Пятница, 5 ноября 2010 год
И снова здравствуй, Джим!
Я рада, что не напугала тебя, спасибо, что ответил. Я в восторге от того, что узнала о тебе больше, и, конечно, теперь я вижу, что ты можешь начать свою жизнь как Джеймс. Ты больше похож на Джеймса, чем на Джима, но я согласна, что Джим гораздо более «дружелюбное» имя, особенно там, в Гейтсхеде. Тебе не хочется сильно выделяться, полагаю! А у тебя есть милый акцент? У меня его почти нет. Мне кажется, ты мог бы назвать меня «роскошной»! Я выросла недалеко от Оксфорда, ходила в местную школу для девочек, мои родители были писателями. Папа писал о медицине, а мама – о садоводстве. Все у нас было унылым, либеральным, как у людей среднего достатка, никто никогда не смотрелся в зеркало, никогда не пылесосил. Но в самом сердце всего этого таилась глубокая-глубокая печаль. Возможно, из-за малышки Афины. И из-за всего, что случилось. На самом деле мне не хочется об этом говорить. Конечно, даже несмотря на это, мое детство должно было быть счастливым, но в действительности таковым оно не было. Кроме того, мои родители умерли молодыми, почти друг за другом. Мне было двадцать, когда умер отец, и двадцать три, когда умерла мама. Всякое у нас в семье случалось, но мы редко говорили об этом. Казалось бы, чепуха, но мне бы хотелось, чтобы мы это обсуждали. Но ты ведь помнишь тот возраст, когда думаешь, будто у тебя впереди еще уйма времени, правда? Я бы сказала, что была довольно странным ребенком, немного похожим на тебя, как ты об этом писал. Я была очень замкнутой и жила довольно яркой воображаемой жизнью. Я как одержимая коллекционировала вещи и в ранней юности мочилась в постель. В некотором отношении я была почти дикой. Ну, такой, диковатой и к тому же еще мучительно застенчивой. Со мной постоянно возились терапевты, но ни один из них не имел понятия, что же происходит. А потом в восемнадцать лет я ушла из дома, поступила в университет и полностью изменилась, превратилась совсем в другого человека. Как будто моего детства никогда не было, словно я «сбросила кожу». Вот так вот, и все это обо мне. Что ж, таков ранний этап моей жизни. Полагаю, в некотором смысле благодаря такому странному и неуютному детству все мое существо переполняла решимость сделать детство моих детей самым лучшим, насколько это вообще было возможным.
Так или иначе, время покажет, но они говорят, что мне это удалось.
Ладно, расскажи побольше о своем сыне. Ты живешь с ним? Сколько ему лет? Как его зовут? Я очень рада, что у тебя есть ребенок. Значит, у нас будет больше общих тем для разговоров.
Ох, БУБУХБУБУХБУБУХ! У нас в деревне уже начался салют. Надеюсь, ты сидишь, завернувшись в теплый и уютный плед, и смотришь это чудесное представление. А я буду довольствоваться тем, что слушаю его отсюда, из моего кресла. На самом деле не могу заставить себя выйти на улицу и стоять на холоде рядом с толпой незнакомых людей!
Всего самого наилучшего тебе, береги себя,
Лорелея
Апрель 1987 года
У Бетан выросла грудь. Огромная. Совершенно неожиданно и как будто из ниоткуда. Совсем недавно она была костлявой мелочью в подростковом трикотажном бюстгальтере, но уже в следующее мгновение они с мамой отправились по магазинам и искали размер С. Мэган одновременно это тревожило и наполняло завистью (ведь это ее младшая сестренка!), но больше ее все же приводил в восторг тот факт, что Бетан единственная в семье являлась обладательницей внушительной груди.
– Дайте и мне посмотреть, – надоедала она, пока Лорелея и Бет суетились дома сухим апрельским утром накануне пасхальных праздников.
Бет выглядела смущенной, когда Мэг выхватила у нее сумку.
– Ооо, – проговорила она, перебирая кремовое кружево и не очень вместительные чашечки бюстгальтера с косточками. – Красивый, – проговорила она, пытаясь скрыть зависть. – А еще что-нибудь купили?
– Нет, – ответила Бет, выхватив снова бюстгальтер и заталкивая его в пакет, пока кто-нибудь из младших братьев не увидел его.
– Все же мы сделали это! – воскликнула Лорелея, ее высокие скулы при этом порозовели, а зеленые глаза засверкали как-то по-особенному и казались необыкновенно глубокими. – Взгляни! В городе открылся новый магазин. Как он называется, Бет?
Бет закатила глаза и сказала:
– «Паундстретчер».
– Точно! «Паундстретчер»! Там все по фунту. Представляешь! Смотри!
Она вытряхнула прямо на стол содержимое битком набитой сумки, и ее голодные глаза блуждали по добыче, а радость была почти осязаемой.
– Взгляни! – не унималась она. – Вешалки, десять за один фунт. Разве они не прелесть? Мне так нравится цвет, особенно этот голубой. И набор губок для мытья посуды: двадцать за один фунт…
Мэг тоже посмотрела на предметы на столе и спросила:
– А зачем вы купили три упаковки?
На долю секунды улыбка матери погасла. Потом она засмеялась и сказала:
– Оставим про запас.
– О да, – проговорила Мэг, – только представь, какими мы станем самодовольными, когда будем жить в постапокалиптической пустыне и окажемся единственной семьей в деревне, у которой есть упаковки мочалок. – Мэг заметила, как лицо Бет омрачилось, а затем она слегка, едва уловимо, покачала головой. Мэг громко цыкнула и продолжила: – Бет, у нас есть целых шестьдесят мочалок. Шестьдесят.
Бет виновато улыбнулась, тут же стояла Лорелея, ее плечи слегка поникли, а глаза стали грустными.
– Мэгги, почему ты всегда все портишь? Почему? – Глаза матери наполнились слезами, и она поспешно убрала свои сокровища в сумку.
– Что? – огрызнулась Мэг, глядя в лицо Бет, которая осуждающе смотрела на нее.
– Мэг, почему ты постоянно нападаешь на маму?
– Неужели ты не видишь, – прошипела она, – это все из-за вас, все в этом гребаном семействе виноваты в том, что она такая, какая есть. Вы ей потворствуете!
– Но какое это имеет значение? – спросила Бет. – Кому какое дело, что у нас слишком много мочалок? Какая разница, если эти забавные вещицы делают ее счастливой? Почему это тебя так сильно беспокоит?
