Бенедит начала читать газеты. Ей хотелось поблагодарить журналиста Габриэля Бриана за статьи о Франсуа Олэне – гонщике. Однако она не посмела.
Тогда Бенедит решила хотя бы купить знаменитый галстук из кокосового волокна в единственной лавочке, где таковой продавался.
Ей вежливо объяснили, что первая партия уже разошлась, и посоветовали вернуться через две недели.
Бенедит немного побродила вокруг, надеясь случайно встретить Франсуа.
Она чуть не столкнулась со Спартаком, но не обратила на него ни малейшего внимания. Бенедит понятия не имела, как выглядит Габриэль Бриан.
Репортер тоже хотел приобрести кокосовый галстук. Его забавляла мысль обскакать Олэна и доказать таким образом, что его коллекция пополняется слишком медленно.
Один из продавцов дал ему те же объяснения, что и Бенедит: в ближайшие две недели никаких кокосов не предвидится.
Когда Олэн позвонил, чтобы пригласить его пообедать по случаю выхода заключительной статьи о гибели О'Кейси, у Спартака за неимением галстука из кокосовых волокон все же нашелся для него сюрприз. И репортер предложил Олэну поскорее приехать.
Спартак получил множество писем и предложений написать петицию, дабы попытаться официально реабилитировать бывшего гонщика, то есть вернуть Олэну лицензию, хотя положение вне закона никогда не дало бы Франсуа ею воспользоваться. В общем донкихотство чистой воды…
Олэн повесил трубку и улыбнулся. Он звонил журналисту из бара напротив магазинчика на улице Сент-Оноре. Последние два дня он проспал как сурок, напрочь позабыв о гангстере, которого изрешетил у эльзасца.
Франсуа перебрался на другую сторону и вошел в магазин.
Приятного вида господин попросил его немного подождать. Вскоре подошли два продавца с длинными плоскими коробками и поставили их перед Оленом.
В следующую секунду пара наручников крепко сковала ему руки за спиной. Франсуа обыскали, вытащили все из карманов, а заодно отобрали пистолет.
Из-за занавески появился Поль, и Олэна швырнули в черную полицейскую машину.
– На сей раз, можешь мне поверить, тебе не удастся сбежать, прикидываясь клошаром.
Узнав об удачном завершении операции, комиссар Бло вызвал младшего коллегу.
– Не волнуйся, я не стану трезвонить, что это моя победа.
Дело в том, что незадолго до этого разозленный Поль горько пожаловался шефу. Достаточно, мол, гангстеру коллекционировать галстуки, чтобы общество простило ему все грехи. И Бло придумал ловушку. Пусть леска из кокосового волокна была толстовата, тем не менее операция стала маленьким шедевром эффективности. Рыбка-то клюнула!
– Возможно, он сдаст нам Шварцев, – сказал Поль.
Он ошибался. Олэн выдержал все степени допроса, начиная с милой беседы за горячими сосисками и пивом и кончая играми с телефонным кабелем, от которых раскалывается череп.
В антропометрическом кабинете, позируя для нового фото, Олэн скосил глаза и втянул щеки. Смекалка ему не изменила.
Его отправили в Сантэ, в одиночную камеру подвального типа. С тех пор Франсуа не видел никого, кроме охранника.
Он изо всех сил шевелил мозгами.
Спартак мог сколько угодно каламбурить насчет того, что «Франсуа Олэна схватили за галстук на улице Сент-Оноре», мысль о предательстве журналиста ему и в голову не приходила. Фараоны словили его на любимом «коньке», и точка.
Олэна обвиняли в ограблении двух банков, краже машин, изготовлении и использовании поддельных документов, незаконном ношении огнестрельного оружия, организации преступной банды. Такого рода списочек попахивал двадцатником. Целое поколение…
Администрация тюрьмы не забыла сразу же влепить ему девяносто дней карцера за не в меру изобретательный побег.
Режим: суп и кусок хлеба в день, а ночью – матрас и одеяло, которые забирали на рассвете.
До Рождества оставалась неделя. Олэн отпраздновал его за решеткой. В виде особой поблажки обитатели карцера получили по треугольному кусочку сыра «Хохочущая корова».
У Олэна от злости сыпались искры из глаз, но светлее от них в карцере не становилось.
В начале нового года его повели на свидание с адвокатом.
– Позвольте представиться: мэрт Делагрю. Ваши племянники поручили мне… защиту… весьма деликатного свойства… Вы, конечно, в курсе?
