7

1993

Каждый год они арендовали один и тот же дом. Обшарпанный коттедж береговой охраны в городке Рэдинхауз-Бэй в Восточном Йоркшире. Кривой и косой, он сравниться не мог с их собственным домом в Кройдоне, современным и чистым, с сияющими белыми ваннами, кремовыми коврами и двойными стеклопакетами.

Коттедж «Рэббит» был сырым и плохо обставленным. Маленькая кухонька, пожелтевшие от никотина стены. Рядом с кухней размещалась маленькая спальня, а на втором этаже – две спальни еще меньшего размера. Матрасы были в буграх, а постельное белье – изношенным и дырявым. Когда шел дождь, вода протекала внутрь дома, и в помещениях стоял очень странный запах: соленый и рыбный, сырой и прокуренный. Но родители Грея и Кирсти были по необъяснимой причине очарованы этим местом. Они твердили что-то про особую атмосферу и местных жителей. Не говоря уж о воздухе, видах, прогулках и рыбе. Они любили это место в детстве: резиновые сапоги, охота на крабов, ярмарки с аттракционами и чипсы. Но теперь Кирсти было пятнадцать, Грею семнадцать, и коттедж «Рэббит» был в буквальном смысле последним местом на земле, где они хотели бы оказаться. Они приехали сюда сырым июльским днем, в дурном настроении после особенно долгой – по их ощущению – поездки по шоссе М1, во время которой Тони, их отец, не позволил им включить свою музыку и, как обычно, переключался с одной местной радиостанции на другую, чтобы быть в курсе дорожных происшествий.

С тех пор как они впервые приехали в Рэдинхауз-Бэй, здесь изменились правила парковки. Тогда можно было припарковаться прямо перед домом и выгружать вещи среди толпы отдыхающих. Теперь же приходилось оставлять машину на парковке на окраине города и идти пешком. И потому им пришлось выгружать картонные коробки, наполненные зерновыми завтраками и молоком с долгим сроком хранения, туалетной бумагой и готовыми супами, и тащиться с этим вверх по холму. Вслед за этой ношей настал черед чемоданов, свернутых полотенец и покрывал. Пока они шли, прошел мелкий летний дождик, и к тому времени, как они разгрузили машину и закрыли за собой дверь коттеджа «Рэббит», от них шел пар, как от тротуаров в Нью-Йорке, и настроение у всех было поганое.

– Боже, – изумился Грей, опуская картонную коробку на кухонный стол и оглядываясь вокруг, – неужели они покрасили коттедж?

Действительно, на стенах больше не было отвратительного налета, и повсюду были развешаны знаки «Курение запрещено» – раньше их не было.

Он затащил свой рюкзак наверх по узкой лестнице и бросил на пустую односпальную кровать. Белье и одеяло лежали в ногах, сложенные в стопку. Окно в его комнате выходило на море. Родители предпочитали заднюю комнату, она была тише – в летнее время на улице бывало довольно шумно. Неподалеку располагались три паба, к тому же каждый год летом приезжала ярмарка паровых машин, и громкие звуки ее фисгармоний разносились по всему побережью при малейшем бризе.

Но Грей был не против шума. Приятное разнообразие после их тихой улицы в Кройдоне, где единственным шумом в это время года было гудение газонокосилок и пчел. Ему нравились пьяные выкрики, эхо и звук шагов по булыжникам в темноте.

Они приехали на две недели. Грей пытался убедить родителей позволить ему вернуться на неделю раньше – он хотел попасть на вечеринку, где должна была быть девушка, которая ему нравилась. Плюс, судя по прогнозу, погода на юге должна была быть куда лучше. Но они сказали: «Нет». Сказали: «В следующем году, когда тебе исполнится восемнадцать». А Кирсти посмотрела на него обжигающим, молящим взглядом, словно говоря: «Нет, пожалуйста, не оставляй меня здесь одну».

Они были довольно близки, насколько могут быть близки брат и сестра. Она была привязана к нему с детства, прибегала и просила помочь с разбитыми коленками и развязанными шнурками, но оставляла его в покое, если он просил. Они приглядывали друг за другом особым образом, как замкнутые, но благонамеренные соседи. В общем, он согласился на две полные недели, надеясь, что девушка будет еще свободна, когда он вернется.

Внизу отец Грея разжигал камин, а мама раскладывала еду в потрескавшиеся кухонные шкафы. Кирсти лежала на диване, свернув в комок свои долговязые конечности и дешевый трикотаж, и читала журнал. Снаружи по-прежнему накрапывал дождь, но на горизонте, среди облаков, появился вселяющий надежду просвет.

– Пойду погуляю, – сообщил Грей.

– Куда? – спросил папа.

– Просто пройдусь по променаду.

– В такую погоду? – папа показал на покрытое каплями стекло.

– У меня есть непромокаемая куртка. К тому же, похоже, скоро будет просвет.

– Можно с тобой? – оторвалась от журнала Кирсти.

– Да, конечно.

Она побежала к передней двери, натянула кроссовки и взяла с вешалки дождевик.

– Только не долго, – крикнула с кухни мама, – я заварила чай, будет пирог.

Выбравшись из тесноты коттеджа, Грей почувствовал, как давление в висках спадает, расслабляется челюсть и прохладный дождь освежает уставшее от дороги тело. Его сестра, уже почти одного с ним роста, с длинными ногами и волосами, все еще продолжала расти. Он надеялся, они достаточно похожи, чтобы окружающим было понятно: между ним и этой идущей рядом с ним неуклюжей, неряшливой девчонкой во влажном дождевике, нейлоновой толстовке с узором и мешковатых джинсах не может быть никаких романтических отношений. Она взрослела медленно. Кирсти только недавно перестала заплетать волосы в косичку, и пока еще не пользовалась косметикой. Но при этом стала довольно привлекательной, он это видел – как зеленый, наполовину распустившийся цветок, смущающий своей красотой. Он чувствовал, как его поглощает ужасный страх, смесь отвращения и нежности. Отвращение к себе, к своему мужскому началу, ко всем дурным вещам, которые он когда-либо думал про девушек, к своим основным инстинктам, низким побуждениям, хищным потребностям, грязным мыслям, ко всему такому. Отвращение от осознания, что мужчины вроде него теперь будут смотреть на его сестру, думать и чувствовать разные вещи, и на нее даже мастурбировать. И еще он испытывал нежность, потому что Кирсти этого не знала.

Какое-то время они шли молча, Грей погрузился в свои мысли. Дождь закончился и наконец асфальт у них под ногами осветил солнечный луч.

– У тебя есть деньги? – спросила Кирсти.

Обыскав карманы, он извлек фунт и несколько мелких монет.

– Немного. Тебе зачем?

– Конфеты!

Он закатил глаза, но положил монеты в ее поднятую ладонь. Несколько недель назад с ее зубов сняли скобы, и она праздновала это событие, поедая как можно больше жестких жевательных конфет. Сестра отправилась в сувенирный магазин, а Грей остался наблюдать, как над морем светит сквозь облака солнце, меняя цвет с золота на серебро, и море переливается ему в ответ. Впереди виднелась ярмарка паровых машин, совершенно пустая: никто не захотел приходить туда в дождь и сидеть на мокрых сиденьях.

Вернулась Кирсти, протянула ему бумажный пакетик кубиков со вкусом колы и несколько монет. Он взял конфету. Она приложила руку ко лбу, пытаясь защитить глаза от яркого солнца.

– Две недели, – со вздохом сказала она.

– Ага.

– Пойдем посмотрим, не показывают ли чего-нибудь более-менее приличного в кинотеатре?

Грей кивнул и двинулся за ней с побережья в сторону центральной улицы. Кинотеатр находился в сыром одноэтажном здании из шлакобетона. В программе всегда был только один фильм, и туда вмещалась всего сотня человек.

– «Скалолаз», – прочитал Грей висящий на здании плакат. – Черт подери. Я уже видел.

Кирсти пожала плечами:

– А я нет.

– Я не хочу смотреть это еще раз. И дело не в том, что я знаю конец.

Грей подошел поближе, пытаясь увидеть, поменяется ли программа в ближайшие две недели. У него за спиной стояла сестра и сосала конфету, спрятав руку в карман дождевика и совершенно не замечая молодого человека, который резко остановился на другой стороне улицы, привлеченный ее длинными ногами и каштановыми волосами, которые мягкими волнами обрамляли лицо, подчеркивая высокие скулы и узкие карие глаза, прелестные губы, сосущие конфету, спокойный, безмятежный и мягкий взгляд.

Он продолжал пялиться на Кирсти, когда она направилась вслед за Греем по центральной улице. К тому моменту, как они повернули за угол, он успел оценить ее с головы до ног. Большие, немного косолапые ступни. Грудь, больше чем можно было ожидать, спрятанная под бесформенную толстовку. Лицо без косметики, естественное, в отличие от многих девушек ее возраста. Без сережек. Бумажный пакет с конфетами. Неуклюжая походка, которой она шла за тем парнем (видимо, братом. Они похожи внешне, и, судя по всему, у них нет физической близости).

Кирсти и Грей шли своей дорогой, и он раздумывал, не отправиться ли следом, но в таком маленьком городке их пути все равно еще пересекутся – и он пошел прямо, улыбаясь уголками рта, словно наслаждаясь шуткой, которую сам же придумал.

 

8

Элис сидит в своей комнате на втором этаже, и ее не покидает странное чувство. Весь вчерашний день она не могла отвязаться от мысли, что незнакомец сидел на пляже под дождем. Теперь она постоянно думает, что он в ее сарае. Его присутствие ей приятно, но все же нервирует ее. Его пустота. Все пробелы и скобки. Но главным образом – мужественность. Недостаток информации о его личности каким-то образом очистил Фрэнка, создав эссенцию неразбавленной сексуальности. Его половая принадлежность не вызывает сомнений, а Элис… Ну, у Элис давно, очень давно не было секса, хотя она его очень любит. Вся ее жизнь была определена – и фактически уничтожена – сексуальными желаниями.

Она надевает очки для чтения и кладет карту Сен-Тропе под настольную лампу. Она уже набросала очертания розовых лепестков и теперь медленно, тщательно прорезает их скальпелем. Мысли о Сен-Тропе, о шезлонгах и охлажденном шампанском у бассейна, официантках в белых фартуках и загорелых мужчинах в плавках волнуют ее. Она почти слышит гомон приглушенных бесед, чувствует руки какого-то неизвестного любовника, втирающего крем в ее плечи, и вскоре эти анонимные руки становятся руками мужчины из сарая, Элис вспоминает, как они с легкостью разрезали толстый кусок фермерского тоста, который она ему сделала. Хорошие руки. Хорошие запястья. Потом она вспоминает его фигуру, чистую и сухую, в толстовке Кая, – оказалось, что у него впечатляющая фигура. Не слишком высокий, выше ее всего на несколько сантиметров, но крепкий. Без слабых мест. И его ореховые глаза, мягкие от неловкости и смущения.

Да, он казался смущенным… Но кроме того момента, когда она предложила отправиться в полицейский участок. Тогда он резко изменился. Волна страха и злости, ушедшая прежде, чем она успела что-то проанализировать, оставив ее в сомнениях, что это было на самом деле.

Она гонит прочь мысли о нем. Мужчины больше не входят в ее планы. Теперь ее приоритет – дети. Дети и работа. Она вырезает из карты лепестки и выкладывает их рядом друг с другом. Названия улиц наводят на мысли о пальмах, кабриолетах, отелях с полосатыми тентами и парковщиками-портье. Но она не должна завидовать. Здесь у нее есть столько всего! Даже пальмы на другой стороне залива. Целых две.

Звон медного колокольчика над дверью заставляет ее оторваться от своих мыслей. Он сопровождается клацаньем собачьих когтей по деревянным ступеням и буйным лаем. Элис перевешивается через стол, смотрит вниз и видит знакомый, покрашенный хной затылок Дерри Дайнз.

– Уже иду! – кричит Элис. Ей приходится с силой оттолкнуть собак он передней двери, чтобы добраться до ручки, и сдерживать их, чтобы они не сбили Дерри с ног.

– Привет, подруга. Чем обязана?

Дерри всматривается за плечо Элис с не слишком дружелюбным видом.

– Я встретила Жасмин, – сообщает она. – Она сказала, что этот человек с пляжа у вас дома.

Элис вздыхает и заправляет за ухо прядь волос. Она сердится на себя, что не предупредила детей держать пребывание в их доме Фрэнка в секрете. Она не против, что Дерри в курсе, но если узнает кто-нибудь другой…

– Не дома, – отрезает Элис. – Он в сарае.

Она распахивает дверь и придерживает собак, чтобы Дерри смогла войти.

– С ума сошла, – ворчит Дерри, проходя через гостиную и осматриваясь. – Жасмин сказала, он потерял память.

Убедившись, что там никого нет, она с довольным видом направляется в кухню.

Элис со вздохом плетется вслед за ней.

– Все не так плохо, как кажется.

– Я же говорила тебе, не лезть в это дело, – напоминает Дерри. – И ты пообещала, что не будешь, – она выглядывает в окно, выходящее на задний дворик и на сарай. – Господи, Эл, а если узнают в школе? Если… – она осекается и вздыхает. – Хватит. Вспомни прошлый год, Эл. Сколько можно приводить домой странных типов?

Элис прекрасно знает, о чем говорит Дерри, но совершенно не хочет этого слышать.

– Я же сказала. Он не дома. Он в сарае. И прошлой ночью мы заперли заднюю дверь на два замка.

– Дело не в этом. Вся история звучит сомнительно. Потеря памяти. Напоминает какую-то аферу.

Элис раздраженно цокает языком.

– Я тебя умоляю. Никакая это не афера. Вечно тебе мерещатся заговоры.

– Он сейчас там? – спрашивает Дерри, доставая из шкафа две кружки и включая чайник.

– Думаю, да. Не слышала, чтобы он уходил.

– Пригласи его сюда, – требует Дерри, опуская пакетик зеленого чая в свою кружку и «Эрл грей» – в кружку Элис.

Элис не двигается.

– Давай. Скажи, что мы поставили чайник.

– Ты ведь знаешь, что мне надо работать?

– Успеешь. Поработаешь потом. Это ненадолго.

Элис не спорит. Основа их дружбы с Дерри состоит в том, что Дерри всегда права.

Прежде чем открыть заднюю дверь, она проверяет, в порядке ли прическа. Прикладывает руку ко рту, выдыхает и морщится. Пахнет чаем. Шторы в сарае открыты, и она тихонько стучится в дверь.

– Фрэнк, – говорит она, – это я, Элис. Решила сделать перерыв в работе, может, хочешь выпить чашечку чая?

Никто не отвечает. Она стучит снова.

– Фрэнк?

Элис приоткрывает дверь и заглядывает в щелочку. Кровать убрана, толстовка и штаны Кая аккуратно сложены и лежат в ногах. Комната пуста.

– Ну, – говорит она Дерри несколько секунд спустя, – похоже, больше ты можешь не волноваться. Он ушел.

– Совсем ушел?

– Не знаю.

Элис оглядывает кухню и замечает в сушилке для посуды кружку, из которой он пил чай. Она высматривает какую-нибудь записку, но ничего нет. Ее охватывает грусть и тяжкое разочарование. А потом приходит беспокойство, жгучая тревога и страх. Она вспоминает его ореховые глаза, густые и курчавые волосы, его уязвимость. И не может представить его неизвестно где, в полном одиночестве. Просто не может.

– Ну, – говорит Дерри, – будем надеяться. Он тебе совершенно ни к чему.

– Да, наверное, – отвечает Элис.

Он чувствует себя словно на конвейере, влекомым куда-то внешними силами. Пыльным мешком, который кто-то тащит по улице. Видит впереди скамейку и направляется к ней, чуть не столкнувшись с велосипедисткой, везущей целую корзину овощей. Она странно на него смотрит, и он подозревает, что выглядит также безумно, как себя чувствует.

После завтрака, когда он лежал на кровати в сарае Элис, его посетили не то чтобы воспоминания, но сильные эмоции, вроде тех, что возникли, когда Элис предложила обратиться в полицию. Жуткие темные волны обреченности. Чувство, что где-то что-то сильно поломалось и он никак не может это починить. Но помимо этого, были и вспышки яркой белизны, словно отражение солнца в проезжающей мимо машине, моментально ослепляющее и сбивающее с толку, а за вспышками следовали картинки, он знал – это кусочки пазла, их нужно только правильно сложить.

Он должен идти дальше. Найти то, что привело его в этот северный приморский городок. Но, поднявшись на ноги, он чувствует очередную белую вспышку и снова валится на скамейку. Изо всех сил сжимает веки, отчаянно пытаясь найти края спрятанной в сознании картинки. И наконец видит. Полосатый шест карусели, раскрашенная в пастельные оттенки лошадка, девушка с каштановыми волосами – она то поднимается, то опускается, с улыбкой машет рукой и, наконец, исчезает.

Он радуется яркости картины, после стольких часов пустоты.

– Черт! – говорит он сам себе. – Черт побери!

Вскакивает со скамейки, охваченный желанием подойти к побережью, перейдя дорогу. Смотрит на полумесяц пляжа, пустынный этим прохладным апрельским днем, и пытается найти в этом пейзаже что-нибудь, перекликающееся с моментом, который он вспомнил. Но в голову ничего не приходит, и он направляется к ступеням, ведущим на пляж. Проводит рукой по крашеным металлическим перилам – несколько кусочков краски отваливается под его ладонью. Он осторожно ступает по песку, вдыхая запах рыбной требухи и соли. Бывал ли он здесь раньше? Возможно ли такое? И если да, то почему? И когда? И кто эта девушка на карусели, улыбающаяся, красивая девушка, увлеченная происходящим, но не замечающая его взгляда?

При мысли о девушке его снова охватывает обреченность. Тело словно перестает ему принадлежать и отрыгивает яйца и тост, которые приготовила для него Элис. Его охватывает слабость и начинает трясти. Он возвращается на место, выбранное в первые несколько часов пребывания в Рэдинхауз-Бэй, и снова сидит на пляже, глядя на воду, словно ожидая, что океан ему что-нибудь подскажет.

 

9

1993

За сырым началом отпуска последовали три теплых солнечных дня. А если день солнечный, значит, он проходит на пляже. За коттеджем «Рэббит» пляж был узким и каменистым, полным сияющих луж и рыбацких лодок. В детстве они любили проводить там дни, лазая по илистым камням в пластиковых туфлях и зюйдвестках. Но теперь, повзрослев, они предпочитали собрать полотенца, крем от солнца, ширму от ветра и раскладные стулья и пройти полкилометра через город до более широкого песчаного пляжа за центральной улицей. Здесь было вырубленное в скалах кафе, где продавали фастфуд, мороженое и пиво в пластиковых стаканчиках. А еще здесь были душевые кабины и разные развлечения для маленьких детей. На пляже всегда дежурил спасатель. Конечно, ничего особенного, но для маленького городка вроде Рэдинхауз-Бэй – очень даже ничего. И потому они отправились туда утром во вторник, хотя для купания было еще прохладно. На Тони были джинсовые шорты и расстегнутая рубашка с коротким рукавом, на Пэм – бриджи и мешковатая футболка с нарисованной собачкой, на Грее – шорты для серфинга с гавайским принтом, а на Кирсти – черный купальник-бикини с завязками на шее и джинсовая юбка. И они встретили его. Того типа. Грей не мог думать о нем как о «парне». На вид ему было лет восемнадцать. Но в отличие от Грея он не был обременен семьей.

Он был там и в воскресенье, и вчера: лежал один, растянувшись на белом полотенце в черных шортах, в темных очках, с книжкой и плеером. Периодически он поднимался, обхватывал ноги руками и угрюмо смотрел на море. Он сидел так близко, что Грей мог разглядеть на его спине отпечатки от полотенца, почувствовать в каждом дуновении бриза аромат его лосьона после бритья и услышать жесткий бит «Сайпресс-Хилл» в его наушниках. Он вторгался в их личное пространство всего на несколько сантиметров, но Грей чувствовал его всеми фибрами своего существа.

Теперь парень встал к ним спиной, нарочито потянулся, поработав по очереди каждым набором хорошо накачанных мышц. Потом, изображая безразличие, потер щетину на подбородке, словно он один обладает достаточным количеством тестостерона для того, чтобы отрастить такие густые волосы на подбородке. Он медленно прошел мимо них и направился к пляжному кафе, где заказал маленькое пиво и выпил его залпом, положив локоть на стойку и беззастенчиво пялясь на Кирсти.

– Я смотрю, твой поклонник снова здесь, – заметил Тони, высунувшись из-за газеты.

Кирсти пожала плечами и опустила взгляд.

– Он не мой поклонник, – робко пролепетала она.

Тони только ухмыльнулся и снова уткнулся в газету.

– Он очень симпатичный, Кирст, – заметила Пэм, и Кирсти яростно на нее зашипела.

– Он не слышит, – заверила Пэм. – Он далеко, в баре.

– По-моему, какой-то урод, – заявил Грей.

Пэм посмотрела на него с осуждением.

– Вовсе не обязательно воспринимать все так серьезно, Грэхем.

– Я и не воспринимаю ничего серьезно. Просто выражаю свое мнение. Мне кажется, что он урод. Вот и все.

Краешком глаза Грей наблюдал, как он сжимает в кулаке пустой стаканчик из-под пива и бросает его в урну, словно в очередной раз демонстрируя повышенный уровень мужских гормонов. Он был симпатичным, это Грей признавал. Симпатичным и спортивным. Старше Грея всего на год или около того, но куда более зрелый и физически вполне сформировавшийся. Но его мотивы были для Грея загадкой. Почему Кирсти? На пляже было полно девушек-красоток, подходящих ему, – в настоящих бикини, с крашеными волосами, большими сережками и розовой помадой. Девушек, которые не сидели с мамой, папой и старшим братом и не ели моллюсков зубочисткой из пластикового стаканчика.

Парень медленно вернулся к своему белому полотенцу, пройдя в нескольких сантиметрах от Кирсти, и Грею пришлось побороть желание подставить ему подножку и ударить его. На самом деле, размышление над этим сценарием принесло ему такое удовольствие, что он прокрутил его в голове несколько раз и наконец не удержался от смешка.

– Что такое? – спросила Кирсти.

– Да ничего.

И нет, Грей не завидовал. С чего бы Грею завидовать? Грей был высоким, по-мальчишески довольно симпатичным и стройным. Девушки говорили ему, что он милый. Вообще-то, девушки ему много что говорили. В основном о других парнях, но дело не в этом. Дело в том, что они ему доверяли. Девушкам нравился Грей, а Грею нравились девушки. Возможно, иногда нравились не в том смысле, в каком они думали. Возможно, иногда в немного более порочном смысле, ночью, в одиночку под одеялом. Но все равно – он был уверен, что этот парень не смог бы нормально поговорить с девушкой, даже если бы от этого зависела его жизнь. Грей сомневался, что он вообще умеет разговаривать.

И в тот самый момент, когда в голове Грея пронеслась эта мысль, парень повернулся, посмотрел на него, посмотрел на Кирсти, посмотрел на их родителей и спросил голосом из фильмов о Джеймсе Бонде:

– Хорошо, когда светит солнце, правда?

Все члены семьи, как перепуганные животные, повернулись на это неожиданное начало беседы. Их мама положила руку на ключицу и сказала голосом, которого Грей прежде никогда не слышал:

– Конечно, правда.

Он заметил, как Кирсти бросила на их маму убийственный взгляд и опустила глаза, густо покраснев.

– Вы здесь на каникулах? – задал он дурацкий вопрос.

Тони кивнул.

– Мы из Суррея, – он всегда говорил так в тех случаях, когда не хотел упоминать Кройдон. – А ты?

– Харрогейт. Я приехал сюда с тетей. У нее недавно умер муж, и она не хотела ехать одна.

– Ой, – охнула Пэм, – очень жаль твою тетю. Ты молодец. Не каждый молодой человек согласился бы пожертвовать каникулами ради родственницы.

– Ну, она хороший человек. И очень меня поддерживала. Плюс ко всему, у нее потрясающий дом, – он улыбнулся и показал на другую сторону залива, где по мере продвижения его пальца дома становились все больше и больше, пока он не остановился на величественном особняке: светлые стены, высокие окна, и все это в окружении тополей и тисов.

– Ого! – восхитилась Пэм. – Нам всегда было любопытно, кто там живет – да, Тони?

Тони кивнул.

– Мы думали, может, кто-то из членов королевской семьи.

– Вовсе нет. Мой дядя сделал состояние на свиноводстве. В основном на беконе, – он улыбнулся. – И это только их летний дом. Видели бы вы, где они живут в другое время!

Родители Грея впечатленно закивали.

– Ой, – парень приблизился к ним и протянул руку. – Кстати, меня зовут Марк. Марк Тейт.

– Приятно познакомиться, Марк, – с легким хрипом произнес Тони, приподнявшись со своего шезлонга, чтобы дотянуться до руки Марка. – Я Энтони Росс – Тони. Это Пэм, моя жена, Грэхем, мой сын, и Кирсти, моя дочь.

– Грей, – пробормотал Грей. – Не Грэхем. Грей.

Но парень по имени Марк не слушал его. Он не сводил взгляда с Кирсти с улыбкой на лице, которая, по мнению Грея, подозрительно напоминала победную. Словно его «спонтанная» беседа с их семьей была не простым эпизодом дружелюбного общения, а первым блестящим ходом намного более серьезного плана.

Он наблюдал, как родители оживленно беседуют с молодым человеком, как будто это – принц Чарльз на официальном визите, а не незнакомец с надменным голосом, у которого нет абсолютно никаких причин с ними общаться. А потом он посмотрел на Кирсти. Она – и это действительно было единственным словом, которым Грей мог описать происходящее, – расцветала. Прямо у него на глазах. Пристальное внимание этого мужчины заставляло ее выплеснуться наружу, раскрыться. Ее глаза блестели. Она просто сияла.

– Знаете что, – сказал Марк, – вам нужно прогуляться до нашего дома. Посмотреть. Тетя приготовит пирог.

– Что ты, мы не можем ее беспокоить, когда у нее такое горе, – сказала Пэм.

– Нет-нет, она будет рада. Честно. Она очень общительный человек, и ей там одиноко. Собственно, почему бы вам не зайти сегодня? Приходите к четырем.

Что? Грей не поверил собственным ушам. Что?

Его родители улыбались и говорили вещи вроде: «Ну, если твоя тетя действительно не против» и «А что нам принести?».

И вот план удался.

Грей поверить не мог.

Марк надел чистую футболку и шорты, с военной четкостью свернул полотенце и убрал в сумку. Прежде чем уйти, он повернулся к ним, слегка поклонился и уточнил:

– В четыре? Да?

Родители Грея отчаянно закивали и сказали:

– Да-да, спасибо.

И он ушел.

– Да уж, – прокомментировала Пэм, – неожиданный поворот.

– Это точно, – согласился Тони. – Но похоже, мы получим бесплатный чай.

Грей сидел, сжав челюсть, и думал о том, что бесплатного чая не бывает, и за него непременно придется заплатить какую-то цену, но его родители слишком глупы, чтобы это понять.

 

10

Мама переводит Лили сто долларов. Она использует часть денег на билет на поезд до Лондона в пятницу днем, чтобы зайти в офис Карла и попытаться отыскать его следы. Она впервые едет в Лондон одна. Автомат по продаже билетов приводит ее в замешательство: как все это работает? Она отстаивает небольшую очередь в кассу.

– Здравствуйте, – говорит она, подойдя к окошку, – мне нужно в Лондон. Вы можете помочь?

Мужчина серьезно смотрит на нее.

– Туда и обратно?

– Да, – отвечает она. – Я вернусь. Попозже.

Теперь мужчина улыбается, и она понимает, что сморозила глупость.

Он берет у нее купюру в двадцать фунтов, распечатывает два билета, дает их ей вместе со сдачей и говорит:

– Третья платформа. Через семь минут.

Она забирает билеты и деньги и отвечает:

– Хорошо, спасибо.

В поезде она наблюдает, как снаружи мелькают картины ее нового мира: зеленые и желтые поля, задворки промышленных кварталов, ряды домов из красного кирпича с одинаковыми детскими игрушками на узких клочках газонов. Этот мир ей незнаком. Она знает только Карла. Она прикрывает рот костяшками пальцев, чтобы сдержать горестный всхлип. Плакать нельзя. Только не здесь, не в поезде с чужими людьми. Она смотрит в окно решительным взглядом – твердым, как сталь.

Она уже бывала в офисе у Карла. Это было во время одного из уик-эндов, проведенных в Лондоне, – до того как они поженились. Они остановились в отеле в Вест-Энде и ужинали в ресторане над Лондоном, с потрясающим видом на столицу. Он спросил: «Хочешь посмотреть, где я работаю?», а она пожала плечами и ответила: «Ну давай».

Это невысокое, симметричное здание, с фасадом из черного стекла и матовой стали. Посередине – большая электронная вращающаяся дверь, а за ней – отделанное хромом и черным цветом фойе со стальным фонтаном на задней стене. Она смотрит на часы. Четыре часа сорок минут. Через двадцать минут наступит время, когда Карл уходил с работы. Она подождет здесь и поиграет в телефоне.

Без пяти пять она представляет, как Карл выключает компьютер, берет со спинки стула пиджак, щелкает металлическими застежками на портфеле, прощается с коллегами (прощается ли? Говорит ли Карл «до свидания»? Может, и нет. Карл не из тех, кто будет выкрикивать «до свидания». Может, просто поднимает руку. Или бросает «до завтра»). Представляет, как он ждет лифт, смотрит на телефон, поправляет прическу. Мысленно считает до двадцати и представляет, как он заходит в лифт, как раздаются тихие сигналы – динь-динь, – когда они проезжают этаж, как он выходит в фойе, проходит через вращающиеся двери, и тогда она встает и начинает двигаться. Виктория совсем рядом, всего в двух минутах. Она находит в расписании поезд Карла, на 5:06 в Восточный Гринстед, и спешит на четвертую платформу. По дороге Лили всматривается в лица людей, идущих тем же путем. Знакомы ли они с Карлом? Узнают ли его? Один и тот же поезд, одно и то же время, каждый день?

Она заходит в поезд и садится. Напротив нее сидит мужчина. Она делает вдох и нащупывает в сумке фотографию Карла.

– Простите, – начинает она, и голос ее звучит жестче, чем она хотела, – вы не могли бы помочь?

Мужчина смотрит на нее с нескрываемым подозрением, и она понимает: он думает, что сейчас она попросит денег.

– Это мой муж, – она придвигает к нему по столу фотографию, – он ездил на этом поезде каждый день, а теперь исчез.

Мужчина немного отстраняется. Он по-прежнему думает, что она собирается просить денег. Она сдерживает желание ему нахамить.

– Он пропал без вести, – продолжает она. – Официально. Полиция в курсе.

Он поднимает одну бровь и выдавливает:

– Я-ясно.

– Вы его не узнаете? – сурово спрашивает она.

Он смотрит на фотографию и качает головой:

– Никогда раньше не видел.

– Спасибо. – Лили берет фотографию и запихивает в сумочку. Ее лицо пылает, и она чувствует, как на ключицах от гнева проступают пятна. Она проходит на следующее свободное сиденье и оказывается в компании трех подвыпивших подруг, от которых разит пивом и сигаретами. Наверное, к ним обращаться не стоит: они разговаривают очень громко и быстро, и к тому же они ездят явно нерегулярно, а ей нужны постоянные пассажиры. Справа от нее – мужчина в костюме. Она достает фотографию и задерживает дыхание.

– Простите, – начинает Лили и говорит быстро, чтобы не дать ему времени на преждевременные выводы, – у меня пропал муж. Он ездил на этом поезде каждый вечер. Вы его не узнаете?

Мужчина достает из кармана пиджака очки, берет фотографию, рассматривает ее и отдает обратно.

– Боюсь, что нет, – у него мягкий, глубокий, спокойный голос. Лили сразу расслабляется. Она благодарит его с теплой улыбкой и продолжает свой путь из вагона в вагон, от пассажира к пассажиру, и ее уверенность растет с каждым разговором. Оказывается, в большинстве своем люди добры, а улыбка очень располагает британцев. Хотя Лили не свойственно улыбаться без повода. Улыбки – для друзей, детей, для шуток и семьи. А не для незнакомцев на поездах. Но она не перестает улыбаться, и вскоре поезд прибывает в Окстед – к тому моменту она успевает опросить минимум тридцать человек, и минимум тридцать человек отвечают: «К сожалению, нет». Некоторые даже задают вопросы: «А как его зовут?», «Когда он пропал?», «Искренне желаю вам удачи».

У турникетов она ищет последнего человека, который мог увидеть, как выходит со станции Карл. Контролера. Но контролера нигде нет, только турникеты. Лили вздыхает. Он возлагала на этого человека последние надежды. Потом она начинает долгий путь домой. Он пролегает мимо нескольких магазинов, и, воодушевившись приветливыми людьми с поезда, она заходит внутрь, улыбается, показывает фотографию, задает вопрос. Продавец пивной лавки узнает Карла, говорит, что тот иногда заходил за бутылкой вина.

– Симпатичный парень, – замечает он.

Лили кивает:

– Да.

Когда магазины заканчиваются, она пересекает центральную улицу, проходит по маленьким улочкам с красными домами, пересекающимся сложным образом – слева направо, слева направо, – и выходит на еще одну главную улицу, где находятся супермаркет и сетевые магазины, куда она иногда выходит пообедать, если в квартире становится совсем одиноко, где она иногда сидит в «Старбаксе» и читает газету, чтобы было о чем поговорить с Карлом, когда он вернется домой. Последний отрезок пути – самый тихий. Широко расставленные маленькие домики, которые, как говорит Карл, называются бунгало, и подъездные дорожки. Ни магазинов, ни людей. А потом – короткая часть дороги, где строится очередной новый квартал. Судя по большому щиту, висящему снаружи, он будет называться «Бульвар Вульфс Хилл». Карл смеется каждый раз, когда его видит: «Бульвар в Окстеде. Что за чушь».

Лили ненадолго останавливается и смотрит на квартал. Там никого нет. И она никого не видела там с тех пор, как сюда приехала. Строительство первых домов уже закончено. Они застеклены и отделаны. Строители перешли на второй блок, там – лишь голый скелет из балок и листов пластика. Солнце зашло, вечернее небо окрасилось в бархатно-синий цвет, мимо нее проезжают машины, освещая пространство золотыми вспышками. Она одна на этой дороге. Лили почему-то становится не по себе. Она снова смотрит на новый квартал и видит мерцающий огонек в окне первого этажа.

Она отворачивается и идет домой. Этот огонек почему-то ее тревожит. Она расскажет о нем полной даме-полицейской. Может, это что-то важное, а может, нет. Но больше ей пока рассказать не о чем.

Она звонит полицейской, как только заходит домой.

– Алло, миссис Трэвис?

– Полицейская Трэвис.

– Да. Простите. Полицейская Трэвис. Это миссис Монроуз. Жена Карла Монроуза.

– Я поняла. Похоже, вы читаете мои мысли. Я как раз собиралась вам звонить. Нам нужен компьютер вашего мужа. Похоже, он заказал свой паспорт нелегально, через Интернет. Мы хотим проверить историю его браузера и почту.

– Я не понимаю, о чем вы.

На другом конце провода сотрудница полиции выдерживает красноречивую паузу, намекая, что она считает Лили недалекой занудой.

– Такие паспорта делаются на заказ и стоят очень дорого, их заказывают в самых темных и глубоких уголках Интернета. Вашему мужу пришлось общаться с весьма гнусными людьми. И, вероятно, довольно долгое время. Нам нужно найти этих людей. И в этом нам поможет компьютер вашего мужа.

– Но чем это поможет в поисках моего мужа?

Снова красноречивая пауза.

– Ну, это, конечно, не прямая нить, но, возможно, они что-нибудь знают. Может даже, они имеют отношение к его исчезновению. Например, он должен им деньги или пригрозил их выдать.

Лили снова вспоминает мерцающий огонек в окне новостройки. Ее бросает в холод, потом в жар. Бандиты. Преступники. Такого ей и в голову не приходило.

– Знаете, – говорит она, – возможно, это не важно, но вечером я заметила свет в новом здании, построенном рядом с нами. Всего один огонек. В одном-единственном окне. Хотя там никто не живет. И я подумала…

Она умолкает. Что она подумала? Она сама не знает. Ей было жутковато. Вот и все. Жутковато и холодно.

– Даже не знаю, – продолжает она. – Это показалось мне странным.

– Ясно, – отвечает Беверли и снова резко переходит на интересующую ее тему. –  Вы сейчас дома? Я могу приехать? Забрать компьютер?

– Да. Конечно. Только у меня нет его пароля.

– Для этого у нас есть специалисты. Не проблема.

– Ну, тогда хорошо. Когда вы приедете, может, мы сходим на стройку? Проверим ту квартиру? Со светом?

– Не уверена, что смогу найти время. Но постараюсь.

Беверли приезжает с молодым человеком в штатской одежде и в больших очках. Он проводит невероятно много времени в свободной спальне, где стоит компьютер, а взволнованная Лили тем временем сидит на краю кровати, обхватив локти и уставившись на часы на стене.

– Что он там делает? – спрашивает она у Беверли.

– Всего лишь формальная процедура. Мы не можем просто его отсоединить.

Лили кивает. Проходит еще несколько минут. Она слышит, как открываются и закрываются ящики. Потом сотрудник появляется в дверях и спрашивает у Лили:

– У вас есть ключ? К нижнему ящику стола?

– Нет, – отвечает она. – Я искала его два дня. Думаю, он на связке ключей Карла.

– Вы не против, если я его вскрою? Проверю, нет ли чего внутри? Карт памяти или вроде того?

Лили напрягается. Она представляет, как Карл заходит в квартиру и видит огромную грязную дыру в своем новом шкафу из ИКЕА. Но потом вспоминает: Карл ее обманывал. Она даже не знает его настоящего имени. Он держал запертый ящик в их общем доме. Брал ключ с собой на работу. На это должна быть причина.

– Да, – отвечает она. – Хорошо. Но, пожалуйста, поаккуратнее.

Молодой человек улыбается и возвращается в комнату. Через десять секунд она слышит высокий вой дрели. Молодой человек появляется опять, с визитницей в руках.

– Ну, – весело говорит он, словно в ситуации нет ничего необычного, – все готово. Вы закончили?..

