Е.Е. Соколова

Тринадцать диалогов о психологии

4-е, переработанное издание РекомендованоМинистерством образования РФ в качествеучебного пособия для студентов высшихучебных заведений, обучающихся по специальности «Психология» Москва Смысл 2003

К88С59 Рецензенты:

доктор психологических наук, профессор А.А. Леонтьев доктор психологических наук, профессор М.Г. Ярошевский.

Соколова Елена Евгеньевна

Тринадцать диалогов о психологии: Учебное пособие по курсу “Введение в психологию”. — 4-е перераб. изд. — М: Смысл, 2003. - 687 с.

В книге рассматриваются стержневые проблемы психологической науки в их историческом развитии: проблемы предмета и методологии психологических исследований, проблемы сознания, бессознательного, поведения, деятельности, роли психологии в условиях современного общественного развития и др. Необычность представления материала — в форме диалогов — призвана показать различные точки зрения на решение одной и той же проблемы. Четвертое издание книги представляет собой переработанный вариант третьего издания, вышедшего в 1997 г.

Для студентов младших курсов психологических факультетов и институтов, студентов и аспирантов, изучающих психологию в учебных заведениях иного профиля, а также для самостоятельного изучения основ психологической науки. ISBN 5-89357-122-3

© Е.Е. Соколова, 1994, 2003. © Издательство «Смысл», 2003.

СОДЕРЖАНИЕ З

Предисловие к первому изданию…., 14

Предисловие к четвертому изданию 20

Диалог 1. Нет ничего практичнее, чем хорошая теория

(О теоретических, практических и исторических исследованиях в

психологии) 21

Зачем теория и история психологии

психологам-практикам 22

Тезис: теория — “артефакт” психотерапии 25

Антитезис: теория предшествует практике и

эксперименту 28

Синтез

1. Практичная теория 31

2. Теория как полезный для клиента “миф” 34

3. Практика — “верховный суд” теории 35

Есть ли прогресс в психологии 39

Типы историко-научной реконструкции

концепций прошлого 40

Зачем Анаксимандру и Канту задавать

друг другу вопросы 42

Диалог 2. Первая научная гипотеза древнего человека

(Психология как наука о душе) 46

Понятие “душа” в мифологии и философии 46

Представления о душе в досократической философии

1. Ионийская традиция 51

2. Италийская традиция 55

3. Эмпедокл и Анаксагор 60

Три жизни философов

1. Демокрит 64

2. Сократ 67

3. Платон 70

Содержание

Основные темы “диалогов” Демокрита и Платона

1. Бытие: атомы или идеи 71

2. Душа: особое тело или часть

мировой души 73

3. Смертнаилибессмертнадуша 74

4. Проблема познания: чувственное предшествует рациональному или наоборот 77

5. Каковы причины действий человека 78

“Человек есть мера всех вещей” (Протагор) 80

Правила искусства “быть счастливым”

в сократовских школах

1. Киники 81

2. Киренаики 83

Аристотель и его Муза 84

“Функциональное” определение души Аристотелем

как разрешение спора между Демокритом и

Платоном 86

“Формулы счастья” и психотерапевтические приемы в учениях эпохи эллинизма

1. Эпикуреизм 89

2. Стоицизм 93

3. Римскийэклектизм 96

Плюсы и минусы материалистического и идеалистического понимания души в

античности 97

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

(Предпосылки возникновения и становление психологии как науки о

сознании) 100

Проблема соотношения веры и знания и познание

души в христианской теологии и философии 100

Проблема достоверности познания души

в учении Бл. Августина 102

Психология жизненного пути в “Истории моих

бедствий” П.Абеляра 106

Опыт как источник познания в трудах Р.Бэкона 113

“Бритва Оккама” и ее роль в последующем

эмпирическом изучении сознания 114

Разработка методологических проблем эмпирического познания психики в работах Ф.

Бэкона 115

5 Содержание -

Метод универсального сомнения Р.Декарта и

его путь к понятию сознания 122

Критерий отличия психических процессов от непсихических и постановка психофизической

проблемы 132

Эмпиризм Дж.Локка как ответ на

“запросы времени” 136

Две грани эмпиризма Локка. Критика теории

врожденных идей 138

Два вида опыта и метод изучения сознания 141

Роль Г.В.Лейбница в разработке методологических вопросов наук, в том числе

психологии 145

Три линии дискуссий Лейбница с Локком по

психологическим вопросам 151

Диалог 4. “Ментальная механика” или “ментальная химия”? (Новые проблемы эмпирической

психологии сознания) 158

Предпосылки формирования ассоциативной психологии: ассоциация как “случайная связь

идей” в концепции Дж.Локка 158

Распространение принципа ассоциации на объяснение механизма восприятия пространства

(Дж. Беркли) 160

Ассоциация как “преобладающая” связь идей в

концепции Д. Юма 163

Ассоциативная концепция Д. Гартли ‘, 170

Дальнейшее развитие ассоцианизма в XIX в. “Ментальная механика” Джеймса Милля и его

система воспитания 173

“Ментальная химия” Джона Стюарта Милля и

начало кризиса ассоциативной психологии 177

Ассоцианизм и экспериментальная психология. Практические приложения некоторых идей

ассоцианизма 180

Проблема соотношения внутренних условий и внешних причин функционирования психики

в работах французских материалистов XVIII в. Ж.О.

Ламетри 187

Содержание

Происхождение психических функций из

опыта (Э.Б. Кондильяк) 194

Дискуссия Гельвеция и Дидро о соотношении “внутренней организации” и “внешних

условий” психического развития 196

Диалог 5. Познай самого себя

(Об интроспекции, интроспективной психологии и

самонаблюдении) 202

Предварительное определение понятия “интроспективная психология”. Обоснования метода

интроспекции в трудах его сторонников 203

Критика метода интроспекции в работах его

противников 209

Соотношение интроспективной и экспериментальной

психологии 211

Структурализм Титченера как вариант интроспективной психологии. Метод “аналитической

интроспекции” и “ошибка стимула” 214

Метод интроспекции и другие методы психологии …. 218

Факты бессознательного психического в доказательстве несостоятельности метода

интроспекции 223

Бихевиоризм как альтернатива интроспективной

психологии 225

Метод “систематической интроспекции” в Вюрцбургской школе и исследования процессов

мышления 226

Брентано против Вундта: альтернативная программа построения психологии как

самостоятельной науки. Функционализм и структурализм 228

Метод “феноменологического самонаблюдения” в

гештальтпсихологии 229

Значение самонаблюдения в психологии 231

Различение метода интроспекции и самонаблюдения. “Переживание” и научное познание в психологии .. 234

Диалог 6. Что может наблюдать психолог? Конечно, поведение

(О различных вариантах “объективного подхода” в

психологии) 240

7 Содержание

Творческий путь И.М.Сеченова - родоначальника

объективного подхода в психологии 240

“Рефлексы головного мозга” Сеченова и проблема физиологических механизмов

произвольного поведения 244

Смысл понимания Сеченовым психической

деятельности как рефлекторной 247

Предмет и методы психологии в программе построения психологии как самостоятельной

науки И.М. Сеченова 255

“Объективная психология” В.М.Бехтерева 258

“Рефлексологический” этап в творчестве Бехтерева.

В.М.Бехтерев и И.П.Павлов 265

Поведение как предмет психологии в бихевиоризме

Дж.Уотсона 268

Проблема обусловливания 271

“Тренинг умений” в бихевиоральной терапии 274

Проблема мышления и речи в бихевиоризме 275

“Молярный” (когнитивный) необихевиоризм

Э.Толмена 277

“Оперантный бихевиоризм” Б. Скиннера и

проблема программированного обучения 279

“Реактология” К.Н. Корнилова 283

Диалог 7.Яи Оно

(Проблема бессознательного в психологии) 290

Различные аспекты разработки проблемы

бессознательного в “дофрейдовскую” эпоху 290

“Негативное” определение бессознательного 291

“Позитивное” определение бессознательного 293

Роль 3. Фрейда в разработке проблемы

бессознательного 295

“Работать и любить” как жизненное кредо Фрейда …. 297 Случай “Анны О.” и его роль в становлении

психоанализа 300

Предсознательное и бессознательное 305

Методы исследования бессознательного. Пример

толкования сновидения по Фрейду 306

“Психопатология обыденной жизни” и

бессознательное 308

8 Содержание

Проблема сексуальных влечений в

психоанализе Фрейда 311

Влечения и культура 315

“Влечения к жизни” и “влечения к смерти” 319

Я, Оно и Сверх-Я 322

“Индивидуальная психология” А.Адлера 324

Проблема “коллективного бессознательного” в

творчестве К.Г.Юнга 328

Проблема архетипов 330

“Тень”, “Самость” идругие 334

Направления дальнейшего развития психоаналитических

идей 336

Установка и бессознательное в психологической

школе Д.Н.Узнадзе 337

Возможная классификация бессознательных

явлений в психологии 342

Диалог 8. Равно ли целое сумме своих частей?

(Проблема целостности в психологии) 347

Необходимость целостного подхода в психологии 347

Постановка проблемы целостности в

австрийской школе 349

Сущность и составляющие целостного подхода 351

Две школы “целостной психологии”:

Лейпцигская и Берлинская 355

Анализ отдельных аспектов целостного подхода в обеих школах.

1. Проблема предмета исследования 359

2. Единицы анализа 362

3. Проблемы целостнообразующих факторов и развития психики как целого 374

Исследование творческого мышления в

работах М. Вертгеймера 377

Проблема неклассического понимания объективности и

гештальтпсихология 379

Разработка проблемы целостности в

школе К.Левина 381

“Эффект Зейгарник” и проблема

квази-потребностей 383

Содержание 9

Исследование фрустрации Т.Дембо и

проблема “полевого поведения” 388

Общие итоги 391

Диалог 9. Человек есть homo socialis и homo technicus

(О социальной обусловленности и об орудийной опосредствованности психики

человека) 396

Проблема биотропнои и социотропнои ориентации в

исследованиях первобытной культуры и сознания.. 397 Эволюционизм английской антропологической

школы. Первобытный анимизм 398

“Коллективные представления” в концепции

французской социологической школы 402

Особенности первобытного мышления в

работах Л. Леви-Брюля 405

Акт запоминания как социальное

действие (П.Жане) 410

Творческий путь Л.С. Выготского. Источники

культурно-исторической концепции 417

Выготский как методолог психологической науки 422

Проблема культурного развития психики в

разных видах генезов. Две линии развития 426

Высшие психические функции и их свойства.

Проблема опосредствования 428

Проблема обучения и развития в концепции

Выготского. Зона ближайшего развития 437

Историческое развитие познавательных процессов

в работах А.Р. Лурии 439

Выготский и деятельностный подход:

две точки зрения 440

Решение проблемы целостности Выготским.

Системное и смысловое строение сознания 442

Диалог 10. Естественная или гуманитарная?

(О номотетическом и идиографическом подходах в

психологии) ,..446

Выделение “двух психологии” на рубеже

ХІХиХХвв …447

10

Содержание

Различия между естественнонаучной и гуманитарной парадигмами исследования в психологии

1. Предмет исследования: “вещь” — “личность” 449

A. Пассивность “вещи” — активность “личности” 450

Б. Отстраненность исследования “вещи” — взаимодействие с “личностью” 451

B. Причинно-следственная зависимость “вещи” — духовная свобода “личности”. Проблема

целевой детерминации 451

Г. “Вещь” вообще — уникальная “личность”. 454

2. Методы психологии

А. Элементаризм — целостный подход 454

Б. Монологичность объяснения —

диалогичность понимания 456

Проблема объективности исследования в рамках гуманитарной парадигмы. Классический и

неклассический идеалы рациональности 459

Гуманистическая психология в узком и широком

смыслах слова 464

“Философия человека” в индирективной

психотерапии К. Роджерса 466

Три пути познания человека по Роджерсу 468

Конкретные терапевтические приемы 470

Проблема “советов” и “оценок” в

индирективной терапии 473

Индирективная терапия К. Роджерса и отечественная диалоговая терапия: связь и

различия 475

Проблема самоактуализации в творчестве А.Маслоу… 479

Номотетический подход к человеку в когнитивной психологии. Когнитивная психология в

узком и широком смыслах слова 484

Некоторые экспериментальные исследования в

когнитивной психологии 487

Теория когнитивного диссонанса Л.Фестингера 491

Номотетический подход и тестология 492

Проблема возможного объединения двух парадигм…. 493

Диалог 11. В Деянии начало Бытия

(О различных вариантах деятельностного подхода в

психологии) 497

Содержание

Краткое определение сути деятельностного подхода в психологии, его истоки и

предпосылки 497

Творческий путь СЛ. Рубинштейна и первая формулировка принципа единства сознания и

деятельности 501

Творческий путь А.Н. Леонтьева 508

А.Н. Леонтьев и Л.С Выготский. Деятельность

харьковской группы психологов 510

Принцип единства психики и деятельности в

филогенезе 512

1. Проблема возникновения ощущений в филогенезе. Гипотеза Леонтьева и ее экспериментальное подтверждение 513

2. Проблема развития деятельности и

психики в животном мире 518

Проблема единства сознания и деятельности в

антропогенезе 520

Психологические различия между “орудием”

(у человека) и “средством” (у животных) 525

Макроструктура человеческой деятельности 528

Структура “образа мира”. “Чувственная ткань” и

значения 530

Проблема соотношения значений и смыслов в

социогенезе сознания 534

Принцип единства сознания и деятельности в онтогенетических исследованиях

1. Теория планомерно-поэтапного формирования умственных действий П.Я. Гальперина 538

2. Проблема “ведущей деятельности” и периодизация психического развития в онтогенезе (Д.Б. Эльконин) 541

Проблема единства сознания и деятельности в функционально-генетических исследованиях. Восстановление движений после ранений во время

войны 546

Дискуссии школы Рубинштейна и школы

Леонтьева по проблемам деятельности 549

Критика деятельностного подхода

“изнутри” и “извне” 553

12

Содержание

Диалог 12. Величайшая из мировых загадок

(Психофизиологическая проблема, пути ее

решения и попытка непротиворечивого

определения предмета психологии) 560

Постановка психофизиологической (психофизической) проблемы Р.Декартом и ее решение в

духе психофизического взаимодействия 561

Решение психофизиологической проблемы в

духе параллелизма 564

Возможность третьей точки зрения на решение психофизиологической проблемы.

Неклассическая физиология Н.А. Бернштейна 567

Проблема двигательной задачи и целевая

детерминация в “физиологии активности” 572

Уровни построения движений

по Н.А. Бернштейну 579

Концепция системной динамической локализации

высших психических функций А.Р.Лурии 586

Философская проблема идеального и разведение философского и психологического аспектов

изучения сознания 593

Объект и предмет психологии в работах

П.Я. Гальперина. Психическая реальность как “переживания” и как

“деятельность” 596

Ориентировочная деятельность как

предмет психологии 603

Решение психофизиологической проблемы как

“антиномии-проблемы” 611

Диалог 13. Человек в поисках смысла

(К проблеме психологии человека в современном

обществе) 616

Еще раз о соотношении теории и практики в психологии. “Феномены Пиаже” и проблема

научного факта по Л.С. Выготскому 617

“Счастливый клиент” как цель психотерапии? Проблема моральных норм в деятельности

психотерапевта 625

Возможная классификация “философий человека”, лежащих в основе различных психотерапевтических практик

1. Категория “время” и психотерапия “Прошлое” в классическом психоанализе и

трансакционном анализе Э. Берна 628

“Прошлое” в трансперсональной терапии

С.Грофа 631

“Настоящее” в гештальт-терапии 636

“Будущее” в гуманистической терапии и “логотерапии” В. Франкла 638

2. Оппозиция “внешних” и “внутренних” факторов в развитии личности 639

3. Развитие личности как приспособление к среде или как “взрыв отношений” со средой 642

Два модуса существования человека по

3. Фромму. Проблема идеала и реальности

в психологии 645

4. Цель психотерапии: изменение отношения человека к миру или изменение его

положения в мире 652

Проблемы смысла и “ценностей отношений” в логотерапии В. Франкла 653

Ценности творчества и ценности переживания в концепции В. Франкла 658

5. Понимание человека как “монады без окон” или как “человека человечества” 660

6. “Глубинная” или “вершинная” психология личности 664

Годы жизни некоторых известных философов и

психологов 667

Предметный указатель 669

Именной указатель !!”!б79

14 Предисловие к первому изданию

Посвящаю эту книгу сыну —Жене Аккуратову Предисловие к первому изданию

Предлагаемая вниманию читателя книга представляет собой оригинальное учебное пособие по курсу “Введение в психологию”, включенному в план подготовки психологов всех специальностей. Как известно, этот учебный курс является “первой ступенью” овладения студентами психологическими знаниями. Поэтому его программы предполагают часто упрощенное и “уплощенное” (т.е. с одной-двух точек зрения) введение в современную проблематику психологии с минимумом ее истории (См., например, [1, с. 30-35]), так что студенты получают лишь отрывочные, фрагментарные, “осколочные” сведения о тех или иных психологических проблемах, весьма поздно и зачастую несистематически, из других курсов (психологии мотивации и эмоций, психологии восприятия ит.п.) знакомятся с основными психологическими школами, не умеют подчас обосновать ту или иную позицию. В основе данного пособия лежит разработанная автором — в известной степени, альтернативная действующим — программа курса “Введение в психологию”, имеющая целью избежать подобных недостатков. Программа представляет собой реализацию авторской концепции курса “Введение в психологию”, построенной на определенных принципах.

Первым принципом является теоретико-методологическая ориентация курса. Все излагаемые в книге концепции и идеи рассматриваются в едином ключе, а именно как конкретные реализации различных представлений о предмете и методах психологии, т.е. разных вариантов решения фундаментальных проблем психологической науки. Основная мысль, которую автор хотел бы донести до читателя, заключается в том, что за любым “самым отдаленным от теории” эмпирическим фактом, за любым, якобы “теоретически нейтральным”, техническим приемом психотерапии всегда лежит та или иная “философия человека”, та или иная стратегия психологического исследования. Автор убежден, что именно с теоретико-методологических проблем надо начинать знакомство студентов с психологией как наукой, а не заканчивать ими обучение на факультете психологии (в этом случае студент с самого начала сможет оценить положитель-

Предисловие к первому изданию Iа

ные и отрицательные стороны той или иной стратегии психологического исследования и обоснованно выбрать или отвергнуть ее). Вместе с тем данный курс не может, естественно заменить специальный курс методологии психологии на более поздних этапах обучения, в котором эти проблемы рассматриваются более углубленно (к чему, однако, студенты должны быть определенным образом подготовлены).

Вторым принципом является принцип историзма. Автор стремился, прежде всего, проследить историю возникновения иразвития различных стратегий психологического исследования: как невозможно, по мысли Л.С. Выготского, понимание психических функций без знания истории их возникновения, так и невозможно понять современную психологическую проблематику без знания истории появления и развития отдельных психологических проблем, да и истории психологической науки в целом. Автор придерживается концепции развивающего обучения В.В. Давыдова, опирающейся на идеи Выготского. Согласно этой концепции, “иметь понятие о том или ином объекте — это значит уметь мысленно воспроизводить его содержание, строить его” [2, с. 105]. Для автора данной книги это общее положение означало реконструкцию хода мыслительной деятельности философов и психологов, решавших те или иные проблемы психологии, в силу чего последние предстают перед студентами не как готовый “материал для заучивания”, а в форме “живой” их постановки, формулирования (которое может растягиваться на века), в форме различных попыток (пусть даже и неудачных, с современной точки зрения) их решения. Возможное усложнение курса “Введение в психологию” за счет нетрадиционного расширения историко-психологической проблематики компенсируется затем осмысленной и гораздо более ранней ориентировкой студентов в многочисленных школах и направлениях психологии. Данный подход перекликается с некоторыми имеющимися в отечественной литературе попытками “подвести к некоторым основным проблемам психологии через историю развития взглядов на предмет психологии” [3, с. 5]. Только в нашей книге это не просто некий кусок” курса “Введение в психологию”, а один из фундаментальных принципов построения содержания всего курса. Как и в первом случае, это не может заменить специальное знакомство с историей психологии на старших курсах, но может создать определенные предпосылки для более мотивирован-

16 Предисловие к первому изданию

ного историко-психологического обучения. В то же время ряд тем, традиционно включаемых в курс “Введение в психологию”, не получил в данном пособии подробного освещения (например, проблемы зоопсихологии, сравнительной психологии и др.), поскольку их анализу посвящены специальные курсы на более поздних этапах обучения. Тесно связан со вторым третий принцип построения содержания курса, который заключается в анализе причин возникновения той или иной проблемы, того или иного “поворота” в стратегии психологического исследования. Образно говоря, для автора данной книги было главным не то, “что” сказал автор той или иной психологической концепции, а “почему” он это сказал.

Читатель, несомненно, обратит внимание и на то, что весьма большое место в книге уделено изложению фактов жизни и творчества отдельных мыслителей. Это сделано не с целью “оживляжа” представленного материала, а для более углубленного понимания причин постановки этими мыслителями тех или иных проблем: очень многое может быть объяснено индивидуальными особенностями биографии ученого (как научной, так и личной). Студенты могут с удивлением обнаружить, что многие философы были философами не только потому, что писали философские трактаты: они были философами и в жизни, а защищаемая ими “философия человека” помогала им весьма эффективно решать собственные психологические проблемы. Это изложение психологических идей через призму индивидуального жизнетворчества представляет собой четвертый принцип построения курса.

Указанные четыре принципа изложения содержания тесно связаны с выбором автором диалогической формы представления материала. Это может показаться необычным лишь для современных учебных пособий, однако в истории научной мысли очень многие философские и педагогические трактаты излагались в форме диалогов: вспомним, например, диалоги Платона, Вольтера, Д.Юма, Д.Дидро, В.С.Соловьева и др. Выбор диалоговой формы изложения в данной книге обусловлен двумя следующими соображениями автора. Во-первых, вслед за М.М.Бахтиным, автор убежден в универсальности диалогической формы мышления, направленного на постижение субъекта и субъективного вообще. Для пробуждения мышления будущих психологов — к чему должно, в идеале, стремиться каждое учебное пособие по пси­ггррписловие к первому изданию 17

хологии - диалоговая форма подачи материала могла бы быть более коротким (хотя и не более простым) путем.

Во-вторых, в психологии так много различных - в том числе взаимоисключающих — взглядов на решение одной и той же проблемы, что “диалоги” между представителями разных точек зрения просто “напрашиваются”, тем более, что в истории психологической мысли такие диалоги неоднократно происходили в действительности (например, литературная полемика Г.В. Лейбница с Дж. Локком по поводу свойств души, Д.Дидро с К. А. Гельвецием относительно природы человеческих способностей, споры К.Д. Кавелина и И. М. Сеченова о путях развития психологии, постоянные дискуссии СЛ. Рубинштейна и А.Н. Леонтьева и их сторонников о категории деятельности в психологии и др.). Авторская точка зрения представлена в диалогах двух гипотетических их участников: студента-первокурсника психологического факультета (С.) и аспиранта того же факультета (А.). Эти участники диалогов как бы играют следующие роли: студент (С.) только что поступил на факультет психологии и поэтому выступает в роли “почемучки”, задавая аспиранту вопросы, которые, по опыту автора, типичны для студентов-младшекурсников; он ориентирован, прежде всего, на “практическую психологию” (как он ее понимает) и поэтому, вслед за родоначальником гештальт-терапии Фрицем Перлзом, называет теоретические изыскания в психологии “слоновьим дерьмом” (См. [4, с. 140]); он “западник”, т.е. ориентирован, прежде всего, на западных авторов, огульно отрицая отечественные исследования как догматические, и т.п. Аспирант (А.), наоборот, теоретически ориентированный исследователь, пытающийся за любым вариантом психологических техник увидеть “философию человека”, на которой, по его мнению, строится любая психологическая практика; ориентирован не только на западные, но и на отечественные исследования, причем занимается их своего рода “реабилитацией” в новых общественных условиях в России. Автор пытается, таким образом, при помощи споров этих гипотетических участников диалогов соотнести между собой противоположные точки зрения, которые весьма распространены в современной психологической литературе.

Это, так сказать, “живые” собеседники. Но одновременно в диалогах незримо “принимают участие” мыслители раз-

18 Предисловие к первому изданию

личных эпох, ибо оба собеседника часто обращаются к оригинальным текстам этих мыслителей для подтверждения своей точки зрения. Поэтому не случайно в книге весьма большое место занимают отрывки из произведений различных авторов. Таким образом, книга “Тринадцать диалогов о психологии” сочетает в себе свойства учебника (где материал излагается с авторской точки зрения), хрестоматии (поскольку в текст диалогов органично вплетаются существенные по объему отрывки из оригинальных работ мыслителей прошлого и настоящего) и справочника (в книге имеются авторский и предметный указатели, к каждому из диалогов дается список источников для первоначальной ориентации в море психологической литературы, указаны также годы жизни некоторых наиболее известных философов и психологов, упомянутых в книге).

Всего диалогов, как можно убедиться из названия книги, тринадцать. В центре каждого из них стоит какая-либо проблема психологии: это, в частности, соотношение теории и практики в психологии, проблема души как исторически первого предмета психологии, проблемы сознания, бессознательного, поведения, деятельности в психологии, соотношения номотетического и идиографического подходов и др.

Автор надеется, что построенный по указанным принципам курс “Введение в психологию” поможет начинающим (и не только студентам-психологам, но и студентам и аспирантам непсихологических вузов) уже на ранних этапах обучения сориентироваться в том многоликом и красочном мире, который называется наукой Психологией. Если после прочтения данной книги читателю захочется открыть томик хотя бы одного из упомянутых в книге мыслителей, захочется поспорить с ним или с автором книги относительно той или иной психологической проблемы — значит, автору хоть в малейшей степени удалось решить его “сверхзадачу”: пробудить у студентов интерес к психологии и создать — насколько это возможно — мотивацию обучения на последующих курсах. Предлагаемая программа и построенный на ее основе курс были уже частично апробированы в преподавании студентам как психологам (на факультете психологии МГУ), так и других специальностей (социологического факультета МГУ, ГИТИСа идр.), а также старшеклассникам, изучавшим психологию факультативно.

Предисловие к первому изданию 19

В заключение хотелось бы выразить глубокую благодарность моим первым учителям в психологии А.Н.Ждан и Ю.Б. Гиппенрейтер, сумевшим пробудить у автора интерес к историко-психологической проблематике, М.Г.Ярошевско-му, неизменно поддерживавшему этот интерес, а также всем тем, кто оказывал мне помощь в процессе подготовки рукописи к печати: Б.Х. Кривицкому, А.Н. Гусеву, А.И.Денисовой, Е.Ф. Соколову, Л.П. Соколовой и особенно моему мужу и другу Евгению Петровичу Аккуратову. Литература

1. Программы дисциплин по типовому учебному плану специальности 02.04. Психология:

Для гос. ун-тов: В 2 вып. М, 1991. Вып. 1.

2. Давыдов В.В. Проблемы развивающего обучения: Опыт теоретического и экспериментального исследования. М., 1986.

3. ГиппенрейтерЮ.Б. Введение в общую психологию. М., 1988.

4. РудестамК. Групповаяпсихотерапия. М., 1990.

20 Предисловие к четвертому изданию

Предисловие к четвертому изданию

Настоящее издание книги представляет собой незначительно переработанный вариант учебного пособия, сохранивший структуру и основное содержание предыдущих изданий (1994, 1995, 1997). Некоторым содержательным изменениям и дополнениям подверглись в основном диалоги 11и12, посвященные соответственно деятельностному подходу в психологии и психофизиологической проблеме. Другие внесенные изменения касаются главным образом литературных источников. За время, прошедшее с первого издания книги, вышло много новых публикаций работ цитируемых в ней авторов (речь, прежде всего, идет о переводах на русский язык и новых изданиях работ зарубежных психологов). Поскольку одной из целей настоящего учебного пособия является создание своеобразного “путеводителя” по психологической литературе для начинающих, некоторые из этих новых публикаций не могли не быть упомянуты в данном, четвертом, издании книги. Исправлены также замеченные в предыдущих изданиях опечатки и неточности. Апрель 2002 г.

Диалог 1. НЕТ НИЧЕГО ПРАКТИЧНЕЕ, ЧЕМ ХОРОШАЯ ТЕОРИЯ

(О теоретических, практических и исторических исследованиях в психологии)

Студент: Разрешите?

Аспирант: Да-да, входите, пожалуйста!

С: Извините, но меня поселили в Вашу комнату. Временно, пока не сделают ремонт в нашей комнате после аварии.

А.: Давайте я Вам помогу. Это Ваши вещи? Что-то очень тяжелое.

С: Это психологические книги и журналы. Я ведь только что поступил на факультет

психологии и тут же запасся всем необходимым.

А.: Вот как? Очень приятно. Аяв аспирантуре того же факультета.

С: Как здорово! Я хотел бы, если Вы не возражаете, иногда беседовать с Вами на разные

психологические темы. Я мечтаю поскорее стать профессионалом-практиком и помогать

людям решать их проблемы.

А.: А что Вы ожидаете от меня?

С: Знаете, я уже накупил кучу практических руководств по психотерапии. Но с живым человеком беседы намного эффективнее, тем более, что Вы это все проходили. А.: А что это за руководства по психотерапии, о которых Вы говорите? С: Ну, это тексты по гештальт-терапии, бахивиральной терапии… А.: Наверное, бихевиоральной?

С: Да-да, мне так трудно еще запомнить все эти названия… А.: Боюсь, я разочарую Вас. Я считаю, что нельзя заниматься практикой без предварительного знакомства с философией этой практики, то есть без определенной теоретической и даже исторической подготовки.

22 Диалог 1. Нет ничего практичнее, чем хорошая теория

Зачем теория и история психологии психологам-практикам

С: Неужели есть смысл в изучении древних авторов сейчас, когда психология так требуется в практической жизни? Разве знакомы им проблемы нашего бурного времени? И потом, ведь тогда не было такой психотерапии… Да и труды так называемых теоретиков — многое ли могут они сказать сердцу и уму практика, который находится в самой гуще жизни? А.: Во-первых, перейдем на “ты”. А во-вторых, я не говорил тебе, что меня интересуют только древние авторы или теории сами по себе. Просто любая психотерапевтическая практика всегда опирается на какую-либо философию человека, которая, кстати говоря, вырабатывалась, может быть, и вне данной конкретной психотерапии, да и задолго до нее. А что касается, как ты говоришь, “древних авторов”, то их произведения иной раз гораздо более современны, нежели многие современные работы… Впрочем, ты хотел бы познакомиться с практическими приемами психотерапевтов? У тебя сейчас есть время и желание немного поработать? С: Конечно, есть.

А.: Изволь, я познакомлю тебя с фрагментами работы одного психотерапевта, по-видимому, неизвестного тебе… Не буду пока называть его имени: пусть это будет некто Неизвестный. Он, скажем так, занимался, в частности, психотерапией при соматических заболеваниях. Не удивляйся особенностям стиля: книга его написана в форме писем к другу, который постоянно страдал простудами и очень от этого мучился: впадал в депрессию, ощущал сильные головные боли, да и вообще вечно у него что-то болело… С: Ипохондрик, короче говоря…

А.: Смотри, какие слова ты уже знаешь! Ну, тогда слушай.

Неизвестный: Тебя замучили частые насморки и простуды, которые всегда идут вслед за долгими, неотвязными насморками… Во всякой болезни тяжелы три вещи: страх смерти, боль в теле, отказ от наслаждений. О смерти мы говорили довольно, добавлю только одно: страх этот — не перед болезнью, а перед природой… Умрешь ты не потому, что хвораешь, а потому что живешь. Та же участь ждет и выздоровевшего: исцелившись, ты ушел не от смерти, а от нездоровья.

Зачем теория и история психологии психологам-практикам 23

Перейдем к другой неприятности, присущей именно болезни: она приносит тяжкие боли. Но и они терпимы, потому что перемежаются. Ведь боль, достигнув наибольшей остроты, кончается. Никто не может страдать и сильно, и долго: любящая природа устроила все так, что сделала боль либо переносимой, либо краткой… Тем и можно утешаться при нестерпимой боли, что ты непременно перестанешь ее чувствовать, если сначала почувствуешь слишком сильно… “Но ведь тяжело лишиться привычных наслаждений, отказываться от пищи, терпеть голод и жажду…” - Воздержность тяжела на первых порах. Потом желания гаснут, по мере того как устает и слабеет то, посредством чего мы желаем… А обходиться без того, чего больше не хочется, ничуть не горько… Так не утяжеляй же свои несчастия и не отягощай себя жалобами. Боль легка, если к ней ничего не прибавит мнение; а если ты еще будешь себя подбадривать и твердить: “ничего не болит”, или “боль пустяковая, крепись, сейчас все пройдет”, — от самих этих мыслей тебе станет легче. Все зависит от мнения; на него оглядываются не только честолюбие, и жажда роскоши, и скупость: наша боль сообразуется с мнением. Каждый несчастен настолько, насколько полагает себя несчастным…

А.: Что ты скажешь на это?

С: Что-то очень похожее на гештальт-терапию Джона Энрайта, о которой я только вчера читал. Признаюсь тебе, это пока единственный текст по психотерапии, с которым я знаком. Я говорю о его книге “Гештальт, ведущий к просветлению” [18]. Вот очень похожее место. Джон Энрайт пишет, что наиболее глубокая из фраз, которую он слышал от Фрица Перлза, звучит следующим образом: “Боль - это мнение” [18, с. 123]. Ты, конечно, знаешь, что Фриц Перлз — это основатель гештальт-терапии… А.: Продолжай.

С: И здесь Энрайт приводит следующий пример. Один маленький мальчик, шедший куда-то с мамой, споткнулся, ушиб колено и заплакал. Да, ему было больно, но в его плаче были и другие “оттенки”: “Пусть мама меня пожалеет, ведь она так торопила меня, и пусть почувствует себя виноватой”. Точно такой же маленький мальчик бежал за мальчишками постарше и тоже споткнулся и упал. Но хныкать не стал: потер колено, хотя чувствовал такую же боль, и побежал за мальчишками. Ведь он подумал: если он будет

■

24 Диалог 1. Нет ничего практичнее, чем хорошая теория

хныкать, старшие мальчики его не возьмут с собой. И Эн-райт делает вывод: ощущения боли — это просто ощущения, восприятие же боли — это комплексный акт, требующий оценки всей ситуации. И вообще все наши проблемы (конфликты, тревожность и прочее) не существуют в реальном мире; это своего рода иллюзии или конструкции нашего сознания, которые мы как на экран проецируем на мир. Отсюда основная задача психотерапевта: не отрицать реальность, не бороться с ней и изменять ее, а, так сказать, играть с ней и, в конечном счете, примириться с этой реальностью (См. [18, с. 123-124]). А.: Слушай же дальше мой текст.

Неизвестный: По-моему, надобно отбросить все жалобы на миновавшую боль… Какая радость опять переживать минувшую муку и быть несчастным от прежних несчастий? И потом, кто из нас не преувеличивает своих страданий и не обманывает самого себя? Наконец, о том, что было горько, рассказывать сладко: ведь так естественно радоваться концу своих страданий. Значит, нужно поубавить и страх перед будущими невзгодами, и память о прошлых невзгодах: ведь прошлые уже кончились, а будущие не имеют ко мне касательства. Пусть в самый трудный миг каждый скажет: “Может быть, будет нам впредь об этом сладостно вспомнить”…

С: Нет, определенное сходство с гештальт-терапией! В ней тоже подчеркивается значимость “опыта переживаний”, пусть даже неприятных. Энрайт, в частности, утверждает, что все, что происходит в жизни человека, некоторым образом правильно для него, если только рассматривать это в целом. Если сам клиент не переживает этой “правильности”, то лишь потому, что основывается на односторонних внешних оценках. Если же клиент с помощью психотерапевта начнет переживать совершенство того, что есть, в том числе и того, что он раньше считал “патологией”, его жизнь начнет сама собой нормализовываться… А теперь скажи, что это за психотерапевт, которого ты цитировал?

А.: Этот психотерапевт жил почти 2000 лет назад и звали его Сенека. Надеюсь, тебе знаком этот древнеримский философ? А отрывки взяты мною из текстов его “Нравственных писем к Луцилию” [1, с. 182-185].

С: Да… То-то я смотрю, стиль какой-то не очень современный… Пожалуй, ты прав, иногда нужно перечитывать старых и древних авторов, чтобы не упустить ничего из необхо-

:: теория — “артефакт” психотерапии 25

димых психотерапевту знаний о человеке… Но что ты мне этим доказал? Я здесь не вижу никакой философии, только практические рекомендации больному человеку… Зачем вообще нужны какие-то теории для практической психотерапевтической работы? То, что работает, то и хорошо, а за этим может и вовсе не стоять никакой теории…

А.: Ну что же, давай поговорим на эту тему: обсудим проблему соотношения между собой практических и теоретических исследований. Она действительно очень сложна: в истории психологии неоднократно давались прямо-таки взаимоисключающие решения данной проблемы. Впрочем, такая поляризация мнений вообще характерна для психологии, ты в этом сам убедишься впоследствии. С: Я готов…

А.: Тогда послушай своих же сторонников: может быть, ты еще больше укрепишься в своем мнении, и, глядишь, вы вместе и переубедите меня. Вот что говорил один наш отечественный психолог, специалист в области психологии труда, Исаак Нафтульевич Шпильрейн в 20-е годы XX века. Тезис: теория — “артефакт” психотерапии

И.Н. Шпильрейн: Ценность психологических методов определяется и будет определяться только тем, насколько эти методы оправдывают себя в дальнейшей технической работе, насколько успешно их применение на практике. В таком смысле небольшая практическая работа, например, удачное установление профессиональной пригодности летчиков, для нас на теперешней стадии развития — более ценная работа психологии, чем три тома философских рассуждений о сущности души или о том, разрешимо ли пользоваться такими-то методами [2,с.259]. С: Совершенно верно!

А.: Послушаем же и другие суждения на этот счет. Вот, например: “Вызывает удивление тот факт, что различные виды терапии, основанные на принципиально разных, зачастую противоречащих друг другу подходах, … могут быть эффективными по отношению к одним и тем же проблемам. Высказывалась даже остроумная мысль о том, что теория — лишь артефакт психотерапии… Процесс особым образом организованного взаимодействия, никак не связанный с теорети-

26 Диалог 1. Нет ничего практичнее, чем хорошая теория

ческими концепциями, ведет к излечению, а теория — бесполезный плод досужего ума,

желающего все на свете объяснить” [3, с. 10-11].

С: Абсолютно так, как и я думаю.

А.: Более того, то, что ты называешь “практикой”, сыграло чрезвычайную роль в становлении психологии как науки. Ты, наверное, уже знаешь, что психология как наука имеет длинную предысторию и короткую историю. Долгое время она развивалась в русле, главным образом, философии, и поэтому ее положения носили во многом умозрительный характер. Но во второй половине XIX века возникают первые лаборатории экспериментальной психологии, которые пытаются эмпирическим путем выявить закономерности того, что мы называем психической реальностью… Самое интересное то, что фактически все лаборатории экспериментальной психологии были открыты “практиками”, то есть людьми, решавшими, прежде всего, практические задачи: психиатрические, педагогические, военные… Правда, самую первую лабораторию при Лейпцигском университете открыл “теоретик”, по твоей классификации, крупнейший немецкий психолог и философ Вильгельм Вундт в 1879 году, но наш известный психиатр Сергей Сергеевич Корсаков сказал по этому поводу: Вундт сумел сделать этот столь значительный шаг в истории психологии потому, что был по своему образованию физиолог и работал долгое время у физиолога и врача Германа Гельмгольца (См. [4, с. 597]). И в нашей стране именно “психиатры проложили дорогу психологическому эксперименту” [5, с. 152]. Первую в России лабораторию экспериментальной психологии (психофизиологическую лабораторию) открыл невролог и психиатр Владимир Михайлович Бехтерев (о нем у нас еще будет как-нибудь разговор). Это было в Казани, при клинике Казанского университета, в 1885 году. После переезда в Санкт-Петербург Бехтерев открывает аналогичную лабораторию при военно-медицинской академии в 1894 году. Вообще в 80-90-е годы XIX века лаборатории возникали как грибы после дождя: в Харьковском университете, Дерптском университете и так далее. В 1895 году организовалась психологическая лаборатория и при Московском университете, которую по рекомендации Сергея Сергеевича Корсакова возглавил известный психиатр Ардалион Ар-далионович Токарский… С: Ой, какое имя у него интересное!

Тезис: теория - “артефакт” психотерапии 27

А.: Он вообще был интересным человеком. Рассказывают что, прекрасно владея иностранными языками, он не напечатал в иностранных журналах ни одной из своих работ, кроме докладов на международных конференциях. Он считал это унизительным для русской науки и говорил при этом, что русские работы должны печататься на русском языке: пусть “иностранная публика” изучает русский язык и читает наши работы в подлиннике (См. [6, с. X]).

С: Да, в наше время все наоборот: отечественные работы никто не читает, да и не будет читать, потому что они все за 70 лет были жутко заидеологизированы, да и сплошь “теоретические”, зато на Западе за это время вышло столько практических работ… А.: Не будем пока говорить о нашей психологии, даио западной тоже — ты их еще не знаешь… Но мы отвлеклись. Да, действительно, психиатры сыграли большую роль в нашей психологии, и очень часто благодаря именно практической их работе в психологии появлялись новые теории. Так, наши известные психиатры Сергей Сергеевич Корсаков, Петр Борисович Ганнушкин, Виктор Хрисанфович Кандинский разработали учение о психопатиях, или патологических характерах, которое вошло в золотой фонд психологической науки. И это учение опиралось именно на практический анализ конкретных психиатрических случаев… То же можно было бы сказать о других прикладных направлениях в психологии: судебной, юридической психологии, педагогической, военной и так далее.

С: Вот видишь, значит, практическая психология неизмеримо важнее теоретической! А.: Не спеши, не все так однозначно. Были и совершенно противоположные мнения. Прислушаемся, например, к одному происходившему в действительности спору между представителями близкой к твоей точки зрения и ее противниками… Дело происходило в первые годы XX века, когда в нашей стране начинает бурно развиваться педагогическая психология. Одним из видных представителей этого направления был известный ученый Александр Петрович Нечаев. Он в эти годы резко выступал против умозрительной психологии, говоря, что нужно “спустить психологию с небес на землю”, заставить ее служить педагогической практике, что вся прошлая педагогика — пустословие и голосло-вие, что необходима, прежде всего, точная регистрация фак-

■

28 Диалог 1. Нет ничего практичнее, чем хорошая теория

тов и математическая обработка результатов. С целью “приближения педагогики к жизни”

Нечаев начинает организацию при школах психолого-педагогических кабинетов, вооружает

учителя простейшими тестами и аппаратурой для проведения диагностических исследований

с целью последующего использования их результатов в обучении школьников…

С: Прямо-таки психологическая служба в школе! Надо же, оказывается, и тогда были люди,

которые этим занимались…

А.: Но деятельность Нечаева вызвала и отрицательные отзывы…

С: Верно, какие-нибудь ретрограды в педагогике… Помнишь, как один из персонажей

“Педагогической поэмы” Антона Семеновича Макаренко — профессор педагогики — не

может справиться со своим ребенком и приводит его в колонию? Наверное, и те ничего не

умели на практике и только теории и изобретали…

Антитезис: теория предшествует практике и эксперименту

А.: Давай все же послушаем доводы и противоположной стороны. Одним из противников “легковесных” экспериментов Нечаева был известный в свое время психолог и философ Георгий Иванович Челпанов, который, как ни парадоксально, вошел в историю психологии как основатель первого в нашей стране института экспериментальной психологии ВІ912 году при Московском университете… Кстати, мы с тобой затронули теперь тему столь же сложную: соотношение между собой не теоретических и практических исследований, а практических и экспериментальных… А теперь послушаем Челпанова. Г.И. Челпанов: Постановке всякого эксперимента всегда предшествует постановка проблемы, теории. Если бы у нас предварительно не существовали какие-либо теории, то у нас не могло быть оснований произвести этот, а не другой какой-либо эксперимент. Поэтому без теоретической части психологии так называемая экспериментальная психология превратилась бы в бессмысленное собирание фактов, ни для чего

Антитезис: теория предшествует практике и эксперименту 29

не нужных. Ведь факты собираются для того, чтобы подтвердить или опровергнуть какую-либо теорию. Теории же созидаются далеко не всегда из обобщения фактов, а весьма часто путем дедуктивным… Я не думаю утверждать, что ценность экспериментальной психологии ниже ценности теоретической” я хочу только предостеречь от опасных последствий пренебрежения теоретической психологией. Я боюсь того плодящегося дилетантизма в психологии, когда очень многие думают, что в психологии можно производить исследования или собирать факты с такой же легкостью, с какой дети собирают гербарий или коллекцию насекомых… Ни один психолог не пожелает ими воспользоваться, потому что всегда у него может быть подозрение относительно того, правильно ли факт описан. Сколько, например, в последнее время развелось всевозможных анкет для разрешения психологических вопросов. Но ведь для того, чтобы произвести анкету, нужна теоретическая подготовка: надо уметь и вопрос поставить, и уметь истолковать психологически полученные результаты… [7, с. 62-63, 67-68].

А.: А вот что говорил другой известный в свое время философ Густав Густавович Шпет. Г.Г. Шпет: Всегда вопросы сперва ставились философской мыслью, а затем уже подвергались экспериментальной разработке. Того, что сделала экспериментальная психология и педагогика, достаточно для разрушения старых основ педагогики, но не достаточно для создания новых. Для созидательной работы необходимы работа теоретической мысли, постановка социальных идеалов и этические основы. Теоретическая работа облегчает работу экспериментальным исследованиям, являясь их предпосылкой. Разделение труда — необходимо; оно и существует, но нужно, чтобы практические работы объединялись под теоретическим флагом; иначе может получиться только малоценное собирание материала [7, с. 52].

А.: Наконец, вот отрывок из рецензии на первую книгу Нечаева известнейшего в свое время литературоведа Юлия Исаевича Айхенвальда.

Ю.И. Айхенвальд: Все же существенное, что дает эксперимент, неинтересно, потому что все это можно было бы предвидеть, все это не ново и знакомо каждому педагогу очень давно, хоть инев оболочке цифр, диаграмм и чертежей… Говоря о разных психических явлениях, автор …не описы-

30 Диалог 1. Нет ничего практичнее, чем хорошая теория

вает их, не определяет точно, что он понимает под тем или иным психическим феноменом:

он называет разные душевные состояния, перечисляет их, переводит их на язык цифр, но не

вникает в их природу. Статистика в его книге оттесняет психологию… [8, с. 406, 408].

А.: Имеются в виду, конечно, эксперименты Нечаева, а не вообще эксперименты…

С: Для меня это столь же голословные утверждения… Приведи какой-нибудь пример, когда

именно теория способствовала решению практической задачи…

А.: Не будем забегать вперед. Тогда психология действительно находилась на той стадии развития, когда существующие теории были весьма оторваны от жизни конкретного человека. Послушай свидетельства современников тех событий, горячих защитников практических исследований, например Александра Николаевича Бернштейна. А.Н. Бернштейн: Философия стоит в стороне от жизни и строит свои самодовлеющие теории, предлагая нам только их экспериментальное подтверждение или проверку; но философы не видят детей, не видят они душевнобольных; не накапливают они тех впечатлений, которые есть у нас, не встают у них и наши живые запросы. У нас, врачей, и у вас, педагогов, запросы зарождаются, подсказанные не философскими проблемами, а самой жизнью, — и если вы будете ждать, пока в этом направлении со своими указаниями и предписаниями придет философия, то ничего вы в своей практике не сделаете. Взгляните на то, что делается, например, в области той же медицинской науки; разработка теоретических вопросов — экспериментальная ли, критическая ли — в клини-‘ ках, институтах, лабораториях идет своим путем, подсказанным злобами дня. А наряду с этим практические врачи производят свою повседневную работу не как экспериментаторы, разрабатывающие и создающие науку, а как лечите-ли, призванные приносить конкретную пользу больным. Всем известно, что врач и при исследовании, и при лечении больного производит своего рода эксперименты,… которые находят свое оправдание в той пользе, которую они приносят определенному больному лицу. Скажу более: наше обширное отечество не имеет возможности во всех своих пределах снабжать население услугами врачей, у нас царит так называемый фельдшеризм, и медицина находится в руках лиц, не получивших высшего образования. И вот за неимением ака­демических работников лечебные эксперименты приходится доверять фельдшерам и довольствоваться услугами этих скромных работников, заботясь не столько об интересах науки, сколько о нуждах населения, требующего врачебной помощи. Mutatis mutandis то же относится и к школе, и вот почему мне больно, когда эту скромную практическую работу, не претендующую на научную ценность, а преследующую узко утилитарные цели, презрительно называют “экспериментальным хламом” [7, с. 86-87]. С: Это просто-таки мои мысли! Вот и сейчас нам нужны не теории, а как можно больше практических приемов лечения неврозов нашего времени. А нам на лекциях читают про определения предмета психологии, как будто это может помочь разобраться в душе безработного или пациента клиники неврозов!

А.: Ипо этому поводу у меня есть в запасе высказывания, которые погреют твою душу. Вот что, например, говорил известный русский психолог Николай Николаевич Лан-ге по поводу обучения студентов психологии на рубеже XIX и XX веков.

Н.Н. Ланге: Изучение психологии лишь теоретическое приносит весьма слабые результаты. Без психологических семинарий и лабораторий слушатели выносят зачастую из аудиторий только знание слов и схем, точно дело идет не о явлениях их собственной души, а о психике каких-нибудь нам неизвестных жителей планеты Марса [4, с. 573].

С: Тогда я не понимаю, почему ты защищаешь теоретические исследования в психологии

столь горячо!

Синтез

1. Практичная теория

А.: Я говорю тебе еще раз: не спеши. Теория теории рознь. Известный физик Людвиг Больцман любил повторять: “Нет ничего практичнее, чем хорошая теория”. Мы с тобой пока говорили лишь об одном споре начала XX века, когда психология во многом находилась в плену умозрительных схем. Но ВлС°Ре в психологии появляются теории, способные гораздо эффективнее решать самые что ни на есть практические проблемы. Это связано уже с развитием психологии в 10-20-е

32 Диалог 1. Нет ничего практичнее, чем хорошая теория

годы XX века. Кстати, и сами практики, уже процитированные мною, не были против теорий как таковых.

А.П. Нечаев: Никто из экспериментаторов не отрицает “теорий”, … если и отрицают что-нибудь, то именно не теорию, не с теорией борются, а или с глупостью, которая прикрывается иногда именем теории, или с пустой риторикой, выдаваемой за науку. Если эксперимент для чего-нибудь является опасным, то не для теоретической психологии, а для так называемой риторической психологии [7, с. 90]. С: Верно-верно, в психологии очень много риторики в теориях… А.: А что ты вообще знаешь из теорий психологии?

С: Ну, я слышал про теорию деятельности, о ней мне уже говорили такие же, как я, практики: одни абстракции, да еще и на основе марксистско-ленинской философии… Смешно использовать идеологемы в психотерапевтической практике…

А.: Давай не будем торопиться. Раз уж я взялся за твое психологическое образование и воспитание — поговорим и о теории деятельности, только несколько позже. Ведь мы будем с тобой следовать логике истории психологии — очень трудно понять проблему, если не знаешь обстоятельств ее возникновения в истории…

С: Но я все же хочу забежать вперед. Скажи, какие теории в психологии не были риторикой, чтобы я больше обратил на них внимания?

А.: Вот какая история случилась однажды с нашим известным психологом Львом Семеновичем Выготским. Она описана в книге Алексея Алексеевича Леонтьева, посвященной Выготскому.

А.А. Леонтьев: Есть такая болезнь — паркинсонизм (болезнь Паркинсона), настигающая человека обычно в пожилом возрасте. Ее внешний признак — непрекращающееся дрожание рук, ног, а иногда и всего тела. И вот Выготского привели к кровати тяжелого паркинсоника, который, правда, мог стоять, но не был в состоянии сделать ни шага: любое волевое усилие приводило к тому, что дрожание (врачи называют его “тремор”) становилось еще больше. И тут Выготского, как говорится, осенило. Он взял со стола чистый лист бумаги, разорвал его на мелкие кусочки и положил их на пол перед больным так, что образовалась своеобразная дорожка. И больной, ступая по бумажкам, вдруг пошел!

…На самом деле его ничего не “осенило”: Выготский просто приложил к конкретной ситуации общий теоретический принцип [9, с. 57].

А.: Этим общим теоретическим принципом была идея Выготского об опосредствованном строении высших психических функций человека и о роли стимулов-средств в организации человеческого поведения. С: Что это за стимулы-средства?

А.: В свое время мы об этом поговорим. А пока вот тебе другой пример из деятельности того же Выготского в качестве дефектолога, то есть психолога-практика, по твоей классификации, который занимается коррекцией нарушений психического развития и поведения у больных (слепых, глухих, умственно отсталых) детей. Обрати внимание, как резко возрастает эффективность психокоррекционной работы при смене одной теоретической установки другой.

Л.С. Выготский: Основным положением, которое может интересовать нас с методической стороны, является констатирование того факта, что при изучении аномального и трудновоспитуемого ребенка следует строго различать первичные и вторичные уклонения и задержки в развитии. Основным результатом наших исследований был вывод, что уклонения и задержки в развитии интеллекта и характера у аномального и трудного ребенка всегда связаны с вторичными осложнениями каждой из этих сторон личности или личности в целом. Правильно методологически поставить вопрос о соотношении первичных и вторичных уклонений и задержек в развитии —лзначит дать ключ к методике исследования и методике специального воспитания этого ребенка…

Получается с первого взгляда парадоксальное положение, заключающееся в том, что недоразвитие высших психологических функций и высших характерологических образований, являющееся вторичным осложнением при олигофрении и психопатии, на деле оказывается менее устойчивым, более поддающимся воздействию, более устранимым, чем недоразвитие низших или элементарных процессов, непосредственно обусловленное самим дефектом. То, что возникло в процессе развития ребенка как вторичное образование, принципиально говоря, может быть профилактически предупреждено или лечебно-педагогически устранено.

Таким образом, высшее оказывается наиболее воспитуемым… 2

Е. Е. Соколова

34 Диалог 1. Нет ничего практичнее, чем хорошая теория

Поэтому в свете нового учения о развитии ненормального ребенка коренным образом перестраивается и изменяется направление лечебно-педагогической работы. Основной догмой старой педагогики при воспитании ненормального ребенка было воспитание низшего: тренировка глаза, уха, носа и их функций, обучение запахам, звукам, цветам, сен-сомоторной культуре. На этом дети держались в течение десятка лет, и неудивительно, что результаты этой тренировки оказывались всегда наиболее жалкими, ибо здесь тренировка шла по наименее благодарному пути. Центр тяжести всей воспитательной работы переносился на наименее воспитуе-мые функции, а там, где эти функции все же уступали педагогическому воздействию, это происходило, как показывает современное исследование, вопреки намерению и пониманию самих педагогов, ибо и развитие этих элементарных функций совершается за счет развития высших психологических функций. Ребенок научается различать лучше цвета, разбираться в звуках, сравнивать запахи не за счет того, что утончается обоняние и слух, но за счет развития мышления, произвольного внимания и других высших психологических функций. Таким образом, традиционная ориентировка всей специальной части лечебной педагогики должна быть повернута на 180 градусов, и центр тяжести должен быть перенесен с воспитания низших на воспитание высших психологических функций [10, с. 68, 72-73]. 2. Теория как полезный для клиента “миф”

С: Вижу, что я ошибался в оценке полезности теорий в психологии… А.: Они, кстати, нужны не только для того, чтобы помочь психотерапевту или психологу выбрать наиболее адекватный вид психокоррекционной работы, но и самому клиенту психолога. Оказывается, здесь действует интересная закономерность. Вот что об этом написано в одной статье. Правда, ее авторы — сторонники той точки зрения, согласно которой все те теории хороши, которые “работают” на излечение клиента, поэтому вопрос о более или менее адекватном отражении в теории закономерностей психики просто неуместен. С моей точки зрения, в этой весьма прагматической позиции есть существенные изъяны, но о них мы поговорим в другой раз.

М.М. Огинская, М.В. Розин: Теория - необходимое звено психотерапии, поскольку именно усвоение клиентом заложенного в теории образа человека и неожиданная трактовка его проблем ведут к излечению. Такой взгляд меняет представление о сущности и роли психотерапевтической теории. Неважно, соответствует ли она действительности, правильно ли отражает причины затруднений, важен лишь тот эффект, который она произведет, став частью сознания клиента. Теория с этой точки зрения не что иное, как миф, организующий представление клиента о себе и о мире, миф полезный, хотя часто противоречащий другому “полезному мифу”… Под мифом понимают специально сформулированные для клиента психологические знания, объясняющие суть проблемы и процесс лечения… Практически всегда клиент, окончив лечение, усваивает теорию психотерапии [3, с. 10-11]. С: Теперь я понимаю, почему ты так настаиваешь на изучении теорий… А.: Но и ты тоже прав, когда слагаешь гимн практике в психологии! Не кто иной, как тот же Выготский, оценивая ситуацию в современной ему психологии конца 20-х годов XX века, когда стали бурно развиваться такие отрасли прикладной психологии, как психотехника и педология, столь же высоко ставит психологическую практику. 3. Практика — “верховный суд” теории

Л.С. Выготский: Отношение академической психологии к прикладной до сих пор остается

полупрезрительным, как к полуточной науке. Не все благополучно в этой области

психологии - спору нет; но уже сейчас, даже для наблюдателя по верхам, т.е. для методолога,

нет никакого сомнения в том, что ведущая роль в развитии нашей науки сейчас принадлежит

прикладной психологии: в ней представлено все прогрессивное, здоровое, с зерном

будущего, что есть в психологии; она дает лучшие методологические работы…

Центр в истории науки передвинулся; то, что было на периферии, стало определяющей

точкой круга. Как о философии, отвергнутой эмпиризмом, так и о прикладной психологии

можно сказать: камень, который презрели строители, стал во главу угла.

Три момента объясняют сказанное. Первый - практика. Здесь (через психотехнику,

психиатрию, детскую психоло-

36 Диалог 1. Нет ничего практичнее, чем хорошая теория

гию, криминальную психологию) психология впервые столкнулась с высокоорганизованной практикой — промышленной, воспитательной, политической, военной. Это прикосновение заставляет психологию перестроить свои принципы так, чтобы они выдержали высшее испытание практикой… Психология, которая призвана практикой подтвердить истинность своего мышления, которая стремится не столько объяснить психику, сколько понять ее и овладеть ею, ставит в принципиально иное положение практические дисциплины во всем строе науки, чем прежняя психология. Там практика была колонией теории, во всем зависимой от метрополии; теория от практики не зависела нисколько; практика была выводом, приложением, вообще выходом за пределы науки… Успех или неуспех практически нисколько не отражался на судьбе теории. Теперь положение обратное; практика входит в глубочайшие основы научной операции и перестраивает ее с начала до конца; практика выдвигает постановку задач и служит верховным судом теории, критерием истины; она диктует, как конструировать понятия и как формулировать законы. Это переводит нас прямо ко второму моменту — к методологии. Как это ни странно и ни парадоксально на первый взгляд, но именно практика, как конструктивный принцип науки, требует философии, т.е. методологии науки. Этому нисколько не противоречит … легкомысленное … отношение психотехники к своим принципам; на деле и практика, и методология психотехники часто поразительно беспомощны, слабосильны, поверхностны, иногда смехотворны. Диагнозы психотехники ничего не говорят и напоминают размышления мольеровских лекарей о медицине; ее методология изобретается всякий раз ad hoc, и ей недостает критического вкуса; ее часто называют дачной психологией, т.е. облегченной, временной, полусерьезной. Все это так. Но это нисколько не меняет того принципиального положения дела, что именно она, эта психология, создает железную методологию… [11, с. 387-388].

С: А третий момент?

А.: Выготский считал, что психотехника ведет к созданию диалектико-материалистической психологии, то есть психологии, опирающейся, прежде всего, на философию марксизма…

С: Неужели и он не смог удержаться от внесения идеологии в психологию? А.: В том-то и дело, что для него марксизм был не идеологией, а той философской методологией, на основе которой, по его мнению, может быть разработана адекватная столь сложному объекту, как психика, конкретно-научная методология — он называл ее общей психологией. Это вовсе не та “общая психология”, которая обычно преподается на психологических факультетах. Это именно конкретно-психологическая “философия человека”. Правда, создать эту конкретную психологию Выготский не успел. Он умер в возрасте 37 лет от туберкулеза. Но о нем мы с тобой поговорим несколько позже. Другое дело, что в период, когда Выготский писал свои работы, марксизм, как официальная идеология нового общества, начинает во многом насильственно внедряться в науку. Если вначале психотехники и педологи широко использовали в своих конкретных исследованиях методики, взятые из зарубежных источников, созданные, естественно, на иных теоретических основах, то затем эта практика начинает подвергаться все ужесточающейся критике и, в конце концов, завершается разгромом и психотехники, и педологии… С: Прости, я тебя перебью. Я совсем не знаю, что такое психотехника и педология. А.: Об этих психологических направлениях, возникших из практических запросов, я скажу лишь несколько слов, поскольку все это ты будешь позже проходить в разных психологических курсах. Психотехникой называлось мощное психологическое движение, содержанием которого было приложение психологии к решению практических задач, таких, например, как профессиональный отбор и профессиональная консультация, профессиональное обучение, рационализация труда, борьба с профессиональным утомлением и несчастными случаями, создание психологически обоснованных конструкций машин и инструментов, психогигиена, психология воздействия (имеется в виду реклама, кино и тому подобное), психотерапия (См. [12, с. 5]). Эти задачи психотехники решали с использованием различного рода методик — тестов, тренажеров, психофизиологических регистрации и прочего. Естественно, использовались и методики зарубежных психологов, хотя создавались и свои оригинальные методики, получившие признание за рубежом. Многие наши

38 Диалог 1. Нет ничего практичнее, чем хорошая теория

психотехники выступали на международных конференциях и получили мировое признание. Я имею в виду, прежде всего, человека, фамилию которого уже называл ранее, а именно Шпильрейна. Теперь его судьба — аон был репрессирован в 30-е годы и расстрелян — стала известна широкому кругу психологов [13]. И вот этот всемирно известный ученый был вынужден публично каяться в своих “грехах”, поскольку далеко не всегда “привязывал” используемые им конкретные методики изучения трудовой деятельности к высказываниям классиков марксизма. Более того, он позволял себе иногда высказываться в духе отказа от специального анализа “теоретической подоплеки” используемых методик. Ну вот, например. И.Н. Шпильрейн: Едва ли можно противопоставить буржуазной технике технику марксистскую или социалистическую. Как и всякое техническое усовершенствование, психотехника подобна тому оружию, которое выковывается и у нас, и в буржуазных странах одними и теми же приемами, но служит той или иной цели в зависимости от того, в чьих руках оно находится… Технические приемы, которыми пользуется психотехника, едва ли могут быть принципиально различными там и здесь… В области философии и теоретической психологии должна идти и идет ожесточенная идеологическая борьба за материалистическое и диалектическое миросозерцание против всякого рода мистических и метафизических теорий. Другое дело, в области техники [2, с. 259].

А.: А после этого следовала критика своих и чужих “ошибок”. Действительная связь используемой техники и лежащей в основе ее теории была возведена идеологами от науки в абсолют, тем более, что “единственно верной” объявлялась исключительно философия марксизма, от которой до действительно конкретной психологии человека, о чем мечтал Выготский, было громадное расстояние. Ведь повторять цитаты из классиков — вовсе не означает приближаться к подлинному познанию человеческой психики… Вот и были психотехнические исследования признаны “идеологически вредными”, психотехнические лаборатории повсеместно закрывались, психотехнические журналы тоже, и насколько все это задержало развитие отечественной психологии труда — одному Богу известно… А уж о детской психологии и говорить нечего. Как выразился Алексей Алексеевич Леонтьев, впервые специальным постановлением ЦК партии была от-

Есть ли прогресс в психологии 39

менена целая наука (См. [9, с. 58]). Этой наукой была педология, которая стремилась изучать ребенка целостно, комплексно, используя широкий арсенал, как указывалось в постановлении ЦК ВКП(б) “О педологических извращениях в системе наркомпросов” от 4 июля 1936 года, “бессмысленных и вредных анкет, тестов и т.п., давно осужденных партией” (Цит. по [9, с. 58]).

Стремление педологов экспериментальными методами выявить особенности психического и физического развития детей, индивидуальные различия между ними было объявлено “форменным издевательством над учащимися”. Кстати, по одной из легенд, погром педологов начался после низкой оценки, которую получили на основании тестов умственные способности сына Сталина Василия, ученика одной из московских школ (См. [9, с. 64]). Многие педологи были физически уничтожены, их труды попали в спецхраны или были рассыпаны при наборе… Вот так страшно преломилась в истории нашей науки в 30-е годы XX века эта, казалось бы, сугубо академическая дискуссия о соотношении теоретических и практических исследований в психологии… И этого не следует забывать. Да, действительно, педология грешила эклектизмом, эмпиризмом — много можно было бы говорить о ее недостатках, и они действительно бросаются в глаза, когда начинаешь читать выходивший всего 5 лет — с 1928 по 1932 год — журнал “Педология”, но ведь это естественное состояние науки, когда идут постоянные научные дискуссии… Однако в тридцатые годы из этих сугубо научных дискуссий были сделаны политические выводы…

С: Да, ты меня убедил в необходимости анализа (не по идеологическим, естественно, соображениям) той теоретической основы, на которой строится та или иная психологическая техника. Но ведь для этого необходимо знать все эти теоретические основы… Есть ли прогресс в психологии

А.: Именно это я тебе и предлагал с самого начала. Но теперь ты понимаешь необходимость такого рассмотрения — и поэтому, я надеюсь, наши диалоги будут успешными. Учти, однако, наш путь будет сложен и долог — ведь психология, как сказал один известный психолог, “напоминает физику

40 Диалог 1. Нет ничего практичнее, чем хорошая теория

догалилеевского варианта: нет ни одного общезначимого факта, ни одного общеразделяемого обобщения” (Цит. по [14, с. 6]). С: А кто это сказал?

А.: Самое интересное не “кто”, а когда. Это сказано более ста лет назад американским психологом Вильямом Джемсом, а положение с тех пор, как подчеркивают многие современные исследователи, мало изменилось. В силу этого отдельные авторы говорят даже об отсутствии прогресса в развитии психологии.

А.В. Юревич: Конечно, в чем-то изменения к лучшему все же можно усмотреть, например, в

обогащении содержания психологических категорий… Однако едва ли подобные изменения

свидетельствуют о прогрессе: сомнительно, что обрастание психологических категорий

противоречивыми представлениями означает развитие знания.

Отсутствие сколь-либо очевидного прогресса в состоянии психологического знания

неудивительно, поскольку прогресс любой науки — это развитие дисциплинарной системы

знания. Там, где системы знания нет, прогресс не выражен… Пока единая парадигма не

сложилась, науки как таковой нет, есть преднаука, дисциплина находится на донаучной

стадии развития… Научное знание — это единая система знания. С ее формирования

начинается прогресс науки [14, с. 7].

С: Неужели все так плохо? Что же нам делать?

А.: Пойти с самого начала и рассмотреть не спеша, как шло формирование психологии, какие

проблемы последовательно возникали в ней и почему. Может быть, не так уж все плохо в

нашей науке и мы сумеем в результате наших изысканий сформировать свой собственный

взгляд на человека или — что, я думаю, более реально — наметить возможные пути такого

формирования. Только знай, что на этом пути нас подстерегают трудности еще и другого

рода.

С: Какие?

Типы историко-научной реконструкции концепций прошлого

А.: Дело в том, что мы будем иметь дело с текстами мыслителей, которые жили в разные эпохи, в разных странах, писали разным языком, не всегда понятным для нас, людей

Типы историко-научной реконструкции концепций прошлого 41

иной эпохи и иной культуры. И при обращении с текстами нужно подчиняться

определенным правилам.

С: Каким же?

А.: Боюсь, я опять испугаю тебя, когда скажу, что и в этой области не существует общепринятой точки зрения на принципы изучения текстов… Ну-ну, не так уж это страшно. Я расскажу тебе всего только о трех принципиальных подходах к изучению творчества мыслителей разных эпох. Один из них — так называемый презентизм. Его возникновение связано с тем, что в любой науке при решении какой-либо конкретной проблемы всегда вначале речь идет об обзоре имевшихся точек зрения на ее решение, что предполагает выявление накопленных позитивных результатов с отбрасыванием ошибок и заблуждений на этом пути…

С: Именно это нам и нужно!

А.: Не спеши. Вот как сами историки науки оценивают стратегию подобного рода. Н.И. Кузнецова: Такая ориентация, если сделать ее доминирующей и абсолютной, может иметь неприятные последствия. Подход, о котором идет речь, не предполагает реконструкции прошлого. Научный текст прошлого здесь понимается не как исторический источник, а как исследование объекта, которому дается интерпретация и объяснение, оценка в терминах современного научного знания. Поэтому в современных изданиях научные тексты прошлого зачастую переписываются — меняется символика, чертежи и т.д., а в комментариях то и дело исправляют “ошибки”. Такое модернизированное издание по сути дела закрывает путь к адекватной реконструкции хода мысли автора [15,с. 104]. А.: От себя добавлю, что при таком подходе пропадает как раз то, что особенно интересно для психолога, с моей точки зрения: процесс поиска адекватного решения проблемы, условия возникновения этой проблемы в творчестве исследователя, его личная биография, в конце концов, которая во многом может пролить свет на особенности творчества данного мыслителя, на особенности его теоретической конструкции, его ошибки и заблуждения, анализ которых поможет нам выявить возможные ложные пути наших исследований… Но существует противоположный ему подход: так называемый антикваризм. Н.И. Кузнецова: Второй подход связан с принципиальным отрицанием возможности сведения прошлого знания к

42 Диалог 1. Нет ничего практичнее, чем хорошая теория

современному. Его задача — реконструкция прошлого видения мира во всем его своеобразии и неповторимости. Примером могут служить многие работы А.Ф. Лосева… А.: Имеется в виду замечательный наш философ Алексей Федорович Лосев, к работам которого мы чуть позже обратимся…

Н.И. Кузнецова: Анализируя философию Гераклита, он… свою историко-философскую задачу … понимает так: дать возможность современному читателю (хотя бы отчасти) взглянуть на мир глазами Гераклита.

Поставив такую задачу, историк попадает как бы в тупик: ведь в современном строе речи, восприятия, мировиде-ния почти невозможно найти аналогов прошлому. “Попробуйте представить себе, что перед вами вещь, которая одновременно и отвлеченная идея, и мифическое существо, и физическое тело. Если вам это удастся, то вы поймете Гераклитов огонь, логос, войну, лиру, лук, играющего ребенка… У нас просто нет таких терминов, — подчеркивает эту мысль исследователь, — чтобы можно было ими изобразить существо Гераклитовойэстетической философии” [15, с. 105].

А.: Эта позиция также возможна в исторических исследованиях, но для нас с тобой, раз мы хотим все же извлечь некоторую полезную для наших современников информацию из старых текстов, она не очень подходит. Мы с тобой будем придерживаться третьей позиции. Известный литературовед и философ Сергей Сергеевич Аверинцев называет ее образно диалогом между двумя понятийными системами: прошлой и современной. Зачем Анаксимандру и Канту задавать друг другу вопросы

С.С. Аверинцев: Не надо ставить вопрос так: должны ли мы интерпретировать явления культуры далекой эпохи в категориях этой эпохи или, напротив, в категориях нашей собственной эпохи? Неопосредствованное, некритическое, не-дистанцированное пользование одним или другим рядом категорий само по себе может быть только провалом. Попытка сколько-нибудь последовательно рассуждать в категориях минувшей эпохи — это попытка писать за какого-то

неведомого мыслителя трактат, который он почему-то упустил написать вовремя; полезность такой попытки весьма неясна, но неосуществимость очевидна. Интерпретировать культуру прошлого, наивно перенося на нее понятия современности, — значит заниматься мышлением, которое идет мимо своего предмета и грозит уйти в полную беспредметность. Интерпретация возможна только как диалог двух понятийных систем: “их” и “нашей”. Этот диалог всегда остается рискованным, но никогда не станет безнадежным [16, с. 397]. А.: Аверинцев раскрывает чуть раньше, что он конкретно имеет в виду. Это, например, постоянно возникающие по ходу чтения текстов прошлого сравнения, сопоставления с современными проблемами и понятиями…

С.С. Аверинцев: Сравнение — не довод и решительно ничего не объясняет, но иногда может нечто пояснить, т.е. спровоцировать такое состояние ума, при котором мы непосредственно усматриваем нечто, до сих пор остававшееся для нас незамеченным. Постановление рядом фактов различных эпох не отвечает ни на один вопрос, но иногда предлагает нам “наводящие вопросы”. Средневековье ничего не объясняет в современности, современность ничего не объясняет в средневековье: эпохи не могут давать друг другу готовых ответов, но они могут обмениваться такими вопросами, от которых вещи делаются прозрачнее [16, с. 375-376]. А.: Но в то же время мысль “пронзает века”, ибо…

С.С. Аверинцев: …В самой природе мысли как мысли заложен этот “трансцензус”, этот выход за пределы собственной культурно-жизненной среды, заложена смысловая прозрачность, вполне обнаруживающаяся как раз тогда, когда мы удалим с предмета нашего рассмотрения все характерные цвета времени. Мысль есть мысль постольку, поскольку она “общезначима”, “общечеловечна” [Тамже, с. 376].

А.: В пределах такого духовного пространства, пишет далее Аверинцев, “Ансельм Кентерберийский и Спиноза или те же Анаксимандр и Кант действительно стоят лицом к лицу и могут задавать друг другу вопросы. Если мы отрицаем реальность этого уровня, мы отрицаем смысл философии, философию как таковую. Мало того, мы отрицаем возможность какой-либо истории идей, ибо, если бы мысль и впрямь была без остатка сводима к своему культурно-социальному субстрату и наглухо заперта в рамках собственной эпохи, ника-

44 Диалог I. Нет ничего практичнее, чем хорошая теория

кое понимание поверх этих рамок было бы немыслимо и мы не смогли бы из своего времени рассматривать прошедшее” [Там же].

Итак, необходим диалог между представителями разных эпох и культур. Но мне представляется, не менее значимым для судеб психологии был бы диалог между нашими современниками. О необходимости такого диалога между представителями разных школ говорил, например, известный отечественный психолог Андрей Владимирович Брушлинский [17], значимость диалога между психологами-теоретиками (академическими психологами) и психологами-практиками подчеркивает и цитированный уже мною автор — Юревич [14]. Но я думаю, необходимость таких диалогов тебе уже очевидна. Давай же начнем эти диалоги с представителями разных эпох и культур, чтобы лучше понять современные проблемы психологии. Литература

1. СенекаЛ.А. НравственныеписьмакЛуцилию. Кемерово, 1986.

2. Шпилърейн И.Н. О повороте в психотехнике // Психотехника и психофизиология труда. 1931. Т. 4. №4-6. С. 247-285.

3. Огшская М.М., Розин М.В. Мифы психотерапии и их функции // Вопр. психологии. 1991. №4. С. 10-18.

4. Вопросы философии и психологии. 1894. Кн. 3 (23).

5. Будилова Е.А. Социально-психологические проблемы в русской науке. М., 1983.

6. Ардалион Ардалионович Токарский (1859-1901): Некролог // Вопр. философии и психологии. 1901. Кн. 4 (59). С. V-XI.

7. Труды Второго Всероссийского съезда по педагогической психологии в Санкт-Петербурге в 1909 г. (1-5 июня). СПб., 1910.

8. Айхенвалъд Ю.И. Рецензия на книгу А.П. Нечаева “Современная экспериментальная психология в ее отношении к вопросам школьного обучения” // Вопр. философии и психологии. 1901. Кн. 4 (59). С. 405-416.

9. ЛеонтъевА.А. Л.С. Выготский. М., 1990.

10. Выготский Л.С. Диагностика развития и педологическая клиника трудного детства // Хрестоматия по патопсихологии. М., 1981. С. 66-80.

11. Выготский Л.С. Исторический смысл психологического кризиса // Л.С. Выготский. Собр. соч. вбтт. М., 1982. Т.1.С. 291-436.

12. Мунипов В. Предисловие // История советской психологии труда: Тексты (20-30-е годы ХХвека). М., 1983. С. 3-36.

Литературу 45

13. Кольцова В.А., Носкова О.Г., ОлейникЮ.Н. И.Н. Шпильрейн и советская психотехника // Психол. журн. 1990. Т.11.№2. С. 111-133.

14. ЮревичА.В. “Онтологический круг” и структура психологического знания // Психол. журн. 1991. Т. 13. № 1. С. 6-14.

15. Кузнецова НИ. Наука в ее истории. М., 1982.

16. Аверинцев С.С. Предварительные заметки к изучению средневековой эстетики // Древнерусское искусство: Зарубежные связи. М, 1975. С. 371-397.

17. БрушлинскийА.В. Углублять фундаментальные исследования, повышать культуру научнойдискуссии//Вопр. психологии. 1988. № 1. С. 5-9.

18. ЭнрайтДж. Гештальт, ведущий к Просветлению // Гештальт-тера-пия: Теория и практика. М, 2000. С. 109-308.

Диалог 2. ПЕРВАЯ НАУЧНАЯ ГИПОТЕЗА ДРЕВНЕГО ЧЕЛОВЕКА (Психология как наука о душе)

С: Я горю желанием рассмотреть развитие психологии с самого ее начала. А.: А это начало нелегко будет определить, потому что первые представления о психической деятельности человека и животных появляются еще в рамках донаучного знания, мифологического миросозерцания. В последнее время проблема мифа привлекает к себе внимание психологов, но она слишком сложна для наших вводных бесед, поэтому оставим ее и перейдем сразу к греческой философии, которая сыграла особую роль в становлении европейской психологии как науки.

Ты, конечно, знаешь, что психология долгое время не была, что называется, самостоятельной наукой; знания о психике добывались, прежде всего, философами, но также и медиками, юристами, педагогами, богословами… Часто все эти “специалисты” соединялись в одном лице — древнегреческом философе.

С: Но ведь сегодня так много развелось различных видов психотерапевтических практик, которые базируются на древнекитайской, древнеиндийской и вообще восточной философии. Давай начнем с нее.

А.: Дело в том, что современная психология — я имею в виду европейскую и американскую традиции — берет свое начало именно в античной философии. В ее рамках были впервые сформулированы представления о предмете нашей науки — психология тогда была наукой о душе.

Понятие “душа” в мифологии и философии

С: О душе? Но и в мифологии много говорили о душе. Я тут тоже кое-что успел почитать. Вот: Эдуард Бернетт Тай-

Понятие “душа” в мифологии и философии 47

лор, “Первобытная культура”. Насколько я понимаю, речь идет именно о первобытной мифологии и о том, что именно побудило древних людей ввести это понятие души. Э.Б. Тайлор: Характер учения о душе у примитивных обществ можно выяснить из рассмотрения его развития. По-видимому, мыслящих людей, стоящих на низкой ступени культуры, всего более занимали две группы биологических вопросов. Они старались пенять, во-первых, что составляет разницу между живущим и мертвым телом, что составляет причину бодрствования, сна, экстаза, болезни и смерти? Они задавались вопросом, во-вторых, что такое человеческие образы, появляющиеся в снах и видениях? Видя эти две группы явлений, древние дикари-философы, вероятно, прежде всего сделали само собой напрашивавшееся заключение, что у каждого человека есть жизнь и есть призрак. То и другое, видимо, находится в тесной связи с телом: жизнь дает ему возможность чувствовать, мыслить и действовать, а призрак составляет его образ, или второе “я”. Итои другое, таким образом, отделимо от тела: жизнь может уйти из него и оставить его бесчувственным или мертвым, а призрак показывается людям вдали от него.

Дикарям-философам нетрудно было сделать и второй шаг. Мы это видим из того, как крайне трудно было цивилизованным людям уничтожить это представление. Дело заключалось просто в том, чтобы соединить жизнь и призрак. Если то и другое присуще телу, почему бы им не быть присущими друг другу, почему бы им не быть проявлениями одной и той же души? Следовательно, их можно рассматривать как связанные между собой. В результате и появляется общеизвестное понятие, которое может быть названо призрачной душой, духом-душой. Понятие о личной душе, или духе, у примитивных обществ может быть определено следующим образом. Душа есть тонкий, невещественный человеческий образ, по своей природе нечто вроде пара, воздуха или тени. Она составляет причину жизни и мысли в том существе, которое она одушевляет. Она независимо и нераздельно владеет личным сознанием и волей своего телесного обладателя в прошлом и настоящем. Она способна покидать тело и переноситься быстро с места на место. Большей частью неосязаемая и невидимая, она обнаруживает также физическую силу и является людям спящим и бодрствующим, преимущественно как фантасм, как призрак, отделенный от тела, но сходный с

48 Диалог 2. Первая научная гипотеза древнего человека

ним. Она способна входить в тела других людей, животных и даже вещей, овладевать ими и влиять на них…

Для понимания расхожих представлений о человеческой душе, или духе, будет полезно обратить внимание на те слова, которые найдены были удобными для выражения их. Дух, или призрак, являющийся спящему или духовидцу, имеет вид тени, и, таким образом, последнее слово вошло в употребление для выражения души. Так, у тасманийцев одно и то же слово обозначает дух и тень… Абипоны употребляют слово “лоакаль” для тени, души, отклика и образа… В понятие о душе, или духе, вкладываются атрибуты и других жизненных проявлений. Так, караибы, связывая пульсацию сердца с духовными существами и признавая, что душа человека, предназначенная для будущей небесной жизни, живет в сердце, вполне логично употребляют одно и то же слово для обозначения “души, жизни и сердца”… Акт дыхания, столь характерный для высших животных при жизни, прекращение которого совпадает так тесно с прекращением этой последней, много раз, и весьма естественно, отождествлялся с самой жизнью или душой…

Западные австралийцы употребляют одно и то же слово “вауг” как “дыхание, дух и душа”… [1, с. 212-215].

С: Чем же тогда понятие души у древних философов отличается от такового в мифологии? А.: Мифология и философия — это два разных типа мировоззрения. Первое многие философы характеризуют как социоантропоморфическое мировоззрение, то есть результат “стихийного перенесения на все мироздание свойств человека и его рода” [2, с. 17]. Для сознания людей, обладающих данным типом мировоззрения, характерны “эмоциональность, образное восприятие мира, ассоциативность и а(до)логич-ность, склонность оживотворять (гилозоизм), одухотворять (аниматизм) мироздание, одушевлять его части (анимизм)” [Там же]. Философия — совершенно иной тип мировоззрения. Вот что пишет об этом историк философии Арсений Николаевич Чанышев.

А.Н. Чанышев: Философия — это мировоззренческое мышление, или мыслящее мировоззрение. Основной вопрос мировоззрения принимает в философии форму основного вопроса философии. Авторитет разума занимает место авторитета традиции. Поиски генетического начала мира дополняются поисками субстрата, субстанции, отчего само гене-

Понятие “душа” в мифологии и философии 49

тическое начало приобретает качественно иной характер… Природа деантропоморфизируется и демифологизируется [Там же, с. 25-26]. А.: Выделю главное, как мне кажется, отличие философии от мифологии: философия стремится обосновать выдвигаемые положения, тогда как мифологемы принимаются на веру. Впрочем, процесс выделения философии из мифологии шел медленно и вначале, как считает тот же Чанышев, можно говорить лишь о “протофилософии”, для которой характерны “еще отсутствие поляризации на материализм и идеализм,… наличие многих образов мифологии, значительных элементов антропоморфизма, пантеизма, отсутствие собственно философской терминологии и связанная с этим иносказательность, представление физических процессов в контексте моральной проблематики…” [Там же, с. 125]. Немудрено поэтому, что протофилософия использует ту же терминологию, что и мифология, но содержание используемого термина “душа” становится иным. Замечу, кстати, что Выготский, о котором мы с тобой уже говорили, всегда протестовал против попыток как-то иначе называть нашу науку, нежели “психологией”, что собственно и значит “наука о душе”. Л.С. Выготский: Мы не хотим быть Иванами, не помнящими родства; мы не страдаем манией величия, думая, что история начинается с нас; мы не хотим получить от истории чистенькое и плоское имя; мы хотим имя, на которое осела пыль веков. В этом мы видим наше историческое право, указание на нашу историческую роль, претензию на осуществление психологии как науки. Мы должны рассматривать себя в связи и в отношении с прежним; даже отрицая его, мы опираемся на него.

Могут сказать: имя это в буквальном смысле неприло-жимо к нашей науке сейчас, оно меняет значение с каждой эпохой. Но укажите хоть одно имя, одно слово, которое не переменило своего значения. Когда мы говорим о синих чернилах или о летном искусстве, разве мы не допускаем логической ошибки? Зато мы верны другой логике — логике языка. Если геометр и сейчас называет свою науку именем, которое означает “землемерие”, то психолог может обозначить свою Анауку именем, которое когда-то значило учение о душе”. Если понятие землемерия узко для геометрии, то когда-то оно было решающим шагом вперед, которому вся наука обязана своим существованием; если теперь

50 Диалог 2. Первая научная гипотеза древнего человека

идея души реакционна, то когда-то она была первой научной гипотезой древнего человека, огромным завоеванием мысли, которому мы обязаны сейчас существованием нашей науки [3, с. 428-429].

А.: Античной протофилософией была ионийская философия, куда входили Милетская школа (Фалес, Анаксимандр, Анаксимен) и Гераклит из Эфеса. Это примерно VI век до нашей эры. Затем следует италийская философия, куда включают Пифагорейский союз и школу элеатов (Ксенофан, Пар-менид, Зенон), а также философия Эмпедокла, объединяющая в себе ионийскую и италийскую традиции. В рамках италийской философии протофилософия становится уже собственно философией…

С: Неужели все это необходимо помнить? И как это ты сам запомнил все эти названия и имена?

А.: Милый мой, это только начало. Кстати, известный психолог Алексей Николаевич Леонтьев любил повторять, что психолог должен развивать в себе профессиональную память… Я помогу тебе. Знаешь ли ты, что такое мнемотехника? С: Нет.

А.: Это специальные приемы для запоминания, в которых используются вспомогательные стимулы, связанные с исходными. С: Ничего не понял.

А.: Вот простейший мнемотехнический прием. Как ты запомнил последовательность цветов спектра?

С: Благодаря фразе: “Каждый охотник желает знать, где сидит фазан”. Беру первые буквы каждого слова этой фразы и получаю первые буквы названия цветов: красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый…

А.: Это как раз и есть те вспомогательные стимулы-средства, благодаря которым ты запомнил исходный материал…

С: А какие стимулы-средства ты будешь использовать в нашем случае?

А.: Это будет мой личный психотехнический прием. Чтобы лучше запомнить имена, которые тебе ничего не говорят, и соответствующие идеи, я предлагаю тебе ближе познакомиться с этими людьми как людьми, которые мучились зачастую теми же проблемами, что и современники наши, в том числе моральными проблемами. Короче: я буду много внимания уделять фактам их личной и научной биографии, не

Представления о душе в досократической философии 51

слишком, может быть, углубляясь в детали их концепций, поскольку в тех или иных курсах ты будешь знакомиться с ними намного полнее… А вот сориентироваться уже сейчас в море философских, а затем и психологических направлений тебе помогут, может быть, наши с тобой беседы… С: Я согласен.

Представления о душе в досократической философии 1. Ионийская традиция

А.: Итак, Милетская школа (Милет — город в Малой Азии). Первый философ, с которого начинают разговор о ней, — это Фалес. Фалес считался одним из “семи мудрецов”, которые осмысляли некоторые философские проблемы в форме еще не собственно философских учений, а афоризмов, близких к народной мудрости. Фалесу приписывают авторство изречения “Познай самого себя”, начертанного над входом в храм Аполлона в Дельфах, которое так любили повторять многие философы. Фалес был первым астрономом и математиком, он предсказал солнечное затмение в 585 году до нашей эры. В свое время имя Фалеса стало прозвищем мудреца вообще. А вот что рассказывают про него другие философы.

Платон: Рассказывают,… что, наблюдая звезды и глядя наверх, Фалес упал в колодец, а какая-то фракиянка — хорошенькая и остроумная служанка — подняла его на смех: он, мол, желает знать то, что на небе, а того, что перед ним и под ногами, не замечает [4, с. 107]. Аристотель: Когда Фалеса, по причине его бедности, укоряли в бесполезности философии, то он, смекнув по наблюдению звезд о будущем [богатом] урожае маслин, еще зимой — благо у него было немного денег — раздал их в задаток за все маслодавильни в Милете и Хиосе. Нанял он их за бесценок, поскольку никто не давал больше, а когда пришла пора и спрос на них внезапно возрос, то стал отдавать их внаем по своему усмотрению и, собрав много денег, показал, что философы при желании легко могут разбогатеть, да только это не то, о чем они заботятся… [Там же].

52 Диалог 2. Первая научная гипотеза древнего человека

А.: А вот что философы говорят об учении о душе у Фа-леса.

Цицерон: Фалес Милетский … считал воду началом всех вещей, а бога — тем умом который все создал из воды [Там же, с. 114].

Аристотель: Фалес … полагал душу двигательным началом, раз он говорил, что [магнесийский] камень [= магнит] имеет душу, так как движет железо… [Там же]. Диоген Лаэртий: Он наделял душой …. даже неодушевленное, заключая …[о всеобщей одушевленности] по магне-сийскому камню [магниту] и янтарю… Началом всех вещей он полагал воду, а космос — одушевленным [живым…] и полным божественных сил [Там же, с. 100-101].

А.: Таким образом, у Фалеса при всей его антимифологической направленности и стихийном материализме существуют элементы идеализма…

С: А что здесь плохого? И вообще, по-моему, пора уже покончить с разделением философии на материализм и идеализм — ведь иногда очень трудно причислить того или иного автора к материалистам или идеалистам.

А: Во-первых, я не говорил, что идеализм — это плохо; во-вторых, материализм и идеализм — противоположные тенденции в философии, которые могут прослеживаться у одного и того же автора, но это не меняет их противоположного характера. И в психологических идеях мыслителя мы можем многое понять, зная его философскую позицию в том или ином вопросе. Так что будем пользоваться этим делением и впредь, если хочешь, как рабочей классификацией идей. С: Тогда я согласен с тобой.

А.: Об ученике Фалеса Анаксимандре мало что известно; однако многие философы подчеркивают материалистический характер его учения.

А. Августин: Преемником Фалеса стал его слушатель Анак-симандр и изменил воззрение на природу вещей. Ибо не из одной вещи (как Фалес, из влаги), но из своих собственных начал, думал он, рождается всякая вещь. Он полагал, что эти начала единичных вещей бесконечны и порождают бесчисленные миры вместе со всем, что только в них возникает; миры же те, как он считал, то разлагаются, то снова рождаются — каждый сообразно своему жизненному веку …,в течение которого он может сохраняться. Но и он также в этом творении вещей не уделил никакой роли божественному уму [Там же, с. 123].

Представления о душе в демократической философии 53

А.: Интересно, что Анаксимандр догадался о том, что жизнь впервые зародилась в воде, а

затем животные, образовавшиеся от первых живых существ, вышли на сушу. Среди них был

и человек, достигший взрослого состояния в брюхе большой рыбы…

А. Августин: Сей [= Анаксимандр] оставил в качестве ученика и преемника Анаксимена,

который все причины вещей видел в бесконечном воздухе, но и богов не отрицал и не

замалчивал; он только полагал, что не ими сотворен воздух, но сами они возникли из воздуха

[Там же, с. 131].

А.: Имеется такое высказывание Анаксимена: “Как душа наша сущая воздухом, скрепляет нас воедино, так дыхание и воздух объемлют весь космос” [Там же, с. 134]. Что привлекает в этих высказываниях о душе у милетцев? Первые попытки научного, то есть объективного и детерминистского, подхода к объяснению души, свободного от мифологических наслоений, где всегда предполагаются сверхъестественные причины тех или иных явлений. Но пойдем дальше. К ионийской философии относят и философа из Эфеса, соседнего с Милетом полиса, Гераклита. С: Это тот, который сказал: “Все течет, все изменяется”?

А.: Не только. От его произведений сохранилось около 130 фрагментов, но они настолько трудны для понимания, что даже современники называли Гераклита “темным философом”. Возможно, эта “загадочность” объясняется тем, что Гераклит, по свидетельству своих современников, невысоко ставил умственные способности своего окружения и “всех презирал” (См. [Там же, с. 176]), а также особенностями стиля Гераклита, широко использовавшего, в отличие от милетцев, мифологизмы [2, с. 133]. Известны язвительные замечания Гераклита в адрес иных философов: “Многознание уму не научает, а не то научило бы Гесиода и Пифагора, равно как и Ксенофана с Гекатеем”… С: Кто это?

А.: Гесиод — древнегреческий поэт, Гекатей — милетский философ, а о Пифагоре и Ксенофане мы поговорим позднее… Послушай же далее Гераклита. Гераклит: Пифагор … занимался собиранием сведений больше всех людей на свете и, понадергав себе эти сочинения, выдал за свою собственную мудрость многознание и мошенничество [4,с. 196].

А.: Но и другие не церемонились с Гераклитом. Живший позднее Сократ так сказал о сочинении Гераклита: “Что по-

54 Диалог 2. Первая научная гипотеза древнего человека

нял — великолепно, чего не понял — думаю, тоже, а впрочем, нужен прямо-таки делосский ныряльщик” [Там же, с. 179]. Так что ивто время дискуссии носили не только сугубо академический характер. В последние годы жизни Гераклит вообще удалился от людей и жил как отшельник в горах. Что же касается его учения, то началом всего Гераклит полагал огонь. Как торжественно звучат его слова: “Этот космос, один и тот же для всех, не создал никто из богов, никто из людей, но он всегда был, есть и будет вечно живой огонь, мерно возгорающийся, мерно угасающий” [Там же, с. 217]. Итак, Вселенная не сотворена и вечна, но она не нечто безжизненное, куда движение нужно привнести извне (эта точка зрения будет весьма распространена впоследствии), она несет в себе свое движение, свой “логос”. С: Что такое “логос”?

А.: Очень трудно ответить на этот вопрос. Уже в древности это слово имело в греческом языке более двадцати различных значений и среди них такие, как: “слово”, “рассказ”, “разумное слово”, “математическое отношение двух величин” и другие [5, с. 19]. У Гераклита логос означает “меру”, объективный диалектический закон, управляющий мирозданием. Материя и движение, таким образом, неотделимы друг от друга. Эта неотделимость вещественно-материального и закономерно-разумного аспектов мироздания переносится и на человеческую душу. В вещественном плане она представляет собой огненное начало, к которому может примешиваться “влажное начало”. Душа тем лучше, чем более она огненна, а вот у пьяных и чувственно развращенных людей она, наоборот, влажна. “Не к добру людям исполнение их желаний, — замечает по этому поводу Гераклит [4, с. 234]. -Лучшие люди одно предпочитают всему: вечную славу — бренным вещам, а большинство обжирается как скоты” [Там же, с. 244]. Источник движения и изменения души — в ней самой; душа неисчерпаема в своих свойствах.

Гераклит: Границ души тебе не отыскать, по какому бы пути [= в каком бы направлении] ты ни пошел: столь глубока ее мера [= объем, логос] [Там же, с.231].

А.: Значительную роль в диалектике Гераклита играет учение о борьбе противоположностей как источнике движения; многие поздние комментаторы Гераклита располагают фрагменты, посвященные этой проблеме, в виде стихотворных строк:

Представления о душе в демократической философии 55

Война —

отец всего, царь всего;

одних она выявила богами, других — людьми,

одних она сделала рабами, других — свободными.

Следует знать,

что война всеобща,

что справедливость — борьба,

что все возникает через борьбу

и по необходимости [6, с. 69].

Противоположности играют значительную роль и в психической жизни человека; переживание того или иного чувства или состояния усиливает затем восприятие противоположного ему.

Гераклит: Болезнь делает приятным и благим здоровье, голод — сытость, усталость — отдых [4, с. 214].

А.: Познание собственной души Гераклит считал одним из достойных занятий человека. Любимым его изречением было “Познай самого себя” (“Я искал самого себя” — это его вариант данного выражения) (См. [Там же, с. 194]). Впрочем, как я уже говорил, и в учении о душе у Гераклита много элементов мифологии, так что некоторые философы вообще не считают его учение собственно философией (например Алексей Федорович Лосев, известный историк философии), тогда как другие против этого (См. [6, с. 70-76]). Относительно души отзвуки мифологии можно найти в следующих высказываниях Гераклита: “Чем доблестней смерть, тем лучше удел выпадает на долю [умерших]”, “Людей после смерти ожидает то, чего они не чают и не воображают”, “Души обоняют в Аиде”, “Человеческая натура не обладает разумом, а божественная обладает” [4, с. 244, 235, 234, 241]и других. Позднейшим материалистическим учениям будут более близки идеи Гераклита о мире — движущемся огне, тогда как идеалистическим — мифология Гераклита… Но пойдем далее. 2. Италийская традиция

С: Ты, кажется, говорил еще об италийской философии?

56 Диалог 2. Первая научная гипотеза древнего человека

А.: Да, то есть философии, распространенной в полисах Южной Италии и Сицилии. Это уже более позднее время — уже ближе к V веку до нашей эры. Сюда относится, прежде всего, философия Пифагорейского союза, об основателе которого — Пифагоре — мы практически ничего не знаем. Объясняется это во многом тем, что философская школа Пифагора— не столько собственно научная школа, сколько “религиозно-этическое братство — нечто вроде монашеского ордена, члены которого обязывались вести “пифагорейский образ жизни”, включавший наряду с целой системой аскетических предписаний и табу также обязательства по проведению научных исследований” [5, с. 13]. При этом ничего из найденного в этих исследованиях не разрешалось предавать огласке; все достижения школы приписывались Пифагору как ее основоположнику. Один Эмпедокл, будучи членом Пифагорейского союза, решился разгласить какие-то его идеи, за что и был изгнан из него с позором. С: А “пифагоровы штаны”, то есть теорема Пифагора, действительно Пифагорова? А.: Мы достоверно не знаем этого. Зато знаем множество различных легенд и слухов о Пифагоре. Вот что рассказывают про него.

Диоген Лаэртий: Приехав в Италию, он соорудил себе комнатушку под землей и наказал матери записывать на дощечке все происходящее, отмечая при этом время [событий], а затем спускать ему [эти заметки], доколе он не вернется [на землю]. Мать сделала, как он сказал. А Пифагор некоторое время спустя вернулся наверх тощий как скелет, пришел в народное собрание и объявил, что прибыл из Аида, причем зачитал им все, что произошло [за время его отсутствия]. Те были так взволнованы сказанным, что заплакали, зарыдали и уверовали, что Пифагор прямо-таки божественное существо. Дело кончилось тем, что они доверили ему своих жен, чтобы те научились кое-чему из его учений, и их прозвали пифагоричками… [4, с. 139].

С: И что, тогда действительно были женщины-философы?

А.: Да. Особенно стала известна некая Теано, которая, по некоторым легендам, стала женой самого Пифагора. Учение Пифагора о душе очень близко учению орфиков — последователей религиозного предфилософского учения, которые верили в метемпсихоз — переселение душ, то есть более

Представления о душе в демократической философии 57

раннему по времени учению, и, с другой стороны, столь же близко последующим идеям Платона о душе, о которых мы будем говорить позже. Сам Пифагор рассказывал о своих прошлых жизнях, прожитых его душой в других телах (См. [4, с. 142]). Еще Пифагор говорил, что в основе всего лежит число и что душа есть гармония, то есть то же числовое соотношение. Честно говоря, мне лично интереснее читать комментарии современников и позднейших философов о пифагорейском образе жизни, которые, я думаю, и для тебя будут интересны.

А.Н. Чанышев: Пифагорейский образ жизни опирался на иерархию ценностей. На первое место в жизни пифагорейцы ставили прекрасное и благопристойное, на второе — выгодное и полезное, на третье — приятное. К прекрасному и благопристойному пифагорейцы относили и науку.

Устав Пифагорейского союза определял условия приема в союз и образ жизни его членов. В союз принимались лица обоего пола (разумеется, только свободные), выдержавшие многолетнюю проверку своих умственных и нравственных качеств. Собственность была общей, при вступлении в союз все сдавали свою собственность особым экономам… Пифагорейцы вставали до восхода Солнца. Проснувшись, они проделывали мнемонические упражнения…

А.: Помнишь, что такое мнемотехника? Вон когда она уже была! А.Н. Чанышев: Затем шли на берег моря встречать восход Солнца. Затем обдумывали предстоящие дела, делали гимнастику, трудились. Вечером они совершали совместное купание, после чего вместе ужинали и совершали возлияние богам. Затем было общее чтение. Перед сном пифагореец давал себе отчет в прошедшем дне: “И нельзя было принять очами спокойными сна, пока трижды не продумаешь прошедший день: как я его прожил? что я сделал? какой долг мой остался невыполненным?” [2, с 141].

А.: Чанышев подчеркивает далее, что в основе пифагорейской этики лежало требование победы над страстями, подчинения старшим, культ дружбы и товарищества, почитание Пифагора. Приемы психотерапии занимали также немаловажное место в деятельности союза. Пифагорейцы уделяли внимание и проблемам медицины (известный врач древности, Алкмеон из Кротона, который едва ли не впервые в истории сказал, что орган души — головной мозг, и открыл зри-

Диалог 2. Первая научная гипотеза древнего человека

тельные нервы, также входил в Пифагорейский союз). Они, наконец, занимались и развитием психических функций, главным образом памяти и внимания. С: Своеобразная педагогическая система, не так ли?

А.: Пожалуй, это и прообраз научной школы как тесно сплоченного коллектива единомышленников, в котором существуют не только благоприятные производственные, но и личные взаимоотношения. Нам бы побольше таких школ! С: А кто еще относится к италийской философии?

А.: Школа элеатов, то есть философов полиса Элея. О первом из них, Ксенофане, известно, что он прожил около 90 лет, писал стихи — одно из них привлекло к себе внимание Пушкина (См. [5, с. 18]) — и был довольно остер на язык. В одном из сатирических стихотворений Ксенофан, высмеивая учение пифагорейцев о метемпсихозе, писал (имея в виду Пифагора):

Шел, говорят, он однажды, и видит — щенка избивают. Жалостью схваченный, он слово такое изрек: “Стой! Перестань его бить! В бедняге умершего друга Душу я опознал, визгу внимая ее” [4, с. 170-171].

Сам Ксенофан считал, что боги, о которых говорят греки, есть плод творческого воображения людей: зфиопы пишут своих богов черными и с приплюснутыми носами, фракийцы — рыжими и голубоглазыми (См. [Там же, с. 172]). А вот если бы имели руки быки или кони, то они бы рисовали своих богов быками или конями. Нет, Ксенофан не отрицал бога, но это единый бог, …меж богов и людей величайший, Не похожий на смертных ни обликом, ни сознаньем [4, с.172].

Этот бог Ксенофана неподвижен и правит миром лишь одной силой своей мысли. В Элейской школе вообще отрицали движение и развитие, в отличие от Гераклита. Поэтому элеатов называли первыми метафизиками. С: Как же они доказывали это отсутствие движения?

А.: Хороший вопрос и, главное, вовремя поставленный, потому что именно в Элейской школе мы впервые в истории

Представления о душе в досократической философии 59

философии встречаемся с доказательством как таковым, до этого философы опирались

больше на аналогии и метафоры (См. [2, с. 152]). Попытки доказательства мы находим у

Парменида. По сообщениям Платона, будучи молодым, Сократ слушал Парменида (См. [4, с.

275]). Возможно, что приемы “сократических диалогов” имеют своим истоком беседы

Парменида с его учениками и слушателями. А вот доказательства основных положений

философии Парменида, на мой взгляд, доказательствами не являются. Сначала. Парменид

пытается доказать, что небытие не существует, потому что оно “немыслимо” (его нельзя

помыслить). Для Парменида предмет мысли и мысль о предмете тождественны. Раз нет

небытия, то тогда бытие должно быть только единым и неподвижным, ведь тогда ничто не

может разделить бытие на части и ничто не может исчезнуть и ничто не может возникнуть.

Стало быть, в мире все неизменно.

С: Действительно, это не доказательства.

А.:А что ты скажешь на это: покоится ли летящая стрела?

С: В каком смысле? Она же движется?

А: А вот третий представитель Элейской школы, Зенон, утверждал, что покоится. С: Как так?

А.: Давай будем рассуждать, как Зенон. В каждый данный момент времени стрела занимает какое-то особое место, так? С: Так.

А.: В следующее мгновение она будет занимать какое-то другое место? С: Да.

А.: Занимая этот отрезок пространства, стрела в этом месте покоится? С: Похоже, что так.

А.: Значит, в сумме мы получаем сумму состояний покоя? С: Да.

А.: Так можем ли мы из суммы состояний покоя вывести состояние движения? По Зенону,

нет. Значит, движения нет.

С: Что-то здесь не так, но не пойму, что именно.

А.: Подумай на досуге над этой апорией — так назывались эти умозаключения Зенона, которые буквально ставили в тупик (апория так и переводится — безвыходное положе-

60 Диалог 2. Первая научная гипотеза древнего человека

ние) его слушателей. Рассуждения Зенона — это первые в истории философии строго

логические доказательства, и не случайно его апории до сих пор используются в различных

пособиях по логике. Я думаю, что не меньший интерес они должны вызывать у психологов,

занимающихся психологией мышления.

3. Эмпедокл и Анаксагор

С: Кажется, кто-то из названных тобой философов соединил в своем творчестве ионийскую и италийскую традиции?

А.: Верно. Это был Эмпедокл. Про него ходят легенды такого рода. Желая, чтобы соотечественники считали его богом, он якобы прыгнул в жерло вулкана Этны. Узнали об этом позже, когда из кратера вулкана выбросило его башмак (См. [4, с. 333-334]). Но про Эмпедокла рассказывают и другое. Когда однажды на город обрушился ураган, он ослабил ветры благодаря тому, что окружил город ослиными шкурами (См. [Там же, с. 335]). В другой раз он очистил воды зараженной реки за счет вод двух соседних рек, и мор прекратился. За это, собственно, соотечественники и стали считать его богом. Для нас, психологов, особенно интересно, естественно, учение Эмпедокла о душе. Во-первых, Эмпедокл считал, что душа локализована не в голове или грудной клетке, а в крови (См. [4, с. 361]). Во-вторых, он не видит различия между душой и умом (нусом, разумом, интеллектом), которое будет проведено впоследствии, и поэтому считает, как отмечают его комментаторы, что и у растений, и у животных тоже имеется ум и понимание (См. [4, с. 386, 394]). В-третьих, Эмпедокл много внимания уделяет изучению механизмов чувственного познания. Основной принцип Эмпедокла — “подобное познается подобным”. Вот что говорит об учении Эмпедокла позднейший комментатор его текстов Теофраст. Теофраст: Эмпедокл обо всех ощущениях полагает одинаково, а именно: он утверждает, что ощущение происходит благодаря подогнанности [прилаженности] [объектов ощущения] к порам каждого [органа чувств]. Потому-то одни [из органов чувств] и не могут различить объекты других, так как у одних поры слишком широки, у других слишком узки

Представления о душе в демократической философии 61

по сравнению с воспринимаемым объектом, так что одни объекты проникают [в поры] с легкостью, не задевая их, а другие вовсе не могут войти [Там же, с. 373]. А.: Удовольствие возникает в случае встречи с “подобным” объектом, неудовольствие — когда нечто действует на неподобное ему. Интересно, что исследуя строение уха, Эмпедокл, как считается, открыл ушной лабиринт (См. [5, с. 30]). И вот при таком вполне материалистическом воззрении на душу у Эмпедокла встречаются совершенно иные, с нашей точки зрения, даже противоположные этим идеи. Не случайно он был одно время членом Пифагорейского союза. Вполне в духе учения пифагорейцев Эмпедокл неоднократно говорит о метемпсихозе, вспоминая, как и Пифагор, свои прошлые жизни, говорит о том, что “души мудрых становятся богами” [4, с. 412], иные души в земной жизни несут наказание за убийство, вкушение плоти и каннибализм, а тело Эмпедокл называет “землей, в которую облачен человек”, то есть своего рода темницей. Сам же Эмпедокл не видел в этом никакого противоречия, полагая, видимо, что оба рассмотренные выше учения просто относятся к разным областям (См. [5, с. 30]). И действительно, в последующем эти две разные области идей будут разрабатываться философами двух противоположных направлений: представители материалистических учений будут все свое внимание уделять прежде всего натурфилософским вопросам и стремиться к естественному объяснению свойств души, идеалисты же, справедливо полагая, что морально-этические нормы поведения человека вряд ли могут быть объяснены натурфилософскими построениями, все свое внимание будут уделять обоснованию неестественного — или сверхъестественного — происхождения этих норм. Это особенно отчетливо обнаружится, когда мы будем говорить о противостоянии величайших философов Древней Греции Демокрита и Платона, которые творили уже в так называемую эпоху классики (V—IV века до нашей эры). С: Я чувствую, мы до них не доберемся.

А.: Осталось всего ничего: из досократиков мы поговорим еще об Анаксагоре. По легендам, Анаксагор был первым профессиональным ученым, целиком посвятившим себя науке, в отличие от других философов, которые были поэтами, государственными деятелями, то есть наука не была их единственным занятием (См. [7, с. 20]). В молодости он любил

62 Диалог 2. Первая научная гипотеза древнего человека

наблюдать за небесными явлениями с вершины мыса, и когда его однажды спросили: “Для чего следует родиться на свет?”, Анаксагор, почти как две тысячи с лишним лет спустя Иммануил Кант, ответил: “Чтобы созерцать небо и устройство всего космоса” [Там же, с. 15]. Вот что о нем сообщают исследователи и комментаторы его творчества. Диоген Лаэртий: Он отличался не только знатностью рода и богатством, но и высокомудрием, поскольку отказался от наследственного имения в пользу родственников… Страдавшему от того, что умирает на чужбине, он сказал: “Спуск в Аид отовсюду одинаков”… Поговаривали, что он враждебно относился к Демокриту после того, как ему не удалось войти в круг его собеседников. Наконец он уехал в Лампсак, где и умер. На вопрос городских властей, какое его желание исполнить, он ответил: “Пусть в месяц моей смерти детей ежегодно отпускают на каникулы”, — и обычай этот соблюдается по сей день [4, с. 505­507].

И.Д. Рожанский: Его быт отличался скромностью и простотой… Кроме того, он был неизменно серьезен (по словам одного источника, его никогда не видели ни смеющимся, ни улыбающимся) и, по-видимому, не отличался особой общительностью — свойство, объясняющее, почему, живя в одном городе с Сократом, он никогда с ним не беседовал [7, с. 21-22].

А.: Анаксагор входил в так называемый кружок Перикла (ты, конечно, знаешь этого правителя Афин, при котором наблюдался высочайший расцвет культуры и искусства). Современники отмечали значительное влияние Анаксагора на образ мыслей Перикла. Но впоследствии враги Перикла обвинили Анаксагора в безбожии, и он был вынужден покинуть Афины; по одной из легенд, он покончил жизнь самоубийством. Его называли “Умом” не только за выдающиеся умственные способности, но и за то, что он “считал [началами] материю и всеконтролирующий Ум” [4, с. 507]. С: Что это за Ум?

А.: Анаксагор считал, что должно быть какое-то начало, которое движет и управляет миром — иначе, по его мнению, невозможно понять порядок во Вселенной. Ум (нус, по-гречески) не только правит миром, но одновременно и познает его. По сообщению Платона, идея об уме как организующем материю начале пришлась по душе Сократу.

Представления о душе в досократической философии 63

Сократ: Однажды я услышал, как кто-то читал [вслух] из книги Анаксагора …и толковал о том, что-де устроитель и причина всех вещей — Ум. Я пришел в восторг от этого объяснения и решил, что тут что-то есть, в этом утверждении, что Ум — причина всех вещей, и подумал: если это так, то уж Ум-то, взявшись устраивать, должен устраивать все и располагать всякую вещь наилучшим образом исходя из принципа наивысшего блага… [4, с. 518]. А.: Но вскоре Сократ разочаровался в Анаксагоре, потому что увидел, “что умом он не пользуется вовсе и не указывает настоящих причин упорядоченности вещей, а ссылается на всякие там воздухи, эфиры, воды и множество других нелепых вещей” [Там же]. Таким образом, Анаксагор склонен искать опять-таки естественные причины явлений, а Ум у него как причина появляется тогда, когда эта естественная причина неизвестна. Если Ум — движущее начало всей Вселенной, которая, как полагал Анаксагор, состоит из качественно различных “семян” (то есть мельчайших частиц различных веществ), то душа — принцип движения живых существ. Эту идею Анаксагора высоко оценил Аристотель (См. [4, с. 528-529]). Однако разум человека, как подчеркивают исследователи творчества Анаксагора, не имеет никакого отношения к Нусу. Наличие разума у человека и элементов разума у животных объясняется Анаксагором все теми же естественными причинами (См. [7, с. 113]). Человек потому мудрейшее существо, говорил он, потому что ему достались руки. Анаксагор считал также, что животные имеют “деятельный разум” (наглядно-действенное мышление, сенсомоторный интеллект, как бы мы сейчас сказали), но не обладают речевым разумом (См. [4,с. 529]). В противоположность Эмпедоклу, он говорил, что подобное не может познаваться подобным, ибо, например, при одинаковой температуре тела и предмета мы не воспринимаем его как “холодный” или “теплый”, но ощущаем предмет как “теплый” при холодной руке и как “холодный”, если ощупывающая его рука горяча. Многие из этих идей были развиты затем в психологии. Ну, а теперь - Демокрит и Сократ, а затем и Платон.

64 Диалог 2. Первая научная гипотеза древнего человека

Три жизни философов 1. Демокрит

С: А что интересного у Демокрита? Все состоит из атомов, они движутся — сплошная физика. Давай сначала о Сократе.

А.: И это все, что ты знаешь о Демокрите? Немного. Но сначала, по традиции, поговорим о нем как о человеке: может быть, твое предубеждение против него рассеется. Я думаю, он был не менее интересным человеком, чем Сократ.

Демокрит родился в древнегреческом полисе Абдеры, жители которого в древности считались простофилями и дураками (слово “абдерит” было символом ограниченности в то время) (См. [8, с. 15]). Но, может быть, это сыграло свою роль в судьбе Демокрита: его сограждане не обвинили его в безбожии, как сограждане Сократа, они сочли его просто сумасшедшим. Существовал роман о взаимоотношениях Демокрита и Гиппократа, знаменитейшего врача V века до нашей эры, написанный неизвестным автором. Вот что там говорилось по поводу последних лет жизни Демокрита.

Жители Абдер посылают письмо Гиппократу, в котором было следующее: “Гиппократ, величайшая опасность угрожает ныне нашему городу. Опасность грозит одному из наших граждан, в котором наш город видел свою вечную славу в настоящем и будущем. Поистине, о боги, теперь он не будет [никому] внушать зависть, столь сильно он заболел от великой мудрости, которой он обладает…” [8, с. 32]. Речь шла, конечно же, о Демокрите. Гиппократ спешит в Абдеры, заранее отказываясь от денег, которые обещали ему жители Абдер за лечение Демокрита. Со слезами на глазах проводили жители Абдер Гиппократа к Демокриту. Демокрит “сидел один …на каменной скамье …и держал весьма бережно книгу на своих коленях, несколько других книг были разбросаны направо и налево. И рядом лежало в куче множество вскрытых трупов животных. Демокрит то, склонившись, писал, то останавливался, делая продолжительный перерыв, и в это время обдумывал. Затем, спустя немного времени, он вставал, прогуливался, исследовал внутренности животных, откладывал их в сторону, возвращался назад и снова садился” [8, с. 34]. Гиппократ сразу же понял, что Демокрит просто

занят научными изысканиями. Затем в романе следует рассказ о переписке двух этих великих людей, причем имеется указание на то, что Демокрит являлся автором ряда медицинских произведений.

