Всем женщинам у Кли в группе для рожениц было двадцать или тридцать с чем-то, кроме преподавательницы Нэнси, моего возраста. Когда бы Нэнси ни рассказывала, каковы были акушеры двадцать лет назад, когда она рожала своих детей, она поглядывала на меня; никак нельзя было не кивать, будто и я это помнила. Иногда я даже горестно усмехалась вместе с ней, а молодые пары почтительно улыбались мне, женщине, которая прошла через все это и теперь поддерживает свою сногсшибательную, но, увы, одинокую дочь. Нам выдали размеченные цветом методички, чтобы сверяться с ними при родах, если мы вдруг забудем, как засекать схватки или что визуализировать во время расслабления. Мы научились, как выталкивать младенца (все равно что мочиться), что пить во время родов («Перезарядку» с медом) и что есть после (свою же плаценту). Кли вроде бы лихорадочно записывала все подробности, однако, если глянуть к ней в блокнот, оказывалось, что там сплошь страницы скучающих закорючек.

В последнем триместре завершили складываться опорно-двигательная и кроветворная системы, а Кли прекратила шевелиться. Она опустила свое бескрайнее тело на диван и осталась на нем, желая, чтобы всё ей приносили и уносили. Принцесса Ягодка.

– Не забывай, что говорила Нэнси на занятиях, – предостерегла я.

– Что?

– Как важно оставаться деятельной. Не сомневаюсь, родители ребенка были бы признательны, если бы ты не смотрела телевизор ежедневно каждую секунду.

– На самом деле это их любимая программа, – сказала она, делая погромче «Самые смешные домашние съемки Америки». – Так что надо приучать к ней ребенка.

– Чья любимая программа?

– Родителей ребенка. Эми и Гэри.

Она расхохоталась: показывали собаку, у которой нос застрял в консервной банке.

– Ты с ними знакома?

– Что? Нет. Они живут в Юте, что ли, или еще где-то. Нашла их на сайте.

Сайт назывался «АнкетыРодителей. ком»; какая-то женщина из «Семейных услуг Филомены» прислала ей ссылку сколько-то месяцев назад.

– Почему Эми и Гэри? – Я перелистывала страницу за страницей опрятных, страждущих пар. – Почему не Джим и Гретчин? Или не Даг и Дени́с?

– У них хорошие предпочтения.

Я заглянула в их предпочтения. Любимая еда у Эми – пицца и начос, у Гэри – кофейное мороженое. Обоим нравились собаки, восстановление классических автомобилей и «Самые смешные домашние съемки Америки». Гэри нравились студенческие футбол и баскетбол. Любимая праздничная традиция Эми – делать домики из имбирного печенья.

– Какое предпочтение у тебя самое предпочтительное?

Она поглядела из-за моего плеча.

– Там было что-то про уток? Прокрути вниз. – Она прищурилась на экран. – Может, это у кого-то другого. Имбирные домики – мне нравится.

– Таков был решающий фактор?

– Нет. Но ты глянь на их амбар. – Она ткнула в заглавную картинку.

– Это общее фото – оно тут на каждой странице.

– Нет, это их амбар. – Она попыталась тыкнуть мышкой в амбар. – Да не важно, они уже утверждены.

– Ты им написала по электронной почте?

– Кэрри написала, из «СУФ». Мне с ними даже встречаться не надо.

Она и впрямь все сделала. Анкеты уже заполнены.

– Ты ездила в контору, подписывала бумаги?

– Кэрри мне прислала в почту. Я все сделала онлайн.

Улитка ползла по книжной полке вверх. Я положила ее в Риково ведро.

– Ты вписала отца?

– Я сказала, что не знаю. Нет такого закона, чтоб я обязательно сказала.

Я еще раз посмотрела на страницу Эми и Гэри. На вид милые – кроме Гэри. Гэри выглядел так, будто носил солнечные очки – даже когда их на нем не было. Морда кирпичом. Залезла по ссылке «Наши письма вам». «Мы осознаем, насколько это невероятно трудное для вас время. Ваши любовь и сострадание к ребенку безмерны». Я глянула на Кли.

– Ты бы сказала, что сейчас у тебя невероятно трудное время?

Она оглядела комнату – проверила, действительно ли.

