Внуки викингов не утратили любви к путешествиям ни по морю, ни по суше. Так же, как в Норвегии до сих пор сохранились изделия из кораллов и грубо обработанных драгоценных камней, вправленных в причудливые серебряные оправы, изготовленные крестьянами, так и в Нормандии можно найти испанские кожаные изделия и драгоценности, добытые впоследствии во времена набегов на восточные и южные земли. Мы практически ничего не знаем о Роджере Тоснийском, одном из заклятых врагов Вильгельма в тот период, когда он еще не присоединился к хорошо организованному мятежу Талваса.

Во времена герцога Ричарда Гуда сердца норманнов были полны духом приключений и в южных королевствах были заложены основы больших перемен в Европе. Вторжение норманнов в Испанию не имело серьезных последствий, если сравнивать с более ранними поселениями. Однако в 1018 году Роджер Тоснийский вторгся на Испанский полуостров. Задолго до этого Ричард Бесстрашный убедил большую часть скандинавских подданных высадиться на этих берегах, в ту пору сплошь заселенных язычниками. Роджер последовал их примеру и начал великий крестовый поход против сарацин, надеясь попутно завоевать королевство для себя. Он был благородных нормандских кровей, принадлежал к семье самого Рольфа Гангера и достойно поддерживал честь своего двора в сражениях с неверными. Рассказывают невероятные истории о его каннибальской дикости в обращении с пленниками. Но такие же истории рассказывают и о других, так что не будем здесь останавливаться и морализировать по поводу жестокости Роджера. Он женился на испанской баронессе из Барселоны, подданной короля Франции, и какое-то время все выглядело вполне благополучно. Однако такое положение сохранялось недолго, и тосниец вновь отправился в Нормандию, где тотчас же вскипел от ярости, узнав о притязаниях Вильгельма Незаконнорожденного. Он не мог поверить в то, что гордые нормандские бароны смирятся с таким унижением. Граф Талвас был рад приветствовать солидарного с ним союзника. Таким образом, оппозиция молодому герцогу стала сильнее, чем когда бы то ни было.

Когда Вильгельм был ребенком, феодальные лорды тратили большую часть сил в бесконечных спорах друг с другом, однако появление Роджера Тоснийского стало сигналом к образованию союза против правителя, которого они презирали. Теперь Вильгельм уже не был ребенком, и слухи о его ранней сообразительности, его необыкновенной силе, быстроте в военных действиях облетали города, предупреждая его врагов о том, что им не следует терять времени, если они собираются расправиться с ним. Вильгельм был юношей благородного вида и отдавал предпочтение образу жизни воина; когда ему было пятнадцать, он потребовал, чтобы его посвятили в рыцари, согласно старой норманнской традиции, в которой сохранились отголоски старинных скандинавских церемоний. Он был необыкновенно силен. Никто, кроме герцога Вильгельма, не мог согнуть его знаменитый лук, и в то время как эти яркие описания его были написаны позднее, рассказ о нем может быть истолкован как исполнение пророчества. Можно не сомневаться, что его могущество быстро росло, и этого нельзя было не заметить.

Он быстро добился признания, и к нему примкнули достойные люди, что стало началом образования великолепного двора и почти непобедимой армии. Даже король Франции Генрих завидовал растущей славе и популярности своего вассала и, несмотря на его молодость, вынужден был относиться к нему весьма почтительно. В течение первых двенадцати лет его жизни люди чувствовали, что жизнь мальчика Вильгельма была в опасности и что, какое бы уважение Генрих ни оказывал ему, оно может смениться открытыми враждебностью и презрением в любой момент, если будет подходящий повод. Мы можем представить одинокого юношу, развлекающегося в лесах Фалеза и Валони, где он определил себе места для охоты. Можем проследить за ним со времен опеки над ним графа Бретани Алана до того момента, когда он выбрал себе опекуна, который был одновременно и наставником, и главнокомандующим нормандской армией. Однако, имея опекуна или не имея, он стремился вперед без посторонней помощи и управлял другими так, что мир никогда не перестанет удивляться этому.

