.

После паузы женщина сказала:

— Меня наняли ухаживать за Элишебой. — Дверь не сдвинулась с места. — Которую ты оставила без присмотра, — продолжил голос. — Из-за своей болезни.

— Я исцелилась! — громко объявила Мария, желая, чтобы ее слышал весь город, — Впусти меня!

Последовало молчание, затем дверь распахнулась. Они с Иисусом вошли и оказались перед хмурой, явно не обрадовавшейся их приходу молодой женщиной. Ее оценивающий взгляд пробежался по Марии и задержался на Иисусе.

— Где Иоиль? — спросила Мария.

Женщина раздраженно пожала плечами.

— Ты что. не помнишь? — Она явно решила, что Мария не в ладах с рассудком. — Он на работе. А где еще ему, по-твоему, быть?

Мария проигнорировала ее, с любовью озирая свой дом. Здесь вход, здесь обеденный стол, за которым собирается семья, очаг. Мой дорогой дом. Место, где я живу.

— А где Элишеба?

— Спит, — ответила женщина. — Ты и об этом забыла? Ей всего два года. В этом возрасте дети после еды спят.

В нетерпении Мария оттолкнула ее и направилась в комнату Элишебы, где каждая ниша, каждая тень были знакомы ей как свои пять пальцев.

Полумрак в комнате заставил ее помедлить, но потом она двинулась к кроватке, где крепко спала маленькая, но сильно подросшая за время разлуки девочка. Мария наклонилась и обняла ее. О Элишеба! О сердце мое! Огромная волна счастья и облегчения, нахлынув, затопила ее с головой. Она крепко прижимала девочку к себе, ощущая теплую маленькую спинку, руки, тяжелую кудрявую головку. Лаская шейку Элишебы, Мария нащупала на ней шнурок, а когда сняла его через голову, увидела на нем маленький амулет. Самый обыкновенный, предназначенный против дурного глаза, он показался Марии драгоценным, как золото. Он находился на шее ее дочери все то время, пока Мария отсутствовала. Он защищал ее, пока этого не могла делать ее мать.

Мария с неохотой выпустила ребенка из рук и положила обратно в кроватку.

— Да. Пусть она поспит, — сурово произнесла та женщина. — Не беспокой ее больше.

— Как тебя зовут? — требовательно спросила Мария.

— Сарра. — Женщина вызывающе уставилась на нее, и было очевидно, что она ничего больше не скажет.

— Я должна найти Иоиля, — обратилась Мария к Иисусу, отвернувшись от женщины.

Ей нужно увидеть его, подарить ему этот чудесный подарок — свое исцеление. Потом они вместе поспешат обратно к Элишебе. Сарру тут же прогонят, а Иисус останется на ночь и расскажет Иоилю о своих планах. Ее дом послужит домом Иисусу. А потом, позже, она снова на некоторое время уйдет с ним, чтобы помочь ему.

Они устремились к складу по заполненным народом улицам. Мария в своем желании поскорее добраться до Иоиля даже расталкивала людей в стороны, пока Иисус не смутил ее тем, что стал извиняться за нее перед прохожими. Она чувствовала, что должна немедленно найти человека, который любил ее и уже столь многим пожертвовал ради нее. Мария сделала глубокий вздох и постаралась успокоиться.

Только сейчас она заметила, что так и сжимает в руке шнурок Элишебы. Ну да ладно, она наденет его на девочку потом, когда вернется домой.

Добравшись до склада, она распахнула дверь, и в ноздри ей ударила волна привычного пряного запаха гарума. Внутри, под высокими каменными сводами царил полумрак, и ей пришлось задержаться у входа, чтобы глаза привыкли к нему. Потом из сумрака стала проступать картина рабочего дня. Люди, катящие бочки. Люди, отдающие распоряжения. Ряды сушильных полок. Чаны с рассолом.

Все пребывало в движении, но потом вдруг, словно по мановению руки, замерло, когда ее заметили. Иоиля нигде видно не было.

— Мария! — ахнул работник, чуть не уронив корзину. — Мария?

— Да, Тимей, — подтвердила она, — Это я.

Парень, вместо того чтобы поздороваться с ней, вдруг сорвался с места и убежал.

Мария и Иисус переглянулись.

— Помоги мне, — без затей попросила она.

— Я буду здесь, рядом с тобой.

В этот момент другой работник, в заляпанном фартуке, нерешительно протиснулся бочком вперед и предложил:

— Я найду Иоиля и скажу ему, что ты пришла.

Они стали ждать в искусственном полумраке. Потом вдруг из темноты появился Иоиль и устремился к ней.

— Мария!

Он обнял ее. Иисус отступил назад. Объятия мужа были теплыми и успокаивающими.

— О Мария, ты вернулась! — радостно воскликнул Иоиль. — Когда я оставил тебя там, в Капернауме, я не знал… о дорогая, ты спасена! — Он уронил голову на ее плечо и разрыдался.

Прошло немало времени, прежде чем Иоиль разжал объятия и отступил.

— Это на самом деле правда? Их больше нет? — Он всматривался в ее лицо, как будто ища мелкие предательские признаки чего-то прежнего, — Нет?

— Их нет, — заверила она его. — Исчезли мгновенно, без следа, и я свободна.

Мария крепко взяла мужа за руки.

— О Иоиль, ты не можешь себе представить, каково это для меня — стать свободной, избавленной от одержимости, снова оказаться такой, какой я была! — Она обернулась к Иисусу, — Вот он, человек, который спас меня!

И только тогда Иоиль озадаченно глянул на Иисуса.

— Так это ты? Как же ты сумел, друг? Мы пребывали в таком отчаянии… Они казались такими сильными…

Иисус ответил не сразу, он выждал момент, как будто взвешивая свои слова.

— Я приказал им, и они повиновались, — сказал он наконец.

— Но другие тоже приказывали им, — не поверил Иоиль. — Один очень святой человек произносил молитвы, читал Писание, но все было напрасно. Что же за тайное оружие ты пустил в ход?

Мария снова взяла Иоиля за руку, радуясь вновь обретенной возможности.

— Дорогой, он просто сильнее, чем злые духи. Им пришлось послушаться его.

Она почувствовала, как рука Иоиля напряглась.

— Мария, ты знаешь, что это значит? — Иоиль подался назад так, что, хотя он и не отступил, расстояние между ним и Иисусом увеличилось. — Может быть, он сам в союзе с ними, — прошептал он ей на ухо.

— Что? — Мария была поражена.

Иисус, каким-то образом расслышав это обвинение, лишь печально покачал головой.

— Это неправда, — вот все, что сказал Иисус в свою защиту.

— Неужели? — Иоиль встряхнул Марию, заставляя смотреть на него. — Сама посуди! Все наши святые люди не смогли изгнать этих злых духов. Даже слова Торы не помогли. И вдруг является незнакомец, обладающий над ними властью. А кто, спрашивается, обладает властью над мелкими демонами? Сам Сатана и всякий, кто в союзе с Сатаной!

— Сатана не изгоняет собственных слуг, — возразил Иисус, — Он не ведет войну с самим собой. — Он говорил спокойно, рассудительно. — Царство, разделенное, борющееся само с собой, не устоит. И потом, если Сатана борется с собственными исчадиями, то он служит Господу, а этого не может быть.

Иоиль уставился на него и потряс головой, словно чтобы прояснеть свои мысли.

— Да. Я вижу, ты мастер сбивать людей с толку мудреными словами. — Он помолчал, — Я должен был бы поблагодарить тебя, наградить за то, что ты помог моей жене. Но я не могу наградить того, кто в союзе с демонами! — На лице Иоиля отразился страх, и он вскинул руки, заранее отметая все возражения. — И не угрожай, что вернешь их! Это не под силу даже самому Сатане!

Это невозможно! Мария не могла поверить в происходящее — чтобы Иоиль ни с того ни с сего обратился против Иисуса и обвинил его в пособничестве Сатане! Это дурной сон. Впрочем, все, связанное со злыми духами, было дурным сном с самого начала Просто этот сон продолжался. И теперь зло избрало себе новую жертву.

— Это он! — заявила она. — Сам Сатана проникает в твои мысли, Иоиль. Потеряв меня, он решил завладеть тобой. Он обратит тебя против меня и против Иисуса. Он сделает черное белым, а белое черным, так что добрый человек, который избавил меня от зла, сам начинает казаться злым. Прекрати это! Не позволяй ему делать это с тобой!

— Сатана — отец лжи, Мария. Разве ты этого не знаешь? — воскликнул Иоиль. — Но обманута была ты!

— Обманута? Я освободилась от демонов, Иоиль. Я избавилась от них! И никто не может знать, что это значит, кроме меня. Ни ты, ни мои родители, ни братья — никто! А человек, который изгнал их, он здесь, стоит перед тобой. Любой награды, которую ты мог бы ему дать — этот склад, наше семейное предприятие, все золото, которое у нас есть — было бы недостаточно. А вместо этого ты оскорбляешь его и выдвигаешь против него самое худшее обвинение, каким только можно оскорбить святого человека, говоришь, что он в союзе со злом!

— Как, ты сказала, его зовут? — вдруг спросил Иоиль, оставив без внимания ее речь. — Иисус? Распространенное имя. Иисус., чей сын, откуда?

— Я родом из Назарета.

Иоиль уставился на него. Потом он рассмеялся — нервный, неприятным смехом, совсем непохожим на его обычный смех.

— Назарет! Назарет! Ох, Мария, ты дурочка. Этот человек опасен, возможно, он сам одержим. Вчера он высказывал неслыханные притязания и похвалялся своей… своей избранностью в тамошней синагоге и был изгнан из города. Что ты на это скажешь? — Он выпустил ее ладонь и вызывающе скрестил руки на груди.

Мария посмотрела на мужа в изумлении. Неужели эти слова произнес добрый рассудительный Иоиль?

— Что я скажу? Или что скажет Иисус? — спросила она. — К кому из нас ты обращаешься?

Иоиль был слегка удивлен этим вопросом, но быстро ответил ей:

— К тебе, конечно.

— Хорошо, — сказала Мария. Она осознавала, что ее ответ еще больше собьет с толку Иоиля, — Я была там. Я видела все своими глазами.

Теперь Иоиль был по-настоящему потрясен.

— Ты была там? Ты пошла туда… с ним, вместо того чтобы сразу направиться домой?

— Да. Мне нужно было… провести больше времени с ним, прежде… прежде, чем…

— Мария! — Иоиль выглядел так, будто она ударила его.

— Ты спрашиваешь, кто он и что он собой представляет, и выдвигаешь страшные обвинения против него, — выпалила Мария, дрожа от переполнявших ее чувств. — Я знаю, что он родом из Назарета. Я знаю его семью. Я знаю их много лет. Я не могу ответить на твои вопросы, как раввин или священник. Единственное, что я могу— это встать перед тобой, чтобы ты посмотрел на меня и увидел, что я исцелилась. Ты спросишь меня: что произошло? Единственное, в чем я уверена: я была одержима демонами! Они мучили и терзали меня, а теперь их нет, потому что он изгнал их. Потому что он позаботился о том, чтобы вернуть меня в этот чудесный, прекрасный мир добра и Господа. Если это зло, тогда пусть каждый будет таким же злым!

Она остановилась, чтобы перевести дух.

— Я видела, что произошло в Назарете. Я видела, как его земляки обратились против него, так же как сейчас ты. Они пытались убить его! Да, не просто изгнать — убить! И что это, как не проявление зла, того самого, которое он хочет исправить!

— Мария, оставь все это! Пропади они пропадом, демоны, те, кто их изгоняет, проклятия, заклятия! — взмолился Иоиль, побледнев как мел. — Отпусти ее! — приказал он Иисусу. — Не путай ее в свои опасные делишки!

— Иоиль! — воскликнула Мария. — Я ушла, чтобы не причинить тебе вреда, и была готова сделать что угодно, чтобы вернуть себе здоровье. Но вернуть его мне смог только Иисус, и ему я обязана жизнью. Без него у нас не было бы никакой жизни. Позволь мне вернуть ему долг, помочь ему, как он помог мне…

— Мария! — Иоиль отшатнулся, словно получил пощечину. — Мария! Это безумие, худшее, чем одержимость!

Тут наконец заговорил Иисус:

— Не говори так, друг. Это богохульство против Святого Духа.

Он протянул руку, но Иоиль отбросил ее.

— Прочь от меня! — рявкнул он.

Стычка привлекала внимание людей, многие работники на складе прервали работу и столпились вокруг. И тут, расталкивая их, к Марии устремился Натан.

— Дочь моя! — воскликнул он.

Но Иоиль преградил ему путь со словами:

— Не приближайся! Этот странный человек… он навел на нее какие-то чары.

Глаза Натана сузились. Потом он отшатнулся и стал рвать на себе одежду, как на похоронах близкого человека.

— Иона рассказывал мне об этом человеке, о похитителе душ. Он околдовал и его сыновей, Симона и Андрея. В пустыне. Они рассказывали такое!.. — Натан задыхался от слез, — Мария, моя дочь и твоя жена, оставалась наедине со всеми этими людьми в течение месяца. Прислуживала этому человеку. Она опозорена, обесчещена, и мы не можем принять ее обратно. — Он снова рванул на себе одежду. — Для нас она умерла!

— Но… — Лицо Иоиля окаменело. — Но я…

— Она умерла для нас! — рявкнул Натан, схватив Иоиля за плечи. — Опозорена, опозорена! Жить с мужчинами в пустыне — это позор, грех! Ты не можешь принять ее обратно. Ты не примешь ее, или я выброшу тебя из семьи и обращусь к Закону, чтобы лишить тебя доли в деле и права растить Элишебу! Я уничтожу тебя, превращу в прах, как превратилась в прах она!

— Отец! — Сквозь толпу работников к ним протолкнулся Илий. — Мария? Что это? Ты наконец вернулась домой? — Казалось, он обрадовался.

— У нее нет дома! — крикнул Натан. — У меня нет дочери, а у тебя нет сестры!

— А у меня жены, — пробормотал Иоиль.

Мария была настолько поражена его покорностью, что не могла найти слов и только повторяла его имя: «Иоиль! Иоиль! Иоиль!»

Но он отвернулся, не взглянув на нее.

— Она блудница! — заявил Натан. — Люди будут считать ее таковой. Мать твоего ребенка станут называть блудницей, и Элишеба пострадает от этого, если ты не отречешься от нее сейчас же. Немедля!

Иоиль зарыдал.

— О Господи, подумай об этом! — требовал Натан. — Подумай об Элишебе! О Господи.

— Не делай этого, Иоиль! — воскликнула Мария. — Не слушай отца! Он слеп от ненависти. Но ты, ты должен видеть лучше. Посмотри, посмотри на Иисуса! Ты еще можешь взять обратно свои злые, поспешные слова. Ты можешь сказать: «Дорогой друг, должно быть, ты святой человек. Ты смог победить силы тьмы, которые не смогли одолеть даже самые уважаемые, известные своей святостью и ученостью люди. Я почитаю тебя и хочу узнать о тебе больше». Скажи это, Иоиль! Сделай так, и ты изменишь всю нашу жизнь, и свою, и мою. Не упусти такую возможность!

Но ответил ей не муж.

— Уходи! — приказал ей Натан. — Зачем ты вообще вернулась? Мы уже считали тебя мертвой!

— Я и была мертвой, — ответила Мария. — Вы и не могли ожидать моего возвращения, но должны были понимать, что если я все-таки вернусь, то не такой, как прежде. Так и случилось, я другая. И что же — я пугаю вас?

— Это все Иисус! — вскричал Иоиль, — Ведь все это только из-за него! — Его голос возвысился до страдальческого воя. — Почему? Почему? Я не могу вынести этого, не могу видеть, какой ты стала!

— А откуда ты знаешь, какой я стала? — спросила Мария. — Отец обрушил на меня ложь и проклятия, обвиняя в том, чего никогда не было и быть не могло. Он наслушался пустых сплетен, а ты поддакиваешь ему и готов бросить меня?

— Это ты меня бросила! — завопил Иоиль. — Да, на самом деле ты никогда не была настоящей женой! У тебя всегда были какие-то тайны! Сперва демоны, теперь это пребывание в пустыне с этим… сумасшедшим и его последователями. — Он снова заплакал.

Странно, но Мария почувствовала, что должна попытаться быть сильной.

«Я больше не могу жить, как жила прежде, — подумала она. — Какой же наивной я была, когда думала, что одно изгнание демонов может решить все. Я вступила на тропу, которая уведет меня далеко-далеко от всего того, что я знала раньше».

— Значит, вы отрекаетесь от меня, — медленно произнесла Мария, констатируя факт. Она очень старалась не заплакать и не вцепиться в Иоиля, ибо понимала: он оттолкнет ее, отпрянет от ее прикосновения, а этого ей не вынести. — Ну что ж, мы уходим. Мы отправляемся в Капернаум.

Она пыталась говорить спокойно, чтобы не разозлить Иоиля или отца еще сильнее.

— Если ты захочешь меня найти, я буду там. Другие наши единомышленники тоже соберутся там. — Услышав, что Иоиль потрясенно охнул, Мария продолжила: — Поэтому с тобой я не прощаюсь. Ты еще можешь присоединиться ко мне… к нам.

— Никогда! — В голосе Иоиля слышались ужас и отвращение. — Я могу лишь молиться о том, чтобы к тебе вернулся рассудок и ты, покаянием и молитвой, очистилась, избавилась от своего греха. А ты, — он повернулся к Иисусу, — убирайся отсюда, убирайся прочь, убирайся в ад!

Вместе с Иисусом она выскочила из полутемного склада и остановилась, моргая на ярком солнечном свету. Мария опасалась, что их будут преследовать, чтобы силой вытолкать из города, но люди Натана просто захлопнули за ними двери.

— Я никак такого не ожидала, — пролепетала женщина, едва способная говорить. — Я надеялась на более… радостную встречу.

Иисус кивнул.

— Как и я в Назарете.

Они невесело рассмеялись, чувствуя себя товарищами по несчастью.

— Тебе хотя бы обрадовалась семья, — напомнила Мария.

— Да, зато земляки хотели убить.

Они рассмеялись снова.

Дверь распахнулась. Натан, Илий и Иоиль стояли на пороге с видом крайнего возмущения.

— Кто еще может смеяться так, вместе, кроме любовников и заговорщиков? Я думаю, что вы и то и другое! — закричал Натан.

— Мы ни то и ни другое, — сказал Иисус. — Но я понимаю, что дальше этого твое воображение не распространяется.

— Ты понимаешь! Ты понимаешь! — выкрикнул Иоиль, передразнивая его. — Как благородно с твоей стороны! Так вот, пойми следующее: я имею полное право добиваться твоей смерти. Ты опозорил мою жену и мой дом. Только моя любовь к жене удерживает меня от мести. Но уходи! Уходите оба! — Он хмуро посмотрел на Марию. — И чтобы я больше тебя не видел. Мне этого не вынести!

Он отступил назад и захлопнул дверь. Мария поняла его чувства: он не мог не сказать этих слов, но отступил, чтобы не наделать бед.

— Иисус, — промолвила она, — Иоиль — хороший человек. Правда?

— Да. Я знаю это. Таким людям как раз труднее всего. Я буду молиться за него. Мы не хотим его потерять.

Потерять его? Как? Он достанется демонам? Миру? Кому или чему?

— Похоже, что мы оба лишились наших семей, — сказала Мария, медленно вдохнув.

— Необязательно, — утешил Иисус. — Может быть, они изменятся. Не завтра и даже не послезавтра, но… со временем.

Они остановились внизу, у кромки воды. К этому времени всю рыбу уже доставили на склад и отсортировали, и даже скупщики разошлись по домам. Остались лишь работники, драившие причалы и готовившие пристань к приему завтрашнего раннего улова.

— Ты повела себя смело, — заметил Иисус.

— Да уж, какая тут смелость, — вздохнула Мария. — Все это ужасно. Я не хочу терять дочь, не хочу остаться без мужа. Наверное, я не вынесла бы этого, если бы не верила, как ты сказал, что они изменятся, — Ее голос упал. — И почему все должно было так случиться?

— Я не знаю, — медленно ответил он. — Наверное, потому, что, пока Сатана еще волен влиять на повседневную жизнь, она остается юдолью печали.

— Иисус, — неожиданно сказала Мария, — у меня есть еще один брат. Брат, который не похож на Илия и моего отца… — Правда, до сего дня она думала, что и Иоиль не такой, но может быть это ей только казалось? — Давай сходим, найдем его, прежде чем остальные нагрянут к нему со всей этой ложью.

Иисус засомневался в том, что это разумное решение, но возражать не стал:

— Хорошо. Но будь готова к тому, что и он тоже может наговорить тебе много неприятного. В конце концов, моя мать не последовала за нами.

— Но она не знала, что произошло, — напомнила Мария.

Кому-то следовало бы сказать ей об этом. Неожиданно Мария почувствовала себя очень виноватой из-за того, что не вернулась и не сделала этого.

«Я мать, — подумала она. — Как я могла поступить так с другой матерью? Оставить ее в таком жестоком мучительном неведении?»

С ее запястья свисал шнурок с амулетом Элишебы.

— Я должна снова увидеть мою дочь! Я должна забрать мою дочь! — вскричала Мария. — Да, давай вернемся в дом и заберем ее. Я ее мать, с кем еще быть ребенку, как не с матерью? Потом мы пойдем к моему брату Сильвану, он даст нам еды, может, даже спрячет нас…

Она повернулась и помчалась обратно по улицам, и Иисусу ничего не оставалось, как последовать за ней.

Мария быстро добежала до своего дома, без стука распахнула дверь и рванулась в детскую, а когда няня попыталась преградить ей путь, оттолкнула ее с неженской силой, так что та упала. Потом она выхватила Элишебу из кроватки и с ней на руках побежала к дому Сильвана. Элишеба заплакала от страха.

— Сильван! Ноема! — кричала Мария, барабаня в дверь.

Они должны быть дома, кто-то должен!

Дверь отворилась. На пороге появилась озадаченная Ноема.

— Мария! — воскликнула она и улыбнулась с искренним радушием. — О, как я рада, что ты вернулась! Но… — Ее взгляд перебежал на пронзительно кричавшего ребенка в руках Марии, а потом на незнакомца позади нее. — Что происходит?..

— Сильван дома? Он дома? — истерически закричала Мария. — Я должна увидеть его!

— Его нет, но он вернется с минуты на минуту, — сказала Ноема. — Пожалуйста, заходи…

Но не успели Мария и Иисус войти, как из-за угла выбежали Натан, Илий и группа работников: они налетели на них, как приливная волна.

— Она украла ее! — крикнул Илий, — Останови ее!

— У нее нет ни стыда ни совести! — Дрожащий голос отца Марии прозвучал в воздухе, как трубный зов.

Испуганная и растерянная, Ноема отступила в сторону, а в следующее мгновение преследователи оттеснили ее от Марии.

— Отдай нам ребенка! — потребовал Натан, наступая на Марию.

Она крепче прижала к себе Элишебу, которая дергалась и пронзительно кричала.

— Нет! Нет! Я ее мать! Если вы изгоняете меня, я заберу ее с собой. Я не хочу больше с ней разлучаться!

— Ты не достойна быть ее матерью!

Илий шагнул вперед и попытался вырвать Элишебу из рук Марии. Она держала дочурку крепко, пока ей не показалось, что ребенка разорвут на две половинки.

— Прекратите это! — велел Иисус. — Оставьте ребенка с матерью!

Он попытался встать между Илием и Марией и оторвать его от перепуганной девочки.

— Кто ты такой? — взревел Илий, оттолкнув Иисуса так, что он упал. — Нечего тебе, чужаку, соваться не в свое дело!

Иисус, однако, не поддался и, хотя Илий и Натан навалились на него вдвоем, быстро вскочил и даже заставил их отступить. Судя по быстроте и уверенности движений, силы и ловкости ему было не занимать.

— Лучше успокойтесь и оставьте дитя матери, — повторил Иисус, не делая попытки атаковать противников.

Тогда Натан снова толкнул Иисуса, а когда тот отшатнулся, подскочивший Илий ударил его. Иисус упал на одно колено, и тут все налетели на него с пинками и тумаками. Иисус не отбивался, только прикрывал лицо и голову.

— Так вот каков человек, за которым ты следуешь! — воскликнул Илий, — Что это за мужчина, который не защищается, а лежит, как слабая женщина, и позволяет себя дубасить!

— Всякий, прибегающий к жестокости, от силы и пострадает, — тихо ответил Иисус.

— Подходящая отговорка для труса!

Илий и Натан вместе схватили Марию: один из них силой развел ее руки, а другой забрал Элишебу. Ноема испуганно закричала.

— Замолчи, женщина! — рявкнул Илий.

Двое мужчин удалились, унося добычу. Иисус, Мария и Ноема остались одни.

— Идем, — обратился наконец Иисус к Марии. — Идем. Давай пойдем в Капернаум.

Дыхание его было тяжелым и хриплым.

 

Глава 28

Этой дорогой, ведущей в Капернаум, Мария много раз ходила и прежде, но теперь она казалась кошмарной тропой, окутанной бесконечной болью. Боль позади, впереди, боль со всех сторон… Мария спотыкалась, наталкивалась на Иисуса, поскольку брела, ничего не видя перед собой, глаза ее туманили слезы. К тому времени, когда они добрались до окраин Магдалы, ее так трясло, что продолжать путь стало невозможно. Колени ее подгибались, и Иисус бережно свел женщину с тропы под сень дерев, где они могли посидеть, не попадаясь никому на глаза.

Оказавшись вдали от посторонних, Мария припала к земле и дала волю рыданиям. Ей казалось, что она никогда не сможет остановиться, никогда не достигнет дна своей скорби. Слезы и всхлипывания не смягчали боль, а словно бы существовали сами по себе, отдельно от происходящего.

Иисус тяжело опустился на траву рядом с ней. Сквозь пелену слез Мария видела худосочные зеленые стебли, растущие из грубой почвы, и узор стежков на его одеянии. Хитон, который соткала его мать и подарила, перед тем как… Сейчас эта вещь, изящное переплетение нитей, стала для Марии воплощением семьи, что должна понимать и любить своих детей, но которая порой отталкивает и отвергает их. Теперь все в их жизни вывернуто наизнанку. И Иисус, и она изгнаны, как Адам и Ева из рая, но только вот их родные, похоже, огорчены этим куда меньше, чем был опечален Бог. Думая сейчас о семье, коей столь внезапно лишилась, Мария и вправду сравнивала ее с раем.

— Моя дочь! — простонала она, припадая губами к шнурку с амулетом, зажатым в руке. Она хотела снова надеть его на щейку Элишебы! — Это все, что у меня осталось от нее!

Женщина разжала кулак и показала Иисусу маленький керамический кружочек на веревочке.

— Мария, ты навсегда останешься ее матерью, — сказал Иисус, — Это не конец.

Ее тяжкие рыдания мало-помалу затихли, и она попыталась успокоиться и отдышаться. Иисус забрал из ее вспотевшей руки амулет и надел женщине на шею.

— Носи пока ты.

Он опустил руки на колени, и Мария посмотрела на эти руки с одобрением. Они были небольшими, но сильными и изящной формы. С мозолями, наверное, от работы в плотницкой мастерской и долгого пребывания в пустыне.

— Мария, — произнес он ласково. — Мария, не убивайся так.

— Да как же мне не горевать?

— Горе уместно, когда все кончено. А это поправимо.

Не кончено? Поправимо? Так ли это?!

— Откуда ты… откуда ты знаешь? — наконец промолвила она, задыхаясь.

Только бы он знал! Только бы он знал и мог убедить ее в этом!

— Потому что любовь никуда не делась, и древнейшая связь матери и ребенка тоже.

— Да. но любовь только с одной стороны! Элишеба слишком мала, она еще ничего не понимает. Другие заменят меня — и она забудет…

— Любовь не угасает, — настаивал Иисус.

Мария посмотрела ему в лицо, увидела выражение глаз и поняла, что Иисус действительно верит в то, что говорит. Он переживал за нее, понимал ее смятение и страх. Его голос был силен и внушал уверенность, как и его руки. Мария опустила взгляд.

«Этого не должно быть! прозвучал в ее сознании предостерегающий шепот. — Ты опасно близка к тому, чтобы влюбиться в этого человека. Только потому, что он добрый и утешает тебя, когда тебя выгнал твой муж. Этого недостаточно. Ты слаба и не контролируешь собственные чувства».

— Мы должны идти дальше, — пробормотала Мария, попытавшись снова встать.

— В свое время, — сказал Иисус и положил руку ей на запястье, давая понять, что следует немного подождать.

Больше он ничего говорить не стал: они сидели молча, погруженные в собственные мысли.

Они поднялись и продолжили путь после полудня, когда на озере еще вовсю шел лов рыбы, а на причалах толклись грузчики и торговцы. Вид повседневных хлопот, понимание того, что все вокруг ведут обычную жизнь, в то время как твоя разрушена и превратилась в ничто, вновь повергли Марию в слезы, но она упорно шла дальше. В первый раз, неожиданно для себя, она задумалась о том, что горе есть неизбежный спутник человеческой жизни, и оно посетит каждого из тех, кто забрасывает сейчас в озеро невод. Когда-нибудь им тоже покажется непереносимым божий день и вид сверкающей на солнце воды.

Обогнув излучину, они вышли к Семи Источникам, где на воде покачивалось множество суденышек, а на пристани галдел деловитый народ.

Для Марии сейчас весь этот гомон был не более чем шумовым фоном: уловы, сети и выручка в ее нынешнем состоянии имели не большее значение, чем пух, облетавший с чертополоха у озерных берегов.

Шумный, горластый мужчина с берега выкрикивал распоряжения, обращенные к сидящим в лодке рыбакам. Мария поморщилась, эти неприятные, сварливые интонации резали ее слух.

— Ты, дурень! — орал он. — Сколько раз я должен тебе говорить: вытягивай сеть так, чтобы она не задевала борта лодки! Сколько тебе лет? Тридцать? Как может человек, проживший на свете тридцать лет, быть таким тупым?

— Прости, отец, — ответил смутно знакомый голос.

Мария посмотрела на человека в лодке. Это был Петр. Иисус тоже увидел его, но ничем не выказал узнавания. Он лишь остановился и спокойно наблюдал за происходящим.

— Глянь на сеть! — разорялся мужчина на берегу, — Она на-половину пуста!

— Сегодня на лов вышло слишком много судов, — указал Петр. — При таком наплыве народу и этот улов неплох.

— Зачем же ты позволил остальным увести добычу у тебя из-под носа? Взял бы да разогнал их всех. Ладно уж, вылезай на берег, пока не стемнело, надо подсчитать хотя бы этот жалкий улов.

Петр и Андрей — теперь Мария увидела обоих — начали грести к берегу. Приблизившись, они бросили причальный трос отцу, который закрепил его за просверленный камень, выбрались из лодки и, подталкивая ее к суше, по пояс в воде побрели к берегу. А потом стали выбирать невод.

— Стыд и позор! — ворчал их отец, сердито осматривая сеть. — Вы, должно быть, самые худшие рыбаки на озере!

— Мы свое дело знаем! — огрызнулся Петр. Он указал на сеть, в которой билась пойманная рыба— А если думаешь иначе, сравни нашу добычу с уловом тех, кто рыбачил рядом.

— Как я могу? Они еще не вернулись.

— Да, а если бы не вернулись мы, ты стал бы поносить нас за то, что задерживаемся дотемна, — подал голос Андрей. — На тебя не угодишь.

— Хватит препираться! — рявкнул мужчина. — Я сыт по горло вашими выходками! Сначала вы пропадаете — уходите, видишь ли, в пустыню, чтобы отвести туда какую-то сумасшедшую женщину и послушать безумного проповедника. Потом, видно тоже тронувшись умом, остаетесь там невесть на сколько. Все, что угодно, лишь бы не работать!

— Мы оставались там не для того, чтобы отлынивать от работы, — возразил Петр.

— Вот как, а зачем же тогда? Вы мне так и не объяснили. Мария была поражена. Петр так и не рассказал своему отцу об Иисусе?!

— Я… я… — Петр пожал плечами.

Иисус, стоявший рядом с ней, пришел в движение. Уголком глаза Мария заметила, как мелькнуло на тропе светлое одеяние, и вот уже он стоит прямо перед Петром, Андреем и их отцом.

Иисус откинул капюшон плаща.

— Петр! — произнес он громким, исполненным величия голосом.

Увидев и узнав его, Петр испытал потрясение, а когда до него дошло, что Иисус вдобавок видел и слышал все— еще и стыд. Он замер как вкопанный, не в силах сказать что-либо членораздельное и лишь со всхлипом втягивал воздух.

— Кто это? — спросил отец.

Иисус даже не взглянул на него.

— Симон, именуемый Петр. Мой камень! — обратился он к Петру — Оставь этот промысел. Пойдем со мной, и я сделаю тебя ловцом человеков. — Он указал рукой на сеть, в которой все еще трепыхалась рыба. — Людей. Следуй за мной. Нас ожидают другие, более щедрые уловы.

— Да! — отозвался просиявший Петр и, уронив сеть, шагнул вперед.

— Ты тоже, — сказал Иисус Андрею.

— Учитель! — воскликнул Андрей. Он отбросил ногой сеть и подошел к Иисусу.

— Что такое? — требовательно вопросил их отец. — А как же лодки? Рыба?

— О рыбе ты и сам позаботишься, — заявил Петр. — Послушать тебя, гак ты в этом деле лучше всех разбираешься. А у меня на завтра другие дела.

Он обошел отца и обнял Иисуса.

— Какие еще дела на завтра, ты с ума сошел? — возмутился его отец. — Мы не можем позволить себе бездельничать, особенно сейчас, когда вот-вот пойдет самый лов.

— Завтра, и послезавтра, и послелослезавтра и так далее, — отрезал Петр. — Теперь у меня новый господин.

Мария была поражена смелостью и решительностью Петра. Впрочем, он, наверное, не хотел ударить лицом в грязь перед Иисусом и надеялся, что в случае чего тот его выручит.

— Идем. — Иисус зашагал прочь, они последовали за ним. Отец что-то закричал им вслед, — Уймись, Иона! — повернувшись, велел Иисус.

— Откуда ты знаешь мое имя? — проорал тот.

— Я много раз слышал его из уст твоих сыновей.

Едва оказавшись вне пределов слышимости Ионы, братья возбужденно загомонили. Узнав Марию, Петр издал радостное восклицание, но, как только разглядел ее горестное, залитое слезами лицо, тут же сник.

— Вижу, плохи дела, — промолвил он, покачав головой.

— Хуже не придумаешь, — ответил за Марию Иисус. — Семья выставила ее вон.

— Иоиль? — Петр очень удивился.

— Да.

— Они решили, что она заколдована, и заколдовал ее я.

— Что за чушь? — воскликнул Андрей. — Глаз у них, что ли, нет? Или рассудка?

— Они сочли, что она запятнала свою репутацию, поскольку проводила время в пустыне с вами, мужчинами, — добавил Иисус.

Петр издал горестный смешок.

— Если бы они только знали…

— Может быть, они судили по себе, представив, как поступили бы сами, оказавшись в подобной ситуации, — вздохнула Мария.

Да, ханжа и святоша Илий вполне мог бы воспользоваться выпавшим случаем, не исключено, что Натан тоже, да и Иоиль… Что за мерзкие обвинения! Но почему первым делом им пришло в голову именно это?

— Что на уме, то и на языке, — промолвил Иисус, очевидно подумавший о том же самом. — Идем.

Он повел их вперед в сторону Капернаума.

Они еще не вышли за пределы рыбных угодий и вскоре увидели участок озера, буквально покрытый рыбачьими лодками.

— Тут проходит теплое течение, и рыбы больше всего, отсюда и такая толкотня, — пояснил Петр Иисусу, который, не будучи рыбаком, не мог знать таких тонкостей.

После дерзкого разрыва с отцом Петр пребывал в нервном возбуждении и, стараясь держаться поближе к Иисусу, говорил без умолку. Мария его речей почти не слышала, да и не хотела; все силы уходили на то, чтобы держаться на ногах и подавлять рыдания. Она все время теребила висевший на шее амулет, не в силах выпустить его из рук.

Неожиданно впереди раздался голос, слишком хорошо ей знакомый. Голос богатого рыбака Зеведея, всегда державшегося так, будто все озеро принадлежало ему. Первая встреча с этим самодуром во время давней прогулки с Иоилем произвела на Марию такое впечатление, что она не могла ее забыть.

«У него какие-то связи в Иерусалиме, при дворе первосвященника, — припомнила она. — Этим, надо думать, объясняются его властные манеры. О! Только не сейчас! Только не он!»

Мысль о том, что Иисус, возможно, сумеет поставить его на место, пришла после.

Зеведей бранил своих сыновей, которые все еще находились в лодке. Очевидно, они ничего не поймали.

Петр повернулся и широко улыбнулся своим спутникам, как бы говоря: «Видите, видите, как хорошо мы поступили!»

Двое братьев совершенно не походили друг на друга. Один — плотный, широколицый и широкоплечий, а другой хрупкий, с такими тонкими чертами лица, что его можно было принять за девушку.

— Отец, мы старались, как могли, — стал оправдываться худощавый.

— Старались, как могли? Выходит, вы ни на что не способны! Мы владеем всем этим, — Зеведей махнул рукой в сторону воды, — и ничего не можем оттуда добыть!

«Какое вопиющее тщеславие! — подумала Мария. — Озеро не принадлежит никому, и уж точно не этому чванливому крикуну».

— Мое имя гремит по всему побережью, да что там, по всему Израилю, — меж тем заявил он. — От Вифсаиды до Суситы, от Ти-вериады до Гергесы. Даже в Иерусалиме знают, кто такой Зеведей из Вифсаиды!

— Мое имя тоже известно, — заявил один из сыновей, широкоплечий и мускулистый. — Иакова тоже хорошо знают.

— Только как моего сына, — фыркнул отец. — И вряд ли ты когда-нибудь будешь славен сам по себе.

Иисус, немного послушав этот спор, направился к воде, осторожно ступая по камням, подошел к самой кромке и обратился к рыбакам:

— Друзья мои, отплывите подальше от берега и забросьте свой невод.

— Да мы всю ночь забрасывали и вернулись ни с чем, — отозвался рослый рыбак. — Лучшее время для лова уже прошло, так что сейчас этим заниматься бесполезно.

— Гребите подальше и закиньте ваши сети, — повторил Иисус.

Изумленный Зеведей уставился на Иисуса, не сразу найдя, что сказать.

— Не слушайте его, — велел он наконец сыновьям. — Вы правы, сегодня время для промысла истекло.

Неожиданно рослый мужчина хмыкнул и, бросив на отца презрительный взгляд, развернул лодку и стал отгребать от берега.

Иисус и его спутники проводили взглядом суденышко, остановившееся почти на середине озера. Пока рыбаки забрасывали сеть, Зеведей подошел к Иисусу с явным намерением затеять ссору, однако Иисус, не споря с ним, отошел к воде.

И тут с озера донесся крик:

— Сети! Сети рвутся! Помогите! Помогите!

Рыбаки напрягались изо всех сил: сети были так полны, что и впрямь могли порваться.

— Быстрее!

Зеведей послал им на помощь еще одну свою лодку, и вскоре оба суденышка медленно, оседая под тяжестью улова, поплыли к берегу. Уже по приближении одно из них зачерпнуло воду и начато тонуть, но тут уж сам Зеведей прыгнул в озеро и пошел вброд, чтобы помочь вытащить посудину на гальку. Борта лодок едва поднимались над водой. Внутри их находились сети, настолько полные рыбой, что они походили на огромные, раздутые винные мехи.

Зеведей, мысленно уже подчитывавший прибыль, только что не подпрыгивал от радости, Иисус же спокойно стоял в сторонке, глядя, как отец и сыновья ликуют по поводу невиданной добычи.

— Прямо на стол Каиафы, — заявил Зеведей. разглядывая добычу. Да, эта рыба украсит пир самого первосвященника! И мое имя будет звучать в самых высоких покоях Иерусалима!

— Не худо бы пометить бочонки и нашими именами, рыбу-то мы ловили, — заметил худощавый рыбак.

— Нет, все будет поставлено от моего имени, от имени хозяина деда, — отрезал Зеведей. — Как всегда, так заведено. Наш улов не дает вам права претендовать на такую честь.

— Думаю, там должно быть написано его имя, — молвил здоровяк, указывая на Иисуса. — Это он подсказал нам столь удачное место для лова. Кстати, приятель, как тебя звать?

— Иисус. Из Назарета. А вас?

— Я Иаков, — представился верзила.

— А я Иоанн, — сказал его стройный брат.

— Вы Воанергес, сыны громовы, — сказал Иисус. — Следуйте за мной, сыны громовы, и я сделаю ваши имена известными далеко за пределами этих берегов. Имена тех, кто последует за мной, переживут и эти времена, и эти годы.

— А как насчет Каиафы? Он тебя знает? Станем ли мы известны ему, если бросим работать на отца и перейдем к тебе? — спросил Иоанн.

Иисус рассмеялся.

— Каиафа! Когда Каиафа будет забыт, вас будут помнить. По правде говоря, Каиафу будут помнить только благодаря нам.

— Он сумасшедший, — покачал головой Зеведей. — Послушайте, сынки, может, я был малость грубоват. Пожалуй, вашу долю в выручке за улов следует увеличить. Что же касается его…

— Следуйте за мной, — велел Иисус, — и я сделаю вас ловцами человеков. И будете вы вылавливать улов не из озера, но из деревень. И вместо того, чтобы приносить смерть, вы будете приносить жизнь.

— Не слушайте его! — закричал Зеведей.

Долгое время Иаков и Иоанн молча стояли рядом с сетями и лодкой. Потом Иаков аккуратно прикрепил сеть к борту и направился вброд к берегу.

— Я пойду с ним, — сказал он.

— Я тоже. — Иоанн последовал за братом.

— Стойте! Стойте! — взревел Зеведей.

Только когда Иисус увел их подальше и гневные крики Зеведея почти затихли, братья обратили внимание на остальных.

— Симон, — удивился Иаков. — Ты тоже с ним?

— Да. — ответил тот. — Но у меня новое имя. Он назвал меня Петр, как назвал вас Воанергес, сыны громовы.

— А он каждому дает новое имя? — спросил Иаков.

— Нет. Андрей и Мария еще ожидают своих новых имен.

Иаков и Иоанн изумленно вытаращили глаза.

— Женщина? — разом пробормотали они.

— Да, — сказал Иисус. — Будут и другие. Но она первая.

— Но она замужняя женщина. Где ее муж? Как мог он отпустить ее? — спросил Иоанн.

— В новом Царстве все будут свободными, — изрек Иисус, — Ни один человек не будет владеть другим человеком. Каждый будет принадлежать только Богу. И это начало нового Царства.

Снова оказавшись в доме Петра, Мария невольно подумала, что сейчас все не так, как в первый раз. А может быть, в чем-то и так же. Демонов больше нет, но я по-прежнему отверженная, а теперь и другие присоединились ко мне в изгнании.

Жена Петра, Мара, и ее мать встретили их радушно и пригласили располагаться.

— Дорогая жена, — сказал Петр, нежно обняв ее, когда все остальные уселись, — отныне наша жизнь изменится.

Она отстранилась и воззрилась на него с подозрением.

— Как это?

— Я оставил рыбачье ремесло. Как и мой брат Андрей. — Он положил руку на плечо Андрея, — Нам далось это нелегко.

— Что? — Голос Мары звучал очень тихо. — Но вы только что заключили соглашение на этот сезон с Зеведеем и вашим отцом.

— Отец разозлился, — признался Петр, а потом ухмыльнулся. — Зеведей тоже! — Он широким жестом указал на Иакова и Иоанна— Его сыновья присоединились к нам.

— Присоединились к вам?.. Зачем?

— Мы следуем за этим человеком, Иисусом из Назарета, — объявил Петр. Голос его прозвучал негромко, но решительно.

— Но с какой целью? — Мара повернулась и посмотрела на Иисуса — Я не понимаю.

Петр тоже обратил к Иисусу умоляющий взгляд.

— Учитель, объясни ей ты.

Иисус, однако, сказал:

— Спасибо тебе, добрая женщина, за гостеприимство под твоим кровом.

— А я ие уверена, что мне так хочется оказывать тебе гостеприимство… во всяком случае, пока я не пойму, что вы задумали, у нас семья рыбаков, и рыбная ловля нас кормит. Да, может быть, на свете есть занятия и поинтереснее, да только другого ремесла муж мой не знает.

— Я призвал твоего мужа и остальных, находящихся здесь, присоединиться к моей миссии.

— Да, это я слышала, только не поняла, в чем заключается эта твоя миссия? — с вызовом произнесла Мара.

— Я возвещаю о Царстве Божием, но не в земном, а в неком таинственном смысле, чего я сам еще не понимаю. И я приведу вас к нему.

Мара хмыкнула и посмотрела на мужа с сожалением.

— Это нелепо. Таких, как он, по нашей округе слоняется человек пятьдесят: все наперебой вещают о переменах, о новом царстве, о восстании против Рима, о конце времен… Как же ты, взрослый вроде бы человек, мог ввязаться в такое сомнительное дело? Если ты последуешь за ним, мы погибнем. Погибнем! Мало того что без денег окажемся, так еще навлечем на себя гнев властей. Нет! — Она развернулась лицом к Иисусу. — Оставь его в покое! Я приказываю тебе, оставь его в покое!

Петр подошел к ней и мягко отстранил от Иисуса.

— Дни служения тебе или моему отцу для меня закончились.

Мария поразилась его решительности. То, что он сейчас делал, само по себе было чудом.

— А что будет с нами? — потребовала ответа женщина. — Твой новый «учитель» подумал об этом?

— Если ты будешь искать Царство Божие, все остальное придет к тебе само, — сказал Иисус. — Так обещано.

— Правда? Кем? Тобой?

Она едва не плюнула ему в лицо.

— Нет. Это обещание самого Бога.

— И ты, наверное, говоришь от имени Бога?! Как можешь ты давать обещания от Его имени?

— Потому что я знаю Его, — сказал Иисус. — Я знаю Его очень хорошо.

— Вот оно как, ты знаешь Его! — Мара снова повернулась к мужу. — И это человек, за которым ты собрался идти? Слыхано ли, он провел время с Богом, раз знает то, о чем Он думает! Даже самые великие мудрецы ни на что подобное не претендуют. Хвастун и обманщик: вот и все, что представляет собой этот человек.

— Женщина, мы посмотрим! — громко сказал Петр. — А пока мы отдохнем здесь, в нашем доме, и я надеюсь, что ты будешь вести себя как подобает. Иначе мы уйдем и отправимся в поля, — Он хмуро глянул на нее и добавил: — Мы не боимся скандала, а вот тебе это вряд ли понравится.

Со вздохом Мара вышла из комнаты, забрав с собой мать. Мария понимала, как они должны были себя чувствовать. Все это обрушилось на них так внезапно, так неожиданно и не имело никакого объяснения. Сам Иисус не предпринимал ничего, просто стоял посреди комнаты. И тем не менее само его присутствие изменяло людские жизни, ставя все с ног на голову.

«Мне казалось, что, если бы в Магдале меня увидели женщины, — подумала Мария, — они ни за что не стали бы меня наказывать и прогонять. Но, может быть, я ошибаюсь. Может быть, они бы накинулись на меня так же, как сделали это мужчины».

Иисус посмотрел на своих последователей, оставшихся с ним в комнате.

— Дорогие друзья, — сказал он. — Я благодарю Бога за то, что Он послал мне вас. Но наперед вы должны знать, что злейшие враги человека чаще всего находятся среди ближних его. Боюсь, что со мною придет разделение между отцом и сыном, между дочерью и ее свекровью, между мужем и женой. Боюсь, что своим явлением я принес не мир, но раздор.

Да, уже… Мой муж Иоиль, жена Петра Мара, и Зеведей, и Иона, и собственная семья Иисуса, его дорогая мать Мария, и его брат Иаков, и многие другие… Эти мысли заставили Марию тяжело вздохнуть.

— Иисус, скажи нам, почему так должно быть? — Этот вопрос вырвался у нее непроизвольно, сам по себе.

— Потому что в нашем мире Сатана ослепляет и разделяет людей. Это причиняет боль не только пребывающим в ослеплении, но, может быть, еще большую тем, кто все видит и понимает, но не имеет силы открыть глаза близким. — Он помолчал и добавил: — Жизнь сия есть юдоль скорби, и большинство ищет утешения, следуя проторенными путями. Вы же избрали новый путь.

 

Глава 29

В следующий Шаббат Мария вместе с Марой стояли среди множества женщин в переполненной синагоге раввина Ханины, в то время как мужчины в передней части зала с удобством восседали на скамьях. Рядом с Марой спутница Иисуса, внесшего такую сумятицу в налаженную жизнь этой женщины, чувствовала себя неуютно, но та относилась к ней без враждебности и даже с сочувствием. Вероятно, она помнила Марию как достойную жалости одержимую женщину, которая искала убежища в ее доме. Другое дело, что Иисус и демоны в ее глазах представлялись одним и тем же.

Службу вел сам раввин Ханина. Мария задумалась, стоит ли потом подойти к нему и рассказать, что с ней произошло, но решила, что вряд ли он захочет слышать об Иисусе. Его собственные наставления насчет удаления в пустыню и противоборства с демонами постом и молитвой привели Марию лишь к отчаянию и попытке умереть. Вряд ли рассказ об этом мог бы порадовать рабби.

Когда прозвучало приглашение встать, прочитать и прокомментировать отрывок из книг пророков, Иисус поднялся и снова прочитал ту же выдержку из Исаии, которую он цитировал в синагоге Назарета. И снова его спокойный заключительный комментарий: «Ныне же сие священное пророчество исполняется» — вызвал шевеление и шепот в рядах.

— Но прежде чем растерянный гомон собравшихся успел перерасти в нечто иное, вперед, спотыкаясь, выдвинулся какой-то мужчина.

— Чего ты хочешь от нас, Иисус из Назарета? — воскликнул гортанным голосом. — Ты пришел погубить нас?

С этими словами он вдруг обхватил голову руками и, обмякнув, бесформенной грудой рухнул на пол.

Мара схватила Марию за рукав.

__ Этот человек — он одержимый! Он в худшем состоянии, чем была ты.

«Как будто кто-то мог быть в худшем состоянии, чем я, — подумала Мария. — Бедная женщина, она ничего не знает, ничего не может понять!»

— Уймись! — промолвил Иисус, остановившись над несчастным — Оставь его!

Незнакомец забился в корчах, выгнулся дугой, вопя и брызгая слюной, а потом издал жуткий, нечеловеческий вой и затих.

Некоторое время царила мертвая тишина. Потом люди снова загомонили, но уже совсем о другом.

— Что это значит? Этот человек повелевает демонам, и они повинуются ему? Он имеет над ними власть?

Иисус склонился над исцеленным им человеком; но тут к нему подошел сам раввин Ханина.

— Что не позволено в Шаббат? — вопросил он. — Всякого рода работа, а исцеление и изгнание духов по Закону считается работой. Ты должен это знать.

— Рабби, — сказал Иисус, — а если предположить, что твой осел свалился в яму в Шаббат. Будешь ли ты ждать следующего дня, чтобы вытащить его?

— Нет, конечно нет. Закон разрешает спасти животное.

— А разве человек не более важен, чем осел?

— Почтеннейший, — раввин Ханина заговорил тише, — оставь мою синагогу. И не приходи сюда больше.

— Твою синагогу? Разве это не место, где собираются дети Израиля? И если я не нарушаю Закона, как можешь ты изгонять меня и не допускать снова?

— Друг мой, ты прекрасно знаешь, что, совершив акт исцеления в день Шаббата, нарушил Закон. Твой пример неубедителен, если осел упал в яму, это несчастный случай, и его необходимо вытащить, чтобы он не погиб. С этим человеком — другое дело. Он одержим уже давно, и ничего бы с ним не случилось, исцели ты его завтра, не преступая Закона.

— Будь ты одержим сам, ты считал бы иначе, — заметил Иисус.

— Да! — подтвердила Мария и, даже не сознавая, что делает устремилась вперед. — Рабби Ханина! Ты помнишь меня? Я Мария из Магдалы. — Она стянула головной платок, открыв короткую поросль волос. — Ты сам обрил мне голову. Тебе ведомо, как я страдала! Я была одержимой, как этот человек. Ты отослал меня прочь в надежде на мое исцеление, а этот человек изгнал демонов. когда все остальное оказалось бессильно. И я могу тебе сказать, ведь я доподлинно знаю: для человека, терзаемого демонами, один день равен вечности. Одержимые не могут ждать лишний день!

— Молчать! — воскликнул раввин, воздев руки. Его лицо побелело от потрясения, вызванного столь неожиданным появлением Марии, — Женщинам не позволено говорить в собрании. Впрочем. я рад, что ты исцелилась, — добавил он, но уже тихо. — Это самое важное.

— Вполне возможно, что это случилось в Шаббат, — произнесла Мария достаточно громко, так, чтобы ее услышали многие, — Если так, это порадовало Господа.

— Женщина, где твой муж? — спросил Ханина. — Почему он позволяет тебе говорить на людях?

Раввин, сам того не зная, нашел лучший способ заткнуть ей рот. Ошеломленная Мария молча повернулась и побрела к выходу.

«Где твой муж?» — звучало у нее в ушах.

— И ты тоже уходи! — велел раввин Ханина Иисусу. — Ты нарушил Шаббат!

— Пока день не закончился, я должен выполнять работу пославшего меня. Близится ночь, когда никто не сможет работать.

— О чем ты говоришь? — не понял раввин.

— Отец мой всегда в трудах, и мне пристало так же трудиться на ниве Его.

— Что? Твой отец? Кто он? Он тоже нарушает Шаббат?

— Он из Назарета, — подал голос кто-то. — И отец его умер.

— Я имею в виду Отца моего Небесного и твоего тоже, — сказал Иисус.

— Ты хочешь сказать, что Господь работает в Шаббат? Богохульство! В Писании говорится, что он отдыхал.

— Отдыхал от творения мира, — указал Иисус, — а не от творения добра.

Раввин заткнул уши руками.

— Довольно! Как смеешь ты говорить такие неслыханные вещи? Ты не можешь судить о том, что делает Бог, а чего не делает. Тем более для оправдания собственных нечестивых действий. Прекрати это, или я велю взятъ тебя под стражу!

— Не в твоей власти брать меня под стражу, — возразил Иисус. — Я не нарушал никаких законов.

Он повернулся и направился прочь из синагоги вслед за Марией, l уводя с собой исцеленного человека.

— Пойдем, — сказал Иисус. — Бедняга нуждается в помощи. — потом он улыбнулся Маре, вышедшей следом за ними, и попросил: — Можно, мы отведем его в твой дом?

Ближе к вечеру перед домом Петра стала собираться толпа людей, бывших сегодня в синагоге или прослышавших об исцелении от тех. кому выпало видеть чудо собственными глазами. Большую часть пришедших составляли больные, некоторых даже принесли на носилках, и одержимые. Все они жаждали исцеления. Мария и все находившиеся в доме Петра, выглядывая, видели в сумерках море людей, скандировавших имя Иисуса и умолявших его выйти к ним.

— Помоги нам! — просили они. — Ты говоришь, что можешь слепых сделать зрячими, освободить пленников! Вот мы — освободи нас! Освободи нас!

Иисус долго сидел, сосредоточившись, и молился. А потом встал и вышел наружу. Мария и Петр направились за ним.

Грянули громкие крики, и Иисусу с трудом удалось призвать всех оставаться на местах, пояснив, что иначе он просто не сможет подойти к каждому нуждающемуся.

Мария увидела, как Иисус вошел в толпу, обращаясь к стоявшим поблизости людям и возлагая на них руки, потом углубился в нее, двинулся дальше и скрылся в темноте.

Толпа колыхалась, из нее доносились восклицания. Казалось что людей стало во много раз больше, как будто они сходились со всех сторон или появлялись из вод озера. В конце концов это людское море захлестнуло Иисуса: ему с трудом удавалось проталкиваться между страждущими, а уж о разговорах и возложении рук нечего было и думать. Едва сумев пробраться обратно к дому Петра, он торопливо вошел и захлопнул дверь.

— Их слишком много, — сокрушенно сказал он. — Слишком много. Я не могу помочь всем. — Потом, увидев потрясенные лица своих последователей, Иисус пояснил: — Вот почему мне нужны помощники. Труды предстоят великие, и мне не справиться с ними в одиночку.

— Но какие из нас помощники? — изумился Петр. — Мы ведь не можем никого исцелять!

— Сможете! — заверил Иисус. — Сможете!

В этот момент их внимание привлекли удары и скребущие звуки, доносившиеся с крыши. Штукатурка стала падать им на плечи.

— Что это? — воскликнула теща Петра. — Что это? — Она выбежала на улицу, крича и размахивая руками. — Прочь от моего дома! Прочь от моего дома!

Но еще до того, как она вернулась, в потолке образовалась большая дыра и в ней появились четыре виноватых лица.

— Мы принесли нашего друга, он паралитик, не может двигаться, а сквозь эту толпу нам было не протолкнуться. Вся надежда на тебя! — Они стали опускать носилки в комнату.

На какой-то момент Иисус опешил, но потом сам помог выровнять носилки и, когда больной, едва способный приподнять голову над подушкой, взглянул на него, сказав ему:

— Вера твоих друзей принесла тебе благо, сын мой. Твой грехи отпущены.

— Да кто ты такой, чтобы отпускать людям грехи? — заорал кто-то, стоявший под окном и слышавший эти слова. — Закрой рот и не смей богохульствовать!

Иисус посмотрел на человека за окном и промолвил:

— Позволь мне спросить тебя, что легче: прощать грехи или возвращать жизнь в неподвижные члены?

Незнакомец за окном нахмурился.

— Нелегко и то и другое, — ответил он наконец. — Ибо и то и другое во власти Божьей.

— Так смотри же! — возгласил Иисус, и это был приказ, а не приглашение. — Смотри! Друг, встань на ноги и иди домой!

Он устремил взгляд на неподвижно лежавшего больного, и тот, медленно и неуверенно, приподнялся на локтях.

— Давай! — приободрил его Иисус. — Ты можешь. Можешь не только сам встать, но и поднять свои носилки вместе с подстилкой.

Теперь все взоры были прикованы к недужному. Он, двигаясь болезненной медлительностью, перешел в сидячее положение, сдвинул иссохшие ноги с носилок, уцепился дрожащими руками за один из шестов, оперся на него и заставил себя встать. А потом, кажется сам не веря случившемуся, сделал первый, нетвердый щаг. Перенес вперед одну ногу, потом подставил к ней другую, было ясно, что стоять и даже ходить ему под силу: правда, Мария боялась, что от потрясения он может лишиться чувств.

— Подними подстилку, — сказал Иисус. — Подними ее и вынеси.

Исцеленный наклонился, дрожащими руками поднял подстилку, свернул ее и направился к выходу.

Люди снаружи сначала встретили его появление гробовым молчанием, длившимся, пока кто-то не воскликнул:

— Хвала Господу, который явил нам свое могущество! Однако случившееся еще более воодушевило толпу, которая продолжала свое бдение, окружив дом и призывая Иисуса выйти.

— Не выходи, — попросил Петр, испуганный и потрясенный, как и все остальные.

Завывания и голоса снаружи звучали все громче, все требовательнее. Над тесно сбившимися людьми полыхали факелы — дрожащее пламя выхватывало из тьмы безумные, озаренные багровыми отблесками лица. Толпа колыхалась, как море, люди теснились, напирали, отпихивали один другого.

Иисуса, казалось, терзали сомнения. Потом, прежде чем кто-либо успел остановить его, он распахнул дверь и вышел наружу. Мария услышала оглушительный, наводящий страх крик сотен глоток, голодный рев, словно там бесновались львы, готовые пожрать его. дабы удовлетворить свои нужды.

Прежде чем дверь закрылась, Мария тоже выскочила наружу и, прижимаясь к дверному косяку, стала напряженно всматриваться во тьму, силясь разглядеть, что ожидает Иисуса. Толпа выросла настолько, что простиралась теперь до самой воды, но когда Иисус молча встал перед ней, крики через некоторое время стихли. В наступившей тишине зазвучал его голос:

— Уже поздно, друзья. Ночь — это время для отдыха. Даже Господь работал только днем. Ночью он отдыхал. Это делалось в пример нам, чтобы мы отдыхали и восполняли свои силы. Придет завтрашний день, он уже недалек. Тогда мы и потрудимся вместе.

Услышав, что можно будет прийти и завтра, люди, тихонько переговариваясь, начали расходиться. Но тут какая-то женщина протолкалась вперед и бросилась к ногам Иисуса.

— Помоги мне! Помоги мне! — закричала она, вцепившись в его сандалии.

Ее спутник выбрался из толпы следом за ней и положил руку на ее плечо.

— Господин, она не может ждать до завтра, — сказал он.

Иисус наклонился и попытался разглядеть лицо женщины, но оно было скрыто под длинными, растрепанными волосами.

— Дочь моя, — сказал он, — ты должна поднять глаза.

Мужчина покачал головой.

— Они не позволяют ей говорить.

— Кто? — спросил Иисус.

Коленопреклоненная женщина быстро вскочила, и из ее рта полились низкие гортанные слова:

— Иисус из Назарета, ты пришел, чтобы погубить нас? Знаю тебя, кто ты — Святой Господень!

«Неужели и я была такой?» — подумала Мария.

Сама мысль о том, чтобы увидеть со стороны, какой она была, когда пребывала во власти нечистых духов, ужасала ее, однако она решила, что должна увидеть все до конца. Чтобы лучше понимать.

— Уймитесь! — громогласно повелел Иисус. — Оставьте ее!

Женщина рухнула наземь, забилась в конвульсиях, а потом издала дикий нечеловеческий крик. Люди вокруг ощутили чье-то невидимое присутствие: на них на мгновение повеяло холодом, но тут же все исчезло.

Над толпой повисло гробовое молчание. Потом неожиданно Мария услышала, как один человек выкрикнул:

— Мы должны рассказать всем! Всем!

И толпа стремительно, словно облако, развеянное штормовым ветром, рассеялась в разных направлениях. Но Иисус не замечал этого. Склонившись над страдалицей, он помог ей подняться на ноги. Мария, лучше всех понимавшая, что довелось пережить этой несчастной, тоже поспешила к ней и обняла.

— Они ушли, — тихо промолвил Иисус тихим голосом. — Их нет.

— Но… я чувствовала, как они уходили и раньше. Ненадолго. — Голос женщины звучал еле слышно.

— Они больше не вернутся, — заявил Иисус с полной уверенностью. — Скажи мне, как тебя зовут? Где твой дом?

Знаком он показал Марии, чтобы она помогла открыть дверь и ввести исцеленную в дом Петра. Опираясь на них обоих, женщина, спотыкаясь, переступила через порог и тяжело осела на скамью.

К ней поспешили Петр и Андрей, за ними и Мара.

— Добро пожаловать! Добро пожаловать в наш дом, — сказали они. — Где бы ни был твой изначальный дом, теперь ты можешь считать своим и этот.

Мара подала ей чашу вина, а Петр тарелку с фигами, но несчастная лишь слабо махнула рукой: говорить у нее не было сил. Мария, помнившая это ощущение, опустилась перед ней на колени.

— Я тоже была одержима демонами, — скачала Мария, — Иисус изгнал их. И, как он и обещал, они не вернулись. Ты в безопасности.

— Наконец-то, — прошептала она. — Ты не можешь знать…

— Могу, — грустно улыбнулась Мария. — Могу.

Женщина подняла голову.

— Я Иоанна, жена Хузы.

Жена управителя Ирода Антипы — та самая одержимая, о которой они говорили в Тивериаде! Петр и Андрей переглянулись, они не ожидали, что в их доме окажется кто-то из царской свиты.

— Твой муж?.. — Мария не хотела спрашивать напрямую. Но им следовало знать.

— Он отчаялся и потерял надежду, — сказала Иоанна. — Мое состояние было… несовместимо с его придворными обязанностями. Из-за меня Ирод Антипа начал смотреть на него неблагосклонно. Мой муж потерял его доверие и чуть было не лишился средств к существованию. Я не хотела этого. Мне пришлось уйти. Н оя не знала, куда мне идти. И потому я стала странствовать, переходя из одного дружеского дома в другой, но друзей у меня становилось все меньше. Демоны обычно прогоняют друзей! — Женщина невесело рассмеялась, откинула назад волосы, и Мария увидела ее истинное лицо. — Они лишили меня всего, все у меня забрали.

— У тебя есть дети? — спросила Мария.

— Да. Взрослый сын и дочь, которую из-за меня никто не брал замуж. Теперь, может быть, когда я ушла… — У нее вырвался страдальческий стон. — Это всего лишь одна из многих жертв, которые мать приносит без колебаний. Если мое отсутствие может помочь ей, я готова исчезнуть для нее навсегда.

Неужели она и вправду способна вот так, просто отказаться от родной дочери? Но она знала ее. Вырастила ее. Не то что я.

— Нет ничего, пожертвованного Господу, что он не возместил бы тебе стократ, нет, тысячекратно, — произнес Иисус, обращаясь не только к Иоанне, но и к Марии, поскольку желал утешить ее.

Нo этого не может быть. Что-то, принесенное в жертву, пропадает навсегда, подобно дарам, сжигаемым на алтаре. Господь не возвращает их.

Мария посмотрела на Иисуса. Но ведь он знал, что говорит, ему было ведомо многое. Такое, что невозможно познать, как и его самого.

— Узнаю ли я тебя хоть когда-нибудь? — спросила она, погнувшись и коснувшись его рукава.

— Мне нечего скрывать, — заверил ее Иисус. — Узнать меня может любой.

— Идем. Тебе нужно поспать, — сказала Мария, взяв на себя заботу об Иоанне.

Вместе они поднялись на крышу и устроили себе постели подальше от дыры, проделанной преданными друзьями паралитика. Лежа на спине и глядя на усыпанный звездами небосвод, Мария ощущала незримое присутствие Бога, хотя Он и не говорил с ней. И порой ей даже казалось, будто она — совсем чуть-чуть! — приподнимается Ему навстречу.

 

Глава 30

Сильван, милый, рассказала ли тебе Ноема о том, что случилось, когда я вернулась в Магдалу и пыталась тебя разыскать? Прямо на ее глазах они отобрали у меня Элшиебу. Мой собственный отец — твой отец! — поносил меня непристойными словами и изгнал из семьи. Илий во всем был с ним заодно, а Иоиля они запугали, пригрозив лишить его средств к существованию, если он не встанет на их сторону.

Твоя любящая сестра Мария.

Вернувшись в Магдалу, я надеялась, что возвращаюсь домой, что родные мои обрадуются мне и возблагодарят Бога за мое исцеление от жестоких страданий. Увы, вместо того они со злобными проклятиями обрушились на спасшего меня человека, а меня обвинили в непотребном сожительстве с мужчинами, с коими я находилась в пустыне. Меня, которая была целомудренна, как Артемида, и верна Иоилю, как Пенелопа из твоих греческих книжек своему Одиссею. И что же — за все это они изгнали меня и забрали у меня дочь. Ты был моей единственной надеждой, но, когда я бросилась к тебе, тебя не оказалось дома, и для меня не осталось никакого спасения.

Помоги мне теперь! Пожалуйста, читай мои письма, и вот еще что — я буду прикладывать к ним маленькие записочки для Элишебы. Нет, ей их отдавать не надо, они просто заберут их. Прочитай их ей наедине, ведь у тебя наверняка есть возможность, не возбуждая подозрений, взять ее на время к себе поиграть с твоими детьми. Разлука с ней каждодневно терзает мое сердце, 6ывает, что даже руки начинают нестерпимо болеть от желания обнять ее.

Хотя меня и отлучили от семьи, я, зная, что ты беспокоишься, хочу рассказать тебе, что случилось, где я и как мои дела. Иисус, человек, который избавил меня от демонов, пришел в Капернаум, где он проповедует, учит и исцеляет. Может быть, ты уже слышал о нем. Его милосердные труды снискали ему великую славу и люди стекаются к нему отовсюду в надежде на помощь. В синагогу его больше не пускают, из-за разногласий с властями по поводу толкования Закона, поэтому он проповедует на полях и лугах, под открытым небом. Послушать его стекаются огромные толпы. Сильван, приходи и ты! Послушай его, заодно встретишься со мной. Я теперь стала одной из его помощниц. С каждым днем принявших его учение становится все больше и больше, но четверых его самых первых учеников ты знаешь. Раньше они были рыбаками и поставляли нам рыбу — это сыновья Ионы и Зеведея.

Дел очень много и теперь гораздо больше, чем когда-либо. Я занята целый день и под вечер валюсь без сил, но зато сон у меня здоровый и крепкий, ибо я знаю, что день провела, творя добро и помогая людям — людям, которые находятся в том отчаянном положении, в коем некогда пребывала я.

Кто он такой? Это неведомо никому. Неведомо и мне. Мне известно, откуда он родом, и я даже знаю его мать, братьев и сестер, но по-прежнему не понимаю, кто он такой на самом деле. В Иисусе заключена великая тайна, однако, когда ты находишься рядом с ним, он вовсе не кажется таинственным.

Все мы охвачены радостным волнением этой новой жизни, совершенно ни на что не похожей. Наши силы постоянно обновляются, и каждый день мы встречаем с нетерпеливым стремлением увидеть, что еще нас ожидает. Я и не подозревала, что такая жизнь возможна.

Но я никогда не буду счастлива по-настоящему, пока не воссоединюсь с Элишебой и пока Иоиль не поймет меня. Иисус говорит, что со временем это может произойти. Хочется верить, что и в этом он прав.

0, приезжай и послушай его сам! Приезжай и повидай меняI

 

Глава 31

Твой дядя Сильван прочтет тебе это письмо, поскольку ты пока еще не умеешь читать. Но когда-нибудь ты научишься (как научилась я), и в скором времени мы снова увидимся. Я знаю, что ты будешь такой же целеустремленной, какой была я, выучишься грамоте, поскольку захочешь узнать, что написано в книгах, а тех, кто станет говорить, будто бы девочке чтение ни к чему, слушать не станешь.

Твоя мама.

Я думаю о тебе каждый день. Нет, я думаю о тебе много-много раз за день. И о чем я думаю? Я вспоминаю, как ты смеялась, как тебе нравилось, когда мои руки при свете лампы отбрасывали на стенку тени и я представляла тебе забавные фигурки. Однажды я показала кролика с длинными ушами. На самом деле это были мои пальцы, но они походили на кроличьи уши. Ты подняла свои пальчики и тоже стала что-то изображать, хотя я так и не поняла что. Ты по-прежнему любишь это делать?

Я помню забавные слова, которые ты придумывала. Вместо «му-хи» ты говорила «муши», а иногда просто «ж-ж-ж-ж». Скоро ты все это забудешь, потому что научишься говорить правильно, но я запомню эти слова навсегда и иногда буду тебе напоминать. Мы сможем использовать эти, никому, кроме нас, неизвестные словечки, когда захотим, чтобы наш разговор не был понятен другим. Этот детский язык будет нашей с тобой тайной.

Я помню, как ты любила фиговые лепешки, которые я готовила из только что собранных плодов. Бывало, сидишь с перепачканный личиком и уплетаешь их за обе щеки. Скоро снова наступит время сбора фиг. Ты по-прежнему ими лакомишься?

Я люблю тебя, моя дорогая девочка, и скоро вернусь к тебе. Скоро. Целую и крепко обнимаю тебя.

 

Глава 32

Новость об Иисусе и той ночи исцелений распространилась по всей округе быстрее, чем ее мог бы разнести гонец. Вскоре в Капернаум начали стекаться огромные толпы народа, и город оказался переполнен. Петр и его семья попытались залатать дыру в крыше и закрыть окна ставнями, чтобы обеспечить себе хоть какое-то уединение, но не тут-то было. В собственном доме, превратившемся в центр проповеднической деятельности Иисуса, они оказались в настоящей осаде и едва могли нормально поесть.

Первые несколько дней Мария оставалась дома с Иоанной, присматривая за ней и выслушивая ее рассказы. Теперь, когда к ним присоединилась еще одна женщина, такая же как она, Мария не ощущала себя такой одинокой.

Иисус взял за обыкновение покидать дом до рассвета, в надежде оттянуть за собой толпу и снять «осаду» с жилища Петра. Однажды утром, после того как он вместе с Петром и Андреем ушел, Мария и Иоанна выбрались на заполненные людьми улицы Капернаума. Они направились по широкой прогулочной дороге, расспрашивая о пророке — учителе и целителе — и каждый человек указывал им другое направление. Раздосадованные, они прошли весь город до самой разделительной черты между владениями двух Иродов. Там находилась ненавистная таможня.

— Ну, там их точно нет! — рассмеялась Иоанна.

Но неожиданно Мария увидела их именно там, возле здания таможни. Она указала на них Иоанне, и они поспешили за ними, успели увидать, как спина Петра удаляется в примыкающий к таможне портик, как раз туда, где презренные сыновья Алфея облегчали кошельки своих соотечественников, разумеется осуществляя этот беззастенчивый грабеж в полном соответствии с законами Рима. Там были расставлены маленькие столики, за которыми помощники мытарей отвечали на вопросы жителей, определяли размер платежа и подсчитывали монеты, в то время как их начальники восседали на покрытых коврами креслах, надзирая за процессом. Сейчас внимание толпы почему-то было приковано именно к ним. Петр и Андрей стояли снаружи, у входа.

— Петр! — Мария дернула его за рукав.

Петр обернулся, но, к удивлению Марии, вместо того чтобы приветствовать ее, жестом велел ей молчать.

Она увидела, что внутри здания Иисус ведет беседу с человеком, сидевшим на богато украшенном кресле: судя по выражению лиц обоих, они спорили. Мытарь жестикулировал и указывал на свои книги. Мария заметила, что, хотя его жесты были энергичными, лицо оставалось невозмутимым и неподвижным, как деревянная маска.

Потом она услышала слова Иисуса.

— Не так уж ты и любишь свое дело, не правда ли? Я имею в виду деньги, — Иисус наклонился и взял серебряную монету из столбика, составленного рядом с учетными книгами. — Она так… мала — Он поднес ее к глазам и осмотрел, сморщившись, как будто от нее исходил плохой запах.

— Ее ценность не имеет никакого отношения к ее размеру, — ответил мытарь, забирая монету у Иисуса.

Даже голос его казался деревянным, как будто исходил из выдолбленной трубки.

— По-моему, Левий, это не лучшее занятие для левита, — сказал Иисус, доверительно подавшись вперед. — Да, Господь действительно обещал обеспечить всех левитов за счет их соотечественников, но, по-моему, он имел в виду не это. Он имел в виду, что ваше колено сможет свободно посвящать себя служению Ему, не беспокоясь об иных источниках существования.

Левий рассмеялся, его смех печальным эхом разнесся под крышей портика.

— Вообще-то у меня нет особого желания служить проповедником в Иерусалимском храме.

— Значит, ты предпочитаешь служить не Богу, а Мамоне?

— Мамона, надо же! Ну и чудные же слова ты используешь, — Левий вновь рассмеялся, теперь уже громче и искреннее.

— А, ты не любишь иносказаний? Слова «неправедные барыши» тебе ближе?

— Они тоже звучат чудно. Откуда ты вообще взялся, приятель?

— Он из Назарета. — Знакомый голос прозвучал совсем рядом с Марией, и она увидела, как мимо нее в помещение проследовал рослый, изысканно одетый мужчина. — Но он частенько наведывается в другие места, вроде Вифании и… Капернаума. Скажи мне, Левий, чем именно ты привлек его внимание?

Мытарь доброжелательно улыбнулся.

— Иуда! Что привело тебя сюда?

— Как обычно. — Иуда пожал плечами. — Пришла пора собирать, как там… «неправедные барыши».

— Приветствую тебя, Иуда, — сказал Иисус.

— Вы знакомы? — Левий перевел взгляд с одного на другого.

— Я наслышан о нем, — ответил Иуда и кивнул Иисусу. — А теперь рад познакомиться с тобой лично. Мне давно хотелось послушать, как ты говоришь.

— Ты всегда удивляешь меня, Иуда. Все-то ты знаешь и всех, — покачал головой Левий.

Иуда отмахнулся.

— О! Уверен, что рядом с Иисусом я человек ничем не примечательный. — Он указал на стопку монет. — В общем, если тебе они больше не нужны, пожалуйста, оставь их мне.

— Оставь их, Левий, и следуй за мной, — сказал Иисус, оставив слова Иуды без внимания.

Левий уставился на него, потом посмотрел на стоявшего рядом со столиком с деньгами Иуду, потом снова на Иисуса.

— Что ты сказал?

— Я сказал, оставь все это. — Иисус смотрел Левию прямо в глаза. — Следуй за мной.

Кто-то в окружающей толпе оскорбительно захохотал, но Левий, похоже, этого не услышал.

— Хорошо, — отозвался он и встал.

Лицо Иуды вытянулось. Но не успел он сказать что-либо, как Иисус повернулся к худощавому человеку с густой шапкой кудрявых волос, сидевшему на другом стуле.

— И ты тоже, Иаков!

Иаков вздрогнул, не понимая, откуда Иисус знает его.

— Могу ли я звать одного брата без другого? — пояснил Иисус- Мне нужны вы оба.

— Зачем? — спросил Иаков тонким голосом.

— Чтобы вы оставили жизнь грешную. А вы сами знаете, в чем согрешили.

— У меня… у меня много друзей среди грешников, — сказал Левий. — Пожалуй, сегодня вечером я приглашу их всех в свой дом. Мы с Иаковом объявим о нашем… уходе, а тебе представится возможность… поговорить с ними.

«Испытывает ли он Иисуса?» — подумала Мария.

— Хорошо, — сказал Иисус. — Я люблю грешников.

— Можно, я тоже приду? — попросил Иуда— Мне, знаешь ли, они тоже очень нравятся.

Уже стемнело, и в большом внутреннем дворе особняка Левия зажгли светильники, привлекавшие к себе тучи белокрылых мотыльков. Легкий ветерок шевелил листву на украшенных фонариками деревьях, под кронами которых к дому шествовали многочисленные гости. Концы шелковых головных платков развевались на ветру, подобно крыльям тех самых мотыльков. Приемы у Левия всегда были зрелищными. Обычно на них приглашались люди зажиточные и влиятельные, посещавшие хозяина дома, не обращая внимания на его не слишком почтенное занятие — разумеется, с традиционной точки зрения. Однако они привыкли вращаться в своем кругу и на сей раз были удивлены присутствием значительного количества незнакомцев. Появление нескольких римлян удивило богачей куда меньше: они решили, что у Левия с ними какие-то дела.

Между том сегодняшний прием был действительно необычным. Приглашали на него не накануне, а только сегодня, во второй половине дня, причем весьма странным образом. Левий расхаживал по улицам и зазывал к себе на вечер чуть ли не всех подряд. В результате собралась немалая толпа: все знали, что Левий не скупится на угощения, у него подают редкие заморские яства, а набивая желудок за его счет, гости испытывали особое удовлетворение, поскольку таким способом как бы возвращали себе часть денег, выуженных Левием из их кошельков.

Стоявшие на коленях слуги омывали ноги гостей ароматизированной водой и утирали ткаными полотенцами. Резные деревянные ширмы, что обычно разгораживали большой зал особняка, были сложены, и по освободившемуся пространству прохаживались слуги с кувшинами вина. Разумеется, самого лучшего, с виноградников горы Прамний. Повсюду на столиках располагались блюда с финиками из Иерихона и лучшими фигами из Сирии, чаши с фисташками и миндалем, а в воздухе уже висел дразнящий запах жареного барашка, которого вскоре должны были принести на блюде в обрамлении печеных яблок.

В центре зала, приветствуя гостей, стоял Левий, по обе стороны от него держались его брат Иаков и Иисус. Левий представлял Иисусу каждого, кто проходил мимо, и объявлял гостям:

— Я оставил свою должность и собираюсь уйти с этим человеком.

Первой реакцией всегда была недоверчивая улыбка. Левий начинал убеждать людей в том, что это серьезное решение. Некоторые верили и, заинтересовавшись, начинали допытываться о причинах. Другие просто смеялись и отходили к столам.

Явившись сюда с Петром, Андреем и Иоанной, Мария увидела среди гостей не только Иуду, но и Филиппа. Она обрадовалась ему — выходит, их первоначальная маленькая компания снова в сборе.

Левий нанял музыкантов, но вскоре звучание инструментов потонуло в громких голосах. Интересно, о чем так оживленно беседовали Иисус с Левием? Озирая зал, Мария углядела нескольких мужчин официального вида, которые, потягивая вино, внимательно наблюдали за гостями. Она и ее спутники направились к Иисусу и подошли как раз тогда, когда тот говорил-.

— Левий, в новой жизни тебе понадобится новое имя. Отныне я буду звать тебя Матфеем, что означает Дар Божий. Новоиспеченного Матфея, однако, этот выбор не впечатлил.

— По-моему, имя не самое подходящее, — натянуто отозвался он. — Ты же знаешь, кто я такой — сборщик податей. Мы не можем выступать в суде и даже участвовать в общих богослужениях. Ничего себе, «Дар Божий».

— Говори об этом в прошедшем времени, Матфей, — сказал Иисус. — Это раньше ты не мог. Когда был мытарем.

Матфей обвел взглядом шумных, смеющихся гостей.

— Для них я всегда останусь мытарем, — буркнул он, — Ничто не изменится.

Иисус улыбнулся.

— Я думаю, ты сам увидишь, что это не так. — Он указал на Симона. — Вот Петр — мой камень, моя скала. Ты знаешь, мне нравится давать людям новые имена. Симон говорит, что он тоже не чувствует себя твердокаменным. Но я сказал ему, что он окрепнет, закалится и станет как скала.

— Как настоящий валун, — рассмеялся Петр, похлопав себя по внушительному животу, — Судя по брюху, я на верном пути.

Группа таможенных служащих подошла к Матфею, явно любопытствуя, что же тут все-таки происходит.

— Слушай, Левий, — сказал один из них, — неужели ты и правда собрался оставить свое занятие?

— Правда, — заверил их Левий, а ныне Матфей.

— Прямо так, сразу?

Иисус положил руку на плечо Матфея, почувствовав, что тот нуждается в поддержке.

— Да, — ответил он, — Но все шло к этому долгое время. Марии пришло в голову, что Матфей, должно быть, слышал, как Иисус проповедовал в другом месте. Или, может быть, он лично знал кого-то, кого исцелил Иисус. Не мог же он принять столь серьезное решение в результате всего лишь одного короткого разговора о монете.

— А ты можешь себе это позволить? — резко спросил другой гость, по виду из мытарей. — А что скажет твоя жена? — Он обвел взглядом богато разукрашенный зал, подняв брови.

— Что чувствует облегчение оттого, что мы больше не будем изгоями, какими делало нас мое занятие, — прямо ответил Матфей. — Трудно радоваться достатку, когда люди считают, что каждый медяк, которого ты коснулся, запятнан. Такое богатство не лучше бедности. А порой и хуже.

— Нет ничего хуже, чем быть бедным.

— А, Иуда! Хоть ты ему скажи. — Мытарь кивнул в сторону Матфея.

Иуда взмахнул рукой, приветствуя всех.

— Значит, это твой прощальный пир, Левий! Или теперь тебя нужно называть Матфей? Замечательно придумано, честно тебе скажу. — Он заговорщически наклонился к нему. — А что, твоя жена действительно так считает?

Не успел Матфей ответить, как его брат Иаков обернулся и бросил гневный взгляд на группу веселящихся торговцев. Это были известные жулики, которых не раз штрафовали за использование фальшивых гирь.

— Что за бесстыдство! — воскликнул он. — Эти-то как посмели сюда явиться?

— Эх, если б они одни, — промолвил один из мытарей. — Ты туда посмотри.

Трое самых известных в городе пьяниц, заполучив в свое распоряжение целый бочонок, пили вино прямо из него, не удосужившись перелить в чаши. Компанию пропойцам составляли городские шлюхи в обычных для их профессии ярких нарядах, с обнаженными руками и множеством побрякушек. Тут же вовсю развлекались их закадычные приятели, воры, срезавшие кошельки на рынках.

Старейшины синагоги тоже заметили этих нечестивцев и тут же, шурша жесткими одеяниями, направились к хозяину дома. Подойдя, они вызывающе уставились на Иисуса, но обратились не к нему, а к Матфею.

— Значит, Левий, этот твой гость и есть тот самый человек, который объявляет себя учителем и пророком?

— Он самый, — подтвердил Матфей, — Если бы вы слышали, как он проповедует…

— О его учении мы слышали. Поэтому и пришли сюда — разобраться, что к чему. Но прежде ответь: зачем ты пригласил к себе в дом этих грешников? Ты что, с ума сошел?

При этом они лицемерно умолчали об очевидном факте: мытари считались, пожалуй, не меньшими грешниками, только другого рода.

— Это я пригласил их, — вступил в разговор Иисус, — Сказал, что6ы приходили. — Он посмотрел на Матфея. — Ты пригласил своих друзей, а я своих.

Старейшины уставились на него в хмуром недоумении.

— Зачем? Скажи нам, раз ты учитель, зачем тебе связываться с такими отбросами? Ты ведь знаешь, что грязь пятнает всех, кто с ней соприкасается. Этот принцип лежит в основе наших обрядов, всего, что касается купания и еды. И ты, конечно, не можешь не понимать, что это подрывает доверие к твоим… проповедям, что бы ты ни прооведовал.

— Я пригласил их сюда потому, что проповеди куда нужнее грешникам, чем праведникам. В лекаре нуждаются больные, а не здоровые.

Эти слова вызвали еще большее неодобрение.

— Похоже, — заявил один из старейшин, — это ты больше всех нуждаешься в лекаре. В лечении Торой. Законом!

Подошел римлянин, центурион, который вел дела с Матфеем и считался его другом. Благочестивые старейшины, подобрав полы, поспешили бочком удалиться, наградив Матфея и Иисуса злобными взглядами и досадуя, что их упреки не достигли цели.

— Как же таможня будет теперь обходиться без тебя… и тебя? — спросил римлянин у Матфея и Иакова.

— Ну, на наши места желающие найдутся, — ответил Матфей. — Обычно должности мытарей продают с публичных торгов.

— Тебя никто не сможет заменить, — посетовал римлянин.

— Ты всем так говоришь, Клавдий, — прямо, но без сарказма сказал Матфей, — Ну а я буду скучать по тебе — особенно по твоим комплиментам.

— Ты приобретаешь умного человека, — сказал Клавдий Иисусу. — Он усердный, у него прекрасная память, отлично разбирается в деталях… не знаю, правда, что ты ему собираешься поручить. Что у тебя за… организация?

— У меня нет никакой организации, — ответил Иисус.

— Значит, будет. Левий прямо-таки создан для того, чтобы все организовывать, это его стихия, — Он снова обратился к Матфею: — На таможне тебе не хватало размаха, вот в чем проблема. А вот взявшись за что-то новое, ты действительно сможешь двигаться вперед. Таким, как ты, нужно то, во что можно вонзить зубы.

— Знаешь, что мне казалось более чем курьезным? — спросил Матфей Иисуса, — Мне, как мытарю, запрещалось посещать синагогу, а Клавдию, римлянину, вообще не еврею, разрешалось.

— Это принцип лежит в основе наших обрядов, всего, что касается купания и еды, — повторил Иисус слова старейшины, — Принцип, может, и правильный, да только у этих святош все выворачивается наизнанку. Клавдий — язычник — прошу прощения! — значит, неподсуден нашему Закону, и оснований не пускать его в синагогу нет. А ты, мытарь, хоть и сын Израиля, а получается. что Закон тебе это запрещает. Глупость, конечно: кому действительно нужно быть ближе к вере, святости и учению, так это именно грешнику. Праведник и сам по себе хорош.

— Я тоже прошу прощения, — вмешался Клавдий. — Как мне кажется, эти ваши святоши делают такого рода заявления, не имея на это права. Правда, с вашими учеными и законниками трудно в чем-то разобраться, это закрытая каста, и чужаков они сторонятся. — Он рассмеялся, — Пожалуй, в каком-то смысле это и сблизило нас с Левием, для них мы оба чужаки.

Люди вокруг них напирали со всех сторон. В результате Марию и Иоанну оттеснили в сторону и конца разговора они таки не услышали.

— Должно быть, ты присутствовала на многих подобных сборищах, — сказала Мария Иоанне. Ирод Антипа постоянно устраивал пиры и прочие увеселения. — А скажи, ты видела, как происходило бракосочетание?

Антина не отказался от намеченного брака с Иродиадой, несмотря на предупреждения и обличения Крестителя.

— Нет. То есть я хочу сказать — я там была, но видеть ничего не видела.

Что имела в виду Иоанна, Мария поняла сразу: демоны не позволили ей увидеть церемонию.

— Может быть, в данном случае оно и к лучшему.

Мария машинально подумала о том, попробовали ли Антипа его невеста ее семейный гарум и понравился ли он им? Обратили ли они внимание на особую печать на амфорах?

«Надо же, когда-то все это казалось мне жизненно важным, — промелькнула у нее мысль. — А теперь все, что осталось в памяти и на сердце от прежней жизни, — это моя дочь. О Элишеба!»

Само это имя ранило ее как нож, и в этот момент Мария отдала бы все на свете, лишь бы только подержать дочь на руках.

Мария настолько погрузилась в свои мысли, что даже не заметила внезапного, стремительного движения рядом с собой, и встрепенулась, лишь услышав шум неожиданно разразившейся схватки. Трое мужчин в капюшонах, якобы направляясь к Матфею, обогнули Клавдия, а потом неожиданно набросились на римлянина и сильным толчком сбили его на пол. Клавдий тяжело упал на спину, а трое нападавших одновременно выхватили из-под одежды зловеще сверкнувшие, изогнутые клинки.

Наемные убийцы!

Весь зал разразился криками, женщины визжали, кто-то порывался присоединиться к стычке, другие устремились к выходу. На мгновение все смешалось, Мария видела лишь клубок рук и ног, наносивших беспорядочные удары, а потом поняла, что Клавдий, чья солдатская выучка не подвела, хоть его и застигли врасплох, сумел вскочить на ноги, лишив своих врагов первоначального преимущества. Теперь они наседали втроем на одного, однако их превосходство было уже не столь очевидным.

— Смерть! Смерть! — орал один из нападавших. — Убейте его сейчас!

Когда Клавдий поднялся, один из противников бросился ему на спину, словно наездник, вздумавший обуздать дикого жеребца, тогда как другой попытался ударить римлянина ножом в грудь. Клавдий искусно отразил удар, ногой выбив нож из рук убийцы. резко развернулся и через спину швырнул повисшего на нем врага с такой силой, что тот, шмякнувшись о стену, упал без сознания. Он распростерся, рука его разжалась и выпустила нож. Клавдий ударил обутой ногой по его запястью, и Мария услышала треск костей, ломавшихся, как гнилые щепки.

Однако третий из нападавших бросился на Клавдия сзади, намереваясь нанести колющий удар в спину. Кинжал не достиг цели, запутавшись в складках тяжелого плаща. Капюшон убийцы откинулся, открыв заостренное, как у хорька, лицо, которое Мария видела раньше.

Человек, который ворвался в дом Сильвана, Симон. Так его звали. Симон!

— Симон! — словно со стороны услышала Мария собственный голос. — Симон! Остановись! Остановись!

Симон был настолько поражен, услышав свое имя, что на мгновение замешкался. Но Клавдию хватило этой секунды, чтобы поймать руку нападавшего, разжать мертвую хватку на своей шее и, продолжая выкручивающее движение, сломать эту руку. Послышался треск, не столь резкий, как в предыдущем случае, но тоже неприятный для слуха. А затем вопль Симона — отчаянный и какой-то обиженный, будто это на него внезапно напали.

Мария подбежала к нему и присмотрелась. Да, это был тот самый человек.

— Это ты виновата! — выкрикнул Симон. Глаза его выкатились от боли в сломанной руке, но кривого ножа он так и не выпустил. — Отвлекла меня своим криком. Все из-за тебя!

— Что из-за меня? — выкрикнула в ответ Мария, — Ну, убил бы ты этого римлянина, но уйти отсюда тебе все равно не удалось бы. Ты умер бы на кресте — и ради чего?

— Если ты этого не понимаешь, значит, ты из числа наших врагов! — прорычал зилот, и тут его глаза сузились, — Ну конечно, так и есть. Помню тебя, как же. Я просил убежища, а меня выставили из дома… А ты при этом улыбалась и кивала. Изменница! — Позабыв о боли, он негодующе сплюнул.

Клавдий качал головой и растирал запястья, дивясь тому, каким чудом ему удалось избегнуть смерти.

— Его все равно распнут, — промолвил римлянин, кивая в сторону Симона. — Что удавшееся убийство, что неудавшееся — тут разницы нет. Разумеется, для закона, а не для того, на кого покусились. Так что конец ждет всех троих.

К тому времени их уже окружили римские солдаты. Руки Симона связали за спиной, причем он держался так, словно получал от боли удовольствие. Парня, которого Клавдий приложил об стену, который так и не пришел в себя, рывком подняли на ноги, на того, у кого римлянин выбил нож, тоже наложили крепкие узы.

— Уведите их, — приказал Клавдий солдатам.

, Симон! — Это заговорил Иисус. До сих пор он хранил молчание, но сейчас его голос прозвучал на удивление весомо.

Похожий на хорька убийца поднял на него глаза.

— Симон, — повторил Иисус.

Клавдий удивился, но подал солдатам знак подождать.

— В чем дело? — буркнул Симон. — Пусть с этим покончат, дайте мне умереть за мой народ! Не нужно мне никаких проповедей, плевал я на римский суд, а заодно и на наши власти, потворствующие захватчикам. Кончайте скорее!

— Симон! — В голосе Иисуса было что-то такое, что заставите зилота умолкнуть. — Симон. Присоединяйся ко мне.

— Что? — Лицо Матфея побледнело и вытянулось.

— Нет! — возразил Клавдий. — Он напал на представителя Рима, а это измена. Он должен умереть.

— Изменники умирают все время, — сказал Иисус. — О чем ты спросила его, Мария? «Ради чего?» Ради чего он готов умереть? Это очень глубокий вопрос. Симон, разве ты не хотел бы сделать что-нибудь, способное на самом деле приблизить Царствие Божие? Ты ведь шел на риск ради этого, не так ли?

— Я ничего не знаю о Царствии, — сказал Симон.

Лицо его уже начало сереть от боли: шок проходил, и сломанная рука давала о себе знать все сильнее.

— А я думаю, что знаешь, — возразил Иисус. — Хочешь ли присоединиться к нам и узнать о нем больше? — В ответ Симон ограничился хмурым взглядом, — Правда, для прихода этого Царствия не понадобятся ни ножи, ни убийства. Но с тебя, по-моему этого уже хватит, не правда ли?

— Этот человек арестован, — напомнил Клавдий.

— Да1 Да! Я пойду с тобой! — неожиданно воскликнул Симоц обращаясь к Иисусу. До него дошло, что это возможность избежать казни.

— Ты не можешь забрать его, — заявил Клавдий, — Кем бы ты ни был, такого права у тебя нет.

— А если я поручусь, что он больше не будет совершать убийства?

— По закону ты не можешь выступить поручителем, тем более за такого опасного преступника. За ним числится не одно сегодняшнее нападение. Нам крупно повезло, что его удалось схватить.

— Если он когда-нибудь выступит против тебя или кого-то другого, можешь наказать меня вместо него.

