Секрет достижения цели — разбить процесс на цепочку выполнимых шагов. Я пыталась объяснить это Эмили ранее, но она всегда думала сердцем, а не головой. Мои попытки быть рациональной всегда расценивались как что-то скучное до тех пор, пока ее тест на беременность не показал положительный результат. И тогда тот факт, что я могла составить план действий, внезапно показался самым заманчивым во вселенной. Намного заманчивее, чем Робби, который мгновенно (как самый настоящий трусливый неудачник, о чем я ей уже не раз говорила) исчез с лица земли.

Первый шаг — обмануть анализаторы мочи, конечно же. Большинство девушек подловили именно так. В кабинках туалета установлены датчики, которые непременно зафиксируют, что ты не появляешься в уборной уже девять месяцев, и, хотя все знают, как очистить мочу для теста на употребление запрещенных препаратов, обойдется тебе это неразумно дорого, особенно если требуется долгосрочная поставка ресурсов.

Тут мы были под прикрытием, пускай даже благодаря мне. Вполне можно приспособиться писать в старую банку из-под арахисового масла и прятать ее, чтобы отдать Эмили. А Эмили утаивала свою баночку в сумке и выливала в саду каждую ночь — не так уж это и отвратительно, как вам может показаться.

К нашему счастью, Эмили чувствовала себя совсем неплохо, потому что Шаг № 2 моей стратегии: разузнать о том, как больные булимией умудряются скрывать то, что их рвет, — был не самым приятным моментом.

Шаг № 3 — набор веса. То, что Эмили полнеет, будет не так заметно, если я постараюсь весить столько же, сколько и она. Забавно: мы всегда делали все возможное, чтобы не выглядеть похожими. А теперь сражались за то, чтобы стать одинаковыми.

А вот что делать дальше, было немного непонятно. Никто из нас не знал, чего еще можно было ожидать в ее положении, и было не так просто найти информацию, не вызывая подозрений у «Колыбели». Мы даже не могли притвориться, что это было школьное исследование. В конце концов, они не могли утверждать, что мы были неспособны уладить проблему, если сами нас учили, как с этим справиться.

Время от времени из-за гормональных изменений Эмили становилась все более раздражительной и начинала бояться будущего, но, вне зависимости от того, когда это случалось, я просто напоминала ей, что нужно фокусироваться на маленьких шагах к нему, а не на страхе. Будущее само о себе позаботится, если мы будем действовать последовательно. Не беспокойся о том, что случится по истечении девяти месяцев. Думай о завтрашнем дне. Думай о том, как получить достаточное количество фолиевой кислоты при каждом приеме пищи (Шаг № 4) и что надеть, чтобы лучше скрыть живот (Шаг № 5). Мне бы сесть, подумать и задать себе вопрос: а не были ли Найденыши на самом деле агентами «Колыбели» под прикрытием или не сдаст ли ее Робби. Я могла разобраться с этим. Я была благоразумной. Верила в планомерные действия и шаги. Просто нам нужно было им следовать.

Семь месяцев по плану — и все полетело к черту.

* * *

«Колыбель» тоже верила в шаги. Организация возникла не за одну ночь, вместе со своими центрами материнства, анализаторами, школьными надзирателями в опрятной красно-серой униформе. Наша мама рассказывала, что, когда она была маленькой, они были всего лишь группой обеспокоенных матерей. Тогда началась волна убийств: сумасшедшие женщины настолько отчаялись иметь своих собственных детей, что могли убить беременных и забрать плод. Бывало, некоторые врывались в больницы, переодевшись в медсестер, и похищали младенцев прямо из палаты. Другие без устали слонялись по окрестностям, выискивая почтовые ящики с нежными пастельно-голубыми или розовыми воздушными шариками и открытками с надписью «У нас мальчик/девочка!». «Женская организация для матерей и детей» была основана для защиты новорожденных и их матерей от тех, кто мог причинить им вред.

Отсюда встал вопрос, что же считать вредом.

* * *

В четверг у Эмили выдался скверный день. Она пропустила третье за месяц занятие по физкультуре, а это значило, что ее отправили в кабинет медсестры. По этой причине она так долго маячила у двери математического класса, чтобы я могла это заметить и попросилась выйти из класса. Конечно, мы совершали старый добрый трюк с подменой и раньше, меняясь футболками в туалете. За исключением того, что ты близнец, возможно, и не осознаешь, как мало на самом деле подмечают в тебе люди, даже самые близкие друзья. Большинство школьников считало, что я была прагматичной, практичной близняшкой с собранными наверх волосами, а сестра — красивая, женственная близняшка, которая носит волосы распущенными. Эмили могла бы стать одной из самых популярных девчонок в школе, но правда состояла в том, что если хочешь обмануть людей, то одной прической тут не обойтись.

В туалете я заметила, как она внезапно раскраснелась, а под глазами залегли темные круги, что в общем-то было нормой в последний месяц. Каждую ночь она постоянно вертелась в кровати с одного бока на другой, хотя я не была уверена, по какой причине: физиологической или психологической. В конце концов, я тоже не очень-то хорошо спала.

Но проблема была не во мне. За такими девушками, как Эмили, стоит приглядывать. За девчонками, которые вышли прогуляться, а вернулись беременными… что ж, у правительства была причина отправлять помещать их в «Колыбель».

— Sakasaka, да? — спросила я. По взаимному согласию мы свели наш «язык близнецов» к минимуму, с тех пор как перешли в старшие классы, но иногда просто нельзя было подобрать других слов.

Она согнула указательный палец у виска.

— Sakasaka. Похоже на схватки, но они, кажется, ложные.

Скотт, наше контактное лицо с Найденышами, объяснил нам, что нам нужно понимать, как отличить настоящие схватки от ложных, которые прекратятся, если поменять позу.

— Я просто устала.

— Хорошо, только не усни в классе, — сказала я. — Как в прошлый раз.

Мне нужна была компенсация за то, что меня оставили после уроков. Все по-честному.

— Я больше боюсь внеплановой контрольной. — Эмили не сильна в математике.

В кабинете медсестры я разыграла приступ головной боли, хотя, естественно, медсестра не заметила у меня никаких признаков болезни. Там присутствовала наблюдательница из организации «Колыбель», она окинула меня быстрым, но внимательным взглядом, даже просмотрела карту Эмили в своем планшете.