– Мои племянники? – изумился Олэн, памятуя, что у него больше нет ни единого родственника.
Он прикрывал глаза рукой. Темнота пожирает зрение, как зверь.
Адвокат вручил ему письмо.
«Дорогой дядя,Вальтер, Фальстен и Божи».
Мы прочитали в газете, что у тебя неприятности. Не волнуйся. Для начала посылаем тебе адвоката. Скажи ему, что хочешь, он нам передаст.
До скорого, твои племянники
Олэн сложил письмо. Говорить красивые слова не имело смысла.
– Газеты, тащите сюда все газеты, где обо мне пишут, и приходите как можно чаще, – сказал он.
– А… как же досье? Вы не хотите о нем побеседовать?
– Там поглядим. В любом случае я невиновен. Не считая треклятой дизельной тачки, документов и револьвера. Как видите, все очень просто. Так что несите газеты!
– А ваши племянники? Что мне им сказать?
Толстые очки скрывали бегающие глазки мэтр: Делагрю носил толстые очки, а его костюм свидетельствовал о сверхплоском кошельке.
– Что у меня все прекрасно, и они могут ехать в деревню, – ответил Олэн.
Просидев три недели в карцере, он обернул шею тряпкой, смоченной в ледяной воде.
Температура тут же подскочила. Франсуа потребовал врача и добился перевода в больницу на две недели.
Благодаря этому он снова наслаждался дневным светом и вкусной едой. Кровь заструилась куда веселее. И мэтр Делагрю узрел совершенно нового человека, жизнерадостного и цветущего, способного бурно выражать радость или гнев в зависимости от того, насколько ему нравились статьи.
– Если среди писак и есть хоть один приличный тип, так это он, – говаривал Олэн, подчеркивая подпись Габриэля Бриана.
Спартак изо всех сил старался поддерживать легенду о «симпатичном гангстере» и неизменно писал в юмористических тонах.
А потом на поверхность всплыли братья Шварц и Бульдог. Теперь их «подвиги» занимали первые полосы.
Во время налета на фургон, перевозивший зарплату рабочих и служащих одного крупного завода на севере, они застрелили охранника.
Пытаясь прорваться через полицейский кордон, их шофер получил пулю в голову.
Братцы и Бульдог бросили машину вместе со всей добычей, убили одного полицейского и тяжело ранили другого.
По последним данным, Бульдог схлопотал пулю. Трио удирало, волоча за собой красный шлейф своей и чужой крови.
Их окружили на пятачке в несколько километров, и лучшие инспекторы парижской уголовной полиции бросились на поиски. Облавы, собаки, короче, все, как полагается.
Тем временем Бенедит тоже отправила Олэну своего адвоката. Этот ни за что не стал бы таскать газеты. Тонкое породистое лицо интеллектуала мгновенно покорило бы любого издателя женских еженедельников. В общем, чемпион. Такие при случае не прочь побаловаться и политикой.
– Не отчаивайтесь, – мелодично пропел адвокат.
И мэтр Гастон де Бужэнвилль загадочно улыбнулся с видом человека, способного постичь непостижимое.
– Мы с вашим судьей уважаем друг друга и знакомы уже лет тридцать. Пока большего не скажу…
«Держи карман, – подумал Франсуа. – Господи! Неужели Бенедит такая дурочка? Да знает ли она, сколько дерут эти вельможные господа?»
Меж тем давать адрес своего логова ему не улыбалось. А говорить, где лежат деньги, – еще того меньше. «Ладно, потом верну долг», – пообещал он себе.
– Я предупрежу вашу подругу и устрою вам небольшое свидание во Дворце Правосудия, – сказал адвокат перед уходом.
Разговор продолжался минут пять, не больше.
Судебный следователь и в самом деле скоро вызвал Олэна. На первом, чисто формальном допросе вместо мэтра присутствовал один из его секретарей.
В коридоре, как только конвойный стал застегивать стальной браслет на правом запястье подопечного, из-за стеклянной двери выскользнула Бенедит.
Молодая женщина бросилась любовнику на шею, но охранник решительно отстранил ее.
Олэн все же успел поцеловать Бенедит. У нее было бледное, измученное лицо. Конвойный быстро поволок Франсуа дальше. Никто не сказал ни слова. Страж – из-за лени, а Бенедит и Олэн – от волнения.
Только в фургоне, возвращаясь в Сантэ, Франсу нащупал во внешнем кармане пиджака маленькую пилку, которую ему сунула туда Бенедит.
