а другой день, часам к десяти утра, наши путешественники были уже милях в восьми от города, подымаясь по предгорью бесконечными полями хлопчатника и неуклонно направляясь к северо-западу.

Дядя Карл весьма величественно рисовался верхом на коне. Эту простую, но необыкновенно тряскую лошадь можно было считать не более ни менее, как алтарем, на котором в настоящую минуту профессор приносил человеческую жертву своей излюбленной науке, археологии. Рядом с ним, в буквальном смысле слова, скакал на своей лошадке Иоганн, старавшийся при помощи растопыренных локтей поймать равновесие, ежеминутно ускользавшее от этого недостаточно опытного кавалериста. За ними следовал проводник-туземец, ехавший рядом с вьючной лошадью. Наконец, Бруно и Ганс составляли арьергард.

Братья, словно позабыв о вчерашнем разговоре, весело болтали о совершенно посторонних предметах.

— Знаешь ли, милый Бруно, сегодня утром я сделал весьма интересное открытие: оказывается, что лавры профессора Курца не дают спать нашему Иоганну, вследствие чего он также решил прославиться в ученом мире.

— Да ты что же, шутишь или говоришь серьезно? — с улыбкой спросил Бруно.

— И не думаю шутить. Сегодня утром, во время укладки вещей дядя, схватил какую-то толстую тетрадь, сунул ее мне в руки и, уверяя, что это какие-то его записки, которыми он особенно дорожит, просил меня спрятать их в одном из наших чемоданов. Я как-то машинально открыл их и на первой странице, к удивлению своему, прочел следующее заглавие: «Всемирная гастрономия или искусство есть у всех современных народов, усвоенное собственными опытами Иоганна Дикка из Нюренберга». А! Как это тебе понравится?

— Да ведь это, должно быть, прелюбопытное произведение, — заметил Бруно.

— Еще бы, во всяком случае, Иоганн думает именно таким образом, потому что, застав меня за перелистыванием своего сочинения, он не только не смутился, а наоборот, очень снисходительно обещал мне объяснить все те места, которые в его ученом труде окажутся выше моего понимания.

— Ну, значит, в этом отношении он очень похож на дядю Карла, который тоже с большим удовольствием читает всем свои археологические исследования.

— И при этом совершенно не справляется о том, — доставляет ли это чтение кому-нибудь из слушателей хотя бы половину того удовольствия, которое испытывает сам автор!..

Болтая таким образом, наши путешественники довольно быстро подвигались вперед.

Местность, по которой они ехали, по мере приближения их к горной цепи Восточных Гатов становилась мало-помалу возвышенной и более пересеченной. Ко времени обеда они миновали довольно значительный поселок и остановились на покатости, украшенной группами красивых деревьев. Выбрав тенистую лужайку, они остановились для отдыха и обеда, которым, конечно, как и всегда в таких случаях, занялся Иоганн, и на этот раз не ударивший лицом в грязь. Положим, что вьючная лошадь оказалась наполовину занятой его кулинарной лабораторией и ее препаратами, но зато в этот день Иоганн превзошел все, даже самые смелые ожидания своих спутников. В течение часа он смастерил на воздухе, в довольно пустынной местности, прекрасный обед из четырех блюд, причем на последнее подал не более ни менее, как мороженое. Можно себе представить, как были поражены такой неожиданной роскошью наши путешественники, утомленные знойным солнцем Декана.

— О, Иоганн! — восклицал Ганс, с наслаждением глотая прохладительное блюдо, — в Нюренберге я готов посвятить один вечер в неделю на то, чтобы в память о сегодняшнем мороженом слушать чтение вашей знаменитой «Всемирной гастрономии»!

— Но скажите же, каким образом сохранили вы лед в этой невыносимой бане? — с непритворным изумлением спрашивал дядя Карл.

— Мороженое, господин профессор, при современном умственном развитии европейца и при настоящих успехах науки, более не требует льда для своего приготовления. Одно слово, господа, объяснит вам все: в Мадрасе я случайно имел возможность достать жидкий воздух!

