© Lisa Jewell 2009

© Н. Флейшман, перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

* * *

 

Открыв глаза, Мелоди Браун увидела луну – белый, идеально ровный кружок, точно пулевое отверстие посреди ночного неба. Она сияла вовсю, проливая свой яркий, будто от прожектора, свет на Мелоди, словно на героиню зрелищного шоу.

Девочка снова закрыла глаза и улыбнулась. Поблизости раздавались нестройные аплодисменты потрескивающих балок, вспучивающейся от жара краски, лопающихся оконных стекол. В отдалении слышалось трагическое завывание пожарной сирены.

– Мелоди! Мелоди! – слышалось рядом. Это звала та женщина. Ее мать.

– Видела, она открывала глаза? На секунду! – раздался другой голос. Мужчины с лысой головой. Ее отца.

Мелоди глубоко вдохнула. Казалось, будто ее горло и нос обожжены едкой кислотой, и от дымного воздуха, что она в себя втянула, их сразу зажгло, как от огня. На какой-то миг воздух застрял у нее на полпути обратно к глотке, словно вспыхнувшая спичка. Мелоди удержала его на секунду, пока тело само не вытолкнуло воздух прочь. И вот на это кратчайшее мгновение, когда она лежала на краю лужайки напротив своего дома в сиянии полной луны, с притупленным сознанием и со стоящими рядом с ней родителями, – Мелоди почувствовала себя в какой-то странной подвешенности, внезапно очутившись в том мире, где было одновременно и мрачно, и светло, и тревожно, и покойно. В том месте, где ее жизнь обретала наконец смысл. Мелоди улыбнулась снова, открыла глаза и тут же закашлялась.

И мать, и отец – оба с закопченными лицами и всклокоченными волосами – улыбались, глядя на нее.

– Ну, слава тебе, Господи! – выдохнула женщина. – Господи, спасибо!

Мелоди, заморгав, посмотрела на нее и попыталась заговорить, но голос у нее вдруг пропал. Его будто забрало пламя. Девочка перевела взгляд на отца. По грязному лицу пролегли дорожки от слез. В руке он держал ее ладонь.

– Пока и не пытайся говорить, – сказал он. Голос его был грубым и сиплым и в то же время полным теплоты. – Мы здесь. Мы с тобой.

Боковым зрением Мелоди видела, как в разбитых окнах дома отражаются синие вспышки проблесковых огней. С помощью матери она приподнялась, облокотилась на подушки и огляделась по сторонам, обнаружив вокруг себя совершенно невиданное зрелище. Дом – ее, Мелоди, дом – был охвачен ревущим, беснующимся пламенем. За этим пожаром наблюдали, прямо в домашних халатах и пижамах, сгрудившиеся плотной толпой люди, словно перед ними пышно праздновалась Ночь Гая Фокса. Посреди улицы остановились две большие пожарные машины, и мужчины в желтых касках торопливо разворачивали толстые шланги, устремляясь к горящему дому. А в небе все так же висела луна – огромная и яркая и совершенно безразличная ко всему.

Мелоди встала и сразу почувствовала, как дрожат колени.

– Она какое-то время была без сознания, – между тем говорила кому-то мать. – Приблизительно минут пять в полной отключке.

Кто-то взял девочку под локоть и бережно повел к мигающим огням «Скорой помощи». Там ее завернули в плед и дали подышать кислородом через странно пахнущую пластиковую маску. Мелоди зачарованно озирала царящую вокруг нее суматоху. Постепенно сквозь густую пелену дыма и хаоса в ее сознание просочилась-таки действительность, и что-то вдруг осенило девочку, будто сразив ударом молнии.

– Моя картина!

– С ней все в порядке, – успокоила ее мать. – Она здесь. Клайв ее спас.

– Где? Где она?

– Здесь, – указала женщина на бровку тротуара.

Холст стоял вертикально, прислоненный к бордюру, и девочка устремила беспокойный взгляд на изображенную там юную испанку с огромными синими глазами и в платье в горошек. Каким-то странным, непостижимым образом эта картина подействовала на Мелоди, утешая ее и обнадеживая, как это всегда бывало в ее раннем детстве.

– Можете пока за ней присмотреть? – хриплым голосом спросила она. – Чтобы никто ее не украл?

Родители переглянулись, очевидно, успокоенные тем, что Мелоди так серьезно печется об этой дешевой мазне с какой-то барахолки.

– Нам придется забрать девочку в больницу, – подошел к ним какой-то человек. – Нужно хорошенько ее обследовать. Мало ли что.

Мать согласно кивнула.

– А я останусь здесь, – сказал отец. – Присмотрю как тут и что.

Все трое, как один, развернулись – и увидели перед собой шокирующее зрелище того, как их дом разваливается, исчезая прямо на глазах, обращаясь в золу и обгорелые руины.

– Это был мой дом, – произнесла Мелоди.

Родители молча кивнули.

– А вы – мои мама и папа.

Они снова кивнули и привлекли девочку в свои объятия.

В родительских руках Мелоди почувствовала себя в безопасности. Она вспомнила, как всего несколько мгновений назад она лежала в своей постели, и пара сильных рук, вытянув ее из кровати, пронесла через горящий дом к свежему воздуху.

Это было все, что ей удавалось вспомнить. Спасший ей жизнь отец, взирающая на нее с неба луна да юная испанка на картине, уверяющая ее, что все непременно уладится.

Мелоди легла на белоснежную простынку на носилках. Дверцы машины захлопнулись, и «Скорая» повезла ее в больницу. Все шумы, огни, все звуки разрушения скоро истаяли где-то позади.

 

– 1 –

Когда Мелоди Браун было девять лет и три дня, ее дом сгорел дотла. Пожар уничтожил все, не оставив ни единой детали одежды, ни единой игрушки, фотографии или старой рождественской открытки. Однако не только скромное имущество девочки унес безжалостный огонь – он забрал и все то, что хранилось у нее в памяти. Мелоди Браун не помнила почти что ничего о том, что было до ее девятилетия. Более раннее детство оставалось для нее полнейшей тайной. В памяти уцелели лишь два воспоминания о тех годах, причем оба нечеткие и сиюминутные, как внезапно налетевшая метель. В одном она стояла на спинке дивана и, вытянув шею, выглядывала в высокое окно. А во втором – нежно благоухающая кроватка в какой-то тускло освещенной комнате, стеганое шелковое одеяльце кремового цвета и крошечный младенец в колыбели. У этих отрывочных воспоминаний не было ни малейшего контекста – они существовали как два отдельных мгновения ее жизни, которые одиноко раскачивались бок о бок, точно два маятника в гулком от пустоты пространстве, где должны были бы находиться еще тысячи таких же памятных мгновений.

Однако, когда Мелоди было уже тридцать три и когда прошлое превратилось для нее всего лишь в далекий и пыльный от времени фрагмент ее вроде бы устоявшейся жизни, с ней произошло нечто совершенно непредвиденное и невообразимое. Однажды теплым июльским вечером – каких в то лето было вообще по пальцам перечесть – жизнь Мелоди Браун неожиданно круто развернулась, сменив свое привычное течение и приняв абсолютно иной расклад.

* * *

В тот вечер, с которого и начались все перемены, Мелоди Браун могла бы просто вернуться домой, если бы вдруг не решила, выйдя с работы, укрыться от летнего дождя, крупными каплями забарабанившего по ее обнаженным рукам, и сесть в автобус номер 14 вместо того, чтобы, по обыкновению, прогуляться пешком. Так же, с предельной вероятностью, она бы в тот вечер, как обычно, оказалась дома, если б не решила с утра надеть легкую майку, выставив на всеобщее обозрение ничем не прикрытые плечи.

– У вас просто изумительные плечи, – заметил какой-то мужчина, скользнув на свободное сиденье рядом с Мелоди. – С того момента, как вы сели в автобус, я от них глаз не могу оторвать.

– Это вы так прикалываетесь, да? – хмыкнула в ответ она.

– Да нет, серьезно. Я кое-что смыслю в плечах, а ваши плечи – это что-то поистине невероятное.

Мелоди смущенно коснулась пальцами своих плеч, потом метнула на сидевшего рядом незнакомца подозрительный взгляд.

– Вы что, фетишист?

Мужчина громко рассмеялся, обнаружив в задних зубах три «серебряные» пломбы.

– Ну, насколько мне известно, нет, – ответил он. – Разве что меня им делает тот факт, что я способен увлечься женщиной с такими восхитительными плечами.

Мелоди с любопытством уставилась на незнакомца. Он, значит, ею увлекся. Ею давно никто не увлекался. Во всяком случае, с 1999 года – да и то трудно было сказать, действительно ли она нравилась тому парню или же он просто поухаживал за ней из жалости.

– А я что, так похож на извращенца? – искренне забавлялся сосед по сиденью.

Она оценивающе смерила его взглядом – скользнув от легких кожаных туфель до бледно-голубой рубашки и свежевымытых волос, потом обратно, к светло-серым брюкам. Самый что ни на есть нормальный индивид.

– А кто говорит, что извращенцы похожи на извращенцев? – отозвалась она.

– Что ж, клянусь вам, я не из их числа. Я абсолютно нормален. Если хотите, могу даже дать вам телефончик своей бывшей жены. Она сочла меня столь несносно нормальным, что ушла от меня к мужику с пирсингом в брови.

Мелоди рассмеялась, и незнакомец весело улыбнулся в ответ.

– Послушайте, – сказал он, поднимаясь на ноги, – мне пора выходить. Вот моя визитка. Если вам придется по душе мысль провести где-нибудь вечер с извращенцем-фетишистом, то позвоните мне, пожалуйста.

Мелоди взяла карточку из его загорелых пальцев и на мгновение ткнулась в нее взглядом.

– Буду с нетерпением ждать, – с улыбкой сказал он и, подхватив свой рюкзак, выскочил через глухо фыркнувшую гидравлическую дверь на оживленный тротуар.

Сидевшая перед Мелоди женщина резко развернулась на своем сиденье:

– Едрит твою налево! Если вы ему не позвоните, я это сделаю сама!

Звонить ему она не стала. Выждав целую неделю, Мелоди отправила незнакомцу сообщение. Не потому, что так уж хотела с ним связаться (ибо последнее, что Мелоди Браун вообще требовалось в жизни – так это мужчина), а потому, что все ее ближайшее окружение, начиная с сына и лучшей подруги и заканчивая женщинами на работе, настаивало, чтобы она все же это сделала.

«Приветствую, – написала она, – я та самая, чьи плечи вызвали у вас столь извращенческую реакцию на прошлой неделе в автобусе № 14. Вот мой номер телефона. Поступайте с ним как пожелаете».

Не прошло и пяти минут, как он ответил:

«Спасибо за номер. Прямо даже и не знаю, как с ним поступить. Есть какие соображения?»

Она вздохнула. Мужчине хотелось пошутить-подурачиться.

Мелоди дурачиться не хотелось. Мелоди хотелось просто жить своей жизнью.

И она резковато написала в ответ: «Не знаю. Пригласите, что ли, куда-нибудь?»

Что он в итоге и сделал.

Так вот и началось ее удивительное путешествие в прошлое.

 

– 2 –

2006 год

Мелоди Браун обитала в скромной квартирке в старом здании викторианской архитектуры, втиснувшемся между Энделл-стрит и Нил-стрит, прямо посреди района Ковент-Гарден. Жила она там с Эдвардом Джеймсом Брауном, каковой приходился ей вовсе не мужем, а сыном семнадцати лет от роду. Квартира их была маленькой и солнечной. Своего садика при доме не было, однако имелся балкончик с пожарной лестницей, выходящий на широкий двор.

Квартира в Ковент-Гардене отнюдь не являлась для Мелоди свидетельством солидного достатка. Дело в том, что муниципальный совет боро Камден владел в этом районе довольно большим сектором недвижимости, и Мелоди просто сильно повезло получить одну из этих муниципальных квартир, когда она в пятнадцать лет оказалась матерью-одиночкой. С тех самых пор они с Эдом и жили здесь вдвоем, и квартира их, как и всякий дом, претерпевала соответствующие изменения по мере роста и взросления хозяев. Это был дом с целыми наслоениями разных памятных вещей. Там по-прежнему стояла та самая софа, что раздаривал юным мамочкам некий благотворительный фонд семнадцать лет назад, когда они только въехали в новое жилище, и на ней лежало покрывало, которое Мелоди нашла в каком-то благотворительном секонд-хенде, когда Эду было около десяти. Только теперь диван еще украшали модные подушки, которые Мелоди приобрела на распродаже в «Monsoon» пару лет назад, когда выиграла в лотерее семьдесят пять фунтов.

Цветы в горшках она купила, когда Эдвард был совсем крохой. Тогда, в девяностых, практически у всех дома были комнатные растения. Большинство из них за минувшие годы погибли, однако одно произрастало до сих пор – явно нацеленное выжить любой ценой, хотя и смотревшееся на самом деле довольно-таки неприглядно на своей щербатой тарелке посреди ржавых разводов и въевшейся в нее грязи. Случись Мелоди переезжать на новую квартиру, с растением она бы точно рассталась, однако здесь оно казалось настолько неотъемлемым элементом дома, существовавшим все эти семнадцать лет, что избавиться от него было для нее просто немыслимо.

То же самое можно было сказать и о целых стопках бумаг, хранившихся под ее кроватью, и о стареньких кроссовках Эда в прихожей, которые не подходили ему еще с пятнадцати лет, и о небольшой картине в неказистой рамочке с испанской танцовщицей, что висела у Мелоди в спальне, попав сюда из дома ее детства.

Дом Мелоди едва ли мог снискать хоть какой-то приз за внутреннее убранство, однако он был теплым и уютным, и был насквозь пропитан духом хозяйки и ее сына. Он являл собой этакий драгоценный ларец воспоминаний, где к большой пробковой доске были пришпилены все их фотографии, сувенирчики, почтовые открытки. В этой квартире повзрослели бок о бок Мелоди и ее сын, и теперь – осознанно или нет – она стремилась сделать все, чтобы ни единое мгновение их общей здешней жизни не кануло в небытие. Она хотела, чтобы все это: каждый приезд ее подруги, каждый школьный спектакль Эда, каждое его рождественское утро – все до последнего памятные события этих семнадцати лет всегда были перед ее глазами, ибо память о прожитой жизни Мелоди ценила гораздо больше, нежели ее саму.

В тот вечер, когда ее жизнь внезапно закончилась и в то же время началась, Мелоди старательно принарядилась. Она вообще редко когда наряжалась, потому как к одежде не питала ни малейшего интереса. Свободную половину дня она просто донашивала одежду своего сына, поскольку нигде не бывала, кроме как на работе. Работала же она буфетчицей в столовой той самой школы, где до недавних пор учился Эд, месяц назад получивший аттестат о полном среднем образовании, и денег на красивые обновки у нее не было, а потому Мелоди этим вопросом никогда не заморачивалась. Однако сегодня она все же побывала на Оксфорд-стрит в большом магазине сети «Primark» и потратила тридцать пять кровью и потом добытых фунтов, ибо сегодня Мелоди встречалась с мужчиной, и за последние восемь лет ее ожидало первое настоящее свидание.

Из шкатулки с украшениями она достала колье – прекрасный грушевидный кулон из оникса с гагатом на серебряной цепочке – одну из очень немногих вещиц, оставшихся у нее от матери. Надев его через голову, Мелоди развернулась к сыну, который с интересом наблюдал за ней с уголка ее кровати.

На Эде была белая рубашка-поло с поднятым воротничком, на шее виднелась серебряная цепочка. Темные волосы были коротко острижены и блестели от лосьона, глаза темно-синего цвета сияли, а профиль напоминал скорее римский. С шестого класса Эд считался самым красивым мальчиком в школе, и это был отнюдь не ее материнский взгляд, а мнение половины учившихся там девочек, и Мелоди знала об этом, потому что не раз слышала, как те между собою перешептываются, полагая, что никто, заинтересованный в этом вопросе, к их секретам не прислушивается.

Улыбнувшись, Эд выставил оба больших пальца.

– Потрясно выглядишь, – одобрил он.

– Спасибо, что соврал.

– Да нет, серьезно. Ты в самом деле классно выглядишь.

– Ну, врешь ты или нет, а слышать все равно приятно. – Мелоди ухватила ладонями его за щеки и звучно чмокнула в губы.

– Фу! – поморщился Эд, тут же утираясь тыльной стороной кисти. – Помада!

– Уверена, будь это помада Тиффани Бакстер, ты бы так не возмущался.

– Ну, естественно, – ухмыльнулся сын. – Ей семнадцать лет, она мне нравится, и она мне не мать.

Мелоди снова повернулась к зеркалу и оценивающе оглядела свое отражение. Подвыцветшие с годами каштановые волосы, из короткой «лесенки» выросшие уже в лохматый «шлем». Немного желтоватые от двадцати лет курения зубы. Фигурка худенькая, но довольно стройная. Из одежды – туника из «Primark», красная, с V-образным вырезом и узором из пайеток, старенькие джинсы «Gap». На ногах – расшитые сандалии, всё из того же «Primark». И легкая тень страха в светло-карих глазах.

– Как думаешь, не надеть ли мне что-нибудь на каблуках? – спросила она, приподнявшись на цыпочки и оглядывая себя в зеркале в полный рост. – Чтобы ноги казались длиннее?

Но Эд скрестил перед собой руки и решительно покачал головой:

– Это уже, знаешь, из области «как жаль, что ты не дочка». Боюсь, тут я тебе не помощник.

Мелоди улыбнулась и вновь погладила его ладонью по щеке.

– Это верно. – Она подхватила сумку и повесила ее на плечо. – Тогда я пойду, пожалуй. В морозильнике есть пицца. Или вчерашняя жареная курица в холодильнике. Только разогрей как следует. А еще…

– А еще – счастливо, мама.

– Да, – улыбнулась она. – И тебе пока. Я кину эсэмэску, когда буду возвращаться.

Бен ждал ее снаружи у станции метро «Лестер-сквер» в бледно-голубой рубашке и джинсах. Увидев его, Мелоди вздохнула с облегчением. Он пришел! И тут же сердце упало от страха: он все-таки пришел.

Мелоди успела его рассмотреть через дорогу, прежде чем стреляющий по сторонам взгляд Бена не засек ее в толпе. Сегодня он показался ей крупнее, чем при первой встрече, – выше и мускулистее. Однако лицо его казалось таким гладким и спокойным – словно только что нарисованное и еще не тронутое жизнью. Непроизвольно Мелоди подняла руку к лицу, ощутив кончиками пальцев неровность своей кожи, какую-то ее изможденность. Она и раньше знала, что выглядит намного старше своих лет (будучи примерно одного возраста с Кейт Мосс, как нередко с безжалостностью напоминала себе Мелоди), но сейчас от этой мысли ее изрядно покоробило.

– Чудесно выглядишь, – произнес Бен, тронув ее за открытое предплечье, и наклонился поцеловать в щеку.

– Спасибо, – ответила она. – Ты тоже.

От этого, давно уже непривычного, прикосновения мужчины – пусть даже к вполне целомудренному участку ее руки – Мелоди слегка зарделась, на миг замерло дыхание.

– Может, зайдем куда-нибудь немного выпить? – предложил Бен. – Шоу начнется не раньше чем через полчаса.

– Да, давай, – согласилась она.

Они заглянули в небольшой паб на Крэнбурн-стрит, и Мелоди заказала большой бокал белого вина для себя и джин с тоником для Бена.

– Итак, тост! – провозгласил он. – За наглых незнакомцев, прекрасные плечи и теплые летние вечера!

Мелоди осторожно чокнулась с ним и тут же подумала: «Разве нормальный парень сказал бы что-то подобное?» Всякий раз, взглядывая на своего нового знакомого, она находила в нем какой-нибудь изъян. Нос у него был очень уж ровным, подбородок – чересчур квадратным. Да и весь он был каким-то слишком чистым, слишком свежим. Волосы казались непомерно легкими и воздушными, а ботинки – больно уж начищенными.

Он пригласил ее сходить посмотреть шоу Джулиуса Сардо, знаменитого гипнотизера и манипулятора сознанием. Брат у Бена работал в агентстве по продаже билетов, и ему удалось найти для них свободные места, притом, что все билеты были давно распроданы. Узнав об этом, Эд дразнил ее почти что всю неделю: «Посмотрите мне в глаза! Не отводите взгляд в сторону, а смотрите прямо в глаза!» И Мелоди хорошо понимала, отчего он так потешался. В самой идее завладеть чьим-то сознанием, казалось ей, было что-то по-детски глупое и наивное, сильно отдававшее школьным двором – будто какой-то юный гипнотизер-самоучка пытается притягивать к себе внимание тех, кто выглядит богаче и приличней.

– А ты ни разу еще не видел его шоу?

– Вживую нет, – мотнул он головой. – Только по телику. А ты?

– Я тоже лишь по телику.

– А ты не видела тот эпизод, где он побудил женщину ограбить инкассаторский фургон? А она еще оказалась участковым полицейским?

– Нет, не видела, – покачала головой Мелоди. – Должно быть, пропустила.

Тут она заметила высунувшуюся у него из-под манжета трубчатую повязку.

– А что у тебя с рукой?

– Растянул запястье. Целых три часа провел в отделении «Скорой помощи».

– Надо же! А что случилось?

– В сквош неудачно поиграл. – Бен изобразил взмах ракеткой и тут же поморщился. – Малость увлекся.

Мелоди прищурилась. Сколько она себя помнила, во всем ее окружении никто в сквош не играл.

– Будет тебе наука, – шутливо произнесла она.

– Это точно, – улыбнулся Бен. – Пожалуй, найдется куда более достойное применение для таящейся во мне энергии, нежели укрощать маленький резиновый мячик.

Последовала короткая, но довольно напряженная пауза. Мелоди сделала большой глоток вина и попыталась как-то пригасить растущее в ней чувство паники. Она уже понимала, что все это с самого начала было полнейшим вздором. У нее не было абсолютно ничего общего с этим аккуратным и начищенным господином с его гладеньким лицом. Даже его новые блестящие ботинки как будто подмигнули ей, насмехаясь над ее глупостью.

– Итак, – нарушил молчание Бен, – ты, значит, работаешь в школе? И ты там что – преподаешь?

Мелоди поморщилась. Она могла ему соврать – но могла и выдать все как есть и посмотреть его реакцию.

– Вовсе нет, – напрямик заявила она, – я работник столовой. Проще говоря – буфетчица.

– Да ну? – улыбнулся Бен. – Правда, что ли?

– Ага, – кивнула Мелоди. – Нейлоновый халатик, чепец на голове – это я и есть.

– Ого! Поверить не могу. Вот уж не знал, что школьные буфетчицы бывают такими, как ты. В мое время таких точно не было.

– Да брось, наверняка были. Просто с точки зрения детишек все, кто старше двадцати – уже старичьё. В их глазах мы все сливаемся в единую блеклую массу. Ну, а ты? – спросила Мелоди. – Ты работаешь… Прости, мне точно не припомнить…

– Я инженер-сметчик, работаю в строительстве. Тебе и необязательно это запоминать. Очень скучное занятие, смею тебя уверить.

– А тебе самому оно нравится?

– Да, – пожал плечами Бен. – Увы, не могу этого не признать. Уж не знаю, какое впечатление производит моя профессия. Возможно, мне стоило бы соврать, сказав, что мне это до смерти скучно и что я втайне мечтаю все это бросить и стать, к примеру… рок-звездой. – Он усмехнулся. – Но нет, мне и в самом деле нравится моя работа. А еще она дает мне возможность платить за жилье и к тому же вносить свою половину за квартиру бывшей супруги. – Бен вновь смешливо фыркнул. – А ты всегда жила тут, в Лондоне?

– Нет, – покачала головой Мелоди. – Я выросла в графстве Кент, под Кентербери.

– И что привело тебя в Лондон?

Мелоди мгновение помолчала, не будучи уверена, что сейчас подходящее время поведать Бену историю своей растраченной юности. Он и так, должно быть, уже понял, что она женщина совсем не его типа. Мелоди даже представила этот более подходящий ему тип: она скорее всего блондинка, миловидная и спортивная, и зовут ее, пожалуй… Изабель. И нынешняя встреча для Бена – всего лишь забавный эксперимент. Попытка как-то компенсировать тот факт, что его жена сбежала к парню с пирсингом. Этакий бунтарский жест, призванный уравновесить чаши весов: мол, «а у меня нынче свидание с буфетчицей, вот так-то!». И Мелоди решила, что ей совершенно нечего терять, что она может выложить ему все как есть и даже сколь угодно сгустить краски.

– Я ушла из дома, – с невозмутимым видом начала она. – Мне тогда было пятнадцать. Увлеклась наркотиками, алкоголем, а также одним ирландским цыганом по имени Тифф. Потом я забеременела, и Тифф от меня сдернул, а родители не пожелали со мной знаться. То есть они бы изменили решение, если бы я согласилась вернуться домой и сделать аборт, но я этого не захотела, и получилось то, что получилось. Меня включили в список «чрезвычайной помощи». Какое-то время я жила в хостеле, а потом, когда я была уже на девятом месяце, мне дали квартиру.

Бен на секунду посмотрел на нее в упор.

– Что, ты сильно шокирован? – усмехнулась Мелоди.

– Нет, – мотнул он головой. – Нет, не шокирован. Просто удивлен. С виду ты такая… как все, что ли… И что твои родители? Ты с ними потом виделась?

Мелоди пожала плечами.

– За все те годы, что прошли после моего ухода, – нет, ни разу не виделась. После того как родился Эд, я пару раз общалась с ними по телефону, и это все.

– Что ж, печально.

– Думаешь? – вопросительно глянула на него Мелоди.

– Ну да. В том смысле, что у тебя есть сын, и очень печально, что он не знает своих бабушку с дедушкой.

Она снова пожала плечами.

– Я как-то никогда об этом не думала. Я хочу сказать, что в каком-то смысле не воспринимала их как своих родителей. Они всегда казались мне этакими радушными незнакомцами, подобравшими меня где-то на улице. И я была более чем рада оставить их в прошлом. Честное слово.

Бен внимательно посмотрел на нее.

– Надо ж как… – только и произнес он.

И Мелоди поняла, что их свидание не протянуло еще и часа, а она его уже безнадежно потеряла.

* * *

У них оказались хорошие места в партере. Даже чересчур хорошие, как выяснилось вскоре. Третий мячик из пенорезины, выпущенный из большущего пневматического ружья Джулиуса Сардо, приземлился прямо на ее колени. Он был ярко-розового цвета, и на нем значилась цифра 3. Все, кто только находился в зале, повернулись, чтобы посмотреть на Мелоди, – многие даже старательно вытягивали шеи, чтобы получше ее разглядеть. Сама же она сидела, глядя на розовый мячик и чувствуя себя шокированной, хотя, как ни странно, особого удивления не испытывала.

– Как вас зовут? – обратился к ней Джулиус.

– Мелоди, – отозвалась она.

– Отлично, Мелоди, пройдите-ка сюда.

Она поднялась на ноги, причем как-то одеревенело, как будто в состоянии шока. Неторопливо прошла по проходу, и какой-то мужчина с гарнитурой в ухе вывел ее на сцену. Неожиданно Мелоди оказалась стоящей рядом с Джулиусом в свете прожекторов, уставясь в целое море однообразных зрительских лиц.

– Замечательно, – произнес Джулиус, когда все шесть человек с мячиками из зрительного зала собрались на сцене. – Итак, этот номер называется «Пять стадий человека». И хочу я от вас, дорогие мои, чтобы вы изобразили разные эпизоды жизни человека по имени… ну, скажем, Фрэд. Так вот, наш Фрэд – чудесный малый. В общем и целом. Однако у него имеются свои, что называется, закидоны. Сейчас я дам вам выбрать еще по одному мячику, и внутри его каждый из вас найдет маленькую бумажку, на которой написаны определенный возраст и та причуда Фрэда, которую вам следует изобразить.

Он пронес по кругу чашу с еще одним комплектом мячиков, похожих на теннисные, и Мелоди взяла один из них. Вытащила из него бумажку, развернула и прочла следующие слова: «Пяти лет, громко пускающий газы».

То, что происходило в последующие пять минут, Мелоди вряд ли смогла бы кому-то внятно объяснить. Однако с того мгновения, как Джулиус досчитал обратным порядком до одного, она почувствовала себя маленькой. Маленькой и звучно пукающей. Она кружила по сцене, изображая ртом соответствующий звук и утирая нос тыльной стороной ладони, делая при этом вид, будто гоняет голубей. Всякий раз, как она издавала «пуканье», зрители покатывались со смеху, однако Мелоди почти не обращала на них внимания, воспринимая этот хохот как некий рассеянный фоновый звук – словно шум транспорта из открытого окна.

– Усни, Фрэд! – скомандовал Джулиус, щелкнув пальцами прямо перед носом у Мелоди, и в ее сознании случилось какое-то временное затемнение, словно возникла пустота. Причем не та туманная пустота, что ощущается порой во сне или в хорошем подпитии, но нечто совсем иное – словно на доли секунды в голове у нее вдруг разверзлась черная дыра, втянула в себя что-то пестрое и инородное, после чего закрылась вновь. У Мелоди подогнулись колени, и она бочком, с виду довольно изящно, этаким стожком повалилась на пол сцены.

Следующее, что обнаружила перед собой Мелоди, было лицо Бена и какой-то цитрусовый аромат его волос. Она увидела дверь со светящейся над ней надписью «Выход», почувствовала наброшенный ей на колени колючий шерстяной плед.

В поле зрения появилась незнакомая женщина в зеленой форменной блузе. У нее был очень блестящий лоб и крупные поры на носу.

– Мелоди! Мелоди, вы меня слышите?

Мелоди кивнула, и женщина снова скрылась из виду.

– Ты как, в порядке? – спросил уже Бен. На лице у него уже пробилась тоненькая щетина, в которой проглядывали рыжие вкрапления.

Мелоди снова кивнула и попыталась было встать на ноги, но Бен, обхватив ее рукой, аккуратно опустил обратно в лежачее положение.

– Где я? – спросила она.

– В пункте первой помощи, – объяснил Бен. – Ты на сцене отключилась. Сорвала им все шоу. Единым своим движением. Пришлось объявить экстренный антракт.

Мелоди поморщилась. В голове у нее все плыло и царил полный сумбур – такой, что она не в состоянии была полностью осознать то, что говорил ей Бен. Она машинально тронула свое плечо:

– А где моя сумка?

– Здесь, – показал ей сумку Бен. – И пиджачок твой я тоже прихватил. Подумал, что ты, наверное, уже не захочешь вернуться в зал досматривать шоу.

– Нет, – мотнула она головой. – Уже не захочу. Мне хочется домой. Извини…

Мелоди ощутила в себе странное отсутствие какого-либо чувства времени или места – она словно оторвалась от самой себя и уплывала куда-то в неизвестность.

– Нет-нет-нет, все нормально. Что ты! Я абсолютно все понимаю. Может, на тебя там что-то так сильно подействовало?

– Нет, – отозвалась она неожиданно пронзительным голосом – на пару тонов выше, нежели хотела. – Нет, не в том дело. Это что-то другое. У меня что-то с головой. Что-то не так в моей голове.

Она заметила, как Бен и медичка переглянулись. Потом увидела, как дверь с табличкой «Выход» открылась, и появился он сам. Джулиус Сардо. Он показался ей ниже ростом, чем выглядел на сцене, но притом имел еще более яркий, чуть ли не апельсиновый загар.

– Привет, Мелоди, ты пришла в себя?! Ну, слава богу! Заставила же ты меня поволноваться. Как ты, в порядке?

Мелоди рассеянно кивнула. Ее нисколько не тянуло разговаривать с Джулиусом Сардо. Ей хотелось просто вернуться домой и лечь в постель.

– Что это, по-твоему, могло быть? – продолжал, однако, Сардо. – Может, понизился сахар в крови?

– Не знаю, – ответила Мелоди. – Но сейчас мне уже лучше. Я хочу лишь вернуться к себе. Могу я уже пойти домой?

Женщина из отделения первой помощи кивнула в знак согласия, и Бен помог Мелоди подняться на ноги.

– Я хочу, чтобы вы знали, – не унимался Джулиус, – что я уже девять лет устраиваю подобные шоу с живыми картинами, и это первый случай, чтобы кто-то у меня отключился. – Улыбка его была чуть шире естественной, и Мелоди понимала, что тот порядком обеспокоен случившимся, но у нее не было ни малейших сил с ним это обсуждать.

– Все хорошо, – сказала она, забирая у Бена пиджак и натягивая его на плечи. – Не беспокойтесь насчет этого.

– Вот и отлично, – расплылся в улыбке Джулиус, сверкнув неестественно белыми зубами. – Сейчас мне надо вернуться назад, на сцену, но если вы обратитесь к ребятам в соседнем кабинете, они организуют вам на двоих билеты на какой-нибудь другой вечер – восполнить то, что вам случилось пропустить. Ладно?

Мелоди слабо улыбнулась. У нее не было ни малейшего желания еще когда-то приближаться к Джулиусу Сардо ближе чем на сто шагов.

– Ладно, – отозвалась она.

Когда они вышли из театра, солнце уже село, и воздух оказался студеным и бодрящим, так что Мелоди начала дрожать от холода в своих открытых босоножках и в тоненьком пиджачке.

– Мне правда ужасно неудобно, – стала сокрушаться она. – Что за напасть такая!

– Да нет, это мне неудобно, – ответил Бен. – Это же моя была идея тебя туда сводить. В следующий раз просто где-нибудь приятно посидим-поужинаем, ладно?

Мелоди глянула на него с любопытством. В следующий раз? Трудно было представить, чтобы ему еще раз захотелось с ней увидеться. Она натянуто улыбнулась, решив, что он сказал это исключительно из вежливости, и направилась к метро.

Когда она уже в девять тридцать вернулась домой, Эд лежал, растянувшись на диване и смотрел телевизор.

– Чего это ты так рано? – аж подскочил он, когда она вошла в гостиную.

Вздохнув, Мелоди присела на боковинку софы.

– Это катастрофа, – прошептала она.

– Он что, тебя кинул?

– Нет, ничего он меня не кинул, – возмущенно ответила Мелоди. – Мне выпало участвовать в номере. Джулиус Сардо заставил меня изображать пятилетнего мальчика с хроническими газами. Так вот, мало того что я бегала по сцене перед сотнями людей, прикидываясь маленьким пердуном, так я еще и вырубилась…

– Это как?

– Вот так, хлопнулась в обморок! Прямо перед всей толпой. Так что пришлось меня увозить за кулисы и оказывать первую помощь.

– Не может быть!

– К сожалению, может. – Мелоди тяжко вздохнула и провела пальцами по волосам. – Господи боже, только со мной могло такое случиться. С Мелоди Браун. Вот потому-то, – продолжала она, – я и сижу все время дома последние восемь лет.

– Бог ты мой, мама, с тобой все хорошо?

Мелоди мотнула головой. Потом кивнула. Она и сама не знала, все ли с ней в порядке. Разве только то, что ей надо лечь поспать.

– Да, все нормально. Думаю, это просто избыток адреналина плюс большой бокал вина. В общем, я – в постель.

– Ты уверена, что хорошо себя чувствуешь? Может, тебе все же хоть немного подкрепиться?

Мелоди улыбнулась, тронутая и удивленная тем, как ее деточка-сыночек пытается о ней позаботиться.

– Нет, мне просто надо поспать. Не забудь только, прежде чем ляжешь, закрыть все окна.

Оставив Эда на диване в гостиной – уже отнюдь не деточку, а рослого семнадцатилетнего парня, – Мелоди ушла к себе в спальню.

Лежа в темноте, она вслушивалась в доносившиеся со двора звуки летнего вечера: то приближающееся, то удаляющееся урчание моторов, доносящееся через открытые окна голоса людей, играющую где-то вдалеке музыку. Сейчас ей уже с трудом верилось, что совсем недавно она являлась важной нитью в материи этого субботнего вечера. Она была и тем человеком, что стоял на тротуаре в Уэст-Энде в расшитых блестками сандалиях и с помадой на губах. Она была и посетителем паба – причем с бокалом вина и в сопровождении мужчины. А еще – что самое неожиданное – она была вышедшим на сцену зрителем в одном из театров Уэст-Энда, на которого глазели сотни людей. А еще – тем человеком, о котором еще долго будут судачить: «Представляешь, была там одна женщина – и, прикинь, она хлопнулась на сцене в обморок!» Этим вечером Мелоди умудрилась оставить по себе в этом мире заметный отпечаток, однако теперь она, как и всегда, лежала в своей двуспальной кровати – все такая же одинокая и бесстрастная, все та же мать-одиночка, – как будто ничего подобного в ее жизни не случилось. Словно ничего особенного так и не произошло.

Красное светящееся табло ее радиобудильника перескочило с 9:50 на 9:51, и Мелоди почти мгновенно провалилась в глубокий сон.

 

– 3 –

1976 год

Когда Мелоди Браун было три года, ее звали Мелоди Рибблздейл, и жила она в большом красном доме в самой глубине Лондона. Так, по крайней мере, воспринимало это ее собственное, трехлетнее сознание. Жила она, в действительности, в углу второго этажа большущего красного особняка, что неказисто растопырился близ оживленной автомобильной развязки в боро Ламбет, на юге Лондона.

Чтобы пробраться в свой уголок этого большого красного здания, Мелоди и ее родителям приходилось подниматься на два пролета по холодной, попахивающей хлоркой лестнице или же втискиваться в крохотный лифт с раздвигающимися вручную дверями, которые почти что невозможно было открыть – даже отцу Мелоди с его большими и сильными волосатыми руками.

В квартире у них было светло и легко дышалось, даже притом что их огромные подъемные окна выходили на творящийся внизу автомобильный хаос. А когда Мелоди забиралась на спинку дивана в гостиной и поднималась на цыпочки, то могла даже видеть из окна кусочек Темзы.

Спала она в маленькой, отделанной в желтый цвет спальне с голубыми занавесками и с заводным мобилем, на котором висели деревянные бабочки, и каждое утро мама надежно пристегивала ее к багажнику своего велосипеда и отвозила в один из домов на аллее Валнуттри-Уолк, где за Мелоди присматривала пожилая леди по имени Пэм, пока мать работала. К пяти часам мама обычно возвращалась, пропахшая кофе и сигаретным дымом, и забирала девочку домой. Иногда по пути они заглядывали в небольшой магазинчик на углу их улицы, чтобы купить пинту молока или ветчину.

Мама Мелоди работала менеджером по маркетингу в компании, связанной с современным танцем, а папа – установщиком печатных форм в типографии. Оба они трудились в обычные рабочие дни. Никто из них нигде особо не разъезжал, не путешествовал. Жизнь у них была тихой и совершенно предсказуемой, и Мелоди всегда, в любой день знала, чего ей следует ожидать. Ей вполне нравилось такое существование – этакое легкое покачивание на поверхности в теплых живительных водах привычных будней. Иногда родители устраивали в их просторной ламбетской квартире вечеринки. Начинались эти праздники обычно вскоре после полудня, в пору ланча, и заканчивались уже завтраком следующего дня. Папа Мелоди играл на пианино, а мама большим пластмассовым черпаком разливала всем малинового цвета пунш. Гости дружно толпились на пожарном выходе за кухней, куря трубки и сигареты, а утром Мелоди, просыпаясь, обнаруживала у себя в комнате чужих детей, уложенных спать на полу. Но она ничуть этому не возражала. Это было в порядке вещей. Это были ее жизнь, ее семья, ее привычный мир.

Однако, когда ей было три с половиной года, в ее жизни, в ее семье, да и во всем ее привычном мире случилась серьезная и бесповоротная перемена.

И все это произошло из-за младенца, который так и не появился у них в доме.

Однажды, чудесным майским утром, мама объявила ей, что в ее животике подрастает крохотный малыш. И хотя жизнь Мелоди и до этого сообщения была вполне замечательной, казалось, что после этого она стала еще прекраснее. В то лето они все вместе отправились на время отпуска пожить в снятом загородном коттедже. Там в специальном вольере в саду жил большой кролик. Звали его Мистер Шлёпсайкл, и он с удовольствием ел из рук Мелоди душистый сельдерей. Мама с папой все время обнимались и держались за руки. А когда они вернулись в Лондон, то Мелоди перестала ездить в дом к тете Пам, а начала ходить в детский сад на Лоллард-стрит, где ей давали молоко уже в картонной коробочке, а не в бутылке.

Как-то раз, забирая ее из садика, мама сказала, что только что почувствовала, как ребенок в ней впервые зашевелился. И от этого она, казалось, стала еще счастливее. А потом мама стала расти все больше – и не только животом, но и вообще, в целом. Когда Мелоди вместе с ней купалась в ванне, то хорошо видела, какая у матери изрядная масса – в стенки ванны она вжималась, точно огромная мягкая губка.

После Рождества мама Мелоди сделала себе короткую, почти квадратную стрижку с челкой. Прежде волосы у нее были длинные, почти до попы, и часто путались, и Мелоди не могла с уверенностью сказать, нравились ли ей они, тем более что лицо у матери теперь заметно изменило форму. Сама мама между тем сказала, что, когда появится ребенок, меньшее, с чем ей хотелось бы возиться, так это «со всеми этими волосами».

А потом, однажды вечером, когда мама Мелоди стала уже совсем большущей – такой, что не могла уже ходить на работу и даже с трудом вставала с дивана, – она стала вдруг издавать непривычные громкие звуки и заперлась в ванной, а папа объяснил девочке, что ребенок вот-вот появится на свет. Чуть позже появилась какая-то тетя по имени Марселин и засела вместе с мамой в ванной. Все были сильно взволнованы, и Мелоди разрешили даже не ложиться спать, хотя, как без конца повторял ей папа, была уже середина ночи. В конце концов Мелоди все же прикорнула на диване, и кто-то укрыл ее пледом. Когда она проснулась, было уже утро, а у мамы все еще не закончились роды. Никто даже не заикнулся, что Мелоди надо отправляться в садик или есть хлопья, или хотя бы одеваться, а потому девочка просто уселась в углу гостиной за своим маленьким деревянным столиком и принялась раскрашивать картинки мелками из большой коробки.

Несколько минут спустя к ним приехали тетушка Мэгги с Клэр и Николь, старшими двоюродными сестрами Мелоди. Мэгги была маминой старшей сестрой, и обычно они очень походили друг на друга – чего не сказать было теперь, когда мама сильно изменила облик и прическу. Тетушка с дочками оставались у них до тех пор, пока не приехала «Скорая», и тогда они увезли Мелоди к себе домой, в Илинг. Когда маму увозили на «Скорой», Мелоди помахала ей ладошкой, и мама помахала ей в ответ, и лицо у нее было такое, будто она сейчас расплачется.

– Будь умницей, слушайся тетю! – сказала ей мама. – Скоро увидимся – когда ты станешь сестрой.

Мелоди пробыла у тети Мэгги целых два дня и две ночи. Никто так и не объяснил ей, почему она до сих пор не у себя дома и не сидит на маминой постели, разглядывая новорожденную малышку и пытаясь разобраться в своих чувствах к сестренке.

На третье утро Мелоди, проснувшись, обнаружила перед собой кота тетушки Мэгги, Бутса, который терся о ее лицо своими пахнущими рыбой усами. Потом он улегся ей на грудь, и девочка почувствовала какую-то смутную тревогу.

– Слезай, Бутс, – сказала Мелоди громким шепотом, чтобы не разбудить сестер. – Брысь!

Издалека она услышала, как в доме зазвонил телефон, и, согнав кота с груди, села на кровати. Сквозь стену она различила приглушенный, сонный голос тети Мэгги.

На стене спальни Николь висел написанный красками портрет испанской девушки. У нее были темные волосы с ярко-синими глазами и заткнутая за ухо роза. Губы ее были очень красными, словно она только что наелась черной смородины прямо с куста, а платье – сплошь в белых точечках, будто под снегопадом. Мелоди не отрываясь разглядывала картину, одновременно слушая, что говорила по телефону Мэгги. Голос у той менялся от сонного к озадаченному и взволнованному: сначала тихий, потом громкий, и, наконец, опустился тяжелым приговором слова «нет».

Юная испанка, казалось, с любопытством посмотрела на Мелоди, как будто ей тоже очень хотелось знать, о чем там говорят по телефону. И девочка обнадеживающе улыбнулась испанке, словно пыталась уверить ту, что все будет в порядке.

Через несколько минут Мэгги пришла в спальню Николь. На ней был голубой пеньюар, расшитый птицами, а длинные волосы заплетены в косу. Тушь на ее ресницах, обычно лежавшая очень аккуратно, теперь была смазана под глазами, как будто женщина утирала слезы, и выглядела тетушка совсем не такой красивой, какой бывала обычно днем.

– Ой, ты уже проснулась, – улыбнулась она, увидев Мелоди.

– Да, – ответила девочка. – Я услышала, как звонит телефон.

Мэгги кивнула.

– Это был твой папа.

– Что, малыша уже везут домой?

– Нет, – ответила тетушка, большим пальцем погладив Мелоди по щеке. – Малыша домой не привезут.

Мелоди отвернулась от Мэгги и подняла глаза на испанку, надеясь, что та вдруг выкинет что-нибудь эдакое, неожиданное, чтобы это жуткое предчувствие исчезло. Однако та ничего не сделала – просто стояла в своем красном платье в мелкий горошек, все с той же пытливостью во взгляде.

– Малышка родилась очень слабенькой. Врачи старались как могли. Они делали все, чтобы улучшить ее состояние, но ничего не помогло. Крошечка тоже очень старалась выкарабкаться, но она была слишком уж маленькой и слишком слабой, и она перестала дышать. Ты знаешь, что случается, если перестать дышать?

Мелоди уже знала, что будет, когда перестанешь дышать, и потому кивнула:

– Тогда умираешь?

– Именно, – ответила Мэгги, – умираешь. Мне ужасно жаль, милая ты моя деточка, но именно это и случилось с твоей маленькой сестренкой. Она перестала дышать. И твои мама с папой очень, очень из-за этого горюют. И знаешь, что они мне сказали? Они сказали, что единственное, отчего они смогут почувствовать себя лучше, так это увидеть свою ненаглядную, большую и храбрую девочку. Ну что, будем собираться? Давай оденем тебя и отвезем домой, там ты увидишься с мамочкой и папочкой.

Мелоди быстро обдумала ее слова. Оставшись здесь, она могла бы подольше поглядеть на испанскую девушку – а вдруг той удастся все же каким-то образом переиграть последние две минуты ее жизни? Тогда она сможет спуститься вниз, поесть на завтрак сладких хлопьев вместе со своими старшими кузинами и проводить их до школы, а потом зайти куда-нибудь с тетей Мэгги съесть по кусочку тортика и уже тогда отправиться домой – в это чудесное, счастливое место, где ее будет ждать новорожденная сестренка.

– Я очень хочу кушать, – сказала она наконец. – Можно мы сначала позавтракаем?

Мэгги дала ей сладких воздушных зерен с молоком, вручив необычной формы пластиковую ложку, и Мелоди изо всех сил постаралась есть аккуратно, ничего не уронив на свою футболку. Но пара зерен все же упали ей на колени, и Мэгги сразу вытерла их влажной тряпочкой. Николь и Клэр, уже в серой школьной форме, ели на завтрак тосты и были на сей раз не такими шумными.

Подбросив дочек до школы, тетушка Мэгги отвезла Мелоди обратно в Ламбет и вместе с ней зашла в тесный обшарпанный лифт, чтобы подняться на второй этаж. Когда они оказались у двери ее квартиры и позвонили, Мелоди прильнула к тете и взяла ее за руку, неожиданно испытав волнение и нерешительность. Дверь открыл папа. Подбородок у него был порядком заросший, глаза красные, а футболка казалась сильно поношенной и свисала, точно кожа у древнего старика.

– Привет, горошинка, – сказал он и, наклонившись, подхватил на руки Мелоди, крепко прижал к себе.

Пахло от отца, как от залежалого чайного полотенца, но все же Мелоди прижалась к нему в ответ, потому что знала, что именно этого сейчас хочет от нее папа.

– А где мама? – спросила она.

– В кровати. Хочешь с ней увидеться?

Мелоди кивнула, и папа опустил ее на пол и взял за руку.

– Мама ужасно устала, – предупредил он, – и очень расстроена.

Девочка опять кивнула.

Перед дверью в родительскую спальню Мелоди на миг застыла, потому что, хотя ей и было всего четыре, но каким-то непостижимым образом она поняла, что здесь, по эту сторону двери, лежит ее прошлое, а по другую сторону – будущее, и это мгновение – самое последнее, что довелось ей провести в своем прежнем мире.

Когда дверь открылась и девочка приблизилась к лежащей в постели матери и увидела ее непривычную квадратную прическу, словно прилипшую к голове, и ее мятую, перепачканную футболку, и ту безучастную улыбку, с которой мама глядела на нее, будто забыв, кто она такая, – Мелоди поняла, что, увы, была права. Она очутилась в другом мире. Совершенно в другом.

 

– 4 –

2006 год

Когда наутро Мелоди открыла глаза, у нее вдруг возникло очень странное чувство. Она не стала говорить об этом Эду, поскольку сама еще толком не понимала, как это состояние описать. Да и было это, в сущности, настолько мимолетно и малозначительно, что, стоило ей мысленно переключиться на что-то более насущное, как она сразу об этом позабыла. Казалось, будто некто проник в ее сознание, устроил там ужасный беспорядок, а потом все снова быстренько прибрал и, уходя, запечатал как было. Однако этот некто не сумел все положить на прежние места, и теперь Мелоди ощущала в себе непривычный разлад.

Все вокруг нее как будто несло в себе сверхчувствительный резонанс. В это утро Мелоди долго смотрела на свою зубную щетку, прежде чем сунуть ее в рот. У нее было странное чувство, будто эта щетка не ее, – и в то же время она испытывала непонятную уверенность, что уже мгновение назад почистила зубы. У кофе оказался непривычный вкус, как будто она пробовала его впервые в жизни и только сейчас заметила его терпкую горечь. Когда она в то утро посмотрела на себя в зеркале, пытаясь решить, пора ей или еще нет мыть голову, то на долю секунды ощутила некую отстраненность, чуждость увиденного отражения, что порой случается, когда неожиданно замечаешь себя в витринном окне. Некоторые ощущения Мелоди были знакомы, ей уже доводилось когда-то их пережить. С шести месяцев до полутора лет Эд спал всего по два часа, и целый год Мелоди пребывала в этаком полувоздушном состоянии хронического недосыпа, когда периферия сознания оставалась постоянно размытой, и все действия и реакции Мелоди были какими-то притупленными. Вот и теперь у нее появились точно те же ощущения. Словно она перестала быть собой. Словно ее выпотрошили и набили чем-то посторонним. С ней определенно было что-то не так.

Нынешний день сам по себе казался солнечным и теплым – таким же, как накануне и как за день до этого. Однако дувший за окном спальни ветер, посвистывавший в листве ближнего дерева, как будто развил поистине сверхзвуковую скорость, высоко гудя этаким ровным полутоном.

С кухонной тумбы Мелоди призвал к себе мобильный телефон, который она оставляла там на ночь заряжаться. Звонивший высветился как «неизвестный», но все же, радуясь, что ее отвлекли от странных мыслей, Мелоди нажала «ответить». Оказалось, звонил Бен.

– Я не слишком рано?

– Нет-нет, нормально, – поспешно ответила Мелоди. – Я уже встала.

– Я просто беспокоился, как ты. Не мог даже как следует уснуть сегодня. Все думал о том, что вчера произошло. Тебе не кажется, что это как-то вызвано самим номером? Тем, что тебя загипнотизировали? А вдруг он…

– Что?

– Вдруг он и впрямь что-то сделал с твоим мозгом?

– Почему ты так говоришь?

– Ну, это же произошло почти синхронно. То есть ты отключилась буквально в тот момент, как он прищелкнул пальцами. Просто это кажется несколько…

– Знаю, да. Странно. И чувствую я себя тоже немного… странно.

– Правда? – забеспокоился он. – В каком смысле?

– Даже не знаю. Как будто какой-то… незаконченной, что ли.

– Незаконченной?

– Да. Точно недосложенный пазл, или распускающийся моток пряжи, или… – Тут она запнулась. Как только с ее губ слетели слова «моток пряжи», в сознании вспыхнуло короткое воспоминание. Яркая картинка из реальной жизни: лежащий в корзинке моток бледно-голубой ангорской шерсти, маленькая детская ручка и стикер с ценником «20 пенсов». Исчез этот образ так же стремительно, как и появился. Мелоди отпустила дыхание.

– Ты в порядке?

– Угу, – выдохнула она.

– Тебе не кажется, что следует кому-нибудь показаться?

– Кому? Какому-нибудь мозгоправу?

– Нет. Всего лишь… Ну, я не знаю, кому-то, кто в этом действительно что-то смыслит. Просто на всякий случай.

У Мелоди не было ни малейшего желания с кем-то общаться по этому поводу. Она и сама пока не понимала, что именно с ней происходит.

– Нет, – с излишней живостью ответила она, – не думаю, что все так уж плохо. Знаешь, тут скорее просто одно на другое наложилось: вино, нервы, адреналин.

Бен немного помолчал.

– Ну… может, и так, – явно не убежденный ее словами, произнес он. – В общем, я действительно хотел удостовериться, что с тобой все в порядке. Ты вчера умчалась в такой спешке, что я даже не успел с тобой толком попрощаться.

– Да, извини, что так вышло.

– И мне по-прежнему очень мало о тебе известно.

– Ну, можешь мне поверить, про меня и знать особо нечего.

– Да ладно. Я уже знаю, что ты мать-одиночка, что ты буфетчица…

– Работник столовой.

– Ах да, извини. Работник столовой. Что ты живешь в Ковент-Гардене…

– В муниципальной многоэтажке.

– Да, но все равно она находится в Ковент-Гардене. Вот и все, что я знаю. Тем не менее нет такого понятия, как человек без истории. Послушай, мне действительно очень хочется встретиться с тобой еще. Без всяких там фокусников и обмороков на сцене. Может, увидимся на следующей неделе?

Мелоди села и переложила телефон к другому уху. Это было самым неожиданным для нее оборотом событий, и она даже не знала, как на это реагировать.

Восприняв ее молчание как отказ, Бен вздохнул:

– Ну да, я понимаю…

– Нет, – спохватилась Мелоди. – Просто я никак не думала, что ты этого захочешь, и меня твое предложение немного озадачило. Только и всего.

– Уж не знаю, чем ты так озадачена, – усмехнулся Бен, – но если ты сумеешь-таки оправиться от шока из-за того, что тебя пригласили поужинать, то я свободен в пятницу.

Тут из своей комнаты появился Эд. Со всклокоченными, точно пропаханными сохой, черными волосами, с крепким и мускулистым юношеским торсом, с безволосой грудью, с торчащими из серых боксеров тонкими белыми ногами. Он сонно пробурчал ей обычное «с добрым утром», и Мелоди, улыбнувшись, потрепала его за загривок.

– Э-э, я не могу пока что точно сказать насчет пятницы, – сказала она в трубку, – мне кажется, что-то у меня на этот день уже намечено. Я позвоню тебе, хорошо? На неделе?

– Вот это уже точно сильно смахивает на отказ, – усмехнулся снова Бен.

– Нет, – заволновалась Мелоди, – вовсе нет. Ничего подобного. Просто обсудим это позже, ладно?

Она поспешно дала отбой. Пальцы ее мелко дрожали.

– Кто это был? – полюбопытствовал Эд, вытряхивая в миску медовые кукурузные хлопья.

– Бен. Тот самый, давешний кадр.

– То есть ты его не отфутболила?

– Ну, судя по всему, нет. Хочет встретиться со мной еще раз. В пятницу.

– Классно, – отозвался Эд и, плеснув в миску молока, понес свой завтрак к столу в гостиной. – А сама-то ты хочешь с ним пойти?

Мелоди задумалась. Бен вроде бы просто не мог ей не понравиться – легкий в общении, остроумный, внимательный. Он был из тех мужчин, с которыми непременно познакомили бы одинокую женщину ее заботливые друзья. Хорош во всех отношениях. И притом достаточно симпатичный. Но она не могла решиться пройти через все это еще раз: через все волнения и опасения, через свою стеснительность. И что будет ждать ее в итоге? В следующий раз ей уже не выпадет столь убедительный вариант с обмороком, чтобы так легко и по-быстрому улизнуть. В следующий раз их совместный вечер будет неуклонно развиваться в сторону обычного, шаблонного финала: поцелуй, чашечка кофе, полномасштабный секс, неловкое расставание. И что потом? Кому-то, как ни крути, придется переживать боль и обиду, и было ясно как божий день, что этим «кем-то» окажется она.

– Нет, – покачала головой Мелоди, – нет, я так не думаю. Он совсем не моего типа.

 

– 5 –

1977 год

С забавной сосредоточенностью на лице папа стоял перед шкафом в ее спальне, перерывая дочкин гардероб.

– Мне кажется, там не будет настолько тепло, чтобы надеть зеленое платье, – рассудил он. – Думаю, тебе надо что-нибудь с длинными рукавами.

– Нет! – уперлась Мелоди. – Я хочу быть в зеленом платье!

– Ладно, хорошо, – вздохнул отец, – успокойся. Пусть будет зеленое. Но тогда тебе надо что-нибудь поддеть снизу. Где все твои майки?

Мелоди тоже вздохнула, встала на ноги и подошла к шкафу.

– Вот здесь, на этой полке.

– Ну так выбери сама.

Мама ни за что не предложила бы ей выбрать себе майку. Мама в вечной спешке просто крутилась по комнате, доставая с полок и из ящиков нужную одежду и быстро натягивая все на Мелоди. Обычно девочке не было надобности задумываться о своей одежде. Теперь же ей приходилось размышлять о многом таком, о чем прежде она никогда не думала. Например, когда время садиться пить чай? Или какой сегодня день недели? Или как сделать так, чтобы мама снова стала счастливой и радостной?

Мелоди быстро выглянула из окна. Там было далеко не то, что мама назвала бы «расчудесным днем». Утро было каким-то серо-лиловым, как синяк. И впрямь, как тот синяк, что растекся у нее на локте, когда она свалилась со своего детского стульчика в кухне, пытаясь сама дотянуться до пачки бисквитного печенья, поскольку никто на ее зов не пришел, а ей очень хотелось его съесть. Тот синяк был не просто лилово-серым, там было еще что-то зеленое, с красным и влажным пятном в середине, где ободралась кожа. Папа сразу закрыл ранку пластырем, но вечером в ванне пластырь отошел, а нового Мелоди не попросила. Она вообще не любила о чем-то просить, потому что от ее просьб, казалось, все только тягостно вздыхали.

Она выбрала футболку с ярко-красным передом и оранжевыми рукавами и с каким-то словом на груди. Так, рассудила Мелоди, ее маме будет на что посмотреть, кроме серого и темно-лилового вокруг, и это, может быть, поднимет ей настроение.

– А еще тебе понадобятся колготки, – сказал папа.

Она достала из ящика с колготками пару ярко-красного цвета и нашла себе желтые трусики.

– Я могу надеть синие туфельки, и тогда на мне все будет разного цвета.

– Отличная идея, – кивнул папа, стягивая с нее ночную рубашку. – Очень впечатляюще.

Через минуту они зашли к маме показать, что получилось. Та сидела и расчесывала волосы. Когда они вошли в комнату, женщина резко обернулась.

– Смотри! – воскликнула Мелоди. – Красный, розовый, оранжевый и зеленый. А еще желтые трусики и синие туфли.

– Впечатляюще, – произнесла мама таким же совсем не впечатленным тоном, что девочка только что слышала от отца. – Ты у нас как маленькая радуга.

Мелоди улыбнулась и обхватила мамины колени, умиленная этим сравнением с радугой. Мать отсутствующе погладила ее по волосам и встала. Одета она была в широкий серый сарафан с большими карманами, который носила, будучи беременной, и черную водолазку с высоким горлом. Волосы были стянуты позади, и в них виднелось множество заколок, призванных сохранять прическу аккуратной, поскольку длины волос уже не хватало, чтобы как следует их уложить.

– Ну что, пошли? – молвила мать.

Мелоди кивнула и сунула свою ручку в ладонь матери. Однако мама не взяла, как надо, ее за руку, и кисть Мелоди выпала из ее пальцев, точно скользкий кусок мыла.

Кладбище оказалось совершенно жутким местом. Оно было очень большим и каким-то беспорядочным. Там виднелось множество странных остроконечных деревьев и статуй со сколотыми кусками. Увидев своих двоюродных сестер Клэр и Николь, Мелоди очень обрадовалась и в какой-то момент даже испытала порыв убежать с ними куда-нибудь и вместе поиграть, как это бывало обычно. Но тут она посмотрела на длинное черное пальто Мэгги, на ее губы с печально опущенными уголками и вспомнила, что приехали они сюда хоронить новорожденного, так что навряд ли ей позволят поиграть. А потому Мелоди тоже опустила уголки губ и пошла вслед за родителями к выкопанной в земле яме, выстеленной шелком кремового цвета. В обычный день ей бы непременно захотелось залезть в эту шелковую нору и прикинуться озорной феечкой, но она знала наверняка, что скажут ей мама с папой, если она это выкинет сегодня. Поэтому Мелоди постаралась стать на время взрослой и печальной и с чопорным лицом остановилась возле ямы, выбросив из головы все мысли об играх и забавах.

По дороге к кладбищу подъехала черная машина, из нее вышли двое. Одеты они были в черные костюмы, точно банкиры, притом у одного были невероятно странные, словно у куклы, волосы.

– Пап, – подергала Мелоди отца за рукав, – а почему у этого дяди такие смешные волосы?

– Тш-ш, – отозвался тот.

– Но все же, что там у него такое?

– Что ты имеешь в виду? – наклонился к ней отец.

– Это у него настоящие волосы? Или какой-то парик?

– Не знаю, – нетерпеливо ответил папа. А потом отошел от Мелоди к этому дяде с ненастоящими волосами. Они о чем-то тихо переговорили между собой, после чего вытащили сзади из машины ящичек. Он тоже был кремового цвета, с серебристыми ручками, а сверху на нем лежали цветы. Это была она. Ее сестренка. Дитя, которому так и не довелось попасть домой. И на какое-то время у Мелоди отпала надобность изображать из себя взрослую и печальную, потому что она стала такой на самом деле.

Мужчины поднесли ящичек к проделанной в земле яме, и священник стал говорить разные серьезные вещи, а вокруг слышались всхлипы и шмыганье носом, ибо все взрослые плакали и тяжело вздыхали. Мелоди же никак не верилось, что в этом ящичке действительно лежит ребенок – самый настоящий крохотный ребенок, разве что только мертвый, – и что она так и не увидела его лица.

Пока священник говорил, между деревьями загулял ветер. Дул он понизу и довольно сильно, теребя подол зеленого платья Мелоди и отбрасывая ее золотистые кудряшки на лицо, так что ей стало почти не видно, что происходит. Убрав наконец волосы с глаз, она обнаружила, что кремовый ящичек уже опускают в яму с кремовым шелком и что тетушка Мэгги плачет уже по-настоящему, и плачут даже Клэр и Николь – и что они втроем единственные здесь дети. Следующее, что увидела Мелоди, – это как ее мать стоит возле ямы на коленях, выпачкав землей свой серый сарафан, и издает очень странные звуки. Они сильно походили на ее вопли в тот день, когда должно было родиться дитя. Это напоминало скорее крики коровы или пони, или даже лисы, которая порой завывала за окнами того деревенского домика, где они жили летом, когда ребенок был еще у мамы в животе. От этих звуков Мелоди почувствовала себя очень неуютно и неловко, как будто мама делала что-то нехорошее, неправильное. А потом та начала выкрикивать: «Деточка моя! Моя малютка!» – причем снова и снова, и Мелоди было забавно это слышать, потому что прежде, до появления другого дитя, мама обычно так называла ее.

Тетя Мэгги и папа подошли к матери, чтобы оттащить ее от ямы, а она стала яростно вырываться, отбиваясь руками. Лицо у нее было красным, а платье очень запачканным, и выглядела она, как та тетя, что постоянно обитала на тротуаре возле церкви, подложив под ноги газету и поместив весь свой скарб в стоявшую рядом магазинную тележку.

Тогда отец Мелоди с силой притянул маму к себе, крепко обхватив ее руками, и с минуту она словно пыталась избавиться от смирительной рубашки – прямо как весь закованный цепями человек, которого Мелоди однажды видела по телевизору. Потом вдруг мама перестала вырываться, став тихой и послушной, и дальше стояла в объятиях папы, точно большая тряпичная кукла.

На мгновение на кладбище воцарилась полная тишина. Даже ветер перестал дуть, и никто не шмыгал и не всхлипывал. Казалось, будто все они играют в «музыкальные статуи». Поглядев на маму с папой, Мелоди подумала о том, как непривычно они сейчас выглядят, прижавшись один к другому. Обычно, обнимаясь, они смотрели друг на друга или смеялись, устраивая веселую возню. Теперь же это смотрелось так, словно папа спасает маму от какого-то несчастного случая – будто она стала тонуть в бассейне, и он вытащил ее из воды.

Это был последний раз, когда Мелоди видела своих родителей в объятиях друг друга.

 

– 6 –

2006 год

К полудню, когда она вышла из дома, начал накрапывать дождь – та унылая, гнетущая морось, от которой сразу тускнеют краски яркого летнего дня. Мелоди направилась к метро, просачиваясь сквозь целые толпы шопоголиков, наводнявшие по воскресеньям Ковент-Гарден. Ноги у нее торопливо ступали по серым лужам, и лондонская грязь округлыми брызгами отлетала ей на икры. Мелоди направлялась в Хакни, в гости к своей сестре на барбекю. Точнее, не к настоящей сестре, но к настолько близкой подруге, что та была ей как сестра. Они со Стейси жили в соседних комнатах хостела, когда им обеим было по пятнадцать и обе были беременны. И хотя Стейси была того же возраста, что и она, но, в отличие от Мелоди, у той сейчас был муж, двое детей-подростков и еще трехлетняя малышка.

По пути к подземке Мелоди заглянула в «Marks & Spencer», купив на всякий случай ребрышек, упаковку стейков из семги и бутылку красного игристого вина. На кассе ее обслуживала женщина с очень короткой прической в стиле «афро» и с круглым улыбчивым лицом.

– Доброе утро, милая леди, – произнесла та с легким южно-африканским акцентом. – Как дела у вас сегодня?

– Отлично, спасибо, – ответила Мелоди. – А у вас?

– О, у меня замечательно! Правда, замечательно.

Женщина снова улыбнулась и поводила бутылкой над сканером.

– Нынче, увы, не самый лучший день для барбекю, – показала она рукой на дождь.

– Да уж, – кивнула Мелоди. – Но все же надеюсь, что пока я туда доберусь, все уже просохнет.

– Буду за вас молиться, – сказала кассирша.

Мелоди опять ей улыбнулась и взглянула на имя женщины, что значилось на бейджике, приколотом на груди.

Эмеральд.

Она хотела было сказать, какое у той красивое имя, как вдруг перед ее мысленным взором снова вспыхнул моментальный снимок из прошлого, невероятно яркий и живой.

Раскрытый номер газеты на сосновом столе. Кружка в сине-белую полоску. Женские ноги в джинсах с заплатой на колене и в желто-серых носках. И детский голос: «Эмеральд?» И отвечающий ему женский голос: «Да, есть такой зеленый камень».

На этом фрагменте картинка исчезла, и Мелоди обнаружила, что стоит перед кассой в «Marks & Spencer», с полуоткрытым ртом и упаковкой стейков в руке.

Она поспешно забрала свои пакеты, улыбнулась напоследок женщине по имени Эмеральд и, выйдя из магазина, направилась к подземке.

– Ну что, – спросила Стейси, – как у тебя дела с кавалером из четырнадцатого автобуса?

Мелоди налила себе еще бокал красного игристого и поморщилась:

– М-м-м-м.

– Да что ты!

– Да нет, все было отлично. В смысле, он был – лучше не придумаешь. Вот только вечер у нас вышел… каким-то ненормальным.

Она рассказала Стейси, как ее загипнотизировали, как она отключилась на сцене, и уже хотела было поведать подруге о странных ощущениях, которые у нее после этого возникли, но вовремя представила тот разговор, что неминуемо последует, и умолкла. Стейси всегда резко и уничижительно отзывалась обо всем, что считала хоть сколько-нибудь «альтернативным» или «потусторонним». Она не верила ни в призраков, ни в гадание Таро, ни в прошлые жизни, и определенно не верила и в гипнозы. Для нее существовало только то, что видимо и физически осязаемо. На все прочее она презрительно фыркала, бросая: «Чушь собачья!» или «Полнейший вздор!» Стейси и времени не стала бы тратить ни на какие необъяснимые и загадочные флешбэки в ее памяти. Она бы просто сказала: «Плюнь и разотри! Это просто сознание сыграло с тобой такую шутку».

– У тебя все в порядке? – встревоженно посмотрела на нее Стейси.

Мелоди прикурила сигарету и пожала плечами:

– Ну да, вполне.

– Хорошо, – ответила Стейси. – Просто выглядишь ты как-то… как будто не в себе. Ты уверена, что тебе больше нечего мне рассказать?

Мелоди кивнула и глубоко затянулась. Это была ее первая сигарета за весь день, даже первая за сутки, и вкус у нее был, как и у утреннего кофе, – каким-то сильно непривычным. Мелоди рассеянно взглянула на пачку: вдруг взяла какую-то не ту марку? Но нет, это явно были ее сигареты – ее любимые «Мальборо Лайтс». Привкус у сигарет был пыльный и затхлый, и ощущались они не как табак, а как какая-то грязь с дороги – причем именно так воспринимала она сигареты, когда только забеременела Эдом.

С брезгливостью глянув на сигарету, Мелоди загасила ее.

– Ты чего? – удивленно спросила Стейси, глядя на торчащий из пепельницы длинный окурок.

– Не знаю, – отозвалась Мелоди. – Вкус у нее какой-то не такой.

– Ха! – усмехнулась подруга. – Похоже, этот господин Джулиус внушил тебе под гипнозом отвращение к никотину.

– О боже, – поглядела на пепельницу Мелоди. – Ты так думаешь?

– Ну, я, во всяком случае, такого за тобой еще не замечала. Ни разу в жизни! О, слушай, а он не может меня так загипнотизировать, чтобы я разлюбила шоколад?

– А, ну да, и внушить вместо него тягу к сексу!

Стейси рассмеялась, а ее муж Пит ухмыльнулся за барбекю, где он переворачивал бургеры:

– Я б за такое даже приплатил.

В воздухе после недавнего дождя было еще влажно, однако под надолго воцарившимся на небосклоне летним солнцем все вокруг быстро подсыхало. Малышка Кловер сидела за маленьким пластиковым столиком, пухленькими ручками расставляя миниатюрные чашечки и блюдечки, а норфолк-терьер Матли, фыркая, тузил у ее ног мягкую игрушку. И, как всегда, все вместе они являли картину благословенного семейного счастья.

Взрослая жизнь у Мелоди и Стейси началась практически одновременно и с одной отправной точки: пятнадцать лет, беременна, одинока, без дома и семьи. Однако уже через год после того, как с разницей в неделю родились их первенцы, жизнь Стейси приняла совершенно иное направление, потому что в семнадцать лет она встретила Пита. Спокойный, сильный и надежный Пит крепко на нее запал и взял в жены даже с чужим ребенком. И теперь, когда они обе уже приближались к среднему возрасту, у Стейси был свой маленький уютный домик в Хакни, двое уже больших подростков, нежданная красавица-малышка и незыблемое чувство удовлетворенности. Стейси и Мелоди во многом были очень похожи, и какое-то время казалось, будто и жизнь у них будет протекать примерно одинаково. И все же с того момента, как обе они в пятнадцать лет обнаружили, что беременны, жизнь у Стейси как раз началась, а у Мелоди – обрушилась на самое дно.

 

– 7 –

1988 год

Падение на это самое дно длилось у Мелоди не день, не неделю и не месяц. Это продолжалось всего мгновение. И для Мелоди все выглядело следующим образом.

Комнатка десять на десять, с рваными тюлевыми занавесками и старенькой ржавой электроплиткой «Baby belling». Незастеленная односпальная кровать и кресло, закиданное одеждой.

Ее беспомощно лежащие на коленях руки, в них – истерзанный обрывок бумажного полотенца. Звук захлопнувшейся внизу парадной двери и сердитый рев скутера Тиффа, уезжающего в ночную тьму.

Внезапно наступившая тишина и невыразимое отчаяние в момент полного осознания случившегося: она совсем одна, в этой сырой и убогой съемной комнате. И она беременна.

Ее только что бросил парень. И Мелоди даже не уверена, что ребенок от него.

Возле ее ног стояла бутылка джина. На кровати валялась упаковка цитрамона. Мелоди перевела взгляд с джина на таблетки, потом снова посмотрела на свои развернутые кверху ладони. Попыталась представить в этих руках младенца. Дитя, которое может оказаться похоже на Тиффа, а может – и на того мужчину, чьего имени она так и не узнала, поскольку тогда некогда было это выяснять. Она попыталась вообразить, как эти руки мажут кремом крохотную детскую попку, как залепляют «липучку» на подгузнике, как прицепляют к перекладинам кроватки балдахин. Попыталась представить – и не смогла.

Посидев еще немного, она до самых краев наполнила чашку джином, извлекла из упаковки цитрамон и, выложив все десять таблеток на ладонь, закинула их в рот. Запила лекарство джином, налила еще чашку и выпила в три больших и гадостных глотка.

Из холла внизу слышалось, что ванна набралась уже почти полная. Стиснув пальцами полотенце, Мелоди на цыпочках пробралась через лестничную площадку. И вот именно здесь, посреди лестничной площадки, с полным таблетками и джина желудком, уже видя ванную, из которой через приоткрытую дверь выбивался пар, и будучи на полпути к тому, чтобы убить свое дитя, Мелоди и ощутила его – это холодное, грязное и жесткое дно жизни.

Потом она забралась на кровать, подтянув к груди колени, отбросила в сторону рассыпавшиеся по голым плечам влажные пряди волос и заплакала тихими горючими слезами, прижав к лицу старенького мехового мишку.

 

– 8 –

2006 год

Солнце сияло вовсю, и в Блумсбери полно было студентов из университетского колледжа, а также офисных тружеников, выбравшихся в свой перерыв позагорать на травке. Летний воздух приятно обволакивал ее прохладную кожу. Обычно после работы в такие теплые летние деньки Мелоди любила выпить лагера или охлажденного белого вина, однако сегодня ей внезапно захотелось освежиться стаканом лимонада.