— Ты прибавила в весе, Эмили, — сказала она.

Фамилия нашей надзирательницы из «Колыбели» — Стриктер. Не правда ли, иронично? Выглядела она соответствующе: зализанные и собранные в пучок волосы, настолько тугой, как будто она сделала дешевую подтяжку лица. Она была скорее костлявой, чем худой, а ее рот искривляла постоянная морщинистая неодобрительная ухмылка. Я всегда смотрела ей в глаза. Отсутствие зрительного контакта действовало как красный маячок — именно так я подловила Эмили.

Я пожала плечами, пока расправляла футболку на рыхлом животе:

— Наверное, мне следовало более усердно тренироваться в этом году.

— С тобой все в порядке? — спросила она. — Ты же знаешь, одна из моих задач в школе — быть консультантом для молодых женщин.

— Молодых беременных женщин, — уточнила я.

Невозможно улыбаться и хмуриться одновременно. Надзирательница Стриктер с треском провалила свою попытку.

— Для любой молодой женщины, — сказала она. — Важно, чтобы вы, девушки, понимали: я здесь, только чтобы помогать.

— Я полностью вас понимаю.

Понимаю, зачем вы здесь и для чего. Они думают, что мы не замечаем, как пропадают девушки. Обычно все очень просто: анализаторы мочи в туалете помогают выявить их. А если не они, то их выдают слухи, предавшие друзья или парни, которые направляют девушек, просящих о помощи, в эту женскую организацию. Или, возможно, девушки сами приходят с повинной, как нас и учат делать.

Но не моя Эмили. Ей не нужна «Колыбель», которая станет заботиться о ней. У нее была я.

— Вам не нужно беспокоиться обо мне, — произнесла я. — Мы сестрой не принимаем наркотики и не пьем алкоголь.

Это было слишком? Может, мне не стоило упоминать об этом. Если бы нас обеих протестировали одновременно, то мы бы попали.

— Эмили, — произнесла медсестра, — седьмой урок уже почти закончился.

Я спрыгнула со стола, понимая, что Стриктер все еще не сводит глаз с моего живота. Притворилась, будто подтягиваю штаны, чтобы она могла увидеть складку жира, свисающую через пояс джинсов, — зря, что ли, я её так усердно наедала. Толстая, но не беременная, Стриктер. Она сделала пометку в планшете, и я издала вздох облегчения.

Как и многое другое, это было преждевременным.

* * *

Вы бы удивились, как легко выиграть любой спор о безопасности с помощью нескольких простых формулировок: «Можно ли оправдать этот риск? Стоит ли рисковать жизнью своего ребенком ради бутерброда с ветчиной, пускай даже доктора твердят, что такой перекус может вызвать пищевое отравление? Стоит ли рисковать и пить пиво, когда твой ребенок может родиться умственно отсталым?»

Я использовала этот прием на Эмили. Стоило рисковать и спать с гнусным засранцем Робби, когда ты знала, что могла забеременеть? Стоил этот риск твоего разбитого сердца? Ответ был очевидным для меня, но не для нее. Она никогда не думала, просто следовала зову сердца.

Ответы предельно однозначны для всех, когда дело касается детей, независимо от того, чем люди руководствуются: сердцем или разумом. Никто не собирается заходить слишком далеко и утверждать, что детей нужно защищать меньше. Но впоследствии для «Колыбели» стало недостаточно только защищать матерей и младенцев от психопатов с ножами и в медицинской форме. Сначала при женской организации был создан совет по защите прав потребителя. Они следили за детскими товарами, одеждой для беременных, молочными смесями и вакцинами.

Прошло не так много времени, и они начали преследовать мамочек. Слишком многое вокруг несло в себе потенциальную угрозу для матерей и детей. Нельзя было рисковать. Благодаря неустанным стараниям лоббистов «Колыбели» вскоре беременной женщине было противозаконно пить алкоголь, курить, принимать обезболивающие, пить кофе, заказывать суши или плавленый сыр, покупать малярную краску — даже если она клялась, что это не для нее. Стоили ли все эти бармены, фармацевты, разносчики суши во всем мире того, чтобы рисковать? Они не устанавливали анализаторы у двери каждой кофейни, но целая армия агентов «Колыбели» проникала повсюду, чтобы напомнить людям о законе.

Что же происходило, если вы нарушали закон? Сначала в ход шли предупреждения и штрафы. При повторных нарушениях правительство согласовывало действия с «Колыбелью» — не стоило рисковать.

* * *

Наибольший риск, на который мы пока что пошли, — это встречаться с Найденышами, хотя у нас не было особого выбора. Я составила для Эмили схему, обрисовав в общих чертах возможное развитие событий.

Вариант № 1: Психопат с вешалкой для одежды. Против этого варианта было то, что она могла серьезно заболеть или же парниша мог работать под прикрытием, а наказанием даже за угрозу прерывания беременности, в лучшем случае, было пожизненное заключение без права на досрочное освобождение.

Вариант № 2: Оставить ребенка на ступеньках больницы и надеяться, что тебя не поймают. Трудность была в том, что мы обе не имели ни малейшего понятия, как принести туда ребенка и скрыть тот факт, что это сделали мы.

Вариант № 3: Найденыши.

Вариант № 4: Сдаться на милость «Колыбели», чтобы они поместили ее на один из объектов. Я рассматривала этот вариант как крайнюю меру.

Название нашей игры, говорила я ей, — управление рисками. Вариант № 1 закончится тем, что нам будет необходимо скрыться, но ставки при этом были слишком высоки, а наказанием вполне может стать смерть. Вариант № 2 — стратегия «тихой гавани» — мог тоже ударить по нам, особенно если что-то пойдет не так при родах. Вариант № 3 — Найденыши — был лучшим, так как, если слухи были правдивыми, они могли обеспечить медицинской помощью своих девушек. Но с ними было опасно связываться: никогда не знаешь, с кем имеешь дело, — с агентом «Колыбели» под прикрытием или нет.

Скотт говорит, что Найденыши испытывают точно такой же страх, когда встречаются с новой девушкой, думая, что она подсадная утка. Скотт не понравился Эмили. Она ему не доверяла.

Я подумала, что ей было уже немного поздно относиться к мужчинам с подозрением.

