орóгой дядя Карл не переставал вести оживленную беседу со стариком, стараясь выведать от него религиозные верования местных жителей, так как знание их, по его мнению, могло избавить европейцев, может быть, от очень крупных недоразумений.

— Хорошо, — говорил он, — я понимаю то, что ты мне сказал. Ураган очень силен, он бывает сердит на людей и на животных…

— Да, и на лес, и на воду и на траву, — добавил старик, — ты же можешь сердиться на камень, когда он помешает твоей ноге сделать верный шаг.

Это сравнение несколько озадачило дядю Карла, однако он нашел лучшим согласиться.

— Да, да, на такой камень буду сердиться и я, и ураган; но если он сердится на одного человека, то зачем же разрушает жилища других!

— А когда ты ударишь ногой муравья, который укусил тебя, разве ты не убьешь других?

— Верно, верно, — снова согласился Курц, — но если ураган сердит на одного человека или на одного зверя, так людям лучше самим убить этого зверя или этого человека, потому что тогда ураган не станет вместе с ними убивать других.

Услышав это удивительное умозаключение, которое впоследствии так дорого обошлось человечеству, старик с большим удивлением поглядел на европейского ученого.

— Боже мой, да что же это ваш дядюшка, с ума сошел, что ли? — в ужасе воскликнул Иоганн, шедший неподалеку с Бруно и Гансом. — Можно ли говорить такие вещи дикарям, которые, может быть, только и ждут благовидного предлога, чтобы потащить нас на какое-нибудь заклание! Ради Бога, Ганс, дернете вы его за рукав.

— Мой милый Иоганн, — серьезно отвечал тот, — разве вы не видите, что дядя носит теперь безрукавку.

— Ах, Ганс, Ганс, неужели же вы можете еще шутить, находясь в таких обстоятельствах!

— Успокойтесь, милый Иоганн, посмотрим сперва, что ответит доисторический мудрец — мудрецу наших времен. Я уверен, что страх ваш совершенно напрасен.

Действительно, подумав с минуту, старик, по-видимому, нашел, наконец, возражение.

— Нет, — сказал он, — ураган силен и сам может убить того зверя, на которого он сердит, помощь людей ему для этого не нужна. Если же он идет не на зверя, а на человека, то все мы должны помогать человеку, а не урагану, потому что тот, кто может убить одного человека, может убить и другого, значит, он враг всех людей, такой же, как и тигр.

— Но как же вы можете помочь человеку, когда его врагом будет страшный ураган? — возразил ученый.

— Так, — уверенно отвечал старик, — как это сделал сегодня ночью я и так, как это сделала вчера вот та маленькая девочка.

— Да, да, — вмешался в разговор и хозяин наших друзей, — все мы живы сегодня потому, что ты и моя дочь сделали вчера все, что нужно было сделать.

— Ну что, дядя, кажется, тебе и на этот раз не удалось просветить своих слушателей, — весело сказал Бруно, — а я именно этого и ожидал от них, так как уверен, что народ этот не испорчен еще никакими вредными предрассудками.

— Пожалуй, что ты и прав, чему я, впрочем, очень рад, так как при таких условиях нам менее опасно предаваться нашим научным исследованиям среди местного населения, которые я рассчитываю повести теперь возможно шире.

— Ну, господа, — вмешался Ганс, — я так же, как и вы, до глубины души тронут добродетелями этого народа, но правду вам сказать, довольно ощутительно скучаю о своем гардеробе, о порядочной постели, да к чему уж лукавить, скучаю я, если сказать правду, и о стряпне нашего милого Иоганна, — и если бы все это имелось у нас в наличности, то я, пожалуй, готов был бы оставаться здесь сколько вам угодно, но согласитесь сами, что наши лиственные одежды, воздушные жилища и очень легкая пища оставляют желать еще очень многого!

— Ах, дорогой Ганс, где вы выучились так верно схватывать самую сущность дела? — восторженно воскликнул Иоганн.

— Понимаю, что ты этим хочешь сказать, — улыбаясь, отвечал дядя Карл, — но не беспокойся, когда ты скажешь мне, что наш плот готов к отплытию, я ни на одну минуту не задержу нашей экспедиции.

— Ну, на этот раз, пожалуй, может случиться именно так, как вы изволите говорить, — почти уверенно заметил Иоганн, с грустной улыбкой оглядывая своих товарищей, едва прикрытых листьями, — укладываться нам долго не придется, и забыть здесь что-нибудь, вероятно, тоже не удастся.

— Ах, Иоганн, Иоганн, да вы оставили бы ваши колкости, хотя бы по случаю того, что все наши страхи по поводу суеверий этого народа оказались совершенно напрасными, — укоризненно заметил Бруно.

— Ну, это открытие доказывает только то, что наша «археология», попросту говоря, ошиблась, — мрачно возразил Иоганн, — и правду сказать, мне очень бы хотелось знать, — когда именно это случилось: вчера ли, когда эту ватагу считали чуть не людоедами, или сегодня, когда они вдруг превратились в невинных барашков. Конечно, всякая наука может иной раз ошибиться, — у меня тоже не всегда выходит блюдо в блюдо, только, правду сказать, я даже и по ошибке не хочу очутиться в желудке допотопного человека.

— Любезнейший Иоганн, — начал было дядя Карл с видом необычайного достоинства, но так как такое «любезное» начало не предвещало ничего доброго, то братья всеми силами постарались перевести разговор на другой предмет, что им и удалось после некоторого усилия.

Погрузившись в планы касательно постройки плота и в проекты предстоящей близкой переправы, наши друзья и не заметили, как прошли свой недлинный путь и очутились, наконец, на той самой прогалине, где стояла, или лучше сказать, висела хижина их приветливых хозяев.