Она завернула в кафе на Сицилиан-авеню, заняла столик на улице и заказала лимонад. Его принесли в высоком запотевшем стакане с желтой соломинкой и плавающим на поверхности серпиком лимона. Посмотрев пару мгновений на напиток, Мелоди поднесла его к губам… и в голове у нее возникла новая картинка.

Пластиковая столешница, розоватые банкетки, мотоциклетный шлем в каплях дождя, стакан лимонада и огромный стеклянный кубок с мороженым. Три шарика ванильного пломбира с растекающимся яркими струями клубничным сиропом, забавной формы вафелька и ложка с длинной ручкой.

И мужской голос, говорящий: «Сожаление и раскаяние на самом деле куда хуже любых ошибок, которые мы способны совершить. Гораздо хуже…»

Затем тихий девчоночий голос: «А я так и останусь здесь, в Бродстерсе?»

«О, сильно в этом сомневаюсь. В Бродстерсе вообще никому не следует задерживаться навсегда».

Затем видение исчезло, и в ее сознании вспыхнуло имя.

Кен.

Именно так звали того человека. Мужчину в мотоциклетном шлеме, с длинными пальцами, говорящего эти мудрые слова о раскаянии.

Кен.

Но прежде чем Мелоди успела как-то ухватиться за этот обрывок воспоминания и извлечь из него некий смысл, оно улетучилось, и она вновь оказалась за уличным кафешным столиком в Блумсбери, оцепенело глядя в стакан с лимонадом.

Она достала сумочку и, положив на колени, дрожащими пальцами раскрыла ее, выудив оттуда пачку сигарет и зажигалку. Однако, еще не успев закурить сигарету, Мелоди поняла, что курить ей совсем не хочется. Кинув пачку обратно в сумку, она вздохнула.

Да что с ней такое творится? Она же прямо съезжает с катушек! Налицо все признаки того, что ее стремительно охватывает какое-то странное умопомешательство. Эти внезапные провалы в прошлое. Эти голоса в голове. Какая-то непонятная паранойя. И это неожиданное и столь резкое отвращение к кофе и сигаретам.

Но нет, здесь было все-таки нечто иное, нежели просто сумасшествие. Бродстерс. Это название что-то для нее значило. Оно всегда для нее что-то значило, всю ее взрослую жизнь. Когда ей случалось где-то услышать это название, оно вызывало у Мелоди какой-то внутренний отклик, какую-то ностальгическую тоску, как будто бы ей несказанно хотелось снова там оказаться. А теперь всплыл еще и Кен. Она определенно знала человека с таким именем. И этот Кен был для нее кем-то очень, очень значимым. Она никак не могла воспроизвести в памяти его лица. Ни лицо, ни что-либо еще, с ним связанное. Кроме той детали, что ей только что явилась – его мотоциклетного шлема. Мелоди мысленно сфокусировалась на этом шлеме… И внезапно ей, словно тисками, сжало голову, в ушах как будто оглушающе дунул порыв ветра, она почувствовала всплеск адреналина, радостное возбуждение… И тут же все это рассеялось.

Она выложила на столик две монеты по фунту стерлингов и с полным раздраем в душе и в мыслях побрела в сторону дома, оставив лимонад нетронутым.

 

– 9 –

1977 год

В доме у Мелоди никто больше не улыбался. Так, как полагается улыбаться – искренне и радостно. Порой, когда Мелоди изо всех сил старалась рассмешить маму, та лишь растягивала сжатые губы и гладила дочь по волосам. Папа мог нормально улыбаться, только когда они куда-нибудь вместе отправлялись, когда они были с Мелоди вдвоем, – однако дома, в обычной обстановке, поведение у родителей оставалось крайне натянутым и сдержанным.

Они больше не устраивали вечеринок, и к ним не заглядывали в гости друзья, хотя бы просто на чай. И, странное дело, никто даже не упоминал о том, что явилось причиной этой мрачной, гнетущей атмосферы в доме – типа «Как же я тоскую по своему погибшему ребенку!» или «Как жаль, что Романи не с нами, а в той ужасной холодной яме!». О Романи вообще никто не заикался, а потому Мелоди оставалось лишь сделать вывод, что родители так огорчаются не из-за Романи, а из-за нее. И она всячески пыталась понять, что она такого сделала, чтобы настолько их расстроить. Она всегда после завтрака или полдника относила свою тарелку в раковину, она никогда не шлепала по лужам в своих садиковских ботинках и никогда не возмущалась, если мама болезненно расчесывала ей спутавшиеся в узелки волосы. Но все равно порой случалось нечто такое, чего Мелоди не в силах была избежать – например, она падала и рвала колготки, или ненароком проливала молоко, или сердилась иной раз, когда ее спроваживали спать.

Однажды, спустя три месяца после похорон Романи, Мелоди чересчур сильно разозлилась, потому что ей велели отправляться в кровать. Был вечер пятницы, и на следующий день не надо было идти в садик, к тому же еще раньше, днем, мама на этот счет обмолвилась:

– За то, что ты такая умница, сегодня можешь, если захочется, поиграть подольше.

Но, похоже, у Мелоди представление о «подольше» сильно разнилось с маминым, и хотя ей оставалось всего-то дораскрасить двух котиков и сказала она об этом как нельзя более вежливо, мама вдруг начала на нее кричать.

– Ну, почему ты не можешь просто сделать то, о чем я тебя прошу?! – заголосила она с полными слез глазами. – Почему?!

– Я сейчас, – начала девочка. – Только…

– Никаких «только», Мелоди! Никаких возражений! Хватит! Пожалуйста! Чтоб я больше ни слова от тебя не слышала! Ни единого слова!

– Но…

– Нет! Довольно! Немедленно иди в постель!

В этот момент в глазах у Мелоди словно заискрило, сознание заволокло черно-красной пеленой, и она завопила изо всех сил:

– Я хочу только доделать котов!!!

Но вместо того чтобы закричать на нее в ответ, как она непременно сделала бы раньше, мать издала какой-то странный глухой звук, будто подавилась, выбежала из комнаты и с силой захлопнула за собой дверь спальни.

Мелоди с отцом переглянулись. Он отложил газету, прошел к спальне и, кашлянув, тихонько постучался:

– Дженни, это я.

Когда папа вошел в спальню, Мелоди положила мелок на столик, на цыпочках прокралась к родительской комнате и услышала, как они напряженно, вполголоса переговариваются:

– Неужто ты не видишь, что она, насколько может, старается тебя не сердить!

– Я знаю, да, знаю. Она такая молодец. Но я просто больше не могу…

– Чего? Чего ты не можешь?

– Меня на это больше не хватает!

– На что?

– На всё! На эту жизнь, эту семью…

– Дженни, ты нужна нам. Ты нужна Мелоди.

– Вот именно. А я больше не могу ей ничего дать. Никакой этой… любви и заботы. Мне уже все безразлично, Джон, понимаешь? Мне просто все абсолютно безразлично! Я потеряла то единственное, что имело для меня значение. Я лишилась своего ребенка.

– Джейн, да, ты потеряла дитя. Но у тебя есть еще один ребенок. Тот, которому ты крайне необходима. Тот, который тебя любит.

– Да, но ведь она-то уже не младенец, верно? Ей уже четыре года. И я ее очень хорошо знаю. Знаю ее волосы, ее голос. Знаю, что она обожает бисквитное печенье «Вискаунт» и любит раскрашивать картинки. И что она предпочитает твою мать моей матери. Мне все в ней знакомо. Вот что именно я потеряла. Не просто младенца. Не просто дитя. Я лишилась своих возможностей. Всего того, что у меня могло бы быть, – и чего я никогда больше не узнаю. И это убивает меня, Джон. Убивает всякий раз, стоит мне только закрыть глаза.

Последовала долгая пауза, и Мелоди затаила дыхание.

– Возможно, Мелоди для тебя и не единственное дитя, Джейн. Но ты – единственная ее мама. И тебе все же необходимо как-то выйти из этого состояния, потому что ты перед ней в долгу. Ты обязана быть ей матерью.

– Вот в том-то все и дело! Именно в этом! Если я не могу быть матерью Романи, то я вообще не желаю быть ничьей матерью, понимаешь?! Ничьей матерью вообще!

Мелоди бесшумно выдохнула, потом очень медленно и тихо убрала на место свои мелки и отправилась спать.

 

– 10 –

2006 год

Окончание летнего школьного триместра пришлось на четверг, и Мелоди испытала невероятное облегчение, выйдя в тот день из школьных ворот. Голова у нее полнилась разными мыслями и воспоминаниями. Причем воспоминания эти не являлись к ней четкой хронологической чередой – они возникали одиночными всплесками и озарениями, совершенно не связанными друг с другом, словно кто-то ножницами почикал ее жизнь на мелкие кусочки, после чего подбросил в воздух, и теперь они медленно, кусочек за кусочком, опускались на землю.

На следующий день, надеясь как-то упорядочить все эти фрагменты, Мелоди сложила небольшую дорожную сумку, надела джинсы и кроссовки и взяла билет на поезд до Бродстерса. Остановившись на платформе вокзала Виктория, она стала беспокойно озираться влево-вправо, будто ожидала, что сейчас к ней кто-то подойдет. Вскоре по громкоговорителю объявили о скором отправлении ее поезда – и с этим объявлением ей явилось еще одно воспоминание.

Голые до плеч холодные руки, лежащие на коленях. Обвислые темно-синие колготки и джинсовая юбочка.

Женский голос, говорящий: «Ну, что ж, ничего не поделаешь, придется померзнуть».

И захлестнувшая ее волна неизбывной печали.

Мелоди поежилась. Несмотря на палящую летнюю жару, ее внезапно зазнобило.

В полупустом вагоне поданного уже через мгновение поезда она заняла место у окна, надеясь увидеть нечто такое, что придаст ей уверенность: мол, едет она в нужном направлении. Однако вид из окна казался ничем не примечательным и совершенно ни о чем ей не говорящим. Так продолжалось до тех пор, пока она не оказалась уже в Бродстерсе, и тут ее подсознание словно бы вновь ожило.

Бродстерс оказался маленьким прелестным городком со стройными приморскими таунхаусами, с приземистыми, обшитыми вагонкой, летними домиками и симметричными оштукатуренными виллами в регентском стиле. Улочки были узкими и вымощенными булыжником, вдоль них тянулись многочисленные сувенирные лавки, крытые полосатыми навесами.

Шел первый день летних каникул, и городок был буквально наводнен отдыхающими семьями. Мелоди ничего знакомого там не увидела, но, тем не менее, ее все равно не покидало ощущение, что влечет ее все же в верном направлении – словно в азарте тянет куда-то за руку своенравное дитя.

На главной улице она на мгновение остановилась, чтобы заглянуть в окно кофейни. Это был старинный дом с затейливым викторианским фасадом, с полосатыми льняными шторами на окнах. Оказавшись перед ним, Мелоди испытала внезапное изумление – как будто она только что увидела там нечто неожиданное и невероятное. Слегка завороженная этим ощущением, она постояла некоторое время у кофейни, словно ожидая, что вот-вот у нее всплывет в памяти нечто яркое и интересное, принеся с собой какие-то разгадки. Однако этого не случилось, и Мелоди двинулась дальше, надеясь, что вдруг ее «зацепит» в этом городе что-нибудь еще.

Пробродив еще примерно с полчаса по улицам, Мелоди начала было испытывать разочарование. У нее больше не было ни каких-либо флешбэков, ни просветлений памяти. Она уже стала думать, что зря теряет тут время, как вдруг с ней случились почти что один за другим два довольно примечательных события. Во-первых, она увидела один дом – высокий белый дом с узкими окнами и изогнутым, точно грустная улыбка, балконом. Память ее мигом пробудилась и выдала следующее:

Дождик, мягко, точно перышками, касающийся ее кожи.

Три чайки, кружащие над головой так близко, что видны чешуйки на их лапках.

Плюх! Точно яйцо разбилось. Всего в нескольких дюймах от ее черных теннисок! По всему тротуару – серый и мутный чаячий помет.

Звонок в дверь, прозвучавший, точно бой часов.

Возникший вскоре мужчина в дверях – с длинными волосами и выбритыми полосками над ушами. И с очень добрым лицом.

Он улыбнулся – сперва спутнице Мелоди, потом ей самой. Глаза у него были серо-голубыми, а зубы – очень белыми. На нем была голубая рубашка без воротника и потрепанные льняные брюки.

– Привет, Джейн, – сказал он ее спутнице. – И тебе привет, Мелоди. Заходите. Добро пожаловать в ваш новый дом.

Мелоди на минуту даже присела на край тротуара, чтобы прийти в себя. Это был самый сильный провал в прошлое, самый отчетливый и убедительный флешбэк. Перед ней явился мощный и неоспоримый факт. Она жила здесь, в этом доме. С кем-то по имени Джейн. Это был их дом.

Некоторое время Мелоди внимательно разглядывала строение, впивая в себя каждый его штрих – окна, дверь, свежевыкрашенные кованые решетки. Перед ней был очень красивый дом, изящный и ухоженный – разительно отличавшийся от того, что только что нарисовался в ее памяти. Тот казался обветшалым и запущенным, с позеленевшей лепниной, с облупившимися рябыми решетками.

И тот мужчина с длинными волосами. Ведь она знала того человека! Определенно, Мелоди его хорошо знала!

Тут ее внимание привлекло объявление внизу окна, и Мелоди подошла поближе.

«Имеются свободные номера»

Она позвонила в дверь. Открыла ей женщина примерно ее возраста, в фартуке. В руках у нее были желтая тряпка и банка полироля «Mr Sheen». Вид у нее был расстроенный и немного даже сердитый.

– Здравствуйте! – сказала Мелоди. – Я лишь… – Она запнулась на мгновение, еще не зная, как лучше себя вести.

Женщина нетерпеливо уставилась на нее.

– У вас есть свободные номера? – наконец спросила Мелоди.

– Есть, – резким голосом ответила та. – Но только на одну ночь. С завтрашнего дня и до конца сезона у нас уже все забронировано.

– А можно посмотреть?

– Да. Разумеется.

Женщина открыла дверь пошире и впустила Мелоди в дом. Холл внизу был красивым и аккуратным, с мозаичной плиткой на полу и бежевыми стенами, завешанными черно-белыми фотографиями с видами Бродстерса. Дом был симметричен относительно входа, и в обе стороны от прихожей уходили коридоры с дверьми. И каким-то необъяснимым образом здесь каждый угол, каждый закуток что-то значил для Мелоди.

– Комната, конечно, маленькая, – сказала хозяйка, – но для вас одной она подойдет, тем более всего на ночь.

– О, не сомневаюсь, что здесь очень хорошо, – молвила Мелоди, надеясь, что выглядит сейчас, как самая обычная женщина, занимающаяся самым обычным делом, а вовсе не как человек, терзаемый муками пространственно-временного хаоса. – А вы долго живете в этом доме?

– Ну, приобрели-то мы его шесть лет назад, но еще два года убили на то, чтобы привести все в порядок.

– Что, был вконец заброшенным?

– Практически да. Дом был в ужасающем состоянии. Мы больше года жили в трейлере.

– Ничего себе! – Мелоди даже представить не могла, чтобы эта чопорная и вся такая безупречная дамочка обитала в домике на колесах. – А кто же тут жил до вас?

– Никто, насколько мне известно. В семидесятых тут был сквот, а потом, в 1980‐м, объявился хозяин дома, повыгонял всех сквоттеров, заколотил все досками и оставил строение гнить и разрушаться. Мы его купили на аукционе. Из сострадания. И из сумасшествия, пожалуй.

Она с улыбкой повернулась к Мелоди.

– Вот та самая комната. – Она толкнула дверь в маленькую каморку, выходящую окном на сад позади дома.

Комнатка оказалась очень мило обставлена – на голову выше обычных гостиничных номеров с их одеялами в цветочек и дешевыми шкафами из сосны. В ней стояла односпальная кровать с белыми одеялом и наволочкой и еще двумя черно-белыми декоративными подушками, белое французское бюро «под старину», небольшой шкаф и монохромная фотография ночного Парижа в рамочке над кроватью. Половицы были отциклеваны и покрыты лаком, все в завитках и пятнах от сучков.

– Тут чудесно, – сказала Мелоди, – просто восхитительно… Только вот я что-то не уверена, что действительно смогу остаться на ночь. Пожалуй, мне все же следует вернуться домой. У меня сынишка, и у меня есть…

Тут она запнулась, увидев особенно крупный завиток на половице, и в мозгу мигом всплыло новое воспоминание, столь же живое и отчетливое.

Свалявшийся коврик из овчины, скомканная бумажная салфетка, крашеные коричневые половицы, кровать из темного дерева, в которой кто-то лежит, и ее собственный голос, встревоженно шепчущий:

– Они вызовут полицию! И тебя посадят в тюрьму! Как ты не понимаешь, мама?! Неужто ты не понимаешь?

Мелоди резко вздохнула.

– Мама! – прошептала она громче, нежели сама ожидала.

– О, конечно, – немного смущенно отозвалась женщина. – Ничего, все нормально.

– Хм… мне уже пора, – сказала Мелоди, пытаясь вернуть самообладание. – Большое вам спасибо.

– Ну, как я уже сказала, до конца лета у меня все забронировано…

– Да, я поняла. Не беспокойтесь. Может быть, удастся осенью…

– Я дам вам наш буклетик.

Идя обратно по гостинице к прихожей, Мелоди старалась ухватить глазами как можно больше подробностей, однако новые хозяева проделали настолько великолепную работу, отделывая дом, что только лишь его планировка навевала ей ощущение какой-то знакомости.

– Скажите, а когда здесь был сквот… Случайно не знаете, кто тогда тут жил?

Женщина глянула на нее так недовольно, будто ей невыносимо было само упоминание о том, что ее дом некогда являлся пристанищем для таких сомнительных типов, как сквоттеры.

– Не имею ни малейшего понятия, – презрительно фыркнула хозяйка.

Она вручила Мелоди со вкусом выполненный проспектик и проводила гостью к двери.

– Не забудьте только забронировать заранее, – сказала она напоследок. – У нас постояльцы круглый год.

Мелоди повернулась было, чтобы пойти от дома прочь, – и тут увидела его. Оборванного и потрепанного жизнью, грязного и бородатого мужичка, сжимающего в руке жестяную банку дешевого сидра и сильно наклонившегося над ней.

– Что, потерялись? – спросил он, дохнув ей в лицо вонючим сидровым духом.

– Нет, у меня все хорошо, – попыталась проскользнуть мимо него Мелоди.

– А по мне – так потерялись. Вы уверены, что не заблудились тут у нас? А то я мог бы объяснить вам, куда идти. Я тут жил аж с семи лет. Знаю эти места, как свои пять пальцев.

Мужичок был среднего роста и, возможно, чуточку постарше Мелоди. И не будь он таким замурзанным и таким пьяным, она, глядишь, и не преминула бы расспросить его о городке и о том, как тут все выглядело, когда он был подростком.

– Нет, честное слово, – ответила она. – У меня все в порядке. Я просто гуляю.

– Так и я тоже – гуляю, – осклабился он. Зубы у него были сильно пожелтевшими, однако для человека с улицы – на удивление ровными и целыми.

Мелоди улыбнулась ему в ответ, очень надеясь, что теперь он пойдет восвояси, оставив наконец ее в покое.

– Меня зовут Мэттью. А вас?

– Мэл, – отозвалась Мелоди, не желая говорить ему свое полное имя, поскольку опасалась, что тот сочтет его на редкость интересным и захочет продолжить беседу.

– Приятно познакомиться, Мэл. И что привело вас в Бродстерс?

Она пожала плечами.

– Просто захотелось на денек сбежать из Лондона.

Мужчина снова расплылся в улыбке и переложил банку сидра из одной руки в другую.

– Что ж, весьма подходящий денек! – Казалось, будто он вознамерился присоединиться к ее прогулке, а потому Мелоди немного отодвинулась от мужичка подальше. Все так же улыбаясь, Мэттью искоса посмотрел на нее. – Ну, тогда идите себе.

Мелоди ответила ему беспокойной улыбкой и двинулась прочь.

– Приятно было пообщаться! – бросил он ей вслед.

– Мне тоже, – ответила Мелоди, еще раз улыбнувшись, и мужчина отвернулся, чтобы уйти.

И вот тут-то ее вновь настигло прошлое.

Грязный теннисный мячик, выкрашенная белой краской кирпичная стена, рисунок с летающим мальчиком, и звук… может, крикета?

Нет, это не крикет, но какой-то скребущий звук, как будто что-то строгают из дерева.

И мальчишеский голос, увещевающий: «Увози от него свою маму, пока она не начала тоже мыть его в ванне и рожать ему детей».

Мелоди оцепенела, задержав дыхание.

Когда она наконец пришла в себя, мужичок по имени Мэттью уже пропал, словно проглоченный воскресной нарядной толпой, и вместе с ним – Мелоди даже в том не сомневалась – исчез некий жизненно важный ключ к ее детству.

 

– 11 –

1977 год

Из прежней жизни Мелоди все куда-то исчезло – только случилось это не разом, в одночасье, а происходило постепенно и мучительно, словно сдирался слой за слоем. Сперва папа переехал жить в Брикстон, в комнату, где скреблась за плинтусом мышь. Потом мама уволилась с работы и стала получать пособие, а это означало, что теперь они не могли позволить себе такой роскоши, как сладкие хлопья или зоопарк. Потом Мелоди перестала ходить в садик, потому что матери нечем было за него платить, и в скором времени они с матерью собрали свои пожитки, покинули лондонскую квартиру и перебрались жить к тетушке Сьюзи, у которой не было своих детей и которая жила в небольшом бунгало на побережье в графстве Кент, недалеко от Бродстерса.

Сьюзи была старшей сестрой Джейн и среди родных слыла тихоней. Она никогда не была замужем и уже лет двадцать жила в одном и том же сыром бунгало. Развлекала она себя тем, что читала и перечитывала Библию и постоянно экспериментировала на кухне. Еще она была очень, очень толстой и передвигалась так медленно, что вообще редко когда выходила из дома. Она была всего на четыре года старше Джейн, но по своей внешности вполне сошла бы ей за мать.

Мелоди совсем не понравилось жить в домике у тети Сьюзи. Делать там было нечего, играть – тоже нечем, посмотреть из окна – тоже не на что, за исключением других таких же бунгало да облезлых изгородей. К тому же больше у Мелоди не было нормальной еды, поскольку Джейн не могла позволить себе ходить в магазин, и они ели только то, что готовила тетя Сьюзи: блюда со странными названиями типа «риссоле», или «суфле», или «конфи», или «тажин» – с соусами и травами, с плюхнутыми туда сливками, а один раз даже с целым лимоном. В их жизни там, на взморье, не было никакого определенного смысла и никакой зримой перспективы. В их вращающемся по заведенному кругу существовании была лишь тетушка Сьюзи, хождение с ней в церковь да просмотр телевизора. Дни ускользали один за другим, и в этом склизком однообразии не было ничего более-менее прочного, за что бы можно было зацепиться.

Так продолжалось до тех пор, пока в один из дней, в начале сентября, Мелоди с мамой не отправились пройтись по Бродстерсу, чтобы купить новую школьную форму, имея при себе целый конверт денег, что утром пришли по почте от папы. На улице их остановил какой-то мужчина с серыми глазами и с букетом чайных роз. Он спросил Джейн, как у нее дела, и та, зардевшись, ответила:

– Благодарю, все отлично. – Сказала она это очень строгим тоном, явно желая поскорее отделаться от незнакомца.

– Нет, на самом деле? – продолжал тот, коснувшись рукою манжеты на ее кремовом свитере. – Как на самом деле вы поживаете?

Джейн взглянула на него прищурясь. Мелоди затаила дыхание. Ей очень хотелось, чтобы мама поскорее куда-нибудь пошла, потому что ситуация была определенно очень странной. И в то же время она желала остаться – чтобы посмотреть, чем все обернется.

– Я же вам сказала, – ответила Джейн. – У меня все хорошо.

– Вид у вас такой, будто кто-то проник к вам в самое нутро, – незнакомец отнял руку от рукава Джейн и, протянув к ее животу, крепко сжал в кулак, – и вырвал вашу душу! – Он провернул кулак на девяносто градусов по часовой стрелке и резко опустил руку.

Мелоди ахнула.

Джейн тяжело задышала, громко выпуская воздух через нос и слегка откинув назад голову, словно ее больно ударили.

– Я… – начала было она, но мужчина приложил ей палец к губам, давая знак умолкнуть.

– Я уже вас тут видел, – сказал он. – Я наблюдал за вами.

Джейн оттолкнула его руку от своего лица и схватила ладошку Мелоди.

– Знаете, я бы предпочла, чтобы вы этого не делали.

– Я могу вам помочь, – не отступал незнакомец. – В чем бы ни была причина вашей боли, я могу ее облегчить.

Джейн пошла дальше, чересчур крепко сжимая в кулаке руку Мелоди.

– Погодите! – он снова возник рядом с ней. – Погодите, возьмите у меня цветок. Это розы из моего сада. Возьмите одну. Они прелестные. Шипы я удалил. Довольно уже в вашей жизни боли.

Джейн не глядя взяла цветок и торопливо, решительно повела Мелоди прочь. Когда они дошли до конца улицы, девочка обернулась посмотреть, не ушел ли тот мужчина. Тот стоял на прежнем месте, и, уже поворачивая за угол, она ему улыбнулась.

Все дни после случившегося Мелоди непрестанно думала о том человеке с розой. Она наблюдала, как цветок, поставленный в вазу в доме у тети Сьюзи, постепенно скукожился, обретя коричневый цвет, и наконец полностью увял. А потом, когда на пластиковую столешницу тумбы упал последний лепесток, Джейн объявила, что им снова надо наведаться в Бродстерс – купить для Мелоди новые туфли.

Мелоди ничего не сказала матери насчет того мужчины с розой, боясь, что та передумает идти в обувной магазин. И вообще, с тех пор как они встретили того человека, девочка о нем ни разу не упоминала.

Она увидела его, как только они вылезли из машины тети Сьюзи на приморской набережной. Мужчина сидел на скамье, читая книжку, весь в лучах солнца. Когда он поднял голову на звук захлопнувшейся дверцы, то на какой-то миг в точности напомнил Иисуса с картинки, что висела у тети Сьюзи в кухне на стене.

Тетушка укатила, и они с матерью собрались перейти через дорогу, направляясь к магазинам. Тогда мужчина поднялся со скамьи и подошел к ним. На нем была голубая хлопковая рубашка и потертые армейские штаны. Длинные волосы были убраны и завязаны сзади. Мелоди вдруг поймала себя на том, что смотрит на него, не в силах оторвать взгляд.

– Ну, здравствуйте еще раз, – обратился к ним незнакомец.

Услышав его голос, Джейн аж подскочила:

– О господи!..

– Выслушайте меня! Только выслушайте! – принялся взывать он. – Прежде всего мои извинения! – прижал он руку к сердцу. – На прошлой неделе я вел себя… непозволительно. И я правда очень сожалею. Нельзя так обращаться к совершенно незнакомому человеку. Но дело в том, что у меня… как бы это сказать… случаются озарения. Мгновенное сущностное восприятие. Бамс! – и готово. Увижу кого-то – и уже его знаю. И, увлекшись, не могу остановиться. Вы готовы меня простить?

Он улыбнулся Джейн, и в уголках его глаз появились морщинки.

– Да все нормально, – пробормотала она. – Правда. Не беспокойтесь.

– Я бы хотел загладить свою вину. Позвольте, я угощу вас кофе?

– Да нет, правда, это…

– Вы куда-то спешите?

– Да.

– И куда вы направляетесь?

– Надо купить дочери новые туфли.

– А-а, наверное, для школы? – улыбнулся он, посмотрев на Мелоди.

Засмущавшись, девочка кивнула.

– Снова в школу! Как я помню это чувство! И сколько лет ты уже отучилась? Один? Или два?

– Нет, – ответила Мелоди. – Меня только приняли.

– Только приняли? – с улыбкой переспросил он. – Но выглядишь ты уже слишком большой для первоклассницы. Я решил, тебе уже как минимум шесть.

Мелоди улыбнулась и прижалась к матери.

– Ну, ладно, не буду вам мешать. А если вы все-таки передумаете насчет кофе, то я буду здесь, – указал он на скамейку, где осталась лежать его книжка в мягкой обложке. – И еще раз – тысяча извинений за случившееся. Я не хотел вгонять вас в такой шок.

– Все нормально, – повторила Джейн. Уголки ее губ тронула легкая улыбка. – Честное слово. Забудьте об этом.

– Значит, я прощен?

– Да, – ответила Джейн. – Вы прощены.

Мужчина улыбнулся, утер со лба воображаемый пот и направился обратно к своей скамье.

– Кстати, – крикнул он, когда Мелоди с матерью уже сворачивали за угол, – меня зовут Кен!

Когда они со своими скудными пожитками в потрепанных чемоданах и распухших сумках через плечо добрались наконец до дома по тому адресу, что на минувшей неделе написал им на листочке Кен, вовсю поливал дождь. Никто из них не подумал взять с собой зонтик, и в своих летних одежках они обе промокли насквозь.

На мгновение мать и дочь остановились на тротуаре и оценивающе оглядели указанное здание. Это была старая, обшарпанная вилла в «регентском» стиле, стоявшая на площади сразу позади приморской набережной.

Мелоди посмотрела на кружащихся над ними чаек и вовремя успела шагнуть в сторону, когда одна из них произвела большущий черно-белый «плюх» всего в нескольких дюймах от ее ног.

В дверях дома появился Кен. Он босиком торопливо сбежал по лестнице и подхватил их вещи.

– Привет, Джейн, – сказал он ее матери, – и тебе привет, Мелоди. Заходите. Добро пожаловать в ваш новый дом.

Он провел их в большую комнату на самом верху дома со скошенным в обе стороны потолком и маленькими окнами. Обставлена она была предельно просто: односпальная кровать, заправленная лоскутным одеялом, белая металлическая двухъярусная кровать и шкаф из струганой сосны.

– Комнатка под самыми свесами, – сказал он, пригибая голову, чтобы открыть окно. – Для нас, высоких взрослых, не лучший вариант, но для вас, маленьких – просто идеально.

Обернувшись, он подмигнул Мелоди. Девочка улыбнулась ему в ответ, гадая, что это за «свесы» такие.

Когда Кен ушел, Мелоди с матерью сели рядом на односпальную кровать и стали смотреть в окно. Джейн выглядела очень устало. За прошедший год цвет глаз у нее сильно изменился – от пронзительного цвета морской волны до какого-то выцветшего лиловато-голубого. Когда Мелоди разглядывала мамины фотографии, сделанные до того, как умерло дитя, ей казалось, будто это совершенно другой человек. Волосы у нее потускнели, глаза потухли, на лбу пролегли две длинные, словно проделанные тупым ножом, морщинки, глубокие и полные печали.

– Я хочу кушать, – сказала Мелоди, которая за все время после ланча съела лишь три жевательные мармеладки, потому что мама сильно торопилась покинуть наконец дом тетушки Сьюзи.

Мать вздохнула.

– Ну, пошли тогда, – ответила она. – Посмотрим, что тут можно найти из еды.

Кухня в доме у Кена оказалась в самом низу дома. Это была теплая подвальная комната с большой зеленой печью, со старым столом из сосновой древесины и примерно с десятком разномастных стульев. Под окошком, что укромно поджалось ниже уровня улицы, стоял старый диван, на котором лежала большая белая собака с брылами. Восседавшая посреди кухни женщина в тюрбане нарезала кружочками морковь. Рядом с ней, на соседнем стуле, громко мурлыкал черный кот. На полу у ее ног сидел крохотный щекастый малыш, азартно жуя пластиковую ложечку.

Мелоди и Джейн робко ступили в кухню, и женщина подняла голову.

– О, привет! – сказала она. – Джейн? И Мелоди? Я Грейс, жена Кена. Очень рада познакомиться.

Она протянула им унизанную кольцами руку и каждой крепко пожала ладонь.

– А это Сет, – указала женщина на малыша на полу. – Поздоровайся, Сет.

Мальчик с любопытством поглядел на них, и изо рта на грудь опустилась длинная ниточка слюны.

– Давайте-ка я вам сделаю по чашке чая. Садитесь-садитесь!

Мелоди молча наблюдала, как Грейс заваривает чай. Ее очень удивило присутствие здесь этой Грейс, и вообще существование в мире Кена какой-то жены. Грейс была высокой и стройной, в серых штанах из тонкого жатого хлопка, в облегающей черной футболке и с брякающими на запястьях браслетами. Волосы у нее были гладко убраны назад, под ярко-красный хлопковый тюрбан. Она была и впрямь очень красивой, с сияющими на свету скулами и подведенными глазами. Единственное, что портило ее прекрасный облик, – это большая черная родинка у самого уха, из которой росли крохотные волоски, отчего Мелоди заключила, что эта женщина не слишком заботится о том, чтобы ее считали красивой.

Когда Грейс стояла у раковины, наливая в чайник воду, дверь распахнулась, и в кухню вбежал еще один ребенок: мальчик в камуфляжных брюках и коричневой футболке с длинными рукавами. Увидев Мелоди и ее мать, он остановился и уставился на них во все глаза.

– Здрасьте, – через мгновение обронил он.

– А, вот и ты! – обернувшись от раковины, сказала Грейс. – Мелоди, Джейн, это еще один мой сын – Мэтти.

У Мэтти были каштановые волосы, ярко-карие глаза, и выглядел он лет на десять. Он скупо улыбнулся и вздохнул.

– Вы приехали сюда жить?

Джейн кивнула.

– Ну, отлично, – буркнул мальчик. – Просто здорово.

Грейс виновато улыбнулась.

– Не обращайте внимания, – сказала она. – Он просто пытается следить за своей территорией. Мэтти, может, ты покажешь Мелоди наш сад?

Тот недовольно замычал и зашаркал носком ботинка по коврику.

– Пожалуйста, – попросила Грейс.

– Ну, ла-адно.

Мелоди вышла за ним через заднюю дверь на маленький мощеный внутренний дворик. Высокая кирпичная ограда была выкрашена белой краской и разрисована странными картинками с диковинными существами и летающими детьми. Были там деревянная скамейка и старая лошадка-качалка, и коробка с мячиками и скакалками. А еще большой куст пышных чайных роз.

– Вот он, наш сад, – произнес Мэтти. – Он не такой уж большой. Но нам он очень нравится.

Мелоди остановилась взглядом на ярком пятне пурпурной краски на белой стене, от которого тянулся вниз один потек, отчего эта красная блямба напоминала шарик на короткой ниточке. Девочка совершенно не знала, что сказать.

– Можешь взять что-нибудь поиграть из этой коробки, – предложил Мэтти. – Тут все как раз для малышей. Только мой байк не трогай. – Он стукнул пяткой в стену и засунул руки в карманы. – Тебе сколько лет?

– Четыре, – ответила Мелоди. – Хотя в ноябре будет пять.

Мэтти покивал.

– А где твой отец? Он что, умер?

– Нет. Он в Лондоне, – сказала Мелоди.

– А-а. Мой тоже.

Мелоди так и подмывало задать ему один вопрос, но тут она слишком застеснялась и промолчала.

– Значит, твоя мама и Кен… – продолжил расспрашивать Мэтти. – Они… Ну, ты знаешь, о чем я?

Мелоди ничего такого не знала. Не знала вообще ничего. Вопрос Мэтти для нее совершенно ничего не значил, и потому она в ответ кивнула.

– Ну да, именно так я и думал. Блин, этот дом чем дальше, тем ненормальнее… – Мэтти с досадой фыркнул и помотал головой. – И все же… – Он задумчиво смерил Мелоди взглядом. – Ты вроде бы хорошая девчонка. Будь ты немного постарше, мы могли бы даже стать друзьями. В общем, я буду, пожалуй, за тобой приглядывать. И сделаю все, чтобы с тобой ничего не случилось. Потому что, если я за тобой не присмотрю, то, можешь мне поверить, никому и на фиг это будет не надо.

На этом Мэтти развернулся, вынул руки из карманов и отправился обратно в кухню.

Мелоди осталась стоять в саду, глядя на овальную, как шарик, блямбу на стене и думая о том, станет ли вообще когда-либо ее жизнь, как прежде, нормальной.

 

– 12 –

2006 год

В тот вечер, когда Мелоди возвратилась из Бродстерса в Лондон, вместо ужина с Беном она решила отправиться с сыном в паб. Они завернули в «Кросс Кийз» – ближайшее к их дому, тесное и достаточно аляповатое заведение, где интерьер едва не ломился от суровых украшений эпохи королевы Виктории и где повсюду свисали корзинки с петуньями. Эд заказал себе пинту «Стеллы», а Мелоди взяла пинту шенди. Вдвоем они устроились снаружи, присев на небольшую лавочку, что низким козырьком огибала дерево на мощеной площадке возле паба. Вокруг едва не пять десятков «белых воротничков» шумно расслаблялись после рабочего дня.

– Так что же с тобой все-таки происходит? – поинтересовался Эд, поставив кружку рядом с собой.

– Ты о чем?

– О тебе. Что с тобой такое?

– Да ничего.

– Да брось, мам, я же не дурачок. С тех пор как ты познакомилась с тем мужиком, тебя как подменили. С тобою все в порядке?

– Ну, да, разумеется.

– Значит, проблема в нем? Он хорошо с тобой обходится?

– Бен? – даже рассмеялась Мелоди, попытавшись нарисовать в воображении, как этот большой, вежливый и слащавый Бен делает нечто более дерзкое и оскорбительное, нежели придержать перед ней дверь. – Господи, Эд, ты бы его только видел! Он же просто… Он такой душка, ну, прямо истинный джентльмен!

– Почему тогда ты ведешь себя так странно?

– В каком смысле странно?

– Не знаю… Стала какой-то скрытной, вся в себе. И с чего ты вдруг бросила курить?

Мелоди пожала плечами:

– Ну, наверное, просто пришло время.

Эд нахмурился, глядя на нее, и Мелоди едва удержалась, чтобы не обхватить его руками за шею и не прижать к себе покрепче – своего мальчика, свое единственное дитя, настолько встревоженного и настолько не представляющего, что же сейчас происходит в ее жизни.

– Не стоит обо мне так волноваться, – сказала она. – Может, я в чем-то и меняюсь. Может, дело в том, что ты становишься взрослым и от этого я чувствую себя как-то не так… не в своей колее, что ли. Знаешь, мы с тобой так долго жили своим тесным мирком – только ты да я, – и я даже не думала ни о чем другом. А теперь я начинаю представлять более широкую картину жизни, начинаю думать о том, что будет дальше…

– Ну, я пока что никуда не собираюсь, – улыбнулся Эд, взяв в руку кружку.

– Нет, я знаю, что не собираешься. Не в физическом смысле. Но, видишь ли, эмоционально ты с каждым днем нуждаешься во мне все меньше. И ведь даже взять мою работу! Я устроилась туда, только чтобы быть поближе к тебе, и чтобы проводить с тобой все выходные и каникулы. А теперь мне больше нет нужды работать школьной буфетчицей. Я могу пойти куда угодно. Теперь я свободна, понимаешь? И меня это на самом деле очень пугает.

– Бог ты мой, мама, не надо ничего бояться! Что тебя так пугает-то? Я все так же буду с тобой рядом. И ты вообще такая замечательная, ты столько всего умеешь делать.

– Да ну! Что, например?

– Не знаю… Учить детей, к примеру. Из тебя вышел бы классный учитель. Без тебя я бы ни в жизнь не сдал экзамены на аттестат, и отличные отметки мне бы даже не светили… Или ты могла бы выйти замуж, родить еще детей…

– Что-что?!

– А что, я серьезно. Почему нет? Ты же такая молодая. Тебе обязательно надо завести еще детей. Ты же лучшая мама на свете! Почему ты не хочешь? Ну, как Стейси?

Мелоди криво усмехнулась.

– Нет, – положила она ладонь на колено сына. – Нет, одного мне вполне достаточно.

– А что этот твой Бен? У него же еще нет детей? Неужели он не хочет?

– Вот уж не знаю, – снова усмехнулась Мелоди. – Может, и хочет.

– Так, может… это… вы с ним…

Она медленно покачала головой:

– Нет, никаких «мы с ним».

– Что, уже все кончено?

– Нет, не кончено, но, по сути, еще даже не начиналось.

– Тогда почему нет?

– Не знаю. Я просто сейчас не могу о нем думать.

– Именно о нем – или вообще о том, чтобы в твоей жизни появился мужчина?

Мелоди помолчала, с удивлением глядя на своего сына. Какой проницательный вопрос! На мгновение она даже изумилась: неужто ей и впрямь удалось вырастить достойного парня?

– Видишь ли, Эд, – неуверенно заговорила она, – сейчас в моей жизни кое-что происходит, и Бен тут совсем ни при чем. Это связано с тем… – Она запнулась, поняв, что сама еще не знает достаточно, чтобы поделиться этим с Эдом, что ей хотелось бы выдать ему намного больше: больше каких-то абсолютных понятий, больше конкретных фактов, больше категорических оценок. Что это ее материнская обязанность – представлять ему мир в наиболее четком изображении и в самых ярких красках, защищая его от непредсказуемости и неопределенности бытия. Она вдохнула поглубже, пытаясь подобрать верные слова. – Это связано с моим детством и с тем, что произошло на шоу Джулиуса Сардо.

Эд с сомнением поморщился.

– С того момента, как я в тот вечер отключилась, – вздохнув, стала объяснять она, – я стала припоминать разные вещи.

– Какие, например?

– Ну, даже не знаю, как объяснить… Это скорее даже какие-то разрозненные обрывки прошлого, нежели обычные воспоминания. Но все они, знаешь, связаны с той моей жизнью, которой я не помню, – с тем, что было до пожара. Я пока что не смогла в них толком вникнуть, но точно знаю теперь одно: когда-то я жила в Бродстерсе. И сегодня я туда поехала. И нашла тот дом, и узнала кое-что еще.

– Да ну? Ты имеешь в виду тот дом, где ты жила со своими мамой и папой?

– Да. То есть нет… Я не знаю. Я только знаю, что когда-то там был сквот, и я вспомнила человека по имени Кен. И у него был мотоцикл. А еще там была женщина по имени Джейн, и, как мне кажется…

Мелоди хотела было сказать: «…кажется, я называла ее мамой», но умолкла, не в силах пока что принять для себя полный смысл этой всплывшей в памяти детали.

– То есть я даже узнала в том доме такие мелкие детали, как сучок на половице. Это вовсе не игра воображения. Это, скорее, как… как будто я жила другой жизнью.

– В смысле, что тебя усыновили или что-то типа того?

У Мелоди перехватило дыхание. Подобная возможность уже возникала в самых темных, непроглядных глубинах ее долгих ночных размышлений, однако она сочла, что это слишком уж надуманно и притянуто за уши – даже притом что это и могло придать какой-то бледный контур ее детским воспоминаниям.

– Нет, – тихо ответила она, – это вряд ли. Но, возможно, меня по каким-то причинам отправляли на некоторое время пожить туда, на побережье…

– Вот черт… – Эд поставил кружку и беспокойно глянул на мать. – А ты не думаешь, что… ну, знаешь, как бывает в разных книжках, что тот дядька… ну, знаешь… всякая мерзость, что может случиться с маленькими детьми…

– Ты хочешь сказать, надругался?

– Ну, в общем, да… – Он зябко повел плечами. – Как это называется, когда дети забывают то скверное, что с ними случилось, а впоследствии оказываются у психолога или психиатра, и все вдруг выплывает наружу, и их папочки попадают за решетку, будучи уже седыми стариками?

– Регрессия?

– Ну да. Потому что получается, что этот Сардо типа запустил тебе память. Он заставил тебя считать, что тебе пять лет. И может быть, именно в пятилетнем возрасте с тобой и случилось нечто ужасно скверное, и ты подсознательно заперла в себе воспоминания о тех годах, а теперь все это возвращается. В смысле, серьезно… Я понимаю, что это очень неприятно, но, может быть, твой отец…

– Нет! – воскликнула Мелоди едва ли не со смехом. – Этого никак не может быть!

– Ну, это ты так считаешь. Но эти любители поиметь детишек всегда выглядят добрыми милыми дяденьками. Откуда тебе знать? Если твоя память была нарушена – как ты можешь это знать?

– Просто знаю, – ответила Мелоди.

– К тому же, если это было так, – продолжал Эд, – это могло бы многое объяснить.

– Что «многое»?

– Ну то, что тебя не тянет к мужчинам…

– Нет, это не так…

– Так – именно не тянет. А еще это могло бы объяснить, откуда у тебя такая враждебность к своим старикам.

– Ты сам знаешь, почему я не в ладах с родителями.

– Ну да, теперь я понимаю, почему ты говоришь, будто не в ладах с родителями!

– Господи, Эд, прекрати сейчас же, хватит! Мой отец никогда не обращался со мной плохо. Ясно?

– Тогда как получилось, что ты жила в том сквоте в Бродстерсе с каким-то мужиком по имени Кен?

Мелоди вздохнула и опустила голову на грудь.

– Я не знаю, – произнесла она и подняла взгляд на сына. – Правда, не знаю.

– А что там было? Типа коммуны какой-то, что ли?

Она неопределенно пожала плечами.

– Мне действительно этого не припомнить. Я лишь помню человека, которого звали Кен. И у него была, – Мелоди зажмурила веки, – татуировка на руке. С каким-то символом. И от него пахло… – Она понюхала воздух. – Табаком из самокрутки. И помню его волосы. Они у него были длинные, но выбритые с обеих сторон, над ушами. Точно могиканин-переросток.

– Хм-м, звучит точно интригующе, – молвил Эд. – А может, тебе тогда стоит им позвонить?

– Кому? Маме с папой?

– Ну да. Позвонить им и сказать: «Мамочка и папочка, а как вообще меня занесло в Бродстерс?» – произнес он это с той жеманной интонацией, какую всегда употреблял, говоря о своих бабушке с дедушкой, которых никогда не видел, воображая их гораздо более светскими и высокородными, нежели те были на самом деле.

– Я не могу им позвонить, – вздохнула Мелоди.

– Почему?

– Потому что, – снова вздохнула она, – если они лгали мне тогда, то, значит, солгут и снова. А мне необходимо узнать правду. И думаю, мне надо… – Она помолчала, подбирая нужные слова, – просто пустить все на самотек, чтобы прошлая жизнь вспоминалась кусочек за кусочком, складываясь потихоньку, точно пазл. Мне кажется, если бы я вдруг узнала все разом, в одно мгновение, меня бы…

– Взорвало?

– Да, или прорвало наружу, или уничтожило внутри. Или и то и другое сразу… Так что, по-твоему, мне следует предпринять дальше? – тихо спросила она.

– Опять поехать в Бродстерс, – уверенно ответил Эд. – Отправиться туда и посмотреть, что еще ты сможешь вспомнить.

 

– 13 –

1989 год

– Беременна? – Это слово перекатывалось у матери на языке, точно внезапно обнаружившийся во рту хрящик.

– Да, – отозвалась Мелоди, срывая заусенцы.

– Беременна?! – повторила мать. – Но я…

– Ничего страшного, это мое дело, – сказала Мелоди.

– Это твое дело?

Отец поднялся с кресла, точно богомол, собравшийся перелететь на дальнюю ветку. Складки на его шее тряслись, открытый лоб блестел в лучах уходящего солнца.

– Сядь, Клайв, – пугливо взглянула на него мать.

Он тяжело опустился обратно на дралоновую обивку и медленно покачал головой:

– И от кого? От того парня, да? Что гоняет на скутере?

– Да, – ответила Мелоди, – от кого же еще?

Ей неприятно было думать, что кто-то мог предположить, будто она переспала с кем-то еще, кроме своего бойфренда, хотя так оно и было на самом деле.

Мать повернулась выглянуть в окно. В лучах садящегося солнца ее светлые волосы казались тонкими и безжизненными, просвечивающими, точно клочки конского волоса и ваты внутри старого дивана. Красивое некогда лицо казалось уже старым – как будто ей отстегнули кожу от костей и отпустили болтаться. А глаза у нее, как с болью заметила Мелоди, блестели от слез.

– И сколько у тебя уже? – спросила она, резко повернувшись. Слезы высохли как не бывало.

– Не знаю точно, – пожала плечами Мелоди. – Задержка уже пять недель.

– Пять недель?!

– Ну, почти шесть.

– О, бог ты мой…

– Да что? Все нормально.

– Нормально?! Как ты можешь называть это нормальным? Надо как можно скорее вести тебя к врачу, чтобы точно в этом разобраться. В смысле, это может быть просто задержка.

– Меня на этой неделе каждый день тошнит.

– Ну, тогда… – Мать на мгновение задумалась и поджала губы. – Тогда, значит, попросим его… решить этот вопрос.

– Ты имеешь в виду аборт?

– Да, именно аборт. О чем ты думала, Мелоди? О чем ты только думала?!

Мелоди снова пожала плечами.

– Ни о чем она не думала, Глория, это ж совершенно очевидно, иначе она не оказалась бы в такой паршивой ситуации.

Отец медленно, с заметной болью переложил поудобнее ноги под покрывалом.

– Как ты могла так поступить с нами, Мелоди? Как ты могла так поступить с отцом, который столько перенес за последние месяцы? После всего, что мы для тебя сделали!

– Но вы-то тут совсем ни при чем! Это касается только меня.

– Нет! Не только тебя! Неужто ты не понимаешь? Это касается всех нас! Этот позор падает на всю семью!

– Но это никакая не семья! – не выдержав, заорала Мелоди. – Это какой-то дом престарелых, в котором почему-то живет юная девочка!

Эти слова, жестокие и невозвратимые, на миг повисли в неподвижном молчании комнаты. Мелоди посмотрела на отца, на его разбитое тело, на безволосую макушку, и тут же вспомнила те могучие руки, что несколько лет назад вытащили ее из постели и бережно вынесли наружу, спасая ей жизнь. Он не заслужил таких резких, грубых слов. Но тогда и она, выходит, не заслуживает этих людей и этой жизни.

– Что ж, отлично, – сурово произнесла мать, что никак не вязалось с ее натянутым, полудетским голоском. – Если ты действительно так относишься к нам и к нашему дому, то уходи.

Мелоди с полуулыбкой уставилась на нее. Ну да, конечно!

– Куда, интересно? – хрипло спросила она.

– Ну, не знаю. Куда-нибудь, где тебе будет лучше. К Тиффу в его табор или на улицу. Тебе видней.

Мелоди во все глаза смотрела на мать, ожидая, что та, как обычно, смягчится, однако Глория стояла, сурово стиснув зубы и крепко обхватив себя руками.

– Я не шучу, Мелоди. Я вполне серьезно. Это уже предел. Дальше просто ехать некуда. Мы оба уже сыты всем по горло.

Девушка повернулась к отцу. Тот с решимостью на лице уставился в окно, глядя на их глухой переулок. Мелоди глубоко вздохнула. Собственно, этот момент назревал уже месяцами, если не годами. С четырнадцати лет она все больше отталкивала их от себя, и они никак не пытались ее удержать. Порой казалось, будто они вообще перестали признавать друг друга, сделавшись, точно охладевшие любовники, совершенно чужими людьми.

Той ночью она собрала сумку, положив с собой кое-какую одежку, лучшее, на ее взгляд, ювелирное украшение своей матери, пятьдесят фунтов купюрами и монетами, заначенных в тайничке внизу стенного шкафа, старого мохнатого мишку, портрет юной испанки и вышла на тротуар перед домом, нетерпеливо ожидая, когда подъедет Тифф. В полуночном воздухе от ее дыхания поднимались густые облачка, ноги зябли в дешевых легких туфельках. Наконец тягостную тишину улицы разорвал рокот мотора приближающегося к их тупику скутера. Даже не глянув на Тиффа, Мелоди быстро вскочила на мопед, обхватила юношу за талию и шепнула ему в ухо:

– Погнали отсюда!

Больше она своих родителей не видела.

 

– 14 –

2006 год

На следующий день Мелоди и Стейси отправились по магазинам. В среду старшей дочери Стейси, Клео, исполнялось восемнадцать, а Эда это событие ожидало через неделю, и подруги решили встретиться, чтобы помочь друг другу выбрать своим первенцам подарки. Поход за покупками для них всегда был отличным поводом повидаться и провести вместе время. В первые годы своей дружбы они встречались в торговом центре «Оксфорд-Серкус» с колясками и запасными подгузниками, с дремавшими в пухлых комбинезонах малышами и вместе объезжали магазин «Mothercare» и секцию детских игрушек «John Lewis». Когда детки стали старше, подруги встречались, пока те были в садике или в школе. А теперь, когда их дети выросли, они могли повидаться вообще в любое время.

В тот день было довольно прохладно – солнечно, но свежо, как бывает скорее в апреле, а не в июле. Мелоди проделала полмили по городу пешком, радуясь тому, что после вчерашней странной поездки в Бродстерс сегодня ее ждет столь знакомое и приземленное занятие.

Увидев спешащую к ней по Оксфорд-стрит худенькую птичью фигурку Стейси, Мелоди улыбнулась. Стейси была тоненькой и хрупкой, причем во время каждой беременности ее раздувало до размеров дома, после чего она в течение двух месяцев благополучно возвращалась к своему родному шестому размеру. Одета она была в свою обычную «униформу»: камуфляжные шорты с разлохмаченными краями и толстовку с капюшоном. Медного оттенка волосы были увязаны в длинный хвост, солнцезащитные очки вскинуты надо лбом, в руках дымилась неизменная сигарета. Со спины ей можно было дать всего четырнадцать, спереди же становилось видно, что лицо ее преждевременно состарилось от стрессов, курения и слишком частого отдыха в солнечной Испании.

Случись Мелоди тогда, в далеком октябре 1987 года, в те оба раза, когда она занималась сексом, все же воспользоваться презервативом, она никогда бы не повстречала Стейси, и вполне возможно, что лучшую подругу она нашла бы для себя в каком-нибудь университете, и та жила бы в особнячке с тремя спальнями и выкрашенными в цвет шампиньонов стенами где-нибудь в Клэпхеме, с собственным «Ауди» на парковке возле дома. Однако судьба занесла ее именно сюда, и Стейси являлась для нее не просто элементом прошлой жизни, но одним из немногих факторов, которые последние восемнадцать лет помогали Мелоди сохранять крепость духа.

– Привет-привет! Прости, что опоздала. – Стейси подалась вперед обнять подругу, обдав ее дымом от последней затяжки, и крепко ухватила тонкими пальцами ее руку. – Поезд в целых восемь минут стоял в тоннеле у Бетнал-Грин. Я чуть не вырубилась, так там было душно.

Вдвоем они направились в «Selfridges», прямиком в отдел товаров класса «люкс» на цокольном этаже.

– И что ты хочешь купить для Клео? – поинтересовалась Мелоди.

– Она хочет что-то этакое от «Mulberry». – Стейси порылась в сумочке и вытащила бумажку с записью. – Вот: «Mulberry Bayswater». Нам туда. – Они прошли к стойке с продукцией фирмы «Mulberry» и спросили нужное у продавщицы, которая, к ее чести, и бровью не повела при виде двух дамочек в дешевых тряпках из «Primark» или «New Look», или «Nice’n Easy» и с явно крашенными дома волосами.

– Бог ты мой! Вот это, что ли? – недоуменно посмотрела Стейси на поданную ей сумочку из орехового цвета кожи с двумя ручками и откидным клапаном.

Вещица была прелестной. Однако у Стейси имелся свой маленький пунктик: ей необходимо было, чтобы на вещи значился логотип. Она не видела смысла тратить сотни фунтов стерлингов на сумку, если на ней не было указано ничего такого, что сразу сообщило бы случайному взгляду, откуда эта вещь. Стейси крутила сумочку и так и этак, все ища что-нибудь, способное поправить положение, но тщетно. Наконец все же достала из своей сумки кошелек и принялась одну за другой отсчитывать пятидесятифунтовые купюры прямо в ладонь продавщицы.

– Вот же, бляха-муха… – пробормотала она.

Мелоди никогда не расспрашивала подругу, откуда у той берутся деньги. Создавалось впечатление, будто у Стейси всегда оказывалось именно столько денег, сколько было ей необходимо, и ни на пенни больше. И всегда они были новенькими шуршащими купюрами. То есть если ей требовались новые туфли, у нее при себе было пятьдесят фунтов. Если сигареты – то пятерка. Если ей хотелось провести две недели на курорте в Доминикане в отеле «всё включено» – у нее оказывалось две с половиной тысячи фунтов. Как будто у нее где-то был припрятан волшебный денежный горшочек.

– Ну что, я всё. А ты как? Что наметила для Эдди?

– Попробуй угадай.

– «iMac»?

– Да, «iMac», он самый.

– Надо было заказать по интернету, вышло бы дешевле.

– Да, знаю, но я как-то, знаешь ли, не пользуюсь интернетом. Так покупать, согласись, намного интересней. К тому же я хочу подобрать ему еще и что-нибудь особенное. Нечто такое, что он мог бы сохранить на память.

Стейси посмотрела на нее, выразительно вскинув брови. Она всегда поддразнивала Мелоди за ее сентиментальность, за эту потребность, чтобы всякий предмет у нее что-либо да значил.

– Ну купи ему часы.

Мелоди поморщилась.

– У него уже есть часы. Я хотела что-нибудь такое, более… Не знаю, может, что-то типа авторучки…

– Авторучку? На кой ему эта твоя ручка?

– Не знаю, просто, чтобы хранил на память. Просто, чтобы она у него была. Чтобы, понимаешь, он мог обо мне вспоминать.

– Почему б тогда не сделать вместо этого татуировку? «МАМ» – большими буквами и в сердечке. – Стейси изобразила ладонями сердечко, потом весело подтолкнула локтем Мелоди и рассмеялась. – Нынешним деткам ничего не надо на память, Мелоди. Им нужно то, чем можно пользоваться. Мгновенное удовлетворение. Купи ему флакон «Calvin Klein» да мешочек марихуаны. – Она еще разок смешливо пихнула подругу локтем, и они направились в отдел электроники.

Спустя полчаса, когда они вдвоем устроились в суши-баре на фудкорте в окружении желтых пакетов с покупками, Мелоди чувствовала себя порядком разбитой и опустошенной. У нее было такое чувство, будто у нее умыкнули что-то очень важное, хотя она и не могла толком понять, что именно это могло быть. Впереди было восемнадцатилетие ее единственного ребенка, и ей хотелось подарить ему нечто большее, нежели коробку разных гаджетов. Ей хотелось преподнести ему подарок со смыслом. У Стейси – иное дело. Клео – не единственный ее ребенок. У нее есть еще Чарли и Кловер – есть чем жить дальше. Стейси может подарить своей первенькой кожаную сумку, зная, что будут еще другие совершеннолетия, будет еще много этого «великого смысла» и много веховых камней. Однако для Мелоди это было все равно что конец пути.

– Так, и что? – заговорила Стейси, снимая с конвейера тарелку с лапшой и с треском разъединяя пару китайских палочек. – Кавалер-то твой выходил еще на связь?

– Да, – отозвалась Мелоди, без интереса разглядывая проезжающие мимо нее туда-сюда тарелки с едой, – писал мне несколько раз эсэмэски.

– И? Ты хочешь с ним еще раз встретиться? Он тебе нравится?

– Знаешь, всё вроде бы при нем, – сказала Мелоди, рассеянно беря с конвейерной ленты миску с курицей терияки и снимая с нее пластиковый колпак. – Но он какой-то слишком…

– Что? Слишком замечательный? Или слишком добрый? Хороший?

– Нет. То есть да. Все это есть. Но еще он какой-то… знаешь… из среднего класса.

– Ну, так ведь и ты оттуда! – смешливо фыркнула Стейси.

– Я – нет.

– Как же – нет? Взгляни на себя! Да и по-любому, принадлежность к среднему классу еще не достаточная причина, чтобы отказываться с кем-то встречаться.

– Он играет в сквош, Стейси. В сквош! Представляешь? Кто вообще сейчас играет в сквош?!

– Ну ладно, тут я с тобой согласна. Сквош – уже немного перебор. Но, с другой стороны, это означает, что он вполне достойный кандидат. И знаешь, – вздохнула Стейси, – ты сама себя накручиваешь, что якобы будет лучше для Мелоди Браун держаться от всех подальше, никого к себе не подпускать. Все обходить стороной… Но я, как твоя лучшая подруга, Мэл, все же тебе скажу: ты моложе не становишься. Совсем скоро твой мальчик вылетит из гнезда, и ты останешься совсем одна. И если ты считаешь, что тебе этого достаточно, чтобы существовать еще лет сорок, или сколько там получится, – то, значит, все отлично. А если тебе этого недостаточно, то… – Стейси на мгновение умолкла, – то тебе надо как-то расширить свои горизонты. И перестать сочинять себе разные отговорки. И советую я тебе это, – накрыла она своей ладошкой руку Мелоди, – как твоя лучшая на свете подруга, потому что желаю для тебя только самого лучшего.

В тот же день, за кофе с панкейками, Стейси ненароком обронила:

– Опять чего-то припозднилось…

Взглянув на ее лицо, Мелоди сразу поняла, что та говорит вовсе не о времени.

– Ты хочешь сказать…

– Ну да, всего четыре дня. Но ты же знаешь, у меня всегда все четко, как часы. Задержки у меня случались лишь тогда, когда я оказывалась в залёте.

– Бог ты мой, Стейси! А ты это… планировала?

Подруга помотала головой и вытащила из сумочки пачку сигарет.

– Нет, но и неожиданным это не назвать.

– И ты собираешься…

– Сохранить? Ну да, я думаю об этом. Я еще точно не решила, но, согласись, для Клов это будет просто здорово – перестанет превращаться в капризное, балованное дитя. А на работе у меня по-любому контракт только до марта. В общем, пока не знаю. А ты что об этом думаешь?

Мелоди набрала полную грудь воздуха.

– Господи, да! Конечно же, да! Забавно, я всегда считала, что это Кловер для тебя нечаянный сюрприз, нежданный подарок – но, естественно, к нему определенно требовался еще один, такой же. И для Кловер это точно будет замечательно.

– Она даже не представляет, что ее ждет.

Стейси закурила сигарету, и Мелоди вопросительно взглянула на подругу.

– Брошу, когда сделаю тест, – сказала та, словно защищаясь. – Но, боже, мне так страшно при мысли, что я снова беременна! Я ведь уже немолода…

– Тебе всего-то тридцать четыре!

– Да, но все-таки… По сравнению со старшими, с Кловер я ощутила разницу. И я даже не представляю, куда еще одного ребенка положить…

– Положишь пока в ящик комода! – рассмеялась Мелоди. – А пока из ящика вырастет – глядишь, Клео уже куда-то и переедет.

– Ну да, пожалуй, ты права. Но все-таки еще один ребенок, Мэл… Еще один малыш!

Вечером Мелоди не торопясь возвращалась домой. Погода для прогулки была просто идеальной: солнечной, сухой и прохладной, – и на лондонских улицах, вдали от запруженных туристами тротуаров вокруг Оксфорд-Серкас, было тихо и покойно. С каждым ее шагом слова Стейси ритмично отдавались в мозгу: «Еще один малыш… еще один малыш». Эти слова напомнили ей одну песню, еще со времен юности, в которой через несколько строк снова и снова повторялось: «Все, что ей нужно – лишь еще один малыш».

Мелоди любила детей, особенно в их младенческую пору. Ей нравились эти еще не сформировавшиеся личики, эти пухленькие ляжки, крошечные головушки и резко вскидывающиеся ручонки. Но в то же время совсем маленькие дети вызывали в ней безотчетный страх. Они казались ей настолько нежными и эфемерными созданиями! Одна какая-то ошибка, или задержка дыхания, или удар головой – и все. Они исчезнут, и унесут с собою счастье и радость всей жизни. В этом Мелоди даже не сомневалась. Когда у нее родился Эд, она страдала тем, что теперь стали называть послеродовой депрессией. С самого того момента, как она осознала всю глубину своей любви к новорожденному сыну, как прочувствовала, с какой неодолимой властью он каждым своим трепетным вдохом вторгается в ее существование, Мелоди начал преследовать страх перед всеми неисчислимыми опасностями, способными унести его жизнь. Она постоянно воображала, что с ним может что-то случиться: как он вдруг выскользнет у нее из рук в ванне и уйдет под воду, как она случайно отпустит коляску где-нибудь на верхушке холма, или споткнется с ним на руках на бетонных ступеньках своей квартиры. Но сильнее всего Мелоди пугала мысль, что кто-то решит отнять у нее сына. Всякий раз, как звонил телефон, ей казалось, будто это какой-то представитель социальных служб хочет ее предупредить, что за мальчиком сейчас приедут. Когда какая-нибудь добрая тетенька в супермаркете, умиляясь, тянулась взять Эда за ручку, Мелоди скорей укатывала коляску прочь, боясь, что та хочет похитить у нее ребенка. Она никому не рассказывала об этих своих переживаниях, даже Стейси, у которой с новорожденной Клео все как будто ощущалось совершенно иначе.

Когда Эду было десять месяцев, он однажды упал с дивана. С кухни, где Мелоди делала ему чай, она услышала звук удара. Бросившись в гостиную, она обнаружила Эда на полу. Тот лежал на спине и счастливо улыбался. Он сиял гордостью, что с ним случилось такое происшествие, испытывал восторг оттого, что вот он только что был на диване – и в следующий миг уже очутился на полу. Мелоди поначалу это возмутило – но через мгновение с нее словно скатилась тяжелая ноша. Оказывается, ее малыш способен падать! Падать – и продолжать жить дальше!

С этого момента депрессия стала ее потихоньку отпускать, однако забыть о прежних страхах Мелоди так и не смогла, а потому дала себе зарок никогда больше не являть в этот мир настолько хрупкое и слабое создание, как новорожденное дитя. Через год после рождения сына она поставила спираль и перенесла свою нерастраченную любовь к малюткам на малышей Стейси, на вторых или третьих, а то и на четвертых детей других мамочек из садика Эда, на крохотных отпрысков тех людей, что просто встречались ей на улице. С появлением в ее окружении очередного новорожденного Мелоди испытывала подъем духа и проникалась радостью за его счастливых родителей. Но для нее этот вопрос был уже закрыт. Сам факт того, что ее мальчик благополучно пережил свои первые восемнадцать лет, казался ей настоящим чудом, и ей не хотелось отпугивать удачу.

Так, бесцельно бродя по улицам и размышляя о «еще одном ребенке», что, вероятно, уже обретал некие смутные формы в утробе ее ближайшей подруги, о еще одном крошечном человечке в ее жизни, которому можно бесконечно удивляться и о котором можно неустанно говорить, – Мелоди оказалась вовсе не в Сохо, куда, как ей представлялось, она должна была прийти, а немного севернее Гудж-стрит, у маленькой, мощенной булыжниками развилки под названием Гудж-Плейс. У самого разветвления дорог стояли два передвижных лотка, продававших CD– и DVD-диски в потрепанных футлярах, а за изгибом улицы виднелся ряд узких и высоких георгианских таунхаусов. Некоторые из них являли очевидные признаки временного жилья, другие, напротив, красовались дорогими плотными шторами и блестящими никелированными дверными ручками.

Мелоди двинулась вперед по изгибу дороги… и внезапно ощутила это вновь – некую пространственно-временную связь с этим местом, четкую уверенность, что когда-то она здесь уже бывала. Остановившись на полушаге, она закрыла глаза и дала проявиться нагрянувшим воспоминаниям.

Она увидела мотоцикл и мужчину на нем. Того самого, что ей уже вспоминался. Который сидел с ней в кафе со слоистым мороженым, прозванным «Полосатый чулок», и с мотоциклетным шлемом. У него были длинные волосы, собранные сзади хвостом, а на прощание он еще помахал ей рукой.

Открыв глаза, Мелоди посмотрела на небо, потом снова на стоявший перед ней дом посреди сплошной ленточной застройки. Тогда она вновь сомкнула веки и увидела следующее:

Красивая девочка в розовом пышном платьице на самом верху лестницы.

Сияющее в окно у нее за спиной солнце, превращающее ее фигурку в темный силуэт.

Мягкий дорогой ковер под босыми ногами.

Порыкивающая где-то в глубине дома собака.

– От Мелоди воняет какашками! От Мелоди воняет какашками! – Лицо девочки аж кривилось от удовольствия, ее худенькое тело извивалось так и этак в этой нелепой пляске отвращения. – Мелоди тупица и воняет какашками!

Тут ее тонкие ноги подогнулись, и девочка покатилась по лестнице, грохнувшись локтем об одну ступеньку, задом о другую, голова, стукнувшись, отскочила от перил, а розовое платье разодралось со звуком рвущейся газеты.

Внизу у лестницы мигом появилась женщина в домашнем платье с оборками и пышными рукавами и с густой коралловой помадой на губах.

– Господи, Шарлотта! Шарлотта! Что случилось?!

У Мелоди губы как будто склеились. В голове крутились слова, но наружу выбраться не могли.

– Она меня толкнула, мама! Это Мелоди меня толкнула!

Лицо у женщины сердито нахмурилось, она сделала пару шагов по лестнице и подхватила Шарлотту на руки. Коралловые губы ее как будто что-то злобно ворчали, голубые глаза яростно стреляли по сторонам.

Вопли Шарлотты, визгливые, звучавшие с театральной обиженностью, все удалялись по мере того, как Жаклин уносила ее в глубину дома.

На полу у самых ног Мелоди протянулась тоненькая струйка розовой слюны.

Наконец, спустя несколько секунд, слова вырвались у нее изо рта:

– Это не я. Она просто споткнулась!

 

– 15 –

1978 год

Жаклин Зоннинфельд жила в высоком и узком здании в тихом квартальчике сразу за поворотом Гудж-стрит. Внутреннее убранство ее дома было самым что ни на есть роскошным: с прицепленными по стенам целыми шкурами зебр, с «леопардовыми» подушками, раскиданными по бархатным диванам, с витражными лампами Тиффани, напоминавшими стрекозиные крылышки, со стопками солидных увесистых книжек, сложенных пирамидками на низких кофейных столиках. На каждом этаже у нее лежали сливочного оттенка ковры – такие мягкие, упругие и густые, каких Мелоди нигде еще не доводилось видеть.

Жаклин работала художником-гримером, а семилетняя Шарлотта была ее дочерью. Шарлотта ходила в частную школу для девочек в Вестминстере, и подружки ее носили имена вроде Амелия, Софи или Теодора.

Если бы Мелоди пришло в голову об этом спросить, то она узнала бы, что ее отец познакомился с Жаклин на так называемом свидании вслепую, устроенном его начальником, который был ее бывшим деверем. И если бы Мелоди довелось поинтересоваться этим у папиного начальника, то он, возможно, поведал бы ей, что свел ее отца с Жаклин потому, что подозревал, что они отлично поладят вдвоем, а также – что было особенно важно – чтобы сбагрить наконец Жаклин с братниного горба в финансовом, психологическом и в самом что ни на есть физическом отношении.

Однако Мелоди было всего пять лет, и хотя она уже всерьез задумывалась об очень многих вещах, она редко когда о них кого-то спрашивала, потому что плохо представляла, как об этом правильнее спросить. А потому девочка просто приняла как данность то, что ее отец больше не живет один в своей прежней съемной комнате большого многоквартирного дома в Брикстоне, а обитает в великолепном таунхаусе в Фицровии с Жаклин и ее дочерью, и не требовала никаких объяснений. Она смирилась с тем, что на три-четыре дня в месяц ее берут пожить в этом роскошном доме в Фицровии с папой, в то время как Шарлотта, едва его знавшая, имеет возможность видеть ее отца каждый божий день. И еще Мелоди пришлось привыкнуть к тому, что когда она возвращалась в дом Кена на побережье, то мать неизменно потчевала ее столь редкостным в ту пору угощением, как горячий шоколад, и засыпала сотнями вопросов о том, что у Жаклин в доме и как Жаклин одевается, и как Жаклин красится, и что Жаклин говорила, а что отвечал ей отец, и что они там ели, и где они бывали…

– А почему вы с папой больше вместе не живете? – спросила Мелоди у матери однажды, несколько недель спустя.

Джейн нахмурила брови и поморщилась.

– Понимаешь, – ответила она, – мы просто перестали быть друзьями.

– Вы что, поссорились?

– И не один раз. Мы постоянно ссорились. Из-за множества разных пустяков. Вот мы и решили, что, может быть, нам обоим будет гораздо лучше, если мы станем жить по отдельности.

– Но почему вы не могли просто какое-то время пожить отдельно? А не так долго – месяцы и месяцы?

– Видишь ли, иногда, – вздохнула мать, – иногда в жизни случается такое, что меняет что-то навсегда. И как только что-то изменилось навсегда, то уже очень трудно вернуться обратно, к тому, что было прежде.

– А что изменилось навсегда?

– Да все, солнышко, абсолютно все.

Оставшись неудовлетворенной таким ответом, Мелоди выждала пару дней, а потом задала этот вопрос снова:

– Мама, а почему вы с папой больше не живете вместе?

На сей раз мама не стала вздыхать и, умолкнув, подыскивать верные слова, чтобы ответить. На этот раз она вскинула руки и умчалась из комнаты, вопя на ходу:

– Да перестань же ты, бога ради, задавать эти вопросы!!!

А потому Мелоди сменила тактику, решив спросить об этом у отца:

– Пап, а почему ты живешь здесь, с Жаклин, а мама живет со мной у моря?

Последовало длительное молчание, и Мелоди уже готова была к тому, что отец тоже вскочит и, накричав на нее, выбежит из комнаты.

– Очень резонный вопрос, – промолвил он наконец.

Мелоди кивнула.

– Дело в том, – заговорил он, усаживая девочку к себе на колени, – что порой, когда произойдет что-то очень плохое, у взрослых уже не получается делать друг друга счастливыми. Иногда они, наоборот, делают друг другу только хуже. Так вот, после того как умерла малютка Романи, мама с папой настолько из-за этого расстроились, что не смогли больше хорошо друг с другом жить. Странно звучит, правда?

Мелоди кивнула опять.

– Да уж, могу себе представить. Иногда взрослые и впрямь бывают очень странными, – пробормотал отец. – Но ты должна знать, Мелоди, что к тебе все это не имеет никакого отношения. Что мама с папой по-прежнему тебя очень любят. Любят так же, как и прежде, а в сущности, даже еще и больше.