— У меня нет ни малейшего желания наказывать человека, который не создавал нам никаких неприятностей. Это не только несправедливо, но и бессмысленно: проблем не убавится.

— Симон, ты готов поклясться, что навсегда откажешься от насилия? — спросил Иисус.

Симон заколебался, потом кивнул, но не глядя Иисусу в глаза.

— Ты можешь начать с того, что отдашь нож, который пытаешься спрятать, — усмехнулся Клавдий.

Симон уронил оружие на пол.

— А ты, Дисмас? — спросил Иисус того зилота, которого римлянин ударил о стену.

Мятежник, услышав свое имя, опешил настолько, что потерял дар речи.

— Я к тебе обращаюсь, Дисмас, ~ повторил Иисус. Ты присоединишься ко мне?

— Нет! — испуганно воскликнул Дисмас. — Нет, ты безумец!

Без дальнейших разговоров солдаты подхватили его и поволокли прочь, пока он не передумал.

Второй зилот со сломанной рукой начал приходить в себя. Он тоже показался Марии странно знакомым: может быть, и его она видела в Тивериаде? Открыв глаза, мятежник обнаружил, что схвачен врагами.

— А ты? — спросил Иисус.

— Что? Кто ты? — Несостоявшийся убийца бросил взгляд на Симона. теперь пленника, и римлянина, который был не только жив, но и отдавал приказы, застонал от бессильной злобы и закрыл глаза.

— Меня зовут Иисус. Я приглашаю тебя присоединиться ко мне и моей благой миссии.

Пленник покачал головой.

— Единственная благая миссия, которую я знаю, — это борьба против Рима и его пособников, — сказал он. — Нет, благодарю.

— Симон сказал «да».

— От каждого человека можно ждать удивительного поступка. — Зилот презрительно скривился и пожал плечами.

— Удиви себя и присоединись к нам.

Зилот помедлил и затем отрицательно помотал головой.

— Уведите и его тоже, — распорядился Клавдий.

Теперь остался только Симон, растерянно озиравшийся по сторонам.

— Мне следовало бы быть с ними, — наконец сказал он.

— Ты уже сделал свой выбор, разве нет? — Иисус посмотрел на Клавдия. — Заверяю тебя в том, что этот человек более не опасен никому из римлян.

Центурион промолчал.

— Я тоже клянусь, — вмешался Матфей. — Я тоже готов поручиться за него.

Симон повернулся к бывшему мытарю.

— Вообще-то я собирался убить тебя, гнусного изменника своего народа, а этот римлянин просто оказался у меня на пути. Пособники захватчиков ненавистны мне даже более, чем сами римляне.

— Я знаю, — промолвил Матфей, — Долгое время мне приходилось остерегаться твоего ножа. Но это в прошлом, я больше не мытарь.

— Вот как? Но я склонен верить пророку Иеремии, сказавшему, что никогда барсу не избавиться от своих пятен.

— Но у Исаии сказано, что волки будут лежать рядом с агнцами, а это тоже против природы тех и других. Священное Писание не лжет, и при некоторых условиях любые перемены возможны, — заметил Иисус.

— Не знаю, как там насчет волков и агнцев, но уложить рядышком борцов за свободу и римлян будет намного труднее, — ответил Симон.

— Ты отпустишь его? — спросил Иисус у Клавдия.

— Я не могу.

— Я ручаюсь за твою безопасность, — сказал Иисус.

Клавдий открыл рот, чтобы возразить, но слова замерли на его губах, и он произнес не то, что намеревался вначале.

— Хорошо. Но залогом будет твоя жизнь. — Римлянин сурово посмотрел на Симона. — Ты понимаешь, что это значит? Любая выходка с твоей стороны приведет к гибели этого человека.

Симон отвел взгляд, словно вид ненавистного чужеземца жег ему глаза, но, уставившись себе под ноги, все же пробормотал:

— Да. я понимаю.

— Отпустите его, — неохотно отдал приказ Клавдий. — Не заставляй меня пожалеть об этом, — предупредил он Иисуса. — Или все вы умрете.

 

Глава 33

Моя дорогая Кассия!

Твоя Мария.

Я исписала множество страниц для тебя, когда подумала, что скоро тебя увижу, и они объяснят все. Но у меня нет возможности доставить их тебе, потому что некоторое время я буду находиться вдали от Магдалы. Вот если бы ты каким-нибудь образом смогло приехать и повидать меня… я передала бы тебе все написанное. Ты прочла бы и узнала все. Пересказывать все снова сейчас не буду, некоторые воспоминания слишком мучительны. Вот встретимся, поговорим с глазу на глаз, тогда другое дело. Знай только, что я была больна, и мне пришлось покинуть Магдалу на какое-то время. Теперь я нахожусь в окрестностях Капернаума и очень надеюсь, что ты сможешь навестить меня здесь.

Ты слышала о человеке по имени Иисус из Назарета? Он пророк. Раньше я никогда не встречала пророков, но он пророк, я знаю. Теперь он собрал вокруг себя единомышленников, они стали новой семьей для меня. Семья эта составлена из людей, которым он помог или позвал присоединиться к нему в осуществлении его миссии. Я рассказываю об этом в предыдущих письмах, тебе еще предстоит их прочесть.

Эта жизнь далека от той, которую я себе воображала, когда мы вместе мечтали о будущем. На самом деле я даже не подозревала, что такая жизнь существует. В прежнем моем представлении любая религиозная деятельность сводишь к неистовому пророчеству грядущего и к опасным обличениям пороков сегодняшнего дня — такова была проповедь Иоанна Крестителя— или к отшельничеству, позволявшему укрыться от этих пороков в пустыне, и к толкованию текстов Писания. Я не знала, что возможна святость совершенно иного рода. Но этот человек, Иисус, отличается от всех. Он не цитирует тексты, не истолковывает их и не удаляется от обычных людей, а, напротив, ищет их и живет среди них. Близость к нему не представляет никакой опасности, ибо не выступает против властей и не обрушивается с нападками на правителей. О Кассия, он будет проповедовать в открытых полях к северу от Капернаума через три дня. Пожалуйста, приходи послушать его и встретиться со мной. Я так соскучилась по тебе, дорогая подруга, так хочу увидеть тебя, обнять тебя.

 

Глава 34

Стоял погожий летний день. Высоко в небе, высматривая добычу, кружили ястребы, но сегодня ни среди посевов льна, ни в высокой траве поживы не было, ибо собравшаяся на полях толпа распугала всю мелкую живность. Люди стекались отовсюду, больше всего их теснилось на лугу у самой воды.

Мария и Иоанна качали головами, глядя на это столпотворение народа. Мария сама способствовала привлечению людей на проповедь Иисуса (не она ли приглашала на нее Сильвана и Кассию?), но такого наплыва не ожидал никто.

— Кто бы мог подумать, что придет такая уйма народа? — удивлялась Мария. — И откуда они только взялись?

— Наверняка из дальних мест, — предположила Иоанна. — Те, кто живет поблизости, у озера, не создали бы такую толпу, даже явись они все поголовно.

— Если бы все эти люди присоединились к нему, мы вышибли бы отсюда римлян в два счета, — заметил стоявший рядом Симон.

— Ты должен забыть об этом, — напомнила Мария.

Ей и Иоанне было поручено помочь Симону войти в их дружную семью. Но зилот оказался крепким орешком, тем более что в отлично от прочих явно согласился присоединиться к Иисусу лишь для того, чтобы спасти свою шкуру.

Симон глянул на Иисуса, который беседовал с Петром и Иаковом Большим, которого Мария и остальные прозвали так, поскольку другой Иаков, брат Матфея, был невысоким. Им казалось более вежливым назвать «большим» того, кто выше ростом, чем именовать «маленьким» другого.

Симон покачал головой.

— Ваш хваленый Иисус поступил как глупец, поручившись за меня. Как только эта рука заживет, — он поднял забинтованную руку, — она снова будет наносить удары врагам.

— Значит, это ты глупец, Симон, — резко сказала Мария.

Однако она чувствовала, что, хотя зилот и не признавался себе в этом, отвага Иисуса обезоружила его.

— Может быть. — Симон пожал плечами. — Может быть. Но страна вопиет об избавлении.

— Ты сам говорил, что изгнал бы римлян, будь у тебя столько народу. — Иоанна указала на толпу. — Но таких сил у тебя нет и не будет. И желания умереть, как мы видели, тоже нет.

— По-твоему, выходит, я трус?

— Нет, Симон, — поспешила заверить его Мария, испугавшись. как бы он не вздумал немедленно доказывать обратное. — Мы прекрасно знаем, что ты пришел к Иисусу и к нам не потому, что хотел этого. Но мы надеемся, что со временем ты поймешь, что поступил правильно. — Зилот продолжал глядеть на женщин исподлобья. — Симон, я знаю тебя дольше, чем кто-либо из нас. И я знаю твою храбрость и целеустремленность. Просто я считаю, что им можно найти лучшее применение. Главное, слушай, что говорит Иисус. Он тоже желает избавления.

Симон хмыкнул.

— Избавления, да не того. — Он попытался скрестить руки на груди, но скривился от боли.

— Ладно, — примиряюще улыбнулась Иоанна, — время покажет, кто прав.

Мария отметила, что Иоанна за последнее время расцвела и теперь выглядит крепкой, здоровой и энергичной. Хвала Господу за то, что еще один человек спасен от демонов! Она потянулась и взяла Иоанну за запястье, подумав, что, может быть, ее настоящие сестры — это сестры но несчастью, бывшие одержимые, сподобившиеся избавления.

— Иисус собирается говорить, — сказала Иоанна, и они втроем направились к остальным, чтобы слышать получше.

Походя Мария отметила, как прогрелся воздух, и отстраненно подумала, что день обещает быть душным.

Моpe слушателей было огромным, чуть ли не таким же, как раскинувшееся позади него озеро. Некоторые, здоровые телом, искали духовного исцеления и избавления от тайных грехов, иные, по виду фарисеи, к коим принадлежала семья Марии, хотели послушать нового проповедника, но огромное число недужных жаждало излечения. Некоторые приковыляли на костылях, другие, хоть и обходились без них, еле переставляли ноги. Бедных крестьян выдавали поношенные, домотканые туники и стоптанные сандалии. Под темными капюшонами скрывались прокаженные, согбенные то ли отчаянием, то ли недугом. Больных, вовсе неспособных ходить, принесли на носилках.

— Ты только позволь твоей тени упасть на моего отца, и он исцелится! — воскликнул один юноша, указав на неподвижный холмик на носилках.

— Вы пришли сюда потому, что изголодались по слову Божьему! — возгласил Иисус. — И у Господа есть слова для вас, и Он хочет, чтобы вы услышали!

Шум толпы на удивление быстро смолк, и голос Иисуса достиг самых задних рядов.

— Друзья мои, мне так много нужно вам сказать! — продолжил Иисус. — Но самое важное — это то, что вы дороги своему Небесному Отцу. И Он ваш Отец, и Он хочет, чтобы вы думали о Нем так. Он хочет, чтобы обращались к Нему не только в нужде, но и в радости, как ребенок бежит к своему отцу с криком: «Отец! Отец» Важны не церемонии и запреты, а любовь и радость, с которой вы придете к Нему.

Люди на поле зашевелились и загомонили, кивая головами.

— Церемонии не приближают вас к Отцу вашему, — продолжал Иисус. — Ритуальное очищение, подношения — все это не имеет значения. Господу нужны ваши сердца, и ничего больше.

— Богохульство! — прозвучал одинокий визгливый голос.

— Богохульство? Нет! — ответил Иисус. — Разве не сказано у пророка Осии: «Ибо Я милости хочу, но не жертвы»? Позвольте же мне поведать вам о Царствии Небесном. Оно грядет, оно уже здесь, среди вас. в этот самый миг. Вы можете вступить в него сегодня, в этот час! Но описать его в словах невозможно, вы должны прочувствовать его сердцем.

— Как? Как? — воскликнул худощавый мужчина средних лет, стоявший в первых рядах.

— Есть два пути, — сказал Иисус. — Первый очень прост. Конец этого века грядет и скорее, чем вы ожидаете. Люди разделятся. Одни будут взяты на Небеса, к Небесному Отцу своему, где им будет сказано: «Я испытывал жажду, и вы дали мне воду, я был голоден, и вы накормили меня, я был наг, и вы одели меня, я страдал в узилище, и вы навестили меня — за то вам Царствие Небесное». Когда же они в удивлении скажут, что никогда не видели Господа ни в нужде, ни в темнице, Он пояснит: «Всяк, помогающий другому в нужде, делает это для меня».

— А как насчет соблюдения Закона? Как насчет чистоты? — спросила какая-то женщина.

— Дочь моя, соблюдение Закона похвально, и никто этого не отрицает, — ответил Иисус после недолгого размышления. — Но требуется большее. Помогала ли ты своим братьям и сестрам? — Он указал на толпу.

«Но откуда взять время на своих ближних, если у набожных людей все оно уходит на обряды и церемонии? — подумала Мария, — Да и какой женщине позволят помогать чужим людям, не спросив мужа или отца? Кажется, Иисус не совсем справедлив к этой незнакомке».

— А второй? — спросил кто-то. — Второй путь к Царствию?

— Он заключается в том, чтобы понять его смысл, его великую тайну так, чтобы вы могли построить свою жизнь согласно ему.

— Как? — задал вопрос дородный мужчина в дорогой одежде.

— Ах, мой друг, — заметил Иисус, — ты, я вижу, знаешь, как ценить радости жизни и хорошие вещи. — Он подошел к этому человеку и потрогал его плащ. — Сразу видно человека со вкусом.

Человек отдернул плащ, видно опасаясь, что проповедник велит ему отдать его бедным, которые как раз пробирались в первые ряды. Иисус рассмеялся: по-видимому, смущение толстяка его позабавило.

— Так вот, Царствие Небесное куда драгоценнее, чем этот кусок ткани, даже если его привезли из Аравии и соткали из самой тонкой шерсти! Царствие Небесное подобно драгоценной жемчужине, за которую не жалко отдать все свое состояние, до последнего медяка. Все за Царствие Небесное!

Потом он развернулся, оказавшись лицом к другой группе людей.

— Да, это жемчужина! Бесценная жемчужина! И если она у тебя есть, ты должен дорожить ею. А на это, скажу я вам, способны не все. И если вам выпало обладать жемчугом, не разбрасывайте его перед людьми, не ведающими и не понимающими его истинной цены. Люди эти как свиньи, а разве стали бы вы предлагать что-то ценное свиньям? Не мечите жемчуг перед свиньями, они затопчут его в грязь. И мало того, потом обратятся против вас, дабы втоптать в грязь и вас самих.

«Не это ли вызвало всю ту ненависть, что обрушилась на меня, когда я вернулась в Магдалу? — подумала Мария, — Может бытъ, именно жемчужина и была причиной? Может быть, я еще не знала об этом, а они уже разглядели ее во мне».

— Но самое лучшее известие для вас сегодня — то, что Царствие Небесное уже здесь и внутри вас, внутри самого вашего существа! Вам не нужно больше ждать. Оно здесь, и вы часть его! — возвысился над толпой голос Иисуса.

— Но как это может быть? — спросила молодая женщина. — Мы ничего такого не видим.

Вопрос задала Кассия! Сердце Марии замерло. Кассия пришла! Она получила письмо, которое Мария отправила ей с оказией, с человеком, вроде и вызвавшимся выполнить поручение, но не слишком надежным. А может быть, она не получила письма, но пришла по собственной воле, прослышав о проповеднике. Мария решила, что дослушает ответ Иисуса и тогда уже побежит к подруге.

— Царствие сие открывается не очам, но сердцу, — пояснил Иисус, — И вот что надлежит знать: никто не приходит ко мне, кроме тех, кого притягивает Отец мой. Раз ты пришла, значит, Царствие уже коснулось тебя.

Мария увидела, что Кассия призадумалась. Она очень хорошо понимала, что это значит.

— Кассия! — Подскочив к ней, Мария заключила молодую женщину в объятия, но та, ничего не поняв, принялась отбиваться. — Кассия! Кассия! Это я, Мария!

Кассия опустила руки и уставилась нее.

— Мария?

— Ты получила мое письмо? Ты пришла благодаря ему?

— Я… я… — Кассия сглотнула. — Да, я получила его. Но, Мария… — Она отстранилась. — Я не узнала тебя.

Мария сорвала с себя шарф, открыв остриженную голову. Кассия ахнула.

— Да, моя краса, которой я так дорожила, пропала. Мне пришлось пожертвовать волосами. Но… о моя подруга, ты здесь! — Она взяла ее за руки. — Давай подыщем укромное местечко.

Разумеется, поговорить как следует в толчее было невозможно Мария повела Кассию к покрытому галькой берегу, где веяло прохладой и росли дававшие тень деревья. Несколько лодок покачивались поблизости, хозяева их слушали Иисуса с воды, но более им никто не мешал.

— Вот… вот… — Мария вытащила свернутые страницы, которые хранила за поясом, чтобы передать Кассии, если та придет. — Тут вся моя история.

— Я должна прочесть это сейчас? — спросила Кассия.

— Да. Можно, конечно, и потом, но по возвращении у тебя наверняка возникнет тысяча вопросов, которые ты захочешь задать, а меня не будет рядом, чтобы ответить.

— Хорошо.

Кассия бросила ласковый взгляд на Марию, взяла письма и, отойдя к скале, погрузилась в чтение. А когда закончила и вернулась, от ее улыбки не осталось и следа. Она заняла место рядом с Марией, и они бок о бок прислонились к валуну так, что их локти соприкасались.

— Я не знаю, что сказать, — промолвила Кассия.

— А я не знала, как написать об этом.

— Так тебя выставили окончательно? Иоиль прогнал тебя?

— Не только Иоиль, но мой отец и мой брат.

— Неужели они даже не обрадовались тому, что ты исцелилась? О Мария, от какого ужасного недуга ты страдала в одиночку!

— Их это не волновало, — сказала Мария и, произнося эти слова, вдруг поняла, как же это было гадко. — Единственное, что их беспокоило, — это моя репутация. Нет, даже не моя, а их собственная. Они боялись, что подозрение, павшее на меня, запятнает их.

— Но это ужасно!

— Но это правда. — Мария помолчала. — Правда в том, что обо мне они и не думали. Никто, даже Иоиль! Их всех куда больше волнует их положение в обществе, их репутация в Магдале.

Каждое ее слово падало, как удар молота.

— А Элишеба?

Мария вздохнула.

— Я попыталась похитить ее.

— Не может быть!

— Может. Я хотела забрать ее у них, у них всех, оставить у себя. Но они были сильнее и отняли ее. — Мария схватила Кассию за рукав. — Ты позаботишься о ней вместо меня!

— Мария, — сказала Кассия мягко, — меня не знают в твоей семье, я никак не могу заботиться о ней.

— Да, конечно… — Мария сглотнула хлынувшие из глаз слезы.

— Ну а Иоиль? — спросила Кассия. — Он что, разведется с тобой?

— Я… у него не было такого намерения, когда я видела его. — Она не позволяла себе даже задумываться над этим.

— Но остальные будут давить на него, пытаться его убедить, — предположила Кассия.

— Но я… что я могу? Если я вернусь…

Кассия посмотрела на Иисуса, который говорил и воздевал руки над толпой, подчеркивая свои слова.

— Похоже, что у тебя есть дела здесь, — сказала она.

— Да. Что… что ты о нем думаешь? Ты понимаешь, что притягивает людей к нему?

— Понимаю ли я, что притягивает тебя к нему? — переспросила Кассия, — Да. Это я понимаю. Но на меня это не действует. Я не пойду вслед за твоим Иисусом. Я должна вернуться домой.

«У тебя нет нужды в нем, — с грустью подумала Мария. — А без настоятельной потребности к Иисусу никто не приходит. Может быть, как раз не ведающие горя и заслуживают жалости больше других, ибо они не ищут пути к истине».

— Спасибо, что пришла, — сказала она. — Это значит для меня больше, чем я могу выразить.

«Это значит, что пути назад для меня нет», — прозвучало у нее в голове.

С печалью в сердце Мария обняла на прощание старую подругу, а когда та ушла, горько разрыдалась.

Долгое время Мария сидела одна, пытаясь совладать со слезами. Наконец, опустошенная, она поднялась и направилась обратно к Иисусу.

«Иисус — единственное, что у меня осталось», — подумала Мария.

В это же время к нему подошла и группа страшно обезображенных людей — семеро мужчин и три женщины, прокаженные, с бледной, шелушившейся, бугристой кожей и искривленными, узловатыми ногами.

— Помоги нам! — воскликнули они. — Если тебе ведомо Царство Божие, это в твоих силах!

Иисус посмотрел на них и задал неожиданный вопрос:

— Вы хотите исцелиться?

Как странно. Кто бы не хотел исцелиться в таком состоянии?

Они закивали и снова возопили:

— Иисус, учитель, сжалься над нами!

— Идите, покажитесь священнослужителю и сделайте жертвоприношение, согласно велениям Моисея, — сказал он.

Существовал обряд очищения прокаженных, предписанный Законом.

С разочарованным видом прокаженные повиновались и почтительно поклонились. Вроде бы ничего не произошло, но Марии показалось, что они чуточку распрямились и поступь их стала легче. Покачиваясь в жарком мареве раскаленного воздуха, прокаженные побрели обратно к Капернауму, к Иисусу же, собравшемуся продолжить речь, вдруг устремился слепец и на ощупь ухватился за край его одежды.

— Помоги мне!

Иисус наклонился, взял лицо слепого в ладони и долго смотрел на него, после чего спросил:

— Какой помощи ты от меня ждешь?

— Почему он все время об этом спрашивает? — недоумевала Мария.

— Я хочу видеть! — воскликнул слепец.

Иисус помолился, потом слегка коснулся его век.

— Твоя вера вернула тебе зрение, — изрек он.

Человек стоял, моргая, щурясь и потирая глаза.

— Ты видишь? — спросил его Иисус. — Что ты видишь?

— Я вижу… очертания. Движущиеся цвета. И… — слепец протянул руку и коснулся лица Иисуса, — лицо. Твое лицо — Исцеленный подался вперед, и его затуманенные зрачки глянули в ясные глаза Иисуса. — Я вижу твое лицо!

Он упал на колени и схватил руки Иисуса, бормоча:

— Спасибо тебе! Спасибо!..

— Вы видите эти исцеления? — спросил Иисус толпу. — Это всего лишь знак, знак того, что Царствие грядет, что оно, как я сказал вам, уже здесь. Как обещал Исаия, слепые прозреют, узники обретут свободу, скорбящие утешатся. Я здесь всего лишь орудие… всего лишь инструмент Господа, предназначенный возвестить об этом.

День клонился к вечеру, солнце к закату.

— Друзья мои, ступайте с миром, — обратился к слушателям Иисус. — Возвращайтесь к себе домой и расскажите другим о том, что творит Господь.

— Они никогда не уйдут, — тихонько сказала Иоанна, наклонившись к Марии.

Однако, как ни удивительно, все разошлись. Огромная толпа стала разбредаться: кто в глубь суши, кто по пешим тропам вокруг озера. Ко времени, когда наступили сумерки, Иисус и его последователи остались одни.

Костер весело потрескивал, рассыпая в ночи яркие, как маленькие звездочки, искры. День вымотал всех, сидевших сейчас вокруг огня, хотя проповедовал вроде бы один Иисус. Однако другие каким-то таинственным образом тоже чувствовали себя причастными к его трудам.

— Вы будете делать и то, что я делал сегодня, и другое, гораздо более важное, — пообещал им Иисус. — Дел много, и в одиночку мне с ними не справиться. Нужно, чтобы вы помогали мне.

— Мы… мы не знаем как, — покачал головой Филипп.

— А можем ли мы научиться? — спросил Петр. — Можешь ты научить нас своим секретам?

Иисус улыбнулся.

— Секрет один, и он открыт для всех, но мало кто хочет им воспользоваться. Повиновение Богу. Делайте то, что Он требует от вас, и вам будет дана великая сила.

Костер зашипел, как змея. Симон оглянулся, подумав, что кто-то может подкрасться к ним.

— Единственное, что я знаю, — сказал Филипп, — это исполнение Заповедей.

— Это начало, — отозвался Иисус. — Это основа. Большинство людей первым делом ждут приказов и повелений, на самом деле это как раз то, что нужно в последнюю очередь. Вначале Господь дает вам простые задания. Тому, кто явит себя верным в малом, будет доверено большое.

— Учитель, я не хочу показаться непочтительным или слишком приверженным ко всему бренному, но на что мы собираемся жить? — спросил Матфей. — Прости меня, я практичный человек, привык иметь дело с деньгами и счетами и ничего другого не знаю. Мы ведь должны чем-то питаться? Мы что, будем попрошайничать? — Предвидя обвинения в гордыне, он вскинул руку, прося не перебивать его, — Дело не в том, что мне стыдно. Пусть даже те, с кем я раньше служил, увидят меня с протянутой рукой… Но чтобы выпрашивать подаяние, нужно время, а ты сам говоришь, что у нас всех будет по горло другой работы. — Матфей прокашлялся. — Так я, во всяком случае, тебя понял.

— Очень рад, что среди нас нашелся деловой человек, — отозвался Иисус, коснувшись руки Матфея. — Ты совершенно прав, у нас есть неотложные дела, которым мы должны уделять все нашe внимание. Но когда я говорил людям, чтобы они не беспокоились, я прекрасно знал, что всем нам нужно есть.

— У меня есть деньги, — сказала вдруг Иоанна— У меня много денег. — Она наклонилась и развязала мешочек, который носила на поясе. — Возьми их, я с радостью потрачу их на прокорм братьев и сестер, чтобы мы все могли заняться более важными делами.

Иисус потянулся, взял мешочек, открыл его и заглянул внутрь.

— Щедрый взнос. Это предоставит нам время для трудов на ниве Господней.

— Когда мой муж освободил меня… — Голос Иоанны дрогнул. — Нет, скажу начистоту, когда он выгнал меня, потому что я была безнадежна, он хотел успокоить свою совесть, поэтому и отдал мне все эти деньги. Конечно, он понимал, что, скорее всего, меня сразу ограбят, поскольку я не в состоянии позаботиться о себе, но это примиряло его со своей совестью. Но я была одержимой, а не глупой, а это разные вещи: как не потерять деньги, я понимала. И теперь они твои.

Избавившись от денег, Иоанна, казалось, испытывала облегчение и искреннее удовольствие от того, что может как-то помочь Иисусу.

— Спасибо тебе, Иоанна, — сказал он.

Мария посмотрела на лица собравшихся вокруг костра людей. Теперь они стали друг для друга родными, заменили каждому семьи, потому что иной опоры, кроме этого сообщества у них не было.

— Присоединятся ли к нам и другие? — спросила она Иисуса.

— Может быть. Это зависит от того, кого призовет Отец. Если он захочет, чтобы пришли другие… тогда мы радушно встретим их. И мужчин, и женщин.

Мария не сдержалась и высказала то, что давно вертелось у нее на языке:

— Учитель, для мужчины оставить свой дом — не такое уже редкое дело. С женщинами все по-другому. Тебе не кажется, что ты требуешь от них того, что не соответствует их природе?

— Может быть, тебе и правда пришлось заплатить слишком высокую цену, — кивнул Иисус. — Но я почувствовал, что ты не такая, как все, и нужна для моей миссии. Будь ты мужчиной, я позвал бы тебя без колебаний, но меня не остановило и то, что ты женщина. Ошибся ли я в том, что отнесся к тебе таким образом?

— Нет! — без раздумий ответила она. — Не ошибся!

— Хотел бы я знать, куда Господь поведет нас. — Андрей обвел задумчивым взглядом товарищей.

Иисус ответил не сразу. Он задумался, а потом сказал:

— Это не было открыто даже Аврааму. Когда Господь повелел ему оставить Ур, ему не было сказано ничего более. Но, с другой стороны, не послушайся Авраам и не покинь Ура, всего прочего вообще не произошло бы, так зачем же было открываться заранее?

— Но если бы Авраам знал все, возможно, он бы лучше мог решать, как ему поступать? — спросил Иаков Меньший, брат Матфея.

— Он был бы воодушевлен обещаниями, и ему было бы легче переносить невзгоды, — поддержал его Петр.

— Второй ответ лучше. Это правда, что Господь порой дает обещания, чтобы поддержать нас в трудные времена. Но очевидно, что Он не раскрывает Свою волю любопытствующим, а только тем, кто, как Он знает, ее исполнит. Ну а раз все равно исполнит, можно ведь и не открывать.

— Трудная мысль! — воскликнул Филипп. — С ней нелегко смириться. Потому что это нелегко осознать. Кто может выдержать такое? Или понять?

— Я думаю, суть как раз в том, чтобы исполнять, что должно, и без понимания, — сказал Иисус. — Я не могу обещать, что все будет вам разъяснено, но зато уверяю вас, что на той стезе, на которую вы ступаете, вас ждут великие приключения. Жизнь с Богом не бывает скучной.

«Как и с тобой, — подумала Мария. — Но все-таки, куда ты нас поведешь?»

 

Глава 35

Наступление очередного знойного дня ознаменовалось тем, что толпы людей начали собираться на поле еще до рассвета. Этот нарастающий гул и вырвал Марию из сна, чему, впрочем, она только обрадовалась. Ей снилось, как Иоиль выгонял ее из дома, а Элишеба бежала за ней, протянув ручки, и Мария проснулась в слезах.

Кассия… Кассия здесь — такова была ее первая мысль. Потом, отогнав остатки сна, Мария вспомнила, что Кассия приходила, но помочь ей ничем не смогла и не поняла Иисуса. А Силъван вообще не появился, несмотря на ее письмо. Возможно, он его не получил. Или… может быть, он встал на сторону остальных ее родичей. Должно быть, они расписали Силъвану ее краткое посещение Магдалы в самых отвратительных тонах.

Гомон нарастал, и Мария быстро умылась и привела себя в порядок. Как и в предыдущие дни, она не знала, чего именно ожидать сегодня, как не знала, долго ли еще Иисус собирается оставаться здесь и проповедовать в чистом поле. Народу и на сей раз собралось очень много, но сегодня в первых рядах во множестве стояли фарисеи, вырядившиеся словно в синагогу, с талиф — молитвенными покрывалами с чрезвычайно длинной бахромой. Здесь, посреди поля, да еще в такую жару церемониальные одеяния выглядели более чем странно и сразу выделяли их из толпы.

Едва Иисус успел помолиться и появиться перед народом, как фарисеи засыпали его вопросами.

— Рассуди, учитель! — воскликнул один из них, растолкав своих товарищей и встав прямо перед Иисусом. — Мы подвластны Риму, не так ли? И платим налога в казну кесаря. Но позволительно ли платить эти налоги, зная, что деньги используются язычниками для того, чтобы нас же и угнетать?

Этот вопрос являлся одним из самых болезненных для всей страны. Зилоты категорически отвергали саму мысль об уплате податей, что в глазах Рима делало их мятежниками. Сторонники компромисса считали это возможным, что в глазах соотечественников делало их трусами. Таким образом, вопрос был сугубо провокационным: ответить на него, вне зависимости от того, на какую сторону ты встал, означало нажить врагов.

— Как будто мы обязаны содержать их! — прошипел Симон, — Что тут говорить, все ясно!

— Покажите мне монету, — попросил Иисус.

Какой-то человек услужливо подал ему римский динарий. Иисус взял его, внимательно рассмотрел и вернул фарисею с вопросом:

— Кто изображен на монете?

Фарисей присмотрелся к изображению, отчеканенному на серебряном кружочке.

— Тиберий, римский кесарь, а что?

— Отдавайте кесарю кесарево, а Божие Богу! — сказал Иисус. Симон, стоявший рядом с Марией, покачал головой.

— Платить налоги кесарю! — пробурчал он. — Как он может говорить это?

— Все земные законы преходящи, — добавил Иисус. — С приходом Царствия они утратят всякий смысл. Придавать им большее значение, чем они того заслуживают, — ошибка.

— Наш Закон вечен! — воскликнул один из фарисеев, — Вечен, ибо это часть нашего Божьего Завета.

И тут вперед выбежал юноша, он несся прямо к Иисусу, его плащ вился за плечами.

— Хвала Господу! Хвала Господу! — выкрикивал он.

Он даже подпрыгнул, сделал маленький поворот в воздухе и приземлившись с изяществом танцора, пал к ногам Иисуса.

— Благодарю тебя! Благодарю тебя! Когда ты послал нас к священникам, я не знал… я не понимал…

Говор выдавал в нем самаритянина, а самаритяне считались опасными еретиками.

Иисус взял его руку, заставил подняться и, внимательно присмотревшись, сказал:

— Вижу, ты из тех прокаженных, что приходили ко мне вчера. Но их было десять человек! Где остальные девять? Неужели никто из них не вернулся, чтобы воздать хвалу Господу, кроме иноземца, самаритянина? — Он коснулся головы юноши. — Ступай. Твоя вера исцелила тебя.

Исцеленный человек поклонился и направился через толпу.

— Самаритянин! — сказал кто-то. — Ты коснулся прокаженного и к тому же самаритянина!

— Это то, что я имел в виду, когда говорил об ошибочном толковании Закона, — сказал Иисус. — Иногда иноземец, язычник, может оказаться угоднее Господу, чем тот, кто подсчитывает свой сбор мяты и тимьяна и жертвует Богу положенные десять листков из каждых ста. Что сказал Господь пророку Самуилу? «Я смотрю не так, как смотрит человек; ибо человек смотрит на лицо, а Господь смотрит на сердце».

— Но мы-то в состоянии увидеть лишь внешнее, — подал голос один из фарисеев, низкорослый, плотный, но с привлекательным лицом. — Нам не дано Божьей премудрости, мы не можем заглянуть человеку в душу, а значит, можем судить о нем по тому, что видим. Или ты хочешь, чтобы мы притворялись, будто видим его насквозь? Но вряд ли такое притворство угодно Богу.

«При его наружности, — подумала Мария, — он, наверное, не понаслышке знает о том, как судят по внешнему виду, хотя обычно это, скорее всего, работает в его пользу».

Иисус после недолгого размышления ответит:

— Ты верно сказал, Господа не порадует, если мы станем притворяться, будто обладаем прозорливостью, присущей одному Ему. Но Он милостив и всегда готов открыть нам истину, мы же должны желать и стремиться ее увидеть.

Уже минул полдень, и людям стоило подумать о доме и еде, но никто не двинулся с места. Они стояли на солнцепеке и продолжали засыпать Иисуса вопросами.

Неожиданно Мария приметила в толпе хорошенькую рыжеволосуго женщину, стоявшую рядом с мужчиной, чье лицо показалось ей знакомым. Ну конечно, это Иаков, непреклонный брат Иисуса. А позади него и мать Иисуса Мария — вон как она переживает за сына, все на лице написано. Жестикулируя, родичи Иисуса разговаривали с державшимися по обе стороны от них мускулистыми мужчинами, усилиями которых вся компания успешно проталкивалась вперед. Когда это удалось, здоровяки направились прямо к Иисусу с намерением схватить его, но он увернулся и, не глядя на них, обратился к матери:

— Матушка, что вы делаете?

В голосе его звучала глубокая печаль.

— Сын мой, ты… ты… — Она расплакалась. — Ты повредился умом. Доказательство тому — твое поведение в Назарете и здесь. Пожалуйста, отдайся в наши руки и позволь нам отвести тебя обратно домой, где ты можешь отдохнуть и прийти в себя.

К Иисусу с весьма решительным и сердитым видом протолкался Иаков.

— Так вот ради чего ты бросил нашу плотницкую мастерскую? Ради этой ереси? Как смеешь ты требовать, чтобы я заменил тебя ради этого? — Он попытался схватить Иисуса за плечо.

И тут Мария наконец узнала другую женщину. Это была Лия, сестра Иисуса. Да, конечно, она вышла замуж и жила в Капернауме.

— Иисус! Иисус! — взмолилась она. — Пожалуйста, оставь это! Мы слышали о тебе, но не хотели верить, пока не увидели собственными глазами! Ты и впрямь сбился с пути! Что с тобой случилось? Возвращайся в Назарет, отдохни, приди в себя!

Ее головной плат сбился, открыв пышные, чудесные волосы.

— Нет! — заявил Иисус, отпрянув от родных с видом столь опечаленным, что Марии показалось, что он сейчас расплачется. Но ему удалось взять себя в руки.

— Мы твои родные, твоя мать, твоя сестра и твой брат! — воскликнула Лия. — Подумай об этом. Твои мать, сестра и брат!

Она подошла поближе, но, оказавшись на расстоянии протянутой руки, остановилась, не сделав попытки прикоснуться к нему. Здоровяки тоже бездействовали, дожидаясь сигнала.

Иисус отступил назад. Вместо того чтобы обратиться к родным, он огляделся по сторонам, обвел взглядом Марию, Петра, Симона и всех остальных своих последователей, и в его взгляде светились любовь и привязанность, какие человек может испытывать только к самым близким и родным людям. Потом он возвысил голос, обращаясь ко всем присутствующим.

— Моя мать, моя сестра и мой брат? Кто они, моя мать, моя сестра и мой брат? — Иисус посмотрел на Марию, свою мать, на Лию и на Иакова— Моя мать, моя сестра и мой брат — это те, кто слышит слово Господа и исполняет его.

— Мы всегда внимали слову Господа и исполняли волю Его, — упрямо возразил Иаков.

— Нет, если вы считаете меня безумцем, — заявил Иисус. — Это две вещи несовместные.

— Иисус! Иисус! — запричитала всхлипывая, его мать. — Сын мой, сын мой!

— Нет, матушка, он не твой сын! — заявил Иаков, покровительственно обнимая мать. — Он вовсе не твой сын. И мне он не брат!

Чуть ли не силой он развернул ее и направился сквозь толпу назад, прочь от Иисуса, молча проводившего их взглядом.

Теперь толпа взирала на Иисуса совсем по-другому, ведь он только что, на глазах у всех, пренебрег верностью семье — основой всех устоев. Можно было спорить по поводу тех или иных не слишком вразумительных мест в Писании, но святость семейных уз сомнению не подвергал никто. Семья от Бога — а этот человек сейчас заявил, что может выбирать себе родичей по собственному усмотрению.

Потрясенные люди начали быстро расходиться, и скоро от огромной толпы осталось всего несколько человек, среди которых Мария узнала изысканно одетого Иуду.

— Подойди, Иуда! — позвал Иисус. — Подойди н присоединяйся к нам! Стань мне братом!

Иуда лишь попятился, явно устрашенный тем, что его выделили и позвали. Почему? Ведь он ничего не говорил, только наблюдал.

— Иуда! Пойдем! Мы уходим в другое место. Идем с нами, — снова обратился к нему Иисус.

Иуда повернулся и пошел прочь, затерявшись среди людей.

— Ладно, давайте переправимся на другой берег озера, — предложил Иисус своим спутникам. — Нам нужно найти укромное местечко и спокойно отдохнуть.

Лодки раздобыли быстро, и, когда они отчалили, Мария, оглядываясь назад, туда, где еще недавно колыхалось людское море, вздохнула с облегчением. По мере удаления от берега она ощущала себя все в большей безопасности. Все эти люди — как мог Иисус ответить им? Он исцелил ее, когда был практически один, и больше никто от него ничего не требовал, но теперь… Как вообще можно сделать для столь великого множества людей то, что он сделал для нее?

Они пристали к восточному побережью озера, относившемуся к владениям Ирода Филиппа, брата Антипы, вытащили лодки на берег, и Иисус направился в глубь суши, обходя многочисленные камни. Местность выглядела суровой и неприветливой, но зато безлюдной, а значит, сулила уединение.

Иисус поманил спутников за собой, и они двинулись вдоль неровного побережья. Близился заход солнца. Ученики видели его восход и теперь дивились тому, сколь многое смогло вместиться между восходом и закатом, словно Иисус растянул эти часы на многие дни.

Мария смотрела, как Иисус шел среди камней, отбрасывая длинную тень рядом с округлыми пятнами прохлады, что создавали валуны. Голова его была опущена, он явно печалился из-за размолвки с семьей. Все хранили молчание, но внезапно тишину прорезал донесшийся неведомо откуда леденящий кровь крик.

Иисус остановился и огляделся по сторонам.

Из-за ближайшей скалы показался человек, совершенно голый и такой грязный, что его можно было принять за обезьяну, Он держал в каждой руке по острому камню. В то время как все ошеломленно уставились на него, он, как лезвием, полоснул острой кромкой себя по груди, и на покрытой коростой коже остался косой разрез, из которого выступила темная кровь. На руках и ногах его были ржавые железные браслеты с болтающимися обрывками цепей.

Похоже, их занесло на ту опасную территорию, где Мария, Андрей и Петр уже однажды подвергались нападению. Эти люди, одержимые, обладают огромной силой и куда опаснее, чем можно предположить с виду.

— Бежим! — крикнул Петр и схватил Иисуса за руку.

Но Иисус не сдвинулся с места. Петр попытался увлечь его прочь.

— Учитель! Этот человек опасен!

И снова Иисус не двинулся, Петр же отступил назад, заботясь о себе.

Одержимый человек взревел, обошел вокруг Иисуса на четвереньках, как зверь, оскалился и зарычал. Следом появился еще один человек, видимо тоже одержимый, но не так сильно, а может, пребывавший во временном просветлении рассудка.

— Не подпускай его близко! — предупредил он Иисуса, — Этот малый порвал железные цепи, и никто не может усмирить его. Всех, кто приближается, он убивает.

Одержимый с обрывками кандалов продолжал кружить вокруг Иисуса. Мария испуганно схватила Иоанну за руку, но вместе со страхом она испытывала и сочувствие: ей ли было не знать, что такое власть нечистого духа.

Теперь человек-зверь подобрался к Иисусу совсем близко и припал к земле, бормоча что-то невнятное. Спина его, вся в струпьях, походила на плохо выделанную шкуру, грязные, всклоченные волосы торчали во все стороны.

Не дожидаясь, пока он произнесет хоть слово, Иисус велел:

— Злой дух, выйди из этого человека!

В ответ человек метнулся к Иисусу с воплем:

— Чего ты хочешь от меня, Иисус? Поклянись перед Богом, что не станешь терзать меня!

От его визга по коже пробегали мурашки.

Иисус не шелохнулся и не отступил, даже когда одержимый скалясь, припал на корточки у самых его ног.

— Как тебя зовут? — невозмутимо спросил он.

Человек поднял голову и обнажил зубы.

— Имя мне легион, — сказал он, — ибо нас много.

— Оставьте этого человека, — приказал Иисус легиону демонов.

Человек дернул головой.

— Не отсылай нас отсюда! — прозвучал совсем другой голос. — Не отсылай нас отсюда!

— Прочь к своему хозяину, в ад!

— Нет! Нет! — Воздух заполнился многоголосым ревом и воем.

— Оставьте его! — громко повторил Иисус свой приказ.

— Позволь нам вселиться в свиней! — взмолились демоны, скуля и завывая на все лады.

И только тогда Мария заметила большое стадо свиней, которые паслись на склонах холма, близ крутого, обрывистого берега.

— Хорошо, — произнес Иисус. — Я даю вам разрешение.

Человек упал и забился в конвульсиях, изрыгая невообразимые звуки, а потом дернулся и затих. В тот же миг по склону холма пронесся странный шум, и мирно пасшиеся за мгновение до этого свиньи внезапно заволновались, как бывает с животными, чувствующими приближение землетрясения. Затем нервное хрюканье перешло в истошный визг, и все они разом устремились по склону прямо к обрыву. Когда они пробегали мимо, Марию обдало непривычным, затхлым запахом, и ее чуть не стошнило. Ей запомнились их маленькие, налитые кровью глаза и слюнявые рыла. Не умеряя бега, первые свиньи прыгнули с обрыва вниз, а за ними посыпались новые и новые. Задние ряды, налетая, сталкивали передних; те, что упали на камни, разбивались, свалившиеся в воду бултыхались там, пока сверху их не придавливали другие и они не шли на дно. Мелководье было завалено тушами, некоторые погибли сразу, другие, покалеченные, еще дергались и визжали. Мария увидела, как у Симона, стоявшего рядом, отвисла челюсть.

— Вот твое секретное слово, — сказала она. — Свиньи. По-моему, для тебя это символично.

— Это был всего лишь пароль, — пробормотал он, рассеянно кивая. — Я не имел в виду…

«Жемчуг перед свиньями… — вспомнила Мария. — „Не мечите жемчуг перед свиньями“. Может быть, моя семья в Магдале — как эти свиньи, тупые, не способные понять? Они накинулись на меня, как это стадо свиней».

Свиньи продолжали падать с обрыва, истошно визжа. Исцеленный человек неподвижно, как мертвый, лежал у ног Иисуса.

Солнце уже село за холмами, когда последние из свиней бросились вниз. Огромное стадо погибло полностью. Свиные туши грудами лежали на берегу и покачивались на воде.

Мария и Иоанна утирали лоб исцеленного человека мокрыми тряпицами и пытались привести его в чувство. Глаза он наконец открыл, но был очень слаб, настолько, что ему приходилось придерживать голову. Обе женщины помнили эту слабость.

— Ему надо поесть. И прикрыть наготу, — промолвила Мария и вспомнила ту добрую женщину, которая пожертвовала ей свой плащ, когда она была в схожем положении. — Хоть чем-нибудь.

Петр предложил свой плащ, Филипп — лишнюю тунику, Симон снял с себя сандалии. У Андрея нашлось несколько смокв и немного пресного хлеба.

Наконец исцеленный медленно присел, но продолжал пребывать в ошеломлении и, похоже, мало что мог вспомнить. Марии и Иоанне это тоже было знакомо.

— Кто ты? — спросил он наконец, слабо повернув голову.

— Это Иисус, — объяснила Мария. — Святой человек, который обладает властью изгонять демонов. Точно так же он помог мне. И ей. — Она указала на Иоанну.

— Тебя исцелил Господь, — сказал Иисус. До мертвых свиней ему, похоже, не было дела.

Некоторое время человек озирался по сторонам, потом сбивчиво проговорил:

— Ты спас меня.

— Господь спас тебя, — терпеливо повторил Иисус.

— Никто не мог это сделать, — прошептал исцеленный. — Я страдал долгие годы, ко мне призывали множество известных святых людей, и все без толку. — Он с удивлением оглядел себя. — Мне так долго пришлось быть зверем. Одежда! Что за чудо!

Он погладил тунику и плащ, а потом внезапно схватил Иисуса за руку.

— Позволь мне пойти с тобой! Позволь мне остаться с тобой! Я хочу быть вместе с другими твоими последователями!

— Нет, — тихонько промолвил Иисус.

Мария испытала настоящее потрясение. Ведь он же все время принимал тех, кого спасал?!

— Но мое место здесь. Я чувствую это! Я не хочу покидать тебя! До сего времени я…

— Нет.

— Ты не можешь так поступать! Я должен быть с тобой! У меня больше никого нет! — Исцеленный человек заплакал. — Ты не можешь бросить меня, после того как спас!

— Разве у тебя нет семьи? — ласково спросил Иисус.

— Была, — сказал человек. — Но я не знаю… это было так давно… и я так изменился. Того, что было, уже не вернуть.

Иисус посмотрел на него, и Мария почувствовала, что он разрывается между жалостью и долгом. Иисус сочувствовал этому человеку, но он знал, что нужнее и лучше для каждого часто бывает не то, чего ему хочется.

— Верно. Былого не вернешь. Но ты живой свидетель того, что содеял Господь. Поэтому тебе дается задание, и задание трудное: ты должен вернуться домой и рассказать всем о милосердии Господа и о явленном Им чуде.

— Но я не хочу возвращаться домой! Меня не привечали там и раньше и не будут рады теперь!

— Вот почему я сказал, что это трудная задача, — молвил Иисус. — Вернуться к тем, кто смотрит на тебя сверху вниз, только ради того, чтобы свидетельствовать о Господе… Да, дело и вправду нелегкое. Но его возложил на тебя Бог, а не я.

В это время вновь послышались вопли. Новые стада свиней спустились по склону, и животные, увидев мертвые туши, принялись испуганно визжать. За свиньями появились и люди: поднятый демонами и свиньями шум переполошил всю округу. Взорам местных жителей предстала странная картина — множество туш под обрывом и в озере и маленькая группа людей, собравшаяся вокруг Иисуса.

— Что происходит? — требовательно спросил один из них, уставившись сначала на Иисуса, а потом, узнав одержимого, на него. Что тут случилось?

Трудно было сказать, что напугало селянина больше: вид мертвых животных или исцеленного человека.

— Этот человек избавлен от демонов, — заявил Иисус, после чего возложил руки на плечи исцеленному и развернул его лицом к слушателям.

— Иешуа! — воскликнул один из вновь пришедших. — Неужто это правда ты?

— Правда, — сказал одержимый. — Тот самый Иешуа, тот, которого ты знал всю свою жизнь.

Старый знакомец, однако, вместо того чтобы обрадоваться, испуганно отпрянул.

— Это невозможно! Он был безумен годами! Он даже сорвал с себя цепи!

Других местных жителей гораздо больше волновали мертвые свиньи.

— Что все это значит? Кто это учинил? — переговаривались они.

— Демоны, изгнанные из этого человека, вселились в свиней, — пояснил Иисус.

— А кто за них заплатит? — спросил один из людей. — Это же огромный убыток! Сотни драхм. — Он повернулся к Иисусу: — Ты будешь за них платить? Ты?

Иисус удивился.

— Это была плата за избавление вот этого человека, брата твоего. — Он указал на Иешуа.

— Он мне не брат! — заявил распалившийся хозяин животных. — Кто будет платить за свиней? Кто? Кто?!

Иешуа бросил последний умаляющий взгляд на Иисуса. Но Иисус покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Ты должен остаться здесь.

— Убирайся отсюда! — заорал на Иисуса кто-то из толпы. Убирайся отсюда! Прочь! И не смей вообще появляться на этих берегах!

Разгневанные люди стали подбирать с земли камни, и Иисусу со спутниками пришлось срочно отступить к покачивавшимся на мелководье лодкам. Уже начинало темнеть. Вцепившись в борт, Мария представила себе, что Иисус и ее мог бы отослать домой как поступил с Иешуа, и у нее едва не подкосились ноги. Оказывается. быть исцеленной еще вовсе не значит оказаться избранной им, как она думала до сих пор. Слова, которые ои произнес в Вифании. а она тогда не обратила на них особого внимания: «Не ты выбираешь меня, но я выбираю тебя»— теперь гремели в ее ушах.

Почему я, а не Иешуа? Марии хотелось настоять на том, чтобы он отправился с ними, но Иисус высказался на сей счет решительно. Может быть, чтобы освободиться по-настоящему, полностью, Иешуа надлежит сделать в Гергесе что-то важное, такое, о чем ведомо только ему самому и Иисусу?

Было уже совсем поздно, когда они благополучно вернулись к тому месту, где разбивали лагерь в предыдущую ночь. Еще одну ночь предстояло провести под открытым небом, но Мария начала привыкать к такому образу жизни и больше не видела в нем ничего странного. Более того, собственный дом, в который всегда можно вернуться, постепенно превращался для нее не более чем в воспоминание.

— У лис есть норы, и у птиц небесных есть гнезда, а Сыну Человеческому негде преклонить голову, — сказал Иисус, когда они располагались на ночлег.

— Учитель, летом оно и ладно, но что мы будем делать зимой? — спросил Петр.

— А вот наступит зима, тогда и посмотрим, — спокойно ответил Иисус, расстилая на земле свой плащ.

Сама мысль о ночевке под открытым небом зимой, когда льют стылые дожди и дуют пронизывающие ветра, заставила Марию поежиться: она почти ощутила на лице колючие ледяные капли.

— Друзья мои, мы… — Неожиданно Иисус остановился и обернулся на какой-то посторонний шум.

Из темноты, покачиваясь, словно они висели в воздухе сами по себе, появились два зажженных фонаря. Потом из мрака выступили державшие их руки, а там и лица: одно оказалось знакомым лицом Иуды, а другое — давешнего набожного красавца.

— Так, Отец мой направил к нам еще двоих, — промолвил Иисус и поднялся на ноги. — Добро пожаловать.

Иуда, явно нервничая, вышел вперед.

— Я не знаю, что именно я буду делать здесь… — начал он.

— Господь знает, — улыбнулся Иисус. — Доверься ему.

Иуда рассмеялся.

— Раньше Он никогда со мной не говорил. Не знаю, с чего бы Ему снизойти до меня теперь.

— Он и с Моисеем раньше не говорил, пока не счел это нужным.

— Я не Моисей.

— Это ведомо Господу, — отрезал Иисус и перенес внимание на спутника Иуды.

— Я нашел твои ответы… удовлетворительными, — сказал тот, — Разумными. Убедительными, — Он помолчал и добавил: — Впечатляющими.

Иисус рассмеялся.

— Мне лестно, что у тебя сложилось такое мнение. Кто ты?

— Меня зовут Фома. Мы хотим присоединиться к вам.

— Ты не знаешь, что это значит.

— Никто из этих людей тоже этого не знал, — снова вступил Иуда, оглядывая спутников Иисуса. — Судя по всему, это просто люди, не упустившие возможности обрести веру.

— Вера, — согласился Иисус. — Да, это самое важное. У тебя есть вера?

— У меня… да-да есть! — Иуда заговорил взволнованно, словно сам себя убеждал в этом. — Я давно ищу человека в честности которого мог бы не сомневаться. Я сказал себе: когда я найду этого честного человека, такого, который даст на все вопросы ответы, заслуживающие полного доверия…

— Прислушайся к Господу и пойми, что безупречных людей нет и не может быть, — перебил его Иисус. — Недаром же у Давида говорится: «Нет делающего добро, нет ни одного». Все мы грешники в глазах Господа.

— Нет, это, конечно, так, но я ищу человека, безупречного в людских глазах и по людским меркам. И вовсе не стремлюсь увидеть в нем абсолютное совершенство.

— Но сам, конечно же, меньшим не удовлетворишься? — спросил Иисус.

— Ты, я вижу, суровый надсмотрщик. Допускать несоверщенства в других, но самому быть безупречным? Я, конечно, попытаюсь, но…

— «Попытаюсь»? Ненавижу это слово! — к удивлению Марии заявил Иисус, — Скажи лучше — преуспею. Добьюсь! — Он хмуро посмотрел на Иуду. — Если твой ребенок будет тонуть, скажешь ли ты: «Я попытаюсь его спасти»? Нет, конечно. Так и с Царствием Божиим. Малодушные в нем не нужны. Со своим «я попытаюсь» иди в другое место.

— Хорошо, тогда я преуспею.

— Так-то лучше.

Иисус повернулся к Фоме, жестом предложил ему сесть рядом со всеми, потом кивнул Иуде:

— Присоединяйся к нам. — Он огляделся по сторонам и сказал: — Вы те, кого я выбрал, дабы открыть мое сердце. Но есть много других, которые желают следовать за нами, но пока на почтительном расстоянии. Что ж, пусть так. Они пойдут за нами, будут слушать нас, а потом, если проникнутся, догонят нас и присоединятся к нам на нашем пути.

— Но… сами-то мы куда пойдем? — спросил Петр.

— Прежде всего, думаю, нам надо покинуть здешний край, перебраться в другое место. Давайте пойдем по городам Галилеи — в Хоразин и Вифсаиду. Ибо для этого я был послан.

Иуда подался вперед.

— Я польщен тем, что причислен тобой к избранным и допущенным в этот круг, но считаю своим долгом уведомить тебя, как обстоят дела во внешнем мире. А обстановка там… в людских царствах, — пояснил Иуда, — ухудшается. Пилат только что натравил свою солдатню на группу паломников из Галилеи, которые пришли в Иерусалим с миром. Они находились в храме, когда он приказал вырезать их. По какой причине, я не знаю.

Последовало долгое молчание.

— Мы должны помолиться о них. Наши бедные соотечественники!

— Некоторые были из Тивериады, некоторые — из Капернаума и из Магдалы, — добавил Иуда. — Я слышал об этом от своего отца.

Из Магдалы? Кто? Вдруг кто-нибудь из близких или знакомых? Мария похолодела. О! Только не это!

— Да, Пилат — жестокий властитель, — сказал Филипп.

— Все земные владыки в том или ином смысле жестоки, — указал Иисус. — Это то, что я стремлюсь изменить.

В этот момент из темноты появился еще один человек. Петр вскочил, чтобы посмотреть, кто это.

— Петр, ты не узнаешь меня?

Петр присмотрелся.

— Я… — Он запнулся, ища в памяти имя.

— Нафанаил! — подсказал пришедший. — Мы были вместе в Вифании! Иоанн Креститель! Помнишь? — Смуглый, нервный, худощавый мужчина шагнул вперед.

Иисус встал, чтобы приветствовать его, пожал ему руку и расцеловал его в обе щеки.

— Давно мы не виделись, Нафанаил.

— Но в конце концов я пришел, — отозвался тот. — Это длинная история.

Нафанаил! Итак, после долгих духовных поисков, он решил вернуться. Марию это порадовало.

— Главное, что ты присоединился к нам, — сказал Иисус. — А истории, я думаю, здесь у всех длинные. Полагаю, мы с интересом будем слушать их у костра, одну за другой, вечер за вечером. Но за твой приход мне следует возблагодарить Бога, ибо я уже почти отчаялся.

— Добро пожаловать, — обратился к Нафанаилу Фома, — меня зовут Фома, я пришел незадолго до тебя и, таким образом, был здесь последним. Но теперь последний — ты.

Фома принадлежал к строгим религиозным начетчикам и первым из их числа обратился к Иисусу. И хотя его вступление в ряды учеников было своего рода победой, Мария сомневалась в том, что решение принять этого человека являлось мудрым. А что если он засланный соглядатай фарисеев и фанатиков?

Может ли барс избавиться от своих пятен?

Тут же Мария устыдилась своей внезапной подозрительности и того, что она осмеливается заглядывать в чужую душу.

 

Глава 36

На следующее утро Иисус и его ученики отправились в путь, пролегавший по пыльным тропам, которые в этом краю служили дорогами.

— Не дойдем ли мы до самого Дана? — осведомился Петр так громко, что его услышали все.

— А ты хочешь этого? — спросил Иисус.

— Да! Да! Мне всегда нравилась поговорка «От Дана до Вирсавии». Ведь имеется в виду все славное царство Израиля, с самого севера до самого юга!

Иисус рассмеялся.

— Ну что ж, Петр, мы обязательно дойдем до Дана. Если не теперь, то когда-нибудь.

Марии тоже всегда нравилась эта поговорка: «От Дана до Вир-савии». При этих словах ее мысленному взору представали картины из времен царствования Соломона; роскошные колесницы с доблестными колесничими, марширующие могучие армии, караваны верблюдов, везущие с севера и востока богатые дары, чтобы сложить их к ногам премудрого царя, огромные флотилии кораблей с драгоценным грузом слоновой кости и благовоний, теснящиеся у причалов. Да, во время оно Израиль был великим, могущественным государством, которому завидовали соседи, а не нынешней ужавшейся в размерах территорией, разделенной между мелкими царьками и во всем подвластной Риму.

По мере того как путники поднимались все выше в горы, перед ними открывался великолепный вид на расстилавшееся внизу Галилейское море, и, когда усталость заставила их выбрать тенистое место и остановиться, чтобы передохнуть и поесть, с места привала был виден даже дальний, южный, берег.

Они достали и разделили припасы — вино, сыр и хлеб. Вино, изначально далеко не лучшее, от жары и тряски в бурдюках стало еще хуже, сыр начал сохнуть, а хлеб из муки грубого помола не имел вкуса, как и подобает пище бедняков.

«Отныне это наша пища, — подумала Мария. — Многим из нас будет нелегко к ней привыкнуть». Иаков и Иоанн, безусловно имели возможность пить лучшее вино из отцовских погребов, Иуда — на это указывает его образованность — тоже человек обеспеченный. Иоанна вообще привыкла к дворцовому столу. Петр и Андрей, уважаемые граждане Капернаума, никогда не бедствовали, да и Иисус, когда жил в Назарете, тоже.

Мария вгрызлась в кусочек засохшего сыра и вспомнила тот сыр, который всегда ела дома, — козий, подкопченный овечий, белый творог; все это они ели с петрушкой и луком, положив на большие ломти свежего хлеба. Когда сыра было вдоволь, она принимала это как должное. Но раз его больше нет, значит, нет. Нечего и думать об этом, сплошной соблазн и искушение.

Далеко внизу она видела Магдалу или то, что казалось ей Маг-далой. Во всяком случае, темневшую густую рощу, обозначавшую северную границу города. Весь день Мария беспокоилась о паломниках из Магдалы, которые, по словам Иуды, пострадали при нападении солдат Пилата. Кто они? И почему Пилат приказал напасть на них?

Конечно, это не Иоиль. Вряд ли бы его понесло в паломничество в Иерусалим. Тот Иоиль, которого она знала, не был склонен к подобным вещам. Другое дело, ее родные — Сильван, Илий и Натан…

Да, они могли пойти. Прошло много лет с тех пор, как Илий побывал в Иерусалиме, и он наверняка был бы рад повторить это благочестивое путешествие. О! Только бы они не пали жертвами солдат Пилата!

— У тебя встревоженный вид. — Мария перехватила внимательный взгляд Иуды.

— Нет, ничего.

— Я чувствую, тебя что-то беспокоит. Поделись со мной.

Помедлив, Мария призналась;

— Я беспокоилась о моих близких в Магдале. Надеюсь, что их не было среди галилеян, пострадавших из-за Пилата.

Иуда кивнул. Он подошел к ней поближе и потянулся, чтобы коснуться ее руки, но заколебался и ограничился словами:

— Нет ничего постыдного в том, чтобы переживать за тех, кого мы любим, даже если они отвергли нас.

И это говорит Иуда? Как-то не похоже на него.

— Я знаю это, — сказала она, помолчав.

Склонив голову, Мария быстро прочитала личную молитву о безопасности Илия и Натана и почувствовала, что Бог ответил ей.

Путники продолжали взбираться к простиравшемуся высоко над озером каменистому плато. По пути им попадались рощи оливковых деревьев, как ладони подставлявшие солнцу свои широкие листья, но долины Галилеи и ее буйная, пышная растительность остались позади.

— Остановимся здесь, — объявил Иисус на закате, когда они подошли к краю маленькой долины, где имелся колодец.

Далеко внизу под ними поверхность озера вновь приобрела другой оттенок: на сей раз оно стало красным, как кирпич. Впервыe за долгое время перед ними не было просителей, домогающихся внимания Иисуса, носилок с калеками, жаждущих исцеления, и учителей Закона с каверзными вопросами.

— А ведь, кроме нас, тут никого нет, — заметил Филипп, — Сдается мне, это случилось в первый раз с тех пор, как мы были в пустыне с Иоанном Крестителем.

Стоило ему вспомнить об этом, и в сознании Марии вдруг возникла тревожная картина… или мысль… или видение. Нечто, связанное с Иоанном.

В последнее время они ничего о нем не слышали: говорили только, что Иоанн Креститель отправился в Самарию, где по-прежнему проповедовал и крестил, но уже вне пределов досягаемости имевшего на него зуб Ирода Антипы.

«На самом деле, — подумала Мария, — при всем своем диковатом облике и необузданном языке Иоанн далеко не такой вольнодумец, как Иисус. Он проповедует неистово, но сама его проповедь вполне традиционна: покайтесь, творите добрые дела и будьте добры сами. Он не призывал к отречению от своей семьи или обычного образа жизни. Тогда как Иисус…»

Мария с Иоанной наломали у дороги веток, набросили на них плащи и устроили себе постели. Казалось, что на таком ложе не скоро заснешь, но вышло по-другому. Усталость, накопившаяся за эти дни. мигом сморила ее.

Пробудилась Мария неожиданно, в самое темное время ночи. Сна, на удивление, не было ни в одном глазу. Она приподнялась на локтях и обвела взглядом холмики фигур, спящих у костра, или, точнее, того, что от него осталось. Сердце ее сильно билось, ибо не менее отчетливо, чем спящих товарищей, она видела Иоанна Крестителя. Он отчаянно жестикулировал и что-то выкрикивал, но слов Мария не слышала. Пророк отбивался от нападавших на него солдат, выворачивался, пинал их ногами, но они одолели числом, скрутили его и куда-то поволокли. На миг взор ее затуманился, а потом возникла другая картина: теперь Иоанн Креститель предстал находящимся в темнице, закованным в цепи, бессильно уронившим голову на колени и, похоже, лишенным всякой воли к сопротивлению побоями или голодом. Его волосы висели жидкими прядями, открывая кое-где голый череп: то ли они клочьями выпадали от невзгод, то ли их вырвали.

Иоанн поднял голову и увидел Марию. Да, он смотрел на нее в упор!

— Скажи Иисусу, — прошептал он. — Скажи Иисусу! — Пророк умоляюще протянул руку.

— Что сказать Иисусу? — спросила она вслух. — Я ничего не знаю.

— Ты видишь меня. Здесь, в темнице. Скажи Иисусу. Это дело рук Ирода Антипы. Это его злодеяние. Он хочет, чтобы я умолк.

«Но где ты?» — хотела было спросить Мария. Но пока формулировала в уме вопрос, картина перед глазами опять сменилась, тюремная камера съежилась и исчезла, а на ее месте предстала могучая крепость, вздымавшаяся на круче посреди безжизненных песков и камней пустыни. Прежде Мария никогда не видела этой цитадели, и ничего, указывающего на то, где она находится, вокруг не наблюдалось. Разве что… Она мысленно велела картинке увеличиться и увидела вдалеке берег и поблескивающую воду. Не Галилейское море, а незнакомое, продолговатое озеро, окруженное безжизненной пустыней. На берегах не было ни растительности, ни признаков человеческого жилья.

Даже никогда не бывавшая там Мария сообразила, что это, должно быть, Мертвое море, соленый водоем, лежавший далеко на юге.

Потом ей вновь явился заточенный в темницу Иоанн. Должно быть, он тоже увидел Марию, ибо, шатаясь, поднялся на ноги и воззрился на нее.

В следующий миг видение пропало. Не осталось ничего, кроме догорающего костра и спящих товарищей. Единственным, что нарушало тишину, было их сонное дыхание.

«Скажи Иисусу!..»

Что ему сказать? Конечно, все это был просто сон, хоть он и показался очень живым и правдивым.

«Однако ведь у меня уже бывали видения — взять, например, тот случай, когда мне явилась прародительница Валла.

Но нет, это, конечно, была лишь игра воображения — она мне привиделась, а не явилась. Я думала о ней, а потом мои собственные мысли вернулись ко мне будто бы со стороны, в виде этого якобы видения».

Вот и сейчас что-то в этом же роде, внушал Марии голос рассудка. На миг ее кольнул страх: а не вернулись ли демоны? Но нет, нынешние ощущения не имели с теми ничего общего.

А вдруг это правда послание?

«Когда ему сказать?» — попыталась она спросить Иоанна, но дотянуться до него не смогла. Больше он не появлялся.

В конце концов Мария решила подождать до утра, ведь Иоанн не настаивал на срочности, не просил что-то предпринять. Просто просил сказать Иисусу. Вот она и скажет. Завтра.

Задолго до рассвета Мария услышала, как кто-то поднимается. Должно быть, в конце концов она заснула, и ночь истаяла медленно, как плавно текущий ручей. Иоанна рядом с ней еще мирно спала.

Мария встала, думая о том, как хорошо побыть несколько минут наедине с собой. Окрашенное светом зари озеро виделось сверху размытым пурпурным пятном.

— Вот я пред Тобой, Господи! — приступила она к молитве. — Услышь меня, о Всемогущий. С тех пор как этот удивительный человек. Иисус, избавил меня от демонов, жизнь моя переменилась. Я следую за ним, ибо верю, что он вершит Твою волю, но если это не так, открой мне правду, а потом придай мне сил, чтобы уйти от него. Ибо признаюсь, меня неудержимо влечет к нему. Однако в моей жизни меня уже притягивало столь многое, что впору запутаться, — демоны, любовь к дому и семье, и желание исцелиться, и желание быть любимой, и желание быть Тебе истинной дочерью и служить Тебе… Помоги мне разобраться в себе. Господи.

Вознося молитву, Мария как бы замыкалась в некоем тесном, сугубо личном пространстве, словно сотворенном Богом специально для нее еще в начале мира.

Там не было ничего, что настраивало бы ее против Иисуса, ничего, что могло вызвать тревогу: лишь общее ощущение обволакивающей доброты, заботы и нежности. Даже боль от потери Иоиля и Элишебы притупилась: она не прошла, но стала чем-то таким, что можно принять и вытерпеть.

Матери Моисея пришлось отказаться от сына, Анне — от Самуила, и даже матери Иисуса пришлось отступиться от своего чада. Значит, порой бывает необходимо, чтобы мать вверила дитя Господу.

«Однако, — тут же поправила себя Мария, — я отрекаюсь лишь от дома, не от Элишебы. Элишеба всего лишь ребенок. Это я сама — мать. О таком в Писании ничего нет».

«Верно. Это новое. Пророк Иеремия сказал, что дети не отвечают за грехи родителей. Но он так и не решился сказать, что даже мать может и должна находить собственный путь, независимо от того, чего хочет или не хочет ее семья».

Этот нарушивший ее уединение голос, казалось, принадлежал Иисусу, слова же служили продолжением того, что он уже говорил о возможном отчуждении. На сей раз между матерью и дочерью.

— Но поймет ли она когда-нибудь? — прошептала Мария, обращаясь к невидимому собеседнику, — Поймет ли она меня, простит ли?

Мысль о том, что Элишеба не поймет и не простит и она потеряет свою дочь навсегда, казалась невыносимой.

— Поймет, если ей дано будет понять, — произнес голос. — Это зависит от Бога. Но Господь милосерден.

Марии показалось, что голос звучит не в ее сознании, а наяву, Она огляделась, ища, откуда бы он мог исходить. Иисус встал рано и отошел от спящей группы, и в растущем свете дня она увидела его рядом с одной из высоких скал. Однако он, похоже, был всецело погружен в собственные мысли и молитву. Конечно, она слышала не его голос.

Покачав головой, Мария вернулась в окружавший ее мир, мир наступающего дня, камней и шелестящих оливковых деревьев. Ей нужно было сказать Иисусу что-то очень важное. Как вообще она могла отложить это до утра?

Она медленно подошла. Иисус сидел неподвижно, глаза его были закрыты, руки сложены под плащом.

— Иисус, — Мария протянула руку, слегка коснулась его плеча, и он сразу открыл глаза, как будто ждал ее, — у меня для тебя послание. Оно пришло ко мне ночью, во сне… или в видении.

— Об Иоанне? — спросил Иисус.

— Да. — Откуда он это узнал? — Сначала я увидела, как его хватают солдаты, а потом он появился уже в оковах, в темнице. Это было ужасно! Он исхудал, избит, болен! Просил об одном: «Скажи Иисусу».

Иисус уронил голову.

— Иоанн, — произнес он с бесконечной печалью в голосе.

— Это было в крепости близ Мертвого моря, — добавила Мария. — Высоко на горе.

Иисус поднял взгляд.

— Откуда ты знаешь, что это на Мертвом море?

— Я видела его. Не сразу, но когда я попросила показать мне окрестности той горы, видение как бы откликнулось, и мне открылось продолговатое озеро, окруженное пустыней. Берега безжизненные. ни деревьев, ни жилья. Как я поняла, это Мертвое море.

Иисус на минуту прикрыл глаза.

— С какой стороны эта крепость?

Теперь ей пришлось зажмуриться и снова представить себе эту картину.

— По-моему, с восточной. Да, с той, откуда восходит солнце.

— Махерус. Одна го твердынь Ирода Антипы. — Иисус встал. — Это все, что ты видела?

— Да. Иоанн велел сказать тебе.

Иисус улыбнулся.

— Значит, твои видения сохранились. Эта способность — часть тебя и не имеет никакого отношения к демонам.

«Ну уж нет, — мысленно воспротивилась Мария, — может быть, демоны тут и ни при чем, но любые видения — это проклятие».

— Жаль, что вместе с духами не сгинули и видения! — воскликнула она.

— А тебе не приходило в голову, что именно эту твою способность демоны и хотели уничтожить или извратить? — спросил Иисус. — Нечистые духи обычно нападают на тех, кто представляет для них угрозу.

Мария чуть было не рассмеялась. Какую угрозу она могла представлять для кого-то или чего-то? Она простой человек, который пытается жить обычной жизнью.

— Я хочу быть обыкновенной, — упрямо заявила она. — Мне не нужны видения.

— Господь судил иначе, — мягко сказал Иисус — Кто мы такие, чтобы спорить?

Мария схватила его за руку.

— Но…

— Мария, будь довольна той жизнью, к которой призвал тебя Господь.

Она почувствовала себя разочарованной ответом Иисуса, но понимала, что сейчас ее проблемы не главное.

— Иоанн! Что он пытается нам сказать? — спросила Мария.

— Что он ввергнут в узилище Иродом Антипой, который хочет заставить его замолчать. Но истинная миссия Иоанна была в том, чтобы предупредить меня и призвать к действию. С этого момента должна начаться моя подлинная проповедническая деяльность. Раз Иоанну закрывают рот, говорить должен буду я и во весь голос. У меня нет выбора.

Когда они снова вернулись к просыпавшимся спутникам, Иисус сказал:

— Есть печальные вести об Иоанне Крестителе. Он заключен в темницу в крепости Махерус. Ирод Антипа схватил его.

Петр, пытаясь сесть, потер глаза.

— Кто тебе сказал? Был гонец?

— Кто-то приходил сюда, а мы и не слышали? — вскинулся Фома. Он подскочил, отбросив свое покрывало.

— Никто сюда не приходил, просто ночью Марии было явлено видение, — пояснил Иисус. — Думаю, у нее есть дар провидицы, на который можно полагаться.

— Расскажи нам! Расскажи, что ты видела! — настаивал Нафанаил.

— Мы никак не можем помочь Иоанну, только молиться за него, — сказал Иисус, после того как Мария описала то, что явилось ей. — Никто не может взять штурмом эту тюрьму, и уж конечно не мы. Наш путь не с мечом.

Вместе они склонили головы и горячо молились о том. чтобы Господь защитил Иоанна даже в его ужасном узилище.

— Господь сказал Моисею: «Разве рука Господня коротка?» — промолвил Иисус, — Нет, это не так. Нет узилища за пределами Его досягаемости. Мы должны хранить веру.

Собравшись, они продолжили путь и взбирались все выше. Наконец склон выровнялся, и путники оказались на каменистом, продуваемом всеми ветрами плато, с которого открывался вид на равнины, раскинувшиеся по обе стороны. Далеко на севере они увидели болотистую низину вокруг озера Гуле, первого из озер, образуемых Иорданом на пути к Галилейскому морю, Оно было маленьким и болотистым, но богатым водной дичью и рыбой.

Землю вокруг усеивали камни, за исключением немногих мест, где люди с большим трудом убрали эти валуны и свалили в кучи по краям расчищенных полей. Здесь, в отличие от зеленой приветливой Галилеи, каждый клочок земли приходилось обильно поливать потом. Над полями, как часовые, торчали несколько искривленных суровыми зимними ветрами можжевеловых деревьев.

Мария почувствовала облегчение, когда ближе к вечеру они подошли к маленькой деревушке, однако насторожилась, услышав доносившиеся оттуда горестные стенания. Собравшаяся на краю деревни большая группа людей кого-то оплакивала: одни сидели на земле, посыпая пеплом головы, некоторые отрешенно покачивались. разорвав на себе одежды. Женщины плакали и пели погребальные песни. Когда путники приблизились, трое мужчин встали, преградили им дорогу и грубо потребовали идти в обход деревни. Один при этом угрожающе размахивал посохом.

Но Иисус мягко отвел рукой посох и доброжелательно спросил:

— Кого вы оплакиваете?

— А ты кто такой? — буркнул в ответ один из скорбящих.

— Иисус из Назарета.

И тут же поведение человека изменилось.

— Иисус? Из Назарета, говоришь?

— Сейчас я иду из Капернаума. Но сам родом из Назарета.

— Иоанн Креститель рассказывал нам о тебе, — хмуро произнес мужчина. — Говорил, что ты принял у него крещение, но теперь проповедуешь сам и даже сманил нескольких его учеников. Как ты посмел? И почему сам оставил Иоанна?

— Господь уготовил мне иное поприще. Но я уважаю Иоанна, как истинного пророка и человека Божьего. Да, несколько из последователей Иоанна пошли со мной, — Иисус указал на Петра, Нафанаила, Филиппа и Марию, — но это произошло по их собственной доброй воле. Я не учу ничему, что противоречило бы словам Иоанна.

— Иоанн Креститель заключен в темницу, да? — спросила Мария, подойдя к скорбящему человеку.

Она должна была узнать правду о своем сне или видении.

— Да, он велел нам позаботиться о безопасности Иисуса из Назарета, если тот окажется здесь, в северных холмах Галилеи. О себе же он точно знал, что будет схвачен.

— И сейчас он в Махерусе, верно? Это крепость на восточном обережье Мертвого моря? — допытывалась Мария.

— Да.

— И поэтому вы предаетесь скорби?

— Да. Он обречен. Его миссия окончена, — ответил мужчина— Но мы, его ученики, останемся верными ему навсегда Они не могут всех нас убить. — Его глаза светились воодушевлением.

— Присоединяйтесь к нам, — предложил Иисус. — Мы тоже почитаем Иоанна.

— Нет, — прозвучало после недолгого размышления. — Нет. Мы не пойдем ни за кем, кроме Иоанна. Ведь будь твое учение точно таким же, как и у него, ты бы его не оставил.

— Верно, — согласился Иисус. — Иоанн объявлял, что Царствие Божие грядет. А я возвещаю, что оно уже здесь.

Ученик Крестителя невесело рассмеялся.

— Ну да. Уже здесь. Непонятно только, почему Антипа сумел бросить Иоанна в темницу!

— Антипа имеет лишь ту власть, которая дана ему свыше. Но власть эта уже на исходе. Знаки того, что Царствие наступило, видны повсюду. Например, люди, которых я смог исцелить…

— Исцеления — это, конечно, благо, но они не означают, что Царствие уже здесь, — упрямо возразил северянин.

— Я не думаю, что Иоанн согласился бы с тобой, — сказал Иисус.

— Что ж, мы же не можем спросить его, — С тяжелым вздохом ученик Крестителя отвернулся и направился к своим товарищам.

Иисус не стал удерживать его и нашел место для ночлега по другую сторону деревни.

Андрей с Филиппом пошли в маленькую деревушку купить какой-нибудь еды и вернулись с чечевицей, небольшим количеством сушеной баранины и несколькими свежими луковицами. Чтобы этого хватило на всех, решили сварить похлебку. Мария подошла к Иисусу, как только они расположились на стоянке.

— Выходит, это правда, — сказала она ему. — Мой сон. Насчет Иоанна и темницы.

— Да, — отозвался он. — Я так тебе и сказал.

— Лучше бы этого не было.

— Я опечален тем, что это оказалось правдой. Но ты должна быть благодарна, что твои видения, очищенные теперь от Сатаны, позволяют Господу говорить с тобой. Он поведает тебе то, что захочет, чтобы другие узнали Его через тебя.

— Но я терпеть не могу видения! Попроси Бога избавить меня от такого дара!

— Господь решил, что ты не будешь обыкновенной женщиной, Мария из Магдалы. — Иисус улыбнулся. — Положись на Его высшую мудрость. Он наделяет тебя даром не для тебя самой, но чтобы помогать другим. Прими же этот дар с благодарностью!

После обеда и молитвы Иисус предложил спутникам посидеть тихо и поразмышлять. Они закрыли глаза и замерли, ощущая угасание дня в закатном щебете птиц и поднимавшемся ветре.

— Друзья, — произнес после долгого молчания Иисус, — я хотел, чтобы перед началом нашей истинной миссии мы удалились от людей и провели некоторое время в этом глухом северном краю. Но теперь, когда Иоанн в темнице, для меня стало очевидным, что мы должны вернуться. Глас вопиющий, голос пророка не должен умолкать ни на миг. Если заставили замолчать его, значит, должен заговорить я, и заговорить еще громче. Завтра мы должны отправиться обратно, во владения Ирода Антипы. Нам нельзя бояться.

Ученики сидели тихо, склонив головы.

— Нас призывают в мир людей, — добавил Иисус. — Горы хороши для отдыха, для возвышенных раздумий, но не для постоянного жительства.

Лежа рядом с Марией в ту ночь, Иоанна прошептала:

— Я не хочу туда возвращаться. Я хочу оставить прошлое позади, отправиться куда-нибудь подальше.

Да, все связанное с двором Ирода Антипы воспринималось ею особенно болезненно.

-, Хорошо бы отправиться в чужие края и начать жизнь с чистого листа, без всяких воспоминаний, — согласилась Мария. — По-настоящему начать заново.

Но едва произнеся это, она поняла, что Иисус такую мысль не одобрил бы. Он сказал бы, что, раз тебя коснулось Царствие Божие, события прошлого все равно теряют над тобой власть.

 

Глава 37

Мария умаялась за день и была уверена, что уж в эту ночь будет спать хорошо. Вокруг царили мрак и прохлада, тепло костра и спокойствие гор согревали душу. И поначалу сон пришел легко. Мария, убаюканная окружающей безмятежностью и телесной усталостью, провалилась в беспамятство, но посреди ночи ее снова посетило видение. Столь же отчетливое, как и в случае с Иоанном Крестителем, но еще более пугающее.

Она увидела избитого и искалеченного Иоиля. Он лежал в постели. Его грудь покрывала вымокшая от крови повязка, и он слабо шевелил рукой, призывая кого-то, находившегося в комнате. Рука тоже была перевязана: кисть высовывалась из повязки, словно плавник.

— Помогите мне, — шептал он. — Я этого не вынесу!

Кто-то хлопотал над ним, вытирал лоб, поправлял подушку. Мария взмолилась о том, чтобы ей открылась более широкая картина, и ее желание исполнилось.

Человеком, склонившимся над Иоилем, оказался Илий. Рядом с ним, горестно обнимая друг друга, стояли мать и отец Иоиля. Ее мать, Зебида, держала на руках Элишебу.

Иоиль лежал на смертном ложе! Иоиль, такой молодой и здоровый! Что с ним случилось?

Мария села, и сон тут же истаял, видение пропало. Сердце ее неистово колотилось. Она ахнула и схватилась рукой за горло. Все вокруг нее мирно спали под яркими далекими звездами, светившими с ясного неба.

Это просто сон или все же видение? Если видение, она должна узнать больше!

Несколько долгих мгновений ничего не происходило, но потом образы вернулись. Иоиль в храме, входит во внутренние дворы. Иоиль и группа его спутников-галилеян приближаются к возвышениям, откуда уже виден массивный каменный алтарь, забрызганный кровью жертвенных животных. Неожиданно на них с криками бросаются солдаты. Римляне. Летят стрелы. Людей охватывает паника, они мечутся, не зная, куда бежать. Одни спасаются, другие падают на землю. Слышатся вопли раненых, крики солдат Пилата. Люди бросаются к выходу, оставляя позади мертвых и раненых. Огромная толпа, вливавшаяся во двор, сталкивается с бегущими и пытается повернуть. В воротах затор, давка, и тут подоспевшие солдаты Пилата начинают разить всех подряд, всех, кто подвернется под руку. Иоиль получает удар дубинкой по голове, потом в живот, потом по ногам — они почти перебиты. Он падает.

Появилось еще одно видение: груда раненых, мертвых и умирающих людей, ужасная, шевелящаяся гора истекающей кровью плоти во дворе храма. Солдаты приходят с носилками и выносят пострадавших за пределы храма, чтобы внешние ворота можно было закрыть на ночь. Раненые и умершие лежат вперемешку, сваленные сразу за воротами. Если это кого-то и волнует, то только не Пилата.

Помощь приходит не сразу: какие-то галилеяне доставляют искалеченного Иоиля домой, но путь был долгим, раны — тяжкими, а лечение началось поздно. Теперь он лежит в затемненной комнате и умирает.

Иоиль! Нет, этого не может быть. Никогда раньше он вообще не ходил в Иерусалим. Не мог же Господь поступить так жестоко и покарать хорошего человека мучительной смертью за попытку исполнить свой долг верующего и посетить храм.

Но как ни пыталась успокоить себя Мария, ничего не получалось — слишком уж отчетливым было видение. Нет, это не сон, это страшная правда, Она должна вернуться. И не одна, а с Иисусом. Иисус спасет его.

«Для Иисуса нет ничего невозможного, он способен исцелить любые раны» — твердила себе Мария, чтобы унять тревогу.

Эта ночь никак не кончалась. Темно-синее, усыпанное звездами небо казалось безобразным, ибо упорно не желало являть признаков долгожданной зари. Едва же забрезжил рассвет, Мария вскочила со своего ложа и, увидев Иисуса, шедшего в утренней сумраке вдоль обрыва, устремилась к нему и схватила за руку. Она не могла больше ждать.

— Иисус! — зачастила она. — Мне было явлено еще одно видение. Ужасное! Помнишь, Иуда рассказывал нам о паломниках из Галилеи, на которых в храме напали солдаты Пилата? Так вот среди них был мой муж. Он получил тяжкие раны и сейчас лежит при смерти. Мы должны пойти к нему в Магдалу, ты должен спасти его!

К ее удивлению, Иисус покачал головой.

— Я должен спасти его? Почему? Ты сама можешь пойти а нему, ты можешь помолиться о нем. Господь послушает тебя.

— Господь — да, — сказала она. — Но не Иоиль. Разве не сам ты говорил, что нет пророка в своем отечестве и среди родни его? Иоиль ни за что не будет слушать меня и не поверит моим молитвам.

— Так ведь он не верит и в меня, в мое предназначение. А исцеляет вера: у кого ее нет, тому я бессилен помочь.

— Но ведь у него не было возможности уверовать! — пылко воскликнула Мария. — Это правда. Да, когда ты пришел в Магдалу, он обратился против тебя, но ведь ему тогда не доводилось ни слышать твоих речей, ни видеть твоих чудес. О! Ты должен пойти к нему!

— Мы пойдем вместе, — согласился Иисус. — Но я прошу тебя, не ожидай слишком многого. Если он не согласится, то…

— Но он не должен умереть, не должен! Это было бы неправильно, несправедливо, незаслуженно!

— А разве то, что умрет Иоанн Креститель, правильно? Справедливо? Однако его ждет смерть.

— Иоанн Креститель — святой! — горячо возразила Мария. — Он пророк, проповедник, посвятивший свою жизнь обличению зла и прославлению Господа. Иоанн Креститель знал, что смерть всегда ходит рядом с ним. Иоиль — совсем другое дело. Это обычный человек, далекий от святости, но добрый и хороший.

— Я пойду к нему, — сказал Иисус, — и сделаю все, что смогу. Но только от самого Иоиля будет зависеть, позволит ли он Господу совершить исцеление.

Иисус велел остальным ученикам подождать несколько дней, после чего отправляться в Вифсаиду, и вместе с Марией, не откладывая, пустился в путь.

По дороге они говорили мало, хотя Марии хотелось рассказать ему о своей жизни с Иоилем, о том, что он значил для нее и как они любили друг друга. О том, что она до сих пор верит: их разлука кратковременна. Несомненно, Иоиль должен понять, что сделал для нее Иисус, и тогда он позволит Иисусу и его последователям стать частью его собственной жизни, позволит ей воссоединиться с Элишебой.

Но по мере того, как они в угрюмом молчании шли под палящим солнцем, настроение Марии менялось и на смену радужным надеждам приходили тяжелые предчувствия. Она начала трястись от страха. В этот самый момент Иоиль лежал раненый, в окружении всей семьи — всей, кроме своей жены. Думает ли он обо мне? Или я умерла для него?

«О, пусть только Иоиль будет жив, когда мы придем туда! Пусть он начнет выздоравливать!» — возносила она беззвучную молитву.

И вот улицы Магдалы, прибрежная тропка и открытая рыночная площадь, знакомые ей с детства, вновь предстали перед Марией. Дома, лавки — все здесь казалось привычным и успокаивало, словно сама эта обыденность могла отвратить беду. Впрочем, на размышления времени не было: свернув за угол и подходя к ее дому, Иисус и Мария увидели собравшуюся перед ним толпу. Стало ясно — видение не обмануло. Мария направилась прямо в гущу людей, многие из которых при виде ее разинули рты, словно она умерла и явилась им, восстав из могилы. Правда, никто не помешал ей и Иисусу пройти сквозь толпу и ступить в дом.

Там все было точно так, как в ее сне: полумрак, закрытые ставни, теснота, усиливавшая все запахи. В большой комнате стояли родные: иные, не дождавшись кончины, уже оплакивали Иоиля, когда Мария с Иисусом прошли через это помещение в спальню, никто из них не поднял глаз.

Запах болезни был столь силен, что Мария начала задыхаться. Рядом с кроватью — точно как в видении — стояла ее мать, которая держала на руках хнычущую Элишебу, и скорбно смотрела на человека в кровати. Но Мария первым делом бросилась не к нему, а к матери и Элишебе, прижав их к себе так крепко, что ее рукам сделалось больно.

— Мама! Мама! — шептала она.

— Мария? — Ее мать отстранилась и уставилась на нее, не веря своим глазам. — О Мария, неужели это ты? — Ее глаза наполнились слезами. — Ты вернулась, о дочь моя, и как раз успела.

Иисуса она не заметила.

Элишеба при виде чужой, может быть, смутно знакомой женщины сначала чуточку смутилась и оробела, потом слегка улыбнулась. Темные, казавшиеся огромными глаза смотрели на нее оценивающе, с опаской.

— Элишеба…

Элишеба потянулась к матери пухленькими ручками и обняла ее. Сердце Марии забилось от радости.

— Мама, мне рассказали о несчастье с Иоилем… — Не было нужды объяснять, кто рассказал ей и как. — И теперь я вижу, что это правда!

Мария собрала все свои силы, чтобы посмотреть на кровать. Иоиль лежал на спине, скрестив перевязанные руки на забинтованной груди и выпростав поверх одеяла перебитые ноги. Боль и слабость одолевали его настолько, что, когда у его одра появился кто-то еще, он даже не открыл глаза.

Мария опустилась на колени рядом с ним. Это был Иоиль, его дорогой знакомый профиль выглядел так, как всегда, но темные круги под глазами, впалые щеки и потрескавшиеся, бескровные губы являли собой образ надвигающейся смерти. С каждым выдохом между этими тонкими губами проступали кровавые пузырьки. Мария коснулась его лба, ожидая, что он будет горячим от лихорадки, но, к ее ужасу, он оказался ледяным. От умирающего уже веяло могильным холодом.

— Иоиль, — прошептала она, поглаживая его лоб и щеки, то-^ холодные. — Это я, Мария, твоя жена.

Она взяла его руки и стала растирать их. Иоиль не пошевелился и ничем не выказал, что чувствует ее присутствие.

— Иоиль, — повторяла Мария. — Иоиль, открой глаза! Иоиль, открой глаза!

И только тогда стоявший неподалеку Илий узнал ее. И издал негодующее восклицание.

— Ты! — вскричал он. — Ты! Как ты посмела прийти сюда? — Он схватил ее за руку и потащил прочь от кровати — Не прикасайся к нему! Как смеешь ты касаться его?

— Я его жена! — Мария сдвинула назад головной платок, чтобы все могли ее видеть.

Пусть ее видят все, и еще не отросшие волосы тоже. Не важно, что с ней было, она по-прежнему жена Иоиля, и здесь, сейчас, у нее больше прав, чем у кого-либо из них.

— Довольно! — заявил Илий. — Иоиль собирался развестись с тобой. — При этом он понизил голос, чтобы никто, кроме Марии, его не услышал.

Мария вырвала руку и громко, на всю комнату произнесла:

— На это не было оснований!

— Оснований достаточно, — прошипел Илий, — Ты опозорила и обесчестила доброе имя нашей семьи!

— Это чем? — с вызовом спросила Мария, и теперь все уставились на нее. — Может быть, тем, что была больна? Или тем, что исцелилась? Греха нет ни в том, ни в другом!

— Закон ясно гласит, что человек может развестись с женой, если находит в ее поведении что-то неприличное или недостойное. Что тебе больше по вкусу?

— Ни в болезни, ни в желании исцелиться нет ничего «неприличного» или «недостойного». Ты всегда был жестоким человеком, а Закон использовал как ширму, чтобы прятать за ним свою злобу. Теперь скажи правду: неужели Иоиль действительна прошел предписанный обряд развода?

— Нет, — признался Илий, хмуро глянув на нее. — Но он объявил, что разведется после возвращения из Иерусалима.

Мария отвернулась от него и снова склонилась над Иоилем.

— Иоиль, муж мой, открой глаза. Мне нужно, чтобы ты открыл глаза. Еще не конец. Тебе можно помочь. Я привела человека. который способен сделать это. — Она продолжала растирать ему виски.

Один глаз Иоиля, менее опухший, приоткрылся. Он не мог повернуть голову, чтобы увидеть ее, но, очевидно, он узнал ее голос.

— Помоги, — просипел он. — Помоги.

Рука его умоляюще потянулась к ней, точно так же, как это было во сне.

— Я здесь, с тобой, — заверила Мария. — Я здесь. Попробуй. Открой другой глаз. Поговори со мной, Иоиль, помощь близка.

Медленно и не шире щелки, но открылся и второй глаз. Губы раздвинулись, и послышался хриплый шепот:

— Мария?

Мария схватила его руки.

— Да! Да! Я здесь! — Она наклонилась и поцеловала его в щеку. — Все будет хорошо. Все будет хорошо.

Иоиль издал долгий глубокий вздох.

— Здесь… — повторил он. — Здесь…

Кажется, он слегка пожал ее руку, но так слабо, что она могла и ошибиться. Родственники теснились вокруг нее со всех сторон, напирая, чтобы быть поближе к постели. Марии самой было трудно дышать, что уж тогда говорить об Иоиле?

— Пожалуйста, — попросила она, — отойдите назад! Здесь слишком тесно.

Мария склонилась над Иоилем и произнесла ему прямо в ухо:

— Иоиль! Со мной человек, который может помочь тебе. Ты видел его раньше. Ты знаешь, что он исцелил меня. Это особый человек, посланный Богом. Он помог многим людям, находившимся в гораздо худшем состоянии, чем ты. Я видела это собственными глазами. Кожа прокаженных становилась здоровой, люди, неспособные ходить, поднимались и могли даже прыгать и бегать. Твой случай — пустяки по сравнению с тем, что он совершил. Позволь ему помочь тебе. — Она обернулась и протянула руки к Иисусу. — Подойди. Вот Иоиль. Он нуждается в тебе.

Иисус, до сих пор остававшийся незамеченным, теперь вышел вперед. Он встал рядом с кроватью Иоиля и посмотрел вниз, на тяжело дышавшего больного.

По выражению лица Иисуса Мария не могла сказать, надеется он на исцеление или считает этот случай безнадежным. Он так сосредоточенно вглядывался в Иоиля, что, казалось, больше ни на кого не обращал внимания.

— Иоиль! — промолвил наконец Иисус — Ты слышишь меня? Ответом было молчание. Иоиль не откликался, и Мария уже решила, что они пришли слишком поздно. Несмотря ни на что, он уходит в небытие!

Но в этот момент умирающий разлепил губы и с огромным трудом выдавил из себя:

— Да.

