Они бросили слишком заметный торговый фургончик-404 у Орлеанских ворот, на старом внешнем бульваре, и перебрались в заранее оставленный здесь для «пересадки» «фиат».

Теперь у них не было брезентового мешка – он, уже пустой, остался в фургончике, а деньги перекочевали в карманы. Пиджаки и брюки налетчиков распухли от банкнот. Братья Шварц даже расстегнули пояса и засунули деньги между брюками и рубахой. Франсуа Кантэ уложил, сколько мог, в кожаную папку.

«Фиат» смешался с потоком машин и направился в сторону квартала Малакофф. За рулем сидел все тот же водитель. И звали его Франсуа Олэн.

В банде мог быть только один Франсуа, и Олэн уже не реагировал на собственное имя. Он знал, что обращаются всегда не к нему, а к месье Кантэ, и что на первых полосах газет расписывают подвиги лишь одного Франсуа – Франсуа Первого, или, вернее, Франциска Первого.

Тем не менее Олэн отказывался сменить имя. Братья Шварц с их вечной тягой к сокращениям, прозвали парня просто «О!» Олэн принимал это с почтительным смирением, которого братья-убийцы неукоснительно требовали от простого шофера.

Олэн водил машину как никто другой. На Франциска Первого он работал уже пять лет, и много раз лишь его виртуозное мастерство спасало всю компанию в незабываемых, дьявольски напряженных погонях.

Франциск Первый полагал, что Олэн, кроме баранки, больше ни на что не годен. Другие разделяли его мнение. Франсуа откопал «водилу» в мелкой банде марсельских громил, где Олэн тоже подвизался в роли шофера. В марсельскую же банду он попал прямиком из команды гонщиков, разъезжавших по всей Европе и демонстрировавших преимущества новых моделей машин и автомобилей особой конструкции.

Стабильное и неуклонное сокращение заказов вынудило администрацию команды автогонщиков ради привлечения дополнительного интереса к зрелищу имитировать «несчастные случаи» во время гонок. В принципе это могло причинить команде и людям лишь материальный ущерб.

Но в дело вмешался случай. Несчастный случай. И своим героем он выбрал именно Олэна, непреднамеренно, во время гонки убившего своего товарища. Это произошло в Ницце. Когда в гараж явились полицейские, кто-то из механиков наболтал лишнего, и Олэн загремел в кутузку.

В конечном счете дело прекратили за отсутствием состава преступления, но лицензию международного гонщика у Франсуа отобрали навсегда.

Из всей этой истории он почерпнул лишь кое-какие знакомства в преступном мире.

Выглядел Олэн лет на тридцать пять-сорок. Был он среднего роста. Его непослушные темные волосы не поддавались расческе и слегка курчавились. Надев темные очки он мог смело смотреть на солнце.

Франсуа Олэн родился в Алжире, но в политике ровно ничего не смыслил. Жизненные тяготы оставили на его лице суровый отпечаток. Сам того не замечая, он то и дело резким движением приглаживал шевелюру.

Олэн любил хорошо одеваться. В тот день ослепительную белизну его рубашки оттенял великолепный кашемировый галстук.

В зеркало заднего вида он постоянно наблюдал за происходящими в тылу событиями. В целях проверки правильности возникавших подозрений, ему пришлось два раза неожиданно свернуть налево и один раз – направо, пока он не миновал пустынную и довольно длинную улицу в грязном квартале Малакофф, на рубеже старой границы города.

Порой он пересекал крупную городскую артерию и снова без колебаний принимался петлять по улочкам и переулкам.

Наконец «фиат» вскарабкался на холм и оказался в той части квартала Малакофф, что граничит с Ванвом.

Это не слишком оживленное место казалось почти провинциальным. Дома – в два-три этажа, не больше.

Олэн затормозил у двустворчатых ворот из светлого дерева. Скромное объявление гласило, что предприятие закрыто на переоборудование. На фронтоне красовалась сделанная полукругом вывеска:

«Лефевр и Сын

Трубы. Неоновая реклама»

Слаженно, как сиамские близнецы, братья Шварц вышли из машины, распахнули ворота и снова закрыли их, как только «фиат» въехал на территорию завода.