– Потому, – начала Мэган, а ее ярость постепенно стала преобразовываться в более контролируемую и приобретающую осязаемые черты теорию, – потому что я думаю, что она больна.
Бет рассмеялась, но потом резко остановилась:
– Больна?
– Да, – сказала Мэг. – Психически. Больна на голову.
– О, не смеши!
– И не собиралась. Я серьезно. Все эти коллекции, навязчивые идеи с цветами, кухонными полотенцами и… радугами…
Бет пожала плечами.
– И думаю, что это началось еще в детстве. Ты же знаешь, она собирала волосы. Все делают вид, что это нормально. Но ведь это не так. Это безумие.
– О чем это вы шушукаетесь? – спросил Рори, застав сестер в прихожей; его длинные светлые волосы нависали прямо на глаза, а тощие ноги, как у отца, скрывали мешковатые джинсы. Несомненно, он был самым красивым мальчиком в классе. Но его пока вряд ли интересовало, обращают ли на него внимание одноклассницы. Ему только что исполнилось двенадцать.
– Ни о чем, – прошипела Мэг.
– Вы говорите о мочалках, ведь так?
Мэг промолчала. Вместо нее ответила Бет:
– Не начинай.
– А я ничего и не начинаю, – небрежно бросил он. – Просто мне кажется, здорово, когда есть запас. Мочалок для посуды никогда много не бывает.
– А где Риз? – спросила Бет, осторожно меняя тему разговора.
– На улице, – ответил Рори. – Пялится на что-то.
Все трое рассмеялись, поскольку ответ был предсказуем. Мэган посматривала то на Бет, то на Рори, ведь, невзирая на все их разногласия, брат и сестра все же были ее единомышленниками. Потом вдруг ее мысли перенеслись к Ризу, крошечному, непостижимому, непонятному Ризу – он в одиночестве лежал в саду, уставившись в пустоту синевы. На мгновение ей захотелось выйти в сад, разыскать его и спросить, о чем он думает. Но тут в прихожей зазвонил телефон; это был Эндрю Смарт, который приглашал ее в субботу на вечерний концерт, и едва он позвонил, как все остальные мысли улетучились из сознания Мэган.
Пасхальное воскресенье выдалось теплым и солнечным. Мэг никак не могла открыть глаза из-за ослепительного утреннего солнца. Радиобудильник только что сообщил ей, что сейчас 8.29. Она перестала бороться с собой и снова сомкнула веки. Пока она ждала, что к ней снова вернется сон, в ее мыслях вертелись воспоминания о приятных событиях вчерашнего вечера: визг шин на асфальте, Эндрю Смарт и его друг Ник подъезжают к ее дому, чтобы забрать ее на концерт, металлический привкус водки из фляжки, которую они по очереди передавали друг другу, солнце, заходящее за силуэты высоких деревьев и окрасившее окрестности в размытые оттенки медного цвета. Она вспомнила пальцы Эндрю, рассеяннно щекочущие ее шею, замечательное взрослое ощущение того, что в этом нет ничего страшного и все так и должно быть, предчувствие скорого побега из дома и из деревни, жужжание голосов в очереди, дразняще окутывающие место проведения концерта, запах холодного пива, прикосновение чужих липких футболок к ее голым рукам, рука Эндрю на ее плече, музыка, рокот голосов и постепенное нарастание и ослабление звука на танцполе, затем прикосновение прохладного воздуха к ее коже, когда они мчались домой вниз по извилистым дорогам, остроконечные тени деревьев, отбрасываемые на дорогу светом фар, потом быстрый поцелуй в губы перед оградой ее дома… Вот и все… Это не было свиданием в привычном понимании этого слова. Ник сидел на заднем сиденье и с нежностью смотрел на них, а потом сказал: «Ох, голубки». Тогда Эндрю бросил в него скомканной бумажкой, а Мэг в это время выскользнула из машины и пробралась в темный спящий дом, легкая, как воздух, улыбающаяся и пахнувшая чужим сигаретным дымом.
Она от неожиданности подскочила, когда увидела в кухне Риза.
– Риз! Черт, я чуть не описалась от страха. Что ты делаешь тут так поздно?
Он сидел в пижаме за кухонным столом, его гладкие светлые волосы аккуратно обрамляли лицо. Руки брата лежали на столе, купаясь в голубоватом свете луны, просачивающемся через окно. Он пожал плечами.
– Мне не спится, – сказал он.
Мэг нахмурилась.
– А почему бы тебе не почитать книгу или еще что-нибудь? – спросила она.
Он снова пожал плечами и сжал руки в кулаки.
– Пойдем, – сказала она. – Я тоже слишком перевозбуждена, не усну сейчас. Пойдем, посмотришь со мной телик.
В гостиной было темно, только в камине поблескивали тлеющие угли. В комнате тут и там были заметны следы родительского ужина: два пустых бокала из-под вина, банка от оливок, почтовая корреспонденция, кулинарная книга, раскрытая на рецепте «Курица Марсала». На продавленном диване по-прежнему виднелись вмятины от родителей и собаки. Подушки не взбиты, мусор не убран – создавалось впечатление, что родители внезапно исчезли, а не просто пошли спать.
Они застали концовку какого-то старого американского фильма с женщинами с филированными стрижками, мужчинами в нелепых брюках-клеш и заунывным саундтреком. Мэган принесла пакет апельсинового сока и два стакана.
– Мэгги! – откуда-то сверху она услышала пронзительный голос отца. – Это ты?
– Да.
– Я просто хотел убедиться, что ты пришла. Доброй ночи, милая!
– И тебе, пап.
Мэг и Риз переглянулись и улыбнулись.
– Ты долго там сидел? – спросила Мэг.
Риз в очередной раз пожал плечами.
– Не знаю.
– И часто ты так?
– Не так чтобы очень.
– О чем ты думал?
– Да особо ни о чем.
По телевизору американская дамочка кричала на американского мужика в авиаторских очках и золотой цепочке. При этом они стояли под пальмой. Обычно на таких сценах Мэган переключала канал. Но сейчас из-за музыки и водки она расслабилась, а первые робкие признаки влюбленности еще сильнее погрузили ее в благостное состояние, поэтому она ближе придвинулась к брату, задумчиво посмотрела на него и спросила:
– Ты счастлив, Риз?
Он слегка развернулся к ней:
– Конечно, я счастлив.
– А в школе все в порядке?
– Да. Все отлично.