Но увы, напрасно всматривались они со всевозможным вниманием в листву огромного дерева, которое по-прежнему возвышалось в центре поляны, — воздушного жилища нигде не было видно, оно исчезло без следа, а если бы европейцы и сомневались еще в этом, то тяжелые вздохи их старших спутников и слезы на глазенках детей недолго бы оставляли их в заблуждении. Молча, понурив головы, глядело это семейство на то место, где некогда было их жилище, в безмолвии перенося горе, выпавшее на их долю.

Тяжело было и нашим друзьям смотреть на эту печальную картину.

— Ах, господа, — говорил Бруно, обладавший особенно мягким сердцем, — подумайте, ведь как ни проста была эта хижина, а ведь наверное, у каждого из этих ребятишек был в ней свой любимый, уютный уголок, который потерян теперь для них навсегда; да и старшим, судя по их убитому виду, будет стоить, вероятно, немалых трудов возобновление этого нехитрого сооружения. Неужели же мы не поможем этим добрым людям, которые успели уже так много сделать для нас самих?

— Дорогой мой Бруно, — спокойно отвечал Ганс, — если бы мы и не захотели помочь им просто ради доброго чувства, то должны были бы сделать это из прямого расчета, потому что пока не будет у них жилища, они, конечно, не станут помогать нам в постройке нашего плота, а без их помощи, я боюсь, работа наша будет идти черепашьим шагом.

Бруно, обрадованный тем, что вопрос решился согласно его желанию, сейчас же подошел к опечаленному семейству и сообщил всем о намерении его товарищей выстроить им новую хижину.

Это решение совершенно меняло, в глазах туземцев, вопрос о предстоящей постройке. При содействии европейцев серьезная и тяжелая для них работа, требовавшая страшного умственного напряжения, бесчисленных проб и переделок, становилась почти забавой и, конечно, обещала дать гораздо лучшие результаты. Таким образом, разрушение старого жилища из бедствия превращалось почти в удачу.

Так сложившиеся обстоятельства не замедлили благотворно отразиться на настроении духа местных обитателей. Зато на бедного Иоганна они произвели удручающее впечатление.

— Какая досадная задержка, — говорил он, — ведь это Бог знает насколько отдалит наше возвращение. Я и то уже боюсь, как бы наш проводник не возвратился в Мадрас, соскучившись ожидать нас в пещере. Пожалуй, он заявил уже и полиции о нашем исчезновении, тогда может статься, что и вещи-то наши перевезены уже в город.

— Ну, это еще не особенно большая беда, — заметил Бруно. — К счастью, я положил наши спасительные крупинки в совершенно неприметную расселину и они, наверное, будут в целости ожидать нашего возвращения.

— Да, да, но подумали ли, вы в каком именно виде принуждены мы будем возвратиться? Сообразите, какое впечатление на жителей Мадраса произведет наша ученая экспедиция, когда она в пальмовых листьях будет бежать по городским улицам, преследуемая толпой мальчишек, зевак и полицейских. Не знаю, господин профессор, добьемся ли мы таким образом славы великих ученых, но уверен, что славы необыкновенных бесстыдников нам не миновать.

Да, да, — задумчиво проговорил профессор, машинально оправляя свою лиственную одежду, — да, эта печальная картина имеет некоторую вероятность.

— Полно, перестаньте, господа, заранее предаваться печали, может быть, нам удастся как-нибудь войти в Мадрас и без того эффекта, на который вы так рассчитываете, мой милый Иоганн, а теперь я предлагаю сейчас же приступить к делу. Вот, господа, мой план предстоящей работы. Ты, дядя, возьмешь под свою команду туземцев и будешь заботиться о правильном доставлении нам материала. Главным образом ты наблюдай за тем, чтобы они в работе точно держались тех приемов, которые я им укажу, потому что иначе они с самым пустым делом будут возиться бесконечно долгое время, так как вся их беда именно в том и заключается, что в их работе нет решительно никакой системы. Материал для своих построек они, как птицы, подбирают совершенно случайный, валяющийся по лесу, и потому он часто не вполне отвечает своему назначению, мы же будем брать только то, что нам действительно подходит и притом будем получать его свежим, прямо с корня, а вместо топора, которого у нас, к сожалению, нет, мы употребим огонь… Ах, да, — с беспокойством воскликнул он вдруг, — а вот огня-то я и не вижу. Уж не забыли ли его эти ротозеи в пещере?

— На этот счет можешь быть совершенно покоен, — отвечал ему дядя Карл, — погляди-ка вон туда, — и он указал ему рукою на тонкую струйку голубоватого дыма, весело подымавшуюся из-за ближайших кустарников. Как ни обыденно было это зрелище, но оно произвело сильное впечатление на европейцев, — этот дымок как будто бы приближал наших друзей к их собственным временам, когда, как выражался дядя Карл, огонь стал уже для человека не случайной роскошью, а предметом первой необходимости.

— Но как же умудрились они перенести его сюда? — удивился Ганс.

— Представь себе, — это оказалось довольно простой задачей, — отвечал дядя Карл. — Они просто набили две корзины золой, внутри которой лежали горящие уголья и, как видишь, такой простой способ транспортировки огня вполне возможен.

— Ну и прекрасно, раз у нас есть огонь, значит, и успех нашей работы вполне обеспечен. Значит, ты, дядя, вели развести его побольше, а затем пусть твоя команда нагибает побеги кустарника и у его корней раскладывает горящие уголья; таким образом мы будем отжигать стволы и получать прекрасный материал.

— Хорошо, хорошо, — отвечал, улыбаясь, ученый, — вижу, что ты хочешь организовать работу на европейский лад, а туземцев превратить в поденщиков. Ну что же, можешь на меня рассчитывать, я буду с ними строг, как южноамериканский плантатор.

— Ну, вот и великолепно! Иоганна мы прикомандируем к ребятишкам и поручим ему заботу о доставке материала к месту постройки, а я с Бруно займемся плетением хижины.

