Не все в толпе понимали, чего ждут, но стояли, празднично галдя, у одного из многих выходов из чоулов БДЗ. Кто-то спрашивал, что тут будет происходить. Многие и не пытались. Возбужденные мальчишки шныряли в толпе, маленькие девочки играли друг с дружкой в загадочную игру и скакали на одной ножке. Толпу возглавляли Айян Мани и человек с увесистой гирляндой из роз, которая того и гляди могла сломать носителю шею.

На мощеном тротуаре установили транспарант в два этажа высотой. Даже на снимке крупным планом звезда смотрелся задохликом. Он стоял в костюме для сафари, ладони приветственно прижаты друг к другу у груди. Лицо его нежно-розовое, поскольку художникам, сотворившим этот транспарант, не позволили изобразить его черным. Скромную копенку волос тонко размазали по почти плоскому черепу. А у густых усов были острые края. Прямо у него над головой крупно написали по-английски: «ДИНАМИЧЕСКАЯ ЛИЧНОСТЬ». Строчка пожиже и пониже сообщала, что это достопочтенный министр С. Ваман. Уместной смотрелась и подпись автора транспаранта – она размещалась у черных ботинок Вамана, на маратхи, дипломатически мелким шрифтом: «Транспарант Выполнен Силами П. Бикаджи». Человек по имени Бикаджи и держал гирлянду роз. Белая курта его сделалась прозрачной от пота, и он едва не содрогался под тяжестью гирлянды на шее.

– Когда он явится, – говорил он Айяну, – я сначала отдам ему гирлянду, а потом ты произнесешь речь.

– Зачем тебе время тратить? – сказал Айян. – Он на тебя даже не глянет. Он заметит только одно: «пожертвования на партию».

Кто-то вскричал:

– Приехал!

Толпа рванула на дорогу. Головной джип с визгом остановился, а за ним замер голубой «мерседес», который тут же облепили люди. Из джипа выбрались четверо телохранителей с автоматами и ринулись к «мерседесу». (Они охраняли министра неотрывно – от угрозы впечатления, что он не достоин такой безопасности.) Им пришлось растолкать народ, чтобы открыть дверь автомобиля.

Ваман в крахмальной белой курте явил себя, приветственно сжимая у груди ладони.

Бикаджи крикнул:

– Вождь масс! – и толпа повторила за ним. А затем услышала от него же: – Твою мать! – Это назойливый друг Бикаджи попытался разделить с ним бремя гирлянды.

– Я просто помогаю, – обиделся друг.

Бикаджи разгневанно отпихнул его и двинулся навстречу лидеру, чтобы украсить его гирляндой прежде, чем кто-либо еще попытается извлечь выгоду из его роз. Ваман держал гирлянду на плечах, пока один охранник не избавил лидера от нее.

– Я нарисовал для вас плакат, – сказал Бикаджи, тыкая в нелегальный транспарант на тротуаре.

– Мило, хорошо, – сказал Ваман и спросил: – Где отец мальчика?

Мужчины завопили:

– Айян! Айян!

Айян выбрался из толпы, пожал министерскую руку обеими своими, затем прижал ладони к груди.

– Пошли, – сказал министр.

Айян и Ваман двинулись по раздолбанным мощеным проулкам чоулов, а за ними, по меньшей мере, еще триста человек. Фотографы бежали впереди и снимали, а между снимками рысили дальше. Министр оглядывал ряды серых одинаковых зданий.

– Мне известно, что и вы тоже когда-то жили в чоуле, – сказал Айян.

– Да, на Грант-роуд. Давным-давно, – проговорил Ваман с улыбкой гордости за былые невзгоды.

– Мы пытались продать, – сказал Айян. – Многие застройщики заинтересованы.

– Еще бы. Эта земля стоит своего веса в золоте.

– Я тоже хочу продавать, – поделился Айян, – но многие тут сопротивляются. Здесь проживает восемьдесят тысяч человек. Трудно со всеми договориться. Застройщики хотят все или ничего.

– Очевидно, – согласился Ваман, качая головой. – Люди боятся, верно? Они прожили здесь всю жизнь. Их все устраивает.

– Да. Хотят тех же соседей, такую же жизнь.

– Сколько застройщики предлагают, Мани?

– Двенадцать лакхов за сто пятьдесят квадратных футов комнаты, – ответил Айян.

– Торгуйтесь до пятнадцати, – уверенно посоветовал Ваман. Оглядел просторы чоулов и вроде как произвел в уме вычисления.

Свита добралась до террасы Корпуса номер Сорок один, где собралась еще сотня людей. В конце террасы установили стол, укрытый белой тканью. Ваман пробился сквозь толпу, улыбаясь, кланяясь и даруя имя какому-то младенцу на руках у матери, хотя имя у ребенка уже было.

Он уселся за стол, и Бикаджи и его люди организовали вокруг министра живой кордон. Кордон расступился и впустил внутрь Айяна, его сына и жену. Оджа приветственно сложила ладони и разревелась.

Министр спросил:

– А это великий Ади?

Мальчика куда больше увлекли автоматы телохранителей.

– Можно подержать? – спросил он охранника, но тот покачал головой.

– Поставь на предохранитель и дай ребенку, – велел Ваман. – Он очень легкий, – сказал он Ади с нежностью.

Телохранитель сделал как велено, и Ади пережил волшебство – подержал в руках «АК-47».

Семья устроилась рядом с министром. Публика села на пол или на стулья, притащенные из дома.

Министр произнес речь, в которой доложил, как его в возрасте Ади привязали к дереву священники-брамины за то, что будущий министр совершил преступление – вошел в храм.

– Они бросили меня привязанным на всю ночь, – сказал он. – А наутро я удрал из деревни в Бомбей без гроша – по карманам не наскреблось бы и десяти рупий. Да и карманов-то у меня не было.

Айян и раньше слыхал эту историю – и много других, которые министр не стал бы рассказывать. Как он продавал овощи с деревянной тележки на рынке Крофорд и постепенно сделался хулиганом, невзирая на общую щуплость. Как он швырял камни и бил витрины, протестуя против того, чего сам не понимал, и оплакивая смерти вождей, которых не знал. Он дорос до главаря вольных бандюг и постепенно втянулся в политику. Он был мастер подымать армии злого далитского молодняка по щелчку пальцев, а эта молодежь временами делалась крайне свирепой. Неприкасаемые в наши дни завоевали бестолковое право прикосновения к себе высших каст, но по-прежнему оставались городской голью. Всякий раз, когда их оскорбляли, – к примеру, какие-то негодяи, было дело, украсили статую их освободителя Амбедкара гирляндой из сандалий – люди вроде Вамана вели батальон сердитых молодых людей и громили целые улицы.