* * *

Сегодняшний день не был запланирован для встречи со Скоттом раз в две недели, но я увидела его старенький побитый «Приус» на школьной парковке, покидая учебную территорию. Когда мы встретились с Эмили около шкафчиков после моего посещения кабинета медсестры, то не стали заморачиваться переодеванием, разницы было никакой. Скотт всегда знал, кто есть кто из нас двоих. Как я поняла, этот навык он приобрел, много общаясь с беременными женщинами. Но если дело было в этом, разве не раскусила бы Стриктер Эмили несколько месяцев назад?

Скотт стоял рядом с дверцей машины, долговязый и похожий на ботана в своих выцветших джинсах, клетчатой рубашке и очках в квадратной оправе. Он мог бы сойти за студента-практиканта или чьего-либо старшего брата, который приехал домой из колледжа. Он мог бы быть чьим-то парнем.

— Залезайте, — сказал он, когда мы подошли.

— Что происходит? — обеспокоенно спросила я, оглядываясь на школу.

Даже с парковки я могла разглядеть Стриктер в темно-красной униформе. Она стояла у дверей и разглядывала толпу расходящихся учеников. И вдруг, словно из ниоткуда, появились еще две женщины в красном. А потом еще пять.

— Быстро.

— Нас кто-то сдал? — спросила я, в то время как Скотт открыл заднюю дверцу и почти затолкнул Эмили внутрь.

Мы были так осторожны. Мы следовали всем инструкциям. Ни одна душа не знала о положении Эмили, кроме Робби, и она клялась и божилась, что он бы никогда никому не рассказал, поскольку слишком боялся штрафа за отцовство. Даже если так, у меня были сомнения, что он стойко смог бы выдержать допрос.

Я поспешила на пассажирское сиденье, обходя машину, в голове вертелось немало вопросов. А если это я? Не дала ли я зацепку Стриктер? Или Эмили оставила следы мочи в туалете, и это запустило анализаторы? Не споткнулись ли мы на одном из шагов?

Три двери захлопнулись, и автоматически сработала блокировка для безопасности детей (обязательное условие для всех моделей после 2015 года, спасибо «Колыбели»). Скотт увозил нас молча. Я смотрела в зеркало заднего вида. Надзирательницы рыскали в толпе. Они кого-то искали. Они искали Эмили.

Скотт не разговаривал с нами, пока не проехал первый пропускной пункт на шоссе.

— Это не ваш промах, девчата, — буркнул он, не сводя глаз с дороги. — Это мы просчитались.

* * *

Мы всегда знали, что достаточно сломаться всего одному звену, чтобы цепь развалилась на части. Эмили могла забыть о своей баночке из-под арахисового масла. Я могла надеть футболку, которая не налезла на нее, когда мы менялись. Приступ утренней тошноты. Крыса из Найденышей.

Кроме того, все могло пойти по-другому из-за «Колыбели», контролирующих не достигших двадцатилетнего возраста. Или если бы не было такого пугающего всплеска рождаемости в 2016. А может, всё было бы иначе, если бы они не перевернули с ног на голову дело Роу против Уэйда или не запретили сексуальное образование в школе. Может быть, если бы Оппозиция не проиграла те выборы Партии. Так много факторов повлияло на принятие закона «О защите несовершеннолетних».

Существовало так много вещей, которые мы не могли контролировать, от этого они становились еще более важными, и мы держались как можно крепче за то, что было нам подвластно. Я держала это в голове — контролировала свои эмоции, контролировала сексуальные желания. Эмили же не контролировала — или не могла. А теперь именно мне придется расхлёбывать последствия.

Скотт предположил, что у нас было около сорока пяти минут, прежде чем наши лица покажут в новостях. И тогда он тоже станет изгнанником, за что спасибо законам Эмбера. Вот так внезапно мне пришлось сверх плана внести целый ряд дополнительных шагов и инструкций. Нужно было составить маршрут, чтобы избежать пропускных пунктов. Нужно было найти место для ночлега. Объяснить сестре, что ничто не закончится через месяц, как мы надеялись, и что нравится нам это или нет, но нас поймали.

— Куда вы отвозите других девушек? — спросила Эмили, когда мы свернули с шоссе.

Было слишком опасно оставаться на государственных дорогах, на которых полно пропускных пунктов. Близнецы были слишком приметными.

— Есть ли безопасное место? — не унималась сестра.

Скотт ничего не ответил. Я уловила отражение Эмили в зеркале заднего вид и, чтобы подбодрить ее, поднесла согнутый указательный палец к виску — наш тайный «близняшный» жест. Она посмотрела на меня, испуганная, но не настолько, какой она должна была быть. В конце концов, с ней была я, не так ли? Девочка, у которой был план. Девочка, у которой были ответы. Но она, как обычно, просчиталась.

У Скотта не было плана. Не было никакого безопасного места. Не было других девушек. Он был сам по себе, так же как и мы.

* * *

В конечном итоге «Колыбель» решила, что самую большую опасность для еще не родившихся детей представляет безответственность матерей. Какую мать можно было назвать самой безответственной? Наркоманку? Конечно же, каждый с этим согласен. Засуньте их в «Колыбель» и лечите. Женщина с пошатнувшимся здоровьем, которая в любом случае забеременеет? Даже такая думает, что нуждается в круглосуточном уходе. А как насчет беременной девочки-подростка? Настолько безответственной, что забеременела случайно. Такая безответственная, что государство еще даже не относит ее к категории взрослых. Столь безответственная, что не может ни голосовать, ни занимать какую-либо должность, ни присоединиться к Партии, ни водить машину. Совсем без царя в голове — ей ли взращивать человеческую жизнь? За ней самой нужно следить, заботиться. Ей определенно нельзя позволять выбирать, кто будет ухаживать за ребенком.

Родственники тоже не подходят для этой роли. В конце-концов, они были недостаточно ответственны, чтобы уберечь ее от ранней беременности. Моя мать облажалась. Я облажалась. Но ни за что, черт возьми, я сейчас не позволю себе подвести Эмили.