Она снова кивнула, хотя про себя вовсе так не считала. Мелоди была более чем уверена, что как раз мама любила ее намного, намного сильнее до того, как умерла малютка. Но девочка не стала этого говорить вслух, а просто обхватила руками папину шею и надолго всем телом прижалась к нему.

Однажды в субботу, где-то в марте, когда отец готовил на кухне ланч, а Шарлотта была на занятиях в балетной школе, Мелоди сидела на широком подоконнике на самом верху лестницы, наблюдая, как внизу, по улице, проходят люди. Подойдя к ней вплотную, Жаклин взяла ее ладонью за плечо.

– Ну, привет, – сказала она. – Вид у тебя какой-то очень меланхолический.

Мелоди не знала, что означает «меланхолический», но решила, что это, вероятно, что-то вроде «унылый» или «расстроенный».

– Это означает, что ты вся в грустных раздумьях, – объяснила Жаклин и, расправив юбку, уселась рядом с ней. – Готова дать пенни, лишь бы узнать, о чем ты размышляешь.

Такое Мелоди уже слышала. Тетушка Сьюзи вечно говорила ей: «Дам пенни, чтобы узнать, что у тебя на уме». На самом деле никто и никогда ей не давал ни монетки, и Мелоди заключила, что это одно из тех выражений, что взрослые говорят только ради красного словца.

Она пожала плечами и снова посмотрела в окно.

– Я просто разглядываю людей. Отсюда они кажутся такими маленькими.

Жаклин тоже глянула вниз и кивнула:

– Точно. Как муравьи. Когда-нибудь, когда вы с Шарлоттой станете постарше, я отвезу вас обеих в Париж, свожу на Эйфелеву башню, – сказала она каким-то необычным голосом. – Ты слышала когда-нибудь про Эйфелеву башню?

– Это во Франции, – кивнула Мелоди.

– Верно. Там можно забраться на самую верхушку и увидеть под собой весь Париж! И когда смотришь вниз и видишь всех этих малюсеньких людишек, все эти малюсенькие машинки – кажется, будто перед тобой просто сказочная страна!

Мелоди попыталась, чисто из вежливости, изобразить интерес, однако эта беседа вызвала в ней немного странное чувство. И не из-за самого предмета разговора – а потому что к ней обратилась Жаклин. Жаклин, которая никогда с ней толком и не заговаривала, будучи постоянно и всецело занята всеобщим порядком в доме.

– Это так романтично, – продолжала она. – Кстати, именно там мне сделал предложение отец Шарлотты.

Мелоди знала, что у Шарлотты есть отец. Звали его Гарри, он был большим и очень говорливым, с густой шевелюрой и волосатыми руками, и у него была маленькая и тоненькая жена из Китая по имени Мэй. Время от времени он подъезжал субботним утром к дому Шарлотты на своем рокочущем «MG миджет» с открытым, независимо от погоды, верхом и заявлял, что везет дочь «прошвырнуться по магазинам». Домой она возвращалась через несколько часов с большими бумажными пакетами из дорогих бутиков, полными всякой всячины, типа кассетных плееров или туфель на высоком каблуке, или какой-то парфюмерии, или плюшевых мишек. Мелоди было ясно, что он позволял Шарлотте выбирать абсолютно все, без малейших ограничений. Как было ясно и то, что Шарлотта ничуточки не ценила его экстравагантную щедрость, поскольку пакеты так и оставались неразобранными и месяцами стояли, забытые, у нее под кроватью.

– Когда-то, когда я была еще молоденькой девчонкой двадцати лет, у которой в голове лишь сласти да всякая блестящая мишура, Гарри показался мне самым сногсшибательным в мире мужчиной, – продолжала Жаклин. – Но вскоре я узнала, что из таких роскошных мужчин редко получаются хорошие мужья. И все ж таки, если бы я не вышла за него замуж, у меня бы тогда не было Шарлотты, так что я очень рада, что когда-то была его женой. И наверняка именно так твой отец и относится к твоей матери, правда?

Мелоди кивнула – не потому, что была так уж с этим согласна, но потому, что не видела никаких доводов против.

– Понимаешь, дети – это самое драгоценное, что только есть в мире, они ценнее и важнее всего на свете. И даже если твои мама с папой перестали быть друзьями, они все равно очень рады тому, что были когда-то вместе, потому что они произвели на свет тебя. И мне довелось узнать, что твой папа в тебе души не чает. И, видишь ли, для твоего папы очень важно знать, что ты счастлива. Потому что он знает, что ты храбрая и стойкая девчушка, которая не любит беспокоить других своими мыслями и переживаниями. А потому было бы очень здорово, если бы я могла ему сказать, что мы с тобой немножко поболтали и что у тебя всё в порядке.

– Да, – кивнула Мелоди, – у меня все в порядке.

– А дома? С мамой? Там у тебя тоже все хорошо?

Девочка пожала плечами и кивнула опять.

– Там же что-то вроде коммуны, да?

Мелоди напряженно улыбнулась:

– Я не знаю.

– Ну, коммуна, – стала объяснять Жаклин, – это дом, где живут вместе много разных людей, которые могут и не быть друг другу родственниками. Ты в таком доме живешь?

Мелоди подумала о том большом, скудно обставленном мебелью доме у моря, вспомнила о Кене и Грейс, о Сете и Мэтти, о том, что Мэтт не приходится сыном Кену, а настоящий его отец живет в Лондоне – так же, как и ее, Мелоди, папа, – и решила, что все же нет. Хотя это был и не совсем обычный дом, но уж точно его нельзя было назвать тем словом, которое только что употребила Жаклин.

– Нет, – помотала головой Мелоди. – Это просто дом. Дом Кена.

– А этот Кен – он что, друг твоей мамы?

– Да, – кивнула Мелоди. – Он заговорил с нами на улице, когда мы с мамой пошли за туфлями для меня, и он сказал, что мама выглядит очень печальной. А потом мама с тетей Сьюзи сильно поругались, и Кен сказал, что мы можем жить в его доме.

– А этот Кен… он женат?

– Да, он женат на Грейс. Она намного старше его, и у нее есть сын по имени Мэтти, которому уже десять лет, а еще у них есть малыш, которого зовут Сет и которому всего восемь месяцев.

– То есть этот Кен… не ухаживает за твоей мамой?

– Нет! – рассмеялась Мелоди.

– То есть они… ну, не берутся за руки, и все такое прочее?

– Нет! – со смехом повторила девочка.

– О, надо ж, как интересно, – молвила Жаклин. – А у Кена есть работа? Он ходит куда-то на работу?

– Наверное, – ответила Мелоди. – Мне кажется, он пишет книжки. Но не те, где какие-то истории, а книги о чувствах.

– Бог ты мой, как любопытно! А о каких чувствах он пишет?

– Не знаю точно. Наверное, о счастливых и радостных.

– Что ж, надо думать, это очень хорошие книжки, раз он может позволить себе иметь большой дом на побережье и к тому же содержать там столько людей.

– Да, – согласилась Мелоди, – они наверняка самые лучшие.

Мелоди чувствовала, что Жаклин как будто хочет выудить из нее гораздо больше, нежели та в состоянии рассказать. Лицо у нее было, как у того человека, что хочет взять еще кусочек торта, однако слишком стесняется об этом спросить.

Последовала короткая пауза, и Жаклин, вздохнув, произнесла:

– Ну, как бы то ни было, я очень надеюсь, что с годами ты все больше и больше будешь привыкать к тому, как все сложилось, и что все мы будем воспринимать друг друга как одну, пусть и необычную, но большую и счастливую семью. Потому что, – тут она зашептала, склонившись к самому уху Мелоди, – потому что я очень сильно люблю твоего папу, и единственное, чего я хочу для нас – это чтобы мы были счастливы. Навеки!

Она склонилась к Мелоди и поцеловала ее в щеку, после чего поднялась на ноги и совершенно бесшумно ушла по толстому упругому ковру. Лишь след коралловой помады на щеке у Мелоди да сладковатый запах «L’Air du Temps» свидетельствовали о том, что она только что здесь была.

 

– 16 –

2006 год

Мимо дома на Гудж-Плейс Мелоди прошла за последние два дня как минимум раз восемь – и каждый раз ей вспоминалось что-нибудь новое. Крупный бородатый мужчина в крохотной спортивной машине. Девочка по имени Шарлотта в широких солнцезащитных очках, несущая с десяток бумажных пакетов с обновками. Она представляла себя и мать Шарлотты, тонкими силуэтами видневшимися наверху, в маленьком слуховом окошке под самой крышей. В ее памяти проявился сладковатый цветочный запах духов, их «девчоночий» разговор; джинсы с лоскутными заплатками; лимонно-зеленая повязка на волосах и – что самое важное среди всего этого – комната с колыбелькой и новорожденным дитя. Именно с этим местом, оказывается, и было связано одно из двух смутных воспоминаний Мелоди о ее жизни до пожара. Где-то в глубинах ее сознания все время существовала эта комната с младенцем, испускавшая даже сквозь стены сладковато-медовый запах новорожденного и грудного молока.

И Мелоди совсем не случайно обнаружила себя возле этого дома. Внезапно пробудившееся подсознание само, шаг за шагом, привело ее сюда, пока мысли ее витали где-то в стороне. Причем Мелоди точно знала, что она здесь не жила – она просто подолгу оставалась в этом маленьком и аккуратном доме, уютно приткнувшемся в тихом квартале в самом центре Лондона. И бывала она тут довольно часто. Наконец Мелоди вспомнила какого-то мужчину. Кто это? Может, отец Шарлотты? Он был высоким и сильным, с продолговатым лицом и добрыми глазами, с глубоким бархатистым голосом. При мысли об этом мужчине Мелоди ощутила волну тепла. Она явно любила этого человека.

Мелоди попыталась как-то совместить эти новые воспоминания с тем, что говорили ей родители, пытаясь заполнить зиявшие в ее памяти провалы, но ничего не получалось. Тот мир, о котором ей рассказывали мать с отцом, был крохотным мирком в тихом, глухом кентерберийском переулке. Населяли тот мирок некая надменная и неприступная тетушка, некий робкий и тихий дядюшка, пара невзрачных двоюродных братьев, да еще подружка по имени Обри, которая оказалась потом секс-туристкой, особенно предпочитавшей молоденьких зеленоглазых марокканцев. В словесно воспроизведенном мире ее напрочь забытого детства были лишь редкие поездки на виллу в Испании, или к дедушке с бабушкой в Уэльс да в Торки, графство Девоншир, или на Пасху в какой-нибудь гостевой домик в Рамсгейте. Но уж чего там точно не было – так это ни гламурных дамочек с дорогим и вычурным домом в Фицровии, ни обросших хиппи с мотоциклами, ни прекрасных девчушек в пышных розовых платьицах, ни пахнущих свежими дрожжами новорожденных младенцев. В том детстве, которое Мелоди прежде с полной уверенностью считала своим, Лондон являлся таким местом, что посещался далеко не часто, и лишь по крайней надобности. Родители не любили Лондон, опасаясь всех его сложностей и чересчур ускоренного темпа жизни. И уж определенно это было не то место, где бы ей разрешили какое-то время пожить без жесткого присмотра. Если только, разумеется… Эта мысль сразила ее, точно удар молнии. Если только в жизни Мелоди не было какой-то совсем иной поры. Некоего периода до ее родителей.

Едва в голове мелькнула эта мысль, как Мелоди поняла, что так оно и было. Она всегда знала, что это правда, и всегда хотела, чтобы это было правдой.

Неожиданно все воспроизведенные фрагменты ее всколыхнувшегося прошлого яростно закрутились в голове, требуя привести их хоть в какой-то порядок. Недолго думая, Мелоди подошла к парадной двери дома, поглубже вдохнула и нажала на кнопку звонка.

 

– 17 –

1978 год

– Лучше б твой отец вообще никогда на свет не появился! – Шарлотта дергала пластмассовую расческу сквозь спутавшиеся нейлоновые волосы большой куклы. – И ты тоже. Лучше бы ты тоже никогда не родилась!

На Шарлотте были пунцовые вельветовые джинсики с аппликациями на каждом колене в виде цветочка. Черные волосы разделены прямым пробором, заплетены в косички и увязаны ярко-розовыми шерстяными шнурочками. Она была очень красивой девочкой. Гораздо красивее Жаклин, которая казалась всего лишь симпатичной, да и то в основном за счет изобилия косметики и манеры держаться. Шарлотта была такой же чернявой, как и Гарри, с орлиным носом и, похоже, унаследовала отцовский недюжинный рост. Рядом с ней Мелоди чувствовала себя очень маленькой и слишком уж обыкновенной. У Мелоди были чудесные волосы – все ей об этом говорили, – висевшие за спиной толстыми, светло-каштановыми жгутами. Однако она не обладала какой-то особенно красивой фигуркой (ноги у нее, по-видимому, были в отца), и лицо у нее не было настолько симметричным и пропорциональным, как у Шарлотты. У той лицо было таким, будто кто-то, вооружившись угломерами и острейшим карандашом, создавал его долгие годы. У Мелоди же походило на слепленное наспех. Нестандартное, как отзывалась о нем мать. Мелоди толком и не знала, нравилось ли ей такое определение – ведь, насколько она понимала, все, что в начале слова содержало это «не-», воспринималось людьми как нечто нехорошее.

– И вообще, – продолжала Шарлотта, – я бы хотела, чтобы во всем вашем семействе никто и никогда не рождался, до самых прапрапрапрапрабабушек и дедушек.

Мелоди про себя ахнула. Она и не знала, что у нее были эти прапрапра…

– Таким образом, – продолжала разглагольствовать Шарлотта, – не было бы ни малейшего, даже самого крохотного шанса, чтобы кто-то из твоих предков встретился бы друг с другом и, пусть даже случайно, произвели на свет тебя.

Она развернула свою куклу и принялась расчесывать ее волосы сзади.

– Что бы мне такое сделать? – задумчиво спросила она, отводя кончиками пальцев желтые кукольные волосы. – Шиньон или косу?

– Косу, – подсказала Мелоди, которая была куда более уверена в точном значении и верном произнесении именно этого слова.

– Тут ничего личного, чтоб ты знала, – сказала Шарлотта, разделяя волосы куклы на три части. – Уверена, что в других обстоятельствах с тобой было бы просто отлично общаться, однако дом у нас слишком маленький, и ты с твоим отцом занимаете в нем слишком много места. А еще от твоего отца противно пахнет.

– Неправда!

– Правда! Он весь провонял уксусом, точно уксусная бочка.

– Так это потому, что он печатник. Он ничего не может с этим поделать.

– Я знаю, что не может. И я не говорю, будто он в этом виноват. Я просто хочу, чтобы он с этим своим запахом отправился куда-нибудь в другое место. Видишь ли, – продолжала Шарлотта, нащупывая возле себя контейнер с резиночками, – до того как моя мама встретила твоего вонючего отца, она уже собиралась снова вернуться к папе.

Мелоди посмотрела на нее с большим сомнением.

– Да-да, она приготовила ему ужин с шампанским и все такое прочее. А потом появился твой глупый папочка и все испортил.

– А как же Мэй?

– Что Мэй?

– Ну, разве твой папа на ней не женат?

– Ну да. Так и что? Эта Мэй имеет такую же важность, как и твой глупый папочка. Если бы мама просто щелкнула пальцами, отец бросил бы эту Мэй прямо на улице и прибежал. Я серьезно. – На кончике косы Шарлотта прикрепила резинку лаймового цвета и удовлетворенно улыбнулась. – Вот это вполне можно назвать идеальной косой!

Мелоди посмотрела на то, что получилось. Коса и впрямь оказалась очень аккуратной. А потом увидела кончики пальцев у Шарлотты. Они были все обдерганные и обкусанные. И выглядели совершенно несообразно с ее идеально чистой кожей и ровненьким пробором. При виде их Мелоди сделалось очень грустно, и она протянула ладонь, коснувшись пальцами Шарлоттиной руки.

Та в ужасе уставилась на нее:

– Господи, ребенок, сейчас же убери от меня свои противные руки, не то я заору на весь дом!

И Мелоди быстро отдернула руки, уронив их на колени.

Мелоди очень не любила уезжать от отца, зная, что он будет продолжать жить здесь: спать в огромной мягкой кровати с Жаклин, есть на ужин разную, приготовленную Жаклин, вкуснятину за красивым блестящим столом под большой люстрой, смотреть вволю телевизор, что помещался в шкафчике из красного дерева, – а рядом с ним будет сидеть в мягком кресле Шарлотта в своей роскошной пижамке и, покачивая длинными ногами, объедаться попкорном до отвала. В сравнении со сплошь устеленным коврами домом Жаклин, жилище Кена виделось девочке голым и каким-то… деревянным. А ее мать в сравнении с энергичной и колоритной Жаклин казалась какой-то вялой и безжизненной. И если в доме Жаклин все в их существовании было ясно и понятно: Жаклин любила папу, папа любил Жаклин, Шарлотта ненавидела Мелоди, а Жаклин делала вид, что Мелоди любит, – в доме у Кена жизнь представляла собой множество несвязанных концов, темных тупиков и странных пустых комнат.

В 2:30 мама встретила ее на вокзале Виктория, чтобы сесть на поезд до Бродстерса, отходящий в 3:05. Мелоди любила бывать на вокзале вместе с мамой. Ей нравилась эта незатейливость момента, когда они оказывались вдвоем посреди бушующего вокруг моря человеческой суеты, нравилось это странное безмолвие, способное существовать под слоем сплошного гула людских разговоров, объявлений из громкоговорителя и лязганья трогающихся с места поездов.

Мать взглянула на нее, нахмурившись:

– У тебя все хорошо?

Судя по голосу, сама она так вовсе не считала.

– Да, все отлично, – ответила Мелоди.

– Вид у тебя какой-то усталый.

Мелоди промолчала. Усталой она казалась потому, что накануне до ночи смотрела вместе с Шарлоттой фильм. Ей очень бы хотелось поделиться этим с матерью, но девочка понимала, что делать этого не стоит, потому что от подобных вещей ее маму словно выбивает из колеи и она начинает очень нервничать.

– Ты поела?

Об этом мама справлялась всякий раз, встречая Мелоди на вокзале, словно вынашивала подозрение, будто однажды эта эгоистичная и ужасная Жаклин будет настолько занята сама собой, что вообще забудет покормить ребенка.

– Да, – ответила Мелоди.

– И что ты ела?

– Спагетти болоньезе. И салат.

– Салат?

– Да.

– А какой салат?

– Ну-у… салат как салат. С помидорками. И огурчиком.

– Хм-м… – Мать поджала губы, словно сомневаясь в правдивости рассказа о салате. – С заправкой?

Мелоди кивнула.

– Там была такая вкусная заправка! Розовая! Хотя я не помню, как она называлась.

– «Тысяча островов»?

– Да! – воскликнула Мелоди. – Именно!

– Хм-м… – снова хмыкнула мама.

Они уселись на скамью на платформе № 12 и посмотрели на табло.

– Еще десять минут, – сказала мать. – Тебе не холодно?

Мелоди кивнула… и тут же пожалела, что не придумала сказать маме нечто такое, отчего та вдруг перестала бы держаться так жестко и отчужденно. Что-нибудь такое, что заставило бы маму улыбнуться, обнять Мелоди и назвать своей «лапушкой».

– На самом деле, – сказала девочка, – я совсем замерзла.

– Наверное, тебе все же следовало надеть пальто. Где оно?

– Осталось в доме у Жаклин.

Мама возмущенно вскинула брови.

– Ну, что ж, ничего не поделаешь, придется померзнуть.

Мелоди вздохнула. Про то, что ей холодно, она сказала, рассчитывая, что мама обернет ее своим большим и мягким кардиганом, позволив согреться.

Девочка притерлась поближе к матери в надежде, что та ее обнимет, или опустит руку ей на плечи, или хоть как-то проявит свою нежность, но ничего подобного так и не последовало.

 

– 18 –

2006 год

Открыть ей дверь в доме на Гудж-Плейс вышел парнишка лет десяти в похожем на пижаму белом костюме для карате. Он с любопытством посмотрел на гостью.

– Добрый день, – с легкостью сказала Мелоди, хотя сунутые в карманы кардигана руки мелко тряслись. – А мама твоя дома?

Он медленно, из стороны в сторону покачал головой.

За спиной у мальчика тут же появилась женщина – молоденькая блондинка в такой же толстовке из «Primark», что была и у Мелоди в ее домашнем гардеробе.

– Здравствуйте, – кивнула ей Мелоди.

– Могу вам чем-то помочь? – осведомилась женщина с заметным австралийским акцентом.

– Даже не знаю, – ответила Мелоди. – Возможно, что да. Я когда-то жила здесь, в этом доме… когда была совсем ребенком… – И она расплылась широкой улыбкой, чтобы тем самым компенсировать собственное ощущение неопределенности и глупости ситуации – то же, что она чувствовала и в мини-гостинице в Бродстерсе.

Лицо у женщины сразу смягчилось.

– Правда? – воскликнула она. – Ну, надо же!

– Да, только я очень мало что помню о той поре. И мне захотелось узнать: долго ли вы уже здесь живете?

– Я? – переспросила блондинка. – Ну, всего где-то полгода. Но я здесь няня. А моя хозяйка с мужем здесь уже… ох, даже и не знаю…

– Девять с половиной лет, – тоже с акцентом, только уже с легкой американской гнусавостью, сообщил мальчик.

– Ну да, конечно же! С тех самых пор, как родился Дэнни.

– А ваша хозяйка или ее муж сейчас дома?

– Нет, – женщина обвила руками мальчика за шею и привлекла к себе, – они оба на работе.

– Какая жалость, – пробормотала Мелоди. – Видите ли, я хотела задать им пару-тройку вопросов насчет этого дома.

– Можете спросить у меня, – предложил парнишка.

Мелоди улыбнулась.

– Увы, я сомневаюсь, что ты сможешь ответить на мои вопросы.

Мальчик усмехнулся и уставился на свои ступни.

– Скажите, а это воспримется нормально, если я оставлю свой номер телефона? Может быть, ваша хозяйка или же ее муж могли бы мне позвонить?..

Блондинка улыбнулась.

– Нет, это было бы в высшей степени нежелательно, – с огромным скепсисом в голосе ответила она. – Но если вам удастся вернуться сюда где-то около шести, или лучше даже шести тридцати, то она будет уже дома.

Женщина едва заметно подмигнула, и Мелоди с благодарностью ей улыбнулась.

– Хорошо, – ответила она, – думаю, у меня это вполне получится.

Работодательницей этой няни оказалась внушительных размеров американка по имени Пиппа. Открывать она вышла в своем рабочем одеянии – в темно-синем деловом костюме и накрахмаленной белой блузке. Тусклые светлые волосы были пострижены в практичный боб с косым пробором. Она пригласила Мелоди войти в прихожую, после чего повела в комнату, о которой обмолвилась как о «приемной».

Изнутри дом оказался совершенно не похож на тот, что вспоминался Мелоди. Полы блестели глянцевым паркетом, вся обстановка была очень элегантной, с главенствующими кремовыми оттенками. В гостиной чувствовались кое-какие признаки присутствия детей, хотя звуки детской возни доносились откуда-то из глубины дома.

– Итак, – молвила наконец Пиппа, устраиваясь на диване сливочного цвета, – вы, значит, когда-то здесь жили?

– Да, – ответила Мелоди, чувствуя, что ей нет надобности вдаваться в излишние детали. – Около тридцати лет назад.

– О, так вы были совсем еще крошкой!

– Да. Я едва вообще что-либо помню. Разве только то, что я определенно здесь была, и что там, наверху, в одной из спален, был грудной малыш, и что в этой комнате было много всякой всячины развешано по стенам, а вот на той стене висела шкура тигра с головой, а там стоял стеклянный столик, и везде, просто повсюду лежали ковры. – Тут Мелоди замолчала, переводя дух.

Пиппа посмотрела на нее каким-то странным взглядом.

– А вы, случайно, не Шарлотта?

Мелоди ахнула. Женщина сама это произнесла! Она назвала имя Шарлотты! Это означало, что все, всколыхнувшееся в ее памяти, было на самом деле. А значит, она никакая не сумасшедшая! И если Шарлотта оказалась совершенно реальным человеком – то, выходит, был в действительности и Кен, и младенец, и та женщина по имени Джейн. Это чувство облегчения сразу заполонило все ее существо, и без конца грызущие ее душу сомнения наконец улеглись.

– А вы… – заговорила Мелоди. – А вы ее знали?

– Нет, не совсем… Я ни разу с ней не встречалась, но этот дом мы приобрели именно у нее, еще в 1996-м.

– О боже, значит, она и впрямь существует! – Мелоди тут же умолкла. – Простите, просто у меня остались только очень смутные воспоминания, и я потеряла связь со всеми, кто жил в этом доме. И это так здорово – узнать, что все это мне вовсе не причудилось. А не подскажете, где сейчас живет Шарлотта?

– Ну, тогда она была в Лос-Анджелесе. А где сейчас – даже не представляю. Изначально это был дом ее матери…

– Жаклин?

– Да, кажется, так ее зовут. Насколько я помню, она довольно известный гример в Голливуде. А этот дом она подарила Шарлотте на двадцать один год, он тогда стоил, наверное, какие-то гроши. Не знаю, почему Шарлотта его продала, никогда не интересовалась…

– А у нее был еще кто-то – брат или сестра?

Пиппа пожала плечами и скинула с ног мягкие туфли.

– Я правда ничего не знаю, – ответила она. – Как я уже сказала, я не была знакома с Шарлоттой. Когда мы купили дом, в нем было совершенно пусто. До этого она сдавала его внаем. Я никогда не виделась и не разговаривала ни с кем из ее семьи. Так что я сомневаюсь, что могу быть вам полезной.

Мелоди вздохнула.

– А вы… Не хотите ли пройтись по дому, оглядеться? – предложила Пиппа.

Самой Мелоди вряд ли бы понравилось, если бы кто-то совершенно незнакомый бродил, глазея, по ее дому, однако любопытство все же перевесило в ней вежливость, и она с радостью приняла предложение хозяйки.

– Вся планировка осталась здесь прежняя, – сказала Пиппа, сопровождая Мелоди по комнатам верхнего этажа. – Мы поменяли лишь отделку. Вот здесь, когда мы купили дом, были детские комнаты, и, как видите, здесь они и остались. А здесь была хозяйская спальня. Мы только поставили свой гарнитур…

Она включила люстру, и Мелоди вновь про себя ахнула: это была та самая комната! Комната с младенцем в колыбели! Она казалась настолько реальной, что Мелоди даже ощущала ее запахи: дух горящей пыли от наброшенного на светильник платка, аромат цветочных духов, запах застарелого молока.

– Вот тут была кровать! – воскликнула Мелоди. – А здесь – накрытый какой-то тканью, похожей на шифон, столик со стоящей на нем лампой. А тут была та самая колыбелька. Колыбель с лежащей там малюткой. И я могла держать ее на руках. Я действительно брала ее на руки. Теперь я вспомнила. Хорошо все вспомнила! Кажется… это была моя сестра.

Едва слова эти слетели с ее губ, у Мелоди перехватило дыхание – словно прямо в сердце она вдруг получила сокрушительный удар тоски и скорби. Глаза защипало от слез, в горле комком застряли рыдания.

И в этот миг ее сразил новый флешбэк.

Высокий стакан лимонада. Согнутая соломинка.

Сидящий напротив отец, отчасти заслоненный вместительной емкостью с завернутыми в бумагу хлебными палочками. Запах чеснока.

Скатерть в шашечку.

Улыбающаяся Жаклин в мохнатом жакете и больших солнцезащитных очках.

И слова: «У нас с Жаклин будет ребенок. А у тебя появится маленький братик или сестренка!»

Секундная пауза.

– О чем ты задумалась?

Еще одно мгновение тишины.

– Ты рада?

Мелоди еще помолчала, и наконец слова вырвались из нее, точно маленькие пузырьки из взболтанной бутылки лимонада.

– Да, наверное, рада. Вот только маму это не обрадует.

 

– 19 –

1978 год

Эмили Элизабет Рибблздейл появилась на свет в октябре 1978 года, ровно за месяц до того, как Мелоди исполнилось шесть. Родилась она в понедельник, а потому Мелоди пришлось еще пять дней дожидаться, пока она сможет поехать на поезде в Лондон и повидать свою новую сестричку.

Всю эту неделю ее матери нездоровилось. У Джейн была какая-то странная и совершенно непонятная болезнь, которая как будто настигала ее с особой силой всякий раз, как девочка упоминала о приближающихся выходных. На этот раз Мелоди решила, что мама, возможно, так плохо себя чувствует из-за того, что у папиной новой подруги появился ребенок, который не умер, однако не отважилась обсуждать свою версию. Об этом ребенке мать не желала говорить и в более лучшую пору, а сейчас, Мелоди это знала точно, время было крайне неподходящее.

Когда в пятницу мать пришла встретить ее у школы, то выглядела она ужасно скверно.

– Мне правда очень жаль, – сказала Джейн, – но едва ли у тебя завтра получится увидеться с отцом.

От разочарования Мелоди аж замутило.

– Почему?

– Сегодня утром принесли большой счет, и Кен попросил всех нас вложиться, так что теперь у меня не осталось денег тебе на поезд.

– Но, мама… – От горячих слез у Мелоди зажгло глаза.

– Не говори со мной таким плаксивым тоном! Не заставляй меня чувствовать себя еще отвратнее, чем сейчас!

– Но, мама…

– Что я, по-твоему, должна сделать?! Пойти на улицу и продать за жалкие несколько фунтов свое несчастное тело?! Только чтобы ты могла отправиться к своему драгоценному папочке?!

Мелоди резко вдохнула, чувствуя себя крайне неловко оттого, что мать так орет на нее прямо перед одноклассниками. А еще была немало потрясена, узнав, что на улице есть люди, готовые заплатить матери за ее тело. Девочка и представить себе не могла, что они вообще будут с ним делать.

– Я ему позвоню, – пораздумав над этим, сказала Мелоди. – Позвоню и спрошу, не может ли он прислать немного денег.

– И что с того? Деньги-то придут не раньше следующей недели.

– Ну… тогда я попрошу его за мной приехать.

– Мелоди, у твоего отца только что родился ребенок. Жаклин будет совсем не рада, если он вдруг исчезнет из дома на полдня, чтобы смотаться к морю. А уж тем более для того, чтобы забрать тебя. В общем, ты не сможешь завтра туда поехать. Придется немного подождать. И хватит уже плестись еле-еле! Так мы никогда до дома не доберемся.

Мелоди ускорила шаг, попадая в ногу с матерью. Она не могла дожидаться следующей недели, чтобы увидеться со своей новорожденной сестрой. Внутри ее сидело какое-то непонятное и болезненно грызущее чувство, которое, знала она, не даст ей покоя до тех пор, пока Мелоди не ощутит на своей щеке дыхание маленькой Эмили.

* * *

Кен отвез ее в Лондон в коляске мотоцикла. Мелоди и понятия не имела, что у него есть мотоцикл, пока не поделилась с ним вечером своей бедой. На следующее утро он взял ее с собой в гараж, находившийся в самом конце улицы. Помимо мотоцикла, укрытого зеленым брезентом, там было несколько картонных коробок с отпечатанными листками и брошюрками и множеством больших плакатов на длинных шестах с надписями, которые Мелоди не удалось прочесть.

Кен застелил коляску мотоцикла мягким пледом, усадил туда Мелоди, хорошенько пристегнув, и надел ей на голову круглый зеленый шлем.

Дорога в Лондон была чем-то потрясающим! Ветер расплющивал ей щеки и трепал выбившиеся волосы, устраивая на голове неразбериху. Всякий раз, останавливаясь у светофора, Кен поворачивался и улыбался Мелоди, и она улыбалась ему в ответ, чувствуя себя самой важной девочкой на свете. Она все оглядывалась по сторонам, не встретится ли им еще какая-нибудь пятилетняя девочка в мотоциклетной коляске, однако не увидела ни одной. Будь у Мелоди в школе подруги, ей бы не терпелось рассказать им о таком необычайном приключении. Но увы, она могла поведать об этом лишь Шарлотте, которая, естественно, сделает вид, будто ей это нисколечко не интересно.

Высадив Мелоди у нужного дома, Кен не остался ее дожидаться, сказав, что ему надо кое с кем повидаться в Лондоне и что он приедет за ней к шести.

– От души поцелуй за меня свою сестричку, – произнес он напоследок и, вновь облачив голову в защитный шлем, завел мотоцикл. Вскоре он скрылся за углом, точно Джон Уэйн, уносящийся с киноэкрана на своем верном коне.

Жаклин лежала в постели. Комната была завешана шторами и слабо освещена, и в ней царил сладковато-молочный запах, точно от растворимого какао «Ovastine». На Жаклин была ночная кофточка с небольшой кремовой опушкой и бирюзовая ночная сорочка. Ребенка из нее, по всей вероятности, извлекали с помощью операции, и пока что ей не разрешали вставать с постели. Когда Мелоди вошла в спальню, Жаклин ей улыбнулась, и девочка неуверенно улыбнулась в ответ.

– Иди сюда, – похлопала Жаклин по шелковистой простыне рядом с собой, – иди, познакомься с Эмили.

Сбоку к ее кровати была приставлена маленькая белая колыбелька. Держа отца за руку, Мелоди тихонько обогнула с ним кровать. Потом глубоко вдохнула и заглянула в колыбель. Внутри лежало крохотное создание с густым черным пушком на голове и пухлым красным ртом, сжавшимся в недовольную гримасу.

– И как тебе сестренка? – спросил папа.

– А она правда моя сестра? – недоуменно отозвалась Мелоди.

– Да, без сомнений, – тихо рассмеялась Жаклин.

Мелоди посмотрела на малютку снова, уже оценивающе. Новорожденная была не слишком симпатичной, но вполне милой. Мелоди взяла пальцами одну из ее крохотных ручек и осторожно погладила.

– Она похожа на краснокожую индианку.

Жаклин с папой с улыбкой переглянулись.

– Она в точности похожа на тебя, когда ты только что родилась, – сказал отец.

– Что? Я тоже была как индианка?

– Да, просто вылитая!

– А Романи тоже, когда родилась, была краснокожей?

– Нет, – печально улыбнулся отец, – у нее вообще не оказалось волос, и был крохотный бледно-розовый ротик. Она скорее походила на маленького лепрекона.

– Правда? – Только теперь, впервые в жизни Мелоди попыталась создать некий мысленный образ своей умершей сестренки. – А у нее были карие глаза? Или голубые?

– Знаешь, все дети, когда рождаются, имеют одинаковый цвет глаз. Такой же цвет глаз и у Эмили. Взгляни-ка! Мутно-голубой. А когда деткам уже несколько месяцев, то глаза у них приобретают тот цвет, который у них будет и потом.

– И у меня тоже, когда я родилась, глаза были мутно-голубыми?

– Да, именно так.

– А потом сделались карими?

– Совершенно верно.

– Интересно, а какого цвета были бы глаза у Романи?

– Увы, как ни печально, но этого уже никто из нас не узнает.

Мелоди хорошенько вгляделась в малютку, пытаясь удержать в голове воссозданный портрет своей другой сестренки, но тот уже начал развеиваться. Куда более осязаемые и живые черты нынешней новорожденной сестры начали пропечатываться поверх неясного «лепреконовского» лика маленькой Романи, что возник лишь в воображении у Мелоди. Прежний образ в ее памяти стал уже понемногу меркнуть.

 

– 20 –

1978 год

Мелоди пнула теннисный мячик через весь дворик, проследив глазами, как он приземлился между двумя цветочными вазонами.

– Слушай, а что там у тебя с отцом? – спросил ее Мэтти, до остроты обстругивая выдвижным строительным ножом кончик большой ветки.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, почему твои мама с папой разошлись?

– Я думаю, потому, что очень сердились друг на друга.

– Из-за чего?

– Наверное, из-за меня.

Мэтти перестал строгать и, задумавшись, посмотрел на Мелоди.

– Ты уверена?

– Да. Ну, почти уверена. В смысле, у меня была сестренка, которую назвали Романи, и она умерла, когда ей было всего два дня. И мне кажется, мама с папой так из-за этого расстроились, что стали сердиться из-за меня. Особенно мама.

Мэтти понимающе кивнул.

– Мне кажется, маму раздражало то, что я недостаточно из-за этого горевала и потому что хотела, чтобы все было так, как прежде – ходить играть на площадке и делать куличики. А потом она, наверное, стала сердиться на папу, потому что он тоже больше уже не хотел горевать, а хотел завести другого ребенка.

– Почему же ее это так злило?

– Не знаю, – пожала плечами Мелоди, – просто злило. Наверное, она боялась, что этот ребенок тоже может умереть, или еще чего-нибудь такого.

Мэтти вновь кивнул и продолжил свое занятие.

– Когда он ей это сказал, мама была просто в ярости.

– Ничего себе! А вроде должна была бы радоваться.

– Да, – горячо закивала Мелоди, – вот именно!

– Но взрослые иногда ведут себя ужасно странно. Возьмем, к примеру, мою мать…

Мелоди уставилась на него, ожидая продолжения.

– Нет, правда, взять, к примеру, мою маму…

Мелоди нахмурилась, чувствуя себя немного неловко оттого, что чего-то, что называется, «не догоняет».

– Извини, – вздохнул Мэтти, – я просто неудачно пошутил. Не обращай внимания.

– Объясни мне все же, – попросила Мелоди. – Расскажи мне о своей матери. Почему она, по-твоему, ведет себя странно?

Мальчик пожал плечами.

– Ну, потому что странно. Мой отец, честное слово, самый что ни на есть классный. Он реально здоровенный и сильный, и веселый, и вообще всё при нем. Мы все вместе жили в Лондоне, в офигенном доме, и папа был очень богатым и возил нас везде, по разным классным местам, и все такое прочее. А мама просто взяла и от него ушла.

– Почему?

– Не знаю. Она сказала, что не любит, когда он напивается, но, знаешь, на самом деле не так уж сильно он и пил. Лично я ни разу не видел его пьяным – так чтобы совсем уж вдрабадан. Так, просто слегка навеселе. А теперь мой папа живет одиноко и тоскливо, а мама замужем за идиотом, который мнит себя каким-то чертовым Иисусом Христом.

На мгновение Мелоди задумалась, о ком говорит сейчас Мэтти.

– Ты что, имеешь в виду Кена?

– Ну да, Кена. Кого ж еще!

– А почему ты думаешь, будто он считает себя Иисусом?

– Да это ж по нему даже видно! С его дурацким хвостиком, маленькой бородкой да с его вечно округленными глазами!

– Да ну, что ты, – немного обескураженно пробормотала Мелоди. – Мне он, по правде, очень нравится.

– Ну, значит, ты тоже идиотка, Мелоди Рибблздейл.

Мелоди ужаснулась. Еще никто и никогда не называл ее идиоткой.

– Этот Кен – просто сомнительный тип, прощелыга, только и всего. Мужик, который, вообще-то говоря, прибрал себе чужой дом, который никогда нигде не работал и который подбивает глупых и доверчивых женщин делать все, что ему хочется, только тем, что пялится на них своими большими щенячьими глазами.

– Да ну, что ты… – снова произнесла Мелоди.

– Вот черт, он и тебя тоже обработал, да? – вскинулся Мэтти. – Послушай-ка, Мелоди, ты отличная девчонка и ты такая еще маленькая. Вот тебе мой совет. Увози от него свою маму, пока она тоже не начала мыть его в ванне и рожать ему детей.

При этих словах Мэтти пощупал кончиками пальцев острие оструганной палки, подержал ее на свету, оглядел так и этак и повернулся, чтобы уйти.

– А куда ты идешь? – спросила Мелоди.

– Рыбу ловить, – ответил Мэтти. – Увидимся.

Когда он ушел, Мелоди еще долго и напряженно смотрела на желтый теннисный мячик, пока не заныли глаза. В голове у нее, точно газетные листки по ветреной улице, разлеталось множество мыслей и вопросов. Что имел в виду Мэтти, говоря про ванны и детей? И зачем ему такая острая палка на рыбалке? И когда же хоть кто-нибудь сядет с ней рядышком да толком объяснит, что происходит?

 

– 21 –

2006 год

На той же неделе, сев в поезд до Бродстерса на вокзале Виктория, Мелоди чувствовала себя уже куда увереннее, чем в прошлый раз, поскольку ясно сознавала, зачем она туда едет. У нее сформировались уже совершенно определенные цели, и вооружена она была стойким убеждением, что эта странная история, по кусочкам складывающаяся в ее сознании, на самом деле абсолютно реальна.

Мелоди оглядела прочих пассажиров, сидевших с ней в полупустом вагоне, и улыбнулась про себя. Ей так хотелось прокричать им: «Всем привет! Я – Мелоди! Я возвращаюсь домой!» Но вместо этого она опустила взгляд к экрану телефона, читая сообщение, пришедшее десять минут назад от Бена: «Привет, незнакомка! Не хочу навязываться, просто беспокоюсь. Надеюсь, все с тобой ОК? Было бы здорово тебя услышать (хотя я и не жду, затаив дыхание, звонка). Бен».

Мелоди помедлила, не зная, то ли вздохнуть, то ли улыбнуться. Бен оказался весьма настойчив, в этом ему не откажешь, но она сама для себя еще не решила, хорошо это для нее или плохо. Смягчившись все же от его полного пренебрежения, что называется, «правилами съема», она начала писать: «Привет, прости, что не ответила на прежние послания. Жизнь что-то больно суматошная…»

И тут же оборвала себя. Что она вообще делает? Вступает в переписку с мужчиной, вдыхая жизнь в их хрупкие, еще толком не оперившиеся отношения, будучи на самом острие своего существования, когда она даже смутно не представляет, кто она такая на самом деле.

«Нет, – решила Мелоди, закрывая так и не дописанное сообщение, – нет, не сейчас. Пока не время. Может быть, потом…»

В Бродстерсе в этот день оказалось намного оживленнее, нежели на прошлой неделе. Серые, безрадостные краски дня ничуть не приглушили энтузиазма отпускников, бесцельно бродивших по тем немногим улочкам городка, что составляли его центр. Они щеголяли по Бродстерсу в ветровках и ярких разноцветных кроксах, повесив на локоть сложенные зонтики, чтобы раскрыть их при первых же каплях дождя. На сей раз Мелоди с пущей целеустремленностью направилась к уже известному ей дому на площади.

Остановившись перед зданием, она закрыла глаза и попыталась представить то, что могло ее ждать за этой парадной дверью тридцать лет назад. Она увидела другого младенца – на этот раз мальчика, крепкого и упитанного, обсасывающего пластмассовую ложку. И другого мальчика, с оливкового оттенка кожей и взъерошенными непослушными волосами. А потом заметила молодую женщину, бледную и осунувшуюся, с длинными волосами и в желтом халате. Во рту словно само по себе возникло упругое «Л», заиграло на языке: «Ле… лу… ла…»

Лаура.

 

– 22 –

1978 год

Однажды, где-то за неделю до рождения Эмили, в доме у Кена поселилась женщина по имени Лаура. Мелоди не знала, что она к ним переехала, пока не увидела, как эта женщина выходит на следующее утро из ванной в желтом махровом халате, сжимая в руках косметичку с затягивающимся шнурком, причем вид у незнакомки был какой-то очень нервозный.

– Привет, – сказала она, проходя мимо девочки на площадке у лестницы. – А ты кто?

– Я Мелоди.

– Мелоди? Какое чудесное имя!

– Спасибо, – отозвалась Мелоди, уже привыкшая слышать от людей про свое «чудесное имя».

– А я Лаура. Очень приятно познакомиться.

– Мне тоже очень приятно, – ответила Мелоди.

У Лауры были длинные темно-каштановые волосы, разделенные пополам пробором и ниспадающие прядями по обоим плечам. Кожа у нее была очень бледная и блестящая, а по всему лицу и шее словно рассыпались большие неказистые веснушки.

Мелоди немного помедлила на лестнице, чтобы увидеть, куда именно направится этот новый в их доме человек, и была порядком шокирована, когда женщина наконец открыла дверь спальни Кена и Грейс и вошла внутрь.

– Мама! Мама! – ринулась Мелоди к себе на мансардный этаж, одолевая по две ступеньки зараз. – Там какая-то женщина!

Мать высунулась из-за двери шкафа с зеленым свитером в руке и каким-то слегка припухшим лицом.

– Что?

– Там женщина! В комнате у Кена! И зовут ее Лаура!

– Ах да, Лаура. Я уже вчера с ней познакомилась.

– А кто она такая? И почему она в спальне у Кена и Грейс?

– О, я уверена, это не так.

– Да нет, именно так! Она была в домашнем халате и просто, без всякого стука, зашла к ним в спальню.

– Ну, может быть, она просто ошиблась дверью?

– Хм-м… – Мелоди уселась в изножье кровати и задумчиво воззрилась на пальцы своих ног. – Мам, а почему мы здесь живем?

– Ну, а где, по-твоему, мы могли бы жить? – с раздражением отозвалась мать.

– Не знаю, – ответила Мелоди. – Может, у тети Мэгги?

Мама с досадой фыркнула и, вздохнув, рассеянно произнесла:

– У Мэгги сейчас своих проблем хватает. И меньше всего ей надо, чтобы еще и ее разбитая жизнью сестра влезла на шею. Лишний рот кормить!

– Ну, а у тетушки Сьюзи?

– Мне показалось, тебе не понравилось у тетушки Сьюзи.

Мелоди пожала плечами и шлепнула ступнями друг о друга.

– Да, не понравилось. Но, по крайней мере…

– Что «по крайней мере»?

– По крайней мере, она – наша семья.

Джейн шумно втянула воздух носом.

– Мелоди, – сухо заговорила она, – я ужасно устала. А ты все болтаешь и болтаешь. Может, ты все-таки поиграешь пойдешь?

– Я не хочу играть.

– Что ж, тогда пойди почитай книжку.

– Я не хочу читать книжку.

– Ну, значит, займись чем-нибудь еще. Только оставь меня одну!

Мелоди еще пару секунд посидела в ногах кровати, понуро глядя на пальцы ног, потом поднялась и побрела к двери. Шла она достаточно медленно, чтобы мама могла оправиться от раздражения и позвать ее, чтобы обняться, но этого не произошло. Мать просто осталась стоять с зеленым свитером в руках, с таким видом, будто что-то никак не может вспомнить.

Оказавшись за дверью спальни, Мелоди постояла немножко, слыша, как судорожно рыдает ее мать – приглушенно, как будто шепотом, молясь.

 

– 23 –

2006 год

Мелоди так и не удалось найти в Бродстерсе того мужичка, что назвался Мэттью. Она раза три прогулялась по городку, заглядывая в окна пропахших свиным жиром кафешек и обходя палаточные разливушки. Осмотрела весь пляж и все скамейки – но его нигде не было. В какой-то затхлой, исписанной граффити пещере, проделанной возле самой набережной, Мелоди наткнулась на двоих молодых парней с баночками сидра, отдыхавших в тенечке на деревянных реечных скамьях. Они ничуть не походили на бездомных или опустившихся, но все же это были единственные люди, встреченные ею за последние пару часов, которые, судя по их внешнему виду, вполне могли бы водить знакомство с пьянчужкой по имени Мэттью. А потому она остановилась возле них и подождала, когда к ней обратятся.

– У вас все хорошо? – осведомился тот, что был постарше. Он заметно занервничал, и Мелоди осенило, что ее, возможно, приняли за полицейского в штатском.

– Да, – ответила она. – Я тут кое-кого ищу. Человека по имени Мэттью.

Молодые люди переглянулись и нахмурились.

– Мэттью? Не-а, не знаем. А как он выглядит?

– Ему за сорок, темные волосы, – объяснила Мелоди. – Пьяненький такой.

Парни опять переглянулись.

– А! Тот самый Мэттью! – воскликнул тот, что попрыщавее. – Бухарик здешний.

– Угу, – кивнула Мелоди. – Думаю, он.

– Да должен быть где-то в городе. Как обычно.

– А есть какое-то особое местечко, где он крутится чаще всего?

– Не-а. Да он везде на самом деле ошивается, – пожал плечами первый.

– Это точно, – подтвердил другой. – Пугает тут приезжих.

– А где он живет?

– А кто его знает, – ответил тот, что постарше. – Надо думать, бродяжничает. А вероятнее всего, где-то тут рядом и живет. Здесь обычно все бродяги и обитают: спускаются в эти пещеры по ночам.

– А зачем он вам вообще? – полюбопытствовал прыщавый.

– Видите ли, я когда-то жила здесь, когда была еще ребенком. И думаю, он наверняка должен меня помнить.

– Ну да, наверное. Мэттью мы еще детьми знали.

– И что, он всегда был таким алкашом?

– Ну, почти всегда. Хотя иногда он неожиданно просыхает. Раз в несколько недель. Он куда-то исчезает и возвращается весь такой чистенький, подстриженный, в новеньких шмотках. И опять уходит в запой.

– Ясно. Так, может, у него как раз сейчас такой перерыв?

Прыщавый пожал плечами.

– Ну да, наверное, так и есть. Раз его нет в городе.

– А вы, случайно, не знаете, куда он может уезжать?

Теперь уже оба пожали плечами.

– Может, к матери, а может, куда-нибудь в больницу. Кто знает! Ни разу не интересовались.

– Ясно. – Мелоди прикусила губу. – Скажите, а вы с ним разговаривали когда-нибудь?

– Не-а. Толком нет. Только так, мимоходом, типа: привет, пока. Никто с ним особо и не разговаривает.

– А почему?

Парни рассмеялись.

– Так потому что он бухарик, ясен пень!

Мелоди улыбнулась и кивнула. Здесь ей уже нечего было делать. Человека по имени Мэттью в городе не оказалось. Придется ей приехать сюда в другой раз.

Некоторое время Мелоди постояла на пляже, сунув руки в карманы и обозревая открывшуюся перед ней изгибом оконечность городка. Создавалось впечатление, будто он распахивается перед ней, раскрывая руки для объятий. В самой середине этого изгиба Мелоди заметила здание – большое кафе-мороженое с рыжевато-розовым интерьером и хромированными вывесками в духе пятидесятых годов. Она устремилась к кафе, быстро, через ступеньку, взлетела по каменной лестнице и, задержав дыхание, распахнула массивные стеклянные двери в стиле ар-деко, очутившись в огромном, ярко освещенном зале, отделанном в духе 1930-х, с хромированной обшивкой и огнестойким пластиком в мягких рыжевато-розовых и мятно-зеленых тонах. Мелоди на мгновение остановилась на пороге и огляделась по сторонам, увидев десятки накрашенных водостойкой косметикой лиц в окружении веселых довольных семейств. Мимо нее прошла женщина с подносом. На подносе были четыре высоких стеклянных кубка, в которых ярко пестрело слоями разного цвета мороженое с желе и фруктами, с обсыпками, вафлями, сиропом. «Полосатый чулок»!

Вот оно! Это было то самое место, мгновенно поняла Мелоди, где она бывала с Кеном.

 

– 24 –

1978 год

В тот день, когда Кен возил Мелоди в Лондон познакомиться с новорожденной сестренкой, назад они вернулись в восемь вечера. Когда они добрались до побережья, октябрьское солнце уже склонилось к морю в сияющих переливах персикового, серебряного и золотого зарева. У линии горизонта, светящийся изнутри, словно фонарь, уходил в море круизный лайнер.

Они подъехали к набережной, миновав вспыхивающие неоновым светом пустые торговые галереи, едко пахнущие рыбные лавки и сладковато – сувенирные, и наконец остановились у кафе-мороженого Морелли.

– Не хочешь пломбира с сиропом? – спросил Кен.

– Что, сейчас? – удивилась Мелоди.

– Да, почему бы нет?

– Но мы обещали маме, что я буду дома к восьми.

– Ну, мы можем ей сказать, что застряли где-нибудь в пробке. Ну, решайся, как насчет «Полосатого чулка»?

Мелоди посмотрела сквозь прозрачную дверь на пастельные краски сказочного мира внутри, на счастливые нарядные семейства, рассевшиеся по рыже-розовым кабинкам и погружающие длинные ложечки в непомерной высоты вазочки с мороженым. За последние годы она много раз видела это место с расстояния, однако мать всегда говорила ей, что они не могут позволить себе такой «излишней роскоши», как мороженое.

– Я угощаю, – добавил Кен, словно прочитав ее мысли.

Сама не своя, Мелоди ступила внутрь. Оказавшись после заката в кафе-мороженом, вдвоем с симпатичным мужчиной и с мотоциклетным шлемом в руке, она ощущала себя так, будто все это происходило с кем-то другим, а не с ней. Подобное скорее было бы под стать Шарлотте.

Она заказала себе пломбир с малиной, пестреющий волнистыми красными прожилками, а Кен – ванильный с шоколадным сиропом и чашку кофе. После шлема волосы у него были встрепанными, а щеки горели от студеного октябрьского ветра, и он уже больше не походил на Иисуса Христа, а скорее напоминал забавного плюшевого мишку, и потому Мелоди уже не так сильно робела от того, что оказалась с ним в этом роскошном кафе.

– Ну что, малышка-то тебе понравилась? – спросил он.

– Угу, – кивнула Мелоди. – Она очень миленькая.

– Представляю. Наверное, испытываешь огромные чувства, когда видишь новорожденную сестру?

Девочка кивнула опять.

– Грустно, наверное, было оттуда уезжать, верно?

Мелоди низко склонила голову и печально улыбнулась. Она всегда не любила уезжать из дома Жаклин, даже когда ее пребывание там было ужасным – когда Шарлотта вела себя по-свински, а Жаклин обращалась с ней почти как с чужой. Но в этот вечер Мелоди переживала свой отъезд еще тяжелее. Она целый день провела с Эмили, помогая менять ей подгузники, и Жаклин даже позволила покормить ее из бутылочки молоком.

В течение дня спальня отца и Жаклин приобретала для нее все более волшебные черты. К вечеру, когда солнце стало клониться к закату, папа зажег настольные светильники, и они все вместе уселись на огромной мягкой кровати, просто разглядывая спящую малютку.

– Знаешь, – проговорил отец, обращаясь к Жаклин, – иногда я даже рад, что тебе сделали кесарево. Благодаря этому ты вынуждена просто сидеть тихо на месте и наслаждаться мгновением.

Жаклин улыбнулась ему.

– Это точно, ты совершенно прав. Иначе я без конца бы суетилась. Так что я тоже рада посидеть тихо, потому что это самая прелестная пора. Именно такие моменты и вспоминаешь, когда они вырастают, и так хочется вернуться назад…

Вернуться назад Мелоди хотелось уже сейчас. Хотелось впитать в себя сестру, вобрать по капельке, став с ней единой плотью, и хранить ее у самого сердца. Она не желала оставлять малютку в Лондоне и еще целую неделю ждать их новой встречи. Мелоди хотелось жить рядом с ней, спать рядом с ней и наблюдать, как та пробуждается по утрам. Ей хотелось видеть, как Эмили растет, день за днем, замечая каждый ее срезанный ноготок и каждый миллиметр отросших волос. Ей хотелось, чтобы Эмили знала ее – так же, как она будет знать Шарлотту.

Мелоди посмотрела в ласковые серые глаза Кена и тут же почувствовала, что ее рот становится дрожащим и безвольным. И она горько заплакала, тихо и безутешно.

– Ой, ну-ну-ну… – Кен протянул ей бумажную салфетку. – Ох, Мелоди, бедное ты мое солнышко…

– Я так ее люблю, так люблю, – причитала Мелоди. – Но она живет в Лондоне, а я – здесь, и она совсем меня позабудет.

– Ну что ты, не позабудет.

– Нет, забудет! Она будет видеть лишь Шарлотту и считать, что это ее единственная сестра, а когда я к ней приеду, она заплачет, потому что не будет знать, кто я такая!

– Не забудет, обещаю тебе. Честное слово. Малыши на самом деле очень смышленые. Сейчас она запомнит твой запах, а потом, когда подрастет, она будет помнить твое лицо. И, знаешь, самые ее чудесные улыбки будут предназначаться именно тебе, потому что видеть тебя будет для нее как особенное лакомство – совсем не так, как с Шарлоттой.

– Ты так думаешь?

– Да, уверен. И как раз потому, что вы не будете видеться слишком часто, она будет намного лучше к тебе относиться, чем к Шарлотте. И вообще, готов на что угодно спорить, что в итоге вы с Эмили станете самыми что ни на есть лучшими друзьями.

Мелоди шмыгнула носом и принялась крутить ложкой у самого донышка вазочки. Ей нравилось то, что говорил Кен, приятна была эта мысль – стать лучшей подругой Эмили.

Так вышло, что за очень долгое время никто не говорил девочке ничего такого, отчего у нее на душе становилось бы лучше, а не еще мрачнее, что вдыхало бы смысл в ее существование, и теперь Мелоди почувствовала, как с ее груди словно поднялось что-то тяжелое и давящее – чего она до сего мгновения почти не замечала. Она ощутила снизошедшую на нее легкость, ощущение, что, в конце концов, у всего происходящего есть некий прочный стержень. И вот, сидя во влажном тепле кафе-мороженого Морелли, когда ее раздробленный мир стремительно вращался в сознании десятками разрозненных кусков, Мелоди внезапно поняла, где именно для нее находится такой стержень. Это был Кен.

Она утерла слезу с щеки тыльной стороной ладони и улыбнулась Кену. Потом взяла его руку в свои ладони и крепко, от души пожала.

– А ты мне друг? – спросила она.

– Разумеется.

– А ты всегда будешь моим другом?

– Я буду твоим другом до тех пор, пока ты сама будешь этого хотеть.

– Хорошо. Значит, это навеки.

Кен пожал ей ладонь в ответ и тоже улыбнулся.

– Вот и славно. Очень хорошо.

Домой они вернулись в девять вечера. Мелоди уже представляла, как ее мать сидит на парадном крыльце, бледная от волнения, как время от времени бродит туда-сюда, гадая, где задержалась ее дочь.

Однако матери на крыльце не оказалось. Как не было ее ни в кухне, ни в ванной, ни в комнатке в мансарде. Мелоди с Кеном дважды обежали весь дом, заглядывая во все комнаты и даже в такие необычные места, как вентиляционные шкафчики и кладовки. Потом Мелоди заметила, что маминой сумочки в прихожей нет, а Лаура сказала, что слышала где-то около пяти часов, как хлопнула входная дверь. И тогда они все вместе успокоились, решив, что Джейн пошла куда-нибудь поужинать или отправилась навестить тетю Сьюзи.

В тот вечер Мелоди самостоятельно помылась в бодрящей прохладе ванной и попыталась представить, как мама сидит за столом у тети Сьюзи, веселая и смеющаяся, напрочь забывшая о времени. Это показалось ей чем-то совсем неправильным, и Мелоди вообразила, как мать одиноко сидит в кафе, за столиком на двоих, представила ее лицо в мерцающем сиянии свечи, когда она втыкает вилку в жареный стейк с картошкой. Но это тоже было совершенно не то.

Когда Мелоди скользнула под свое лоскутное одеяло и закрыла глаза, то тишина в комнате подействовала на нее совсем обескураживающе, и девочка стала представлять разные ужасные вещи. Как ее мать раздавило колесами мощного грузовика. Как ее мать, вся посиневшая, безвольно плавает в море лицом вниз. Как ее мать разорвало на куски железными колесами экспресса. Мелоди не знала, откуда все это берется в ее сознании. Ни о чем подобном она прежде никогда не думала. Хотя прежде ни разу и не случалось такого, чтобы она не знала, где находится ее мать.

Еще долго пролежав в постели, Мелоди наконец уснула – и вскоре, даже толком не заметив, что спала, она вновь проснулась. Было все так же темно, и мамина постель по-прежнему пустовала. Мелоди вдруг стало страшно и одиноко, она поняла, что ей необходимо увидеть чье-нибудь живое лицо, а потому она на цыпочках тихонько дошла до лестницы и поднялась на площадку, где была комната Кена и Грейс.

Замечательная виньетка на двери словно поприветствовала Мелоди, когда девочка толкнула дверь в их спальню. Кен с Лаурой лежали на большой белой кровати, полностью обнаженные и обвивавшие друг друга, между тем как Грейс в длинной голубой ночной рубашке лежала на матрасе на полу, обнимая лежавшего сбоку Сета. Штор на окне не было, и полная белая луна проливала на них холодный голубоватый свет. И хотя все увиденное ею казалось совершенно неправильным, все же что-то прекрасное было в открывшейся сцене – словно на постановке «Сна в летнюю ночь» в открытом театре в Риджентс-парке, посмотреть которую папа с Жаклин водили Мелоди нынешним летом.

Единственным человеком, услышавшим, что кто-то вошел в комнату, была Лаура. Та уставилась на девочку стеклянным взглядом, приоткрыв один глаз. Потом потерла пальцами брови и перекатилась в ее сторону. Груди у нее были маленькие и острые, точно капкейки, а ребра выпирали, как у щуплого цыпленка. Поглядев на нее, Мелоди быстро поняла, что Лаура по-прежнему спит. Ее открытый глаз вскоре сомкнулся, женщина перевернулась на спину, а Мелоди неслышно, на цыпочках вышла из комнаты.

Следующая дверь вела в комнату Мэтти. Мелоди тихонько постучала и вошла внутрь. Мэтти лежал на боку, свесив одну ногу с кровати, и еле слышно посапывал. Она какое-то время постояла, глядя на него и гадая, что может ему сниться. Потом, решив, что Мэтти очень уж сладко спит, чтобы его беспокоить, Мелоди улеглась на его истертый старый коврик из овчины, укрылась его банным полотенцем и наконец провалилась в сон.

Наутро Кен вызвал полицию. К ним приехали двое в полицейских шлемах и стали задавать разные вопросы, на которые никто, похоже, не в состоянии был ответить. Нет, Джейн никому ни словом не обмолвилась, куда идет. Нет, никто не видел, как она уходит. Мелоди рассказала полиции, где живет тетя Сьюзи («в бунгало, где кругом заборы, не у самого моря, но и не так далеко от него, с голубой входной дверью и легкими прозрачными занавесками»). Потом обыскали вещи мамы, лежавшие у нее в спальне.

– А у нее были какие-либо причины, чтобы куда-то исчезнуть? – спросил полицейский помоложе.

Мелоди посмотрела на Кена, тот взглянул на нее.

– Видите ли, – стал объяснять он, – она пребывала в состоянии некоторого стресса. Ее бывший муж живет с другой женщиной, которая только что родила ему дитя. И она… хм… как мне кажется, страдает… – Кен снова глянул на Мелоди, – …некоторыми иными расстройствами. В душевном плане.

– То есть, вы хотите сказать, она психически нестабильна?

– Ну, не то чтобы совсем нестабильна, но…

– Ясно. Думаю, в таком случае мы выждем еще двадцать четыре часа, а потом пойдем обыскивать пляжи. Особенно в районе Рамсгейта.

– Вы что, считаете…

На сей раз они оба – и полицейский, и Кен – посмотрели на Мелоди.

– Не знаю, сэр, но такое возможно. У нас, знаете ли, масса таких случаев с женщинами. Гормоны порой бывают очень мощным фактором. Так что, если через сутки от миссис Рибблздейл так и не будет никаких вестей, мы начнем поиски.

Спустившись в кухню через пять минут после ухода полицейских, Мэтти принялся расспрашивать Мелоди, желая знать все до последнего слова, что те говорили.

– Я пытался слушать из-за двери, но ничего толком было не слышно.

– Они считают, что она может быть на пляже. Из-за гормонов.

– Что, мертвая?

– Нет, думаю, нет. Просто слишком расстроенная. И до завтрашнего утра ее искать не станут.

– А почему?

– Не знаю, – пожала плечами Мелоди.

– Ну, это вообще какая-то чушь! – возмутился Мэтти. – До завтра что угодно может произойти. Это может быть вопрос жизни и смерти. Послушай, просто ждать глупо. Я считаю, надо идти искать сейчас.

Он ненадолго исчез и вернулся с матерчатым мешком, который тут же повесил себе поперек груди.

– И что мы будем делать? – спросила Мелоди.

– Пойдем разыскивать твою маму.

Вдвоем они прошли через городок к бухте Викингов с влажным, усыпанным водорослями песком. Там было совершенно пустынно. Они прошлись туда-сюда по набережной, мимо опустевшего кафе. То и дело Мэтти останавливался и изучал окрестности из старого армейского бинокля, что он носил в своем объемистом мешке.

– А ты вообще представляешь, во что она была одета? – спросил он Мелоди.

Девочка помотала головой.

– Когда Кен увозил меня в Лондон, она была еще в ночной рубашке.

– А цвет?

– Чего?

– Ну, ночной рубашки.

– Зеленая. И вот тут немножко кремового, – показала она на грудь.

– Понятно. А волосы у нее коричневые. И она среднего телосложения. Верно?

– Верно, – отозвалась Мелоди.

– О'кей. Так, тут ничего нет, двигаемся дальше.

Мэтти опустил бинокль и, развернувшись, зашагал обратно к городу. Мелоди молча последовала за ним. Шли они, казалось, целую вечность. Мальчик то и дело останавливался, разглядывая мелкие фрагменты выброшенных на берег обломков и разного мусора.

– А чем, кстати, любит заниматься твоя мама? – спросил он спустя какое-то время.

– Э-э… читать.

– Хм-м… Можно было бы, конечно, пройтись по книжным магазинам или заглянуть в библиотеку, но сильно сомневаюсь, что она могла бы провести там целую ночь. А еще что?

Мелоди подумала подольше.

– Еще она любит кошек.

– Нет, это нам нисколько не поможет. Черт, вот засада!.. Думай, Мэтти, думай! – Он даже похлопал себя ладонями по голове. – Женщина, тридцати лет, в тоске и печали – что она станет делать? Куда пойдет?.. О, я знаю! Знаю! Иди-ка за мной.

Когда они добрались до вокзала, пошел дождь. Мелоди к этому времени сильно устала и проголодалась. Она в это утро совсем не позавтракала и к тому же осталась без ланча – а времени было уже почти два часа.

Она была очень взволнована и так рада возможности провести столько времени вместе с Мэтти, но все же хотела вернуться обратно домой, потому что чем больше думала обо всем этом, тем более была убеждена, что мать наверняка уже дожидается ее там. Однако Мелоди не хотелось раздражать Мэтти, а потому она послушно отправилась за ним сначала по перрону, потом спустилась на подъездные пути, потом перешла мост, сбежала вниз, к кустам, где долго и терпеливо ждала, пока Мэтти ворошил длинной палкой старые магазинные пакеты и пустые пивные банки.

Наконец, уже где-то в четыре часа, Мэтти оставил поиски.

Мелоди до крови стерла ноги слишком тесными кедами, а живот уже давно перестал урчать, смирившись с голодом.

Они медленно побрели обратно в город, пошли по главной улице. В витрине магазина «Woolworth» девочка увидела их отражение. Выглядели они тощими и замызганными, точно двое несчастных сироток. От этой мысли у Мелоди перехватило дыхание. У нее вдруг возникло такое чувство, будто она и впрямь лишилась родителей, и это показалось ей поистине ужасным.

Они уже почти дошли до дома, как в двух улицах от площади что-то вдруг зацепило ее взгляд. Это был фрагмент материи, мелькнувший в густо запотевшем окне кофейни. Принадлежал он очень знакомой Мелоди кофте – голубой, с черными цветами, которую носила мать.

– Мэтти! Она там! Взгляни-ка!

Сложив козырьком руки, они припали к стеклу и заглянули внутрь. Джейн сидела спиной к окну с красной чашкой в левой руке и букетом увядших цветов в правой. Сидела она одиноко и неподвижно, наклонив голову так, будто в кого-то напряженно всматривается.

Друзья зашли в кофейню, и, подойдя к матери ближе, Мелоди увидела, что та ни в кого на самом деле не вглядывается, а просто сидит, уставившись в пустоту, настолько уйдя в себя, что даже сначала и не заметила, как к ней сбоку подошли двое детей.

– Мам, – тронула ее за руку Мелоди.

Джейн продолжала смотреть куда-то вдаль.

Кофта ее была грязной, волосы – тусклыми и спутавшимися. Под ногтями виднелась грязь, а запах от нее исходил солоноватый и влажный.

– Ма-ам, – уже настойчивее подергала ее за рукав Мелоди.

Наконец Джейн оторвала взгляд от некой дальней точки и очень медленно повернулась к девочке:

– Да?

– Что ты делаешь?

– А что? – рассеянно отозвалась Джейн.

– Что ты тут делаешь? Где ты была?

– Мелоди?

– Да, это я.

– Почему ты здесь?

– Мы ходили тебя искать. Ты пропала неизвестно куда. Мы даже вызывали полицию! Где ты была?

– Да большей частью здесь. Наверное.

– Но не всю же ночь. Где ты была прошлой ночью?

Мать помолчала, потом задумчиво потерла локоть.

– Где-то была, наверное. Может быть, на пляже?

Мелоди затихла, пытаясь как-то осмыслить ситуацию. Мать ее была совершенно рассеянной и от нее плохо пахло, она сидела одна в кафе, а прошлую ночь спала на пляже. Это в октябре-то!

Она посмотрела на мамины грязные пальцы, потом на букет увядших цветов и наконец произнесла:

– Мама, ты психически нестабильна?

Как же замечательно было то, что мама вновь оказалась ночью в их спальне! Как чудесно было видеть по другую сторону комнаты ее вздымающееся мягкими изгибами, спящее тело, слышать ее мерное дыхание и легкое шуршание простыней, когда она переворачивалась. Однако сама Мелоди никак не могла уснуть. Всякий раз, как ее веки тяжелели, всякий раз, как мысли начинали растекаться, она заставляла себя немедленно стряхнуть дремоту. Мелоди не хотела поддаваться сну, боясь, что, если она заснет, то, проснувшись, обнаружит постель матери пустой. А потому она тихонечко лежала на своей двухъярусной кровати, под самой кровлей, глядя на спящую маму, пока наутро не поднялось солнце.

 

– 25 –

2006 год

Мелоди слизнула с оборота ложки остатки «Английского мороженого с фаджем» и опустила ее в вазочку. Утром она забыла позавтракать и до того момента, пока пять минут назад не оказалась в кафе-мороженом Морелли, даже не сознавала, насколько голодна.

Из всех мест, где довелось побывать Мелоди за минувшие две недели, с тех пор как ее память «разблокировалась», кафе Морелли вызвало в ней наибольший резонанс. Ее уверенность в присутствии этого места в прошлой ее жизни было сильнее чего-либо другого. Она не сомневалась, что это заведение являлось для нее чем-то особенным – этаким оазисом счастья в ее лишенном покоя и стабильности детстве, в чем Мелоди убеждалась все сильнее и глубже. Ей определенно довелось когда-то посидеть в каждой кабинке этого зала – Мелоди легко представляла себя совершенно в любой из них: с длинной ложкой в правой ручонке, со стаканом лимонада на бумажной подставке, с карамельной обсыпкой на языке и с Кеном рядом.

После кафе Морелли ее намерение извлечь на поверхность все тайны, что хранил в отношении ее этот городок, порядком укрепилось, и Мелоди направилась к библиотеке. Ее интересовал отдел истории края. Мысль эту ей подкинул Эд.

– Там же, мам, не только книги, в библиотеке-то. У них есть много всего прочего. Газет там, и разного другого. Куча всего по местной истории.

Мелоди прошла напрямик через площадь Чандос-сквер, миновала пару улиц, на которые не набредала прежде, – и вновь испытала чувство, что этот путь ей уже знаком. Все повороты налево и направо казались давно известным ей узором, знаком был этот мерный стук шагов по тротуару и то, как он меняется при пересечении асфальтовой дороги. Этот путь она уже совершала когда-то раньше, решила Мелоди, причем не однажды, а бесчисленное множество раз. И скоро она уже точно знала, куда направляется.

В тот момент, когда она увидела бледно-желтый приземистый кирпичный фасад Начальной школы Эптона, Мелоди хорошо вспомнила это место. Она увидела серое шерстяное пальто, надорванный карман куртки и пришкольную площадку, притихшую от ядовитых нападок высокой угрюмой девицы с косами.

 

– 26 –

1978 год

Пенни Кларк была довольно крупной девочкой. Она пошла в школу на год позднее, поскольку имела весьма низкие учебные способности, и была гораздо массивнее своих сверстников. У нее были жесткие светлые волосы, которые ей заплетали двумя толстыми, свисающими с плеч косами, и жирный, блестящий лоб со складкой.

– Морщина на лбу у семилетнего ребенка – на самом деле очень нехороший признак, – помнится, сказала мама, когда впервые увидела Пенни на выходе из школьных ворот.

Пенни дружила с девочкой по имени Дана, которая выглядела вдвое мельче ее, была нездорово худой и у которой на школьном джемпере спереди вечно красовалось пятно. На переменах они с хмурым видом стояли вдвоем в углу пришкольной игровой площадки, недовольно пялясь на людей. Иногда жевали жвачку. Они редко разговаривали друг с другом.

Однажды утром, вскоре после того как Мелоди с Мэтти отыскали ее маму в кофейне, Пенни и Дана приблизились к девочке на площадке. На Дане было серое шерстяное пальто, жидкие волосы были собраны сзади в хвостик. Пенни одета была в черную куртку-харрингтон, с дырой над самым карманом.

– Как, говоришь, тебя зовут? – спросила Пенни.

Мелоди подумала, что это довольно странный вопрос, поскольку Пенни уже почти два месяца проучилась у них в классе, и каждое утро миссис Нотт громко выкликала учеников по журналу.

– Мелоди, – тем не менее ответила она.

– А, ну да, точно! Помню, что чего-то выпендрежное.

Пару мгновений девицы пошаркали перед ней ногами по песку, и Мелоди внезапно без всяких сомнений поняла, что вот-вот произойдет что-то ужасно неприятное.

– Так, и откуда ты такая?

– Не знаю, – ответила Мелоди.

Девицы презрительно переглянулись.

– Ты не знаешь, откуда приехала? – переспросила Пенни.

– Нет.

Пенни засмеялась – издавая мерзкий, отвратительный звук, точно собачонка, придавленная металлической балкой.

– Что за чушь! Всякий знает, откуда он.

Мелоди сглотнула. Она понимала, что должна сказать что-нибудь толковое, причем очень быстро.

– Мой папа живет в Лондоне. А я живу здесь.

– Ну, тогда ясно. То есть твои мама с папой развелись?

Мелоди покачала головой и уставилась на свои ступни.

– Иначе почему они не живут в одном доме?