Олэн взял пилку в руку. Сердце затрепетало от радости. Полоска металла умещалась в ладони.
На узкой бумажной ленте, приклеенной во всю длину лезвия, Бенедит мельчайшим почерком написала: «Пусть это и ложная свобода, но никакой другой тебе не остается. – Б.».
Олэн быстро спрятал лезвие в плавки.
В больничной палате он переложил его в щель между паркетинами. Значит, Бенедит нисколько не заблуждалась насчет возможностей адвоката… И Олэн подумал, что она все-таки удивительная женщина.
Он записался к врачу и долго жаловался на скверное здоровье, чтобы получить еще недельную отсрочку возвращения в карцер, где ему предстояло досиживать свои три месяца.
Чем может помочь кусочек пилы в мире бетона и решеток, где любая дорожка освещена прожекторами, на каждом углу жандармы, а вокруг безостановочно ходят патрули? Олэн начал набрасывать письмо Вальтеру, Фальстену и Божи. Но что он им мог предложить? Организовать нападение на тюрьму? Или ждать на улице удобного случая? Франсуа разорвал письмо, слишком хорошо понимая, что ради него мальчишки охотно рискнут жизнью.
Наутро мэтр Делагрю явился с очередной кипой газет.
Шнейдер (он же – Бульдог) закончил свою карьеру на мостовой Рубэ – его прошила автоматная очередь. За минуту до этого бандит прикончил двух жандармов из КРС. Братья Шварц затаились в каком-то доме на той же улице.
Полиция методично прочесывала каждое здание. Приближался последний раунд.
Олэн потерял сон. Внезапно, вспоминая подробности прошлого побега, он явственно услышал голос Пралине:
«…один тип насс… в кружку… сунул туда же табак… тухлое яйцо… начал пухнуть… пухнуть… пухнуть…»
Оставалось лишь купить яйцо. Чтобы оно скорее протухло, Олэн раздолбил скорлупу, потом, не теряя времени даром, смешал табак с мочой.
Пока он таким образом занимался алхимией, события развивались дальше, и мэтр Делагрю принес свежие новости.
Когда Шварцев наконец обнаружили в квартире на пятом этаже последнего дома той улицы, братья потребовали свободы передвижения, толкая перед собой целую семью заложников: мать, отца и троих детей.
Комиссар Бло, взяв на себя ответственность за дальнейшее, позволил им выйти, сесть в предоставленную полицией машину и отбыть в сторону Парижа. Заложников Шварцы прихватили с собой.
Бло не сомневался, что в противном случае головорезы прикончат несчастных, прежде чем сдохнут сами.
Зато он позаботился об осторожном наблюдении, спрятав в машине передатчик и приказав всем патрулям на колесах следить за ее передвижением.
При этом он категорически запретил останавливать «шамбор» со Шварцами и их пленниками.
Бло, Поль и еще два инспектора тихонько ехали следом в машине с приемником. Все четверо прекрасно знали братьев Шварц.
Олэн настоятельно попросил адвоката вернуться ближе к вечеру со свежим выпуском газет. Он хотел знать продолжение.
И оно не заставило себя ждать. По приезде в Париж братья Шварц отпустили заложников.
Олэн читал дальше, трепеща за логово в Малакофф: фараоны засекли, что бандиты куда-то исчезли неподалеку от Версальских ворот. Кольцо сжималось.
Некий Поль Бовэ, молодой, подающий надежды инспектор уголовной полиции, лежал в больнице Сен-Жозеф между жизнью и смертью: Шварцы ранили его в живот.
Машина сгорела. А братья растворились без осадка…
Олэн с облегчением вздохнул: деньги в безопасности. На фото он узнал арестовавшего его фараона и не стал особенно сокрушаться, что этот тип заработал-таки пулю.
В камере, куда снова отправили Франсуа, тухлое яйцо уже присоединилось к остальным ингредиентам адской смеси. Получилась полная кружка.
Время от времени Олэн поглядывал туда и осторожно помешивал. Еще денек и все будет готово.
Спартак разразился невероятно резкой статьей. Он требовал смертной казни даже за попытку угрожать кому бы то ни было огнестрельным оружием.
«Что на него нашло?» – удивлялся Олэн. Он понятия не имел ни о дружбе журналиста с Полем, ни о том, что кровь, пролитая братьями Шварц, забрызгала и его тоже.
Чудовищное пойло «созрело». Кислота растворила все остальное. Теперь Олэну предстояло отведать гнусной жижи.
Раз двадцать он подносил кружку к губам, но не мог заставить себя это выпить.