* * *

Одной из причин, по которой мне так понравился Скотт, было его умение всегда мыслить трезво, пускай даже мир вокруг него рушился. Например, он смог найти время в своем напряженном графике, можно сказать, на бегу, чтобы убедиться: его машина укомплектована палатками и спальными мешками, запасами еды, так что можно теперь спрятаться в лесу. Мы вырубили все планшеты из страха, что они могли удаленно активировать встроенные локаторы для определения местонахождения.

Уже совсем стемнело к тому времени, как мы разбили лагерь. От Эмили было мало толку. Когда она не билась в истерике, то была близка к состоянию комы. Это было ожидаемо, учитывая ее гормоны и прочее, — еще одна причина, по которой «Колыбель» утверждала: беременные подростки не вправе выбирать, что лучше для их детей. Как только мы разбили палатки, я уложила сестру в нашу, свернулась калачиком рядом с ней и гладила по спине, пока рыдания не стихли.

— Что мы будем делать? — всхлипывала она.

— Тише, — сказала я, гладя ее по волосам. — Sakasaka. Все будет хорошо.

Ничего подобного — не будет. Прямо сейчас, в эту самую минуту, Эмили считалась преступницей. Угроза для плода и нарушение «Закона о защите несовершеннолетних». Я прижалась плотнее и положила руку ей на живот. Почувствовала, как ребенок толкается. Вовсе не казалось, что здесь, в нашей уютной палатке, ему грозила опасность.

— А как же мама? Возможно, прямо сейчас они увозят её на допрос.

— Да, — сказала я. — Вот почему мы предприняли все возможное, чтобы ей не пришлось ничего утаивать или же лгать. На случай вот такого происшествия. — Конечно, гарантий не было, что государство ей поверит. Бедная мама. — Не волнуйся за нее. Просто попытайся расслабиться. Стресс вреден для ребенка.

— А как же его родители? — спросила Эмили. Она уверяла, что будет мальчик, хотя мы точно не могли знать. — Они тоже в беде… что обратились на черный рынок?

— Я не знаю, — ответила я.

Найденыши позволили Эмили выбрать, кто из их претендентов получит ребенка. Она выбрала Брукнеров, которые не были членами Оппозиции, как большинство ожидающих родителей. (Пока ты состоишь в Партии, практически невозможно получить одобрение на усыновление легальным путем). Это и повлияло на мою сестру, которая решила, что жизнь ребенка достаточно трудна и без всяких политических убеждений. Это было самое разумное, что я слышала от нее.

Хотелось бы мне знать, где сейчас были Брукнеры. Может, их тоже допрашивали. Смогут ли они вообще забрать ребенка. Я слишком многого не знала.

Я гладила Эмили по волосам, заправляла пряди за ухо, когда она поймала мой палец своим. Она согнула палец у виска, наше маленькое приветствие, но это не успокоило мои нервы. Наконец-то ее дыхание стало ровным, и я поняла, что она заснула. В этом была вся Эмили. Она могла спать при любых обстоятельствах. Потому что у нее была я.

— Sakasaka, — прошептала я ей на ухо. Но было все не так, как в нашем детском словечке.

Как только я убедилась, что она уснула, то вышла из палатки. Скотт ворошил угли.

— Все хорошо? — спросил он.

Я пожала плечами:

— Ты сделал нужник или что-то вроде того?

Он жестом указал на юг:

— Вон там. Увидишь красный флажок — точно не пропустишь.

Я схватила фонарик и отправилась в лес, при этом прошла мимо нужника. Тридцать шагов, пятьдесят, семьдесят пять… Уже достаточно далеко. Я впилась зубами в кулак и закричала. Пнула сухую листву. Схватила упавшую ветку и стала колотить по стволу дерева.

Мы были так близко к цели. Совсем-совсем близко. А теперь все разрушено. Месяцы жизни, вся эта ложь коту под хвост. Отвратительная вонь банок из-под арахисового масла, одежда, которая больше мне не подходила, контрольные, которые Эмили завалила от моего имени, бессонные ночи, постоянный стресс. Рыдания Эмили в темноте, когда она лежала на своей половине кровати. Я сделала все, что могла, чтобы спасти ее, но этого оказалось недостаточно.

Ветка переломилась, поэтому я бросила ее на землю и стала дубасить по дереву руками. Кора оцарапала костяшки пальцев, на запястьях остались синяки, но мне было все равно. Больше ничего не имело значения. Ничего.

Пара рук, возникшая позади, сгребла меня в охапку, прижав мои руки к телу. Я снова закричала, но в этот раз от ужаса.

— Тише, — прошептал мне на ухо Скотт.

Я вывернулась из его хватки, по инерции упала на кучу листьев и завыла.

— Какой смысл? — плакала я. — В чём был смысл всего этого?

Его голос оставался раздражающе спокойным:

— Я думал, чтобы держать твою сестру подальше от «Колыбели».

И все равно облажаться.

— Может, они правы. Может, там ей и место. Мы бы не замерзали сейчас в палатке в лесу, если бы просто следовали правилам.

— Они хотели бы, чтобы вы думали именно так, — сказал он. — Именно из-за них мы вмешались в это. Они лишили вас других вариантов. «Колыбель» говорит, что Эмили не может сама о себе позаботиться, — но они даже не дают ей шанса. Если бы Эмили могла, она бы получала медицинскую помощь. Она бы не пряталась по углам.

— Почему же? Эмили и до беременности часто пряталась по углам.

Я запихнула руки в карманы, чтобы не врезать по чему-нибудь еще. Так я избегу соблазна побить его.

— Я отказалась от всего. От своих оценок, от тела, даже от чертовой мочи. Я ничего плохого не сделала, но теперь я в бегах! Все потому, что она не смогла держать свои ноги вместе, а не раздвигать их.

Я услышала, как он шуршит листвой, подходя ко мне.

— Я знаю. Ты пошла на огромные жертвы…

— А знаешь ли ты, что Эмили почти не разговаривала со мной те четыре месяца, когда бегала на свидания к Робби? — сказала я, словно Скотту было до этого дело. — Будто я для нее больше не существовала.

Слезы текли по щекам, но даже это не остановило мой словесный поток:

— Я для нее ничего не значила. Но вдруг, в ту секунду, как он исчез, она внезапно снова меня полюбила. Потому что я была единственной, кто мог помочь ей. Такая самовлюбленная. Жуткая эгоистка.

И это было совсем не похоже на мою сестру, поэтому ранило так сильно.