– Кажется, у меня порядок. – Несколько раз кивнула. – Ага, все у меня хорошо.

Я нахмурилась от гордости.

– Это всё гормоны.

Тут у меня все получалось. Я была хорошей матерью. Я хотела рассказать Рут-Энн – какая мука, что она не знает. Но, может, знает. Может, я каким-то образом все еще под ее присмотром. Я заправила волосы за уши и улыбнулась компьютеру.

– Сходи на «РастиДитя. ком», – сказала Кли.

Я пролистала «Эмбриогенез».

– Надо пройти опорно-двигательный аппарат. Такое пропускать нельзя.

Но срок у нее истекал через три недели. Ее тело, скорее всего, сможет довершить дело и без подсказок. Я зашла на «РастиДитя. ком».

– «Разговаривать, петь или мурлыкать мелодию вашему ребенку – увлекательный способ укрепить связь между вами еще во время беременности. Распевайтесь-ка – и даешь Бродвей!»

– А если я не хочу укреплять связи с ребенком? – сказала она, пялясь в телевизор.

Я немножко помурлыкала мелодию, прочищая горло.

– Ничего, если я попробую?

Она сменила канал пультом и задрала футболку.

Огромный. От пупка вниз тянулась тревожная темная полоса. Я поднесла губы как можно ближе – чтобы чувствовать это пышущее тепло, и Кли слегка отшатнулась.

Я напевала высоко и напевала низко. Я напевала долгие, протяжные ноты, как мудрец из дальней страны, знавший что-то древнее. Чуть погодя мой глубокий тембр словно расщепился и спелся сам с собой, и я на миг подумала, что у меня получается это чудесное горловое пение, как у людей из Тувы.

Она смотрела в телевизор, но губы сжала и вроде бы пыталась попадать мне в тон. И боялась – это внезапно стало очевидно. Ей был двадцать один, и она в любой грядущий день могла родить, в этом доме, возможно – на этом диване. Я пыталась напевать обнадеживающе. Все будет хорошо, напевала я, не о чем тревожиться. Живот Кли толкнулся мне в губы – пинок: мы запели громче в изумленный унисон. Я задумалась, не возникнет ли неловкости в том, как это завершить, но пение попросту сделалось тише, словно уходя само собою, как поезд.

На занятии для рожениц мы узнали, что лицо у Кли, когда придет время, распухнет. Или же она может взяться за мытье стен – от свирепого инстинкта гнездования. Вот это мне было трудно вообразить – откуда ей знать, где я храню тряпки?

Она проснулась на рассвете, уверенная что где-то в доме напи́сала кошка.

– Понюхай вот тут, – сказала она, сопя на мои книжные полки. Я ничего не почувствовала. Она двинулась по незримым следам захватчика по всему дому. – Небось, зашла, нассала и ушла. – Отдернула занавеску. – Надо искать дыру, в которую она пролезла, вот и все. – И мы провели самый ранний час дня в поисках дыры, пока она, охнув, внезапно не осела на диван. Подложила обе руки под живот и глянула на меня изумленно. Схватки.

– Может, нет никакой кошки? – сказала я.

– Ага, никакой, – быстро откликнулась она, словно я сильно отстала.

Я тут же позвонила повитухе, описала кошачью мочу, дыру и вот – схватки. Любые данные ценны – если не врачу, то уж точно нашей бывалой повитухе с пятнадцатилетним опытом.

– Как думаете, может, пора вам приехать? – Я старалась не выказывать избыток паники. – Или рановато?

– Я в Айдахо, – сказала она. – Но вы не волнуйтесь, я сейчас же вернусь. Буду гнать как можно быстрее.

– Гнать?

– Я перегоняю подруге машину в Лос-Анджелес. – Прежде чем выдавать резкое осуждение, я попыталась на миг поставить себя на ее место. Что она должна была делать – не гнать машину сюда? И что она тогда за подруга будет? Подруга, которая повитуха.

– Видимо, поедем в больницу.

Она рассмеялась.

– Не волнуйтесь, все вечно думают, что ребенок того и гляди выйдет. Этот ребенок никуда не денется еще по крайней мере полсуток. И вот что хорошо: вы можете звонить мне сколько хотите. Я совершенно доступна по телефону.