Тогда Иисус взял обе его руки в свои, закрыл глаза и стал молиться. Потом он сказал:

— Иоиль, твои телесные раны можно исцелить. Но только если ты полностью положишься на меня и поверишь, что я могу попросить Господа об этой милости и Господь откликнется на мою просьбу. Ведь для Господа нет ничего невозможного.

И снова Иоиль долго лежал молча, прежде чем прохрипел:

— Для Господа… ничего невозможного… знаю. — На эту фразу больной затратил так много сил, что продолжить он смог только после передышки. — Но тебе… нет, я не могу довериться тебе. — Он закашлялся и выплюнул кровь. — Я… видел тебя. Ты избавил мою жену от демонов только для того, чтобы поработить ее самому. Чтобы оставить ее себе. — Дыхание его перехватило, голос зазвучал тише. — Да, наверное… ты можешь… творить чудеса, но только с помощью Сатаны. Ты… его пособник.

Мария охнула.

— Нет, Иоиль! Ты не прав! Он враг Сатаны, а ты помогаешь Сатане своим неверием. Это он сейчас нашептывает тебе такие слова!

Каким-то образом Иоилю удалось оторвать голову от подушки и приподнять ее. Его глаза раскрылись шире, и, хотя на Марию он посмотрел с нежностью, которую она так хорошо помнила, пристальный взгляд Иоиля, устремленный на Иисуса, был враждебен.

Иисус подошел к нему поближе и снова попытался взять руки.

— Доверься Богу, — попросил он. — Молись всем своим сердцем!

Но Иоиль оттолкнул его руки и, слабо покачав головой, прохрипел:

— Не прикасайся ко мне. Ты слуга дьявола!

Мария со слезами уронила голову ему на грудь.

— Нет, Иоиль! Нет! Это твоя единственная надежда! — Она нежно погладила его лицо. — О Иоиль, не покидай меня! Не покидай Элишебу! Позволь Иисусу помочь тебе!

Он снова едва заметно покачал головой и тут же уронил ее на подушку.

— Нет. И подумать только… ты пришла к моему смертному ложу… как стервятник. Ты ничего не получишь, ничего. Вот моя последняя воля. Я знаю, ради чего ты на самом деле явилась!

— Иоиль, забудь про меня! — взмолилась Мария. — Ничего мне не давай. Это твое право. Но пожалуйста, пожалуйста, позволь Иисусу просить для тебя милости у Господа!

— Нет! — воскликнул Иоиль так громко, что это потрясло окружающих.

И откуда только у него взялись силы? Впрочем, их хватило только на этот возглас, и он бессильно откинулся на подушку.

— Все равно молись за него! — велела Мария Иисусу. — Исцели его! Придет время, и он раскается. Придет время, он поймет, что был не прав! Потом… позже… Только живые имеют роскошь отложить что-то на потом. Дай ему эту возможность!

Иисус молился, закрыв глаза, сцепив руки и, казалось, не замечая никого в комнате. Так продолжалось долго, но в конце концов он со скорбью в голосе промолвил:

— Слишком поздно. Без веры… слишком поздно.

И когда он сказал это, Мария посмотрела вниз и увидела, что глаза Иоиля закрыты и грудь, похоже, больше не колышется. Из его горла вырвался последний, дрожащий вздох — и наступила тишина.

Он умер! Иоиль умер. Мария тяжело опустилась у кровати и зарыдала, уронив голову рядом с его рукой.

Остальные люди в комнате начали причитать, голосить, но Мария ничего этого не слышала. Единственное, что она ощущала, — это отсутствие Иоиля; все, что она слышала — это его молчание, которое уже никогда не прервется.

Цоиль скончался, когда время близилось к закату солнца, а это означало, что не могло быть никаких похорон и погребения, пока солнце не взойдет на следующий день. Готовить покойного к погребению предстояло женщинам, включая и Марию, хотя она думала, что не вынесет этого.

— Иисус! — Она вцепилась в рукав того, на кого возлагала столько надежд. — Почему ты не спас его?

— Потому что он не позволил мне, — ответил Иисус, выглядевший печальнее, чем когда-либо, и, отвернувшись, утер слезу. — Делай, что должна, — сказал он Марии спустя некоторое время. — Побудь с женщинами, подготовь мужа. Я подожду.

Отец Иоиля, Иезекииль, и отец Марии, Натан, с печальными типами подняли неподвижное тело Иоиля с постели и отнесли его в комнату, чтобы подготовить к погребению. Женщины помогли уложить его на ложе из алебастра. После того как мужчины ушли, мать Иоиля, Юдифь, бережно сняла с него одежду и приготовила к омовению. Над ним стояла его сестра, Девора, за ней полукругом жены братьев Марии, Ноема и Дина, и несколько кузин, которых она смутно помнила по лицам, но не по именам. Мария вздрогнула, увидев его раны. Бока сплошь покрывали черные и синие кровоподтеки, руки переломаны в нескольких местах.

Иоиль. Красивый, хорошо сложенный Иоиль был избит до смерти. Можно сказать, убит у алтаря, как жертвенный барашек или телец. Но не священником, а Пилатом, представителем Рима!

Женщины стали поливать воду из глиняных кувшинов на его тело, начисто отмывая с ран корку засохшей крови. Казалось странным, что на человека льют столько воды, а он даже не шелохнется. Дрожащей рукой Мария осторожно прикрыла покойному глаза, пригладила волосы, потом коснулась щеки. Плоть его уж не ощущалась как плоть живого человека: стала прохладнее, неподатливее и приобрела мертвенную бледность. Не скупясь на слезы, женщины пели псалмы, растирая его тело маслом алоэ и смирной, а потом приподняли, чтобы обмотать белым полотняным саваном. Руки и ноги запеленали, а лицо прикрыли особым куском ткани, прежде чем окончательно завернуть тело в саван. После этого тело подняли и уложили на носилки, на которых его предстояло доставить к месту упокоения, алебастровое же ложе вымыли и насухо вытерли.

Покончив с этим, женщины знаками поманили Марию за собой в особую комнату, где им предстояло провести ночь отдельно от прочих, ибо соприкосновение с мертвым телом делало их нечистыми и способными осквернить других.

Они снова прошли через парадный вход дома (Мария отстраненно удивилась тому, что когда-то считала его своим), вошли в комнату, откуда уже убрали смертное ложе. Пол был выметен, а окна открыты, чтобы впустить свежий воздух. Мария опустилась на табурет. Там находились и другие женщины, которые ждали в комнате, родственницы, не участвовавшие в подготовке к погребению. Мария тупо посмотрела на них. Кто они?

Женщины сбились в кучку и говорили шепотом, как будто Иоиля все еще мог потревожить шум. Они обнимали и утешали друг дружку, но ни одна из них не коснулась Марии. Правда, поначалу она этого даже не заметила, ибо, будучи слишком расстроена, не могла ни с кем говорить. Потом постепенно до ее слуха стали доноситься перешептывания.

— Она здесь. Она действительно пришла, она оставила того безумца, с которым связалась…

— Если бы так! Она притащила его с собой, ты разве его не видела? Он осмелился выйти вперед и взять Иоиля за руки.

— У некоторых людей нет стыда.

— У кого? У Марии или у этого… человека?

«Я вдова, — подумала Мария. — Мой муж только что умер. Все эти женщины в той или иной степени моя родня. Но для них я чужая».

Там была Ева, ее тетушка; она перед свадьбой, подмигивая, вручила ей любовное снадобье, которое должно было сделать первую ночь Марии прекрасной. И другая тетка, Анна, предложившая для Иоиля зелье, способное «уподобить его верблюду». Двоюродные сестры, тогда хихикавшие и красневшие, Зебида, ее родная мать, золовки, невестки…

Мария встала, одновременно со слабостью в ногах чувствуя необходимость взглянуть им в глаза.

— Неужели у вас нет слов утешения для меня? — воскликнула она.

Женщины все разом умолкли и воззрились на нее.

— Утешение? Для тебя? — переспросила Девора, сестра Иоиля. Теперь эта девочка, так похожая на брата и так им любимая, стала взрослой женщиной.

— Да, для меня. Я потеряла мужа.

Зебида подошла к дочери и взяла ее за руку.

— Да, это большое горе.

— Неужели никто не расскажет мне о его путешествии в Иерусалим? Как вообще он оказался в этом паломничестве? — Мария заплакала. — Он никогда не ходил туда раньше!

Мать Иоиля, Юдифь, покачала головой.

— Никогда не ходил, а тут сказал, что почувствовал потребность, и, когда несколько соседских семей собрались, ушел с ними. Сказал, будто бы он призван.

Иоиль? Иоиль почувствовал себя призванным?

— В последнее время он на многое стал смотреть иначе, — подчеркнула Юдифь.

— Мой муж тоже был в том паломничестве, — сказала одна женщина, которую Мария не узнала. — Поначалу ничто не сулило беды, дурных предчувствий ни у кого не было. Потом… Пилат из-за чего-то разъярился. Из-за чего, никто толком не знает, но, наверное, из-за постоянных мятежей, которые все чаще вспыхивают в Галилее. Может быть, он решил преподать галилеянам урок. Так или иначе, после нападения уцелевшие товарищи подобрали Иоиля и привезли домой, но путь был долгим, а избили его страшно. Ему пришлось трястись на осле по жаре. Он испытывал жуткую боль, раны воспалились и загноились, и в Магдалу его доставили уже едва живым.

— Спасибо, — сказала Мария, — спасибо, что рассказала мне. Бедный Иоиль! Каким же ужасным, наверное, было это долгое, мучительное возвращение из Иерусалима в Магдалу.

— Ну а как ты? — спросила наконец одна из женщин. — Почему ты ушла от нас?

«Ушла от нас… ушла от нас… Они говорят так, будто я умерла!» — подумала Мария.

— Я…

— Мария была одержима, — громко, не считая нужным понижать голос, произнесла ее мать. — Демоны вселились в нее, овладели ею, и ей пришлось обращаться к разным людям, ища исцеления. И нашелся человек, который смог избавить ее от нечистых духов, беда только в том, что он сам оказался одержим злом и наслал на нее свою порчу. Иоиль узнал об этом и отказался признавать ее своей женой, — последние слова Зебида произнесла, стоя напротив Марии и глядя на нее со злобным вызовом, — поэтому на самом деле ты ему не вдова!

— Когда он умер, я была его законной женой, теперь я его вдова, и этого у меня никому не отнять, — возразила Мария. — Кроме того, я не ушла от вас, это вы меня изгнали!

— И правильно сделали! Можешь считать себя вдовой, но пока не покаешься и не очистишься, мне ты не дочь! — заявила мать с таким выражением лица, какого Мария у нее никогда не видела.

— Матушка, я не делала ничего плохого! — сказала она, потянувшись к ней. Но ее мать отступила назад. — Матушка!

Зебида отошла к стене и отвернулась.

— Ты говоришь, что ты его вдова, — вмешалась Девора. — Ты не была женой моему брату!

Девора всегда была ее другом, утверждала, что хочет быть похожей на нее и восхищается ею, и этот неожиданный выпад Мария восприняла как удар.

— Я… я всегда была… — Она начала оправдываться, но потом осеклась и умолкла.

— Ясно, что ты явилась сюда, чтобы прибрать к рукам дом Иоиля и его деньги, — продолжала Девора. — Да, развестись с тобой формально он не успел, но на момент его смерти ты не жила с ним и, чтобы вступить в права наследования, должна будешь очиститься: прожить праведной жизнью семь лет под присмотром родни. Твою дочь будет воспитывать Дина, которая уже забрала ее в свой дом.

Дина? Забрала Элишебу? У Марии вырвалось горестное восклицание.

— Тебе надо было подумать об этом раньше… прежде чем ты начала все это, — сказала ее мать. — Дина знала, что ей предстоит взять ребенка, поэтому воздержалась от прикосновения к мертвому телу. Она должна была оставаться ритуально чистой. Как и Элишеба. Да, она забрала девочку и будет заботиться о ней.

— Но мы хотим, чтобы ты осталась с нами, — поспешно добавила мать Иоиля Юдифь. — Мы хотим, чтобы ты вернулась к нормальной жизни. Семь лет… это не так долго. Не заметишь, как пробегут.

— Конечно, как у вдовы, у тебя будут некоторые ограничения, — снова заговорила ее мать. — Вдовы не пользуются свободами жен.

— И ты будешь под надзором… тебе от многого придется отказаться, — заявила Девора с полной убежденностью в собственной правоте. — Потом, когда ты докажешь, что…

— Есть ли тут кто-нибудь, кто вместо брани и укоров выразит мне сочувствие и разделит со мной мое горе? — Мария обвела взглядом круг суровых, враждебных лиц.

Ноема, жена Сильвана, выступила вперед, обняла ее и шепнула ей на ухо:

— Не отчаивайся. Не теряй надежды. Мы с твоим дорогим братом никогда не отвергнем тебя и не повернемся спиной. Мы поможем тебе выдержать эти семь лет.

Плотно сомкнувшееся кольцо родственниц вдруг показалось Марии зловещей петлей, готовой стянуть ее горло и удушить.

— Я должна вернуться к Иоилю! — воскликнула она, — Я должна быть с ним!

Мария вскочила и выбежала из комнаты, устремившись туда, где лежал покойный.

«Даже мертвец, и тот добрее ко мне!» — подумала она, спотыкаясь на ходу.

В комнате царил полумрак, лишь несколько тусклых ламп светились по обе стороны от похоронного ложа, но все остальное пространство было погружено в темноту и холод — умерший не нуждался в тепле. Она заняла место на табурете рядом с траурным ложем, взглянула и больше не сумела отвести взгляд от неподвижного тела, обернутого в белое полотно. Потрясение было столь сильным, что Мария не могла ни о чем думать. Она забыла об этих женщинах. Единственное, что она могла, — это смотреть. плакать и снова смотреть. Враждебность родственниц, их недобрые слова остались за порогом.

— О Иоиль! — твердила она, — О Иоиль!

Мария не услышала, как подошел Иисус. Он сел рядом с ней молча, закрыл глаза и начал молиться. Она чувствовала, что Иисус понимает больше, чем все ее родственницы, вместе взятые, испытал больше, чем они, и, может быть, сумеет поделиться с ней своим пониманием смерти и боли. Но единственное, что имело значение сейчас — это Иоиль.

Ей хотелось сказать что-то, достойное этой трагедии, но с уст ее сорвалось лишь банальное:

— Я не хочу расставаться с ним!

— Боль разлуки очень велика, — сказал Иисус. — Это самая глубокая рана. Ее не залечишь словами, ни моими, ни чьими-то еще.

— Я покинула его и теперь… теперь я никогда больше его не увижу. Он умер, не простив меня. И уже ничто не может это изменить.

Иисус потянулся и взял ее руку в свои.

— Он не простил, потому что не понял. Но любить тебя не переставал никогда.

— Они изгнали меня, — пробормотала Мария. — Эти женщины… они более жестоки, чем мужчины!

Пока они тихонько говорили, лампы, поставленные вокруг ложа Иоиля, замигали, язычки пламени заколебались, отбрасывая узоры теней на его белый саван. Как странно было говорить о таких глубоко личных делах, о нем, в то время как он уже ничего не мог услышать.

Мария снова посмотрела на неподвижное, завернутое в саван тело. В первый раз Иоиль отослал ее к Иисусу. Теперь он предоставил ей возможность начать все заново и выбрать путь снова, на сей раз самой. Она могла вернуться к семье, покаяться, пройти очищение и понести наказание за отход от того, что они считали правильным.

Однако, как бы ни страдала Мария из-за того, что потеряла Иоиля. и сколь болезненно ни переживала окончательный разрыв с семьей, возможность расстаться с Иисусом устрашала ее больше.

— Ибо тогда я действительно буду потеряна, — прошептала она так тихо, что Иисус не мог ее услышать.

Да, при всех осложнениях, привнесенных им в ее жизнь, Иисус каким-то образом стал необходим для этой жизни, превыше всего остального.

Похоронная процессия формировалась перед домом. Носилки с телом Иоиля несли его рыдающий отец Иезекииль, Натан, а также Иаков и Ездра, работники со склада. Все положенные ритуалы были соблюдены: провожавшие покойного рвали на себе одежды, посыпали головы пеплом, по щекам мужчин текли слезы.

За похоронными носилками следовали земляки усопшего, музыканты, игравшие на траурных флейтах, и женщины, певшие старинные погребальные песни. Профессиональные плакальщики, нанятые кем-то из семьи, ждали сигнала, чтобы начать причитать и завывать.

Впереди надлежало идти родственницам усопшего, и все они — Юдифь, Зебида, Девора, Ноема и кузины — заняли свои места. Однако при попытке Марии присоединиться к ним они встали плечом к плечу, не давая ей двигаться рядом с ними.

А еще она нигде не видела Элишебы, и, хотя ее внимание было приковано к носилкам с телом Иоиля, взгляд непроизвольно шарил по толпе в поисках девочки. Осиротевшей девочки, которую она, как мать и вдова, должна нести во главе похоронной процессии.

И она нашла свою дочку, нашла в задних рядах, на руках у Дины, прятавшей детскую головку под капюшоном.

Мария сорвалась с места и устремилась к ней.

— Элишеба!

Она сдвинула капюшон, и девочка с любопытством уставилась на нее темными глазками, но не узнала.

— Ты! — Дина ударила Марию по руке. — Как смеешь ты касаться ее и делать нечистой для церемонии? — Она посмотрела на собственную руку. — Теперь и я осквернилась!

— Прикоснуться к отцу в последний раз — это не осквернение, а долг и честь! — возмутилась Мария. — Когда она вырастет, она будет жалеть о том, что не смогла даже проститься с ним.

Девочка доверчиво протянула ручки к Марии, и та попыталась забрать ее у Дины, на миг ощутив ладонями нежность и тепло детского тела.

— На помощь! — закричала Дина, — Она хочет забрать ребенка!

Помощь подоспела мгновенно: к ним поспешила большая группа мужчин и женщин.

— Отпусти ее! Отпусти ребенка!

Кто-то вывернул Марии руку, кто-то забрал Элишебу.

— Прекратите это! — Иисус вышел вперед и попытался вернуть девочку Марии. — Нести дочь положено матери!

Один из мужчин — видимо, исполненный не столько скорби, сколько злобы — ударил Иисуса по лицу и отобрал ребенка.

— У этой женщины нет такого права! — заявил он, направился к Дине и с торжествующим видом вручил ей девочку, расхныкавшуюся из-за всей этой возни.

— Элишеба! — крикнула Мария.

Женщина, стоявшая рядом с Диной, толкнула ее.

— Не мешай! Займи свое место в процессии!

Все уже собрались, и длинный хвост горожан змеился следом за плакальщиками. Светило солнце, поблескивала гладь озера. Плакальщики будут выть и стенать, флейты будут играть, и Иоиль будет погребен в могиле, вырытой в склоне холма неподалеку от Магдалы.

— Мы с ним не выбрали места для могилы, — сказала Мария Иисусу дрожащим голосом. — Думали, что впереди у нас еще много лет.

Она посмотрела на длинную процессию. Для нее не было там места, она потеряла это место, когда отправилась в пустыню.

— Пусть мертвые хоронят своих мертвецов, — сказал ей Иисус, указав на похоронную процессию.

И действительно, провожающие покойника люди сами показались ей мертвыми: странно, что она никогда не задумывалась над этими словами, но сейчас они как нельзя лучше соответствовали действительности.

— Что ж, идем, — предложил Иисус. — Нас не хотят видеть, мы здесь не нужны. Предоставим мертвецов друг другу.

Марии и самой очень хотелось уйти, она понимала, что это уже не ее дом. И единственным возражением, нашедшимся у нее, стали слова:

— Но с этими мертвецами остается моя дочь.

— Она вырастет среди них, но Господь предоставит ей возможность услышать и другие голоса. И если она скажет им «да», значит, сможет обрести и другую жизнь.

— Но я хочу сама дать ей возможность услышать этот другой голос! — воскликнула Мария. — Хочу, чтобы это был мой голос!

Иисус повел ее из города к тропе, идущей вдоль воды. На озере покачивались лодки, рыбаки забрасывали и выбирали сети — жизнь шла своим чередом. Плач и причитания похоронной процессии здесь уже не были слышны: тут царили обычные, повседневные дела.

— Пока еще твой голос звучит не слишком отчетливо, — указал Иисус. — Тебе нужно многому научиться и многое испытать, прежде чем ты сможешь говорить тем голосом, которым должно вешать о Господе. Голосом, к которому прислушается Элишеба.

«И я непременно сумею поговорить с ней, — пообещала себе Мария. — Я не брошу ее. Она услышит мой голос теперь, даже до того, как я наберусь мудрости! Мудрость для матери не обязательна, хватит и любви!»

 

Глава 38

До дома Петра, в котором его сейчас не было, Мария добралась совершенно опустошенной, хотя путь от Магдалы до Капернаума не так уж и долог. Ныне ее душу переполняли иные чувства, чем на пути, когда ее терзали демоны или когда ее впервые изгнали из Магдалы. Мария не могла по-настоящему разобраться в своих ощущениях, слишком много на нее навалилось. Она знала, что никогда не примирится с создавшимся положением, но бороться сейчас у нее не было сил.

Мара приняла их хорошо, но держалась с опаской: ведь именно эти люди, Иисус с Марией, увели из дома ее мужа, соблазнив какой-то странной жизнью. Мара даже не знала, где сейчас Симон (она ни за что не хотела называть его Петром) и что с ним. Но сейчас Марию не трогали чувства Мары, она радовалась возможности рухнуть на предложенный ей соломенный тюфяк и забыться. Ложась, она выпила целый кувшин разбавленного вина, надеясь, что это подарит ей сон без сновидений.

Увы, этого не случилось. Во сне к Марии явился Иоиль, который обрушился на нее с суровыми укорами. А потом Элишеба пыталась приблизиться к ней, но не могла преодолеть преграждавшую путь мраморную стену, подобную стене храма, отделявшей иудеев от нечестивых язычников.

Ясный свет утра не развеял ужаса. Иоиль был мертв. Элишеба потеряна. Страшный сон, который, однако, не кончился с уходом ночи. Мара накрыла на стол, и Мария попыталась поесть, зная, что это требуется ее телу, хотя совершенно не ощущала вкуса пищи. Мара спрашивала о Симоне, о миссии Иисуса, но она почти не слышала ее вопросов.

— Твой муж не ушел, просто его призвали к другим обязанностям.

Были ли это слова Иисуса? Это ли говорил он ей?

За дверью послышался шум, и Мара извинилась. Она посмотрела на Иисуса, пытаясь подать ему сигнал глазами. Прежде чем тот успел отреагировать, в комнату вошел рослый незнакомец в головном уборе, закрывавшем нижнюю половину его лица. Должно быть, это был набатиец, торговец пустыни.

— Господин? Кто ты и что тебе угодно? — спросила Мара.

Гость снял свой головной убор, и Мария с удивлением узнала в нем Сильвана.

— Вот, захотел с тобой повидаться, — просто сказал он. — Мне удалось выяснить, где останавливался Иисус в Капернауме, и я двинулся прямо сюда, в расчете, что, куда бы ты потом ни направилась, на обратном пути ты здесь побываешь.

Мария, все еще не веря своим глазам, встала и обняла брата.

— О Сильван! — только и смогла вымолвить она, прижав его к себе. — Ты пришел! Наконец-то я тебя вижу! — Она отступила выпустив его. — Со времени моего первого посещения Магдалы… и потом, на похоронах… ты получил мое письмо?

— Да, — сказал он. — Получил.

— Итак, ты знаешь. Ты понял.

— Я знаю. Но я не понял.

— В письме всего не расскажешь. Но теперь ты сам все поймешь, когда поговоришь с Иисусом.

Она указала на Иисуса, и мужчины обменялись взглядами.

— Меня не интересует его миссия, — равнодушно заявил Сильван. — Мне давным-давно нет дела до самозваных пророков и посланников высших сил, прошлых и нынешних. Но я очень беспокоюсь о тебе. — Он снова обнял ее, — Ты моя дорогая сестра, и мне небезразлично все, что тебе довелось пережить… Чем я могу тебе помочь?

Значит, он не хочет слушать Иисуса. Что ж, пусть так. Как там говорил Иисус? «Приходят те, кого привлекает Отец мой..» Ладно, зато он готов выслушать меня. Это очень важно.

— Элишебу забрали и отдали Дине, — сказала Мария, — Дине! Тут, конечно, приложил руку отец, не обошлось без Илия, наверное, без женщин нашей семьи. Но уж раз так случилось, я, по крайней мере, должна знать, что с ней все в порядке, что о ней заботятся и за ней приглядывает кто-нибудь, кому небезразлична я. Об этом в первую очередь я и просила тебя в письме — стать моим посредником. Без тебя я пропаду, потому что потеряю ее окончательно.

— Я… — Было видно, что Сильвана терзают сомнения, — я сделаю, что смогу. Но ты должна понять, что этого может быть недостаточно.

Мария спросила Мару, где они могут поговорить с братом с глазу на глаз. Та указала им на маленький внутренний дворик. Они вышли туда, под росшее посередине дерево, и повели негромкий. но долгий разговор: им было что сказать друг другу, ведь с их последней встречи произошло немало событий.

Сильван рассказал ей о гневе и обиде Иоиля, об осуждении, высказанном Илием, о недоумении их родителей.

— До нас дошли слухи об этом человеке, Иисусе. Его слава распространяется. Мы слышали о том, что он успел сделать в Капернауме, пока толпы не увеличились настолько, что ему пришлось уйти оттуда. И о свиньях в Гергесе! О! Об этом все говорят!

— Сильван, ты не поверишь, но ты помнишь зилота, который ворвался в твой дом и использовал слово «свинья» как пароль? Он тоже последовал за Иисусом.

— Быть того не может! — рассмеялся Сильван. — Да, а еще и этот пресловутый сборщик податей. Мы слышали о нем и о нападении на римского центуриона в его доме. Как вообще столь разные люди могут уживаться в одной компании?

— Сама не знаю, — ответила Мария. — Наверное, дело в том, что все они изменились, стали другими.

— Иисус привлекает внимание людей и более высокого положения, — заметил Сильван. — Я слышал, что им весьма заинтересовался сам Ирод Антипа. — Он помолчал, — Итак, сестра моя, похоже, что ты ввязалась в большую авантюру. О твоем приятеле Иисусе нынче толкуют на каждом углу. — Все это Сильван говорил с любопьтством, но без зависти. — Это, конечно, дело твое, но согласись и с тем, что бродячая жизнь не для Элишебы, девочка слишком мала. Это ты, надеюсь, понимаешь?

Брат взглянул на нее, словно ожидая подтверждения, и ей пришлось сказать:

— Да, понимаю.

— Вот и хорошо. Девочку у тебя все равно забрали бы, закон на их стороне. Они подготовили документ, где говорится, что до завершения семилетнего срока очищения и официального признания тебя полностью вменяемой и здоровой тебе нельзя доверить растить ребенка, ибо это небезопасно для Элишебы. Они мотивировали свою просьбу исключительно заботой о благе Элишебы и власти с их доводами согласились. Теперь у них есть постановление, дающее им право разрешать тебе видеться с ней только в присутствии Илия, ее законного опекуна.

— Но после семи лет…

— На эти вопросы можно отвечать по-разному. И вот что еще должен тебе сообщить: они норовили прибрать к рукам и твое наследство. Уж как они старались убедить умирающего Иоиля передать или завещать свою собственность Илию, но тут у них ничего не вышло. Он умер, не оставив завещания, а без завещания, по закону, Илию ничего не причитается. Я говорил с отцом Иоиля, Иезекиилем, и он согласился: деньги, доля Иоиля в семейном деле — все отходит тебе. Он знал сердце Иоиля и что тот, какие бы горькие слова ни сорвались с его уст, хотел тебе только добра. Когда Иезекииль увидел тебя в доме, увидел, что ты исцелилась и по-прежнему предана Иоилю, он был тронут. Он хочет, чтобы ты была обеспечена. Если пожелаешь, я могу продать твою долю. Тебе решать, но все это по праву твое.

Сильван достал шкатулку, внутри которой находились документы и мешочек с золотыми монетами. Мария ахнула, когда увидела это. На ее глаза навернулись слезы.

— Мы отмели все их притязания, поскольку, раз вы не были разведены и он не захотел написать завещание в чью-то еще пользу, спорить не о чем.

— Спасибо, Сильван, — сказала Мария. — Спасибо за то, что ты по-прежнему мой брат.

— Я всегда буду твоим братом.

— Сильван, дорогой, помни, что я всегда думаю о тебе и молюсь о вашем с Ноемой благополучии. А тебя умоляю: проследи, чтобы с Элишебой все было хорошо, и расскажи ей обо мне и моей любви.

— Улучу момент, когда Илий не услышит, — пообещал Сильван.

Перед уходом Сильван задержался и кратко поговорил с Иисусом. Под предлогом ни к чему не обязывающего обмена приветствиями ее брат внимательно изучал лицо Иисуса, пытаясь понять, что в нем есть такого, побуждающего людей оставлять ради него свои сети, рыбачьи лодки и семьи, в чем заключается его пресловутая сила.

Проводить Сильвана Мария вышла на улицу.

— Что все-таки влечет тебя к этому человеку? — спросил Сильван.

— Неужели ты этого не чувствуешь? — задала встречный вопрос Мария. — То, что у него великая сила?

— Нет, — признался Сильван. — Да, спору нет, человек приятный. но ничего выдающегося, такого, чтобы захотелось куда-то за ним помчаться, я, уж не обессудь, не увидел.

На прощание Сильван обнял ее, прижав к себе. Такая близость с родным человеком, ощущение почти забытое, породила в ней тысячу воспоминаний. Она зажмурилась, чтобы удержать слезы, но это ей не удалось.

— Дорогая сестра, — вздохнул Сильван, — я предоставляю тебя его попечению. Но не могу быть спокоен за тебя, потому что оставаться рядом с тем, кем заинтересовался Ирод Антипа, небезопасно.

— Обо мне не беспокойся, береги Элишебу. Ради меня. Обещай.

— Обещаю, — сказал на прощание Сильван. — Обещаю.

На рассвете, почти не отдохнув, Иисус с Марией покинули Капернаум. Свежесть ясного утра, сулившая солнечный день с легким, нежным ветерком, воспринималась Марией как насмешка судьбы. Иоилю уже не суждено было ни погреться на солнышке, ни ощутить дуновение ветра. На фоне радостной безмятежности дня мрак и холод могилы казались еще страшнее. Как это может быть, чтобы Иоиль, такой молодой и жизнерадостный, вдруг оказался там? Но если он там, значит, и она может… Даже мысль о собственной смерти, о возможности уйти в никуда, в небытие и бесчувствие, ужасала до крайности.

— Иисус, — неожиданно спросила Мария, — ты когда-нибудь играл в похороны?

Он замедлил шаг и посмотрел на нее.

— Я не понял.

— Я хочу сказать, когда я была маленькой девочкой, как-то раз мы с подружками играли в похороны.

— И как же вы это делали? — спросил он, покачав головой. Потом рассмеялся и добавил: — И зачем?

— Кто-то в городе умер. Мы этого человека толком не знали, но наблюдали за похоронной процессией и видели плакальщиц и слышали погребальные песни. Я помню, что видела тело на украшенных цветами носилках, в саване, похожее на статую. А мы, глупые детишки, как раз думали, во что бы новенькое поиграть, — вот и додумались. По игре я «заболела и умерла», а мои подружки завернули меня в плащ, положили на самодельные носилки — одеяло на двух шестах — а потом отнесли в сад, к «месту погребения». О! То был самый пугающий момент. На меня набросали груду одеял, как забрасывают землей могилу, и я оттуда, из-под этих одеял, слышала, как подружки причитают, произносят стихи из Писания и клянутся, что никогда меня не забудут. Потом на гору одеял упали цветы — я почувствовала легкий толчок.

Иисус остановился и слушал, внимательно глядя ей в лицо.

— А потом?

— А потом стало тихо. Очень тихо. Так тихо, что я смогла ощутить удаляющиеся шаги. И я осталась одна. Одна в удушливой темноте. Мне захотелось поскорее встать, игра-то закончилась, но не тут-то было. Меня так придавило тяжеленными одеялами, что я не могла пошевелиться. Порывалась кричать — одеяла заглушали мой голос. Вот тогда-то я действительно подумала, что умираю, и это была такая жуть… — Мария умолкла и судорожно вздохнула. — С тех пор я страшно боюсь смерти.

Иисус взял ее руки в свои, повернул лицом к себе, долго смотрел в глаза и наконец сказал:

— Мария, смерть — она не такая.

Это прозвучало так успокаивающе! Но Мария подумала: откуда он знает? Как это можно знать? Иоиль теперь знает. Но он не может мне сказать.

— А какая? — тихонько спросила она.

— Это не конец, — пояснил Иисус. — Ты не останешься в душном мраке, душу вообще невозможно удержать там. Такова воля Господа. — Потом, как будто спохватившись, что сказал слишком много, он спросил: — Как же ты тогда выбралась?

— Мои подруги вернулись. Они отошли недалеко, когда спохватились — сообразили, что я их так и не догнала. Они откинули одеяла и… «вернули меня к жизни». — Мария рассмеялась. — Да, мы тогда разыграли все так, как будто это произошло на самом деле.

— Ты будешь скорбеть об Иоиле много дней, — сказал Иисус, понимая, в чем заключается ее невысказанный вопрос. — Не надо пытаться с этим бороться. Ты будешь думать о могилах, духах и своей вине, но в конце концов все это будет снято с твоей души, как та груда одеял. — Он снова посмотрел ей в глаза. — Это я тебе обещаю.

Дело уже шло к вечеру, когда они добрались до Вифсаиды, снова оказавшись за пределами владений Ирода Антипы, на земле его брата Филиппа. За стенами располагались рыболовные причалы и набережная — как во всех поселениях у Галилейского моря, хотя это примыкало не к самому озеру, а к лагуне. Городок выглядел весьма мирно, светясь в теплых лучах заходящего солнца.

— Пожалуй, нам стоит пойти на рыночную площадь, — сказал Иисус. — Хотя торговля уже закончилась, это естественное место сборищ. Всякий, кого мы хотим найти, придет туда.

Улицы были заполнены зажиточными с виду людьми, которые опускали ставни лавок, несли еду и воду себе на ужин, вели вьючных животных на отдых. Магдала тоже процветала и богатела, но там больше чувствовалось деловое оживление, а здесь — размеренное довольство собственной жизнью.

Шагая по нешироким улочкам, Иисус и Мария обратили внимание на то, что многие дома обнесены колоннадами и поблескивают новыми фасадами из известняка, а в перспективе одной из улиц обнаружили даже строящийся дворец.

— Похоже, они задумали устроить здесь маленькие Афины, — заметила Мария.

Иисус кивнул.

— Нам с тобой стоило бы посетить настоящие Афины, чтобы сравнить.

Оба рассмеялись, настолько это показалось невероятным.

В конце концов они вышли на рыночную площадь, прошли мимо последних торговцев, которые вели домой ослов, нагруженных корзинами с нераспроданными за день товарами. Сама площадь имела неряшливый вид: кругом разобранные лотки и прилавки и накопившийся за день мусор — раздавленные фрукты, затоптанные бобы и луковицы. Несколько скучающих поденщиков топтаись на месте, бросая на прохожих пренебрежительные взгляды. При появлении на другой стороне площади Марии и Иисуса они уставились на них, но быстро утратили всякий интерес. «Похоже, ждать придется долго» — подумала Мария.

— Они найдут нас, — заверил ее Иисус. — Или мы их найдем. Праздношатающиеся наконец убрались прочь, очевидно, никто не собирался нанимать их в столь поздний час. На другой стороне площади остался лишь один нашедший работу — энергичный малый, который с жаром орудовал метлой, насвистывая и не обращая внимания на вздымаемые им тучи пыли, а заодно и мух, и вспугнутой мошкары. Он без устали перемещался по периметру площади, наводя чистоту, и уже в сумерках добрался до того места, где стояли Мария и Иисус. Под натиском широких взмахов метлы им пришлось отступить.

— Прошу прощения. — Уборщик отмахнулся от мух, образовавших жужжащий ореол вокруг его головы.

— Как тебя зовут? — спросил Иисус.

— Можешь звать меня Веельзевул, — заявил он.

Вместо того чтобы улыбнуться, Иисус серьезно ответил.

— Я никогда бы не стал так называть никого, кроме того, кому действительно принадлежит это имя.

— Я просто хотел сказать… что я Повелитель Мух, — пояснил паренек, указав на облачко вокруг себя. — Во всяком случае сейчас.

— Будь ты истинным Повелителем Мух, ты мог бы приказывать им, — заметил Иисус. — Они слушаются тебя?

Паренек рассмеялся:

— А что, похоже на то?

— Нет, и это должно тебя радовать. А теперь скажи, как тебя зовут на самом деле.

— Фаддей, — ответил он, опустив метлу, словно озадаченный интересом незнакомца к его скромной персоне.

— Ты грек? — спросила Мария.

— Нет. Просто мои родители любили все греческое.

На сей раз рассмеялась Мария.

— Распространенная болезнь. — Она вспомнила о Сильване.

— Хорошо, — сказал Иисус. — Потому что, не будь ты сыном Авраамовым, я не смог бы пригласить тебя присоединиться к нам. — Он повернулся к Марии и для нее, а не для Фаддея добавил: — Проповедь моя для всех, но в ученики я зову лишь детей Израиля.

— Что? Присоединиться к вам? Что ты имеешь в виду?

Фаддей насторожился. Вот что случается, когда ты теряешь бдительность и вступаешь в разговоры с незнакомыми людьми. Он схватился за ручку метлы и отступил назад.

Вместо того чтобы ответить, Иисус спросил:

— Чем ты занимаешься? Я имею в виду, когда не подметаешь рынок?

— Я продаю раскрашенные горшки и кувшины и, когда кому-нибудь нужно, копирую на заказ фрески. Иногда, — он произнес это с вызовом, — я даже копирую статуэтки Артемиды, Афродиты и Геракла для клиентов.

— Значит, греческие вещи нравятся не только твоим родителям?

— Да. Мне они тоже нравятся.

— Это меня не удивляет. Особенно с учетом того, что ты вырос в их окружении. Только слепец не оценил бы их красоту. — Иисус помолчал, — Но если ты пойдешь за мной, я дам тебе другие глаза, чтобы увидеть красоту в разных вещах.

— Например, в чем? — спросил юноша, сжав покрепче черенок метлы.

— Например, в тех безработных поденщиках, которые ждали здесь до заката солнца.

— Что? Эти бездельники? Да они просто болтаются по рынку и раздражают людей, — проворчал Фаддей.

— Людей — да, но не Бога, — сказал Иисус. — Он видит их иначе.

Иисус отошел от Марии и приблизился к Фаддею.

— Давай я расскажу тебе притчу о Царстве Божием. Его можно уподобить богатому человеку, который, придя поутру на рыбную площадь, нанял работников, но потом выяснил, что работы в его хозяйстве больше, чем они могут сделать, вернулся на площадь и нанял новых. Наконец, в очень поздний час — примерно в то время, когда наши неудачливые поденщики покидали площадь, — он вернулся и нанял еще людей. Вечером он заплатил им всем одинаково. Те, кого наняли раньше, стали жаловаться, но богатый человек сказал: «Разве я не заплатил вам то, о чем мы договаривались? Если я хочу быть щедрым и переплатить кому-то другому, какое вам дело?» Так оно и в Царствии Божием. Господь великодушен и наградит нас сверх заслуг, и людей Он выбирает по своему усмотрению. В том числе и таких, как эти поденщики.

— Что-то я не улавливаю в этом никакого смысла, — честно признался Фаддей.

— Присоединись ко мне и со временем все поймешь.

Неожиданно на лице Фаддея изобразилось узнавание.

— Я знаю, кто ты. Тот человек из Назарета. Тот знаменитый человек из Назарета, который произносит странные проповеди. И совершает исцеления и изгоняет бесов. Да! Не отрицай это! — Он указал пальцем на Иисуса. — Но ты исчез после того, как свиньи свалились с утесов Гергесы. Где гы был? Что ты делаешь теперь?

— Набираю работников для сбора плодов Царства Божия, сказал Иисус. — Скоро начнется обучение, а потом и служба. Неужели ты не присоединишься к нам?

— Я… я подумаю об этом, — пробормотал Фаддей, пятясь. Мои родители… что они подумают?

— Спроси их.

— Они скажут, что это слишком опасно, — уныло промолвил Фаддей. — Мой тезка, местный пророк, лет сорок тому назад утверждал, что заставит воды Иордана расступиться и переведет своих последователей через него, как Иисус Навин. Кончилось тем, что его голова оказалась на колу в Иерусалиме, а его последователей перебили. Память об этом слишком свежа. А теперь еще и Иоанн Креститель.

— Он схвачен и заточен, — сказала Мария. — И я видела его в темнице.

— Он мертв, — уточнил Фаддей.

Иисус отступил на шаг, как будто от удара.

— Мертв? — переспросил он.

— Обезглавлен, — серьезно ответил Фаддей.

— Когда? — спросил Иисус очень тихим голосом.

— Давайте присядем здесь, — предложил Фаддей — Мне не хочется говорить об этом громко. — Он указал на одну из временных скамеек, поставленных ушедшим торговцем.

Они втроем уселись, и тогда Фаддей повернулся к Иисусу. У него было очень молодое, привлекательное лицо и волосы настолько светлые, что он казался иноземцем, выходцем из какой-нибудь северной страны.

— Это случилось всего два дня назад.

«В тот самый день, когда умер Иоиль, — подумала Мария. — Вот почему мы ничего не знали. К тому же в тот день мне было бы все равно».

— Ирод Антипа велел его казнить! — печально произнес Иисус, — С того момента, как он был взят под стражу, такой конец казался неизбежным.

— Но Антипа, похоже, боялся его. Сам-то он, скорее всего, вечно держал бы Иоанна в темнице, а на казнь согласился, чтобы угодить своей падчерице, Саломии. Она танцевала перед Иродом на банкете по случаю его дня рождения, и он, восхитившись, пообещал ей в награду все, что она попросит, вплоть до половины его царства. Она же попросила принести ей на блюде голову Иоанна.

Мария перевела взгляд с взволнованного лица Фаддея на потрясенное лицо Иисуса.

— На блюде? — переспросила она.

— На большом серебряном блюде, — подтвердил Фаддей. Когда Мария попыталась представить себе эту картину, ее чуть не стошнило. Были ли его гневные, обвиняющие глаза закрыты или же смотрели в упор с этого блюда?

— Отрубить голову, чтобы вознаградить девушку за танец, — пробормотал Иисус. — Это… это… — Похоже, даже у него не нашлось слов.

— Так что теперь не самое подходящее время следовать за пророком, — заключил Фаддей, — Прошу прощения, но я знаю, что они охотятся и за тобой. Кроме того, тебя разыскивают зилоты, хотят, чтобы ты их возглавил. Они намерены провозгласить тебя царем.

— Царем? — изумился Иисус. — Царем чего?

— Царем… царем земли Израиля, наверное. Они подберут подходящий титул. Сражающийся Сын Давидов, Сын Человеческий, Сын Звезды, Мессия… я не знаю. Тут не в имени дело, подойдет любое, я полагаю.

Иисус встал.

— Побудь с Марией, — попросил он. — Мне нужно… Прости, я должен побыть один. — Напряженно держа спину и втянув голову в плечи, он завернул за угол и пропал из виду.

Фаддей и Мария повернулись друг к другу, чувствуя неловкость.

— Я уверена, что он скоро вернется, — сказала Мария. — Просто он ошеломлен этим страшным известием.

— Жаль, что мне пришлось стать вестником беды, но уж не обессудь, — промолвил Фаддей. — А зачем… что вы с ним делаете здесь?

— У нас здесь назначена встреча с несколькими единомыщ. ленниками. Мы разделились… по личным причинам, — Говорить незнакомому человеку об Иоиле она не могла, да и смысла в этом не было, — Договорились встретиться здесь, в Вифсаиде. Один из нас, Филипп, родом отсюда.

Фаддей недоуменно приподнял брови, но лишних вопросов задавать не стал. Мария мысленно поблагодарила его за молчание. Говорить ей было невыносимо трудно. Даже чтобы просто сидеть или ходить, Марии приходилось напрягать все силы. Глубоко внутри укоренилась боль, которая порой ощущалась как тяжесть, а порой как ноющая пустота. Чтобы слушать, и то требовались немалые усилия, и даже слова утешения Иисуса не проникали так глубоко, чтобы унять горе.

Иисус вернулся после отсутствия, показавшегося ей очень долгим. Он выглядел настолько потрясенным и раздавленным горем, что Марии самой захотелось его утешить, но ее собственная утрата была слишком велика.

Начинало темнеть, и Фаддей поднялся, чтобы идти домой. Когда он взваливал на плечи метлу, на площадь, озираясь по сторонам. вышел Иоанн, сопровождаемый другими учениками. В сгущавшемся мраке им было трудно разглядеть что-либо на другом краю площади, но Иоанн все-таки заметил Иисуса.

— Учитель! — воскликнул он. — Учитель!

Он подбежал к нему, а следом за ним и остальные.

Бледные щеки Иоанна раскраснелись, а головной убор соскользнул с кудрявых волос. Он схватил Иисуса за руки.

— Мы видели человека который изгонял демонов от твоего имени, прямо на окраинах города! Какой наглец! Никто из нас его прежде в глаза не видел, поэтому пришлось его остановить. — Иоанн светился гордостью, — Ты бы видел его лицо!

— Ты лучше на свое посмотри, — усмехнулся Иисус. — Не самое приятное зрелище.

— Вот тут нашего Иоанна и осадили, — вступил в разговор его брат. — Он ведь с детства привык слышать, что приятнее его физиономии не сыскать, — Иаков Большой улыбнулся, словно гордился этим, но тут же добавил: — Но, учитель, тот человек… он заслуживал того, чтобы его остановили.

— Ты не понимаешь, — сказал Иисус. — Тот, кто не против нас, тот за нас. Вам надо было оставить его в покое.

_ Но… как же можно! — вознегодовал Иаков Большой. — Мы Просто… просто…

— Иаков, неужели ты не хочешь просто спросить о муже Марии? — Иисус посмотрел на него с печалью.

— Ах да, конечно, я хотел…

Очевидно, Иаков либо позабыл, либо считал само собой разумеющимся, что Иисус исцелил Иоиля.

— Он умер, — сказал Иисус.

Ученики растерянно умолкли: такого они не ожидали. Иисус отправился в Магдалу и…

Первым заговорил Иуда.

— Мария, я глубоко сожалею. Прими мои искренние соболезнования. — Он выступил вперед, чтобы подойти ближе к ней.

Остальные тоже окружили ее, протягивая руки, чтобы обнять, словно это могло умерить ее горе.

Мария плотнее завернулась в плащ. Все слова сочувствия, сколь бы искренне они ни произносились, казались лишь пеной, скользящей над поверхностью моря, в то время как боль кроется в самых его глубинах.

Поднялся ветер, напомнив им, что наступила ночь и им некуда идти.

— И где мы будем ночевать? — прозвучал вопрос практичного Андрея.

— Я не осмеливаюсь просить мою жену приютить… ее соперников. Я боюсь, что это относится ко всем вам, — вздохнул Филипп.

— Можете переночевать у меня, в моем доме, — подал голос Фаддей, который еще не ушел с площади.

— Кто это? — спросил, как всегда, недоверчивый Симон.

— Друг, — сказал Иисус. — Человек, с которым мы только что познакомились, поджидая вас.

— Он присоединится к нам? — спросил Симон.

— Нет. Я пригласил его, но он отказался. Однако, Фаддей, твое приглашение весьма своевременно и великодушно. Мы от него не откажемся.

Дом родителей Фаддея находился в верхней части города, оттуда открывался прекрасный вид на наполовину построенный дворец Ирода Филиппа. Указав на него, Фаддей сказал, что правителю так нравится Вифсаида, что он строит этот роскошный дворец, чтобы там наслаждаться жизнью.

— Поговаривают даже, будто он собирается поменять название города на Ливия или Юлия в честь жены покойного императора, — сказал Симон, который любил прислушиваться к сплетням.

— А она еще жива? — удивившись, спросил Иоанн, — Старый император умер так давно.

— Очень даже жива, — живо ответил Симон, обрадовавшийся возможности поговорить о политике, — И по-прежнему обладает огромным влиянием, действуя из-за спины своего сына, императора Тиберия. Говорят, она вовсю использует это влияние. Оно и понятно, не зря же она убила столько людей, чтобы сделать своего сына императором. Жаль, что именно такие люди обладают властью и наслаждаются ею.

— Сколько ей лет? — спросил Петр, — Она уже, должно быть, сущая мумия.

— Семьдесят, — сказал Симон, который знал всю подноготную сильных мира сего. — В Риме сейчас в очередной раз обострилась политическая борьба. Сеян убедил Тиберия…

— Хватит, Симон, — неожиданно оборвал его Иисус. — У нас есть дела поважнее. Антипа казнил Иоанна Крестителя.

— Что? — воскликнул Симон, — Когда?

— На праздновании своего дня рождения, — вступил Фаддей, — Состоялся пир, и… — Он пересказал всю печальную историю, которую ученики выслушали в молчании.

— Давайте помолимся о нем, — наконец выговорил Нафанаил. В его голосе не было ничего, кроме безбрежной печали. В этот миг он позабыл даже о виновниках трагедии — Антипе, Иродиаде, ее дочери Саломии — и помнил лишь об Иоанне и его мученической смерти.

— Отец Небесный, услышь плач наш об Иоанне, — начал Филипп, — Призови его к себе, и да пребудет он в благости в лоне Твоем.

— Ты Господь Праведный, — молвил Иаков Большой. — Не попусти же злодеям, воздай им за слугу Твоего Иоанна в полной мере.

— Защити его душу и утешь нас, — тихонько сказал Иуда.

— Сейчас мы остались одни, — сказал Иисус. — От нас зависит, нести ли нам дальше это бремя, продолжить ли труды Иоанна.

Ученики растерянно переглянулись. Любой, вздумавший продолжить дело Иоанна, в нынешних обстоятельствах неминуемо навлекал на себя гнев сильных мира сего.

— А… разумно ли это? — спросил Матфей. Даже его флегматичная невозмутимость поколебалась, — Разве мы не можем достичь большего, работая тихо, обучая, наставляя и…

— Прячась? Ты это слово подыскиваешь? — спросил вдруг Иуда. — Ну что ж, скрытность — это лучшее, что можно сейчас посоветовать. Многим великим людям довелось таиться от врагов — тому же Илии, Давиду, Моисею. В этом нет ничего постыдного.

Тут заговорил Фома, знаток Торы:

— Право же, Иуда, не стоит прятать собственную трусость за Священным Писанием. Все эти трое были готовы выступить открыто в любой момент, как только их призовет Господь.

Иуда ощетинился.

— Я не трус, и мои слова правдивы. Каждый из этих троих скрывался от тирана, подобного Антипе и угрожавшего ему смертью. Фараон хотел убить Моисея, Саул — Давида, а Ахав и Иезавель — уничтожить Илию — и все по несправедливым обвинениям. Они не только имели право, но и обязаны были скрываться, чтобы сохранить себя ради Господа.

— Господь не хочет, чтобы мы скрывались сейчас, — невозмутимо сказал Иисус. — Ему угодно, чтобы мы проповедовали открыто, на виду у всех. Времени мало, а людям нужно услышать слово истины. Итак… — Он помолчал, чтобы привести в порядок свои мысли. — Все это произошло гораздо быстрее, чем я ожидал. Я думал, что у нас будет больше времени… — Иисус вздохнул. — Но у нас его нет. Поэтому будь что будет. Я хочу, чтобы вы, разбившись на пары, отправились по городам и деревням с моим посланием.

— Что же мы будем делать? — потрясенно спросил Петр.

— Проповедовать весть о пришествии Царства Божия, исцелять недужных и изгонять демонов.

— Как? — Обычно зычный голос Петра прозвучал очень тихо.

— Я дам вам эту силу.

— Так легко?

— Вместе с молитвой. Это очень важная составляющая.

— А как мы узнаем, что это случилось?

— Тут главное — вера, — пояснил Иисус. — А еще нужна смелость обещать что-то людям на глазах у всех.

— Но если… если не получится?

— Ты должен верить, что сумеешь.

— Но… но…

— Я не хочу, чтобы братья отправлялись вместе, — заявил Иисус, мысли которого уже уносили его вперед. — Пары нужно подбирать иначе. Симон, ты отправишься с Иаковом Меньшим.

Зилот с мытарем? Марию такое решение изумило.

— А ты, Петр, с Нафанаилом.

Импульсивный Петр с рассудительным Нафанаилом! Как они смогут трудиться вместе?

— Иуда, ты пойдешь с Иаковом Большим.

И того не легче. Один утонченный, ироничный, другой начисто лишен воображения.

— Матфей, с тобой на пару пойдет Фома.

Поначалу Марии показалось, что хоть эти двое, оба практического склада люди, подойдут друг другу. Но потом она вспомнила, насколько Фома благочестив: надо думать, он до сих пор считает мытаря Матфея нечистым.

— Иоанна, ты пойдешь с Филиппом.

Мария с Иоанной переглянулись. Оказывается, женщины не будут вести домашнее хозяйство, а разделят с мужчинами их труды.

— А ты, Мария, будешь вместе с Иоанном.

Иоанн. Этот деятельный подвижный красавчик. И она, обычная, легко поддающаяся влиянию.

«Представляем ли мы противоположность друг другу? — подумала Мария. — А может быть, нам самим неведомы те наши качества, которые разглядел со стороны Иисус? Наверное, ему виднее».

— Старших не будет, — заявил Иисус. — Все вы равны, и полномочия у всех равные.

Мария чувствовала, что готова упасть в обморок. Она едва могла стоять и говорить, на сердце у нее лежала тяжесть, но даже в лучшем своем состоянии, полная телесных и духовных сил, она никогда не взялась бы за такое дело. Да как вообще она — и вдруг выйдет к людям с поучениями?

— Нет, учитель, — взмолилась Мария, — я не могу… У меня и знаний нет… и мудрости. Мне нечего дать людям.

— Ты права, — подтвердил Иисус. — Ни знаний, ни мудрости у тебя нет.

Мария подумала, что он понял свою ошибку, и у нее чуть голова не закружилась от облегчения.

— Вот почему, — продолжал Иисус, — ты должна всецело положиться на Господа. И помни, Господь дал тебе дар ясновидения. Ты пророк. Может быть, одна из всех.

— Но она женщина! — выпалил Петр.

Иисус строго посмотрел на него.

— А разве пророчицы Олдама и Ноадия из тех, незапамятных времен не были женщинами?

Петр открыл рот, собираясь что-то сказать, но передумал.

— Так вот, — продолжил Иисус, говоря с расстановкой, чтобы никто не упустил ни слова, — вы ничего не возьмете с собой, ни денег, ни лишней одежды, ни хлеба. Приходя в любую деревню, останавливайтесь в том доме, где вас захотят приветить. Войдя в дом, первым делом произнесите: «Мир дому сему». И мир да пребудет с домом, где вас встретят с миром.

Иисус обвел их взглядом, предоставив последнюю возможность задать ему вопрос. Но вопросов не последовало, только испуганные взгляды.

— Исцеляйте больных, которые встретятся вам в каждом городе, и возвещайте всем, что приблизилось Царствие Божие. Если же вас не захотят принять, уходите со словами: «Мы отряхиваем с наших ног пыль вашего города во свидетельство против вас. Но ведайте. Царствие Божие близится». Я же говорю грядет день, когда город, отвергнувший вас, позавидует и Содому.

— Но… учитель… как нам действовать? Как нам представиться и с чего начать? — спросил Филипп.

— Вы будете исцелять недужных возложением рук на их головы и молитвой. Вы будете изгонять демонов, повелевая им уходить. Вы будете проповедовать Царствие, приход коего вы уде ощутили. — Иисус покачал головой, словно находя их очень непонятливыми. — Внимающий вам будет внимать мне, отвергающий вас отвергнет меня, но, отвергая меня, он отвергнет пославшего меня.

Он помолчал и добавил:

— Там, куда я посылаю вас, вы будете подобны овцам среди волков. Следовательно, будьте мудры, как змеи, и просты, как голуби. Времени мало, гораздо меньше, чем я думал, поэтому нам надлежит нынче же приступить к трудам. Нива созрела, вам должно собрать урожай. Близится ночь, когда всякие труды прекращаются, и нам должно работать не покладая руте, пока не угас свет дня.

Последовало долгое и очень глубокое молчание. Наконец Нафанаил отважился на вопрос.

— Учитель… когда нам начинать?

— Завтра, — ответил Иисус.

 

Глава 39

Когда Иоанн с Марией вошли в прилепившийся к склону холма городок Хоразин, все обшарпанные деревянные двери были наглухо закрыты. В запыленных одеждах, с головами, обмотанными тканью для защиты от солнца, оба они походили на бродячих торговцев. Или, скорее, на торговцев, которых ограбили, забрав все товары, потому что у них не было ничего, кроме тыквенного сосуда, чтобы черпать воду. Шли они медленным, усталым шагом путников, которые пробыли в дороге долгое время.

Перед их уходом, когда ученики покидали приютивший их дом в Вифсаиде, Фаддей неожиданно схватил Иисуса за рукав и сказал:

— Я передумал! Можно, я пойду с тобой?

Иисус обвел взглядом комнату, полки, уставленные разрисованными кувшинами и статуэтками.

— Ты уверен, что готов покинуть все это? — спросил он.

— Да! Да!

Фаддей пересек комнату и схватил статуэтку женщины с длинными, струящимися волосами, похожую на Афродиту. Он высоко поднял ее, словно затем, чтобы разбить, но Иисус остановил его.

— Если это принадлежит твоим родителям, то и уничтожать это надлежит им. Мы не можем отплатить им за гостеприимство разорением их дома. Что же до твоей просьбы, то присоединяйся. На этот случай я оставил Андрея без напарника — ты будешь проповедовать с ним.

Действительно, до сих пор Андрей оставался без спутника. Мария даже думала, что он вместе с Матфеем и Фомой составит единственную тройку. Но видимо, Иисус каким-то образом предугадал решение Фаддея.

Когда на дороге за чертой Вифсаиды ученики стали расходиться, Мария и Иоанн решили пойти в Хоразин.

Петр объявил, что направляется на север, в Дан.

— Я всегда хотел посмотреть его, и Иисус собирался отвести нас туда, — пояснил он свой выбор.

— Не слишком ли ты размахнулся, туда путь неблизкий? — спросил Иисус.

— Тем лучше! — сказал Петр.

Остальные решили двинуться в других направлениях — дальше на запад к Геннисарету, через озеро в Гергесу, на север, к деревням, разбросанным вдоль берегов Иордана.

Перед расставанием Иисус собрал их вместе в тени большого дуба. Стоя бок о бок, ученики образовали большой круг: как единое целое они производили впечатление силы и сплоченности. Иисус встал в центре круга, закрыл глаза и стал молиться.

— Отче, я знаю, что Ты слышишь меня. Я знаю, что Ты избрал людей этих и дал их мне в ученики и помощники. Так надели же их Своей силой, дабы люди могли узреть в них Тебя и пополнить стадо Твое. Открой глаза тем, кто будет взирать на них и дела их — дела, кои Ты им поручишь. — Затем он по очереди коснулся плеча каждого со словами: — Прими силу сию и знай, что отныне ты наделен ею.

Когда Иисус обеими руками коснулся ее плеч и произнес эти слова, Мария закрыла глаза и попыталась ощутить, как входит в нее эта сила. Но перемены в себе не почувствовала.

— Спустя сорок дней мы встретимся на берегу Иордана, там, где он протекает близ Вифсаиды, — сказал Иисус. — А теперь в путь.

Мария выбрала Хоразин потому, что она знала это название с детства, но никогда там не бывала, и кроме того, это галилейское поселение находилось в холмистой местности, и тамошние жители не кормились от озера. Сейчас, после произошедшего в Магдале, — все, связанное с рыбным промыслом, вызывало у нее слишком горькие и мучительные воспоминания. Пусть уж лучше будут земледельцы, ткачи, торговцы и каменщики. Кто угодно, тоько не рыбаки.

Когда они с Иоанном двинулись по пыльной дороге, Мария вдруг почувствовала, что старая ее жизнь погребена вместе с Иоилем. Началась другая, совершенно новая, и, по правде сказать, Иисусу стоило бы дать и ей новое имя.

Сейчас, когда они поднялись на холмы и входили в Хоразин, Мария невольно задумалась о том, не сделала ли она неудачный выбор. Поселение выглядело заброшенным и враждебным. Практически все здания были выстроены из черного вулканического базальта, что придавало им мрачный вид. Улицу, по которой они шли, по обе стороны обрамляли темные фасады, хотя, если приглядеться, над дверными и оконными перемычками нередко красовалась геометрическая резьба. Внутри наверняка царила немыслимая жарища, ведь черный камень не отражал, а поглощал солнечные лучи. Правда, над холмами гулял ветерок, но окошки казались слишком маленькими, чтобы навеять в дома прохладу.

Мария и Иоанн направились к самому центру городка, где надеялись найти колодец, и не обманулись. Большой источник оказался на месте, воды, чистой, холодной и восхитительно освежающей, удалось набрать без труда. Это было особенно важно для Марии, которую тяготили одновременно и печаль, и полуденный галилейский зной.

— Ну, Мария, — промолвил Иоанн, когда они присели отдохнуть у колодца, — с чего начнем, а? — Он явно испытывал растерянность.

— Надо подумать, с чего начал бы Иисус, и поступить как он, — предложила Мария, утирая со лба пот.

— Ну, он обычно ждал Шаббата, заходил в синагогу, проповедовал, а потом его выкидывали оттуда, — сказал Иоанн с лукавой улыбкой. — Потом, уже после, к нему приходили другие люди, как правило те, кто пребывал в отчаянии и потому плевал на то, что думают о нем власти.

— Наверное, нам стоит попробовать, — промолвила, размышляя вслух, Мария. — Может, мне встать и заговорить? — мысль, о том, что женщина начнет говорить в синагоге, была забавна.

— Стоит попытаться, наверное, все собрание в обморок попадает, — усмехнулся Иоанн, — Ладно, давай поищем синагогу, начинать все равно лучше оттуда.

Они устало поднялись и побрели по улочкам городка. Постепенно Мария пересмотрела свое первое впечатление и пришла к выводу, что в его облике есть определенная неброская красота. Построенные из одного материала жилища гармонировали с соседними в большей степени, чем это было свойственно для захолустных поселений.

— Ого! — восхищенно произнес Иоанн, когда они подошли к красивому зданию с высоким крыльцом с широкими ступенями и рельефными изображениями Ковчега Завета и переплетенных лоз над входом. — Производит впечатление.

Они остановились, чтобы полюбоваться.

— Должно быть, это синагога, — сказала Мария.

— Великолепное строение! — с искренним и глубоким восторгом промолвил Иоанн.

Мария посмотрела на него с интересом. До сих пор она считала его всеобщим любимцем, привыкшим к достатку, человеком избалованным, но тут он открылся совсем с другой стороны. Оказывается, у Иоанна тонко чувствующая, восприимчивая к красоте натура, которой она не замечала. Впрочем, наверное, в прошлой жизни, учитывая положение его семьи и занятие рыбным промыслом, это не особо и проявлялось.

— Да, — тихонько отозвалась Мария. — Наверное, отсюда и начнем. Но какой сегодня день недели? Скоро ли Шаббат?

В дороге они потеряли счет дням.

— Я не знаю, — сознался Иоанн. — Но вряд ли до него больше чем два или три дня. Последний Шаббат был перед тем, как мы встретились в Вифсаиде.

Странно, как утекают дни. Как давно умер Иоиль? Конечно, это должен быть всего второй Шаббат. Или третий? Она не могла заставить себя думать о религиозных службах, не говоря уже о том, чтобы посещать их. Ее рука непроизвольно сжала висевший на шее амулет Элишебы: прикосновение к нему немного успокаивало.

— Выходит, у нас осталось два или три дня, чтобы встретиться с людьми и узнать немного о Хоразине, — заключила Мария.

Но вот Хоразин, похоже, не горел желанием свести с ними знакомство. Бродя по улицам, они имели возможность познакомиться с самыми разнообразными дверями, окрашенными в различные цвета или сохранившими природную фактуру дерева, с резьбой и без, дверями, которые разнообразили темные фасады городка, но объединялись в одном — все они были заперты.

Иоанн и Мария проголодались. Свято следуя указаниям Иисуса не брать с собой ничего, Мария оставила свою шкатулку с деньгами и документами на хранение в семье Фаддея, и они ни разу не схитрили, купив что-нибудь по пути. Но поскольку ни единой доброй души, предложившей им хоть корочку хлеба, тоже не обнаружилось, им приходилось туго.

— Как может кто-нибудь пригласить нас или хотя бы подать нам на пропитание, если тут все двери на запоре? — недоумевал Иоанн.

Мария, однако, была непреклонна в своем стремлении во всем следовать слову Иисуса. Конечно же, он все предусмотрел заранее.

— Мы же не можем просто так постучаться в чью-то дверь и попросить, чтобы нас накормили, — сказал Иоанн.

— Нет, — согласилась Мария, — не можем. Иисус не говорил нам, чтобы мы просили милостыню.

Полуденная жара спала, и люди снова стали открывать двери и выходить на улицы. Когда Иоанн и Мария брели мимо, из одного дома выглянула крохотная старушка и заметила их.

— Вы не здешние? — спросила она. Голос ее был настолько слаб, что они едва ее услышали.

— Да, — ответила Мария. — Мы из озерного края. Раньше здесь никогда не бывали.

— Вот как, — Она подошла к ним. — А зачем вы пришли?

— Мы пришли, потому что нам велел… — начал Иоанн.

— Мы пришли потому, что хотели познакомиться с тобой и другими жителями Хоразина, — быстро вмешалась Мария.

— Зачем? — недоверчиво спросила старуха.

— У нас есть важные новости для тех, кто живет здесь.

— Что за новости? До нас тут доходят только плохие новости. Иоанна Крестителя казнили, а значит, у нас не осталось никакой надежды. Мы думали, что он Мессия. Мы надеялись, что он поведет нас, укажет нам путь… — Голос старушки упал до шепота, — Но все это было только мечтой. Он погиб, так ничего и не совершив.

— Да, Иоанн умер, но Царствие Божие живо! — заявила Мария, сама удивляясь силе и убежденности, прозвучавшим в ее голосе.

Любопытная женщина пригласила их в свой дом, где было очень темно и, как и представляла себе Мария, очень жарко. Но приходилось терпеть — им требовалось завести хоть какое-то знакомство, а старушке хотелось порасспросить чужаков. Как оказалось, она даже слышала об Иисусе — «тот малый, который учинил такой переполох в Капернауме»— но ничего конкретного о нем она не знала. Мария и Иоанн начали объяснять ей, что их с ним связывает, одновременно пытаясь смирить урчание в животах и борясь с головокружением. Хорошо еще, что хозяйка догадалась предложить им угощение: сушеных фиг, черствого хлеба и такого кислого вина, что его приходилось глотать, не смакуя. Мария пожалела, что не захватила с собой монет, чтобы расплатиться за угощение. И почему Иисус запретил это?

— Спасибо, — поблагодарили Иоанн и Мария, прежде чем приступить к еде, и никогда раньше это слово не произносилось ими столь искренне.

Женщина рассказала им, что живет одна с тех пор, как десять лет тому назад умер ее муж, что она бездетна и полагается на помощь двоюродных братьев.

— Помощь эта, скажу я вам, очень небольшая и оказывается неохотно, — пожаловалась женщина. — Жаль, что Господь не счел нужным послать мне детей, чтобы они покоили мою старость. — она помолчала. — Он всеведущ. Ему, конечно, виднее. Но есть мне нужно каждый день.

Ее безоговорочное доверие и покорность поразили Марию в самое сердце.

— Я тоже вдова, — сказала она. — Мой муж умер от ран, полученных в храме, во время нападения на паломников из Галилеи.

О том, что у нее есть ребенок и что она отлучена от семьи, Мария говорить не стала. А Иоанна назвала своим братом.

«Я солгала, — подумала она. — Но эта женщина не поймет, если рассказать ей про Иисуса, и уж точно не поверит, что посторонние мужчины и женщины могут жить вместе, как братья и сестры».

В конце концов вдова предложила им отдохнуть и поспать. Она также положила конец путанице насчет того, какой нынче день недели.

— Шаббат послезавтра, — прозвучало в ответ на их вопрос.

В красивой синагоге было полно народу. Очевидно, все местные жители гордились ею, и никто не хотел пропускать службу. Внутреннее убранство достойно соответствовало внешнему виду: Тора покоилась в нише с искусно вырезанным над ней ковчегом, сиденья и скамьи из дорогого сикомора покрывала затейливая резьба, хотя дерево и было изъедено жучком.

На службе чтения из Торы проводились в каноническом порядке, но при этом всякий имел право выйти и выбрать место из писаний пророков, чтобы прочесть во второй части молитвенного собрания.

— Может, нам использовать те же тексты, что и Иисус? — спросила Мария, наклонившись к Иоанну. — Ничего лучшего мне в голову не приходит.

Когда пришло время, Иоанн поднялся со своего места, прочел тот же отрывок из Исаии, какой читал Иисус, а потом объявил:

— Наш учитель, Иисус из Назарета, по прочтении этого отрывка молвил: «Ныне же Писание исполняется». И мы, его верные последователи, стремимся донести эти чудеса до вас.

Последовало недоуменное молчание, сменившееся гулом голосов, среди которых можно было разобрать повторявшееся слово «святотатство». Но местный раввин отнесся к ним мягко.

— Сын мой, — сказал он, — я боюсь, что ты сбился с истинного пути и впал в заблуждение, ибо твой учитель никак не может быть обещанным Спасителем. Все признаки, указанные в пророчествах, явно относятся не к нему, начиная с места его рождения. Но если ты желаешь растолковать подробнее, — раввин любезно указал на крыльцо синагоги, — я уверен, что есть люди, у которых возникли вопросы.

Поскольку сами Мария и Иоанн на исполнение пророчества не претендовали, прихожане не только не разъярились и не вытолкали их из синагоги взашей, но, собравшись вокруг них снаружи, стали задавать им вежливые вопросы.

— Этот ваш учитель… кем он себя объявляет?.. Мы слышали о нем… Это ведь он согнал свиней с утесов в Гергесе?.. Как исполняется пророчество Исаии? Где ваш учитель сейчас? Что он ду-мал об Иоанне Крестителе?

Ответить на все эти вопросы не составляло труда, но Иисус послал их не для того. Не рассказывать о нем, а свидетельствовать, не просто отвечать на вопросы, но действовать.

Неожиданно, повинуясь внутреннему побуждению, Мария воскликнула:

— Приведите мне человека, который заключен в темницу греха и страдания! Господь исцеляет такие недуги, через Иисуса он действительно, как и говорится в Писании, освободит узника из узилища немощи. Иисус же дал нам свою силу как своим ученикам.

Неужели она сказала это? Неужели она сама верила в это? Мария не знала, что она может сделать на самом деле, зато понимала: только чудесное исцеление произведет впечатление на местных жителей. Рассказ об Иисусе и его миссии удовлетворял их любопытство, но не трогал сердца.

После долгой, нерешительной паузы вперед вышла скрюченная, сгорбленная старуха. Спина ее искривилась так сильно, что двигаться бедняжка могла, лишь помогая себе взмахами рук, причем только бочком, на манер краба. Она опустилась на колени перед Марией и Иоанном.

— На прошлый Песах мне исполнилось девяносто лет, — сказала она, — и я страдаю недугом с тех пор, как Тиберий стал императором. — Чтобы избавить их от подсчетов, она тут же добавила: — Это случилось почти пятнадцать лет тому назад, когда мне было семьдесят пять лет.

— Зачем ты пришла к нам? — спросил Иоанн. Голос его звучал испуганно, похоже, он был не прочь уклониться от испытания.

— Мне больше не к кому обратиться. — Она подняла иссохшее, морщинистое лицо и с вызовом уставилась на Марию и Иоанна— Если Господь и впрямь даровал вам силу, явите ее сейчас!

По напряженному лицу Иоанна Мария увидела, что он сосредоточивается.

— Хорошо, — сказал Иоанн и, прикрыв глаза, начал молиться, возложив руки на старушечью голову так, что его ладони плотно обхватывали каждый изгиб черепа. Потом неожиданно он отпрянул и произнес: — Во имя Иисуса из Назарета, выпрямись!

Старуха упала на землю, некоторое время мучительно шарила руками, пытаясь подняться, а когда с трудом встала на ноги, все увидели все ту же скрюченную спину.

Толпа загомонила — голоса звучали насмешливо и раздраженно.

«Так не годится, — подумала Мария. — Это роняет Иисуса в глазах людей».

Она закрыла глаза и отчаянно воззвала к нему: «Скажи нам что делать! Сейчас мы мешаем тебе, а не помогаем!»

Не дожидаясь какого-либо отклика, Мария шагнула вперед, взяла искалеченную женщину за руку и осторожно, но настойчиво заставила ее выпрямиться в полный рост.

— Иисус из Назарета исцелил тебя, — заявила она.

Как это произошло, Мария понятия не имела. Однако произошло.

Старуха пробежала руками по своим бокам и спине: от искривления не осталось и следа. Женщина ошеломленно уставилась на Марию.

— Хвала Господу и Иисусу, пророку его! — возгласила Мария, и протянула руки к исцеленной. — Твои грехи прощены!

Но эти слова, однако, породили возмущенный гул. Народу теперь собралось еще больше, ибо, пока происходило исцеление, почти все люди вышли из синагоги, и многие были возмущены услышанным.

— Сама я не отпускаю грехов, — поспешно пояснила Мария, — Такой власти у меня нет. Однако, освободив дщерь свою от тягости недуга, Бог дал понять, что прощает ее грехи.

Теперь жаждавшие избавления от телесных хворей сгрудились вокруг Иоанна и особенно Марии, как это бывало и с Иисусом, Пророчества, толкование Писания интересовали их лишь постольку-поскольку. Больные желали исцелиться, здоровые хотели увидеть чудо. Пронзительные вопли: «Помоги мне! Помоги мне!» слились в какую-то безобразную какофонию. Бледный молодой человек со слезящимися глазами схватил полу хитона Иоанна и потянул к себе. Кто-то позади Марии дернул за ее плащ, и капюшон свалился со стриженой головы.

— Блудница! — возопил кто-то, ибо женщин, ведущих распутный образ жизни, действительно подвергали такому позорному наказанию, стригли наголо. — Смотрите, блудница!

— Может, она еще и ведьма? Точно! Исцелила эту старуху колдовством!

— Колдунья! Убить ее! Моисей велел убивать ведьм!

Один миг — и только что вожделевшие исцеления и чудес люди уже жаждали крови. Кольцо озлобленных жителей сжималось вокруг Марии и Иоанна, они же были совершенно беспомощны. Ни у нее, ни у него не было ни посоха, ни ножа. Иисус запретил им брать оружие, да оно сейчас и не помогло бы.

Столь быстрая смена событий — растерянность толпы, возбуждение, вызванное неожиданно совершенным на ее глазах чудом, а потом озлобленность и внезапная угроза — повергла Марию в ступор.

«О Господи! — всей душой взмолилась она. — Помоги мне, я не знаю, что делать!»

А делать что-то нужно было срочно — толпа надвигалась.

— Я не распутница! — воскликнула Мария громко, чтобы все могли ее слышать. — Волосы я остригла, приняв обет назорейства. Послушайте, как это было.

3аявление о назорействе со стороны женщины произвело, пожалуй, не vymitt впечатление, чем исцеление калеки. Люди отступили, хватка толпы ослабла. Мария перевела дух.

— Я была одержима демонами, — не стесняясь, объявила она. — Мало того что я сама терзалась, так и всю семью извела. Испробовала все средства, обращалась к святым людям, приняла назорейский обет — но все было тщетно. Только Иисус из Назарета смог мне помочь. Иисус, могучий пророк, следующий путем Иоанна Крестителя, повелел им уйти, и они повиновались. С тех пор я следую за ним, и я сама лицезрела проявления еще большего мо-щества. Мои волосы отрастают, но пока они короткие, это служит мне напоминанием о том, что время изменилось и прежние способы, прежние пути бессильны. Подумайте об этом! Не тратьте время попусту, следуя старыми путями, вступите на новую стезю, что ведет в Царство Божие!

По мере того как Мария говорила, голос ее становился громче и громче, пока не зазвенел, сама же она была буквально пронизана той силой, которая изливалась в этих словах.

— Где этот Иисус? — спросил наконец кто-то.

— Сейчас он проповедует и исцеляет близ Вифсаиды. А нас, своих учеников, разослал повсюду, чтобы мы возвестили о нем и о Царстве Божием.

Она остановилась, чтобы перевести дух, удивляясь тому, что вообще решилась на публичное выступление. Скажи ей кто-нибудь раньше, что она будет проповедовать, не поверила бы.

Мария указала на Иоанна — он изложит им суть учения Иисуса, пусть теперь он говорит. Однако его в самом начале речи перебил какой-то коренастый мрачный мужчина в блеклом одеянии.

— Пусть сначала эта женщина докажет, что она не колдунья! — выкрикнул он.

— Как я могу это сделать? — спросила Мария, огорченная тем, что Иоанну не дали высказаться.

— А ты сама изгони из кого-нибудь демонов! — потребовал мужчина. — Покажи, что ты действительно исцелилась и в тебе самой не осталось нечистой силы.

— Хорошо.

Мария держалась спокойно, но чувствовала, что близка к панике. От нее явно требовали слишком многого. Демонов она боялась пуще смерти, а тут к этому добавился еще и страх опозориться на глазах у всех этих людей.

Кто-то вытолкнул вперед женщину, которая рухнула кулем у ног Марии. Завернутая в плащ, почти не похожая на человека. Только слабое дрожание ткани выдавало жизнь внутри.

Мария наклонилась и сдвинула грубый, цвета ржавчины, головной плат, желая увидеть лицо одержимой. Сама она при этом мысленно ужасалась, не веря в успех и боясь, что не только опозорит Иисуса, но и снова откроет нечистой силе путь к себе.

Когда ее дрожащие пальцы потянули головной убор несчастной. одержимая вдруг вскочила на ноги. На лице ее появилась гримаса боли и ярости.

— Оставь меня! — проревела она и, схватив руку Марии, сжала ее так, что ладонь и запястье пронзила боль.

— Нет! — воскликнула Мария. — Я не оставлю тебя, пока ты вновь не станешь собой! Не важно, сколько времени это займет!

«И откуда только у меня взялись эти слова и та твердость, с которой я их произношу?» — отстраненно подумала Мария, но тем временем ее свободная рука уже легла на макушку женщины, и уста, словно сами собой, звонко произнесли:

— Именем Иисуса из Назарета, коему повинуются даже злые духи, я повелеваю тебе: оставь эту женщину!

Демон, как это всегда бывало при изгнаниях, швырнул свою жертву на землю. Женщина выпустила руку Марии и начала рвать на себе одежду, выкрикивая гнусные ругательства. При этом она задыхалась, и казалось, будто изнутри что-то разрывает ее на части.

Мария подала знак Иоанну, и они, взяв одержимую за руки, совместными усилиями подняли ее так, что она продолжала извиваться и корчиться уже стоя.

— Уходи! — повторила Мария.

Теперь она ощущала тягостное, гнетущее присутствие нечистой силы, так знакомое ей и всегда так страшившее ее. Но теперь это ощущение лишь заставило ее собраться с духом.

И тут послышался холодный, невозмутимый, нечеловеческий голос — заговорил один из демонов.

— Иисуса я знаю и чту, но с какой стати я должен повиноваться тебе?

— Я ученица Иисуса и послана им, чтобы победить тебя.

— А хватит ли у тебя сил? Мы ведь знаем тебя, хорошо знаем! — Нечистый дух рассмеялся.

Несмотря на страх и навеянные этим голосом жуткие воспоминания, Мария не дрогнула и повторила свой приказ:

— Оставь эту женщину! Иисус повелевает тебе уйти!

— И перейти к тебе? — прозвучал из уст одержимой коварный вопрос.

Мария поняла, что злой дух улавливает ее страх, но отступать не собиралась.

— Волею моего господина убирайся к своему!

Демон в теле женщины сопротивлялся, бился и корчился с такой силой, что Марии и Иоанну казалось, будто их руки вот-вот оторвутся. Вокруг них выросла толпа. Люди испуганно замерли и только демон изрыгал брань и завывал на разные лады.

— Убирайся навсегда! — отвечала ему Мария, — Прочь! Возвращайся в ад!

Неожиданно сопротивление ослабло, тело женщины обмякло и съежилось, теперь его лишь сотрясали редкие судороги. Марии показалось, будто она увидела удаляющуюся бесформенную тень, но уверенности не было. А потом ощущение чужого присутствия исчезло — она и Иоанн остались с измученной, обессилевшей женщиной.

Мария почувствовала, что плачет. Слезы рвались наружу прямо из ее сердца, и она не могла их остановить.

— Да, вижу, ты и вправду больше не одержима, — пробормотал тот человек, который потребовал испытания. — Признаюсь честно, такого проявления Божьего могущества я в жизни не видел.

Мария с глазами, полными слез, обернулась к нему и сказала:

— Тебе не следовало испытывать Господа, но Он милосерден и даже твой грех обернул во благо. — Она обняла исцеленную и спросила: — Как тебя зовут?

— Сусанна, — еле слышно ответила та.

— Лилия, — улыбнулась Мария. — Сусанна означает «полевая лилия». Цвети свободно, Сатана более не повредит тебе. — она помолчала. — Должно быть, у тебя здесь есть семья.

— Она моя жена! — откликнулся тот, кто обвинял Марию в колдовстве.

— Ты позволишь ей остаться на этот вечер с нами? — спросила Мария. — Я сама была в таком же положении, поэтому знаю как нужно обращаться с исцеленными, чтобы вернуть их к нормалъной жизни.

Мужчина чувствовавший, кажется, и облегчение, и разочарование одновременно, кивнул.

Мария с Иоанном помогли Сусанне спуститься по ступенькам синагоги и повели к ее к дому вдовы, где остановились. Сусанна чувствовала себя опустошенной, как сосуд из тыквы, и не могла идти без их поддержки. За весь путь до дома она не произнесла ни слова.

Когда они пришли к дому, вдовы не было: возможно, она сама ходила в синагогу и видела все собственными глазами. Мария надеялась, что хозяйка дома поймет их, хотя чувствовала себя слегка виноватой, поскольку воспользовалась ее домом и имуществом для Иисуса, но разве сам он не велел им поступать так?

В сумрачном и холодном доме с опущенными для защиты от жары ставнями Сусанну уложили на подстилку, утерли ей лоб и оставили в покое. Мария знала, что сейчас ей нужно отлежаться.

Сидя на твердом, прохладном земляном полу и наблюдая за ней, Мария и Иоанн обменивались впечатлениями.

— Я перепугался. — Иоанн сокрушенно покрутил головой, — И даже втайне надеялся, что нам не позволят говорить.

— Я тоже боялась, — сказала Мария. — К тому же мне пришлось дважды выдержать испытание. Боюсь, знай я о таком заранее, у меня не хватило бы смелости пойти.

— Не понимаю, где ты набралась храбрости для таких речей.

— Я сама не понимаю, — созналась Мария — У меня было такое чувство, будто Иисус знает, что мы делаем, и побуждает нас продолжать. Но даже тогда… — Она вздохнула. — Выступать вот так перед людьми…

— Интересно, многие ли расслышали твои слова? Хотя, мне кажется, их интересовали не слова, а дела… Что происходит, когда мы прикасаемся к этим несчастным.

— Но им пришлось меня услышать, — заявила Мария.

— Выслушать — да. А услышали ли они, я не уверен.

Сусанна вскрикнула и зашевелилась, и они тут же оказались рядом с ней.

— Помогите, — пробормотала она. — Помогите, они здесь… — Она перевернулась на бок.

— Какое-то время она наверняка будет в таком состоянии, — вздохнула Мария. — Когда Иисус освободил меня, я сразу пришла в себя. Но я не так сильна, как он.

— Но у тебя есть сила. — Голос Иоанна был исполнен восхищения.

— Иисус желал этого.

По правде говоря, Мария пребывала в смущении и растерянности. Действительно, Иисус велел ей делать то, что она совершила сегодня… и вот, исцеление и чудо произошли. Но как? Почему? Она не находила объяснения.

Через какое-то время, показавшееся Марии очень долгим, дверь медленно отворилась, и на пороге появилась вдова. Она вошла в комнату, шаркая ногами, и уставилась на троих гостей.

— Вот, значит, зачем вы здесь, — сказала она. — Чтобы причинять нам беспокойство и неприятности. Я должна попросить вас покинуть мой дом! — Взглянув на беспокойно ворочающуюся Сусанну, вдова добавила: — До завтра еще достаточно времени. Утром вам придется уйти.

— Но почему? — спросил Иоанн.

Мария кинула на него предостерегающий взгляд. Возражать не имело смысла. Вдова вовсе не обязана держать их в своем доме, и она единственная в этом городе, кто вообще оказал им гостеприимство. Если теперь она прогоняет их, то имеет на это полное право.

— Шаббат, — пояснила пожилая женщина. — Вы исцелили ее в Шаббат.

Итак, для нее самое важное — в какой день это произошло, а не то, что именно случилось. Согбенная старуха распрямилась, из одержимой женщины изгнали демонов, но для этого, оказывается, был выбран неправильный день! Мария очень огорчилась, но постаралась не показать этого.

Однако Иоанн резко возразил вдове:

— Это глупо! Как можно говорить подобные глупости!

Вдова отшатнулась, как будто ее ударили, ее сухонькое личико сморщилось, а черные глаза гневно сверкнули.

— Как ты смеешь так разговаривать со мной? Уходите сейчас же! Убирайтесь!

Мария встала и подошла к ней.

— Пожалуйста, позволь этой бедной женщине отдохнуть у те6я до утра, — попросила она. — Ты можешь наказывать нас, если тебе угодно, но пожалей ее. — Глядя на ожесточенное лицо вдовы, Мария добавила: — Ради любви к Господу нашему, будь милосердна.

Вдова нахмурилась и отступила.

— Здесь есть немного воды и еды. Ешьте, пейте и спите, но утром вы должны уйти. — Она повернулась к ним спиной и прошествовала в другую комнату, захлопнув за собой дверь.

— Она боится, что подумают о ней люди, — в первый раз за все время слабым голосом сказала Сусанна. — Ей приходится все время быть осторожной. Приютить вас двоих, а потом еще и меня… она проявляет большое великодушие. — Мария и Иоанн с трудом разбирали ее слова. — Я не знаю, кто вы, но я вам очень благодарна.

Эти часы, проведенные в доме вдовы, они посвятили заботе о Сусанне. Мария и Иоанн рассказали ей о себе и об учителе, за которым следовали.

— Я не знаю, имею ли я право приглашать кого-то присоединиться к нам. Только Иисус может сделать это. Но если хочешь, ты можешь пойти с нами и познакомиться с ним. Ведь именно ему ты обязана своим исцелением, — сказала Мария.

— Если мой муж позволит мне… — робко проговорила Сусанна.

На Марию произвело неприятное впечатление то, что муж Сусанны был намного старше ее и, кажется, имел привычку постоянно кричать и командовать. Сусанна, должно быть, вышла за него, когда была совсем юной.

— Хочешь поесть? — спросила Мария.

Сочные виноградные ягоды, полные живительного нектара, пришлись бы как раз кстати, но у вдовы не было винограда, а у Марии с Иоанном — денег, чтобы его купить. Кроме того, сегодня Шаббат, когда нельзя ничего покупать или продавать. Мария потянулась и внимательно осмотрела тарелку, чтобы выяснить, что на ней есть.

— Сушеную фиговую лепешку?

Сусанна покачала головой.

— Хлеб?

Хотя хлеб был таким же сухим и жестким, как фиговая лепешка, он сгодился. Они отломили несколько маленьких кусочков и дали их Сусанне, потом вручили ей чашку сильно разбавленного кислого, розоватого вина.

Сусанна снова откинулась на постель.

— Мне так легко, когда их нет, — пробормотала она. — Я чувствую себя невесомой, того и гляди взлечу.

С этими словами она уснула.

Позже, уже ночью, снаружи послышались голоса. Люди требовали впустить их, чтобы поговорить, но вдова так и не вышла из своей запертой комнаты, и они отступились. Сусанна мирно спала, Иоанн наконец перестал ворочаться на своем тюфяке, а Мария вдруг вспомнила слова исцеленной, потому что и сама ощутила необычайную легкость.

Душевный гнет, тяготивший ее после смерти Иоиля, был сброшен. Выступив в качестве целительницы и изгнав бесов, она избавилась и от собственных теней. Окрыленная, Мария вдруг ощутила, как Господь поднимает ее на своей ладони, почувствовала Его дуновение, услышала, как Он шепотом произносит ее имя.

— Мария, — сказал Он. — Мария.

Задолго до того, как забрезжил рассвет, Мария проснулась. Ей казалось, что она вовсе не смыкала глаз. Она лежала на подстилке, но ее воспоминание о том, как она летала, вознесясь высоко над землей, как Бог поддерживал ее и она вращалась в воздухе, не было сновидением.

Ночью она видела ослепительную небесную грань облаков такой. какой видят ее духовные создания, и там она мельком заметила сияющие лица других… кто это был?., люди? ангелы? Некоторых Мария почти узнала, но черты их были преображены, и испускали лучистое сияние.

Разумеется, там был Иисус, но и другие лица, напоминавшие Петра и Иакова Большого, и незнакомый мужчина, облаченный в римскую тогу, и мать Иисуса и его брат Иаков, возраст которого почему-то не изменился, и ее нынешний спутник Иоанн в виде древнего старца. Там находилось множество людей в странных нарядах — человек с длинной бородой, которая сбегала ему на грудь наподобие водопада, и темными, узкими глазами, облаченный в черное одеяние с белым воротником с двумя зубцами и женщина, вся одетая в металл. И повсюду сиял неземной свет столь золотистый, что пред ним померкло бы и чистое золото, а внизу было море сияющих сапфиров.

Мария не столько проснулась, сколько скользнула вниз в комнату, дивясь тому, что увидела, лелея ощущение теплых крыл Господа, прикрывающих ее сверху, со всеми ее слабостями и недостатками, и любящего ее, несмотря на них.

Когда они поднялись и стали готовиться к уходу, окружающая реальность еще долго казалась Марии сном, а вот прошедший сон — истинной реальностью. Ибо по сравнению даже с мимолетным отблеском Господней славы все окружающее блекло.

Дверь в комнату вдовы упорно оставалась закрытой, но Мария с Иоанном написали ей короткую записку с благодарностью. И тут Сусанна обратилась к ним со словами:

— Я должна пойти с вами. Я должна увидеть Иисуса!

— Но твой муж… — начал Иоанн.

— Напиши записку и ему! — попросила женщина. — Все письменные принадлежности у тебя под рукой. Напиши и оставь здесь — вдова передаст.

— А достаточно ли ты окрепла? — заботливо спросила ее Мария. — Наш путь будет не из легких. И пройдет немало дней, прежде чем мы снова встретимся с Иисусом.

— Чтобы искать Иисуса, сил у меня хватит. Но вот для встречи с мужем и соседями их недостаточно.

«Она чувствует то же, что и я когда-то», — подумала Мария.

— Мы поможем тебе, — пообещала она.

С первыми утренними лучами, когда свежий ветерок, гуляя по безлюдным улицам, обдувал дома и уносился вниз, к озеру, они покинули пробуждавшийся Хоразин.

Но на окраине Иоанн повернулся и принялся нарочито отряхивать свои сандалии.

— Я отряхиваю с моих ног пыль…

— Иоанн! — воскликнула Мария.

— Они отвергли нас! Они отвергли учение! — Он высоко поднял правую ступню и сильно потряс ею.

Мария схватила его за руку.

— Они не отвергли нас. Многие слушали. Сусанна была исцелена. А если большинство и не прониклось посланием, то ведь в этом есть и наша вина. Значит, мы не смогли донести его до них.

— Они не предоставили нам возможности. — Красивое лицо Иоанна омрачилось гневом.

— Может быть, мы проявили недостаточно усердия, — возразила Мария. — Не думаю, что Иисус ждет от нас осуждения тех, кто нас не услышал.

— Я не согласен. — Иоанн снова встряхнул ногой, но уже не так резко.

И тут Сусанна, тихонько стоявшая рядом с ним, спросила:

— А почему бы вам просто не следовать словам или пожеланиям Иисуса?

Иоанн опустил ногу, казалось, он изумлен и озадачен.

— Хороший вопрос. Вообще-то именно так мы и стараемся поступать. Трудность в том, что мы, наверное, по-разному его слышим.

— А разве он говорит не доходчиво?

— Говорит он доходчиво и с каждым, — попыталась объяснить Мария, — Но иногда кажется, что мы все слышим разные слова.

— Вот оно что. — Лицо Сусанны вытянулось, — Значит, идти его путем нелегко, да?

 

Глава 40

Дражайший брат мой, Сильван!

Твоя сестра Мария,

Если бы ты знал, как мне хочется поговорить с тобой! Время, проведенное нами вместе в Капернауме, было драгоценно, но оно должно стать началом, а не концом. Спасибо за твои слова, спасибо, что приехал, благодарю тебя от всего сердца!

Эти строки я пишу, забравшись в пещеру. Да, в самую настоящую пещеру, высоко в горах. Когда мы спустимся, я найду человека, которого попрошу отнести послание тебе.

После нашего с тобой расставания мы получили ужасное известие о смерти Иоанна Крестителя. Узнав об этом, Иисус почувствовал себя обязанным продолжить его дело и, разбив нас, своих учеников, на пары, отправил проповедовать. Мне в спутники достался Иоанн, сын Зеведея. Напутствуя нас, Иисус сказал: «Там, куда я вас посылаю, вы окажетесь овцами среди волков. Следовательно, будьте мудры, как змеи, и просты, как голуби». И знаешь что еще? Мы не должны были ничего брать с собой. Как это нелегко, оказаться в положении попрошайки. Но не беспокойся, деньги, полученные от тебя, я не выбросила. Они в надежном месте и дожидаются надлежащего использования.

Теперь нас трое, ибо в Хоразине к нам присоединилась еще одна женщина. Как и я, она была одержима. Как и я, она была замужем. Как и я, она ушла, чтобы увидеть Иисуса. Что предпримет ее муж, мы не знаем, но, скорее всего, он поведет себя так же, как Иоиль. Ей трудно поверить в то, что она действительно свободна, и именно по этой по этой причине ей нужно некоторое время пожить отдельно. Может быть — это было бы чудом— может быть, ее муж поймет.

Отшельник, который живет в этой пещере, дал нам с Иоанном письменные принадлежности, и потому Иоанн тоже пишет. Он вообще не такой, как я думала раньше. У него изменчивый характер, ты уже знаешь, но ему присуща мечтательность. Он сказал нам даже, что раньше любил плохую погоду, поскольку тогда ему не надо было ловить рыбу и появлялась возможность остаться и помечтать.

Иоанну нравится сочинять истории, просто для самого себя, и он записывал их, чтобы не забыть. Узнавши об этом, я посоветовала ему начать записывать все, что происходило и будет происходить с нами, начиная с нашей встречи с Иисусом. Он сказал на это, что, может быть, когда-нибудь этим и займется, но сейчас поручение Иисуса не оставляет времени на такие занятия. Увы, боюсь, что, когда появится свободное время, многое уже забудется.