Таким образом, план работы был окончательно выработан и сообщен местным жителям, а после обеда в этой маленькой колонии уже закипела самая оживленная деятельность. Туземцы, направляемые европейцами, работали с необыкновенным энтузиазмом и приходили в неописанное удивление, замечая, что работа их почему-то давала теперь почти в десять раз большие результаты, чем прежде.

К вечеру многое уже было сделано и Ганс надеялся, что в следующие дни дело пойдет еще успешнее!

Наконец все работники собрались вместе, усталые, но совершенно довольные днем и преисполненные самых радужных надежд.

За ужином хозяин объявил нашим друзьям, что так как они не умеют спать на деревьях, то ночлег будет устроен на песке. С этою целью туземцы прибегали как раз к тому же способу оберегать себя во время сна, к какому прибегают обыкновенно и наши современные дикари. Неподалеку от места работы они разложили на песке огромное кольцо костров, среди которого и предстояло всем устраиваться на ночь.

В этот вечер усталым европейцам было особенно приятно то внимание, которым окружали их туземцы, заботившиеся о том, чтобы доставить своим гостям возможные удобства. Однако в этих заботах ни разу не промелькнуло ни подобострастие, ни унижение, и доисторический человек остался по-прежнему верен самому себе, считая каждого из людей, независимо от его личных качеств, таким же человеком, каким был и сам, но не более.

Наконец пылающая спальня была готова, внутри ее сложен достаточный запас топлива, и все собирались уже войти в этот огненный венок, представлявший странное и красивое зрелище среди ночного мрака, как вдруг туземцы насторожились и с удивлением переглянулись между собой. Европейцы, конечно, не понимали причины этого волнения, а потому Бруно обратился за разъяснением к старшему сыну их хозяев.

— Как, разве вы не слышите, что к нам идет какой-то человек? — в свою очередь удивился тот.

— Человек! Но кто же это может быть?!

— Я не знаю, кто это такой, но знаю, что — человек… вот смотри, он сейчас подойдет к нам.

Действительно, будто вызванная из мрака ночи этими последними словами, в яркой полосе света неожиданно и бесшумно появилась какая-то человеческая фигура. То был такой же туземец, как и хозяева наших путешественников.

Он, не торопясь, с видом крайней усталости, подошел к своим единоплеменникам и, не говоря ни слова, но с какой-то непривычной для этих людей боязливостью, опустился на песок у одного из костров.

— Не знаешь ли ты этого человека? — спросил хозяин, обращаясь к старику, знавшему почти всех людей, живущих в округе.

— Нет, не знаю, — отвечал тот, — должно быть, этот живет где-нибудь очень далеко.

— Когда я увидел ваши огни, — заговорил пришелец усталым голосом, — то очень испугался. Я думал, что и здесь есть уже «другие люди».

— Какие «другие люди»? — в недоумении спросил старик.

— Значит, вы ничего еще не слыхали о «других людях»?

— Нет, таких людей мы не знаем. С нами живут теперь «люди другого берега», может быть, ты говоришь о них? — и хозяин жестом руки указал на европейцев.

Пришелец с тревогой оборотился к нашим друзьям и бросил на них пристальный, беспокойный взгляд.

— Нет, — сказал он наконец с видимым облегчением, — эти — не такие, как мы, но они не «другие люди»… Но я хотел спросить, — дадите ли вы мне и моей дочери плодов и огня. Мы много дней идем уже по лесу; мы очень устали и очень голодны.

— Хорошо, — сказал хозяин, — зови свою дочь, ты можешь у нас поесть и отдохнуть.

Хозяйка тотчас же поднялась и пошла за провизией, а незнакомец, приложив ко рту пальцы, издал резкий, свистящий звук, и на этот сигнал из-за ближайших кустов показалась молодая девушка, которая молча подошла к отцу и уселась рядом с ним. Когда перед ними поставили корзину с провизией, они принялись за ужин почти с звериной жадностью.

Было что-то странное в этой паре, бродившей по лесу среди ночного мрака, — странное не только для европейцев, но, очевидно, и для местных жителей. Все молча сидели поодаль от них в ожидании конца их ужина. Что-то вроде недоумения, смешанного с тревогой, вдруг охватило всю эту мирную колонию. О сне, несмотря на усталость от дневной работы, не было и помина. Наконец, пришелец отодвинул от себя корзину, подошел к остальным и присел к их кружку.

— Так вы еще не слыхали о «других людях»? — мрачно заговорил он. — Ну, вы скоро о них услышите… Прежде я жил далеко отсюда. От своего жилища я иду уже столько дней, сколько у меня пальцев на двух руках без одного пальца. Много еще людей вместе со мной тоже оставили свои жилища и пошли в ту сторону, куда идет большая река, чтобы уйти от «других людей», потому что к нам пришли они, спустившись с больших гор.

— Но какие же это люди, — спросил в недоумении старик, — и почему вы уходите от них?

— Люди эти такие же, как и мы, только кожа у них вот такого цвета, — отвечал пришелец, показывая на коричневую ветку какого-то дерева, которую хозяйка собиралась подбросить в костер. — Да, они такие же, как и мы, но когда они говорят, мы их не понимаем, а они не понимают, когда говорим мы. Едят они плоды, так же как и мы, но еще едят они яйца; а другие говорят, что едят они и птиц. Есть у тех людей такое оружие, которое они бросают — это маленькие дубинки с камнями на конце. Этим оружием они убивают зверей и птиц. Семьи у них большие, потому что сыновья с женами не уходят от отца. Вот каковы эти люди. А уходят наши от них потому, что их много, ох, как страшно много. И за плодами теперь нужно у нас идти далеко, очень далеко, потому что там мало теперь плодов для всех.

Этого последнего, по-видимому, столь простого обстоятельства, местные жители никак не могли сообразить, вероятно, не будучи в состоянии представить себе такого множества людей, для которого их огромный, беспредельный лес оказался бы мал и беден плодами.