Он смотрит на листок бумаги, который выдал ей раньше, с персональными вопросами: памятные даты, имена домашних питомцев, имена родителей, прозвища, памятные места.

– Да, – она пододвигает листок к нему, и он вкладывает его в визитницу.

– Прекрасно, – говорит он и обращается к Беверли: – Готово.

Она медленно встает.

Они вместе идут к двери, и Беверли произносит:

– До связи.

Никаких упоминаний о квартире с мерцающим огоньком.

После их ухода Лили на какое-то время замирает на месте. Она оглядывает квартиру, как делала сотню раз с тех пор, как Карл не вернулся домой во вторник вечером. Сначала она замечала лишь его отсутствие. Но теперь – видит его обман. Она медленно идет в свободную спальню и опускается на колени, чтобы изучить содержимое закрытого ящика.

 

11

– Ой, – говорит Элис, – ты вернулся.

На часах почти десять вечера, и он стоит на пороге в куртке Барри, подсвеченный облаком белого света, с видом самого усталого человека на свете. Его не было тридцать шесть часов.

– Да, – говорит он. – Если ты не против.

– А разве у меня есть выбор? Где ты был? – спрашивает Элис.

– На пляже.

– Все это время?

– Да, ну, большую часть. Я спал там прошлой ночью.

– Чем тебя так привлекает этот пляж? Я думала, к тебе вернулась память и ты уехал домой.

– Ну, кое-что есть, – он тоскливо смотрит ей за плечо. – Я кое-что вспомнил. Кое-что важное.

Он снова бросает тоскливый взгляд, она сдается и распахивает перед ним дверь, чтобы он мог войти. Достает две банки пива, и они рядышком усаживаются на диван, Сэди устраивается в ногах, Хиро – у Элис на коленях, Грифф – тактично соблюдает дистанцию.

– Дети спят? – спрашивает мужчина.

– Маленькая да, остальные пялятся в экраны.

В этот момент ее телефон издает какой-то звук. Жасмин зашла через телефон Элис в свой Инстаграм. Где-то кому-то понравилось то, что Жасмин туда выложила. Значит, телефон Элис продолжит трещать ближайшие десять минут, пока все знакомые Жасмин не оценят ее публикацию. Элис представляет море безличных пальцев, хладнокровно тыкающих в сердечки. Она вздыхает.

– Что это? – спрашивает Фрэнк, глядя на айпад.

– Гостиная моих родителей. В Лондоне.

Он кивает. Словно понял, о чем речь.

– У них у обоих старческое слабоумие, – поясняет она. – К ним приходят сиделки, но никто не присматривает за ними круглосуточно. Но, поверь, за ними нужно приглядывать. У моей сестры такое же приложение. Мы с ней надеемся, что так сможем продержать их дома подольше. Потому что альтернатива… Просто немыслима.

Она натянуто улыбается, до сих пор не в состоянии поверить, что меньше двух лет назад ее родители планировали путешествие к Великой Китайской стене, а теперь ни один из них не в состоянии распланировать даже поход до ванной.

– У меня очень странная жизнь, – говорит Элис.

– У меня тоже, – отвечает он, и оба смеются.

Она не ожидала, что испытает такое облегчение, когда увидит его на пороге своего дома. Она очень старалась быть жесткой, но на самом деле боролась с искушением заключить его в объятия и сказать: «Слава богу, ты вернулся». А теперь она благоразумна и невозмутима, потому что это – ее обычный подход к жизни, что иногда не исключает заключение окружающих людей в объятия.

– Итак, что ты делал?

Фрэнк улыбается и вертит в руках банку пива.

– Я предположил, что приехал в этот город не просто так. Понимаешь, я ведь купил билет. Дошел до пляжа. Это не может быть случайностью. И я подумал, может, прогулка по окрестностям пробудит что-нибудь в моей памяти.

– И как?

– Да! – его ореховые глаза загораются. – Я вспомнил девушку на карусели! Такой старомодной, с лошадками, прыгающими вверх и вниз? – он с сомнением смотрит на нее, словно неуверен в собственных словах, и Элис ободряюще кивает.

– Паровая ярмарка. Приезжает сюда каждое лето.

– Да! – он выглядит довольным. – Значит, это может быть правдой?

– Да. Вполне. А кто эта девушка?

– Не знаю. Но у нее каштановые волосы, и она очень молодая, я бы сказал – подросток.

– Нет никаких предположений, кто это может быть?

– Нет, но произошла странная вещь. Я спустился к пляжу возле центральной улицы, потому что был уверен, что видел девушку на карусели именно там…

– Она проходит именно там.

Он улыбается.

– Ярмарка?

– Да, на пляже, у центральной улицы! И что случилось, когда ты туда спустился?

– Меня вырвало.

– Что, буквально?

– Да. Совершенно неожиданно. А потом я опять не мог двигаться. Как в среду. Я сел и смотрел на море, на мое сознание снова опустился мрак, люди приходили и уходили, но я словно отключился ото всего. А потом, буквально недавно, когда стемнело, я вспомнил кое-что еще. Я вспомнил… – у него трясутся руки, – как человек прыгнул в море, здесь. Это точно случилось здесь. Было темно, я видел на воде лунный свет, человек плыл и плыл, и я должен был плыть за ним, но не мог, потому что… Я не знаю почему… – он массирует правое запястье левой рукой. – Я просто не мог.

Он смотрит на Элис, моргает, и она вспоминает молодого человека, зашедшего в море несколько лет назад.

– Я тоже это видела. Три года назад. Я видела человека, заходящего в море. Он снял одежду, аккуратно сложил и просто шел, пока его голова не скрылась под водой. Может…

– Нет, – он качает головой. – Нет. Тот был одет. На нем были джинсы. И рубашка. И… У него было что-то с собой. Он держал в руках что-то большое. И он не заходил. Он прыгнул. Словно пытался от кого-то убежать.

– От кого?

– Не знаю. Но такое ощущение, что от меня.

 

12

1993

Дом тети Марка был во всех смыслах самым шикарным частным домом из всех, где Грею приходилось бывать. Он был обставлен в стиле, который его мать называла «претенциозным», и казалось, состоял из множества зеркал в позолоченных рамах и высоких ваз с пышными лилиями. У двери их встретили три терьера и Марк в белой рубашке с поднятым воротником, аккуратных синих джинсах и босиком. Когда они прошли сквозь огромную переднюю дверь, он поприветствовал их бурно, как старых друзей, и повел через круглый холл в заставленный пальмами зимний сад, который называл «оранжереей», где за низким столиком, заставленным пирогом и чайными чашками, сидела очень привлекательная женщина средних лет с тщательно уложенными волосами.

Она встала, улыбнулась и сказала:

– Здравствуйте! Вы пришли! А то я подозревала, что Марк всех вас придумал! Честное слово. Смешной мальчик. Вернулся два часа назад с сумкой, полной муки и яиц, и сказал, что мы должны испечь пирог, потому что придут гости!

У нее был мягкий, приятный акцент, как и у племянника, но Грей не мог не заметить легких ноток истерии в ее манерах. Интересно, это ее нормальное состояние или реакция на странную, обгоревшую на солнце семью, внезапно заявившуюся в ее безупречный дом.

– Но, как бы то ни было, вы здесь, – продолжает она, укрепляя впечатление Грея, – добро пожаловать. И, пожалуйста, прошу вас, садитесь.

Она расправила свою плиссированную юбку и снова села.

– Кстати, меня зовут Китти.

Она пожала им руки, и они представились. Грей заметил, что ее взгляд задержался на Кирсти чуть дольше, чем на остальных. Она нарезала пирог дрожащими пальцами с безупречным маникюром и принялась расспрашивать про коттедж «Рэббит» и их планы на оставшуюся часть поездки. Грей ерзал на стуле из ротанга, смотрел в окно, на идеально ухоженный сад, и задавался вопросом, что они вообще тут делают.

– Марк – очень хороший мальчик, – рассказывала Китти. – У меня, к сожалению, нет своих детей, – она прижала руку к ключице фарфорового цвета, – и поэтому я все время «одалживала» Марка и его сестру. Они мне как родные, и Марк прекрасно умеет за мной присматривать, – она погладила его по руке, он ей снисходительно улыбнулся, и воцарилась первая из нескольких неловких пауз.

– Ну, – разбивает ее Тони, – должен сказать, внутри этот дом не менее потрясающий, чем снаружи.

– Спасибо, Тони, – ответила она. – За эти годы мы провели здесь много счастливых дней.

Она погрустнела – очевидно, вспомнила о недавно почившем муже.

– Как давно он вам принадлежит? – поинтересовалась Пэм.

– Ох, – ее пальцы нащупали золотое ожерелье, – уже лет двадцать или около того. Мы купили его у писательницы. Когда соберетесь уходить, можете заглянуть по дороге в библиотеку – под ее романы там специально выделена целая полка. Своего рода мемориал. Хотя я ни одной не читала. Такая литература не в моем вкусе. Исторические любовные романы, – похоже, это ее слегка смущает. – Итак, Грэхем.

– Грей, – поправляет он. – Все зовут меня Грей.

– Кроме меня, – добавляет Пэм.

– Грей. Сколько тебе лет?

– Семнадцать.

– Значит, ты еще учишься в школе?

– В колледже.

– А ты, Кирсти?

– Мне пятнадцать.

Китти приподняла тонкую бровь.

– Совсем юная, – рассеянно заметила она.

Кирсти кивнула и густо покраснела.

– А ты, Марк? – спросил Тони. – Сколько тебе лет?

– Девятнадцать.

– И чем ты занимаешься?

– Учусь в колледже. Бизнес.

– Здорово, – восхищается Пэм. – Кем надеешься стать?

– Миллионером.

Он сказал это с совершенно серьезным лицом, и Грей чуть не подавился чаем.

– Ого, – сказала Пэм.

– Здорово, – заметил Тони. – Похвальные устремления.

Губы Китти превратились в прямую линию, она упорно молчала.

– Ой! – воскликнула Пэм, поворачиваясь на стуле и выглядывая в окно оранжереи. – Павлин!

И действительно, там, на лужайке, стоял павлин и тряс переливчатым веером перьев, как танцовщица в шоу.

– Ну, это просто вишенка на торте, – рассмеялся Тони. – Павлины!

– Знаю, – устало отозвалась Китти. – Это уже клише. Но у писательницы жила пара этих птиц, и я к ним как-то привыкла. Когда они умерли, я купила новую пару. На удивление приятная компания. У меня есть и другие животные. Ослик. Шетлендский пони. Когда столько места, хочется чем-то его заполнить.

Китти заметила, как засветилась Кирсти, услышав про ослика и пони, и предложила:

– Марк, может, отведешь детей к животным?

– Эм, спасибо, не надо, – отказался Грей, задетый, что его назвали «ребенком».

Марк посмотрел на его сестру:

– Кирсти?

Она кивнула и поднялась, завернув кулаки в рукава, полностью соответствуя понятию «ребенок». И пока Грей наблюдал, как Марк уводит его сестру из комнаты, как они исчезают за дверью, и слушал, как в коридоре разносится и стихает эхо их голосов, он почувствовал мучительную тревогу. Он посмотрел на маму, потом на папу, потом снова на маму, но оба были слишком увлечены попытками поддержания беседы с женщиной, с которой у них не было ничего общего.

Что с ним не так, с этим парнем? Почему рядом с ним у Грея внутри трезвонят все сигналы тревоги? Все дело в деталях, решил он. Босые ноги, аккуратно расчесанные и уложенные волосы, сомнительная связь с холодной, скорбящей тетей, слишком ранние разговоры о том, что он станет миллионером. К тому же вульгарные взгляды на пляже и непонятное приглашение на чай. Все эти детали не вязались между собой. Не могли соединиться ни в один знакомый Грею тип людей. А Грей знал немало странных людей. Кройдон был ими просто переполнен.

Он снова посмотрел на родителей, а потом в окно, на лужайку, где увидел уходящие фигуры его сестры и Марка, дружно бредущие вдаль – Марк смеялся, а Кирсти повернулась к нему, улыбаясь. Потом они ушли, но павлин по-прежнему стоял на месте, мерцая перьями на хвосте и глядя Грею прямо в душу.

 

13

Пиво быстро заканчивается. Элис хотела пить, и Фрэнк, как оказалось, тоже. Она достает еще пару банок, а когда они заканчиваются и пива больше не остается, она опускается на колени и достает из шкафа бутылку скотча. Скоро полночь, и обычно в это время Элис смотрит на часы и представляет, как истекают ее драгоценные семь часов. Но сегодня время ее не интересует. Время к делу не относится.

Она поднимается на ноги и лезет за бокалами.

– Мам?

Она оборачивается, услышав голос Жасмин.

– Что ты делаешь?

– Достаю виски, – отвечает она.

– Для него?

– Для Фрэнка. И для себя.

Жасмин поднимает левую бровь.

– Фрэнк – даже не его настоящее имя.

– Да, – спокойно отвечает Элис, – но это лучше, чем ничего.

– Что он вообще здесь делает? Я думала, он ушел.

– Да, я тоже. Но он вернулся.

Жасмин кивает, прикусывает щеку и говорит:

– Будем надеяться, никто не узнает.

Элис вопросительно смотрит на нее.

– Кай и Романа. И Дерри. Думаю, тебе стоит предупредить их, чтобы они никому о нем не рассказывали. Ну, на всякий случай…

Элис оживленно кивает. Ей совсем не хочется сейчас это обсуждать.

– Уже поздно. Иди, тебе надо поспать.

– Завтра занятий нет, – возражает Жасмин, подавляя зевок.

– Да. Но все равно. Уже поздно, – Элис зажимает бокалы между пальцами, держа бутылку скотча в другой руке. Она хочет, чтобы дочь ушла. – Ну, давай, – с деланой строгостью торопит она. – Иди спать.

Жасмин смотрит на нее долгим, странным взглядом, словно собираясь сказать что-то важное, словно в ее юном разуме жужжат непостижимые мысли. Но потом наконец она качает головой, вздыхает и говорит:

– Спокойной ночи, мама. Будь осторожна.

Эти слова эхом звучат в голове Элис, пока она несет виски и бокалы в гостиную. Будь осторожна. Она сомневается, что хочет быть осторожной.

Во время ее отсутствия Хиро залезла к Фрэнку на колени, но, похоже, ему немного тяжеловато под весом тридцатипятикилограммового стаффа.

– Любишь собак? – спрашивает Элис.

Фрэнк улыбается:

– Похоже на то.

– Ну, особо не зазнавайся. Хиро любит всех. Она обожает внимание. А вот его расположения добиться не так-то просто, – она указывает на Гриффа, сидящего с осторожным и бдительным видом и переводящего взгляд шоколадных глаз с Элис на Фрэнка и обратно, словно понимая, о чем они говорят. – Он очень недоверчивый. Хочешь, сниму ее с твоих колен?

– Нет, – он качает головой. – Это мило. Ее увесистость… Вселяет уверенность.

Она наливает себе и ему по щедрой порции виски и передает Фрэнку бокал.

– Твое здоровье! – поднимает она бокал. – За возвращение памяти.

Фрэнк чокается с ней и улыбается.

– И твое, – говорит он. – За твою щедрость!

– Ох, насчет щедрости сомневаюсь. Скорее тупость.

– Может, и то и другое.

– Да. Сойдемся на этом. История моей жизни. Щедрая и тупая.

– Итак, – Фрэнк делает большой глоток напитка и морщится, – давай поточнее, какова история твоей жизни? Раз уж мы не можем обсудить мою.

– О боже, ты пожалеешь, что спросил.

– Нет, – просто отвечает он, – давай. Расскажи про карты.

– А, – Элис смотрит в бокал, – карты. Это моя работа. Мой бизнес. Мое искусство, – криво усмехается она.

– Очень красиво.

– Спасибо.

– Что тебя вдохновило?

– Все началось с одной из огромных дорожных автомобильных карт. У папы была такая. Карта всей Великобритании. Огромная штука. Я просматривала ее и совершала долгие путешествия, рассматривала места, где никогда не была. Мне нравились контрасты в текстурах – например, между центром Лондона и шотландским Хайлендом. Лондон был черным от дорожных обозначений. Шотландия – белой. Папа отдал мне свою старую машину, когда мне исполнилось восемнадцать, а когда я продавала ее несколько лет спустя, то нашла в бардачке старую дорожную карту. Принесла домой, снова начала рассматривать. Торчала дома с ребенком и с ума сходила от скуки. Решила что-нибудь из нее сделать. Собственно, вот это, – она показывает на стену напротив, где висит изображение, напоминающее Жасмин в раннем детстве.

– Ты сделала это из карты?

Она кивает.

– Ух ты. Похоже на рисунок. Удивительно!

– Спасибо. После этого я начала повсюду скупать старые книги с картами. Ты бы видел мою комнату наверху – настоящая кладовая. А когда я переехала из Лондона сюда, стала работать на заказ. Потом открыла маленький интернет-магазин персональных открыток и прочей чепухи. И теперь я – профессиональный вырезальщик и клеильщик, собирающий маленькие кусочки карты в формы цветов, – она смотрит на него. – Я же говорила, странная жизнь.

– Ну, как человек, у которого вообще нет жизни, должен заметить – звучит здорово.

– Да. Неплохо. Странно, но хорошо. Плюс ко всему я могу работать, не отрываясь от детей, это замечательно.

– И еще от них, – он показывает на собак, – и от них, – он показывает на айпад, на экране которого высвечивается жутковатое изображение пустой комнаты. – У тебя немало хлопот.

– Да. Но не больше, чем у миллионов других женщин. Женщины – потрясающие существа, знаешь ли, – улыбается она, и он улыбается в ответ.

– Придется поверить тебе на слово. Потому что я не помню ни одной женщины.

– Ну, ты знаешь меня, так что поверь мне: я просто потрясающая.

Он не смеется, но улыбается.

– Хорошо. Ты женщина номер один и станешь мерилом для всех остальных женщин, которых я встречу на своем пути.

– Боже, я стала тебе матерью!

На этот раз мужчина смеется, и когда он отклоняется назад, его нога мимолетно касается ноги Элис, и она чувствует, как внутри нее открывается огромная зияющая дыра одиночества и нужды, которую она пыталась игнорировать на протяжении шести лет. Снаружи, возле низкого окна, шипит и мигает лампочка. Наконец она гаснет окончательно, и в комнате сразу становится темнее. Она слышит, как над головой скрипят половицы – кто-то из детей идет в ванную. А потом происходит нечто поразительное. Грифф, который наблюдал за их беседой с другого конца комнаты, вдруг разгибает свои грациозные ноги и подходит к ним. Элис думает, что он хочет, чтобы она его приласкала, но вместо этого ее пес останавливается рядом с Фрэнком и кладет голову ему на колено.

– Ой, – говорит Фрэнк и опускает ладонь собаке на голову. Он смотрит на Элис и улыбается.

Элис взглянула на пса, потом на Фрэнка и снова на пса. У нее внутри все сжимается. Грифф, в отличие от Сэди и Хиро, – ее собака. Она взяла его из приюта, когда ему был всего год. Он появился у нее, еще когда она жила в Лондоне, еще до рождения Романы. Грифф – самый добрый и прекрасный пес на свете. Но вовсе не дружелюбный. С людьми он предпочитает держать дистанцию. Но сейчас он доверяется незнакомцу, в каком-то поэтическом смысле эхом отзываясь на подсознательные желания Элис.

– Значит, ты хороший человек, – говорит она. – Собаки всегда это чувствуют.

– Думаешь?

– Думаю.

А потом она понимает, что у нее внутри что-то смягчается, то, что некогда было нежным, но потом, со временем, незаметно очерствело. Она накрывает рукой руку Фрэнка, лежащую на гладкой голове Гриффа. Фрэнк накрывает ее ладонь второй рукой. Вот и он. Острый момент переходного состояния, за которым может быть все, что угодно. Может, через много лет они скажут: помнишь тот вечер, когда мы впервые прикоснулись друг к другу?

Но сейчас сверху слышится лязг водопровода – кто-то из детей спускает воду в туалете. Потом раздаются шаги вниз по деревянным ступеням. И появляется очаровательная взволнованная Романа с опухшими от сна глазами. Вцепившись в подол белоснежной ночнушки, она бормочет:

– Мамочка. Я не могу заснуть.

Элис убирает руку из-под ладони Фрэнка, вздыхает и говорит ему:

– Вернусь через минуту.

Но он уже ерзает, пытаясь столкнуть Гриффа с колен, ставит свой бокал и говорит:

– Знаешь, если честно, я дико устал. Позволишь остаться у тебя?..

– Оставайся, сколько захочешь. Все друзья Гриффа – мои друзья.

Она берет протянутую руку Романы и ведет девчушку наверх.

– Я не буду запирать заднюю дверь, – кричит Элис. – Увидимся утром.

 

14

1993

Тем вечером они отправились поужинать в ресторан. Неожиданный чай у Китти немного сбил их планы на день, и не хватило времени купить еду в магазине, поэтому Кирсти предложила:

– Почему бы сегодня не поужинать на пляже? Было бы здорово.

Вечер выдался прекрасный, прохладный, но приятный, с ярко-голубым небом, и Тони предложил элегантный морской ресторан на другом конце города, с крытой террасой, выходящей на пляж.

– Только давайте без первых блюд, – проинструктировал он.

Грей опустил меню и оценивающе оглядел Кирсти. В ней что-то изменилось.

– Что такое? – спросила она, заметив его взгляд.

– Ничего. Выбрала еду?

– Жареные креветки, – объявила она, закрывая меню.

Тушь. Вот в чем дело. Она накрасила ресницы.

– А ты что будешь?

– Минутный стейк.

Она нарочито зевнула. Грей всегда заказывал стейк.

– О чем вы говорили? – спросил он. – С этим странным типом?

– Грэхем, – вмешалась мама, – так нельзя.

– Но он ведь правда не совсем нормальный, разве нет?

– Не совсем, – согласился Тони, – но кто из нас нормальный? Серьезно? С возрастом начинаешь это понимать. Все немного странные.

– Да, но не все уводят твою пятнадцатилетнюю дочь в сад, чтобы показать ей осла.

– Но там правда был осел! – воскликнула Кирсти.

Грей вздохнул.

– Вернее, это ослица. Ее зовут Нэнси. Очень красивая. И он не странный. Просто… Аристократичный.

– Аристократичный и странный. Кто станет приглашать на чай совершенно чужих людей?

– Ему скучно, – объясняет Кирсти. – Он говорил. Он предложил приехать сюда и составить компанию тете, потому что надеялся встретить здесь кого-нибудь из старых друзей, но их нет, и теперь он застрял здесь совершенно один.

– И поэтому решил потусоваться с Россами из Кройдона?

Кирсти пожала плечами.

Подошла официантка и приняла заказ. Грей смотрел с террасы на паровую ярмарку. В этот приятный вечер на побережье собрались толпы народу. Взгляд Грея скользнул и вернулся к голове с темными блестящими волосами. Он принялся следить за ее передвижениями в толпе. Неужели правда? Это Марк? Человек обогнул автодром, потом остановился и купил мороженое. Потом двинулся к ближней стороне ярмарки, подошел поближе и посмотрел вверх, и Грей прошептал:

– Господи.

– Что? – спросила Кирсти.

Марк поймал взгляд Грея и приветственно поднял рожок с мороженым.

– Господи, – снова пробормотал Грей и поднял в ответ руку.

– Что? – Кирсти поднялась со своего места и подошла посмотреть. – Ой! Это Марк! – она помахала рукой, и Марк помахал в ответ, а потом к ним присоединилась Пэм. Грей сложил руки на груди и вздохнул.

– Спускайся сюда, – крикнул Марк. – После ужина. Я подожду!

Кирсти вернулась на свое место, густо покраснев.

– Ты ведь не пойдешь, правда? – недоверчиво спросил Грей.

– Почему нет?

– Потому что тебе пятнадцать! А ему девятнадцать! Мам, пап, вы ведь ей не позволите?

Пэм и Тони переглянулись, потом посмотрели на Грея, и Пэм сказала:

– Не вижу причин отказывать. А ты? – она снова посмотрела на Тони.

Тони покачал головой:

– Если ты вернешься домой к десяти.

Остаток ужина был безвозвратно испорчен. Грей постоянно кидал взгляды вниз, наблюдя за неестественно блестящей макушкой Марка. Кто пойдет на ярмарку в одиночестве? Кто будет ждать целый час, пока девочка-подросток закончит ужин?

Минутный стейк оказался жестким, как резина, чипсы – слишком жирными, а кетчуп – не «Хайнцем». Грей опустил нож и вилку, не доев и половины. Он заметил, что Кирсти поспешно доедает креветки, отправляя в рот сразу по две штуки. Наконец она швырнула вилку и нож, залпом выпила остатки колы, взяла у папы пять фунтов и ушла.

Грей обернулся и посмотрел ей вслед. Он смотрел, как его маленькая сестренка, ставшая вдруг не такой уж косолапой и неуклюжей, спускается по ступеням к Марку, ожидающему у входа. В знак приветствия Марк приобнял ее и поцеловал в щеку. Несколько мгновений постоял, положив руку на плечи Кирсти и улыбаясь, а потом взял ее под локоть и галантно повел в толпу.

А Грей вдруг вспомнил про тушь и понял – все было спланировано заранее. Возле ослиного загона. Он попытался представить их разговор, как Марк заговорщически улыбнулся и сказал: «В восемь. Найди способ улизнуть». А его сестра, его прекрасная, бестолковая, ни разу не целованная сестра ответила: «Я приду!», словно это была глупая сцена с канала «Дисней».

Грей встал и объявил родителям:

– Пойду погуляю. Увидимся дома.

– Десерт не будешь? – удивилась мама.

– Нет, – он схватился за живот. – Что-то я неважно себя чувствую. Думаю, дело в том пироге.

– Ох, – мама сделала лицо, означающее «бедный малыш», и погладила его по руке. – Иди, подыши воздухом, увидимся позже.

Он улыбнулся и вышел, направляясь в сторону паровой ярмарки. Нашел удобное место на ограде пляжа прямо над ярмаркой, опустил на глаза темные очки, сел и принялся наблюдать.

 

15

Лили сидит на кровати, кровати, которую делит с мужем. Мужем, которого нет рядом. Мужем, который на самом деле ей даже не муж. А картонный муляж мужа. Вроде фигур звезд в полный рост, которые создают в кинотеатре эффект присутствия знаменитости. Кровать по-прежнему хранит его запах, она пахнет ими, жаром их тел, когда они вместе, их теплом и наслаждением. Она не чувствовала его уже три дня. С тех пор как их тела запутывались в клубок под этим одеялом, прошло три ночи. Скоро запах выветрится. Потом белье утратит свежесть, и ей придется его постирать. А когда исчезнет запах, останется один обман, в том числе эта квартира, отделанная так, чтобы выглядеть дорого, с полами, имитирующими дерево, с тонкими стенами и дешевой мебелью, дверными ручками и розетками, которые скоро расшатаются, и хромовыми кранами, которые уже теряют свой блеск.

Она опускает взгляд на свои ладони, на предметы, которые нашла в закрытом ящике после ухода полиции. Два золотых кольца, одно из них – с большим бриллиантом. Брелок с тремя ключами. Толстая пачка купюр: 890 фунтов. Значит, теперь у нее есть деньги. Но не ответы на вопросы.

Кольца очень маленькие. Может, они принадлежат его матери? Брелок – латунная сфера, придающая ладони ощущение приятной тяжести. Пачка денег состоит из купюр по двадцать и пятьдесят фунтов, не новых, но аккуратно сложенных, как из банка. Итак… Значит, вот что он от нее прятал. Не так уж много. Любой другой человек тоже мог бы хранить эти вещи запертыми в ящике – для надежности.

Звонит телефон, и она подскакивает. Наверное, это сотрудница полиции, хочет пошатнуть ее мир очередными новостями. Например, рассказать, что раньше ее муж был женщиной. И его настоящее имя – Карла. Ха. Она мрачно улыбается и берет трубку.

– Это Лили? – спрашивает мужской голос, деликатный и почти женоподобный.

– Да.

– Привет, Лили. Мы не знакомы. Меня зовут Расс. Я друг твоего мужа, Карла.

Лили выпрямляется и покрепче хватает телефон.

– Да?

– Слушай, я пытаюсь дозвониться до него последние пару дней. Похоже, его телефон умер. Звонил ему на работу, но они сказали, он не выходил со вторника. Ужасно неудобно беспокоить тебя, но, если возможно, хотелось бы перекинуться с ним парой слов, – он умолкает, и она слышит, как он облизывает губы. – Он дома?

– Нет, – отвечает она. – Его здесь нет.

– А, ясно. Когда он должен прийти?

– Не знаю. Он исчез.

Лили слышит, как у него перехватывает дыхание.

– Не вернулся домой во вторник вечером. Я не видела его с утра вторника. Полиция в курсе.

Мужчина шумно вздыхает.

– Ох. Исчез… Это… Даже не знаю, что сказать. То есть… Ты его вообще с тех пор не видела?

– Нет, не видела. Он ушел утром во вторник. Вечером, когда вышел с работы, написал мне сообщение. И так и не вернулся домой. Сегодня уже вечер пятницы. Так что – да. Я серьезно.

– Черт подери. Боже. Это на него не похоже. То есть мы не виделись довольно давно, но как я понял, он на тебе просто помешан. Безумно счастлив, знаешь ли…

– Он был самым счастливым человеком на свете, – Лили умолкает и смотрит на обручальные кольца и ключи, лежащие рядом с ней на кровати. – Расс, ты давно знаком с Карлом?

– Ой, даже не припомню… Несколько лет. Мы вместе работали в «Бломмерс». Пришли туда примерно в одно время – кажется, в 2010-м.

– А где он работал до этого?

– Ну, точно не знаю. Думаю, в другой финансовой компании. Кажется, он мне рассказывал, но я не запомнил.

– Ты знаешь его семью?

– Нет. Боже, нет. Я никого не знаю. Мы всегда встречались вдвоем, посидеть и выпить пива, когда я бывал в городе. Я пытался пригласить вас вдвоем на ужин. Понимаешь, с маленьким ребенком выбраться куда-то не так уж просто. Но мне показалось, он не слишком хотел проводить вечер рядом с орущим ребенком, – Расс нервно рассмеялся. – Постоянно находил отговорки. И так – то одно, то другое – мы не виделись уже больше года.

– Расс, где ты живешь?

– В Патни.

– Где находится Патни?

– К югу от Лондона. На реке.

– Я хочу приехать к тебе. Задать кое-какие вопросы. Пожалуйста.

– Ой. Конечно. Да. Только завтра мы заняты, на обед приедут родители Джо.

– Я могу приехать пораньше. Я не сплю, так что могу приехать в любое время.

– Ясно. Понимаешь, утром мы довольно загружены, маленький ребенок и прочее.

– Полчаса. Дай мне всего полчаса.

– Ладно. Поговорю с Джо. Подожди… – голос приглушается, видимо, он прикрывает трубку рукой. Лили слышит, как он говорит: «Жена Карла… Исчез… С утра… На полчаса». Ему отвечает сердитый женский голос: «Только не здесь. Идите в “Антониос”».

Он возвращается к разговору:

– Хорошо, договорились. У нас тут рядом есть кофейня, закусочная. «Антониос». Буду ждать тебя в девять. Дай мне свой номер, и я напишу тебе адрес.

Она диктует ему номер и спрашивает:

– А как ты выглядишь?

– Ой, ничего особенного, – извинительно бормочет он. – Обычный рост. Обычное телосложение. Каштановые волосы. Очки. А ты как выглядишь?

– Я похожа на Киру Найтли. Только не такая худая.

– А. Хорошо. Это поможет. До завтра.

– Да, – отвечает Лили. – До завтра.

 

16

Фрэнк раздвигает занавески, и его снова приветствует рычащая собака. Та самая собака, чья морда лежала вчера вечером у него на коленях, словно огромный мешок любви. Он улыбается псине, собака перестает рычать и начинает вилять тупым обрубком хвоста. Сколько времени – непонятно, но солнце еще совсем низко, и в задней части дома Элис выключен весь свет. Он открывает дверь, собака врывается и прыгает прямо на его кровать.

– Доброе утро, – приветствует он ее и чешет под подбородком. Она падает на спину и подставляет ему живот. Фрэнк садится рядом с ней, чешет ей пузо и размышляет о прошлой ночи. Ему не следует путать чувство беспомощности с чувствами к Элис. Он, как новорожденный младенец, вцепился в первого же человека, проявившего симпатию. Но все же… В ней что-то есть, нечто притягательное. Когда она рядом, его тянет к ней, словно даже атмосфера вокруг нее меняется. И дело не только в самоуверенности и физической привлекательности. Его привлекает ее устойчивость, артистизм, щедрость. Вчера вечером Элис рассказала ему про собаку, Хиро, – ее оставил другой жилец, и Элис взяла ее, без вопросов. А когда ее родители стали слишком стары, чтобы ухаживать за Сэди, она взяла и Сэди. И вот он тоже явился в ее тесный дом, еще один жилец, очередной лишний рот. А она, похоже, совсем не против. И это искренне.

– Грифф! – раздается во дворе тоненький голосок. – Грифф!

Пес спрыгивает с его кровати и выбегает за дверь. Это маленькая девочка. Романа.

Она замирает, увидев его в дверях.

– Ты рано встала, – говорит он.

– Знаю, – откликается она с резким йоркширским акцентом. – Мамочка велела вернуться в кровать, но я не могу.

– Вчера вечером ты тоже поздно легла. Наверное, ты устала.

Она пожимает плечами, обхватив руками огромную шею пса.

– Я не устаю.

– О, ну, значит, тебе повезло.

Она снова пожимает плечами и целует собаку в голову.

– И что ты собираешься делать?

– Наверное, пойду и снова попытаюсь разбудить мамочку.

Он содрогается от такого предложения. Вспоминает тени под сине-зелеными глазами Элис, то, как она собирает руками волосы и оттягивает их от лица, словно пытаясь не дать себе заснуть. Сегодня суббота. Раннее утро.

– А может, я приготовлю тебе завтрак, а потом включим телевизор? Или займемся еще чем-нибудь.

– Хорошо. Я ем на завтрак жареный рогалик. С арахисовым маслом. Сможешь приготовить?

Фрэнк пытается представить себе рогалик. Слово ему знакомо, но связанный с ним объект вспомнить не так просто. Ему приходит в голову собака с шелковистыми ушами. Но это неправильно. Багет можно положить в тостер. Значит, это какая-то разновидность хлеба.

– Если ты покажешь мне, где все лежит, уверен – я справлюсь.

– Ладно.

Он идет за ней в узкую кухню. Часы на микроволновке показывают 5:58.

– Вот, – говорит она, поднимая крышку деревянной хлебницы и доставая пакет – да-да, с рогаликами! Теперь Фрэнк вспоминает. – А арахисовое масло там, – она указывает на высокую полку.

– Хорошо, – он хлопает в ладоши. – Приступим.

Он достает с деревянной подставки тарелку и находит нож. Романа сидит на стуле за кухонным столом и наблюдает, как он пытается запихнуть в тостер рогалик.

– Нет, – смеется она, – ты должен разрезать его пополам!

– Ну конечно! Какой я глупый!

– Какой ты глупый!

Он режет багет надвое и засовывает обе половины в тостер.

– Почему ты ничего не помнишь?

– Даже не знаю. Твоя мама думает, что, может, у меня был какой-то большой шок. Настолько большой, что он вытеснил из моей головы все воспоминания.

– Как электрошок?

– Нет. Скорее, как жизненный шок. Понимаешь? Когда происходит что-то плохое.

– Например, как когда меня украл папа.

Фрэнк поворачивается и смотрит на Роману:

– Он тебя украл?

– Да. Но потом приехала полиция, и все стало нормально.

– Ого. Наверняка у тебя был шок. Сколько тебе было лет?

– Я была маленькой. Три года. Но с моей памятью было наоборот. Потому что я плохо помню, что было со мной в три года, но это помню в подробностях.

– А сейчас ты видишься с папой?

– Редко. Только когда он приезжает в Англию. Теперь он живет в Австралии и приезжает редко. Но мне нельзя никуда ездить с ним одной, чтобы он не украл меня снова, – она вдруг наклоняется вперед и смотрит на тостер. – Хватит! – кричит она. – Я не люблю пережаренный хлеб!

– А как выключить?..

– Та кнопка! Вон там! Скорее!

Рогалик выскакивает из тостера. Он почти не изменил цвет.

– Нормально? – показывает он малышке.

– Да, – с облегчением говорит она.

– А почему папа тебя украл? Что случилось?

– Мама переехала сюда, когда я была совсем маленькой, и он разозлился, потому что жил в Лондоне и хотел видеть меня почаще. А мама говорила, что нельзя, из-за… Кое-чего. Он ужасно злился, кричал, и все такое, и потом однажды, когда я приехала к нему в Лондон, он меня увез. Думаю, это был какой-то отель. И хотя он был ко мне очень добрым и покупал много подарков и конфет, я понимала, что это плохо, и испугалась. А потом приехала полиция, и было очень страшно. И я помню все. Все.

Он ставит перед девочкой багет, и она поворачивается к столу.

Фрэнк не знает, что ей сказать. Сколько историй, думает он. Мир полон историй. Но ему нужна одна-единственная, погребенная где-то в глубинах его памяти, и он боится, что никогда ее не достанет.

– Ой! – Элис немного удивлена, обнаружив Роману, уютно устроившуюся на диване между Гриффом и Фрэнком. Включен телевизор, они смотрят мультфильмы.

– Доброе утро, – приветствует ее Фрэнк. – Мы решили дать тебе немного поспать.

Уже почти девять, и Элис не помнит, когда так долго спала в последний раз.

– Просто потрясающе, – восхищается она, наклоняясь, чтобы поприветствовать Гриффа. – Это лучшая плата за ночь.

Элис смотрит на Роману. Она – общительный ребенок, в отличие от старшей сестры, которая всегда относилась к посторонним людям с ужасным презрением. Но все равно странно, что ей так комфортно с чужим человеком. И не просто с чужим – с человеком, который не знает, кто он такой. Элис вдруг чувствует себя ужасно виноватой, подходит к дивану, притягивает к себе голову Романы и целует ее в макушку.

– Есть хочешь? – спрашивает она.

– Нет, – отвечает Романа. – Фрэнк сделал мне рогалик. Правда, он пытался запихнуть его в тостер, не разрезав. Такой смешной!

