1978 год

Жаклин Зоннинфельд жила в высоком и узком здании в тихом квартальчике сразу за поворотом Гудж-стрит. Внутреннее убранство ее дома было самым что ни на есть роскошным: с прицепленными по стенам целыми шкурами зебр, с «леопардовыми» подушками, раскиданными по бархатным диванам, с витражными лампами Тиффани, напоминавшими стрекозиные крылышки, со стопками солидных увесистых книжек, сложенных пирамидками на низких кофейных столиках. На каждом этаже у нее лежали сливочного оттенка ковры – такие мягкие, упругие и густые, каких Мелоди нигде еще не доводилось видеть.

Жаклин работала художником-гримером, а семилетняя Шарлотта была ее дочерью. Шарлотта ходила в частную школу для девочек в Вестминстере, и подружки ее носили имена вроде Амелия, Софи или Теодора.

Если бы Мелоди пришло в голову об этом спросить, то она узнала бы, что ее отец познакомился с Жаклин на так называемом свидании вслепую, устроенном его начальником, который был ее бывшим деверем. И если бы Мелоди довелось поинтересоваться этим у папиного начальника, то он, возможно, поведал бы ей, что свел ее отца с Жаклин потому, что подозревал, что они отлично поладят вдвоем, а также – что было особенно важно – чтобы сбагрить наконец Жаклин с братниного горба в финансовом, психологическом и в самом что ни на есть физическом отношении.

Однако Мелоди было всего пять лет, и хотя она уже всерьез задумывалась об очень многих вещах, она редко когда о них кого-то спрашивала, потому что плохо представляла, как об этом правильнее спросить. А потому девочка просто приняла как данность то, что ее отец больше не живет один в своей прежней съемной комнате большого многоквартирного дома в Брикстоне, а обитает в великолепном таунхаусе в Фицровии с Жаклин и ее дочерью, и не требовала никаких объяснений. Она смирилась с тем, что на три-четыре дня в месяц ее берут пожить в этом роскошном доме в Фицровии с папой, в то время как Шарлотта, едва его знавшая, имеет возможность видеть ее отца каждый божий день. И еще Мелоди пришлось привыкнуть к тому, что когда она возвращалась в дом Кена на побережье, то мать неизменно потчевала ее столь редкостным в ту пору угощением, как горячий шоколад, и засыпала сотнями вопросов о том, что у Жаклин в доме и как Жаклин одевается, и как Жаклин красится, и что Жаклин говорила, а что отвечал ей отец, и что они там ели, и где они бывали…

– А почему вы с папой больше вместе не живете? – спросила Мелоди у матери однажды, несколько недель спустя.

Джейн нахмурила брови и поморщилась.

– Понимаешь, – ответила она, – мы просто перестали быть друзьями.

– Вы что, поссорились?

– И не один раз. Мы постоянно ссорились. Из-за множества разных пустяков. Вот мы и решили, что, может быть, нам обоим будет гораздо лучше, если мы станем жить по отдельности.

– Но почему вы не могли просто какое-то время пожить отдельно? А не так долго – месяцы и месяцы?

– Видишь ли, иногда, – вздохнула мать, – иногда в жизни случается такое, что меняет что-то навсегда. И как только что-то изменилось навсегда, то уже очень трудно вернуться обратно, к тому, что было прежде.

– А что изменилось навсегда?

– Да все, солнышко, абсолютно все.

Оставшись неудовлетворенной таким ответом, Мелоди выждала пару дней, а потом задала этот вопрос снова:

– Мама, а почему вы с папой больше не живете вместе?

На сей раз мама не стала вздыхать и, умолкнув, подыскивать верные слова, чтобы ответить. На этот раз она вскинула руки и умчалась из комнаты, вопя на ходу:

– Да перестань же ты, бога ради, задавать эти вопросы!!!

А потому Мелоди сменила тактику, решив спросить об этом у отца:

– Пап, а почему ты живешь здесь, с Жаклин, а мама живет со мной у моря?

Последовало длительное молчание, и Мелоди уже готова была к тому, что отец тоже вскочит и, накричав на нее, выбежит из комнаты.

– Очень резонный вопрос, – промолвил он наконец.

Мелоди кивнула.