Но я отклонилась от темы. Видишь, Силъван, я увлекаюсь — точно так же, как когда мы беседуем при встрече.

Хоразин был первым местом, которое мы посетили. Но с тех пор мы обошли всю Галилею, побывали и в горах, где воздух разрежен и прохладен, и в низинах, где проходят основные дороги, и повсюду возвещали об Иисусе и Царстве Божием. Честно тебе скажу, с большинством людей было как с тобой — они нас выслушивали, но оставались при своем мнении.

Нет, мы не стали бунтарями. Когда мы поднимались по узкой тропе, нам попался ревностный отшельник, один из тех богобоязненных аскетов, которые удаляются от мира. Сначала он разъярился, как находящийся в зимней спячке медведь, которого потревожит в его берлоге. Но из всех, кто попадался нам во время наших скитаний, именно этот человек — стоило нам сказать, кто мы и что занесло нас в горы— проявим наибольший интерес к Иисусу и его учению. Он сразу пригласил нас войти в его пещеру, к чему я, честно говоря, вовсе не стремилась. Предыдущий опыт пребывания в пещере оказался, как ты знаешь, незабываемым и навсегда отбил у меня охоту к посещению подобных мест.

В отличие от той, памятной мне пещеры его жилище было сырым и пахло плесенью. Внутри у него имелась одна чадящая лампа, в которой горел прогорклый жир, а скудность припасов объясняла, почему этот человек похож на ходячий скелет. Зато там находились груды свитков и большое количество папируса. На его папирусе я сейчас и пишу, это щедрый подарок от него.

Отшельник сразу же принялся расспрашивать нас об Иисусе, пытаясь разобраться, соответствует ли он всем пророчествам о Мессии. Ты почувствуешь облегчение, Сильван, узнав, что соответствий выявить не удалось. Впрочем, мне, пожалуй, следовало сказатъ, что доволен этим был бы Илий. Тебе же, наверное, все равно.

Он спросил, утверждает ли Иисус, что он Мессия. Когда мы ответили, что ничего подобного от него не слышали, отшельник кивнул. Потом спросил, не из рода ли он Давидова. Мы признались что не знаем. Тогда он сказал, что Иисус обязательно должен был бы поведать нам об этом. (Если мне доведется снова увидеть его мать, я спрошу ее об этом. Именно ее, Иисус все равно лишь улыбнулся бы и не стал отвечать.)

— Он помазан? — спросил отшельник, в глазах которого отражалось танцующее пламя его маленькой лампады.

— Я не знаю, как он мог быть помазан, — сказал Иоанн. — Помазан лишь первосвященник в Иерусалиме.

— А должен бы… давай посмотрим, — Отшельник суетливо отодвинул один свиток и развернул другой. — Пророк Михей говорит, что он должен быть родом из Вифлеема. А он оттуда?

Его темные глаза впились в нас, и я не могла понять, то ли он рассчитывает, что мы дадим утвердительный ответ, то ли, наоборот, надеется на ошибку.

— Мне, во всяком случае, это неизвестно, — призналась я. — Его семья родом из Назарета.

— О! — С разочарованным видом отшельник указал на другой свиток — Вот здесь у Захарии есть кое-что о въезде в Иерусалим на осле. — Он помолчал. — На самом деле есть и другие пророчества об Иерусалиме и Мессии. — Он развернул свиток Захарии. — Тут говорится, что в Иерусалиме будет происходить множество событий. Вот, пожалуйста: «А на дом Давида и на жителей Иерусалима изолью дух благодати и умиления, и они воззрят на Него, Которого пронзили, и будут рыдать о Нем, как рыдают об единородном сыне, и скорбеть, как скорбят о первенце. В тот день поднимется большой плач в Иерусалиме…». [47] И вот еще: «В тот день откроется источник дому Давидову и жителям Иерусалима для омытия греха и нечистоты». [48] Ну, не знаю, что вообще тут можно отнести к вашему Иисусу, он ведь даже не находится в Иерусалиме.

Отшельник нарочито шумно свернул свиток.

— Однако вот что, — внезапно вспомнил он. — В Книге пророка Даниила говорится, что явится некто, именуемый Сыном Человеческим, и будет править нами, а потом судить нас. Мне кажется, точные слова таковы: «Видел я в ночных видениях, вот, с облаками небесными шел как бы Сын Человеческий, дошел до Ветхого днями и подведен был к Нему. И Ему дана власть, слава и царство, чтобы все народы, племена и языки служили Ему; владычество Его — владычество вечное, которое не прейдет, и царство Его не разрушится». [49]

Когда мы в ответ лишь покачали головами, он попробовал другую тактику.

— А вот у Исаии есть место, где говорится о слуге страдающем, сносящем побои и боль ради нашего спасения.

— Но Иисус здоров и вовсе не страдает, — возразил Иоанн.

— Ну что ж, тогда… Похоже, что он не подпадает ни под одно из содержащихся в Писании пророчеств, — Отшельник помолчал, — Я слышал о его добрых делах в Галилее. Ничто не предсказано для Галилеи, кроме… подождите!.. да! — Он сверился со свиткам. — У Исаии действительно говорится: «Но последующее возвеличит приморский путь, Заиорданскую страну, Галилею языческую. Народ, ходящий во тьме, увидит свет великий; на живущих в стране тени смертной свет воссияет». [50] Но это все.

По правде говоря, если его и волновало, является ли Иисус Мессией, то мне все равно. Иисус есть Иисус, и этого достаточно.

— Может, оно и к лучшему, — заключил отшельник, — что этот человек не объявляет себя Мессией, ибо, как вы знаете, Закон Моисея гласит: ложный пророк должен быть предан смерти.

Нет, я этого не знала. В отличие от закона о колдунах и некромантах этот закон применялся редко.

После того, как мы помогли ему скатать свитки — они содержались у него в страшном беспорядке, а сырость пещеры не способствовала их сохранности — он в благодарность выделил нам несколько листов, на которых я и пишу.

Потом отшельник указал на груду свитков, лежавшую в углу пещеры отдельно, и с гордостью заявил, что там записаны все его мысли с того времени, как он начал свое отшельническое житье. Я же невольно подумала о том, для кого эти мысли предназначены, сможет ли кто-то когда-нибудь с ними познакомиться? Впрочем, таких мудрецов это, кажется, не волнует: они пишут для себя, а читатели, хочется верить, найдутся потом.

Дорогой брат, я посылаю тебе свою любовь и прошу тебя, как мы договаривались, прочесть маленькое письмецо, которое я вкладываю для Эяишебы, а потом сохранить его для нее, на будущее. Как-нибудь с утра сходи на могилу Иоиля и скажи ему, что я любила его, от моего имени и моими словами. Ты отыщешь их.

Дорогая моя малышка!

' ' Твоя любящая мать.

Я думаю о тебе каждый день, и каждый день я вижу что-нибудь, о чем мне хочется рассказать тебе. Сегодня это была большая черепаха, которая пряталась под кустом на холме. Я с трудом ее разглядела, она затаилась неподвижно и была такого цвета, что сливалась с травой и почвой. Будь у меня эта возможность, я отнесла бы ее тебе, чтобы ты играла с ней как с домашним зверьком: черепахи, они, хоть и выглядят страшновато, очень миролюбивые. Но если у тебя когда-нибудь заведется черепаха, не делай ошибки и не думай, что они медлительны. Если ты положишь ее на спину и отойдешь надолго, она запросто перевернется обратно и уползет, и ты ее ни за что не отыщешь!

Моя милая Элишеба, завтра я найду что-нибудь еще, что, я думаю, ты должна знать о прекрасном мире, в котором ты живешь. А когда мы снова будем вместе, мы пойдем гулять и будем глядеть на все, о чем я написала с утра до вечера. Пусть Бог Авраама и Исаака, Иакова и Иосифа, Сарры, Ревекки, Рахили и Лии хранит тебя в своих руках, пока не могу я.

 

Глава 41

По прошествии сорока дней, когда Мария и ее спутники направились в сторону Вифсаиды, ей показалось, что это время настало слишком скоро. Самостоятельное путешествие сильно изменило их, и они были не прочь продолжить свои странствия.

У колодца на окраине Вифсаиды они встретили Иоанну и Филиппа.

— Никого пока нет, — сказал Филипп. — Значит, мы первые. Мы можем подождать здесь.

Он прислонился к каменной стенке колодца, прикрыл глаза ладонью и посмотрел на Сусанну.

— Мы тут привели кое-кого, чтобы познакомить с Иисусом, — объяснила Мария. Было приятно снова увидеть Филиппа и Иоанну. Теперь они казались ей родными людьми. — Я исцелила eel — выпалила она. — Избавила от демонов!

— Ты хочешь сказать, что Господь исцелил ее, — поправил ее Иоанн.

— Да. Да, конечно! Это был Бог. В Хоразине. Я призвала Бога, и Он ответил.

— Тебя это, похоже, удивило, — заметил Филипп.

Мария кивнула.

— Пожалуй, что так.

Да, ей и вправду показалось удивительным, что Он откликнулся на просьбу такой женщины, как она. И этим, может быть, окончательно подтвердил то, во что ей до сих пор с трудом верилось — ее полное исцеление. До последнего времени Марии постоянно казалось, что люди, глядя на нее, видят, какой она была до изгнания демонов. Теперь это прошло. Кто же тогда кого исцелил?

— Не волнуйся, мы тоже очень удивились, — улыбнулась Иоанна. — Явившись в первый на нашем пути город, Эндор, мы страшно нервничали и даже надеялись, что никто не захочет с нами разговаривать. — Она подошла к Сусанне. — Добро пожаловать. Рада видеть, что к нам присоединяется еще одна женщина.

Сусанна, однако, не слишком обрадовалась, и Мария пояснила:

— Я не думаю, что она будет с нами постоянно. Муж ожидает ее возвращения.

— Но мне так хочется встретиться с Иисусом, — тихонько промолвила Сусанна. — Я должна остаться хотя бы до той поры.

Пока они ждали, горожане подходили к колодцу, чтобы набрать воды на закате, толпились вокруг, привязав своих ослов к росшим невдалеке пальмам. Они наполняли сосуды, непринужденно приветствовали учеников, а разговоры вели все больше о происходившем сейчас сборе винограда.

— Женщины танцуют в виноградниках, при свете факелов, — сказал один здоровяк с многозначительным кивком. — Лучше присоединяйтесь к нам!

Иоанн только улыбнулся.

— А вы где побывали? — спросил Филипп, после того как толпа у колодца схлынула.

— В холмах Верхней Галилеи, — ответила Мария— Мы начали с Хоразина, а потом двинулись дальше вверх, в горы, где было очень мало людей. Там, наверху, мы видели дикие скалы и ущелья, густые кедровые и кипарисовые леса, но никаких деревень. Потом мы спустились и побывали в нескольких поселениях, через которые идет дорога на Тир и Дамаск. Но самого большого успеха нам удалось добиться в нашем первом поселении, в Хоразине. А как все прошло у вас?

Филипп и Иоанна рассказали о своих впечатлениях от Эндора, где их выставили из синагоги, и о том, как дела немного исправились впоследствии, когда им удалось исцелить нескольких калек.

— И никаких демонов? — спросила Мария.

— Ну. некоторые люди, особенно те, которые вышвырнули нас из синагоги, вели себя как бесноватые, но все-таки настоящими одержимыми они не были. Мне ли этого не знать? — рассмеялась Иоанна.

Они устали, ибо в трудных странствиях не жалели себя, а теперь черпали силы и отдохновение в беседах друг с другом. В тот вечер ученики Иисуса поели из общего котелка и потом рано легли спать, заночевав в поле, с которого уже убрали урожай. Им было не до праздников виноградарей, да и куда бы они пошли, со слипающимися от изнеможения глазами и подкашивающимися ногами?

На следующее утро на рассвете появились Матфей и Фома, следом за ними пришли Иуда и Иаков Большой. Матфей выглядел заметно похудевшим, как будто ходьба пешком и скудное питание одолели-таки его плотное сложение. Более того, он еле держался на ногах, а едва подойдя к колодцу, зачерпнул один за другим несколько ковшей воды и осушил все до капли. Фома вроде бы не похудел, но как-то подтянулся и стал строже, словно повидал нечто, не прошедшее для него бесследно.

— Друзья мои, где вы побывали? — спросил Иуда.

Даже он, обычно такой бойкий, говорил устало.

— Мы вернулись в Гергесу, — сказал Матфей.

— Что? — Иаков Большой, единственный из всех, кто не выглядел вымотанным, кажется, удивился. Его голос звучал, как всегда, громко. — Сами вернулись, по своей воле?

— Да! — Обычная невозмутимость Матфея сменилась радостным возбуждением.

— Но почему? — спросил Иуда.

— Очевидно, что тамошние люди отчаянно нуждались в помощи, — сказал Фома.

— Нуждающихся много, но вот способных понять и принять учение куда меньше, — заметил Филипп. — Вы исцелили кого-нибудь?

— Одного или двух, — ответил Матфей. — Но это далось нам не так легко, как Иисусу. На нас даже напали. — Он поднял руку, обнажил ее, показав безобразную ссадину и массу струпьев, — Несчастные, заблудшие существа.

— А пришлось ли кому-нибудь из вас отряхивать пыль со своих ног? — спросил Иоанн.

— Нет, потому что, так или иначе, никто не отказался нас выслушать, — промолвил Фома, кажется сожалевший о том, что ему не довелось осуществить ритуал отторжения.

— Иоанн попытался это сделать, — сказала Мария. — В Хоразине, Но, полагаю, ему просто хотелось попробовать, что это такое.

— Тамошние жители повели себя враждебно, — стал оправдываться Иоанн.

— Но не все, — указала Мария. — Нам удалось рассказать им об Иисусе, исцелить калеку и даже приобрести спутницу. Поэтому я посоветовала Иоанну не отряхивать сандалии.

— Ну а мы побывали в Иерусалиме, — объявил Иуда— В конце концов, в тех краях живет моя семья, а у семьи Иакова Большого есть связи с домом первосвященника — рыбой они их, что ли, снабжают. В общем, нам удалось побывать в особняке первосвященника, неподалеку от храма, и кое-что разузнать.

— Иаков! — воскликнул Иоанн. — Это невозможно! Все подобные связи мы отвергли, когда обратились к Отцу нашему!

— Да я только хотел нанести визит вежливости. Подумаешь! — грубовато возразил Иаков. — Никогда не вредит иметь влиятельных людей на своей стороне. — Он умолк, его лицо покраснело. — Говорю вам, я не отказался от нашей миссии.

— Но, ручаюсь, никому ничего и не объяснил, — сказал его брат.

В ту ночь они спустились к Иордану, где Иисус обещал их встретить, прилегли и позволили ласковому журчанию воды, текущей внизу, потихоньку убаюкать себя. На следующий день их нашли Симон и Иаков Меньший. Симон, увидев их, замахал руками и побежал по склону, Иаков поторопился за ним.

После того как все обнялись, Симон поведал, что они ходили на запад, к скалам Арбела, а потом спустились к Магдале.

— Барсу не избавиться от своих пятен, — покачал головой Филипп. — Вот и ты, старый мятежник, вернулся к укрытию зилотов.

— Я хотел повидаться с некоторыми из моих старых друзей, — признался Симон. Потом он сузил глаза и вызывающе обвел всех взглядом. — И хотел, чтобы они увидели меня. Хотел рассказать им о переменах в своей жизни.

— Да? И что же они сказали? — спросил Матфей.

Для человека, так сроднившегося с кинжалом, как Симон, перемены и впрямь были более чем значительные.

— Они разочаровались во мне, — признался Симон. — Сказали, что я лишился мужества и стал трусом.

— А кто-нибудь заинтересовался тем, чтобы присоединиться к нам? Или хотя бы прийти послушать Иисуса?

— Один, самый молодой. Те, что постарше, нет. Они сказали, что скорее умрут от меча римлянина.

— Но потом мы покинули эти утесы и пещеры и спустились к Магдале, — вступил Иаков Меньший, чьи отросшие волосы были всклочены, а плечи терялись в ставшей просторной одежде.

— А что… что было там? — скрывая свой страх, спросила Мария.

— О! Там нам удалось кое-кого обратить! — с гордостью объявил Иаков Меньший. — Да! В этом деловом городе, с множеством лодок, рыбаков и торговцев, мы спустились на набережную, можно сказать, в самую гущу народа и стали рассказывать об Иисусе и его миссии. — Он помолчал, убрал волосы со лба и продолжил: — Ну, насмешников там хватало. Но были и люди, проявившие любопытство. Двое калек вышли вперед, и я… мы… мы молились и возложили на них руки, и они отправились восвояси, распрямившись и не хромая. За ними, ясное дело, пришли другие, к нам начал стягиваться народ. И мы говорили, и говорили…

«Интересно, кто были эти люди? — подумала Мария. — Были ли там мои друзья, мои соседи? Могли ли слышать их проповедь мои мать и отец? Могло ли измениться их мнение об Иисусе?»

— Некоторые из них сказали, что придут сюда, чтобы увидеть Иисуса собственными глазами, — закончил Иаков Меньший, после чего ему пришлось перевести дух, поскольку он задыхался от возбуждения.

— Хорошая работа, Иаков.

Этот голос невозможно было спутать ни с одним другим. Иисус!

Ученики обернулись и увидели, что он стоит совсем неподалеку от берега, на краю поля, расставив ноги между бороздами. Солнце как раз находилось позади него, окаймляя светом края его хитона.

— Вы хорошо потрудились, — молвил Иисус, подойдя к ним, поприветствовав каждого поименно, спросил: — Трудно было?

Все заговорили разом, рассказывая ему о своих приключениях в пустыне, в горах, утесах и пещерах. Мария и Иоанн с особым волнением поведали о Сусанне и об изгнании демонов. Матфей и Фома, со своей стороны, рассказали о встречах с демонами в Гергесе.

— Мы видели, как Сатана падает с неба подобно молнии! — хором выпалили они.

— Да! — понимающе сказала Мария, снова переживая тот момент, когда она приказала демону покинуть Сусанну. — Демоны повинуются нам!

И вновь она почувствовала прилив гордости, ощущение избранности. Она, которая сама побывала во власти демонов, теперь могла заставить их слушаться ее.

Иисус посмотрел на них, переводя взгляд с одного на другого.

— Вы радуетесь тому, что демоны слушаются вас? — спросил он так, как будто они городили какую-то чепуху. — Лучше будьте довольны тем, что вы записаны в Книгу жизни.

«Что это значит?» — призадумалась Мария.

Но ей в любом случае нужно было представить Сусанну, и она, взяв ее за руку, вывела вперед.

— Учитель, вот та, что пребывала во власти демонов, как я. И она желает поблагодарить тебя за то, что ты освободил ее.

Сусанна опустилась на колени перед Иисусом, склонив голову.

— Что бы я ни сказала и ни сделала, это все равно не будет достаточной благодарностью за возвращение к жизни, — промолвила она.

Иисус взял ее за руку и поднял.

— Это Господь вернул тебе жизнь, — сказал он. — И Его нам должно благодарить за дарованную нам силу. — Он обвел взглядом всех собравшихся учеников, все еще пыльных и усталых с дороги. — Никогда не забывайте, что только Бог дает вам силу бороться со злом от его имени. Своей же силы у вас нет.

«Но Бог действует через тех. кого он избрал», — мысленно добавила Мария.

— Благодарность и слава, все этим вы обязаны Богу, — заключил Иисус. — А не себе.

Потом он пристально взглянул на Сусанну и спросил:

— Ты присоединишься к нам?

Она сбивчиво промямлила что-то насчет мужа, обязанности и желания побыть некоторое время с ними.

— Хорошо. Я буду рад и тому времени, которое ты сочтещь возможным с нами провести.

«Он никогда не говорил этого мне, — подумала Мария. — Может быть, он предпочитает ее?»

Мария отдавала себя отчет, что ревность не украшает ее, она вообще неуместна. Но не могла не думать о том, что встретилась с Иисусом раньше, заслуг перед ним имеет больше, а эту женщину вообще привела к нему сама.

— Мария, не тревожь душу такими мыслями, — обратился к ней Иисус, коснувшись ее руки.

Она заглянула в его глаза и сочла невозможным поверить в то, что для него кто-то может быть дороже остальных.

— Я не знаю, что ты имеешь в виду, — натянуто сказала она и вырвала свою руку.

— Не тревожься, — повторил Иисус.

Ближе к вечеру вернулись Петр и Нафанаил, а следом явились переполненные впечатлениями Фаддей и Андрей.

— Мы побывали в Наине, — возбужденно заговорил Фаддей. — Тамошний люд был рад послушать об Иисусе, нас просили рассказать как можно больше!

Наин! А ведь там живут родные Иоиля. Слушали ли они посланцев? Услышали ли их?

— Вы только говорили или делали что-нибудь еще? — мягко, без укора спросил Иисус.

— Мы возлагали руки на нескольких человек, — ответил Андрей, — Но мы не знаем, действительно ли они исцелились и исцелись ли навсегда. Им вроде бы стало лучше, но это все, что я знаю.

Иисус кивнул.

_ Петр, ты добрался наконец до Дана?

— Почти. Я поднялся до Теллы. Но…

— …нас остановили болота Гуле, — закончил за него Нафанаил. — Тем не менее мы разрушили несколько языческих святилищ, которые попались нам по пути.

— А как насчет людей? — спросил Иисус. — Статуи не могут изменить жизненный путь.

— О! Мы с ними поговорили и…

— Кто-нибудь из них слушал?

— Ну… — Петр смущенно огляделся по сторонам. — Некоторое из них — да. Но большинство рассеялось.

— И куда они пошли? — продолжал спрашивать Иисус.

— Я не знаю, — ответил Петр. — Могу сказать только, что оглядевшись по сторонам, я увидел, что народу поубавилось.

— Это трудно, — кивнул Иисус. — Ты не можешь сказать, кто действительно слушал и будет помнить, а кто забудет.

Пока шла беседа, солнце садилось за холмы Галилеи. Отблески его еще падали на поверхность озера, отчего оно казалось как бы тронутым священным присутствием.

— Я тоже проповедовал и наставлял, — сказал Иисус, — и меня принимали во многом как вас. Некоторые люди готовы к моему учению, другие — нет.

Вокруг них простирались безлюдные поля. Вскоре придут осенние дожди, питающие землю, и благодаря им земледельцы вновь будут надеяться на новый урожай.

— Когда пахарь засевает ниву, он не знает, как упадут семена и дадут ли всходы. Он должен разбрасывать их широко, как только позволяет размах руки. Иные семена падают на камни и не прорастают, другие попадают на скудную почву и дают хилую поросль, и лишь попавшее в плодородную землю зерно пробивается к свету, борясь с сорняками. — Он обвел их взглядом. — Вы понимаете, что это значит?

Петр начал было говорить:

— Сеятель должен подготовить свою почву…

Иисус рассмеялся.

— Сразу видно, что ты рыбак и ничего не смыслишь в крестьянском труде. Кто-нибудь здесь был земледельцем?

Зилот, братья-мытари, братья-рыбаки, ученик книжника, придворная дама, художник по фрескам и Мария, знавшая лишь домашнее хозяйство, — все покачали головой.

— Ну надо же! Собрать в Галилее такую компанию, и чтобы в ней не было ни одного пахаря! — Иисус улыбнулся. — Ладно, слушайте, что я имел в виду. Семя — это слово Божие. Оно может упасть на каменистую почву, то есть на землю, которая враждебна к нему, или Сатана будет настороже и выхватит слово Божие так, чтобы оно не достигло ничьих ушей. Скудная почва — это души тех, кто внимает, даже воодушевляется, но ненадолго, а потом забывает слово ради мирской суеты. Плодородная земля — это мир, который предлагает так много богатств, тревог и разнообразия, что слово Божие вынуждено бороться с сорняками.

Иисус помолчал.

— Но есть четвертое место, куда может упасть Слово. Оно может упасть на почву добрую, и всходы на ней будут обильны. Когда мы сеем, мы лишь стараемся разбросать семена как можно шире, но на какую почву упадут они, нам неведомо. Постарались вы хорошо, я горжусь вами. И пусть теперь Господь позаботится о всходах. Видите эти ячменные поля? — продолжал Иисус. — Сейчас они голые, но во время сбора урожая будут полны налившихся белым зерном колосьев. Вы помогли мне сеять, понадобитесь и когда придет время жатвы.

— Ты хочешь, чтобы мы собирали зерно? — Петр был разочарован.

— Не зерно, но души, — пояснил Иисус. — Но гляньте, видите людей на дальнем конце полей? Они готовятся к Суккоту. Давайте устроим здесь свой шалаш и проведем праздник с ними. — он посмотрел на учеников с любовью, — Но сначала вернемся к Иордану. Нужно еще кое-что сделать.

Иисус повернулся и повел их к поросшему тростником берегу реки. Без подпитки зимними дождями и тающими весенними снегами река обмелела, и вода в русле стояла низко. Он велел им спуститься по крутому откосу к самой кромке, а когда они встали бок о бок, Иисус наклонился и зачерпнул в ладони пригоршню воды.

— Иоанн крестил в Иордане крещением покаяния. Я не крещу никого, но позднее, как вы увидите, буду крестить огнем. Сейчас вы должны окрестить друг друга, не в покаянии, но в братстве и сестринстве — хотя для тех, кто следует за мной, нет ни женщины, ни мужчины, ни раба, ни свободного, ни эллина, ни иудея.

Ученики переглянулись, потому что ни рабов, ни эллинов в их сообществе все равно не было. Или это только пока?

— Иоанн, возьми пригоршню воды и полей ее на голову одного из твоих братьев или сестер, — велел Иисус.

Иоанн наклонился к реке, потом повернулся; вода струилась меж его пальцев, когда он попытался выбрать кого-нибудь. Он поднял руки над головой Марии, и она почувствовала, как льется на нее холодная вода, и услышала слова Иоанна:

— Узами водного крещения мы связываем себя с Иисусом и друг с другом.

Вода тонкими струйками еще стекала по ее лицу, а она уже зачерпнула воды Иордана и полила на голову Иоанны со словами:

— Сим присягаем мы Иисусу и друг другу.

Один за другим, по цепочке обряд повторялся другими учениками. Произносимые слова немного разнились, но суть их оставалась неизменной. Когда же все закончилось, они обратили сияющие лица к улыбавшемуся Иисусу.

— Кто мои братья и сестры? — вопросил он. — Все вы мои сестры и братья!

А мимо них потемневшие в меркнущем свете, уже не мутно-зеленые, а бурые текли и текли воды Иордана.

 

Глава 42

На праздник кущей все жители Израиля должны были на семь дней покинуть свои надежные дома и жить в шалашах из пальмовых и ивовых ветвей, называемых кущами, в память о предках, ютившихся в шатрах во время странствий по пустыне с Моисеем. То был веселый праздник, наступавший после сбора урожая оливок и фиников, как раз перед зимними дождями. На основании оставленных Моисеем указаний книжники определили, какими именно должны быть эти строения — отдельно стоящим, временным убежищем, имевшим не меньше трех стен и определенную высоту. И чтобы крыша кущей позволяла видеть небо и звезды. Обстановка для таких жилищ предписывалась самая скромная, жить же в них надлежало полных семь дней, пока не пойдут ливни. Внутри шалаши украшали листьями и фруктами.

Правда, даже в вопросе о шалашах между иудеями не было единодушия. Саддукеи, которые верили исключительно в написанный Закон, говорили, что для постройки самого шалаша необходимо использовать лимон и мирт, пальму и иву. Фарисеи, утверждавшие, что помимо письменной есть еще и устная традиция, заявляли, будто эти растения должны применяться только для церемониального покрытия. Последователи этих школ принципиально не ставили кущи рядом друг с другом.

— И все-таки, учитель, какими должны быть кущи? — спросил Иуда. — Что использовать, ветви или прутья?

— А почему бы не то и другое? — промолвил после недолгого раздумья Иисус. — В конце концов, все, что годится как строительный материал, может быть использовано. А что не положено, никто и так не возьмет: не станем же мы возводить шалаши из кипариса.

Холмы, окружавшие Вифсаиду, изобиловали деревьями и кустами. так что ученики разбрелись по склонам, собирая сучья и ветки. Вокруг было полно народу, собиравшего мирт и пальму, — люди перекликались, аукали, молодежь смеялась, парни заигрывали с девушками. Если на открытой местности зелень давно пожухла под палящим летним солнцем, то в лесу царила прохлада, и над головами Марии и ее спутников шелестели зеленые кроны тополей и дубов.

Веселые, беззаботные голоса юношей и девушек всколыхнули в ее сердце грусть.

«Неужели, — подумала она, — эти забавы уже не для меня? Все осталось позади навсегда, а ведь мне еще нет тридцати. Как быстро пролетела жизнь!»

В следующий момент Мария уже укоряла себя за слабость. Почти тридцать — это уже не юность. Многие в этом возрасте уже овдовели и живут одними воспоминаниями.

Но Иисус… Она бросила взгляд на своих спутников, ломавших прутья. Может ли он… смотрит ли он на меня иначе, чем на них?

И что это значит, если так? Я смотрю на него не так, как на любого другого мужчину из тех, кого знала, но от этого он не перестает быть мужчиной.

Когда-нибудь он женится. Он должен. Ему нужна спутница.

Ее руки перестали двигаться и собирать ветки. Небо словно завертелось вокруг нее.

«Почему я вообще думаю об этом? — мысленно крикнула Мария, — Я должна прекратить это. Это неправильно!»

«А что тут неправильного?» — прозвучал на задворках сознания тихий, вкрадчивый голос.

Ее собственный внутренний голос — или шепоток Сатаны? Но почему Сатаны? Иисус мужчина. Мужчины женятся. Это непреложная истина.

На краю поля Петр, орудуя тяжелым камнем, вбивал в землю колья по углам будущего шалаша. Были они, как полагается, пальмовыми, а высоту имели такую, чтобы, когда на них наложат крышу, Петру, Нафанаилу и Иуде, самым высоким из учеников не приходилось нагибаться. Крышу соорудили из пальмовых ветвей. оставив непокрытый участок, чтобы, согласно предписаниям Закона, изнутри можно было увидеть частицу звездного неба. Сколачивать грубую мебель они не захотели, вместо нее притащили камни.

Вокруг царили шум и гам посильнее, чем на причалах Магдалы в середине утра, — повсюду быстро вырастали кущи, многие компании и семьи соревновались в скорости строительства. Настроение у всех было приподнятое, многие пели, соседи подзадоривали друг друга.

Иаков Меньший и Симон, самые низкорослые и худые из мужчин. кряхтя, притащили здоровенный плоский камень, который мог послужить прекрасным столом. Увидев, как они пыхтят, Петр поспешил на подмогу, и с его помощью камень занял почетное место посредине шалаша. Мария и Иоанна отскребли его от грязи, а потом вновь занялись подвешиванием сухих тыкв, гранатов и яблок на внутренних стенах.

Будучи уверена, что его семья наверняка переместилась на праздник в свой шалаш, Мария отправила Фаддея к нему домой, наказав принести ларец с ее наследством и купить несколько фонарей.

Долгий, теплый закат окрасил пустые борозды полей густо-красным светом. До самых холмов виднелись изгороди и вышки виноградников, и она представляла себе, как их владельцы и работники, собрав щедрый урожай, останутся на ночь среди лоз и при свете факелов будут танцевать между аккуратными рядами посадок.

Смеркалось. Шалаш достроили, и Фаддей гордо развесил на стенах новые светильники. Землю, служившую полом, уплотнили, выровняли, тщательно подмели, и вот все собрались вокруг каменного стола. В храме по случаю праздника кущей устраивались торжественные, до мелочей отработанные церемонии, но здесь, в поле, все было просто и безыскусно, как, наверное, и во времена самого Моисея. Скромностью отличался и праздничный стол — они сварили горшочек чечевицы, испекли прямо на земле, в горячих угольях, хлеб, нарезали яблоки и разложили виноград нового урожая и оливки из ближних рощ. Деньги Марии, благополучно принесенные Фаддеем, обеспечили все это, так же как и хорошее вино для всей компании.

«Приятно ощущать, что ты можешь принести пользу, — подумала Мария, — внести свой вклад, а не быть то ли вечной гостьей, то ли попрошайкой».

Иисус разлил вино по чашам, последним налил себе. Густая рубиновая струя, перетекая из кувшина в чаши, искрилась, вбирая в себя свет фонарей. Иисус благословил трапезу, возблагодарил Бога, пославшего им вино, преломив подгоревшую лепешку, пустил хлеб по кругу, а когда всем роздали чечевицу и люди замерли в ожидании, предложил, чтобы кто-нибудь прочел подобающую случаю выдержку из Писания.

Первым откликнулся Фома.

— В Книге Левит Моисей наставлял нас так: «В первый день возьмите себе ветви красивых дерев, ветви пальмовые и ветви дерев широколиственных и верб речных, и веселитесь пред Господом, Богом вашим, семь дней… В кущах живите семь дней; всякий урожденный Израильтянин должен жить в кущах, чтобы знали роды ваши, что в кущах поселил Я сынов Израилевых, когда вывел их из земли Египетской».

Иисус кивнул.

— Спасибо, Фома Сразу видно знатока Торы. Ну а что остальные?

— Есть еще Второзаконие, — сказал Нафанаил, тоже знаток Писания. — Там добавляется: «Праздник кущей совершай у себя семь дней, когда уберешь с гумна твоего и из точила твоего. И веселись в праздник твой ты, и сын твой, и дочь твоя, и раб твой, и раба твоя, и левит, и пришелец, и сирота, и вдова, которые в жилищах твоих».

«Сирота — это бедная Элишеба, теперь лишившаяся отца, — подумала Мария, — А вдова — это я. Господь не забыл помянуть нас».

— Мы левиты, — напомнил Матфей, повернув голову в сторону брата.

— Единственное, что нам нужно, чтобы исполнить эту заповедь, — найти чужака, — добавил Иуда, — Может быть, это я. Я единственный из вас, кто родом не из Галилеи.

— У нас нет никаких рабов и рабынь, — поправил его Андрей.

— Есть, — сказал Иисус. — Все мы являемся ими. Слугами и служанками Господа.

— Не понимаю, — растерянно пробормотал Петр.

Иисус лишь улыбнулся в ответ.

— Ты поймешь. Все вы со временем поймете, но на пути к пониманию ты уже добился немалых успехов.

Он протянул свою чашу и попросил Петра снова наполнить ее.

Почему Иисус решил, что Петр добился успеха? Добродушное лицо жевавшего лепешку Петра выглядело удовлетворенным и смягчившимся, но никаких особых изменений в его облике Мария не замечала. Она попыталась выбросить это из головы, думать только о происходящем сейчас, когда они сидят, собравшись вместе. Тепло их кружка, ощущение близости со всеми успокаивало. Мария так нуждалась в этом, учитывая обострившееся чувство одиночества и растерянность, которую она испытывала, глядя на Иисуса. Сейчас, обводя взглядом лица единомышленников, она ощутила согревшую сердце волну любви.

После ужина все отправились прогуливаться в поля. Сгустился лиловый сумрак, детишки высыпали из шалашей, чтобы побегать и поиграть в прятки среди снопов, в то время как отроки и отроковицы явно не собирались упустить возможность позаигрывать друг с другом. Это была ночь веселья, ночь настоящего праздника.

Справа от Марии танцевала молодая женщина или девушка — волосы ее водопадом струились по спине, на лодыжках позвякивали браслеты. Увивавшийся вокруг нее молодой человек нороввил схватить ее за складки одеяния. Вместе они скрылись за одним из шалашей, и Мария больше не слышала их голосов.

Она невольно подумала об Иоиле и его могиле. Смех и догонялки — как все это преходяще и зыбко, не то что могильный камень…

— Мы должны именоваться «дщерями спасенными», я имею в виду избавление от демонов, — со смехом заявила Иоанна, взяв обеих женщин за руки и таким образом оторвав Марию от ее размышлений.

— Еще один одержимый демонами человек, мужчина, захотел присоединиться к нам после того, как Иисус исцелил его, — сказала Мария Сусанне. — Но Иисус не позволил ему. Поэтому нам повезло вдвойне — мы были исцелены, а потом начали новую жизнь вместе.

Сусанна остановилась и повернула голову сперва к Марии, а потом к Иоанне.

— Стоит ли мне остаться с вами? — спросила она— Я не знаю, что мне делать.

Мария так хорошо понимала ее!

— Сначала ты должна решить, хочешь ли ты остаться или ощущаешь призыв остаться, — сказала Иоанна— Это не обязательно одно и то же. А потом тебе надо будет спросить Иисуса.

— Мой муж, — вздохнула Сусанна, — Есть ли хоть какая-то возможность поговорить с ним или объяснить это ему?

— Ты можешь написать ему письмо, излить в нем свою душу, — предложила Мария.

— Я не умею писать.

— Я умею. И помогу тебе. Я запишу то, что ты хочешь сказать, и мы найдем гонца, который отнесет ему это послание.

«Хотя разве передашь в письме то, что тревожит душу?» — думала при этом сама Мария. — Хранит ли Сильван мои письма к Элишебе?

Мало-помалу шум и игры на полях утихли, родители зазвали домой своих утомившихся беготней детишек и закрыли хрупкие плетеные двери кущей. Спать почти под открытым небом в наспех сооруженных шалашах казалось похожим на игру. В хижине Иисуса места было предостаточно, все они смогли улечься и при этом смотреть в ночное небо со своих подстилок.

— Вспомните о наших предках в пустыне, — сказал Иисус после того, как все затихло. Его голос звучал ласково, убаюкивающе. — Они были рабами в Египте и привыкли жить в глинобитных домах с низкими потолками и в изнеможении падать на ложе в конце дня. А потом вдруг внезапно их вывели в пустыню. Там не было домов, но не было и рабства. Там не было никого, кроме Бога.

Кроме Бога… кроме Бога… Мария лежала на спине и смотрела на звезды. В пустыне было очень холодно, здесь только прохладно. Господь знал, что со временем люди забудут о своем коротком пребывании в пустыне с Моисеем. Пусть тогда они были особенно близки к Нему, Он понимал, сколь несовершенна людская память, и потому установил этот праздник. Каждый год евреям предписано возвращаться в пустыню, чтобы снова побыть наедине с Богом.

Когда Мария сомкнула очи под немеркнущим светом далеких холодных звезд, нагрянули сновидения. На сей раз они представляли собой череду меняющихся беззвучных образов — ни слов, ни других шумов она не слышала. Она увидела Магдалу, ставшую полем боя, увидела, как наполненные вооруженными людьми лодки вступают в смертельную схватку на озере — воды его краснеют от крови, а на берегу, совсем рядом с ее домом, растет гора мертвых, раздувшихся тел. Затем ее взору предстал Иерусалим, тоже охваченный битвой, а потом…

Этого не могло быть! Ужас увиденного всколыхнул ее до такой стпени, что Мария села на постели с колотившимся сердцем. Ее бросило в пот, хотя в шалаше было совсем не жарко.

Храм пылал. Он рушился, проваливался внутрь, камни разлетись в разные стороны, а по ступенькам — не по желобам, сделанным специально для стока крови жертвенных животных, — струились потоки крови. Наверняка человеческой. И все это в полной тишине! Ни крика, ни грохота падающего камня, ни лязга мечей. Она не понимала, кто с кем сражался. Кто умирал? В общей свалке невозможно было даже различить римлян.

Потом, словно опрокинутая чьей-то рукой, Мария снова упала навзничь, и ей пришлось узреть новые кошмары. Теперь огонь охватил большую часть Иерусалима, включая расположенные поблизости от храма дома первосвященников и знати. Люди разбегались, как объятый паникой скот. От стен Иерусалима не осталось ничего.

Мария перевернулась на бок, задыхаясь. Она так явственно ощущала густой, черный дым, что едва могла вздохнуть. Облака этого дыма поднимались в небо. Весь город был в огне.

К счастью, она проснулась, и вся взмокшая от пота тяжело дыша, поползла к выходу, стремясь глотнуть свежего ночного воздуха.

Снаружи, стоя на четвереньках и раскачиваясь, Мария попыталась прийти в себя. Везде, куда достигал взгляд, мирно и безмятежно почивали пальмовые шалаши.

«Избавь меня от этих видений! — в отчаянии заливаясь слезами, воззвала она к Богу. — Мне этого не вынести!»

Даже сейчас, после пробуждения, горло ее першило от гари, ноздри щипал запах тлеющего дерева, плоти, штукатурки. Запах столь тошнотворный, что она с трудом справлялась с рвотными позывами.

«Пошли мне другое видение! — мысленно воскликнула она, — Что-нибудь хорошее, что-нибудь благословенное. Не терзай меня одними кошмарами!»

Наконец дыхание Марии замедлилось, умиротворяющая картина вокруг несколько ослабила напряжение, и она медленно забралась обратно в шалаш, где принялась на ощупь искать свою подстилку, и, найдя, без сил упала на нее.

Небо над головой, видимое оттуда, где она лежала, выглядело столь же мирным, как и окрестности.

Мария закрыла глаза, боясь того, что может увидеть.

«Я буду бодрствовать, — пообещала себе женщина. — Я ни что не усну».

Но не тут-то было. Она снова незаметно скользнула в сон, и на сей раз ей представилось нечто иное. Группа людей, чьих лиц, нельзя было разглядеть, но сами они буквально источали ощущение покоя и благодати. А потом — как странно! — она увидела Иисуса, одежды его сверкали, от головы исходило сияние. Потом Мария ощутила эти сияющие лучи на своих веках и снова пробудилась — это были лучи солнца.

В течение дня Иисус прохаживался среди кущей, заводил разговоры с семьями, особенно с пожилыми людьми и детьми, которые меньше робели, разговаривая с ним. По-видимому, ему нравилась их искренность; старики брюзжали и ругали римлян, а дети спрашивали, есть ли у него дети, и если нет, то почему.

Ученики ходили за ним по пятам, присматриваясь и запоминая.

— Пожалуй, нам с тобой стоило побольше разговаривать с людьми, — с сожалением сказал Марии Иоанн. — И не только говорить, но и как следует слушать.

Могучий и напористый Петр протолкался вперед и попытался привлечь к себе внимание Иисуса. Мария услышала, как он предлагает Иисусу отослать детей, потому что они наверняка мешают. Он даже попытался отпихнуть одного парнишку в сторону, но Иисус попенял ему, и она расслышала обращенные к Петру слова: «Царствие Божие подобно этим маленьким детям. Пусть они приходят!» Потом он подхватил какого-то малыша и стал подбрасывать его так, что тот запищал от восторга.

К тому времени, когда сонливое марево полдневного зноя плотно окутало сжатые поля, так что над ними перестали порхать даже бабочки, к Иисусу подошла большая толпа людей. Судя по их одежде, это были фарисеи и книжники, знатоки Писания, явно пришедшие в их города, чтобы досадить ему.

— Учитель, — промолвил дородный человек, по виду судья, возглавлявший группу, которая решительным шагом направляюсь через борозды к Иисусу, — мы хотим услышать твое толкование некоторых затруднительных мест Закона.

Иисус окинул взглядом окружавшие их безбрежные поля.

— Значит, вы проделали весь этот путь, чтобы узнать мое мнение?

— Именно так. Правда, хотя мы из Иерусалима, у нас здесь семьи…

— Да конечно, — Иисус кивнул. — Конечно, поэтому вы и пришли. — Он помолчал. — Итак, друг, о чем бы ты хотел спросить меня?

— Учитель, — начал толстяк, — законно ли человеку развестись со своей женой?

— Что ж… А что говорил Моисей?

— Ты знаешь, что Моисей разрешил человеку написать разводное письмо и отослать ее. А сказал он…

— «Если кто возьмет жену и сделается ее мужем, и она не найдет благоволения в глазах его, потому что он находит в ней что-нибудь противное, и напишет ей разводное письмо, и даст ей в руки, и отпустит ее из дома своего»,— закончил за него Иисус. — Там еще и дано разрешение жениться на той же женщине вторично, если он передумает. Да, Моисей разрешил развод, потому что сердца людей были тогда суровы, но Господу развод неугоден. Ибо еще в Книге Бытия сказано: «Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут одна плоть».

— Ага, по-твоему, выходит, что Моисей ошибался? — Фарисей не только не смутился полученной отповедью, но и перешел в наступление.

— Даже у Малахии, последнего нашего пророка, устами Господа, Бога Израилева, сказано, что Ему противно вероломство против законной жены, — заявил Иисус, — Просто и ясно, таково суждение Господа, Зачем искать наставлений у Моисея, если они даны нам самим Богом?

Фарисей лишь кивнул и вроде бы собрался уходить, но потом подошел ближе к Иисусу.

— Ирод Антипа ищет тебя, — произнес он так тихо, что его услышали только те, кто стоял рядом с Иисусом. — Я пришел, чтобы предупредить тебя, — Тон его голоса изменился с вызывающего на участливый.

«Может быть, это и была истинная причина его прихода, — по-думала Мария, — а вопрос о разводе только предлог».

— Антипа? — громко произнес Иисус. — Передай этому лису, что сегодня и завтра я буду изгонять демонов и исцелять людей, а на третий день достигну своей цели.

Фарисей ошеломленно вытаращился на него, потом покачал головой:

— Я, во всяком случае, тебя предупредил. Мой долг исполнен.

Он повернулся и ушел.

Все это осталось непонятным для Марии. Особенно насчет третьего дня, или послезавтра. Какой цели он собирается достигнуть, тем более что в это время они еще будут здесь?

Стоило фарисеям удалиться, как на поле появилась еще одна группа, ведомая хорошо одетым человеком средних лет. Они подступили к Иисусу с весьма важным видом. Их глава обратился к нему:

— Учитель, я прослышал о твоей мудрости и познаниях и потому явился к тебе с моими учениками, — он отвесил насмешливый поклон в сторону пришедших с ним людей, — чтобы задать один весьма сложный вопрос. Ты знаешь, что Закон предписывает: если человек умирает без наследника, его брат должен жениться на вдове и подарить ей сына, чтобы не прервалась прямая мужская линия. Так вот, у нас возник следующий вопрос — и прости, но мы должны знать, — а что, если человек умирает и каждый из его последующих братьев по очереди женится на его вдове, и никто из них не оставляет наследника? И в итоге у нее оказывается семеро мужей?

Иисус рассмеялся.

— Я бы сказал, что жизнь у нее сложилась интересно.

— Может, и так, но вопрос не в этом, — мужчина нахмурился, — а в том, чьей женой она станет после грядущего воскрешения мертвых?

Иисус внимательно посмотрел на одежду этого человека — кремовый плащ из тонкой шерсти, золотое шитье на рукавах туники, сандалии с бронзовыми застежками.

— Ты тоже из Иерусалима? — спросил он.

— Да, мы оттуда.

Похоже, что вопрошавший был из саддукеев, занимавших прочные позиции в храме, но не веривших в воскрешение и высмеивающих мысль о таких духовных созданиях, как ангелы. Вопрос же их представлял собой изощренную издевку.

— Я уверен, что этот вопрос имеет для тебя большое персональное значение, — произнес Иисус. При этом улыбка сошла с его лица, и глаза впились в собеседника. — Однако это просто. Ты ошибаешься, потому что не знаешь ни Священного Писания, ни силы Бога.

Обвинить книжника из храма в незнании Писания было все равно что закатить ему оплеуху. Саддукей даже отпрянул с негодующим восклицанием.

— Когда мертвые восстанут, — продолжал Иисус, — они не будут ни жениться, ни выходить замуж, но станут подобны ангелам на небесах.

— Ангелы! — Саддукей хмыкнул и отвернулся с намерением уйти. — Надо же, ангелы!

Иисус оставил его ворчание без внимания. Вместо этого он повернулся к ученикам и остальным слушателям.

— В истории о неопалимой купине Бог сказал Моисею: «Я Бог отца твоего, Бог Авраама, Бога Исаака и Бог Иакова». Он не бог мертвых, это невозможно, но Бог живых. Следовательно, ты серьезно заблуждаешься! — крикнул Иисус вслед уходившему саддукею.

— Теперь ты нажил врага, — сказал Иаков Большой.

Иисус посмотрел на него так, будто он столь же невежествен, как саддукеи.

— Он уже был моим врагом.

— Но разве нам не стоило попытаться привлечь его на нашу сторону? — спросил Иуда.

— Я и пытался, но что поделаешь с тем, кто отказывается внимать слову истины? — печально произнес Иисус, — Идемте.

Он хотел вернуться в хижину и переждать там жаркое время дня.

Не успели они дойти туда, как их тропу пересек привлекатьный, прекрасно одетый молодой человек. Он сглотнул, как будто собирался с духом, чтобы поговорить с Иисусом, упал на колени и выпалил:

— Благой учитель! Что я должен сделать, чтобы унаследовать жизнь вечную?

Видно было, что вопрос задан от чистого сердца, без какого-либо подвоха.

— Почему ты называешь меня благим? — отозвался Иисус, — Никто не благ, кроме одного Бога. И тебе ведомы Заповеди. Ты знаешь, что делать. Сказано: «Не убий, не прелюбодействуй, не укради, не лжесвидетельствуй, чти отца своего и мать свою».

На молодом открытом лице появилось выражение разочарования.

— Учитель, но все это я исполняю с юности моей.

Какое-то время, показавшееся долгим, Иисус стоял неподвижно. просто глядя на него, а потом наконец сделал шаг вперед и ласково сказал:

— Значит, тебе осталось сделать только одно. Продай все, что имеешь, раздай деньги бедным, и ты обретешь сокровище на небесах. Потом приходи и следуй за мной, — Иисус указал па своих учеников: — Присоединяйся к ним. Ты нам нужен.

Лицо молодого человека омрачилось так, будто на него пала тень. Его рот беззвучно открывался и закрывался — он не мог вымолвить ни слова. Протянутые к Иисусу руки бессильно упали, юноша с тоской посмотрел на него, отвернулся и побрел прочь.

Иисус посмотрел ему вслед, и Мария увидела, что в его глазах блеснули слезы.

— Похоже, это очень богатый человек, — заметил Иаков Большой. — Такому не так-то просто от всего отказаться.

Это прозвучало самодовольно, словно напоминание о том, что сам он с братом Иоанном решился на нелегкий выбор.

Иисус настолько опечалился, что не мог говорить, но когда наконец обрел дар речи, то лишь произнес:

— Как трудно богатому войти в Царство Божие!

Петр схватил его за руку и воскликнул:

— Мы оставили все, чтобы следовать за тобой!

— И вам воздастся, — ответил Иисус. — Истинно говорю вам: всякому, кто оставил дом, или братьев, или сестер, или мать, или отца или детей, или земли ради меня и моего послания, воздастся стократ и домами, и братьями, и сестрами, и матерями, и детьми и землями, и все претерпевшие за меня в нынешнее время наследуют жизнь вечную.

«Я не хочу больше детей, — подумала Мария. — Мне нужна только Элишеба. Ничто другое не может меня удовлетворить, и воздавать за нее стократ мне незачем. Хоть бы все дети на свете были отданы мне…»

Не успели они добраться до шалаша, как дорогу им преградил еще один человек. С виду он тоже походил на фарисея, и Мария поморщилась. Сколько еще их появится невесть откуда прежде чем Иисус сможет отдохнуть?

— Я слышал, как ты говорил, — промолвил незнакомец. — Я слышал тебя в Капернауме, слышал тебя в полях. Твои слова мудры. И вот что я хотел бы от тебя услышать: какая заповедь, по-твоему, самая важная?

Вел он себя без вызова, держался смиренно и, похоже, пришел сюда не для того, чтобы затеять спор, а действительно за ответом.

Иисус ответил быстро:

— Это «Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един есть. И люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим и всею душою твоею, и всеми силами твоими». И еще одна: «Люби ближнего твоего, как самого себя». Нет заповедей более значимых, чем эти.

— О! — благоговейно выдохнул вопрошавший — Как ты прав! Бог один, и нет другого, кроме Него. Любить Его всем сердцем, всем разумением, всеми силами и любить ближнего своего, как самого себя, важнее, чем приносить дары и сжигать жертвоприношения на алтарях.

Иисус улыбнулся.

— Ты недалек от Царствия Божьего, — сказал он.

Хотя вокруг было немало людей, слушавших, затаив дыхание, при этих словах они умолкли, и больше вопросов не последовало. По стерне, поскрипывавшей под их сандалиями, Иисус с учениками медленно побрели к своему шалашу.

Неподалеку стояла группа женщин с наполовину прикрытыми от солнца лицами. Похоже, что они были всех возрастов — и согбенные старухи, и пышные матроны, и девы во цвете юности, Проходя мимо, Мария подумала, что все они, возможно, принадлежат к одному большому клану, и как это здорово — всем вместе прийти на праздник!

Что-то заставило ее остановиться, хотя она не отдавала себе отчет в том, что именно, и всмотреться в их лица. Обычно Мария не делала этого, считая подобное поведение невежливым. Она скользнула взглядом по глазам женщин — темным, почти черным, карим, попалась даже пара голубых, как у македонок- подивилась тому, сколь искусно, как великий ювелир, сотворил Бог человеческие очи, и замерла, натолкнувшись на пару карих глаз.

Она узнала их. Она видела эту женщину раньше.

Карие глаза были идеальной формы, ни округлые, ни миндалевидные, но поражали они не этим, а пониманием и спокойствием, какие Мария видела только у Иисуса.

«Как, наверное, прекрасно сподобиться такого мира в душе! — подумала Мария. — Если бы когда-нибудь кто-то увидел подобное в моих глазах, в глазах Иоанна, Петра, Иуды и Иоанны… но сейчас это не так. Пока в наших глазах нет ни мира, ни мудрости — ничего, кроме сомнений и исканий».

Она снова посмотрела в спокойные глаза женщины, осторожно улыбнулась ей и хотела было идти дальше, но тут почувствовала, как ее потянули за плащ.

— Мария! Мария! Это ты? Ты по-прежнему с ним?

Мария обернулась и увидела ту самую женщину с прекрасными глазами. Женщина откинула капюшон, и, когда солнце осветило ее лицо, Мария окончательно поняла, где ее видела.

Это была мать Иисуса!

— Ты была с ним все это время? — продолжала спрашивать она.

Мария остановилась, дала остальным пройти вперед и взяла мать Иисуса за руку.

— Да, это я.

Держась за руки, они отошли в сторону. Хотя солнце пекло вовсю, Мария тоже открыла голову, чтобы они могли видеть друг друга по-настоящему.

— Когда я в последний раз видела тебя, ты и Иаков пришли в Капернаум и хотели забрать Иисуса домой. Ты почувствовала, что он представляет опасность для самого себя. Что случилось с тех пор? Что привело тебя сюда?

— Я очень много молилась, — сказала мать Иисуса. — Я просила Бога открыть мне глаза. А сюда пришла послушать, как он говорит, посмотреть, как другие слушают его, увидеть его, будто в первый раз. — Она помолчала, потом кротко добавила: — Господь открыл мне мои заблуждения и привел меня сюда, к нему.

— Господь привел тебя в нужное время, — согласилась Мария. — Но с тех пор, как мы расстались в Капернауме, произошло много событий…

Они уселись в тени одинокого дуба, и там Мария рассказала его матери об изгнании демонов в Гергесе, о сборе учеников, об их миссии.

— Конечно, это было испытание, — вздохнула Мария. — И все же мы добились успеха, мы действительно почувствовали свою силу и смогли исцелять и изгонять демонов. — Она помолчала. — Я думаю, его предсказания начинают сбываться.

Мать Иисуса призадумалась; погрузившись в воспоминания.

— Были знаки, — сказала она. — Мне посылались видения… от Бога или так мне казалось… много лет тому назад. Эти голоса, возвещали, что Иисус не обычный ребенок. И это правда. Во всяком случае, относительно других моих детей никакие голоса мне ничего не говорили. Но Иисус так долго был обыкновенным! Он был веселым, шаловливым ребенком. Дружелюбным, общительным юношей. Да, он проявлял повышенный интерес к Торе, но это свойственно многим людям… а потом, однажды, он покинул нас и остался в Иерусалиме, в храме. — Она покачала головой. — Но и после этого он много лет жил спокойной жизнью. Пока неожиданно не собрался послушать Иоанна Крестителя и… — Пожилая женщина улыбнулась Марии. — Ну а все дальнейшее тебе прекрасно известно, ведь ты познакомилась с ним тогда, когда проповедовал Иоанн. Сейчас ты знаешь его лучше, чем я!

Ее голос выдал, как тяжело было признаться в этом.

— Он действительно вдохновлен свыше. У него… у него есть силы… — Мария умолкла и, не найдя нужных слов, спросила: — Неужели ты раньше ничего такого не замечала?

— Нет, — ответила его мать. — Он был нормальным мальчиком, когда рос. По мере того как взрослел, казался обычным молодым человеком. Да, когда-то у меня были видения, я слышала голоса, но кто мог поручиться, что это не происки Сатаны? Ну а потом он вернулся из паломничества к Иоанну Крестителю и выступил с той проповедью в синагоге… Это было так неожиданно! И так потрясло меня!

— Идем. — Мария встала. — Я отведу тебя к нему. Он тебя ждет.

 

Глава 43

Внутри шалаша царил полумрак и было на удивление прохладно. Палящая жара и свет не проникали через пальмовые ветви, когда Мария вошла внутрь, ей потребовалось некоторое время, чтобы глаза смогли что-то различить. Стены издавали суховатый, сладкий запах.

Несколько человек лежали, растянувшись на подстилках и прикрыв руками глаза. Где же Иисус? Стоит ли беспокоить его? Но когда зрение ее прояснилось, Мария увидела, что он находился в противоположном конце хижины, сидел, скрестив ноги и склонив голову. Иисус молился.

Мария подошла к нему и стала почтительно ждать. Но время шло, Иисус не поднимал головы, и тогда она опустилась на колени рядом с ним.

— В чем дело? — тихо спросил он, обратив на нее взгляд.

— Учитель, я привела… Я… Твоя дорогая матушка пришла, — наконец выговорила Мария и мягко потянула за руку старшую Марию, которая наклонилась и заглянула в лицо Иисуса.

Трудно сказать, кто был больше взволнован, Иисус или его мать. Иисус изумился, но обрадовался, а его мать выглядела так, как будто не верила в то, что снова с ним. Она наклонилась, и они обнялись, потом Иисус встал и поднял ее вместе с собой.

— Матушка, — сказал он, и в этом слове слышалась беспредельная радость, — наконец-то ты здесь.

— Я пришла увидеть…

Ее голос был слаб, и остального Мария не расслышала. 3ато видела, как некоторое время они не могли разжать объятий. Наконец, слегка отстранившись, Иисус повернулся к ученикам.

— Друзья! — произнес он, и только Мария уловила легкую перемену в его голосе. — Моя мать проделала долгий путь из Назарета, чтобы присоединиться к нам. — Он обернулся к ней и неожиданно рассмеялся. — Или, может быть, я опережаю события? Ты пришла просто, чтобы проведать меня или всерьез решила присоединиться?

Мать Иисуса обвела всех взглядом. Мария снова поразилась ее красоте.

— Я… я пришла, чтобы проведать, но решила остаться, — ответила она так запомнившимся Марии голосом. Годы оказались не властны над ней.

— Ты его мать? — спросил Петр. Он поднялся и распростер руки. — Неужели у него есть мать? — Он рассмеялся собственной шутке.

— Мать есть у каждого, — строго сказал Иисус.

— Добро пожаловать, — промолвил Иуда, встав и поклонившись старшей Марии. — Вот бы и все наши матери снова оказались с нами.

— А твоя мать? — спросила Мария.

— Увы, она прийти не сможет, — ответил Иуда. — Она умерла несколько лет тому назад.

— Это тяжело, — сочувственно кивнул Андрей. — Очень тяжело.

— Да, тяжело. — Иуда, похоже, смутился оттого, что упомянул об этом. — Но это дело обычное. Многие люди теряют своих матерей, скорее, не совсем обычно, когда у взрослого человека мать еще жива. Я завидую тебе, — сказал он Иисусу, опускаясь на подстилку.

— Я слышала, что ты разговаривал с фарисеями и саддукеями. Неужели они проделали весь этот путь, чтобы уязвить тебя? — спросила старшая Мария.

Иисус улыбнулся.

— Я бы сказал: испытать меня.

— А я бы сказала — уязвить.

— Может быть, это одно и то же. — Иисус вздохнул. — Прости меня, матушка, но я правда очень устал от всех этих испытаний. — Он опустился на колени и занял место на подстилке. — Мне нужно немного поспать. Побудь со мной рядом.

Иисус приготовил спальное место для матери, и они все прилегли, чтобы отдохнуть и переждать полуденную жару. Но Мария боялась заснуть, боялась снова увидеть те же страшные картины, кошмарные образы преследовали ее на протяжении всего дня, не оставляя во время прогулок и разговоров Иисуса с приходящими людьми.

«Какой уж тут сон, — думала она под жужжание насекомых в пальмовых ветках над головой. — Я просто прикрою глаза, вот и все».

Теперь мы все вместе. Что мы будем делать дальше, куда пойдемi? Вопросы эти неотступно преследовали, барабанной дробью стучали в висках, словно осенний дождь по крыше. Все как будто шло к чему-то, но Иисус никак не намекал на то, что еще собирается предпринять. Предстоит ли нам всю жизнь заниматься тем, что мы делаем сейчас?

«А что в этом плохого? — строго спросила она себя. — Это суровая жизнь, но даже одно исцеление делает ее осмысленной. И все же хотелось, чтобы он научил нас большему, объяснил нам сокровенное, открыл нам свое сердце…»

Мария резко дернулась, почувствовав, что дневная жара едва ее не сморила. Нет! Она поднялась на одном локте и потрясла головой, отгоняя дрему. Вокруг нее никто не шевелился.

«Как везет тем, кто может взять и заснуть, не боясь никаких видений»— молча сетовала Мария.

С наступлением вечерней прохлады Иисус и еще несколько учеников снова вышли из шалаша, чтобы проповедовать. Петр и Андрей отправились в город, чтобы купить еды на полученные от Марии и Иоанны деньги, вернулись они с луком-пореем, чечевицей и изюмом, а также ячменем для хлеба. Две Марии занялись приготовлением еды и говорили мало, обе радовались тому, что им представилась возможность для размышления. Хорошо было работать бок о бок, потрудиться на благо своих товарищей. К возвращению остальных они поджарили лук, приготовили похлебку из чечевицы с изюмом и испекли ячменные лепешки с румяной корочкой. Петр выставил кувшин с купленным им вином, сообщив, что оно с виноградников, что близ Назарета.

— В честь тебя, — сказал он матери Иисуса.

— Надеюсь, что с лучших виноградников, — улыбнулась она. — А то ведь у нас есть такие, вино с которых лучше и не пробовать.

Поскольку вечер был погожим и теплым, они уселись в кружок на свежем воздухе, скрестив ноги. Перед тем как приступить к ужину, Иисус произнес длинную молитву с благодарностью за ниспосланную ему пищу и окружающих его товарищей, призвав благословение Господа и на то и на другое. Потом он поблагодарил Бога за то, что привел к нему его мать, кивнул в ее сторону и протянул руку. Она подошла и села рядом с ним.

— Это и впрямь особый вечер для нас, — сказал Иисус. — Две мои семьи объединяются, земная и небесная. — Он обнял мать, — И мы рады будем приветствовать близких каждого, кто находится здесь.

«Если бы так, — с тоской подумала Мария, — Если бы только это было возможно».

Ласковый вечерний ветерок нашептывал о радостях сбора урожая и возвращения домой. Они лакомились плодами здешней земли — свежим виноградом, сочными, скользкими оливками из ближних рощиц и темными, плотными фиговыми лепешками. Огурцы и дыни казались, как никогда, освежающими. Воистину они вкушали саму благодать даров Господних, явленную через землю и ее плоды. Расстилавшиеся вокруг мирные, плодородные поля дышали теплом.

— Мы пробудем здесь целых семь дней? — спросил Иуда, заговоривший первым из учеников.

— Да, это предписанное время праздника, так положено, — ответил Иисус.

— Тогда почему ты сказал, что на третий день, если мы останемся здесь, ты достигнешь своей цели?

— Я могу достичь своей цели, не двигаясь с места.

— Слушай, а может, ты перестанешь говорить загадками! — проворчал Петр. — Скажи откровенно, что ты имеешь в виду. Или, по крайней мере, объясни это нам потом, в личной беседе. — Судя по тону, он был скорее обижен, чем рассержен.

— Что ты хочешь узнать, Петр?

— Что ты имел в виду, когда спросил того человека, почему называет тебя благим? Почему ты сказал, что благ один Бог? Ты знал, что он имел в виду, и в этом смысле ты и есть благой человек, Поэтому твой укор непонятен.

— Я имел в виду: не ставит ли он меня на место Господа?

— С чего бы ему это делать? Он задал простой вопрос, только и всего, а «благим» назвал тебя в знак уважения.

— Я хочу, чтобы он сначала думал о том, как он кого-то называет, прежде чем делать это из желания польстить, — помолчав, пояснил Иисус.

— Что ж, я уверен, отныне он так и будет делать.

— А что ты имел в виду, когда говорил об обретении новых братьев и сестер вместо тех, которых мы оставили? — спросила Мария.

— А разве ты не думаешь, что они у тебя есть? — Иисус указал на тех, кто собрался вокруг. — И их будет больше. Неужели я не говорил этого сотню раз?

— Но ты говорил также, что наряду с братьями и сестрами наступят гонения. Причем ты сказал «в нынешнее время»…

— Вы видите, что они уже начались. Разве люди не обращаются против нас? Ученик не выше учителя своего, и слуга не превыше господина. Если они называют хозяином Веельзевула, то насколько он больше присных его? — Иисус вздохнул. — Но давайте не будем об этом сегодня. Давайте радоваться дивному вечеру, пока мы свободны от нужды и гонений. Впоследствии нам захочется вспомнить сие счастливое время.

— В нынешнее время… ты все время повторяешь это, вместо того чтобы сказать «сейчас». Почему?

Стоило только начать задавать вопросы, как они стали изливаться водопадом.

— Когда мы войдем внутрь, я скажу вам. И это будет, как вы хотите, только для ваших ушей. Но здесь, где бродит так много народу… — он умолк, и ученики неожиданно услышали голоса и движения совсем близко от них, — не самое подходящее место.

Однако Иисусу, похоже, хотелось еще немного побыть снаружи, поэтому он не тронулся с места, и ученикам оставалось только ждать, вдыхая ночной воздух.

Наконец, когда они собрались внутри, Иисус поставил фонарь посередине шалаша и сказал:

— Вы желаете знать, куда я вас поведу. Желание это справедливо и правильно, ибо вы поступились многим, чтобы последовать за мной. Поэтому сейчас я поведаю вам о том главном, чего может быть, лишь касался в каждой своей проповеди, но что всегда присутствовало во всех моих молитвах и помыслах.

Все замерли, не зная, чего ожидать. Мария почувствовала, что во рту у нее пересохло. Воцарилась такая тишина, что она слышала дыхание других людей.

— Нынешний век, каким мы его знаем, скоро закончится, — наконец сказал он. — Я не могу выразиться яснее. Времени у нас осталось немного. Конец придет неожиданно, как вор в ночи. И когда это произойдет, весь нынешний земной порядок, все, что мы знаем, исчезнет. Грядет новое Царствие Божие, и те, кто не приготовился к этому, будут сметены как мусор, что подлежит сожжению.

Все ученики воззрились на него. Да, все знали, что грядет день суда и, может быть, произойдет нечто, имеющее отношение к Мессии или таинственному Сыну Человеческому, но все пророчества и знамения на сей счет были весьма туманны.

— Это случится теперь? — Петр заговорил первым.

— Может быть, завтра, — сказал Иисус. — Вот почему нам следовало поскорее довести послание как можно до большего числа людей. Мы должны были предупредить их.

— А… о чем их можно предупредить? — спросил Иуда, причем вполне серьезно, без насмешки. — Что тут вообще можно сделать?

— Предупредить их о том, что грядущий порядок будет совершенно иным и что, если они не хотят быть уничтоженными при этом сотрясении мира они должны покаяться и изменить свою жизнь. Все будет другим, все! Такова суть послания. Если бы мне нужно было выбрать только одну фразу, я бы сказал: «Первые будут последними, а последние первыми». Бедные будут благословенны. а богатые падут, могущественные станут немощными, а смиренные и слабые станут теми, кто унаследует век грядущий!

Иисус огляделся по сторонам, и вдруг его лицо утратило мягкость и сделалось грозным, таким, каким Мария его раньше не видела.

— Неужели вы этого не видите? Неужели не чувствуете? Что, по-вашему, означали эти исцеления и изгнание бесов? Они важны не сами по себе, но как знамение того, что Царство грядет, что могуществу Сатаны брошен вызов и власть его над миром ослабевает. Демоны, которых мы изгоняем, это признают.

При этих словах его лицо снова преобразилось, теперь он выглядел вдохновенным и окрыленным.

Слушатели молчали. Ни у кого просто не находилось слов.

«Но я не хочу конца! — подумала Мария. — Не хочу, чтобы все исчезло, не хочу исчезать сама…»

— Но мы не можем дойти до каждого, — вымолвил наконец Фома. — Мы никак не можем предупредить всех.

— Значит… вот почему ты думаешь, что усилия таких людей, как я, стремящихся освободить Иудею от римлян, ничего не стоят? — спросил Симон, в первый раз задумавшийся над этим.

— Наконец-то ты понял, — вздохнул Иисус. — Нелепо и постыдно принимать участие в этой мелочной возне, которая именуется политикой, когда весь мир может в любой момент обратиться в ничто. Разве так уж важно, кто кем командует, насколько высоки подати или, скажем, то, что римлянин может заставить кого-то целую милю нести его поклажу? Да хоть две, какая разница? Скоро сгинет и римлянин, и его вьюк.

— А что-нибудь останется? — нерешительно спросил Петр.

— Останутся добрые дела, вот почему вы должны нести поклажу лишнюю милю. Ваши добрые дела сохранятся, тогда как римлянин с его поклажей нет. Это трудно понять, но это часть тайны Господа.

— Учитель, — нерешительно подала голос Мария, — может быть, это неуместный вопрос, но… это будет сопряжено с болью?

— Для тех, кто не прав перед Богом, да, — Иисус печально кивнул. — Не успевших покаяться ждут рыдания и скрежет зубовный. Горестные стенания, худшие, чем падение Иерусалима во времена Иеремии.

Падение Иерусалима… это ужасное видение, сон… О Боже милостивый, не это ли ей открылось? Мария почувствовала как покрывается холодным потом. И это должно наступить скоро — вот. должно быть, к чему этот сон.

— Но… как мы узнаем, когда это настанет? — спросила мать Иисуса, — Как мы можем подготовиться?

Иисус посмотрел на нее, как будто испытывая облегчение оттого, что она с ним и он может предупредить ее сам.

— К этому нельзя подготовиться, нужно быть готовым всегда. Истинно говорю вам: это настанет столь стремительно, что уже никто ничего не сумеет изменить. Из двух людей, лежащих в одной постели, один может спастись, другой — нет. Один может поднять глаза и увидеть, как лежащего рядом уведут. День тот будет воистину страшен, но за ним последуют еще худшие — знамения в небе, и катастрофы, которые погубят землю. Я знаю это. Это знание получено свыше. Вы должны мне верить.

— Но, учитель, ты не говорил, чтобы мы возвещали это людям, — промолвил Петр. — Все, что мы должны были делать, — это призывать людей каяться, верить в грядущее Царство Божие и готовиться вступить в него.

— А что еще им нужно знать? — спросил Иисус. — Неужели ты думаешь, будто те, кто не откликается на это послание, воспримут другое, более подробное? Истинно говорю тебе, все будет так, как во времена Ноя, когда люди продолжали есть, пить и веселиться вплоть до того, как пошел дождь, хотя все были предупреждены. Они вели свою обычную жизнь до тех пор, пока Ной не вошел в ковчег и не затворил за собой двери.

— Но тогда… какой смысл им говорить? — спросил Матфей.

— Таково повеление Господа, — пояснил Иисус. — Так было и со всеми пророками. Он повелевал им вещать, ибо, если они не сообщат то, что им открылось, вина будет на их душах. — Он помолчал и добавил: — Если услышавший послание не внял ему, он виноват сам, но если послание не было сообщено ему, значит, виноват тот, кто не сообщил.

— А почему бы нам не рассказать людям все как есть, про все эти страсти, чтобы их проняло как следует? — спросил брат Матфея Иаков, склад ума которого требовал использовать все возможности.

— Давайте я расскажу вам одну притчу. Смысл ее прост. Жил на свете богатый человек, который как-то отказался подать крошку хлеба побиравшемуся у его ворот нищему по имени Лазарь. Когда оба человека умерли, Лазарь воссел рядом с Авраамом, богач же был низвергнут в ад, откуда умолял Авраама позволить Лазарю обмакнуть палец в воду и освежить его язык. И хотя Лазарь был добросердечным и готов был дать то, в чем отказал ему богач, он не мог исполнить просьбу, ибо рай и ад разделяет непреодолимая пропасть. Тогда богач стал умолять Авраама отпустить Лазаря к пятерым живым братьям этого богача, дабы они были предупреждены и избежали его горестной участи. Авраам же на то ответствовал: «У них есть Моисей и пророки. И раз уж они не слушают ни Моисея, ни пророков, то их не убедить, даже если кто-то восстанет из мертвых, чтобы говорить с ними». — Иисус обвел всех взглядом. — Разве это не ясно?

— Учитель, при всем уважении к тебе я вынужден не согласиться, — вступил Иуда. — Предупреждениями общего характера легко пренебречь, как и обычными увещеваниями. Будь аккуратным. Плати долги вовремя. Будь добр к вдовам. Люди помнят все эти предписания, но не особо следуют им в повседневной жизни. Но если кто-то приходит к ним и говорит «Ты умрешь сегодня ночью!» — на это трудно не обратить внимания. Может быть, нам следует предупреждать их более конкретно?

Прежде чем Иисус успел ответить, Фаддей огорченным голосом спросил:

— Когда все это случится?

— День и час не дано знать никому, — ответил Иисус. — Но это произойдет скоро. Очень скоро. — Он обвел их строгим взглядом и добавил: — Но вы должны радоваться. Радоваться тому, что вы уже принадлежите Царствию. И вам выпала честь донести это послание до других.

Ученики разбрелись по спальным местам. Праздничное настроение развеялось, подобно миру, которому Иисус предрек скорый конец. Все теперь казалось бессмысленным — собирание ветвей, еда, соблюдение правил сооружения шалашей в память о пребывании в пустыне — все.

Мария беспокойно ворочалась на подстилке, гадая о том, что будет с ней. И с Магдалой. То ужасное видение разорения Магдалы — может быть, во сне она узрела последние часы существования родного города? Но ведь там ее дочь, как можно бросить ее, обречь на такую участь? Услышав, что Иисус встает и выходит из шалаша, Мария торопливо поднялась и последовала за ним чувствуя необходимость рассказать ему о видениях.

Половинка луны едва начала восходить над полями, окрашивая скопления шалашей голубоватым светом. Мария видела, как Иисус направляется к лесистому склону вдалеке. Он был один, в это время лишь несколько человек в округе бодрствовали, и над полями разносился их смех. Подхватив подол, Мария попыталась нагнать его. Он шел быстрым, размашистым шагом, но она припустила бегом и у самой опушки леса настигла его и схватила за рукав.

— Иисус… у меня было еще одно видение. Прошлой ночью. Боюсь, что оно о том страшном конце, о коем ты говорил нам. Я должна рассказать тебе, — выпалила Мария на одном дыхании.

— А почему ты умолчала об этом, когда мы были все вместе?

Иисус повернулся к ней, и она поразилась суровой решимости, написанной на его лице. Холодный лунный свет придавал ему строгий вид судии.

— Я… — Марии показалось, будто он ее обвиняет в том, что она утаила открывшееся ей от товарищей. — Я не всегда доверяю своим видениям, плохо понимаю их смысл, и я не хотела понапрасну пугать остальных.

Уж не подумал ли он, что это только уловка, чтобы побыть с ним наедине? А она-то надеялась, что ему будет приятно ее увидеть. Подавляя вздох разочарования, Мария добавила:

— Видения были ужасными.

— Расскажи мне, — предложил Иисус, вроде бы несколько смягчившись.

Легкий теплый ветерок, обдувая их, относил запах нагретой солнцем земли к лесу. Этот мир явно не был готов к тому, чтобы прекратить существование.

— Их было три, — произнесла Мария тихим голосом, как будто земля могла услышать ее и впасть в отчаяние. — Первое — видение Магдалы. Там разразилась страшная бойня… Я видела, как конные римские солдаты ворвались в город и убивали отчаянно сопротивлявшихся горожан. Но еще большее кровопролитие происходило на озере. Там сошлось в бою множество лодок и судов.

— Лодки? В бою? Это не рыбацкие лодки?

— Некоторые из них, может, и были когда-то рыбацкими, но теперь в них сидели римские солдаты. На моих глазах некоторые из наших бойцов швыряли в римлян камни, да только проку от этого было мало, а вот римские стрелы слишком хорошо достигали своей цели. Часть лодок затонула, а барахтавшимся в воде людям римляне отрубали головы и руки. Они все пошли на дно, море же покраснело!

Иисус издал стон, словно тоже мог видеть это.

— Вся вода покраснела?

— Вся, словно в нее ведрами лили краску. Потом я увидела берег, весь усеянный телами и обломками лодок. Тела прямо у меня на глазах раздувались, и… я ощущала вонь. Страшную, невыносимую вонь. Я чувствовала ее даже после пробуждения.

Иисус молчал так долго, что ей пришлось спросить:

— Может ли это быть правдой? Суждено ли этому произойти? Это именно то, что ты имел в виду?

— Римляне… Господь может содеять бичом своим кого угодно, — задумчиво произнес Иисус. — В прошлом Он использовал вавилонян и ассирийцев. Значит, на сей раз это будут римляне.

— Мой дом! — воскликнула Мария. — Я не могу себе представить, чтобы это произошло с моим домом. И с детьми. Хоть их-то пощадят в конце времен? Им не нужен новый мир, чтобы начать все заново. Мир и так нов для них, они еще не запятнали его собственным злом.

Иисус выглядел так, будто готов был заплакать. Суровое выражение его лица сменилось тихой печалью.

— Пощадили ли детей, когда пал Иерусалим? Нет. И убили их не вавилоняне, а их собственные родители.

— Нет, я не могу допустить этого! Я пойду туда и спасу моего ребенка.

— Это будет невозможно.

— Возможно. Прости, но я должна оставить тебя.

— Ты можешь оставить меня, но ты не можешь предотвратить то, чему суждено произойти, — Иисус согрел ее дрожащие руки своими ладонями. — Это не в твоей власти.

Он обнял Марию, стараясь успокоить и унять дрожь.

— Ты говорила, что видение было не одно. Расскажи об остальных.

Второе видение касалось Иерусалима. Она поведала ему о нем очень тихо, больше всего желая, чтобы он подольше не разжимал объятий. Но он все-таки отнял руки.

— Храм, говоришь? — воскликнул Иисус. — Значит, знания, которые были посланы мне, верны. О Отец, если бы это можно было отвратить!

Иисуса самого пробрала дрожь, и теперь пришел черед Марии протянуть руку, чтобы успокоить его.

— Когда это произойдет? — спросила она. — Означают ли мои видения, что все случится очень скоро?

— Этого нам знать не дано. Но раз ты видела римлян, то, скорее всего, да. Все сбудется довольно скоро. Ну а третье? — Кажется, он заранее ждал, что третье видение окажется еще ужаснее предыдущих.

— Оно было о тебе. Ты в сияющем белом одеянии, в окружении большой группы людей, собравшихся вокруг тебя. Но где это было, кто были эти люди… я не знаю. Это видение явилось последним и быстро растаяло.

— Так, — Вместо того чтобы улыбнуться, как того ожидала Мария, Иисус задрожал, будто это видение встревожило его по меньшей мере так же, как и первые два. — Стало быть, это близится и будет ждать меня, если… — Он осекся, — Спасибо за то, что рассказала мне о явленных тебе откровениях. Я могу доверять им. Я могу доверять тебе.

— Я никогда не стала бы ничего от тебя скрывать.

Когда Мария говорила это, ей хотелось воскликнуть совсем другое: «Останься со мной! Останься со мной навсегда!» Но даже если бы Иисус ответил согласием, какое значение могли иметь такие обещания на пороге конца света?

«Ибо в дни перед потопом люди женились и выходили замуж — вплоть до того самого дня, когда Ной вошел в ковчег».

 

Глава 44

На следующее утро солнце взошло вовремя, сияло приветливо и вовсе не собиралось ни слабеть, ни гаснуть. В его ласковом свете слова Иисуса, произнесенные вчера в сумерках, стали казаться не такими уж страшными, да и сам он, похоже, обратился от забот о грядущем светопреставлении к повседневным, житейским делам. Он с интересом расспрашивал мать, как управляется в плотницкой мастерской Иаков и что поделывают Симон с Осией. Она рассказала ему, что Иаков, хотя он вечно всем недоволен и постоянно ворчит, обнаружил в себе умение и деловую хватку, а из Симона получился прекрасный помощник. Но ни тот ни другой, даже после того, как появились слухи о толпах в Капернауме, не выказали к учению Иисуса ни малейшего интереса.

Иисус, как мог, постарался утешить мать, хотя равнодушие со стороны братьев, надо полагать, огорчало его не меньше, чем ее.

— Как-нибудь я приду и побеседую с Иаковом, — пообещал он ей.

И сегодня нашлись люди, которые ждали Иисуса. Как всегда, были среди них и жаждущие исцеления больные, и люди, ищущие душевного утешения, и просто любопытствующие. Как и накануне, не обошлось без фарисеев, книжников, писцов и прочего набожного люда Толпу россыпью окаймляли стражники Антипы. Какой-то коренастый лысый мужчина, подойдя сзади, коснулся рукава Иисуса, и тот, хотя прикосновение было легким, как перышко, мгновенно обернулся. Натолкнувшись на взгляд Иисуса, человек нерешительно признался, что пришел просить о дальнейшей помощи.

— Ты вернул мне зрение, честь тебе и хвала… но у меня трудности. Я не могу к этому привыкнуть… Мне казалось, что все мои несчастья от слепоты, но выяснилось, что видеть — это еще не все. Видеть-то я вижу, но что именно вижу, узнаю только после того, как ощупаю эту вещь или понюхаю… по привычке слепца.

Этот человек был так обескуражен, словно его терзал тяжкий недуг.

Иисус взял его руку и заговорил с ним столь дружески, слов-jio они находились наедине.

— Значит, все выглядит не так, как ты ожидал? — спросил он.

— Вообще-то я ничего особого не ожидал, не считая возможности видеть, куда иду, не тыкая наугад тростью. Ну, чтобы, значит, не бояться на каждом шагу свалиться в яму или приложиться об дерево. Но оказалось, что препятствий стало только больше — ступеньки, кочки, бугры. Я не могу отличить настоящую ступеньку от тени. Не могу определить, что настоящее, а что нет. — Почувствовав, что его слушает не только Иисус, бывший слепец остановился, но потом махнул рукой и продолжил: — И все эти цвета, краски — они просто сбивают с толку. Раньше, когда я брал яблоко, я понимал, какое оно, по твердости, весу и особенно по запаху. Мог по запаху угадать, какой будет вкус. А цвет? Я не знаю, как его истолковать. Красное… ну и что с того? Есть и другие круглые красные предметы, гранаты и хурма например, и мне приходится брать их в руки и принюхиваться, чтобы определить, что есть что, как будто я по-прежнему слепой.

— Но разве разные цвета не красивы? — спросила Мария.

— Нет! Они только сбивают с толку! — заявил мужчина— Они мне не нравятся, у меня голова от них болит!

Иисус рассмеялся.

— Излишнее богатство и впрямь может сбить с толку. А скудность — будь то цвет или имущество — порой может способствовать концентрации мысли. Однако свет есть одно из первых творений Бога, и Ему угодно, чтобы мы жили в нем. — Это было сказано громко, чтобы слышали все, но потом Иисус понизил голос и, уже обращаясь только к бывшему слепцу, добавил: — Ты слеп и теперь, но по-другому. Ты ослеплен славой Господнего мира. Тебе придется приспосабливаться к нему мало-помалу. Возьми это яблоко и внимательно рассмотри его, приметь все оттенки на его кожуре и попроси кого-нибудь назвать их, чтобы научиться распознавать. И так, постепенно, ты научишься узнавать все то, что тебя окружает. Правда, ты всегда будешь видеть вещи иначе чем другие, потому что тебе пришлось этому учиться.

— Я не понимаю, что за радость привносят в жизнь эти краски! — воскликнул упрямый слепец, — Мне они не нужны!

Иисус повернулся к окружающим.

— Вот так же, каждый день, мы являем неблагодарность Господу! Он преподносит нам бесценные дары, а мы хнычем, жалуемся и заявляем, что нам ничего этого не нужно. Человек, Бог благословил тебя прозрением, и пути назад нет.

— Может быть, тебе не стоит исцелять слепцов? — спросил Иуда, — Хотя, признаться, я и представить себе не мог, что прозрение может породить такие трудности.

— Гораздо проще не стремиться ввысь, но довольствоваться имеющимся, пусть это и ниже твоих возможностей. Вот почему я спрашиваю каждого: «Хочешь ли ты быть исцеленным?» Некоторым хватает ума признаться, что они не хотят.

Мать Иисуса подошла поближе и спросила:

— Откуда вообще такие берутся? Не верится, что, имея выбор, люди могли бы предпочесть увечье здоровью.

— Иным кажется, будто они желают здоровья, однако они не сознают те требования, которые это возлагает на них, — сказал Иисус.

— Не может быть, чтобы слепому было легче, чем зрячему! — упрямо заявил Фома. — Хоть убей, не могу с этим согласиться!

Иисус глянул на него и покачал головой:

— Ты слышал, что сказал этот человек, а он знает, каково быть и слепым, и зрячим. Мы же знаем лишь одно и не можем представить себе другого.

— Может быть, тебе лучше вообще прекратить эти исцеления?

— Господь есть Бог света, и Он хочет, чтобы мы жили в свете, — повторил Иисус. — Независимо от того, насколько это трудно. Хотя обитать во тьме, может быть, и легче.

Потом к Иисусу подошел молодой человек и сказал:

— Я был одержим демонами, и ты изгнал их. Ты помнишь меня? Но, как и слепец, я нахожу новую жизнь очень непростой. Люди продолжают относиться ко мне так, будто мной по-прежнему владеют духи — не доверяют мне, взвешивают каждое сказанное мной слово, и я ощущаю постоянный надзор за собой.

Он держался прямо, был хорошо одет, и ничто в его облике не указывало на какую-либо слабость.

— Трудно, когда люди помнят тебя только таким, каким ты был, — согласился Иисус, помолчал и добавил: — Но тебя беспокоит что-то еще.

— Да… Я боюсь, что они вернутся. Может быть, именно это настораживает людей? Возможность их возвращения?

— А ты исправил свою жизнь? — спросил Иисус. — Избавился от того, что могло привлечь к тебе демонов? Ибо если ты просто вздохнул с облегчением и вновь пустился во все тяжкие, то твой злой дух может не только вернуться сам, но и привести с собой сородичей. И ты кончишь хуже, чем начал!

Молодой человек упал на колени.

— Я думаю, что я… боюсь, сразу все не исправить…

— Молись, чтобы демоны держались подальше, совершенствуйся, чтобы возместить нанесенный ими урон, и Господь обязательно тебя защитит.

Когда они продолжили путь, недружелюбно настроенные группы людей, окружавшие толпу, стали подтягиваться поближе. Мария разглядела фарисеев, выделявшихся строгими одеждами, и книжников, узнаваемых по их свиткам и письменным принадлежностям. А дальше за ними с невозмутимостью статуй языческих богов в голубых форменных плащах стояли солдаты Ирода Антипы, державшие руки на рукоятях мечей. Праздничный дух улетучился, как не было, сменившись враждебной напряженностью.

Неожиданно кто-то в толпе заорал:

— Знамение! Яви нам чудесное знамение!

Иисус остановился посмотреть, кто это крикнул, но выделить кого-либо в море лиц было затруднительно.

— Знамение? — переспросил Иисус. — И что вы будете делать со знамением?

— Тогда мы все поверим в то, что ты истинный пророк! — про-звучал тот же голос, и теперь Иисус увидел, что он принадлежит рослому заводиле, молодому фарисею в черном.

И тут произошло неожиданное. Вместо обычного, мягкого и убедительного ответа Иисус выкрикнул:

— Не будет вам знамения, род лукавый и прелюбодейный! Не будет вам чуда!

Ошеломленные такой резкостью люди попятились.

— Лишь предупреждение получите вы, какое давал пророк Иона. Но Иона проповедовал в Ниневии язычникам, и те, внявши ему, покаялись. Потому в день суда те язычники из Ниневии осудят вас. ибо вам вещал больший пророк, вы же не вняли! — Он обернулся в другую сторону и так же громко возвестил толпе: — И царица Савская точно так же осудит вас, ибо она приходила от пределов земли, дабы внять мудрости Соломона: ныне же здесь тот, кто больше Соломона, но вы не внемлете!

— Ты безумен! — воскликнул тот фарисей, что задал вопрос. — Уж не себя ли ты имеешь в виду? Это ты, что ли, превыше Ионы и Соломона? Что за вздор!

В толпе послышались угрожающие крики, и солдаты Антипы тотчас пришли в движение. Расталкивая людей и охаживая самых ретивых древками копий, они приблизились к Иисусу, и их командир, взяв его за руку, сказал:

— Тебе лучше пойти с нами.

Но Иисус вырвал руку, вперил в него взгляд, и тот, похоже, оцепенел. Несколько долгих мгновений они смотрели друг другу в глаза, после чего командир отступил на шаг.

— Тебя предупредили, — проворчал он и рявкнул, уже обращаясь к толпе: — А ну, разойдись! Живо по своим лачугам! Нечего таскаться следом за этим человеком и приставать к нему с вопросами и дурацкими просьбами о чудесах и знамениях! Такие, как ты, — воин указал пальцем на фарисея, — и создают ему известность. Если 6 вы не лезли к нему и не привлекали внимания, о нем бы скоро забыли!

Фарисей посмотрел на командира с крайним презрением, как будто тот представлял собой гниющую кучу требухи, каковой, впрочем, с точки зрения этого ревнителя благочестия, являлись все солдаты, как римские, так и служившие у Антипы. Однако при всем его высокомерии возражать не отважился и к Иисусу большие приставал.

В оставшиеся дни праздника поля патрулировали солдаты, а Иисус с учениками по большей части сидел в шалаше. Ученики воспользовались этим, чтобы задать ему волнующие их вопросы, отдохнуть и подумать, Мария все время мысленно возвращаюсь к видениям, пытаясь припомнить малейшие подробности, чтобы лучше понять, чего ожидать. Образы и звуки четко запечатлелись в ее сознании — особенно это касалось крови, ее алого цвета и резкого запаха.

Она поймала себя на том, что внимательно наблюдает за Иисусом, стараясь разобраться в том, как он относится к каждому из учеников. Предпочитает ли он Фаддея Иуде? На чьи вопросы ему больше нравится отвечать — Фомы или Петра? Как он говорит с Сусанной? Та все еще оставалась с ними; не выказывал ли ей Иисус особого расположения? Мария пыталась сравнить то, как он разговаривал и держался с каждым из них, с его отношением к матери.

При этом она порицала себя за такие мысли, поскольку считала недостойным всякое соперничество между учениками за благоволение Иисуса. Впрочем, достойное или нет, но оно существовало, а раз так, Мария невольно задавалась вопросом: не отведена ли ей в их содружестве особая роль или же это не более чем игра ее воображения?

«Может, я просто одинокая вдова, которая пытается увидеть нечто желанное для нее там, где ничего подобного нет?» — вновь и вновь спрашивала она себя.

Ответы менялись день ото дня, в зависимости от того, что сказал или сделал Иисус.

То, что я продолжаю оплакивать Иоиля и чувствую себя обездоленной, — это правда. И то, что я не ощущаю свое одиночество когда я рядом с Иисусом, — это тоже правда. Но о чем думает он мне знать не дано. Мы обсуждаем мои видения — вот чем я отличаюсь от прочих, но вполне возможно, что за этим больше ничего не кроется — ничего такого, что бывает между мужчиной и женщиной.

«Узнаю ли я это хоть когда-нибудь? — спрашивала она се-бя, — Осмелюсь ли я узнать?»

После того как праздник подошел к концу, Иисус повел их из Вифсаиды наверх, в холмы. Его мать осталась с ними, и Сусанна тоже. Иоанна и Мария потратили в Вифсаиде часть личных средств, чтобы запастись всем необходимым для предстоящего пути.

По узкой тропе они шли по двое, и Мария порой оказывалась рядом с Иисусом. Быть рядом с ним, беседовать или просто идти молча — это всегда рассматривалось учениками как привилегия. Однажды, когда она отстала, чтобы дать возможность сыновьям Зеведея побеседовать с учителем, ей довелось услышать разговор, после которого муки совести из-за желания занять особое место в сердце Иисуса значительно ослабли.

Иисус подозвал братьев к себе и, когда они заняли место Марии, спросил:

— О чем это вы толковали там, позади?

— Ни о чем особенном, — буркнул Иаков Большой.

Однако Иисус молча смотрел на него, пока тот не пожал плечами и не сказал:

— Да о чем… об Антипе и с чего это его солдатам приспичило за нами следить.

— Но вы спорили, — указал Иисус. — Ты, Иоанн и четверо или пятеро других.

— Мы спорили о том, кто станет самым великим в этом новом Царствии, когда, как ты сказал, все должно перевернуться вверх ногами, — признался наконец Иаков. — Мы с Иоанном… мы хотим попросить у тебя разрешения занять места по обе стороны от тебя. Быть твоими ближайшими помощниками.

Вот как! Выходит, мне, с моими мечтами, до них далеко. Я мечтаю лишь о внимании и расположении Иисуса. А они — о высоком положении, которое займут при нем.

— У них нет на это права, — вмешался подошедший Филипп. — я познакомился с тобой раньше.

— Я тоже был здесь с самого начала, — вступил в разговор Петр.

— Я привел тебя к Иисусу, — поправил его брат. — Я был первым.

— Иисус узрел меня в видении под смоковницей, — заявил Нафанаил. — Я был одним из первых людей, кого он позвал.

Иисус остановился, и все тоже остановились. Пыль, которую они подняли на тропе, теперь окутала их и висела в воздухе, как туман.

— Мои сыновья грома! Вы не знаете, о чем просите, — сказал он Иакову Большому и Иоанну. — Сможете ли вы испить ту чашу, которую предстоит испить мне?

— Сможем, — решительно заявили они.

Иисус покачал головой.

— Вы действительно изопьете из чаши моей, но не в моей власти даровать вам право сидеть справа и слева от меня. Эти места принадлежат тем, для кого они были приготовлены моим Отцом.

— Все равно им не следует строить козни у нас за спиной, — проворчал Петр. — Вынюхивать, лезть вперед…

— Петр! — Иисус возвысил голос. — Все вы! Слушайте! — Он медленно развернулся, чтобы убедиться, что все могут его слышать. — Вы что, хотите быть такими, как Антипа и его солдаты? Как римляне? У них все разделены по чинам и рангам, и высшие помыкают низшими. У вас должно быть наоборот. Самый великий среди вас должен быть слугой, нет, рабом по отношению к остальным. Служить другим, как служу я.