К сожалению, до нашего времени сохранилось лишь небольшое число фрагментов Демокрита. Поговаривают, что произведения Демокрита были специально уничтожены представителями противоположного лагеря — идеалистами, возможно, Платоном. Впрочем, по мнению Алексея Федоровича Лосева, такой поступок совершенно лишен смысла (ведь произведения Демокрита уже были широко известны) и представляется невероятным (См. [9, с. 26; 34, с. 54]). Однако вот что говорит об этой истории Диоген Лаэртский. С: Ты сказал Лаэртский, а не Лаэртий, как раньше?

А.: В русском языке существует, по крайней мере, три разных варианта написания имени этого древнего философа.

Диоген Лаэртский: Аристоксен в “Исторических записках” сообщает, что Платон хотел сжечь все сочинения Демокрита, какие только мог собрать, но пифагорейцы Амикл и Клиний помешали ему, указав, что это бесполезно: книги его уже у многих на руках. И неудивительно: ведь Платон, упоминая почти всех древних философов, Демокрита не упоминает нигде, даже там, где надо было бы возражать ему; ясно, что он понимал: спорить ему предстояло с лучшим из философов [10, с. 371-372]. С: Что же еще известно о Демокрите?

А.: Он был из богатой и знатной семьи абдеритов. Когда персидский царь Ксеркс шел походом на Грецию, Абдеры заключили союз с персами. В награду за гостеприимство Ксеркс оставил в качестве домашних воспитателей детей знатных абдеритов нескольких персидских жрецов-магов и вавилонских халдеев, и, таким образом, Демокрит получил в том числе “восточное” образование. С греческой философией его познакомил его непосредственный учитель Левкипп, о котором имеется довольно мало сведений. Аристотель и затем многие последующие философы писали о едином атомистическом учении Левкиппа-Демокрита. Их объединяли не только общие взгляды на природу; многие современники философов неоднократно подчеркивают демократизм обоих философов, ненависть к восточным деспотиям (См. [8, с. 21-22]). Демокрит с уважением относился и к физическому труду, считая, что даже раб при соответствующем обучении мо-3 Е. Е. Соколова

66 Диалог 2. Первая научная гипотеза древнего человека

жет стать выдающимся философом. Существуют легенды о том, что он выкупил за десять тысяч драхм раба Диагора, увидев его хорошие способности, и сделал его своим учеником… Отцовское наследство он потратил на многочисленные путешествия, во время которых Демокрит познавал мудрость, нравы и обычаи других народов, и за это едва ли не был приговорен абдерским судом к изгнанию из Абдер, но затем был оправдан, ибо приобретенное за время путешествий оказалось значительнее богатства. Говорят, что прозвищем Демокрита была “Мудрость”.

Как тебе известно, наверное, Демокрит был материалистом и атеистом. Он постоянно занимался анатомированием трупов животных, одно время даже проживал на кладбище (См. [10, с. 371]). Однажды, когда “какие-то юноши, — рассказывает сатирик II века н.э. Лукиан, — захотели попугать его ради шутки и, нарядившись покойниками, надев черное платье и личины, изображающие черепа, окружили его, и стали плясать вокруг него плотной толпой, то он не только не испугался их представления, но и не взглянул на них, а сказал, продолжая писать: “Перестаньте дурачиться”. Так твердо он был убежден в том, что души, оказавшиеся вне тела, — ничто” (Цит. по [8, с. 137]).

И смерть Демокрита, я думаю, не менее славна, чем смерть Сократа, хотя она и другого рода. По свидетельству многих современников, Демокрит жил очень долго — более 90 или даже 100 лет, как он сам говорил, благодаря физическим упражнениям и умеренности. Но в конце жизни, из-за старости и, возможно, из-за того, что лишился зрения, Демокрит не захотел больше жить и решил ежедневно уменьшать порции пищи. Но почувствовав, что он может умереть в праздник, чтобы не испортить его окружающим, он искусственно продлил себе жизнь на несколько дней, вдыхая пары от меда или, по другой версии, от горячих хлебов (См. [8, с. 85-86]). Вот как распорядилась судьба! Демокрит был гораздо более, чем его современник Сократ, “безбожником”, а все-таки чашу с цикутой пришлось выпить Сократу, тогда как Демокрит был похоронен с почетом за счет полиса (семьей Демокрит так и не обзавелся).

С: Скажи, а встречался ли Демокрит с самим Сократом? А.: Вот что говорит об этом Диоген Лаэртский.

Диоген Лаэртский: Демокрит побывал и в Афинах, но не заботился, чтобы его узнали, потому что презирал славу; и

он знал Сократа, а Сократ его не знал. В самом деле, вот его слова: “Я пришел в Афины, и ни один человек меня не знал” [10, с. 370].

А.: Но, я думаю, главный интерес представляет для нас полемика этих крупных философов друг с другом, точнее, полемика Демокрита и Платона, ближайшего ученика Сократа, которую обнаруживаешь, читая диалоги Платона. Но о ней мы поговорим после знакомства с биографией Сократа. Ты, конечно, знаешь о ней? 2. Сократ

С: Немного. Я знаю, что Сократ был приговорен за что-то афинским судом к смерти и сам выпил чашу с ядом, тогда как его друзья неоднократно предлагали ему бежать! Вот это мужественный человек!

А.: Но самое главное, для Сократа такой поступок прямо вытекал из его философских взглядов, из его мировоззренческой позиции. С: О ней-то как разя очень мало знаю.

А.: Давай сначала поговорим о нем как о личности. Сократ был сыном каменотеса и повитухи, по-современному — акушерки. Когда он родился, отец, по обычаю, обратился к оракулу с вопросом, как ему воспитывать сына. Оракул отвечал, что сын уже имеет в себе некоего учителя, некий “голос”, или демон, как потом определял его сам Сократ, который будет руководить поступками Сократа, причем отвращать его от всех дурных поступков. Сократ получил надлежащее образование, но главным его учителем стала ненасытная жажда знаний о человеке, о человеческой душе, о человеческом познании и поведении, анео природе, которая была основным объектом изучения предшествующих Сократу натурфилософов. Интересно то, что в молодости Сократ, наоборот, увлекался как раз натурфилософией, но затем разочаровался в ней, по свидетельству Платона (См. [И, с. 65­67]), поскольку она не могла дать ответы на мучающие его вопросы о причинах поведения человека, которые, как тогда уже чувствовал Сократ, вряд ли могут быть объяснены с помощью натурфилософских схем. Не помогло ему и знакомство с философией Анаксагора, как это мы уже говорили раньше. Сократ находит свой собственный путь в философии.

68 Диалог 2. Первая научная гипотеза древнего человека

Вообще связь между его убеждениями и образом жизни чрезвычайно тесная. Представь себе, ходил по улицам Афин в одном и том же ветхом плаще летом и зимой босиком некий субъект, который казался многим, кто его не знал, поначалу немного туповатым, потому что вместо того, чтобы что-то утверждать, задавал и задавал собеседнику вопросы. Но как-то так получалось, что, отвечая на эти вопросы, его собеседник, в конце концов, сам безнадежно запутывался, потому что эти вопросы вдруг высвечивали все слабые места его, казалось бы, твердых построений. Вот как об этом говорит один из его собеседников Менон из одноименного диалога Платона.

Менон: Я, Сократ, еще до встречи с тобой слыхал, будто ты только и делаешь, что сам путаешься и людей путаешь. И сейчас, по-моему, ты меня заколдовал и до того заговорил, что в голове у меня полная путаница. А еще, по-моему, если можно пошутить, ты очень похож и видом, и всем на плоского морского ската: он ведь всякого, кто к нему приблизится и прикоснется, приводит в оцепенение, а ты сейчас, мне кажется, сделал со мной то же самое — я оцепенел. У меня, в самом деле, и душа оцепенела, и язык отнялся: не знаю, как тебе и отвечать. Ведь я тысячу раз говорил о добродетели на все лады разным людям, и очень хорошо, как мне казалось, а сейчас я даже не могу сказать, что она вообще такое. Ты, я думаю, прав, что никуда не выезжаешь отсюда и не плывешь на чужбину: если бы ты стал делать то же самое в другом государстве, то тебя, чужеземца, немедля схватили бы как колдуна [12, с. 587].

А.: Целью таких диалогов Сократа было не стремление поставить собеседника в тупик, а поиск истины. Ради этого поиска истины Сократ бы готов пожертвовать всем на свете. Сократ: Благодаря этой работе у меня не было досуга сделать что-нибудь достойное упоминания ни для города, ни для домашнего дела, но через эту службу богу пребываю я в крайней бедности [13, с. 76].

А.: Действительно, Сократ принципиально отвергал стремление к богатству и роскоши, но благодаря этой его установке и вся его семья жила в крайней бедности. И до нашего времени дошли предания о сварливости его жены Ксантиппы, которая, я думаю, во многом объяснялась столь сложными условиями жизни семьи (Сократ женился даже по

нынешним меркам довольно поздно — после сорока лет — ик моменту его гибели у него было трое детей, из которых двое совсем маленькие). Вот какие истории рассказывает о Сократе Диоген Лаэртский.

Диоген Лаэртский: Однажды Ксантиппа сперва разругала его, а потом окатила водой. “Так я и говорил, — промолвил он, — у Ксантиппы сперва гром, а потом дождь”. Алкивиад твердил ему, что ругань Ксантиппы непереносима; он ответил: “А я к ней привык, как к вечному скрипу колеса. Переносишь ведь ты гусиный гогот?” — “Но от гусей я получаю яйца и птенцов к столу”, — сказал Алкивиад. “А Ксантиппа рожает мне детей”, — отвечал Сократ. Однажды среди рынка она стала рвать на нем плащ; друзья советовали ему защищаться кулаками, но он ответил: “Зачем? Чтобы мы лупили друг друга, а вы покрикивали: “Так ее, Сократ! Так его, Ксантиппа!”?” Он говорил, что сварливая жена для него — то же, что норовистые кони для наездников: “Как они, одолев норовистых, легко справляются с остальными, так ияна Ксантиппе учусь обхождению с другими людьми” [10, с. 115]. А.: Впрочем, по некоторым сведениям, у Сократа была еще одна жена — Мирто, но за подробностями я отсылаю тебя к книгам о Сократе (См., например, [14]). С: Как же случилось, что Сократ был осужден? А.: Зависть, мой милый. Еще раз обратимся к Диогену Лаэртскому. Диоген Лаэртский: Ему до крайности завидовали, — тем более, что он часто обличал в неразумии тех, кто много думал о себе. Так обошелся он с Анитом, о чем свидетельствует Платон в “Меноне”; а тот, не вынесши его насмешек, сперва натравил на него Аристофана с товарищами…

А.: Известный древнегреческий драматург Аристофан высмеял Сократа в одной из своих комедий “Облака”…

Диоген Лаэртский: А потом уговорил и Мелета подать на него в суд за нечестие и развращение юношества… Клятвенное заявление перед судом было такое…: “Заявление подал и клятву принес Мелет, сын Мелета из Питфа, против Сократа, сына Софрониска из Алопеки: Сократ повинен в том, что не чтит богов, которых чтит город, а вводит новые божества, и повинен в том, что развращает юношество; а наказание за то-смерть” [10, с. 115­116].

А.: Самое главное, что Сократ мешал очень многим. Своим образом жизни он противоречил стремлениям как прави-

70 Диалог 2. Первая научная гипотеза древнего человека

телей Афин, так и отдельных его граждан к обогащению, антизаконным махинациям и прочим таким вещам. Он смущал умы: вот почему один из правителей поставил в качестве условия освобождения Сократа требование “вовсе не вести бесед с молодыми людьми” (См. [14, с. 77]). Но Сократ на это не согласился. И вот в тюрьме в присутствии многочисленных учеников Сократ сам выпивает чашу с цикутой, отказавшись и от побега, который был подготовлен его друзьями. Жизнь свою и благополучие своей семьи он принес в жертву Истине. Все подробности последних часов жизни Сократа описаны Платоном в его диалоге “Федон”, я не рискую тягаться с этим великим произведением и потому умолкаю (См. [И]). С: Скажи, что же позволило ему быть столь мужественным перед лицом смерти? 3. Платон

А.: Чтобы понять это, надо познакомиться с его учением, но это мы сделаем после знакомства с биографией самого талантливого ученика Сократа Платона. Вообще говоря, имена Сократа и Платона трудно отделить друг от друга. До сих пор философы спорят о том, сколько в произведениях Платона собственно сократовских, а сколько — платоновских идей. Итак, Платон. Собственно, это не его настоящее имя, а прозвище. Настоящее его имя Аристокл, а прозвище Платон он получил, видимо, за крепкое телосложение (“платос” по-древнегречески — широта, или ширина). Сначала Платон обучался музыке и живописи и даже писал довольно неплохие стихи, но после встречи с Сократом он сжег свои произведения и навсегда отдался философии (впрочем, до нас дошло несколько его стихотворений). Платон был хорошо знаком с учениями Гераклита, Парменида и пифагорейцев; особенно много параллелей можно найти в его творчестве с орфико-пифагорейским мифом о метемпсихозе. Вместе с тем, как ни странно, Платон, как подчеркивает, например, Лосев, воспринял многое у Демокрита. Например, Демокрит свои атомы называл “идеями”, Платон же отнюдь не чуждался термина “атом” (См. [9, с. 10]). Но более подробно ты узнаешь об этом позже. Есть одна красивая легенда (а может быть, дос­товерное предание) об обстоятельствах знакомства Сократа с Платоном. Диоген Лаэртский: Рассказывают, что Сократу однажды приснился сон, будто он держал на коленях лебеденка, а тот вдруг покрылся перьями и взлетел с дивным криком; а на следующий день он встретил Платона и сказал, что это и есть его лебедь [10, с. 151]. А.: После смерти Сократа (а Платон был его учеником восемь или девять лет) Платон отправляется путешествовать, но первое пребывание его в Сицилии едва не стало для него трагическим: он вступил в дружеские отношения с родственником тирана Сиракуз, а последний, за что-то разгневавшись на Платона, велел продать его в рабство, что и было сделано. Один из его знакомых купил Платона и тут же отпустил на свободу, отказавшись от денег, которые предлагали ему друзья Платона. На эти деньги друзей Платон и основал знаменитую философскую школу — Академию, которая просуществовала практически тысячелетие. Были еще поездки Платона все на ту же Сицилию, которые опять-таки едва не кончились для него трагически, потому что философ все еще надеялся на “силу красноречивого слова и на возможность философского преобразования жизни” [9, с. 29], но эти его надежды как-то повлиять на образ мыслей и действий тирана Сиракуз оказались тщетными (См. [34], с. 54-66). С: А дальше?

Основные темы “диалогов” Демокрита и Платона 1. Бытие: атомы или идеи

А.: А дальше мы обратимся к творчеству Платона. Мы будем идти следующим путем: будем

сравнивать между собой основные положения учения о душе Демокрита, представителя

материалистической тенденции в древнегреческой философии, и Платона, представителя

идеалистической тенденции. Сначала разберем некоторые общефилософские положения

Демокрита и Платона относительно мира в целом, без чего невозможно понять их учения о

душе.

Согласно Демокриту, мир есть движущаяся материя, бесчисленное множество движущихся в пустоте атомов, и все

72 Диалог 2. Первая научная гипотеза древнего человека

вещи состоят из них. “Ничто не возникает из ничего”, то есть Вселенная несотворима и неуничтожима, хотя отдельные миры могут возникать и погибать. Учение Демокрита о множестве миров, существующих во Вселенной, является предвосхищением идей гораздо более позднего времени — идей Джордано Бруно (См. [8, с. 58]). Все во Вселенной подчинено не каким-либо сверхъестественным силам, а закону необходимости (Ананке, как говорили древние). Необходимость есть бесчисленная цепь причинно-следственных отношений.

Позиция Платона противоположна. Если для Демокрита бытие — это атомы, для Платона истинным бытием обладают идеи. Идею Платон понимал как субстанциализированное родовое понятие, а также “как принцип вещи, как метод ее конструирования и познавания, как смысловую модель ее бесконечных чувственных проявлений, как смысловую ее предпосылку наконец, как такое общее, которое представляет собой закон для всего соответствующего единичного. При этом материя является функцией идеи” [9, с. 47]. С: Честно говоря, я мало что понял.

А.: Речь идет о том, что существует где-то в заоблачной дали мир особых сущностей — идей, которые гораздо более реальны, чем те чувственные вещи, которые мы имеем перед собой. Причем в доказательство этого основного положения Платон приводит основания, которые действительно не могли быть объяснены с позиций атомистического материализма. Ну вот, например, отрывок из диалога Платона “Гиппий Больший”, где разбирается проблема прекрасного самого по себе. Послушаем же Сократа и его собеседников. Сократ спрашивает их, повторяя вопрос человека, с которым якобы недавно состоялся у него разговор: что такое прекрасное? Один из нынешних собеседников Сократа, Гиппий, отвечает ему. Гиппий: Знай твердо, Сократ, если уж надо говорить правду: прекрасное — это прекрасная девушка…

Сократ: “Хорош же ты, Сократ,- скажет он. — Нуа разве прекрасная кобылица, которую сам бог похвалил в своем изречении, не есть прекрасное?…”

Гиппий: Ты верно говоришь, Сократ, ибо правильно сказал об этом бог; ведь кобылицы у нас бывают прекраснейшие.

Сократ: “Пусть так,- скажет он, — нуа что такое прекрасная лира? Разве не прекрасное?” Подтвердим ли мы это, Гиппий?

Основные темы “диалогов” Демокрита и Платона 73

Гиппий: Да.

Сократ: После этого человек скажет…: “Дорогой мой, а что же такое прекрасный горшок? Разве не прекрасное?”…

Гиппий: Так оно, я думаю, и есть, Сократ [15, с. 394-395].

А.: После ряда рассуждений Сократ и его собеседник приходят к выводу, что они обсуждали лишь прекрасные вещи, а не прекрасное само по себе, которое “делает прекрасные предметы прекрасными”, но не сводимо ни к одному из них. Сократ, а вслед за ним и Платон, считает, что прекрасные вещи прекрасны благодаря “сопричастию” особой сущности — идее прекрасного. В последующих диалогах эта мысль об объективно существующих идеях развивается и становится одним из основных положений уже психологического учения Платона о душе.

С: О котором, очевидно, у нас сейчас и будет разговор? 2. Душа: особое тело или часть мировой души

А.: Верно. Но сначала — один из фрагментов, посвященный Демокриту. Вот он: “Демокрит, считая, что душе [по природе] присуще движение, сказал, что она — огонь вследствие ее подвижности. Ведь он утверждает, что огонь состоит из шарообразных атомов, ибо шар самое подвижное из всех тел… Далее, так как душа приводит в движение, а приводящее в движение должно само более всего двигаться …,тоони утверждает, что и душа, и огонь состоят из самых подвижных атомов — из шарообразных… Так что в этом отношении …он сходится с Гераклитом. Различие же состоит в том, что Гераклит … считал огонь [из которого состоит душа] … непрерывным телом, а Демокрит отрицал это” [16, с. 192]. У Платона же душа — некая особая, не выводимая из материального сущность, часть невидимой мировой души, души космоса, сотворенного умом-демиургом (вспомни об уме у Анаксагора). В понимании души Платоном очень много этических моментов: душа — это нечто возвышенное, о чистоте души (то есть о нравственных помыслах) человек должен неустанно заботиться, иначе его душе нелегко придется после смерти тела…

74 Диалог 2. Первая научная гипотеза древнего человека

3. Смертна или бессмертна душа

С: Да, я неоднократно слышал, что Платон говорит о бессмертии индивидуальной души. А.: В отличие от Демокрита, который это бессмертие отрицал.

Демокрит: Некоторые люди, не зная, что смертная природа подлежит уничтожению, но имея на совести совершенные ими дурные поступки, проводят всю свою жизнь в беспокойстве и страхах, сочиняя лживые сказки о загробной жизни… С прекращением дыхания прекращается и жизнь [16, с. 196, 193].

С: Что же, значит, все позволено, если душа смертна: твори что хочешь, наказания не будет никакого?

А.: Вот что говорит по этому поводу Демокрит.

Демокрит: Не из страха, но из чувства долга надо воздерживаться от проступков [16, с. 197]. С: Но все-таки есть правда и на стороне Платона.

А.: Безусловно. Платон подметил немаловажное обстоятельство в человеческой жизни: человек умирает, а идеи его живут. “Душа” создавшего то или иное произведение материальной или духовной культуры человека “живет” в его произведениях… С: И только? Я думал, ты разделяешь мысль Платона и пифагорейцев о метемпсихозе… А.: Нет. Я лично стою на материалистических позициях. И не вижу в этом ничего дурного, хотя сейчас у нас в стране гораздо более модными стали идеалистические тенденции. Но считаю, что любая точка зрения имеет право на существование. Только, конечно, необходимо ее обосновать. А доказательства бессмертия души Платоном представляются мне неубедительными. С: Например?

А.: Я скажу только об одном из них. Это очень интересно, с моей точки зрения, для тех, кто изучает психологию мышления. Платон утверждает, что душа до вселения ее в конкретное тело уже находилась в заоблачной дали и созерцала там идеи, а затем, при вселении в новое тело, она их “забыла”. Но можно заставить душу “вспомнить” эти идеи. С: Путем гипноза?

А.: Нет, путем четко поставленных вопросов к ней. Вот как описывает этот прием Платон в одном из своих диалогов

“Менон”. В этом диалоге Сократ пытается доказать своему собеседнику Менону то, что знание есть припоминание, привлекая для этой цели мальчика-раба Менона. Сократ: А теперь внимательно смотри, что будет: сам ли он станет вспоминать или научится от меня.

Менон: Смотрю внимательно.

Сократ: Скажи мне, мальчик, знаешь ли ты, что квадрат таков? Раб: Знаю.

Сократ: Значит, у этой квадратной фигуры все ее стороны равны, а числом их четыре? Раб: Да.

Сократ: А не равны ли между собой также линии, проходящие через центр? Раб: Равны.

Сократ: А не могла бы такая же фигура быть больше или меньше, чем эта? Раб: Могла бы, конечно.

Сократ: Так вот, если бы эта сторона была бы в два фута итав два фута, то сколько было бы футов во всем квадрате?… Раб: Четыре, Сократ.

Сократ: А может быть фигура вдвое больше этой, но все же такая, чтобы у нее, как и у этой, все стороны были бы между собою равны? Раб: Может.

Сократ: Сколько же в ней будет футов? Раб: Восемь.

Сократ: Ну а теперь попробуй-ка сказать, какой длины у нее будет каждая сторона. У этой они имеют по два фута, а у той, что будет вдвое больше? Раб: Ясно, Сократ, что вдвое длиннее [12, с. 589-590]. С: Так ведь это же неправильно!

А.: Рад, что ты это заметил. Заметил это и собеседник Сократа Менон. Слушай же, как Сократ дальше побуждает мальчика-раба к рассуждениям. Он рисует рядом с первым второй квадрат, у которого все стороны равны четырем футам, и мальчик убеждается, что получившийся квадрат по площади равен 16 футам, а не 8, как он предполагал. Тогда Сократ задает следующие вопросы.

Сократ: Значит, сторона восьмифутовой фигуры непременно должна быть больше двух и меньше четырех футов?

76 Диалог 2. Первая научная гипотеза древнего человека

Раб: Непременно.

Сократ: А попробуй сказать, сколько в такой стороне, по-твоему, будет футов? Раб: Три фута…

Сократ: Но если у нее одна сторона в три фута и другая тоже, не будет ли во всей фигуре трижды три фута? Раб: Очевидно, так.

Сократ: А трижды три фута — это сколько? Раб: Девять.

Сократ: А наш удвоенный квадрат сколько должен иметь футов, ты знаешь? Раб: Восемь.

Сократ: Вот и не получился у нас из трехфутовых сторон восьмифутовый квадрат [12, с. 592­593].

А.: Как видишь, опять неправильно. Но рассуждения мальчика явно продвинулись вперед в решении проблемы: он осознал теперь некоторое затруднение, которое необходимо разрешить, а раньше даже мысль об этом не приходила ему в голову. Сократ опять начинает задавать свои вопросы, шаг за шагом помогая мальчику осознать, в чем состоит это затруднение и как выпутаться из него. С: И как же?

А.: Нет уж, почитай сам. В общем, мальчик приходит к выводу, что искомым квадратом будет такой, который получается при соединении точек, расположенных на середине сторон нового, шестнадцатифутового квадрата. И вот какой вывод делает из всего этого Сократ. Сократ: Ну, как по-твоему, Менон? Сказал он в ответ хоть что-нибудь, что не было бы его собственным мнением? Менон: Нет, все его собственные.

Сократ: А ведь он ничего не знал — мы сами говорили об этом только что. Менон: Твоя правда.

Сократ: Значит, эти мнения были заложены в нем самом, не так ли? Менон: Так.

Сократ: Получается, что в человеке, который не знает чего-то, живут верные мнения о том,

чего он не знает?

Менон: Видимо, так [12, с. 595].

С: Что же тебе не нравится в этом доказательстве?

А.: Доказано лишь то, что раб, до этого не знавший способа решения задачи, нашел его в ходе беседы с Сократом, а вовсе не бессмертие души. Даже если признать, что какие-то идеи врождены, еще не значит, что их носитель — душа — бессмертна. Но я не это хочу подчеркнуть. По-моему, очень интересна сама практика такого обучения. По сути, мы имеем перед собой решение творческой задачи с помощью наводящих вопросов и своего рода “подсказок”, что потом стало интенсивно изучаться в психологии. Но это произошло уже более чем два тысячелетия спустя.

Сократ называл это свое умение доводить людей до истины майевтикой, или родовспомогательным искусством. Вот где аукнулась профессия его матери, повитухи Фенареты! Самое интересное в этом то, что Сократ впервые в истории западной мысли выявил диалогическую природу человеческого мышления и показал роль диалога в решении мыслительных задач. По-моему, искусство майевтики еще в недостаточной степени оценено в психологии и недостаточно изучается.

С: Я уже не говорю, что оно не используется и при обучении студентов психологии… 4. Проблема познания: чувственное предшествует рациональному или наоборот

А.: Теперь вкратце рассмотрим учение Демокрита и Платона о познании. Известно, что возникновение ощущений в органах чувств Демокрит объяснял истечением тонких пленок от предметов (которые он называл “образами”), причем эти пленки отпечатываются в воздухе между глазом и предметом, а затем воздух этот, изменившийся по цвету, отражается во влажной части глаза благодаря особым встречным истечениям из глаза. Сновидения — это попадание в душу таких образов, когда человек спит. Вполне материалистическое объяснение. Но вот как описано в одном фрагменте его учение о соотношении между собой чувственного и рационального познания: “Он говорит, что есть два вида познания: одно посредством чувств, другое — мысли… Он говорит дословно следующее: “Есть два вида мысли: одна — законнорожденная, другая — незаконнорожденная. К незаконнорожденной относится все следующее: зрение, слух, обоняние, вкус, осязание. Другая же законнорожденная. К ней относится скрытое [от наших чувств]”. Далее, отдавая

78 Диалог 2. Первая научная гипотеза древнего человека

предпочтение законнорожденной мысли перед незаконнорожденной, он прибавляет: “Когда незаконнорожденная мысль уже не может больше [ввиду перехода] к очень мелкому ни видеть, ни слышать, ни обонять, ни чувствовать вкус, ни познавать осязанием, а [приходится прибегать] ко все более тонкому, тогда приходит на помощь законнорожденная мысль” [16, с. 191].

Таким образом, Демокрит не сводит мышление к ощущению, считая, что мышление — более “тонкое” познание невидимых для глаза вещей. Однако попытки Демокрита объяснить мышление с помощью того же распределения атомов довольно наивны и примитивны (комментатор его творчества Теофраст отмечал: “Что же касается мышления, то Демокрит ограничился заявлением, что оно имеет место, когда душа смешана в надлежащей пропорции… Он сводит мышление к [характеру] смеси [атомов] в теле” [2, с. 195]). Главное же состоит в том, что эти рассуждения не могут объяснить существования в человеческом сознании общих категорий (помнишь, мы говорили о “прекрасном вообще” у Платона?). Зато идеалистом Платоном была предпринята попытка объяснения именно общего, пусть и с иных позиций. Помнишь, я приводил слова Лосева, трактовавшего идею Платона как общее, которое представляет собой закон для соответствующего единичного? Именно наличие объективно существующих идей, сопричастных индивидуальным вещам, приводит к тому, что душа, столкнувшись с этими индивидуальными вещами, “узнает” общее в вещах, не выводимое из чувств (по Платону, рациональное познание, таким образом, предшествует чувственному: чтобы понять, что данные предметы равны, нужно уже до всякого чувственного опыта знать, что такое идея “равенства”, а она содержится в душе уже при рождении).

В истории психологии затем эта проблема соотношения чувственного и рационального так и будет разрабатываться по этим двум противоположным линиям: материалисты, как правило, будут стремиться вывести рациональное познание из чувственного, идеалисты — наоборот. 5. Каковы причины действий человека

С: А все-таки смерть Сократа доказывает справедливость его этических воззрений, а не воззрений Демокрита. Как это

Основные темы “диалогов” Демокрита и Платона 79

прекрасно: умереть ради Идеи! Все-таки, что ни говори, идеализм гораздо более возвышенное учение!

А.: Я думаю, ты не прав. Оба философа придерживались, действительно, своей этики, но, с моей точки зрения, оба они достойны уважения, поскольку, несмотря на первоначальное различие в обосновании этики, оба они пришли примерно к одним и тем же выводам: главное в жизни — “благородно стремиться к прекрасному”. Это буквальная цитата из Демокрита (См. [16, с. 197]). А что может быть прекраснее жизни мудреца, не знающего страха в стремлении не к богатству, а к истине? Разве не можем сказать мы этого и о Демокрите, и о Сократе (да и о Платоне тоже: помнишь, как он, несмотря на смертельную опасность, все-таки пытался изменить образ мыслей сиракузского тирана?). Единственно что еще отметим, что вариант материализма, предлагаемый Демокритом, не мог объяснить, почему те или иные люди готовы умереть ради идеи. В связи с этим приведу еще один отрывок из платоновского “Федона”.

Сократ, анализируя философию Анаксагора, указывает, что Ум у него остается без применения, ибо, по мнению Анаксагора, порядок вещей имеет причину не в Уме, а в воздухе, эфире, воде и тому подобном. И далее…

Сократ: На мой взгляд, это все равно, как если бы кто сперва объявил, что всеми своими действиями Сократ обязан Уму, а потом, принявшись объяснять причины каждого из них в отдельности, сказал: “Сократ сейчас сидит здесь [в тюрьме] потому, что его тело состоит из костей и сухожилий и кости твердые и отделены одна от другой сочленениями, а сухожилия могут натягиваться и расслабляться и окружают кости вместе с мясом и кожею, которая все охватывает. И так как кости свободно ходят в своих суставах, сухожилия, растягиваясь и напрягаясь, позволяют Сократу сгибать ноги и руки. Вот по этой-то причине он и сидит теперь здесь, согнувшись”. И для беседы нашей можно найти сходные причины — голос, воздух, слух и тысячи иных того же рода, пренебрегши истинными причинами — тем, что раз уж афиняне почли за лучшее меня осудить, я, в свою очередь, счел за лучшее сидеть здесь, счел более справедливым остаться на месте и понести то наказание, какое они назначат. Да, клянусь собакой, эти жилы и эти кости давно, я думаю, были бы где-нибудь в Мегарах или в Беотии, увлеченные ложным

80 Диалог 2. Первая научная гипотеза древнего человека

мнением о лучшем, если бы я не признал более справедливым и более прекрасным не бежать и не скрываться, но принять любое наказание, какое бы ни назначило мне государство [11, с. 68-69].

А.: Таким образом, материалисты, в частности Демокрит, признавая детерминацию человеческого поведения, просматривали важнейший тип такой детерминации, свойственный только человеку, а именно целевую детерминацию. Ради чего Сократ остался в тюрьме, а не бежал, ради какой цели? Это опять-таки в последующем стало развиваться в различных идеалистических школах. “Человек есть мера всех вещей” (Протагор) С: А дальше кто идет?

А.: Дальше идут так называемые сократовские школы, то есть школы, основанные отдельными учениками Сократа. Но прежде несколько слов об одном философе, фразу которого очень любят повторять психологи многих школ: “Человек есть мера всех вещей”. Это Протагор, принадлежавший к так называемым софистам.

С: Это те, кто любил спорить по любому поводу и, главное, совершенно бесплодно? А.: Да, потом споры о словах стали называть софистическими спорами, но софисты были людьми, которые не только учили искусству спора о словах. Они-то как раз и создали науку о слове. Так что софисты стояли у истоков психологии речи. Но если ты почитаешь диалоги Платона, то заметишь, как неуважительно относился Платон к софистам: во-первых, потому что они учили риторике за деньги, а во-вторых, потому что они стремились не к истине как таковой, а к убедительности собственной речи, которая с одинаковой легкостью могла доказать, что белое — это черное и что белое — это белое.

Протагора обучил философии Демокрит, и неудивительно, что в философии Протагор в основном материалист. Но он особенно выделяет относительность нашего познания, элемент субъективности в нем. У Протагора можно найти много высказываний, которые, на мой взгляд, предвосхищают идеи некоторых типов психотерапии: все существует лишь в отношении к другому, для человека истинно все, что кажется ему таковым, вещь для меня такова, какой она мне

Правила искусства “быть счастливым” в сократовских школах 81 кажется. Разве нет здесь переклички с той же гештальт-тера-пией, о которой мы говорили раньше? Помнишь: для клиента правильно все, что происходит в его жизни… Вот почему фразу Протагора так полюбили психологи и психотерапевты. С: А сократовские школы мы будем рассматривать?

Правила искусства “быть счастливым” в сократовских школах 1. Киники

А.: Немного. Кроме платоновской школы, к сократовским школам принадлежали так называемые киники и кире-наики.

К киникам относят Антисфена, ученика Сократа, остававшегося с ним до самой его смерти, а также очень интересного человека Диогена Синопского, который дал образец кинического образа жизни, и других. Многое можно почерпнуть у древних, особенно в наше неспокойное время.

Собственно, и киники жили в столь же неспокойное время, когда начинался кризис античного полиса, сопровождавшийся, в частности, быстрым социальным расслоением общества, падением общественной нравственности. И<в этих условиях философия все больше становилась обоснованием особого образа жизни человека, который должен остаться человеком в столь трудных обстоятельствах. Предоставлю слово Диогену Лаэртскому: лучше о философах того периода и не скажешь. Если же захочешь познакомиться с их собственными изречениями и философией человека, обратись к сборнику текстов киников [17].

Диоген Лаэртский: Антисфен, высмеивая тех афинян, которые гордились чистотою крови, заявлял, что они ничуть не родовитее улиток или кузнечиков… Он говорил, что как ржавчина съедает железо, так завистников пожирает их собственный нрав. Те, кто хочет обрести бессмертие,… должны жить благочестиво и справедливо. По его словам, государства погибают тогда, когда не могут более отличить хороших людей от дурных… На вопрос, что дала ему философия, он ответил: “Умение беседовать с самим собой”… Мнения его были вот какие. Человека можно научить добродетели. Благородство и добродетель — одно и то же. Достаточно быть добродетель-

82 Диалог 2. Первая научная гипотеза древнего человека

ным, чтобы быть счастливым: для этого ничего не нужно, кроме Сократовой силы… Мудрец ни в чем инив ком не нуждается, ибо все, что принадлежит другим, принадлежит ему… Добродетель — орудие, которого никто не может отнять… [10, с. 234-237]. А.: Надо отметить, что Антисфен возвел аскетизм в философский принцип, в отличие, например, от Сократа и Платона, которые, собственно говоря, не были аскетами. Хотя Сократ жил очень бедно (он любил говаривать в ответ на упреки: “Сам я ем, чтобы жить, а другие живут, чтобы есть”), он не возводил принцип опрощения в абсолют. По словам того же Диогена Лаэртского, когда Антисфен повернулся так, чтобы выставить напоказ дыры в плаще, Сократ сказал Ан-тисфену: “Сквозь этот плащ мне видно твое тщеславие” (См. [10, с. 114-115]). Но что Антисфен! Послушай Диогена Лаэртского о Диогене Синопском! Диоген Лаэртский: Диоген устроил себе жилье в глиняной бочке при храме… Желая всячески закалить себя, он перекатывался на горячий песок, а зимой обнимал статуи, запорошенные снегом… Он говорил, что люди соревнуются, кто кого столкнет пинком в канаву, но никто не соревнуется в искусстве быть прекрасным и добрым… Он осуждал тех, кто восхваляет честных бессребреников, а сам втихомолку завидует богачам… Увидев однажды, как мальчик пил воду из горсти, он выбросил из сумы свою чашку, промолвив: “Мальчик превзошел меня простотой жизни”. Он выбросил и миску, когда увидел мальчика, который, разбив свою плошку, ел чечевичную похлебку из куска выеденного хлеба… Афиняне любили его: … когда мальчишка разбил его бочку, они его высекли, а Диогену дали новую бочку… Когда кто-то, завидуя Каллисфену, рассказывал, какую роскошную жизнь делит он с Александром, Диоген заметил: “Вот уж несчастен тот, кто завтракает и обедает, когда это угодно Александру!”

А: Имелся в виду Александр Македонский…

Диоген Лаэртский: Алчность он называл матерью всех бед… Само презрение к наслаждению благодаря привычке становится высшим наслаждением; и как люди, привыкшие к жизни, полной наслаждений, страдают в иной доле, так и люди, приучившие себя к иной доле, с наслаждением презирают самое наслаждение. Этому он и учил, это и показывал собственным примером… Он говорил, что ведет такую

Правила искусства “быть счастливым” в сократовских школах 83

жизнь, какую вел Геракл, выше всего ставя свободу… Единственным истинным

государством он считал весь мир [10, с. 241-257].

А.: Вот это, по-моему, самое главное в образе жизни Диогена: превыше всего он ставил свободу и считал, что только свободный человек может быть по-настоящему счастлив. Здесь существует явная перекличка с другими философскими учениями: Чанышев видит параллели между учением Диогена и учением Будды и “Бхагавадгиты” с их проповедью универсальной отрешенности, свободы как преодоления всяких привязанностей в жизни (См. [2, с. 233]); можно увидеть и явные параллели с последующим учением стоицизма и — что для меня особенно важно — с некоторыми концепциями русских философов, например концепцией свободы Николая Александровича Бердяева, изложенной хотя бы в его книге “Философия свободы” [18].

Интересно, что Диоген выступил и как великолепный педагог, став наставником детей отнюдь не бедного человека. Дело в том, что когда он был захвачен пиратами и продан в рабство, его купил некто Ксениад.

Диоген Лаэртский: Диоген, воспитывая сыновей Ксениа-да, обучал их кроме всех прочих наук ездить верхом, стрелять из лука, владеть пращой, метать дротики; а потом …он велел наставнику закалять их не так, как борцов, но лишь настолько, чтобы они отличались здоровьем и румянцем. Дети запоминали наизусть многие отрывки из творений поэтов, историков и самого Диогена; все начальные сведения он излагал им кратко для удобства запоминания. Он учил, чтобы дома они сами о себе заботились, чтобы ели простую пищу и пили воду, коротко стриглись, не надевали украшений, не носили ни хитонов, ни сандалий, а по улицам ходили молча и потупив взгляд… [10, с. 243]. Хозяин повсюду рассказывал: “В моем доме поселился добрый дух” [Там же, с. 258].

С: Сразу видно, что Диоген — ученик Сократа. Эта же идея презрения к богатству, отсутствие поиска наслаждений! У Сократа и не могло быть иных учеников. 2. Киренаики

А.: Ошибаешься, как раз были. Это киренаики. Один из них — Аристипп — наоборот, проповедовал не аскетизм, а гедонизм…

84 Диалог 2. Первая научная гипотеза древнего человека

С: Что это?

А.: Это стремление к счастью, под которым понимается наслаждение всеми доступными путями. В наслаждении и состоит подлинный смысл жизни. С: Такой контраст!

А.: Да, в общем, не столь привлекательное учение. Ки-ренаики говорили, что “друзей мы любим ради выгоды”, что “конечным благом является телесное наслаждение” и нужно добиваться его всеми возможными путями, несмотря на то, что при этом думают другие или говорят общепринятые законы (См. [10, с. 131-135]). Но это учение отражало интересы некоторых слоев тогдашнего общества, да, я думаю, оно и среди многих нынешних людей найдет своего почитателя, поэтому нужно знать и его тоже. Кстати, стремление к наслаждению — довольно сложное явление человеческой жизни и не раз оно ставилось во главу угла той или иной психологической концепции, например психоанализа Зигмунда Фрейда. Но об этом мы поговорим позже. А теперь обратимся к самому гениальному ученику Платона — Аристотелю. Аристотель и его Муза

С: Слушай, мне говорили студенты, изучающие историю психологии, что читать Аристотеля невозможно, особенно после Платона…

А.: Да, существует такое мнение в истории философии, что “Муза Аристотеля не поцеловала” [19,с. 139]. Но смотря что ты ищешь в Аристотеле. Если внешней занимательности — то, конечно, у Аристотеля ее нет. Но вчитайся в его тексты, и ты почувствуешь мощный логический ум, стройность его концепции, как философской, так и психологической. Как писал Алексей Федорович Лосев, Аристотель навсегда исключил “атмосферу эмоционального искусства из языка научно-философского сочинения” [34, с. 67]. Кстати, именно Аристотель написал первую специальную работу, посвященную психологии. Она так и называется “О душе”. В этой работе он дал свое понимание души, которое не сводилось ни к определению души Демокритом, ни к определению души Платоном и в принципе смягчало крайности обоих подходов. Но прежде чем говорить об этой концепции, поговорим об Аристотеле как человеке.

Отец Аристотеля, по имени Никомах, был придворным врачом македонского царя Аминты III, деда Александра Македонского. Аристотель и родился недалеко от Македонии, в полисе Стагир (Стагира); вот почему ты часто можешь встретить рядом с именем Аристотеля прибавку “Стагирит”. Семнадцатилетним юношей Аристотель начал обучаться в Академии Платона. Известна фраза Аристотеля, сказанная им позднее: “Платон мне друг, но истина дороже”. Как ты понимаешь, Аристотель пошел своим путем и подверг учение об идеях и о природе души Платона весьма суровой критике. После смерти Платона для Аристотеля начинаются годы странствий. В одном из полисов он женился на Пифиаде, приемной дочери основателя города и философа Гермия, который вскоре был казнен персами. Аристотель воспел Гермия в гимне, который, по тогдашним правилам, полагался только богам, и сделал надпись на памятнике Гермию, признанному героем Эллады. Позднее Аристотель был приглашен воспитателем для тринадцатилетнего Александра, будущего царя Македонии. Сохранились противоречивые свидетельства о взаимоотношениях философа и Александра. С одной стороны, Александр подчеркивал, что как отцу он обязан своим рождением, так Аристотелю — тем, что дает жизни цену, но, с другой стороны, как только Александр стал императором, Аристотель был вынужден уехать в Афины, где он основывает свою школу — Ликей, названную так потому, что она находилась рядом с храмом Аполлона Ликейского. Члены школы называли себя “перипатетиками”, то есть “прогуливающимися”, так как они любили, рассуждая о философских вопросах, прогуливаться по саду.

После смерти Александра Македонского в Афинах вспыхивает антимакедонское восстание, и Аристотель был вынужден покинуть Афины, передав школу своему другу Теоф-расту, известному нам по небольшой книжечке “Характеры” (одна из первых работ, посвященных этой теме — [20]). Вскоре он умер в имении своей покойной матери, успев оставить завещание, сохранившее нам образец заботы философа обо всех близких ему людях — детях, второй жене Герпиллиде, своих рабах. Есть версия, что Аристотель, видя безвыходность своего общественно-политического положения, покончил с собой, приняв яд (См. [34, с. 293­295]). Вот некоторые отрывки из текста завещания; Никанор, которого упоминает Аристотель, — приемный сын его.

86 Диалог 2. Первая научная гипотеза древнего человека

Аристотель: Когда дочь придет в возраст, то выдать ее за Никанора; если же с нею случится что-нибудь до брака (от чего да сохранят нас боги!) или же в браке до рождения детей, то Никанору быть хозяином и распоряжаться о сыне и обо всем остальном достойно себя и нас. Пусть Никанор заботится и о девочке, и о мальчике Никомахе, как сочтет за благо, словно отец и брат… Далее, в память обо мне и о Герпиллиде, как она была ко мне хороша, пусть душеприказчики и Никанор позаботятся о ней во всем, и если она захочет выйти замуж, то пусть выдадут ее за человека, достойного нас. В добавление к полученному ею ранее выдать ей из наследства талант серебра и троих прислужниц, каких выберет… Какой бы дом она ни выбрала, душеприказчикам обставить его утварью, какою они сочтут за лучшее и для Герпиллиды удобнейшее.

…Тихона, Филона и Олимпию с ребенком отпустить на волю при замужестве дочери. Никого из мальчиков, мне служивших, не продавать, но всех содержать, а как придут в возраст, то отпустить на волю, если заслужат.

…Где бы меня не похоронили, там же положить и кости Пифиады, как она сама распорядилась… [10, с. 208-210].

С: Теперь для меня Аристотель — не скучный автор четырех толстых томов, а живой человек, и я постараюсь повнимательнее читать его тексты… “Функциональное” определение души Аристотелем как разрешение спора между Демокритом и Платоном

А.: И ты найдешь в них много интересного. Во-первых, Аристотель всегда предваряет изложение материала со своей точки зрения обзором, как бы мы сейчас сказали, точек зрения своих предшественников, и, по сути, по его работам можно познакомиться и с предшествующей философией. Во-вторых, он очень интересно решает вопрос о природе души, что для нас сейчас особенно важно. Аристотеля не устраивает точка зрения Демокрита о том, что душа — это тело (помнишь, мы говорили уже об ограничениях ее, подмеченных еще Платоном), но не устраивает его и мнение Платона о душе как особой бестелесной сущности, которая находится в

постоянном круговороте вселений в новое тело и отлетов от него после смерти. Душа и тело вообще неотделимы друг от друга, как материя (вещество), из чего сделана вещь, и форма этой вещи. Душа, по Аристотелю, есть тоже своего рода форма тела. С: Что он имеет в виду?

А.: Вообще говоря, определения, которые приводит Аристотель, довольно сложны, но мы не будем подробно на них останавливаться. Все это ты узнаешь позже. Я просто воспользуюсь теми образными сравнениями, которые сам Аристотель использует в качестве иллюстраций своих положений. Душа — это словно форма отпечатка на воске, который неотделим от самого воска.

Аристотель: Поэтому и не следует спрашивать, есть ли душа и тело нечто единое, как не следует это спрашивать ни относительно воска и отпечатка на нем, ни вообще относительно любой материи и того, материя чего она есть [21, с. 395].

А: Аристотель определяет душу и как сущность живого тела. Если бы какое-то неодушевленное тело (типа топора) было бы живым, то его душой была бы его сущность, а именно то, что он есть орудие для раскалывания. Точнее, здесь следует говорить о наиболее существенных функциях тела, которые, по Аристотелю, и есть его душа. Аристотель: Если бы глаз был живым существом, то душой его было бы зрение. Ведь зрение и есть сущность глаза как его форма (глаз же есть материя зрения); с утратой зрения глаз уже не глаз, разве только по имени, так же как глаз из камня или нарисованный глаз [Там же]. А.: Поэтому вполне естественно, что Аристотель отходит от механического понимания “движений душой тела”; он говорит, что душа движет тело не путем механического, физического толчка, а “некоторым решением и мыслью” [Там же, с. 381]. Аристотель делит все функции живого тела на три группы. Рост, питание, размножение как некоторые функции тела свойственны, кроме нас, еще и животным и растениям, поэтому совокупность этих функций Аристотель называет “растительной душой”. Эти функции, как ты видишь, собственно не психические, но древние вообще не давали критерия отличия психических функций от непсихических; то, что мы называем сейчас чисто физиологическими отправлениями организма, античные авторы рассматривали в ряду

88 Диалог 2. Первая научная гипотеза древнего человека

“душевных отправлений”. Некоторые психические функции, а именно: ощущения, восприятие, память, аффекты — Аристотель приписывает только животным и человеку, называя их “животной душой”. Естественно, со смертью тела, которое перестает функционировать, эти функции прекращают свое существование. С: Таким образом, Аристотель против бессмертия души? А.: Он против бессмертия растительной и животной души… С: А есть еще какая-то душа?

А.: Да, это “разумная душа” — психические функции, которые присущи только человеку. Это разум (логическое мышление) и воля. Здесь Аристотель явно непоследователен и противоречив. Эти функции не являются функциями живого одушевленного тела, эти функции — проявление божественного разума и божественной воли в человеке и потому они бессмертны и могут быть отделены от тела.

Но вернемся к более конкретным вещам. Во всем произведении Аристотеля “О душе” ты найдешь так много гениальных догадок и наблюдений относительно психической жизни животного и человека! Аристотель, например, совершенно справедливо считал осязание “главнейшим из всех чувств”; он обратил внимание на то, что ощущение какого-либо предмета может возникнуть только при условии движения органа чувств по этому предмету или, наоборот, движения предмета по нему (неподвижный предмет, положенный на руку, через некоторое время перестает ощущаться).

Но особенно интересны высказывания Аристотеля в его этических работах, например в работе, посвященной сыну Никомаху, “Никомахова этика” [22]. Здесь Аристотель рассматривает вопросы произвольности человеческого поведения, проблему нравственных и безнравственных поступков. Для меня лично близка фраза Аристотеля, что “добродетель не дается нам от природы”, что человек “делает себя сам”. Интересно, как противоречит Аристотель своему учителю Платону и, соответственно, Сократу. Сократ говорил, что люди ведут себя безнравственно потому, что не знают, что такое добро или зло, и задача философа — разъяснить им это. Но личный жизненный пример Платона (помнишь, как он неоднократно пытался “перевоспитать” путем убеждения тиранов Сиракуз?) как раз опровергает подобное мнение. Аристотель считает, что знать, что такое добро, — это полде­ла. Главное — постоянно попадать в такие ситуации, где требуется та или иная добродетель,

и тогда человек становится мужественным не потому, что он знает, как это хорошо, но

потому, что приобрел привычку поступать подобным образом в сложных ситуациях. Здесь

мне видится явная перекличка учения Аристотеля с деятельностным подходом к

воспитанию: воспитание — это не просто сообщение неких знаний, но выстраивание цепи

определенных жизненных ситуаций, где требуется активное деятельностное отношение к

ним. Только в процессе деятельности и посредством нее человек приобретает те или иные

“добродетели”, то есть положительные черты характера. Но теперь мы должны двигаться

дальше и немного познакомиться с философией новой эпохи: эпохи эллинизма.

Это было весьма сложное время для граждан греческих полисов. В III веке до нашей эры в

античном обществе разразился всесторонний кризис — экономический, политический,

социальный. Не буду останавливаться на его характеристике, скажу только, что простые

граждане греческих полисов чувствовали утрату ценностей предшествующей эпохи

“классики”, усиливалось социальное расслоение, враги демократии поднимали голову… В

этих условиях немудрено, что философия становится уже не учением о мироздании, а скорее

учением о том, как надо жить в этом, становящемся все более беспокойным и страшным,

мире. Вот почему философы этой эпохи писали в основном о способах достижения

счастливой личной жизни.

С: А какие направления возникают в это время?

А.: Мы рассмотрим только два из них: эпикуреизм и стоицизм.

“Формулы счастья” и психотерапевтические приемы в учениях эпохи эллинизма

1. Эпикуреизм

С: Насколько я понимаю, эпикуреизм есть учение Эпикура и его последователей?

А.: Да. Я не буду говорить об учении Эпикура о природе, об ином понимании причинности,

нежели у Демокрита, ска-

90 Диалог 2. Первая научная гипотеза древнего человека

жу только, что Эпикур придерживался атомистического учения Демокрита с определенными поправками. Но главное, с моей точки зрения, — этическое учение Эпикура, которое, я думаю, твоей душе психотерапевта может многое сказать. Интересно, что материалистическая позиция Эпикура тоже возникла у него не просто так, а была обусловлена обстоятельствами его жизни. Хотя предки Эпикура были знатны, родители его были бедны. Чтобы обеспечить семью, глава семейства зарабатывал преподаванием, но и мать Эпикура тоже работала: ходила по домам более обеспеченных сограждан Самоса и “изгоняла злых духов”. По преданию, сын помогал ей в этом занятии; может быть, поэтому у него возникло с детства отвращение к нему и вообще ко всему, что связано с идеалистическими представлениями о душе (См. [23, с. 28]). Отец, тем не менее, дал ему хорошее образование. В возрасте 36 лет Эпикур поселяется в Афинах, где покупает себе дом и сад для философских бесед: его школа так и называлась — “Сад”. С: Кажется, я что-то начинаю припоминать. Это эпикурейцы превыше всего ставили удовольствие и говорили, что это есть цель человеческой жизни? А.: Не совсем так. Ты несколько смешиваешь гедонистов киренаиков, о которых мы говорили раньше, с эпикурейцами. Для Эпикура удовольствие существует, скорее, в отрицательном смысле — удовольствие есть отсутствие страдания. Эпикур: Когда мы говорим, что удовольствие есть конечная цель, то мы разумеем не удовольствия распутников и не удовольствия, заключающиеся в чувственном наслаждении, как думают некоторые, …но мы разумеем свободу от телесных страданий и от душевных тревог. Нет, не попойки и кутежи непрерывные, не наслаждения мальчиками и женщинами, не наслаждения рыбою и всеми прочими яствами, которые доставляет роскошный стол, рождают приятную жизнь, но трезвое рассуждение, исследующее причины всякого выбора и избегания и изгоняющее [лживые] мнения, которые производят в душе величайшее смятение [24, с. 127-128].

А.: Итак, идеал философа — невозмутимость. А она достигается путем избавления от всяческих страхов. Это в твой — психотерапевтический — огород камешек. Уже тогда разрабатывались фактически психотерапевтические приемы

борьбы со страхами, например со страхом болезни или смерти. Но что особенно интересно — Эпикур, не придерживаясь концепции бессмертия души, показывает, что освобождение от страха смерти возможно и с позиций материализма.

Эпикур: Приучай себя к мысли, что смерть не имеет к нам никакого отношения. Ведь все хорошее или дурное заключается в ощущении, а смерть есть лишение ощущения… Глуп тот, кто говорит, что он боится смерти не потому, что она причинит страдание, когда придет, но потому, что она причиняет страдание тем, что придет: ведь если что не тревожит присутствия, то напрасно печалиться, когда оно только еще ожидается. Таким образом, самое страшное из зол, смерть, не имеет к нам никакого отношения, так как, когда мы существуем, смерть еще не присутствует; а когда смерть присутствует, тогда мы не существуем. Таким образом, смерть не имеет отношения ни к живущим, ни к умершим, так как для одних она не существует, а другие уже не существуют [Там же, с. 126]. А.: Человек боится еще, по Эпикуру, богов. Но и их бояться не надо: они находятся в “междумирьях”, то есть в промежутках между мирами, и не вмешиваются в жизнь смертных. Материалистическое учение Эпикура о мире и душе, может быть, не получило бы такого отзвука в истории философии, если бы не гениальная поэма “О природе вещей” продолжателя дела Эпикура, уже римского поэта, Тита Лукреция Кара. Сам Эпикур, по общему мнению, писал далеко не блестяще. Удивительно, что эта поэма дошла до нас. И я думаю, что благодаря поэтическому слову Лукреция основные доказательства материализма приобрели такую же убедительность, что и рассуждения идеалистов благодаря диалогам Платона.

С:Яо нем ничего не знаю.

А.: И никто не знает. Историки философии шутили, что девиз эпикурейства “проживи незаметно” Лукреций истолковал столь буквально, что не оставил после себя никаких сведений о самом себе. Нет даже уверенности в том, был ли он свободным гражданином или рабом. Известно только, что умер он довольно рано и, по-видимому, из-за какого-то душевного расстройства, может быть, покончил жизнь самоубийством в припадке безумия, и что благодаря знаменитому политическому деятелю Рима Цицерону стала известна эта

92 Диалог 2. Первая научная гипотеза древнего человека

его поэма. Цитировать ее можно бесконечно. Вот как Лукреций доказывает в поэме

смертность души.

Лукреций:

Но ведь ни глаз, ни ноздрей, ни руки у души не бывает,

Ни языка, ни ушей, раз она отделилась от тела;

Значит, ни чувства, ни жизнь без тела для душ невозможны…

Кроме того, коль душа обладает бессмертной природой,

И поселяется в нас, при рождении в тело внедряясь,

То почему же тогда мы не помним о жизни прошедшей,

Не сохраняем следов совершившихся раньше событий?

Ибо, коль духа могла измениться столь сильно способность,

Что совершенно о всем миновавшем утратил он память,

Это, как думаю я, отличается мало от смерти,

И потому мы должны убедиться, что бывшие души

Сгибли, а та, что теперь существует, теперь и родилась…

В собственность жизнь никому не дается, а только на время.

Ты посмотри: как мало для нас значенья имела

Вечного времени часть, что прошла перед нашим рожденьем…

[25, с. 109-119].

А.: Напоследок — для собственного удовольствия — я тебе прочту еще один отрывок из Лукреция, который кое-что может сказать тебе о психологии людей, охваченных страстью. Лукреций говорит о “любовном ослеплении”, когда человек, влюбившись в другого, видит достоинства там, где одни недостатки. Лукреций:

Черная кажется им “медуницей”, грязнуха — “простушкой”,

Коль сероглаза она, то “Паллада сама”, а худая -

“Козочка”. Карлица то — “грациозная кошечка”, “искра”;

Дылду они назовут “величавой”, “достоинства полной”;

“Мило щебечет” заика для них, а немая — “стыдлива”;

Та, что несносно трещит беспрестанно, — “огонь настоящий”;

“Неги изящной полна” тщедушная им и больная;

“Самая сладость” для них, что кашляет в смертной чахотке;

Туша грудастая им — “Церера, кормящая Вакха”;

Если курноса — “Силена”, губаста — “лобзания сладость”

[Там же, с. 155].

А.: Да, с юмором у древних было не слабо! Кстати, Лукреций подметил, что страсть — или эмоция в широком смысле — действительно позволяет человеку иначе смотреть на мир, но для самого Лукреция любовная страсть — скорее нечто негативное, искажающее истинный облик любимого человека. Писатели и психологи, позже посвящавшие любви свои произведения, говорили, что, наоборот, человек не приписывает любимому достоинства, а открывает их в нем. Впрочем, мы отвлеклись. С: Кажется, ты хотел говорить еще о стоицизме. 2. Стоицизм

А.: Мы буквально только коснемся этого учения. Стоики были противниками эпикуреизма. Во-первых, если эпикуреизм опирался на атомизм Демокрита, то стоики в учении о природе склонялись к учению Гераклита. Во-вторых, если эпикурейцы считали, что человек должен стремиться вырваться из оков “железной необходимости” (не случайно даже атомы у Эпикура могут самопроизвольно отклоняться), то для стоиков это просто невозможно и задача человека — смириться с неизбежным и быть мужественным перед лицом неотвратимой необходимости.

С: Мне представляется, что истина лежит где-то посередине: бывают ситуации, когда человек действительно может свободно проявить свою волю, а бывает, например в случае смертельной болезни, человек должен смириться с неизбежным.

А.: Впоследствии известный психотерапевт XX века Виктор Франкл скажет, что и в этом последнем случае человек может проявить свою свободу: если мы не в состоянии изменить действительность, мы можем изменить к ней отношение. Но во многом та или иная позиция обусловливается еще и временем, в котором живет человек. Не зря стоицизм так распространился в Древнем Риме на рубеже старой и новой эры и затем в первые столетия новой эры, когда возникают диктатуры тех или иных римских императоров. На опыте собственной истории мы убедились, как непросто повлиять на события в условиях диктатуры.

Первыми стоиками были еще греческие философы III века до нашей эры Зенон Китайский и Хрисипп, но мы будем говорить о римском стоицизме, в частности о стоицизме Сенеки. С: Если можно, немного о нем как о человеке.

А.: Как отмечают историки философии, его жизнь была полна взлетами, падениями и противоречиями. Луций Ан-ней Сенека родился в семье знатного жителя города Корду-

94 Диалог 2. Первая научная гипотеза древнего человека

бы (Испания) Марка Аннея Сенеки, страстью которого была риторика. Сохранились и опубликованы его произведения по этому предмету. Отец Сенеки был действительно блестящим оратором: в этом ему помогала и феноменальная память (по его же словам, он мог запомнить 2 тысячи имен подряд, причем воспроизвести этот ряд он мог как в прямом, так и в обратном порядке). В то же время это был человек довольно прагматически ориентированный: он считал более важным “заниматься практическим делом” и не дал заниматься философией матери Сенеки, своей жене Гельвии. Сыновьям он прочил политическую карьеру. И действительно, при императоре Калигуле, а впоследствии и при императоре Нероне Сенека всегда занимал политические должности. Близость к известным своей жестокостью императорам неоднократно трагически влияла на жизнь Сенеки: одна из его речей вызвала такую зависть Калигулы, что он распорядился убить Сенеку, и только вмешательство одной из наложниц императора (которая сказала, что Сенека и так скоро умрет — он никогда не отличался отменным здоровьем и вид у него был болезненный) спасло его от гибели в этот раз. Затем он был сослан, при изменении дворцовой обстановки возвращен из ссылки и стал воспитателем Нерона, который и стал причиной его гибели: Сенека был обвинен в очередном заговоре и Нерон потребовал от него покончить жизнь самоубийством, что он и сделал.

Проповедуя стоическое учение, Сенека в то же время обладал несметными богатствами, которые неоднократно ставились ему в вину. Современники отмечали его корыстолюбие и честолюбие, ивтоже время из его произведений мы узнаем о мучительной духовной борьбе Сенеки за право жить нравственно в безнравственном обществе.

Как отмечает его биограф Ошеров, каждый трактат Сенеки — это ответ на вопросы самому себе, и главный из них: как не раствориться в потоке безнравственной жизни? Ответ Сенеки: необходимо всегда сохранять сознание нравственных норм, того, что в народе называют совестью, и в свете этого нравственного эталона оценивать свои поступки (См. [26]). К общему учению стоиков о неотвратимой судьбе, которой следует подчиниться, Сенека добавляет от себя, что это не значит быть пассивным и плыть по течению: наоборот, философ должен осознавать меру ответственности за свое поведение в той или иной ситуации и активно стремиться к добру.

Сенека: Закон судьбы совершает свое право ничья мольба его не трогает, ни страдания не сломят его, ни милость. Он идет своим невозвратным путем, предначертанное вытекает из судьбы… Мы не можем изменить мировых отношений. Мы можем лишь одно: обрести высокое мужество, достойное добродетельного человека, и с его помощью стойко переносить все, что приносит нам судьба, и отдаться воле законов природы… Судьбы ведут того, кто хочет, и тащат того, кто не хочет… [27, с. 134]. А.: По сути дела, самый свободный человек, по Сенеке, — это философ. Сенека: Философия — не лицедейство, годное на показ толпе, философом надо быть не на словах, а на деле. Она — не для того, чтобы приятно провести день и без скуки убить время, нет, она выковывает и закаляет душу, подчиняет жизнь порядку, управляет поступками, указывает, что следует делать и от чего воздержаться… Она дает нам силу добровольно подчиняться божеству, стойко сопротивляться фортуне, она научит следовать веленьям божества и сносить превратности случая…

Нет причин, почему бедность или даже нищета могли бы отвлечь тебя от философии. Тому, кто к ней стремится, необходимо терпеть даже голод. Терпели же осажденные, видя одну награду за выносливость: не попасть под власть врага. А тут нам обещано еще больше: быть навеки свободными, не бояться ни людей, ни богов. Право, этого стоит добиться даже ценой истощения!

Излишества лишь научат тебя желать еще большего, … ибо все ложное не имеет границ. Идя

по дороге, придешь к цели, блуждание же бесконечно… [28, с. 35-37].

С: По-моему, это просто обращение к нам! Абсолютно те же проблемы и у нас.

А.: В общем-то, всякое новое — хорошо забытое старое. И вы, будущие психологи и

психотерапевты, не забывайте обращаться к древним. Они могут научить вас даже

большему, чем современные авторы.

С: А кто еще принадлежал к римскому стоицизму?

А.: Иногда сюда причисляют римского императора Марка Аврелия, а иногда его рассматривают вместе с жившим гораздо ранее Цицероном как представителей римского эклектизма.

С: Опять новое направление?

96 Диалог 2. Первая научная гипотеза древнего человека

3. Римский эклектизм

А.: Я не буду его охарактеризовывать, просто упомяну то, что, на мой взгляд, ты должен в будущем почитать. Это книга Марка Аврелия Антонина “Наедине с собой” (или, в другом переводе, “Размышления”) [29]. Время правления этого императора-философа оценивается как “золотой век” Рима. Основная мысль его сочинения — нет ничего интереснее, чем познание собственной души, и углубление в ее тайники может помочь человеку прийти к нравственному совершенству. И вот что еще интересно. Просто для сравнения с современными нравами подчеркну, что Марк Аврелий Антонин учредил четыре кафедры философии в Афинах, где были представлены четыре направления в философии того времени: академическая, перипатетическая, стоическая и эпикурейская традиции. Профессорам этих кафедр было назначено государственное содержание (См. [30, с. 88]). С: А Цицерон?

А: У Марка Туллия Цицерона тоже весьма сложная судьба и он тоже находит утешение в философии. Не случайно, будучи отстраненным от политической деятельности, с трудом пережив смерть своей любимой дочери Туллии (он был близок даже к самоубийству в это время), Цицерон начинает усиленно заниматься философией и находит в ней прекрасное психотерапевтическое средство, вернувшее его к жизни [31, с. 20]. У Цицерона особенно сильно звучит мысль о человеческой активности даже в условиях торжества необходимости.

Цицерон: Я признаю, что не. от нас зависит родиться с острым умом или тупым, сильным или слабым. Но тот, кто из этого сделает вывод, что не в нашей воле сидеть или гулять, тот не видит, что за чем следует… Стильпон, мегарский философ, был, как о нем сообщают, человеком очень тонкого ума и пользовался в свое время большим уважением. А друзья его пишут, что он был и к пьянству склонен, и женолюбив. Однако пишут они это не в осуждение Стильпону, а скорее в похвалу, потому что он так сумел наукой обуздать и подавить порочную натуру, что никто никогда не видел его пьяным и не замечал в нем и следа похотливости. А Сократ? Разве мы не читали, как Сократа охарактеризовал Зопир, физиогномик претендовавший на то, что он может определять характер и нрав человека по его телосложению, по

Материалистическое и идеалистическоге понимание души 97

глазам, лицу, лбу? Этот Зопир определил Сократа как человека глупого и тупого, так как у него ключицы не были вогнуты, а эти части тела, как он говорил, являются помехой и препятствием для ума. Вдобавок он нашел в нем женолюбие… Но если эти пороки могут произойти от естественных причин, то их искоренение и полное уничтожение — так, чтобы тот самый человек, который был склонен к таким порокам, полностью от них избавился, — зависят уже не от природных причин, а от нашей воли, старания, упражнения… [32, с. 302]. Плюсы и минусы материалистического и идеалистического понимания души в античности

А.: Вместе с тем, справедливо подчеркивая активность воли человека, Цицерон считает, что ее невозможно объяснить никакими материальными причинами: “Наша воля не нуждается во внешних и предшествующих причинах” [Там же, с. 308].

Опять повторилась та же ситуация: философ-материалист пытается объяснить психическую жизнь из естественных причин, но при этом впадает в упрощение и уплощение рассматриваемого предмета; какие-то реалии невозможно объяснить в парадигме античного материализма, как это верно подмечают сторонники идеалистических учений; идеалисты же, напротив, рассматривают эту несводимую к механическим взаимодействиям реальность, в частности активность и моральность человеческого поведения, но не объясняют ее с научной точки зрения.

Так можно подытожить наш многочасовой разговор о проблемах души в античности. Сейчас не модно цитировать классиков марксизма, но я все же приведу цитату из Фридриха Энгельса, и ею вполне можно закончить наш разговор: “В многообразных формах греческой философии уже имеются в зародыше, в процессе возникновения почти все позднейшие типы мировоззрений” [33, с. 369]. Ты, наверное, убедился и в том, как многое могут дать древние авторы человеку, который хочет быть практическим психологом, — ведь жизнь любого философа, которого мы сегодня рассматривали, по сути дела предстает своего рода живым “психотерапевтическим руководством”. Чтобы быть счастливым, говорят нам эти 4 Е. Е. Соколова

98 Диалог 2. Первая научная гипотеза древнего человека

люди, надо быть философом, а чтобы быть философом, надо еще и знать философию. Ты

убедился, что нет одной философии, как нет и одной психологии. Хотя бы познакомиться с

ними — наша с тобой задача.

Литература

1. Тайлор Э.Б. Первобытная культура. М., 1989.

2. ЧанышевА.Н. Курс лекций по древней философии. М, 1981.

3. ВыготскийЛ.С. Исторический смысл психологического кризиса// Л. С. Выготский. Собр. соч. вбтт. М, 1982. Т. 1. С. 291-436.

4. Фрагментыраннихгреческихфилософов. М, 1989. Ч. 1.

5. Рожанский И.Д. Ранняя греческая философия // Фрагменты ранних греческих философов. М, 1989. Ч. 1. С. 5-32.

6. Keccudu Ф.Х. Гераклит. М, 1982.

7. РожанскийИД Анаксагор. М, 1983.

8. Buu, Б.Б. Демокрит. М, 1979.

9. ЛосевА.Ф. Жизненный и творческий путь Платона // Платон. Собр. соч. в4тт.М: Мысль, 1990. Т. 1. С. 3-63.

10. Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М., 1979.

11. Платон. Федон // Платон. Собр. соч. вЗтт. М., 1970. Т. 2. С. 11-94.

12. Платон. Менон // Платон. Собр. соч. в4тт. М., 1990. Т.1.С. 575-612.

13. Платон. Апология Сократа // Там же. С. 70-96.

14. НерсесянцВ.С. Сократ. М., 1984.

15. Платон. Гиппий Больший // Платон. Собр. соч. в4тт. М., 1990. Т. 1.С. 386-417.

16. Демокрит. Избранные фрагменты//Б.Б. Виц. Демокрит. М., 1979. С. 183-199.

17. Антологиякинизма. М., 1984.

18. БердяевН.А. Философия свободы. М., 1989.

19. Васильева Т.В. Афинская школа философии. М., 1985.

20. Теофраст. Характеры. Л., 1974.

21. Аристотель. О душе // Аристотель. Собр. соч. в4тт. М., 1976. Т. 1.С. 369-448.

22. Аристотель. Никомахова этика // Аристотель. Собр. соч. в4тт. М., 1984. Т. 4. С. 53-293.

23. Шакир-Заде С. Эпикур. М., 1963.

24. Человек: Мыслители прошлого и настоящего о его жизни, смерти и бессмертии. Древний мир — эпоха Просвещения. М., 1991.

25. Лукреций Т.К. О природе вещей. М., 1983.

26. Ошеров С.А. Сенека. От Рима к миру // Л.А. Сенека. Нравственные письма к Луцилию. Кемерово, 1986. С. 390-427.

24. Сенека Л.А. Отдельные высказывания // Человек: Мыслители прошлого и настоящего о его жизни, смерти и бессмертии. Древний мир — эпоха Просвещения. М., 1991. С. 133-136.

25. СенекаЛ.А. Нравственные письма к Луцилию. Кемерово, 1986.

29. АврелийМ.А. Размышления. Л., 1985.

20. ДоватурА.И. Римский император Марк Аврелий Антонин // М.А. Аврелий. Размышления. Л., 1985. С. 76-93.

31. МайоровГ.Г. Цицерон как философ // Цицерон. Философские трактаты. М., 1985. С. 5-59.

32. Цицерон. Философскиетрактаты. М., 1985.

33. МарксК., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 20.

34. ЛосевА.Ф., Тахо-ГодиА.А. Платон. Аристотель. М., 2000.

Диалог 3. Я МЫСЛЮ, СЛЕДОВАТЕЛЬНО, СУЩЕСТВУЮ

(Предпосылки возникновения и становление психологии как науки о сознании)

А.: Сегодня мы с тобой перепрыгнем через тысячелетие и очутимся сразу в XVI или даже в

XVII веке, когда психология перестает быть наукой о душе и становится наукой о сознании

или явлениях сознания…

С: Я не хочу перепрыгивать! Во время этого прыжка мы можем пронестись мимо стольких интересных лиц и учений! И потом: мне хотелось бы проследить, как произошел этот переход…

А.: Ты приобретаешь вкус к историческим исследованиям! С: Просто интересно следить за судьбами людей и идей.

Проблема соотношения веры и знания и познание души в христианской теологии и философии

А.: Но все же мы уделим этому тысячелетию меньше внимания, чем предыдущему, поскольку — такова уж действительность - это тысячелетие, хотя и богато именами, небогато новыми психологическими знаниями, да и направлениями в философии. Это было тысячелетие практически полного господства одного учения — религиозной философии. В принципе, конечно, внутри религиозной философии встречались разные точки зрения на решение мировоззренческих проблем — соотношения Бога и мира, тела и души, природы души (можно проследить даже некоторые материалистические тенденции в решении этих вопросов). Однако в целом они не выходили за рамки идеалистической философии, которая подчиняется собственно теологии. Это означает, что если раньше, в античности, философы-идеалисты пытались рационально обосновать те или иные положения защищаемого ими учения, то теперь большее значение придается вере в истинность положений, изложенных в Священном писании и произведениях признанных богословов — “отцов церкви”.

Наиболее ярко эту позицию выразил христианский мыслитель и проповедник, карфагенянин Квинт Тертуллиан, живший еще в период поздней античности, то есть на рубеже II и III веков нашей эры.

С: Это он, кажется, сказал: “Верую, ибо это абсурдно”?

А.: Да, нечто в этом роде. Как пишет историк философии Василий Васильевич Соколов, “воспитанный в традициях римской юридической культуры, Тертуллиан холодно и даже враждебно относился к умозрительным построениям греческой философской мысли. “Жалкий Аристотель” установил для еретиков диалектику, “искусство строить и разрушать”, искусство, само по себе бесплодное, но порождающее многочисленные ереси” [1,с.39]. Тертуллиан считал, что христианству не нужно никакого философского обоснования, доказывал несовместимость веры и разума.

К. Тертуллиан: После Христа не нужна никакая любознательность, после Евангелия не нужно никакого исследования… Сын божий был распят; не стыдимся этого, хотя это и постыдно; сын божий умер, — вполне верим этому, потому что это нелепо… И погребенный воскрес; это верно, потому что это невозможно (Цит. по [1, с. 39]). А.: Тертуллиан хотел тем самым подчеркнуть, что сила истинной веры обратно пропорциональна разумным доводам человеческого рассудка. Истинный верующий не думает, насколько соответствует действительности то, во что он верит. Тем самым также как бы задавалась стратегия исследования души. “Все” о душе было уже сказано в Священном писании, затем в учениях “отцов церкви”, затем к этим источникам прибавился и определенным образом истолкованный Аристотель… С: Аристотель?

А.: Да. Но это произойдет намного позже, в частности, в учении наиболее знаменитого схоласта Запада Фомы Ак-винского… Интересно, что сам Тертуллиан, находясь еще под влиянием стоических учений, которые были в целом материалистическими, склонялся к мысли о телесности души. Однако затем теологов, которые, в отличие от Тертул-лиана, пытались обосновать теологию с помощью некоторых философских учений, начинают привлекать произведения Платона и его последователей в Риме первых веков нашей эры. О них мы не говорили, но ты догадываешься,

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

наверное, что это были представители сугубо идеалистических учений о душе. Наиболее ярким христианским мыслителем этого периода, прекрасно знавшим предшествующую философию и широко использовавшим родственные ему по духу произведения Платона и неоплатоников, был один из западных “отцов церкви” Аврелий Августин, Блаженный Августин, как его часто называют в литературе. Он жил в конце четвертого — начале пятого века нашей эры.

На нем мы остановимся более подробно, потому что в его произведениях появляются некоторые новые моменты, которые впоследствии сыграли большую роль в изменении предмета психологии…

Проблема достоверности познания души в учении Бл. Августина

С: А что ты можешь рассказать о нем как о человеке?

А.: К христианству Августин пришел далеко не сразу. Свой путь к нему он описал в знаменитом произведении “Исповедь”, которая очень интересна для любого психолога углубленным внутренним анализом жизненного пути человека, практически с момента рождения, борьбы со своими пороками и многочисленными соблазнами; вся книга полна тонких наблюдений над “диалектикой души”. Я советую тебе почитать эту книгу на досуге. С: Я учту это.

А.: Интересно, что вначале у Августина пробудился интерес не к христианству, а к философии, благодаря не сохранившейся до нашего времени книге Цицерона “Гортензий”, в которой описывались едва ли не все философские системы. Долгое время нравственным идеалом для Августина был сократовский “мудрец”… С: Он и мой нравственный идеал.

А.: …Но впоследствии, как указывал сам Августин, он понял, что философия — лишь “любовь к мудрости”, а сама мудрость — это Бог, и поэтому главной целью Августина в христианский период его творчества стало постижение Бога и души… С: Души?

Проблема достоверности познания души в учении Бл. Августина 103

А.: Да. Августин неоднократно повторяет, что он хочет познать душу и Бога — и больше

ничего, потому что знание этих двух вещей для него было тождественно знанию вообще…

Психологу, на мой взгляд, должно быть интересно и следующее обстоятельство жизни

Августина. Дело в том, что большую роль в обращении Августина в христианство сыграла

его мать, сама страстно верующая женщина. Когда он увлекался манихейством…

С: Что это?

А.: Одно из религиозно-философских учений, которое считалось в ортодоксальном христианстве “еретическим”. Так вот. Когда Августин увлекался манихейством, мать даже не позволила ему жить у нее и разделять с ней трапезу. Она заставила сына отказаться от любимой жены, которая вынуждена была уехать, оставив Августину ребенка. Когда однажды она обратилась к одному из священнослужителей за советом по поводу сына, этот священнослужитель сказал ей: “Поистине, сын, вызывающий такие слезы, не может не спастись” (См. [2, с.22-50]). Вот что может сделать любящая мать в воспитании своего уже взрослого ребенка.

С: Ты что-то говорил о новых идеях Августина?

А.: Давай послушаем самого Августина, когда он рассуждает о достоверности познания души. Вот отрывок из его работы “Монологи”, которая, по сути, представляет собой диалоги Августина с самим собой, или, как говорит сам Августин, с его Разумом (поэтому в книге, естественно, присутствуют два собеседника: сам Августин — А.и его Разум — Р.). А. Августин: Р.: Ты, который желаешь знать себя, знаешь ли ты, что существуешь? А.: Знаю. Р.: Откуда ты знаешь? А.: Не знаю. Р.: Простым ли ты себя чувствуешь или сложным? А: Не знаю. Р.: Знаешь ли ты, что ты движешься? А.: Не знаю. Р.: Знаешь ли ты, что ты мыслишь? А.: Знаю. Р.: Итак, то истинно, что ты мыслишь? А.: Истинно. Р.: Знаешь ли, что ты бессмертен? А.: Не знаю [3, с. 259].

С: Что-то очень похожее, по-моему, на Декарта: “Я мыслю, следовательно, существую”. А.: Действительно, поразительное сходство данных высказываний Августина с идеями Декарта, который жил более чем тысячелетие спустя после Августина, поражало и современников Декарта. Чуть дальше я скажу, как относился к этому сам Декарт. Действительно, Августин здесь подчеркивает, что наиболее очевидное и потому достоверное знание

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

есть только знание о том, что я существую и о том, что я мыслю. А вот бессмертие души не столь очевидно, его нужно еще доказать. Вот одно из доказательств.

А. Августин: Если все, что существует в субъекте, продолжает всегда свое существование, то необходимо будет продолжать свое существование и самый субъект. Но всякая наука существует в субъекте, в душе. Следовательно, если наука продолжает свое существование, необходимо, чтобы всегда продолжала свое существование и душа. Но наука есть истина, а истина … пребывает всегда. Следовательно, душа пребывает всегда, и не называется умершею душою [Там же, с. 283-284].

А.: Итак, Августин доказывает бессмертие души через бессмертие идей, которые действительно могут пережить человека, в душе которого они возникли, и живут уже, как мы сейчас сказали бы, в общественном сознании. Но для Августина существование идей после смерти человека означает и существование его души. Кроме того, идеи для Августина не “возникают” в душе, а существуют в ней с момента рождения, как и у Платона. А. Августин: Наука и основные положения чисел, будучи неизменны, внедрены в душу вместе с жизнью… [4, с. 304].

А.: И опять не может не поразить нас сходство других высказываний Августина относительно души и соответствующих идей Декарта.

А. Августин: Тело же не мыслит; да и душа мыслит без помощи тела: потому что, когда мыслит, отвлекается от тела… Душа связана не местом… [Там же, с. 300, 323]. А.: В последнем высказывании Августин подчеркивает непространственность (непротяженность) души. Интересно, что на этом основании он сравнивает душу со справедливостью: ведь не можем же мы сказать, какой толщины или длины справедливость, а она ведь несомненно существует. Такова и душа, которая не имеет пространственных характеристик (См. [5, с. 332]). Эти аргументы Августина были направлены против механистического, по своей сути, учения о душе в атомистическом материализме, который понимал под душой некое тело. Но ты помнишь диалог Платона “Федон”, в котором уже была доказана невозможность объяснить с позиций атомистического материализма существование общих понятий и морально-этических категорий? С: Помню.

Проблема достоверности познания души в учении Бл. Августина 105 А.: Что еще сказать об Августине? Он выделял семь степеней (то есть как бы ступеней) души, в чем уже чувствуется влияние Аристотеля с его классификацией душ. Первая степень души, общая у человека с растениями, есть душа, которая держит в единстве тело, дает ему жизнь, ответственна за питание, рост и размножение. Вторая степень души, общая у человека с животными, “ощущает” и “видит сны”. Третья и более высокие степени души присущи только человеку. Третьей степени души присущи память и речь. Для человека, имеющего душу “четвертой степени”, характерно стремление к добру, то есть к высоким целям человеческого общества, он прислушивается к “авторитету мудрых”. Пятая степень души характеризует “очищенную душу”, которая уже свободна от страха смерти, присутствующего на четвертой степени души. Для души шестой степени характерно стремление к Богу, что тождественно для Августина созерцанию истины. Наконец, душа седьмой степени поглощена Богом, то есть полным созерцанием истины. Это и есть подлинная цель души, которую достигает очень редкий человек, все остальное — “суета сует” (См. [Там же, с. 412]). Человек, достигающий последней степени, должен отрешиться от всех земных забот и быть поглощенным только созерцанием истины. Для обыкновенных смертных, погрязших в житейских делах, существует иной и даже более короткий путь: путь веры в авторитет.

А. Августин: Такие люди, которых всегда громадное большинство, если желают постигать истину разумом, легко одурачиваются подобием разумных выводов и впадают в такой смутный и вредный образ мыслей, что отрезвиться и освободиться от него не могут никогда, или могут только самым бедственным для них путем. Таким полезнее всего верить превосходнейшему авторитету и соответственно ему вести свою жизнь… Вера в авторитет весьма сокращает дело и не требует никакого труда [Там же, с. 339].

А.: Вот так и получилось, что и Августин сыграл свою роль в укреплении авторитета церкви,

и с той поры не только собственно Священное писание, но и труды “отцов церкви” не

должны были подвергаться никакому сомнению на предмет их истинности.

С: Ты что-то говорил, что Декарт возражал против отождествления его позиции с позицией

Августина?

А.: Да. Декарт действительно считал, что Августин уже сформулировал его положение “Мыслю — следовательно, су-

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

ществую”, но оно было сформулировано в другом контексте и предназначалось для иных целей. Вот что он пишет в письме к одному из своих корреспондентов. Р. Декарт: Я очень обязан Вам за то, что Вы предупредили меня о месте у Св. Августина, к которому мое “Ямыслю, следовательно, я существую” имеет некоторое отношение; я познакомился с этим местом сегодня в нашей городской библиотеке и нахожу, что он действительно пользуется этим положением для доказательства достоверности нашего бытия и затем для того, чтобы показать, что в нас есть некий образ Троицы, поскольку мы существуем, знаем, что существуем, и, наконец, мы любим это бытие и это имеющееся у нас знание; однако я пользуюсь тем же положением, чтобы дать понять, что именно я, мыслящий, — нематериальная субстанция, не содержащая в себе ничего телесного; а это совсем различные вещи [35, с. 608-609].

А.: С другой стороны, и Августин был не первый, кто указал на одновременное существование переживания и осознания этого переживания — об этом говорили еще и Платон, и Аристотель (См. [6, с. 58]). Однако для Декарта это положение означало полное изменение, как бы мы сейчас сказали, “парадигмы” изучения психики, которая с его работ начинает отождествляться с сознанием. Ведь Декарт впервые отделил собственно психические функции от непсихических (физиологических) как раз на основании того, что психические функции осознаются, а физиологические (телесные) — нет. С: Неужели до Декарта больше не было крупных мыслителей?

А.: Мне очень хочется рассказать тебе об одном интересном человеке, средневековом философе Пьере Абеляре, но, боюсь, разговор о нем слишком далеко уведет нас от рассмотрения смены одного предмета психологии другим — слишком интересна жизнь этого человека. Некоторые историки даже говорят, что она интереснее его учения. Психология жизненного пути в “Истории моих бедствий” П. Абеляра С: Так это то самое, что нужно мне в качестве практического психолога!

А.: Впрочем, всегда трудно отделить одно от другого.

У Абеляра есть произведение, аналогичное августиновс-кой “Исповеди” по своему исповедальному характеру, по углубленному анализу психологии жизненного пути… Это произведение называется “История моих бедствий”. Там-то он и описывает свой трудный жизненный путь, трудный как в профессиональной области, так и в личной жизни. Философский путь Абеляра трудно понять, не зная некоторых обстоятельств философских споров средневековья. Именно к тому времени, когда жил Абеляр (а это было на рубеже XI и XII веков), и именно в той стране, где он жил (а именно во Франции), сложились два основных направления ранней схоластики — номинализм и реализм, которые, в частности, затрагивали и вопросы человеческого познания. Они поставили в центр своих научных дискуссий проблему, которую мы с тобой уже неоднократно затрагивали, когда говорили об античности: откуда берутся универсалии, то есть наиболее общие понятия; существуют ли они объективно, независимо от человеческого сознания, аналогично платоновским идеям, как считали реалисты, или же они суть общие названия для сходных предметов, которые даются человеком, а в действительности “общее” объективно не существует. С: Какие-то крайние позиции…

А.: Да, действительно, нельзя доводить ни ту, ни другую идею до абсурда, как это делали крайние реалисты или крайние номиналисты (а такие были в то время), но эти противоположные точки зрения отражали борьбу идеалистических и материалистических тенденций в понимании мира и человеческого познания. Абеляр как раз не был “крайним”, но его взгляды были гораздо ближе к номинализму, который вызывал острую неприязнь церкви. Известно, что на одном из церковных соборов церковь предала известного номиналиста того периода, учителя Абеляра Росцелина, анафеме. То же случилось и с Абеляром. Собор 1121 года осудил его взгляды как еретические и заставил публично сжечь его собственный труд, которым он особенно гордился. Известны и другие идеи Абеляра, вызывавшие неприязнь церкви. В отличие от многих представителей схоластики (в том числе и живших позднее) Абеляр постоянно подчеркивал преимущество знаний перед слепой верой. Он выражался, в частности, в том смысле, что тот, кто читает священные тексты, ничего в них не

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

понимая, уподобляется ослу с лирой, считающему, что можно играть на ней без всякой предварительной подготовки (См. [1,с. 161]).

Это означало, как ты догадываешься, и сомнение в истинности писаний отцов церкви, хотя в авторитете Священного писания Абеляр не сомневался. Безусловно, эта позиция Абеляра сыграла свою роль в постепенном освобождении науки и философии от плена теологии и последующей критике антиэмпирических схоластических установок. С: Но что же все-таки ты расскажешь мне о его личной жизни?

А.: Она была столь же трудна, что и жизнь Сократа, которого ты берешь своим идеалом. Как и образ жизни, так и блестящие философские лекции Абеляра, огромное количество его учеников, которые буквально боготворили своего учителя, вызывали зависть очень многих. Впрочем, помнишь, и Сенека испытал это на себе, когда Калигула хотел его отравить за одну из блестящих речей? Мне кажется, что в этом, даив других случаях осуждений Абеляра сыграли роль не только собственно его взгляды, но и простая человеческая черта — зависть посредственности к таланту и гению. Сам Абеляр именно так истолковывает многие нападки на него. Ведь слава о нем гремела по всей Франции. И вот однажды, когда после очередного осуждения Абеляру разрешено было поселиться в уединенном месте, случилось следующее. Вот как описывает это сам Абеляр в своей “Истории…”.

П. Абеляр: Я удалился в уже известную мне пустынь в округе Труа, где некие лица подарили мне участок земли. Там с согласия местного епископа я выстроил сначала из тростника и соломы молельню во имя святой Троицы. Проживая в уединении от людей вместе с одним клириком, я поистине мог воспеть псалом Господу: “Вот, бежав, я удалился и пребываю в пустыне”. Узнав об этом, мои ученики начали отовсюду стекаться ко мне и, покидая города и замки, селиться в пустыне, вместо просторных домов — строить маленькие хижинки, вместо изысканных кушаний — питаться полевыми травами и сухим хлебом, вместо мягких постелей — устраивать себе ложе из сена и соломы, а вместо столов — делать земляные насыпи…

Но чем больше прибывало их в эту местность и чем суровей был образ жизни, который они вели, тем более в гла-

зах моих врагов это приносило мне славы, а им самим унижения…

Школяры же стали снабжать меня всем необходимым — пищей и одеждой, заботились об обработке полей и приняли на себя расходы по постройкам, чтобы никакие домашние заботы не отвлекали меня от учебных занятий [7, с. 44-46].

А.: Но особенно большую славу (в том числе и посмертную) принес Абеляру его знаменитый

роман с Элоизой…

С: Я ничего об этом не знаю.

А.: Ну, об этом, конечно же, надо говорить отдельно. Я думаю, здесь очень много материала для психологов, изучающих любовные чувства… Элоиза была очень образованной девушкой той эпохи, что особенно было привлекательно для Абеляра. Абеляр стал ее учителем по просьбе ее дяди, у которого девушка воспитывалась. Абеляр вошел в дом Элоизы, и между учителем и ученицей вспыхнуло страстное чувство. Для Абеляра это чувство даже на время затмило его занятия по философии. Однако по условиям той эпохи существовали определенные препятствия к законному браку. Брак закрывал для Абеляра всякую духовную карьеру: по реформе папы Григория VII безбрачие стало обязательным для священников. Впрочем, как раз Элоиза и была против брака. Абеляр так передает ее возражения против брака с ним.

П. Абеляр: Она спрашивала: как сможет она гордиться этим браком, который обесславит меня и равно унизит меня и ее; сколь большого наказания потребует для нее весь мир, если она отнимет у него такое великое светило; сколь много вызовет этот брак проклятий со стороны церкви, какой принесет ей ущерб и сколь много слез исторгнет он у философов; как непристойно и прискорбно было бы, если бы я — человек, созданный природой для блага всех людей, — посвятил себя только одной женщине и подвергся такому позору!… Представь себе условия совместной жизни в законном браке. Что может быть общего между учениками и домашней прислугой, между налоем для письма и детской люлькой, между книгами и таблицами и прялкой, между стилем, или каламом, и веретеном? Далее, кто же, намереваясь посвятить себя богословским или философским размышлениям, может выносить плач детей, заунывные песни успокаивающих их кормилиц и гомон толпы домашних слуг и служанок? Кто в состоянии терпеливо смотреть на посто-

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

янную нечистоплотность маленьких детей? Это, скажешь ты, возможно для богачей, во дворцах или просторных домах которых есть много различных комнат, для богачей, благосостояние которых не чувствительно к расходам и которые не знают треволнений ежедневных забот. Но я возражу, что философы находятся совсем не в таком положении, как богачи; кто печется о приобретении богатства и занят мирскими заботами, не будет заниматься богословскими или философскими вопросами.

Поэтому-то знаменитые философы древности, в высшей степени презиравшие мир и не только покидавшие мирскую жизнь, но и прямо бежавшие от нее, отказывали себе во всех наслаждениях и искали успокоения только в объятиях философии [7, с. 26-28]. А.: Тем не менее, Абеляр тайно обвенчался с любимой и увез ее к своей сестре, где она родила ему сына. Брак этот было решено — по причине все тех же условностей — не предавать огласке. Но дядя Элоизы начал всюду рассказывать о нем, в то время как Элоиза отрицала факт брака. По совету Абеляра Элоиза временно, как им казалось тогда, уходит в монастырь. Однако дядя, решивший, что Абеляр таким образом хочет вообще избавиться от его племянницы, подкупил слугу и однажды, когда Абеляр спал в своем доме, наемные люди напали на него и зверски изувечили (оскопили). С: Какой ужас!

А.: Но это было в то время и страшным позором. Абеляр вынужден был сам уйти в монастырь, хотя продолжались редкие встречи его с Элоизой и их переписка, которая сохранилась и послужила затем основой для многих пьес и романов… С: Надо же, найти женщину, столь близкую по духу, — и потерять ее! А.: Я думаю, она сыграла большую роль не только в его любовных переживаниях. Думаю, они в своих беседах затрагивали и философские проблемы. Не случайно же даже сына своего они назвали “научным именем” — Астролябий. Я не проводил специального исследования, но посмотри, как в одном из писем Элоиза буквально в точности повторяет (а может быть, формулирует для него?) идеи Абеляра о моральной ответственности человека за свои поступки. Абеляр стоял на той точке зрения, что мораль человека не находится

Психология жизненного пути у П. Абеляра 111

целиком в руках Бога, как говорило большинство богословов, что человек сам ответствен за свои поступки. И главное: ни один человеческий поступок сам по себе ни злой, ни добрый. Таковым его делает намерение человека, с которым он совершает этот поступок. Сравни же с этим одно место из письма Элоизы.

Элоиза: Я принесла тебе много вреда, но во многом, как ты сам знаешь, я совсем невиновна. Ведь в преступлении важно не само деяние, а намерение совершающего его лица. Справедливость оценивает не само деяние, а управлявшую им мысль. А о том, какие намерения по отношению к тебе я питала, ты один только и можешь судить по собственному опыту… [8, с. 69].

С: Все-таки философы не совсем правы, когда говорят, что человек должен ради философии отрешиться от всего земного. Счастье, по-моему, в гармонии земной жизни и “над-мирского” поиска истины.

А.: Что же, я с тобой согласен. Ты знаешь, в психотерапии эта гармония не раз ставилась целью психотерапевта и клиента. Как говорил родоначальник психоанализа Зигмунд Фрейд, человек счастлив, если он может любить и работать…

Ну, что же. Об Абеляре у нас разговор завершается. Хотел бы напоследок только привести слова о нем известного русского философа Георгия Петровича Федотова. Г.П. Федотов: Абеляру суждено было стать жертвой популяризации. О нем написано больше романов (и драм), чем научных исследований… Личность Абеляра представляется нам интереснее его “дела”. Его философия отрывочна, неза-кончена, неясна в своих очертаниях. Его литературное наследство едва ли может объяснить то огромное впечатление, которое его личность производила на современников. Ему удалось приковать к себе страстную любовь и страстную ненависть… Самосознание Абеляра должно привлечь внимание историка, который задумывается над генезисом Ренессанса. Если не отказаться от мысли видеть в Ренессансе прежде всего рождение личности (как бы многозначно ни было это слово), то историк не может пройти мимо этого катастрофического взрыва личного самосознания в самой глубине средневековья [9, с. 9-10].

А.: Я бы добавил: не только историк заинтересуется личностью Абеляра, но и исторический психолог…

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую С: Это тот, кто занимается историей психологии?

А.: Нет. Историческая психология и история психологии — разные вещи. История психологии изучает историю психологических учений, вот примерно чем мы с тобой занимаемся. Историческая психология — это психология людей разных эпох (скажем, первобытнообщинной формации, рабовладельческой и так далее). С: Что же дальше?

А.: Чем дальше, тем больше растет недовольство умозрительностью религиозной философии, крепнет стремление к эмпирическим знаниям. Это происходит не случайно, а в связи с определенными историческими условиями. В условиях разложения феодализма и появления первых капиталистических отношений растет роль практических и прикладных знаний и наук, а не умозрительных схем схоластики. Для схоластики же было характерно не столько получение какого-либо нового знания, в том числе о душе, сколько выведение новых следствий из уже раз и навсегда данного “готового” знания в Библии и в ряде других источников. Вот что говорит об этом Сергей Сергеевич Аверинцев.

С.С. Аверинцев: Как Священное писание и священное предание, так и наследие античной философии, активно использовавшееся схоластикой, выступали в ней в качестве замкнутого нормативного текста. Предполагалось, что всякое знание имеет два уровня — сверхъестественное знание, даваемое в “откровении”, и естественное, отыскиваемое человеческим разумом; норму первого содержат тексты Библии, сопровождаемые авторитетными комментариями отцов церкви, норму второго — тексты Платона и особенно Аристотеля, окруженные не менее авторитетными комментариями позднеантич-ных и арабских философов. Потенциально в тех или других текстах уже дана “вечная истина”; чтобы актуализировать ее, надо вывести из текстов полноту их логических следствий при помощи цепи правильно построенных умозаключений (ср. характерный для зрелой схоластики жанр суммы — итогового энциклопедического сочинения). Мышление схоластики постоянно идет путем дедукции и почти не знает индукции; его основная форма — силлогизм. В известном смысле вся схоластика есть философствование в формах интерпретации текста. В этом она противоположна новоевропейской науке с ее стремлением открыть истину через анализ опыта [10, с. 639].

Опыт как источник познания в трудах Р. Бэкона

А.: Естественно, что в новых исторических условиях, когда начинает развиваться промышленность, торговля и тому подобное, растет стремление к получению новых знаний из опыта. Впервые в истории философии понятие “опытная наука” употреблено, вероятно, английским мыслителем XIII века Роджером Бэконом.

Его называли “удивительным доктором”, потому что он фактически создал для своего времени энциклопедию наук: математики, физики, этики, знал несколько иностранных языков. Математику, кстати, он считал царицей наук.

Вот что он сам говорил об опыте как источнике познания: “Без опыта ничего нельзя понять в достаточной мере”, “опытная наука — владычица умозрительных наук” (Цит. по [1, с. 330]). Правда, речь еще не идет об опытном познании души.

Р. Бэкон: Но опыт бывает двоякий. Один — приобретаемый с помощью внешних чувств. Так мы исследуем небесные явления с помощью изготовленных для этого инструментов, и земные вещи мы испытываем с помощью зрения. А о том, что отсутствует в тех местах, где мы находимся, мы узнаем от других сведущих людей, знавших это по опыту… Но этого опыта недостаточно человеку, ибо он не вполне удостоверяет нас относительно телесных вещей из-за трудностей познания и совсем не касается духовных вещей. Поэтому необходимо, чтобы ум человека поспешествовал и по-иному, и поэтому святые отцы и пророки, которые первыми дали миру науку, обрели внутреннее озарение, а не ограничились ощущениями [11, с. 874].

А.: Однако встречаются у Бэкона и противоречащие этому суждения, например, когда он высказывается в том смысле, что духовные предметы тоже познаются через “телесные следствия” (См. [1, с. 331]). Если Бэкон стремился к рационализации образов Священного писания, то гораздо более традиционно решал проблему сознания и веры крупнейший теолог XIII века Фома Аквинский. В концепции Фомы, который был равнодушен к изучению природы, теология опять ставится выше философии, хотя и он пытался приспособить теологию к запросам практики, используя при этом учение Аристотеля. Но для нас с тобой это не столь интересно, мы с

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

тобой упомянем ряд мыслителей, которые сыграли большую роль в последующем переходе к эмпирическому изучению явлений сознания. К таковым относится неоднократно дискутировавший в своих трудах с Фомой Аквинским английский мыслитель Уильям Оккам. “Бритва Оккама” и ее роль в последующем эмпирическом изучении сознания С: Это он, кажется, придумал “бритву Оккама”? Только не помню, что он ею разрезал. А.: Мы с тобой говорили, что в схоластике было очень много псевдообобщений, “споров о словах”. Ну вот, например, один из схоластических споров относительно различия “сущности” и “существования”. Томисты — то есть сторонники Фомы Аквинского — отделяли сущность от существования, считали, что существование — это особый объект. Оккам полагал, что в реальности этого различия нет, что ошибка томистов — в сползании в “дурную бесконечность”. В самом деле, получается, что существованию как особому объекту можно приписать “свою” сущность и высказываться тогда о следующих абстрактных понятиях: 1) “сущность существования”; 2) “существование сущности существования”; 3) “сущность существования сущности существования” и так до бесконечности (См. [12, с. 91]). Вот на отсечение таких “псевдосущностей” и была направлена “бритва Оккама”. Чаще всего она формулируется следующим образом: “Без необходимости не следует утверждать многое” или “То, что можно объяснить посредством меньшего, не следует выражать посредством большего” (См. [1, с. 412]). Сейчас философы больше склонны формулировать этот принцип Оккама более кратко: “Сущностей не следуетумножать без необходимости”. Итак, “бритва Оккама” становится лозунгом эмпиризма. Объективно она сыграла весьма существенную роль в отсечении понятия “души” в последующей эмпирической психологии. В самом деле, то, что за психическими явлениями, знакомыми каждому из нас, стоит некая “душа” как особая сущность, не только не помогало их объяснению, но, наоборот, порождало лишь новые вопросы. К тому же, как мы видели раньше, под душой понимались совершенно различ-

Проблемы эмпирического познания души в работах Ф. Бекона 115

ные вещи: совокупность атомов в атомистическом материализме, бестелесная особая

сущность в платоновском идеализме, совокупность функций тела, некоторые из которых

почему-то, в отличие от других, не умирают вместе с телом. Изучавшие психологические

вопросы мыслители позже говорили о необходимости “отсечь” от эмпирических

исследований все метафизические понятия, в том числе понятие “душа”.

С: А кто же первый высказался о необходимости такого отсечения?

А.: Это был английский же мыслитель Фрэнсис Бэкон.

Разработка методологических проблем

эмпирического познания психики

в работах Ф. Бэкона

С: Родственник Роджера Бэкона?

А.: Нет, его однофамилец. Правда, ты немного забежал вперед: мне хотелось хотя бы лишь упомянуть других мыслителей, кроме Оккама, сыгравших свою роль в критике схоластического типа философствования. Это и знаменитые Данте и Петрарка, и Эразм Роттердамский, и Мишель Монтень и другие. Но ты прав: все эти фигуры очень интересны сами по себе — и для практического психолога несомненный интерес представляет произведение Мишеля Монтеня “Опыты”, но рассмотрение их жизни и творчества уведет нас сейчас далеко в сторону. Поэтому обратимся к работам Фрэнсиса Бэкона. Фрэнсис Бэкон жил уже много позже Роджера — в конце XVI — начале XVII века. Он воспел целый гимн эмпирической науке и заложил основы эмпирического изучения явлений сознания.

С:Ао нем как о человеке?

А.: Я думаю, что многое в его биографии может вызвать у тебя внутренний протест: и это философ, который должен как бы парить над жизнью, так сказать, относиться к ней философски и не опускаться от бытийного до бытового уровня? С: А что, Бэкон опускался?

А.: Суди сам. Бэкон родился в семье одного из высших сановников елизаветинского двора. Его отец был храните-

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

лем большой печати Англии. Может быть, атмосфера в доме наложила свой отпечаток на ценности Бэкона, и он всю жизнь стремился к занятию высоких должностей при дворе. Бэкон получил блестящее образование, учился в Кембридже, причем к этому времени образование приобретает все более и более светский характер. Один из современников этих перемен писал с восторгом, что Кембридж “стал совсем другим… Аристотель и Платон читаются даже мальчиками… Софокл и Эврипид теперь авторы более знакомые, чем в наше время Плавт” (Цит. по [13, с. 15]). Однако на всю жизнь Бэкон сохранил неприязнь к Аристотелю. Догадываешься, почему? С: Нет.

А.: Аристотель ведь был взят схоластами в качестве одного из непререкаемых авторитетов; конечно, при этом его определенным образом истолковали. И Аристотель для Бэкона олицетворял стиль схоластического мышления. В16 лет Бэкон уже был в Париже, в английском посольстве. Однако смерть отца вынудила его заняться юридической практикой. В юридической корпорации он основательно изучил философию, и у него возникла идея универсальной реформы науки. Однако, “царедворец по природе” (См. [13, с. 18-19]), он мечтал о занятии высоких должностей при дворе. В32 года он уже заседает в палате общин, одно время даже возглавляет оппозицию. Однако королева лишь консультировалась с Бэконом по поводу тех или иных правовых и государственных вопросов, а он хотел штатной должности королевского адвоката. Наконец, новый правитель Яков I Стюарт дает ему эту должность, затем он становится хранителем большой печати, ав 1618 году — пэром Англии. Естественно, он втянулся и в придворные интриги и махинации. Он был обвинен в коррупции, признал это обвинение и отказался от защиты, заявив, что разделял злоупотребления своего времени, был заключен в Тауэр и приговорен к крупному штрафу. Впрочем, чуть позже он добился помилования, хотя политическая карьера его была уже кончена. Ему оставалась только философия и задуманная им реформа наук. С: Весьма неприятная личность.

А.: Это лишь “дворцовая биография” Бэкона. В философских произведениях перед нами предстает другой человек, который не преклоняется ни перед чьим авторитетом. Прошло время. И что мы помним сейчас о придворных интригах ловкого царедворца Фрэнсиса Бэкона? А философия его живет до сих пор.

Проблемы эмпирического познания души в работах Ф. Бекона 117 С: Ну, уж и до сих пор!

А.: Яне преувеличиваю. Приведу тебе сначала знаменитое высказывание Фрэнсиса Бэкона, сыгравшее весьма существенную роль в психологии.

Ф. Бэкон: Ни голая рука, ни предоставленный самому себе разум не имеют большой силы. Дело совершается орудиями и вспоможениями, которые нужны разуму не меньше, чем руке. И как орудия дают или направляют движение, так и умственные орудия дают разуму указания или предостерегают его [14, с. 12].

А.: Пройдет несколько веков, и эта идея об опосредствованное™ разума специальными орудиями будет разработана нашим выдающимся соотечественником Львом Семеновичем Выготским в культурно-исторической теории происхождения и развития высших психических функций. А это уже современная нам психология… С: А как насчет гимна эмпирической науке, о котором ты говорил? А.: Давай послушаем самого Бэкона.

Ф. Бэкон: Человек, слуга и истолкователь природы, столько совершает и понимает, сколько постиг в ее порядке делом или размышлением, и свыше этого он не знает и не может… Пусть люди на время прикажут себе отречься от своих понятий и пусть начнут свыкаться с самими вещами [14,с. 17].

А.: Очевидно, Бэкон критикует схоластический способ мышления, полностью отрицающий опыт, тогда как “самое лучшее из доказательств есть опыт, если он коренится в эксперименте” [14, с. 34]. Теологи по причине своего невежества закрыли, по Бэкону, вообще доступ к истинной философии, а строптивую и колючую философию Аристотеля больше, чем надо, смешали с религией. Теологи, с иронией пишет Бэкон, боятся использовать истинную философию, как будто они не уверены в прочности религии. Однако “после слова Бога естественная философия есть вернейшее средство против суеверия и тем самым достойнейшая пища для веры” [Там же, с. 52]. С: Ага, значит, все-таки слово Бога?

А.: Да, но Бэкон, в отличие от схоластов, считает, что вера не выше знания, наоборот, она подкрепляется знанием, то есть зависит от него. Но слушай дальше.

Ф. Бэкон: Те, кто занимался науками, были или эмпириками, или догматиками. Эмпирики, подобно муравью, толь-

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

ко собирают и довольствуются собранным. Рационалисты, подобно пауку, производят ткань из самих себя. Пчела же избирает средний способ: она извлекает материал из садовых и полевых цветов, но располагает и изменяет его по своему умению. Не отличается от этого и подлинное дело философии. Ибо она не основывается только или преимущественно на силах ума и не откладывает в сознании нетронутым материал, извлекаемый из естественной истории и из механических опытов, но изменяет его и перерабатывает в разуме. Итак, следует возложить добрую надежду на более тесный и нерушимый (чего до сих пор не было) союз этих способностей — опыта и рассудка [Там же, с. 56-57]. А.: Тебе это ничего не напоминает? С: Нет.

А.: Да ведь это же наш разговор при первой встрече о теоретических и эмпирических исследованиях. Схоластические словопрения не удовлетворяют Бэкона, но не могут его удовлетворить и несистематические эмпирические наблюдения и сборы “фактов” без знания целого искусства этого сбора. Здесь у Бэкона опять-таки идет перекличка с Выготским, когда оба они говорят о необходимости своего “языка”, своих понятий и категорий, для конкретной науки, занимающейся изучением какого-либо аспекта реальности. Бэкон называет эти понятия, принципы, категории, которые свои для каждой конкретной науки, “средними аксиомами”, Выготский говорит о необходимости “посредствующих” понятий между философскими категориями и эмпирическими фактами, об особой системе собственной методологии психологии.

Ф. Бэкон: Не меньшее зло состоит и в том, что в философии и в размышлениях своих они направляют усилия на исследование начал вещей и последних оснований природы, в то время как вся польза и практическая действенность заключается в средних аксиомах. Отсюда и получается, что люди продолжают абстрагироваться от природы до тех пор, пока не приходят к потенциальной, бесформенной материи; и не перестают рассекать природу до тех пор, пока не дойдут до атома. И если бы даже это было истинно, то немногим могло бы содействовать благосостоянию людей [Там же, с. 32].

А.: Так что же мешает человеку идти в поисках истины правильным путем? С: Кажется, Бэкон говорил о ложных авторитетах.

Проблемы эмпирического познания души в работах Ф. Бекона 119 А.: Не только. То, что мешает человеку отыскивать истину, Бэкон называл очень своеобразно: призраками, или идолами. Они словно уводят человека в тупики лабиринта познания, и очень трудно оттуда выбраться. Бэкон различает четыре вида таких призраков. Ф. Бэкон: Идолырода находят свое основание в самой природе человека, в племени или самом роде людей, ибо ложно утверждать, что чувства человека есть мера вещей. Наоборот, все восприятия как чувства, так и ума покоятся на аналогии человека, а не на аналогии мира. Ум человека уподобляется неровному зеркалу, которое, примешивая к природе вещей свою природу, отражает вещи в искривленном и обезображенном виде [Там же, с. 18]. А.: Бэкон имеет в виду здесь, например, часто свойственное человеку вмешательство “страстей” в познание, когда человек отвергает нечто, потому что у него нет терпения исследовать его; или еще: ум склонен обращать внимание на то, что его привлекает, он склонен к порядку и единообразию, и это тоже вносит искажающий момент в истину. Ф. Бэкон: Идолы пещеры суть заблуждения отдельного человека. Ведь у каждого помимо ошибок, свойственных роду человеческому, есть своя особая пещера, которая ослабляет и искажает свет природы. Происходит это или от особых прирожденных свойств каждого, или от воспитания и бесед с другими, или от чтения книг и от авторитетов, перед какими кто преклоняется, или вследствие разницы во впечатлениях, зависящей от того, получают ли их души предвзятые или предрасположенные или же души хладнокровные и спокойные [Там же, с. 19].

А.: Бэкон имеет в виду здесь, например, то, что люди любят теории, которые они считают своими или к которым они привыкли, одним приятна новизна, других привлекает древность. “Истину же, — говорит Бэкон, — надо искать не в удачливости какого-либо времени, которая непостоянна, а в свете опыта природы, который вечен” [Там же, с. 24]. Ф. Бэкон: Существуют еще идолы, которые происходят как бы в силу взаимной связанности и сообщества людей. Эти идолы мы называем … идолами площади. Люди объединяются речью. Слова же устанавливаются сообразно разумению толпы. Поэтому плохое и нелепое установление слов удивительным образом осаждает разум. Определения и разъяснения, которыми привыкли вооружаться и охранять себя уче-

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

ные люди, никоим образом не помогают делу. Слова прямо насилуют разум и ведут людей к пустым и бесчисленным спорам и толкованиям [Там же, с. 19].

А.: Бэкон подчеркивает, что громкие и торжественные диспуты ученых часто превращаются в споры о словах.

Ф. Бэкон: Существуют, наконец, идолы, которые вселились в души людей из разных догматов философии, а также из превратных законов доказательств. Их мы называем идолами театра, ибо мы считаем, что, сколько есть принятых или изобретенных философских систем, столько поставлено и сыграно комедий, представляющих вымышленные и искусственные миры… Вымыслам этого театра свойственно то же, что бывает и в театрах поэтов, где рассказы, придуманные для сцены, более слажены и красивы и скорее способны удовлетворить желания каждого, нежели правдивые рассказы из истории [Там же, с. 19, 27].

А.: Итак, все теории — лишь пьесы, которые только в той или иной степени отражают истину.

С: Как же все-таки уберечься от этих призраков?

А.: Бэкон считает, что это можно сделать, вооружив разум орудиями познания, одно из которых — индуктивную логику — Бэкон превратил в стройную систему правил и законов. С: А что собственно нового внес Бэкон в психологию?

А.: Можно сказать, что Бэкон своим творчеством завершает этап “психология как наука о душе” и начинает им новый — “психология как наука о сознании”. Давай кратко вспомним, что было в предшествующий этап. Душа была неким объяснительным понятием для множества разнообразных явлений человеческой психики и поведения, то есть выступала как особая сущность, лежащая “за” явлениями и объясняющая их. На самом деле объяснение это было в общем мнимым. Скажем, на вопрос: “Почему восприятие происходит так, а не иначе?” следовал ответ: “Такова природа души”. Причем сама природа понималась по-разному. Одни считали душу состоящей из мелких, подвижных атомов, и такое понимание природы души как-то позволяло объяснять естественными причинами элементарные психические процессы (восприятие, механическую память), сновидения и тому подобное. Однако в атомистическом материализме необъяснимыми оставались общие понятия (универсалии) и морально-этические категории, которые явно не сводимы к движе-

Проблемы эмпирического познания души в работах Ф. Бекона 121 нию атомов, но каким-то образом определяют человеческое поведение. В идеалистической трактовке души Сократа и Платона подчинение поведения человека ценностям, целям, смыслам и прочему объяснялось особой природой души — нетелесной, божественной и так далее. Казалось, крайности обоих подходов снял Аристотель, когда определил душу как форму живого тела, то есть совокупность наиболее существенных функций живого тела. Однако высшие функции человеческой души — разум и воля — опять не находили себе объяснения с естественных позиций, они вообще как бы выпадали из стройной системы Аристотеля и назывались по своему происхождению “божественными”. Так что понятие “природа души” уже в древности было чрезвычайно многозначным. В Средние века, как мы убедились, материалистическое учение о душе вообще практически не существует, развиваются исключительно идеалистические идеи Платона и Аристотеля. “Развиваются” — это вообще сильно сказано, потому что мы убедились, что развитие это было по сути истолкованием имеющихся текстов о душе, а не получением нового знания о психических функциях.