– Потому что они злятся друг на друга.

– Ясно, – фыркнула Пенни и как-то странно посмотрела на Мелоди. – Ты ведь живешь там среди хиппи, верно?

Мелоди не совсем понимала, о каких хиппи идет речь, но подозревала, что Пенни имеет в виду дом Кена.

– Я живу в доме у Кена.

– А, ну да, у этого хиппи, что вечно болтается по городу. Знаю-знаю. Выглядит так, будто ему не помешает хорошая стирка. И все время пытается вытрясти из людей деньги за свои говённые бумажки. Моя мама говорит, что он извращенец.

– А кто такой извращенец? – спросила Дана.

Пенни бросила на нее надменный взгляд.

– Ну, это, знаешь ли, тот, кто занимается с другими людьми всякими грязными делами. Сексом и разным другим в том же духе.

Мелоди замотала головой.

– Нет, ты ошибаешься, – решительно сказала она. – Кен очень хороший.

– Ну, а моя мама говорит совсем другое. Она говорит, что у него в постели то одна, то другая женщина, а то и по две сразу. Мама говорит, что он промывает им мозги и делает из них… этих… адвептов. А потом просто использует для своих грязных делишек. Мама говорит, он мерзкий тип. А ты с ним живешь. Поэтому, значит, ты тоже мерзкая.

Мелоди поперхнулась.

– И твоя мама тоже мерзкая, – добавила Дана.

– Ну да, и твоя мама тоже, – кивнула Пенни.

Девицы постояли еще чуть-чуть, выжидающе глядя на Мелоди.

В голове у нее громко пульсировало от невысказанных слов, от негодования и ужаса. Она знала, что все, что они сказали, – неправда. Что Кен – очень хороший и добрый человек. Но также она знала и то, что в ее доме творится нечто непонятное, что она не в силах объяснить, то, что в ее представлении вообще совершенно неправильно. И тем не менее – если говорить конкретно о Кене и о его доме – то все было абсолютно нормально.

– Это совсем не так, – сказала она наконец. – Все совсем по-другому.

– Да что ты! А как же тогда?

– Кен на самом деле очень хороший. Он пустил нас к себе пожить, когда моей маме было очень плохо и тоскливо, и он возит меня на мотоцикле в Лондон повидаться с отцом. А еще у него чудесная жена, которая для всех нас готовит, и сам он добрый и щедрый.

– Бог ты мой! – воскликнула Пенни, и на губах у нее заиграла зловещая улыбка. – Да ты в него втюрилась, да? О господи, ты тоже, значит, с ним этим делом занимаешься? Точно-точно, занимаешься! И ты, и твоя мать, и все эти хиппи – все вместе. Фу, как это омерзительно!

Тут Мелоди обнаружила, что на площадке разом воцарилась тишина: остальные дети забросили свои игры, чтобы послушать, что говорит Пенни.

Заметив, что слушателей изрядно прибавилось, Пенни обратилась уже к ним.

– Эта девочка – паршивая и гадкая! – громко объявила она, указывая на Мелоди. – Держитесь от нее подальше. Не то подцепите от нее какую-нибудь дурную болезнь.

Другие ребята непонимающе уставились на нее, и у Пенни победно блеснули глаза.

Тишина на площадке тянулась невыносимо долго, пока ее не нарушил наконец звонок, возвестивший о конце перемены.

Пенни и Дана, прежде чем уйти, еще раз с отвращением глянули на Мелоди, и она очень медленно, оцепенело побрела обратно в класс.

Вскоре после этого мама перебралась из их спальни в другое место. Она вообще обычно особо не беспокоилась вопросом, где именно будет спать. Самой же Мелоди недолго пришлось это выяснять, поскольку на следующую ночь к ней в комнату переселилась Грейс с Сетом.

Расспрашивать о разных деликатных вещах Грейс было намного проще, нежели маму, а потому Мелоди дождалась, пока они останутся в кухне наедине, и заговорила с ней:

– Грейс?

Женщина оторвала взгляд от ободранного и кровоточащего локтя Сета, неудачно упавшего во дворе.

– Да, солнышко?

– Почему вы с Сетом спите в моей комнате, а мама спит в спальне у Кена?

– А, ты об этом! – Грейс помолчала мгновение, срывая с лейкопластыря бумажную обертку. – У твоей мамы сейчас очень трудная пора. – Она прилепила пластырь на локоть сыну. – Она сейчас немного выбита из колеи, и Кен хочет держать ее к себе поближе. Поэтому она какое-то время поживет в его комнате. Надеюсь, ты не возражаешь, если мы с Сетом пока займем ее кровать? Это совсем ненадолго.

Мелоди кивнула, хотя и была далеко не рада такой перемене.

– А сама ты не возражаешь? – спросила она. – Неужто ты не против, что кто-то другой спит в твоей постели?

– Видишь ли, чудесная моя ты девочка, дело в том, что мы ничего в этом доме не расцениваем как «свое». Или как чье-то еще. Мы отрицаем чувство собственности. Постель, в которой спим мы с Кеном, принадлежит всем и каждому. И именно сейчас твоя мама нуждается в ней куда сильнее меня.

Мелоди обдумала услышанное. Насколько она могла судить, мамина кровать в их мансардной комнате была как раз очень хорошей. Мелоди даже помнила, как мать не раз говорила, какая же у нее удобная кровать! Почему ж ей вдруг понадобилось спать теперь в другой постели?

– А у Кена там очень удобная кровать? – спросила наконец Мелоди.

Грейс улыбнулась – той странной улыбкой, что порой появляются у взрослых, которую не знаешь, как понимать, и оттого чувствуешь себя сильно сбитым с толку.

– Да, удобная, – ответила она. – Она очень упругая.

– И потому моя мама хочет спать там?

– Ну, наверняка это одна из причин.

Девочка на миг задумалась. Если имелись еще какие-то причины того, что мать перебралась спать туда, Мелоди хотела это знать.

– А еще почему?

– Я же сказала, ей сейчас плохо, она выбита из колеи, и Кен хочет ее… утешить.

Мелоди пришла в замешательство. Это слово – «утешить» – внезапно наполнилось для нее множеством скрытых смыслов и сомнительных оттенков.

– А почему Лаура тоже хочет спать с Кеном? – спросила девочка. – Ее тоже нужно утешать?

Грейс вновь улыбнулась этой своей таинственной улыбкой, но на сей раз Мелоди это разозлило. Может, ей всего и шесть лет, но она же не дурочка!

– Да, – ответила Грейс. – Да, порой бывает нужно. Лаура иногда чувствует себя очень одиноко и тогда приходит спать в нашу комнату.

– Хм-м… – Мелоди взяла с кухонного стола одну из погремушек Сета и крепко сжала ее в ладони. Детская игрушка в руке – это мягкое побрякивание перекатывающихся внутри шариков – подействовало на нее успокаивающе. – А что такое «дурная болезнь»?

– Что?

– Так говорила одна девочка в школе.

– Девочка в школе? Что это за девочка?

– Пенни. Она на год старше нас, ей почти семь. Это что, какая-то особая болезнь?

– Ну да, особая. Только встречается она лишь у взрослых.

Кивнув, Мелоди переложила погремушку в другую руку. Ей хотелось рассказать Грейс, как Пенни всем вокруг сказала, что этим могут заразиться именно от нее, от Мелоди, однако у нее возникла стойкая уверенность, что так она навлечет на себя еще большие неприятности.

– А что случается, когда заражаются этой дурной болезнью?

– Ну, они разные бывают. И в основном это касается определенных интересных мест.

– Интересных?

– Да, так говорят про вагину и пенис. То есть женщины могут подцепить ее от мужчин, а мужчины – от женщин. Но только взрослые.

– Взрослые, которые вместе спят?

– Да, именно так. Взрослые, которые спят вместе.

– Значит, мама может заразиться ею от Кена?

Грейс рассмеялась и сняла со своего колена Сета.

– Нет, это в высшей степени маловероятно. Насчет этого можно даже не беспокоиться. Но если честно, я немало шокирована тем, что шестилетняя девочка распространяется о подобных вещах в школе.

– Ну, ей уже почти семь. Она самая старшая в нашем классе.

– И тем не менее. Ты рассказала об этом учительнице?

Мелоди помотала головой и отдала погремушку Сету, который стоял у ее ног, ожидающе глядя на игрушку.

– Знаешь, когда эта девочка в следующий раз начнет с тобой об этом разговаривать, просто повернись и уйди. Сразу же уйди. И расскажи об этом мне. Потому что это ненормально. И вообще все это отношение неправильное. В мире нигде нет более безопасного места, нежели этот дом, и нигде в мире не встретишь большей любви, чем здесь. И все, кто говорит об этом что-либо иное – просто несут всякую чушь своей большой и толстой задницей, ясно?

Мелоди улыбнулась и кивнула.

– В этом доме живут добро и счастье, – продолжала Грейс. – Здесь все честно и открыто. А теперь иди-ка сюда, я тебя покрепче обниму, дорогое ты мое, ненаглядное дитя.

Мелоди подступила ближе, надолго оказавшись в объятиях ее сплетенных рук. И хотя она сполна оценила этот жест, но все же больше всего на свете сейчас хотела ощутить тепло и безопасность, уткнувшись лицом не в костлявое тело Грейс с ее маленькой грудью, а в мягкие и немного терпко пахнущие объятия Джейн Рибблздейл.

 

– 27 –

2006 год

Бродстерская библиотека располагалась в неказистом здании из красного кирпича. Отыскав краеведческий отдел, Мелоди принялась наугад листать неприметного вида книжки с названиями типа «Бродстерс и Сент-Петерс в период Первой мировой войны 1914–1918 гг.». Довольно скоро это занятие показалось ей абсолютно лишенным смысла. Ей хотелось узнать что-нибудь о сквоте в конце восьмидесятых, а вовсе не о том, как ловили рыбу в 1800-х в бухте Викингов.

Тут ее внимание привлекла женщина средних лет, миниатюрная и приятная, в серых брючках и водолазке, с цепочкой от очков вокруг шеи. Незнакомка с интересом листала какую-то книжку по истории края.

– Извините, – обратилась к ней Мелоди, – а вы живете в Бродстерсе?

– Да, – кивнула женщина.

– Ой, как здорово! А не могли бы вы мне немного помочь? Я в этом городе жила совсем недолго, еще маленьким ребенком. Жила на Чандос-сквер, недалеко отсюда. Вы, случайно, не помните чего-нибудь, связанного с Чандос-сквер тридцатилетней давности?

– Ну, смотря что…

– Дом, в котором я жила – сейчас там мини-гостиница, – еще называют «Дом на площади». Такой, очень симпатичный дом.

– О да, этот дом я очень хорошо помню. – Женщина смешливо фыркнула и закрыла книжку, которую листала. – Этот дом был просто всеобщим проклятием.

– А правда, что там в те годы был сквот?

Женщина заговорщицки подалась вперед:

– Это только половина правды.

Мелоди даже задержала дыхание, готовясь услышать нечто еще ей неведомое.

– Там жил один мужчина, вроде как хиппи. Он был в этом доме самый главный, если хотите…

– А как его звали?

– Кен, – не задумываясь, ответила женщина. – Кен Стоун.

Мелоди резко вдохнула. Вот он – еще один поблескивающий кусочек мозаичной картины! Еще одно зыбкое предположение, обратившееся в твердый факт.

– Он был кем-то вроде, что называется, политического активиста, – между тем продолжала женщина, – вечно уезжал участвовать в разных шествиях и митингах. Постоянно провозглашал везде свои идеи, но ни разу, ничего на самом деле в мире не изменил. Знаете, наверное, такой тип людей? А еще он веровал в то, что они обычно называли «свободная любовь». Все абсолютно в духе семидесятых! Он насочинял массу тоненьких книжонок, призывая к освобождению духа, к избавлению от оков условностей. И к прочей такой же галиматье. Только одна болтовня была и никакого дела. За исключением всего того, что касалось дам… Скажите… – Женщина сняла свои очки для чтения, и они повисли на цепочке у ее колен. – Скажите, а этот Кен никем вам не приходится?

– Ну, когда я тут жила ребенком, он был моим старшим другом.

– То есть он вам не родственник?

– Нет, что вы! Совершенно точно нет, – нервно рассмеялась Мелоди, когда ее внезапно осенило, что еще бог знает кем она ему может быть.

– В общем, так или иначе, у него была еще жена. По крайней мере, она называла себя его женой, хотя мне лично трудно представить, чтобы они совершили нечто столь общепринятое, как вступить в законный брак. Странным она была созданием. Мне она всегда напоминала статуэтку в духе ар-деко – этакая поджарая, завернувшаяся в широкие платки и с браслетами на запястьях. Помнится, они вдвоем еще нажили мальчонку…

– А когда?

– Господи, да не знаю когда! Хотя, наверное, это было примерно в ту пору, когда появился наш младшенький. То есть около тридцати лет назад.

«Ребенок на полу, обсасывающий ложку!» – вспыхнуло в голове у Мелоди.

– В общем, народ у них там постоянно менялся: кто-то поселялся, кто-то уезжал. Собирались вместе разные людские осколки. И в городе поговаривали, будто у них там устраивались оргии всеобщей любви, типа группового секса.

Мелоди сразу подумала о той женщине по имени Лаура, про которую вспомнила как раз нынче утром. Интересно, она тоже являлась участником этой странной, разнузданной коммуны? И тут же, естественно, ее оглушила и другая мысль: а вдруг и с ней самой происходило что-то ужасное в этом сомнительном доме? Могло ли быть такое, что этот Кен Стоун каким-то образом творил над ней насилие, и ее тоже вовлекали в нечто скверное и отвратительное – и именно поэтому ее память и заблокировалась. Может, над ней и правда надругались, как предположил Эд, – только не ее отец, а этот странный тип, которого она едва запомнила? Внезапно в мозгу у нее пронеслось сразу множество жутких сценариев: что ее выкрала из родного дома в Кентербери женщина по имени Джейн и привезла сюда, чтобы здешние взрослые использовали ее разными ужасными способами. И если это и вправду так, то, может быть, нечто подобное произошло с ней и в том доме в Фицровии? Возможно, ее отдала тому человеку с добрым лицом женщина по имени Жаклин? А может, в ее жизни было много других домов и связанных с ними историй? Может, ее вообще носило с места на место и, может быть, – это, конечно же, немыслимо, но о таком порой пишут в газетах, – за всем этим стояли ее родители? Все это могло бы объяснить столь ненормально двойственное отношение к ним Мелоди и зияющие провалы в истории ее жизни.

Но едва все эти домыслы вспыхнули у нее в голове, как Мелоди их мигом загасила. Все было совсем не так! Этого просто не могло быть! Она пока немногое смогла воспроизвести в памяти, но все же вспомнила, что Кен был добрым и хорошим, и тот мужчина в Фицровии был добрым. А еще лучше она помнила то, что, какими бы натянутыми ни были ее отношения с родителями, они оба всей душой о ней заботились. Так что в домах на Чандос-сквер и в Гудж-Плейс происходило нечто совсем иное, и Мелоди была уверена, что эта маленькая симпатичная дамочка с ее приморским акцентом и в лодочках из «Marks & Spencer» вот-вот перевернет страничку ее истории, перейдя к новой главе.

 

– 28 –

1979 год

Морозное январское утро. Вокруг лица Мелоди от теплого дыхания разлетаются облачка.

Вращающаяся дверь, куча чемоданов. Таксист в сером свитере и с утренней щетиной, куря сигарету, захлопывает багажник.

Шарлотта, в длинной коричневой шубке и ярко-красной шапке с помпоном, жалуется, как она замерзла.

Отец Мелоди с невеселым и усталым лицом достает свой потрепанный бумажник и вытягивает десятифунтовую купюру.

Эмили в белом теплом комбинезоне на молнии с величественным видом пребывает в вертикальном положении на руках у Жаклин.

За вращающейся дверью, в помещении терминала оказывается неожиданно жарко.

Отцовская рука приобнимает ее за плечи. Вокруг стоит гул тысячи голосов, перекрываемый раскатистыми объявлениями из громкоговорителя.

Мелоди впервые в жизни в аэропорту.

Однако она никуда не улетает.

Когда Мелоди было шесть с небольшим, ее папа вместе с Жаклин, Шарлоттой и Эмили уехал жить в Голливуд. Жаклин как художник-гример подписала контракт с одной крупной киностудией на три фильма, снимать которые предполагалось один за другим в грядущем году. За год она должна была заработать больше, нежели отец Мелоди за целый десяток лет. А потому недолго думая они забрали Шарлотту из школы, запросили годичный отпуск для отца, сдали внаем дом в Фицровии и немедленно перебрались в Америку.

– Ты навестишь нас на Пасху, а мы на пару недель приедем сюда в июле. По большому счету, год – это не так уж и долго.

Мелоди молча кивнула, надеясь, что так оно и будет, но подсознательно все же понимая, что год на самом деле – очень и очень долгий срок, в особенности для ребенка.

На электронном табло появилась надпись, что им немедленно надо пройти таможенный контроль, и как-то внезапно пришло время прощаться. Мелоди показалось, будто это настало слишком скоро.

Она поцеловала Жаклин в пахнущую духами щеку, потом обняла Шарлотту, которая в ответ обхватила ее руками, причем достаточно крепко, как будто ей и вправду было грустно расставаться. Потом Мелоди закинула руки отцу за плечи, и тот немного покачал ее вокруг себя. И наконец она повернулась к Эмили.

Малышке было уже четыре месяца. У нее была прелестная золотистая головка, глазки стали светло-карими. Она была серьезным и тихим ребенком, любившим разглядывать людей и смотреть книжки.

– Даже не представляю, откуда у меня такое дитя! – говорила Жаклин. – Такая тихая и спокойная. Ничего общего со мной!

Мелоди на самом деле не очень понимала, почему Жаклин ожидала, что ребенок будет похож именно на нее. Словно та позабыла, что отец Мелоди тоже имеет отношение к появлению на свет Эмили. Словно Жаклин мнила, будто в ее собственных генах столько силы и превосходства, что они, точно известный бренд, подомнут под себя все, с чем ни соприкоснутся. Самой Мелоди было совершенно ясно, откуда Эмили такая. Малютка была вся в нее. Они были сделаны из единого материала, с одними и теми же ингредиентами, точно два одинаковых пирожных.

Мелоди делала все возможное, чтобы побольше запечатлеть себя в памяти сестренки. Она терлась с ней носиками, щекотала ее волосами, забавно дула ей в животик и чуть не постоянно обнимала ее и тискала. Папе казалось, это очень мило.

– Ты только посмотри, – говорил он, – точно маленькая мама.

Но у Жаклин было на этот счет другое мнение.

– Не хватай ее так! Осторожнее! Не тыкайся в нее! Не надо ее гладить! Не лезь к ней! Оставь ее в покое!

Подобные слова почти все время слышались в первые пару месяцев жизни Эмили, когда Мелоди пыталась – по-детски чересчур восторженно – познакомиться поближе со своей сестрой. В глазах Жаклин она отчетливо видела страх, особенно сначала. Жаклин глядела на нее, как на клыкастого, пускающего слюни волка, готового отхватить кусок плоти от ее ребенка. Мелоди почти физически ощущала то отвращение, что питала к ней Жаклин, слышала это в ее каждом слове:

– Убери свои ножищи из ее кроватки!

– Не лезь к ней в лицо своими грязными руками!

– Мелоди, ты на нее дышишь чесноком! Ей это не нравится!

Между тем Шарлотта, со своей стороны, проявляла крайне мало интереса к Эмили. Иногда лишь подбирала ей одежду да показывала подружкам, когда те заходили на чай, да жаловалась, если малышке случалось плакать по ночам. Когда Мелоди бывала в доме у Жаклин, то Эмили всецело принадлежала ей. И как раз это Мелоди безумно нравилось. Она не хотела делить с кем-нибудь сестру. Ей даже приходилось не по нраву, когда к малютке прикасалась сама Жаклин, хотя, надо отдать должное, Мелоди ни разу не дала той почувствовать свое недовольство, боясь, что Жаклин рассердится и не разрешит ей больше видеться с сестренкой.

Когда папа ей сказал, что они собираются уехать из страны, то первой мыслью Мелоди было: Эмили! Как же тогда с Эмили? Лишь через секунду-другую она осознала тот факт, что она лишится и отца. И еще спустя несколько мгновений ее пронзила мысль, что теперь ей уже негде будет бывать, кроме как в Бродстерсе, и не с кем больше жить, кроме матери.

Метнувшись вперед, Мелоди уткнулась лицом в шею Эмили.

– Пока, Мили, прощай! – заговорила она. – Я люблю тебя, моя Мили!

Она держалась изо всех сил, но сладкий запах дыхания Эмили, как и нежное прикосновение ее ручек, оказался уже попросту невыносимым. Плечи Мелоди стали напряженно вздыматься, рот задрожал, и прямо перед тысячью совершенно незнакомых людей она разразилась слезами.

Мелоди плакала и тогда, когда они уже повернулись и покатили свои высоченные чемоданы на колесиках к очереди на таможенный контроль. Она плакала, направляясь обратно к такси с небритым водителем. Она плакала на заднем сиденье всю дорогу до вокзала Виктория, горько и беззвучно, страдая каждой клеточкой своего существа.

Мама встретила ее на вокзале. Однако ни даже вымученной улыбки на ее лице, ни пакетика орешков в шоколаде оказалось недостаточно, чтобы утешить ее боль. Потому что всякий раз, когда Мелоди закрывала глаза, она видела затылок Эмили – ее прелестную золотистую головку, эту маленькую фигурку в белом комбинезоне, неотвратимо уносившуюся прочь вместе с самым ядром ее семьи. И всякий раз, как она заглядывала в отчаявшееся, затравленное, землистого оттенка лицо матери, Мелоди чувствовала себя все более и более одиноко в этом странном и непредсказуемом мире.

 

– 29 –

1979 год

Мама Мелоди насвистывала мелодию.

Девочка оторвалась от своих дел, изумленно уставясь на нее через кухню.

Мать подметала в кухне пол и свистела.

Не свистела она уже года два.

– Мам! С тобой все хорошо?

Мама подняла на нее взгляд и улыбнулась.

– Да, все отлично.

– Тогда почему ты свистела?

– Я?

– Да. Ты насвистывала гимн.

– Ой, надо же! – небрежно ответила она. – А я и не заметила.

Нынешний свист являлся не единственной странностью со стороны матери за последнее время. Во вторник она накрасила губы помадой. А вчера испекла пирог. Мелоди ясно видела, что мама ощущает себя счастливее и радостнее, и единственное, казалось девочке, чем это можно было объяснить, так это тем, что ее отец, Жаклин и малютка Эмили больше не являются частью их жизни.

Уже двадцать один день прошел с тех пор, как они улетели в Америку, и уже двадцать один день Мелоди чувствовала, что жизнь кончилась. Осознав, что один и тот же факт наполняет ее терзающей тоской и в то же время побуждает маму насвистывать и печь пироги, Мелоди подумала, что это ужасно несправедливо. Однако видя то, как мать весело орудует шваброй, делая это с уже забытой легкостью, и заметив блеск ее волос, которые Джейн снова отрастила и носила распущенными, – все это перекрыло всякое чувство несправедливости и подвигло Мелоди вновь запустить колесо надежд. И все то, что в последние три года казалось ей невозможным, прячась в темных уголках ее воображения, внезапно поднялось к свету и раскрылось перед глазами.

Теперь они вновь могли придумывать разные истории перед сном. И качаться вместе на качелях на детской площадке, глядя, кто первым коснется облаков. И заказывать целые вазочки разных пирожных. И играть в ниточку на пальцах. И обниматься, и целовать друг друга, и обо всем на свете разговаривать.

– А мы не сходим в магазин, где продают пряжу? – улучив момент, спросила Мелоди.

– Конечно, сходим, – легко ответила мать, – только вот закончу тут прибираться. А потом, если хочешь, можем завернуть в кондитерскую и выпить чаю с карамельной булочкой.

Мелоди, затаив дыхание, кивнула. На какой-то миг такой обмен маленькой сестренки на прежнюю, нормальную любящую маму показался ей очень даже хорошей сделкой.

В магазине Мелоди выбрала небольшой моток бледно-голубой ангорской шерсти, что распродавалась по двадцать пенсов, и крупный клубок белой шерстяной пряжи за сорок восемь. Грейс учила ее вязать. Это оказалось трудно и получалось у Мелоди пока не очень хорошо, но ей хотелось связать шарфик для своей маленькой Голубоглазки (щедро подаренной ей Шарлоттой в одно из внезапных и столь редких просветлений настроения), а также шапочку для кролика, который был у нее с самого раннего детства. Пока девочка рылась в больших корзинах с пряжей, мама поболтала с продавщицей, и Мелоди про себя отметила, как давно она уже не слышала, чтобы ее мать с такой приветливостью говорила с незнакомым человеком, и как все же меняется голос мамы, когда она счастлива.

Поскольку уже очень давно открывание маминого кошелька на какие бы то ни было нужды являлось весьма мучительным делом, сопровождаемым охами, причитаниями и ужасным недовольством на лице, то Мелоди едва поверила глазам, увидев, как мама почти не глядя отдала продавцу фунтовую купюру.

Мелоди прижала к груди бумажный пакет с пряжей, и они покинули магазин.

– Давай я понесу, – предложила мама. Она аккуратно забрала у дочери пакет и, улыбнувшись ей, сунула себе в сумку на плече. – Ну что, теперь по «липкой булочке»? – сказала она, крепко взяв за руку потрясенную, отвыкшую от такой любезности Мелоди.

В тот субботний вечер, когда Мелоди шла за руку с мамой по оживленным улицам Бродстерса, ее наполняла несказанная гордость. Гордость и надежда.

В кафе-кондитерской они поговорили о школе, о тетушке Сьюзи и о прическах, и казалось, о чем бы ни вздумала поболтать с ней Мелоди, ничто не в силах было нарушить этот новоприобретенный жизнерадостный настрой Джейн.

– А знаешь, – произнесла мама, подцепляя кончиком пальца кусочек белоснежной помадки, – ты у меня очень хорошая девочка. Просто замечательная девочка, правда. Знаешь ты об этом?

Мелоди пожала плечами.

– Я понимаю, что не часто говорю такие слова, и знаю, что за последние годы столько всего произошло, и я не всегда была таким уж… подарком. Но как бы ни казалось это порой, я все-таки очень люблю тебя и очень тобой дорожу. И без тебя я ни за что бы не справилась со всем этим.

Мелоди робко улыбнулась.

– Я тоже тебя люблю.

– А ты по-прежнему считаешь, что я лучшая мама на свете?

Мама напряженно улыбнулась, и Мелоди сглотнула. Эти слова Джейн частенько говорила когда-то давным-давно, еще в их бытность в Лондоне, когда рядом с ними был папа, и они устраивали веселые вечеринки, и все, казалось, друг друга любили. «Ты лучшая на свете мама!» – всякий раз отвечала ей Мелоди, и Джейн с улыбкой крепко ее обнимала, говоря: «А ты – самая замечательная девочка на свете!»

Мелоди быстро взглянула на мать. Джейн больше никак не походила на ту, прежнюю, маму. Она все так же была полнее, чем несколько лет назад, и волосы у нее были уже не такими красивыми, несмотря на то что мама стала снова их отращивать после своей квадратной стрижки. И вообще, выглядела она намного старше и печальнее, и едва ли способна была внезапно расплыться в широкой улыбке, поймав чей-то мимолетный взгляд. Но, тем не менее, решила Мелоди, она по-прежнему оставалась очень хорошей мамой. Она никогда не била дочь и не кричала на нее, она купила ей именно ту куклу Пиппу, которую Мелоди просила на свой день рождения, и всегда восклицала: «Ой, прости пожалуйста!», когда, расчесывая дочери волосы, тянула за спутавшийся узелок. Но «лучшая»… Была ли она лучшей? Мелоди вспомнила про Жаклин, пребывавшую в постоянном движении, вспомнила, как та, прибираясь, влетала в спальню Шарлотты и уносилась прочь, даже не останавливаясь, чтобы сказать «привет», как стремительно появлялась и исчезала из дома, не говоря ни «здравствуй», ни «прощай». Как Жаклин замечала лишь то, что было испорчено, пролито, разбито – но никогда не замечала то, что делалось кем-то хорошо. И в конце концов Мелоди заключила, что да, ее мама, пожалуй, по-прежнему лучшая в мире.

Но лишь с натяжкой.

– Да. Конечно же, самая лучшая.

Джейн улыбнулась, и Мелоди заметила, как в глазах у мамы заблестели слезы.

– Спасибо тебе, – тихо произнесла она. – Спасибо.

Они крепко обнялись через столик, так что Джейн рукавами угодила в сахарницу, и Мелоди зарылась лицом в мягкое мамино плечо – впервые с тех пор, как ей было еще три года, почувствовав себя в безопасности.

 

– 30 –

1979 год

Такое чудесное настроение длилось у матери восемь недель. На четвертой неделе их счастливой жизни Джейн и Мелоди добрались поездом до Лондона, потом полчаса проехали в подземке и наконец оказались в доме у тетушки Мэгги в Илинге. Со времени их отъезда из Лондона это был первый раз, когда Мелоди попала в гости к тете Мэгги, и оттого у девочки возникло странное ощущение: она словно разделилась сама с собой, очутившись в том месте, которое не претерпело ни малейших перемен, когда все остальное настолько изменилось.

Встретив их у вычурной двери с витражным стеклом, Мэгги обнимала обеих, казалось, целую вечность. Пахло от нее кошками и свечным воском, а волосы были длиннее обычного. Николь и Клэр выросли за это время в длинноногих девочек-подростков со своими представлениями о том, как одеваться, и с фотографиями парней, развешанных по стенам в спальнях. Однако сам дом остался абсолютно тем же – от вазы с шелковыми орхидеями на подоконнике до китайских бумажных шариков, надетых на потолочные светильники, и зеленого тримфона на столике в прихожей.

– Как же долго мы не виделись! Сколько воды утекло! – говорила Мэгги, ведя их в гостиную в самом конце дома, из окон которой виднелись яблони и смоковницы в саду. – Два года, Дженни! Целых два года!

– Да что ты, – отозвалась Джейн, раскидывая свое пальто на спинке дивана. – Мне не показалось, что так долго.

– Не показалось?

– Нисколечки. Промчались, знаешь, как в тумане.

– Ну, для меня все было совсем иначе. Долгое сплошное ожидание. – Тут она своими худыми угловатыми руками ухватила Мелоди за колени: – А ты-то – какая уже большая, какая хорошенькая, какая взрослая! Куда ж девались твои толстые щеки?

Мелоди не представляла, что с ними произошло. Начать с того, что она вообще не знала, что у нее были толстые щеки.

– Не знаю, – ответила Мелоди, желая показаться вежливой и по какой-то безотчетной причине надеясь, что тетушка Мэгги решит, будто жизнь у них с мамой была такой прекрасной, что лучше не бывает – словно в телевизоре, – а не какой-то странной и искаженной, точно в жутком сне. – Может, они просто отвалились?

Тетя Мэгги громко рассмеялась: слова племянницы явно привели ее в восторг.

– Наверняка! Прямо на тротуар. И их замела подметальная машина. Ха-ха-ха!

Мелоди показалось, что тетушка Мэгги смеется как-то чересчур громко, и ее вдруг осенило, что та просто очень сильно нервничает.

Клэр и Николь тихонько разглядывали ее с другого конца комнаты. У Клэр были подведены глаза, а Николь носила очень коротенькую юбку. Так что у Мелоди сразу возникло ощущение, что ни одна из них не утащит ее к себе в комнату играть в куклы.

– Может, вы, девчонки, пойдете пока погулять по саду? – предложила Мэгги. – Нам с тетей Джейн нужно много о чем поговорить.

Мелоди вышла вслед за двоюродными сестрами в сад, однако там задержалась у бокового окна, чтобы слышать, о чем говорят в доме женщины.

– А ты ему уже сказала? – услышала она голос тети Мэгги.

– Да, – ответила мама. – Прошлой ночью.

– И?

– Ну, он безмерно рад.

– А ты сама?

– Никогда не чувствовала себя такой счастливой.

– Что ж, я очень рада за тебя, ежели ты так счастлива. Только надеюсь, ты отдаешь себе отчет, что делаешь?

– Ты о чем?

– Ну, не знаю… Этот Кен… Кто он? Что собой представляет?

– Он, понимаешь, совершенно не такой, как все. Он особенный. Он обладает какой-то неизъяснимой властью над людьми.

– Хм-м… – скептически отозвалась тетя Мэгги.

– Ой, нет, в самом лучшем смысле, – поспешно добавила мать. – Он не самонадеянный тип. Не безжалостный тиран. Он просто… Он просто делает жизнь проще. Никаких тебе серьезных решений, никакого сложного выбора…

– То есть он просто говорит, что надо делать, и ты это делаешь?

– Нет! Как раз наоборот. Он ничего от меня не ждет. Он просто принимает меня. Такой, какая я есть. Толстой и безобразной, со всей моей говнистой вздорностью и тоской, и… и… этой непроходящей болью. Он просто это принимает. Словно вбирает в себя. Он великий человек. Честное слово!

На миг повисло молчание. Мелоди затаила дыхание.

– Ну что ж, поверю тебе на слово, – сказала тетя Мэгги. – Придется поверить, раз уж мне с ним никак не познакомиться. А что Мелоди? Ты ей уже сказала?

– Нет! Она совершенно ничего не знает. Пока нет.

– А она с ним ладит?

– Она его просто обожает. Я бы сказала, боготворит.

– Хорошо. Это радует.

– Ну, а ты как? Как со всем этим справляешься?

– Да, знаешь, то хорошо, то плохо, так себе.

– Так ты с ним уже виделась? Навещала Майкла в тюрьме?

– Нет-нет, пока не виделась. Я еще к этому не готова.

– Думаешь, потом будешь готова?

– На самом деле не знаю. Все это так ужасно. Словно ночной кошмар! Иногда я вижу его в воображении. И представляю, будто ничего этого не случилось, будто все вернулось к тому, как было. Но получается, что на самом-то деле все было совсем не так, как казалось. Все это была одна иллюзия, Джейн! И моя идеальная жизнь, и мой идеальный муж – все это была прекрасная и зыбкая иллюзия. И временами на меня накатывают настоящие кошмары. Я представляю тех девушек, тех юных, прекрасных девушек, и…

Со своего удачного места под оконным карнизом Мелоди услышала, что тетя Мэгги плачет.

– …и я чувствую себя настолько виноватой, Джейн! Меня просто дико преследует это чувство вины. В смысле… ведь у меня две дочери. И только представить, что их…

Мелоди услышала, как мама сочувственно вздохнула.

– Не надо, Мэгги. Не казни себя так. Ты ничего не могла бы тут поделать.

– Да в том-то и дело, Джейн, что могла бы. Мне следовало больше интересоваться тем, что с ним творится, почаще обо всем расспрашивать. И о его непонятных отлучках, и о непонятном настроении, и его удалении от меня. Но теперь уже слишком поздно. Теперь-то я точно ничего не могу сделать. У этих несчастных девчонок жизнь разрушена навсегда, и с этой мыслью мне теперь жить все оставшиеся годы.

Вернувшись в дом, Мелоди подергала мать за юбку.

– Мам, мне надо пописать, – прошептала она.

Джейн улыбнулась ей:

– Ты помнишь, где здесь туалет?

– Пойдем, провожу, – сказала Николь, вошедшая следом.

Мелоди вслед за сестрой поднялась по лестнице. На площадке она увидела все ту же картину с мохнатой коровой на открытой всем ветрам горной долине, а в ванной комнате – все то же зеркало в деревянной раме над той же вычурной раковиной.

– Николь, – попросила Мелоди, вскоре выйдя из ванной, – а можно мне посмотреть твою комнату?

Николь ласково улыбнулась.

– Там больше нет моих тогдашних малюток. Мы их всех отдали в больницу больным детям.

– Мне и не нужно смотреть на кукол, – ответила Мелоди. – Я хочу увидеть кое-что другое.

Она оказалась именно там, где Мелоди и привыкла ее видеть: висела на стене между постерами с Дэвидом Боуи и «Queen»: испанская девушка с пронзительно-синими глазами и почти черными волосами, в красном платье в горошек. Мелоди молча воззрилась на нее, чувствуя, как вдоль позвоночника пробегает то жар, то леденящий холод.

– С тобой все хорошо? – спросила Николь.

– Угу, – кивнула Мелоди.

– Тебе нравится Дэвид Боуи?

Девочка не ответила. Ее буквально гипнотизировала эта картина, и такая реакция немало озадачила даже саму Мелоди.

– А у тебя она всегда тут висела? – спросила она через несколько мгновений.

– Да, с самого моего раннего детства. А что?

Мелоди печально вздохнула.

– Я не знаю. Просто… она как будто что-то мне напоминает. Только и всего.

– А она тебе нравится?

– Да, – кивнула Мелоди, – очень. Я очень ее люблю.

– Ну, так и возьми ее себе, если нравится.

– Правда?

– Я этим больше уже не увлекаюсь.

– А твоя мама не будет возражать?

– Нет, – пожала плечами Николь. – Она вообще не заморачивается подобными вещами. С некоторых пор.

Мелоди уловила горечь в ее голосе и подумала о том, что довелось ей только подслушать из разговора мамы с тетей Мэгги. Их папа совершил что-то ужасно плохое и теперь сидел в тюрьме, но Мелоди решила не спрашивать об этом Николь.

Между тем хозяйка комнаты поднялась с кровати, встала на цыпочки и потянулась к картине, чтобы снять ее со стены.

– А почему ты теперь живешь так далеко отсюда? – спросила она у Мелоди.

– Не знаю. Мне жалко, что мы далеко. Лучше бы мы, как прежде, жили в Лондоне.

– Может, вы хоть теперь приедете обратно, – произнесла Николь, сдув толстый слой пыли с верхней части рамы и ребром ладони протирая стекло. – Может, твоя мама все же передумает и решит вернуться?

Мелоди кивнула:

– Да, очень даже может быть.

Николь передала ей картину, и Мелоди бережно взяла ее в руки.

– Спасибо, – сказала она. – Мне она и правда очень, очень нравится. Я буду хранить ее во веки веков. И она всегда будет напоминать мне о тебе.

Тогда Николь улыбнулась и обхватила руками Мелоди.

– Ты такая милая! – сказала она, обнимая девочку. – Очень и очень милая девчушка!

Мелоди обняла ее в ответ, опьяненная запахом ее волос «взрослой девочки» и блеска для губ с арбузным ароматом. И ее вдруг приятно поразила мысль, что перед ней сейчас живой человек, из плоти и крови, совершенно реальный и осязаемый, которого она не видела уже два года и который являлся ее семьей. Не той мнимой семьей, как Кен, Грейс и Лаура, и не той, словно шитой из лоскутков, с Жаклин, отцом и Шарлоттой – а ее настоящей семьей, которая была у Мелоди еще до того, как все переменилось.

Она крепко стиснула руками Николь, надеясь, что ее слезы не оставят заметной дорожки на плече нежно-голубого свитера с надписью «Chelsea Girl».

 

– 31 –

1979 год

Перед Пасхой незнакомая тетя по имени Дженис сопровождала Мелоди до Лос-Анджелеса. Она сказала, что у нее тоже есть дочь и тоже шести с половиной лет, и что зовут ее Ребекка.

– А где она сейчас? – спросила Мелоди.

– Дома, с папой, – ответила Дженис.

Улыбнувшись, Мелоди подтянула к себе плотнее плед. Хотя она сейчас была и не дома, и не с папой, да еще и в сотне миль над землей, – тем не менее она очутилась на полпути между первым и вторым, и ей казалось, это как нельзя лучшее место.

– Я тоже очень скоро буду с папой, – сообщила она женщине.

– Да, уже скоро, – кивнула та. – Радуешься?

Мелоди, просияв, горячо кивнула:

– Очень-очень-очень радуюсь! Я не видела его с самого января.

– Ого! Целых три месяца! Это, пожалуй, довольно долгий срок, чтобы не видеться с папой.

– А еще с сестрой. С моей маленькой сестренкой Эмили. Она уже умеет сидеть. А еще играть с игрушками.

– Ого! – снова восхитилась Дженис. – Уверена, она тоже будет очень рада тебя видеть.

– Надеюсь, – ответила Мелоди. – Очень на это надеюсь.

* * *

В спальне у Шарлотты над кроватью нависал позолоченный балдахин – такой, как Мелоди видела прошлым летом в королевских опочивальнях в Сандрингемском дворце. От золоченого навеса ниспадал круг из белого шифона, мягкими пышными складками опускавшийся вокруг кровати, точно свадебное платье. Ковер в спальне был кремовый, с длинным косматым ворсом, а еще имелся туалетный столик с золотыми, витиевато изогнутыми кромками и трельяжным зеркалом наверху. Дверь налево вела в маленькую ванную комнату с душевой кабинкой, биде и двумя раковинами, которая, судя по всему, предназначалась для одной лишь Шарлотты и носила название «Для приятных минут».

– Взгляни-ка сюда! – сказала Шарлотта, потянув Мелоди по мохнатому ковру к стеклянным дверям в глубине комнаты. – Мой собственный солярий на крыше.

Открытая терраса имела полукруглую форму и оснащена была тиковым шезлонгом и огромным оранжевым зонтом, а еще фонарем, который сам включался, когда кто-либо туда выходил. Вид с нее открывался на небольшой бирюзовый бассейн в раскинувшемся за домом саду.

– Никому нельзя пользоваться этой террасой, кроме меня, – заявила Шарлотта. – И тебе тоже, пока ты здесь живешь. Если я сама не разрешу. Ну, и что ты обо всем этом скажешь?

Мелоди еще раз оглядела огромное помещение и глубоко вдохнула. Никогда прежде она не видела такого великолепия, такой роскоши и красоты. В сравнении с окружающими особняками и виллами это был, конечно, не самый большой дом, но тут было все настолько красиво, современно и просто потрясающе.

– Мне кажется, это самая чудесная спальня во всем мире!

– Точно, – удовлетворенно улыбнулась Шарлотта и плюхнулась всем телом назад, на свою огромную двуспальную кровать. – Хотя знаешь, у некоторых моих подружек из новой школы спальня еще лучше! Представляешь, у Кристи, например, две двуспальные кровати и даже собственный бассейн. А еще – настоящее бриллиантовое колье! Ну еще бы, у нее папа – крупный продюсер, и она у него единственный ребенок. Так что, сама понимаешь, у нее всякого добра завались.

Мелоди молча кивнула. Она и вообразить не могла, чтобы где-то существовала спальня, еще лучше и роскошнее, чем эта. Самой ей предстояло спать в той комнате, что Жаклин с жестокой бестактностью или просто бесчувственно именовала «каморкой горничной». Это была крохотная беленая комнатка за кухней, рядом с прачечной, с маленьким окошком, выходящим на подъездную дорогу. Кто-то из домашних (Мелоди надеялась, что все же Жаклин, хотя, наверное, это было вряд ли) сделал попытку ее немного оживить, принеся яркое мексиканское одеяло и поставив вазу с оранжевыми цветами из сада, но все равно она оставалась унылой и тесной каморкой.

– А где спит Эмили? – спросила Мелоди у Шарлотты.

– В детской.

– Можно мне посмотреть?

Шарлотта взглянула на нее с недоумением: словно, увидев восьмое чудо света, что являла собой ее спальня, уже не пожелаешь видеть какую-то другую до самого конца дней.

– Ну, посмотри, если хочешь, – пожала она плечами. – Это следующая дверь.

Детская для Эмили была большой и просторной, с зашторенными сводчатыми окнами, выходившими на тот же бассейн, что и окна Шарлотты. Там стояла большая белая детская кроватка с нависающим сверху мобилем. Стены кругом были украшены огромными наклейками с героями Диснея. Мелоди поглубже вдохнула, наслаждаясь запахом присыпки и влажных салфеток, островатым духом подгузников и ароматом детских волос.

Снаружи, возле детской, на стене висел большой портрет – студийная фотография Шарлотты в кремовом коротком ажурном платьице, с косами до пояса, увязанными шерстяными помпончиками, которая держала на коленях Эмили. Шарлотта явно наслаждалась своей красотой, и Эмили с ней рядом выглядела немного жалко и потерянно в таком же по цвету платье и с розовой эластичной повязкой, убирающей с лица завитки ее волос.

Мелоди изумленно сглотнула. Эти две сестры на снимке смотрелись настолько законченно! Глядя на это фото, никто бы и не задался вопросом, где еще одна сестра. Никому и в голову бы не пришло, что на фотографии кого-то не хватает – а именно сестры с глазами, как у Эмили, и с таким же решительным подбородком, и с таким же мечтательным, устремленным вдаль взглядом, и с таким же внутренним духом. На этот портрет просто посмотрели бы и подумали: надо ж, какие милые сестрички! Какие красавицы! Какая прелестная семья!

– А когда сделали эту фотографию? – спросила она у Шарлотты.

Та посмотрела на портрет так, будто увидела его впервые.

– А, эту… Пару недель назад. Это твой отец подарил моей маме на день рождения. Тебе нравится?

Мелоди кивнула:

– Очень красивая.

– Да, – согласилась Шарлотта, – хотя мне жутко как не нравятся там мои зубы. Вон как один заходит на другой. Ужас! – Ее аж передернуло. – Так что на следующей неделе пойду к ортодонту. Наверное, буду носить пластинку. Возможно даже, придется какой-то из них вырвать – но это того стоит. Чего ни сделаешь ради ровных красивых зубов!..

Но Мелоди ее не слушала. Она не отрываясь глядела на фотографию Эмили и Шарлотты, думая: «Господи, всего-то пара недель! Почему они не подождали меня?»

В тот вечер Жаклин приготовила на ужин курицу и салат с авокадо, и они сели есть за длинным мраморным столом на открытой террасе у бассейна. Эмили сидела в высоком пластмассовом креслице, мусоля потихоньку корочку французского багета. Отец устроился во главе стола, в небрежно расстегнутой льняной рубашке и джинсовых шортах. Прическа у него была длиннее, нежели он обычно носил на родине, на подбородке темнела щетина. Вид у него был беспокойным и каким-то суетливым, и Мелоди подумала, не оттого ли это, что мама ее права и что он, оставшись без работы, целыми днями лишь сидит дома и присматривает за Эмили.

Жаклин сидела с ним рядом, в легкой шифоновой блузке и белых расклешенных джинсах. На клумбах стрекотали цикады, а спринклер в соседнем саду производил тихий вибрирующий звук, орошая апельсиновые деревья и кактусы. Шарлотта в муслиновой кофточке с оборками и в широкой, подобранной в цвет «цыганской» юбке, дрыгая под столом ногой, вилкой растаскивала салат по краям тарелки.

Мелоди глядела на них на всех с изумлением. Все в этом семействе с Голливудских холмов были такими загорелыми, такими стройными – и такими далекими, чужеземными. Словно сошли с экрана телешоу.

– Ну, и как поживает твоя мама? – спросила Жаклин, подливая отцу в бокал вина.

– Хорошо, – ответила Мелоди.

– Вот и славно, – сказала Жаклин. – Надеюсь, гораздо лучше, нежели после…

– Жаклин имеет в виду тот случай, когда она пропала, – пояснил отец, увидев непонимающее лицо Мелоди.

– Да, ей лучше, – кивнула девочка. – Она уже больше не нестабильна.

Жаклин с папой переглянулись, улыбнувшись друг другу той раздражающей Мелоди улыбкой, от которой девочке захотелось отбросить всякую воспитанность и громко заорать: «Это совсем не смешно!!!»

– Что ж, хорошо, – сказала Жаклин. – Рада это слышать. А как другие твои дела? Как в школе?

– Все в порядке, – ответила Мелоди. – Хотя там есть одна девочка по имени Пенни, которая меня ненавидит.

– Да что ты! Не может быть. Уверена, она все-таки тебя не ненавидит.

– Нет, ненавидит. Она говорит гадкие вещи и про меня, и про маму с Кеном.

– Что это за гадкие вещи?

– Ну, говорят, что они омерзительные и что я подцеплю от них дурную болезнь.

С лица Жаклин сошла улыбка.

– Что?

– Они говорят, что и я, и мама с Кеном занимаемся всякими мерзкими вещами, и от этого я подцеплю себе дурную болезнь.

Шарлотта громко фыркнула в салфетку, и Жаклин бросила на нее резкий взгляд.

– А маме ты об этом рассказала? – спросил отец.

– Что вы! Нет, конечно!

– Почему же?

– Потому что она пойдет разбираться в школу, и Пенни возненавидит меня еще сильней.

– А кому-нибудь-то рассказала?

– Я поделилась с Грейс.

– И что она ответила?

– Она сказала, что так говорить плохо, и что если эта девочка снова станет мне это говорить, чтобы я просто ушла. И я пыталась это сделать, но они ходят за мной везде следом и говорят еще больше гадостей.

– Но почему они такое говорят? – недоуменно спросил папа. – Совершенно не понимаю.

Мелоди пожала плечами.

– Не знаю. Просто потому, что они меня не выносят.

– Ну, ты говоришь сейчас какой-то вздор, – фыркнул отец. – Конечно же, это не так, тебя все любят.

– Нет, это неправда. Меня любят только взрослые. А дети меня все терпеть не могут. Они говорят, что я грязная, что от меня воняет и что живу я как бродяга.

Отец мигом поник лицом.

– Но, солнышко мое… С чего бы им… Чего вдруг… Может, у тебя дома что-то не в порядке?.. Может, тебе самой там что-то сильно не нравится?

Мелоди вновь пожала плечами.

– Ну, мне не нравится, когда Кен устраивает сборища.

– Сборища? – озадаченно переспросил он.

– Ну, когда к нам приходит очень много людей, и все они принимаются что-то обсуждать, и потом начинают шуметь и кричать друг на друга. А еще мне не нравится, когда Сет среди ночи расплачется…

– А кто такой Сет? – перебила ее Жаклин.

– Это младший сынишка Грейс. И он часто плачет. Но если этого не считать, то мне все там нравится.

Отец немного помолчал, задумчиво облизнул губы.

– Так, а мама с Кеном… они просто друзья?

Мелоди кивнула, жуя чуть отдающий чесноком лист латука.

– Да. И сейчас они спят в одной постели, потому что Кен хочет держать ее к себе поближе.

Жаклин с отцом вновь странно переглянулись.

– Ты имеешь в виду, – осторожно произнес папа, – что они вместе спят?

– Да, в комнате у Кена. Раньше Лаура спала у Кена в спальне, но теперь она перебралась в другое место и живет с одним фокусником. А Грейс и Сет спят вместе со мной в комнате, на маминой кровати, а Мэтти по-прежнему занимает свою комнату и говорит, что если кто-то его оттуда попросит, то он просто соберет вещи и уйдет в горы.

Мелоди остановилась перевести дух и оглядела сидящих за столом. И Жаклин, и Шарлотта, и ее папа ошарашенно глядели на нее, и у девочки возникло четкое впечатление, что она наговорила им сейчас такого, чего они никак не ожидали услышать. Она подозревала, что подобные вещи, наверное, дико слышать от девочки шести с половиной лет, но ей уже так долго не доводилось обсуждать с кем-то свою жизнь – к тому же она оказалась вдруг в настоящем раю, где обнаженную легким одеянием кожу обдувал влажный, пахнущий камелиями ветерок, где она весело болтала ногами, легонько цепляя новенькими шлепанцами пол. Она была в миллионах миль от дома, перед замершими слушателями, ловившими каждое ее слово. И ей захотелось произвести впечатление на это благополучное голливудское семейство – чтобы они напряглись как следует на своих стульях и ее заметили. А потому Мелоди принялась рассказывать дальше:

– Кстати, Мэтти говорил, что Кен вовсе не хороший человек, что от женщин ему надо только то, чтобы они рожали ему детей и мыли его в ванне. Но я знаю, что это неправда, и что он очень к нам добр, и что мама никогда не станет рожать ему ребенка или мыть его в ванне. По мне, так Мэтти просто недоволен, потому что Кен ему не отец и не позволяет Мэтти видеться с его собственным отцом, потому что тот очень много пьет и однажды даже пробил окно паба чьей-то головой. Мне кажется, если бы Мэтти дал Кену хотя бы один шанс, он бы сам понял, что тот хороший человек. А если бы эта Пенни пришла ко мне домой, она бы убедилась сама, что там все добрые и хорошие и вообще никто не делает ничего такого пакостного. Ну, разве что Мэтти иногда охотится на крыс со своим самодельным гарпуном. – Мелоди вновь сделала паузу и, улыбнувшись, закончила: – Порой он возвращается домой с очень кровавыми руками.

– Да уж, – молвил отец, – похоже, ты живешь очень яркой и насыщенной жизнью.

– Да, – согласилась Мелоди.

– А эта Пенни – просто гадкий экземпляр.

– Точно. Я тоже ее ненавижу.

– Хотя на самом деле, наверное, надо бы ее пожалеть. Это очень прискорбно, когда у девочки шести с половиной…

– Ей семь.

– …семи лет такое в голове. Когда она думает о таких вещах. У нее, наверное, дома очень нестабильная обстановка.

Мелоди задумчиво кивнула. Она не совсем понимала, что может представлять собой эта «нестабильная обстановка дома», однако ее собственный небольшой опыт с «нестабильной» матерью, проводящей ночь на пляже, безусловно, подсказывал ей, что это, должно быть, и вправду очень скверно.

– Еще мы пару недель назад виделись с тетей Мэгги, – продолжала Мелоди. – Мы сели на поезд и поехали к ней в гости.

– О, к Мэгги! – улыбнулся отец. – И как она?

– Мне она показалась какой-то мрачной. И говорит, что у нее часто ночные кошмары.

– Бедняжка…

– Но мне все равно там было очень хорошо, а Николь подарила мне картину, что у нее всегда висела, а мама, когда мы оттуда вернулись, была такая радостная. Думаю, мы скоро опять туда поедем. А Николь говорит, что мы, может, даже переедем обратно в Лондон.

– Ты бы рада была вернуться, да?

– Да, – кивнула Мелоди, – тогда я жила бы к ним поближе. И поближе к вам, и тогда я могла бы видеться с Эмили каждый день!

Она с улыбкой повернулась к сестренке, пытавшейся разрезать кусочек хлеба своей пластмассовой ложечкой, ухватила ее за пухленькую ручку и уткнулась губами в ладошку.

– А можем мы завтра, – спросила Мелоди, ощутив еще больший прилив храбрости, – пойти туда, куда ты водил Шарлотту с Эмили фотографироваться, и сделать там еще один снимок со мной?

Отец быстро взглянул на Жаклин.

– Ах да, понимаю… Но я не уверен, что это получится. Это было очень дорого, и к тому же там надо заранее записываться.

От мигом выступивших слез у Мелоди защипало глаза.

– Но это же нечестно, что у Шарлотты есть фотография с Эмили, а у меня нет. Я ведь тоже ее сестра!

Улыбнувшись, отец коснулся ладонью ее плеча.

– Несомненно! Ты совершенно права. Подожди-ка немного, я сейчас…

Через пару минут он вернулся, держа в руках большую фотокамеру.

– Это, – сказал он, – волшебный фотоаппарат! Ну-ка, иди встань рядом с Эмили. Вот так. А теперь – улыбочку!

Мелоди приоткрыла рот, сомкнула зубы и улыбнулась как можно шире. Раздался щелчок, последовала вспышка, потом послышалось непонятное жужжание, и что-то высунулось наружу впереди папиной камеры. Он вынул листок и помахал им туда-сюда.

– Вот и все, – сказал он через две секунды. – Сейчас будет готово!

Мелоди уставилась на листок блестящей белой бумаги в его руке. Как она и ожидала, тут же на нем стало проявляться призрачное изображение, светящийся контур маленькой девочки и младенца. Одна за другой проступали разные детальки – пуговки на ее блузке, заколка в волосах у Эмили.

– Это мы! – восторженно выдохнула Мелоди.

– Именно, – кивнул отец. – Эта штука называется «Поляроид».

Девочка осторожно взяла листок из его рук и стала наблюдать, как все ярче проступают на нем краски. И наконец – вот они вместе, Эмили и Мелоди, с почти что одинаковыми улыбками и похожими темными глазами.

– Смотри! – показала она фотографию малютке. – Смотри, это мы с тобой. Ты и я. Полюбуйся!

Эмили с любопытством посмотрела на снимок и радостно пискнула.

– А можно я оставлю ее себе? – спросила Мелоди.

– Разумеется, – ответил отец. – Она твоя. Храни у себя на память.

Мелоди счастливо улыбнулась и поставила фото перед собой на стол, оперев его на высокий стакан. Это была и впрямь волшебная фотография, решила она, во всех отношениях и в сотни раз лучше того глупого портрета, что висел перед дверью в детскую.

В тот вечер Мелоди никак не могла уснуть в своей крохотной комнатушке в самом низу дома. По улице без конца проносились машины, за окном как-то особенно громко трещали цикады. Прокрутившись полчаса, Мелоди взяла свою подушку и мексиканский плед и бесшумно поднялась по непокрытой бетонной лестнице на первый этаж. Там на цыпочках прошла по паркету до детской комнаты и открыла дверь.

Эмили спала в своей кроватке, закинув руки над головой и мирно посапывая. Мелоди полюбовалась ею секунду-другую, едва противясь желанию погладить ее по щеке, после чего опустилась с подушкой на пол возле кроватки и завернулась в плед.

Все, что ей слышалось отсюда, так это тихий плеск бассейна, далекий стрекот цикад да приглушенные голоса Жаклин и отца, все еще о чем-то разговаривавших на террасе. Мелоди уже благополучно уплывала в сон, как вдруг ее насторожило упоминание ее имени.

– Мелоди еще совсем дитя, – услышала она голос отца, – ей всего-то шесть лет. Она и представления-то не имеет ни о сексе, ни о каких-то грязных манипуляциях.

– Да брось, все она понимает. В смысле, она, может, и не знает еще, что такое секс, но она прекрасно понимает, что хорошо, а что плохо.

– Откуда тебе знать? – резко выпалил отец. – Будь это так, то и речи бы не возникало о каких-то домогательствах. Достаточно, чтобы какой-то добрый дядя…

– Ты хочешь сказать, что, по-твоему, она там подвергается сексуальному насилию?

– Нет, я говорю, что она живет в доме с людьми, ведущими беспорядочную половую жизнь, и с матерью, которая не заботится о ней как надо еще с четырехлетнего возраста. Я говорю, что Мелоди сейчас в очень уязвимом положении.

– Хм-м, – как будто согласилась с ним Жаклин.

– Ты вот представь, если бы это была Шарлотта, – продолжал отец, – или Эмили. Представь, что они живут далеко от тебя, со впавшим в депрессию родителем, в доме, полном всяких хиппи и сомнительных политических крикунов, и бог знает кого там еще!

– Ну, разумеется, меня бы это беспокоило, – мягко ответила ему Жаклин. – Но, Джон, ты сам принял это решение. Ты связал себя с нами, с нашей семьей. Тебе придется мириться с последствиями.

– Нет, Жаклин, я не могу. Она же может перебраться сюда. Приехать и жить здесь, вместе с нами.

– Как, Джон? Как ты себе это представляешь? Ты что, и вправду думаешь, что Джейн ее отпустит? А где она тут будет спать? Она же не может так и спать все время в каморке для горничной! Я вообще-то предполагала рано или поздно поселить там домработницу.

– Она могла бы жить в одной комнате с Шарлоттой.

– С Шарлоттой?! Ты смеешься? Можешь представить, что об этом скажет сама Шарлотта?

– Ну, тогда, может, с Эмили?

– Хм-м, ну разве что… – Голос ее снова смягчился. – Ну, а как быть со школой? У меня едва-едва хватило на школьные расходы для Шарлотты. Ты уж извини, Джон, мне, честное слово, несказанно нравится Мелоди, но она мне все-таки не дочь. И я не могу отрывать деньги у собственных детей, чтобы платить за ее образование.

– То есть ты можешь позволить себе домработницу, а платить за школу для моей дочери у тебя нет денег? – повысил голос Джон.

– Именно, – резко ответила Жаклин. – Домработницу, которая будет прибираться в моем доме и готовить еду для моих детей и моего мужчины. Да, мне нужна домработница, чтобы мне самой не приходилось приводить весь дом в порядок после пятнадцати часов работы на площадке. Это, знаешь ли, не роскошь, а жизненная необходимость.

Повисло короткое молчание. Мелоди услышала, как отец чиркнул спичкой и закурил сигарету.

– Да, я словно пытаюсь выплыть из потока дерьма, не имея при себе ни единого весла, – тихо произнес он. – Я хочу, чтобы моя дочь переехала и жила со мной – но не имею денег на ее содержание. А если я вернусь в Англию, чтобы там за ней приглядывать, я останусь без тебя и без Эмили.

Жаклин вздохнула.

– Да. По сути, именно так.

– Черт… Что ж это за хрень сплошная…

– Увы, – молвила Жаклин. – Никуда тут не денешься, такова жизнь.

– Бедная Мелоди… Моя бедная маленькая дочурка…

И тут он заплакал. Мелоди даже села: она еще ни разу не слышала, чтобы отец плакал. Это был очень странный, непривычный звук – немного напоминающий, как фыркает, возясь с костью, собака.

– Ей столько всего досталось за последние несколько лет, и она такой крепкий маленький боец. Она всегда такая милая, и ни на что не жалуется. Хотя ни капли не виновата в том, что с ней случилось. Все это так несправедливо, так нечестно… Все мы…

– Бог ты мой, Джон, – стала утешать его Жаклин, – успокойся, все будет хорошо. Мы через восемь месяцев вернемся домой. Еще только восемь месяцев – и мы сможем позаботиться о Мелоди. С ней все будет нормально, поверь, все будет хорошо.

Мелоди вернулась и снова легла возле кроватки Эмили, закрыла глаза.

«Восемь месяцев, – думала она, – еще только восемь месяцев. И тогда можно будет перебраться жить к папе».

Две недели своего пребывания в Америке Мелоди в полной мере наслаждалась каждым мгновением выпавших ей удовольствий. Она ела каждый день мороженое и учила Эмили держать в руках мелки. Она смотрела бейсбольный матч и ходила за компанию с Шарлоттой к ортодонту. Она играла с папой в мини-футбол на пляже в Санта-Монике. Но все же больше всего времени она проводила с Эмили, играя с той в игрушки и пытаясь малютку чему-то научить.

– Моя маленькая няня, – говорила Жаклин, обнаруживая двух сестренок всецело поглощенными тем или иным занятием. – Что бы я без тебя делала!

Жаклин с папой позволили ей и дальше спать на полу в детской, и даже принесли ей туда в качестве кровати широкие диванные подушки.

К концу этих чудесных двух недель у Мелоди появился хороший загар, округлившийся животик и восхитительный сарафан с широкой «цыганистой» юбкой, как у Шарлотты, который Жаклин купила ей в подарок на прощание.

На этот раз, прощаясь в аэропорту, Мелоди не чувствовала себя такой несчастной, как три месяца назад, когда они уезжали из Англии. Она не грустила, потому что знала, что летом они вернутся на пару недель в Лондон и что к следующей Пасхе она уже будет жить вместе с ними в Лондоне.

В перелете домой ее снова сопровождала Дженис.

– Я, как увидела, что это ты, попросила поручить мне эту поездку, – сказала она, радостно улыбаясь. – Мне так понравилось с тобой сюда лететь! А ты, смотрю, поправилась!

– Ага! – весело похлопала себя по животу Мелоди. – Я все это время объедалась мороженым.

– Ну как, хорошо отдохнула?

– Замечательно! Я каждый день играла с Эмили. А еще, смотрите, – она вытянула из дорожной сумки свой драгоценный поляроидный снимок, – папа нас сфотографировал своей волшебной камерой.

– Ой, что за прелесть вы вдвоем! – восхитилась Дженис. – Твоя сестра – ну, просто вылитая ты.

– Ага, я знаю. Мы с ней очень похожи. Мы и выглядим похоже, и делать любим одно и то же, хотя ей всего шесть месяцев, а мне уже шесть лет. И папа хочет, чтобы я жила с ним в Америке, но Жаклин не может позволить себе платить за мою школу, и потому я перееду к ним жить, когда они в следующем году вернутся в Лондон.

– Надо же, неплохая новость! А как же твоя мама? Она не станет возражать?

– Нет, – мотнула головой Мелоди. – Она не заботится обо мне как надо еще с четырехлетнего возраста. Думаю, она будет только рада.

– Ну что ты! Уверена, это не так!

– Нет, это правда. Она на самом деле меня любит и все такое. Но не думаю, что ей особо нравится обо мне заботиться. Так что она будет этому только рада, – решительно кивнула Мелоди.

Дженис медленно, с натянутой улыбкой, кивнула, после чего отвернулась к окну.

В ближайшие минут десять она ни словом не обмолвилась с Мелоди, а когда все же заговорила, под глазами у нее виднелись потеки туши, как будто она плакала.

 

– 32 –

1979 год

Пока Мелоди гостила в Америке, в доме у них случилась великая перестановка. Точно все дружно разыгрались в «Музыкальные стулья». Когда девочка вернулась в их пристанище в Бродстерсе, мама жила в спальне Мэтти, а сам Мэтти – в ее комнате, Грейс с Сетом вернулись обратно в спальню Кена, а в свободной комнате уже жила некая новая парочка – Кейт и Майкл.

Сперва о случившихся в доме переменах Мелоди узнала, когда, взлетев по лестнице к своей комнате и распахнув дверь, обнаружила там Мэтти, который сидел по-турецки на полу, скальпелем и медицинским пинцетом препарируя лягушку.

– Не Мелоди ли это Рибблздейл вернулась из-за океана?

– Что ты здесь делаешь? – недоуменно спросила девочка, опустив дорожную сумку возле ног.

– Твоя мама заплатила мне пять фунтов за мою спальню.

– Это как?

– Она не захотела больше спать рядом с вонючками, и потому эти два круглолицых придурка перебрались в гостевую спальню, а мне она пожертвовала аж пятерку, чтобы я поменялся с ней комнатами. Так что я забрал все свое барахло, – показал он на свой блестящий хирургический инструмент, – и сюда. Очень стоящий обмен.

– Но… почему она не захотела остаться тут со мной?

– Не знаю, – пожал плечами Мэтти. – Я не задавал лишних вопросов. Просто взял деньги и вперед. Ты лучше сама у нее об этом спроси.

Мелоди бегом спустилась на два пролета к гостиной, где мама в эту минуту разговаривала с новой женщиной, с Кейт.

– Мама, зачем ты отдала нашу комнату Мэтти? И откуда у тебя лишние пять фунтов?

Мать вздохнула и многострадальным взглядом посмотрела на собеседницу.

– Я не «отдала» нашу комнату Мэтти, Мелоди. Я просто попросила его поменяться. На время.

– Но почему?

– Потому что, – снова вздохнула Джейн, – мне уже тридцать один год, и я целых два года не могла спокойно спать одна. Потому что мне нужно какое-то личное пространство. Потому что я хочу… просто побыть одна. Тут, как говорится, ничего личного, дорогая. Это никак с тобой не связано. К тому же я подумала, что с Мэтти вам будет в одной комнате куда веселее. Сможете на пару веселиться, когда стемнеет.

– Да, но только мне не нравятся развлечения, которые любит Мэтти.

– Ну, тогда, значит, не развлекайтесь. Только пожалуйста, милая, не лишай меня моего уединения. Неужто я так многого прошу?! Всего на какое-то время. Всего на несколько месяцев!

Мелоди поморщилась. Просили от нее действительно многого. И это было нечестно. Она не хотела спать в одной комнате с Мэтти и его скальпелями и расчлененными животными. Но тут она вспомнила, что через несколько месяцев в Лондон вернутся папа с Жаклин и она переберется жить к ним, и тогда вся эта большущая комната под кровлей достанется маме. Подумав, как это, должно быть, обрадует маму, Мелоди не стала выказывать возмущение. Вместо этого она улыбнулась и сказала:

– Ладно. Хорошо.

И отправилась искать Кена.

* * *

Единственным человеком, по которому Мелоди скучала в Америке, был именно Кен. Он вообще был единственным в мире человеком – не считая, конечно, Эмили, – с которым Мелоди ощущала свою значимость и способность дарить радость. Когда на нее смотрел кто-то другой – будь то Жаклин, или мама, или Шарлотта, Мэтти, Пенни, или даже папа, – ей казалось, будто они взирают на невзрачную, однообразную гальку на пляже, на это бесконечное серое безрадостное пространство, где не за что зацепиться взглядом. Когда же на нее смотрел Кен, у нее возникало чувство, будто он нашел нечто сверкающее и удивительное, нечто такое, чего никак не ожидал увидеть. Казалось, для Кена не было важнее занятия, нежели поговорить с Мелоди, и ничто так не могло приковать его взгляд, как появление девочки в дверях его кабинета.

Нашла его Мелоди на балконе – Кен сидел там с книгой на весеннем солнышке в огромной шляпе и в пальто, похожем на солдатскую шинель – большом, ворсистом и с рядами блестящих пуговиц. На звук ее шагов Кен обернулся и просиял:

– Господи, ты вернулась?! Ну, слава богу! А то я так по тебе скучал! Мне так тебя тут не хватало. Мне не с кем было есть мороженое, и некого катать на байке, и не с кем даже поболтать по душам!

Кен отложил книгу, снял шляпу и, выйдя с балкона, так закружил Мелоди по кабинету, что ей показалось, у нее сейчас голова оторвется и вылетит в окно.

– Мне нравится твое пальто, – сказала она, ощутив лицом грубую шерсть его рукава. – Обновка?

– Да. В сущности, да. Купил на благотворительном базаре за двадцать пять пенсов. Представляешь, за такие-то деньги! Глянь, какое качество!

Мелоди пощупала пальцами шерстяную материю и тихо улыбнулась.

– Ну что, ты рада вернуться?

Мелоди коротко, неопределенно кивнула.

– Скучала по нам?

Она опять кивнула.

– Да, и больше всего по тебе.

– Вот уж не сомневаюсь! – улыбнулся Кен. – Пойдем-ка. Нынче такой чудесный день, дел у меня никаких нет, а свежий воздух – лучшее средство после долгого перелета с сильной сменой часовых поясов. Давай-ка обкатаем байк!

Пока Мелоди носилась вместе с Кеном по окрестным дорогам, сидя подле него в мотоциклетной коляске, которая походила на маленькую ракету, все мысли о порезанных лягушках, о дальних сестрах и о матери, что не желала спать с ней в одной комнате, напрочь выветрило из ее головы. Казалось невероятным и потрясающим, что всего несколько часов назад она спала высоко в небе в самолете – а теперь у нее сна не было ни в одном глазу, и она на ревущем мотоцикле каталась по побережью.

Приблизительно через час Кен примчал свой байк обратно в Бродстерс и вскоре подрулил к кафе Морелли. Сидевшая там у окна пожилая пара с любопытством посмотрела на Кена, когда он снял свой шлем, а потом – на Мелоди, когда она стянула свой. Девочке показалось, что лица у этой пары стали какими-то странными и брезгливыми – точно у двух больших рыбин, проглотивших что-то очень неприятное.

Когда Кен с Мелоди прошли к стойке, те двое продолжали их разглядывать. Потом женщина что-то сказала мужчине, недовольно цыкнула. Потом они еще раз обернулись посмотреть на вошедших.

– А почему те люди так на нас смотрят? – спросила Мелоди.

– Какие люди?

– Вон те, старенькие.

– А, не обращай внимания! Просто у них пусто в голове и пусто в душе.

– А почему?

– Не знаю. Некоторые люди от рождения такие. Этакие ходячие пустоты. Вакуумы. Приходят в этот мир, чтобы никого тут не затронуть, ничего не изменить. Чтобы просуществовать и умереть.

Мелоди не знала, о каких пустотах и вакуумах он толкует, но в целом это все равно звучало ужасно. Она обернулась посмотреть на пожилую пару, с их точно измученными, серыми лицами, с их невзрачными одеяниями в черно-синих тонах, с их сомнительным духом превосходства – и широко им улыбнулась.

Женщина тут же отвернулась, а старичок украдкой подмигнул. Мелоди довольно улыбнулась про себя и заказала самую что ни на есть внушительную порцию мороженого.

– Ну как, хорошо там отдохнула, в Америке? – спросил Кен, когда они мгновением позже скользнули в свободную кабинку.

– Отлично! – кивнула Мелоди. – Там вообще все было здорово!

– Хотела бы и сейчас там жить?

Мелоди задумалась над вопросом. Она, конечно, не прочь была бы поплавать в маленьком бирюзовом бассейне и пособирать с Эмили всякие пирамидки и мозаики, и посидеть на коленях у папы, поигрывая с густой порослью на его загорелых руках. И все-таки она не особенно жалела, что уехала. Там Мелоди не чувствовала себя дома. Там она была лишь гостем.

– Нет, – ответила она наконец, – я рада, что я дома. Хотя мне и не очень нравится, что у меня в комнате теперь Мэтти.

– Да, я тоже думал, что тебе это не понравится, – согласился Кен. – Но, знаешь, это ненадолго. Кейт с Майком поживут тут всего несколько недель.

– А кто такие Кейт с Майком?

– Мои друзья.

– А почему же они не живут у себя дома?

– Потому что у них нет собственного дома.

– Где же они тогда вообще живут? В другое время?

– Ну, на самом деле они ездят по всему миру. Сейчас они на пару месяцев вернулись из Индии, потому что у Кейт умерла мама, а потом собираются в Пакистан.

– Но почему они там жили, в Индии, если сами они не индийцы?

– Потому что есть люди, которые рождаются с этим духом странствий. У них точно маленькая горошинка, или же крохотная крупинка песка, которая тихонько где-то трется и трется. И хотя она совсем малюсенькая, она все же лишает тебя покоя, и когда эта крупинка натрет уже достаточно, тебя просто тянет куда-то уехать, повидать что-то новое, ощутить что-то совершенно иное. Потому некоторые люди очень любят путешествовать. Это питает их души. А есть такие люди – вот как те двое, – он быстро глянул на пожилую пару у окна, – которые предпочитают сидеть и тихо гнить на одном месте, строя про себя разные предположения, потому что они слишком ленивы и умственно ограниченны, чтобы поднять свои задницы и отправиться искать себя.

Мелоди пару секунд подумала над этим.

– Я люблю путешествовать. Мне понравилось побывать в Америке, а еще я люблю ездить на поезде, разглядывая в окошко задворки у разных домов. И мне очень нравится кататься с тобой на мотоцикле и смотреть, как все вокруг быстро несется мимо.

