1978 год

– Лучше б твой отец вообще никогда на свет не появился! – Шарлотта дергала пластмассовую расческу сквозь спутавшиеся нейлоновые волосы большой куклы. – И ты тоже. Лучше бы ты тоже никогда не родилась!

На Шарлотте были пунцовые вельветовые джинсики с аппликациями на каждом колене в виде цветочка. Черные волосы разделены прямым пробором, заплетены в косички и увязаны ярко-розовыми шерстяными шнурочками. Она была очень красивой девочкой. Гораздо красивее Жаклин, которая казалась всего лишь симпатичной, да и то в основном за счет изобилия косметики и манеры держаться. Шарлотта была такой же чернявой, как и Гарри, с орлиным носом и, похоже, унаследовала отцовский недюжинный рост. Рядом с ней Мелоди чувствовала себя очень маленькой и слишком уж обыкновенной. У Мелоди были чудесные волосы – все ей об этом говорили, – висевшие за спиной толстыми, светло-каштановыми жгутами. Однако она не обладала какой-то особенно красивой фигуркой (ноги у нее, по-видимому, были в отца), и лицо у нее не было настолько симметричным и пропорциональным, как у Шарлотты. У той лицо было таким, будто кто-то, вооружившись угломерами и острейшим карандашом, создавал его долгие годы. У Мелоди же походило на слепленное наспех. Нестандартное, как отзывалась о нем мать. Мелоди толком и не знала, нравилось ли ей такое определение – ведь, насколько она понимала, все, что в начале слова содержало это «не-», воспринималось людьми как нечто нехорошее.

– И вообще, – продолжала Шарлотта, – я бы хотела, чтобы во всем вашем семействе никто и никогда не рождался, до самых прапрапрапрапрабабушек и дедушек.

Мелоди про себя ахнула. Она и не знала, что у нее были эти прапрапра…

– Таким образом, – продолжала разглагольствовать Шарлотта, – не было бы ни малейшего, даже самого крохотного шанса, чтобы кто-то из твоих предков встретился бы друг с другом и, пусть даже случайно, произвели на свет тебя.

Она развернула свою куклу и принялась расчесывать ее волосы сзади.

– Что бы мне такое сделать? – задумчиво спросила она, отводя кончиками пальцев желтые кукольные волосы. – Шиньон или косу?

– Косу, – подсказала Мелоди, которая была куда более уверена в точном значении и верном произнесении именно этого слова.

– Тут ничего личного, чтоб ты знала, – сказала Шарлотта, разделяя волосы куклы на три части. – Уверена, что в других обстоятельствах с тобой было бы просто отлично общаться, однако дом у нас слишком маленький, и ты с твоим отцом занимаете в нем слишком много места. А еще от твоего отца противно пахнет.

– Неправда!

– Правда! Он весь провонял уксусом, точно уксусная бочка.

– Так это потому, что он печатник. Он ничего не может с этим поделать.

– Я знаю, что не может. И я не говорю, будто он в этом виноват. Я просто хочу, чтобы он с этим своим запахом отправился куда-нибудь в другое место. Видишь ли, – продолжала Шарлотта, нащупывая возле себя контейнер с резиночками, – до того как моя мама встретила твоего вонючего отца, она уже собиралась снова вернуться к папе.

Мелоди посмотрела на нее с большим сомнением.

– Да-да, она приготовила ему ужин с шампанским и все такое прочее. А потом появился твой глупый папочка и все испортил.

– А как же Мэй?

– Что Мэй?

– Ну, разве твой папа на ней не женат?

– Ну да. Так и что? Эта Мэй имеет такую же важность, как и твой глупый папочка. Если бы мама просто щелкнула пальцами, отец бросил бы эту Мэй прямо на улице и прибежал. Я серьезно. – На кончике косы Шарлотта прикрепила резинку лаймового цвета и удовлетворенно улыбнулась. – Вот это вполне можно назвать идеальной косой!

Мелоди посмотрела на то, что получилось. Коса и впрямь оказалась очень аккуратной. А потом увидела кончики пальцев у Шарлотты. Они были все обдерганные и обкусанные. И выглядели совершенно несообразно с ее идеально чистой кожей и ровненьким пробором. При виде их Мелоди сделалось очень грустно, и она протянула ладонь, коснувшись пальцами Шарлоттиной руки.