Естественно, с ростом городов и развитием промышленности схоластические словопрения отходят на второй план и перед философами практикой жизни буквально ставится вопрос: что же дальше? А дальше возникают идеи эмпирического изучения вещей “как они есть”, невзирая на то, что написано в тех или иных авторитетных текстах. По отношению к изучению души происходят два важнейших события: во-первых, если древние понимали душу очень широко, отождествляли фактически душу и жизнь, то впервые у Фрэнсиса Бэкона “жизненность” и “душевность” отделяются друг от друга; правда, критерия их отличия Бэкон не дает. Во-вторых, Бэкон призывает отказаться от пустых изучений “метафизических” вопросов о сущности, бессмертии, частях души, а перейти к непосредственному эмпирическому изучению психических процессов и явлений как таковых. Вот в этом заслуга Бэкона перед психологией (См. [6, с. 72-73]). Все остальные подробности психологического учения Бэкона ты узнаешь из курса истории психологии. С: А кого мы будем рассматривать дальше?

А.: Того философа, кто впервые дал критерий отличия психических процессов от “жизненных”, или физиологических, как бы мы сейчас сказали, которые обеспечивают орга-

122 Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

низму поддержание его существования и что Аристотель называл “растительной душой”.

Это философ XVII века Рене Декарт.

Метод универсального сомнения Р. Декарта и его путь к понятию сознания

С: Мыслю, следовательно, существую?

А.: Да. Он несомненно это сказал, но нам надо понять, почему он это сказал. Иначе мы не поймем правду его понимания сознания, которое потом стало признаваться несостоятельным. Но это произойдет намного позже, а пока давай перенесемся в коллегию Ля Флеш, основанную орденом иезуитов… С: Куда?

А.: Было такое учебное заведение в тогдашней Франции, в котором учился Рене Декарт. Эта коллегия находилась под особым покровительством французского короля Генриха IV; все профессора и сотрудники этого учебного заведения были монахами, членами иезуитского ордена, а целью обучения в коллегии было подготовить подрастающее поколение для “дружины Иисуса”. Вот каковы были порядки в этом учреждении, по сообщению одного из биографов Декарта.

Я.А. Ляткер: В Ля Флеши строгая дисциплина поддерживалась неукоснительным распорядком жизни. Спали воспитанники в общих спальнях (дортуарах). Подъем происходил по сигналу и был обязателен для всех, причем вставали очень рано, вне зависимости от времени года. Общим строем на молитву, на учебу, на обед, на прогулки — воспитание единомыслия будущих сержантов духа начиналось со “строевой подготовки” [15, с. 21-22]. А.: Так что Декарт был буквально вскормлен схоластикой и схоластами — даже распорядок дня был направлен на воспитание в учениках единомыслия.

С: Но, насколько я понимаю, учение это не пошло Декарту впрок? В том смысле, что Декарт отличался своеобразным отношением к схоластике?

А.: Ты верно говоришь. Я думаю, немаловажную роль в таком направлении мыслей Декарта сыграли, как ни странно, весьма печальные обстоятельства его жизни.

Метод универсального сомнения Р. Декарта 123

С: Какие?

А.: Врачи с детства предрекали Декарту смерть от туберкулеза. От него умерла мать Декарта, когда маленькому Рене едва исполнился год. Над ним всегда висел дамоклов меч “близкой смерти”, а это, как писал еще Сенека, зачастую приводит к тому, что человек живет намного дольше, чем предполагают окружающие. Из-за этой постоянной угрозы руководство коллегии предоставило Декарту ряд поблажек: одной из них было то, что он мог оставаться после подъема в постели до 10-11 часов утра (впоследствии Декарт писал, что именно эти утренние часы были особенно продуктивны для его размышлений). Во-вторых, ему разрешили пользоваться по своему усмотрению любой имеющейся в библиотеке литературой. А библиотека коллегии была весьма богата не только каноническими произведениями, но и сочинениями еретиков (для того чтобы будущие служители Христа могли лучше бороться с ересями). Известно, что многие из авторов, признанных в коллегии “еретиками”, сыграли большую роль в становлении Декарта как мыслителя, например Мишель Мон-тень, автор знаменитых “Опытов” (См. [15, с. 24]).

Большую роль сыграл, как ни неожиданно, особый способ обучения в коллегии. Известно, какое значение придавали схоласты оттачиванию логического аппарата мышления своих воспитанников. Вот как это происходило.

Я.А. Ляткер: Идетурок философии. Преподаватель (в коллегии он именовался профессором философии) только что прочел текст, который служит материалом для обсуждения. Обсуждается текст в ряде извлеченных из него вопросов. Поставленный вопрос тщательно, скрупулезно отделяется от других вопросов. Профессор разделяет его на множество различных частей, в отношении которых путем так называемого определения терминов постепенно исключается всякий намек на двусмысленность. Теперь следует изложение нескольких ясных и неопровержимых принципов (“начал”). После рассмотрения (“обговаривания”) этих принципов и на их основании разворачивается последовательность доказательств, суть которых резюмируется в сжатой словесной “формуле” — силлогизме. По нашим понятиям, работа здесь заканчивается, и дальше идти уже некуда. Ан нет! По канону приемов схоластической логики пройдена лишь половина пути к истине. Получен, как бы мы теперь сказали, только положительный результат, его “да”.

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

Вторая часть пути состоит в последовательном возведении цепочки возражений. Каждое последующее возражение посредством процедуры “градации требований” становится все более сильным, пока требования не достигают наивысшей степени трудности. Возведение полновесного “нет” закончено.

Наступает кульминация: “да” и “нет” сталкиваются лицом к лицу. И тогда на основе силлогизма несколькими точными ударами руки мастера “нет” повергается в прах: возражения разбиваются, как бы сильны они ни были. “Да” торжествует, и это нам понятно. Непонятным, странным представляется то, что торжество это невозможно без “нет” — последнее полностью его разделяет: истина постигнута лишь в триумфе “да-нет”! …Профессор учил превращать любой текст в объект дискуссии, и на репетициях эта техника доводилась до совершенства, до степени искусства… По свидетельству одного из соучеников по коллегии, Декарт … блестяще овладел этим искусством [15, с. 26-28]. А.: Оно, безусловно, сыграло свою роль в последующих рассуждениях Декарта о сомнительности многих “логических доказательств”: если об одном и том же предмете можно утверждать одно и тут же — нечто другое, противоположное ему, стало быть, сомнение в истинности подобного рода доказательств неизбежно. Кстати, подобные диспуты идут от Абеляра — у него есть работа “Да и нет”, которая когда-то воспринималась как чуть ли не еретическая, а потом была положена в основу преподавания в различных схоластических школах. Это была своего рода хрестоматия из отрывков произведений различных христианских авторов, которые давали иногда взаимоисключающие ответы на одни и те же вопросы. Поэтому именно в творчестве Абеляра схоластика становится стройной, логически обоснованной системой. Немудрено поэтому, что мятежный монах, несмотря на все злоключения своей жизни, все-таки не был физически уничтожен — он был нужен Церкви.

С: Что же дальше происходит с Декартом?

А.: Несмотря на широту образования, даваемого в коллегии (а там изучались древние языки, литература, риторика, логика, этика, физика и математика; кстати, именно в коллегии Декарт заинтересовался математикой и обнаружил большие математические способности), у Декарта растет не­удовлетворенность им. Во время обучения у него все время возникает сомнение по поводу достоверности доводов и доказательств практически всех изучаемых в коллегии наук. Кстати, Декарт не только блестяще овладел искусством “доказывать противоположное”, как я уже говорил, но изобрел свой собственный способ дискутирована, что вызывало большое неудовольствие преподавателей: он, сталкиваясь с открытиями в науках, стремился к тому, чтобы, не читая автора (!), самому прийти к этим открытиям (См. [15, с. 28]). Естественно, что это тоже приводило его к размышлениям о путях поиска истины. И он приходит к выводу о недостоверности оснований, на которых покоятся многие науки. Р. Декарт: Особенно нравилась мне математика из-за достоверности и очевидности своих доводов, но я еще не видел ее истинного применения, а полагал, что она служит только ремеслам, и дивился тому, что на столь прочном и крепком фундаменте не воздвигнуто чего-либо более возвышенного. Наоборот, сочинения древних язычников, трактующие о нравственности, я сравниваю с пышными и величественными дворцами, построенными на песке и грязи. Они превозносят добродетели и побуждают дорожить ими превыше всего на свете, но недостаточно научают распознавать их, и часто то, что они называют этим прекрасным именем, оказывается не чем иным, как бесчувственностью, или гордостью, или отчаянием, или отцеубийством.

Я почитал наше богословие и, не менее чем кто-либо, надеялся обрести путь на небеса. Но, узнав, как вещь вполне достоверную, что путь этот открыт одинаково как для несведущих, так и для ученейших и что полученные путем откровения истины, которые туда ведут, выше нашего разумения, я не осмеливался подвергать их моему слабому рассуждению и полагал, что для их успешного исследования надо получить особую помощь свыше и быть более, чем человеком.

О философии скажу одно: видя, что в течение многих веков она разрабатывается превосходнейшими умами и несмотря на это в ней доныне нет положения, которое не служило бы предметом споров и, следовательно, не было бы сомнительным, я не нашел в себе такой самонадеянности, чтобы рассчитывать на больший успех, чем другие. И, принимая во внимание, сколько относительно одного и того же предмета может быть разных мнений, поддерживаемых учеными людьми, тогда как истинным среди этих мнений мо-

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

жет быть только одно, я стал считать ложным почти все, что было не более чем правдоподобным.

Далее, что касается других наук, то, поскольку они заимствуют свои принципы из философии, я полагал, что на столь слабых основаниях нельзя построить ничего прочного… Наконец, что касается ложных учений, то я достаточно знал им цену, чтобы не быть обманутым ни обещаниями какого-нибудь алхимика, ни предсказаниями астролога, ни проделками мага, ни всякими хитростями или хвастовством тех, что выдают себя за людей, знающих более того, что им действительно известно.

Вот почему, как только возраст позволил мне выйти из подчинения моим наставникам, я совсем оставил книжные занятия и решил искать только ту науку, которую мог обрести в самом себе или же в великой книге мира, и употребил остаток моей юности на то, чтобы путешествовать, видеть дворы и армии, встречаться с людьми разных нравов и положений и собрать разнообразный опыт, испытав себя во встречах, которые пошлет судьба, и всюду размышлять над встречающимися предметами так, чтобы извлечь какую-нибудь пользу из таких занятий [16, с. 254-255]. С: А что, Декарт много путешествовал?

А.: Достаточно. В Голландии у него было много встреч с разными учеными, и одна из них — с голландским физиком и математиком Исааком Бекманом — переросла в тесное сотрудничество. Под влиянием Бекмана Декарт стал задумываться о создании новой науки — “всеобщей математики”. Вообще, если ты поговоришь с математиками, то узнаешь, что Декарт внес существенный вклад в эту науку: он ввел буквенные символы, обозначил буквами х, у, z переменные величины, ввел систему прямолинейных координат и еще многое другое. Но интересно то, что Декарт в этих путешествиях, как он сам говорил, обратил особое внимание на собственный внутренний мир, на собственное Я. С: А чем же это можно объяснить?

А.: Многие биографы Декарта отмечают, что Декарт, видимо, из-за своей болезни и постоянной угрозы смертного приговора стремился “построить свою жизнь” сам. Р. Декарт: Моим правилом было всегда стремиться побеждать скорее себя, чем судьбу изменять свои желания, а не порядок мира и вообще привыкнуть к мысли, что в полной нашей власти находятся только наши мысли и что после

того, как мы сделали все возможное с окружающими нас предметами, то, что нам не удалось, следует рассматривать как нечто абсолютно невозможное. Этого одного казалось мне достаточно, чтобы не желать в будущем чего-либо сверх уже достигнутого и таким образом находить удовлетворение… В этом, я думаю, главным образом состояла тайна тех философов, которые некогда умели поставить себя вне власти судьбы и, несмотря на страдания и бедность, соперничать в блаженстве со своими богами. Постоянно рассматривая пределы, предписанные им природой, они пришли к полнейшему убеждению, что в их власти находятся только собственные мысли, и одного этого было достаточно, чтобы помешать им стремиться к чему-то другому; над мыслями же они владычествовали так неограниченно, что имели основание почитать себя богаче, могущественнее, свободнее и счастливее, чем люди, не имеющие такой философии и никогда не обладающие всем, чего они желают, несмотря на то что им благоприятствуют и природа и счастье [Там же, с. 264­265].

С: Слушай, это ведь своего рода психотерапия!

А.: Несомненно. Великие философы умели быть философами не только в своих произведениях. Вот еще примеры того, как Декарт пытался “оседлать” свою судьбу, работая над собой.

Я.А. Ляткер: Однажды Декарт внезапно исчез. Друзья узнали о его местопребывании чисто случайно, несколько месяцев спустя: он укрылся в пригороде Парижа, где изучал математику, овладевал искусством фехтования и упражнялся в верховой езде [15, с. 39]. А.: Это было немного спустя после окончания Декартом коллегии Ля Флеш. Из очередного путешествия — в Италию — Декарт возвращается с решимостью создавать новую науку и одновременно с намерением никогда не занимать чиновничьих должностей и никогда не жениться. Возможной невесте — некой мадам Розэ — было заявлено, что “невозможно найти красоты, сравнимой с красотой Истины”, а в кругу друзей Декарт любил повторять, что найти “прекрасную женщину, хорошую книгу и истинного проповедника” труднее всего на свете (См. [15, с. 67]).

С: А его страсть к путешествиям тоже из разряда “делания себя”?

А.: Я думаю, что да. Не случайно Декарт — мы только что слышали его слова об этом — изучал во время путеше-

128 Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

ствий людей и свои реакции на их поведение. Я думаю, что это позволило ему написать его чисто психологическое произведение “Страсти души” с тонкой наблюдательностью знатока человеческой психологии. Декарт вообще многократно менял места своего пребывания — средства позволяли ему снимать дома и квартиры в различных местностях, например в той же Голландии, где философ провел большую часть своей жизни. Последнее же путешествие — в Швецию — стало для него роковым. Его пригласила в Швецию королева Христина и стала назначать ему непривычно ранние для него утренние часы бесед. Именно нарушение привычного для Декарта распорядка выбило его из колеи — он простудился и умер (См. [15, с. 23]).

Итак, давай перейдем теперь к содержательному аспекту его творчества — для нас особый интерес представляет то новое, что внес Декарт в изучение души. Это новое было весьма значительным — фактически с Декарта начинается отсчет психологии как “науки о сознании” — Декарт открывает эту реальность для психологического изучения. Проследим же путь Декарта к этому понятию, тогда мы лучше поймем его суть. Итак, сомнение в истинности оснований наук подвинули Декарта на поиск наиболее достоверных оснований познания различных предметов и, в частности, собственной души. С: И где же он нашел эти достоверные основания?

А.: Послушаем самого Декарта на этот счет. Вот отрывок из его большого произведения “Первоначала философии”. Для удобства Декарт разделил текст на небольшие разделы и озаглавил каждый из них. Р. Декарт:

Человеку, исследующему истину, необходимо хоть одинраз в жизниусомнитъся во всех вещах — насколько они возможны.

Так как мы появляемся на свет младенцами и выносим различные суждения о чувственных вещах прежде, чем полностью овладеваем своим разумом, нас отвлекает от истинного познания множество предрассудков; очевидно, мы можем избавиться от них лишь в том случае, если хоть раз в жизни постараемся усомниться во всех тех вещах, в отношении достоверности которых мы питаем хотя бы малейшее подозрение. Мы должны также считать все сомнительное ложным.

Более того, полезно считать вещи, в коих мы сомневаемся, ложными, дабы тем яснее

определить то, что наиболее достоверно и доступно познанию [17, с. 314].

А.: Декарт оговаривается далее, что он имеет в виду только поиск научной истины, а не

житейскую практику: если мы будем постоянно сомневаться в том, что мы делаем в

обыденной жизни, то напрасно усложним себе эту жизнь.

Р. Декарт:

Почемумы можем сомневаться в чувственных вещах.

Итак, теперь, когда мы настойчиво стремимся лишь к познанию истины, мы прежде усомнимся в том, существуют ли какие-либо чувственные или доступные воображению вещи: во-первых, потому, что мы замечаем, что чувства иногда заблуждаются, а благоразумие требует никогда не доверять слишком тому, что хоть однажды нас обмануло; затем потому, что нам каждодневно представляется во сне, будто мы чувствуем или воображаем бесчисленные вещи, коих никогда не существовало, а тому, кто из-за этого впадает в сомнение, не даны никакие признаки, с помощью которых он мог бы достоверно отличить состояние сна от бодрствования.

Почему мы сомневаемся даже в математических доказательствах.

Мы усомнимся и во всем остальном, что до сих пор считали максимально достоверным, — даже в математических доказательствах и в тех основоположениях, кои до сегодняшнего дня мы считали само собою разумеющимися, — прежде всего потому, что мы наблюдаем, как некоторые люди заблуждаются в подобных вещах и, наоборот, допускают в качестве достовернейших и самоочевидных вещей то, что нам представляется ложным; но особенно потому, что мы знаем о существовании Бога, всемогущего, создавшего нас: ведь нам неведомо, не пожелал ли он сотворить нас такими, чтобы мы всегда заблуждались, причем даже в тех вещах, которые кажутся нам наиболее ясными… [17, с. 315]. С: Ага, значит, в существовании Бога мы все-таки не можем сомневаться? А.: Ошибаешься, Декарт не считает истину о существовании Бога самоочевидной, ведь сколько людей в прошлом и настоящем являются атеистами…

Р. Декарт: Если же мы вообразим, что созданы не всемогущим Богом, а самими собою или кем-то другим, то, чем менее могущественным мы будем считать нашего твор-5 Е. Е. Соколова

130 Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

ца, тем больше поверим в такую степень нашего несовершенства, которая постоянно ведет нас к ошибкам… Итак, отбросив все то, относительно чего мы можем каким-либо образом сомневаться, и, более того, воображая все эти вещи ложными, мы с легкостью предполагаем, что никакого Бога нет и нет ни неба, ни каких-либо тел, что сами мы не имеем ни рук, ни ног, ни какого бы то ни было тела… [Там же, с. 315-316].

С: Но это, прости меня, уже бессмыслица. Как это мы можем сомневаться в наличии нашего тела?

А.: Очень просто. Ты знаешь, что такое “фантомные боли”? С: Нет.

А.: Это боли, которые возникают после ампутации той или иной конечности: руки или ноги

нет, а человеку кажется, что она болит. Вот тебе и сомнение: если так было хоть раз, то где

гарантия, что мое тело вообще существует?

С: Так что, тогда вообще нет ничего достоверного?

А.: Есть.

Р. Декарт: Однако не может быть, чтобы в силу всего этого мы, думающие таким образом, были ничем: ведь полагать, что мыслящая вещь в то самое время, как она мыслит, не существует, будет явным противоречием. А посему положение “Я мыслю, следовательно, я существую” — первичное и достовернейшее из всех, какие могут представиться кому-либо в ходе философствования [Там же, с. 316]. С: А ведь я знал эту фразу, но сейчас забыл.

А.: Немудрено. Ты ее фактически не знал: это было не знание, а механическое запоминание не имеющей для тебя смысла фразы. А теперь ты можешь сказать, что знаешь ее: ты знаешь способ, каким Декарт пришел к этому положению, и поэтому твое знание является более прочным и осмысленным.

С: Значит, наше сомнение и мышление — самое достоверное из всех вещей на свете? А.: По Декарту, да: мышление познается нами прежде и достовернее, чем какая бы то ни было телесная вещь: “Ведь наше мышление мы уже восприняли, а по поводу всего остального продолжаем сомневаться” [Там же]. Вот критерий достоверности: мое ясное и отчетливое восприятие (в других местах — осознание, сознание) того, что происходит во мне, мое непосредственное восприятие моего мышления.

Метод универсального сомнения Р. Декарта 131

С: Именно мышления?

А.: Декарт понимает мышление очень широко, поэтому здесь имеется в виду фактически любая психическая деятельность, которая осознается. Р. Декарт:

Что такое мышление.

Под словом “мышление” я понимаю все то, что совершается в нас осознанно, поскольку мы это понимаем. Таким образом, не только понимать, хотеть, воображать, но также и чувствовать есть то же самое, что мыслить. Ибо если я скажу: “Я вижу…” или “Я хожу, следовательно, я существую” — и буду подразумевать при этом зрение или ходьбу, выполняемую телом, мое заключение не будет вполне достоверным; ведь я могу, как это часто бывает во сне, думать, будто я вижу или хожу, хотя яине открываю глаз, и не двигаюсь с места, и даже, возможно, думать так в случае, если бы у меня вовсе не было тела. Но если я буду разуметь само чувство или осознание зрения или ходьбы, то, поскольку в этом случае они будут сопряжены с мыслью, коя одна только чувствует или осознает, что она видит или ходит, заключение мое окажется вполне верным [Там же, с. 316-317]. А.: Я приведу тебе еще более старый перевод на русский язык первой фразы из этого раздела, который фактически немного иначе трактует те же слова Декарта (кстати, интересно было бы проанализировать, почему переводы так отличаются друг от друга): “Под словом “мышление” …я разумею все то, что происходит в нас таким образом, что мы воспринимаем его непосредственно сами собою…” [18, с. 429].

Теперь ты более подготовлен к моему выводу из изучения текстов Декарта. С Декарта идет величайшее заблуждение психологии…

С: Заблуждение? По-моему, у него настолько все логично, что не придерешься. А.: И все-таки последующее развитие психологии показало, что Декарт заблуждался. Этим заблуждением было утверждение, что иметь некий психический процесс и осознавать его можно одновременно, что нет неосознаваемых психических процессов. Теоретически возможность существования бессознательных психических процессов доказал уже немецкий философ и ученый Готфрид Вильгельм Лейбниц, о котором мы сегодня тоже будем говорить, а практически эту проблему разрабатывало множество психологов уже бо-

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

лее позднего периода — конца XIX — начала XX века (как отечественных (например, Сеченов, Узнадзе), так и зарубежных (Фрейд, Юнг и неофрейдисты))… С: Подожди-подожди. Давай вернемся к Декарту. Ведь его шаг был, по-моему, абсолютно логичным и необходимым в то время, в период господства схоластических представлений о душе и “выведении” истин из текстов?

Критерий отличия психических процессов от непсихических и постановка психофизической проблемы

А.: Да. В этом смысле Декарт сделал колоссальный шаг вперед в познании сознания. Он отверг разные рассуждения о душе до того, как будут обнаружены наиболее достоверные основания ее познания. И он нашел эти достоверные основания в “непосредственном переживании” психических процессов. Это та первая истина, которую мы вообще имеем в познании, — осознание собственной психической деятельности. Отсюда было совершенно логичным вообще прекратить все рассуждения о природе и сущности души и исследовать только то, что дано нам “непосредственно” в нашем сознании. Это и было открытием для эмпирического изучения сознания как особой реальности. Поэтому я вначале и сказал, что с Декарта начинается новый этап развития психологии — психология теперь развивается в рамках “науки о сознании”. Но что понималось под сознанием? То, что наблюдающий себя философ или психолог находит в себе, непосредственно переживает. С: А разве есть какое-то иное представление о сознании?

А.: Да. Но об этом несколько позже. Итак, на данный момент мы можем констатировать, что Декарт — в отличие от древних авторов, которые не могли дать критерия отличия психических процессов от непсихических, но обеспечивающих жизнедеятельность, как бы мы сейчас сказали, физиологических, — дал этот критерий. Он состоит в том, что психические процессы мы осознаем, тогда как физиологические — нет. Дав впервые в истории психологии критерий отличия психических процессов от непсихических, Декарт

одновременно сузил психическую реальность до сознания, не признавая наличия

бессознательных психических процессов, которые, являясь не физиологическими, а

психическими, тем не менее, не осознаются. Вместе с тем он открыл путь для эмпирического

изучения осознаваемых психических процессов, основные приемы которого будут

сформулированы в последующем развитии психологии. Этот путь, как ты догадываешься,

был путем непосредственного самонаблюдения своих переживаний.

С: А разве существует какой-то другой путь познания собственного сознания?

А.: В свое время мы об этом поговорим. А теперь продолжим обсуждение Декарта.

С:Ая вот сейчас только взял тексты Декарта в руки и увидел, что он по-прежнему говорит о

душе.

А.: Да, он по-прежнему считает душу субстанциональным носителем психических процессов. Но, в отличие от древних, в его учении о душе появляются новые моменты — Декарт ставит психофизическую проблему, то есть проблему отношения души и тела. С: Но разве древние не говорили об этом?

А.: Да, они говорили о связи души и тела, о различиях между ними, но никто не доходил до такого полного противопоставления двух этих реальностей, как Декарт. Декарт противопоставил “духовную субстанцию” (то есть душу), которой свойственно мышление в указанном им смысле, телесной субстанции (телу), которой свойственны совершенно иные характеристики — пространственные например. Даже у идеалистов в древности не было такого полного разделения двух этих сущностей. У Платона, если ты’почитаешь его диалоги, посвященные судьбе души после смерти, встречаются утверждения о том, что грешная душа, например, более тяжелая, плотная и менее прозрачная, чем легкие, светлые души философов. То есть даже такая отличная от материи сущность, как душа, мыслится в каком-то отношении как почти телесное существо. У Декарта это две абсолютные противоположности. Вот как делаются проблемы. Сначала нечто единое разъединяется, а потом части пытаются каким-то образом соединить. С: И как это делал Декарт?

А.: У Декарта существует фактическое соединение двух субстанций в человеке. Животные — слушай внимательно —

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

лишены души вообще, ибо у них нет сознания. Декарт впервые объясняет физиологические процессы (питания, размножения, дыхания и так далее) не вмешательством особых функций души, а чисто телесными (материальными) причинами. В его произведениях ты найдешь очень интересные описания рефлексов у животных (и у человека), так что Иван Петрович Павлов по праву считал Декарта своим предшественником.

Р. Декарт: Ошибка заключается в том, что, видя все мертвые тела лишенными тепла и даже движений, воображали, будто отсутствие души и уничтожило эти движения и это тепло. Таким образом, безосновательно предполагали, что наше природное тепло и все движения нашего тела зависят от души, тогда как следовало думать наоборот, что душа удаляется после смерти только по той причине, что это тепло исчезает и разрушаются те органы, которые служат для движения тела [19, с. 483].

А.: Таким образом, Декарт считает тело машиной, работа которой подчиняется вполне материальным законам и не нуждается в привлечении души.

Р. Декарт: Все движения мышц, как и все ощущения, зависят от нервов, представляющих собой как бы маленькие ниточки или узенькие трубочки, идущие от мозга и содержащие, подобно ему, некий воздух, или очень нежный ветер, называемый животными духами [Там же, с. 485].

С: Это что, нечто производное от души?

А.: Как раз наоборот. Это образное название для материальных носителей нервных импульсов, как бы мы сейчас сказали. Благодаря животным духам, переносимым по этим нервным трубочкам, осуществляются все телесные процессы в организме. Например, при появлении перед глазами какого-нибудь страшного предмета человек обращается в бегство одним лишь телесным образом, без всякого содействия души (См. [Там же, с. 499]). С: И что, он при этом ничего не чувствует?

А.: Нет, его душа, деятельность которой, по Декарту, больше всего связана с некой железой в головном мозгу, при появлении этого страшного предмета “чувствует страх”, и при особой “силе” души последняя может повлиять на поведение человека — например, отвратить его от бегства. Но и здесь душа действует на тело посредством “животных духов”: она “раскачивает железу” и заставляет животные духи

идти по соответствующим путям. Таким образом, человеческие страсти (нынешние эмоции), по Декарту, имеют две стороны: душевную и телесную. Душа, таким образом, часто только страдательно “испытывает страсти”, каку слабых людей, которые обращаются в бегство при опасности; однако у сильных людей она может заставить иначе работать рефлекторный механизм “бегства”, и человек остается на месте. Декарт считает, что одного желания и воли души не всегда бывает достаточно для этого: победить страсти можно интеллектуально, то есть знанием истины, осознанием последствий того же бегства и так далее (См. [Там же, с. 501]).

С: Таким образом, Декарт говорит о постоянном взаимодействии души и тела? А.: Да. Он решает поставленную им самим же психофизическую проблему в духе психофизического взаимодействия. Два его современника — англичанин Томас Гоббс и голландский философ Бенедикт Спиноза — совсем иначе решали ту же проблему. Гоббс считал, что из рассуждений Декарта можно прийти к совершенно противоположному выводу — вещь мыслящая есть нечто телесное, а не духовное, то есть нет особой духовной субстанции, отличной от телесной. В то же время Гоббс совершал упрощение действительного положения вещей: психические процессы считались тенями чисто телесных, материальных процессов. То есть Гоббс был первым, кто решал психофизическую проблему в духе психофизического параллелизма, точнее, эпифеноменализма: согласно этому учению, психические процессы не имеют самостоятельного значения в жизни человека. Спиноза, как и Гоббс, тоже признавал существование одной субстанции, а не двух, но в отличие от него не сводил мышление к собственно телесным процессам, считая, что хотя онтологически телесные процессы и мыслительные суть одно и то же, они все же могут быть разведены как разные стороны единого процесса… С: Подожди, я ничего не понял.

А.: Это я виноват, забежал вперед. Но мы будем с тобой говорить о разных способах решения психофизической проблемы отдельно, поэтому сейчас я начинаю разговор о дальнейшем развитии представлений о новом предмете психологии. Это происходит в работах английского философа Джона Локка, младшего современника Декарта.

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

Линия эмпирического изучения сознания у него разработана настолько, что Локка называют “отцом эмпирической психологии”. Научную биографию Джона Локка и своеобразие его психологической концепции нельзя понять, не учитывая обстановку, в которой жил и формировался будущий философ, а также последующие обстоятельства его жизни, тесно связанные с политическими событиями тогдашней Англии… Многие его идеи являются прямо-таки ответами на запросы времени. Вот, например, его положение о равенстве всех людей.

Эмпиризм Дж. Локка как ответ на “запросы времени”

Дж. Локк: Существа одной и той же породы и вида, при своем рождении без различия получая одинаковые природные преимущества и используя одни и те же способности, должны быть равными между собой без какого-либо подчинения или подавления [20, с. 263]. А.: Что это, как не требование буржуазной революции? В тех условиях эта идея в совокупности с другими его идеями была оправданием свержения монархии Стюартов и установления новых порядков, весьма прогрессивных для того времени. Однако общие требования эпохи, как всегда, преломлялись через индивидуальную судьбу автора, в данном случае Локка, поэтому давай познакомимся с ней. С: Я готов.

А.: Антимонархическая направленность взглядов Локка во многом объясняется семейными влияниями: он родился в пуританской семье, которая находилась в оппозиции королю Карлу I Стюарту. Отец его участвовал в военных действиях армии Оливера Кромвеля. Несомненно, на будущие взгляды философа оказала свое влияние весьма жестокая борьба между представителями различных религиозных течений тогдашней Англии — кальвинистов и католиков. Известно, что многие свои работы Локк посвятил проблеме веротерпимости, признавая право человека на свободу совести, — это тоже отражение новых общественных требований.

Учился Локк в Вестминстерской монастырской школе…

Эмпиризм Дж. Локка как ответ на “запросы времени” 137

С: Где тоже господствовала схоластика?

А.: Верно, причем, несмотря на бурные политические события, в частности казнь короля, учителя буквально оберегали своих учеников от различных новых философских учений как от будоражащих умы ересей (См. [21, с. 5]).

Практически та же атмосфера была и в Оксфордском университете, где Локк продолжил учебу. Но, как и Декарт, Локк не принимал схоластику и поэтому не захотел принять духовный сан, как того требовали тогдашние условия. Это означало конец карьеры в университете, хотя вначале Локку разрешили преподавать некоторые предметы — греческий язык, риторику и этику. Параллельно он самостоятельно занимается медициной, физикой, химией. Его ближайшим другом становится известный физик Роберт Бойль. Потом Локк решает вообще порвать с университетом и живет как домашний врач и воспитатель в семье графа Шефтсбери, который также был в оппозиции реставрированной в это время монархии. Начинает заниматься политикой и Локк, и ряд его политических трактатов обосновывает необходимость идущего на смену феодальным порядкам нового типа общества. Естественно, растет и его интерес к философии. Безусловно, на формирование взглядов Локка, в целом материалистических, оказали свое влияние занятие естественными науками и встречи с учениками последователя Эпикура в Новое время Пьера Гассенди.

Всех перипетий политической борьбы Локка я и сам не знаю, знаю только, что ему пришлось бежать в Голландию и даже скрываться под чужим именем. Только в конце жизни он обретает более или менее спокойное существование: после известных событий “славной революции” 1688-1689 годов возвращается в Англию, занимается политической деятельностью, интересуется естественными науками (он был лично знаком с Исааком Ньютоном и неоднократно беседовал с ним). В 1690 году выходит его самый замечательный для нас, психологов, трактат “Опыт о человеческом разумении”, который Локк писал 16 лет. В последние годы жизни он поселяется в поместье своего друга леди Мэшем, которая была дочерью известного в то время философа и сама интересовалась философией. Известна ее переписка с немецким философом Лейбницем, и Локк, пока был жив, не только был в курсе этой переписки, но и явно определял направление мыслей леди Мэшем в этих пись-

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

мах. В этом доме Локк опять становится воспитателем сына леди Мэшем, и, наверное, не случайны педагогические труды Локка, который был педагогом по призванию. Здесь же Локк и умер ВІ704 году.

С: Слушай, какие все-таки это были универсалы! И медицина, и политика, и физика, и педагогика!

А.: Да, надо отдать должное способностям философов той эпохи. Но эта универсальность, кстати, была обусловлена и тем, что науки как таковые еще плохо были отделены друг от друга и не произошел их “развод” с философией. А необходимость специализации уже тогда остро чувствовалась. Ученые не хотели уподобляться схоластам, которые “все знали”, и сам Локк выражался в том смысле, что “никто не обязан знать все” (Цит. по [22, с. 405]). Вернемся, однако, к нашей теме. Нам необходимо понять, какую роль сыграло главное произведение Локка в дальнейшем развитии представлений о сознании и методах его исследования.

Сразу скажу, что работа эта полемическая, направленная против сторонников теории врожденных идей.

Две грани эмпиризма Локка. Критика теории врожденных идей С: А кто к ним принадлежал?

А.: Да все тот же Рене Декарт, хотя эту грань его творчества мы с тобой не затрагивали. Но главным противником Локка были так называемые кембриджские платоники, которые развивали теорию Платона о врожденных идеях.

В этой работе Локк подходит к изучению открытой Декартом реальности сознания как эмпирик, причем в двух отношениях. Во-первых, он сторонник эмпирического изучения явлений или процессов сознания (прежде всего, познавательных процессов) без специальных дискуссий о природе души… С: Он что, вообще не говорит о ней?

А.: Нет, говорит, но в решении вопроса о природе “субстанционального носителя” психических процессов Локк колеблется и прямо не говорит, является ли она телесной или духовной (См. [23, с. 43-45]). Но главное, что этот вопрос

Две грани эмпиризма Локка. Критика теории врожденных идей 139

безразличен для него в плане эмпирического изучения явлений сознания.

Во-вторых, Локк эмпирик и в другом отношении. Путем длительных рассуждений,

основанных не на умозрительных постулатах и выкладках, а на вполне реальных

эмпирических наблюдениях, накопленных к этому времени в различных дисциплинах, Локк

приходит к выводу о том, что все содержание нашего сознания — идеи, как он говорит, —

есть результат нашего опыта, то есть они существуют в сознании не с рождения, а

приобретены прижизненно.

С: Давай воспроизведем эти рассуждения.

А.: Послушаем самого Локка.

Дж. Локк: Указать путь, каким мы приходим ко всякому знанию, достаточно для доказательства того, что оно неврожденно. Некоторые считают установленным взгляд, будто в разуме есть некие врожденные принципы, некие первичные понятия, … так сказать, запечатленные в сознании знаки, которые душа получает при самом начале своего бытия и приносит с собою в мир. Чтобы убедить непредубежденных читателей в ложности этого предположения, достаточно лишь показать, как люди исключительно при помощи своих природных способностей, без всякого содействия со стороны врожденных впечатлений, могут достигнуть своего знания и прийти к достоверности без всяких первоначальных понятий или принципов… Я начну с умозрительных принципов и приведу в пример прославленные принципы доказательства: “Что есть, то есть” и “Невозможно, чтобы одна и та же вещь была и не была”, — которые более всяких других, как мне кажется, имеют право называться врожденными. Они приобрели себе такую славу общепринятых положений, что, без сомнения, покажется странным, если кто усомнится в этом. И тем не менее, я беру на себя смелость утверждать, что эти предложения так далеки от всеобщего их признания, что значительной части человечества совершенно неизвестны.

Эти положения не запечатлены в душе от природы, ибо они неизвестны детям, идиотам и другим людям. Ибо,… очевидно, что дети и идиоты не имеют ни малейшего понятия или помышления о них. А этого пробела достаточно, чтобы расстроить всеобщее согласие, которое должно непременно сопутствовать всем врожденным истинам; мне кажется чуть ли не противоречием утверждение, будто есть запечатленные в душе истины, которых душа не осознает и не понима-

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

ет, … ибо запечатление чего-либо в душе без осознания его кажется мне малопонятным. Если, стало быть, у детей и идиотов есть разум, есть душа с отпечатками на ней, они неизбежно должны осознавать эти отпечатки и необходимо знать и признавать эти истины. Но так как они этого не делают, то очевидно, что таких отпечатков нет [24, с. 96-97]. А.: Таким образом, Локк фактически обращается к известным ему данным по детской и патологической психологии; вот еще одно подобное наблюдение Локка. Дж. Локк: Ребенок не знает, что три и четыре — семь, пока не научится считать до семи и не получит имени и идеи равенства… Истина положения выявилась для него, как только в его душе закрепились ясные и определенные идеи, обозначаемые упомянутыми словами. И тогда ребенок познает истинность этого положения на том же основании и тем же самым способом, каким он узнал раньше, что розга и вишня не одно и то же… [Там же, с. 104]. А.: Локк доказывает далее, что нет и врожденных нравственных принципов, обращаясь к данным, к которым позднее будут апеллировать многие психологи и этнографы, — к запискам путешественников и миссионеров, которые столкнулись с фактами различия этических принципов в разных культурах, а также к фактам различного отношения к моральным максимам в различных слоях общества.

Дж. Локк: Я не понимаю, каким образом люди уверенно и спокойно могли бы нарушать эти нравственные правила, будь они врожденны и запечатлены в их душе. Посмотрите на войско, которое грабит захваченный им город; посмотрите, как соблюдает ■ сознает оно нравственные принципы и какие угрызения совести оно испытывает за все совершаемые жестокости. Грабежи,убийства, насилия — вот забавы людей, освобожденных от страха наказания или порицания… Разве в некоторых странах все еще не хоронят новорожденных в одних могилах с матерями, когда те умирают при родах? Разве не отправляют их на тот свет, если так называемый астролог скажет, что они родились под несчастной звездой? И разве в некоторых местах не убивают и не бросают на произвол судьбы своих родителей, достигших известного возраста, без каких-либо угрызений совести вообще? …В некоторых местах едят своих собственных детей… Добродетели, благодаря которым, по верованиям племени туупинамбо, попадают в рай, есть мстительность и пожирание возможно боль­шего числа врагов. У них нет даже слова “бог”, они не имеют никаких представлений о божестве, никакой религии, никакого культа [Там же, с. 120]. А.: Ну и так далее. Таким образом, все идеи нашего сознания происходят из опыта. С: А что понимал Локк под опытом?

А.: Сначала разберем, что такое идея. Идея у Локка -это элемент всякого знания, в том числе и ощущение. Примеры идей: “белизна”, “твердость”, “мышление”, “движение”, “человек”, “войско” и так далее (См. [Там же, с. 154]).

Все идеи происходят из опыта, и Локк различает два вида опыта. Два вида опыта и метод изучения сознания

Дж. Локк: Объекты ощущения — один источник идей… Наши чувства, будучи обращены к отдельным чувственно воспринимаемым предметам, доставляютуму разные, отличные друг от друга восприятия вещей… Таким образом мы получаем идеи желтого, белого, горячего… и все те идеи, которые мы называем чувственными качествами… Этот богатый источник большинства наших идей, зависящих всецело от наших чувств и через них входящих в разум, я и называю ощущением [Там же, с. 155]. А.: Второй источник идей — так называемая рефлексия. С: Что это такое?

А: Послушай Локка внимательно, чтобы не запутаться.

Дж. Локк: Другой источник, из которого опыт снабжает разум идеями, есть внутреннее восприятие действий … нашегоума, когда он занимается приобретенными им идеями. Как только душа начинает размышлять и рассматривать эти действия, они доставляют разуму … идеи другого рода, которые мы не могли бы получить от внешних вещей. Таковы “восприятие”, “мышление”, “сомнение”, “вера”, “рассуждение”, “познание”, “желание” и все различные действия нашего ума… Называя первый источник ощущением, я называю второй рефлексией, потому что он доставляет только такие идеи, которые приобретаются умом при помощи размышления о своей собственной деятельности внутри себя [Там же]. А.: Таким образом, Локк считает, что ум может одновременно заниматься приобретенными идеями и рефлекти-

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

ровать (то есть наблюдать) эту свою деятельность. Тем самым он обосновывает метод изучения собственной психической деятельности — метод “внутреннего восприятия”, “самонаблюдения”, который долгое время считался в психологии единственным методом познания собственной душевной деятельности. И вот отсюда его “классическое” определение сознания (которое потом на все лады будет повторяться в эмпирической психологии сознания): “Сознание есть восприятие того, что происходит у человека в его собственном уме” [Там же, с. 165]. Никакого другого доступа в этот замкнутый мир нет: “Еслиямыслю, но об этом не знаю, никто другой не может знать этого” [Там же, с. 163]. Таким образом, существует только один путь проникновения в сознание — путь внутреннего восприятия собственных психических процессов. С: А разве есть что-то еще?

А.: Мы поговорим об этом в свое время. А пока остановимся очень кратко на представлении Локком системы психических процессов. При появлении в сознании идей ощущения ум пассивен: как только появится перед глазами объект, ощущения его свойств автоматически появляются в сознании. Правда, при одном условии: если это воздействие достаточно сильно, чтобы вызвать ощущение (Локк описывает здесь явление, которое потом будет интенсивно изучаться в психологии и получит название “порогов” восприятия). Память — более активный психический процесс, ведь это способность вызывать по своему произволу некоторые идеи, которые “закрепились” в нашем сознании благодаря частому повторению или особенной силе впечатления. Локк здесь утверждает, что лучше всего запечатлевается эмоционально небезразличная идея — положение, которое потом было подтверждено в экспериментальной психологии. Наконец, мышление — наиболее активная деятельность нашего ума. Локк рассматривает ряд операций мышления: сравнение, абстрагирование, обобщение. В результате этих операций простые идеи, которые выступают элементами наших знаний, превращаются в составные, то есть сложные: сложные идеи, таким образом, — результат работы разума. Таким путем образуются, например, идеи субстанции, идеи отношения и так далее.

К слову, Локк стоит у истоков одной педагогической концепции, идеи которой очень живучи и в практике совре-

менного школьного обучения: эта концепция эмпирического обобщения. Вот, например, как характеризуется процесс образования понятий в одной из книг по дидактике, которые выходили уже во второй половине XX века: “Для самостоятельной выработки понятия, прежде всего, необходимо, чтобы учащиеся проанализировали и сравнили друг с другом довольно большое количество одинаковых или сходных предметов, специально для этой цели отобранных и предложенных учителем. При этом последовательно рассматриваются отдельные качества различных предметов и определяется, в чем эти предметы отличаются друг от друга. Происходит отбор качеств, общих для всех предметов, …и эти последние дают, в конце концов, определение понятия в форме перечня общих качеств тех предметов, которые входят в объем соответствующего понятия” [25, с. 73­74].

С: А что, разве не так развивается мышление детей? Ведь школьники должны оперировать сначала некими наглядными представлениями, затем абстрагировать какие-то их общие черты, и таким путем образуются общие понятия и развивается понятийное мышление школьников…

А.: В том-то и дело, что не развивается. Этот принципиальный недостаток такого способа обучения был исследован в цикле работ, ведущихся с иных позиций, в частности в школе известного отечественного психолога Василия Васильевича Давыдова… Выделить общее — это не всегда заначит выделить существенное, которое как раз и необходимо для формирования именно понятия об объекте, и движение по локковскому принципу обобщения приводит к формированию не научных, а житейских понятий об объектах, которые по своей структуре являются не истинными понятиями, а так называемыми псевдопонятиями (с этим термином ты встретишься позже, в курсе психологии познавательных процессов)…

С: А как же сформировать именно научное понятие об объекте?

А: Согласно Давыдову, истоки концепции которого можно усмотреть еще в философии Спинозы, путь к научному понятию о каком-либо объекте лежит через усвоение способа построения этого объекта.

В.В. Давыдов: Иметь понятие о том или ином объекте — это значит уметь мысленно воспроизводить его содержание,

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

строить его… Это положение обычно иллюстрируется путем приведения определения круга, данного Спинозой… Сущность круга Спинозаусматривал в акте его возникновения, построения (“творения”). Определение круга должно выражать причину возникновения данной вещи, метод ее построения. “Круг по этому правилу, — пишет Спиноза, — нужно определить так: это фигура, описываемая какой-либо линией, один конец которой закреплен, а другой подвижен”. Здесь указан метод получения любых и бесконечно разнообразных кругов [26, с. 105, 107].

А.: У Локка общее значит одинаковое, у Спинозы и в концепции Давыдова — существенное.

А проявиться сущность может и вовсе неодинаково. Теперь ясно?

С: Мне стало ясно и другое. По-моему, твои диалоги со мной — это как раз метод

построения основных понятий психологии.

А.: Спасибо. Но мы отвлеклись…

С: Стало быть, сложные идеи образуются благодаря активной деятельности разума? А: Да.

С: А откуда же берется тогда сама эта деятельность разума, который комбинирует, абстрагирует и тому подобное?

А: Вот на этот-то вопрос Локк как раз и не отвечает. Он просто констатирует наличие такой деятельности — и все. Пройдет менее ста лет — и французский философ Этьенн Бонно де Кондильяк скажет, что не только идеи, но и операции ума возникают опытным путем… А пока давай еще раз бросим взгляд на картину сознания, нарисованную Локком. Итак, простые идеи — это своего рода “атомы”, то есть элементы сознания, далее не делимые. Возникают они в сознании пассивно, как только соответствующий предмет появится перед глазами. Ум определенным образом может обрабатывать эти идеи: сравнивать их друг с другом, выделять общее и так далее. В процессе развития человека фактически не происходит никакого развития операций ума: они наличествуют — и все. Тебе эта картина ничего не напоминает? С: Нет.

А.: А мне кажется уместным провести аналогию картины сознания, нарисованной Локком, с представлением о строении физического мира, которое разрабатывал собеседник Локка великий английский ученый Исаак Ньютон. Та же

механистичность и метафизичность (в смысле отсутствия развития), раз и навсегда заведенный порядок (вероятно, Богом), те же лишь количественные изменения (у взрослых и образованных больше идей, так как больше опыта) и так далее… Впрочем, психология и не могла быть тогда другой. С: Почему?

А.: Механика была как бы образцом для всех других постепенно отделяющихся от умозрительных философских построений наук: именно в XVII веке происходит мощный расцвет этой науки, причем созданная Ньютоном картина мира считалась вплоть до конца XIX века вечной (См. [27, с. 145]). Правда, у Локка нет абсолютного механицизма в понимании работы сознания: он ведь не исключает активности разума, которая предполагает некую произвольность человеческих действий. Эта механистичность в понимании работы сознания усилится несколько позже — в работах представителей ассоциативного направления, которое мы с тобой рассмотрим в другой раз.

Сегодня же мы завершим наш разговор анализом творчества немецкого мыслителя Готфрида Вильгельма Лейбница, в работах которого как раз и были предостережения против такого механистического понимания психики. Они тоже сыграли свою роль в последующем развитии психологии. Расскажу тебе о том удивлении, которое я испытал, взяв в руки том Лейбница… С: А что такое?

Роль Г.В. Лейбница в разработке методологических вопросов наук, в том числе психологии

А.: Дело в том, что я сначала подумал, что перепутал тома и взял томик Локка: в основной работе Лейбница, посвященной психологическим проблемам, изложение и соответственно оглавление, глава за главой, параграф за параграфом, буквально идентичны с соответствующими названиями глав и параграфов работы Локка “Опыт о человеческом разумении”, только рассматриваемым там вопросам дается совершенно иное толкование. Да и называется эта полемическая работа “Новые опыты о человеческом разумении” [28].

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

С: Это Лейбниц говорил о какой-то монаде? И я что-то слышал о вкладе Лейбница в разработку математических проблем, кажется, дифференциального исчисления… А.: Да, по этому поводу у него возник весьма тяжкий спор о приоритете с Исааком Ньютоном. Вот что пишет об этом биограф Лейбница.

И.С. Нарский: Ньютон на десять лет раньше, чем Лейбниц, взялся за исследование, вылившееся в открытие дифференциального исчисления, но Лейбниц уже в. 1684 г., т.е. за три года до Ньютона, опубликовал сообщение об аналогичном открытии, что и послужило толчком к тягостному спору о научном первенстве. В заслугу Лейбницу должно быть поставлено то, что его трактовка дифференциального исчисления была связана не только со значительно более удобной, чем у его британского соперника, символикой, ноис глубокими идеями общефилософского характера и более широким пониманием роли математических абстракций в познании вообще [29, с. 15-16].

А.: Лейбниц, собственно говоря, и создалтермины “дифференциал”, “дифференциальное исчисление”, а также “функция”, “координаты”, которые широко используются в математике. Но Лейбниц внес свой вклад не только в математику. В 20 лет он написал диссертацию “О комбинаторном искусстве”, о которой создатель кибернетики Норберт Винер скажет, что она начинает собой эру кибернетики (См. [30, с. 3]). Он изобрел счетное устройство, за создание которого Лондонское естественнонаучное общество избрало Лейбница своим членом (См. [31, с. 9]). Он занимался политикой и экономикой, лингвистикой и геологией, изобрел насосы для откачки подземных вод, использовавшиеся в серебряных рудниках (См. [29, с. 17­18]) и прочее, и прочее. С: Откуда такая универсальность?

А: Может быть, ее частично можно объяснить обстоятельствами жизни этого удивительного философа и человека. Он рано потерял родителей, хотя они, несомненно, оказали большое влияние на формирование его интересов. Отец Лейбница был профессором морали Лейпцигского университета, родственники по материнской линии были юристами, богословами, чиновниками… Но все его биографы отмечают рано проявившуюся самостоятельность Лейбница, его увлеченность “скучными” для большинства школьников того времени предметами, а именно логикой (См. [31,с. 4]). Од­нако логика никогда не была для него самоцелью: он видел в ней только прекрасное и универсальное средство науки — “органон познания и открытия”. Конечной же целью его трудов, как он сам говорил, служил триединый идеал “мудрости, добродетели и счастья”, осуществление которого на практике он считал делом реальным, ибо глубоко верил в человеческий прогресс, победу культуры над варварством (См. [30, с. 3-4]). Один семестр Лейбниц провел в Иенском университете, где углубленно занимался математикой, но в конечном итоге он выбрал специальность юриста, по которой защитил докторскую диссертацию. После ее защиты перед Лейбницем встала проблема выбора: либо выбрать спокойное и обеспеченное место профессора университета, либо искать какие-то иные источники существования. Лейбниц выбрал второе.

С: Почему? Ведь в университетах, наверное, были сосредоточены лучшие научные силы того времени?

А.: К этому времени роль университетов меняется. Они к XVII веку подпадают под влияние схоластической системы обучения и отстают от запросов науки, которая особенно бурно развивается именно в этом веке. Кстати, все крупнейшие философы этого времени — Декарт, Локк, Гоббс и Спиноза — как раз и не были связаны с университетами (См. [31, с. 5]). Лейбниц состоит теперь на службе у власть имущих: сначала у курфюрста города Майнца, занимаясь, главным образом, вопросами законодательства и права, затем при одном герцогском дворе, где он состоял заведующим придворной библиотекой… С: И это величайший ум Германии!

А.: Что ж, за все надо платить, в том числе и за свободу и за возможность заниматься любимым делом. Тем более, что большинство правителей тогдашней “лоскутной” Германии мало внимания уделяли развитию науки и просвещению народа. Не таков был русский царь Петр I, который принял Лейбница на службу в звании тайного юстиц-советника (См. [Там же, с. 14]). Лейбницу принадлежат, в частности, проект организации Академии наук в Санкт-Петербурге, некоторые экономические и технические проекты. И тем не менее, последние годы его жизни проходили нелегко.

И.С. Нарский: Окруженный недоверием, презрением и недоброй славой полуатеиста, великий философ и ученый доживал последние годы, оказываясь иногда без жалованья и

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

терпя крайнюю нужду. Для англичан он был ненавистен как противник Ньютона в спорах о научном приоритете, для немцев он был чужд и опасен как человек, перетолковывающий все общепринятое по-своему. Но и прежде ему приходилось нелегко: надо было все эти годы ладить с коронованными властителями и их министрами, выполнять их, подчас тягостные, поручения… При третьем правителе — курфюрсте Георге Людвиге — Лейбницу приходилось особенно плохо. Неоднократные выговоры за “нерадивость”, нелепые подозрения, прекращение выплаты денежного содержания — так был вознагражден престарелый философ за долголетнюю службу. Ему то и дело давали понять, что он больше не нужен и даром ест свой хлеб. При странных обстоятельствах Лейбниц скончался 14 декабря 1716 г. Прописанное ему лекарство от подагрических приступов, которыми он страдал, лишь приблизило конец, и вскоре после приема снадобья последовала мучительная смерть [29, с. 14, 20].

А.: Но и после смерти философ вызывал ненависть…

И.С. Нарский: Целый месяц тело философа лежало в церковном подвале без погребения. Лютеранские пасторы, почти открыто называвшие Лейбница “безбожником”, ставили под сомнение саму возможность захоронения его на христианском кладбище. Когда, в конце концов, скромный кортеж направился к могиле, за гробом шло только несколько человек, почти все из них случайные лица, а от двора не присутствовал никто. И один из немногих свидетелей церемонии, понимавший подлинное значение того, что произошло,… заметил: “Этот человек составлял славу Германии, а его похоронили как разбойника”. Только Парижская академия торжественно почтила память Лейбница [Там же, с. 20-21]. С: Что же это такое! Почему же гениям так не везет ни при жизни, ни после смерти! А.: А это интересный вопрос для психологического исследования: может быть, ты им когда-нибудь и займешься. А теперь я хочу остановиться еще на одном аспекте творчества Лейбница, который сыграл чрезвычайную роль в разработке философских и методологических вопросов науки. Дело в том, что Лейбниц за свою жизнь находился в переписке с бесчисленным количеством ученых и политических деятелей, написав в общей сложности более 15 тысяч писем, в которых обсуждались и формулировались (быть может, впер­вые) сугубо научные и философские вопросы. А переписка XVII века, по оценкам методологов науки, представляет собой особое духовное явление той эпохи, сыгравшее значительную роль в становлении культуры научных дискуссий. Мне кажется интересным для нашей науки проанализировать те психологические превращения, которые претерпевает сообщение, ставшее письменной речью.

Т.Б. Длугач, Я.А. Ляткер: Когда один ученый описывает другому, как и что он проделал в ходе эксперимента, сообщение постепенно начинает приобретать иные логические характеристики, чем если бы имело место устное сообщение. Так, автор не может рассчитывать на непосредственное живое восприятие, ему (и читателю) требуется воображение. Далее, словесное описание начинает сопровождаться рисунками, чертежами, схемами и т.д., то есть слово постепенно в ряде случаев заменяется графическим, геометрическим изображением. И, наконец, самое важное — при описании реальный описываемый предмет с необходимостью превращается в предмет идеализированный, который никогда не совпадает …с действительным предметом. Иначе говоря, в ходе переписки, возникающей в силу определенных общественно-исторических причин, формируется новый логический феномен — мысленный эксперимент, выступающий в качестве обязательного дополнения эксперименту реальному, без которого в строгом смысле слова последний вообще не может быть поставлен… [32, с. 300]. А.: При этом в письмах такого рода большое внимание обращается не столько на полученные результаты, сколько на обоснование их вывода, то есть на то, без чего невозможно понять эти самые результаты. Так, например, Декарт в одном из писем, отвечая на просьбу объяснить некое физическое явление, пишет: “Я охотно ответил бы на Ваши вопросы, касающиеся пламени свечи и других подобных вещей, но предвижу, что никогда не смогу достаточно удовлетворительно сделать это до тех пор, пока Вы не ознакомитесь со всеми принципами моей философии” (Цит. по [32, с. 303]).

Тебе не кажется, что я пытаюсь доказать тебе то же самое: нельзя знакомиться с решением какого-либо частного психологического вопроса без обращения к исходным основаниям, на которые это решение опирается, то есть невозможно понять какие-либо практические приемы психотерапии без знания философии человека, которая за ними стоит?

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

С: Теперь-то я с тобой согласен, а раньше, признаюсь, мне казалось это ненужной “метафизикой”, которой занимаются люди, не владеющие практическими приемами. А.: Утешай себя тем, что не ты один так думал. Дальнейшее развитие науки в XVIII и XIX веках приводит как раз к такому отделению результатов от их философского и конкретно-научного методологического обоснования: это имело, впрочем, не только отрицательные, но и свои положительные стороны.

С: Неужели положительные? Значит, не случайно я так долго придерживался этой “антитеоретической” позиции?

А.: Не случайно. Это был неизбежный этап развития науки, в том числе и психологической. Различные конкретные науки и философия окончательно отделяются друг от друга… Т.Б. Длугач, Я.А. Ляткер: Период формирования академий наук стал временем “разложения” письма: “Мавр сделал свое дело, Мавр должен был уйти”. Научная переписка продолжает сохраняться, но отходит на задний план интеллектуальной жизни; ее место занимают, с одной стороны, научные сообщения различного рода, с другой — философские сочинения. То, что в письме было от “логики спора”, то есть обоснования “начал” нового знания, превратилось в основное содержание философии; то, что было ориентировано на дедуктивные выводы, послужило основой естественнонаучной теории [32, с. 306]. А.: Психология одной из последних произвела это разведение двух аспектов научного творчества. Со второй половины XIX века психология постепенно превращается в экспериментальную науку, и характерными становятся сочинения, озаглавленные, например, так: “Психология без всякой метафизики”. Сочинение под таким заглавием выпустил в начале XX века известный русский философ и психолог Александр Иванович Введенский. Для подобных сочинений характерна изначальная установка на “эмпирические исследования” без обращения к различным рассуждениям о природе души, ее бессмертии и так далее. При всем положительном замысле этих эмпирических сочинений они страдают двумя недостатками.

С: Догадываюсь, какими. Только что Декарт об этом сказал: трудно понять конкретные результаты, не зная логики их “вывода”. А в чем другой их недостаток?

А.: В неучете диалогической природы мышления, что приводит ученого к убежденности (иногда неоправданной) в истинности одной-единственной точки зрения на изучаемый им предмет, чаще всего своей собственной.

Т.Б. Длугач, Я.А. Ляткер: Если в философских трудах, по сути дела, все время идет спор мыслителя со своим alter ego, то в научных сочинениях все возражения собеседников и оппонентов устраняются; микросоциум личности как бы ссыхается до одного-единственного участника, не сомневающегося в незыблемости оснований своей концепции… Вопрос о том, действительно ли так уж бесспорны эти посылки, снимается. При этом ученый не осознает того, что те основания научной теории, которые он полагает в качестве бесспорных, можно даже сказать “само собой разумеющихся”, стали таковыми … лишь после того, как были “опробованы” на истинность ранее, в длительных спорах… [Там же, с. 306]. А.: Лишь в начале XX века появляются сомнения в возможности построить психологию на чисто эмпирических основаниях, без специального теоретико-методологического анализа… Но мы с тобой настолько отвлеклись, что забыли, что говорили про Лейбница… С: Напротив, мне это поможет понять его творчество лучше. Три линии дискуссий Лейбница с Локком по психологическим вопросам А.: Сейчас мы с тобой остановимся на споре Лейбница с Джоном Локком по некоторым психологическим вопросам, и ты увидишь, что в споре действительно рождается истина. Интересны обстоятельства этого спора. Напомню, что Лейбниц в своем исследовании “Новые опыты о человеческом разумении” буквально повторяет структуру локковской работы “Опыт о человеческом разумении”. Эта книга, действительно, была по замыслу своему полемикой с локковской концепцией души и сознания. И написана, она, кстати, в форме диалога двух лиц, одно из которых представляет взгляды Лейбница, а второе — Локка. Когда книга была завершена, Локк скончался (до этого через леди Мэшем, в переписке с которой состоял Лейбниц, немецкий философ излагал

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

некоторые положения этого труда), и Лейбниц счел неудобным публиковать свое сочинение. Случилось так, что оно было опубликовано лишь во второй половине XVIII века (См. [33, с.5-6])-

С: Каковы же разногласия между Лейбницем и Локком?

А.: Можно выделить, по крайней мере, три линии полемики (См. [6, с. 99-100]). Первая из них: есть ли душа “чистая доска”, как говорил Локк, на которой опыт пишет свои письмена, или она нечто другое.

Г.В. Лейбниц: Наши разногласия касаются довольно важных вопросов. Речь идет о том, действительно ли душа сама по себе совершенно чиста, подобно доске, на которой еще ничего не написали (tabula rasa), как это думают Аристотель и наш автор, и действительно ли все то, что начертано на ней, происходит исключительно из чувств и опыта или же душа содержит изначально принципы различных понятий и теорий, для пробуждения которых внешние предметы являются только поводом, как это думаю я вместе с Платоном … исо всеми теми, которые толкуют соответствующим образом известное место в послании Св. Павла к римлянам где он говорит, что закон божий написан в сердцах… [28, с. 48]. С: После того, что я услышал, мне кажется это шагом назад в познании души. Опять апелляция к врожденным идеям и так далее.

А.: Я думаю, что здесь нельзя говорить о шаге назад: Лейбниц, как и ранее Платон, отмечает принципиальную слабость механистического сенсуализма в понимании сознания. Согласно этому подходу, нет ничего в разуме, чего не было бы в чувствах. Но, как и Платон, Лейбниц видит невыводимость “всеобщих категорий” человеческого рассудка непосредственно из чувственного познания.

Г.В. Лейбниц: Хотя чувства необходимы для всех наших действительных знаний, но они недостаточны для того, чтобы сообщить их нам полностью, так как чувства дают всегда лишь примеры, то есть частные или индивидуальные истины. Но как бы многочисленны ни были примеры, подтверждающие какую-либо общую истину, их недостаточно, чтобы установить всеобщую необходимость этой самой истины; ведь из того, что нечто произошло, не следует вовсе, что оно всегда будет происходить таким же образом [Там же, с. 49]. А.: И Лейбниц дает классическую формулу философского рационализма, в которой содержится основное положе-

Три линии дискуссий Лейбница с Локком 153

ние этого философского учения: “Нет ничего в разуме, чего не было бы раньше в чувствах, за исключением самого разума” [Там же, с. 111].

Г.В. Лейбниц: Мне укажут на принятую среди философов аксиому, что нет ничего в душе, чего не было бы раньше в чувствах. Однако отсюда нужно исключить самое душу и ее свойства… Но душа заключает в себе бытие, субстанцию, единое, тождественное, причину, восприятие, рассуждение и множество других понятий, которых не могут дать чувства [Там же].

А.: А вот еще одна грань этой критики сенсуализма Лок-ка. Лейбниц затрагивает проблему человеческих способностей, которые различны у разных людей, и видит источник этого различия в изначальной индивидуальности души.

Г.В. Лейбниц: Всегда существует некоторое конкретное предрасположение к действию, и притом предпочтительно к такому-то действию, анек иному. И кроме предрасположения существует известная тенденция к действию и даже одновременно бесконечное множество тенденций у каждого субъекта; и тенденции эти дают всегда некоторый результат… [Там же, с. ПО].

А.: Лейбниц использует в этом смысле сравнение души с полотном (экраном) в темной комнате, который может принимать изображения извне, но это полотно имеет некие складки как некоторые врожденные особенности души. В дальнейшем развитии психологии мы будем практически всегда находить эти две тенденции в понимании человеческих способностей: одни авторы будут, подобно Локку, считать, что можно научить всему практически любого здорового человека, то есть, образно говоря, они будут считать главным условием развития психики внешние условия, другие же авторы, подобно Лейбницу, будут считать, что существуют некие внутренние условия, которые могут облегчать или затруднять действие внешних факторов (и под этими внутренними условиями понимать способности, задатки, врожденные знания и прочее). Подобный спор будет происходить в XVIII веке между французскими философами Гельвецием и Дидро, а в XX веке — между известными представителями двух “деятельно-стных школ” — Леонтьевым и Рубинштейном. Второй предмет спора между этими философами — роль активности души в восприятии воздействий внешнего мира. Это положение тесно связано с толкованием души как одного из видов монад.

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую С: А что такое монада?

А.: Монадология Лейбница — очень сложное построение, но если в двух словах, то Лейбниц был против понимания мира как системы, где имеют место лишь количественные изменения, он считал мир системой разнокачественных объектов, которым присущи свои уникальные свойства. В мире нет двух капель воды, похожих друг на друга. Поэтому Лейбниц говорит не об одной или двух субстанциях, которые производят вещи, меняясь лишь количественно, в мире наблюдается “множественность субстанций”. Фактически в основании каждой вещи лежит своя субстанция, которую он и называет монадой. С: Какое-то невероятное усложнение природы вещей…

А:Ая вижу в монадологии Лейбница стремление объяснить разнокачественность явлений, отказ от каких-либо редукционистских установок, которые будут впоследствии так распространены в психологии, когда психика будет сводиться к физиологическим процессам, а физиология будет пониматься тоже грубо механистически… Монада есть как бы “внутренний закон” того или иного предмета (который отличен от закона функционирования другого предмета)…

Г.В. Лейбниц: Каждая монада необходимо должна быть отлична от другой. Ибо никогда не бывает в природе двух существ, которые были бы совершенно одно как другое и в которых нельзя было бы найти различия внутреннего или же основанного на внутреннем определении…

Естественные изменения монад исходят из внутреннего принципа, так как внешняя причина не может иметь влияния внутри монады [34, с. 414].

А: Любая монада “отражает весь мир”, причем монады отличаются друг от друга своеобразием восприятия этого мира, которое определяется “внутренним законом этой монады”. Восприятие в широком смысле, которое понимается Лейбницем как преходящее состояние, свойственно любой монаде; если же восприятия более отчетливы и сопровождаются памятью, то эти монады могут быть названы душами (См. [Там же, с. 416]). Таковы души животных — Лейбниц против картезианской концепции животных как “автоматов”. Но у животных еще нет осознания восприятий. Лишь у человека появляется сознание, или апперцепция, как называет Лейбниц осознание человеком своих восприятий и стремлений.

Что касается спора с Локком относительно активности сознания, то у Лейбница неоднократно говорится о наличии

“внутреннего принципа”, “внутреннего закона” деятельности монады. Г.В. Лейбниц: Деятельность внутреннего принципа, которая производит изменение или переходит от одного восприятия к другому, может быть названа стремлением. Правда, стремление не всегда может вполне достигнуть цельного восприятия, к которому оно стремится, но в известной мере оно всегда добивается этого и приходит к новым восприятиям [Там же, с. 415],

А.: Таким образом, Лейбниц подчеркивает активность сознания и при получении элементарных ощущений, а не только при образовании сложных идей, как это говорил Локк. Наконец, в-третьих, Лейбниц неоднократно говорит о “неосознаваемых восприятиях”, а, как ты помнишь, Локк в своем труде “Опыт о человеческом разумении” считает, что трудно представить себе запечатление в душе чего-либо без его осознания (См. [25, с. 97]). Лейбниц называет эти бессознательные восприятия “малыми восприятиями”. Г.В. Лейбниц: Так как, однако, придя в себя из бессознательного состояния, мы сознаем наши восприятия, то последние необходимо должны были существовать и непосредственно перед тем, хотя бы мы и вовсе не сознавали их, ибо восприятие может естественным путем произойти только от другого восприятия, как и движение естественным путем может произойти только из движения [34, с. 417].

А.: Это утверждение, правда, лишь теоретически, умозрительно доказывает существование бессознательной психической деятельности. Лейбниц исходит из общефилософского принципа, который он формулирует образно как “природа не делает скачков”: несмотря на уникальность каждой отдельной монады самой по себе, все они в совокупности образуют континуум… С: Чего-чего?

А.: То есть непрерывную последовательность монад. Это одна из первых попыток введения бессознательной психической деятельности в план специального изучения, которое было затем продолжено рядом немецкоязычных авторов, в том числе Зигмундом Фрейдом. Что касается самого спора с Локком, то многие биографы Лейбница подчеркивают, что, вообще говоря, позиция Лейбница в понимании сознания далеко не так отличается от Локковской, как это хочет представить немецкий философ (См. [33, с. 10]). Локк говорил о наличии и врожденных

Диалог 3. Я мыслю, следовательно, существую

предрасположенностей (способностей), и “смутных восприятий”, и активности разума (хотя бы в образовании сложных идей). Однако это относится по большей части к “позднему Локку”, то есть к более поздним его сочинениям, например к известной работе “Мысли о воспитании”, в которой Локк допускает врожденное различие в умах людей. Лейбниц же полемизирует с локковским “Опытом о человеческом разумении”. Эта полемика отражала те крайние позиции в психологии сознания, которые затем будут неоднократно встречаться в психологической литературе. И в этом смысле эта полемика — хотя и не смогла оказать прямого воздействия на философскую мысль первой половины XVIII века, поскольку, как ты помнишь, книга эта была опубликована спустя около 50 лет после ее написания, — сыграла значительную роль в осмыслении возможных путей развития психологии в более поздние времена.

А в следующий раз мы начнем разговор с развития идей эмпирического изучения сознания, представленных в работах Локка, которое происходило по нескольким линиям. Литература

1. СоколовВ.В. Средневековая философия. М., 1979.

2. ГеръеВ. БлаженныйАвгустин. М., 1910.

3. АвгустинА. Монологи // Творения Блаженного Августина, Епископа Иппонийского. В 8 гг. Киев, 1880. Т. 2. С. 227-298.

4. Августин А. О бессмертии души // Там же. С. 299-326.

5. Августин А. О количестве души // Там же. С. 327-418.

6. Ждан А.Н. История психологии от античности до наших дней. М., 1990.

7. АбелярП. История моих бедствий. М., 1959.

8. Первое письмо Элоизы Абеляру // П. Абеляр. История моих бедствий. М., 1959. С. 63-71.

9. Федотов Т.П. Абеляр. Пг., 1924.

10. АверинцевС.С. Схоластика//Философскийэнциклопедическийсловарь. М., 1989. С. 639.

11. Антология мировой философии: В4тт.М., 1969. Т. 1.4. II.

12. КурантовА.П., СтяжкинН.И. УильямОккам. М., 1978.

13. СубботинА.Л. ФрэнсисБэкон. М., 1974.

14. Бэкон Ф. Новый Органон // Ф. Бэкон. Соч. в2тт.М., 1978. Т. 2. С. 5-214. !5. ЛяткерЯЛ. Декарт. М., 1975.

16. Декарт Р. Рассуждение о методе, чтобы верно направлять свой разум и отыскивать истину в науках // Р. Декарт. Соч. в2тт.М, 1989. Т. 1.С. 250-296. 11. Декарт Р. Первоначала философии // Там же. С. 297-422.

18. Декарт Р. Избранные произведения. М, 1950.

19. Декарт Р. Страсти души // Р.Декарт. Соч. в2тт.М, 1989. Т.1.С. 481-572.

20. ЛоккДж. Два трактата о правлении // Дж. Локк. Соч. вЗтт. М., 1988. Т. 3. С. 135-405.

21. Нарский И.С. Джон Локк и его теоретическая система // Дж. Локк. Соч. вЗтт.М., 1988. Т. 1. С. 3-76.

22. СоколовВ.В. Европейская философия XV—XVII веков. М, 1984.

23. ЗаиченкоГ.А. ДжонЛокк. М, 1988.

24. ЛоккДж. Опыт о человеческом разумении // Дж. Локк. Соч. вЗтт. М, 1985. Т. 1.С. 78­582.

25. Дидактика // Пер. с нем. под ред. И.Н. Казанцева. М, 1959.

26. Давыдов В.В. Проблемы развивающего обучения: Опыт теоретического и экспериментального исследования. М., 1986.

27. ЯрошевскийМ.Г. Историяпсихологии. М., 1985.

28. Лейбниц Г.В. Новые опыты о человеческом разумении автора системы предустановленной гармонии // Г.В.Лейбниц. Соч. в4тт. М, 1983. Т. 2. С. 47-545.

29. НарскийИ.С. Готфрид Лейбниц. М, 1972.

30. МайоровГ.Г. Лейбниц как философ науки // Г.В. Лейбниц. Соч. в4тт. М, 1984. Т. 3. С. 3-40.

31. Соколов В.В. Философский синтез Готфрида Лейбница // Г.В. Лейбниц. Соч. в4тт. М, 1982. Т. 1. С. 3-77.

32. Философия эпохи ранних буржуазных революций. М., 1983.

33. Нарский И.С. Основное гносеологическое сочинение Лейбница и его полемика с Локком // Г.В. Лейбниц. Соч. в4тт.М, 1983. Т. 2. С. 3-46.

34. Лейбниц Г.В. Монадология // Г.В.Лейбниц. Соч. в4тт. М., 1982. Т.1.С. 413-429.

35. Декарт Р. Письмо к А. Кольвию // Р. Декарт. Соч. в2тт. М., 1989. Т. 1.С. 608-609.

Диалог 4. “МЕНТАЛЬНАЯ МЕХАНИКА” ИЛИ “МЕНТАЛЬНАЯ ХИМИЯ”? (Новые проблемы эмпирической психологии сознания)

А.: Условно можно выделить три линии развития эмпирической психологии сознания, основы которой были заложены Локком. Любопытно, что эти линии определенным образом связаны с особенностями философской культуры в тех или иных странах… С: Что ты имеешь в виду?

А.: Я имею в виду следующее интересное явление: в Англии, Франции и Германии разрабатывались фактически разные проблемы психологии как науки о сознании; при этом использовались не только идеи Локка, но и других авторов, о которых мы говорили в прошлый раз. В Англии получила особое распространение и развитие линия разработки идей Локка об ассоциации. Само явление ассоциации как некоторой “связи идей” было известно еще в древности, но термин “ассоциация” предложил именно Локк. Предпосылки формирования ассоциативной психологии: ассоциация как “случайная связь идей” в концепции Дж, Локка

Дж. Локк: Некоторые наши идеи имеют естественное соотношение и связь между собой. Назначение и преимущество нашего разума заключается в том, чтобы прослеживать и поддерживать их вместе в том сочетании и соотношении, которое основано в свойственном им бытии. Кроме этой связи есть еще другая связь идей, целиком обязанная случаю или обычаю: идеи, сами по себе вовсе не родственные, в умах некоторых людей соединяются так, что очень трудно разделить их. Они всегда сопровождают друг друга, и, как только

Ассоциация как “случайная связь идей” в концепции Дж. Локка 159 одна такая идея проникает в разум, вместе с нею сейчас же появляется соединенная с нею идея; а если таким образом соединено более двух идей, то вместе показывается все неразлучное всегда скопище… Такие прочные сочетания идей, не соединенных от природы, ум образует в себе или произвольно, или случайно [1,с.451].

А.: Именно такая “неестественная” связь идей и называется Локком ассоциацией. Несмотря, однако, на эту “неестественность”, ассоциации играют весьма большую роль в жизни человека.

Дж. Локк: Результатом такого соединения бывают некоторые антипатии… У взрослого человека, объевшегося меда, когда он услышит название его, так тотчас же фантазия вызовет боль и тошноту в желудке, и он не может вынести самой идеи меда; эту идею тут же сопровождают другие идеи — идеи отвращения, тошноты и рвоты… [Там же, с. 452-453]. А.: Благодаря ассоциациям образуются некоторые заблуждения и предрассудки. Дж. Локк: Идеи домовых и привидений в действительности связаны с [идеей] темноты не больше, чем со светом. Но достаточно глупой няньке, внушая эти идеи уму ребенка, вызывать их у него вместе, чтобы потом ребенок, быть может, никогда во всю свою жизнь не смог отделить их друг от друга; темнота всегда будет для него нести с собой эти страшные идеи, и они будут соединены так, что он одинаково не будет в состоянии переносить их обе [Тамже, с. 453-454].

А.: Как прирожденный педагог, Локк делает отсюда далеко идущие и не устаревшие педагогические выводы.

Дж. Локк: Многие дети, приписывая испытываемые ими в школе страдания книгам, за которые их наказали, так тесно соединяют эти идеи, что книга делается для них предметом отвращения, и они потом всю свою жизнь не примиряются с учением и употреблением книг; и для них становится мукою чтение, от которого при других условиях они, быть может, получили бы великое наслаждение в жизни… Я обращаю на это внимание чтобы люди, имеющие детей, или те, кому поручено их воспитание, сочли стоящим труда тщательное наблюдение за неправильной связью идей в умах юного поколения и заботливое предупреждение ее [Там же, с. 455, 453].

А.: Итак, ассоциация у Локка — это, в общем, случайное явление в психической жизни, где основную роль играет иное

160 Диалог 4. “Ментальная механика” или “ментальная химия”? соединение идей посредством закономерной и целесообразной деятельности разума. Но после Локка в английской эмпирической психологии появляется мощное течение ассоци-анизма, которое ставит ассоциацию во главу угла и считает ее не просто основным, а единственным механизмом работы сознания. Но это происходит уже в XVIII веке. С: Неужели не ясно, что это чрезмерное упрощение? По-моему, все это для нас неинтересно. А.: Сначала давай выявим основания для такого упрощения. Как я тебе уже говорил, в любой психологической концепции есть своя “правда”, в том числе и в ассоцианизме. Давай попытаемся ее найти в этом большом направлении в психологии. Это именно направление, которое существовало более чем 200 лет и объединяло представителей как материалистической, так и идеалистической линии… С: Опять это членение на материалистов и идеалистов?

А.: Оно неизбежно. В рамках ассоциативной психологии эта чисто философская позиция

того или иного автора обусловливает понимание им природы ассоциативных связей. Вот,

например, Джордж Беркли. Этот епископ внес свой вклад в психологию, сделав попытку

объяснить механизмом ассоциации явления зрительного восприятия пространства.

Распространение принципа ассоциации

на объяснение механизма восприятия пространства

(Дж. Беркли)

С: Он что, специально этим занимался?

А.: Не только этим. Беркли тоже, как Локк и Лейбниц, был универсалом. До книги, о которой я сейчас говорю — “Опыт новой теории зрения”, — он опубликовал две работы по математике; затем занимался политикой и экономикой, медициной и, конечно же, философией. Кстати — что мне лично всегда импонирует — Беркли был философом не только в своих произведениях, ноив жизни. Вот что про него однажды сказал его близкий друг, известнейший английский писатель Джонатан Свифт.

Дж. Свифт: Он — абсолютный философ в том, что касается денег, титулов и властолюбия (Цит.’по [2, с. 25]).

А.: Свифт имел в виду полное отсутствие у Беркли тщеславия и стремления к добыванию денег. Беркли стремился к

Объяснение механизма восприятия пространства (Дж. Беркли) 161 высшим человеческим идеалам и ценностям: главной из них он считал веру в Бога. А что больше всего, по мнению Беркли, подрывало эту веру? Материализм и атеизм. Вот почему, как неизменно подчеркивают все его биографы, основным смыслом жизни Беркли была его борьба с неверием, материализмом и атеизмом (См. [2, с. 19-20]). Уже в 25 лет это был совершенно зрелый философ, прекрасно ориентировавшийся в системе современных ему философских учений. Это великолепное знание предмета и помогло ему бить материалистов их же оружием. С: Каким?

А.: Помнишь, мы говорили о номинализме средних веков как некоторой материалистической тенденции в философии и психологии? Беркли тоже был номиналистом и высоко ставил в этом отношении Уильяма Оккама, но его номинализм приводил к прямо противоположным материализму выводам. С: Как же это могло быть?

А: Я уже неоднократно замечал в истории философии и психологии: любая идея, доведенная до абсурда, превращается в свою противоположность. А по мнению биографов, Беркли довел до абсурда эмпиризм Локка (См. [Там же, с. 46]). Если у Локка идеи отражали все-таки некоторые объективные свойства предметов окружающего мира (я имею в виду ощущения), то у Беркли идеи (ощущения) есть некая самодостаточная реальность, только и известная субъекту сознания. Ведь критерием истины у Беркли, как и у Декарта, считается ясность и отчетливость моего чувственного восприятия, моих ощущений. Как и Декарт, живший ранее, как многочисленные авторы, рассматривавшие проблему сознания после него, Беркли считал, что самым достоверным и непосредственно мне данным является мое сознание, мои ощущения. Отсюда его знаменитые фразы: “Вещь — это комплекс ощущений”, “Существовать — значит, быть воспринимаемым”. Правда, в трактате “Опыт новой теории зрения”, о котором мы сейчас поговорим, Беркли не был еще “правоверным берклианцем”. В этой работе Беркли исследует вопрос, который до сих пор интересует психологов: каким образом человек воспринимает пространственные характеристики видимых объектов? До Беркли считалось, что глаз “непосредственно” видит глубину, чувствуя углы, образуемые лучами света в аппарате глаза. Беркли считает, что это абсолютно 6 Е. Е. Соколова

162 Диалог 4. “Ментальная механика” или “ментальная химия”? не соответствует реальности: это очевидно следует из самонаблюдения, поскольку “всякий сам есть наилучший судья в отношении того, что он воспринимает и чего не воспринимает” [3, с. 56]. Правда, Беркли, кроме данных самонаблюдения, опирается и на некоторые рассуждения, и на имевшиеся в то время случаи обретения зрения слепыми с детства людьми, что придает доказательствам Беркли особую убедительность. Во-первых, непосредственно глазом расстояние не воспринимается хотя бы потому, что расстояние до предмета есть линия, перпендикулярная к глазу, в проекции представляющая собой точку при любом расстоянии до объекта. Во-вторых, исследования прозревших слепых показало, что они не видят “непосредственно”, что их еще нужно учить видеть. И отсюда Беркли делает интересный вывод.

Дж. Беркли: Я знаю с очевидностью, что расстояние само по себе не воспринимается, что, следовательно, оно должно восприниматься через посредство некоторой другой идеи, воспринимаемой непосредственно и притом изменяющейся вместе с различными степенями расстояния [3, с. 57-58].

А.: Беркли считает, что такими “опосредствующими” идеями являются, во-первых, ощущения от поворота глаз и другие мышечные и осязательные ощущения, которые возникают, например, при перемещении к какому-либо предмету; во-вторых, степень неясности объектов (в случае близлежащих предметов); в-третьих, “яркость” (точнее, “неяркость”) отдаленных объектов. Связь между идеей расстояния и данными “опосредствующими” идеями образуется в опыте: наш прошлый опыт подсказывает нам, что каждый раз, когда объект нам кажется неясным, он расположен где-то близко от нас, когда же объект виден отчетливо, но менее ярко — значит, объект, наоборот, далеко. Определенное напряжение глазных мышц также говорит, что объект находится на том или ином расстоянии. Но эта связь между одними и другими зрительными идеями и идеями зрения и осязания не есть необходимая связь: она образуется только при временном совпадении двух различных идей.

Дж. Беркли: Нет никакой естественной или необходимой связи между ощущением, воспринимаемым нами от поворота глаз, и большим или меньшим расстоянием. Но вследствие того, что дух, путем постоянного опыта, нашел, что различные ощущения, соответствующие различным диспозициям глаз, сопровождаются каждое различным расстоя-

Ассоциация как “преобладающая” связь идей у Д. Юма 163

нием до объектов, возникла привычная и постоянная связь между этими двумя разрядами идей, так что не успеет дух воспринять ощущение, порождаемое различным поворотом, который дается глазам, чтобы сблизить или отдалить зрачки, как сейчас же он воспринимает ту или иную идею расстояния, которая обыкновенно связывалась с этим ощущением. Совершенно так же идея, которую привычка связала с известным звуком, непосредственно внушается разуму, лишь только услышан этот звук… Для того чтобы одна идея могла внушить духу другую, достаточно, чтобы их наблюдали вместе. Нет надобности в какой-либо демонстрации их сосуществования, и вовсе не требуется познания того, что заставляет их таким образом сосуществовать… Идеи, вводимые каждым отдельным чувством, совершенно различны и независимы друг от друга; но так как они постоянно наблюдаются вместе, то и высказываются как бы от одной и той же вещи [3, с. 57, 59, 73]. А.: А что есть не необходимая, образованная только в индивидуальном опыте связь между двумя идеями, которые не имеют между собой ничего общего? С: По-моему, речь идет об ассоциации.

Ассоциация как “преобладающая” связь идей в концепции Д. Юма

А.: Верно. Беркли, таким образом, стоит у истоков собственно ассоциативной психологии. Правда, он привлекает ассоциацию для объяснения только восприятия пространства, но вскоре ассоциация станет объяснительным принципом всех познавательных процессов. Это случится в работах младшего современника Беркли Давида Юма. Юм родился два года спустя после выхода в свет упомянутой мной работы Беркли, то есть ВІ711 году. Он продолжает развивать предложенное предшественниками понимание сознания как “непосредственно” данной нам реальности. Ощущения — вот что самое достоверное, считает Юм. Причем его не просто не интересует то, что “стоит за ощущениями” — душа, например, — он считает, что никаких материальных и духовных субстанций вообще нет. Д. Юм: Извлекается ли идея субстанции из впечатлений ощущения или же рефлексии? Если ее доставляют нам наши

164 Диалог 4. “Ментальная механика” или “ментальная химия”? чувства, то, спрашивается, какие именно и каким образом. Если ее воспринимают глаза, то она должна быть цветом, если уши — то звуком, если нёбо — то вкусом; то же можно сказать и в применении к остальным чувствам. Но, я думаю, никто не станет утверждать, что субстанция есть цвет, звук или вкус. Итак, если идея субстанции действительно существует, она должна быть извлечена из впечатлений рефлексии. Но впечатления рефлексии сводятся к страстям и эмоциям, а ни одна из тех и других не может представлять субстанции. Следовательно, у нас нет иной идеи субстанции, кроме идеи совокупности отдельных качеств, мы не приписываем этой идее никакого иного значения, когда говорим или рассуждаем о ней…

Идея субстанции… — не что иное, как совокупность простых идей, объединяемых воображением и наделяемых особым именем, с помощью которого мы можем вызвать эту совокупность в собственной памяти или в памяти других людей [4, с. 104-105]. С: Но, насколько я понимаю, здесь речь идет об отрицании материальной субстанции? А.: Немного далее (а я цитировал тебе основное произведение Юма “Трактат о человеческой природе”) Юм говорит, что против существования духовной субстанции говорят и другие аргументы: вообще трудно себе представить, что же такое впечатления, получаемые от духовной субстанции… Опять твердая позиция последовательного сенсуалиста: того, чего нет в ощущениях, просто не существует. Более того, для Юма вообще характерна жесткая критика религиозных представлений о душе и религии в целом как “заблуждений человеческого ума”. Это особенно усилилось в последние годы жизни Юма. Юм даже написал специальное произведение на данную тему — “Диалоги о естественной религии”. При жизни Юм так и не решился опубликовать его, опасаясь преследований церкви, которая давно уже вела с ним яростную полемику. И хотя в завещании Юма, умершего в 1776 году, был пункт о публикации данного сочинения, его душеприказчики долго не решались на это (См. [5, с. 26]). А вот что рассказывает один из биографов Юма о последних годах и часах жизни английского философа.

И.С. Нарский: В последние месяцы перед смертью он практически вел себя как атеист: решительно отказывался принять священника и не раз аттестовал А. Смиту и другим

Ассоциация как “преобладающая” связь идей у Д. Юма 165

своим друзьям всю церковную братию как скопище лицемеров и обманщиков. Незадолго до кончины Юма посетил писатель Джемс Босвелл, который записал свой разговор с ним о религии. Юм говорил, что не верит в загробную жизнь и считает ее “самой невероятной выдумкой” [Тамже, с. 26-27].

А.: Такая жесткая позиция по отношению к религии весьма последовательно вытекала из общей мировоззренческой позиции философа: “ничего на веру”, “все только через опыт”, а под опытом понимались собственные ощущения, то есть явления сознания. С: А что это за А. Смит — не тот ли экономист Адам Смит, которого читал еще Евгений Онегин у Пушкина?

А.: Ты угадал. Он входил в число близких друзей Юма и перед смертью философа обещал ему опубликовать его автобиографию с описанием последних дней жизни Юма. И.С. Нарский: Это сообщение, которое одновременно было послано А. Смитом 9 ноября 1776 г. как открытое письмо издателю Юмовых сочинений вызвало среди ханжески настроенной эдинбургской публики скандал. А. Смит писал в нем, что Юм остался верен себе и в последние часы жизни: он делил их между чтением Лукиана и игрой в вист, иронизировал по поводу сказок о загробном воздаянии и острил по поводу наивности собственных упований на скорое падение религиозных предрассудков среди народа… У могилы Юма в течение недели пришлось держать стражу, дабы не позволить эдинбургским фанатикам осуществить их низкий замысел — они задумали осквернить место захоронения философа [Там же, с. 27]. С: Так что же, Юм материалист?

А.: Нет, он агностик, который как в философии, так и в жизни пытался избежать крайних позиций, встать “над” борьбой материализма и идеализма, придерживался весьма понятной в тех условиях бурно развивавшегося капитализма установки: нам нужны знания и наука, а споры о субстанциях и прочей “метафизике” бесплодны. Но одновременно такой подход Юма сыграл большую роль в развитии эмпирической психологии сознания. Он создал стройную систему этой психологии, опираясь на идеи Джона Локка и Джорджа Беркли, причем немаловажную роль в ней как раз и играл принцип ассоциации идей. Но главное, как мне кажется, — разработка Юмом методологических вопросов психологии как

166 Диалог 4. “Ментальная механика” или “ментальная химия”? науки о сознании. Та самая “естественнонаучная парадигма” изучения сознания, которая в XX веке так остро критикуется, как раз особенно ярко обосновывается в работах Юма. Когда следишь за его рассуждениями, кажется совершенно логичным именно такой подход к изучению сознания и “природы человека” в целом.

Д. Юм: Большинство философов древности, рассматривавших природу человека, выказывали в большей мере утонченность чувств, подлинное чувство нравственности или величие души, чем глубину рассудительности и размышления. Они ограничивались тем, что давали прекрасные образцы человеческого здравого смысла наряду с превосходной формой мысли и выражения, не развивая последовательно цепи рассуждений и не преобразуя отдельных истин в единую систематическую науку. Между тем, по меньшей мере, стоит выяснить, не может ли наука о человеке достичь той же точности, которая, как обнаруживается, возможна в некоторых частях естественной философии. Имеются, как будто, все основания полагать, что эта наука может быть доведена до величайшей степени точности [6,с.793].

С: Каким же образом достичь этой точности в науке о человеке?

А.: Юм предполагал, изучая ряд явлений, свести их к некоему общему принципу, этот общий принцип вместе с другим общим принципом к еще более общему и более простому, пока, наконец, не дойдет дело до нескольких наиболее простых принципов в основании системы наук о человеке… Характерное выражение Юма: он предлагает “систематическим образом проанатомировать человеческую природу и обещает не выводить никаких иных заключений, кроме тех, которые оправдываются опытом” [Там же]. Юм с презрением говорит о гипотезах… С: Почему?

А.: Согласно Юму, это лишь “метафизические размышления” (здесь слово “метафизика” употреблено в своем изначальном смысле — как то, что идет “после” физики или стоит “над” физикой, то есть опытным исследованием природы, анев смысле противоположности диалектике), которые мешают познавать предметы (в том числе сознание), как они даны нам в опыте. Такая установка, которая наиболее соответствовала “здравому смыслу”, очень долго господствовала в психологии, да и не только в ней. В этом отношении Юм

Ассоциация как “преобладающая” связь идей у Д. Юма 167

был предшественником позитивизма, прагматизма и других философских течений,

развивавших подобные взгляды.

С: Так что же дала такая исследовательская установка?

А.: Вот какой стройный облик приобрела структура сознания в концепции Юма. Д. Юм: Все перцепции [восприятия] человеческого ума сводятся к двум отличным друг от друга родам, которые я буду называть впечатлениями … и идеями. Различие между последними состоит в той степени силы и живости, с которой они поражают наш ум и прокладывают свой путь в наше мышление или сознание. Те восприятия которые входят [в сознание] с наибольшей силой и неудержимостью, мы назовем впечатлениями, причем я буду подразумевать под этим именем все наши ощущения, аффекты и эмоции при первом их появлении в душе… Под идеями же я буду подразумевать слабые образы этих впечатлений в мышлении и рассуждении… Каждый сам без труда поймет разницу между чувствованием … и мышлением…

Существует еще одно деление наших восприятий, которое … распространяется как на впечатления, так и на идеи, — это деление тех и других на простые и сложные. Простые восприятия — … это те, которые не допускают ни различения, ни разделения. Сложные восприятия противоположны простым, и в них могут быть различены части. Хотя определенный цвет, вкус и запах суть качества, соединенные в данном яблоке, однако легко понять, что эти качества не тождественны, а, по крайней мере, отличны друг от друга [4, с. 89-90].

А.: При этом Юма совершенно не интересует вопрос о происхождении ощущений (однажды он выразился в том смысле, что они происходят от неизвестных причин) (См. [Там же, с. 96]), он подчеркивает только неизменность вывода идей из впечатлений. Д. Юм: Все наши идеи, или слабые восприятия, выводятся из наших впечатлений, или сильных восприятий [6, с. 795].

А.: Наконец, Юм подразделяет впечатления на впечатления ощущения и впечатления рефлексии. Первые, как я уже говорил, происходят от “неизвестных причин”, вторые имеют своим истоком идеи… С: А это как понимать?

А.: Вот пример, приводимый самим Юмом. Допустим, у человека возникает некое впечатление от “неизвестных при-

168 Диалог 4. “Ментальная механика” или “ментальная химия”? чин” — ощущение тепла или чувство голода. Ум “снимает копию” с этих впечатлений и возникает идея удовольствия или страдания. Эти идеи производят новые впечатления, но уже впечатления рефлексии — желание, надежду, страх, которые, в свою очередь, могут становиться “копиями” в идеях рефлексии. Таким образом, идеи рефлексии и впечатления рефлексии приобретаются после возникновения в сознании идей ощущения. Память, по Юму, оперирует более живыми идеями (которые имеют еще некоторые свойства впечатления), воображение же работает с более “бледными” копиями впечатлений. В результате образуются некие новые сочетания простых идей. С: А как происходит сочетание этих простых идей в сложные? Путем ассоциации? А.: Главным образом, да, хотя Юм все еще не считает ассоциацию единственным механизмом работы сознания, он говорит о том, что ассоциация просто преобладает. Д. Юм: Существует принцип соединения различных мыслей, или идей, нашего ума и… при своем появлении в памяти или воображении они вызывают друг друга до известной степени методично и регулярно… Даже в самых фантастических и бессвязных мечтаниях, даже в сновидениях ход нашего воображения не был вполне произволен, …и здесь существовала некоторая связь между различными следующими друг за другом идеями. Если бы мы записали самый несвязный и непринужденный разговор, то тотчас же заметили бы нечто связывающее все отдельные его переходы; а при отсутствии такой связи лицо, прервавшее нить разговора, все же могло бы сообщить нам, что в его уме тайно произошло сцепление мыслей, постепенно отдалившее его от предмета разговора [7, с. 25-26]. А: Чувствуешь, какая важная мысль заключается в этих словах Юма? Юм абсолютно убежден в наличии некоторых общих закономерностей работы сознания, тех самых “простых принципов”, на основе которых он стремится построить свою науку о человеке по аналогии с науками о природе. И один из ключевых принципов работы сознания — это принцип ассоциации. Юм впервые выделяет условия, при которых образуются ассоциации идей, — они затем будут постоянно упоминаться сторонниками различных ассоциативных концепций. Впечатления (и идеи) связываются друг с другом в ассоциацию благодаря, во-первых, их сходству (или контрасту) друг с другом.

Ассоциация как “преобладающая” связь идей у Д. Юма 169

Д. Юм: Все сходные впечатления связаны друг с другом, и как только появляется одно,

другие немедленно следуют за ним. Горе и разочарование вызывают гнев, гнев — зависть,

зависть — злобу, злоба же — опять горе, пока не будет пройден весь круг.

Точно так же, когда наше настроение повышено под воздействием какой-нибудь радости, мы

естественно переходим к любви, великодушию, жалости, храбрости, гордости и другим

сходным аффектам [4, с.412].

А.: Во-вторых, играет роль пространственная и временная смежность идей друг с другом. Д. Юм: Когда упоминают о Сен-Дени, естественно, приходит на ум идея Парижа [6, с. 810]. А.: Сен-Дени — это во времена Юма небольшое местечко к северу от Парижа со знаменитой церковью XI—XIII веков. В-третьих, некоторые идеи связаны отношениями причинности. Д. Юм: Думая о сыне, мы склонны направлять наше внимание на отца [Там же]. А.: Хотя Юм неоднократно говорит, что осмысленные ассоциации идей появляются благодаря осознанию причинной связи между ними, он все же в конечном счете сводит фактор причинности к фактору пространственной и временной смежности впечатлений. Юм приводит следующий пример. Допустим, на столе лежит один бильярдный шар. Второй такой же шар движется по направлению к нему, соприкасается с первым — и первый шар приобретает движение. Мы говорим тогда, что причиной движения второго шара является толчок со стороны двигавшегося первого шара. Но разберем этот пример более подробно. Для данного утверждения необходимо, чтобы мы получили впечатление двух соприкоснувшихся друг с другом шаров, то есть необходима смежность двух событий в пространстве и времени; мы должны убедиться, что первое движение по времени имело место раньше, чем второе; в-третьих, повторяя этот опыт несколько раз, мы убеждаемся, что данное движение второго шара всегда имеет место, то есть следствие имеет свою определенную причину каждый раз. Поэтому Юм делает отсюда следующий вывод. Д. Юм: Все рассуждения относительно причины и действия основаны на опыте и… все рассуждения из опыта основаны на предположении, что в природе неизменно будет сохраняться один и тот же порядок [6, с. 798].

170 Диалог 4. “Ментальная механика” или “ментальная химия”? А.: Эта линия сведения фактора причинности к фактору смежности в пространстве и во времени еще больше усиливается в работах английского автора Давида Гартли, который, во-первых, стал рассматривать ассоциацию как единственный механизм функционирования всего сознания, то есть распространил принцип ассоциации и на объяснение закономерностей эмоционально-волевой сферы; во-вторых, придерживался еще более механистических воззрений, чем Юм, поскольку такие факторы образования ассоциаций, как факторы сходства и причинности, требующие активности субъекта, Гартли сводит к факторам смежности впечатлений в пространстве и во времени… С: Итак, еще большее упрощение дела? Чему же ты радуешься?

А.:Яс восторгом слежу за ходом мыслей великих людей. Ведь это “упрощение”, как ты говоришь, прямо вытекало из четкого стремления ко все большей точности знаний, к строго детерминистскому и объективному познанию, когда не остается места для каких-либо сверхъестественных причин функционирования психики… Ассоциативная концепция Д. Гартли

С: Так что, у нас теперь на очереди англичанин Давид Гартли? А.: Но о нем как раз мы не будем долго говорить. С: Почему?

А.: Во-первых, ты подробно будешь рассматривать его концепцию в курсе “История психологии”. А во-вторых, при всей моей любви к материализму, мне лично не столь интересно ее рассматривать, потому что она как раз является примером тех самых “классических концепций” (в данном случае — ассоцианизма), в рамках которых бывшая частной идея становится “во главу угла” и распространяется на все без исключения психические процессы. Движение исследовательской мысли прекращается: идея ассоциации дошла до своей вершины — и теперь… С: Волей-неволей придется спускаться вниз?

А.: Совершенно верно. Но этот “спуск” произойдет еще только спустя столетие. Впрочем, в психологии это часто имело место.

Ассоциативная концепция Д. Гартли 171

С: Что именно?

А.: Стремление создать стройную и законченную систему на каком-то одном или двух принципах… Это неизбежный шаг в развитии науки, но он всегда оборачивался упрощением вещей… У Гартли таким основополагающим принципом был принцип ассоциации. По образованию Гартли был врачом, а в философии придерживался материалистических позиций. Поэтому ассоциация у него — не столько духовная связь идей, как у Юма, например, а результат чисто материальных (физиологических) причин, гипотетических “вибраций”, возникающих в мозгу под влиянием внешних воздействий. Если два раздражения попадают в мозг одновременно, между возбужденными участками мозга возникает связь — она-то и лежит в основе психической ассоциации, которая, как тень, следует за физиологическим процессом. Вообще говоря, очень стройная и последовательная концепция.

Д. Гартли: Человек состоит из двух частей: тела и духа…

Первое подвластно нашим внешним чувствам …и исследованиям таким же образом, как и другие части внешнего материального мира.

Последнее есть та субстанция, действующая сила, первопричина и т.п., к которой мы

относим ощущения, идеи, удовольствия, страдания и произвольные движения.

Ощущения — это те внутренние чувства … духа, которые возникают из впечатлений,

производимых внешними предметами на органы и части нашего тела.

Все наши внутренние чувства могут быть названы идеями… В ходе данных размышлений

будет показано, что идеи и ощущения суть те элементы, из которых составляются все

остальные.

Удовольствия и страдания включаются в ощущения и идеи… Ибо все наши … внутренние чувства, по-видимому, сопровождаются определенной степенью либо удовольствия, либо страдания…

Память — это та способность, при помощи которой следы ощущений и идей повторяются или вспоминаются в том же порядке и отношении, точно или почти точно, как они однажды были представлены в действительности.

Когда идеи или потоки идей приходят или вызываются ярко, живо и безотносительно к порядку прежних реальных впечатлений и восприятий, то говорят, что это происходит благодаря силе воображения или фантазии.

172 Диалог 4. “Ментальная механика” или “ментальная химия”? Рассудок — это та способность, при которой мы рассматриваем чистые ощущения и идеи, стремимся к истине и соглашаемся или не соглашаемся с предложениями [8, с. 195-197]. С: Но ведь это тот же Юм…

А.: Не совсем. Гартли, как и Юм, рассматривает ассоциацию как механизм связи, “сцепления” идей друг с другом, но если Юм считал ассоциацию “преобладающим” механизмом работы сознания, то Гартли считает его единственным. Кроме того, не только познавательные процессы, как у Юма, но и возникновение эмоций и произвольных движений связывается у Гартли с ассоциациями. Наконец, полностью исключается (поскольку ассоциация — это связь мозговых вибраций) всякая собственная активность субъекта, поэтому остаются всего два фактора образования ассоциаций: фактор смежности в пространстве и фактор смежности впечатлений во времени.

Субъект сознания вообще не присутствует в концепции Гартли: сознание — это как бы сцена, на которой происходят разные события, одно ощущение сменяется другим… Этот образ был еще у Юма, как ты правильно заметил, который, правда, говорил о сознании как о театре…

Д. Юм: Дух — нечто вроде театра, в котором выступают друг за другом различные

восприятия… [4, с. 367].

А.: И еще одна, последняя, цитата из Юма…

Д. Юм: Я никак не могу уловить свое я как нечто существующее помимо восприятий и никак не могу подметить ничего, кроме какого-либо восприятия… Я решаюсь утверждать относительно остальных людей, что они суть не что иное, как связка или пучок … различных восприятий, следующих друг за другом с непостижимой быстротой и находящихся …в постоянном движении [Там же, с. 366-367]. А.: Все очень логично… С: И очень упрощенно.

А.: Тем не менее, эта схема строения и работы сознания представляет собой первую попытку создать “строго научную” целостную концепцию функционирования сознания без обращения к сверхъестественным, необъяснимым с научной точки зрения силам… С: Зачем ты мне это все рассказываешь? Разве не ясно, что отсутствие субъекта, кому, собственно, и принадлежат все психические функции, чистая абстракция?! Для своего

“Ментальная механика” Джеймса Милля и его система 173

времени ассоциативная концепция, быть может, и была хороша, но, во-первых, она слишком абстрактна и не может быть использована в практике, во-вторых, я думаю, что данная “философия человека” — явно пройденный этап в развитии психологической науки. А.: Ошибаешься. Сначала о первом: ассоциативная концепция активно вторгалась да и вторгается в практику. С: В какую же?

А.: Дав педагогическую, например. Педагоги прошлого увидели в ассоциативной концепции хорошую основу для активного воздействия на сознание своих воспитанников в процессе воспитания: ведь следует только организовать правильные ассоциации, и соответствующее воспитание будет обеспечено. Об этом говорил еще Локк. С: Так это в прошлом! А сейчас ее никто не использует.

А.: Разве? Хочешь, докажу тебе, что эта концепция — или отдельные ее идеи — до сих пор используется школьными учителями, да и тебя, наверняка, учили с ее помощью. С: Не может быть!

А.: Очень даже может. Какое “золотое правило” заставляли тебя педагоги запомнить “на всю жизнь”?

С: Повторение — мать учения.

А.: А что такое повторение? Это необходимое условие закрепления ассоциации. Вторым необходимым условием для этого является, согласно концепциям ассоцианистов, живость впечатлений, входящих в ассоциацию. Поэтому педагоги, наверняка, все стремились подобрать вам наиболее “наглядные”, “интересные” примеры. Оба эти фактора образования ассоциаций подробно анализируются в книге классика ассоциа-низма уже XIX века Джеймса Милля…

Дальнейшее развитие ассоцианизма в XIX в. “Ментальная механика” Джеймса Милля и его система воспитания С: Опять новое имя?

А.: Яне буду слишком долго утомлять твое внимание новыми именами ассоцианистов, но несколько слов о дальнейшем развитии ассоцианизма скажу. В начале XIX века ассоцианизм достигает апогея своего развития (См. [9, с. 138]).

174 Диалог 4. “Ментальная механика” или “ментальная химия”? С: Дальше уже некуда?

А.: В общем, да. Развитие системы закончилось. Джеймс Милль как раз и является автором одной из таких завершенных систем ассоциативной психологии. Он называет ее “ментальной механикой” (то есть “духовной” механикой), в которой все психические процессы могут быть сведены к механическим по своей сути явлениям. Элементами (“атомами”) сознания являются ощущения и их бледные копии — идеи; в нечто более сложное они складываются благодаря последовательным и одновременным ассоциациям. Восприятие предмета строится на основе одновременных ассоциаций, то есть целостное восприятие предмета возникает как результат связывания всех входящих в это целое ощущений разных модальностей (зрительных, вкусовых и т.п.). А вот пример последовательной ассоциации. Его я слышал еще в студенческие годы на лекциях по психологии. Говорят, в царской России у гимназистов существовала одна любимая забава. Они садились перед играющим на бульваре духовым оркестром и начинали есть лимон, морщась и гримасничая. Представляешь, что творилось с музыкантами?

С: Догадываюсь. У них, наверное, “текли слюнки”…

А.: И начинался спазм мышц, которые принимали участие в игре на инструментах. Музыка полностью расстраивалась. А почему?

С: По-видимому, здесь сработала, какты говоришь, “последовательная ассоциация”: в прошлом опыте образовалась связь между ощущением кислого и вызываемой им гримасой. И в данном случае, когда появился “второй член” этой пары (гримаса), по ассоциации возник предшествующий ему “первый член” — ощущение кислого вкуса… А.: Здесь, конечно, участвовали и другие элементы — например, соответствующие зрительные ощущения от лимона. Но в целом ты, как мне кажется, хорошо объяснил (по Мил-лю) “работу” последовательной ассоциации. Таким образом, такой сложный процесс, как память, также сводился к определенному “течению” ассоциаций. С: А более сложные психические процессы, например мышление? А.: И его Милль пытался объяснить механическим “сцеплением” соответствующих элементов, главным образом в виде последовательных ассоциаций. Что такое решение задачи? “Удачное” попадание на нужную идею, ассоциативно свя-

“Ментальная механика” Джеймса Милля и его система 175

занную с каким-либо условием задачи. Вот и ставилась перед педагогами цель: натаскать

учеников на решение, например, математических задач так, чтобы это “попадание”

осуществлялось без помех сразу же после прочитывания условий задачи.

С: И получалось, наверное, бездумное решение?

А.: В целом ты верно говоришь, но подобное понимание механизма мышления надолго осталось в педагогике… Кстати, сам Джеймс Милль воспитывал сына, пользуясь своей ассоциативной концепцией “ментальной механики”… С:Ион чего-либо таким образом достиг?

А.: По общему мнению, сын его, Джон Стюарт Милль, превзошел своего отца по вкладу в

различные науки: философию, логику, экономику, этику.

С: Как же осуществлялось воспитание?

А.: Вот что пишет биограф Джона Стюарта Милля.

С. Зенгер: Едва он родился, как уже началось его воспитание. На третьем году он уже начал изучать греческий язык, самые ранние его воспоминания связаны с рядами греческих вокабул, которые отец писал ему на отдельных листках вместе с их английским значением и которые мальчик должен был выучивать наизусть. Затем изучалось склонение существительных и спряжение глаголов… [10,с. 18].

А.: Уже в возрасте 4-5 лет младший Милль был знаком с баснями Эзопа (прочитанными в подлиннике), Геродотом, Платоном, Плутархом, до семи лет он прочел “Робинзона Крузо”, “1001 ночь” и “Дон-Кихота”…

С. Зеигер: Обо всем этом он должен был давать отчет во время своих прогулок с отцом. Одновременно маленький ученый упражнялся и в собственных сочинениях. Параллельно с греческим шло изучение арифметики; ей посвящались вечерние часы, и Милль вспоминает, что испытывал при этом “скуку”.

В 8 лет он начинает учиться латинскому языку, читает греческих поэтов, прежде всего, Гомера, и принимается за геометрию по Эвклиду и за алгебру по Эйлеру… Отныне он считается настолько зрелым, чтобы учить свою сестру, которая моложе его на два года… [Там же, с. 19].

А.:В9 лет он занимается дифференциальным исчислением. К12 годам осваивает основные сочинения по логике: “Органон” Аристотеля, произведения схоластов; ВІЗ лет знакомится с политэкономией…

176 Диалог 4. “Ментальная механика” или “ментальная химия”?

С: Бедный ребенок! И он что-нибудь понимал во всех этих произведениях?

С. Зенгер: Нельзя, конечно, допустить, чтобы он понял все прочитанное; во многих из

перечисленных авторов понимание его ограничивалось лишь схватыванием смысла слов

[Там же, с. 26].

А.: Да, это было обучение вполне в духе “ментальной механики” Джеймса Милля: механическое запоминание иностранных слов, формул, грамматического материала и тому подобного; постоянное повторение (“упражнение”). Главным для отца было создать внешние условия для формирования “правильных” ассоциаций и организовать их закрепление. При этом не учитывались “внутренние условия”: возраст обучаемого, собственные его интересы, возможная самодеятельность ученика. Это тебе не Лейбниц, который сам очень рано обнаружил интерес к наукам…

С. Зенгер: Милль, напротив, едва только родился, как попал в строгую школу; он был страдательным объектом педагогического эксперимента, которому его подвергли раньше, чем возможно было подметить самопроизвольное обнаружение какого-нибудь таланта [Там же, с. 27].

С: Но ведь то, что Милль достиг столь многого в различных науках, может быть объяснено как раз методом его воспитания?

А.: Я думаю, не только им. Здесь отсутствует сравнение с успехами других детей, которые могли бы быть подвергнуты подобному эксперименту. Возможно, они были бы другими из-за вмешательства тех факторов, которые Милль-старший не учитывал: в частности, способностей того или иного ребенка, его интересов и так далее. Но в любом подходе к человеку, как я уже говорил, есть “своя правда”. Милль-старший доказал своим экспериментом, что и при столь механическом способе обучения возможно достижение значительных результатов, особенно если речь идет о заучивании, например, иностранных слов и дат исторических событий, то есть материала, который требует минимального осмысления. С другой стороны, Милль-старший продемонстрировал возможности человеческой психики в отношении обучаемости и доказал преимущества более раннего, чем это было принято тогда, обучения наукам. Но все-таки этот эксперимент не был “чистым”. С: Ты имеешь в виду отсутствие сравнения с другими детьми?

А.: Не только. На практике, в процессе обучения сына, Милль-старший, на мой взгляд, отступал от защищаемых им принципов обучения. Так, например, когда Милль-младший занимался математикой, отец требовал от него самостоятельного поиска способов решения задачи, даже когда ребенку были совершенно неизвестны возможные пути решения. Разве это не та самая активность субъекта, которую в теории Милль-старший отрицал? Далее, мы не должны сбрасывать со счетов существовавшую, очевидно, духовную работу Милля-младшего над изучаемым материалом: ведь он должен был давать постоянные отчеты отцу о прочитанных книгах. Очевидно, это были попытки осмысления прочитанного, которые не могли быть описаны в рамках “ментальной механики” Джеймса Милля. Но я не упомянул еще о негативных последствиях данного эксперимента. Одним из его результатов было то, что здоровье Милля оказалось “подорванным”, с чем его биографы связывают наблюдавшуюся у него “плохую память” на конкретное и частное, но главное, что это его образование лишило Милля-сына общения с детьми…

С. Зенгер: В своей “Автобиографии…” Милль затрудняется определить, больше ли он выиграл, чем потерял, благодаря строгости своего отца, последствием которой было то, что между ними никогда не существовало сердечных отношений… [Там же, с. 31]. А.: Сам Милль говорил: “Я никогда не был ребенком, я никогда не играл в крикет… Лучше предоставить природе идти своей собственной дорогой” (Цит. по [10, с. 31]). И биограф Милля добавляет: “Это замечание — самое суровое, какое только можно вообразить, осуждение его отца как воспитателя” [Там же].

Однако вернемся к рассмотрению нашего предмета — ассоциативной психологии. Дело в том, что Милль-младший предложил свою систему ассоцианизма, которую стали называть “ментальной химией”.

“Ментальная химия” Джона Стюарта Милля и начало кризиса ассоциативной психологии Дж.С. Милль: Законы духовных явлений иногда аналогичны механическим, иногда же химическим законам. Если

178 Диалог 4. “Ментальная механика” или “ментальная химия”? на дух совокупно действует много впечатлений или идей, то иногда имеет место процесс, подобный химическому соединению. Если известное сочетание впечатлений повторялось в опыте настолько часто, что каждое из них легко и мгновенно вызывает в уме всю группу, то идеи этих впечатлений иногда сливаются друг с другом в одно целое и кажутся уже не несколькими идеями, а одною, — точно так же, как при быстрой смене перед глазами цветов спектра получается ощущение белого цвета… В этом последнем случае правильно будет сказать, что семь цветов спектра … производят белый цвет,… точно так же и относительно сложной идеи … надо сказать, что она есть результат или порождение … простых идей, а не то, что она состоит из них. Правда, например, идея апельсина действительно состоит из простых идей… Но уже в столь, по-видимому, простом состоянии сознания, каково зрительное восприятие формы того или другого предмета, мы не можем усмотреть всего множества идей других органов чувств, без которого, как это вполне установлено, никогда не возникло бы и этого зрительного восприятия… Здесь мы имеем случаи психической химии: в них простые идеи порождают, а не составляют своею совокупностью идеи сложные… Происхождение одного класса психических явлений из другого, когда такое происхождение можно выяснить, составляет весьма интересный факт из области психологической химии; но оно нисколько не устраняет необходимости экспериментального изучения позже возникшего явления, подобно тому, как знание свойств кислорода и серы не позволяет нам, без специального наблюдения и опыта, вывести свойства серной кислоты [11, с. 776-777]. А.: Чувствуешь, как Милль-младший перечеркивает всю систему “ментальной механики” Милля-старшего? Во-первых, это стремление рассматривать “законы духа” по аналогии не с механическими, а с химическими законами, которые утверждают, что продуктами синтеза являются некие качественно новые целостности, отличные по своим свойствам от свойств элементов, которые входят в их состав. В классическом ассоцианизме этого никак не могло быть. Во-вторых, в упомянутой работе “Система логики”, вышедшей, кстати, всего 14 лет спустя после “классической ассоцианис-тской” работы Милля-старшего “Анализ явлений человеческого духа”, то есть в 1843 г., Милль возвращает пропавшее в ассоцианизме Я в качестве субъекта сознания. Таким обра­

зом, Милль знаменует своим творчеством новый этап развития ассоцианизма XIX века — этап начала его кризиса. С: Что значит “кризис”?