– Ну, я ничуть не удивлен тому, что слышу, Мелоди! Ты чрезвычайно интересный человечек, и я ожидаю от тебя самых что ни на есть великих дел, когда ты станешь взрослой. И совсем не думаю, что, проходя мимо кафе Морелли году, скажем… в 2034-м, увижу тебя с этаким досадливым видом у окна, строящей кислую мину при виде прелестной маленькой девчушки.

– Что же ты в те годы ожидаешь увидеть?

– Ох, Мелоди, когда ты достигнешь их лет, я уже буду на том свете, но очень надеюсь, что ты будешь чудесной бабулькой с ясной умиротворенной душой, в окружении счастливых внуков и с лицом, излучающим радость и мудрость. И не терзающейся никакими сожалениями. Сожаление и раскаяние на самом деле куда хуже любых ошибок, что мы способны совершить. Гораздо хуже…

Мелоди понимающе кивнула и попыталась представить ту картинку будущего, что только что обрисовал ей Кен.

– А я так и останусь здесь, в Бродстерсе? – спросила она.

– О, сильно в этом сомневаюсь, – усмехнулся Кен. – В Бродстерсе вообще никому не следует задерживаться навсегда.

– А как же ты? Ты разве не навсегда здесь поселился?

Кен задумчиво помолчал.

– Может, да, а может, и нет. Я здесь, пока у меня есть тут дело. Пока я тут нужен людям. Но если я когда-то вдруг почувствую себя одиноким и ненужным, то я тоже уеду.

– А как моя мама? Что, по-твоему, будет с ней?

– Ну, твоей матери выпал на редкость неудачный путь, но конец всех бед уже проглядывается. Мне кажется, тебя и твою маму вот-вот ожидает новый, более светлый этап жизни. Я правда так считаю.

Мелоди широко улыбнулась, услышав столь обнадеживающее заверение, и с пущим аппетитом налегла на свой «полосатый чулок».

Разрозненные кусочки ее похожей на пазл жизни как будто начали наконец складываться в цельную картину.

 

– 33 –

1979 год

Еще одна картинка в памяти:

Джейн, сильно раздавшаяся, сидит, скрестив лодыжки, на кровати в бывшей спальне Мэтти. Волосы у нее заплетены в косу, на ногах удобные сабо.

Сквозь открытое окно доносится запах картошки фри, слышатся просторечные шутки прогуливающихся мимо туристов.

У ее ног большой моток шерсти аквамаринового оттенка.

По лестнице взбегает собака, цокая коготками по деревянным ступеням.

Утреннее солнце полосами ложится на дальнюю стену комнаты.

У кого-то в комнате настраивают радиоприемник.

Мать, улыбаясь, опускает взгляд на свой пухлый живот и говорит:

– У твоей мамы скоро будет ребеночек.

Мелоди сначала удивляется: как это у мамы будет еще одно дитя, если папа сейчас живет в Америке? Но тут же понимает – без малейших объяснений со стороны взрослых, – что отец маминого ребенка вовсе не ее папа. Что это Кен.

Ребенок у Джейн ожидался в ноябре. Она стремительно набирала вес. Целыми днями она ела хлеб с сыром и бананы, и ее постоянно тошнило – громко, судорожно и с пугающей частотой. Лето пролетело незаметно, и к сентябрю, когда Мелоди понадобилось снова идти в школу, мама стала размером чуть ли не с дом и вновь укоротила волосы все в ту же квадратную, похожую на шлем, стрижку.

В то утро среды, когда Пенни впервые после лета увидела мать Мелоди, с лицом у этой девочки стали происходить неописуемые вещи. Сначала она моргнула, потом заморгала сильнее, потом нижняя челюсть у нее медленно отвисла, а брови так же медленно поползли наверх, ноздри расширились – и в целом казалось, будто лицо у нее вот-вот улизнет с головы.

– У твоей мамы будет хиппишный детеныш! – со злорадным торжеством объявила Пенни уже в коридоре по пути к классу. – У нее от этого грязного типа будет ребенок! Меня сейчас просто вырвет!

Мелоди отвернулась, направляясь к двери в класс.

– Не смей меня игнорировать! – злобно прошипела Пенни. – Я с тобой разговариваю!

– Ну а я не хочу с тобой разговаривать.

– Ха, еще бы ты хотела! – фыркнула Пенни, точно стервятник нависая над Мелоди. – Я бы тоже не хотела ни с кем разговаривать, если б моя мама залетела от какого-то старого грязного хиппи!

– Никакой он не грязный, – возразила Мелоди. – Почему ты все время твердишь, будто он грязный?

– Потому что он такой и есть. Все они такие, эти хиппи. Так моя мама говорила.

– Ну, значит, твоя мама ничегошеньки не знает про хиппи. И вообще, Кен никакой не хиппи. Он… это… политический ативист.

– Это все одно и то же, – заявила Пенни. – Все они грязные типы. Все извращенцы. И все они просто омерзительные. Только представь! – На лице у нее расползлась зловещая улыбка. – У тебя скоро будет маленький братик или сестренка – и тоже хиппи! Маленький грязный хиппёнок! Хи-хи-хи… – С удовлетворенной улыбкой Пенни наконец умолкла и, рванув мимо Мелоди, первая влетела в класс.

Мелоди молча вошла следом, глядя на толстую желтую косу впереди и больше всего на свете сейчас желая крепко за нее ухватиться и так дернуть, чтобы эта гадкая голова Пенни слетела с плеч и выкатилась за дверь, а оттуда по коридору вылетела прямо на улицу, на дорогу с пешеходами и машинами.

– А как ты собираешься назвать малыша? – спросила Мелоди, раскачиваясь в бамбуковом кресле, подвешенном в гостиной к потолку.

Оторвавшись от кроссворда, мама рассеянно ей улыбнулась:

– Ой, я даже и не думала пока об этом.

– Как насчет Джонатана?

– Красивое имя.

– Или, если будет девочка, Ровена?

– Хм-м…

– Или Беттина? Или, может, Матильда?

– Ого, – удивилась мать, – ты уже успела над этим поразмыслить!

– Да, хотя мне больше приходят в голову имена девочек, чем мальчиков. Их придумывать намного проще.

– Да, – согласилась мама, – это верно.

– А почему ты назвала меня Мелоди?

– Ну… – Лицо ее на мгновение потеплело. – Мы назвали тебя Мелоди, потому что нам показалось, что Рибблздейл звучит немного резко и это надобно как-то смягчить. Мы чуть было, по той же причине, не назвали тебя Эмеральд.

– Эмеральд?

– Ну да, есть такой зеленый камень.

Мелоди помолчала мгновение, пытаясь представить другую, несуществующую, версию самой себя, которую бы звали Эмеральд. Имя Эмеральд было экзотичным и волнующим, оно ассоциировалось с черными как смоль волосами и заносчивыми манерами. Девочку по имени Эмеральд ни за что бы не задирала в школе такая наглая свинья, как Пенни. Перед Эмеральд трепетала бы даже Шарлотта. Эмеральд звучало замечательно!

– Может, тогда и назовем ее Эмеральд? – предложила Мелоди. – Если будет девочка.

– Ой, даже не знаю. Надо будет сперва посмотреть на нее и уже тогда подумать, ладно? Далеко не каждая малышка может носить такое имя, как Эмеральд.

Мелоди поразмыслила над тем, что услышала. Глядя на непомерно разбухший живот матери, она решила, что, кто бы там ни был внутри, она вполне заслуживает такое имя, как Эмеральд. И если даже поначалу и покажется, что она не «сможет носить» это имя – самого факта того, что ее наградили этим именем, будет достаточно, чтобы она сумела одолеть любые невзгоды.

– А какая у малыша будет фамилия?

Мама немного помолчала, глядя куда-то вдаль.

– Хм-м, хороший вопрос. Полагаю, поскольку мы с Кеном не женаты, ребенок должен носить мою фамилию. Мою девичью фамилию. Ньюсам.

– А у Кена какая фамилия?

– Стоун.

Эмеральд Стоун. Звучало просто идеально!

– Так, а где мы все будем спать, когда родится ребенок? Ты с малышом будешь спать у Кена? И Грейс с Сетом тоже?

– Ох, Мелоди, вечно ты со своими вопросами, вопросами и вопросами! Угомонишься ты когда-нибудь? Я не знаю пока, что будет дальше, ясно? Я даже не представляю, что будет завтра – а уж тем более через месяц!

– Но в комнате у Мэтти нет места для детской кроватки, а значит, тебе придется спать где-то в другом месте, и…

– Мелоди! Бога ради, хватит! Прошу тебя!

– Но…

– Да черт подери! – Мама швырнула газету с ручкой. – Мелоди, далеко не на каждый вопрос есть ответ. Я не знаю, что будет дальше! Я вообще пока ничего не знаю! Я и свое имя-то порой могу забыть! А теперь, пожалуйста, умолкни и оставь меня в покое!

Мелоди с силой сжала губы, чтобы уже точно оттуда не вырвался больше ни один вопрос, и стала медленно закручиваться в висячем бамбуковом кресле, отворачиваясь от матери.

Однажды в октябре, когда Мелоди почти что исполнилось семь, а ее мама в скором времени должна была разродиться, Кен пригласил девочку полакомиться мороженым.

День выдался на редкость тихий и благоуханный. На опустевший и по-осеннему унылый городок дул легкий влажный ветер, навевая мысль о далеких белых пляжах и пальмовых деревьях. Мотоцикл у Кена сломался, и его теперь чинил дядя по имени Пабло, а потому Мелоди с Кеном пешком прогулялись до кафе в уютном дружеском молчании. Это было одним из самых замечательных качеств в Кене: в отличие от прочих взрослых, он вовсе не видел надобности все время разговаривать. Он ждал, пока в голове возникнет что-то интересное, о чем можно сказать или спросить, или же, чаще всего, просто давал разговориться Мелоди.

Однако в этот день его молчание было каким-то сосредоточенным, как будто он молчал не просто так, а вынашивал какую-то мысль. Он не проронил ни слова, пока они не сели в свою любимую кабинку в кафе Морелли, и даже тогда далеко не сразу решился что-либо сказать.

– Ну что, – начал он наконец, – у твоей мамы вот-вот появится дитя?

Мелоди кивнула и захрустела венчавшей мороженое вафелькой.

– Ребенок уже, знаешь, такой крупный. Если бы он сейчас родился, его бы, наверное, такого большого, уже можно и обнять.

Мелоди снова кивнула.

– А все же забавно, согласись, когда у мамочек так вырастают животы! Это так непривычно смотрится – точно большущий шарик!

Мелоди хихикнула.

– А ты уже чувствовала, как малыш внутри шевелится?

Девочка взглянула на Кена, думая, что тот смеется, но он нисколько не шутил.

– Как бы я могла это почувствовать?

– Ну, вот так, – приложил он ее ладонь к своему животу. – Когда ребенок вырастает таким большим, как у твоей мамы, то снаружи можно ощутить, как он внутри там шебуршится.

– Не-е, – помотала головой Мелоди, – не может такого быть.

– Да нет, правда! Когда Сет был в животе у Грейс, я все время чувствовал его шевеления. Он все пинал мою ладонь. А однажды я даже увидел сквозь кожу на животе очертание малюсенькой пятки.

– Да ну! – изумленно посмотрела на него Мелоди.

– Правда! Честное слово. Выходит, твоя мама не давала тебе потрогать, как он шевелится?

Мелоди покачала головой.

– Ну, детки начинают ворочаться в основном, когда мама неподвижна. Так что где-нибудь ближе к ночи, когда мама расслаблена и вокруг все тихо, попроси ее дать тебе приложить ладошку к животу.

– Хорошо. Только не думаю, что она мне это разрешит.

– Почему же?

– Не знаю, – пожала плечами девочка. – Просто сомневаюсь, что разрешит. Наверное, подумает, что я ему как-то сделаю больно.

Кен рассмеялся.

– Невозможно ничего причинить малышу, только прикасаясь к нему.

– Ну, – вновь пожала плечами Мелоди, – это знаем ты и я. Вот. А мама, наверное, слишком насчет всего тревожится.

Кен улыбнулся и погладил ее по волосам.

– Это точно. Определенно, слишком тревожится.

Вечером мама не позволила Мелоди потрогать ее живот.

– Нет, малыш сейчас спит. Мне бы не хотелось его будить.

На следующий вечер Джейн тоже не дала ей почувствовать шевеления в животе.

– Нет, Мелоди, он опять спит. Так что ничего там не почувствуешь.

Решив, что дитя, вероятно, любит поспать по вечерам, Мелоди попросила дать ей приложиться к животу утром, перед школой.

– Чего тебе вдруг так приспичило почувствовать ребенка? – с улыбкой спросила мама.

Девочка пожала плечами.

– Не знаю. Просто хочется.

– Ну, знаешь, что я тебе скажу – этот малыш совсем не такой егоза, какой была ты. Ты крутилась и пиналась двадцать четыре часа в сутки! А его, – осторожно погладила она свой большой живот, – похоже, все вокруг устраивает, он полностью доволен своим обиталищем. Но если я почувствую, как он пинается, я сразу же тебе скажу. Ладно?

Мелоди улыбнулась и поцеловала мамин живот.

– Ладно, – ответила она. – А ты, – обратилась она уже к выпирающему животу, – давай-ка просыпайся!

Мама рассмеялась, и вдвоем они медленно и довольно двинулись к школе.

 

– 34 –

1979 год

Ребенок появился на следующий день. Никто этого не ожидал, поскольку родиться он должен был только через три недели, но тем не менее он был тут как тут – розовый, пухленький и подозрительно подвижный для новорожденного.

Кен приехал забрать Мелоди из школы прямо посреди учебного дня. Ее отпустили с урока естествознания, и двадцать восемь пар любопытных глаз провожали ее к выходу из класса.

– Она уже родилась! – сообщил ей Кен, радостно подскакивая в школьном коридоре и улыбаясь до ушей. – Малыш наш родился!

Всю дорогу они мчались бегом, вконец запыхавшимися добрались до дома, но тем не менее мгновенно, через ступеньку, взлетели по лестнице к комнате Джейн.

Мама сидела в постели в просторной ночной рубашке и попивала из чашки чай. Младенец, одетый в розовое боди и вязаный чепчик, лежал в изножье кровати, глядя в потолок и дрыгая пухленькими ножками.

– Ну что? – неуверенно улыбаясь, спросила Джейн. – Как тебе сестренка?

Мелоди уставилась на упитанное существо, лежащее на маминой кровати, и подивилась, как непохоже было оно на новорожденную Эмили, когда девочка увидела ее впервые. Эмили выглядела какой-то ненастоящей, эфемерной – иными словами, напоминала некое таинственное создание из сказочной страны. Этот же был крепким и совершенно оформившимся ребенком. Тут младенец поймал взгляд Мелоди и уставился на нее. Когда же он ей улыбнулся, девочка поняла, что здесь что-то не так. Но она не стала ничего говорить, а вместо этого тоже улыбнулась и погладила кроху по мягким рыжеватым волосам.

– Мне кажется, она просто чудо.

– Твоя матушка, – заговорил Кен, присаживаясь на краю кровати и поглаживая ножку малыша, – сущая богиня! Знаешь, почему?

Мелоди помотала головой.

– Потому что, как только она отвела тебя сегодня в школу, у нее отошли воды, и она сама, пешком, добралась до больницы – что вообще дико себе представить, но тем не менее это впечатляет! А потом она родила это удивительное дитя – аж в одиннадцать фунтов! – выпила чашку чая и отправилась домой. В жизни ничего подобного не слышал!

Мелоди внимательно посмотрела на малышку, потом перевела взгляд на мать. Она и вспомнить не могла, когда кто-то с подобным восхищением говорил о ее маме, и уже давным-давно Джейн не выглядела настолько гордой и счастливой. Мелоди понравилась мысль, что ее мама богиня – создание, достойное уважения и преклонения. Ее вообще радовала и царящая в этой комнате атмосфера, и нескрываемая радость на лице Кена, и это опустошающее все вокруг дыхание новой жизни – когда новорожденные самим своим появлением словно вычищают бесследно все то, что существовало до них. А потому Мелоди просто улыбнулась, прилегла рядом с новой своей сестренкой, чмокнула ее в щечку и попыталась загнать все встревожившие ее странности в самые что ни на есть дальние уголки сознания.

– Так мы назовем ее Эмеральд? – спросила Мелоди, хотя и не была уверена, что это имя подходило к большому и пухлому лицу с ней рядом на кровати.

– Нет, – с улыбкой покачала головой мать, – не Эмеральд. Но все же близко к тому. Это тоже драгоценный камень. Угадаешь, какой?

– Э-э… Даймонд?

– Нет. Еще одна попытка.

– Руби? Сэпфир?

– Нет, мы хотим назвать ее Эмбер. Эмбер Роуз Ньюсам.

Мелоди еще раз оценивающе посмотрела на свою крохотную сестренку, раздумывая над таким именем. Оно, конечно, было не таким впечатляющим, как Эмеральд Стоун, однако гораздо больше подходило новорожденной малышке. А потому Мелоди одобрительно кивнула, еще раз поцеловала ее в щечку и сказала:

– Да, мне нравится. Даже очень.

Малютка повернулась на звук ее голоса, протянула свою пухленькую ручку к щеке Мелоди, и долгое мгновение две сестры глубоко и задумчиво смотрели друг другу в глаза. Мелоди поднесла к сестренке палец, и малышка ухватила его, крепко зажав своим малюсеньким кулачком. Посмотрев на это крепкое чувственное сцепление их сомкнутых рук, Мелоди испытала острейшую инстинктивную потребность в какой-то прочной стабильности, в наполненности смыслом, в чем-то вековечном. «Останься со мной, – умоляла она про себя эту кроху. – Останься со мной. Пожалуйста».

Но тут Эмбер расплакалась, Джейн забрала ее подальше от Мелоди, Кена отослали на кухню приготовить бутылочку молока, вошла Грейс, чтобы погулить с малышкой, – и недолгие чары были разрушены. И все же на какой-то краткий момент времени Мелоди установила связь с этим маленьким человечком – ту связь, которой суждено было оставаться с ней намного дольше, нежели самой Эмбер.

 

– 35 –

1979 год

О том, что возле газетного киоска на Нельсон-Плейс выкрали младенца, Мелоди услышала через два дня после рождения Эмбер. По всему Бродстерсу были расклеены листочки с объявлениями, на которых бросался в глаза яркий заголовок:

«Младенец десяти недель украден от магазина, пока мать зашла за покупками!»

Младенца, о котором шла речь, звали Эдвард Томас Мейсон, и умыкнули малыша, когда его мама зашла в киоск купить газету и пачку конвертов.

В тот день буквально с каждой газеты, с заглавной полосы, на Мелоди смотрело измученное лицо той матери. Совсем еще молоденькая – всего девятнадцати лет, – она прижимала к груди нечеткую фотографию своего пропавшего ребенка. Также можно было увидеть и снимок ее супруга – восемнадцатилетнего юноши с землистым лицом, со стрижкой «под горшок» и в очках в тонкой проволочной оправе.

«Я всего на минутку туда заскочила, – приводились слова матери на пресс-конференции в Лондоне. – Бродстерс – такое, казалось, безопасное место. Никак не думала, что здесь такое может случиться!»

Малыш, по описанию, одет был в белые штанишки, голубую кофточку и белые пинетки, а на голове у него была «очень выделяющаяся», шерстяная шапочка кремового цвета, связанная его бабушкой. У него были русые волосики и голубые глаза, и весил он приблизительно четырнадцать фунтов. Похититель забрал только дитя, оставив на месте большую коляску «Silver Cross» с массой спальных принадлежностей и деревянной погремушкой.

«Наверняка кто-то что-то видел, – обращался к читателям газеты детектив-инспектор Филипп Хендерсон. – Это произошло в десять часов утра на довольно оживленной улице со множеством магазинов. Младенца вытащили из коляски, а потому вид человека, возможно, пребывающего в довольно возбужденном состоянии и несущего по улицам Бродстерса крохотное дитя, должен был кому-то показаться странным и кого-то насторожить. Если кто-либо видел нечто подобное утром в среду, двадцать четвертого октября, убедительно просим вас связаться со Скотленд-Ярдом».

Ниже, под статьей, была помещена черно-белая фотография маленького Эдварда – немного помятая и нерезкая. На снимке представало сморщенное новорожденное дитя в вязаном чепчике, отсутствующе глядящее куда-то вдаль.

– А еще он умеет очень крепко спать, – добавила Кейт, передавая по столу газету Грейс. – В том смысле, что кто вообще отважится вынуть спящего младенца из постельки?

Грейс глянула на фото пропавшего ребенка и вздохнула.

– Вот бедняжка! Представить только: засыпаешь себе сладким сном – а потом вдруг видишь перед собой совершенно незнакомое лицо. Ужас! Просто ужас!

Мама Мелоди уселась во главе стола, держа у плеча спящую малышку Эмбер, и согласно закивала.

– Право слово, просто на секунду нельзя оставить ребенка у магазина! Куда только катится этот мир!

Все три женщины разом вздохнули и покачали головами, а Мелоди изумленно переводила взгляд с одной на другую, спрашивая про себя: «Вы что, не понимаете? Неужто вы, тетеньки, совсем не понимаете, что произошло?!»

Потому что Мелоди все поняла. Теперь она точно знала, что случилось. Малютка Эмбер была вовсе никакой не Эмбер. Это был украденный младенец Эдвард. И Мелоди не просто это подозревала, а знала без сомнений, потому что минувшим вечером, пока мама не видела, девочка расстегнула «кнопочки» на малышовом боди, подцепила пальцем отсыревший, бугрящийся подгузник и увидела своими собственными глазами маленькие красные кожистые яички и крохотный пенис.

А потом, точно пришпоренная выяснившимися в прессе подробностями, Мелоди порыскала у мамы в комнате, пока та была в ванной, и нашла в корзине для бумажного мусора, под вчерашней газетой и катышком вычесанных волос, маленькую вязаную шапочку и пару голубых пинеток.

Мелоди ни с кем пока не поделилась этим своим открытием, и оно жило у нее в голове, выжигая, грызя и разъедая ей сознание. Еще ни разу в жизни не доводилось ей хранить в себе столь невероятную тайну. Это казалось ей крупнее и серьезнее всего, что когда-либо случалось в ее жизни, вместе взятое, причем крупнее в сотню раз. И она совершенно не представляла, что с этим делать. Это знание представлялось ей столь невероятно огромным, что, казалось, вот-вот разорвет голову и, выплеснувшись, растечется по полу, и наводнит весь Бродстерс одной этой немыслимой сенсацией. Девочке хотелось поведать об этом Кену – но тот наверняка будет сильно разочарован тем, что младенец на самом деле окажется не его Эмбер. Хотелось поделиться с отцом – но тот был далеко, в Америке. А сегодня, на уроке физкультуры, ее даже на какую-то долю секунды потянуло рассказать об этом Пенни – просто чтобы еще разок увидеть, как у той с лицом происходит нечто странное, будто оно собирается сбежать; просто чтобы знать, что столь шокирующих вещей Пенни еще ни разу в жизни ни от кого не слышала.

Мелоди понимала, что ей вовсе не следует радоваться своему открытию. Всякий раз, как она думала о той несчастной матери в газете, девочке становилось не по себе, поскольку она знала: единственное, что разделяло глубочайшее горе той женщины и ее бурную радость – это Мелоди и ее тайна. Однако ей не хотелось расставаться со своим секретом. Не хотелось лишаться этого малыша и того приподнятого оживления, которое ее или его появление принесло в их ненормальный дом.

Но что казалось Мелоди страннее всего прочего – так это то, что никто вокруг как будто и не замечал, что с ребенком все не так, просто из ряда вон не так, как должно быть. Никто не заметил, что этот новорожденный способен улыбаться и держать что-то в руках, и находить что-либо взглядом через всю комнату. Никто не обратил внимания, что Джейн отказывается от любого предложения помочь ей поменять подгузник или искупать ребенка перед ночным сном. Никто не задался вопросом, почему Джейн совершенно одна отправилась в больницу рожать дитя – причем именно в тот самый день, когда Эдварда выкрали у газетного киоска.

Мелоди казалось, что она будет и дальше в этом давящем душу одиночестве нести свою ошеломительную тайну, однако глубокой ночью она проснулась оттого, что Мэтти что-то яростно зашептал ей в самое ухо.

– Что?

– Просыпайся!

– Уже проснулась. Чего ты хочешь?

– Я насчет ребенка, – зашипел он. – Я кое-что знаю про этого ребенка!

Сев на постели, Мелоди включила на тумбочке лампу.

Волосы у Мэтти были всклокоченными, как у пугала, глаза расширены.

– Я насчет ребенка, что у твоей мамы. Это он! Тот самый, которого украли!

Мелоди вздохнула. Это были как раз ее слова, ее собственный секрет, ее уста должны бы были объявить столь ошарашивающий факт!

– Я знаю, – сказала она. – Давным-давно уже знаю.

Вид у Мэтти был явно растерянным.

– Откуда?

Мелоди пожала плечами.

– Просто почувствовала неладное. А потому заглянула однажды в подгузник, и у него там оказались… ну, знаешь… как у мальчиков…

В глазах у Мэтти застыло изумление.

– А еще я нашла у мамы в мусорке голубые пинетки и шапочку. А ты как узнал?

– Услышал, как моя мать кое-что сказала.

– Сказала что?

– Когда твоя мама пошла спать, моя мама с Кейт остались в кухне разговаривать, а я был в туалете, и они о том не знали. И я услышал, как моя мама сказала: «Что-то с этим малышом не так. Ты думаешь о том же, о чем и я?» И тут я ненароком брякнул цепочкой от бачка о стену. Они услышали шум и сразу же зашикали друг на друга. Вот и все, что они сказали. Но это заставило меня сильно задуматься, потому что тут явно дело нечисто, верно я говорю? В смысле, начнем с того, что этот ребенок какой-то слишком уж большой для новорожденного. Поэтому я сейчас пробрался к твоей маме в комнату и прихватил с собою свинку Сета, потому что хорошо помню, что эта свинка была размером в точности как Сет, когда тот только родился. Я положил свинку рядом с ребенком в кроватку – и знаешь, он оказался просто великан по сравнению со свинкой! Так что теперь все совершенно ясно, да? Все очевидно и понятно. Твоя мать выкрала этого ребенка из оставленной у магазина коляски, и мы с тобой, Мелоди Рибблздейл, единственные, кто об этом знает.

Шумно сглотнув, девочка кивнула.

– Хотя, как ты понимаешь, взрослые тоже уже почти все просекли. И когда до них это окончательно дойдет, то они вызовут полицию, а полиция отнимет ребенка и посадит твою маму в тюрьму. А заодно и Кена – как добровольного соучастника. Верно? Так что все вот-вот тут полетит к чертовой бабушке, и вам надобно срочно решить, что вы теперь будете делать.

– Что мы будем делать? – У Мелоди даже перехватило дыхание.

– Ну да. Сбежать вы собираетесь и где-нибудь спрятаться – или же остаться и получить сполна?

– Я не знаю, – едва дыша, ответила Мелоди. – А ты бы что сделал?

– Сбежал, – решительно сказал Мэтти. – Сбежал бы в горы.

– Но как же ребенок?

Мальчик невозмутимо пожал плечами.

– А ребенка оставить здесь, – как само собой разумеющееся, высказал он. – Полиция с ним разберется. А вот тебе и твоей матери надо бы поскорее собирать манатки и уходить. Сейчас же, прямо ночью. И идти отсюда как можно дальше. Я не скажу ни одной живой душе. – Пальцами он показал, как застегивает рот на «молнию», и в мрачном ожидании уставился на Мелоди.

У девочки заколотилось сердце. Ее большой секрет не напоминал уже эффектный сюрприз – скорее он походил на быстро расползающийся гибельный яд. Мелоди и в голову не приходило, что маму могут посадить в тюрьму. Она лишь представляла, как та расстроится, если у нее заберут ребенка. Но если мать окажется в тюрьме – и если Кена тоже посадят, – то кто тогда станет заботиться о ней, о Мелоди? То ли ей понадобится ехать в Америку и спать в одной комнате с горничной, не ходить в школу и донашивать старую потрепанную одежду, точно Золушке? Или, может, придется отправиться в Лондон, к печальной тете Мэгги – что, в целом, было бы не так уж плохо, хотя у них в доме тоже нет для нее отдельной спальни, и кончится тем, что Мелоди придется спать там на полу, а дом тот вовсе не такой чистый и роскошный, как у папы в Голливуде. Еще была, конечно, тетушка Сьюзи, у которой имелось достаточно места, чтобы поселить Мелоди, – но та совершенно далека была от детей и не знала, что с ними делать. Или можно было бы остаться здесь, с Грейс и Мэтти с Сетом – но этого Мелоди наверняка не разрешат, поскольку они ей вовсе не родственники.

Девочка тяжело вздохнула и вновь посмотрела на Мэтти.

– Ты прав. Пойду ее разбужу.

Мама уютно свернулась рядом с ребенком на узенькой односпальной кровати, и если бы не знать ситуацию получше, можно было бы восхититься этой картинкой любящей матери и дитя, что безмятежно спят рядышком, вдыхая дыхание друг друга.

Когда дверь в спальню открылась, Джейн сразу шевельнулась и, проснувшись, резко приподнялась в постели.

– Тш-ш-ш! Не разбуди малышку!

– Мама, нам надо уходить, – сказала ей Мелоди. – Сейчас же надо уходить. Мы уже знаем насчет ребенка. И все уже об этом знают. И если мы сейчас же не исчезнем, то они вызовут полицию, и тебя с Кеном посадят за решетку!

– Мелоди, что ты такое говоришь?

– Они вызовут полицию! И тебя посадят в тюрьму! – в отчаянии закричала она, дергая маму за руку. – Как ты не понимаешь, мама?! Неужто ты не понимаешь?

Джейн досадливо поморщилась и высвободила руку из цепкой хватки дочери.

– Право слово, Мелоди! Не могла бы ты вести себя потише? Ты же разбудишь Эмбер.

Тут девочка застыла и внимательно посмотрела на мать. Та была сумасшедшей. Внезапно, с полнейшей ясностью, Мелоди осознала весь ужас происходящего. Джейн была не «психически нестабильной», не просто неуравновешенной – а самой настоящей сумасшедшей. В точности как одна престарелая леди на набережной, в платье с кринолином и с мягким игрушечным хорьком в руках.

Мелоди помолчала, быстро обдумывая свой дальнейший шаг. Ей стало вдруг совершенно очевидно, что, даже если она будет еще битый час стоять у маминой кровати, все твердя: «Ребенка зовут Эдвард Мейсон», – на Джейн в ее бредовом состоянии безумия это не произведет ни малейшего впечатления. А потому Мелоди глубоко вздохнула и погладила маму по щеке:

– Все хорошо, мама. Давай-ка ты еще поспишь.

Мать посмотрела на нее, все еще шумно дыша, но тревога на ее лице стала быстро рассеиваться.

– Да, – ответила она, – еще посплю. Увидимся утром, дорогая. Надо хоть немного выспаться.

Мелоди попятилась к выходу, глядя, как мама снова кладет голову на подушку и подтягивает одеяло, укутывая плечи малыша, и наконец на цыпочках вышла из спальни.

Когда она вернулась к себе в комнату, Мэтти вмиг уселся на постели:

– Ну что? Вы уходите?

– Нет, – расстроенно помотала головой Мелоди. – Она не захотела уходить. Попробую уговорить завтра.

Но Мэтти нетерпеливо поморщился.

– Никакого завтра уже не будет, неужели не понятно?! Завтра, считай, уже нет, поскольку утром твою маму арестуют и покатят отсюда в «тюремной карете».

– Да, сама знаю, – с вызовом ответила Мелоди. – Но она не хочет уходить, и я никак не могу ее заставить. Так что пусть будет то, что будет.

Мэтти снова поморщился и замотал головой.

– Ну смотри, Мелоди Рибблздейл, – сказал он сурово, – это, конечно, твоя жизнь. Но ты еще об этом пожалеешь, когда окажешься в детском доме и будешь спать на тоненьком матрасе и питаться жалкой похлебкой. Тогда вот точно пожалеешь.

На этом Мэтти отвернулся, скрючившись на постели, и Мелоди какое-то время молча лицезрела кругой изгиб его спины, обдумывая то, что он сказал. Слова о детском доме перепугали ее до дрожи. Однако мысль о том, чтобы уйти куда-то холодной темной ночью вместе с лишившейся рассудка матерью, имея при себе только одну смену одежды и ни пенни в кармане, страшила ее еще сильней. А потому Мелоди легла в свою кровать, закрыла глаза и вскоре уплыла в сон.

 

– 36 –

1979 год

На следующее утро Мелоди даже не сразу смогла поверить, что все, произошедшее минувшей ночью, было на самом деле. Ее матушка как ни в чем не бывало сидела в кухне за столом со спящим ребенком на руке, ела тост из цельнозернового хлеба и одновременно просматривала газеты. Грейс разливала взрослым в кружки чай из объемистого чайника. Сет, усевшись на лохматого пса, ездил на нем туда-сюда по крашенному в терракотовый цвет полу. Кейт сидела на коленях у Майкла, и оба читали какие-то потрепанные книжонки. Кен, вооружившись желтой тряпочкой и банкой гуталина «Cherry», натирал свои большие старые армейские ботинки.

На первый взгляд казалось, это самое что ни на есть обычное утро. Однако в кухне почти осязаемо висело какое-то подспудное напряжение ожидания. Никто из взрослых не улыбался, никто не покидал своего места. Такое было впечатление, будто они все вместе ждут такси.

В десять утра раздался звонок в дверь. Взрослые беспокойно переглянулись, и Кен отправился открывать. Спустя мгновение в кухню вошли трое полицейских, Кен указал им на мать Мелоди, и они приблизились к ней.

– Вы Джейн Виктория Рибблздейл? – заговорил один из них и, когда мать кивнула, продолжил: – Я арестовываю вас по подозрению в похищении и незаконном удерживании Эдварда Томаса Мейсона. Вы не обязаны ничего говорить, но все, что вы скажете, будет занесено в протокол и может быть использовано как доказательство в суде. Вам это ясно?

Мать согласно кивнула, и к ней тут же подошла женщина-полицейский с белым одеялом в руках:

– А теперь, миссис Рибблздейл, необходимо, чтобы вы отдали мне ребенка. Вы готовы это сделать?

Тут лицо у Джейн все исказилось, она прижала к себе спящее дитя.

– Она спит. Вы не могли бы подождать, пока она проснется?

– Очень сожалею, миссис Рибблздейл, но нам все же придется забрать его сейчас. Его ждет с нетерпением мать, так что позвольте, я его заберу.

По щеке у Джейн скатилась слеза, и она протянула перед собой младенца, залюбовавшись им напоследок. Головка у него качнулась, и малыш во сне поморщился, словно не желая пробуждаться.

– Ну что, тебе пора, мой прекрасный ангел, – произнесла Джейн, осекаясь голосом на каждом слове. – Я была так счастлива заботиться о тебе все это время, действительно счастлива, но теперь нам пора расстаться. – Тут она взглянула на женщину-полицейского: – Ей нужно потеплее кофточку. На улице холодно.

– Не беспокойтесь, – доброжелательно ответила ей та. – У меня очень теплое одеяло. С ним все будет в порядке.

Джейн понимающе кивнула и, поцеловав ребенка в щечку, передала его женщине в форме.

– Прощай, Эмбер Роуз, – сказала она, когда женщина-полицейский с ребенком уже вышла из кухни, – прощай, мое прекрасное дитя.

Оставшиеся двое офицеров устремили взгляд на Джейн.

– А вам теперь следует проехать с нами для дачи показаний. Вам ничего не надо сделать, прежде чем мы отправимся?

Джейн обвела отсутствующим взглядом комнату, рассеянно скользнув им по встревоженным лицам друзей и дочери, и помотала головой:

– Нет, ничего. Может, тогда сразу и поедем?

Она поднялась на ноги и улыбнулась всем, кто был в кухне:

– Все в порядке. Я не возражаю. Правда, ничуть не возражаю.

Грейс, улыбнувшись ей в ответ, протянула Джейн ее плащ.

Все вместе проводили ее вверх по лестнице, потом до входной двери, и, когда Джейн уже готова была сесть в полицейскую машину, один из офицеров, помоложе, не выдержав, спросил:

– А как же ваша дочь?

Джейн с некоторым удивлением вскинула глаза и посмотрела прямо на Мелоди.

– О, ей тут будет хорошо, – сказала она. – Правда, милая? – И, слабо улыбнувшись, позволила усадить себя в машину.

Мелоди стояла у парадной двери, глядя, как машина трогается с места и уносится прочь, и все ждала, что мама обернется, хоть один раз обернется и помашет ей рукой. Но ожидание ее было тщетным. Джейн смотрела прямо перед собой, благодушно улыбаясь, ничуть не беспокоясь о своем оставшемся без родителей ребенке. В лице ее не было ни испуга, ни огорчения – лишь глубокое и искреннее облегчение.

 

– 37 –

2006 год

Мелоди шла по Молл-стрит, направляясь к площади Чаринг-Кросс, и лежавшие у нее в пакете фотокопии газетных статей тихонько шуршали у ног при каждом шаге. Как же замечательно было сознавать, что ни один из этих проходящих мимо людей, спешащих домой или на поезд, или посидеть-выпить с друзьями, даже не представлял, что лежит в этом, совершенно непримечательном, пластиковом пакете! Это очень походило на то чувство, что возникало у Мелоди на первых порах беременности, когда со стороны еще ничего не было видно, – как будто у нее имеется при себе некий совершенно невероятный секрет, настолько значительный, что, вырвавшись наружу, способен свернуть мир с привычной оси. В пакете у нее в руке лежало весомое и неопровержимое, напечатанное черным по белому, свидетельство того, что настоящее ее имя Мелоди Рибблздейл, что мать ее звали Джейн, что в детстве жила она в сквоте, организованном человеком по имени Кен, и что ее мать в клинически депрессивном состоянии похитила чужого младенца из коляски, оставленной возле газетной лавки. Также там было свидетельство того, что отца ее звали Джон и что он жил в Лос-Анджелесе с женщиной по имени Жаклин Зоннинфельд и с другой своей дочерью Эмили. Все это было здесь, при ней – каждая найденная подробность ее жизни, ее реального существования в 1979 году – за два года до того, как страшный пожар в Кентербери лишил ее памяти и уберег тем самым от ужасной правды. Однако наверняка этих деталей было больше, Мелоди в этом не сомневалась. Она уже разглядела нечто такое, на что лишь делались намеки в обнаруженных фактах, и перестала читать, потому что почерпнула для себя и без того уже достаточно – для первого раза, – и все прочее могло пока и подождать.

Когда она через полчаса добралась до дома, Эда в квартире не было, и Мелоди вздохнула с облегчением. Сейчас она не хотела с ним встречаться. Не хотела, чтобы пришлось объяснять сыну, что он происходит из семьи умалишенных и преступников. Не хотела вообще пока что-либо ему объяснять.

Она отвинтила крышку от бутылки с какой-то белесой субстанцией, стоявшей у нее в холодильнике уже несколько недель – нечто, поставленное туда Стейси после их «девчоночьих» посиделок, – и налила себе в большой стакан. Потом пошарила дрожащей рукой в сумочке, выудив оттуда свои обычные «Мальборо Лайтс», хотя курить ей на самом деле не хотелось. Ей просто необходимо было сейчас совершать какое-то физическое действие, чтобы всего лишь занять себя на ближайшие несколько минут. Вкуса сигарет она не ощутила – просто насладилась мгновенно обволакивающей сознание дымкой никотина, скрадывающей избыток реальности.

Потом Мелоди разложила газетные фотокопии на кухонном столе в порядке хронологии. Ей хотелось начать с самого начала и дойти до самого конца. Прочесть историю своей жизни без каких-либо искажений.

 

– 38 –

1979 год

На следующий день после того, как за Джейн приехала полиция, в доме у Кена собрались представительница социальной службы по имени Беверли, офицер полиции Шерил и тетушка Сьюзи, дабы обсудить будущее Мелоди. Кен тоже присутствовал при их разговоре.

Мелоди надела свой самый любимый наряд – тот самый «цыганистый» сарафан, который купила ей в Америке Жаклин, – потому что маме не нравилось, когда девочка его носила, а теперь матери рядом не было, и Мелоди могла надевать все, что только ей заблагорассудится. Под сарафан она надела коричневую, с рубчиком, «водолазку», коричневые колготки и туфельки на шнурках. На шею повесила мамины деревянные бусы, а губы мазнула блеском со вкусом зеленого яблока, что отдала ей Шарлотта. Ей очень хотелось выглядеть достаточно взрослой и элегантной, то есть вполне серьезной и здравомыслящей девочкой, которая – спасибо, мол, конечно же, за беспокойство! – способна и сама о себе прекрасно позаботиться.

Тетушка Сьюзи, оказавшись за пределами своего дома, чувствовала себя явно не в своей тарелке. На ней был длинный восточный халат цвета лайма и зеленые, как нефрит, сандалии; светлые крашеные волосы были собраны на макушке кичкой, напоминая шапочку взбитых сливок поверх фруктового десерта.

– Ужас какой, – все приговаривала она, шмыгая носом в кружевной платочек, – просто ужасно.

Социальная работница по имени Беверли была, как и тетушка, дамой весьма полной, но одевалась куда благоразумнее, нежели Сьюзи, представ в коричневом прямом платье и плотных колготках. У нее были очки в толстой роговой оправе и светло-русые волосы, остриженные в каре, отчего голова ее напоминала яблоко в ирисовой карамели. Она почти не улыбалась и все время настороженно поглядывала на Мелоди, словно боялась, что та может прямо у нее под носом совершить какое-то жуткое преступление.

Соцработница вообще хотела, чтобы Мелоди не присутствовала при их разговоре, однако Кен решительно настоял на обратном.

– Она очень толковая девочка, – уверил он, – и достаточно взрослая для своих лет. Все-таки она должна знать, что происходит.

Беверли поджала губы, ничего на это не ответив, однако не велела Мелоди уйти, а потому девочка осталась в комнате, пристроившись на табурете у пианино.

– Итак, – начала Беверли, – мы связались с отцом девочки, проживающим в Лос-Анджелесе, он при первой же возможности вылетит обратно в Британию. Возможно даже, и сегодня. Самое позднее – завтра. А до его приезда миссис Рибблздейл просила, чтобы Мелоди отдали под опеку ее сестре, мисс Сьюзан Ньюсам.

– Нет!

Взрослые разом обернулись к Мелоди, и она смущенно сглотнула.

– Извините.

Тетушка погладила ее по руке.

– Я понимаю, как все это ужасно для тебя, детка, но тебе не о чем больше беспокоиться. Я буду очень хорошо заботиться о тебе.

Мелоди чувствовала себя немного виноватой, что не желала ехать жить к тете Сьюзи, и все же ей невыносима была сама мысль о тамошней экзотической пище и безрадостных и скучных вечерах с нескончаемыми разговорами про «Господа нашего Иисуса Христа».

– Понимаете, – проговорила она как можно более рассудительным тоном, – я вот о чем беспокоюсь. Если я буду жить у тетушки Сьюзи, то кто будет по утрам провожать меня до школы?

Взрослые переглянулись, потом дружно посмотрели на Сьюзан.

– Ну, надо думать, твоя тетушка… – начала соцработница.

– Нет. Видите ли, тетя Сьюзи не может далеко ходить, у нее, понимаете, проблемы с тазом.

Тетушка Сьюзи виновато посмотрела на соцработницу:

– Это правда. Я совсем не ходок.

– Я могу ее провожать до школы, – подал голос Кен. – На самом деле я мог бы каждый день отвозить ее в школу, а после уроков забирать. У меня есть мотоцикл.

Тетя Сьюзи метнула на него недовольный взгляд.

– Не думаю, что заднее сиденье мотоцикла – самое подходящее место для шестилетней девочки.

– Мне через неделю будет семь, – вставила Мелоди.

– Ну, или для семилетней, – добавила Сьюзан.

– Речь идет не о заднем сиденье, а о коляске, – объяснил Кен.

– Тем более, – ответила тетя Сьюзи, тяжело и шумно дыша, словно считала коляску мотоцикла неким безусловным и принципиальным злом.

– Я все же склонна на это согласиться, мисс Ньюсам, – сказала Беверли. – Разве есть еще какие-то варианты?

– Ну, я мог бы водить ее в школу пешком. Хотя оттуда, где живет мисс Ньюсам, до школы получится не меньше получаса.

– А скажите, мистер Стоун, кем конкретно вы приходитесь данной несовершеннолетней?

– Я ей… ну… Я ее…

– Он мой друг! – перебила его Мелоди. – Мой самый лучший друг.

– Я ее опекун, – сказал Кен. – Я заботился о девочке все то время, пока ее мать была больна.

– А ты сама, Мелоди, где бы предпочла остаться до приезда своего отца? – осведомилась Беверли.

– Здесь, – ответила девочка, с облегчением подумав, что наконец-то кто-то решил напрямик спросить ее. – Я хочу остаться здесь, с Кеном и Грейс, с Мэтти и Сетом.

Соцработница умолкла и записала что-то себе в блокнот.

– Дело в том, Мелоди, – заговорила она спустя мгновение, – что и для твоей матери, и для нас, как людей, ответственных за твое благополучие, очень важно, чтобы ты пребывала с теми, кто находится с тобою в максимально близком родстве. Я прекрасно понимаю, что тебе здесь хорошо и что это место ты называешь своим домом, однако сама обстановка, царящая в этом незаконно заселенном доме, делает его далеко не лучшим местом, чтобы оставить тебя здесь без попечения матери. А учитывая то, что твоя тетя тоже живет рядом и располагает достаточным местом, чтобы тебя принять, я считаю, что наилучший выход для всех, задействованных в данном вопросе, – это что ты побудешь у нее, пока твой отец не возвратится в Англию. А теперь не могла бы ты отправиться наверх и собрать вещи, чтобы мы как можно скорее препроводили тебя к твоей тете?

– А как же насчет школы? – спросила Мелоди.

– Мистер Стоун берет под свою ответственность обязанность отводить тебя в школу и оттуда забирать. Но это лишь на пару дней – пока не вернется твой отец. После этого нам понадобится пересмотреть данную ситуацию. Хорошо? – расплылась в улыбке Беверли, прекрасно сознавая, что это уже никакой не вопрос, а просто подтверждение факта.

В этот момент Мелоди почувствовала, словно ее затопляет каким-то безысходным мраком – когда отрывается и уносится прочь все, что тебе дорого и близко.

Но тут она подумала об отце, который, возможно, даже уже сейчас сидел в самолете, возвращаясь в Англию, спеша к ней, и Мелоди улыбнулась.

– Хорошо, – с легкостью ответила она.

– Может, ты хочешь, чтобы кто-нибудь помог тебе сложить вещи? – спросила Беверли.

– Нет, – мотнула головой Мелоди, – я лучше сама.

Когда она через минуту вошла к себе в комнату, Мэтти вскинул на нее любопытный взгляд:

– Ну что, тебя отправляют в детский дом?

– Нет, – ответила девочка, доставая из шкафа мамину большую холщовую дорожную сумку и принимаясь заполнять ее тем, что, по мнению Мелоди, могло ей понадобиться. – Я поеду к тете Сьюзи.

– Что? К этой здоровенной толстой тетке, которая не может даже нормально дышать?

– Да.

– Хотя, наверное, это все же лучше, чем детский дом.

– Я им сказала, что хочу остаться здесь, но меня даже и слушать не стали.

– Я тебе сразу сказал, что не станут. Тебя все равно не могут здесь оставить – в компании каких-то хиппи, матерей-одиночек и еще бог знает кого. Этого бы точно никак не могло быть, – со знанием дела покачал он головой.

– А вообще, очень скоро приедет мой папа, и, скорее всего, кончится тем, что я поеду с ним жить в Америку. Так что это совсем ненадолго. – Мелоди бодро улыбнулась, хотя в уголках глаз ее застыли слезы, а в горле застрял большущий, чуть ли не с грейпфрут размером, комок.

Мэтти поднялся на ноги и взял у нее из рук дорожную сумку:

– Давай-ка, подержу тебе открытой…

– Спасибо, – кивнула девочка.

Она сложила в сумку майки, трусики, носки и колготки. Потом выбрала пару платьев, взяла школьную форму, кое-какие книжки, заколку для волос. И в последний момент сунула туда же мамин свитер, который хранил ее запах.

– А джемпер какой-нибудь не надо? – подсказал Мэтти. – Почти зима вообще-то.

Мелоди признательно улыбнулась и положила пару своих свитеров. Потом протянула руку, чтобы забрать у Мэтти сумку, однако тот ловко закинул ремень себе на плечо:

– Не парься, я уже взял.

Вдвоем дети медленно стали спускаться по лестнице, и в этот момент Мелоди внезапно вспомнила, как она впервые, два года назад, рядом с матерью поднималась по этим ступеням, недоумевая, что это за место и зачем они вообще сюда попали. А теперь она покидала этот странный дом – уже без матери и совершенно не представляя, увидит ли ее еще когда-нибудь.

В дверях все стали ее обнимать и целовать. Грейс проверила, на все ли пуговицы застегнуто пальто, а Кен вручил девочке пятифунтовую купюру и маленький обрывок бумаги с номером здешнего телефона. Наконец Мелоди села в автомобиль вместе с соцработницей, женщиной из полиции и тетушкой Сьюзи, которой понадобилась помощь, чтобы туда запихнуться, поскольку машина была не очень-то большая. А все друзья Мелоди стояли при этом у края тротуара, улыбаясь на прощание, но все же не скрывая грусть.

– Завтра утром как штык у тебя – двинемся в школу, – сказал Кен, стараясь выдержать твердый тон, хотя глаза у него и были влажными.

Мэтти поднес лицо к окошку машины и, надув полные щеки, выдохнул на стекло.

– Ариведерчи, Мелоди Рибблздейл! – крикнул он сквозь закрытое окно, и Мелоди рассмеялась, хотя про себя она даже пожалела, что он так сделал, поскольку это сразу напомнило ей, какой он забавный мальчишка и как его теперь ей будет не хватать.

Когда машина тронулась в путь, Мелоди вытянула шею, пристально глядя, как маленькая группка машущих ей вслед людей исчезает из виду. А потом решительно повернула голову, устремив взгляд вперед – навстречу своему будущему.

 

– 39 –

2006 год

– Чем занимаешься? – послышался голос Эда, вернувшегося из парка, где он отдыхал с приятелями. Лицо у него было чуть не пунцовым от излишнего солнца и от избытка пива. Причем солнце тревожило Мелоди куда больше, нежели пиво.

Она быстренько собрала фотокопии в стопку, прижав сверху стаканом вина.

– Да ничем особенным, – ответила она, потягиваясь и расправляя затекшую шею. – Так, всякие счета и прочая дребедень. А у тебя, смотрю, счастливый вид.

– Ага. Тиффани Бакстер только что погладила меня по волосам.

– Да ну! – улыбнулась Мелоди.

– Именно. Вот так… – Эд положил ладонь ей на голову и легонько потряс.

– Скорее на самом деле поворошила, чем погладила, – заметила Мелоди.

– Ну ладно, наверное, поворошила, – согласился Эд. – Но все же поворошила не просто так.

– То есть дело у вас продвигается?

Эд улыбнулся и достал из холодильника банку кока-колы.

– Ну, типа да, – кивнул он. – Я пригласил ее на свой день рождения. Она сказала, что придет. А тот чувак, который при машине, будет целый месяц со своим отцом на севере. Так что я – вне конкуренции.

– Класс! – воскликнула Мелоди и, подхватив старый экземпляр Exchange & Mart, накрыла им свою стопку бумаг и отодвинула подальше, к другому краю стола.

– Ну что, – заговорил Эд, подтягивая себе стул и усаживаясь рядом с матерью, – как там в Бродстерсе? Нашла этого кадра по имени Мэттью?

– Не-а, – мотнула головой Мелоди. – Везде все обыскала. Исчез бесследно. Я порасспрашивала о нем, и, похоже, он частенько исчезает из города. Забивается куда-то в нору, чтобы просохнуть.

– Ясно, – молвил Эд, заметно скиснув. – А еще что-нибудь узнала?

Мелоди помотала головой, чувствуя себя совершенно отвратно оттого, что вынуждена врать своему сыну. Ему так хотелось все знать! Он рассчитывал, его ждет некое великое приключение – прямо как сюжет из «Холлиокс». Да и Мелоди очень хотелось поделиться с ним своим открытием – но для начала ей требовалось самой узнать, чем все закончилось. Ей необходимо было увидеть картину целиком. Так что правда в данном случае могла и подождать.

– Нет, – с сожалением улыбнулась она, – пока что ничего.

– А в библиотеке-то искала?

– Угу, и там тоже ничего не оказалось. Только куча всяких старых корабельных новостей и прочей ерунды.

– Ну, что ж, – легко сказал Эд, поднимаясь на ноги, – похоже, тебе просто надо позвонить своим родителям. Или это – или провести остаток жизни в благословенном неведении.

Когда он вышел из комнаты, Мелоди опустила взгляд, скользнула им по торчащему из-под старого журнала краешку заголовка – заголовка той статьи, которую она еще не успела прочитать, но которая уже сулила ей столь ужасную правду, что благословенное неведение было бы для нее, возможно, наилучшим вариантом.

 

– 40 –

1979 год

Еще одно воспоминание.

«Шоу Бейзила Браша» по телевизору.

Бум-бум! – слышится с экрана.

В руке у Мелоди полуочищенный мандарин.

Низкое вечернее солнце пробивается сквозь тюлевые занавески тетушки Сьюзи, высвечивая летающую в воздухе пыль и наполняя комнату сияющими бликами.

На колготках у Мелоди дыра. На ее единственных колготках.

С кухни доносится ужасающий запах готовящегося ужина – запах, грозящий вскоре обернуться рыбой Ла Соль Меньер и морковью в медовой глазури.

В прихожей звонит телефон.

Слышатся тяжелые шаги тетушки Сьюзи.

– Добрый вечер, говорит Сьюзан Ньюсам. Кто на связи?

Долгая пауза.

– Ясно. Надо же… Да, я понимаю. Как это случилось? Ох, надо ж так…

Вскоре тетушка Сьюзи возникает в дверях – в фартуке с розочками и с бело-синим полосатым полотенцем в руке – и произносит:

– Деточка, у меня для тебя плохие вести. Очень и очень плохие вести.

Бум-бум!

* * *

Три месяца спустя в Кентерберийском королевском суде слушалось дело Джейн Рибблздейл. Хотя теперь ее никто уже так не называл. Ныне она была известна как «Бродстерская похитительница». Или «Злодейка Джейн». Точно так же и Мелоди уже никто не называл просто по имени. Она была «бедняжка Мелоди», или «горемычная Мелоди», или «бедная несчастная дочь Злодейки Джейн, Бродстерской похитительницы младенцев».

Все вокруг Мелоди стремительно обросло новыми ярлыками. Отныне она являлась частью «проклятого семейства», с которым происходили разные «жуткие трагические события». В частности, то, что спустя три дня после ареста матери Мелоди и почти что накануне ее столь долгожданного семилетия по телефону ей сообщили страшную весть: что отец ее погиб в крупной массовой аварии на автотрассе по пути из Голливуда к международному аэропорту Лос-Анджелеса.

И вот теперь-то, именно за это – больше, чем за долгие годы материнского безразличия, больше, чем за отсутствие любви и нежности, которой по праву заслуживает маленькая дочка, больше, чем за то несносное отношение к отцу, из-за которого он вынужден был уйти от жены и в итоге уехать с Жаклин в Америку, и больше, чем за то, что Джейн выкрала чужое дитя и заставила Мелоди поверить, что у нее наконец появилась крохотная сестренка, – именно за это девочка стала презирать и ненавидеть свою мать. Потому что, если бы маму не арестовали, то отцу не пришлось бы мчаться в аэропорт, чтобы лететь срочно домой и присматривать за Мелоди, и он остался бы жив, и все прочее в ее жизни мало-помалу уладилось бы, перетекло бы в нечто, хотя бы смутно похожее на нормальную, стабильную жизнь. Ибо, как ни крути, а нормальная стабильность – и уж тем более, когда она жила в сквоте бок о бок с чужими людьми, ведущими странную интимную жизнь, – являлась для нее покамест чем-то призрачным и неосуществимым.

Именно родители, как поняла теперь Мелоди, являются главной опорой нормальной жизни – даже когда сами они далеки от нормальности. Родители – пусть даже отчужденные и конфликтующие друг с другом родители – все равно являются этаким фильтром, сквозь который пропускается перед ребенком весь поток жизни. И именно они, по сути, призваны вылавливать из этой жизни жесткие комки. Когда же ни единого родителя нет, жизнь быстро теряет нужный уклон и направление. Без родителей мир становится слишком замкнутым и узким, чтобы в нем жилось хорошо.

Конечно, Мелоди осталась не одна, за ней приглядывали с десяток людей. У нее были и тетушка Сьюзи, и тетя Мэгги, и Кен, и Грейс, и Кейт с Майклом. Школьные учителя были к ней крайне добры, и даже Пенни, похоже, сочла уже совсем недопустимым издеваться над девочкой, которая за одну неделю потеряла обоих родителей. Ее регулярно навещала приставленная к ней соцработница Беверли. И даже бабушка по отцовской линии приехала на недельку пожить с Мелоди в домике у Сьюзи – причем это был первый случай, как она ступила за пределы Ирландии с тех пор, как двадцать два года назад умер ее муж.

Все теперь пеклись о Мелоди. И даже Сьюзи в каком-то смысле заботилась о ней лучше, чем некогда мама, особенно после того, как Беверли ей объяснила, что фрикасе из утки с виноградом – сказать по правде, далеко не самый подходящий ужин для семилетнего ребенка, что тот вполне бы удовольствовался простым пюре с сосисками. А еще тетушка Сьюзи, похоже, не понимала, что детей надо поощрять к тому, чтобы следить за собой самостоятельно, и потому все делала за Мелоди, включая застегивание обувных пряжек и чистку зубов. Мелоди порой казалось, что ей надо бы сказать тете Сьюзи, что она и так великолепно со всем справится, – но она ничего не говорила, потому что в глубине души ей очень нравилось, что с ней обращаются как с трехлетним ребенком.

И все же, несмотря на это всеобщее внимание и суету вокруг нее, несмотря на то что все взрослые теперь ее всячески опекали и оберегали, Мелоди по-прежнему не чувствовала себя в безопасности. Ей все так же казалось, будто она на цыпочках, вслепую движется вдоль огромной и бездонной пропасти.

И ее все так же тянуло к маме.

Но, увы, доступ к ней был для нее теперь сильно ограничен.

Условное задержание Джейн было отменено после того, как она заявила полицейским, что, как только ее отпустят, она отправится прямиком к Рамсгейту и бросится со скал, и с тех пор она сидела в ожидании суда в следственном изоляторе в Рочестере.

Мелоди, разумеется, ничего не знала о том, что ее мама угрожала суицидом. Как не знала и о том, что Джейн толком и не думала о дочери в промежутках между их встречами, и в основном сидела у себя на койке, вспоминая лишь своих утраченных малюток (причем в эту категорию она включала и Мелоди, прочитав где-то, что в семь лет дитя покидает туманный и слабо оформившийся мир детства и вступает в более ясный и определенный, более жесткий и неуступчивый мир взрослых). И, разумеется, было еще множество вещей, о которых Мелоди не имела и понятия, – эта тьма-тьмущая шестеренок и колесиков, вращающихся в разных потайных уголках бытия, которые все так же воздействовали на все ее существование.

На сегодня Мелоди знала твердо лишь одно: что нынче среда. И что на дворе январь и очень холодно. И что на завтрак у нее было кеджери. И что сегодня вместо уроков физкультуры и естествознания она отправится навестить в тюрьме мать.

Вроде интерлюдии

Жила-была маленькая девочка, и звали ее Мелоди. У нее были длинные волнистые волосы цвета конского каштана и блестящие золотистые глаза. Улыбающаяся и всегда приветливая, она жила в доме на берегу моря со своей мамой Джейн и человеком по имени Кен. Еще у Мелоди был папа, и звали его Джон. Он работал в типографии печатником и жил в Лондоне с художником-гримером по имени Жаклин, с ее дочерью Шарлоттой и с прелестной малюткой по имени Эмили Элизабет, единственной сестрой Мелоди. Временами Мелоди периодически ездила в Лондон пожить немного с ее тамошней семьей и неизменно очень огорчалась, когда ей приходилось возвращаться обратно на побережье – потому что, так получилось, ее мама была не очень счастлива в жизни и не особо баловала Мелоди своими ласками, объятиями и поцелуями. Тем не менее у моря Мелоди все же чувствовала себя счастливой, потому что с ней рядом находился Кен, который был добрым и хорошим человеком, который каждую неделю водил ее в кафе-мороженое и катал в коляске мотоцикла.

Но вот однажды в ее жизни произошло большое огорчение: Джон и Жаклин уехали в далекие края и забрали с собою Эмили, маленькую сестренку Мелоди. Девочка очень тосковала и долгие, долгие дни плакала. А потом случилось нечто такое, отчего Мелоди вновь почувствовала себя счастливой. Мама родила ей новую сестренку. Все вокруг очень радовались этой новорожденной малютке, особенно Кен, – однако Мелоди чувствовала, что что-то здесь не так. Этот младенец совсем не походил на новорожденного. А потом в газетах сообщили, что из коляски, оставленной у газетного павильона, украден маленький ребенок, и тогда Мелоди сразу поняла, что именно произошло.

На следующий день в доме у них появилась полиция, и младенца забрали, а после увезли и маму Мелоди. Потом сообщили, что она очень нездорова и не может вернуться домой, потому что, оказавшись на свободе, может причинить себе вред. Тогда папа девочки решил приехать за ней в этот прибрежный городок и забрать Мелоди с собой в дальние края, однако произошло нечто ужасное: торопясь к дочери, он погиб на скоростном шоссе. И тогда у Мелоди не осталось никого, если не считать странной тетушки Сьюзи.

Через три месяца мама Мелоди предстала перед судом, и ее приговорили два года провести в тюрьме. Больше Мелоди ее не видела.

Следующее, что запечатлелось в ее сознании, – это как она лежит на спине недалеко от горящего дома, и рядом с ней совершенно другие люди, которых она называет мамой и папой.

И все они жили долго и счастливо…

 

– 41 –

2006 год

На следующий день устраивался праздник по случаю восемнадцатилетия Клео. В нарядный пластиковый пакет Мелоди положила два красиво завернутых подарка: бельевой гарнитур от Теда Бейкера и серебряный, со стразиками, крестик от Харриет Сэмюэль. Потом на кухонном столе она развернула открытку и на мгновение застыла над ней с авторучкой, пытаясь найти нужные слова. Мелоди не знала, с чего начать. Того человека, что звали Мелоди Браун, той, что долгие годы назад, пятнадцати лет от роду, стояла у больничной койки Стейси, сама уже будучи на девятом месяце, той, что со страхом и восторгом держала в руках эту новую жизнь, это крошечное сморщенное существо, которому предназначено было превратиться в прекрасную девушку по имени Клео, – того человека более не существовало. Она как будто была стерта, напрочь удалена единым щелчком пальцев Джулиуса Сардо и шуршанием фотокопировальной машины в Бродстерской библиотеке.

А если больше не было такого человека, как Мелоди Браун – так кто же теперь пытался подписать открытку для первенца своей самой давней и ближайшей подруги? Мелоди попыталась представить, что бы она написала пару недель назад – до того как ее жизнь внезапно закружило в этом невероятном вихре, – но не смогла вернуться мысленно в ту точку. Ей хотелось, чтобы послание в открытке получилось проникновенным, сердечным и полным глубокого смысла. На ее глазах Клео из сморщенного, с пушком на голове, новорожденного выросла в тощего, с вечно разбитыми коленками ребенка, потом превратилась в долговязого подростка, который со временем расцвел в изумительную высокую красавицу с огненными волосами и пышным, четвертого размера, бюстом. Которую Мелоди любила, точно собственное дитя. И тут в голове у нее пронесся отголосок слов, сказанных ей Эдом совсем недавно, когда еще ничего в ней не изменилось. И Мелоди опустила ручку к открытке и написала:

«Прекрасной Клео, чудесной дочери, которой у меня никогда не было и о которой я могла бы только мечтать. Я так горжусь тобой! С Днем рождения! Любящая тебя тетя Мэл. Целую!»

Пит и Стейси, как всегда, нашли где-то достаточно денег, чтобы заказать банкетный зал на втором этаже лучшего итальянского ресторана в Хакни и разукрасить его гелиевыми шариками, поздравительными баннерами и белыми лилиями (второе имя Клео было Лилия). Высокие, с подъемными створками, окна открывались на оживленную и шумную Мар-стрит. Складные столики, застеленные бумажными скатертями, аж прогибались под тяжелыми чашами с пастой, блюдами с холодным мясом и сложенной пирамидками чиабаттой. Мелоди с Эдом оказались первыми, кто прибыл на праздник, явившись за целых полчаса до назначенных семи тридцати.

Великолепная фигура восемнадцатилетней Клео была затянута в облегающее атласное пурпурное платье, а рыжие волосы были старательно уложены профессиональным парикмахером в затейливую прическу с переплетающимися друг с другом жгутиками, обнажая сзади шею, где красовалась лишь застежка колье от Сваровски. Глаза у Клео были густо накрашены, и на Мелоди теперь вместо прежней девчонки глядело удивительно прекрасное создание, словно сошедшее со страниц одного из пустомельных глянцевых журналов о знаменитостях, что вечно лежали у Стейси по всему дому.

Мелоди сердечно прижала к себе девушку, ощутив аромат ее духов, насладившись этим запахом легкости и свежести, которым и сама благоухала долгие годы – и который, конечно же, давно остался в прошлом, напрочь заглушенный завораживающим духом «Agent Provocateur», ее излюбленным нынешним парфюмом.

– С днем рождения! – сказала Мелоди, поглаживая ей обнаженную декольте спину. Ту самую спинку, что она время от времени гладила столько лет назад, укладывая малышку на животик, чтобы избавить от газов.

– Ты просто исключительно прекрасна, Клео. Правда! Словно кинозвезда!

– Ой, спасибо тебе, Мэл! – обняла ее в ответ Клео.

Стейси суетилась вокруг в узком красном платье, которое интернетный ASOS откровенно содрал с «Galaxy» Ролана Муре. Волосы у нее тоже были уложены профессионалом, с накрашенных губ свисала сигаретка. Она рассеянно поцеловала Мелоди и повела к столику в другом конце банкетного зала, который предназначался для подарков.

Эд между тем разговаривал с Клео. Мелоди с нежностью посмотрела на них. Ее сын и дочь лучшей подруги. Естественно, они со Стейси фантазировали много лет назад, как те юнцами влюбятся друг в друга, потом поженятся и наделят их очаровательными общими внуками. Однако, как неизбежность, пора «сладкой» неразлучной парочки, с их обидами и ссорами, с упрямым игнорированием друг друга все же поставила на этом крест, и теперь Эд и Клео виделись крайне редко. К тому же, у Клео уже был молодой человек – парень двадцати лет, высокий и мускулистый, с красиво очерченным лицом и очень густыми волосами, – по имени Джад, в которого она была по уши влюблена.

– Ну как, ты в порядке? – прищурившись, спросила Стейси.

– Да, все отлично.

– Точно? Какая-то ты…

– Какая?

– Не знаю даже. Словно малость не в себе.

– Все хорошо со мной. Правда, – уверила подругу Мелоди.

Ей очень хотелось обо всем рассказать Стейси – теперь, когда Мелоди точно знала, что она вовсе не сумасшедшая, когда у нее имелись весомые доказательства того, что ее разум совершенно ясен, – но она не могла этого сделать. Уж точно не сегодня и не здесь.

– Ох, Мэл! – воскликнула Стейси, потянувшись крепко обнять Мелоди. – Подумать только! Моя малютка! Ты только посмотри! Совсем уже не деточка.

От Стейси пахло куревом и пивом, и в объятиях Мелоди она казалась совсем тонюсенькой.

– О! – кое-что вспомнила вдруг Мелоди. Нечто настолько важное, что она сама удивилась, как до сих пор об этом не спросила. – Тест-то ты сделала?

Выпустив ее из объятий, Стейси прижала палец к губам.

– Нет. Пока не сделала, – тихо сказала она. – Пусть сначала пройдет эта сумасшедшая неделя. Сделаю в понедельник. Еще от пары дней все равно хуже не будет.

Мелоди неопределенно кивнула. Она совершенно была с этим не согласна. Это дитя, если оно и вправду есть, – еще один подарок для Стейси в ее и без того переполненной дарами корзинке жизни. И ей следовало бы ценить его, холить, беречь и чтить – хотя бы даже для того, чтобы просто выразить признательность своей судьбе за столь бесчисленные благоволения.

Заметив, как подруга поджала губы, Стейси улыбнулась.

– Вот только не надо подавлять меня морально, Мелоди Браун! Сама не хуже меня знаешь, что там пока ничего толком и нет. Так, скопление мелких пузырьков. В данный момент мне совершенно не до ребенка. Сегодня великий праздник у моего старшего дитя, у моей первенькой, и я не хочу отвлекаться на что-либо другое, тем более что я, возможно, даже не беременна. Так что давай-ка разожми губки и иди угостись пивком.

На нынешнем празднике Мелоди вообще ощущала себя как-то отстраненно. Все происходящее воспринималось ею скорее как картина в музее искусств, или как сцена из спектакля. Собравшиеся в банкетном зале были для нее словно персонажи пьесы, за которыми она следила, стоя где-то на галерке. Она видела прекрасную принцессу Клео и ее мать, королеву Стейси, и отца, короля Пита в его бёртоновском костюме и в рубашке фирмы «Paul Smith», которую Стейси купила на распродаже прошлым летом. Вот принцесса Клео подошла к отцу и скользнула в его объятия, и король Пит склонился и поцеловал ее в макушку – хоть и не своего отпрыска в биологическом смысле, но тем не менее свою дочь. Она видела и младшую принцессу, Кловер, в лиловато-розовом бархатном платьице из «Monsoon», которое Мелоди помогала выбирать в минувшую субботу, и с убранными назад волосами, прихваченными большой бархатной розой. Малышка с возбужденным, раскрасневшимся лицом весело танцевала с двоюродными братом и сестрой. Мелоди видела и маму Стейси, Пэт, королеву-мать, небрежно одетую и со смущением на лице, которая осторожно перебиралась с ходунков на стоящий в углу стул. Видела брата Стейси, Пола, который выглядел куда бодрее, жизнерадостнее и казался поджарым в джинсах и свитшоте Nike, одевшись, как всегда, неподобающе случаю. Рядом с Полом стояла его беременная жена, держа обеими руками стакан колы и исполненными гордости глазами созерцая, как ее дети резвятся вместе с Кловер.

Вобрав в сознание эту сцену, Мелоди неосознанно стала накладывать поверх представших перед ней знакомых лиц иные, неизвестные образы. На лицо Пита она наложила доброе «лошадиное» лицо человека по имени Джон Рибблздейл, а поверх лица Стейси – встревоженное, слегка обрюзгшее, но все равно несомненно красивое лицо Джейн Рибблздейл. Резвившиеся дети преобразились в малыша по имени Эдвард Томас, лысенького, сморщенного и словно только что родившегося, и в прелестную маленькую девочку, которую звали Эмили Элизабет, лицо которой Мелоди пришлось придумать самой, поскольку ни одной ее фотографии не попалось. Еще она увидела печальные, потускневшие лица родителей – уже других, тех, что спасли ее из пожара, – а также человека по имени Кен, доброго и красивого, каким она его и представляла, с лицом, напоминающим Иисуса Христа. Это была ее семья, настоящая ее семья. Не эта вот, одолженная ей по дружбе семья, в которой она косвенно существовала последние восемнадцать лет, и не то крохотное семейство, что она создала себе самой, состоявшее лишь из нее и Эда, – а другая семья, очень большая, которая принадлежала исключительно ей; семья, имеющая свои корни, а еще – великое множество рук, ног, голов; семья, разбившаяся на куски и разнесенная безжалостным ветром по всему миру.

Это и должно было стать ее настоящей жизнью, подумала Мелоди, этот насыщенный, бурлящий и гудящий людской водоворот родственников, со всеми их недостатками, странностями и причудами. Однако, когда она была еще слишком маленькой и несведущей в жизни, чтобы что-то понять или хотя бы запомнить, случилось нечто печальное и непоправимое, и вот она очутилась здесь – в подвешенном состоянии, между тем миром, который она, казалось бы, хорошо знала, и тем, что могла бы узнать, сложись у нее все иначе. Мелоди вновь посмотрела на Пита – такого большого и сильного, доброго и застенчивого, – и подумала о том человеке, что погиб двадцать семь лет назад на одной из американских автострад, спеша, чтобы забрать ее к себе. И больше всего на свете ей захотелось сейчас того, чтобы этот человек, в своем лучшем костюме и ботинках, вошел в дверь и, улыбнувшись ей, сказал: «Привет, Мелоди, где ж это ты столько пропадала?»

Вечеринка гремела до ночи, когда у Клео ее тугие жгуты на прическе уже распустились в лохматые рыжие пряди, а подводка с тушью смазалась в серую дымку вокруг глаз. Наконец Мелоди села в вызванное ею такси и с облегчением вздохнула. Эд с ней не поехал – его пригласили в дом к Стейси продолжать празднование, – и Мелоди была очень рада остаться одна. Водитель оказался азиатом и по дороге в основном молчал. Размякнув от душевной атмосферы семейного праздника, Мелоди вытащила из сумочки мобильник и открыла последнее сообщение от Бена, которое она уже прочитала в поезде по пути в Бродстерс. Перечитав еще раз, она представила самого Бена. Как чудесно подходило ему это имя! Милый, добродушный Бен. Добряк Бен, улыбнулась Мелоди. И тут она живо нарисовала в воображении, как он дожидается ее у нее в квартире, вольготно рассевшись на диване и коротая время с книжкой (ей почему-то показалось, он из тех людей, что любят почитать). Представила, как он вскидывает голову, заслышав в прихожей ее шаги, откладывает книгу и, улыбаясь, спрашивает: «Ну, как ты? Как прошел вечер?» И как она, избавившись наконец от этих дурацких туфель, пристраивается на диване рядом с ним и, положив голову ему на крепкое плечо, отвечает: «Чудно, просто чудно! Хотя все же жаль, тебя там не было». И в этот миг, впервые за всю свою взрослую жизнь, она ощутила в себе некую лакуну, пустующее пространство – место для еще одного человека в своей жизни. И Мелоди поняла, что вскоре, когда она точно будет знать, кто она такая и откуда, она непременно нажмет кнопочку «Ответить» и предоставит дальнейшее судьбе.