Та в ужасе уставилась на нее:

– Господи, ребенок, сейчас же убери от меня свои противные руки, не то я заору на весь дом!

И Мелоди быстро отдернула руки, уронив их на колени.

Мелоди очень не любила уезжать от отца, зная, что он будет продолжать жить здесь: спать в огромной мягкой кровати с Жаклин, есть на ужин разную, приготовленную Жаклин, вкуснятину за красивым блестящим столом под большой люстрой, смотреть вволю телевизор, что помещался в шкафчике из красного дерева, – а рядом с ним будет сидеть в мягком кресле Шарлотта в своей роскошной пижамке и, покачивая длинными ногами, объедаться попкорном до отвала. В сравнении со сплошь устеленным коврами домом Жаклин, жилище Кена виделось девочке голым и каким-то… деревянным. А ее мать в сравнении с энергичной и колоритной Жаклин казалась какой-то вялой и безжизненной. И если в доме Жаклин все в их существовании было ясно и понятно: Жаклин любила папу, папа любил Жаклин, Шарлотта ненавидела Мелоди, а Жаклин делала вид, что Мелоди любит, – в доме у Кена жизнь представляла собой множество несвязанных концов, темных тупиков и странных пустых комнат.

В 2:30 мама встретила ее на вокзале Виктория, чтобы сесть на поезд до Бродстерса, отходящий в 3:05. Мелоди любила бывать на вокзале вместе с мамой. Ей нравилась эта незатейливость момента, когда они оказывались вдвоем посреди бушующего вокруг моря человеческой суеты, нравилось это странное безмолвие, способное существовать под слоем сплошного гула людских разговоров, объявлений из громкоговорителя и лязганья трогающихся с места поездов.

Мать взглянула на нее, нахмурившись:

– У тебя все хорошо?

Судя по голосу, сама она так вовсе не считала.

– Да, все отлично, – ответила Мелоди.

– Вид у тебя какой-то усталый.

Мелоди промолчала. Усталой она казалась потому, что накануне до ночи смотрела вместе с Шарлоттой фильм. Ей очень бы хотелось поделиться этим с матерью, но девочка понимала, что делать этого не стоит, потому что от подобных вещей ее маму словно выбивает из колеи и она начинает очень нервничать.

– Ты поела?

Об этом мама справлялась всякий раз, встречая Мелоди на вокзале, словно вынашивала подозрение, будто однажды эта эгоистичная и ужасная Жаклин будет настолько занята сама собой, что вообще забудет покормить ребенка.

– Да, – ответила Мелоди.

– И что ты ела?

– Спагетти болоньезе. И салат.

– Салат?

– Да.

– А какой салат?

– Ну-у… салат как салат. С помидорками. И огурчиком.

– Хм-м… – Мать поджала губы, словно сомневаясь в правдивости рассказа о салате. – С заправкой?

Мелоди кивнула.

– Там была такая вкусная заправка! Розовая! Хотя я не помню, как она называлась.

– «Тысяча островов»?

– Да! – воскликнула Мелоди. – Именно!

– Хм-м… – снова хмыкнула мама.

Они уселись на скамью на платформе № 12 и посмотрели на табло.

– Еще десять минут, – сказала мать. – Тебе не холодно?

Мелоди кивнула… и тут же пожалела, что не придумала сказать маме нечто такое, отчего та вдруг перестала бы держаться так жестко и отчужденно. Что-нибудь такое, что заставило бы маму улыбнуться, обнять Мелоди и назвать своей «лапушкой».

– На самом деле, – сказала девочка, – я совсем замерзла.

– Наверное, тебе все же следовало надеть пальто. Где оно?

– Осталось в доме у Жаклин.

Мама возмущенно вскинула брови.

– Ну, что ж, ничего не поделаешь, придется померзнуть.

Мелоди вздохнула. Про то, что ей холодно, она сказала, рассчитывая, что мама обернет ее своим большим и мягким кардиганом, позволив согреться.

Девочка притерлась поближе к матери в надежде, что та ее обнимет, или опустит руку ей на плечи, или хоть как-то проявит свою нежность, но ничего подобного так и не последовало.