– Они идут с яростью, а возвращаются с «адидасом», – рассказывал Айян Одже в день, когда они увидели из окна кухни погромщиков, радостно топавших домой со здоровенными картонными коробками.

– Кто такой Адидас? – уточнила Оджа.

Теперь, когда в невинную игру «Ади – гений» вступил такой человек, Айян испугался. Он таращился на профиль этого пылкого оратора, чья хвалебная песнь Ади взрывалась брызгами серебряной слюны, мимолетно сверкавшей в небесных сумерках, словно малюсенькие светлячки.

– Такой мальчик – редкость, – говорил министр. – Ади – редкий мальчик.

Министр так произнес имя «Ади», что Айяну стало жутко. Человек, способный на убийство, знал его сына по имени, и было в этом что-то нехорошее. Но Айян унял страх, вспомнив другие истории, которые слыхал от министра, и они делали его милее. Когда город несколько лет назад навещал Майкл Джексон, Ваман был в группе политиков, участвовавших во встрече с артистом. Министр позднее сообщил прессе: «Он очень вежливый человек. Нисколько нет в нем спеси. Совсем не остается ощущения, что говоришь с белым».

Ваман завершил свою речь, провозгласив Ади будущим освободителем далитов.

– Я столько всего о нем слышал, – сказал он. – Он до того смышлен, что его даже допустили сдавать сложнейший в мире экзамен. А ему всего одиннадцать. Побольше бы нам таких. Давайте покажем миру, какая в нас всех сокрыта сила.

Публика похлопала, и министр сел, утирая лицо пальцами. Охранник приблизился, держа в руках громадную картонную коробку.

– Это компьютер, – объявил Ваман толпе, и та опять зааплодировала. Некоторые женщины переглянулись, вскинули брови и скривились.

Министр вручил коробку Айяну, а мальчик стоял между ними как целевой получатель. Фотографы за щелкали, разразились овации, Бикаджи истошно завопил:

– Вождь масс!

Министр покинул террасу, продрался сквозь неподвижную толпу, вопли отчаяния заполнили воздух: народ просил работы, денег и пособий. Он многократно кивнул, озирая всех сразу и никого конкретно.

– Идите домой. Верьте в правительство, – приговаривал он.

Прежде чем сесть в машину, он обернулся к Айяну и сказал:

– Зайди ко мне как-нибудь в контору. Разберемся, как продать это место.

Айян отправился домой, приняв попутно тысячу приветствий и тяжких взглядов благодарности и зависти, что в этих местах одно и то же. Ади был дома один. Пытался вытащить монитор из коробки. Широко улыбнулся отцу и сказал:

– У меня теперь есть компьютер.

– Есть, да, только не разбей. Давай почитаем инструкцию и соберем его. Где твоя мать?

– Пришли какие-то женщины и забрали ее.

Айян закрыл дверь на щеколду и сел на пол рядом с сыном.

– Ади, сейчас слушай меня внимательно.

Мальчик старательно выколупывал монитор из коробки.

– Ади, сядь и посмотри на меня, – строго потребовал Айян.

Ади сел на пол и поглядел на отца.

– Весело было, да? – спросил Айян.

– Весело было, – согласился Ади.

– Но теперь всё. Я знаю, что уже это говорил, но теперь точно всё, – сказал Айян.

– Ладно, – сказал мальчик.

– Ты не будешь сдавать этот экзамен. Ты недостаточно умный. И мы с тобой это знаем.

– Ладно, – согласился Ади.

– Ты понял?

– Да.

– Всего этого больше не повторится, Ади. Игра кончена. Ты будешь дальше как другие мальчики, и так тоже очень весело.

– Я не как другие мальчики. Они зовут меня глухим.

– Если кто-нибудь назовет тебя глухим, скажи им: «А я тебя слышу! А я тебя слышу!» Говори, пока не заткнутся. Ладно?

Ади заулыбался.

– А я тебя слышу! А я тебя слышу! А я тебя слышу! – сказал он.

– Будут и дальше так обзывать, – продолжил Айян, – скажи им: «А я слышу, как твоя мать пердит! А я слышу, как твоя мать пердит!» – Тут Ади прямо покатился со смеху. Задохнулся на секунду от хохота, и только страх смерти вынудил его прекратить смех.

Раздался стук в дверь. Айян отпер и поймал Оджу на самовлюбленной суете. Она замерла на пороге и уже собралась войти, но торопливо договаривала последние наставления четырем женщинам, смиренно стоявшим в коридоре.

– Людям пора уже прекращать бросать мусор из окон, – говорила Оджа. – За такое пора вводить штрафы. Или мы станем собирать мусор и закидывать их в квартиры тем, кто его выбросил. Если мы не позаботимся о своем чоуле, тогда кто?

Затем она вошла в квартиру и закрыла дверь. Айян заметил, что у нее с собой долька лимона. Она сразу направилась к Ади и выжала лимон ему на голову. Тот попытался увернуться, но она держала его крепко и проговорила быструю молитву. После чего провела ладонями по его щекам и щелкнула суставами пальцев у своих ушей.

– Дурной глаз мимо нас, – добавила она.

* * *

Свет потускнел, и аудитория притихла. Все места были заняты. Люди сидели в проходах. Кроваво-красный занавес вознесся дремотными складками и явил зрителям семь пустых стульев на сцене.

– Свободные места, налетай, – послышалось из прохода, и зал хохотнул.

Транспарант на заднике сцены гласил: «Индийский поиск внеземного разума». Айян стоял у подножия короткой деревянной лестницы, ведшей на сцену. Он сложил руки на груди и обозрел зал. Указанием следить, чтобы почетные гости в первом ряду – в основном ученые, бюрократы, один актер-неудачник и прочие друзья Намбодри – ни в чем не нуждались, чего бы ни пожелали, он решил пренебречь.

На подиум взошла девушка, озабоченная своим внешним видом, в темно-синем сари, вдруг затрепетавшем под вентилятором на потолке. Она оглядела аудиторию одним глазом – второй скрывали ее ниспадающие волосы.

– Таинственность НЛО заключается в том, что их наблюдают только над развитыми странами, – начала она, – и никакое завоевание Земли не начнется, пока мэр Нью-Йорка не устроит экстренную пресс-конференцию. Если Марс атакует, он атакует Америку. – Она произнесла все это очень серьезно, чуть склонив голову, что слегка приоткрыло второй ее глаз. – Это происходит оттого, что существует межгалактическое понимание равновесия сил на нашей планете? – Она скромно улыбнулась, услышав несколько смешков. – Каковы бы ни были причины, «Мы не одни» – девиз Запада. Но сегодня мы представляем первую попытку нашей страны формально разобраться, что же такое внеземная жизнь. – И она пригласила на сцену семерых.