А пока она «усыпила» телефон и, положив его на колени, обратилась к мелькающим снаружи видам.

Где-то там, среди неоновых огней ночного субботнего Ист-Энда, что яркими сполохами вспыхивали на ее лице сквозь окошко такси, – где-то там была девушка по имени Эмили, которая приходилась ей сестрой. И где-то был молодой человек по имени Эдвард, которого ее мать выкрала у его матери. И где-то там – возможно, даже в этом вот турецком ресторане – сидела женщина по имени Жаклин, которой довелось прожить два года с ее отцом. И где-то там, может статься, была и другая женщина – по имени Джейн, – та, что дала ей жизнь.

За последние несколько дней Мелоди снова и снова перечитывала ее историю, перебирая скопированные в библиотеке заметки, так что они уже затерлись под ее неугомонными пальцами, и теперь ей было известно почти все. Мелоди знала, что происходило в ее жизни с четырех до семи лет, но до сих пор оставалась в неведении, что было до этого. Как и не знала того, что случилось дальше. Что за хитрый виток судьбы занес ее в тот Бродстерский сквот – и как она в итоге очутилась на глухой кентерберийской улочке с парой чужих ей людей, которых она называла мамой и папой?

 

– 42 –

1980 год

В мотоциклетной коляске Кен повез ее повидаться в тюрьме с мамой.

За минувшие месяцы Кен потратил немало часов, всячески улещивая и убалтывая тетушку Сьюзи, и теперь она уже не твердила, что он «совсем неподходящая компания для малого дитя», а, напротив, считала его «чудесным молодым человеком» и даже «душкой». Она разрешала Кену каждое утро отвозить Мелоди в школу и после доставлять ее домой (особенно после того, как их попытка дойти до школы пешком была испорчена тем, что множество людей на улице при виде девочки останавливались и, глазея на нее, громко, с театральной выразительностью перешептывались: «Это она! Дочка той самой Похитительницы младенцев!»), и два раза в неделю позволяла ему сводить Мелоди в кафе-мороженое Морелли или забрать к себе домой, попить чаю с Мэтти и Сетом.

Когда их впустили в зал для свиданий в тюрьме, мама сидела в большом узорчатом кресле с пластиковыми чехлами на подлокотниках. Мелоди с Кеном сели на стоявшие рядом табуреты, выпили воды из пластиковых стаканчиков.

– Ну, как ты, дорогая? – спросила мать.

– Я – отлично, – ответила Мелоди, стараясь не поддаться брезгливости от столь странного вида и поведения матери.

Кен объяснял ей, что маме дают какие-то специальные лекарства, чтобы она перестала так горевать, и что, возможно, Джейн покажется им немного не в себе. Но Мелоди никак не ожидала, что та будет такой опухшей и какой-то посеревшей. Лицо ее было тугим и лоснящимся, а глаза казались маленькими и заплывшими – точно изюминки, потонувшие в тесте. Волосы были убраны назад в засаленный хвостик, а облачена была мать в серую тюремную робу, делавшую ее похожей на дворника. Но самым ужасным казалось то, что Джейн накрасила губы помадой – точнее, небрежно мазнула их розово-персиковым цветом. Прежде мама Мелоди крайне редко пользовалась помадой, и девочка поняла, что та накрасилась помадой, потому что: а) была сумасшедшей и б) Джейн казалось, будто это ее украшает – чего на самом деле не было и в помине. От этого она просто выглядела распухшей, засаленной, умалишенной женщиной с накрашенными губами.

– А в школе как дела?

– В школе тоже все отлично.

– С тобой там хорошо обходятся?

– Да, – кивнула Мелоди. – Даже Пенни.

– Пенни? – удивилась мать. – А я ее знаю?

– Вряд ли. Я тебе не рассказывала о ней, потому что боялась, что ты пойдешь и устроишь скандал. Она не один год меня дразнила – и насчет того, что мы с тобой живем в сквоте, и насчет Кена и всего прочего. Но с тех пор как ты украла ребенка, она стала ко мне нормально относиться.

– Вот и славно, – рассеянно кивнула Джейн, как будто даже довольная тем, что избавила Мелоди от неприятных знаков внимания Пенни. – А как вы поладили с тетушкой Сьюзи?

– Хорошо, – ответила Мелоди, разглядывая завиток узора на истертом аксминстерском ковре и думая, что он немного смахивает на лицо индейца. – Теперь она иногда даже готовит мне нормальную еду. А еще она купила мне на Рождество наряды. Очень красивые.

– О, как это мило, – отозвалась Джейн. – Ну, я рада, что все так устроилось. А она передала тебе подарок от меня?

– Да, – кивнула Мелоди, вспомнив хорошенькую, но слишком уж малышовую обезьянку-шимпанзе, которую доставили по почте через три дня после Рождества в обтрепанной и неаккуратно завернутой посылке, а также записку, в которой говорилось: «С любовью от мамы (и от Санта-Клауса)», хотя ей давно уж было известно, что никакого Санта-Клауса не существует. – Спасибо.

– Прости уж, что немного припозднилась, но здесь так трудно собраться что-то сделать. Так много, знаешь ли, всяких правил, распорядка.

Джейн рассмеялась и хотела положить свою ладонь ей на голову. Увернувшись от ее руки, Мелоди подумала, как бы поскорее оттуда уйти. Эта сидящая перед ней женщина была не ее мать. Она не была ни той матерью, что жила с ней когда-то в Лондоне, у которой была работа, которая искренне и громко смеялась и питала любовь к ромовому пуншу; ни той матерью, с которой они жили в Бродстерсе, – меланхоличной и печальной, и совершавшей разные оплошности из-за хронической погруженности в себя – способной забыть, к примеру, напоить дочку чаем. Эта женщина в тюремной робе была каким-то жалким подобием ее матери. А точнее – эта женщина казалась ей просто тюремной робой, в которой отсутствовал сам человек. Эта женщина была пустой.

– Ну, а ты как, Кен? – повернулась к нему женщина, устремив на Кена свою пугающую, неестественную улыбку.

– Хорошо. В общем, все нормально.

– А как там остальные? Как Грейс? Мэтти?

– Нормально. У всех все хорошо.

На какое-то мгновение повисла тишина, и Мелоди быстро оглядела зал для свиданий. Она оказалась там вовсе не единственным ребенком. В этой тюрьме содержались только женщины, так что довольно ко многим из них приходили повидаться дети. У самого окна сидела девочка почти что одних лет с Мелоди, с младшим братиком примерно двух лет. И у их матери не было такого странного, безжизненного взгляда, как у Джейн. Их мать все время плакала, пытаясь в то же время храбриться. У их матери в руке был скомканный бумажный платок, и она все норовила пожать обоим детям ручки. Их мать с очевидным ужасом воспринимала то, что ей приходится общаться со своими детьми в этом тюремном зале.

Мелоди поглядела на руки своей матери. Они были очень бледные. На одной из выступающих наружу вен виднелись синяк и маленькая, заросшая коркой ранка.

– Что это у тебя? – спросила девочка.

Мать рассеянно посмотрела на свою кисть.

– Что? А, даже не знаю, наверное, от укола. В этом заведении все время чем-то колют. Если что-то не лезет в пищевод, значит, закачают через вены. – И она рассмеялась, как-то совершенно невпопад.

Умолкнув, Мелоди немного выждала, надеясь, что, если она затихнет, мать что-нибудь все же скажет об отце, однако Джейн о нем и не вспомнила. Вместо этого она улыбнулась Кену и спросила:

– Ну, и как там остальные? – словно забыв, что она об этом уже справлялась.

– Тебе сообщили? – нетерпеливо перебила ее Мелоди. – Ты уже знаешь про папу?

– Да, – ответила Джейн. – Это очень и очень печально. А ведь для тебя, – озадаченно поглядела она на Мелоди, будто ее вдруг осенила какая-то догадка, – это, наверное, очень большое горе. Верно?

Мелоди угрюмо кивнула.

– Но знаешь, ему, во‐первых, вовсе не следовало туда ехать. Не надо было тащиться за ней в Америку, бросать свою работу, свой хлеб, свою дочь – просто чтобы день-деньской там прохлаждаться у бассейна.

– А тебе, – закричала в ответ Мелоди, – не надо было красть чужого ребенка и заставлять папу сюда за мной ехать!

– Ну, – тихо и задумчиво сказала Джейн, – возможно, и не надо было. Но теперь мы все расплачиваемся за свои ошибки, не так ли? – произнесла она со столь великим глубокомыслием, словно в их жизни не творился сплошной хаос, сумасшествие и непрерывная трагедия, а учинялось нечто вроде небесного правосудия.

Когда спустя десять минут Мелоди с Кеном покидали зал для свиданий, у нее не возникло желания ни обняться с матерью, ни даже поцеловать ее в щеку. Ей хотелось лишь поскорее забраться в мотоциклетную коляску Кена и ощутить разгоряченной кожей холодящий встречный ветер. Ей хотелось ощущать себя чистой и незапятнанной, чувствовать себя на свободе. За последние годы с Мелоди много чего произошло, и теперь она с трудом вспоминала ту трехлетнюю девочку в желтой спальне ее ламбетского дома. У нее осталась довольно смутная память о похоронах и о человеке со смешными волосами, и еще более стершееся воспоминание о своем присутствии в доме, когда у матери начались роды. Как большинство детей, Мелоди жила в основном настоящим и будущим, лишь изредка, этакими случайными наскоками, вспоминая минувшие годы. И она была уже достаточно взрослой девочкой, чтобы понимать: ей никогда больше не вернуться к прежней, нормальной жизни с отцом и матерью, а то, что ждало ее впереди, виделось ей чем-то неожиданным и пугающим.

Не было никакого смысла ворошить минувшее и думать, как могло бы все сложиться. Определенно, того, что могло бы быть, уже никогда не будет, а потому главное, что тревожило Мелоди на сегодняшний день, – это разрешит ли ей та тетя из социальных служб жить вместе с Кеном и Грейс, спася тем самым от пропитанного Иисусом Христом существования у тетушки Сьюзи с ее невыносимо жарким центральным отоплением. Мелоди не стремилась к идеальному выбору, ее вполне удовлетворяли и вторые места.

Но даже и этого варианта ее безжалостно лишили в тот же вечер. Пока мотоцикл Кена кружил по дальним проселочным дорогам, направляясь обратно к побережью, в доме у тетушки Сьюзи происходило нечто ужасное. Нечто такое, что еще раз должно было вырвать нежную судьбу Мелоди из ее рук и бросить на волю ветрам.

– О господи, увози ее, Кен! Сейчас же увози! – Тетушка Сьюзи, мертвенно-бледная, в летнем платье и сандалиях, кутаясь в покрывало, стояла снаружи дома. – Ради всего святого, не дай это увидеть!

Но было поздно. Мелоди все уже увидела.

Весь фасад аккуратненького, кремового цвета бунгало тети Сьюзи был сверху донизу вымазан белой и красной краской, и можно было прочитать: «Насильническое отродье!», «Проклятое дитя!», «Кровь не водица!» Но хуже всего было то, что парадное крылечко дома было разнесено, как будто взрывом.

– Они подбросили бутылку с зажигательной смесью, – всхлипывала тетя Сьюзи, прихлебывая сладкий чай, что принесла ей добросердечная соседка. – Представляете?! Кто-то сварганил бомбу и пропихнул мне в почтовый ящик. Сюда вот, прямо в дом – притом что я сама тут находилась! Слава богу, хоть Мелоди не было!

Вся стена вокруг парадной двери Сьюзи была обуглена, из взорванных по бокам от нее окошек до сих пор валил дым.

– Вы только посмотрите! – восклицала Сьюзи, указывая на зияющие в стене дыры. – Мои витражи! Все теперь пропало! Это же, понимаете, был оригинал, такое невозможно заменить! Что же это за люди-то такие! Что за люди!..

Несколько ее соседей еще топтались вокруг на тротуаре, прибывший было пожарный расчет уже уехал, и теперь ожидали полицию для взятия показаний. Так что пока несчастная тетя Сьюзи стояла, одинокая и замерзшая, возле своего оскверненного и совсем не безопасного жилища.

– Ну что, – молвил Кен, – надо бы найти какие-то доски, чтобы заколотить дверь. – Послушайте, – повернулся он к встревоженным соседям, – нет ли у вас каких-нибудь старых досок?

Кена увели в сарай к одному из соседей, а некая престарелая леди по имени Эвелин приютила в своей обшитой тиком гостиной Сьюзи и Мелоди, всячески пытаясь их утешить.

– Это ужасно. Ужасно, просто ужасно, – все приговаривала она таким тоном, будто всегда жила в смутном ожидании подобных жутких потрясений, а потому, когда они таки случались, она не слишком-то бывала удивлена.

Между тем Мелоди не столько беспокоила вся кошмарность ситуации, сколько одна из деталей случившегося. Почему кто-то назвал ее «Насильническим отродьем»? Она уже в курсе была, кто такой насильник. Грейс ей однажды это объяснила, когда Мелоди услышала такое слово по радио. Мол, насильник – это человек, который занимается сексом с тем, кто этого не хочет. И насильник – это очень и очень скверный человек. Девочка все думала об этой странной подробности и уже хотела было спросить о том у взрослых, хотя и сомневалась, прилично ли обсуждать при старушке подобные вещи, – как вдруг заметила лежащий в кресле у Эвелин экземпляр The Kentish Gazette, и от увиденного там жирного заголовка у Мелоди едва не оборвалось дыхание.

«Бродстерская похитительница»  – свояченица известного «Насильника гувернанток»

Мелоди украдкой подвинулась на краешек своего кресла и чуточку повернулась, чтобы прочитать текст под заголовком.

«Как выяснилось сегодня, Бродстерская похитительница Джейн Рибблздейл фактически приходится свояченицей Майклу Радлетту, более известному как «Насильник гувернанток». Сорокаоднолетний Радлетт женат на старшей сестре миссис Рибблздейл, Маргарет Радлетт, тридцати семи лет. В прошлом году Радлетт был осужден Королевским судом за шесть случаев изнасилования, совершенного в отношении молодых женщин. Прозвище «Насильник гувернанток» он получил в связи с родом занятий пяти из его жертв, приехавших в страну по программе Au pair. Он был приговорен к пожизненному заключению и на данный момент отбывает срок в Пентонвильской тюрьме на севере Лондона. Миссис Радлетт, проживающая в собственном доме в районе Илинг, что в Западном Лондоне, отказалась комментировать этот факт».

Мелоди не сумела прочитать всю статью до конца, однако узнала уже достаточно, чтобы понять, отчего на доме у тети Сьюзи появилась эта ужасная краска. Девочка сложила руки на коленях и глубоко вздохнула. Она подумала о своих двоюродных сестрах Николь и Клэр, остро захотев с ними снова повидаться. Подумала о грустной и несчастной тете Мэгги, припомнив их последнюю встречу. Подумала обо всех взрослых, которых она только знала. Каким же нелегким для них оказалось такое вроде бы обычное дело, как просто жить! А потом она подумала о Кене – единственном знакомом ей человеке, который умел быть взрослым так, как хотелось научиться и самой Мелоди, – и она прониклась надеждой, что, может быть, у этого чудовищного развития событий есть и некая положительная сторона. Что, может статься, кто-то в социальных службах все же решит, что девочке будет гораздо лучше, если ее заберут у тети Сьюзи и отправят обратно, в дом у моря.

Спустя несколько дней Мелоди и впрямь забрали от ее тети – после того как кто-то запихал в почтовый ящик обновленной парадной двери сверток с человеческим дерьмом. Однако девочку не отправили жить к Кену, в доме у моря, а препроводили в совершенно иное место. Мелоди определили жить в Кентербери, с некой супружеской парой, которых звали Клайв и Глория Браун.

 

– 43 –

2006 год

Мелоди до этих пор ни разу не бывала в интернет-кафе. И вообще она еще ни разу в жизни не пользовалась интернетом. Стейси, работавшая в офисе и большую часть своих покупок совершавшая онлайн, постоянно дразнила ее:

– Ты у нас прямо троглодит какой-то, Мелоди Браун!

А потому Мелоди немного нервничала, когда воскресным вечером села за столик в интернет-кафе на Трафальгарской площади, положив свою сумочку на затертый синий ковролин. Заведение было заполнено лишь наполовину: там были подростки европейского вида в однотипных джинсах и футболках, с тусклыми волосами и шелушащейся кожей от некачественного мыла в их дешевых общагах; были туристы в шортах и сандалиях; были иммигранты, ищущие работу и переписывающиеся мгновенными сообщениями с далекими родными и друзьями.

Мелоди посмотрела на экран компьютера. Она заплатила аванс за один час интернета. Часа будет вполне достаточно, решила она, хотя никогда еще не пользовалась компьютером и понятия не имела, сколько времени это может у нее занять. Пока что она совершенно не представляла, с чего начать, – а часы в уголке монитора неумолимо отсчитывали минуты.

– Простите, – обратилась она к очень полной девушке-китаянке, сидевшей слева от нее. – Не подскажете, как бы мне поискать кое-что в интернете?

Девушка выбралась из-за своего компьютера и молча нажала несколько кнопок на клавиатуре Мелоди.

– Вот здесь, – указала она на прямоугольничек в середине экрана, – напишите то, что вы хотите найти. И ставьте эти… как их… – кончиками пальцев она нарисовала в воздухе кавычки, – чтобы вышло поточнее. О’кей?

Мелоди с благодарностью кивнула:

– Спасибо. Вы меня просто спасли.

– Не за что, – отозвалась девушка, возвращаясь на свое место и на открытый ею сайт, где, судя по всему, продавали одежду для танцев.

Мелоди открыла блокнот, где она сегодня сделала записи, стоя у пожарной лестницы и утоляя голод четырьмя тостами и нормальной, с калориями, колой.

«Люди, которых надо найти:

– Эмили Элизабет Рибблздейл/Зоннинфельд?

– Шарлотта (Зоннинфельд?)

– Жаклин Зоннинфельд

– Кен Стоун

– Грейс (Стоун?)

– Сет (Стоун?)

– Мэтти??

– Джейн Рибблздейл (Ньюсам?)

– Сьюзи/Сьюзан Ньюсам

– Мама и папа».

Она принялась набирать в окошечке запрос. Ничего стоящего не выпало ни по Эмили Элизабет, ни по Шарлотте (хотя, не зная точно ее фамилии, Мелоди особо ничего и не ожидала). Зато по Жаклин Зоннинфельд вывалилось сразу несколько страниц.

Бегло прочитав результаты поиска, Мелоди узнала, что родилась Жаклин в 1950 году в Рочестере, что в 1994-м ее номинировали на «Оскар» за лучшую работу гримера в фильме «Битломания», и что она живет в Беверли-Хиллз со своим мужем, киномонтажером по имени Тони Пэрри, и их двумя детьми подросткового возраста. Ни малейшего упоминания там о прежних мужьях или о старших детях Мелоди не повстречала, и все же на фотографии, сопровождавшей многие интернетные статьи и представлявшей крашеную блондинку в дизайнерских очках с немного жесткой линией губ и очень густой тушью, была именно та женщина – Мелоди абсолютно была в этом уверена, – с которой ей доводилось жить в том узеньком здании в Фицровии.

Мелоди записала телефон и адрес агента Жаклин Зоннинфельд и принялась искать информацию по Кену Стоуну. Это оказалось куда сложнее, поскольку, если Жаклин Зоннинфельд была всего одна, то Кенов Стоунов отыскались многие десятки. Мелоди совершенно не представляла, как среди этой массы выпавших результатов отыскать именно того Кена Стоуна, что был ей нужен, а потому попыталась найти Грейс Стоун. На сей раз вывалилась довольно интересная подборка результатов – включая барбекю и пододеяльники, – но вот один из них зацепил внимание Мелоди. Инструктор по йоге в Фолкстоне. И место, и род занятий были самыми что ни на есть подходящими. Мелоди записала прилагавшийся там номер мобильного телефона и наконец перевела дух.

Теперь она собиралась искать информацию по своей матери.

Как она и подозревала, в мире оказалась лишь одна известная Джейн Рибблздейл, и эта Джейн Рибблздейл совершила лишь один, достойный всеобщего внимания поступок – выкрала у другой женщины младенца. Мелоди нашла пару упоминаний о ней в прессе, но ничего сообщавшего, что именно стало с Джейн после того, как она двадцать лет назад была приговорена к заключению. А потому Мелоди нашла название тюрьмы, где та содержалась до суда, и записала номер ее телефона.

О Сьюзи или Сьюзан Ньюсам не нашлось вообще никаких упоминаний, и Мелоди хотела было уже убрать блокнот обратно в сумочку и уйти, как вдруг спохватилась, что в ее списке остался еще один человек, которого она не поискала. Она набрала в поисковике имя Сета Стоуна – и, к ее изумлению, «Гугл» выдал свыше тридцати тысяч результатов. Сет Стоун, оказывается, был страшно знаменит! Как выяснилось, он был солистом группы The Mercury. Мелоди доводилось слышать эту группу, и ей даже знакомо было имя Сета Стоуна – просто раньше оно существовало для нее совсем в другом контексте. На одном из фанатских сайтов она быстро, для пущей уверенности, проглядела его биографию – и вот пожалуйста: Сет Стоун родился в 1977 году в Бродстерсе, графство Кент.

Мелоди стала проглядывать другие результаты поиска, ища где-нибудь номер контактного телефона или какой-то адрес. Она отыскала координаты его записывающей компании и продюсерской фирмы, и на этом, когда она решила выяснить побольше биографических подробностей о Сете, экран погас. Ее час истек.

Когда Мелоди вернулась через полчаса домой, Эда в квартире не оказалось. Был мрачный, серый летний вечер, со сгущающимися у горизонта ливневыми тучами и пронизывающим сырым ветром, гоняющим по земле мусор. Но все же было еще достаточно тепло, чтобы посидеть на свежем воздухе, и Мелоди вытащила из кухни стул к пожарной лестнице и открыла баночку «Спрайта». Пристроив на коленях блокнот, Мелоди зубами стянула с ручки колпачок. Она хотела написать Сету Стоуну письмо. Сет Стоун был, по ее мнению, наилучшим началом для поисков. Он определенно должен был знать, где его отец, где мать, где старший брат – а как только Мелоди найдет Кена, все остальное сразу встанет на свои места.

«Дорогой Сет, – начала она. – Ты наверняка меня не помнишь, поскольку, когда я в последний раз тебя видела, ты был еще совсем дитя. Но…»

Тут Мелоди остановилась и с досадой фыркнула, не решив еще, что сказать дальше. Казалось бы, что может быть проще – всего лишь спросить: что произошло с моей семьей? Что случилось с моими друзьями? Что случилось со мной? Но ей никак не удавалось подобрать нужные слова, и чем дольше Мелоди смотрела на лежавший перед ней черновик послания, тем меньше видела возможных вариантов продолжения.

Вскоре, опустив блокнот на пол, она стала просто наблюдать за тем, что происходит внизу, под ее ногами, во дворе. Два маленьких эфиопских мальчонки гоняли там футбольный мяч. Невдалеке, положив руки на трость, сидела в карамельно-полосатом шезлонге старушенция по имени Вайолетт. На солнечном пятачке один из соседей, низкорослый дядечка по прозвищу Фитюлька с неторопливой размеренностью аутиста полировал свои ботинки. Малышка-камбоджийка в коляске сосала большущую розовую пустышку, что-то разглядывая невдалеке, пока ее мамаша трещала с подружкой у дверей дома.

Некому было помахать рукой, некого окликнуть и не с кем поздороваться.

Мелоди прожила здесь больше половины жизни, и тем не менее не завела никаких привязанностей и вообще имела минимум местных знакомств. Кто-то вселялся, кто-то уезжал. Но даже те, кто задерживался здесь надолго, все равно каким-то образом оказывались от нее в стороне. Одиноких мужчин Мелоди избегала, опасаясь, что они неправильно истолкуют их общение. Семейных пар она избегала, потому что те могли бы отнестись к ней с презрением. Пожилых людей избегала, боясь, что те станут злоупотреблять их знакомством, а иностранцев да иммигрантов избегала потому, что не способна была говорить с ними на одном языке. Долгие годы она держалась чрезмерно обособленно, и только теперь, неожиданно вскрыв целые толщи собственной истории, Мелоди стала задаваться вопросом: а как вообще она допустила то, что так отъединилась от всего мира? И тогда она поняла: она старалась держать дистанцию, потому что, чем ближе люди сходятся, тем больше задают друг другу вопросов; а чем больше вопросов ей станут задавать, тем более неполноценной она будет выглядеть в их глазах. Теперь же, хотя ее ответы были еще не вполне оформившимися и незрелыми – но все же они у нее наконец имелись. Теперь, подумала она, ее личность обрела какую-то зримую определенность.

Наконец Мелоди вернулась к блокноту и стала писать дальше.

На следующий день Мелоди совершила два очень важных дела: во‐первых, она оставила сообщение со своими координатами в Лос-Анджелесском агентстве, представлявшем Жаклин Зоннинфельд. «Меня зовут Мелоди Рибблздейл, – написала она. – Я уверена, что Жаклин меня помнит. Когда-то давно она приходилась мне мачехой». А спустя полчаса Мелоди опустила письмо к Сету Стоуну в почтовый ящик на Энделл-стрит, скрестив пальцы на удачу.

Вернувшись домой, она какое-то время посидела у пожарной лестницы, дыша всей грудью и наслаждаясь предгрозовым затишьем. Она уже катнула свой мяч вперед. Запустила кошку в стаю голубей. Теперь уже ничто не будет прежним.

 

– 44 –

2006 год

Отныне в жизни у Мелоди каждое ее пробуждение знаменовалось все новыми вопросами. В голове у нее теперь постоянно кипело и бурлило все то, о чем ей хотелось бы узнать. Мысленно она составляла письма то к Джейн Рибблздейл, то к своим родителям, то к Жаклин Зоннинфельд, то к своей сестре. Действующих лиц у нее теперь набиралось на целую труппу, и все они стояли рядком, ожидая встречи с ней, – однако существовали эти персонажи пока что только в уме.

До девяти семнадцати утра вторника.

Мелоди сидела в гостиной, смотря утренний развлекательно-новостной канал и пытаясь решить, как ей распорядиться нынешним днем, когда зазвонил мобильник. Номер высветился незнакомый.

– Алло?

– Здравствуйте, это Мелоди? – раздался напористый женский голос, немного резкий и с заметной заокеанской гнусавостью.

– Да, говорите.

– О господи, это невероятно! Это Жаклин звонит, Жаклин Зоннинфельд! Я только что получила твое сообщение!

– Боже мой, Жаклин, я… – Мелоди вскочила на ноги, взволнованно прочесала пальцами волосы.

– Я, наверное, слишком рано тебя разбудила, да?

– Нет-нет! – поспешно воскликнула Мелоди. – Все нормально, я уже встала. Хотела…

– Господи, как ты?!

– Отлично. У меня все хорошо. Я невероятно рада! А вы-то как?

– Да, я тоже в диком потрясении. Поверить не могла, когда получила твое сообщение! Я просто в шоке! Знаешь, я ведь все эти годы думала о тебе. Так хотелось знать, что с тобою сталось! Послушай, ведь Эмили в Лондоне! Переехала туда пару лет назад, работает на Би-би-си. Ты непременно должна ее найти! Ты ведь в нашем доме просто мифическая личность! Она все свое детство только о тебе и говорила! Давай-ка, запиши ее номер телефона. Позвони ей, она будет просто поражена!

– Да-да, сейчас… – Мелоди пошарила в ящике кофейного столика в поисках ручки, чтобы записать номер. – А Шарлотта? Как дела у Шарлотты?

– Ну, Шарлотта – это Шарлотта, сама знаешь. Сейчас вот подала на развод со своим вторым мужем. Внуками меня пока что не одарила. Все ждет своего звездного часа. По-прежнему с ней одна головная боль. А ты-то как? Расскажи скорее, как у тебя жизнь сложилась!

– Да нечего особо рассказывать. Я родила сына, совсем еще молодой. Сейчас работаю в школе. Мужа нет.

– Так, а что случилось-то с тобой после того, как… ну, знаешь…

– После того, как погиб мой отец?

– Да.

– Ну, не знаю, мне сейчас трудно сказать. У меня все детство как в тумане. В смысле, я только сейчас вот вспомнила и вас, и Эмили. Прошлась тут мимо вашего дома, на Гудж-стрит…

– Ой, надо же! Наш старый домик в Лондоне! И как он сейчас выглядит?

– Да нормально. Даже очень неплохо. Я заходила туда, и хозяева мне сказали, что дом им продала Шарлотта…

– Так они, значит, так там и живут, эта американская семья?

– Угу. Но мне не сразу удалось свести все концы воедино.

– Могу себе представить! У тебя было такое трудное детство! Но что произошло-то после того, как твоя мама…? Ты ведь жила с тетей, верно?

– Да, кажется, так. Но кончилось все тем, что я жила у одной семейной пары, которых звали Глория и Клайв Браун.

– Ты хочешь сказать, тебя удочерили?

– Не знаю. Наверное…

– Надо же… – Голос у Жаклин на миг пресекся. – Господи, мне так жаль! Я даже не представляла… Я… – Она умолкла, и Мелоди услышала, как та затягивается сигаретой. – Знаешь, у нас тут очень поздно, и мне через четыре часа уже надо быть на площадке. Надо бы хоть немного прикорнуть. Но, слушай, позвони Эмили, прямо сейчас и позвони. Она будет счастливейшей девчонкой на свете! И давай оставаться на связи. Пожалуйста. Я хочу сказать, что, как ни странно, ты для меня как часть семьи…

Быстро попрощавшись, Мелоди отключила связь и уронила мобильник на диван. Лоррейн Келли в телевизоре все так же вещала что-то о поддельных средствах для загара, когда зазвонил сотовый. Выключив телевизор, Мелоди даже пискнула от радости.

– Бог ты мой! Бог ты мой, я нашла свою сестру! Я нашла свою сестру! О боже! – Она несколько раз пробежалась кругами по квартире, не в силах успокоиться. Едва остановившись в какой-то точке, она тут же вскрикивала и неслась дальше.

Наконец Мелоди села на краешек дивана и, затаив дыхание, с изумлением, как на некую диковинку, посмотрела на телефон. Ведь она прямо сейчас могла бы взять его в руки, нажать там одиннадцать цифр – и уже через считаные секунды разговаривала бы с сестрой! С настоящей своей сестрой! И тут, под ее взглядом, сотовый вдруг зазвонил – громко и настойчиво. Подскочив на месте, Мелоди взяла его в руки. Номер она не узнала. А может быть, это она? Сама Эмили? Мелоди поспешно нажала «ответить»:

– Алло?

– Здрасьте, это Мелоди?

Однако это была не Эмили. Звонил мужчина, в говоре которого угадывался выходец из далеких лондонских предместий.

– Да.

– Привет, это Сет. Сет Стоун.

– О господи, Сет! Я и не надеялась, что ты получишь мое письмо!

– Ну, что ты, наши ребята, которые разбирают корреспонденцию, сегодня утром его вскрыли, все пришли в восторг и тут же позвонили мне. Ну, как ты?

– Я – отлично. Я… Просто сегодня такое утро… Послушай, ты ведь, наверное, меня даже и не помнишь?

– Нет, не помню. Хотя видел тебя на фотографиях.

– Правда?

– Ну да, у моей матушки было несколько твоих фоток, еще со времен сквота. Там есть один совершенно классный снимок, который сделал мой отец. На пляже в бухте Викингов. У тебя там большие красные солнечные очки и ярко-розовые шлепки на ногах. Она всегда висела у нас дома на пробковой доске.

– Серьезно, что ли?

– Ну да, моя матушка очень любила эту фотографию. Даже прикасалась к ней всякий раз, проходя мимо. Мне кажется, она сильно переживала, что тебя тогда забрали и что вы потеряли всякую связь.

– А твоя мама… Она еще…

– Жива? Господи, конечно! Еще как жива! Ей уже под семьдесят, а она все еще преподает йогу.

– В Фолкстоне?

– Ну да, в Фолкстоне. А откуда ты знаешь?

– Я наткнулась на нее в интернете, на сайте с инструкторами по йоге.

– О да, это именно она. Вовсю там инструктирует. Все так же легко садится на шпагат, и вообще, знаешь, вся кипит жизнью. Господи, ты лучше сама ей позвони! Она будет просто потрясена, услышав тебя. Клянусь, будет счастлива как никогда!

Мелоди глубоко вздохнула, собираясь задать следующий вопрос и в душе уже готовясь услышать самое худшее.

– А как твой отец? Что произошло дальше с Кеном? Он по-прежнему живет в Бродстерсе?

– Не, что ты. Мой дорогой старикан живет теперь в Испании. Он уехал туда, когда мне было три, после того как сквот вернули хозяину. Распрощался навсегда с Соединенным Королевством. Отчаялся изменить мир к лучшему. Тогда они с друзьями, Майклом и Кейт, приобрели в Испании где-то за десять фунтов маленькую старенькую ферму и превратили ее в экохозяйство. Как было очень модно пару десятков лет назад. Самим выращивать себе еду, разводить себе на мясо скотину и вообще жить полностью от земли, без всякой химии. В общем, все в таком духе. Сейчас он женат на испанке, и у них шестеро детей. Плюс ко всему, к нему постоянно наведываются толпы людей погостить. Так что, думаю, у него еще парочка отпрысков где-нибудь найдется.

– Так, а ты с ним видишься?

– Ну да, естественно. Каждое второе Рождество я у него. И иногда зависаю там на несколько дней, когда надо расслабиться, проветрить мозги. После тура, например, или еще чего-нибудь. Тебе непременно надо съездить с ним повидаться. Он будет на седьмом небе от счастья. Правда!

– Думаешь, он меня еще помнит?

– Господи, разумеется! Мне кажется, он вообще постоянно в глубине души ожидает, что ты в любой миг войдешь в комнату. Он всегда говорил, что между вами есть какая-то незримая связь и что вы обязательно однажды вновь найдете друг друга. И похоже, он все-таки был прав.

Мелоди торжествующе просияла. Ну, конечно! Естественно! И то ощущение значимости, что у нее осталось от давних отношений с неким человеком по имени Кен, который с первых же моментов ее прозрения, две недели назад, сразу проявился в ее сознании, и то ощущение глубокой взаимной привязанности, духовного родства – все это оказалось совершенно реальным.

– А как Мэтти? С ним что сталось?

– А, Мэтти… У Мэтти отнюдь не все так здорово. Он у нас, как бы это сказать… малость сбился с пути.

– Ой, правда? А что у него случилось?

– Да много чего… Отец у него умер, брак не сложился, начал попивать.

– Как и его отец?

– Ну да, в точности как его отец. Сейчас он большей частью живет у мамы, пока в очередной раз не пускается в загул.

– И что тогда?

– Ну, тогда он пропадает безо всяких объяснений. Куда-то исчезает, так что его неделями никто не видит, живет где-то, как бродяга – и, подозреваю, в том же Бродстерсе.

– Ой! – В голове у Мелоди внезапно совместились два разрозненных кусочка мозаики. – Это же тот самый Мэттью!

– Ну да, теперь он Мэттью. Уже много лет как Мэттью!

– Так я тогда знаю его! То есть я встретила его в Бродстерсе. Это тот самый мужичок с вьющимися волосами, который там со мной заговорил.

– И как он был? Как тебе показался?

– Да пьянь пьянью, что тут скажешь!

– Ну, так это, значит, Мэтти и есть.

– Господи, поверить не могу, что я его не узнала!

– Да, знаешь, много воды утекло с тех пор, как он был мальчишкой, таскавшим за собой мешочек со скальпелями и кроличьими лапками.

Мелоди припомнились те мелкие разрозненные воспоминания, что остались у нее от жившего в сквоте мальчика, всегда такого серьезного, с кожей оливкового оттенка, вечно ожидавшего от жизни какого-то драматизма и всему всегда ищущего логики и объяснений. Теперь он, судя по всему, оставил свои поиски и просто позволил своей жизни потерпеть полный крах.

– Как это печально…

– Да, согласен. На самом деле очень невеселый итог. Даже, понимаешь, не знаю, что с ним будет, когда не станет мамы. Я очень боюсь этого дня, потому что тогда ему просто негде будет обрести покой и безопасность и некому будет за ним присмотреть. – Сет мгновение помолчал. – Послушай, мне надо идти. Мы в студии, ребята меня ждут. Но обязательно позвони моей матушке. Она будет счастлива.

– А как бы мне связаться еще и с твоим отцом?

– Ну, это будет немного посложнее. Там никаких телефонов. Просто кинь ему весточку, а все же еще лучше – купи билет на самолет. Появись внезапно у него на пороге. Пусть его мечта станет явью.

Закончив разговор, Мелоди посмотрела на блокнот в своей руке. За какие-то полчаса ей удалось выяснить телефонный номер своей сестры, номер сотового Грейс и адрес Кена Стоуна в Андалузии. Она успела поговорить со своей бывшей мачехой и с человеком, который крохотным мальчонкой жил в том самом сквоте в Бродстерсе, а также выяснила, что уже сумела, сама того не зная, пообщаться с Мэтти. Однако в этой радостной суматохе новых открытий Мелоди забыла сделать нечто самое важное. Она никого так и не спросила, что же случилось с ее матерью.

Поздно вечером, уже в постели, наполненная сладостным ощущением от постепенно овладевающего ею чувства целостности, Мелоди достала мобильник и открыла последнее сообщение от Бена. Нажав «ответить», она написала:

«Привет. Извини, что не была на связи. Слишком много всякого навалилось. Как насчет того, чтобы как-нибудь на следующей неделе поужинать у меня?»

Не успела она положить телефон обратно на тумбочку, как экран засветился снова.

«Не переживай насчет исчезновений. Я все понимаю. Был бы правда очень рад у тебя поужинать. Понедельник, вечер – это не слишком скоро?»

«Понедельник – отлично. И Эд будет дома. Надеюсь, ты не возражаешь?»

«Это даже здорово. Как ты, очень устала, чтобы еще поболтать?»

Мелоди на миг задумалась, глядя на его сообщение. Как все ж таки это удобно – обмениваться посланиями. Тут у нее всегда все под контролем. В ответ она набрала:

«Да, устала немного. Надо поспать. Поболтаем в понедельник».

«Непременно, – написал в ответ Бен. – Сладких снов, и т. д., и т. п.».

«Zzzzzz»

«Xxxxx»

Улыбнувшись, Мелоди выключила телефон и погасила на тумбочке лампу.

 

– 45 –

1980 год

Мелоди стояла перед небольшим аккуратным домиком в проезде Спиннерс-вей и оценивающе его разглядывала. Он казался очень новым и очень современным – с цокольным этажом из красного кирпича, над которым шла белая пластиковая облицовка первого этажа, и с дымоходом, сложенным из кирпичей сразу нескольких цветов. Стоял этот домик в ровном полукруге очень похожих на него строений на узкой улочке, изгибающейся подковой. Рядом с ним была дорожка, ведущая к гаражу с голубой подъемной дверью, а в садике перед домом стояла развесистая араукария. В целом дом был очень симпатичным, казался он чистым, свежим, полным радости и уюта.

В ногах у Мелоди стояли ее скромные пожитки: маленький чемоданчик с теми красивыми одежками, что накупила ей тетушка Сьюзи, картина с юной испанкой, аккуратно перевязанная бечевкой, и небольшой рюкзачок со школьными учебниками и тетрадками, а также разными подаренными на память мелочами, включая и высушенную мышь, что вручил ей на прощание Мэтти.

Тетушка Сьюзи положила ей на плечо холодную ладонь:

– Ну что, будем звонить?

Дверь им открыла миниатюрная женщина со светлыми волосами, убранными на затылок в форме нераскрывшегося тюльпана, в бежевом кардигане, в бежевой юбке, бежевых колготках и таких же бежевых туфлях на низком каблуке, с ниткой кремовато-белых жемчужин на шее. Она пригласила гостий пройти на крыльцо и далее в дом, дважды, в каждую щеку, поцеловала тетю Сьюзи, а потом наклонилась, обращаясь к Мелоди:

– Здравствуй, Мелоди. – Голос у нее оказался тоненьким, как у маленькой девочки. – Я Глория. Очень рада с тобой познакомиться.

Мелоди улыбнулась, не зная, что сказать в ответ.

– Как доехали? – спросила Глория уже у тети Сьюзи.

– О, отлично, просто замечательно. Сегодня такой чудесный денек.

День был и вправду чудесный – теплый и по-весеннему свежий, с мягким, нежащим тело воздухом, как обычно бывает летом. В такой денек Мелоди обязательно надела бы сандалии и побежала на пляж с ведерком и лопаткой, и подоткнула бы там юбку под трусики, чтобы пошлепать по воде. Однако никаких песочных замков и хождений по воде ей не светило, потому что сегодня она распрощалась с Бродстерсом. Кентербери, конечно, находился от него всего в нескольких милях, но, как понимала Мелоди, это было все равно что оказаться в Тимбукту.

– Большое вам спасибо, Глория, – между тем говорила тетя Сьюзи женщине в бежевом, – что так быстро откликнулись. Я очень за это признательна. Все-таки у меня ей находиться было уже совсем не безопасно.

– Разумеется, я все прекрасно понимаю. – Глория опустила взгляд на Мелоди и нежно улыбнулась. – Здесь тебе будет гораздо безопаснее. Мы тебе это обещаем.

Женщина привела ее в аккуратную чистенькую гостиную с двумя диванами в цветочек и синим дралоновым каминным креслом с «ушками». На столе посреди комнаты стояли три тарелки. На одной громоздились восемь треугольных, с обрезанными корками, сэндвичей с яйцом и кресс-салатом, на другой лежала пятерка маленьких кокосовых пирожных, а на третьей красовался небольшой кофейно-ореховый тортик, возле которого покоилась серебряная лопаточка.

Стоило им войти в гостиную, как из кухни показался высокий худощавый мужчина с пепельно-серыми волосами, жидкими и любовно уложенными на безволосую макушку. В руках он нес поднос, на котором стоял заварочный чайник в лоскутной «грелке» с аппликациями в виде маленьких птичек, уравновешенный четырьмя чашками с блюдцами, вазочкой с колотым сахаром, кувшинчиком с молоком и горкой исключительно блестящих чайных ложечек.

– Всем здравствуйте! – воскликнул он, опуская на стол поднос, и сердечно улыбнулся севшей на диван девочке. – А ты, должно быть, Мелоди?

Она кивнула.

– А я Клайв, – протянул он для рукопожатия свою широкую сухую ладонь. – Очень рад с тобой познакомиться. Я слышал, у тебя выдались беспокойные времена.

Мелоди пожала плечами и подсунула ладони под ляжки.

– Ну, а здесь тихо и спокойно, ничего такого неблагоприятного у нас тут явно не случится. Ну что, налить кому-нибудь чайку?

Мелоди обвела взглядом гостиную. Она немного напоминала дом тетушки Сьюзи, поскольку здесь было так тихо, что слышалось тиканье часов, но тут все же было красивее, чем у той дома, потому что на стенах висели прелестные картины и повсюду были расставлены казавшиеся антикварными фигурки, а занавеси на окнах были плотными и уютными на вид, и сразу видно было, что в этом доме бывает много гостей – в отличие от тети Сьюзи, у которой никогда их не бывало и у которой даже не было большого заварочного чайника.

– Ну что, Мелоди, – молвила Глория, расправляя на коленях свою коричневатую юбку, – утром я позвонила в местную школу, и волею случая у них оказалось для тебе одно свободное место. Так что мы с тобой сегодня, чуть попозже, сходим в город и купим тебе форму, и уже завтра утром ты сможешь приступить к учебе. Хорошо как, правда?

Мелоди неуверенно кивнула и улыбнулась. Все это предполагалось лишь на несколько недель, и перспектива ходить в школу, где не было никакой Пенни, пожалуй, даже стоила того, чтобы уехать из Бродстерса.

– Тетя Сьюзи сказала, ты любишь рукодельничать, – продолжала Глория, – так что я записала тебя на занятия по художественным промыслам при местной церкви, а если тебе будет интересно, то можем пристроить тебя к здешним «брауни». Сама я в нашем девчоночьем скаутском отряде – Бурая Сова, так что в этом деле знаю толк. – Она умолкла и улыбнулась снова. У женщины как будто сбилось дыхание, будто она что-то делала в ужасной спешке. – Не хочешь пойти взглянуть на свою спальню? – Она кивнула и одновременно помотала головой, потом нервно рассмеялась. Создавалось впечатление, будто с ней что-то не в порядке, и она никак не может перестать говорить. – Может, лучше и попозже посмотреть, – почти что сразу ответила она сама на свой вопрос. – В общем, как бы то ни было, мне кажется, все складывается самым наилучшим образом. – Она повернулась к мужу и довольно крепко стиснула его ладонь. – Ты согласен, Клайв?

Тот кивнул и обхватил Глорию рукой за плечи, и этот его жест мгновенно вселил в душу Мелоди спокойствие и надежду.

– Полностью согласен. Единственное, чего этому дому не хватало – так это ребенка. Так что мы этому безмерно рады. Кстати, в соседнем доме живут две девочки, десяти и одиннадцати лет. Так что тебе будет с кем играть.

Все трое взрослых с улыбкой повернулись к Мелоди, и она поняла, что все ожидают от нее каких-то слов, предпочтительно выражающих благодарность. Однако это ей трудно было выразить, поскольку Мелоди не испытывала сейчас никакой особой благодарности. Потому что ей, по сути, не было дела до людей, сующих какашки в почтовый ящик и пишущих на стенах скверные слова, – по крайней мере, это удручало ее гораздо меньше, нежели то, что она оказалась в незнакомом доме, в целых милях от Кена и всего того, что было ей в жизни близко и знакомо.

– Спасибо, – произнесла она наконец. – Спасибо, что приняли меня.

Трое взрослых улыбнулись девочке, лица их облегченно просветлели. Очевидно, они сочли, что при всей своей сдержанности Мелоди на самом деле счастлива оказаться в этом доме.

– Для нас огромная радость тебя принять, – с чувством сказал Клайв. – Действительно большая радость. И не волнуйся, мы сделаем все, чтобы с тобою ничего плохого не случилось, совершенно ничего.

Мелоди напряженно улыбнулась и вжала пальцы в бедра, думая о том, что на самом деле говорить об этом уже слишком поздно.

Тетя Сьюзи пожила в доме у Глории и Клайва почти три дня, после чего со слезами на глазах засобиралась к себе домой, в Бродстерс.

– Будь умничкой, – сказала она, своей большой и пухлой ладонью поворошив племяннице волосы. – Я знаю, что ты будешь умницей, потому что ты всегда такая. Я пришлю за тобой, когда пойму, что у меня тебе снова безопасно. Когда эти ужасные люди найдут для себя более интересный объект преследований, нежели ни в чем не повинная семилетняя девочка. Это совсем ненадолго, на каких-то пару недель. – Она вытащила из рукава своего широченного платья грязный носовой платок и слишком шумно в него высморкалась. – Ты милая, чудесная девочка, Мелоди Рибблздейл. Мне тебя будет не хватать.

Мелоди обхватила руками необъятную талию тетушки Сьюзи, и та неловко чмокнула девочку в щеку. Легкая колючесть вокруг ее губ выдала незаметные глазу щетинки.

– Ничего, мы скоро увидимся, – утешила ее Мелоди. – Очень, очень скоро.

Сьюзи кивнула и старым своим платком смахнула с глаз слезу.

– Конечно же, скоро, – сказала она. – А теперь иди в дом. Дай-ка попрощаюсь с Глорией и Клайвом.

Мелоди остановилась у входной двери, слушая, как взрослые на дорожке перед домом переговариваются тихими серьезными голосами.

– Уверена, что все будет хорошо, – услышала она слова тети Сьюзи. – Доктор говорит, тут ничего особенного нет. Обычное, мол, дело для людей с пышным сложением, да плюс еще переживания и стрессы, что все усугубляют. Несколько дней тишины и покоя – и я снова буду в добром здравии.

– Уверяю, можете оставаться у нас, сколько пожелаете. Нет надобности никуда отсюда спешить. У нас вполне хватает места.

– Нет, мне надо домой. Необходимо вернуться к домашним делам. Сами знаете, каково это. Но вам большое спасибо, огромное спасибо за все. Не сомневаюсь, что Мелоди будет жить тут без волнений и тревог. Она очень хорошая девочка. Правда, очень хорошая.

Через минуту услышав, как машина тетушки Сьюзи завелась, Мелоди приподняла в гостиной тяжелую занавеску. Она видела, как тетушка пытается оглянуться через плечо и увидеть ее, однако непомерная толщина шеи сильно ограничивала ее движения. Наконец автомобиль тети Сьюзи выехал задним ходом с подъездной дорожки, не без труда переключился на первую передачу, после чего медленно и осторожно покатился прочь из глухого переулка обратно к морю.

Мелоди понравилось в доме у Глории и Клайва. Стараясь всячески заполнить весь ее день, Глория катала ее в своем душистом «Фиате Панда» по прелестному городку Кентербери со шпилями и башенками, со старинными толстыми кирпичными стенами, возя девочку после школы то на танцы, то на скаутские занятия, то просто к подружкам выпить чаю. Во многих отношениях Мелоди чувствовала, что Глория как будто всю свою жизнь ждала, когда же с ней рядом будет жить маленькая девочка. И у женщины вроде бы очень хорошо получалось о ней заботиться. А Клайв был таким веселым и неугомонным! Он вечно вытворял какие-то забавные глупости, чтобы ее рассмешить, и частенько звал Мелоди в сад покидать мячик или поиграть в свингбол. Он был энергичный, пружинистый и легкий, точно борзой пес, ему всегда требовались свежий воздух и активные игры.

Мелоди очень удивлялась тому, что у Глории и Клайва не было собственных детей.

– А почему у вас нет своих детей? – спросила она как-то вечером Глорию, когда они вдвоем в кухне раскрашивали к Пасхе сваренные вкрутую яйца.

– Увы, – отозвалась Глория своим полудевчоночьим голоском. На женщине был аккуратный фартучек с россыпями цветков вишни и рюшечками по краям. – К сожалению, не все люди могут завести детей.

– А почему? – спросила Мелоди, выписывая на яйце лепестки маленькой маргаритки.

– Ну, это уже в ведении биологии. – Глория задумалась и рассеянно вытерла руки своим красивым накрахмаленным фартучком. – Ты уже знаешь, что такое биология?

– Я знаю, как что-то выращивается в чашках Петри, про всякие бактерии и еще что-то.

– Ну, тут речь скорее о человеческом разделе биологии. Которая занимается тем, что у нас внутри, нашими организмами вообще и тем, как они функционируют. Дело в том, что с моим организмом что-то не в порядке, и я не способна производить нужные… штучки. Те самые, что необходимы женщинам, чтобы у них появились дети.

– В смысле, что-то типа яиц?

Глория вскинула на нее удивленный взгляд.

– Да, что-то типа яиц. Точнее, яйцеклетки. Мой организм довольно рано перестал их производить, и к тому времени, как я встретила Клайва, их уже не было и в помине. Вот так и получилось, что мы остались без детей.

– И вы очень из-за этого грустите?

Глория улыбнулась, но одними лишь губами.

– Да, я из-за этого очень грущу… Ну что, – сказала она сухим тоном, доставая вторую миску сваренных яиц из раковины, где они охлаждались, – что мы на этих нарисуем? Может, улыбающиеся рожицы? Как тебе такое? Точно, много-много милых, улыбающихся рожиц.

Мелоди поглядела на Глорию, на ее узенькую талию и тонкие волосы, и подумала о том, что содержится внутри ее тела, об этом ее организме, о той несчастной пустоте, где у Глории должны бы быть эти самые яйцеклетки, и о той безрадостной пустоте в их доме, которой следовало бы быть заполненной детьми. А потом вспомнила об умершей новорожденной сестре, малютке Романи, и о том младенце, которого ее мать выкрала, чтобы заглушить в себе это невыносимое ощущение пустоты, вспомнила о маленькой сестренке в Америке, которую она, возможно, никогда больше не увидит, – и в итоге решила, что и впрямь, когда доходит до дела, то от детей у всех взрослых одни лишь переживания.

Когда Мелоди прожила в доме у Клайва и Глории уже больше двух недель, ее однажды приехал навестить Кен. Он прибыл, как всегда, на мотоцикле, в своем просторном колючем пальто и с шарфом, скорее напоминавшем чайное полотенце. Когда Кен снял защитный шлем, Мелоди обнаружила, что тот отрастил бородку – но не нормальную, которая бы покрывала весь подбородок, а такую маленькую и острую, что сидела этаким острием на самом его кончике.

Мелоди обхватила Кена руками, прижавшись к нему как можно крепче, вдохнув его запах – этот слегка влажный, кисловатый, немного травяной запах дома.

– Это Кен, – сказала Мелоди, представляя своего друга Глории и Клайву.

– Приятно познакомиться, Кен, – ответил Клайв, а Глория натянуто улыбнулась, сложив свои маленькие ручки на коленях.

Кен в своей поношенной одежде, со всклокоченными волосами и с выцветшими татуировками довольно странно и нелепо смотрелся в этом доме. Казалось, даже цветочки на диванах у четы Браунов скукожились от ужаса. Кен предложил прокатить Мелоди в город и угостить где-нибудь лимонадом, но Глория решительно это отклонила – на том основании, что на улице холодновато, а Мелоди, дескать, и так хлюпает носом. А потому они остались сидеть в уютной гостиной, за чаем с сухим печеньем, разговаривая и старательно обходя множество неловких тем.

– И что, Кен, чем вы занимаетесь?

Тот шумно опустил на блюдце свою маленькую чашечку.

– Так, делаю понемногу то да сё. Пожалуй, меня вполне можно называть агентом влияния.

Клайв поднял брови и подался чуть вперед.

– Агентом влияния? Простите, может, просветите меня на этот счет?

– Видите ли, в более молодые годы я был рьяным активистом, этаким, знаете, общественным борцом, пытающимся изменить этот мир, сделать его более прекрасным и совершенным для своих детей. Мы ходили на демонстрации с огромными плакатами, всячески донимая наших политиков. Но теперь я уже угомонился, можно сказать, остепенился. Теперь я стал более… изощренным, что ли. Удачно размещенное в какой-нибудь газете письмецо, пара-тройка с умом и грамотным языком написанных листовок и брошюрок, подсунутых, – тут он изобразил, как сует что-то в почтовый ящик, – в нужные дома. Все-таки я уже слишком стар, чтобы баламутить людей и криками взывать к всеобщей справедливости. – Кен улыбнулся и снова поднял свою чашку. – Теперь я предпочитаю, так сказать, «капельное» воздействие.

– И проживаете вы в сквоте, правильно я понял?

– В общем, да, можно называть это сквотом, а можно – пустым, заброшенным домом, с удовольствием заселенным достойными и уважаемыми людьми. – Произнес он это, как и всегда все говорил, своим чарующим бархатным голосом, который никого, даже настороженно-надменную Глорию, не мог ничем задеть. – Впрочем, это уже ненадолго. – Тут он повернулся к Мелоди и взял ее за руку. Его серые глаза вмиг увлажнила печаль. – У меня плохие вести насчет дома. С хозяином случилось несчастье, и дом перешел к его дальнему внучатому племяннику, который решил его продать. Насчет нас у него есть судебное предписание, и к ближайшим выходным мы должны освободить жилище.

Мелоди напряженно замерла.

– Как? В смысле – все вы? И Грейс, и Мэтти с Сетом, и Кейт, и Майкл, и… – Она хотела было добавить «и мы с мамой», но вовремя удержалась.

– Да. Как это ни печально, но да. Все кончено.

Мелоди с силой впилась ногтями в коленки. Ей хотелось громко закричать. Хотелось что-нибудь разбить. Хотелось выцарапать себе глаза. Все было кончено. Все кончено! У нее не было больше ни Кена, ни Грейс, ни Мэтти, ни Сета. Она вонзала себе ногти в плоть до тех пор, пока боль не стала тупой, и наконец подняла взгляд.

– Но куда же вы пойдете? – с трудом выдавила она, настолько тихим голосом, что даже сама не была уверена, что это произнесла.

Кен пожал плечами и грязными ногтями поскреб скулу.

– Грейси на какое-то время забирает мальчиков в Фолкстон, там у нее мама. А мы с Кейт и Майклом поедем на несколько неделек в Испанию, просто чтобы, знаешь, сделать паузу.

Мелоди кивнула, хотя ничего на самом деле не поняла. Почему Грейс остается здесь, а не едет с Кеном в Испанию? И о какой такой паузе он говорит?

– А как же мама? – спросила Мелоди, уже начиная паниковать. – Что будет с мамой, когда она наконец выйдет из тюрьмы?

Кен снова взял ее за руку и сжал еще сильнее.

– Тут, знаешь, я ничего не могу тебе сказать. Это очень непростой вопрос, потому что никто пока толком не знает, что будет с твоей мамой.

Мелоди продолжала глядеть на него в упор, ожидая, что Кен, как и всегда, сможет легко все прояснить и уладить. Все, что он сейчас сказал, казалось, было лишено какого-то смысла. Как это – никто не может толком что-то знать о ее матери? В тюрьму ее посадили на два года. И провела она там уже шесть недель. А это, по подсчетам Мелоди, означало, что она выйдет из заточения через год и десять с половиной месяцев. И девочка предполагала, что в этот день они вместе с мамой, рука об руку, вернутся в дом на Чандос-сквер и снова займут свою тенистую комнатку наверху, под самой крышей. А теперь ей говорят, что ни в какой дом на Чандос-сквер она уже не вернется и что ее мама, может быть, вообще никогда не выйдет из тюрьмы.

– Ты ее видел? – спросила Мелоди едва слышным голосом.

– Да, я навещал ее на той неделе. Она не совсем в порядке, Мелоди. Возможно, пройдет еще немало времени, прежде чем она достаточно поправится, чтобы ее могли отпустить домой.

Мелоди сглотнула комок в горле.

– Что значит «немало времени»?

– Я точно не знаю, но там делают все возможное, чтобы привести ее в порядок. Я говорю лишь, что тут не следует чего-то особо ожидать. Что случиться может что угодно.

От этих слов Мелоди пробили озноб и страх – как будто она очутилась совсем одна в большой и гулкой комнате, где повсюду паутина и раздаются какие-то скрипы, а на двери нет никакой ручки, чтобы ее открыть. Однако она была слишком подавлена услышанным, чтобы плакать, и чересчур испугана, чтобы просить о помощи, а потому, вместо этого, просто взяла с тарелки печенье и протянула Кену, который молча и с очень печальной улыбкой принял угощение с ее раскрытой ладони.

Кен уехал через полчаса. Он торопился в паспортную службу, рассчитывая успеть туда, пока они не закрылись, но все же, прежде чем умчаться, задержался ненадолго в саду с Мелоди, покуривая неуклюжую самокрутку и задумчиво глядя вверх сквозь нависающие кроны. Мгновение помолчав, он кашлянул, прочистив горло, и повернулся к девочке:

– А эти двое вроде приятные люди, – указал он на заднюю дверь дома.

– Да, они очень милые. Им хотелось ребенка, но они не смогли его родить, поэтому они особенно ко мне добры.

– Все могло бы быть намного хуже, – заметил Кен.

Мелоди кивнула, не совсем уловив, что он под этим разумел. Они вновь повернулись лицом к саду, глядя сквозь трепещущие листья нависших над головами ветвей.

Мелоди облизнула губы.

– А можно, я поеду с тобой? – произнесла она так тихо, чтобы Клайв и Глория этого не услышали и не расстроились бы. – Можно, я тоже поеду в Испанию, с тобой, Кейт и Майклом?

Кен повернулся к Мелоди, и на лице у него проступила глубокая тоска. Он опустился на корточки и взял девочку за руку.

– Мелоди, – ласково заговорил он, – ничего на свете не желаю я так сильно, как иметь возможность взять тебя с собой в Испанию – да, черт возьми, просто с собой в Бродстерс. Я хотел бы, чтобы ты всегда и везде могла быть со мной, и мы бы никогда не разлучались. Однако люди, которые управляют этим огромным и ужасным миром взрослых, в котором мы живем, говорят, что это невозможно. По каким-то причинам, которые я не в силах постичь, мне не разрешают взять тебя под свою опеку. Я не могу вписать тебя в свой паспорт. Мне не позволено жить вместе с тобой. Для тебя они предпочли вот это, – обвел он рукой сад Глории и Клайва. – И независимо от того, что чувствуем ты или я, именно это место они считают для тебя наилучшим. По крайней мере, на сегодняшний день. Так что тебе следует и дальше оставаться такой же смелой и стойкой, такой же особенной девочкой, какой мы все тебя знаем, и быть умницей с этими добрыми людьми, а еще – хорошо учиться в школе, и, может быть, однажды они все ж таки переменят свое мнение.

– Они?

– Ну да, они. Эти надрессированные обезьяны и лабораторные крысы, которые нам указывают, как строить свою жизнь. Но ты меня знаешь. Я вечный борец, и я еще не сдался. Всегда найдется какой-то способ побороть систему, всегда найдется какой-то путь, чтобы все сложилось именно так, как хочешь ты. А потому – просто держись, малышка. Держись молодцом и не теряй духа. Ради меня.

Мягким ртом Кен поцеловал ее в тыльную сторону ладони, потом в макушку – так крепко прижавшись к ней губами, словно пытался втянуть в себя что-то из ее души, – после чего поднялся на ноги.

– О, кстати, – сказал он, снова сунув в рот самокрутку и внезапно зашарив по карманам пальто. – Я же тебе кое-что привез. Так, разные мелочи. Погоди, они где-то здесь… – Наконец он вытащил наружу книжку, коробок спичек и красную заколку для волос. Книга называлась «Энн из Зеленых Мезонинов». – Это Грейс тебе купила. Решила, тебе будет в самый раз. – В коробке лежала маленькая дохлая лягушка, старательно обернутая золотой фольгой. – А это Мэтти для тебя сделал. Он нашел ее внизу, под обшивкой дома.

Заколка принадлежала самой Мелоди – нашлась за бывшей ее кроватью в мансарде.

– А… от мамы мне что-нибудь есть? – спросила Мелоди, задвигая обратно коробок.

– Нет, боюсь, от мамы ничего. На самом деле сейчас она на это просто не способна.

– Но она спрашивала обо мне?

Кен быстро глянул на нее искоса.

– Да, конечно же. Ей хотелось знать, все ли у тебя в порядке.

– И что ты ей ответил? Она знает, где я?

– Да, знает. Она в курсе, что ты здесь.

– И что она сказала? Она не возражала? Не рассердилась?

– Не думаю, – ответил Кен. Он осторожно стер об землю возле аккуратного брауновского газона погасший кончик самокрутки и сунул окурок во внутренний карман пальто. – Мне кажется, твоя мама сейчас не так хорошо себя чувствует, чтобы вообще из-за чего-либо сердиться. Ну что, – протянул он руку Мелоди, – давай я уже поеду. Пойдем, помашешь мне рукой.

Мелоди пришлось призвать все свои силы, чтобы не заплакать, когда Кен надел свой шлем и оседлал мотоцикл. С тоской она смотрела на пустую коляску, представляя, как сейчас плюхнется в нее, прямо в своей шубке, что купила ей тетя Сьюзи прошлым месяцем в «Fenwicks» и в своих новеньких узорчатых рукавичках, – и отправится в захватывающее путешествие, которое непременно будет подразумевать лимонад и мороженое, после чего вернется домой в Бродстерс, с пылающими щеками и до отвала насытившейся сладким.

Она храбро улыбнулась, когда Кен завел мотор, и потом долго махала ему рукой. Когда же он уже скрылся из виду, Мелоди повернулась и побежала в дом, к себе в спальню, где бросилась, поджав ноги, на пол и залилась плачем. Помутневшими от слез глазами она обвела комнату, и ее взгляд приковался к портрету испанской девушки. Та подбадривающе взирала на Мелоди своими большими и невероятно синими очами, переливчатыми, точно крылышки павлиноглазки. Волосы у нее были темными и блестящими, как плавящийся в соуснице горький шоколад, а платье – пронзительно-красным, как малиновый сок.

– Это нечестно, – всхлипывала Мелоди, задыхаясь от рыданий. – Все нечестно. Всё! Так не должно быть! Это нечестно…

Юная испанка сочувственно смотрела на нее.

– Я хочу домой! – еще пуще разрыдалась девочка. – Я хочу домой! Я хочу к маме и к папе! Я! Хочу! Домой!!!

Мелоди зажмурила глаза, чувствуя, как по лицу неудержимо бегут слезы. Когда же она вновь открыла глаза, то увидела Глорию с глубокой горечью на лице, которая тихонько закрыла дверь своей спальни и через площадку поспешила к лестнице.

 

– 46 –

2006 год

В субботу утром Мелоди высушила феном волосы – причем не так, как она обычно делала это второпях, вороша пальцами влажные пряди, а просушила как положено, основательно, с цилиндрической расческой-валиком, что бесплатно прилагалась к фену. Она прочесывала и раскатывала волосы туда и сюда, пока наконец они не опустились ей на плечи блестящей легкой «лесенкой». Потом достала свою старенькую косметичку, подвела глаза, прошлась под ними маскирующим карандашом и наконец накрасила ресницы коричневой тушью.

Утро снова было свежим и прохладным, без малейшего намека на лето, а потому Мелоди надела джинсы, топик и толстый кардиган небесно-голубого цвета. На ноги натянула свои новомодные кроссовки Geox, а в уши вставила пару широких серебряных колец. Потом оценила свою наружность в большом зеркале, прикидывая, какое впечатление способна произвести. Она вовсе не выглядела ни школьной буфетчицей, ни мамашкой-одиночкой, живущей в муниципальной квартире, – и в то же время определенно не тянула на барышню из Лос-Анджелеса, работавшую на Би-би-си, матушка которой была оскароносным гримером в Голливуде. Вздохнув, Мелоди убрала волосы за уши. На ее радиочасах было уже 11:58. Она опаздывала.

* * *

С Эмили они договорились встретиться на скамейке у кафе на Лабрук-Гроув.

– Привет, – тихо приблизилась к ней Мелоди. – Эмили?

Девушка с улыбкой обернулась – и у Мелоди едва не оборвалось сердце. Каштановые волосы, золотисто-карие глаза, нежное округлое лицо, светлые брови и улыбка, из настороженной мгновенно превратившаяся в радостную. Мелоди словно смотрела в зеркало – только льстивое, все приукрашивающее зеркало.

– Мелоди! О господи, не может быть! – Эмили вскочила на ноги, и Мелоди обнаружила, что они почти одного роста. Мгновение Эмили просто стояла, раскрыв рот, разглядывая ее, отмечая глазами каждую деталь ее лица. – Это… просто… невероятно!

Мелоди кивнула, тоже, в свою очередь, вбирая взглядом облик сестры с ее сияющими белыми зубами, двойными сережками в ушах, зелеными лодочками с острыми мысами и узкими джинсами.

– С ума сойти! Это точно потрясающе, – согласилась она.

– Ты выглядишь именно так, как я и ожидала. Ты очень похожа на папу, и очень похожа на…

– На тебя?

Эмили легко рассмеялась.

– Да, ты вылитая я.

– А сколько лет-то тебе уже?

– Почти двадцать восемь. Взрослею!

– Да ну, двадцать восемь – совсем еще дитя.

– Хотя я этого возраста совсем как-то не ощущаю. Впрочем, с моим образом жизни, наверное, и чувствуют себя значительно моложе своих лет. Послушай, может, зайдем выпьем кофе?

Они направились в кафешку за углом, забитую посетителями, что отдыхали по случаю субботы целыми семьями или же заглянули сюда перевести дух после шопинга на Портобелло. Мелоди заказала себе капучино, а Эмили – травяной чай.

– Серьезно, это был самый потрясающий звонок в моей жизни! – воскликнула Эмили, снимая джинсовую куртку, под которой оказались темно-фиолетовая хлопковая футболка и жилетка в тонкую полоску. – Честное слово! У меня рядом были тогда соседки по квартире, и мы все были просто… Обалдеть! Вообще не верится, что такое случилось! Представляешь, я вдруг узнаю, что у меня есть настоящая сестра! Боже ж ты мой! И мы все вопим от радости, потому что ты для меня всегда существовала как легенда, как нечто мифическое, понимаешь?!

Улыбнувшись, Мелоди засучила рукава кардигана.

– Ну, сомневаюсь, что я бы себя описала подобным образом.

– Да нет, серьезно. Когда я была маленькая, у моей сестры в спальне висела твоя фотография…

– Что, у Шарлотты?

– Да, в комнате у Шарлотты, у нее в гардеробной, на зеркале. На тебе там был такой пышный, как у цыганки, сарафан, а в волосах камелия. Ты улыбалась в камеру, и мне казалось, ты самая удивительная, самая замечательная девочка на свете. Понимаешь? Та, которую хочется узнать поближе, с которой хочется поболтать, чем-то поделиться. И я тогда… Черт, даже неловко об этом вспоминать… Я тогда сделала тебя своей воображаемой подругой. Я все время разговаривала с тобой у себя в комнате, рассказывала, как играю с куклами и что с ними делаю, – и, клянусь, ты мне даже отвечала. Мама меня тогда даже водила к психотерапевту, думая, что у меня не все дома. Да и на самом деле я, наверное, была довольно странным ребенком. У меня на самом деле не было ни одной подруги. Только ты… – Она улыбнулась Мелоди какой-то даже виноватой улыбкой. – Так что, можешь себе представить, какая это для меня была ошеломительная новость! Воображаемая подруга – и вдруг явилась во плоти! С ума можно сойти!

Мелоди с изумлением смотрела на сестру.

– Откуда же у вас оказалось то фото?

– Господи, не знаю. Наверное, его сделал мой папа… то есть, черт, наш с тобой папа – когда ты приезжала к нам.

– Когда я к вам приезжала? – переспросила Мелоди. – В смысле, в Гудж-Плейс?

– Нет, в Лос-Анджелес.

– Я была в Лос-Анджелесе?

– Ну да! Прилетела к нам одна, на самолете. В моих глазах ты всегда была самой храброй и классной девчонкой на свете, раз отважилась лететь на самолете в одиночку.

– Я летала на самолете в Лос-Анджелес?

– Ну да! Неужели ты не помнишь?

Покачав головой, Мелоди взяла со стола чашку с кофе.

– Нет, я действительно об этом ничего не помню. – Она умолкла на мгновение, вперив взгляд в столешницу, впервые по-настоящему прочувствовав весь ужас ситуации с немыслимыми провалами в памяти. Забыть свою прежнюю мать и прежнего отца, и прежний свой дом, и прежнюю жизнь – это еще куда ни шло, но вот то, что она напрочь забыла, как летала в Лос-Анджелес, почему-то сразило ее как ничто другое.

– Надо же! Как странно. В том смысле, что ты прожила у нас где-то пару недель. И все спала на полу у меня в детской.

– Правда?

– Угу, – кивнула Эмили. – Мама все время об этом рассказывала. Говорила, ты была моей «маленькой нянькой», и что ты чуть ли не все время проводила со мной, вообще не отходила.

И тут на Мелоди снизошло воспоминание. Белая комната, наклейка с желтым мультяшным кенаром Твити на стене, мобиль над кроваткой, тихонько покачивающийся на ветерке, раскрытое окно, ленивый, расслабляющий стрекот цикад, тихий шелест пальм, монотонное бульканье фильтра в бассейне, отголоски только что подслушанного разговора взрослых. Она словно вновь ощутила под собой жесткий, даже под ковром, каменный пол и почувствовала присутствие рядом, под вырезанными из дерева фигурками мобиля, чего-то очень ценного для нее и значимого. Присутствие ее сестры.

– Я вспомнила! – воскликнула Мелоди, резко поставив чашку с кофе. От радости воспоминания у нее даже пошла кругом голова. – Вспомнила! У тебя на стене спальни был еще Твити Пай! И бассейн был внизу, и пахло там… – Она втянула носом воздух. – Пахло…

– Жасмином? – подсказала Эмили.

– Нет, не жасмином. Хлоркой! Точно помню!

– Надо же! Поверить не могу, что ты помнишь этого Твити Пая у меня на стене! Там еще, на другой стене, была Минни Маус. Помнишь? Они там красовались до тех пор, пока мне не исполнилось примерно десять. Тогда я выцарапала их оттуда шпателем и выкрасила всю комнату темно-фиолетовым таким, баклажановым цветом. Матушка была совсем не в восторге. Послушай, а ты… – Эмили опустила глаза к полу. – Ты хорошо помнишь нашего папу?

Мелоди улыбнулась с сожалением:

– Не совсем. Причем все, что я сейчас вспоминаю, мне самой кажется чем-то совершенно новым. Но я хорошо помню, что у него было доброе лицо, и что он был высоким, и что он очень любил нас обеих. Сильно любил.

Грустно улыбнувшись, Эмили принялась теребить пальцами длинный пакетик с сахаром.

– Ну да, так и мама мне рассказывала. Я хочу сказать, что мне было всего около года, когда его не стало. И я совсем его не помню. Понимаешь? Ни капельки. Знаю лишь по фотографиям. И на них он самый добрый и замечательный на свете человек. Жаль, я не помню его самого.

– Мне тоже жаль, что я не помню.

– Но тебе-то все-таки было тогда уже шесть!

Мелоди удрученно помотала головой.

– Да как тебе сказать… Я не помню ничего о первых девяти годах своей жизни.

– Что, так совсем и ничего?!

– Да, – качнула головой Мелоди и криво усмехнулась. – Вплоть до прошлой недели я считала, что мое имя всегда было Мелоди Браун, что моих родителей звали Глория и Клайв и что я всю свою прежнюю жизнь провела в их доме в Кентербери.

Эмили изумленно уставилась на нее:

– Что, серьезно?

– Угу, – кивнула Мелоди. – У меня что-то типа амнезии, и, похоже, к тому моменту, как она наступила, мою мать посадили в тюрьму, отец погиб в крупном ДТП, а меня удочерила пара чужих людей, которые потом мне лгали всю оставшуюся жизнь.

– Ты шутишь, да?