Долго еще сидели эти люди у пылающих костров, беседуя об этом новом осложнении жизни и от всего сердца сочувствуя своему новому гостю, а когда все разошлись спать, то дядя Карл, обратясь к своим товарищам, заговорил взволнованным голосом.

— Ну-с, господа, дела, как вы и сами видите, значительно осложняются. Для меня не подлежит сомнению, что с севера, из-за гор, в эти долины передвинулось какое-то иное племя. Будучи многочисленнее и культурнее местных жителей, оно, конечно, оттеснит их к югу, и этот неведомый нам пришелец есть не что иное, как первый переселенец, первый пионер, который пойдет в неведомые страны, чтобы завоевать их человеку. Это Колумб доисторических времен, и гонит его на этот подвиг не честолюбие, не жажда славы, а великая просветительница человечества, суровая нужда, которая теперь, при нас, впервые посетила этот доселе безмятежно-счастливый уголок земли.

— Очень хорошо, господин профессор, — заметил Иоганн, — а не боитесь ли вы, что эта самая просветительница человечества устроит между этими двумя племенами хорошую потасовку, которая может отозваться на нас самих?

— Ну, до этого, я думаю, дело не дойдет. Почва для возникновения войны, конечно, уже подготовляется, но пока война все-таки еще неведома этому младенческому человечеству.

Долго еще беседовали наши друзья на эту тему, пока, наконец, усталость не взяла свое, и они заснули крепким сном среди огненного кольца костров, которые всю ночь по очереди поддерживали туземцы.

Со следующего утра начался целый ряд однообразных дней, посвященных утомительным хлопотам по сооружению нового жилища.

Неведомый пришелец с далекого севера, по совету старика, остался на несколько дней отдохнуть в этих местах. По указанию туземцев он вместе с дочерью отправился на северо-восток и принес оттуда обильный запас плодов.

— О, — сказал он, — таких хороших мест, как то, куда я теперь ходил, у нас давно уже нет, а здесь еще людям жить хорошо.

Вообще же, попав в общество своих единоплеменников, он видимо повеселел и вместе со своей дочерью расположился лагерем неподалеку от строящейся хижины. Однако мысли о дальнейшем путешествии на юг он не оставил и вместо того, чтобы строить себе хижину, занялся изготовлением небольших корзин, в которых рассчитывал захватить с собой запас провизии для предстоящей дороги.

Работа же наших друзей шла уже довольно успешно, как вдруг, дня через три, была прервана совершенно неожиданным обстоятельством.

Однажды после обеда хозяева объявили, что через несколько дней нужно ожидать сильного дождя. Европейцы сначала было совершенно не обратили внимания на это предсказание, но когда старик выразил опасение по поводу огня, который может быть потушен дождем, то нашим путешественникам волей или неволей пришлось над этим призадуматься.

— Послушай Ганс, ведь без огня мы ни хижины, ни плота, конечно, и в месяц не построим, — с беспокойством заметил Бруно. — Что же нам делать?

— Очень просто, — отвечал тот, — если нам необходим огонь, то, следовательно, мы должны его сберечь во что бы то ни стало, а для этого нам нужно на время прервать нашу работу, достать глины и выстроить печь, вот и все.

— Неужели же вы, Ганс, хотите устроить здесь кирпичный завод? — в ужасе воскликнул Иоганн. — Да ведь на это уйдет Бог знает сколько времени.

— Ну, мы обойдемся и без кирпича. В этом ручье достаточно валунов и при помощи глины мы устроим какой-нибудь свод, приподняв его немного от земли, вот вам и все.

Как ни досадна была эта новая задержка, а делать было нечего, приходилось покориться необходимости и потому постройка печи была решена окончательно. Долго наши европейцы принуждены были толковать с туземцами, пока им не удалось объяснить, что такое глина. Наконец старик, по-видимому, понял, в чем дело.

— Я знаю, чего они хотят, — сказал он, — нам нужно идти туда, где лежат кости большого чудовища.

— Кости большого чудовища! — воскликнул дядя Карл и, вероятно, позабыв обо всем на свете, он пустился бы в расспросы по этому предмету, если бы остальные европейцы не воспротивились этому самым решительным образом.

Действительно, думать об ученых изысканиях было не время; переправа наших путешественников и то уже слишком затягивалась, а потому за глиной была снаряжена экспедиция с условием, что она ни в коем случае не станет тратить время на геологические раскопки. Однако ученый муж все же захватил с собой огромный кол, которым рассчитывал производить раскопки единолично.

— Ах, господин профессор, — с упреком проговорил Иоганн, — я решительно не понимаю, как вы, будучи настоящим европейцем ХХ-го века, силитесь во всем подражать этим невежественным дикарям. Ну, что вы, например, хотите делать хотя бы этим колом? Ведь вы, наверное, вывихнете им руки и больше ничего.

— Оставьте меня, любезнейший, в покое. Вы не можете понять той своеобразной прелести, которую представляет переживаемая нами минута. Нужно быть такой бабой, как вы, чтобы, живя вдали от какой бы то ни было цивилизации, так сказать, с глазу на глаз с самой природой, не почувствовать себя сильным и зависящим только от своих собственных сил. Берите пример с меня. Посмотрите, я совершенно уже привык и к этой лиственной одежде, и к простой растительной пище… Да, чтобы изучить какой-нибудь народ, надо слиться с ним нераздельно, вот почему я ради науки превратился в доисторического человека и надеюсь, не уступлю ему ни в чем.

— Нечего сказать, есть чем похвалиться просвещенному немецкому ученому. А все же я скажу вам, что с вашим колом не стал бы без толку ковырять землю, надсаживая свои слабые силы.

— Слабые силы, ну-с, так я вам скажу, что благодаря моим ежедневным упражнениям, я могу теперь, при помощи этого орудия, не хуже дикаря достигнуть того, чего хочу! — гордо и самоуверенно отвечал профессор.