— Я ненавижу ее, — прошипела я. — Ее место в «Колыбели».

В ту секунду, когда слова сорвались с моих губ, мне захотелось забрать их обратно.

— Нет, — твердо сказал Скотт. — Ты так не думаешь. Ты любишь ее. Любишь настолько сильно, что… — он надолго замолчал. — Моя сестра ушла в «Колыбель», — он снова замолчал, как будто сейчас не был уверен, что хотел мне рассказать. — Восемь лет назад. Гвен было пятнадцать, мне десять. Мои родственники думали, что поступают правильно, как и говорится в объявлениях. Как гласит закон. Она была на третьем месяце, когда ее поймали. Но она так и не вернулась.

Этого я и боялась. Слухи о девочках в «Колыбели». Я никогда никого не знала, кто побывал в «Колыбели». Никого. Куда они ушли после рождения ребенка? Почему не вернулись домой?

Я потянулась к нему, но не смогла найти в темноте. Тут не было светового загрязнения, подсветки от витрин магазинов, не было жужжания вышек. Ничего, кроме ветра, наших голосов, ужасных слов, которые мы смогли в итоге произнести.

— Мои родители целую вечность пытались выяснить, что с ней случилось, и у них теперь много разных историй. Что ее перевели в клинику на другом конце страны. Что она решила стать агентом «Колыбели» и что сменила имя, пытаясь скрыть свой позор. А еще она якобы просила и получила свободу, и теперь не хочет иметь ничего общего с родителями, которые не смогли воспитать ее достаточно хорошо, научить важности воздержания. Что она сбежала из учреждения и теперь в бегах. Что она… умерла при родах. Родители наняли детективов, наняли адвокатов, но не смогли получить четкого ответа. Разумеется, и о судьбе ребенка им ничего не сказали.

Вот почему я не могла позволить Эмили уйти в «Колыбель». Я не могла рисковать тем, что потеряю ее. Только не снова.

— Вот так они задолжали Найденышам. С тех пор мы обманываем их.

Теперь Скотт подошел близко. Так близко, что я слышала его дыхание, чувствовала его тепло.

— Мы не знаем, что случилось с Гвен. Но мы можем попытаться, чтобы этого не случилось с Эмили.

— Да, но что нам делать сейчас? — прошептала я.

Я повернулась туда, где в этой темноте предположительно было его лицо.

— Ты точно с ума сошел, раз помогаешь нам. Ты же знал заранее об опасности. Ты мог бы сбежать.

— Нет, я не мог.

— Нет, мог, — настаивала я. — Я даже фамилии твоей не знаю. Если бы «Колыбель» поймала нас или даже если бы мы сдались, тебя бы они никогда не нашли.

— Нет, — повторил он. — Я не мог.

На какое-то мгновение умолк даже сам лес, слова Скотта заглушили всё: ветер, шуршание листьев, звук нашего дыхания и бег крови в моих венах. Я нащупала его руки в темноте, но было совсем не важно, что никто из нас ничего не видел, потому что я знала, что Скотту никогда не нужны были глаза, чтобы в любой момент разглядеть меня. Я могла прибавить хоть двадцать килограммов, быть одетой в точности как моя сестра — даже наша мама иногда нас путала, — но Скотт всегда знал, кто есть кто.

— Сегодня я приехал не из-за Эмили, — сказал он, склонив голову ко мне. — Я приехал за тобой.

* * *

Даже если вы скрупулезно выполняете все пункты плана, вы можете быть удивлены, куда в конечном итоге они вас приведут. Я могла бы вам рассказать о каждом шаге следующего месяца. Могла бы рассказать об этой первой ночи, когда сидела у огня, а Скотт держал мои руки в своих, таких теплых и ободряющих. Я могла бы рассказать, как не спала той ночью, — не от волнения, найдет нас полиция или нет (а стоило бы бояться), а потому, что мое сердце билось так сильно в груди, что я не могла расслабиться. Могла бы рассказать о днях, проведенных в попытках найти безопасное место для Эмили, или в заботе о ее здоровье, или как оставаться на шаг впереди от полиции. Я могла бы рассказать, насколько тщательно я сосредотачивалась на первостепенных задачах, как я никогда не теряла головы, как Скотт успокаивал Эмили, как заставлял нас двигаться вперед, как мы обе говорили, что помогаем друг другу выдержать всё это.

Вместо этого я расскажу, как мы обе ошибались.

Скотт все ещё не вернулся с разведки. Мы уже неделю жили в летнем домике на берегу озера. Была зима, и семья, которой принадлежал дом, вряд ли приедет сюда, чтобы месить грязь или блуждать в тумане. Я подумала, что Эмили задремала, и присела у окна, выходящего на подъездную дорогу к нашему убежищу. Кружка с чаем остывала в руках, пока я ждала возвращения Скотта.

Но тут я увидела Эмили, которая с трудом тащилась вверх по дороге, ее походка вперевалку, характерная для беременных, безошибочно угадывалась даже с такого расстояния. Казалось, что пальто, слишком маленькое для нее, сейчас треснет. Мы уже никак не смогли бы скрыть ее живот. Даже если бы я поправилась еще сильнее, все равно не смогла бы походить на неё.

Я встретила ее в дверях, закипая от злости.

— Что ты там делаешь? — закричала я. — Ты была внизу на главной дороге? Что, если кто-то увидел тебя?

— Успокойся, сестренка.

Эмили слегка запыхалась. У нее все эти дни была одышка.

— Мы можем снова поменяться. Я спрячусь, если кто-нибудь явится в дом. Одну толстушку не отличишь от другой в такую погоду.

— Наши лица в каждом выпуске новостей — сказала я, — нам слишком опасно выходить наружу.

— Вот именно. — Она протиснулась мимо меня и зашла внутрь, где начала развязывать шарф и расстегивать пальто. — Мы все это затеяли не для того, чтобы прятаться, и больше не можем бежать.

— Это кто так говорит? — ответила я.

— Ребенок. — Эмили повернулась ко мне. — Я не буду вечно беременной.

— Мы разберемся с этим.

— Я уже разобралась, — сказала она. — Я связалась с Брукнерами. Они все еще хотят ребенка.

— Ты… что? — Я захлопнула дверь, словно это могло каким-то образом обезопасить нас. — Ты связалась с ними? А вдруг они заодно с «Колыбелью»? Ты нас всех подвергаешь опасности!