Она немного помолчала, а потом продолжила:
– Просто, знаешь, мне кажется, у Рори уже столько друзей, а ты…
– Уместнее назвать их приятелями, а не друзьями, – огрызнулся он.
Мэган кивнула.
– Конечно, – согласилась она, – а в школе у тебя есть кто-то, с кем ты много общаешься, ну, в обеденное время и прочее?
– Разумеется, – ответил он. – Куча народу.
– А они хорошо к тебе относятся?
Риз вперил в нее злобный взгляд.
– Давай просто посмотрим фильм, хорошо? – сказал он.
– Я не хочу смотреть фильм. Я хочу поговорить с тобой. Мы никогда не разговариваем.
– Болтовня – это пустая трата времени.
– Как ты можешь так говорить?
Он отвернулся от нее и отодвинулся на другой конец дивана.
Какое-то мгновение Мэган разглядывала его хрупкие черты, жилистые руки, торчащие из-под мешковатой серой футболки, острые колени, торчащие сквозь старомодные джинсы. Он казался таким сердитым и одновременно грустным.
Она вздохнула, а через пять минут, когда закончился фильм, встала с дивана, мягко провела рукой по голове Риза и начала подниматься наверх в свою спальню, даже не пожелав брату спокойной ночи.
Через пару часов после пробуждения Мэган наконец поднялась с постели и спустилась вниз. Лорелея в розовой пижаме суетилась на кухне, ее длинные волосы были собраны в пучок.
– О, как хорошо! – просияла она. – Ты проснулась! Через полчаса Боб и Дженни пришлют своих малышей охотиться за яйцами. Мне понадобится ваша помощь.
– Концерт был фантастическим, спасибо, что спросила, – парировала Мэг. – Эндрю Смарт поцеловал меня в губы, и в четверг мы снова договорились встретиться.
Лорелея удивленно заморгала.
– О, – неопределенно проговорила она, – хорошо. Это очень здорово.
– Конечно, это здорово. Все равно я не слишком надеялась, что ты проявишь к этому какой-то интерес, когда есть такая жизненно важная вещь, как охота за яйцами.
– О, Мэгги, – мать сложила руки и надула губы. – Никто не говорит, что это жизненно важно, просто в этом все мы. Берды. Это традиция. Мы делаем это каждое пасхальное воскресенье, при любой погоде.
– Да, мама, но твоим младшим детям уже по двенадцать. Пора покончить с этой традицией.
– Чепуха.
– Я хочу сказать, что у Боба и Дженни есть свой сад. Почему они не могут устроить там охоту на яйца? Для собственных детей?
– Потому, – начала Лорелея, – что в нашем саду есть более укромные уголки и тайные местечки. А у них лужайка находится прямо рядом с дверью… ты ведь знаешь, она совсем плоская…
Мэган глубокомысленно кивнула.
– О да, – протянула она. – Очень плоская. Бедняжки!
– Итак, – Лорелея проигнорировала сарказм дочери и просияла. – Мне нужно пойти наверх и переодеться. Могу я попросить тебя открыть пакеты?
Мэган вздохнула:
– Да, конечно.
– Хорошо. – Лорелея лучезарно улыбнулась. – Спасибо, моя милая девочка.
Боб, Дженни и трое их детей пришли сразу после 11.00. Рори и Риз согласились присоединиться к малышам, и к 11.30 все яйца были найдены. В то время как соседские дети вручали своей матери собранные яйца, чтобы та сохранила их до «после ланча», глаза Лорелеи сияли, в них читалось удовлетворение, но от Мэган не ускользнули едва заметные признаки надвигающейся паники.
– Не забудьте сохранить фольгу, – пропела она. – У нее такая милая и симпатичная расцветка!
Мэган цыкнула и пробормотала себе под нос, что она думает о своей матери, но, к счастью, Лорелея этого не слышала.
– Как обидно, что вы не можете остаться на обед, – сказала Лорелея, когда полтора часа спустя соседи засобирались домой.
– Да, но из Ирландии приезжает мама Боба, и у нас намечается что-то вроде исторического воссоединения большого клана.
Пандора с Лоуренсом в этот день были на Багамах, а Лорна с друзьями в Девоне. Впервые пасхальное воскресенье семейство Бердов проводило в одиночестве.
– Так, – сказал Колин, собирая после обеда столовые приборы и смяв салфетку, – у меня есть идея. Немного безумная. Но все же выслушайте… Что, если на следующую Пасху мы все вместе куда-нибудь съездим. Ведь вполне может так случиться, что следующий год будет последним, когда мы все вместе соберемся под одной крышей. С тех пор как родились близнецы, мы ни разу никуда не выбирались. А на эти дни туроператоры предлагают на удивление дешевые туры. К тому же я давно хотел съездить в Грецию.
Даже не глядя на Лорелею, Мэган почувствовала, как изменилось выражение лица матери. Это походило на плавучую льдину, внезапно появившуюся в комнате, твердую и зловещую.
Сначала она рассмеялась, как и предполагала Мэган. Этот смех напоминал угрожающий девичий визг. А потом сказала:
– Что за глупая идея, Колин. Каким образом мы куда-то поедем с четырьмя детьми? Откуда у нас на это средства?
– Ну, – довольно нервно начал Колин, складывая грязные тарелки. – Я тут подумал, что девочки уже выросли и нам уже не нужна огромная машина. Я в том смысле, что… когда мы в последний раз куда-то ездили вшестером? На самом деле мы можем продать нашу…
– Я тебя умоляю! – фыркнула Лорелея. – Ну кому нужна наша отвратительная грязная старая машина?
– Мы могли бы продать ее Миллерам, – терпеливо продолжал отец. – Со дня на день у них родится четвертый ребенок. Они предлагают за нее пятнадцать тысяч.
– Ага! – воскликнула Лорелея. – Будут эти Миллеры бросать деньги на ветер.
– Кроме того, если у нас будет одна машина, нам больше не понадобится двойной гараж. Я совсем недавно разговаривал с Бобом, и он сказал, что купил бы вторую половину нашего гаража за пять тысяч долларов…
Почти тридцать секунд Мэган не дышала, наблюдая за тем, какой оборот принимает этот почти комичный и заранее обреченный на провал разговор.
– Пять тысяч! Ха! Да это просто смешно.
– Нууу… Маловато, конечно. Но он хочет сделать пристройку позади дома, а гараж использовать как мастерскую, поэтому гараж им очень пригодится. А мы получим пять тысяч долларов.
