2006 год

В субботу утром Мелоди высушила феном волосы – причем не так, как она обычно делала это второпях, вороша пальцами влажные пряди, а просушила как положено, основательно, с цилиндрической расческой-валиком, что бесплатно прилагалась к фену. Она прочесывала и раскатывала волосы туда и сюда, пока наконец они не опустились ей на плечи блестящей легкой «лесенкой». Потом достала свою старенькую косметичку, подвела глаза, прошлась под ними маскирующим карандашом и наконец накрасила ресницы коричневой тушью.

Утро снова было свежим и прохладным, без малейшего намека на лето, а потому Мелоди надела джинсы, топик и толстый кардиган небесно-голубого цвета. На ноги натянула свои новомодные кроссовки Geox, а в уши вставила пару широких серебряных колец. Потом оценила свою наружность в большом зеркале, прикидывая, какое впечатление способна произвести. Она вовсе не выглядела ни школьной буфетчицей, ни мамашкой-одиночкой, живущей в муниципальной квартире, – и в то же время определенно не тянула на барышню из Лос-Анджелеса, работавшую на Би-би-си, матушка которой была оскароносным гримером в Голливуде. Вздохнув, Мелоди убрала волосы за уши. На ее радиочасах было уже 11:58. Она опаздывала.

* * *

С Эмили они договорились встретиться на скамейке у кафе на Лабрук-Гроув.

– Привет, – тихо приблизилась к ней Мелоди. – Эмили?

Девушка с улыбкой обернулась – и у Мелоди едва не оборвалось сердце. Каштановые волосы, золотисто-карие глаза, нежное округлое лицо, светлые брови и улыбка, из настороженной мгновенно превратившаяся в радостную. Мелоди словно смотрела в зеркало – только льстивое, все приукрашивающее зеркало.

– Мелоди! О господи, не может быть! – Эмили вскочила на ноги, и Мелоди обнаружила, что они почти одного роста. Мгновение Эмили просто стояла, раскрыв рот, разглядывая ее, отмечая глазами каждую деталь ее лица. – Это… просто… невероятно!

Мелоди кивнула, тоже, в свою очередь, вбирая взглядом облик сестры с ее сияющими белыми зубами, двойными сережками в ушах, зелеными лодочками с острыми мысами и узкими джинсами.

– С ума сойти! Это точно потрясающе, – согласилась она.

– Ты выглядишь именно так, как я и ожидала. Ты очень похожа на папу, и очень похожа на…

– На тебя?

Эмили легко рассмеялась.

– Да, ты вылитая я.

– А сколько лет-то тебе уже?

– Почти двадцать восемь. Взрослею!

– Да ну, двадцать восемь – совсем еще дитя.

– Хотя я этого возраста совсем как-то не ощущаю. Впрочем, с моим образом жизни, наверное, и чувствуют себя значительно моложе своих лет. Послушай, может, зайдем выпьем кофе?

Они направились в кафешку за углом, забитую посетителями, что отдыхали по случаю субботы целыми семьями или же заглянули сюда перевести дух после шопинга на Портобелло. Мелоди заказала себе капучино, а Эмили – травяной чай.

– Серьезно, это был самый потрясающий звонок в моей жизни! – воскликнула Эмили, снимая джинсовую куртку, под которой оказались темно-фиолетовая хлопковая футболка и жилетка в тонкую полоску. – Честное слово! У меня рядом были тогда соседки по квартире, и мы все были просто… Обалдеть! Вообще не верится, что такое случилось! Представляешь, я вдруг узнаю, что у меня есть настоящая сестра! Боже ж ты мой! И мы все вопим от радости, потому что ты для меня всегда существовала как легенда, как нечто мифическое, понимаешь?!

Улыбнувшись, Мелоди засучила рукава кардигана.

– Ну, сомневаюсь, что я бы себя описала подобным образом.

– Да нет, серьезно. Когда я была маленькая, у моей сестры в спальне висела твоя фотография…

– Что, у Шарлотты?