Здесь братья решили прервать разгоравшийся спор, заявив, что времени терять нельзя, и благодаря этому вмешательству экспедиция тронулась в путь в составе почти всех старших членов колонии, так что на месте постройки остались только дети под присмотром Иоганна и хозяйки.

Оказалось, что за глиной нужно было идти довольно далеко, на другой берег ручья, так как ближайшая местность представляла исключительно песчаную почву. Однако через полчаса наши работники добрались, наконец, до оврага с глинистыми берегами и не успели пройти по его дну и сотни шагов, как глазам их представился прекрасно сохранившийся и будто нарочно выставленный напоказ белевший остов какого-то громадного животного. Его огромные ребра, часть черепа и позвонков длинного хвоста торчали из крутого откоса оврага метрах в четырех от поверхности земли и были настолько обнажены, что давали полную возможность судить о размерах этого страшилища.

— О, друзья мои, если бы вы только знали, как я счастлив в эту минуту! — воскликнул дядя Карл. — Ведь это полный скелет плезиозавра, гигантского ящера с шеей и головой, напоминающими громадную змею… О, какое прекрасное чудовище! Теперь вы собственными глазами видите прототип тех страшилищ, которые, исчезнув с лица земли, и до наших дней продолжают жить еще в сказаниях народов.

Плезиозавр.

Увлеченный этой счастливой находкой, профессор взобрался на откос и, позабыв все на свете, с юношеским пылом принялся откапывать останки этого гигантского представителя исчезнувшей фауны.

Между тем остальные, устроив из корзин нечто вроде двух носилок, занялись переноской глины на место постройки, предоставив ученому без помехи предаваться своему занятию. Наконец, после двух или трех туров, братья решили, что запаслись материалом в достаточном количестве, а потому только вдвоем отправились в последний раз к оврагу, чтобы набрать еще одну корзину глины и привести с собой не в меру усердного к науке ученого. Однако заботливость их оказалась на этот раз немного запоздавшей, потому что, придя на место дядюшкиных раскопок, они нашли его в самом жалком положении. Несчастный неподвижно лежал близ своего ископаемого сокровища и от полного изнеможения едва мог отвечать на вопросы племянников.

— Эге, дядя, да ты, кажется, основательно переработался, — проговорил Ганс, покачивая головой.

— Ох, кажется, что так, — дребезжащим голосом отвечал профессор, — потому что не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой.

— Но, надеюсь, ты все же будешь в состоянии подняться на ноги? — спросил Бруно.

— Боюсь, как бы ты, милый, не обманулся в своей надежде, — уныло возразил несчастный копальщик, еле шевеля языком.

— Вот как! — растерянно проговорил Бруно. — Ну, что же мы станем теперь делать?

— Что делать? Очень просто, вместо последней порции глины нам с собой придется нести в корзине собственного дядюшку, вот и все.

— Ах, господа, неужели же вы понесете меня в корзине, а нельзя ли это устроить как-нибудь иначе?

— Иначе? Да как же ты устроишь это иначе?

— Ну что ж, если нельзя, так уж несите хоть в корзине. В сущности, тут, конечно, нет ничего смешного или необыкновенного, но ведь вы знаете, как устроена голова у этого несносного Иоганна…

Грустную картину представлял расслабленный профессор, которого племянники устроили кое-как в тесной корзине и затем бережно понесли от места его недавнего подвига. Ганс, желая сколько-нибудь развлечь его грусть, заговорил было о плезиозавре, но дядя прервал его на первом же слове.

— Ради Бога, не говори мне ничего об этом уроде, которого природа неизвестно для чего раздула до таких размеров, — проговорил он с горечью, после чего братья не нарушали уже его унылого раздумья.

Но судьба, очевидно, преследовала сегодня профессора, так как внушила Иоганну, по мнению ученого мужа, совершенно нелепую мысль — пойти навстречу своим возвращающимся друзьям. Вот почему он совершенно неожиданно появился вдруг перед печальной процессией и, заметив жалкое состояние своего патрона, наполовину упакованного в корзину, прежде всего испугался.

— Боже мой, что с вами, господин профессор? — воскликнул он, подбегая. — Уж не ранены ли вы?

— О нет, слава Богу, я не ранен.

— Не ранен? Ну, стало быть, вы нездоровы.

— Нет- нет, слава Богу, я совершенно здоров.

— Здоровы, — в недоумении уже проговорил Иоганн, — но, в таком случае, зачем же вы забрались в корзинку?

— Ах, Иоганн, да чего же вы так пристали ко мне с этой несчастной корзиной? И наконец, что же вы находите тут особенно удивительного в том, что я сижу в этом приспособлении? — отвечал профессор, стараясь в притворном равнодушии скрыть неловкость своего положения.

Услышав этот ответ, Иоганн даже руками развел в недоумении.

— Как! Так вы находите, что для ученого нет ничего естественнее, как сидеть в корзинке? Не хотите ли вы уверить меня, что в Европе принято носить археологов в кошелках, точно крендели?

Увы, сравнение это окончательно сломило мнимое спокойствие дяди Карла и несчастному пришлось, наконец, сознаться, почему именно находится он в таком печальном положении. Это сознание было, конечно, необыкновенным торжеством для Иоганна. Это дало ему прекрасный предлог очень долго распространяться по поводу своей собственной рассудительности, простирающейся вплоть до способности предвидеть будущее. Ну, разве не говорил он, что профессор непременно свихнется (физически, конечно, а не умственно); разве не твердил он с утра и до вечера, что порядочному европейцу просто непристойно пребывать здесь, среди столь сомнительного человечества, и что им было бы самое лучшее как можно скорее вернуться к своим собственным временам… Так вот нет же, его никто не хочет слушать, несмотря на некоторые полномочия фрау Курц. Профессор до потери сознания занимается геологией в такие времена, когда об этой науке и помину еще нет, а его племянники превратились в допотопных плотников и печников!