– А как же все наши вещи? Я хочу сказать, у нас там столько всего хранится…
– Ну да, разумеется. Вроде нескольких проколотых бассейнов, любовь моя. Как раз выбросим весь хлам.
Мэган заметила, что на лице Лорелеи появилось то же выражение, как и в тот момент, когда соседские дети уносили с собой все собранные яйца, как будто внутри нее происходила невидимая решительная борьба. Было совершенно очевидно, что в гараже давно пора сделать генеральную уборку, но в тот момент Лорелея не могла думать ни о каком наведении порядка.
При отсутствии каких-либо логических аргументов Лорелея просто взмахивала костлявыми руками и бормотала:
– О, это просто глупо. И турпакет в Грецию… Это звучит довольно призрачно.
Колин нежно улыбнулся и перевел взгляд на своих четверых детей:
– Дети? Ну а вы что думаете? О Пасхе под греческим солнцем? Кальмары и чипсы на обед! Бассейны с горками! Дискотека на территории отеля! – Последнюю фразу он адресовал Мэган и Бетан.
Лорелея снова пронзительно рассмеялась, как глуповатая школьница:
– Ха! Похоже, кто-то очень хорошо взялся за агитацию.
– Есть несколько брошюр, – продолжал Колин, – агенты на шоссе раздавали. Хотите взглянуть? – Он улыбнулся и поочередно посмотрел на каждого ребенка.
– Честно говоря, Колин, – сказала Лорелея, складывая горкой тарелки со своей стороны стола, – это на самом деле наиглупейший план из всех, что мне приходилось слышать. И даже если мы и можем себе это позволить, хотя кто даст гарантию, что Боб и Миллеры не передумают и мы не влезем в огромные долги из-за какого-то дешевого туроператора, – а вдруг это действительно будет наша последняя совместная Пасха, тогда тем более мы должны встретить ее здесь! В гнезде Бердов. Ведь верно, детки?
Над столом повисла угнетающая тишина. Рори опустил глаза, уставившись взглядом в колени. Бетан грызла ногти, а Риз пялился в потолок. Мэган пристально смотрела в окно на сороку, прыгавшую с ветки на ветку, и старалась не искать скрытый символизм в этой конкретной сцене.
– Мне хотелось бы куда-нибудь съездить, – произнесла Мэган, беря на себя ответственность по праву старшего ребенка в семье. – Я хочу сказать, я знаю, что всегда смогу сюда вернуться, даже спустя годы, но когда мне придется уехать из дому, кто знает, будет ли у нас когда-нибудь возможность поехать в отпуск всем вместе? – Она пожала плечами, а ее слова повисли в воздухе.
Ненадолго наступило хрупкое молчание, во время которого Колин ободряюще кивнул, а Лорелея сердито приподняла брови.
– А ты что думаешь? – спросил он Бет.
Она виновато улыбнулась и ответила:
– Я как все.
– Рори?
– Круто, – сказал Рори. – Да. Гениально. – Он выглядел слегка смущенным своим предательством и поспешил отвернуться.
– Риз?
Риз покраснел и пожал плечами.
– Не возражаю, – почти бесшумно произнес он.
– Вот видите, – торжественно начала Лорелея, держа перед собой огромную стопку тарелок. – Никому это особенно не интересно. Я уверена, нам надо думать о более важных вещах, на которые мы могли бы потратить все эти деньги. Я имею в виду, Мэган в следующем году надо поступать в колледж. А это недешевое предприятие.
Колин нахмурился и сказал:
– Ты знаешь, что моя мама предложила нам помочь с оплатой колледжа, так что это не проблема, дорогая.
– Ну, – проговорила Лорелея, с оглушительным грохотом ставя груду тарелок в раковину. – Я до сих пор не вижу смысла тратить все деньги на праздник, к которому на самом деле все равнодушны.
Мэган уставилась на неподвижную и слишком тонкую фигуру матери рядом с кухонной раковиной, ее лопатки, выступающие из-под украшенной оборками туники, и с трудом подавила в себе желание подойти и со всей силы ударить ее ложкой по затылку. Вместо этого она вздохнула и произнесла:
– Гм, мама, не помню, говорила я или нет, что мне надо идти.
– И мне, – сказал Рори.
Плечи Лорелеи поникли, она тяжело вздохнула. Потом очень медленно вышла из кухни, тихонько всхлипывая себе под нос.
25 июля того же года, пока Лорелея ходила по магазинам, Мэган страстно целовалась с Эндрю Смартом на покрывале где-то в поле, а Бетан с близнецами оставались дома одни, туда вломились два шестнадцатилетних подростках в куртках с капюшонами и после неторопливого исследования вынесли видеоплеер, два телевизора, несколько ювелирных украшений, ногу ягненка, кусок говядины из морозильника. Все это они проделали, даже не потревожив детей, которые поняли, что в доме посторонние, только в тот момент, когда за ними с шумом захлопнулась кухонная дверь. Риз выглянул в окно как раз вовремя и увидел, как они бегут по садовой дорожке за ворота. Он бросился к окну, выходящему на улицу, и увидел, как они запрыгнули в черный «Форд Эскорт». Машина с визгом помчалась по деревне, а они, высунувшись в окна, гикали и что-то орали, словно находились в Гарлеме.
Риз нашел этот эпизод таким захватывающим, что даже не мог выразить произошедшее словами. Он позвонил в полицию, прежде чем сообщить всем остальным, потому что боялся, что его опередят. И в течение нескольких дней после этого события он от скуки то и дело переваривал ужасные события. Но для Лорелеи это была далеко не безобидная драма. По ее излишне эмоциональным высказываниям это «преступление было сродни изнасилованию». Она продолжала безутешно бродить по дому, заглядывая во все углы и трогая вещи. И от малейших звуков шагов по мостовой за окном или воя машин, мчавшихся слишком быстро, или автомобилей, наоборот, ехавших чересчур медленно, хруста ветки под лапами белки, шелеста листьев на ветру Лорелея, обхватив себя руками, почти задыхаясь, бежала к ближайшему окну; она всегда была начеку.
«Они еще дети, – имела обыкновение говорить Мэган, – всего лишь парочка прыщавых подростков».
Но для Лорелеи это было слабым утешением.
«Короче, в следующем году вы все можете отправляться в Грецию, – самоуверенно заявила она, – но я остаюсь, чтобы защитить наш дом».
Поэтому в Грецию, конечно же, никто не поехал.