– Да, в комнате у Шарлотты, у нее в гардеробной, на зеркале. На тебе там был такой пышный, как у цыганки, сарафан, а в волосах камелия. Ты улыбалась в камеру, и мне казалось, ты самая удивительная, самая замечательная девочка на свете. Понимаешь? Та, которую хочется узнать поближе, с которой хочется поболтать, чем-то поделиться. И я тогда… Черт, даже неловко об этом вспоминать… Я тогда сделала тебя своей воображаемой подругой. Я все время разговаривала с тобой у себя в комнате, рассказывала, как играю с куклами и что с ними делаю, – и, клянусь, ты мне даже отвечала. Мама меня тогда даже водила к психотерапевту, думая, что у меня не все дома. Да и на самом деле я, наверное, была довольно странным ребенком. У меня на самом деле не было ни одной подруги. Только ты… – Она улыбнулась Мелоди какой-то даже виноватой улыбкой. – Так что, можешь себе представить, какая это для меня была ошеломительная новость! Воображаемая подруга – и вдруг явилась во плоти! С ума можно сойти!

Мелоди с изумлением смотрела на сестру.

– Откуда же у вас оказалось то фото?

– Господи, не знаю. Наверное, его сделал мой папа… то есть, черт, наш с тобой папа – когда ты приезжала к нам.

– Когда я к вам приезжала? – переспросила Мелоди. – В смысле, в Гудж-Плейс?

– Нет, в Лос-Анджелес.

– Я была в Лос-Анджелесе?

– Ну да! Прилетела к нам одна, на самолете. В моих глазах ты всегда была самой храброй и классной девчонкой на свете, раз отважилась лететь на самолете в одиночку.

– Я летала на самолете в Лос-Анджелес?

– Ну да! Неужели ты не помнишь?

Покачав головой, Мелоди взяла со стола чашку с кофе.

– Нет, я действительно об этом ничего не помню. – Она умолкла на мгновение, вперив взгляд в столешницу, впервые по-настоящему прочувствовав весь ужас ситуации с немыслимыми провалами в памяти. Забыть свою прежнюю мать и прежнего отца, и прежний свой дом, и прежнюю жизнь – это еще куда ни шло, но вот то, что она напрочь забыла, как летала в Лос-Анджелес, почему-то сразило ее как ничто другое.

– Надо же! Как странно. В том смысле, что ты прожила у нас где-то пару недель. И все спала на полу у меня в детской.

– Правда?

– Угу, – кивнула Эмили. – Мама все время об этом рассказывала. Говорила, ты была моей «маленькой нянькой», и что ты чуть ли не все время проводила со мной, вообще не отходила.

И тут на Мелоди снизошло воспоминание. Белая комната, наклейка с желтым мультяшным кенаром Твити на стене, мобиль над кроваткой, тихонько покачивающийся на ветерке, раскрытое окно, ленивый, расслабляющий стрекот цикад, тихий шелест пальм, монотонное бульканье фильтра в бассейне, отголоски только что подслушанного разговора взрослых. Она словно вновь ощутила под собой жесткий, даже под ковром, каменный пол и почувствовала присутствие рядом, под вырезанными из дерева фигурками мобиля, чего-то очень ценного для нее и значимого. Присутствие ее сестры.

– Я вспомнила! – воскликнула Мелоди, резко поставив чашку с кофе. От радости воспоминания у нее даже пошла кругом голова. – Вспомнила! У тебя на стене спальни был еще Твити Пай! И бассейн был внизу, и пахло там… – Она втянула носом воздух. – Пахло…

– Жасмином? – подсказала Эмили.

– Нет, не жасмином. Хлоркой! Точно помню!

– Надо же! Поверить не могу, что ты помнишь этого Твити Пая у меня на стене! Там еще, на другой стене, была Минни Маус. Помнишь? Они там красовались до тех пор, пока мне не исполнилось примерно десять. Тогда я выцарапала их оттуда шпателем и выкрасила всю комнату темно-фиолетовым таким, баклажановым цветом. Матушка была совсем не в восторге. Послушай, а ты… – Эмили опустила глаза к полу. – Ты хорошо помнишь нашего папу?