Купить на вымышленное имя находящееся на грани банкротства мелкое промышленное предприятие было вполне в духе Франциска Первого.

Как правило, там просторно, множество выходов, глухой забор, а возможный выстрел соседи могут вполне принять за грохот, который совершенно естественен для любого связанного с обработкой металла предприятия. Нынешнее прибежище давало банде все эти преимущества.

Мастерские покрывал густой слой пыли. Инструменты и машины застыли в том положении, в каком они находились в последнюю минуту своей работы.

Четверо мужчин миновали несколько залов, где с высоких потолков гроздьями свисали десятки современных кабинетных люстр. Каждая состояла из двух-трех неоновых трубок разной длины, заключенных в прямоугольный отражатель.

Не считая нескольких вывесок, они были последними плодами усилий фирмы «Лефевр и Сын».

Четверка направилась в сплошь застекленный кабинет, куда вела лестница, расположенная справа от входа. Помещение напоминало высокую рубку грузового судна. Раньше здесь работали чертежники. На наклонных столах так и остались приколотые крупными цветными кнопками листы ватмана с набросками нескольких образцов рекламы.

Франциск Первый подал остальным пример, выложив на большой директорский стол содержимое карманов и папки. Братья Шварц, в свою очередь, избавились от груза.

– Пить охота, – буркнул один из них.

Поскольку братья всегда держались рядом, говорили, почти не шевеля губами, а отличить их по выражению лица не представлялось ни малейшей возможности, обычно было нелегко разобрать, кто из них сделал то или иное замечание.

Олэн, отдернув занавеску большого картотечного шкафа, выбрал из запасов две бутылки и вместе с бокалами поставил на стол рядом с грудой денег. Налил он, однако, только Франциску Первому, зная, что братья Шварц сейчас достанут безукоризненно белые платки и каждый вытрет свой бокал, прежде чем поднести его к тонким губам.

Олэн сел чуть поодаль и закурил. Ему не пришлось выворачивать карманы. До этих банкнот он пока не успел дотронуться. Он смотрел, как Франсуа Кантэ тщательно их сортирует.

– Довольны? – спросил главарь братьев Шварц.

– Для того мы сюда и пришли, чтоб порадоваться, – ответил тот, что слева.

Если приглядеться, это был старший. Впрочем, не намного, ибо мамаша Шварц произвела на свет этих двух неподражаемых в социальном плане «великолепных» почти сразу же одного за другим. Их отец умер в Гвиане, заработав пожизненную каторгу за то, что подвесил полицейского на крюк в мясной лавке. Братцы имели обыкновение говорить, что их родитель просто не довел дело до конца. Мать умерла с горя, хотя ее отпрыски наивно полагали, что от старости.

Франсуа Кантэ поглядел на часы: половина одиннадцатого.

– Точь-в-точь по графику, – с улыбкой объявил он.

Франсуа осушил бокал, сел и разделил сумму на пять частей. Олэн не шевельнулся. Он знал, что к нему это не имеет отношения. Пачки новых банкнот Франсуа отодвинул в сторону.

Где-то внизу хлопнула дверь. Франциск Первый знаком приказал Олэну взглянуть, кто там. Тот молча вышел на лестницу, в то время как братья Шварц с трогательным единодушием выхватили «кольты».

– Это они, – вернувшись, сообщил Олэн.

Франциск Первый не двинулся с места, а братья убрали «пушки». В кабинет вошли два господина, которые так оживленно спорили о супружеской измене, закрывая от мотоциклистов боковой выход из банка.

Кругленькие, так и излучавшие добродушие, Робер и Роже уже успели прославиться в знаменитом деле о лже-жандармах. И тот, и другой жили за городом (но отнюдь не по соседству) и при случае с удовольствием копались в огороде. Робер выращивал лучшую спаржу в округе.

Недавно освободившись из тюрьмы, оба вели себя особенно осторожно. Их адресов не знал никто, кроме Франциска Первого. И Робер, и Роже успели разменять пятый десяток.

– Бумажек – куча, но много мелких, – сказал Кантэ в виде предисловия. – В общей сложности – двести двадцать миллионов старых франков.