Апрель 2011 года
Телефон Мэган зазвонил. Она взяла его с подлокотника кресла Лорелеи в надежде, что звонит Билл, чтобы сказать, что они с мальчиками зарегистрировались на рейс и все идет по плану. Но высветился незнакомый номер. Какое-то время она смотрела на дисплей.
– Кто это? – спросила Молли, беспокойно грызя ноготь.
– Убери руки изо рта, – прошипела Мэг. – Я не шучу, ты даже не представляешь, какую тащишь в рот заразу.
Молли вытащила палец и рассеянно вытерла его о шорты.
– Кто это? – снова спросила она.
Мэган сбросила звонок.
– Не знаю. Номер не определился, – ответила она. – Да и вообще я не уверена, что смогу прямо сейчас общаться с нормальным человеком. Может, они оставят голосовое сообщение.
– Ты странно смотришься в этом кресле, – проговорила Молли.
– Я и чувствую себя здесь странно.
– Могу я теперь присесть в него?
– Конечно. – Мэг встала и отошла в угол, уступая место дочери.
Молли осторожно положила голову на спинку кресла, а руки положила на подлокотники. Она посмотрела на мать.
– Так именно здесь она проводила все свое время? Просто сидя в этом кресле?
– В общем-то, да. По словам социального работника, она выбиралась в деревню пару раз в неделю, чтобы что-то поесть, поболтать с соседями, купить барахло в секонд-хенде и пару газет. Иногда она ездила в город, в бассейн, полагаю, чтобы принять душ. И каждый уикэнд она на машине отправлялась в оптовый магазин за всякой мелочью. – Мэган тихо застонала. Собирать всякую мелочь. Приводить окружающих в бешенство. Смешная женщина! – Через некоторое время она возвращалась домой, шла в кромешной темноте по коридору, пробираясь в эту комнату, как крыса из канализационного люка.
– О, только не говори про крыс.
– И одному только Богу известно, чем она занималась потом.
Мэг безучастным взглядом окинула комнату. Она увидела ноутбук матери; он был крошечным – истинное воплощение последних достижений современной техники – и, должно быть, стоил целое состояние. Мэган понятия не имела, откуда мать его взяла. Она знала, что мать, несмотря на ее огромную любовь к шопингу и Интернету, так и не привыкла к покупкам в интернет-магазинах, главным образом потому, что у нее заняло бы слишком много времени добраться до входной двери и забрать кучу пакетов. Поэтому Мэган пришла к выводу, что мать приобрела ноутбук в магазине. Правда, она не могла себе представить, как Лорелея покупает в магазине компьютер. И тем не менее он стоял на своем месте, покрытый тонким слоем пыли, нетронутой за те четыре дня, что прошли с момента смерти Лорелеи. На страничке был запечатлен разговор с онлайн-возлюбленным. Это был мужчина из Гейтсхеда, которого звали Джим и с которым они в жизни ни разу не встречались, но Лорелея театрально заявляла, что безумно влюблена. Мэг по крупицам выведала подробности этой истории у матери, и ей показалось, что Джим испытывал трудности с коммуникацией. Она подумала: а может, Джим ничего не знал о смерти Лорелеи? А если знал? Да нет, скорее всего, он решил, что Лорелея из Котсуолда его бросила. Без объяснений.
Бедняга Джим.
Телефон Мэг снова зазвонил. Все тот же незнакомый номер. На этот раз она решила ответить.
– Здравствуйте?
– Мэг?
По телу Мэг пробежали мурашки, когда она услышала знакомый голос.
– Да, говорите.
– Это я. Бет.
Мэг вздохнула в трубку, потом еще раз.
– Привет…
Мэг нажала «отбой».
Март 1991 года
Бет и Мэг сидели рядышком в подземной бетонной комнате на Шафтсбери-авеню. Это был бар «Freud»; кто-то сказал Мэган, что это такое место, в котором непременно нужно побывать, и, конечно же, оно разительно отличалось от тех, где она бывала прежде. Правильнее было бы назвать его промышленным помещением. Необработанные стены, побитая медная барная стойка, сиденья в стиле кубизма, на доске мелом написано меню, все очень темное и неуютное.
Ей трудно было сосредоточиться на своей сестре, которая, скрючившись, сидела рядом с ней и попивала через черную соломинку лимонад. Ее не покидало ощущение, что у входа за ее спиной непременно должно произойти что-то ужасное. Но на самом деле все было не так. Все остальные посетители бара были очень похожи на нее: офисные служащие двадцати с небольшим лет, которые недавно приехали в город. Они зарабатывали копейки, искали любви и перемен. Они явно ожидали от новой жизни в городе большего, чем он мог им предложить. Возможно, многие посетители думали, что две сестры (а это было очевидно даже для посторонних глаз), сидящие рядышком в тесном уголке за колонной, на самом деле были довольно обеспеченными. Быть может, люди, вглядывающиеся в их лица поверх запотевших пивных бутылок «Dos Equis», задавались вопросом, а что, если они – «как раз то, что нужно»?
За шесть месяцев пребывания в Лондоне Мэган уже научилась «делать лицо», теперь она умела смотреть на других так, будто они не представляют для нее никакого интереса и совершенно случайно попали в поле ее зрения. В противоположность ей у Бет, которая всего три раза бывала в столице, подобное жеманство отсутствовало. Она просто смотрела перед собой.
Мэган гордилась, что сидела здесь с Бет. Ее младшая сестренка была на целых пять сантиметров выше ее и, как ей казалось, при внимательном осмотре отличалась особенной красотой. Не то чтобы Мэган была некрасивой. Скорее наоборот. Но Бетан могла похвастаться гривой длинных гладких черных волос, чувственными губами, словно предназначенными для поцелуя, румяными щечками и длиннющими ногами, о которых и говорить не стоило. Ну и, конечно, сиськи. Среди женщин в их семье только Бетан обладала такими сиськами. Кто-то однажды сказал Мэган, что сестры всегда чувствуют себя более привлекательными, когда находятся вместе, с тех пор Мэган пришла к выводу, что это правда. Без Бет Мэган считала себя всего лишь рассудительной, а с ней – исключительной.
Бет была одета в черные джинсы, черный кардиган из ангорки с засученными рукавами, черный жилет со шнуровкой, а черные волосы стянуты черной лентой.
– Помнишь свой плащик в горошек? – спросила Мэган, мысленно возвращаясь в их детство и воскрешая в памяти события их общего прошлого.
– Розовый? Как я могу такое забыть! Он был для меня чуть ли не самой главной вещью в мире. Она все еще хранит его, ты в курсе?