А.: Это значит, что система ассоцианизма обнаруживает свою несостоятельность при объяснении фактов психической жизни, и сначала ее пытаются спасти путем ввода каких-то новых положений, но эти новые положения несовместимы с прежними — и, таким образом, в конечном итоге, методология данного направления терпит крах и ассоциа-низм перестает существовать как направление. Но это происходит уже в XX веке.

С: Мне почему-то кажется, что большую роль в критике Миллем-младшим ассоциативного учения сыграло воспитание его Миллем-старшим, то есть его работа была как бы в оппозиции идеям отца…

А.: Интересная гипотеза. Но, я думаю, здесь сыграло свою роль дальнейшее развитие естественных наук — химии особенно, а также физиологии, поэтому “образец” для психологии Милль нашел в бурно развивавшейся тогда химии.

Еще больше способствовали “развалу” ассоциативной методологии ассоцианисты Александр Бэн и Герберт Спенсер. Первый ввел такие понятия, как спонтанная активность нервной системы, творческие ассоциации (См. [27]). С: Таким образом, снова вводится активность субъекта?

А.: А куда денешься от этой реальности? Бэн фактически возвращается к Локку, когда говорит о существовании актов ума, обеспечивающих сравнение, различение, способность произвольно вызывать впечатление и тому подобное. Второй из упомянутых мною авторов — крупнейший ученый-позитивист и социолог Герберт Спенсер — пытается рассматривать ассоциации в контексте биологического развития организма — как формы его приспособления к миру, которые могут передаваться по наследству [28]. Рассматривая, таким образом, психические процессы как следствия взаимодействия организма со средой, Спенсер понимает сознание и психику не в содержательном (сознание — это “сцена”, на которой развертываются определенные события), а в функциональном аспекте. Какая это уже ментальная механика или даже ментальная химия? Скорее, надо говорить уже о “ментальной биологии”.

Фактически все эти утверждения означали, что необходимо пересмотреть ту “философию человека”, на которой базировалась ассоциативная концепция…

180 Диалог 4. “Ментальная механика” или “ментальная химия”? С: И когда же произошел этот пересмотр?

А.: Это происходит уже в начале XX века, когда ассоциа-низм как особое направление исследований в психологии перестает существовать под натиском новых направлений… Но мы с тобой пропустили очень важный этап развития ассоцианизма, когда в последней четверти XIX века он получает мощное “экспериментальное подкрепление”. С: То есть?

Ассоцианизм и экспериментальная психология. Практические приложения некоторых идей ассоцианизма

А.: Это связано с изменением статуса психологии как науки. Именно в это время психология окончательно отделяется от философии, то есть перестает строиться на основе умозрительных схем, а становится экспериментальной наукой. Предпосылки такого изменения статуса психологии я не буду сейчас рассматривать, ты познакомишься с ними позже (См. [9; 12]). Скажу только, что рождением своим экспериментальная психология во многом обязана мощному развитию в XIX веке физиологических экспериментальных исследований. При этом даже предполагалось, что психология должна заимствовать у физиологии образец экспериментального исследования. Не случайно немецкий философ и психолог Вильгельм Вундт, сформулировавший одну из программ построения психологии как самостоятельной науки в начале 70-х годов XIX века, назвал свою концепцию данного периода творчества “физиологической психологией”. Немаловажное место занимает в системе Вундта ассоциация идей. Вместе с тем Вундт не считал ассоциацию единственно действующей связью в сознании; кроме ассоциативных, существуют, по Вундту, еще и так называемые апперцептивные связи, которые есть результат особой активности ума, но сама эта активность — как у Локка и у Бэна — никак причинно не объяснялась. С: Получилось нечто эклектичное.

А.: Верно. Концепция Вундта действительно очень эклектична, это неоднократно отмечали его современники и биографы. Но эта эклектичность отражала невозможность

последовательно механистически подходить к сознанию, что было характерно для классической ассоциативной психологии. Поэтому в случае Вундта эклектизм, возможно, сыграл и определенную положительную роль. С: Как так?

А.: Дело в том, что Вундту удалось создать большую интернациональную психологическую школу, в которой учились будущие великие психологи из Германии, Англии, Америки: Крепелин, Кюльпе, Мейман, Титченер, Холл…

С: Подожди-подожди, столько новых имен, которые мне пока ничего не говорят! А.: В свое время ты о них узнаешь. Скажу еще только, что у Вундта учились наши российские ученые, в частности, Владимир Михайлович Бехтерев и Николай Николаевич Ланге.

И может быть, именно эклектизм концепции Вундта привлек к нему столь разных по своим убеждениям исследователей, и, тем самым, психология стала развиваться сначала в этой лаборатории, затем во множестве других как эмпирическая специальная наука, которая “может успешно развиваться лишь при совместном труде многочисленных обученных работников”, как писал один из биографов Вундта [13, с. 30].

С: Так какие же эксперименты были проведены в рамках ассоциативной традиции?

А.: Познакомимся лишь с некоторыми из них. Безусловно, классическим является

исследование психологии памяти Германа Эббингауза, немецкого психолога,

опубликовавшего свою работу в 1885 году. Этот капитальный труд был посвящен, прежде

всего, экспериментальному изучению запоминания и забывания на материале

бессмысленных слогов.

С: Почему бессмысленных?

А.: Не догадываешься? Это однозначно следовало из методологии ассоцианизма. Ведь смысл, значение — это нечто “привходящее”, то есть более сложное, “прибавляющееся” к более элементарным процессам ассоциирования атомов сознания — ощущений. Эббингауз же хотел исследовать как раз эти последние процессы. Поэтому он считал, что именно на материале бессмысленных слогов возможно установление законов памяти “в чистом виде”. Составив из отдельных букв трехбуквенные слоги, Эббингауз затем составлял из них ряды определенной длины (например, 10, 12 и более слогов), под звук метронома прочитывал их…

182 Диалог 4. “Ментальная механика” или “ментальная химия”? С: Почему под метроном?

А.: Чтобы было строго научно: во-первых, совершенно одинаковое время должно было уйти на прочитывание одного слога, а во-вторых, скорость следования ударов метронома можно было сделать разной и изучить таким образом влияние скорости прочитывания материала на запоминание…

С: Неужели эти элементарные процедуры могли что-то дать психологии?

А.: Представь себе, в этих исследованиях был найден ряд эффектов, которые имеют

психологический смысл. Ну вот, например, обнаружен так называемый “фактор края”: из

слогов, составленных в ряд, лучше всего запоминаются слоги, стоящие по краям, то есть

первые и последние. Эб-бингауз объяснял их лучшее запоминание тем, что “тормозящее

влияние” соседних слогов здесь меньше, поскольку эти слоги тормозятся только с одной

стороны. Во-вторых, Эббингауз построил так называемые “кривые заучивания” и “кривые

забывания”, которые отчетливо показывают, что эти процессы носят нелинейный характер.

Забывание вначале идет резко, затем “падение” кривой замедляется. Замедлить падение

кривой (сгладить ее) могут некоторые факторы, например сон.

С: Ага, я знаю житейский совет: учить стихи на ночь — лучше запоминаются.

А.: Эббингауз и его последователи объясняли это тем, что в этом случае между забыванием и

воспроизведением нет никакой дополнительной “тормозящей” деятельности и поэтому во

время сна следы лучше сохраняются.

Еще одна закономерность, обнаруженная последователем Эббингауза учеником немецкого же исследователя Георга Элиаса Мюллера психологом Иостом (она так и была названа — “закон Поста”). Эта закономерность действует не только при условии бессмысленного материала. Но прежде чем говорить о ней, вот тебе задача. Для подготовки к экзамену дано 6 дней. Допустим, у тебя есть возможность повторить материал к экзамену 12 раз. Как лучше распределить по дням эти 12 повторений?

С: Я люблю учить в два-три последних дня перед экзаменом: так лучше запоминается. А.: Что, и в последнюю ночь тоже?

С: Ну ты же знаешь, что студенту всегда одного дня не хватает до экзамена.

А.: А вот с психологической точки зрения это совершенно неэффективно. Иост доказал, что лучше всего материал закрепляется, если повторять его по два раза каждый день все 6 дней. Хуже, если материал повторяется в 4 последних дня по 3 раза, еще хуже — в три последних дня по 4 раза, и совсем неэффективно повторять материал в последние два дня даже по 6 раз в день.

Кстати, Эббингауз проводил эксперименты с заучиванием и осмысленного материала: в этих экспериментах было обнаружено “связывающее действие смысла”, как говорил сам Эббингауз. Он подчеркивал, что принадлежность к некоему целому, объединенному одним смыслом, чрезвычайно облегчает образование ассоциаций между его отдельными элементами (См. [14, с. 201-202]).

С: Теперь я понимаю, почему идеи ассоциативной психологии так долго держались в педагогике!

А.: Они и сейчас там работают. Разве не пользовался ты ассоциациями при запоминании, например, иностранных слов? Я помню, как моя учительница немецкого языка в школе рекомендовала нам, детям, так запоминать трудные для нас тогда слова “malen” — рисовать, “spielen” — играть и “schreiben”— писать. “Malen”, говорила она, очень похоже на русские “малевать”, “маляр”, “spielen” на “шпильки”, a “schreiben” можно ассоциировать с именем героя тогдашних немецких учебников репортера Шрайбикуса, названного так, кстати, потому, что, как и положено репортеру, он много писал. Это сейчас я произношу слова автоматически, немного лучше владея немецким, а тогда такие приемы ассоциирования помогли мне лучше запомнить эти слова. Но идеи ассоциативной концепции нашли свое применение не только в педагогической практике… С: А где еще?

А.: На рубеже XIX и XX веков подтвердилось, как был прав Юм, когда говорил, что течение мыслей управляется во многом ассоциациями и что даже в случайном якобы потоке бессвязных мыслей всегда можно обнаружить некую закономерность. Эта идея сохранилась в другой психологической школе, а именно — в школе Фрейда, который пытался исследовать совершенно незнакомую для ассоцианизма область бессознательных душевных процессов. Для этого он использовал метод “свободных ассоциаций”, о котором мы будем говорить позже.

184 Диалог 4. “Ментальная механика” или “ментальная химия”?

Один из вариантов ассоциативного эксперимента был использован и для создания

психологического “детектора лжи”…

С: О-о, расскажи-ка подробнее.

А.: В самом начале XX века созданием “детектора лжи” стали практически одновременно заниматься два крупнейших психолога современности: основатель гештальтпсихоло-гии Макс Вертгеймер и психоаналитик Карл Густав Юнг. В мировой литературе был признан приоритет Юнга, хотя, как отмечает сын Макса Вертгеймера Майкл, сам Юнг признал в частном письме к Максу Вертгеймеру его приоритет (См. [15, с. 11]). С: И какую же роль играл здесь ассоциативный эксперимент? А.: Давай-ка мы сейчас сыграем в него: я дам тебе тем самым приблизительную иллюстрацию того, что реально происходило в случае ассоциативного эксперимента, использовавшегося в “детекторе лжи”. Сейчас я прочитаю тебе рассказ об одном преступлении — и ты как бы станешь свидетелем происходивших в нем событий. Ты готов? С: Да.

А: Итак, слушай. “Это леденящее душу преступление еще долго будут помнить жители микрорайона. Преступник 40 лет заманил пятилетнюю девочку на заброшенную стройку, сказав, что у него там, в ящике, живет ежик. Девочка доверчиво пошла за ним. Преступник сорвал с нее одежду, долго издевался над ней, затем изнасиловал и задушил. Чтобы скрыть следы преступления, он расчленил принесенным из дому топором тело девочки и закопал части трупа в разных местах стройки. Голову с красным бантом нашли затем в мешке под забором, ноги — в куче щебня, руки — в яме со строительным мусором. Изобличили преступника пятна крови на желтой рубашке, которую он не успел спрятать до прихода милиции”. Ну, как? С: Ужасно. И каков был приговор?

А.: Подожди. Сейчас я буду расспрашивать тебя как свидетеля. Я буду говорить тебе некоторые слова, а твоя задача — как можно быстрее отвечать мне первым пришедшим тебе в голову словом.

С: Это и есть ассоциативный эксперимент? А.: Примерно. Итак, “дом”. С: Дверь. А.: Трава.

Ассоцианизм и экспериментальная психология. 185

С: Цветок. А.: Молоко. С: Корова. А.: Рубашка. С: …Кровь. А.: Книга. С: Буква. А.: Песок. С: Желтый. А.: Забор. С: …Крашеный. А.: Платье. С: …Белое. А.: Гвоздь. С: Стальной. А.: Яблоко. С: Желтое. А.: Груша. С: …Желтое. А.: Удочка. С: Палка. А.: Мешок. С: Желтый. А.: Бумага. С: Книга. А.: Куча. С: Щебня. А.: Духи. С: Флакон. А.: Ящик. С: …Желтый.

А.: Ну что же, вот и все. Проанализируем твои ответы. Обрати внимание, что на некоторые “ключевые слова”, то есть слова, как-то связанные с обстоятельствами преступления, ты давал весьма странные для не знающего этой истории человека ответы. Например, нейтральное для постороннего слово “рубашка” вызвало у тебя ассоциацию “кровь”. Затем у тебя наблюдались большие латентные периоды… С: А что это такое?

А.: Так называется время между моим словом и твоим ответом. Самые большие латентные периоды наблюдались у тебя после ключевых слов. И еще одна характерная деталь

186 Диалог 4. “Ментальная механика” или “ментальная химия”? “сопричастности” к преступлению: однотипные ассоциации на самые разные слова. Посмотри, у тебя пять раз была ассоциация “желтый”. А одна ассоциация просто-напросто из обстоятельств убийства: “куча щебня”… Признаюсь тебе, этот рассказ я просто выдумал, для того чтобы грубо проиллюстрировать работу “детектора лжи”. Конечно же, точного диагноза по этим данным поставить нельзя, однако этот материал в совокупности с другими может послужить основой для последующих заключений. Еще более объективную информацию дает методика, предложенная отечественным психологом Александром Романовичем Лурией на заре его творческого пути — в 20-е годы XX века. Испытуемый должен был одновременно со словесным ответом нажимать, например, двумя руками на два телеграфных ключа или, допустим, одной рукой сжимать резиновую грушу, в то время как другая рука, в которой находится такая же груша, должна лежать совершенно неподвижно. Фиксировались не только произнесенное слово и время реакции, но и гармоничность всех трех реакций (словесной и двух моторных — насколько одновременно и правильно они происходят). Все это в совокупности может дать материал для заключения эксперта.

С: Да, ты верно сказал: в каждой психологической концепции есть своя правда — есть она и в ассоциативной концепции, несмотря на ее механистичность… Ведь явление ассоциации, безусловно, существует и оказывает значительное влияние на ход нашей психической деятельности.

А.: Я рад, что ты это понял. Только не нужно, как это делали ассоцианисты, ставить ассоциацию во главу угла, признавать ее единственным механизмом функционирования сознания. Как писал Сергей Леонидович Рубинштейн, “ассоциация — это вообще не столько “механизм”, сколько явление, — конечно, фундаментальное, — которое само требует объяснения и раскрытия его механизмов” [16, с. 156]. Кстати, я не рассказал тебе об использовании ассоциативного эксперимента в различных его вариантах в патопсихологической и психиатрической практике…

С: Ты не рассказал еще и о других линиях развития эмпирической психологии. Ведь сейчас мы сосредоточились только на ассоциативной традиции…

А.: Второй линией развития эмпирической психологии сознания в XVIII веке была разработка некоторых ее проблем французскими материалистами и просветителями.

Проблема соотношения внутренних условий и внешних причин функционирования психики в работах французских материалистов XVIII в. Ж.О. Ламетри

С: Материализм? Наверное, опять что-то механистическое?

А.: Я бы так не сказал. По сравнению с английским ассоцианизмом, во французской эмпирической психологии гораздо больше внимания обращается на роль субъекта в восприятии окружающего мира, на его активность; причем уже в XVIII веке психика рассматривается французами в функциональном плане как деятельность организма, широко обсуждается проблема человеческих способностей. Такая ориентация изучения сознания отражала опосредствованно общественные условия во Франции XVIII века. Как ты знаешь, в 1789 году совершается Великая французская революция, а философы этого времени, называвшие себя “просветителями”, идеологически подготовили эту революцию. Споры французских просветителей об исходном равенстве или неравенстве умов, о формировании психических функций из опыта отражали интересы “третьего сословия”, которые впоследствии выразились в лозунгах революции: “Свобода, равенство, братство”… Не случайно много внимания уделяется французскими просветителями и проблеме общественного воспитания как важнейшего условия формирования сознания… С: Помню-помню… Ты говорил, что французский философ Кондильяк впервые сказал о формировании всех психических функций из опыта, тогда как Локк говорил об опытном происхождении только содержаний, а не функций сознания…

А.: Верно. Но начнем мы не с Кондильяка, а с другого французского материалиста, очень интересного человека, о котором я сам недавно впервые подробно узнал, — с Жюль-ена Офре Ламетри. Тебе как будущему психологу-практику, я думаю, будет интересна его история жизни. С: Чем же?

А.: Суди сам. Вот что про него писали в свое время: “Грубый материализм Ламетри, являвший собой безумную и скотскую развращенность этого человека, снискал ему об-

188 Диалог 4. “Ментальная механика” или “ментальная химия”?

щее презрение на родине и должность придворного шута у иностранного государя”, “Он был бесстыдным распутником, шутом и настоящей свиньей Эпикура, предававшейся с каким-то неистовством обжорству”, “Называть его философом означало бы опозорить философию” (См. [17, с. 6-7]). Даже в XX веке про него писали так: “Переходя от одной авантюры к другой, от одного скандала к другому, Ламетри нашел убежище подле Фридриха II… В нем было больше материи, чем бывает в среднем человеке, так как он был тучным, толстощеким, толстобрюхим, огромным и обжорой; 11 ноября 1751 г. его машина вследствие несварения желудка умерла” (Цит. по [18, с. 3-4]).

С: Неужели после этого ты считаешь, что мне будет интересно следить за творчеством этого человека?

А.: А ты разве не замечал, что подобного рода злобные выпады почти всегда бывают несправедливыми? Очень часто злоба появляется в результате бессилия злобствующего повлиять на какие-либо события, в том числе на другого человека. Так было и в случае с Ламетри: мне представляется, он вызывал особенную злобу за свою непокорность, за чувство внутренней свободы, которое ощущалось как в его поведении, так и в его работах. В самом деле, кто, например, мог позволить себе такое: в присутствии короля, развалясь, сидеть на диване, снимать с себя парик и расстегивать камзол, когда было жарко? Кто мог открыто назвать себя материалистом и атеистом, если даже прославленные философы-материалисты Гоббс и Гассенди не избегали при изложении своих позиций разных экивоков и недомолвок? Кто мог под угрозой смертельной опасности, которая нависла над Ламетри после написания “богопротивной” работы, вновь выпускать в свет новую, еще более “богохульную” работу? Чьи рукописные списки с книг ходили — несмотря на всю их жесточайшую критику — по рукам, а издатели тайком распродавали запрещенные книги, потому что они пользовались огромным спросом как во Франции, так и в других странах? Немудрено поэтому, что Ламетри вызывал неприязнь и у таких известных просветителей, как Дидро и Вольтер. Дидро раздражало то, что своей иронией, доходящей порой до весьма неизящных выражений, Ламетри дразнил власть имущих и “компрометировал философию”; Вольтер же невзлюбил Ламетри за то, что тот “занял его место” в сердце прусского короля Фридриха II…

С: Почему прусского? Они что, состояли на службе у прусского короля? А.: Чтобы ты понял обстановку творчества Ламетри, кратко расскажу тебе его биографию. По образованию Ламетри был врачом, автором ряда признанных трудов по медицине. Но он еще блестяще владел сатирическим пером и в своих ранних памфлетах обличал все то, что было, по его мнению, порочным в людях, общественном устройстве и идеях. Сначала он обличал врачей-дельцов и псевдоврачей, затем в своих, уже сугубо философских, работах стал открыто выступать с материалистических и атеистических позиций. Первая из крупных его работ, которая посвящена психологическим вопросам, “Естественная история души” — книга, имевшая чрезвычайно большой успех, — была публично сожжена. Вторая его книга “Человек-машина” поставила ее автора под угрозу смертной казни. Если бы не покровительство одного близкого друга Ламетри — математика Мопертюи, который был президентом Академии наук Франции и пользовался благосклонностью прусского короля Фридриха II, — смертный приговор Ламетри был бы вынесен. Ламетри был вынужден бежать в чужую страну. Прусский король, желая слыть просвещенным монархом, жалует Ламетри должность придворного врача и королевского чтеца. Там же в это время находился и прославленный вольнодумец Вольтер. Увидев, что Ламетри стал любимцем короля, и услышав от него однажды, что, как сказал сам Фридрих, Вольтер больше не нужен двору (“когда апельсин выжимают, кожуру выбрасывают”), Вольтер невзлюбил Ламетри за все это. И он начал, в свою очередь, распространять про Ламетри дурные слухи. С: Неужели это знаменитый Вольтер?

А.: Представь себе. Позднейшие биографы Ламетри подчеркивают, что больше всего смущала всех противников Ламетри его какая-то безоглядная смелость, дерзость, на которую они сами не отваживались (См. [18, с. 136-137]). Подобное поведение было характерно для Ламетри вплоть до смертного часа. Вот что пишет о последних днях и часах жизни философа его биограф.

В.М. Богуславский: Святоши распространили весть …о том, что на смертном одре Ламетри отрекся от атеизма и “уверовал”. В действительности же было так: когда страдания исторгли у него возглас “Иисус, Мария!”, проникший в комнату больного священник обрадовался: “Наконец-то вы хо-

190 Диалог 4. “Ментальная механика” или “ментальная химия”? тите вернуться к этим священным именам!” В ответ он услышал: “Отец мой, это лишь манера выражаться”. Мопертюи тоже предпринял попытку вернуть умирающего в лоно церкви. Как ни плохо было в этот момент Ламетри, он нашел в себе силы возразить: “А что скажут обо мне, если я выздо-ровлю?” Даже Вольтер, который из личной неприязни к автору “Человека-машины” часто отзывался о нем очень необъективно, пишет, что “он умер как философ”, что разговоры о его покаянии на смертном одре — “гнусная клевета”, ибо Ламетри, как жил, так и умер, не признавая ни бога, ни врачей [17, с. 29-30]. С: Повеяло чем-то таким древнегреческим… Жить и умереть как философ — разве это не прекрасно? Но в теории Ламетри, наверное, — это нечто вроде французского Гартли, который сводил всю психику к работе нервных механизмов? Ведь его труд так и называется “Человек-машина”.

А.: Это как раз тот случай, когда о труде судят по его названию, а не по содержанию. Да, действительно, Ламетри назвал свой труд “Человек-машина” (его собственным прозвищем, кстати, было “Господин Машина”), но давай вчитаемся в его строки, и ты увидишь, что Ламетри вовсе не механицист типа Гартли или Гоббса. Безусловно, его объединяет с ними позиция естествоиспытателя, отвергающего всякое априорное знание.

Ж.О. Ламетри: Нет более надежных руководителей, чем наши чувства. Они являются моими философами. Сколько бы плохого о них не говорили, одни только они могут просветить разум в поисках истины; именно к ним приходится всегда восходить, если всерьез стремиться ее познать [19, с. 58].

А.: В начале работы “Человек-машина” Ламетри еще более резко выражает свою эмпирическую установку.

Ж.О. Ламетри: В данной работе нами должны руководить только опыт и наблюдение. Они имеются в бесчисленном количестве в дневниках врачей, бывших в то же время философами, но их нет у философов, которые не были врачами. Первые прошли по лабиринту человека, осветив его; только они одни сняли покровы с пружин, спрятанных под оболочкой, скрывающей от наших глаз столько чудес; только они, созерцая нашу душу, тысячу раз наблюдали ее как в ее низменных проявлениях, так ивее величии, не презирая ее в первом из этих состояний и не преклоняясь перед нею во втором. Повторяю, вот единственные ученые, которые

имеют здесь право голоса. Что могут сказать другие, в особенности богословы? Разве не смешно слышать, как они без всякого стыца решают вопросы, о которых ничего не знают и от которых, напротив, совершенно отдалились благодаря изучению всяких темных наук, приведших их к тысяче предрассудков, или, попросту говоря, к фанатизму, который делает их еще большими невеждами в области понимания механизма тел… [20, с. 179-180]. А.: И вот этот опыт и наблюдения приводят Ламетри к выводу, что, “если все может быть объяснено тем, что нам открывают в мозговой ткани анатомия и физиология, то к чему мне еще строить какое-то идеальное существо?” [19, с. 87]. Или вот еще: “Но если все способности души настолько зависят от особой организации мозга и всего тела, что в сущности они представляют собой не что иное, как результат этой организации, то человека можно считать весьма просвещенной машиной!” [20, с. 208-209].

С: Но, насколько я понимаю, это же утверждал и Гарт-ли, который (кстати, тоже будучи врачом) говорил о “машинальности” человеческого поведения и сводил психические связи к связям двух вибрирующих участков мозга!

А.: Я прошу, будь внимателен к текстам. В той последней цитате, которую я тебе привел, есть одно ключевое слово — “организация”. С:Нуи что?

А.: Это очень важное понятие в философии Ламетри, которое одновременно означает иной взгляд на психику. Вспомни, что Гартли выводил все психические процессы “из внешних впечатлений, произведенных на внешние чувства, следов, или идей, этих впечатлений и их взаимных связей посредством ассоциации, взятых вместе и действующих друг на друга” [8, с. 272]. Таким образом, у Гартли психика есть как бы некая реактивная система, реагирующая на раздражители извне. Тогда мы с тобой говорили, что данная модель человека в английской традиции опиралась, прежде всего, на механистическую картину мира…

С:Ау Ламетри разве не так?

А.: Ламетри опирается на эмпирию другого рода. Этой эмпирией были собственные его наблюдения и исследования и известные ему исследования других авторов стадий развития человеческого эмбриона, явлений регенерации у различных животных, функции дыхания у растений, а так-

192 Диалог 4. “Ментальная механика” или “ментальная химия”? же открытие некоторых ископаемых окаменелостей. Глубокий анализ всего этого приводит Ламетри к иной концепции психики и сознания, которую можно назвать “организ-мической”, “эволюционистской”. Конкретно это означает следующее.

Как практически любой материалистически мыслящий философ того времени, Ламетри склонялся к сенсуализму, то есть выведению всех “высших” психических процессов из ощущений. Таким образом, и он рассматривал внешние условия как необходимый фактор функционирования психики. Вместе с тем психическая деятельность не есть только реакция на воздействия извне. Чрезвычайно большую роль в функционировании психики и, главное, в самом возникновении тех или иных форм психического отражения в эволюции играют некие внутренние условия, под которыми Ламетри понимал потребности живого организма. Он впервые в психологии вводит в круг эмпирического изучения потребности как движущую силу человеческого поведения и необходимое условие формирования его сознания (это же касается и животных).

Ж.О. Ламетри: Растение сидит корнями в земле, которая его питает; у него нет никаких потребностей, оно само себя оплодотворяет и не обладает способностью к движению; его рассматривают как неподвижное животное, у которого, однако, отсутствуют ум и даже чувство.

Хотя животное и является растением, обладающим способностью к движению, его можно считать существом совсем иного характера, ибо оно не только имеет способность к передвижению — … но, сверх того, оно чувствует, мыслит и в состоянии удовлетворять множество присущих ему потребностей…

Чем больше у какого-нибудь организованного тела потребностей, тем больше средств дает ему природа для их удовлетворения. Эти средства заключаются в различных степенях проницательности, известной под названием инстинкта у животных и души у человека. Чем меньше у организованного тела потребностей, чем легче питать его и растить, тем слабее развиты в нем умственные способности. Существа, лишенные потребностей, лишены вместе с тем и ума… [21, с. 233].

А.: Посмотри, как великолепно! Человек и животное, обладающее психикой, не есть “автоматы”, только реагирую­щие на раздражители извне. Нет, это активные организмы со своими потребностями, которые они, естественно, должны удовлетворять, а это вызывает необходимость психической деятельности, тем большей, чем больше круг потребностей организма. Разве это механицизм Гартли? Ламетри, фактически, отвечает критикам материализма, которые нападали на действительно свойственный материализму того времени механицизм: материя не есть нечто пассивное, реактивное; нет, движение имманентно самой материи, это свойство материи, а наблюдаемое различие в формах движения (куда, кстати, Ламетри включает и психическую деятельность) порождается различием в организации тех или иных материальных тел.

Ж.О. Ламетри: Вовсе не природа материальных элементов тел порождает все их разнообразие, но различное расположение их атомов. Таким же точно образом различное расположение волокон одушевленных тел, образованных из земных элементов, крепко спаянных вместе, расположение сосудов, составленных из волокон, …и т.д., порождают множество различных умов в животном царстве, не говоря уже о разнообразии, проявляющемся в консистенции и движении соков… Если тела других царств природы не обладают ни чувствами, ни мыслями, то это потому, что они не организованы для этого как люди и животные: они подобны воде, которая то застаивается, то течет, то поднимается, то спускается вниз или низвергается потоком, согласно неизбежным физическим причинам, действующим на нее [22, с. 167]. С: Откуда же берутся различия в организации?

А.: Здесь Ламетри предвосхищает идеи более поздних эволюционистов, опираясь на исследования по сравнительной анатомии организмов. В то время, когда ученые были убеждены в неизменности населяющих нашу планету видов растений и животных, Ламетри высказывает опять-таки “неслыханную дерзость”: различия в организации живых тел, в том числе человека, есть результат длительного развития видов. Удивительно, но в древности эта идея вовсе не считалась абсурдной — вспомни хотя бы Анаксимандра! Однако длительное господство схоластических учений принесло свои плоды — и эти идеи были надолго забыты. С: Спасибо, что ты открыл для меня столь интересного мыслителя и человека. 7 Е. Е. Соколова

194 Диалог 4. “Ментальная механика” или “ментальная химия”? Происхождение психических функций из опыта (Э.Б. Кондильяк) А.: Но нам нужно двигаться дальше.

Итак, еще один философ-материалист XVIII века, француз Этьенн Бонно де Кондильяк. Честно говоря, как личность Кондильяк привлекает меня гораздо меньше, чем Ламетри. С: Почему?

А.: Этот философ занимал весьма осторожную позицию, прямо не участвовал в борьбе против официального режима, и если “просветители жили под постоянной угрозой ареста и тюремного заключения, а произведения их публично сжигались рукой палача, то к Кондильяку власти относились чрезвычайно благосклонно. Более того, когда потребовался человек, которому можно было бы доверить обучение и воспитание внука Людовика XV — инфанта дона Фердинанда… — выбор пал на Кондильяка” [23, с. 15]. Вместе с тем объективно творчество Кондильяка сыграло свою роль в утверждении идеологии нового буржуазного общества.

С: Очевидно, те его идеи, которые связаны с опытным происхождением наших психических процессов, о чем мы раньше говорили?

А.: Да, действительно, если Джон Локк доказывает происхождение всех наших знаний, то есть содержаний сознания, из опыта, то Кондильяк делает это по отношению и к психическим функциям. Впоследствии в психологии конца

XIX — начала XX века возникнут два особых направления: структурализм, который будет заниматься главным образом рассмотрением структуры сознания с точки зрения его содержаний (сюда относится, например, известный психолог Титченер, о котором мы будем говорить в следующий раз), и функционализм, который будет изучать психические функции прежде всего как действия субъекта (сюда относится ряд немецких и американских психологов конца XIX — начала

XX века). Но это будет намного позже, а пока вернемся к Кондильяку. Доказательства изложенных выше положений Кондильяка содержится в его работе “Трактат об ощущениях”, в которых он сравнивает человека со статуей из мрамора. При этом Кондильяк лишает “статую” всех идей и пред­полагает далее, что у нее имеется лишь одна способность (функция): обоняние. Шаг за шагом Кондильяк показывает далее, что из обонятельных ощущений вырастают все остальные психические функции.

Э.Б. Кондильяк: Познания нашей статуи, ограниченной ощущением обоняния, распространяются только на запахи… При первом же ощущении запаха способность ощущения нашей статуи целиком находится под впечатлением, испытываемым ее органом чувства. Это я называю вниманием. С этого момента она начинает наслаждаться или страдать; действительно, если способность ощущения целиком поглощена приятным запахом, то мы испытываем наслаждение; если же она целиком поглощена неприятным запахом, мы испытываем страдание… Если бы у статуи не оставалось никакого воспоминания об испытанных ею модификациях, то каждый раз она думала бы, что ощущает впервые; целые годы терялись бы в каждом данном мгновении… Но ощущаемый ею запах не исчезает полностью после того, как издающее запах тело перестает действовать на ее орган обоняния… В этом заключается память. Когда наша статуя становится новым запахом, она еще продолжает обладать тем запахом, которым она была в предыдущее мгновение… В то время как один запах представлен в обонянии благодаря воздействию некоторого издающего запах тела на орган обоняния, другой запах находится в памяти, ибо впечатление от другого пахучего тела существует в мозгу, куда оно передано органом обоняния. Переживая эти состояния, статуя чувствует, что она уже не то, чем она была; …и это заставляет ее проводить различие между тем, чтобы существовать определенным образом, и тем, чтобы вспоминать, что она существовала раньше другим образом [24, с. 195-198]. А.: Ну и так далее. Таким образом, Кондильяк выводит из одной только способности обонятельного ощущения все остальные психические процессы, доказывая, что они есть результат индивидуального опыта, который приобретается, в частности, при воспитании: “Суждение, размышление, желание, страсти и т.д. представляют собой не что иное, как само ощущение в его различных превращениях. Вот почему нам казалось бесполезным предполагать, что душа получает непосредственно от природы все те способности, которыми она наделена. Природа дает нам органы, чтобы предупредить нас при помощи удовольствия о том, к чему мы должны

196 Диалог 4. “Ментальная механика” или “ментальная химия”? стремиться, а при помощи страдания — о том, чего мы должны избегать. Но она ограничивается этим, предоставляя опыту научить нас приобретать привычки и закончить начатую ею работу” [Там же, с. 192].

С: Тебе не кажется, что существует какое-то противоречие между Ламетри и Кондильяком? А.: В чем ты его видишь?

С: Посмотри, Кондильяк подчеркивает роль опыта в развитии и даже самом возникновении психических процессов, и это, конечно же, было вполне в духе той эпохи: люди равны по своим способностям, их различия определяются только различиями в опыте. А Ламетри ведь говорит нечто другое: он учитывает роль врожденной организации нервной системы и тем самым как бы предполагает известное неравенство людей по их психическим свойствам. А.: Да, у Ламетри есть такой акцент на рассмотрение “природной” (в данном случае врожденной) компоненты психической деятельности, хотя он, конечно же, говорит о необходимости и специального воспитания человека, чтобы он стал не только в возможности, ноив действительности человеком. Но ты подметил интересную особенность французской эмпирической психологии сознания: в ней действительно ставятся новые проблемы, отсутствовавшие в рассмотренной нами ранее английской ассоциативной психологии: например, человеческих способностей и роли в их развитии природных задатков, с одной стороны, и воспитания, с другой. Известный спор по этому поводу был между французскими философами XVIII века Клодом Адрианом Гельвецием и Дени Дидро. Воспроизведем же этот спор, пользуясь полемической работой Дидро «Последовательное опровержение книги Гельвеция “О человеке”» [25] и частично работой Гельвеция “Об уме” [26].

Гельвеций был горячим сторонником представления о природном равенстве людей, пытаясь доказать это рядом фактов. Дидро возражает ему. Дискуссия Гельвеция и Дидро о соотношении “внутренней организации” и “внешних условий” психического развития

Гельвеций: Видя огромное умственное неравенство людей, приходится, прежде всего, признать, что умы столь же

различны, как и тела… Но это рассуждение основывается только на аналогии [26, с. 626].

Очевидное неравенство междуумамиразличныхлюдей нельзя считать доказательством их неравной способности кумственномуразвитию… Что такоеум сам по себе? Способность подмечать сходства иразличия, соответствия и несоответствия между различными предметами [25, с. 354, 394].

Дидро: Но прирожденна ли эта способность, или же она приобретена?

Гельвеций: Прирожденна.

Дидро: И что же, она одинакова у всех людей?

Гельвеций: У всех нормально организованных людей.

Дидро: А что лежит в основе ее?

Гельвеций: Физическая чувствительность.

Дидро: А что можно сказать о чувствительности?

Гельвеций: Это способность, действие которой меняется лишь под влиянием воспитания, случайностей и интереса [25, с. 394].

А.: Итак, здесь Гельвеций (точнее, излагающий его взгляды Дидро) указывает на три фактора, которые приводят к неравенству умов при исходном равенстве природных способностей человека. Далее мы рассмотрим их подробнее.

Дидро: А разве организация, если только она не чудовищно извращена, не играет здесь никакой роли? Гельвеций: Никакой.

Дидро: В чем же вы видите разницу между человеком и животным? Гельвеций: В организации…

Дидро: И вы не замечаете всей вашей непоследовательности? Гельвеций: Какой еще непоследовательности?

Дидро: Вы сводите различие между двумя крайними звеньями животной цепи — человеком и животным — к различию организации и пользуетесь той же причиной, чтобы объяснить разницу между собаками, но отвергаете ее, когда речь заходит о различии между людьми по таким признакам, как интеллект, проницательность и ум… [25, с. 394-395]. А.: Итак, даже чисто логически, если различие между двумя животными по их психическим функциям объясняется разницей их нервной организации, то почему не предположить это по отношению к людям, которые есть звено в цепи живых организмов?

198 Диалог 4. “Ментальная механика” или “ментальная химия”?

Гельвеций: Ярассматривалум, дарование и добродетель как продукт воспитания [25, с.

343].

Дидро: Представьте себе пятьсот новорожденных младенцев; вам доверяют воспитывать их по вашему усмотрению. Скажите же, скольких из них вы сделаете гениями? Отчего бы не все пятьсот? Подумайте хорошенько над своими ответами, и вы убедитесь, что в конечном счете они приведут вас к различию организации, этому первичному источнику лености, легкомыслия, упрямства и прочих пороков или страстей… У князя Голицына двое детей: добрый, кроткий и простодушный мальчик и лукавая, хитрая девочка, всегда добивающаяся своего окольными путями. Их мать в отчаянии от этого. Чего только она не делала, чтобы приучить свою дочь к откровенности, и все безуспешно. Откуда это различие между двумя детьми, едва достигшими четырехлетнего возраста, которых одинаково воспитывали и опекали их родители? Исправится Мими или не исправится, никогда ее брат Дмитрий не сумеет лавировать среди придворных интриг, как она. Урок воспитателя никогда не сравнится с уроком природы [25, с. 345, 375].

Гельвеций: Никто не получает одинакового воспитания, ибо наставниками каждого являются …и форма правления, при которой он живет, и его друзья, и его любовницы, и окружающие его люди, и прочитанные им книги, и, наконец, случай, то есть бесконечное множество событий, причину и сцепления которых мы не можем указать вследствие незнания их [26, с. 626]. С: И кто же из них прав?

А.: Как неоднократно было в истории научной мысли, оба мнения отражают лишь разные стороны единого процесса. Позже Сергей Леонидович Рубинштейн выразит эту закономерность в классической формуле: “Внешние причины действуют через внутренние условия”. Конечно, прав Дидро, говоря о различиях во врожденной предрасположенности, задатках. Но прав и Гельвеций, который подчеркивает роль внешних условий, в том числе “образа правления” в государстве, в развитии способностей людей. Гельвеций: Народы, стонущие под игом неограниченной власти, могут иметь лишь кратковременные успехи, только вспышки славы; рано или поздно они подпадут под власть народа свободного и предприимчивого. Но если даже предположить, что они будут избавлены от этой опасности в силу

исключительных обстоятельств и положения, то достаточно уже плохого управления, для того, чтобы их разрушить, обезлюдить и превратить в пустыню [Там же, с. 632]. А.: Гельвеций прав и в том, что даже при якобы “одинаковом” воспитании двух близнецов все равно это воспитание неодинаково: и это доказано последующими эмпирическими исследованиями психологии воспитания и развития близнецов.

Гельвеций: Случай играет важнейшуюролъ в формировании характера… Гений есть продукт случайностей… Именно случай ставит перед нашими глазами известные предметы, следовательно, вызывает у нас особенно удачные идеи и приводит нас иногда к великим открытиям [25, с. 348-349; 26, с. 626].

Случай — господин всех изобретателей [25, с. 413].

Дидро: Господин? Скажите лучше “слуга”, ибо он служит им, а не наоборот. Полагаете ли вы, что случай вел Ньютона от падающей груши к движению Луны, а от движения Луны — к системе вселенной? Значит, случай привел бы к тому же открытию и всякого другого? Сам Ньютон думал об этом иначе. Когда его спрашивали, как он пришел к своему открытию, он отвечал: “Посредством размышления” [Там же].

А.: И опять истина лежит где-то посередине. И случай играет немаловажную роль в кажущемся внезапном “озарении” ученого, но только при том условии, если предварительно он долго размышлял об этом. Это показывают современные исследования психологии мышления.

Гельвеций: Соревнование создает гениев, а желание прославиться создает таланты…

Неравенствоумов происходит не столько от слишком неравногораспределения даров

случая, сколько от безразличия, с которым их принимают [25, с. 347, 433].

Дидро: Мой дорогой философ, не говорите этого; скажите лучше, что эти причины дают им

возможность проявить себя, и никто не станет спорить с вами.

Соревнование и желание не создают гениальности там, где ее нет.

Есть тысячи вещей, которые представляются мне настолько превосходящими мои силы, что ни надежда получить трон, ни даже желание спасти свою жизнь не побудили бы меня добиваться их, и не было во всей моей жизни минуты, когда мои чувства и мысли поколебали бы меня в этом убеждении [25, с. 347].

200 Диалог 4. “Ментальная механика” или “ментальная химия”? А.: И опять-таки правы оба: страсть играет чрезвычайно большую роль в развитии способностей; очень часто человек настолько влюблен в собственное дело, что усваивает необходимые знания и умения как бы играючи и быстро развивает свои способности; но бывает и обратная картина, когда ребенка заставляют заниматься вначале силком, и, несмотря на это, появляются гении; классический пример — Паганини, которого отец в детстве буквально заставлял играть на скрипке.

Не буду лукавить: несмотря на то, что в данных диалогах предстают крайние позиции обоих авторов, оба они в своих работах часто высказываются в упомянутом компромиссном смысле и поэтому их взгляды следует рассматривать лишь как некие тенденции в понимании той или иной проблемы…

Ну вот, мы и пробежались по основным проблемам французской эмпирической психологии сознания XVIII века, которая разрабатывала проблему опытного происхождения психических функций, подчеркивала роль внутренних условий (потребностей, активности субъекта, способностей и так далее) при функционировании сознания. Это отличало ее от английской ассоциативной психологии, которую мы с тобой рассматривали раньше. С:Ав Германии что происходит?

А.: А вот о немецкой эмпирической психологии мы поговорим чуть позже, когда затронем проблему бессознательных психических процессов, потому что эта проблема разрабатывалась главным образом немецкоязычными авторами… Литература

1. ЛоккДж. Опыт о человеческом разумении // Дж. Локк. Соч. вЗтт. М., 1985. Т. 1.С. 78­582.

2. БыховскийБ.Э. ДжорджБеркли. М., 1970.

3. БерклиДж. Опытновойтеориизрения// Дж. Беркли. Сочинения. М, 1978. С. 49-136.

4. ЮмД. Трактат о человеческой природе, или попытка применить основанный на опыте метод рассуждения к моральным предметам // Д. Юм. Соч. в2тт. М., 1966. Т. 1.С. 77-788.

5. НарскийКС. ДавидЮм. М., 1973.

6. ЮмД. Сокращенное изложение “Трактата о человеческой природе” // Д. Юм. Соч. в2тт. М., 1966. Т. 1. С. 789-810.

1. ЮмД. Исследование о человеческом познании // Д. Юм. Соч. в2тт. М, 1965. Т. 2. С. 5­169.

2. ГартлиД. Размышления о человеке, его строении, его долге и упованиях // Английские материалисты XVIII в.: Собр. произв. ВЗтт. М, 1967. Т. 2. С. 193-371.

3. Ждан А.Н. История психологии от античности до наших дней. М., 1990.

10. Зенгер С. Дж.Ст. Милль, его жизнь и произведения. СПб., 1903.

11. МиллъДж.Ст. Системалогики. М., 1914.

12. ЯрошевскийМ.Г. Историяпсихологии. М., 1985.

13. Кёниг Э. Вильгельм Вундт. Его философия и психология. СПб., 1902.

14. ЭббингаузГ. Основыпсихологии. СПб., 1912.

15. WenheimerMichael. Max Wertheimer; Gestalt Prophet // Gestalt Theory. 1980. Vol. 2.N1.P. 3-17.

16. Рубинштейн СЛ. Несколько замечаний в связи со статьей А.А. Ветрова “Продуктивное мышление и ассоциация” // Вопр. психологии. 1960. №1.С. 156.

17. БогуславскийВ.М. Ламетри. М., 1977.

18. Богуславский В.М. Ученый, мыслитель, борец // Ж.О. Ламетри. Сочинения. М., 1983. С. 3­57.

19. ЛаметриЖ.О. Трактат о душе: Естественная история души // Там же. С. 58-143.

20. ЛаметриЖ.О. Человек-машина// Там же. С. 169-226.

21. ЛаметриЖ.О. Человек-растение // Там же. С. 227-240.

22. ЛаметриЖ.О. Краткое изложение философских систем для облегчения понимания трактата о душе // Там же.С. 144-168.

23. Богуславский В.М. Этьенн Бонно де Кондильяк. М., 1984.

24. Кондильяк Э.Б. Трактат об ощущениях // Э. Б. Кондильяк. Соч. в Зтт. М., 1982. Т. 2. С. 189-399.

25. ДидроД. Последовательное опровержение книги Гельвеция “О человеке” //Д.Дидро. Соч. в2тт. М., 1991. Т. 2. С. 342-506.

26. Гельвеций К.А. Об уме // Антология мировой философии. В4тт.М., 1970. Т. 2. С. 621­635.

27. Бэн А. Психология // Основные направления психологии в классических трудах. Ассоциативная психология. Г. Эббингауз. Очеркпсихологии. А. Бэн. Психология. М., 1998. С. 209-511.

28. СпенсерГ. Основания психологии // Основные направления психологии в классических трудах. Ассоциативная психология. Г. Спенсер. Основания психологии. Т. Циген. Физиологическая психология в 14 лекциях. М., 1998. С. 11-309.

Диалог 5. ПОЗНАЙ САМОГО СЕБЯ

(Об интроспекции, интроспективной психологии и самонаблюдении) А.: Что это ты так увлеченно читаешь?

С: Извини, я взял эту книгу у тебя на полке… Это учебник психологии для гимназий и самообразования какого-то профессора Челпанова [1].

А.: Георгия Ивановича Челпанова. Этот учебник в дореволюционной России переиздавался неоднократно: видишь, у меня уже его 15-ое издание; обрати внимание на год: 1918… Кстати, мы ведь говорили о Челпанове, когда обсуждали проблему теории и практики в психологии, или ты забыл? Ведь именно Челпанов на деньги мецената, купца Сергея Ивановича Щукина, основал при Московском университете первый в России институт психологии, где все было организовано лучше, чем в это время где-либо в мире… С целью знакомства с различными методиками, аппаратурным обеспечением экспериментов и так далее Челпанов совершает поездки в Германию и США, близко знакомится с работой 9 психологических институтов. Особенно близок оказался Челпанову вариант экспериментальной психологии, который разрабатывался в Корнельском университете известнейшим в то время психологом Титченером (о нем у нас еще будет разговор). Поразительно, как быстро строили в то время: здание института было построено всего заЮ месяцев 1911 года, а в 1912 году работа в нем уже началась. Сергей Иванович Щукин хотел увековечить память своей горячо любимой жены Лидии Григорьевны Щукиной, и институт был назван ее именем. Однако после 1917 года это имя было забыто, а мемориальная доска с соответствующими надписями на ней исчезла… Долгое время и имя Челпанова практически не упоминалось в литературе по психологии…

С: Эх, золотое было времечко! Четкие определения предмета, методов, задач психологии, все данные по психическим процессам. Тоненькая книжечка — а все есть. И главное:

Определение понятия “интроспективная психология” 203

одна точка зрения, очень удобно для запоминания. Не нужно мучиться, как нам, и читать

гору монографий, из которых почти ничего не запоминаешь, да еще и сопоставлять их друг с

другом! Вот бы такой учебничек нам! Прочел, запомнил, пересказал на экзамене — и дело в

шляпе!

А.: Ты опять о том же? Мы ведь вроде бы уже пришли к выводу, что для того, чтобы понять психологию, нужно знать множество точек зрения на ее предмет и методы, на ее задачи и так далее.

С: Да-а-а, одно дело — мы с тобой ведем беседы, а другое — сдача экзамена… Это разные вещи.

А.: Ну что же, разделяй их, если хочешь. Только увидишь, наши беседы наверняка помогут

тебе спокойно сдать этот страшный экзамен. Я надеюсь, ты ощутишь логику развития самой

психологической науки! Кстати, ты не прав, когда говоришь о “золотом времечке”

психологии! И тогда точек зрения на ее предмет и методологию было не меньше, хотя,

конечно же, во множестве этих точек зрения можно было бы увидеть некий объединяющий

их принцип…

С: Что ты имеешь в виду?

Предварительное определение понятия

“интроспективная психология”. Обоснования

метода интроспекции в трудах его сторонников

А: Я имею в виду так называемую интроспективную психологию, которая во времена Челпанова и немного раньше была, хотя и не единственным, но, безусловно, господствующим направлением в психологии. Точнее, это даже не собственно направление — это широко распространенная парадигма исследований в психологии. С: В чем же она заключалась?

А.: Если ты помнишь, мы с тобой начали уже о ней говорить, когда разбирали обстоятельства смены предмета психологии с “души” на “сознание”. Джон Локкутверждал тогда, что ум может одновременно заниматься “приобретенными идеями” и наблюдать за этой своей деятельностью. Из этого наблюдения за деятельностью ума, или рефлексии, человек получает знания о своем внутреннем мире, то есть о мире собственного сознания…

204

Диалог 5. Познай самого себя

С: Что же, линия интроспективной психологии тоже идет от Локка?

А.: От Локка и Декарта. Итак, формально говоря, интроспекция (от латинского introspecto — смотрю внутрь) — это особый способ самонаблюдения, наблюдения собственного сознания, восприятия своих переживаний…

С: Так это что, просто самонаблюдение, а интроспективная психология — психология, основанная на самонаблюдении? Что же тогда в ней такого особенного? Разве в психологии можно обойтись без самонаблюдения? Разве можно иначе познать свой собственный внутренний мир? Да и переживания другого человека мы можем познать только благодаря тому, что сами испытывали нечто подобное и наблюдали эти переживания в себе. Кто не любил, никогда не поймет, что такое любовь; кто не был на войне, не поймет переживания ее участников. Я это по себе знаю. Пашка, мой сосед по лестничной площадке, всего-то на несколько лет старше, а как из Чечни вернулся — так словно чужой стал, непонятный, как будто на другом языке разговаривает. Рассуждаем вроде бы на нейтральные темы, а он вдруг взорвется ни с того ни с сего или вдруг замолчит — и глаза такие невидящие… Разве кто-нибудь сможет в его душу проникнуть в это время? Только он сам и может это сделать. Вот бы впрыгнуть маленьким человечком в его сознание, посмотреть, что там происходит, а потом выпрыгнуть — и книгу об этом написать… Да и другой человек — разве он чувствует, что я, например, переживаю?

А.: Ты, между прочим, не оригинален: повторяешь многие доводы защитников метода интроспекции, которые считали его основным методом изучения сознания. Давай послушаем классиков интроспекционизма на этот счет. Вот один из них — русский философ и психолог Лев Михайлович Лопатин. Кстати, и про него можно долго рассказывать. Он тоже, как подчеркивает его биограф Огнев, “всегда внутренне оставался философом и смотрел на жизнь с высоты” [2, с. 12]. Его сравнивали с Сократом и Платоном: столь умел он “давать разговору идеальное направление и настраивать всех на философский лад” [Там же, с. 13].А ведь это время, по многим оценкам, не благоприятствовало философствованиям… С: Почему?

А.: Когда-нибудь про это время — а это был конец XIX — начало XX века — философы и психологи напишут объек-

Определение понятия “интроспективная психология” 205

тивно, проанализируют глубинные причины того, что в России интерес к философии, как правило, был довольно направленным: философия рассматривалась с точки зрения изменения общественного устройства, уничтожения неправды жизни. Это понимание философии, кстати, было характерно не только для признанных русских философов-материалистов и революционеров-демократов, а затем и философствующих социал-демократов; этот этап пережил и Владимир Соловьев (См. [3, с. 5-6]). Для русской интеллигенции того времени было характерно искание “правды-справедливости”, а не “правды-истины”, как характеризует это философствование Николай Александрович Бердяев (См. [4, с. 30]). Лопатин, который еще в гимназии читал Гегеля в подлиннике, осмелился пойти “против течения” и, как пишет его биограф, “начал свою работу непонятым, встречавшим насмешку и, в лучшем случае, снисходительное отношение к себе как к добродушному и странному чудаку, занимающемуся никому не нужными и, пожалуй, даже вредными головоломными хитросплетениями” [2, с. 17].В его психологии это означало “назад к душе”, поскольку Лопатин считал, что единство психических функций можно объяснить только при наличии субъективного их носителя, то есть души. С: Что, опять душа как некая непознаваемая сущность, отличная от явлений и от которой уже давно отказалась эмпирическая психология? А.: Да, в каком-то смысле это был шаг назад, но в каком-то и вперед… С: Где же здесь “вперед”?

А.: Ты не учитываешь, что психология к этому времени прошла уже определенный путь своего развития в рамках эмпирической традиции. И для многих авторов, пишущих на психологические темы, стало очевидным, что на этом пути психология кое-что и порастеряла, поскольку это “кое-что” не могло быть объяснено в схемах классической эмпирической психологии сознания… Этим “кое-что” были, например, человеческие ценности, установки, диспозиции, которые могут актуально и не осознаваться, но определяют собой протекание сознательных психических процессов. Да и проблема способностей, о которой мы начали говорить в прошлый раз, не вписывалась в классические схемы эмпирической психологии сознания. Как бы то ни было, Лопатин, несмотря на определенные разногласия с другими пси-

206

Диалог 5. Познай самого себя

хологами относительно предмета психологии, тоже в целом разделял позиции интроспекционизма. Стоит ли за явлениями сознания душа или не стоит, в любом случае никакого доступа в душевный мир, кроме интроспекции, не существует. Л.М. Лопатин: Мы все познаем сквозь призму нашего духа, но то, что совершается в самом духе, мы познаем без всякой посредствующей призмы. В противоположность явлениям физической природы, явления сознательной душевной жизни (а, как увидим, только они являются прямым предметом психологического изучения) сознаются нами, как они есть. Это положение настолько очевидно, что едва ли нуждается в доказательствах [5, с. 9-10]. А.: Перебью уважаемого классика. “Очевидность” — понятие очень растяжимое, безумцу тоже очевиден его бред, как говорил Модели… С: А это кто?

А.: Один английский психиатр конца XIX — начала XX века, ярый противник метода интроспекции… Но о нем поговорим позже. Послушаем дальше. Л.М. Лопатин: Ведь состояние сознания настолько лишь и есть состояние сознания, насколько оно сознается. Что я ощущаю и как ощущаю, то и есть мое ощущение, а чего я не ошущаю, то, очевидно, и не принадлежит к ощущению как таковому. Чего я действительно желаю, то только и есть мое желание; что я в самом себе чувствую, то и есть мое чувство. Это истины тождественные; предполагать здесь какие-нибудь посредствующие призмы совсем не имеет смысла. А между тем из этого вытекает чрезвычайно [важный] вывод: свою душевную жизнь мы знаем в ее настоящей, прямой действительности, без всяких посредств; в нашем непосредственном, внутреннем переживании нам открывается как бы клочок некоторой действительности, как она есть сама в себе, а не только в кажущемся и подлежащем сомнению явлении чего-то другого, как является нам сплошь вся внешняя действительность. В сфере непосредственных данных сознания нет уже различия между объективным и субъективным, реальным и кажущимся, здесь все есть, как кажется, и даже именно потому, что оно кажется: ведь когда что-нибудь кажется, это и есть вполне реальный факт нашей внутренней душевной жизни. Таким образом, наш внутренний мир есть единственная точка, в которой бесспорно подлинная дей-

Определение понятия “интроспективная психология” 207

ствительность раскрыта для нашего поямого усмотрения [5,с. 10-11]. А.: Посмотри, Лопатин чуть ли не дословно повторяет Декарта… С: По-моему, вполне разумно. А.: Послушаем теперь Челпанова.

Г.И. Челпанов: Исследование того, что воспринимается при помощи органов чувств, есть предмет естествознания в широком смысле этого слова, а исследование того, что мы не можем воспринять при помощи внешних органов чувств и тем не менее, однако, воспринимаем, есть предмет психологии. Таким образом, для нашего познания существуют два мира: мир психический и мир физический. Для познания мира психического существует метод самонаблюдения, или так называемый внутренний опыт, для познания мира физического существует метод внешнего наблюдения, или так называемый внешний опыт. Метод самонаблюдения иначе называется методом субъективным. Метод наблюдения над физическим миром называется методом объективным [6, с. 87]. С: А здесь Челпанов во многом повторяет Джона Лок-ка…

А.: Молодец! Да, Локк определял психологию как науку о внутреннем опыте. Потом Вильгельм Вундт скажет, что все науки имеют дело с одним опытом, и изменит определение предмета психологии.

В. Вундт: Выражения “внешний” и “внутренний опыт” указывают не на различие в объектах исследования, а на различие в точках зрения, из которых мы исходим, выясняя и подвергая научной обработке данный нам опыт, сам по себе единый. В самом деле, всякий опыт непосредственно распадается на следующие два фактора: данное нам содержание и наше восприятие этого содержания. Первый из этих факторов мы называем объектом познания, второй — познающим субъектом. Отсюда вытекают два направления в обработке нашего опыта. Естествознание изучает объекты познания, причем оно считает их свойства независящими от субъекта. Психология изучает все содержание нашего опыта в его отношениях к субъекту и в свойствах, непосредственно вносимых в этот опыт последним. Так как естественнонаучная точка зрения предполагает отвлечение от субъективного фактора, содержащегося во всяком реальном опыте, то ее можно назвать исходной точкой посредственного опыта; напротив того,

208

Диалог 5. Познай самого себя

психологическая точка зрения, намеренно устраняющая это отвлечение и вытекающие из него следствия, соответствует опыту непосредственному [7, с. 2]. А.: Таким образом, Вундт определял психологию как науку о непосредственном опыте. С: Но, насколько я понимаю, речь по-прежнему идет об изучении моих собственных внутренних переживаний.

А.: В общем, да. Вундту принадлежит одно из самых классических интроспективных определений сознания: “Сознание представляет собою сумму сознаваемых нами состояний” [8, с. 8].

С: По-моему, иначе определить сознание нельзя. А.: Будем слушать дальше.

Г.И. Челпанов: Восприятие психических явлений доступно только для того индивидуума, который переживает их. Положим, что в данный момент, когда я нахожусь перед вами, я испытываю какое-нибудь чувство, например чувство боли. Никто из присутствующих этого чувства ни познать, ни видеть не может… В тех случаях, когда мы знаем о чувствах и мыслях других индивидуумов, мы знаем о них только потому, что мы о них умозаключаем… Положим, перед нами стоит человек и плачет, потому что он испытывает чувство печали. Мне могут сказать: “Как же вы говорите, что будто нельзя видеть чувств. Видим же мы чувство печали у этого человека; мы можем это чувство наблюдать”. На это я мог бы ответить: “Вы ошибаетесь, чувств вы не видите, страдания вы не видите, вы воспринимаете только ряд физических явлений, из которых вы умозаключаете, что человек страдает”. В самом деле, что вы воспринимаете, когда видите перед собою плачущего человека? Вы посредством органа слуха воспринимаете ряд звуков, который называется плачем; посредством органа зрения вы воспринимаете, как из его глаз текут капли прозрачной жидкости, которые называются слезами; вы видите изменившиеся черты его лица, опустившиеся углы рта, и из всего этого вы умозаключаете, что человек страдает. Этот процесс есть процесс умозаключения, а не непосредственного наблюдения. Такого рода умозаключения я могу делать потому, что знаю, что, когда я страдаю, я издаю тоже прерывистые звуки, из глаз моих тоже течет прозрачная жидкость и т.д., и т.д., и потому, когда я воспринимаю эти явления у другого человека, я заключаю, что он страдает совершенно так же, как и я. Следо­вательно, необходимо мне самому пережить хоть раз то, что переживает другой человек, для того чтобы судить о его душевном состоянии. Психология не была бы возможна, если бы не было самонаблюдения [6, с. 88-89, 97].

С:Ая что говорил! Пережить — вот главное для понимания сознания! А.: Не спеши. Что ты скажешь на доводы противоположной стороны? Критика метода интроспекции в работах его противников С: А кто это — противоположная сторона?

А.: Я имею в виду противников интроспекционизма. Во-первых, это наш замечательный ученый Сеченов…

С: Ну, это вообще не то. Сеченов — физиолог, и все эти рефлексы… Какое это имеет отношение к психологии?

А.: Если тебя не устраивает Сеченов (хотя у него много работ исключительно по психологии,

мы еще будем об этом говорить), послушай тогда Огюста Конта, одного из

основоположников социологии, или же психиатра Генри Модели (в конце XIX века чаще

использовалась другая транскрипция его имени — Маудсли)…

Слушай же, какие возражения выдвигает Модели против метода интроспекции.

Г. Модели: Немногие лишь способны следить за последовательностью явлений в их

собственном духе; такое самонаблюдение требует особенного упражнения и успешно

производилось лишь теми, кто изучил психологические термины и хорошо знаком с

психологическимитеориями [9,с. 11].

С: На это возражение я и сам могу ответить. На то и психолог, чтобы постоянно упражняться в самонаблюдении.

Г. Модели: Нет никакого единогласия между людьми, приобретшими такую способность самонаблюдения: люди, по-видимому, одинакового образования и способностей, высказывают с величайшей искренностью и уверенностью диаметрально противоположные положения. И нет возможности убедить какую-либо из противоречащих сторон в ошибке, которую было бы нетрудно открыть в предметах объективной науки, потому что каждая из обеих сторон ссылается на свидетельство, которого убедительность может быть ус-

210 Диалог5. Познайсамогосебя

мотрена только ею самою и которого достоверность не может быть поэтому исследована

[Там же].

С: Это возражение посильнее первого, но Лопатин, по-моему, уже ответил на него: главное ведь — “кажимость”, а для психолога важно понять, почему в одном случае кажется одно, а в другом — другое…

А.: Это верно, но возможно ли понять это из самонаблюдения? Впрочем, продолжим. Г. Модели: Направлять сознание внутрь себя для наблюдения какого-нибудь особенного состояния души — значит изолировать деятельность души на время, прервать связь этой деятельности с ее обыкновенными условиями, следовательно, сделать ее неестественною. Для того чтобы наблюдать собственные действия, духу необходимо на время остановить свою деятельность, а между тем требуется именно наблюдать ход этой деятельности. Пока нельзя сделать остановки, необходимой для самонаблюдения, нельзя наблюдать и хода деятельности, — между тем, когда остановка сделана, тогда нечего наблюдать [Там же]. С: Здесь я, честно говоря, теряюсь.

А.: Не теряйся. Интроспекционисты предложили выход из данного затруднения: нужно превратить интроспекцию в ретроспекцию, то есть описывать свои ощущения и переживания не во время самонаблюдения, а сразу после акта интроспекции… С: Именно то, что нужно! Какие могут быть еще возражения? Г. Модели: Уже одни нелепые идеи помешанных достаточно возбуждают глубокое недоверие не только в объективную истину, ноив субъективное достоинство показаний самосознания индивидуума. Декарт высказал как основное положение философии, что все, что дух может ясно и отчетливо воспроизвести, — истинно; но едва ли что-нибудь может быть яснее и отчетливее нелепых идей помешанного… С успехом поступила положительная наука, признавшая, что градусы термометра, а не субъективное чувство теплоты или холода, представляют собой верное мерило температуры для человека [9,с. 11-12]. С: Тогда, наверное, следует ввести какие-то строгие правила интроспекции: кто может заниматься самонаблюдением, при каких строго контролируемых условиях и тому подобное.

Соотношение интроспективной и экспериментальной психологии 211

А.: Ты прав; именно по этому пути интроспективная психология и пошла, когда стала

изучать сознание методом эксперимента…

Соотношение интроспективной и экспериментальной психологии

С: Наконец-то! Наверняка эти экспериментальные исследования внесли необходимую

точность и объективность!

А.: Эксперимент эксперименту рознь. В данном случае я говорю об экспериментах, проводившихся в школе Вундта. Как я тебе говорил, Вундт выступил с одной из программ построения психологии как самостоятельной науки. О предмете изучения — непосредственном опыте — ты уже знаешь (вспомни: сознание как совокупность сознаваемых нами состояний); методом выступала интроспекция, только не житейская, а включенная в специально организованные экспериментальные процедуры. Таким образом, получалась все та же субъективная психология сознания, только теперь к ней можно было бы прибавить определение “экспериментальная”, а не только “эмпирическая”. Вундт высказался по этому поводу однажды: “Задача эксперимента заключается в том, чтобы сделать возможным точное самонаблюдение” (Цит. по [6, с. 97]). Таким образом, эти эксперименты основывались на самонаблюдении и предполагали его. С: Приведи для примера какой-нибудь эксперимент Вундта.

А: Пожалуйста. Вот классический эксперимент с использованием метронома, которым музыканты отстукивают ритм. Вундт, изменяя скорость следования ударов метронома, используя самонаблюдение, установил ряд свойств сознания. Во-первых, он обратил внимание на то, что трудно слышать удары маятника метронома одинаковыми по силе (хотя объективно они совершенно одинаковы): “Мы постоянно впадаем вновь в восходящий или нисходящий такт” [8, с. 10], то есть слышим одни и те же удары то более сильно, то более слабо: “тик-так” или “так-тик”. Из этого эксперимента Вундт сделал вывод, что сознание ритмично по природе своей. Пойдем дальше. Вот еще один из экспериментов Вундта, в котором он определил так называемый объем сознания.

212 Диалог 5. Познай самого себя

В. Вундт: Каждый из рядов … состоит изіб отдельных ударов или, если считать повышение и понижение за один удар, 8 двойных ударов. Если мы внимательно прослушаем ряд такой длины при средней скорости ударов метронома в 1-1,5 с. и после короткой паузы повторим ряд точно такой же длины, то мы непосредственно заметим их равенство. Равным образом, тотчас же замечается и различие, если второй ряд будет хотя бы на один удар длиннее или короче. При этом безразлично, будет ли этот ряд состоять из восходящих или нисходящих тактов… Ясно, что такое непосредственное воспризнание равенства последующего ряда с предшествующим возможно лишь в том случае, если каждый из них был дан в сознании целиком, причем, однако, отнюдь не требуется, чтобы оба они сознавались вместе… Объем в 16 следующих друг за другом в смене повышений и понижений (так называемый 2/8 такт) ударов представляет собою тот maximum, которого может достигать ряд, если он должен еще сознаваться нами во всех своих частях. Поэтому мы можем смотреть на такой ряд как на меру объема сознания при данных условиях [8,с. 10-11].

А.: Кроме объема сознания, Вундт выделяет еще так называемые пороги сознания. В. Вундт: Ряд тактов дает нам самые различные степени ясности и отчетливости, в которых мы ориентируемся по их отношению к удару такта, воспринимаемому в данный момент. Этот удар воспринимается всего яснее и отчетливее; ближе всего стоят к нему только что минувшие удары, а затем чем далее отстоят от него удары, тем более они теряют в ясности. Если удар минул уже настолько давно, что впечатление от него вообще исчезает, то, выражаясь образно, говорят, что оно погрузилось под порог сознания. При обратном процессе образно говорят, что впечатление поднимается над порогом… О наиболее отчетливо воспринимаемом содержании говорят, что оно находится в фиксационной точке … сознания, обо всех же остальных — что они лежат в зрительном поле … сознания… Зрительное поле можно наглядно представить себе как окружающую фиксационную точку область, которая непрерывно тускнеет по направлению к периферии, пока, наконец, не соприкоснется с порогом сознания [8, с. 13-14].

А.: Наиболее близкую к фиксационной точке сознания часть этого “поля” Вундт называет полем внимания как наи-

Соотношение интроспективной и экспериментальной психологии 213

более ясного и отчетливого восприятия содержаний сознания. Он предлагает еще один

эксперимент для измерения объема внимания: испытуемому на очень короткое время

предъявляется табличка из букв, разбросанных в случайном порядке, испытуемый же должен

сказать, какие именно буквы он заметил. Как правило, вначале испытуемый называет только

2-3 буквы, при долгом упражнении число воспринятых букв повышается до б, но дальше

дело не идет. Таким образом, максимальный объем внимания у нормального человека, по

Вундту, равен 6 простым единицам.

С: Слушай, но это какая-то элементарщина!

А.: Ну, во-первых, с этого все начиналось в экспериментальной психологии; кстати, не так уж все здесь элементарно. Проблемы порогов сознания, их видов и измерения ощущений получили свою наибольшую разработку в одном из разделов формирующейся экспериментальной психологии, который называется психофизикой. Идеи психофизики как науки о количественном соотношении между физическими раздражителями и ощущениями впервые высказал — еще до Вундта — немецкий исследователь Густав Теодор Фехнер. Он разработал ряд методов измерения ощущений, открыл закон, согласно которому интенсивность ощущения пропорциональна логарифму величины раздражителя, или стимула, как сейчас принято говорить. Правда, потом обнаружились его ограничения, но все равно это был один из первых законов в психологии, который выражался в математической формуле. Теперь же психофизика — целая наука, результаты которой применяются и на практике — в работе операторов, например… Но обо всем этом ты узнаешь позже. Моей целью было показать, что даже такие элементарные, на твой взгляд, исследования в конечном итоге приводят к довольно значительным результатам… Но ты прав в другом: сам того не подозревая, ты выразил своим словом “элементарщина” суть стратегии познания, которая была предложена в рамках интроспективной психологии на первых порах. О ней мы, кстати сказать, говорили уже раньше, не называя ее. С: Когда же?

А.: Когда разбирали творчество Юма, затем ассоцианис-тов XVIII и XIX веков (помнишь “ментальную механику” Джеймса Милля?), рассматривали экспериментальные исследования Эббингауза… Сразу хочу обратить твое внимание на

214

Диалог 5. Познай самого себя

то, что далеко не все исследователи-интроспекционисты придерживались элементаристскои стратегии познания; позже мы поговорим об этом. Но линия интроспекционизма, идущая от Декарта и Локка через ассоциативную психологию к психологии Вундта, тесно связана с этой стратегией. Однако до логического конца — я бы даже сказал до полного абсурда — эту стратегию довел ученик Вундта американский психолог Эдвард Брэдфорд Титченер. Попробую сформулировать основные положения элементаристскои стратегии познания в психологии. Если даже мы говорили об этом раньше, повторю еще раз. И Вундт, и Титченер находили образец для психологического исследования в современном им естествознании, а это означало расчленение избранного предмета изучения (сознания) на составляющие его элементы, которые далее не делятся. Для Титченера этими элементами были: ощущение, представление и простейшее чувствование (удовольствие-неудовольствие). Из этих элементов, по Титченеру, как из кирпичиков складывается вся наша психическая жизнь. Послушай, как все это он весьма логично обосновывает. Структурализм Титченера как вариант интроспективной психологии. Метод “аналитической интроспекции” и “ошибка стимула”

Э. Титченер: Систематическое наблюдение всегда открывает сложность восприятия. Мы можем направлять внимание на каждую из отдельных составляющих частей; и если мы займем такое положение по отношению к восприятию, то это последнее распадается на некоторое число действительно простых сенсорных качеств. Таким образом, наблюдатель, который никогда не пробовал вкуса лимонада, если он опытен в самонаблюдении, различит холод, особенный аромат и сладкий, кислый и горький вкус напитка, в то время как его гостеприимный хозяин, не имеющий навыка в психологическом анализе, хотя он и составлял этот напиток, будет воспринимать данный “вкус” как простое и единичное переживание [10, с. 43-44].

А.: Обрати внимание: психолог не должен поддаваться установке “наивного наблюдателя” и описывать свое созна-

Структурализм как вариант интроспективной психологии 215

ниє в терминах внешних объектов; он должен делать это описание только в терминах своих ощущений. Титченер называет эту установку “наивного наблюдателя” “ошибкой возбудителя” или, более современно, “ошибкой стимула”.

Э. Титченер: Мы так привыкли жить в мире объектов, мы так привыкли облекать мысль в популярные выражения, что нам трудно усвоить чисто психологическую точку зрения на интенсивность ощущения и рассматривать сознание так, как оно есть, независимо от его отношения к объективному миру. Эта книга, говорим мы, тяжелее, чем та; эта лампа дает больше света, чем те две; этот рояль имеет более громкий звук, чем другой. Собственно говоря, эти выражения могут обозначать одно из двух. Их можно понимать физически; под книгами понимать тяжести, различные по весу; лампы измерять разницей в количестве свечей; под звуками рояля понимать воздушные волны различной амплитуды; или их можно понимать психологически, имея в виду вместо книг впечатление тяжелого или легкого, вместо лампы впечатление светлого и темного, вместо звука рояля — более или менее громкие слуховые впечатления… Очень серьезный источник ошибок в экспериментах … заключается в том, что наблюдатель стремится определить не ощущения, а возбудители. Он думает не об ощущениях света, а о серых бумажках, не о слышимых звуках, а о высотах, с которых должны упасть шарики, чтобы вызвать ощущения этих звуков [11, с. 169; 183-184]. А.: Такая изощренная интроспекция получила название “аналитической интроспекции”, поскольку ее результатом должно было быть получение “сенсорной мозаики” того или иного образа, а направление, которое опиралось на подобную методологию исследования, стало называться структурализмом (хотя подлинный смысл слова “структура” при этом выхолащивалось: ведь речь шла, скорее, не о структуре образа, а о простой сумме входящих в него элементов — ощущений).

С: Послушай, но это все так далеко от жизни, сплошные абстракции; ведь это психология какого-то искусственного, запертого в лаборатории человека!

А.: Ужели слово найдено? Ты абсолютно прав: именно такие возражения всегда выдвигались против метода аналитической интроспекции и, соответственно, структурализма. С: Но, может быть, потом, когда психолог выйдет в практику, в жизнь, к этим найденным закономерностям добавят-

216

Диалог 5. Познай самого себя

ся другие, то есть это некий фундамент, на котором будет далее возведено здание более конкретной психологии?

А.: А фундамент ли это? Действительно ли восприятие, например, складывается из ощущений как из кирпичиков? Когда ты будешь изучать раздел “Восприятие”, вам будут рассказывать об интересных экспериментах, которые начисто опровергают все то, о чем говорил Титченер. Ну вот, допустим, один из них. Представь себе, что ты смотришь на кусок мела. Какого он цвета? С: Белого.

А.: Даже в самую темную ночь? С: Да.

А.: Почему же ты и в первом, и во втором случае воспринимаешь его белым, хотя во втором он практически не отражает света?

С: Ну, я привык, что мел белого цвета и поэтому вижу его белым.

А.: Значит, то самое предметное значение, которое Титченер игнорировал, вмешивается в твое восприятие и определяет его?

С: Не определяет, может быть, а просто присоединяется как еще один элемент к тому, о чем говорил Титченер.

А.: Хорошо, пусть так. А уголь — какого цвета?

С: Конечно, уголь — черный.

А.: Даже в самый солнечный день?

С: Да.

А.: Представь себе теперь, что ты смотришь на кусок мела, очень плохо освещенный, и ярко освещенный уголь через два отверстия в ширме, которая загораживает оба предмета, и при этом видишь только свет, который они отражают. В первом случае ты увидишь довольно темное пятно, во втором — очень светлое. Теперь быстро сдвинем ширму. Все испытуемые, которые принимали участие в этом эксперименте, поражались мгновенному изменению своих ощущений: в первом случае ощущение “побелело”, во втором — “почернело”, то есть у них возникали ощущения не в соответствии с абсолютной интенсивностью света, а в соответствии с восприятием предмета как такового. Так что не ощущения “строят” восприятие, хотя, вообще говоря, без ощущений оно не бывает; просто законы восприятия не сводимы к закону сум-мации ощущений. Так что элементаристская стратегия познания обнаруживает здесь свою несостоятельность.

Структурализм как вариант интроспективной психологии 217

С: Теперь я с тобой согласен.

А.: Для эмоциональной разрядки приведу тебе еще несколько интересных случаев из наблюдений известнейшего американского психолога Вильяма Джемса, которые доказывают то же самое.

В. Джемс: Однажды, когда один мой друг сидел у меня в комнате, начали бить часы, бой которых имел очень низкий тон. “Слушай, — воскликнул мой приятель, — в саду играет шарманка”, и был очень изумлен, узнав настоящий источник звуков. У меня самого была поразительная иллюзия в том же роде. Как-то поздно ночью я сидел и читал, как вдруг услышал чрезвычайно сильный шум, распространявшийся из верхней части дома, которая, казалось, была вся наполнена этим ужасным шумом. Вот он прекратился, но через мгновение начался снова. Я вышел в зал, чтобы послушать, в чем дело, но шум больше не повторялся. Однако, едва я снова сел на свое прежнее место, шум опять возобновился — низкий, могучий, ужасающий, подобный шуму, предшествующему буре или наводнению. Он шел теперь со всех сторон. Чрезвычайно испуганный, я снова пришел в зал, но шум уже смолк опять. Вернувшись через секунду в мою комнату, я открыл, что этот шум был, ни больше ни меньше, как храпенье маленького шотландского терьера, спавшего на полу. Замечательно, что как только я понял это, я уже был не в состоянии преобразить храп собачки в те ужасные звуки, которые мне пригрезились, хотя употреблял для этого большие усилия: звуки являлись мне теперь такими, какими были в действительности [12, с. 257]. А.: Так равно ли восприятие сумме ощущений, если оно меняет даже качество ощущений, входящих в него как составные части?

С: Я отказываюсь от аналитической интроспекции как метода исследования сознания. А.: Нет уж, пойдем вместе со сторонниками этого подхода до конца, чтобы понять его лучше. Ты верно сказал, что человек интроспекционистов — это “лабораторный” человек. А как быть с животными, маленькими детьми, душевнобольными, которые вообще не способны к интроспекции? С: Не знаю.

А.: Послушаем же защитников интроспекции, например Челпанова, который был горячим сторонником именно тит-ченеровского варианта экспериментальной психологии.

218

Диалог 5. Познай самого себя

Метод интроспекции и другие методы психологии

Г.И. Челпанов: Выражаясь таким образом, что самонаблюдение есть единственный источник познания психических явлений, я могу, пожалуй, кого-нибудь ввести в заблуждение. Пожалуй, могут подумать, что психолог, желающий построить систему психологии, должен запереться в свой кабинет и начать наблюдать самого себя и из того, что он получил, создавать законы психологии. Но я должен на это заметить, что утверждать что-либо подобное может лишь тот, кому неясен истинный смысл термина “самонаблюдение”. Философы, которые признают за самонаблюдением единственный источник познания психических явлений, никогда не думали, что только из наблюдений над самим собою можно строить законы психической жизни; напротив, они признают, что психология — одна из самых энциклопедических наук; она содержит в себе ряд вспомогательных наук, которые необходимы для построения психологической системы [6, с. 91]. С: Какие же это науки?

А.: Психология народов (сведения о душевной жизни “диких” племен и представителей других культур); сравнительная психология (психология животных, детей); изучение аномальных явлений (психология душевнобольных) и тому подобное. Там, безусловно, используются и внешнее наблюдение, и анализ продуктов деятельности этих индивидов, но посмотри, как интерпретируется полученный материал.

Э. Титченер: Психолог заключает по аналогии, что все, применимое к нему, применимо в принципе и к животному, к обществу и к душевнобольному. Он делает вывод, что движения животных, в громадном большинстве, суть выразительные движения, что они выражают душевные процессы животного или дают знать о них. Поэтому он старается, насколько это только возможно, поставить себя на место животного, найти условия, при которых его собственные выразительные движения были бы в общем того же рода; и затем он старается воссоздать сознание животного по свойствам своего человеческого сознания, постоянно имея в виду степень развития нервной системы у животного. Он обращается к помощи эксперимента и ставит животное в условия, которые допускают повторение, изолирование и видоизменение известных типических движений и поведения вообще. Животное, таким образом, принуждают, так сказать, к на­блюдению, к самонаблюдению; оно внимательно следит за известными раздражителями и регистрирует свой опыт посредством выразительных движений. Естественно, это не будет научным наблюдением; наука предполагает … определенное отношение к миру опыта и состоит в описании этого мира, как он представляется ей, с определенной точки зрения. Тем не менее, это все же наблюдение и, как таковое, оно дает науке сырой материал. Психолог перерабатывает этот сырой материал; он наблюдает выразительные движения и регистрирует душевные процессы животного в свете собственного самонаблюдения [11, с. 26-27]. А.: То же Титченер относит и к обществу. Он считает, что нужно исследовать обычаи и мифы первобытного человека и подвергать их рассмотрению с современной точки зрения. С: Но это же абсурд какой-то — изучать мир животного и душевнобольного по аналогии с собой, весь мир “кроить по своей мерке”!

А.: Твое возмущение разделяют противники интроспек-ционизма, которые считают, что сам порядок исследования должен быть обратный.

Г. Модели: Основной принцип индуктивной философии состоит в том, что наблюдение должно начинаться с самых простых случаев, от которых уже делается переход к надлежащим обобщениям…

Истинно индуктивная психология должна следовать естественному порядку и начинать там, где начинается дух, т.е. с животных и детей, и затем постепенно подниматься до тех высших и более сложных душевных явлений, которые распознает или думает, что распознает, самонаблюдающий философ [9, с. 12-13].

С: Послушай, но я читал, что этнографы установили, что даже законы мышления представителей “диких” народов отличаются от законов мышления европейцев… А.: Ты верно говоришь. Позже мы с тобой остановимся специально на этих исследованиях, в частности на работах Леви-Брюля, Дюркгейма, а также на работах отечественного психолога Александра Романовича Лурии, в которых как раз и представлена попытка выявить специфику этих законов. Но знаешь ли ты, что речь идет не только о собственно “высших” психических процессах типа мышления; даже законы восприятия здесь иные. Вот пример из более позднего исследования оптико-геометрических иллюзий.

220 Диалог 5. Познай самого себя

С: Чего-чего?

А.: Так называются зрительные иллюзии, которые возникают у людей при восприятии специально подобранных геометрических фигур, углов и линий. Вот, смотри: так называемая иллюзия Мюллера-Лайера. Одинаковы ли длины горизонтальных отрезков?

Рис. 1. Иллюзия Мюллера-Лайера

С: Знаю-знаю, я об этой иллюзии читал. Они на самом деле одинаковы, но кажется, что нижний отрезок больше верхнего.

А.: А вот тебе еще пример: горизонтально-вертикальная иллюзия. Одинаковы ли длины

вертикального и горизонтального отрезков?

С: Знаю, что они равны, а все равно иллюзия возникает.

Рис. 2. Горизонтально-вертикальная иллюзия

А.: Посмотри же, какие различные факторы влияют на восприятие человека даже в этих простейших случаях. Вот что пишут современные американские исследователи на эту тему. М. Коул, С. Скрибнер: Интересные факты о связи между культурой и восприятием дает исследование зрительных иллюзий… В частности, Сегалл и другие выдвинули гипотезу о том, что люди, выросшие в западном мире, который авторы характеризуют как “прямоугольный” (с упорядоченными пря-

Метод интроспекции и другие методы психологии 221

моугольными объектами, прямыми линиями и т.д.), в большей мере подвержены иллюзии Мюллера-Лайера, чем люди, не привыкшие видеть подобные правильные геометрические отношения. Аналогично горизонтально-вертикальная иллюзия слабее проявляется у людей, которым редко приходится видеть горизонт и смотреть вдаль (например у жителей джунглей), и сильнее — у людей, среда которых требует, чтобы они часто воспринимали такие расстояния… Этот эксперимент провели почти с 2000 людей из14 неевропейских групп и из Соединенных Штатов Америки. Результаты показали, что американские испытуемые более подвержены иллюзии Мюллера-Лайера, …а привычность далеких, бескрайних видов увеличивает подверженность горизонтально-вертикальной иллюзии… В более поздних попытках объяснения различий в подверженности иллюзии Мюллера-Лайера в разных группах людей учитываются как физиологические, так и культурные и экологические факторы. Такой подход берет начало в работах Поллака,… который обнаружил сильную корреляцию между одним из специфических свойств зрительной системы — пигментацией сетчатки — и подверженностью данной иллюзии: чем сильнее пигментация, тем меньше подверженность данной иллюзии…

Большой интерес представляет дальнейшая работа Борн-стейна в этом направлении. Он предположил, что различия в пигментации, связанные с различием в чувствительности к определенным цветам (особенно в сине-зеленом участке цветового спектра), могут объяснить межкультурные различия в наименовании основных цветов. Список названий цветов в126 обществах показал, что в наименовании цветов существуют определенные географические вариации, которые действительно совпадают с вариациями в пигментации глаза [13,с. 96-100].

А.: Ну и так далее. Ты представляешь, сколько различий между представителями разных культур в “простом” восприятии? А Титченер пытался путем “аналитической интроспекции” найти “универсальные” законы восприятия людей вообще, “по аналогии” распространив законы восприятия европейцев на совершенно иные культуры и ступени развития психики! С: Теперь я вижу, что был не совсем прав в оценке данного направления. Но ты же не будешь возражать, что интроспекция, по крайней мере для образованного европейца,

222

Диалог 5. Познай самого себя

все же кратчайший путь к познанию собственной психической жизни? Ведь все-таки мои переживания — это мои переживания и ничьи другие.

А.: Доведем эту мысль до ее логического конца. Послушай еще одного защитника интроспекции, нашего философа и психолога Александра Ивановича Введенского. А.И. Введенский: Существование моих собственных душевных явлений есть для меня самая несомненная вещь, не нуждающаяся ни в каких доказательствах; ибо сомневаться можно только в том и доказывать требуется только то, чего нельзя подтвердить простой установкой данных опыта… Если же существование моей собственной одушевленности составляет самую несомненную истину, … всякое одушевленное существо, которое нашлось бы помимо меня и рассматривало бы меня при помощи своих объективных наблюдений, могло бы без всякого противоречия с ними отрицать во мне одушевленность… Ведь где она существует, она может протекать так, что материальные явления, сопутствующие ей, не обнаруживают ее существования… Объясним теперь, почему вопрос о границах одушевленности оказывается неразрешимым. Составляет ли чужая жизнь предмет возможного опыта или нет? Конечно, нет, потому что чужой душевной жизни мы не можем воспринимать; сама она навсегда остается вне пределов возможного опыта [14, с. 78-80].

С: Слушай, я ничего не понимаю. Так можно прийти к выводу о том, что, кроме тебя, больше никто не одушевлен во всей Вселенной… Но это же абсурд!

А: Но это позиция последовательного интроспекционис-та… Чтобы выйти из этого, как ты говоришь, абсурда, нужно сделать всего лишь один, последний шаг, который ты не хочешь сделать: признать, что никакого специального орудия для познания собственной психической жизни нет и быть не может; нет никакого особого “внутреннего зрения”, которое открывало бы для нас непосредственно законы нашей собственной душевной жизни… По этому поводу в отечественной психологии была большая полемика между философом и психологом Константином Дмитриевичем Кавелиным и Иваном Михайловичем Сеченовым в 70-е годы прошлого века. Кавелин написал книгу “Задачи психологии”, а Сеченов — рецензию на нее, где подверг острой критике точку зрения Кавелина на существование особого “внутреннего зрения”, с помощью которого человек мог бы по­знать собственные психические процессы. Затем он написал статью “Кому и как разрабатывать психологию”, где сформулировал иную программу исследования сознания и психики вообще, программу именно объективного исследования психических процессов. С: Какова же эта программа и можно ли объективно познать субъективное? А.: У нас об этом будет специальный разговор, а сейчас я остановлюсь на одном аргументе Сеченова, который, на мой взгляд, весьма силен. Кавелин утверждал, что “в психологии лежит ключ ко всей области знания” [15, с. VII], поскольку мир переживаний человека есть самое первое и достоверное, что он имеет в своем познании. Мир дан нам посредством наших ощущений, то есть как бы вторично, а ощущения даны нам непосредственно. Но об этом мы уже неоднократно говорили. Посмотри, как оценивает это утверждение Сеченов. И.М. Сеченов: Всякий, кто признает психологию неустановившейся наукой, должен неизбежно признать вместе с этим, что у человека нет никаких специальных умственных орудий для познавания психических фактов вроде внутреннего чувства или психического зрения, которое, сливаясь с познаваемым, познавало бы продукты сознания непосредственно, по существу. В самом деле, обладая таким громадным преимуществом перед науками о материальном мире, где объекты познаются посредственно, психология как наука не только должна была идти впереди всего естествознания, но и давно сделаться безгрешной в своих выводах и обобщениях. А на деле мы видим еще нерешенным спор даже о том, кому быть психологом и как изучать психические факты? [16, с. 7-8]. С: Действительно, сильный аргумент. Факты бессознательного психического в доказательстве несостоятельности метода интроспекции

А.: Критики интроспекционизма приводят, наконец, еще одно доказательство несостоятельности метода интроспекции: этим доказательством является наличие бессознательной психической жизни, которую интроспекционисты отри-

224

Диалог 5. Познай самого себя

цали. Об этом у нас будет особый разговор. Здесь же ограничусь некоторыми примерами бессознательных процессов, которые свидетельствуют о том, что очень многое в человеческой психике ускользает от самонаблюдения… Такие примеры приводит, например, Модели.

Г. Модели: Сознание не дает никакого отчета о существенных материальных условиях, которые лежат в основании каждого душевного явления и определяют его характер: при уничтожении деятельности оптических бугров человека болезнью или каким-нибудь другим путем он не сознает, что сделался слепым, пока опыт не убеждает его в этом… Известны другие случаи, подобные случаю со служанкой…: служанка эта в бреду горячки повторяла длинные тирады на еврейском языке, которых она не понимала и не могла повторить в здоровом состоянии, но которые она слышала, когда жила у священника, который громко читал их… Сознание не открывает ничего относительно того процесса, которым одна мысль вызывает к деятельности другую… Изобретения даже самим изобретателям кажутся делами случая, счастья; … самые лучшие мысли автору всегда являются так неожиданно, что удивляют его самого; и поэт в минуты творческого вдохновения пишет не сознательно, а как бы под диктовку [9, с. 14, 16, 18, 20].

А.: Очень много примеров того, как “вдруг” приходят различные идеи в голову, содержится в небольшой работе математика Жюля Анри Пуанкаре по психологии математического творчества.

ЖЛ. Пуанкаре: В течение двух недель я пытался доказать, что не может существовать никакой функции, аналогичной той, которую я назвал впоследствии автоморфной. Я был, однако, совершенно не прав; каждый раз я садился за рабочий стол, проводил за ним час или два, исследуя большое число комбинаций, и не приходил ни к какому результату. Однажды вечером, вопреки привычке, я выпил черного кофе; я не мог заснуть; идеи теснились, я чувствовал, как они сталкиваются, пока две из них не соединились, чтобы образовать устойчивую комбинацию. К утру я установил существование одного класса этих функций, который соответствует гипергеометрическому ряду; мне оставалось лишь записать результаты, что заняло только несколько часов…

В этот момент я покинул Кан, где я тогда жил, чтобы принять участие в геологической экскурсии. Перипетии это-

Бихевиоризм как альтернатива интроспективной психологии 225

го путешествия заставили меня забыть о моей работе. Прибыв в Кутане, мы сели в омнибус для какой-то прогулки; в момент, когда я встал на подножку, мне пришла в голову идея без всяких, казалось бы, предшествовавших раздумий с моей стороны, идея о том, что преобразования, которые я использовал, чтобы определить автоморфные функции, были тождественны преобразованиям неевклидовой геометрии. Из-за отсутствия времени я не сделал проверки, так как, с трудом сев в омнибус, я тотчас же продолжил начатый разговор, но я уже имел полную уверенность в правильности сделанного открытия. По возвращении в Кан я на свежую голову проверил найденный результат [17, с. 359-360]. С: Да, теперь мне действительно ясно, что метод интроспекции не может выступать научным методом изучения сознания; интроспекция “просматривает” ряд интересных фактов; это очень субъективный метод, который, к тому же, рассчитан на изучение какого-то лабораторного человека; из мозаики ощущений невозможно собрать восприятие — в этом меня убедили противники интроспекциониз-ма. Но, значит, были какие-то альтернативные варианты изучения психики?

Бихевиоризм как альтернатива интроспективной психологии А.: Один из этих вариантов таков. Наука может изучать только то, что объективно наблюдаемо и регистрируемо; переживания же — это нечто субъективное, которое научно изучаться вообще не может (пусть литература занимается этими переживаниями, описывает их и так далее). Поэтому сменим предмет психологии; психология должна изучать поведение человека и животных, под которым следует понимать совокупность внешне наблюдаемых и регистрируемых объективно реакций на определенные воздействия (стимулы) из внешней среды. Психолог должен заниматься выяснением вопроса, на какой стимул следует та или иная реакция и какие стимулы нужны человеку, чтобы воспитать из него полезного члена общества (то есть отвечающего “нужными” обществу реакциями)… В этой системе интроспекции вообще не было места. 8 Е. Е. Соколова

226 Диалог 5. Познай самого себя

С: Логично. Ты только что доказал мне, что самонаблюдение в психологии не может быть

научным методом. А что это за направление?

А.: Это направление было основано в начале 10-х годов XX века американским психологом Джоном Уотсоном и называется оно “бихевиоризм” (от английского слова “behaviour” — поведение).

С: Мне кажется, что теперь я склоняюсь к позиции Уот-сона. Долой самонаблюдение из психологии как ненаучный метод!

А.: А теперь я буду защищать необходимость самонаблюдения в психологии!

С: Ты меня совсем запутал. Я уже вроде бы согласился, что интроспекция — метод

ненаучный.

А.: Интроспекция и самонаблюдение — не совсем одно и то же. Сейчас я попытаюсь

показать разницу между ними. Но я немного слукавил, не рассказав тебе о других вариантах

интроспекции; может быть, ты не столь скоро отказался бы от прежней точки зрения.

С: А какие это варианты?

Метод “систематической интроспекции”

в Вюрцбургской школе

и исследования процессов мышления

А.: Один из них был предложен в так называемой Вюрцбургской шкапе, которая занималась изучением мышления человека методом “систематической интроспекции”. С: Значит, представителями интроспекционизма изучались все-таки не только элементарные, но и высшие процессы?

А.: Да, но в исследованиях Вюрцбургской школы были получены результаты, которые не состыковывались с представлениями школы Титченера о сознании. Послушаем основателя Вюрцбургской школы Освальда Кюльпе.

О. Кюльпе: Лишь только опытные испытуемые на основании самонаблюдения над переживаниями во время исследования начали сообщать непосредственно после опыта полные и беспристрастные данные о течении душевных процессов, тотчас же обнаружилась необходимость расширения прежних понятий и определений. Было обнаружено суще-

Метод “систематической интроспекции” в Вюрцбургской школе 227 ствование таких явлений, состояний, направлений, актов, которые не подходили под схему старой психологии. Испытуемые стали говорить на языке жизни, а представлениям во внутреннем мире отводили лишь подчиненную роль. Они знали и думали, судили и понимали, схватывали смысл и толковали общую связь, не пользуясь существенной поддержкой случайно всплывающих при этом чувственных представлений. Приведем несколько примеров. Испытуемых спрашивают, понимают ли они предложение: “Лишь только золото замечает драгоценный камень, оно тотчас же признает превосходство его сияния и услужливо окружает камень своим блеском”. В протокол после того вносится: “Вначале я обратил внимание на выделенное слово золото. Я понял предложение тотчас же, небольшие трудности составило только слово видит. Далее мысль перенесла меня вообще на человеческие отношения с намеком на порядок ценностей. В заключение я имел еще что-то вроде взгляда на бесконечную возможность применения этого образа”. Здесь описан процесс понимания, который происходит без представлений, но лишь при посредстве отрывочного внутреннего языка… Мысли являются не только чистыми знаками для ощущений, они вполне самостоятельные образования, обладающие самостоятельными ценностями, о мыслях можно говорить с той же определенностью, как и о чувственных впечатлениях… [18, с. 22, 25].

А.: Может быть, ты не все понял в этом отрывке — не беда, исследования мышления в Вюрцбургской школе ты будешь изучать специально в других курсах. Я же хочу выделить для тебя следующую основную мысль. В экспериментальных исследованиях Вюрцбургской школы на первый план выступила активность сознания, его процессуальность. Кюль-пе не раз повторяет, что в его школе “заговорили на языке жизни”, то есть попытались посмотреть на сознание не через призму абстрактных его “элементов”, а ухватить его процессуальную, действенную сторону, — в частности, понять мышление как акты различного типа: понимание, суждение, установление отношений, схватывание общего смысла… И все это изучалось в этой школе путем метода все той же интроспекции, но интроспекции определенного типа, названной “методом систематической интроспекции”, которая была направлена на выделение и изучение отдельных фаз процесса мышления.

228 Диалог 5. Познай самого себя

С: А ты говорил, что методом интроспекции ничего не получишь, кроме элементарных вещей!

А.: Это, кстати, ты говорил, а не я.

С: Догадываюсь, что за изменением характера интроспективного изучения сознания в конкретных исследованиях Вюрцбургской школы лежит иная точка зрения на сознание и методы его изучения. Брентано против Вундта:

альтернативная программа построения психологии как самостоятельной науки. Функционализм и структурализм

А.: Ты зришь в самый корень. Действительно, эти исследования прямо вытекают из программы построения психологии как самостоятельной науки, которая была — в качестве альтернативы Вундтовской — предложена австрийским философом, в прошлом священником, Францем Брентано. Его труд “Психология с эмпирической точки зрения”, в котором изложена эта программа, вышел в 1874 году. С: Брентано вводит какое-то свое понятие сознания?

А.: Его понимание сознания восходит к Аристотелю, который в свое время дал, как мы с тобой говорили, “функциональное определение” души: душа есть совокупность наиболее существенных функций живого тела. Для Брентано душа была субстанциональным носителем психических процессов, или актов, но он призывал изучать не ее, а эти акты, причем так же интроспективно. Но посмотри, в чем различие понимания сознания и методов его изучения у Вундта и у Брентано.

Вундт говорил о сознании как “совокупности сознаваемых нами состояний”, то есть явлений, содержаний, которые как на сцене сменяют друг друга; Брентано же считал, что то, что Вундт называет состояниями сознания, вовсе не являются таковыми. Содержания ощущений, восприятий и тому подобное принадлежат внешнему миру, тогда как то, благодаря чему эти содержания появляются в сознании, а именно — акты представления, суждения, чувствования — это, несомненно, акты психические. С: Признаюсь тебе, я мало что понял.

А.: Поясню эти общие рассуждения конкретным примером. Допустим, ты как исследователь-психолог даешь интроспективный отчет: “Я вижу зеленое”. Что здесь собственно психическое? По Вундту, психолог должен изучать ощущение “зеленого”, по Брентано, — сам акт видения, восприятия (“вижу”). При этом различались взгляды Вундта и Брентано на методы исследования сознания: Вундт в своей лаборатории культивировал метод типа “аналитической интроспекции”, Брентано считал необходимым изучать сознание как единство всех духовных актов методом так называемого “внутреннего восприятия”, то есть непредвзятого и “непосредственного” восприятия всего того, что совершается в сознании. Вундт стоял за эксперимент, Брентано отрицал возможность такового в психологии. Эти идеи Брентано получили свое развитие в разных психологических школах. Вюрцбургская школа взяла у него идею активности сознания, понимания психических функций как актов, направленных на внешний мир, но пыталась в отличие от Брентано изучать эти функции экспериментально. В целом Вюрцбургская школа входила в состав заметного течения в психологии, которое и шло от Брентано, течения, альтернативного структурализму, — функционализма. Среди функционалистов были не только австрийцы и немцы, но и американские психологи. Вильям Джемс, о котором мы сегодня говорили, считается даже родоначальником американского функционализма (См. [19, с. 322]). Но это уже тонкости, я же просто хотел, чтобы ты уже сейчас, встречая в литературе слова “структурализм” и “функционализм”, представлял себе, что это такое.

Итак, пользуясь своим вариантом интроспекции, Вюрцбургская школа смогла получить интересные результаты относительно особенностей мышления, например, таких, как его целенаправленность, целесообразность и безобразность. С: А другие варианты? Ты говорил о нескольких.

Метод “феноменологического самонаблюдения” в гештальтпсихологии А.: Верно. Был еще и третий вариант метода интроспекции, который был назван методом феноменологического самонаблюдения. Этот метод использовался в психологической школе, которая называлась гештальтпсихологией. О ней

230 Диалог 5. Познай самого себя

у нас речь впереди. Гештальтпсихологи с особой силой протестовали против “лабораторного человека” Титченера. Послушаем одного из основателей гештальтпсихологии, немецкого исследователя Курта Коффку.

К. Коффка: Главным слабым местом экспериментальной психологии была ее оторванность от жизни. Чем более работали психологи-эксперименталисты, тем менее пригодными оказывались результаты их работы для разрешения ряда задач… Историка и филолога, педагога и психопатолога беспрестанно одолевали психологические проблемы, которыми пренебрегала или, как казалось, с которыми не в состоянии была справиться экспериментальная психология… Может показаться, как будто бы самонаблюдение и было причиной неудачи [20, с. 123-124].

А.: Обрати внимание, Коффка не считает, что причиной неудачи титченеровских исследований было самонаблюдение как таковое. Он критикует лишь способ такого самонаблюдения. Коффка предлагает новый вариант самонаблюдения, истоки которого следует искать опять-таки у Брентано, в его идее “внутреннего восприятия”. К. Коффка: Вместо описания данного целого при помощи перечисления элементов, на которые оно может быть разделено анализом, мы придерживаемся взгляда, что целое должно рассматриваться именно как целое в его специфическом характере, и что его части — ибо целое почти всегда содержит части, — не являются отдельными частями конгломерата, а истинными органическими членами, то есть что ряд свойств этих частей принадлежит им лишь постольку, поскольку они являются частями данного целого [20, с. 128-129]. А.: Таким образом, психолог должен встать в позицию “наивного наблюдателя” и описывать возникающие у него впечатления без специального (искусственного) членения их на отдельные элементы, которые могут быть выделены только в абстракции, а реально их свойства определяются законами целого, в которое они входят. Вот тебе классический пример. Что ты видишь на рисунке (рис. 3)?

С: Отчетливо вижу белый треугольник на фоне другого треугольника и трех черных кружочков… Постой, но ведь никаких линий, образующих белый треугольник, тут нет, а впечатление треугольника все-таки возникает…

А.: Гештальтпсихологи и попытались вскрыть закономерности такого целостного восприятия, руководствуясь пози­

Значение самонаблюдения в психологии 245

цией “наивного наблюдателя”: описывать то, что есть на самом деле. Пользуясь этим методом, они получили много интересных результатов, которые вошли в золотой фонд психологической науки.

Рис. 3. Классический пример зрительной иллюзии

С: Выходит, что самонаблюдение — не такой уж ненаучный метод?

Значение самонаблюдения в психологии

А.: Я тебе более того скажу: без самонаблюдения иногда вообще невозможно получить

некоторые психологические данные. Читал ли ты, как я тебе советовал, “Исповедь”

Августина?

С: Честно говоря, нет.

А.: Жаль. Тогда бы ты понял, что только благодаря само1 наблюдению возможны такие описания диалектики души, как у Августина. Вот как описывает Августин, как боролись в нем желание служить Богу и греховные земные вожделения и как эта борьба отдаляла окончательное решение им данной проблемы.

А. Августин: Я говорил сам себе в глубины души моей: “Вот конец, вот-вот предел моим страданиям; и я должен, наконец, совершенно обратиться к Тебе, Боже мой!” И с этими словами я был уже на пути к Тебе. Я видел себя почти у пристани своей цели, и хотя не достигал еще ее, но и не возвращался уже вспять, а с новыми силами стремился вперед; еще немного — ия там. Но увы! Я еще остановился на…

232

Диалог 5. Познай самого себя

пороге истинной жизни, не решаясь умертвить в себе все то, что составляет истинную смерть… Меня останавливали крайнее сумасбродство и крайняя суетность — эти старинные подруги мои; они не переставали действовать более всего на бренную и немощную плоть мою и нашептывать мне подобные следующие любезности: “И ты нас покидаешь! И с этой минуты мы должны расстаться с тобой навеки! И с этой поры тебе нельзя уже будет наслаждаться такими-то и такими-то благами, и навсегда!” И что же они рисовали моему воображению под этими словами “такими-то и такими-то благами”, какие предметы и в каких образах пробуждали они в моей душе, Боже мой? О, да изгладит воспоминания о них милосердие Твое из души раба Твоего и да избавит меня от них! Как они мерзки, как отвратительны! Я не внимал уже им и наполовину того, как я слушался их прежде; они потеряли уже надо мною силу свою. Не смея явно выступать против меня, они только перешептывались позади меня и как бы из-за угла негодовали на меня, и, видя меня, отвергающего их, они как бы украдкой издевались надо мною, чтобы заставить меня хоть оглянуться на них [21, с. 227-228].

А.: Послушай же еще: “Какое тяжелое настроение, что-то давит на душу. Порой безумно хочется в кого-нибудь, как это говорится, влюбиться, так хочется ласки. Такие глупые мечты. Залитая луной комната, я сижу у него на коленях, прижавшись к его груди головой, его рука ласково скользит по моим волосам, так хорошо чувствовать его нежного, чуткого около себя, но все это мечты и гонит их суровая жизнь прочь, — ты одна, одна…” С: Что это?

А.: Слушай дальше. “Я живу в мире поэтических грез и чудных мгновений. Почему я так безумно люблю театр? Потому, что театр помогает мне найти красивое в жизни… Какое прекрасное время этот переход из девочки в женщину. Но этот переход очень опасен, в этот период нужна особенная любовь со стороны родных, нужно иметь разумный труд и здоровый отдых. В этот период душу охватывает смутное желание, какое-то брожение. Тут нет ничего определенного, просто нарастание силы. Но нужно помнить, что силы еще не сформировались. В этот период девушке совсем не хочется половой жизни; повторяю — она еще не сформировалась, а смутные желания можно утолить лаской матери, хорошими подругами, разумными развлечениями…”

Значение самонаблюдения в психологии 233

С: Что же это все-таки?

А.: Это дневник одной 15-летней девочки, которая писала его в 20-х годах XX века, девочки, живущей трудной жизнью: с родителями она не нашла общего языка, близких подруг у нее не было, к тому же человек, которому она отдалась телом и душой, перестал с ней встречаться… Она все это очень остро переживает и придумывает себе воображаемого друга Сандро, с которым ведет разговоры на страницах своего дневника: “Милый дневничок, я думаю вести переписку с Сандро. Какой же это Сандро? В реальности его нет, но он мой идеал, и тот мужчина, которого я полюблю, будет читать эти письма потому, что они к нему будут относиться. Мой Сандро, я ищу тебя; вот иду по улице — как будто ты, твои милые черты, но вгляжусь, нет, не ты, и печально мне становится; когда ты придешь? Мне надо уроки делать, а я пишу тебе. Сегодня мне что-то не по себе, если бы ты был, на твоей груди я бы забыла все сомненья и тревоги и была бы бодрой, бодрой, но тебя нет, я одна”… С: Это твоя бабушка?

А.: Нет, это психологический материал, который использовался одним нашим отечественным психологом, Моисеем Матвеевичем Рубинштейном, для книги по психологии юности (См. [22, с. 200-242]). Имя это практически забыто в нашей психологии, а ведь его исследование очень интересно именно тем, что он использовал дневниковые записи, то есть фактически описания молодыми людьми своих внутренних состояний, переживаний и тому подобное. Очень трудно было бы составить портрет юности без этих самонаблюдений и самоописаний. Но это еще не все. Самонаблюдение используется как особый прием в разных психотерапевтических практиках, например в практике той же гештальт-терапии. Вот, к примеру, один из таких приемов: руководитель психотерапевтической группы дает задание членам группы закрыть глаза и сконцентрироваться на внутренней зоне. Свое осознание внутренней зоны члены группы начинают словами: “Сейчас я осознаю…” — и заканчивают сообщением об ощущениях, возникающих в коже, суставах, мышцах, желудке (См. [23, с. 153]).

С: Я уже ничего не понимаю. То ты был, насколько я помню, против интроспекции, а теперь что, за нее?

234

Диалог 5. Познай самого себя Различение метода интроспекции и самонаблюдения.

“Переживание” и научное познание в психологии

А.: Я тебе уже сказал: давай разведем метод интроспекции как основное или даже единственное орудие познания психики и простое самонаблюдение, которое сопровождает нас на протяжении всей нашей жизни и не претендует на то, чтобы быть исключительным средством познания самого себя. Давай еще раз вспомним основные постулаты интроспекци-онистов. Сознание есть совокупность сознаваемых мною состояний, которые переживаются мною и только мною; они есть мои субъективные переживания. Поэтому их я могу непосредственно познавать с помощью интроспекции как особого “внутреннего зрения”. За всем этим стояла некая гносеологическая установка, которую мы теперь можем выразить яснее, чем прежде. Помогут нам в этом Лев Семенович Выготский и еще один наш замечательный психолог Борис Михайлович Теплов.

Л.С. Выготский: Прав Павлов, когда говорит, что можно жить субъективными явлениями, но нельзя их изучать. Ни одна наука невозможна иначе, чем при разделении непосредственного переживания от знания; удивительное дело — только психолог-интроспекционист думает, что переживание и знание совпадают. Если бы сущность и форма проявления вещей непосредственно совпадали, говорит Маркс, была бы излишней всякая наука… Если в психологии явление и бытие — одно и то же, то каждый естъученый-психолог и наука невозможна, возможна только регистрация. Но очевидно, одно дело жить, переживать, и другое — изучать, как говорит Павлов [24, с. 413].

Б.М. Теплов: От того, что человека посадят в лабораторию, дадут ему инструкцию и будут записывать его показания, острота и глубина его внутреннего зрения не изменится. Психолог, ставящий интроспективный эксперимент с целью узнать механизм процесса мышления или запоминания, подобен физику, который посадил бы человека в специальную комнату и дал ему инструкцию с величайшим вниманием рассмотреть атомное строение тела. Никакой планомерный подбор тел, … никакая тренировка наблюдателей не сделают этого действия менее нелепым. Простым глазом нельзя уви­деть атомное строение тела. Простым внутренним глазом нельзя увидеть механизм психических процессов. Всякие попытки в этом направлении — потеря времени. К познанию самих психических процессов можно подойти только опосредствованно, путем объективного исследования. Всякая наука есть опосредствованное познание [25, с. 294-295]. А.: Интроспекционисты же пытались “непосредственно” увидеть законы психической жизни. Но даже сам человек, способный наблюдать себя, делает выводы о своих психических особенностях на основании не “внутреннего их восприятия”, а такого же опосредствованного познания.

Б.М. Теплов: Наиболее важные знания о себе человек получает опосредствованно, т.е. теми же принципиально способами, которые доступны и другим людям. Путем интроспекции нельзя установить запасы своей памяти, нельзя узнать, что я помню и знаю… Чтобы узнать, запомнил ли человек данное содержание или нет, надо испытать, воспроизводится ли это содержание при тех стимулах, при тех воздействиях, которые — насколько можно предполагать — связаны у данного человека с интересующим нас содержанием… Интроспекция не является средством определения собственных знаний. Совсем очевидно, что она не является средством определять собственные умения и навыки. Единственный путь для этого — попробовать сделать, т.е. путь опосредствованный, объективный. Внутреннее восприятие тут ничем не поможет. Если человек иногда (но далеко не всегда!) лучше, чем другие, знает, что он умеет, то только потому, что он чаще имел случай испробовать себя, а не потому, что у него имеется какое-то особое орудие для познания собственных умений [25, с. 298-299].

А.: Вспомни один эпизод из романа Льва Толстого “Война и мир”. Речь идет о переживаниях молодого Николая Ростова перед первым в его жизни боем: он боится, что окажется трусом. Вот как описывает его переживания Лев Толстой.

Л. Толстой: Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы… Опять закричал кто-то: “Носилки!” Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать. — Оооо!… Бросьте, ради Христа, — закричал раненый; но его все-таки подняли и положили.

236

Диалог 5. Познай самого себя

Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего-то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково-глянцевито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса … там тихо, счастливо… “Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, — думал Ростов. — Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что-то, и опять все побежали куда-то назад, я и побегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновение — ия никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья”…

В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни — все слилось в одно болезненно-тревожное впечатление.

“Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси и защити меня!” — прошептал про себя Ростов…

— Что, брат, понюхал пороху?… — прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова. “Все кончилось; но я трус, да, я трус”, подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться…

“Однако, кажется, никто не заметил”, думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленныйюнкер [26, с. 180-181].

А.: Таким образом, познать себя Ростов смог не путем тщательной интроспекции, а лишь после реального “опробования” себя в деле, после реального участия в бою. С: Я могу со своей стороны вспомнить случаи, когда как раз другие лучше понимали человека, чем он сам; иногда человек приходит к осознанию какого-то своего недостатка лишь после того, как на него указали другие.

А.: По этому поводу я тоже прочел у Августина одну интересную историю, которая случилась с его матерью.

А. Августин: Дело было так. Когда родители ее, по обычаю, посылали ее, как девушку скромную и трезвую, в погреб за вином, то она, налив его из бочки в сосуд, прежде

чем выливала из сосуда в бутылку, сама отведывала этого напитка понемногу, не имея к нему от природы расположенности. Она делала это не по пристрастию к пьянству, а по увлечению молодости, которая в свою пору вообще бывает более или менее разгульна и требует в этом возрасте от старших сдержки и обуздания. Но так как к этому немногому ежедневно подбавлялось понемногу …,то мать моя нажила, наконец, такую привычку, что стала выпивать вина по целым стаканам… И что могло помочь этой тайной болезни греха, если бы не подоспела Твоя, Господи, бодрствующая над нами и врачующая нас сила? Отец и мать и воспитатели моей матери не знали ее проступков, как будто бы находились вдали… Что же сделал Ты, Боже мой, для ней?… Не Ты ли изрек из уст другого лица укорительное слово как некий острый, но спасительный нож, и одним ударом рассек этот гнойный нарыв, излечил и самую рану? Так! Когда служанка, ходившая с нею обыкновенно в погреб, вступила со своею молодою госпожою в спор, как это случается наедине, то, упрекнув ее в том пороке, она с наглою язвительностью назвала свою госпожу пьяницею… Затронутая этим горьким оскорблением, мать моя сознала свой порок, почувствовала к нему отвращение и, осудив этот грех сама в себг, тотчас отвергла его. Так друзья ласкательствами своими часто вредят нам, напротив того, враги злобным коварством своим иногда бывают для нас спасительны [21,с. 250-252].