— Однако, милый Иоганн, — примирительно заметил Бруно, — что же вы хотите, чтобы мы делали?

— Что делали? — воскликнул тот. — Вот это мне нравится, вы не знаете, что нам делать! Ну, извольте, я вам это скажу. Делайте лодку, корабль, плот, стройте через реку мост, копайте под нею туннель, одним словом, делайте, что хотите, но стремитесь возвратиться восвояси! Иначе мы доживем до того, что, пожалуй, все не прочь будем залезть в корзинки. Знаете ли вы, например, с каким известием вышел я к вам навстречу?

— А разве что-нибудь случилось? — с беспокойством спросил Ганс.

— Вот то-то и дело, что случилось; положим, пока нет еще ничего опасного, но я уверен, что мы не замедлим дождаться самых неприятных событий во вкусе разбойников с большой дороги. Вы знаете, что, как только вы ушли в последний раз за глиной или, лучше сказать, за вашим дядюшкой, как вдруг к нам нахлынула толпа туземцев человек в пятьдесят. Тут были семьи со стариками, женщинами, детьми и даже с запасами провизии. Все они пришли хотя и с довольно отдаленных мест севера, но все же наш старик, как оказалось, знает из них очень многих, так что они могут считаться уже жителями этой местности. И как вы думаете, что это было такое? — торжественно спросил Иоганн.

— Это были переселенцы, — слабым, но уверенным тоном отвечал Курц.

— Вот именно. На этот раз вы угадали, господин профессор. Да, это были переселенцы. Из разговоров их я понял, что на севере, недалеко от нас, уже показалось то племя, которое они называют «другими людьми». Для человека, имеющего достаточно проницательности, нетрудно, конечно, представить себе, что будет дальше; я, по крайней мере, не жду ничего хорошего.

Известие это подействовало на ученого, по-видимому, оживляющим образом.

— Господа, — произнес он взволнованно, — не будем терять времени на эту бесцельную остановку, несите меня скорее туда. Ведь мы имеем случай наблюдать маленький эпизод того великого акта, который называется заселением земли человеческим родом.

Закройте глаза и попробуйте представить себе какую-нибудь неведомую, благодатную страну; заставьте столетия мелькать перед вашим внутренним взором с быстротой минут, и тогда вы увидите, как мало-помалу разрастается в целое племя маленькая горсточка ее первоначальных обитателей, и как все теснее становится там жить человеку. И вот племя это раздвигается во все стороны, занимая все новые и новые места. Эти движения его бывают то постепенные, едва заметные, то порывистые и сильные. И тогда оно, будто волна от брошенного в воду камня, расходится во все стороны, передвигая и смешивая людские племена. Почем знать, может быть, выброшенные этим толчком с насиженного места жители этой местности пойдут далеко на юг и, так сказать, на наших глазах совершат заселение Цейлона?

— Ну, я вижу, что пребывание в корзине не мешает работать вашей фантазии, — язвительно заметил Иоганн.

— Ведь эти люди не умеют перебраться даже через несчастную речку, каким же образом переберутся они на Цейлон через широкий морской пролив?

— Да им и не нужно будет перебираться через пролив, — победоносно отвечал ученый, обрадованный возможностью основательно возразить своему противнику. — Вы забываете, что в настоящее время Цейлон соединен еще с материком перешейком, который впоследствии опустился в волны океана, так что в ХХ-м веке только летом можно нащупать его горную цепь, называемую в наши времена Адамовым мостом.

— Как, так значит, теперь существуют не только иные люди и звери, но даже и земля находится еще не в своем настоящем виде? — воскликнул пораженный Иоганн. — Неужели же и после этого, господа, вы не поспешите убраться отсюда как можно скорее!

— В самом деле, нечего нам попусту тратить время, — заметил Ганс, — ну-ка, Бруно, принимайся за дядюшку!

И братья, подхватив корзину с ее научным содержимым, бодро двинулись в дальнейший путь.

Когда, через полчаса ходьбы, они вышли, наконец, на возвышенный берег знакомого ручья, то на низменной стороне его увидали переселенцев, уже собиравшихся в дальнейший путь. Все суетились, разбирая свои корзины, и над всей этой толпой стоял беспокойный, нестройный гул голосов.

Со своего возвышенного берега наши друзья прекрасно видели выступление в путь этого странного каравана, который двинулся с места, разбившись на небольшие кучки и наконец, мало-помалу, исчез в лесной заросли, а на месте его недавнего бивака, задумчивая и растерянная, стояла семья хозяина, с печалью глядевшая вслед удаляющимся соотечественникам и, почем знать, может быть, уже ощущавшая неясное беспокойство за свою собственную участь. Даже прибытие дяди Карла в корзине не могло оторвать их от грустных мыслей, и после молчаливого обеда они как-то вяло принялись за работу, помогая братьям перетаскивать валуны к месту постройки.

— Завтра все мы пойдем за плодами, — сказал хозяин, обращаясь к Гансу, — а вы останетесь здесь с детьми.

— Но разве наших плодов уже нет? — удивился тот.

— Да, их уже нет, потому что мы дали их женщине, которая с детьми ушла в ту сторону, — отвечал хозяин. — У нее нет мужа, а дети еще очень малы.

— Но почему же эти люди уходят туда? — решился задать вопрос Бруно.

— Почему… Не знаю, — с печальным недоумением и как-то неохотно отвечал хозяин, — но все они говорят, что там, где они жили прежде, теперь уже нет плодов…

Братья решили не трогать более этого вопроса, так как он, очевидно, волновал этих бедных людей.

Проработав еще часа два над своей печью, они решили немного отдохнуть и отправились прилечь в тени, где уже покоился ученый муж сном не в меру набегавшегося ребенка. Здесь к ним присоединился и Иоганн. Изобразив на своем лице чрезвычайно хитрую улыбку, он обратился к братьям со следующими словами:

— Ну, господа, хотя я и не хотел было говорить этого, но теперь, так уж и быть, открою вам весьма интересную тайну.