— Мы уже в опасности, — парировала она. Голос её звучал так спокойно. — Все мы, и что важно, ребенок тоже. — Она снова погладила свой живот. — Я думала об этом. Мы в бегах уже несколько недель. И если меня все равно поймают, мне не хотелось бы отдавать своего ребенка «Колыбели», а если я так и буду вечно в бегах, то мне не хотелось бы, чтобы он рос вот так. Попытать удачи с Брукнерами — наш единственный шанс.

Я открыла рот, чтобы возразить, наорать, не согласиться, но я не могла сказать ни слова. Эмили была права. Пока мы со Скоттом пытались решить, как нам прикрыть свои задницы, она думала о том члене нашей компании, который пока не мог говорить сам за себя.

— Откуда ты знаешь, что можешь доверять им? — спросила я вместо этого.

— Я и не знаю, — она посмотрела в окно и на какое-то время замолчала, прежде чем продолжить: — Я имею в виду, что не уверена по поводу «Колыбели» и насчёт нас. Но знаю, что могу доверить им ребенка. Они хотят этого малыша. Хотят для себя. — Она повернулась ко мне. — И я тоже хочу, чтобы он был у них.

Я посмотрела на нее, в лицо, которое знала лучше всех в этом мире. На человека, которого я с момента моего рождения любила сильнее всех. Всё, чему меня научили верить, — это то, что Эмили не могла позаботиться о себе; что она не знала, что было правильным, а что нет; что ей нельзя было доверять, так как она оплошала в первостепенном для девушки деле — блюсти свое тело.

Но что, если все это было неправдой? Я всегда думала, что поступаю правильно, но я раньше никогда не чувствовала себя так хорошо, с тех пор как начала нарушать правила ради безопасности Эмили. И даже сейчас, когда мой разумный, практичный инстинкт, которым я всегда гордилась, твердил мне, что план Эмили опасен, существовало нечто большее, сильное, говорящее, что план Эмили был хорош.

Я услышала скрип щебёнки снаружи. Скотт возвращался. Эмили все еще смотрела на меня, ожидая вердикта. Как будто он был ей нужен. В конце-концов, разве ей не было позволено делать со своим телом и ребенком то, что она хотела?

Я открыла рот, чтобы поддержать ее, но Скотт появился в дверях.

— Новый выпуск новостей, — сказал он без предисловий, — Вы не поверите.

* * *

Надзирательница Стриктер стала почти неузнаваемой. Ее волосы были распущены и каскадом волн лежали на плечах. Яркая красная помада покрывала морщинистую складку рта. Она выглядела на десять лет моложе. И она плакала.

— Я должна была понять, что что-то было не так, — сказала она, вытирая глаза носовым платком. — Обычно она не такая.

Репортерша выразила обеспокоенность на лице и покачала головой в знак сочувствия:

— Что вы имеете в виду?

— Ну… — сказала Стриктер. — Мне неприятно это говорить, но Эмили всегда была такой… очаровательной. Действительно обаятельной. Она могла любого заставить поверить ей. Она одна из наиболее популярных девочек в классе. А ее сестра… нет. Естественно, Эмили было просто манипулировать своей сестрой-близнецом. Бедная девочка.

Мы втроем уставились на экран с откровенным недоумением. В какой-то момент мне даже показалось, что с планшетом Скотта что-то было не так. Как и его «Приус», возраст планшета исчислялся несколькими поколениями.

— Кто знает, как долго они принуждали ее помогать им?

— Принуждали? — запнулась я. — Принуждали меня?

Изображение на экране сменилось на интервью с моей мамой, записанное ранее:

— Она всегда была такой хорошей девочкой. Всегда следовала правилам.

В сюжете продолжили показывать доказательство, чтобы подкрепить это утверждение: сравнивались списки, сколько раз оставляли меня и мою сестру после уроков. По иронии судьбы, единственное задержание на моем счету произошло по вине Эмили.

— Хотелось бы мне, чтобы она не боялась тогда поговорить со мной, — заговорила Стриктер, ее глаза все еще были наполнены крокодильими слезами. — В последний раз, когда я ее видела, она намекала мне, говорила о сестре — но на самом деле о самой себе, как я теперь понимаю. Если бы я только обратила на это внимание.

— Они же не серьезно? — спросила я.

Скотт фыркнул.

— Нет, это все специально. Подожди…

— Моя бедная девочка, — они показали мою мать. — Ее втянули в это. Если бы только она могла позвонить мне. Еще не поздно спасти всех троих.

— Они говорят не обо мне, да? — спросил Скотт.

— Да, — ответила Эмили. — Они говорят о ребенке.

Я посмотрела еще несколько минут, как ведущие программы изложили свою версию событий. Как будто это был настолько продуманный заговор, что я вряд могла бы разработать его… вот только они не подумали, что всё это действительно придумала я. Так нет, они верили, что это моя харизматичная, способная на манипуляции сестра убедила или вынудила меня — смиренную, законопослушную — сделать всю грязную работу за нее. Скотт же коварный соблазнитель, парень Эмили, отец ребенка.

Эмили громко рассмеялась над этой частью, но я уже кипела.

— Ой, не могу, — сказала она, — ты же видишь, это они так шутят! — Она закатила глаза. — Я имею в виду… Скотт?

— Эй! — решил защититься Скотт. — Вообще-то я рядом с вами тут стою.

Он вел себя, как будто шутил, но его уши слегка покраснели, и он старался не встречаться со мной взглядом.

А мне было не до смеха.

Эмили посерьёзнела и огорошила меня:

— Слушай, сестренка, а что тебя так рассердило? Что они не отдали тебе должное за твой подлый план или то, что они думают о тебе как о слабом звене, которое вероятнее всего пойдет стучать?

— И то, и другое, — проворчала я.

Была ли права «Колыбель»? Я помогала сестре из благих побуждений или только потому, что она втянула меня в это?

— И то, и другое враньё. — Скотт неловко похлопал меня по плечу, затем убрал руку.

Я чуть было не прикоснулась к нему, почти поймала его руку, чтобы вернуть обратно… Я не была такой, как Эмили. Идея быть вместе с ним мне не казалась смешной. Конечно, я играла в равнодушие последнюю неделю, но это была необходимость. У меня не было времени на романы ни в старшей школе, ни, естественно, находясь в бегах от «Колыбели».