– Глупый Фрэнк, – добавляет Фрэнк.

На пороге появляется Кай. Его глаза опухли от сна, и вид у него слегка сердитый. Увидев на диване Фрэнка, он сразу бросает на мать выразительный взгляд, говорящий: «Какого черта он здесь делает?»

Элис предпочитает игнорировать этот взгляд и спокойно произносит:

– Доброе утро, красавчик, что так рано?

– Я слышал голоса. Мужской голос.

– Да. Фрэнк вернулся вчера вечером. Он начал кое-что вспоминать!

Каю явно нет ни малейшего дела до потерянной памяти Фрэнка, и он ковыляет обратно наверх.

– Прости, – говорит Фрэнк. – Когда ты подросток, наверное, немного странно обнаружить у себя дома чужого человека.

– Честное слово, Фрэнк, они к этому привыкли. У нас в доме всегда есть люди. И еще более странные, чем ты.

– Помнишь Барри? – подает голос Романа.

– О, да.

– Он сбежал, – говорит Романа. – Оставил все вещи и собаку, остался маме должен много денег и просто исчез.

– Он был дурным человеком.

– Да, – соглашается Романа. – Хотя он всегда покупал мне комиксы. И шоколад.

– Романа, он крал их в магазине. – Элис поворачивается к Фрэнку: – Дарил маленькой девочке украденный шоколад. Представляешь?

– Господи. Надеюсь, я не окажусь дурным человеком, который крадет шоколад и дарит его маленьким девочкам.

– Нет, – уверенно говорит Романа, пристраиваясь рядом с ним поудобнее, – ты точно не дурной человек. Ты хороший.

Элис смотрит на дочь, как малышка прижимается к большому, сильному Фрэнку. Романе уже причиняли боль. Элис рискнула безопасностью всех своих детей и ужасающе близко подошла к возможной расплате. Она ищет в подсознании малейший намек на тревогу или первобытный страх. Но там нет ничего, кроме тепла.

Она говорит:

– Я подумала, после твоих вчерашних воспоминаний, может, нам стоит прогуляться по городу? Посмотрим, может, вспомнишь еще что-нибудь.

– Можно мне тоже пойти? – просит Романа.

– Можно. И еще, Фрэнк, пожалуй, нам надо купить тебе одежду. Возможно, новые трусы.

Услышав про трусы, он слегка краснеет.

– Нет-нет, у меня нет претензий к твоим трусам. Уверена, они прекрасны. Просто неплохо бы иметь запасную пару.

– Но у меня нет денег.

– Слушай. У тебя фирменная рубашка, приличные брюки, дорогие ботинки, хорошие зубы, приятный акцент и стильная стрижка. Уверена, когда-нибудь, когда мы приведем тебя в порядок, ты все вернешь.

– А если нет? Тебе приходится платить за это все, – он обводит рукой комнату. – Трое детей. Я не прощу себя, если залезу к тебе в карман.

– Оставь эти заботы мне. Я большая девочка и вправе совершать свои ошибки. Можем отправиться в секонд-хенд, если тебе будет от этого легче. Разумеется, только не за трусами.

– Фу, – говорит Романа, – трусы из секонд-хенда. Фу!

 

17

Мужчина по имени Расс выглядит именно так, как себя описал. Простой человек с добрым лицом, лишенный всякого чувства стиля. Она сразу узнает его, как только заходит в маленькую закусочную. Утром она привела себя в порядок. После трех дней без душа, косметики и с прилизанными волосами, убранными в хвост, она почувствовала странную необходимость хорошо выглядеть перед другом Карла. Привести себя в порядок, как если бы Карл принял приглашение на ужин и они бы вместе отправились в гости. Лили представляет, что Карл мог рассказать о ней Рассу. Он бы сказал, что его новая жена – красавица. Что она высокая и изящная. Что он – самый везучий человек на свете. И она не хотела его подвести.

– Лили? – спрашивает Расс, поднимаясь на ноги.

– Да.

Они пожимают друг другу руки, и она садится напротив него.

– Рад познакомиться, – говорит он, протягивая ей меню. Он немного нервничает.

– Да, – говорит она. – Спасибо.

– Я буду только кофе, но ты заказывай, что захочешь. Здесь хорошо готовят яйца с беконом. И делают свежую фокаччу.

Она смотрит на Расса и осознает, что действительно хочет есть. Она не испытывала голод уже несколько дней.

– Тост, – говорит она хозяину, подошедшему к их столику. Потом вспоминает про улыбку и добавляет: – Пожалуйста. Из белого хлеба. С маслом. И капучино. И апельсиновый сок. Спасибо.

– Итак, – говорит Расс, – я так понимаю, от Карла никаких вестей?

– Нет. Их и не будет. Я вполне уверена в этом.

– Хочешь сказать, ты считаешь…

– Я считаю, что он мертв.

Расс бледнеет.

– Будь он жив, даже запертый в гробу на дне моря, без рук и ног, глухой и слепой, он бы нашел способ ко мне вернуться. Обязательно.

– Да, но это могло бы занять довольно много времени…

Она бросает на него предостерегающий взгляд. Сейчас не время для шуток.

– Я нутром чую. Он мертв. Не просто мертв, Расс, – он никогда и не жил.

Теперь Расс выглядит немного напуганным. Он напоминает Лили того мужчину из поезда и как будто боится, что его обманут.

Она смягчает тон и говорит:

– Слушай, Расс. Полиция забрала паспорт Карла, когда я сообщила им о его исчезновении. Они проверили его по своим базам. И сказали мне, что его не существует. Нет никакого Карла Монроуза. Его паспорт – подделка, – она опускает руки на стол и пристально заглядывает Рассу в глаза, – а ты единственный человек, который его знал. Скажи мне, как такое может быть?

– Подделка?

– Да. Он купил его у плохих людей в Интернете. Нет такого человека, как Карл. Его не существует.

– Но вы ведь поженились? То есть должны ведь были быть какие-то бумаги, иначе вам бы не выдали свидетельство о браке?

Она удерживается от искушения раздраженно щелкнуть языком.

– Когда у тебя есть паспорт, есть и все остальное. Показываешь его, и готово. Плюс ко всему, это было в Киеве. Понимаешь, о чем я?

Он кивает, уставившись в чашку кофе.

– Ну как, можешь рассказать, что ты о нем знаешь? О моем муже? Пожалуйста.

– Ну… – Расс откидывается на спинку стула и устремляет взгляд в окно. Хозяин приносит Лили тост. Она намазывает его маслом и слушает Расса.

– Как ты знаешь, мы с ним познакомились на работе. Пять лет назад. Четыре с половиной. Где-то так. Мы были в одной команде, не помню точно, по какому вопросу. Не важно. Мне он всегда казался крутым парнем. Немного замкнутым, но что-то в нем было. Поэтому я задался целью с ним подружиться. Я быстро понял – с Карлом надо делать два шага вперед, а потом один назад. Проявлять интерес, но оставлять личное пространство. Если мы ходили в бар, я всегда пережидал неделю-другую, прежде чем звать его снова. А когда мы общались, старался разговаривать на нейтральные темы. Обсуждать футбол, офисные сплетни. Если разговор становился слишком откровенным, я снова переводил его на нейтральные темы, чтобы он не подумал, что я сую нос в чужие дела. Поэтому, как безумно ни звучит, я практически ничего о нем не знал.

Лили кивает. Это звучит вовсе не безумно.

– А его семья? Он когда-нибудь рассказывал тебе про них?

Расс вздыхает.

– Не особенно. То есть я знал – у него есть семья. Мама. Сестра. Отец, кажется, умер.

– Да, – с облегчением подтверждает Лили. Факты совпадают. – Можешь вспомнить их имена? Матери и сестры? Или где они живут?

– Нет, он мне никогда не рассказывал. Говорил просто моя мама. Моя сестра. Значит, ты с ними не знакома?

– Нет. Мы вернулись из свадебного путешествия всего две недели назад. Карл сказал, для семьи времени будет предостаточно, а пока нам следует наслаждаться друг другом. Вот, – она пожимает плечами. Тогда все это звучало очень романтично, а теперь напоминало обычные отговорки. – Но я говорила с ней по телефону, в день свадьбы. Карл принес трубку и сказал: «Моя мама хочет сказать несколько слов». Мы говорили недолго. Минуту, может, меньше. Она была очень мила. (И, как теперь вспоминает Лили, очень неуверенна. Словно хотела поскорее закончить разговор и боялась сказать что-нибудь лишнее.) Я просто переживаю, что не запомнила ее имени.

– В любом случае, скорее всего, ее фамилия не Монроуз. Исходя из того, что фамилия Карла не Монроуз. Так что, даже если бы ты запомнила ее имя, это бы вряд ли помогло.

– Ты прав. Но все же странно, что я не помню. Эта женщина – моя свекровь, я говорила с ней, но не запомнила имени. Такое ощущение… Что все происходило во сне. В каком-то трансе. С тех пор как я его встретила.

– Ну, такое часто говорят о влюбленных людях. Это ведь химическое состояние организма, верно? Туманит разум.

– Наверное. А теперь, без него, мой разум словно очищается. И остаются вопросы, вопросы, сплошные вопросы. Вопросы, которые следовало задать, пока он был рядом.

– Да уж, ретроспективный взгляд – интересная штука.

Лили мрачно улыбается. Она не знает, что такое ретроспективный взгляд.

– Слушай, Расс. Скажи, тебя все это не удивляет? Насчет Карла?

– Конечно, удивляет. Господи. Не каждый день люди пропадают без вести или обнаруживаются фальшивые паспорта. Но все равно – Карл был темной лошадкой.

– Почему ты захотел стать его другом, Расс? При всей его скрытности? Зачем старался подружиться?

Расс аккуратно ставит кофейную чашку на блюдце.

– Хороший вопрос. Джо всегда спрашивает у меня: «Что ты в нем нашел?» Она его не особенно жалует.

Он смеется.

Лили чувствует смертельную обиду и теряет всякое расположение к этой «Джо».

– Но мне кажется, между нами было взаимное уважение. Несмотря на все различия, мы понимали друг друга. Может, дело в том, что я хотел быть немного похожим на него, а он, думаю, – на меня.

Лили представить не может, в чем ее Карл мог хотеть быть похожим на этого безобидного человека, но выдавливает улыбку и говорит:

– Да, я понимаю.

– Думаю, ему хотелось стабильных отношений, как у меня, уютный дом, настоящую семейную жизнь. А мне хотелось немного его свободы, обаяния и привлекательности, – Расс снова смеется.

– Где он жил? – переводит тему Лили. – Пока не встретил меня?

– Понятия не имею, – он с улыбкой качает головой, словно ситуация его забавляет. – Точно не на юге. В конце вечера я иногда предлагал вместе взять такси, но он всегда говорил: «Мне в другую сторону». Но я никогда не уточнял, куда именно, – он умолкает и чешет голову. – Да уж, даже забавно, как много я провел с ним времени и как мало о нем знаю.

– У него были девушки? До меня?

– Да, были, но ничего серьезного. Просто… – он неуверенно смотрит на Лили. – Прозвучит довольно жестко, но я бы сказал, он ими пользовался. Во всяком случае, у меня сложилось именно такое впечатление. Он использовал женщин для секса. Никогда не упоминал имен, говорил просто девушка, которую я встретил в пятницу, или девушка, которую я трахнул в субботу. Они приходили и уходили. Он казался почти… Высокомерным! Словно преподавал им урок. И бывал довольно жестоким. Я часто думал, может, его что-то травмировало в прошлом? Понимаешь, этот панцирь… – он стучит пальцами по столу с почти печальным видом. – Но потом появилась ты, – улыбается он. – С тобой все было по-другому. Совсем по-другому. Он тебя обожал. Думаю, он считал, что благодаря тебе все изменится. А теперь…

– Он мертв, – заканчивает за Расса Лили.

– Ну, я не думаю, что он мертв. Но у него проблемы. Фальшивый паспорт. Наверное, он сделал что-то плохое. Или кто-то сделал что-то плохое ему. Никто не станет менять личность без особой нужды. Ситуация должна быть безвыходной. Я могу тебе чем-нибудь помочь?

– Да, пожалуйста, – говорит она. – Пожалуйста. Я никого не знаю в этой стране. Никого. Полицейская меня ненавидит. Никто не хочет мне помочь. Всем плевать, – она замечает, что начала плакать, сердито берет предложенную Рассом бумажную салфетку и старательно вытирает слезы, пока никто не успел заметить. – Прости.

– Не извиняйся. Пожалуйста. Слушай, я поговорю с Джо, когда вернусь домой, посмотрим, что можно сделать. Может, мы… – он умолкает, видимо, решив не давать поспешных обещаний. – В общем, я с ней поговорю. Сделаем все, что в наших силах. Ты, наверное, как в аду.

– Да, – отчаянно кивая, соглашается Лили. – Да. В аду. Я сейчас там. Именно там я и нахожусь.

 

18

Какая чудесная из них получилась «семья»: Элис, Фрэнк и Романа. Элис, у которой никогда не было традиционной семьи, чувствует себя обманщицей. Ей хочется рассказать окружающим, что Фрэнк не ее муж, а Романа – не его дочь, что она не такая нормальная и никогда не смогла бы сделать настолько правильный выбор.

Солнечное утро выманило из дома половину города, и на улицах полно народу. На площади открылась ярмарка французской еды, и они останавливаются купить свежие круассаны и крепкий кофе с молоком. Элис посещает странное чувство гордости за ее прекрасный городок – а потом охватывает счастье, что теперь она считает это место своим городком. Она так долго чувствовала себя здесь чужой.

– Здесь часто снимают кино, – рассказывает она, наслаждаясь чувством принадлежности к этому месту. – Однажды весь город закрыли на целых два дня, чтобы снимать «Пиратов Карибского моря». Серьезно. Нам не разрешали входить и выходить из домов. Сорок восемь часов. И даже взглянуть на Джонни Деппа, хоть издалека.

Она смотрит на Фрэнка и понимает: он понятия не имеет, что такое «Пираты Карибского моря» или кто такой Джонни Депп, и вспоминает, что он, по сути, инопланетянин. Они подходят к «Рэдинхауз Гранд». Это – маленький кинотеатр, и слово «гранд» ему совсем не подходит. Он построен из бетонных блоков, и в нем всегда идет всего один фильм. Элис замечает, что он пристально смотрит на кинотеатр.

– Вспоминаешь что-нибудь?

Он сомневается:

– Не уверен. Кажется, да. Я… – Он хватается за виски и резко отворачивается. – Я снова вижу ту девушку. С каштановыми волосами. Вижу, как она заходит сюда, – он указывает на тяжелые стеклянные двери. Рука передвигается с головы на грудь, и он начинает массировать сердце. – Мне как-то… Даже не знаю. Мне нехорошо. Мне…

Его кожа становится серой, на ней проступает пот. Элис подводит его к скамейке и садится рядом. Берет у него стакан с кофе и ставит рядом с собой, потом протягивает ему коричневый бумажный пакет из-под круассана. Он отмахивается.

– Фрэнк, оставайся со мной, – говорит она. – Оставайся со мной. Мы не хотим, чтобы ты проторчал очередную ночь в оцепенении на пляже. Дыши. Дыши.

Он хватается за ее руку, и Элис чувствует, как его дыхание замедляется.

– Вот и все, – говорит она. – Я здесь. Все нормально.

Романа стоит рядом и с любопытством наблюдает за ними.

– Тебя тошнит?

Он качает головой и вымучивает улыбку.

– Если хочешь, можешь воспользоваться той урной.

– Нет, спасибо, – его голос дрожит. – Не думаю, что это понадобится.

Какое-то время они сидят и ждут, пока Фрэнк придет в себя после панической атаки. Потому что это явно паническая атака. Элис повидала достаточно, чтобы узнать признаки этой напасти.

– Все хорошо? – спрашивает она через несколько минут.

– Хорошо, – улыбается он. Она передает ему кофе, и он поднимается на ноги. – Ну, пойдем.

– Ты уверен? Если ты не готов, мы всегда можем вернуться позже.

– Нет. Все это и так затянулось. Все кроется здесь, я чувствую это. И хочу с этим разобраться. Хочу узнать. Пойдем.

– Хорошо, – говорит она. – Отлично.

Она наблюдает за ним, когда они снова проходят мимо кинотеатра. Он не сводит глаз с входной двери. Похоже, он в ужасе. В полном смятении. Что произошло в этом городе с Фрэнком? И какую он играл роль?

 

19

1993

Кирсти и Марк прекрасно проводили время. Следуя ярмарочному стереотипу № 1, Марк выиграл для нее большую, уродливую мягкую игрушку, которую она прижимала к груди. Потом они ели сладкую вату: стереотип № 2. Еще он ударил молотком по большой тяжелой штуке, и она со звоном подскочила вверх: ярмарочный стереотип № 3. А теперь, когда Грей было уже решил, что этого не произойдет, они – да-да, точно в цель! – появились из «Туннеля любви», соприкасаясь губами. Полный набор.

Грея чуть не вывернуло.

Было половина десятого вечера. Небо окрасилось в цвет индиго с длинными полосками лилового цвета. Его сестра целовалась с парнем. Он метался между желанием бежать домой и рассказать обо всем родителям и опасением покидать свое место на случай, если случится что-то плохое. Хотя интересно – что плохого может произойти? Он не мог четко сформулировать свои опасения, но они комом стояли в горле. Дело было не просто в его неспособности принять влюбленность, первый секс и взросление сестры. Здесь было что-то большее. Что-то мрачное. Дело было в нем. В Марке. С ним явно что-то не так. Что-то темное и жестокое. В лице слишком много углов. Слишком много задних мыслей в каждом жесте, каждом слове, каждом поступке. Даже цвет волос у него слишком неправдоподобный: Грею казалось, если за них дернуть, то с Марка спадет лицо и обнажится его истинная личина, как у злодея из мультика «Скуби-Ду».

Он наблюдал, как они вылезли из вагончика «Туннеля любви» и пошли, держась за руки, с уродливой игрушкой у Марка под мышкой. Что теперь? На ярмарке больше делать нечего. Для паба Кирсти слишком мала. Уже темно. Они двинулись к выходу; Марк, запрокинув голову, громко смеялся над какими-то словами Кирсти. Грей не представлял, что такого она могла сказать. Он с растущим беспокойством наблюдал, как Марк уводит Кирсти из города, в сторону моря. Он слез со своего места и пошел за ними. Огни города сюда почти не проникали, а музыка с паровой ярмарки казалась далеким, слегка зловещим шумом. Дорогу освещала лишь кремовая луна. Грей затаился в серебряных тенях и попытался подслушать их разговор, но шипение и удары прибоя о песок размывали голоса. Наконец парочка остановилась, подсвеченная лунным светом, и Грей с ужасом наблюдал, как они повернулись друг к другу и начали целоваться сначала нежно, а потом – с нарастающей страстью. Он слегка отвернулся, не желая на это смотреть и в то же время боясь упустить момент, если Марк вдруг сделает его сестре что-то плохое.

Но через несколько минут Марк оторвался от Кирсти, обхватил ее лицо руками, поцеловал в нос, и они пошли дальше.

– Пойдем, – услышал Грей его голос, – уже поздно. Я должен проводить тебя домой.

Грей вернулся домой на десять минут раньше Кирсти, тяжело дыша от быстрого бега.

– Где ты был? – спросила мама, оторвавшись от толстого романа с желтыми страницами.

– Нигде. Просто гулял.

– Хорошо поужинали, правда?

– Нормально.

– И забавно, что столкнулись с Марком. Среди всей этой толпы!

– Мама, это не было совпадением.

– В смысле? Разумеется, было.

Грей закатил глаза, удивляясь ее невинности.

– Ты не против?

– Против чего?

– Кирсти. Гуляет с ним. Хотя он гораздо старше.

– Ой, да брось. Ему всего девятнадцать. Я в возрасте Кирсти встречалась с двадцатилетним парнем.

– Да. Но мы же его не знаем.

– Грэхем, мы были у него дома! Познакомились с его тетей! Это больше, чем получает большинство родителей, когда их ребенок начинает отношения.

Отношения?

Мама посмотрела на часы, и в этот момент возле входной двери послышался смех и стук. Папа Грея открыл дверь – за ней были Кирсти, Марк и уродливый медведь.

– Заходи! Заходи! – пригласил Тони.

Марк с любопытством огляделся:

– Вы не против? Я столько раз проходил мимо этих домиков и ни разу не был внутри.

– Разумеется! – Тони раскрыл дверь пошире и жестом пригласил Марка войти: – Пожалуйста.

– Ух ты! Прямо как кукольный домик. Такой маленький!

– Ну, – ответил Тони, – эти дома строили для маленьких людей. В XVI веке, когда его строили, мы все бы показались великанами!

Марку приходилось наклонять голову, чтобы переходить из комнаты в комнату. Грей с любопытством наблюдал за ним. Потом он повернулся и посмотрел на Кирсти. Ее лицо порозовело – похоже, от смущения.

– А там? – спросил Марк, заглядывая на лестницу.

– Спальни, – ответил Тони. – Хочешь посмотреть?

Марк с улыбкой повернулся к нему:

– Нет, спасибо. Я примерно представляю.

– Хочешь пива? Или еще чего-нибудь?

– Нет, – Марк глянул на часы. – Спасибо. Я лучше пойду. Я обещал Китти убраться на кухне после ужина. И даже не предупредил ее, что пойду гулять! – Он засмеялся, но это прозвучало, как грубый лай. – Но, может, увидимся завтра на пляже? Прогноз хороший.

– Завтра вряд ли, – ответил Тони. – У нас запланирована поездка.

Марк на мгновение помрачнел, во взгляде тучкой пробежало недовольство. Но потом он взял себя в руки и сказал:

– Вот как! Здорово! Куда поедете?

– Пока не знаем. Может, в Робин Худс Бэй. Может, в замок. Посмотрим.

Марк пожал плечами и вздохнул:

– Ну, ладно. Значит, в другой раз.

– Да, конечно. Ты нормально доберешься? – он показал рукой в сторону большого дома на побережье. – Может, тебя подвезти?

– Тони, – вмешалась мама, – не стоит. Ты уже выпил пива.

– Ой, не глупи. Я выпил-то совсем чуть-чуть. Два часа назад.

– Нет, правда, я дойду пешком. Я делал так сотни раз. В любую погоду. В любое время. Но спасибо. Вы очень милы.

Последовала минута хороших манер и поцелуев в щеку, и наконец он ушел.

– Итак, – спросил Грей на следующее утро сестру за тарелкой хлопьев, – о чем вы говорили весь вечер? Ты и Марк?

– Почему ты произносишь его имя так, будто оно выдуманное?

Он пожал плечами:

– Не знаю. У меня вообще такое ощущение, что он выдуманный. И работает по сценарию.

Она вздохнула:

– О чем ты вообще? Не понимаю.

– Не бери в голову, – ответил Грей, чувствуя, что не сможет этого объяснить. – Короче, о чем вы говорили?

– Ничего особенного. Про школу, про семью, всякое такое.

– Он тебе все еще нравится?

Она краснеет и опускает взгляд в миску с хлопьями.

– Может быть. Он ничего.

– Ты ведь понимаешь, что не обязана видеться с ним снова? Что можешь ответить ему «нет», если он попросит увидеть тебя?

– А может, он и не попросит.

– Что-нибудь произошло? – спрашивает Грей, заинтригованный, станет ли она ему лгать. – Может, вы целовались?

– А тебе-то какое дело? – огрызается сестра.

– Я твой брат, – отвечает он с большим нажимом, чем собирался.

– Я твой брат, – передразнивает она низким голосом, подергивая плечами. И начинает хихикать.

– Да. Ну… Просто не хочу, чтобы ты наделала глупостей.

Она закатила глаза и встала.

– Ты просто завидуешь. Потому что я целовалась, а ты нет.

Это был невинный подкол. Она не хотела его задеть. Но задела. Грей сам не знал, почему еще ни разу не целовался, если учесть, сколько времени он проводил с девушками. У него уже было множество голливудских моментов, когда казалось – все вот-вот случится, но в последнюю секунду девушка отворачивалась, или кто-нибудь заходил, или он не выдерживал и обращал все в шутку. Он знал, что нравился некоторым девушкам. Ему рассказывали. Но они его никогда не привлекали. Печальные, толстощекие девушки, которые отчаянно ловят его взгляд за обедом в столовой.

Он обнимал девушек, и они сидели у него на коленях. Держал их за руку, целовал в щеку, шутил, сплетничал и катал на велосипеде. Но почему-то не мог пересечь границу физической близости. Он бы засомневался, не гей ли он, если бы не был уверен в обратном.

– Отвали, – обиженно бросил он сестре. – Что ты вообще знаешь?

Она проигнорировала его слова и ушла прочь.

Когда шесть часов спустя они вернулись из особняка Следмер-Хауз, Марк сидел возле их коттеджа, глядя на послеполуденное солнце, в белоснежной рубашке и выцветших джинсах. Он держал букет розовых роз.

Грей заметил, что Кирсти слегка напряглась.

– Добрый день, – поздоровался Марк, направившись к ним навстречу. – Я только пришел.

– Ну, тебе повезло, – заметил Тони.

– Держи, – Марк вручил Кирсти розы. – Поставь к себе в комнату. Для красоты.

– Ой, спасибо, – застенчиво поблагодарила она.

Повисла неловкая пауза, пустота, которую, по логике, следовало прервать приглашением войти. Но приглашения не последовало.

– Как провели день? – спросил Марк.

– Отлично, – сказал Тони. – Были там уже сотню раз, но каждый раз – с удовольствием.

– А я – никогда, – отозвался Марк тоном, дающим понять, что его это и не интересует.

– А ты чем занимался? – спросила Пэм. – Был на пляже?

Марк покачал головой:

– Нет. Не сегодня.

Обычное беспечное очарование покинуло его. Кирсти вела себя совсем не так, как ему хотелось бы.

Грей отвернулся и отправился ко входу в коттедж. Он явно почувствовал, что сестру по какой-то непонятной причине нужно было спасать из этой ситуации и сделать это должен был он.

– Папа, дай ключи, – попросил он.

Тони передал ему ключи и улыбнулся Марку:

– Ну что, увидимся на пляже?

Марк посмотрел на Кирсти, которая уходила с букетом в руке.

– Я хотел спросить… Кирсти, ты не хочешь сходить со мной в кино? Сегодня?

Кирсти жалобно посмотрела на родителей. Но мама не поняла намека и сказала:

– Почему бы и нет? У нас нет никаких особых планов.

– Отлично, – обрадовался Марк, и вся его неуверенность мигом улетучилась прочь. – Я зайду в семь. Хорошо?

– Да, – ответила Кирсти, опустив взгляд. – Конечно. До встречи.

 

20

Лили через прилавок пододвигает к ювелиру два кольца.

– Пожалуйста, не могли бы вы оценить эти кольца?

Он смотрит на нее с любопытством. Думает, она их украла. Без сомнений. Возможно, с прикроватного столика женатого мужчины, с которым спит. Она выдавливает улыбку и добавляет:

– Спасибо.

Он перекладывает кольца на черный бархатный поднос и подносит к глазу маленькую лупу.

– Ну, – говорит он несколько минут спустя, – оба золотые, восемнадцать карат, куплены комплектом. Камень – бриллиант, примерно в один карат. Обручальное кольцо стоит примерно восемьсот фунтов. Помолвочное – две-три тысячи. Вы хотите их продать?

– Нет! – резко возражает она. – Нет. Они принадлежат матери моего мужа. Это фамильные драгоценности!

Он пристально смотрит на нее:

– Сомневаюсь. На них клеймо 2006 года.

Она кивает, будто в этом факте нет ничего удивительного.

– Я знаю, – говорит она, открывая сумку, – спасибо. Вы очень помогли.

Она бросает кольца в кошелек и закрывает молнию.

Оказавшись на улице, Лили прижимает сумку к груди. Она показала кольца оценщику, потому что подозревала, что они принадлежат отнюдь не матери Карла. У них слишком современный вид. Лили надеялась, что ошибается. Но теперь знает – инстинкты не обманули ее. А, исходя из утреннего разговора с Рассом, совершенно неизвестно, где был и что делал Карл с момента рождения 4 июля 1975 года и до начала работы в финансовой компании в 2010-м. Тридцать пять лет. Возможно, у него была жена, даже семья? Расс сказал, Карла с женщинами связывал только секс. И Лили – первая женщина, с которой он захотел остаться. Но Расс знаком с ним всего пять лет. Карл пришел к нему, как и к Лили, «закрытой книгой». Возможно, прежде он был совсем другим человеком, с другим характером. Возможно, ему причинила боль женщина, которая носила эти кольца.

Она смотрит на левую руку, на кольца на безымянном пальце. Тонкая полоска белого золота и выпуклое золотое кольцо, полностью усыпанное бриллиантами. Помолвочное кольцо Карл выбрал сам. Она помнит, как испытала легкий укол разочарования, когда открыла бархатную коробочку. Она ожидала большой бриллиант, из тех, что цепляются за одежду и сверкают под лампами и выглядят, будто хранят в себе все созвездия Вселенной. Но она скрыла разочарование, улыбнулась и сказала: «Очень красиво», втайне задаваясь вопросом о его цене.

Она бы предпочла кольцо вроде того, что лежало сейчас в ее сумочке. Того, что ее муж, вероятно, подарил другой женщине.

Она резко вздыхает и уходит с центральной улицы, подальше от магазинов, назад к тишине и спокойствию пустой квартиры.

На коврике лежит небольшая стопка писем. Она собирает их и кладет к остальным, которые накопились с тех пор, как четыре дня назад пропал Карл. Она устала. Очень устала. Лили направляется прямо в ванную. Ключи еще здесь, возле ее кровати. Она берет их, перекатывает латунный шар по ладони, рассматривает бугорки на ключе. У одного из них пластиковая головка и странный двухсторонний стержень со сложной резьбой. На станции есть ключник. Надо отнести их туда – если будет открыто, то завтра или в понедельник. Может, там ей что-нибудь подскажут. Что-нибудь полезное. Потому что Лили уже практически уверена, эти ключи – от дома, где Карл жил со своей женой, чьи кольца лежат у нее в сумочке.

Сидя на кровати, она снимает туфли на каблуках, которые надела сегодня для единственного друга Карла. Она убирает с лица волосы, собирает их в хвост и смотрит в окно, на силуэты деревьев на фоне белого неба.

Сегодня суббота. Она пытается вспомнить, что делала в это время на прошлой неделе. И вспоминает: обедала с Карлом в пабе за городом. В очень модном пабе. Там было все покрашено в разные оттенки серого, меню написано на меловых досках, а приборы лежали на столах в деревянных горшках. Карл заказал бокал «Просекко». О чем они говорили? Она не может припомнить. Наверное, о работе – Карл часто говорил о работе. Или о ее семье. Он любил слушать последние новости о ее близких. О квартире. Они планировали сделать перестановку, добавить немного цвета белоснежным стенам, смягчить освещение, купить новые шторы. «Придадим ей индивидуальность», – говорил Карл. Лили не видела особого смысла тратить деньги на и без того идеальную квартиру, но ей нравилось, как при этих обсуждениях смягчался и оживлялся Карл. Разумеется, они говорили о еде. Карл был одержим едой. Как и многие люди в этой стране. По телевизору днем и ночью показывали кулинарные шоу, а магазины трещали по швам от продуктов, которые везли сюда со всего света. И даже там, в пригороде, в окружении полей, коров и овец, в пабе – месте для выпивки – подавали сашими из тунца.

Итак, они вели приятную беседу. Смеялись. Их ноги переплелись под столом, и при смене блюд они держались за руки. Обычная пара молодоженов. Потом Карл отвез их домой, заехав по дороге за рубашками в прачечную. Потом они смотрели кино, пили вино, занимались сексом. На следующее утро она проснулась и обнаружила, что Карл, как обычно, смотрит на нее и улыбается. И, как обычно, спросила: «Чему ты улыбаешься?» А он провел кончиками пальцев по ее лицу и ответил: «Тебе». Они поцеловались и снова занялись сексом. Такой и была их жизнь. Тесный, почти удушающий кокон любви. Иногда Лили хотелось сходить в ночной клуб или поужинать с друзьями. Но, как любил повторять Карл, у них «все еще был медовый месяц». Они еще успеют поделить друг друга с другими людьми, разбавить свои отношения. Лили с радостью соглашалась подождать.

Но теперь она полностью ощутила всю глубину их изолированности. Она натягивает одеяло, накрывается с головой и сворачивается в темноте и духоте в маленький комочек.

 

21

Элис, Фрэнк и Романа возвращаются три часа спустя, с пакетом, полным вполне приличной одежды из магазина Красного Креста и упаковками новых трусов и носков из магазина с центральной улицы. Давно пора обедать, и все голодны как волки, так что Элис купила готовую рыбу с картошкой в кулинарии за углом. Они разворачивают сверток на кухонном столе и раскладывают еду по тарелкам.

– Обычно я готовлю, – оправдывается Элис, пока Кай выливает на картошку полбутылки кетчупа и запихивает в рот сразу три куска. – Просто сейчас привычный порядок немного сбился.

– Прости, – говорит он.

– Нет! Тебе не нужно извиняться! Просто я не самый собранный человек на свете, и чуть что – все разваливается. Достаточно одного непредвиденного гостя в доме, и все ввергается в экзистенциальный хаос.

– Я могу сходить за покупками, – беспомощно предлагает он.

– У нас тут приходится платить за вещи.

– Я знаю. Просто подумал…

Она сжимает его ладонь и улыбается.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, и это очень мило. Но я могу отправить кого-то из этих, – она показывает на Кая и Жасмин, которые дружно закатывают глаза. – И знаешь что? Я собираюсь исправить твое впечатление о себе и приготовить сегодня прекрасный ужин. Например, пасту.

Он кивает. Несмотря на искреннее и теплое предложение, он все равно чувствует себя виноватым.

– Как только я узнаю, кто я такой, отвезу вас всех в… – он пытается вспомнить название. Начинается на «Р». Ассоциируется с шиком 20-х годов. Тщетно. Он вздыхает.

Элис смотрит на него и улыбается.

– Звучит здорово. Но правда, от тебя ничего не требуется. Просто наслаждайся гостеприимством.

– Ну, я заплачу хотя бы за одежду и аренду.

– Договорились.

Она улыбается ему из-за макушки Романы. Измученная, усталая, увядшая улыбка… Но в ней есть какое-то волнующее очарование. Что-то знакомое и бодрящее. Как в старом отеле, подумал он. Как в… «Ритце».

Он удовлетворенно улыбается тому, что удалось вспомнить название, и добавляет его в свою коллекцию: бесценная монетка, выкопанная на пляже.

У входной двери стоит Дерри. Она держит за руку Даниэля, и вид у нее крайне возмущенный.

– Что происходит? – спрашивает она. – Джулс сказала, что видела, как утром ты ходила по магазинам с тем типом.

Элис хватается за сердце и бросает на Дерри взгляд, полный притворного ужаса.

– Какой скандал! – восклицает она.

Дерри делает гримасу.

– Но, Эл, одно дело – приютить его, и совсем другое – тратить на него деньги.

– Боже, Дерри, я потратила двадцать фунтов в секонд-хенде.

Это не совсем правда. Если считать носки и трусы, получилось около сорока.

– Он здесь?

Элис вздыхает:

– Насколько я знаю. Он в сарае. Спит.

Дерри передергивает от раздражения и невозможности повлиять на ситуацию.

Элис распахивает дверь и приглашает:

– Давай, заходи. Покончим с этим. И, кстати, для справки, – шепотом добавляет она, следуя за подругой на кухню, – Гриффу он понравился. И Романе. А дети и собаки чувствуют людей.

– А тебе?

– Что мне?

– Ты понимаешь, о чем я.

– Он милый, – уклончиво говорит Элис. – Какого ответа ты ждешь?

Даниэль бежит к Романе на задний двор, а Дерри тут же начинает отмывать кухню Элис. Она даже не замечает, что принялась за уборку.

– Милый, – ворчит она. – Лично мне хотелось бы составить о нем собственное мнение, – она бросает комок бумажного полотенца в мусорное ведро, моет и вытирает руки. Выглядывает в окошко задней двери и сообщает: – Он встал.

– Встал?

– Ага. Играет с малышами.

Элис тоже подходит к двери. Романа и Даниэль вовлекли Фрэнка в игру с двумя куклами, потрепанной собачкой и трансформером. Он сидит на земле и серьезно выполняет инструкции.

– Видишь. Он славный.

– Возможно, – отвечает Дерри, вешая на крючок кухонное полотенце и включая чайник. – Но мы его совсем не знаем. Судя по твоему рассказу, тебе все-таки надо обратиться в полицию.

Элис трет кончики локтей. Ей не хочется подливать масла в огонь, но не рассказать она не может.

– Я предлагала. Когда он только пришел. Он побледнел. Пришел в ужас.

– Не слишком обнадеживающая реакция.

– И еще. Он начал кое-что вспоминать. Как у него на глазах человек прыгнул в море и утонул. Девочку-подростка на карусели на паровой ярмарке.

– И как, ты поискала в гугле?

– Поискала что?

– Как человек прыгнул в море и утонул?

– Что? Нет. Разумеется, нет. Я даже не знаю, когда это произошло.

Дерри вздыхает:

– Где твой ноутбук?

– У меня в комнате.

– Принеси сюда.

Элис послушно идет к себе в комнату. Там она обнаруживает за своим столом Жасмин – дочь оборачивается, когда она заходит.

– Милая, прости, но мне нужен ноутбук.

– Когда он уйдет? – спрашивает девочка, закрывая браузер и погружая ноутбук в сон.

– Фрэнк?

– Называй, как хочешь. Да.

– Не знаю. Скоро. Когда все вспомнит.

– А если не вспомнит?

– Вспомнит, милая. Так написано в Интернете. Это временно.

Жасмин встает, поправляет свои очки с черными дужками и пожимает плечами.

– Он нравится Гриффу.

– Ага. Только Грифф – собака.

– Недоверчивая собака! – кричит она дочери вслед, но та уже ушла.

«Человек утонул в Рэдинхауз-Бэй».

Элис и Дерри рядышком сидят за ноутбуком, почти соприкасаясь головами, и ждут результатов поиска.

Удивительно, как много народу утонуло в Рэдинхауз-Бэй.

– Нам нужно указать год, – говорит Дерри.

– Я же говорила. Понятия не имею.