— Ого, что же это такое?

— Приготовьтесь услышать весьма и весьма приятную новость.

— Ах, дорогой Иоганн, поверьте, что приятную новость человек бывает готов выслушать всегда.

— Конечно, конечно, уж лучше не мучьте нас и говорите прямо.

— Извольте, господа, вот вам моя тайна: сегодня к ужину у нас будут печеные яйца, а может быть, даже и яичница.

— О-о, да, это действительно очень аппетитная новость, однако все же я советую вам устроить это так, чтобы наши хозяева не знали о вашей затее, ведь пришельцы, которых они называют «другими людьми», тоже едят яйца, а нам не следует походить на тех, к кому местные жители, вероятно, не питают особой симпатии, — заметил Бруно.

— Не беспокойтесь, это у меня уже предусмотрено и эти несчастные травоядные ничего не узнают о нашем пиршестве.

— Во всяком случае вы, Иоганн, молодец, — воскликнул Ганс. — А много ли вы достали яиц?

— Ах, вот в том-то и дело, что я их еще не достал.

— Эге, так значит, я похвалил вас немного рано.

— Не совсем так, ведь птичьи-то гнезда уже найдены и притом даже в большом количестве; но этого мало, я, кроме того, заручился уже и обещанием достать их для меня, так как самому мне вовсе не пристало лазить метров на десять вверх по совершенно гладкому стволу.

— А кто же обещал вам помочь, — удивился Бруно, — ведь вы же говорили, что из наших хозяев никто не посвящен в вашу тайну?

— Да, да, они об этом ничего не знают, но я сегодня утром встретил неподалеку отсюда какую-то очень милую старушку местного происхождения, вероятно, она тоже переселенка, теперь, нужно вам сказать, вокруг нас бродит немало этого народа, так вот она и обещала помочь мне. И знаете ли, Бруно, ведь вы были неправы, полагая, что у этого народа нет никаких предрассудков, так как она потребовала, чтобы я непременно одел вместо этих листьев листья какого-то «птичьего дерева», уверяя меня, что в другом наряде добывать птичьи гнезда у них не принято и считается даже предосудительным. Я полагаю, что это у них нечто в роде охотничьего костюма. Нужно будет сообщить это наблюдение вашему дядюшке для его будущего ученого сочинения, — очень серьезно закончил Иоганн.

— И что же, думаете вы добыть себе этот охотничий наряд?

— Ну конечно! Неужели же вы полагаете, что меня может остановить такая мелочь? Я не только решил сделать ей эту маленькую уступку, но даже нашел уже это самое «птичье дерево», которое мне указали здешние ребятишки. А теперь, господа, я вас оставлю, так как мне пора отправляться в свою экспедицию.

Братья от всего сердца пожелали уходившему гастроному успеха, а сами, отдохнув еще немного, снова принялись за постройку своей печи. На этот раз работать им пришлось только вдвоем, так как все старшие члены семейства пошли исследовать ближайшую местность, которая действительно наводнялась все новыми и новыми пришельцами…

— А знаешь ли что, Ганс? Мне начинает казаться, что хижину-то нам оканчивать не придется вовсе.

— Тебе это только кажется, а я уверен в этом уже с сегодняшнего утра, и боюсь, что, не далее как дня через два наши хозяева уйдут вместе с другими, а сюда нахлынет новое племя. И еще неизвестно, как отнесется оно к нашему пребыванию здесь. Я уже думал было бросить и работу печи, чтобы заняться плотом, но боюсь, что до дождя мы его не успеем кончить, а после дождя останемся без огня, — ну, а без него я и представить себе не могу, как добывали бы мы необходимые нам бревна.

— А мне, правду сказать, все-таки хотелось бы поглядеть на это новое, таинственное племя, идущее теперь на смену тому, которое мы уже знаем.

— Ну, это, кажется, довольно опасное любопытство, по крайней мере я предпочел бы глядеть на него уже с другого берега «Большой Реки», — заметил Ганс. — Вообще, я советую тебе не особенно поддерживать дядю Карла в его стремлении к научным исследованиям, так как положение наше, как ты и сам видишь, с каждым днем осложняется все более и более.

Рассуждая о своих затруднениях и продолжая усердно трудиться над сооружением очага, братья и не заметили, как промелькнул почти целый час.

Вероятно, они продолжали бы свою работу и дольше, если бы в это время их не окликнул проснувшийся и уже достаточно отдохнувший профессор.

— Как, господа, вы работаете только вдвоем, — спросил он с удивлением, — а где же остальные?

Молодые люди поспешили сообщить своему выспавшемуся дядюшке все, что произошло во время его отдохновения после непосильных геологических трудов и не преминули, конечно, упомянуть и о предприятии Иоганна.

— А знаешь ли, дядя, — сказал Ганс, — наш кулинар облекся в наряд из листьев какого-то «птичьего дерева» и пошел добывать птичьи гнезда.

Как ни проста была, по-видимому, эта фраза, но к удивлению молодых людей, она произвела на дядю Карла действие страшного электрического удара, который почти на полметра подкинул ученого над его мягкой лиственной постелью.

— Что ты говоришь!.. Иоганн в листьях «птичьего дерева»… пошел за птичьими гнездами… — вскричал он.

— Ну да! И, правду сказать, я решительно не понимаю, почему это приводит тебя в такое удивление, — отвечал Ганс.

— Как почему! Да поймите же, что ведь это он, стало быть, пошел жениться! — с необыкновенным волнением объявил профессор.

— Жениться!.. Да что ты, дядя? — бормотали пораженные неожиданным сообщением молодые люди.