Роджер Тоснийский начал с того, что отказался быть вассалом Вильгельма, а затем, бурно выражая презрение к Незаконнорожденному, начал опустошать соседние земли так, будто их жители были сарацинами и этим заслуживали наказания. Здесь мы впервые встречаемся с именем Бомона, ставшего довольно известным прежде, судя по описаниям сражений, которые вели с ним разъяренные жертвы Роджера. Мы также узнаем о Грантмесниле; это имя станет нам хорошо известным, когда Вильгельм отправится в Англию со своими нормандскими лордами. Нормандия так и не оправилась от шока и явного изумления от присутствия на троне Вильгельма и от его притязаний, но уже в юности он проявил качества лидера. "Он был таким энергичным и одухотворенным, что всем это казалось чудом", — с энтузиазмом говорит один из старых хроникеров. Когда Вильгельм начал серьезно интересоваться делами, то новости о мятежах и беспорядках в стране вызывали у него вспышки яростного раздражения. Но вскоре он инстинктивно научился скрывать свои чувства, и в хронике говорится, что "в его детском сердце ключом била энергия, которую он направил на то, чтобы научить норманнов воздерживаться от неправильных действий".

В этой войне против де Тосни у него появилось непреодолимое искушение утвердить свое господство, и хотя он был еще юношей, но он заставил это почувствовать. Роджер Тоснийский был убит в жестокой схватке, и после его смерти мятежи на время прекратились. Однако Вильгельм все чаще выступает на первый план, и вся Нормандия либо принимает его сторону, либо выступает против. Это был незначительный прецедент, но его следовало опасаться; опекуны и преданные ему люди, поддерживавшие его по разным причинам, были в основном уничтожены врагами, и в конце концов не осталось никого, кто бы мог повести в бой людей Незаконнорожденного, кроме него самого.

Король Франции Генрих ждал благоприятного случая, а граф Бургундии Гай, сын кузена Вильгельма, которого тот любезно принял при своем дворе, заявил претензии на герцогство Нормандия. Он помогал в осуществлении заговора, и однажды ночью (Вильгельм в это время жил в своем любимом замке в Валони) прибыл шут и, стуча жезлом в дверь зала, стал кричать: "Они уже вооружились; они готовятся; промедление — это смерть!". Так кричал несчастный дурачок Голет. Его хозяин вскочил с кровати, схватил одежду и бросился на конюшню за конем. Вскоре он уже мчался галопом в направлении Фалеза, спасая жизнь. И по сей день избранная им дорога носит название "Дорога Герцога".

Это было в 1044 году, когда Вильгельму было 19 лет. Он быстро понял, что мятежники вновь зашевелились и что это был не просто заговор, это было восстание. Всю ночь, что он скакал через страну при свете луны, он, вне всякого сомнения, обдумывал свои планы, и великая сила и решимость неожиданно проснулись в его сердце. И это чувство было больше нелюбви к себе и своему происхождению — старым соперничеством французов и северян. Старый вопрос о превосходстве и расовых предрассудках должен был вновь решаться силой оружия, и на этот раз быстро и окончательно. Это было не просто очередное столкновение между отдельными баронами, а почти противостояние, как если бы вся знать Нормандии выступила против своего герцога.

Во время этой бешеной скачки был один эпизод, о котором стоит рассказать. Герцог мчался спасать дорогую ему жизнь и преодолел на пути множество рек. И был один очень опасный залив, где реки Уна и Вир впадают в море. Благополучно перебравшись на другой берег, он отправился в церковь Святого Клемента в районе Байе, чтобы помолиться.

Он подъехал к церкви и замку Ри на восходе. В ярком утреннем свете у ворот замка стоял лорд Ри. Вильгельм пришпорил коня и уже собирался проехать мимо, но был остановлен верным вассалом, которого звали Губерт, узнавшим Вильгельма. Он спросил герцога о причинах столь опасного путешествия и предложил немного отдохнуть. Уставший герцог спешился, его очень тепло приняли в этом доме. Вскоре ему привели свежего коня, а три отважных юноши — сыновья этого верного вассала — также оседлали лошадей, чтобы сопровождать герцога в Фалез. Это не было забыто. Позже в Англии их благодарный гость дал им высокие места и оказывал почести как принцам.