– Ты сказала, он вспомнил девочку-подростка. Значит, вероятно, это произошло, когда он был подростком. Как думаешь, сколько ему лет?

– Тридцать с чем-то? Около сорока?

– Да. Значит, предположим, ему было восемнадцать. А сейчас сорок. Двадцать два года. Девяносто третий. Примерно.

– Очень примерно.

Дерри добавляет в строку поиска «1993».

– Это лучше, чем ничего. Может, пойдешь посмотришь, как там дети?

Элис послушно идет к задней двери и снова выглядывает в окошко. Игра в самом разгаре. Фрэнк выступает за потрепанную собачку. Смуглая голая рука Романы небрежно лежит у него на плече, и она опирается на него бедром. Они выглядят как отец и дочь. Ни у кого бы не возникло сомнений.

Элис садится рядом с Дерри.

– Он убил их обоих, – невозмутимо сообщает она. – Разрезал на кусочки, а теперь пожирает их теплую плоть прямо с земли вместе с собаками.

Дерри пихает ее локтем.

– Заткнись и смотри, – она поворачивает к Элис экран. – Не совсем утонувший человек, но время подходит.

На экране отображается история из архивов местной газеты.

Сегодня ночью, около часа, был совершен вызов береговой охраны в Рэдинхауз-Бэй, после сообщения о драке трех человек на побережье. Двое из участников до сих пор не найдены, есть опасения, что они утонули. Третий, турист по имени Энтони Росс, погиб от инфаркта через несколько минут после того, как выбрался на берег. Еще один человек, вероятнее всего, сын-подросток Росса, был отправлен в больницу, но вскоре отпущен. Полиция изучает подробности происшествия.

Дерри уже вбивает в строку поиска «Энтони Росс, Рэдинхауз-Бэй».

Ничего нового.

Громыхает задняя дверь, и вбегают увлеченные игрой дети. Фрэнк заходит вслед за ними и смущенно останавливается, увидев Дерри.

– Фрэнк, это моя лучшая подруга, Дерри Дайнз, – представляет Элис.

– Привет, – здоровается Дерри. В ее голосе слышна мягкость, которой бы не было, не прочитай она только что историю об отце мальчика-подростка, умершем на пляже. – Я мама Даниэля, – она показывает на сына.

– Приятно познакомиться. Замечательные дети.

– Слушай, – говорит Элис, обменявшись взглядами с Дерри, которая незаметно кивает, – мы сейчас сидели в Интернете, искали информацию о людях, утонувших в этом районе. И нашли довольно старую историю. Два человека пропали летней ночью и считаются утонувшими. На пляже нашли мужчину и его сына-подростка, прямо здесь, – она показывает в сторону входной двери. – Мужчина вроде как умер от инфаркта. Но его сын выжил. Тебе это ни о чем не говорит? Девяносто третий год? Энтони Росс?

Фрэнк не отвечает, и она продолжает говорить:

– Конечно, может, это совсем другое время. Мы ткнули пальцем в небо. Просто ты упоминал девочку-подростка. И мы подумали, может, это произошло, когда ты сам был подростком. Если, конечно, вообще что-нибудь произошло.

Фрэнк по-прежнему не отвечает. Он опирается на столешницу, но вскоре до Элис доходит, что он не опирается, а держится за нее, сползая вниз с бледным лицом. Что он цепляется за край поверхности, и суставы пальцев побелели от напряжения.

– Фрэнк?

Дерри вскакивает.

– Он падает в обморок. Скорее. Нужно посадить его. Помоги!

Но слишком поздно. Фрэнк валится на пол как подкошенный.

 

22

1993

Через два часа Марк вернулся. На нем был пиджак. Настоящий пиджак. Для похода в местный кинотеатр.

– Что за фильм? – спросил Тони, когда они собрались уходить.

– «Скалолаз», – ответил Марк, держа ладонь на пояснице Кирсти.

– О, должно быть, очень интересно.

– Говорят, да, – ответил Марк.

Кирсти мялась на пороге, ей явно не терпелось уйти. Грей устроил допрос с пристрастием, но она заявила, что действительно хочет пойти в кино и Грей выдумывает всякую ерунду.

Когда звук их голосов умолк и они направились в сторону центра, он вскочил на ноги. Заглянул на кухню, где мама готовила спагетти, и сообщил, что пойдет купит бутылку колы.

– У нас есть спрайт.

– Я хочу колы.

– Может, тогда захватишь еще кусочек «чеддера»?

Кирсти и Марк шли медленно, и ему даже не пришлось бежать, чтобы догнать их на полпути к центральной улице. Они остановились, чтобы поглазеть на витрину антикварного магазина. Там были выставлены старинные фарфоровые куклы, и парочка обсуждала, какие они жуткие. Марк снова положил руку на поясницу Кирсти и деликатно вел ее вперед, к кинотеатру.

Грей издалека наблюдал, как Марк придержал для его сестры дверь и галантно проводил ее внутрь. И они скрылись.

Марк привел Кирсти домой в десять вечера. Грей слышал их разговор из своей спальни, окна которой выходили на улицу. В их голосах слышалось какое-то напряжение, словно они были на грани ссоры. Он слегка отодвинул штору и посмотрел на них сверху. Марк попытался поцеловать Кирсти, но она отклонилась в сторону.

– Да ладно, – послышался голос Марка, – ни единого поцелуя за весь глупый фильм. И даже теперь, у твоей двери, ни одного, даже маленького? Ты не слишком любезна.

– Прости. Я правда устала. И очень хочу спать.

– Обещаю, ты пойдешь спать очень, очень скоро, – заявил он, снова склоняясь над ней и выпятив губы.

Она снова отпрянула и сказала:

– Честное слово. Я совершенно измотана.

– Серьезно? – недоверчиво переспросил он, и Грей расслышал в его тоне досаду. – Как насчет завтра? – он говорил угрюмо, почти обиженно. – Или у тебя очередная поездка?

И тут до Грея дошло, из-за чего он чувствовал себя неуютно всю неделю. Марк считал их забавными провинциалами. Ставил себя выше их. Но ухаживал за его сестрой, будто она – любовь всей его жизни.

– Не знаю, – ответила Кирсти. – Думаю, нет.

– Тогда, может, я за тобой зайду? Можем провести день у тети. Я приготовлю тебе обед.

– Не знаю, – повторила она. – Нужно спросить у родителей.

– Можешь спросить сейчас? – его тон стал резким, нетерпеливым.

– Спрошу завтра.

– Почему не сейчас?

– Уже поздно. Я устала.

Марк досадливо цокнул языком.

– Хорошо. Загляну завтра утром. Тогда и скажешь.

– Ладно. До завтра.

Потом за сестрой закрылась дверь, и Грей услышал, как она тихо обсуждает что-то с родителями, прежде чем уйти спать. Грей наблюдал за Марком – он ненадолго задержался перед входом в дом, спрятав руки в карманы и мрачно глядя на дверь с напряженным лицом. Потом повернулся, пересек узкую улицу, посмотрел на море, а потом вдруг принялся остервенело пинать ограду пляжа – один, два, три раза – и наконец отправился восвояси: худой, рассерженный силуэт, растворившийся в туманной летней ночи.

 

23

Лили резко просыпается от дремы. Уже темно, и одеяло запуталось у нее в ногах. Часы возле кровати показывают 8:09. Она не понимает, утро сейчас или вечер. Потом вспоминает: все еще вечер субботы. Ей снилась семья. Родной дом. Она берет трубку и звонит маме.

– Мама, – сонным голосом говорит она, – его все еще нет.

– Возвращайся домой, – отвечает мама.

– Я не могу. Вдруг он вернется.

– Если вернется, то поймет, где ты. Он знает, как сюда приехать.

– Он не сможет. Полицейская забрала его паспорт.

– Значит, он позвонит, и ты приедешь.

– А вдруг он ранен?

– Лили. Он в своей стране. Если он ранен, то о нем позаботятся.

– Сомневаюсь, мама. Вчера они пришли и забрали его компьютер. Сказали, что его паспорт сделан преступниками, в криминальных кругах. Возможно, он связался с опасными людьми. И разозлил их.

Мама отвечает странным глухим голосом:

– Господи, Лили. Уезжай оттуда! Ты одна в квартире. А вдруг они придут за тобой? Или за тобой придет он, а они следом? Ты – легкая добыча!

– Мама, мне некуда идти! Я здесь никого не знаю!

– Ох, я знала. Так и знала. Нужно было остановить тебя. Заставить немного подождать.

– Я бы все равно вышла за него замуж, и он все равно бы меня обманывал.

– Нет. Со временем ты бы поняла. Человек – как луковица. Он открывается тебе слой за слоем. Поэтому нужно ждать. Пока не доберешься до слоев, спрятанных в глубине. Обычно там все самое худшее. А потом, если самое худшее оказывается не таким уж дурным, выходить замуж.

– Мама, Карл не плохой! Мы не знаем его историю! Я подозреваю, что, возможно, он уже был женат. Я нашла обручальные кольца. Возможно, та женщина сделала ему больно. Возможно, с ним случилось что-то плохое. Может, он подделал документы, чтобы от нее спрятаться! Мы же ничего не знаем.

Она слышит, как мама вздыхает.

– Я хочу, чтобы ты вернулась. Я оплачу билеты.

Лили молчит. Бесспорно, сейчас ей хочется оказаться дома. Хочется к маме, к братьям, к собаке, к друзьям, к барам и шумным субботним вечеринкам. Хочется причесаться перед зеркалом в своей старой спальне, все еще украшенной ее фотографиями и фотографиями друзей. Хочется пройти по родным улицам, поговорить на родном языке, увидеть родные лица. Оказаться там, где незнакомцы понимают ее правильно и не относятся к ней с подозрением.

Но все же Карл открыл для нее путь в Великобританию. Без Карла, или кем бы он ни был, ее могут не пустить обратно. А она, несмотря на одиночество и страх, почему-то хочет вернуться. Хочет сохранить ключ к этой жизни, которую толком не успела распробовать.

– Я не вернусь, – наконец отвечает она. – Пока нет. Пока точно не узнаю, что случилось с Карлом.

Ее мама вздыхает и мягко говорит:

– Я тебя не узнаю. Эту сильную женщину. Совершенно одинокую, в чужой стране. Храбрую и глупую. Но остановить тебя я не в силах.

– Да, – отвечает Лили. – Не в силах.

– Я скучаю. И люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю.

– Совсем скоро я закончу большую работу и приеду. Хорошо?

– Да. Пожалуйста.

– Еще неделя. Максимум – десять дней.

– Хорошо. Спасибо.

– Может, к тому времени ты узнаешь, где твой муж.

– Очень надеюсь.

– В любом случае, я верю – он хороший человек.

– Да. Я знаю, – голос Лили срывается, на глазах выступают слезы.

– Люблю тебя.

– И я тебя.

А потом в трубке наступает тишина и в комнате – тоже, а единственный свет исходит из-под двери ванной. Лили бросает телефон на колени и начинает рыдать.

 

24

Фрэнк отключается до самого вечера. Он просыпается в седьмом часу, с ощущением, что вышел из комы. Уже темно, и в сарае выключен свет. Когда глаза привыкают к темноте, он замечает теплый свет, льющийся из домика Элис. Со второго этажа доносятся громкая музыка и звуки детских голосов. Эти звуки странным образом покалывают его подсознание, и он закрывает глаза, пытаясь определить причину. Но тщетно. Он вспоминает, как был на кухне у Элис, с Элис и той незнакомкой, ее подругой. Дебби? Он зашел, и обе повернулись к нему с выражением беспокойства и тревоги. А потом рассказали ему о мужчине по имени Энтони Росс, который умер на пляже, на том самом месте, где он просидел столько часов. Имя пронзило его сознание, словно пуля, а потом он вырубился. Поднимаясь с раскладушки, он пытается уловить ассоциации с этим именем. Энтони Росс, бормочет он. Энтони Росс. Но в голову ничего не приходит.

У него бурчит в животе, но он пытается не обращать на это внимания. Он не может постоянно объедать Элис. Несколько минут Фрэнк проводит в мечтах о том, что сделает для Элис, когда его жизнь восстановится. Отправит их на отдых. Сводит в ресторан. А если он вдруг окажется очень богатым, то выплатит за них ипотеку.

Потом он видит, что в саду становится светлее, и слышит чьи-то шаги по гравию. Он инстинктивно ощупывает и приглаживает волосы.

Элис осторожно стучится:

– Фрэнк?

Он открывает дверь и улыбается ей.

– Господи. Слава богу. Ты жив. Я уже начала всерьез беспокоиться.

– Я в порядке, – уверяет он. – В голове немного мутно. Но в целом – в порядке.

– Слава богу, – повторяет она и протягивает ему большой пакет. – Держи. То, что мы накупили. Я все постирала. В секонд-хендах воняют даже чистые вещи, правда?

Он берет у нее сумку и говорит:

– Ух ты. Спасибо. Я не ожидал.

– Для моей же пользы. Мне не нужен очередной вонючий гость, – улыбается она. – Слушай. Я приготовила вкусную еду. Мясо с гарниром. Поешь с нами?

Из чувства вины он хочет отказаться. Но желудок говорит за него.

– Было бы чудесно. Если только я не буду лишним.

– Господи, нет. Я и так кормлю целую ораву, еще один рот погоды не сделает. Минут через десять, – заканчивает она, засовывая руки в карманы большого пушистого кардигана. – Или приходи, когда удобно.

Фрэнк достает из пакета душистой свежевыстиранной одежды голубую рубашку и штаны цвета хаки, а потом вытаскивает из упаковки пару новых носков. Пожалуй, извлечение носков – самый цивилизованный поступок из всех, что он совершал после потери памяти, и через несколько минут он подходит к задней двери, чувствуя себя почти нормальным человеком.

Дом переполняют аппетитные ароматы, а на кухне запотели все окна. Романа стоит на приставной лесенке над плитой и помешивает в кастрюльке подливу, Дерри нарезает на столе морковку, а Дэнни сидит на полу и чешет Хиро живот.

– Проходи сюда, – кричит Элис из соседней комнаты. – Держи, – она протягивает ему большой бокал с вином. – Что думаешь?

Она убрала с обеденного стола бумаги, тетради, книги и рабочие материалы и накрыла его. В середине горит маленькая группа свечей, пурпурные льняные салфетки сложены в треугольники на оранжевых тарелках, и рядом стоят тяжелые бокалы для вина из кракелюрного стекла на ножках цвета индиго.

– Очень красиво.

– Да, – соглашается Элис. – Весьма стильно. Должна признать. Давай выпьем за то, что ты жив, – поднимает она бокал.

Он улыбается.

– Давай.

– Точно чувствуешь себя хорошо? Ты свалился как подкошенный.

– Точно, – уверяет он, чувствуя, как красное вино согревает пустой желудок и приятно наполняет холодные вены. – Все нормально.

– Фрэнк, в тебе нет ничего нормального, – напоминает она.

Он смеется.

– Это точно.

Пауза затягивается. Фрэнк чувствует, как следующий вопрос Элис повисает в воздухе. Он ободряюще улыбается ей.

– Итак, – говорит она. – Энтони Росс.

– Да, я знаю. Это явно что-то значит. Точно как-то связано со мной. С тем, что я приехал с этот город, с тем, что сидел там, – он указывает на пляж. – С тем, что я вспомнил человека в море. Очевидно, это часть моей истории. Теперь хотелось бы восстановить историю целиком.

– Значит, ничего нового? Никаких воспоминаний?

Он виновато качает головой, осознавая, чем оборачивается для Элис его неспособность вспомнить свое прошлое.

– Жаль, – говорит она. – В моих тайных фантазиях ты проснулся полностью восстановленным.

– В моих тоже.

– Одежда смотрится хорошо. Выглядишь… Очень посвежевшим.

Он осматривает себя.

– Спасибо. Я очень тебе благодарен. Честно.

Она шикает на него и наполняет бокалы. Со второго этажа слышатся раскаты бурного хохота. Она качает головой:

– Боюсь, наш тыл захвачен. Кай собирается на вечеринку, и у него в спальне собралась половина подростков города. Их там человек тридцать. В его крошечной спальне. Даже думать об этом не хочу.

– Эл! – зовет Дерри из кухни. – Что-то зазвенело!

– Ростки фасоли. Вернусь через минуту. Наливай себе вина.

Фрэнк стоит, глядя на теплое пламя свечей. Он чувствует, что они ароматизированы, и пытается определить запах. Что-то цветочное. Белый цветок с маленькими лепестками. Потом замечает на полке коробку.

Жасмин и лилия.

Низкий потолок гостиной вибрирует от тяжелого удара, сопровождаемого веселыми воплями. Открывается и закрывается дверь.

– Господи! Какого черта вы там творите?

На лестнице слышатся мягкие шаги. В столовую спускается Жасмин и останавливается, увидев его.

– Ой.

– Твоя мама на кухне, – сообщает он, пытаясь сгладить неловкость.

– Здорово. Спасибо.

Она маленькая, с темными волосами, закрученными в маленькие пучки над ушами, в коротком обтягивающем черном платье под свободным серым кардиганом, свисающим сзади ниже колен.

– Мама! – слышит он ее жалобы. – Они там совсем с ума посходили. Серьезно. Угомони их.

Фрэнк не слышит ответа Элис, но вскоре она появляется в сопровождении Жасмин, Романы и Хиро и кричит наверх:

– Еда! Еда!

Пятнадцать секунд спустя с лестницы слетает дюжина подростков. Они несутся, чуть замедляясь, мимо взрослых, заходят в кухню и выходят оттуда с бумажными тарелками, наполненными сосисками, пюре и луковой подливой. Направляются в гостиную и закрывают за собой дверь.

Фрэнк удивленно смотрит на Элис:

– Ты накормила всех этих детей?

– Наполнила им желудки. Иначе они отправятся на вечеринку с пустыми и заблюют все вокруг. Всего лишь дешевые сосиски, купила на распродаже. Ничего такого. Не переживай, – продолжает она, – для нас я приготовила отличный кусок говядины. И овощи.

– Я бы довольствовался и дешевыми сосисками.

– Я тоже. Но за последние дни мы съели столько гадости, что мне захотелось приготовить что-нибудь основательное. Еще вина?

Появляется Дерри с двумя дымящимися чашами, ставит их на стол и снова уходит на кухню. Романа и Жасмин выдвигают стулья и садятся. Хиро и Сэди занимают выжидательные позиции на полу возле стола, подергивая носами.

– Я могу чем-нибудь помочь?

– Нет, – отвечает Элис. – У тебя был шок. Просто садись. Мы с Дерри разберемся.

К столу приносят большой кусок мяса, блюдо с пюре, банки с горчицей, хреном и кетчупом. Появляется подросток со стопкой использованных бумажных тарелок и спрашивает, куда их деть.

Элис объясняет и кричит ему вслед:

– Там сбоку лежит печенье. Можете взять пару упаковок.

Элис снова разливает по бокалам красное вино и отправляет Жасмин на кухню за второй бутылкой. Одна из собак тихонько поскуливает, словно где-то вдалеке работает сигнализация.

– Заткнись, Хиро, – требует Элис.

Фрэнк наблюдает, как Романа бросает себе под ноги кусочек сосиски, и Хиро украдкой на него набрасывается. Он смотрит на Элис, но та ничего не замечает.

Они говорят о родителях Элис – она видела по веб-камере, как они пытались вспомнить имена собственных детей.

– «Та, милая, – сказал папа, – Чудесная девочка». А мама спросила: «Ты про Элис?» Папа ответил: «Нет, не эта. Другая. Помнишь? Как ее зовут?» А мама просто покачала головой и сказала: «Ну, их двое. Это все, что я знаю».

Дерри смеется и говорит:

– Ну, они хотя бы помнят, что у них есть дети. Скоро и это забудут.

Фрэнк слушает разговор и думает про свою мать, чьи руки он вспомнил. Жива ли она? В порядке? В здравом уме? Ждет ли его? Ждет ли его хоть кто-нибудь? Он отрезает кусок мяса и кладет себе в рот.

– Прекрасная говядина, Элис, – говорит Дерри, многозначительно глядя на Фрэнка.

– Ага, – мычит он с набитым ртом. – Восхитительная. Такая нежная.

Элис с улыбкой прикасается к его руке:

– Хорошо. Рада, что тебе понравилось.

Наступает короткая, немного неловкая пауза. Элис в последний раз пожимает и отпускает его ладонь. Жест был замечен и, в случае Дерри и Жасмин, явно не одобрен.

– Я вот думаю, – говорит Фрэнк, – прошло уже четыре дня. Как думаете, меня должны искать? Объявлять о моем исчезновении в новостях? Я вроде бы приличный человек. Странно, что меня никто не ищет.

– Я проверяла, – говорит Элис. – В национальных новостях и местных лондонских. Ничего. Но это не значит, что тебя не ищут. Просто из этого не раздули историю. Единственный способ узнать, разыскивают ли тебя, – обратиться в полицию.

– Я… – его пальцы беспокойно стучат по приборам, и ему явно не по себе. – Мне хотелось бы вспомнить еще немного. Для себя. Прежде чем, понимаешь?..

– А если ты не вспомнишь? – резко вмешивается Жасмин, и все поворачиваются к ней.

– Жасмин… – предостерегает Элис.

– Нет. Правда. Вдруг ты ничего не вспомнишь, а там, на юге, тебя ждет целая семья, ломает голову, где ты, и сходит с ума от беспокойства? Разве это справедливо по отношению к ним?

– Я не думаю… – бормочет он. – Я, конечно, не знаю, но сомневаюсь, что у меня кто-то есть. Просто не чувствую…

– Кто-нибудь точно есть, – возражает Жасмин. – У всех кто-нибудь есть.

– Ну, не обязательно, – вставляет Элис.

– Дело не в этом. Ты сама понимаешь – дело не в этом.

– Тогда в чем дело?

– В том, что у Фрэнка где-то есть дом. Но, похоже, никто не пытается узнать, где именно. Дело в том, что Фрэнк – не отсюда. Если бы в тот день ты нашла на берегу бездомную собаку, то постаралась бы найти ее хозяев: отвезла бы ее к ветеринару, чтобы проверить чип, расклеила бы объявления. Ты бы не оставила ее у себя, будто она твоя. Не убедившись в том, что она никому не принадлежит.

– Жасмин, – повторяет Элис, с тревогой глядя на дочь, – просто поверь мне. Я прожила долгую, непростую жизнь и встретила на пути достаточно дурных людей, чтобы научиться их распознавать. Поверь: Фрэнк хороший человек, – она бросает на Фрэнка обнадеживающий взгляд. – Я просто хочу ему помочь, можно? По какой-то загадочной причине он оказался у нас на пляже и пока не готов возвращаться в реальность. Нужно дать ему немного времени прийти в себя.

– Ничего личного, – уверяет Фрэнка Жасмин, сверкнув на него взглядом из-под густо накрашенных век. – Совершенно. Уверена, ты отличный парень. Просто…

Фрэнк улыбается.

– Я понимаю. Правда. Мне… – он подыскивает правильные слова, чтобы никого не обидеть. – Мне очень неудобно, что я здесь. Что вторгаюсь в ваше личное пространство. Что ваша мама тратит на меня деньги. Что я ненастоящий и из-за меня вам неуютно в собственном доме. Что я такой слабый и беспомощный. И у меня есть сильное чувство, что на самом деле я не такой. Совсем не такой. Но сейчас здравый смысл и мужество меня оставили. Я как… Какая-то тряпка. Надеюсь, это пройдет, у меня в голове прояснится, я все вспомню и снова почувствую себя сильным. Сегодня твоя мама кое-что нашла…

– Я знаю. Она рассказала. А потом ты упал в обморок.

– Да. Возможно, эта нить поможет распутать мою историю.

Жасмин кивает и опускает взгляд:

– Как я уже сказала, ничего личного.

Фрэнк вздыхает. С тех пор как он потерял память, ему еще не приходилось говорить так много. Он чувствует истощение и эйфорию, словно нарастил новый слой мышц.

– Спасибо, – говорит он.

Он замечает, как Элис и Дерри обмениваются взглядами, а потом Дерри говорит:

– Кстати, после того как ты отключился, мы с Элис продолжили поиск. Про Энтони Росса мы больше ничего не нашли, но я написала в газету и спросила у редактора, нет ли у него контактов автора заметки. Или других историй на эту тему.

Фрэнк, задержав дыхание, ждет продолжения рассказа.

– Ответа пока нет. Но сегодня суббота. Может, на следующей неделе что-нибудь прояснится.

Он выдыхает. Ничего нового, но хотя бы надежда… Беседа переходит на другие темы, и Фрэнк опускает взгляд на собственные руки, сжимающие вилку и нож, рассматривает углы и складки, веснушки и волоски. Интересно, как они участвовали в его жизни? К кому прикасались? Что делали? И вдруг он снова вспоминает тяжесть чужого тела, горячее дыхание у себя на лице и собственные руки, эти руки, крепко сжимающие чье-то горло, все сильнее, сильнее, сильнее. Он видит расплывчатые очертания лица, мужского лица. Густые черные волосы и вытаращенные темно-синие глаза на красивом лице.

 

25

1993

– Итак, что случилось вчера ночью? – спросил Грей.

– Ничего, – оборонительно ответила Кирсти.

– Ты же знаешь, что мое окно прямо над входной дверью?

– Да. И?

– Я слышал, что произошло. Как он тебя обижал.

– В смысле, обижал?

– Помрачнел и расстроился, когда ты отказалась целоваться. А когда ты ушла домой, он пнул стену. Очень сильно. Свиданием века это не назовешь.

Она пожала плечами:

– Я просто была не в настроении.

– Я о том и говорю. На этом этапе новых прекрасных отношений вы должны сходить с ума, не в силах оторваться друг от друга.

Кирсти покачала головой и приподняла одну бровь:

– Ты-то откуда знаешь?

– Я смотрел достаточно фильмов и прекрасно представляю, как выглядят молодые влюбленные. И это точно не вы.

– Грей, в жизни все по-другому.

Он вздыхает:

– Слушай, Кирст, я не пытаюсь на тебя повлиять, просто забочусь. Он – твой первый парень, и у меня очень нехорошее ощущение. От него.

Кирсти моргнула и уставилась в пол.

– Просто ты должна знать, что имеешь право сказать «нет». Ты не обязана идти на свидание только потому, что тебя пригласили. Он – большой, взрослый мальчик и сможет справиться с отказом. Переживет. С минуты на минуту он придет сюда и попытается убедить тебя провести с ним день, и ты должна решить, что ему ответишь.

– Знаю, – прошипела она, и Грей понял, что попал в цель.

– И?

– Можешь сказать ему? – попросила она. Младшая сестренка, бегущая к нему с разбитой коленкой, вернулась. – Сказать, что я заболела?

Грей сдержал победную улыбку.

– Конечно. Не вопрос.

– Не могу сказать, что он мне не нравится. Просто…

– Ты не готова.

Она посмотрела на него – сначала сердито, потом мягко.

– Вроде того. Думаю, да. Может, он просто для меня немного взрослый. И он очень напористый. Во всем. И может, мне следует выбрать кого-нибудь повеселее.

– Согласен. Целиком и полностью.

– Но он такой симпатичный. Я все время думаю о своих подружках. Как бы они позавидовали, если бы увидели нас вместе.

– Значит, ничего серьезного?

Она вздохнула и улыбнулась.

– Знаю. К тому же они все равно никогда не увидят нас вместе.

– Да уж. Не представляю Марка в Кройдоне.

Пока Грей говорил, оба почувствовали сзади какое-то движение: за низким окном, выходящим на улицу, мелькнула тень. Кирсти ахнула и схватилась за сердце. Это был Марк – он приставил ребра ладоней к стеклу и смотрел на них. Встретившись взглядом с Греем, он мрачно улыбнулся.

– Черт подери, – пробормотал Грей. Он повернулся к Кирсти, но она молниеносно юркнула под стол и согнулась на полу у его ног.

– Скажи, что я заболела, – прошипела она.

– Но он тебя видел.

– Может, не видел.

– Конечно, видел!

– Просто иди и скажи ему. Пожалуйста.

Грей вздохнул и встал со стула.

Марк ждал возле двери в джинсах и бейсболке. Бейсболка казалась поспешным решением, словно он натянул ее в последний момент, потому что прическа выглядела недостаточно прилизанной.

– Привет.

– Привет.

– Можешь позвать сестру?

– Она приболела.

– Но она… – он показал Грею за спину, в сторону столовой.

– Она вернулась в постель.

– Ой, да ладно…

– Я не понимаю, что ты от меня хочешь. Ей было нехорошо. Она вернулась в кровать.

– Ты правда думаешь, я в это поверю?

– Да. Думаю.

На несколько секунд повисло тяжелое молчание.

– Вчера вечером она была в порядке.

– Да. Может, съела что-то не то.

Марк закатил глаза и попытался оттолкнуть Грея, чтобы пройти в дом.

Грей остановил его, уперев ладони в грудь.

– Ммм… не думаю.

– Я просто хочу ее увидеть, – сказал Марк срывающимся от раздражения голосом.

– Она не хочет видеть тебя.

– Откуда ты знаешь? Ты ее спрашивал?

– Да. Спрашивал. Она сказала: «Я не хочу его видеть».

– Я тебе не верю. Кирсти! Кирсти!

Марк снова начал отталкивать Грея.

На нижней ступеньке появился Тони в банном халате, с мокрыми после душа волосами.

– Доброе утро, Марк, – сердечно поздоровался он. – Все в порядке?

– Я надеялся повидать Кирсти. Ваш сын считает, что она больна.

Грей послал отцу предостерегающий взгляд.

– Ах, да, – сказал Тони, – у нее болит горло.

Ложь была очевидной, но Грею было наплевать.

– Все понятно, – объявил Марк. – Две минуты назад мне говорили, что она отравилась. Я вас умоляю. Я же не идиот.

– Послушай, Марк, – ответил Грей, – не важно, больна Кирсти или нет. Главное, что она не хочет тебя видеть. Ясно?

Марк отступил назад, сорвал с головы бейсболку и поправил прическу.

– Плевать, – прошипел он, комкая шапку в руках, – правда. Плевать, – он сделал еще один шаг назад, а потом шагнул вперед и добавил: – Скажите ей, что я заходил. Что я буду ждать ее у тети. Когда ей станет лучше.

– Обязательно, – все так же радостно пообещал Тони. – Прости за напрасный визит.

Марк послал им обоим испепеляющий взгляд, снова натянул кепку и пошел прочь, что-то громко ворча.

Грей с отцом переглянулись.

– Вот видишь? – спросил Грей. – Теперь ты понимаешь?

Тони изумленно покачал головой:

– Ну и придурок.

Кирсти вылезла из своего убежища под столом, сверху показалась голова мамы.

– Что там случилось?

– Ничего, – ответил Грей. – Просто Марк не в состоянии принять слово «нет». Он уже ушел.

Несколько мгновений они постояли вчетвером, собравшись у входной двери, под общим впечатлением от Марка и его странной гневной реакции.

 

26

Лили включает в квартире весь свет, даже на вытяжке над плитой. Она больше не может выносить темноту. Потом включает телевизор, находит какой-то фильм про собаку и заставляет себя поесть. Уже почти десять, и она ничего не ела с тех пор, как завтракала с Рассом. Хлеб в хлебнице позеленел, поэтому она готовит в микроволновке пакетик риса и ест его с маслом. Пытается посмотреть фильм, но не выносит вида счастливой пары главных героев и переключает канал на какое-то громкое телешоу про свидания. Наливает себе бокал вина, складывает письма Карла в аккуратную стопку, осматривает ее, берет первое письмо и вскрывает.

Реклама от агента по продаже недвижимости.

Второе письмо – выписка с текущего счета. Она бегло проглядывает ее. Ничего особенного. Рестораны в Киеве, отель, где они провели свадебную ночь, выпивка на Бали, покупки в аэропорту, магазин «Маркс энд Спенсер», железная дорога, химчистка, загородный паб, где они обедали на выходных. Всякие мелкие траты, последняя – бесконтактный платеж в кофейне на вокзале Виктория вечером во вторник. Больше ничего. Никаких платежей. Прямая линия и точка.

«Так и есть», – думает она, опускает выписку на колени и тянется за бокалом вина. Вот и оно. Доказательство. Он мертв. Как он может быть жив? Не тратя денег?

Она вскрывает еще два письма, оба – с рекламой. Открывает счет за электричество и письмо с фирмы, где он всегда заказывает рубашки. Потом берет последнее письмо. От их мобильного оператора. Детальный счет, где указаны номер и продолжительность каждого звонка. Задержав дыхание, она начинает читать.

Почти каждый звонок и каждое сообщение – на ее номер телефона. Неудивительно. Но она ищет звонок, сделанный из дома ее мамы в Киеве, звонок его матери в день их свадьбы. Вот и он: 4:46 вечера, 21 марта. Три минуты пять секунд. Она берет ручку и подчеркивает номер. Потом смотрит на время. Уже почти половина одиннадцатого. Слишком поздно для светской беседы. Но поздно ли, чтобы сообщить матери, что пропал ее сын? Она набирает номер и замирает. Где-то, на западе или на востоке, в замке или обычной квартире, звонит телефон. Возможно, женщина слышит телефонный звонок, но почему-то не отвечает. Может, она спит? Может, ее нет дома? Может, она видит на дисплее номер Карла, но предпочитает не отвечать? После двадцати гудков Лили вешает трубку. Утром она попробует еще раз.

 

27

В ночном воздухе мерцает морская дымка. Грифф и Хиро убежали вперед и исчезли в темноте. Элис и Фрэнк медленно идут за ними. Наверху, на променаде, несколько ночных гуляк шатаются между пабами, поют, смеются и окликают друг друга. Дерри и Дэнни ушли домой час назад, а десять минут назад толпа подростков наконец отправилась на свою вечеринку. Элис оставила Роману дома с Жасмин и Сэди, и они отправились на небольшую прогулку с двумя другими собаками. Глоток свежего влажного воздуха – большое облегчение после тесной духоты коттеджа, переполненного людьми, с постоянно работающей духовкой и раскаленными поленьями в камине.

Фрэнк на прогулке ведет себя очень тихо – видимо, не успел до конца отойти после разговора за ужином.

– Прости за Жасмин, – говорит Элис. – Это было совсем на нее не похоже.

Фрэнк немного смущается, но потом качает головой и говорит:

– Нет-нет. Все в порядке, честное слово. Мне даже стало немного легче, удалось наконец поговорить начистоту. Это лучше, чем когда ты всех раздражаешь, но все вокруг слишком вежливые, чтобы что-то сказать.

– Ты никого не раздражаешь.

– Ну, тебя, может, и нет.

Он снова затихает, и какое-то время они идут молча.

Собаки увидели что-то впереди. Обе резко рванули вперед и вскоре исчезли за углом залива.

– Черт подери, – ругается Элис. – Господи, за кем они ломанулись? Грифф! – орет она, приставив ладони ко рту. – Хиро!

Она ускоряет шаг, и вскоре они оба бегут по пляжу. Повернув за угол, они сразу понимают, что свело с ума собак. На каменных ступенях, ведущих к променаду, стоит маленькая лисичка и смотрит на собак с торжеством и презрением. Собаки стоят внизу, тяжело дышат и переглядываются, слово спрашивая друг друга: и что теперь?

– Дурачье, – говорит Элис, приближаясь к ним с поводками. Но они уже впали в азарт. На небе висит большая, почти полная луна. Несколько чаек спикировали вниз и ковыряют что-то в камнях у кромки прибоя. Собаки снова умчались куда-то вперед. Элис кричит Фрэнку:

– Прости, пожалуйста! Если хочешь, можешь возвращаться в коттедж.

Он с улыбкой следует за ней. Чайки чувствуют приближение двух больших собак и улетают, но собаки бегут все дальше. Элис кричит им вслед и свистит с помощью двух пальцев, как учил папа. Наконец они останавливаются в дальнем конце залива, где летом проводится паровая ярмарка и загорают туристы. Кафе, пристроенное к забору пляжа, не работает, педальные машинки накрыты и заперты на замок. Сверху раздается звон и грохот игровых автоматов. Фрэнк говорил, что именно здесь просидел весь четверг, вспомнил девушку на карусели и человека в море.

Собаки, тяжело дыша, сидят у ног Элис, пока она пристегивает им поводки.

– Ну, похоже, мы сбросили часть этого обильного ужина, – она с улыбкой поворачивается к Фрэнку, но он смотрит вверх, на скалы. Снова этот взгляд: Элис уже начинает его узнавать. Она инстинктивно подходит к Фрэнку. – Что такое?

– Тот дом. Вон там, – он показывает на особняк в дальней части скалы, в окружении тисовых деревьев и с плоской крышей. – Чей он?

Он пошатывается, и Элис приходится его поддерживать.

– Большой? В самом конце?

– Вон тот, – показывает он снова.

– Не знаю, кто живет там сейчас, но Дерри говорила, раньше он принадлежал известной писательнице. Когда-то давно.

Он качает головой, словно с ней не соглашается.

– Там павлин, – говорит он.

Элис улыбается.

– Да, вполне возможно.

Наконец Фрэнк поворачивается к ней. Его кожа покрылась холодным потом, и молочная луна освещает его призрачным светом.

– Нет. Точно. Я помню. И я думаю… – он в ужасе прижимает обе руки ко рту. И смотрит на нее глазами, полными слез. – За ужином мне показалось, что я причинил кому-то боль, Элис. И, возможно, даже убил.

Она чувствует, как он дрожит всем телом.

– Это просто невыносимо, Элис. Я больше не могу, правда. И тот дом, – он снова испуганно поднимает взгляд. – Я знаю этот дом. Знаю его слишком хорошо. Наверное, я там жил.

 

28

1993

Они не видели Марка уже три дня – с тех пор как он в гневе покинул их дом в четверг утром. Все это время Грей не мог до конца расслабиться. Марк уже доказал свое умение предугадывать, куда они пойдут и когда, и тихо появляться в самый неожиданный момент. Его дом возвышался на скале, белый и тревожный, и ветер иногда доносил до пляжа зловещие крики павлинов. Но Марка нигде не было.

– Может, он вернулся в Харрогейт? – предположил Тони в воскресенье утром, когда они устроились на привычном месте на пляже. Погода стояла не самая удачная – песок промок под дождем, прошедшим под утро, но солнце быстро высушивало его, и пляж начал медленно заполняться.

– Наверное, – согласилась мама. – Какой смысл оставаться тут, если девушка, которая ему нравится, не проявляет интереса.