– Меньше половины того, на что мы рассчитывали, – проворчал младший Шварц.

– И все-таки лучше, чем дневной заработок водопроводчика, – бросил Робер.

Франсуа подвинул на видное место кучу новых банкнот. Все это были великолепные новенькие хрустящие купюры, серийные номера которых шли один за другим.

А по старой традиции, Национальный банк переписывал номера и серии новорожденных.

– Они проверят номера во всех отделениях, куда сегодня утром посылали новые бумажки, и методом исключения засекут эти. Проще некуда.

Кантэ накрыл их рукой. Рожэ и Робер налили себе по бокалу общеукрепляющего.

– И сколько тут? – поинтересовался Шварц-старший.

– Пятьдесят.

– Что ты собираешься с ними делать? – настаивал старший из братцев.

– Сжечь.

– Ты, что, приволок нас сюда полюбоваться, как горят пять «кирпичей»?

Франсуа распахнул пиджак и встал. При этом он внимательно наблюдал за руками братьев Шварц.

– Не совсем. Я позвал вас, чтобы каждый получил хорошую порцию добрых старых дедулек, и не влип, как новичок.

– Мы не новички, – пробормотал младший Шварц.

Все это ему ужасно не нравилось, и скрывать свои чувства парень не умел.

– Двести двадцать минус пятьдесят, остается все же сто семьдесят, – заметил Робер.

Франсуа подозвал Олэна и подвинул к нему пачки новых банкнот.

– Спали где-нибудь в уголке, – приказал он.

Шофер начал сгребать их со стола.

– Я же сказал тебе, мы не молокососы, – повторил Шварц-младший. – Неужто не сумеем разменять меченые бумажки?

– Не сомневаюсь, но я терпеть не могу рисковать зря. Франсуа всегда вычислял необходимую степень риска и не выходил за ее рамки, благодаря чему ловко ускользал из сетей, хотя их ячейки непрестанно сужались.

– Не ты ж будешь нарываться, так какое тебе до этого Дело? – наседал старший.

– Тут решаю я, – оборвал его Франсуа. – Можешь идти, «О!»

Олэн понес запечатанные пачки к двери, но не успел переступить порог, как дорогу преградили братья Шварц.

– Нам охота взглянуть на пожар, – дружно сказали они.

– Тогда отправляйтесь с ним!

Олэн вышел на лестницу. Оба стрелка шлепали за ним по пятам. Роже и Робер с удивлением уставились на Франсуа. Но тот сказал себе, что, коли братишки прикончат «водилу», значит, настало время с ними разделаться. На столе перед главарем лежала шляпа. Он сунул под нее револьвер и стал ждать. Франциск Первый обожал такие старомодные приемчики.

Олэн протопал в дальний конец мастерской и остановился у кучи бидонов, бутылей, пустых форм и отражателей для неоновых трубок.

По спине у него бегали мурашки, на память приходили самые кошмарные воспоминания о жестокости братьев Шварц.

Он положил деньги в перевернутый рефлектор и перемешал…

– Прямо сердце кровью обливается, – пробормотал он просто так, чтобы нарушить молчание.

– Так на хрена ты это делаешь?

Братья стояли с двух сторон, и Олэну показалось, что они сказали это в один голос.

Он, не ответив, взял бидон с горючим. Старший выхватил у Олэна бидон, младший в это время сверлил его тусклым взглядом.

Шофер зажмурился, чувствуя, что правая рука, та, которой он мог бы выхватить пистолет, налилась неимоверной тяжестью.

Услышав бульканье, он открыл глаза – жидкость чуть ли не с верхом заливала банкноты. Младший щелкнул зажигалкой и бросил ее, горящую, в отражатель. Все трое отскочили. В рефлекторе бухнуло, и столб огня, ворча, взвился к потолку. Волна раскаленного воздуха обжигала щеки.

Они добросовестно подождали, пока огонь не угас. Олэн размешал пепел. Он воображал, будто его спокойная уверенность поставила братьев Шварц на место, а Франциск Первый больше не считает его только шофером, раз поручил столь деликатную миссию.