Мелоди улыбнулась с сожалением:

– Не совсем. Причем все, что я сейчас вспоминаю, мне самой кажется чем-то совершенно новым. Но я хорошо помню, что у него было доброе лицо, и что он был высоким, и что он очень любил нас обеих. Сильно любил.

Грустно улыбнувшись, Эмили принялась теребить пальцами длинный пакетик с сахаром.

– Ну да, так и мама мне рассказывала. Я хочу сказать, что мне было всего около года, когда его не стало. И я совсем его не помню. Понимаешь? Ни капельки. Знаю лишь по фотографиям. И на них он самый добрый и замечательный на свете человек. Жаль, я не помню его самого.

– Мне тоже жаль, что я не помню.

– Но тебе-то все-таки было тогда уже шесть!

Мелоди удрученно помотала головой.

– Да как тебе сказать… Я не помню ничего о первых девяти годах своей жизни.

– Что, так совсем и ничего?!

– Да, – качнула головой Мелоди и криво усмехнулась. – Вплоть до прошлой недели я считала, что мое имя всегда было Мелоди Браун, что моих родителей звали Глория и Клайв и что я всю свою прежнюю жизнь провела в их доме в Кентербери.

Эмили изумленно уставилась на нее:

– Что, серьезно?

– Угу, – кивнула Мелоди. – У меня что-то типа амнезии, и, похоже, к тому моменту, как она наступила, мою мать посадили в тюрьму, отец погиб в крупном ДТП, а меня удочерила пара чужих людей, которые потом мне лгали всю оставшуюся жизнь.

– Ты шутишь, да?

– Нет, нисколько. Но лучше бы я так шутила.

Они просидели в кафе больше часа, заказав еще кофе и чаю, и все это время яростно, чуть не с маниакальным рвением обсуждали все, что только можно. Эмили, как выяснилось, снимала квартиру у Голборн-роуд в доле с тремя другими девушками, работала на Би-би-си в отделе маркетинга, а в свободное от работы время писала книгу. Роман о девушке, которая пыталась найти свою давно утраченную сестру.

– Знаешь, я ведь и в Лондон переехала жить, чтобы быть рядом с тобой. Хотела, что называется, дышать с тобой одним воздухом. Хотела дать шанс случиться нашей счастливой встрече.

Эмили очень по душе был новый мамин муж и двое маленьких братьев от этого брака, но она совершенно не могла, как ни пыталась, поладить с Шарлоттой.

– Она все строит из себя этакую диву. Причем девица она очень умная, а прикидывается всегда тупой. Я, знаешь, просто не могу с ней общаться.

Эмили любила готовить, любила отдыхать в компании, и у нее уже четырнадцать месяцев был молодой человек, с которым она собиралась расстаться, потому как ему, дескать, тридцать один и он уже готов завести семью и остепениться, а ей, мол, двадцать семь, а в душе всего семнадцать, и ей все это сейчас ну совершенно ни к чему.

Услышав, что у Мелоди есть сын, Эмили была потрясена.

– Ты – мама?! Обалдеть! То есть я, получается, уже тетя? И тебе было тогда всего пятнадцать? Черт! Ну знаешь, я ожидала, что ты окажешься удивительной и не такой как все, но этим ты меня просто сразила!

К тому времени, как они вышли из кафе, Мелоди уже казалось, будто все те странные и жуткие фрагменты ее забытого детства, все печальные откровения и неприглядные, мрачные истины, что стали выбираться из сумрачных закоулков ее сознания и подставлять свету свое ужасное обличье, – будто все эти разрозненные кусочки непостижимым образом соединились, образовав новую, яркую и красочную картину, воплотившуюся в этой вот красивой, непоседливой, милой, несмышленой еще и непорочной девчонке. Как будто все ее давнишние невзгоды дистиллировались в одну маленькую, сияющую каплю добра – в ее младшую сестру. И в этом новом для себя создании Мелоди видела не только человека, с которым могла бы быть духовно близка, которого судьба послала ей на этом нелегком, полном колдобин пути, но и совсем иную личность – ту личность, которой она сама могла бы стать, если бы ее отец, спеша к ней, не погиб тогда на автостраде, если бы он все же добрался до Лондона, помог ей собрать вещи и увез бы жить в Лос-Анджелес.