Нос он заткнул, но стоило открыть рот – и зубы начинали стучать от омерзения.
Наконец с жалобным стоном Франсуа проглотил отраву и изо всех сил зажал рот руками.
Потом он схватился за горло. Все его существо восставало в отчаянной попытке исторгнуть заразу, словно от этого зависела сама жизнь.
Пот ручьями заструился по лицу, ноги подкосились, и Олэн медленно сполз на пол. Руки все еще цеплялись за горло.
Тело сотрясала дичайшая отрыжка. Сердце, казалось, вот-вот разорвется. Олэн запихнул в рот тряпку. Тут же хлынули слезы, настолько жгучие, что Франсуа испугался, как бы то, что он так отчаянно пытался сохранить в желудке, не вытекло из глаз.
Он инстинктивно прикрыл их согнутой рукой, пытаясь остановить извержение.
Олэна корчили судороги. Он вытянулся и прильнул головой к железной ножке кровати.
Франсуа превратился в сплошное страдание. Тошнота потихоньку отступала, но он боялся шевельнуться. Сердце колотилось то у горла, то где-то в желудке.
Олэн снова застонал. Надо вытерпеть до конца… Например, попытаться представить, что это был оранжад…
Очень медленно, как слепой, он ощупал лицо кончиками пальцев.
Франсуа ждал первых признаков отека. Ждал с яростной надеждой. Так мать ждет чуда у постели больного сына.
Сначала опухать начало вокруг губ. Дрожащие пальцы нащупали маленькие шишечки. Довольно скоро всю кожу от носа до скул крепко стянуло. Левый глаз заплыл. И, лишь запрокинув голову, Олэн мог им что-либо увидеть.
Он опять спрятал кусочек лезвия в плавки и с воем рухнул у двери. Теперь Франсуа боялся, что врачи не успеют вовремя помочь. Боялся взорваться. Он словно гнил изнутри.
Надзиратель открыл дверь и в ужасе отшатнулся.
– Что со мной? Что со мной? – голосил Олэн, выползая в коридор.
Охранник опрометью бросился к сигнальной кнопке. Франсуа, неподвижно лежа посреди прохода, прикрывал бесформенное лицо руками. В ушах гремел сатанинский хохот.
Час спустя он оказался в больнице Френ, в боксе для инфекционных больных.
Врач диагностировал рожистое воспаление. Олэна обработали в перчатках, сделали укол и уложили спать.
На том его страдания не кончились. Наутро на лице образовалось несколько гнойных корок. Зато на теле – никаких следов болезни. Франсуа перепрятал пилку в оконную раму.
Вкус дьявольской микстуры Пралине все еще стоял во рту и в горле.
Олэна посадили на диету. Но пока он лишь мелкими глотками пил воду – это хоть немного освежало полыхающее нутро.
Бокс был на первом этаже и выходил окнами в сад. Он видел глухую каменную стену. Ночью по ее основанию шныряли лучи прожекторов. Однако наверху не было дорожки для часовых с автоматами.
Олэна поместили в крыле здания, параллельном внешней стене. Стало быть, выпрыгнув из окна, заключенный оказывался на свету между стеной больницы и оградой, лицом к жандарму, дежурящему во дворе у прожектора с автоматом под мышкой.
Днем он слышал, как караульный зубоскалит с уборщиками. Голос раздавался совсем близко: максимум – двадцать метров, минимум – десять.
Врач с удовлетворением отметил, что отек спадает. Но гнойные корки свидетельствовали о внутреннем воспалительном процессе, природа которого осталась для медиков тайной. Доктор ни разу в жизни не сталкивался с вирусами этой семейки…
– Еще несколько дней держите его под наблюдением, – распорядился он. – Диета – четвертый стол.
То есть пюре, яблочный компот да липовый отвар. Посещения запрещены, даже для адвоката…
Итак, еще несколько дней – и его вышвырнут обратно, в Сантэ. А там ждет карцер…
Пользуясь шумными дневными часами, Олэн принялся за центральный прут решетки. Пилил он рывками, не пользуясь всей длиной лезвия, а словно покусывая металл.
В результате работало всего несколько зубчиков, и в этом отрывистом покусывании никто не узнал бы шума пилы. Звук получался почти незаметным.
К обеду следующего дня Олэн закончил работу.
Вечером он спокойно улегся спать. Паинька паинькой. Все следы болезни уже исчезли, лишь на щеках оставалось по маленькой круглой корочке.