– Дело в том, – заговорил он, усаживая девочку к себе на колени, – что порой, когда произойдет что-то очень плохое, у взрослых уже не получается делать друг друга счастливыми. Иногда они, наоборот, делают друг другу только хуже. Так вот, после того как умерла малютка Романи, мама с папой настолько из-за этого расстроились, что не смогли больше хорошо друг с другом жить. Странно звучит, правда?

Мелоди кивнула опять.

– Да уж, могу себе представить. Иногда взрослые и впрямь бывают очень странными, – пробормотал отец. – Но ты должна знать, Мелоди, что к тебе все это не имеет никакого отношения. Что мама с папой по-прежнему тебя очень любят. Любят так же, как и прежде, а в сущности, даже еще и больше.

Она снова кивнула, хотя про себя вовсе так не считала. Мелоди была более чем уверена, что как раз мама любила ее намного, намного сильнее до того, как умерла малютка. Но девочка не стала этого говорить вслух, а просто обхватила руками папину шею и надолго всем телом прижалась к нему.

Однажды в субботу, где-то в марте, когда отец готовил на кухне ланч, а Шарлотта была на занятиях в балетной школе, Мелоди сидела на широком подоконнике на самом верху лестницы, наблюдая, как внизу, по улице, проходят люди. Подойдя к ней вплотную, Жаклин взяла ее ладонью за плечо.

– Ну, привет, – сказала она. – Вид у тебя какой-то очень меланхолический.

Мелоди не знала, что означает «меланхолический», но решила, что это, вероятно, что-то вроде «унылый» или «расстроенный».

– Это означает, что ты вся в грустных раздумьях, – объяснила Жаклин и, расправив юбку, уселась рядом с ней. – Готова дать пенни, лишь бы узнать, о чем ты размышляешь.

Такое Мелоди уже слышала. Тетушка Сьюзи вечно говорила ей: «Дам пенни, чтобы узнать, что у тебя на уме». На самом деле никто и никогда ей не давал ни монетки, и Мелоди заключила, что это одно из тех выражений, что взрослые говорят только ради красного словца.

Она пожала плечами и снова посмотрела в окно.

– Я просто разглядываю людей. Отсюда они кажутся такими маленькими.

Жаклин тоже глянула вниз и кивнула:

– Точно. Как муравьи. Когда-нибудь, когда вы с Шарлоттой станете постарше, я отвезу вас обеих в Париж, свожу на Эйфелеву башню, – сказала она каким-то необычным голосом. – Ты слышала когда-нибудь про Эйфелеву башню?

– Это во Франции, – кивнула Мелоди.

– Верно. Там можно забраться на самую верхушку и увидеть под собой весь Париж! И когда смотришь вниз и видишь всех этих малюсеньких людишек, все эти малюсенькие машинки – кажется, будто перед тобой просто сказочная страна!

Мелоди попыталась, чисто из вежливости, изобразить интерес, однако эта беседа вызвала в ней немного странное чувство. И не из-за самого предмета разговора – а потому что к ней обратилась Жаклин. Жаклин, которая никогда с ней толком и не заговаривала, будучи постоянно и всецело занята всеобщим порядком в доме.

– Это так романтично, – продолжала она. – Кстати, именно там мне сделал предложение отец Шарлотты.

Мелоди знала, что у Шарлотты есть отец. Звали его Гарри, он был большим и очень говорливым, с густой шевелюрой и волосатыми руками, и у него была маленькая и тоненькая жена из Китая по имени Мэй. Время от времени он подъезжал субботним утром к дому Шарлотты на своем рокочущем «MG миджет» с открытым, независимо от погоды, верхом и заявлял, что везет дочь «прошвырнуться по магазинам». Домой она возвращалась через несколько часов с большими бумажными пакетами из дорогих бутиков, полными всякой всячины, типа кассетных плееров или туфель на высоком каблуке, или какой-то парфюмерии, или плюшевых мишек. Мелоди было ясно, что он позволял Шарлотте выбирать абсолютно все, без малейших ограничений. Как было ясно и то, что Шарлотта ничуточки не ценила его экстравагантную щедрость, поскольку пакеты так и оставались неразобранными и месяцами стояли, забытые, у нее под кроватью.

– Когда-то, когда я была еще молоденькой девчонкой двадцати лет, у которой в голове лишь сласти да всякая блестящая мишура, Гарри показался мне самым сногсшибательным в мире мужчиной, – продолжала Жаклин. – Но вскоре я узнала, что из таких роскошных мужчин редко получаются хорошие мужья. И все ж таки, если бы я не вышла за него замуж, у меня бы тогда не было Шарлотты, так что я очень рада, что когда-то была его женой. И наверняка именно так твой отец и относится к твоей матери, правда?