Старший все еще держал в руках двухлитровый бидон. В шутку он поболтал им, словно хотел облить Олэна, и несколько последних капель испачкали роскошный галстук. Шварц закинул пустую посудину в дальний угол, и она с грохотом покатилась по полу.

– Сменишь галстук, и все дела, – проворчал он.

– Тем более, это его любимое занятие, – презрительно хмыкнул младший.

Олэн нервно сглотнул и попытался улыбнуться. Ему хотелось одновременно и убить их на месте, и быть верным рабом. Убить – за бесконечную череду унижений, а служить – потому что Шварцы делали то, о чем он, Олэн, только мечтал, и еще потому что другие бандиты трепетали от одного их имени.

Слово «Шварц» звучало, как наждаком по горлу, а с точки зрения Олэна, напоминало предсмертный хрип. И позвоночник сам собой сгибался. Короче, парень чувствовал, что готов ползать перед ними на брюхе.

Они вернулись в кабинет. На столе рядком лежали пять ровненьких пачек.

Франциск Первый стоял рядом со шляпой, так что рука почти касалась полей. Взгляд его скользнул по испорченному галстуку шофера и притворно невинным физиономиям братьев.

– Готово, – сказал Олэн.

– Спасибо, – отозвался Франсуа.

Шварцы уселись. Главарь взял из каждой пачки по две бумажки и вручил Олэну.

Тот сунул десять миллионов в карман.

– Годится? – для проформы спросил Франциск Первый.

Олэн молча кивнул.

– Может, по-твоему, маловато? – поинтересовался Шварц-старший.

– Будь мало, я бы так и сказал, чай, не сосунок, – заявил шофер.

– Захочешь поболтать – не стесняйся, – пробормотал младший.

– Сходи-ка взгляни, как там машины, так оно будет лучше, – по-отечески предложил Франциск Первый.

Олэн покорно ушел.

Робер и Роже невозмутимо пересчитали свои тридцать два миллиона на каждого и стали прощаться.

Они ехали к себе в деревню. Их не травили, как волков. И оба предпочитали не задерживаться в слишком наэлектризованной атмосфере, окружающей людей, чьи фото есть во всех участках и полицейские их видят каждый день, в атмосфере обнаженных нервов.

Роже и Робер отлично знали, что в этой ситуации неверно понятая шутка ведет к безвременной кончине и исчезновению в топке бойлерной, благо, она в подвале.

Франсуа Кантэ и братья Шварц выпили еще по бокалу. Они остались втроем. По правде говоря, их это вполне устраивало. Главарь и его подручные обитали в бывшей квартире директора завода. Они не читали газет, не слушали радио, не смотрели телевизор.

Время от времени все трое ходили в кино, а остальное время упорно отгораживались от разгневанного общества стеной из банкнот, в последние месяцы из-за нескольких тяжелых потрясений казавшейся особенно тонкой.

– Сейчас нам и эти крохи чертовски пригодятся, – заметил Франсуа.

– Если мы хотим вылезти из дерьма, надо в десять раз больше, – буркнул Шварц-старший.

– А мы этого страсть как хотим, – поддержал младший. Жизнь загнанного зверя – самая дорогая на свете.

– Хотите – завтра можно кое-куда съездить… Я тут, еще до той истории, приметил кое-что интересное – предложил Франсуа.

«Той историей» называлось проклятое место, откуда они под градом пуль едва унесли ноги. Произошла она в Тулузе. Хорошо, Олэн додумался заранее привести тачку в порядок.

«История» делила их календарь на две части: «до того» и «после того».

– А что там? – спросил старший.

– Акробатический номер. Займет не больше пяти секунд. Нам даже не понадобятся Робер и Рожэ.

– На две доли меньше. Уже в кайф.

– Все успеем подготовить за неделю, – продолжал Франсуа.

Младший приподнял лежавшую на столе шляпу и обнаружил револьвер.

– Все те же старые добрые штучки-дрючки, а? – осклабился он.

Трое бандитов улыбались друг другу, как дипломаты за разговором о «холодной войне».

Три головы склонились над столом. Когда-то здесь обсуждали куда более мирные планы на будущее. И как инкассаторам не пожалеть, что у этой троицы по-прежнему не удавалось отбить аппетит!