Окно было низким. Около часу ночи Олэн встал. Вцепившись в решетку и упираясь ногами в стену, он выгнулся и потянул.
Вскоре Франсуа уже мог просунуть голову в щель. Тело тем более пройдет… Он был одет в традиционную полосатую пижаму – бледно-голубую с темно-синим.
Олэн глубоко вздохнул, чтобы расслабиться, проскользнул между прутьев, на мгновение завис на внешнем карнизе и спрыгнул на землю. Свет прожектора ослепил глаза.
Он выпрямился и пошел.
– Стой! – крикнул караульный.
– Ну, стреляй! Чего ты ждешь? Стреляй, мне так и так конец!
В глухом голосе Олэна слышались и ярость, и мольба одновременно. А все вместе производило впечатление полнейшего отчаяния.
Он вскинул руки, прошел метра три и замер. Жандарм стоял слева от прожектора. Теперь Олэн видел его куда отчетливее. Внезапно Франсуа схватился за голову и прильнул к стене.
Он рыдал, царапал стену ногтями, потом повернулся, чтобы охранник увидел искаженное страданием лицо, и снова прижался к стене.
– Стреляйте! И покончим с этим! Или вы не видите, что я только этого и жду? Умоляю вас, стреляйте!..
Все это походило на долгий жалобный стон. В конце концов Олэн отлепился от стены и встал спиной к жандарму, скрестив на затылке руки. Теперь их разделяло не более пяти-шести метров.
– Помогите мне! Мое дело – дрянь! Стреляйте же! Я подонок! Ходячая зараза!
Пятясь, он сделал несколько шагов и снова обернулся. Руки болтались, глаза были совершенно безумными, лицо заливали пот и слезы.
До жандарма – всего три метра.
– Ну, иди-ка сюда, к двери, – проворчал жандарм. Он не видел особых причин усугублять муки этого жалкого человеческого обломка.
– Не хочу идти к двери, хочу умереть… – прохрипел Олэн, сгибаясь в три погибели. – Мне все равно конец! – он показал корки на щеках. – Дайте же мне умереть!.. Я слишком болен…
– Ну-ну, топай! – сказал жандарм.
Он ткнул автоматом в сторону двери.
Олэн, пошатываясь, разогнулся. Его качнуло в сторону жандарма, и в ту же секунду Франсуа нырнул. В этот рывок он вложил всю свою духовную и физическую энергию.
Они с охранником покатились по земле. Олэн стиснул горло жандарма и вырвал автомат.
С тех пор как он выпрыгнул из окна, не прошло и пяти минут. По другую сторону двора шарил параллельный луч прожектора. Второй жандарм стоял в противоположном углу, по диагонали. Их разделяло здание больницы. Во дворе Олэн заметил машину сопровождения.
Он подтолкнул перепуганного охранника к центральной аллее, зная, что в конце должны быть ворота.
– У меня трое малышей, – прошептал каэрэсовец.
– Скажешь об этом своим дружкам у ворот, – буркнул Олэн.
Он подвел жандарма к глазку внутренних ворот, преграждавших дорогу к аллее. По другую сторону стоял еще один страж.
– Давай, – шепнул Олэн. – Постучи и попроси открыть, потому что у тебя якобы забарахлил прожектор.
Жандарм подчинился. Его коллега открыл дверцу и тут же узрел заключенного с автоматом. Пользуясь этим убедительным пропуском, Олэн забрал оружие и у него, а потом следом за обоими жандармами вернулся во внутренний дворик.
Он заставил караульных распахнуть двустворчатые ворота и сесть в машину.
Жандармы заняли передние сиденья, а Олэн устроился сзади, прижимая дула автоматов к их спинам.
– Меня зовут Франсуа Олэн, – процедил он сквозь зубы. – Наверняка должен быть какой-нибудь пароль или естественный предлог, чтобы охранники открыли ворота. Постарайтесь что-нибудь придумать, иначе я шлепну вас обоих и еще кое-кого в придачу. Ну, вперед!
Полицейская машина подъехала к главным воротам. Сидевший за рулем жандарм включил фары и несколько раз нажал на клаксон, чтобы дежурные поторопились.
Олэн лежал на полу, невидимый снаружи, но упорно вдавливал дула автоматов в кожу обоих каэрэсовцев.
Он слышал, как ворота распахнулись и страж подошел узнать, в чем дело.
– Куда это вы? – спросил он.
– На перевозку. Имей в виду сзади едет «скорая», – объяснил жандарм, сидевший за рулем.