Граф Бургундии Гай воспитывался вместе с Вильгельмом как друг и родственник, и с ним обращались очень великодушно. Он был хозяином нескольких крупных владений, и одним из них была мощная приграничная крепость между Нормандией и Францией. У него было много друзей и достаточно неравнодушных к его предложениям слушателей. В его жилах текла кровь королевских семей Бургундии и Нормандии, он претендовал на герцогство как наследник, а поскольку многие при дворе стыдились своего законного властелина и были готовы свергнуть его власть, у Гая появился шанс.

Вильгельм был достаточно осторожен, и у него уже был опыт. Когда он был еще ребенком, то использовал малейшую возможность добиться своего и не позволял себе расслабляться. Этот признак его будущей власти подтвердился. Соперничающие, игнорирующие закон лорды чувствовали, что их дням вседозволенности и угнетения вскоре подойдет конец, если они не нанесут быстрый удар. Они опасались такого сильного и строгого хозяина и поэтому объединились под знаменем соперника Незаконнорожденного — Гая Бургундского.

Были некоторые представители знати Котантена, оставившие молодого герцога и перешедшие на сторону его соперника, который едва ли вообще был норманном (по их определению). Он был норманном по материнской линии, или, если пользоваться терминологией самих норманнов, норманнское происхождение было скорее связано с веретеном, чем с мечом. Предки его матери в иные дни не могли бы даже помешать тому, чтобы его называли французом. По преданию, Гай обещал разделить земли Нормандии среди своих союзников, оставив себе лишь то, что французы подарили Рольфу, и это, наверное, было причиной измены потомков Рольфа и лояльных колонистов Вильгельма Лонгсворда. В жизни и окружающей обстановке феодальных лордов даже в годы несовершеннолетия Вильгельма произошли огромные изменения.

Вождем баронов в этом мятеже выступал виконт Кутанса, сын того военачальника, который разгромил короля Англии Эфельреда и его войско почти за полстолетия до этого. Он жил в замке на берегу реки Уна, где впоследствии построил аббатство Сен-Савиур, которое было центром восстания, и с высокой башни Сен-Савиура открывался прекрасный вид на Котантен с его ухоженными полями и пастбищами, с лесами, утесами и болотами, великим монастырем Лессэй; тут и там стояли на страже крепкие замки его феодальных лордов. Сюда прибыли Рандольф из Байе, Хамон из Ториньяны, а также Гримбальд из Плессиса. Они подготовили крепость к осаде и поклялись, защищая Гая Бургундского, применять любую военную хитрость, даже предательство, чтобы подчинить и опозорить Вильгельма. Я говорю "даже предательство", однако скорее это было первое средство бунтовщиков в их стремлении добиться цели. Они организовали заговор, чтобы схватить и убить Вильгельма в Валони, и удар должен был нанести Гримбальд.

Король Франции Генрих был в глубине души еще одним врагом герцога. Поначалу трудно понять его отношение к своему молодому соседу. Он едва ли когда-либо действительно признавал его, а Вильгельм, со своей стороны, никогда не вкладывал рук в королевские, объявляя с подчеркнутым почтением к своим предкам, что является человеком Генриха. Во времена юности Вильгельма, когда Нормандия оставалась без хозяина, у короля был хороший шанс, который выпадает раз в жизни, укрепить свою власть, захватив по крайней мере часть нормандской территории. Недовольство низким происхождением наследника герцогства не могло само по себе служить оправданием такой узурпации. Однако, в то время как феодальные лорды находились в большом смятении и занимались по большей части выяснением отношений друг с другом, в то время как у них было так мало национальных чувств, а лишь яростная междоусобица, это был подходящий для внешнего врага момент обогатиться за их счет. Время, когда Нормандия стремилась бы к большему объединению из-за внешней опасности, еще не пришло. Французская и скандинавская фракции все еще различались и с подозрением относились друг к другу, но когда наконец король Генрих без предупреждения вторгся со своими солдатами на территорию Нормандии и захватил Эврецин, было слишком поздно. Слишком поздно, если принять во внимание то, что последовало затем, несмотря на вспышку новых проявлений зависти и возрождение старых обид и ненависти.