Первым поднялся старик, которому Айян вынужден был помочь одолеть лестницу. У него была густая копна бешеных седых волос, из ноздрей и ушей торчала кустистая щетина, руки, пока Айян поддерживал его, тряслись. Следом на сцену поднялся белый человек-гора. В таком собрании непременно участие белых. «Белые – брамины браминов», – частенько говаривал Айян жене. И с каждым годом они все выше ростом. Далее шли Джана Намбодри в черной рубашке с китайским воротником и черных брюках и четверо его спутников.

Айян убрался в темный угол и слушал, как эти мужчины – в очередной раз за много столетий – предвещали «новый рассвет». Намбодри поговорил о том, как наконец обрела свободу батарея радиотелескопов под названием Исполинское ухо. Посреди громовых аплодисментов он объявил, что отныне Ухо будет прослушивать небеса и ловить сигналы развитых цивилизаций.

На кафедру взобрался белый, сложил руки. Это его первый визит.

– Намасте, – сказал он и поприветствовал Индию на пути «поиска человечеством себе компании». Следом и другие радиоастрономы поговорили о важности молодежи в SETI. Последним выступал старик. Ведущая представила его как отставного ученого из Бангалора. Он неуверенно поднялся на кафедру и испугался визга микрофона. Придя в себя, заговорил о величии древних индийцев. Толпа аплодировала каждому комплименту, которым он одарял их воображаемых предков. Айян смеялся. Да-да, индийцы – древнейшая цивилизация на Земле, величайшая, лучшая. И лишь у индийцев есть культура. Все остальные – бестолковые кочевники и шлюхи.

Сильнее прочего в этой стране Айян ненавидел эту вот идиотскую гордость. Эти раздутые ноздри, эти мечтательные взоры людей, стоило им заговорить о великой в прошлом нации. Как на улицах торгуют драгоценными каменьями, словно ягодами. Что древние брамины высчитали расстояние от Земли до Луны задолго до белых. Что аюрведа знала все о человеческом теле задолго до Гиппократа. Что математики Кералы открыли нечто похожее на гелиоцентрическую теорию задолго до Коперника. Его, Айяна, предки в это мнимое наследие страны никогда не включались. Если не считать мерзких черных демонов из сказок об отважных светлокожих людях.

Старик пустился в рассуждения о таинствах коровы, о мудрости индийцев, наделивших это существо непреходящей святостью. Он связал свое долголетие с ежеутренним употреблением стакана коровьей мочи. В зале вежливо промолчали. Но Айян заметил, что пожилые люди в аудитории мудро закивали.

– Было доказано, что гхи полезно для сердца, – сообщил старик, – а джайпурские ученые подтвердили, что паста из коровьего навоза при нанесении на стены и кровлю предотвращает проникновение радиации. – Он сослался на работу некоего астрофизика, исследовавшего последствия убийства коров. – Плач коров проникает в ядро Земли эйнштейновскими болевыми волнами и вызывает сейсмическую активность, особенно после мусульманских праздников, когда происходит массовый забой скота. Вот почему через несколько дней после любого мусульманского праздника где-нибудь в мире всегда происходит землетрясение.

Наконец он подошел к финалу выступления:

– Так откуда же древние индийцы столько знали? Как они выведали тайны коровы, человеческой анатомии и расстояний между небесными телами? Я считаю, что на заре индийской цивилизации, в ведийские времена, случился инопланетный контакт. Великая война, описанная в Махабхарате, с летающими машинами и таинственным оружием, – объяснил он, – велась с применением внеземных технологий, которые позднее сочли галлюцинациями поэтов. Когда-то в великом прошлом нашей страны произошла передача технологий от некой развитой цивилизации. Наши боги на самом деле – художественное воплощение внеземных гостей. Мне все равно, что вы там себе подумаете, но я знаю, что Кришна был инопланетянин.

Зал взорвался продолжительными аплодисментами. Мужчины на сцене один за другим встали со своих мест, поддавшись всеобщему воодушевлению, и растерянно хлопали с публикой. В этом грохоте Айян внезапно почувствовал странную нежность к Арвинду Ачарье. Айян скучал по нему. С такой вот чепухой Ачарья всю жизнь и воевал. Поиск истины казался менее нелепым, когда поход возглавлял Ачарья. И Айян ощутил себя обделенным, прислуживая владыке помельче.

В последующие дни поиск внеземного разума принял характер революции, чье время пришло. Прибывали ученые из других институтов – в восторге от того, что их наконец допустили до Исполинского уха. Шли семинары и лекции. Журналисты, которым больше не нужно было дожидаться в приемной, заходили разузнать о диковинном будущем SETI. Школьные учителя, которым все же приходилось ждать, являлись просить экскурсий по батарее телескопов.

Однажды утром в самый разгар торжеств Айян с удивлением узрел, как в приемную проникло молчаливое привидение Ачарьи с искрой в глазах и ухмылкой, порицавшей посетителей, устроившихся на людном диване. Айян привстал по привычке.

– Так, значит, ваш сын будет сдавать вступительный экзамен, я слыхал, – произнес Ачарья.

Айян кивнул, отведя взгляд.

– Я захожу, – объявил Ачарья.

– У них совещание, – сообщил Айян, – но, думаю, вам следует поступить на свое усмотрение, сэр.

Радиоастрономы ощутили знакомый ужас и лишь погодя вспомнили, что призрак в дверях – всего лишь бродячее воспоминание о чудище, которое они зарубили. Ученые сгрудились на белых диванах вокруг столика, загроможденного чашками и печеньем. Ачарья не узнал свой кабинет. Мебель, которую он всегда считал не сдвигаемой, волшебным манером переместилась, а на стенах появились постеры в рамках. Он с нежностью и недоверием глянул на Карла Сейгэна, Сейгэн ответил ему взаимностью.

Айян показался в дверях, изображая суету, и объявил:

– Простите, не смог его остановить.

– Никто не смог бы, – отозвался Намбодри, величественно поднимаясь со своего места и приглашая Ачарью присесть на пустовавшее место на диване. Тот устроился с удобством и внимательно вгляделся в шесть лиц вокруг. Взяв с подноса печенье, он сказал:

– Мои друзья говорят, что письма, которые они мне шлют, последнее время возвращаются.

– Это потому что Земля круглая, Арвинд, – сказал Намбодри.

– Папа объявил об этом раньше тебя.

– Да, похоже. Арвинд, я вдруг подумал: у тебя все еще есть друзья?

Профессор Джал позволил себе глубокий рефлекторный смешок, оборвавшийся, когда зазвонил его мобильный телефон. Он буркнул в трубку «да» и «нет», затем отключился. Огляделся по сторонам растерянно и сказал:

– Всякий раз, когда мне сюда звонят, вечно помехи на линии. Будто где-то рядом снята трубка. – Но остальные слишком увлеклись присутствием Ачарьи и не обратили внимания на проблему Джала.