– Нет, нисколько. Но лучше бы я так шутила.

Они просидели в кафе больше часа, заказав еще кофе и чаю, и все это время яростно, чуть не с маниакальным рвением обсуждали все, что только можно. Эмили, как выяснилось, снимала квартиру у Голборн-роуд в доле с тремя другими девушками, работала на Би-би-си в отделе маркетинга, а в свободное от работы время писала книгу. Роман о девушке, которая пыталась найти свою давно утраченную сестру.

– Знаешь, я ведь и в Лондон переехала жить, чтобы быть рядом с тобой. Хотела, что называется, дышать с тобой одним воздухом. Хотела дать шанс случиться нашей счастливой встрече.

Эмили очень по душе был новый мамин муж и двое маленьких братьев от этого брака, но она совершенно не могла, как ни пыталась, поладить с Шарлоттой.

– Она все строит из себя этакую диву. Причем девица она очень умная, а прикидывается всегда тупой. Я, знаешь, просто не могу с ней общаться.

Эмили любила готовить, любила отдыхать в компании, и у нее уже четырнадцать месяцев был молодой человек, с которым она собиралась расстаться, потому как ему, дескать, тридцать один и он уже готов завести семью и остепениться, а ей, мол, двадцать семь, а в душе всего семнадцать, и ей все это сейчас ну совершенно ни к чему.

Услышав, что у Мелоди есть сын, Эмили была потрясена.

– Ты – мама?! Обалдеть! То есть я, получается, уже тетя? И тебе было тогда всего пятнадцать? Черт! Ну знаешь, я ожидала, что ты окажешься удивительной и не такой как все, но этим ты меня просто сразила!

К тому времени, как они вышли из кафе, Мелоди уже казалось, будто все те странные и жуткие фрагменты ее забытого детства, все печальные откровения и неприглядные, мрачные истины, что стали выбираться из сумрачных закоулков ее сознания и подставлять свету свое ужасное обличье, – будто все эти разрозненные кусочки непостижимым образом соединились, образовав новую, яркую и красочную картину, воплотившуюся в этой вот красивой, непоседливой, милой, несмышленой еще и непорочной девчонке. Как будто все ее давнишние невзгоды дистиллировались в одну маленькую, сияющую каплю добра – в ее младшую сестру. И в этом новом для себя создании Мелоди видела не только человека, с которым могла бы быть духовно близка, которого судьба послала ей на этом нелегком, полном колдобин пути, но и совсем иную личность – ту личность, которой она сама могла бы стать, если бы ее отец, спеша к ней, не погиб тогда на автостраде, если бы он все же добрался до Лондона, помог ей собрать вещи и увез бы жить в Лос-Анджелес.

– Послушай, а ты сейчас не сильно спешишь? – схватила ее за руку Эмили.

– Нет, совсем не спешу.

– Здорово, потому что есть кое-что, что мне очень и очень хотелось бы тебе показать.

К тому времени, как они добрались до Тутинга на юге Лондона, полил сильный дождь, и они вдвоем укрылись под маленьким, с расцветкой «Hello, Kitty», зонтиком Эмили, который она извлекла из самых недр своей объемистой сумки. Эмили не говорила сестре, куда они направляются, однако заметно притихла, когда они приблизились к желтовато-белым каменным стенам кладбища Ламбет.

– Вот мы и пришли, – молвила она.

Мелоди устремила на нее вопросительный взгляд.

– Навестим папу, – объяснила Эмили. – Как ты, готова?

Мелоди тяжело сглотнула. Она планировала провести один из дней в Кларкенуэлле, в государственной семейной картотеке, рассчитывая отыскать отцовское свидетельство о смерти и выяснить, где он похоронен, но так туда и не собралась. И вот она оказалась здесь – в нескольких шагах от места его последнего упокоения. Глубоко вдохнув, Мелоди кивнула в ответ.

– Вот и славно, – сказала Эмили.

Осторожно огибая лужи, они двинулись через кладбище.

– Я прихожу сюда раз в месяц, – продолжала сестра. – Как минимум раз в месяц. Это еще одна причина того, почему я переехала в Лондон. Здесь я могу навещать его тогда, когда захочется. И где-то в глубине души я всегда надеялась, что, может быть, однажды я зайду и встречу здесь тебя, тоже отдающую дань памяти… Хотя теперь, когда я знаю о тебе гораздо больше, понимаю, что это, пожалуй, вряд ли могло произойти.

Когда они подошли ближе, на Мелоди нахлынуло все то же, вселяющее внутреннюю дрожь, ощущение знакомости места. Она увидела каменного ангела и вытесанное распятие, увидела увитые плющом стены и остроконечные хвойники – и с предельной ясностью поняла, что все это уже являлось перед ее глазами. И тут ее окатило целой волной неизбывной тоски, горькой, неотвратимой определенности. Это было место глубокой личной трагедии и отчаяния.

– Вот, – молвила Эмили, застыв между двумя рядками маленьких каменных табличек, воткнутых в землю. – Он здесь. Наш папа.

Мелоди тоже остановилась, посмотрела на могилу. Табличка его была темно-серой, с высеченной на ней кремоватой надписью:

Джон Бакстер Рибблздейл

1944–1979

Любимому отцу, отчиму и мужу.

Так рано ушедший от нас,

пребудет навеки любимым.

Мелоди положила ладонь на влажный камень, нежно его погладив. И едва ее рука коснулась камня, как в голове все потемнело и медленно пошло кругом. Мелоди закрыла глаза и увидела отверстие в земле и маленький белый гробик, и женщину в старом сером платье, пытающуюся залезть в этот проем. Открыла глаза – и образ исчез, оставив после себя застывшие в ресницах слезы.

– Я здесь уже была, – молвила Мелоди.

– Конечно, была, – отозвалась Эмили. – Ты наверняка была здесь на его похоронах.

– Да, наверняка. – Мелоди огляделась и увидела показавшееся ей знакомым дерево. – Но у меня такое чувство, что здесь произошло и кое-что еще. Какие-то другие похороны… Может быть… – И тут она, резко вздохнув, замерла, заметив надпись на табличке слева от отцовской могилы, на маленькой желтоватой табличке, местами подернувшейся зеленью:

Романи Роузбуд Рибблздейл

4 января – 6 января 1977

Нежнейшему цветку,

сорванному столь преждевременно.

Сердца наши омрачены навеки.

Мелоди не сразу даже уяснила все значение этой надписи. Поначалу она даже решила, что это могила какого-то древнего пращура, несчастного ребенка, родившегося и погибшего, может, даже в каком-то ином столетии и не имеющего ни малейшего отношения к ее жизни. Но потом до нее дошел смысл увиденных там чисел, и Мелоди поняла, что этот ребенок родился, когда ей самой было четыре года, что, возможно, именно это и объясняло только что случившийся у нее флешбэк, и та женщина, что в ее мысленной картинке пыталась забраться в могильную яму, была на самом деле ее мать, Джейн Рибблздейл, известная как «Бродстерская похитительница». А значит, она являлась матерью и этому усопшему новорожденному. И неожиданно все разом обрело для Мелоди свой ошеломляющий и жуткий смысл.

Заметив, как она смотрит, не отрываясь, на могильную табличку младенца, Эмили коснулась ее руки:

– Бедная крошечка, да?

– Ты это знала? – спросила Мелоди. – Знала, что она была моей сестрой?

– Нашей сестрой. Да, конечно, знала. Еще до того, как приехала в Лондон. Мама всегда говорила, что с этого как раз все и началось. Сама знаешь…

– Нет, – помотала головой Мелоди, – я не знаю. Началось что?

– Ну, что твои родители разошлись, а мать повредилась рассудком и увезла тебя жить в какой-то вертеп у моря, а потом украла чужое дитя и покончила с собой…

Мелоди ахнула, содрогнувшись всем телом. Значит, ее мать мертва. Мелоди подозревала такой исход, однако точно не знала, и весть об этом резанула ее сильнее, нежели она могла ожидать.

– О боже… – Эмили умолкла, глядя на нее во все глаза. – Я думала, ты в курсе.

– Нет, я ничего не знала.

– Черт, Мелоди, мне так не по себе. Я решила, ты знаешь, потому что тебе же известно насчет похищения ребенка и прочего…

– Я знала, что она украла ребенка и что попала в тюрьму, но думала, может быть… Я сама не знаю, что я думала.

– Посмотри-ка сюда, – указала Эмили по другую сторону от отцовской могилы.

Мелоди проследила взглядом за ее рукой и увидела небольшую серую табличку, обросшую мягким зеленым мхом.

Джейн Виктория Ньюсам

1948–1981

Прежде всего Мать,

любимая и с тоскою утраченная.

Тут Мелоди опустилась на корточки и уронила голову на грудь. Дождь между тем полил сильнее, и теперь вода сбегала с ее макушки, струясь по лицу. Мелоди подняла глаза, скользнув взглядом слева направо по трем каменным прямоугольничкам, которыми были отмечены те места, где покоились три небольших вместилища человеческого праха. Ее матери, отца и сестры. Ее семьи. Чужих, смутно знакомых ей мужчины и женщины, чьи лица Мелоди видела лишь на нечетких черно-белых фотокопиях, и младенца, которого она даже и не знала, который умер в возрасте двух дней, оставив ее родителей с «омраченными навеки сердцами». Крошечный мир, безжалостно изуродованный и в каких-то пять лет стертый напрочь пальцами судьбы.

– Что же произошло с этим ребенком? – тихо спросила Мелоди.

– М-м, точно не знаю. Кажется, порок сердца. Могу спросить у мамы, но вроде как именно это.

– А что случилось с Джейн? Что в итоге стало с моей матерью?

Эмили пожала плечами, виновато поморщилась.

– Она… если не ошибаюсь… повесилась.

Мелоди резко и шумно вдохнула, будто ее крепко пнули в грудь. В голове тут же вспыхнула картинка: безликая женщина в широкой серой одежде висит под потолком в тюремной камере. Неужто она сама там была и это видела? Нет, конечно же, нет! Это всего лишь нарисовало ей воображение. Но ей наверняка об этом сообщили. Кто мог ей об этом сказать? Что она тогда почувствовала? Оставила ли мама ей какую-то записку? Хоть что-то оставила после себя своей единственной дочери?

– А что… произошло со мной?

Эмили снова пожала плечами.

– Это вообще стало самой большой загадкой для всех. Ты исчезла куда-то чуть ли не в одну минуту. Была, была – и вдруг не стало. Словно испарилась, – сказала Эмили, вглядываясь сквозь качающиеся кроны в просветлевшее небо. – Создавалось такое впечатление, будто ты всем нам приснилась.

 

– 47 –

1981 год

Страшная весть насчет матери пришла по телефону в один ветреный воскресный день, когда Мелоди с Клайвом играли на кофейном столике в лудо, дожидаясь, когда же из духовки в кухне вынут благоухающий бисквит «Виктория».

– Ох, деточка ты моя милая, – сказала тетушка Сьюзи, тяжело и часто дыша в трубку. – Поверить не могу, что доношу до тебя такие вещи, тем более после всего, что ты пережила, – но случилось нечто очень и очень ужасное. И тебе надо набраться невероятной стойкости.

Звонила она из палаты для выздоравливающих в больнице имени королевы Елизаветы, оправляясь после микроинфаркта, который она перенесла, услышав новость о сестре. Слова ее все время прерывались какими-то гудками, слезами, всхлипами, бульканьем и прочими странными звуками, отчего девочке казалось, будто на проводе не ее тетушка, а некое существо вроде Доктора Кто. Сначала она даже не уловила смысл сказанного. Поскольку тетя изъяснялась словами вроде «ушла» и «не стало», то Мелоди сначала решила, будто та хочет ей сообщить, что мама сбежала из тюрьмы. Но как только до нее дошла суть бессвязной тетушкиной речи, у Мелоди словно все вокруг поплыло, ноги превратились в дрожащее желе, в голове пополз туман, и силы, капля за каплей, вытекли прочь, оставив от нее маленький сжавшийся комочек на полу, не плачущий, а лишь жалобно всхлипывающий.

Мелоди обладала довольно крепким рассудком, ей почти что все и всегда удавалось осмыслить и объяснить. Она легко умела приспосабливаться к обстоятельствам, всегда плывя по течению и стараясь не препятствовать намерениям других людей. Если дядя в суде решил, что ее мать настолько плохо поступила, выкрав у газетного киоска чужое дитя, что ее надо заточить в тюрьму, – Мелоди готова была ждать эти два года, пока маму отпустят. Если ее мать была настолько больна, что не могла с ней видеться и даже писать ей письма или посылать забавные открыточки, – то Мелоди просто перестала настраивать себя на эти письма и открытки, смирившись с тем, что ей ничего не пришлют. Если тетушка Сьюзи решила, что ее дом стал для девочки небезопасен и что той лучше какое-то время пожить у ее «старых добрых друзей» в Кентербери – что ж, это было вполне резонно. Мелоди могла даже оправдать тот факт, что ее мать украла чужого ребенка, – объясняя это тем, что Джейн просто хотелось стать счастливее, а если бы она была счастливее, то и для Мелоди она как мать была бы лучше. Мелоди могла смириться почти со всеми малоприятными вещами, что происходили с ней в последние несколько лет, если знала изначально, что все вокруг нее всего лишь делают то, что считают лучшим. Но теперь, сколько она ни думала о произошедшем, как ни пыталась это объяснить – тот факт, что ее мать решила больше не жить, Мелоди не могла наделить ни малейшей каплей смысла. Как мертвый может кому-то в чем-то помочь? Как может сделать чью-то жизнь легче и лучше? Как могла она оставить Мелоди совершенно одну, с чужими людьми, считая это наилучшим выходом для всех?

Пытаясь осознать случившееся, Мелоди утратила прежнюю ясность ума, и теперь, лежа на полу, прижавшись щекой к колючим ворсинкам потускневшего аксминстерского ковра и водя кончиком пальца по шелковистой, в цветочек, диванной обивке, она словно потеряла связь с внешним миром. Она отдавала себе отчет, что происходит, и на каком-то уровне сознания понимала, что Глория гладит ее по волосам, а Клайв пытается убедить ее подняться, что на столике позади нее ждет так и не законченная игра в лудо, что торт «Виктория» у Глории может сгореть, если его сейчас же не вынут из духовки, – но совершенно не представляла, какое отношение все эти факты имеют к ней.

Под диваном Мелоди заметила маленький мячик с привязанным к нему крохотным бубенчиком и поняла, что эта игрушка принадлежала толстому и рыжему, как апельсиновый джем, коту по кличке Пусси, который прежде играл роль суррогатного ребенка Глории, пока не угодил под колеса большого, набитого туристами, междугороднего автобуса. Протянув к мячику руку, Мелоди подкатила его к себе, прижала к щеке и, ощутив жаркой кожей прохладный металлический бубенчик, попыталась представить, что произойдет, если она все-таки снова встанет на ноги. Пока что подобное казалось ей просто невозможным. Невообразимой была сама мысль о том, что ее ноги способны удерживать этот тяжелый, онемевший комок под названием «голова». И она решила, что нет, пока она будет просто лежать здесь – лежать и ждать, что же случится дальше.

А дальше случилось то, что Глория завопила: «Торт!!!» – и выбежала из гостиной, а Клайв осторожно поднял Мелоди с пола и, согнув, усадил на диване. Она осталась сидеть почти в том же положении, в какое поместил ее на диван Клайв, точно гибкая резиновая кукла. В руке она сжимала кошачью игрушку, а взгляд был устремлен на поверхность доски для лудо – голубую, блестящую и довольно хлипкую. Мелоди резко наклонилась вперед и взяла доску в руки. Она даже видела в этой доске собственное отражение – эту тоненькую синеватую дымку, точно привидение, напоминавшую человеческие черты, в которых она не могла различить своего лица. Тут она сообразила, что уже несколько долгих мгновений не думает о том, что мама умерла, – и, едва об этом вспомнив, ощутила резкую боль в животе, словно кто-то устроил ей внутри «крапивку». Мелоди уронила доску для лудо на пол, и из внешнего мира до ее сознания донесся громкий стук.

– Мелоди! – услышала она голос Клайва. – Мелоди, милая, скажи мне хоть слово, пожалуйста!

Однако она не могла ему ответить. Говорить ей сейчас хотелось вообще меньше, чем чего бы то ни было еще. Говорить для нее означало признать свою связь с миром – а этого ей совершенно не хотелось, тем более что мир оказался способен так с ней поступать.

В комнату потянулся, клубясь, столбик дыма, и послышалось, как Глория приглушенно ругается на кухне.

– Принеси ей, Глория, стакан воды! – крикнул Клайв.

Вскоре женщина вернулась в гостиную и подала Мелоди стакан с водой. Девочка отпихнула его в сторону. Ей не надо было воды. Ей нужна была мама.

– Мне так жаль, деточка, – запричитала Глория, отводя у Мелоди волосы с лица назад. – Очень, очень жаль, что такое случилось!

– Вот несчастье так несчастье, – вздохнул Клайв. – Прямо одно за другим…

– Но тебе ни о чем не надо беспокоиться, – продолжала Глория. – Мы все уладим, и у тебя будет все, что тебе только нужно. Мы с Клайвом полностью в твоем распоряжении. – Тут Глория притянула к себе безвольное тело Мелоди и поцеловала ее в плечо.

Она впервые поцеловала Мелоди. Девочка с самой первой ночи в этом доме втайне надеялась на то, что та ее поцелует. Ей действительно хотелось, чтобы Глория крепко обняла ее перед сном и прижалась губами к щеке, как это делала тетушка Сьюзи, или как Кен, или как мама в редкие моменты просветления духа. Однако этот поцелуй в плечо ей показался странно неприятным, и Мелоди выгнулась, отстраняясь от Глории.

– Да, мы все утрясем и уладим, – подтвердил Клайв.

– Можем мы сейчас для тебя что-нибудь сделать? – спросила Глория. – Может, ты хочешь кому-нибудь позвонить? Поговорить с кем-то?

Мелоди молча катала между ладонями кошачий мячик, неподвижно глядя сквозь окно на противоположной стене. Сильный ветер колыхал верхушки деревьев. Мимо пролетел какой-то мелкий мусор. Кто-то в доме напротив занимался уборкой.

Мелоди посмотрела на игрушку и подумала о Пусси – о коте, которого она ни разу не видела, и представила, как он лежит, размозженный, под ужасными колесами междугороднего автобуса «National Express». Потом представила перепуганные лица пассажиров этого самого автобуса, которые ехали из Кентербери, чтобы где-то приятно отдохнуть, а теперь глядели на рыжее и жирное, раздавленное в тюрю, мохнатое тело. А потом представила автостраду у Лос-Анджелеса, услышала визг тормозов, грохот корежащегося металла, увидела лицо своего отца, расплющенное о потрескавшееся лобовое стекло, – и тут же почувствовала все ту же жгучесть в животе, это уже знакомое ощущение «крапивки». И тогда она вдруг обнаружила в своем сознании небольшое укромное местечко, этакую потайную коробочку, о существовании которой даже не подозревала – словно маленькую банковскую ячейку, – и подумала, что это самое подходящее место для ужасающего образа отца, погибшего на скоростном шоссе. Мелоди вложила это воспоминание в коробочку и задвинула поглубже в недра памяти. И стоило ей это сделать – как едкая горечь в животе мигом рассосалась.

– Мелоди, – услышала она призывы Глории, – Мелоди, прошу тебя, скажи хоть что-нибудь!

Но Мелоди не хотела сейчас ничего говорить. Что-либо сказать для нее сейчас было все равно что сунуть пальцы в электрическую розетку или в пышущее пламя. А потому она держала рот на замке. Так ей было лучше. Так она чувствовала себя спокойнее, осторожнее и сильнее. Слова все только засоряли. Вот мысли, поняла она теперь, были куда более совершенны. Мысли можно было сложить в коробочки и убрать подальше. А слова были слишком открыты, слишком непосредственны. Слова существовали для слабоумных.

Она встала с дивана и вышла из гостиной. Медленно и тяжело поднялась по лестнице к своей спальне. Мелоди просидела там весь оставшийся день, все находя у себя в сознании новые пустые ячейки и раскладывая по ним все то, о чем она не хотела никогда больше думать, и покинула комнату лишь тогда, когда на улице стало совсем темно, а живот так урчал от голода, что изрядно пригоревший бисквит «Виктория», оставленный на кухонном столе, показался ей вполне даже аппетитным.

 

– 48 –

2006 год

– У тебя тут чуть ли не сотня сообщений! – крикнул ей Эд из гостиной, где он менял шипы на своих футбольных бутсах.

Мелоди, только что принявшая душ, хорошенько обернулась полотенцем и прошлепала босиком на кухню, к заряжавшемуся телефону.

Новых сообщений оказалось четыре. Первый был от Бена. Мелоди сразу же открыла послание, предполагая, что тот решил отменить их свидание, однако это было не так.

«Ты говорила, у твоего сына на следующей неделе день рождения? Дай мне знать, у меня есть одна задумка… Б.»

Мелоди сперва поморщилась, потом улыбнулась. Как он вообще это запомнил?! Вновь улыбнувшись, написала ответ: «Какая у тебя память! Я впечатлена. Да, в среду ему будет 18. А что за задумка? Я волнуюсь…»

Нажав «отправить», Мелоди посмотрела, какие еще есть сообщения. Все они были отправлены MMS с одного и того же, неизвестного ей номера. Она взяла телефон с собой в спальню и быстренько надела нижнее белье. Потом села на край кровати и один за другим открыла присланные сообщения. Они оказались от Эмили, причем под каждым было приписано: «Вот доказательство, что ты у нас была!»

Все три были фотографии – маленькие и зернистые, – являвшие взору маленькую девочку и совсем еще младенца, которые сидели на паркетном полу с разложенными между ними большущими и яркими деталями пазла и темными серьезными глазами глядели прямо в объектив.

Мелоди сразу же позвонила сестре.

– Бог ты мой! Ведь это же мы! – задыхаясь от волнения, воскликнула она.

– Да, я знаю! – вскричала в ответ Эмили. – Мне их мама прислала прошлой ночью по электронной почте. Ну скажи, они такие славные!

– Мне очень нравятся! – ответила Мелоди. – Честное слово! Раньше у меня была… – Она осеклась, неожиданно засомневавшись в достоверности того, что собиралась сейчас сказать. Но потом совершенно ясно увидела перед мысленным взором потускневший поляроидный снимок с истончившимися краями. – У меня раньше была наша с тобой фотография, – продолжала Мелоди, теперь уже уверенная, что именно так оно и было. – Ты сидела там в высоком стульчике, а я стояла рядом, и за спиной у нас цвели апельсины. Я про это забыла, но теперь четко вспомнила. Это была одна из самых ценных моих вещей. И подозреваю, – продолжала она, уже ощущая набухающий в горле едкий комок обиды, – что он, наверное, пропал во время пожара, сгорел вместе со всем прочим.

«Что это за “прочее”?» – тут же задумалась она. Что еще унес тот беспощадный огонь, в корне изменивший ее жизнь? Что еще она тогда потеряла? Какие ключи к своему детству, к самой себе?

Через пару секунд после ее разговора с сестрой пришло сообщение от Бена:

«Не волнуйся. А еще, в преддверии понедельника, могу прислать тебе свою фотку, дабы напомнить, как вообще я выгляжу».

Улыбнувшись, Мелоди набрала: «Без надобности. Толстый, лысый и неказистый коротышка. Верно?»

Через мгновение он ответил двумя смайликами: подмигиванием и поцелуем.

Мелоди еще какое-то время посидела на кровати в белье, крепко прижав к щеке мобильник. Душа ее пылала какой-то неизвестной прежде радостью.

Наутро Мелоди решила сбежать от очередного хмурого, досадно непогожего лондонского дня и села на поезд до Фолкстона, где над морскими курортами графства Кент радостно сияло солнце.

Грейс жила в квартире на третьем этаже немного обшарпанного уже здания пятидесятых годов, в двух улицах от моря. Архитектор дома решил, что отсутствие морского вида из окна вполне можно компенсировать созерцанием фасадов других зданий с неуклюжими балконами и огромными венецианскими окнами, которые с оптимизмом смотрели в неприглядные тылы выстроенных сплошной лентой георгианских домов.

В прохладном коридоре, слегка пропахшем топленым жиром, где зеленоватый мрамор на полу перемежался со старыми истоптанными ковриками, Мелоди позвонила в одну из дверей. Она глубоко вдохнула, готовясь увидеть перед собой женскую фигуру в стиле ар-деко с жилистыми руками и пышным головным убором, однако вместо этого ей открыл немного встрепанного вида мужчина в темно-синей рубашке поло и мешковатых шортах, с наполовину выкуренной сигаретой в одной руке и баночкой диетической колы в другой.

– Ох-ре-неть! Сама Мелоди Рибблздейл!

Мелоди не сразу даже сообразила, кто же этот человек, знавший ее имя. Его коротко постриженные волосы и чисто выбритое лицо поначалу сбили ее с толку. И все же она узнала Мэттью. Да, это был Мэтти, тот мальчишка из сквота. Тот пьяница из Бродстерса. Сын Грейс.

– Мэттью! – воскликнула она.

– Ни фига себе, ты даже меня помнишь?!

– Ну конечно. Мы совсем недавно с тобой встречались.

– Правда, что ли?

– Ну да, в Бродстерсе, пару недель назад.

– О нет… – Он был явно этим неприятно поражен. – Господи, чего я тебе тогда наговорил?

– Да ничего особенного, просто спросил, не нужна ли мне какая помощь. Надо думать, я выглядела очень растерянно.

– Надеюсь, я не был слишком уж назойливым. А то я, знаешь, бываю, когда слишком наберусь.

Мелоди помотала головой и улыбнулась.

– Нет, ты был на высоте. Честное слово! – уверила она.

– Ну и слава богу. Чего же мы тут стоим-то, господи! Заходи-ка, заходи, пожалуйста!

Босой, он провел ее по узкому коридору к светлой комнате впереди. Гостиная оказалась небольшой и убранной довольно эклектическим образом, представляя взору предметы со всех континентов: были тут и африканские маски, и обои с индийской расцветкой, и китайские фонарики. Заканчивалась же она широким зеркальным окном и дверью на балкон, за которой величественно восседала пожилая дама с чашкой чая и газетой.

– Мелоди! – вскричала она и, соскочив с шезлонга, босиком устремилась в гостиную. – Надо же, Мелоди!

Женщина была очень стройной, одетой в серые легинсы и пурпурно-красную блузу, перехваченную на талии шелковым шарфом. Совершенно седые волосы были коротко, в «пажеском стиле», пострижены, в ушах висели тяжелые золотые серьги наподобие индийских.

Длинными сильными пальцами она ухватила Мелоди за предплечья и пытливо заглянула ей в глаза, словно потеряла в них что-то очень важное.

– Красавица! – воскликнула она через мгновение. – Всегда знала, что ты будешь красавицей! – Она выпустила наконец руки гостьи из своей цепкой хватки и едва ль не с облегчением вздохнула. – Ну, давай, садись скорее. Принести тебе что-нибудь выпить?

– Да, от диетической колы я б не отказалась, – ответила Мелоди, указав на баночку в руке у Мэттью.

– Мэтти, дорогой, принесешь Мелоди баночку колы? – сказала Грейс. – Садись-ка сюда, – велела она гостье, похлопав по потертому дивану, покрытому отрезом зеленого шелка для сари. – Дай я на тебя хоть полюбуюсь!

Мелоди послушно села на диван, и Грейс некоторое время разглядывала ее в упор.

– Ты все такая же, и в то же время совсем другая. Ты выглядишь какой-то… очень зрелой. Ты целую жизнь прожила, верно?

Мелоди поглядела на сидевшую рядом женщину, пытаясь вспомнить о ней что-то очень частное, силясь найти в своем сознании ту ячейку, где может храниться воспоминание об этой экзотической даме, но в голову ничего не приходило.

– Ну, смотря что вы понимаете под «жизнь прожила», – улыбнулась она. – Я действительно прожила большую жизнь, только очень тихо.

– Дети есть?

– Да, один. Эдвард.

– Эдвард? Как тот ребенок… – Грейс в неуверенности осеклась.

– Да, как тот малыш, которого украла моя мать. Одно с другим совершенно никак не связано, это чистое совпадение… хотя…

– …возможно, вышло как-то подсознательно.

– Да, может быть.

– Любопытно. – Грейс гибко извернулась, потянув под себя одну ногу. – И сколько же лет твоему Эдварду?

– Семнадцать. В среду будет восемнадцать.

– Ого! Совсем мужчина! Это ж какой юной девочкой ты его родила?!

– В пятнадцать.

– Ну и молодец! Я всегда немного сожалела, что не завела детей раньше. Все занята была духовными исканиями и «обретением себя». Но дело в том, что я была еще слишком молодой, чтобы точно знать, что именно ищу. И мне бы следовало сначала, пока была молодой и бестолковой, обзавестись детьми, а уж потом искать себя. Но тут уж что вышло, то вышло. C’est la vie. И чем вы с Эдвардом занимаетесь?

– Да ничем на самом деле, просто плывем по жизни. Бредем своей тихой колеей. Хотя вполне вроде нормальной колеей, – нервно рассмеялась Мелоди. Взгляд этой женщины был каким-то будоражаще проникновенным, словно за завесой ее глаз Грейс пыталась разглядеть некий особый, потайной смысл.

– Работаешь?

– Да. В школе у Эда. В столовой.

– Буфетчицей, что ли? – усмехнулся Мэттью, вернувшись в гостиную с баночкой колы для Мелоди.

– Да! – театрально вскинулась Мелоди. – И что?!

– Господи, когда я думал, кем может стать Мелоди Рибблздейл, буфетчицы у меня в списке точно не было.

– А что плохого-то в буфетчице? – возразила она, с трудом противясь желанию сказать, что в ее списке будущих занятий Мэттью алкаша определенно не имелось.

– Да ничего, ничего, – защищаясь, выставил он ладони перед грудью и весело улыбнулся. – Господь с ней, с буфетчицей! Просто мне всегда казалось…

– Что?

– Ну, не знаю… В тебе всегда было нечто особенное. Мне всегда казалось, что ты обязательно станешь знаменитой. Что, знаешь, я включу однажды телик – а там ты, собственной персоной!

– Зато там можно увидеть твоего младшего братика.

– А, ну да! И правда, я же не кто-нибудь, а брат куда более прославившегося Сета!

Не зная, как на это реагировать, Мелоди промолчала, мысленно переключившись на маленькую девочку по имени Мелоди Рибблздейл, которая была всем так небезразлична и на которую все возлагали столь великие надежды, и невольно задалась вопросом: что же все-таки с той девочкой произошло?

– Итак, – оборвала их диалог Грейс, – ты работаешь в школьной столовой, а живешь ты…

– В Ковент-Гардене.

– О-о, какое гламурненькое местечко! – улыбнулась женщина. – Всегда мечтала жить в центре города, посреди этой столичной шумихи и хаоса. Жизнь там, наверное, бурлит ключом!

– Да нет, там спокойно, – пожала плечами Мелоди. – К тому же просто у меня квартира в муниципальном доме.

– А что те люди, твои родители… Роджер и Глория…?

– Клайв, – поправила Мелоди. – Клайв и Глория.

– Точно. С ними что? Они сейчас как?

Мелоди пожала плечами и отхлебнула немного колы.

– Я с ними не виделась уже довольно долго.

– Да? Почему же?

– Ну, были на то разные причины… Я их не видела с тех пор, как родился Эд. Все это было очень неприятно… Но как вы о них узнали? Мне казалось, я отправилась к ним жить через долгое время после того, как уехала от вас.

– В общем, да. Поначалу ты и впрямь жила у тетушки Сьюзи… у бедняжки Сьюзи… А потом она отправила тебя к этой семейной паре. Я ни разу их не видела, но, по отзывам, они были вполне неплохие люди. Если не ошибаюсь, та женщина, Глория, приходилась Сьюзи какой-то дальней сестрой.

– В смысле, они мне были родственники?

– Насколько я поняла, да… Ну, а потом, когда твоя мама проиграла битву своим бесам и оставила тебя одну-одинешеньку, у нас с ними разыгралась баталия.

– Что еще за баталия?

– Между мной и Кеном с одной стороны – и этой парой. Мы выяснили, что они уже регистрируются конфиденциально как приемные родители и могут официально тебя удочерить. И мы подумали, что это как-то неправильно. Кто эти люди? Совершенно посторонние, которые забрали к себе нашу любимую Мелоди – и даже не дают нам с ней видеться! И мы тогда тоже начали процесс удочерения. Кен даже коротко постригся по такому случаю. Мы изображали счастливую семейную пару, живущую в тихом пригороде, в этой вот квартире, а социальные службы наносили нам визит за визитом, и все задавали разные вопросы. Прямо допросы тут настоящие вели – сущее гестапо! Кен пошел работать – можешь себе такое представить?! Дворником. Подметал улицы. А мне пришлось носить юбку и материнские жемчужные бусы. Эти люди тут ошивались месяцами, и мы все поили их чаем. Мы понимали, что на самом деле шансов у нас никаких. В смысле, те двое были тебе все же родственники, и ты уже жила у них, и они были самыми обычными, нормальными людьми. А мы с Кеном как ни старались казаться нормальными и обычными, наш брак все равно всех повергал в шок. А потом, когда мы узнали, что на наше прошение ответили отказом, наши отношения разрушились. Кен сбежал опять в Испанию, купил себе там по дешевке задрипанную ферму… Ну, а я… У меня была здесь уже старенькая мама, и она нуждалась во мне. Так что я решила просто остановиться и осесть. – Замолчав, Грейс выразительным взглядом обвела комнату, словно красиво обставленную тюремную камеру. – В общем, через несколько месяцев мы поехали с тобой повидаться. На телефонные звонки никто не отвечал, а письма возвращались назад. И представляешь – дома-то уже и не было! Сгорел дотла. Соседка рассказала нам, что там случился ужасный пожар и что после этого ты вместе с этой парочкой куда-то исчезла. Больше о вас никто и ничего не знал. Ты исчезла, Мелоди, просто испарилась!

Мелоди смотрела на Грейс, не в силах вымолвить ни слова. Эта чужая женщина, о которой у нее вообще не осталось никаких воспоминаний, оказывается, тоже пыталась стать ей матерью! Эта незаурядная и чуждая условностям личность с нетрадиционными взглядами на жизнь, взрастившая двоих детей, одного – рок-звезду, а другого – запойного пьяницу, эта женщина носила старческие бусы и всячески унижалась, чтобы ее сочли приемлемой родительницей для Мелоди. И от неудачи в попытках удочерить девочку брак ее разрушился, и вся жизнь бесповоротно сменила курс. Эта мысль сильно поразила Мелоди, волнуя и пугая одновременно.

– И вот теперь ты здесь, перед нами, – продолжала Грейс, красуясь идеально белыми зубами и точеными, как у Одри Хепберн, скулами. – Жива и здорова, красива и счастлива! Ты счастлива?

Мелоди кивнула:

– Да. Пожалуй, счастлива.

– Это хорошо. Ты влюблена?

Мелоди улыбнулась, вопросительно взглянув на Грейс.

– Хм-м… нет.

– У тебя никого нет?

– Ну, не совсем. Есть один друг, но я сейчас как-то воздерживаюсь от отношений, пока не разберусь со всеми своими заморочками.

– А, ты имеешь в виду это прояснение твоей памяти?

– Да, именно.

– Вообще, потрясающе! – продолжала Грейс. – Человеческий разум – изумительная, потрясающая штука. Никогда не перестанет меня удивлять. То есть этот человек, гипнотизер, просто щелкнул пальцами – и к тебе вдруг хлынула потоком память?

– Ну, нет, не совсем так. Не разом вдруг – а скорее мелкими отдельными клочками. Просто теперь мне все время встречается нечто такое, что запускает новую порцию воспоминаний.

– А меня? Меня ты хоть немного помнишь?

Мелоди помотала головой.

– Я помню, что у Кена была жена, и помню Сета пухлым малышом, сидящим в кухне на полу. Помню, как мы сидели в саду с Мэтти и обсуждали Кена. Но вас я совершенно не помню.

– Ах, как это печально быть настолько незапоминающейся! – с притворной горестью посетовала женщина и тут же вскинула улыбающийся взгляд. – Зато я тебя не забыла, моя девочка. Очень хорошо тебя помню, до самой последней мелочи. Ты помнишь, как я учила тебя вязать на спицах?

Мелоди отрицательно покачала головой.

– Ну и ладно. А помнишь, как ты рассказывала мне про девочку из твоего класса? Про это гадкое создание, про Пенни?

При упоминании этого имени в голове у Мелоди тут же возникла картинка: этакая толстокожая девица с грубыми чертами лица и глубокой складкой на лбу. Пенни. Вот, значит, как звали ту девчонку, которая вспомнилась Мелоди на прошлой неделе возле ее бывшей школы.

– Да, я помню девочку по имени Пенни. Отвратительная девица.

– Она сильно отравляла тебе жизнь. Мне даже хотелось пойти в школу и побить ее из-за тебя, но ты меня не пускала. Ты всегда хотела сама решать свои проблемы. Всегда была такой очень выдержанной и собранной. Я безмерно тобой восхищалась – тем, как ты со всем справляешься. Особенно в отношении матери. Ты так замечательно держалась с мамой!

– Правда?

– О да, ты была с ней настолько терпеливой, настолько понимающей. Ты давала ей столько свободного пространства, позволяя ей быть такой… как бы это…

Мелоди поймала взгляд Грейс, пытаясь догадаться, что та хотела сказать.

– Такой отсутствующей, что ли. Разумеется, не ее была вина, что так все получилось. Бедная Джейн! У нее была глубокая депрессия, просто черная тоска. Пережить такое жуткое горе! А потом еще и второго ребенка потерять в двенадцать недель. Тут не всякий выдержит, чтобы не скатиться, а твоя мама, сама знаешь, была человеком слабым. Прости, если это звучит как-то бездушно, но это так. Я бы ни за что, какое бы несчастье ни довелось мне пережить, не перестала бы быть своему ребенку нормальной матерью. Но тут уж ничего не поделаешь, все мы сделаны из разного теста. А твоя матушка, боюсь, была совсем из хрупкого материала.

Мелоди ничуть не удивили слова Грейс. Из всего того, что ей довелось вспомнить, из старых газетных заметок, из самого факта, что обращенные в пепел останки тридцатитрехлетней Джейн покоятся в земле на кладбище Ламбет, Мелоди и так понимала, что ее мать была слабой и хрупкой, но все же втайне надеялась услышать другое. Ей хотелось услышать какие-то слова восхищения в адрес матери, узнать, что с Джейн Рибблздейл связано нечто большее, нежели умершие дети, помраченный рассудок и самоубийство, что та была хорошей матерью и очень не хотела оставлять сиротой свою любимую малышку Мелоди.

Мэттью следил за их разговором с высокого табурета у барной стойки, что отделяла от гостиной открытой планировки кухню. Колено у него беспокойно дергалось вверх-вниз, и Мэттью явно выжидал возможности вставить свой вопрос.

– Так, а кто отец-то? – спросил он, едва Грейс умолкла, чтобы вдохнуть.

– Прости, что?

– Я о твоем сыне. Отец у него кто?

– Ой, Мэттью, как ты груб, – пожурила его Грейс.

– Ничего, все нормально, – сказала Мелоди. – Отцом его был парень по имени Тифф, ирландец. Он был на два года меня старше.

– И ему это было совсем не надо, верно?

– Верно.

– То есть ты вырастила своего мальчишку совершенно одна?

Мелоди кивнула.

– Вот это офигенно. Это впечатляет, Мелоди Рибблздейл!

– Думаешь?

– А то! Мне бы, наверное, даже за хомячком не доверили присматривать, не то что растить в одиночку дитя. И как он, твой пацан, нормальный парень? Не из тех придурочных тинейджеров, что шляются с ножами по улицам, пугая на камеру прохожих?

– Нет, – улыбнулась Мелоди, – он хороший парень. Очень хороший человек. Я вырастила настоящего мужчину.

– Молодец, – с уважением в голосе произнес Мэттью. – Ты достойна высших похвал, Мелоди Рибблздейл.

Она опустила глаза, несказанно тронутая похвалой Мэттью.

– И что, – продолжал тот, – как он отнесся ко всей этой чертовщине, ко всем этим людям в твоей жизни, всплывающим вдруг из небытия?

Мелоди кашлянула, прочистив горло.

– Я ему еще не говорила.

– Еще не говорила?! Чего ж так, елки-палки?

Мелоди помолчала, задумавшись.

– Не знаю. Мне кажется, я просто боюсь добраться до половины пути, а потом внезапно обнаружить, что все это… как бы это сказать… ошибка. Что я просто свихнулась, и ничего такого никогда не было. Я хочу преподнести ему это как новый цельный мир, понимаешь? Как…

– Как дорогой подарок, – с улыбкой кивнула Грейс.

– Да, – отозвалась Мелоди, с облегчением поняв, что ее доводы звучат убедительно для кого-то еще. – Именно как ценный подарок. На день рождения. К его совершеннолетию…

Все на мгновение притихли. Внезапно Мэттью вскочил на ноги.

– А помнишь тот день? – уселся он на диван рядом с Мелоди. – Помнишь тот день, когда твоя мама пропала и мы с тобой искали ее по всему городу? Помнишь?

Мелоди пожала плечами.

– Ни малейших откликов.

– Ну, давай, вспомни! После того как у твоего отца появился другой ребенок, она совсем потеряла рассудок, ушла из дома и спала на пляже. А мы с тобой обыскали весь город вдоль и поперек, и нашли ее в кафешке.

Мелоди лишь покачала головой:

– Именно этого я не помню. Но когда я была в Бродстерсе, многое мне показалось там очень знакомым.

– А ты нашла наш бывший дом? – спросила Грейс.

– Да, как раз перед тем, как наткнулась на Мэтти. Там теперь мини-гостиница.

– Ага, вонючая дыра с огромными претензиями! – вскинулся Мэттью. – Эта баба мнит себя там королевой! Я однажды позвонил туда – вскоре после того, как она там все отделала, – спросил, нельзя ли зайти оглядеться. Видели бы вы, как она на меня посмотрела! Ну да, я, может, был не лучшим образом одет, но все равно не производил впечатление, будто хочу ее как-то обнести. Просто, знаете, хотел глянуть на наше старое местечко.

– А я побывала внутри, – сказала Мелоди.

– Правда?

– Да, прикинулась, будто хочу снять номер. Там теперь довольно мило. Она просто конфетку сделала.

– То есть ты помнишь, как там было раньше? – спросила Грейс.

– Я помню дом снаружи, помню, как Кен сидел там на балконе в старом, похожем на шинель, пальто, помню нашу спальню и кухню, а еще – какие-то странные художества на каменной ограде в саду. У нас там была счастливая пора, верно?

– В целом, да, – кивнула Грейс. – Хотя, пока там жила твоя мать, у нас, естественно, все было неспокойно. Мы еще долго не могли оправиться после инцидента с бедным малюткой Эдвардом. А потом, конечно же, когда тебя увезли, все ужасно по тебе скучали. Слушай, у меня же сохранилась твоя фотография! – Она вскочила с места и устремилась в кухню, где отцепила что-то от пробковой доски. – Вот, – передала она снимок Мелоди, – взгляни-ка на себя! Полюбуйся на эту маленькую чудесную девчушку!

Прихватив фото за края пальцами, Мелоди внимательно в него вгляделась. Да, это была она, причем младше, чем когда-либо себя видела. Она сидела на галечном пляже, прислонясь спиной к крытой дранкой и исписанной граффити каменной стене. На ней были солнечные очки в ярко-розовой оправе, красные пляжные шлепанцы и джинсовая юбочка с красными накладными кармашками. Волосы были заметно рыжее, чем сейчас, витыми косичками свисая по сторонам от прямого пробора.

– Кто это сфотографировал? – спросила она.

– Кен. В одну из ваших любимых покатушек.

И там же, на пляже, прямо у своих ног, Мелоди увидела мотоциклетный шлем – тот самый, что вспомнился ей с самого начала. А потом, присмотревшись получше, она увидела и еще кое-что замечательное: отражение в стеклах своих очков человека с фотокамерой. Мужчину с длинными волосами и прекрасным лицом, который очень походил на Иисуса. Это был Кен.

– Чудная фотография, правда? – молвила Грейс.

– Она… просто потрясающая. В смысле, я никогда не видела себя младше восьми. Даже не представляла, какой была лет в… – Она вопросительно взглянула на Грейс.

– В пять. На этом снимке тебе пять лет.

– Надо же! – Мелоди все смотрела не отрываясь на маленькую девочку в солнечных очках и красных шлепках, вообще не помня, что когда-то это носила. – А можно, я ее возьму? Сделаю копию. Мне бы очень хотелось показать ее своему сыну. Он ни разу не видел моей детской фотографии. Когда я уходила из дома, мне и в голову не приходило взять с собою хоть одну.

– Ну, разумеется! – воскликнула Грейс. – Жалко только, у меня нет других твоих фоток. Вот у Кена их должно быть куда больше. Он все время тебя щелкал. Ты, кстати, собираешься поехать с ним повидаться?

– В Испанию?

Грейс кивнула.

– Господи, даже не знаю. Честно говоря, я не могу себе позволить…

– Так ты воспользуйся лоукостером «EasyJet»! – воскликнула женщина. – В последний раз, когда я туда ездила, полет мне обошелся всего в пятнадцать фунтов. Там-то, когда доберешься, платить ни за что не придется. Гостить у Кена – это тебе не обдираловка в Пуэрто-Банус. Тебе непременно надо туда поехать! – с горячностью уверила она. – Кен будет очень счастлив тебя видеть. Для него это просто… Понимаешь, с тех пор как тебя забрали к себе те люди, у Кена словно брешь в душе образовалась. И если он тебя увидит, то сразу исцелится. Он снова станет цельным человеком…

Через час Мелоди попрощалась с Грейс. Было немного за полдень, и той надо было торопиться к группе похудения вести занятия по йоге. В прихожей она крепко-крепко прижала Мелоди к себе, вдохнула запах ее волос.

– Ты всегда была у нас сильной и стойкой, – проговорила она. – И я не сомневалась, что всегда такою будешь. Столько всего пережить! И столько принять! Какая ты славная, замечательная девочка! – Грейс разжала объятия и с чувством поцеловала Мелоди в каждую щеку. – В добрый путь, моя милая, иди по жизни дальше. Теперь ничто не удерживает тебя позади. Ничто не мешает по-настоящему жить. Удачи тебе!

И как только она это сказала, Мелоди заметила на лице Грейс, сбоку, родинку, из которой рос одинокий черный волос. Это довольно сильно портило идеальную симметрию и изящность ее черт. И то, что Грейс никогда этот волос не выщипывала, подумалось Мелоди, выказывало в ней замечательное отсутствие самовлюбленности. И в этот миг Мелоди вспомнила. Вспомнила высокую женщину на кухне в доме у Кена, в тюрбане и с бронзовыми бренчащими браслетами. Она вспомнила Грейс.

Мелоди улыбнулась и еще раз крепко ее обняла.

Прежде чем садиться в поезд до Лондона, Мелоди надо было еще заехать в одно место, и Мэттью повез ее туда на своей старенькой раздолбанной «Воксхолл Астре».

Мелоди наблюдала, как его рука управляется с рычагом коробки передач. У Мэттью были обветренные кисти, со следами мозолей на пальцах в тех местах, где он обычно держал сигарету. Ногти были неровными и оборванными, а ноги – все в рубцах и царапинах. Он явно был человеком с улицы. И оттого, что ее везет по оживленной автотрассе человек, которого она в прошлый раз видела пьяным забулдыгой, шатающимся по улицам Бродстерса и потягивающим из баночки дешевый, за 69 пенсов, сидр, ей становилось как-то не по себе. Но в то же время Мэттью являл собою нечто глубоко реалистичное – нечто, вселявшее в нее странную убежденность во всем, что с ней произошло, и веру в то, что ее еще только ожидало.

– Что же тебя все-таки связывает с Бродстерсом? – спросила она. – Зачем тебе вообще эта «другая жизнь»?

Мэттью глянул на нее с улыбкой, довольный, как ей показалось, такой прямотой.

– А-а, старина Мэтти, Бродяга Мэтти, мое alter ego. На самом деле история стара как мир. У молодого парнишки отец алкоголик. Молодой парнишка теряет алкоголика-отца, испытывает жестокое разочарование от окружающего мира. Молодой парнишка находит утешение на дне бутылки. Потом время от времени он устает от такой жизни, его тянет домой, ему хочется принять ванну и хоть какое-то время не чувствовать себя куском дерьма. Пока это жестокое разочарование миром не овладеет им вновь – и тогда его снова потянет к бутылке, и матушка опять даст ему пинка, и все вернется на круги своя.

– В смысле, когда ты пьешь, Грейс не терпит тебя дома?

– Ни-ни. Стоит ей унюхать – и через минуту я уже за дверью. Теперь я даже и не дожидаюсь этого. Как только почувствую знакомый зов к стакану – сразу собираю сумку и дую прямиком в Бродстерс, к тамошней разливухе.

– А почему все же в Бродстерс?

Мэттью пожал плечами.

– Трудно сказать. Просто не хочется, знаешь ли, гадить матушке на коврик. Чтобы все соседи видели. Дескать, представляете, а у Грейс-то сынок опять в запой ушел! Мол, поглядите, все ботинки себе облевал. Вон пиписка из ширинки торчит. Это будет нечестно по отношению к матушке. Потому что, как ты могла заметить, моя матушка – очень изысканная леди. – Он улыбнулся и вышвырнул окурок из открытого водительского окна. – Ну, а Бродстерс – это мое духовное пристанище. Это место, где я сделал первый глоток хмельного, где выкурил первую сигарету, первый раз перепихнулся. Это место, где я взрослел. Так вот и живу теперь, между двумя городами. В Фолкстоне я тихий бесхребетный маменькин сыночек, а в Бродстерсе – отчаянная пьянь.

Мелоди напряженно глядела перед собой, не зная, что на это сказать.

– И ты что, никак не можешь найти способ как-то разорвать этот круг?

– Нет. – Он горько усмехнулся. – Я пробовал излечиться в центре реабилитации. Пробовал исцелиться настоящей любовью. Пытался даже припасть к этой долбаной англиканской церкви. Ничего не помогает. Мне от себя не уйти. Вот так-то. И знаешь что?

Мелоди вскинула на него взгляд.

– На самом деле все не так уж плохо. У меня замечательная мать. И брат обо мне заботится, когда выпадает возможность. У меня рядом есть люди, которые меня любят. А знаешь, сколько вокруг людей, у которых никого нет? Которые, точно дрейфующие острова, плавают по миру, не зная, к кому прибиться. И по сравнению с некоторыми, мне очень даже повезло. Мой выбор – это только мой выбор, а не того, кто снизошел ко мне с каких-то дальних высей. И вот еще что. Мне нравится быть пьяным. Правда. Как бы по-идиотски это ни звучало, но мне нравится нажраться так, чтобы мир вывернулся наизнанку. Я балдею от этого возникающего хаоса, от этого дикого сумасшествия. Мне нравится, знаешь ли, вырывать себя из состояния равновесия, которое мне на самом деле не нужно, в котором я не вижу никакой ценности. И еще люблю бесить и доставать окружающих. Всегда от этого тащился. – Он повернулся к ней и подмигнул, и Мелоди улыбнулась.

В этом человеке было что-то непоколебимо прямодушное, открытое – точно из души прорвавшийся нарыв. Он казался предельно откровенным, не имея за собой ни малейшего лукавства. Мэттью был, как поняла внезапно Мелоди, просто ребенком – большим, угрюмым, в царапинах и ссадинах, гиперактивным и зацикленным на себе ребенком, которому важно лишь то, что подумает о нем мама. Мелоди снова ему улыбнулась, едва удержавшись от желания пожать пальцами его драную коленку.

Мэттью между тем включил левый поворотник и вырулил с автострады на малозаметный съезд, в самом начале которого стоял большой деревянный указатель с надписью:

Дом инвалидов

«Под вязами»

В конце подъездной дороги оказалось большое щербатое здание с широкими, многочастными окнами и торчащими из крыши, покривившимися дымоходами.

Зайдя внутрь, Мэттью улыбнулся женщине в сестринской униформе:

– Добрый день, мы приехали навестить Сьюзи Ньюсам.

– Хорошо, – улыбнулась в ответ сестра, – сейчас только узнаю, где она.

– А давно она уже здесь? – спросила Мелоди, пока они дожидались ответа.

Мэттью пожал плечами:

– Да уже много лет. Почти с тех самых пор, как тебя удочерили. После инфаркта.

– Инфаркта?

– Да. У нее и так было слабое сердце. А тут все эти нервотрепки с судом. Когда твоя мать покончила с собой, у нее случился микроинфаркт. А потом, когда она узнала о пожаре в твоей новой семье и о том, что ты бесследно исчезла, у нее произошел обширный инфаркт. Четыре минуты она пребывала в клинической смерти и очнулась с сильно поврежденным мозгом, что отразилось в основном на зрении и на способности контролировать прямую кишку. Так что теперь она ничего не видит, ходит под себя, и с тех самых пор живет здесь. Мама, молодец, с ней поддерживает связь. Мне кажется, она частенько ее навещает.

– Мисс Ньюсам сейчас в комнате отдыха, – сообщила наконец медсестра.

Вслед за Мэттью Мелоди двинулась по коридору в большую, отштукатуренную комнату, окна которой выходили на ухоженный садик. В одном ее углу стоял телевизор, показывавший телеигру «Сделка?!», которую с широких кресел с азартом смотрели с десяток старичков и старушек. В широком кресле у окна сидела пожилая женщина необычайной наружности. Толстая, как морж, с пышными, зачесанными назад, седыми волосами. В лаймово-зеленом спортивном костюме и темных очках, она казалась скорее обитательницей Голливудских холмов, нежели кентского захолустья.

– Ну, здравствуй, мисс Сьюзи Ньюсам. Это я, Мэтти.

Сьюзи подняла к нему голову, устремив на Мэттью невидящий взгляд и тяжело колыхнув массивными свисающими подбородками.

– Мэтти? Вот так радость. А кто это с тобой?

– Ни за что не угадаешь.

– Не, куда мне угадать.

– Здесь некто, кого ты не видела уже очень долго. Некто, о ком ты думала чуть ли не тридцать лет. Некто совершенно особенный.

– А можно, я вас ощупаю? – протянула Сьюзи пухлые белые руки.

Мелоди придвинулась к ней, позволив ей ощупать пальцами лицо. Ощущение при этом было странным, но отнюдь не неприятным.

– Нет, – улыбнулась наконец Сьюзи, пробежав пальцами по волосам гостьи. – Даже не представляю. Вам придется мне сказать. Кто вы?

– Я Мелоди.

Сьюзи вся замерла, лицо ее изумленно застыло.

– Мелоди? – выдохнула она. – Моя Мелоди?

– Да, – кивнула гостья.

По лицу старухи побежали слезы.

– О боже мой! Откуда же ты тут взялась?

– Мы приехали от Грейс. Мы только…

– Нет-нет! – вскричала она. – Я хочу сказать, где же ты была все это время?!

И Мелоди принялась ей объяснять, начиная с самого шоу Джулиуса Сардо, рассказав и о своей поездке в Бродстерс, и о том, как накануне вместе с сестрой побывала у могил отца с матерью.

– И все это теперь тебе заново открывается? Весь этот другой, прежний мир?

Мелоди кивнула, но тут же спохватилась, что отвечать надо словами.

– Да. Я всегда считала, что есть только я и мой сын. Думала, что я одна на белом свете. Но… – Она запнулась, от волнения слова стали застревать в горле. – Это не так…

И тут она расплакалась, залившись слезами надежды и радости, потому что это была правда: больше она не была одинокой.

Сьюзи взяла ее руку в ладони и крепко пожала.

– Но что же с тобой случилось? – спросила она. – Что произошло тогда, много лет назад, после того как тебя забрали к себе Брауны?

– Я не знаю, – ответила Мелоди. – Для меня самой это загадка.

– Знаешь, что я тебе скажу, – возмущенно заговорила Сьюзи, – эти негодные люди обещали оставаться со мной на связи, но все, что я от них могла дождаться – так это дешевенькой открытки на Рождество без обратного адреса и без малейших сообщений о тебе, но неизменно подписанной: «Клайв, Глория и Мелоди». А потом и они перестали приходить. – Тут ее голос надломился. – Знаешь, я бы ни за что не оставила тебя у них и никогда бы не дала согласие на удочерение, если бы знала, что они так вот украдут тебя у нас, навсегда умыкнут и от меня, и от Грейс с Кеном, и от бедной твоей маленькой сестренки, что осталась в Америке, – вообще от всех, кто тебя любил! Это было самое горькое, что со мной когда-либо случалось, а в моей жизни, можешь мне поверить, произошло много чего безрадостного. – Дрожащими губами она выдавила слабую улыбку. – Но вот это – настоящее счастье и радость! Вот она, моя Мелоди, воскресшая из небытия! Это же просто чудо!

Потом она повела Мелоди к себе, медленно шаркая к маленькому пассажирскому лифту и тяжело опираясь на металлические ходунки, что поддерживали ее ужасное, невероятно разбухшее тело.

– Вот сюда, – сказала Сьюзи, открыв дверь в свою комнату и сразу направившись к комоду. – Проходи. Я все эти годы хранила это у себя, надеясь, что однажды у меня появится возможность все тебе передать. И, если честно, я уже перестала ждать, что когда-то этот день все же настанет. Но вот ты здесь, и я наконец могу передать все это тебе. Вот оно… – Она вытащила из ящика широкую картонную коробку и положила на кровать. – Вот. Иди сюда, смотри.

Мелоди посмотрела на коробку.

– А что там? – спросила она, пристраиваясь на краешке тетиной кровати.

– Там вещи твоей матери, которые мне отдали, когда она ушла. И письмо для тебя.

– От… нее?

– Да, от твоей мамы. Оно по-прежнему запечатано.

Мелоди на миг застыла. Она не была уверена, что способна сейчас же его вскрыть. События последних двадцати четырех часов уже и так ощущались ею где-то на границе сознания. Мысли стали расплывчатыми и несуразными. Сердце казалось заводной игрушкой со взведенной до предела пружиной. Ей необходимо было немного от всего этого отстраниться, успокоиться. К тому же, хотя стоявшая сейчас перед ней пожилая и непомерно толстая женщина с волосами, точно сахарная вата, была как будто очень милым человеком – но у Мелоди не всколыхнулось ни единого воспоминания о том, как она неделями жила в ее доме. Она не помнила ни как та рассказывала ей перед сном сказки, ни как девочкой сидела у нее на мягких и пухлых коленях, смотря телевизор, ни то, как ее ласковые руки по утрам заплетали ей косички. Мелоди, конечно, трогало то, что эта женщина являлась ее родственницей, и ее охватывал восторг оттого, что кто-то еще на свете имеет общую с ней ДНК, – но только и всего. И Мелоди не хотелось делить этот момент с незнакомой женщиной, не хотелось делить его вообще с кем-либо. Она хотела забрать коробку домой и открыть ее, забравшись к себе на кровать, – подальше от этого параллельного мира с множеством незнакомцев и постоянными внезапными откровениями.

– Тебе необязательно вскрывать ее прямо сейчас, – проговорила Сьюзи, уловив ее колебания. – Забери к себе домой и открой, когда будешь к этому готова. Только можно попросить тебя об одном? Расскажешь мне потом, о чем говорится там, в письме? Мне бы очень хотелось это знать. Это для меня, понимаешь, как последнее «прощай» от нее. Потому что я ни разу с ней толком не поговорила после того, как ее забрали. Она была уже совсем как будто не из этого мира, не настоящей Джейн. А вот это, – тронула она рукой коробку, – это написано настоящей Джейн, в этом я не сомневаюсь…

Когда спустя несколько минут Мелоди стала прощаться с тетей Сьюзи, та крепко обняла ее и провела рукой по волосам гостьи.

– Какие замечательные волосы. У тебя всегда были чудесные волосы. А скажи, они все так же отливают золотом на солнце?

– Нет, – улыбнулась Мелоди, – уже нет. Их золото давно уже поблекло.

– А, ну да, верно, – вздохнула Сьюзи, выпуская из рук пряди. – Рыжина – она такая. С годами тускнеет.

Мелоди погладила тетю ладонью по руке, потом поцеловала в щеку.

– Спасибо, – сказала она. – Спасибо за все, что вы для меня сделали, даже если я этого и не помню.

– О, не думаю, что у меня все так уж здорово получалось, но я делала все, что могла. Мне просто очень жаль, что я тебя упустила. Будь у меня тогда получше со здоровьем, я бы нашла способ найти твой след, но после инфаркта, знаешь…

– Вы сделали для меня все возможное, – сказала Мелоди, – и это главное.

Сьюзи печально улыбнулась.

– Надеюсь, что это так, – вздохнула она. – Очень надеюсь, что так оно и есть, иначе я бы сошла в могилу с глубокой болью в сердце и мрачным пятном на душе. Я люблю тебя, Мелоди, и всегда очень любила. И всегда буду любить. Давай теперь будем держать связь. Я уже однажды тебя потеряла и не хочу потерять снова.

Дом инвалидов Мелоди с Мэтти покинули уже в четыре часа и поехали прямиком к вокзалу.

– Странно как, да? – произнес Мэттью.

– Угу, – отозвалась Мелоди. – И впрямь очень странное чувство.

– Сестра твоей матери – а ты ее даже не помнишь!

– А ты сам-то ее помнишь?

– Господи, еще бы! Такую толстуху так просто не забудешь! Жирнее человека я в жизни не видал! А еще однажды, когда ты у нее жила, Сьюзи пригласила меня на чай. И знаешь, что она нам приготовила?! Учитывая, что мне тогда было десять, а тебе всего семь? Она нам сделала салат из копченого лосося с перепелиными яйцами – я не шучу! – с анчоусами из консервов, листьями жерухи и еще какой-то хренью. И мы с тобой сидели, корча рожи за ее спиной, будто нас сейчас вырвет, и пытаясь удержать эти перепелиные яйца на носу. Да уж! – с улыбкой глянул он на Мелоди. – Это надо было видеть!

Немного не доехав до вокзала, Мэттью притормозил и, подкатив к тротуару, посмотрел через плечо Мелоди на какую-то скромную лавку в здании напротив.

– Вот, взгляни-ка.

Мелоди посмотрела в окно. Там оказалось фотоателье с небольшой витриной, увешанной немного пугающими фотографиями некрасивых детей и напряженных мужчин в деловых костюмах.

– А что там? – не поняла она.

– Ничего в памяти не тренькает? – указал он на ателье.

Мелоди посмотрела повнимательнее, но ничего знакомого не обнаружила.

– Абсолютно, – мотнула она головой. – И что я должна там увидеть?

– А вон что, – указал он на табличку. – Имя на вывеске.

Там значилось «Э. Т. Мейсон. Фотографические услуги». Но для нее это все равно ничего не значило.

– Эдвард Томас Мейсон, – пояснил Мэттью. – Иначе известный как малютка Эмбер Роуз.

– О бог ты мой! – выдохнула Мелоди. – Ты хочешь сказать, это его ателье? Того самого… младенца?

– Ну да, это его заведение. Наш Эдди – вполне уважаемый член общества. Бизнесмен, ротарианец. А еще – любитель гольфа. И я больше чем уверен, что он женат и имеет от двух до четырех детей.

– Но откуда ты все это знаешь?

– От мамы. Моя матушка знает все и обо всех. Если матушка чего-то не знает, значит, этого просто не было. О, смотри-ка, а вот и он сам! Собственной персоной.

Разом повернувшись, они уставились на высокого, небрежно одетого мужчину, который вышел из ателье с алюминиевым ящичком в руках и болтающимися на шее двумя фотокамерами в нейлоновых футлярах. У него были красивые волосы, очки в тонкой оправе, и вышагивал он с явным ощущением собственной значимости.

– Господи, – прошептала Мелоди, глядя, как тот садится в серебристую «Хонду Цивик». – Увидела бы – ни за что бы не подумала…

– Что? Что он три дня своей жизни именовался Эмбер Роуз и жил в бродстерском сквоте? Да, уж точно не подумаешь. Но знаешь, что я тебе скажу? Ему это навряд ли как-то повредило. Даже, если уж на то пошло, позволяет ему чувствовать себя особенным. Гляди – по нему с первого взгляда видно, что он мнит себя не таким, как все. Он ощущает себя настоящей легендой своего приморского городишки. Почти так же, как и я, наверное, легенда, – причем не просто известный, а, знаешь ли, позорно известный… Безобразно нажирающийся и отвратительный Мэттью Хоган. Или как ты, Мелоди Рибблздейл. Девчонка, нагрянувшая к нам из прошлого. – Он снова завел мотор и стал медленно отъезжать от тротуара. – И знаешь, что мне приходит в голову? – Он, улыбаясь, повернулся к Мелоди. – Я думаю: а вдруг – ну, просто вдруг такое может статься, что ты к нам вернулась не просто так, а с какой-то высшей целью?..

Вернувшись вечером домой, Мелоди так и не стала открывать коробку, оставшуюся ей от матери. Было в ней все же нечто такое, что она пока не готова была узнать.

 

– 49 –

2006 год

Хотя все свои рабочие дни Мелоди проводила при кухне, сама готовка ее совсем не привлекала. Сын у нее вырос на диете из покупных рыбных палочек, сэндвичах из тостов, на пище из микроволновки и периодически прихватываемых ею по дороге в закусочных картошки фри с жареной рыбой навынос. Однажды, вдохновленная Стейси, которая уже пятилетним детям устраивала настоящее чаепитие, Мелоди попыталась состряпать спагетти болоньезе, и вышло это просто ужасно. У нее не оказалось ни единого подходящего ножа, и лук ей пришлось резать обычным столовым, а поскольку процесс создания блюда она откладывала до последнего, то готовилось оно у нее всего какую-то четверть часа.

Эд отведал содержимое одной вилки и тут же выплюнул.

– Фу, мне не нравится! – возмущенно крикнул он.

– Но тебе же это блюдо понравилось на той неделе у Стейси! – возразила она.

– Да. Но там оно было совсем другое. То было очень вкусным.

Больше Мелоди для сына ни разу не готовила. И вообще, никогда и ни для кого больше ничего не стряпала. А потому она сама немало удивилась, когда в понедельник в супермаркете «Marks & Spencer» она миновала отдел готовых блюд и направилась к свежим сырым продуктам. В одном из своих журналов она наткнулась на рецепт жареного тунца с пикантной лапшой, подумав, что это и звучит аппетитно, и приготовить будет просто. А потому, неожиданно для себя, она решила все же предпринять попытку вечером воспроизвести этот рецепт для Эда с Беном. Она не знала точно, откуда в ней возникло это внезапное, совершенно непредвиденное кулинарное вдохновение, но тем не менее отдалась этому порыву, как отдавалась теперь всякому новому и неизведанному чувству. Прежняя Мелоди, которая, выходя из дома, порой даже не смотрела на себя в зеркало, которая донашивала футболки сына, которая курила и вечно сидела дома, держа от себя весь мир на почтительном расстоянии, стала потихоньку исчезать, и вместо нее теперь появлялась новая Мелоди – не до конца еще принявшая свой вид, но уже осторожно ступающая по тропинке в большую жизнь. У Мелоди было такое чувство, будто ее во сне как-то усовершенствовали, подняв на новый уровень, и теперь она понемногу, один за другим, испытывает свои новые качества. Так вот она и оказалась в магазине с пучком зеленого лука в руке и в юбке. Вроде бы и ничего особенного – но этой новизны для нее было достаточно, чтобы ощущать внутри себя легкий непривычный трепет.

Она понесла домой пакеты с продуктами, делая по дороге то, чего никогда не делала прежде: она встречалась глазами с проходящими навстречу людьми. И ее очень удивило, как мало людей замечали ее внимание к ним, да и те, что заметили, не слишком этого пугались. Она чувствовала себя неким созданием, рожденным для того, чтобы провести всю жизнь на дне океана, угрюмым, вялым и полуслепым, которое теперь медленно поднимается сквозь толщи ледяной воды к мерцающему наверху свету.

Придя домой, Мелоди оценивающим взглядом обвела свою квартиру – это свое жилище, где слоями и стопками она годами скапливала всевозможные вещи. Она впервые посмотрела на свой дом глазами незнакомого, по сути, человека, задумавшись, о чем может сказать ему увиденная обстановка, – и с ужасом поняла, что говорит это не только о любящей матери и ее маленькой, но счастливой семье, но о какой-то одержимости прошлым, о страхе с ним расстаться, о нехватке собственного достоинства и воображения. Хотя глобальная уборка с расчисткой завалов, которой Мелоди всегда пугалась, боясь, что это лишит ее дом памятных вещей, на самом деле способна была вдохнуть новую жизнь в эту маленькую и чудную квартирку.

Что случится, если она выкинет кроссовки Эда, которые хранит уже два года, потому что они были на нем в тот день, когда он получил свой аттестат зрелости, и потому они ассоциировались у нее с высшим моментом гордости в своей жизни? Неужели она забудет о том, чем так гордилась? Неужели забудет то ощущение, как всю ее тогда захлестнуло волной теплого, греющего душу удовлетворения? Неужели забудет наполнивший ноздри запах его шестнадцатилетней макушки, когда она крепко обняла сына, и то ощущение, что главное испытание уже позади, что он это одолел, и теперь они могут перейти к следующему этапу. Нет, конечно же, ничего этого она никогда не забудет! Все это останется с ней навсегда. Память у нее не такая уж скудная и ненадежная, как ей всегда казалось. В ней, как выяснилось, хранится все – во всех красках и подробностях. Просто ей необходим был крепкий толчок.

Пройдя в кухню, Мелоди нашла вместительный пакет для мусора. Расправила его пошире и наполнила доверху. Она сложила туда и старые кроссовки, и одежду, которую не носила больше пяти лет, и тарелки, вечно лежавшие нетронутыми в самом низу стопки, и календари аж с 1998 года, и пледы, которые ей все некогда было отнести в химчистку, и кастрюльки без ручек, и книжки в мягких обложках, которые она никогда уже не будет читать, – и, наконец, свой древний, давно переросший хохлатый хлорофитум, несчастный и обиженный, почти покончивший с жизнью и уже готовый кануть в небытие. Наполнив пакет, Мелоди крепко его завязала и потащила вниз, в дурно пахнущую комнату с бетонным полом, где стояли контейнеры для мусора, тяжело перекинула мешок через бортик и послушала, как он упал на дно, издав характерный, тешащий слух, металлический «бу-бум». Потом она вернулась в свою квартиру, вымыла руки и приступила к приготовлению ужина, чувствуя себя так, будто поднялась еще на несколько футов выше к теплому золотистому солнцу, проглядывающему сквозь поверхность океана.

Мелоди скинула туфли на высоком каблуке. Без них будет лучше, решила она, критически оглядев свое отражение в зеркале. Чтобы не возникло впечатления, будто она лезет из кожи вон, дабы стать кому-то желанной. К тому же у нее хорошенькие, аккуратные ступни – так почему бы их не показать? Она надела многоярусную юбку до колен из коричневой марлевки и бирюзовый топ, так что выглядела очень даже симпатично. Не сногсшибательно, не эффектно – а просто симпатично.

Когда затрезвонил домофон, Мелоди подпрыгнула на месте и посмотрела на часы. Восемь и одна минута. На минуту лишь припозднился. Мужчина, который не забывает про дни рождения. Мужчина точный, как часы. «Все это слишком хорошо, чтобы быть правдой», – невольно подумалось ей.

Однако Мелоди поскорее вытряхнула из головы этот негатив. Всё, с этим уже покончено! Глубоко вдохнув, она поспешила встречать гостя. Выглядел Бен лучше, нежели он ей запомнился. Он не был свежевыбрит, и Мелоди показалось, ему очень идет этот немного грубоватый вид. Одет он был в футболку с длинным рукавом и капюшоном и в джинсы по последнему писку моды. Эду он вручил золоченый конверт, на котором значилось имя юноши.

– Что это? – спросила Мелоди. – Та самая, твоя «задумка»?

– Да, – просиял Бен. – Это она и есть.

– О господи, Бен, тебе вовсе не надо было приносить Эду какой-то подарок!

– А почему нет? – просто спросил он.

Мелоди не нашлась, что ответить, а потому просто улыбнулась и стала смотреть, как Эд вскрывает конверт. В нем оказались два билета на концерт Принса на стадионе «О2» в Гринвиче.

– Не знаю, увлекаешься ты им или нет, но если тебе самому не понадобятся, можешь хорошо загнать их на eBay. Места очень хорошие – у меня брат работает в билетном агентстве.

Эд улыбнулся при виде билетов.

– Классно!

– Правда, не знаю, – продолжал Бен, обращаясь уже к ним обоим, – нравится ли Принс нынешним восемнадцатилетним?

Эд пожал плечами.

– Не знаю, если честно, что он исполняет, но думаю, надо сходить – не то получится как с Элвисом, упущенным для нас навеки.

Бен рассмеялся, и Мелоди почувствовала, как внутри ее словно отпустило. То, что больше всего ее пугало, оказалось позади, и все как будто шло как надо. Зайдя на кухню, она заправила салат и зажгла огонь под сковородкой с оливковым маслом. Потом достала из холодильника две бутылки пива и отнесла Бену с Эдом.

– Какое у вас тут изумительное местечко! – восхитился Бен. – В смысле, все отсюда в двух шагах! Просто потрясающе, да?

Сколько Мелоди себя здесь помнила, все ей неизменно говорили, как замечательно, должно быть, жить в районе Ковент-Гарден, хотя сама она никогда так не считала. Мелоди жила не в Ковент-Гардене, а в этой вот квартире. Вся ее жизнь заключалась в этих четырех стенах и в том, что внутри их происходило. Расположение тут значения не имело. С равным успехом она могла бы обитать и в Кентербери – жизнь ее была бы точно такой же, приземленной и невзрачной.

– Не могу сказать, что испытываю в этом какое-то преимущество, – призналась она. – Я могла бы жить точно так же где угодно.

– Что ж, печально, – проговорил Бен, и Мелоди отметила про себя, что с их первого свидания он уже второй раз употребил применительно к ней эти слова. – Ну, а тебе как? – обратился он уже к Эду. – Каково оно – вырасти в таком-то классном месте?

Эд пожал плечами.

– Да мне как-то и не с чем сравнивать. Здесь вроде все нормально и привычно. Школа – через дорогу, друзья – за углом. Рядом и спортзал, и бассейн. И футбол в парке Линкольнс-инн.