Генрих одержал победу и какое-то время торжествовал, он потребовал себе знаменитый приграничный замок в Тилье и настоял на том, чтобы его разрушили. И, хотя храбрый командир держался до конца даже вопреки приказу Вильгельма, в итоге он вынужден был сдаться. Генрих тут же разместил там гарнизон, что давало ему сильную власть над Нормандией. Последовал период мира. Король казался удовлетворенным. А голова молодого герцога была занята усиленным изучением врагов, уже проявивших себя или еще скрывающихся под маской лицемерия, а также своих возможных или вероятных союзников. Готовность поступать как должно делала герцога Вильгельма настоящим мужчиной даже во времена его детства. В течение многих лет он замечал, что мятежи и насилие происходили в его герцогстве все чаще, становясь обыденным делом, шум споров и сражений становился все громче. В его первой великой битве при Вал-и-Дюне решался вопрос о господстве: чье правление возьмет верх — котантенских лордов и Гая Бургундского или Вильгельма Незаконнорожденного.

Это была великая битва скорее по своему значению, чем по количеству участвующих в ней людей. Вильгельм призвал верные ему провинции на помощь, и ко двору прибыли рыцари Нормандии, в то время как из Бессина и Котантена прибыли мятежники, готовые помериться силами. Кажется странным, что именно скандинавская часть герцогства первой выступила против Вильгельма, в то время как сам герцог представляется нам идеальным потомком северян. В этот раз король Генрих поддержал своего вассала, и, когда Вильгельм в критический момент обратился к нему за помощью, ему не отказали. Прежде Генрих не стыдился принимать сторону норманнских предателей, и теперь, когда появился шанс разделить на куски герцогские земли и присоединить большие владения к Франции, мы более, чем когда-либо озадачены тем, что он не воспользовался представившимся случаем. Возможно, он чувствовал, что правление герцога окажется лучшим, чем правление мятежных баронов Котантена, и в целом будет, скорее всего, менее опасным. Таким образом, когда Вильгельм попросил защиты, она была с готовностью ему предоставлена: король прибыл к нему на помощь во главе большого войска и помог выиграть победу.

Из хроник о том сражении мы еще ничего не узнаем о норманнских лучниках. Они прославятся позже. А эта битва была битвой конницы — настоящее сражение времен рыцарства. Поле битвы протянулось вдоль реки Орн и длинных склонов невысоких холмов, покрытых мягким дерном, как в живописных английских низинах за Ла-Маншем. Г-н Вэйс рассказывает о событиях этого дня в своей работе, ярко описывая место сражения. Г-н Фримен в примечании к собственному описанию говорит о том, что вместе со своим другом-историком г-ном Грином он подробно изучил это событие, и в качестве руководства у них под рукой была всегда книга Вэйса. В "Roman de Rou" есть намек на то, что не только крестьянство, но и бедные дворяне тайно были на стороне Вильгельма, что накопившиеся предубеждения и недоверие к феодальным лордам были так велики, что они были склонны принять полновластного властелина, чем терпеть утомительную тиранию менее могущественных лордов.

Бароны саксонского Байе и датского Кутанса составляли оппозицию лояльным гражданам Фалеза, обращенного в католичество Руана и людям христианских городов Лизьё и Эврё. Король Генрих, прибыв с юга со своими спутниками, остановился в небольшой деревне Валмерэй послушать мессу. Вскоре они соединились на просторной равнине, лежащей вдали, с людьми герцога. Их противники уже были там. Лошади в нетерпении перебирали ногами, видя сверкающие щиты и уловив дух предстоящего столкновения. Копья, обвязанные яркими лентами, блестят на солнце, длинные ряды рыцарей наклоняются, вздымаются и раскачиваются, подобно забавным декорациям, — дух захватывает от грандиозного разноцветья шелков на зеленой траве. Высоко в небе проносятся мимо птицы и тут же возвращаются, в недоумении от странного вида родных мест. Их гнезда в траве растоптаны — мир наполнен людьми в доспехах, которые громко смеются и приносят клятвы и которые собрались здесь для чего-то странного, скорее для того, чтобы убивать друг друга, а не жить на благо Нормандии. Серые и прямые стены церковных башен, разрезая голубизну неба, уходят ввысь. Вдали теряются в дымке зеленые поля, с маленькими, как бы игрушечными домиками, а овцы и коровы беззаботно щиплют траву на пастбищах.