– Так что же, Арвинд, – сказал Намбодри. – Чем мы можем тебе помочь?

– Давай поговорим наедине?

– Это невозможно, – сказал Намбодри. – У нас тут совещание по бюджету. Да и вообще мы все решения принимаем вместе. Так что если хочешь поговорить о чем-нибудь профессиональном, говори всем.

– Шестеро мужчин, а ум на всех один?

Намбодри это досадило, но он улыбнулся.

– Мы тут несколько заняты, Арвинд. Если желаешь, встретимся позже.

– Шестеро мужчин, а ум на всех один. Вот что мне это напомнило, – сказал Ачарья, беря второе печенье. – Когда Америка решила прикончить Афганистан, помнишь совет талибов, устраивавших отчаянные пресс-конференции в Кабуле? Помнишь тех ребят? У одного не было носа. У другого – уха. Третий вождь был одноглазым. Но из вместе взятых получалось одно полноценное человеческое лицо.

– Арвинд, не хочешь зайти попозже?

– Давай сейчас решим. Думаю, и впрямь не важно, есть эти ребята рядом или нет, – произнес Ачарья. – Вот что я хочу сказать: неполноту я ощущаю последнее время. Пустота какая-то во мне.

– Потому что ты умер, Арвинд. Это называется пенсия.

Ачарья задумчиво пожевал печенье и сказал:

– Ты получил, чего хотел, Джана. Меня это устраивает. Но нам надо прояснить мое ближайшее будущее.

– Твое будущее?

– Видишь ли, я хочу продолжать здесь работать.

– И делать что?

– Хочу готовить следующие шаровые миссии. И еще много чего. Исчерпывающе тут, думаю, не скажешь. Я уверен, ты помнишь Бенджамина Либета.

– Либета? Да-да. Либет.

– Я желаю продолжить здесь его эксперименты.

Намбодри оглядел своих людей. Очки на переносице у Джала задрожали от тихих смешков.

– Арвинд, ты хочешь продолжить искать падающих пришельцев, а также выяснить, предрешено ли всякое человеческое действие. Так? – уточнил Намбодри.

– В точности, – сказал Ачарья, наливая себе из кофейника.

– И чего же ты хочешь от меня лично, Арвинд?

– Лабораторию, кое-какие фонды, рабочее пространство. Не более.

– Правда?

– Да.

– А ты знал, Арвинд, что сам Галилео Галилей как-то раз прочел лекцию о величине, размерностях и даже месторасположении ада? А недавно ученый по имени Данкэн Макдугалл объявил миру о весе человеческой души. Он сказал, что это где-то двадцать граммов.

– И зачем ты мне это рассказываешь, Джана?

– Ты почти такой уже, Арвинд, – сказал Намбодри, вставая. – Почти такой же, друг мой. Спасибо, что заскочил.

Ачарья тоже встал, держа кружку, и выхлебал ее поспешными воодушевленными глотками.

– Я позже еще зайду, – сказал он и удалился.

Айян Мани прижимал трубку к уху, слушал. Новый режим не смог пресечь его шпионаж, но вынудил сменить методы. Такие, как Намбодри, сдвинутую с рычага трубку примечают. И потому Айян каждое утро, до прибытия Намбодри на работу, набирал свой номер мобильного, прятал этот телефон в столе нового директора, а потом слушал по городскому. Когда Ачарья жизнерадостно прошагал мимо, Айян вновь привстал.

Ачарья присел на морские валуны и вытянул ноги. Он следил за бреющим полетом чаек – их гоняли хищные вороны, – за натужным странствием далекого грузового судна, за падением на камни одинокого листа. Он просидел так часа два. И услышал голос Айяна Мани.

– Желаете кофе, сэр?

Ачарья кивнул, не оборачиваясь. Через несколько минут слуга прошел по тропе к морю с чашкой кофе, фруктами и тремя нераспечатанными упаковками печенья на подносе.

Вскоре это стало привычным зрелищем. Ачарья сидел на валунах – уединенно или в компании оживленных аспирантов и ученых, – или же блуждал по газонам, или валялся под деревом с книгой, а к нему направлялся слуга с подносом.

В дни, когда Айян заставал Ачарью в одиночестве, он приходил к нему потолковать. Тоном, какой бывает в разговорах двух старых друзей, проживших вместе целую жизнь, Айян спрашивал, откуда ученые знают, что вселенная – вот таких-то размеров и не более, или как они могут с уверенностью утверждать, что на планете, немыслимо далекой от нашей, есть вода, или как по одной кости древнего зверя понять, что он умел летать.

– А вот как, – начинал Ачарья.

Бывало, он защищал науку и утверждал, что у нее есть лишь одна возможность – строить осмысленные догадки на малых данных. А бывало, хохотал вместе с Айяном над нелепостью научных заявлений.

– Сэр, – спросил как-то вечером Айян, когда Ачарья сидел под деревом и изучал перемещение рыжих муравьев. – Сколько измерений есть, как вы думаете?

– Четыре, – ответил Ачарья, не отрывая взгляда от муравьев.

– Верх-низ, право-лево, перед-зад, – перечислил Айян. – А еще?

– Представьте, как тикает время, пока эти муравьи пытаются куда-нибудь добраться во вселенной, где есть длина, ширина и высота. Это еще одно измерение, – сказал он.

Айян попытался это представить и нехотя согласился:

– Ну ладно, четыре. Но почему тогда они говорят, что их десять?

– Не знаю, Айян. Когда-то знал, а теперь нет.

– Кое-кто работал над этим двадцать лет, сэр.

– Так и есть.

– И это их работа? Доказывать, что измерений десять?

– Да, это их работа.

Прибыл слуга с кофе и сказал Айяну:

– Ты тут? Тебя директор ищет. – Затем высунул язык, словно напуганный мальчишка, и виновато зыркнул на Ачарью – назвал при нем директором другого человека.

Ачарья же спросил попросту:

– Сегодня без печенья?

Айян знал, что быть беде, как только увидел лицо Намбодри, сидевшего с угрюмым внутренним кругом на белых диванах.

– Кто пишет «Мысль дня»? – спросил Намбодри.

– Какую, сэр? – переспросил Айян.

– Ежедневную цитату на доске. Кто ее пишет?

– А, эту. Иногда я, сэр.

– Не каждый день?

– Почти каждый день, сэр.

– Сегодняшнюю вы писали?

– Да, сэр.

– Сегодняшняя цитата: «Преступление страшнее Холокоста – неприкосновенность. Нацисты расплатились сполна, а брамины все еще пожинают плоды, мучая других». Так, Айян?

– Да, сэр.

– На доске подписано, что это Альберт Эйнштейн сказал.

– Да, сэр, так значилось в записке.

– В какой записке?

– «Мысль дня» я ежедневно получаю от Администрации, сэр.