– Возможно, он смущен, – добавил Тони.

Грей посмотрел на дом и слегка покачал головой:

– Думаю, он там. Планирует следующий шаг.

– Перестань, – попросила Кирсти. – Ты меня пугаешь.

Она повернулась посмотреть на пляжное кафе у них за спиной. Она делала это постоянно.

– Ты ни в чем не виновата, – сказал Грей. – Тебе не о чем беспокоиться.

– Мне не по себе.

– Не по себе?

– Да. Будто я его обманула.

– Брось, что за ерунда, никого ты не обманывала. Он тебя буквально преследовал!

– Знаю, – она принялась теребить кисточку на сумке. – Но ведь он платил за меня в кино. И… – она пожала плечами.

– И что?

– Ну, не знаю. Может, я его слишком обнадежила.

– Да?

– Не знаю. Наверное, немного. Но ведь сначала я действительно была немного влюблена.

– Кирсти, это нормально, – заверила мама. – Ты встречаешь человека, между вами возникает симпатия, вы проводите время вместе, и иногда ты понимаешь, что симпатия неглубокая. И двигаешься дальше.

Кирсти сделала большие глаза.

– Он сказал, что любит меня, – призналась она.

– Ну и лузер, – простонал Грей.

– И… Я сказала, что тоже его люблю.

Грей снова застонал.

– Господи, Кирст. Скажи мне, что пошутила.

Она печально кивнула.

– Я не знала, что делать. Он сказал это и посмотрел на меня так, словно хотел услышать в ответ то же самое. И я сказала.

– Боже. Когда это было?

– На пляже. После ярмарки.

– Ну ты и балда.

Кирсти треснула брата по затылку.

– Это был мой первый поцелуй, – сердито пробурчала она. – Откуда мне было знать, что делать?

– Я бы посоветовал не лгать – по-моему, ты следовала этому правилу большую часть жизни.

Она опустила взгляд.

– Я не хотела его обидеть. Не хотела, чтобы он почувствовал себя неловко.

– Ну, – сказала мама, подводя черту, – теперь все позади. Он все понял. И ушел. А Кирсти получила ценный урок. Теперь давайте постараемся расслабиться и насладиться последними днями нашего отдыха. Хорошо?

Кирсти послала Грею трагический взгляд, и он расстроенно покачал головой.

Со скалы раздался очередной жалобный крик павлина.

* * *

Тем вечером они отправились поужинать в паб. Это была старая таверна контрабандистов неподалеку от причала, где лежали перевернутыми разноцветные рыбацкие лодки, и между домами извивались узкие, подсвеченные фонарями переулки. По воскресеньям там всегда была живая музыка, и, в отличие от центральных пабов, довольно качественная – фламенко на гитаре, джаз на фортепьяно или сольные выступления артистов оперетты. Сегодня выступала молодая девушка по имени Иззи: она пела песни собственного сочинения, а другая девушка аккомпанировала ей на фортепьяно.

Им достался столик прямо у сцены, и Грей сидел достаточно близко, чтобы разглядеть шпильки, которые держали пучок светлых волос Иззи, слегка размазанную тушь под правым глазом, потертость на мысочке ее балетки. Достаточно близко, чтобы почувствовать: Иззи поет только для него. Грей был очарован. Она явно была ненамного старше его, но уже такая самоуверенная и талантливая… Он практически не притронулся к стейку, стесняясь жевать перед такой богиней.

– Большое спасибо всем, – сказала Иззи в микрофон. – Сейчас мы с Хэрри сделаем небольшой перерыв. Но скоро вернемся и сыграем вам еще. А пока… – она быстро наклонилась и подняла маленькую баночку, предоставив Грею возможность заглянуть в декольте вечернего платья, на свою абсолютно плоскую грудь, – если вам понравилась наша музыка, мы будем благодарны за любую мелочь. Или даже не мелочь. – Публика рассмеялась, и Иззи с Хэрри спустились со сцены.

– Сюда, – крикнул ей Грей.

Он положил в банку пять фунтов, и она, улыбнувшись, сказала:

– Большое спасибо.

– Ты потрясающая, – ответил он.

– Боже. Ух ты! Спасибо.

Она ушла, и вся семья изумленно уставилась на Грея.

– Пять фунтов? – поразился папа.

Грей густо покраснел.

– Да. Она очень талантливая, знаешь ли.

– Ага, – потер подбородок папа. – Очень талантливая, – хихикнул он. – А теперь ешь.

Грей поглощал стейк, не чувствуя толком вкуса. Он был полностью поглощен присутствием Иззи, ее хрипловатым чувственным голосом, говорящим где-то у него за спиной:

– Спасибо большое. Вы очень добры. Спасибо.

Через несколько минут он решился обернуться и увидел ее у стойки бара. Она пила пиво со своей подругой-пианисткой и двумя молодыми людьми, одним из которых, к ужасу Грея, оказался Марк.

– О боже, – пробормотал он, – поверить не могу.

Его семья обернулась посмотреть, но потом все резко повернули головы вперед.

– Этот парень напоминает мне чертов вирус, – сказал Тони.

Лицо Кирсти приобрело ярко-розовый оттенок.

– Ты в порядке, дорогая? – спросила мама, сжимая ее ладонь. – Хочешь, отведу тебя домой?

– Знаете что, – объявил Тони. – Уже поздно. Почему бы нам всем не отправиться домой?

– Нет! – возмутился Грей. – Я еще не закончил ужин!

Папа с удивлением посмотрел на него:

– Да ладно! Уверен, стейк уже ледяной.

– Нормальный, – пробурчал Грей. – Идите. Я останусь и доем. Правда. Увидимся дома.

– Ты ведь ничего не сделаешь, правда? – спросила Кирсти.

– В смысле?

– Ну, ничего не будешь говорить? Марку?

– Ты издеваешься? Я просто хочу закончить ужин. Может, послушать еще музыку. Еще выпить.

– Обещаешь?

Он закатил глаза и вздохнул:

– Идите. Я скоро приду.

Грей наблюдал, как отец оплачивает счет в баре. Как он ненадолго встретился с Марком взглядом, чуть приподнял бровь, кивнул головой. Когда они уходили, Марк смотрел в спину Кирсти, а потом повернулся обратно к друзьям и громко, раздосадованно рассмеялся.

Грей медленно доел стейк. Он чувствовал взгляд Марка, сверлящий его затылок. Потом потянулся за остатками пива, недопитого отцом. Быстро выпил. Потом выпил остатки маминого джина с тоником. Достал из заднего кармана бумажник. После того как Грей отдал пять фунтов певице, там ничего не осталось. Ощупал карманы в поисках монет и наскреб один фунт двадцать пенсов.

Он медленно встал и направился к бару. Их с Марком разделяла целая толпа, но Грей слышал его голос – прон-зительную самоуверенность – и громкий смех девушек в ответ на каждое высказывание. Такой сценарий казался Грею вполне логичным. Богатый красавчик, выпивающий и хохмящий в богемном пабе в компании привлекательных подруг. Куда логичнее, чем преследование его неук-люжей маленькой сестренки.

– У меня есть фунт и двадцать пенсов, – сказал он девушке за стойкой, – что я могу заказать?

Она вздохнула и пожала плечами:

– Пинта горького стоит фунт девятнадцать. Пинта лагера – фунт двадцать девять.

Он снова обшарил карманы в поисках мелочи. Вытащил три пенса и вздохнул:

– Пинту горького, пожалуйста.

Пока он заказывал, что-то пролетело мимо и упало на стойку. Грей опустил взгляд. Десять пенсов. Он посмотрел направо. Марк подмигнул ему.

Грей проигнорировал монету и покачал головой в ответ на молчаливый вопрос девушки.

– Горького. Пожалуйста, – натянуто улыбнулся он.

Пока ему наливали пива, он обернулся и посмотрел на Марка. Тот жестом пригласил его подойти. Грей засомневался, стоит ли поддерживать эту инициативу, но перспектива официального знакомства с Иззи оказалась слишком заманчивой. Он взял пиво, поднял десятипенсовую монетку и направился к ним.

– Держи, – протянул он монетку. – Спасибо.

– Грэхем, – сказал Марк, положив руку Грею на плечо и сжав его чуть сильнее, чем нужно. – Рад встрече.

– Грей. Не Грэхем.

– Да. Все время забываю. Давай я вас познакомлю, – он отпустил плечо Грея, оставив на коже красные отпечатки пальцев. – Это Алекс, мой друг из Харрогейта, а это Херри, его сестра. А это, как ты знаешь, удивительно талантливая Изабель МакАльпин. Тоже из Харрогейта. Кузина Алекса и Херри. Это Грей. На прошлой неделе мы с ним познакомились на пляже.

Все рассмеялись, демонстрируя идеальные зубы.

– Ох, Марк, – заявила Иззи, – ты такой чудак. Грей, рада знакомству, – она протянула ему теплую, мягкую руку. – Слушай, нам пора возвращаться на сцену. Но потом Марк собирает всех в доме у своей тети – приходи тоже.

– Да, – с преувеличенной радостью поддержал Марк. – Приходи. И приводи сестру.

– Ей всего пятнадцать, – напомнил Грей.

– Ну и что? – рассмеялась Иззи. – Мы же ее не съедим!

Я беспокоюсь не из-за тебя, – хотел сказать Грей.

Он посмотрел на Иззи, которая ободряюще смотрела на него из-под ресниц, и спросил:

– Во сколько?

– Выдвинемся прямо отсюда, – сказал Марк. – Часов в десять. Может, останешься? Пойдем все вместе.

– Я должен сказать родителям.

– Хорошо. Заглянем к тебе по дороге, заодно узнаем, не захочет ли Кирсти присоединиться.

– Не захочет. Точно тебе говорю.

Потом он посмотрел на Иззи. Она улыбалась ему, а потом подмигнула, и сердце Грея забилось сильнее. Она явно была самой красивой девушкой из всех, с кем ему когда-либо приходилось говорить. К тому же самой талантливой и сексуальной. И она ему подмигнула. Вечеринка, на которую он очень хотел попасть дома, уже прошла. Его младшая сестра успела поцеловаться раньше, чем он. Он сам не заметил, как поддался обиде, кивнул и сказал:

– Договорились.

– Ну, отлично, – Иззи слегка прикоснулась к его руке нежными пальцами. – Увидимся.

Она отправилась обратно на сцену, а потом остановилась и повернулась:

– Ой, и спасибо тебе за доброту. Я видела, что произошло в баре. Очень ценю твою щедрость, – она улыбнулась, и он понял, что улыбка таит в себе обещание и надежду.

– Ты заслужила, – сказал он и сразу покраснел, осознав, насколько грубо это звучит. – То есть…

Но она уже ушла.

– Итак, – сказал Марк, хлопнув в ладоши. – Текилы?

Его друг Алекс издал странный пронзительный звук, и они дали друг другу «пять».

Грей повернулся в сторону сцены, где сногсшибательная блондинка пела свои красивые песни, и старался не думать о предстоящем вечере.

 

29

Наступает воскресенье. Лили хочется, чтобы оно поскорее прошло и наступил понедельник – тогда она сумеет поговорить с полицейской, мастером-ключником и коллегами Карла. А сегодня она может только попробовать позвонить по этому номеру. Телефон матери Карла звонит, и звонит, и звонит. Но ответа нет. Гудки продолжаются до тех пор, пока связь не прерывается с презрительным щелчком, как бы говорящим: Бога ради, здесь никого нет, неужели не ясно?

Сидя с телефоном под подбородком и постоянно нажимая кнопку повтора, Лили мысленно рисует портрет женщины, не снимающей трубку. Темные волосы и острые скулы, как у Карла, выглядит для своих лет молодо, одета, возможно, в шелковую блузку и строгие брюки. И снова – почему она не знает, как выглядит мать ее мужа? Почему никогда не спрашивала об этом? Почему в этой квартире нет фотографий? За кого она вышла замуж? Что она вообще здесь делает?

Спустя час Лили чувствует, как глубоко внутри у нее закипает гнев. Он рождается в том же месте, что и слезы: где-то внутри живота. Она швыряет трубку прочь и наблюдает, как та ударяется об стену и разбивается надвое, из нее выпадает кусок пластмассы и закатывается глубоко под кровать. С гневным стоном Лили становится на четвереньки и просовывает пальцы в узкую щель между новым толстым ковром и дном кровати. Ничего нащупать не удается, поэтому она двигает диван по ковру, пока кусочек пластика не оказывается снаружи. Там лежит что-то еще. Одна из маленьких пижонских шелковых запонок Карла, зелено-бордовая. Лили рассматривает ее, держа на ладони. И вспоминает, как каждое утро Карл одергивал рукава своих безукоризненных деловых рубашек, вдевал в петлицы запонки и улыбался ей. А она так гордилась этим красивым, взрослым мужчиной в элегантных рубашках.

Лили кладет запонку на прикроватную тумбочку Карла и возвращается к проклятому телефону. Она не может понять, откуда именно отлетел кусок пластика, но без него телефон собрать не получается. Она скрепляет две половины резинкой для волос и пытается снова дозвониться маме Карла, но связи нет. Она сломала телефон. Лили бросает его на кровать и снова стонет. Все, кто может попытаться дозвониться до Карла – мама, сестра, сотрудники, Расс, – будут звонить по этому номеру.

Она принимает душ, моет голову и одевается. Потом берет мобильник и пишет Рассу сообщение:

Я сломала домашний телефон. Пишу с мобильного. Пожалуйста, используй этот номер, если захочешь со мной поговорить. Спасибо. Лили.

Потом она набирает с мобильного номер матери Карла и готовится к новому бесконечному ожиданию. Но вместо этого через три гудка раздается щелчок, и женский голос, неуверенный и тихий, произносит: «Алло?»

 

30

На часах – шесть восемнадцать утра. В доме царит тишина. Элис пытается снова заснуть, но тщетно. Она слишком возбуждена и счастлива, потому что проснулась, обнимая другого человека и наслаждаясь его уютным теплом: не маленькую девочку в мешковатой пижаме и не стареющего грейхаунда, а мужчину, мускулистого и крепкого. В утреннем свете сияют осенние оттенки его волос, золотые искорки в пятидневной щетине. На груди – брызги рыжих веснушек, покрытых золотисто-каштановыми волосками. Гладкие руки, глубокая впадинка в середине спины, тоже покрытой веснушками. Он пахнет морем и ее кондиционером для белья. Пахнет ее домом.

Элис прокручивает в голове события прошлого вечера, который закончился их близостью: тихая прогулка до дома по пляжу, его беззащитность после признания о том, что он мог кого-то убить. Инстинктивная уверенность Элис, мгновенная и полная: он ошибается, эти большие, мягкие руки не могли никому навредить, она не зря впускает его в свою жизнь. Ее рука, нашедшая его ладонь, и взгляд Фрэнка: удивленный, растроганный и испуганный. Но потом он мягко сжал ее руку, поднес ко рту и поцеловал. Не просто поцеловал, а вдохнул. Его немного трясло, как Гриффа, когда он пугается резких звуков. Она притянула его к себе, он уткнулся лицом в ее шею, обнял ее за талию, и какое-то время они стояли, покачиваясь. До ее спальни было совсем недалеко.

– Тебе придется вернуться в сарай, – сказала она потом. – Не хочу, чтобы кто-нибудь из детей вошел сюда и увидел тебя.

– Понимаю. Разумеется, – ответил он.

И почему-то воспринял это как приглашение к последующим отношениям. Элис не помнит, как заснула. И не знает, заходил ли кто-нибудь, пока они спали. Она не слышала, как вернулся Кай, и подозревает, что он не вернулся. Сквозь тонкие шторы розовеет восход, за дверью слышится деликатное постукивание когтей: Грифф терпеливо ждет, пока она его впустит. Воскресное утро. Нужно разбудить Фрэнка и попросить уйти, пока не проснулась Романа. Но мягкое тепло его тела слишком соблазнительно… Она на цыпочках встает с постели и подпирает стулом дверную ручку. Потом бежит обратно, замерзнув на прохладном утреннем воздухе, и ныряет в еще теплую кровать.

– Скорее, – шепчет она Фрэнку на ухо, – тебе пора.

Он просыпается, корчит гримасу и говорит:

– Черт. Конечно. Прости. Который час?

– Пора поторопиться, – говорит она, перекатывая его на себя и накидывая поверх одеяло, чтобы спрятаться от нежданных гостей. – Только очень, очень тихо.

Фрэнк целует ее, и она целует его в ответ – так, словно от этого зависит ее жизнь, словно это последний в жизни поцелуй.

В четверть седьмого, когда просыпается Романа, Фрэнк уже благополучно спрятан в сарае. Элис лежит к пустой кровати, а Грифф уютно свернулся у ее ног.

Все утро в коттедже царит непростая атмосфера. У Кая похмелье, Романа капризничает, Жасмин раздражена, а Фрэнк нервничает. Элис же тем временем полна секса: все ее тело напряжено. Она тщательно вымылась под душем, но знает, что все равно пахнет мужчиной. В голове проносятся картины минувшей ночи: его ореховые глаза, руки, крепко обхватившие ее бедра, нежные пальцы, смахивающие волосы с ее влажных губ, он прижимает ее лицо к своему, шепчет ей на ухо ее имя, а луна светит сквозь занавески почти горячим светом.

Живые, яркие воспоминания пульсируют у нее внутри, пока она стоит у плиты и жарит бекон, наполняет чайник, вытирает руки поношенным кухонным полотенцем и переговаривается с детьми. Элис смотрит на Жасмин. Знает ли она? Слышала ли? Почувствовала? Может, Элис действительно плохая мать, как ей говорили уже много раз?

– Хочу прогуляться до того дома, – говорит Фрэнк, подходя к раковине и споласкивая свою чашку из-под кофе.

– Который на скалах?

– Да.

– По-моему, он заброшен.

– Знаю. Ты говорила. Но мне кажется, там все-таки живут.

– Я пойду с тобой.

Жасмин поднимает бровь:

– Это вовсе не обязательно.

– Я правда хочу.

Это звучит почти как стон: она по-прежнему ужасно его хочет.

Не обращая внимания на ядовитую энергию, исходящую от Жасмин, Элис берет сумку и пальто.

– Мы всего на часок, – говорит она, прежде чем дети успевают что-то сказать, а собаки – сообразить, что у них есть шанс на дополнительную прогулку. – На обратном пути куплю свежего хлеба. Пока.

Уже почти десять, но утро еще сохраняет свою свежесть – металлические ограды покрыты росой, а на горизонте бледнеет луна. Элис хочется взять Фрэнка за руку, но ночные безумие и бравада рассеялись, она чувствует себя уязвимой и неуверенной и вспоминает, почему ненавидит подобное дерьмо. Какое-то время они идут, вдыхая свежий воздух и выдыхая облачка пара. Она выбирает маршрут, идущий вдалеке от побережья: вверх по мощеным улочкам и извилистым переулкам, на главную улицу, ведущую прочь из города. Они проходят «Надежду и Якорь», старейший паб города, трактир контрабандистов, открытый с 1651 года. Фрэнк останавливается.

– Я был в этом пабе.

Она встревоженно смотрит на него.

– Я был в этом пабе, – повторяет он.

– Ясно. Тогда давай сходим сюда пообедать. Хорошо? По воскресеньям они подают прекрасный обед. Йорк-ширский пудинг размером с футбольный мяч. Серьезно.

Он недоуменно смотрит на нее.

– Ты не знаешь, что такое йоркширский пудинг?

Он отводит взгляд:

– Какая-то сладость?

– Господь с тобой, – смеется Элис, и неловкость исчезает, он смеется в ответ и берет ее за руку, и они вместе доходят до дома на скалах.

Фрэнка подташнивает: недосып, слишком много красного вина накануне вечером, слишком много крепкого кофе с утра и, в довершение ко всему, головокружительный омут воспоминаний. Когда они забираются наверх, он держится лишь благодаря руке Элис, ее поддержке. Удивительно, насколько остро он в ней нуждается. Интересно, он был таким и раньше? Проявил бы он интерес к этой немного потрепанной женщине с мешками под глазами и свисающим животом? Может, в настоящей жизни у него была молодая девушка – и даже не одна? А может, он предпочитал определенный тип женщин? Может, «настоящий» он расхохотался бы при одной мысли о постельных утехах с сорокалетней матерью троих детей?

А может, он был девственником?

Нет, думает он, вспоминая минувшую ночь. Девственником он не был, точно.

Чем все это закончится? Он вполне уверен, что кого-то убил. Если это так, то рано или поздно все обнаружится. Неизбежно. Обнаружат труп или пропавшего без вести человека. Найдется какой-нибудь свидетель. За ним приедет полиция. Потом появятся жена, или девушка, возможно ребенок, или даже собака. Квартира или дом с его вещами, какая-нибудь работа, еще вещи. Появятся родители, братья или сестры. Будет суд. Его отправят в тюрьму. И что тогда будет с этим живым, теплым чувством, возникшим между ним и Элис? Куда оно денется?

Он обнимает Элис за талию, прижимает ее поближе, кладет щеку ей на макушку. Она поддается, их тела сливаются, они идут в ногу.

Дом не совсем заброшен. Но выглядит он неопрятно: прошлогодняя листва лежит на посыпанной гравием подъездной дорожке, на живой изгороди сверкает паутина. Светлая каменная кладка заросла мхом и покрылась коричневыми полосками. Но на окнах висят шторы, а в клумбах цветут цветы. Дом скорее неухожен, чем покинут.

Фрэнк останавливается у входа. С каждой стороны вдоль проезда подвешено по ржавой цепи. Он переступает через одну из них, подошвы шуршат по гравию. Элис идет за ним.

– Какой красивый дом, – восхищается она.

Дом и правда красив. Симметричный, с большими окнами и правильными пропорциями, каменными украшениями, дорическими колоннами и большим веерообразным окном над дверью.

Фрэнк пытается вспомнить что-нибудь о жизни здесь, но тщетно. Он начинает злиться, пинает носком ботинка гравий.

– Ты в порядке?

– Как же мне это надоело, – стонет он. – Черт, до чего надоело.

– Не помнишь?

– Нет, – смягчается он. – Нет. Не помню. Прошлой ночью я был так уверен. А теперь…

– Пойдем, – она осторожно тянет его за руку. – Пойдем, посмотрим. Никогда не знаешь. Может, дверь не заперта. Может, внутри откроются воспоминания.

Он идет за ней по дорожке к двери. Поднимается по ступеням, ступая как можно тверже, пытаясь впитать энергетику места, будто у камня есть память и он может вспомнить его ноги. Он хватается за большую медную шестиугольную ручку посередине двери. Держится за нее. Закрывает глаза. И вспоминает: мертвые лилии в вазе, красивая девушка в кроваво-красном вечернем платье, тонкие светлые волосы в ниспадающем пучке. Она улыбается, протягивает руку и проводит его через эту дверь.

 

31

1993

Тони открыл дверь коттеджа и посмотрел на небольшую толпу пьяных людей, стоящих снаружи.

– Папа, – сказал Грей, – я пойду к тете Марка. На вечеринку. Вроде того.

– Не на вечеринку, – вмешался Марк, на удивление трезвым голосом для человека, который пил текилу на протяжении последнего часа. – Мы просто посидим. Компанией друзей.

Тони в полном замешательстве посмотрел на Грея. Перевел взгляд на Марка, а потом повернулся к маме Грея, которая только подошла.

– Что происходит?

– Грей собрался на вечеринку. С Марком.

– Не вечеринку, миссис Росс. Просто соберемся. Только мы. Это мои старые друзья из дома. И тетя тоже будет там.

Тони скептически посмотрел на Грея. Грей сделал упрямый вид и напряг челюсть. Он пойдет, чего бы это ни стоило.

Потом вмешалась Иззи:

– Может, ваша дочь тоже захочет пойти? Мы были бы ей рады.

За мамой и папой появилась Кирсти и вопросительно посмотрела на Грея.

– О, вот и она, – сказал Марк. – Мы позвали твоего брата на небольшую тусовку. В доме. Иззи хочет пригласить и тебя.

– Эмм, – Кирсти жестом показала на пижаму, – боюсь, что нет.

Но Грей заметил, каким взглядом она смотрела ему за плечо, на двух гламурных девушек в нарядных вечерних платьях и не менее симпатичного загорелого друга Марка в расстегнутой рубашке. Впечатляющая компания.

– Пойдем, – пригласила Иззи. – Будет весело.

Кирсти прикусила губу.

– Но уже поздно, – возразила она.

– Еще даже нет десяти. Пойдем.

– Даже не знаю.

Тони и Пэм переглянулись.

– Пожалуйста! – настаивала Иззи. – Мы подождем, пока ты оденешься. Будет весело.

Тони строго посмотрел на Грея. Грей пожал плечами. Если Кирсти хочет пойти – это ее личное дело. Уговаривать он ее не собирается. Как и отговаривать. Он просто хочет скорее уйти отсюда, добраться до дома, выпить еще, продолжить беседу, начатую с Иззи в баре, во время которой она практически не отрывала от него взгляда, несколько раз соприкоснулась с ним плечом и коленом, не пытаясь сменить позу, и называла его «милым» и «очаровательным».

– Ладно, – сказала Кирсти.

Тони и Пэм встревоженно посмотрели на дочь.

– Что? Все будет нормально, – заверила она. Потом повернулась к компании: – Дайте мне две минуты. Даже одну.

– Мы проводим ее до дома, – пообещала Иззи.

– В целости и сохранности, – добавил Марк.

– Грей, – сказал папа, – я хочу, чтобы вы оба к полуночи были дома. К полуночи, – повторил он.

Грей с досадой цокнул языком. Если бы не Кирсти, они были бы снисходительнее.

– Хорошо.

– А если вы не придете, я приду за вами и заберу вас. Хорошо?

– Господи, – пробормотал Грей. – Да, хорошо.

Появилась Кирсти в розовой футболке, куртке с капюшоном и джинсах, с тщательно причесанными волосами и губами, намазанными розовым блеском.

– Пойдем?

Грей заметил, как она обменялась с Марком смущенными взглядами. Потом Марк посмотрел на него и улыб-нулся.

– Ну, пойдем, – сказал Грей.

Лилии в холле засыхали. Их тяжелые белые головки опустились, оставляя кучки желтой пыльцы на светлом мозаичном полу и источая гнилостный, затхлый запах. Собаки их не встретили. В доме было пусто и тихо.

– Где твоя тетя? – спросил Грей.

– Что? – беспечно отозвался Марк.

– Твоя тетя. Где она?

– Господи. Не знаю.

– Ты говорил, она здесь.

– Может, и здесь. Может, она спит.

Все последовали за Марком в заднюю часть дома. Там была маленькая, квадратная комната с камином, диваном, двумя большими креслами и набитым напитками баром из красного дерева в углу. Марк наклонился, приподнял клапан на панели и включил подсветку. Бутылки спиртного вдоль стены, блестящие шейкеры для коктейлей, ряды стаканов, бочонок с трубочками для коктейлей и стеклянными палочкам, ведерко для льда с серебряными щипцами, маленькая раковина, маленький холодильник с пивом и вином и три барных стула с красными кожаными сиденьями.

– Итак, – Марк встал за стойку и сложил ладони. – Ваши пожелания?

Девушки попросили джин с тоником, Алекс – чистый виски, Грей – пиво.

– А ты, Кирсти?

– У тебя есть кока?

Марк рассмеялся:

– Ого, малышка, для этого еще рановато!

– Нет, я… Я имела ввиду кока-колу.

– Я понял, что ты имела в виду, – сказал Марк, снисходительно улыбнувшись. Он вставил в плеер под стойкой диск и нажал еще одну кнопку. Заиграл хип-хоп. Грей огляделся и обнаружил под потолком четыре колонки – по одной в каждом углу. Марк усилил басы, и у них под ногами завибрировал пол. Он открыл Грею пиво, используя открывалку, приделанную к стенке бара, и протянул бутылку. Грей быстро выпил ее. Иззи и Хэрри сидели возле бара на стульях, шептались и загадочно хихикали, пока Марк делал для них коктейли. Кирсти стояла рядом с Греем и пила из трубочки кока-колу, слегка покачиваясь под ритм музыки.

– Зачем ты пошла? – громко прошептал он ей на ухо сквозь оглушительную музыку.

– Потому что так решила, – прошептала она в ответ.

– Да, но почему?

– Не знаю. Наверное, не захотела слушать завтра утром твои рассказы о потрясающей вечеринке. Не захотела быть неудачницей, сидящей дома в пижаме. – Она пристально посмотрела на Грея: – А ты зачем пришел?

Он посмотрел на Иззи, а она в этот момент отвела взгляд от Хэрри и посмотрела на него.

Кирсти понимающе кивнула.

– Слишком хороша для тебя.

– Не будь так уверена.

– Серьезно. Посмотри на нее. К тому же она старше тебя.

– Ненамного. На несколько месяцев.

Сестра скептически взглянула на него.

– Ну, на год. Ерунда.

– А где она живет?

– В Харрогейте. Как Марк. Богатеи все между собой знакомы. Поло и так далее.

Кирсти закатила глаза:

– Ну, удачи.

– Мне кажется, она считает, что я другой.

– О, это точно.

– Слушай, ну мы же все-таки не оборванцы. Мы не настолько другие.

Кирсти жестом обвела комнату с высокими потолками, бар с подсветкой, огромный диван и латунную люстру над ними.

– Я имею в виду, в целом, – сказал Грей. – Мы живем в красивом доме, учимся в отличных школах, у нас приличная машина, и мы ездим на каникулы. Мама и папа пьют вино.

– Да, но между нами и этим – огромная разница.

– Не важно. Это не имеет никакого значения, когда между людьми возникает… Связь.

Кирсти закатила глаза.

Марк передал девушкам коктейли, и все подняли бокалы. Грей повернулся и прикоснулся пивом к бокалу Иззи. Она поймала его взгляд и улыбнулась. А потом отвела глаза и посмотрела на Марка, который выкладывал на столешницу бара маленькие белые таблетки.

Иззи сложила ладони вместе и протянула:

– Оооо! Какая прелесть!

Грей чуть не застонал от досады. Стоило догадаться заранее. Золотая молодежь и наркотики.

– Нет, спасибо, – сказал он, когда Марк кончиком пальца пододвинул к нему таблетку.

Марк с укором посмотрел на него:

– Ой, да ладно тебе.

– Нет, правда. Мне достаточно пива.

– Ну давай, – принялась уговаривать Иззи. – Всего лишь экстази. Если хочешь, можем принять одну напополам.

– Это не мое, серьезно.

– Ох, Грей. Ты такой милый.

На этот раз слово «милый» не показалось ему комплиментом.

– Прими одну напополам со мной, – предложила Кирсти, осторожно коснувшись его руки.

– Что?! Нет! Тебе пятнадцать! Я не могу привести тебя домой под кайфом!

– Знаете что, – предложил Марк, положив локти на стойку, – почему бы вам не разделить половинку? По четвертинке на каждого. Вы почти ничего не заметите. И полностью вернетесь в норму, когда придет пора возвращаться домой.

– Тогда в чем смысл?

– Почувствуете легкий эффект. Ненадолго ваш мир станет чуть-чуть прекраснее.

– Грей, ну давай, пожалуйста, – Иззи взяла его за руку. Притянула к себе и прижалась к нему щекой: аромат ее волос, мягкость кожи, голая рука вокруг талии. – Пожалуйста.

– Серьезно, – уговаривал Марк. – Вы просто проведете необыкновенно приятный час, а потом благополучно отправитесь спать.

Грей пожал плечами, чувствуя, что проигрывает сражение, к тому же в глубине души он надеялся, что химическое воздействием может помочь ему наконец пересечь границу между «милым» парнем и тем, кого Иззи захочет поцеловать.

Он кивнул, Марк улыбнулся и разломил таблетку на две половинки. Одну дал Иззи, а вторую расколол надвое и протянул по маленькому кусочку Кирсти и Грею.

– Ты уверена? – тихо спросил он у Кирсти. Она кивнула, и они проглотили кусочки таблетки.

Марк передал Грею еще одно пиво, а Кирсти – еще одну колу, сделал музыку громче и выключил свет – теперь работала только подсветка бара, а на журнальном столике горела свеча.

Какое-то время Грей и Кирсти наблюдали за остальными – за их почти театральной беседой с громким хохотом, «своими» шутками и поддразниваниями. Грей уже начал думать, что выдумал взаимную симпатию с Иззи, когда ее кузина повернулась и спросила:

– Итак, Грей, у тебя есть девушка? В Кройдоне?

Иззи пихнула Хэрри под ребра и посмотрела на нее с деланым ужасом.

– Хэрри!

– Что? Я просто спросила.

– Нет, – влезла Кирсти. – У него нет девушки. Вообще-то, никогда и не было…

Грей зажал сестре рот рукой и чуть не повалил ее на пол. Но она не поддалась, оттянула ладони Грея вниз и заявила:

– Он никогда ни с кем не целовался, не считая нашей мамы.

Он снова повалил ее на пол и сказал:

– Это неправда. Честно. Она говорит так просто из вредности.

– Знаете что? Кажется, я впервые поцеловался с девушкой только в семнадцать лет, – сказал молчаливый, слегка косоглазый парень по имени Алекс. – Или в шестнадцать? Хотя, может, и в тринадцать. Не помню. Но мне казалось, что ждать пришлось ужасно долго.

– Я тебя поцелую, – сказала Иззи, поворачиваясь к Грею.

Грей отпустил Кирсти и мигнул.

– Что? Слушай, на самом деле я уже целовался, так что нет нужды делать это только из доброты.

– О, Грей, клянусь: доброта тут ни при чем.

А потом, прежде чем он успел запротестовать или даже подумать о протесте, она поцеловала его на глазах у всех: обхватив его руками за шею, засунула язык ему в рот и крепко прижалась к нему своей маленькой грудью.

Сначала он пытался сопротивляться ее объятиям, но вскоре животный стук музыки, золотистая полутьма, разнузданная атмосфера, текила, пиво, экстази и эта девушка, здесь, в его объятиях, вкус ее губ и исходящая от нее чистая страсть ввергли его в состояние забытья, где существуют только они вдвоем. Его сознание переполнил калейдоскоп образов, переменчивых, подвижных, сходящихся и расходящихся, пульсирующих в такт музыке и вдруг сливающихся в раскрытый павлиний хвост. Он сиял переливчатыми слоями зеленого, пурпурного и голубого, танцевал и раскачивался. От невероятной красоты Грей даже на мгновение забыл, что целует Иззи, что ее руки – у него в волосах, что остальные смотрят на них, подбадривают, улюлюкают и хлопают в ладоши, и происходит полное безумие. Когда они наконец остановились, он заглянул ей в глаза и увидел там перья павлина, наклонился и прошептал ей на ухо: «Ты прекрасна». А она наклонилась к нему и прошептала: «Ты тоже».

Марк вытащил из кармана маленький пакетик и выложил на столешницу очередной комплект таблеток. Одну он снова разломил пополам. И подтолкнул одну половинку к Грею, а вторую – к Иззи.

На этот раз Грей не заставил себя упрашивать.

 

32

– Алло? Это миссис Монроуз? – почти шепотом спрашивает Лили.

– Нет, – отвечает тихая женщина, – думаю, вы ошиблись номером.

– Нет, простите, я знаю – это не ваше имя. Конечно. Меня зовут Лили. Мы с вами говорили несколько недель назад. Когда я вышла замуж за вашего сына.

Короткая, напряженная пауза.

– Простите, но боюсь, вы все же ошиблись. У меня нет сына. И я не знаю никого по имени Лили.

– Но этот номер… Он есть в телефонных счетах моего мужа. Он звонил по этому номеру, когда я говорила с его матерью. После свадьбы. Это вы.

– Думаю, здесь какая-то ошибка. Может, опечатка. У меня нет сына. Вообще нет детей.

– Но я узнала ваш голос!

– Нет, – туманно отвечает она. – Я так не думаю.

Голос отдаляется: она вот-вот положит трубку. Лили кричит:

– Вы его мать! Зачем вы лжете?

Потом умолкает и заставляет себя успокоиться:

– Вы знаете, что он пропал? Его нет уже пять дней. Пожалуйста, после разговора запишите мой номер. Сохраните его. Где-нибудь в надежном месте. Пожалуйста. Если он объявится, дайте мне знать.

Разговор прерывается. Женщина повесила трубку.

 

33

Входная дверь заперта. Элис и Фрэнк идут к воротам сбоку от дома, ведущим в сад. Они тоже заперты на ржавый замок, сверху висит колючая проволока. Они возвращаются к передней двери и заглядывают в боковые окна: видят холл с мозаичными полами и широкой лестницей, ведущей на залитую светом площадку. Фрэнк вздыхает.

– Ты в порядке? – спрашивает Элис.

– Да. Нормально.

– Больше никаких воспоминаний?

– Пока нет.

Через клумбу они подбираются к левому окну и заглядывают внутрь. Столовая, с длинным столом, покрытым книгами и обрывками бумаги, латунным подсвечником, камином с двумя кожаными креслами по сторонам и какой-то другой мебелью, накрытой чехлами от пыли. Потом они заглядывают в правое окно. За ним – большая гостиная с тремя диванами в чехлах, расставленными вокруг камина, над которым висит позолоченное зеркало, еще чехлы и картонные коробки. Такое впечатление, что обитатели дома собирались переезжать и внезапно уехали.

Элис слышит телефонный звонок и достает смартфон. Смотрит на экран, но он погашен. Убирает телефон обратно в карман и немного вздрагивает, снова услышав звонок. Снова достает из кармана трубку и смотрит на черный экран. Звонки продолжаются, продолжаются, и продолжаются. Она смотрит на Фрэнка:

– Откуда этот звук?

Он прислушивается.

– Похоже, что изнутри.

Какое-то время они стоят, замерев на клумбе, и слушают звон телефона. Наконец он умолкает, но вскоре начинает звонить опять.

Элис становится не по себе, она с тревогой смотрит на Фрэнка. Он явно понял для себя значимость телефона, звонящего в пустом доме. Спустя несколько дней после того, как Фрэнк приехал в Рэдинхауз-Бэй, и несколько часов после того, как он вспомнил этот дом, за запертой дверью звонит и звонит телефон. Это не может быть не связано с ним.

Они нажимают дверной звонок – один, два, три раза. А потом отходят назад, чтобы заглянуть в окна верхних этажей. Пытаются увидеть какое-нибудь движение, признак жизни. Но – ничего. Закрытые шторы, темные стекла. И жутковатый, призрачный звук телефонного звонка.