Это великий день для Нормандии, лучшие ее рыцари сжимают рукоятки мечей или в последний раз поправляют подпруги, с нетерпением ожидая начала битвы. Среди котантенских лордов был Ральф Тессон, хозяин сенкелейских лесов и замка в Харкурт-Тэри, со ста двадцатью рыцарями, хорошо вооруженными, доблестными и бесконечно ему преданными. Он поклялся на святых мощах в Байе беспощадно бить Вильгельма, где бы его ни встретил, хотя, кроме притязаний на престол, у него не было личных причин обижаться на друга детства.

Его сердце дрогнуло, когда он увидел своего законного властелина. Да, он был внуком дубильщика кож, его родители согрешили — все это было верно, и все же молодой герцог Вильгельм был красив. И он был таким же храбрым джентльменом, как и его предшественники — законные сыновья Рольфа или Ричарда Бесстрашного. Ральф Тессон, по прозвищу Барсук, человек проницательный и могущественный, держался в стороне и не примыкал со своими людьми ни к кому. Его рыцари сгрудились вокруг него и напоминали о том, что однажды он поклялся в верности Вильгельму, а теперь готовится к бою против своего законного властелина. Котантенские лорды не на шутку встревожились. Они сулили Ральфу золотые горы, но он никак не проявлял своих намерений и молча стоял несколько в стороне от войск. Молодой герцог и король заметили и его, и сто двадцать храбрых рыцарей его отряда, поднявших копья с трепещущими шелковыми опознавательными знаками, вышитыми их возлюбленными. Вильгельм сказал, что они будут сражаться на его стороне, ведь ни Тессон, ни его люди не имели к нему никаких претензий.

Внезапно Тессон пришпорил коня и Стремительно двинулся через открытое поле, все лорды и джентльмены, затаив дыхание, наблюдали за ним. "Тэри! Тэри!" — кричал он, и ему вторило эхо. Он подъехал прямо к герцогу, что вызвало ропот в рядах людей Котантена, и мягко ударил его своей перчаткой, обыграв так свою клятву над святынями Байе (мы помним, что он поклялся бить герцога). Он ударил Вильгельма, и с этого момента был свободен от клятвы, а его рыцари снова были людьми Вильгельма. "Спасибо тебе!" — сказал молодой герцог, и началось сражение, разгораясь все сильнее благодаря ярости переметнувшихся баронов и их жажде мести. День начался дурным предзнаменованием. "Dex Aide!" — раздавался древний боевой клич норманнов, со стороны Золотой лилии Франции неслось: "Помоги, святой Денис!" — кипела битва.

В наши дни солдат это солдат, а люди, избравшие другие профессии, занимаются своим делом, пока стране не угрожает опасность. Но в те далекие времена каждый мужчина должен был участвовать в войне, если в нем была нужда, будь то врач или чиновник. Он обязан был быть солдатом, даже священники и епископы брали в руки оружие и шли в бой. Было бы интересно услышать много других имен во время переклички в этот день битвы, и мы почти слышим крики, обращенные к покровителям-святым, и бряцание оружия. Отважно сражался в самой гуще король Генрих, и битва как ураган яростно кружилась вокруг него. Уже обломались копья рыцарей, и они сражались на мечах. Никакой военной тактики или маневров в политике не было, была рукопашная схватка, где успех определялся лишь силой отдельных людей и лошадей.

Был момент, когда короля Генриха сбросили с лошади ударом котантенского копья, но он тут же вскочил с земли, чтобы показаться своим людям, и бросился в гущу сражения. На него набросился один из трех великих военачальников мятежников, и он снова оказался на земле. В свою очередь лорд Ториньи был сражен верным французским рыцарем. Однако скоро и его мертвое тело унесли на щите, как некогда уносили погибших спартанцев. Король оценил доблесть этого воина и приказал похоронить его с почестями в церкви неподалеку от поля битвы. Впоследствии нормандские мужчины и женщины с удовольствием пели и рассказывали истории о храбрости герцога Вильгельма, о том, как прекрасно он владел оружием в этой своей первой великой битве, которая сделала его герцогом всей Нормандии. От его руки погиб один из самых знатных и смелых воинов Байе Хардрес. Г-н Вэйс, хроникер, ярко описывает этот эпизод: как Вильгельм пронзил острым мечом своего дерзкого врага, как тот упал и отошла душа. Вэйс был родом из Байе, и хотя он был певцом и верным вассалом великого герцога, не мог не выразить гордости и печали по поводу судьбы Хардреса.

