1978 год

В тот день, когда Кен возил Мелоди в Лондон познакомиться с новорожденной сестренкой, назад они вернулись в восемь вечера. Когда они добрались до побережья, октябрьское солнце уже склонилось к морю в сияющих переливах персикового, серебряного и золотого зарева. У линии горизонта, светящийся изнутри, словно фонарь, уходил в море круизный лайнер.

Они подъехали к набережной, миновав вспыхивающие неоновым светом пустые торговые галереи, едко пахнущие рыбные лавки и сладковато – сувенирные, и наконец остановились у кафе-мороженого Морелли.

– Не хочешь пломбира с сиропом? – спросил Кен.

– Что, сейчас? – удивилась Мелоди.

– Да, почему бы нет?

– Но мы обещали маме, что я буду дома к восьми.

– Ну, мы можем ей сказать, что застряли где-нибудь в пробке. Ну, решайся, как насчет «Полосатого чулка»?

Мелоди посмотрела сквозь прозрачную дверь на пастельные краски сказочного мира внутри, на счастливые нарядные семейства, рассевшиеся по рыже-розовым кабинкам и погружающие длинные ложечки в непомерной высоты вазочки с мороженым. За последние годы она много раз видела это место с расстояния, однако мать всегда говорила ей, что они не могут позволить себе такой «излишней роскоши», как мороженое.

– Я угощаю, – добавил Кен, словно прочитав ее мысли.

Сама не своя, Мелоди ступила внутрь. Оказавшись после заката в кафе-мороженом, вдвоем с симпатичным мужчиной и с мотоциклетным шлемом в руке, она ощущала себя так, будто все это происходило с кем-то другим, а не с ней. Подобное скорее было бы под стать Шарлотте.

Она заказала себе пломбир с малиной, пестреющий волнистыми красными прожилками, а Кен – ванильный с шоколадным сиропом и чашку кофе. После шлема волосы у него были встрепанными, а щеки горели от студеного октябрьского ветра, и он уже больше не походил на Иисуса Христа, а скорее напоминал забавного плюшевого мишку, и потому Мелоди уже не так сильно робела от того, что оказалась с ним в этом роскошном кафе.

– Ну что, малышка-то тебе понравилась? – спросил он.

– Угу, – кивнула Мелоди. – Она очень миленькая.

– Представляю. Наверное, испытываешь огромные чувства, когда видишь новорожденную сестру?

Девочка кивнула опять.

– Грустно, наверное, было оттуда уезжать, верно?

Мелоди низко склонила голову и печально улыбнулась. Она всегда не любила уезжать из дома Жаклин, даже когда ее пребывание там было ужасным – когда Шарлотта вела себя по-свински, а Жаклин обращалась с ней почти как с чужой. Но в этот вечер Мелоди переживала свой отъезд еще тяжелее. Она целый день провела с Эмили, помогая менять ей подгузники, и Жаклин даже позволила покормить ее из бутылочки молоком.

В течение дня спальня отца и Жаклин приобретала для нее все более волшебные черты. К вечеру, когда солнце стало клониться к закату, папа зажег настольные светильники, и они все вместе уселись на огромной мягкой кровати, просто разглядывая спящую малютку.

– Знаешь, – проговорил отец, обращаясь к Жаклин, – иногда я даже рад, что тебе сделали кесарево. Благодаря этому ты вынуждена просто сидеть тихо на месте и наслаждаться мгновением.

Жаклин улыбнулась ему.

– Это точно, ты совершенно прав. Иначе я без конца бы суетилась. Так что я тоже рада посидеть тихо, потому что это самая прелестная пора. Именно такие моменты и вспоминаешь, когда они вырастают, и так хочется вернуться назад…

Вернуться назад Мелоди хотелось уже сейчас. Хотелось впитать в себя сестру, вобрать по капельке, став с ней единой плотью, и хранить ее у самого сердца. Она не желала оставлять малютку в Лондоне и еще целую неделю ждать их новой встречи. Мелоди хотелось жить рядом с ней, спать рядом с ней и наблюдать, как та пробуждается по утрам. Ей хотелось видеть, как Эмили растет, день за днем, замечая каждый ее срезанный ноготок и каждый миллиметр отросших волос. Ей хотелось, чтобы Эмили знала ее – так же, как она будет знать Шарлотту.