Я сказала Кли не волноваться, ребенок не выйдет еще полсуток.

– Я не могу так долго, – простонала она. Заскребла диван ногтями. – Надо позвонить Кэрри из «СУФ», она обязана сообщить родителям. – Из груди у нее вырвался странный низкий звук, глаза выпучились.

– Может, стоит позвонить твоим родителям? – предложила я.

– Ты издеваешься?

Казалось, схватки пошли чаще и дольше положенного, но я не была уверена, что мы их правильно меряем. И поначалу их вообще не следует мерять: синяя методичка предлагала созвать друзей, сходить в кино или потанцевать. Что угодно из этого списка было бы для нас впервые, но я сказала о нем Кли.

– Что-нибудь из этого тебе хочется?

Она покачала головой и устрашающе застонала. Я перешла к розовой методичке. Мы попытались проделать визуализации с занятий: каждая схватка – гора.

– Вообрази гору, ты на полпути к вершине, а вот уже и там, а теперь спускаешься по другому склону, уже легче, почти все.

– Я не могу это удержать в голове, – прошептала она. – Я не думаю картинками.

Я попыталась придать этому достоверности – описала скалистый пик, его величие.

– Вспомни картинку на одном долларе, гору. – Я полезла в сумочку. На однодолларовой купюре не было горы – там пирамида. – Сосредоточься на этом, ты – у подножья, – сказала я, держа замызганную бумажку у нее перед лицом.

– Ладно. – Она вперилась в крошечную пирамидку. – Начинается. – Я взяла заколку-«невидимку» и ею повела путь Кли по крутому склону. – Слишком быстро, – сказала она. Пирамида была совсем крошечная, и поначалу с трудом удавалось двигаться медленно. Но вскоре мы с этим разобрались, и каждый следующий раз, когда оно начиналось заново, она брала доллар, совала его мне и мы продирались к плававшему над верхушкой оку. Таков был инструмент, выданный правительством рожающим женщинам: его можно тратить не раз и не два, но купить на него получается только схватки.

В семь утра Рик открыл дверь своим ключом. Мы были на полпути вверх, и я поэтому не обратила на него внимания. Он воспользовался уборной и смотрел на нас из дверного проема. Спустившись по склону, Кли сказала мне, чтоб я его выпроводила.

– Я буду во дворе, – сказал он, пытаясь выскользнуть вон.

– Я не хочу, чтобы он слышал, – заныла Кли. – Или видел меня в окно.

Рик съежился и пошаркал прочь. Зазвонил мой мобильный.

– Это я, – сказала повитуха. – Как у нее?

– Хорошо. Мы применяем визуализацию.

– Отлично, прекрасно. Раскрытие цветка?

– Нет, гору.

– Тут полно великолепных гор. Вы бывали в Айдахо?

– Вы все еще в Айдахо?

– Тут красиво, но красотой не очевидной, понимаете? – Судя по звуку, она пыталась вскрыть зубами пакет с чипсами. – У меня тут когда-то был бойфренд. Для меня слишком провинциальный. Интересно, что с ним теперь.

Ей было скучно. Она позвонила, потому что ей скучно.

Кли сунула мне доллар, и я сбросила звонок. Странствие сделалось медленнее и тяжелее.

– Я больше не могу, – сказала она.

– Ты только до глаза доберись. Видишь, что там написано, наверху? «Annuit Coeptis».

– Что это значит?

– «Он одобряет наши начинания». Бог, в смысле.

Она яростно выдохнула.

– Кроме шуток, я не могу больше.

Лицо у нее сделалось безумным и распухшим. Белокурые волосы потемнели от пота и липли к лицу. Она неуклюже стащила с себя шорты, я отвернулась и заметила, что Рик крадется на цыпочках в спальню. Почему он все еще здесь? Я перелистала розовую методичку и взялась за белую.

– У тебя переходный этап, – сказала я. Преподаватель говорил нам, что это хороший знак.

– В смысле? – Почти можно считать, что ее на занятиях не было.

– Худшее – позади.

– Навсегда?

– Ну, может, не навсегда. Мы не знаем, как ты будешь помирать – там может быть хуже. – Я отклонилась от курса. Поместила свое лицо прямо напротив ее. – У тебя получится, – сказала я. Она смотрела на меня так, будто я всё знала. Она ловила каждое мое слово.