Без устали сражался Нил из Сен-Савиура, подбадривая людей. Однако Рандольф из Байе чувствовал, что мужество начинает оставлять его. Их великий союзник Хардрес — лучший из рыцарей — был мертв, сраженный жестоким ударом меча. Потеряв из виду Нила, он испугался предательства и вдруг пожалел о том, что взялся за оружие. Яркое описание этого момента битвы можно найти в "Roman de Rou". Ход битвы больше не интересовал его — говорится витиеватыми фразами. Он думал о том, как печально быть пленником, а еще печальнее — убитым. Он отступал, слабея при каждой атаке, бросался то вперед, то назад, чего не следовало делать. Мы видим его то на переднем плане битвы, то в тылу, в конце концов он бросил оружие. "Он опустил голову и бросился наутек", — говорит г-н Вэйс, испытывая стыд за соотечественника. И мы представляем рыцаря с поникшей головой и его доброго усталого коня, лучшего из них двоих, из последних сил уносящего хозяина от опасности. За ним в панике кинулись остальные трусы, однако Нил сражался до конца, не покидая поля битвы, пока не был ранен в правую руку и уже не мог нанести удар. Французы продолжали наступать, ряды норманнов поредели, они выглядели совершенно измотанными, и могущественный лорд Котантена понял, что надеяться не на что. Здесь, на холмах у реки Св. Лаврентия, был нанесен последний удар.

Группами по три-четыре человека мятежники покидали поле боя, спасая жизнь. Герцог преследовал их, как гончая — зайцев, по направлению к Байе, мимо Великого аббатства Фонтеней и альманских каменоломен, пока они не достигли реки Орн, стремительной и опасной. Люди и лошади бросались в реку, и их свежие раны окрасили ее воды в темно-красный цвет. Они тонули один за другим, эти несчастные рыцари и их храбрые кони. Поток уносил их борющиеся с течением тела, берега реки были усыпаны трупами, и колеса водяной мельницы в Борбилоне, ниже по течению, были остановлены никчемными остатками войск тех лордов и джентльменов, которые проиграли свою последнюю битву в Вал-и-Дюне.

Таким образом, Вильгельм завоевал Нормандию. Гай Бургундский, предав друзей, опозорил свое имя, бежав с поля битвы. Мы ничего не узнаем из хроник о его действиях во время битвы, лишь только то, что он спасался бегством. Создается впечатление, что он был одним из первых, кто бросился на поиски безопасного места, поскольку в хрониках ему сильно достается за это. Почти ничего не говорится об остальных мятежниках, бежавших с поля боя позже. Это была судьба, а не личная трусость — подводит итог одна из хроник.

Гай Бургундский повел за собой троих котантенских лордов обещаниями и насмешками по поводу незаконнорожденного герцога, и ему следовало быть храбрым и доблестным, если он принял решение тягаться с таким храбрым человеком. Он направился не к берегам роковой реки, а в прямо противоположном направлении, к собственному замку в Брионе. Там он довольно долго защищался с группой верных вассалов, бежавших вместе с ним, пока Вильгельм не выманил их наружу, едва не уморив голодом, как крыс в яме. Они держались с достоинством, и после сдачи никто не был предан смерти, а самому Гаю было даже позволено вернуться ко двору. Г-н Вэйс решительно заявляет, что всех их следовало повесить, и добавляет: некоторые знатные люди, почитаемые при дворе, на самом деле были подстрекателями великого мятежа.

Странно, но никто не был казнен. Г-н Фримен говорит об этом, давая нам ясное представление о характере Вильгельма. Следует полностью привести здесь его высказывание: "В те далекие дни в Нормандии так же, как и везде, законная казнь государственного преступника была редким событием. Человеческие жизни безрассудно терялись в бесконечных войнах тех времен, и были люди, которые не стремились избегать убийств. Но лишение жизни благородного пленника через повешение или отрубание головы (что стало обычным явлением в более поздние времена) в XI столетии было необычным зрелищем. И, как ни странно это звучит, Вильгельм Завоеватель не был кровожадным человеком. Он мог бы пожертвовать любым количеством человеческих жизней ради своих безмерных амбиций, не почувствовал бы угрызений совести, обрекая своих врагов на увечья, держал бы людей многие годы в ужасных тюрьмах просто в качестве меры безопасности, однако хладнокровное уничтожение человеческой жизни было чем-то, чего он избегал".