— Они так делают в расчёте на ответную реакцию.

— Значит, они считают меня кроткой маленькой овечкой? — отрезала я.

— Или надеются, что ты разозлишься, что тебя так называли, и совершишь ошибку, — пожал плечами Скотт. — А если это не сработает, на следующей неделе они придумают новую историю.

— Интересно, держат ли они свое слово? — Эмили склонила голову набок, изучая планшет. — Интересно, можно ли использовать этот репортаж и заставить их сдержать слово?

— Что ты имеешь в виду? — спросила я.

— Ну, — сказала она, — по существу, они говорят, что у тебя проблем нет, так? Если их официальная история гласит, что мы со Скоттом тебя похитили — что тебя заставили сделать все эти вещи, чтобы помочь нам, — что ж, если ты вернешься назад, тебя не накажут.

— Назад я не вернусь!

— Если бы ты вернулась, — размышляла она. — Ты могла бы.

Я перевела взгляд с нее на планшет, а потом обратно… Посмотрела на Скотта, который вел себя так, словно его вовсе не было в этой комнате.

Да, полагаю, я могла бы. Но теперь, узнав столько всего, я не могла представить, что мне захочется.

* * *

Оглядываясь назад, мне кажется, я могла увидеть каждый шаг на пути. Ночью я начала анализировать увиденные ранее репортажи «Колыбели». Теперь, когда я знала, как они исковеркали нашу историю, было легко увидеть нестыковки во всех остальных историях. Все эти улыбающиеся девушки из «Колыбели» не были её служащими, они были актрисами. Я узнала одну из них по рекламе зубной пасты, другую на рекламном экране в торговом центре. Я также начала замечать испуганные лица беременных женщин на улице, если неподалеку проходила представительница «Колыбели». Видела, что они носили большие значки Партии, сверкали обручальными кольцами, нервно улыбались каждому, словно крича: «Я безобидна. Пожалуйста, не забирайте моего ребенка».

Не могла поверить, что не замечала этого раньше. Скотт сорвал пелену с моих глаз. Так что, хотя весь мой полноценный, идеальный, продуманный план лежал в руинах… я была в порядке. Мой план был разработан, чтобы тайком проскользнуть внутрь системы. Системы, которая убеждала меня ненавидеть свою сестру за совершенную ошибку. Системы, которая говорила, что у «Колыбели» есть право на наши тела и на судьбы наших детей. Системы, которая твердила, что мы сами не в состоянии позаботиться о себе, принять нелегкое решение или пойти на жертву ради тех, кого любишь.

Все это было неправильным.

Конечно, не во всех случаях я была готова помочь Эмили. Например, рожать. Я могла сжимать ее руку, конечно же, или шептать на ухо ободряющие слова. Даже смогла перерезать пуповину, соединяющую ее с новорожденным мальчиком, который появился на свет после, как нам показалось, нескончаемых мук.

(Да, это был мальчик. Эмили вновь оказалась права).

Но всё, что я действительно смогла сделать, — это довериться людям, которые могли нам помочь. Скотту, который нашел нам сочувствующую Найдёнышам акушерку. Брукнерам, которые и вправду ничего не хотели сильнее, чем этого ребенка. Они могли бы нехило разбогатеть и получить похвалу от Партии, если бы сдали нас, но тогда бы они не получили в награду своего ребенка. Они выбрали его.

Вот так, в холодную и слякотную субботу, через восемь месяцев, как Эмили сообщила мне о своей беременности, моя сестра-близняшка родила ребенка. Когда все закончилось, я сидела в комнате рядом с Эмили, пока она в первый и последний раз баюкала своего сына. Я удивилась, насколько он был крошечным, — такой кроха и такой одинокий. Мы с Эмили родились и тут же оказались в объятиях друг друга. Мама рассказывала, что мы частенько сосали друг у друга большие пальцы в нашей кроватке. Но этот маленький мальчишка был сам по себе. Он никогда не узнает, каково это — быть нами. Глаза наполнились слезами, и я отвернулась в смятении.

Эмили не плакала. Она была совершенно спокойной, даже блаженной, как на одной из старых картин с религиозным сюжетом о матери и ребенке. Она прижимала и целовала его, всматривалась в его темно-голубые, чужие глаза.

— Sakasaka, малыш, — сказала она, и я даже не возразила. Казалось правильным, что она заговорила с ним на нашем языке. — Прощай.

В какой-то момент веки малыша дрогнули, и он приподнял крошечную ручку, согнул указательный палец около виска. Я удивленно ахнула.

Когда пришло время отдавать малыша его родителям, Эмили так сильно сжимала мои руки, что оставила повсюду кровоподтеки в форме полумесяцев. Она держала меня крепче, чем тогда, когда тужилась и рожала. В этот раз она по-настоящему расставалась с ним.

— Как вы хотите назвать его? — спросила она миссис Брукнер срывающимся голосом.

Женщина залилась румянцем. Она была симпатичной, белокурой и высокой. Ее муж был таким же. Они совсем не были похожи на нас. Я представила, как она будет на какой-нибудь детской площадке оправдываться, почему у него такие темные волосы и крупная конституция: «Разве генетика не забавная штука? Ох, он совсем как мой дедушка по маминой линии…»

— Мы думали назвать его Эмметт, в честь вас, — сказала она. — Не возражаете?

Эмили выдавила улыбку. Вероятно, никто, кроме меня, не знал, как тяжело ей это далось в тот момент.

— Прекрасно, — сказала она. — Спасибо вам.

И его унесли. Всего минуту назад он был тут, этот маленький сморщенный красный комочек с невозможно крошечными пальчиками, которыми он инстинктивно хватался за твои, и вот уже в следующую минуту он исчез навсегда, а мы снова остались вдвоем. Даже Скотт оставил нас наедине. Мы лежали на кровати, обняв друг друга. В течение трёх дней мы оставались там. Эмили принимала лекарства, которые ей давали, чтобы скрыть послеродовые симптомы, а Скотт приходил каждые несколько часов с едой. Мы смотрели старые фильмы, много спали и мало разговаривали.