– Кто в Администрации шлет тебе записки?

– Не знаю, сэр. Ее приносит слуга и кладет мне на стол.

– Как зовут слугу, который кладет ее вам на стол?

– Мне его имя не известно, сэр.

Намбодри сложил руки на груди и закинул ногу на ногу.

– Неделю назад, – сказал он с улыбкой, – «Мысль дня» гласила: «Если души, по словам браминов, и впрямь перерождаются, тогда почему население прирастает? С математической точки зрения нет ничего глупее». Судя по надписи, это изрек Исаак Ньютон.

– Так значилось в записке, сэр.

– Айян, сколько вы уже пишете «Мысль дня»?

– Несколько лет, сэр.

– И кто вас просил это делать?

– Администрация, сэр.

– Кто именно?

– Я не помню, сэр.

– Прекратите нести херню! – Разгневанный профессор Джал вскочил. Остальные попросили его успокоиться. Джал сел, натужно отдуваясь, очки дрожали на переносице.

– Вы же знаете профессора Джала, – по-доброму проговорил Намбодри, – и знаете, что такое «Великий ум» на Би-би-си, да?

– Да, сэр, я, бывало, смотрел эту программу. Мы с женой даже ссорились. Ну, потому что ей хотелось, видите ли, смотреть…

– Джал однажды выиграл в «Великом уме». Его специализация – Эйнштейн. Он знает каждое слово, когда-либо Эйнштейном написанное – или сказанное. Эйнштейн никогда и ничего о браминах не говорил. А Ньютон, друг мой, вероятно, и не знал, кто такие брамины.

– Какое потрясение, сэр.

– Правда, Айян?

– Да, сэр. Кто-то подсовывает мне фальшивые цитаты.

– Вы не очень-то расположены к браминам?

– Сэр, я выясню, кто подсовывает мне фальшивые цитаты.

– Заткнитесь! – заорал Намбодри, ошарашив остальных. Его никогда не видели сердитым. Айян восхитился зрелищем. Одарил Намбодри благосклонной улыбкой. – Прекратите, прекратите, прекратите идиотничать! – крикнул Намбодри. – Прекратите эту… эту чушь. Вы разговариваете с людьми, чей коэффициент интеллекта не в силах себе вообразить.

– У меня коэффициент интеллекта 148, сэр. А у вас?

Кабинет накрыло тишиной. Намбодри внимательно вперился в пол. Глупый голубь ударился в оконное стекло и бросился в него еще раз, после чего сменил направление полета. Где-то вдали зазвонил телефон.

– Я в восемнадцать лет вступил в «Менсу», – добавил Айян.

– Там был пятнадцатипроцентный лимит для далитов? – спросил Намбодри. Астрономы прыснули. Намбодри приблизился и встал в шаге от Айяна. – Чтоб вы к той доске не прикасались больше, понятно? – проговорил он.

– Да, сэр.

– И, я слыхал, вы просили обслугу носить кофе вашему хозяину.

– И фрукты, и еду, сэр.

– Понятно, понятно. Вы умеете такое проворачивать, верно? Мы все делаем ставку на свои сильные стороны, Айян. Что скажете? Мы постигаем вселенную. А вы приносите кофе. Давайте этим и заниматься – ко всеобщему благу. Чего ж вы застыли? Сходите принесите нам кофе, Айян. Живо.

Айян вернулся к своему столу и вынул из верхнего ящика диктофон. Затем включил громкую связь на одной из городских линий.

– Коэффициент интеллекта 14 8, – произнес голос Намбодри. – Если у далита может быть такой коэффициент интеллекта, с чего бы им тогда просить лимиты на места?

– Ты видел, как он разговаривал? – спросил Джал. – Ушам своим не верю. Вот что случается, когда даешь тому, кому положено мыть сортиры, конторскую должность.

– Он состоял в «Менсе», – сказал Намбодри, и послышался треск смеха. – У него сын уродец, так он теперь думает, что и сам тоже.

– Что-то есть в его сынке подозрительное, – заметил кто-то. – Никогда я не сталкивался с гениями-далитами. Странно это, знаете ли.

Астрономы продолжили в том же духе. Говорили о расовой природе разума и о неизбежных умственных ограничениях далитов, африканцев, восточных европейцев и женщин.

– Если существуют отчетливые морфологические характеристики, определяемые генами, очевидно, что даже интеллектуальные особенности определяются так же, – продолжал Намбодри. – Возьмем женщин. Им в науке ловить нечего. Все это знают. У них слишком маленький мозг. Но наш мир стал до хера политкорректным, и вслух такого больше не скажешь.

Они обсудили тлетворное влияние лимитов в образовании и опасный политический подъем далитов. В разговоре возникла пауза, и Айян уже собрался было отключить громкую связь. Он подумал, что эти люди сейчас выйдут в приемную. И тут Намбодри сделал заявление об Амбедкаре, которое ошеломило даже Айяна. То, что произнес Намбодри об освободителе далитов, было настолько хулительным, что серебристый диктофон в руках у Айяна сделался оружием, способным ввергнуть в пламя не только Институт, но и всю страну.

Айян пошел по коридору, по дороге пытаясь утихомирить внутреннюю бурю. На полпути он свернул налево, к маленькой кладовке. Холуй мыл в раковине посуду. Двое других варили кофе. Айян включил диктофон и положил на кухонный стол. Слуги сначала не узнали голоса, но вскоре их лица изменились. Они бросили свои занятия и прислушались. Голоса говорили, а Айян переводил трудные места на маратхи.

– Гены – то, что родители передают детям, – пояснял Айян. – Вы – черные, потому что родители у вас черные. Они говорят, что вы тупые, потому что родители ваши тупые. И что брамины умные, потому что их родители были умные. А еще они говорят обо мне, что я гожусь только на мытье сортиров, потому что я – далит.

Когда запись закончилась, он спрятал диктофон в карман и сказал:

– Они желают кофе. Сказали – живо.

Один слуга наполнил кофейник. Поглядел на другого холуя и на Айяна – вот оно, братство мгновения. Открыл крышку кофейника и плюнул туда.

Позднее тем же вечером Айян опустился на колени рядом с дремавшим где-то на газоне Ачарьей и спросил:

– Сэр, вы хотите себе рабочее место?

Ачарья открыл глаза и глянул растерянно.

– Вы хотите себе рабочее пространство, сэр? – вновь спросил Айян.

Ачарья отправился следом за ним. Они сошли в подвал. Белоснежные стены и гул подземных машин вернули Ачарье воспоминания о подлунной любви. Здесь словно всегда была ночь. Она здесь ощущалась. Ачарья мысленно видел лицо Опарны и как она когда-то смотрела на него. Он вспомнил, как она сидела, как меланхолически курила и ее дерзость, казавшуюся правом любой нагой женщины. Он ощутил животом нервное предвкушение, словно Опарна того и гляди появится в конце коридора, словно ждет его на холодном полу в облаках лимонного аромата.