– Послушай, а ты сейчас не сильно спешишь? – схватила ее за руку Эмили.

– Нет, совсем не спешу.

– Здорово, потому что есть кое-что, что мне очень и очень хотелось бы тебе показать.

К тому времени, как они добрались до Тутинга на юге Лондона, полил сильный дождь, и они вдвоем укрылись под маленьким, с расцветкой «Hello, Kitty», зонтиком Эмили, который она извлекла из самых недр своей объемистой сумки. Эмили не говорила сестре, куда они направляются, однако заметно притихла, когда они приблизились к желтовато-белым каменным стенам кладбища Ламбет.

– Вот мы и пришли, – молвила она.

Мелоди устремила на нее вопросительный взгляд.

– Навестим папу, – объяснила Эмили. – Как ты, готова?

Мелоди тяжело сглотнула. Она планировала провести один из дней в Кларкенуэлле, в государственной семейной картотеке, рассчитывая отыскать отцовское свидетельство о смерти и выяснить, где он похоронен, но так туда и не собралась. И вот она оказалась здесь – в нескольких шагах от места его последнего упокоения. Глубоко вдохнув, Мелоди кивнула в ответ.

– Вот и славно, – сказала Эмили.

Осторожно огибая лужи, они двинулись через кладбище.

– Я прихожу сюда раз в месяц, – продолжала сестра. – Как минимум раз в месяц. Это еще одна причина того, почему я переехала в Лондон. Здесь я могу навещать его тогда, когда захочется. И где-то в глубине души я всегда надеялась, что, может быть, однажды я зайду и встречу здесь тебя, тоже отдающую дань памяти… Хотя теперь, когда я знаю о тебе гораздо больше, понимаю, что это, пожалуй, вряд ли могло произойти.

Когда они подошли ближе, на Мелоди нахлынуло все то же, вселяющее внутреннюю дрожь, ощущение знакомости места. Она увидела каменного ангела и вытесанное распятие, увидела увитые плющом стены и остроконечные хвойники – и с предельной ясностью поняла, что все это уже являлось перед ее глазами. И тут ее окатило целой волной неизбывной тоски, горькой, неотвратимой определенности. Это было место глубокой личной трагедии и отчаяния.

– Вот, – молвила Эмили, застыв между двумя рядками маленьких каменных табличек, воткнутых в землю. – Он здесь. Наш папа.

Мелоди тоже остановилась, посмотрела на могилу. Табличка его была темно-серой, с высеченной на ней кремоватой надписью:

Джон Бакстер Рибблздейл

1944–1979

Любимому отцу, отчиму и мужу.

Так рано ушедший от нас,

пребудет навеки любимым.

Мелоди положила ладонь на влажный камень, нежно его погладив. И едва ее рука коснулась камня, как в голове все потемнело и медленно пошло кругом. Мелоди закрыла глаза и увидела отверстие в земле и маленький белый гробик, и женщину в старом сером платье, пытающуюся залезть в этот проем. Открыла глаза – и образ исчез, оставив после себя застывшие в ресницах слезы.

– Я здесь уже была, – молвила Мелоди.

– Конечно, была, – отозвалась Эмили. – Ты наверняка была здесь на его похоронах.

– Да, наверняка. – Мелоди огляделась и увидела показавшееся ей знакомым дерево. – Но у меня такое чувство, что здесь произошло и кое-что еще. Какие-то другие похороны… Может быть… – И тут она, резко вздохнув, замерла, заметив надпись на табличке слева от отцовской могилы, на маленькой желтоватой табличке, местами подернувшейся зеленью:

Романи Роузбуд Рибблздейл

4 января – 6 января 1977

Нежнейшему цветку,

сорванному столь преждевременно.

Сердца наши омрачены навеки.