А.: Ну, как ты теперь думаешь: надо ли вообще отказаться от самонаблюдения?

С: Нет, я теперь ученый. От самонаблюдения вообще отказываться не надо, как это сделали

бихевиористы, о которых ты говорил. Самонаблюдение — важный источник сведений о

психической жизни, но это вовсе не путь прямого усмотрения истины; эти сведения еще

требуют своего истолкования, и, как правило, человека можно понять лучше именно “со

стороны”.

А.: Обрати внимание, успехов достигали те психологи, которые использовали позицию “наивного наблюдателя”, то есть фактически требовали от испытуемых самоотчета о переживаниях без интроспективного “усмотрения” законов этих переживаний, а уж задачей экспериментатора была интерпретация подобного “сырого материала”. В этом случае они как бы стояли на противоположной интроспекционизму позиции: явления и сущность в психологии не совпадают —

238

Диалог 5. Познай самого себя

“непосредственно” законов сознания усмотреть нельзя. Эта позиция — позиция объективного познания сознания, которое всегда опосредствованно, как мы говорили. Резюмируем сказанное о двух противоположных позициях в изучении сознания словами Выготского.

Л.С. Выготский: Одно из двух: или в интроспекции нам непосредственно дана психика — и тогда мы с Гуссерлем; или в ней надо различать субъект и объект, бытие и мышление — и тогда мы с Фейербахом. Но что это значит? Значит, моя радость и мое интроспективное постижение этой радости — разные вещи [24, с. 411].

А.: Здесь имена философа-идеалиста Эдмунда Гуссерля и материалиста Людвига Фейербаха служат Выготскому для обозначения противоположных линий изучения сознания. Одну из них мы сегодня рассмотрели. Другая же — линия объективного изучения сознания — довольно сложна для понимания и мы будем обсуждать ее не раз. Литература

1. Челпанов Г.И. Учебник психологии: Для гимназий и самообразования. Харьков, 1918.

2. ОгневА.И. Л.М. Лопатин. Пг., 1922.

3. Философский сборник: Льву Михайловичу Лопатину к 30-летию научно-педагогической деятельности. От Московского психологического общества. 1881-1911. М., 1912.

4. Бердяев НА. Философская истина и интеллигентская правда // Вехи. Интеллигенция в России. М., 1991. С. 24-42.

5. ЛопатинЛ.М. Психология: Лекции. М., 1899-1900.

6. Челпанов Г.И. Мозг и душа: Критика материализма и очерк современных учений о душе. М., 1918.

7. ВундтВ. Очеркпсихологии. СПб., 1897.

8. Вундт В. Сознание и внимание // Хрестоматия по вниманию. М., 1976. С. 8-24.

9. Маудсли[Модели]Г. Физиологияипатологиядуши. СПб., 1871.

11. Титченер Э.Б. Учебник психологии. В2тт. М., 1914. Т. 2.

12. Титченер Э.Б. Учебник психологии. В2тт. М., 1914. Т. 1.

13. ДжемсВ. Научные основы психологии. СПб., 1902.

14. КоулМ., СкрибнерС. Культураимышление. М., 1977.

15. ВведенскийА.И. Психология без всякой метафизики. Пг., 1917.

16. КавелинК.Д. Задачипсихологии. СПб., 1872.

17. Сеченов ИМ. Кому и как разрабатывать психологию // И.М. Сеченов. Элементы мысли. М.; Л., 1943. С. 7-74.

14. Пуанкаре А. Математическое творчество // Хрестоматия по общей психологии: Психологиямышления. М., 1981. С. 356-365.

15. Кюлъпе О. Психология мышления // Там же. С. 21-27.

16. ЯрошевскийМ.Г. Историяпсихологии. М., 1985.

17. Коффка К. Самонаблюдение и метод психологии // Психологическая хрестоматия // Под ред. К.Н. Корнилова. М.; Л., 1927. С. 123-132.

18. АвгустинА. Исповедь // Творения Блаженного Августина, Епископа Иппонийского. В 8 тт. Киев, 1880. Т. 1.

19. РубинштейнМ.М. Юность по дневникам и автобиографическим записям. М., 1928.

20. РудестамК. Групповаяпсихотерапия. М., 1990.

21. Выготский Л.С. Исторический смысл психологического кризиса //Л.С. Выготский. Собр. соч. вбтт. М., 1982. Т. 1. С. 291-436.

26. Теплое Б.М. Об объективном методе в психологии // Б.М. Теплов. Избранные труды. В 2 тт. М., 1985. Т. 2. С. 281-309.

27. ТолстойЛ.И. Поли. собр. соч. М.; Л., 1937. Т. 9.

Диалог 6. ЧТО МОЖЕТ НАБЛЮДАТЬ ПСИХОЛОГ? КОНЕЧНО, ПОВЕДЕНИЕ (О различных вариантах “объективного подхода” в психологии) С: Чем мы сегодня займемся?

А.: Продолжим разговор о критике интроспективной психологии, которая исходила от направлений и школ, называвшихся “объективной психологией”. С: А-а, ты имеешь в виду бихевиоризм, о котором говорил в прошлый раз? А.: Не только. Под объективной психологией понимается целый ряд школ и психологических идей отдельных авторов, которые хотели сделать психологию по-настоящему объективной наукой. Все они выступали за необходимость объективного, а не субъективного интроспективного, метода исследования, однако расходились в том, что именно следует изучать этим объективным методом. Даив понимании самой объективности тоже наблюдались значительные различия… С: Я ничего не понял.

А: Давай начнем с первых попыток внедрения в психологию объективного подхода и

обратимся к отечественному ученому Ивану Михайловичу Сеченову…

С: Опять, небось, сплошная физиология! Какое отношение имеет Сеченов к психологии?

А.: Самое прямое. Одновременно с Вундтом и Брентано, а может быть, даже чуть раньше их,

Сеченов выдвигает свою собственную программу построения психологии как

самостоятельной науки…

С: Какую же?

Творческий путь И.М. Сеченова — родоначальника объективного подхода в психологии А.: Прежде чем говорить о ней, хочу немного рассказать о нем самом. Сеченов был самым младшим ребенком из де-

вяти детей мелкопоместного дворянина и крестьянки. В своих “Автобиографических записках” Сеченов отмечал атмосферу спокойного счастья, которая царила в семье, где все прекрасно понимали силу образования и стремились дать его детям несмотря ни на что. Первое свое образование Сеченов получил в деревне, где он жил до 14 лет… С: Неужели в деревне можно получить “образование”? А.: Не сравнивай ту деревню с современной.

И.М. Сеченов: Обстоятельство это имело очень важное значение для моей будущности — из всех братьев я один выучился в детстве иностранным языкам. Дело в том, что родители не считали нужным обучать дома мальчиков, полагая, что они научатся языкам в школе, а для девочек считали такое обучение необходимым. С этой целью в доме нашем, за год до смерти отца, появилась ради сестер смолянка Вильгельмина Константиновна Штром, знавшая французский и немецкий языки; и меня, уже кстати, в придачу сестрам, отдали ей на руки… Вильгельмина Константиновна оказала мне истинное благодеяние, научив меня обоим языкам настолько, что я не забыл их за время пребывания в инженерном училище (где обучение языкам было неважно) и мог пользоваться этими знаниями во время студенчества И, с. 11-13].

А.: Потом это владение языками облегчило обучение Сеченова в лабораториях Германии и Франции у знаменитейших физиологов XIX столетия. Кстати, Сеченов отмечал, что “незнание языков у большинства наших студентов представляет большое зло” и “пора положить этому конец, изменив способы обучения языкам”. С: Я смотрю, с тех пор практически ничего не изменилось…

А.: Итак, сначала Сеченов поступает в военно-инженерное училище, поскольку при поступлении туда требовалась самая низкая плата за обучение да давали какое-то казенное обмундирование. Но там Сеченов недоучился год, поскольку однажды на исповеди признался в том, что написал анонимное письмо начальнику училища, в котором осуждал фискальство в училище. Тайна исповеди открылась для начальства, и Сеченова, в том числе и за другие его дисциплинарные “проступки”, не перевели в выпускной класс, к его счастью, как он потом сам говорил… Перед окончательным отчислением из училища Сеченов побывал в Киеве в качестве пра-

242 Диалог 6. Что может наблюдать психолог? Конечно, поведение

порщика саперного батальона, и одна из местных дам, о которой у Сеченова нашлось немало теплых слов в его “Записках”, сориентировала его на поступление в Московский университет, на медицинский факультет. И в 1850 году Сеченов становится сначала вольнослушателем, затем студентом университета. И здесь он обнаруживает колоссальную работоспособность и жажду новых знаний, которая так поражала его современников — ине только их. Он изучил латынь меньше чем за год настолько, что читал Овидия в подлиннике (позже он выучит и английский); посещал все лекции и практические занятия (кстати, в отличие от других студентов), занимался дополнительно в анатомическом театре по вечерам, что было и вовсе необязательно… Однако вскоре учеба и на медицинском факультете не удовлетворяет его…

И.М. Сеченов: На первых двух курсах я учился очень прилежно и вел трезвую во всех отношениях жизнь, а с переходом на 3-й курс свихнулся в самом начале года и от медицины, и от трезвого образа жизни [1, с. 85]. С: Ага, значит, и великие оступаются? А.: И вовсе не потому, о чем ты думаешь.

И.М. Сеченов: Виной моей измены медицине было то, что я не нашел в ней, чего ожидал, — вместо теорий голый эмпиризм.

Первым толчком к этому послужили лекции по частной патологии и терапии профессора Николая Силыча Топорова — лекции по предмету, казавшемуся мне самым главным. Он рекомендовал нам французский учебник Гризолля и на своих лекциях очень часто цитировал его… Купив эту книгу, начинавшуюся, сколько помню, описанием горячечных болезней, читаю …и изумляюсь — в книге нет ничего, кроме перечисления причин заболевания, симптомов болезни, ее исходов и способов лечения, а о том, как из причины развивается болезнь, в чем ее сущность и почему в болезни помогает то или другое лекарство, ни слова… Нужно, впрочем, отдать справедливость лекциям Николая Силыча: для тех, кто не ожидал от него, как я, теории болезней, они могли быть даже поучительны, потому что, будучи большим практиком, он много говорил о виденных им интересных случаях [1, с. 85-86]. С: Опять в мой огород камешек. Великий ученый не может ограничиться набором эмпирических фактов — ему теории нужны…

А.: Не обижайся. Ведь есть два рода деятельности психологов. Одни больше занимаются исследовательской деятельностью, и тогда мы условно называем их психологами-исследователями; другие больше занимаются практической работой (психодиагностикой, психотерапией и так далее), и тогда мы условно говорим о них как о психологах-практиках. С: Почему “условно”?

А.: Поскольку иногда в особых случаях исследователь и практик соединяются в одном лице. Таковыми были, например, Выготский и Лурия… Но Сеченов, действительно, тяготел больше к исследовательской работе, причем не медика даже, а физиолога. И эта неудовлетворенность преподаванием медицинских дисциплин сыграла с ним интересную шутку, благодаря ей Сеченов вошел не только в историю физиологии, ноив историю психологии: он начинает ходить на лекции для студентов других факультетов, посещает лекции по истории и психологии. И вот что интересно. Сеченов был, что называется, “махровым идеалистом” в самом начале своего психологического пути. От одного приятеля Сеченов узнал о существовании немецкого психолога-идеалиста Бенеке… И.М. Сеченов: Я купил два сочинения Бенеке …и… погрузился по уши в философские вопросы… Начитавшись Бенеке, где вся картина психической жизни выводилась из первичных сил души, и не зная отпора этой крайности со стороны физиологии, явившегося для меня лишь много позднее, я не мог не сделаться крайним идеалистом и оставался таковым вплоть до выхода из университета. Это я помню по следующему случаю. Будучи на 5-м курсе, я получил раз от проф. Пикулина (он был женат на сестре СП. Боткина и знал обо мне, конечно, от последнего) приглашение к нему на вечер, где между гостями был проф. Мин и тогдашний издатель “Московских ведомостей” Евгений Корш… На этом вечере велись жаркие психологические споры. Мин был последователем энциклопедистов и доходил до того, что считал психику родящейся из головного мозга таким же образом, как желчь родится из печени, а Евгений Корш и я были защитниками идеализма [1, с. 89-90]. А.: Я думаю, что именно это прохождение через ряд гуманитарных наук и глубокое знание идеалистических учений как раз и помогло впоследствии Сеченову избежать той вульгаризации в понимании психической деятельности, ко-

244 Диалог б. Что может наблюдать психолог? Конечно, поведение

торой, увы, не избежали его последователи и представители других “объективных” течений в психологии…

Окончив 5-й курс и получив диплом доктора, Сеченов уезжает на несколько лет учиться за границу. Трудно даже перечислить всех крупных физиологов, у которых он учился. Это были немецкий физиолог Иоганн Мюллер, вошедший в психологию “теорией специфических энергий органов чувств”, тогда еще молодой Эмиль Дюбуа-Реймон, считавший, что проблема возникновения психического никогда не будет решена, знаменитый Герман Гельмгольц, измеривший скорость нервного импульса. Учился Сеченов и у австрийского физиолога Карла Людвига в Вене, явившись к нему однажды без всяких рекомендаций. Исследования Сеченова, выполненные в то время, печатались в немецких журналах и принесли ему определенную известность. Но всемирную славу принесли ему казавшиеся вначале скромными физиологические исследования в лаборатории знаменитого французского физиолога Клода Бернара, автора учения о гомеостазисе. Эти исследования Сеченов описал в работе “Рефлексы головного мозга”, получившей буквально скандальную известность в России. С: А что такое?

“Рефлексы головного мозга” Сеченова и проблема физиологических механизмов произвольного поведения

А.: О, это целая история. Вот что писал один современник Сеченова: “Осенью 1863 г. появились в “Медицинском вестнике” “Рефлексы головного мозга” (они в 1866 г. вышли отдельной книгой)… Не одна молодежь, но и люди более зрелых поколений прочли “Рефлексы” с самым серьезным вниманием; номер “Медицинского вестника” переходил из рук в руки, его тщательно разыскивали и платили большие деньги. Имя И.М. Сеченова, доселе известное лишь в тесном кругу ученых, сразу пронеслось по всей России. Когда через 3 года я очутился в Сибири и прожил в ней с лишком восемь лет, мне даже и там пришлось встретить людей, не только с большой вдумчивостью прочитавших “Рефлексы”, но и усвоивших те идеи, к которым они логически приводили… Не обходилось и без комических проявлений, указывавших, од­нако, на широкую популярность “Рефлексов”; так, в Енисейске одна купчиха любила повторять: “Наш ученый профессор Сеченов говорит, что души нет, а есть рефлексы” (Цит. по [2, с. 14-15]).

С: Что-то напоминает об ажиотаже вокруг работ Ламет-ри… А.: Ты прав, работы Сеченова, как и Ламетри, тоже называли “богохульными”. Х.С. Коштоянц: 4 апреля 1866 г. в Петербургский цензурный комитет было представлено напечатанное в виде отдельной книги первое издание “Рефлексов головного мозга”, отпечатанное в количестве 3000 экземпляров, без предварительной цензуры, 7 апреля Совет главного управления по делам печати вынес постановление о наложении ареста на книгу, а 9 июня 1866 г. было возбуждено судебное преследование против автора книги… Возбуждая судебное преследование против Сеченова, Петербургский цензурный комитет сообщил прокурору окружного суда ряд мотивов обвинения и среди них следующие: “Сочинение Сеченова объясняет психическую деятельность головного мозга. Она сводится к одному мышечному движению, имеющему своим начальным источником всегда внешнее, материальное действие. Таким образом, все акты психической жизни человека объясняются чисто механическим образом… Эта материалистическая теория, приводящая человека, даже самого возвышенного, в состояние простой машины, лишенной всякого самосознания и свободной воли, действующее фаталистически, ниспровергает все понятия о нравственных обязанностях, о вменяемости преступлений, отнимает у наших поступков всякую заслугу и всякую ответственность; разрушая моральные основы общества в земной жизни, тем самым уничтожает религиозный догмат жизни будущей; она не согласна ни с христианским, ни с уголовно-юридическим воззрением и ведет положительно к развращению нравов. И поэтому … книга Сеченова … подлежит судебному преследованию и уничтожению как крайне опасная по своему влиянию на людей, не имеющих твердо установленных убеждений”. В обвинении приводится и тот мотив, что книга стоит дешево (80 коп.) и что это указывает на намерение автора “сделать свою теорию наиболее доступной для публики” [2, с. 15-16].

С: То, что любая материалистическая работа в чем-то подрывает религиозные догматы, мне более или менее по-

246 Диалог 6. Что может наблюдать психолог? Конечно, поведение

нятно. Настораживает другое: Сеченов действительно сводил всю психику к физиологии, то есть к рефлексам?

А.: Вот что значит изучать чьи-то идеи не по первоисточнику: действует механизм “испорченного телефона”. Давай же обратимся к самой работе Сеченова, чтобы понять его позицию.

В ней описывается, прежде всего, открытое Сеченовым явление “центрального торможения”. До того было известно всего два-три случая тормозящего влияния нервов на функционирование органов. В 1845 году немецкий физиолог Ве-бер открыл тормозящее влияние раздражаемого блуждающего нерва на частоту сердечных сокращений, да чуть позже немецкий же ученый Пфлюгер открыл подобное действие одного из черепных нервов на движение кишок. Сеченов же обнаружил, что раздражение некоторых центров в головном мозгу (он использовал химическое раздражение поверхности мозга лягушки поваренной солью) оказывает тормозящее влияние на деятельность спинного мозга, задерживая, например, движения конечностей. Этим, казалось бы, сугубо физиологическим открытиям Сеченов придал “широкий жизненный смысл” [3, с. 277]. Сеченов увидел в данном явлении материальный механизм произвольного (волевого) поведения, которое объяснялось ранее и в современной ему психологии исключительно из принципа свободной воли. Если элементарные психические процессы еще рассматривались в парадигме детерминистского способа объяснения, то уж произвольные действия считались как бы выпадавшими из всеобщей детерминистской связи. Эту позицию, как бы вытекавшую из “здравого смысла”, хорошо выразил однажды Лев Толстой: “Вы говорите, я не свободен. А я поднял и опустил руку. Всякий понимает, что этот нелогический ответ есть неопровержимое доказательство свободы” [4, с. 331]. Сеченов впервые сказал, что и кажущиеся свободными — в смысле ни от чего не зависящими, кроме свободного волеизъявления человека, — акты подчиняются определенным объективным законам. Так что всеобщий принцип детерминизма (всеобщий, конечно, для материалистической философии) торжествует и здесь. С: Значит, опять выведение механизма работы сознания из работы мозга? А.: Ты хочешь сказать, что Сеченов свел всю психическую деятельность к физиологической работе мозга?

Смысл понимания психической деятельности как рефлекторной 247 С: А разве не так?

А.: Что ты называешь физиологической деятельностью мозга?

С: Ну, все эти рефлексы.

А.: А что такое рефлекс?

С: Физиологическое явление.

А: Оно такое же физиологическое, как и психологическое. Это в нашем обыденном языке оно стало отождествляться с сугубо физиологическими явлениями. Но ведь слово “рефлекс” означает “отражение”, отражение каких-то условий, прежде всего внешнего мира, которые организм учитывает в своих реакциях на них. Да, действительно, Сеченов проводит аналогию психической деятельности с элементарными рефлексами типа безусловных рефлексов чихания или глотания… С: Иты хочешь сказать, что это правильно?

А.: Ты не дослушал до конца. Аналогия, кстати, еще не означает отождествление. К тому же, чтобы ее понять, надо основательно поработать с текстами.

Попробуем это сделать. Итак, рефлекс — это всегда процесс, происходящий, кстати, в реальном пространстве и времени, процесс отражения каких-то свойств внешнего мира. Под этим же углом зрения мы можем взглянуть и на психическую деятельность, что и делает Сеченов в “Рефлексах головного мозга”. Впоследствии эти же мысли получат свое развитие в 1873 году в работе “Кому и как разрабатывать психологию”, ставшей, как я уже говорил, новой программой построения психологии как самостоятельной науки. Смысл понимания Сеченовым психической деятельности как рефлекторной И.М. Сеченов: Мысль о психическом акте как процессе, движении, имеющем определенное начало, течение и конец, должна бытъудержана как основная… Мысль о психической деятельности с точки зрения процесса, движения, представляющая собою лишь дальнейшее развитие мысли о родстве психических и нервных актов, должна быть принята за исходную аксиому, подобно тому как в современной химии исходной истиной считается мысль о неразрушаемости материи [6, с. 30].

248 Диалог 6. Что может наблюдать психолог? Конечно, поведение

А.: Точнее будет сказать, что эта мысль представляет у Сеченова не аксиому, а вполне

доказанное положение.

С: Несколько похоже на функционализм. Представители его тоже говорили о психической деятельности.

А.: Верно. Но у них речь шла о сугубо духовной деятельности, актах души, которые неизвестно откуда берутся и никак причинно не объясняются. У Сеченова речь идет о психической деятельности как вполне реальной деятельности живого организма, “вписанной” во всеобщую взаимосвязь явлений действительности. Пойдем же за Сеченовым в доказательстве этого его основного положения.

Во-первых, в любой психической деятельности есть “начало”, то есть, как и в элементарном рефлексе, “возбуждение чувствующего нерва”. Как правило, это происходит благодаря стимулу из внешнего мира. Сеченов предположил, что без стимулов извне психическая жизнь вообще невозможна (что было впоследствии подтверждено чрезвычайно редкими и жестокими “экспериментами природы”: люди, лишенные почти всех чувств, круглые сутки спали и просыпались только при прикосновении к “чувствующему нерву”). Такое же возбуждение, по Сеченову, всегда можно отыскать в любом кажущемся самым что ни на есть произвольным и свободным психическом акте.

И.М. Сеченов: Мой противник говорит: “Явэту секунду имею мысль, хочу согнуть через минуту палецруки и действительно сгибаю его…; при этом сознаю самым непоколебимым образом, что начало всего акта выходит из меня, и сознаю столько же непоколебимо, что я властен над каждым моментом всего акта. В доказательство выхождения всего акта из себя он приводит, что то же самое может повторить во всякое время года, днем и ночью, на вершине Монблана и на берегах Тихого океана, стоя, сидя, лежа и т.д., одним словом, при всех мыслимых внешних условиях… Отсюда он выводит независимость хотения от внешних условий…

Я постараюсь, насколько возможно, показать читателю, что мой почтенный противник, несмотря на столько доводов, говорящих в пользу его мнения, сгибает, однако, свой палец передомноймашинообразно… [5, с. 132-133]. А.: То есть рефлекторно.

И.М. Сеченов: Во-первых, разговор мой с противником о бесстрастном хотении не может начаться ни с того ни с сего, ни в Лапландии, ни в Петербурге, ни днем, ни ночью,

Смысл понимания психической деятельности как рефлекторной 249

ни где бы, ни когда бы то ни было. Всегда причина такому разговору есть. Мне возразят: но ведь разговор в воле вашего противника: он может говорить или нет. На это ответить легко; для обоих этих случаев должны быть особенные причины…

Заговоривши же раз, он может говорить о занимающем нас предмете и без всякого дальнейшего внешнего влияния, может закрыть глаза, заткнуть уши и пр. … Но какая причина тому, спросят меня теперь, что он мысль свою выразил именно сгибанием пальца, а не другим каким-нибудь движением. На это ответить я могу лишь в самых общих чертах… Люди, разговаривающие с азартом, только в крайних случаях двигают ногами, руками же всегда. Ясно, что рука скорее подвернется для выражения мысли, чем нога. В руке … кисть опять-таки имеет преимущество подвижности и частоты употребления перед прочими частями… Стало быть, пояснить мысль, подобную разбираемой, движением пальца, и именно сгибанием, как актом наиболее частым, в высокой степени естественно. А что значит естественно? То, что за мыслью движение пальца следует само собой, т.е. невольно… Итак, противник мой действительно обманут самосознанием; весь его акт есть в сущности не что иное, как психический рефлекс, ряд ассоциированных мыслей, вызванных первым толчком к разговору и выразившийся движением, вытекающим логически из мыслей наиболее сильных [5, с. 133-135].

А.: И Сеченов делает из этого следующий вывод: “Первая причина всякого человеческого действия лежит вне его” [Там же, с. 136], то есть любое человеческое поведение суть рефлекторное явление.

С: Да, первая причина, может быть, и лежит извне, но ведь есть и вторая, третья и так далее причины, которые, что называется, “внутренние”: голос моей совести подсказывает мне, что в том или ином случае я должен поступать так-то и так-то, несмотря на все соблазнительные внешние влияния…

А.: В том-то и дело, что Сеченов и то, что ты называешь “внутренними” причинами, считал производными от первоначально внешних причин. Сеченова поэтому можно рассматривать как родоначальника идеи интериоризации в психологии… О ней у нас будет особый разговор, а пока вот суть данной идеи: то, что было внешним, стало внутренним, то

250 Диалог 6. Что может наблюдать психолог? Конечно, поведение

есть, в данном случае, “голос совести”, кажущийся внутренним, был когда-то внешним

стимулом, а затем подвергся ин-териоризации, или, как любил говорить Выготский, который

разрабатывал эту идею далее, “вращиванию внутрь”.

С: Как это?

А.: Сеченов пытается доказать это положение рядом наблюдений за психическим развитием ребенка, что было одной из первых попыток ввести в психологическую науку объективно-генетические исследования.

И.М. Сеченов: Мы приучаемся вкладывать вяне только причину и возможность как совершающихся в данную минуту, так и всех вообще знакомых нам действий, но относим к я, как к причине, даже самое бездействие (я хочу и делаю, хочу и не делаю…)… Легко понять, что воля ребенка здесь не при чем, он не делает того, что ему велено, потому что голос более сильный зовет его в другую сторону… В этом периоде жизни мочь положительно — значит для человека следовать слепо тем голосам, которые его манят в поле, на луг, бегать, играть, бросать камнями в прохожих, гоняться за собакой, а мочь отрицательно — увернуться от назойливого голоса матери или учителя. Но вот в душе школьника начинает происходить какой-то перелом: голоса первого рода начинают бледнеть, на место них промелькнет в голове то образ Александра Македонского в латах и шлеме, о котором он слышал в школе, то рассказ, как живет муравей, пчела, то картинка из книги, и рядом с этим из голоса матери и даже учителя начинают как будто исчезать докучливые тоны, хотя они продолжают по-прежнему приказывать. Это — период крайне важный в жизни, эпоха, когда в душу всего легче вложить такие голоса, как чувство долга, любовь к правде и добру. Вкладывание это как следует совершается, к несчастью, лишь в редких случаях, а еще реже те — когда вкладывание длится через всю юность. Но зато при таких исключительных условиях и развиваются те прелестные типы, которые совсем забывают, что они могут не делать того, что говорит им разум или сердце, и делают поэтому всякое доброе дело непосредственно, легко, без усилий, с полнейшим убеждением, что дело иначе и быть не может [6, с. 72-74]. А.: Сеченов, несомненно, имел в виду своих замечательных современников, с которыми неоднократно сводила его судьба, а это были Дмитрий Иванович Менделеев, Александр Порфирьевич Бородин, Сергей Петрович Боткин, а также

Смысл понимания психической деятельности как рефлекторной 251 крупнейшие русские писатели XIX века, в творчестве которых нашла определенное отражение гласная или негласная полемика с его научными идеями. О Сеченове неоднократно с уважением упоминает в своих очерках Салтыков-Щедрин, полемику с его идеями ведет герой романа Льва Толстого “Анна Каренина” Левин, с ним спорят герои Достоевского, а сам Достоевский посвящает Сеченову много строк — причем часто далеко не хвалебных — в своих записных книжках; Сеченовым интересуются Александр Николаевич Островский и Иван Сергеевич Тургенев. По преданиям, прототипом героя романа Чернышевского “Что делать” Кирсанова послужил не кто иной, как Сеченов. Да и сам Сеченов был примером такого “прелестного типа” личности, ученого-подвижника, обладающего страстью учить любого человека, причем часто совершенно бескорыстно (среди его учениц, кстати, была и математик Софья Ковалевская). Сеченов неоднократно читал бесплатные публичные лекции, “принципиально бесплатно”, как подчеркивает современный его биограф, преподавал на бестужевских курсах и учительницам в Москве, бесплатно перевел с немецкого языка и издал объемистую книгу по медицине одного немецкого исследователя, чтобы таким образом выразить благодарность “приютившему на старости лет” Сеченова Московскому медицинскому факультету (См. [7, с. 44]). И столь же трогательно звучат строки из его завещания, в котором 6000 рублей из всего своего капитала в 10000 рублей он завещает крестьянскому обществу села, где родился. A.M. Браган: 6000 рублей — это именно та сумма, которую при отказе Сеченова от прав на имение ему вручили братья и на которую он смог три года стажироваться в научных центрах Европы. Желая вернуть долг крестьянам, Иван Михайлович копил эту сумму из пенсии и редких гонораров за статьи, экономя на многом (один только вид сеченовского рабочего халата, аккуратно заплатанного и заштопанного, свидетельствует о подчеркнутой бережливости профессора) [7, с. 47-48].

А.: Но мы несколько отвлеклись. Разберем теперь третью, завершающую часть рефлекторного процесса. В любом рефлексе (в том числе в психической деятельности) есть окончание, которое выражается либо движением, либо его “торможением” (задержкой), что имеет место, например, в случае мыслительного акта.

252 Диалог 6. Что может наблюдать психолог? Конечно, поведение

С: А-а, я слышал формулу Сеченова: “Мысль есть заторможенный рефлекс”.

А.: Давай послушаем, что он этим хотел сказать.

И.М. Сеченов: Что такое, в самом деле, акт размышления? Это есть ряд связанных между собою представлений, понятий, существующий в данное время в сознании и не выражающийся никакими вытекающими из этих психических актов внешними действиями. Психический же акт …не может явиться в сознании без внешнего чувственного возбуждения. Стало быть, и мысль подчиняется этому закону…

Мысль есть первые две трети психическогорефлекса. Пример объяснит это всего лучше. Я размышляю в эту минуту совершенно спокойно, без малейшего движения: “колокольчик, который лежит у меня на столе, имеет форму бутылки; если взять его в руку, то он кажется твердым и холодным, а если потрясти, то зазвенит”… Разберем главные фазы развития этой мысли с детства.

Когда мне было около года, тот же колокольчик производил во мне следующее: смотря на него, или смотря и беря его вместе с тем в руки, или, наконец, просто беря без смотрения, я махал руками и ногами, колокольчик у меня звенел, я радовался и прыгал пуще. Психическая сторона цельного явления состояла в ассоциированном представлении, где сливалось зрительное, слуховое, осязательное, мышечное и, наконец, термическое ощущение. Через два года я стоял на ногах, тряс в руке колокольчик, улыбался и говорил динь-динь. Здесь рефлексы со всех мышц тела перешли лишь на мышцы разговора. Психическая сторона акта ушла уже далеко вперед: ребенок узнает колокольчик и по одной форме, и по звуку, и по ощущению его в руке… Все это продукты анализа.

Ребенок развивается дальше: способность задерживать рефлексы явилась вполне, а между тем и интерес к колокольчику притупляется больше и больше (… всякий нерв от слишком частого упражнения в одном и том же направлении устает, притупляется). Приходит время, когда ребенок позвонит колокольчиком даже без улыбки. Тогда он, конечно, уже в состоянии выразить мою мысль, поставленную в начале примера, и словом. Здесь мысль выражается словом — рефлекс остается лишь в разговорных мышцах…

Когда говорят, следовательно, что мысль есть воспроизведение действительности, т.е. действительно бывших впе-

Смысл понимания психической деятельности как рефлекторной 253 чатлений, то это справедливо не только с точки зрения развития мысли с детства, но и для всякой мысли, повторяющейся в этой форме хоть в миллион первый раз, потому что … акты действительного впечатления и воспроизведения его со стороны сущности процесса одинаковы [5, с. 117-118].

А.: Сеченов пытается, таким образом, показать, что мысль есть “свернутое” (“укороченное”) действие, формирующееся в процессе вначале вполне внешнем, выражающемся вполне реальными движениями.

Наконец, остановимся на характеристике “середины” рефлекторного акта в простом рефлексе и в собственно психическом акте.

И.М. Сеченов: Но ведь в сравниваемых нами явлениях, кроме начала и конца, есть еще середина, и возможно, что именно из-за нее они и не могут быть приравнены друг другу. Если, в самом деле, сопоставить друг с другом, например, мигание и… случай испуга, то можно, пожалуй, даже расхохотаться над таким сопоставлением. В мигании мы …не видим ничего, кроме движения, а в акте испуга, если его приравнивать к рефлексу, середине соответствует целый ряд психических деятельностей… Но есть очень простое средство убедиться, что и в нормальном мигании есть все существенные элементы нашего примера испуга, не исключая и середины. Дуньте человеку или животному потихоньку в глаз — оно мигнет сильнее нормального, а человек ясно почувствует дуновение на поверхность своего глаза. Это ощущение и будет средним членом отраженного мигания. Оно существует и при нормальных условиях, но так слабо, что не доходит, как говорится, до сознания. Значит, чувствование является средним членом уже в крайне элементарных, простых случаях рефлексов, и наблюдения дают повод думать, что у нормального, необезглавленного животного вообще едва ли есть в теле рефлексы, которые при известных условиях не сопровождались бы чувствованием [6, с. 15]. А.: Тем более это относится к сложным рефлексам.

И.М. Сеченов: Достаточно будет напомнить читателю в виде примеров позыв на выведение мочи и кала, как момент, определяющий опорожнение пузыря и прямой кишки; голод и жажду, как обеспечение периодического поступления в тело пищи и питья, чувство насыщения, как момент, определяющий величину пищевого прихода, и пр. При полном отсутствии сознания все эти акты невозможны, и, следовательно,

254 Диалог 6. Что может наблюдать психолог? Конечно, поведение сознательный элемент является в самом деле необходимым фактором [Там же, с. 16]. А.: Таким образом, Сеченов заранее отвечает своим оппонентам, которые заявляли об отождествлении им физиологических и психических процессов: психические процессы — не эпифеномен, а необходимая сторона всего целостного процесса отражения. И.М. Сеченов: Спросите любого образованного человека, что такое психический акт, какова его физиономия, — и всякий, не обинуясь, ответит вам, что психическими актами называют те неизвестные по природе душевные движения, которые отражаются в сознании ощущением, представлением, чувством и мыслью. Загляните в учебники психологии прежних времен — то же самое: психология есть наука об ощущениях, представлениях, чувствах, мысли и пр. Убеждение, что психическое лишь то, что сознательно, другими словами, что психический акт начинается с момента его появления в сознании и кончается с переходом в бессознательное состояние, — до такой степени вкоренилось в умах людей, что перешло даже в разговорный язык образованных классов. Под гнетом этой привычки и мне случалось иногда говорить о среднем члене того или другого рефлекса как о психическом элементе или даже как о психическом осложнении рефлекторного процесса, а, между тем, я, конечно, был далек от мысли обособлять средний член цельного акта от его естественного начала и конца [6, с. 20].

А.: Но что может быть противоестественнее, пишет далее Сеченов, данной операции: “Остановясь на какой-нибудь отдельной форме психической деятельности разорвать из-за ее внешнего вида на части то, что связано природой (то есть оторвать сознательный элемент от своего начала, внешнего импульса, и конца — поступка), вырвать из целого середину, обособить ее и противопоставить остальному как “психическое” “материальному”?” [Там же, с. 21]. Таким образом, Сеченов, не отождествляя “психическое” и “материальное”, в то же время видит их природное единство, причем под “материальным” понимается не только сугубо “телесное”, но и такие внешние выражения мысли, как “письмена и речь”, как вся внешняя деятельность человека, выражающаяся поступками (См. [Там же, с. 20]). Резюмируя, скажу: психическое понимается Сеченовым как процессы, имеющие начало, середину и конец, матери-

Предмет и методы психологии в программе И.М. Сеченова 255

ально (объективно) воплощенные в процессах деятельности организма, иногда

бессознательные, иногда сознательные, подлежащие вполне детерминистскому объяснению,

рефлекторные по своей природе, то есть отражающие значимость тех или иных

раздражителей для организма, претерпевающие определенные изменения в ходе

формирования.

С: Теперь я вижу, что Сеченов совершенно иначе, чем Вундт и Брентано, определяет

психическую деятельность. Очевидно, их программы тоже резко различаются.

Предмет и методы психологии

в программе построения психологии

как самостоятельной науки И.М. Сеченова

А.: Ты догадлив. С учетом иного понимания самой психической деятельности у Сеченова оцени его краткую формулировку предмета психологии.

И.М. Сеченов: Научная психология по всему своему содержанию не может быть ничем

иным, какрядомучений о происхождении психических деятельностей [6, с. 33].

А.: Поскольку психическое изначально имеет объективные формы своего существования и

проявления, методология изучения психики предлагается соответствующая.

И.М. Сеченов: 1) психология должна изучать историюразвития ощущений, представлений,

мысли, чувства ипр.;

2) затем изучать способы сочетания всех этих видов иродов психических деятельностей друг с другом со всеми последствиями такого сочетания (при этом нужно, однако, наперед иметь в виду, что слово сочетание есть лишь образ) и наконец —

3) изучатъусловия воспроизведения психических деятельностей [6, с. 32-33].

А.: Таким образом, Сеченов закладывает основы объективно-генетического подхода к изучению психического. Обрати внимание: Сеченов говорит об объективном изучении именно психического, а не поведения или каких-либо иных внешне наблюдаемых реалий. Это была, действительно, в подлинном смысле слова объективная психология. Но, конечно же, это была только программа, и поэтому Сеченов лишь в общих чертах затрагивает возможные конкретно-психологи-

256 Диалог б. Что может наблюдать психолог? Конечно, поведение

ческие процедуры изучения психических процессов: объективное наблюдение поведения

детей, психологический эксперимент…

С: Как? Еще до Вундта?

А.: К сожалению, у Сеченова в текстах есть лишь описания предполагаемых экспериментов. С: Из какой же области?

А.: Из области психологии мышления. Изучавший специально этот вопрос историк психологии Михаил Григорьевич Ярошевский обращает наше внимание на то место из полемической работы Сеченова “Замечания на книгу Кавелина”, которое я хочу прочесть тебе полностью… В этих замечаниях Сеченов, как известно, критикует Кавелина (а точнее — субъективную психологию) за мысль об индетерминизме в психической сфере (Толстой, помнишь, говорил: “Я захотел поднять руку и поднял безо ъы кой на то причины”?). Сеченов предлагает проделать следующий опыт: “Сказать в течение одного часа хоть, например, 200 различных существительных (конечно, из опыта нужно исключить подобные случаи, как, например, заученные на память с детства целые ассоциации различных слов, вроде исключений из правил латинской грамматики, ряда чисел, спряжения различных глаголов и пр.). При этом я беру на себя смелость предсказать следующий результат: если перед опытом г. Кавелин думал, например, о психологии вообще, то его первыми словами будут приблизительно: “психология”, “душа”, “тело”, “идеализм”, “материализм”, “Кант”, “Гегель” ипр.,и очень возможно, что опыт удастся; но если бы при тех же условиях потребовать от него невзначай, чтобы он говорил известные ему существительные, относящиеся, например, к поваренному искусству, огородничеству и пр., то дело пошло бы уже значительно труднее, несмотря на то, что и в этих случаях действуют готовые ассоциации, выражающиеся, например, в том, что вслед за капустой уже легко сказать: морковь, картофель, горох и пр. Но положим, результат и в этом случае был бы удачен. Тогда пусть г. Кавелин попробует сказать, например, по два слова из психологии, из кухонного искусства, огородничества и пр. Здесь результат будет уже наверно отрицательный, несмотря на то, что перед каждым отделом существительных стоит родовое понятие, обнимающее собою в ассоциациях десятки видовых представлений” [8, с. 76].

Предмет и методы психологии в программе И.М. Сеченова 257 С: Неужели ассоциативный эксперимент?

А.: Представь себе, и в начале 70-х годов XIX века! Фактически это был план экспериментального исследования влияния, оказываемого на течение мыслительного процесса поставленной перед испытуемым задачей, — то, что затем стало изучаться Вюрцбургской школой. Однако осталось неизвестным, пишет Ярошевский, “было ли для Сеченова изучение ассоциаций только “умственным экспериментом”, или он в действительности производил опыты, которые предлагал поставить на себе Кавелину” [Там же, с. 77].

Поэтому Сеченов имел полное право говорить в полемике с Кавелиным, что современная им научная психология не является положительной наукой, что интроспекция как особое “умственное орудие” для непосредственного познания сознания есть просто фикция. Впрочем, и здесь Сеченов остался верен себе. Одно дело — научная полемика, а другое — личные нападки на защитника того или иного взгляда. Вспоминая в своих “Записках” о полемике с Кавелиным, Сеченов писал следующее.

И.М. Сеченов: “Замечания” на эту книгу я писал, не зная лично Константина Дмитриевича, ни его благородного образа мыслей, ни его заслуг как ученого. Зная все это, я не написал бы своих “Замечаний” и, конечно, ограничился бы позднейшей статьей “Кому и как разрабатывать психологию”, потому что в ней косвенно заключались все существенные возражения против основных положений книги, делавшие прямой разбор их излишним. Говорю это потому, что мне было очень неприятно думать о своих “Замечаниях”, когда я лично познакомился с Константином Дмитриевичем и нашел в нем человека, относившегося ко мне с первых же встреч самым дружелюбным образом [1, с. 209-210]. А.: Как не хватало этой культуры научных дискуссий несколькими десятилетиями позже, в 20-е и 30-е годы XX века! Но об этом поговорим чуть позже, когда будем рассматривать другие направления объективной психологии. В них многогранность программы Сеченова пропадает, да и сам Сеченов оценивается неадекватно. Вот, например, американский историк психологии Боринг называл Сеченова “русским пионером рефлексологии” (Цит. по [9, с. 414]), в то время как рефлексология Владимира Михайловича Бехтерева, по-моему, намного более “плоское”, по сравнению с сеченовским, учение. Другие американские историки психологии ус-9 Е. Е. Соколова

258 Диалог 6. Что может наблюдать психолог? Конечно, поведение

матривают приоритет Сеченова в сведении телесных и психических явлений к мышечному

движению (См. [10, с. 392]). Ты, наверное, уже убедился, что это весьмаупрощенные

толкования работ Сеченова.

С: Отчего же это происходило?

А.: Данный вопрос требует специального исследования, однако, я думаю, одно из объяснений “лежит на поверхности”. Сеченов ведь, несмотря на то, что говорит о самостоятельности психологии как науки, тем не менее, отдает ее на откуп физиологам. С: Почему?

А.: Потому что современная ему психология не знала никаких иных средств изучения сознания, кроме самонаблюдения. Лишь физиология владела, по Сеченову, возможным арсеналом методик объективного изучения психической деятельности, именно поэтому и изучение психики Сеченов поручал физиологам.

Отметим, однако, что объективность исследования психики может быть достигнута не только на пути ее изучения как естественного (природного) явления. Тот же Кавелин — и здесь надо отдать ему должное — высказывал мысль о возможности опытного объективного изучения психологии различных народов на основе исследований памятников культуры, что Сеченов неправомерно отрицал. Не рассматривал Сеченов и качественных различий психики животных и сознания человека. В споре этих двух выдающихся мыслителей — Сеченова и Кавелина — проявилась оформившаяся несколько позднее тенденция в психологии противопоставлять “естественнонаучную” психологию гуманитарной. Впрочем, дальнейшее развитие объективного подхода в психологии пошло по более упрощенному, нежели это было у Сеченова, пути. Я имею в виду, прежде всего, “объективную психологию”, а затем и рефлексологию Владимира Михайловича Бехтерева. “Объективная психология” В.М. Бехтерева

С: Кажется, он тоже был физиологом? А.: Не только. Бехтерев, окончив медико-хирургическую академию в Санкт-Петербурге, стал практическим врачом,

специалистом по нервным и душевным болезням. Судя по воспоминаниям современников, Бехтерев был “прекрасным врачом, блестящим диагностом… Поразительно широким и разнообразным был спектр лечебных воздействий, оказываемых пациентам в клинике Бехтерева” [И, с. 432].

Уже в самом начале века в созданном Бехтеревым Клиническом институте для борьбы с алкоголизмом широко использовались гидро-, электро- и физиотерапия, трудотерапия, лечебная гимнастика, музыкотерапия и прочее. Одновременно Бехтерев был всемирно известным ученым в самых разных областях: в анатомии и физиологии мозга, психопатологии и невропатологии, психологии и педагогике. Замечу, что до последнего времени (где-то примерно до 60-70-х годов XX века) из всех отечественных психологов зарубежные исследователи знали и цитировали практически только двух из них: Бехтерева и Павлова, — например, в 15-томной немецкоязычной энциклопедии “Психология в XX столетии” [12].

С: Но разве их можно назвать психологами?

А.: Во-первых, это зарубежные исследователи считают Павлова и Бехтерева пионерами “объективного подхода” в психологии. А во-вторых, Бехтерев многое сделал и в психологии тоже. Не кто иной, как Бехтерев организовал первую в нашей стране лабораторию экспериментальной психологии (вспомни, мы уже говорили об этом) — это было ВІ885 году в Казани. Бехтерев, тогда 28-летний профессор, заведующий кафедрой психиатрии Казанского университета, организовал при ней психиатрическую клинику и психофизиологическую лабораторию, где впервые в России стали проводиться экспериментально-психологические исследования. После переезда в Петербург в 1893 году Бехтерев становится профессором военно-медицинской академии по кафедре психиатрии и невропатологии и организует там клинику нервных болезней и первое в мире отделение нейрохирургической невропатологии. И опять-таки при этой клинике работает лаборатория экспериментальной психологии. А я еще не сказал, что Бехтерев явился организатором “Общества нормальной и патологической психологии”, а также ряда журналов, где вопросы психологии занимали весьма существенное место: это “Обозрение психиатрии, невропатологии и экспериментальной психологии”, “Вестник психологии, криминальной антропологии и гипнотизма”…

260 Диалог 6. Что может наблюдать психолог? Конечно, поведение В 1907 году Бехтерев организует знаменитый Психоневрологический институт, который сейчас носит его имя. Он был одновременно и научным учреждением, и вузом, куда принимали студентов без ограничений возраста, социального и имущественного положения, пола, национальности. Как научное учреждение институт занимайся задачами комплексного (всестороннего) развития личности, вопросами нормальной и патологической неврологии. И опять-таки впервые в России при нем было открыто психологическое отделение и кафедра психологии.

С: Опять эта универсальность и разносторонность, которая так поражает меня всегда в великих умах!

А.: Ты совершенно прав. Биографы Бехтерева неоднократно подчеркивали, что “главной отличительной особенностью его научной программы были ее системность и комплексность… Бехтерев значительно опередил свое время и как никто из его современников и в теории, и в практике приблизился к воплощению идеи создания Институтачеловека” [11, с. 427].

С: Который, насколько я знаю, лишь недавно создан у нас в стране… А.: Однако идеи комплексного подхода к изучению человека продолжали развиваться в Ленинграде и после смерти Бехтерева в 1927 году его учениками, в частности Борисом Герасимовичем Ананьевым [13].

Вместе с тем мне представляется, что “комплексность” еще не означает “целостность”. Как раз целостность психической действительности оказалась у Бехтерева разорванной. С: Что ты имеешь в виду?

А.: Я имею в виду тот этап психологического творчества Бехтерева, который многие авторы называют “дорефлексо-логическим”, когда Бехтерев говорит о равноправном существовании двух психологии: субъективной и объективной.

С: Очевидно, под субъективной психологией он имеет в виду современную ему эмпирическую психологию сознания? А.: Ты угадал.

В.М. Бехтерев: Предметом изучения психологии такой, какой она была и есть до сих пор, является так называемый внутренний мир, а так как этот внутренний мир доступен только самонаблюдению, то очевидно, что основным методом современной нам психологии может и должно быть только самонаблюдение. Правда, некоторые авторы вводят в пси­хологию понятие о бессознательных процессах, но и эти бессознательные процессы уподобляются ими в той или другой мере сознательным процессам, причем им приписывают обыкновенно свойства сознательных процессов, признавая их иногда как бы скрытыми сознательными явлениями [14, с. 3]. С: А как же бессознательное у Фрейда?

А.: Бехтерев имеет в виду тех авторов, которые “отрицательно” определяли бессознательное как отсутствие сознания; это определение бессознательного действительно существовало в психологии, мы поговорим об этом позже.

В.М. Бехтерев: Таким образом,… сама психология является наукой о фактах сознания как таковых… Психология, которой до сих пор занимались, основывалась почти исключительно на самонаблюдении и поэтому должна быть названа субъективной психологией. Она есть в настоящем смысле слова психология индивидуального сознания, как ее понимали и понимают все [14, с. 4, 7].

С: Послушай, но ведь это отступление от Сеченова! Ведь у него субъективная психология вообще не признается наукой, а самонаблюдение в форме интроспекции не считается научным методом!

А: Абсолютно верно. Бехтерев, в отличие от Сеченова, сохраняет старое понимание сознания как совокупности сознаваемых нами состояний. В то же время Бехтерев, конечно же, понимает всю недостаточность самонаблюдения как метода психологии. В.М. Бехтерев: Самонаблюдение недостаточно даже для изучения собственной психической жизни… С другой стороны, очевидно, что для субъективной психологии совершенно закрыта область исследования сознательных процессов у других… С вышеуказанной точки зрения изучение психики других не может происходить иначе как путем воображаемого подставления собственных субъективных переживаний на место предполагаемых подобных же переживаний у других лиц.

В этом случае речь идет, очевидно, об аналогии как о методе научного исследования. Но непригодность этого метода для изучения психологии более чем очевидна [Там же, с. 4]. А.: Таким образом, свое собственное сознание еще можно изучать субъективным методом; сознание же других требует иных, объективных методов его изучения.

262 Диалог б. Что может наблюдать психолог? Конечно, поведение

В.М. Бехтерев: Совершенно ошибочно распространенное определение психологии как науки только о фактах или явлениях сознания. На самом деле психология не должна ограничиваться изучением явлений сознания, но должна изучать и бессознательные психические явления и вместе с тем она должна изучать также внешние проявления в деятельности организма, поскольку они являются выражением его психической жизни. Наконец, она должна изучать также и биологические основы психической деятельности [Там же]. .

А.: Внимание! Итак, наряду с субъективной психологией, которая изучает “внутренне наблюдаемое” путем самонаблюдения, Бехтерев доказывает необходимость существования другой психологии, объективной, которая изучает “внешне наблюдаемое”! И это самое главное. Практически все авторы, которые называли себя или которых называли другие “объективными психологами”, именно это и имели в виду. Объективно, с их точки зрения, можно изучать только “внешне наблюдаемое”, а не “субъективную сторону” психической деятельности. В самом деле, говорили они, разве мы можем объективно исследовать смысл той или иной ситуации для субъекта?

С: Конечно, нет; об этом может сказать только сам субъект.

А.: А разве не можем мы судить об этом по некоторым косвенным признакам?

С: Каким, например?

С: Расскажу тебе одну притчу, которая часто приходит мне на ум, когда я думаю об объективном исследовании в психологии. Представь себе ситуацию: три человека таскают камни из каменоломни на стройплощадку. Один работает еле-еле, другой чуть-чуть получше, зато у третьего работа в руках так и кипит. Что мы можем сказать о том, почему это происходит?

С: Ну, тут могут быть разные причины. Третий человек может быть сильнее всех или же он только приступил к работе.

А.: А если спросить каждого из них: “Что ты делаешь?” Что, по-твоему, они ответят? С: Как что? “Таскаю камни”, — ответит каждый из них.

А.: А вот и нет. Первый из этих людей ответил спрашивающему его так, как ты сейчас сказал: “Ты что, не видишь, дурак? Таскаю камни”. Второй ответил: “Я зарабатываю на

жизнь себе и своим детям”. А третий, который работал лучше всех, ответил: “Я строю Храм”. Вот почему он работал лучше всех: работа имела для него возвышенный смысл! Таким образом, одна и та же работа может иметь разный смысл для субъекта, и этот смысл обусловливает эффективность выполнения этой работы.

С: Но ведь о том, какой смысл имеет работа для каждого из этих людей, мы узнали фактически из их самоотчетов?

А.: В данном случае это так. Однако далеко не всегда человек может сам осознать истинный смысл своей деятельности. На уровне сознания какое-то бессознательное содержание может проявиться буквально взаимоисключающими переживаниями, и источник этих переживаний для самого субъекта оказывается неизвестным. Как раз именно смысл действий чаще всего и ускользает от сознания субъекта; более того, он может активно отвергать предлагаемую психологом интерпретацию его действий. Например, субъекту бывает очень сложно признаться даже себе в том, что работа, которой он занимается всю жизнь, на самом деле ему неинтересна. Так что понять действительный смысл того или иного действия для субъекта (а не тот, который ему только кажется) можно только путем длительного объективного исследования его поведения, его поступков, продуктов его творчества. Здесь используются и наблюдение, и так называемые проективные методики, и опросники, и специальные психологические эксперименты, и анализ написанных человеком текстов, созданных им произведений литературы и искусства и тому подобное. И это объективно-психологическое изучение вовсе не будет изучением “внешне наблюдаемого”. С: Но ведь это так сложно, так долго и так опосредствованно!

А.: Именно в этой опосредствованности и заключается научность познания! Но вернемся к Бехтереву. Итак, наряду с субъективной психологией, которая и занимается “переживаниями” методом интроспекции, Бехтерев выделяет “объективную психологию”, которая “рассматривает психические процессы лишь в их объективных проявлениях, не входя в рассмотрение субъективной стороны психического… Для объективной психологии нет вопроса о сознании или бессознательном. Она оставляет этот вопрос в стороне, предоставляя его всецело ведению субъективной психологии… Ос-

264 Диалог 6. Что может наблюдать психолог? Конечно, поведение нованием для такого устранения вопроса …в том круге знаний, который мы называем объективной психологией, является то обстоятельство, что для сознательности процессов нет никаких объективных признаков. Мы не можем, руководствуясь исключительно объективной стороной дела, решить, протек ли данный процесс в сфере сознания или нет. По крайней мере, все попытки в этом отношении лишены строго научного значения и не идут дальше одних мало обоснованных предположений” [14, с. 10].

Вот в чем дело! Бехтерев, как и психологи-субъективисты, утверждает, что нет объективных

критериев сознательности психических процессов.

С: Что же тогда он предполагал изучать в “объективной психологии”?

В.М. Бехтерев: Те соотношения, которые устанавливаются …в различных случаях между

внешними воздействиями и теми внешними проявлениями, которые за ними следуют и

которые обусловлены деятельностью высших центров мозга; … происходящие при этом те

процессы в мозгу, которые в нем предполагаются и которые в известной мере доступны

объективному исследованию с помощью тонких физических приборов [Там же].

А.: Таким образом, “объективная психология” должна заниматься внешней деятельностью и

деятельностью нервной системы как внешними проявлениями единой нервно-психической

деятельности. Да, Бехтерев говорит о недопустимости противопоставления духовного

материальному…

В.М. Бехтерев: Мы должны твердо держаться той точки зрения, что дело идет в этом случае не о двух параллельно протекающих процессах, а об одном и том же процессе, который выражается одновременно материальными, или объективными, изменениями мозга и субъективными переживаниями; мы не должны упускать из виду, что итеи другие служат выражением одного и того же нервно-психического процесса, обусловленного деятельностью энергии центров. Поэтому во избежание всяких недоразумений … мы вправе и должны говорить ныне не о душевных или психических процессах в настоящем смысле слова, а о процессах нервно-психических [14, с. 8].

А.: Но на деле две стороны нервно-психического процесса оказываются абсолютно оторванными друг от друга: ведь даже выделяются две психологии, каждая из которых

“Рефлексологический” этап в творчестве Бехтерева 265

изучает “свою” сторону! Итак, на этом раннем этапе творчества Бехтерев не смог отказаться

от субъективной психологии, как он это сделал впоследствии…

С: Таким образом, остается одна “объективная психология”?

“Рефлексологический” этап в творчестве Бехтерева. В.М. Бехтерев и И.П. Павлов

А.: На следующем этапе своего творчества, то есть примерно с 10-х годов XX века, Бехтерев

говорит о рефлексологии как “преемнице” объективной психологии.

В.М. Бехтерев: Для рефлексологии … нет ни объекта, ни субъекта в человеке, а имеется нечто единое — и объект, и субъект, вместе взятые в форме деятеля, причем для стороннего наблюдателя доступна научному изучению только внешняя сторона этого деятеля, характеризующаяся совокупностью разнообразных рефлексов, и она-то и подлежит прежде всего объективному изучению, субъективная же сторона не подлежит прямому наблюдению и, следовательно, не может быть непосредственно изучаема [15, с. 149]. С: А опосредствованно?

А.: Бехтерев считал, что путем самонаблюдения можно получить лишь словесный отчет, который в любом случае должен быть “скорректирован” объективными данными. Критики рефлексологии, однако, справедливо отмечали, что у Бехтерева метод словесного отчета назван “больше для красоты” и фактически не используется в рефлексологии, поскольку объект исследования рассматривается как “бессловесный”: “Раз сознание исключено, какой же смысл изучать неразрывно связанное с ним слово” [16, с. 160].

Так меняется отношение Бехтерева к “субъективным процессам”: если вначале он говорил о том, что “в природе нет ничего лишнего, и субъективный мир не есть только ненужная величина или бесплодное качество в общей нервно-психической работе” [14, с. 12], то на этапе рефлексологии он склоняется к мысли о том, что психические (субъективные) явления появляются только как сигнал более напряженного рефлекторного процесса в центральных участках мозга, как, так сказать, “субъективная окраска” этого процесса, но в самом рефлекторном процессе эти явления никакой роли не

266 Диалог 6. Что может наблюдать психолог? Конечно, поведение

играют. Более подробно об изменении взглядов Бехтерева на всех этапах его творчества (а

некоторые авторы выделяют пять таких периодов) ты можешь узнать, в частности, из

вступительной статьи к недавно изданному двухтомнику избранных работ Бехтерева [35].

С: А ведь это значительное отступление от сеченовского понимания рефлекса!

А.: Иот собственных деклараций тоже. В работах Бехтерева неоднократно декларировалось

изучение человека как деятеля, но на самом деле все свелось к изучению человека как

объекта, а не субъекта, как своего рода машины, реагирующей рефлексами на различные

раздражители!

Кстати сказать, в 20-е годы, когда рефлексология приобретает большую популярность как “сугубо материалистическое” учение, рефлексологи стали выступать против существования психологии как особой науки; по работам Бехтерева видно, что он старательно избегает “субъективных” терминов, вроде “психический”, “нервно-психический”, а больше говорит о “соотносительной деятельности организма”.

С: Что-то вроде того, что проделывал Иван Петрович Павлов в своей лаборатории, как я слышал: он, кажется, штрафовал своих сотрудников за употребление “субъективной” терминологии: собака “подумала”, собака “захотела”, и требовал использовать в речи только физиологические термины.

А.: Да, довольно похоже, только Павлов, в отличие от Бехтерева, считал, что, исследуя физиологию высшей нервной деятельности, он вовсе не занимается психологическими проблемами и не претендовал на реформирование психологии. Известно, что в свое время Павлов горячо приветствовал создание Психологического института под руководством Чел-панова и вообще с уважением относился к Георгию Ивановичу. Сохранилось письмо Павлова Челпанову, в котором он приветствовал открытие нового института. И. П. Павлов: После славных побед науки над мертвым миром, пришел черед разработки и живого мира, а в нем и венца земной природы — деятельности мозга. Задача на этом последнем пункте так невыразимо велика и сложна, что требуются все ресурсы мысли: абсолютная свобода, полная отрешенность от шаблонов, какое только возможно разнообразие точек зрения и способов действий и т.д., чтобы обеспечить успех. Все работники мысли, с какой бы стороны

они ни подходили к предмету, все увидят нечто на свою долю, а доли всех рано или поздно сложатся в разрешение величайшей задачи человеческой мысли.

Вот почему я, исключающий в своей лабораторной работе над мозгом малейшее упоминание о субъективных состояниях, от души приветствую Ваш Психологический Институт и Вас, как его творца и руководителя, и горячо желаю Вам полного успеха [17, с. 100]. А.: Известно, как строго придерживался Павлов именно физиологической точки зрения, как держал себя и своих сотрудников в “рамках” физиологических исследований, как осторожно относился к психологии (См. [18,с.51]).

С: Я предполагаю, что между Павловым и Бехтеревым наверняка были какие-нибудь научные дискуссии.

А.: Это не то слово. Между ними вообще были сложные отношения. Во-первых, спор о приоритете открытия и исследования явления, которое у Павлова называлось условным рефлексом, а у Бехтерева — сочетательным рефлексом. Во-вторых, спор о приоритете в вопросе “объективного изучения поведения животных и человека”. В-третьих, Павлов не принимал рефлексологию, по словам Бехтерева, потому, что рефлексологи занимались не только высшей нервной деятельностью, как сам Павлов, но и изучали “влияние социальных факторов” на поведение человека и зачастую отвлекались от сугубо физиологических вопросов. Но Павлов ведь и не претендовал на изучение нефизиологических проблем и очень осторожно относился к попыткам на данном этапе развития физиологии и психологии соединить их в одной науке, хотя и предполагал, что когда-нибудь в будущем оба эти аспекта изучения рефлекторной деятельности будут соотнесены друг с другом. С: Ну, и как разрешился спор?

А.: История распорядилась следующим образом. Бехтерев внезапно умер в 1927 году — очень неожиданно для всех. Есть версия, что умер не случайно — за несколько дней до смерти он был приглашен на консультацию к Сталину, и после этого на вопрос своего собеседника, где он был, буркнул нечто вроде: “Смотрел одного сухорукого параноика”. Может быть, этими словами и объясняется его столь внезапная смерть, неожиданная для всех его друзей и близких: несмотря на 70 лет Бехтерев отличался отменным здоровьем и великолепной работоспособностью.

268 Диалог 6. Что может наблюдать психолог? Конечно, поведение После смерти Бехтерева возникает так называемая “рефлексологическая дискуссия”. Это происходит в 1929 году. Многие ученики Бехтерева довели до логического конца его идею о невозможности научного познания субъективных явлений и буквально повторили идею Александра Ивановича Введенского о непознаваемости чужого Я (См. [19, с. 480-481]). Опять-таки здесь был поставлен знак равенства между переживаниями субъективного явления и его научным познанием. Как справедливо заметил Выготский, это совпадение было предопределено с самого начала: “Бехтерев предполагает Введенского, если прав один, прав и другой” [20, с. 327], потому что в основе обеих концепций лежит принципиально общее понимание сознания как “совокупности сознаваемых только мною состояний”. В этом смысле рефлексология была весьма эклектичным построением и не могла дать позитивной программы развития психологических знаний. По словам Яро-шевского, рефлексология была колоссом на глиняных ногах и в начале 30-х годов исчезла с психологического горизонта (См. [19, с. 518]).

Творчество Бехтерева и эволюцию его психологических взглядов нельзя оторвать от общего развития мировой психологии в ту эпоху. А оно — это развитие — шло по линии жесткой критики интроспективной психологии и стремления ввести объективные методы изучения в психологию. Наибольшую известность из всех направлений “объективной психологии” приобрел американский бихевиоризм, который многие зарубежные историки психологии прямо отождествляют с объективной психологией. Мы же видим, что “объективная психология” гораздо более разностороннее явление.

С: Мне уже что-то не хочется изучать это направление. Наверное, такая же механистичность в понимании человеческого поведения.

Поведение как предмет психологии в бихевиоризме Дж. Уотсона

А.: В этом ты прав, однако ты не представляешь себе масштабов влияния бихевиористской стратегии познания человека! На несколько десятилетий (а он возник в начале 10-х годов XX века) он определил облик практически всей американской психологии. И хотя за это время бихевиоризм

Поведение как предмет психологии в бихевиоризме Дж. Уотсона 269 претерпел определенную эволюцию и не рассматривается сейчас как преобладающая стратегия исследования в американской психологии, тем не менее, позиций бихевиористов и необихевиористов придерживаются до сих пор некоторые социальные психологи, психотерапевты, теоретики и практики разных видов обучения и так далее. Поэтому я все же изложу тебе программу построения психологии с точки зрения бихевиоризма. Основоположник бихевиоризма американский психолог Джон Уотсон неоднократно подчеркивал общность своих взглядов с идеями Павлова и Бехтерева. Действительно, после нашего рассмотрения взглядов Бехтерева вряд ли стоит много говорить о понимании сознания в бихевиоризме. Это было такое же “интроспективное” определение, и, естественно, Уотсон вычеркивает сознание из явлений, которые должна изучать психология, если она действительно хочет быть наукой. С: Что же остается?

А.: Остается все то же “внешне наблюдаемое”. В одной из своих статей Уотсон весьма лаконично формулирует программу новой психологии: “Что может наблюдать психолог? Конечно, поведение”. Поведение как совокупность внешне наблюдаемых реакций субъекта на воздействия внешней среды. Уотсон, таким образом, отвергает как структурализм Тит-ченера, так и альтернативную структурализму функциональную психологию, которая использовала все то же субъективистское определение сознания. Дж. Уотсон: Я сделал все возможное, чтобы понять различие между функциональной психологией и структурной психологией, но не только не достиг ясности, а еще больше запутался. Термины “ощущение”, “восприятие”, “аффект”, “эмоция”, “воля” используются как функционалистами, так и структуралистами. Добавление к ним слова “процесс” (духовный акт как целое и подобные, часто встречающиеся термины) служит некоторым средством удалить труп “содержания” и вместо этого дать жизнь “функции”. Несомненно, если эти понятия являются слабыми, ускользающими, когда они рассматриваются с точки зрения содержания, они становятся еще более обманчивыми, когда рассматриваются под углом зрения функции и особенно тогда, когда сама функция изучается с помощью интроспективного метода [21, с. 24].

А.: Сам пройдя школу функционализма (Уотсон обучался в Чикагском университете у функционалиста Джеймса Эн-джелла), Уотсон отвергает его за сохранение “ненаучных”

270 Диалог 6. Что может наблюдать психолог? Конечно, поведение

субъективных терминов, за индетерминизм в понимании психических функций; однако в то же время он заимствует у американского функционализма свойственную ему идею о приспособительном характере реакций и действий животного и человека. Но в описании этих реакций Уотсон полностью отказывается от субъективистского их истолкования. Дж. Уотсон: С точки зрения бихевиоризма, подлинным предметом психологии (человека) является поведение человека от рождения до смерти. Явления поведения могут быть наблюдаемы точно так же, как и объекты других естественных наук. В психологии поведения могут быть использованы те же общие методы, которыми пользуются в естественных науках. И поскольку при объективном изучении человека бихевиорист не наблюдает ничего такого, что он мог бы назвать сознанием, чувствованием, ощущением, воображением, волей, постольку он больше не считает, что эти термины указывают на подлинные феномены психологии… Наблюдения над поведением могут быть представлены в форме стимулов (С) и реакций (Р). Простая схема С-Р вполне пригодна в данном случае. Задача психологии поведения является разрешенной в том случае, если известны стимул и реакция. Подставим, например, в приведенной формуле вместо С прикосновение к роговой оболочке глаза, а вместо Р — мигание. Задача бихевиориста решена, если эти данные являются результатом тщательно проверенных опытов. Задача физиолога при изучении того же явления сводится к определению соответственных нервных связей, их направления и числа, продолжительности и распространения нервных импульсов и т.д. Этой области бихевиоризм не затрагивает [22, с. 35-36].

А.: Таким образом, Уотсон еще больше сужает задачи “новой психологии” по сравнению с

программой Бехтерева: из нее исключаются все физиологические исследования…

С: Здесь приведена лишь простейшая реакция. А как же быть со сложными реакциями

человека в общественной и личной жизни? Неужели Уотсон предполагал, что, например,

такое чувство, как любовь, может быть описано в терминах “стимул-реакция”?

А.: Аон не предполагал, он просто описал…

С: Как?

А.: Смотря что ты имеешь в виду под словом “любовь”. Следуя своей программе, Уотсон понимал под этой эмоци­ей, как он говорил, реакцию “улыбки” на поглаживающее прикосновение… С: Ну и ну! Любовь — это… это…

А.: По Уотсону, все сложные реакции человека образуются из простейших врожденных реакций с помощью механизма обусловливания, то есть путем формирования условного, по Павлову, и сочетательного, по Бехтереву, рефлекса. С: Из каких же это реакций?

А.: Я упомяну только три из них, которые Уотсон называет эмоциями (гнев, страх и любовь), которые он, однако, понимает не как внутренние переживания, а как вполне внешне наблюдаемые реакции. Гнев как “реакция громкого плача, сжимания тела” возникает на стимул “препятствующее движение” (например, сжатие ребенка в руках); страх (вздрагивание, плач) возникает всего на два исходных стимула: потерю опоры и громкий звук; любовь как “реакция улыбки” возникает на поглаживающее прикосновение. Все. Наблюдая за новорожденными детьми, Уотсон установил, что никаких других реакций, возникающих с самого рождения на строго определенные (безусловные) стимулы, у ребенка нет. Есть еще, правда, целый класс безусловных рефлексов типа чихания или глотания, но я думаю, они тебе менее интересны. С: Конечно.

А.: Тогда давай рассмотрим реакцию, например, страха на стимул, который этой реакции первоначально не вызывает. Допустим, у ребенка нет боязни пушистого белого кролика. Как экспериментально вызвать у него страх?

С: Очевидно, сочетая показ этого кролика с потерей опоры или резким звуком. Проблема обусловливания

А.: Абсолютно верно. Это и называется обусловливанием. При сочетании безусловного раздражителя с условным (однократном или многократном) реакция начинает вызываться уже и условным раздражителем, или стимулом. Соответственно можно избавить человека от страха путем размыкания образовавшейся условной связи. Любопытные подробности об этих экспериментах Уотсона и других сторонников бихевиоризма ты можешь найти в недавно вышедшем на рус-

272 Диалог 6. Что может наблюдать психолог? Конечно, поведение ском языке руководстве по истории современной психологии (См. [36, с. 296-297]). Там, в частности, описывается знаменитый случай 11-месячного Альберта, которого приучили бояться белого кролика, но которого Уотсон так и не смог отучить от этого страха (в то время как в различных руководствах по истории психологии результаты этого эксперимента часто описываются совсем иначе), и приводится другой случай, когда мальчик по имени Питер избавился от естественно возникшего у него страха перед кроликом благодаря усилиям не самого Уотсона, а подруги его второй жены Мэри Ковер Джонс. Я же воспользуюсь другим примером, приведенным в одной из работ Джона Уотсона. Дж. Уотсон: У ребенка 1,5 лет была выработана условная отрицательная реакция: при виде сосуда с золотыми рыбками он отходил либо убегал… С какой бы быстротой он ни шел, он замедляет шаг, как только приблизится к сосуду на7-8 шагов. Когда я хочу задержать его силой и подвести к бассейну, он начинает плакать и пытается вырваться и убежать. Никаким убеждением, никакими рассказами о прекрасных рыбках, о том, как они живут, движутся и т. д., нельзя разогнать страх… Испробуем другой способ. Подведем к сосуду старшего брата, 4-летнего ребенка, который не боится рыбок. Заставим его опустить руки в сосуд и схватить рыбку. Тем не менее, младший ребенок не перестанет проявлять страх… Попытки пристыдить его также не достигнут цели. Испытаем, однако, следующий простой метод. Поставим стол от Юдо 12 футов длиной. У одного конца стола поместим ребенка во время обеда, а на другой конец поставим сосуд с рыбками и закроем его. Когда пища будет поставлена перед ребенком, попробуем приоткрыть сосуд с рыбками. Если это вызовет беспокойство, отодвинем сосуд так, чтобы он больше не смущал ребенка. Ребенок ест нормально, пищеварение совершается без малейшей помехи. На следующий день повторим эту процедуру, но пододвинем сосуд с рыбками несколько ближе. После 4-5 таких попыток сосуд с рыбками может быть придвинут вплотную к подносу с пищей, и это не вызовет у ребенка ни малейшего беспокойства… Прежний страх преодолен, произошло размыкание условной связи, и это размыкание стало уже постоянным. Я думаю, что этот метод основан на вовлечении висцерального компонента общей реакции организма; другими словами, для того чтобы изгнать страх, необходимо включить в цепь условий также и пищеварительный аппарат [22, с. 42-43].

А.: Подобным же образом объясняется Уотсоном и то, что один человек значит для нас много больше, чем другой: все это происходит благодаря сочетанию стимула, вызывающего безусловную приятную эмоцию, с условным. С: Кошмар какой-то, такое упрощение проблемы!

А.: Представь себе, такое “упрощение” играет определенную роль в столь любимой тобой психотерапии. Кажется, ты в начале наших бесед сказал, что у тебя есть ксерокопия какой-то работы по бихевиоральной терапии? С: Признаюсь тебе, я еще не открывал ее.

А.: Теперь у тебя есть хороший повод это сделать. Открой ее, и ты убедишься, что такими весьма простыми приемами излечиваются очень многие нервно-психические расстройства, например: истерические параличи, истерические же глухота, слепота, ночное недержание мочи, различные страхи (или, как их называют психиатры, фобии), половые извращения и тому подобное (См. [23, с. 113-114]). Конечно, арсенал используемых методик с тех пор существенно расширился, но в основе их лежит все то же обусловливание и “размыкание” условных связей.

Так, например, используется прием, заключающийся в демонстрации больному, испытывающему какую-то фобию (боязнь животного или полета на самолете), “иерархии обстоятельств”, вызывающих страх, то есть создаются специальные ситуации, которые выстраиваются в “цепь” по силе их способности вызвать страх у больного, и каждая из этих ситуаций переживается им. Это может быть организовано как в реальности (но технически осуществить это очень сложно), так и в представлении больного. С: То есть?

А.: Больной последовательно воображает себя в одной из предлагаемых ситуаций в течение какого-либо времени (например, в течение 15-40 секунд), затем представляет себе другую, успокаивающую ситуацию и достигает состояния релаксации (расслабления). Затем он представляет себе еще более волнующую ситуацию — и вновь воображает “успокоительную” и так далее. Тем самым происходит торможение реакции страха за счет размыкания связи между ней и объектом, ее первоначально вызывающим (См. [23, с. 114]). С: Послушай, но это ведь не бихевиористская схема: испытуемый ведь пользуется уже воображением, то есть вызывает образы, которые Уотсон отвергал как предмет изучения.

274 Диалог 6. Что может наблюдать психолог? Конечно, поведение А.: Я рад, что ты это заметил. Действительно, в этих приемах поведенческой терапии чувствуется влияние уже не классического бихевиоризма, а необихевиоризма, который представляет собой развитие идей Уотсона путем “обратного” введения в арсенал исследователя отвергаемых в классическом бихевиоризме понятий “образ”, “познание”, затем “потребность”, “цель” и так далее. Но об этом — чуть позже, а пока вернемся к Уотсону. На основе врожденных реакций формируются приобретаемые в течение жизни привычки, мышление и речь.

Образование привычек изучалось Уотсоном на материале обучения стрельбе из английского лука, где испытуемым был сам Уотсон. В каждой попытке фиксировалась точность попадания в цель. Обнаружилось, что вначале, естественно, точность стрельбы невелика, затем быстро увеличивается, после чего улучшение результатов происходит не столь быстро, пока, наконец, не достигается предел достижений для данного лица в данном виде деятельности: кривая выравнивается. Из этих экспериментов Уотсон сделал вывод, что образование навыков и — шире — привычек идет механическим образом, постепенно, без осмысления происходящих при этом процессов. Несколько позже отечественным ученым Николаем Александровичем Бернштейном было показано, что в данных экспериментах была представлена лишь “внешняя” сторона образования навыка; на самом деле происходит скрытое от глаз внутреннее преобразование навыков, то есть “повторение происходит без повторения”. Но бихевиористы, игнорируя внутреннюю сторону поведения, считали, что в основе любого заучивания (приобретения привычки) лежат данные механические законы. С: Неужели эти довольно скучные вещи тоже нашли какое-то применение в практике? “Тренинг умений” в бихевиоральной терапии

А.: Представь себе. Да, бихевиористы “не видели” случаи научения буквально “с ходу”, но ведь в некоторых ситуациях научение происходит и путем постепенного внешнего “прилаживания”, внешнего подражания без специального анализа или даже особого привлечения внутренних условий. На

этом строятся формы поведенческой терапии при обучении навыкам социального поведения. Лучше всего это происходит в специальных группах “тренинга умений”. К. Рудестам: К видам жизненных умений, которым обучают в группах, относятся: управление тревогой, планирование карьеры, принятие решений, родительские функции, коммуникативные умения и тренинг уверенности в себе… В группах пациентов с тяжелыми нарушениями тренинг умений может касаться развития элементарных навыков, таких, например, как есть, не проливая [24, с. 287]. С:Яне совсем понял, как это происходит.

А.: Используются, например, приемы “подражания” образцу, то есть действиям руководителя группы или какого-то ее участника; эти действия могут быть записаны и на видеомагнитофон; происходит репетиция поведения, то есть “проигрывание” возможных действий в различных житейских ситуациях: выражение просьбы или отказа, умение вступить в разговор и выйти из него, умение общаться с различными группами населения и должностными лицами (продавцами, таксистами, начальником, подчиненными). Что при этом думает или чувствует человек — в данных группах не столь важно: важно “отработать” лишь “внешний рисунок” поведения. С: Что же, это тоже нужно для жизни.

А.: И, наконец, мышление и речь также рассматриваются в бихевиоризме как приобретенные навыки.

Проблема мышления и речи в бихевиоризме

Дж. Уотсон: Мышление есть поведение, двигательная активность, совершенно такая же, как игра в теннис, гольф или другая форма мускульного усилия. Мышление также представляет собой мускульное усилие и именно такого рода, каким пользуются при разговоре. Мышление является просто речью, но речью при скрытых мускульных движениях [22, с. 43]. С: Значит, мышление - это беззвучная речь?

А.: Не совсем так, хотя у бихевиористов можно найти и эту формулу.

Дж. Уотсон: Бихевиористы в настоящее время считают, что всякий раз, когда индивид

думает, работает вся его те-

276 Диалог 6. Что может наблюдать психолог? Конечно, поведение лесная организация (скрыто), каков бы ни был окончательный результат: речь, письмо или беззвучная словесная формулировка. Другими словами, с того момента, когда индивид поставлен в такую обстановку, при которой он должен думать, возбуждается его активность, которая может привести, в конце концов, к надлежащему решению. Активность выражается: 1)в скрытой деятельности рук (мануальная система реакций); 2) чаще — в форме скрытых речевых движений (вербальная система реакций); 3) иногда — в форме скрытых (или даже открытых) висцеральных реакций… [Там же]. С: Каких-каких?

А.: Висцеральные означает реакции внутренних органов, например кишечника. Дж. Уотсон: Если преобладает 1-ая или 3-я форма, мышление протекает без слов. Бихевиористы высказывают предположение, что мышление в последовательные моменты может быть кинестетическим, вербальным или висцеральным (эмоциональным)… Эти соображения показывают, как весь организм вовлекается в процесс мышления…; они доказывают, что мы могли бы все же каким-то образом мыслить даже в том случае, если бы не имели вовсе слов. Итак, мы думаем и строим планы всем телом… [22, с. 44-45]. С:Ая всегда считал, что мышление невозможно без слов.

А.: В курсе психологии мышления ты узнаешь, что существует так называемое “наглядно-действенное” мышление, которое совершается посредством действия; существует и образное мышление, когда человек “мыслит образами”, существует мышление и других типов, но о них мы еще очень мало знаем. Бихевиористы при всей их механистичности защищали идею различных типов мышления, которая, кстати, не всеми психологами признавалась. Заслуживает внимания и то, что любое мышление, согласно бихевиористам, всегда представляет собой физиологический процесс, который можно уловить с помощью приборов; нет такой “чистой” мысли, которая не была бы облечена в скрытые физиологические — или может быть физические — процессы, что было подтверждено в ряде последующих трудов, в том числе отечественных психологов [25]. С: Значит, и в бихевиористском подходе есть своя правда.

“Молярный” (когнитивный) необихевиоризм Э. Толмена 277

“Молярный” (когнитивный) необихевиоризм Э. Толмена

А.: Конечно, только это, как всегда, лишь часть правды. Очевидная механистичность классического бихевиоризма вызвала попытки его “дополнения” у так называемых необи-хевиористов. Одним из них был Эдвард Чейс Толмен, учение которого носит название “молярного” (то есть “целостного”) и когнитивного бихевиоризма. Уже из названия видно, что Толмен счел возможным вернуть в бихевиоризм отвергаемые Уотсоном переменные вроде “образа” или “цели”. При этом довольно простые эксперименты Толмена на белых крысах (а крысы вообще были излюбленным объектом исследования бихевиористов, не видевших принципиальной разницы между поведением человека и животного) доказали, что далеко не все в поведении крысы может быть объяснено по схеме “стимул-реакция”. Например, крыса научалась путем проб и ошибок находить корм в одном из отделений лабиринта (на рисунке 4 обозначено буквой Н). Через некоторое время она запускалась в лабиринт, где привычный ей ход наглухо закрывался, но зато было открыто множество других ходов (рисунок 5).

Что должна была делать крыса в этом случае, если руководствоваться теорией образования привычки в классическом бихевиоризме?

С: Путем проб и ошибок формировать привычку прохождения лабиринта по другому пути. А.: Но как раз именно этого она и не делала! После кратковременного исследования начальных отрезков нескольких новых ходов крыса выбирала тот самый “диагональный” ход, который приводил ее к корму самым кратчайшим путем, и ей вовсе не требовалось для этого новое долгое обучение! Иногда, правда, крысы ошибались и выбирали ход, обозначенный на рисунке 5 буквой В, но это были “хорошие ошибки”: крысы “помнили”, что проходили участок лабиринта именно в этом направлении. Толмен предположил поэтому, что нельзя обойтись при объяснении поведения крысы без понятия “когнитивная” (то есть познавательная) карта, или план, под которым понимался целостный образ ситуации, сложившийся у крысы в ходе предшествующего обучения. Благодаря наличию этого плана крыса действовала не путем слепых проб и ошибок, а вполне целесообразно и разумно.

278 Диалог 6. Что может наблюдать психолог? Конечно, поведение

Рис. 5. Схема эксперимента Э. Толмена (вторая позиция)

Э. Толмен: Мы согласны с другими школами в том, что крыса в процессе пробежки по лабиринту подвергается воздействию стимулов и, в конце концов, в результате этого воздействия появляются ее ответные реакции. Однако вмешивающиеся мозговые процессы являются более сложными, более структурными, и часто … более независимыми, чем об этом говорят психологи, придерживающиеся теории “стимул-реакция”. Признавая, что крыса бомбардируется стимулом, мы утверждаем, что ее нервная система удивительно избирательна по отношению к каждому из этих стимулов… Поступающие стимулы не связываются с ответными реакциями с помощью простого переключателя по принципу “один к одному”. Скорее, поступающие стимулы перерабатываются в центральной управляющей инстанции в особую структуру, которую можно было бы назвать когнитивной картой окружающей обстановки. И именно эта примерная карта, указывающая пути (маршруты) и линии поведения и взаимосвязи элементов окружающей среды, окончательно определяет, какие именно ответные реакции, если они вообще имеются, будет, в конечном счете, осуществлять животное [26, с. 66-67].

А.: Таким образом, классическая схема “стимул-реакция” обнаружила свою несостоятельность: Толмен выступил с требованием “вставить” между этими переменными другие, промежуточные. Таковы у него “когнитивный план, или карта”, “гипотеза” и подобные им. Другие необихевиористы, в част­ности автор “гипотетико-дедуктивного” бихевиоризма Кларк Леонард Халл, вводили иные промежуточные переменные, например: “потребность”, “редукция потребности”. Были и другие варианты необихевиоризма, о которых ты узнаешь позже. Самое главное, что сделали необихевиористы, — это показали, что объективно можно изучать не только внешне наблюдаемое, как полагал Уотсон, но и те самые субъективные явления, которые, как считали Уотсон и рефлексологи, недоступны объективному исследованию. Вместе с тем остались те же ограничения концепций необихевиористов, что и классического бихевиоризма: построение психологии по образцу естественных наук, принципиальное игнорирование специфики психологии человека. Но бихевиористская “философия человека” до сих пор существует — не только в сугубо академических исследованиях, но главным образом в виде конкретных ее приложений к решению прикладных задач. Существуют, например, социально-психологические разработки на основе этой стратегии, соответствующие теории обучения, ну и, конечно, бихевиоральная терапия, которая, по оценкам, не столько собственно терапия, сколько обучение определенным навыкам поведения.

С: Ну и какое же обучение может идти таким механическим путем? Какая тут может быть еще и теория обучения?

А.: Одна из них предложена американским же психологом, автором “оперантного бихевиоризма” Берресом Фредериком Скиннером. Этот вариант бихевиоризма оказался гораздо ближе к уотсоновскому классическому бихевиоризму, чем к новым направлениям. Скиннер возвращается к классической схеме “стимул-реакция-подкрепление”, правда, вносит в нее одно существенное изменение (См. [27, с. 306-316; 28]). С: А именно?

“Оперантный бихевиоризм” Б. Скиннера и проблема программированного обучения А.: Скиннер считал, что Джон Уотсон (как, кстати, и Павлов) исследовал так называемое респондентное поведение, то есть изучал, какой стимул вызывает какую реакцию. При этом, чтобы вызвать ту или реакцию, использовалось подкрепление стимула, а не самой реакции. Скиннер же ис-

280 Диалог 6. Что может наблюдать психолог? Конечно, поведение

следовал так называемое оперантное поведение, то есть действия и движения (операнты),

возникающие как бы спонтанно, среди которых, однако, некоторые подкрепляются

естественно (полезным для организма результатом) или искусственно (дрессировщиком или

экспериментатором) и поэтому закрепляются. Таким путем происходит отбор первоначально

спонтанных движений и поведение формируется в нужном направлении.

С: Кому нужном?

А.: Дрессировщику, например, который (давая лакомство животному за случайно выполненное им действие) подкрепляет нужные ему движения и получается искусный цирковой номер. Таким образом, кстати, работал наш знаменитый дрессировщик Владимир Дуров. Полезным этот способ может быть и для учителя, который обучает ученика по определенной программе (кстати, именно с бихевиористской традицией связаны первые системы программированного обучения). В конечном счете, по мнению бихевиористов, это нужно обществу, в котором живет человек. Не зря бихевио-ристы на заре своего движения стремились превратить это психологическое течение в “лабораторию общества”. Еще несколько слов о практическом применении идей Скиннера в процессе программированного обучения. Основные задачи такого обучения заключаются, по Скиннеру, в получении правильных реакций и их закреплении путем подкрепления. Информация, подлежащая заучиванию, разбита на мельчайшие порции (называемые кадрами или фрагментами). Они настолько малы, что все учащиеся без особого труда могут усвоить требуемое определение или идею. Для проверки правильности выполнения (усвоения) того или иного шага существует определенная система контроля (она, впрочем, может различаться в разных типах программ). Например, она состоит в наличии “ключей” (правильных ответов), с которыми учащийся может сверить свой ответ. Совпадение ответов, по Скиннеру, само по себе является хорошим подкреплением и тем самым условием закрепления нужной реакции. Иногда подкрепление (особенно при работе с компьютерным вариантом программы) дается в виде появляющихся на экране слов одобрения, похвалы и тому подобное. Для закрепления нужных реакций используются и так называемые “подсказки”, причем с каждым разом они все менее и менее подробны. Допустим, сначала предъявля­

ется полный текст необходимого фрагмента, который нужно заучить. В следующий раз этот же текст дается с небольшим пропуском, а еще позже — уже со значительными пробелами, которые нужно заполнить. Тем самым, сторонники такого варианта программированного обучения считают, что человека можно обучить безошибочно воспроизводить нужные ответы на любой вопрос на экзамене.

С: Мечта любого экзаменатора и студента! Вот бы такой учебник по психологии мне! Я так мечтаю о безошибочном ответе на экзамене!

А.: Открой учебник по психологии для начинающих канадского психолога Жо Годфруа [27]

— и ты найдешь кое-что для себя. Например, пользуясь этим учебником, я могу, скажем,

проверить твои знания, которые ты должен был усвоить в ходе наших первых бесед. Ты

готов?

С: Конечно.

А.: Итак, твоя задача — заполнить пробел в утверждениях, которые приведены здесь для проверки твоих знаний. Первое из них: “Одно из первых объяснений функционирования разума сводилось к идее о некой заключенной в теле”. С: Душе!

А.: Верно. “Для Аристотеля разум (психика) — это одна из… тела”. С: Функций!

А.: Верно. “По мнению Декарта, действия организма определяются находящимися в головном мозгу”. С: Не помню.

А.: Откроемподсказку: “животнымидушами”.

С: А-а, это имеются в виду “животные духи”, что ли? А почему здесь написано “душами”? А.: Вероятно, неточность перевода… Но двигаемся дальше. “По представлениям философов-эмпириков XVIII в., ощущения комбинируются по… принципу”. С: Ассоциативному!

А.: Верно. “В XVIII в. изучение души заменяется изучением …и…”. С: Явлений сознания и функций сознания.

А.: Откроем подсказку: здесь написано “мыслительной функции”, “сознания”.

С: Но ведь это не совсем так. Во-первых, можно говорить об эмпирическом изучении

сознания уже в XVII веке, а потом: почему только “мыслительной функции”? Ведь мы

282 Диалог 6. Что может наблюдать психолог? Конечно, поведение

знаем, что как раз в XVIII веке, даив XVII тоже, изучались и другие функции, например

аффекты.

А.: Продолжим пока далее. “Эмпирики считают, что любое знание может быть приобретено лишь…”.

С: Эмпирическим путем!

А.: Откроемподсказку: “экспериментальным путем”.

С: Опять неверно. А Брентано с его “Психологией с эмпирической точки зрения”, который отрицал эксперимент! А эмпирическая психология до возникновения экспериментальной! А.: “Первая лаборатория психологии была основана … в … г.”. С: Вильгельмом Вундтом ВІ879 году.

А.: “Метод … состоит в том, что испытуемый описывает ощущения, возникающие у него при воздействии того или иного стимула”.

С: Я полагаю, речь идет об интроспекции и самонаблюдении, но такой ответ слишком общий и не раскрывает особенностей каждого из вариантов интроспекции и тем более не показывает специфику именно интроспекции как особого метода в отличие от простого самонаблюдения. Так что краткий ответ на этот вопрос будет по сути неверным. А.: Я специально дал тебе возможность убедиться в ограниченности такого способа приобретения и проверки знаний. Во-первых, речь идет о простом заучивании неких готовых формул, которые кажутся верными, как правило, лишь составителю подобных программ. Во-вторых, здесь принципиально исключается момент более или менее глубокого понимания того или иного положения, а это в принципе может привести к механическому задалбливанию готовых формул без осмысления путей их вывода. Но данная система обучения может быть использована в других случаях: ты, например, осваиваешь компьютер, и подобная программа, где тестируются твои раз и навсегда определенные, необходимые навыки, была бы весьма полезна. Однако не стоит забывать и об ограничениях данного способа обучения.

Впрочем, нам пора завершать разговор о том довольно разнородном конгломерате школ и направлений, который называется “объективной психологией”. Упомяну еще лишь одного автора, который пытался создать свой, казавшийся ему оригинальным, вариант “объективной психологии”. Это был русский психолог Константин Николаевич Корнилов. Как

только произношу это имя, сразу же всплывают две ассоциации: “марксизм” и “реактология”. С: Почему марксизм? “Реактология” К.Н. Корнилова

А.: Потому что как раз Корнилов в 1923 году на первом съезде по психоневрологии сделал некий “программный” доклад, который был тогда назван “программой построения психологии на основе марксизма”. На самом деле, в этом докладе и последовавших после него событиях отразилась вся драматичность российской истории того периода и ее противоречивость. Сам этот съезд был организован ведущими психологами дореволюционного периода: уже известными нам Челпановым и Нечаевым (См. [18, с. 12]). Корнилов в то время был сотрудником Психологического института, возглавляемого Челпановым. После этого доклада в 1923 году, в котором он порадовал власти стремлением строить психологию на “единственно научном фундаменте марксизма”, бывшего официальной идеологией, Корнилов был назначен директором института вместо отстраненного Челпано-ва. Челпанов ведь “звал назад”, к “реакционной идеалистической психологии”, а Корнилов был пионером новой, невиданной еще, но заранее объявленной единственно научной и потому верной советской психологии. И не было замечено тогда, что идеалист Челпанов дал более глубокий анализ подлинного (не вульгарного) марксизма в своей работе “Психология и марксизм”, вышедшей в 1924 году [29], чем это было сделано Корниловым в его докладе и последующих трудах.

Не анализировался и тот факт, что знаменитейший Павлов обратился не к кому-нибудь из новых психологов, а именно к Челпанову с предложением об организации психологического отдела в Колтушах. Много лет спустя известный психолог Владимир Петрович Зинченко скажет по этому поводу: “Видимо, И.П. Павлову для дальнейшего развития исследований высшей нервной деятельности человека понадобилась психологическая культура, и он искал ее не в обещанной новой марксистской психологии (она ведь еще только должна была быть построена), а в той психологии, которая ему была известна и к которой он относился с уважением”

284 Диалог 6. Что может наблюдать психолог? Конечно, поведение [30, с. 83]. Более того, не могу не упомянуть здесь один интересный эпизод, который произошел с Алексеем Николаевичем Леонтьевым в то далекое время, когда он был сотрудником нового директора института психологии Корнилова, и его вместе с Лурией отправили в командировку в Ленинград для изучения работы павловских лабораторий в Институте экспериментальной медицины.

А.Н. Леонтьев: Я явился в институт, и Фурсиков, ассистент института — по-теперешнему заместитель директора по науке — представил меня Павлову. До этой торжественной минуты я участвовал в обходе им лабораторий, успел поразиться принятому там стилю работы — как Павлов обращается с сотрудниками, как консультирует различных исследователей, как разговаривает со множеством врачей, которые сидели по всем углам и — я снова пользуюсь терминологией тех лет — “отсасывали собачий сок”. Одним словом, к тому моменту, когда Фурсиков сказал, что из Москвы приехал наш молодой коллега, который некоторое время побудет у нас, я уже несколько осмотрелся в институте. И.П. Павлов охотно сказал что-то вроде “да-да”, мы пожали друг другу руки, и тут он спросил меня: “А как поживает Георгий Иванович?”

Я был молод и неопытен, а потому страшно смутился. “Иван Петрович, — сказал я, — Георгий Иванович у нас в институте более не работает, наш директор теперь — Константин Николаевич Корнилов, в институте многое переменилось — мы культивируем теперь объективные методы исследования психики, и вот почему я командирован к вам”. Реакция была незамедлительной, даже мгновенной. Так как мы стояли очень близко друг к другу, поведение Павлова было особенно демонстративным: он, не сделав ни одного шага, повернулся ко мне спиной и, бросив фразу: “Сожалею, молодой человек, сожалею”, отмаршировал прочь [Там же, с. 99-100].

А.: Но самое главное, в тот момент не поняли, что Корнилов, провозгласив марксизм новой “философией психологии”, был весьма далек от формулирования действительной программы построения психологии на новой основе. Он предлагал примерно то же, что в свое время, в дорефлексологи-ческий период своей деятельности, Бехтерев, — соединить субъективную эмпирическую психологию сознания с “объективной психологией” (бихевиоризмом, рефлексологией). Они, по его мнению, как элементы должны войти в марксистскую

психологию (См. [31]). Уже из этого ясно, что при соединении могла получиться только эклектическая конструкция, которая никак не могла оказаться марксистской именно потому, что в последней совершенно иначе понималось и сознание, и поведение. Заслуга Корнилова, пожалуй, только в одном: он привлек внимание психологов к действительно значимым положениям в марксистских философских книгах, которые могли сыграть свою роль в становлении новой психологии. Но у Корнилова они такой роли не сыграли. С: Догадываюсь.

А.: Да, собственная психологическая концепция Корнилова, которую он называл “реактологией”, была как раз такой эклектической конструкцией, где от марксизма ничего не было. Основным понятием этой концепции было понятие реакции, которое, по Корнилову, отличалось от такового в бихевиоризме.

К.Н. Корнилов: Тем-то отличается акт реакции от рефлекса и психического состояния, что тогда как первое есть лишь узкофизиологическое, а второе — узкопсихологическое понятие, абстрагированные из проявлений живого организма, реакция есть акт биологического порядка как выявление всех функций организма во всей их целокупности, где есть и физиологическая сторона, и ее “интроспективное выражение”… Совокупность-то этих реакций …и составляет предмет науки о поведении человека, строящийся в полном согласии с методологическими предпосылками диалектического материализма (Цит. по [18, с. 38]). А.: В результате реактологических исследований не было выявлено никаких конкретных психологических закономерностей, кроме очень незначительных сведений о скорости протекания элементарнейших реакций человека. Правда, Корнилов считал, что открыл новый закон, названный им “законом однополюсной траты энергии”, который заключался в следующем. Чем больше энергии тратится на мыслительные процессы, тем меньше ее остается для проявления движений вовне, то есть, грубо говоря, умственные и физические проявления обратно пропорциональны друг другу. В принципе эта связь была известна очень давно, обсуждалась, кстати, тем же Сеченовым, но только Корнилов сделал отсюда сверхо-бобщающие выводы. Впрочем, во многих своих высказываниях ему пришлось раскаиваться. С: Что ты имеешь в виду?

286 Диалог 6. Что может наблюдать психолог? Конечно, поведение А.: Я имею в виду резкую критику Корнилова во время так называемой реактологической дискуссии, которая проводилась в самом начале 30-х годов и отражала не только научные споры. Подробности ты можешь прочесть в разных публикациях [18; 32; 33 и др.]. Эклектичность научной позиции Корнилова просто бросалась в глаза, но из этого были сделаны далеко идущие политические “оргвыводы”. Вот что, допустим, было сказано в резолюции общего собрания ячейки ВКП(б) Государственного института психологии, педологии и психотехники (так назывался в то время Психологический институт имени Щукиной) от 6 июня 1931 года: “Только что закончившаяся дискуссия по реактологической психологии с полной ясностью показала, что в области психологии мы имеем классово враждебные влияния, в основном в виде механистических взглядов. Эти механистические взгляды, переплетающиеся с идеалистическими теориями, особенно опасны потому, что они протаскивались как якобы подлинно диалектико-материалистические… Возникшая как эклектическое сочетание совершенно различных психологических школ, имеющих свои корни в буржуазной философии и социологии, реактологическая психология некритически и без переработки перенесла к нам чуждые стране строящегося социализма буржуазные учения, их методы и методики… Отсутствие партийности, отсутствие основного политического стержня, который бы превращал психологию в одно из научных орудий социалистического строительства, приводило реактологическую психологию к ряду неверных и порой вредных для практики социалистического строительства положений” [33, с. 2-3, 5].

С: Значит, Корнилова в основном критиковали не за эклектизм, а за “вредность”? А.: Именно так. Он и сам жаловался на это.

К.Н. Корнилов: Наша психологическая дискуссия пошла совершенно по иному пути. Вместо принципиальной постановки вопроса о том, какими же путями возможно психологам включиться в социалистическое строительство, дискуссия приобрела узкоперсоналъный характер и нацело сосредоточилась только на разборе моих психологических воззрений… Понятно, что так ультраперсоналистски проведенная дискуссия … должна была отличаться … “крепостью слов” взамен “крепкой аргументации” [34, с. 45]. А.: Корнилов думал, что “крепость слов” вызвана только персоналистской, а не идеологической направленностью дис­куссии… Время показало, что стояло за этой “крепостью слов”… Возможно, последняя публикация ставших библиографической редкостью работ Корнилова [37] даст будущим историкам психологии новый материал для более объективного исследования советской психологической науки той поры в целом и творчества Корнилова в частности. С: Давай подведем итоги нашего обсуждения сегодня.

А.: Итак, направление в психологии, которое само называло себя “объективной психологией”, стремилось, прежде всего, изучать объективно (в данном случае с помощью естественнонаучных методов) то, что может быть действительно объективно наблюдаемо. Под словом “объективно” оно имело в виду, однако, внешнее наблюдение внешних проявлений поведения и психической жизни. “Внутренние” психические процессы должны были либо изучаться дополнительно, под контролем объективных методов исследования, либо изгонялись из “научной психологии”. В связи с этим понятно, что интроспективная и “объективная” психологии росли из одного корня, как говорил Выготский. Они сохраняли принципиально то же интроспективное понимание сознания. Вот почему на этом фоне по-иному выглядит концепция Сеченова, которая, хотя по названию и может быть отнесена к “объективной психологии”, на самом деле понимает под объективностью совершенно иное, а именно опосредствованное изучение психических процессов, определяемых антиинтрос-пекционистски. Позже мы познакомимся с иными вариантами именно так понимаемой “объективной психологии” (с концепцией Выготского и различными вариантами деятель­ностного подхода в психологии).

А в следующий раз мы будем заниматься главным образом психоанализом, в котором в своеобразной форме тоже отразилось это требование времени: опосредствованное и объективное изучение психической жизни человека. Литература

1. СеченовКМ. Автобиографические записки. М, 1952.

2. КоштоянцХ.С. Сеченов — основоположник научного изучения психических явлений // И. М. Сеченов. Рефлексы головного мозга. М.;Л., 1942. С. 5-29.

3. ЯрошеескийМ.Г. Сеченов и мировая психологическая мысль. М., 1981.

288 Диалог 6. Что может наблюдать психолог? Конечно, поведение

4. ТолстойЛ.Н. Собр. соч. в 14 тт. М, 1951. Т. 7.

5. СеченовИ.М. Рефлексы головного мозга. М; Л., 1942.

6. Сеченов И.М. Кому и как разрабатывать психологию // И.М. Сеченов. Элементы мысли. М.; Л., 1943. С. 7-74.

7. Брагин A.M. Сеченов и общественное движение в России // Иван Михайлович Сеченов: К 150-летию со дня рождения. М., 1980. С. 31-74.

8. ЯрошевскийМ.Г. О развитии психологических взглядов И.М. Сеченова // И.М. Сеченов и материалистическая мысль. М., 1957. С. 31-94.

9. СмирновА.А. Психологические воззрения Сеченова // Иван Михайлович Сеченов: К 150-летию со дня рождения. М., 1980. С. 413-438.

10. ЯрошевскийМ.Г. ИванМихайловичСеченов. Л., 1968.

11. Ломов Б.Ф., Кольцова В.А., Степанова Е.И. Очерк жизни и научной деятельности Владимира Михайловича Бехтерева (1857-1927) // В.М. Бехтерев. Объективная психология. М., 1991. С. 424-444.

12. Die Psychologie des XX. Jahrhunderts. Inl5 Bde. Zurich, 1976. Bd. 1.

13. Ананьев Б.Г. Избранные психологические труды. В2тт.М., 1980.

14. БехтеревВ.М. Объективнаяпсихология. М., 1991.

15. БехтеревВ.М. Общиеосновырефлексологиичеловека. Л., 1926.

16. Ширвиндт М.Л. “Бихевиоризм” Уотсона // Основные течения современной психологии. М.;Л., 1930. С. 153-177.

17. Павлов И.П. Письмо Г.И. Челпанову // Вопр. психологии. 1955. № 3. С. 99-100.

18. Будилова Е.А. Философские проблемы в советской психологии. М., 1972.

19. ЯрошевскийМ.Г. Историяпсихологии. М., 1985.

20. Выготский Л.С. Исторический смысл психологического кризиса // Л.С. Выготский. Собр. соч. вбтт. М., 1982. Т.1.С. 291-436.

21. УотсонДж. Психология с точки зрения бихевиориста // Хрестоматия по истории психологии. М., 1980. С. 17-34.

22. УотсонДж. Бихевиоризм // Там же. С. 34-44.

23. КарвасарскийБ.Д. Психотерапия. М., 1985.

24. РудестамК. Групповаяпсихотерапия. М., 1990.

25. СоколовА.Н. Психофизиологическое исследование внутренней речи как механизма мышления // Проблемы общей, возрастной и педагогической психологии. М., 1978. С. 136­152.

26. Толмен Э. Когнитивные карты у крыс и у человека // Хрестоматия по истории психологии. М., 1980. С. 63-82.

27. ГодфруаЖ. Что такое психология. В2тт. М., 1992. Т. 1.

28. Скиннер Б. Оперантное поведение // История зарубежной психологии: Тексты. М., 1986. С. 60-95.

29. ЧелпановГ.И. Психология и марксизм. М., 1924.

30. ЛевитинК.Е. Личностьюнерождаются. М., 1990.

31. КорниловК.Н. Психология и марксизм // Психология и марксизм. Л., 1925. С. 9-24.

32. ПетровскийА.В. Историясоветскойпсихологии. М., 1967.

21. Итоги дискуссии по реактологической психологии: Резолюция общего собрания ячейки ВКП(б) Государственного института психологии, педологии и психотехники от 6 июня 1931 г. //Психология. 1931. Т. 4. № 1. С. 1-12.

22. Корнилов К.Н. К итогам психологической дискуссии // Там же. С. 44-75.

23. Левченко Е.В. Научное наследие В.М. Бехтерева и его школа // В.М. Бехтерев. Психика и жизнь. Избранные труды по психологии личности. В2тт. СПб., 1999. Т. 1.С. 5-22.

24. ШулъцД., Шулъц С.Э. История современной психологии. СПб., 1998.

25. КорниловК/і. Естественнонаучные основы психологии. М.; Воронеж, 1999.

Диалог 7.ЯИ ОНО (Проблема бессознательного в психологии) С: Сегодня у меня настоящий праздник. А.: Почему?

С: Сегодня ты обещал обсудить проблему бессознательного в психологии. Наконец-то я займусь психоанализом Зигмунда Фрейда! А Станислав Гроф с его таинственными исследованиями с применением ЛСД! О-о, как я горю желанием узнать все это поподробнее с твоими комментариями!

А.: Учти, мой милый, что разговор о проблеме бессознательного мы начнем не с Зигмунда

Фрейда.

С: Почему это?

Различные аспекты разработки проблемы бессознательного в “дофрейдовскую” эпоху А.: Потому что, хотя Фрейд внес чрезвычайно важный вклад в разработку этой проблемы, не он, собственно говоря, ее поставил. До Фрейда данной проблемой в ее разных аспектах занимались многие славные умы. Анализируя литературу, посвященную истории проблемы бессознательного, можно выделить, по крайней мере, две линии ее разработки, а именно: философскую и, так сказать, конкретно-практическую.

С: Ну, с философской более или менее ясно, а что такое конкретно-практическая?

А.: Я имею в виду разработку различных приемов использования бессознательных явлений

человеческой психики в медицинской практике, в практике некоторых религиозных культов

и тому подобное на протяжении всей истории человечества. Очень часто обе линии в

исследовании бессознательного шли параллельно: так было, например, в системе

древнеиндийской философии или в системе позднее возникшего европейского религиозного

мистицизма.

В рамках философии проблема бессознательного разрабатывалась опять-таки в двух основных направлениях: как

проблема “космических начал” и основ жизненного процесса в целом (См. [1, с. 16]) и более “камерно” — как проблема соотношения разума и страстей, рассудка и чувств, осознанных желаний и неясных влечений отдельного человека (См. [2, с. 23]). Мы сразу же оставим за скобками первое направление, которое представлено творчеством таких философов, как Артур Шопенгауэр, Фридрих Ницше, Анри Бергсон (См. [3]), ибо это слишком сложный предмет для наших вводных бесед. Обратимся ко второму направлению. И опять-таки здесь выделяют две группы мыслителей… С: Опять деление надвое?

А.: Как-то уж так получается… Итак, одна группа авторов в рамках этого второго направления, признавая наличие в психике человека иррациональных побуждений и “смутно осознаваемых” впечатлений, считала, что эти последние могут быть всегда подчинены сознательному контролю и, таким образом, более или менее ясно осознаваться. Следовательно, эти авторы давали “негативное” определение бессознательного: бессознательное существует только как пока или не совсем осознаваемое. Вторая группа авторов выступала за “позитивное” определение бессознательного, то есть понимала бессознательное не как “отсутствие сознания”, а как свой мир, имеющий определенные законы функционирования и развития. Сначала остановлюсь на негативном определении бессознательного.

“Негативное” определение бессознательного

С: Очевидно, такое определение бессознательного получает распространение с того момента, когда сознание на время становится синонимом психики вообще. Кажется, я припоминаю спор той поры, когда Лейбниц в полемике с Локком утверждал, что “природа не делает скачков”, то есть даже до всякого эмпирического исследования можно утверждать, что наряду с сознательными явлениями должны существовать и так называемые малые (неосознаваемые в данный момент, смутные) восприятия, которые заполняют промежуток между нечувствующей неживой природой и человеческим сознанием. А.: Мне нечего добавить. Скажу только, что подобное “негативное” понимание бессознательного разрабатывалось

292

Диалог 7. Яи Оно

и другими философами и психологами, кстати, в основном немецкоязычными. С: Кого ты имеешь в виду?

А.: Я имею в виду немецкого педагога и философа Иоганна Фридриха Гербарта, который творил в первой половине XIX века, и немецкого же философа, психолога, физика и даже сатирика Густава Теодора Фехнера.

Гербарт был фактически родоначальником немецкой эмпирической психологии сознания. Как и эмпиристы других стран, он считал предметом психологии сознание, элементом которого выступало представление. С: Что же здесь оригинального?

А.: Гербарт впервые попытался применить математику в психологии с целью измерения некоторых количественных характеристик представлений. И хотя “применение математики оказалось неудачным” [4, с. 130-131], разделение Гер-бартом представлений по степени ясности на три группы сыграло большую роль в последующей психологии. Представления могут быть в областях: “ясного сознания” (Вундт называл позже эту область “полем внимания”), “сознания” и, наконец, бессознательного. Между этими областями пролегают границы, которые Гербарт назвал “порогами”… С: Понятно теперь, откуда у Вундта такая модель сознания!

А.: Одно и то же представление может в разное время находиться в разных областях; никаких особых препятствий для проникновения тех или иных представлений в сознание не существует. Легче всего проникают в “ясное сознание” представления, которые для субъекта более значимы, а также те, которые имеют больше связей с прошлым опытом. Более ясные представления, “накопившись” в поле “ясного сознания”, вытесняют другие за его порог. Подобно этому представления могут быть вытеснены и за порог сознания вообще. Так Гербарт, придерживаясь, в целом, негативного понимания бессознательного, использует некоторые понятия, например “вытеснение”, которые будут затем широко применяться в психоанализе, где бессознательное определяется в “позитивном” смысле. Более успешно, чем Гербарт, решил проблему приложения математики к психологии Густав Теодор Фехнер во второй половине XIX в.

С: Кажется, он был основателем психофизики — науки о количественном соотношении характеристик физической

стимуляции и простейших психических явлений — ощущений?

А.: Верно. Кстати, интересен путь, каким Фехнер пришел к психофизике. Ведь по своему исходному образованию он был физиком и несколько лет преподавал в Лейпцигском университете. Но, частично потеряв по болезни зрение, вынужден был оставить физику и занялся философией. В этой последней области он, прежде всего, стремился опровергнуть известные ему вульгарно-материалистические учения об эпифеноменализме психики, доказав реальность ощущений. По его собственным воспоминаниям, “сентябрьским утром 1850 г., размышляя о том, как опровергнуть господствовавшее среди физиологов материалистическое мировоззрение, он пришел к выводу, что если у вселенной от планет до молекул есть две стороны — “светлая”, или духовная, и “теневая”, или материальная”, то должно существовать функциональное отношение между ними, выразимое в математических уравнениях” [5, с. 192].

С: Почему Фехнер говорил о духовной стороне вселенной от планет до молекул? А.: Он придерживался позиции так называемого панпсихизма, то есть всеобщей одушевленности. В связи с этим он говорит о бессознательных ощущениях и дает в руки исследователей ряд методов количественного измерения порогов ощущений, то есть границы, которая, по Фехнеру, разделяет ощущения на сознательные и бессознательные. Таким образом, Фехнер рассуждает о проблеме бессознательного уже не на абстрактном философском уровне, а на конкретном эмпирическом.

Подобные разработки начинают появляться во второй половине XIX века в разных областях:

в частности, знаменитый немецкий физиолог Герман Гельмгольц говорит о

“бессознательных умозаключениях”.

С: То есть о бессознательном в мышлении, как Пуанкаре?

“Позитивное” определение бессознательного

А.: Не совсем. Гельмгольц использует это понятие при объяснении человеческого восприятия. Согласно Гельмголь-пу, восприятие — результат нашего богатого опыта, который

294

Диалог 7.Яи Оно

приобретается в течение жизни. Мы “привыкаем” смотреть на мир определенным образом, выучиваемся определять расстояние до объектов, “знаем”, как выглядят те или иные объекты, и поэтому можем найти их, допустим, даже при очень плохом освещении в темной комнате. Это помогает нам ориентироваться в мире, но одновременно часто приводит к различным зрительным иллюзиям. Помнишь, я рассказывал тебе о примере восприятия через ширму куска мела и куска угля. Как только испытуемый увидел знакомые ему предметы, тут же изменилось качество ощущений: а все потому, что “сработало” бессознательное умозаключение — кусок мела белый, несмотря на плохое освещение, а кусок угля черный, несмотря на яркое освещение. Бессознательные умозаключения, таким образом, помогают сохранить нам постоянство видимого мира.

С: Я вижу, у Гельмгольца понимание бессознательного уже более позитивно, поскольку он начинает говорить о бессознательном не как о “смутно” осознанном, а как о том особом механизме конкретного психического процесса, который может быть вообще никогда не осознан, но который, тем не менее, оказывает существенное влияние на протекание психических процессов в сознании.

А.: Я думаю, можно так сказать. Но особенно сильно эта линия на “позитивное” истолкование бессознательного как особого мира, таинственного и пугающего, проявилась в медицинской, главным образом психиатрической, практике. Эта линия разработки проблемы бессознательного, как мы говорили вначале, уходит вглубь веков, до поры до времени мало пересекаясь с философской линией разработки той же проблемы, особенно в Европе. Более подробно данный вопрос освещен в книге французских исследователей психоанализа Леона Шертока и Раймона де Соссюра [6]. В ней речь идет главным образом о европейской психотерапии XVIII— XIX веков, в центре внимания которой были три аспекта бессознательного: сновидения, состояния сомнамбулизма и роль бессознательного в возникновении болезненных симптомов. С: Поподробнее, пожалуйста.

А.: Здесь я только поясню, что имеется в виду в данной книге под словом “сомнамбулизм”. Сомнамбулизмом называется одна из глубочайших стадий гипнотического состояния, после которого пациент, будучи пробужденным, как правило, ничего не помнит из того, что с ним происходило; однако, если ему в состоянии гипнотического сна внушить

Роль 3. Фрейда в разработке проблемы бессознательного 295

нечто, например, выполнить какое-нибудь действие, он после пробуждения выполняет его, не понимая, почему он это делает. Иногда же он пытается объяснить окружающим, а скорее всего, самому себе происходящее с ним какими-то рациональными причинами. Вот пример подобного рода из гипнотической практики психиатрической школы в Нанси (Франция), которая оказала большое влияние на Фрейда (об этом мы еще будем говорить). Л. Шерток, Р. Соссюр: Молодая женщина, больная истерией, демонстрировалась на заседании Медицинского общества. Во сне ей был дан такой приказ: после пробуждения снять стеклянный колпак с газового светильника, висевшего над столом, положить его в карман и унести с собой. По пробуждении она робко приблизилась к столу и была, повидимому, смущена обращенными на нее взглядами, а затем, немного поколебавшись, встала коленями на стол. Она оставалась в таком положении минуты две, очень этого стыдясь и глядя вокруг то на одного, то на другого, затем посмотрела на предмет, который она должна была достать, потянулась к нему рукой, отдернула руку, затем быстро сняла стеклянный колпак, положила его в карман и поспешно удалилась. Она согласилась вернуть предмет, только выйдя из комнаты [6, с. 210-211].