Мэг застонала и произнесла:
– Разумеется, она его хранит. Думаю, она хранит даже случайные предметы одежды, о которых ты имела осторожность сказать, что они тебе нравятся.
– Итак, – выражение лица ее сестры стало серьезным, – ты приедешь?
Мэг застонала. Пасхальные выходные. Она говорила матери, что пока не уверена насчет своих планов на эти дни, но мать делала вид, что она не станет возражать, даже если это будет первая Пасха, которую Мэган проведет не дома. Единственное, что оставалось Лорелее, – просто ожидать этого болезненного события.
– Не знаю, – ответила Мэган. – Дорога не близкая.
– Понимаю, – сказала Бет, – но, пожалуйста, приезжай. Будет дерьмово, если ты не приедешь.
– Нет, не хочу, – глумилась Мэг. – Все будет в точности так же, как и каждый год, только я не приеду.
– Да, именно. Ты единственный нормальный человек в нашей семье.
– А папа?
– Ну да, почти, хотя, думаю, двадцатипятилетнее совместное проживание с мамой в конечном итоге выжало из него все соки. В последнее время он, кажется, не совсем в себе.
– Что ты хочешь сказать?
– Не знаю. По-моему, он в смятении. И ослаб. Очень ослаб.
Мэган представила отца, высокого, почти метр девяносто пять, с небрежно уложенными волосами, с лицом эльфа, чье терпение граничило с абсурдом, когда речь шла о его постоянно взвинченной и инфантильной жене. Он не мог себе позволить пребывать в смятении или быть слабым. Он должен был быть твердым, разумным и полностью вникать в каждую деталь их совместной жизни, иначе все устройство могло развалиться на части. Мэган даже слегка вздрогнула от мысли, что сейчас, возможно, он пустил все на самотек.
– Как близнецы?
– Хм.
– Хм?
– О, у них все прекрасно. Но у Рори появилось несколько новых довольно подозрительных друзей.
– По-моему, у него всегда были подозрительные друзья, разве нет?
– Ну да, но эти еще более подозрительные, чем остальные.
– Наркоманы?
Бет пожала плечами.
– Возможно.
– О боже. – Мэган запустила руки в свои каштановые кудри. – А как Риз?
– Риз есть Риз. Никаких подозрительных друзей. Вообще никаких друзей, насколько я вижу. Он просто сидит в своей комнате, врубает на всю катушку гранж и допоздна слушает.
– Этот парень совсем не высыпается.
– Да, мало того, он и учиться стал хуже. Ты же знаешь, Рори достаточно полчаса пролистать учебники, и уроки сделаны, но Ризу нужно по-настоящему сосредоточиться, а поскольку он действительно не высыпается, то… В общем, папа думает, что он провалит все экзамены. К тому же он, ну ты знаешь, он немного странный.
– Более странный, чем обычно?
– Его вызвал к себе в кабинет директор школы, потому что он однажды околачивался около девчачьей раздевалки.
– Не может быть!
– Может. Это было ужасно. И мы узнали об этом только потому, что папа знаком с учителем географии, который рассказал ему обо всем на пороге школы. Но поскольку доказательств против Риза не было, его не наказали, но сейчас, судя по всему, все девочки ненавидят его и называют отморозком и извращенцем. – Бет слегка вздрогнула. – Это ужасно, – шепотом добавила она.
– Иисусе, – проговорила Мэг. – А что мама говорит?
– Ох, ну ты же знаешь, она, как всегда, встала на его защиту, полностью окружила заботой своего драгоценного ребенка и т. д. и т. п. А он говорит, что никаких доказательств нет, лишь одна девчонка на него наговорила. Но если быть абсолютно честной, – Бет сделала паузу и понизила голос, – на самом деле я не удивлюсь, если все это правда. Он самый странный мальчик из всех, кого я знаю.
– Приезжай и живи со мной, – сказала Мэган, она вдруг испугалась за свою мягкосердечную младшую сестру, которая едва ли провела с момента своего рождения хоть одну ночь вне дома и всегда на цыпочках ходила вокруг домочадцев, как будто они были признанными авторитетами, а, кроме всего прочего, она была совсем непритязательна. – Переезжай ко мне в Лондон. Я не шучу. В моей комнате есть место для еще одной кровати, мы могли бы пополам оплачивать счета. Я могла бы устроить тебя к себе на работу, у них всегда есть вакансии.
Бет улыбнулась.
– Да уж, – проговорила она, – конечно.
– Что?
– Ты можешь представить, как я скажу об этом маме?
– Почему бы нет?
– Потому, – секунду сестра взволнованно смотрела на нее. – Не знаю, – сказала она. Потом улыбнулась. – Хотя… Может, и смогу.
– Конечно, сможешь! В июле ты оканчиваешь колледж. Будешь дипломированным секретарем. Тебе в Лондоне самое место.
Нерешительное выражение лица Бет сменилось на немного взволнованное.
– Да, – сказала она. – Я хочу сказать, что нам было бы весело, правда?
Мэган кивнула.
– Уж удовольствий будет больше, чем огорчений.
– К тому же у мамы есть близнецы…
– Перестань волноваться за маму!
– Знаю, знаю. Ты права. Иногда я просто ничего не могу с собой поделать.
– Тебе нужны перемены, – сказала Мэг. – Тебе нужно уехать от нее. От всего этого. Иначе атмосфера дома полностью поглотит тебя. Я серьезно. Все так и будет. И ты даже не поймешь этого до тех пор, пока не станет слишком поздно.
Через два дня Бет вернулась домой из Лондона. Дом Бердов, тихий и пыльный, был наполнен солнечным светом и отдаленными звуками. Она оставила свой чемоданчик у подножия лестницы и несколько раз окликнула домочадцев. Поскольку никто не ответил, она предположила, что она в доме одна. Бет чувствовала на коже следы грязи большого города. Несмотря на то что утром она приняла душ в небольшой чистой ванной Мэган, она не могла отделаться от этого неприятного ощущения. Бет сделала себе чай и отправилась с чашкой в свою комнату. На какое-то время она остановилась посередине комнаты и представила себя не здесь, а в комнате сестры в Вуд-Грине с высокими потолками и видом на череду магазинов, с общей кухней и соседями по квартире из разных уголков мира.
Переехать жить к сестре казалось невозможным, хотя, конечно, с точки зрения практичности так было бы лучше.