— Полно, дядя, — вразумительно проговорил наконец Бруно, — и с чего это только могла прийти тебе в голову такая мысль, — тогда как Иоганн просто хочет полакомить нас за ужином яичницей, вот и все.

— Яичницей!.. Хороша, нечего сказать яичница, — с необыкновенным азартом вопил профессор. — Так знайте же, господа, что брачная церемония у этого народа именно в том и состоит, что жених с невестой, в одеждах из листьев «птичьего дерева», вместе достают гнездо какой-нибудь птицы.

Это открытие подействовало на молодых людей ошеломляющим образом.

— Ну, Бруно, — заметил Ганс, покачивая головой, — дело-то ведь становится плохо, — как бы бедняга и в самом деле не вернулся к нам в чаду неожиданного семейного счастья.

— Да полно же тебе, Ганс, шутить, — озабоченно заметил Курц, — дело это вовсе не так смешно. Ссориться с местным населением из-за нарушения их обычаев нам далеко не интересно, в особенности в такое смутное время, как теперь. Идемте, господа, может быть, нам еще удастся помочь беде.

Приняв такое решение, все трое, не медля ни минуты, отправились по тому направлению, по которому час тому назад ушел Иоганн, совершенно не подозревавший, что вернуться назад ему суждено, может быть, уже женатым человеком. Ганс почти не надеялся отыскать его в этом огромном лесу, однако судьба, видимо, благоприятствовала нашим друзьям, так как не успели они пройти и полкилометра, как до слуха их долетели уже звуки тяжелого бега их товарища, а через минуту из-за ближайших кустарников появился и сам Иоганн. Вид он имел необыкновенно жалкий, одежда его была в полном беспорядке, на лице выражалось явное отчаяние, а от усталости он едва держался на ногах.

— О, господа, как я рад, что встретил вас наконец! Боже ты мой, что это за женщина, что за ужасная женщина! Поверите ли господа, ведь она хотела на мне жениться!

— Неужели? — шутливо заметил Ганс. — Но вы, конечно, не захотели выйти за нее замуж.

— Да перестань же, наконец, шутить, — нетерпеливо прервал его профессор, — ну а вы, любезнейший, извольте- ка рассказать нам, что же, собственно, с вами случилось.

— Ах, я, право, и сам хорошенько этого не знаю, — отвечал Иоганн, еле переводя дух. — Но идемте, господа, поскорее отсюда, я все расскажу вам дорогой, — продолжал он, увлекая своих друзей.

— Из слов этого неосмотрительного человека, — строго заговорил Курц, обращаясь к племянникам, — я вижу, что в этом деле действительно замешана женщина.

— Но уверяю вас, господин профессор, что сначала она держала себя очень прилично и даже, в конце концов, согласилась полезть за гнездом одна, хотя настойчиво уверяла меня, что, по обычаю, мы должны отправиться туда вместе.

И вот, вообразите себе, спускается она с дерева с гнездом, в котором было, пожалуй, около десятка яиц. Конечно, я кидаюсь к провизии и… что же бы вы думали!.. Она перед самым моим носом бросает все это на землю и заключает меня в свои объятия!

— Неужели же она, не говоря худого слова, решилась поступить с вами так жестоко? — с притворным участием спросил Ганс.

— Напротив того, она сопровождала это очень худыми словами, так как очень уверенно объявила: «Теперь, о прекрасный круглый человек… (я повторяю это только для того, чтобы точно передать ее собственное выражение) теперь, о прекрасный круглый человек, я вижу, что ты хочешь быть моим мужем»… Ну можете ли вы представить себе мое положение! Один, в глухом лесу, с этой ужасной допотопной невестой, которая, очевидно, во что бы то ни стало решила на мне жениться…

— Но ведь вы же сами во всем виноваты, несчастный, — воскликнул Курц, — поймите же, что весь ваш поход за птичьими гнездами, который вы же предложили этой женщине, есть ничто иное, как брачный обряд этого племени.

При этом ошеломляющем сообщении бедный Иоганн даже споткнулся на совершенно гладком месте.

— Боже ты мой, какое роковое совпадение… Но клянусь вам, господин профессор, что у меня и в мыслях ничего не было, кроме яичницы!

— Вот по этой-то причине, вероятно, все и произошло, — сурово проговорил Курц. — Однако будем надеяться, что на этот раз ваше сумасбродство не будет иметь особенно дурных последствий; но помните, что шутить такими вещами не всегда безопасно. Во всяком случае, советую вам не особенно болтать о ваших подвигах в присутствии наших хозяев. А теперь перемените-ка ваш подвенечный наряд на обыкновенные листья.

Когда Иоганн, совершенно подавленный всем случившимся, был приведен братьями в надлежащий порядок, все поспешили к месту постройки и бедный малый принялся за возведение очага с молчаливой покорностью. Этот роковой случай сразу лишил его того нравственного превосходства, которое он приобрел было сегодня утром над своим патроном.

К вечеру, благодаря неутомимой деятельности братьев, очаг кое-как был окончен, а над ним была возведена даже небольшая труба.

Европейцы сейчас же развели там огонь и скоро дым, смешанный с парами, густыми клубами повалил из этой нехитро сложенной печи.

Вскоре затем возвратились и хозяева, ходившие ознакомиться с состоянием окрестностей. Принесенные ими сведения были к, сожалению, очень не утешительны. Казалось, будто бы с севера вдруг поднялась вся страна и, побуждаемая какой-то еще невидимой силой, двинулась на юг, затопляя переселенцами всю округу. Местные жители начинали уже тревожиться не на шутку, что легко было заметить по тому беспокойству, которое проявлялось среди семьи, оказавшей такое радушное гостеприимство нашим путешественникам.

— Никогда не видал я на этом месте столько людей, сколько пришло их сюда теперь, — уныло и с каким то недоумением произнес хозяин. — А эти люди говорят, что там, откуда они пришли, их еще больше… О, я никогда не думал, что человек может мешать жить другому человеку.