А.: Что касается сновидений и роли бессознательного в образовании болезненных симптомов, то мы обратимся к этим проблемам несколько позже, когда будем рассматривать творчество самого Фрейда.

С: Что же получается: до Фрейда существовала, с одной стороны, мощная философская линия развития проблемы бессознательного, с другой стороны — линия практической разработки этой же проблемы. Так что же тогда сделал Фрейд?

А.: Действительно, этот вопрос один из самых интересных. Вот что пишет по этому поводу

современный знаток психоанализа.

Роль 3. Фрейда в разработке проблемы бессознательного

В.М. Лейбин: К моменту создания психоаналитического учения представления о бессознательном имели широкое хождение как среди философов, так и среди медиков.

296

Диалог 7. Яи Оно

Поэтому нет ничего удивительного в том, что Фрейд обратился к осмыслению этой проблематики. Скорее удивляет другое, а именно то, что многие психоаналитики стали рассматривать Фрейда как ученого, которому принадлежит приоритет в открытии бессознательного. Да и сам основатель психоанализа не прочь был выступить в роли человека, совершившего коперниковский переворот в науке. Однако, как показывает историко-философский анализ, Фрейду не принадлежит приоритет ни в постановке проблемы бессознательного, ни в выдвижении целого ряда идей, на основе которых был создан психоанализ [3, с. 63].

С: Так что же все-таки Фрейд внес нового в развитие проблемы бессознательного? В.М. Лейбин: Еще Бэкон подчеркивал, что вопрос о новизне не является столь простым, как это может показаться на первый взгляд. Недаром бытует мнение, согласно которому новое — это хорошо забытое старое… Дело не в том, кто первый в истории философии и науки ввел какое-либо новое понятие, выдвинул оригинальную идею или предложил своеобразные постулаты и эвристические схемы. Более важно, как и каким образом новое понятие, оригинальная идея или комплекс теоретических положений способствовали возникновению нетрадиционного учения, оказавшего заметное влияние на смену парадигм мышления, изменение ценностных ориентации в западной культуре [3, с. 64, 82]. А.: Главное то, что Фрейд заложил основы новой “философии человека”, нового видения и исследования человека, которые коренным образом изменили психологическую науку — да и не только ее. В его творчестве пересеклись философская и медицинская линии разработки проблемы бессознательного. Суть этой новой “парадигмы” в психологии лучше всего выразил хорошо знавший Фрейда писатель Стефан Цвейг.

С. Цвейг: Благодаря … открытию Фрейда научная психология порывает, наконец, со своей академической и теоретической замкнутостью и вступает в прямую связь с практической жизнью. Через посредство Фрейда психология впервые получает, в качестве науки, применение ко всем явлениям творческого духа. Ибо чем была прежняя психология? Школьной специальностью, теоретической дисциплиной, загнанной в университеты, замурованной в семинариях, поставляющей книги в неудобочитаемом и неудобоваримом языке формул. Тот, кто ее изучал, знал о себе и законах своей индивидуальности не больше, чем если бы он изучал санскрит

или астрономию, и в широких кругах общества не придавали никакого значения результатам ее лабораторной работы, как полностью абстрактной. Перенеся центр тяжести этой науки с теоретических домыслов на индивидуальность и сделав предметом изучения кристаллизацию личности, Фрейд проталкивает психологию из семинария в реальность и утверждает за нею жизненно важное значение в силу ее применимости к человеку. Только теперь может она деятельно служить созданию новой личности в педагогике, лечению больных в медицине, оценке человеческих заблуждений в судопроизводстве, пониманию творческих начал в искусстве; занимаясь истолкованием неповторимой индивидуальности каждого отдельного человека, в его собственных интересах, она помогает одновременно и другим. Ибо тот, кто научился понимать в себе человека, понимает его и в других [7, с. 76]. А.: Как видишь, Цвейг говорит об открытии путей проникновения в те тайники души, которые считались ранее “непроницаемыми” для научного изучения; Фрейд был тем, кто превратил исследование бессознательного в центральный момент изучения человеческой личности и открыл подходы к нему. И это оказало огромное воздействие на другие отрасли человекознания: на становление таких философских направлений, как философская антропология, экзистенциализм, герменевтика (См. [3]), на литературу и искусство, не говоря уже о медицине и педагогике. Но самое интересное: психо-анатитические идеи изменили и саму психологию человека, познакомившегося с ними. По словам того же Цвейга, “фрейдовские мысли … свободно обращаются в крови эпохи и языка; отчеканенные им формулы кажутся сами собой понятными; требуется, собственно говоря, большее напряжение для того, чтобы мыслить вне их, чем для того, чтобы мыслить ими” [7, с. 7]. Ты узнаешь это по собственному опыту: прочтя произведения Фрейда, ты на время станешь смотреть на людей буквально “по Фрейду”. И только спустя какое-то время поймешь, что правда Фрейда о человеке, хотя и правда, но не вся. С: Хочу убедиться в этом сам. “Работать и любить” как жизненное кредо Фрейда

А.: В биографическом очерке о Фрейде, написанном Цвейгом, Фрейд предстает человеком, для которого харак-

298

Диалог 7. Яи Оно

терна громадная работоспособность и какая-то основательность и гармоничность во всем. Не случайно крылатыми стали его слова: “Человек счастлив, если может работать и любить”. Как поэтично пишет Цвейг о довольно будничных, в общем-то, вещах — о распорядке дня Фрейда, о его колоссальной работоспособности (ежедневно он работал с пациентами по8-10 часов, проводя с каждым из них примерно по часу, и при этом запоминал все детали проводимых им психоанализов, а остальное время было заполнено написанием многочисленных работ). При всем при этом прекрасная семья: любящая и любимая жена и шестеро детей. И здесь гармония: три мальчика и три девочки. И со здоровьем все в порядке: “этот великий врач никогда не болел сколько-нибудь серьезно до семидесяти лет, этот тончайший наблюдатель игры человеческих нервов никогда не страдал нервами, этот проникновенный знаток ненормальной психики, этот прошумевший сексуалист был на протяжении всей своей жизни до жути прямолинеен и здоров во всем, что касалось его личных переживаний” [7, с. 19]. С: Вот повезло человеку!

А.: Повезло? Нет, мой друг, очень многому в жизни Фрейд обязан только самому себе, он во многом “сделал себя сам”, везде проявляя, по словам Цвейга, “строгую основательность и непреклонное усердие” [7, с. 25]. Впрочем, другие биографы рисуют портрет Фрейда совсем иными красками (см., например, [39], где много ссылок на различные биографии Фрейда, в том числе самые современные). Среди изданий на русском языке отмечу большой труд Эрнеста Джонса “Жизнь и творения Зигмунда Фрейда” [40] и биографический роман Ирвинга Стоуна “Страсти ума” [41]. Очевидно, предвидя разночтения в трудах его будущих биографов, Фрейд написал однажды своей жене: “Что касается моих биографов, то пусть они помучаются, мы не будем облегчать им задачу. Каждый сможет по-своему представить “эволюцию героя”, и все они будут правы; меня уже веселят их ошибки” (Цит. по: [42, с. 70]). С: Но, наверное, Фрейду не пришлось, подобно многим из нас сейчас, думать о том, где бы подзаработать?

А.: Ошибаешься. Фрейд родился в семье небогатого торговца шерстью, еврея по национальности, в 1856 году в небольшом городке в Моравии, принадлежавшей тогда Австро-Венгрии; потом семья переехала в Вену, где прошла

практически вся жизнь Фрейда. Вначале у отца, который был женат вторым браком, дела шли неплохо. Зигмунд, старший из детей, посещал городскую гимназию и был, как отмечал его биограф Виттельс, “первым учеником”, обнаружившим склонность к гуманитарным наукам (См. [8, с. 39]). В гимназии изучались латинский и греческий, французский и по выбору итальянский или испанский языки (позже Фрейд широко цитирует в своих работах различных авторов на языке оригинала). В 1873 году Зигмунд оканчивает с отличием гимназию и в том же году становится студентом медицинского факультета. С: Почему же он выбрал медицину? Ведь ты говорил, что он был склонен к гуманитарным наукам?

А.: Разные биографы Фрейда по-разному отвечают на этот вопрос. Фриц Виттельс подчеркивает влияние любимого поэта Фрейда, Иоганна Вольфганга Гёте, который, как известно, был еще и прекрасным естествоиспытателем. Известно, однако, и другое: сам Фрейд неоднократно признавался, что не хотел быть практикующим врачом. Но в 1873 году материальные дела его отца резко ухудшились. И Фрейду теперь пришлось думать и о финансовых проблемах. О его материальных затруднениях в последующие годы неоднократно упоминают его биографы (См. [7, с. 26; 8, с. 44]). Практикующий же врач всегда имел, что называется, “кусок хлеба”. Между тем, учась в институте, Фрейд все-таки колебался. Во-первых, из естественных наук его больше привлекала “чистая физиология”, и он мечтал о карьере ученого-физиолога (он даже работал — параллельно с учебой — в физиологическом институте под руководством известного физиолога Эрнста Брюкке). Во-вторых, он в то же время всерьез увлекался философией: прослушал ряд курсов по философии, прочитанных Францем Брентано, бывал у него в доме, по рекомендации Брентано выступил в качестве переводчика одного из томов сочинений Милля-младшего, подумывал даже о докторской степени по философии (См. [3, с. 19]). Тем не менее, судьба неуклонно вела Фрейда к занятиям практической медициной. Вакантное место в институте Брюкке, на которое он мог рассчитывать, оказалось занятым другим кандидатом; женитьба на любимой им и любящей его Марте Бернайс, в свою очередь, заставила Зигмунда думать о хлебе насущном. Но в институте74 Брюкке Фрейд познакомился с практикующим врачом Иозефом Брейером, и эта

300

Диалог 7. Яи Оно

встреча сыграла чрезвычайно большую роль в его дальнейшей жизни. С: Чем же? Случай “Анны О.” и его роль в становлении психоанализа

А.: Брейер поделился с молодым человеком новым подходом к лечению одной больной девушки. Но послушаем самого Фрейда.

3. Фрейд: Пациентка д-ра Брейера, девушка 21 года, очень одаренная, обнаружила в течение ее двухлетней болезни целый ряд телесных и душевных расстройств, на которые приходилось смотреть очень серьезно. У нее был спастический паралич обеих правых конечностей с отсутствием чувствительности, одно время такое же поражение и левых конечностей, расстройства движений глаз и различные недочеты зрения, затруднения в держании головы, сильный нервный кашель, отвращение к приему пищи; нарушения речи, дошедшие до того, что она утратила способность говорить на своем родном языке и понимать его; наконец, состояния спутанности, бреда, изменения всей ее личности, на которые мы позже должны будем обратить наше внимание [9, с. 347]. С: Что же это, результат какой-нибудь неоперабельной опухоли мозга? А.: Ошибаешься. Это проявления невроза, который носит название истерии и возникает как реакция на какие-то тяжелые переживания. Между прочим, в то время — а это было в 80-е годы XIX века — многие врачи считали больных-истериков симулянтами. С: Почему же?

А.: Я расскажу тебе один случай из практики уже наших врачей во время Великой Отечественной войны. Представь себе ситуацию: после контузии один военнослужащий оказался парализованным. Его вместе с другими ранеными и больными везут на санитарном поезде. Вдруг на поезд нападают фашисты. “Парализованный” встает, сам переходит в безопасное место и вновь валится в параличе. Как ты можешь оценить этот случай? С: Похоже на симуляцию.

Случай “Анны О.” и его роль в становлении психоанализа 301

А.: Вот и великий французский психиатр Жан Мартен Шарко называл истерию “великой

симулянткой” (См. [10, с. 327]). Но это совсем не то, что ты имеешь в виду. Шарко хотел

сказать этими словами, что симптомы истерии часто бывают тождественны симптомам

самых разнообразных болезней, а вовсе не то, что больной притворяется. В том-то и дело,

что сам больной не может освободиться от своих симптомов и для него это чудовищное

страдание.

С: Отчего же возникает это заболевание?

А.: Ряд наблюдений Брейера за девушкой позволили ему предположить, что симптомы болезни появились в результате психической травмы и представляют собой “остатки воспоминаний” об этой травме… С: Как бы “осколки” старых переживаний?

А.: Верно. У этой девушки такой психической травмой были страдания ее смертельно больного горячо любимого отца, у постели которого она проводила дни и ночи и которому старалась не показывать своих переживаний. Брейеру удалось установить связь каждого из симптомов с той или иной конкретной сценой в недавнем прошлом больной. 3. Фрейд: Так, Брейер рассказывает, что расстройства зрения его больной могли быть сведены к следующим поводам, а именно: “Больная со слезами на глазах, сидя у постели больного отца, вдруг слышала вопрос отца, сколько времени; она видела циферблат неясно, напрягала свое зрение, подносила часы близко к глазам, отчего циферблат казался очень большим…; или она напрягалась, сдерживая слезы, чтобы больной отец не видел, что она плачет”. Все патогенные впечатления относятся еще к тому времени, когда она принимала участие в уходе за больным отцом. “Однажды она проснулась ночью в большом страхе за своего лихорадящего отца и в большом напряжении, так как из Вены ожидали хирурга для операции. Мать на некоторое время ушла, и Анна сидела у постели больного, положив правую руку на спинку стула. Она впала в состояние грез наяву и увидела, как со стены ползла к больному черная змея с намерением его укусить. (Весьма вероятно, что на лугу, сзади дома, действительно водились змеи, которых девушка боялась и которые теперь послужили материалом для галлюцинации). Она хотела отогнать животное, но была как бы парализована: правая рука, которая висела на спинке стула, онемела, потеряла чувствительность… Когда она взглянула на эту руку, пальцы

302

Диалог 7. Яи Оно

обратились в маленьких змей с мертвыми головами (ногти). Вероятно, она делала попытки прогнать парализованной правой рукой змею, и, благодаря этому, потеря чувствительности и паралич ассоциировались с галлюцинацией змеи. Когда эта последняя исчезла и больная захотела, все еще в большом страхе, молиться, у нее не было слов, она не могла молиться ни на одном из известных ей языков, пока ей не пришел в голову английский детский стих, и она смогла на этом языке думать и молиться” [9, с. 350-351].

А.: Так, Брейер, а вслед за ним и Фрейд, объясняют появление симптомов паралича, нарушений зрения и странной для постороннего глаза способности говорить не на своем родном языке, а только по-английски. С: Как-то уж очень натянуто, что ли…

А.: А ты не задавался вопросом, откуда, собственно, узнал Брейер обо всех этих подробностях, если девушка находилась все время в состоянии “спутанного сознания”, бреда? С: Не знаю.

А.: Она сама рассказала Брейеру об этих ситуациях, о которых не помнила совершенно,

когда находилась в нормальном состоянии.

С: Как же она могла рассказать, не помня ничего?

А.: А вот слушай.

3. Фрейд: Было замечено, что больная во время своих состояний … психической спутанности бормотала какие-то слова. Эти слова производили впечатление, как будто они относятся к каким-то мыслям, занимающим ее ум. Врач просил запомнить эти слова, затем поверг ее в состояние своего рода гипноза и повторил ей снова эти слова, чтобы побудить ее сказать еще что-нибудь на эту тему. Больная пошла на это и воспроизвела перед врачом то содержание психики, которое владело ею во время состояний спутанности и к которому относились упомянутые отдельные слова. Это были глубоко печальные, иногда поэтически прекрасные фантазии, — сны наяву, можем мы сказать, — которые обычно начинались с описания положения девушки у постели больного отца. Рассказав ряд таких фантазий, больная как бы освобождалась и возвращалась к нормальной душевной жизни. Такое хорошее состояние держалось в течение многих часов, но на другой день сменялось новым приступом спутанности, который, в свою очередь, прекращался точно таким же образом после высказываний вновь образованных фантазий. Нельзя

Случай “Анны О.” и его роль в становлении психоанализа 303

было отделаться от впечатления, что те изменения психики, которые проявлялись в

состоянии спутанности, были результатом раздражения, исходящего из этих в высшей

степени аффективных образований. … Напрашивалось предположение, что заболевание

произошло потому, что развившемуся при патогенных положениях аффекту был закрыт

нормальный выход и что сущность заболевания состояла в том, что эти ущемленные

аффекты получили ненормальное применение [9, с. 348-349, 353].

А.: И это предположение блестяще подтвердилось в данном случае лечения больной,

названной Фрейдом “Анной О.”.

3. Фрейд: Если больная с выражением аффекта вспоминала в гипнозе, по какому поводу и в какой связи известные симптомы появились впервые, то удавалось совершенно устранить эти симптомы болезни [9, с. 349].

А.: Подобный метод лечения истерических больных был назван “катартическим” (“катарсис” —древнегреческое слово и означает “очищение”). Брейер использовал при этом гипноз. Почему гипноз? Потому что он давал доступ к области бессознательного в психике. С: Что же дальше?

А.: Эта история пробудила во Фрейде интерес к гипнозу и истерии, но в венских клиниках, куда он приходит работать, чтобы “набраться клинического опыта”, по-прежнему подозрительно относятся к таким проблемам. И Фрейд уезжает во Францию на стажировку к знаменитому Шарко, в Парижскую клинику Сальпетриер. Шарко был убежден в психогенном происхождении истерии и даже ставил знак равенства между истерией и гипнозом, поскольку путем внушения в гипнозе вызывал у пациентов искусственные параличи и затем снимал их.

Я не буду рассказывать тебе все подробности пребывания Фрейда во Франции, скажу только, что Фрейд побывал и в другом французском городе Нанси у известных в то время психиатров оппозиционной Шарко школы Ипполита Бернгейма и Огюста Льебо. Однако вот что главное: вскоре после возвращения в Вену и совместных с Брейером исследований Фрейд отказывается от гипноза. С: Почему?

А.: Злые языки утверждали, что Фрейд не владел в достаточной степени этой техникой. Но главное, думается, было не в этом.

304

Диалог 7. Яи Оно

3. Фрейд: Катартический метод лечения, как его практиковал Брейер, предполагал приведение больного в глубокое гипнотическое состояние, так как только в гипнотическом состоянии можно было получить сведения о патогенных соотношениях, о которых в нормальном состоянии больной ничего не знает. Вскоре гипноз стал для меня неприятен как капризное и, так сказать, мистическое средство. Когда же опыт показал мне, что я не могу, несмотря на все старания, привести в гипнотическое состояние более чем только часть моих больных, я решил оставить гипноз и сделать катарти-ческое лечение независимым от него… [9, с. 356].

А.: Итак, Фрейд оставляет гипноз как “мистическое”, “таинственное” средство, механизм которого, кстати, до сих пор неясен…

3. Фрейд: Так как я не мог изменить по своему желанию психическое состояние большинства моих больных, то я стал работать с их нормальным состоянием. Сначала это казалось бессмысленным и безуспешным предприятием. Задача была поставлена такая: узнать от больного нечто, о чем не знает врач и не знает сам больной. Как же можно было надеяться все же узнать это? Тут мне на помощь пришло воспоминание о замечательном и поучительном опыте, при котором я присутствовал в Нанси у Бернгейма. Бернгейм нам показал тогда, что лица, приведенные им в сомнамбулическое состояние, в котором они, по его приказанию, испытывали различные переживания, утрачивали память о пережитом в этом состоянии только на первый взгляд: оказалось возможным в бодрственном состоянии пробудить воспоминание об испытанном в сомнамбулизме. Когда он их спрашивал относительно пережитого в сомнамбулическом состоянии, то они действительно сначала утверждали, что ничего не знают, но когда он не успокаивался, настаивал на своем, уверял их, что они все же знают, то забытые воспоминания всякий раз воскресали снова. Так поступал иясо своими пациентами… Отказавшись от гипноза, я требовал от своих больных, чтобы они говорили мне все, что им приходит в голову; они ведь знают все как будто позабытое, и первая возникающая мысль, конечно, будет содержать искомое. При этом опыт показал мне, что действительно первая случайная мысль содержала как раз то, что было нужно, и представляла собой забытое продолжение воспоминания [9, с. 356-357, 361].

Предсознательное и бессознательное 305

С: Ну уж в это я не поверю! Иногда приходящие в голову мысли так далеки от того, что действительно волнует, так неважны, чтобы о них говорить… А.: Фрейд придерживался другого мнения. Он говорил, что иногда полезно иметь предрассудки. Его предрассудок состоял в том, что он придерживался идеи строгой детерминации психических процессов. В психической жизни нет ничего случайного и даже самая незначительная — точнее, кажущаяся незначительной — мысль, по Фрейду, всегда связана с нашими бессознательными переживаниями, пусть и очень опосредствованно. Мысли, которые возникают у больного, отражают, пусть и в искаженной форме, те скрытые от его сознания аффективные комплексы, которые привели к образованию симптомов. Кстати, это и есть тот самый “метод свободных ассоциаций”, о котором я как-то говорил в нашей беседе об ассоциативной психологии. С его помощью мы можем проникнуть в тайники бессознательного.

С: Почему же все спонтанно появляющиеся мысли Фрейд считает закономерными, но

искаженно отражающими бессознательное?

А.: А каков, по-твоему, состав бессознательного?

С: Ну, это то, что в данный момент не осознается.

Предсознательное и бессознательное

А.: Эти содержания психической жизни Фрейд называл предсознательным, а не бессознательным. Действительно, предсознательное — как бессознательное в данный момент — не осознается человеком, но может быть в принципе им осознано. Но есть и другое бессознательное, бессознательное в подлинном смысле слова, о существовании которого в собственной психике человек не только не догадывается, но более того: он энергично отрицает наличие подобных содержаний в его душе. С: Почему?

А.: Потому что они кажутся ему несовместимыми с моральными и этическими нормами, принятыми в обществе, в котором он живет, несовместимыми с его собственным Я. И представления, которые тесно связаны с этими желаниями и влечениями, подвергаются, как говорит Фрейд, вытеснению в бессознательное.

306

Диалог 7. Яи Оно

3. Фрейд: Но в бессознательном вытесненное желание продолжает существовать и ждет только первой возможности сделаться активным и послать от себя в сознание искаженного, ставшего неузнаваемым заместителя [9, с. 360].

А.: Этими заместителями являются, прежде всего, уже знакомые нам истерические симптомы, но множество их также можно найти и в повседневной жизни. Я имею в виду, например, сновидения. Но и здесь бессознательное дано субъекту не прямо, а в искаженной форме: даже в сновидениях человек боится признаться самому себе в истинных своих желаниях. Но тогда их нужно толковать… С: Как в сонниках?

Методы исследования бессознательного. Пример толкования сновидения по Фрейду А.: Нет, сонники здесь ни при чем, хотя в них делается попытка найти общие для всех символы, используемые сновидением для изображения желания. У Фрейда же речь идет, прежде всего, о символах индивидуальных, которые можно понять из индивидуальной работы с пациентом, хотя и у него встречается в работах перечисление “общеупотребительных” символов, свойственных сновидениям большинства людей. Таким образом, Фрейд различает явное содержание сновидения (образы, символы) и то, что за ними стоит, — бессознательные, скрытые мысли пациента или клиента. С точки зрения Фрейда, сновидение всегда есть исполнение какого-нибудь желания. С: Любое?

А.: Любое. Это важная мысль, к которой Фрейд пришел, прежде всего, на основе анализа собственных сновидений. Первый его анализ сновидения был проведен в 1895 году, а книга, посвященная данной теме, “Толкование сновидений”, которую Фрейд всегда считал “главным своим трудом”, была опубликована в 1899 году (правда, издатель проставил на титульном листе год выхода в свет книги “1900”). А теперь — пример толкования сновидения по Фрейду.

3. Фрейд: Пациентка моя, молодая девушка, рассказала мне следующее сновидение: “Вы, кажется, знаете, что у моей сестры теперь всего один сын Карл; старший Отто умер, когда я еще жила у нее в доме. Отто был моим любимцем, я сама

его воспитала. Младшего я тоже очень любила, но, во всяком случае, далеко не так, как покойного. Сегодня же ночью мне вдруг приснилось, что Карлумер. Он лежит в маленьком гробу, сложив на грудируки; вокруг него горят свечи всеравно, как тогда вокруг Отто, смерть которого меня так потрясла. Скажите же мне, что это значит? Вы ведь меня знаете, разве я уже такая дурная, что могла пожелать смерти единственному ребенку своей сестры? Или же мое сновидение означает, что мне бы хотелось, чтобы лучше умер Карл, чем Отто, которого я гораздо больше любила?”

Я уверил ее, что последнее толкование исключается. Подумав немного, я дал правильное толкование сновидения, которое она затем подтвердила. Мне это тоже было нетрудно, потому что я знал историю жизни моей пациентки.

Рано осиротев, девушка воспитывалась в доме своей старшей сестры и встретила там человека, который произвел неизгладимое впечатление на ее сердце. Одно время думали, что эти едва намечающиеся отношения закончатся браком, но этому счастливому исходу помешала сестра. Мотивы ее поступка так и остались не выяснены. После разрыва господин, в которого влюбилась моя пациентка, перестал бывать в доме ее сестры. Сама же моя пациентка после смерти маленького Отто, на которого она перенесла тем временем всю свою нежность, ушла от сестры. Гордость запрещала ей встречаться с ним; но она была не в силах полюбить и другого. Когда любимый ею человек, принадлежавший к кругу ученых, читал где-нибудь лекцию, она постоянно присутствовала на ней… Я вспомнил, что на днях она мне рассказывала, что профессор бывает на концертах, она тоже собирается пойти туда, чтобы опять увидеть его. Это было как раз накануне сновидения, и концерт должен был состояться как раз в тот день, когда она пришла ко мне. Мне было поэтому легко истолковать ее сновидение, и я задал ей вопрос, не помнит ли она о каком-либо событии, тесно связанном со смертью маленького Отто. Она ответила тотчас же: “Конечно, в тот день к нам пришел профессор, и я после долгого промежутка встретилась с ним у гроба мальчика”. Это как раз соответствовало моему предположению, и я истолковал сновидение следующим образом: “Если бы теперь умер второй мальчик, то повторилось бы то же самое. Вы провели бы весь день у сестры; к ней, наверное, пришел бы профессор, чтобы выразить свое соболезнование, и вы бы увидели его

308

Диалог 7. Яи Оно

совершенно в той же обстановке, что и тогда. Сновидение означает не что иное, как ваше желание снова увидеться с ним, желание, с которым вы внутренне боретесь. Я знаю, что у вас в кармане билет на сегодняшний концерт. Ваше сновидение выражает ваше нетерпение, оно предвосхитило ваше свидание с этим человеком, которое должно произойти сегодня вечером” [11, с. 111-112].

А.: Итак, здесь истинное желание встречи маскируется, потому что девушка “внутренне борется” с этим желанием. А есть сновидения, которые не нуждаются в маскировке. Это детские сны. Дети еще, так сказать, не отягощены условностями, и им снится то, чего они желали (но не достигли) наяву.

С: А что еще, кроме сновидения, может сказать нам о бессознательном? “Психопатология обыденной жизни” и бессознательное

А.: Так называемые ошибочные действия. Их анализу посвящена моя любимая работа Фрейда “Психопатология обыденной жизни”. Она выходилауже ВІ901 году в периодике, а отдельной книгой была опубликована в 1904 году. В ней говорится об ошибках, описках, оговорках, забывании чего-либо и тому подобном.

С: Ну уж не знаю, какие закономерности можно установить в данном случае! Мало ли причин для забывания: утомился, допустим, человек… Я тут недавно на промежуточном зачете случайно забыл имя одного психолога, а мне из-за этого оценку снизили! А.: Но, по Фрейду, не бывает ничего случайного! “Солдату, — сказал он однажды, — нельзя забывать ничего, что имеет отношение к службе, иначе забывание покажет наплевательское отношение к ней”. Разве ты уверишь девушку в своей любви, если признаешься, что забыл о свидании? Фрейд говорит по этому поводу, что в основе забывания лежит “мотив неохоты”, то есть нежелание что-либо делать. Значит, ты не случайно забыл имя психолога, а просто не интересовался в должной мере его творчеством. Приведу аналогичный пример из Фрейда.

“Психопатология обыденной жизни” и бессознательное 309

3. Фрейд: На экзамене по философии (которую я сдавал в качестве одного из побочных предметов) экзаменатор задал мне вопрос об учении Эпикура и затем спросил, не знаю ли я, кто был последователем его учения в позднейшее время. Я назвал Пьера Гассенди — имя, которое я слышал как раз двумя днями раньше в кафе, где о нем говорили как об ученике Эпикура. На вопрос удивленного экзаменатора, откуда я это знаю, я смело ответил, что давно интересуюсь Гассенди. Результатом этого была высшая отметка в дипломе, но вместе с тем и упорная склонность забывать имя Гассенди. Думаю, что это моя нечистая совесть виной тому, что, несмотря на все усилия, я теперь ни за что не могу удержать это имя в памяти. Я и тогда не должен был его знать [12,с. 218-219].

А.:Ав обмолвках и описках скрытые желания иногда просто-напросто открываются собеседнику…

3. Фрейд: Одна дама говорит другой восхищенным тоном: …”Эту прелестную новую шляпу вы, вероятно, сами обделали (вместо “отделали”)?” [12,с. 240].

А.: А вот еще один случай “ошибочного действия” — действия, совершенного как бы “случайно”, “по ошибке”, “в задумчивости”.

3. Фрейд: Я запретил своему пациенту вызывать по телефону женщину, с которой он собирался порвать, так как всякий разговор вновь разжигает борьбу, связанную с отвыканием. Предлагаю ему сообщить ей письменно свое последнее слово, хотя и есть некоторые трудности в доставке писем. В час дня он приходит ко мне и сообщает, что нашел путь, чтобы обойти эти трудности, и спрашивает, между прочим, может ли он сослаться на мой авторитет как врача. Два часа он занят составлением письма, но вдруг прерывает писание и говорит находящейся тут же матери: “Я позабыл спросить профессора, можно ли упомянуть в письме его имя”; спешит к телефону, просит соединить себя с таким-то номером и спрашивает в трубку: “Г. профессор уже пообедал? Можно его попросить к телефону?” В ответ на это раздается изумленное: “Адольф, ты с ума сошел?” — тот именно голос, которого он, согласно моему предписанию, не должен был больше слышать. Он лишь “ошибся” и вместо номера врача сказал номер любимой женщины [12, с. 286]. С: Ты что же, хочешь сказать, что бессознательное детерминирует все на свете?

310

Диалог 7. Яи Оно

А.: По Фрейду, по крайней мере, бессознательное играет чрезвычайную роль в психической жизни. Даже юмор и шутки — явления, встречающиеся далеко не у всех людей, — тоже, по Фрейду, имеют определенное отношение к бессознательному. Этому вопросу посвящена специальная работа Фрейда [13]. Но, кстати, такая роль бессознательного в жизни человека отнюдь не случайна. По Фрейду, сознание — лишь небольшой островок, омываемый океаном бессознательного. Среди бессознательных содержаний Фрейд выделяет область предсознательного и собственно бессознательного, об этом мы уже говорили. Я еще раз хочу показать их различие на конкретном примере сновидений.

Сновидение проделывает колоссальную работу, превращая скрытые желания в образы явного сновидения, но конкретная форма получившегося в результате сна во многом зависит от впечатлений дня накануне сновидения, которые субъектом в данный момент тоже не осознаются, но это пред-сознательное, а не бессознательное. В принципе, эти содержания могут быть осознаны видевшим сон (он может вспомнить ситуацию накануне сновидения и какие-то ее детали). Но скрытые мысли сновидения, которые облекаются в образы и пользуются при этом “материалом дневных впечатлений”, чтобы символически проявиться, так или иначе выразиться, остаются для субъекта бессознательными, то есть в принципе неизвестными и непознаваемыми без специальной работы по толкованию сновидения с помощью психоаналитика.

Таким образом, только особая работа над “поверхностными явлениями” человеческой психики — их толкование, то есть открытие их скрытого от сознания субъекта смысла — есть путь понимания бессознательного, овладения ими — в патологических случаях — излечения от болезненных симптомов.

С: Неужели я все-таки не могу сам понять, что мною движет?

А.: А ты можешь сознаться, например, в желании убить соперника в любви? Или в желании убить отца и жениться на собственной матери? Или наслаждаться сексом в извращенных формах?

С: Ну, это уж ты загнул!

А.: Но это как раз те самые бессознательные желания, которые Фрейд считал присущими каждому человеку и в которых человек боится признаться самому себе.

Проблема сексуачьных влечений в психоанализе Фрейда 311

С: У меня никогда не было таких желаний!

А.: Вот и пациенты Фрейда говорили то же самое. И лишь длительный глубокий психоанализ, а он мог длиться годами, открывал сознанию пациента чудовищные для него желания. Это был в подлинном смысле слова психологический анализ с использованием целого ряда приемов: метода свободных ассоциаций (вспомни: клиент говорит все, что ему приходит в голову), толкования по определенным правилам сновидений, ошибочных действий и других… И все это с целью доведения до сознания клиента его подлинных, скрываемых от самого себя желаний… Чаще всего этими желаниями у пациентов Фрейда были сексуальные желания…

С: А что здесь такого? Чего скрывать-то? Естественное влечение полов друг к другу… Проблема сексуальных влечений в психоанализе Фрейда А.: Во времена Фрейда они не считались “естественными”, например, для “благовоспитанных девушек”, детей, подростков; тем более неприлично было говорить о гомосексуализме и других половых извращениях… Кстати, и у нас в стране совсем недавно было нечто подобное: на всю страну прославилась дама, которая в одной телевизионной передаче громогласно заявила: “У нас секса нет!” Правда, потом выяснилось, что телевизионщики “обрезали” ее высказывание, которое имело совсем другой смысл, но получившаяся фраза оказалась настолько удачной для обозначения определенной педагогической установки, что стала даже “крылатым” выражением. С: Неужели на Западе было нечто похожее?

А.: Представь себе. Вот как описывает эту ситуацию тот же Стефан Цвейг. С. Цвейг: В продолжение целого столетия половой вопрос находится в Европе под карантином. Он не отрицается и не утверждается, не ставится и не разрешается, он потихоньку отставляется за ширмы. Организуется громадная армия надсмотрщиков, одетых в форму учителей, воспитателей, пасторов, цензоров и гувернанток, чтобы оградить юношество от всякой непосредственности и плотской радости… Следствием такого, целое столетие упорно длящегося заговора —

312

Диалог 7. Яи Оно

прятать свое “я” и его замалчивать — является беспримерно низкий уровень психологической науки… Ибо как могло бы развиться глубокое понимание душевных явлений без искренности и честности, как могла бы распространяться ясность, когда как раз те, кто призван сообщать знание, … сами являются лицемерами от культуры или неучами? А невежественность всегда влечет за собою жестокость… Мальчики-подростки, прибегающие под гнетом полового созревания и в силу незнакомства с женщиною к единственно возможному для них способу облегчения своего физического состояния, получают от этих “просвещенных” менторов … указания, что они предаются ужасному, разрушительно действующему на здоровье “пороку”… Студенты в университете (я сам еще пережил это) получают … памятные записки, из которых они узнают, что всякое половое заболевание, без исключения, “неизлечимо”… Неудивительно, что, благодаря этому планомерному насаждению чувства страха …,в результате этих насильственных оттеснений колеблется внутреннее равновесие несчетного числа людей и создается целыми сериями тип неврастеника, всю жизнь влачащего в себе свои отроческие страхи в форме неизжитых задержек… Пичкают их бромом, обрабатывают им кожу электровибрацией, но никто не решается доискиваться подлинных причин… [7, с. 10-11].

А.: Во времена Фрейда мысль о том, что истоки некоторых неврозов следует искать в сексуальных проблемах, высказывали отдельные психиатры. В одной из работ, описывая свой путь к психоанализу, Фрейд вспоминает поразивший его эпизод, случившийся во время пребывания Фрейда на стажировке во Франции у Шарко.

3. Фрейд: Я сидел на одном из приемных вечеров у Шарко недалеко от уважаемого учителя, который как раз рассказывал Бруарделю, по-видимому, об очень интересном случае из практики. Я не расслышал начала, но постепенно рассказ приковал к себе мое внимание. Молодая супружеская пара с далекого востока: жена — тяжелобольная, муж — импотент или очень неловкий. “Постарайтесь-ка, — слышал я, как повторял Шарко, — ия уверен, вы до этого доберетесь”. Бруар-дель, который говорил тише, должно быть, выразил свое удивление, что такие обстоятельства могут вызвать подобные симптомы, потому что Шарко вдруг с большой живостью воскликнул: “Но в подобных случаях всегда что-нибудь сексуальное, всегда, всегда, всегда…”

Проблема сексуальных влечений в психоанализе Фрейда 313

При этом он скрестил руки на нижней части живота и со свойственной ему живостью подпрыгнул несколько раз на месте. Я помню, что в это мгновение я был поражен от удивления и сказал себе: если ему это известно, то почему же он никогда не упоминает об этом? Но впечатление скоро забылось [14, с. 23].

А.: Естественно, что в условиях, когда даже великие психиатры обходили молчанием некоторые темы, публичные выступления Фрейда вызвали бурю возмущения… С. Цвейг: И как раз раздражение, им вызванное, служит ему указанием, что он бессознательно дотронулся до больного места, что первое же прикосновение привело его вплотную к нервному узлу всей проблемы… Лицом к лицу сталкиваются друг с другом две формы мышления, два метода, столь диаметрально противоположные, что между ними нет и не может быть взаимного понимания… Фрейд рассматривает как нечто благотворное как раз то, что этика старого общества объявила коренною опасностью, а именно — процесс осознания; и то, что это общество признавало благотворным, — подавление инстинктов, он именует опасным… Инстинкты может укротить лишь тот, кто извлечет их из глубинного их обиталища и смело посмотрит им в глаза. Медицине столь же мало дела до морали и стыдливости, как до эстетики и филологии; ее важнейшая задача — заставить заговорить то таинственное, что есть в человеке, а не обрекать на молчание [7, с. 13-14]. А.: И Фрейд, не обращая внимания на различные выпады в его адрес, начинает исследовать это “таинственное”, то есть скрытые от сознания человека влечения, которые он первоначально разделяет на две группы: влечения к самосохранению, то есть эгоистические по своей сути, и сексуальные влечения, то есть влечения к сохранению рода. При этом большее внимание уделяется им последним; позже ты узнаешь, какие стадии сексуального развития Фрейд выделял у детей, начиная с самого рождения. С: Неужели и у маленьких детей?

А.: Дело в том, что Фрейд понимал сексуальное не только в узком смысле слова — как стремление к продолжению рода, но и довольно широко — как стремление к наслаждению или удовольствию от функционирования половых органов (допустим, тот же онанизм) или даже — еще шире — как наслаждение от функционирования любых органов…

314 Диалог 1. ЯиОно

С: Например?

А.: Например, сосание младенца доставляет ему большое наслаждение: вот почему его так трудно отучить от привычки сосать большой палец. Но первым объектом его стремлений является, естественно, материнская грудь, от которой он получает не только пищу, но и удовольствие от сосания. Это так называемая оральная стадия развития либидо. С: Как, кстати, определяется это понятие в психоанализе?

А.: “Либидо” — ключевое понятие психоанализа, обозначает оно в целом сексуальное влечение, точнее, его неукротимую энергию. Затем идут другие стадии его развития… Я, правда, не хотел сейчас об этом говорить, но раз уж речь зашла об этом, кратко скажу. После оральной стадии развития либидо идет так называемая анальная стадия развития сексуальности, когда ребенок с особым удовольствием совершает акты мочеиспускания и дефекации…

С: Довольно! Удивляюсь, как тебя не коробит от всего этого!

А.: Точно так же восклицали и читатели трудов Фрейда! Но и это еще не все. Затем у детей идет фаллическая стадия развития либидо, для которой характерны сексуальные исследования (дети мучают взрослых вопросами: откуда я взялся, почему у девочек “не так” и подглядывают друг за другом при раздевании) и так называемый Эдипов комплекс. С: А-а, про это я слышал. Мальчик испытывает влечение к матери и одновременно ненависть и ревность к отцу, которого рассматривает как соперника. У девочки наоборот: любовь к отцу и ненависть к матери.

А.: Аналогичный комплекс у девочки называется комплексом Электры. С: Только все это кажется мне преувеличенным…

А.: Оставлю все твои сомнения до более основательного изучения сексуального развития детей, о некоторых этапах которого я лишь упомянул, в других психологических курсах. А пока хочу подчеркнуть один важный момент: по Фрейду, ребенок должен нормально пройти все стадии сексуального развития… С: Что значит “нормально”?

А.: А это значит, что большая роль в этом развитии принадлежит взрослому, который не должен запугивать ребенка, придумывать всякие небылицы относительно рождения

и прочего, не считать его “испорченным” или “извращенцем”: как раз извращения, по Фрейду, возникают у взрослого человека из-за нарушенного хода нормального сексуального развития, из-за “застревания” на какой-либо его стадии. Вообще в сексуальном воспитании так много факторов, оказывающих на него влияние, что воспитателю необходимо учитывать каждую мелочь; по крайней мере, не следует чинить препятствий нормальному развитию либидо, как это было принято тогда во многих “образованных” семьях Австрии — ине только Австрии.

С: Так что же, долой всякую культуру и мораль — да здравствует принцип удовольствия как цель жизни?

А.: Ты как будто сам читал произведения Фрейда: действительно, по Фрейду, принцип удовольствия господствует в начале нашей жизни, в детстве; но уже тогда этот принцип сталкивается с другим — принципом реальности. Ведь ребенку приходится подчиняться нормам культуры и морали, действующим в обществе… И Фрейд ставит здесь одну поразительную проблему. Влечения и культура

3. Фрейд: Большую часть вины за наши несчастья несет наша так называемая культура; мы были бы несравнимо счастливее, если бы от нее отказались и вернулись к первобытности. Я называю это утверждение поразительным, поскольку, как бы мы ни определяли понятие культуры, все же не вызывает сомнений, что все наши средства защиты от угрожающих страданий принадлежат именно культуре [15, с. 85-86].

С: Итак, культура вредна, потому что мешаетудовлетворению изначальных биологических влечений… Тогда зачем она развивалась в истории человечества? А.: Давай послушаем, что имеет в виду Фрейд под словом “культура”. 3. Фрейд: Человеческая культура — я имею в виду все то, в чем человеческая жизнь возвысилась над своими биологическими обстоятельствами и чем она отличается от жизни животных, причем я пренебрегаю различием между культурой и цивилизацией, — обнаруживает перед наблюдателем, как известно, две стороны. Она охватывает, во-первых, все накопленные людьми знания и умения, позволяющие им

316

Диалог 7. Яи Оно

овладеть силами природы и взять у нее блага для удовлетворения человеческих потребностей, а во-вторых, все институты, необходимые для упорядочения человеческих взаимоотношений и особенно — для дележа добываемых благ. Оба эти направления культуры связаны между собой… Примечательно, что, как бы мало ни были способны люди к изолированному существованию, они, тем не менее, ощущают жертвы, требуемые от них культурой ради возможности совместной жизни, как гнетущий груз. Культура должна поэтому защищать себя от одиночек, и ее институты, учреждения и заповеди ставят себя на службу этой задаче; они имеют целью не только обеспечить известное распределение благ, но и постоянно поддерживать его, словом, должны защищать от враждебных побуждений людей все то, что служит покорению природы и производству благ. Творения человека легко разрушимы, и наука и техника, созданные им, могут быть применены и для его уничтожения [16, с. 19].

А.: Таким образом, культура есть определенная “плата” отдельного человека за выгоды совместной жизни; вместе с тем культура необходима обществу как средство подавления влечений отдельного человека в интересах большинства общества. По Фрейду, люди не имеют спонтанной любви к труду, и требуется определенная доля насилия над теми, кто не хочет ради труда ограничивать свои влечения.

С: Но ведь это неверно! Разве из-за принуждения творят, например, художники свои произведения?

А.: Ты попал в самую точку. Действительно, Фрейд доводит до абсурда, в общем-то, здравую мысль о необходимости воспитания человека, овладения его влечениями при помощи культуры; но культура у него оказывается всегда враждебной человеку… Правда, у него можно встретить мысль и о том, что речь идет не о культуре вообще, а только об определенных формах культурных институтов…

3. Фрейд: Новые поколения, воспитанные с любовью и приученные высоко ценить мысль, заблаговременно приобщенные к благодеяниям культуры, по-иному к ней и отнесутся, увидят в ней свое интимнейшее достояние, добровольно принесут ей жертвы, трудясь и отказываясь от удовлетворения своих влечений, как то необходимо для ее поддержания. Они смогут обойтись без принуждения и будут мало чем отличаться от своих вождей. А если ни одна культура до сих пор не располагала человеческими массами

такого качества, то причина здесь в том, что ни одной культуре пока еще не удавалось создать порядок, при котором человек формировался бы в нужном направлении, причем с самого детства.

…Соответствующий эксперимент еще не осуществлен [16, с. 21-22].

А.: Подобный эксперимент, по словам Фрейда, проводился в его время в Советском Союзе. И его слова относительно будущего этого эксперимента звучат прямо-таки пугающе пророческими…

3. Фрейд: Хотя практический марксизм безжалостно покончил со всеми идеалистическими системами и иллюзиями, он сам развил иллюзии, которые не менее спорны и бездоказательны, чем прежние. Он надеется в течение жизни немногих поколений изменить человеческую природу так, что при новом общественном строе совместная жизнь людей почти не будет знать трений и что они без принуждения примут для себя задачи труда… Но такое изменение человеческой природы совершенно невероятно…

К сожалению, ни в нашем сомнении, ни в фанатичной вере других нет намека на то, каков будет исход эксперимента. Быть может, будущее научит, оно покажет, что эксперимент был преждевременным, что коренное изменение социального строя имеет мало шансов на успех до тех пор, пока новые открытия не увеличат нашу власть над силами природы и тем самым не облегчат удовлетворение наших потребностей. Лишь тогда станет возможным то, что новый общественный строй не только покончит с материальной нуждой масс, но и услышит культурные притязания отдельного человека [17, с. 414-415].

С: Я думаю, проблема слишком сложна, чтобы объяснять неудачу данного “эксперимента” только невозможностью изменить в течение нескольких поколений “природу человека”. Тем более мне кажется неверным основное утверждение Фрейда о неизменности этой природы даже после овладения культурой: ведь человек у него по-прежнему так и остается животным, только вынужденным подчиняться культурным ограничениям.

А.: В этом ты прав. Тот факт, что человек, овладев культурой, как бы “переворачивает” отношение “биологическое-социальное” и живет — иногда даже вопреки своим биологическим потребностям — ради этого социального, — этот факт

318

Диалог 7. Яи Оно

остался Фрейдом как бы незамеченным, но оказался в центре внимания — и это ирония судьбы — другого великого австрийского психолога, прошедшего школу психоанализа и отказавшегося от него, — Виктора Франкла, о котором мы еще будем говорить… Франкл познал справедливость этого “переворачивания” на собственном опыте, когда оказался в концлагере…

С: Но ведь мы ведем разговор о другом, более спокойном времени, когда пациенты Фрейда мучились совсем иными проблемами, чем люди новой эпохи…

А.: Верно. Фрейда как раз и упрекали в том, что он абсолютизировал закономерности, найденные им на довольно ограниченном материале — сексуальных неврозах людей состоятельных и респектабельных; да и время было, действительно, более или менее спокойное… Но еще Выготский показал, что практически любая школа в психологии проделывает примерно тот же путь. Сначала происходит открытие в довольно узкой области, затем найденные в ней закономерности кладутся в основу всей психологической системы школы, претендуя на универсальность. То же произошло и с Фрейдом. В последующий период своего творчества, то есть примерно в 1906-1918 годах (См. [18, с. 147]), Фрейд распространяет найденные им ранее закономерности на понимание явлений литературы, искусства, истории и культуры. Конечно, возможно, что какие-то сексуальные проблемы детства играют роль в становлении художников, но видеть в творчестве гениальных творцов типа Леонардо да Винчи [19], Достоевского [20] только “переодетый пол”, как выражался Выготский, считать искусство результатом сублимации сексуальной энергии… С: Сублимации?

А.: Да, то есть социально приемлемых форм “применения” либидо. Так вот: видеть во всем “переодетый пол” — это, конечно же, упрощение сложной проблемы. Позже и этнографами были признаны неверными гипотезы Фрейда относительно происхождения тотемизма, высказанные в его работе “Тотем и табу” [21]. На этой же почве наметилась трещина и во взаимоотношениях Фрейда с его учениками, которые стали обвинять его в пансексуализме… Правда, другим его ученикам и друзьям импонировала как раз непреклонность Фрейда в этом вопросе.

Ф. Виттельс: Уже на… конгрессе в Нюрнберге поднялся один из учеников Фрейда, швейцарец, и сказал, что не еле-

“Влечения к жизни” и “влечения к смерти” 319

дует всегда выдвигать на первый план сексуальность: это вызывает лишь возражения, и успех был бы гораздо больше, если бы к сексуальности подходили описательным путем. Фрейд горячо возражал. Железная последовательность, с которой Фрейд отстаивал голую сексуальность как фундамент своего учения о неврозах, всегда особенно импонировала мне [8, с. 116-117].

С. Цвейг: Как только он постиг и открыто признал какую-либо идею, она входит ему в плоть и кровь, становится органической частью его жизненного существования, и никакой Шейлок не в состоянии вырезать из его живого тела хоть частицу ее.

Это твердое отстаивание своих взглядов противники Фрейда с раздражением именуют догматизмом; порою даже его сторонники жалуются на это. Но эта категоричность Фрейда неотделима от его природы… Эта магия интуитивного прозрения, не поддаваясь выучке, не терпит и никаких наущений; упорство гения в отстаивании однажды и навсегда им увиденного — это не упрямство, а глубокая необходимость [7, с. 22].

С: Но, кажется, кто-то сказал: это не слишком умно — не менять своих убеждений в течение жизни.

А.: А кто тебе сказал, что Фрейд не менял их? В конце 10-х — начале 20-х годов выходит ряд его работ, в которых Фрейд формулирует совершенно новые идеи. В частности, в работе “По ту сторону принципа удовольствия”, вышедшей в самом конце 1920 года, Фрейд разделяет все влечения на две другие группы, чем ранее, а именно — на влечения к жизни и влечения к смерти…

С: Это что такое?!

“Влечения к жизни” и “влечения к смерти”

А.: Это долгий разговор, и я могу тебе только привести некоторые высказывания самого

Фрейда, в частности в его письме к Альберту Эйнштейну. Письмо это было написано в 1932

году и опубликовано несколько позже, — в 1933 году, когда идеи Фрейда о причинах войны,

высказанные в этом письме, становятся все более и более актуальными.

3. Фрейд: Я хотел бы бросить еще один взгляд на наше учение об инстинкте

деструктивности. Позволив себе некоторую спекуляцию, мы подошли как раз к тому

предполо-

320

Диалог 7. Яи Оно

жению, что этот инстинкт работает в каждом живом существе и стремится привести его к распаду, вернуть жизнь в состояние неживой материи. Со всею серьезностью он заслуживает названия “инстинкт смерти”, в то время как эротические влечения представляют собой стремления к жизни. Инстинкт смерти становится инстинктом деструктивное™, когда он направлен вовне, на объекты… Живое существо, так сказать, сохраняет свою собственную жизнь, разрушая чужую. Но часть инстинкта смерти остается деятельной внутри живого существа… Мы даже пришли к такой ереси, что стали объяснять происхождение нашей совести подобным внутренним направлением агрессивности… Если этот процесс заходит слишком далеко,… это прямо вредит здоровью, тогда как направление инстинктивных сил деструктивности на внешний мир разгружает живое существо и должно быть для него благотворным. Это служит биологическим оправданием всех тех безобразных и опасных стремлений, которые нам приходится перебарывать… Возможно, у Вас возникает впечатление, что наши теории представляют собой своего рода мифологию, причем в данном случае не слишком отрадную. Но не приходит ли, в конечном счете, к подобной мифологии всякая естественная наука? Разве у Вас в физике все обстоит иначе? [22, с. 265-266]. С: Действительно, какая-то мифология и спекуляции. Неужели человек инстинктивно склонен к убийству себе подобных?

А.: Не нужно утрировать. Что значит, по Фрейду, “влечение вообще”? Обратимся к соответствующим текстам.

3. Фрейд: Влечение … можно было бы определить как наличное в живом организме стремление к восстановлению какого-либо прежнего состояния, которое под влиянием внешних препятствий живое существо принуждено было оставить,… или, если угодно, выражение косности в органической жизни [23, с. 404]. С: Ничего не понимаю.

А.: Тогда позволь вместо долгого и нудного обсуждения привести тебе в качестве примера одну сказку. Помнишь ли ты сказку Салтыкова-Щедрина “Премудрый пескарь”? С: А-а, этот пескарь всю жизнь сидел в норе и дрожал, потому что боялся, что его съедят, берег свою драгоценную жизнь и даже детей не завел, никому доброго слова не ска-

“Влечения к жизни” и “влечения к смерти” 321

зал, потому что сидел в норе и дрожал, боялся смерти от щуки или еще от чего-нибудь

такого…

А.: И что же это была за жизнь? Это был, собственно говоря, “живой труп”, медленное умирание с самого рождения… С: Что ты этим хочешь сказать?

А.: То же, что и Фрейд: каждый организм, родившись, уже обречен на умирание (жизнь есть путь к смерти, как бы ни не нравилось нам такое утверждение), и каждый организм проделывает свой собственный путь к смерти, конкретный вид которого определяют два фактора: “природа” данного организма, то есть имманентные ему законы развития, и “внешний мир”. Фрейд считал, что любой организм стремится, прежде всего, к равновесию со средой, достигая этого самым коротким, “экономным” путем, и это есть выражение тенденции, свойственной всему материальному миру — создавать устойчивые структуры. Но внешний мир со своими неожиданностями “врывается” в мирное существование организма и не дает ему “спокойно умереть”, заставляя избирать какие-то новые и неизвестные ему пути развития. Образно говоря, “жить” означает постоянно “усложнять себе жизнь”: искать новых впечатлений, новых встреч, приключений и так далее. Стремление к смерти противоположно “усложнению” — это, скорее, тенденция к упрощению жизни, когда человек живет, не испытывая никаких волнений, не преодолевая никаких препятствий, как премудрый пескарь у Салтыкова-Щедрина… Вот что, собственно говоря, означают эти странно звучащие словосочетания “влечения к жизни” и “влечения к смерти”…

С: Ну и какое отношение все эти биологические или даже физические аналогии имеют к психологии человека?

А.: Самое прямое. Уже в ранних работах Фрейд показал наличие в поведении человека этой тенденции “бегства от жизни”, которая при неврозах выражалась, например, в регрессии, то есть возврате на прежнюю ступень развития. Психиатры хорошо знают, что это такое. Взрослая женщина вдруг начинает капризничать как ребенок, “сюсюкать”, говорить детским голосом. Такое часто бывает при истерическом неврозе. Больная словно “бежит” от сложной и порой страшной для нее жизни в детство — так, ей кажется, проще, спокойнее, но так ближе и к подлинной смерти. Точно так же нам легче повторить путь, уже приведший раз к какому-то 11 Е.Е. Соколова

322

Диалог 7. Яи Оно

правильному решению, чем искать новый, даже если в новой ситуации этот старый путь “не срабатывает”. Лишь неумолимая, постоянно меняющаяся внешняя действительность заставляет нас изменяться и совершенствоваться.

3. Фрейд: Многим из нас было бы тяжело отказаться от веры в то, что в самом человеке пребывает стремление к усовершенствованию, которое привело его на современную высоту его духовного развития… Но я лично не верю в существование такого внутреннего стремления и не вижу никакого смысла щадить эту приятную иллюзию [23, с. 408]. А.: Кстати, далеко не один Фрейд отмечал наличие консервативных тенденций в человеческой жизни. Интересно, что на эту мысль навели его изыскания некоторых русских психоаналитиков, в частности сестры известного уже тебе Исаака Шпильрейна Сабины Шпильрейн, которая, в свою очередь, ссылалась на исследования Ильи Ильича Мечникова (См. [3, с. 61-62]).

Впоследствии эта идея получила богатую эмпирическую разработку в различных исследованиях так называемых защитных механизмов личности, которые у самого Фрейда тесно связаны с его поздними представлениями о структуре человеческой личности. Ими мы и завершим наше затянувшееся рассмотрение творчества Фрейда… С: Я хотел бы узнать о нем больше.

А.: Что же мешает сделать это самостоятельно? … Итак, Фрейд выделял в психической жизни сознание, предсозна-тельное и бессознательное. С некоторых пор его, однако, перестала удовлетворять эта схема, потому что обнаружилась многокачественность бессознательного. В частности, не только самое низменное, но и самое “высокое” в душевной жизни тоже оказалось бессознательным по механизму своего влияния на остальные содержания психической жизни. И Фрейд предлагает следующее деление “психической личности”: он выделяет в ней три инстанции — Я, Оно и Сверх-Я. С: Я слышал про это, только не знаю, что собственно означают эти слова. Я, Оно и Сверх-Я

А.: Оно — самая нижняя (глубинная) подструктура личности, содержание которой бессознательно. Содержит в себе

безудержные сексуальные и агрессивные влечения. Подчиняется принципу удовольствия и, естественно, конфликтует сЯи Сверх-Я.

Но не только Оно бессознательно. Бессознательным является также и высшая инстанция в структуре личности — Сверх-Я. Она выполняет роль внутреннего цензора, совести, и представляет собой складывающуюся под влиянием воспитания систему моральных и культурных норм, принятых в данном обществе и усвоенных личностью. Это тот самый “внутренний голос”, о котором, кстати, говорил и Сеченов. С: Тогда что же такое Я?

А.:УЯ самая незавидная судьба. Это фактически посредник между Оно и Сверх-Я, между индивидом и внешним миром. Я выполняет функцию восприятия, осознания внешнего мира и приспособления к нему, подчиняется поэтому принципу реальности, но в то же время вынуждено “угождать” и Оно, и Сверх-Я. Естественно, между этими подструктурами личности все время возникают конфликты. И для сохранения целостности личности Я вырабатывает так называемые защитные механизмы, дающие вроде бы реальное, а на самом деле мнимое разрешение конфликтов. С: Например?

А.: Помнишь, что происходит в известной басне Крылова “Лиса и виноград”? Лиса, не достав винограда, который так манил ее своей спелостью, решает свой конфликт с реальностью следующим образом: она “дискредитирует” в собственных глазах реальность, утверждая, что виноград зелен. Прекрасное, но, увы, иллюзорное средство решения проблемы утоления голода!

С: А какие еще есть защитные механизмы?

А.: Ты впоследствии познакомишься с ними в разных курсах. Здесь могу только отметить, что учение о защитных механизмах стало развиваться дочерью Фрейда Анной Фрейд, основательницей так называемой Эго-психологии, то есть психологии Я. Особенно ее интересовал вопрос детского психоанализа и формирования различных защитных механизмов в течение жизни человека (См. [24; 25]). С: Ты не рассказал мне о дальнейшей судьбе Фрейда.

А.: Она весьма драматична. Когда в 1933 году к власти пришли гитлеровцы, они публично сожгли — среди прочих — книги Фрейда. Сам Геббельс был автором “приговора” этим

324

Диалог 7. Яи Оно

книгам: “Против разрушающей душу переоценки жизненных инстинктов! За благородство человеческой души! Я предаю пламени писания некоего Зигмунда Фрейда”. После вторжения немецко-фашистских войск в Австрию Фрейд становится узником гетто, лишается паспорта, и — что было для него самым ужасным — его библиотека конфисковывается. Лишь с помощью друзей, которые просто-напросто выкупили Фрейда, он вместе с женой и дочерью Анной смог выехать в Лондон. К тому же в последние годы своей жизни Фрейд страдал раком челюсти и мучился от сильных болей. И вот ВІ939 году, в конце сентября, его лечащий врач делает ему, по его просьбе, уколы морфия, которые и привели к завершению его жизни. Судьба его родных не менее драматична — четыре сестры Фрейда погибли в концлагере Треблинка. С: А какова судьба идей Фрейда?

А.: В самом начале XX века вокруг Фрейда возникает кружок его единомышленников, которые в пору официального непризнания психоанализа поддерживали Фрейда и развивали его идеи. Одним из первых единомышленников Фрейда был австрийский врач Альфред Адлер. Но именно Адлер первым же и отошел от Фрейда, создав свое учение, названное им “индивидуальной психологией”. С: Почему же это произошло? “Индивидуальная психология” А. Адлера

А.: По мнению самого Фрейда, который, кстати, весьма болезненно относился к уходам от него учеников, несмотря на все его заверения в обратном (впрочем, для меня здесь многое неясно), и ученика Фрейда Виттельса, все дело было в том, что “Адлер не умел анализировать”. Но дело гораздо сложнее. Многие говорили, что в психологии Адлера много “здравого смысла”, “психологической обыденности”, видя в этом недостаток его концепции (См. [45, с. 252-253]). Мне представляется, что как раз наоборот: отторгая пансексуа-лизм Фрейда как некую догму, Адлер попытался обратиться к психологии обычного человека, у которого могут быть и другие проблемы. Помнишь, Фрейд отрицает изначальность стремления людей к совершенствованию? С: Помню.

А.: Адлер же, наоборот, считает стремление к совершенству исходной и основной тенденцией развития личности

человека. Правда, он считает это стремление врожденным, но гипотеза Адлера принципиально иначе освещает проблему детерминации развития личности и пытается обратиться к “высшему” в человеке. В различных работах Адлер по-разному называл это исходное стремление: начиная от “воли к могуществу, силе или даже власти” (ведь используемое здесь немецкое слово “Macht” переводится всеми этими тремя русскими словами), затем “стремлением к превосходству” и кончая “стремлением к совершенству” (См., например, [43, с. 56; 44, с. 31; 45, с. 29, 190-191] и др.). Адлер выступал и против жесткого причинного детерминизма Фрейда, противопоставляя ему другой вид детерминизма — целевой.

А. Адлер: Телеология душевной жизни подчиняется в общем имманентным закономерностям, но в своем индивидуальном своеобразии цели человеческих действий определяются самим индивидом [26,с. 133].

А.: И главная из целей человека — это “совершенство”. Но его творческие стремления уже в детстве встречают препятствия. Представь себе, человек мечтает быть летчиком, но — несчастный случай, и он вдруг становится калекой. Хотя ситуация может быть и не столь драматичной: просто ребенок сравнил свои возможности с необходимыми для достижения выбранной им цели — и ощутил свою несостоятельность, у него возник, по Адлеру, “комплекс неполноценности”. Однако при умелом воспитании даже при существенных физических и иных недостатках этот комплекс может не возникнуть у ребенка или быть преодолен.

А. Адлер: Решающее значение приобретает не абсолютная значимость его телесных органов и соответствующих им функций, а их относительная ценность, их значение для жизни в данном, индивидуально-своебразном мире. Поскольку у каждого ребенка этот процесс уникален, мы считаем, что в основе закладывающейся у ребенка душевной структуры лежат не объективные значения, а его индивидуальные впечатления, которые из-за огромного множества влияний на детей и их ошибок не могут быть причинно объяснены [26, с. 132-133]. А.: Именно взрослый и должен помочь ребенку выработать соответствующие механизмы компенсации дефекта, которые зачастую приводят даже к сверхкомпенсации. Иногда эти механизмы находятся ребенком самостоятельно и тогда вырастают сильные, волевые личности, “сделавшие себя сами”. Часто в этой связи приводят пример Наполеона, который

326

Диалог 7. Яи Оно

стал великим полководцем, якобы стремясь скомпенсировать свой физический недостаток — маленький рост. Мне представляется, здесь гораздо более уместен пример нашего полководца Александра Васильевича Суворова, который был с детства очень болезненным ребенком и “сверхскомпенси-ровал” этот свой дефект настолько, что в весьма преклонном возрасте участвовал в военных кампаниях в таких условиях, которые не выдерживали даже сильные солдаты.

Таким образом, одна мысль, одна-единственная мысль, на которой, как говорит Виттельс, “застрял” Адлер (См. [8, с. 120]), оказала большое влияние на педагогику и дефектологию. Ее чрезвычайно высоко оценивал Выготский, сам работавший в качестве дефектолога. Л.С. Выготский: Сверхкомпенсация не есть какое-либо редкое или исключительное явление в жизни организма… Это, скорее, в высшей степени общая и широчайше распространенная черта органических процессов, связанная с основными закономерностями живой материи… Всякое повреждение или вредоносное воздействие на организм вызывает со стороны последнего защитные реакции, гораздо более энергичные и сильные, чем те, которые нужны, чтобы парализовать непосредственную опасность… Дефект есть не только слабость, но и сила. В этой психологической истине альфа и омега социального воспитания детей с дефектами [27, с. 34-35, 41]. С: Разве может быть какая-то сила в дефекте?

А.: Представь себе, может. Выготский знал это по собственному опыту. Знают это по собственному опыту и те педагоги-энтузиасты, которые работали и работают с детьми с физическими дефектами, например, недалеко от Москвы в специальном интернате для слепоглухонемых. Даже у ребенка с такими тяжелыми дефектами можно скомпенсировать их и воспитать из него ученого, поэта, скульптора… Какое-то представление об этом ты можешь получить, прочтя книгу Апраушева “Рукотворение души” [28]. В ней приведены примеры компенсаторного и сверхкомпенсаторного развития, которое происходит в совместной деятельности со взрослым. Выготский всегда выделял эту идею, истоки которой можно найти у Адлера, и здесь еще одно отличие учения Адлера от концепции Фрейда. Л.С. Выготский: Учение Адлера оппозиционно …по отношению к характерологии Фрейда. Его отделяют от после-

“Индивидуальная психология” А. Адлера

днего две идеи: идея социальной основы развития личности и идея финальной направленности этого процесса. Индивидуальная психология отрицает обязательную связь характера и вообще психологического развития личности с органическим субстратом. Вся психическая жизнь индивида есть смена боевых установок, направленных к разрешению единой задачи — занять определенную позицию по отношению к имманентной логике человеческого общества, к требованиям социального бытия. Решает судьбу личности в последнем счете не дефект сам по себе, а его социальные последствия, его социально-психологическая реализация… Остановимся на одном примере. Хотя в последнее время научная критика сильно поработала над разрушением легенды о Е. Келлер, тем не менее, ее судьба лучше всего поясняет весь ход развитых здесь мыслей. Один из психологов совершенно верно заметил, что если бы Келлер не была бы слепоглухонемой, она никогда не достигла бы того развития, влияния и известности, которые выпали на ее долю… Во-первых, это значит, что ее серьезные дефекты вызвали к жизни огромные силы сверхкомпенсации… Во-вторых, это означает, что не будь того исключительно счастливого стечения обстоятельств, которое превратило ее дефект в социальные плюсы, она осталась бы малоразвитой и неприметной обывательницей провинциальной Америки. Но Е. Келлер сделалась сенсацией, она стала в центр общественного внимания…; она сделалась народной гордостью, фетишем. Ее дефект стал для нее социально выгодным, он не создал чувства малоценности. Ее окружили роскошью и славой… Ее обучение сделалось делом всей страны. Ей были предъявлены огромные социальные требования: ее хотели видеть доктором, писательницей, проповедницей — и она ими сделалась. … Этот факт лучше всего показывает, какую роль сыграл социальный заказ в ее воспитании… Процесс сверхкомпенсации всецело определяется двумя силами: социальными требованиями, предъявляемыми к развитию и воспитанию, и сохраненными силами психики [27, с. 37-38, 47-48].

А.: Вот тебе и психология здравого смысла! Не случайно именно идеи Адлера стали позже развиваться в гуманистической психологии, ныне мощно представленной на Западе и “модной” у нас сейчас.

С: А идеи Юнга, самого знаменитого ученика Фрейда? А.: Ты о нем знаешь?

328

Диалог 7. Яи Оно

С: Во-первых, ты сам говорил о нем как об одном из авторов ассоциативного эксперимента. Во-вторых, я только и слышу вокруг “Юнг”, “Юнг”, а о его учении ничего не знаю… Проблема “коллективного бессознательного” в творчестве К.Г. Юнга

А.: Да, мы с тобой уже упоминали его имя… Когда Карл Густав Юнг встретился с Фрейдом (а это было в начале XX века), он уже был сложившимся ученым, психиатром по образованию. Его судьба чем-то напоминает судьбу самого Фрейда — может быть, поэтому многие единодушно признают, что одно время Юнг был если не “самым любимым”, то уж “самым приближенным и посвященным” учеником Фрейда. Семья родителей Юнга едва сводила концы с концами, и юному Карлу Густаву пришлось оставить мечты стать ученым-археологом. Он поступает на медицинский факультет Базельского университета, который давал хорошее естественнонаучное образование. Как и Фрейд, Юнг увлекается философией, однако круг его философских интересов иной. Хотя и Фрейд интересовался восточной философией, для Юнга этот интерес перерос в широкое использование идей этой философии в своей психологической системе. Возможно, что хорошее знание восточной философии, собственный опыт психотерапевта, который открыл Юнгу, что “психически больные и невротики до деталей повторяют мифы, космогонии и примитивные научные представления древних и древнейших народов” [8, с. 143], анализ его собственных сновидений определили облик этой системы.

С: В чем же ее отличие от системы Фрейда?

А.: О-о, таких отличий довольно много. В целом можно сказать, что фрейдовская система “биотропна” по своей ориентации (то есть ориентирована на естествознание как модель научной психологии), юнговская модель — “социотропна”.

A.M. Руткевич: Одним из первых Юнг приходит к мысли о том, что для понимания человеческой личности — здоровой или больной — необходимо выйти за пределы формул естествознания. Не только медицинские учебники, но и вся история человеческой культуры должна стать открытой книгой для психиатра… Болеет личность, которую, в отличие от

Проблема “коллективного бессознательного” у К.Г. Юнга 329

организма, можно понять лишь через рассмотрение ее социально-культурного окружения,

сформировавшего ценности, вкусы, идеалы, установки… Для понимания нормы и патологии

необходимо выйти на макропроцессы культуры, духовной истории человечества, в которую

включается и которую интериоризует индивид [29, с. 13].

А.: А вот как сам Юнг определяет отличие своей системы от фрейдовской.

К.Г. Юнг: Философская критика помогала мне увидеть субъективный характер познания

любой психологии — в том числе моей… Понимание субъективного характера всякой

психологии, созданной отдельным человеком, является, пожалуй, той отличительной чертой,

которая самым строгим образом отделяет меня от Фрейда.

Другим отличительным признаком представляется мне тот факт, что я стараюсь не иметь бессознательных и, следовательно, некритичных исходных мировоззренческих пунктов. Я говорю “стараюсь”, ибо кому известно наверняка, что у него нет бессознательных исходных посылок? По крайней мере я стараюсь избегать самых грубых предубеждений и поэтому склонен признавать всех возможных богов, предполагать, что все они проявляют себя в человеческой душе. Я не сомневаюсь, что природные инстинкты, будь то эрос или жажда власти, с большой силой проявляются в душевной сфере; я не сомневаюсь даже в том, что эти инстинкты противостоят духу, ведь они всегда чему-то противостоят, и почему тогда это что-то не может быть названо “духом”?… В любом случае инстинкт и дух находятся по ту сторону моего понимания; все это понятия, которые мы употребляем для неизвестного, но властно действующего.

Поэтому мое отношение ко всем религиям позитивно… Священнодействия, ритуалы, инициации и аскетизм чрезвычайно интересны для меня как пластичные и разнообразные техники создания правильного пути [46, с. 64-65].

А.: Еще одно отличие системы Юнга от системы Фрейда — Юнг признает существование, кроме личного, еще и так называемого коллективного бессознательного. К.Г. Юнг: Содержания этого коллективного бессознательного не личные, а коллективные, другими словами, принадлежат не одному какому-нибудь лицу, а, по меньшей мере, целой группе лиц; обыкновенно они суть принадлежность целого народа или, наконец, всего человечества. Содержа-

330

Диалог 7. Яи Оно

ния коллективного бессознательного не приобретаются в течение жизни одного человека, они суть прирожденные инстинкты и первобытные формы постижения — так называемые архетипы, или идеи. Ребенок, хотя и не имеет врожденных представлений, обладает высокоразвитым мозгом, который имеет возможность определенным образом функционировать. Мозг унаследован нами от предков. Это органический результат психических и нервных функций всех предков данного субъекта… В мозгу заложены преформированные инстинкты, а также и первобытные типы, или образы, основания, согласно которым издавна образовывались мысли и чувства всего человечества, включающие все громадное богатство мифологических тем [30, с. 154]. С: Что же это: Юнг предполагает биологическое наследование культурных норм? А.: Да, это так, и это сближает его с Фрейдом… Проблема архетипов

С:Яне совсем понял, что такое архетипы и на какие факты опирался Юнг, чтобы доказать свою гипотезу о коллективном бессознательном…

А.: Сначала о втором. Юнг находит доказательства этой гипотезы в материале сновидений, в известных умственных расстройствах, например шизофрении… С: Непонятно.

А.: Ну вот тебе конкретные примеры.

К.Г. Юнг: Я живо вспоминаю случай с профессором, у которого случилось внезапное видение, и он подумал, что нездоров. Он явился ко мне в состоянии полной паники. Мне пришлось взять с полки книгу четырехсотлетней давности и показать ему выгравированное изображение его видения. “Нет причин беспокоиться о своей нормальности, — сказал я ему. - Они знали о Вашем видении 400 лет назад”. После этого он сел, уже окончательно сбитый с толку, но при этом вполне нормальный [31, с. 65]. С: Есть от чего быть сбитым с толку! Откуда же такое повторение? А.: А что ты скажешь на это?

К.Г. Юнг: Показательный случай произошел с человеком, который сам был психиатром. Однажды он принес мне

рукописный буклет, который получил в качестве рождественского подарка от десятилетней дочери. Там была записана целая серия снов, которые у нее были в возрасте восьми лет… Они представляли самую причудливую серию снов, с которыми мне когда-либо приходилось иметь дело, и я хорошо понимал, почему ее отец был ими озадачен. Хотя и детские, они представлялись жуткими и содержали образы, происхождение которых было совершенно непонятным для отца. Привожу основополагающие мотивы снов:

1. “Злое животное”, змееподобное многорогое чудовище, убивающее и пожирающее всех других животных. Но из четырех углов появляется Бог и в виде четырех отдельных богов воскрешает мертвых животных.

2. Вознесение на небеса, где совершаются языческие пляски, и спуск в ад, где ангелы творят добрые дела.

3. Стадо маленьких животных пугает спящую. Животные увеличиваются до чудовищных размеров, и одно из них пожирает спящую маленькую девочку.

4. Маленькая мышь изъедена червями, пронизана змеями, рыбами и людьми. Затем мышь становится человеком. Это иллюстрирует четыре стадии происхождения человечества… [31, с. 66].

А.: Нуи так далее — всего двенадцать снов подобного содержания. К.Г. Юнг: В полном немецком оригинале каждый сон начинается словами старой сказки: “Однажды…” Этими словами маленькая девочка как бы поясняет, что каждый свой сон она воспринимает в виде сказки, которую хочет рассказать своему отцу в виде рождественского подарка. Отец пытается объяснить эти сны, исходя из позиции их семейного окружения (контекста). Но у него ничего не получилось, поскольку никаких личных индивидуальных ассоциаций не выявлялось.

Возможность того, что эти сны были сознательно придуманы, исключалась теми, кто достаточно хорошо знал девочку, — все были абсолютно уверены в ее искренности… Ее сны имели определенно-специфический характер. Их главные мысли содержали отчетливо философский оттенок. Первый, например, говорил о злом чудовище, убившем других животных, но Господь воскрешал их посредством священного Апокатастасиса, или восстановления, возмещения. На Западе эта идея известна в христианской традиции. Ее можно

332

Диалог 7. Яи Оно

обнаружить в “Деяниях Апостолов”… Конечно, можно предт-положить, что ребенокусвоил эту мысль в процессе своего религиозного воспитания. Но у нее был очень незначительный религиозный багаж. Ее родители формально значились протестантами, но фактически они знали Библию только по слухам. И уж совершенно невероятно, что кто-то объяснил девочке малоизвестный образ Алокатастасиса. Скорее всего ее отец никогда и не слышал об этой мифической идее.

Девять из двенадцати снов несут в себе тему разрушения и восстановления. И ни один из них не содержит каких-либо следов специфически христианского воспитания или влияния. Напротив, они гораздо ближе к примитивным мифам…

Возьмем, скажем, первый сон, в котором Бог, состоящий из четырех богов, появляется “из четырех углов”. Углов чего? Во сне никакая комната не упомянута. Да и никакая комната не соответствовала бы всей картине, изображавшей с очевидностью космическое событие, в котором совершалось Универсальное Бытие. Кватерность (элемент четверич-ности) — сама по себе идея необычная, но играющая значительную роль во многих философиях и религиях. В христианской традиции она была вытеснена Троицей, понятием, известным и ребенку. Но кто нынче в обычной семье мог знать о божественной четверичности? Эта идея, хорошо известная изучающим средневековую герменевтическую философию, к началу XVIII в. совершенно исчезла и, по крайней мере, уже 200 лет, как вышла из употребления. Где же ее могла отыскать маленькая девочка?…

Во втором сне возникает совершенно нехристианский мотив, содержащий воспринятые ценности в перевернутом виде, — языческие танцы людей на небесах и добрые дела ангелов в аду. Эта символическая картина подразумевает относительность моральных ценностей. Где мог ребенок обрести столь революционное представление, равное гению Ницше? [31, с. 66­69].

С: Ну и где же?

А.: Юнг считал, что эти представления взялись из архетипов коллективного бессознательного, общих для всего человечества. С: Итак, архетипы — это…

А.: Это некие всеобщие образы, формы, идеи, которые передаются данному человеку от его предков и представляют собой как бы “доопытные” бессознательные “мыслефор­мы”, определяющие (“оформляющие”) уже опытное познание мира. К.Г. Юнг: Все события из этого класса не имеют своего источника в отдельном индивидууме. Данные содержания имеют характерную особенность — они мифологичны по сути… Эти коллективные паттерны, или типы, или образцы я назвал архетипами, используя выражение Бл. Августина. Архетип означает … определенное образование архаического характера, включающего равно как по форме, так и по содержанию мифологические мотивы. В чистом виде мифологические мотивы появляются в сказках, мифах, легендах и фольклоре. Некоторые из них хорошо известны: фигура Героя, Освободителя, Дракона (всегда связанного с Героем, который должен победить его), Кита или Чудовища, которые проглатывают Героя. Мифологические мотивы выражают психологический механизм интроверсии сознательного разума в глубинные пласты бессознательной психики. Из этих пластов актуализируется содержание безличностного, мифологического характера, другими словами, архетипы, и поэтому я называю их безличностным или коллективным бессознательным [47, с. 31-32].

С: Но почему архетипические образы проявились в таком виде именно у этой маленькой девочки?

А.: Вот как сам Юнг отвечает на твой вопрос.

К.Г. Юнг: Если бы сновидец был первобытным знахарем, то можно было бы предположить, что его сны представляют вариации на философскую тему смерти, воскресения или замещения, происхождения мира, творения человека и относительности ценностей. Но бесполезно искать в них смысл, если пытаться толковать их на индивидуальном уровне. Сны … содержат “коллективные образы” и сходны с теориями, которым обучают молодых людей в первобытных племенах в период посвящения (инициации) в мужчины. Это то самое время в их жизни, когда они узнают, что такое Бог или боги, или животные-“основатели”, как сотворены мир и человек, как произойдет наступление конца света, каков смысл смерти… Но многие люди начинают думать об этом вновь уже в старости, при приближении к смерти. Так случилось, что маленькая девочка оказалась в обеих ситуациях сразу, одновременно. Она приближалась к зрелости и к концу жизни. … Когда я впервые прочел эти сны, у меня возникло жуткое чувство неминуемого несчастья… Опи-

334

Диалог 7. Яи Оно

санные образы можно предположить в снах стариков, оглядывающихся на прожитую жизнь, но никак не у ребенка, устремленного вперед, в свое будущее… Опыт показывает, что неведомое приближение смерти отбрасывает … тень предчувствия на саму жизнь и сновидения жертвы… Они были приготовлением к смерти, выраженные в коротких историях, наподобие сказок, рассказываемых во время первобытных инициации… Словно будущие события отбрасывали свою тень назад, порождая у ребенка те мыслеформы, которые обычно дремлют у человека, но которые описывают или сопровождают приближение фатального исхода [31, с. 69-70]. С: Что же случилось?

А.: Девочка умерла спустя год после описанного Рождества от инфекционного заболевания, и архетипические образы “предсказали” ей эту смерть. С: Боже мой, как таинствен мир бессознательного!

А.: Да, и эта таинственность особенно чувствуется в произведениях Юнга, который широко использовал в них мифологический материал, труды восточных и средневековых философов, алхимиков, мистиков и тому подобное. Одной из граней этой таинственности бессознательного является то, что в человеке одновременно живут несколько личностей — и он может это не осознавать… С: Как это?

“Тень”, “Самость” идругие

А.: Этот факт известен психиатрам под названием “расщепление” или “раздвоение” личности, когда больной в разные периоды своей жизни ведет себя то как один, то как другой человек со своим характером, склонностями, даже со своим собственным именем (находясь в “другом” состоянии, человек называет себя другим именем). Но Юнг показал, что в каждом нормальном человеке тоже имеется такое “расщепление”. Ну, во-первых, существует то, что Юнг называет “Персоной”. Это “социальный характер”, то есть “Я для других”. Известно, что на людях мы стараемся вести себя, или даже просто ведем себя иногда, как совсем другие люди, чем дома. Персона — некая “маска”, которую человек надевает на себя, отправляясь в общество. Это — “внешний характер”. Есть и

“внутренний характер”, который Юнг называет “Анимой”, то есть собственно душой. К.Г. Юнг: Подобно тому как “персона” есть существо, составляющее нередко весь видимый характер человека и в известных случаях неизменно сопутствующее ему в течение всей его жизни, так и душа его есть определенно ограниченное “существо”, имеющее подчас неизменно устойчивый и самостоятельный “характер”… Она в общем и целом дополняет внешний характер. Опыт показывает нам, что душа обыкновенно содержит все те общечеловеческие свойства, которых лишена сознательная установка. Тиран, преследуемый тяжелыми снами, мрачными предчувствиями и внутренними страхами, является типичной фигурой. С внешней стороны бесцеремонный, жесткий и недоступный, он внутренне поддается каждой тени, подвержен каждому капризу так, как если бы он был самым несамостоятельным существом. Следовательно, душа его содержит те общечеловеческие свойства определяемости и слабости, которых совершенно лишена его внешняя установка, его “персона” [30, с. 163-164].

А.: Есть и другие “личности” в человеке: это и собственно Я как субъект сознания, и “Тень” как олицетворение всего негативного и агрессивного в человеке (то, что Фрейд называл “Оно”), и “Самость” как субъект всей психики вообще и тем самым некая “идеальная личность”, и другие… Для человека самое главное, по Юнгу, понять свою “Самость”, познать, кто ты есть “на самом деле”, а это включает познание не только сознательного Я, но и всех многообразных сфер бессознательного. Познать самого себя и быть самим собой — это, по Юнгу, важнейшее условие свободного развития человека. Этот процесс Юнг называет индивидуаци-ей и утверждает, что если “существенно задерживать развитие индивидуальности — значит искусственно калечить ее” [30, с. 169]. Мысль не новая, как ты понимаешь, но как важно, что к ней приходят столь различные философы и психологи! Впрочем, я не охватил и сотой доли философской и психологической системы Юнга… Однако надо двигаться дальше. Еще только одно. Ты наверняка слышал термины “экстраверт” и “интроверт”…

С: Да-да, это определенные типы характеров. Экстраверт — человек общительный, легко сходится с людьми, живой и эмоциональный, интроверт — наоборот, человек замкнутый и угрюмый, малоэмоциональный…

336

Диалог 7. Яи Оно

А.: Не совсем верно, поскольку и интроверт может быть весьма эмоциональным, только его эмоции “не лежат на поверхности”. Но ты действительно прав, говоря о типах характеров. И эта классификация принадлежит Юнгу. Правда, он выделяет, кроме экстраверсии-интроверсии, еще и иные основания для классификации [48]. Но об этом ты узнаешь из других курсов.

С: Очевидно, были и другие исследователи, развивавшие идеи Фрейда? Направления дальнейшего развития психоаналитических идей

А.: И это развитие происходит в нескольких направлениях. В так называемом неофрейдизме развиваются главным образом социально-культурные аспекты психоанализа. Ка-рен Хорни, Гарри Стэк Салливан, Эрих Фромм в своих концепциях отвергают пансексуализм Фрейда, подчеркивают культурную и социальную обусловленность неврозов, рассматривают возможные пути выхода из них путем изменения отношения человека к другим людям. Конечно, каждый из них делает это по-своему. Но были и другие направления развития идей психоанализа в дальнейшем. Австрийский психиатр Вильгельм Райх, или Рейх в старой транскрипции, наоборот, вновь поставил проблему сексуальности в центр своего внимания и пошел, в известном смысле, даже “дальше” Фрейда в признании необходимости полного сексуального раскрепощения человека, выдвинув идею “сексуальной революции”. Хотя, по Рейху, это означало установление подлинно человеческих (естественных) отношений в любви, труде и познании, призывы Райха на практике вылились в “стремление к неприкрытой чувственности” [2, с. 180]. Мы на собственном опыте убедились, что обе крайности нехороши — и ханжеское замалчивание проблем пола (“У нас секса нет!”), и полная вседозволенность в этой области.

Еще одним направлением развития идей психоанализа является уже упомянутая мною Эго-психология, которую развивали дочь Фрейда Анна и ряд других психологов, среди которых наибольшую известность получил Эрик Эриксон. Основное внимание Эго-психологи уделяют формированию Я (Эго), образа Я, защитных механизмов и так далее.

Некоторые авторы [32] выделяют еще “французский постфрейдизм” Жака Лакана и ряда других исследователей, работы которых направлены на изучение проявлений бессознательного в различных языковых реалиях, да и само бессознательное они рассматривают как особый язык.

И, конечно же, нельзя не упомянуть о прикладных разработках психоаналитических идей: в социальной психологии, психотерапии, этнопсихологии, политической психологии — да все эти направления трудно даже перечислить! Надо учесть и влияние психоанализа на литературу, искусство, эстетику, философию… Теперь и на русском языке вышло столько работ по всем этим проблемам, что я даже не рискну упомянуть хотя бы главные из них! С: Я думаю, что тему бессознательного психоанализ исчерпал.

А.: Ошибаешься. Была еще одна школа, которая нашла “свой ключик” к бессознательному. С: Какая же?

Установка и бессознательное в психологической школе Д.Н. Узнадзе

А.: Совершенно иная по своим идейным установкам школа, которая раньше называлась “одной из школ советской психологии”. Эта школа грузинских психологов под руководством Дмитрия Николаевича Узнадзе, теория которой чаще всего называется “психологией установки”.

С: А-а, про установку я знаю! Я тут недавно прочел об одном весьма давно проведенном эксперименте, в котором, очевидно, проявлялись эти самые установки. Сначала испытуемому предъявляли бессмысленные слова, написанные латинским шрифтом, для прочтения. А затем давался текст из русских слов, написанный буквами, общими по конфигурации с латинскими буквами. И испытуемые — у которых уже выработалась соответствующая установка на чтение латинского текста — читали русские слова “чепуха” и “почва” как “реникса” и “норба”!

А.: Ты смотри… Кажется, у тебя начинает развиваться профессиональная память! Действительно, ты привел пример того, что в экспериментальных исследованиях школы Узнадзе называлось “фиксированной установкой”, то есть

338

Диалог 7. Яи Оно

установкой, возникающей после ряда специальных “фиксирующих” опытов. Чтобы лучше понять, что это такое, рассмотрим типичный эксперимент школы Узнадзе. Испытуемому дают в руки (в каждую — по одному) два шара, совершенно одинаковые по всем свойствам, кроме, например, объема: один шар явно больше другого по объему. Каждый раз этот больший по объему шар дается, например, в левую руку. А далее происходит следующее. Д.Н. Узнадзе: Через определенное число повторных воздействий (обычно через 10-15 воздействий) субъект получает в руки пару равных по объему шаров с заданием сравнить их между собой. И вот оказывается, что испытуемый не замечает, как правило, равенства этих объектов, наоборот, ему кажется, что один из них явно больше другого, причем в преобладающем большинстве случаев в направлении контраста, то есть большим кажется ему шар в той руке, в которую в предварительных опытах он получал меньший по объему шар… Бывает и так, что объект кажется большим в другой руке, то есть в той, в которую испытуемый получал больший по объему шар.

В этих случаях мы говорим об ассимилятивном феномене. Так возникает иллюзия объема [33, с. 140].

А.: Аналогичные результаты были получены при предъявлении объектов зрительно, при использовании разноосвещен-ных объектов, объектов в виде разных форм давления на руку и во многих других случаях… Во всех них обнаруживалось действие какого-то одного фактора…

Д.Н. Узнадзе: Мы видим, что везде, во всех этих опытах, решающую роль играет не то, что специфично для условий каждого из них, — не сенсорный материал, возникающий в особых условиях этих задач, или что-нибудь иное, характерное для них… Решающее значение в этом процессе, нужно полагать, имеют наши предварительные экспозиции. В процессе повторного предложения их у испытуемого вырабатывается какое-то внутреннее состояние, которое подготовляет его к восприятию дальнейших экспозиций. Что это внутреннее состояние действительно существует и что оно действительно подготовлено повторным предложением предварительных экспозиций, в этом не может быть сомнения: стоит произвести критическую экспозицию сразу, без предварительных опытов, то есть предложить испытуемому вместо неравных сразу

же равные объекты, чтобы увидеть, что он их воспринимает адекватно. Следовательно, несомненно, что в наших опытах эти равные объекты он воспринимает по типу предварительных экспозиций, а именно как неравные [33, с. 147-148]. С:Яне понимаю, при чем тут бессознательное?

А.: Как при чем? Само это “внутреннее состояние” было бессознательным. Его бессознательность доказывалась следующим остроумным экспериментом. “Предварительные экспозиции” проводились с испытуемым, находящимся в состоянии гипноза. После пробуждения он ничего не помнил из того, что делал во время гипноза. И тут же ему предъявили “критическую экспозицию”: дали в руки шары, допустим, равного объема. И при этом — уже вполне сознательном — восприятии испытуемый обнаруживал установку, которая сформировалась у него, когда он находился в состоянии гипноза, то есть она оставалась для него бессознательной. Интересно, что другая характерная черта установки — ее “целостность” — обнаруживалась в не менее остроумных экспериментах. Установка формировалась, допустим, на материале шаров, предъявляемых зрительно. А “критическая экспозиция” происходила на материале шаров, даваемых в руки. И сформированная ранее на другом материале установка все равно “срабатывала”: равные по объему шары казались неодинаковыми!

С: Насколько я понимаю, речь идет только о каком-то одном типе установок, которые ты назвал фиксированными?

А.: Верно. В школе Узнадзе выделяли еще и так называемые первичные установки. Они возникают при встрече некой имеющейся у субъекта потребности, с одной стороны, и ситуации удовлетворения этой потребности — с другой. Как правило, достаточно одной-единственной встречи, чтобы возникала установка — направленность поведения на какой-то конкретный объект… С: Что-то непонятно.

А.: Конкретный пример: так называемый импринтингу некоторых высших позвоночных. Ты, наверное, об этом слышал: известный австрийский ученый Конрад Лоренц обнаружил, что гусята, только что вылупившись из яиц, начинают следовать за первым движущимся предметом, попавшим в их поле зрения. Обычно этим предметом оказывается гусыня. Но если они вместо нее увидят движущийся мяч или даже человека — происходит “импринтинг”, то есть запечат-

540

Диалог 7. Яи Оно

Іение в их памяти данного предмета как предмета, за кото-эым нужно всегда следовать. Врожденная потребность сле-ювать за кем-то встретилась с конкретной ситуацией, и произошло формирование установки как готовности действовать совершенно определенным образом. Еще пример из немного другой области. Подросток впервые испытал половое воз-зуждение в определенной ситуации: например, кто-то оставил после себя в комнате запах определенных духов, или же з присутствии гувернантки, отдыхавшей на скамеечке, вы-гянув больную ногу, обутую в башмак определенной фор-лы. С тех пор, даже став взрослым, данный человек испы-гывает половое возбуждение только при наличии той самой ситуации, при которой произошло формирование установки: то есть ощущая определенный запах духов или при виде чоги, обутой в башмак. Так часто возникают половые извращения.-С: Но ведь эти случаи означают, что установка — очень лирокое понятие: ведь сколько у человека разных потребностей и сколько ситуаций их удовлетворения! А.: Именно такой расширительный смысл и приобрело юнятие установки в школе Узнадзе. Опять повторилась та ке история, что и при возникновении любой психологической школы: какой-то аспект поведения или психической кизни, какая-то найденная закономерность распространяется на все более и более широкие области, пока не станет збъяснительным принципом психики вообще.

С: Но если определять установку как готовность действовать в определенном направлении, то, естественно, эту готовность можно найти абсолютно в любой активности! А.: Поэтому всегда были попытки как-то классифици-эовать установки, разделить по типам. Расскажу только об эдной классификации, предложенной Александром Григо-эьевичем Асмоловым. В свое время он был учеником Алексея Николаевича Леонтьева, и, естественно, его попытка классификации установок опирается на разделяемую им теорию деятельности. Высший уровень установок — смысловые установки. Они связаны с деятельностью “в целом”, с ее мотивами и смысла-пи. Вспомни притчу, которую я тебе приводил, о людях, таскающих камни: каждый из них имел свой мотив деятельнос-ги и соответствующая “готовность к совершению действий” по-разному проявлялась в самих этих действиях. О смысло­вых установках мы говорили и тогда, когда обсуждали психоанализ: об истинном смысле тех или иных высказываний гораздо точнее можно судить по оговоркам в них и определить тем самым подлинные смысловые установки личности.

Второй тип (и уровень) установок — целевые установки. Они изучены лучше всего. Это готовность субъекта совершать определенные действия в соответствии с выбранной им целью (какие бы мотивы ни стояли за выбором этой цели). Один из наиболее впечатляющих примеров целевой установки привел представитель Вюрцбургской школы, которая тоже со своей стороны изучала установки, Карл Марбе. Вот этот пример в пересказе Асмолова. А.Г. Асмолов: В поздний вечерний час охотник с нетерпением подстерегал в засаде кабана. И вот, наконец, долгожданное событие произошло, листья кустарника качнулись, и… грянул выстрел. Охотник кинулся к подстреленному “кабану”, но вместо кабана он увидел девочку. Сила целевой установки, готовности увидеть именно то, что он ожидал и хотел увидеть, была столь велика, что сенсорное содержание, возникшее в процессе восприятия объекта (девочки), преобразовалось в иллюзорный образ кабана… [34, с. 77].

С: Кошмар какой-то! Но так, по-моему, часто случается в жизни. У меня тоже были иллюзии подобного рода, хотя и не столь трагические. Я, как ты знаешь, давно интересуюсь программированием и дал себе слово не пропускать ни одного магазина, где может быть что-нибудь на эту тему. Иду я недавно по улице — смотрю, новый магазин открылся, читаю вывеску: “Компьютеры”. Я бегом туда. Подхожу ближе — и каково же мое разочарование: оказывается, я неправильно прочитал надпись, магазин-то назывался “Комиссионный”… А.: Я думаю, в этой твоей “очитке” сыграли свою роль и смысловые установки. Но пойдем дальше. Асмолов выделяет еще один, более низкий уровень установок: операциональные установки. Они возникают в условиях решения задачи в определенной конкретной ситуации, когда у субъекта уже имеется опыт поведения в подобных ситуациях и установки “актуализируются” иногда независимо от воли и желания субъекта. Фиксированные установки, о которых мы говорили, — хороший пример операциональных установок. Можно выделить и более низкий уровень установок, которые, вероятно, и установками уже нельзя назвать: это, например, определенная готовность мышечного аппарата к взятию того

342 Диалог 7. Яи Оно

или иного предмета, то есть речь идет уже о некоторых физиологических или

психофизиологических механизмах реализации поведения. Но все это ты будешь изучать

позже.

С: Ты не сказал самого главного. А.: Чего именно?

С: А как же! А почему мы выбираем того или иного политического деятеля? Почему реклама может сформировать установку на покупку продукта, который нам вовсе не нужен? Как объяснить сохраняющиеся у человека установки, несмотря на, казалось бы, их полную дискредитацию в общественном мнении? Почему…

А.: Прости, я тебя перебью. Ты затронул очень важные вопросы, действительно относящиеся к психологии установок, на которые я сегодня не могу дать ответа, — для этого нужно знать всю психологию, а мы с тобой только начинаем знакомиться с ней. Тем более, что и среди психологов нет единого мнения относительно тех или иных аспектов изучения установок. Многие считают, что под словом “установка” скрываются самые разнообразные реалии, и каждая из них имеет свои “психологические механизмы”. Оставим эти споры на будущее. С: Тогда подведем итоги нашего обсуждения сегодня? Возможная классификация бессознательных явлений в психологии А.: Подведем. Итак, ты убедился, что то, что называют в психологии бессознательным, представлено весьма разнообразными феноменами, которые трудно классифицировать. Правда, в известной мне литературе существует несколько попыток подобной классификации. Одна из них, предпринятая, прежде всего, с учебными целями, принадлежит Юлии Борисовне Гиппенрейтер [35]. Она выделяет три больших класса феноменов бессознательного: 1) неосознаваемые механизмы сознательных действий; 2) неосознаваемые побудители сознательных действий; 3) “надсознательные” процессы. К первой группе относятся, во-первых, так называемые автоматизмы, то есть автоматизированные действия и навыки. Одни из них — типа ходьбы — сформировались еще до осознавания ребенком подобных процессов, другие — типа

Классификация бессознательных явлений 343

навыков игры на фортепиано — формировались когда-то как вполне осознанные, развернутые действия и только с течением времени “автоматизировались” и перестали быть под контролем сознания. Иногда же этот контроль даже мешает выполнению действия… Этих процессов мы с тобой почти не касались, а здесь тоже есть очень много интересных моментов, имеющих отношение к переходу в бессознательное. Сюда же относятся “бессознательные умозаключения” Гель-мгольца, которые представляют собой неосознаваемые механизмы перцептивной деятельности субъекта. Во-вторых, к этой группе относятся явления установки, изучаемые в школе Узнадзе. В-третьих, Гиппенрейтер относит к этой первой группе неосознаваемых явлений еще и “неосознаваемые сопровождения” сознательных действий: то, что называется иде-омоторикой, то есть неконтролируемый человеческим сознанием “выход” испытываемых человеком чувств и занимающих его мыслей в различные “внешние формы”: дрожание рук, блеск глаз, иногда какие-то трудно уловимые “излучения”, воспринимаемые экстрасенсами, и многое другое. Ко второй группе Гиппенрейтер относит, прежде всего, явления, изучаемые в психоанализе. К третьей группе “надсознательных” процессов относятся процессы творчества (вспомни, например, Пуанкаре), потеря и приобретение веры, которые часто происходят для человека незаметно, неосознанно (См. [35, с. 91-94]). С: А почему здесь все-таки “над”?

А.: Видимо, потому, что процессы эти развертываются “в форме работы сознания, длительной и напряженной” [35, с. 93], как, например, процессы творчества ученого. Но в то же время эти последние настолько велики, что сознание просто не может вместить всего их содержания. С другой стороны, слово “бессознательный” благодаря стараниям психоаналитиков приобрело специфический оттенок неких глубинных и низменных процессов, тогда как и нечто высшее в человеческой душе тоже может быть бессознательным. Не случайно сам Фрейд использовал термин “Сверх-Я”. Здесь в этом же смысле, подчеркивающем “вершинность” происходящих (пусть и бессознательно) процессов, используется термин “надсознательные”.

Другая классификация неосознаваемых феноменов принадлежит Александру Григорьевичу Асмолову [49]. Ты можешь познакомиться с ней самостоятельно.

344

Диалог 7. Яи Оно

С: Но мы сегодня совершенно не поговорили о Станиславе Грофе с его исследованиями, о которых я только и слышу! Они ведь тоже имеют отношение к нашей теме! А.: Мы еще о многом не поговорили. Об использовании гипноза в исследованиях мотивации личности — очень интересном и новом направлении отечественных исследований [36], об использовании того же гипноза для стимуляции творчества [37] и о многом другом. Впрочем, ты можешь познакомиться с практически всеми направлениями исследований бессознательного из материалов знаменитого Тбилисского симпозиума по проблеме бессознательного, который состоялся в 1979 году. Эти материалы представляют собой четыре увесистых тома, статьи в которых написаны на английском, французском, немецком и русском языках [38]. Правда, с той поры прошло немало лет, но столь обширного представления более современных исследований по проблеме бессознательного мне не приходилось видеть. А на сегодня все. Литература

1. Бассип Ф.В. Проблема бессознательного (О неосознаваемых формах высшей нервной деятельности). М., 1968.

2. Лейбин В.М. Психоанализ и философия неофрейдизма. М., 1977.

3. Лейбин В.М. Фрейд, психоанализ и современная западная философия. М., 1990.

4. Ждан А.Н. История психологии от античности до наших дней. М., 1990.

5. ЯрошевскийМ.Г., АнцыфероваЛ.И. Развитие и современное состояние зарубежной психологии. М, 1974.

6. ШертокЛ., СоссюрР. Рождение психоаналитика: ОтМесмерадо Фрейда. М., 1991.

7. Цвейг С. Зигмунд Фрейд: Из биографической трилогии “Врачевание и психика”. М., 1991.

8. Виттелъс Ф. Фрейд. Его личность, учение и школа. М., 1991.

9. Фрейд 3. О психоанализе // 3. Фрейд. Психология бессознательного. М., 1989. С. 345-381.

10. УшаковГ.К. Детская психиатрия. М., 1973. П. Фрейд 3. Толкование сновидений. Киев,

1991.

12. Фрейд 3. Психопатология обыденной жизни // 3. Фрейд. Психология бессознательного. М., 1989. С. 201-309.

13. Фрейд 3. Остроумие и его отношение к бессознательному. М., 1925.

12. Фрейд 3. Очерк истории психоанализа // 3. Фрейд. Основные психологические теории в психоанализе. М.;Л., 1923. С. 17-73.

13. Фрейд 3. Недовольство культурой // З.Фрейд. Психоанализ. Религия. Культура. М., 1992. С. 65-134.

14. Фрейд 3. Будущее одной иллюзии // Там же. С. 17-64.

15. Фрейд 3. Введение в психоанализ: Лекции. М, 1989.

16. ЖданА.Н. Фрейд Зигмунд [биографическая справка] // Хрестоматия по истории психологии. М, 1980. С. 146-148.

17. Фрейд 3. Леонардо да Винчи. М, 1912.

18. Фрейд 3. Достоевский и отцеубийство // 3. Фрейд. Избранное. В2тт. Лондон, 1969. Т. 1. С. 237-253.

19. Фрейд 3. Тотем и табу: Психология первобытной культуры и религии. М.; Пг., 1923.

20. Фрейд 3. Почему война? // 3. Фрейд. Психоанализ. Религия. Культура. М, 1992. С. 257­269.

21. Фрейд 3. По ту сторону принципа удовольствия // 3. Фрейд. Психология бессознательного. М, 1989. С. 382-424.

22. ФрейдА. Введение в технику детского психоанализа. М., 1991.

23. ФрейдА. Психология Я и защитные механизмы. М., 1993.

24. АдлерА. Индивидуальная психология // История зарубежной психологии: Тексты. М., 1986. С. 130-140.

25. ВыготскийЛ.С. Собр. соч. вбтт. М, 1983. Т. 5.

26. АпраушевА.В. Рукотворение “души”. М, 1986.

27. Руткевич A.M. Жизнь и воззрения К.Г. Юнга // К.Г. Юнг. Архетип и символ. М, 1991. С. 5-22.

28. Юнг К.Г. Аналитическая психология // История зарубежной психологии: Тексты. М, 1986. С. 141-170.

29. ЮнгК.Г. Архетиписимвол. М, 1991.

30. ПоповаН.Г. Французскийпостфрейдизм: Критическийанализ. М., 1986.

31. УзнадзеД.Н. Психологическиеисследования. М., 1966.

32. АсмоловА.Г. Деятельность иустановка. М, 1979.

33. ГиппенрейтерЮ.Б. Введение в общую психологию. М., 1988.

36. Овчинникова О.В., Насиновская Е.Е., Иткин Н.Г. Гипноз в экспериментальном исследовании личности. М., 1989.

37. Райков В.Л. Роль гипноза в стимуляции психологических условий творчества // Психол. журн. 1983. Т. 4. № 1. С. 106-115.

38. Бессознательное: Природа, функции, методы исследования. В4тт. Тбилиси, 1978-1985.

39. ШулъцД., Шулъц С.Э. История современной психологии. СПб., 1998. АО). Джонс Э. Жизнь и творения Зигмунда Фрейда. М., 1996.

41. Стоун И. Страсти ума, или Жизнь Фрейда. М, 1994.

42. Зигмунд Фрейд: Хроника-хрестоматия. Составители Вал.А. Луков, Вл.А. Луков. М, 1999.

43. АдлерА. Воспитание детей. Взаимодействие полов. Ростов-на-Дону, 1998.

44. АдлерА. Практика и теория индивидуальной психологии. М., 1995.

346 Диалог 7. Яи Оно

46. ЮнгК.Г. Проблемы души нашего времени. М, 1993.

47. ЮнгК.Г. Аналитическаяпсихология. СПб., 1994.

48. ЮнгК.Г. Психологическиетипы. СПб., М, 1995.

49. АсмоловА.Г. На перекрестке путей к изучению психики человека: бессознательное, установка, деятельность // А.Г. Асмолов. Культурно-историческая психология и конструирование миров. М; Воронеж, 1996. С. 373-395.

Диалог 8. РАВНО ЛИ ЦЕЛОЕ СУММЕ СВОИХ ЧАСТЕЙ? (Проблема целостности в психологии)

С: Сегодня, как я понимаю, тема будет не очень для меня интересная. Что это такое: проблема целостности в психологии? Равно ли целое сумме своих частей? Зачем это знать психологу?

А.: Давай рассмотрим, в чем заключалась эта проблема, как появилась и во что вылилась. Вспомним еще раз положение в психологии на рубеже XIX и XX веков. Требования практики — производственной, военной, медицинской, педагогической — вызвали к жизни целые направления прикладных исследований. Психологи-практики в поисках ответов на возникающие в их работе вопросы обращались к фундаментальным трудам по общей психологии. И что же они там находили? Вот свидетельство одного из немецких психологов, о котором мы сегодня будем говорить, Макса Вертгеймера. Необходимость целостного подхода в психологии

М. Вертгеймер: Кто не переживал того, что называется словом “понял”, когда вдруг устанавливается математическая или физическая связь?! Обращаются к книгам по психологии, к учебникам педагогики. Что же они говорят об этом?! Пугает бледность, сухость, отдаленность от жизни, полная несущественность всего, о чем говорится. Здесь мы прочтем об образовании понятий, абстракций, о понятии классов, о причинах, силлогизмах, еще кое-что об ассоциациях, затем появляются такие высокие слова, как творческое воображение, интуиция, талант и т.п., — слова, которые заставляют думать, но которые, если понимать их строго, … оказываются лишь голыми названиями проблем без действительного их решения, без проникновения вглубь… Как только проника-

Диалог 8. Равно ли целое сумме своих частей?

ешь глубже, эти термины в конкретной работе оказываются чаще всего несостоятельными [1, с. 84].

А.: Несостоятельность старой психологии подчеркивали, как ты помнишь, и бихевиористы, и психоаналитики. Первые в корне, как казалось тогда, изменили понимание предмета психологии, оставив, правда, старое понимание сознания, утверждая, что это не тот предмет, который следует изучать научно, то есть объективно. Психоанализ был против отождествления в “академической” психологии сознания и психики. Вертгеймер и другие исследователи, которых причисляют к направлению “целостная психология”, стали критиковать еще один методологический постулат старой психологии: принцип элементаризма. Согласно этому постулату, сознание можно было разложить на элементарные составляющие и установить связи между ними. Таким образом, сознание понималось, как говорят современные исследователи, как “суммативная система”: целое (сознание) отождествлялось с суммой входящих в него частей (ощущений, представлений). С: Но ведь уже тогда были протесты против столь механистичных схем? Помнится, еще Милль-младший говорил о “ментальной химии”, то есть о том, что свойства целого не равны сумме свойств входящих в это целое частей.

А.: Верно. Идеи целостности сознания появляются у отдельных мыслителей уже начиная с середины XIX века. Ты привел в пример англичанина Джона Стюарта Милля. Но особенно часто высказывали эти идеи немецкие или немецкоязычные исследователи. Они связывались в их творчестве с идеями единства и активности сознания. Из известных тебе авторов это Франц Брентано и Вильгельм Вундт.

С: Как Вундт? Разве он не разделял суммативную концепцию сознания? А.: Вундт вообще очень противоречивый исследователь. Да, в целом он придерживался суммативной концепции сознания, мы об этом уже говорили. Однако в его работах — особенно в самых ранних и, наоборот, в самых поздних — можно найти противоречащие этому идеи. Один из законов сознания, сформулированный Вундтом, назывался законом “творческого синтеза”. Согласно этому закону, уже в простом восприятии, например, музыкального аккорда, отчетливо обнаруживается, что оно есть нечто большее, чем “простая сумма одиночных тонов” [2, с. 215]. Тем более эта

Постанорка проблемы целостности в австрийской школе 349

закономерность проявляется при действии так называемой апперцепции, то есть духовной активности со стороны субъекта, который может произвольно комбинировать те или иные элементы сознания, как это происходит, например, при создании произведений искусства и логическом мышлении. Таким образом, и Вундт рассматривал сознание в строгом смысле не как суммативную, а как “организованную” систему, как говорят современные исследователи-системники. Средством организации системы, ее, так сказать, “целостно-образующим” фактором у Вундта выступает эта самая апперцепция, которая, в общем-то, никак не объясняется. Благодаря ее действию входящие в состав целого элементы меняют свои свойства.

У всех исследователей, которых я перечислил, эти идеи целостности сознания или его отдельных содержаний не переросли еще в постановку собственно проблемы целостности, которая была поставлена и начала эмпирически разрабатываться в рамках так называемой Австрийской школы.

Постановка проблемы целостности в австрийской школе

А.: Сначала несколько слов об Австрийской школе, чтобы ты представлял, что это такое. Иногда ее называют Грац-ской, поскольку группа исследователей этой школы работала в Грацском университете в Австрии примерно с 80-х годов XIX века до 10-х годов XX века. Руководителем этой группы был философ и психолог Алексиус Мейнонг, создавший первую лабораторию экспериментальной психологии в Австрии в 1894 году. В философском и психологическом плане Австрийская школа развивала в основном идеи Франца Брен-тано, своего непосредственного учителя.

С: Очевидно, идеи активности сознания как единства духовных актов?

А.: Верно. Брентано действительно считал сознание изначально единым, то есть целостным.

Однако собственно проблему целостности поставил и начал решать в Австрийской школе

человек, который в своем решении как раз и не опирался на эти идеи активности и единства

сознания.

С: В чем, наконец, заключается эта проблема и кто этот человек?

Диалог 8. Равно ли целое сумме своих частей?

А.: Австрийский психолог Христиан фон Эренфельс. Да, он не столь известен в психологии, как, например, Зигмунд Фрейд, хотя, кстати сказать, тоже занимался среди прочего и сексуальными проблемами, например “сексуальной этикой”… С: Неужели? Ну-ка, ну-ка…

А.: Мы будем говорить только о постановке им проблемы целостности в психологии в работе “О гештальт-каче-ствах”, которая вышла в 1890 году и породила многочисленные дискуссии… В ней он привлек внимание исследователей к такому, казалось бы, незначительному факту, как восприятие мелодии… С: Ну и что здесь такого?

А.: Эренфельс обратил внимание на то, что восприятие мелодии, в известной степени, независимо от входящих в его состав ощущений звуков: при транспонировании в другую тональность звуки могут изменяться, а восприятие мелодии сохраняется. И тогда Эренфельс формулирует следующую проблему: откуда берется это новое “качество целостности”, или, как его называет Эренфельс, “гештальт-качество” (от немецкого слова “Gestalt”, которое обычно переводится как “форма” или “структура”)? С: И как же он сам ее решает?

А.: Очень просто и в духе все того же элементаризма: восприятие мелодии представляет

собой еще одно, новое, содержание сознания, которое “автоматически” появляется в

сознании, как только в нем возникнут составляющие мелодию звуки…

С: А разве не существует мелодических структур в самой реальности, то есть объективно?

А: Эренфельс считал, что в реальности существуют только звуки. Целостность психического

образа — это результат работы самого сознания, механизм которой Эренфельс не раскрыл.

Именно этот механизм и стал активно обсуждаться на рубеже веков.

Глава Австрийской школы Алексиус Мейнонг считает гештальт-качество результатом

специального “продуктивного” духовного акта…

С: Как это?

А.: По Мейнонгу, в действительности существуют только звуки, которые непосредственно воспринимаются субъектом. Чтобы воспринять мелодию, а не набор звуков, субъект должен совершить акт “установления отношений между зву­ками”, который приведет к тому, что в сознании возникнет новое представление, качественно отличное от представлений звуков. Таким образом, восприятие не есть зеркальное отражение физической реальности; восприятие есть результат специальной “целостнообразующей” духовной деятельности.

Ученики Мейнонга Стефан Витасек и Витторио Бенус-си пытались эмпирически показать наличие этого “продуктивного” духовного акта создания гештальт-качеств на различном материале. Использовались, в частности, известные тебе оптико-геометрические иллюзии (например, Мюллера-Лайера). Обнаружилось, действительно, что иногда при одинаковых объективных условиях возникновение или отсутствие иллюзии объяснялось наличием установки субъекта на анализирующее или синтезирующее восприятие, которая, кстати, могла субъектом вовсе не осознаваться. Иллюзия возникала в случае “синтезирующей” установки и не возникала при наличии “анализирующего” (то есть расчленяющего) восприятия. Изучались также случаи так называемой амузии, когда при определенных поражениях мозга субъект вместо мелодий слышит какофонию звуков, то есть “сумму звуков”, а не мелодическую структуру. Значит, делался вывод, целостность восприятия есть результат особой активной работы сознания, создающего новые, не сводимые к элементарным, содержания.

С: Значит, это новое содержание прибавляется к старым как некий новый элемент?

А.: Совершенно верно. Таким образом, решение проблемы целостности в Австрийской

школе не вышло за рамки элементаристского подхода к сознанию (См. [3]). Против этого и

выступила гештальтпсихология, представители которой пытались показать, что нельзя

говорить о какой-то сумма-ции ощущений в целостный образ восприятия — восприятие

изначально целостно.

С: Что значит “изначально”?

Сущность и составляющие целостного подхода

А.: А это означает “оборачивание” проблемы: не целое образуется из суммации элементов, а наоборот, элементы определяются свойствами целого, в состав которого они вхо-

Диалог 8. Равно ли целое сумме своих частей?

дят. Или, иначе: не целое возникает на основе элементов, как это говорили австрийские психологи, а наоборот, элемент есть нечто производное от целого. С: Как это может быть?

А.: А вот посмотри на рисунок 6. Что ты видишь?

С: Какой-то узор.

А.: Присмотрись внимательнее.

С: Не знаю… Узор — и все.

А.: А если мысленно провести посередине горизонтальную линию?

С: Провожу… Слушай, так это же английское “men”, то есть “люди”! А снизу … зеркальное отражение слова! Как же я этого раньше не видел?