Она подошла к окну и устремила взгляд на беспорядочно разбросанные сады, потом ее взгляд уперся в старый зеленый гамак в дальнем конце сада и поля за его пределами. Ее мысли всколыхнули воспоминания о давно минувших днях и событиях, которые никогда уже больше не вернутся. Но когда она мысленно обратилась в будущее, там не было ничего, только пустое пространство. Она вздохнула и присела на подоконник, размышляя об отсутствии амбиций и желании двигаться вперед. Бет недавно записалась на курсы секретарей, потому что они находились в десяти минутах от колледжа, и она знала, что это не повредит учебе. Девушка допустила, что в ближайшее время она, вероятно, в конечном итоге станет секретарем. Но благодаря фатализму, а не четкому жизненному плану.
Бет начала раздеваться, наслаждаясь приятным ощущением, когда высвобождала груди из тесного бюстгальтера, который не снимала с утра пятницы. Она взглянула на свое тело в зеркале на дверце шкафа. Бет осознавала его красоту и вдруг немного побледнела, думая о том, что она не осмелилась рассказать Мэг той ночью в баре. О взглядах ее брата. Внезапно она почувствовала, что за дверью ванной кто-то есть.
Она давно наблюдала, как у Рори пробуждается интерес к женщинам, но в его случае это напоминало распускающийся бутон: нечто естественное, неизбежное, почти очаровательное, что-то, не имеющее отношение лично к ней. Но у Риза это напоминало темную тень, окутывавшую все, к чему он прикасался. Включая ее.
Она завернулась в полотенце, заправила волосы под шапочку для душа и направилась к ванной. Странный звук заставил ее остановиться около спальни родителей.
– Мама?
Бет вцепилась в полотенце, прижала его ближе к груди и легонько толкнула дверь. Риз лежал на родительской кровати, натянув до подмышек атласное пуховое стеганое одеяло, насколько поняла Бет, абсолютно голый. Он уставился прямо на нее.
– Господи, – проговорил он, удивленно глядя на нее, – когда ты вернулась?
Бет наполовину стояла за дверью, заслоняя свое тело от его странного злого взгляда.
– Десять минут назад, – ответила Бет. – Что ты делаешь, Риз?
Он пожал плечами.
– Сплю.
– Но почему ты спишь в кровати родителей?
– Здесь электрическое одеяло.
Она кивнула, а потом состроила гримасу:
– На улице шестнадцать градусов. Зачем тебе электрическое одеяло?
Он опять пожал плечами.
– Мне нравится.
Бет снова кивнула.
– А почему ты голый?
– Я не голый, – ответил он, откидывая одеяло и демонстрируя свое бледное тело в трусах, которые были ему слишком велики.
Мэг отвернулась и поморщилась.
– Прекрасно, – ответила она. – Я пошла в душ.
– Как в Лондоне? – спросил он, прежде чем она собралась уходить.
– Все было хорошо.
Риз кивнул. Она отвела взгляд от его тела и буркнула:
– Ну ладно.
– Как Мэг?
– Отлично, – ответила Бет. – Отлично.
Ей хотелось поскорее уйти. Она не хотела разговаривать с братом, пока он лежал в постели родителей в одних трусах. Бет закрыла за собой дверь ванной и на мгновение прислонилась к ней, прислушиваясь к шагам брата по коридору. У двери ванной они смолкли, и Бет различила его дыхание. Потом она услышала, как он развернулся и пошел прочь, а еще через минуту раздался щелчок закрывающейся за ним двери спальни.
На Пасху Мэган приехала домой. Она спала на матрасе в комнате Бет, потому что ее собственная спальня со времени ее последнего визита домой оказалась практически непригодной для проживания: там появилось еще больше башен из книг и коробок с бытовыми товарами, приобретенными в мелкооптовом магазине, в котором Лорелея недавно оформила карточку.
– Все не так плохо, – сказала Лорелея, заглядывая в дверь через плечо Мэг. – Здесь хватит места вам обеим.
– Все не так плохо, – повторила Мэг. – Господи, мама, зачем тебе столько, – она перевела взгляд на ближайшую к ее ногам коробку, – средств от насекомых.
Лорелея закатила глаза.
– Мы живем за городом, – многозначительно произнесла она, как будто Мэган больше не являлась членом этого эксклюзивного клуба загородного жилья. – У нас очень много насекомых.
– Я имею в виду, что это пожароопасно, разве нет? Представь, если это все вспыхнет? Крыша взорвется сразу. О господи!
– Это очень выгодно, дорогая, – почти пропела Лорелея, уворачиваясь от прямого ответа. – Экономия семейного бюджета.
– Да, конечно, но семье на самом деле не нужны будут никакие деньги, если все мы сгорим заживо в огненном шаре.
– Мы много тратим, – отрезала Лорелея. – И никакого пожара не будет.
– Мам, весь наш дом – сплошной источник возгорания. На пятьдесят процентов он состоит из бумаги.
Лорелея хмыкнула.
– Знаешь, – начала она, – мне кажется довольно интересным тот факт, что я совершенно счастлива в этом доме до тех пор, пока не приедешь ты и не начнешь все критиковать.
– Это потому, что я пытаюсь быть объективной, мама. Я вижу много такого, чего ты не замечаешь. Я вижу, чем ты тут занимаешься.
– А чем именно таким я занимаюсь, Мэган, кроме того, что ухаживаю за всеми и делаю лучшее, на что способна, чтобы заботиться и поддерживать в нормальном состоянии наш прекрасный дом?
Мэган не соизволила ответить. Это было бы слишком жестоко.
Боб и Дженни прошлым летом переехали, и в доме по соседству теперь обитала молодая пара с ребенком, которые обменяли квартиру в Клэпхеме на коттедж в Котсволде, словно сошедший с художественной открытки. Они представились как Вики и Тим, а их малышку звали Мадлен, и, конечно же, Лорелея пригласила их на пасхальный обед. Мэган могла только воображать, насколько это приглашение застало их врасплох, совершенно не оставив времени, чтобы придумать вежливый предлог для отказа. Мысленным взором она даже видела, как Вики, заикаясь и пытаясь проглотить комок в горле, с ужасной фальшивой улыбкой, сглатывая слюну, говорит: «Ээ, ну хорошо, это было бы здорово». Мадлен было всего шесть месяцев, но Лорелея тем не менее завернула в фольгу яйца и вытащила плетеные корзины, и все отправились сопровождать Вики, Тима и их малышку по саду, сильно волнуясь и охая всякий раз, когда кто-то находил яйцо. Ребенок на руках Вики смотрел на все это в полном замешательстве.