Во время этой своей первой великой битвы, — продолжает историк, — Вильгельм был в том возрасте, когда люди обычно предрасположены к великодушию, и худшие черты его характера еще не начали проявляться. Прослеживая его судьбу в более поздние времена, когда он нарушил святые правила, можно заметить появление предрассудков и суеверий, обнаружить закат его славы: бледная и затухающая, в дымке позора и разочарований, заходила его звезда.

Ни с кем из предателей, участвовавших в битве при Вал-и-Дюне, не поступили сурово, что было вполне в духе того времени. Бароны платили штрафы и давали закладные, и многие из них были обязаны снести свои разбойничьи замки, которые построили без разрешения герцога. Этим объясняется то, что так мало осталось в Нормандии даже развалин того времени. Хозяин Сен-Савиура был вынужден отправиться в Бретань, но, очевидно, его обширные владения не были конфискованы, поскольку уже на следующий год он вновь при дворе, пользуется расположением герцога и занимает почетный пост. После этого он прожил еще сорок четыре года, необычно долгий срок жизни для нормандского рыцаря, и последовал вслед за Завоевателем в Англию, однако землями и почестями, в отличие от многих его товарищей, награжден не был. Какое-то время Гай Бургундский жил при дворе, а затем вернулся в родную провинцию, посвятив жизнь плетению интриг против брата.

Граф Гримбальд из Плесиса разделил худшую судьбу всех заговорщиков — его доставили в Руан и, заковав в цепи, бросили в тюрьму. Он признался, что пытался убить герцога ночью в Валони, когда дворцовый шут сделал предупреждение, и сказал, что рыцарь по имени Сале был его сообщником. Сале категорически отверг обвинение и вызвал Гримбальда на честный поединок. Однако когда подошел назначенный день, несчастный саксонский барон был найден мертвым в своей темнице. Оковы впились в его тело до самых костей, и он был похоронен в цепях в знак предостережения. Его владения были конфискованы, и часть из них была отдана церкви в Байе.

Теперь наконец нормандские священники и рыцари знали, что у них есть хозяин. Некоторое время в Нормандии было удивительно спокойно, страна переживала период расцвета. Великое герцогство занимало более высокую позицию в иерархии по сравнению с соседними королевствами, и, хотя произошли еще один мятеж и серьезные нападения со стороны завистливых соседей, все же саксонцы из Бессина и датчане из Котантена были разгромлены, и Нормандия стала более сплоченной, норманно-французской, чем прежде. Период длительной борьбы, который продолжался со времен детства Ричарда Бесстрашного, в конце концов закончился. Даже сейчас существует разница между двумя частями Нормандии, хотя прошли века. Но тогда, после знаменитой битвы, уже недалек был день, когда герцог, собрав огромную армию, пересечет Ла-Манш и ступит на землю Англии. "Граф Руана, — пишет г-н Фримен, — победил саксов и датчан в пределах собственных владений и намеревался сплотить их в более надежную армию, с помощью которой можно было бы разгромить саксов и датчан по другую сторону моря".

Возможно, ничто не демонстрирует варварскую жестокость тех времен и жестокий характер Вильгельма лучше, чем история города Алансона. Вильгельм Талвас, давний враг молодого герцога, образовав мятежный союз с графом Анжуйским Жоффре, решил выступить против норманнов. Когда Вильгельм подошел к городу, он обнаружил, что у его жителей хватает наглости насмехаться над ним и оскорблять его. Они развесили сырые шкуры животных на городских, стенах и яростно лупили по ним, крича, что в городе есть работа для кожевника, и бросая еще более прозрачные намеки в адрес предков его матери.

Разумеется, Вильгельм, охваченный яростью, осадил со своей армией город, стены которого считались неприступными. Он поклялся именем Господа, что будет обращаться с жителями так, как дровосек с деревьями. И действительно, когда Алапсон пал и был отдан на милость Завоевателя, тот потребовал выдачи тридцати двух пленников. Их носы, руки и ноги были отрублены и тут же переброшены назад, за стены города.