Рис. 6. Экспериментальный материал из исследования В. Кёлера и П. Адаме А.: Просто в первом случае данный “элемент” изображения входил в более крупную целостную структуру, а во втором случае ты, разделив изображение горизонтальной линией пополам, расчленил эту структуру и увидел элемент “сам по себе”. А ведь свойства-то этого элемента “самого по себе” не изменились. Вот гештальтпеихологи и утверждали: не целое после частей, а части после целого, то есть даже ощущения, если считать их элементами целого, определяются законами этого целого (См. [4]).

Более того: целостное впечатление (гештальт-качество, или просто гештальт) иногда может возникнуть вообще как бы без “составляющих” его ощущений… С: Как это?

А.: А вспомни рисунок 3, который я тебе показывал.

С: Да, я отчетливо видел треугольник, хотя никаких линий, его образующих, не было!

А.: А вот тебе еще один рисунок (рис. 7). Видишь ли ты треугольник того же размера, как на

рисункеЗ? (См. [5,с. 151]).

С: Какой еще треугольник? Вижу какие-то фигурки — и все.

А.: А ведь на рисунке 7 множество линий, которые должны были бы выступить основой

гештальт-качества, как это признавалось в Австрийской школе, а само гештальт-каче-ство не

возникает. В первом же случае основы нет, а геш-тальт есть!

С: Ну и ну! Как же образование гештальта объяснялось в гештальтпсихологии?

А.: Прежде чем говорить об этом, приведу несколько абстрактных рассуждений, которые ты

так не любишь…

С: Если они по делу, давай.

Рис. 7. Экспозиция для сравнения с рис. 3

А.: Итак, рождение гештальтпсихологии знаменует собой начало нового этапа в трактовке проблемы целостности: в психологию вместо принципа элементаризма вводится принцип целостности…

С: Ну и что, собственно, конкретного можно о нем сказать? Да, целое не сводится к сумме частей, да, к сознанию надо подходить как к целостному образованию изначально… Но что это дает в плане дальнейшего изучения свойств сознания?

А.: А вот что: целостный подход в психологии означает в идеале не простую констатацию целостной природы отдельных содержаний сознания, а поиск ответов на весьма сложные вопросы. Во-первых, как анализировать подобное целое? Если элемент — “неподходящая” единица анализа, поскольку не отражает свойств целого, то существуют ли “целостные” единицы анализа, которые несут в себе эти свой-12 Е.Е. Соколова

Дисиюг 8. Равно ли целое сумме своих частей?

ства, как, допустим, молекула воды несет в себе свойства воды, а входящие в ее состав

элементы — водород и кислород— такими свойствами не обладают?

Во-вторых, какими силами обеспечивается целостность того или иного образования в

сознании или, иначе, каковы “целостнообразующие” факторы? Каковы законы, управляющие

функционированием данной целостности на конкретном этапе ее развития?

В-третьих, целое развивается. По каким законам и одинаковы ли они на разных стадиях его

развития?

Наконец, в-четвертых, хотя и главный вопрос: какова природа той целостности, которую предполагается изучать? С: Конечно, сознание.

А.: Но ты же помнишь, как по-разному понималось сознание даже в тех школах, которые мы уже “прошли”. Одно дело — сознание в структурализме, другое дело — в функционализме. Тем более, что в психологии предметом изучения выступало и поведение, и бессознательное. И целостным методом можно изучать и эти реалии. Сюда также относится и вопрос о степени целостности изучаемой реальности. С: Как это?

А.: Исследователи, занимающиеся изучением различных систем, пришли к выводу, что по степени целостности можно выделить три типа систем: суммативные, организованные и органические. Суммативные системы — это системы типа “куча камней”. С: Какое это имеет отношение к психологии?

А.: Именно так понималось сознание в эмпирической интроспективной психологии типа титченеровской: как сумма ощущений, представлений и простейших чувствований. Организованные системы — системы более высокого порядка, где есть некие элементы и связывающие их между собой силы, причем вне этой системы элемент имеет одни свойства, а входя в систему — другие. Такой системой является, например, молекула воды, имеющая определенные свойства. В ее состав входят атом кислорода и два атома водорода, которые вне данной системы обнаруживают совершенно другие свойства. Так понималось сознание в Австрийской школе: есть элементы — ощущения, которые связываются друг с другом в некое качественно новое целое с помощью особых духовных сил, меняя при этом свои свойства. Но в принципе элементы сознания могут существовать и отдельно от этих целостных структур (пример — явление амузии).

Две школы “целостной психологии”: Лейпцигская и Берлинская 355 Наконец, существуют органические системы. В них элементы в принципе не могут существовать отдельно от данной системы, которая может меняться по своим свойствам, но всегда остается целостной по своему характеру. К таким системам относятся, например, живая клетка и общество…

С: Очевидно, так понималось сознание в гештальтпсихологии?

Две школы “целостной психологии”: Лейпцигская и Берлинская

А.: Не только в ней, называемой также Берлинской школой, ноив другом направлении целостной психологии, так называемой второй Лейпцигской школе. С: Почему второй?

А.: Потому что первой считалась Вундтовская школа. С: Что-то я не слышал никогда об этой второй школе.

А.: Пне только ты. Когда-то Лейпцигская школа была широко известна, я имею в виду 20-30-

е годы XX века. А затем как бы пропала из поля зрения наших — дай зарубежных —

психологов.

С: В чем же дело?

А.: Я думаю, не последнюю роль сыграла историческая судьба этой психологической школы. Она существовала с 10-х по 30-е годы XX века. А в 30-е годы, ты же знаешь, в Германии к власти приходят фашисты. Почти все представители Берлинской школы гештальтпсихологии эмигрировали в разные страны, главным образом в США, и, кстати, внесли чрезвычайно большой вклад в развитие уже американской психологии. А почти все представители Лейпцигской школы ос-т&тись в гитлеровской Германии и работали там. С: Получается, Лейпцигская школа обслуживала гитлеровскую машину? А.: Этот вопрос, честно говоря, мною плохо исследован, но современники Лейпцигской школы обвиняли ее представителей, по крайней мере, за идеи, частично совпадающие с фашистской идеологией, например, что немецкий народ стремится к “целостности” в своих притязаниях на чужие земли, то есть к “новому мировому порядку”, и что Адольф Гитлер в наибольшей степени выражает этот дух немецкого народа (См. [6]).

Диалог 8. Равно ли целое сумме своих частей? С:Вот видишь!

А.: А мало ли в советской литературе встречалось восхвалений тоталитарного режима в нашей стране! Это могло быть данью времени и условиям жизни. Тем более, мне неизвестны объективные исследования деятельности отдельных представителей Лейпцигской школы в условиях гитлеризма. Известно только, что практически все из них получили высокие посты в психологических учреждениях ФРГ после войны, известна и судьба главы школы -Феликса Крюгера, которая свидетельствует о не очень-то большом почтении гитлеровцев к нему и его школе. С: А что такое?

А.: В 1933 году Крюгер приветствовал приход Гитлера к власти (об этом можно судить по психологической периодике тех лет). В 1934 году, однако, его восторги явно поумери-лись. Хотя ВІ935 году он был назначен ректором Лейпциг-ского университета, но буквально тут же был вынужден уйти в отставку после одного инцидента. В одной из своих публичных лекций он в какой-то связи упомянул имя известного физика, еврея по национальности, Герца. Студенты-нацисты, которые тогда буквально терроризировали университет, добились отставки Крюгера. Собственно говоря, Лейп-цигская школа тогда же и перестала существовать как самостоятельное направление. К этому времени распадается и Берлинская школа гештальтпсихологии, но по другой причине — по причине эмиграции практически всех гештальт-психологов в Америку, как я уже говорил. С: А гештальтпсихология когда возникла?

А.: Примерно в то же время, что и Лейпцигская школа. Первые исследования в русле гештальтпсихологии выполнены в 10-е годы. Основными представителями Берлинской школы гештальтпсихологии считаются три крупных психолога: Макс Вертгеймер, Курт Коффка и Вольфганг Кёлер. Вот с краткой биографии Макса Вертгеймера, основателя школы, мы и начнем, поскольку это может пролить свет на то, как “вошел” в психологию целостный подход.

Очень интересный факт: человек, провозгласивший необходимость возврата к живой, целостной личности от бледных и сухих схем академической психологии сам был “универсалом”. Он учился на юридическом факультете одного из университетов Праги, увлекался философией, психологией, музыкой. С детства обнаружил незаурядные музыкальные способности, играл на скрипке, импровизировал на фортепиа-

Две школы “целостной психологии”: Лейпцигская и Берлинская 357 но. Именно хорошее знание музыки, законов построения музыкального произведения не позволило ему разделять точку зрения Австрийской школы на восприятие мелодии как “создание” нового представления.

С:Аон был в курсе исследований Австрийской школы?

А.: Не просто в курсе. Он был близко знаком с Эрен-фельсом, посещал философские

семинары учеников Брен-тано… Кстати, я еще не все перечислил. Вертгеймер увлекался

также физиологией, невропатологией и экспериментальной медициной, прослушал ряд

соответствующих курсов на медицинском факультете. Занимался он и историей, эстетикой,

экономикой, интересовался вопросами обучения…

С: Неужели он что-то оставил после себя еще и во всех этих областях?

А.: Ну, если не во всех, то в очень многих самых разнообразных областях психологии,

которые далеко отстоят друг от друга. Ну вот, посмотри: восприятие кажущегося движения и

психология “примитивных народов”, проблемы творческого мышления и психологического

“детектора лжи”…

С: А-а, припоминаю. Кажется, ты говорил, что у Верт-геймера возник спор о приоритете с Юнгом относительно ассоциативного эксперимента…

А.: Да, и Юнг признал в частном письме приоритет Верт-геймера в этом вопросе. Творческие поиски молодого Макса привели его, в конечном счете, к созданию нового, целостного подхода к исследованию сознания… Считается, что эта идея впервые сформулирована в его работе 1912 года, посвященной, казалось бы, частному вопросу: исследованию кажущегося движения…

С: Что это за кажущееся движение?

А.: Это явление имеет в литературе разное название: стробоскопическое движение, фи-феномен, кажущееся движение и тому подобное. Возникает оно следующим образом. Нарисуй на одной странице блокнота человечка с поднятыми руками. Нарисовал? А теперь нарисуй на другой, следующей странице такого же человечка с опущенными руками. Постарайся это сделать примерно на том же самом месте листа, что и первого человечка. Готово? А теперь быстро листай блокнот: туда и обратно, туда и обратно… С: Мне это знакомо с детства: человечек, конечно же, машет руками вверх-вниз, вверх-вниз. А при чем здесь исследование Вертгеймера?

358 Диалог 8. Равно ли целое сумме своих частей?

А.: Его эксперимент строился по такой же схеме. Давалось два изображения простого объекта (допустим, светящейся в темноте полоски) на некотором расстоянии одно от другого. Сначала зажигалось (подсвечивалось) левое изображение, затем через какое-то время правое. Если интервал времени между появлением первого и второго объектов был достаточно велик, испытуемый видел просто одну полоску слева, а затем вторую полоску справа. Если интервал был очень мал, глаз испытуемого не успевал проследить за тем, последовательно ли объекты предъявляются или нет, и видел их одновременно каждого на своем месте. И только при некоторой средней скорости смены одной экспозиции другой испытуемый видел отчетливое движение из левого положения в правое, хотя в действительности никакого движения не было. С этим экспериментом падала вся теория гештальт-качеств Австрийской школы. С: Почему?

А.: Мы уже говорили, что Австрийская школа считала необходимым для появления гештальт-качества наличие элементарных ощущений, входящих в его состав. Здесь же вообще нет никаких ощущений, а впечатление движения возникает.

С: Как это: нет ощущений? А начальное и конечное положения полоски, на основе которых возникает движение?

А.: Вертгеймер обнаружил, что кроме такого феномена движения существует еще и феномен “чистого движения”, когда кажется, что полоски стоят на месте, а между ними происходит движение какого-то объекта, но какого — неизвестно. Что, и в этом случае привлекать то же объяснение?

С: Да, здесь оно не пройдет.

А.: Но были обнаружены и другие феномены: явление частичного движения, когда кажется, что движутся оба объекта: только первый из начального положения куда-то к середине, а второй откуда-то из середины в свое конечное положение… Да и еще много чего другого… Так что гипотеза Австрийской школы о “связывании” ощущений здесь явно не подтверждалась: в некоторых случаях ничего не “связывалось”, а движение было. С: Как же объяснил эти феномены Вертгеймер?

А.: Он предположил, что имеет место процесс “короткого замыкания” между возбужденными участками в мозгу: в

зависимости от скорости следования возбуждений друг за другом эти процессы имеют разное качество и поэтому в сознании этим различным процессам соответствуют разные феномены.

С: Разве это соответствует действительности?

А.: Нет, конечно, потом эта гипотеза не подтвердилась физиологами. Но главное было сделано: показано, что феномены восприятия представляют собой целостные единства, а не сумму входящих в них ощущений. И возникновение этих целостностей подчиняется каким-то своим законам.

А далее в Берлинском университете развертывается целый цикл исследований подобных целостных структур в восприятии, мышлении — ине только в них. Но вернемся к Лейпцигской школе. Аналогичные идеи о несводимости целостных структур, возникающих при восприятии музыкальных созвучий, основатель Лейпцигской школы Феликс Крю-гер, бывший в то время учеником Вундта, формулирует даже еще раньше, чем Вертгеймер, — в самом начале XX в. Но Лейпцигская школа организационно оформляется чуть позже Берлинской — в 1917 году, когда Крюгер становится преемником Вундта на посту директора психологического института. Чтобы сразу расставить точки над і, скажу, что данная школа называлась иначе “школой комплексных переживаний”, или “комплекс-качеств”… С: А это что такое?

А.: Об этом позже. Сначала остановимся на проблеме “приложения” целостного подхода: какую реальность предполагала изучать целостным методом та или другая школа. Анализ отдельных аспектов целостного подхода в обеих школах 1. Проблема предмета исследования

С: Насколько я помню, в гештальтпсихологии сохраняется интроспективное понимание сознания, только метод интроспекции другой — метод феноменологического самонаблюдения. Описывай явления сознания как внутренние переживания с позиции наивного наблюдателя: что вижу, то и говорю.

Диалог 8. Равно ли целое сумме своих частей?

А.: Верно. Для гештальтпсихологов существуют как бы три разных мира. Во-первых, мир физический, который существует независимо от сознания и является источником наших переживаний. В то же время субъект отнюдь не зеркально отражает внешний мир, поскольку отражение отдельных стимулов опосредствовано особыми “внутренними условиями”… С: Что это за “внутренние условия”?

А.: А вот это интересный вопрос. Гештальтпсихология ориентировалась в своих изысканиях на естественные науки, только не на механику или химию, как элементаристская психология, а на физику “постмеханистического периода”, которая, как ты знаешь, стала заниматься проблемами электромагнитных полей и прочими “неклассическими” проблемами физики. И гештальтисты определенным образом учли это в своей естественнонаучной стратегии исследования. Итак, внешние раздражители действуют на организм (нервную систему, мозг), который работает как целостность (при этом в мозгу образуются физиологические структуры, во многом аналогичные электромагнитным полям). Для стороннего наблюдателя никаких процессов больше не существует: только физические, с одной стороны (внешний мир), и физиологические, с другой (мозг). Причем физиологические процессы для субъекта предстают в форме субъективных переживаний, в виде собственно психической реальности, которая может быть констатирована “не всеми вообще, а только каждым человеком в отдельности” [7, с. 13]. Таким образом, субъективнаяреальность (психическое) открывается в самонаблюдении субъекту переживания и только ему; отсюда — необходимость метода феноменологического самонаблюдения, который оставался субъективным, хотя и позволял учесть целостные характеристики переживаний. Все это — те “внутренние условия”, о которых я говорил. Но обрати внимание: феноменальный мир, мир психической реальности есть всего лишь субъективный коррелят мира физиологического, то есть по структуре своей психические и физиологические целостности идентичны. Как говорят гештальтпсихологи, они изоморфны друг другу. Таким образом, нет никаких специфических психологических законов, отличных от физиологических… С:А пример?

А.: Ну вот хотя бы кажущееся движение, объясняемое “коротким замыканием” в мозгу.

С: Неужели подобным образом объяснялись и более сложные процессы? А.: А вот с “более сложными процессами” сложнее, прости за каламбур. В период, который мы рассматриваем, и более сложные процессы — мышление, память, даже поведение личности — объяснялись подобным образом — появлением “заряженных структур”, “разрядкой напряжения” и так далее, о чем мы еще будем говорить. По сути дела, это была даже не физиология, а физика мозга: мозг считался работающим как некое единое целое, причем гештальтисты утверждали, что сознательно воспринимаемый квадрат должен соответствовать области возбуждения в форме квадрата в каком-либо месте зрительной коры, то есть “если форма из четырех точек воспринимается как “квадрат”, должен иметь место некий подобный квадрату физиологический процесс” [8, с. 117]. Конечно же, это сверхупрощенное объяснение, хотя чисто физические процессы (например электрические токи в нервной системе) играют, безусловно, свою роль в различных процессах восприятия (См. [9; 10]).

А вот позже некоторые гештальтпсихологи, например, Вертгеймер в своих знаменитых опытах по продуктивному (творческому) мышлению и ряд других авторов, несколько иначе трактуют психические процессы. Но об этом мы поговорим в свое время. Обратимся теперь к пониманию предмета исследования в Лейпцигской школе. Одно из произведений ученика Феликса Крюгера Альберта Веллека, ставшего позже известным благодаря своим характерологическим работам, называется “Возрождение науки о душе в творчестве Феликса Крюгера”. Действительно, Крюгер, а вслед за ним и все лейпцигские психологи настаивали на возвращении в психологию понятия “душа”, которое не отождествлялось ими с понятием “сознание”. С: Как, опять душа?

А.: Вспомни, что мы говорили с тобой о стремлении Лопатина возвратить душу в психологию. Это был протест против “психологии без души”, которая изучала “поверхностные” и очень элементарные процессы в сознании. Ценности же, смыслы, установки и диспозиции личности выпадали из поля зрения психологов. Охватить научным исследованием и объяснением эту реальность по-разному пытались психоаналитики, представители школы Узнадзе, Вильгельм Дильтей, о котором мы позже будем говорить. В Лейпцигской школе

Диалог 8. Равно ли целое сумме своих частей?

попытка выйти за пределы “феноменального мира” вылилась в формулировку важного для теории этой школы понятия “структура”, которое, однако, осталось в школе эмпирически неразработанным. Под структурами понимались как раз эти самые установки, диспозиции, потенции личности, “проявляющиеся” в психических переживаниях, а в целом — душа как субстанциональный носитель всех психических явлений. При этом индивидуальная структура души у каждого человека своя, однако можно найти общие черты структур души у членов одной семьи, одной нации, одной расы. Отсюда — вполне расистские выводы о “совершенстве” или “несовершенстве” тех или иных структур у представителей различных наций и рас, так импонировавшие гитлеровцам. Но это все уже были метафизические спекуляции, которые лишь констатировали проблему “трансфеноменальной реальности”, лежащей за пределами сознания, но не решали ее.

Однако лейпцигские психологи не “забывали” и сознание, которое изучалось ими с использованием как интроспекции, так и чисто объективных методик, и поэтому многие результаты этих исследований заслуживают внимания. 2. Единицы анализа

С: Теперь, очевидно, мы будем говорить о тех “единицах анализа”, которые выделяли в изучаемой реальности представители обеих школ.

А.: Верно. Единицами анализа в гештальтпсихологии считались “гештальты” как целостные образования, выступающие в феноменальном плане как “фигуры” на некотором “фоне”. С: Опять какие-то абстракции!

А.: Иногда легче показать, чем объяснить. Что ты видишь на рисунке 8?

С: Линии, сгруппированные по две, а одна линия - самостоятельно, то есть справа одна линия без “пары”. В общем, вижу четыре узкие полоски и одну линию, которая полоски не образует.

А.: А почему ты объединяешь линии в одно целое именно тогда, когда расстояние между линиями меньше, чем расстояние между группами?

С: Как же иначе? Постой, да, можно увидеть эти линии сгруппированными иначе, когда расстояние между ними будет больше, чем расстояние между группами. Теперь я вижу четыре широкие полоски, но тогда левая линия остается без пары. Но это требует больших усилий.

А.: Гештальтпсихологи утверждали, что это происходит потому, что при образовании гештальта (а “две линии вместе” можно рассматривать как такой гештальт) работает ряд факторов. Здесь действует “фактор близости”: объединяются в одну целостную структуру стимулы, которые расположены ближе друг к другу. Гештальтпсихологи выделяли и другие “гештальтобразующие” факторы, например фактор сходства, когда стимулы объединяются в структуры по сходству между собой, и прочие (См. [11]). Посмотри теперь на рисунок 9. Что ты видишь?

С: Вижу две палочки, соединенные друг с другом. Одна прямая, другая — крючок в виде буквы S.

А.: А почему ты не видишь два “крючка”, наложенные друг на друга, причем у каждого крючка один конец прямой? С: Не знаю.

А.: Здесь играет роль фактор “хорошего продолжения”, то есть стремление воспринимать наиболее простые и “напрашивающиеся” конфигурации. Гештальтпсихологи вообще считали, что в основе всех факторов восприятия лежит общий закон “прегнантности”, то есть тенденция “перцептивного поля” к структурированию наиболее простым, “экономным”, “симметричным” образом. С: А где здесь “фигура” и “фон”?

А.: А вот обрати внимание, как ты воспринимаешь элементы изображения на рисунке 10, ставшие “фигурой”, то есть предметом на некотором “фоне”.

С: А что здесь? Ваза на черном фоне… Постой, я вижу теперь черные лица на белом фоне, точнее, профили, смотрящие друг на друга… А теперь — опять ваза… Да, когда ваза воспринимается как “фигура”, она как бы “выпирает” из фона,

Диалог 8. Равно ли целое сумме своих частей?

находится впереди, а фон - сзади. Когда фигурой становятся профили, то, наоборот, белое воспринимается как бы сзади, а они впереди.

Рис. 10. Классический пример “обратимой фигуры”

А.: Были обнаружены и другие отличия “фигуры” от “фона” (См. [12; 13]). Кстати, эта ваза — пример так называемых обратимых фигур, отдельный элемент изображения которых может быть то фигурой, то фоном. В гештальтпсихо-логии обратимость объяснялась на основе “насыщения” от восприятия, то есть утомления определенных раздражаемых участков зрительной системы.

С: Все это крайне любопытно, но ведь это изучение восприятия на основе довольно ограниченного круга объектов — геометрических рисунков на плоскости. Разве можно распространять эти закономерности на восприятие вообще? И потом: нашли ли эти лабораторные исследования практическое применение?

А.: Сразу чувствуется хватка профессионала. Отвечу сначала на второй вопрос: нашли. Во время войны открытые в данной школе закономерности восприятия использовались при маскировке военных объектов; кроме того, были разработаны тесты, определяющие способность выделения той или иной фигуры при включении ее в более сложную, и эти тесты до сих пор применяются в психодиагностической и патопсихологической практике. Кстати, этими проблемами занимались и представители Лейпцигской школы. С: Значит, они тоже изучали гештальты как целостные структуры? А.: Да, однако они считали, что существуют и другие единицы феноменального поля, а именно — так называемые комплекс-качества (по аналогии с гештальт-качествами). С: А это что такое?

А.: Отвечу сначала на твой первый вопрос. Да, восприятие плоских изображений как основного экспериментального материала в исследованиях, действительно, не отражало всего богатства закономерностей восприятия в реальной жизни. Леонтьев заметил по этому поводу однажды, на мой взгляд, очень удачно: “Эта психологическая теория, порожденная исследованием плоских изображений, сама оказалась “плоской”… Своими абстракциями гештальттеория подменила понятие объективного мира понятием поля” [14, с. 8]. Лейпцигские психологи по-своему пытались уйти от этой “плоскостной” психологии. Да, они тоже считали гештальты единицами феноменального мира, но на довольно высоком уровне психического развития. А вот на ранних стадиях развития (имеются в виду все возможные виды развития: в филогенезе, в антропогенезе, в социогенезе, то есть в процессе исторического развития общества, в онтогенезе) существуют не гештальты, а комплекс-качества, которые представляют собой не менее целостные единства, но отличаются от геш-тальтов рядом свойств. Основным их свойством выступает эмоциональная окрашенность, что служит показателем иных закономерностей функционирования психики на ранних ступенях развития. С: Опять непонятно.

А.: И здесь легче показать, чем объяснить. Воспроизведу описание исследований представителя Лейпцигской школы Ганса Фолькельта с дошкольниками [15]. Посмотри на рисунок 11. С: Что это?

А.: Это один из результатов исследования Фолькельтом рисунков стереометрических объектов (в данном случае — цилиндра), сделанных детьми 3-7 лет. Здесь наверху изображена предъявленная модель — цилиндр с красными плоскостями сверху и снизу; под ним — рисунок одного ребенка б лет 2 месяцев; еще ниже — несколько “чужих” изображений, то есть рисунков других детей; наконец, в самом низу — изображение, признанное данным ребенком “идеальным”, то есть наиболее соответствующим модели. С: Странные, однако, рисунки! Ведь цилиндр стоит на поверхности стола и, естественно, не видно никакого нижнего красного кружка, а в рисунках это изображается! А.: Верно. А вот почему это так — послушаем объяснения самого Фолькельта.

366 Диалог 8. Равно ли целое сумме своих частей?

Рис. 11. Схематическое изображение рисунков детей из исследования Г. Фолькельта. Наверху — предъявленный образец. (Красный цвет в рисунках передан штриховкой). Г. Фолькельт: Подлежащие передаче формы двух или трех измерений находят свое выражение не в соответствии с объектом (и притом этого соответствия здесь нет ни в духе понимания взрослых, ни в духе понимания детей), а главным образом в соответствии с тем воздействием, которое они оказывают на наблюдателя. Это значит, что предмет не изображается в его изолированном вещественном бытии. Ребенок вообще не передает нечто ему противостоящее, отделенное от него той пропастью, которая существует между нами, взрослыми, и “предметами”, и которая действительно делает эти предметы чем-то “противопоставленным” по отношению к нам. Напротив, ребенок часто выражает в рисунке преимущественно способ воздействия предмета на него самого, так как для него предмет многообразно сплетен с его наблюдате­лем и образует с ним тесный комплекс… Наибольшее же воздействие впечатления от

оптического объекта состоит, в первую очередь, отнюдь не в оптически воспринятых

качествах данных предметов, а преимущественно в таких особенностях, которые играют

главную роль при тактильно-моторном взаимопротивопоставлении ребенка с объектами.

Таким образом, наибольшее влияние должно быть отнесено за счет качеств предмета,

могущих быть воспринятыми тактильно-моторным путем, и за счет тактильно-моторных

воздействий самого предмета на ребенка, особенно же за счет реактивных и активных

ответных проявлений самого ребенка [15, с.

116-117].

А.: Говоря кратко, для ребенка объект — не нечто “нейтральное”, противостоящее ему как пред-мет, а объект его манипуляций. Цилиндр — это объект, который можно катать (отсюда — столь часто встречающиеся символические изображения “округлости” данного предмета на рисунках); конус — это предмет, который наверху “острый”. Особенно удобно таким объектом прокалывать листки бумаги. Вот эту-то остроту, а не “перспективное” изображение конуса (“как положено”) пытались изобразить дети в своих рисунках. Некоторые дети даже сами прокалывали бумагу острым карандашом, не находя средств выражения этой самой “остроты”. Вот что такое комплекс-качество: диффузное, слаборасчле-ненное переживание, где слиты воедино эмоционально окрашенные тактильные, моторные и собственно познавательные компоненты восприятия.

С: Но может быть, у ребенка просто не хватает умения изображать предметы? А.: Фолькельт ответил и на этот твой вопрос. Он провел исследование с предъявлением ребенку рисунков других детей и взрослых с целью выяснить, какие рисунки дети считают наиболее точно выражающими свойства предъявленного объекта.

Г. Фолькельт: При этих сравнениях дети выше всего оценивали отнюдь не свой рисунок как результат своей творческой работы…; напротив, они чистосердечно сознавали ошибки своего рисунка. Нашлись и такие дети, которые указывали на более совершенное, даже перспективное решение задачи как на лучшее [15, с. 45]. С:Вот видишь!

368 Диалог 8. Равно ли целое сумме своих частей?

А.: Опять перебиваешь? Были и другие…

Г. Фолькельт: Другие же дети, наоборот, отстраняли такое разрешение… Они резко, определенно, даже страстно критиковали его, порой даже гневаясь и насмехаясь над ним! [Там же].

А.: Пример со срисовыванием цилиндра, который я тебе приводил, лучше всего это показывает.

Г. Фолькельт: Ребенок одобрил недостающее в его собственном рисунке окаймление красных плоскостей черным (следовательно, нечто второстепенное). В то же время он осудил все те рисунки, где контур цилиндра изображен в виде прямых штрихов …,а также те, где, по его мнению, недоставало красной плоскости внизу (незаметной на модели)… Ему хотелось иметь круглые, то есть нарисованные в виде кругов, красные плоскости как наверху, так и внизу, но самым главным, по его мнению, были круглые стенки (контуры) цилиндра: “Вся катушка должна быть круглой!” — говорил оник тому же хотел, чтобы красные плоскостные круги находились внутри овала, являвшегося в его понимании целостным изображением цилиндра, круглого наверху, внизу и кругом [15, с. 45-46]. А.: Подобные закономерности обнаружились и в других исследованиях лейпцигских психологов, например в исследовании узнавания изображений, предъявляемых в начале эксперимента не полностью, а при последующих экспозициях все более и более полно. Предъявлялись, допустим, изображения детской тачки с одним колесом и длинными ручками. Всего было по 4 предъявления в 2 сериях. В 1-ой серии элемент “ручка” появлялся в изображении уже во второй экспозиции; во 2-ой серии — только в последней, зато элемент “колесо” был представлен в этой серии уже во второй экспозиции. Экспериментатора интересовало, по каким признакам узнают испытуемые (дошкольники) предъявленные изображения и на какой пробе.

Оказалось, что в первом случае узнавание происходило уже на второй пробе, а во втором — только при последней, четвертой экспозиции целого предмета. И все потому, что тачка, с которой дети были хорошо знакомы по предшествующим играм, была для них объектом, который они в играх схватывали за ручки, катая и двигая по полу. “Функциональным центром”, то есть главным элементом данной целостной

Анализ отдельных аспектов целостного подхода 369

структуры, данного комплекс-качества был элемент “ручка”, который для детей был

особенно значим.

С: А почему же в исследованиях Фолькельта все же находились дети, которые признавали самым лучшим перспективное, то есть “взрослое” изображение?

А.: Согласно концепции леипцигских психологов, это происходило потому, что ребенок находился уже на более высокой стадии развития, чем другие дети, а именно — на стадии собственно гештальтов.

С: Что же изменяется в процессе этого развития?

А.: Происходит подчинение восприятия и других познавательных процессов логике “предметов”, то есть логике “эмоционально-нейтральных” объектов, логике, так сказать, “взрослого мира”.

С: Почему же это развитие происходит? Благодаря обучению ребенка правильному восприятию?

А.: Нет. Лейпцигские психологи считали, что это происходит благодаря тому, что в душевной структуре ребенка начинают все больше “проявляться” заложенные уже с рождения “объективно-духовные” структуры, например языковые универсалии, логический понятийный аппарат и тому подобное. Конечно же, это было псевдообъяснением. Лев Семенович Выготский, бывший современником всех этих исследований и неоднократно критиковавший леипцигских психологов в своих трудах, дал иное объяснение механизму развития: структуру перцептивных процессов перестраивает овладение речью — важнейшим средством передачи и усвоения общественно-исторического опыта человечества. Овладение это происходит благодаря не “проявлению” структур души, а активному взаимодействию ребенка со взрослым. Те предметы, которые ребенок хорошо знал и умел назвать, он и рисовал по-другому: “переводя слова в рисунок”, схематически (См. [16, с. 280]). Однако как бы то ни было, представители Лейпцигской школы показали, что гештальты не являются единицами психики вообще, они есть единицы феноменального мира более высокого уровня развития, а на нижних ступенях этого развития преобладают комплекс-качества. Причем это свойственно и взрослому человеку при определенных условиях. Возьмем процесс развития в актуалгенезе… С: Где?

А.: В актуалгенезе. Так называется процесс развития того или иного психического явления в ходе одного психологи-

Диалог 8. Равно ли целое сумме своих частей?

ческого эксперимента или экспериментальной пробы, то есть в течение небольшого времени. С: А что, и здесь обнаруживается подобная закономерность: от комплекс-качеств к гештальтам?

А.: Лейпцигские психологи утверждали, что да. Суди сам. Вот исследование еще одного автора, Фридриха Зандера. Испытуемым на очень короткое время (0,1 с.) предъявлялись изображения двух типов. На каждом рисунке первого типа был изображен ряд попарно расположенных штрихов, на рисунках второго типа штрихи были разбросаны хаотически (См. [6, с. 60]). Число штрихов варьировалось от 5 до 12. Изображения двух типов были “перемешаны”, следуя друг за другом в случайном порядке. Задачей испытуемого было описать свои переживания сразу же после каждой экспозиции. В случае изображений первого типа у испытуемых возникало ясное, отчетливое, спокойное впечатление ритмичной конструкции, сопровождающееся приятными эмоциями (удовлетворением, удовольствием), независимо от количества штрихов. Некоторое беспокойство было только в том случае, если один штрих, допустим, справа оставался “без пары”, не образовывая соответствующего гештальта. Во втором случае субъективные отчеты носили качественно иной характер. Во-первых, они были гораздо более насыщены неприятными переживаниями, чем в первом случае: “Бр-р! Все неясно, все кипит, — говорил один испытуемый, — мурашки по телу… И вдруг — из хаоса возникло впечатление крестообразного гештальта”. Во-вторых, наблюдалось отчетливое стремление испытуемых “внести в хаос порядок”, которое шло по двум линиям: 1) геометрической упорядоченности (допустим, вертикальные и горизонтальные штрихи образовывали “фигуру”, тогда как остальные косо расположенные вообще не воспринимались) и 2) осмысления фигуры. Таким образом, испытуемые субъективно приписывали значение бессмысленному самому по себе изображению. В результате они вместо предъявленной неопределенной фигуры видели какие-то предметы: “рыбу”, “колесо”, “взрыв бомбы”, даже “партии в рейхстаге”, после чего все неприятные ощущения исчезали. Таким образом, как считает Зандер, стадия комплексных качеств сменилась стадией “гештальта” после отчетливого стремления к структурированию, “гештальтированию”.

Предвидя возможные вопросы, скажу, что подобные методики актуалгенетических исследований, созданные в Лей-

Анализ отдельных аспектов целостного подхода 371

пцигской школе, широко использозались затем в патопсихологических и генетических

исследованиях.

Обобщая, хочу сказать: лейпцигские психологи более дифференцированно подошли к выделению единиц феноменального мира, стремясь учесть качественные изменения на разных ступенях развития; у гештальтпсихологов же, как однажды остроумно выразился Выготский, “все кошки оказались серы в сумерках всеобщей структурности”, то есть гештальт как структура сознания оказалась таковой и на более низких ступенях развития: у животных и у ребенка.

С: Ты вначале говорил, что и высшие процессы объяснялись гештальтпсихологами на основе образования гештальтов?

А.: Да. Образованием гештальта как некой целостной образной структуры объясняется ими и решение, например, творческих задач человекообразными обезьянами… С: Творческие задачи у обезьяны?

А.: Творческие в смысле “продуктивные”, то есть задачи, решение которых обезьяна находит не в процессе длительного научения путем проб и ошибок, а, в определенном смысле, “сразу”, “с ходу”, используя при этом принцип решения, который до этого она не знала. С: Например?

А.: Например, ставится перед ней задача достать банан, который лежит вне клетки, где сидит обезьяна. До него не дотянуться. Но в поле зрения обезьяны лежит палка. Вначале обезьяна безуспешно старается дотянуться до банана, прыгает, злится, но ничего не помогает. Затем некоторое время она сидит как бы безучастно. Затем “вдруг” ее взор падает на палку, она схватывает ее, просовывает через прутья решетки и достает банан. С: А-а, про эти исследования я знаю. Когда-то их часто показывали по телевидению в популярных научных программах. Ну и как же объясняется подобное решение? А.: Решение возникает в результате образования целостной образной структуры — гештальта, который “охватывает” как цель — банан, так и средство (достать этот банан) — палку. Грубо говоря, не сама обезьяна решает задачу, а у нее образуется гештальт — целостное видение ситуации, “схватывание” отношений между предметами, которое дано буквально уже на уровне образа. Помнишь “Алису в стране чудес”? С: Смутно, но помню.

372 Диалог 8. Равно ли целое сумме своих частей?

А.: В одном месте сказки Алиса встречает пузырек, на котором написано: “Выпей меня”. Она выпивает, и рост ее меняется. Так же примерно и здесь: палка как будто говорит обезьяне: “Возьми меня: я то, с помощью чего ты достанешь банан”. Вольфганг Кёлер, проводивший это исследование в середине 10-х годов, “более научно” выражает это условие решения задачи: палка в целостной структуре ситуации приобретает свое специфическое “функциональное значение”. Это функциональное значение палка приобретает только в том случае, если обезьяна “охватывает” своим взором и палку, и цель одновременно, то есть если оба эти предмета становятся частями одного гештальта. Примечательно, что геш-тальт, как правило, не возникает в том случае, если палка лежит перпендикулярно взору обезьяны: тогда она не образует “хорошей формы” вместе с целью — бананом — ине приобретает в данном случае “функциональное значение” средства достать этот банан. То же происходит и в случае, если палка лежит так, что обезьяна не может охватить одним взором (образовать зрительный гештальт) палку и банан, например, палка лежит за спиной у обезьяны. Впрочем, для опытных обезьян (уже использовавших палку в подобных ситуациях) это уже не помеха, и они “видят” палку в ее функциональном значении, если она лежит и вне поля их зрения в данный момент.

И еще один интересный эксперимент. Обезьяна научилась доставать банан, подвешенный к верху клетки, с помощью ящика, на который она влезала с этой целью. Однажды она вбежала в клетку, а на этом ящике сидела другая обезьяна. И первая обезьяна не “увидела” этого ящика, точнее, она его видела, но ящик потерял для нее функциональное значение средства достать банан, потому что выступал в роли сидения для другой обезьяны и стал, таким образом, частью другого гештальта. Значит, в процессе решения интеллектуальных задач действуют те же закономерности образования гештальтов как прежде всего образных структур. От того, как сложатся отношения предметов в зрительном поле, зависит, возникнет ли у обезьяны “инсайт” или нет… С: Что это — “инсайт”?

А.: “Усмотрение” отношений между предметами зрительного поля, “озарение”, так сказать. В. Кёлер: В области наших исследований интеллектуальное поведение шимпанзе преимущественно ориентируется

Анализ отдельных аспектов целостного подхода 373

на оптическую структуру ситуации; иногда даже решение их слишком односторонне направляется оптическими моментами, а во многих случаях, когда шимпанзе не дает разумного решения, просто структура зрительного поля требует слишком многого от умения оптически схватывать [17, с. 249].

А.: И Кёлер делает, в конце концов, вывод, что поскольку решение обезьяны разумно и соответствует структуре зрительного поля, то есть отражает объективные отношения между его элементами, постольку “мы находим у шимпанзе разумное поведение того же самого рода, что и у человека” [17, с. 248].

С: А что тебя здесь не устраивает? И у человека внезапно наступает “озарение”, и у него иногда какие-то случайные структуры в зрительном поле помогают решить творческую задачу.

А.: Что ты имеешь в виду?

С: Я вот слышал, что Яблочков изобрел свои знаменитые “свечи”, то есть определенный тип освещения, случайно наткнувшись на принцип их расположения. А.: Что значит “случайно”?

С: Ну, он сидел однажды в ресторане, играл вилками, и они у него случайно легли параллельно. И он сказал себе: “Ага! Вот по такому принципу и будут построены мои свечи!” А.: Эта случайность, ты меня прости, была подготовлена всем предшествующим ходом размышления Яблочкова. “Подсказки” случайностей бывают только тогда подсказками, когда человек уже долго размышляет над нерешенной проблемой… Но ты верно сказал, что у человека такие “оптические” решения бывают иногда. Исследования мышления в школе Выготского, о которой мы будем еще говорить, показали, однако, что в целом у человека совершенно иной тип “разумного поведения”, что человек не является уже “рабом зрительного поля”, как шимпанзе. Предметы для него имеют значение, выходящее за пределы оптических структур; на первый план выдвигаются законы “смыслового поля” (См. [16, с. 264]), то есть каким образом человек осмысливает ситуацию и свое отношение к ней. Не ситуация определяет поведение человека, а, наоборот, он овладевает ситуацией, его поведение становится произвольным и в известной степени независимым от ситуации. И важнейшую роль в этом процессе играет речь, которая отсутствует у животных. Но об этом мы поговорим позднее, когда будем

Диалог 8. Равно ли целое сумме своих частей?

рассматривать концепцию Выготского. А пока вернемся к Лейпцигской школе. Рассмотрим, какие “целостнообразующие факторы” изучаемой реальности она выделяла. 3. Проблемы целостнообразующих факторов и развития психики как целого С:А об этих факторах в гештальтпсихологии?

А.: О них мы уже, собственно, все сказали. Это законы расчленения (структурирования) феноменального поля, за которыми стояли, фактически, законы “целостной работы мозга”, то есть сугубо физиологические законы.

В Лейпцигской школе к проблеме целостнообразующих факторов пытались подойти с нередукционистской точки зрения, стремясь найти собственно психологические законы функционирования психики и соответствующие “психологические” целостнообразующие факторы. В феноменальном плане роль такой “целостнообразующей” составляющей играли, как я уже говорил, чувства, или эмоции, особенно на низших стадиях развития, где они определяли закономерности практически всех остальных процессов. Я не буду останавливаться на всех деталях, приведу только один пример. Было показано, что различение и обобщение у детей происходят по иным, чем у взрослых, законам: предметы зачисляются в один класс не по общим “объективным” признакам, а по сходству производимых на детей впечатлений, иногда мало понятных для взрослых. Вот пример: ребенку нужно было выбрать из четырех фигур ту, которая, по его мнению, была “похожа” на предъявленный образец. Образцом было изображение восьмилучевой “снежинки”. Среди упомянутых четырех фигур были изображения трех “снежинок” с меньшим количеством лучей и веточки типа еловой. Именно веточку и выбрал ребенок как фигуру, с его точки зрения, “наиболее похожую” на образец: ведь она была “такая же мохнатая”, как и снежинка (См. [15, с. 49]).

Подобных экспериментов было очень много, и все они приводили в конечном счете к одному: на ранних этапах развития “целостнообразующим фактором”, то есть фактором, определяющим собой все остальные процессы, являются, прежде всего, эмоции, которые, однако, выступают в

единстве с тактильно-моторным опытом ребенка, как мы говорили ранее. Г. Фолькельт: Все эти выводы настойчиво говорят в пользу многостороннего развития в процессе преподавания и воспитания как деятельности рук, так и деятельности всего тела в целом. Отсюда только и вытекает или должно вытекать более глубокое обоснование известных требований трудовой школы и педагогики физическихупражнений с точки зрения психологии развития [15, с. 92].

А.: Интересно, что на основе тактильно-моторного опыта организуется обучение ребенка пониманию числа. Перед ребенком лежит большая деревянная доска, из которой чуть выступают пять маленьких квадратных дощечек (“платформ”). В каждой из маленьких дощечек имеется от1до9 углублений (“дырок”). Эти углубления на каждой из дощечек образуют различные сочетания (См. [15, с. 105]). Ребенку дается в руки цепочка из металлических “пробок” (вставок). Ему предлагается найти среди маленьких дощечек те, в отверстия которых та или иная цепочка входит “без остатка”. Игра такого рода весьма занимает ребенка, и он особенно радостно отмечает удачные попытки, когда нужная дощечка находится и все “пробки” сидят в своих “дырках”. Если же что-то не удается, оживленная мимика, речь, двигательные реакции свидетельствуют об активных поисках ребенком способа решения задачи, который является по своему существу “тактильно-моторным”. Что достигается таким способом обучения? Ребенок не просто наглядно, но “вещественно”, “тактильно-моторно”, “двигательно” познает число, на опыте убеждаясь, что данная цепочка “подходит” к совершенно различным по расположению конфигурациям “дырок”. Тем самым у него формируется (или начинает формироваться) понятие числа, отличное от образа числа… С:Ав чем разница?

А.: Лейпцигские психологи показали, что, если ребенок “правильно” называет числа при предъявлении ему, например, косточек домино или кубика с точками, это еще не значит, что у него есть именно понятие числа. Он может просто зрительно запомнить то или иное расположение точек и называть его соответствующим словом: “три”, “пять” и так далее. Понятие же числа существует тогда, когда ребенок узнает то или иное количество независимо от расположения точек. С: А как это проверить?

376 Диалог 8. Равно ли целое сумме своих частей?

С: Фолькельт предложил весьма остроумный эксперимент. Перед ребенком находилась чуть выступающая над поверхностью стола “платформа” (квадратная или треугольная), на которой экспериментатор заранее раскладывал некоторое количество темных кружков (3, 4, 5 и так далее) на манер фигур на косточках домино. Сразу же “под” платформой, то есть ближе к испытуемому, находилась так же выступающая над поверхностью стола узкая планка, на которой испытуемому предлагалось расположить “столько же кружков, сколько в этом квадрате (треугольнике)”. Если у ребенка лишь образ числа, а не его понятие, он может делать следующие ошибки: например, воспроизводить форму фигуры без учета количества входящих в нее кружков. Ребенок же, способный выполнить операцию “трансфигурации”, то есть превратить одну форму в другую, ориентируясь на число предметов, а не на их расположение, стоит на более высокой ступени развития, то есть близок к понятию числа (См. [15, с. 100-104]).

Это выделение значения тактильно-моторного опыта роднит данные идеи лейпцигских психологов с некоторыми разработками в русле деятельностного подхода, который, впрочем, весьма далек по своей сути от концепции Лейпциг-ской школы.

С: Я, правда, не знаю еще как следует о деятельностном подходе, но догадываюсь, что разница, наверное, в понимании источника развития. Для деятельностного подхода это, очевидно, деятельность, а для лейпцигских психологов — врожденные структуры души… А.: Совершенно верно. Как точно ты определил разницу! Да, действительно, если при деятельностном подходе психическое развитие рассматривается в контексте изменения и развития предметной деятельности человека, то в Лейпциг-ской школе основным фактором психического развития называлось развертывание различного рода врожденных душевных и духовных структур по имеющемуся в них плану. Этот план определяет, в частности, последовательность развития от “комплекс-качеств” к гештальтам. Обучение может только “наполнить” индивидуальным опытом ту или иную стадию психического развития. Так мы с тобой подошли к рассмотрению в рамках целостного подхода в обеих школах проблемы развития. Общее представление о развитии в Лейпцигс-кой школе ты уже имеешь, а про гештальтпсихологию скажу, что ее называли агенетическои школой за то, что в “сумерках

Исследование творческого мышления в работах М. Вертгеймера 377

гештальтов” не просматривается качественно иных закономерностей развития на разных его ступенях. Причем ее критиковала как раз Лейпцигская школа за “плоскостность”, за отсутствие “процессуального аспекта” в исследованиях образования гештальтов… Но как раз последнее вскоре появляется в гештальтпсихологии. С: Когда же? Исследование творческого мышления в работах М. Вертгеймера А.: Это происходит начиная с конца 20-х годов в работах “младшего поколения” гештальтпсихологов, в частности Карла Дункера, и в исследованиях основателя школы Макса Вертгеймера, выполненных, по-видимому, в 30-е годы, но опубликованных посмертно в 1945 году в книге “Продуктивное мышление”. В ней, по оценкам специалистов, Вертгеймер “выходит за границы гештальттеории” [18,с. 11], пытаясь понять механизмы творческого мышления школьника и ученого. Выход этот, очевидно, заключается в переходе от “глобального” подхода к решению интеллектуальных задач как “инсайта”, “видения хорошей структуры” к четкому выделению основных фаз процесса решения проблемы… С: Например?

А.: Вот тебе задача “Алтарное окно” (рисунок 12).

М. Вертгеймер: Художники заняты окраской и отделкой внутренних стен церкви. Немного выше алтаря находится круглое окно. В декоративных целях художников попросили провести две вертикальные линии, касательные к кругу и такой же высоты, что и круглое окно; затем они должны были прибавить снизу и сверху полукруги, замыкающие фигуру. Эта поверхность между линиями и окном должна была покрываться золотом. На каждый квадратный дюйм требуется столько-то золота. Сколько потребуется золота для покрытия этой поверхности (при заданном диаметре окна) или чему равна площадь между окном и линиями? [19, с. 303-304]. А.: Попробуй реши эту задачу.

Диалог 8. Равно ли целое сумме своих частей?

С: Так… Ну, здесь очень просто. Провожу горизонтальные касательные к кругу в центре: получилось два полукруга. Очевидно, их площадь равна площади окна. Так? А.: Допустим.

Рис. 12. Иллюстрация к задаче М. Вертгеймера “Алтарное окно”

С: Теперь мне нужно определить площадь вот этих кусочков, которые здесь остались. Так как их четыре, то можно ограничиться площадью только одного. Это не треугольники, а сегменты, что ли… Как же вычислить их площадь? Ты не помнишь? А.: Нет.

С: Как же тогда это решить?… А-а, они должны по своей площади в совокупности составить еще площадь круга. Ведь так? А.: Откуда ты это взял?

С: Да, действительно, они слишком малы для площади круга… Признаюсь: я не знаю, как решить эту задачу. Что-то очень сложное.

А.: Посмотри внимательно: ты провел горизонтальные касательные к кругу, так? С: Так.

А.: Какая фигура получилась в центре?

С: Квадрат, ну и что?

А.: А чему равна площадь квадрата?

С: Естественно, квадрату стороны… Постой, а ведь действительно здесь всего-навсего нужно было … определить только площадь этого квадрата! Ведь полукруги сверху и снизу составляют в целом по площади круг в центре; значит, не нужно никаких сложностей с определением площади “этих

Проблема неклассического понимания объективности 379

кусочков”, потому что все в совокупности составляет квадрат! Да, но задачу-то я не решил…

А.: Решил, только с моей подсказкой…

С: А разве это что-то принципиально меняет?

А.: Меняет. Обрати внимание, как проходил наш “микроэксперимент”. Во-первых, каким методом психологического исследования ты пользовался? С: Я? Никаким. Я просто решал задачу, просто рассуждал…

А.: Именно. Ты решал эту задачу путем “рассуждения вслух”, не наблюдая за процессами

своего мышления, как это рекомендовали психологи Вюрцбургской школы, а “выражал

мысль в слове”. Твоя мысль буквально “совершалась в слове”, развертывалась передо мной, а

уж моей задачей было вступить с тобой в диалог и помочь твоей мысли совершиться… Здесь

то самое “объективное” исследование, к которому стремились психологи…

С: А почему ты слово “объективное” сказал с какой-то странной интонацией?

Проблема неклассического понимания объективности и гештальтпсихология

А.: Потому что в этих исследованиях, а также в исследованиях Карла Дункера, с которыми

ты познакомишься в курсе “Психология мышления”, отчетливо выступило иное понимание

объективности, чем в классическом естествознании…

С: Не понимаю.

А.: У нас об этом будет специальный разговор, а сейчас только два слова. В классическом естествознании объективным называлось такое исследование, которое полностью исключало участие “субъективности” экспериментатора в процессе получения знаний о предмете исследования. Но послушаем специалистов, которые в последнее время занимаются проблемой классического и неклассического идеалов объективности научных исследований. А.А. Пузырей: Что характерно для естественнонаучных знаний? Эти знания относятся к некоторому “естественно существующему” объекту, то есть такому объекту, который по самой идее естественнонаучного исследования не только не предполагает (этих) знаний о нем в качестве необходимого

380 Диалог 8. Равно ли целое сумме своих частей?

момента или условия своего существования но, напротив, принципиально исключает такую возможность: знание в естествознании стоит всегда в принципиально внешнем отношении к представляемому в нем объекту, “не входит”, не включается в него и, больше того, не может входить. Оно лишь отражает изучаемый объект, фиксирует для познающего законы жизни изучаемого объекта, само ничего не меняя в этой жизни, в этих законах… [20, с. 37].

А.: Ведя же с тобой диалог, я вмешиваюсь в ход твоего решения, направляю его, и без этого диалога, в который я, естественно, привношу свою “субъективную непредсказуемость”, твое решение задачи, как ты сам верно заметил, не состоялось бы. И отсюда — новое понимание объективности исследования в психологии.

А.А. Пузырей: Становится понятно, что мы не можем рассматривать испытуемого, отдельно взятого испытуемого, в качестве единицы анализа, потому что его работа не обладает никакими самостоятельными законами движения, жизни. Такой минимальной единицей является в данном случае диада: испытуемый — экспериментатор, диада, которая занимается осуществлением процесса “доказательства и опровержения” [20, с. 40]. А.: Интересно, что сам Дункер, о котором в основном пишет Пузырей, да и Вертгеймер тоже, считал, что процесс решения задачи “развивается естественно, просто от столкновения испытуемого с задачей. И для того, чтобы он осуществлялся, достаточно, чтобы испытуемый прочел условия задачи и понял бы, ухватил смысл конфликта, чтобы сам факт конфликта выступил перед ним с достаточной очевидностью, — тогда будет развертываться процесс решения этой задачи, который, в конце концов, приведет к ее решению” [20, с. 39]. Вместе с тем это был фактически новый тип эксперимента, который, согласно Пузырею, открывал новые пути исследования психологии человека, являющегося, собственно, не столько исследованием, сколько особой “психотехнической деятельностью”, то есть специальной “искусственной организацией” психики другого человека (См. [Там же, с. 41]). С: Ты знаешь, у меня возникло какое-то возражение, но не знаю, как его сформулировать. А.: Оставь пока свои возражения до специального разговора на эту тему… Итак, в гештальтпсихологии возник, по мнению современных методологов психологии, новый тип

Разработка проблемы целостности в школе К.Левина 381

психологического эксперимента, который, кстати, был характерен не только для гештальтпсихологов, но и для исследований в русле “деятельностнои парадигмы”, как мы это позже рассмотрим. Тем более, по мнению Пузырея, это относится к еще одному крупнейшему представителю гешталь-тпсихологии, Курту Левину… С: Как, это еще не все? Разработка проблемы целостности в школе К. Левина

А.: Что ты! Самое интересное только начинается. Но дело в том, что Курт Левин, который формально работал в то же время в Берлинском университете, что и “триумвират” гештальтпсихологов, эмигрировал вместе с ними в США и разделял основные их положения, в частности идею целостного подхода к изучению сознания и поведения человека, представляет собой столь оригинальную фигуру в психологии, что многие исследователи рассматривают творчество этого ученого отдельно. Его группу считают самостоятельной школой. И действительно, стремясь дополнить и углубить картину психического мира человека, нарисованную гештальтпси-хологами, Левин вводит в нее иное, “личностное” измерение: в центре его внимания оказывается аффективно-потребност-ная сфера человека. В свою очередь, познавательная сфера отступает у него на задний план. И это приводит к тому, что изучение познавательных процессов психики человека и ее аффективно-потребностной стороны идет в гештальтпсихо-логии как бы параллельно. Все это, естественно, препятствует подлинному решению проблемы целостности, к которому стремилась гештальтпсихология. С: Расскажи мне об исследованиях Левина!

А.: Я ограничусь только некоторыми примерами из них и своими личными переживаниями, чтобы у тебя возник некий гештальт этой школы…

С: Какими еще “личными переживаниями”? Ты что, кого-то знал из этих психологов? А.: Мне посчастливилось. Когда я был еще студентом, лекции нам читала знаменитая ученица Курта Левина Блюма Вульфовна Зейгарник. С: Опять такое интересное имя!

Диалог 8. Равно ли целое сумме своих частей?

А.: А какой это был интересный человек! Кстати, она наша соотечественница, а у Левина училась вместе с другими советскими студентами, точнее сказать, студентками… Практически все самые знаменитые исследования группы Левина до его эмиграции в Америку были дипломными работами его учениц. Примечательно, что учитель был ненамного старше своих учеников: Левин родился в том году, когда Эренфельс опубликовал свою знаменитую работу “О гештальт-качествах”, то есть в 1890 году, а Зейгарник была ровесницей века…

Кстати, позже, вернувшись в Москву, пережив ряд страшных лет (ее муж был репрессирован), Блюма Вульфовна явилась одной из создательниц отечественной патопсихологии, став на позиции деятельностного подхода, не приемля методологии бывшего своего учителя Левина. Но на лекциях о нем она буквально заставила нас влюбиться в этого человека, умершего, к сожалению, довольно рано, в 57 лет, но успевшего внести столь большой вклад в развитие американской социальной психологии, что американцы считают его “своим”. Тем не менее мы остановимся на “берлинском” периоде его деятельности, до эмиграции. Давай же послушаем саму Зейгарник, рассказывающую о Курте Левине.

Б.В. Зейгарник: К. Левин был не только крупным ученым, но и ярким человеком с широким кругом интересов, эрудированным в вопросах биологии, физики, математики, искусства и литературы. Однако всецело он был поглощен психологией. Своими идеями он был увлечен, захвачен. Он мог рассуждать на темы психологии в любой момент и в любой обстановке. Случалось, что его осеняла какая-нибудь мысль во время прогулки — он мог тут же остановиться среди улицы, вынимал блокнот и начинал записывать пришедшую ему мысль, не обращая внимания ни на удивленных прохожих, ни на транспорт… Он был очень требователен и строг …в работе, даже гневен, если замечал недобросовестное отношение к результатам эксперимента. “Наука не терпит лени, недобросовестности и глупости”, — была его любимая фраза.

…К. Левин был страстным поборником эксперимента в психологии. При этом он всегда подчеркивал, что эксперимент должен вытекать из теории и отвечать на конкретную задачу. “Без теории эксперимент слеп и глух”, — любил он повторять своим ученикам. К. Левин не любил стопроцентного совпадения результатов: “слишком хорошо сходятся

“Эффект Зейгарник” и проблема квази-потребностей 383

концы с концами — проверьте еще раз”, требовал он. Он считал, что анализ “отрицательных” результатов выяснение причин подобного отклонения часто помогают установлению закономерностей изучаемого явления. Придавая большое значение установлению общих закономерностей, формализации результатов эксперимента, он с большой осторожностью относился к количественным данным [21,с. 14-15].

А.: Однако Левин был не только поборником эксперимента. Он посвятил ряд своих работ исследованию методологии эксперимента в психологии, проповедовал естественнонаучную парадигму экспериментального исследования в психологической науке… С: Как? Ты только что говорил, что эксперименты Левина — это как раз вовсе не “естественнонаучные” эксперименты…

А.: Это мнение одного из исследователей творчества Левина. Другие авторы так не считают (См. [22, с. 57]), утверждая, что Левин сохранил тип естественнонаучного эксперимента. Позиция экспериментатора в них “внешняя”, за экспериментами стоит теория, в них проверяются определенные гипотезы… Вместе с тем, несмотря на “внешнюю” позицию, экспериментатор активно участвует в ходе эксперимента… С: Как это может быть?

А.: В экспериментах Левина буквально воспроизводился некий “реальный пласт жизни со всеми своими нюансами” [22, с. 50], где, естественно, экспериментатор тоже был “элементом” этого пласта… Некоторые эксперименты Левина настолько близки жизни, что их идея родилась буквально в реальных жизненных ситуациях. Зейгарник любила нам рассказывать, как родилась идея ее дипломной работы. “Эффект Зейгарник” и проблема квази-потребностей

Б.В. Зейгарник: Левин сидел со своими студентами в кафе и обсуждал эксперименты, неожиданно он подзывает официанта и спрашивает: “Скажите, пожалуйста, вон в том углу сидит парочка — что они заказали у вас?” Официант, даже не посмотрев в свою записную книжечку, отвечает: “Это и

Диалог 8. Равно ли целое сумме своих частей?

это.” — “Хорошо. А вон та парочка выходит. Что они ели?” И официант начинает неуверенно называть блюда, задумывается. Левин задает своим студентам вопрос: как объяснить, что официант лучше запомнил заказ, который еще не выполнен? Ведь по закону ассоциации официант должен был лучше запомнить то, что было заказано ушедшими людьми: он им подавал, они уплатили (была большая цепочка ассоциаций), а официант лучше запомнил, что заказано, но еще не подано?

И Левин отвечает: “Потому что у официанта нет потребности запоминать то, что заказали ушедшие люди. Он их обслужил, они заплатили, а эти только заказали, он их не обслужил, у него есть потребность к запоминанию заказа” [21, с. 22-23]. С:Ав чем заключалось само-то исследование?

Б.В. Зейгарник: Экспериментатор дает инструкцию испытуемому: “Вы получите ряд заданий, которые вам нужно выполнить как можно лучше и быстрее”. Затем испытуемому предлагается одно за другим от18до 22 заданий. Однако ему не дают выполнить все задания до конца, а половина заданий прерывается экспериментатором до завершения. Завершенные и прерванные задания следовали в случайной для испытуемого последовательности, например, после двух незавершенных шли два завершенных, затем одно незавершенное, затем два завершенных и т.д.

Продукты работы и материал прятались, причем таким образом, чтобы это не бросилось в глаза испытуемому. (Например, под тем предлогом, что на столе слишком большой беспорядок, экспериментатор убирал продукты работы в ящик стола). После того как испытуемый возвращал последнее задание, экспериментатор спрашивал: “Скажите, пожалуйста, какие задания Вы делали во время опыта?” …Частью задания представляли собой ручную работу (склеить, слепить какое-нибудь животное из пластилина), частью — решение интеллектуальных задач (математическая задача или загадка); наряду с этим были задания другого характера (например, написать какое-нибудь стихотворение). Отдельные задания не должны были быть слишком короткими, чтобы у испытуемого было достаточно времени по-настоящему погрузиться в работу. Длительность большинства заданий — около 3-5 мин., только некоторые решались за 1-2 мин. Наконец, было обращено внимание на то, чтобы в

“Эффект Зейгарник” и проблема квази-потребностей 385

течение часа не встречались два сходных между собой задания [23, с. 121, 123].

А.: Результатом данного исследования был знаменитый “эффект Зейгарник”, который до сих

пор изучается: незавершенные действия запоминаются лучше, чем завершенные, в одну

целую девять десятых раза (то есть почти в два раза). И смотри, какая роль здесь отводится

экспериментатору и его поведению.

Б.В. Зейгарник: Мы были у Левина и актерами, и режиссерами, и исследователями одновременно… Мы должны были не только правильно понимать ситуацию, но и воздействовать на нее. Для этого нужно было уметь воздействовать на человека, чтобы он воспринимал ситуацию так, как нужно исследователю. Управлять же ею мы могли только тогда, когда “смотрели со стороны”, то есть оценивали и свое поведение, и его тенденции, и могли целостно изменить эту реальность в нужную сторону [22, с. 53-54]. А.: Экспериментатор активно “играл” с испытуемым, строя линию своего поведения в зависимости от поведения испытуемого.

Б.В. Зейгарник: В подобных опытах экспериментатор должен стараться вести себя в соответствии с той установкой, которую он обнаруживает у испытуемого (часто довольно явной и заметной), и не создавать ему затруднений.

Например, с испытуемыми, работающими из чувства долга, экспериментатор действительно изображает какое-то желание, дает совершенно конкретные указания, например: “Да, зеленые бумажки мне нравятся больше”. С честолюбивыми испытуемыми он принимает “холодный вид экзаменатора”… С испытуемым, заинтересовавшимся делом самим по себе, экспериментатор, напротив, ведет себя действительно пассивно. Он старается не делать каких-либо замечаний… Мы считаем, что в опытах, имеющих своей целью выяснение вопросов каузально-динамического характера, которое не ограничивается выявлением чисто внешних результатов, именно такое поведение создает одинаковые условия для различных испытуемых [23, с. 126-127].

А.: Такчто экспериментатор не “конструировал” поведение испытуемых, он актуализировал,

поддерживал те тенденции в его поведении, которые испытуемый сам проявлял, усиливал

их. Это делалось с целью объективного исследования динамических аспектов поведения

испытуемых.

С: Что ты имеешь в виду?

13 Е.Е.Соколова

386 Диалог 8. Равно ли целое сумме своих частей?

А.: Левин, как ты помнишь, придерживался точки зрения гештальтпсихологов на природу тех сил, которые определяют особенности сознания и поведения человека. Геш­тальтпсихологи, как известно, занимались изучением влияния на сознание факторов, действующих на человека “здесь и теперь”, придавая меньшее значение прошлому опыту. Левина, в свою очередь, интересовали механизмы поведения человека, развертывающиеся в данный момент и в данной ситуации, их динамика. Одним из таких найденных Левиным факторов была так называемая квази-потребность… С: Почему “квази”?

А.: Потому что это была не органическая потребность, типа пищевой или половой, а потребность выполнить действие после того, как человек решит для себя, что это действие нужно выполнить. Как и все гештальтисты, Левин использовал здесь физическую аналогию: представим себе квази-потребность некой заряженной целостной системой, энергия которой стремится к разрядке. Если действие прервали, вся энергия разрядиться не успела и поэтому оказывала свое влияние на запоминание — и это “остаточное на-пряжение” приводило к лучшему запоминанию.

Интересно, что в другом исследовании было показано, что если создать такую ситуацию, когда испытуемый может по своему желанию возвратиться к прерванному экспериментатором заданию уже после эксперимента, то испытуемые спонтанно возвращались к прерванному заданию, даже если их об этом не просили. С: Чтобы “разрядить” квази-потребность? А.: По Левину, так.

С: А что будет, если потребность уже разрядилась и, наоборот, уже совсем нет никакой энергии для продолжения работы?

А.: По этому поводу тоже было проведено одно исследование ученицей Левина Анитой Карстен.

Б.В. Зейгарник: Испытуемому предлагается выполнить длительное монотонное задание, как, например, рисовать черточки или кружки (при этом перед испытуемым лежит большая стопка листов). Ему дается инструкция: “Чертите, пожалуйста, черточки (кружочки) вот так” (экспериментатор чертит несколько одинаковых черточек или кружочков). Если испытуемый спрашивает, сколько же ему надо чертить, экспе-

“Эффект Зейгарник” и проблема квази-потребностей 387

риментатор отвечает абсолютно бесстрастным голосом: “Сколько вам захочется, вот перед вами лежит бумага”.

…Вначале испытуемые довольно аккуратно выполняют предложенное им задание, однако спустя короткое время (5-10 мин.) они начинают привносить в задание вариации, то есть незаметно для себя испытуемый несколько меняет задачу. Эти вариации носят характер либо изменения внешней структуры задания (черточки или кружочки становятся меньше или больше), либо темпа работы, ритма и т.п. Иногда испытуемые прибегают к “сопроводительным” действиям: они начинают напевать, насвистывать, постукивать ногами. Эти вариации свидетельствуют о том, что побуждение к выполнению задания начинает иссякать, наступает, как выражается А. Карстен, явление “психического пресыщения” [21,с. 79-80].

А.: Итак, энергия полностью разрядилась. Как же заставить испытуемого продолжать выполнять задание (ведь многие испытуемые не выдерживали и говорили, что “больше не могут”)? С: Не знаю.

А.: Взять энергию из иной “заряженной системы”. С: Не понимаю.

А.: Сделать так, чтобы смысл задания у испытуемого изменился и у него образовался бы новый мотив (побуждение) к выполнению задания. Тогда возникнет новая квази-потреб-ность и новая энергия. С: Как же это реально осуществить?

А.: Испытуемому дается новая инструкция: “Это монотонное задание вам было предложено для того, чтобы проверить вашу выдержку. Продолжайте, если хотите, вашу работу”. Б.В. Зейгарник: Реакция испытуемых на новую инструкцию различна. Некоторые испытуемые сердятся: “Что же вы мне раньше не сказали!” и бросают работу. Других испытуемых новая инструкция приводит к переосмыслению ситуации: “Ну, тогда другое дело”, — часто слышится в ответ. Подобное переосмысление задания часто приводит к тому, что вариации становятся реже …,а иногда и совсем исчезают… Некоторые испытуемые сами … меняют для себя смысл задания. Об этом свидетельствуют как спонтанные высказывания, так и самоотчет испытуемых. “Я хотел посмотреть, кому скорее надоест, Вам (то есть экспериментатору) или мне”,

388 Диалог 8. Равно ли целое сумме своих частей?

или “Я хотел проверить себя, как долго я могу заниматься этим скучным делом”… [Там же, с. 81].

А.: Таким образом, Левин затрагивает в этих экспериментах крайне интересное явление переосмысления ситуаций, нахождения для себя смысла в, казалось бы, совершенно бессмысленной работе. Этими и другими блестящими экспериментами он открыл пути экспериментального изучения смысловых образований личности. Кстати, очень многие типы психотерапии опираются на эти или им подобные приемы: “Если тебе кажется, что жизнь невозможна, измени к ней отношение”. Правда, очень сложный вопрос: каким образом все-таки “найти” этот новый смысл, где его можно найти, как изменить “валентности” окружающих нас вещей? С: Валентности?

А.: Да. Это одно из ключевых понятий в системе Левина. Помнишь, в “ортодоксальной” гештальтпсихологии часто использовались понятия “психологическое поле”, “зрительное поле”, “феноменологическое поле” и тому подобные. Левин вводит в это поле “личностное” измерение. В левиновском поле объекты не просто выделяются как фигуры из фона, а обладают для нас определенной притягательностью или вызывают отвращение, то есть обладают определенной “валентностью”. Причем валентность объектов, как правило, не постоянна: она определяется динамическими отношениями, существующими в данной целостной ситуации в данный момент времени. Иногда какой-нибудь безобидный цветок вызывает такую жгучую ненависть… С: Неужели?

Исследование фрустрации Т. Дембо и проблема “полевого поведения” А.: Я имею в виду еще одно знаменитое исследование, проведенное ученицей Левина Тамарой Дембо. Испытуемый должен был в этом эксперименте достать цветок, расположенный на некотором расстоянии от него. Сам испытуемый в это время находился внутри квадрата, начерченного мелом на полу. Рядом с ним стоял стул, были разложены предметы: палочки, деревянные кружки. Инструкция гласила: “Вы должны достать цветок рукой, не выходя ногами за пределы квадрата” (См. [21,с. 39]).

Исследование фрустрации и проблема “полевого поведения” 389 Существовало всего два решения данной задачи. Но экспериментатор настаивал на третьем. Попытки испытуемых были безуспешны. Квази-потребность “найти третье решение” властно требовала своей разрядки. А решение не находилось. И тогда выступало несколько исходов данной ситуации. Некоторые испытуемые с ненавистью смотрели на цветок, который оставался для них недосягаем, на предметы, которые стояли вокруг, и… вымещали всю злобу на них. “Валентность” данных предметов становилась в этом случае отрицательной. Иногда агрессия обращалась на самого себя: “Ну и тупица же я! Так и знал, что ничего не сделаю!” Но зачастую доставалось экспериментатору. Вот характерное признание Зейгарник, описывающей эксперименты Дембо.

Б. В. Зейгарник: Ее испытуемыми были взрослые: студенты, доценты. Выступая в качестве испытуемых, волновались и Лурия, и Дункер … (исключение составил один Верт-геймер); все они не только злились на Дембо во время эксперимента; многие признавались, что когда встречали ее в следующие дни около института, они переходили на другую сторону улицы [22, с. 50].

А.: Обрати внимание: были среди испытуемых и лица, которые не обнаруживали таких реакций. Отчего бы это?

С: Наверное, они изменили для себя смысл этой ситуации, сказав про себя: “А вот сейчас я покажу экспериментатору, что даже в безвыходной ситуации могу до бесконечности искать выход, пока ему не надоест”.

А.: Верно. Но были и другие причины для спокойствия. Некоторые испытуемые “уходили в ирреальный план”, то есть предлагали некие фантастические решения задачи, которые совершенно не соответствовали условиям. Например: “Надо наполнить комнату водой, и цветок приплывет”. По сути дела в ситуации, как теперь говорят психологи, фрустрации, то есть невозможности что-либо сделать, неудачи, субъект может “добиться желаемого” в своих фантазиях, грезах. Правда, это не решает подлинной проблемы, но тем самым происходит как бы некое “замещение” одного действия (реального) другим (ирреальным) и квази­потребность определенным образом разряжается.

С: Опять-таки важная проблема, которая, кстати, изучалась и вне рамок школы Левина, в психоанализе, например, где искусство рассматривалось как “замещение” (сублимация) неудовлетворенных сексуальных желаний…

Диалог 8. Равно ли целое сумме своих частей?

А.: Очень хорошо! А у Левина был еще целый цикл исследований, в которых разрабатывались следующие проблемы: какие именно действия могут выступать в роли замещающих, как формулирует для себя человек цели своей деятельности, как соотносятся между собой реальные и идеальные цели, как меняется процесс целеобразования в зависимости от реальных успехов или поражений в ходе какой-то деятельности… Наконец, еще одно понятие школы Левина: “полевое поведение”. Поведение понималось Левиным в целом как функция двух факторов: с одной стороны, внутренних условий (квази­потребностей и просто потребностей, намерений, целей человека), с другой стороны — “внешних условий”, то есть феноменального поля, в котором выступают объекты, обладающие для нас определенной валентностью. В целом, это единство “субъект — окружение” уже не есть собственно поле, но представляет собой “жизненное пространство” индивида, которое складывается в данный момент, но в котором представлены также прошлое и будущее, правда, преломленные через настоящее как через особое стекло. В принципе для человека характерно волевое поведение, характеризующееся тем, что человек следует собственным намерениям, у него есть различные напряженные системы квази­потребностей, он ставит перед собой цели и пытается их достичь, несмотря на сопроти&тение окружающей обстановки, психологического поля. Но иногда его поведение приобретает противоположный характер — становится “полевым”. Тогда верх над ним берут силы поля… С: Как это?

А.: А вот еще один, уже последний пример исследования в школе Левина.

Б.В. Зейгаркик: Испытуемого, которого пригласили якобы с целью исследования его

“интеллекта” или “памяти”, просили минуточку подождать. “Я забыл, что мне необходимо

позвонить”, — говорил экспериментатор, выходил из комнаты, а сам наблюдал …за тем, что

будетделать испытуемый, оставшись наедине [21, с. 45].

С: Как же это он наблюдал?

А: Там было встроено в стену специальное стекло.

Б.В. Зейгарник: Все без исключения испытуемые (а это были не только студенты, но и сотрудники берлинского института психологии — профессора, доценты) производили какие-то манипуляции с предметами: некоторые перелистывали книгу, трогали “шкафчик”, проводя пальцем по бисерной занавеске; все без исключения позванивали колокольчиком… К.Левин задался вопросом, почему же взрослые, серьезные люди совершали подобные манипуляции: и отвечал, что в ситуации, в которой субъект не занят осмысленным действием (а для К. Левина это означало, что в данной ситуации у людей не формировалось дифференцированного намерения), поведение становилось “ситуативно обусловленным”, “полевым” [Там же].

А.: Значит, в некоторых случаях верх берут силы поля: предметы как бы провоцируют человека на действие с ними… Вспомни еще раз “Алису в стране чудес” — пузырек говорит своей надписью: “Выпей меня”. И человек может подчиниться этим предметам. В нейропсихологии, которая занимается изучением нарушений психической деятельности при различных поражениях мозга, было показано, что есть группа людей, обнаруживающих такое “полевое поведение”. Это больные с поражениями лобных отделов коры головного мозга. Зачастую они неспособны “встать над полем”, то есть совершить намеренное, волевое действие. Увидев на столе карандаш, больные с поражениями такого рода могут взять его и писать до тех пор, пока что-то внешнее не привлечет их внимания и не остановит. Ну что же, ты теперь, наверное, изменил свое мнение о проблеме целостности в психологии? С: В каком смысле? Общие итоги

А.: Ты увидел, что за словами “целое не равно сумме частей” скрывается много интересных идей и исследований довольно различных школ в психологии. Ты убедился, какие сложные процедуры скрываются за термином “целостный подход”. А теперь давай быстро пройдемся по основным результатам приложения целостного подхода к анализу психики во всех рассмотренных сегодня школах. С: Давай.

А.: Итак, с начала появления идей целостности в психологии объект исследования — сознание, как ты помнишь, трактовалось одними исследователями как система различ-

Диалог 8. Равно ли целое сумме своих частей?

ных содержаний (в ассоциативной психологии это была сум-мативная система, в гештальтпсихологии — целостная). В рамках этих концепций проблема целостности стояла (если стояла) как проблема целостности этих содержаний сознания, само же сознание понималось как “сцена”, на которой развертываются те или иные события. Как правило, авторы данных концепций не приписывали сознанию собственной активности, все происходящие в нем изменения и образование собственно целостных содержаний трактовались как результат чисто пассивных процессов: либо механического сцепления различных элементов (как это было у Эренфель-са), либо установления “динамического равновесия” в “психологическом поле”, в основе которых лежали физиологические процессы. Это последнее, как ты догадываешься, было в гештальтпсихологии. Для других авторов проблема целостности выступала как проблема единства, или целостности, духовной активности. При этом сознание рассматривалось, по выражению Вильяма Джемса, как “общий хозяин” психических функций. В рамках этих концепций возникала проблема субъекта активности, которой не могло быть в только что мною названных “созерцательных” концепциях. Она была представлена в форме проблемы субстанционального носителя любой психической активности. В рассмотренных нами школах исследователи либо уклонялись от прямого ответа на вопрос о природе этого “носителя” (что было в Австрийской школе), либо прямо апеллировали к душе как субъекту психических явлений (Лейпцигская школа). Целостность же содержаний сознания рассматривалась как определенная этой изначальной целостностью души, или духовной активности. Сама же духовная активность не получала научного объяснения. С: Опять это уже встречавшееся нам противопоставление — содержаний сознания и сознания как деятельности, как функции.

А.: Подобная дихотомия (кстати, это слово означает по-гречески деление целого на две части) отражает действительное положение вещей. В самом деле, психика имеет две стороны: их можно назвать образной и деятельностной. Очевидно, что подлинное решение проблемы целостности в психологии означало бы выход за рамки данной дихотомии и создание такой теоретической объяснительной схемы, которая могла бы охватить обе стороны единой целостности пси-

хического. Попытки такого рода были и в Австрийской школе. Но ты помнишь, насколько абстрактным и эклектическим оказалось решение проблемы целостности в этой школе. Пытались это сделать и психологи Лейпцигской школы. Но их попытки вели, в конечном счете, к отказу от детерминизма в понимании психических явлений и возвращению души как объяснительного принципа, от чего психология к тому времени в целом отказалась. С: Каков же выход из этого тупика?

А.: Мне представляется, он может быть найден только при коренном изменении представлений о природе изучаемой реальности — сознания и психики. Ведь во всех рассмотренных нами школах сознание понималось по-прежнему в интроспекционистском плане: как целостность переживаний, непосредственно открытых субъекту этих переживаний и только ему. Правда, в рамках как Лейпцигской, так и Берлинской школ наблюдались попытки выхода за пределы интроспективной методологии (например, изучение мыслительной деятельности животных и человека в гештальтпсихоло-гии, изучение психологии детей в Лейпцигской школе), тем более это было характерно для школы Левина. Но, тем не менее, во всех этих школах сохранялось понимание сознания как замкнутого в себе мира переживаний, феноменов, открытых в лучшем случае (как это было в Лейпцигской школе) только в мир других духовных явлений — в мир объективного духа. Но мы уже говорили, что это всего лишь один “срез” целостной человеческой психики. Не случайно бихе-виористы предложили иной “срез” этой целостности… С: Но, насколько я помню, Уотсон стоял в принципе на позициях элементаристской стратегии познания: поведение как сумма реакций…

А.: Верно. Однако под влиянием идей гештальтпсихоло-гии — и тем самым целостного подхода к изучению поведения — находилась другая школа бихевиоризма — “молярный необихевиоризм” Толмена. Но изучение “целостностей” человеческого поведения и изучение “целостностей” сознания, да и различных сторон этого сознания опять-таки шли как бы параллельно и не приводили в общем к созданию целостной картины поведения человека. С: Так какое же представление о природе психики может привести, наконец, к разрешению этой проблемы?

394 Диалог 8. Равно ли целое сумме своих частей?

А.: То, которое учтет в своих теоретических объяснительных схемах все отношения психического, все целостности, в которые психика включена: а это, во-первых, внешний мир, для отражения которого она возникла (конечно же, это не значит, что отражение это должно быть “зеркальным”), во-вторых, это предметная деятельность различных форм и видов, в которой психика не просто проявляется, но и формируется, как говорил известный советский психолог Сергей Леонидович Рубинштейн; в-третьих, это мир общечеловеческих ценностей, мир “коллективных представлений”, которые зафиксированы в предметах культуры, искусства, в языке и тому подобное. При этом необходимо помнить, что целостный подход к изучению какой-либо реальности означает поиск специфических ее закономерностей и несводимость ее к каким-то иным действительным “пластам” жизни. Например, решение проблемы целостности психического невозможно при редукции его к физиологическим, физическим или, наоборот, идеологическим системам. Значит, определенным образом нужно решить и проблему соотнесения психического с иными реалиями, в частности, наметить пути решения психофизиологической проблемы. С: Как же это сложно!

А.: Так это только начало сложностей. Ведь далее идут другие “составляющие” целостного подхода: проблема единиц анализа, выделение целостнообразующих факторов и законов развития психики как целого. И везде — такие же сложности!

С: Неужели где-либо в психологии все это учитывается, как ты говоришь, в теоретических объяснительных схемах?

А.: Попытки такого рода неоднократно предпринимались в отечественной психологии, начиная еще с концепции Выготского… Но об этом — в следующий раз. Литература

1. ВертгеймерМ. О гештальттеории // Хрестоматия по истории психологии. М., 1980. С. 84­97.

2. ВундтВ. Очеркпсихологии. СПб., 1897.

1. Соколова Е.Е. Из истории проблемы целостности в психологии (Австрийская школа) // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1984. №4. С. 41-50.

2. Кёлер В., Адаме П. Восприятие и внимание // Хрестоматия по вниманию. М., 1976.С. 152­168.

3. ГамезоМ.В.,Домашенко И.А. Атлас по психологии. М, 1986.

4. Соколова Е.Е. Проблема целостности в психологии (Лейпцигская школа) // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1982. № 4. С. 56-64.

5. КоффкаК. Основы психического развития. М.; Л., 1934.

6. Oczyd Ч. Точка зрения гештальттеории // Хрестоматия по ощущению и восприятию. М., 1975. С. 114-127.

7. РокИ. Введение в зрительное восприятие. В2тт. М., 1980. Т. 1.

10. РокИ. Введение в зрительное восприятие. В2тт. М., 1980. Т. 2.

11. Кёлер В. Некоторые задачи гештальтпсихологии // Хрестоматия по истории психологии. М., 1980. С. 102-120.

12. Коффка К. Восприятие: введение в гештальттеорию // Хрестоматия по ощущению и восприятию. М., 1975. С. 96-114.

13. Oczyd Ч. Перцептивная организация // Там же. С. 281-296.

14. ЛеонтъевА.Н. Психология образа// Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1979. № 2. С. 3-13.

15. Фолькельт Г. Экспериментальная психология дошкольника. М.; Л., 1930.

16. Выготский Л.С. Проблема развития в структурной психологии // Л.С. Выготский. Собр. соч. вбтт. М., 1982. Т.1.С. 238-290.

17. Кёлер В. Исследование интеллекта человекоподобных обезьян // Хрестоматия по общей психологии: Психология мышления. М., 1981. С. 235-249.

18. Зинченко В.П. Вступительная статья // М. Вертгеймер. Продуктивное мышление. М., 1987. С. 5-26.

19. ВертгеймерМ. Продуктивноемышление. М., 1987.

20. ПузырейА.А. Культурно-историческая теория Л.С. Выготского и современная психология. М., 1986.

21. ЗейгарникБ.В. ТеорияличностиКуртаЛевина. М., 1981.

22. Преподавание психологии: научно-методические проблемы // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1987. №1.С. 47-61.

23. Зейгарник Б.В. Воспроизведение незавершенных и завершенных действий // Хрестоматия по общей психологии: Психология памяти. М., 1979. С. 120-134.

Диалог 9. ЧЕЛОВЕК ЕСТЬ HOMO SOCIALIS И HOMO TECHNICUS

(О социальной обусловленности

и об орудийной опосредствованности

психики человека)

А.: Привет! Что это ты такой угрюмый?

С: Да поцапались тут с одним иностранцем…

А.: По какому поводу?

С: Да по поводу нынешнего состояния дел в нашей стране… Он учил меня — а заодно и наших правителей — жить, как будто он, иностранец, лучше знает, что делать и кто виноват, чем мы, живущие в России!

А.: Ну, высказывать свое мнение никому не возбраняется.

С:Нев этом дело! У меня создалось впечатление, что он вообще не понимает, что у нас происходило и происходит, потому что он мыслит как-то иначе, какими-то иными категориями… Мы с ним будто на разных языках говорили, хотя он вроде хорошо владеет русским…

А.: Ну что же, это прекрасный повод поговорить о проблеме социальной и культурной

обусловленности человеческого сознания. Так что, начнем?

С: Начнем. Ужасно хочется объяснить себе, почему мы не поняли друг друга.

А.: Ну, сегодня ты вряд ли сможешь это сделать, а вот представить себе всю сложность

данной проблемы, наметить возможные пути ее решения — это то, в чем я смогу тебе

помочь.

Как ты помнишь, эмпирическая психология сознания во всех ее вариантах развивалась как психология индивида. Между тем в различных отраслях человекознания накапливались факты, которые свидетельствовали о необходимости пересмотреть свойственную этой психологии схему анализа индивидуального сознания… С: Что ты имеешь в виду?

Проблема биотропной и социотропной ориентации 397

Проблема биотропной и социотропной ориентации в исследованиях первобытной культуры и сознания

А.: Я имею в виду многочисленные описания жизни и культуры так называемых примитивных народов, появлявшиеся во второй половине XVIII века и особенно в XIX веке Они стали предметом тщательного изучения в рамках складывающихся во второй половине XIX века новых наук — этнографии и социологии. Для нас, психологов, представляют интерес две научные школы в этих науках. С одной стороны, это первая научно-теоретическая школа в этнографии, которая называется “эволюционистской”, или, иначе, “английской антропологической школой”. Ее основателем был Эдуард Бер-нетт Тайлор, книгу которого “Первобытная культура” ты когда-то мне даже цитировал, а также автор знаменитой книги “Золотая ветвь” Джеймс Джордж Фрэзер. С другой стороны, это так называемая французская социологическая школа, представленная Эмилем Дюркгеймом, Люсьеном Леви-Брю-лем и другими авторами, основные произведения которых выходят уже в начале XX века.

Пользуясь фактически одним и тем же материалом, а именно — сведениями о мифах, обычаях, верованиях народов, называемых первобытными, обе эти школы пришли к прямо противоположным выводам относительно интересующей нас проблемы социальной обусловленности человеческой психики. С: Каким именно?

А.: Если говорить кратко, английская антропологическая школа стояла на позициях тождества механизмов психической деятельности у первобытного и современного человека, тогда как французская социологическая школа, наоборот, считала, что “даже в самом повседневном восприятии простейших предметов обнаруживается глубокое различие, существующее между нашим мышлением и мышлением первобытных людей” [1, с. 241]. С: Но ты меня уже приучил к тому, чтобы искать “свою правду” в любой концепции. В чем же была “правда” английской антропологической школы и почему она была именно такой, а не иной?

А.: Дело в том, что английская антропологическая школа рассматривала этнографию как отрасль естествознания и, соответственно, использовала идеи биологической эволюции

398 Диалог 9. Человек есть homo socialis и homo technicus

применительно к анализу развития человеческого общества и сознания. Здесь, таким образом, проявилась та тенденция в рассмотрении явлений человеческого духа, которую называют “биотропной” (ориентацией на биологию), в отличие от “социотропной ориентации” (ориентации на социологию), которую защищала французская социологическая школа (См. [2, с. 284-285]). Это противопоставление уже встречалось нам, когда мы говорили о спорах Сеченова и Кавелина по поводу методов исследования психики или о противостоянии Фрейда и Юнга. Иногда обе ориентации пересекались в творчестве одного исследователя… С: Кого ты имеешь в виду?

А.: Да все того же Вундта. У него, с одной стороны, была “физиологическая психология”, то есть построенная по образцу физиологии экспериментальная психология сознания, а с другой — “психология народов”. В начале XX века Вундт в капитальном десятитомном труде “Психология народов” обосновывает необходимость исторической психологии и, пользуясь описательным подходом, рассматривает проблемы мифов, обычаев, языка и тому подобное. Ты можешь познакомиться с этой проблематикой по совсем недавно изданному русскому переводу работы Вундта 1911 года, представляющей собой “введение в психологию народов” [27]. Но мы с тобой начали говорить о биотропной ориентации английской антропологической школы. У нее, как и у любой другой школы, есть свои сильные и слабые стороны. Вот как оценивает их известный историк. Эволюционизм английской антропологической школы. Первобытный анимизм А.И. Першиц: Сильной стороной был, прежде всего, главный принцип всякого эволюционизма — противопоставление идее неизменяемости идеи развития… В третьей четверти прошлого века он сыграл огромную положительную роль, сделав возможным не просто описание статики, а исследование динамики культуры. Только с ним в этнографию пришел пусть еще примитивный, но все же историзм [3, с. 7]. С: А почему примитивный?

А.: Потому что речь шла в рамках этой школы о постепенном развитии, которое не делало никаких качественных

Эволюционизм английской антропологической школы 399

скачков, развитии, принципиально одинаковом для представителей разных культур. Тем не менее, в этом была и своя правда. Этой правдой были “идеи единства человечества (хотя оно неверно объяснялось единством человеческой психики) и, как правило, прогрессивного характера его развития. Отсюда, в свою очередь, вытекала мысль о сравнимости человеческих обществ и культур независимо от расовых, географических и других различий. И отсюда же следовала обычная для эволюционистов широкая практика этнографических N культурно-исторических сравнений” [Там же].

С: Подожди, я не понимаю, что же тогда развивается, если в этой школе говорилось о

принципиальной одинаковости механизмов психической деятельности у первобытного и

современного человека.

А.: Развивается, прежде всего, культура…

С: А что понималось под культурой?

Э.Б. Тайлор: Культура, или цивилизация, в широком этнографическом смысле слагается в своем целом из знаний, верований, искусства, нравственности, законов, обычаев и некоторых других способностей и привычек, усвоенных человеком как членом общества [4, с. 18]. А.: Обрати внимание: на первом месте стоят “знания”. И это не случайно. Для Тайлора важно было проследить постепенное развитие знаний о мире, которые в первобытном обществе были, естественно, ограниченны и неполны, что было обусловлено ограниченностью опыта первобытных людей, тогда как в современном обществе при соответствующем развитии образования человек усваивает приобретенный человечеством опыт и поэтому иначе смотрит на мир. При этом Тайлор считает, что умственные операции, приемы мышления тогда и сегодня были принципиально одинаковы и что с помощью изучения первобытного сознания мы даже лучше можем познать их. Вот конкретный пример. Тайлор показал наличие анимизма у первобытных народов, то есть склонности одушевлять явления природы. Объяснял же он этот феномен “неправильным применением” аналогии, которая как умственная операция у современного человека, поскольку его знания о мире больше и опыт несравненно богаче, ведет к более точному представлению о мире. Э.Б. Тайлор: Если … взглянуть на мифологию с более рациональной точки зрения, становится ясным, что анимистическое объяснение мифов поддается еще более обширно-

400 Диалог 9. Человек есть homo socialis и homo technicus

му обобщению. Объяснение процессов природы и ее изменений жизненными явлениями, похожими на жизнь созерцающего ее мыслящего человека, составляет только часть гораздо более обширного умственного процесса. Объяснение это принадлежит к той великой теории аналогии, которой мы обязаны столь значительной частью нашего понимания окружающего мира. Как бы недоверчиво ни относилась к ней строгая наука за обманчивые ее результаты, аналогия все-таки остается нашим главным орудием, а на более ранних ступенях культуры влияние ее было почти безграничным [4, с. 136-137].

А.: Таким образом, отождествление Тайлором психических процессов первобытного человека с таковыми у современного принимает характер аксиомы, а не доказываемой впоследствии гипотезы. На этот недостаток теоретических построений представителей английской антропологической школы справедливо указывает представитель французской социологической школы Люсьен Леви-Брюль.

Л. Леви-Брюль: Я хотел бы только показать …те последствия, которые повлекла для их учения их вера в тождество “человеческого духа”, совершенно одинакового с логической точки зрения всегда и повсюду. Эта тождественность принимается школой как постулат или, вернее говоря, как аксиома. Это тождество считают лишним доказывать или даже просто формулировать: это само собой разумеющийся принцип, слишком очевидный для того, чтобы останавливаться на его рассмотрении. В результате коллективные представления первобытных людей, кажущиеся нам подчас столь странными, а также не менее странные сочетания этих представлений никогда не поднимают у этой школы вопросов, разрешение которых могло бы обогатить или изменить нашу концепцию “человеческого ума”. Мы наперед знаем, что ум этот не является у них иным, чем у нас. Свою главную задачу школа видела в том, чтобы обнаружить, каким образом умственные функции, тождественные с нашими, могли произвести эти представления и их сочетания. Здесь на сцену появлялась общая гипотеза, дорогая английской антропологической школе, — анимизм. …В гипотезе анимизма можно различить два момента. Во-первых, первобытный человек, пораженный и взволнованный видениями, являющимися ему в его снах, где он видит покойников и отсутствующих людей, разговаривает с ними, сражается с ними, слышит и трогает их, верит в объек-

Эволюционизм английской антропологической школы 401

тивную реальность этих представлений… Он, таким образом, допускает одновременно и свое действительное существование в качестве живой и сознательной личности, и свое существование в качестве отдельной души, могущей выйти из тела и проявиться в виде “призрака”… Во-вторых, желая объяснить явления природы, порождающие их, то есть установить их причины, они обобщают тотчас же то объяснение, которое они дают своим снам и галлюцинациям. Во всех существах, за всеми явлениями природы они видят “души”, “духов”, “воли”, которые подобны обнаруживаемым ими в себе самих, у своих товарищей, у животных… Факт этот считается неизбежным следствием самого строения “человеческого ума”. Законы ассоциации идей, естественное и неизбежное применение принципа причинности должны были якобы породить … эти коллективные представления и их сочетания. Здесь нет ничего, кроме произвольного действия неизменного логического и психологического механизма. Нет ничего понятнее (если только его допустить), чем этот факт, подразумевающийся английской антропологической школой, а именно факт тождества умственного механизма у нас и у “первобытных” людей. Но следует ли допускать такой факт? [1, с. 237-238].

А.: Представителями французской социологической школы, а затем и другими исследователями было показано, что английскими антропологами были переоценены умственные возможности и “философские наклонности” первобытных людей, а гипотеза анимизма как первоначальной формы религии оказалась неверна. А.И. Першиц: Анимизм, хотя не исключено, что какие-то его зачатки с самого начала переплетались с другими религиозными верованиями, не мог быть первоначальной формой религии, так как представления о душе и духах предполагают известный уровень абстрактного мышления. Такого мышления еще не было не только у древнейших людей (ар-хантропов) и древних людей (палеоантропов), ноиу людей современного вида (неоантропов) на начальной стадии их интеллектуального развития. Первоначальный дикарь, как показывают данные этнографии, еще не был “философствующим дикарем”. Значит, анимизму должны были предшествовать какие-то другие формы религиозных верований… Как свидетельствуют современные данные этнографии, представления наименее развитых племен были предметны и конкретны и, в лучшем случае, не шли дальше абстракций

402 Диалог 9. Человек есть homo socialis и homo technicus

среднего уровня. Они являлись реальным (полезные знания) или превратным (религиозные верования) отражением жизненной практики первобытных людей. Поэтому в наше время преобладает мнение, что первоначальным пластом религиозных верований, скорее всего, был тотемизм, в котором люди в единственно возможной для них тогда форме осознавали свою неразрывную, как бы родственную связь с непосредственным природным окружением [3, с. 15-16].

С: Как же тогда можно иначе посмотреть на механизмы деятельности ума первобытного человека?

А.: Обратимся к работам представителей французской социологической школы. Эта школа потому и называла себя социологической, а не антропологической, что в центре ее внимания оказался не индивидуальный человек, “совокупно с другими” реагирующий на раздражители извне, а человек, сознание которого, сама психическая деятельность определяется его жизнью в конкретном обществе.

“Коллективные представления” в концепции французской социологической школы Л. Леви-Брюль: Факты, требующие объяснения, то есть институты, верования, обряды, являются социальными фактами по преимуществу. Представления и сочетания представлений, предполагаемые этими фактами, должны иметь такой же характер. Они являются по необходимости “коллективными представлениями”. Но в таком случае анимистическая гипотеза становится сомнительной и вместе с ней постулат, на котором она основана. Ибо и постулат, и основанная на нем гипотеза оперируют умственным механизмом индивидуального человеческого сознания… Социальные факты имеют свои собственные законы, законы, которые не в состоянии выявить анализ индивида в качестве такового. Следовательно, претендовать на “объяснение” коллективных представлений, исходя единственно из механизма умственных операций, наблюдаемых у индивида (из ассоциации идей, из наивного применения принципа причинности и т.д.), — значит совершать попытку, заранее обреченную на неудачу…

Ряды социальных фактов тесно связаны между собою и взаимно обусловливают друг друга. Следовательно, определенный тип общества, имеющий свои собственные учрежде­ния и нравы, неизбежно будет иметь и свое собственное мышление. Различным социальным типам будут соответствовать различные формы мышления, тем более что самые учреждения и нравы в основе своей являются не чем иным, как известным аспектом или формой коллективных представлений, рассматриваемых, так сказать, объективно. Это приводит нас к сознанию, что сравнительное изучение разных типов человеческого общества неотделимо от сравнительного изучения коллективных представлений и их сочетаний, господствующих в этих обществах [1,с. 239-240].

С: Но все-таки я не понял, как понимались коллективные представления во французской социологической школе. Нечто вроде архетипов Юнга?

А.: Не совсем. Но об этом — чуть позже. В психологии неоднократно отмечалось разными исследователями, что у человека имеется, как пишет Эмиль Дюркгейм, “известное число существенных понятий, которые управляют всей нашей умственной жизнью; философы со времени Аристотеля называют их категориями разума: это понятия времени, пространства, рода, числа, причины, субстанции, личности и т.д.” [5, с. 212]. Эти понятия отражают наиболее общие свойства вещей и одновременно являются как бы “рамками”, в которых развертывается наше познание действительности. Многие психологи, придерживаясь идей Иммануила Канта, считали эти категории априорными, то есть данными человеку с момента рождения и, естественно, неизменяющимися. Другие считали эти категории результатом обобщения индивидуального опыта. Дюркгейм и другие представители французской социологической школы показали, что подобные категории есть продукты коллективной мысли, то есть они являются “коллективными представлениями” и поэтому меняются от культуры к культуре. При этом данные представления отражают “реальности коллективного характера”, то есть определяются образом жизни того или иного племени или народа. Э. Дюркгейм: Попытайтесь, например, представить себе время, не принимая в расчет приемов, посредством которых мы его делим, измеряем и выражаем известными знаками; время, которое не было бы последовательностью или рядом годов, месяцев, недель, дней и часов! Это нечто почти немыслимое. Мы можем понимать время только при условии различения в нем разнородных моментов… Как бы

404 Диалог 9. Человек есть homo socialis и homo technicus

ни было важно это различение для нашего частного опыта, оно недостаточно, чтобы создать понятие или категорию времени. Эта последняя состоит не просто в… воспоминании нашей протекшей жизни. Она есть отвлеченная и безличная рамка, которая обрамляет не только наше индивидуальное существование, но и бытие всего человечества. Заключенное в эти пределы время не есть мое время; это есть время, которое объективно мыслится всеми людьми одинакового культурного уровня. Одного этого уже достаточно, чтобы понять, что определение времени есть дело коллективное. И действительно, наблюдение показывает, что порядок, в котором все явления располагаются во времени, заимствован из социальной жизни. Разделения на дни, месяцы, годы и т.д. соответствуют периодичности обрядов, праздников и публичных церемоний. Всякий календарь отражает ритм коллективной деятельности и служит для удовлетворения его правильности [5, с. 213]. А.: Еще более ярко иллюстрирует Дюркгейм эту закономерность в отношении представлений пространства.

Э. Дюркгейм: В Австралии и в Северной Америке существуют общества, где пространство рассматривается как необъятный круг, потому что само становище их имеет форму круга, и пространство у них разделено точно так же, как и становище всего племени. Там столько же отдельных “стран света”, сколько имеется кланов в племени. Каждая отдельная область обозначается через тотем того клана, которому она назначена. У зуни, например,… народ состоит из семи частей… И пространство вообще состоит из тех же семи стран, причем каждая из них является тесно связанной с соответствующей частью… Каждая часть племени имеет свой характеристический цвет, который ее символизирует; подобно этому и каждая страна света имеет тот же цвет.

С течением времени число основных кланов колебалось; соответственно этому колебалось и число стран света. Таким образом, социальная организация служила образцом для пространственной организации, являющейся как бы отпечатком первой… Аналогичные же доказательства можно найти и относительно понятий рода, силы, личности и действенности. Позволительно даже спросить, не зависит ли от социальных условий и понятие противоречия [5, с. 214-215].

А.: Люсьен Леви-Брюль как раз и собрал эмпирические доказательства этой гипотезы Дюркгейма: он показал, в част-

Особенности первобытного мышления в работах Л. Леви-Брюля 4(Ъ ности, что “первобытное мышление” нечувствительно к противоречиям. Эта “нечувствительность” тесно связана с иными свойствами такого мышления, о которых нам сейчас поведает сам Леви-Брюль.

Особенности первобытного мышления в работах Л. Леви-Брюля

Л. Леви-Брюль: Первобытные люди смотрят теми же глазами, что и мы, но воспринимают они не тем же сознанием, что и мы… Мышление первобытных людей является в основе своей мистическим: причиной этого являются коллективные представления, мистические по своему существу, составляющие неотъемлемый элемент всякого восприятия первобытного человека. Наше мышление перестало быть мистическим, по крайней мере, в том, что касается большинства окружающих нас предметов [1,с. 240-241]. С: А что означает “мистическое”? А.: Леви-Брюль так отвечает на этот вопрос.

Л. Леви-Брюль: В подавляющем большинстве случаев восприятие первобытных людей не только не отбрасывает всего того, что уменьшает его объективность, но, наоборот, подчеркивает мистические свойства, таинственные силы и скрытые способности существ и явлений, ориентируясь, таким образом, на элементы, которые, на наш взгляд, имеют чисто субъективный характер, хотя в глазах первобытных людей они не менее реальны, чем все остальное…

То, что мы называем опытом и что в наших глазах имеет решающее значение для признания или непризнания чего-нибудь реальным, оказывается бессильным по отношению к коллективным представлениям. Первобытные люди не имеют нужды в этом опыте, для того чтобы удостовериться в мистических свойствах существ и предметов: по той же причине они с полным безразличием относятся к противопоказаниям опыта. Дело в том, что опыт, ограниченный тем, что является устойчивым, осязаемым, видимым, уловимым в физической реальности, упускает как раз то, что является наиболее важным для первобытного человека, а именно таинственные силы и духи. Таким образом, оказывается, что не было еще примера, чтобы неудача какого-нибудь магического обряда обескуражила тех, кто в него верит [1,с. 241].

406 Диалог 9. Человек есть homo socialis и homo technicus

С: Я не понимаю. Ведь английская антропологическая школа тоже говорила о духах и

склонности к одушевлению природы, то есть об анимизме. И здесь то же самое, только здесь

это называется мистицизмом. Как же тогда понять эту критику “гипотезы анимизма”?

А.: Давай возьмем, к примеру, часто встречающиеся в работах обеих школ описания

склонности первобытных людей “соединять несоединимое” (с точки зрения современного

человека).

Э.Б. Тайлор: Возьмем, например, способы, посредством которых будто бы можно на далеком расстоянии оказывать влияние на человека, действуя на какие-нибудь близкие к нему предметы, на его вещи, на платье, которое он носил, и особенно на обрезки его волос и ногтей. Не только высшие и низшие дикари, как австралийцы и полинезийцы, и варвары, как народы Гвинеи, живут в смертельном страхе перед этим зловредным искусством… Немецкий крестьянин в течение всего времени — от дня рождения своего ребенка до его крещения — не позволяет отдавать что-либо из дому, чтобы колдовство не подействовало через эти вещи на не окрещенного еще ребенка… Австралийцы наблюдают следы насекомого около могилы, чтобы знать, в каком направлении искать колдуна, от колдовства которого человек умер. Зулус жует кусок дерева, чтобы этим символическим действием смягчить сердце человека, у которого ему нужно купить быков, или сердце женщины, на которой он желает жениться. Оби Восточной Африки завязывает в узелок могильный прах, кровь и кости, чтобы этим свести врага в могилу [4, с. 94-95].

Л. Леви-Брюль: Почему, например, какое-нибудь изображение, портрет является для первобытных людей совсем иной вещью, чем для нас? Чем объясняется то, что они приписывают им… мистические свойства? Очевидно, дело в том, что всякое изображение, всякая репродукция “сопричастны” природе, свойствам, жизни оригинала. Это “сопричастие” не должно быть понимаемо в смысле какого-то дробления, как если бы, например, портрет заимствовал у оригинала некоторую часть той суммы свойств или жизни, которою он обладает. Первобытное мышление не видит никакой трудности в том, чтобы эта жизнь и эти свойства были присущи одновременно и оригиналу, и изображению. В силу мистической связи между оригиналом и изображением, связи, подчиненной “закону партиципации”, изображение одновременно

Особенности первобытного мышления в работах Л. Леви-Брюля 407

и оригинал… Значит, от изображения можно получить то же, что и от оригинала, на оригинал

можно действовать через изображение. Точно так же если бы вожди манданов позволили …

сфотографировать их, то они не смогли бы спать спокойно последним сном, когда они

окажутся в могиле. Почему? Потому, что в силу неизбежного “сопричастия” все то, что

произойдет с их изображением, отданным в руки чужеземцев, отразится на них самих после

их смерти. А почему племя так беспокоится из-за того, что будет смущен покой их вождей?

Очевидно, потому, что … благополучие племени, его процветание, даже самое его

существование зависят, опять-таки в силу мистической “партиципации”, от состояния живых

или мертвых вождей [1,с. 243].

С: Практически одни и те же факты!

А.: Но им дается совершенно разное объяснение.

Э.Б. Тайлор: Тайноведение зиждется на ассоциации идей — способности, которая лежит в самом основании человеческого разума, но в немалой степени также и человеческого неразумия. В этом ключ к пониманию магии. Человек еще в низшем умственном состоянии научился соединять в мысли те вещи, которые он находил связанными между собой в действительности. Однако в дальнейшем он ошибочно извратил эту связь, заключив, что ассоциация в мысли должна предполагать такую же связь и в действительности [4, с. 94]. А.: Таким образом, Тайлор настаивает на чисто рационалистическом объяснении магии. Леви-Брюль же предполагает, что познание первобытного человека носит не логический, а пралогический характер, то есть имеет особую — отличную от современной — логику. И эта особенность первобытного мышления обусловливается свойствами соответствующих “коллективных представлений”. Они образуются не как абстракции объективных свойств вещей, а как своего рода обобщения значимых для племени свойств событий. Вот, допустим, как объясняется Леви-Брюлем отождествление гу-ичолами трех совершенно разнородных для европейца вещей: пшеницы, оленя и гикули (священного растения). Л. Леви-Брюль: Именно мистические свойства этих существ и предметов, столь разных, на наш взгляд, заставляют гуичолов соединять их в одно представление. Гикули является священным растением, на сбор которого мужчины, предназначенные для этого и подготовившие себя целым рядом весь-

408 Диалог 9. Человек есть homo socialis и homo technicus

ма сложных обрядов, отправляются каждый год после торжественной церемонии. Сбор производится в отдаленном районе ценой крайних усилий и жестоких лишений: существование и благополучие гуичолов мистически связаны со сбором этого растения. В частности, урожай хлеба целиком зависит от этого… Но и олени в их отношении к племени наделены теми же мистическими чертами. Охота на оленей, которая имеет место в определенное время года, является актом, религиозным по своей сущности. Благополучие гуичолов зависит от числа оленей, убитых в этот момент, точно так же, как зависит оно от количества собранного гикули: эта охота сопровождается теми же церемониальными обрядами, ей сопутствуют те же коллективные эмоции, с которыми связан сбор священного растения… Таким образом, в этих коллективных представлениях гуичолов, представлениях, которые, как известно, неотделимы от сильных религиозных эмоций, таких же коллективных, гикули, олень и пшеница сопричастны, по-видимому, мистическим свойствам, имеющим величайшее значение для племени; в этом качестве они и рассматриваются как представляющие “одно и то же” [1, с. 245-246].

А.: Таким образом, “обобщения” происходят, скорее, не по объективным, а по субъективным признакам, значимым для племени в целом. Чем-то напоминает теорию обобщений на ранних стадиях развития, защищаемую Лейпцигской школой. Та же роль эмоций и значимости тех или иных событий для субъекта, которые дают основание обобщить их в “нечто одно”. Да и сам Леви-Брюль позже тоже говорил об “эмоциональных обобщениях”. Л. Леви-Брюль: В том представлении, носящем всегда эмоциональный характер, которое первобытные люди вырабатывают себе о невидимых силах, ведущую роль играют не черты, которыми эти силы определяются, а страх, внушаемый ими, и потребность в защите против них (Цит. по [6, с. 261]).

А.: И здесь я, пожалуй, могу ответить на твой вопрос о Юнге. Юнг, как ты помнишь, подчеркивал врожденность (априорность) архетипов, тогда как представители французской социологической школы, наоборот, считают формы познания каждого человека результатом прижизненного усвоения коллективных представлений. Кроме того, Юнг делает акцент на сходном в психике людей разных культур, тогда как французская социологическая школа — на различиях сознаний в условиях этих культур.

Особенности первобытного мышления в работах Л. Леви-Брюля 409

С: Ты в самом начале сказал о такой особенности первобытного мышления, как

нечувствительность к противоречиям. Ты что, забыл о ней? Приведи мне какой-нибудь

пример.

А.: По сути, мы с тобой уже говорили об этом: когда представителя какого-то племени не убеждает неудача какого-либо колдовства, и он вновь и вновь повторяет его. Для современного человека здесь есть противоречие, а для первобытного нет. Подобного рода “первобытные обобщения” Леви-Брюль называет также “предпонятиями” (См. [1. с. 249]).

С: А каков механизм смены предпонятий настоящими понятиями? А.: В том-то и дело, что Леви-Брюль не считал, что одни сменяют другие, объясняя, что выбрал неудачное название “пралогическое” для обозначения мышления первобытного типа. И первобытное, и современное мышление содержат компоненты пралогического и логического мышления, только в разной степени.

С: Откуда же берутся эти различные типы мышлений? Точнее, чем же объясняется появление логического мышления?

А.: Вот на этот-то вопрос Леви-Брюль не отвечает. Эта слабость его концепции сразу же была подмечена критиками. Удивительно, что Леви-Брюль, так критиковавший английских антропологов за метафизичность их воззрений, сам только констатирует различия мышления “первобытного” и мышления современного, которые действительно имеют место, но не объясняет соотношения между ними. Все-таки английская антропологическая школа пыталась выстроить имеющиеся культуры в один эволюционный ряд. Французская же социологическая школа, начав со стремления объяснить развитие, его же и потеряла. Констатируется лишь наличие двух типов мышления, одно из которых не есть результат развития другого. Апелляция к особенностям коллективных представлений только запутывает дело. Откуда берутся сами коллективные представления? Их наличие констатируется, рассматривается их императивное воздействие на индивидуальное сознание, но как они сами-то возникли? И критики Леви-Брюля, среди которых были и иные представители французской социологической школы, отмечали главную причину такого изъяна в концепции Леви-Брюля:

410 ДиалогЯ. ЧеловекестьпотозосіаІізипотоІесЬпісш

он ограничился исследованием лишь религиозных представлений, не подвергнув анализу иные формы общественного сознания и главное — его связь с практической трудовой деятельностью человека.

С: Понятно-понятно, ты сейчас будешь говорить о том, что именно в марксизме эта проблема и нашла свое “достойное” разрешение.

А.: Ну, во-первых, надо говорить все-таки не о философской концепции марксизма, а опирающейся на нее психологии, которую мы еще будем рассматривать и которая, естественно, тоже далека от совершенства, а во-вторых, я имею сейчас в виду далеко не марксистские концепции, а теорию французского психолога, психиатра и невролога Пьера Жане. Проблема социальности человеческого сознания тесно связывалась Жане с проблемой человеческих действий. С: Как, и у него действие?

Акт запоминания как социальное действие (П. Жане)

А.: Да, категория “действие” занимает центральное место в психологической концепции Жане, правда, второго этапа его творчества. Вначале, когда Жане работал в психиатрической клинике и занимался главным образом патопсихологией, он находился под влиянием спиритуалистических, то есть идеалистических направлений в философии. Во второй же период своего творчества он обнаруживает склонность к явно материалистическому решению вопроса о природе психического и создает свою оригинальную концепцию “образа действия”. Известный французский психолог-материалист Анри Валлон скажет про психологию Жане второго периода его творчества, что это не психология функций, а “психология деятельностей, в которых различные функции участвуют в различных соотношениях и различным образом в зависимости от обстоятельств” (Цит. по [7, с. 137]). И действительно, единицей анализа в психологии Жане является действие, в которое психическое включено в качестве необходимой составляющей. Во-первых, психические явления есть “подготавливающая” часть действия. Например, желание есть уже “начало действия, которое осуществляется не полностью” (Цит. по [7, с. 135]); мышление же есть “способ подготовки

Акт запоминания как социальное действие (П. Жане)

действия. Это не полное действие, но проба действия, совершаемая специфическим образом” [Там же]. Восприятие тоже представляет собой акт, задержанный целиком на своих первых фазах. Здесь чувствуется явная перекличка с сеченовской концепцией психического. Во-вторых, чувства суть регуляторы действия, обусловливающие темп протекания действия и способ его выполнения. В-третьих, само зарождение психики связано с появлением активных движений живого организма. Здесь уже явная перекличка с последующими работами Алексея Николаевича Леонтьева по проблеме возникновения психики. В-четвертых, умственная деятельность понимается Жане как производная от практических действий человека, результат их интериоризации. Эта идея также связывает Жане с отечественными концепциями интериоризации, о которых мы еще будем говорить. Наконец, в-пятых, Жане не ограничивается общими рассуждениями о происхождении психических процессов человека из социально значимых действий, а детально анализирует это применительно к человеческой памяти в известном своем исследовании 1928 года “Эволюция памяти и понятия времени”.

П. Жане: Память представляется нам своеобразным действием, изобретенным людьми в ходе их исторического развития, а главное — действием, совершенно отличным от обычного, автоматического повторения, которое составляет основу привычек и навыков [8, с. 85]. А,: Таким образом, Жане отличает произвольную память, социальную по своему происхождению, и простые привычки или навыки, которые образуются непроизвольно в ходе жизни. Вот основная мысль Жане. В том тексте, который я сейчас цитирую, он произвольную память часто называет просто “памятью”, считая, что это-то и есть настоящая память.

П. Жане: Память — это акт социальный. Здесь мы встречаемся с небольшой трудностью. Мы не привыкли считать память социальным актом. Прежние психологи описывали память непосредственно после ощущения и восприятия. Память считалась индивидуальным актом. Бергсон допускает, что отдельный человек обладает памятью. Я так не считаю. Один человек не обладает памятью и в ней не нуждается… Для изолированного человека воспоминание бесполезно, и Робинзону совсем ни к чему вести дневник на своем острове [8, с. 91].

412 Диалог 9. Человек есть homo socialis и homo technicus

С: Ты говорил, что Жане не ограничивается “общими рассуждениями”. А я только их и

слышу. Где доказательства его тезисов?