– Ну все, – Элис берет Фрэнка за плечо. – Пойдем домой.

Он замирает, словно не в силах покинуть это место. Но потом расслабляется и с улыбкой поворачивается к Элис:

– Да. Пойдем.

– Мы всегда можем вернуться.

– Да. Можем.

Телефон все еще звонит, пока они идут по гравию дорожки – его отчаянная настойчивость превращается в далекую жалобу, когда они переступают через ржавые цепи, а потом вовсе исчезает в реве проезжающих мимо машин, когда они ступают на тротуар.

Какое-то время они идут в тишине. Сложно подобрать слова.

– Есть предположения? – решается Элис, когда они поворачивают за угол и видят под собой успокоительную суматоху города.

У Фрэнка бледный вид. Он качает головой.

Она делает новую попытку:

– В этом доме – кто-то явно очень хочет с кем-то поговорить.

Он неопределенно кивает. А потом вдруг поворачивается к Элис с ужасом в глазах:

– Думаю, нам нужно пойти в полицию. И прямо сейчас. Серьезно.

– Что?!

– Чем дольше я здесь, тем больше уверен – я сделал что-то ужасное. Тот телефон звонил по мне. Я знаю. Кто-то пытался до меня дозвониться. Думал, что я там. Может, этот кто-то меня любит. А может, хочет меня убить. А может, я сделал ему больно. Но они звонили сюда. А ты живешь совсем рядом. Я больше не могу оставаться в твоем доме, не зная, кто я такой. Потому что я всерьез начинаю думать, Элис, честное слово, что я плохой человек. Пожалуйста, Элис, отведи меня туда. Отведи и оставь. Пусть полиция разбирается. Я серьезно. Правда.

Элис резко вздыхает. К горлу подступает комок, и начинает кружиться голова.

Какое-то время она неотрывно смотрит на Фрэнка. Похоже, он в полном ужасе. Элис хочет обнять его, но чувствует, что он отдалился. Она мягко вздыхает и говорит:

– Здесь нет полиции. Ближайший полицейский участок – в восьми милях отсюда. И по воскресеньям он закрыт. Я могу вызвать полицию, но не знаю, что им сказать. «Здравствуйте, у меня в доме человек, который считает, что, возможно, где-то что-то кому-то сделал. Пожалуйста, приезжайте немедленно».

Она решительно улыбается, отчаянно желая впервые в жизни не ошибиться в человеке, удержать Фрэнка и доказать себе и окружающим, что была права. Даже если он действительно кого-то убил, у него была на то серьезная причина, она знает точно.

– Так что послушай – останься еще на одну ночь. Пожалуйста. Еще одна ночь, а утром, когда мы отведем Роману в школу, я тебя отвезу. Хорошо?

Он сомневается.

– И как же тот паб? – продолжает она. – Мы же собирались сходить туда пообедать? Попробовать их знаменитый йоркширский пудинг и посмотреть, что ты вспомнишь? Да?

Он опускает голову и слегка кивает.

– Тогда пойдем. Сначала зайдем домой, забронируем столик. По воскресеньям там много народу. А у нас большая компания, – она берет его под локоть и осторожно ведет в сторону города. – Хотя – нет. Возьмем только Сэди. Пусть хорошенько проведет время без этих двух болванов. Если повезет, там будет живая музыка. У них часто бывает живая музыка. Интересно, какую ты любишь музыку, Фрэнк. Судя по твоему виду – гитарный инди-рок.

Она продолжает болтать, не оставляя Фрэнку шанса что-либо подумать или сказать, чтобы он вдруг не вспомнил о своем намерении покинуть это место. Потому что Элис очень, очень не хочет, чтобы Фрэнк уходил. Она не хочет оставлять его в полицейском участке и через несколько дней получить отстраненный звонок: «Спасибо за все – мы с женой очень тебе благодарны». Или звонок из полиции: «Он серийный убийца. Нам нужно вас допросить».

Элис хочет только одного – просыпаться в его объятиях, каждый день, до скончания времен.

– «Элбоу», – говорит он вдруг.

– Что?

– «Элбоу», – повторяет он.

– Что? В смысле?

– Мне нравится «Элбоу». Они существуют? Есть такая группа?

– Да, – улыбается она. – Существуют. Отличная группа.

– Можем мы их послушать? Потом?

– Конечно, – говорит Элис и берет его за руку. – Конечно, можем.

– Ух ты! – он просто сияет. – Поверить не могу, что вспомнил это.

Элис сжимает его ладонь и улыбается.

– Взбитое тесто, – говорит она.

– Что?

– Йоркширские пудинги. Делают из жидкого теста.

– А, кажется, вспоминаю.

Потом он обнимает ее за плечо, и они вместе идут в центр города, а темная тень дома на скале растворяется у них за спиной.

 

34

1993

Примерно в одиннадцать пришли еще гости – напрямую из «Хоуп энд Энкор». Марк распахнул перед ними переднюю дверь, и они ввалились в дом. Грей наблюдал из дверей маленькой гостиной. Он сомневался, что ему по душе эта толпа. Они были старше, потрепаннее, сильнее и грубее. Большинство – пьяны. Марка их появление совсем не встревожило.

– Заходите, заходите! – кричал он, раздавая приветственные жесты и принимая набитые пивом пакеты. – Вечеринка там.

Он жестом показал на дверной проем, где стоял Грей. Заходя, гости оглядывали дом, отмечая высокие потолки и хрустальные люстры. Какой-то невысокий парень с волосами, убранными в тонкий хвост, похоже, отвечал за сопровождение гостей.

– Надеюсь, ты не против, – крикнул он Марку из-за спин стоявших перед ним людей. – Нескольких мы подобрали по дороге.

– Нет-нет-нет, – сказал Марк, крепко пожимая парню руку и исполняя с ним сложное рукопожатие. – Чем больше, тем веселее. Несомненно. Заходите, заходите, – он жестом пригласил последних гостей войти. Всего пришло человек двадцать, в основном – парни, несколько девушек помоложе и женщина лет пятидесяти с бритой головой и серьгой в брови.

Три девушки с любопытством оглядывали новых гостей. Алекс галантно встал и произнес:

– Добрый вечер, леди и джентльмены! Добро пожаловать!

Возле бара образовалась очередь, Марк подавал всем напитки. Грей стоял у стены и наблюдал. Парень с хвостиком крутил косяк на барной стойке. Бритоголовая женщина курила сделанный заранее. Двое парней флиртовали с Иззи и Хэрри, и те, похоже, были совсем не против. Он огляделся, выискивая глазами Кирсти, и обнаружил, что она сидит у каминной решетки и смотрит на тлеющие угли.

– Пойдем, – сказал он, подсаживаясь к ней. – Пора домой.

Она повернулась, и он сразу понял: что-то не так. Она с любовью улыбалась ему, ее глаза сияли.

– Мой прекрасный брат, – сказала она, притянула Грея к себе и обхватила ладонями его лицо. – Только посмотри. Какое у тебя прекрасное лицо. Ты такой хороший человек. Такой прекрасный человек, – она притянула и крепко прижала его к себе.

Он отпрянул и посмотрел ей в глаза.

– Боже, Кирст. Ты приняла еще экстази?

– Да, – призналась она, прижимаясь головой к его шее. – Так и было.

– О черт. Кирсти! И как мы теперь пойдем домой? Я не могу привести тебя в таком виде. Черт подери! Сколько ты приняла?

– Всего одну.

– Одну что? Одну четвертинку? Одну половинку?

– Одну целую.

– Ты выпила целую таблетку! Плюс четвертинку!

– Господи, да какая разница? Все такое прекрасное. Этот дом. Все эти люди. И ты, Грей. Мой прекрасный брат. Пойдем посмотрим павлина! Пойдем!

Она вскочила на ноги. Он посмотрел на нее, подумал, что глоток свежего воздуха сейчас пойдет ей только на пользу, и сказал:

– Хорошо, пойдем посмотрим павлина. А потом я принесу тебе чашку кофе и пол-литра воды, ты все это выпьешь, и мы пойдем домой. Но, Кирст, ты должна пообещать, что больше ничего не примешь. Серьезно. Это опасно.

– Совсем не опасно, мой прекрасный брат. Как это может быть опасно? Только посмотри, что случилось с тобой! Ты поцеловал ту девушку! Серьезно, Грей! Этим все сказано!

Он повернулся и посмотрел на Иззи, которая теперь сидела, положив ноги на колени одного из парней и поигрывая волосами Хэрри. Голова Херри лежала на коленях у Иззи. Судя по виду парня, он боялся шелохнуться и даже дышать. Тем временем Марк выдавал за стойкой все новые коктейли и пиво и выкладывал все новые таблетки, музыка становилась все жестче и жестче, разговоры – громче и громче, воздух наполнился дымом и тенями танцующих людей, и теперь Грей был совершенно уверен – тети Марка нет дома.

– Ну, пойдем, – позвал он. – Поищем павлина.

На улице было прохладно – скорее октябрь, чем первый день августа. Над землей парил легкий туман, а сад сиял серебром под светом луны. Здесь по-прежнему громко звучали басы, создавая четкий ритм, и Кирсти танцевала и кружилась. Грей глубоко вздохнул, пытаясь собраться с мыслями. Эффект от экстази продлился недолго, и, честно говоря, Грей сомневался, что ощутил его вообще, не считая маниакального счастья во время поцелуя с Иззи полчаса назад.

Он осмотрелся в поисках павлина. Вдалеке блеснуло мерцание, послышался крик, мелькнуло какое-то движение.

– Там, – сказал он Кирсти. – Вон он.

Кирсти приложила ладони ко рту и прошептала:

– Только посмотри. Посмотри на него. Смотри, Грей!

Они подкрались поближе по мягкой траве, потом опустились рядом на землю и стали наблюдать. Кирсти положила голову Грею на плечо, и он почувствовал нежность. Раньше она никогда не проявляла к нему чувств. Между ними всегда существовала вежливая дистанция, но вот она открыла перед ним сердце, держась за него и любя его. Он обнял ее за талию, прижал поближе к себе и прошептал на ухо:

– Люблю тебя, сестренка.

Она прошептала в ответ:

– И я тебя, старший брат.

А потом павлин вдруг повернулся к свету дома, к своей публике, раскрыл веер перьев и потряс им в такт музыке. Кирсти широко открыла рот и воскликнула:

– Вау! Он танцует! Павлин танцует!

– Да! – рассмеялся Грей. – И правда!

В этот момент на лужайку упал луч света, и они увидели тень человека. Оба обернулись и увидели Марка, идущего к ним с пивом в руках.

– Привет, – громко поприветствовал он.

Грей сдержал стон.

– Что делаете?

– Просто смотрим на павлина, – сказала Кирсти. – Он танцует!

Марк сел рядом с ними и передал каждому по пиву.

– Танцующие павлины, да?

– Да, смотри!

Но павлин уже исчез.

– Ой, – расстроилась Кирсти.

– Итак, – сказал Марк, глядя на Грея, без малейшего интереса к танцующему павлину, – похоже, Иззи предпочла тебе местного хулигана.

Грей пожал плечами.

– Она никогда не была моей.

– А было очень похоже.

– Это ведь всего лишь наркотики. Не по-настоящему.

Марк кивнул.

– Как танцующие павлины?

Грей проигнорировал вопрос.

– Кстати, кто все эти люди?

– Местные. Те, кто живет здесь все время. Боже. Только представь!

– Ты их знаешь?

– Некоторых – да. Я приезжаю сюда всю жизнь, помнишь? С самого детства.

Наступает долгое молчание, прерываемое раскатами хохота из дома.

– Итак, – наконец заговорил Марк, – то утро. Какого черта?

– В каком смысле?

– Ты прекрасно знаешь. По сути, ты и твои родители просто вышвырнули меня с порога. Не слишком любезно.

Грей и Кирсти промолчали.

– Я ведь правильно понял? Да? Меня вышвырнули по поручению?

Грей придвинулся поближе к Кирсти.

– Она просто плохо себя чувствовала. Была не в настроении.

– Итак, Кирсти, ты и я. Мы все еще вместе?

Кирсти не ответила, только поплотнее прижалась к Грею.

– Тебе уже лучше? – упорствовал Марк. – Сможешь встретиться со мной завтра вечером?

Пока говорил, он дергал пальцами траву. Его голос стал резким, визгливым. Он излучал маниакальную энергию.

– Не знаю, – ответила Кирсти. – Не уверена.

– Что это значит? Либо я тебе нравлюсь, либо нет. Либо ты хочешь встречаться, либо нет. Мы либо вместе, либо нет.

Кирсти молчала.

– Ну?

– Послушай, Марк, уже поздно. Она под наркотиком. Мне нужно отвести ее домой. Давай отложим эту беседу на другой день, хорошо? Когда мы все будем немного менее… Накачаны.

– Неужели ты не понял? Именно поэтому мы должны поговорить об этом сейчас. Пока эмоции бурлят на поверхности. Пока проявляются наши подлинные чувства.

– Марк, – вздохнул Грей, – это не подлинные чувства.

– Разумеется, подлинные! Самые подлинные. Все, что ты чувствуешь и видишь, – реально. Оно исходит оттуда, – он показал на голову Грея. – И оттуда, – он показал на свое сердце. – Просто нужны маленькие ключики, чтобы это открыть, например – экстази и бухло. Итак, – он резко повернулся, оказавшись в нескольких сантиметрах от лица Кирсти, – Кирсти, я хочу спросить тебя прямо сейчас: что происходит? А?

Грей встал и помог Кирсти подняться.

– Чувак, серьезно, сейчас не лучшее время и место. Я отведу ее домой, ладно?

Марк схватил Кирсти за руку и дернул обратно. Она опустилась на траву с глухим шлепком.

Грей толкнул Марка за плечи:

– Отвали от нее!

Он начал снова поднимать Кирсти, но Марк вдруг бросился ему под ноги и повалил его на траву, наполовину накрыв собой. Грей упал на Кирсти, и та закричала от боли. Он попытался ударить Марка, но Марк поймал его кулак рукой и сжал. Другой рукой Марк подтащил к себе Кирсти и обхватил за шею. Грей рванул Кирсти за руки, но Марк только сильнее сжал ее горло. Тогда он схватил Марка за запястье и попытался оттянуть его руку. Марк ударил Грея между ног правой пяткой, чуть не попав по яйцам. Грей откатился назад и сел, планируя снова атаковать Марка, но вдруг остановился – в лунном свете блеснуло лезвие пружинного ножа.

Нож был приставлен к горлу Кирсти. Марк тяжело дышал, широко раскрыв глаза и облизывая губы.

– Полюбуйся, – сказал он Грею, – полюбуйся, что ты вынудил меня сделать.

 

35

Лили принимает душ и одевается. Джинсы свободно болтаются на талии. Нужно больше есть. В кухне не находится ничего съедобного, и она решает отправиться в магазин.

Под лучами неяркого утреннего солнца почти тепло. Она снимает очки и наслаждается, подставляя ему лицо. Проходит мимо соседней стройки и смотрит на окно, где каждую ночь мигает свет. Днем оно выглядит совсем безобидно. Лили представить не может, почему оно настолько напугало ее в тот раз. Она идет широкой походкой, легкие наполняются воздухом и выпускают его, наполняются и выпускают, солнце греет кожу, а под ногами – крепкая брусчатка. В какой-то момент сознание Лили освобождается от всех забот, одолевавших ее последние пять дней. Пока Карл не пропал, она проводила дни в коконе – ждала сообщений, представляла, как уходят и приходят поезда, и едва дышала, пока он не возвращался домой. А теперь, впервые с тех пор, как она приехала в эту страну, Лили может представить, что здесь живет. Не просто в квартире. Не просто в объятиях Карла. А здесь. В той стране.

Пока она идет в центр города, у нее розовеют щеки. У входа в центральный супермаркет она берет корзину и начинает бродить вдоль полок, выбирая продукты: разные крупы, готовые супы, пиццу, хлеб, коробку пончиков, молоко, туалетную бумагу, печенье, шоколадную пасту, ветчину и сыр, мыло и гель для душа. Никаких салатов, полезных напитков и овощей. Этого она есть не будет. Она берет лишь самое необходимое, что можно быстро приготовить и утолить голод.

На кассе она улыбается сотруднице и говорит:

– Прекрасная сегодня погода, не правда ли?

Девушка тепло улыбается в ответ:

– Надеюсь, она продержится до конца моей смены. Погода как раз для пивного сада!

Лили не знает, что такое «пивной сад», но догадывается. Она улыбается и говорит:

– Я тоже надеюсь!

Потом забирает с кассы сумки и направляется домой. Но сначала замечает магазин одежды, всего через две двери. Раньше она его не видела. В витрине – зеленое платье из похожего на шелк материала, с короткими рукавами и длинной юбкой. Раньше бы она на такое и не посмотрела. Оно очень взрослое. Вдруг она вспоминает, что у нее совсем нет летней одежды. Она приехала в эту страну в конце зимы и взяла с собой только джинсы, свитера и тонкие маленькие вещички, чтобы надевать на ночь. Сегодняшняя погода напоминает о приближении мая, а у нее в сумке лежит часть спрятанных Карлом денег.

Она останавливается, положив руку на дверь магазина.

И вспоминает о будущем. Что Карл, скорее всего, мертв, она осталась совсем одна и ей долго, очень долго придется жить только на эти деньги. Чистота и ясность момента проходят, и Лили вновь погружается в мрачную реальность ситуации. Она медленно идет домой с тяжелыми пакетами в руках. Солнце скрывается за облаками.

Лили быстро разгружает сумки. Съедает пончик и выпивает колу. Взбивает диванные подушки, аккуратно садится на край и звонит Рассу.

– Лили, – говорит он. Видимо, записал в телефон ее номер. – Как ты?

– Не очень.

– Значит, его так и нет?

– Нет. Конечно, нет.

– Нет, – повторяет он. – Конечно, нет. А другие новости?

– Да. Я говорила с его матерью. Сегодня утром.

– Ух ты! Это большой прогресс!

– К сожалению, нет. Она сделала вид, что не его мать. Сказала, что у нее нет детей.

– А, ясно.

– Пожалуйста, не мог бы ты ей позвонить? Сделать вид, что ты из службы газа или спутникового телевидения. Задать какие-нибудь вопросы. Может, узнать ее имя. Пожалуйста!

На другом конце провода наступает короткое молчание.

– Боже.

– Пожалуйста.

Он снова молчит.

Она ждет.

Наконец он говорит:

– Пришли мне номер. Для начала пробью его в Интернете, посмотрю, что получится. И перезвоню тебе.

– Хорошо, – отвечает Лили, хотя на самом деле это вовсе не хорошо. Хорошо было бы, если бы Расс сразу сделал то, о чем она попросила. Она присылает номер, сидит и ждет. От волнения и внезапного избытка сахара болит желудок.

Совсем скоро звонит телефон.

– Есть. Я ввел номер, и теперь у меня есть адрес.

– Откуда?

– С одного из сайтов объявлений по продаже и покупке вещей. По этому адресу кто-то продавал большое пианино. Пару лет назад, но данные сохранились.

– И где это место?

– Называется Рэдинхауз-Бэй. В Восточном Йоркшире.

– Где это?

– На севере. В четырех-пяти часах езды.

– Мы можем туда поехать?

– Мы?

– Да. Ты и я.

Повисает напряженное молчание.

– Еще рано, можем поехать прямо сейчас.

– Ого. Даже не знаю. Сегодня воскресенье. Я с семьей. У нас планы.

– Какие планы?

– Обед. Мы поедем обедать.

Лили вздыхает, сдерживая желание закричать: Обед! Обед! Это твои планы? Обед!

– Расс, он может быть там. В том доме. С той женщиной.

Он снова молчит. Потом говорит:

– Да. Ты права.

– Я бы поехала сама, но, понимаешь, я иностранка и не смогу сама доехать так далеко.

– Лили, это долгое путешествие. Не уверен, что мы управимся за день.

Уже одиннадцать. Она подсчитывает. Если они выедут сейчас, то успеют к четырем. Проведут там час. И вернутся к десяти.

– Расс, мы успеем. К десяти уже будем дома.

Расс вздыхает:

– Лили, Лили, мне очень жаль. Правда. Но я не думаю…

– Спроси у жены. Прямо сейчас. Скажи, твой друг в опасности. Что это вопрос жизни и смерти. Пожалуйста!

– Я перезвоню через минуту, Лили. Хорошо?

– Да. Да. Спасибо, Расс. Спасибо.

Она вешает трубку и улыбается.

Час спустя Расс приезжает на парковку у дома. Лили осторожно залезает в машину. Внутри грязно, повсюду валяются крошки, использованные подгузники и детские салфетки. На заднем сиденье – испачканное слюной детское кресло.

– Я бы убрался, если бы знал заранее, – извиняется Расс, смахивая крошки с переднего сиденья. – Прости.

– Все в порядке, – она показывает ему пакет. – Я сделала нам сэндвичи. А еще есть пончики и напитки. И смотри! – она достает чипсы. – «Принглз».

– Здорово, – он улыбается, и в уголках глаз появляются морщинки. – А Джо дала мне вот это, – он показывает контейнер с сырыми макаронами. – Вернее, бросила. Сказала: «Это твой обед. Приготовишь сам».

– Ох. Звучит не очень, – расстроилась Лили, пристегиваясь.

– Да, – он поворачивает ключ и заводит машину, – да. Совсем не очень. У меня большие неприятности.

– Ну, когда ты вернешься домой и расскажешь, как героически нашел пропавшего друга, она простит тебя.

– Ну, – отвечает Расс, выезжая с парковки, – будем надеяться, ты права. Или на ближайшее время меня отправят в угол.

– В угол? В смысле?

– Ну… – смеется он. – Это место, куда отправляют непослушных детей. Прийти в себя.

– Серьезно? – изумляется она. – Расс? Твоя жена заставит тебя там сидеть? Как ребенка?

Он громко хохочет.

– Нет-нет! – сквозь смех отвечает он. – В переносном смысле. Просто такое выражение.

– Значит, не отправит?

– Нет. Но будет долго дуться. И сегодня, скорее всего, я буду спать на диване.

Лили кивает и ненадолго умолкает. Потом наконец поворачивается к Рассу, смотрит на его профиль, воскресную щетину и бледные безволосые руки на руле и говорит:

– Прости. Я очень ценю твой поступок. Ты очень хороший человек.

Он с улыбкой поворачивается к ней и отвечает:

– Рад помочь, Лили. Правда. Пустяки.

Но Лили понимает: это вовсе не пустяки, чтобы поехать с ней, Рассу пришлось поругаться с женой, судя по его рассказам – сильной и грозной женщиной. Теперь она понимает, почему Карл захотел с ним дружить. Этот мягкий человек явно смелее, чем кажется.

 

36

Как только они заходят в паб, Фрэнк вспоминает. Он вспоминает, что был здесь раньше, – без тумана, четко и ясно, – а еще была певица со светлыми волосами, и девушка за пианино, и… Его горло наполняется желчью… Еще была текила, было какое-то напряжение, и та девушка, девушка с каштановыми волосами. Вдруг, внезапно, он вспоминает ее имя. Оно камнем падает ему под ноги. Кирсти. Девушку зовут Кирсти, и он ее любит. Очень любит.

Фрэнку удается остаться в сознании, удается удержаться на ногах и сохранить содержимое своего желудка. Он идет к маленькому столику, зарезервированному на их имя в маленькой комнатке отдельно от основного помещения. Доходит до стула и тяжело садится. Закрывает глаза, пытаясь проследить за образами и проникнуть в отдаленные уголки своего подсознания. На несколько секунд ему это удается, и он видит зеленые глаза, дождевик, дешевые кроссовки, глупую улыбку. Сердце начинает болеть – так сильно, что Фрэнку приходится массировать его обеими руками.

Элис не заметила перемены в его настроении. Она слишком занята: утраивает Сэди на грязной овечьей шкуре, принесенной из дома, пытается понять, что заказать Романе («По воскресеньям у них нет омлетов, привереда»), пытается заставить Жасмин вытащить наушники и выключить телефон. К тому моменту, как она про него вспоминает, он уже приходит в себя.

– Говядину, свинину или курицу? – спрашивает Элис.

Он быстро проглядывает меню и поворачивается к Романе, которая решила сесть рядом с ним:

– Что будешь?

– Жареную картошку.

– Просто жареную картошку?

– Ага.

Она капризничает. Сложила руки на груди. Элис поднимает одну бровь и вздыхает.

– Ну, у нас вот так… Она заявляет, что чувствует в мясе кровь. Если только оно не в панировке, или не в хлебном ролле с сыром, или не порезано и приготовлено с помидорами.

Фрэнк кивает и говорит Романе:

– Вообще-то, я собирался заказать то же, что и ты, но теперь подумываю о курице.

Романа пожимает плечами, будто ей глубоко плевать. Элис и Фрэнк обмениваются улыбками.

– Устала, – одними губами говорит Элис.

Фрэнк кивает и смотрит ей в глаза.

– Я кое-что вспомнил, – говорит он, когда между детьми завязывается беседа.

– Ты в порядке?

– Да, – улыбается он. – Нормально. На этот раз все иначе. Четко и ясно. Я видел певицу, стоящую вон там, – он показывает на основной зал. – С пианисткой. И я вспомнил девушку. Ту, с каштановыми волосами. Как следует вспомнил. И, Элис, – радостно продолжает он, – я вспомнил даже ее имя!

Элис поднимает бровь.

– Серьезно?

– Да! Кирсти! Ее зовут Кирсти.

По лицу Элис пробегает тень.

– Ого. Вау! Фрэнк, потрясающе!

– Да. Думаю, началось. Думаю, завтра все начнет возвращаться. Прямо как ты сказала.

– И кто она? – задумчиво спрашивает Элис. – Ты вспомнил, кто она?

– Нет. Но я вспомнил, что любил ее. Очень любил. И что… – он снова хватается за сердце. При мыслях о той красивой девушке из прошлого боль вернулась. – Что я скучаю по ней. Очень скучаю.

Элис протягивает руку через спинку стула Романы и мягко сжимает его плечо.

– Она была твоей женой? – почти шепотом спрашивает Элис.

– Не знаю. Правда не знаю.

– Забавно подумать, что, возможно, у тебя есть жена.

Он пожимает плечами. Совсем не забавно. Это ужасно. Он вспоминает, что сказала прошлым вечером за ужином Жасмин, о том, что с его стороны жестоко не узнавать, кем он был, о том, что его могут с волнением где-то ждать. И до этого момента он не совсем понимал, о чем речь. Он не испытывал чувств ни к кому, кроме присутствующих. А теперь вдруг любит кого-то из прошлого. Любит Кирсти.

Элис выдавливает улыбку. Трет его по плечу и быстро убирает руку.

Появляется официантка с блокнотом. Фрэнк поворачивается к ней, чтобы сделать заказ, и замечает, что Элис отстраненно уставилась в пустоту и в глазах у нее блестят слезы.

По дороге домой Элис не берет Фрэнка за руку. Во-первых, это взволнует детей, во-вторых, она и не хочет. Она начинает понимать: всему приходит конец. Он маячит на горизонте, и ей совсем не нравится это зрелище. Жесткое и вульгарное. Вот она сидит одна у себя в комнате и режет карты, чтобы сделать из них картины, которые другие люди подарят своим любимым. Вот она смотрит телевизор на усыпанном крошками диване, в окружении вонючих собак и угрюмых подростков, потом отправляется спать с грейхаундом, а на следующее утро просыпается с жирными растрепанными волосами, и все начинается сначала, а ей на это плевать. Вот этот красивый мужчина с волосами цвета осени, нежными глазами, теплым дыханием и сильными руками навсегда уйдет из ее жизни и оставит ее здесь, жить жизнью, которая вполне устраивала ее, пока он не появился на пляже пять дней назад. Вот лучшее, что могло с ней случиться в этот конкретный момент жизни, забирают у нее, даже не дав насладиться.

По дороге домой Элис молчит. Сэди плетется возле ее ноги. Жасмин снова включила музыку и идет впереди с мрачным и обиженным видом, как предполагает Элис – напоказ. Кай держит Роману за руку и болтает с ней о всякой ерунде. В небе парят чайки, на горизонте тускло мерцает огромный круизный лайнер, настолько далекий от маленького и древнего Рэдинхауз-Бэй, что кажется чем-то инопланетным.

– Ты в порядке, Элис? – спрашивает Фрэнк, глядя на нее с беспокойством.

– В порядке. Просто задумалась.

Он кивает и смотрит вдаль, потом снова поворачивается и говорит:

– А может, она мертва. Та девушка. Кирсти. Может, я встречался с ней в молодости. Понимаешь, она выглядит совсем юной. Подростком. Сомневаюсь, что мы до сих пор вместе, даже если и были тогда влюблены.

Элис искренне не знает, что ответить. «Кирсти» может быть кем угодно: женой, дочерью, первой любовью, сестрой. Дело не в этом. Дело в том, что он ее любит. Любит в настоящем времени. А значит, больше нельзя делать вид, будто Фрэнк живет в мыльном пузыре. Делать вид, что он принадлежит лично ей.

Он вздыхает и продолжает:

– Ну, в любом случае завтра мы все узнаем, и я не уверен, что после этого ты захочешь со мной общаться. Не важно, женат я или нет.

Она останавливается и поворачивается к Фрэнку. «Он не понимает, – думает она. – Правда не понимает».

– Я всегда буду рада с тобой общаться, Фрэнк, – говорит она. – Так или иначе. Захочешь ли этого ты, вот в чем настоящий вопрос.

 

37

1993

Нож Марка вонзился в шею Кирсти. Ее пальцы пытались оттянуть его руку, крепко обхватившую ее грудь.

– Не рыпайся, – зашипел на нее Марк. – Сиди спокойно. Поняла?

Грей рванулся вперед и попытался выбить у него нож. Марк пнул его ногой.

– Хочешь, чтобы я убил ее? Ведь я убью.

Грей отчаянно смотрел на заднюю дверь, надеясь, что кто-нибудь выйдет наружу. Кто угодно. Он начал подниматься. Если бы только удалось зайти в дом, рассказать обо всем остальным. Марк не убьет ее. Не сможет.

– Не вздумай свалить, гаденыш. Ты остаешься здесь. Уяснил? Или я перережу ей глотку. И даже глазом не моргну. Понял?

Грей кивнул. Он сделает все, что скажет Марк. Пока. Пока кончик его ножа так страшно вонзается в шею его сестры.

– Что ты творишь? – спросил он. – Ты безумен.

– Нет, – спокойно ответил Марк. – Не безумен. Я в полном порядке. Во всем виноват только ты. Ты и твоя дерьмовая семейка.

– Что?! Что мы такого сделали?

– Ты прекрасно знаешь. Я видел всех вас на пляже, как вы обсуждали меня. Как вы все на меня смотрели, оценивая, достаточно ли я хорош для вашей драгоценной маленькой принцессы. Я сделал все, что мог. Испек вам пирог. Чертов пирог. А вы все сидели с видом, будто я преподнес вам дерьмо.

– Что?!

– Грэхем, я не тупой. Ты сразу возненавидел меня и задался целью заставить ненавидеть всех остальных. Ты настроил против меня всех. В том числе и Кирсти.

Грей открыл рот, чтобы что-нибудь сказать, например, что Марк сам настроил Кирсти против себя, потому что он – гребаный урод. Но потом увидел нож, все сильнее вжимающийся в кожу Кирсти, и нарастающий ужас в ее глазах. И решил попробовать разыграть эмпатию.

– Мне жаль, что ты так думаешь, – мягко сказал он. – Наверное, я активно защищал ее как старший брат. Понимаешь, у Кирсти еще никогда не было парня. Поэтому я переживал.

– А на прошлой неделе, – продолжил взбешенный Марк, – когда я пришел за Кирсти, позвал ее погулять? Вы все стояли в дверях, как шайка неотесанных охранников. Так обидно. За всю мою жизнь со мной еще никто так не обращался. Никогда. Отвратительно.

– И снова, – сказал Грей, с трудом поборов желание ударить Марка по лицу, – я прошу прощения. Кирсти сказала мне, что, возможно, она еще слишком молода для отношений. Что боится задеть твои чувства. Попросила меня сказать, что ей нездоровится, чтобы все обдумать и решить, стоит ли продолжать отношения. Я просто выполнял ее просьбу. По ее желанию. Я думал, ты отнесешься к этому с уважением. Не ожидал, что попытаешься ворваться внутрь. Для нас это оказалось сюрпризом.

– Послушай, дружище, – прорычал Марк, – никто не смеет так со мной обращаться, ясно? Вести себя так, будто вы лучше меня. Особенно такое ничтожное дерьмо, как вы.

– Прости, Марк. Правда. Я был к тебе несправедлив, и я прошу прощения. А теперь, пожалуйста, прошу, отпусти мою сестру. Ты ее пугаешь.

– Да ты вообще представляешь, через что я прошел, говнюк? Можешь вообразить? Разумеется, нет. Ты живешь в своем уютном мирке, мама-папа-брат-сестра. В уютных домиках. С ужинами в пабах. С поездками на день. Так что прости, что я влюбился в твою сестру. И да, прости, что мне не дано понять, как твоя сестра, – он слегка встряхнул Кирсти, еще сильнее сдавив ей грудь, – может стоять со мной на пляже, в моих объятиях, и говорить, что любит меня, а потом вдруг решить, что «не готова» к отношениям? А?

Он снова встряхнул Кирсти, и она захныкала.

– Пойдем, – приказал Марк, поднимая Кирсти на ноги. – Вставай.

– Куда ты ведешь ее?

– Ее? Я веду вас обоих. Вставай, говнюк. Поднимайся!

Грей не мог двинуться.

Лицо Марка передернулось от отвращения, и он на мгновение убрал от Кирсти нож, чтобы ударить Грея.

– Поднимайся!

Грей схватил Марка за запястье и на мгновение смог удержать его.

– Кирсти! – резко закричал он. – Беги! Сейчас же!

Кирсти попыталась освободиться от руки Марка, но он удержал ее за волосы и снова схватил. Потом вдруг стряхнул с запястья руку Грея и резко завел ее назад, поднимая все выше и выше. Кость сломалась, и мир вдруг раскололся на тысячи красно-черных осколков. Грей посмотрел на свою руку, на пугающий угол между ладонью и запястьем, на кость, выступающую сквозь кожу. Все вокруг потемнело, и ему показалось, что он сейчас вырубится. Но потом появилась боль, и от шока он полностью пришел в себя.

Марк снова приложил нож к горлу Кирсти.

– Попытаешься сбежать, сломаю еще одну, – прошипел он. – Вставай и пойдем со мной.

 

38

Лили и Расс едут по трассе на север.

– Итак, – говорит Лили, – как вы познакомились с Джо?

– Господи, теперь ты еще спрашиваешь?

– Да.

Он с улыбкой отвечает:

– На работе.

– Там же, где и с Карлом?

– Нет, на предыдущем месте. Она была моей начальницей.

– А. Ясно. Это многое объясняет.

– Да?

– Да. Потому что она властная.

Расс смеется.

– Вовсе нет.

– Да! Она не хотела, чтобы ты со мной завтракал. Не хотела, чтобы ты вез меня в Йоркшир. Бросила в тебя обед!

– Ой, да ладно. Просто… Она очень устала. Дело в этом. Она очень устает за неделю, и ей важно куда-нибудь выбраться. Она так ждет выходные, когда я дома и могу помочь ей с ребенком. Когда мы можем чем-нибудь заняться. Провести время с Дарси.

Лили слегка содрогается. Она не хочет заводить ребенка до тридцати пяти лет. Она говорила об этом Карлу, и он ответил, что готов ждать сколько нужно. Но она вполне может понять эту женщину, Джо. Она была бы крайне недовольна, если бы Карл уехал от нее на целый выходной день, чтобы отвезти в другой конец страны какую-то женщину. А ей еще не надо присматривать за ребенком. Она кивает и говорит:

– Понимаю. Пожалуйста, передай ей, что мне очень стыдно. Что я очень благодарна. И что я куплю ей подарок.

– Ой, не нужно, не нужно. Но я ей передам. Она совсем не страшная, правда. Она чудесная. Лучшая девушка на свете. Мне очень с ней повезло.

– Как она выглядит?

– Красивая. Рыжие волосы. Зеленые глаза. Потрясающая.

Лили смотрит на Расса, как он сияет, когда говорит про жену. Она испытывает то же, когда рассказывает о Карле. Словно заколдованная.

– Вот, – он лезет во внутренний карман пиджака и достает бумажник, – там есть фотография. Посмотри.

Она берет и открывает бумажник. На фотографии – симпатичная женщина в очках с крошечным малышом на руках.

– Очень красивая. Тебе повезло.

Лили нащупывает в кармане куртки ключи, найденные в шкафу, тяжелый шар брелока. И купюру в двадцать фунтов, которую она взяла на случай, если ей придется снять комнату в отеле или купить билет на поезд домой. У нее в сумке – свадебный фотоальбом, чтобы показать матери Карла, и фотографии ее семьи из Киева. Она надеется, что женщина смягчится, увидев на своем пороге Лили. Пригласит ее войти, нальет чаю, проявит интерес.

– А ты? – спрашивает Расс. – Как познакомилась с Карлом?

– Он не рассказывал?

– Нет. Только самое основное, как обычно, – смеется он. – Только вернулся с Украины и сказал, что встретил ту самую.

Она рассказывает ему историю про конференцию в феврале, про временную работу, на которую она согласилась по просьбе мамы, про то, как она увидела его и сразу все поняла.

– И он сделал тебе предложение? Уже тогда?

– Нет. Когда приехал снова, неделю спустя. С кольцом. Это был лучший момент моей жизни.

– И как? – Он колеблется и начинает снова: – Каково с ним жить? День за днем? Я просто не могу представить его в семейной жизни.

– Он чудесный муж. Каждый день приносит мне подарки – шоколад, розы, всякие мелочи. Присылает сообщения с признаниями в любви. Когда приходит домой – заботится обо мне, готовит мне еду, наполняет для меня ванную и приносит полотенца. Он меня боготворит.

– Ух ты, – восхищается Расс, заглядывая в зеркала заднего вида, прежде чем перестроиться в средний ряд. – Потрясающе. Не могу даже представить.

– А я не могу объяснить. Со мной такое впервые. Это больше, чем любовь. Настоящая одержимость.

– Но ведь у нее всегда есть и темная сторона? У одержимости?