— Рабом? — Петр оскорбленно помотал головой — Рабом? Ты сам говорил, что мы чада Господни, а дети Бога не могуч быть рабами!

— Вы должны быть рабами Царствия Божия, — заявил Иисус нетерпящим возражений тоном. — В Царствии Божием нет места честолюбию!

Иоанн и Иаков, насупившиеся и приунывшие, отстали, уступив место Марии и Иоанне.

— Учитель, — промолвила Мария, — у меня нет никаких амбиций.

Иисус посмотрел на нее столь пристально, словно решил проникнуть в ее сокровенные мысли, после чего сказал:

— Боюсь, это не так, Мария.

Эти слова поразили женщину, как удар грома. Она почувствовала, как ее щеки запылали от стыда.

Иоанна стала рассказывать то, что она знала об Антипе и чего от него, по ее мнению, можно ожидать. Она предупредила, что он способен установить за ними слежку. Отныне Антипа все время будет настороже. Малейшая оплошность, и они кончат также как Иоанн Креститель, — в темнице. А возможно, дело дойдет и до казни.

— Даже Антипа вынужден исполнять какие-то законы, — сказала Мария. — Он не может вот так взять и посадить нас за решетку.

Она была благодарна Иоанне за возможность продолжить разговор с Иисусом, но на более безопасную тему. С этой точки зрения, возможные действия Антипы были куда предпочтительнее ее собственных чувств.

— Он найдет предлог, — вздохнула Иоанна— Я его знаю. Мне известна его изобретательность на сей счет.

— Ты права, Иоанна, — согласился Иисус, — Но мы не будем прятаться от него или менять свои намерения. То, что мы делаем, мы будем делать открыто. А Антипа пусть поступает, как хочет.

— Да! — воскликнул шедший сразу позади Иоанн, и его красивое лицо осветилось воодушевлением. — Давайте будем действовать смело и, если надо, пойдем даже на смерть!

— Если дойдет до этого, Иоанн, — медленно произнес Иисус, — Но нет ничего постыдного в том, чтобы стараться сохранить свою жизнь. Когда меня не станет, я ожидаю, что вы будете избегать преследователей, не отрекаясь от меня.

О чем он говорит? Когда его не станет? Мария вдруг сильно испугалась. Белое одеяние и те его слова: «Это приближается и это ожидает меня…»

— Ты не должен говорить такое! — воскликнула Мария, оттолкнув Иоанна в сторону и вцепившись в Иисуса. — Пожалуйста.

— Мария, Мария. — Он покачал головой. — Чему быть, того не миновать. Мы должны не отворачиваться от неизбежного, а готовиться к нему.

— Но как быть с твоим посланием? Ведь если тебя заставят умолкнуть, многие так его и не услышат, — не унимался Фома.

— Вот почему я должен продолжать проповедовать, продолжать двигаться, пока у меня есть такая возможность. А потом, когда меня не станет, вы будете делать это вместо меня.

«Потом… Когда меня не станет…»

Он не говорил этого раньше. Теперь, когда эти слова прозвучали, Мария почти почувствовала, как ясное небо затмила тень, словно бы крылья пролетавшего в вышине гигантского орла закрыли солнце. Если он исчезнет, больше никогда не будет ни тепла, ни света.

Ее пробрало леденящим холодом. Это невозможно! У нее не было такого видения. А если не было, значит, это неправда?

«Мои видения говорят мне обо всем!» — убеждала себя Мария, забыв, что еще совсем недавно отчаянно желала верить в иное.

Он был явлен ей в ослепительном одеянии, величественный, осиянный славой. Но с другой стороны, разве мученичество не дарует славы? А значит, тот образ мог означать именно это.

Позади нее ученики тяжело топали по неровному склону. Некоторые, чтобы поспеть, опирались на посохи, другие, устав или сбив дыхание, ворчали. Иоанн и Иаков, получив отповедь от Иисуса, отстали, иные честолюбивые последователи продолжали спорить.

Наверху, на гребне, стало прохладнее, легкий ветерок шевелил сосновые ветви. Мария была так погружена в свои мысли, что заметила поравнявшегося с ней Иуду, лишь когда тот заговорил.

— Похоже, Иисусу в ученики годятся только молодые и крепкие, — ворчливо заметил он, при каждом шаге вонзая свой посох в землю с такой силой, словно желал, чтобы тот укоренился в ней.

— Мать Иисуса держится наравне со всеми, — заметила Мария, глядя, как та уверенно шагает рядом с Петром.

— Да она не так и стара. Ей под пятьдесят, вряд ли больше. Матфей почти тех же лет. И Симон, который, пожалуй, выглядит даже старше. Оно и неудивительно, он же долгие годы был зилотом. Пробыть так долго зилотом и ничего не добиться — это, надо думать, состарит.

— Он выглядит моложе с тех пор, как присоединился к нам.

— Да, — согласился Иуда, — Иисус обладает способностью менять людей.

— А теперь Иисус говорит о том, что его миссия будет прервана Антипой. Мы не можем этого допустить!

По ее разумению, Иуда вполне мог стать полезным союзником при попытке обхитрить Антипу. Он умен, изобретателен и более искушен в интригах, чем остальные. Мария вспомнила высказывание Иисуса о том, что дети мира сего мудрее, чем чада света, во всяком случае в некоторых отношениях. В этом смысле Иуда и есть сообразительное и сведущее дитя мира сего.

Некоторое время Иуда размышлял, и Мария слышала лишь глухой стук его посоха, а потом заявил нечто, поразившее ее:

— Да, допустить этого нельзя ни в коем случае. Поэтому мы должны остановить его.

Остановить Иисуса? Сама эта мысль показалась предательской. Но, с другой стороны, разве не следует оберегать Иисуса от опасности?

— Но как?

— Убеждением, — сказал Иуда. — Я уверен, что нам поможет его мать. Ну а в крайнем случае, если все остальное не поможет… нас много, а он один.

Мысль о том, чтобы силой заставить Иисуса изменить образ действий, в первый момент показалась Марии не просто отвратительной, но невозможной. Однако если встанет вопрос о его жизни…

— Да-да, если дойдет до этого…

Мария испытывала двойственное чувство: и облегчение, и неловкость. Тень с неба вроде бы исчезла, но холодок остался.

Некоторое время Иуда молча шел рядом с ней, а потом сказал:

— Как я понимаю, деньги на наше прожитье поступают от вас с Иоанной и расходуются они как попало. Нашему содружеству нужен казначей. Предлагаю себя, я на этом деле собаку съел.

Не поэтому ли он к ней подошел?

— Ты действительно в этом сведущ? Я сама подумывала об этом, но мне казалось, что Матфей…

— Матфей не желает делать ничего, что напоминало бы ему о прежней жизни. То же самое относится и к его брату Иакову. а кто у нас есть еще? Пять рыбаков? Знаток Торы? У этих людей нет никакого опыта работы с деньгами. Иисус, безусловно, прав, восхищаясь их достоинствами, но в Царствие мы еще неизвестно когда вступим, а с деньгами нужно управляться сейчас. Мы располагаем вашими средствами, иногда получаем пожертвования от сочувствующих, тратимся на еду и питье. Кто-то должен этим заниматься. У меня есть опыт. Или, может быть, ты предпочтешь сама? — вежливо спросил он.

— Нет, — отказалась Мария.

Она хотела наибольшей свободы, которая позволила бы ей полностью сосредоточиться на Иисусе и его послании, дала бы возможность во всем помогать ему.

— Тогда я еще раз предлагаю свои услуги.

Заночевали они в лесу, под защитой дубов и сосен. Таких лесов осталось немного, но они сохранились еще со времен Иисуса Навина и покорения Земли обетованной, были свидетелями того, как лелеяли и оберегали эту землю Давид, Соломон, Осия и Илия, а теперь предоставили убежище Иисусу и его спутникам. Ниже по склону расположились другие почитатели Иисуса, не решавшиеся приблизиться или не слишком хорошо знавшие его учение, но чувствовавшие некое влечение к нему.

Ученики развели под соснами костер и собрались вокруг. Снизу доносились голоса множества людей, решивших последовать за Иисусом, ибо они ощущали потребность в незаурядном вожде.

Но когда они уселись вокруг костра, то увидели, что Иисус печален, мысли его где-то витают и вообще выглядит он совсем не так, как положено предводителю. В огонь летели сосновые ветки, языки пламени взметались вверх и с шипением и треском облизывали хвою. Отблески костра падали на лицо Иисуса и тех, кто находился рядом с ним, очерчивая каждую морщинку и складку на их лицах и шеях.

«По нашему виду не скажешь, что мы молоды, — подумала Мария, — У молодых людей не такие глаза».

Иисус тоже смотрел на учеников, переводя взгляд с одного лица на другое.

— Друзья мои, — наконец сказал он. — И матушка, мой самый первый друг. Я чувствую, что начался новый этап нашего пути. Он огляделся по сторонам. — И не только потому, что мы находимся в той части Галилеи, которая большинству из нас незнакома. Теперь мы привлекаем внимание римлян, Антипы и религиозных властей. Скоро нам предстоит явиться в Иерусалим и встретиться с ними лицом к лицу.

Иерусалим!

— Только не это, — прошептала Мария. — Нет, учитель! — С Иерусалимом у нее были связаны дурные предчувствия.

Иисус опустил голову и на мгновение закрыл глаза.

— Я благодарю Господа за всех вас, — молвил он, но лицо его отразило муку. — Но вас так мало среди столь многих!

Ниже по склону нестройно гомонили те люди, что держались на расстоянии.

— Мы всецело в твоем распоряжении, — заверила его Мария.

— Беда в том, что римляне и Антипа стали угрожать нам еще до того, как мы завершили путь через эту землю. По всему видно, что нам придется нелегко, и чем дальше, тем сложнее будет. Однако мы должны продолжить путь. Я спрашиваю вас: вы готовы? Готовы стойко идти до самого конца? Это будет трудно.

Все ученики ответили согласием, но голоса их звучали тихо.

— Вы слышали, как я говорил о конце, — сказал Иисус. — Но напомню, нам не дано знать, когда он настанет. Мы можем лишь только делать то, что должно, до самого последнего часа.

— Сын мой, — промолвила его мать, — как ты можешь говорить о последнем часе? Твои дни только начались!

Он рассмеялся тихим печальным смехом.

— Так всегда кажется, когда мы думаем о человеке, которого любим. В это хочется верить. Но правда в том, моя дорогая матушка, что с тех пор, как ты впервые взяла меня на руки, прошло много лет. Увы, часы тех, кого мы любим, пролетают слишком быстро. — Иисус отвернулся от матери, решительным орлиным взором оглядел остальных и задержал взгляд на Иакове и Иоанне. — Это Он отпускает последние часы. Не я.

— Мы готовы, — ответили они хором глубокими и скорбными голосами.

Ночью пошел дождь. Неожиданно наступила зима.

«Всего год тому назад, — подумала Мария, — когда я искала избавления, любого избавления от моих демонов, мне тоже приходилось мокнуть под зимними дождями».

Женщина натянула на голову капюшон плаща, радуясь, что устроилась под сосной, чья густая крона защищала от ливня. Вокруг нее шлепали тяжелые, холодные капли.

«Немалому числу людей уже посчастливилось услышать Иисуса, — подумала она, — Многим это еще предстоит, но все равно он не в состоянии докричаться до каждого».

Плети дождя наискось хлестали по сосновым веткам. Другие ученики стали передвигать свои постели поближе к ней, под защиту раскидистой сосны.

— Мария?

Это был голос Иуды. Он что, все это время был где-то рядом?

— Да?

Она почувствовала беспокойство. А что, если он решил… если он подумал, что она может?..

«Я принадлежу только Иисусу», — промелькнуло в ее голове. Мысль эта была неожиданной, но не подлежавшей сомнению.

— Я не понимаю, что нам предстоит, — заговорил Иуда. — Честно скажу, я нахожусь в полной растерянности. Иисус так и не ответил на мои вопросы, те, которые я хотел задать ему с самого начала, еще в пустыне. — Голос его был тихим и доверительным.

Почему он говорит именно с ней? Все это время он вызывал у Марии противоречивые чувства.

— Может быть, Иисус подумал, что на самом деле тебе нужно вовсе не это, — произнесла наконец она и, стараясь сделать это незаметно, чуть-чуть отодвинула свою подстилку.

— Зря он не отнесся к ним всерьез, — настаивал Иуда.

Послышался шорох — он подтянул свою подстилку ближе к дереву. Ну и что? Может быть, он вовсе не подбирается к ней, просто хочет надежнее укрыться от дождя. Мария укорила себя за постоянную подозрительность. То ли дело Иисус, он ожидет, что все мы проявим себя с самой лучшей стороны, и видит это лучшее даже в тех, кого считают изгоями и грешниками, в людях вроде Симона и Матфея. O! Как бы мне научиться смотреть на людей так?

— Я был честен в своих стремлениях, — продолжал Иуда, — Боюсь, что поиски истины заполнили собой большую часть моей жизни.

Мария села так, чтобы слышать его лучше и отвечать, не беспокоя остальных.

— Но твой поиск завершен, — прошептала она. — Ты присоединился к нам.

— Я присоединился к вам, да, и бывают дни, когда я сам начинаю думать, что поиск завершен, но… — Его голос стал ослабевать и словно бы растворяться в тишине ночи, как дымок, отлетавший от угасающего костра. — Может быть, это только моя вина, но бывают такие дни, когда меня вновь начинают донимать проклятые вопросы, так и оставшиеся без ответа…

Мария опустила голову и прикрыла глаза, ибо слишком хорошо знала, что он имел в виду.

— В какой-то момент ты должен положиться не на знание, а на одну лишь глубочайшую веру, — промолвила она после затянувшегося молчания.

Именно так поступала она сама. Ею двигали слепая вера и абсолютная преданность, все же прочее не имело значения.

— Знаешь, некоторые из примкнувших, тех, которые располагались там, ниже но склону, ушли, — произнес Иуда, и голос его прозвучал в темноте как-то особенно вкрадчиво. — Я слышал, как Иисус спрашивал об этом Петра. Иисуса беспокоит, когда кто-то уходит. Он спросил, и очень печально: «Вы тоже уйдете?» И Петр ответил: «К кому мы пойдем? Только у тебя есть слова, возвещающие жизнь вечную». Так вот, это очень созвучно моим чувствам. Я хочу слышать его слова, надеясь, что в одном из них — чудесном! — прозвучат ответы на все мои вопросы. А если я уйду — то уже точно никогда их не услышу.

Мария полагала, что это не самая возвышенная причина для того, чтобы остаться, но придираться не собиралась. В конце концов главное не причины, они у каждого свои, а само единство учеников Иисуса, то, что они вместе. И может быть, одного неуловимого, не столь уж важного для других, но значимого только для него слова будет достаточно, чтобы Иуда уверовал окончательно. Главное, чтобы он не расстался с ними прежде, чем успеет услышать истину.

 

Глава 45

Мой дражайший брат, любимый Сильван!

Может быть, это последний раз, когда я могу написать тебе. Надеюсь, что мне удастся найти гонца, чтобы доставить письмо в Магдалу, хотя мы находимся в холмах, далеко от озера, и направляемся на север. Да, я знаю, эти края не лучшее место для зимних странствий, но что поделаешь.

Все изменилось. Теперь мне вспоминаются твои слова о том, что Иисус привлекает к себе внимание — нежелательное внимание. Ты был прав. Нас донимают ревнители веры из Иерусалима, посланные первосвященниками храма, солдаты Антипы не сводят с нас глаз, а меня посещают страшные видения, предвещающие ужас и погибель. Да что я, странное настроение овладело и Иисусом. Теперь он без конца говорит о близком конце нашего времени, о том, что нам надлежит идти в Иерусалим и встретить «это» там. Мы все подавлены, чувствуем себя так, словно нам угрожают со всех сторон, хотя здесь, на крутых склонах, по которым мы поднимаемся, не видно никаких врагов.

Мать Иисуса здесь, с нами, и в этом есть некоторое утешение, ибо она обладает собственной внутренней силой — иной, чем у него самого, однако позволяющей ей не только переносить трудности, но и воодушевлять других. Кроме меня еще один из нашего содружества, уроженец Иудеи по имени Иуда, определенно чувствует, что Иисусу угрожает опасность, и поделился со мной своим желанием как-то ее отвратить. Хорошо бы, конечно, но я не уверена, что это возможно. Нам ведь не дано предвидеть, откуда нагрянет беда.

О Сильван, дорожи своей спокойной жизнью у моря! И пожалуйстa, передай Элишебе эту маленькую записку от меня, твоей сестры.

Моя родная, милая Элишеба!

Твоя мать Мария.

Идет дождь и холодно, и, хотя большинство людей не любят такой погоды, мне эти дни всегда нравились потому, что ты родилась зимой. И, стало быть, холод и все прочее означает, что наступит твой день рождения и тебе исполнится три года.

Три! Когда тебя будут спрашивать, сколько тебе лет, ты можешь поднять три пальца. Это может оказаться трудно, если ты не делаешь это несколько раз заранее. Управляться с пальчиками не так-то просто.

Будь я с тобой, у меня непременно нашелся бы для тебя подарок. Но вышло так, что вместо этого у меня есть подарок от тебя. Это твой амулет на шнурке, который я ношу не снимая, как раньше носила ты. Мне кажется, он соединяет наши души, а когда я увижу тебя снова, то непременно надену его на твою шейку, и тогда моя радость будет полной.

С любовью к тебе, драгоценнейшей моей доченьке.

 

Глава 46

Погода становилась все хуже. Дождь, прошедший минувшей ночью, напитал почву влагой: это было благом и для дремлющей, но пробуждавшейся к жизни земли, и для людей, набиравших дождевую воду в бочки и лохани. Но вот тех, кому приходилось жить без крыши над головой, зябкие, унылые дни и ночи совсем не радовали.

Иисус и его последователи брели все дальше, а Мария терялась в догадках: чего ради его понесло в эти безлюдные холмы, чьи склоны из размытых стали и вовсе скользкими. Взбираться на них становилось все труднее.

Наконец они вскарабкались на открытое, продуваемое всеми ветрами плато, лежавшее севернее того, до которого Мария добиралась с Иоанном. Перед ними открылся вид на холмы, долины и широкую равнину, простиравшуюся до самого моря.

— Великая равнина Мегиддон, — сказал Иисус, когда они собрались вокруг него, стараясь отдышаться. — Именно здесь, говорят, состоится последняя великая битва.

Мария уставилась на плоскую равнину: по размеру она и вправду могла вместить несколько армий, но сейчас выглядела вполне мирно.

— В конце времен… в последние дни… — Он внимательно разглядывал равнину. — Вот где все они встретятся. Армии праведников и армии демонов. И здесь все и решится.

— Но… ты сам говорил, что мир изменится, придет к концу. Мы все слышали, что это может случиться хоть завтра. При чем же тут эта битва?

И то и другое представлялось грозным, суровым, страшным, между собой как-то не согласовывалось.

Иисус повернулся и посмотрел на нее, и Марии показалось, что его лицо излучает сияние — почти как в ее видении. Но не совсем.

— Это будет окончательная, последняя битва, предшествующая скончанию времен. — Он прозревал непостижимое, находящееся вне пределов их понимания и воображения. — Но сначала Сын Человеческий должен прийти и судить, и земля пребудет в великой горести.

— Когда? — вырвался у нее мучительный вопрос, — Когда, Господи?

— Мария, Мария. — Иисус подошел к ней. То, что ее имя прозвучало дважды, породило в ее душе дрожь волнения. — Тебе нужно лишь идти вперед, шаг за шагом, день за днем. Это не произойдет на твоем веку.

— Но ты говорил, что это наступит скоро! — возразил Иуда.

— Нечто и вправду случится скоро, — сказал Иисус. — Нечто грозное, я ощущаю это, как предвестие Царствия Божия. Но между рассветом и полуднем, когда разыграется последняя битва, пройдет время, может быть немалое.

— Но я ничего такого не вижу. — К ним приблизился Нафанаил. — Кругом мирные поля, луга и ничего больше. Мне трудно представить себе все те страсти, о которых ты говоришь.

— А тебе и не нужно видеть ничего другого, — ответил Иисус. — Нам следует возвещать послание, когда все еще спокойно и люди могут слушать. А сейчас послушайте меня! — Он отступил в сторону и воздел руки, — Никому, кроме Отца моего, неведомо, когда наступит конец времен, а это значит, что мы должны говорить и действовать так, будто в нашем распоряжении все время мира, не исключая, однако, и того, что его может не быть вовсе. Вы должны жить так, как будто вы уже в вечности, где само время исчезло.

«Для него это, может быть, и просто, но для нас почти невозможно», подумала Мария.

— Мы продолжим провозглашать послание в том виде, в каком мы его знаем, день за днем. Столько, сколько нам отпущено. — Иисус повернулся и оглядел раскинувшуюся перед ними долину подернутую дымкой тумана, — Я уже вижу эти великие воинства. Да. вижу, но когда они сойдутся, не знаю. Не исключено, что времени у нас в избытке.

Он оторвал взгляд от расстилавшейся внизу долины и повел их дальше.

Похоже, что людей здесь не было. Продуваемые ветрами холмы и равнины простирались во все стороны, но повсюду путники видели только коз, пустынные оливковые рощи и немногочисленные отары овец, пасшиеся на крутых склонах. Казалось, будто это край земли.

Снова пошел нещадно хлеставший дождь. Когда они брели через раскисшее, окаймленное со всех сторон пологими склонами поле, Иисус вдруг остановился и объявил:

— Здесь. Мы остановимся здесь.

Место было унылое и вдобавок лишенное деревьев и вообще какого-либо укрытия. Их продувало холодным ветром и поливало колючим, ледяным дождем.

— Учитель, — пробормотал Петр, — может, нам хотя бы шалаш соорудить?

Вопрос прозвучал глупо. Из чего тут можно сделать шалаш?

— Нет, — сказал Иисус. — Из шалаша будет не видно.

Он положил свою торбу на землю, взял котомку матери и подвел се к единственному, что могло предложить хоть какую-то защиту от непогоды, — низкому, ощетинившемуся шипами кусту дрока. Иисус набросил одеяло на ветви и жестом указал, что она может укрыться под ним.

Тем временем подтянулись остальные. Люди выбрались на плато и теперь толпились на поле в растерянности, словно заблудившееся стадо. Месившие грязь ноги издавали чавкающие звуки.

— Друзья! — воскликнул Иисус звонким голосом, который доносился даже до края поля, где скапливался все прибывавший и прибывавший народ, — Позвольте мне обратиться к нам! Вы проделали столь долгий путь, даже не слыша никаких наставлений, и тем доказали, что действительно тяготеете к истине.

Люди стали подступать поближе, сбиваясь кучками.

— Благословенны вы все, ибо вам дано услышать сие! — пробасил Иисус. — Ибо истинно говорю вам: сами пророки желали увидеть то, что видите вы, но не видели этого, и услышать то, что вы слышите, но не услышали.

Хочет ли он раскрыть свои последние планы? Не поэтому ли завел их в это удаленное место? Однако пока Мария думала об этом, вокруг них начали собираться непонятно откуда взявшиеся новые, незнакомые люди. Их становилось все больше, и в конце концов толпа стала огромной.

— Вы думаете, будто я пришел, чтобы отменить Закон пророков? — продолжал Иисус, — Но нет, не отменить его я пришел, но исполнить. Однако мало просто следовать тому, что завещано ими, надо идти дальше. Вы слышали заповедь «Не убий!». Я же говорю вам: не только не убий, но и не гневайся на брата своего, ибо предавшийся гневу будет судим. И всяк, назвавший брата своего бранным словом, да убоится геенны огненной!

Мария посмотрела на море лиц, поднятых и внимательно слушающих. Понимают ли они, что он призывает нас обуздывать наши мысли, ибо для Бога мысли так же реальны, как поступки?

— Вы слышали заповедь «Не прелюбодействуй!». Но я говорю вам: всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействует с ней в сердце своем.

В толпе раздались приглушенные смешки.

— Может быть, это кажется вам слишком суровым? — возвысил голос Иисус. — Но я скажу строже: если правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и отбрось прочь, ибо лучше лишиться глаза, нежели позволить грешному телу ввергнуться в ад!

Смешки замерли, сменившись молчанием и косыми взглядами.

— И если правая рука твоя подталкивает к греху, отруби ее! Да, отруби и отбрось прочь!

Иисус расхаживал взад-вперед по раскисшему полю, и его одеяние волочилось за ним, как мантия властелина, но не в драгоценных каменьях, а в грязи и репейниках. Голос его возносился звуками ветра и дождя.

— Вы знаете, что говорил Моисей: «Око за око и зуб за зуб!» Я же скажу иное: не противьтесь злому. Если кто ударит вас в правую щеку, подставьте ему другую. Если кто захочет судиться с вами и отобрать у вас тунику, отдайте ему и плащ.

Иисус снял собственный плащ и шагнул вперед, чтобы отдать его, но люди попятились от него. Симон подтолкнул локтем Марию.

— Никак Иисус лишился рассудка? — прошептал он. — Это уж вовсе ни на что не похоже.

— Возлюбите своих врагов! — воскликнул Иисус. — Молитесь за тех, кто преследует вас!

— Вот уж за кого, а за римлян я молиться не стану, — проворчал Симон. — Довольно и того, что я их больше не убиваю.

— Всякий, поступающий так, уподобится Отцу нашему Небесному, каковой проливает дождь равно на праведных и неправедных. — Иисус развел руки и раскрыл ладони, улавливая капли дождя. — Ибо если вы будете любить лишь любящих вас, какая вам награда? И если вы приветствуете лишь братьев ваших, что особенного делаете? Так поступают и язычники. Я призываю вас: будьте совершенны, как совершенен Отец наш Небесный.

И хотя он и не возвысил голос, и не заговорил громче, ошеломленное молчание толпы создавало впечатление, будто Иисус кричит.

— Когда вы молитесь, не уподобляйтесь лицемерам, которые любят молиться, стоя в синагоге и на углах улиц, показывая свое благочестие. Ступайте в свою комнату, закройте дверь и молитесь Господу, который невидим. И Он, видящий все, прислушается к молитве, свершенной в тайне.

Позвольте мне поведать вам притчу о двух молитвах. Один праведный человек явился в храм и сказал: «Господи, я благодарю тебя что я не такой, как другие — грабители, злодеи, прелюбодеи — или даже как этот злосчастный мытарь, что стоит здесь.

Я соблюдаю пост два раза в неделю и отдаю десятину из того, что получаю. Мытарь же, робко стоявший поодаль, не смея даже поднять глаз, ударил себя в грудь и воскликнул: „Господи, помилуй меня, грешного!“ И мытарь сей стал тем, кто был оправдан Господом. Ибо всякий возносящий себя будет унижен, унижающий же себя возвысится».

Порывистый ветер подхватывал дождевые струи и хлестал по лицам. Некоторые люди начали пятиться к краю поля, ища укрытия, Иисус же, напротив, подставлял голову ливню. Когда же он посмотрел на уныло бредущих прочь, лицо его омрачалось глубокой печалью.

— Не судите других! — воскликнул он для самого себя так же, как для остальных, — Не судите, и не судимы будете! Ибо, какой мерой судите сами, той же будут судить и вас. И стоит ли беспокоиться о соринке в чужом глазу тому, кто не замечает бревна в своем? Лучше извлечь бревно из своего глаза, и тогда увидишь, как вынуть соринку из глаза брата своего! — На мгновение Иисус замер, высокий, прямой, как статуя, глядя в спины тех, кто удалился уже за пределы слышимости, и продолжил: — Истинно говорю вам: не заботьтесь о том, что будете есть, пить, чем прикроете наготу. Взгляните на птиц небесных, кои не сеют, не жнут, не собирают в житницы, и все же Отец наш Небесный питает их. Но разве вы не более драгоценны, чем они?

Мария невольно вспомнила о семейном складе, где хранилась сушеная, копченая и соленая рыба. Как можно не делать запаса, не заботься о процветании дела? И все же… оставить все — это значит освободиться?

— И зачем заботиться об одежде? Посмотрите на полевые лилии, они не прядут и не ткут. Но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них. Но если Господь не скупится на наряд для трав полевых, которые сегодня в цвету. а завтра брошены в костер, разве не облачит он вас стократ наряднее за лишь малую толику веры?

Иисус обвел взглядом оставшихся людей, задержавшись взглядом на каждом, прежде чем продолжить.

— Итак, не заботьтесь и не говорите: «Что нам есть?», или: «что пить?», или: «Во что одеться?» Потому что всего этого ищут язычники и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом. Но прежде ищите Царство Божие и правды Его и это все приложится к вам. Не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем. Довольно для каждого дня своей заботы.

Иисус начал обходить сбившихся в тесные кучки промокших и продрогших людей. По мере того как он удалялся, Марии приходилось все больше напрягать слух, чтобы расслышать его.

— Кто из вас, если его сын попросит хлеба, даст ему камень? Но если вы умеете давать благие деяния детям вашим, тем более Отец ваш Небесный даст блага просящим у Него. Как хотите, что бы люди поступали с вами, так поступайте и вы с ними.

Затем Иисус развернулся и с нажимом повторил:

— Истинно говорю вам: поступайте с другими так, как хотите, чтобы они поступали с вами, и в этом есть весь Закон и пророки! Внемлите мне и услышите больше! — Он перевел дух и продолжил: — Многие из вас здесь предаются скорби. Я же говорю: блаженны плачущие, ибо они утешатся. Иные из вас алчут праведности, и я скажу: блаженны жаждущие правды, ибо они насытятся. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны миротворцы, ибо они наречены будут сынами Божиими. Блаженны изгнанные за правду, ибо они есть Царство Небесное.

С этими словами Иисус оставил слушателей и вернулся к своим ученикам.

— Что же до вас, избранные чада мои, то блаженны вы, когда будут поносить вас, и гнать, и всячески неправедно злословить за меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика будет награда ваша на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас. — Говоря это, он обводил взглядом каждого и, если ей это не показалось, особо задержался на лице Марии.

Она, окоченевшая, дрожащая от холода, воспринимала его слова как обращенные лично к себе, ибо разве не она уже претерпела за него облыжные обвинения и гонения? Конечно, существует много способов гонений на праведников — их пытали, заточали в темницы, изгоняли в пустыню, бросали в яму, как Иеремию, в ров, как Иосифа. Ее же изгнали из дома и лишили Элишебы, ложно обвинив «во всех видах зла». Если кому-то еще лишь предстояло терпеть поношения, для нее все это уже началось.

Взгляд Иисуса двинулся дальше, встречаясь с взорами других учеников и призывая каждого принять неизбежность страдания. Их ответные взгляды были полны смущения и страха.

И тут неожиданно Иисус снова повернулся к огромной толпе людей на поле. Когда взгляд Марии попытался вобрать ее целиком, она растерялась, поскольку не могла понять, откуда тут вдруг взялось столь великое множество народа.

Ее пробрала дрожь, но на сей раз не от холода. Казалось, Иисус каким-то таинственным образом извлек это людское сонмище ниоткуда.

Дневной свет мерк. Андрей подошел к Иисусу и тихонько сказал:

— Учитель, скоро наступит ночь, и мы находимся в отдаленном месте. Надо бы отослать этих людей, чтобы они вовремя успели благополучно вернуться домой. Они промокли, продрогли и проголодались.

«Как и мы сами, — пронеслось в голове у Марии, — Я была бы не прочь забиться под какой-нибудь навес, подкрепиться хлебом и финиками, которые у нас с собой, и попробовать обсушиться».

— Может быть, нам следует накормить их, — сказал Иисус. Андрей растерянно уставился на него из-под насквозь промокшего, прилипшего к голове капюшона:

— Что им дать, учитель? Даже купив еды на все средства, что есть у Марии и Иоанны, мы не накормили бы такое множество народа. Но здесь и нельзя ничего купить. Это дикое место.

— Ладно, а что у нас есть?

Растерянный Андрей заглянул в свою котомку.

— Черствый хлеб, соленая рыба — это все, что у меня есть.

— А у остальных?

Ничего не понимавшие ученики принялись шарить по торбам.

— Давайте предложим им то, что нашли. В конце концов, никто не может предложить больше того, что имеет. Помните, — добавил Иисус в непривычной для него манере, — вы не можете предложить больше того, что имеете, но не должны извиняться, что имеете лишь малое.

Все выложили припасы в кучу: финики, сушеные смоквы. лепешки, соленую рыбу. Кучка и в расчете на самих учеников не выглядела такой уж внушительной, а рядом с толпой казалась вовсе ничтожной.

— Вот этим и угостим, — велел Иисус.

Каждый из учеников взял по пригоршне, и они стали обходить толпу, предлагая еду со словами: «Вот все, что у нас есть».

Когда Мария протянула то, что было у нее в руках, снедь мигом выхватили, и она исчезла. Мария ожидала, что люди передерутся из-за пиши, но этого не случилось.

— Благослови тебя Бог! — выкрикнула из толпы одна женщина, и, протолкавшись в передние ряды, коснулась головы Марии. — Будь благословенна!

Странно, но казалось, что слова и прикосновение этой простой женщины и вправду несут в себе благословение.

Когда ученики закончили распределять то малое, что у них имелось, и снова собрались вокруг Иисуса, оказалось, что слушатели выглядят столь удовлетворенными, словно скромного угощения хватило на всех. Как это получилось — Мария просто не могла себе представить.

— Мы позаботились о них, — промолвил изумленный Андрей, — и этого, похоже, хватило, чтобы они насытились.

Иисус лишь кивнул.

— Предложение еды значит больше, чем сама еда. Люди порой умирают из-за отсутствия внимания, и насытить дух труднее, чем тело. Слово может быть благом большим, чем каравай хлеба.

Судя по одобрительному гомону толпы, Мария поняла, что Иисус прав. Искренний, щедрый жест заглушил урчание голодных желудков.

Из-за затянувших небо туч, беспрестанно поливавших землю, темнота наступила рано. Люди зажгли несколько факелов, но дождь быстро затушил их. Однако и это не заставило собравшихся разойтись. Они разбились на кучки, что-то оживленно обсуждали, а потом большая группа народа решительно направилась к Иисусу, выкрикивая неожиданные, поразительные слова:

— Царь наш! Славься наш царь!

Люди не бежали, как попало, но приближались по темному, хлюпающему полю сплоченной массой. И хором скандировали:

— Царь! Славься наш царь!

Иисус, похоже, был захвачен врасплох. Он даже отступил перед славословящими людьми и укрылся за спинами Марии и Андрея, как будто хотел собраться с мыслями.

— Они провозглашают тебя царем, — прошептала Мария.

А про себя подумала: «Только бы он не оставил нас и не ушел к ним!»

— Они не ведают, что творят, — отозвался Иисус, явно пребывавший в растерянности.

— Ты наш царь! Наш обещанный Мессия! — выкрикивали в толпе. — Мы ждали тебя и дождались! Веди нас!

Первые ряды уже находились неподалеку. Большинство в них составляли крепкие молодые люди с воодушевленными, горящими отвагой лицами.

— Разве ты не из рода Давидова? Мы знаем тебя, мы знаем, что ты тот самый Спаситель! Ты сокрушишь Рим, принесешь нам свободу!

— Мы не можем больше ждать! — восклицали молодые мужчины из передних рядов, — Мы пришли сюда, чтобы посмотреть на знаменитого проповедника, а встретили Мессию! Ты тот воин, который возглавит нас! Веди нас! Мы сплотимся вокруг тебя и твоим именем изгоним их! — Они с топотом приближались, — День настал! Это твой день!

Мария взглянула на Иисуса и увидела, что лицо его уподобилось резной деревянной маске. Маске ужаса и отвращения. Толпа, однако, надвигалась неотвратимо, и, когда оказалась в опасной близости, Иисусу не осталось ничего другого, как выступить вперед.

Встав на пути людской массы, он воздел руки:

— Друзья! Последователи! Вы ошибаетесь! Я не собираюсь вести вас против Рима! Нам не нужна война!

Однако его слова заглушили дружные восклицания:

— Царь! Царь! Мессия! Он разорвет наши оковы! Он вернет нам величие!

— Я не могу разорвать оковы Рима, как не сможет никакой Мессия! — вскричал Иисус. — Есть власть земная, а есть власть небесная. Земная власть римлян ныне неколебима.

— Но нам обещан Мессия! — ревели люди. — Нам нужен Мессия!

— Такого Мессии быть не может! — выкрикнул в ответ Иисус.

Ряды смешались, многие остановились, слово «не может» произвело ошеломляющее впечатление.

— Да, не может! — повторил он. — Такой Мессия, которого вы жаждете, никогда не придет. Бог всегда есть Господь настоящего. Воинствующий Мессия — в прошлом.

Толпа остановилась. Лиц в темноте было не различить, все сливалось в общую массу.

— Мессия — это помазанник Божий, — продолжал Иисус, — Когда он придет, он будет не таким, какого вы ожидаете. Ибо Господь использует его, чтобы торить новый путь.

— Ты! Ты! Ты поведешь нас по новому пути!

Теперь они подошли к Иисусу почти вплотную. Многие протягивали руки, чтобы коснуться его, так что ему пришлось попятиться и встать рядом с Марией и Андреем.

— Не касайтесь меня! — властно возгласил он, и каким-то чудом сила его слов остановила толпу.

— Ты должен повести нас! — выкрикивали люди. — Ты должен! Израиль взывает к тебе!

— Никто не может служить двум господам одновременно, — сказал Иисус. — Ибо он будет любить одного и ненавидеть другого. Так и я не могу служить и земным вождем Израиля, и вестником Божьим.

Пока он говорил, у края долины, за спинами слушателей, появились новые люди — совсем другие, в поблескивающих шлемах и латах. Они переливались через гребень холма, затопляя собой равнину. Солдаты Антилы.

— А, вот они и здесь, — промолвил Иисус, подняв глаза и увидев все прибывающих воинов. — Силы мира сего.

Толпа, только что шедшая к Иисусу, чтобы провозгласить его Мессией, теперь развернулась лицом к незваным пришельцам. Солдаты Антипы наступали на нее, изготовив копья к бою.

Миг, и солдаты вошли в соприкосновение с толпой. Еще миг — и на толпу посыпались удары. Пролилась первая кровь, раненые кричали от боли и испуга, и люди начали разбегаться. От солдат пострадали лишь немногие, но страх охватил всех. Место это считалось тайным, и никто не ожидал, что власти обнаружат и разгонят их.

— Мерзавцы! — кричали солдаты. — Поганый сброд! Не думайте, что вам удастся унести ноги! Всех бунтовщиков ждет смерть!

Иисус стоял и терпеливо ждал, когда ощетинившаяся копьями шеренга приблизится на достаточное расстояние, чтобы услышать его, затем выступил вперед и заговорил:

— Мы не сделали ничего, заслуживающего наказания. Я проповедовал своим последователям, мы раздавали им еду, и им было сказано, что я не царь.

Солдаты остановились на грязном поле в нескольких шагах от него.

— Мы слышали это, — проворчал их командир. — В мятеже тебя не обвиняют. Но такие сборища опасны сами по себе. Царь Антипа их не одобряет. Главное даже не то, что на них говорится, а то, что сюда приходят люди, одержимые опасными настроениями.

— Тут я ничего не могу поделать.

— Антипа считает иначе, — отрезал командир. — Он считает, что ты раздуваешь костер. И если ты не прекратишь, он велит заключить тебя под стражу.

— На каком основании? — осведомился Иисус, похоже ничуть не обеспокоенный этой угрозой.

— За нарушение общественного спокойствия. Не важно, что ты отверг эти глупости насчет Мессии. Когда собираются толпы, это всегда крамола и смута.

— Даже если народ собирается с благотворительной целью? — спросил Иисус.

— Особенно с благотворительной целью, — фыркнул командир. — Наш царь славится своей щедростью, поэтому жаловаться на нужду и просить помощи у кого-то еще означает наносить оскорбление Антипе. Это недопустимо.

— Я свободен? — с нажимом осведомился Иисус.

— Да, — нехотя ответил воин. — Но мы продолжим наблюдение за тобой, и после первого же допущенного промаха ты отправишься… — Он резко мотнул головой в сторону юга. — Ты отправишься прямиком к Антипе.

Потом последовал короткий приказ, и солдаты, хлюпая по размокшей земле, начали покидать поле, изредка оглядываясь.

Следом рассосались и остатки толпы. Люди были обескуражены отказом Иисуса стать их царем и появлением стражи. Вдобавок уже стемнело, им предстояла долгая дорога домой, во мраке, по крутым, скользким от дождя тропам, а задерживаться здесь не имело смысла Очень скоро широкое поле опустело, и могло показаться, что недавнее людское столпотворение было всего лишь сном.

Иисус и его ученики сгрудились под навесом, наспех сооруженным под раскидистым дубом, на ветки которого набросили плащи. Земля под широкой кроной не так размокла, сбившиеся вместе люди грели друг друга. Иисус набросил свой шерстяной плащ на плечи Иакова и Иоанна, стоявших рядом, и со смехом сказал, что теперь исполнил их желание быть по правую и левую руку от него.

— Ну и грозны же вы, сыновья грома, — шутил он. — Я уже боялся, как бы вы не набросились на того командира.

— А что? — Иаков Большой покачал головой, — Будь у меня копье…

— Интересно, вы слышали хоть слово из того, что я говорил? — Иисус вздохнул. — Насилие есть путь мира сего, нас же интересует не он, а Царство Небесное.

— А по-моему, люди в толпе тоже не разобрали твои слова, — сказала Мария. — Впрочем, расслышать еще не значит понять.

Иисус кивнул и заговорил непосредственно с ней.

— Ты права Мария. Это трудно. То, что ты воспринимаешь легко, не каждому доступно.

— Я так полагаю, речь идет о нас? — обиженно прогудел Иаков Большой. — Выходит, мы тут все слишком глупы, чтобы понять?

— И вообще, непонятно, учитель, с чего ты ее так выделяешь, — вступил в разговор Петр. — Что она знает и понимает такого, чего не можем мы? Послушай, я ее знаю много лет и знаю, что женщина она славная, но была одержима демонами, и если на смену демонам пришли видения, то дает ли это ей особую мудрость? Она кажется… в общем, точно такой же, как все мы!

Он остановился, чтобы перевести дух, и под навесом воцарилась тишина, нарушаемая лишь стуком дождевых капель по растянутым плащам.

Все промолчали, из чего Мария сделала вывод, что они согласны с Петром. Он лишь выразил общее мнение. Она ощутила глубокое смущение, как будто попыталась выделиться, приписав себе какие-то исключительные заслуги.

«Это неправда! — подумала Мария. — Видения и голоса вовсе не какая-то уловка, позволяющая мне добиться особого внимания и положения среди всех прочих. Иисус, скажи им!»

Но Иисус молчал. Стоя, переводя взгляд с лица на лицо, словно ожидая, что заговорит кто-то еще. Единственным звуком по-прежнему оставался шум дождя.

Мария молча призналась себе, что действительно полагала — поскольку видения бывают лишь у нее — что она одна предлагает Иисусу что-то особенное. И ей, если честно, не хотелось, чтобы они были у кого-то еще, ведь это подорвало бы ее исключительность.

— У пророков бывают видения, — сказал наконец Иисус. — Правдивые видения — это признак истинного пророка. Петр, у тебя бывали видения?

— Нет, — признался тот. — Но одни видения еще не придают никому величия. Что, разве у заурядных людей не бывает видений?

— Да, — вступила в разговор мать Иисуса, убрав со щеки мокрые волосы. — Даже ко мне и то приходили видения. Когда я была моложе… видения о тебе, мой сын. Смутные, я даже тебе о них никогда не рассказывала, но все же видения. Ну и что, разве это делает меня пророком или придает мне святость?

Иисус кивнул.

— Для меня ты святая, с видениями или без них. Что же касается Марии, то, думаю, она сподобилась особого духовного дара. И не за мудрость свою или еще какие-то заслуги, но по таинственному и непостижимому выбору Господа. Зачастую Его выбор падает на того, кто кажется заурядным. Моисей сетовал на свое косноязычие, Гедеон признавался, что он наименьший в роду и колене своем. Разве не сказал Господь: «Кого миловать — помилую; кого жалеть — пожалею»?

— Да, но милость и сострадание не то же самое, что особые привилегии, — указал Петр, — В конце концов, я могу проявить сострадание и к ворону, но я не ношусь с ним как с писаной торбой.

«Неужели мое желание, чтобы он выделял меня, так бросалось в глаза?» — удивилась Мария.

Иисус ответил лишь после долгого молчания, показавшегося вечностью.

— В грядущем Царствии мы все будем сокровищами Господа. как это было в Эдеме. Но Мария в большей степени, чем вы, обладает тем, что при жизни формирует душу. А что же формирует душу? Отвечу: страдания. Это печальный факт, но без страданий наши духовные глаза зачастую так и не открываются. А Мария страдала немало — ее терзали демоны, она потеряла мужа, сначала лишилась его любви, а потом он умер, на нее возвели напраслину, у нее отобрали дочь. Человек, перенесший такие испытания, отличается от прочих, подобно тому, как срезанное и выдержанное дерево отлично от зеленеющего. Так что дело тут не просто в видениях.

— Ты хочешь сказать, что мы подобны зеленеющему дереву? — обиженно спросил Петр, обводя взглядом товарищей.

— В плане сравнения — да, — подтвердил Иисус.

— Как этот нелепый костер, разведенный снаружи, который лишь тлеет и дымит, потому что в нем горят зеленые ветки? — недоверчиво спросил Петр.

— И чего ты прицепился к Марии? — послышался спокойный голос Иуды, — У тебя нет никакого права порицать ее.

— Неужели ты не видишь, что происходит? — возразил Петр, — Никаких любимчиков не должно быть!

— Петр! — сказал Иисус. — Я плотник. Как по-твоему, разбираюсь я в дереве — зеленом и зрелом? Тот, кто говорит, будто зеленое дерево бесполезно, не прав, ибо любое дерево вначале было зеленым.

— Неужели я должен ждать и ждать, пока зелень пожухнет? — взмолился Петр. — Я хочу приносить пользу сейчас.

Иисус посмотрел на Петра, и на лицо его набежала тень.

— Ох, Петр, — вздохнул он. — Сейчас, когда ты молод, ты одеваешься сам и идешь, куда тебе хочется. Но когда состаришься, ты протянешь руки, и кто-то другой оденет тебя и поведет туда, куда ты не хочешь идти.

Петр открыл было рот, чтобы ответить, но проглотил свой ответ и тяжело опустился на место. Иисус описал ему видение — что бы оно ни означало, Петру вовсе не хотелось этого слышать.

Воцарилось гробовое молчание. Мария слышала дыхание каждого, и ей было настолько не по себе, что хотелось убежать отсюда, даже под дождь, лишь бы не находиться рядом с людьми, которые так плохо к ней относятся.

«Но ведь не все же они относятся ко мне плохо, — убеждала она себя. — Даже Петр не то чтобы меня не любит, просто ему не нравится то, что он считает моим особым положением».

Мария посмотрела на мать Иисуса, на отважную Иоанну и нерешительную Сусанну. У них-то точно нет ко мне неприязни, я всегда ощущала близость с ними. Андрей, Филипп, Нафанаил — эти всегда относились ко мне дружелюбно. Даже Симон, кажется, любит меня и остальных. Матфей, Иаков Меньший и Фаддей, я не очень хорошо их знаю, они себе на уме, но и от них никогда не исходила враждебность. Значит, Петр. Только Петр завидует видениям. Стоит ли мне расстраиваться из-за него одного? Впрочем, стоит или не стоит, а мне все равно неприятно. Чувства одного человека влияют на общий настрой. Все равно как… как добавить к сухому валежнику в костре зеленую ветку, тут же повалит дым.

— А теперь нам самим нужно поужинать, — промолвил Иисус, как будто ничего не произошло, — Надеюсь, какая-то еда у нас осталась. Кто может что-нибудь предложить?

Петр, опустив голову, полез в свою торбу, прочие последовали его примеру н неожиданно для себя обнаружили некоторое количество припасов. Один за другим они выкладывали их перед Иисусом — плоские хлебцы, лепешки из смокв, немного винограда и ломтиков сушеной рыбы.

— Ну вот, и у нас будет пир, — молвил Иисус с теплой улыбкой. устраняя возникшую между ними неловкость. При всех своих недостатках и слабостях они были одинаково дороги ему, и он дал им это почувствовать. — Друзья, давайте возблагодарим Господа. — Он взял маленький кусочек хлеба, разломил его со словами: «Хвала Тебе, Отец наш, посылающий нам хлеб наш насущный» — и, держа в крепких руках плотника две половинки, протянул своим соседям слева и справа.

Каждый поступил так же. Когда хлеб дошел до стоявшей последней в ряду Марии, от него должны были остаться только крошки, но ей достался порядочного размера ломоть. Она обвела взглядом остальных и увидела, что они очень стараются не выдать своего изумления.

— Благословен Господь, всегда пекущийся о нуждах наших, — промолвил Иисус, с улыбкой наблюдавший за их лицами. — Вы можете положиться на то, что Он не забудет о вас. Если Ему не составило труда накормить множество, то Он накормит и вас. Взять тех же воронов: они не сеют, не жнут, не собирают зерно, но Господь заботится об их пропитании. И ежели он помышляет о вороне, то не покинет и тебя, Петр.

При звуке своего имени Петр вскинул голову, чуть ли не раболепно ожидая упрека, Иисус же сказал:

— Господь любит тебя не меньше, чем воронов. Трудно запомнить противоположное: Он любит воронов не меньше тебя, — Иисус помолчал и добавил: — Господь укорил Иова, сказав: «Кто приготовляет ворону корм его, когда птенцы его кричат к Богу, бродя без пищи?» Это был не Иов.

Все, как по волшебству, изменилось, и в их убогом убежище под дубом воцарилась атмосфера роскошного пира, как будто они возлежали на красивых ложах с позолоченными ножками и шелковыми подушками, в самом изысканном обществе, какое только можно себе представить. Впрочем, разве они не были избранными, удостоенными высочайшей чести? Мария, только что чувствовавшая себя чуть ли не отверженной, ощутила сильнейший порыв любви ко всем своим собратьям. Она посмотрела на Иисуса, который беззаботно смеялся, склоняясь то к стоявшему по одну сторону от него Иакову Большому, то к расположившая по другую Иоанну. Все остальные в их кругу тоже улыбались, а Иуда, она заметила это, пытался поймать ее взгляд. Даже он казался сейчас смягчившимся и терпимым.

Когда она повернулась, чтобы снова посмотреть на Иисуса, то увидела, что его лицо вдруг осветилось, словно радуга на темном небе, и одеяние засияло. Да так, что глазам стало больно.

Машинально Мария повернула голову и увидела, что большинство ее спутников увлечено трапезой. Только Петр, Иаков Большой и Иоанн взирали на Иисуса расширившимися от восхищения глазами. Они увидели то же, что и она.

Именно это — ослепительное лицо, сверкающее одеяние — было явлено Марии в недавнем видении. Как быстро оно воплотилось в явь.

 

Глава 47

В тусклом сумраке зимнего дня путники деловито двинулись на север, стремясь достигнуть границы, проходившей близ гори Ермон. и перейти на земли Ирода Филиппа, избавившись тем самым и от назойливых толп, и от слежки со стороны людей Антипы.

Дикий безлюдный холмистый край, по которому пролегал их путь, изобиловал деревьями и речушками, с плеском сбегавшими вниз по склонам, в долину Иордана. Здесь было прохладно, а на вершине видневшейся вдалеке горы Ермон уже лежал снег. По весне эта белая шапка таяла, что влекло за собой разлив Иордана и подъем воды в Галилейском море.

«Жаль, — подумала Мария, — но я совсем не помню, что там, в Писании, говорится насчет Дана и Иеровоама. Впрочем, у нас тут не один Иисус сведущ в старинных текстах. Почему бы мне не спросить Фому?»

От нее не укрылось, что Фома, к которому она обратилась, был польщен этим.

— Великое благо, когда ты так начитан, — сказала Мария. — Представляю себе, как это здорово, самому знать ответы на все вопросы.

— Благо-то благо, но и тут есть оборотная сторона, — отозвался Фома. — Порой знания придают излишнюю самоуверенность. Человеку начинает казаться, что его понимание того или иного текста единственно правильное. А между тем может существовать сотня, а то и тысяча способов трактовки одного и того же отрывка. Если ты упираешься лишь в один, это чревато заблуждением.

— И все же мне хотелось бы знать больше, — промолвила Мария. — К слову, что ты думаешь о толкованиях Иисуса? Как я понимаю, ты соглашаешься с ними, но не кажутся ли они тебе… нежданными? — Она хотела сказать «ошеломляющими», но в последний момент удержалась.

Фома, всегда отличавшийся обстоятельностью, ответил не сразу.

— Скажу так: мне как человеку, с отрочества поднаторевшему в изучении священных текстов, слушая его, порой приходится придерживать язык. Но его слова весомы… и позднее, вновь припомнив их и прокрутив в голове, я прихожу к выводу, что он либо понял отрывок лучше меня, либо увидел за ним то, чего в самом тексте, может быть, напрямую и не сказано, но составляет его суть, ради чего он, собственно, и был написан. Поэтому я всегда рад возможности познакомиться с его толкованием и был бы рад послушать, что он думает по поводу каждого стиха. — Он с сожалением вздохнул, — Увы, для этого ему пришлось бы прожить тысячу лег.

Марию тронула эта бескорыстная печаль.

— Порой Писание питает наши надежды на то, чего мы не видим в жизни, — продолжил Фома. — Когда у Иезекииля Господь говорит: «И вложу в вас дух Мой и оживете», хочется верить, что так оно и будет. И я верю, что Иисус в состоянии разъяснить нам, как именно это может произойти. Причем потому, что он прозревает самую суть вещей. — Фома огорченно понизил голос. — Да, не то что я, при всей моей хваленой учености.

Он снова приумолк, потом продолжил:

— Вот почему я присоединился к нему. Чтобы учиться. И я учусь каждый день.

«Каждого из нас привели к Иисусу свои, особые причины»— подумала Мария.

— О чем это вы вдвоем так задушевно беседуете? — спросил подошедший к ним Иуда.

Похоже, что ему хотелось принять в этой беседе участие. Фома подвинулся, чтобы освободить для Иуды место.

— Мы просто говорили о том, почему мы здесь. Зачем мы пришли и почему остались. Вот, например, ты?

Иуда пожал плечами.

— Как будто мы можем правдиво ответить на это. — Он бросил взгляд на них обоих, пытаясь прочесть по их лицам, какой ответ будет уместнее, и наконец сказал: — Мы все слышали, что нам нужно делать.

— Ну и что ты по этому поводу думаешь? — спросил Фома.

— Похоже, что у него есть ответ на все, — сказал Иуда, так быстро, что его ответ был, очевидно, заготовлен заранее. — Но куда, по- вашему, он собирается нас повести? Мне это не по душе. Создается неприятное впечатление, такое, будто он скитается бесцельно, да при этом еще и старается привлечь как можно больше внимания властей. Зачем?

— Я не знаю, — пожал плечами Фома. — И согласен, это внушает опасения.

— Как женщина, — заметил Иуда, придвигаясь к Марии и как бы предлагая этим свою защиту, — ты должна беспокоиться по поводу своей безопасности.

— Не больше, чем все мужчины, — отрезала Мария, и это была правда.

Угроза, если она существовала, являлась общей для всех, так почему же женщины должны бояться больше? В конце концов, если кто-то из них и может рассчитывать на снисхождение в случае серьезных гонений, то это как раз женщины.

Иуда придвинулся к ней еще ближе.

— Я тут привел в порядок все счетные записи, — сказал он.~ Вклады, пожертвования…

Продвигаясь все дальше на север, они вступили на языческую территорию и теперь то и дело с тропы видели возвышавшиеся среди деревьев святилища Аполлона, Афродиты или еще каких-то неведомых богов. Земли, некогда принадлежавшие роду Данову, одному из колен Израилевых, уже давно и безвозвратно отошли к чужакам и теперь относились к греческому миру. Это была часть того, чего иудеи лишились в результате вторжений ассирийцев, вавилонян, греков и римлян, как утверждали пророки, в наказание за то, что Израиль, не внемля им, впал в идолопоклонство. И хотя нынешние сыны Израиля отвергали идолов, им приходилось терпеть их на своей земле за грехи отцов.

На третий день путники добрались до холма, на котором некогда находился древний город Дан. Сбоку к нему прилепилось недавнее римское поселение, сами склоны, где виднелись старинные развалины, заросли деревьями и кустами.

— Мы здесь, Петр! — сказал Иисус, обняв его за плечи. — Этого места ты хотел достичь.

— Оно оказалось дальше, чем я думал, — откликнулся Петр. — Но моя мечта исполнилась! Подойти к самой северной оконечности Израиля времен Соломона… — Он огляделся по сторонам, вбирая увиденное жадным взглядом. — Так вот где она находилась, граница нашей земли.

— Да, — подтвердил Иисус. — Во дни нашей славы иноземные владыки с трепетом останавливались у сего рубежа.

Ныне вокруг стояли молчаливые леса, и слышалось лишь пение птиц. Серебристая речушка, выбегая из-под сени покрывавшей склон чащобы, журча, устремлялась к Иордану.

— Возможно, нам потребуются мечи, чтобы прорубить себе путь, — сказал Иисус.

И действительно, заросли были слишком густы, чтобы раздвигать их руками.

— Они у нас есть! — воскликнул Симон, вынимая клинок.

— Да, есть! — подхватил Иуда, размахивая своим.

Теперь Симон с Иудой двигались впереди, расчищая другим дорогу. Молчаливый лес, давно захвативший и оберегавший это место, казалось, был исполнен решимости не пропустить чужаков, однако ему пришлось уступить людской воле и стали. Обрубая ветви, спутники медленно, но верно поднимались по склону, выше и выше.

Солнце уже садилось, когда они наконец вышли на широкую прогалину; судя по потухшему кострищу и нескольким отпечаткам ног на сырой почве, здесь недавно кто-то побывал. Похоже, что-то вынуждало людей тайком подниматься на вершину.

Они опасливо ступили на широкую мощеную площадку, и Мария — не глазами, но иным, внутренним, взором — увидела картину из далекого прошлого: толпы людей, собравшихся на этом, священном для них месте. Пролет широких ступеней на противоположной стороне, ведущий к возвышению, которое, очевидно служило алтарем.

Свет угасал, лаская ступеньки и пустой помост. Деревья и кусты. окружавшие это место, шелестели листьями, их ветви колыхались, словно невидимая сила заставляла их танцевать, и они покорно повиновались.

Иисус остановился на самой нижней ступеньке. В меркнущих лучах заката его хитон из легкой шерсти, подаренный матерью в Назарете, словно бы сам светился, приобретая розоватый оттенок.

— Здесь мы передохнем, — объявил он. — Это место связано с великим грехопадением Иеровоама. Ты, Фома, хорошо знаешь Писание. Думаю, после трапезы тебе будет что рассказать нам.

После того как они поели и уселись вокруг костра, свет которого не достигал терявшихся во тьме краев широкой площадки, Фома, уже рассказывавший по пути сюда эту историю Марии, попытался отговориться тем, что это история бесчестия и греха, но Иисус настоял.

— Все равно расскажи, — велел он. — Может быть, злу, что все еще витает здесь, нужно послушать ее.

Фома поведал всю печальную историю этого места, историю отступничества и идолопоклонства. Началось все с того, что после смерти Соломона его великое царство раскололось. Ровоам, сын Соломона, сохранил власть над югом, Иудеей, а Иеровоам, бывший «смотритель над оброчными из дома Иосифова», правил на севере, в Израильском царстве.

Однако храм и все законное священство осталось на юге, и Иеровоаму, чтобы не зависеть от Иерусалима, пришлось обзаводиться собственными святынями. Он соорудил в Дане и Вефиле великие капища с золотыми тельцами, назначил своих жрецов и создал собственные обряды.

Таким образом, этот царь выказал неповиновение, бросил вызов Господу, пренебрег его Законом. В конечном счете все его северное царство погибло, а с ним сгинули и десять из двенадцати колен Израилевых.

— Вот такая кара постигла отступника Иеровоама и его царство, — заключил Иисус.

— Не так уж быстро это случилось! — воскликнул Фома— На это потребовалось двести лет! Преемники Иеровоама, цари, правившие вслед за ним, становились все более и более испорчен-ными. Разве Ахав не воздвиг здесь алтарь?

— Господь пытался предупредить людей через пророков, но они и слышать не хотели, — заметил Иисус. — Как не слышат и сейчас. Очевидно, что таких мер недостаточно. Вот почему Он решил, что когда испорченность достигнет предела, нынешний век придет к концу. Что и происходит.

Деревья таинственно перешептывались и постанывали на ветру, раскидистые ветви могучих дубов клонились к земле, и казалось, будто духи, обитавшие некогда в идолах, еще витают вокруг, прислушиваясь и предостерегая: «Мы все еще здесь, это наше место, будьте осмотрительны в своих словах».

«Пророки в своих проповедях исстари предостерегали против жертвоприношений идолам „под раскидистыми дубами“», — вспомнила Мария.

Сейчас эти древние предостережения вдруг обрели реальность — густые кроны, раскинувшиеся над древним заброшенным алтарем. Ложные боги любили такие места, побуждали ставить в них идолов и не спешили уйти, даже если этих идолов низвергали.

Подумав о враждебности древних богов, Мария поежилась, словно ощутив холодное прикосновение, и невольно вспомнила Ашеру.

Они улеглись спать, мужчины отдельно, женщины отдельно, но на сей раз чуть ближе друг к другу, чем обычно- это место внушало некую робость. Правда, уснула Мария без труда, ибо еще ощущавшееся здесь присутствие древних богов было ничем в сравнении с теми злобными силами, с которыми ей довелось бороться. Однако сны ее оказались тревожными. Мимолетно привиделся Иисус, подвергшийся нападению, избитый, истекавший кровью. А потом из темноты и безмолвия появились величественные, облаченные в древние одеяния фигуры. Они заняли места на помосте, где теперь находился алтарь, и некий муж, разодетый великолепнее прочих, в зеленой хламиде с золотым шитьем, обратился к собравшимся с речью, часть слов в которой была ей вовсе незнакома, другая же звучала непривычно и распознавалась с превеликим трудом. Затем он широким жестом указал на нечто, прикрытое покрывалом. По его знаку покров сдернули, и взорам предстала сверкающая фигура животного с рогами и узнаваемой бычьей мордой, сидевшего, подогнув задние и выпрямив передние ноги. Должно быть, это был пресловутый золотой телец, а человеком в зеленом — сам Иеровоам, каким-то образом обретший зримый образ, проникнув в ее сознание.

Выходит, он по-прежнему пребывает здесь! Мария охнула, села и открыла глаза, чтобы избавиться от наваждения. Разумеется, возвышение перед ней оказалось пустым, никакого тельца не было и в помине, а вокруг, если не считать шороха, производимого ночными зверьками, и шелеста листвы, царила тишина.

«Его нет, его нет, он давным-давно обратился в пыль и прах! — успокаивала себя Мария. — И он, и его золотой телец. Их больше не существует!»

Ранним утром, открыв глаза, Мария увидела на языческом возвышении Петра. Казалось, что он скользит в подкрашенном пурпуром зари тумане, словно в дыму курящихся благовоний. На самом деле Петр нервно расхаживал туда-сюда, а подойдя поближе, она поняла, что он чем-то сильно взволнован. Его явная обеспокоенность и то гнетущее настроение, которое создавало это место, вызвали у Марии желание помочь.

Петр заметил ее приближение, лишь когда Мария оказалась у него за спиной и коснулась плеча. Туман поднимался ей до колен.

— Петр, в чем дело? Может, я могу помочь?

Каким-то образом она почувствовала, что ему тоже было явно нечто вроде видения.

— Помочь? — Петр повернулся к ней, и Мария увидела на его лице печаль и уныние. — Вот уж не знаю чем…

— Тебе приснился сон? Видение? Голос или ощущение?

Неужели ему тоже явился Иеровоам?

Теперь Петр, похоже, пришел в себя.

— Да, — наконец пробормотал он, надолго умолк, а потом неохотно добавил: — Но я не могу открыть его тебе. Да, считается, будто ты обладаешь то ли особой мудростью, то ли ясновидением, то ли еще чем, но у меня все это доверия не вызывает. Мне памятно то время, когда ты была беспомощна, пребывала во власти демонов, и, по правде сказать, не отведи мы с Андреем тебя тогда в пустыню, ты бы уже умерла. Поэтому я не могу поверить… ты уж прости, но не могу… в какое-то твое духовное превосходство.

— Не можешь, и не надо. Я же хочу не доказать тебе свое превосходство, а помочь…

— Ну ладно, тогда я дам тебе задание. — Кажется, в утешении Петр не нуждался, и Мария начинала жалеть о том, что вообще с ним заговорила. — Скажи мне, о чем был этот мой сон, или как там это называют. Тогда я поверю, что ты наделена особым духовным зрением.

— Только Господь Бог способен на это, — указала Мария.

— Тогда попроси Бога, чтобы он открыл это тебе, — предложил Петр, глядя на нее с вызовом. — Почему бы и нет, если ты пользуешься Его особым доверием?

— Петр, я хотела лишь помочь…

— Ну так помоги! Скажи мне, что это было за видение!

— Но чем это может тебе помочь? Сам-то ты уже знаешь, что это было, и сказанное мной ничего к этому знанию не добавит. Лучше будет, если мы попытаемся истолковать его.

— Нет! Я не могу довериться твоему толкованию, если ты не сможешь убедить меня, что Бог и впрямь шлет тебе откровения. Поэтому настаиваю: опиши мое видение.

Он затеял испытать Бога, не ее. Для Марии не имело значения, сможет ли она увидеть, что явилось Петру. Ей вообще было все равно, может ли она иметь какие-либо видения, потому что на самом деле лучше бы ей вовсе не обладать этим нелегким даром. Подумав, Мария мысленно попросила Бога не дать ей пройти это испытание. Будет только лучше, если она не справится ним и вовсе избавится от ясновидения.

— Я попрошу Господа открыть мне то, что ты видел, — промолвила Мария. — Но когда Ему будет угодно сделать это, если Он вообще того пожелает— сказать не берусь. Может быть, Он не пожелает вовсе.

При последних словах Петр кивнул.

— Это наиболее вероятный исход, — с нажимом произнес он.

Поплотнее запахнув плащ, Мария оставила Петра и пошла прочь. Она могла бы счесть себя обиженной, но обиды не было.

«Петр не доверяет мне, — подумала Мария. — Но он и не должен. Он вполне может подозревать во мне самозванку, обманщицу, кого угодно. В конце концов, я сама ненавижу этот свой дар! Чтоб он пропал так же внезапно, как и появился!»

Она нашла наполовину заросшую тропку, прошла по ней к обрыву над широкой плоской долиной и, остановившись там, стала молиться.

— Боже, Отец мой Небесный, Петру явлено видение, быть может ниспосланное Тобою. Он хочет, чтобы я увидела его, чтобы проверить, воистину ли Ты открываешь мне сокровенное. Если будет на то Твое соизволение, покажи это и мне. Я ничего не требую и если прошу об этом, то лишь ради вящей славы Твоей.

Произнеся молитву, Мария облегченно вздохнула. Конечно, Бог не покажет ей чужого видения, и она сможет наконец не обращать больше внимания на все эти предстающие перед ней странные картины. Ей будет только лучше, если они прекратятся. В конце концов, не исключено, что это всего лишь последствия одержимости, результат ее излишне обостренной чувствительности, а по мере возвращения к нормальной жизни и обычному образу мыслей они исчезнут.

Но получилось иначе, эти мысли еще не рассеялись, а перед ее внутренним взором стали представать образы. Мария увидела Петра в… уж не в Риме ли, ибо все вокруг в римских одеждах?! Его преследовали, схватили, привязали к какой-то поперечине. Это был Петр, несомненно Петр, но выглядел он сильно постаревшим, волосы поседели и поредели, плечи поникли, от былой могучей стати не осталось и следа. И там был еще кто-то, пухлый мужчина с венком из лавра на голове… Римский император, но не Тиберий. Как выглядит Тиберий, Мария знала по изображениям на монетах, это точно был не он.

Но что тут растолковывать? Все и так ясно. Говорил ли что-то сам Петр? Она заставила картину вернуться и внимательно вслушалась в каждое слово. «Другим способом, — сказал Петр. — Я недостоин.» А после этого они — римские солдаты — перевернули его вместе с этим деревянным брусом вниз головой.

«Я могу сказать ему это, — подумала Мария. — Могу повторить ему его же слова. „Другим способом. Я недостоин“. Правда, может быть, он и сам не знает, что это значит».

Она еше долго сидела на том месте, наслаждаясь своим единением с Богом и жалея, что так и не смогла избавиться от бремени откровений. Впрочем, не было ли это платой? Платой, взимаемой за то, что она призвана?..

Позади, в лагере, ученики вставали и одевались, готовясь к предстоящему дню. Петр деловито скатывал одеяло, громко, как ни в чем не бывало переговариваясь с Андреем. Ладно, время поговорить с ним придет попозже.

Иисуса нигде не было видно. Возможно, он решил уединиться, дабы помолиться или собраться с мыслями. Все остальные дожидались его появления.

Туман развеялся, и теперь лес и языческий алтарь уже не казались столь таинственными и угрожающими. Утро принесло с собой ощущение уверенности и безопасности.

Наконец вернулся Иисус, выглядевший посвежевшим и бодрым.

— О чем вы беседовали? — осведомился он.

— Учитель, — спросил Иуда, озвучивая вопрос, который был у всех на уме, — зачем ты привел нас сюда?

— Затем, что это место находится далеко отовсюду, — ответил Иисус после долгой паузы. — Даже Галилея слишком тесно связана с властями Иерусалима и Рима. Мне же надо было поразмыслить о том, что я должен делать и где я нужен.

— И ты определился с этим? — напрямик спросил Иуда.

— Боюсь, что да.

— И что ты решил? — не отставал Иуда.

— Я должен отправиться в Иерусалим, — быстро проговорил Иисус, — И встретить то, что меня там ждет. Вы знаете: Иерусалим убивает своих пророков, — Он помолчал и добавил: — Вряд мне стоит рассчитывать на иное.

— Нет, учитель! — Петр вскочил, рванулся к нему и обхватил руками, словно стремясь защитить или удержать его, — Нет, ты не должен! Мы тебе не позволим!

Иисус отпрянул, на лице его на миг появилось выражение ужаса.

— Изыди, Сатана! — возгласил он тем голосом, какой использовал при изгнании демонов.

Ошеломленный Петр отшатнулся.

— Умолкни, Сатана! — вскричал Иисус. — Ты зришь глазами человека, но не так, как угодно Богу!

Петр пал на одно колено и вскинул руку, словно прикрываясь от удара.

— Но, учитель… — вымолвил он, чуть оправившись от изумления и испуга, — Я и есть человек. Мне не дано прозревать сущее очами Господа. Я знаю лишь, что хочу защитить тебя.

Иисус молчал, глаза его были закрыты, руки сцеплены. Казалось, он молился. Прошло немало времени, прежде чем он разжал пальцы и уронил руки вдоль тела.

— Петр, — обратился он к ученику, — кем называют меня люди?

— Воскресшим Иоанном Крестителем, — вмешался Фома, хоть спрашивали не его.

— Некоторые уверяют, что ты Илия! — подал голос Андрей.

— Но что ты сам скажешь, кто я? — Иисус взглянул Петру прямо в глаза.

— Я… и… — Тот судорожно искал слова… — Я скажу, что ты тот, кого мы ждем, помазанник, кто вводит в Царство Божие, — Он склонился к ногам Иисуса. — Возможно даже, ты избран Господом как сын Его, ибо ты понимаешь Его, и воля Его внятна тебе более чем любому из живущих.

Иисус воззрился на Петра и, крепко сжав его плечи, сказал: — О! Это было открыто тебе Господом, Отцом моим Небесным. — Он наклонился, поднял с колен Петра и оглядел учеников. — Ныне я должен сказат ь нам все. Это горько, но многое еще должно быть открыто.

Последователи Иисуса переминались с ноги на ногу, глядя куда угодно — на деревья, на каменные плиты, на собственные сандалии — только не на него, ибо выражение неуверенности в глазах учителя было невыносимо. Если Иисус, всегда незыблемый, как скала, и непогрешимый в действиях и помыслах, колеблется, то что говорить о них?

— Я жду напутствия, — молвил он. — Я не могу двинуться, пока не получу его.

— Но… в этом месте? — В голосе Иуды звучала тревога, слишком явственно ощущал он обитавшее здесь зло.

В это утро глаза его туманились печалью, а вид был мрачен.

— Это хорошо, что мы можем взглянуть в лицо врагу, — ответил Иисус. — Если Сатана здесь особенно силен, то нам нужно обдумать наши планы в его тени, а не в непорочном свете солнца.

Явись они сюда просто на прогулку или отдохнуть, лучшего места не придумать. С холма, на котором почти тысячу лег назад были возведены площадка и алтарь, открывался великолепный вид на гору Ермон, и даже зимние дожди в эти дни прошли стороной, пощадив их. Деревья на склонах представляли собой остатки тех лесов, что покрывали некогда всю страну- над молодой порослью возносились высокие кипарисы и могучие дубы, тянули ветки к небу невысокие терпентинные деревца.

Пока они ждали Иисуса, Мария нашла Петра и рассказала ему, что она узрела его видение. Услышав от нее про толстый деревянный брус и римских солдат, он переменился в лице, а уж когда она повторила его слова, пошатнулся и протянул руку к стволу ближайшего дерева, чтобы устоять на ногах.

— Ты слышала эти слова? — прошептал Петр.

— Я не знаю, что они означали. Но слышать — да, слышала.

— Я тоже не знаю, что они означают. И все остальное — солдаты, оковы. Видение тревожит меня, хотя, похоже относится к далекому будущему. Я там совсем старик.

— Разве Иисус не говорил о твоем будущем? Вспомни: «Состарившись, ты протянешь руки, и кто-то другой оденет тебя и поведет туда, куда ты не захочешь идти». Не о том ли это? — спросила Мария.

— О Боже! — воскликнул Петр, — Неужели…речь шла о палачах? — Голос его пресекся от страха. — Я ведь просто думал, что состарившись, одряхлею и буду зависеть от помощи близких. — Он выглядел так, словно готов был расплакаться. — Но быть казненным? Римлянами?

— Петр, все, что мы видим, — это не более чем тени, — промолвила Мария. Что, например, мог означать явленный ей образ избитого Иисуса? — Нам не дано узнать об этом больше.

— Если… если только Бог не захочет открыть нам будущее, — возразил Петр. — Для меня это доказывает, что твои видения и прозрения верны. Я должен уважать их. Больше я не стану тебя проверять. Прости, я должен был удостовериться…

— И я благодарна тебе за это. В Писании поминается много лжепророков, и мне вовсе не хочется оказаться среди них. По правде говоря, мне вообще не хочется быть среди пророков, ложных или истинных.

— Бог судил иначе. Он выбирает себе странных последователей, — промолвил Петр, и у него тут же вырвался смешок. — Как-то непочтительно получилось.

Мария тоже рассмеялась.

— Ну, это лишь означает, что ты знаком с Ним достаточно близко, чтобы держаться накоротке.

Марии нужно было поговорить с Иисусом, рассказать тот сон, что она видела о нем. Однако он и сегодня встал очень рано, до того, как пробудились остальные, и, надо полагать, собирался вернуться лишь поздно вечером, когда все соберутся у лагерного костра. При всей мягкости и доброжелательности свои чувства и мысли Иисус держал при себе, однако с каждым днем выглядел все более озабоченным и печальным. Неудивительно, что все со страхом ждали когда он наконец решит высказаться.

Поспешно отбросив покрывало, Мария надела сандалии и поспешила за Иисусом по древней площадке, путаясь ногами в пробивавшейся десь и там поросли сорной травы. Это был он — его походку она узнавала безошибочно- а потому последовала по тропе, уходившей в лес.

Было еще темно, и Иисус ступал медленно, с осторожностью. Мария, напротив, рванулась вперед, не глядя под ноги, догнала его.

— Мария?

— Учитель… — Она отпустила руку. — Я искала возможности поговорить с тобой наедине…

Сейчас, добившись цели, Мария вдруг почувствовала, что потеряла дар речи. Иисус не спросил: «О чем?», не сказал: «Говори». Он молча смотрел на нее и ждал.

— Я знаю, сейчас у тебя трудное время… поворотный момент…

— Да.

— Я хотела сказать тебе, что я опять сподобилась одного из снов или видений. И ты там был. Я должна рассказать тебе то, что видела.

Он вздохнул.

— Да, я должен знать. — В темноте она не видела его лица, лишь слышала голос.

Мария быстро рассказала о том, что видела: Иисус находился в руках врагов. Подвергся нападению, был схвачен и избит.

— Ты узнала место, где все это происходило? — только и спросил он.

— Судя но всему, это был какой-то город. Много народу. Большие дома.

— Иерусалим! — произнес Иисус с ликованием. — Иерусалим!

— Учитель, — осторожно сказала она, — мне это неизвестно. Я не в состоянии точно определить место, да и вообще понять, связано ли то, что мне привиделось, с определенным местом.

— Это был Иерусалим, — убежденно заявил Иисус — Я знаю это. Там я умру.

Мария уже усвоила, что с ним лучше не спорить. Она не вынесла бы, обрушься он на нее с криком «Изыди, Сатана!», всей душей была против такого исхода. Поэтому ее хватило лишь на робкое возражение:

— Но в видении ты не был убит… только избит и в крови.

— Ты видела только начало и была избавлена от лицезрения страшного конца, а вот мне открылось гораздо больше. Открылось такое, что порой я сам не уверен, хватит ли мне мужества вынести это. Но в любом случае, теперь мне стало ясно, что я многого не понимал, — Светало, и черты лица Иисуса стали проступать из мрака. — Да, конец неминуем, и Господь действительно примет праведных в Царство свое, но все произойдет не так просто, как мне казалось. И я необходимая часть этого, а не просто вестник, как Иоанн. Так или иначе, необходимо, чтобы я вошел в Иерусалим — сердце Израиля, где находится храм, святыня Господня. Мне тоже ведомо не все, но это то, с чего Бог соблаговолил снять завесу…

— Но зачем? Что там должно случиться?

— Я не могу ответить тебе. — Сейчас Мария отчетливо видела обеспокоенное, смущенное лицо учителя. — Я лишь должен повиноваться.

— Повиноваться чему?

— Бог повелел мне отправиться на Песах в Иерусалим. Помнишь, ты побывала там в детстве? — Его тон резко изменился. Вопрос казался самым обыденным, из тех, что задают походя.

— Да. Правда, мне запомнилось только столпотворение людей и белая с золотом громада храма.

— А ты чувствовала святость этого места?

— Если и чувствовала, то теперь уже не помню. Прости.

— Если нет, возможно, ты предчувствовала то, что грядет, — огорчился Иисус. — А возможно, дети лучше ощущают, где присутствует подлинная святость, а где нет.

— Но я была совсем маленькой.

— Тем более! — решительно заявил Иисус. — Господь отвратил свой лик от храма и его погрязшего в грехах священства. По прошествии не столь уж долгою времени от него камня на камне не останется.

Мария невольно ахнула. Храм был огромен и качался незыблемым, как скала.

— Нет! — вырвалось у нее.

Но, с другой стороны, ее же собственное видение…

— Да, от него не останется ничего! — Иисус повернулся и мягко взял ее за плечи. — Истинно говорю тебе: наше время, нынешний век, подходит к концу. Отсчет дней его начнется в Иерусалиме и распространится повсюду.

— Но храм… нас учили, что это обитель самого Господа. Значит ли это, что Он покинет нас?

— Он никогда не покинет нас! Но что это значит, по правде сказать, мне и самому неведомо. Ведомо одно: я должен повиноваться призыву и идти туда. И, оказавшись там, делать то, что повелит Бог.

— Мое видение…

— Оно истинное. Мы просто не знаем сопутствующих обстоятельств. — Иисус взял ее руки в свои. — Спасибо, что рассказала мне. И хвала Господу за то, что он позволяет тебе прозревать грядущее. — Он сильнее сжал ее руки. — Слава Ему и за то, что Он позволил тебе прийти и известить меня.

Услышанное взволновало Марию до глубины души, она чувствовала себя так, будто где-то у нее внутри забил свежий, хрустальный ключ.

Он признал, что нечто связывает их. И не просто признал, а даже восславил и возблагодарил Господа. Мария не знала, как это назвать — совсем особенное, невероятное чувство, но, о счастье, оно было! Бог привел ее сюда, потому что сотворил именно для встречи с Иисусом!

Потом слова пришли: они, сложившись, прозвучали в ее сознании: «Иисус мой!»

Марию охватило торжество обладания. Он принадлежал ей, ибо отличил ее, выделил среди прочих, предпочел остальным! Да к как иначе, если между ними существует такое сходство, такая близость духа? Откровения были ниспосланы только им, немного разные, но зато дополняющие друг друга. Она и только она могла предложить ему то, чего не мог никто.

Иисус любит ее. Уж теперь-то она это знает. Надо сказать все, сказать сейчас! Почему она молчит?

Мария даже взялась рукой за горло, словно для того, чтобы помочь словам выйти наружу. Это было просто необходимо — заговорить, что-то сказать, но она молчала, глядя на Иисуса, на его удлиненное лицо с бездонными глазами. Лицо, в котором воплотились все ее мечты и желания.

— Нет, Мария, нет. — Заговорила не она, заговорил Иисус. — Не слушай Сатану. — Голос его звучал так, словно он защищался. — Я ожидал его противодействия. Да, ожидал. Но не в такой форме. И не от вас обоих, от тебя и Петра. Он говорил с вами, и вы внимали ему. — Иисус помедлил, потом мягко добавил: — Но сейчас, Мария, послушай меня, а не Сатану. Ты знаешь, что он старается подобраться к нам, используя то, чем мы одарены, а ты одарена превыше многих. И наш враг, зная это, пробуждает в тебе гордыню.

— Гордыню? Но я вовсе не горда!

Но, заглянув в его глаза, она устыдилась. Мария увидела в них отражение того тайного удовольствия, которое испытывала, поскольку ей открывалось недоступное прочим. Хотя она в душе лукавила, что не желает этого.

— Прости меня, — промолвила она наконец, внутренне! съежившись.

От недавнего воодушевления не осталось и следа, так что больше всего ей хотелось куда-нибудь исчезнуть.

— Не хочу обижать тебя, но увидеть дело рук Сатаны всегда легче в других, чем в себе. Помни, Мария, он искушает лишь тех, кто старается творить добро. Так что это не обвинение.

Но, конечно же, это было обвинением. Иисус разочаровался в ней из-за ее гордыни, он разоблачил Марию. И это сделало невозможным для него любить ее — как она того хотела.

— Но отнюдь не твоя гордыня привлекает Сатану в первую очередь, — продолжил Иисус.

«Нет! — мысленно взмолилась Мария. — Не может быть, чтобы он открыл во мне что-то еще худшее, еще более отвращающее!»

— Его главная цель — сделать для нас камнем преткновения на стезе праведности нечто самое естественное… — Иисус помедлил, словно колеблясь, но продолжил: — А что может быть естественнее любви мужчины к женщине и женщины к мужчине? Мария, я знаю, что ты любишь меня.

Она помертвела. Ей хотелось убежать, провалиться сквозь землю от стыда. Если он не мог ответить на ее чувства — это одно, но зачем же было поступать так?

А зачем ей отрицать очевидное? Иисус ведь все равно видит насквозь. И что может быть хуже того, что им уже сказано?

— Да. Я люблю тебя. И знаю, что ты любишь меня, — сказала Мария, хотя сама в это уже не верила.

— Да, я люблю тебя, — промолвил Иисус. — Люблю твою отвагу, твою прямоту, твою проницательность и спокойствие, и, будь мною избрано иное направление в жизни, мне было бы не найти лучшей спутницы на своей стезе. Но мое поприще иное, в нем нет места для женитьбы, семьи, детей, дома. В этом смысле я не могу принадлежать никому. Но Сатане ведомо, как это непросто, и он постоянно напоминает мне о том, что я должен забыть.

— Не понимаю! Почему тебе не выбрать иную стезю?

— Да потому, что стезя, избранная для меня, единственная, какой я могу следовать. Другая для меня невозможна.

— Избранная для тебя! Ты избрал ее сам! — Сейчас Мария нападала на него, силясь скрыть собственное смятение чувств. — Ты просто дразнишь всех нас своими таинственными недомолвками и намеками, в то время как мы не понимаем, ни куда мы идем, ни даже почему мы здесь!

— Для меня это тоже нелегко. Вы, по крайней мере, вместе и находите опору друг в друге.

— Если ты и одинок, то только потому, что сам… потому что…

— …потому что сам избрал для себя такую участь, как ты и сказала. Но это не значит, что я не ценю круг последователей, которые мне даны.

— Я не… не понимаю! — Мария изо всех сил старалась, чтобы ее голос не дрожал.

— Ты все поймешь. Придет время, мои слова дойдут до тебя, и ты поймешь. Пока же знай одно: я люблю тебя. Люблю не той любовью, какой любил Иоиль. Не покидай меня. Я нуждаюсь в твоей силе. Прошу тебя!

Мария попыталась отвернуться. Она хотела уйти, убежать далеко-далеко!

— Мария, прошу, останься со мной! Без тебя остальным не выдержать!

Остальные… остальные — что мне до них на самом-то деле. Все, что связывает нас, — это Иисус. И без него…

— Вы приняли крещение и стали братством. Ты нужна им сейчас. И будешь нужна еще больше.

Мария не хотела, чтобы в ней нуждались, напротив, ей самой была необходима помощь! Ничего не сказав, она повернулась и зашагала назад, к лагерю. Туда, где их отсутствие уже, наверное, заметили.

— Я должен идти в Иерусалим. Именно там, в священном городе Господа, мне надлежит проповедовать, и я отправлюсь туда даже если мне придется идти одному, — Голос Иисуса звучал горестно, он просил понять его и остаться с ним.

Мария так и не обернулась. Она была просто раздавлена и не выдержала бы, если б еще хоть раз взглянула на него.

 

Глава 48

Все то время, пока они собирали вещи, чтобы покинуть Дан, Мария хранила молчание. Она чувствовала, что лицо ее залито румянцем то ли от гнева, то ли от стыда, и поэтому старалась ни на кого не смотреть, чтобы не выдать своего состояния. То, что ее отвергли, она восприняла как пощечину. Отвергли? Разумеется, именно так это и следовало понимать, несмотря на все утешающие и успокаивающие словеса Иисуса. Она открылась ему полностью, рассказала о своем чувстве, о желании быть для него единственной… И что же? Иисус отстранился, заявив, что это невозможно. Но теперь ему известно о ней все, и ни Иисус, ни Мария никогда об этом не забудут. Это навсегда встанет между ними.

Никто не замечал настроения Марии. Ученики деловито переговаривались, громко гадая, куда же отправятся теперь. Все были не прочь поскорее убраться отсюда — но куда?

Иисус выглядел рассеянным и отрешенным.

— Мы останемся во владениях Филиппа до самого Песаха, — объявил он. — Давайте переберемся в окрестности его столицы. Это совсем недалеко отсюда.

— Ты имеешь в виду Кесарию Филиппову? — уточнил Петр, — Но в сам город мы, конечно, входить не будем?

— А почему? — спросил Иисус с непроницаемым лицом, и в этот момент Мария ненавидела его.

Такова была его манера вести людей за собой: вызвать их на откровенный разговор, со своей стороны не проявляя такой же откровенности, и заставить полностью открыть ему душу. Неожиданно Мария поняла, что Иисус никогда не был инициатором встреч — люди всегда сами искали и находили его. Больные, бедные, нуждающиеся — все они должны были сами прийти к нему и искать его милости.

Как и я!

— Это большой город, полный чужестранцев. Он не для нас.

— Возможно, наоборот, это то, что нам нужно, — возразил Иисус.

— Но… это дорого, — пробормотал Петр. — Комнаты… еда…

— У нас имеются средства, — отрезал Иисус.

«Надо полагать, он имеет в виду мои», — подумала Мария.

— Думаю, это не лучший способ их потратить, — вмешался Иуда. — Да, средства у нас есть, но стоит ли расходовать их таким образом? Бедные…

— Так ты, оказывается, заботишься о бедных, Иуда, — подал голос Симон. — Раньше я за тобой этого не замечал.

— Я считаю, что идти в Кесарию Филиппову — значит попусту потратить деньги, — заявил Иуда, глядя на Иисуса, а замечание Симона оставив без внимания. — Мы вполне можем встать лагерем за городом и сберечь эти средства. Если, конечно, ты не собираешься проповедовать тамошним жителям. Тогда другое дело.

— Но они же сплошь язычники! — воскликнул Фома. — О чем вообще можно с ними говорить? Разве твое послание предназначено не для одного лишь Израиля? Какое значение оно может иметь для идолопоклонников?

— Мессия должен явиться только сынам Израиля! — решительно заявил Петр. — Для чужаков все это не имеет значения. Эго часть нашей веры, нашей традиции и ни к кому, кроме нас, никакого отношения не имеет.

Иисус стоял на склоне холма, глядя на языческий алтарь.

— Возможно… — промолвил он. — Но о них тоже надо подумать. Должно ли предупредить их? Пророки сурово обличали языческие народы, но всегда предлагали им возможность покаяния. Может быть, до сих пор мы излишне ограничивали круг своих слушателей.

— Что ты такое говоришь? Выходит, язычники тоже могут призваны? — вознегодовал Фома— Но они нечисты, осквернены!

— Но когда Бог осуждает людей, он всегда предлагает им спасение. Вспомните, он послал Иону предостеречь жителей Ниневии. И Амос предупреждал окрестные народы. Да… я должен спросить Господа.

«Надо же, как это его это озаботило, — отметила про себя Мария. — сейчас он, пожалуй, позабыл обо мне и обо всем, о чем мы говорили с ним на рассвете. Как мне к этому отнестись — обрадоваться или счесть пренебрежением?»

Она остановилась на последнем не то чтобы сознательно, но просто ничего не могла с собой поделать.

«Я знаю, это недостойно, — говорила себе Мария. — У него высокое предназначение, которому он отдает себя всецело. Я не должна отвлекать его!»

Все это Мария прекрасно понимала, однако все равно сгорала от разочарования и ревности даже к несчастным язычникам, судьба которых вдруг так обеспокоила Иисуса.

Они выступили в путь по направлению к Кесарии Филипповой. Спуск по склону с холма, где некогда стоял город Дан, проклятый Амосом восемьсот лет назад, занял большую часть утра. Вдоль тропы то здесь, то там попадались языческие святилища, к Мария видела, что ученики то и дело тянули Иисуса за рукав, задавая вопросы о них. Сама же она держалась позади, подальше от него.

— Чем ты опечалена? — услышала вдруг Мария тихий голос матери Иисуса.

О том, чтобы признаться, не могло быть и речи.

— Ничем. Меня немного беспокоит неопределенность, — уклончиво ответила Мария.

— Да, неопределенность! — Старшая Мария поравнялась с ней. — Я тоже чего-то боюсь, чего-то, что ожидает нас в будущем.

Дышала она тяжело. Мария понимала, что для матери Иисуса этот поход является не только духовным, но и физическим испытанием. Вполне возможно, что раньше она вообще никогда не предпринимала стань дальнего путешествия.

— Почему ты оставила дом и решила присоединиться к Иисусу? — спросила Мария.

Это был главный вопрос для всех его последователей, а вот ответ на него у каждого имелся свой.

Мать Иисуса помедлила, собираясь с мыслями, а потом сказала:

— С самого его рождения я знала, что у Иисуса есть особое при-звание или предназначение, и теперь, когда он приступил к его осуществлению, я должна быть рядом, увидеть все собственными глазами. Может быть, я несколько запоздала, но так или иначе я здесь.

Она помедлила, переводя дыхание. Мария сбавила шаг, чтобы немолодой женщине не приходилось спешить.

— С тобой пребывает благословение — твой сын рад тому, что ты с ним. Обычно взрослые сыновья держатся от родителей особняком.

— Да. Я знаю.

Мать Иисуса посмотрела на Марию, и та уже не впервые поразилась ее всепокоряющей красоте так же, как и ее решительности. Она безоглядно последовала за своим сыном, ни о чем не спрашивая, но будучи готова разделить его участь, какой бы она ни была.

«Как это не похоже на женщин из моей семьи! — с болезненной ревностью подумала Мария. — Ведь они даже отняли у меня мою дочь, хотя не любят ее и она им не нужна».

Зиму Иисус и его последователи провели в окрестностях Кесарии Филипповой, прекрасного города, выстроенного по римскому образцу — с форумом, широкими улицами, фонтанами и мраморными статуями. Хотя он и был чужд иудейскому благочестию, город покорил их, а еще больше они сроднились с ним после того, как Иисус неожиданно заявил, что отведет их к находящемуся неподалеку в пещере источнику, с которого начинается река Иордан. Греки же считают сей источник природным святилищем Пана.

Ученики уже привыкли не спорить с учителем и не задавать вопросов, хотя выбор такого места для паломничества казался более чем странным. Они послушно последовали за ним, но всю дорогу тихонько переговаривались за его спиной, причем чаще всего звучал один и тот же недоуменный вопрос: «Что бы это могло быть?»

Зимние дожди наконец прекратились, и повсюду чувствовались первые признаки весны — воздух стал мягче, небосвод заголубел как фаянс, а на диком миндале, зацветающем раньше всех прочих растении, среди нежно-зеленой молодой листвы появились белые бутоны. Далеко на юге, в их родной Галилее, весна уже была в разгаре, в Иудее, в окрестностях Иерусалима, веяли несущие с собой жap пустыни горячие ветра, здесь же, идя по тропе, они слышали радостный щебет птиц, приветствующих грядущий расцвет природы.

«Но что уготовило грядущее нам?» — со страхом думала Мария.

Она не хотела, чтобы они шли в Иерусалим, и уж тем более чтобы хоть что-то из ее видений воплотилось в жизнь.

К полудню путники добрались до широкого уступа перед отвесной скальной стеной. Солнце ласкало каменную громаду утеса, проникая лучами во множество вырубленных в нем ниш в форме раскрытых морских раковин, в каждой из которых помещался идол.

Статуи были прекрасны. Искусно вырезанные, они держали в изящных руках рога изобилия, жезлы, копья и луки, а их благородные лица с улыбкой взирали на тех, кто в восхищении замирал перед ними у темного зева большого грота.

— Давайте постоим здесь и посмотрим, — предложил Иисус. Он отвел их туда, откуда были видны и ниши, и молящиеся перед ними, и находившийся в сторонке маленький храм, возле которого топтались привязанные козы. Их тонкое блеяние походило на звучание какого-то скрытого музыкального инструмента подающего сигнал к выполнению тайного ритуала.

— Перед вами — их храм, — промолвил Иисус. — Вспомните о нем, когда увидите наш собственный храм в Иерусалиме. Смотрите! Вот животные, предназначенные в жертву. Вот паломники, пришедшие, чтобы увидеть это место и проникнуться его святостыо. Вот боги, взирающие на них с одобрением. И люди, молящиеся изображениям, высеченным из камня, как будто эти идолы обладают иной силой, кроме силы создавших их рук!

— Да! — неожиданно встрял Фома. — У Исаии сказано, что люди, поклоняющиеся идолам, берут кусок дерева, вырезают из него истукана, которому молятся, а обрезки того же ствола бросают в костер и готовят на них пищу. Глупцы!