Мелоди посмотрела в ласковые серые глаза Кена и тут же почувствовала, что ее рот становится дрожащим и безвольным. И она горько заплакала, тихо и безутешно.

– Ой, ну-ну-ну… – Кен протянул ей бумажную салфетку. – Ох, Мелоди, бедное ты мое солнышко…

– Я так ее люблю, так люблю, – причитала Мелоди. – Но она живет в Лондоне, а я – здесь, и она совсем меня позабудет.

– Ну что ты, не позабудет.

– Нет, забудет! Она будет видеть лишь Шарлотту и считать, что это ее единственная сестра, а когда я к ней приеду, она заплачет, потому что не будет знать, кто я такая!

– Не забудет, обещаю тебе. Честное слово. Малыши на самом деле очень смышленые. Сейчас она запомнит твой запах, а потом, когда подрастет, она будет помнить твое лицо. И, знаешь, самые ее чудесные улыбки будут предназначаться именно тебе, потому что видеть тебя будет для нее как особенное лакомство – совсем не так, как с Шарлоттой.

– Ты так думаешь?

– Да, уверен. И как раз потому, что вы не будете видеться слишком часто, она будет намного лучше к тебе относиться, чем к Шарлотте. И вообще, готов на что угодно спорить, что в итоге вы с Эмили станете самыми что ни на есть лучшими друзьями.

Мелоди шмыгнула носом и принялась крутить ложкой у самого донышка вазочки. Ей нравилось то, что говорил Кен, приятна была эта мысль – стать лучшей подругой Эмили.

Так вышло, что за очень долгое время никто не говорил девочке ничего такого, отчего у нее на душе становилось бы лучше, а не еще мрачнее, что вдыхало бы смысл в ее существование, и теперь Мелоди почувствовала, как с ее груди словно поднялось что-то тяжелое и давящее – чего она до сего мгновения почти не замечала. Она ощутила снизошедшую на нее легкость, ощущение, что, в конце концов, у всего происходящего есть некий прочный стержень. И вот, сидя во влажном тепле кафе-мороженого Морелли, когда ее раздробленный мир стремительно вращался в сознании десятками разрозненных кусков, Мелоди внезапно поняла, где именно для нее находится такой стержень. Это был Кен.

Она утерла слезу с щеки тыльной стороной ладони и улыбнулась Кену. Потом взяла его руку в свои ладони и крепко, от души пожала.

– А ты мне друг? – спросила она.

– Разумеется.

– А ты всегда будешь моим другом?

– Я буду твоим другом до тех пор, пока ты сама будешь этого хотеть.

– Хорошо. Значит, это навеки.

Кен пожал ей ладонь в ответ и тоже улыбнулся.

– Вот и славно. Очень хорошо.

Домой они вернулись в девять вечера. Мелоди уже представляла, как ее мать сидит на парадном крыльце, бледная от волнения, как время от времени бродит туда-сюда, гадая, где задержалась ее дочь.

Однако матери на крыльце не оказалось. Как не было ее ни в кухне, ни в ванной, ни в комнатке в мансарде. Мелоди с Кеном дважды обежали весь дом, заглядывая во все комнаты и даже в такие необычные места, как вентиляционные шкафчики и кладовки. Потом Мелоди заметила, что маминой сумочки в прихожей нет, а Лаура сказала, что слышала где-то около пяти часов, как хлопнула входная дверь. И тогда они все вместе успокоились, решив, что Джейн пошла куда-нибудь поужинать или отправилась навестить тетю Сьюзи.