— Вы великий и гениальный человек, Иоганн, — в Нюренберге я готов слушать вас по два раза в неделю, если, конечно, тому не помешают обстоятельства, — предусмотрительно оговорился Ганс, принимая от Иоганна, кажется, третью порцию мороженого…

Роскошное угощение Иоганна, относительная прохлада возвышенности, и, наконец, продолжительный отдых почти совершенно восстановили силы утомленных путешественников.

Ганс развернул прекрасную карту местности и, указав на ней пройденный за день путь, с общего согласия наметил вечерний привал. Ночь решено было провести под открытым небом, потому что местность, в которую им предстояло теперь углубиться, мало-помалу становилась гористой и пустынной и отыскивать здесь какое-нибудь жилье, значило бы потратить понапрасну немало времени. Действительно, когда, отдохнув после обеда, караван снова тронулся в дальнейший путь, то вплоть до самого вечера ему не встретилось ни одного поселка, а если и попадалось отдельно стоящее жилье, то только лишь в виде какой-нибудь полуразрушенной хижины или жалкого покинутого шалаша.

К вечеру утомленные путешественники набрели на прекрасную горную лужайку, с трех сторон окаймленную прекрасным нагорным лесом. Площадка эта служила подножием новому горному подъему и в обнаженных, обрывистых напластованиях его Ганс открыл довольно обширную и удобную пещеру, которой и решили воспользоваться для ночлега, тем более, что тут же, невдалеке, протекал ручеек чистой и прохладной воды.

Было уже около семи часов вечера, когда Иоганн снова принялся за свои научные опыты по кулинарии, как говорил о его стряпне Ганс. Дядя Карл, совершенно разбитый тропической жарой и утомительным переездом, с наслаждением растянулся на мягкой траве, а Ганс и Бруно принялись деятельно устраивать ночлег.

Найденная Гансом пещера представляла огромный каменный навес, образованный мощным пластом известняка, из-под которого вода вымыла более рыхлую, зеленоватую глину; обвалившиеся глыбы образовали внешнюю стену этой пещеры, оставив свободными несколько проходов, полузаросших кустарниками и ползучими растениями.

Благодаря песчаному дну пещеры, ее каменным стенам и гладкому потолку, она отличалась той девственной чистотой и опрятностью, которой всегда характеризуются места, не загрязненные еще присутствием животной жизни; когда же братья развели в ней костер, устроили постели из мха, покрытого коврами и одеялами, а длинный кусок обвалившегося пласта превратили в стол и вместо стульев подкатили к нему несколько каменных обломков, то помещение приняло весьма комфортабельный вид.

Окончив работу, молодые люди вышли из пещеры и, в свою очередь, прилегли немного отдохнуть.

Тропическая ночь уже глядела на землю своими бесчисленными яркими звездами, сверкавшими в темной и таинственной глубине безлунного неба.

Расположившись среди густой, душистой травы, братья наслаждались теперь той приятной бодрящей свежестью, которая особенно сильно ощущается молодыми организмами после утомительно-жаркого дня, сменившегося отрадной прохладой ночи. Некоторое время оба лежали молча. Наконец Бруно первым обратился к брату.

— Ну что же, Ганс, попробуем мы сегодня произвести мой опыт? Я считаю особенно подходящей для него ту обстановку, в которой мы находимся в данное время.

— Ах Бруно, Бруно, да неужели же ты и в самом деле придаешь всему этому хоть тень вероятия? — с печальной укоризной спросил Ганс.

— Да, да, — с живостью заговорил Бруно, — ты, хотя и случайно, но совершенно верно определил мой взгляд на это дело, — да всему этому я придаю только тень вероятности и она-то меня и беспокоит, потому что я боюсь тех последствий, которые даст опыт, если эта тень превратится в действительность.

— О, если тебя останавливает только это, то я советую не откладывать опыта в долгий ящик. Твое увлечение всей этой каббалистикой, правду сказать, начинает меня тревожить и чем скорее ты разочаруешься, тем для тебя будет полезнее. Если тебе интересно знать мнение дяди Карла, то я могу сказать, что взгляды наши на этот предмет совершенно сходны. Сегодня утром я говорил с ним по этому поводу и оба мы пришли к заключению, что тебе, тем или иным способом, раз навсегда нужно отделаться от мистицизма, чему, как я думаю, немало будет способствовать и твой опыт.