Табличка «Астробиология» все еще висела на двери, однако дверь лаборатории была заперта. Айян вынул ключ из кармана.

– Откуда у вас ключ? – спросил Ачарья шепотом, ибо ему все еще мнилось, что Опарна внутри и что этот темный человек – пособник любви.

– Ключи найти нетрудно, сэр, – сказал Айян. Он открыл дверь и включил свет.

– У вас из-за этого будут неприятности, – проговорил Ачарья.

– Да, – сказал Айян.

– Зачем вы это делаете, Айян? Джана очень зловредный человек. И у него это прикладное.

– Я такой же, – сказал Айян.

Ачарья оглядел лабораторию – поискал напоминания о девушке. Но жизни здесь не было. Воздух ничем не пах. Оборудование на главном столе под чехлами. Стулья – в вечном ожидании. Телефон тоже на месте, на той же деревянной табуретке. Всё, как он запомнил. Словно брошенные комнаты покойников.

Айян включил компьютер и осмотрел вентиляционные клапаны.

– Интернет есть, – сказал он. Поднес трубку к уху. – Телефон работает. Я вам дам номер, по которому вы сможете звонить, если что-то потребуется. – И ушел.

Ачарья осел на пол, держась за колено. Оперся спиной о стену, вытянул ноги. В заброшенности лаборатории он видел лицо Опарны, слышал обрывки ее фраз. И вспомнил любовь – такую легкую, словно сумка бежавшей девушки из другого времени, той самой, которую он видел с юношей, с пешеходного моста над железнодорожными путями. Задумался, как же в итоге сложилась жизнь той девушки. Может, она счастливо прожила со своим мужчиной и пересказывала их побег своим внукам, безумно все преувеличивая. Пожелай она, он подтвердил бы любые ее вымыслы.

* * *

Администрацию в Институте и впрямь окружала божественная таинственность, но мало кто осознавал, что на втором этаже вообще-то была табличка «Администрация». Загадочное подразделение являло собой лабиринт деревянных перегородок, где непосвященные миряне здраво глядели в компьютерные экраны и молча содействовали поиску истины, происходившему этажом выше. В конце залы лабиринт делался еще затейливее, а отсеки – мельче и многочисленнее. Тут обитала бухгалтерия, которую Айян Мани запомнил накрепко – из-за поразительного уродства тамошних женщин и благодаря старым узам дружбы с тамошними мужчинами – преимущественно малаяли.

Он приметил Унни в конце узкого прохода между отсеками. Тот пинал постамент с исполинским принтером.

– Великий нисходит в обитель бедных, – произнес Унни, глянув на Айяна. Пнул принтер еще раз. – Когда-нибудь кто-нибудь все же создаст принтер, который будет работать, – сказал он. – Внутри застряла уйма бумаги.

Айян тоже попинал принтер.

– Без толку, – сказал Унни. – Как там юный гений?

– В порядке. Теперь хочет знать, важно ли нижнее белье для жизни, – ответил Айян.

– Странно, даже мой сын меня про это спрашивал. Пошли ко мне за стол.

– Я тороплюсь, – сказал Айян. – Твой начальник из малаяли желает кое-что – и срочно.

– Кто? Намбодри? Чего ему надо?

– Сказал, что хочет какие-то бумажки из платежных папок Учебных курсов «Арьябхата». Ты знаешь, что это?

Унни кивнул и подошел к открытому стальному шкафу, набитому папками. Пока искал, спросил:

– Ади усердно готовится к экзамену?

Айян раздражения не выказал, но очень хотел провернуть это дело побыстрее и как можно незаметнее.

Унни проорал кому-то через зал:

– Где папка «Арьябхаты»?

От этого Айян занервничал. Поглядел по сторонам – не заподозрил ли кто чего.

– На полке учета мелкой наличности, – послышался женский голос.

Унни отправился к соседнему шкафу, бормоча, какой тут беспорядок.

– Скажи, Айян, – продолжил он, вставая на табурет и постукивая пальцем по корешкам папок, – как Ади удалось стать таким умным? Ты его кормишь чем-то таким, чего мы не знаем?

– Он родился странноватым, – сказал Айян.

– Вот она! – Унни вытащил тонкую папку, растерянно пролистал ее и вручил другу. – Мне всегда было интересно, что же такое эти Учебные курсы «Арьябхата».

– Бог его знает, – отозвался Айян, изображая безразличие к папке, но руки у него тряслись.

– Это отдельная компания, которой владеет Институт, – сказал Унни. – Почему же эти материалы лежат в Институте? И где это? Про что курсы? Непонятно. Я по городу никакой рекламы курсов «Арьябхата» не видел. Ни одного учащегося оттуда не знаю. Очень странно, вообще-то.

Айян полистал папку. Сердце колотилось, но он попытался выглядеть расслабленным, даже скучающим. После чего отксерокопировал себе три счета и вернул папку.

Унни еще раз пробежался по материалам и покачал головой.

– За последние двадцать лет курсы «Арьябхата» платили только печатникам. И больше никому. Компания только платит – и платит только печатникам. Она ничего не зарабатывает.

– Бог его знает, чем там люди заняты, – сказал Айян. – Я тоже до сих пор не понимаю. Увидимся в столовой?

Айян отправился к себе за стол, сгреб свежую курьерскую почту и факсы, открыл внутреннюю дверь и вошел. Как обычно, астрономы сидели на диванах у окна. Некоторые уставились на него с неприязнью. Айян добрался до незанятого стола Намбодри, в углу, и взгляды провожали его. Обычно они не замечали его присутствия, но после их последней встречи все изменилось. Он сделал вид, что сортирует курьерскую почту и факсы на столе Намбодри. А левую руку медленно опустил в узкий зазор между столешницей и ящиком стола, где обычно оставлял мобильный телефон. Положил его в карман и вышел.

Айян двинулся по коридору третьего этажа, попутно доставая три копии счетов, сделанных в бухгалтерии. Набрал номер на первом счете. Ответил женский голос. Айян сказал:

– Это курсы «Арьябхата». Сообщите, когда нам получить заказ.

Женский голос переспросил:

– Вы с курсов «Арьябхата», говорите?

– Да.

– Минутку.

На линии появился мужской голос:

– Кто говорит?

– Мурти, – сказал Айян.

– О каком заказе речь?

– Был всего один.

– Но образцы были высланы месяц назад, – встревоженно отозвался мужской голос.

Айян сбросил звонок и набрал второй номер, затем третий. Другие два печатника тоже сообщили, что заказ был доставлен месяц назад. Айян этого и опасался. Опоздал.