В тот вечер Мелоди самостоятельно помылась в бодрящей прохладе ванной и попыталась представить, как мама сидит за столом у тети Сьюзи, веселая и смеющаяся, напрочь забывшая о времени. Это показалось ей чем-то совсем неправильным, и Мелоди вообразила, как мать одиноко сидит в кафе, за столиком на двоих, представила ее лицо в мерцающем сиянии свечи, когда она втыкает вилку в жареный стейк с картошкой. Но это тоже было совершенно не то.

Когда Мелоди скользнула под свое лоскутное одеяло и закрыла глаза, то тишина в комнате подействовала на нее совсем обескураживающе, и девочка стала представлять разные ужасные вещи. Как ее мать раздавило колесами мощного грузовика. Как ее мать, вся посиневшая, безвольно плавает в море лицом вниз. Как ее мать разорвало на куски железными колесами экспресса. Мелоди не знала, откуда все это берется в ее сознании. Ни о чем подобном она прежде никогда не думала. Хотя прежде ни разу и не случалось такого, чтобы она не знала, где находится ее мать.

Еще долго пролежав в постели, Мелоди наконец уснула – и вскоре, даже толком не заметив, что спала, она вновь проснулась. Было все так же темно, и мамина постель по-прежнему пустовала. Мелоди вдруг стало страшно и одиноко, она поняла, что ей необходимо увидеть чье-нибудь живое лицо, а потому она на цыпочках тихонько дошла до лестницы и поднялась на площадку, где была комната Кена и Грейс.

Замечательная виньетка на двери словно поприветствовала Мелоди, когда девочка толкнула дверь в их спальню. Кен с Лаурой лежали на большой белой кровати, полностью обнаженные и обвивавшие друг друга, между тем как Грейс в длинной голубой ночной рубашке лежала на матрасе на полу, обнимая лежавшего сбоку Сета. Штор на окне не было, и полная белая луна проливала на них холодный голубоватый свет. И хотя все увиденное ею казалось совершенно неправильным, все же что-то прекрасное было в открывшейся сцене – словно на постановке «Сна в летнюю ночь» в открытом театре в Риджентс-парке, посмотреть которую папа с Жаклин водили Мелоди нынешним летом.

Единственным человеком, услышавшим, что кто-то вошел в комнату, была Лаура. Та уставилась на девочку стеклянным взглядом, приоткрыв один глаз. Потом потерла пальцами брови и перекатилась в ее сторону. Груди у нее были маленькие и острые, точно капкейки, а ребра выпирали, как у щуплого цыпленка. Поглядев на нее, Мелоди быстро поняла, что Лаура по-прежнему спит. Ее открытый глаз вскоре сомкнулся, женщина перевернулась на спину, а Мелоди неслышно, на цыпочках вышла из комнаты.

Следующая дверь вела в комнату Мэтти. Мелоди тихонько постучала и вошла внутрь. Мэтти лежал на боку, свесив одну ногу с кровати, и еле слышно посапывал. Она какое-то время постояла, глядя на него и гадая, что может ему сниться. Потом, решив, что Мэтти очень уж сладко спит, чтобы его беспокоить, Мелоди улеглась на его истертый старый коврик из овчины, укрылась его банным полотенцем и наконец провалилась в сон.

Наутро Кен вызвал полицию. К ним приехали двое в полицейских шлемах и стали задавать разные вопросы, на которые никто, похоже, не в состоянии был ответить. Нет, Джейн никому ни словом не обмолвилась, куда идет. Нет, никто не видел, как она уходит. Мелоди рассказала полиции, где живет тетя Сьюзи («в бунгало, где кругом заборы, не у самого моря, но и не так далеко от него, с голубой входной дверью и легкими прозрачными занавесками»). Потом обыскали вещи мамы, лежавшие у нее в спальне.

– А у нее были какие-либо причины, чтобы куда-то исчезнуть? – спросил полицейский помоложе.

Мелоди посмотрела на Кена, тот взглянул на нее.