Был приготовлен и нарезан ягненок, яйца съедены, фольга с комментариями разглажена и отложена в сторону, солнце светило, было слишком много моркови и мало картошки, желтые стены кухни будто бы испытывали боль под тяжестью детского творчества. Разговор не ладился, поскольку никто на самом деле не знал, о чем еще говорить, а Мэган жалела, что не осталась в Лондоне. В четыре часа Вики с Тимом вместе со своим спящим ребенком отправились домой, а затем довольно неожиданно, минут через пять, Вики вернулась с бутылкой божоле, они с Лорелеей устроились подальше в укромном местечке. Они пили, смеялись и болтали больше трех часов.
Мэг и Бетан вопросительно подняли брови и переглянулись, глядя на эту парочку. А из сада доносился громкий смех взрослых, которые сидели, нежась в лучах вечернего солнца.
– Ну, – сказала Бет, – не все, как ты, считают маму такой ужасной, между прочим.
– Я не считаю ее ужасной. Я просто считаю, что она больна.
Бет фыркнула.
– Она эксцентричная, только и всего.
– Гм…
– Если начистоту, то да, она больна, – рассмеялась Бет. – Но она милая, у нее так много энергии, она очень добропорядочная. Она хочет как лучше.
– Она не хочет как лучше. Знаешь, с тех пор как я приехала, она еще ни разу не спросила меня о моей работе. Даже не заметила, что я подстриглась.
– Может она сердится, что ты уехала из дома?
– Ну ведь это ненормально, ты так не считаешь? Что это за мать, которая злится на то, что ее двадцатилетний ребенок уехал из дома?
– Хорошо, возможно, она сердится из-за того, что ты уехала именно в Лондон?
– А при чем здесь Лондон? Половина подростков из этой деревни в итоге оказывается в Лондоне. Так поступают все нормальные люди. А как дела с Ризом?
– С Ризом?
– Ну, она ведет себя так, словно махнула на него рукой. Даже не заставила его спуститься к обеду. Как будто ей все равно.
– Она пыталась, я слышала. Он просто отказался спуститься.
– Но если бы это был мой ребенок, я бы не смогла спокойно сидеть за столом с этими малознакомыми людьми и болтать про охоту за яйцами, словно ничего не случилось. Я бы насильно притащила его вниз. Я хочу сказать, что он сегодня еще даже не ел. А сейчас, – Мэг взглянула на часы, – сейчас уже почти семь. Почти семь часов, а она сидит там, достает своей болтовней какую-то женщину, с которой едва знакома, а ее сын весь день предоставлен сам себе, а она даже ни разу не поинтересовалась, как он там. – Мэган сердито встала и направилась в дом. – Пойду, сделаю ему сэндвич, – добавила она.
Она положила ломтики холодной баранины, политые мятным соусом, между двумя толстыми кусочками хлеба с маком и густо намазала майонезом, потом нашла пакетик чипсов и банку колы и поставила все это на поднос. Она испытывала ярость из-за того, что ей приходится исполнять роль матери, в то время как настоящая мать сидит и пьет красное вино, наслаждаясь вниманием новоиспеченного и ничего не подозревающего «обожателя». Мэг шла по дому, ежась от вида картонных коробок, выстроившихся на каждой лестничной ступеньке и заполонивших прихожую, от груды почтовых конвертов, рисунков, ожидающих своей очереди, чтобы занять место на стене, и грязного белья. Создавалось впечатление, что все эти предметы хотели донести до места назначения, но почему-то бросили на полпути. Повсюду царил хаос. Все, кто попадал в дом Бердов, за исключением Вики и Тима, восторгались и ворковали об очаровании этого места: «Так уютно! Так гостеприимно!» Но они не замечали правду, которая заключалась в том, что этот дом представлял собой плод работы беспорядочной мысли, которая все сопутствующие этому хаосу факторы воспринимала как должное.
Мэган на мгновение остановилась на лестничной площадке, наблюдая за птицами на деревьях: кучки воробьев и синиц сгрудились на ветках, отталкивая друг друга, чтобы отвоевать себе пространство. Она поставила поднос на подоконник и присела. Снизу она слышала голоса матери и ее новой подруги, они кудахтали и повизгивали, а сверху, где-то под крышей, из комнаты брата слышалась мелодия Alice in Chains. С улицы доносились только звуки природы: трели крошечных птичек, приглушенный шум трактора, возвращающегося после полевых работ, отдаленный лай собаки. Она глубоко вздохнула, чтобы прочувствовать это мгновение. Сколько всего она пропустила, пока была в Лондоне! Нет, не безумие этого дома, где у любого нормального человека могла бы развиться клаустрофобия из-за невероятной груды вещей. И она совсем не тосковала по своей сумасшедшей матери, пассивному отцу, беспокойным братьям и чересчур хорошей сестре, ей не хватало загородного мира и простой чистой жизни, царящей за окном. Мэг снова вздохнула и на какое-то мгновение задержала дыхание. Потом она взяла поднос, чтобы преодолеть восемь шагов, отделявших ее от комнаты младшего брата. Восемь маленьких шагов, разделявшие «сейчас» от «потом».
Между тем, что она знала, и тем, чего никогда бы не смогла предположить. Между прошлым и будущим, между крошечным мгновением умиротворения и худшим моментом в своей жизни. Когда она постучала четвертый раз, но ее брат так и не открыл дверь, Мэган почувствовала, как в животе что-то сжалось и возникло какое-то нехорошее предчувствие. Она поставила поднос на пол и толкнула дверь. Дверь поддалась сравнительно легко, потому что болты на дверной щеколде с внутренней стороны давно расшатались (к тому же щеколду поставил сам Риз, Лорелея же считала, что комнаты детей не должны запираться изнутри).
Музыка звучала так громко, что Мэган ощущала ее даже ногами: старые прогнувшиеся половицы, выложенные еще триста лет назад плотниками, не предполагавшими, что в мире может существовать подобная какофония и решившими бы, что это происки дьявола, беспрестанно вибрировали. Там был он. Ее младший брат. Единственный из всех, под кого она никак не могла подстроиться. Единственный, на кого она постоянно сердилась и с которым старалась не связываться. Самый младший. Тот, за кого больше всех болела душа. Единственный, с кем она не могла разговаривать. Его тело болталось высоко над кроватью, шею сдавливал тонкий шнур. Судя по всему, он уже давно был мертв, его распухший язык непристойно торчал изо рта, промежность джинсов была влажной, а глаза широко распахнуты.