— Ну что ж, пусть будет так; уж если вы с дядей Карлом никак не можете отнестись к этому делу иначе, так уж я считаю себя не ответственным за последствия опыта…

Как раз в этом месте разговор братьев был прерван радостным окриком Иоганна, который торжественно приглашал всех «пожаловать к ужину».

Проголодавшиеся путешественники, конечно, не заставили Иоганна повторять это заманчивое приглашение и скоро все, не исключая и проводника, разместились уже вокруг каменного стола, который к довершению комфорта оказался не только освещенным двумя стеариновыми свечами, но даже был накрыт совершенно свежей, белоснежной скатертью. Однако главную прелесть сервировки, конечно, составляли два горячих блюда, распространявших по всей пещере приятный аромат, при содействии которого аппетиты присутствующих начинали принимать фантастические размеры.

Освещение дополнялось двумя кострами, пылавшими у наиболее широких проходов в пещеру, и при их ярком, колеблющемся свете вся картина этой полудикой, полуцивилизованной обстановки приобретала какой-то странный характер, знакомый лишь одним путешественникам по малокультурным странам.

— Ах господа, господа, — с шутливым упреком проговорил Бруно, обращаясь к дяде и брату, — неужели же даже теперь, глядя на эту скатерть-самобранку, у вас повернется язык отрицать существование всего чудесного!

— Бруно, ты победил! я не только начинаю верить в чудеса, но и сам хочу попытаться представить вам образчик хотя бы, например, сверхъестественного аппетита, — отвечал Ганс. — Думаю, что требовать большего от вновь обращенного ты пока не станешь.

Все уселись вокруг каменного стола и за ужином, который был начат веселыми шутками братьев, не преминули подробно обсудить план действий на завтрашний день, так как дядя Карл и Ганс на основании карты, составленной Вагнером, уже к полудню рассчитывали добраться до таинственных катакомб, открытых ученым другом профессора Курца.

Наконец, ужин был окончен. Проводник поднялся с места и отправился к лошадям, так как намеревался провести ночь поближе к ним, на открытом воздухе.

Наши друзья остались одни.

Тогда Бруно принес небольшую шкатулку и вынул из нее несколько предметов, которые по внешнему виду скорее можно было принять за принадлежности дорожного несессера, чем за атрибуты каббалистика или алхимика.

— Господа, — заговорил он, — так как никто из вас не отказывается от опыта, который я вам предложил, то я и думаю приступить к нему теперь же, конечно, если на то последует ваше согласие.

— Дорогой Бруно, — заговорил дядя Карл, любуясь серебряным ларчиком, доверху наполненным какими-то белыми зернами, — дорогой Бруно, если только тебе непременно хочется занимать нас этим вздором, то я решительно ничего не имею против; но с условием, чтобы через полчаса ты отпустил бы нас спать.

— О, этого времени более чем достаточно, — отвечал Бруно, расставляя на столе свои приборы и, видимо, волнуясь предстоящим опытом.

— Господа, позвольте мне сделать одно, только одно маленькое замечание, — проговорил Иоганн слегка дрожащим голосом. — Не лучше ли нам отложить всю эту пробу до утра? Согласитесь, что заниматься такими вещами на ночь решительно нет никакой особенной надобности. А ведь в конце-то концов Бог знает, чем еще может кончиться эта забава.

— Да полно же, дорогой Иоганн! Вам, автору столь положительной книги, какова «Всемирная гастрономия», стыдно верить в такие сказки. Я с дядей отвечаем вам обоим за совершенно безобидный исход этого опыта. Не правда ли, дядя?

— Ручаюсь в том моим завтрашним обедом, — шутливо подтвердил господин Курц. — Ну, Бруно, колдуй, пожалуйста, поскорее; может быть, хоть этот урок пойдет тебе в пользу.

Бруно не возражал более, — откупорив хрустальный пузырек, в котором находилась какая-то жидкость, по виду ничем не отличавшаяся от обыкновенной воды, он принялся отсчитывать капли, наливая ее в миниатюрный серебряный тазик; между тем, дядя Карл по-прежнему продолжал любоваться серебряным ларчиком.