– Ладно, – сказала она, внезапно вцепившись мне в предплечья. – Начинается.

Доллар отброшен, истрачен. При каждой следующей схватке она жила в моем взгляде, не моргая, не отводя глаз, вцепившись в мои руки, как в стальные поручни. Мне для такого не хватало сил, но с этим предстоит разбираться позже.

– Не пора ей приехать? – сипела Кли. Я говорила ей, что повитуха уже в пути, а это не было враньем. Я ждала перерыва, чтобы объяснить положение дел, мы спокойно обсудим варианты, а затем вновь займемся рождением ребенка.

– Она гонит машину своей подруги из Айдахо в Калифорнию. Вовремя не успеет. Нужно ехать в больницу.

– Правда? На самом деле правда?

Я кивнула.

Она расплакалась, и тут началась очередная схватка.

– Они меня разрежут, я не хочу, чтоб меня резали. – Она принялась мочиться. Моча еще стекала у нее по бедру, а она опустила голову к полу и стошнила. Она разрывалась на части, распадалась. Я попыталась ее отмыть, но она откатилась к стене.

– Если мы не поедем, ребенок, значит, умрет?

– Нет-нет, конечно, нет. – Она сказала «спасибо»; единственное, что ее сейчас волновало, – не ехать в больницу. Если б пришлось все это пережить заново, я бы сказала: Вероятно. Может, и выживет, но, вероятно, нет. И я бы потащила ее к доктору Бинвали в тот миг, когда повитуха сказала Айдахо. Потому что сейчас больница от нас удалялась: она казалась привалом, который мы миновали много часов назад. Кли разразилась воплем.

– Тужиться?

– По ощущениям как? Хочется тужиться?

– Деваться некуда.

– Ладно, тогда немножко. Позвоню повитухе.

Но Кли не отпустила меня, пока не потужилась. У повитухи орало радио – кантри-песня, судя по звуку.

– Что мне нужно, чтобы принять роды? – завопила я.

– Она уже? Вам надо в больницу.

– Она тужится. Рожаем здесь. Вскипятить воду? Что мне сделать?

Она выключила радио.

– Черт. Ладно. Как минимум: три чистых полотенца, немного оливкового масла, таз горячей воды, гигиеничные острые ножницы и чистая бечевка.

Я забегала по дому, хватая предметы по мере того, как она их называла. Рик был на кухне, лил кипящую воду в кружку.

– Мне нужна эта вода! – закричала я.

Он нагнулся и молча вытащил шнурки из кед.

– В спальне уже есть горячая вода, – сказал он, опуская шнурки в кружку. – Вряд ли у вас найдется бечевка, но вот это сгодится. – Он с деловитой авторитетностью закатал грязные рукава и помыл руки в кухонной раковине.

Кли верещала из другой комнаты.

– Вы действительно умеете это делать?

Он скромно кивнул.

– Умею.

Я всмотрелась ему в лицо. Оно не казалось ни размякшим, ни безумным: глаза ясные, лоб почти ястребиный, хотя и чересчур загорелый от жизни на улице. Знающий хирург, попавший в опалу – профессиональное злоупотребление, отвержение, бездомность. Я ничего этого не проверяла, просто пошла за ним в спальню. Он осторожно поставил кружку на мой туалетный столик, рядом с курившимся тазиком. Ножницы и оливковое масло ждали там же, а заодно и стопка полотенец. Пол укрыт черными пластиковыми пакетами для мусора. Я слабо улыбнулась от облегчения.

– Вам уже случалось это делать.

Лоб у него нахмурился, он начал было произносить – ответ, уже казавшийся до ужаса длиннее и сложнее, чем «да». Кли закричала, поползла в спальню на четвереньках.

Она орала, что уже родничок показался. Речной царевич. Она имела в виду, что ребенок пошел, но нет.

Я объяснила ей, что мы в руках Рика, и что он хорошенько их вымыл. Я надеялась, что она не заметит рой сомнений, носившихся по комнате. Но все это уже было далеко от нее.

– Можно мне тужиться как следует? Я хочу его вытолкнуть.

Сердце у меня дернулось. Я и забыла про ребенка. До сих пор Кли рожала роды – схватки, шумы и жидкости. А там был кое-кто еще.