– То есть ты планируешь поселиться где-нибудь здесь, когда покинешь родной дом?

– Эд пока что не покидает дом. Правда, Эд? – улыбнулась Мелоди и подмигнула сыну.

Тот улыбнулся в ответ:

– Нет. С чего бы мне отсюда уезжать? У меня лучшая мама на свете. – Он пригнулся к матери и поцеловал в щеку, и Мелоди немного смутилась, непривычная выказывать глубоко личные проявления своих отношений с сыном перед кем бы то ни было, за исключением Стейси и ее семьи.

– Ничуть не сомневаюсь, – сказал Бен. – И будь я на твоем месте и живи с твоей мамой, я бы отсюда не съехал лет до сорока.

– По меньшей мере, да, – добавил Эд, и оба рассмеялись, чокнувшись бутылками с пивом.

Мелоди наблюдала за ними с некоторым трепетом, который поначалу приняла за настороженность, но потом поняла, что на самом деле это предвкушение. Сегодня здесь осуществлялось нечто такое, на чем сама она давным-давно уже поставила крест. Они неторопливо, шаг за шагом, двигались по жизни дальше – она и ее сын, – и похоже, что этот вот человек, этот высокий и подтянутый мужчина с золотистым загаром и идеальными зубами, собирался, вопреки всей ее первоначальной интуиции, сыграть на их пути очень важную роль.

Налив себе на кухне бокал вина, Мелоди стала следить за сковородой, чтобы та хорошо раскалилась и испускала требуемое количество дымка, чтобы стейки тунца в итоге быстро и хорошо прожарились. Наконец сковорода была готова, Мелоди положила на нее стейки и тут же отпрянула, поскольку они громко защелкали в масле и с пугающей яростью зашипели.

– Главное не пережарить, – возник позади нее Бен.

– Знаю. По три минуты с каждой стороны.

– Хм, они все же достаточно тонкие. Я бы дал им всего по минуте.

– В самом деле?

– Ну да.

– А ты, значит, умеешь готовить?

– Так, в разумной мере, – ответил Бен. – Владею лишь основными навыками.

– Что? По-твоему, жарить стейки тунца – это из основных навыков?

– Ну, в общем, да, – с улыбкой пожал он плечами. – Типа того. Эд говорит, ты не очень дружишь с кухней.

– Нет, это не моя естественная среда.

– Что на самом деле странно, учитывая твой род занятий.

– Или как раз, может быть, поэтому, – улыбнулась Мелоди. – Нет, я правда не люблю готовить. Но это то, над чем я собираюсь поработать. Я всегда объясняла это тем, будто у меня просто нет времени на готовку, – но теперь-то у меня времени хоть отбавляй! Я не стану искать никаких больше отговорок и оправданий. И знаешь, вообще ничему больше не буду искать отговорок.

– Правда? – со значением отозвался Бен.

– Да. – Она умолкла на мгновение. – Не пора переворачивать?

Бен поглядел на сковородку.

– Ну да, пора. А потом еще буквально тридцать секунд с другой стороны. А к чему у тебя бывали отговорки?

Она перевернула вилкой стейки и вздохнула.

– Господи, даже не знаю. Всю свою жизнь я чувствовала, будто мне чего-то не хватает, а потом появился Эд и заполнил все зияющие в моей жизни пустоты. И вот я стала мамой Эда, и все у меня как будто устаканилось. Я даже не интересовалась тем, что происходит вне этого. А теперь… Ну что, пора вынимать? – Бен кивнул, и она переложила стейки на три заранее приготовленные тарелки. – Ну, а теперь, когда у меня все это произошло и когда Эду уже грядет восемнадцать, я все же сделала переоценку ценностей и поняла, что во мне кроется намного, намного больший потенциал, нежели быть просто мамой Эда. Ты представляешь, я обнаружила, что у меня есть сестра? – понизила голос Мелоди.

– Да ну! Неужели?

– Да, я встречалась с ней в минувшую субботу – и это просто маленький комок энергии, полный планов и идей. Она всего на пять лет младше меня, но кажется, что она значительно моложе. И я подумала, что такой вполне могла бы быть и я. Если бы со мной не случились все эти заморочки, если бы от меня не стали утаивать правду, я могла бы быть, как она, – преуспевающей девчонкой, уверенно идущей по карьерной лестнице. Хотя я не досадую, не жалуюсь на жизнь, я рада, что все у меня случилось вовремя. Я тут встречалась с Грейс, женой Кена, и она сказала: как же мне повезло, что я в столь юном возрасте обзавелась семьей, потому что теперь я, дескать, могу заняться самоисканиями. И знаешь, она права! Мне всего лишь тридцать три, у меня есть эта квартира, у меня вполне прилично работают мозги – я могу стать кем хочу!

– Ну, слава тебе господи! – выдохнул Бен.

– Что?

– Просто сейчас в тебе проявляется как раз та женщина, которую я встретил в четырнадцатом автобусе три недели назад.

– Ха! А мне показалось, ты тогда увидел только плечи.

– Ну, сначала я заметил плечи, а потом увидел женщину, которая выглядела не просто невероятной красоткой, а еще и невероятно примечательной личностью.

Мелоди с улыбкой повернулась к нему.

– Примерно то же сказала и моя сестра о моей фотографии, что она хранила у себя в детстве. Она сказала, что я казалась ей тогда «самой примечательной девочкой на свете».

– Уверен, что так оно и было. И благослови небо Джулиуса Сардо, который сделал с твоей головой нечто такое, что помогло тебе вспомнить, кто ты есть на самом деле. За Мелоди Рибблздейл, самую примечательную девочку на свете! – приподнял он, словно чокаясь, свою бутылку с пивом.

– Давай, – ответила Мелоди. – И за Бена – не знаю уж твоей фамилии, – который в отношении меня не сложил руки.

– Бен Даймонд, – представился он. – Меня зовут Бен Даймонд.

Бен Даймонд. Могла бы догадаться! Мелоди улыбнулась и повернулась к плите, чтобы зажечь газ под лапшой.

Ночевать Бен остался у нее. Не снимая нижнего белья, он просто лег рядом с Мелоди, обняв ее своей гладкой и увесистой рукой.

– Ужин был великолепным, – прошептал он в тишине комнаты.

– Точно. И все благодаря тебе. Без тебя мы ели бы нечто вроде подошвы с гадкой передержанной лапшой.

– Хватит на себя наговаривать. Ты просто позволила мне взять дело в свои руки. Если бы меня не было, ты бы прекрасно справилась и сама.

– Ты так считаешь?

– Несомненно.

Мелоди положила руку на его предплечье и пригладила мягкие волоски. Они заранее договорились, что сегодня между ними не будет никакой интимной близости, а потому Мелоди не боялась, что это маленькое проявление нежности будет истолковано неправильно, как своего рода заигрывание.

– Сын у тебя классный, – произнес Бен, обвивая рукой ее руку, так что их предплечья оказались тесно переплетены. – На самом деле очень классный.

– Да, ты тоже так считаешь? Я ведь все эти годы боялась, что делаю все неправильно, и вот теперь, за два дня до его совершеннолетия, я внезапно понимаю, что все у меня вышло как надо.

– И раз так, то теперь ты вполне можешь написать всю историю целиком? Полную историю о себе?

– Нет, пока что не совсем.

– Что, не хватает еще какой-то главы?

– М-мм… да. Одной главы там не хватает. – На этом она потянулась к выключателю своей прикроватной лампы, на мгновение погрузив комнату в полнейшую темноту. – Спокойной ночи, Бен Даймонд, – прошептала она.

– Спокойной ночи, Мелоди Рибблздейл. – Он подался вперед и поцеловал ее в щеку.

Луна за окном, яркая и полная, отбрасывала лиловатый оттенок и на царящий в спальне полумрак, и на вздымающееся рядом очертание тела Бена. Сквозь тонкую ситцевую занавеску Мелоди видела ее белое пятно, и этот идеально ровный круг внезапно перенес ее мысленно назад, к другой ночи, двадцатипятилетней давности, когда она очнулась от странного, непонятного забытья, оказавшись некой девочкой по имени Мелоди Браун, пустой внутри и иллюзорной, с родителями, к которым она не имела отношения, и с жизнью, которая была не ее.

И был лишь один способ выяснить, как она очутилась той ночью возле горящего дома, лежа на траве и глядя на полную луну. Только два человека способны были завершить ее историю, и именно этих двоих она поклялась когда-то никогда больше не видеть. Своих отца с матерью.

Спасаясь от этой мысли, Мелоди закрыла глаза и попыталась заснуть, однако оттого, что голову у нее уже занимали воспоминания о родителях, а постель – малознакомый мужчина, сон ускользал от нее вплоть до самого утра.

 

– 50 –

2006 год

По метеопрогнозам радио, на следующий день, в день совершеннолетия Эда, ожидалась чудесная солнечная погода, с довольно высокой, в двадцать четыре градуса, температурой. Так что Мелоди вздохнула с облегчением. Эд отверг ее предложения насчет похода в ресторан, чтобы отпраздновать это событие, или покатать шары в боулинге, или погонять в картинге, сказав, что единственное, чего бы он желал, – так это пикник в парке Линкольнс-инн с пивом, какими-нибудь сэндвичами, с друзьями и игрой во фрисби.

В девять часов утра Мелоди вместе с Беном прогулялись пешком до метро, где обменялись коротким, но весьма многозначительным поцелуем, после чего она не торопясь отправилась в магазин «Tesco» на Бедфорд-стрит закупить продукты для предстоящего пикника.

Мелоди посмотрела, сколько сейчас времени. Было 9:09. В эти минуты восемнадцать лет назад у нее шел уже десятый час родовых схваток. В это время восемнадцать лет назад они со Стейси находились в ее новой квартире, обставленной лишь подержанным диваном, столом и парой стульев. Стейси сидела по-турецки на полу, отчаянно пытаясь приложить к груди заливающуюся криками Клео, которой была всего неделя, а Мелоди сгибалась пополам в молчаливых муках в другом конце комнаты (прямо сюжет для живописных полотен – как двое оставшихся без матерей детей пытаются в одиночку совладать с новой жизнью!). В это время восемнадцать лет назад Мелоди вот-вот должна была заметить, что интервалы между схватками стали меньше пяти минут, и Стейси вот-вот должна была сказать ей: «Бери такси и дуй в больницу. У меня там пятерка есть, в кармане куртки». И в это время восемнадцать лет назад Мелоди оставалось еще четырнадцать часов до того, как в маленькой белой палате, в присутствии лишь акушерки по имени Джун, она произведет на свет крохотного мальчика весом в восемь фунтов.

Те долгие часы, прошедшие между ее выходом из квартиры и рождением Эда, были самыми одинокими часами в ее жизни. Тогда она жаждала присутствия даже не именно своих отца с матерью, а просто хоть каких-нибудь матери или отца рядом – пока акушерка не положила ей в руки дитя, и тогда она в то же мгновение осознала, что больше ей никто на свете не нужен, а уж тем более Клайв и Глория Браун. Однако теперь, восемнадцать лет спустя, они все же понадобились ей снова. И эта мысль наполняла ее отвращением и страхом.

В супермаркете она машинально наполнила свою корзину нарезками сыра и ветчины, упаковками коротких фуршетных сосисок и большими пакетами кукурузных чипсов. Мелоди знала, где найти номер телефона ее родителей. Он был записан в ее старом дневнике 1989 года, на который она наткнулась как раз за день до того, как стала избавляться от старых вещей. Она могла бы вернуться домой и просто позвонить им, своим отцу и матери. Она могла бы сделать это прямо сегодня, с утра. Мелоди даже не представляла, что ожидает ее на другом конце провода. Отключенный номер абонента? Или чей-то незнакомый голос? Или весть, что родители ее умерли? Или разговор с матерью или отцом, которые наконец объяснят ей, как так случилось, что она прожила свою жизнь этакой половинчатой личностью?

Когда она спустя час вернулась к себе в квартиру, Эд расправлялся с завтраком.

– Раненько вы нынче поднялись, – заметил Эд, поднося ко рту чашку с хлопьями, чтобы выпить оттуда сладкое молоко.

– Вот проводила Бена до метро, а потом зашла в «Tesco» купить всякого-разного к твоему пикнику.

– Прогноз на завтра уже слышала? – указал он на радио, стоявшее на столе.

– Да, уже в курсе, – улыбнулась Мелоди. – Будет классная погода.

– А его ты на завтра пригласишь?

– Кого? Бена?

– Ну да.

– А ты хочешь, чтобы я его пригласила?

Эд пожал плечами.

– Ну, в общем, да. Мне он понравился.

Мелоди взглянула на сына. Тот слегка порозовел, смущенный. Это был явный знак того, что Бен пришелся по душе Эду намного больше, нежели он просто бы его нормально принял, и от этой мысли внутри у нее растеклась приятная теплота.

– Здорово, – осторожно сказала она. – Тогда приглашу. Хотя не факт, что он сумеет освободиться с работы.

– Заметано! – бросил Эд, исчезая в кухне с пустой чашкой. – Ты по-любому пригласи.

Отправившись вслед за ним, Мелоди разобрала пакеты с продуктами – и тут заметила, что кухня буквально вылизана до блеска.

– Ты что, прибрался в кухне? – с подозрением спросила она сына.

– Ага, – улыбнулся Эд. – Мы с Беном сегодня утром все убрали, пока ты была в ванной.

– С ума сойти, – сухо сказала она. – И чья это была идея?

– Моя, конечно же, – подмигнул ей Эд.

– А, ну да, естественно, – скептически улыбнулась Мелоди и отодвинула его в сторону, чтобы подойти к холодильнику. – И чем ты намерен сегодня заняться, в последний день своего детства?

– Ну, как всегда – пойти поиграть на площадке, покачаться на качелях, потом вернуться домой на самокате и закатить истерику.

– Ха-ха, очень смешно! – пихнула она его локтем в бок.

– Не знаю на самом деле. Наверное, стоит чем-то заняться, хотя, если подумать, лучше сегодня побыть дома. Представляешь, если за день до моего совершеннолетия меня вдруг собьет автобус? Как это будет драматично!

– Прекрати! – прикрикнула на него Мелоди. – Это ничуть не смешно!

Эд уже собрался выходить с кухни, когда неожиданно вернулся обратно и, усевшись, спросил:

– Мам?

– Да?

– А кто такая Эмили?

Она резко развернулась перед распахнутым холодильником.

– Что?

– Эмили. По говору – американка. Звонила на твой мобильник, пока тебя не было.

Мелоди невольно глянула на телефон, поставленный на зарядку на кухонной тумбе.

– Ах, Эмили! Это моя подруга.

– А, ну, ясно, потому что она говорила очень странные вещи. Сказала, что она моя тетя.

– Так и сказала?

– Ага. Сказала: ты, должно быть, Эд? И я ответил: да. А она: угадай-ка, кто я? Я говорю: мол, не имею понятия. Тогда она сказала: я твоя тетя, надолго потерявшая с вами связь. А я типа усмехнулся и ответил: о, замечательно. Потому что я даже не знал, что ей ответить. А она тоже вроде засмеялась, вот и все.

Мелоди глубоко вдохнула.

– А что еще она сказала?

– Да ничего на самом деле, просто попросила, чтобы ты ей перезвонила. Так а что с ней такое, мам? Она нормальная?

– Да, нормальная. С ней все отлично. Просто она…

Мелоди хотела было сказать сыну, что женщина, с которой он разговаривал по сотовому, просто немного странная и любит глупо пошутить. Но потом посмотрела на него внимательнее – на этого совсем почти взрослого мужчину, на три фута выше ее самой, на мужчину, идеально прибравшегося в кухне, пока она не видела, на мужчину, который желал ей, своей матери, только самого лучшего, – и внезапно задумалась: а от чего, собственно, она хочет его таким образом защитить? От того факта, что его бабушка с дедушкой, которых он никогда не видел и к которым не питал никаких чувств, на самом деле ему не настоящие дедушка с бабушкой? От того факта, что у его матери выдалось мрачное и ужасное детство, о чем она вспомнила только сейчас, но, узнав горькую правду, почувствовала себя только лучше, а не хуже?

– Она моя сестра, – с облегчением выдохнула Мелоди.

– Но у тебя же нет сестры?

– Это у меня раньше не было сестры, а теперь она у меня есть. Как выяснилось, мои мама с папой не были моими настоящими родителями. Так что, оказывается, ты был прав: меня удочерили. Послушай, – наклонилась она к сыну и взяла в ладони его кисти, свисавшие между колен, – это на самом деле очень долгая история. И я еще даже не знаю ее до конца. Мне сейчас надо сделать один звонок, а потом съездить кое с кем повидаться. Давай-ка я пойду и все это сделаю, а потом отправимся пообедать в «Нандос» или еще куда-нибудь, и я тебе все расскажу. Как тебе такое предложение?

– Хорошо, давай. – Он смущенно улыбнулся и мотнул головой. – Черт, какой-то прямо вынос мозга.

– Именно, – согласилась Мелоди. – Это самое и есть.

Мелоди забрала телефон к себе в спальню и устроилась поудобнее на кровати. Открыла старенький маленький дневник, который она начала вести в тот день, когда навсегда покинула родительский дом, и который заканчивался временем предстоящего визита патронажной сестры, когда Эду было десять дней. Надпись на форзаце гласила:

«Этот дневник принадлежит

Мелоди Браун

4, Троян-Клоуз, Кентербери, графство Кент, СТ1 9JL»

Ниже был приписан номер телефона – семь знакомых цифр, выведенных красной ручкой совсем еще детским почерком. Вдохнув поглубже, Мелоди набрала на телефоне этот номер.

Она прождала три, потом четыре гудка, наконец раздался щелчок, и высокий полудевчоночий голос спросил:

– Алло?

Это была ее мать. У Мелоди перехватило дыхание, и она сбросила вызов.

Нет, внезапно решила она, она не может начать этот разговор по телефону. Ей необходимо, чтобы они видели ее лицо. И чтобы сама она при этом видела их лица.

И вот Мелоди остановилась перед домом номер 4 по Троян-Клоуз и оглядела строение. Все было таким ошеломляюще знакомым, словно она совсем недавно отсюда ушла. В тупике было тихо, и все подъезды к домам пустовали, за исключением вот этого одного – с маленькой красной машинкой справа от Мелоди. С машиной ее матери. Это был совсем не тот автомобиль, который помнила Мелоди, пока здесь росла, – но все же, совершенно точно, эта машина принадлежала Глории Браун.

Мелоди позвонила в дверь, внезапно ощутив в себе странную уверенность и решимость. Почти сразу же ей открыла маленькая старушка в светлом парике. Мелоди поначалу ее даже не узнала. Парик был немного перекошен, будто его надели впопыхах, лицо выглядело бледным, со слабо выраженными чертами. А еще она оказалась меньше, намного меньше той женщины, что запомнила Мелоди.

Какую-то долю мгновения они просто смотрели друг на друга, и лицо Глории стало уже расплываться в улыбке, когда до нее вдруг дошло.

– Мелоди? – прошептала старушка.

Мелоди кивнула.

– Это ты сегодня звонила?

Она кивнула опять.

– Я так и поняла, что это ты. Я это почувствовала. Заходи! Пожалуйста, прошу тебя, заходи в дом! – Прозвучало это не приглашением, а скорее мольбой.

Мелоди вошла в дом. Глория пропустила ее вперед, не сводя с нее глаз.

– Садись. Садись, пожалуйста, – захлопотала она, когда они оказались в гостиной.

Мелоди села и оглядела комнату. Все было на прежних местах, вплоть до единой фарфоровой зверушки, граненого хрустального графина и репродукции в золоченой раме. И там же, на боковом столике красного дерева, была она сама – одиннадцатилетняя Мелоди Браун, оседлавшая рыжего пони. На ногах – бежевые джодпуры, к груди приколота розочка. Ни дать ни взять – богатая и юная кентерберийская принцесса. Мелоди была потрясена всем этим контрастом – между тем, кем она была, кем могла бы быть и кем оказалась в итоге. Столько зигзагов и поворотов, столько перемен и перестановок! И теперь все это перебурлило и перекипело, приведя ее сюда – в этот тихий дом с мерно тикающими часами, к этой маленькой старушке и к последним недостающим страницам ее истории.

– Ты в порядке? – Выцветшие глаза Глории Браун внимательно разглядывали лицо Мелоди, ища разгадку ее столь внезапного появления в этом доме. – У тебя все хорошо?

– Да, все отлично, – бесстрастным голосом ответила Мелоди. – А вы как?

– О, я как? Тоже замечательно. Сама понимаешь – насколько это возможно в мои годы. Завтра ведь у Эдварда день рождения? – улыбнулась она.

– Да, – с великим изумлением ответила Мелоди. – Да, но откуда ты знаешь?

– Как же мне не знать? Он все-таки мой внук. Я все время о нем думаю, особенно второго августа. Ему же будет восемнадцать?

– Да, восемнадцать.

– И как он? Как дела у Эдварда?

– У Эда все отлично. Сейчас вот ждет результатов экзамена на аттестат уже о полном образовании и размышляет, чем заняться дальше.

– О, я так рада. – Казалось, ее мать вздохнула с облегчением, это услышав. – И так замечательно тебя увидеть, Мелоди. Это просто чудо. И выглядишь ты славно…

– Ну, я бы сама так не сказала…

– Нет, правда! Ты теперь такая взрослая женщина. Такая красивая женщина. И я очень горжусь тобой.

При этих словах Мелоди почувствовала вспышку гнева. Глория Браун не имела права ею гордиться! Вообще никакого права!

– А где папа? – сменила она тему.

– О, милая, его не стало еще в прошлом июне. Да, прошлым летом, в июне.

– Ох, надо же… – Мелоди помедлила мгновение, ожидая в связи с этим каких-то эмоций, однако так ничего и не испытала. – А что с ним случилось?

– Болезнь Альцгеймера. И вдобавок инсульт. Для него это было лишь облегчение. На самом деле облегчение. Последние несколько лет были для него очень трудными. Действительно, очень трудными. Но все же без него жизнь как-то… опустела. Без него, знаешь, одиноко.

Мелоди кивнула. Она исполнилась сожаления к этой женщине, совершенно искреннего сожаления. Но та сама навлекла на себя это одиночество. Глория жила ложью, полный масштаб которой был пока Мелоди неизвестен, – но это все равно несомненно была ложь. Ясно, что умышленно Клайв и Глория Браун не подчищали в ней воспоминания о той жизни, что была у Мелоди до встречи с ними, – однако они определенно не сделали ничего, чтобы помочь ей разблокировать память.

– А что с твоими волосами? – спросила она сухо, едва ли не со злостью.

– Ах да, мои волосы, – Глория сокрушенно потрогала свой парик, – они и так-то были всегда слабыми. А потом, – тяжко вздохнула она, – когда твоего отца не стало, они как будто окончательно сдались. Почти как я, на самом деле. – Она улыбнулась, жалкой, слезливой улыбкой. – Не очень-то приятно ходить лысой, знаешь ли, особенно когда ты дама. Совсем это не красиво… – Но тут же, вырвав себя из этой тоскливой задумчивости, Глория снова улыбнулась: – Ну, а ты как, Мелоди? Как у тебя все сложилось? Еще детей не завела?

– Нет, детей у меня больше не было. Эда мне было вполне достаточно. И к тому же я так и не встретила такого мужчину, от которого хотела бы иметь детей.

– Ой, как это грустно. А что, отец Эда…

– Тифф никогда не был Эду отцом. Он даже не явился его повидать, когда Эд родился, и последнее, что я о нем слышала – что он вернулся к себе в Ирландию, в Корк, и работает на свиноферме.

– То есть вы жили лишь вдвоем с Эдом, так, что ли? Все эти годы?..

– Да, вдвоем.

– И ты была счастлива?

– В общем, да – насколько может чувствовать себя счастливым человек, когда его жизнь похожа больше на… на какой-то мираж.

– На мираж?.. – рассеянно повторила женщина.

Мелоди в упор посмотрела на Глорию Браун, которая в замешательстве моргала, глядя на нее, словно не имела ни малейшего представления, о чем толкует ее гостья.

– Ой, брось! Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду! – резко выпалила она.

– Да нет, я вряд ли это понимаю…

– Послушай, я приехала сюда не для того, чтобы просто поболтать. Я приехала получить ответы на кое-какие вопросы. Я знаю, что было на самом деле. Я уже знаю, что вы ненастоящие мои родители, и сейчас я просто хочу узнать правду. Я хочу, чтобы ты рассказала мне, что именно произошло после смерти моей матери. Что произошло между тем днем, когда тетя Сьюзи привезла меня в ваш дом, и той ночью, когда я очнулась на траве возле нашего горящего дома?

В маленькой гостиной снова повисло молчание. Лишь тихонько тикали ко всему безразличные часы. Наконец мать глубоко вздохнула. И принялась рассказывать.

 

– 51 –

1981 год

Мужчина с черными волосами и в очках с металлической оправой очень походил на мистера Спока из «Стартрека». Уши у него имели странную, почти цветочную форму. Он тепло улыбнулся Мелоди и вздохнул.

– Итак, Мелоди, меня зовут доктор Радивски, я врач, занимающийся детскими головами.

Девочка посмотрела на него, размышляя, что произойдет, если она сейчас откроет рот и хорошенько рыгнет. При этой мысли Мелоди невольно улыбнулась, и доктора это, похоже, изрядно зацепило.

– Да, понимаю, это звучит забавно, но, разумеется, я говорю сейчас не об этой части твоей головы, – постучал он костяшками пальцев себе по темени, – а вот об этой, – указал он туда же пальцем. – О том, что внутри твоей головы. О твоем сознании, о твоих мыслях. О том, что побуждает тебя действовать. Ты знаешь, почему здесь оказалась?

Мелоди продолжала молча его разглядывать. У доктора был очень блестящий нос, а ресницы сквозь увеличивающие линзы очков казались невероятно густыми.

– Ты здесь потому, – продолжал он, – что твои приемные родители очень за тебя беспокоятся. Ты здесь потому, что уже почти три недели ни с кем не разговариваешь. Я понимаю, что до тебя дошли крайне огорчительные вести, и прекрасно знаю, что иногда, когда мы слышим нечто такое, что нас очень не радует, то нам кажется, что будет намного проще и безопаснее для себя просто уйти, – он крутанул ладонями по направлению к себе, – внутрь себя. Ты именно это сделала, Мелоди? Ты укрылась внутри?

«Внутри», – повторила про себя девочка. Слово это пришлось ей по душе. «Внутри» означало тепло и безопасность. «Внутри» означало для нее диван, телевизор и всякие вкусности. Ей очень нравилось находиться в этой внутренней комнатке. Она была очень мило украшена, кругом рядами стояли книги. И вообще, ей казалось, будто внутри ее собственной головы все маленькие закутки аккуратно и плотно заполнены разными интересными вещами.

В углу кабинета лежали кое-какие игрушки. Мелоди встала и прошла к ним через комнату: ей неожиданно захотелось узнать, что же там есть.

– А, ты заметила мой скромный арсенал игрушек! – сказал доктор и тоже поднялся. – Давай пойдем посмотрим вместе.

Когда он встал во весь рост, то оказался очень высоким, и девочку поразила мысль, что некоторые дети могут не на шутку испугаться этого высоченного дяди с необычными ушами, толстыми очками и к тому же со странным акцентом, и задалась вопросом: а почему он решил стать врачом, занимающимся именно детскими головами?

Перед ней аккуратно разложили игрушки: деревянных куколок, бумагу с ручками, небольшой деревянный домик, кроватку, машину, медведя.

– Если можно, я немного посмотрю, как ты играешь?

Мелоди с любопытством поглядела на него, удивляясь, с чего бы это такой взрослый дядя хочет видеть, как восьмилетняя девочка играет с куклами, а потом взяла маленькую деревянную куколку со светло-желтыми волосами и в красном ситцевом платье. Другой рукой взяла машинку и посадила куклу-блондинку на пассажирское сиденье. А потом – не потому, что ей действительно хотелось так сделать забавы ради, а просто потому, что она понимала: доктор из-за этого сочтет довольно интересным то, что происходит внутри ее головы, – Мелоди очень сильно толкнула автомобильчик с куклой внутри, и тот, прожужжав по лакированному деревянному полу, крепко врезался в плинтус с другой стороны комнаты.

Мелоди обернулась к доктору Радивски. Тот ей улыбнулся.

– Мелоди, – позвала Глория, тихонько постучав в дверь ее спальни, – Мелоди, можно я войду?

Она толчком раскрыла дверь и подперла ее спиной. Мелоди отложила книжку, которую читала, и вопросительно взглянула на женщину.

– У нас для тебя есть кое-какие новости. Хорошие новости. Не могла бы ты спуститься в гостиную, чтобы мы могли тебе все рассказать еще до ужина?

Мелоди знала, что именно Глория собирается ей сообщить. Что их прошение о том, чтобы удочерить Мелоди, получило одобрение. А потому, снова взяв книжку, она продолжила читать.

– Мелоди, милая, пожалуйста, это очень важно.

Мелоди снова отложила книгу и сложила руки у груди. Если это действительно так важно, подумала она, то пусть рассказывает прямо здесь.

Вздохнув, Глория присела на край ее кровати.

– Нам позвонили из социальной службы, – сообщила она. – Наш запрос одобрили. Это означает, что теперь ты можешь стать нашей дочуркой. Официально, по закону. Разве это не чудесно?

Мелоди отвернула от нее голову, выглянув в окно. Для нее эта новость была ни чудесной, ни плохой. Она была достаточно умной девочкой, чтобы понимать: альтернатива удочерения ее Браунами – это попасть либо в какую-то семью на воспитание, либо в детский дом. Причем она уже знала, что не так много людей желают усыновить или удочерить восьмилетних детей, тем более с «элективным мутизмом» (а именно этим она и страдала, по словам того доктора со смешными ушами). Мелоди знала, что прошение Кена и Грейс отклонили еще несколько недель назад, что тетя Сьюзи слишком больна, чтобы о ней заботиться, а тетя Мэгги дала свое согласие Браунам на удочерение – так что явно не намерена была забирать девочку в свою маленькую и потерпевшую серьезное крушение семью. Мелоди все это понимала. Она была умной девочкой. Брауны были для нее единственным вариантом. Ничего другого ей не оставалось.

Поэтому она опять взяла в руки книгу и продолжила читать.

Мелоди задула свечки на шоколадном домашнем торте. Свечек было девять. Был ноябрь 1981 года, и ее уже почти что шесть недель звали Мелоди Браун.

В комнате было еще семь человек: Глория (или «мама», как теперь она называлась), Клайв (иначе известный как «папа»), брат Клайва Питер, его жена Шерил и двое их гиперактивных деток, Саманта и Дэниел, которые в данный момент пинали по гостиной пустую картонную коробку, да еще старенькая мать Глории Петуния (любившая, чтобы ее называли «бабулей»), которая пристроилась в каминном кресле, с недоумением наблюдая за резвящимися внуками. Сама Мелоди сидела во главе стола в окружении излишне вычурно завернутых подарков и старалась не думать о том, что она делала в это время год назад, когда еще жила у тетушки Сьюзи и когда до нее только-только дошли вести об отце. Память о том дне еще жила в ней, уже отправленная в свою маленькую ячейку, но стала бледной и размытой – словно яркий живой сон, стремительно теряющий краски, когда пробуждается сознание. Она уже не могла припомнить, что именно ей тогда сказали, что она испытала – и вообще, что и как тогда происходило. У нее уже стало появляться такое чувство – хотя пока не в полной мере, – будто ничего этого и не случалось.

Глория разделила пышный торт на восемь больших порций и разложила их на розовые бумажные тарелочки. Мгновение Мелоди смотрела на свой кусок, наслаждаясь его густым темно-коричневым цветом, маслянистым блеском сплошь покрывавшего его крема, сухой обсыпкой из измельченных хлопьев сверху. У Глории получались замечательные торты. Еще она делала очень вкусное жаркое и бесподобно жарила курицу. Еще она шила на своей зингеровской машине просто идеальные копии бриджей «Chelsea Girl». Глория оказалась хорошей, чудесной мамой – намного лучше настоящей ее матери, особенно что касалось тортов и всяких-разных хобби, а еще заботы о Мелоди.

Она воткнула вилку в торт и, отломив кусок, отправила его в рот. И когда восхитительная сладость торта достигла ее вкусовых рецепторов, из груди девочки донеслось громкое и неожиданное «М-м-м-м!». Все в комнате мигом обернулись к ней. Мелоди снова запустила вилку в торт и понесла ко рту второй кусок. И опять, проглотив его, испустила громкий утробный стон наслаждения. Почувствовав внезапное смещение всеобщего внимания в комнате к ней, она произвела все это снова – и так двенадцать раз, пока кусок торта не исчез с ее тарелки, оказавшись в животе. Потом Мелоди положила вилку на опустевшую тарелочку и расплылась в улыбке. Глория с Клайвом с изумлением переглянулись, после чего медленно и как-то странно похлопали ей в ладоши.

* * *

Спустя три дня после девятилетия Мелоди Глория с Клайвом были приглашены на домашнюю вечеринку к их новым соседям, жившим через улицу. Новоселы были еще молодыми и с налетом гламурности, и звали их Шон и Джанин. Глория в связи с этим событием пребывала в несколько суматошном состоянии и даже трижды возила Мелоди в настоящие экспедиции по магазинам в поисках подходящего наряда. Теперь, когда девочка начала издавать пусть странные звуки, от нее была хоть какая-то да помощь – всякий раз, как Глория выходила из-за занавески примерочной, Мелоди одобрительно или неодобрительно гукала. Мелоди уже стала даже подумывать, а не заговорить ли ей опять, и вовсю упражнялась в этом, оставаясь у себя в комнате одна и разговаривая с юной испанкой. А еще у нее в классе была девочка по имени Мелисса, которая была очень симпатичной и при этом очень доброй. И Мелоди шепталась с нею на ухо на переменах, взяв с подружки слово никому об этом не говорить.

И вот, когда пришел час той долгожданной вечеринки, Глория стала какой-то рассеянной и все бегала туда-сюда по лестнице, словно забыв нечто жизненно важное для своего последнего путешествия. Наконец, уже за три минуты до восьми, она появилась у выхода, одетая в бледно-голубое платье с высоким горлом, с пышными, но суживающимися внизу рукавами и с голубыми стразами вокруг ворота. Ее светлые волосы с помощью недавно купленных щипцов «Babyliss» были превращены в настоящее буйство белесых сосисок, а на губах блестела яркая рыжевато-розовая помада.

– Ну, радость моя, выглядишь ты просто исключительно, – молвил Клайв, который и сам великолепно смотрелся в коричневом костюме с широким бархатным воротником и темно-синей кордовой рубашке поло.

Посмотрев на них обоих, Мелоди улыбнулась. Выглядели они чудесно! Пусть они и не были настоящими ее родителями, но все равно смотрелись замечательно. В этот миг ее сознания коснулось даже нечто вроде гордости, и когда они перед уходом зашли ей пожелать спокойной ночи, Мелоди не просто позволила им себя обнять, а сама крепко обхватила их обоих. Пахло от них очень приятно – духами «Avon» и лосьоном после бритья «Brut».

Посидеть вечер с Мелоди пригласили жившую через два дома от них девушку-подростка, заплатив ей баснословную сумму в пять фунтов, и вдвоем они в три минуты девятого проводили в гости Клайва и Глорию с бутылкой вина «Blue Nun» в красивой оберточной бумаге. Потом, вернувшись в дом, они вместо того, чтобы подняться в спальню, оторвались с полным пакетом недетских фильмов и программ, идущих после восьми, посмотрев, в частности, особо страшный эпизод из сериала «За высокими стенами».

К тому времени, когда Клайв и Глория около полуночи вернулись из гостей, разрумянившиеся и слегка пошатывающиеся, Мелоди уже крепко спала. Она не слышала, ни как они приготовили себе в кухне кофе, ни как потанцевали немного вдвоем в темноте гостиной – причем Глория тихонько хихикала, а лицо ее подсвечивало жемчужное сияние широкой полной луны. И, к счастью, Мелоди не слышала, как они, взявшись за руки, поднялись на цыпочках к себе наверх и неуклюже повалились в свою огромную двуспальную кровать, яростно расправляясь с застежками на одежде друг у друга. Мелоди и понятия не имела, что в тот момент, когда Клайв наконец высвободился из своих коричневых брюк и уже готов был избавить супругу от ее новенькой, небесно-голубой шелковой комбинации с трусиками, Глория вдруг резко села на постели и спросила:

– Чем это пахнет?

Как не знала Мелоди и о том, какая вокруг поднялась паника, ибо очень быстро выяснилось, что пламенем вовсю уже охвачена гостевая комната. Поскольку спальня девочки была рядом с гостевой, а спала она с открытой дверью, то ее комната быстро наполнилась густым дымом горящего пластика, и в каких-то пару мгновений Мелоди потеряла сознание.

И вот между этим состоянием сна, последовавшим за ним беспамятством и приходом в сознание двадцать минут спустя, когда она лежала на лужайке под луной перед вовсю полыхающим домом, в ее голове произошло нечто экстраординарное – нечто вроде качественной генеральной уборки. Так что к тому времени, как она спустя сутки пробудилась от глубокого сна в гостевой спальне у своего дяди, Мелоди не помнила уже совершенно ничего из мрачных хитросплетений своей предыдущей жизни. Она не помнила ни Кена, ни Бродстерса, ни своих матери с отцом. Не помнила ни Лос-Анджелеса, ни Шарлотты, ни маленькой своей сестренки Эмили. Все, что она в состоянии была вспомнить – так это то, что мама с папой спасли ее из горящего дома, что ей девять лет и что зовут ее Мелоди Браун.

 

– 52 –

2006 год

Как выяснилось, причиной пожара явились щипцы для завивки, по оплошности оставленные включенными в гостевой комнате рядом с использованной салфеткой на нейлоновом лоскутном покрывале ее чересчур озабоченной светским выходом матерью.

Единственный вопрос, что теперь оставался: почему они так и оставили ее дальше жить со столь ущербной памятью?

Ответ Глории ее ничуть не удивил:

– Мы думали, это только к лучшему.

– Я даже не сомневалась, что ты это скажешь! – гневно прорычала Мелоди.

– Знаешь, для нас это было вовсе не простое решение. До этого ты была такой несчастной, ты замкнулась, перестала разговаривать, и твое поведение стало таким пугающим… Мне казалось, ты еще до пожара разобрала и разложила по полочкам эту ужасную историю своей жизни. И когда ты пришла в себя и улыбнулась, и назвала нас мамой и папой – у нас бы сердце разорвалось, если бы пришлось вернуться к прежней точке. Из пожара ты вышла совершенно другим ребенком. И мы всё ждали, когда же ты как-то обмолвишься о своем прошлом – ну, о матери или о Кене, – но этого так и не случилось. Прошел не один месяц, пока мы ясно осознали, что ты попросту ничего не помнишь. И, знаешь, мы сочли это удачной возможностью нового старта для всех нас – когда прежнего нашего дома не стало и когда ты наконец почувствовала себя счастливой.

– Но как же моя семья?! – вскричала Мелоди. – Мои две тети? Моя сестра? Кен?

– Я уже сказала, это было вовсе не простое для нас решение. На самом деле даже самое трудное решение, что мне когда-либо доводилось принимать. Если не считать решения тебя отпустить…

– Что значит: «меня отпустить»?

– Ну, восемнадцать лет назад. Если ты кого-то любишь – отпусти его. И если он тебя любит, то непременно… вернется… – Голос ее стал срываться. Глория помолчала с печальной улыбкой, потом протяжно вздохнула и продолжила: – А ты так и не вернулась. И мне пришлось сжиться с тем фактом, что ты меня так и не полюбила. Я невольно стала спрашивать себя: стоит ли так винить меня за те решения, что я – точнее, мы приняли столько лет назад?

– Ну, я думаю, ты знаешь ответ на этот вопрос. Как вы вообще могли решить, что для меня будет нормально и здорово прожить всю жизнь, так и не зная, кто я такая?!

– Вовсе нет, – сухо ответила Глория. – Мы вовсе не считали это нормальным. Просто мы сочли, что из двух возможных вариантов, где один другого не лучше, этот все же предпочтительнее.

– В смысле, для вас?

– Нет, не для нас одних, а для всех нас. Так мы могли бы стать счастливой семьей.

Мелоди ошеломленно уставилась на Глорию Браун. Она что, правда в это верила – эта глупая, добродушная и суетливая женщина?! Что их крохотный провинциальный мирок был для Мелоди более удачным вариантом?!

– Счастливой семьей?! – взорвалась она. – Какая, к черту, счастливая семья?! Семья без истории? Семья без корней? Семья, которая засела в своем глухом кентерберийском тупике, слишком боясь впускать кого-то в свою жизнь – а вдруг он возьмет да и развеет весь этот мираж! Мы никогда не были счастливой семьей – мы были три механически, без эмоций, живущих рядом человека. И знаешь, что самое печальное? Если бы ты дала мне возможность все узнать – позволила бы мне эту привилегию сохранить свое «я», – то, возможно, я была бы счастлива с вами, потому что я знала бы, что вы для меня сделали. И я не чувствовала бы себя с вами, как в глухой западне. Были бы и другие люди, которые меня бы тоже любили. Я только теперь с ними встретилась – с теми людьми, у которых вы меня украли, – и они все меня помнят и любят, и сейчас, благодаря им, я ощущаю себя в миллион раз особеннее, исключительнее, как личность. И если бы я испытывала это ощущение в детстве, если бы я с этим выросла – из меня, возможно, вышло бы что-то гораздо большее, нежели малолетняя мамаша и эта дурацкая буфетчица, и у тебя до сих пор была бы дочь, а у меня – мать.

Последовало короткое молчание. Наконец Глория прерывисто вздохнула.

– Я знаю, – прошептала она. – С того самого момента, как ты в ту ночь покинула наш дом, я поняла, что мы поступили неправильно. И с этим пониманием я дальше и жила. С величайшим раскаянием всей моей жизни. Теперь я, конечно, не надеюсь, что из этих обломков крушения можно что-либо спасти, но, знаешь, мне было бы намного легче, если бы ты смогла нас не то чтобы простить – но хотя бы попытаться понять, почему мы поступили именно так.

Мелоди помолчала. Гневный дух в ней начал понемногу остывать. Она подумала об этой женщине – о маленькой и павшей духом, совершенно одинокой в своем глухом переулке, живущей в окружении лишь фотографий своей давно утраченной семьи, своего любимого мужа и загулявшей дочери, – и почувствовала, как что-то в глубине ее смягчилось. Ей вспомнились восточные шаровары цвета электрик и белая пиратская блузка, что Глория шила ей на первую школьную дискотеку, когда Мелоди было тринадцать, – наряд, которому обзавидовались все девчонки в школе. Она вспомнила то пьянящее возбуждение их совместной тайной вылазки в «Boots» следующим летом – после того как у Мелоди начались первые месячные и ей понадобилось купить упаковку огроменных прокладок. Она вспомнила празднование своего четырнадцатилетия, когда ей удалось уговорить Клайва и Глорию оставить ее в одиночку принимать гостей, и то, как она гордилась тем, что Глория вернулась в десять вечера в пустой и аккуратно прибранный дом, и единственными оставшимися свидетельствами их веселой пирушки были пятно от сока на полу в гостиной да смазавшийся след от голубой подводки на скатерти. «Как же чудесно, что мы можем тебе полностью доверять, Мелоди, – сказала тогда Глория, оглядывая свой идеально чистый дом. – Это очень многое для нас значит». А потом ей вспомнилось лицо матери меньше чем через год, когда она впервые увидела в их переулке Тиффа на рокочущем скутере – твердо и сурово застывшее лицо, исполненное высокомерия. «Он совсем не то, что мы бы для тебя желали, – мягко сказала она тогда. – Ты могла бы сделать гораздо лучший выбор».

Ей вспомнились десятки других моментов, когда Глория бывала терпеливой и внимательной, горделивой и любящей, и Мелоди осознала, что, пусть даже эта женщина и не являлась ей настоящей матерью, пусть даже сама она никогда не испытывала к той никаких дочерних чувств – но в действительности эта женщина была ей очень и очень хорошей мамой. И с этой мыслью Мелоди глубоко вздохнула и ответила:

– Ладно, хорошо, я попытаюсь. Но не могу ничего обещать.

Когда Мелоди уже собралась уходить, Глория вручила ей конверт:

– Это тебе.

– А что там?

– Открой.

Мелоди открыла конверт и извлекла оттуда кремовый листок рукописного документа.

– Твое свидетельство о рождении, – сказала Глория. – Я хранила его все эти годы, ожидая, что ты за ним придешь, что рано или поздно оно тебе понадобится. Для паспорта за границу или для устройства на работу. Думала, это и будет тот самый момент, когда мне понадобится тебе все рассказать.

Мелоди ни разу не ездила за границу, так что у нее не возникало нужды в паспорте. «Если б только мне это однажды понадобилось!» – подумала она, глядя на обстоятельно выведенные там чернилами тридцатитрехлетней давности имена своих настоящих родителей, название больницы в Южном Лондоне, где она на самом деле родилась, и лондонский адрес – в Ламбете, на северо-западе Лондона, где она провела первые годы своей жизни. Оказывается, все это время она могла бы знать о своем прошлом! Достаточно было лишь спросить у матери этот листочек бумаги – и она бы все выяснила! Но она просто об этом не спрашивала.

Мелоди сложила свидетельство обратно в узкий прямоугольник и сунула в конверт.

– Спасибо, мне оно как раз пригодится, – сказала она. – Спасибо тебе.

И, чмокнув напоследок сухонькую даму в парике в мягкую напудренную щеку, Мелоди покинула ее у старого кентерберийского порога, оставшись снова одна, но уже не ища никаких ответов на вопросы.

Вернувшись к вечеру домой, Мелоди какое-то время сидела, пытаясь разобраться в своих чувствах. Солнце заливало ее комнату ярким светом и отражалось в зеркале. С уголка этого зеркала свисало колье – то самое, что она много лет назад стащила из шкатулки Глории. То самое, что она понесла в ломбард, когда Эду было два месяца и ей понадобились деньги, чтобы оплатить счета. Ей тогда сказали, что дадут за украшение пять фунтов. И она уже почти готова была забрать эти пять фунтов, но что-то вдруг ее остановило. Что-то заставило ее схватить со стойки колье и сунуть обратно в сумочку. До сих пор она ни разу всерьез не задумывалась над этим моментом, но теперь знала точно, что ее тогда остановило. Это колье связывало ее с матерью, словно заключая в себе ее дух, квинтэссенцию того, кем та была и что собою представляла. И Мелоди испытывала потребность хранить у себя нечто подобное – эту маленькую вещицу, которая прежде касалась материнской кожи и по-прежнему чудесно ею пахла. Колье стало ее талисманом, и в отсутствие матери оно все эти годы было с ней, каким-то непостижимым образом ее оберегая.

И с этой мыслью Мелоди поднялась с кровати, открыла дверцу шкафа и, опустившись на колени, кое-что достала с самого его дна. Ту самую коробку, что отдала ей тетя Сьюзи. Коробку, которая, судя по всему, заключала в себе самую суть ее другой, уже настоящей, матери. Мелоди отнесла коробку на кровать и медленно, чувствуя, как все сильнее бьется сердце, срезала скреплявший ее скотч. Клапаны туго набитой коробки сразу подскочили, и Мелоди заглянула внутрь. Неспешно, одно за другим, она извлекла из коробки все содержимое. Сначала – широкие джинсы, бледно-голубые, сильно потертые на коленях и вдоль швов, с ярлычком сзади, где сообщалось, что это джинсы фирмы Lee 36-го размера. Следом вынула просторную блузу из темно-синего полиэстера с бледно-голубым принтом, с проступившими пятнами на подмышках и с серенькой атласной биркой на спине – «Dorothy Perkins». Следующим из коробки извлекла плащ. Он был из голубой джинсовой ткани с рисунком в виде черных пятен и с таким же черным поясом. Мелоди вмиг его узнала. В долю секунды в мозгу у нее промелькнуло: «Это ж мамин плащ!»

Она проверила карманы и выудила оттуда помятый бумажный платочек, тюбик блеска для губ и упаковку мятных конфет «Polo». Все это Мелоди подержала немного на ладони, задумчиво глядя на вынутые предметы. Куда, интересно, ходила мама, когда покупала эти конфеты? Когда последний раз вытерла нос этим платком и когда последний раз намазала губы этим блеском?

Под одеждой, которая, помимо того, включала в себя полный гарнитур нижнего белья от «Marks & Spencer» и пару серо-желтых носков с дырками на пятках, лежала дорожная косметичка в цветочек, в которой оказался флакон дезодоранта, тюбик зубной пасты «Crest», бирюзовая, довольно потрепанная, зубная щетка, пилка для ногтей темно-терракотового цвета и деревянная щетка для волос с застрявшими в ней волнистыми каштановыми волосами. И, наконец, на самом дне коробки обнаружился большой конверт из манильской бумаги. Вскрыв его, Мелоди высыпала его содержимое на кровать.

Там были три маленьких конвертика. Один – с написанным сверху именем Романи, другой – с именем Эмбер, а третий – с ее именем, Мелоди, выведенным таким знакомым, аккуратным почерком. Мелоди охватил трепет взволнованного ожидания – подобный тому радостному предвкушению, с каким в детстве разворачиваешь подарки. Что она там найдет? Пряди волос? Или первые выпавшие зубки? Или письмо со словами нежной материнской любви?

Мелоди не могла даже решить, какой конверт вскрыть первым. Лучше с именем Эмбер, решила она наконец. Той, по крайней мере, не существовало в реальности. Мелоди отодрала запечатывавший его клеевой клапан и дрожащими пальцами вынула содержимое: вырезанную из газеты фотографию Эдварда Томаса Мэйсона, розовые пинеточки и прядку каштановых волос, приклеенную скотчем к кусочку плотной бумаги.

Следующим Мелоди распечатала конверт с собственным именем. Сквозь манильскую бумагу конвертика формата А5 она уже физически ощущала строки письма. Она так долго, очень долго ждала, чтобы узнать, что же расскажет обо всем сама Джейн Рибблздейл. Когда Мелоди оторвала клапан конверта, на ладонях у нее выступил пот. Внутри оказалась прядь золотистых волос, крохотная белая рукавичка, пластиковый больничный браслетик с надписью: «Род. Джейн Рибблздейл, 3 ноября 1972 года. 5 ч. 09 мин». Там же был еще один, меньший размером, конверт, где также значилось ее имя, только написанное уже гораздо менее уверенным почерком. Набрав полную грудь воздуха, Мелоди вскрыла письмо. Написано оно было на линованной бумаге, однако слова не придерживались ровных строк, а беспорядочно, точно пьяные, скакали по бумаге. Так что Мелоди пришлось хорошенько сосредоточиться, чтобы разобрать написанное.

«Моя дорогая и любимейшая Мелоди!

Как ты живешь? Уже давно собиралась тебе написать, но время здесь проходит как-то настолько непонятно, что стоит взяться за письмо, как уже пора что-то делать – или есть, или спать, или принимать эти бесконечные таблетки – вот, собственно, и все, чем я тут занимаюсь. Но как ты там сама? Я очень часто думаю о тебе, моя чудная девочка, и все гадаю, как ты там, со своей новой семьей? Добры ли они к тебе? Уверена, что так оно и есть – вроде бы они мне дальние родственники, так что лучшей семьи для тебя и не придумаешь. Надеюсь, однажды меня отсюда все же выпустят и мы с тобой снова сможем быть вместе. Хотела бы ты этого? Здесь мне пытаются помочь, чтобы мне стало лучше, но сомневаюсь, что у них что-то выйдет. Со мной случилось какое-то помутнение, моя детка, долгое помутнение рассудка, и ты держалась такой умницей со мной! И все это у меня, понимаешь, случилось из-за детей. Ведь сколько времени, сколько сил уходит на то, чтобы они родились на свет, сколько ожиданий и надежд! Все думаешь: как они там чувствуют внутри тебя, – и мечтаешь, и что-то загадываешь, и предвкушаешь их появление – а потом приходит злой рок и забирает их у тебя, забирает все самое лучшее, оставляя тебя ни с чем – этакой пустой зияющей дырой, с пустыми руками и пустой душой. Знаешь, у кого-то, может, и выходит чем-то вновь заполнить себя, но у меня этого не получилось – даже заполнить тобой. К счастью, всегда находились другие люди, готовые о тебе заботиться – такая ты у меня милая, обаятельная девчушка.

Я по всем вам очень скучаю. Скучаю и по Кену, и по нашему дому. Но мне лучше побыть пока здесь. Я очень хочу выздороветь, но уже не уверена, что такое случится. Слишком уж много, детка, черных дыр у меня в голове, слишком много всего плохого. Слава богу, ты не такая, как я, ты папина дочка. И всегда была бы ею, если бы только он не оставил тебя и не ушел. Если бы он вообще не уехал с этой женщиной. Но, по крайней мере, ей удалось подарить тебе сестру – не то что мне. Бедная малютка Романи! А потом – и несчастная крошечка Эмбер, которой я лишилась в двенадцать недель, залив тогда кровью чуть не всю ванную. Как я могла сказать Кену, что потеряла его дитя, малютку Эмбер! А потом еще и мой страшный грех – забрать у той девушки ее дитя. Каким ужасным я стала человеком! Я ни на что не гожусь, я не стою тебя и никого не стою. Кажется, в ручке кончаются чернила. Прости. Я очень люблю тебя, Мелоди, моя ты чудесная малышка. Будь умницей. Целую. Мама».

Долгое мгновение Мелоди сидела не шелохнувшись, держа в открытых ладонях письмо и пытаясь из этой путаницы слов, из кучки неприглядной одежды и виденных ею в газетах фотографий слепить воедино образ человека. Было что-то совершенно детское и в материнской беспорядочной манере одеваться, и в ее описании своего круговорота несчастий, приведших к заключению в тюремной психбольнице и последовавшему за этим суициду, и даже в ее косметичке в цветочек. Мелоди с грустью поняла, что эта женщина вообще была бы не способна стать заботливой матерью. С ней не светило бы ни домашнего печенья, ни тортиков, ни посещений салонов красоты и парикмахерских, ни идеально проведенных дней рождений.

Но сильнее всего Мелоди сразило глубочайшее чувство сопереживания. Она сразу вспомнила первые месяцы жизни Эда и свой постоянный страх его потерять, сопровождавший каждый его сон и каждый поход в супермаркет. Эта женщина, Джейн Рибблздейл, пережила самое страшное, что только может случиться: она держала в руках свое дитя и видела, как это дитя умирает. «Худшего даже представить невозможно, – подумала Мелоди, – нет ничего ужаснее на свете!»

Она отложила письмо в сторону, после чего взяла на колени третий конверт, с именем Романи. С этого, как недавно ей сказала Эмили, как раз все и началось. Мелоди вскрыла его – и от увиденного резко ахнула. Там тоже оказался белый пластиковый браслетик на лодыжку, красный розовый бутон, высохший до цвета грязи, и фотография. Вот фотографии Мелоди никак не ожидала там увидеть! Тем не менее вот она, сестренка – крохотная и бледная, с нездоровым цветом кожи, лысой головой и ручонками, сжатыми в малюсенькие кулачки, – глядела прямо в камеру огромными темными глазами. На обороте снимка было написано: «Романи Роузбуд, 4 января 1977 года». Фотографию явно сделали вскоре после рождения малышки. Наверное, еще до того как выяснилось, что с ней что-то не в порядке, когда ее родители были еще счастливы и жизнь их текла совершенно иным курсом.

Мелоди поднесла снимок поближе к лицу, проникая взглядом в глаза своей маленькой сестренки.

– Ну, здравствуй, – прошептала она, – привет, Романи. Я твоя старшая сестра. Как чудесно наконец с тобой познакомиться. Ты на самом деле очень, очень миленькая…

Так она и сидела еще какое-то время – со сложенными у коленей вещами своей умершей матери, пахнувшими как-то странно, будто бы сыростью, и с фотографией сестренки в руках, – дав себе вволю поплакать.

Потом взглянула на портрет испанской девушки, висевший у окна, и улыбнулась ей сквозь слезы:

– Ты знала, – мягко укорила она испанку. – Ты все знала – и ничего мне не рассказывала.

Мелоди сложила вещи обратно в коробку, сунула фотографию умершей сестры под стекло своего трюмо, рядом с материнским колье, и пошла искать сына, чтобы позвать его куда-нибудь на ланч и там поведать ему всю историю от начала до конца.

 

– 53 –

2006 год

Как и обещал прогноз погоды, следующий день начался с солнечного и теплого утра. Мелоди дала Эду поспать до полудня, а потом разбудила его, принеся яичницу с беконом на тосте, кружку чая и стопку подарков. Сын просиял, обнаружив ее сидящей в изножье своей кровати.

– С добрым утром, – поздоровался он.

– С добрым утром, – отозвалась Мелоди. – Ну, каково оно – чувствовать себя взрослым мужчиной?

Эд снова улыбнулся.

– Вроде классно. А каково чувствовать себя матерью взрослого мужчины?

Мелоди рассмеялась.

– Чертовски странно на самом деле. Не представляю, как это так быстро произошло!

– Ну, мне это не показалось так уж быстро. Мне кажется, я был ребенком всю свою жизнь!

Он принял у нее чай и поровнее пристроил на коленях поднос.

– Сегодня вообще все ощущается иначе, – продолжил он. – И это не только из-за совершеннолетия, а из-за всего того, что ты мне вчера рассказала. У меня теперь такое, знаешь… чувство приподнятости.

– Правда?

– Еще бы, конечно! В смысле, мне всю жизнь этого страшно не хватало – ну, понимаешь, отца, бабушки с дедушкой. И я нормально с этим уживался, потому что у меня есть ты, – но теперь вдруг, как из-под земли, возникли все эти люди и эта… семейная история. У меня сейчас такое чувство, будто жизнь только начинается – если ты понимаешь, о чем я.

Мелоди погладила его по тыльной стороне ладони и кивнула:

– О да, я совершенно точно знаю, что ты имеешь в виду.

– А ее ты пригласила?

– Кого? Эмили?

– Да.

– Пригласила. И она обязательно придет. Сказала, что возьмет сегодня отгул. Ей не терпится с тобой познакомиться. И Бен тоже придет. Он сегодня записан к врачу из-за своего запястья, но оттуда прямиком к нам.

– Классно! – И Эд взял в руки нож с вилкой.

– Подарки открывать не собираешься?

– А ты хочешь, чтобы я посмотрел?

– Да, – улыбнулась Мелоди. – Давай-ка, вскрывай.

Первым делом Эд распечатал «iMac».

– Потрясно! – воскликнул он. – Спасибо, мам!

Он привлек ее к себе и поцеловал в щеку. Потом развернул второй подарок. Мелоди затаила дыхание. Там был небольшой фотоальбом, который она заполнила накануне вечером своими самими драгоценными, ничем не заменимыми снимками. Там была фотография Эда, сделанная в ту ночь, когда он только родился, фотография маленькой Мелоди на пляже, которую дала ей Грейс, фотография ее отца, которую Эмили прислала ей на следующий день после их встречи, фотография Эда вместе с Клео и Чарли, когда они были совсем еще крохотными, изображения Джейн Рибблздейл, настоящей его бабушки, скопированные из газетных статей, сделанная с телефона распечатка фотографии Мелоди с маленькой Эмили, и еще – на самой последней странице – фото Романи Роузбуд, его маленькой и прелестной тетушки.

– Я хочу, чтобы ты всегда хранил этот альбом, – сказала Мелоди, – и заполнял его теми фотографиями, которые действительно для тебя многое значат. Не просто фотками посиделок с друзьями, а чем-то более важным. Твоей первой любовью, твоим первенцем, другими бесценными отпечатками памяти.

Мелоди взглянула на сына. Она понимала, что для Эда это не такой сногсшибательный подарок, как «iMac», и что сейчас он, возможно, гадает, зачем она вообще ему это подарила. Но все же однажды, когда он станет старше и у него уже будет собственная история жизни, он непременно оценит ее подарок – в этом Мелоди не сомневалась. Он станет показывать эти фотографии своим детям и рассказывать им о тете, которой не имел даже возможности знать, о бабушке, которая не устояла перед подмявшей ее трагедией, и о дедушке, которому так и не выпала возможность все исправить.

– Спасибо, мам, – произнес Эд, перелистывая альбом. – А на следующей будет… – указал он на пустую еще страницу. – Тиффани Бакстер!

– Если она и впрямь для тебя много значит, – согласилась Мелоди. Она протянула руки к сыну, привлекла к себе и крепко-крепко обняла.

Когда пару часов спустя они добрались до парка Линкольнс-инн, Стейси, Пит и их дети были уже там. Они уже успели установить на траве стойку для свингбола, разложили подстилки и даже вскрыли бутылку шампанского. Это было одним из пристрастий Стейси, на которые у нее всегда находились деньги. Пусть даже какое-то небольшое событие она считала неподобающим не ознаменовать громким хлопком хотя бы одной бутылки шампанского.

– Какой великолепный день! – радостно устремилась она к Мелоди с распростертыми объятиями и полным бокалом шампанского в руке.

Подруги обнялись, и Мелоди обратила внимание, что дыхание у Стейси отдает лишь мятной свежестью. Она взяла из руки у той шампанское и вопросительно взглянула:

– Ну что? Есть какие новости?

– О да! – просияла Стейси. – Теперь я официально жду ребенка. Сегодня как раз шесть недель. И чувствую себя, соответственно, хреново. Так что – ура!

– Ура! – подхватила Мелоди и крепко прижала к себе лучшую подругу. – Просто потрясающе! Ты счастлива?

Стейси повела плечами.

– Ну да, конечно. Я стараюсь пока не думать о том, что меня снова разнесет, и все мысли у меня сейчас только о том, что не могу курнуть и крепко дерябнуть, но еще один ребенок – это да! Уже жду не дождусь!

И Мелоди подумала, что она тоже этому безумно рада. После Кловер, появившейся три года назад, рядом с ней не было иных новорожденных, и теперь, когда в душе у нее открылось множество маленьких окошек, в которых следовало бы оказаться маленьким деткам, новость Стейси пришлась как нельзя более кстати.

– Как же замечательно! – обняла она опять подругу. – Я так за тебя счастлива, просто не передать! А других уже можно посвящать в это?

– Ну да, думаю, можно. Все и так догадаются сразу, как увидят меня без сигареты, так что можешь рассказывать сколько угодно. Ну, а ты-то что? – указала она на руку Мелоди. – Так все и живешь без курева?

– Да, – кивнула Мелоди. – Закурила вот разок несколько дней назад – просто чтобы еще сильнее убедиться, что мне и правда это больше не нравится.

– Странно это, – сказала Стейси. – Очень странно.

– Я знаю. Со мной вообще произошло нечто очень странное. Страннее не придумаешь.

И она уже собралась поведать Стейси все, что с ней происходило в последние полмесяца, как кто-то легонько тронул ее плечо. Обернувшись, она увидела Эмили.

– Привет! – улыбнулась та. – Прости, что слишком рано.

Стейси перевела взгляд с Мелоди на Эмили, потом обратно, и глаза у нее непонимающе расширились.

– Бог ты мой, – произнесла она, не дожидаясь, пока Мелоди их друг другу представит. – Да вы ж как близнецы!

Мелоди и Эмили с улыбкой переглянулись, потом обе посмотрели на Стейси.

– Эмили, это Стейси. Моя лучшая подруга. Вон там – Пит, ее муж, и дети – Клео, Чарли и Кловер. А вот тут, – указала она на живот Стейси, – еще один пупсик на подходе.

– О, от души поздравляю! – воскликнула Эмили.

– Спасибо, – отозвалась Стейси и метнула на Мелоди вопросительный взгляд.

– Стейси, – продолжила та, – это Эмили. Моя младшая сестренка.

Стейси снова посмотрела по очереди на них обеих, и на лице ее застыло недоумение.

– Ну, об этом-то, пожалуй, можно догадаться, – сказала она. – И главная причина, почему за все те восемнадцать лет, что я тебя знаю, ты ни разу не заикнулась, что у тебя есть младшая сестра, кроется в том…

Мелоди улыбнулась и взяла подругу за руку.

– Все произошло лишь в последние пару недель. Давай ты мне поможешь распаковывать продукты, а я тем временем тебе все расскажу.

Этот день проплыл для Мелоди точно прекрасный сон. Солнце вовсю сияло в безоблачном небе, шампанское и пиво лились рекой, и наконец-то Мелоди не видела в Стейси и ее семье свою единственную душевную опору. Сегодня рядом с ней были собственные близкие люди. Бен, высокий и красивый, в деловом костюме, под палящим солнцем изменивший свое парадное облачение до бледно-голубой рубашки с закатанными рукавами и расстегнутым воротом и отутюженных костюмных брюк над босыми ногами; Эмили, счастливо хихикающая от шампанского и от радости оказаться там, где ей всегда мечталось быть; и, наконец, прекрасный сын самой Мелоди – то и дело сгибающийся в талии и подскакивающий высоко в воздух, чтобы поймать фрисби, с упругим, пружинистым и сильным юным телом, готовым принять вызов всего мира.

Она увидела, как Пит ласково прихватил ладонью маленький животик Стейси, в то время как Клео со своим молодым человеком уселись в обнимку под деревом, поедая из пластиковой миски землянику. Кловер кругами улепетывала от своего старшего брата Чарли. Школьные друзья и подружки Эда, которых Мелоди знала еще одиннадцатилетними детьми и которые все эти годы, каждый день маленькими компашками заглядывали к ней в буфет перекусить, и она подавала им фасоль да картошку фри, – теперь потягивали из бутылок пиво и забавно флиртовали друг с другом.

За большим деревом, скрывшись от многочисленных глаз, Мелоди и Стейси зажгли свечи на огромном шоколадном торте, который испекли Стейси и Клео, и вынесли его под дружный запев: «Happy Birthday to You!» С восторгом и благоговением Мелоди смотрела на лицо сына, когда Эд задувал все восемнадцать свечей. Ей вспомнилось это лицо в разные годы – трехлетнего, пятилетнего, десятилетнего сына. Все те же, надутые воздухом, щеки, все тот же сосредоточенный взгляд, все тот же красивый профиль, в минувшие годы навевавший ей ассоциацию лишь с его отсутствующим отцом, но теперь заставлявший ее вспомнить о мужчине, которого звали Джон Рибблздейл, и о женщине по имени Джейн Ньюсам – и, глядя на него, Мелоди исполнялась еще большей гордостью, нежели когда-либо прежде.

Торт разрезали на крупные куски и разложили по бумажным тарелкам. Бен пристроился рядом с Мелоди, обхватив ее рукой за плечи. Ей это показалось приятным, и она тихонько придвинулась к нему поближе. На другой стороне покрывала Эд оживленно разговаривал с Тиффани Бакстер, объектом своих нежных чувств. Насколько же неизмеримо больше способен он предложить этой девушке теперь, подумала Мелоди: представить ей не только мать, а мать с глубокими корнями, мать, стоящую на пороге создания чего-то нового и замечательного – настоящей, полноценной семьи.

По другую руку от нее и Бена уселась по-турецки Эмили. И Мелоди поразила мысль о том, что Эмили считает совершенно нормальным и естественным то, что Мелоди сидит здесь с мужчиной, и для Эмили тот факт, что у Мелоди есть мужчина, ничем не примечателен и совершенно ожидаем.

– Как же здорово! – восхитилась Эмили, оглядываясь по сторонам. – Мне ужасно нравится твой мир.

«Очень точно сказано», – подумала Мелоди. Коротко и исчерпывающе. Мелоди всегда любила своего сына, любила своих близких друзей и свою квартиру – но вплоть до этого момента никогда не любила тот мир, в котором жила. И, что более важно, до тех пор, пока две недели назад двери ее памяти не были отперты тем загорелым гипнотизером, она никогда по-настоящему не любила саму себя.

Мелоди обхватила свободной рукой сестру и еще долго так сидела, чувствуя себя защищенной и счастливой, до краев полной шампанским, шоколадным тортом и надеждами на будущее.

«Мелоди Браун умерла! – с улыбкой сказала себе Мелоди. – Да здравствует Мелоди Рибблздейл».

 

Эпилог

Август 2006 года

Таксист наотрез отказался ехать по сплошь усеянной выбоинами грязной дороге, что вела к ферме, и высадил Мелоди с рюкзаком на обочину. Она все равно дала ему кое-какую мелочь, поскольку не раз слышала, что, впервые оказавшись за границей, надо каждому встречному и поперечному – чисто ради самосохранения – давать на чай.

Она озадаченно поглядела на дорогу впереди. Казалось маловероятным, что там вообще может стоять какой-то дом, тем более населенный людьми – однако это определенно было именно то самое место, если только не существовало еще какой-то грязной раздолбанной дороги к далекой ферме, указатель к которой гласил: «Эль Дурадо». Мелоди перекинула рюкзак через плечо и зашагала вперед под палящим, точно огненный шар, солнцем, от которого у нее вдоль хребта вовсю струился пот и намокала под мышками футболка.

Рюкзак ей дал Бен. Он был весь истертый и видавший виды, сплошь увешанный старыми авиабагажными бирочками. Рюкзаку Бена довелось попутешествовать куда больше, нежели самой Мелоди. В пять сорок утра Бен с осоловелыми, невыспавшимися глазами, но тем не менее упрямо-настойчивый, проводил ее на самолет.

– Просто я хочу увидеть, как ты улетаешь, – объяснил он. – Хочу воочию увидеть, как у тебя наконец вырастут крылья.

Мелоди прошла уже больше пяти минут, пока не убедилась окончательно, что очутилась совсем не там, где надо, и что она умрет здесь от обезвоживания и перегрева, что плоть с ее тела выклюют уже кружившие над головой стервятники, а кости останутся лежать, все больше белея под безжалостным испанским солнцем. Однако стоило ей начать вдаваться в панику, как впереди, на горизонте, открылся вид на череду приземистых сельских домиков с кучкой смоковниц. Она увидела увитую виноградными лозами тропинку, трех маленьких белых козликов, сгрудившихся вокруг жестяной емкости, белый домик на колесах, мопед и рядом с ним – старый, обшарпанный мотоцикл с коляской. У Мелоди аж сердце подпрыгнуло в груди. Это было, несомненно, то самое место.

Незнакомая ей женщина заулыбалась, глядя, как она подходит все ближе. Возрастом она была примерно такая же, как Мелоди, темноволосая и очень тоненькая, в свободных широких джинсах и в цветастой блузке.

– Hola! – поприветствовала она гостью.

– Hola! – откликнулась Мелоди. – Здравствуйте, вы говорите по-английски?

– Да, – ответила женщина. – Я в совершенстве владею английским. Меня зовут Беатрис. Могу быть вам полезна?

– Да, думаю, можете. Я ищу Кена. Кена Стоуна. Он здесь?

– Кен? Да, здесь. А кто вы? – спросила она очень дружелюбным тоном.

– О, я Мелоди, его очень давняя подруга. Я для него нечто вроде… сюрприза.

Тут из-за ног женщины высунулась маленькая девочка с темными волосами и большими голубыми глазами и с любопытством уставилась на путницу.

– Привет! – сказала ей Мелоди. – То есть hola!

Девчушка заморгала, глядя на нее, а потом быстро убежала в дом.

– Это Дария. Она у меня немного стеснительная. Пойдемте. Следуйте за мной.

Мелоди пошла следом за Беатрис в дом. Со слов Грейс и Сета, она ожидала увидеть в этом жилище лишь самое элементарное и необходимое, но все равно была удивлена обстановкой, начисто лишенной современных атрибутов быта. Кухня состояла из трех стен с открытыми полками, старой газовой плиты и мойки. Пол был просто бетонным, местами застеленный потертыми половиками. За стареньким столом в центре кухни сидели двое детей помладше Дарии, ели апельсины и читали комиксы. И все равно здесь было так замечательно и так хорошо пахло! Воздух наполняли ароматы жареного мяса и апельсиновой цедры.

Беатрис провела Мелоди через весь дом, потом наружу, по тропинке, обсаженной апельсиновыми деревьями и обставленной там и сям старой, побелевшей на солнце, садовой мебелью. В другом конце тропинки стояло строение поменьше, и возле него, расчесывая густую шерсть здоровеннейшего пса, какого только видела Мелоди в своей жизни, сидел на табурете высокий худощавый мужчина с длинными волосами и добрым, гладким лицом. При звуке их шагов он поднял голову и прищурился.

– Hola! – поприветствовал он.

– Привет, – ответила с улыбкой Мелоди.

Мужчина поднялся с табурета и сделал к ним несколько шагов, пытаясь распознать гостью, отчего лицо его сосредоточенно сморщилось.

– Я тебя знаю, – произнес он.

– Еще бы, – кивнула Мелоди, – конечно, знаешь.

– О господи! – выдохнул он, и в серо-голубых его глазах заблестели слезы. – Это что, правда? Это ты?

– Ну, это зависит от того, кто я, по-твоему.

– Мелоди! Это ж Мелоди! Бог ты мой! – Он устремился к ней, протянув вперед руки, глазами вбирая каждую черточку ее лица. – Я знал! Я знал, что ты придешь! Ты снилась мне всю последнюю неделю. Мне снилось, будто мы с тобой случайно встретились на каком-то судне, что у тебя двенадцать детей и ты выкрасилась в блондинку.

Мелоди рассмеялась.

– Нет! Ребенок у меня только один. И я никогда не красила волосы.

– Ну, ничего себе! Прямо как в книжке! Это просто лучший момент жизни! Беатрис! – Он привлек темноволосую женщину к себе поближе. – Это Мелоди! Помнишь, я рассказывал тебе о ней – о той маленькой девочке, что жила со мной еще в доме у моря? О девочке, что я пытался тогда удочерить? Это она и есть! Это она! Она ко мне явилась!

Мелоди улыбнулась Беатрис, потом Кену, и, глядя на него, она почувствовала, будто что-то теплое и уютное обернуло ей душу. Она боялась, что настоящий Кен окажется совсем не таким, как Кен из ее воспоминаний. Что это будет всего лишь печальный старик, усталый человек с совершенно не сложившейся жизнью – неудачник, о котором предупреждал ее Мэттью. Но это было не так, теперь она это знала точно. Он был именно таким, каким она его запомнила и каким надеялась увидеть. Мелоди простерла руки, и они заключили друг друга в объятия.

Теперь ее история наконец сложилась до конца.