Мелоди не сразу даже уяснила все значение этой надписи. Поначалу она даже решила, что это могила какого-то древнего пращура, несчастного ребенка, родившегося и погибшего, может, даже в каком-то ином столетии и не имеющего ни малейшего отношения к ее жизни. Но потом до нее дошел смысл увиденных там чисел, и Мелоди поняла, что этот ребенок родился, когда ей самой было четыре года, что, возможно, именно это и объясняло только что случившийся у нее флешбэк, и та женщина, что в ее мысленной картинке пыталась забраться в могильную яму, была на самом деле ее мать, Джейн Рибблздейл, известная как «Бродстерская похитительница». А значит, она являлась матерью и этому усопшему новорожденному. И неожиданно все разом обрело для Мелоди свой ошеломляющий и жуткий смысл.

Заметив, как она смотрит, не отрываясь, на могильную табличку младенца, Эмили коснулась ее руки:

– Бедная крошечка, да?

– Ты это знала? – спросила Мелоди. – Знала, что она была моей сестрой?

– Нашей сестрой. Да, конечно, знала. Еще до того, как приехала в Лондон. Мама всегда говорила, что с этого как раз все и началось. Сама знаешь…

– Нет, – помотала головой Мелоди, – я не знаю. Началось что?

– Ну, что твои родители разошлись, а мать повредилась рассудком и увезла тебя жить в какой-то вертеп у моря, а потом украла чужое дитя и покончила с собой…

Мелоди ахнула, содрогнувшись всем телом. Значит, ее мать мертва. Мелоди подозревала такой исход, однако точно не знала, и весть об этом резанула ее сильнее, нежели она могла ожидать.

– О боже… – Эмили умолкла, глядя на нее во все глаза. – Я думала, ты в курсе.

– Нет, я ничего не знала.

– Черт, Мелоди, мне так не по себе. Я решила, ты знаешь, потому что тебе же известно насчет похищения ребенка и прочего…

– Я знала, что она украла ребенка и что попала в тюрьму, но думала, может быть… Я сама не знаю, что я думала.

– Посмотри-ка сюда, – указала Эмили по другую сторону от отцовской могилы.

Мелоди проследила взглядом за ее рукой и увидела небольшую серую табличку, обросшую мягким зеленым мхом.

Джейн Виктория Ньюсам

1948–1981

Прежде всего Мать,

любимая и с тоскою утраченная.

Тут Мелоди опустилась на корточки и уронила голову на грудь. Дождь между тем полил сильнее, и теперь вода сбегала с ее макушки, струясь по лицу. Мелоди подняла глаза, скользнув взглядом слева направо по трем каменным прямоугольничкам, которыми были отмечены те места, где покоились три небольших вместилища человеческого праха. Ее матери, отца и сестры. Ее семьи. Чужих, смутно знакомых ей мужчины и женщины, чьи лица Мелоди видела лишь на нечетких черно-белых фотокопиях, и младенца, которого она даже и не знала, который умер в возрасте двух дней, оставив ее родителей с «омраченными навеки сердцами». Крошечный мир, безжалостно изуродованный и в каких-то пять лет стертый напрочь пальцами судьбы.

– Что же произошло с этим ребенком? – тихо спросила Мелоди.

– М-м, точно не знаю. Кажется, порок сердца. Могу спросить у мамы, но вроде как именно это.

– А что случилось с Джейн? Что в итоге стало с моей матерью?

Эмили пожала плечами, виновато поморщилась.

– Она… если не ошибаюсь… повесилась.

Мелоди резко и шумно вдохнула, будто ее крепко пнули в грудь. В голове тут же вспыхнула картинка: безликая женщина в широкой серой одежде висит под потолком в тюремной камере. Неужто она сама там была и это видела? Нет, конечно же, нет! Это всего лишь нарисовало ей воображение. Но ей наверняка об этом сообщили. Кто мог ей об этом сказать? Что она тогда почувствовала? Оставила ли мама ей какую-то записку? Хоть что-то оставила после себя своей единственной дочери?

– А что… произошло со мной?

Эмили снова пожала плечами.

– Это вообще стало самой большой загадкой для всех. Ты исчезла куда-то чуть ли не в одну минуту. Была, была – и вдруг не стало. Словно испарилась, – сказала Эмили, вглядываясь сквозь качающиеся кроны в просветлевшее небо. – Создавалось такое впечатление, будто ты всем нам приснилась.