– Темная сторона есть у всего, Расс.

– Ха! – улыбается он. – Да, думаю, ты права. Так и есть.

– Я очень мрачный человек.

– О, я бы не сказал…

– Потому что ты меня не знаешь. Правда. Я мрачная. Это не значит, что я не умею веселиться. Прекрасно умею. Но когда я одна, наедине с собой – тушите свет.

Расс кивает и снова перестраивается на скоростную полосу.

– Да, интересно.

– Ага.

– Мне кажется, в этой стране люди очень боятся мрака. Мы хотим быть всегда позитивными. И пугаемся, если не получается.

– Ты позитивный.

– Да, или хотя бы пытаюсь таким стать. Это не значит, что у меня не бывает… Рефлексии.

– Что это значит? Самоанализ?

– Да, самоанализ. Рассуждения, зачем я здесь и почему. Вопросы обо всем.

Лили кивает.

– Мне кажется, Карл тоже очень мрачный, – говорит она.

– Да, – сочувственно кивает Расс. – Думаю, ты права.

Она поворачивается к окну. Под голубым небом проплывают зеленые поля с золотистыми вкраплениями сурепки. На большом зеленом дорожном знаке написано «СЕВЕР». Лили думает о минутах мрачности Карла, когда он вдруг замолкает, отпускает ее руку или не отвечает на вопрос. Вспоминает ночи, когда он разговаривал во сне. Метался по кровати. Кричал. Как-то раз он душил ее во сне. Она проснулась оттого, что он сидел над ней и смотрел в пустоту, а потом схватил ее за горло и начал душить. У нее из глаз брызнули слезы, в висках запульсировала кровь, она ударила его в пах, он проснулся и в шоке смотрел на нее, с ужасом осознавая, что натворил. Отпустил ее шею, нащупал руками лицо и застонал: «Прости, умоляю, прости, это был кошмар, мне приснился кошмар», начал целовать ее, а потом занялся с ней любовью, нежнее, чем когда-либо.

На следующий день она получила ожерелье с бриллиантом.

Она ничего не знает о его детстве, о его прошлом. Ничего не знает о его шрамах. Но они есть.

Когда они сворачивают с основной трассы к городку Рэдинхауз-Бэй, в небе светит солнце. В машине уютно, по радио играет приятная песня, из обогревателя доносится теплый воздух. А Расс – отличная компания. С ним Лили может расслабиться и говорить все, что угодно. За следующим поворотом показывается город: ряды маленьких домиков, спускающиеся к морю вокруг бухты, маленькие лодочки, качающиеся в сияющей гавани. Но потом они сворачивают на тенистую дорогу, окруженную коридором высоких деревьев.

Навигатор сообщает:

– Через пятьдесят метров поверните направо, и вы достигнете пункта назначения.

Лили начинает нервничать. Она хватает Расса за рукав и признается:

– Я боюсь.

– Все будет нормально. Может, там вообще никого нет. Может, мы сейчас развернемся и поедем домой.

– Этого я тоже боюсь.

Они съезжают с дороги и останавливаются перед ржавой цепью. Лили выпрыгивает из машины, снимает цепь, убирает ее и ждет, пока Расс заедет внутрь. Она еще никогда не видела такого красивого дома. Он построен из кремового камня или покрашен в кремовый цвет. Украшен горгульями и бюстами, с резными колоннами и полукруглыми ступенями, ведущими к огромной черной деревянной двери с латунной ручкой посередине. За домом – море и ярко-голубое небо с бледно-золотыми облаками.

Она подходит к машине Расса и ждет, пока он выйдет.

– Очень красивый дом, – говорит она. – Никогда еще такого не видела.

– Георгианский, – сообщает Расс, стряхивая с колен крошки от сэндвича и потягиваясь. – Или неогеоргианский. Выглядит немного заброшенным.

Она идет за ним к передней двери, сжимая в руке сумку с фотоальбомом. Сердце колотится, как безумное. Вокруг никаких признаков жизни, и, подойдя ближе, Лили видит: здание изношенное и грязное, стены и окна покрыты пылью, клумбы заросли и усыпаны прошлогодней листвой.

Да, сказочным это место не назовешь. Но дом все равно очень красивый. Странно, почему Карл не захотел привезти ее сюда. Показать ей это место.

Лили звонит в звонок. Раздается изысканный звон медных труб, как она и ожидала. Но никто не приходит. Нигде не загорается свет. Не слышно никаких голосов. Расс звонит снова. Смотрит на Лили, вздыхает и звонит еще раз. Они ждут пять минут, пока не убеждаются, что в доме никого нет или им не хотят открывать. Тогда Лили засовывает руку в карман и достает ключ.

– Вот, – она протягивает ключ Рассу. – Он был в ящике у Карла.

Расс берет у нее ключ и разглядывает его. Потом смотрит на замочную скважину в деревянной двери и говорит:

– Попробуем.

Вставляет странный ключ в замок и поворачивает. Раздается щелчок, и дверь открывается.

Расс и Лили переглядываются. Расс толкает дверь.

 

39

Вечером Элис предоставляет Фрэнку возможность побыть в одиночестве. Когда они возвращаются с обеда, он сразу уходит к себе, сославшись на усталость. Но она знает: ему нужно побыть одному, осознать вернувшиеся воспоминания.

Она поднимается к себе в комнату, проверить по айпаду, как там родители. Они сидят рядышком на своем любимом диване и смотрят телевизор. Элис знает: оба понятия не имеют, что смотрят. Если она сейчас позвонит им и спросит: «Что делаете?», они не смогут ей ответить. Но даже в тумане угасающего сознания они держатся за руки. Сидят, соединив ладони. Они не знают, кто премьер-министр, какой сейчас день недели, месяц или даже год. Не могут вспомнить имена дочерей, не скажут, обедали ли сегодня и что будут есть на ужин. Они вообще ничего не знают. Кроме одного: они уверены, что любят друг друга.

Элис поворачивается и смотрит на свою кровать. Сразу видно, на ней занимались сексом – простыня вся в складках, как пляж после прилива. Элис не задерживается на воспоминаниях о вчерашней ночи. Она снимает белье, собирает его в большой сверток и оставляет на полу у входа в комнату, чтобы отправить в стирку. Достает из шкафа чистый комплект и заправляет постель, быстро и ловко. Потом извлекает из угла комнаты вышитые подушки, которые давным-давно купила для украшения своей кровати, но так ни разу и не положила туда, потому что ей было лень убирать их и класть снова, убирать и класть снова, и вообще она не из тех, кто кладет на кровать подушки. Элис расправляет покрывало, выкладывает подушки в аккуратный рядок и любуется результатом. Очень мило. Совсем не похоже на кровать для страстного, рокового секса с потенциально опасными незнакомцами. Похоже на кровать одинокой женщины, удобной для чтения романов, утешения детей и проникновенных бесед с собаками.

Она слышит, как на экране айпада разговаривают родители.

– Я люблю тебя, – говорит матери отец.

– Я тоже тебя люблю, – отвечает она. И спрашивает: – Интересно, сегодня вообще будет обед?

Фрэнк лежит на спине, сложив руки на животе, и рассматривает потолок над головой: паутинки, сучки и изгибы, стыки и выступы. Разум проясняется. Проясняется быстро. Теперь он вспомнил место, где живет. Квартира в большом доме, вниз по ступенькам, через дверь и снова вниз по ступенькам: впереди гостиная, справа спальня, слева коридор в ванную и на кухню. Стены покрашены в желтый цвет. Вся его обувь грудой лежит у входной двери. Кроссовки, мокасины, яркие футбольные бутсы и несколько пар кожаных ботинок на шнуровке. В основном коричневых. Сверху висят его куртки. Стоит ведро с зонтом. Столик с ключами. На полу – ламинат бледно-абрикосового цвета. Гостиная – неряшливая квадратная комната с большим изношенным кремовым диваном, по предположениям Фрэнка, доставшимся ему от матери, и длинным узким журнальным столиком, заваленным бумагами и пустыми кружками. Через двойное окно видно стену, белую пластиковую садовую мебель и зеленый газон вверху.

Он пытается найти на вновь обретенной территории хоть какие-нибудь признаки семьи или женщины, но тщетно. Фрэнку хочется побежать наверх и сказать Элис: «Женщины нет! Я живу один!» Но прежде чем обнадеживать ее, ему еще нужно многое узнать.

Он вспомнил свою работу. Он работает в школе. Обучает подростков тринадцати и четырнадцати лет. Фрэнк мысленно пробегает по лицам детей, рядами сидящих перед ним, пытаясь отыскать девочку по имени Кирсти. Ее лица он не находит, зато видит книгу на своем столе и записи на доске за спиной и выясняет, что он – какой ужас! – учитель математики.

Прошлой ночью, в постели у Элис, он не чувствовал себя учителем математики. Прошлой ночью он мог быть кем угодно, он был живым и чувствительным, обнаженным до самой своей сути. Он нравился себе, когда был в постели с Элис, а теперь, с каждым воспоминанием, становится все ничтожнее и ничтожнее. Учитель математики, живущий один в грязной квартире.

Он слышит музыку, звучащую из окна спальни Жасмин. Слышит лай одной из собак, звон посуды на кухне. Такое искушение – прервать воспоминания, прекратить этот процесс немедленно, сейчас же забраться к Элис в кровать, остаться загадочным, пустым, беспомощным Фрэнком и больше не узнавать о себе ничего неприятного.

Он скатывается с кровати и открывает дверь. Стоит в одних носках, вдыхая холодный, жесткий вечерний воздух, и смотрит наверх, на комнату Жасмин. Пока он смотрит, она появляется там, в обрамлении своего окна, с белым лицом – волосы, губы, глаза. Она смотрит на него, потом машет ему рукой, снова исчезает и занавешивает шторы.

Фрэнк возвращается в сарай. Нет, он здесь чужой. Здесь нельзя оставаться, как бы ни хотелось. Это несправедливо по отношению к Элис и ее детям. Полиция определит, кто он такой, и он уедет.

Он снова тяжело валится на кровать. При мысли об отъезде и прощании с Элис в горле встает комок. А потом у него перед глазами вдруг возникает рыжая кошка. Рыжая кошка по имени… Бренда. Он видит у себя на кухне маленькую коричневую миску, наполненную кормом. Видит кошку, клубком свернувшуюся на кремовом диване. Свою кошку, с внезапным удивлением осознает он. Почему он назвал кошку Брендой? Его охватывает беспокойство. Кто ее сейчас кормит? Кто о ней заботится?

И именно это определяет его решение. Хватит. Завтра он все узнает.

 

40

1993

Марк запер Кирсти и Грея в кладовке, где-то в верхней части дома, с низким потолком и потрепанной, драной мебелью. Им было слышно музыку – она пульсировала под ногами и трясла расшатанное стекло в одном из мансардных окон. Она звучала так громко, что Марку удалось провести их обоих по двум лестничным пролетам и никто ничего не услышал. Кирсти, съежившись, сидела на кровати, пока Грей пытался выбить дверь. Но прочная викторианская дверь не поддавалась. Он подошел к окну и попытался открыть его левой рукой, но окно тоже оказалось заперто. Грей ударил кулаком по стеклу, надеясь, что кто-нибудь вышел в сад и услышит его.

Кирсти начала всхлипывать.

– Послушай, – сказал Грей, садясь рядом с ней на кровать, – уже почти полночь. Помнишь, что сказал папа? Если мы не вернемся к полуночи, он приедет и заберет нас. Помнишь? Так что скоро он приедет. Да? Да.

Она кивнула, хлюпнула носом и возразила:

– Но, Марк просто скажет, что нас здесь нет. Скажет, что мы ушли.

– Ну, тогда папа попытается нас найти. А когда не найдет, вернется сюда. Да?

– Но Грей, а вдруг будет слишком поздно?

Он с улыбкой повернулся к Кирсти:

– Кирст, он нам ничего не сделает. Я не позволю.

– Но посмотри на свою руку! Он уже сделал!

Грей опустил взгляд на запястье, висящее под неестественным углом.

– Он застиг нас врасплох. Теперь мы готовы. Да? Теперь мы знаем, что он за тип. И приготовимся. Пойдем! – он встал с кровати и начал открывать ящики прикроватных тумбочек. – Давай, – повернулся он к Кирсти, – иди, проверь шкаф. В этой комнате должно быть что-нибудь полезное.

– Например?

– Что угодно! Набор для шитья, зубная щетка, старое одеяло. Давай все вытащим и посмотрим, что можно сделать.

По лбу у Грея струился пот. Боль от сломанного запястья приглушал адреналин, он явно был в шоке. Грей изумленно выдохнул, почти сразу обнаружив пачку анальгина. Срок годности истек три года назад, но Грею было наплевать. Он запихнул в рот четыре таблетки и проглотил, не запивая. Еще он нашел в ящике местную туристическую брошюру за август 1988 года, старые билеты на поезд и ярлыки из химчистки с булавками. Грей вытащил булавки и осторожно положил на тумбочку. Потом открыл следующий ящик.

Там лежали таблетки от диареи, упаковка игральных карт, использованные бумажные салфетки, полупустая упаковка конфет и, в самом конце, тонкий кожаный ремень, из тех, что носят на женских платьях.

Грей положил его рядом с булавками и подошел к тумбочке с другой стороны кровати.

Там тоже лежали всякие мелочи, позабытые рассеянными гостями: беруши, старые батарейки, журнал кроссвордов, резинка для волос, маска для сна и фантики из-под конфет. Грей вздохнул.

– Нашла что-нибудь? – спросил он сестру.

– Железные вешалки. Много.

– Отлично, – прошипел он сквозь зубы, дожидаясь, пока таблетки достигнут желудка. – Что еще?

– Вонючие стариковские штаны с пятнами. Одеяла. Фен. Шарики от моли. Обогреватель. И шляпы.

– Ага, – он принялся вытаскивать вешалки из шкафа. – Думаю, этим можно его как следует покалечить. Нужно только выкрутить крючки. Погнуть их вперед-назад. Да-да, вот так. Пока не треснут. Отлично. Спрячь парочку себе в карман. Этим можно проткнуть ему глаза. Только постарайся сделать следующий чуть подлиннее. Вот так. Прекрасно.

Грей снова осмотрел комнату. В углу стоял маленький деревянный стул. Он попробовал поднять его одной рукой, но стул оказался слишком тяжелым, чтобы обрушить его кому-то на голову одной левой. Потом он заметил на одном из шкафов настольную лампу с массивным основанием, достаточно тяжелым, чтобы вырубить человека. Начал формироваться план. Он попросил Кирсти подержать лампу и вырвал из нее провод. Пододвинул к двери стул.

– Ты встаешь здесь, – быстро прошептал он, вытирая пот с брови тыльной стороной ладони. – С этим, – Грей протянул ей сложенное одеяло. – Когда он войдет, бросишь ему на голову. Я сделаю остальное. Договорились?

Кирсти кивнула, потом покачала головой, снова кивнула и сказала:

– А если я не смогу? Если все пойдет не так?

– Все будет хорошо. А если нет, я буду наготове, вот с этим, – он показал на лампу. – И этим, – он продемонстрировал вырванный провод и ремень. – Если дело пойдет плохо, бей его стулом. А потом используй крючки. Пускай в ход все, что попадется. Поняла? Главное – выбраться из этой комнаты. Тогда мы сможем позвать на помощь. Мы должны стать зверями, Кирсти. Поняла? Животными.

Она неуверенно кивнула. Грей обнял ее и крепко прижал к себе.

– Я люблю тебя, Кирст. Что бы ни случилось, хочу, чтобы ты знала. Ты самая лучшая сестра, которую можно себе представить. Я очень горжусь тобой. И люблю тебя.

Она сильнее прижалась лицом к его груди. Он положил подбородок ей на макушку и уставился на потолок. Таблетки не помогали. Запястье болело, словно к его руке приставили тысячу электрошокеров. Грею хотелось лечь и заплакать. Кирсти встала на стул и развернула одеяло. Грей встал с боку, крепко держа лампу в левой руке. Боль в правой внезапно прошла.

 

41

– Здравствуйте! – Лили медленно и осторожно заходит в дом. – Добрый день! Здесь кто-нибудь есть?

Расс идет за ней, пытаясь отыскать на стене выключатель. Находит его, и большая хрустальная люстра на потолке медленно загорается, освещая толстый слой пыльной паутины.

– Ух ты, – оглядывается Лили, заходя в дом. Роскошный дом. Как парадные здания в центре Киева, где размещаются банки и страховые компании. Над головой – стеклянный купол, сквозь него видны золотистые облака. Воздух затхлый, но не сырой. Лили поворачивает направо и проходит через двойные двери. Они ведут в большую гостиную. Она обставлена элегантной ветхой мебелью, и везде стоят наполовину заполненные коробки для переезда. Двери с другой стороны ведут в приемную: вазы с пыльными сухими цветами под окнами, изъеденные молью бархатные кресла. Они тихо, взволнованно проходят в поразительную комнату: стены полностью сделаны из стекла и кованой стали, и повсюду стоят высохшие пальмы, пыльные каменные горки, погибшие каучуковые деревья и другие увядшие растения. Пахнет землей и гнилью. На другом конце комнаты – комплект хорошей ротанговой мебели, стеклянный стол, лампы с рассеянным светом. Когда-то здесь было очень приятно посидеть среди зелени.

Дверь слева ведет на кухню, длинную и узкую, с пятью окнами, выходящими в сад. Она обставлена в стиле семидесятых: ржавого цвета столешницы, зеленые двери, низко подвешенные пластиковые оранжевые плафоны, пластиковые барные стулья. Все покрыто тонким слоем жира и пыли.

Они возвращаются в холл и осматривают комнаты с другой стороны дома. Большая столовая, маленькая комната с клубными кожаными креслами и встроенным в угол баром и туалет с расписной фарфоровой раковиной и резервуаром для воды, висящим высоко на стене.

Когда они возвращаются в зал, Расс говорит:

– Ну, уверен, здесь никто не живет.

– Но та женщина! Она подошла к телефону!

– Да. Но серьезно. Только посмотри. Сразу понятно. Здесь атмосфера полного запустения.

– Пойдем поднимемся наверх.

Она берется за деревянные перила и смотрит наверх. Лестница как в старом американском кино, делает два поворота, поднимаясь к стеклянному куполу. На втором этаже – четыре большие спальни. На третьем – две мансардные комнаты. Каждая дверь открывается при их прикосновении; все комнаты пусты. Только одна комната на третьем этаже заперта. Расс и Лили переглядываются. Расс тоже пытается открыть дверь. Она шатается, но не поддается.

– Здравствуйте! – кричит Лили сквозь дверь. – Добрый день! Это Лили! Мы разговаривали по телефону. Вы там? Добрый день!

Она прикладывает ухо к двери, но на другой стороне царит молчание.

Она поворачивается к Рассу:

– Взломай ее.

– Что?!

– Взломай, пожалуйста, дверь.

– Лили, я не могу. Это криминал. Меня могут арестовать, если…

Лили отталкивает его и бросается на дверь.

– Лили! – он пытается остановить ее, но она отталкивает его.

Дверь кажется крепкой, но не неприступной. Лили бросается на нее снова и снова, пока не чувствует, что набила на бедре синяки. Потом она начинает пинать дверь ногами, снова и снова, до боли в коленях.

– Лили! Серьезно! Прекрати!

– Нет, – сердито шипит она. – Возможно, там мой муж. Там может быть кто угодно. Мы ехали сюда пять часов. Я не уйду, пока не войду туда.

Она снова начинает пинать дверь. Расс встает рядом.

– Ну давай. На счет три. Раз… Два… Три.

Они колотят в дверь вместе – первый раз, второй, третий, – и вдруг наконец раздается треск дерева. Они бьют снова, и дверь поддается. Еще раз – и она распахивается настежь.

Расс ищет выключатель. Включает свет. Они заходят внутрь.

 

42

Фрэнк появляется возле задней двери Элис примерно в шесть. На улице вдруг становится очень холодно, и он выдыхает облачка пара.

– Привет, – говорит он. – Немного прохладно, да?

– Садись к огню. Я принесу что-нибудь выпить. Что будешь? Пиво, вино?

– Вообще-то… – он делает паузу и смотрит себе под ноги. – Я пришел не для того, чтобы тебе мешать – я знаю, ты сейчас очень занята. Я просто хочу попросить прощения. За сегодня. Знаю, вел себя немного отстраненно. И даже толком не поблагодарил тебя за прекрасный обед. Так хорошо посидели, спасибо! А еще я сделал тебе вот это, – он протягивает ей кусок бумаги размером с открытку.

Она смотрит на открытку, потом на него, потом снова на открытку.

– Это ты сам?

Он кивает с немного смущенным видом.

– Оказывается, я неплохо рисую.

– Ух ты. Здорово. Очень красиво.

Это маленький карандашный набросок, изображающий трех собак на пляже, с красивой подписью «СПАСИБО» внизу. Море на заднем плане и огоньки впереди окрашены в бледные пастельные оттенки.

– Надеюсь, ты не против, что я использовал твои материалы для рисования. Нашел в шкафу.

– Боже, нет. Конечно, не против. Фрэнк, должна сказать: ты очень талантливый. Очень красиво.

– Элис, все вышло так странно. Мне очень хотелось что-нибудь тебе подарить, но у меня ничего нет, а после завтрашнего дня мы, возможно, никогда не увидимся, и я испугался, что никогда не смогу тебя отблагодарить. Потом увидел твой ящик, и мне ужасно захотелось что-нибудь нарисовать. Я сел, и мои руки будто сами знали, какой взять карандаш, как использовать пастель, и собаки вдруг появились на бумаге! Я могу рисовать!

– Да, Фрэнк, действительно можешь.

– Ага. И это довольно забавно, потому что прямо перед этим я вспомнил свою работу. И она – полная противоположность творчеству, – он показал на красивую открытку.

– Что? – затаив дыхание, спрашивает она. – И кем ты работаешь?

– Угадай.

– Ты – бухгалтер.

– Нет, но близко. Учитель математики.

– Ха! – восклицает Элис. – Серьезно?

– Да. В средней школе.

– Боже. Где? Ты вспомнил, что за школа?

– Название не вспомнил, но вспомнил форму: черные блейзеры, черные толстовки с белой отделкой. Черно-красный полосатый галстук. Эмблема, напоминающая замок, какая-то башенка.

Элис улыбается.

– А знаешь, могу тебя представить. Вполне могу, – смеется она. – Если бы мы узнали об этом раньше, ты бы смог расплатиться за мое гостеприимство, позанимавшись с Каем.

– Так я могу! – радостно отвечает Фрэнк. – Прямо сейчас!

Элис снова смеется.

– Боюсь, он не оценит подобную инициативу вечером в воскресенье. Но если завтра ты вернешься из полицейского участка, я, несомненно, воспользуюсь предложением.

Фрэнк кивает и вздыхает:

– Элис, кое-что еще…

Она прикусывает щеки и ждет какого-нибудь ужасного заявления насчет жен и детей.

– Я вполне уверен, что одинок.

Она изумленно поднимает на него взгляд.

– То есть?..

– Я вспомнил, где я живу. Видел свою квартиру изнутри. Все свои вещи. Никаких признаков женщины. Только кошка. Бренда.

Элис чувствует, как у нее внутри все расцветает и распускается. Этот человек, удивительный незнакомец, к которому она почувствовала то, что боялась не почувствовать никогда, оказался одиноким учителем математики с кошкой. Она громко смеется.

– Бренда?

– Знаю! Бренда! Ну я и чудак!

– Ну ты и чудак, Фрэнк, – улыбается она.

– И теперь я, разумеется, очень за нее беспокоюсь.

– За Бренду?

– Да. Я живу один. Она, наверное, хочет есть.

– Ой, кошки хорошо ориентируются, она добудет еды.

– Думаешь?

У него такое озабоченное лицо, что Элис не выдерживает, обнимает его и прижимает к себе.

– Не беспокойся насчет Бренды, – говорит она ему на ухо. – Если завтра тебя заберут, я лично отправлюсь в твою квартиру и заберу ее к себе. Хорошо?

– Кошку убийцы? Ты уверена?

– Как ты знаешь, – с иронией говорит она, – у меня нет проблем с животными преступников.

Он отстраняется и рассматривает ее с теплотой во взгляде. Она чувствует себя живой и беззащитной.

– Ты потрясающая.

– Вовсе нет. Правда. Поверь. Спроси кого угодно. Я идиотка.

– Как ты можешь так говорить?

– Потому что это правда. Только посмотри на меня. И на этот дом. Полный хаос. И знаешь, – она недолго сомневается, прежде чем перейти границу доверия, – знаешь, ко мне приходили социальные службы. Дважды.

Он недоверчиво смотрит на нее.

– Серьезно. Один раз в Лондоне, насчет Кая и Жасмин. Какая-то назойливая мамаша в школе решила, что я плохо обращаюсь с детьми, потому что ко мне домой ходили не те люди, потому что дети опаздывали в школу по утрам, потому что я не могла вовремя поднять свою задницу с кровати, потому что иногда у меня в доме не было еды и я давала им с собой неподходящую пищу. Все вместе. И все это было правдой. Я была дерьмовой матерью. Я любила их, но понятия не имела, как за ними следить. Для меня это стало серьезным уроком. Я изменила все. Отправилась к терапевту, мне прописали успокоительное. Избавилась от дурацких друзей. Сохранила стоящих. Отмыла квартиру. Мне позволили их оставить. Но опасность потерять детей была реальной. Это было… – она медленно моргает и сглатывает, – было худшее время в моей жизни. Но мы справились. А потом я – очень умно! – пошла и забеременела снова. От мужчины, к которому любая другая женщина не подошла бы и на пушечный выстрел. От психа. О, было здорово. Только я пришла в себя, как вдруг начался токсикоз, потом появился новый ребенок, и рядом был деспотичный идиот, который пытался рассказывать, что делать моим детям, рассказывать, что делать мне, что носить, что думать.

Она умолкает и убирает волосы с лица.

– Так что нам пришлось убежать. Папа Романы не знал, где мы. Это была тайна. Мы дождалась, пока он загремит в больницу из-за цирроза – ах да, я же забыла упомянуть, что он был алкоголиком! – мрачно усмехается Элис. – Он бросил пить, чтобы получить разрешение на встречи с Романой. И похитил ее. Это был настоящий кошмар. А потом, слава богу, он свалил в Австралию, ему родила ребенка другая женщина, и на какое-то время все успокоилось. А потом – какая радость! – воспитательница Романы решает, что Романа запущена.

– Что?!

– Да. Потому что мне не хватало времени причесать ее по утрам. Потому что у нее пятна на толстовке. Потому что я все время за ней опаздывала. Потому что она писалась и много плакала. И потому что однажды, однажды, она упомянула фильм ужасов, который случайно посмотрела дома, когда меня не было, а Кай не заметил, что она в комнате. Потому что… – она вздыхает. – Потому что я не уследила. Потому что я плохая мать. Но нам ничего не сделали. Они пришли сюда, я рассказала им историю похищения Романы – ты ведь знаешь, он продержал ее в гостиничном номере почти две недели? Две недели! И половину времени она провела там одна, хотя ей только исполнилось три! Чертов ублюдок. Я так разозлилась на детский сад, на эту невозмутимую воспитательницу с гребаным блестящим крестиком на шее, которая вообще ничего не знает, я не могла зайти туда и с кем-нибудь не поругаться. Стала той самой матерью, которую обсуждают на собраниях. Это было ужасное время. Самое ужасное. Я хотела продать коттедж и куда-нибудь переехать, как можно дальше от всего мира. И тогда появилась Дерри. Она все изменила. Вела от моего имени переговоры со школой. Помогла добиться для Романы постановки диагноза дислексии. Забирала ее, когда я опаздывала. Со всем разобралась. Господи, без нее я бы умерла. Правда.

Фрэнк внимательно смотрел на Элис во время этого монолога.

– Я все равно считаю, что ты потрясающая.

– Я еще не рассказала тебе, что спала с Барри.

– С Барри?

– Да. Помнишь жулика, который жил у меня, воровал в магазинах шоколад и дарил моим детям? Который оставил мне стаффа и два месяца неоплаченной аренды? Чью куртку я дала тебе на пляже?

Он кивает.

– Да. Его. Я с ним переспала. Он был отвратителен. Но я все равно переспала. Потому что я чертова идиотка. Всегда была и всегда буду идиоткой.

– И какое место я занимаю в этой молитве об идиотстве? – задумчиво спрашивает он.

– О, должна сказать, почетное. Весьма почетное. Да, представь реакцию социальной службы и мамаш в школе. Человек, который ничего не помнит, но подозревает, что кого-то убил. Живет у меня в саду. Ах да, и еще в моей кровати, – она неодобрительно качает головой. Потом иронически улыбается и говорит: – Ну, мы хотя бы знаем, что ты не женат, верно? Это стало бы вишенкой на торте.

У кухонной двери слышна какая-то возня. Собака, за ней еще собака, за ней – ребенок.

– Еще не пора полдничать? – спрашивает Романа. – Я хочу есть.

Элис отпускает руку Фрэнка и отступает назад, не сводя с него взгляда. Потом поворачивается к Романе и говорит:

– Думаю, пора, если учесть, что ты ела на обед одну картошку.

– Хочешь, сделаю тебе рогалик? – спрашивает Фрэнк. Романа восхищенно смотрит на него и говорит:

– Да, пожалуйста! Только не забудь его сначала разрезать.

– Благодаря тебе я больше никогда не забуду, что рогалик надо разрезать.

– Я сама, – говорит Элис, открывая хлебницу. – Правда. Садись.

– Нет, – Фрэнк отстраняет ее. – Я хочу. Правда. Очень.

Романа берет открытку и говорит:

– Вау, Фрэнк, ты нарисовал это сам?

– Да, мой ангел, – отвечает Элис.

– Ух ты. Просто здорово. Нарисуешь что-нибудь для меня? Нарисуешь меня? И маму?

– С удовольствием. Давай я приготовлю тебе рогалик, а потом пойду и нарисую тебя.

Элис стоит, откинувшись на столешницу, сложив руки на животе, и наблюдает, как этот мужчина готовит на ее кухне еду для ее ребенка, а у его ног сидят собаки и надеются на кусочек ветчины или курицы. «Его дом здесь», – думает вдруг она с твердой уверенностью. Кем бы он ни был. Что бы ни сделал. Его дом здесь.

А потом она вспоминает, что завтра отведет его в полицию и, возможно, больше никогда не увидит. Она поворачивается к холодильнику и достает бутылку вина.

 

43

1993

Все пошло совсем не так.

Кирсти удалось набросить Марку на голову одеяло, но Грей не смог определить, где находится его макушка, и ударил куда-то вбок. Марку удалось высвободиться из-под одеяла за несколько секунд и повалить Кирсти на кровать. Грей бросился на него, обхватил здоровой рукой и попытался сбросить с сестры, но Марк был в два раза сильнее Грея даже без сломанного запястья и скинул его без особого труда.

Грей, пошатываясь, направился к двери. Она была отперта. Грей нащупал ручку и начал поворачивать.

– Выйдешь из комнаты, и я убью ее, – сказал Марк.

Грей остановился.

– Вы, кажется, ничего не поняли, – продолжил Марк. – Вы оба. Никто никуда не идет. Вечеринка внизу закончилась. Здесь больше никого нет.

– Наш папа скоро будет здесь, – задыхаясь, пообещала Кирсти.

– Ах да. Ваш папа. Пришел и ушел. Я сказал, что вы отправились отсюда час назад.

– Он позвонит в полицию, – сказал Грей. – Когда не найдет нас. Они приедут сюда. Найдут твои наркотики. И арестуют тебя.

Марк пожал плечами:

– Сомневаюсь. Я сказал ему, что вы пошли на пляж. С новыми друзьями. Что вы оба нажрались. В хлам.

Он усадил Кирсти, подняв ее за руки, и повернулся к Грею.

– Садись, – сказал он, похлопав по кровати. – Немедленно.

Марк снова приложил нож к горлу Кирсти. Грей вздохнул и подошел к кровати. Марк заставил его сесть и вскочил на ноги. Нашел провод, оторванный Греем от лампы, и связал им руки, усадив спиной к спине.

– Запястье! – закричал Грей. – Будь осторожнее с моим запястьем!

Марк задумчиво посмотрел на запястье Грея и сказал:

– Да, прости. Мне не всегда удается рассчитать свою силу, – а потом медленно затянул провод, неотрывно глядя Грею в глаза.

Грей заорал. Иглы безумной боли пронзили кость.

– Ори, сколько хочешь, – сказал Марк, изо всех сил затягивая провод. – Никто не услышит.

Потом сделал шаг назад, чтобы оценить работу.

– Готово. Теперь не будете рыпаться.

– Марк, – отчаянным, глухим голосом простонал Грей, – что ты делаешь? Что у тебя за план?

Марк принял позу мыслителя.

– Хм, хороший вопрос. Пока не решил.

Пот струился по лицу Грея. Он пытался преодолеть боль от провода, вонзившегося в запястье. Кирсти слегка дернулась, и он снова заорал от боли.

– Прости, – прошептала она.

Тем временем Марк расхаживал по комнате туда-сюда, по-прежнему изображая «раздумья». Потом вдруг сел рядом с Кирсти, и Грей почувствовал, как она задержала дыхание и выпрямила спину. Грей не видел, что происходит, но услышал слова Кирсти:

– Не надо.

– Отвали от нее, – прохрипел он. – Не прикасайся!

Он почувствовал, как Кирсти дернулась и изогнулась всем телом.

– Прекрати, – сказала она. – Не надо.

– Кирст, что он делает? – спросил Грей.

– Я ее трогаю, Грэхем, – послышался спокойный, ровный голос Марка. – Трогаю ее тело.

Грей вздрогнул.

– Отвали от нее. Убери руки, или я убью тебя.

Марк рассмеялся своим женоподобным смехом.

– Серьезно, Грэхем? Убьешь? Сейчас я ласкаю ее шею, Грэхем. Очень нежно. Самыми кончиками пальцев. Кажется, ей нравится. Да, правда нравится. Она практически мурлычет.

Внутри Грея разгорелся темный, красно-огненный ураган. Он лизал стены его сознания, расплавляя здравый смысл. Грей хотел убить этого человека. Прикончить его. Заколоть его, раздавить, прыгать по его черепу, пока тот не треснет, прострелить мозги, а потом сердце, пинать ногами, бить камнями, отрубить голову, покалечить и раскромсать, пока от него не останется ничего.

– Кирсти, скажи, зачем ты сегодня сюда пришла? Очень интересно.

– Я думала, будет весело, – напряженным низким голосом ответила она.

– А зачем ты сказала мне, что любишь меня? Тогда, на пляже. Это было весело?

– Нет. Просто я не знала, что ответить. У меня никогда не было парня, и я не знала, как себя вести.

– Ну, – сказал Марк, – сегодня ночью ты получишь хороший урок. Ни в коем случае нельзя говорить людям, что ты их любишь, Кирсти. Если это не так. Так можно ввести кого-нибудь в заблуждение. Ой, – он заглянул на сторону Грея, – кстати, сейчас я массирую груди твоей сестры. Они чудесны. Даже лучше, чем я представлял. Две полные горсти.

Грей чувствовал, как извивается Кирсти. Его охватил ослепляющий гнев, но он начал глубоко дышать, и постепенно сознание очистилось. Ярость здесь не поможет. Он чуть подвигал руками, не обращая внимания на боль в запястье, и начал ощупывать провод.

– Кирсти, мужчины очень чувствительны, но многие этого не понимают. Нас легко обидеть. И ты очень обидела меня. Я влюбился в тебя с первой же минуты. Я говорил тебе. Это было как удар молнии. Я никогда не испытывал ничего подобного. И с твоей стороны просто бесчеловечно так себя вести, наплевав на чужие чувства. Понимаешь, о чем я?

Кирсти вздрогнула всем телом.

– Что он сделал? – закричал Грей.

– Моя рука у нее между ног, Грэхем, – весело сообщил Марк. – Прямо… У нее… Между… Ног. О да. Да, ей нравится, старший брат, очень нравится. Понимаешь, именно это происходит с людьми, не уважающими чужие чувства, – он обращался к ним обоим, словно давал полезный совет на будущее. Потом отвратительно застонал. – Мммм… Да.

Пальцы Грея отчаянно перебирали провод. Настольная лампа все еще лежала там, где он ее оставил. Еще можно было что-нибудь сделать. Нужно только освободить руки. Кирсти поняла его замысел и тоже начала ощупывать провод пальцами.

Марк снова застонал; Кирсти вздрогнула. Этого не произойдет. Грей не позволит. Иначе их жизни будут разрушены. Навсегда.

Грей посмотрел на лампу. Облизнул губы. Нащупал провод. Он расслаблялся. Явно расслаблялся. Марк с ним разговаривал. Рассказывал, как хорошо было его сестре, как она начала намокать, но Грей не обращал внимания. Ему было не до этого. Нужно было сосредоточиться. Забыть про боль. Забыть про руку Марка между ног у сестры. И просто освободиться от провода. Вытащить руки. Взять ту лампу. Треснуть Марка по голове. Прекратить это. Прекратить. Прекратить.

 

44

Лили оглядывает комнату. Большая, прямоугольная, с наклонным потолком и двумя мансардными окнами. Слева – кровать с пологом на четырех столбах, красиво убранная белым хлопковым покрывалом и сатиновыми подушками. Ее недавно застелили, покрывало идеально расправлено. В комнате пахнет свежестью, на стенах современные обои – светло-голубые с хризантемами. На полу – новый мягкий ковер, в стены встроены удобные шкафы. На другом конце комнаты – вход в персональную ванную, небольшая современная кухонька, два кремовых кресла и рабочий стол с лампой. Напоминает комнату в небольшой гостинице. И это жилище совсем не похоже на остальной дом.

– Ого, – говорит Расс, – интересно. Похоже, мы нашли убежище твоей загадочной женщины в телефоне.

– Не понимаю, – отвечает Лили. – Зачем жить в такой маленькой комнате, если дом такой большой?

– Наверное, экономит на отоплении.

Она заходит в комнату и все осматривает. Ее обитатель – явно аккуратный, воспитанный человек. Как та женщина в телефоне. Лили открывает шкаф и вдыхает аромат жасмина, чистой одежды. В шкафу полно дорогой одежды: строгие брюки, мягкие шерстяные свитера, сумочки с золотыми цепочками, кожаные мокасины с кисточками, блестящие туфли-лодочки с пряжками.