Мы дали ей водички и энергетический напиток «Перезарядка», а также немножко меда. Я забыла про все это, но с Риком под боком думать было проще. Он предложил мне до следующей схватки помыть руки. Но поздно. Она присела на корточки и с неземным воплем ноги у нее медленно разъехались и явили идеальную кромку головы. Кли протянула руку и потрогала ее.

– Лица нету, – сказала она.

Рик взял мои ладони и опрыскал их «Пьюреллом». Поводил руками по воздуху – показал, что мне нужно сделать то же самое. Мы помахали руками. Кли внезапно завалилась и словно заснула. Я вскинула брови, повернувшись к Рику, он произвел гладкий жест ладонью, дескать, все нормально. Приблизил лицо к лицу Кли и тихим незнакомым голосом сказал:

– Выйдет с этой потугой.

Кли открыла глаза и послушно кивнула, словно у них долгая совместная история.

– Глубокий вдох, – сказал Рик. Она глубоко вдохнула. – Выдыхай шумно и тужься. Сильнее.

Ребенок вышел с потоком жидкостей, и Рик его поймал. Мальчик. На вид мертвый, но я знала из родовых видеозаписей, которые нам показывали на занятиях, что это нормально. Впрочем, тишина стояла жуткая. И гадкий запах. Рик наклонил ребенка на бок, и ребенок кашлянул. А затем пискнул. Не как человек, издающий первый в своей жизни звук, а как старая ворона – немного устало, немного безропотно. Затем вновь тишина. Рик уложил ребенка на пол и отрезал пуповину бывалым движением моих ножниц для ногтей. Перевязал обрубок своим стерилизованным шнурком. Кли попыталась встать, но судорожно осела на корточки. Между ног у нее выпала куча потрохов. Плацента. Она прислонилась к кровати.

– Подержи его ты.

Он почти ничего не весил. Ноги покрыты зеленой слизью, вроде горохового супа, глаза закачены, как у старого пьяницы, который пытается понять, где находится. Бледный, пьяный старик с безвольными руками и ногами.

– Бледный, да? – сказала я.

Посмотрела на кожу Кли, смуглую даже сейчас.

– Ты не бледная сама. Отец у него бледный?

Я попыталась вспомнить каждого бледного мужчину из мира Кли. Ребенок был очень светлым, едва ли не сизым. Кто из наших знакомых сизый? Кто, кто, кто из наших знакомых сизый? Но этот вопрос – лишь карнавальный наряд, глупый клоунский нос поверх настоящей моей мысли.

– Звоните 911, – сказала я.

Кли подняла сонную голову, и Рик замер.

Телефон был у меня на коленях; Рик медленно его забрал.

– Гороховый суп. Мы это проходили на занятиях. Он означает что-то нехорошее. Звоните 911.

Ребенок сделался темно-синим, почти фиолетовым. Секунды, думала я, у нас всего секунды. Внезапно раздался перистый звук, словно раскрывались исполинские мокрые крылья – это тело Кли отлипало от пластиковых пакетов для мусора. Она встала. Огромная рука выхватила у Рика телефон. Она набрала и назвала адрес, она знала почтовый индекс, она знала, с какой улицей ближайший перекресток, диспетчер выдавала указания, Кли отчетливо озвучивала каждое: «обернуть в полотенце», «прикрыть макушку» – и я выполняла каждую задачу с необычайной ловкостью, словно отрабатывала этот сценарий много дет, эту симуляцию спасения ребенка, а теперь выпала возможность ее задействовать. Рик наблюдал из угла, взъерошенный и сжавшийся: он вновь стал бездомным садовником.

Люди из «скорой помощи» покрикивали и швыряли оборудование, как штурмовики. Кли завернули в бежевое одеяло. Взрослая женщина атлетического телосложения вела над ребенком какой-то счет. Может, подсчитывала, сколько секунд прошло с тех пор, как ребенок умер. Она все не умолкала, счет мог длиться вечно – если она считала, сколько он уже мертв.

Когда я залезала в «скорую», Рик вручил мне «таппервер».

– Я ее отмыл, – выкрикнул он. – Все чистое.

Спагетти, – подумала я. – Спагетти Кейт, на случай, если мы проголодаемся.