Мелоди кивнула – не потому, что была так уж с этим согласна, но потому, что не видела никаких доводов против.

– Понимаешь, дети – это самое драгоценное, что только есть в мире, они ценнее и важнее всего на свете. И даже если твои мама с папой перестали быть друзьями, они все равно очень рады тому, что были когда-то вместе, потому что они произвели на свет тебя. И мне довелось узнать, что твой папа в тебе души не чает. И, видишь ли, для твоего папы очень важно знать, что ты счастлива. Потому что он знает, что ты храбрая и стойкая девчушка, которая не любит беспокоить других своими мыслями и переживаниями. А потому было бы очень здорово, если бы я могла ему сказать, что мы с тобой немножко поболтали и что у тебя всё в порядке.

– Да, – кивнула Мелоди, – у меня все в порядке.

– А дома? С мамой? Там у тебя тоже все хорошо?

Девочка пожала плечами и кивнула опять.

– Там же что-то вроде коммуны, да?

Мелоди напряженно улыбнулась:

– Я не знаю.

– Ну, коммуна, – стала объяснять Жаклин, – это дом, где живут вместе много разных людей, которые могут и не быть друг другу родственниками. Ты в таком доме живешь?

Мелоди подумала о том большом, скудно обставленном мебелью доме у моря, вспомнила о Кене и Грейс, о Сете и Мэтти, о том, что Мэтт не приходится сыном Кену, а настоящий его отец живет в Лондоне – так же, как и ее, Мелоди, папа, – и решила, что все же нет. Хотя это был и не совсем обычный дом, но уж точно его нельзя было назвать тем словом, которое только что употребила Жаклин.

– Нет, – помотала головой Мелоди. – Это просто дом. Дом Кена.

– А этот Кен – он что, друг твоей мамы?

– Да, – кивнула Мелоди. – Он заговорил с нами на улице, когда мы с мамой пошли за туфлями для меня, и он сказал, что мама выглядит очень печальной. А потом мама с тетей Сьюзи сильно поругались, и Кен сказал, что мы можем жить в его доме.

– А этот Кен… он женат?

– Да, он женат на Грейс. Она намного старше его, и у нее есть сын по имени Мэтти, которому уже десять лет, а еще у них есть малыш, которого зовут Сет и которому всего восемь месяцев.

– То есть этот Кен… не ухаживает за твоей мамой?

– Нет! – рассмеялась Мелоди.

– То есть они… ну, не берутся за руки, и все такое прочее?

– Нет! – со смехом повторила девочка.

– О, надо ж, как интересно, – молвила Жаклин. – А у Кена есть работа? Он ходит куда-то на работу?

– Наверное, – ответила Мелоди. – Мне кажется, он пишет книжки. Но не те, где какие-то истории, а книги о чувствах.

– Бог ты мой, как любопытно! А о каких чувствах он пишет?

– Не знаю точно. Наверное, о счастливых и радостных.

– Что ж, надо думать, это очень хорошие книжки, раз он может позволить себе иметь большой дом на побережье и к тому же содержать там столько людей.

– Да, – согласилась Мелоди, – они наверняка самые лучшие.

Мелоди чувствовала, что Жаклин как будто хочет выудить из нее гораздо больше, нежели та в состоянии рассказать. Лицо у нее было, как у того человека, что хочет взять еще кусочек торта, однако слишком стесняется об этом спросить.

Последовала короткая пауза, и Жаклин, вздохнув, произнесла:

– Ну, как бы то ни было, я очень надеюсь, что с годами ты все больше и больше будешь привыкать к тому, как все сложилось, и что все мы будем воспринимать друг друга как одну, пусть и необычную, но большую и счастливую семью. Потому что, – тут она зашептала, склонившись к самому уху Мелоди, – потому что я очень сильно люблю твоего папу, и единственное, чего я хочу для нас – это чтобы мы были счастливы. Навеки!

Она склонилась к Мелоди и поцеловала ее в щеку, после чего поднялась на ноги и совершенно бесшумно ушла по толстому упругому ковру. Лишь след коралловой помады на щеке у Мелоди да сладковатый запах «L’Air du Temps» свидетельствовали о том, что она только что здесь была.