Вопросник Институтского Единого вступительного экзамена был драгоценностью и охранялся не силой уязвимого письменного шифра или опасным непостоянством приверженности, а силой традиции. Ежегодная его разработка – чрезвычайно засекреченный процесс, известный лишь очень немногим. И Айян среди этих немногих не числился. С годами он разведал кое-что по мелочи, внимательно прослушивая стены и собирая информацию по крупицам.

Каждый год пятеро профессоров и директор тайно встречались на протяжении трех недель и формулировали вопросы к вступительному экзамену. Компьютер они не применяли никогда. Всегда записывали вопросы от руки в один блокнот. Они разрабатывали три опросника и заказывали их печать трем разным подрядчикам. Каждый год один из профессоров комиссии ЕВЭ лично отправлялся к печатникам под видом представителя курсов «Арьябхата». И потому даже печатники не ведали, что они изготавливают. Возможно, думали, что печатают учебные материалы для одного из тысяч городских образовательных учреждений. Незадолго до экзамена директор выбирал одну из трех отпечатанных версий опросника.

Айян только что узнал от типографов, что вопросники уже доставлены. Они, несомненно, где-то в Институте. Вступительный экзамен состоится через два месяца, и Айян думал, что ему хватит времени найти, где эти бумаги хранятся. Три версии опросника на десять тысяч претендентов, прикинул Айян, – это не меньше трех больших коробок. Такая доставка не могла пройти незамеченной. Он принялся бродить по этажам и обнаружил таинственно запертые комнаты. Всего он нашел таких три. Они не были опечатаны. Просто заперты. Ключи-то не проблема. Однако обыск этих комнат ничего не дал. Он расспрашивал охранников, не видали ли они чего, вызнавал у своей армии слуг, отправляли ли их в типографии забирать заказы или, может, они наблюдали невероятное – как громадные коробки приносил на себе кто-то из профессоров. Но никто не мог ему помочь.

Две недели Айян ночами напролет обыскивал чуть ли не все подряд комнаты Института – искал вопросники. Он узнал, что в бухгалтерии есть сейф, но туда бы и одна коробка не влезла. Его смущало, как увесистый заказ объемом в три большие коробки может быть настолько невидимым. Шли дни, и он осознал, что лишь один человек может ему помочь.

* * *

Бессонной ночью в подвале Арвинд Ачарья влюбился в собственную тень. Он бродил по лаборатории и развлекался своим положением одномерного призрака. Расставил настольные лампы на главном столе так, чтобы видеть себя на стенах и на полу непропорциональным в размерах. Ачарья почти не мог оторвать взгляда от своей тени – его чаровала мысль, что у этих мнимых образов были те же воспоминания и теории, что и у него. И жена та же. Тени даже проникновенно спрашивали его, почему им не положен статус настоящих существ, раз действительность в любом случае – лишь зрительное восприятие. И он с ними согласился. Ачарья размножил себя тенями и сел среди них, упокоившись в знании, что существует по крайней мере еще несколько точно таких же, как он, людей, понимавших и даже любивших его.

Его занимала радость освобождения, которую он не мог поименовать, но мало того – его мучила подростковая любовь. Эта любовь была куда страшнее той, что он чувствовал к Опарне. Потому что любовь эта адресовалась его жене, которая пять дней назад его бросила.

Лаванья сказала ему, что могла его выносить все это время, потому что он всегда изо всех сил старался не выглядеть помешанным, хоть им и был. Но она не может терпеть его нынешнюю беспричинную радость и его разговоры с предметами, словно те задают ему вопросы. Лаванья сказала, что из-за его неизбывного счастья она чувствует себя ненужной. Он спросил, может, она его попросту стесняется. Жена взяла его за руку и сказала:

– С чего бы женщине тебя стесняться? Ты слишком красив, Арвинд. Я просто не справляюсь с тем, какой ты стал. Мне больно, хотя я знаю, что ты очень счастлив. – После чего выдала четкие наставления обслуге, упаковала вещи в чемодан и уехала в Ченнаи к своей бесчисленной родне.

Теперь Ачарья проводил все время в подвале. И превратился из внезапно культовой фигуры с газонов и дорожек в подземную легенду. И уже не только ученые из Института принялись искать его общества, но и ученые и студенты из других мест. Они сидели на полу или на столах и стульях и разговаривали о философском будущем физики, о непрестанном спуске вечных пришельцев, о заявлении Стивена Хокинга, что на вопрос, почему существует жизнь во вселенной, скоро найдется ответ, и много о чем еще.

Однажды вечером в его подвальный мир, заполненный четырьмя десятками ученых и учащихся, проникла странная нервная фигура.

– Я из отдела безопасности, – сказал Ачарье этот человек, косясь на собравшихся. – Сим уведомляю, что принято решение о прекращении вашего нелегального пребывания в Институте. Вас просят покинуть территорию немедленно и не использовать подвал как свое рабочее место.

– Но мне тут нравится, – сказал Ачарья.

– Это приказ руководства, сэр.

Один человек из публики – маститый институтский ученый – предложил уведомителю образумиться.

Уведомитель ответил беспомощно:

– Я не владею Институтом, сэр. Я лишь ставлю Ачарью в известность о решении, принятом на высочайшем уровне.

Собрание умолкло и пригорюнилось – и постепенно растворилось. Кто-то ободрял Ачарью и говорил, что изыщет способ ему помочь, кто-то угрюмо тряс ему руку. Когда последний из посетителей, тощий юноша с рюкзаком, уже собрался уйти, Ачарья скомандовал:

– Мальчик, добудь мне одежды и побольше шоколада. И много бананов.

После того вечера Ачарья двенадцать суток не покидал подвала. Он боялся, что, если выйдет хотя бы погулять на газоны, кто-нибудь запрет дверь и его вышвырнут из Института. Посетителей теперь у него было еще больше прежнего, ему несли еду и одежду. И мыло. Сам собой разгорелся подвальный бунт. Намбодри истерзали вежливыми звонками и просьбами пересмотреть решение. Но он не уступил. По его расчетам, неприятие к нему забудется, как только Ачарья исчезнет не только из Института, но и, после оформления его увольнения, из Профессорского квартала.

Не поддавался и Ачарья. Охранники, которым велели выкинуть его вон, пришли и встали столбом – им не хватало мужества даже коснуться его. Он предлагал им бананы или просил принести еще. И тут что-то поменялось. Поздними ночами или рано утром охранники становились его сообщниками, потому что таково было желание Айяна Мани. И Ачарья начал выходить на краткие прогулки по территории.

Однажды ночью он вернулся с улицы и увидел фигуру, сидевшую у главного стола. Поначалу Ачарья решил, что это одна его тень выбралась из стены. Но он быстро понял, что это Айян.

– Я вас напугал, сэр? – спросил тот.

– Нет, Айян. Не напугали. Я слыхал, это вы обо мне заботитесь. Правда?