— Они могут сказать, что поклоняются не куску дерева, а символу божества, которое может присутствовать повсюду, — заметил Иуда. — Не нужно считать их такими уж простаками. Исаия конечно, очень остроумен, но при этом он недооценивает язычников. А недооценивать своих врагов не слишком мудро.

— Хорошо сказано, Иуда, — одобрил Иисус. — Что касается нашей веры, то. хотя мы не держим в храме изваяний, у нас там имеется святыня, где символически присутствует Бог. Здешние жертвенные козлы такие же, как в нашем храме. Да и между паломниками, явившимися отчасти поклониться святыне, отчасти из обычного любопытства, тоже немало общего. Если взять человека со стороны, не знакомого ни с нашей, ни с их верой, интересно, смог бы он понять, чем мы отличаемся от них? — Иисус взмахом руки указал на паломников.

Вызолоченный солнцем утес с нишами и вымощенная рыжеватыми плитами площадка перед ними — все лучилось глубоким дремотным покоем, не требуя от пришедшего сюда ничего, кроме понимания и снисхождения к человеческим слабостям. Религия эллинов была утонченно чувственной, изысканной и лишенной суровости.

— Зевс, Афина, Гера, Афродита, Артемида… все они счастливы в своих нишах, — промолвил, кивая на греческих богов, Иуда.

— Я хотел бы сокрушить их всех! — прорычал Симон с внезапно пробудившейся яростью зилота. — Да, взять дубинку и разбить на мелкие осколки!

— Но главным в этом месте является Пан, — продолжал Иисус, проигнорировав благочестивое рвение Симона. — В этой пещере приносят ему в жертву козлищ. И там, в гроте, находится исток Иордана- Иордан же является священным для нас.

— Они оскверняют нашу священную воду своими непотребными обрядами! — вскричал Фома.

Так ли это? — вопросил Иисус. — А нельзя ли взглянуть по-другому? Может ли исполнение языческих обрядов у его истока как-то умалить тот факт, что Иордан был свят для нас на протяжении всей нашей истории, от Иисуса Навина до Иоанна Крестителя? Может ли святость изливаться из нечестивого капища? Распространяется ли святость или преобладает нечестивость и грех? Подумайте над этим как следует.

Стало быть, сам он им это объяснять не собирался. Мария задумалась о том, зачем Иисус делает это. Зачем изводит их вопросами, но оставляет при себе ответы, которые ему наверняка известны?

— Друзья мои, ибо ныне я должен называть вас не учениками, не последователями, но друзьями, каковыми вы воистину являетесь, теперь мы готовы отправиться в свое главное путешествие, подобно самому Иордану. Как Иордан, никуда не сворачивая, стремит свои воды к великому соленому морю, прокладывая путь через дикие заросли и безлюдные пустыни, так и мне подобает отправиться в Иерусалим, невзирая на все препоны. Как Иордан, я должен устремиться отсюда к конечной цели.

— В таком случае позволь нам тоже отправиться туда и умереть с тобой, — печально сказал Фома.

Иисус, как ни странно, возражать не стал.

Они все умрут? К этому, что ли, сводилась вся речь Иисуса? Мария вовсе не была уверена, обладает ли она достаточной смелостью. Более того, сомневалась, что так уж хочет ею обладать.

Иисус поманил их за собой подальше от языческого храма, под сень ивовой рощи. Когда все собрались вокруг него, он спросил:

— Иуда, письменные принадлежности, с помощью которых ты ведешь счета, у тебя с собой?

Иуда кивнул и полез в свою котомку. А когда поднял глаза, Мария снова уловила в них проблеск какого-то темного, тщательно скрываемого чувства.

— Думаю, друзья мои, будет мудро, если все вы сейчас обратитесь с несколькими словами к тем. кого оставляете позади. Иуда снабдит вас чистыми листами. Если кому-то из вас есть что сказать близким, то сейчас самое время.

Он имел в виду слова прощания! Мария непроизвольно сжала в кулаке висевший на шее талисман Элишебы.

— Но, учитель, — удивился Петр, — ты говорил, что мы должны оставить позади все.

— Да, Петр, я говорил, что начать новую жизнь можно, лишь отказавшись от старой. Но у многих из вас не было возможности как следует попрощаться с теми, кто вам дорог, а сейчас это можно поправить.

Последнее прощание! Потому что потом будет поздно! Потому что нам будет позволено пойти и умереть с тобой!

— Самому мне некому писать. Но если кто-нибудь хочет отправить послание, но сам неграмотен, я могу написать под его диктовку, — предложил Иуда.

— Я тоже, — вызвалась Мария.

Оба они поторопились со своими заявлениями, чтобы успокоить тех, кто не умел писать.

Иисус удалился к маленькому потоку, оставив учеников одних.

— Я… надо бы мне написать Маре. Поможешь мне? — спросил Петр, усаживаясь рядом с Марией.

Она удивилась тому, что он обратился к ней, женщине, а не к Иуде. Правда, ее он знал дольше и лучше.

— Конечно.

Мария тщательно разгладила лист папируса — не лучшего качества, из тех, какие используют для черновых подсчетов, — и кивнула Петру, чтобы начинал диктовать.

— Пиши: «Моя дорогая жена! Надеюсь у тебя и твоей матушки все хорошо. После Капернаума мы совершили великие дела, проповедовали перед огромными толпами людей и исцеляли недужных. Сейчас мы направляемся в Иерусалим, где будем праздновать Песах» — Петр помедлил, чтобы Мария успела записать, а потом сказал: — Ох. и трудно же это, письма сочинять. В письме все равно всего не скажешь, а по мне, так надо говорить или все, или ничего.

— Ну, все на таком листке точно не уместится, — сочувственно поддержала Мария.

— Конечно, куда там… Ладно, продолжим. «Я буду молиться за тебя в храме, и знай, что я все время о тебе думаю. Твой муж Симон бар-Иона». Да, боюсь, получилось как-то… не слишком в моем духе, — вздохнул Петр. — Но что еще сказать, не знаю. Пугать ее уж очень не хочется.

— Думаю, привета и доброго пожелания от тебя будет вполне достаточно. Это все, что ей нужно.

Иоанн, склонив голову, сосредоточенно выводил что-то на папирусе, в то время как его брат Иаков Большой, стоя рядом с ним, бормотал:

— Письма матушке от одного из нас хватит за глаза. Я не хочу писать еще и отцу.

Мать Иисуса подошла к Марии, села рядом и сказала:

— Читать-то я умею, а писать, признаться, не мастерица.

Глянь, тут все нормально?

Она протянула листок папируса.

Моему дорогому сыну Иакову!

Твоя любящая мать.

Я нашла Иисуса возле Капернаума и с того времени остаюсь с ним. Сердце мое радуется тому, что я странствую вместе с ним, и я молюсь лишь о том, чтобы ты перестал гневаться и на него, и на меня. И Бог, и я — мы любим тебя не меньше, чем Иисуса. У меня нет слов, чтобы выразить, как много ты для меня значишь. На Песах мы будем в Иерусалиме, и я обязательно помолюсь в храме за твое здоровье и благополучие.

— От таких слов растает сердце каждого, у кого оно есть, — промолвила Мария, возвращая письмо.

— Я не ставила целью растопить его, только бы достучаться, — сказала мать со вздохом.

Место матери Иисуса заняла Сусанна: она хотела, чтобы Мария помогла ей написать мужу.

— Мне так много нужно ему объяснить, — пролепетала она.

Мария улыбнулась, но улыбка получилась грустной — ей вспомнилось, как сама она надеялась что-то объяснить Иоилю.

— Да, конечно. Только оно должно быть коротким. Помнишь я уже помогла тебе написать одно?

— Так-то оно так, — вздохнула Сусанна, — но ведь мы даже не знаем, получил ли он его.

— Не знаем. Как говорит Иисус, мы лишь передаем послание, но не знаем, до кого оно дойдет.

Когда же Мария стала искать нужные слова для собственного письма к Элишебе, она почувствовала, что на ее глаза наворачиваются слезы. Печаль нависла над ней, как туча, поглощая все мысли и чувства. Мария, раздавленная боязнью никогда больше не увидеть любимую дочурку, решила написать короткую записку Илию и включить в нее несколько строчек для Элишебы. Страх перед Илием. который она некогда испытывала, остался в прошлом.

День спустя Иисус и его ученики пустились в дорогу, направляясь в Иерусалим через Самарию. Так было короче, а Иисус, похоже, после долгого зимнего ожидания спешил. На всем пути через Галилею они постоянно держались начеку, но солдат Антипы больше не видели и беспрепятственно пересекли границу, отделявшую владения тетрарха от земель, находившихся под прямым управлением Рима. Правда Мария не была уверена в том, где для них опаснее: Антипа проявлял большую активность в преследовании тех, кто ему не угодил, но Рим представлял собой безликую, неумолимую и грозную силу, от которой нельзя скрыться.

Они продолжали идти на юг, двигаясь долинами, окаймленными по обе стороны цепью холмов. Выходившие к дороге самаритяне порой осыпали их оскорблениями и насмешками, порой же лишь провожали злобными взглядами. Похоже, со времени того давнего паломничества, совершенного Марией в детстве, отношения между евреями и самаритянами ничуть не улучшились. Но идти с Иисусом и другими учениками было совсем не то, что когда-то с семьей, — теперь они не съеживались под градом насмешек и не страшились того, что могло ожидать их за следующим поворотом.

Дни выдались жаркие, к полудню уже изрядно припекало, и, когда путники приблизились к Сихему, древней столице Самарии, все уже чувствовали, что пора остановиться и отдохнуть. Они нашли подходящий колодец, и Иисус, присев на его край, отправил мужчин в город купить провизии, а сам, со своей матерью и другими женщинами, остался ждать здесь. Из-за полуденной жары местность казалась вымершей, однако вскоре на дороге со стороны Сихема они разглядели пыль, поднимавшуюся из-под чьих-то ног, потом показалась женщина с пустым сосудом. Когда она приблизилась к колодцу, чтобы зачерпнуть воды, Иисус вдруг спросил, не даст ли она ему напиться.

Женщина, уже немолодая, но со следами былой красоты, воззрилась на него с удивлением.

— Что я слышу? Ты, еврей, просишь напиться у самаритянки?

— Именно так, — подтвердил Иисус. — Можешь ли ты набрать воды из колодца и дать мне утолить жажду?

Она так и сделала — наклонилась, зачерпнула и вручила сосуд с водой Иисусу, посматривая на него с опаской и недоверием. Он поблагодарил ее, напился и отдал сосуд.

— Вообще-то считается, что мы и разговаривать друг с другом не должны, не то что пить из одного сосуда.

Иисус рассмеялся.

— Женщина, когда бы ты имела дар Божий знать, кто попросил у тебя воды, ты сама попросила бы у него напиться, и он дал бы тебе воды жизни.

Эти слова заставили ее отпрянуть — уж не с безумцем ли она говорит?

— Господин, — пробормотала женщина, — тебе и из этого колодца нечем воды зачерпнуть, что же ты говоришь о воде жизни? Даже Иакову, нашему общему прародителю, чтобы добраться до воды, пришлось рыть колодец.

— Да, и всякий, пьющий оттуда снова испытает жажду, но любой, вкусивший воды, полученной от меня, не испытает ее никогда. Ибо с ним пребудет источник, орошающий его всю жизнь.

— Тогда сотвори это со мной! — воскликнула самаритянка, — Мне надоело без конца таскаться к этому колодцу с пустой тыквой.

— Ступай приведи сюда мужа, и я покажу вам нечто, — велел Иисус.

— Но у меня нет мужа.

— Ты говоришь правду. Ибо у тебя было пятеро мужей, и мужчина, с которым ты живешь сейчас, тебе не муж.

Изумление женщины было стать сильным, что она, растерянно выпалив: «Вижу, ты пророк!» — повернулась и заспешила к городу. унося свой так и не наполненный сосуд. Однако, пройдя десяток шагов, самаритянка остановилась.

— Господин, — обратилась она к Иисусу, — раз ты пророк, ответь мне на один вопрос. Мы, самаритяне, считаем, что лучше всего возносить молитвы Богу с вон той горы (она указала на гору Гаризим), а вы, евреи, объявляете святым местом Иерусалим. Кто прав?

Иисус покачал головой.

— Верь мне, женщина, грядет время, когда молиться Ему станут не в каком-либо специальном месте, но в душе и сердце. Бог есть Дух, пребывающий везде, и молиться Ему уместно где угодно, лишь бы молитва шла от души.

— Я знаю, что должен прийти Мессия, и именно он, явившись, будет разъяснять нам такие вещи.

— Женщина, — медленно, с расстановкой произнес Иисус, — я, говорящий сейчас с тобой, и есть он.

Самаритянка охнула, прикрыла рот ладошкой и со всех ног припустила к городу. Мария услышала, как на бегу она крикнула какому-то встречному:

— Там, у колодца, человек, который все про меня знает! Не Мессия ли он? — Она налетела на возвращавшихся учеников и, промчавшись мимо них, побежала в город.

Очень скоро оттуда повалили желавшие услышать Иисуса жители. Он и его ученики уже в который раз оказались в окружении толпы.

— Он сам назвал себя Мессией! Сам признался в этом!

Мария, пребывавшая в не меньшем ошеломлении, чем самаритянка, повернулась к матери Иисуса и увидела, что та улыбается.

— Ты знала. — Мария коснулась ее руки и заговорила тихо, обращаясь только к ней: — Ты всегда знала?

Старшая Мария повернулась и взглянула на младшую бездонными карими глазами, исполненными доброты и мудрости.

— Да, я знала, но он должен оыл прийти к пониманию этого сам, своим путем. — Она взяла руку Марии и крепко сжала.

— Пойдем! — воззвал к народу Иисус. — Пойдем в Сихем, я бу-проповедовать там. — К удивлению учеников, он поднялся и подал им знак следовать за ним.

В Сихеме, где они провели несколько дней, народ ревностно внимал поучениям Иисуса, и многие приветствовали его как Мессию.

— Теперь, когда мы услышали его сами, — говорили горожане, — мы верим всему!

Петра, Фому и Симона особенно напугало то, что Иисус не гнушался вкушать трапезу с местными жителями, считавшимися потомками тех, кто много веков назад не захотел заново отстраивать храм и с кем евреи с тех пор были, что называется, на ножах. Иисус же приглашал их стать его последователями, словно истинно верующих. Как праведные иудеи, Петр, Фома и Симон сторонились самаритян, не садились с ними за стол, а когда пришло время уходить, побыстрее увязали свои котомки и отправились дожидаться не слишком спешившего Иисуса за городом.

Слово «Мессия» витало над ними, когда они шли на юг, но никто не решался произнести его вслух.

 

Глава 49

Иерусалим. Он маячил там, на горизонте, светился далеко впереди. Путники остановились на первом гребне холмов, рубеже, позволявшем им уловить сияние города. Некоторые из них видели это зрелище впервые в жизни — город, сверкающий в лучах солнца, сложенный из белоснежного мрамора, словно бы наделенный небесной чистотой.

Когда они двинулись дальше и стали подниматься по крутым тропам, Иисус вдруг остановился снова. Он посмотрел на своих последователей, затем перевел взгляд в сторону города и тихо заплакал. Стоял и плакал. Никто не знал, что делать. Наконец Петр осторожно выступил вперед и обнял его, поглаживая по плечу и пытаясь успокоить. Иоанн подступил к Иисусу с другой стороны и тоже обнял.

Остальные столпились вокруг, пытаясь понять, что повергло учителя в такую печаль, и тут, хоть Иисус и говорил, уткнувшись в плечо Петра, Мария услышала его слова.

— Иерусалим! Если бы ты, даже ты, знал про этот день, это принесло бы тебе мир — но это скрыто от твоих глаз. — Он повернулся и снова посмотрел на город, — Грядут дни, когда враги твои воздвигнут против тебя вал, заключат тебя в кольцо и отрежут подступы к тебе со всех сторон. Они втопчут тебя в землю, тебя и чад твоих, обитающих в твоих стенах. И не останется от тебя камня на камне, ибо, когда Бог явился к тебе, ты не пожелал признать Его.

«Вал, замыкающий город в кольцо, — ведь именно это было в видении! — подумала Мария. — Означало ли это, что римляне ворвутся в город и осквернят храм? Выходит, Иисусу была явлена та же картина?»

Его мать присоединилась к Иоанну и Петру, склонив голову, она тоже обняла сына. Надо полагать, что сейчас, когда она видела его в таком горе, сердце ее разрывалось. Город, расстилавшийся перед ними, обладал мощью и торжественной красотой, но Иисусу дано было узреть его участь.

Наконец Иисус успокоился, глубоко вздохнул, смиряясь с неизбежным, и подал знак продолжать путь.

Чем ближе к городу, тем больше становилось народу на дорогах. Людские ручьи, стекавшиеся со всех сторон, сливались в мощные потоки, при этом многие, как это принято у пилигримов, распевали особые псалмы, прославляющие паломничество в Иерусалим. Воодушевляющее чувство единения, охватывавшее всех евреев по прибытии в Иерусалим, ничуть не умалялось напряженной политической обстановкой. На всякий общий иудейский праздник, а особенно на Песах, отмечавшийся в память об избавлении от чужеземного господства, римляне вводили в город дополнительные войска, и Понтий Пилат, чтобы держать события под контролем, временно переносил свою резиденцию из Кесарии в священный город иудеев. А на этот Песах в Иерусалим прибыл еще и Антипа. Как полагала Мария, власти получили сведения о возможных волнениях.

Поднимаясь по склону ближайшего к Иерусалиму холма, называвшегося горой Елеонской, они остановились в деревеньке Вифания, где у Иисуса явно имелись последователи.

Возможно, они слышали о его проповедях в Галилее, но в любом случае Мария удивилась, когда оказалось, что в этих краях тоже есть почитатели Иисуса. Их много раз предупреждали относительно того, что они «привлекают внимание властей», но власть на то и власть, чтобы за всем следить, а вот обнаружить единомышленников среди простых людей так далеко от дома — совсем другое дело.

Еще больше Иисус удивил их, сказав Марии и Иуде:

— В следующей деревне на окраине вы увидите привязанного молодого ослика — такого молодого, что на нем еще никто не ездил. Отвяжите его и приведите сюда.

— Ты имеешь в виду, что мы должны… украсть его? — уточнил Иуда.

— Если кто-то спросит вас, скажите: он нужен Господу, который скоро вернет его обратно.

Спорить не стали, поскольку все чувствовали: происходит что-то необычное. Ученики кивнули и отправились выполнять поручение.

Когда они отошли подальше, Иуда уставился на Марию с таким видом, будто хотел что-то сказать. Он долго не решался, мялся, но наконец спросил:

— Ты не хотела бы познакомиться с моим отцом?

— С твоим отцом?

— Ну да. Ты ведь знаешь, он живет близ Иерусалима. Когда у нас появится время, я с удовольствием представлю вас друг другу.

— Но… но… зачем? — Она знала, что Иисус неодобрительно относился к поддерживанию старых связей.

— Песах продлится несколько дней. Хотя предполагается, что мы будем — да мы и будем! — праздновать его в своем кругу, думаю, мне удастся выкроить время повидать родных, которые соберутся в нашем доме.

— Но… ты-то понятно, но с какой стати я, чужая, явлюсь к твоим родным? — спросила Мария, у которой сама эта мысль вызывала неловкость.

Хотя при этом ей очень хотелось хоть одним глазком увидеть, как ее собственная семья собирается в Магдале за праздничным столом.

— Мне хочется верить… я надеюсь… что ты могла бы подумать о возможности войти в мою семью.

«Нет! Нет! Только не это!» — мысленно воскликнула потрясенная этими словами Мария, отвернув лицо от его испытующего взгляда.

— Я думаю, что раз мы единомышленники, ученики одного учителя, которых он считает подходящими друг другу настолько, что поручает им общее задание, то мы можем не только трудиться вместе, но и вообще быть вместе… Как муж и жена.

«Чем я могла поощрить его к подобному предложению? Тогда, ночью, говорила с ним недостаточно твердо?» Вышагивая по тропе и не осмеливаясь поднять на него глаза, Мария отчаянно искала нужные, правильные слова.

— Я… я даже не знаю, что и ответить, — наконец пробормотала она, сказав сущую правду. — Может быть… ты поторопился?

— Нет, это предложение сделано не впопыхах, а вполне обдуманно. Мы знакомы уже целый год, и все это время я присматривался к тебе, восхищался тобой, и теперь я уверен в своих чувствах.

Вот как бывает — ей снова выпало прогуливаться в обществе поклонника. Окрестности по-прежнему выглядели безмятежно, только тогда тропа вела вдоль берега озера, теперь же по пологому склону холма близ Иерусалима. Все было так же и не так! Тогда, прогуливаясь с Иоилем, она была совсем юной и не представляла себе иной жизненной стези, кроме замужества. Теперь же все обстояло иначе.

«Это не для меня, — подумала Мария. — Замужество — это узы, а я предпочитаю быть свободной, а не связанной с чем-то или кем-то, кроме, разумеется, Иисуса. И представить не могу, чтобы я вверила себя… в этом смысле… кому-нибудь другому».

Иисус же ясно дал понять, что к этому не стремится.

На миг Мария вновь ощутила укол боли, которую испытала, когда Иисус отверг ее, после чего между ними волей-неволей возникло некоторое отчуждение. Слишком хорошо понимая, каково это быть отвергнутой, она отчаянно не хотела причинять такую же боль другому.

Они продолжали шагать по тропинке, и Мария, чувствуя, что не может говорить о таких болезненных вещах на ходу, остановилась. Остановился и Иуда.

— Мне кажется, — произнесла она как можно более мягко, — нам следует забыть о таких вещах. Вспомни, что говорил Иисус: «В Царстве Небесном не будет ни женитьбы, ни замужества». И если все идет к концу, который уже близок, мы не должны создавать новые осложнения.

— Осложнения? Ты всерьез считаешь любовь и согласие между мужчиной и женщиной «осложнениями»? Разве двое верующих не представляли бы собой особый, благословенный союз?

Иуда выглядел разгневанным, словно то ли не понимал ее, то ли делал вид, будто не понимает. Видимо, ей следовало говорить проще и понятнее. Но Бог свидетель, как ей не хотелось его ранить!

— Иуда, это невозможно. Я не могу стать твоей женой. Истинная причина в том, что того не позволяют мои собственные чувства. — Чтобы смягчить отказ и позволить ему сохранить лицо, она быстро добавила: — Я ведь совсем недавно овдовела и пока не слишком уверена в своем сердце. Пройдут годы, прежде чем я…

— Я подожду, — торжественно и серьезно сказал он.

— Но мы не можем мыслить таким образом, — указала Мария, — Возможно, ни у нас, ни у мира просто нет будущего.

Явно уязвленный, Иуда отвернулся и возобновил движение. Некоторое время он шел молча, но потом тихим, но решительным голосом заявил:

— Ладно. Забудь об этом. Я тоже постараюсь забыть. Мне стыдно за то, что я это затеял.

— Тебе не должно быть стыдно! — воскликнула Мария, слишком хорошо понимавшая, что он сейчас чувствует. — Мои обстоятельства…

— Я же сказал, забудь! — Теперь его слова прозвучали хрипло и злобно. — Ничего не было! Я ничего не говорил, ты ничего не слышала!

— Хорошо, — согласилась она, несколько удивленная и напуганная столь стремительной переменой. — Не было, значит, не было.

В конце концов, ее такой поворот только радовал — значит, ей не придется опасаться дополнительных сложностей.

Дальше они шли молча. Мария чувствовала себя очень неловко, но через некоторое время Иуда заговорил, словно ничего не случилось. Голос его звучал спокойно, однако, украдкой покосившись на него, Мария приметила тень на челе и насупленные брови.

Добравшись наконец до окраины деревни, они действительно увидели привязанного к изгороди молодого белого ослика. Иуда отвязал его и, когда случившийся рядом мальчонка спросил, что он делает, рявкнул, чтобы тот не вмешивался, помянув при этом Господа.

Спорить с ним мальчуган не осмелился.

Они повернулись и повели осла в Вифанию. Всю дорогу назад путники молчали, и единственным звуком, нарушавшим тишину, был стук ослиных копыт.

Когда животное доставили к Иисусу, тот обрадовался.

— Теперь мы можем отправиться в Иерусалим, — объявил он. — пока только для знакомства. Взглянем на город, а на ночь вернемся сюда.

Шла вторая половина дня, до закрытия городских ворот осталось еще несколько часов. Иисус набросил на спину осла плащ, сел на него, и они начали спускаться по крутому склону Елеонской горы.

Вскоре Иисус и ученики влились в сплошной поток паломников, направлявшихся в святой город, распевая псалмы. Мария полагала, что они затеряются в этом людском море, но неожиданно оказалось, что все взоры обращены к Иисусу и его ослу, который, хоть и впервые вез седока, как ни странно, совсем не артачился. Правда, поскольку он не привык выполнять команды, его вел в поводу шедший впереди Петр.

Густая толпа расступалась, давая им дорогу, а когда Иисус и его последователи приблизились к воротам Иерусалима, люди стали расстилать плащи под копытами осла, размахивать пальмовыми ветвями и выкрикивать строки из сто семнадцатого псалма: «Благословен грядущий во имя Господне».

Посыпались дружные возгласы:

— Осанна сыну Давидову!

— Благословенно грядущее царство отца нашего Давида!

— Благословен будь царь, пришедший во имя Господа!

— Мир в небесах и слава в вышних!

И наконец громкий, перекрывший все крик:

— Благословен будь царь Израиля!

— Сие сбывается предречение пророка Захарии! — выкрикнул какой-то мужчина. — Сказано: «Царь твой грядет к тебе, праведный и спасающий, кроткий, сидящий на молодом осле».

— Это же представление! — послышался у самого уха Марии возмущенный голос Иуды. — Иисус назубок помнит эти пророчества, вот все и разыграл.

Мария обернулась. Иуда был зол и мрачен, словно чувствовал себя обманутым дважды. Не только ею, но и Иисусом.

— Осел… толпа… — злобно шипел он. — С ослом все подстроено, уж нам ли с тобой не знать. А все остальное? Что он вообще собирается делать, когда вступит в Иерусалим? Пророчеств на сей счет великое множество. Конечно, все ему не исполнить, но некоторые… Да, людям есть чему… дивиться! — Слово «дивиться» он произнес как ругательство.

Что ему ответить, Мария не знала, поскольку сказанное было правдой. С ослом уж точно все подстроено. Конечно, этому непременно должно найтись какое-то невинное объяснение, только вот она его не знала. Зато знала, что до сих пор Иисус на ослах не ездил. Это действительно вызывало беспокойство.

Мария предпочла промолчать и зашагала дальше, рядом с Иисусом, восторженно приветствуемым толпой. Со стен на него взирали солдаты и чиновники, наверняка спрашивавшие друг друга: «Кто этот человек?» Группа хмурых фарисеев обратилась к нему со словами: «Учитель, вразуми своих учеников», но крики «Осанна!», «Благословен грядущий во имя Господне!» заглушили их ворчание. Иисус же, не споря с ними, но и не игнорируя их, воскликнул:

— Истинно говорю вам, если заставить молчать людей сих, то возопят сами камни!

Они воззрились на него с досадой.

Наконец Иисус с учениками достигли ворот и вошли в них, оставив ликующих почитателей позади. Теперь они представляли собой обычную группу паломников. Когда они шли по узким улочкам, внимание Марии привлекли стоявшие на каждом перекрестке римские солдаты. Ей казалось, что во время прошлого паломничества она их тут в таком количестве не видела, хотя поручиться за точность детских воспоминаний, конечно же, не могла. Легионеры держались настороженно и, похоже, готовы были мгновенно пресечь все, что покажется им подозрительным. Их тяжелые взгляды выражали презрение и враждебность.

«Они действительно ненавидят нас, — подумала Мария, — Ненавидят наши праздники, нашу веру, то, что вынуждены находиться здесь. И видят в нас лишь источник неприятностей».

Через некоторое время Иисус и его ученики добрались до храмовой территории и оказались у больших ворот, отделявших обычные улицы от священной земли. Врата охраняли скучающие солдаты; они стояли, расставив ноги, и величие храма их ничуть не трогало.

Между тем сооружение поражало великолепием и размерами — воистину храм казался достойным обиталищем для самого Господа. Похоже, это было общее впечатление. Петр, все еще державший поводья осла, повернулся к Иисусу и сказал:

— Учитель! Какая каменная громада! Какая грандиозная работа!

— Производит впечатление? — отрывисто спросил Иисус. — а я говорю тебе, что в скором времени здесь камня на камне не останется.

Он слез с осла и пешком вступил на территорию внешнего храмового двора, где шел бойкий торг жертвенными животными и вовсю работали менялы. Некоторое время он молча смотрел на торжище, затем вернулся к ослу, сел на него и сказал:

— Идем. Здесь я вижу одно падение нравов, нам же нужно найти место для ночлега.

Когда вечерняя заря уже окрашивала небосклон, они покинули город через те же ворота, какими пришли, и перебрались через низину к Елеонской горе, на склонах которой устроили становища многие паломники.

У ее подножия находился огороженный сад, с древними оливковыми деревьями и старой давильней. Он манил и притягивал к себе взгляды, и Мария подумала, что было бы неплохо остановиться под его сенью.

По обе стороны от тропы люди расстилали одеяла и устраивались на ночь, ничуть не смущаясь неудобством крутого склона. Во время праздников население Иерусалима возрастало так, что для большинства паломников места в городе не хватало и им приходилось ночевать за стенами, под открытым небом.

Мария отметила, что, когда они проходили мимо, многие про-вожали Иисуса взглядами. Впечатление было такое, будто эти люди узнают его, хотя откуда паломникам из самых разных краев знать о нем? Впрочем, приветствовали же его те люди у ворот. Иисус выбрал место для ночлега, но сразу после этого, не вступая ни с кем в разговоры, отошел в сторону. Даже его мать вынуждена была довольствоваться обществом других женщин. Иоанну и Иакову он велел отвести осла хозяевам, но при этом явно дал понять, что не желает выслушивать вопросы.

Весь вечер до слуха учеников со всех сторон доносился многоголосый гомон сотен паломников, расположившихся на склонах горы, словно устроившая привал армия.

На следующее утро могло показаться, что весь склон горы шевелится — паломники пробудились и готовились к новому дню. Хлопот предстояло достаточно: приобрести агнца для ритуального заклания перед Песахом, раздобыть для стола предписанные обрядом травы и вино. Но Иисуса, похоже, занимало не это. Вместо каких-либо приготовлений он отрывисто распорядился:

— Возвращаемся в Иерусалим. Мы должны пойти в храм.

Едва дав ученикам время, чтобы привести себя в порядок, он быстрым шагом направился к городу. Проходя мимо ограды, за которой росла смоковница, Иисус схватил и обломал ветку, осмотрел ее и сказал:

— Плодов нет, а ведь выглядела обещающе — После этого он встряхнул ветку, бросил ее наземь и воскликнул: — Да не вкусит никто более плодов с этого древа!

Что его так разозлило? Мария никогда раньше не замечала столь странного поведения — ведь ему прекрасно известно, что нынче не сезон для смокв. Что у него на уме?

Она покосилась на шедшего рядом Иоанна и приметила в его глазах ту же растерянность. Однако ничто не могло поколебать их верности, ученики шли за учителем, не задавая никаких вопросов.

Огромная толпа, теснившаяся у ворот Иерусалима, хлынула внутрь, едва они распахнулись, и устремилась к храму. Там все уже было готово для предстоящего оживленного дня, ворота гостеприимно отворены, и гул голосов внутри указывал на то, что горожане, воспользовавшись своим положением, явились в храм первыми, чтобы не толкаться в очередях с пришлыми.

По периметру двора для неевреев находились загоны с выставленными на продажу козами и овцами, клетки с голубями и столики менял. Все это делалось во исполнение Закона, предписывавшего приносить в жертву животных. Ведь никто из паломников не стал бы гнать овец в город через всю Иудею, гораздо удобнее было приобрести их на месте.

Присутствие менял объяснялось тем, что в храме принимали только серебро из Тира, более чистое, чем римское. Ну а раз менялы предлагали народу услуги, на которые имелся спрос, могли ли они не извлекать из этого прибыли? В конце концов, им нужно было кормить своих детей, и, разумеется, их деятельность мало походила на благотворительность.

Вокруг стоял неумолчный, многоголосый шум, дурманящий, как поднимавшийся над жертвенниками дым, — люди расхваливали свой товар, торговались, спорили, и все это под доносившееся изнутри пение левитов.

— Козлы! Козлы! Лучшие козлы! Покупайте только здесь! — Вот первые слова, которыми приветствовал паломников храм. — Ни одного изъяна! Мои животные без изъяна! Вспомните слова Малахии: «И когда приносите в жертву слепое, не худо ли то? Или когда приносите хромое и больное, не худо ли то? А когда такое исходит из рук ваших, то может ли Он милостиво принимать вас?» Бог плюет на нечистые жертвы. Но мои животные — другое дело. Они превосходны! — распинался краснолицый! торговец, удерживая на привязи строптивых, норовивших удрать козлов.

— Агнцы! — пытался перекричать его другой торгаш. — Лучшие ягнятки, чистые и кроткие, угодные Господу!

— Есть у тебя нечистые деньги? — Ближайший меняла схватил Марию за правый рукав. — Их нельзя вносить на территорию храма. Ты должна обменять их здесь!

— Только не у него! — закричал другой, вцепляясь в левый рукав Марии. — Он лжец и мошенник! Посмотри! — Под носом у Марии появилась рука с пригоршней монет. — Сколько ни смотри. не увидишь ни одной фальшивки! Ни одной!

Неожиданно Иисус опрокинул один из обменных столиков.

— Грабитель! — воскликнул он. — Вор!

Пораженный меняла огляделся по сторонам, желая убедиться, что все слышали оскорбление. Обвинение было не из тех, которые сносят молча.

— Прошу прощения! — взвизгнул он. — Но я не мошенник! Как ты смеешь облыжно обвинять меня? Ты ответишь за это перед судом!

— Вы все воры! — выкрикнул в ответ Иисус. — Все как один!

Он бросился к столикам и стал переворачивать их один за другим, разбрасывая по земле монеты и счетные листы. Прежде чем кто-то из ошеломленных торгашей попытался остановить его, Иисус опрокинул целый ряд, раскидав все, что было на столах.

— Аспиды! Кровопийцы! Не у Исаии ли сказано: «Дом мой назовется домом молитвы для всех народов»? Вы же, как говорит весь Иерусалим, сделали его вертепом разбойников! — не унимался Иисус.

Монеты раскатывались у него под ногами, менялы в панике ползали на четвереньках, собирая их. Какой-то торгаш схватил Иисуса за плечо и громко вопросил:

— Разве мы нарушили Закон Моисеев? Как люди могут оплатить то, что требуется, без нас? Мы всего лишь предоставляем обменные услуги!

— Услуги! Вы превратили двор храма Божьего в торжище и называете это услугами! — продолжал обличать Иисус.

— Закон Моисеев не оставляет нам иного выбора, — стоял на своем торговец. — Да, я готов признать, что в храме многое выглядит неуместным — загоны с животными, столики менял, горки монет. Но что же, по-твоему, мы должны нарушать Закон?

Проигнорировав этот вопрос, Иисус выхватил у подвернувшегося под руку погонщика кнут и принялся осыпать торговцев и менял ударами, выкрикивая обвинения в осквернении святыни. Испуганные и обозленные торгаши разбежались, вдогонку им неслись обличения. Римские солдаты спокойно стояли на своих местах, не вмешиваясь, однако не подлежало сомнению, что обо всем случившемся будет доложено Пилату.

Все это время ученики ошеломленно переглядывались, не смея даже спросить его: «Что ты делаешь?» Это был не тот Иисус, которого они знали, а какой-то другой, незнакомый.

Мария никогда не видела, чтобы Иисус настолько выходил из себя, причем из-за какой-то мелочи. Она хотела поговорить с ним, прояснить недоговоренное, но теперь сомневалась, что это возможно. Тот человек, которого она знала и, как ей казалось, любила, являлся лишь частью более сложной личности этого пророка, способного внезапно стать таким далеким и непонятным для них. Мария непроизвольно обернулась к его матери и заметила на ее лице то же потрясенное выражение.

Во двор высыпали разъяренные, негодующие представители храмовых властей.

— Что здесь происходит? — гневно вскричал один из них. — Как ты посмел учинить такое безобразие в святом месте?

— Святое место? — воскликнул Иисус. — Торгаши осквернили его святость! И сделано это с вашего разрешения и одобрения!

— Мы лишь оказываем людям необходимые услуги! Ты нанес нам ущерб!

— Это вы причиняете ущерб Господу!

— Мы знаем, кто ты такой! — взревел служитель храма, — ты тот самый учитель из Галилеи, который баламутит людей своим мессианским краснобайством! Иисус из Назарета, так тебя зовут. Вчера ты устроил представление с въездом в Иерусалим — люди, размахивающие пальмовыми ветвями, и все такое. Ты пользуешься тем, что народ простодушно надеется на приход Мессии ради возвеличивания собственной персоны!

— Ты ничего не понимаешь! — вознегодовал Иисус.

— Мы знаем достаточно для того, чтобы принять меры. Остановись сам, пока не поздно, пока ты не нажил серьезные неприятности. Пойми, приятель. — Служитель придвинулся к нему поближе. — Здесь уже и без тебя были беспорядки, причем затронуты интересы Рима. Некий Варавва, бунтовщик, устроил на римлян засаду, убил двоих и сам угодил в плен. Теперь его последователи угрожают новыми нападениями. Римляне в ярости, так что тебе лучше держаться тише воды, ниже травы, если не хочешь, чтобы тебя спутали с мятежниками.

— Я сам предостерегал повстанцев, — заявил Иисус. — Говорил им, чтобы они остановились.

— Может быть, но здесь ты явил не лучший пример миролюбия. Торговцам ты не указ, с какой стати им тебя слушать? Посмотри, что ты натворил. — Служитель храма широким жестом указал в сторону опрокинутых столов, разбросанных счетных листов и разбежавшихся животных.

Как ни странно, им позволили беспрепятственно уйти. Солдаты, стоявшие в портиках, как статуи, так и не сдвинулись с места и не попытались никого задержать. Торгаши, ворча, стали собирать свое разбросанное имущество и приводить в порядок столики, прикидывая, много ли времени осталось до конца дня, чтобы попытаться хоть как-то возместить убытки. Выходка Иисуса, конечно, была досадной неприятностью, но, как они надеялись, единичным случаем. Чем-то вроде стихийного бедствия, грозы с градом или налета саранчи, которое следует переждать, поскольку все так или иначе возвращается на круги своя.

Когда ученики под молчаливым предводительством Иисуса покинули город и, возвращаясь назад, проходили мимо давешней смоковницы, оказалось, что листья на ней пожухли, а ветви обвисли.

— Учитель! — вскликнул Петр. — Что это? Отчего это случилось7 — Он дотронулся до высохшей ветки. Лицо его выдавало страх и смятение.

1Ш Это удивляет тебя? — спросил Иисус. — Да имей ты веру с горчичное зерно и повели горе сей пойти и пасть в море, она пойдет и падет! — Он взялся за ветку, осмотрел ее и отпустил. — О чем бы вы ни просили в молитве с верой, будет даровано.

Но какое это имеет отношение к вере? Слова его были таинственны и темны. Это не имело отношения к Священному Писанию, к исцелению, к пророчеству, к изгнанию демонов — ко всему тому, что, как казалось Марии, и составляло миссию Иисуса.

К тому, из-за чего она последовала за ним, как и все остальные.

В тот вечер ужин проходил в удрученном молчании. Мария за-метила, что мать Иисуса тоже выглядела несчастной и сидела повесив голову. Иисус, если не считать молитв, отмалчивался, а Иуда сразу после ужина куда-то ускользнул — она видела, как он спускается вниз по тропе. Собрался побывать дома, навестить отца? Иисус такого не одобрил бы, но, возможно, Иуду это уже не беспокоило. Похоже, выходка в храме и жестокое наказание смоковницы произвели на Иуду не лучшее впечатление.

Поискав взглядом мать Иисуса, Мария увидела ее привалившейся к стволу чахлой сосенки, которая ухитрилась закрепиться корнями на склоне. Она сидела, уронив голову на руки, а когда Мария легонько коснулась ее плеча, подняла на нее глаза, полные слез. Не говоря ни слова, Мария заключила плачущую женщину в объятия.

— Он всегда так почитал храм, соблюдал все обряды, — сетовала его мать, — Еще мальчиком любил проводить там время и задавал книжникам и ученым столько вопросов, что они уставали отвечать… — Она покачала головой. — И вдруг такое!

— Ясно, что увиденное вывело его из себя. Возможно, он почувствовал, что должен очистить храм, — промолвила Мария просто для того, чтобы хоть немного успокоить мать Иисуса.

— Что скажет Иаков? — тяжело вздохнула старшая Мария.

— Ни один из них и слова не проронил. Оба Иакова, и Большой и Меньший, все время стояли столбом. Они так же растерянны, как и все прочие.

— Я не о них, а о своем сыне. Он такой благочестивый, такой набожный. Он этого не вынесет — просто умрет от стыда! Молю Бога, чтобы в Назарете об этом не узнали.

— До Назарета отсюда не близко, — успокаивающе произнесла Мария. — Пойдем найдем местечко поудобнее, посидим, потолкуем…

Разговор завязался, и в ходе его Мария решилась-таки задать давно донимавший ее вопрос: не происходит ли семья Иисуса из дома Давидова? Для самой Марии его родословная значения не имела, но для других — еще какое! Ведь на сей счет существовали пророчества.

— Да, — ответила мать Иисуса. — Нам всегда говорили, что это так. Это знание придавало нам гордости и добавляло сил, когда нашей семье доводилось переживать нелегкие дни. Такое происхождение накладывает особые обязательства, побуждает во всем стремиться к совершенству. Однако это не такая уж редкость, есть много семей, которые возводят свой род к Давиду.

Итак, это правда. По меньшей мере одно пророчество могло иметь к нему отношение. И этого он, в отличие от истории с ослом, подстроить не мог.

Позднее, уложив мать Иисуса спать, Мария, к которой сон не шел, решила пройтись и наткнулась на Фому, склонившегося над маленьким свитком возле слабо светившего костра.

Она наклонилась посмотреть, что он делает. Фома поднял на нее глаза и промолвил:

— Я записываю кое-что из сказанного Иисусом. Ну, ты понимаешь… то здесь, то там. Боюсь забыть особенно мудреные слова. Признаться, я и так уже многое забыл.

Мария присмотрелась и прочла следующие строки:

Иисус сказал: «Я дам вам то, чего не зрело ни единое око, чему не внимало ни единое ухо, чего не касалась ни одна рука, что не пробуждалось в человеческом сердце».

Ииcyc сказал: «Ищущий да обрящет, и стучащему отворят».

— Никогда не слышала, чтобы он говорил такие вещи, — удивилась она.

— Так ведь он с каждым из нас говорит по-разному, — пояснил Фома. — Думаю, ты сама могла бы вести такой же список, только изречения в нем были бы иными.

— Необходимо объяснять, когда и почему были произнесены те или иные слова, — заметила Мария. — Иначе их смысл трудно уразуметь.

— Это касалось только меня. И я это вряд ли забуду.

«Да верно, он с каждым из нас говорит по-разному, — подумала Мария. — Только вот кое-что из сказанного мне я не только ни за что не стану записывать, но и хотела бы забыть!»

Издалека до нее донесся голос говорившего с кем-то Иисуса. Тон его был мягок и доброжелателен, как прежде. Что за перемена произошла с ним? Надолго ли это?

«Иисус так же непостоянен, как и Иуда»- подумала Мария. Где же все-таки Иуда и почему он вдруг исчез?

 

Глава 50

И снова храм. Утром Иисус привел своих учеников туда, и теперь они стояли во внешнем дворе, дожидаясь, когда он начнет говорить. Что-то неуловимое в самой осанке и поведении Иисуса побуждало народ собираться вокруг него.

Проповедовать в портиках храма имел право каждый, и многие учителя и книжники собирали здесь своих последователей, но в обычное время, а не в многолюдные праздничные дни, когда храм переполнен. Несмотря на это, Иисус занял место между колоннами и стоял там, подобно неколебимому утесу, омываемому бурлящим морем людей, что явились почтить святыню, удовлетворить любопытство и купить животных для жертвоприношений.

Лотки менял и загоны торговцев живым товаром снова находились на своих местах. Хозяева их смотрели на Иисуса исподлобья, но на сей раз он не обращал на них внимания. Почему, столь непримиримый вчера, он готов был терпеть их наглость сегодня? Солдаты тоже не удостоили Иисуса особого внимания, разве что порой косились в его сторону. Мария огляделась и приметила в отдалении группу книжников и фарисеев, видимо также пришедших послушать.

Как только Иисус воздел руки и возгласил: «Мои соотечественники, я жду ваших вопросов о Законе и Писании!» — обычно приглашение, адресуемое ученикам и слушателям, — собралась огромная толпа. Вопросы посыпались градом. Некоторые простые, вроде: «Что говорит Моисей насчет сбора хвороста в Шаббат?», другие посложнее. Скажем, означает ли заповедь «Чти отца своего и мать свою», что верующий обязан повиноваться им во всем, вплоть до выбора супруги, даже если ему самому уже сорок лет?

Иисус находил ответы на все, практически не задумываясь, словно он уже заранее знал, о чем пойдет речь.

— По какому праву ты поучаешь верующих? — с вызовом спро-коренастый мужчина, выступивший из группы фарисеев, — Ты говоришь так, будто имеешь на то особое разрешение или привилегию.

Ииcyc мгновенно оборвал свою речь и, обращаясь к фарисею, сказал:

— Я отвечу на твой вопрос, если ты дашь ответ на мой. Это будет справедливо?

Человек, бросивший Иисусу вызов, замялся, но кивнул.

— Крещение Иоанново, оно от Бога или от человека? — вопросил Иисус.

Фарисей нахмурился и обернулся, чтобы посоветоваться со своими сподвижниками. Разразился спор, суть которого Мария понимала, хотя и не слышала обсуждения. Книжники уразумели, что заявив: «От Бога!» — нарвутся на следующий вопрос: «Почему вы не приняли его?» А если ответят: «От человека», навлекут на себя гнев поклонников Иоанна, которых в любой толпе верующих хоть отбавляй.

— Мы не можем сказать этого, — промолвил наконец спорщик, чего и ожидала Мария.

— Ну что ж, тогда и я не могу сказать вам, чьей властью учу и проповедую.

Мария услышала, как стоявшая с ней рядом мать Иисуса испуганно ойкнула. Она обернулась к ней.

— Что случилось?

— Я боюсь, — призналась старшая Мария. — Эти люди, которых мой сын выставляет в дурном свете, обладают большим влиянием. А он делает из них врагов. Открытых врагов, потому что они были унижены публично и теперь не смогут игнорировать оскорбление. — Она прижала ладонь к губам. — Ох, бедный сын мой!

— Их власть не безгранична, — напомнила Мария, — Рим связывает им руки.

— Но они могут использовать против него и власть Рима, — с тяжким вздохом ответила мать Иисуса. — С них станется обратиться к римским властям.

— Но с чем? Он же не сделал ничего, что задевало бы Рим, — стала убеждать ее Мария, — Римляне карают тех, кто покушается на их власть, но нм нет дела до проповедников.

Между тем фарисеи и саддукеи снова стали забрасывать Иисуса вопросами, главным образом традиционными: насчет свадеб, правил соблюдения ритуальной чистоты, ограничений, связанных с Шаббатом, и получали такие же ответы, какие давал Иисус и в других местах— безупречные, выверенные, но клеймящие их ханжество и лицемерие. Другое дело, что здесь все это воспринималось гораздо серьезнее. Он срывал с них маски публично, да еще в том месте, которое являлось цитаделью и оплотом их власти. То, на что в захолустной Галилее закрывали глаза, здесь, в Иерусалиме, стерпеть было невозможно.

— Пойдем! Продолжим разговор ближе к храму, — неожиданно заявил Иисус и, поманив за собой слушателей, перешел в следующий двор, двор женщин. Идти дальше не имело смысла, если он не хотел, чтобы его слушателями остались только мужчины.

Сюда, на эту меньшую по площади территорию, могли войти только последователи Закона Моисеева: ни римлян, ни греков, ни финикийцев, ни иноземных купцов не пускали. Здесь располагались тринадцать знаменитых ящиков для пожертвований и четыре угловых помещения, где размещались священники, совершающие обряд очищения, прокаженные, назореи и те, кто предлагал вино и масло для ритуальных целей.

Множество народу стояло в очередях у коробов для пожертвований, чтобы опустить туда монету. Окинув их взглядом, Иисус сказал:

— Когда подаете милостыню, пусть ваша правая рука не ведает, что творит левая.

Он кивнул жертвователю, который отдернул свою правую руку и воззрился на нее.

Стоявшая прямо позади него согбенная старуха протянула дро-жащую ладонь к отверстию и стояла, глядя на нее, пока последняя монетка не звякнула, упав на кучу уже находившихся внутри. Казалось, этот звук отдался в ней болью.

— Она пожертвовала последнее! — провозгласил Иисус. — значит, в глазах Бога ее жертва намного больше той, что принесли богачи. — Он указал на хорошо одетых людей, стоявших позади старушки, — Они отдают лишь толику, она же не пожалела всего.

_ Значит, она глупа, — строптиво заявил Иуда. — Теперь ей приется жить на иждивении у детей, побираться или отправляться в| богадельню. Спору нет, это трогательно, но глупо.

Откуда он появился? Мария не видела Иуду с самого его исчезновения прошлой ночью. И сегодня утром его с ними не было.

— Как это цинично, — сказала она.

— Практично, — возразил Иуда без малейшего смущения. — Нельзя принимать на веру все, что говорит Иисус, или понимать его буквально. Некоторые из его высказываний не имеют смысла.

Тем временем Иисус, устремив взгляд поверх голов слушателей, высмотрел в задних рядах фарисеев и обратился к ним:

— Горе вам, ибо вы воссели на месте Моисеевом, на народ же возложили тяжкое бремя, для него непосильное. Все, творимое вами, творится напоказ, вы ходите в длинных одеждах, возлежите на пиршествах и сидите впереди всех в синагоге. — В рядах книжников послышался ропот, однако громких возражений пока не последовало. — Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, учащие Закону!

Знатоки Писания переглядывались и пожимали плечами.

— Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, скрывающие Царство Небесное от людских взоров. Да, вы жертвуете десятину с мяты, аниса и тмина, но забываете при том о куда более важном велении Закона — о справедливости, милосердии и верности! Вы, слепые поводыри! Вы, указующие на мошку, но не замечающие верблюда!

Каждое слово Иисуса падало как камень, но лица фарисеев оставались непроницаемыми.

— Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры! Вы, строящие гробницы пророкам и украшающие памятники праведникам. И вы говорите: «Если бы мы были во дни отцов наших, то не были бы сообщниками их в пролитии крови пророков». Сим же вы свидетельствуете против себя, ибо признаете себя сыновьями тех, кто избивал пророков. Так пополните же тогда меру грехов отцов ваших!

За этим выкриком последовал раздраженный, рассерженный гомон.

— Вы, змии! Вы, порождения ехиднины! Как убежите вы от осуждения в геенну? Я посылаю вам пророков, и мудрых, и книжников. Иных вы убьете и распнете, иных будете бить в синагогах ваших и гнать из города в город. Да падет же на вас вся кровь праведная. пролитая на земле, от крови Авеля до крови Захарии, сына Варахиина, коего вы убили меж храмом и жертвенником. Истинно говорю вам, все сие падет на ныне живущих!

Стоявшая рядом с Марией мать Иисуса охнула.

— Нет! Нет! — прошептала она. — Сейчас они уничтожат его!

Мария обернулась и увидела, что миловидное лицо матери Иисуса искажено ужасом и болью.

— Они не могут наказать его за слова, — сказала она не слишком уверенно. Слова Иисуса обладали могучей силой.

— Когда мы, много лет назад, впервые привели его сюда, мы хотели принести подобающие подношения за рождение первенца— стала вспоминать старшая Мария. — Здесь, в храмовых дворах, нам повстречался один старик, как мне тогда показалось, впавший в старческое слабоумие. И он, глядя на нас, сказал: «Дитя сие призвано низвергнуть и возвысить многое в Израиле и быть знамением, ибо станет говорить противное обычаю и обнажит помыслы многих сердец. Частица же души твоей будет пронзена мечом». И вот меч страха пронзает мою душу. Ибо я вижу, что грядет! — Мать Иисуса вцепилась в руку Марии. — Неужели ты сама этого не чувствуешь?

«Несмотря на все мои видения, я ничего не ощущаю, — подумала Мария, — Правда, один раз мне привиделось, что на Иисуса напали и избили до крови… Но больше этот кошмар не повторялся. А если бы опасность действительно надвигалась, разве я не поняла бы этого?»

— Нет! — заявила вслух Мария. — Ничего такого я не чувствую.

— Зато материнское сердце чует беду! О сын мой, сын мой! — она вырвала у Марии руку и стала проталкиваться сквозь толпу вперед, к Иисусу.

Но люди стояли плечом к плечу, и у немолодой женщины не хватало сил протиснуться к нему. Мария осторожно огляделась по сторонам и неожиданно для себя отметила, что во дворе присутствует необычайно много солдат. Причем не только стражей храма и воинов Антипы, но и римских легионеров.

Они здесь неспроста. Власти и вправду интересуются нами, боятся нас. Но нет — это бессмысленно! Чего нас бояться, мы никому не опасны, у нас и оружия-то нет!

Потом ей бросилось в глаза, что из близких учеников рядом с Иисусом находится только Иоанн, все своим видом показывая, что если учителя схватят, он готов разделить его судьбу. Однако никаких попыток задержать их не предпринималось — солдаты лишь следили за происходящим, оставаясь на местах. Они явно не получили приказ действовать.

Иисус сошел с возвышения и смешался с толпой людей, отвечая на вопросы и не обращая ни малейшего внимания на солдат. И тут Мария снова услышала голос Иуды:

— Ты заметила, что здесь нет высшего духовенства? Ни первосвященника Каиафы, ни Елеазара, ни Ионафана. Они и так знают все, что им нужно.

— Я все равно не узнала бы их. Но что они на самом деле могут знать об Иисусе, если никто из них не встречался с ним лично?

Иуда пожал плечами.

— Как мне кажется, они знают, что у них есть серьезная проблема. А если до сих пор они не были уверены, то донос о нынешней проповеди «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры!» убедит их в этом окончательно.

— Ты говоришь так, будто находишься на их стороне. С чего это ты обратился против него?

Иуда издал нечто, что можно было принять за смешок.

— «Обратился против него»? Не понимаю, что ты имеешь в виду. Я просто предполагаю и задаю вопросы. Что тут плохого?

— Как-то ты говорил мне, что у тебя накопилось множество вопросов, и тебе кажется, что в своих поисках ты наконец нашел того, у кого имеются ответы. Не те ответы, которые ты предвидел, а те, которые заставили тебя задуматься. О Иуда, что с тобой случилось?

— Я задумался и, подумав хорошенько, нашел ответы неудовлетворительными. Боюсь, я… я снова ступил на стезю поисков.

Итак, он отвергает Иисуса? Высказывает свои сомнения и рассчитывает, что она поймет его…

— Значит, ответы неудовлетворительные? Они тебя не устраивают?

— Они бессмысленны! — сердито бросил Иуда, — Я думал, ему ведомо то, чего не знает никто из нас, но он просто увяз в болоте мистического пророчества и спорах с властями. — Иуда помедлил, собираясь с мыслями. — С властями! К чему это! К чему Иисус растрачивал время на все эти пустые речи — насчет десятины мяты и тмина? Какой философ, какой вождь, какой Мессия стал бы уделять внимание таким вещам? Нет, он политикан, такой же, как и они, а политиканы меня не интересуют. Они ничего не могут мне дать.

— Но мы часть нашего времени, ибо живем в нем, а политики руководят жизнью народа, как сейчас, так и прежде. Моисей противостоял фараону, Эсфири пришлось предстать перед Ксерксом. Конечно, нам хотелось бы никак не соприкасаться с низменными силами, которые правят в наше время, но это невозможно.

— Великий человек выше этого! — заявил Иуда.

— Таким он видится позднее, когда его деяния становятся историей, — возразила Мария. — Моисей не стал бы вождем, если бы не выступил против фараона.

Иуда махнул рукой и отвернулся, но Мария ухватила его за рукав.

— Ты полагаешь, Иисус в опасности? — спросила она.

Во взгляде Иуды смешались жалость и снисходительность.

— Да. Я это знаю.

Мария обратила внимание на его глаза. Их выражение изменилось с тех пор, как они побывали в Дане, у капища Иеровоама, где пребывало зло. Откуда он знает?!

— Кто тебе сказал?

— Разные люди. Не имеющие отношения к нашему делу.

То есть те, с кем он должен был расстаться, присоединившись к Иисусу. Выходит, он ничего не отверг.

— Но Иисус не угрожает ни Риму, ни первосвященнику.

— Иисус представляет собой куда большую угрозу, чем ты способна вообразить, — заявил Иуда. — Ты так наивна.

«Наивна». До сих пор о ней так никто не отзывался, хотя в отношении интриг и политики это наверняка правда. Ну и ладно, ничего постыдного в этом нет.

— Я не вижу в нем решительно никакой угрозы, — повторила Мария.

— Это потому, что тебе лично он ничем не угрожает.

Несмотря на изобилие стражи, они беспрепятственно покинули город и снова встали лагерем на Елеонской горе, среди других паломников. Однако на сей раз, после того как ученики расположились на отдых, Иисус громко объявил:

— Один человек, которого я исцелил от проказы, приглашает нас на ужин в свой дом в Вифании. Я принял приглашение. Кто пойдет со мной?

Было уже поздно, темно, все устали и уже почти засыпали. Мысль о том, чтобы куда-то идти, общаться с посторонними, а потом, за полночь, тащиться обратно, никого не воодушевила. Многие отказались, предпочтя остаться на месте.

— В конце концов, — объяснил их позицию Матфей, — если мы все уйдем, то, может статься, место наше займут и возвращаться будет уже некуда.

«Наверное, мне нужно идти, — подумала Мария и взглянула на других женщин, ища молчаливого совета в их глазах. Мать Иисуса, с усталым и измученным лицом, кивнула. Иоанна тоже, а за ней и Сусанна, — Ну вот, они идут, а значит, я и подавно!»

Путь до Вифании был не так уж долог, но по дороге им пришлось перебраться через гребень холма, а по ту сторону одолеть крутой спуск. Поскольку его сопровождали лишь несколько человек, Иисус оказался доступен каждому и охотно со всеми беседовал. Мария очень хотела поговорить с ним, но что-то удерживало ее в отдалении. Наверное, она подспудно желала объясниться с ним наедине, без опаски в любой момент услышать от кого-то: «Иисус, мне хотелось бы спросить тебя…» Поэтому она шла сзади, дожидаясь подходящего случая.

Между ними так и осталась недоговоренность, и теперь наконец Мария чувствовала, что готова выяснить все до конца.

«Должна же когда-то представиться возможность, — думала она— И уж тогда я не оробею».

Вифания представляла собой маленькую деревеньку, вдоль ее главной улочки — а по существу, тропы, пересекавшей торговую площадь, — стояли дома зажиточных селян.

Желая, чтобы приглашенные без труда нашли путь к его дому, гостеприимный хозяин расставил вдоль дороги мальчиков с фонарями, которые приветствовали проходящих и спрашивали у каждого, не идет ли это Иисус из Назарета. Когда Иисус объявил, что это он, фонарщики окружили его и спутников и сопроводили их к внушительному, но стоявшему в стороне от главной улицы дому.

Конечно, он был не таким большим, как у Матфея, не так ярко освещен и не так богат слугами, но чувствовалось, что там вовсю бурлит жизнь, блага коей хозяин дома как бывший прокаженный, ценил особенно.

Гости вошли в дом, и слуги сняли с них дорожные плащи и омыли им ноги. Вперед выступил человек по имени Симон и восторженно приветствовал Иисуса:

— Дорогой учитель! Может быть, ты не помнишь, но я один из тех прокаженных, которых ты исцелил у озера. Я жалею о том, что не смог вернуться сразу и выразить свою благодарность, но сердце мое всегда было полно признательности, хочу тебя в этом заверить.

— Я не знал, кем ты был, — промолвил в ответ Иисус, — Меня заботило лишь то, чтобы ты и твои товарищи по несчастью смогли снова занять свое место в жизни, а не гнить заживо на пороге могилы. — Тут он неожиданно повернулся и обратился ко всем присутсвующим— Ибо тут не должно быть сомнений: я явился, чтобы принести каждому жизнь и сделать ее изобильнее.

Только теперь Мария заметила, что в комнате перед ними сидит множество людей. Все они встали и приветствовали Иисуса.

— Да! — принялись восклицать они. — Жизнь более изобильная! Это то, что нам нужно.

— Я имел в виду жизнь духовную, а не… — пояснил Иисус, жестом указывая в сторону кухни и инкрустированных перламутром столов.

Вошедшие следом за ним ученики увидели, что столы накрыты в расчете на большую компанию.

— Прошу. — Симон указал Иисусу на почетное место.

Иисус занял его, усадив по одну сторону от себя мать, а по другую Иоанна. Сам хозяин устроился на соседнем ложе.

— Симон, как тебя приняли после исцеления? — спросил Иисус.

— Поначалу пришлось нелегко. Люди отказывались верить, что я выздоровел, — Мария украдкой вздохнула, она его прекрасно понимала. — Да и сам я, если сказать по правде, не сразу освоился, слишком уж долго был оторван от нормальной жизни.

— Но, кажется, твои родные вели дела успешно, так что тебе было куда вернуться, — заметил Иисус.

— Да, и за это я им благодарен. Мне не пришлось просить подаяния.

Мария отметила, что Иуда, возлежавший неподалеку от нее, жуя листок петрушки, внимательно прислушивается к разговору. Петр и Андрей уминали угощение за обе щеки: в конце концов, ученикам не так часто выпадала возможность по-настоящему вкусно поесть. Иаков Большой тоже был всецело поглощен едой. Никто из них не заметил женщину, вошедшую в комнату с алебастровым сосудом в руках, пока она не оказалась прямо за спиной Иисуса.

«Убийца!» — промелькнуло в голове Марии.

Она отбросила салфетку и вскочила, чтобы защитить учителя. Эта особа стояла у него за левым плечом — прекрасная позиция для того, чтобы всадить кинжал в спину. Помимо Марии поднялся на ноги и Иаков Большой. Но ни мать Иисуса, ни он сам не отреагировали. Они продолжали спокойно жевать, пока поднявшийся шум не привлек их внимание. Иисус оглянулся и увидел женщину, которая тут же пала к его ногам и покрыла их поцелуями.

Кто она такая? Еще одна тайная ученица — тайная для нас, но не для Иисуса? Он, во всяком случае, удивленным не выглядел. Женщина встала и с величайшим почтением пролила елей из своего сосуда на голову Иисуса. Помещение сразу наполнилось редкостным, удивительным благоуханием. Когда масло заструилось с чела на лицо Иисуса, она взяла тряпицу и бережно утерла его, а затем умастила остатками благовоний ноги учителя, втирая в стопы и между пальцами.

В комнате воцарилась такая тишина, что слышен был даже легкий шелест, с которым руки женщины массировали стопы Иисуса. А потом она распустила волосы и легкими круговыми движениями стерла с ног остатки елея. Лица ее при этом видно не было, оно скрываюсь за завесой волос.

Наконец она встала и, пряча лицо в ладонях, повернулась, чтобы уйти. Она не обратилась к Иисусу ни с просьбой, ни с вопросом — лишь почтила его столь удивительным образом.

— Это же нард! — первым нарушил тишину Петр. — Нард, драгоценнейшее из благовоний! Его тут пролито на добрую сотню динариев!

— Это годовое жалованье солдата, я уж не говорю о поденщике! — воскликнул Иуда— Какое немыслимое расточительство! — Он повернулся к Иисусу. — Учитель, как ты допустил такое?

— Не порицай ее, — промолвил Иисус, повернувшись к женщине и взяв ее за руку. — Она содеяла благое, ибо умастила меня заблаговременно, приуготовив тело мое к погребению, — Его мать от неожиданности вскрикнула, — Воистину, она сотворила доброе, и дело рук ее не забудется до скончания времен.

— Сын мой… — Мать Иисуса протянула руку и коснулась его плеча, но Иисус не повернулся к ней, а по-прежнему делил свое внимание между Иудой и той женщиной.

«До скончания времен? Имел ли он в виду, что люди будут пересказывать эту историю из поколения в поколение? — удивись Мария. — Но почему? Казалось, в этом не было смысла, как, впрочем, и во многом, сказанном им в последнее время».

Выйдя из дома, они увидели, что на улице, несмотря на поздний час и удаленное место, собралось немало желающих увидеть Иисуса. Но Мария не обращала на них внимания, она тревожилась за его мать. Конечно, Иисусу следовало бы поговорить с ней, успокоить, растолковать, что он имел в виду. Как вообще сын мог намекать на свою скорую кончину в присутствии матери? Правда, похоже, сейчас он нашел возможность объясниться: мать и сын шли рядом, и он склонился к ней, что-то говоря.

Неожиданно Иоанна ахнула:

— Это он!

— Кто?

— Главный соглядатай Ирода Антипы. — Она пригнулась, чтобы тот не смог увидеть ее лицо. — Я уж думала, что никогда больше не увижу его мерзкую физиономию. Но раз он здесь, значит, Антипа следит за Иисусом. Наверное, из-за той истории с менялами, его хоть и не схватили, но взяли под наблюдение.

Они поспешили дальше, прикрыв лица покрывалами. Мария, однако, внимательно посмотрела сквозь полупрозрачную ткань, чтобы запомнить лицо шпиона — его крупные, грубые черты, толстые губы. Он вглядывался в лицо каждого проходящего.

— Антипа обратил внимание на Иисуса уже давно, — сказала Иоанна. — Сейчас он ждет подходящего случая. И он, и заправилы из храма просто хотят выбрать удобный момент… А Иисус идет прямо в их западню.

Марии же казалось, что Иисус не похож на беспомощную жертву, слепо бредущую на заклание, напротив, сам он расставил западню, используя себя как приманку. Зачем — она не понимала, но чувствовала, что это так.

— Не думаю, чтобы с Иисусом что-то могло случиться против его воли, — промолвила наконец Мария.

Она не могла отделаться от мысли, что Иуда, предположивший, будто Иисус своими руками подготовил все последние события, был недалек от истины. Разумеется, его допущение о том, что Иисус самозванец, абсурдно, но наблюдательность он проявил незаурядную. Иисус вполне мог действовать с заранее обдуманным намерением и в расчете на определенный результат — и его глупо подозревать в каком-то обмане. В этом Мария была уверена всем сердцем.

— Возможно, он прорицает только великое или отдаленную перспективу, а то, что происходит сейчас, у него под носом, не находит заслуживающим внимания, — высказала предположение Иоанна. — А события между тем принимают нежелательный оборот. Знаешь, у меня возникла одна мысль! — Она понизила голос и заговорила так тихо, что Марии пришлось напрячь слух. — Антипа сейчас в своем иерусалимском дворце, где я знаю все ходы и выходы. Мне ничего не стоит пробраться туда и самой разведать, что к чему.

— Но это опасно!

— Конечно опасно. Но опасности сейчас подвергается все наше братство. Я хочу рискнуть, чтобы помочь остальным.

— Иисус никогда не разрешит тебе.

— Это точно, потому что он настроен принять удар на себя. Но скажи, ради чего я исцелилась? Возможно, как раз для выполнения этой задачи. Никто другой не может проникнуть в резиденцию Антипы, а я могу. И должна это сделать.

— Я пойду с тобой.

— А вот теперь я скажу тебе — нет!

— А я, как и ты, спрошу: зачем я исцелилась? В данном случае мы вдвоем будем более незаметны, чем ты одна. Я настаиваю, пойдем вместе.

Других доводов, чтобы убедить Иоанну, не потребовалось, она была благодарна Марии за поддержку.

— Ладно. Значит, завтра, когда пойдем в город, мы…

— О чем это вы, женщины, так увлеченно беседуете? — Иуда, оказывается, находился неподалеку. Много ли он успел услышать?

— Мы говорили о том, что обратный путь кажется дольше, — быстро ответила Мария.

— Да, это всегда так, особенно когда не терпится добраться согласился Иуда. Ответ его, похоже, удовлетворил, во всяком случае, язвительности в его тоне не слышалось. — Мне и самому не терпится отдохнуть.

На следующее утро они опять отправились в храм, где Иисус снова собирался проповедовать, но на сей раз только простым людям. Он не имел больше намерения спорить с властями, ибо уже сказал им все, что хотел.

Мария с Иоанной решили, что дождутся, когда Иисус втянется в разговор со слушателями, и тогда незаметно ускользнут. При нынешнем многолюдстве — а в Иерусалим каждый день прибывали все новые толпы паломников, добавляя суеты и неразберихи— это было совсем нетрудно.

Нетрудно было и подслушать обрывки разговоров, ибо люди высказывались свободно. Помимо обычной невинной болтовни — кому удалось задешево купить барашка, кто где остановился — слышались и шепотки, затрагивающие политические вопросы.

— Антипа-то здесь… Небось у него какие-то дела с Пилатом…

— Анна, старый дурень, отправляет службу, как будто по-прежнему остается первосвященником…

— Смотри, это тот человек, проповедник, о котором все говорят…

Больше всего велось разговоров о зилотах-убийцах, якобы в большом количестве проникших в город и готовых в любой момент нанести удар. Варавва был схвачен, но оставалось много других, которые мастерски владели кинжалами, им нечего было терять, кроме своих жизней. Жизнью же они не дорожили вовсе. Все эти слухи и толки порождали страх и напряжение, витавшие в воздухе.

— Сейчас! — Иоанна потянула Марию за рукав.

Момент был удачным, Иисуса окружили дети, и он, улыбаясь, отвечал на их бесконечные «почему?». Женщины ускользнули со двора и вышли за ворота храма, где их поглотил текущий по улицам людской поток. До Песаха оставалось всего два дня, и город уже был переполнен.

— Он остановился в старом дворце, — сказала Иоанна— Когда Пилат в городе, новый дворец Антипы, построенный рядом с городской стеной, занимает он. Бедный Антипа… Ему приходится довольствоваться цветным мрамором вместо белого и несколькими залами, насквозь продуваемыми сквозняком. Но дело того стоит, ведь для него главное — угодить своим римским хозяевам.

Дворец, именуемый «старым дворцом Хасмонеев», находился совсем рядом с храмовой горой, это было удобно и для организации тайных сборищ, и для них — чтобы ускользнуть.

— Там есть маленькая задняя дверь, которой пользуются только слуги, — пояснила Иоанна, направляя Марию в узенький переулок.

И действительно, пройдя вдоль глухой стены, они уткнулись в маленькую, одностворчатую дверь. Перед тем как войти, Иоанна закусила губу, внутренне собираясь. Сейчас она уже не выглядела такой самоуверенной, как вчера, готовой в одиночку проникнуть в стан врага, но и отступаться от задуманного не собиралась.

— Не будь у меня уверенности в том, что здесь можно узнать что-то жизненно важное для Иисуса, носу бы не отважилась сюда сунуть, — честно призналась она. Потом сглотнула и добавила: — Я и сейчас-то не уверена, что осмелюсь.

— Еще как осмелишься, — приободрила ее Мария.

Возможно, именно ради этого стоило идти вдвоем — чтобы поддерживать друг друга.

Коридор, в который они вошли, оказался погруженным во тьму: ни свечей, ни ламп; видимо, ими пользовались редко.

— Ничего, я знаю дорогу, — успокоила Иоанна. — Прикрой лицо.

Мария кивнула.

Они прокрались по темному коридору вперед, на свет, миновали место пересечения с другим проходом и оказались в сводчатом помещении с оштукатуренными стенами. Оно походило на обычную кладовую: вдоль стен полки, на них какие-то горшки и стопки тканей.

— Сюда! — Иоанна показала, куда идти, и они вышли в переднюю, откуда отходили еще два коридора. Там она остановилась и боязливо заглянула за угол. — Стражи нет. Этим путем можно подо6раться к трапезной, а сейчас как раз время обеда. Притворимся служанками. Нам не помешает послушать, о чем пойдет речь за столом.

Конечно, существовала вероятность, что кто-нибудь из гостей узнает Иоанну, ведь многие приближенные Ирода хорошо с ней знакомы. Правда, если узнавший не в курсе ее нынешнего положения. это даже к лучшему, дополнительная маскировка. Ну а если ему известно, что она больше не в свите?

В это время в коридоре появилась вереница слуг с подносами, направлявшихся в трапезную. Размышлять было некогда — Мария и Иоанна присоединились к ним.

От запаха яств у них едва не закружилась голова — тут были огурцы со сладким укропом, и виноград, и миндаль в винном соусе — множество вкусностей, которых им уже долгое время не доводилось пробовать. Однако женщины сжали губы, чтобы не потекли слюнки, и с деловитым видом вместе со всеми вошли в обеденный зал.

Возле мраморных, инкрустированных драгоценными камнями столиков было расставлено несколько низких диванов, на одном из них возлежали Антипа с Иродиадой, взятой в жены в нарушение Закона.

— Они здесь! — шепнула Иоанна, схватив Марию за запястье и дрожащей рукой торопливо опустив на лицо покрывало.

Слуги расставляли тарелки на низких столах перед правителями. Антипе еще не минуло пятидесяти, но выглядел он гораздо старше — сказывались заботы и постоянная бессонница. Иродиада, его жена, была красива особой, нервной и броской, красотой.

«Но стоила ли ее любовь убийства Иоанна Крестителя? — подумала Мария, — И в какой мере наслаждаются они своей пылкой страстью теперь? Оба ведь не молоды, и первый прилив желаний, скорее всего, схлынул. Схлынул слишком поздно для Иоанна Крестителя».

Антипа поднял крышку одного из блюд и покачал головой. Служанка быстро убрала его и поспешила к двери. Мария и Иоанна пристроились за ней.

«Иоанна оставила роскошный дворец, эту жизнь и своего мужа Хузу, — подумала Мария. — Жалеет ли она об этом? Какие чувства пробуждают в ней картины прошлого?»

На кухне повара хлопотали над следующей переменой блюд. Рыба раскладывалась на большие тарелки, устланные салатом, и украшалась луком-пореем и кружками репчатого лука, подать кушанье следовало не остывшим, но и не слишком горячим. На появление двух женщин никто не обратил внимания, а если бы и обратили, Иоанна знала жизнь двора достаточно хорошо, чтобы какой-нибудь вопрос застиг ее врасплох. Всех дворцовых слуг на кухне в лицо помнить не могли, а потому женщинам без разговоров вручили по подносу.

Чтобы не оказаться разоблаченной, Марии пришлось проследить за тем, как Иоанна подает блюдо на стол — это следовало делать в соответствии со строгими правилами. Подойти. Снять с подноса покрывало. Улыбнуться. Поклониться. Поставить блюдо на стол. Снова поклониться. Отступить. Сделав все как положено, они, однако, не убрались на кухню, а лишь отошли в дальний конец зала, в полумрак, где и затаились.

В зал вошел пожилой мужчина в красновато-коричневом одеянии, сопровождаемый человеком средних лет, с необыкновенно густыми черными бровями. Они устроились за столом Ирода и Иродиады, и между ними туг же завязалась оживленная беседа, сопровождаемая энергичной жестикуляцией.

— Это первосвященники, — прошептала Иоанна— Нынешний, Каиафа. и бывший, Анна. Я их узнала, благо видела обоих не один раз.

— Первосвященники здесь? — Мария удивилась; она почему-то думала что высший служитель Яхве все время проводит в храме.

Иоанна подавила смешок.

— Время от времени священникам приходится выслушивать указания своею господина. Хотя Антипа, конечно, в Иерусалиме не главный. Главный здесь Пилат. — Иоанна помедлила и добавила: — Анна приходится Каиафе тестем, так что, как видишь, храм у них — семейное предприятие. И мозг этого предприятия — Анна. Каиафа человек недалекий, что Анна ему скажет, то и делает.

— Нам бы поближе подобраться, — сказала Мария. Оттуда, где они стояли, ничего не было слышно.

— Сейчас нельзя, но потом подберемся. Они поедят и перейдут в приемную. Пойдем. — Она увлекла Марию за собой.

Помещение для приемов представляло собой просторный зал с высокими сводами и позолоченными деревянными панелями. Окна выходили на две стороны — на храмовую гору и на оживленные улицы богатого квартала Иерусалима.

Мария с Иоанной скромно встали у стены, как подобает ждущим распоряжений служанкам, и вовремя — вскоре, как и было предсказано, в комнату размеренным шагом, волоча за собой мантии, вступила царская чета в сопровождении Каиафы и хитроумного старого Анны. Но когда в помещение вступил еще и Иуда, обе они едва устояли на ногах!

Появилась еще одна служанка, принесшая на подносе кубки. Гости потянулись за вином.

Иуда! Иуда, облаченный в великолепный синий хитон (Мария и Иоанна ни разу не видели, чтобы он так наряжался в обществе Иисуса), потягивал вино, улыбался и вел беседу с царем, царицей и двумя первосвященниками. Похоже, он чувствовал себя как дома и, судя по поведению власть имущих, был для них желанным гостем.

У Марии подгибались колени, она уставилась на него, не в силах отвести глаз. Иуда! Ученик, сподвижник из ближнего круга Иисуса здесь, с этими людьми!

Царь и его приближенные улыбались, кивали, толковали о чем-то своем. Марии и Иоанне не удавалось уловить смысл их разговора. Для этого следовало подойти поближе. Они переглянулись, проверили, хорошо ли прикрыты их лица, и двинулись вперед.

Подхватив со столика кувшин, Мария скользнула к беседующей компании.

— Не угодно ли вина? — услужливо спросила она, склонив голову и изменив голос.

При этом она так тряслась от страха быть разоблаченной, что чуть не пролила вино.

Иуда повернулся к ней с той же улыбкой и, кивнув, подставил кубок. Мария дрожащей рукой наполнила его. Все обошлось. Иуда посмотрел на служанку, как на пустое место, без каких-либо признаков узнавания.

«Пусть пьет! — подумала она. — Пусть напьется, пусть у него развяжется язык, и он выболтает, что у него на уме!»

Взглянуть ему в глаза, в эти странно изменившиеся глаза Мария не смела, опасаясь разоблачения, хотя очень хотела увидеть то, что затаилось там.

— Хватит, мы сыты им по горло, — ворчливо заявил Анна, — Пора кончать!

— Еще вина?

На сей раз вопрос задала Иоанна. И снова кивок в знак согласия. Янтарное вино заструилось в кубок.

— Все очень просто, — заявил Каиафа, подняв кустистые брови. — Схватить его, и весь разговор.

— На каком основании? Пару дней назад у тебя была такая возможность, из-за того переполоха в храме. Но ты ее упустил, а больше он тебе такого удобного повода не даст, — заявил Иуда, в голосе которого звучала досада. — Он умен. Он хорошо знает, что нужно делать и как далеко можно зайти.

— Нет оснований? Значит, мы их создадим, — буркнул Каиафа.

— Ты осел! — одернул первосвященника тесть. — Это сыграет на руку римлянам. Стоит им заподозрить какие-то тайные интриги, и они обратят это против нас.

— Насчет римлян не беспокойся, — упрямо возразил Каиафа. — Этот человек подвергает опасности наш народ, уничтожает то шаткое согласие, которое существует между нами и римлянами. Его учение подстрекает к неповиновению. Нельзя позволить ему проповедовать и дальше.

— Каиафа, ты меня удивляешь, — сказал Анна. — Оказывается, ты иногда способен думать, — Он взглянул на Иуду. — Вся беда в том, что он слишком популярен. Люди забывчивы и непостоянны, пошумят, поохают и забудут его, как забыли многих других проповедников. Но сейчас… ты видел, какие толпы собираются вокруг него в храме, и знаешь, чем сопровождался его шутовской въезд в Иерусалим. Если мы схватим его на глазах у людей, возникнут беспорядки. Взять его, бесспорно, надо. Но тихо. Не прилюдно. Для этого ты нам и нужен.

— Как раз это я вам и предлагаю, — совершенно спокойно сказал Иуда, лишь едва слышное шарканье ногой выдавало его нервозность. Я могу привести вас к нему, когда он будет один… ну, не совсем один, но в окружении лишь кучки учеников. Я сам из их числа, мне известны все их излюбленные места. Обещаю, что вы сможете сделать все без шума и лишних свидетелей — Он говорил тонким, высоким голосом, каким никогда не разговаривал прежде.

— Очень хорошо! — кивнул Анна.

— Раз «очень хорошо», то я рассчитываю и на очень хорошую награду.

— Десять сребреников, — высокомерно заявил Каиафа.

Иуда рассмеялся.

— Двадцать! — Каиафа поднял руки ладонями вверх, призывая присутствующих оценить его щедрость. — Сребреников. Тирских сребреников!

Иуда уныло покачал головой.

— Я разочарован, уважаемые, — промолвил он. — Я предлагаю нечто бесценное, а вы пытаетесь сэкономить.

— Тридцать! — властно заявил Анна. — Но это последнее слово!

— Маловато, — пробормотал Иуда, повернувшись к нему.

— Бери или уходи. В конце концов, все, что ты предлагаешь, — возможность схватить его тайно. Мы можем сделать это явно и бесплатно.

— И нарваться на неприятности.

— Мы с ними справимся. Попросим у Пилата когорту. Тебе известна проблема, которую не решили бы римские легионеры? Несколько легионеров, несколько убитых — римляне чужую жизнь в грош не ставят, — и любое волнение уляжется. Да, разумеется, мы предпочли бы взять его, не поднимая шума, но можем и вполне готовы обойтись без твоих услуг.

— Ты меня убедил, — вздохнул Иуда. — Тридцать сребреников.

— Зайди потом ко мне, — сказал Каиафа, — я с тобой расплачусь.

— Нет. Уверен, такие деньги у тебя есть при себе. Я предпочитаю, чтобы мне заплатили сейчас, из рук в руки, а не из казны. Знаешь ли, нет охоты объяснять писцу храма, за какие заслуги мне выдают эти деньги.

Недовольно ворча, Каиафа полез за деньгами и стал неохотно отсчитывать тяжелые монеты:

— Один… два… пять… еще два…

Иуда подставил ладонь, кивнул и сказал:

— Но уговор остается в силе: вы не причините ему вреда.

— Но если ты не хочешь ему вреда, зачем предаешь его? — спросил Анна.

— Я думаю, — медленно произнес Иуда, — его нужно защитить от самого себя.

Мария уже слышала от Иуды нечто похожее и приписала эти слова его стремлению обезопасить самого себя. Но тогда он говорил с ней, с другом Иисуса, о том, как уберечь учителя от возможной опасности, сейчас же выдавал его врагам. Неужели он и вправду верит, что поступает правильно? Думает, что использует храм для достижения своего замысла, примерно так, как хотел использовать мать Иисуса?

— Он пробудил великие надежды и ожидания, которых никогда не сможет оправдать. Когда это выяснится, люди обратятся против него. То, что делаю я, даст ему возможность задуматься, пока еще не слишком поздно.

— А тебе возможность разбогатеть.

— На тридцать сребреников? Вы что, принимаете меня за землепашца из Галилеи? Это не такие большие деньги, — усмехнулся Иуда. И, тут же сообразив, что Каиафа еще не рассчитался с ним полностью — осталось восемнадцать монет, — торопливо добавил — Но меня они устраивают.

— Ты последовал за ним, — промолвил Каиафа, — стало быть, что-то в нем нашел. Не пойму, что люди в нем находят?

Три… пять… шесть… Последние тирские сребреники перекочевали в подставленную ладонь Иуды.

— Я верил в него, — промолвил, Иуда, и голос его на время стал прежним. — Я искал ответы на многие вопросы и думал, что они у него есть. Они у него есть, но не те, что я хотел получить, не те, которые были мне нужны. Не те. Те я готов был принять, если бы это причинило мне боль. Но таких у него не нашлось, И поэтому, — он широко развел руки, и голос его вновь обрел фальшивое звучание, — последнее, что я мог для него сделать, — это защитить его от опасности. Разве я не прав?

У Марии от этого лицемерия так скрутило желудок, что впору было бежать из комнаты, чтобы ее не вырвало. Иуда, якобы беспокоившийся о безопасности Иисуса, однако, не заручился какими-либо гарантиями с их стороны. Они даже не подтвердили, что признают уговор.

«Ну что ж, — подумала она, — мы предупредим Иисуса. Я и Иоанна. Мы сообщим о том, что ему уготовано».

Иуда! Она посмотрела на него, такого нарядного, изысканного, в дорогом одеянии. О Иуда… ведь ты почти достиг… почти понял… Мария вдруг с удивлением поняла, что оплакивает его, и уняла всхлипывания, пока ее не услышала Иоанна. Ей хотелось лить слезы по нему, а не по Иисусу. Она не понимала почему, но сейчас ее сердце разрывалось именно из-за Иуды.

Получив позволение уйти, Иуда ускользнул подобно тени. Оставшиеся участники заговора продолжили обсуждать проблему Иисуса. Мария же, справившись наконец с душившими ее слезами, придвинулась к Иоанне и, стараясь как-то сладить с дрожью в голосе, спросила:

— Ну как, задержимся? Кажется, здесь еще есть что послушать.

Иоанна посмотрела на заговорщиков с сомнением: подобраться к ним теперь представлялось затруднительным. Они поели, попробовали вина и сладостей и теперь, когда Иуда ушел, остались в узком кругу. Предполагалось, что в таких обстоятельствах удаляется и вся челядь, кроме личных слуг правителей, а потому лишние люди могли обратить на себя внимание.

— Слишком опасно, — шепнула Иоанна. — Но можно попробовать подойти… будто бы за пустыми кубками и грязными тарелками.

Потупив очи, они снова приблизились к четверым власть имущим, которые, не глядя на них, продолжали разговор.

— …не слишком бы ему доверял. Разочарованные ученики, по сути, ненадежны, потому они и мечутся. Сегодня у них одно на уме, завтра другое. Скажет этот Иисус что-то, что понравится Иуде, и он…

Мария наклонилась за кубком и замерла в подобострастной позе.

— В любом случае, эту возможность надо использовать. То, что он говорил, звучало гадко и довольно цинично.

— Кто такой циник? — подала голос Иродиада. — Всего лишь тот, кто испытал глубокую любовь и чувствует себя преданным. Я согласна с Каиафой.

Значит, замысел принадлежал Каиафе. Не так уж он и туп.

— Ладно, схватим мы его, а дальше что? Посадим в темницу, как Варавву?

— Сделаем лучше. Пусть он предстанет перед римским судом. Сбудем его с рук. Варавва может сгнить в тюрьме, но держать там еще и Иисуса нам ни к чему. Римляне должны рассмотреть это дело прежде, чем они покинут Иерусалим и вернутся в Кесарию, к своим пирам и гонкам на колесницах. Потому что, если они уберутся раньше, некоторые дела придется отставить на годы. Прямой резон не откладывать решения вопроса с Иисусом, а взять его под стражу, предъявить обвинение и вынести дело на суд прокуратора.

Иоанна, собиравшая опустевшие кубки, незаметно кивнула Марии, давая понять, что пора уходить. Свое дело они сделали. Как раз в этот момент Антипа повернулся и посмотрел на служанок. К счастью, взгляд его пал на Марию, а не на Иоанну, которую он, конечно, узнал бы.

Выскользнув из комнаты, они свалили собранную посуду в первом попавшемся углу — не относить же ее на кухню — и извилистыми коридорами поспешили к выходу. Через вход для прислуги они выбежали в переулок и вздохнули с облегчением, лишь оказавшись на главной улице. Там Мария остановилась и привалилась к стене.

— О Господь милостивый на Небесах! — воскликнула она, — Спаси и помоги!

Все, что ей довелось увидеть и услышать, совершенно ошеломило Марию.

— Бог оказал нам милость, пожелав, чтобы мы все услышали. — попыталась успокоить ее Иоанна — Вопрос в том, что нам с этим делать. Ну, предостеречь Иисуса — это само собой. Но должны ли мы выступить против Иуды?

Выступить против Иуды? А он, поняв, что разоблачен, поменяет планы?

Нет, — уверенно промолвила Мария, — он не должен знать, мы должны делать вид, будто все как прежде. Разумеется, предупредив Иисуса. И его мать.

— Матери лучше не говорить, — возразила Иоанна. — Зачем лишние огорчения? Она попытается уговорить его бросить проповедовать, но не сможет. Мы ведь знаем, Иисус любит ее, но следует своим путем.

— Иоанна, — вздохнула Мария, — я ничего не понимаю. Все мы подходили к Иисусу с вопросами и не всегда получали ответы. Но мы верим ему. Как же могло случиться, что один из нас, такой же ученик, как и все, сделал это? Если он утратил веру, то почему просто не ушел? Так поступали многие, прибившиеся к нам из любопытства. Силой его никто не держал. Почему Иуда так поступил?

— Им двигала месть, — не раздумывая, ответила Иоанна. — Он повел себя как отвергнутый любовник. Подобные люди не уходит просто так, а стараются причинить боль тому, кто причинил боль им. Для них это единственный способ утвердить себя в собственных глазах.

— Но Иисус не причинял ему боль.

— Ты не знаешь, о чем Иуда спрашивал Иисуса, каких ответов ждал и какие получил.

Это правда, о разговорах, которые все ученики по отдельности вели с Иисусом, Мария не знала практически ничего. Такие взаимоотношения были сугубо личными, уникальными для каждого, что отличало Иисуса от других учителей.

— Ненавижу его! — вырвалось у Марии.

И подумать только, этот человек, Иуда, набивался ей в спутники жизни.

— Не нужно ненавидеть, — укоризненно произнесла Иоанна. — Ненависть лишает ясности мысли.

— Ты прямо как Иисус, — фыркнула Мария. — «Любите врагов своих…»

— Но разве не это мы обязаны делать? Прямо как Иисус? Именно так. Ведь Иисус велел нам молиться за врагов. За всех врагов — значит, и за Иуду.

— Я и готова молиться, но… — Ярость против Иуды, ученика, ставшего изменником, бушевала в ее душе, но рядом была и глубокая печаль, от которой на глаза наворачивались слезы.

— Отказаться от ненависти — не значит отказаться от борьбы против Иуды, — заявила Иоанна— Мы будем молиться за его душу, но расстроим его планы.

Проталкиваясь по запруженным народом улицам, Мария и Иоанна настороженно озирались по сторонам. Навстречу им валом валили люди самого разнообразного, порой экзотического вида: паломники, столичные жители, римские солдаты и разнообразные иноземцы, чье происхождение и род занятий невозможно было определить. Солнце садилось, и все, кто хотел выйти из города спешили к воротам. Близился Песах.

«Чем эта ночь отличается от прочих?» — таков был один из ритуальных вопросов.

— Будет ли этот Песах отличаться от прочих? — спрашивали всякий раз паломники. — Явится ли Мессия?

Такая возможность возникала каждый год. Вот почему Песах — это то, что всегда бывает в настоящем и никогда в прошлом.

 

Глава 51

Возвращаться в храм было уже поздно, день закончился, и Иисус, скорее всего, уже ушел. Мария и Иоанна рассчитывали найти его на склоне Елеонской горы. По узенькой, шедшей вверх тропке двигалось столько паломников, что женщины решили свернуть в находившуюся у подножия горы оливковую рощу и подобать, пока толпа пройдет мимо.

Этот место называлось Гефсиманским садом потому, что здесь когда-то отжимали масло из оливок, и оказалось тихим зеленым убежищем. Тут росли могучие, очень старые оливковые деревья, которые, казалось, перешептывались на ветру, делясь друг с другом забытыми секретами давно минувших дней, возможно, еще предшествовавших восстановлению Иерусалима. Что повидали на своем веку эти зеленые великаны? Как Неемия и Ездра отстраивали город заново? Неужели они пять столетий ждали, когда же Израиль вернет себе былую славу сначала в борьбе против греков, а теперь против римлян? Может быть, вожди Маккавеев устраивали под этими ветвями тайные собрания, и солдаты Антиоха вторгались под их сень?

— Это место населено призраками, — сказала Иоанна, прислонившись к толстому стволу одного из самых древних деревьев. — Мне кажется, я слышу множество голосов.

— По крайней мере, они не оглушают, как гомон этих паломников, — фыркнула Мария.

Она до сих пор не пришла в себя от услышанного во дворце. Все прошло гладко, и теперь благодаря Иоанне они могуг предостеречь Иисуса и предотвратить беду. А если бы они не узнали?.. Отступничество и подлое предательство Иуды так потрясло Марию, что она чувствовала себя разбитой и рада была небольшой передышке между выслушиванием всей этой мерзости и — от этого ведь никуда не денешься! — изложением ее Иисусу.

Мария присела на траву рядом с Иоанной. Мысли ее кружились, шум в голове заглушал тот гвалт, что доносился с запруженной народом тропы. Многоязычный гомон сливался воедино, тем более что разговоры, на каких бы наречиях они ни велись, были практически об одном: о еде и ночлеге. Мария впервые задумалась о том, почему Закон заставляет столько народу каждый год собираться в Иерусалиме на время трех праздников. А также о том, что все-таки побудило Иисуса явиться сюда именно теперь.

Сейчас здесь находилось огромное количество самых разных людей — и римляне, и сторонники Антипы, и религиозные старейшины. Все следят за всеми, все друг к другу присматриваются, а Иисус как раз и хотел оказаться со своей проповедью в центре всеобщего внимания. Лучшего времени для этого не найти. Именно за тем он покинул Галилею и направился сюда, в средоточие политической и религиозной жизни народа. Это являлось частью его плана, грандиозного замысла, связанного с приходом и утверждением Царства Божия.

И вот сейчас Иуда замахнулся на святое — он задумал помешать этому! Расчет был на то, что Иисуса схватят и вышлют из Иерусалима, не дав ему донести свое послание до людей, собравшихся со всего Израиля и из других стран. Ему заткнут рот и выставят из столицы в захолустье, где слушать его будет просто некому.

Они с Иоанной предупредят Иисуса, и он сможет защитить себя. Но что, если Иисус не захочет?

Они сидели под раскидистой кроной, упиваясь душистым, свежим воздухом сада. Деревья вокруг них, казалось, шептали, успокаивая и утешая: «Не тревожьтесь… Подумайте… Это пройдет… Все в мире преходяще…» Умиротворяющее благоухание оливковой рощи манило соблазном остаться здесь и подождать, пока все уладится само собой, ведь в столь дивном, исполненном благодати мире иначе и быть не может.

Однако по прошествии некоторого времени Иоанна шевельнулась и сказала:

— Наверное, нам пора идти. Уже поздно.

Пробудившись от грез, Мария обнаружила, что заполонявшая тропу людская река утончилась до ручейка, и у них больше нет причины отсиживаться в сторонке. Неохотно поднявшись, она вздохнула, готовясь покинуть мирную сень сада и вернуться на тропу обыденности.

Женщины без труда нашли своих спутников, которые расползлись на том же месте и уже развели огонь, чтобы приготовить ужин. Иисус стоял в стороне и задумчиво смотрел вниз, туда, где лежал почти скрытый сейчас сгустившимся сумраком Иерусалим. Еще можно было различить черту стен и поблескивающую белизну храма, но все прочее утопало во тьме.