– Это очень элегантная женщина, – говорит она Рассу, который рассматривает предметы на столе. – Стильная. Как Карл. И тоже очень аккуратная. Она точно его мать. Это очевидно, – она закрывает шкаф и подходит к Рассу. – Нашел что-нибудь?

– Мне кажется, обитатель этой комнаты покинул ее совсем недавно и забрал с собой много вещей.

– В смысле?

– Похоже, тут опустошены несколько ящиков, шкатулка пуста, как и подставка для документов. Смотри.

Римские жалюзи на обоих окнах открыты. Дневной свет начинает угасать. Лили замечает, что Расс украдкой смотрит время на телефоне. Их поездка оказалась напрасной. Видимо, Лили спугнула маму Карла утренним звонком. Она ушла. Дом опустел. Рассу нужно ехать. Он хочет к своему ребенку и к жене, и ему нужно восемь часов сна перед завтрашней работой.

– Езжай, – говорит она, сидя на офисном стуле и повернувшись к нему. – Уже поздно.

– Но где ты переночуешь?

– Останусь здесь. В этой чудесной комнате.

– Но Лили, мне не… В смысле, дом очень большой. Ты будешь совсем одна. И как ты доберешься домой? Я ведь не смогу приехать и забрать тебя.

– У меня есть деньги. Много денег. Я сама доберусь.

– Но ты даже не знаешь, где мы!

– Я знаю, где мы. Мы в Рэдинхауз-Бэй. У меня с собой телефон. Деньги. Расс, пожалуйста. Езжай домой. К ребенку. И жене.

– Но если с тобой что-нибудь случится….

– Ничего со мной не случится. В доме безопасно. Сюда может попасть только женщина, которая подошла к телефону. Посмотри, – она обводит комнату рукой, – похоже это на комнату опасного человека?

Расс улыбается и качает головой:

– Нет. Конечно, нет. Но если бы ты заночевала в гостинице, мне было бы спокойнее.

– Я хочу остаться здесь, – твердо говорит Лили.

Расс замолкает, потом выдыхает.

– Мне правда нужно ехать, – говорит он.

– Я знаю. Езжай.

Он смягчается и расслабляется.

– Ты уверена?

– Уверена.

Он улыбается и подходит к ней.

– Очень прошу, позвони мне завтра утром, чтобы я знал, что ночь прошла нормально.

– Да, конечно, позвоню.

– И если ты испугаешься ночью. Позвони мне. Я положу телефон возле кровати. Если услышишь странные звуки. Что угодно. Пожалуйста.

Она смеется. Он такой серьезный.

– Да. Обещаю.

Она делает шаг ему навстречу, и они долго, искренне обнимаются.

– Ты ничего не оставила в машине?

Она качает головой.

– Ну хорошо. Тогда прощаюсь.

Он обнимает ее еще раз и выходит из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.

Лили снова садится и начинает вращаться на офисном стуле. Он медленно останавливается, и она смотрит на собственное отражение в зеркале, висящем на стене. Отстраненно разглядывает себя, очутившуюся в сотнях километров от дома. Думает о пустой квартире в Суррее. О стройке по соседству, о хлопающих листах пластика, о странном мерцающем огоньке. Думает о завтрашнем дне, как она пройдет по улочкам этого странного маленького городка и, возможно, найдет ответы на все свои вопросы.

Но в основном она думает, что проснется здесь посреди ночи, под светом луны из высоких окон, и почувствует нежное прикосновение мужа, его руку на своей щеке, увидит над собой его лицо, и он скажет:

– Ты нашла меня. Проделала весь этот путь и нашла меня.

 

45

Элис ставит маленькую открытку на ножку прикроватной лампы и рассматривает ее. Великолепно. Тонкий карандашный набросок – они с Романой стоят рядом, обнявшись. Они позировали ему на кухне. У Фрэнка ушло всего десять минут, но он изобразил их очень точно. Удивительные кудряшки Романы, ее пухлые запястья, ее улыбку. Длинные ноги Элис, ее непослушные волосы, привлекательность и усталость ее лица. Но лучше всего ему удалось изобразить их любовь. Их близость. Потому что Романа – ее ближайший друг. Они живут в одном ритме, танцуют под одну музыку. Если бы Романа была лет на тридцать старше и не была ее дочерью, они могли бы стать лучшими подругами. И это отобразилось на чудесном рисунке Фрэнка. Элис и Романа. Лучшие подружки.

Он провел вечер с ними, сидя на диване между Каем и Романой и смотря телевизор. Но когда Элис спустилась вниз, уложив Роману (как обычно, слишком поздно), Фрэнк уже ушел спать. Осталась только маленькая открытка и записка: «Ушел спать. Завтра в школу! Увидимся утром».

Она почувствовала одновременно расстройство и облегчение. Разумеется, сегодня он должен спать в своей кровати. Разве не она сегодня утром украсила кровать декоративными подушечками, отпугивающими мужчин? Но все же ей так его не хватает. Она берет открытку и проводит пальцем по рисунку. Он изобразил ее такой красивой. Грациозной, с впалыми щеками и пронзительным взглядом. Неужели он такой видит ее? Не домохозяйкой с барсучьими волосами, жировой складкой на талии и темными кругами под глазами? А женщиной, которая может заткнуть за пояс саму Катрин Денев?

Она вздыхает и оборачивается, представляя, как Фрэнк лежит на кровати у нее в сарае. Возможно, обнаженный. Потом представляет ту же кровать завтра вечером, пустую, в запертой холодной комнате. Жизнь входит в привычное русло. Кто знает, когда в ее объятиях снова окажется мужчина? Каковы шансы у многодетной матери-одиночки, живущей в маленьком городке у моря в самой глуши, которая выходит из дома только для того, чтобы выгулять по пляжу собак или постоять возле школы, встретить более-менее приличного мужчину, который захочет заняться с ней сексом?

Рассудок возвращается к ней уже у задней двери. Она отпускает ручку и глубоко вздыхает.

У нее за спиной появляется Кай.

– Привет, солнышко, – говорит она.

– Что делаешь?

– Вот, запираю дверь. Что ты хотел?

– Ничего. Просто попить воды.

Он наливает себе из крана стакан воды.

– Ты в порядке? – спрашивает он, оценивающе глядя на нее.

– Да. В порядке.

– Ты кажешься… – он задумчиво обводит взглядом комнату и снова смотрит на нее. – Немного безумной.

Она смеется.

– Безумной?

– Да. Ну, не в смысле сумасшедшей. Скорее растерянной. Из-за него?

– Из-за него?

– Да. Ну, эта потеря памяти. Столько мороки.

– Да, наверное, отчасти. Странно было, да? Жить с ним. Но, – она подходит к сыну и обнимает его рукой за шею, – завтра все будет кончено. Он уйдет. Жизнь вернется в привычное русло.

– Ты этого хочешь?

Она бросает на него изумленный взгляд.

– Хочешь, чтобы все стало как прежде?

– Ну, наверное. Я…

– Он мне нравится, – перебивает Кай. – Если окажется, что он не убийца. Или даже если убийца, – смеется он.

– О. Хорошо.

– Спокойной ночи, мама, – он обнимает ее. – Люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю, малыш.

Она целует его в щеку. Он улыбается и уходит спать, оставляя ее на кухне с гудящим холодильником, темнотой и собаками.

 

46

1993

Они ослабили проволоку достаточно, и теперь Грей мог вытащить руки. Он поборол искушение освободиться и начал планировать следующий шаг.

– Я использую нож, чтобы разрезать футболку твоей сестры, Грэхем. Не волнуйся. Я очень осторожен. Я не хочу сделать ей больно. Во всяком случае, пока.

Грей вздрогнул от звука рвущейся ткани. Кирсти задержала дыхание.

Раздалось:

– Вау. Правда. Потрясно. Самые крутые сиськи, которые я видел. Серьезно. Ты когда-нибудь видел сиськи сестры, Грэхем? – буднично спросил Марк, будто речь шла о каком-то фильме. – Как жаль, что ты не можешь увидеть их сейчас. Многое теряешь.

Грей глубоко вздохнул, сдерживая ярость. Осторожно вытащил здоровую руку и принялся нащупывать в кармане джинсов Кирсти один из крючков от вешалки. Она слегка поменяла позу, чтобы Грею было удобнее его достать, но Марк решил, что это признак ее наслаждения.

– О, Грэхем, похоже, твоя сестренка входит во вкус. Ну что, освободим этих красоток?

Грей почувствовал руки Марка у Кирсти на спине – он пытался расстегнуть ее бюстгальтер. Грей замер и задержал дыхание. Казалось, прошла целая вечность.

– Что, Марк, раньше расстегивать не приходилось?

– Заткнись, чертов слабак.

– Нет, правда. Оказывается, ты дилетант. Если честно, я начинаю подозревать, что ты ведешь себя как полный урод, потому что ты девственник.

Он почувствовал, как руки Марка отпускают Кирсти. Марк приблизился к нему с перекошенным от гнева лицом. Он замахнулся и дал Грею тяжелую пощечину.

– Заткни пасть, ублюдок.

И вот нужный момент настал. Грей быстро вытащил больную руку, вскочил на ноги и ударил Марка в макушку стальным крючком от вешалки. Он почувствовал, как крюк протыкает и рвет плоть, увидел, как Марк хватается обеими руками за голову и по его пальцам струится кровь, заметил на полу тяжелую лампу, поднял ее здоровой рукой, опустил, увидел руки Марка, отпустившие голову и вцепившиеся в лампу, и почувствовал, как она выскальзывает из его здоровой руки.

– О господи, – сказал Марк, зажав в руке лампу. Кровь струилась по его лицу тремя отдельными ручьями. – Ты доигрался. По-настоящему доигрался.

Его голос изменился, визгливые ноты исчезли, уступив место низким тонам.

– Дверь! – заорал Грей сестре. – Беги! Давай!

Он мельком увидел ее заплаканное лицо, когда она метнулась к двери, придерживая на груди края разрезанной пополам футболки одной рукой и запихивая что-то себе в карман другой.

– Беги! – снова заорал он.

Бросив лампу, Марк рванул через комнату и почти успел поймать Кирсти, но она резко захлопнула дверь, прищемив его руку. Марк остановился и с воем схватился за руку. Потом он распахнул дверь и бросился за ней, как раненое животное. Грей поспешил следом. Кирсти с грохотом неслась вниз по лестнице, прыгая через две ступеньки, споткнулась, проехалась на спине и снова встала, но Марк успел настичь ее. Он уронил ее на ступени, всем весом прыгнул на нее сверху, начал стаскивать с нее бюстгальтер и джинсы, кровь с его головы капала ей на грудь. Грей схватил его за воротник и попытался сбросить, но силы одной руки не хватило, и Марк с легкостью его оттолкнул. Пока Марк во-зился с Греем, Кирсти умудрилась врезать левой ногой ему между ног, и он отпрянул, согнувшись от боли.

– Грязная сука, – завыл Марк, сжимая промежность. – Мерзкая, страшная сука.

Грей схватил Кирсти за руку и побежал, прося о помощи на случай, если кто-то остался в доме.

– Нет! – сказал Грей, оттягивая Кирсти от передней двери. – Там заперто.

Они побежали по мозаичному полу холла к задней двери. Грей обернулся, чтобы посмотреть, сколько у них времени, и увидел окровавленное лицо Марка в нескольких сантиметрах от своего, почувствовал его горячее, гневное дыхание, тут же оказался на полу, ударившись челюстью о твердую плитку, и быстро перевернулся на спину. Марк сел на Грея сверху, зажал двумя руками его голову, поднял ее и с силой ударил об пол. Грей почувствовал, как мозг ударился о стенки черепа. В ушах зашумело.

Его сестра кричала, но потом пространство заполнила пугающая тишина. Марк вдруг встал, потом снова опустился на пол. Кирсти больше не кричала. Она стояла над ними и тяжело, громко дышала.

В руке она сжимала окровавленный нож. Нож Марка. На белоснежный пол капала кровь. А потом они побежали через дверь в задней части дома по сияющей, залитой лунным светом лужайке, рука в руке.

 

47

Прошлым вечером Лили не до конца опустила римские жалюзи, и теперь проблески восхода пробиваются сквозь полумрак комнаты. На часах без десяти шесть. Она проспала всего несколько часов – три, может, четыре. Здесь, у моря, так много странных звуков. Чайки кричат, как испуганные дети, лисы воют, словно с них медленно сдирают кожу. А отдаленный прилив напоминает говор толпы, шипящей и шепчущей, стонущей и ахающей, бросающейся на невидимые камни.

Лили отбрасывает тонкое одеяло, которым укрылась вечером, и садится. Она оцепенела от усталости и странности происходящего, и ее преследует эхо ночных снов, пролетавших у нее в голове сквозь дремоту. Она складывает одеяло в аккуратный квадрат и убирает в шкаф, откуда брала. Потом расправляет покрывало и раскладывает подушки, восстанавливая идеальный порядок. Убирает с подушки единственный темный волос и бросает на пол. Лили не хочет, чтобы эта элегантная женщина догадалась, что она, неряшливая незнакомка, лежала на ее красивой белой кровати.

Она достает из пакета, который принесла с собой, банку колы и выпивает ее залпом. Потом проглатывает остатки вчерашних пончиков. Сидит и приходит в себя.

Звенит телефон, и она смотрит на дисплей.

Доброе утро. Пожалуйста, ответь, когда увидишь это сообщение. Расс.

Она пишет в ответ:

Привет. Я еще здесь. Все в порядке.

Он присылает ей в ответ смайлик, и она улыбается. Расс – хороший человек. Она уже собирается отправить ему смайлик в ответ, но останавливает себя. Это уже слишком.

Она идет к окну, поднимает ставни и выдыхает от изумления. Снаружи все окрасилось в розовый цвет. Небо, море, трава, деревья. Даже животы кружащих над домом чаек – розовые. Лили кладет руку на горло и разглядывает холмистые, сияющие лужайки, террасами спускающиеся к морю, персиковые статуи в садах, древние стены, поросшие мхом и лишайником, маленькие пруды и солнечные часы.

Райское место. Жаль, что рядом нет мамы. Или ее друзей. Она подносит к окну телефон, но снимки не передают магии места.

Вчера вечером она копалась в вещах, но не нашла ничего, связанного с Карлом. Только одежду, украшения, меню местных ресторанов, разряженный фотоаппарат, стопку визиток и чеки из магазинов. Сегодня она возьмет их в город, поговорит с хозяевами магазинов, спросит про женщину, которая живет в большом доме на скалах. Спросит про Карла.

Но сначала нужно осмотреть дом еще раз. Она ждет, пока взойдет солнце, пока розовый не превратится в золотой, а потом в ярко-синий, медленно выходит из спальни и на цыпочках проходит по этажу, крепко зажав в руке маленький ножик.

Интересно, Карл вырос здесь? Играл в этих роскошных комнатах, бегал по гладким зеленым лужайкам? Скидывал сандалии в маленькой комнатке для обуви возле задней двери и бежал на кухню выпрашивать еду? На крючках в прихожей висят собачьи поводки, и Лили представляет маленького Карла с большой собакой, бегущих вместе на пляж.

Она исследует и рассматривает дом целый час. Осматривает шкафы в гостиной, но находит только использованные спички, сломанные елочные игрушки, разряженные батарейки и пакеты с предохранителями. Она открывает коробки для переезда, но находит только столовые приборы, бокалы для вина, книги и всякие безделушки.

Расс звонит ей в восемь:

– Ну как ты?

У Лили теплеет на душе.

– Нормально. Осматриваю дом, а потом пойду в город.

– Что-нибудь нашла?

– Нет. Ничего. Только… Хлам. Книги и всякое такое. Странно, что в доме нет никаких улик, да? Не считаешь? Столько вещей, но ничего значимого?

– Да, странно.

Она умолкает и представляет Расса в костюме, направляющегося в сторону метро.

– Ты как? – спрашивает она.

– Нормально. Замечательно.

– Надеюсь, твоя жена не слишком сердилась, когда ты вернулся?

– Нет. Все нормально. Я вернулся домой на час раньше – думаю, это помогло. И малыш вел себя прекрасно. И она выпила бокал вина. Так что…

– Хорошо. Я рада. И спасибо.

– Пустяки. Мне в радость. Люблю водить.

– Хорошо, – повторяет она. – Ты хороший водитель.

Он смеется.

– Спасибо. Я передам жене.

– Да. Передай.

Лили хочет еще поговорить с этим приятным, добрым человеком. Она еще никогда не встречала таких людей. Она хочет сказать ему, что он особенный и что Джо очень повезло. Но вместо этого произносит:

– Ну, пока Расс. Хорошего дня.

– Я еще позвоню.

– Да, спасибо.

Расс вешает трубку, и Лили снова оказывается в полном одиночестве. Вокруг нее – странный, тихий дом. Но вскоре тишину сменяет звук машин, проезжающих мимо по шоссе. Город просыпается.

Она возвращается на чердак и забирает из спальни куртку и вещи.

 

48

– Я с тобой, – говорит Фрэнк.

Элис на кухне собирает обеды.

– Куда? – спрашивает она.

– Отвести Роману в школу.

– Зачем?

Он пожимает плечами:

– Попрощаться. И с Дерри тоже. И с Даниэлем. И… Я просто хотел… Еще немного побыть с тобой.

Элис улыбается и гладит его по руке.

– Ты такой смешной.

Она отрывает кусок прозрачной пленки и заворачивает багет Романы. Она надеялась, что сегодня утром память Фрэнка окончательно восстановится. Что он ворвется в заднюю дверь и скажет: «Все в порядке! Я никого не убивал! И я вспомнил, где я живу! Завтра я вернусь к вам с кошкой и вещами, и мы вместе начнем новую жизнь!»

Но сегодня он кажется еще более замкнутым, чем обычно.

– Не смешной, – говорит он. – Просто испуганный. И грустный.

Она замирает и смотрит на него.

– Да, конечно. Как и я.

– Ты?

– Да, конечно.

Она чувствует, что краснеет, и отворачивается от него, открывая молнию на коробке для обеда Романы.

К ее облегчению, он не спрашивает почему.

Элис решает оставить собак дома. Она не хочет провести последнюю прогулку с Фрэнком, подбирая дымящиеся какашки с холодного тротуара.

Она зовет старших детей попрощаться с Фрэнком, и в восемь сорок они выходят. День потрясающе красив, на небе ни облачка, платиновое солнце уже дарит тепло. Романа держит Фрэнка за руку. В другой руке он несет ее коробку с обедом. На ней нарисован олень из мультфильма «Холодное сердце», и она кажется невероятно маленькой в его большой руке. Без собак Элис добирается до входа в школу на несколько минут раньше обычного. На нее вопросительно смотрит Дерри.

– Что происходит? – спрашивает она, театрально глядя на часы.

– Заткнись, – отвечает Элис.

Дерри невозмутимо смотрит на Фрэнка.

– Доброе утро.

Он с улыбкой кивает.

– Значит, сегодня уезжаешь?

– Пора бы. Я здесь уже почти неделю.

Дерри кивает.

– Я подумала, может, выпьем напоследок кофе? Втроем.

Элис и Фрэнк кивают друг другу. Что угодно, лишь бы отсрочить прощание.

– После девяти я проверю почту, может, мне ответил редактор из газеты.

– Да, – говорит Элис, – хорошая идея. Кто знает, может, после их ответа нам вообще не придется идти в полицию.

– Если они вообще ответят, – напоминает Дерри.

– Если они вообще ответят, – повторяет Элис.

Все кивают. Все понимают: это последний шанс.

Школа открывается, и дети заходят внутрь. Элис замечает взгляд прошлогодней учительницы Романы, ее заклятого врага. Учительница смотрит на нее, потом на Фрэнка. Поднимает бровь. Элис хочется ее пристрелить. Дерри успокоительно берет ее за руку и говорит:

– Я их провожу. Подожди здесь.

– В чем проблема? – спрашивает Фрэнк, напоследок сжимая руку Романы и прощаясь с ней.

– Она меня ненавидит. Несомненно, кому-то настолько скучно живется, что он проинформировал школу о подозрительной личности в моем сарае. И она добавила это в свой список причин обращаться со мной, как с дерьмом.

Фрэнк вздыхает:

– Прости.

– Нет! – отвечает она резче, чем собиралась. – Нет. Не извиняйся. Это ее проблема. Не твоя. Не наша. Мы хорошие. Ну, были…

– Да, были, – соглашается он. А потом берет ее за руку и крепко сжимает, прямо перед школой. Элис отвечает на его рукопожатие.

Утром в понедельник в кафе тихо. Две другие мамы из школы сидят снаружи, за столиком на тротуаре, курят и пьют кофе: у одной из них на руках йоркширский терьер. Внутри сидят молодая мама с младенцем в коляске и две пожилые пары – они пьют чай из кружек и тихо переговариваются, периодически прерываясь на долгие паузы. Фрэнк, Элис и Дерри заказывают на кассе кофе и бекон и садятся.

– Итак, – говорит Дерри, снимая шарф, вешая красное пальто на спинку стула и включая мобильный, – ответил ли что-нибудь редактор нашей местной газетенки?

Нахмурившись, она смотрит что-то в телефоне, а потом отключает его.

– Пока ничего. Но еще только девять. Потом проверю еще раз.

Открывается дверь, и в кафе заходит высокая, красивая девушка. Очень молодая, с прекрасными темными волосами, собранными на затылке, и широко расставленными глазами. На ней легкая пуховая куртка, джинсы и туфли на каблуках. Она проходит прямиком к кассе, спрашивает, довольно громко, с сильным восточноевропейским акцентом:

– Простите, не могли бы вы помочь? Я ищу человека. Может, вы ее знаете. Хорошо одетая дама средних лет, живет в большом доме вон там, – она показывает рукой на скалы слева от кафе. – Вы ее знаете?

Элис и Фрэнк переглядываются.

Сотрудник за кассой предполагает:

– Вы имеете в виду Китти?

– Я не знаю, как ее зовут.

– Ну, она единственная, кто приходит мне в голову. Вы говорите про дом за поворотом? Белый?

– Да! Белый.

– Ну, значит, речь точно о Китти. Очень элегантная женщина.

– Да!

– Что именно вы хотите узнать?

– Даже не знаю. Наверное, все. Я замужем за ее сыном, и…

Он перебивает ее:

– Ну, в таком случае мы говорим о разных людях. У Китти нет детей.

Девушка сникает, у нее опускаются плечи. Но потом она выпрямляется снова и достает что-то из пакета. Фотоальбом. Она открывает его и передает сотруднику.

– Вот. Вам знаком этот мужчина?

Элис и Фрэнк, задержав дыхание, наблюдают, как мужчина за кассой разглядывает фотографию.

– К сожалению, нет. Это ваш муж? – он возвращает ей альбом.

– Да! Мой муж. И он пропал в прошлый вторник. Он говорил мне, что эта женщина, Китти, – его мать. Вы не знаете, где она?

– Китти? Господи, нет. Насколько я знаю, она не приезжает сюда уже много лет. Вы ведь знаете, что сюда она приезжает только на отдых? – он недоверчиво смеется. – Думаю, она живет в своем основном доме, в Харрогейте.

– Но я звонила ей вчера. Звонила сюда. И она подошла к телефону. Здесь.

Слова девушки звучат немного агрессивно, и мужчина слегка отстраняется от нее.

– Ну, я не оракул. Может, она здесь. Может – нет. Я не знаю.

Элис вопросительно смотрит на Фрэнка и взволнованно шепчет:

– У нее пропал муж. Господи, а может… Может, это Кирсти? Фрэнк? Это Кирсти?

Фрэнк пожимает плечами. Похоже, он в панике.

– Не думаю, – шепчет он в ответ. – Не знаю.

Элис встает и подходит к девушке. Та оборачивается, почувствовав прикосновение Элис к своей руке, и холодно смотрит на нее.

– Простите, – говорит Элис, – я случайно услышала ваш разговор, и возможно… Вряд ли, конечно, – она поворачивается к столику, откуда на нее пристально смотрят Фрэнк и Дерри. – Вы не узнаете этого человека?

Девушка оборачивается и посылает Фрэнку испепеляющий взгляд.

– Нет. Никогда его не видела.

Элис с облегчением выдыхает. Попрощаться с Фрэнком здесь и сейчас, вручив его этой враждебной, невозможно молодой незнакомке… Уж лучше отвести его в полицию.

– А… Хорошо. Но, знаете, что странно? Он появился здесь вечером во вторник. Приехал на поезде из Лондона. И ничего не может вспомнить. Но пару дней назад вспомнил тот дом. О котором вы спрашивали. Он сказал… Сказал, что, вероятно, жил там.

С лица девушки исчезает нетерпеливое презрение, и она смотрит на Элис, раскрыв рот.

– Ого, – говорит она, переводя взгляд с Элис на Фрэнка и обратно.

– Может, вы к нам присоединитесь? Хоть на минутку? Возможно, мы – разные персонажи одной истории. Понимаете, о чем я?

Девушка кивает и направляется вслед за Элис к их столику, прижимая альбом к груди.

– Кстати, меня зовут Элис. А это моя лучшая подруга, Дерри. А это… Мы зовем его Фрэнк. Хотя понятия не имеем, как его на самом деле зовут.

Элис приносит для девушки стул, и она садится.

– Мое имя – Лилиана. Но все зовут меня просто Лили.

– И откуда вы?

– Из Киева. Украина.

– И вы замужем за англичанином?

– Да. Его зовут Карл. Хотя… – она умолкает и поочередно смотрит на всех. – Это тоже не его настоящее имя, – она нервно смеется. – Когда я сообщила о его исчезновении в полицию, они сказали, что у него поддельный паспорт и такого человека не существует. Получается, два человека без имени. Странно.

Элис вздрагивает. В этих словах чувствуется что-то нехорошее, какая-то непонятная темнота. Два человека без имени. Более чем странно.

– Вот он, – Лили кладет на стол перед Фрэнком и Элис фотоальбом и открывает его. – Это мой муж.

Элис смотрит на фотографию симпатичного мужчины, темноволосого, с пронизывающим взглядом, в идеальном костюме.

Фрэнк тоже смотрит на фотографию и вдруг вскакивает на ноги, уронив стул, резко бледнеет и подносит руки ко рту.

Элис хватает его за руку.

– Фрэнк? Фрэнк? Что случилось?

 

49

1993

Грей и Кирсти торопились вниз по террасам и тропинкам сада Китти, резко спускающегося к морю. Света не было, верхушки деревьев скрывали луну, и они бежали буквально вслепую.

Кирсти твердила:

– Я убила его! Черт! Убила!

Грей, задыхаясь, ее успокаивал:

– Ты не знаешь! Мы ничего не знаем! Просто беги!

Ему приходилось тянуть сестру за собой. Она была в истерике.

Грей обернулся, чтобы посмотреть назад: в каждом шорохе листвы ему слышалось тяжелое дыхание, в каждом ударе волн о камни внизу – торопливые шаги. Он почувствовал, как на него безжизненно опустилось тело Марка, но по-прежнему очень сомневался, что тот был мертв.

Они спустились почти в самый низ, к металлическим воротам, за которыми была длинная деревянная лестница с перилами, установленная на скалах. Снова появилась луна, и все сразу окрасилось в серебряный цвет. В ее свете Грей увидел, на что они похожи: все в крови, одежда Кирсти буквально искромсана. Как персонажи какого-то ужастика. Спотыкаясь, они принялись спускаться по шатким ступеням на каменистый пляж. А потом у них за спиной – уже отнюдь не порождение фантазии перепуганного Грея – послышались тяжелое дыхание и стук шагов по деревянным ступеням.

– Быстрее! – прошипел Грей. – Вперед!

По мере приближения к пляжу шаги раздавались все ближе. Они принялись карабкаться по скользким камням, насквозь промокнув от брызг прибоя. На пляже в бухте виднелось какое-то судорожное движение, свет фонарика, темная фигура.

– Папа! – прошептал Грей. – Смотри. Это папа!

Он быстро обернулся. Их преследователь спускался на скалы.

– Папа! – крикнул Грей, приложив ладони ко рту. – Папа!

Луч фонарика вдалеке метнулся к ним, маленький и тонкий, но направленный явно на них.

Маленькая фигура на пляже что-то им крикнула, но слова заглушило море.

– Папа! – завопила Кирсти.

Они побежали еще быстрее, а фигура на пляже направилась к ним.

Скалы уже почти закончились, когда фигура вскарабкалась наверх, и их мгновенно ослепил свет фонарика. Узнав знакомые очертания отца, Грей немного успокоился.

Тони очень сердился.

– Вы, двое, – закричал он. – Господи Иисусе! Вы… Я…

А потом он посмотрел на них, увидел изорванную, перепачканную кровью футболку Кирсти, ужас в ее глазах и появившегося за ними Марка и заорал:

– Что ты наделал? Что ты наделал?

Марк окаменел, не дойдя до них примерно три метра. На мгновение все замерло: даже море стихло, медленно набирая водную массу для следующей волны. Но потом Марк вдруг бросился к Кирсти, прямо на нее, обхватил ее за талию и, прежде чем Грей и Тони успели что-нибудь сделать, прыгнул вместе с ней в бушующую стихию, прямо на скалы, в темноту бушующего моря.

– Нет! – завопил Тони.

– Кирсти! Черт!

Оба бросились в воду. Шок израненного тела, ледяная вода, с ревом сомкнувшаяся над головой. Грей судорожно искал, за что ухватиться. Услышал рядом голос отца и поспешил к нему. Отец жестом позвал Грея за собой. Грей двинулся за ним, прижимая к телу сломанную руку. Отец показал рукой на восток. Грей увидел две маленькие тени, плывущие через бухту. Марк плыл быстро, увлекая за собой Кирсти.

– Давай за ними! – закричал отец.

– У меня сломано запястье! – выкрикнул Грей. – Я не могу плавать!

Мгновение помолчав, отец заорал:

– Выбирайся! Выбирайся немедленно!

Грей беспомощно наблюдал, как очертания Марка и Кирсти становились все меньше и меньше. Отец кролем поплыл за ними, и вскоре тоже исчез вдалеке. Грей позволил волне отбросить себя на скалы и с трудом вскарабкался на камень, где какое-то время пролежал на спине, не в силах пошевелиться. Сердце бешено колотилось в груди. Запястье пульсировало и болело. Он медленно поднялся на ноги и принялся неуклюже карабкаться по скалам. Наконец он спрыгнул на ровный песок и побежал. Пляж был пуст. Сверху слышались отголоски музыки, доносившиеся из города. Визгливый женский смех и скрип тормозов. Он повернулся и увидел над собой огни дома Китти. Но в море никого не было видно.

– Помогите! – крикнул он в ночь. – Помогите!

Он бежал вперед, беспомощно крича. Потом вдруг увидел: из воды вылезает какая-то фигура. Человек тяжело повалился на песок и пролежал какое-то время, прежде чем подняться. Грей замедлил шаг и, тяжело дыша, опустился на колени рядом с отцом.

– Папа! – крикнул он. – Где Кирсти? Папа!

Отец молчал. Он перекатился на бок и прижал колени к груди. Потом снова лег на спину, положил руки на грудь в области сердца и начал ее массировать.

– Боже, – выдохнул он, – боже мой!

Грей посмотрел на море. Огромные волны падали, разворачиваясь, словно ковры, и несли к его ногам сияющую пену. Поверхность воды сверкала и рябила. На горизонте виднелся океанский лайнер, над головой бесшумно пролетал самолет. Грей отчаянно вглядывался в пляшущие тени, пытаясь разглядеть Кирсти.

– Папа! Вставай! Папа! Где она? Где Кирсти?

Но его отец по-прежнему держался за грудь, и дышать ему становилось все труднее.

– Папа! Вставай!

Грей снова посмотрел на черную бездну моря, а потом опять на отца.

– Я… Не могу… Дышать… – выдавил отец. – Сердце…

– О боже, – Грей схватил себя за волосы и повалился на песок. – О господи. Папа.

Он снова обернулся назад, на город, надеясь увидеть на променаде людей. Наконец увидел пару, гуляющую с собакой, они держались за руки.

– Помогите! – заорал он. – Черт, да помогите же!

Хотя Грей заранее знал – кричать бесполезно. Они его не услышат. Пара шла дальше, не замечая сцену на пляже. Грей опустился на колени и уложил отца в позу для реанимации, как учился, когда был бойскаутом. Но одной рукой сделать было практически ничего нельзя. Он убрал руки отца с груди и начал массировать его сердце левой рукой, считая интервалы. Но тщетно. Нужна была вторая рука. Он повернулся и снова закричал, глядя в удаляющиеся спины людей на променаде. А потом начал плакать.

– Папа, – рыдал он, – я не могу! Не могу! О, черт! Папа, что мне делать? Что делать?

Тело его отца окостенело, а руки снова оказались на груди, они царапали кожу, словно пытаясь зарыться под кости и вытащить сердце. Грей вскочил и снова посмотрел на море. Ничего. Опять повернулся к променаду. Там шли еще какие-то люди – компании ночных гуляк, кричащих и распевающих песни.

– Помогите! – завопил Грей. – Помогите нам!

Его отец захрипел, изо всех сил сжимая воротник мокрой рубашки.

И тут Грей понял: он умирает. Его отец умирает, а сестра исчезла в пучине Северного моря с психопатом. И он ничего, ничего не может сделать…

Он положил голову отца к себе на колени, погладил его по лбу, поцеловал в щеки и прижал к себе. Посмотрел на море, потом в черное, усыпанное звездами небо, потом назад, на равнодушный город, и почувствовал, что жизнь покидает его отца, покидает невыносимо быстро.

– О нет, – всхлипнул он, – о нет, о нет, о нет. Нет, папа. Только не папа. Только не папа. Не надо, папа. Не надо. Пожалуйста, папа. Пожалуйста. О боже. Боже. Боже.

А через несколько секунд он понял: все кончено. На слова любви или утешения не хватило времени. Его хватило лишь на то, чтобы поймать несколько последних резких вздохов человека, который его вырастил, впитать их и сохранить, словно капли драгоценной эссенции. Грей уронил голову отцу на грудь и всхлипнул, уткнувшись в холодную, мокрую рубашку.

– Только не папа, – твердил он. – Только не папа.

Он поднял голову вверх и завыл на луну.

У него за спиной шумело море, на песке шипели волны, но людей в темных водах не было.

 

50

– Он утонул? – спрашивает Лили у человека по имени Фрэнк. – Марк? Он утонул?

– Да.

– И это он? – Лили нетерпеливо стучит ухоженным ногтем по фотографии в альбоме. – Человек, которого вы называете Марком?

Фрэнк кивает, но неуверенно.

– Но этого не может быть, – говорит Лили, изо всех сил стараясь скрыть раздражение. – Это не может быть Карл. Я замужем за Карлом, и он не утонул!

– Думаю, – этот Фрэнк очень медленный, словно у него в голове слишком много мыслей, – думаю, я его видел. Я видел его.

– Видел кого? – уточняет женщина по имени Элис. Лили оценивающе ее разглядывает. В ней есть что-то живое и гордое. Лили чувствует себя рядом с ней немного неуверенно, она испытывает какую-то странную необходимость доказывать, что она тоже живая и гордая.

– Марка. Карла. Этого человека, – он показывает рукой на свадебный альбом. – Я его видел. Когда был со школьниками. Я был со школьниками, и он был там, и я… Уронил кофе. Я узнал его. Он не мертв.

Он бледнеет еще сильнее, и Элис прикасается к нему, прикасается так нежно, что Лили предполагает: они влюблены друг в друга.

– Когда? Когда вы его видели? – допытывается Лили.

– Не знаю, – у него дрожат руки. – Думаю, недавно. Я был в рубашке, – он кладет пальцы на воротник футболки, – и в пиджаке. Пил кофе. Это случилось в городе. И встретил его…

Лили хочется его треснуть. Неужели нельзя поконкретнее?

– Пожалуйста, – говорит она. – Пожалуйста. Я больше не хочу ничего знать про кофе. Расскажите, что произошло. Как мой муж мог утонуть в море, а потом оказаться перед вами, живой и здоровый?

– Может, это его близнец, – предположила рыжеволосая женщина.

Лили хочет вздохнуть, но сдерживается. Возможно, эта теория имеет право на жизнь. Это будет значить, что Карл – не тот ужасный убийца из истории.

Все поворачиваются к Фрэнку, будто он может что-то ответить. Но он сидит молча, бледный и растерянный.

– Послушайте, – наконец обращается он к Лили. – Я понимаю, как сильно вам хочется узнать, что произошло с вашим мужем, но я… Как бы вам объяснить? Словно смотрю два фильма одновременно. Пытаюсь восстановить один из них в своей голове. Сцену за сценой. Некоторые кусочки уже складываются. Другие – идут в неправильном порядке. Все слишком громко, слишком ярко. Я просто…

– Хочешь пойти прогуляться? – спрашивает Элис. – Подышать воздухом?

– Нет! – восклицает Лили. – Пожалуйста, нет. Мне нужно узнать сейчас.

У женщины с рыжими волосами звонит мобильный. Она делает недовольную гримасу, глядя на номер на экране, и спрашивает:

– Это еще кто?

Кажется, сначала она не собирается отвечать, но потом со вздохом нажимает кнопку:

– Да?

Разговор получается явно очень интересный. Через минуту она прикрывает трубку рукой и сообщает:

– Это журналист. Из «Рэдинхауз газетт». Которая написала ту самую статью. Редактор передала ей мой номер. Она очень хочет встретиться. Пригласить ее сюда?

Элис и Фрэнк переглядываются и кивают.

– Что за журналист? – спрашивает Лили.

Рыжеволосая женщина грубо шикает на нее и возобновляет разговор. Журналистка приедет примерно через полчаса.

– Кто? Кто она такая? – не унимается Лили.

– Ее зовут Лесли Уэйд. В 1993 году она написала статью о гибели отца Фрэнка. Она сказала, что знает кое-что еще об этой истории. О том, что было потом.

Лили кивает. Человек с достоверной информацией куда лучше того, кто путается, выдумывая на ходу. Почему этот Фрэнк вообще еще не в больнице?

Элис поворачивается к Фрэнку, гладит его по руке и говорит:

– Что случилось с Кирсти? Она?..

Глаза Фрэнка блестят от слез.

– Она так и не вышла из моря, – отвечает он, с отчаянием глядя на Элис. – Я искал ее. Но она не вышла из моря. Кирсти больше нет.