А на четвертый день Эмили проснулась, повернулась ко мне и сказала:

— Что теперь?

Я была девочкой, у которой был план. Но теперь, когда мы достигли цели, идей у меня не было.

* * *

Иногда планы — это результаты длительных периодов изучения и построения стратегии, а иногда — это работа одного мгновения. Мы были неосторожны? У нас был невероятно наблюдательный сосед? Кто-то заметил, что две девушки — не одна — снимали комнату в мотеле? Близнецы привлекают внимание в любом случае. Мы выделялись как герои репортажей «Колыбели», которые они продолжали повторять, и мы выделялись везде, куда ходили вместе. Люди были не способны нас различить, но когда вы видите двух одинаковых людей, вы запоминаете такие вещи.

Тем не менее это случилось, причём внезапно. Как обычно, я стояла у окна, ожидая, когда Скотт вернется из магазина. Эмили смотрела местные новости, которые она предпочитала больше, чем мои громкие сцены негодования по поводу лжи в последних выпусках «Колыбели». Я слышала, как она резко вдохнула, как раз когда «Приус» Скотта шумно подкатил к дому в облаке пыли, разбрасывая гравий.

— Они едут, — закричал он, как только вошел. — Нужно уходить, сейчас же!

— Хватай пальто, — закричала я Эмили, впихивая ноги в ботинки.

— Что они могут теперь сделать? — спросила я Скотта. — Эмили больше не беременна. Они не могут заставить нас идти в «Колыбель».

— Они могут задержать нас для допроса, — тревожился он, схватив сумку и запихивая туда наши вещи. — Могут попытаться выследить ребенка. Они могут использовать меня, чтобы заставить родителей сдаться.

Эмили не шелохнулась. Ее взгляд был по-прежнему сфокусирован на экране.

— Местные новости транслируют это, — прошептала она. — Смотрите, они собираются арестовать нас в прямом эфире.

Она повернула ко мне экран, и я заметила чиновников из «Колыбели» в серебристых фургонах, едущих по знакомым дорогам. Они направлялись прямиком к нам. Были, скорее всего, в десяти минутах от нас.

— Эм, давай! — я потянула ее за руку. — Нам нужно уходить сейчас же.

Она покачала головой и выдернула руку:

— Нет. Они найдут нас.

Скотт застегнул спортивную куртку.

— Конечно, найдут, если мы останемся! Подумай об Эмметте!

— Я думаю, — сказала Эмили.

Она посмотрела на меня.

— Они ведут прямой эфир. Никто не знает, на каком месяце беременности я была, когда сбежала. Никто не знает, что Эмметт уже родился.

— И что? — спросила я.

— Вот что, — сказала Эмили. — Помните выпуск «Колыбели»? Помните, как они говорили, что просто хотят, чтобы ты вернулась домой? А если так и сделать? Что будет, если ты сдашься в прямом эфире? Им придется сдержать свое слово. Они не могут наказать тебя.

— С чего бы мне это делать? — сказала я. — Я не хочу обратно.

— Ты не вернешься обратно, — сказала Эмили. — Вернусь я .

Мы со Скоттом в шоке уставились на нее. Скотт первым подал голос.

— Это глупо, — сказал он. — Надо бежать.

— И вам понадобится кто-то, кто собьет их с вашего следа, — приводила аргументы Эмили. — Я скажу им, что Эмили и Скотт убежали, оставив меня. Скажу, что Эмили все еще беременна. А затем укажу ложные места для поиска.

— Ты станешь мной? — спросила я в отупении. — Навсегда?

— Это не сработает, — в ярости произнёс Скотт. — Они ни за что не поверят сказанному. Тебя посадят в тюрьму. Тебя допросят — особенно если будут уверены, что все еще могут прибрать к своим рукам ребенка.

— Впрочем, она будет в прямом эфире на местном телевидении, — сказала я. — «Колыбель» совершила ошибку — слишком много шума подняли вокруг моей амнистии. Им придется отвечать за свои слова или рисковать тем, что они могут потерять добровольных помощников. — Я повернулась к ней. — Но почему ты, Эмили? Я тоже могу остаться.

Она посмотрела на меня:

— Нет, не можешь. Ты уже слишком многим пожертвовала ради меня. Я не хочу, чтобы ты жертвовала им тоже.

Скотт закашлялся и отвернулся. Я поперхнулась.

— Ну же, — сказала она. — Я, быть может, не такая умная, как ты, но и не идиотка. Ты любишь его, а он любит тебя.

— Эмили…

— У нас, на самом деле, совсем нет времени на все это прямо сейчас, — сказал Скотт, подпрыгивая на месте.

Эмили схватила меня за руки:

— Я знаю, ты думаешь, что будешь осторожна, что если никогда не позволишь себе влюбиться, то никогда не будешь страдать. Но Скотт не Робби. Он хороший. Он подходит тебе.

И тут до меня дошло. Она неделями смеялась над историей «Колыбели», что она якобы забеременела от Скотта, не потому, что сама идея встречаться с ним казалась ей смешной. А потому, что мысль о том, что он мог быть безответственным, — какими проявили себя она и Робби — была невозможной.

— Доверься своей сестре, — сказала Эмили. — Доверься мне так, как я доверилась тебе.

Я посмотрела на нее, на мою зеркальную копию даже после всего, что произошло, и кивнула:

— Sakasaka.

* * *

Иногда — особенно когда проходит несколько месяцев и ни одна девушка не появляется с сообщениями от Эмили, закодированными на нашем языке, — Скотт беспокоится, что «Колыбель» раскусила ее и она нас сдала. Но я знаю, что Эмили сильнее этого. Так странно видеть ее теперь в новостях, в этой красно-серой униформе, с собранными в пучок волосами. Она действительно похожа на меня. Я всегда говорила, что одной прически недостаточно, чтобы одурачить людей. Забавно: ей пришлось стать мной, а мне превратиться в Эмили, чтобы каждая из нас стала сама собой.

Эмили достаточно неплохо разглагольствует о линии Партии в новостях. В эти дни она пример для подражания, обаятельная, как всегда. Но мы двое знаем правду: она ясна как белый день. Каждый раз, в самом конце, она смотрит в камеру и прижимает к виску согнутый указательный палец.

Всё sakasaka. Просто нужно быть терпеливыми и следовать инструкциям.