«Надо сказать ему сейчас! — подумала Мария — До ужина, до того, как все соберутся вместе, чтобы не говорить этого при них! Сейчас, пока рядом с ним никого нет!»

Отчаянно робея, она приблизилась к нему, протянула руку и| осторожно, поскольку он, казалось, всецело поглощен созерцанием погружавшегося во мрак Иерусалима, коснулась его плеча. Иисус немедленно повернулся и посмотрел на нее. Но явно без воодушевления.

— Да?

— Учитель… — начала она и осеклась, вдруг вспомнив, что произошло между ними, когда они оставались наедине в прошлый раз.

«О Боже, только бы это не подорвало доверие к моим словам!» — взмолилась Мария.

— Да? — повторил Иисус.

Он смотрел на нее — не холодно, но и не сказать, чтоб приветливо.

— Учитель, нам с Иоанной удалось пробраться во дворец Ирода Антипы. Мы хотели разведать, что там творится, и, должна сказать, нам это удалось. Там находились и первосвященник Каиафа, и старый Анна, и Антипа, и Иродиада…

— Все в сборе, — покачал головой Иисус. — На вас это, наверное, произвело впечатление?

Вопрос показался ей обидным.

— Нет. Отчего бы? — буркнула она. — Мне нечего им завидовать.

— Многие люди позавидовали бы им.

— Но я не из их числа, — отрезала Мария, полагая, что это какая-то проверка, сейчас совершенно неуместная. — И если ты думаешь, будто богатство производит на меня впечатление, вспомни, что я оставила в Магдале.

Иисус не ответил. Просто молча смотрел на нее, ожидая продолжения. Мария придвинулась к нему поближе и зашепталала:

— Нам удалось подслушать их разговор. Они считают тебя опасным. И намерены сделать так, чтобы ты замолчал.

Вместо того чтобы как-то отреагировать на это известие, Иисус продолжал сверлить ее взглядом, да так, что ей в конце концов пришлось отвести глаза.

— Но больше всего меня потрясло то… — Мария помедлила, набираясь смелости, чтобы сказать главное, — что с ними встречался Иуда. Он был там. Говорил с ними о тебе. И согласился тайно привести их к тебе.

Сейчас Иисус, по крайней мере, услышал ее. Он растерянно поднял руку и потер лоб.

— Иуда?

— Да, Иуда. Он даже… — у Марии перехватило дыхание, но она все же договорила, — принял у них плату. Да, взял деньги за то, чтобы привести их к тебе.

— Вольно же им растрачивать деньги попусту. Я ни от кого не скрываюсь, всегда на виду.

И это все, что он мог сказать?!

— Они хотят схватить тебя, не поднимая шума, тайно от людей! — чуть не плача выкрикнула Мария.

— Иуда. — Иисус вновь произнес это имя. — Иуда. Дорогой мой Иуда! Не может быть!

— И все-таки это был именно Иуда. Я видела его и слышала слова. Меня это тоже опечалило… Он был так близок… так хорошо понимал то, что ты говорил… казался таким искренним… Но, учитель, ты должен будешь защитить себя от него! — Она глубоко вдохнула и выпалила: — Он предался злу. Он наш враг!

— Зла невозможно избегнуть, — помолчав, промолвил Иисус, — что должно свершиться, — свершится, но горе человеку, который будет в этом повинен!

— Иисус… — Мария протянула к нему руку, желая сказать, как она сожалеет о словах, произнесенных в Дане, что теперь она все поняла, что теперь она…

— Я не в силах больше слушать, — прервал ее Иисус. — Спасибо тебе. За то, что рассказала мне, это требовало храбрости. Теперь ступай и никому больше не говори. Я должен приготовиться сам и подготовить остальных.

«Но я должна еще рассказать тебе о своих чувствах, о том, что не дает мне покоя!» — мысленно воскликнула Мария.

Вслух же она сказала только:

— Да, учитель, — и, как ей было велено, повернулась и ушла.

Остаток вечера прошел в хозяйственных хлопотах. Симон назначил себя ответственным за костер и отдавал распоряжения мужчинам, державшим над огнем вертела, Сусанна занималась посудой, Матфей отправился за вином, заверив всех, что обернется мигом. Вид единомышленников, поглощенных такими мелочами, заставлял Марию и Иоанну еще болезненнее переживать то, что они вынуждены были хранить в тайне.

Иисус уже присоединился к ученикам, улыбался и смеялся, словно его ничто не тяготило. Хотел ли он этим показать, что такого рода повседневные занятия имеют важное значение? Но не им ли было категорически заявлено, что они должны оставить позади все обыденные дела?

«Возможно, — подумала Мария, — он и сам не знает, что значимо, а что нет. И не исключено… О! Отнюдь не исключено, что мы следуем за человеком, который и сам всего лишь ученик».

Ученики и учитель все вместе сидели вокруг костра и наслаждались ужином. Иисус, как всегда, преломил хлеб и благословил трапезу, держа ломоть красивыми сильными руками. Одеяние из легкой шерсти лежало на его плечах изящными складками. Ничто в его поведении не указывало на то, что это не продлится вечно. Тесный круг единомышленников… преломление хлеба… мирные вечера… проповеди по утрам… И так снова и снова, день за днем.

— Завтра вечером наступит Песах, — промолвил через некоторое время Иисус. — Это будет последняя наша общая вечеря.

Он обвел взглядом их всех, одного за другим, но спросить у него. что значит «последняя», никто не осмелился. Когда его взгляд остановился на Марии, она почувствовала, что он ощущает всю ее боль, но они никогда не заговорят об этом.

— Песах в Иерусалиме! — воскликнул Фома. — Моя давнишняя мечта!

— У нас будет чудесный праздник, — пообещал Иисус — Кое о чем я уже позаботился. Петр, Иоанн, завтра с утра вам нужно будет подойти к Овечьим воротам, где вас встретит человек с кувшином воды. Вы узнаете его без труда, ведь мужчины редко носят на голове кувшины. Следуйте за ним по улице, он приведет вас в один дом. Когда встретитесь с хозяином дома, скажите ему, что учитель нуждается в помещении, чтобы отпраздновать Песах со своими друзьями. Он покажет вам большую верхнюю комнату, со всей необходимой мебелью и утварью, а уж дальнейшими приготовлениями займетесь сами.

«Значит, — подумала Мария, — в городе у него есть тайные последователи, о которых мы ничего не знаем. Много ли их, кто они, как и когда они пришли к Иисусу и он принял их? Похоже, для нас это останется тайной. Я словно окружена невидимым коконом… столько секретов, столько загадок…»

— Овцы мои внимают голосу моему, — промолвил Иисус, отвечая на ее невысказанный вопрос. — И есть у меня другие овцы, не из этой овчарни.

Подул ветер, раскачивая сосновые ветви у них над головой.

«Кто они, эти овцы? — невольно подумала Мария, а следом прокралась и другая, запретная мысль — Не любит ли он их больше, чем нас?»

Иисус сидел прямо напротив нее, мерцание костра придавало его лицу красноватый оттенок. И тут же были все ученики. Иоанн, как всегда сохранявший изысканную бледность, Иаков Большой, сo сжатыми челюстями, Фома, чье привлекательное лицо туманили раздумья, Петр, громко смеявшийся и говоривший о чем-то с Симоном, и Симон, обычно хмурый, но тут изобразивший некоторое подобие улыбки. Сусанна, тоже улыбающаяся, несмотря на свои страдания…

«Надо же, — вдруг с удивлением осознала Мария, — я ведь люблю их всех. Они такие разные, порой способные досаждать, но, несмотря ни на что, я всех их искренне люблю. Верность Иисусу связала нас воедино».

Илий и Сильван остались где-то далеко в тумане, там же растворились ее отец и мать, Иоиль превратился в ранящее, но далекое воспоминание. Из всей прошлой жизни реальной оставалась лишь одна Элишеба. Глядя на Иисуса и его мать, Мария понимала, что узы материнства никогда не могут быть разорваны. Когда-нибудь, как-нибудь… мы снова будем вместе, все будет понято и прощено, улажено с помощью Иисуса, к которому Элишеба, конечно же, придет. Когда-нибудь…

— Когда мы собирались в Иерусалим, я назвал вас друзьями, каковыми вы для меня и являетесь, — продолжил Иисус — И есть многое, что я хочу поведать вам как друзьям. Может быть, что-то покажется вам странным, но позднее, вспоминая мои слова, вы сможете понять, что я имел в виду.

Никто не промолвил ни слова. Все сейчас боялись перебить Иисуса и отвлечь его от того важного, что он действительно желал сказать, ибо в обычае Иисуса было всегда отвечать на вопросы, даже заданные некстати. Поэтому они хранили молчание, нарушаемое лишь шумом и возней у соседних костров, где люди устраивались на ночь.

— Узнайте же, что будут явлены знаки, согласно коим нынешнее время подходит к концу, — объявил Иисус столь обыденным тоном, словно речь шла о небольшой нехватке воды или порче припасов. — Скоро по велению Бога все завершится. Нам останется лишь склониться перед Его волей, всецело подчинить себя служению Его делу, принести себя в жертву ради осуществления Его замысла. Я полностью готов к этому. Готовы ли вы?

Повисло долгое молчание, пока Матфей наконец не решился задать вопрос:

— Но как мы узнаем, что все действительно приближается к концу?

— Будут ниспосланы очевидные знамения, и на земле, и на небе. До той же поры не дайте себя обмануть. Не дайте сбить себя с пути. Будьте тверды. Друзья мои, все вы посланы мне Отцом моим, коему я обещал, что не потеряю никого из вас — за изъятием одного сына измены, каковой обречен на погибель, что бы ни случилось. Посему ничего не бойтесь.

Иуда, не проронивший ни звука за все время ужина, при словах Иисуса «обречен на погибель» дернулся, отвернулся и оказался лицом к лицу с Марией. Выражение этого лица ничего не выдавало, но хотя взгляд его и не встретился напрямую с ее взглядом, Мария увидела в глазах Иуды ту же темную пустоту, от которой ее пробрало холодом. Кроме того, она отметила, что на нем нет того щегольского синего хитона. Не иначе как спрятал где-нибудь в дупле, чтобы надеть перед очередной встречей с друзьями из храма!

По лицу матери Иисуса, освещенному отблесками огня, было видно, что ее одолевает тревога. Однако она старалась не давать воли дурным предчувствиям.

Они засиделись у костра надолго, наслаждаясь его медленно угасавшим теплом, но потом один за другим начали вставать и устраиваться на ночлег. Иисус снова в одиночестве поднялся на гребень. Мария последовала за ним.

На сей раз он смотрел в сторону отвратительной низины к югу от Иерусалима, называвшейся Геенна. Туда свозили и предавали огню городской мусор, поэтому над ней постоянно поднимался едкий дым, а когда ветер дул с той стороны, ноздри забивало смрадом. Мария вспомнила похожую яму, куда давным-давно они с Иоилем зашвырнули разбитого идола.

— Грязь, пробормотал себе под нос Иисус — Мерзость, скверна и вонь.

Он повернулся к подходившей сзлади Марии, как будто ожидал ее появления.

— Знаешь, почему там всегда горит огонь?

— Нет, откуда?

— Когда-то на этом месте людей приносили в жертву Молоху цари Израиля, те самые, что молились в храме, жертвовали Молоху своих сыновей и дочерей. Но когда царем стал Осия, он велел прекратить языческие обряды, а алтари Молоха использовать для сжигания мусора. И это продолжается по сей день. Но зло просто так не искоренишь. — Он вздохнул. — Для этот требуется нечто большее. Зло не исчезает с прошествием времени.

— Да, там слишком много грязи и зла, — согласилась Мария, указывая на лежащую далеко внизу Геенну и курящийся над ней дым. Но зато нам с Иоанной посчастливилось обнаружить удивительно тихое местечко ближе к подножию горы. Это старая оливковая роща, где безлюдно, даже когда кругом снуют толпы. Думаю, тебе бы там понравилось.

— Тихо и безлюдно? — удивленно переспросил Иисус. — Даже сейчас?

— Да. Это внизу, слева от тропы, что идет по склону. Сад огорожен, но там есть ворота и их можно открыть.

— Я должен увидеть это место, — заявил Иисус, — Наверное, завтра, рано утром.

Послышавшийся позади шорох выдал чье-то присутствие.

— Гадкое зрелище! — Иуда стоял совсем неподалеку, на границе слышимости.

Разобрал ли он, о чем они говорили? Слышал ли про уединенный оливковый сад?

— Это символ греха, — промолвил Иисус. — Если бы мы могли видеть грех, он выглядел бы примерно так же.

— К сожалению, этого нам не дано, — откликнулся Иуда с печалью в голосе.

— Сатана не хочет, чтобы люди видели всю мерзость греха, иначе они бежали бы от него в ужасе. — С этими словами Иисус повернулся и, оставив Иуду и Марию вдвоем, направился туда, где устроил себе постель.

Иуда продолжал смотреть вниз, в лощину.

— Да, зло отвратительно, — медленно проговорила Мария, — И порой показывает свой мерзкий лик. Что нужно с ним делат а, Иуда?

— Предавать огню, как Осия, — небрежно ответил он.

— Люди горят не так-то легко.

— Люди? — На этот раз Иуда внимательно посмотрел на нее.

— Люди, которые предались Сатане и внемлют ему. — Последовала многозначительная пауза. Сейчас Мария не испытывала к нему ничего, кроме ненависти, однако у Иуды еще оставался шанс свернуть с тропы, на которую он ступил. Он мог предпочесть предать не Иисуса, а Каиафу. — Иуда… Ты знаешь, что я имею в виду.

Опять долгая пауза. Иуда смотрел на нее так, будто собирался признаться: выражение его лица стремительно менялось. Но затем вернулась прежняя маска безразличия.

— Боюсь, я тебя не понимаю. — Он пожал плечами. — Но воз-можно, тебе стоило бы присмотреться к себе и убедиться, что те демоны действительно покинули тебя навсегда. А то ведь не ровен час кто-то из них вернулся и теперь нашептывает тебе в ухо, норовя сбить с праведного пути.

О да, Иуда умен. Он знает, в какое место нужно ударить, чтобы сделать человека беспомощным. Или, по крайней мере, думает, что знает. Как сам Сатана, о чем предупреждал Иисус.

— Мне жаль тебя, Иуда, — сурою промолвила она. — Ты не прав.

— Насчет твоих демонов? Поживем — увидим.

— Нет, не насчет моих демонов. Меня беспокоишь ты.

Мог ли Сатана прокрасться в его душу там, у ужасного, призрачного алтаря в Дане? Попытка Сатаны одолеть в пустыне Иисуса не удалась, но взамен он в Дане заполучил Иуду.

— Грустно видеть, как ты скатываешься назад, в безумие, — вздохнул Иуда с видом, исполненным заботы и сочувствия — А это действительно происходит, — Он помолчал и приобнял Марию, легонько подталкивая к месту ночевки: — Пойдем, уже пора спать.

Не задумал ли он дождаться, пока все заснут, чтобы ускользнуть. снова?

Прикосновение его руки вызвало у Марии приступ омерзения. Некоторые люди считают противными змей, но она как-то раз взяла в руки заползшую в комнату маленькую змейку, чтобы вынести ее наружу, и оказалось, что кожа у нее гладкая, сухая, прохладная и приятная на ощупь. Мария не гнушалась гладить даже хамелеонов с их пупырчатой кожицей, а одного как-то держала у себя дома в качестве домашнего животного. Но прикосновение этого человека, по наущению Сатаны отвергнувшего и предавшего Иисуса, вызвало у нее даже большее отвращение, чем Ашера в те давние времена.

Мария стряхнула его руку с содроганием, которого он не мог не заметить, и с презрением бросила:

— Я не безумна, но тебе нравится говорить это, потому что в последнее время ложь не покидает твоих уст. Ты еще не устал лгать и притворяться не тем, кто ты есть на самом деле? — Она с трудом заставила себя умолкнуть, чтобы в запале не наговорить лишнего и не дать Сатане узнать, что его происки разоблачены.

Лунный свет ласково проливался на миловидное лицо Иуды, словно сама луна любила его.

— Ах, Мария, — он покачал головой, — я никогда ни за кого себя не выдавал. Я всегда был человеком ищущим, это всякий знает.

Ее так и подмывало сказать: «А сейчас стал лжецом и предателем». Но, увы, этот тип не только самодоволен, но и неглуп. Сказать такое — значит дать ему понять, что его заговор раскрыт.

— Ты сойдешь в могилу, так и не найдя того, что искал.

— То же самое можно сказать о многих выдающихся людях. Если ты права, я окажусь в хорошей компании.

— Только не надо равнять себя с великими философами и бунтарями! — возмутилась Мария. — Они не пригласят тебя в свои ряды. Твое место скорее… — она хотела назвать имена известных изменников, неблагодарных сыновей Аарона и Корея, восставших против Моисея, но это было бы слишком явно, — с оступившимися и навлекшими на себя гнев и осуждение.

Иуда с натянутым смешком ответил:

— Ты определенно нуждаешься в отдыхе. — Но прикоснуться к ней больше не пытался.

— А ты определенно нуждаешься в покаянии. Но жалости не заслуживаешь! — отрезала она.

Когда Мария улеглась на свою подстилку, ей потребовалось немало времени, чтобы изгнать Иуду из своих мыслей. Его падение она переживала мучительно. Каиафу или Антипу Мария не винила: они только слышали об Иисусе, и в их представлении он являлся смутьяном из Галилеи, появившимся вдобавок в неудачное время, когда иудеям стоило бы как можно меньше привлекать к себе внимание римлян. Другое дело Иуда — во многих отношениях он казался самым сведущим и самым понимающим из всех учеников.

Возможно, в этом-то и заключалась проблема. Похоже, что как раз у самых способных и многообещающих людей Иисус и его учение вызывали наибольшее беспокойство.

Прежде чем продолжать движение вперед, надлежало победить таких Иуд. Ищущим и спрашивающим необходимо было объяснить, что ответы на все их вопросы уже даны, причем не просто заявить это, но суметь найти доводы, убедительные для изощренных умов.

Измена Иуды представляла собой не просто потерю ученика, пусть одного из лучших, но, что вызывало намного большее беспокойство, утрату надежной опоры для движения как такового.

 

Глава 52

Луна, висевшая над Иерусалимом, заливала город голубовато-серебристым светом. Храм переливался перламутром, словно жемчужина на мелководье, разбросанные по городу беломраморные дворцы вкраплениями драгоценных камней сверкали среди обычных домов. С того места, где она лежала, тщетно пытаясь уснуть, Мария могла наслаждаться всем этим великолепием. Отчетливо видимая линия городских стен, окружавших здания, отделяла город от окраин. Скоро забрезжит заря, священники отворят огромные врата храма, а стража возобновит пропуск людей через городские ворота. Зрелище, умиротворяющее своей обыденностью: казалось, что это священное место всегда пребудет с ними.

Иисус стоял неподалеку, глядя на город. Он повернулся спиной к ней, так что о выражении его лица оставалось только догадываться, однако Мария по одной лишь осанке поняла, что он грустит, как будто сам вид ночного Иерусалима повергает его в глубокую печаль.

«Во всяком случае, — подумала Мария — его ночное бдение означает, что Иуда не сможет ускользнуть. Какие бы планы он ни вынашивал на эту ночь, им не суждено осуществиться. Значит, можно и отдохнуть».

Но сон, когда он наконец пришел к ней, не принес желанного мира и отдохновения. Казалось, сквозь веки проникает яркий, обжигающий свет, пронизывая ее и без того тревожные, полные пугающих образов грезы. Когда Мария проснулась, в памяти задержалось лишь одно видение.

Там был Иисус, окровавленный, нетвердо стоящий на ногах. Этот образ уже являлся ей прежде, но не с такой устрашающей отчетливостью. На сей раз помимо него самого, избитого и израненного, она разглядела находившиеся вокруг здания и по этим признакам смогла опознать увиденные места. Внешний двор дворца Антипы и городские ворота Иерусалима, но другие, а не северные или восточные, через которые они обычно ходили. Кроме того, пред ней предстали лица Пилата и Антипы — последнее плавало где-то на периферии. Мария никогда не видела римского наместника, но тем не менее сразу же поняла, кто это такой, по его одеянию, официальной римской тоге. А также там был Дисмас, бунтовщик, которого она мельком видела давным-давно на пиру у Матфея. Он умирал. Но какое отношение все эти люди могли иметь к Иисусу? Что до бунтовщика, так Мария и имени его не могла припомнить, пока на задворках сознания не прозвучал голос, бормотавший: «Дисмас, Дисмас».

Пробуждение пришло медленно. Остальные тоже начинали просыпаться. Уже занялся рассвет, все небо окрасилось в нежно-розовые тона придававшие утреннему городу особую, мерцающую неземную прелесть. Издалека он казался местом, где сбываются все возвышенные мечты о красоте и святости.

Ученики собрались вокруг утреннего костра под отдаленное пение петухов, возвещающее о наступлении нового дня. Иисус заговорил с ними добродушно и весело, словно предстоящий день виделся ему исполненным блага.

— На Песах мы соберемся в заранее подготовленном месте, — объявил он. — Надеюсь, праздничный стол будет достоин такого дня. Вас проводят туда ученики, которые все подготовят. — Иисус указал на Марию, Петра и Иоанна. — Отпразднуем Песах вместе. Я жду этого вечера.

В его голосе Мария услышала радостные ноты. Но как быть с этими ночными образами… избиением… кровью? Промолчать? Рассказать ему? Да, это необходимо. Я должна сообщить ему то, что мне открылось.

Он как раз направлялся к ней. Вот сейчас они и поговорят.

— Мария, я собираюсь прогуляться в сад, о котором ты мне говорила. — Иисус улыбнулся. — В оливковый сад, у подножия горы.

— Он тихий, на отшибе, так что, если тебе нужно побыть одному, место самое подходящее. Но мне нужно кое-что тебе рассказать…

— Я тоже это видел, — не дослушав, перебил Иисус — Рассказывать нет необходимости. — Он помедлил и добавил: — Мария, я приближаюсь к тому, что ты видишь в своих вещих снах. И они неполны, ибо есть еще много такого, что не открывается даже в них, даже при таком даре, как у тебя. Но я знаю это. Отец мой явил мне сокровенное. — Иисус взял ее за руки. — Но твои видения равно драгоценны для меня. Спасибо за то, что делишься ими.

— Иуда…

— Он пойдет туда, куда ему нужно, — снова перебил ее Иисус. — Ты пыталась. Ты сделала все, что могла.

«Откуда он знает? — удивилась Мария. — Подслушал, что ли?»

— Разве ты не знаешь Писания? Это было предсказано: «Даже человек мирный со мною, на которого я полагался, который ел хлеб мой, поднимет на меня пяту». И еще: «Ибо не враг поносит меня, это я перенес бы; не ненавистник мой величается надо мною — от него я укрылся бы; но ты, который был для меня то что и я, друг мой и близкий мой…» Тебе трудно это понять, я знаю.

— Нет, не понять, — отозвалась она. — И трудно поверить. Трудно поверить в то, что кто-то, знающий тебя…

— Знание и вера — это не одно и то же, — перебил ее Иисус. — В грядущие дни тебе придется об этом вспомнить.

Они спускались по крутой тропке в город. Воздух полнился радостным предвкушением предстоящего вечера, как будто древний праздник воскурил фимиам себе самому.

Мария бросила взгляд на Иуду, шагавшего с приклеенной улыбкой на лице, но вид его вызвал у нее такое отвращение, что ей захотелось поднять с дороги камень и запустить ему в голову. Пусть свалится со склона и покалечится так, что у него навсегда пропадет охота к прогулкам в город.

Сила собственной ненависти испугала ее. Разве Иисус не говорил о том, что врагов своих надобно любить и молиться за них? Похоже, это не всегда возможно!

Когда путники приближались к последнему участку спуска, после которого тропа шла дальше от подножия склона через долину реки Кедрон, Мария ускорила шаг, чтобы догнать Иисуса, на ходу беседовавшего с Петром и Иоанном, и, проскользнув между учениками, указала ему:

— Сад вон там, слева.

И действительно, отсюда уже были видны кроны серебристых олив, некоторые из них высоко возносились к небу, словно дубы.

— Я пойду туда и помолюсь, — сказал Иисус, взглянув на деревья.

— Ты не пойдешь в храм? — удивился Петр.

— Сегодня нет. Сегодня я не буду никого наставлять, только вас.

— Так мы все-таки увидимся сегодня?

— Да, вечером. Соберемся в том месте, о котором я говорил. — С этими словами Иисус повернулся и направился к воротам сада, никого не позвав с собой.

Расставшись с ним, ученики двинулись дальше, в город, где у каждого имелись свои дела. Они поднялись по крутому откосу долины Кедрона к Овечьим воротам, сквозь которые пастухи гнали в храм множество блеющих животных. У ворот пришлось задержаться, дожидаясь появления человека с кувшином воды, но ненадолго. Вскоре перед ними появился коренастый мужчина, неуклюже несший на голове большущий сосуд.

Петр устремился к нему.

— Ты тот самый? — выпалил он.

Человек с кувшином с удивлением повернулся к Петру.

— Ты имеешь в виду, тот самый, кто должен проводить вас в дом? — уточнил он.

— Именно! — громко прогудел Петр.

Коренастый крепыш поморщился, словно у него в ушах зазвенело, и поманил к себе Петра и Иоанна.

— Пойдемте, я вам покажу.

Они последовали за ним по извилистым, взбиравшимся вверх улочкам предместья, пока не добрались до Верхнего города, бога-того квартала, который Иоанна и Иуда знали даже слишком хорошо. Подведя их к нужному дому, человек с кувшином молча указал на дверь и отправился восвояси, поскольку сам он входить не собирался.

— Должно быть, это здесь, — сказал Петр, повернувшись к ним — Нам нужно приготовить все к празднику. Надо купить еды и принести сюда до того, как все соберутся. — Он оглядел спутников. — Надо купить барашка и поскорее, чтобы приготовить. Но я думаю, с этим затруднений не будет, Здесь есть из чего выбирать.

«Вот уж точно, — подумала Мария, — особенно если вспомнить, сколько этих баранов только что загнали в город через ворота».

— Пойдем на Верхний рынок, — предложил Иуда. — Там самый богатый выбор пасхальной снеди.

— Нет, — возразила Мария, — сначала нужно купить барашка. Это самое главное. — Она оглядела спутников. — Сами понимаете, без барашка пасхального стола не бывает. А ведь мало его найти, его надо зарезать по всем правилам, а потом приготовить.

— Не осмотреть ли нам сначала место, где мы будем праздновать? — предложил Иуда.

— Нет! — отрезала Мария. — Менять место мы уже все равно не будем, а значит, не стоит терять попусту время. У нас его и так немного.

Никаких предложений Иуды она выслушивать не желала.

Храм бурлил от переполнявших его толп. Хорошо, что Иисус не пошел сегодня проповедовать: в такой сумасшедшей толчее никакую проповедь все равно не услышат. Запоздавшие теснились возле продавцов пасхальных ягнят, остальные валом валили к алтарям и жертвенникам. Царила полнейшая неразбериха.

Ученики протолкались к овечьим рядам, туда, где блеяли и брыкались животные. Ничто уже не напоминало об изгнании торгашей Иисусом: купля-продажа шла с прежней бойкостью, люди окружали столики менял.

«Сколь тщетны оказались усилия Иисуса, — подумала Мария, ощущая тяжкий гнет печали, — как мало нуждаются в них люди».

Как правило, выбор ягненка был делом долгим, требующим времени, но в нынешней суматохе им не оставалось ничего другого, кроме как ткнуть пальцем в показавшееся более-менее подходящим животное и выкрикнуть, пока их не оттеснили:

— Этот! Берем!

— Очень хорошо! — воскликнул торговец, — А как насчет приготовления? Я работаю на пару с хозяином кошерной кухни, он хороший мастер. — Он указал на ухмылявшегося парня, который стоял рядом.

В конце концов сговорились на том, что приготовят барашка на кухне, с соблюдением всех правил согласно Закону Моисееву, но зарежут его на храмовой земле Филипп с Матфеем, чтобы не нанимать резника.

Когда Иуда, казначей их братства, достал кошелек, чтобы расплатиться, Мария едва не вырвала его из рук изменника и не швырнула на землю, но вовремя сдержалась. В конце концов, деньги были общие, поступившие от многих, в том числе от нее самой, и ничем не оскверненные.

Иуда по одной отсчитал монеты, после чего сказал:

— Пойду позабочусь о других вещах. Еду на рынке вы и без меня купите.

Он улыбнулся и поклонился.

«И почему никто не спросит у него, что это за „другие вещи“? — подумала Мария — Впрочем, разве кто-то станет задавать такие вопросы человеку, которому доверяет?»

— Иди, конечно, — добродушно промолвил ничего не подозревавший Нафанаил.

— Нафанаил, — обратилась к нему Мария, — Иуда… Иуда… — Она совсем уже собралась рассказать им все, вопреки данному Иисусу обещанию. Однако сообразила, что, стань правда достоянием Петра, Симона или Иакова Большого, поднимется такой шум, что Иуда будет предупрежден и сможет своевременно изменить свои планы. — Иди с ним, — потребовала она. — Посмотри, куда он идет.

Нафанаил оглянулся.

— Поздно, он уже пропал из виду. Мы его не догоним. А с чего ты взяла, будто мне нужно пойти с ним?

Мария не ответила, слова застряли у нее в горле.

На верхнем рынке перед ними открылось целое поле, уставленное корзинами, до краев заполненными всякого рода соблазнительной провизией. Но и купить им предстояло немало: горькие травы, хрен, ячменную и пшеничную муку для пресного хлеба, я6локи, миндаль, финики и изюм для харосета, яйца, оливки, уксус, и, разумеется, вино, лучшее, какое смогут найти. А также горчицу, мед и виноград для соуса к ягненку. Каждый продавец зазывал к себе, каждый уверял, что у него лучшая мука из пшеницы с полей Заноаха, смоквы из Галилеи, вино с виноградников Цереды, финики из Иерихона и латук, выращенный в пригородах Иерусалима.

Мария вовсе не хотела распоряжаться покупками, потому что не могла думать ни о чем другом, кроме того, как расстроить планы Иуды. Но о какой бы мелочи ни зашла речь, все почему-то ожидающе смотрели на нее.

— Дорогая Мария, — обратилась она наконец к матери Иисуса. — у тебя большой опыт. Тебе довелось готовить много пасхальных обедов. Уверена, что никто лучше тебя не выберет горькие травы и все, что нужно для харосета.

Мать Иисуса кивнула и согласилась, хотя Мария, конечно, испытывала неловкость оттого, что фактически спихивала на нее все заботы.

— Ну а остальные… думаю, каждый из вас возьмет что-то на себя. Иоанна, ты купишь муку для пресного хлеба, а ты, Сусанна, подберешь все, что нужно для подливки к ягненку. — Мария терпеть не могла отдавать распоряжения, но должен же был кто-то взять это на себя, чтобы дело двигалось. — Мужчины, а вы сами разберитесь, кто из вас какую еду купит. Речь идет не о ритуальной пище, так что можете положиться на свой вкус. Ну а я… я беру на себя покупку яиц, — заявила она, умышленно оставляя себе весьма скромную задачу.

Расхаживая в одиночку по рынку, Мария улавливала обрывки разговоров и напряженно прислушивалась к тому, о чем говорят. Время от времени до ее слуха доносилось повторявшееся имя Варавва, люди толковали о двух римских солдатах, заколотых кинжалами, о том, что в ближайшее время Пилат и Антипа, видимо, предпримут какие-то совместные действия против мятежников. Зримые свидетельства готовности подавить недовольство были налицо: рынок оцепили римские солдаты, сжимавшие рукояти мечей и хмуро высматривавшие в толпе что-либо подозрительное.

Ветер разносил острый запах свежей крови, на территории храма происходило ритуальное заклание сотен или даже тысяч агнцев. Каждый глава семьи особым ножом перерезал горло жертвенному животному, затем совершался предписанный ритуал собирания крови, которую священник, завершая обряд, выливал к подножию алтаря. Жалобное блеяние обреченных животных доносилось даже до рынка.

Действительно ли это угодно Богу? Да, конечно, в древности Он предписал Моисею приносить в жертву животных, но ведь тогда весь народ избранный представляя собой лишь горстку людей. Но нынешние огромные толпы, тысячи подвергающихся закланию животных — мог ли Моисей предвидеть нечто подобное? Чудовищное, вызывающее тошноту кровопролитие.

Сверху снова пахнуло кровью, и Мария едва не задохнулась.

И необходимость являться сюда, в храм, ведь это тяжким бременем ложится на многие верующие семьи. Иудеи расселились широко, добраться до Иерусалима многим не так-то просто, а если и доберешься — предстоят сплошные расходы.

Мария огляделась по сторонам и вынуждена была признать, что святостью здесь не пахнет. Причем не только на рынке, но, страшно сказать, и в самом храме, и во всем городе. Скученность, толчея, ссоры, торг и ругань вокруг продавцов жертвенных животных и столиков менял, невозможность побыть наедине с собой, подумать о вечном. Все это никак не способствовало благочестию.

К настоящей праведности это массовое паломничество не имеет ни малейшего отношения. Да, смысл в нем был, поскольку посещение храма помогало лишенным своей страны и расселившимся повсюду евреям ощутить единство со своими братьями по крови и вере, но это касалось связи людей между собой, но не с Богом.

Но если не через храм, то как еще могу я приблизиться к Богу? Ведь ищу я именно Бога, нуждаюсь именно в Нем, а не в сонмище пилигримов.

Мария вернулась в дом, снятый для празднования Песаха, чувствуя, что нуждается в передышке. Она надеялась застать там Иисуса и услышать от него нечто, позволившее бы ей приободриться.

Увы, Иисуса не было. Только женщины, занятые приготовлениями к празднику.

Застолье намечалось в просторной верхней комнате, откуда открывался вид на городские крыши. Там уже расставили низкие столики и кушетки или ложа, на которых следовало не сидеть прямо, а возлежать. Стоял полдень, и комнату заливал яркий свет.

— Да у нас намечается ужин в римском стиле, — заметила Мария, глядя на эти приготовления.

— Это не нарушает церемонии, — сказала Сусанна, — и не вступает в противоречие ни с какими древними предписаниями.

— Но соберемся ли мы в нужном количестве? — спросила Мария.

Римский стиль предполагал число пирующих, кратное девяти: по три ложа на длинный стол, по три гостя на ложе.

— Не будем дотошными в мелочах, — отмахнулась Иоанна. — Мы составим все накрытые столы вместе, чтобы получился один длинный, а ложа пускай стоят по обе стороны. Вот и все. Нас все-го около двадцати, почему бы нам всем не собраться за одним столом? Моисей на сей счет не высказывался, и, осмелюсь предположить, даже фарисеи не нашли бы, к чему тут придраться.

Ожидалось, что соберется семнадцать человек — тринадцать мужчин и четыре женщины. Иоанна, накрывая на стол и расставляя ложа, пела. Мать Иисуса хлопотала над ритуальным блюдом харосет. Нарезала яблоки и измельчала в ступке дорогую корицу, чтобы сдобрить вино. Сусанна замешивала из ячменной и пшеничной муки тесто, чтобы вылепить плоские, пресные лепешки. Пасхальный хлеб надлежало выпечь еще днем и оставить остывать в печи, чтобы он стал хрустящим. На долю Марии выпало поджарить принесенные ею яйца и натереть хрен, чтобы, смешав его с уксусом, изготовить горькую заливку для трав. Готовя еду, женщины обсуждали будущее застолье.

— Вечеря будет славная, — промолвила Сусанна, но Мария уловила в ее голосе оттенок горечи.

Мысли женщины без конца возвращались домой, в Хоразин: наверное, она думала, что сейчас делает ее муж и где и с кем он будет сегодня вкушать седер.

— Поставь эти чаши на стол, — сказала мать Иисуса, подойдя с подносом, уставленным чашами для вина. Их не хватило на всех, но в доме имелись и другие. — Хозяин этого дома был так добр, что предоставил в наше распоряжение не только комнату и стол, но и всю нужную посуду, — заметила старшая Мария, — Где он? Нам стоило бы его поблагодарить.

— С ним разговаривали Иоанн и Петр, — отозвалась Иоанна. — Только они знают его в лицо, а их еще нет — заняты ягненком. И вообще, он, похоже, прячется. Наверное, наш таинственный хозяин очень стыдлив.

«Или осторожен, не хочет, чтобы его узнали, — подумала Мария. — Открыто иметь дело с Иисусом сейчас небезопасно».

Кухонька на нижнем этаже оказалась невелика, но удобна и снабжена всем необходимым. Там имелись и разделочные доски, и ступки, и пестики, и целый набор ножей самого разного размера и назначения. Все это было разложено на виду и явно дожидалось их, но, готовя еду на чужой кухне, без хозяина, женщины все равно испытывали неловкость.

Маленькая внутренняя печь, по обычным меркам предмет роскоши, уже раскалилась и дожидалась того, чтобы принять в свой жаркий зев плоские лепешки, на которые Сусанна разделяла раскатанный пласт пресного теста.

— Поспеши, Сусанна! — поторопила Иоанна, — Давай побыстрее. Фарисеи твоей работы не одобрили бы — Она повернулась к обеим Мариям и пояснила: — Они, не знаю уж где, откопали правило, согласно которому между замесом и выпечкой должно проходить не больше времени, чем требуется для того, чтобы одолеть неспешным шагом римскую милю.

— А если мы не уложимся, тогда что? — поинтересовалась мать Иисуса.

— Тогда наш хлеб, будь он сто раз пресный, не считается кошерным, — фыркнула Иоанна. — Но, к счастью, фарисеи и сейчас за нами не наблюдают, и к вечере не ожидаются. Давай ставь хлеба в печь!

— Вот такие правила мой сын всегда осуждал. Наверное, именно это настроило против него многих книжников и религиозные власти. — Старшая Мария была взволнована и едва сдерживала слезы. — Между тем он учит вещам, которые заслуживают куда большего внимания, чем промежуток времени между замесом и выпечкой. Смешно подумать, будто Богу есть дело до того, скольк у верующих будет доходить тесто.

— Спорить с власть предержащими и приверженцами всего старого и косного — это судьба всех пророков, — напомнила Иоанна, — Илия бросил вызов жрецам Ваала, Натан — Давиду, Моисей — фараону. Это настоящий спор, а не какие-то там фарисейские кухонные правила. Видно, со временем все мельчает.

Отбирая из корзинки яйца, чтобы поджарить их одновременно с пекущимся хлебом, Мария подумала о том, что правила так или иначе установлены Моисеем, и мы просто следуем им. Бережно, чуть ли не с почтением, она выложила яйца на противень, чтобы отправить в печь. В конце концов, возможно, это единственное, что мы знаем и способны уразуметь: строгие правила и немудреные указания. Тут Бог может на нас положиться.

На город опускались сумерки. Из окон верхней комнаты можно было видеть, как солнечный свет постепенно истаивал, оставляя лишь теплое свечение вокруг нагревшихся за день известняковых зданий. Затем исчезло и оно, уступив место омывшей фасады голубоватой белизне. На небо взошла полная бледная луна. Начинался Песах.

Один за другим ученики поднимались по лестнице и входили в комнату. Филипп и Нафанаил, пришедшие первыми, в восхищении огляделись по сторонам.

— Какой прекрасный дом! — вскликнул Филипп. — Кому он принадлежит?

— Мы до сих пор этого не знаем, — сказала мать Иисуса— Придется ждать, пока хозяин сам не откроет себя.

Вскоре явились Матфей и Андрей, а затем сразу несколько учеников — Фаддей. Иаков Большой, Фома. Запыхавшись после подъема по крутой лестнице, они останавливались на пороге, любуясь просторным, прекрасно подготовленным к празднику помещением.

Снаружи уже сгущалась тьма, когда на верхних ступенях лестницы показался Иуда. Он так и не надел свой прекрасный синий хитон даже по случаю праздника. Возможно, вообразил, будто осквернено только его платье, а не он сам. Вид комнаты с накрытыми праздничными столами произвел впечатление и на него.

— Великолепно! — промолвил он, не обращаясь ни к кому в отдельности. — Кого мы должны благодарить за это?

— Тайного, но верного ученика, — ответила Иоанна, внимательно глядя в лицо Иуды.

— Таков его выбор, — промолвил Иуда и резко отвернулся.

Совсем стемнело, когда наконец пришли Иоанн и Петр, неся большой, накрытый тканью поднос с жарким.

— Нам повезло с ягненком, — заявили они. — Он зажарился лучше всех на той кухне. Правда, и готовился долго, потому что очень жирный.

Залах от подноса действительно шел такой, что слюнки текли. Тем более что в последние дни никто из учеников не баловал себя мясом.

Теперь не хватало только Иисуса. Наконец после ожидания, показавшегося всем очень долгам, он поднялся по лестнице и вошел в комнату.

«Похоже, пребывание в Гефсиманском саду приободрило его улучшило настроение, — подумала Мария, — Хвала Господу, что 'рассказала ему про этот сад».

— Привет, друзья мои! — возгласил Иисус. — Как хорошо, что вы все смогли собраться здесь вместе.

Его мать подошла к нему и шепнула что-то на ухо. Мария увидела, как он кивнул, а потом сказал:

— Ну что ж, займем свои места.

Мария присмотрела себе место на втором ложе от головы стола: нужно было учитывать, что ей, как и другим женщинам, придется по ходу вечери вставать, чтобы менять блюда. Иоанн занял место рядом с тем, что предназначалось для Иисуса.

Однако, вместо того чтобы сесть во главе праздничного стола и начать пасхальный ужин в соответствии с освященным временем ритуалом, Иисус встал и снял всю верхнюю одежду, включая подаренный матерью хитон.

— Вы все призваны к служению, — заявил он, обводя взглядом собравшихся учеников. — Высшим надлежит служить низшим, великие должны служить малым. Я хочу подать вам пример.

Он завернулся в полотенце, набросил другое себе на руку и велел принести лохань с водой. Мария встала и принесла воды с кухни.

— Так, как я омываю ваши ноги, так и вы должны служить друг другу.

Опустившись на колени, Иисус омыл в лохани ноги Фомы и вытер их полотенцем. Все это время в комнате стояла полная тишина, не нарушаемая ничем, кроме плеска воды.

Когда Иисус переместился к Петру, тот аж подскочил:

— Нет, учитель! Ты не должен делать этого!

— Если не омою тебя, не будешь иметь части со мною, — сказал Иисус.

— Ну, так мой не ноги, а все остальное, — стоял на своем Петр, — руки или голову.

— Тому, кто чист, надобно омыть только ноги, — промолвил Иисус. — Кто же нечист…

Он посмотрел на Иуду, и тот торопливо подставил ему босые ступни. После Иисус перешел к Иакову Большому, совершив омовение в торжественной тишине, и наконец, подошел к Марии. Ей трудно было перенести то, что он прикасался к ее ногам, стоя перед ней на коленях, словно слуга. Это казалось неправильным. Никогда ни один мужчина не оказывал ей столь рабской услуги, ставшей еще более неуместной оттого, что делал это сам Иисус. Но в то же время она почувствовала, что этот символический акт сделал связь между ними еще прочнее.

Омыв ноги всем, Иисус сказал:

— Запомните это. Вы призваны для служения, будьте же слугами друг другу. — Он оделся и занял свое место во главе стола.

На маленьких дополнительных столиках расставили тарелки с первой переменой блюд — луком, листьями салата, кунжутными семечками, медовыми сотами, яблоками, фисташками. Всю эту снедь — каждый что-то свое — закупили на рынке мужчины.

— Я вижу здесь смоквы из Галилеи, — улыбнулась Мария, — Уверена, это ты, Симон, их купил. Но вот сушеная рыба из Магдалы… кто, кроме меня, по ней соскучился?

Ей показалось, что в этом подборе продуктов есть что-то мистическое. Взять ту же рыбу — она символизирует спокойный, размеренный ход ее прежней жизни, которая никогда не забудется, но никогда и не вернется.

— Я тоже по ней соскучился, — подал голос Петр. — Не думай, что ты одна такая. Может быть, это относится как раз к тому из оставленного, о чем я жалею.

Мария кивнула Действительно, она и вправду не одна такая. Каждый из них оставил что-то позади.

Все медленно приступили к закускам. В качестве приправ подали уксус с цикорием и соус из изюма, приготовленный Иоанной. Мария и остальные женщины поднялись, наполнили чаши вином для всей компании и вернулись на свои места перед тем, как Иисус поднял свой кубок и должным образом положил начало празднованию. Пришло время главного блюда. Женщины снова встали и расставили тарелки с ягнятиной, настой из фиников, запеченными луковицами и приправой с кориандром. Поднос с ритуальными блюдами — бараньей ногой, жареными яйцами, горькими травами, соленой водой и пресным хлебом — они поставили на низкий стол прямо перед Иисусом.

Трапеза продолжалась согласно освященному временем обряду: Фаддей, как самый юный из присутствующих за столом, обратился к Иисусу с ритуальными пасхальными вопросами.

После того как эта традиция была исполнена, Иисус плеснул немного вина и поднял чашу.

— Говорю вам, что отныне не буду пить от плода сего виноградного до того дня, пока не стану пить новое вино с вами в Царстве Отца моего, — промолвил он и отпил глоток. — Сие есть кровь моя нового завета, за многих излитая во оставление грехов. — Иисус помолчал и неожиданно добавил: — Один из вас предаст меня.

Ученики растерянно переглянулись.

— Это… это не я? — дрожащим голосом спросил Фома.

— Не я? — эхом боязливо повторил за ним Фаддей.

Все спрашивали одно и то же, робко заглядывая в собственные души. У каждого имелись сомнения, каждый боялся, что предателем, конечно не по злому умыслу, а по глупости или беспечности, может оказаться он. Мария увидела, как Иоанн, побуждаемый к этому Петром, склонился к Иисусу и зашептал что-то ему на ухо.

— Ну уж конечно не я, учитель? — спросил Иуда так тихо, что в общем гомоне его голос был почти не слышен.

— Это тот, чьи руки сейчас на столе вместе с моими, — еще тише отозвался Иисус, так, что Мария не столько расслышала его слова, сколько прочла по губам.

Только две руки лежали на столе, Иисуса и Иуды. Иуда отдернул руку. Но, похоже, кроме нее, никто вообще не расслышал ни вопроса Иуды, ни ответа Иисуса.

Между тем Иисус спокойно продолжил ритуальную трапезу. Взяв со стола пресный хлеб, он разломал его на кусочки и со словами «Сие же есть плоть моя, какая дана вам» распределил между учениками. Все они, пребывая в растерянности, съели по кусочку. Отдельный кусок Иисус обмакнул в сосуд с соусом и протянул Иуде со словами:

— То, что ты должен сделать, делай быстро.

Иуда встал, чуть ли не вскочил, отпихнув стоявший перед ним низкий стол. Остальные посмотрели на него без особого удивления, полагая, что ему поручена раздача милостыни или совершение какого-нибудь праздничного подношения. В конце концов он был их казначеем.

Мария тоже встала с твердым намерением задержать Иуду, Но Иисус махнул ей рукой.

— Нет, Мария, — сказал он.

Она поняла, что это приказ, и растерянно опустилась на свое место.

Иуда сбежал вниз по ступенькам и исчез в ночи.

— Мне так хотелось отпраздновать с вами Песах. Вы избраны мною. И сейчас я должен вам что-то сказать, — промолвил Иисус. — Дети мои, вы будете искать меня, но туда, куда пойду я, последовать не сможете. Я даю вам новую заповедь: любите друг друга. Как я любил вас, так и вы должны любить друг друга. Я буду знать, истинные ли вы мои ученики, по тому, как вы будете любить друг друга.

— Учитель, куда ты собрался? — подал голос Петр. — Почему мы не можем последовать за тобой?

— Симон, Симон… — Иисус печально вздохнул и покачал головой.

— Нет, — возразил Петр, — я не Симон. Ты же сам дал мне новое имя.

— Сатана требует отсеять тебя, как пшеницу, — сурово сказал Иисус. — Но я молился о том, чтобы вера не покинула тебя. И когда ты вернешься, ты должен будешь укрепить своих братьев и сестер.

Итак, Сатана положил глаз не только на Иуду, но и на Петра!

— Господи, я готов пойти за тобой хоть в темницу, хоть на смерть! — воскликнул Петр.

Иисус покачал головой.

— Истинно говорю тебе, Петр, еще не пропоет петух, как ты трижды отречешься от меня. — Затем он повернулся к остальным. Лицо его стало каменным. — Когда я посылал вас проповедовать без денег, без обуви и еды, знали ли вы в чем-то нужду?

— Нет, никогда, — ответил Фаддей.

Его поддержали дружные голоса, Мария кивнула.

— Но сейчас все изменилось. Берите деньги, берите сумы, а если нет меча, то лучше продать одежду и купить его. Ибо пришло время исполниться сказанному: «И будет он сочтен среди злодеев».

Симон и Петр, у которых были мечи, выхватили их.

— Господи, посмотри, у нас есть два меча.

Иисуса это, кажется, удовлетворило.

— Достаточно, — сказал он. — Пойдем, мне нужно поговорить с вами не как со слугами, а как с друзьями. — Иисус указал на другую часть комнаты, где можно было устроиться на подушках, пригласил всех сесть, а сам, оставшись стоять, заговорил полным любви голосом: — Я должен покинуть вас. О том, что это случится, вы знали. Но не знали вы, что приобретете с моим уходом, ибо я ниспошлю на вас утешение, Дух Святой. Я ухожу от вас, сироты мои, но ухожу с тем, чтобы приуготовить место для вас.

Ученики взирали на него в молчании, ни у кого не было слов.

— Я оставляю вам мир, тот мир, что дарован вам мною. Так не допускайте же в сердца ваши смятение и страх.

Иисус говорил что-то еще, но для Марии самое главное и страшное уже прозвучало. Он уходит.

— Вы должны порадоваться за меня, ибо я ухожу к Отцу своему, так он сказал.

Еще Иисус говорил, что он есть лоза, а они его побеги, и что-то в этом роде. Если это и имело смысл, то непостижимый для нее, во всяком случае в эту ночь. Еще ей запомнились слова: «Как Отец мой любит меня, так и я люблю вас».

«Любовь, — подумала Мария, — как я хотела любви! Но не любви вообще, а любви к себе, любви, которую не приходится делить со всеми».

— Вы будете скорбеть и печалиться, — говорил Иисус, — но в горе своем обретете радость. — Он взглянул на всех по очереди, задерживаясь на каждом лице. — Ибо я увижусь с вами снова, а сердца ваши возрадуются, и никто уже не сможет отнять у вас вашу радость.

Что это могло означать? Все, что он говорил нынешней ночью было так таинственно и непонятно. Омовение ног. Слова о том что вино — это кровь, а хлеб — плоть. Мечи. Если Мария и поняла что-то полностью, то только то, что касалось Иуды.

Ей хотелось броситься к ногам Иисуса и взмолиться: «Растолкуй! Пожалуйста, объясни сказанное так, чтобы мы смогли понять!»

— Давайте петь пасхальные псалмы, — предложил Иисус. — Начнем с «Я радуюсь». — Он затянул псалом: — «Я радуюсь, что Господь услышал голос мой, моление мое; приклонил ко мне ухо Свое, и потому буду призывать Его во все дни мои…»

Его лицо вдруг показалось Марии таким далеким, словно он уже начал свой путь туда, куда они не могли за ним последовать.

«Вернись!» — хотела крикнуть она и даже потянулась к нему, но Иисус бросил на нее грозный, предостерегающий взгляд, и руки ее упали.

Иисус продолжал выводить псалом:

— «О Господи! Я раб Твой, я раб Твой, и сын рабы Твоей…» Голос его, проникновенный и горестный, рвался за стены комнаты, в ночь, распростершуюся над городом.

 

Глава 53

Когда ученики присоединились к нему в пении псалмов, в общем хоре голосов знакомые слова зазвучали успокаивающе даже в столь непонятной ситуации.

Потом Иисус склонил голову и сказал:

— Мои дорогие, я должен поговорить о вас с Отцом моим, — они умолкли, ожидая его слов. — Отче дражайший, открываю Тебе имена тех, кого дал Ты мне из мира сего. Они принадлежат Тебе. Ты же дал их мне, дабы они хранили слово Твое. Ныне им ведомо: все, что имею я, получено от Тебя, ибо слова, сказанные мне Тобою, переданы им и приняты ими. Я молюсь за них.

Но теперь я ухожу к Тебе. Они же пребудут в этом мире после меня. Отче Святой, храни же их ради имени, данного Тобой мне, дабы пребывали они во благе, как и поныне. Ибо доселе я хранил их именем Твоим, данным мне Тобою, и защищал их.

Ныне же, к Тебе уходя, изрекаю слово сие, дабы дать им полностью разделить радость мою. Слово Твое дал я им и мир возненавидел их, ибо они не принадлежат к миру более, чем я. Я же не прошу Тебя взять их из мира сего, но токмо молю оборонить их от лукавого. Ибо, как Ты послал меня в мир сей, так я посылаю их.

Молитва моя не только за них, но и за всех тех, кто уверует в меня через слово их, дабы все они было одно, как Ты, Отец мой, во мне, и я в Тебе. Отче, они суть Твой дар мне. Я хочу, чтобы они вечно пребывали со мной и лицезрели славу мою, каковая есть Твоя любовь ко мне, ибо Ты любил меня до Сотворения мира.

Отче правый, мир еще не знает Тебя, но я знаю, им же ведомо, что Ты послал меня. Я открыл им имя и слово Твое, открою и то, что любовь Твоя ко мне будет и в них, пока я пребуду с ними.

Иисус говорил тихо, но все напряженно вслушивались в его странные слова, и в комнате более не было слышно ни малейшего звука. Мария не могла уразуметь их значения, но чувствовала, что он доверяет им миссию, несравненно большую, чем все то, что поручалось им до сих пор.

«Они есть дар Твой мне… они не принадлежат миру сему… Ты дал их мне, дабы они хранили слово Твое…»

«Разве мы оправдали эти надежды? — думала она, — Слабые, нерешительные… мы были сплошным разочарованием. Но он молится с такой верой в нас… Право же, мне этого не понять. Но, может быть, понимать и не надо, надо верить. Ведь верим же мы остальному, что он говорит, значит, раз он так хочет, должны верить и этому».

— Подойдите ко мне, о избранные, возлюбленные чада мои. Я называю вас не слугами, но друзьями, — молвил Иисус, раскрывая объятия для каждого по очереди. — А теперь нам пора идти.

Они покинули комнату и вышли на улицы Верхнего города, застроенного богатыми домами знати. Широкие мощеные улицы обрамляли величественные особняки, все здесь дышало роскошью и спокойствием. Неподалеку находился дворец Анны, чуть дальше другой дворец, который Пилат избрал своей временной резиденцией. Лунный свет омывал строения, подчеркивая белизну фасадов. Мария подумала о том, что люди за этими стенами наверняка празднуют сейчас Песах со всей возможной пышностью и с соблюдением подобающих ритуалов. Враги Иисуса считали, что они встречают праздник с чистыми руками и чистой совестью.

С ними ли сейчас Иуда? Отвели ли ему место за одним из этих столов?

Ученики последовали за Иисусом к Нижнему городу, где улицы были уже, а дома заметно меньше и стояли теснее. Но и здесь все маленькие окошки изливали наружу мягкий желтый свет, а за ними благочестивые горожане вершили те же пасхальные обряды, что и во дворцах, и особняках Верхнего города. В эту волшебную ночь все евреи были едины.

Путь их лежал через старую часть Нижнего города, являвшуюся некогда градом Давидовым и представлявшую собой длинный отросток, который тянулся от храмовой горы вниз под уклон, до самой долины Кедрона. Этот район уже давно не был центром города, но в людской памяти все равно оставался связанным с именем Давида. Иисус с учениками дошли до восточных ворот, вышли за городские стены и оказались в долине Кедрона. Мужчины и женщины двигались в молчании, не осмеливаясь говорить. Слова, сказанные Иисусом, и тревожили, и воодушевляли, настолько приподнимая их над обыденностью, что они не решались испортить это впечатление и обсуждать его слова друг с другом. Ученики шли за ним в полной тишине, даже не переглядываясь.

Теперь тропа вела их наверх, на Елеонскую гору. Иисус двинулся по ней, но у ворот Гефсиманского сада остановился.

— Пойдем со мной, — молвил он. — Я хочу здесь помолиться. — Иисус отворил ворота и держал открытыми, пока все не вступили в сад.

За оградой, как уже знала Мария, росли посаженные ровными рядами старые оливковые деревья, иные толщиной в обхват поясницы Петра. По периметру сада были высажены кипарисы, и под одним таким деревом, сквозь крону которого просвечивала луна, Иисус и собрал учеников. Из мужчин отсутствовал Иуда, зато здесь находились уверовавшие женщины, последовавшие за ним из Галилеи.

— Мне нужно помолиться, — повторил Иисус. — Если кто-то из вас хочет вернуться на наше место на горе, можете идти. Я присоединюсь к вам позднее, но когда именно — сказать не могу. Не знаю, сколько мне придется здесь пробыть, поэтому никого не удерживаю.

Ответом ему стало продолжительное молчание, прерванное дрожащим голосом Фомы.

— Учитель… ты все время ссылался на что-то, что должно случиться. Мы не поняли, о чем шла речь, но если покинем тебя сейчас, то так и останемся в неведении. Ибо не увидим того, что произойдет.

Иисус вздохнул.

— Моя любовь и моя вера с вами, даже если вы не видите и не слышите.

Некоторые из учеников — Иаков Меньший, Матфей, Фаддей и Нафанаил — решили вернуться на стоянку и ждать там. Те, кто остался в тихой, наполненной ароматами свежей зелени роще молча смотрели на Иисуса, ожидая, что будет дальше.

— Пойдем со мной, — поманил он Петра, Иакова Большого и Иоанна.

Вчетвером они удалились под сень деревьев и пропали из виду.

Те, кого Иисус не позвал с собой, растерянно переглянулись.

— Мы должны ждать здесь и молиться сами, — сказал Фома после чего отвернулся, чтобы уединиться.

Даже при слабом свете луны Мария заметила, что мать Иисуса плачет, а потому подошла к ней со словами:

— Пожалуйста, не плачь. Мы просто пытаемся понять, что он имеет в виду и что должно произойти.

— Он говорил о том, что его предадут, говорил о своей смерти, говорил о возвращении к Богу, — всхлипнула старшая Мария, — Как же ты можешь говорить, будто не знаешь, что должно случиться? — Из груди ее вырвался горестный стон, но она подавила его и добавила — Боюсь, мне этого не вынести.

Мария обняла ее.

— Он надеется, что мы выдержим, — сказала она и, уже произнося эту фразу, вдруг поняла, что, в частности, Иисус молился и об этом. Прочее пока оставалось загадкой. — Он знает, это будет тяжело… нет, мучительно. Но он говорит, что это должно произойти. — Мария помедлила, собираясь с мыслями. — Но что именно это будет, мы не знаем. А возможно, не знает даже он. Это часть испытания.

— Я устала от испытаний, они обрушиваются на меня одно за другим. Может быть, с меня хватит? Мне больше не выдержать!

— Одному Господу ведомо, что мы можем выдержать, а чего не можем, — промолвила Мария. — Он должен быть уверен в тебе.

Мария не знала, откуда взялись эти слова, как они пришли к ней, но чувствовала — в них отражается ее вера в то, что все открывшееся ей, сколь бы странным и темным оно ни казалось по сю пору, проистекает от Бога.

— Давай присядем рядышком.

Две Марии огляделись и устроились под большой старой оливой.

Луна поднялась из-за кипариса и теперь сияла на виду, окрашивая серебром длинные ряды деревьев и придавая им сходство с боевыми слонами.

И тут неожиданно Мария увидела в отдалении мелькание факелов, и услышала пока еле различимый топот марширующих ног. Она вскочила и напряженно всмотрелась во мрак, силясь разглядеть, что происходит за воротами. Мать Иисуса, истомленная и истерзанная тревогой, к этому времени уже забылась сном под деревом.

Нагрянувшие пришельцы, не пожелав возиться с засовом, выломали садовые ворота и, размахивая факелами, с криками хлынули внутрь. Ученики, многие из которых спали, вскочили на ноги, растерянно моргая и озираясь. Первым опомнился Симон. Он бросился наперерез вторгшимся и, преградив им дорогу, замахал руками и закричал:

— Стойте! Стойте! Не приближайтесь!

Бывший зилот выхватил было меч, но один из солдат выбил оружие из его руки и отшвырнул Симона в сторону, словно дитя. Обезоруженный зилот разразился воплями.

Теперь Мария увидела, что люди, вломившиеся первыми, размахивали палками и дубинами, но за их спинами находились стражники храма со щитами, мечами и копьями. А еще дальше, неразличимые в темноте, угадывались еще какие-то вооруженные люди, не исключено, что это римские легионеры. Ясно, что такая разношерстная компания могла явиться ночью в сад только по приказу, с определенным заданием.

Вооруженные люди все прибывали. Стоявшая в стороне с другими женщинами Мария дивилась тому, какие силы были брошены против миролюбивого, никому не угрожавшего Иисуса. Мать Иисуса проснулась и держалась рядом с Марией, опираясь на ее руку. Но теперь ее глаза были сухими.

Неожиданно из тени деревьев появился Иисус.

— Кого вы ищете? — громко спросил он.

— Иисуса из Назарета, — ответили разом несколько нападавших, в то время как другие вязали руки мужчинам.

— Я здесь, — промолвил Иисус, — Отпустите этих людей!

Как ни странно, солдаты повиновались; учеников освободили.

В этот миг за спиной Иисуса появились Петр, Иаков Большой и Иоанн, вышедшие из глубины сада. Петр быстро сунул руку под плащ. Но Мария смотрела не на них, а на еще одну группу шагавших к ним хорошо одетых людей. С ними был Иуда!

С радостной улыбкой на лице он направился прямиком к Иисусу.

— Рабби! — воскликнул он, словно невесть сколько не виделся с Иисусом. — Учитель!

Почтительно приблизившись, Иуда взял его за руку и поцеловал, как бы выказывая уважение ученика к учителю.

— Друг, зачем ты пришел? — спросил Иисус, высвобождая руку. — Не поцелуем ли предаешь ты Сына Человеческого?

Иуда отпрянул, Иисус же, более не обращая на него внимания, обратился к тем, кто командовал солдатами:

— Зачем вы явились за мной в таком числе и с оружием, будто я вождь мятежников? Я целый день проповедовал в храме, и вы не тронули меня. Но ныне ваш час — час тьмы.

Он помедлил, всматриваясь в лица врагов. Иных из них он уже видел в толпе, перед которой выступал с проповедью.

Неожиданно вперед рванулся Петр, выхватил из-под плаща меч и нанес удар чужаку, который с угрожающим видом стоял ближе всех к Иисусу. Удар пришелся по уху. Брызнула кровь, человек с криком отскочил.

— Остановись! — крикнул Петру Иисус, — Поднявший меч от меча и погибнет! И разве откажусь я испить чашу, уготованную мне Отцом моим?

Он подошел к пострадавшему от меча Петра, коснулся его и заверил, что рана его заживет.

— Взять этого человека! Схватить его! — приказал начальник стражи, и солдаты тотчас окружили Иисуса.

В то же самое время все его ученики-мужчины бросились врассыпную. Отшвырнув свой меч, улепетывал Петр, кинулся к воротам Иаков Большой, за ним последовал Иоанн и все остальные, с кем Иисус недавно праздновал Песах и за кого молился: Андрей и Филипп, Симон и Фома. Все они бежали в страхе за свою жизнь, предоставив Иисуса собственной участи. Свидетелями того, что происходило дальше, стали лишь женщины.

Вокруг Иисуса собралось столько стражников, что его самого не было видно: похоже, враги решили, что для захвата одного проповедника им требуется целая армия. «Ныне ваш час — час тьмы». Протянув руку, Мария обняла дрожащую, безмолвную мать Иисуса. Иоанна и Сусанна прижались к ним.

Ночь огласили торжествующие крики, крики охотников, которые преследовали и загнали добычу. Качающиеся факелы и фонари заливали светом аллеи и площадку перед проломом на месте ворот, куда теперь направлялись добывшие желанный трофей враги. И на краю этой движущейся, колышущейся массы людей Мария увидела знакомое лицо — Иуду. Он пытался протолкаться сквозь толпу к ее центру, к предводителям.

— Подождите! Подождите! — громко кричал Иуда.

Не в силах совладать с охватившей ее жгучей ненавистью, Мария оставила мать Иисуса и с такой быстротой бросилась к Иуде, что он не заметил ее рывка. Пробегая, она толчком сбила с ног мальчишку-факелыцика и вырвала у него факел прежде, чем тот вообще успел понять, что происходит. Еще три стремительных шага, и она настигла Иуду, который в этот миг, видимо, ощутил чье-то приближение и обернулся. На его лице успело отразиться узнавание, а в следующую секунду Мария с такой силой ткнула горящим факелом в ненавистную физиономию, что сбила предателя с ног. Волосы Иуды задымились — Мария надеялась, что загорелись! — во всяком случае, сильные ожоги на лице были ему обеспечены.

Он перекатился, чтобы защитить лицо, но подставил шею и прикрывавшие голову руки, куда она и обрушила красную, пылающую головку факела, буквально прожигавшую плоть.

— Умри! Умри! — восклицала Мария, чувствуя, как пронизывает все ее естество огненная волна ненависти.

Иуда завопил, как-то ухитрился вцепиться в древко факела и, пытаясь вырвать его, сильно дернул вниз. Она не удержалась на ногах, свалилась на него и вонзила ногти в его обожженное лицо, сдирая кожу и впиваясь в окровавленную плоть.

— Умри! Умри! — продолжала выкрикивать обезумевшая Мария. почти не осознавая, что она делает.

Ни мыслей, ни чувств — только слепая ярость и неистовое желание рвать и терзать. Все остальное исчезло, бежало прочь, как мужчины-апостолы, последователи Иисуса. Оправившись после первого, неожиданного напора, Иуда сумел схватить Марию за запястья, отжать ее руки от своего лица и сбросить на землю. Колени его дрожали, опаленное и исцарапанное лицо кровоточило, но ему удалось встать.

— Ты проклят! — крикнула ему Мария. — Почему ты еще не умер? Или ты не можешь умереть?

Иуда молча таращился на нее, словно не веря случившемуся. Он попытался прикоснуться к своей разодранной физиономии, но дернулся от боли.

— Я знаю, почему ты не можешь умереть, — прохрипела она, тяжело дыша и поднимаясь на ноги. — Иисус верно сказал: «Ныне твой час — час тьмы!»

— А что бы, по-твоему, сказал Иисус, если бы увидел это? — Иуда наконец заговорил высоким, дрожащим от боли и потрясения голосом. — Он понял бы, что потерпел неудачу. Ты доказала, что следовать его заветам на практике невозможно. «Подставь другую щеку», да? Я так и сделал, а ты содрала мне кожу с обеих!

— Ты подставил?! Да будь так, я содрала бы с них и мясо!

— Вот видишь! Ты с Иисусом с самого начала, внимала его поучения дольше, чем кто-либо другой, а теперь даешь волю злобе, словно вообще никогда не слыхала его слов.

— Ты лжешь! Только ради Иисуса я способна напасть на кого бы то ни было, как напала на тебя!

— Ну да, потому что ты думаешь, будто твой Иисус отпустит тебе любые грехи, — Иуда помедлил, стараясь справиться с дрожью в голосе. — Но ведь на самом деле я хотел того же, что и ты. Защитить Иисуса. Просто мы с тобой пошли разными путями.

Между тем толпа, уводившая Иисуса, уже исчезла в ночи.

— Они ушли! — вскричала Мария. — Из-за тебя я потеряла его след!

— Ничего ты не потеряла, — возразил Иуда. — Я знаю, куда его повели.

— Куда?

— В дом Анны, а оттуда во дворец Каиафы. Там Иисуса допросят, расспросят о его учении и задержат до тех пор, пока толпы паломников, среди которых немало фанатиков и изуверов, покинут Иерусалим. И потом отпустят. Он сможет вернуться в Галилею со своими «кроткими», «смелыми и верными» последователями. Иуда указал сначала на свое окровавленное лицо, а потом обвел рукой пустое пространство вокруг, намекая на сбежавших учеников.

— Беги, догоняй своих господ! — презрительно бросила ему Мария.

С того момента, как она поняла, что убить негодяя не удалось, она не желала ни минуты терпеть его общество. А вот убить Иуду Марии хотелось по-прежнему. Испытывая ярость и стыд — то ли из-за своей вспышки, то ли потому, что не смогла расстроить замысел Иуды, — она вернулась к женщинам. Те, ошеломленные бешеной атакой, смотрели на нее, словно не веря своим глазам.

— Мария! — воскликнула Иоанна. — Что… как ты могла это сделать?

— Я должна была как-то поквитаться за Иисуса, — ответила Мария, тяжело дыша и судорожно сжимая руки. — Не могла же я позволить Иуде просто взять и уйти.

— Ну, теперь он, по крайней мере, уйдет не в лучшем виде. По-смотри туда. Вон они, уводят Иисуса.

Далеко внизу, по другую сторону долины Кедрона движущиеся огни обозначали путь толпы к городским воротам.

— К Анне… они ведут его к дому Анны. Ты наверняка знаешь, где этот дом, Иоанна. Мы должны следовать за ними туда. — Мария посмотрела на притихшую, застывшую в неподвижности мать Иисуса. — Ты сможешь пойти с нами? Или тебе лучше подождать здесь? Тогда кто-нибудь из нас побудет с тобой.

— Я готова, — сказала старшая Мария. — Пойду, даже если дется идти на край света.

— И мы тоже, — поддержали ее другие женщины.

У дома первосвященника Анны, такого большого, что он мог бы называться дворцом, клубилась, бурлила и галдела толпа — те самые люди, которые схватили Иисуса в Гефсиманском саду и доставили его сюда. Сейчас они нетерпеливо сгрудились у входа словно голодные псы возле бойни, надеясь проскользнуть внутрь. Но ворота были закрыты, и их охраняла хмурая, вооруженная стража. Дом Анны находился в Верхнем городе. Женщины-ученицы Иисуса, единственные женщины в этой немалой толпе, стояли и ждали вместе со всеми. Иуду Мария не видела: то ли он убрался прочь, то ли за свои изменнические «заслуги» удостоился приглашения внутрь.

Неожиданно толпа пришла в возбуждение и прихлынула к воротам. Кто-то вышел из дома на внутренний двор.

— Расступитесь! — гаркнул солдат, судя по обмундированию, принадлежавший к страже храма. — Освободить дорогу!

Пока он отдавал распоряжения, через двор уже тронулась вышедшая из дома процессия.

— Открыть ворота! Расступись, кому сказано!

Ворота распахнулись, пропустив отряд воинов храма, зорко оглядывающих толпу в поисках возможной угрозы. За ними появилась тесная кучка священников, окружавших связанного Иисуса. Он смотрел прямо перед собой и женщин не видел. Впрочем, и им тоже было трудно разглядеть его из-за сомкнувших ряды священнослужителей и стражников.

Процессия с пленником двинулась по улицам в направлении резиденции Каиафы. Молча, не переговариваясь и думая лишь о том, как бы не отстать, женщины заторопились следом.

Дворец Каиафы, располагавшийся в непосредственной близости от одного из дворцов Антипы, который тот на время Песаха уступил самому Понтию Пилату, представлял собой целый комплекс, состоящий из обнесенных общей стеной двухэтажных зданий, огромного переднего двора, украшенного фонтанами и портиками. множества пристроек и внутренних двориков. В лунном свете колоннады портиков отбрасывали на вымощенное плитками пространство длинные, похожие на растопыренные пальцы тени.

Ворота распахнулись, пропустив Иисуса с солдатами и священниками, после чего захлопнулись, отрезав размахивающую факелами и фонарями толпу.

— Расходитесь! — крикнул людям стражник. — Все равно ничего не увидите! Они пробудут там до утра. Расходитесь по домам!

Кое-кто внял этим словам, тем более что время уже близилось к полуночи, но многие остались, пытаясь заглянуть во двор и дожидаясь неведомо чего. Иуды по-прежнему не было: может быть, Марии все-таки удалось нанести ему серьезные повреждения. Хорошо бы!

Нашлись и такие, кто продолжал наседать на ворота, пытаясь убедить стражу впустить их. Солдаты развели на переднем дворе костры, и замерзшие в ночи люди были не прочь погреться у огня. Однако стражники не обращали на эти просьбы никакого внимания.

Потом кому-то все-таки удалось убедить привратника приоткрыть, дверь, и Мария увидела двоих мужчин, в чем-то рьяно убеждавших начальника стражи. Она пригляделась и тут, в свете луны, узнала одного из них. Иоанн!

Мария и ее спутницы принялись энергично проталкиваться h воротам, пытаясь криками обратить на себя внимание.

— Иоанн! Иоанн! Мы здесь!

Она была до смерти рада тому, что нашлись и другие ученики, не отступившиеся и продолжавшие следовать за Иисусом. Тем временем спутник Иоанна обернулся, и она узнала в нем Петра.

Иоанн подал Марии знак, призывая молчать. Только тут до нее дошло, что он, видимо, был знаком со стражником, понятия не имевшим о связи Иоанна с Иисусом. Потом женщина припомнила, что отец Иоанна, Зеведей, имел какие-то дела с двором первосвященника — какие именно, она не помнила, да это и не имело значения. Главное, прорваться внутрь, оказаться ближе к Иисусу во что бы то ни стало!

— Шла бы ты отсюда, Мария, — печально сказал ей давний товарищ и соученик. — Всем вам опасно здесь находиться, да и ни к чему. У Каиафы собирается на ночное заседание синедрион, они намерены провести предварительное разбирательство. Это против правил, судебные разбирательства никогда не проходят по ночам.

— Нет, — настаивала Мария, — мы должны быть с Иисусом. Мы не можем повернуть назад, раз дело зашло так далеко.

Она прижалась вплотную к Иоанну, ее спутницы — к ней, и вместе с ним им удалось проскользнуть на освещенный кострами передний двор. Ночи по весне стояли холодные, а на дворе, несмотря на поздний час, дежурило немало слуг первосвященника и солдат. Они расхаживали туда-сюда и растирали руки, чтобы согреться. Все, находившиеся здесь, вели себя не так шумно и агрессивно, как толпа снаружи, но благодаря официальной униформе, оружию и другим атрибутам сопричастности к власти выглядели гораздо опаснее.

Мария увидела, как стражники вводят Иисуса во дворец. Луна стояла высоко, но уже начала клониться к закату, указывая, что середина ночи миновала, хотя до рассвета оставалось немало времени.

Иисус исчез внутри, и тяжелые двери со стуком затворились. Оставалось только ждать. Петр и Иоанн направились греться к костру, причем ни тот ни другой, ради обоюдной безопасности, больше не взглянул на женщин и ничем не показал, что знаком с ними.

Было очень холодно, а огонь неудержимо манил к себе. Мария подтолкнула мать Иисуса к костру, намеренно стараясь держаться подальше от Иоанна и Петра.

Как восхитительно было ощущение тепла! Она держала ладони над костром, буквально впитывая в себя жар горящего дерева, и, только когда застывшие руки отошли от онемения, осмотрела их, ища ссадины и царапины. Да, они были, но, к ее тайному удовлетворению, не шли ни в какое сравнение с тем, как она разукрасила физиономию Иуды.

— Мария, как ты думаешь, что будет? — шепотом спросила мать Иисуса. Голос ее при этом звучал не столько испуганно, сколько решительно.

Марии вспомнились ее страшные сны и слова самого Иисуса, предсказания о приближении чего-то грозного и чрезвычайно важного. Как могла его мать не запомнить этих слов?

— Не знаю, — ответила она. — Мы должны молиться о том, чтобы разбирательство и суд, кто бы их ни вершил, были справедливыми, ибо, если это будет так, ему, как мне говорили, разрешат вернуться в Галилею — Мария сжала руки матери Иисуса- Они iбоятся его. Мы должны понимать это, должны помнить о том, какая сейчас политическая обстановка и что в таких обстоятельствах любая проповедь, привлекающая последователей, может показаться подозрительной и опасной. Но когда они выяснят, кто он такой, убедятся, что он не представляет для властей никакой угрозы… — Она оборвала фразу, услышав, что заговорил Петр.

Петр стоял возле костра, надвинув капюшон так, что он скрывал большую часть лица, и вытянув над огнем белевшие в лунном свете замерзшие руки.

— Эй, ты ведь один из его последователей, а? — нарочито громкo спросила служанка, ворошившая костер. — Ты, ты! Точно гооворю, ты один из них.

Петр дернулся, схватился за капюшон, словно боялся, что он соскользнет с головы, и, глядя в сторону, пробормотал:

— Женщина, я не знаю, о чем ты говоришь.

Однако тут вперед выступил один из храмовых стражей.

— Слушай, малый, я ведь видел тебя сегодня в оливковой роще! Ты там был. И не просто был, но напал на моего дядюшку и рубанул его мечом по уху. Конечно, ты пособник этого человека!

— Нет! — воскликнул Петр. — Говорю тебе, я не знаю его.

— Но ты ведь из Галилеи. И не спорь. Я по говору слышу. Ты точно один из них! — снова подала голос служанка.

Петр, не отвечая, отвернулся и двинулся прочь. Иоанн, так и не вмешавшись в разговор, постарался, не привлекая внимания, отступить в тень.

Но тут еще один мужчина, слуга первосвященника, ткнул пальцем в Петра и заявил:

— Клянусь, я видел его! Точно говорю, он из приверженцев злого Иисуса.

Петр уставился на него и гневно вскричал:

— Да проклянет меня Яхве, да поразит он смертью меня и сметет с лица земли всю мою семью, если я знаю этого человека — Иисуса, или как там его!

И тут тишину ночи прорезал донесшийся откуда-то от городской стены петушиный крик. Резкий, вибрирующий звук заполнил двор.

Петр осекся. Петух прокукарекал снова, еще громче, чем в предыдущий раз.

Но в это время одна из дверей дворца отворилась, выпустив во двор группу людей. Среди них был и Иисус, с обеих сторон сопровождаемый стражниками.

Петр от неожиданности замер, так же как Иоанн, Мария и прочие. Иисус прошел в непосредственной близости от них и мимоходом бросил на Петра опечаленный взгляд. Петр вскрикнул, но подавил свое восклицание. Стражники Каиафы и солдаты храма, следом за которыми шла группа важных и явно утомленных сановников в парадной одежде членов синедриона, увели Иисуса куда-то в портик.

— О Боже! Боже! — завопил Петр и, рыдая, выбежал за ворота. — О Боже!

Петух пропел в третий раз. Ворота захлопнулись.

Люди, гревшиеся во дворе, разделились: одни не захотели расставаться с теплом костров и остались на месте, другие, увлекаемые любопытством, метнулись к портику, надеясь, что, проторчав чуть ли не всю ночь на холоде, получат наконец заслуженное развлечение. Ученицы Иисуса, разумеется, оказались у портика раньше всех прочих.

Связанный Иисус стоял среди врагов, явных врагов, даже не пытавшихся притворяться беспристрастными судьями, а открыто выступавших в роли тюремщиков и палачей. Каиафа кружил вокруг Иисуса как лев, сходство с коим первосвященнику придавали пышная грива волос, кустистые брови и лохматая борода.

— Смерть! Смерть! — скандировал один из судей. — Ты приговорен к смерти за грязное святотатство!

Другие двое плюнули на Иисуса и расхохотались. Потом какой-то солдат, выступив вперед, завязал Иисусу глаза грязной тряпкой и наотмашь хлестнул его по лицу. Второй вояка отвесил удар кулаком сзади.

— Пророчество! — глумливо выкрикнул один из сановников, — скажи, кто тебя ударил?

— Да-да, ты же ясновидящий, вот и поведай нам, что ты видишь!

Последовал толчок, от которого Иисус упал на колени. Солдат стукнул его палкой по голове и сбил Иисуса на четвереньки.

— Эй, ну-ка угадай, кто тебя двинул? Неужели не получается? — Мучители разразились хохотом. — Лжепророк! Лжепророк!

Мария, недавно так смело набросившаяся на Иуду, была буквально парализована. Силы покинули ее, и женщина не могла даже пошевелиться, хотя ей казалось, что эти жестокие удары обрушиваются на нее. Мария уже видела эту картину: избитого, окровавленного Иисуса. Но то было туманное, невнятное видение, сейчас же перед ней ужасная, жестокая явь.

«Действуй! Действуй! — звенело у нее в голове, — Шевелись, помоги ему, сделай что-нибудь!»

Но она стояла как вкопанная, беспомощная и бессильная. Ее хватило только на то, чтобы потянуться к матери Иисуса и взять ее за руку.

А ну вставай! Вставай! — Солдат накинул на Иисуса толстую веревку и рывком поднял его на ноги. — Стой, будь мужчиной!

Другой солдат, подскочив, несколько раз ударил Иисуса кулаком, после чего Каиафа громко возгласил:

— Довольно! Теперь ты выглядишь как надо. Можешь показаться перед Понтием Пилатом, нашим милостивым правителем, — Он сорвал с лица Иисуса повязку.

Иисус поднял голову и посмотрел на него, но Каиафа отвел глаза. Солдат подтолкнул Иисуса древком копья.

— Пошел! Вперед!

 

Глава 54

Женщины и Иоанн, спотыкаясь, брели по улицам следом за редеющей толпой к месту, которое избрал своей резиденцией Пилат. Глаза им застили слезы. Наступило то сумрачное, туманное время, когда ночь уже готовилась смениться рассветом, но о его приближении пока возвещали лишь горластые петухи. Заходящая луна скрылась за крышами зданий, и, хотя на востоке уже намечались проблески зари, солнце над ними еще не поднялось. Свет сейчас исходил только от немногих оплывших факелов в руках толпы.

На улицах было спокойно. Празднование Песаха давно закончилось, люди в домах мирно спали. Самые набожные, следуя предписанию, вынесли из дома накопившийся хлам, и вдоль всей улицы сейчас тянулись небольшие мусорные кучи.

Дворец, на время позаимствованный Пилатом, находился не так далеко от особняка Каиафы и занимал территорию не меньшую, чем сам храм. Мощные стены и сторожевые башни делали его похожим на неприступную крепость, хотя Мария подозревала что внутри вместо суровой простоты военного лагеря царят уют, роскошь и нега способные удовлетворить самые изысканные потребности. Ослепительно белые стены, могучие надвратные башни — все это возвещало о мощи и величии Ирода Антипы, царя Галилеи, призывая всех подданных склониться перед его властью. Пилат же, заняв дворец под временную резиденцию, ясно дал понять, что все это пыль под ногами могущественного Рима. Воздвигайте башни, возводите стены, но когда на то будет воля Рима, он низвергнет все это в прах, либо приспособит для своего удовольствия.

К тому времени, когда Мария и другие добрались до дворца, ни Иисуса, ни его пленителей видно не было. Толпа у ворот состояла из людей празднолюбопытствующих и набожных — последние надели молитвенные покрывала и тфиллин. Кроме того, там присутствовали суровые с виду повстанцы, похоже, готовые затеять драку, и холеные члены синедриона. Этих, при всем их высокомерии, тоже заставили дожидаться за воротами, чтобы позвать потом, если потребуется поддержать обвинение.

Мария и ее спутники протолкались вперед и припали к решетке ворот, стараясь заглянуть внутрь.

— Иоанн, что все это значит? — в отчаянии спросила Мария. — Почему они доставили его к Пилату?

— Потому что они хотят осудить его, — тихо ответил Иоанн. — Синедрион на своем незаконном ночном судилище признал Иисуса виновным в кощунстве. За такое преступление полагается смертная казнь через побитие камнями, но они желают, чтобы окончательное решение о казни было принято носителями высшей юрисдикции. Римскими властями. Теперь они хотят убедить римлян согласиться с приговором, а заодно признать его преступником и по римским законам.

— Со смертным приговором? Чтобы его казнили?

— Да, чтобы казнили, — подтвердил Иоанн. — Им нужно, чтобы Иисус исчез, умолк навеки, как Иоанн Креститель.

— Но он… он решительно ни в чем не виновен! — воскликнула Мария с таким жаром, словно обвинителем выступал Иоанн. — Это невозможно! Он не делал ничего противозаконного!

— Кощунство считается тяжким преступлением, изменой Господу, худшим из всех возможных злодеяний.

Неожиданно рядом с ним появилась старшая Мария.

— Какое кощунство? — воскликнула она, — Никто не относится к Святому Имени с большим благоговением, чем мой сын! — В голосе ее звучало потрясение.

— Есть один член синедриона, Иосиф из Аримафеи, который является нашим тайным сторонником. Так вот, он сказал, что, хотя на их судилище Иисус по большей части старался вообще воздерживаться от ответов, они сумели построить свои вопросы так ловко, что некоторые его слова при желании можно было истолковать как богохульство.

Еще один тайный сторонник. Сколькими же тайными последователями обзавелся Иисус? И мыслимо ли, чтобы кто-то мог перехитрить его, поймать на слове? Неужели он не предвидел этого, проглядел смертельную ловушку?

— Иосиф знал меня еще по прежним временам, ведь моя семья имела дело с двором Каиафы, поэтому он и доверился мне, — добавил Иоанн. — Но это следует держать в тайне, мы не должны выдавать его.

Марии, однако, было не до Иосифа.

— Пилат! — простонала она. — Ведь это он убил моего мужа. Подумать только, этот человек будет разбирать дело Иисуса. Он известен своей жестокостью!

— Он известен своей деспотичной капризностью, — уточнил Иоанн, — Предсказывать трудно, но этот человек вполне способен разочаровать обвинителей и не встать на их сторону. В принципе он может оправдать Иисуса, не вникая в суть дела, просто им назло. В конце концов, что ему синедрион?

Старшая Мария пристально посмотрела на Иоанна. Казалось, переживания лишили ее последних сил, однако держалась она прямо и не пыталась ни на кого опереться.

— Выходит, — промолвила мать Иисуса, — мой сын должен уповать на милость римского правителя? Он наша последняя надежда?

— Нет, — возразил Иоанн, — он должен не уповать, а защищать себя перед лицом римского правителя. Синедрион уже признал Иисуса виновным. Но удастся ли им убедить Пилата в том, что «преступление» Иисуса угрожает власти римского императора?

— Да как вообще можно обвинять моего Иисуса в каком-то преступлении? — воскликнула старшая Мария. — Как он мог оказаться перед судом?

— Иисус сам объяснил это, сказал, что ныне настала власть тьмы, — с печалью напомнила Мария. — Это единственное объяснение.

Наступив рассвет. Солнце разгоняло мрак на улицах, но рассеет ли оно тьму в сердцах судей?

— Да будет ли вообще Пилат рассматривать дело в такую рань? — выразила сомнение мать Иисуса.

Казалось невероятным, чтобы он занялся этим прямо сейчас.

— Они потребовали, чтобы Пилат заслушал обвинение прежде, чем приступит к своим обычным занятиям. И настроены на то, чтобы решение, каким бы оно ни стало, было принято к полудню.

— О Боже!

Между тем из толпы вокруг доносились обрывки фраз.

— Да, этот человек… этот нечестивый отступник Иисус предстал перед Пилатом. Туда ему и дорога.

— Да, уж Пилат ему спуску не даст. Припомнит и то, что он выдавал себя за Мессию, и всю эту болтовню о каком-то грядущем царстве, и предсказания близкого конца света. Смутьяну и возмутителю общественного спокойствия прощения не будет. Пилат с такими не нянчится.

Долгое, казавшееся бесконечным время они ждали у ворог дворца, и, хотя чиновники и служители без конца сновали туда-сюда, никаких объявлений не делалось. Потом неожиданно на стену вышла группа людей во главе с должностным лицом в тоге с пурпурной каймой.

— Пилат! — шепнул узнавший его Иоанн.

Свиту прокуратора составляли писцы, законники и римские солдаты, которые вывели связанного, окровавленного Иисуса. Все они поднялись на судейскую трибуну, воздвигнутую на стене.

Пилат выступил вперед и обозрел толпившихся внизу людей. Взгляд его задержался на членах синедриона тесной группой стоявших в передних рядах.

— Принимая во внимание, хм… своеобразие вашей религии, я вышел к вам, чтобы принять окончательное решение, — провозгласил Пилат резким, неприятным голосом. — Я вовсе не обязан зто делать, однако снисхожу к вам, дабы соблюсти ваш обычай. — На его губах появилась глумливая ухмылка. — Поскольку этого человека обвинили в осквернении ваших святынь, я ныне обращаюсь к вам… — Пилат прокашлялся и сморщился, всем своим видом давая понять, что для себя лично он считает осквернением даже обращение к ним со стены. — Итак, слушайте. — Прокуратор кивнул солдатам, и те вытолкнули вперед Иисуса. — Вот человек, зовущийся Иисусом из Назарета. Я не понимаю, зачем его вообще ко мне притащили. Если он чем-то оскорбил вашего бога, то это ваше внутреннее дело, не подпадающее под римские законы и не затрагивающее интересов Рима.

Пилат бросил обвиняющий взгляд на еврейских старейшин.

В каждом его слове, похожем на плевок, в каждом кивке головы сквозило презрение. Марии оставалось лишь беспомощно взирать на человека, обрекшего на смерть ее мужа. От его решения теперь всецело зависела жизнь Иисуса.

Пилат был темноволосым, коротко стриженным мужчиной среднего роста и средних лет, широкоплечим и мускулистым, чего не могло скрыть даже просторное официальное одеяние. Но при всем своем высокомерии держался он скованно. На самом деле в нем было что-то от статуи, как будто бы он не умел совершать естественные телодвижения, а только стоять столбом либо резко и нервно жестикулировать.

— Господин, — подал голос Каиафа, — мы признали этого человека виновным не только в кощунстве, но и в нарушении общественного спокойствия. Он выступал против уплаты дани кесарю, а себя провозглашал Мессией, царем.

Пилат повернулся к Иисусу, пристально оглядел его с голову до ног и с выражением лица, отдаленно напоминавшим улыбку, спросил:

— Так ты царь Иудейский?

— Ты так сказал, — ответил Иисус.

Пилат рассмеялся.

— Он подрывает наши устои! — закричал Каиафа.

— Его проповеди смущают народ! — поддержали его другие члены синедриона.

Пилат воззрился на обвинителей, потом на Иисуса.

— Ну, что ты можешь ответить им? Ты слышал обвинения, которые выдвигаются против тебя?

Иисус стоял молча. Некоторое время Пилат смотрел на него с удивлением, а потом снова рассмеялся и повернулся к толпе.

— Этот человек невиновен.

У Марии словно гора с плеч свалилась. Вот все и кончилось. Пилат высказался, враги Иисуса посрамлены.

— Слава Те6е! Слава Тебе! — прошептала она вознося благодарность Господу.

— Нет! Нет! Он преступник!

— Распни его!

Толпа неистовствовала, тысяча голосов призывала Пилата казнить Иисуса. Этот общий рев потряс Марию. Наверняка враги Иисуса собрали в этой толпе своих прихвостней, чтобы потребовать казни якобы от имени всего народа.

— Он уже стал причиной беспорядков в Галилее, — выкрикнул стоявший впереди толпы Каиафа, — а потом еще и сюда явился со своими подстрекательствами! Он опасен!..

— Галилея? — перебил его Пилат и обернулся к Иисусу. — Ты что, из Галилеи?

Иисус промолчал и на сей раз, но слегка кивнул.

— В таком случае ты подпадаешь под юрисдикцию Ирода Антипы. Вот пусть Антипа тебя и судит! — заявил Пилат, явно радуясь возможности спихнуть это дурно пахнущее дело на Антипу.

По его сигналу солдаты схватили Иисуса, стащили с помоста и вывели за ворота. Они направились прямо сквозь расталкиваемую стражей толпу.

Когда он проходил невдалеке от нее, Мария почувствовала, что Иисус знает: они здесь. Это придавало им сил. Хотя сами они, увы, не могли поддержать его и что-либо для него сделать. Ученикам лишь оставалось снова брести за конвоем по узким улицам, через центральную площадь, где к этому часу уже вовсю развернулся торг. Вскоре впереди показался дворец, громоздкое строение в обрамлении колоннад и портиков, к воротам которого вела величественная, широкая лестница. Они с Иоанной приходили сюда другим путем, и теперь Мария впервые увидела парадный вход во дворец. Иисус и его конвой поднялись по ступеням и вошли внутрь, Каиафа со старейшинами проследовал за ними. Массивные створы захлопнулись. Сегодня здесь не собирались пользоваться тайным ходом.

По прошествии времени, которое показалось бесконечным Иисус появился снова, по-прежнему со связанными руками, с темными пятнами уже запекшейся крови на лице, но на сей раз обряженный в роскошную багряницу.

— Куда его опять ведут? — выкрикнул кто-то из не попавших внутрь членов синедриона, — Какое принято решение?

— Никакого, — ворчливо ответил начальник стражи, — Вердикт не вынесен. Он отказался отвечать на обвинения, не захотел угодить Антипе, когда тот потребовал явить ему чудо, и Антипа отослал его обратно к Пилату.

Семенивший за командиром Каиафа выглядел расстроенным и разозленным.

Пилат, конечно же, давно ушел во дворец, но когда у ворот снова собралась толпа, опять взошел на трибуну и жестом повелел подвести к нему Иисуса. Вид обвиняемого, на которого потехи ради кое-как натянули нелепо болтавшееся на нем роскошное пурпурное одеяние, вызвал у него смех.

— Ессе home! — вскричал Пилат, широким жестом указывая на пленника. — Се человек!

Толпа загоготала. Многие хлопали в ладоши, другие свистели.

— Подарочек от Антипы, да? — промолвил Пилат. — Но это придется снять, негоже тебе стоять здесь в заимствованном платье.

Солдаты сорвали с Иисуса багряницу и вручили Пилату, который тяжело опустился в стоявшее на помосте кресло.

— Итак, Антипа прислал его назад. Жаль, — Он махнул рукой Каиафе, — Ага, ты здесь. И твои приятели из вашего религиозного судилища, как оно там называется. Ну-ка подойди.

Каиафа шагнул вперед и подошел к воротам, но остановился, словно боялся, что, двинувшись дальше, осквернит себя.

— Ну, слушайте! — объявил Пилат, чей голос поднялся почти до крика. — Вы привели ко мне человека, которого обвинили в подстрекательстве к мятежу и так далее. Я провел собственное расследование и никакой вины за ним не нашел, Антипа, очевидно, тоже. Следовательно, он не совершил тяжкого преступления, за которое полагалась бы казнь. К тому же, как мне говорили, у вас есть обычай миловать преступников на Песах. Поэтому я подвергну его бичеванию и отпущу.

И снова Мария мысленно возблагодарила Бога. Самые страшные обвинения сняты, Иисус будет жить, Господь явил свою безмерную милость! Она потянулась и крепко сжала руки матери Иисуса и Иоанны.

— Нет! Нет! — Толпа под воротами разразилась криками, — Не отпускай его! Если хочешь соблюсти обычай, отпусти Варавву!

— Варавву! Отпусти Варавву! — Крик был многократно подхвачен.

— Сказано вам, я решил отпустить Иисуса! — рявкнул Пилат.

— Нет! Нет! Распни его! Распни!

Возбужденные голоса алчущих крови людей гремели как гром, как грохочущий водопад, полностью заглушая выкрики тех, кто поддерживал Иисуса.