– Видите ли, – стал объяснять он, – она пребывала в состоянии некоторого стресса. Ее бывший муж живет с другой женщиной, которая только что родила ему дитя. И она… хм… как мне кажется, страдает… – Кен снова глянул на Мелоди, – …некоторыми иными расстройствами. В душевном плане.

– То есть, вы хотите сказать, она психически нестабильна?

– Ну, не то чтобы совсем нестабильна, но…

– Ясно. Думаю, в таком случае мы выждем еще двадцать четыре часа, а потом пойдем обыскивать пляжи. Особенно в районе Рамсгейта.

– Вы что, считаете…

На сей раз они оба – и полицейский, и Кен – посмотрели на Мелоди.

– Не знаю, сэр, но такое возможно. У нас, знаете ли, масса таких случаев с женщинами. Гормоны порой бывают очень мощным фактором. Так что, если через сутки от миссис Рибблздейл так и не будет никаких вестей, мы начнем поиски.

Спустившись в кухню через пять минут после ухода полицейских, Мэтти принялся расспрашивать Мелоди, желая знать все до последнего слова, что те говорили.

– Я пытался слушать из-за двери, но ничего толком было не слышно.

– Они считают, что она может быть на пляже. Из-за гормонов.

– Что, мертвая?

– Нет, думаю, нет. Просто слишком расстроенная. И до завтрашнего утра ее искать не станут.

– А почему?

– Не знаю, – пожала плечами Мелоди.

– Ну, это вообще какая-то чушь! – возмутился Мэтти. – До завтра что угодно может произойти. Это может быть вопрос жизни и смерти. Послушай, просто ждать глупо. Я считаю, надо идти искать сейчас.

Он ненадолго исчез и вернулся с матерчатым мешком, который тут же повесил себе поперек груди.

– И что мы будем делать? – спросила Мелоди.

– Пойдем разыскивать твою маму.

Вдвоем они прошли через городок к бухте Викингов с влажным, усыпанным водорослями песком. Там было совершенно пустынно. Они прошлись туда-сюда по набережной, мимо опустевшего кафе. То и дело Мэтти останавливался и изучал окрестности из старого армейского бинокля, что он носил в своем объемистом мешке.

– А ты вообще представляешь, во что она была одета? – спросил он Мелоди.

Девочка помотала головой.

– Когда Кен увозил меня в Лондон, она была еще в ночной рубашке.

– А цвет?

– Чего?

– Ну, ночной рубашки.

– Зеленая. И вот тут немножко кремового, – показала она на грудь.

– Понятно. А волосы у нее коричневые. И она среднего телосложения. Верно?

– Верно, – отозвалась Мелоди.

– О'кей. Так, тут ничего нет, двигаемся дальше.

Мэтти опустил бинокль и, развернувшись, зашагал обратно к городу. Мелоди молча последовала за ним. Шли они, казалось, целую вечность. Мальчик то и дело останавливался, разглядывая мелкие фрагменты выброшенных на берег обломков и разного мусора.

– А чем, кстати, любит заниматься твоя мама? – спросил он спустя какое-то время.

– Э-э… читать.

– Хм-м… Можно было бы, конечно, пройтись по книжным магазинам или заглянуть в библиотеку, но сильно сомневаюсь, что она могла бы провести там целую ночь. А еще что?

Мелоди подумала подольше.

– Еще она любит кошек.

– Нет, это нам нисколько не поможет. Черт, вот засада!.. Думай, Мэтти, думай! – Он даже похлопал себя ладонями по голове. – Женщина, тридцати лет, в тоске и печали – что она станет делать? Куда пойдет?.. О, я знаю! Знаю! Иди-ка за мной.

Когда они добрались до вокзала, пошел дождь. Мелоди к этому времени сильно устала и проголодалась. Она в это утро совсем не позавтракала и к тому же осталась без ланча – а времени было уже почти два часа.