– Это мой долг, сэр.

– Что вы тут делаете так поздно?

– Пришел поговорить.

– Идите сюда, сядем на пол и поболтаем, – предложил Ачарья.

Они прислонились к стене и вытянули ноги. Смотрели друг на друга в неярком свете одинокой лампочки. Ачарья никогда не включал полный свет – не хотел спугнуть свою тень.

– Говорят, от вас жена ушла, сэр, – сказал Айян.

– Да. Уехала. Ей все твердили, что я спятил. Она не хотела, чтобы это знали все, видите ли.

– Она вернется, – сказал Айян. – Жены в годах подобны изгнанным лоточникам. Сколько ни гоняй, все равно возвращаются.

– Вряд ли.

– Я совершенно уверен, сэр, – сказал Айян. – Вам нужно отправиться за ней. Но придется сейчас же начать изображать из себя нормального, как вы делали когда-то. Мужчина не может быть в точности каким хочет и при этом рассчитывать, что удержит супругу. Вам нужно немного контролировать себя, сэр. И подумать о своем будущем.

– Но у меня, похоже, нет будущего.

– Есть, сэр. Я пришел с ним, – сказал Айян и небрежно поинтересовался: – Вы мне скажете, где хранятся опросники для ЕВЭ?

– А вам зачем?

– Потому что остальное мне известно. Я знаю про курсы «Арьябхата» и про три типографии.

– Быть того не может. Вы знаете печатников?

– «Магна», «Лана» и «Скейп».

Ачарья задумчиво очистил банан.

– Хотите украсть ЕВЭ?

– Да, сэр, – сказал Айян.

– Потому что ваш сын – не гений?

– Он гений, но ЕВЭ ему не по зубам.

– Так пусть провалит, – сказал Ачарья, быстро жуя.

– Не годится, сэр.

– Но очевидно же, Айян, что я не могу вам помочь.

Айян извлек диктофон и воспроизвел разговор Ачарьи с Опарной, когда она пришла рассказать ему, зачем загрязнила образец. «За что, Опарна?» – спросил печальный голос Ачарьи. «А чего ты ожидал, Арвинд? – ответил голос Опарны. – Ты спишь со мной, пока твоя жена не вернется из отпуска, а потом выдворяешь из своей жизни».

Разговор продолжился с долгими сокрушительными паузами, в которых Ачарья признал болезненный язык последнего расставания. А потом услышал голос Опарны, отчетливо объяснявший, как однажды рано утром в припадке любви и мести она загрязнила пробу.

Ачарья не осознавал, что держит недоеденный банан у рта больше пяти минут. Когда Айян сунул диктофон обратно в карман брюк, Ачарья тихо спросил:

– Как вы это добыли?

– Я слушал, – ответил Айян.

Ачарья засмеялся.

– Я всегда знал, что вы мерзавец, – сказал он. – Но почему вы не показали эту запись следственной комиссии?

– Мы тогда еще не заключили с вами сделки.

– А теперь заключили?

– Давайте поговорим о вашем будущем, сэр, – предложил Айян. – Вот было б хорошо, если б вы снова получили свою старую работу? Вы разве не хотите слать воздушные шары и проводить другие эксперименты? Я знаю, как это устроить.

– Как?

– Предоставьте это мне. Я знаю, что делать. Но вы должны мне помочь. Мне нужен вопросник. Вы мне поможете?

Ачарья молча доел банан. А затем сказал:

– Есть три варианта вопросника.

– Я знаю. Где они?

– И на сей раз вопросы там зверские, – сказал Ачарья и хмыкнул.

– Где вопросники?

– Мы только-только отправили вопросы в печать, когда все это дерьмо заварилось. Все три вопросника – классика. Джана, может, уже решил, какой из трех отправится в экзаменационные центры.

– Где вопросники?

– Вам их не добыть, Айян.

– Добыть. Только скажите, где они.

– Их здесь нет, – ответил Ачарья с торжествующим смешком. – В Институте их никогда не хранят. Они в опечатанной и охраняемой камере в АИЦ Бабы. Вам туда не проникнуть.

Атомный исследовательский центр имени Х. Дж. Бабы – крепость, какую не взять силами конторщика. И Айян это понимал.

– Что же нам делать?

– А зачем вам вопросники? – спросил Ачарья, ткнув пальцем себе в голову. – Оно все тут.

– Вы помните все вопросы?

– Бо́льшую часть.

Айян вскочил на ноги и зарылся в ящики стола. Выхватил пачку чистых листов бумаги и ручку, положил их перед Ачарьей.

– Пишите, – сказал он.

– Скажите, Айян, ваш сын – гений?

– Да, сэр.

– Правда? – переспросил Ачарья, веселясь. – Он вообще выиграл на самом деле тот конкурс? Он правда может выдать по памяти первую тысячу простых чисел? Он правда тот, каким его считают люди?

– Для вашего будущего это не важно, – ответил Айян. Ачарья расхохотался.

Ачарья сел за стол и записал около двухсот вопросов из трех версий опросника, время от времени восхищенно хрюкая – до чего гениальны были некоторые. Закончив, отдал бумаги Айяну.

– Ответы тоже запишите, сэр, – сказал тот.

Ачарья засмеялся.

– Так и сделаю, – ответил он. – Однако знайте вот что. Сорок правильных ответов из ста – это очень-очень хороший результат. Так что пусть ваш сын не пытается дать больше сорока. Иначе будет выглядеть подозрительно.

* * *

В день экзамена Оджа намаслила сына и ошкурила его горстью копры. Он облачился во все новое, купленное матерью за неделю до события. В «полные штаны», как она их называла, и рубашку с длинным рукавом. Оджа вручила допуск на экзамен Айяну и в точности так же сунула ему руку мальчика. В дверях она обняла и поцеловала сына – и расплакалась. Ади смотрел на отца в отчаянии. Но когда мать наконец распрощалась с ними и закрыла дверь, мальчик насупился. Он слышал, как она плачет, а ему не нравилось, когда она так плачет – в одиночку и без повода.

– А можно ей с нами? – спросил он отца.

– У нее много дел, – ответил Айян.

Они шли по сумрачному коридору, в дверях стояли и глядели люди. Кто-то улыбался, кто-то желал удачи. Пройдя полкоридора, Айян осознал, что небольшая компания мужчин, женщин и детей идет следом. Они спустились по лестнице, выбрались на разбитую мостовую чоулов, а толпа все прирастала. Когда они вышли на дорогу, позади них тенью следовало не меньше сотни соседей. Люди с любопытством смотрели из окон автобусов и машин – пытались понять, что происходит.

Кто-то остановил проезжавшее мимо такси.

– Нам разве не надо экономить? – спросил Ади отца.

– Сегодня – нет, – ответил Айян.