— Должен ли я распять вашего царя? — спросил Пилат.

— У нас нет царя, кроме кесаря! — выкрикнул первосвященник, и толпа стала повторять это вновь и вновь.

— Я не обнаружил за ним никакой вины и не стану казнить его! — упрямо выкрикнул Пилат, едва не сорвав голос. — Какое вообще зло он содеял?

Иисус, стоявший рядом, не смотрел ни на Пилата, ни на Каиафу. Он взирал на своих последователей, тщетно пытавшихся перекричать врагов.

— Если ты освободишь его, ты недруг кесарю. Каждый, кто провозглашает себя царем, тем самым бросает вызов Риму, — громогласно провозгласил Каиафа.

Толпа забурлила, словно готовая взорваться мятежом.

— Мы донесем на тебя в Рим! — кричали люди, — Мы добьемся, чтобы кесарь узнал о твоей измене!

Это подействовало. Немного помедлив, Пилат подозвал слугу и отдал ему какой-то приказ. Тот исчез, но скоро вернулся с ковшом воды.

Пилат повернулся к толпе и заявил:

— Я невиновен в его смерти. Крови этого человека на моих руках нет.

Он опустил руки в ковш, медленно, демонстративно вымыл их, поплескав воды на запястья, и снова поднял, давая возможность второму слуге вытереть их.

— Освободите им Варавву, — с безразличным видом бросил Пилат дежурному центуриону.

Дожидаясь, пока Варавву приведут из темницы, прокуратор переводил взгляд с толпы на Иисуса. Последний не выказывал никаких признаков того, что вообще слышал приговор. Лишь когда Варавву привели, показали народу и спихнули с помоста, Иисус наклонился к нему и что-то сказал. Варавва, чье напряженное лицо выглядело бледным и измученным после долгого заточения, отпрянул в потрясении.

Что это были за слова, Мария с такого расстояния не разобрала.

Варавва неверным шагом направился к воротам, где стражи разрезали его узы, вышел, встреченный радостными криками, и, лишь единожды оглянувшись на Иисуса, скрылся в толпе и пропал из виду.

— Бичевать! — приказал Пилат, указав на Иисуса. — А затем отвести за город и распять! Выполняйте!

В это время в толпе произошло движение. Иуда, все лицо которого было в волдырях и кровоподтеках, протолкался к Каиафе, схватил его за полу священнического одеяния и принялся что-то горячо объяснять. Каиафа скривился, стиснул зубы, на щеках его выступили желваки. Потом он что-то отрывисто буркнул, а окружавшие его люди, схватив Иуду, потащили прочь.

— Забери это! — закричал Иуда, бросая под ноги первосвященника кожаный кошель с монетами, — Забери свои проклятые деньги! Ты обманул меня, лжец! А я грешен, грешен… я предал невинную кровь!

Каиафа пожал печами, поправил воротник и сказал:

— Мне-то какое дело? Разбирайся сам.

Иуда издал дикий, нечеловеческий вопль отчаяния и, расталкивая людей, побежал прочь, по направлению к храму, Теперь он понял, что служил обманщикам, но для того, чтобы спасти Иисуса преданного им, это прозрение пришло слишком поздно.

«Чтоб его самого распяли! — в отчаянии взмолилась Мария. — это он убил Иисуса!»

Нет, не только он! Она посмотрела на Каиафу, на его прислужников из синедриона, на Пилата, на озверевшую толпу. Все они — все они убийцы!

И Петр… Петр отрекся от него, и Иисус слышал это и видел, что его ученики-мужчины бежали из Гефсиманского сада. Как он смог вынести это?

В это мгновение Иисуса грубо схватили и спихнули вниз по ступеням во двор. Римские солдаты взяли его в кольцо, Пилат же, с важным видом спустившись с помоста, одобрительно помахал им рукой и удалился во дворец.

Ученики Иисуса проталкивались вперед, чтобы хоть что-то увидеть, но перед глазами все туманилось, а в сознании шепотом, криком, грохотом, громом звучало страшное слово «распять!». Даже прильнув к решетке, они смогли разглядеть только спины столпившихся солдат и услышать их гогот, свист и грубые шутки. Затем внезапно солдаты расступились. Иисус поднял окровавленное лицо и посмотрел на толпу, в их сторону.

«Он видит нас!! Видит нас!»

Мария встретилась с ним глазами. Потом то же самое произошло с его матерью, Иоанной, Сусанной, Иоанном. Иисус не смотрел на своих врагов, составлявших в толпе подавляющее большинство, он видел только их.

— Я хочу сказать тебе… сказать тебе… — У Марии перехватило дыхание. — Я должна молить тебя о прощении… Я не имела в виду… О пожалуйста!

Невозможная глупость, но даже сейчас ей хотелось броситься перед ним на колени и поведать обо всем том, ныне не имеющем значения, что так изводило ее. Мария хотела, чтобы он знал о ее чувствах к нему. Чувствах, в которых она сама наконец разобралась.

Двое солдат вынесли за края реющую, словно парус, багряницу, набросили ее на плечи Иисуса и закрепили, чтобы не сорвало ветром. Еще двое водрузили на его чело венец, похожий на те, какими венчают кесарей Рима в знак их божественной власти, но не золотой, не лавровый, а терновый, усеянный длинными шипами. Колючки, обращенные внутрь, вонзились в лоб, и по лицу Иисуса потекли тонкие струйки крови. Связанные руки даже не позволяли утереть ее.

— Приветствуем тебя, царь Иудейский! — потешалась над ним солдатня.

— Эй, ему не хватает скипетра! — выкрикнул кто-то.

Другой тут же сунул в связанные руки Иисуса корявую палку, глумливо преклонил колени и прикрыл глаза ладонью.

— Я ослеплен блеском твоего величия!

— Слава тебе, царь Иудейский! — один за другим выкликали воины, отвешивая дурашливые поклоны. — Чем можем мы послужить твоему величеству?

Иисус стоял неподвижно, как будто не слышал всех этих насмешек и оскорблений.

— Может, сбегать в Сирию и принести снега, чтобы охладить твое питье? — выкрикнул совсем молоденький солдатик.

— Не угодно ли тебе отведать перепелов или арбуза, хотя сейчас и не сезон?

— Или прикажи нам сокрушить твоих врагов! Всех этих филистимлян, хананеев, с кем там еще воевали иудеи? Ох, совсем забыл, никого из них больше не существует. Но не беда, можно подыскать им замену.

Некоторое время они продолжали таким образом дразнить своего пленника, но, не дождавшись от него никакой реакции, стали плевать в него со словами:

— Эй, ну сделай что-нибудь! Хоть скажи что-нибудь, трус!

Ответа не последовало.

Тогда один из стражников выхватил из рук Иисуса палку и принялся бить его по голове, крича:

— Хватит молчать, идиот! А ну скажи что-нибудь!

— Довольно! — приказал командир, — Разденьте его. Начнем.

Сорвав с него багряницу, солдаты отвели Иисуса к стоявшему в дальнем конце двора столбу, развязали руки и связали снова, так, что толстый столб оказался как бы в его объятиях. Затем его спину обнажили, и один из солдат с усмешкой взмахнул кованым бичом, многократно утяжеленным свинцовыми шариками, которые впивались в плоть, как зубы зверя.

По иудейским законам дозволялось наносить тридцать девять ударов, однако римляне не придерживались этого правила. Само число «тридцать девять» было установлено потому, что мало кто выживал после сорокового удара бичом. Поэтому для приговоренного к распятию бичевание могло обернуться кончиной, более скорой и милосердной, чем смерть на кресте. Эта казнь, самая мучительная, считалась у римлян и самой позорной. Свободных граждан Рима не распинали никогда, только рабов или преступников из числа покоренных народов, таких как евреи.

Мария не могла ни думать, ни чувствовать. Она видела все наперед, удары, кровь — но не смерть! Смерть Иисуса не являлась ей никогда, ни в одном из видений. Она повернулась к матери Иисуса, чувствуя, что должна подумать о ней. Да, все, что она сейчас в состоянии сделать для него, — это позаботиться о его матери.

Старшая Мария помертвевшими глазами взирала на экзекуцию во дворе, жестокое бичевание ее сына. Сейчас на ее лице не было привычного выражения доброжелательного спокойствия — не было ничего, кроме боли и всепоглощающей муки. Словно каждый удар, наносимый сыну, причинял матери вдвое больше страданий.

— Стоп! Хватит! Отвязывайте его и на Голгофу!

Иисусу снова развязали руки, оттащили от столба и направили к воротам, у которых выстраивались вооруженные солдаты. Один из стражников поднял с земли смятый хитон Иисуса, сорванный перед бичеванием, и набросил ему на спину.

— Расступись! Дорогу!

Этот приказ относился к стоявшим у решетки. Поскольку люди не повиновались, солдаты открыли ворота и растолкали народ в стороны щитами и древками копий.

Иисус вышел со двора, сгибаясь под тяжестью массивного деревянного бруса, который взвалили ему на плечи. Он был сильный, но после бичевания ослаб, и сейчас его шатало. Брус пред ставлял собой верхнюю поперечину креста, его предстояло прикрепить к столбу для распятия.

— Куда его ведут? — крикнула Мария. — Где это место?

— Нам остается лишь идти следом, — отозвался Иоанн.

С непонятно откуда взявшейся силой мать Иисуса и Мария стали проталкиваться сквозь враждебную толпу, плотную, злобную, пропахшую прогорклым потом. Теснота, толчея и давка превратили людей в животных, уподобив гонимому пастухом стаду.

Правда, в отличие от овец или коз эти люди, следуя в постыдной процессии, громкими криками и свистом выражали свое удовольствие.

Протискиваясь, изворачиваясь, проскальзывая, Марии и матери Иисуса все-таки удалось пробраться в голову колонны и, оказавшись рядом с Иисусом, коснуться сначала волочившегося одеяния, а потом и плеча.

— О сын мой! — причитала старшая Мария. — О Иисус!

Иисус взглянул ей прямо в глаза. Их сейчас затуманила боль, отчего они еще более притягивали внимание, чем когда-либо прежде.

— Матушка, — очень тихо проговорил он, — не печалься. Я был рожден для этого часа. Я был избран для этого.

— Сынок! — простонала мать Иисуса и потянулась к нему, и солдат толкнул приговоренного в спину, понукая двигаться вперед.

Мария забежала вперед и, оказавшись перед ним, сбивчиво частила:

— Иисус, дорогой мой… я должна сказать… просто… О! была неправда! Я говорила… Я думала…

Он на долю мгновения задержался и, прежде чем получил очередной тычок в спину, успел сказать:

— Знаю. Мне открыто твое сердце… лучшее из сердец! — Иисус заглянул ей в глаза, но это продолжалось лишь долю мгновения. — Я полагаюсь на твою любовь.

Все последующие годы Мария будет помнить эти слова, вновь и вновь пытаясь воспроизвести в памяти оттенки их звучания, силясь постичь глубинный смысл. Но сейчас она чувствствовала лишь безмерное облегчение и благословение, снизошедшее на ее душу. Он понял. Он простил.

Поскольку в черте Иерусалима казни не совершались, дабы не осквернять и не загрязнять город трупами, римские солдаты вели Иисуса за ворота города. Высыпавшие из домов зеваки теснились вдоль улиц — происходящее казалось им не более чем зрелищем или развлечением. Была только середина утра. Возможно, что вчера в это время они покупали еду для пасхальной трапезы.

Впрочем, этого Мария сейчас не помнила. В голове у нее все перемешалось. Вчера Иисус еще мог спастись, просто уйти. Прими он решение сразу после вечери отправиться в Галилею, Иуда не нашел бы его. И ничего бы и не произошло!

Хотя… Иуда ведь знал, откуда мы явились. Власти могли бы отправить за нами погоню, преследовать нас и в Галилее. А стали бы?

«Что точно сказал Иисус? — Мария напряглась, припоминая, — Что-то насчет того, что должен умереть. Должен отправиться в Иерусалим и принять смерть. Раз так, то не подвернись Иуда, Иисус, пожалуй, сам бы явился к первосвященнику».

Впрочем, сейчас ничто не имело значения. Сейчас было солнце, заливавшее улицы города светом, словно в самый обычный счастливый день, и толпы зевак, любопытных, враждебных или скучающих. Был Иисус, согбенный под своей ношей. Позади него — хотя сейчас она об этом не думала — ковыляли, пошатываясь, те, кому предстояло быть распятыми вместе с ним. Несчастные, коих приговорили за иные деяния.

Напрягая все силы, обе Марии, старшая и младшая, следовали непосредственно за Иисусом. Крепкий от природы, закаленный годами плотницкой работы и последующими скитаниями по Галилее, он даже после жестокого бичевания ухитрялся выдерживать вес толстого бруса. Однако его прекрасный хитон насквозь пропитался потом, а ремни сандалий — странно, но Мария обратила внимание на его ноги — развязались и путались, мешая идти. Как раз в тот момент, когда она взглянула вниз, Иисус наступил на болтавшийся ремень, запнулся и упал.

Он упал на колени, брус свалился с его плеча, и, хотя Иисус тут же попытался встать и поднять свою ношу, сил на то, чтобы вскинуть на плечо крестовину, у него уже не было. Солдаты не помогали ему и отгоняли тех людей из толпы, кто выказал такое намерение. Марию и мать Иисуса грубо оттолкнули. Наконец один из солдат поднял Иисуса и пихнул вперед. Тот сделал заплетающимися ногами несколько нетвердых шагов и рухнул снова, остановив процессию.

Толпа прихлынула и сомкнулась вокруг. На сей раз матери Иисуса удалось протиснуться к нему. Она подняла его голову и утерла лицо, не пытаясь помочь ему встать. Зачем? Ей вовсе не хотелось поднимать сына и побуждать его делать шаги, каждый из которых приближал к смерти.

— Прочь от него! — Дородный стражник схватил мать и отшвырнул в толпу. Впервые за все это время у Иисуса вырвался стон. — А ты, вставай!

Двое солдат подхватили его, подняли на ноги и толчком направили вперед.

— О моя дорогая! — Мария крепко обняла мать Иисуса в тщетной попытке утешить.

Для них обеих утешения не существовало. Только ужас. Только ужас, страх и глубочайшая, безмерная боль. Иисус снова упал.

— Эй, ты там! Ты! — Солдаты остановили процессию и окликнули какого-то человека, похоже вообще не имевшего представления о происходящем и вышедшего на улицу по своим делам. — А ну иди сюда!

Прохожий повиновался и предстал перед командиром. Он был молод и широк в плечах.

— Бери этот брус! Преступник слишком слаб.

Прежде чем прохожий или Иисус успели возразить, стражники уже сняли ношу со спины Иисуса и взвалили на случайно подвернувшегося человека.

— Не бойся, — ухмыльнулся начальник стражников, — тебя мы распинать не будем. — И загоготал, видно считая это удачной шуткой.

Когда Иисус, избавившись от крестовины, выпрямился, к нему приблизилась кучка горестно стенавших и причитавших женщин.

— Не по мне ли вы плачете, дщери иерусалимские? — произнес Ииисус едва слышным от слабости голосом. — Не плачьте обо мне, но плачьте о себе и о детях ваших. Ибо если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет?

Мария вспомнила, что когда-то он уже говорил о зеленеющем и сухом дереве.

Движение возобновилось. Обе Марии шли рядом с плакальщицами, причитая вместе с ними, но плакали они не по Иерусалиму и не по себе — только по Иисусу, который с согбенной спиной вышагивал перед ними по гладким каменным плитам мостовой.

Теперь двое мужчин, приговоренный и несущий на своих плечах орудие казни, брели рядом по улицам, соединяющим резиденцию Пилата с местом казни.

И тут Мария наклонилась к матери Иисуса, внезапно подумав, что они впятером — она сама, старшая Мария, Иоанна, Сусанна и Цоанн — могут помочь Иисусу спастись. Устроить какую-нибудь сумятицу, свалку, что угодно, чтобы отвлечь внимание стражи и дать Иисусу возможность ускользнуть.

— Мария, когда мы прибудем на место, где бы это ни было, давай попробуем устроить ему побег. Отвлечем солдат на себя, чтобы он смог убежать.

— Я… я не знаю. — В голосе старшей Марии слышались лишь горе и боль, но не готовность испытать судьбу.

— Ну же! — Мария обратилась к Иоанну, Иоанне и Сусанне, — Мы можем, мы должны хотя бы попробовать! Это единственная надежда. Кроме нас у него никого нет!

— Отвлечь солдат нам, может быть, и удастся, — тихо сказал Иоанн. — Но согласится ли Иисус бежать? Как я понял из того, что он говорил нам, Иисус хотя и не рад такому исходу, но принимает его и готов с ним смириться.

Значит, они не могут помочь ему?! И нет решительно ничего, что они могли бы для него сделать?

К тому времени толпа сильно выросла: многие выходили из домов и лавок, чтобы присоединиться к процессии. Причем не только из любопытства. Предстоял Шаббат, и хитроумные торговцы, зная, что сегодня люди должны запасаться на праздник всем необходимым, но многим не хочется пропускать такое развлечение, как казнь, выстроились вдоль улиц со своими лотками, а иные смешались с зеваками.

— Мы должны держаться ближе к нему! — сказала Иоанна, ускоряя шаг, ибо в толчее их несколько оттеснили назад.

Впереди они видели спину человека, несшего брус. Он при всей своей молодости и силе уже начинал уставать, заметно сбавил шаг, и Иисус теперь шел перед ним. По обе стороны от него, удерживая толпу на расстоянии, шествовали римские солдаты, готовые пресечь любую попытку освобождения осужденного. Но безразличная к его участи толпа подобных попыток не предпринимала. Какая-то сердобольная женщина хотела платком утереть пот с лица Иисуса, но ее оттолкнули в сторону. Другие женщины предлагали чаши с водой, но Иисус не мог до них дотянуться.

Все это время процессия двигалась вдоль мощного наружного кольца белоснежных дворцовых стен, которые по высоте и протяженности можно было принять за городские. На них толпились придворные и, зевая, с высоты поглядывали на израненных людей, сгибавшихся под своей ношей, и жадную до крови толпу, следующую за приговоренными, как стая бродячих псов, надеющихся урвать кость. Мария знала, что позади Иисуса конвоируют и других приговоренных, но не знала, сколько их.

Иисус споткнулся. Солдат схватил его за шиворот и не дал упасть, но сердито выругался.

— Недолго осталось! — проворчал он.

Однако, пройдя еще немного, Иисус все-таки упал.

— Вставай! — заорал римлянин, пиная его ногой. — Шевелись!

Иисус с трудом приподнялся на четвереньки, потом на ноги.

Его шатало, он не мог выпрямиться. Мария рванулась, чтобы поддержать его, но солдат с размаху ударил ее по лицу.

— Прочь!

Отброшенная ударом на землю, боли Мария не почувствовала.

— Мы должны что-то сделать! Должны! — твердила она Иоанну.

Разумеется, Мария понимала, что при попытке освободить Иисуса солдаты, не колеблясь, пустят в ход оружие. Но сейчас она, всегда так боявшаяся смерти, готова была отдать жизнь за свободу Иисуса. Но спасет ли его ее жертва? Как раз сейчас они подходили к двум огромным надвратным башням, на сторожевых площадках которых находилась вооруженная луками и копьями римская стража. Если внизу возникнет подозрительная сумятица, римляне просто засыплют стрелами и правых, и виноватых.

И вот они вышли за городские ворота. Это было плохо. Пока они находились в городе, стены как бы отделяли их от места казни, теперь же путь лежал прямо туда. Процессия направлялась к находившимся к северо-западу от города каменоломням. Вокруг простиралась унылая, тусклая равнина, цвет которой складывался из тонов природного камня — серого, бурого и белого.

И тут Мария увидела их. Торчащие на скалистом гребне высокие столбы, темные персты, уставившиеся в небо. Это было место казни, Голгофа. Вертикальные брусья крестов поджидали осужденных. Один из них предназначался Иисусу.

Колонна зевак, сопровождавшая процессию, распалась. Многие устремились вперед, торопясь занять лучшие места, откуда казнь будет видна как на ладони. Только сами приговоренные, их стражи и близкие продолжали двигаться медленно.

Сейчас! Если они вообще что-то собираются делать, то это необходимо делать сейчас! Мария посмотрела на Иоанна.

— Ты по-прежнему готов? — спросила она. — Если я сейчас брошусь на стражей и отвлеку их, сможешь ты увести Иисуса прочь? Туда, в скалы. Там должны быть пещеры, ущелья, там можно скрыться. Если мы доберемся туда…

— Мария, я сделал бы что угодно, но ты предлагаешь глупость. С тобой они разберутся в одно мгновение, а до скал бежать и бежать по голой равнине. Они легко нас настигнут. Как по-твоему, может ли Иисус в нынешнем его состоянии бежать быстро? — Иоанн положил руку ей на плечо, — Подумай, Мария!

Он пытается остановить ее. Но нет, не получится. Она должна сделать это или будет ненавидеть себя всю оставшуюся жизнь. Она должна попытаться!

Дернувшись в сторону, Мария обогнала процессию, забежала вперед и, развернувшись, преградила дорогу римлянам. Не успел Иисус понять, что происходит, как она сорвала с себя плащ, на-бросила на голову ближайшему римлянину и толкнула его изо всех сил. Солдат тяжело упал на колени.

— Иисус! Иисус! — Мария рванулась к нему и коснулась руки. — Беги! Туда! Туда! — Она указала на скалы.

Но Иисус лишь покачал окровавленной головой.

— Ужели откажусь я испить чашу, уготованную мне Отцом моим? — промолвил он, давая понять, что все решено. Это лишило ее дара речи. — Мария, твоя отвага всегда пребудет со мной.

Он мягко отстранил ее и продолжил путь к торчавшим впереди столбам.

— Схватить эту женщину! — закричал рассерженный стражник, выбираясь из-под плаща.

Но центурион только пожал плечами. Никто не пострадал, и это бескровное нападение лишь отвлекло их от не самых приятных обязанностей.

Мария, однако, не знала, что гнаться за ней никто не собирается, и со всех ног помчалась к скалам. Запыхавшись, она добежала до первой гряды, вскарабкалась на нее и съехала вниз с другой стороны, отделив себя от римлян гребнем скалы. По ту сторону утесов росли корявые сосенки, как-то сумевшие укорениться на тонком слое здешней почвы. Белесая каменистая почва, валуны, сосны, расщелины — вот все, что находилось вокруг.

Она остановилась, тяжело дыша. Вокруг никого не было, никто ее не преследовал. Издалека, из-за гряды, доносились крики толпы, собиравшейся к месту казни.

«Я должна возвратиться туда! — подумала она. — Я должна быть рядом с ним».

Мария заставила себя повернуться и побрела назад, к каменоломне.

 

Глава 55

Огромный безобразный зев каменоломни образовывал чашу. Наверху собралась толпа; темные фигурки, как муравьи, копошились под торчащими к небу столбами.

Мария, проталкивавшаяся сквозь толпу в поисках других учеников, слышала вокруг лишь грубые, циничные высказывания.

— Кого у нас сегодня подвесят?

— Говорят, одного главаря мятежников из Галилеи да парочку мелких воришек…

— Ну надо же: после праздника — и такое развлечение…

— А вот толкуют, будто их главарь выдавал себя за Мессию…

— Нет, это бунтовщик, повстанец!

Все это сопровождалось бранью, оскорблениями и насмешками.

Наконец Мария нашла своих, сумевших пробраться поближе к месту казни, насколько это было возможно. У них на глазах беспомощного Иисуса швырнули на спину у подножия креста, и двое солдат выступили вперед с деревянными молотками и гвоздями, чтобы прибить его к перекладине. Распятие — отвратительная и мучительная казнь, ибо распятый мог висеть на кресте очень долго, особенно если был силен и крепок, испытывая страшные муки, но оставаясь живым и умоляя о смерти как об избавлении. Постепенно он утрачивал способность дышать, все его тело провисало на прибитых руках. На некоторых крестах нижние перекладины снабжались опорами для ног, но это лишь продлевало мучения приговоренного к казни. Иногда, чтобы ускорить смерть и сократить мучения, распятому еще и переламывали ноги: не имея возможности опираться и как следует дышать, расширяя грудную клетку, он вскоре умирал.

Иисус не сопротивлялся и не протестовал, напротив, он сам протянул руки палачам. Солдаты с обеих сторон приложили их к перекладинам и вбили огромные гвозди в его запястья, на каждое пришлось по два удара деревянной колотушки. Мария видела, как сжались и разжались от страшной боли его пальцы, до ее слуха донесся страшный, отвратительный звук разрываемой плоти и треск костей.

— Ставим!

Солдаты, взявшись за веревки, стали поднимать тяжелый крест в вертикальное положение, пока его нижний край с тяжелым стуком не угнездился в выбитой для него выемке в камне.

Один из римлян поднялся по лестнице и закрепил дополнительно верхнюю поперечину, а другие снова взялись за молоток и гвозди, теперь чтобы прибить к кресту ноги. Когда они принялись за это, Мария закрыла глаза ладонью: смотреть было свыше ее сил. Предварительно палач на лестнице сорвал с Иисуса всю одежду, оставив лишь обрывок ткани на чреслах и терновый венец.

— Эй, держите! — крикнул он, бросая вниз хитон, пояс и сандалии Иисуса. Солдаты внизу подхватили одежду.

Все это время никто из учеников Иисуса не шевельнулся и не издал ни звука. Ужас сковал их: даже мать Иисуса стояла как статуя. Мария обняла ее и попыталась покрепче прижать к себе, но это было все равно что обнимать нечто неживое и твердое, как тот деревянный крест.

Между тем участвовавшие в казни римские солдаты уселись под крестом и принялись делить между собой одежду Иисуса. Плотный малый — один из тех, кто забивал гвозди— отложил в сторону хитон. Тот самый хитон, который Мария столько раз видела на плечах Иисуса. Тонкий, мягкий, заметный издалека, Солдат, забивший гвоздь в правую руку, забрал себе пояс. Еще один взял сандалии. Потом здоровяк развернул хитон перед собой и восхищенно сказал:

— Надо же, без швов. Весь тканый — прекрасная работа. — Мать Иисуса, с любовью сшившая этот хитон для сына, слегка подалась вперед и вцепилась в руку Марии.

— Думаю, — сказал командир, — лучше бросить жребий. А то ведь разрежем на куски и загубим хорошую, дорогую вещь.

Он открыл маленький кожаный кошель и достал игральные кости. Солдаты присели на корточки, следя, что выпадет.

И тут с креста донесся слабый голос. Глядя сверху на солдат, разыгрывавших в кости его хитон, Иисус что-то говорил. Гул толпы почти не давал возможности разобрать слова, и Мария напрягла не только слух, но и зрение, надеясь догадаться по движению губ.

— Отче… прости их… ибо… ибо они не ведают, что творят! Не может быть, чтобы он просил об этом. Ведь они делали все по собственной воле, их не принуждали ни угрозами, ни обманом. Мария замерла, надеясь услышать что-то еще и понять. Но Иисус молчал.

Между тем командир, благополучно выиграв хитон, снова поднялся по лестнице и поднес к губам Иисуса чашу вина со смирною.

— На, пей!

Иисус отвернулся. Римлянин прикрепил над его головой табличку, где на трех языках — греческом, латыни и иврите — было написано:

«ЦАРЬ ИУДЕЙСКИЙ»

Поконч ив с Иисусом, солдаты взялись еще за двоих приговоренных. Вскоре два креста с распятыми на них людьми высились но обе стороны от креста Иисуса.

— Что уставилась? — Солдат, поймав взгляд Марии, подался к ней, — Может, следующей будешь ты, а? Для женщин у нас особый порядок: их распинают лицом к кресту, а к народу, стало быть, задом. Это потому, что женщине подобает скромность.

Он загоготал, сделав вид, будто хочет схватить Марию или кого-то из ее спутников, и вернулся к своему занятию — предстояло прибить таблички над головами двоих распятых. Надпись на каждой гласила:

«РАЗБОЙНИК И МЯТЕЖНИК»

Когда дело было сделано, командир подал толпе знак, разрешающий подойти поближе. Люди устремились вперед и, теснясь у подножия крестов, стали вовсю глумиться над распятыми. Доставалось всем, но казнь разбойников — дело обычное, куда больше насмешек и оскорблений неслось в адрес Иисуса.

— Эти двое хоть и злодеи, но истинные евреи, а вы посмотрите на того, в середине! Он выдавал себя за Мессию!

— Это ж надо, распятый Мессия! Ну умора.

— Эй ты, Иисус, или как там тебя? Ты, что ли, говорил, что разрушишь храм и в три дня отстроишь его снова?

— Валяй, покажи свое могущество! Ну?

Выкрики тонули во взрывах грубого хохота.

— Сойди с креста, и мы мигом в тебя уверуем!

— Этот малый говорил, будто спасает других, а себя спасти ему слабо!

— Не, он же в Бога верует. Вот пусть Бог его и выручает.

Но тут задние ряды стали расступаться: стража расталкивала народ, чтобы дать дорогу представителям синедриона во главе с самим Каиафой. Держась подчеркнуто официально, они проследовали к месту казни и остановились у подножия креста Иисуса.

— Царь Иудейский! — прочитал Каиафа. — Ну и ну. Вообще-то надо было написать: «Он выдавал себя за царя Иудейского», он ведь самозванец. Но что там за царя, ты ведь назвал себя Сыном Божьим, не так ли, Иисус? Ну что ж, докажи это, сойди с креста. Давай! Удиви нас!

Иисус взирал на них молча.

— Эй! Тебе предлагают хорошую сделку. Сойди с креста, и мы обратимся в твою веру! — выкрикнул один из законников, — Если ты это можешь, глупо отказываться. Представь себе, мы все обратимся. Разве Бог хочет не этого? Он хочет, чтоб все уверовали.

И тут голос подал один из распятых мятежников.

— Эй, ты же Мессия? — прохрипел он со своего креста, — Разве не так? Так спаси себя, а заодно и нас.

— Заткнись! — донесся громкий голос с другого креста. — Ты что, Бога не боишься? Мы приговорены вместе с ним, к одинаковой казни. Но мы-то с тобой знаем за что. Мы действительно совершили то, в чем нас обвинили. А этот человек невиновен.

Иисус повернулся к говорившему и, разлепив губы, произнес:

— Дисмас.

На лице распятого повстанца отразились изумление и благодарность.

Ну, я. — Человек явно удивился тому, что Иисус запомнил его имя, но его признательность была сильнее удивления. — Да, Господи.

— Дисмас, — повторил Иисус, с трудом шевеля потрескавшимися губами, — тогда, у Матфея, ты сам выбрал этот путь.

— Да. Мог бы выбрать другой. Но что сделано, то сделано. Я-то заслужил смерть. Но ты, Господи… Вспомни меня, когда явишься свое Царство.

— Истинно заверяю тебя, — ответил Иисус, — уже сегодня ты будешь пребывать со мною в раю.

— В раю? — выкрикнул кто-то из зевак- В могиле, вот где вы все будете!

— Да какая им могила? — заорал кто-то другой — Их скормят псам. Могилы — это роскошь для богатых.

Марию при этих словах пробрало холодом. Какой ужас, и это приходится выслушивать его матери! Какая жестокость, какая невыносимая жестокость!

Неожиданно небо потемнело, солнце скрылось за стремительно набежавшими тучами. Поднялся ветер. Он вздымал пыль, летевшую в лицо и завивавшуюся вокруг крестов. Оба распятых повстанца пропали из виду.

— Буря! — вскричал один из солдат, хватаясь за едва не сорванный ветром плащ.

Но то была не простая буря. Казалось, само солнце померкло и над землей воцарилась ночь.

— Затмение! — закричал кто-то.

Но все знали, что солнечные затмения не случаются в период полнолуния. И звездочеты не предсказывали на этот день никакого затмения.

В суматохе, вызванной неожиданной темнотой, ученики протолкались вперед, к самому подножию креста. И Иисус — они поняли это — увидел и узнал каждого из пришедших. Они чувствовали, как он тянется к ним, стараясь подкрепить и утешить.

Не имея возможности шевельнуть рукой, Иисус движением головы дал понять, что обращается к старшей Марии.

— Дорогая, — сказал он, — узри своего сына — Следующее его движение, как и слова, было обращено к Иоанну — Узри мать свою.

Иоанн потянулся и обнял старшую Марию. Иисус слабо, почти незаметно кивнул.

Мрак сгущался. В кромешной, полуночной тьме слышались громыхающие звуки. Откуда они доносились — с неба или из-под земли, — Мария разобрать не могла.

— Я жажду, жажду, — послышался сверху голос Иисуса.

Один из солдат услышал его, вскарабкался по лестнице и приложил к пересохшим губам Иисуса пропитанную уксусом губку.

Сначала под крестом оставались только преданные ученики и солдаты, но потом из толпы стали появляться и присоединяться к первоначальной группе и другие последователи Иисуса, точнее, последовательницы, ибо то были женщины, шедшие за ним из Галилеи и ставшие его тайными ученицами в Иерусалиме. На женщин власти обращали меньше внимания, и они меньше боялись появляться на публике. А вот из мужчин мужества явиться и поддержать учителя хватило только у Иоанна. Недаром Иисус так его любил.

Иоанн. Кто бы мог подумать, что Иоанн, миловидный и своенравный Иоанн станет предпочтенным учеником? Поначалу он не казался многообещающим. Его, нетерпеливого и мечтательного одновременно, оттесняли на второй план и шумный, заполнявший собой все Петр, и хитроумный Иуда. Разглядеть его подлинную натуру было не так-то просто, и Мария подумала, как удачно, что она тогда оказалась в паре с ним.

Но все ее мысли про Иоанна и женщин из Галилеи развеялись без следа, когда она внезапно услышала раздавшийся с креста стон Иисуса:

— Боже мой, Боже мой! Для чего Ты оставил меня?

Голос этот расколол воздух, заглушив и вой ветра, и людской гам, и странные звуки, доносившиеся из-под земли. Висевшее на кресте тело Иисуса конвульсивно, словно в агонии, выгнулось, дернулось и обмякло. Рот остался открытым, глаза были устремлены в небо.

— Он воззвал к Илии! — произнес кто-то. — Он ждет Илию. Давайте подождем и посмотрим, явится ли Илия, чтобы забрать его.

Но никакого движения, не считая несущихся по небу облаков и шевеления толпы на земле, не последовало. Сам Иисус оставался неподвижен.

— Отец, в руки Твои передаю я дух свой, — услышала вдруг Мария его слова, прозвучавшие неожиданно громко.

Голова Иисуса склонилась на грудь, терновый венец свалился с нее, покатился по земле и остановился, наткнувшись на камень.

— Кончено! — выдохнул Иисус, и его голова обессиленно упала на грудь.

Женшины потрясенно пали ниц.

Бог покинул его!

Бог отвернулся от него, и все рухнуло! Иисус умер, оставив после себя лишь кучку раздавленных, ошеломленных последователей. Но что они значат без него? Иисус мертв. Никто из них не смог сделать ничего ради его спасения.

Но его тело — что будет с ним? О нем надо позаботиться. Об этом до сих пор никто даже не подумал.

Необходимо найти гробницу. Надо провести подобающую церемонию. Подготовить тело к погребению. А у них ничего не готово. Они чужаки в этом городе, вдали от своих домов, они во всем, дажe в мелочах, зависимы от других людей. А сейчас они вдобавок фактически оказались вне закона, ибо были связаны с казненным преступником.

Эти толпы… собиравшиеся послушать его, теперь исчезли неизвестно куда, развеялись, словно пыль на ветру. Конечно, в Иерусалиме имелись уверовавшие, и они могли помочь, но сейчас все они пребывали в ошеломлении и растерянности. Между тем мед-лить было нельзя. Уже миновал полдень, а Закон запрещал оставлять казненных выставленными на обозрение после заката. Если о теле Иисуса никто не позаботится, его просто бросят псам.

К сидевшим на корточках солдатам подошел какой-то чиновник. Они встали, двое из них подошли к кресту Дисмаса, который хрипел, но еще дышал. Неожиданно один из них поднял дубинку и двумя сильными ударами раздробил несчастному голени. Тело туг же провисло вперед.

Дисмас пронзительно закричал от боли, но солдаты, не обращая внимания, уже направились к кресту другого повстанца.

— Нет! — взмолился тот. — Не надо!

Его мольба прервалась воплем, который он издал, когда солдат обрушил сокрушительный удар дубинки на его ноги.

— Порядок, к ночи оба сдохнут, — бросил солдат своему товарищу. поглядывая на небо, после чего они подошли к кресту Иисуса.

— А этот, по-моему, уже готов, — объявил второй солдат, — Можно сказать, повезло. — Он обошел вокруг креста, присмотрелся к распятому со всех сторон и кивнул. — Да, ему пришел конец.

— Надо удостовериться, — сказал другой и, недолго думая, ткнул Иисуса копьем в бок.

Иисус не шелохнулся. Из раны хлынула кровь. Мария, не выдержав, отвернулась. Это действительно был конец, такой, что ужаснее не придумать.

— Точно, готов, — подтвердил солдат. — Давай его снимем! Нам все равно ждать, когда эти испустят дух. Снимем сейчас, потом время тратить не придется.

— Лестница нужна, — буркнул его товарищ.

Он отправился за ней и, быстро вернувшись, приставил к столбу. Перекрестье открепили от столба и, медленно стравливая веревки, опустили. Это пришлось сделать, чтобы выдернуть глубоко вбитые гвозди. Тут требовался упор, с лестницы это не удалось бы.

Уже сейчас было видно, что руки Иисуса выглядели не так, как при жизни, кожа побледнела и чуть ли не приобрела прозрачность, Мария, смотревшая на них с ужасом, вдруг с неожиданной отчетливостью вспомнила видение, в котором он претерпел изменения и потом предстал перед ней полностыо преображенным — легким и полупрозрачным. Но то было преображение в славе и жизни, его невесомая фигура светилась, здесь же присутствовала лишь смертная бледность.

— Готово! — объявил римлянин, выдернув из рук гвозди.

Он отбросил их в сторону, и они с тяжелым стуком упали на каменистую почву. Затем солдаты сняли Иисуса с крестовины и положили на землю.

И тут мать Иисуса с криком боли и отчаяния устремилась к нему. Сотрясаясь от рыданий, она прижала к себе его голову, а потом подняла лицо к небу и издала пронзительный вопль. Солдаты отступили, оставив тело казненного его скорбящей матери.

— Сын мой, сын мой! — причитала мать Иисуса, приподнимая его, словно в надежде заставить шевельнуться, ответить ей.

Увы, обмякшее, слишком тяжелое для ее слабых рук тело осталось неподвижным.

Иоанн, памятуя, что именно ему Иисус завещал заботиться о ней, выступил вперед, в намерении как-то помочь и поддержать ее, но и сам ошеломленно застыл вблизи мертвого тела. Когда он неловко потянулся к оплакивавшей сына женщине, та этого даже не заметила.

Собрав все силы, Мария заставила себя присоединиться к ним. Однако, оказавшись рядом с распростертым на земле, мертвенно-бледным телом Иисуса, она едва не утратила последние крохи мужества.

Он был мертв! Лежал перед ней, как Иоиль: такой же бледный и неподвижный. И тоже убитый Пилатом.

«Я уже прошла через это, мне не под силу все это снова!» — стучало в голове у Марии.

Но, как бы то ни было, она опустилась на колени напротив матери Иисуса, баюкавшей на руках голову сына, и припала губами к его холодному, покрытому смертным потом лбу.

Он принял ее поцелуй, Мария почувствовала это. В отличие от Иоиля, даже от трупа которого исходила враждебность, он не отверг ее. Последние слова, услышанные ею от Иоиля, были: «Ты ничего не получишь», тогда как Иисус сказал: «Мария, твоя отвага всегда пребудет со мной».

— Сын мой, сын мой! — беспрестанно, словно затянувшуюся молитву, повторяла его мать, поглаживая волосы и утратившее краску лицо.

Мария подалась вперед и коснулась волос пожилой женщины Никакого другого утешения она предложить не могла.

Неожиданно раздались шаги, и над женщинами нависла фигура незнакомого мужчины в одеянии старейшины синагоги.

— Пилат разрешил мне забрать тело, — объявил он и в доказательство предъявил табличку.

Солдаты принялись рассматривать ее, передавая из рук в руки, потом один из них сказал:

— Это странно. Мне нужно показать разрешение командиру.

— Уверяю тебя, тут все в порядке, — спокойно промолвил мужчина.

Иоанн подался было к нему, но незнакомец жестом удержал его в стороне. Вернулся солдат со своим командиром.

Центурион остановился над телом Иисуса, посмотрел на него, потом на табличку и пожал плечами.

— Ну… раз Пилат подписал, спорить не о чем. Можно забирать.

— Спасибо, — ответил мужчина и подозвал прибывших с ним помощников, которые тотчас приблизились к нему с носилками. Бережно и умело они переложили на них тело Иисуса— Туда! — скомандовал незнакомец, рукой указывая направление.

Носильщики с телом двинулись, куда было сказано. Иоанн, Мария и мать Иисуса последовали за ними.

Покинув место распятия, они молчаливой, скорбной процессией направились не к городу, а в противоположную сторону. Все вокруг было серым — земля, скалы, быстро темневшее небо, затянутое бледными облаками. Павшая на Голгофу противоестественная тьма развеялась, уступив место обыденной серости. Естественной ли? Если гроза и полуденная песчаная буря подчеркивали трагичность происходящего, то теперь все изменилось. Трудно было представить себе более тусклый и незапоминающийся день, чем этот.

Они обогнули еще один каменистый холм, и в глаза им ударила неожиданно яркая после пыльного запустения зелень. Перед похоронной процессией расстилался сад — оливы, виноградные лозы, оплетающие решетки, смоковницы, кусты душистых роз.

Это неожиданно возникшее буйство жизни показалось Марии миражом.

По знаку незнакомца все остановились.

— Это мой кладбищенский сад, — промолвил он. — За ним находится холм с пещерой. Там я приготовил для себя место упокоения и разбил эти цветники, чтобы близким было приятно посещать мою могилу. Но усыпальница еще пуста.

Теперь, когда они находились далеко от места казни и от римских солдат, Иоанн, которому не было больше надобности скрывать знакомство, поклонился этому важному иудею со словами:

— Спасибо тебе, Иосиф. Для нас это бесценный дар.

Иосиф? Кажется, Иоанн говорил о некоем Иосифе Аримафейском, члене синедриона, втайне уверовавшем в Христа. Должно быть, это он и есть.

Иосиф жестом велел носильщикам двигаться дальше, к утесу, в стене которого виднелись три прохода.

Это было фамильное кладбище богатой семьи. Состоятельные люди устраивали себе усыпальницы, вырубая в толще камня просторные, как жилые комнаты, пещеры. Внутри находились каменные ложа, но предназначались они не для пиршеств: трапезы in memoriam родственники устраивали снаружи. Здесь не звучали и поминальные речи. Тело должно было находиться на ложе, пока не истлеет саван и оно само не рассыплется в прах, вместилищем которого, дабы освободилось место для следующих похорон, станет богато украшенная глиняная урна. Даже для богатых покойников пещерные усыпальницы становились лишь временным прибежищем, поскольку в окрестностях Иерусалима с их каменистой почвой никто не мог позволить себе роскошь обзавестись личной могилой навечно.

Но это была пусть временная, но усыпальница, а не ров, где рыщут бездомные псы и куда сбросят тела Дисмаса и его безымянного товарища но несчастью.

— У меня есть благовония, — промолвил Иосиф, указывая на стоявший у ложа короб. — Никодим помог запастись ими.

Стоило произнести это имя, как из-за скалы осторожно выглянул и направился к ним другой немолодой, хорошо одетый мужчина.

— Мы решили, что они понадобятся, — сказал этот человек, видимо еще один тайный последователь Иисуса из городских верхов.

Мария склонилась над коробом и подняла крышку. Внутри находились большие алебастровые сосуды с алоэ и смирной, чрезвычайно дорогостоящими ароматическими веществами. Никодим не поскупился.

— Это очень щедрый дар. Мы благодарны тебе, — произнесла Мария дрожащим голосом.

Она велела носильщикам поставить их ношу на землю, хотя, произнося эти слова, удивилась, что взялась распоряжаться. Можно подумать — больше некому. Здесь и Иосиф, и Никодим, люди влиятельные, и Иоанн, возлюбленный ученик Иисуса, и Сусанна, и другие женщины из Галилеи, которые ничуть не хуже ее. Однако все они выжидающе смотрели на Марию. Возможно, мужество покинуло их, возможно, они решили, что уже сделали все, что должны, или просто нуждались в чьем-то руководстве. Так или иначе, никто, кроме нее, не взял на себя эту ответственность. Впрочем, это было не так уж важно, поскольку совершаемый сейчас печальный обряд — еще не последнее прощание. Ей и другим предстояло вернуться и подобающим образом завершить погребение. Сейчас нужно успеть сделать самое необходимое до наступления темноты.

— Есть чем обмыть его? — спросила Мария, хотя заранее знала, что нет. А потому, не дожидаясь ответа, продолжила: — Тогда займемся помазанием.

Иосиф распечатал алебастровые сосуды с алоэ и смирной и отпрянул, когда воздух неожиданно наполнился густым, душистым ароматом. Мария взяла по пригоршне того и другого и, наклонившись, стала равномерно размазывать по телу Иисуса, как она уже делала когда-то с телом Иоиля. Слой благовоний покрыл отверстия, пробитые гвоздями, кровавую рану, оставленную острием копья, замаскировал бескровную бледность кожи на ногах. Маслянистые вещества придавали его облику благопристойность, однако при этом делали Иисуса вовсе не таким, каким он был при жизни, как будто вся его жизнь была сплошным притворством.

Затем мужчины обернули тело в льняные пелены, накрыли лицо специальным маленьким полотенцем, закрепив его, чтобы не сдуло. Наконец тело обрядили в длинный саван, и Иосиф приказал внести Иисуса в центральную из трех усыпальниц. Носильщики почтительно подняли его, скрылись в пещере и, вскоре выйдя наружу уже без своей ноши, поклонились Иосифу.

— Мы положили его на каменное ложе, то, что пониже, — сказал один из них.

— Хорошо, — кивнул Иосиф и указал на круглый камень, расположенный возле утеса. — Закрывайте!

Трое крепких мужчин налегли на камень и покатили по желобу. Он скользнул к входу в усыпальницу и, попав в пазы, встал на место с глухим, отдавшимся эхом стуком. Теперь лаз был надежно перекрыт.

— Дело сделано, — промолвил Иосиф. — Пусть покоится с миром. Воистину он был хорошим человеком, а может быть, и кем-то большим, чем человек.

Иоанн, Мария, мать Иисуса и остальные не проронили ни слова: стук могильного камня, запечатавшего усыпальницу, лишил их дара речи. Он сам по себе был последним словом, окончательным и бесповоротным, к которому ничего нельзя добавить.

— Спасибо тебе, — от имени всех сказал наконец Иоанн, — Поверь, мы перед тобой в неоплатном долгу и благодарность нашу невозможно выразить словами.

— Горе, какое горе… — Иосиф покачал головой.

Уже темнело. Никто не хотел провести здесь ночь.

— У меня есть дом в Иерусалиме, — обратился Иосиф к ученикам и матери Иисуса. — Я могу предложить вам переночевать там. Оставайтесь, пока не решите, что вам делать дальше.

Сбившись тесным кругом, осиротевшие, они сидели в большой комнате предоставленного им в пользование дома. Чужой дом, чужая усыпальница… Иосиф был очень великодушен. Но сам он с ними не остался, опасаясь своих собратьев по синедриону. И, уходя, наказал им держаться скрытно, не привлекая к себе внимания.

— Вообще-то в лицо вас не знают, но обычно, расправившись с учителем, берутся и за учеников. Так что лучше вам поберечься, — С этими словами он выскользнул за дверь, прикрывая лицо плащом.

«Ничего удивительного в том, что Петр отрекся от Иисуса, — подумала Мария. — Как и в том, что остальные разбежались. Только один из нас настоящий храбрец — Иоанн».

Иоанн и сейчас не пал духом. Он собрал людей вокруг себя, распределил по спальным местам, находя для каждого слово поддержки и утешения. Мать Иисуса он уложил на койку, Иоанну и Сусанну попросил посмотреть, не найдется ли еды, и приготовить ужин. Иоанн делал все, что положено делать хорошему командиру, когда его потерпевшие поражение, израненные и изнуренные бойцы, скрывшись от врага, устраивают привал. Но он видел вокруг себя лишь унылые лица и бессильно опущенные руки. Все были раздавлены горем.

— Нам нужен свет, — промолвил он, пересекая комнату, уже почти полностью погрузившуюся во тьму, чтобы зажечь лампы.

Пала ночь, и свет теперь давала только выползшая на небосвод почти полная луна.

— Солнце уже зашло, настала суббота. Нельзя разжигать огонь в Шаббат, — механически возразил кто-то. — О лампах надо было позаботиться до заката.

— Шаббат меня не заботит. — Эти еретические слова Иоанн изрек совершенно спокойно, — Я не намерен больше соблюдать Шаббат.

С демонстративной старательностью, не торопясь, он добыл огонь, зажег фитилек, и желтый свет разогнал мрак в комнате.

— Я хочу сказать, что вообще не намерен бездумно следовать формальным предписаниям. Иисус говорил: «Суббота для человека, а не человек для субботы». И я не верю, что Моисей действительно хотел, чтобы мы часами сидели в темноте, в то время как кто-то из наших близких при смерти, и не смели ни разжечь свет, ни даже прийти на помощь умирающему, лишь бы не нарушить запрета.

— Потому-то они и ускорили смерть распятых повстанцев, — вдруг подала голос Иоанна, — Чтобы эти бедняги умерли до заката и палачам не пришлось возиться с ними после прихода Шаббата.

Требование соблюдать Шаббат считалось непреложным, но Иисус трудился в этот день, исцелял людей, и могли ли они теперь вернуться к старому? В конце концов, отчасти из-за этого его и убили. Слишком многие люди пожелали ступить на его стезю, слишком многие стали задумываться о смысле нелепых ограничений, слишком многие порывались последовать за ним. Стальные тиски религиозных предписаний, отчетливее всего воплотившиеся в Шаббате, грозили разжаться, а это, в свою очередь, угрожало власти тех, кто с помощью их держал людей в покорности. Мириться же с угрозой своей власти они не собирались.

— Я тоже зажгу свет, — заявила Мария и, взяв у Иоанна тлеющую лучинку, поднесла к фитилю другой лампады.

Глаза их — глаза людей, дерзнувших бросить вызов вековым устоям, — встретились. Загорелся еще один светильник, мрак отступил ближе к стенам.

— Держи! — Она протянула лучинку Иоанне.

И та направилась к следующей лампе. Светильников в доме Иосифа хватало.

Один за другим ученики вставали и зажигали лампу за лампой, пока помещение не наполнилось сиянием.

Когда осиротевшие ученики захотели сомкнуть глаза и забыться, лампы потушили, что стало еще одним нарушением запретов. Шаббата. Ложились они в темноте, и каждый наедине общался с Богом.

Лежа на узкой койке рядом с матерью Иисуса, Мария, дождавшись тишины, мысленно повергла себя к стопам Господа.

Напрягшись и сжав кулаки, она послала свои неоформившиеся мысли и чувства вверх, молясь, чтобы этот посыл был принят. И в тишине ночи милосердие набросило вуаль на ее сознание, опустошив его и погрузив в сон. Ни видений, ни ответов в нем не было, но сам по себе он стал пусть временным, но избавлением от той муки, в которую превратилась для Марии действительность.

Естественный дневной свет ворвался в дом, изгоняя прятавшуюся по углам тьму. Им предстоял Шаббат — день бездействия и запретов.

«Но это осталось в прошлом, умерло вместе с Иисусом», — подумала Мария, когда, пробудившись, увидела, как прокрадывается в комнату тусклый свет.

Она мгновенно вспомнила обо всем — и о дне Шаббат, и о том, сколько дел ей сегодня предстоит. Надо купить благовония для помазания, не говоря уж о том, что нам всем нужна — или скоро понадобится — еда. Мы ведь не ели уже… Последний раз мы ели с Иисусом!

С этой мыслью горечь потери вновь обрушилась на Марию с немыслимой силой, невыносимая боль пронзила все ее естество.

«Мне не вынести этого! — мелькало в затуманенном сознании. — Я не могу! У меня нет сил!»

Несколько долгих мгновений Мария лежала неподвижно, но потом ее сознание стало воспринимать звуки — ворочались на других койках товарищи, дышала рядом с нею мать Иисуса.

После того, как я позабочусь об их самых неотложных нуждах, после того, как умащу Иисуса… это сделать необходимо… После того, как они разбредутся по домам и вернутся к своим занятиям — кто к рыбной ловле, кто к сбору пошлин… вот тогда я подумаю и о себе, и о том, что мне делать дальше. Но сейчас…

С неведомо откуда взявшейся силой Мария буквально выкинула себя с постели и почувствовала, что твердо стоит на ногах. На ближайшее будущее ей было чем заняться, следовало сделать уйму дел, и сделать их хорошо.

Мать Иисуса еще спала. Мария присмотрелась к ней и отметила, что, несмотря на все обрушившееся на нее горе, на все муки, лицо ее дышало миром. И оставалось по-своему прекрасным.

«Я всегда черпала силу из этого лика, из его спокойствия, — подумала Мария, — Но нынче все перевернулось с ног на голову, я должна придавать силу другим».

Она вышла из спальни и тихонько пробралась в главную комнату. Там оказалось много народу — откуда они все взялись? Многие спали вповалку, одна рослая фигура скорчилась в углу, с головой накрывшись плащом. Подойдя на цыпочках, Мария заглянула под плащ и застыла от изумления.

Петр!

Она едва сдержала крик. Как он попал сюда? Как нашел их?

Другая сгорбленная фигура оказалась Симоном. Третья — Фомой.

Почему они все пробрались сюда? Что такое случилось, из-за чего они вернулись?

Иоанн тоже встал и оглядывал помещение, беспокоясь о неотложных нуждах.

— Иоанн, — Мария поманила его в уголок, — как они нашли нас здесь?

— Они откуда-то узнали, где мы находимся. Пришли ночью, по одному. Не знаю, может быть, их направил к нам Иосиф. Кажется, оказавшись здесь, они испытали облегчение.

— Ну и что мы теперь будем делать? — спросила Мария, испытывая странный прилив сил и энергии.

Иоанн ненадолго задумался, а потом сказал:

— Надо подождать. Иосиф сказал, что за нами будут охотиться. Но вряд ли эта охота будет продолжительной. Главное, затаиться, стать невидимыми, и про нас забудут. В конце концов, властям незачем беспокоиться.

— Почему ты это говоришь? — Мария схватила его за руку.

— Иисуса с нами нет, — ответил Иоанн. — И другого Иисуса уже не будет никогда. Никто не может говорить, как он, исцелять, как он. Никто не может делать… ну, то, что делал он.

— Но, Иоанн, мы все трудились вместе, выполняя одну общую миссию. Иисус посылал нас повсюду, наделяя таинственной силой. Мы исцеляли людей, мы лечили их. Возьми хоть Сусанну, это же я ее исцелила. — Мария требовательно уставилась на него, ожидая ответа.

— Мария, но ведь никто из нас не способен видеть людей и говорить с ними так, как это делал он, — мягко возразил Иоанн, — И силой нас наделял он, и, проповедуя, мы повторяли слова, услышанные от него. Самим нам сказать нечего.

— Возможно, будет достаточно того, что мы будем повторять сказанное им.

— Но ведь люди задавали ему вопросы и будут задавать нам. Он всегда находил ответы, а мы? Мы не обладаем его мудростью и можем лишь цитировать его высказывания. Но если мы станем поучать таким образом, то чем будем отличаться от фарисеев, только и умеющих твердить заученное? — Он покачал головой.

— Иисус говорил, что хочет, чтобы мы дотянулись до него. Что все то, что нам поручается, — это только начало нашего обучения. И хотя с его уходом нам не у кого учиться, мне кажется… мне все равно кажется: он не хотел, чтобы мы опустили руки. Мне кажется, теперь наша миссия в том, чтобы, пусть неумело, неуклюже, с оплошностями, продолжить его дело.

— «Неуклюже, с оплошностями»— повторил за ней Иоанн. — Мы и при нем-то все делали именно так.

— Но мы… не такие, как он, — сказала Мария. — Неумелые, суетные, но ведь он и не ждал от нас ничего другого. Призвал нас к себе такими, какие мы были, и не осуждал за наши слабости. — Она помолчала, ожидая, что Иоанн выскажется, но он молчал, и тогда Мария продолжила: — Он знал, что мы будем учиться. И знал, что мы продолжим его дело.

— Он был не прав, — прошептал Иоанн, — Все кончено. Больше нечего продолжать.

Петр, Симон и Фома зашевелились. Потом Петр встал и, моргая, огляделся по сторонам.

— Друзья мои, — сказал он, — я так рад снова быть с вами вместе! — Он осекся и вдруг заплакал, прикрывая глаза согнутой рукой, — Я буду неустанно благодарить Бога, если вы снова примете меня в свое содружество… Я предал его… сказал, что знать его не знаю!

За этим отчаянным признанием снова последовали рыдания.

— Я знаю, — сказал Иоанн.

— О Боже! — простонал Петр.

— Это удивило нас, но не Иисуса, — добавил Иоанн. — Он предсказывал это.

— Мне нет прощения! — всхлипывая, произнес Петр.

— Иисус уже простил тебя. Тебе остается лишь принять это.

— Я не могу.

— Тогда ты предашь его снова! — сурово предостерег Иоанн, — Он умер, распятый римлянами на кресте, как того хотел Каиафа со своими сторонниками. То, чего они добивались, исполнилось. Иисуса, чье слово побеждало их, заставили замолчать, предав казни. Ты знаешь, как все было?

— Я… я только слышал. Без подробностей, — Петр тяжело опустился на койку. — Я боялся, что не выдержу.

— После твоего ухода, — начала Мария, стараясь заставить голос не дрожать, — суд синедриона закончился, и его отвели назад, к Пилату. — Тут ей все-таки пришлось остановиться и подождать, когда голос вновь обретет твердость. — Так вот, Пилат, стяжавший репутацию человека скорого и жестокого на расправу, вышел к беснующейся толпе и объявил, что Иисус невиновен.

— Что? Пилат отпустил его?

— Увы, нет. Толпа требовала распятия, люди орали во весь голос: «Распни его! Распни!»

У Марии перехватило горло, и она умолкла. Рассказ продолжил Иоанн.

— Пилат отдал его на расправу. Иисуса отвели к заброшенной каменоломне, это на горе, что именуется Голгофа и там предали казни. Сейчас он мертв, покоится в заимствованной гробнице. Спасибо одному состоятельному человеку, который предоставил нам и ее, и этот дом.

Мария видела, что каждое слово заставляло Петра вздрагивать от боли. Едва речь зашла об угрозе жизни, он, при всем своем пафосе и красноречии, трусливо бежал.

— Господи, помилуй меня грешного! — только и мог сказать Петр, содрогавшийся от рыданий.

Фома молчал. Симон был потрясен тем, что Иисуса казнили вместе с Дисмасом, и без конца повторял одно и то же:

— Но ведь один был виновен, а другой нет! Как они этого не поняли?

Имя Вараввы и вовсе повергло его в исступление.

— Варавва! Они опустили его! Убийцу! Врага государства! Но Пилату до этого не было дела. А Иисус никого не убил. Это значит. Иисус был не прав! Он говорил: «Поднявший меч от меча и погибнет», а вышло наоборот.

«Это вопрос, который мучает всех нас», — подумала Мария.

Симон ставит его открыто, утверждая, что Иисус был не прав. Он говорил Симону, что за всякое насилие воздается насилием, но вышло так, что душегуба Варавву отпустили, а ни в чем не повинного Иисуса предали смерти. Иисус предсказывал конец нынешнего времени, однако утром по-прежнему восходит солнце, а ночью так же светит луна. Иисус был не прав. Но если он ошибался в этом, то не мог ли ошибиться и во всем остальном? Он говорил, что пребудет с нами всегда, но покинул нас.

Может быть, мы совершили глупость, последовав за ним?

Мне осталось одно: помазать его. Ибо я по-прежнему люблю его. Так я и сделаю, на следующее утро, едва забрезжит рассвет. И тогда все действительно будет кончено.

 

Глава 56

После праздничной толчеи улицы Иерусалима выглядели тихими и опустевшими. По случаю Шаббата рынки были закрыты, уличные прилавки перевернуты, навесы убраны.

Со странно обострившимся восприятием Мария, присматриваясь к зданиям в богатой части города, отмечала резьбу на каменных фасадах и тяжелые деревянные ставни, гадая, сколько все это может стоить, и тут же удивляясь себе: какое это может иметь значение? Ничто не имело значения теперь. Они с Иоанном торопливо шли мимо этих зданий, мимо дворца Пилата, за ворота, повторяя путь, пройденный днем раньше. Дворец выглядел пустым и безлюдным, если не считать нескольких караульных на стенах. Плиты, мостившие двор, были вымыты начисто. Не осталось ни единого пятнышка крови, никаких следов того, что случилось вчера.

Они вышли за ворота и ступили на тянувшуюся по каменистой почве тропу приговоренных. Оба — и Мария, и Иоанн — чувствовали: что-то заставляло их вернуться, вновь измерить шагами уже пройденный путь, как будто это каким-то образом могло облегчить боль или приблизить их к Иисусу. Они шли по его стопам, следовали его крестным путем, разделяли его ношу, что не могли сделать вчера, когда все происходило на их глазах.

День выдался пасмурный и облачный. Обманчиво ясное солнце предыдущего дня скрылось за тучами, словно сознавая, сколь неуместен был бы сейчас его жизнеутверждающий свет. Мария и Иоанн, понурив головы, брели по продуваемой холодным ветром равнине. Слов не было, свое горе они делили друг с другом молча.

Приблизившись к цели, они увидели впереди три креста, ныне пустых и ожидавших новых жертв.

Мария замерла на месте.

— Я… я не могу смотреть, — вырвалось у нее. — Не могу, и все…

Она отвернулась. Иоанн остановился рядом. За открытым каменистым пространством виднелся холм, куда Мария бежала после своей краткой безнадежной попытки спасти Иисуса.

— Я… давай отойдем за него.

Мария хотела спрятаться, хотела, чтобы эти кресты, эти страшные орудия жестокой казни, не маячили перед ее глазами, пока она набирается мужества, дабы завершить задуманное.

Вместе они направились к холму. На ходу Мария вспоминала свое бегство: как она задыхалась, как скользили на мелких камушках ноги. Но тогда… если бы только она могла вернуться во вчерашний день! Иисус был еще жив, она обернулась бы и увидела его. Живого! А сейчас перед ее глазами откроется лишь пустота. Тропа и крест.

Мария и Иоанн вскарабкались на холм, точь-в-точь как она в прошлый раз, только гораздо медленнее, и добрались до вершины. Внизу расстилался сад — сад, который казался здесь совершенно неуместным. В сад она вчера не входила. Она остановилась здесь, слыша крики толпы и понимая, что не может бежать.

Внизу, в тусклом свете дня, виднелись кроны деревьев. Мария стояла неподвижно, не чувствуя себя способной вернуться на Голгофу, на лобное место. Прежде они немного побудут в саду, совсем чуть-чуть. Они спустятся туда, под деревья, под сень их крон с шевелящимися на ветру ветвями и отливающими серебром листьями.

А у одного дерева ветка не качается; клонится вниз, и на ней вроде бы что-то висит…

При виде темного свертка, болтавшегося под одной из прочных ветвей, у Марии вырвалось слабое восклицание. Она сразу поняла, что это никакой не мешок, а что-то гораздо более длинное и тяжелое, что-то, медленно… очень медленно покачивающееся на ветру…

— Оставайся здесь! — сказал ей Иоанн, а сам осторожно, словцо боялся спугнуть то, что там находится, направился к дереву.

Мария видела, что как раз в тот момент, когда Иоанн приблизился, висевшее нечто развернуло ветром.

— О Боже! — вырвалось у Иоанна. — О Боже!

Забыв о его просьбе оставаться на месте, Мария со всех ног ринулась к нему.

— Боже, Боже! — продолжал восклицать Иоанн. Свисавшая с ветки фигура снова качнулась, и Мария увидела потемневшее, вздувшееся лицо Иуды. Крик ужаса умер в ее горле. Глаза повесившегося уже выклевали птицы, красный, распухший язык вывалился из открытого рта, голова резко наклонилась вправо и почти лежала на плече. Труп смердел так сильно, что ветер не мог разогнать зловоние. Мария закрыла рот руками и отвернулась.

Иуда покончил с собой потому, что предал Иисуса! Как будто самоубийство могло повернуть события вспять!

— Слишком поздно, поздно! — воскликнула Мария. — Все бесполезно, все! Твое раскаяние так же бесполезно, как и твоя жизнь! — Ненависть, разъедавшая душу Марии, не ослабла, ее не могла победить даже смерть. — Я рада, что ты не покаялся вовремя и не последовал за ним на Голгофу, ведь тогда он простил бы тебя, а тебе не может, не должно быть прощения! Будь ты проклят навеки! Навеки!

— Мария! — потрясенно произнес Иоанн.

— Ты не знаешь, каким он был, не понимаешь! Он был одержимым, ему не может быть прощения, он заслужил вечную погибель! Разве сам Иисус не назвал его сыном проклятия? Не сказал, что он обречен на погибель?

Ветка заскрипела под тяжестью снова качнувшегося тела, и болтающиеся ноги почти коснулись земли.

. — Пусть это будет единственным успокоением, которое ты обретешь! — выкрикнула Мария. — Чтоб тебе вечно болтаться на веревке! Смотри, Иоанн… у него наш кошель, — вдруг заметила она, — Кошель с нашими общими деньгами, он ведь был нашим казначеем. Надо забрать деньги…

— Оставь его и его деньги, — сурово велел Иоанн. — Неужели ты хочешь прикоснуться к нему?

— Нет! — Мария всхлипнула. — Нет!

— Тогда пойдем. Это место смерти хуже Голгофы.

Иоанн потянул ее прочь, и они удалились от дерева, скрипящего и постанывающего под тяжестью тела самоубийцы.

Вскоре Мария и Иоанн уже стояли у подножия среднего из трех крестов. Царила тишина, лишь порой шелестела на ветру низкая трава. Вчера здесь было столько криков и боли, а сегодня такая гробовая тишина! Как будто весь этот ужас куда-то исчез, словно его высосала пустота.

Они преклонили колени, вознесли молитву, и Мария прошептала:

— Мне кажется, что зло ушло, но я не знаю куда. И почему.

В снятом внаем доме люди медленно и бесцельно бродили по комнатам, не оправившись от ошеломляющего удара. Переговаривались они почти шепотом, как будто боясь, что их подслушают, и беспрестанно нервно выглядывали в окна. Однако снаружи царило полное спокойствие, подобающее Шаббату. Когда Мария и Иоанн вернулись, все взоры с ожиданием обратились к ним.

— Друзья мои, — промолвил Иоанн, — мы должны сообщить вам о том, что видели. Иуда мертв. Он повесился.

Кто-то вскрикнул, кто-то охнул и застонал. Удивляться не приходилось, они не знали всей правды, не знали всей меры его предательства. Мария хотела открыть им глаза, поведать обо всем, но что-то ее остановило. Ненависть, еще недавно казавшаяся всепоглощающей. притупилась, как будто посещение Голгофы смягчило ее сердце.

— Помолимся за него! — провозгласил Петр, вставая.

Пока другие произносили слова молитвы, Мария молчала.

— Нам… нам нужно купить еды для вечери, — промолвила она по окончании моления. — И бальзам… чтобы потом умастить тело Иисуса.

— Мы не хотим есть, — послышался тихий голос матери Иисуса, сидевшей в тени в дальнем углу.

— Конечно, всем нам не до еды, но мы должны заставить себя есть, — заявила Мария, в то время как удрученные, павшие духом ученики рассаживались после молитвы. — Этого хочет от нас Иисус.

Она и сама не знала, откуда это взяла, но была уверена в своих словах так, словно он только что шепнул их ей на ухо, стоя у нее за спиной.

С закатом, обозначившим окончание Шаббата, снова открылись рынки, и множество народу высыпало на улицы, спеша за покупками. Мария с Иоанном тоже отправились купить еды и ароматических масел. По дороге они вновь заговорили о том, что увидели в саду.

— У Иуды вроде бы отец в Иерусалиме, — сказал Иоанн, — Надо, чтобы кто-нибудь ему сообщил. Мы знаем его семейное имя — Искариот.

— У нас есть более важные дела, — заявила Мария. — Вот управимся с ними, тогда будет видно.

Есть ли у них какие-нибудь обязательства по отношению к семье Иуды? Что бы сказал по этому поводу Иисус? Мария не знала. Нет, точнее сказать, знала, но не хотела себе в том признаваться. Не нравилось ей это. Да и не к спеху, дело не первостепенное. Иуда подождет.

Хлеб, вино, сыр, чечевица, зеленый лук, лук-порей, паста из смокв — они купили обычную еду. Незатейливую, но сытную и питательную. Как раз то, что требовалось им для поддержания сил.

В знак траура пренебрегая столом, ученики расселись на твердом полу комнаты, образовав овал. Здесь не было верхнего или нижнего конца, не было почетных мест, ибо все были равны. Все уцелевшие ученики вновь собрались вместе, но отсутствие Иуды, казалось, тяготело над всеми, угнетая душу каждого из них. Более того, возникло ощущение, что и другой отсутствующий, хозяин дома Иосиф Аримафейский, тоже в некоем мистическом смысле пребывает с ними.

Корзинка с хлебом пошла по кругу, чтобы каждый мог отломить себе кусок. Наклоняясь, они зачерпывали из горшка чечевицу, передавали друг другу лук и сыр. Под конец по кругу пустили кувшин, и все, один за другим, наполнили чаши вином.

Пришло время произнести благословение. Трапезу, особенно по завершении Шаббата, полагалось благословлять, но на сей раз в комнате висело удручающее, гробовое молчание. Их хватило только на то, чтобы наполнить тарелки и чаши, но разве смогли бы хоть чьи-то уста произнести здесь, сейчас слова благодарности? Как можно призвать благословение Бога, если он покинул их? Он оставил Иисуса в его страшный час, а стало быть, сейчас все последователи Иисуса были покинуты вдвойне. Бог, наверное, взирал на них в недоумении. Или, хуже того, насмехался.

Наконец Петр поднял свой ломоть хлеба и, благоговейно держа его обеими руками перед лицом, медленно произнес:

— Наш учитель говорил, что это его плоть. Он говорил, что это хлеб нового завета, — Петр приподнял ладони, как бы предъявляя всем лежащий на них кусок. — Я не понимаю, что это значит, но таковы были его слова. И он говорил, что, вкушая сей хлеб, мы должны вспоминать его.

Свет лампы падал прямо на ломоть в руках Петра, и Мария вздрогнула, ибо взору ее вдруг предстали руки Иисуса, так же державшего хлеб на последней вечере. Его пальцы, сильные, но длинные и тонкие в отличие от толстых, неловких пальцев Петра — Сие есть тело мое, — сказал он, — Сие есть тело мое.

Все как один поднесли хлеб к губам, и в этот миг Иисус воистину пребывал с ними. И хлеб уже не был просто хлебом, но действительно преобразился в его мистическую плоть.

«Но Иисус мертв и лежит в гробнице, — подумала Мария. — В гробнице, которую мне завтра предстоит посетить».

Ученики с озадаченным видом жевали хлеб. Похоже, все чувствовали одно и то же.

Скудная трапеза продолжилась, и, когда все подняли чаши, Петр возгласил:

— Сие же есть кровь моя, кровь нового завета, что будет пролита за многих, во искупление грехов. Так он говорил.

Медленно, задумчиво они отпили из чаш.

Говоря эти слова, Иисус заверял их, что будет с ними на каждой трапезе, пока они живы. И в этот вечер он действительно пребывал с ними. Вино, темное и крепкое, воистину казалось кровью.

— Мы… мы остаемся здесь, — промолвил под конец Петр. — Нам должно держаться вместе. И никогда не забывать.

— Но без Иисуса что мы будем делать вместе? — Голос Фомы звучал горестно. — Он говорил нам о любви, о служении, но это было обращено лично к каждому из нас. Он не указывал на то, что мы должны действовать сообща, и уж тем паче как именно нам действовать. Не правильнее ли будет просто разойтись по домам и провести остаток дней, вспоминая Иисуса?

— Воспоминания тускнеют и стираются, — с неожиданной страстностью заявил Иоанн. — Не думаю, чтобы Иисус ждал от нас только сохранения памяти о нем.

— Но чего еще, если это все, что у нас осталось? — спросил Петр. — Он даже не записал ни одной своей проповеди, ни одной притчи. Даже в этом нам приходится полагаться лишь на собственную память.

— Я кое-что записал, — возразил Фома. — Но конечно, эти записи неполны.

— Все прошло, все кончено… — пробормотал Петр. — Конечно, мы всегда будем помнить его, чтить его, может быть, раз в год будем собираться вместе… Преломлять хлеб, пить вино и говорить о нем. Но… — Не закончив фразу, он отхлебнул из чаши.

Снаружи сгущалась тьма. Круг был разорван, Иисуса не стало. Но в то же время, что бы там ни говорил Петр, он в каком-то смысле присутствовал здесь и повсюду. Почему Петр не видит, не замечает этого? Мария посмотрела на ломоть. Означали ли слова Иисуса, произнесенные им над хлебом в ту вечерю, что чудесное преображение коснется и каждого куска, преломленного в будущем во имя его? Хлеб был другим. Ей даже почему-то не хотелось доедать его, хотя она знала, что сделает это вопреки нежеланию. Медленно Мария поднесла ломоть ко рту и еще раз надкусила. Ну конечно, Иисус здесь, рядом с ними. Почему остальные этого не видят?

Неожиданно Мария почувствовала себя защищенной, пребывающей в безопасности. Да, все они смертельно напуганы, но эта странная маленькая церемония действительно, пусть на краткий миг, вернула к ним Иисуса. Потом все исчезло, развеялось, как тают видения или утихает восторг, но если кто-то успел ухватить этот миг и воспользоваться им, чтобы укрепить свои силы, тогда…

Лик Моисея, прояснившийся после разговора с Богом, потускнел. Благодать Господня, осенявшая новопостроенный храм Соломона, покинула его. То ощущение глубочайшей силы, исходящей от Иисуса, которое она испытала под мокнувшим под дождем навесом, тоже со временем ушло. Однако это не делало все перечисленное менее реальным.

«Почему Господь не позволяет нам удержать эти великие мгновения? — мысленно вскричала Мария. — Будь мы способны видеть их, держаться за них, возвращаться в минуту слабости… тогда мы не колебались бы. Почему же Бог отнимает это?»

Мария уставилась на свою чашу, на дне которой еще осталось несколько капель вина. Вина Иисуса, через которое он присутствует среди них.

«Говорю вам, что отныне не буду пить от плода сего виноградного, до того дня, когда буду пить с вами новое вино в Царстве Отца моего».

Таковы были его слова. Но никогда более ему уже не испить вина с ними.

— Нам надо отдохнуть, — сказал Петр.

Все согласились. Они собрали со стола остатки еды, включая вино и хлеб.

На этом все завершилось, и Иисус, незримо пребывавший с ними, оставил их.

Они спали — или, во всяком случае, пытались спать. Потушили свет и улеглись. Мария слышала обычные ночные звуки. Кто-то ворочался, у кого-то поскрипывала кровать, до нее доносилось сопение и жалобное постанывание.

«Как только забрезжит рассвет, я пойду в гробницу, — сказала себе Мария. — Я бы и сейчас пошла, но…»

По правде сказать, перспектива ковылять к гробнице по усыпанной камнями земле в кромешной тьме повергала в страх. А уж необходимость в той же тьме войти в могильную пещеру — и вовсе.

У ее изголовья стояли три маленьких сосуда с ароматическими маслами для помазания: смирна из Эфиопии, гальбан, сладкая восковая смола из Сирии и самое драгоценное из всех, благоуханное нардовое масло из Индии. Его было нелегко найти даже на богатом иерусалимском рынке, а стоимость оказалось такова, что Мария, сумевшая приобрести лишь крохотный флакончик, радовалась и этому.

Как долго тянется ночь! Ей не терпелось отправиться в путь. Какое-то лихорадочное чувство заставляло Марию спешить с исполнением последнего долга. Она хотела поскорее приступить к делу… и чтобы все быстрее осталось позади.

Спала ли она? Видела ли сны? Трудно сказать, со смертью Иисуса в ее голове все так перемешалось. Мария услышала первых петухов, но за окном по-прежнему царила непроглядная темень. Потом петух прокукарекал еще раз, где-то в отдалении прогромыхала по булыжнику ранняя повозка — верный признак начала нового дня.

Мария молча поднялась и обулась. На ночь она не раздевалась, чтобы, проснувшись в сумерках, не возиться с одеждой и не будить остальных. Сейчас ей оставалось только накинуть плащ, лежавший в ногах постели, и взять в руки три склянки. В дверях Мария задержалась и оглянулась на темную комнату.

«Я люблю вас всех», — не разжимая губ, сказала она.

Город еще спал, повозка, шум которой Мария слышала, наверное, была самой первой. Пробирало утренним холодом, над головой хаотично поблескивали искорки звезд. Убывающая луна еще висела в небе: время было скорее ночное, чем утреннее.

Однако до ее слуха уже доносилось пение ранних пташек, гнездившихся в ветвях деревьев за городскими стенами. Ну конечно, ведь сейчас весна, время брачных игр, строительства гнезд… При нынешних обстоятельствах расцвет природы воспринимался учениками Иисуса как издевательство. Громкий щебет и переливчатые трели, словно стремившиеся быстрее разогнать ночь, сопровождали Марию на всем пути по каменистой равнине.

Лунный свет, отражавшийся от серых скал, помогал ей не сбиться с пути и не покалечить ноги. К ее облегчению, никто за ней не увязался: Мария, хотя и не скрывала своего намерения, напрямую присоединиться к ней никого не приглашала, именно потому что боялась: а вдруг кто-то вызовется? Особенно мать Иисуса.

Мысль о камне, закрывавшем вход в пещеру, пришла ей в голову, только когда Мария приблизилась к гробнице. Большой, тяжелый камень. До сего момента она если и вспоминала о нем, то в поэтическом смысле, как о чем-то отделяющем свет от тьмы, но не как о реальном препятствии, имеющем немалый вес.

«Я справлюсь с ним, — твердо сказала она себе, — сдвину его, он находится там недолго, еще не просел, и мне удастся его отвалить. Не может быть, чтобы не удалось».

За поворотом начался сад, свежая зелень которого различалась даже в раннем сумраке. До сада ей пришлось добираться по неровной, каменистой тропе, а теперь Мария словно перенеслась в Эдем. Под нога ей лег травяной ковер, а над головой зашелестели кроны цветущих деревьев. Ближе к могильному склону располагались клумбы с аккуратно высаженными розами и какими-то другими цветами, какими именно — не разглядеть. А под цветущим миндальным деревом, приглашая присесть, стояла каменная скамья.

Мария опустилась на нее и поставила сосуды с благовониями у ног, намереваясь дождаться рассвета. Чувствуя, что поступила правильно, в ранний час придя сюда, в этот дивный сад, где пребывал ныне дух Иисуса, она склонила голову и стала горячо, искренне молиться. Молиться за учеников, своих товарищей, за заблудших родных, с которыми ей пришлось расстаться, за себя, чтобы хватило отваги войти в гробницу, и, конечно, за Элишебу. За то, чтобы как-нибудь, когда-нибудь они снова встретились и она обрела прощение, а дитя ее — благословение в этой жизни.

«Пусть ей будет дано больше, чем могу предложить я, — думала Мария, — ибо сама я ныне понятия не имею, как жить дальше».

Я последовала за учителем, которого объявили преступником, — и сама моя жизнь ныне в опасности. Я по-прежнему не настоящая мать для нее, все еще нет.

О Элише6а, сейчас, пожалуй, даже более, чем когда-либо, я должна вверить тебя Божьему попечению. Лишь на него, а не на людей все мои упования.

Иисус тоже уповал на Бога уповал на Бога, но был оставлен им на крестные муки. Он допустил, чтобы Иисус взывал к Нему на потеху толпе, кричавшей: «Пусть твой Господь спасет тебя!» — и насмехавшейся над ним.

Но с другой стороны, оставалось такое ощущение, будто Иисус сам хотел такого конца, спланировал его. И всю ту последнюю ночь, когда он был с ними… было ли это? Или это только воспоминания? Он называл себя глашатаем, возвещающим о пришествии Царства Божия, но где же оно, это Царство? Возможно, он имел в виду что-то другое, особенное, то, чего мы не в силах постичь.

«Я верила Иисусу, но даже он не смог превозмочь… это».

Гробница влекла ее к себе.

Мария встала и всмотрелась в завесу цветущего миндаля, отделявшую ее от заваленного камнем зева погребальной пещеры. Стало светлее, и она уже различала цветы на клумбах — пурпурные и желтые крокусы и нарциссы, вздымавшие на упругих стеблях золотистые головки. Обрамлявшие клумбы белые лилии еще не распустились, их тяжелые бутоны клонились вниз от росы. Голуби и горлицы порхали над головой, окликая друг друга.

«Если я промедлю еще, я так и не решусь. Надо сделать это сейчас».

Она направилась к утесу с погребальными пещерами и, приблизившись, с удивлением увидела, что камень отвален в сторону и прямо перед ней — темный лаз в усыпальницу.

У Марии перехватило дыхание.

«Камень откатили — этого быть не может! Та ли это могила? Может, я в темноте сбилась с пути и вышла не туда.

Ну конечно! Но как мне найти нужную гробницу? Мне нужно найти ее поскорее!»

Но ведь это та самая каменная скамья, с той самой резьбой.

А значит, и могила та самая.

Мародеры! Грабители могил! Мария в испуге прикрыла рот рукой. Раньше ей это в голову не приходило, но ведь склон был местом погребения богатых людей, а стало быть, мог привлечь кладбищенских воров. И если камень убран, то следом за грабителями могли нагрянуть звери и…

Подавив крик, Мария устремилась в темноту пещеры, мысленно кляня себя за то, что не подумала об этом, что не пришла вчера, явилась слишком поздно.

Мысль о том, что тело Иисуса могло стать пищей для диких зверей, была невыносима, но попытка Марии, нырнув под скальный свод, хоть что-нибудь разглядеть оказалась безуспешной — там царила кромешная тьма Тогда она, упав на колени, стала ощупывать находившийся внутри высеченный из камня выступ, на который уложили тело, перед тем как завалить вход.

Он был пуст!

Издав вопль ужаса, Мария выскочила из гробницы и отчаянно заметалась по саду и ближним окрестностям. Никаких следов тела не было!

Мария не могла поверить своим глазам. То, что Иисус, ушедший из жизни, потерян для нее и после смерти, сокрушило ее сердце.

Он исчез… и не осталось даже могилы, на которую можно прийти… Эта последняя кара казалась издевательской насмешкой со стороны Бога. Мария отчаянно возопила к Нему, хотя и знала — Он не услышит.

Спотыкаясь и не чуя под собой ног, почти ослепшая от слез, она вернулась в дом Иосифа. Все еще спали, но Мария сразу же растолкала Петра и Иоанна. Они встали, и она поманила их за собой, наружу.

— Иоанн, Петр… — Это были первые слова, произнесенные ею сегодня, с момента пробуждения. — Я… я ходила к гробнице Иисуса… хотела умастить его благовониями. Раньше не получилось. Шаббат, а по окончании… Увы, я ждала слишком долго и опоздала…

— Почему ты пошла одна? — требовательно спросил Петр. — Ты не подумала о том, что и мы хотели бы пойти с тобой?

Прозвучало это так, словно он желал хоть как-то загладить вину за свое отступничество.

— Я… я почувствовала призыв. Не могла не пойти, а вас поднимать было слишком рано. Но я не знаю…

Мария, — насторожился Иоанн, — что случилось?

— Гробница пуста!

— Что? — воскликнул Иоанн. — Ты не ошиблась?

— Я побывала внутри. Там пусто!

Переглянувшись, мужчины подобрали полы одеяний и со всех ног помчались к гробнице, оставив Марию позади. Она заторопилась следом, выбиваясь из сил.

Но увидела она их уже выходящими из сада с растерянными, ошеломленными лицами.

— Его там нет, — сказал Иоанн. — Как ты и говорила.

— Мы должны оповестить остальных, — заявил Петр.

Они припустили бегом к дому, снова оставив Марию позади. Это ее не огорчило: ей вовсе не хотелось сообщать товарищам безрадостную новость.

Клумбы сейчас, при полном свете, предстали перед ней во всем своем великолепии, яркие цветы раскрылись, как маленькие звезды, их не признающая смерти красота показалась Марии раняшей больнее и глубже чего бы то ни было. Она представила себе грабителей, идущих к могиле прямо по клумбе, осела на колени, уронила лицо в ладони и зашлась в рыданиях.

И тут сбоку, где цвели розы, ей почудилось движение. Мария подняла глаза и увидела садовника, который подрезал слишком разросшиеся ветки. В такой день! Какое кощунство!

«Когда я приду в себя, — подумала Мария, — обязательно расспрошу его насчет камня и усыпальницы. Вдруг он что-то видел или слышал? Но потом, не сейчас».

Она поднялась на ноги, чтобы удалиться в уединенное место, где могла бы дать волю слезам, не привлекая внимания.

— Женщина, что ты плачешь?

«Какие знакомые слова! Я их уже слышала. — Марию пробрало холодком, — Где я их слышала?!»

— Кого ты ищешь? — не унимался садовник.

Что ему нужно от меня, этому садовнику? Как он смеет? Как он смеет вторгаться в мою печаль! Он что, глупец и не видит, что мне не до него?

Переполняемая гневом, Мария повернулась, чтобы отчитать этого надоедливого человека.

Его темный силуэт, вырисовывавшийся на свету, казался таким же до боли знакомым, как и прозвучавшие слова— остро напоминал кого-то. Впрочем, работник был одет в тунику свободного покроя, а черты его лица скрывала низко надвинутая на глаза широкополая шляпа. Раздражение ее унялось; в конце концов, он просто проявлял вежливое любопытство.

— Тело моего учителя пропало из той гробницы. — Она указала на темнеющий вход. — Пожалуйста, прошу тебя, если это ты зачемто забрал его, скажи, где оно, чтобы я могла вернуть его на место. А если ты ни при чем, так, может быть, ты видел кого-то возле усыпальницы. Может, что-нибудь заметил?

Мария утерла слезы и постаралась успокоиться, чтобы не всхлипывать и говорить внятно.

Садовник молчал. Он лишь вогнал лопату поглубже в землю и надавил на нее ногой. Женщина попыталась рассмотреть его лицо, но оно по-прежнему оставалось в тени.

— Мария, — произнес он вдруг ее имя.

У него был голос Иисуса! Точно такой же!

Ее бросило в холод, потом в жар, потом снова в холод, и от всего этого она почти лишилась голоса. И потому лишь через некоторое время с трудом ухитрилась прохрипеть:

— Учитель? Учитель?

Он снял шляпу и отбросил ее в сторону. Сомнений не было! Перед ней живой, невредимый — даже цвет его лица был не мертвенно-бледным, а вполне здоровым! — стоял Иисус.

— Мария.

Звук ее имени был подобен ветру, пронесшемуся над высоким тростником, — шепчущему, зовущему, окутывающему.

— Учитель! — Она качнулась вперед, устремляясь к нему.

Иисус был жив. Он стоял здесь, в саду, целый и невредимый. Не думая больше ни о чем, Мария бросилась к его ногам.

Она обхватила их и, лишь прикоснувшись к ним, теплым, живым, увидела на лодыжках покрытые спекшейся кровью раны, оставленные гвоздями.

Мария ожидала, что он потянется вниз, коснется ее головы, сдвинет головной плат, взъерошит ей волосы, утешая. Сама же она, припадая к его ногам и всхлипывая, повторяла одно и то же: «Господи, Господи, ты здесь!»

Но Иисус отпрянул и произнес странные слова:

— Не прикасайся ко мне и не удерживай меня, ибо я еще не взошел к Отцу моему. Но ступай и извести остальных. Расскажи, что видела меня. Скажи им, что я иду к Отцу моему и к их Отцу, к Богу моему и их Богу. — Он отступил, и ее руки упали на траву. Мария посмотрела на свои ладони, потом перевела взгляд на его лицо.

Иисус был здесь, рядом — и в то же время далеко. Ей очень хотелось снова прикоснуться к нему, но она не дерзала оказать неповиновение. Глаза Иисуса, знакомые и любимые, смотрели на нее нежностью.

«Что случилось? Почему ты жив? Это распятие, оно было только иллюзией? Что происходит сейчас? Тебя положили живым в гробницу? Ты не умер?» Все эти вопросы вертелись на кончике ее языка, но стоило Марии взглянуть Иисусу в глаза, как она осеклась. Так и не осмелившись издать больше ни звука, хотя душа ее пела, Мария повернулась и пошла прочь. Она понимала, что, когда вернется, может не найти его здесь. Понимала, но не могла отказать в повиновении.

Расскажи остальным. Расскажи остальным. Она помнила только это. Остальным.

Уже начался день, и улицы заполнились повозками, вьючными животными, продавцами и покупателями, так что Марии, со всех ног спешившей к дому Иосифа, пришлось их огибать или отталкивать. Она ввалилась в дом, запыхавшаяся, почти бездыханная, и обнаружила всех учеников, собравшихся вместе в больший комнате. Конечно же, Иоанн и Петр уже сообщили им о пропаже. Все взоры обратились к ней.

Дверь за ней захлопнулась с громким стуком, что привлекло к растрепанной, тяжело дышавшей женщине еще больше внимания.

— Я видела Иисуса! — объявила она.

Все молча взирали на нее. Никто не проронил ни слова.

— Я видела Иисуса, и он жив! — выкрикнула Мария. — Я ветретила его в саду! Я видела его раны, однако он жив. А гробница пуста! Спросите их. — Она указала на Петра с Иоанном.

— Ты хочешь сказать, что после того, как мы ушли, ты встретила его? — осторожно уточнил Иоанн. — О! Почему мы не остались! Увидеть его! Увидеть его живым! Он придет сюда?

— Мне было приказано передать лишь одно, что он воскрес и направляется к своему Отцу, к Господу.

— Мы лишились его! — Комнату наполнил отчаянный крик Иоанна. — Лишились его! О! Я не вынесу этого!

Мать Иисуса подошла к Марии, взяла ее за руки и спросила;

— Он жив?

— Это так же верно, как то, что я стою здесь, — пылко заверила ее Мария. — Этими руками я обнимала его ноги.

Мать Иисуса поднесла ее руки к своим губам, поцеловала их и разрыдалась.

Мария осталась в доме Иосифа, поскольку просто не знала, куда еще идти и что делать. Многие из учеников порывались пойти в сад, но Мария точно знала, что Иисуса они там не застанут.

— Вы будете искать напрасно, — предупредила она.

Петр с Иоанном все-таки настояли на своем и отправились туда, но вернулись с ни с чем.

— Могила пуста, — сообщили они, — а все ее окрестности наводнили соглядатаи и стражники. Они посланы и храмом, и римлянами. Нам оставалось лишь постараться не попасться им на глаза. Они в ярости, и те и другие, подозревают какой-то заговор, хотя никто не может понять, в чем его суть.

— Я тоже, — сказала Мария. — Но одно знаю точно: им больше его не заполучить. От них он освободился навсегда. Что же до нас… Иисус никогда не стоял на месте. Он всегда был на шаг впереди нас. И мы все время не поспевали за ним.

Весь день разговор шел только о том, что она видела. Мария уставала отвечать на бесчисленные вопросы, но вдруг с горечью поняла, что образ Иисуса в саду блекнет и стирается. Когда она увидела его, ее восприятие, зрение, слух, обоняние — все необычно обострилось, Мария воспринимала тончайшие оттенки запахов и красок, переливы звуков. Но сейчас, стоило спрашивающим заговорить о деталях, они вдруг начинали ускользать из памяти, хотя Мария отчаянно пыталась их удержать.

«Как же трудно будет сохранить в памяти все, чему он учил, — подумала она. — Если бы он записал то, что считал самым важным для нас и для передачи другим! Мы же неизбежно будем забывать и ошибаться».

Тем не менее, когда поток вопросов иссяк, Мария почувствовала, что заново переживает те дивные, восхитительные мгновения встречи в саду.

«Он жив. Он живет. Он назвал меня по имени. И он спросил то же самое, что когда-то, много дней тому назад, в Назарете: „Что ты плачешь, женщина?“ Он наверняка помнил тот случай, потому и произнес те же самые слова. Тогда я, тоже думая, что он мертв, в отчаянии искала между камней его тело. А он снова стоял надо мной, снова был невредим, снова окликнул меня.

Он жив. Но что это значит? Он жив, но не так, как это было в Назарете. Сейчас все по-другому, совсем-совсем по-другому».

Снова стемнело. Настала ночь, третья после распятия. Первую ночь все провели в безумном отчаянии, раздавленные горем, на вторую состоялась поминальная вечеря. И вот наступила третья, последовавшая за удивительными рассказами Иоанна, Петра и Марии. Ученики держались настороже, закрыли на засовы двери и даже выставили караульного, чтобы тот поднял тревогу, если представители власти вздумают нагрянуть к ним с расспросами.

Поужинали наскоро, без церемонии. После краткой молитвы быстро убрали со стола и собрались расходиться, когда Иоанн вдруг застыл и ошеломленно уставился прямо перед собой.

В комнате находился Иисус. Двери оставались запертыми, засовы — не потревоженными, но он, во плоти, стоял среди них.

— Господи! — Иоанн устремился к нему.

— Сын мой! — Мать Иисуса простерла к нему руки.

Иисус улыбнулся и поманил всех к себе. Люди столпились вокруг него тесным кружком.

— Господи! — бормотали они. — Господи! Господи!

Он поднял руки, показав кровь, спекшуюся на ранах от гвоздей, потом поднял тунику и обнажил другую рану, оставленную в его боку копьем. Ученики в страхе и благоговении взирали на эти кровавые отметины.

— Все это было предсказано в Писании, — мягко промолвил он. — Имеющий очи да узрит, имеющий разум да уразумеет. Воистину Царству положено начало, и новый век настал вместе с новой моей жизнью. Смерть попрана, и Сатана посрамлен. Вы стоите на пороге, осталось лишь открыть двери. Сейчас вы должны разделить это сокровище, — добавил он, глядя на каждого из них с отцовской нежностью, — Вы были свидетелями сего… — Иисус помедлил. — Я пошлю обетование Отца моего на вас; вы же оставайтесь в городе Иерусалиме, доколе не облечетесь силою свыше.

Затем он по очереди подошел к каждому, взял его лицо в ладони и, глядя прямо в глаза, произнес:

— Мир да пребудет с тобой. Как Отец мой послал меня, так и я посылаю тебя. — А затем, глубоко вздохнув, дул на каждого со словами: — Прими Духа Святого.

Когда очередь дошла до Марии и ее лицо оказалось в его ладонях, она почувствовала слабость в ногах от восторженного предвкушения таинства.

Иисус мягко выдохнул ей в лицо и в ноздри и тихо промолвил:

— Мария, прими Духа Святого.

Некоторое время он крепко сжимал ее лицо в ладонях, потом отпустил. Иисус сказал ей, что она должна идти вперед по начертанному им пути.