Она была очень взволнована и так рада возможности провести столько времени вместе с Мэтти, но все же хотела вернуться обратно домой, потому что чем больше думала обо всем этом, тем более была убеждена, что мать наверняка уже дожидается ее там. Однако Мелоди не хотелось раздражать Мэтти, а потому она послушно отправилась за ним сначала по перрону, потом спустилась на подъездные пути, потом перешла мост, сбежала вниз, к кустам, где долго и терпеливо ждала, пока Мэтти ворошил длинной палкой старые магазинные пакеты и пустые пивные банки.

Наконец, уже где-то в четыре часа, Мэтти оставил поиски.

Мелоди до крови стерла ноги слишком тесными кедами, а живот уже давно перестал урчать, смирившись с голодом.

Они медленно побрели обратно в город, пошли по главной улице. В витрине магазина «Woolworth» девочка увидела их отражение. Выглядели они тощими и замызганными, точно двое несчастных сироток. От этой мысли у Мелоди перехватило дыхание. У нее вдруг возникло такое чувство, будто она и впрямь лишилась родителей, и это показалось ей поистине ужасным.

Они уже почти дошли до дома, как в двух улицах от площади что-то вдруг зацепило ее взгляд. Это был фрагмент материи, мелькнувший в густо запотевшем окне кофейни. Принадлежал он очень знакомой Мелоди кофте – голубой, с черными цветами, которую носила мать.

– Мэтти! Она там! Взгляни-ка!

Сложив козырьком руки, они припали к стеклу и заглянули внутрь. Джейн сидела спиной к окну с красной чашкой в левой руке и букетом увядших цветов в правой. Сидела она одиноко и неподвижно, наклонив голову так, будто в кого-то напряженно всматривается.

Друзья зашли в кофейню, и, подойдя к матери ближе, Мелоди увидела, что та ни в кого на самом деле не вглядывается, а просто сидит, уставившись в пустоту, настолько уйдя в себя, что даже сначала и не заметила, как к ней сбоку подошли двое детей.

– Мам, – тронула ее за руку Мелоди.

Джейн продолжала смотреть куда-то вдаль.

Кофта ее была грязной, волосы – тусклыми и спутавшимися. Под ногтями виднелась грязь, а запах от нее исходил солоноватый и влажный.

– Ма-ам, – уже настойчивее подергала ее за рукав Мелоди.

Наконец Джейн оторвала взгляд от некой дальней точки и очень медленно повернулась к девочке:

– Да?

– Что ты делаешь?

– А что? – рассеянно отозвалась Джейн.

– Что ты тут делаешь? Где ты была?

– Мелоди?

– Да, это я.

– Почему ты здесь?

– Мы ходили тебя искать. Ты пропала неизвестно куда. Мы даже вызывали полицию! Где ты была?

– Да большей частью здесь. Наверное.

– Но не всю же ночь. Где ты была прошлой ночью?

Мать помолчала, потом задумчиво потерла локоть.

– Где-то была, наверное. Может быть, на пляже?

Мелоди затихла, пытаясь как-то осмыслить ситуацию. Мать ее была совершенно рассеянной и от нее плохо пахло, она сидела одна в кафе, а прошлую ночь спала на пляже. Это в октябре-то!

Она посмотрела на мамины грязные пальцы, потом на букет увядших цветов и наконец произнесла:

– Мама, ты психически нестабильна?

Как же замечательно было то, что мама вновь оказалась ночью в их спальне! Как чудесно было видеть по другую сторону комнаты ее вздымающееся мягкими изгибами, спящее тело, слышать ее мерное дыхание и легкое шуршание простыней, когда она переворачивалась. Однако сама Мелоди никак не могла уснуть. Всякий раз, как ее веки тяжелели, всякий раз, как мысли начинали растекаться, она заставляла себя немедленно стряхнуть дремоту. Мелоди не хотела поддаваться сну, боясь, что, если она заснет, то, проснувшись, обнаружит постель матери пустой. А потому она тихонечко лежала на своей двухъярусной кровати, под самой кровлей, глядя на спящую маму, пока наутро не поднялось солнце.