— Знаешь ли, Бруно, хотя твой опыт и не удастся, конечно, но ты вполне можешь утешиться тем, что этот ларчик, подаренный тебе индусом, представляет несомненную редкость, так как это прекрасный образец очень древнего индийского искусства.

Дядя Карл не преминул бы прочесть по этому поводу целую лекцию, но как раз в это время Бруно окончил свое отсчитывание. Затем он поместил серебряный тазик на небольшой треножник, а под ним зажег обыкновенную спиртовую лампочку.

Все умолкли и внимательно следили за опытом, который, очевидно, приближался к решительному моменту. Однако ничего особенного, по-видимому, не происходило: жидкость скоро закипела, поднялся легкий пар, который подобно водяному пару не обладал никаким запахом, и без всякого следа расплывался в воздухе; через две-три минуты тазик оказался уже сухим, таинственная влага, подобно самой простой воде, выкипела, не оставив никаких следов и не произведя никакого изменения во всем окружающем…

Опыт кончился. Все осталось по-прежнему и напряженное лицо Иоганна первым расплылось в улыбку.

— Ну, Бруно, если дело было только в этом, то беспокоиться действительно не стоило, — весело произнес он.

Бруно не выдержал и тоже рассмеялся.

— Ну уж этого, признаться, я и сам не ожидал! — воскликнул он. — Хотя бы произошел взрыв, или даже запах какой-нибудь распространился бы от этого курения, а то уж что-то очень просто…

— Зато недолго, — подхватил дядя Карл, — в этом вся хорошая сторона твоего опыта. Ну, господа, не угодно ли вам отправляться в постели? Завтра я, при помощи иных средств, постараюсь переселить вас в минувшие века и надеюсь, что мои заклинания будут гораздо действительнее этих; но для этого нам нужно хорошенько отдохнуть и отыскать пещеры профессора Вагнера.

— Спать, так спать, — согласился Бруно, — пусть уж я завтра уберу свою каббалистику, — продолжал он, небрежным кивком головы указывая на расставленные по столу приборы.

Все поднялись со своих мест и, простившись друг с другом, разошлись на покой.

Прежде, чем ложиться спать, братья вышли из пещеры, чтобы зачерпнуть из ручейка свежей воды. Здесь, снаружи, все по-прежнему было покойно. Темное тропическое небо так же трепетало своими яркими звездами, так же ароматен был освежившийся воздух, только журчание ручейка стало как будто бы отчетливее и громче среди полной тишины, воцарившейся повсюду вместе с таинственным мраком ночи.

Освежившись, оба вернулись назад и скоро улеглись в свои постели.

— Ну, Ганс, сознаюсь, — ты был прав, — сказал Бруно, обращаясь к брату.

— Вот и великолепно! Лучшего результата я и не желал от твоего опыта, — отвечал тот, — и если все считают его неудавшимся, то я, наоборот, нахожу, что раз он привел тебя к такому сознанию, то большей удачи нам нечего и желать.

Поболтав еще немного о предстоящих поисках катакомб, братья заснули наконец крепким сном здоровой усталости.

Свечи были давно уже потушены; костры мало-помалу тоже погасли; спокойная и тихая ночь, словно могущественная волшебница, заколдовала полмира, погрузив его в непробудный сон и окутав непроницаемым глубоким мраком.

Таким образом, опыт переселения в область прошедшего, по-видимому, остался безрезультатным, если не считать того, что Иоганна почти до полуночи мучил кошмар, навеянный неудавшейся затеей Бруно. Во сне бедному малому чудилось, будто он вместе с профессором Курцем, на каком-то волшебном корабле, носится по необозримым волнам давно прошедших времен истории. Перелетая от века к веку, они переживают тысячи самых невероятных приключений, полных ужасов и страданий. Тяжкие стоны вырываются из груди измученного Иоганна, и этими жалобными звуками он пробуждает наконец самого себя…

Вспыхнувшая среди ночного мрака спичка убеждает страдальца в том, что, по всем признакам, он благополучно пребывает в своем родном XX веке и, успокоенный этой отрадной уверенностью, он погружается в сладкое, ничем уже не нарушаемое отдохновение.