А.: Сейчас Жане приведет их. Приготовься услышать довольно печальный рассказ об одном случае из клинической практики Жане, который он избрал в качестве иллюстрации для доказательства своего “общего положения”.

П. Жане: Речь пойдет о девушке 23-х лет, которую я буду здесь называть Ирен, с явными признаками психопатии. У нее было ярко выраженное патогенное прошлое. Ее отец, омерзительный алкоголик, кончил тем, что умер от белой горячки. Мать, больная туберкулезом, страдала фобиями и навязчивыми идеями. Она умерла как раз в начале нашего наблюдения, и не что иное, как ее смерть, вызвала расстройства, о которых я собираюсь вам рассказать…

Мать была очень больна уже в течение долгого времени, и дочь ухаживала за ней с безумным рвением и усердием… Смерть матери наступила ночью при самых печальных обстоятельствах. Отец, как всегда, был совершенно пьян, он храпел где-то в углу. Его рвало. Девушка была возле умирающей матери одна.

Когда смерть наступила, она не захотела это понять и принять. До утра пыталась оживить труп… Девушка пыталась говорить со своей мертвой матерью, заставить ее отвечать. Так как мать молчала, девушка бранила ее. Ей хотелось, во что бы то ни стало, заставить мать пить, глотать лекарства; она пыталась вытереть ей рот, а он был полон крови и слизи. Она хотела его закрыть, а он открывался и оставался открытым, — и она начинала сердиться. Ей показалось, что ноги у матери лежат плохо, и она взобралась на кровать, чтобы поправить их. В результате всех этих маневров труп упал на пол, и ей не удалось его поднять. Она позвала пьяного вдребезги отца — он ничего не смог сделать. Наконец, с огромным трудом, ей удалось поднять тело, и она продолжала возиться с ним до утра.

Утром, отчаявшись, она пошла к своей тетке, на которую можно было положиться и которую ей следовало позвать с самого начала. Девушка не смогла сказать ей, что мать умерла. Тетка поняла, что произошло, только придя домой к этой девушке. Она попыталась привести все в порядок и стала готовить похороны. Девушка ничего не понимала в происходящем. Во время похорон она отказалась дальше идти и все время исступленно смеялась… [8, с. 86].

С:Нуи ужасную историю рассказал он! Что же последовало дальше? А.: А дальше было вот что.

П. Жане: Прошло несколько недель. Девушка не приходила в себя, и тетке пришлось отвести ее в больницу… Самым непонятным … симптомом было то, что эта смышленая девушка … совершенно ничего не помнила о смерти своей матери и не хотела поверить, что мать умерла. …Когда с ней заговаривали о ее матери, она терялась и отвечала: “Если вы очень настаиваете, я скажу вам. Моя мать умерла. Мне это повторяют целыми днями, и я это говорю сейчас, чтобы не было никаких разговоров и расспросов. Но если хотите знать мое мнение, то я не могу этому поверить. На это есть серьезные причины. Если бы моя мать действительно умерла, то это произошло бы где-то в ее комнате, в определенный день, я бы обязательно это увидела — ведь я не отходила от нее и прилежно за ней ухаживала. Если бы она умерла, ее бы похоронили, и, наконец, меня тоже повели бы на похороны. А похорон никаких не было. С чего же вы взяли, что она умерла?” [Там же, с. 87]. А.: А вот еще одно ее “доказательство”.

П. Жане: Она говорила: “Есть неопровержимое доказательство того, что моя мать не умерла. Я любила мою мать, я ее обожала и никогда с ней не расставалась. Если бы она умерла, мне было бы очень грустно, я была бы в отчаянии, я чувствовала бы себя одинокой и покинутой. А я ведь ничего такого не чувствую; мне нисколько не грустно, я ее не оплакиваю. Значит, она не умерла” [Там же, с. 87].

А.: Лишь через полгода, после долгих бесед, отдыха и лечения больная, наконец, вспомнила о смерти своей матери, и одновременно с этим воспоминанием вернулось и чувство — больная плакала при рассказе о смерти матери.

С:Яне понимаю, при чем здесь вся эта история и рассуждения о социальной памяти.

А.: А дело в том, что я тебе не рассказал еще об одном симптоме болезни этой славной

девушки, который Жане называет реминисценцией.

С: Что-то знакомое слово. Кажется, оно тоже как-то связано с памятью?

А.: Самым непосредственным образом. Это, по Жане, совершенно иной тип памяти, об

особенностях которого можно судить по его дальнейшему рассказу.

414 ДиалогЯ. ЧеловекестьпотозосіаІізипотоІесЬпісш

П. Жане: Время от времени, много раз за неделю, можно было наблюдать следующую сцену: оказавшись в определенной ситуации — стоя возле какой-нибудь кровати лицом к ней, в особенности же если эта кровать была пуста, — больная начинала вести себя странным образом. Она пристально, не отрывая глаз, смотрела на кровать, никого не слышала, не чувствовала прикосновений и начинала ухаживать за кем-то, кто находился в кровати… Воспроизведение трагических событий длилось три-четыре часа. Все это кончалось, как правило, более или менее странным бредом о самоубийстве, судорогами и сном [Там же].

А.: Итак, больная обнаружила два вида памяти: “настоящую память”, по Жане, которая во время болезни отсутствовала, и так называемую реминисценцию, проявившуюся в действиях “сомнамбулического характера”, как говорят психиатры… Последняя не есть собственно воспоминание. Она есть автоматическое повторение ранее совершенных действий, которое происходит при появлении какого-то обстоятельства, наличествовавшего в прошлом при совершении подобных действий. Реминисценция длится очень долго, совершенно не нужна, как пишет Жане, никому, беспокоит всех и мешает спать самой Ирен. При этом повторяется она каждый раз с точностью до малейшей детали. Она ни к кому не обращена, так как больная никого не слышала и никому не отвечала. Таким образом, Жане делает вывод, что это точное, автоматическое повторение действий, совершавшихся в ту ночь, не есть настоящая память как воспоминание о событиях. Это результат работы примитивного, глубоко лежащего механизма, который отвечает за совершение всех привычных действий в повседневной жизни. Итак, это непроизвольное повторение произведенных ранее действий, а не собственно явление памяти, которая есть произвольное оперирование фактами прошлой жизни, необходимое для ощущения непрерывного течения жизни, при этом “сокращенное”, возникающее и воспроизводящееся как социальный акт.

С: Последнее мне не совсем понятно. Разве это следует из приведенной выше истории?

А.: Жане подчеркивает, что воспоминание как факт настоящей памяти появилось у девушки

лишь при общении с психиатрами, которые задавали ей вопросы, то есть как ответ на вопрос.

П. Жане: Я заметил что рассказ Ирен менялся в зависимости от того, был лияс ней один или еще с кем-то… То есть существует адаптация рассказа к наличной ситуации. … Полное воспоминание больной — это социальное поведение, имеющее место в присутствии врача, который задает ей вопросы. Она рассказывает о себе и, в конечном счете, просит о помощи, она просит поддержки, утешения и плачет… Такое поведение в высшей степени социально…

“Вопрос” означает действительно новый психологический феномен. Это не стимуляция и не просто какое-либо слово — это специфическое слово, вызывающее специфическую реакцию. У больной возникает совершенно своеобразный феномен — феномен памяти… [Там же, с. 89­90].

А.: И здесь Жане делает чрезвычайно интересный вывод. Он предполагает, что именно так — как результат общения между людьми — появляется память как необходимый акт для жизни общества.

П. Жане: Чтобы представить себе происхождение самого простого акта памяти, вообразим племя дикарей, этих первобытных людей, описанных Леви-Брюлем, которые все же уже являются людьми. Это племя воюет с другими племенами, и, располагаясь лагерем, оно выработало привычку ставить часовых для защиты от врага. Тот факт, что они ставят часовых, не так уж нас удивляет: этот акт встречается уже у животных. Он существует у обезьян, сурков, серн и у многих других животных…

Когда серны или сурки ставят часового, они ставят его внутри лагеря, так, чтобы он присутствовал в лагере. Это значит что члены группы видят часового и могут его слышать…

Но наши дикари поступили необычно: они поставили часового на расстоянии, по крайней мере, пятисот метров от лагеря… Пустяк, скажете вы? Напротив,… это очень важно, так как люди племени теперь уже не видят часового… Они и не услышали бы его, даже если бы он звал на помощь.

Что же происходит при таких обстоятельствах?

Часовой, находящийся за пятьсот метров от лагеря, видит в нескольких шагах от себя неприятельские группы. При появлении первых врагов у часового наблюдается серия знакомых нам реакций, которые я называю реакциями восприятия: он защищается от этих первых врагов нападением и бегством… Но эта реакция восприятия длится очень недол-

416 ДиалогЯ. Человекестьпотозосіаіізипотоіесшіісш

го, так как сразу же в сознании часового возникает другой акт, другая мощная тенденция: позвать на помощь… Но он этого не делает, потому что, во-первых, это было бы бессмысленно, так как его товарищи находятся очень далеко и не могут его услышать; далее, это было бы опасно, так как шум привлек бы только врагов, а не друзей… Он бежит по направлению к лагерю… И как только он приходит к вождю, он зовет на помощь, указывая в определенном направлении и говоря: “Враги там. Идти нужно туда”. Странное поведение!… Он находится среди друзей, врагов больше нет. Почему он говорит о них? Это бессмысленно. Это уже не реакция восприятия, это действие, не связанное ни с какой стимуляцией, вернее, связанное с необычной стимуляцией, вопросительным поведением и вопросом вождя…: “Почему ты вернулся? Что происходит?” Теперь часовой отвечает на вопрос, а не на обычную стимуляцию.

Но действие тут же осложняется. Выслушав часового, вождь сразу же зовет остальных… Часть войск не отвечает ему и все по той же причине: эта часть отсутствует… Тогда он поворачивается к тому же часовому и говорит ему: “Иди на другой конец лагеря и расскажи такому-то все, что ты только что рассказал мне, и скажи ему, чтобы он подошел ко мне”. Вождь дает ему поручение.

Поручение — это обычно приказ, но приказ особого рода: это приказ совершить акт памяти… [Там же, с. 90-91].

А.: Итак, по Жане, память возникает в условиях совместной жизни, когда необходима именно социальная реакция на какое-либо событие. Она возникает с целью объединения людей, призыва выполнить какое-то действие… И здесь Жане развивает очень важную мысль. Сначала такой приказ — запомнить — идет “со стороны”, затем уже человек начинает приказывать самому себе. Появляется, таким образом, произвольная память, которую Жане считает родственной речи, поскольку такая память есть память-рассказ, а не реминисценция, простое воспроизведение имевших место в прошлом действий. Здесь в слитном виде присутствуют идеи, которые практически одновременно стали высказываться в культурно-исторической теории происхождения высших психических функций человека, к рассмотрению которой мы сейчас перейдем. С: Ты имеешь в виду Выготского?

Творческий путь Л.С. Выготского.. Источники культурно-исторической концепции А.: Именно. Наконец-то мы сможем поговорить об этом удивительном человеке, которого американский историк науки Стефан Тулмин назвал “Моцартом в психологии”. Очень подробно биография Выготского освещена в книге его дочери Гиты Львовны Выгодской, написанной ею вместе с Тамарой Михайловной Лифановой [28]. Я остановлюсь только на отдельных моментах его жизни и творчества.

Выготский родился в небольшом тогда белорусском городе Орше в семье банковского служащего. Семья была большая: восемь человек детей. Лев Семенович был вторым ребенком. С детства он обнаружил незаурядные способности, главным образом к предметам гуманитарного цикла. Он знал несколько иностранных языков: немецкий, французский, английский, древнегреческий, латинский и древнееврейский, изучал даже эсперанто. В Гомеле, куда семья Выгодских переехала, когда Льву Семеновичу исполнился год, она стала культурным центром города на многие годы. Кстати, фамилия отца была “Выгодский” с буквой “д”; потом, став взрослым, Лев Семенович сменил букву “д” на “т”. По одной из версий, для того, чтобы его не путали с его двоюродным братом Давидом Исааковичем, который стал публиковать свои работы по филологии примерно в то же время, что и он (См. [9, с. 14]); по другой — более распространенной — версии, он предполагал, что фамилия Выготский имеет отношение к местечку Выготово в Белоруссии, где раньше жили его предки. Выгодский-отец явился основателем публичной библиотеки в Гомеле, сам Выготский после нескольких лет учебы в Москве преподавал в школах, на рабфаке, в консерватории, в педагогическом техникуме… С: Какие же предметы?

А.: Русский язык и литературу, эстетику и теорию искусств, логику и психологию… Одновременно он работал литературным редактором издательства, был одним из создателей литературного журнала “Вереск”, писал рецензии на спектакли известных театров, приезжавших в Гомель на гастроли… Литературоведение и театр — вот что занимало Выготского в эти годы, вот чему он страстно отдавался… 14 Е.Е.Соколова

418 ДиалогЯ. ЧеловекестьпотозосіаІізипотоІесЬпісш

С: Подожди. Значит, у него было филологическое образование? А.: И филологическое тоже. С: А какое еще?

А.: После окончания с золотой медалью гимназии Выготский поступает в Московский университет, сначала — по желанию родителей — на медицинский факультет, а затем буквально через месяц переводится на юридический факультет университета. С: Почему же он не поступил на какой-нибудь филологический факультет, раз его так привлекали эти науки?

А.: Да, сделанный им выбор, к сожалению, не соответствовал в общем и целом желаниям Льва Семеновича. Что-то похожее на судьбу Фрейда. Тому тоже не удалось стать ученым-физиологом, как ты помнишь. У Выготского значительную роль играли национальные причины. Ему, еврею по национальности, было бы трудно после окончания историко-филологического факультета поступить на государственную службу, тогда как карьера адвоката была ему не заказана (См. [9, с. 14]). Тем не менее, Выготский параллельно с учебой на юридическом факультете университета учится еще и на историко-философском отделении так называемого народного университета Шанявского. Университет этот — куда принимали безо всяких ограничений национальности, пола и возраста — был основан на средства либерального генерала Шанявского. Хотя диплом о его окончании и не признавался властями (См. [10, с. 23]), университет давал прекрасное образование, поскольку там преподавали мощные научные силы, которые покинули Московский университет после исключения из него студентов-забастовщиков.

Там-то Лев Семенович и получил хорошее филологическое образование, был в курсе всех дискуссий того времени в языкознании и литературоведении… Здесь-то он и “входит” в одну из важнейших проблем философии, филологии и языкознания того времени — проблему знака, которая сыграла чрезвычайную роль уже в его последующей психологической деятельности…

С: Постой, но как же тогда Выготский пришел в психологию?

А.: Это очень увлекательная история. Его приход в “официальную” психологию был стремительным и ошеломляющим для многих. Вот как описывает это событие Карл Ефимович Левитин со слов Александра Романовича Лурии,

который в то время - а это был январь 1924 года — был сотрудником Института психологии, возглавляемого Корниловым. Речь идет о проходившем в Петрограде (Ленинграде) II Всероссийском съезде по психоневрологии.

К.Е. Левитин: На трибуну вышел молодой человек — Выготскому в то время не было еще 27 лет…

А.: Небольшая ошибка — Выготский родился в ноябре 1896 года, и, стало быть, ему недавно исполнилось 27 лет… Но послушаем дальше.

К.Е. Левитин: Он говорил более получаса — ясно, четко и логически безукоризненно — о том значении, которое имеет научный подход к сознанию человека, к процессу его развития, об объективных методах исследования этих процессов. В руке Выготский держал маленькую бумажку, на которую изредка бросал взгляд, но когда после выступления Лурия подошел к нему, то увидел, что на ней ничего не написано…

Доклад, сделанный Выготским, настолько потряс Лурию, что он, несмотря на молодость лет бывший тогда ученым секретарем Института психологии, сразу бросился убеждать Корнилова, тогдашнего директора института, немедленно, сейчас же, этого никому не известного человека, приехавшего в Ленинград из Гомеля, переманить в Москву. Лев Семенович предложение принял, и его поселили прямо в институтском подвале (Цит. по [9, с. 13]).

С: С чем же приехал Выготский на этот съезд?

А.: С результатами нескольких психологических исследований, которые он провел в 1922­1923 годах в организованной им в Гомельском педагогическом техникуме психологической лаборатории и описания которых “кишат” еще рефлексологическими и реактологическими терминами и формулировками. Став “научным сотрудником 2-го разряда” Института психологии (то есть младшим научным сотрудником, по-нынешнему), Выготский выступает на научных конференциях института с несколькими докладами, в которых тоже звучат рефлексологические и реактологические термины. Но это только видимость. В старые термины Выготский стремился вложить новое содержание. Ведь именно в это время у него начинает складываться совершенно иной подход к объективному изучению человеческого сознания.

А.А. Леонтьев: Алексей Николаевич Леонтьев говорил мне, что первую схему своей “культурно-исторической” концеп-

420 Диалог 9. Человек есть homo socialis и homo technicus

ции Выготский набросал в разговоре, который состоялся то ли в самом конце 1924, то ли в

самом начале 1925 г. [9, с. 40].

А.: Примерно в то же время, то есть в середине 20-х годов, Выготский пишет ряд крупных работ. Некоторые из них были опубликованы еще тогда, другие — лишь после его смерти и то уже в 60-е или даже в 80-е годы. Я имею в виду его работы “Педагогическая психология” (ее он писал еще в Гомеле; опубликована в 1926 году [11]), “Психология искусства” [12], которую Выготский писал как своего рода “кандидатскую диссертацию”, однако тогда ученые степени не присуждали, и результатом “защиты” должен был стать перевод Выготского из сотрудников 2-го разряда в научные сотрудники 1-го разряда, что и было сделано (работа была впервые опубликована лишь в 1965 году), а также мою любимую работу “Исторический смысл психологического кризиса”, опубликованную только в 1982 году [13].

С: Слушай, но ведь это уже сложившийся психолог! Откуда же Выготский мог почерпнуть так много сведений о психологии?

А.: Сам Выготский писал по этому поводу: “Научные занятия по психологии начал еще в университете. С тех пор ни на один год не прерывал работы по этой специальности” (Цит. по [9, с. 19]). Речь идет об университете Шанявского, где учителем Выготского был замечательный наш психолог и педагог Павел Петрович Блонский. С:Яо нем ничего не знаю.

А.: Это замечательный человек и ученый. О нем надо рассказывать отдельно. Здесь же я лишь скажу о его идеях, возможно, как считает Алексей Алексеевич Леонтьев, повлиявших на Выготского (См. [14, с. 19-21]). Блонский любил повторять, что человек есть “homo socialis” и “homo technicus”, то есть он является общественным существом, использующим орудия труда (См. [14, с. 31]).

П.П. Блонский: Отсюда ясно, в чем видеть ключ к разгадке поведения человека. Этот ключ — техническая деятельность человеческого общества. Общественное производство является тем базисом, на котором основывается поведение человечества [Там же]. А.: Для культурно-исторической концепции Выготского, в свою очередь, характерна аналогия между орудиями и знаками в поведении ребенка. Под знаками понимаются, прежде всего, слова человеческой речи, которая есть сред­ство организации собственного поведения, подобно тому, как орудие есть средство воздействия на внешний мир и средство его организации. Впрочем, подобная идея встречалась нам еще раньше. С: Когда же? Что-то не припоминаю.

А.:Ау Фрэнсиса Бэкона. Помнишь его высказывание относительно “голой руки” и предоставленного самому себе разума, которые не имеют большой силы, и аналогию между орудиями труда и умственными орудиями (См. [15, с. 12]). С: Помню.

А.: Соответствующую цитату из Бэкона можно встретить во многих работах Выготского, в частности в его статье “Проблема культурного развития ребенка”, где он впервые в более или менее развернутом виде дал очерк своей “культурно-исторической концепции” [16]. Еще одна идея объединяла Выготского с Блонским: историзм в подходе к изучению поведения. Это означало, во-первых, реальное прослеживание формирования той или иной психической функции и сознания в целом, а во-вторых, сравнительно-генетические исследования сознания человека и психики животных, сознания взрослого человека и психики ребенка, психической жизни человека, допустим, европейской культуры и психики первобытных народов, сознания здорового и больного человека. Путь Выготского в психологию проходил еще и через увлечение языкознанием и искусством. Не случайно его первые работы были посвящены этим областям. Вот как, по мнению известного методолога науки Георгия Петровича Щед-ровицкого, происходило постепенное смещение интересов Выготского с эстетики и филологии на психологические проблемы.

Г.П. Щедровицкий: Мне представляется, что Выготский первоначально видел свою судьбу в науке как занятия эстетикой и филологией. Но постепенно занятия эти привели его к категории сознания. Он полагал, видимо, что категория эта в его филологических и художественно-эстетических штудиях послужит объяснительным понятием и принципом. Он вынужден был обратиться к психологическим представлениям, для того чтобы объяснять странные для него явления художественного и эстетического восприятия. Но этот выход, казавшийся ему первоначально побочным, в каком-то плане — инструментальным, привел его к постановке но-

422 Диалог 9. Человек есть homo socialis и homo technicus

вого вопроса: а что такое сознание? …И тут Выготский окунулся в новый для него, но крайне интересный мир со своими сложными и увлекательными проблемами — как это часто бывает, с надеждой, что он быстро во всем разберется и вернется назад. Но “вернуться” ему было не суждено — проблема сознания захватила Льва Семеновича до конца его дней (Цит. по [10, с. 58]).

А.: Как раз то, что Выготский не был, что называется, психологом по образованию, то есть не находился под влиянием какой-то конкретной психологической теории, не работал в русле какой-либо психологической школы и, тем самым, не был вынужден развивать ее идеи, сыграло чрезвычайно важную роль в становлении его как великого психолога современности. Выготский смог непредвзято посмотреть на имеющиеся теории в психологии и выработать свою собственную “философию человека”. Выготский как методолог психологической науки

Г.П. Щедровицкик: Задача, которая стояла перед ним, не могла быть решена ученым-специалистом. Ведь последний может работать только в уже сформированном научном предмете. А научного предмета для анализа и описания сознания не было. И тогда Л.С. Выготский вынужден был осуществить следующую сдвижку проблем. Требовалось сформировать предмет исследования, а это уже дело философской и методологической работы. Так, с моей точки зрения, Выготский вынужденно стал методологом психологии или, точнее, сначала психологической теории сознания. А от установки на создание психологической теории сознания был уже всего один шаг до постановки вопроса, а что же такое вообще современная ему психология, в каком она находится состоянии? Мне представляется что сначала Лев Семенович стал читать одну за другой новые книги по психологии в надежде найти быстрые ответы на свои вопросы, а так как работал он быстро, то сумел просмотреть множество трудов. Перед ним веером разворачивались во всей их сложности и противоречивости проблемы тогдашней психологии. Работа эта привела к тому, что в 1926 г. Выготский написал свой труд об историческом смысле психологического кризиса. А это и оз­

начало, что он стал в методологическую позицию относительно всей сферы психологии, относительно всех ее идей и ее практики. Он как бы стал “оператором” всей психологической сферы, он стал обсуждать вопрос о судьбе ее, о путях ее дальнейшего движения, а это и есть специфически методологическая позиция. Его интересовало, что есть психология на фоне всех культурных явлений, куда она идет и чем может стать в будущем. Разумеется, такой подход вовсе не мешал ему забираться “внутрь” психологии, то есть становиться также теоретиком-психологом и обсуждать проблемы сознания, мышления, знака [Там же, с. 58-59].

А.: Я думаю, что в этом обращении к методологии сыграл свою роль еще один источник, о чем сейчас принято как-то стыдливо умалчивать. Я имею в виду философию марксизма. Сейчас модно выставлять марксизм как совершенно утопическое учение, но в марксизме было так много интересного и полезного для психологии, что пройти мимо столь крупного явления человеческой мысли Выготский явно не мог. Сейчас много говорят о том, что психологи 20-х годов использовали марксизм вынужденно, поскольку он был объявлен официальной идеологией “победившего пролетариата”. Но я думаю, ты уже понял, а может быть, поймешь впоследствии, что Выготский совсем не был конъюнктурщиком, в отличие от некоторых других психологов той поры. Он иронизировал над попытками написать учебник психологии “с точки зрения диалектического материализма”, где вся работа сводилась к тому, чтобы показать, например, что в основном психофизическом законе Фехнера проявляется диалектический закон “перехода количественных изменений в качество”, или, допустим, широко цитировались работы Маркса, Энгельса, Ленина, Плеханова о психике и сознании, а потом тут же обосновывалась теория, в фундаменте которой содержалось субъективистское понимание сознания, как это было, например, у Корнилова. Выготский же совсем иначе относился к марксизму.

Л.С. Выготский: Надо знать, чего можно и должно искать в марксизме… Надо найти теорию, которая помогла бы познать психику, но отнюдь не решения вопроса психики, не формулы, заключающей и суммирующей итог научной истины. Этого в цитатах Плеханова нельзя найти по одному тому, что ее там нет. Такой истиной не обладали ни Маркс, ни Энгельс, ни Плеханов. Отсюда фрагментарность, крат-

424 Диалог 9. Человек есть homo socialis и homo technicus

кость многих формулировок, их черновой характер, их строго ограниченное контекстом значение. Такая формула вообще не может быть дана наперед, до научного изучения психики, а явится в результате научной вековой работы. Предварительно можно искатъу учителей марксизма не решение вопроса, даже не рабочую гипотезу (потому что они создаются на почве данной науки), а метод ее построения. Я не хочу узнать на даровщинку, скроив пару цитат, что такое психика, я хочу научиться на всем методе Маркса, как строят науку, как подойти к исследованию психики [13, с. 421].

А.: Естественно, путь создания новой психологии, по Выготскому, должен был быть иным, нежели путь, предлагавшийся в то же самое время Корниловым: не синтез субъективной и объективной психологии, а путь создания новой “философии психологии”, абстракций “среднего уровня”, связывающих собственно философские построения с конкретными, частными результатами или фактами данной конкретной науки. Вспомни, кстати, идеи Бэкона об этом же, о так называемых средних аксиомах, посредниках между философскими категориями и эмпирическими описаниями.

Наконец, еще один источник будущей конкретной психологии самого Выготского — это работы философского и семиотического характера, которые выходят в то время по проблеме знака и его роли в жизни человека. Это работы, например, философа Эрнста Кассирера, который рассматривает человека именно с этих позиций. Вот из этих источников выросла оригинальная концепция Выготского, в которой не только были обобщены имеющиеся знания о сознании и психике человека, но которая вобрала в себя его собственные конкретно-психологические исследования, выросшие, в частности, из работы Выготского в качестве де­фектолога, то есть психолога, занимавшегося изучением и коррекцией психического развития слепых, глухих и умственно отсталых детей. С: Как же он все это успевал?

А.: Да, этот гений работал, как выразился Стефан Тул-мин, “лихорадочно” во всех смыслах слова: он спешил, торопился завершить задуманное дело, потому что знал о своей близкой смерти (См. [10, с. 47]). Поэтому многие его работы выглядят, может быть, не очень причесанными, но всегда содержательными.

Выготский как методолог психологической науки 425

Итак, ты теперь знаешь, что Выготский нетрадиционно подошел к созданию новой теории в психологии — как методолог. Для него было ясно, что нельзя объяснять явления сознания из самого сознания, как это было в современной ему субъективной психологии (кстати, и объективная психология сохраняла принципиально то же понимание сознания). Нужно было искать другой объяснительный принцип этого сознания в какой-то принципиально иной реальности, вне сознания. Вот как характеризует эту основную идею Выготского Александр Романович Лурия.

А.Р. Лурия: Чтобы понять внутренние психические процессы, надо выйти за пределы организма и искать объяснение в общественных отношениях этого организма со средой. Он любил повторять: тот, кто надеется найти источник высших психических процессов внутри индивидуума, впадает втуже ошибку, что и обезьяна, пытающаяся обнаружить свое отражение в зеркале позади стекла. Не внутри мозга или духа, но в знаках, языке, орудиях, социальных отношениях таится разгадка тайн, интригующих психологов (Цит. по [9, с. 41]). А.: Известный отечественный психолог Василий Васильевич Давыдов несколько иначе характеризует детерминирующий сознание слой реальности: у Выготского, согласно Давыдову, сознание предстает как момент трудовой деятельности человека (См. [10, с. 64]). Именно такое “деятель-ностное” рассмотрение сознания имеет своим следствием идею “психологических орудий”, аналогичных орудиям человека.

С: Так где же все-таки искать этот детерминирующий сознание слой реальности: в знаках и социальных отношениях или в деятельности?

А.: Сам того не зная, ты затронул довольно долгий спор относительно роли Выготского в становлении и развитии де-ятельностного подхода в психологии в варианте Леонтьева. Но мы поговорим об этом чуть дальше, когда ты узнаешь о конкретных взглядах Выготского на психические процессы и их развитие и сможешь судить сам, кто был прав в этом споре. Вместе с тем взгляды Выготского не были застывшим образованием, в разное время он обращался к исследованию различных проблем, и поэтому трудно дать некий “гештальт” его концепции.

С: Но ты все-таки попробуй!

426 Диалог 9. Человек есть homo socialis и homo technicus

Проблема культурного развития психики в разных видах генезов. Две линии развития А.: Начну я с самых общих определений. Концепцию Выготского определенного периода его творчества принято называть “культурно-исторической”. Однако Михаил Григорьевич Ярошевский в своей известной работе о Выготском отмечает, что в трудах самого Выготского именно такого термина нет (См. [17, с. 24]). У Выготского можно встретить, скорее, иное название собственной концепции, а именно — “инструментальная”. С другой стороны, Алексеем Алексеевичем Леонтьевым показано, что Выготский вышел за рамки данной (то есть культурно-исторической) концепции (См. [9, с. 137]). Тем не менее, я все-таки настаиваю на таком названии концепции Выготского, предложенной им в конце 20-х годов; мне представляется, что данный термин действительно отражает содержательную сторону этой концепции. Кстати, Ярошевский тоже использует в тексте своей работы термин “культурно-историческая” (См. [17, с. 76, 78 и др.]). Поэтому я буду называть ее так. Исторической данная концепция называлась потому, что, согласно Выготскому, невозможно понять “ставшие”, имеющиеся сейчас в наличии психические процессы и сознание, а следует рассмотреть историю их развития и становления, но при этом именно развитие, то есть качественные изменения, появление новообразований, а не простую эволюцию и развертывание того, что заранее дано. Сейчас такая идея кажется тривиальной, но в те годы она далеко не была само собой разумеющейся.

С: Да, я убедился в этом уже сегодня, когда мы рассматривали английскую антропологическую школу: ведь ее представители как раз считали механизмы функционирования психики принципиально одинаковыми у современного человека европейской культуры и “первобытных народов”.

А.: Верно. При этом отметим еще один чрезвычайно важный факт. Изучать развитие для Выготского означало не просто наблюдать имеющиеся уже различия между разными возрастными группами, например, но искусственно организовывать, моделировать это развитие пусть даже в условиях лабораторного эксперимента. Тем самым сам метод исследо-

Проблема культурного развития психики 427

вания Выготского означал одновременно формирование психических функций.

Выготский пытался рассматривать психическое развитие во всех видах генезов. Однако в

центре его внимания находились, прежде всего, онтогенетические исследования становления

и развития высших, специфически человеческих психических функций у ребенка.

С: А бывают и низшие?

А.: В этом-то и пафос его концепции и разгадка второго ее определения — “культурная”. Выготский считал, что сознание ребенка, специфические особенности его высших психических функций — под которыми он понимал произвольную память, произвольное внимание и другие психические процессы — формируются у ребенка в общении со взрослыми, в котором происходит усвоение ребенком систем культурных знаков. Эти знаки опосредствуют его “низшие” (непроизвольные) психические функции и тем самым ведут к созданию совершенно новых образований в сознании ребенка. Но давай лучше послушаем самого Выготского, в работах которого все это изложено гораздо более выпукло и четко. Л.С. Выготский: В процессе своего развития ребенок усваивает не только содержание культурного опыта, но приемы и формы культурного поведения, культурные способы мышления. В развитии поведения ребенка следует, таким образом, различать две основные линии. Одна — это линия естественного развития поведения, тесно связанная с процессами общеорганического роста и созревания ребенка. Другая — линия культурного совершенствования психологических функций, выработки новых способов мышления, овладения культурными средствами поведения…

Есть все основания предположить, что культурное развитие заключается в усвоении таких приемов поведения, которые основываются на использовании и употреблении знаков в качестве средств для осуществления той или иной психологической операции, что культурное развитие заключается именно в овладении такими вспомогательными средствами поведения, которые человечество создало в процессе своего исторического развития и какими являются язык, письмо, система счисления и др. [16, с. 5-6]. С: Что он имеет в виду? Какие-то абстракции! А.: Вот тебе один пример, приводимый самим Выготским.

428 Диалог 9. Человек есть homo socialis и homo technicus

Высшие психические функции и их свойства. Проблема опосредствования Л.С. Выготский: Человеку нужно что-либо запомнить, например, он должен выполнить какое-либо поручение, сделать что-либо, взять какую-либо вещь и т.п. Не доверяя своей памяти и не полагаясь на нее, он завязывает, обычно на носовом платке, узелок или применяет какой-либо аналогичный прием, вроде закладывания бумажки под крышку карманных часов и т.п. Узелок должен позже напомнить о том, что нужно сделать. И он действительно, как всякий знает, может в известных случаях служить надежным средством запоминания.

Вот снова операция, немыслимая и невозможная у животных. Снова мы готовы в самом факте введения искусственного, вспомогательного средства запоминания, в активном создании и употреблении стимула в качестве орудия памяти видеть принципиально новую, специфически человеческую черту поведения.

История операции с завязыванием узелка чрезвычайно сложна и поучительна. В свое время появление ее знаменовало приближение человечества к границам, отделяющим одну эпоху его существования от другой, варварство от цивилизации… Но если начало человечества считают с употребления огня, то границей, разделяющей низшую и высшую формы существования человечества, надо считать возникновение письменной речи. Завязывание узелка на память и было одной из самых первичных форм письменной речи… Широко развитые узловые записи, так называемые кви-пу, употреблялись в древнем Перу для ведения летописей, для сохранения сведений из личной и государственной жизни [18, с. 72-73].

А.: Или вот еще.

Л.С. Выготский: В.К. Арсеньев, известный исследователь Уссурийского края, рассказывает, как в удэгейском селении, в котором ему привелось остановиться во время путешествия, тамошние жители просили его по возвращении во Владивосток передать русским властям, что купец Ли Танку притесняет их. На другой день жители селения вышли проводить путешественника до околицы. Из толпы вышел седой старик, рассказывает Арсеньев, подал путешественнику коготь рыси и велел положить его в карман, для того

Высшие психические функции и их свойства 429

чтобы не забыть их просьбу относительно Ли Танку. Человек сам вводит искусственный стимул в ситуацию, активно воздействуя на процессы запоминания. Воздействие на память другого человека, отметим попутно,строится принципиально так же, как воздействие на собственную память. Коготь рыси должен определить запоминание и его судьбу у другого [Там же, с. 73].

С: Уже более понятно. А если еще нагляднее?

А.: Давай тогда прямо здесь и теперь проведем эксперимент “по Выготскому”. С: Ура! Я готов.

А.: Подожди, сейчас я найду коробку… С: Что это?

А.: Это детское лото в картинках. Оно нам поможет проиллюстрировать “общие и абстрактные” формулировки Выготского… Итак, первый эксперимент. Твоя задача — внимательно прослушать один раз слова и сразу после моего прочтения воспроизвести их. Начали: рука, книга, хлеб, дом, луна, пол, брать, нож, лев, мел, серп, урок, сад, мыло, перо. С:… Рука, книга, хлеб, перо, мыло, брать, дом… Кажется, яблоко? А.: Нет, яблока не было. Негусто. Но пойдем далее. Эксперимент второй. Вот тебе 30 карточек из лото, которые я сейчас положу в рядок перед тобой. С: Зачем?

А.: Чтобы легче было запомнить слова, которые я говорю.

С: Ммм…, ага, понятно. Я должен буду на каждое твое слово выбрать какую-то картинку, которая как-то будет напоминать мне это слово, а потом с ее помощью я смогу вспомнить это слово. Так?

А.: Как тебе будет удобно. Читаю: снег, обед, лес, ученье, молоток, одежда, поле, игра, птица, лошадь, урок, ночь, мышь, молоко, стул.

С: Так. Снег, молоко, обед, игра, ученье, птица, молоток, одежда, поле, лес, стул, ночь, лошадь, мышь, урок!

А.: Итак, стопроцентное воспроизведение! Давай поговорим по результатам. Вот я давал слово “молоко”. Ты выбрал картинку “хлеб”. Почему? С: Потому что я люблю хлеб как раз с молоком.

А.: На слово “поле” ты выбрал изображение коровы… Понятно. А почему на “лошадь” у тебя трамвай?

С: Потому что они оба — средства передвижения.

430 Диалог 9. Человек есть homo socialis и homo technicus

А.: Ну что же, ты действовал как “классический испытуемый” в экспериментах Выготского и его учеников.

Теперь я могу подробнее поговорить об этом исследовании, которое было непосредственно проведено Алексеем Николаевичем Леонтьевым в конце 20-х годов [19] и представляло собой конкретную разработку той программы, которая была опубликована Выготским в 1928 году в работе “Проблема культурного развития ребенка”. Эту работу я тебе недавно цитировал, но она тогда показалась тебе “чересчур абстрактной”.

Итак, в эксперименте принимало участие около 1200 испытуемых шести разных возрастных групп, которые затем были для удобства представления результатов объединены в три группы: дошкольники, дети школьного возраста и взрослые. Смотри, вот график результатов (рис. 13) [19, с. 469]. С: Что означает каждая из линий?

А.: Вначале посмотри, что означает каждая из осей. По оси абсцисс отложен возраст испытуемых, по оси ординат — количество правильно воспроизведенных слов.

Рис. 13. Графическое представление результатов экспериментального исследования А.Н. Леонтьева

Итак, ты реально принял участие в эксперименте с использованием сконструированной в школе Выготского методики “двойной стимуляции”. Здесь, как ты убедился, существует два ряда стимулов: так сказать, обычных — слова, которые надо запомнить, и дополнительных — вспомогательных — стимулов, которые называются “стимулы-средства”. Они

и нужны, чтобы послужить тем психологическим “инструментом”, или “средством”, которое облегчит испытуемому решение задачи на запоминание. Отсюда еще одно название концепции Выготского — “инструментальная”. С использованием этих средств запоминание, как ты убедился, становится другим. Оно приобретает опосредствованный и тем самым произвольный характер. Ты фактически сам организовал свое запоминание предъявленных мною слов, выбрав самостоятельно ту или иную карточку, с помощью которой ты мог запомнить соответствующее слово, то есть применил мнемотехнический прием. С: Помнится, мы уже говорили об этом: “каждый охотник желает знать, где сидит фазан”. Я тоже когда-то запомнил с помощью этой фразы последовательность цветов спектра. А.: Выготский считал, что так — путем опосредствования знаками — строятся все высшие психические процессы, и, тем самым, они из непосредственных, натуральных, непроизвольных по своему характеру становятся опосредствованными, социальными (поскольку сама система знаков и способов их употребления усваивается ребенком лишь в общении со взрослым — представителем и носителем той или иной культуры) и произвольными (ребенок запоминает не то, что само “бросится в глаза”, а то, что он поставил своей целью запомнить).

Но проанализируем результаты более подробно. Итак, нижняя линия графика показывает успешность запоминания слов-стимулов без использования вспомогательных внешних стимулов-средств, то есть без карточек.

Вторая же — верхняя — линия показывает успешность запоминания с использованием этих стимулов-средств, то есть карточек, или результаты, так сказать, внешне опосредствованного запоминания.

Посмотри, какой небольшой разрыв между эффективностью запоминания без карточек и результатами запоминания с помощью карточек у дошкольников! Вот как объясняет это проводивший эксперименты Леонтьев.

А.Н. Леонтьев: Наши первоначальные данные с полной очевидностью показали нам, что более или менее удачный выбор карточки для запоминания слова еще не свидетельствует о том, что данную карточку ребенок способен инструментально использовать. Процесс в целом идет как бы мимо

432 Диалог 9. Человек есть homo socialis и homo technicus

нее, она оказывается ассоциативно связанной с ним, но не вошедшей в него. При предложении воспроизвести слова ребенок, который не способен опосредствовать свое запоминание, обычно или называет слова безотносительно к картинке (смотрит на картинку, воспроизводит слово из заданного ряда, но не то, которое соответствует картинке), или же просто называет изображенный на картинке предмет. Картинка в этом случае не помогает ребенку, а мешает, мешает именно потому, что она участвует в процессе не вместе с основным стимулом, а наряду с ним…

А.: Итак, дошкольник еще не способен уловить смысл самой операции опосредствования и поэтому эффективно применить ее. Посмотри теперь, какой большой разрыв между кривыми в случае школьников! Как ты думаешь, почему?

С: Ну, я это по себе знаю. Ведь и я намного легче запомнил слова с помощью внешних стимулов-средств, то есть карточек, поскольку понял смысл этой операции и смог ее эффективно применить. Наверное, и у школьников так же.

А.: Верно. А почему же тогда у взрослых этот разрыв опять уменьшается и повышается эффективность запоминания без использования карточек? С: Не знаю, что и сказать.

А.: Итак, как же мы объясним полученные результаты, которые на графике выглядят почти как — пусть чуть неправильный — параллелограмм со срезанными углами? С: Да, действительно похоже на параллелограмм.

А.: Собственно говоря, открытая в данном исследовании закономерность получила именно такое название: “параллелограмм развития”… Так все же: как объяснить рост эффективности внешне непосредственного запоминания в случае взрослых испытуемых? Хочу показать тебе несостоятельность стремления (свойственного, в частности, бихевиоризму) судить о человеческом поведении только по внешним его показателям. Ведь у взрослых внешне непосредственное запоминание на самом деле не является вообще непосредственным; оно только по видимости непосредственное, так как взрослые не используют внешних средств, но они могут пользоваться некими внутренними средствами запоминания материала… С: Верно-верно, даже в первом случае, когда ты давал мне слова без карточек, я пытался их с чем-то ассоциировать, с чем-то рядом поставить…

Высшие психические функции и их свойства 433

А.: Итак, подведем итоги.

А.Н. Леонтьев: Если у дошкольников запоминание по обеим основным сериям наших экспериментов остается одинаково непосредственным, то на противоположном полюсе—у наших испытуемых студентов — оно также одинаково, но одинаково опосредствованное, с той только разницей, что одна из серий слов удерживается ими с помощью внешних знаков, а другая — с помощью знаков внутренних. Прослеживая в экспериментах переход между этими двумя крайними точками, мы как бы расслаиваем с помощью нашей методики процесс и получаем возможность вскрыть механизм этого перехода.

Принцип параллелограмма развития и представляет собой не что иное, как выражение того общего закона, что развитие высших человеческих форм памяти идет черезразвитие запоминания с помощью внешних стимулов-знаков. Это превращение внешних знаков во внутренние, или, как мы говорим, их “вращивание”, является для нас пока только гипотезой [19, с. 476-477].

А.: Однако подобные же “параллелограммы” были получены и на материале других психических процессов, например внимания [20], так что гипотеза перестала быть гипотезой и превратилась в доказанное положение.

С: А использовались ли найденные закономерности непосредственно в практике? А.: Очень широко и сразу же. Во-первых, в медицинской практике — об этом я частично уже рассказывал, когда приводил пример восстановления произвольных движений у больного-паркинсоника с помощью внешних стимулов-средств. Это лишь один небольшой пример из разработанной еще при жизни Выготского системы восстановления движений у таких больных. Во-вторых, Александр Романович Лурия создал на основе этих идей целый ряд методик восстановления нарушенных психических функций при различных локальных поражениях головного мозга. Приведу лишь один пример. Есть больные, у которых после различных травм или ранений головного мозга обнаруживается так называемая семантическая афазия. Афазия — это нарушение речи, а “семантическая афазия” (термин не очень удачный, как признавал сам Лурия) означает, что нарушается понимание не отдельных фонем или даже слов, а определенных грамматических конструкций. Например, больной говорит: “Я пони-

434 Диалог 9. Человек есть homo socialis и homo technicus

маю, что означают слова “брат” и “отец”, но что такое “отец брата” и одно ли и то же это, что и “брат отца”, я понять не могу”. У них нарушается и понимание речевых оборотов, выражающих пространственные отношения, например: “круг под треугольником”, “треугольник над кругом” и так далее. А вот какова при этом система восстановительного обучения, разработанная Лурией на основе идей Выготского.

А.Р. Лурия: Механическое заучивание фраз или длительные практические упражнения, как правило, не улучшают способность таких больных понимать логические связи, включенные в подобные конструкции… В таких случаях нашим основным методом восстановления была замена подобных логических связей последовательным объяснением их содержания с применением различных внешних вспомогательных средств… Мы давали больным, которые не могли понять отношение, выраженное во фразах: “круг над треугольником”, “треугольник над кругом”, “круг под треугольником”, “треугольник под кругом”, следующий рисунок, который они могли использовать для превращений сложных отношений в более простые… На рисунке (рис. 14) рядом с каждой затемненной фигурой находится надпись, превращающая относительный предлог (над, под) в абсолютное выражение (наверху, внизу). Этот рисунок давал больному возможность заменить непонятное отношение “круг над треугольником” двумя фразами, которые он мог понять: “круг наверху, а треугольник — внизу”. Преобразуя таким образом сложную грамматическую конструкцию, больной понимал отношения, обозначаемые ею, хотя по-прежнему не мог получить “прямого впечатления об отношении”, выраженном предлогами, которое необходимо для понимания таких фраз [21,с. 139-140].

А.: Я уже не говорю о практике школьного обучения. Уже после смерти Выготского во многом под влиянием его идей складывается теория планомерно-поэтапного формирования умственных действий Петра Яковлевича Гальперина, которая будет использовать тот же принцип формирования высших психических функций с использованием первоначально внешних средств. Мы еще будем ее рассматривать.

С: Значит, у Выготского речь идет об интериоризации знаков как средств организации собственных психических процессов?

Рис. 14. Рисунок к примеру восстановительного обучения по системе А.Р. Лурии А.: Да. Но одновременно он говорит и об интериориза-ции социальных отношений… С: Как это? А.: А вот послушай.

Л.С. Выготский: История развития знаков приводит нас …к общему закону, управляющему развитием поведения. П. Жане называет его фундаментальным законом психологии. Сущность закона состоит в том, что в процессе развития ребенок начинает применять по отношению к себе те самые формы поведения, которые первоначально другие применяли по отношению к нему. Ребенок сам усваивает социальные формы поведения и переносит их на самого себя… Нигде правильность этого закона не проступает так, как при употреблении знака.

Знак всегда первоначально является средством социальной связи, средством воздействия на других и только потом оказывается средством воздействия на себя. В психологии выяснено много фактических связей и зависимостей, которые образуются этим путем. Укажем, например, на обстоятельство, которое в свое время было высказано Дж. Болдуином и в настоящее время развито в исследовании Пиаже. Исследование показало, что несомненно существует генетическая связь между спорами ребенка и его размышлениями… Доказательства возникают первоначально в споре между детьми и только затем переносятся внутрь самого ребенка…

…Размышление, говорит Пиаже, можно рассматривать как внутренний спор. Стоит еще напомнить речь, которая первоначально является средством общения с окружающими и лишь позже, в форме внутренней речи, — средством мышления, для того чтобы стала совершенно ясной применимость этого закона к истории культурного развития ребенка…

436 Диалог 9. Человек есть homo socialis и homo technicus

В общем, мы могли бы сказать, что отношения между высшими психическими функциями были некогда реальными отношениями между людьми. Я отношусь к себе так, как люди относятся ко мне…

…Слово, по Жане, первоначально было командой для других, потом прошло сложную историю, состоящую из подражаний, изменений функций и т.д., и лишь постепенно отделилось от действия. По Жане, слово всегда есть команда, потому-то оно и является основным средством овладения поведением… Жане говорит, что за властью слова над психическими функциями стоит реальная власть начальника и подчиненного, отношение психических функций генетически должно быть отнесено к реальным отношениям между людьми…

Таким образом, подражание и разделение функций между людьми — основной механизм модификации и трансформации функций самой личности. Если мы рассмотрим первоначальные формы трудовой деятельности, то увидим, что там функция исполнения и функция управления разделены. Важный шаг в эволюции труда следующий: то, что делает надсмотрщик, и то, что делает раб, соединяется в одном человеке. Это … основной механизм произвольного внимания и труда [18, с.141-143].

А.: Итак, то, что было социальным, становится индивидуальным. Значит, Выготский говорит здесь об интериориза-ции не только собственно знаков, но и самих функций, которые вначале выступают в известном смысле как “внешние” по отношению к ребенку, затем — в сотрудничестве со взрослым — претерпевают последовательные изменения и становятся “внутренними” функциями самого ребенка…

С: Почему ты все время говоришь о близости взглядов Жане и Выготского? Разве у Сеченова уже не было идеи ин-териоризации?

А.: Верно. Я все ждал, когда ты спросишь об этом. Но это исторический парадокс: насколько мне известно, Выготский практически не ссылается на Сеченова в своих работах, а если и цитирует, то только как автора идеи “мысль есть рефлекс с заторможенным концом”. Я, правда, не проводил специального исследования вопроса: почему Выготский как бы не замечал родственных ему идей интериоризации и объективного исследования психики как деятельности в работах Сеченова. Однако известно, что в 20-е годы исследователи-

Проблема обучения и развития в концепции Выготского 437

психологи в нашей стране вообще недооценивали значение идей Сеченова для психологии (См. [22, с. 488]). С Выготским это, возможно, произошло потому, что он в целом придерживался “социотропной” ориентации в психологии, считая Сеченова ярким представителем биотропной ориентации. Итак, обязательное условие формирования сознания — это сотрудничество со взрослым. И то, что вначале ребенок может сделать только с помощью взрослого, он впоследствии может сделать самостоятельно. Таким образом, источник психического развития ребенка лежит вовне. Отсюда понятны утверждения Выготского о том, что обучение должно всегда “забегать вперед развитию”, а не плестись в его хвосте.

Проблема обучения и развития в концепции Выготского. Зона ближайшего развития Л.С. Выготский: Обучение создает зону ближайшего развития, то есть вызывает у ребенка к жизни, пробуждает и приводит в движение целый ряд внутренних процессов развития, которые сейчас являются для ребенка еще возможными только в сфере взаимоотношений с окружающими и сотрудничества с товарищами, но которые, проделывая внутренний ход развития, становятся затем внутренним достоянием самого ребенка (Цит. по [9, с. 79-80]). А.: Конечно же, такая позиция Выготского резко противостояла концепциям, которые считали психическое развитие ребенка спонтанным процессом, например концепции швейцарского исследователя Жана Пиаже, с идеями которого Выготский неоднократно дискутировал. По Пиаже, обучение должно следовать за развитием. Критиковал Выготский и бихевиористскую концепцию обучения, согласно которой развитие — это простое обучение, то есть механическое приобретение новых навыков поведения. Ты, наверное, уже понял, что тем самым Выготский сыграл большую роль в становлении “педагогики сотрудничества”, которая с таким трудом пробивала себе дорогу в 30-70-е годы XX века в нашей стране. Но если бы это было все, что сделал Выготский для психологии! С: Неужели есть еще идеи?

А.: Милый мой, все только начинается, хотя нам с тобой пора уже заканчивать! Выготский в последний этап своего

438 Диалог 9. Человек есть homo socialis и homo technicus

творчества перешел к изучению “внутренней стороны” знака, или его значения, и исследовал этапы развития значений у ребенка, и эти исследования до сих пор не потеряли своей значимости. И здесь, видимо, мы вернемся к началу нашего разговора. Люди действительно “говорят на разных языках”, даже используя одни и те же слова, потому что за одним и тем же словом у разных людей могут стоять совершенно различные значения. Заслугой Выготского является то, что он эмпирическим путем проследил это развитие в онтогенезе. Ты будешь это все изучать, поэтому ограничусь одним маленьким примером. Правда, он принадлежит не Выготскому, а Пиаже, но он прекрасно иллюстрирует ту стадию развития значений слов у ребенка, которую Выготский называет стадией “псевдопонятий”. С: Почему “псевдо”?

А.: Потому что внешне кажется, что это понятие, тогда как на самом деле стоящее за ним обобщение имеет иную (не понятийную, а так называемую комплексную) структуру. Все эти вещи ты будешь изучать позже, поэтому я ограничусь данным конкретным примером. Ребенка спрашивают, есть ли у него брат. “Да, есть, — отвечает он, — Артур мой брат”. Вроде бы ребенок понимает, что такое “брат”. Но тут же его спрашивают: “А у Артура есть брат?” “Нет, — отвечает ребенок, — у Артура нет брата”. Так что кажущееся правильным употребление в речи ребенка слова “брат” еще не означает того, что он имеет в виду то же обобщение, что и взрослый. Для него “брат” — это только внешний по отношению к нему человек, сам он “братом” быть не может. И таких псевдопонятий очень много в психике ребенка, да и взрослого человека.

Отсюда получило начало “культурно-историческое” направление исследований развития мышления и речи, развития понятий, психосемантики сознания. Причем обнаружилась, естественно, разная семантика сознания в разных культурах. Таким образом, Выготский стоял у истоков отечественных исследований по национальной психологии, которые долгое время были у нас под запретом: есть психология “советского человека”, который как бы и не имел национальности. Плоды такого бездумного отношения к изучению национальной психологии мы пожинаем до сих пор! Собственно, уже при жизни Выготского было проведено исследование на данную тему.

Историческое развитие познавательных процессов 439

С: Ты имеешь в виду, по-видимому, экспедицию Лурии в Среднюю Азию? Я про нее читал. Историческое развитие познавательных процессов в работах А.Р. Лурии А.: Тогда не будем об этом долго говорить. Я напомню тебе только об одном исследовании Лурии, в котором наглядно проявилась обсуждаемая нами сегодня закономерность: зависимость психических процессов, в частности операций мышления, от, как он пишет, “уровня общественной организации трудовой жизни” [21, с. 54].

Раньше казалось совершенно естественным, что при решении задачи следующего типа:

Хлопок растет там, где жарко и сухо.

В Англии холодно и сыро.

Может ли там расти хлопок или нет?

человек может дать только один-единственный “очевидный” ответ: “Нет”. Но это “очевидно” только для европейски образованных людей, владеющих абстрактной категориальной классификацией предметов и правилами логического вывода. У неграмотных узбекских крестьян логика подчиняется совершенно иным законам, определяемым их конкретным практическим опытом.

Вот отрывок из протокола беседы с одним таким 37-летним жителем кишлака. На

предъявление данного силлогизма следует ответ:

“Я был только в Кашгаре. Ничего больше я не знаю”.

“Но на основании того, что я сказал, может ли хлопок там расти?”

“Если земля хорошая, хлопок будет там расти, но если там сыро и

земля плохая, он расти не будет. Если там похоже на Кашгар, он там

тоже будет расти. Конечно, если почва там рыхлая, он тоже будет там

расти” [21,с. 67].

А.: Таким образом, для данного крестьянина решение силлогизма совершенно не “очевидно”. Интересно, что даже само повторение — простое воспроизведение — силлогизма подвергается в сознании неграмотных крестьян весьма существенным искажениям. Помнишь, ты говорил, что не понял иностранца, с которым “сцепился”!

440 Диалог 9. Человек есть homo socialis и homo technicus

С: Но он ведь не был малограмотным!

А.: Но он был человеком другой культуры, где могут быть совершенно иные способы обобщения, нежели в нашей культуре, иной общественно-практический опыт и так далее. Во всяком случае, именно эти исследования в советской психологии породили традицию межкультурных сравнений в американской психологии на основе идей Выготского и Лурии (См., например, [23]). Вот какие интересные результаты были получены в школе Выготского, который творчески приложил эту “абстрактную”, как ты любишь говорить, идею о социальности и об орудийной опосредствованности человеческого сознания к изучению действительного сознания и его развития!

С: Хочу тебя все-таки напоследок спросить: а что это за спор относительно трактовки концепции Выготского как деятельностнои или недеятельностной, хотя вроде бы непосредственного отношения к нашей теме социальности сознания она не имеет? Выготский и деятельностный подход: две точки зрения

А.: Ошибаешься, как раз имеет. Речь идет, прежде всего, о механизме передачи социального опыта индивиду. После смерти Выготского некоторые его ученики, но особенно противники стали упрекать Выготского в возвращении к идеалистическим позициям французской социологической школы относительно механизма передачи этого опыта. С:Ав чем, собственно, идеализм?

А.: Ну как же, в работах Выготского можно встретить следующие высказывания: “Слово играет центральную роль в сознании в целом… Речь есть знак для общения сознаний… Сотрудничество сознаний движет значениями, определяет развитие значений… Путь от вещи к ребенку и от ребенка к вещи лежит через другого человека… Co-знание… Сознание человека есть сознание, формирующееся в общении” (Цит. по [9, с. 123-124]). На этом основании ученик Сергея Леонидовича Рубинштейна Андрей Владимирович Брушлинский говорит о недеятельностной концепции Выготского, противопоставляя ее деятельностному подходу Рубинштейна.

А.В. Брушлинский: Для Рубинштейна деятельность представляет собой один из важнейших уровней изначально практического и всегда непрерывного взаимодействия человека с миром. Данный методологический принцип раскрывает … весьма существенную роль деятельности в формировании человека и его психики и тем самым значительно отличается от другого, не-деятельностного подхода, который в 20-30-е годы был господствующим. Согласно этому альтернативному подходу, главной “производящей причиной” (Л.С. Выготский) развития человека и его психики являются знак,речь, символ и т.д. В разных формах и в различной степени данный подход разрабатывали К. Гольдштейн, А. Гельб, Г. Хэд, Э. Кассирер, ранний Ж. Пиаже, В.Н. Волошинов (М.М. Бахтин), поздний Л.С. Выготский и др. Эти авторы много сделали для раскрытия “символической функции” речи… Однако во всех подобных исследованиях роль речи изучалась во многом односторонне — без должного учета изначально практической деятельности, в которой человек и его психика формируются и проявляются. Прежде всего не учитывалось, что сама речь усваивается ребенком лишь на основе исходных чувственно-практических контактов с окружающим миром, то есть благодаря сенсорике, простейшим практическим действиям и общению, что последующее обратное, весьма существенное влияние речи на деятельность не умаляет значения этой наглядно-действенной исходной основы. Когда речь выступает вне ее взаимосвязи с деятельностью, ее начинают рассматривать как самодовлеющий и самодостаточный фактор психического развития человека. Преимущественно в этом качестве речь анализировалась, например, с позиций культурно-исторической теории, разработанной Выготским [24, с.79-80].

А.: Вначале и ученики Выготского, в частности Леонтьев и Лурия, высказывались о Выготском в том же смысле. В свое время Леонтьев, уехавший по некоторым причинам в Харьков, вместе с другими учениками Выготского и “примкнувшими к ним” психологами из самого Харькова стал разрабатывать проблему деятельности, которая, казалось, не рассматривалась Выготским. Но затем в работах этой школы начинает все сильнее звучать мысль о том, что в последние годы жизни Выготский сам преодолел недостатки созданной им “культурно-исторической” концепции и, в частности, свою

442 Диалог 9. Человек есть homo socialis и homo technicus

“недеятельностную” позицию. Это особенно отчетливо показано в работе Алексея Алексеевича Леонтьева о Выготском [9]. Да и те высказывания Выготского, которые мы сегодня цитировали, тоже говорят о значимости категории деятельности в его творчестве. Во-первых, это мысль об аналогии опосредствованной орудиями трудовой деятельности человека и опосредствованной знаками психической деятельности. Во-вторых, это идея совместной деятельности или сотрудничестве ребенка и взрослого как необходимом условии психического развития ребенка. Однако является ли Выготский “деятельностным” или “недеятельностным” психологом, — это, как мне кажется, проблема, еще далекая от своего решения.

Несомненно только одно: “нет ни одного положения, ни одной мысли Выготского, которые не получили бы отражение и развитие в работах его школы” [9, с. 127]. С: Ты мне еще не все сказал. А.: А что еще?

С: Как же! А проблема целостности, о которой ты говорил в прошлый раз! Как она решалась Выготским?

Решение проблемы целостности Выготским. Системное и смысловое строение сознания А.: Да, действительно, Выготским, в отличие от его современников, зарубежных психологов-“целостников”, открывалась перспектива иного решения этой проблемы, а именно — “целостно-материалистического и объективного подхода к анализу психического, которое понималось как сложно структурированная незамкнутая система, открытая во внешний мир (в замкнутости психического заключался для Выготского главный недостатокцелостно-идеалистическихвзглядов)” [25, с. 23].

Ты помнишь, конечно, что в рассмотренных нами школах целостной психологии психика, с одной стороны, отрывалась от объективного бытия, отражением которого она является, и от предметной деятельности, в ходе которой это отражение осуществляется. В работах Выготского сделана попытка “выйти за пределы” субъективных явлений в различные системы объективных отношений, определяющие собой целостные характеристики сознания, психики. С дру­гой стороны, рассмотрение проблемы целостности у Выготского тесно связано с принципом историзма, чего не было даже у Лейпцигской школы, называвшей себя “генетической психологией”. Проблема целостности у Выготского и попытки ее решения тесно связаны с его учением о высших психических функциях (ВПФ): “В гипотезе об опосредствованное™ психических функций, — писал Леонтьев, — имплицитно содержались элементы целостно-исторического подхода” [Там же]. С: В чем же заключались эти “элементы”?

А.: Во-первых, высшие и низшие психические функции не противопоставлены друг другу, а представляют собой единство, где ВПФ возникают на основе низших. Во-вторых, каждую ВПФ Выготский понимал как определенную целостную систему, однако главной для него являлась мысль о том, что “в процессе развития … изменяются не столько функции …,не столько их структура сколько изменяются и модифицируются отношения, связи функций между собой” [26, с. 110]. Таким образом, Выготский настаивает на идее различных “целостнообразующих” факторов на каждом этапе развития. В частности, в онтогенезе, в доподростковом возрасте, “це-лостнообразующей” функцией, по Выготскому, является память. В это время для ребенка мыслить — значит “вспоминать”, то есть память определяет закономерности других психических процессов. Наоборот, у подростка вспоминать — значит мыслить. Ни в одной из школ целостной психологии не приходили к такому выводу о различии “целостнообразующих факторов” и, соответственно, единиц анализа на каждом этапе развития.

В-третьих, Выготский считал, что системное строение сознания, о котором мы только что говорили, определяется, в целом, развитием речи (смысловым строением сознания), которая играет центральную роль в формировании сознания и регуляции поведения человека. С одной стороны, в значениях слов идеально “кристаллизуется” общественно-исторический опыт человечества; с другой стороны, эти значения имеют и второе свое “движение” — в процессах деятельности и сознания конкретных индивидов, в которых они индивидуализируются и “субъективируются”. Таким образом, целостность индивидуального сознания включается в более широкую целостность — общественное сознание, но не тем мистическим способом (“проявление в сознании душевных и духов-

444 Диалог 9. Человек есть homo socialis и homo technicus

ных структур”), как это пытались представить лейпцигские психологи, а опосредствованно

— через человеческую деятельность.

Вот и все на сегодня… Мы затронем еще эту проблему, которая будет представлена уже в форме “единства сознания и деятельности”, когда станем рассматривать различные варианты деятельностного подхода в психологии. Литература

1. Леви-Брюль Л. Первобытное мышление // Хрестоматия по истории психологии. М., 1980. С. 237-256.

2. ЯрошевскийМ.Г. Психология в XX столетии. М., 1974.

3. ПершицА.И. Предисловие// Э.Б. Тайлор. Первобытнаякультура. М., 1989. С. 5-16.

4. Тайлор Э.Б. Первобытная культура. М., 1989.

5. Дюркгейм Э. Социология и теория познания. Хрестоматия по истории психологии. М., 1980. С. 212-235.

6. ЯрошевскийМ.Г., АнцыфероваЛ. И. Развитие и современное состояние зарубежной психологии. М., 1975.

7. АнцыфероваЛ.И. Материалистические идеи в зарубежной психологии. М., 1974.

8. Жане П. Эволюция памяти и понятия времени // Хрестоматия по общей психологии: Психологияпамяти. М, 1979. С. 85-92.

9. ЛеонтъевАЛ. Л.С. Выготский. М., 1990.

10. ЛевитинК.Е. Личностьюнерождаются. М., 1990.

11. ВыготскийЛ. С. Педагогическаяпсихология. М., 1926.

12. ВыготскийЛ.С. Психологияискусства. М., 1965.

13. Выготский Л.С. Исторический смысл психологического кризиса // Л.С. Выготский. Собр. соч. вбтт. М., 1982. Т.1.С. 291-436.

14. БлонскийП.П. Реформанауки. М., 1920.

15. Бэкон Ф. Новый Органон // Ф. Бэкон. Сочинения. В2тт. М., 1978. Т. 2. С. 5-214.

16. Выготский Л.С. Проблема культурного развития ребенка // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1991. № 4. С. 5-19.

17. ЯрошевскийМ.Г. Л.С. Выготский: в поисках новой психологии. СПб., 1993.

18. Выготский Л.С. История развития высших психических функций // Л.С. Выготский. Собр. соч. вбтт. М., 1983. Т. 3. С. 5-328.

19. ЛеонтъевА.Н. Развитие высших форм запоминания // А.Н. Леонтьев. Проблемы развития психики. М,1981.С. 436-480.

20. Выготский Л.С. Развитие высших форм внимания в детском возрасте // Хрестоматия по вниманию. М., 1976. С. 184-219.

21. ЛурияА.Р. Этапы пройденного пути: Научная автобиография. М., 1982.

10. Радзиховский Л.А. Комментарии к работе “Мышление и речь” // Л.С. Выготский. Собр. соч. вбтт. М., 1982. Т. 2. С. 480-489.

11. КоулМ., СкрибнерС. Культураимышление. М., 1977.

12. БрушлинскийА.В. СЛ. Рубинштейн — основоположник деятельнос-тного подхода в психологической науке // СЛ. Рубинштейн: Очерки, воспоминания, материалы. К 100-летию со дня рождения. М., 1989. С. 61-102.

13. ЛеонтъевА.Н. О творческом пути Л.С. Выготского: Вступительная статья // Л.С. Выготский. Собр. соч. вбтт.М., 1982. Т.1.С. 9-41.

14. Выготский Л.С. О психологических системах // Там же. С. 109-131.

15. Вундт В. Проблемы психологии народов. СПб., 2001.

16. Выгодская Г.Л., Лифанова Т.М. Лев Семенович Выготский. Жизнь. Деятельность. Штрихи к портрету. М., 1996.

Диалог 10. ЕСТЕСТВЕННАЯИЛИГУМАНИТАРНАЯ?

(О номотетическом и идиографическом подходах в психологии)

А.: Опять какие-то неприятности?

С: Нет, на этот раз все в порядке. Просто перед очередной беседой с тобой я хотел бы разрешить одно мучающее меня сомнение. А.: Какое же?

С: Видишь ли, мы так много говорили о различных направлениях в психологии, я узнал так много нового, но все равно у меня какая-то неудовлетворенность. Да, интересно было слушать и про Сеченова, и про Выготского, и про геш-тальтпсихологию, особенно про школу Курта Левина, не говоря уже о психоанализе, — и все же такое ощущение, что главное в человеке осталось в психологических исследованиях где-то в стороне, что ли. А.: Что ты имеешь в виду?

С: Ну вот, например, проблемы смысла жизни, смерти и бессмертия, человеческих ценностей, высших человеческих чувств — любви, например, — дай отрицательных, но вполне человеческих чувств тоже: ревности, зависти, ненависти. Очень меня интересует в связи с событиями в нашей стране и психология отказа от идеалов и, наоборот, верности им. Правда, кое-где мы с тобой об этом говорили, но в целом как-то очень мало было разговоров о самом человеческом в человеке, о чем пытались рассказать великие наши писатели. А.: Ты говоришь, будто Вильгельм Дильтей! С: Это немецкий философ?

А.: Да, это один из основателей так называемой “философии жизни”, а также человек, который способствовал во многом переориентации психологии с изучения довольно абстрактных “законов” психики на изучение переживаний данного конкретного человека во всей их полноте и целостности.

С: Мне кажется, что сейчас ты начнешь рассказывать о чем-то очень интересном!

Выделение “двух психологии” на рубеже XIX и XX веков 447

А.: Ты не ошибся. Сегодня мы поговорим о том направлении в психологии, которое стало

называть себя “гуманистической психологией” и в центре которого, что видно уже из

названия, стоит конкретный человек с его переживаниями, смыслами, идеалами и

ценностями. Но это будет позже. Начнем мы опять-таки немного издалека, чтобы ты понял

причины появления гуманистической психологии и особенности ее методологии.

С: Я готов начать хоть с древних времен!

А.: Нет, так далеко нам не придется идти. Скажу лишь об идейных предшественниках гуманистической психологии. Само это направление как направление появляется относительно недавно, примерно в конце 50-х — начале 60-х годов XX века, хотя отдельные идеи представители гуманистической психологии высказывали еще раньше, начиная с 30-х годов (См. [36, с. 4-6, 19-29]). Появляется это направление в США как некая “третья сила” наряду с распространенными там бихевиоризмом и психоанализом. Истоки идей этого направления можно отыскать во многих философских концепциях, которые в той или иной степени затрагивали перечисленные мною проблемы человека — начиная с древней восточной философии, ряда философов Возрождения, французской материалистической философии XVIII века, антропологических работ Людвига Фейербаха и кончая работами представителей философии жизни и экзистенциализма. Но мы остановимся только на последнем периоде развития этого направления и на одной существенной проблеме, которая была поставлена на рубеже XIX и XX веков и во многом определила последующие судьбы психологической науки.

Я имею в виду проводимое рядом авторов разделение психологии на две практически самостоятельные науки. Вильгельм Дильтей назвал эти две науки “объяснительной” и “описательной” психологией; его ученик Эдуард Шпрангер называл вторую психологию чаще “понимающей”. С: В чем же смысл такого деления?

Выделение “двух психологии” на рубеже XIX и XX веков

А.: Начну немного издалека. На рубеже XIX и XX веков проблема методологии различных наук была одной из самых

448 ДиалогЮ. Естественнаяилигуманитарная?

обсуждаемых философами и методологами проблем. Наибольшую известность в этой связи получила речь при вступлении в должность ректора Страсбургского университета немецкого философа, представителя так называемой Фрейбургской (или Баденской) школы неокантианства Вильгельма Виндель-банда 1 мая 1894 года. А называлась она “История и естествознание”. Основной мыслью Виндельбанда в этой речи была идея о различении всех наук не по предмету, как это было ранее, а по методу. Одни науки отыскивают общие законы, которые имеют место “всегда”, идут от частного к общему. Метод этих наук Виндельбанд называет “номотетичес-ким” (законополагающим). Другие науки — это науки о единичных, конкретных и неповторимых событиях, которые имели место лишь однажды. Метод этих наук может быть назван идиографическим (описывающим особенное). С: Понимаю-понимаю. Естественные науки, то есть науки о природе, есть номотетические науки, а история, которая всегда имеет дело с конкретными единичными событиями, — наука идиографическая.

А.: Не совсем так. Виндельбанд подчеркивал, что оба подхода могут быть в рамках одной и той же науки. Естествоиспытатель тоже ведь имеет дело с историей развития органического мира и в этом смысле пользуется идиографическим (описательным) подходом, тогда как и историк стремится найти общие закономерности в ходе истории. Просто в одних науках преобладает номотетический подход (это, конечно, естественные науки), в других — идиографический (это исторические науки). Вместе с тем оба подхода абсолютно противоположны друг другу и могут лишь сосуществовать в рамках одной науки. Само по себе единичное не может быть объяснено путем апеллирования к всеобщим законам, тогда как из общего не выведешь единичного в его уникальном своеобразии. Поэтому естественным представляется и деление психологии на две самостоятельные науки: объяснительную и описательную, или понимающую. Интересно, что обоснование такого разделения психологии на две науки было выдвинуто Дильтеем в одной из его работ в 1894 году, то есть в то самое время, когда Виндельбанд выступал со своей знаменитой речью. Значит, идея двух методологий в науках просто-напросто “носилась в воздухе”. Здесь опять вспоминается полемика Сеченова и Кавелина, а также Вильгельм Вундт, в творчестве которого соединились две тенденции: номотетически ориентированной “фи-

Естественнонаучная и гуманитарная парадигмы 449

зиологической психологии” и идиографически ориентированной “психологии народов”. И вот с тех самых пор, то есть с конца XIX — начала XX века, идея о двух подходах в психологии, или даже о двух психологиях, становится очень популярна, особенно в связи с бурным развитием практической психологии, в частности психотерапии. Среди психотерапевтических практик существуют такие, которые базируются на естественнонаучном подходе к человеку, а есть и такие, которые опираются на “гуманитарный” подход.

С: Ты все время употребляешь эти слова — “естественнонаучная” и “гуманитарная”. Что же это, собственно говоря, такое? Насколько я помню, психология стала наукой, все время ориентируясь на идеалы естествознания. В свое время ты показал мне необходимость и неизбежность такой ориентации. Что же произошло впоследствии? Различия между естественнонаучной и гуманитарной стратегиями исследования в психологии

1. Предмет исследования: “вещь” — “личность”

А.: Обратимся для анализа сущности этих двух “парадигм” исследования человека, его сознания и поведения к нескольким авторам.

Итак, я формулирую первое отличие одного подхода от другого: разное представление о предмете психологии. Воспользовавшись выражением Михаила Михайловича Бахтина, мы можем говорить об изучении “вещей” в естественнонаучной психологии и “личности” в психологии гуманитарной направленности…

С: Постой-постой! А разве в рассмотренных нами “естественнонаучных” направлениях, например в той же школе Курта Левина, не изучалась личность?

А.: Твой пример не очень удачен. Во-первых, как мы видели, некоторые авторы не считают эксперименты Левина “классическими” естественнонаучными экспериментами. А во-вторых, говорить о том, что ты изучаешь личность, не означает еще, что к личности подходят именно как к личности, а не как к вещи… 15 Е.Е.Соколова

Диалог 10. Естественная или гуманитарная?

М.М. Бахтин: Точные науки — это монологическая форма знания: интеллект созерцает вещь и высказывается о ней. Здесь только один субъект — познающий (созерцающий) и говорящий (высказывающийся). Ему противостоит только безгласная вещь. Любой объект знания (в том числе человек) может быть воспринят и познан как вещь. Но субъект как таковой не может восприниматься и изучаться как вещь, ибо как субъект он не может, оставаясь субъектом, стать безгласным, следовательно, познание его может быть только диалогическим [1, с. 363].

Т.А. Флоренская: Понимание “научности” в психологии ориентировано на естественнонаучную методологию, в которой человек рассматривается как объект исследования, а его субъект — исследователь — принимает всевозможные меры для устранения своего влияния на этот объект [2, с. 16]. А. Пассивность “вещи” — активность “личности”

А.: Такой ориентации придерживались психологи самых разных школ: Вундт, Титченер, бихевиористы, гештальтисты в своих “классических” работах, а также представители еще одного направления, о котором мы еще будем говорить, — когнитивной психологии. Все они рассматривали человека как пассивный объект, в то время как в гуманитарной парадигме, в частности в гуманистической психологии, человек рассматривается как субъект, то есть активное, “говорящее” и постоянно изменяющееся, а стало быть, неоднозначное бытие. В.М. Разин: Культура, история, язык, личность, творчество, мышление и другие объекты гуманитарных наук изменяются сами по себе (развиваются) и активно относятся к гуманитарному знанию. Они нередко изменяют свою природу, в частности, в зависимости от того, что это знание утверждает [3,с. 10].

А.: Неоднократно было отмечено, что знание исследуемого человека о сущности происходящего с ним меняет сами его психические процессы. Например, известный наш психиатр Петр Борисович Ганнушкин однажды заметил, что уже можно говорить об одержимых “болезнью Фрейда” в том смысле, что многие люди просто-напросто начинают определенным образом изменяться от неумеренного применения фрейдовского психоанализа (См. [4, с. 146]). Вспомни, что и

Естественнонаучная и гуманитарная парадигмы 451

Стефан Цвейг говорил о невозможности освободиться от “видения” мира “по Фрейду”, если знаешь его учение. Известный отечественный психолог Борис Сергеевич Братусь приводит еще один пример подобного рода.

Б.С. Братусь: Молодые люди конца XVIII — начала XIX в. не просто находили в “Страданиях юного Вертера” Гёте художественное описание романтической любви Вертера к Лотте, но сами начинали страдать, думать, мучиться и даже кончали самоубийством “по Вертеру” [4, с. 146].

Б. Отстраненность исследования “вещи” — взаимодействие с “личностью” А.: Понимание человека не как “вещи”, а как “личности” предполагает еще и взаимодействие с другим человеком, в частности тем самым исследователем, который сам является субъектом и активно вмешивается в ход исследования испытуемого. Вспомни, например, исследования Вертгеймером процесса мышления (позже ты познакомишься с аналогичными исследованиями представителя младшего поколения гешталь-тистов Карла Дункера): при всей естественнонаучной направленности гештальтпсихологии эти исследования были как бы “из другой оперы”. Сам ход мыслительной деятельности испытуемого менялся в зависимости от взаимодействия с экспериментатором, то есть от активного диалога с ним. А в школе Левина экспериментатор выступал “и актером, и режиссером” одновременно, и его деятельность менялась в зависимости от поведения испытуемого! Разве это уже не выход за рамки жесткой естественнонаучной парадигмы?!

Представители “гуманитарной парадигмы” выделяют еще и третью особенность человека как личности: ее непредсказуемость. На этом основании многие сторонники данного подхода противопоставляют детерминистский характер связей в естественных науках и иной тип взаимосвязей в “науках о духе”.

В. Причинно-следственная зависимость “вещи” —духовная свобода “личности”. Проблема целевой детерминации

Т.А. Флоренская: Принцип детерминизма лежит в основе классического научного мышления. Благодаря ему возможна

Диалог 10. Естественная или гуманитарная?

повторяемость изучаемых явлений, а также их предсказуемость. Причинно-следственная связь является краеугольным камнем экспериментальной психологии. Суть этого принципа остается той же при всех его переформулировках: “нелинейный детерминизм” современной науки, психологический детерминизм, “опосредствованный внутренними условиями”, и т.п.; — всякий детерминизм противостоит непредсказуемости, основанной на свободе личности [2, с. 16].

А.: Принципу детерминизма сторонники противоположной парадигмы противопоставляют принцип “духовной свободы личности”, которая, с их точки зрения, ничем не определяема и, как выражался русский философ Николай Александрович Бердяев, “безосновна” [5, с. 199]. Иначе этот принцип называют “индетерминизмом”. Особенно характерно такое понимание личности для гуманистических психологов, которые выступают на этом основании против “управления” поведением личности.

Т.А. Флоренская: К. Роджерс, основываясь на своей терапевтической практике, а также на экспериментальных исследованиях, пришел к выводу, что чем дальше и успешнее идет процесс терапии, тем менее предсказуемо поведение; предсказуемое поведение характерно для психически неполноценных людей в силу их ригидности. Это заставило К. Роджерса … высказаться против общепринятого утверждения о том, что целью психологии является предсказание и контроль над человеческим поведением [2, с. 17].

А.: Имеется в виду крупнейший представитель гуманистической психологии Карл Роджерс, основатель так называемой индирективной психотерапии, “центрированной на клиенте”. Что же касается жесткого противопоставления детерминизма и индетерминизма, то мне оно представляется не совсем корректным. Одно дело — предсказуемость и совсем другое — объяснение поведения только “свободной волей” человека, который — безо всяких на то причин — может выбрать все, “что пожелает”. Свобода выбора тоже подчиняется определенным закономерностям, то есть детерминирована. Другое дело, что это — особый тип детерминации. Очень удачное различение понимания детерминизма в естественнонаучной и гуманитарной парадигмах дал австрийский психолог Виктор Франкл.

В. Франкл: Человеческая свобода — это конечная свобода. Человек не свободен от условий.

Но он свободен занять позицию по отношению к ним. Условия не обусловливают его

полностью. От него — в пределах его ограничений — зависит, сдастся ли он, уступит ли он

условиям… В отношении проблемы свободного выбора это предохраняет от отрицания, с

одной стороны, детерминистских, механистических аспектов человеческой реальности, а с

другой — человеческой свободы в их преодолении. Эта свобода отрицается не

детерминизмом, а тем, что я, скорее всего, назвал бы панде-терминизмом. Иными словами,

реально противостоят друг другу пандетерминизм…

А.: То есть “всеобщий, всеохватывающий” детерминизм…

В. Франкл: … и детерминизм, а не детерминизм и индетерминизм [6, с. 77-78].

А.: Итак, детерминизм — слишком “выстраданное” понятие психологической науки, чтобы

от него отказываться (вспомни, кстати, Сеченова!). Другое дело, как его следует понимать.

Мне представляется, что его следует понимать широко, а не отождествлять с одним-

единственным видом детерминизма — с механической предопределенностью человеческого

поведения материальными условиями жизни человека, его “органическими причинами”.

Существуют и другие виды детерминизма как всеобщей связи явлений действительности, а

причинные связи — всего лишь один тип связей. Выделяют также и целевой детерминизм, то

есть обусловленность развития психики человека сознательно поставленными человеком

целями.

А.П. Стеценко: В этом случае … открывается возможность понять действительный статус психической реальности как реальности целезависимои, то есть существующей не “сама по себе”, а лишь в контексте порождаемых и решаемых человеком целей и задач его жизнедеятельности. Мир психического характеризуется тем, что в нем происходит не только воспроизводство каких-либо существовавших свойств, связей и отношений, но и постоянное порождение нового, в силу чего живое существо является не столько системой, встречающей раздражения, сколько системой, преследующей цели. Этот факт и учитывается при построении онтологии психической реальности как реальности целезависимои, подчиняющейся законам не причинно-следственной, а целевой детерминации [7, с. 46].

Диалог 10. Естественная или гуманитарная? Г. “Вещь” вообще — уникальная “личность”

А.: Еще одно различие между “естественниками” и “гуманитариями” в предметной области заключается в том, что “естественники” стремятся изучить как бы человека вообще, тогда как для гуманитарной парадигмы наибольший интерес представляет именно уникальность человека.

Т.А. Флоренская: Научно-исследовательская психология занимается изучением общих закономерностей психики “человека вообще”… Статистические методы в психологии “просеивают” то, что выходит за пределы “среднестатистического человека”. Факторный подход к изучению личности, методы тестирования основаны на том же “среднестатистическом” подходе (так, человек высокой нравственности может оказаться “лжецом” согласно опроснику, включающему исполнение нравственных норм, потому что у “среднестатистического” человека “такие бывает”) [2, с. 17-18]. С: Интересно, что это за тесты?

А.: В свое время поговорим и об этом. А пока второе крупное противопоставление “естественников” и “гуманитариев” в психологии — по методологии познания, которая определяется описанным мною выше пониманием различия в предметах изучения. Обратимся сначала к Дильтею, который противопоставлял объяснение в естественных науках описанию и “пониманию” как особым способам познания в психологии как “науке о духе”. Первой отличительной особенностью методологии “описательной” психологии Дильтей называет целостный подход к изучению сознания и поведения личности в отличие от элементаризма “объяснительной” психологии. 2. Методы психологии

A. Элементаризм — целостный подход

B. Дильтей: Объяснительная психология … хочет объяснить уклад душевного мира с его

составными частями, силами и законами точно так, как химия и физика объясняют строение

мира телесного. Особенно яркими представителями этой объяснительной психологии

являются сторонники

Естественнонаучная и гуманитарная парадигмы 455

психологии ассоциативной — Гербарт, Спенсер, Тэн, выразители различных форм

материализма…

Первым признаком объяснительной психологии … служит …ее синтетический и конструктивный ход. Она выводит все находимые во внутреннем опыте и его расширениях факты из однозначно определенных элементов [8, с. 258, 263].

А.: Я думаю, здесь больше не нужно никаких пояснений: мы много говорили о принципе элементаризма эмпирической и экспериментальной психологии сознания, которому позже гештальтпсихология противопоставила принцип целостности. Но гештальтпсихологи работали главным образом в рамках “естественнонаучной” парадигмы. Дильтей же говорит о необходимости целостного подхода в психологии как науке о духе. В. Дильтей: Понятие описательной и расчленяющей психологии добыто нами из самой природы наших душевных переживаний, из потребности в непредвзятом и неизвращенном понимании нашей душевной жизни…

Психология должна пойти путем, обратным тому, на который вступили представители метода конструктивного. Ход ее должен быть аналитический, а не построительный. Она должна исходить из развития душевной жизни, а не выводить ее из элементарных процессов… Предметом ее должны являться развитой человек и полнота готовой душевной жизни. Последняя должна быть понята, описана и анализирована во всей цельности ее… [8, с. 266-267].

С: В чем же разница с гештальтпсихологией? А.: Сейчас поймешь.

В. Дильтей: Нельзя не пожелать появления психологии, способной уловить в сети своих описаний то, чего в произведениях поэтов и писателей заключается больше, нежели в нынешних учениях о душе, — появления такой психологии, которая могла бы сделать пригодными для человеческого знания, приведя их в общезначимую связь, именно те мысли, что у Августина, Паскаля и Лихтенберга производят столь сильное впечатление… К разрешению подобной задачи способна подойти лишь описательная … психология… Ибо психология эта исходит из переживаемых связей, данных первично и с непосредственной мощью… [8, с. 261-262].

А: Ключевым словом здесь является “переживание”.

В. Дильтей: В переживании взаимодействуют процессы всего душевного склада. В нем дана связь, тогда как чувства

Диалог 10. Естественная или гуманитарная?

доставляют лишь многообразие единичностей. Отдельный процесс поддерживается в переживании всей целостностью душевной жизни, и связь, в которой он находится в себе самом и со всем целым душевной жизни, принадлежит непосредственному опыту. Это определяет также природу понимания нас самих и других. Объясняем мы путем чисто интеллектуальных процессов, но понимаем через взаимодействие в постижении всех душевных сил…

Из всего вышесказанного вытекает дальнейшая основная черта психологического изыскания, а именно та, что изыскание это вырастает из самого переживания и должно постоянно сохранять в нем прочные корни для того, чтобы быть здоровым и расти [8, с. 268-269]. С: Опять возврат к переживанию, а не опосредствованное познание, которое только и является научным, как ты мне недавно доказывал. Когда-то ведь и я говорил, что переживание — это и есть истинное знание: тот, кто не любил никогда, не поймет, что такое любовь…

Б. Монологичность объяснения — диалогичность понимания

А.: Смотря как понимать “переживание”. В рамках гуманитарной парадигмы в психологии, действительно, были попытки возврата к старому понятию переживания как непосредственного познания свойств своей психики. Но ведь можно понимать переживание иначе: как особый способ познания человеком других, самого себя и человеческих отношений в ходе постоянных диалогов друг с другом. И здесь мы затронули уже второе различие двух парадигм в области методологии. Опять воспользуюсь выражением Бахтина: он говорит о своего рода “заочной правде”, о человеке в естественнонаучной психологии, которую можно “подсмотреть, определить и предсказать помимо его воли” [9, с. 255]. Однако «правда о человеке в чужих устах, не обращенная к нему диалогически, то есть заочная правда, становится унижающей и умерт-вляющей его ложью, если касается его “святая святых”, то есть “человека в человеке”» [9, с. 256].

Вот пример “гуманитарного” (диалогического) подхода к человеку, приводимый самим Бахтиным, когда он анализирует творчество Достоевского.

М.М. Бахтин: В “Идиоте” Мышкин и Аглая обсуждают неудавшееся самоубийство Ипполита. Мышкин дает анализ глубинных мотивов его поступка. Аглая ему замечает:

Естественнонаучная и гуманитарная парадигмы 457

“А с вашей стороны я нахожу, что все это очень дурно, потому что очень грубо так смотреть и судить душу человека, как Вы судите Ипполита. У Вас нежности нет: одна правда, стало быть — несправедливо”…

Аналогичный мотив недопустимости чужого проникновения в глубины личности звучит в резких словах Ставроги-на, которые он произносит в келье Тихона, куда пришел со своей “исповедью”:

“Слушайте, я не люблю шпионов и психологов, по крайней мере таких, которые в мою душу лезут” [9, с. 256].

С: Так что же означает здесь понимание: вчувствование, вживание в другого человека, так сказать, понять — значит “встать на его место”?

А.: Нет, это именно понимание в диалоге с другим человеком, а не вживание в него, понимание его “правды” в контексте “моей правды”, в соотнесении с ней. М.М. Бахтин: Достоевский никогда не оставляет ничего сколько-нибудь существенного за пределами сознания своих ведущих героев (то есть тех героев, которые равноправно участвуют в больших диалогах его романов); он приводит их в диалогическое соприкосновение со всем существенным, что входит в мир его романов. Каждая чужая “правда”, представленная в каком-нибудь романе, непременно вводится в диалогический кругозор всех других ведущих героев данного романа. Иван Карамазов, например, знает и понимает правду Зосимы, и правду Дмитрия, и правду Алеши, и “правду” сладострастника — своего отца Федора Павловича. Все эти правды понимает и Дмитрий, отлично понимает их и Алеша. В “Бесах” нет ни одной идеи, которая не находила бы диалогического отклика в сознании Ставрогина [9, с. 258].

С: Но это в литературе. А как отражается данный подход и видение человека в конкретных исследованиях представителей гуманитарной парадигмы?

А.: Сошлюсь на опыт практических психологов, которые работают в рамках данной

парадигмы. Одной из ключевых проблем является проблема передачи опыта организации

практик стимуляции творчества или психотерапевтических практик от одного человека к

другому. Ты, кажется, мечтал стать психотерапевтом и накупил уже кучу руководств по

психотерапии? И много тебе дали эти руководства?

С: Какое-то общее знакомство с предметом — не более того.

А.: Немудрено. Здесь нужен иной путь познания.

Диалог 10. Естественная или гуманитарная?

А.А. Пузырей: Основной, если не единственной реальной формой воспроизводства практик стимуляции творчества в пространстве и во времени, а вместе с тем и накопления и “передачи” опыта организации этих практик, является своеобразное “оспособление” отдельных людей через непосредственное, живое ихучастие в “сессиях” или “стажах”, поначалу в качестве рядового “участника” этих групп, затем “ассистента” и, наконец, “ведущего”. Описание же этого опыта, которое обычно дается в специальной литературе по стимуляции творчества, оказывается недостаточным даже для того, чтобы составить хоть сколько-нибудь ясное и полное представление о соответствующих практиках, тем более для того, чтобы обеспечивать их воспроизведение. Это описание может “заговорить” только для того, кто уже имел опыт участия в группе…

Со сходным положением мы можем встретиться и в других сферах современной психотехнической практики, например, в сфере так называемого “социально-психологического” тренинга общения. До тех пор, пока мы не побывали в группе и не получили непосредственного опыта участия в ней, никакое, даже самое лучшее описание его …не дает нам возможности представить адекватно, что такое группа и процесс в группе [10, с. 25].

А.: Таким образом, понимание сути многих сложных вопросов человеческого бытия невозможно без непосредственного участия человека в различных формах этого бытия. С: Но это ведь иной тип деятельности: это ведь уже психологическая практика, то есть “приложение” известных сведений о человеке к решению прикладных задач… А.: Если бы тебя услышал защитник этой второй парадигмы! Он-то как раз убежден, что истинные знания о человеке только и возникают в процессе психотерапевтических практик. Например, один из известных представителей гуманистической психологии Абрахам Маслоу сказал однажды, что “большая часть нашего знания о человеческой мотивации получена не психологами, а практикующими психотерапевтами” (Цит. по [11, с. 140]). Ионв общем недалек от истины. Действительно, столь любезные твоему сердцу проблемы высших человеческих страстей, смысла жизни, смерти и бессмертия, тонких не выразимых словом процессов душевных переживаний впервые были подняты в рам-

Проблема объективности исследования 459

ках подобного рода практически ориентированных направлений…

Т.А. Флоренская: Практическая психология не является производной от психологии

“объективных исследований” — ни по происхождению, ни по содержанию. Следовательно,

ее нельзя считать “прикладной” отраслью академической психологии. Это —

самостоятельная гуманитарная наука со своей методологией [2, с. 39].

С: Подожди-подожди… Значит, в гуманитарной парадигме вообще отрицается объективность

проводимых исследований?

А.: А что ты понимаешь под “объективностью”?

С: Независимость свойств и законов функционирования объекта от его познания исследователем.

А.: Но ты же убедился, однако, что так понимается объективность в тех науках, которые считают, что объект их изучения действительно независим от его исследования. Но возможна ли такая ситуация в условиях изучения человека как субъекта? С: Тогда, выходит, мы вообще должны отрицать объективность получаемых результатов в той же практике? Тогда какая же это наука?

А.: А многие практикующие терапевты и не считают, что практическая психология имеет какое-либо отношение к науке, говоря о ней, скорее, как об искусстве. С: А другие?

А.: А другие все-таки считают возможным смотреть на практическую психологию как на отрасль психологической науки.

С: Как же тогда быть с объективностью, которая всегда, как мне кажется, была эталоном научного исследования?

Проблема объективности исследования в рамках гуманитарной парадигмы. Классический и неклассический идеалы рациональности

А.: В рамках гуманитарной парадигмы существуют две противоположные точки зрения на этот счет. Одни авторы, например Флоренская, отрицают объективность проводимых исследований, как ты только что слышал. Другие считают,

460 ДиалогЮ. Естественнаяилигуманитарная?

что речь должна идти просто о другом понимании объективности в рамках неклассической парадигмы научного исследования (причем эта неклассическая парадигма существует и в естествознании тоже).

А.П. Стеценко: В XX в. представления о реальности (природе), об идеалах и нормах познания меняются. Не имея возможности полностью реконструировать здесь историю возникновения нового, неклассического естествознания, напомню лишь, что первый “кирпичик” в ее фундамент был положен еще в конце XIX в., когда была создана теория электричества, затем важную роль сыграла специальная и общая теория относительности, но решающим моментом явилось создание и разработка принципов квантовой механики. Оказалось, для того чтобы понять законы существования элементарных частиц, нельзя абстрагироваться от тех процедур познания, с помощью которых мы получаем сведения о них. Каждый акт наблюдения как один из этапов познания вызывает изменения в поведении частицы столь принципиального характера, что говорить о ее поведении вне зависимости от процесса наблюдения невозможно. Физики, задумывавшиеся над философским значением этого факта, отмечали, что он знаменует собой отказ от того способа описания природы, который был в ходу на протяжении столетий и который еще несколько десятков лет назад считался само собой разумеющейся целью всего точного естествознания (Н. Бор, В. Гейзенберг и др.). Конечно, принятие новой парадигмы и новой цели научного познания не было одномоментным и простым актом. Для многих ученых оказалось слишком трудным принять тот факт, что до измерения объект не обладает какими-либо свойствами, то есть что свойства объекта впервые возникают при измерении; что никакое элементарное явление, по сути дела, нельзя считать явлением до тех пор, пока оно не наблюдалось, а от решения субъекта зависит, каким будет исследуемый объект (например, волной или частицей). Однако постепенно все больше утверждались новые идеалы и нормы описания и объяснения реальности. Центральной идеей при этом становилась идея исследовательской деятельности как существенного, определяющего компонента изучаемого явления, который конституирует его, превращая в элемент физической (или какой-либо иной) реальности. Вопросы о том, какими свойствами объект обладает “сам по себе”, каковы законы его “естественного”, не зависящего от

Проблема объективности исследования 461

деятельности познающего субъекта, развития перестали считаться осмысленными [12, с. 53­54].

А.: Тем более это относится к исследованию таких реальностей, как сознание, культура, жизнь общества. Вот что писал об этом замечательный философ Мераб Константинович Мамардашвили.

М.К. Мамардашвили: То, что мы называем законами и к чему раньше приклеивался эпитет “вечные” и “неизменные”, в действительности должно рассматриваться как функция некоторого более широкого целого, как функция самой деятельности, в континууме которой становится возможной связь, которую потом мы называем законами. Вернее говоря, нечто не предустановлено в виде закона, аустанавливается в виде закона. И, кстати, это является и условием появления нового — новообразования, изменения, преобразований, в том числе и в области культуры, — появления новых культур на месте старой и т.д. Короче говоря, … здесь важно следующее: важен отказ от посылки существования некоторого предустановленного мира с готовыми законами и сущностями. Не в том смысле, что мира нет вне нас, а в том, что мы для анализа некоторых проявлений человеческого сознания и деятельности должны анализировать мир иначе… Не существует никакой предсуществующей познанию способности познания. Способность к познанию установится в актах познания. Правило, закон установятся в реальных актуализациях движений, и нет никакой их пред-данности, как в экономике нет предданнои экономической природы человека, а она установится в зависимости от того, как пошли [13, с. 63-65]. С: Здесь очень много рассуждений о познании вообще. А все-таки, как преломляется данная стратегия познания в исследовании самого сознания?

А.: Помнишь, мы говорили о понимании психической реальности в данной парадигме как реальности “целезави-симой”, определяемой поставленными самим человеком целями? С: Помню.

А.: Но существует, согласно представителям данной парадигмы, и другая целезависимость психического: от целей и задач той научно-познавательной деятельности, в контексте которой происходит изучение того или иного фрагмента психической реальности (См. [7, с. 47]). Отсюда психологичес-

462 ДиалогЮ. Естественнаяилигуманитарная?

кое исследование определяется как исследование именно и только конструктивное (См. [Там же, с. 48]).

А.П. Стеценко: Рассмотрение психологии как науки конструктивного типа означает, что при изучении психической реальности … наблюдение над ней вне конкретных задач преобразования, планирования, совершенствования, овладения, управления и т.п. оказывается вообще не имеющим статуса объективного научного факта [Там же]. А.: Еще с большей силой эта идея о том, что сам факт получения знания об объекте приводит к изменению законов его функционирования, звучит в работе Андрея Андреевича Пузырея о Выготском, которую я однажды уже цитировал: сознание есть нечто такое, что “только благодаря и в ходе исследования и анализа впервые вообще приводится к своему существованию” [10, с. 95]; “исследование тут является своего рода “ловушкой для сознания” и, стало быть, … “захватывает” (“ловит”) нечто такое, чего до этого “захватывания” не существовало, но что лишь благодаря самому этому захватыванию, то есть построению и срабатыванию ловушки впервые только и приводится к своему существованию” [Там же, с. 100].

С: Но это же неверно! Точнее, верная мысль о необходимости формирования сознания и необходимости исследования, в котором может осуществляться такое формирование, доведена, на мой взгляд, до абсурда! Кстати, когда ты рассказывал мне об исследовании мышления в гештальтпси-хологии и в связи с этим о разном понимании объективности, у меня возникло какое-то неясное еще для меня возражение идеям, которые ты излагал. Теперь я могу сформулировать его яснее. Во-первых, как ты только недавно показал, высшие психические функции (ВПФ) формируются у ребенка благодаря взаимодействию со взрослым человеком — у обычного ребенка благодаря совместной деятельности с обыкновенным взрослым человеком, а вовсе не исследователем, который “ловит” сознание, — и, тем не менее, оно формируется. Во-вторых, те же ВПФ формируются при обычных условиях у каждого ребенка, а это означает, что все-таки есть какие-то закономерности их формирования, которые существуют уже до данного конкретного случая. В-третьих, у меня всегда возникает протест — я думаю, он обусловлен не только эмоционально, но и интеллектуально — против признания всевластия экспериментатора и определяемости “продукта фор-

Проблема объективности исследования 463

мирования” целями, которые он поставил. Да, действительно, в экспериментах по изучению творческого мышления в гештальтпсихологии, например, ход решения задачи испытуемым зависит от диалога с экспериментатором. Но сколько раз решает человек творческие задачи вне этого диалога или, может быть, в диалоге с самим собой! Считать ли тогда этот диалог естественным событием? Тем более, что всегда существуют некие границы возможностей формирования “нужных” (формирующему) качеств психики другого человека. Данное расширительное толкование исследования в психологии только как конструктивного чем-то напоминает мне недавний оптимизм советских ученых по поводу возможностей формирования “нового человека”. Однако этот оптимизм оказался необоснованным — в реальности формирование натолкнулось на сопротивление материала и само в той или иной степени подчинялось-таки объективным законам, то есть законам, действующим независимо от желания “психологического скульптора”. Да, объективность в психологии следует понимать иначе, поскольку процесс познания другого человека неизбежно включает познающего в диалог с ним, но сам этот диалог развертывается не по произволу исследующего и не согласно “свободе воли” исследуемого — в самом диалоге есть какие-то “предзаданные” правила, некие объективные его контуры, которые наполняются живым, конкретным содержанием здесь и теперь. В этом смысле мне гораздо больше импонирует формула Франкла, которую ты недавно приводил: “Человеческая свобода — это конечная свобода. Человек не свободен от условий. Но он свободен занять позицию по отношению к ним” [6, с. 77].

А.: Послушал бы тебя кто-нибудь из твоих преподавателей! “Отлично” обеспечено! С: Ты думаешь?

А.: Ты рассуждаешь вполне логично и так, будто уже прошел обучение на факультете. Я лично научился так обосновывать свои высказывания сравнительно поздно. Но представители неклассической парадигмы в психологии, кстати, и не отрицают необходимости иных, “старых” методов исследования психики, только в ограниченных пределах.

Т.А. Флоренская: Из того, что было сказано относительно объективных методов в психологии, может сложиться впечатление, что они отрицаются как таковые. Но все негативные высказывания по поводу этих методов связаны с их

Диаюг 10. Естественная или гуманитарная?

неадекватностью в познании и диагностике личности. Однако в человеке есть и “объектные” характеристики и “механизмы” психики, в изучении которых психология достигла многого. Человеку полезно знать о своих индивидных особенностях, сильных и слабых свойствах психики, подобно тому, как не мешает знать и о возможностях своего организма, и о состоянии здоровья. Ко всем этим “объективным данным” он может отнестись с той или иной степенью разумности и активности как кусловиям своей жизни, которые могут быть им так или иначе изменены или использованы. Но ошибочно относиться к ним как к “гороскопу”, претендующему на предсказуемость. Объективная психология может быть полезна и интересна, если она занимает свое место и не претендует на познание “глубин” человеческой души, недоступных и неподвластных ей (кстати, то же относится и к гороскопу) [2,с.21].

С: Значит, Богу — богово, а кесарю — кесарево? Значит, существование двух психологии оправдано?

Гуманистическая психология в узком и широком смыслах слова

А.: Это сложный вопрос. Судя по этим словам, да. Но это фактически предполагает две различные психологии со своими предметами и методологией… Впрочем, почему предполагает? Они и так существуют, о чем я уже говорил. Яркий представитель гуманитарной парадигмы в психологии — гуманистическая психология. К ее довольно общему рассмотрению мы сейчас и перейдем. Кстати, на ее примере отчетливо видно еще одно отличие гуманитарной парадигмы в психологии от естественнонаучной: самоцелью здесь является не познание, а помощь другому человеку. А теперь поговорим более содержательно о том, как те или иные аспекты соответствующей парадигмы реализуются в рамках гуманистической психологии.

Итак, к направлению, называющему себя гуманистической психологией, принадлежат Карл Рэнсом Роджерс, Абрахам Маслоу, Шарлотта Бюлер, Гордон Олпорт и другие. С 1957 года некоторые из представителей гуманистической психологии стали проводить регулярные семинары по различным проблемам психологии. В1961 году на основе семинаров воз-

Гуманистическая психология в узком и широком смыслах слова 465 ник “Журнал гуманистической психологии”, а затем и ассоциация “За гуманистическую психологию”, ставшая в 1970 году Международной. Однако сами гуманистические психологи считают, что многих других психологов, даже совершенно разных ориентации, можно называть гуманистическими, если они в той или иной степени придерживаются некоторых постулатов. Вот что сообщал известный наш психолог Олег Константинович Тихомиров, описывая свои впечатления о встречах с некоторыми представителями этого направления, в том числе знаменитым Роджерсом, приезжавшим в Московский университет с чтением публичных лекций.

O.K. Тихомиров: Я спросил некоторых представителей этой школы о признаках гуманистической психологии. Мне были названы такие признаки. Первое. Гуманистическая психология — психология антиэкспериментальная, ее представителей объединяет отрицание экспериментов — любых, бихевиористских, когнитивистских и т.д. Второе. Это — психология, которая вырастает и питается определенным направлением психотерапии — не связанным с идеями модификации поведения. Связанная с модификацией поведения терапия в какой-то степени выросла из бихевиористских разработок. Поэтому мы видим здесь скрытый антибихевиоризм. Третье. Гуманистическая психология делает акцент на человека, на его возможности и в этом смысле противопоставляет себя религии. Такое противопоставление, как ни парадоксально, есть: религия видит основной фактор, регулирующий поведение, в Боге, а гуманистический психолог — в самом человеке. Личность должна все делать сама, но ей важно помочь. Критерии этого довольно размытые. Я спросил, включать ли, например, Д. Брунера, у которого есть много исследований по развитию ребенка, выполненных неэкспериментальными методами, в гуманистическую психологию. “Конечно”, — ответили мне. У Л.С. Выготского есть много идей, связанных с развитием в контексте педагогической психологии. Нужно ли Выготского относить к гуманистическим психологам? “Мы его так и относим”, — сказали мне. Наконец, сделали обобщение. Гуманистическим является тот психолог, который считает себя гуманистическим, то есть в основе — характеристика его самосознания. Нет четких границ, но есть основные идеи — ориентация на целостного человека, на его развитие, раскрытие его потенциала, на помощь и устранение барьеров в этом развитии [14, с. 48-49].

466 ДиалогЮ. Естественнаяилигуманитарная?

С: Значит, можно сказать, что есть гуманистическая психология в узком и широком смыслах слова?

А.: Я думаю, можно, если сами “гуманисты” так говорят. Но давай вычленим все же специфику гуманистической психологии в узком смысле слова. Это тоже будет нелегко, поскольку отдельные ее представители существенно отличаются по своим взглядам друг от друга [15; 16]. И начнем мы, пожалуй, с концепции индирективной психотерапии Роджерса. Хочу сразу предупредить: может быть, многое из того, что ты услышишь, покажется тривиальностью, но одно дело — говорить о гуманизме, а совсем другое — воплощать в конкретных приемах психотерапевтической работы гуманистическое отношение к человеку. Познакомимся же с некоторыми положениями “философии человека”, лежащей в основе психологической теории гуманистической психологии и ее психотерапевтической практики, по ряду работ на русском языке. В последнее время их стало выходить в нашей стране так много, что я едва ли мог уследить за всеми новыми публикациями. Поэтому я пользуюсь ранее опубликованными текстами, а ты можешь при желании обратиться к новым книгам (См., например, [37; 38; 39; 40; 41; 42]).

“Философия человека” в индирективной психотерапии К. Роджерса

А.Б. Орлов: Исходную оппозицию традиционным психотерапевтическим, педагогическим, политическим и прочим практикам и идеологиям составляют три базальных гуманистических принципа или убеждения: люди по своей природе свободны и добры; пациенты, учащиеся, представители политических партий, социальных классов и т.д. — это, прежде всего, люди; конструктивное (дающее облегчающий, лечащий, обучающий, развивающий, умиротворяющий и т.п. эффект) взаимодействие с людьми возможно только в том случае, если психотерапевту, учителю, политику удается войти с ними в человеческие (а не медицинские, педагогические или политические) отношения. Важнейшее научное открытие К. Роджерса заключается в том, что он установил “необходимые и достаточные” условия гуманизации любых межличностных отношений, обеспечивающие конструктивные личностные изменения. Эти три условия — безоценочное пози-

“Философия человека” К. Роджерса 467

тивное принятие другого человека, его активное эмпатийное слушание и конгруэнтное (то есть адекватное, подлинное и искреннее) самовыражение в общении с ним [17, с. 55-56]. С: А если поконкретнее? А.: Послушаем Жо Годфруа.

Ж. Годфруа: По Роджерсу, в каждом человеке от рождения заложено стремление полностью реализовать себя, и он наделен силами, необходимыми для развития всех своих возможностей. Однако воспитание и нормы, установленные обществом, более или менее эффективно принуждают его забыть о собственных чувствах и потребностях и принять ценности, навязанные другими.

Роджерс утверждает, что при таком положении вещей личность развивается совсем не так,

как следовало бы в идеале. В этом отклонении и кроется источник неудовлетворенности и

аномалий поведения, которыми страдают многие люди [18, с. 77].

А.: Отсюда главная задача психотерапии — согласовать между собой “идеальное Я”

человека, то есть некий образ себя “в идеале”, и “реальное Я”, которое формируется на

основе собственного опыта человека в контексте его социального окружения, то есть оценок

окружающих…

А теперь послушаем самого Роджерса.

К. Роджерс: Каждое направление в психологии имеет свой подразумеваемый философский взгляд на человека… Для би-хевиориста человек представляет собой сложную, но, тем не менее, доступную изучению машину, которую можно научить работать со все большим и большим умением до тех пор, пока она не научится думать мыслями, двигаться в определенных направлениях, вести себя сообразно обстоятельствам. Для фрейдиста человек является нерациональным существом, поведение которого определяется его прошлым и продуктом этого прошлого — бессознательным.

Для того чтобы заявить о существовании третьего направления, нет необходимости отрицать тот факт, что в каждой из этих теорий есть своя доля правды. Выделяя экзистенциальную направленность человека, его феноменологические внутренние отношения, эта теория рассматривает его не как машину и не как зависимого полностью от бессознательных мотивов, а как личность, постоянно создающую себя, осознающую свое назначение в жизни, регулирующую границы своей субъективной свободы. Человек мо-

468 ДиалогЮ. Естественнаяилигуманитарная?

жет чувствовать себя одиноким в сложном окружающем его пространстве, может быть составной частью этого пространства, но при этом оставаться способным преобразовать в своем внутреннем мире это материальное пространство, давать оценки своей жизни, которые нельзя полностью и адекватно передать, описывая только его состояние или его бессознательное… Человек в течение долгого времени ощущал себя в жизни марионеткой, сделанной по шаблону экономическими силами, силами бессознательного или же окружающей средой. Но он последовательно выдвигает новую декларацию независимости. Он отказывается от удобств несвободы. Он выбирает себя, пытается в самом сложном и часто трагическом мире стать самим собой — не куклой, не рабом, не машиной, но уникальным, индивидуальным “Я” [19,с. 227-228].

А.: Иное представление о человеке требует и иного представления о способах его познания. Три пути познания человека по Роджерсу

К. Роджерс: Разрешите мне раскрыть … три способа познания, хотя должен подчеркнуть, что существуют также и другие взгляды на процесс познания… Эти три способа познания прямо не связаны с тремя течениями в психологии. Правильнее сказать, что в этой работе о познании делается попытка раскрыть некоторые из фундаментальных проблем, лежащих в основе всех трех психологических направлений…

Я могу “знать”, что я люблю и ненавижу, ощущаю, воспринимаю, понимаю, обратясь к моей индивидуальной внутренней “системе координат”… Таким образом, я могу проверить свою гипотезу, спрашивая себя: “Действительно ли я ненавижу его?” Если я обращусь к моему опыту, то пойму, что испытываю к этому человеку в большей мере чувство зависти, чем ненависти… Или возьмем другой пример. Психолог приглашает меня войти в темную комнату, где хорошо видно маленькое световое пятно. Меня спрашивают, движется ли оно или стоит на месте. Я обращусь к моему опыту, связанному с подобной ситуацией, и отвечу, что пятно движется. (Хотя объективно оно остается на месте). Таким образом, я формирую внутреннюю гипотезу, опираясь на мой личный опыт… Этот тип познания является основным для повседневной жизни…

Три пути познания человека по Роджерсу 469

…Теперь обратимся к… пути познания, которое рассматривается как объективное. В

познании этого типа гипотезы формируются на основе внешней системы связей и

проверяются с помощью как внешне наблюдаемых операций, так и эмпатических

заключений, выражающих мнение сплоченной референтной группы, чаще всего группы

коллег [19, с. 202-205].

С: Сколько незнакомых слов!

А.: Что касается эмпатии, то дословно этот термин означает “вчувствование”, но подробнее Роджерс сам разъяснит, что это такое; референтной же группой называется группа людей, на оценки и мнения которой человек ориентируется в своем поведении и познании… Роджерс имеет в виду, что этот тип познания “переводит все изучаемое в категорию объекта” [19, с. 206], то есть имеет дело со всем “внешне наблюдаемым”… С: Так это, по сути, противопоставление субъективного метода интроспекции “объективному” методу познания би-хевиористов?

А.: Я думаю, что можно и так сказать. Но Роджерс замечает, что только этих двух методов для познания человека недостаточно.

К. Роджерс: Где-то между этими двумя видами познания … логически вписывается третье направление, связанное в основном с познанием человека и высших организмов, которое за неимением лучшего термина я называю “межличностным познанием”. При этом типе познания я “познаю”, что вы испытываете обиду на мое замечание или презираете себя… Эти и подобные им знания являются гипотезами. Но способ проверки гипотез в данном случае требует определенного мастерства, и эмпатическое понимание заключается в проникновении в чужой мир, умении релевантно войти в феноменологическое поле другого человека, внутрь его личного мира значений и увидеть, правильно ли мое понимание.

Я могу просто спросить у вас, верна ли моя гипотеза, но часто этот метод проникновения во внутренний мир другого человека неадекватен. Я могу изучить ваши жесты, слова, модуляции голоса и отсюда делать выводы о вашем внутреннем мире. Также я могу — ив этом суть моего метода — создать на психотерапевтическом сеансе атмосферу, которая тонко и щадяще позволила бы раскрыть вашу внутреннюю систему ориентации. В течение сеанса вы начинаете пони-

Диалог 10. Естественная или гуманитарная?

мать, что можете переносить на меня ваши нереализованные желания, отвращение к себе, вашу систему убеждений или любой другой аспект вашего мира личных значений. В психотерапии этот путь познания мы находим самым плодотворным. Относясь с эмпатией к клиенту, сверяя свои гипотезы с его внутренним миром, мы получаем знания, которые приводят к формулировке психологических принципов личностных изменений [19, с. 209]. А.: Итак, вот те самые “диалоговые” формы познания, о которых мы говорили. В одной из своих работ Роджерс выделяет те приемы работы психотерапевта с клиентом, которые, по его опыту, могут привести к большей эффективности познания другого человека и — соответственно — помощи ему. Конкретные терапевтические приемы

К. Роджерс: Общаясь с людьми, я понял, что не смогу им помочь, если я буду тем, что не есть я. Нет смысла казаться спокойным и удовлетворенным, если на самом деле я раздражен и критичен. Нет смысла делать вид, что я люблю кого-то, если я настроен к нему враждебно… Иначе говоря,… нет смысла, общаясь с людьми, делать вид, что испытываешь одно, а на самом деле чувствовать совсем другое [20, с. 58-59].

А.: Как подчеркивали исследователи творчества Роджерса, к этой позиции он пришел довольно поздно, а в начале своего пути он старался выражать только “позитивные чувства” к клиенту, скрывая гнев и другие негативные эмоции (См. [21, с. 14]). Развитием данной мысли Роджерса является другая его мысль.

К. Роджерс: Японял, чтоуменя все получается лучше, когдаямогу с принятием [себя] прислушиваться к себе и быть самим собой. С годами я научился более адекватно слушать себя… Можно сказать, что я становлюсь более адекватным, когда позволяю себе быть тем, что я есть. Тогда мне легче принимать себя как явно несовершенного человека, который, тем не менее, идет по пути, по которому хотел бы идти.

Этот путь может показаться странным, но он имеет ценность для меня из-за любопытного парадокса: когда я при-

Конкретные терапевтические приемы 471

нимаю себя, я изменяюсь… Мы не можем измениться, не можем продвигаться, пока не

примем себя такими, какие мы есть. Когда это случается, изменения происходят почти

незаметно.

Когда вы становитесь собой, взаимоотношения становятся подлинными. Подлинные взаимоотношения прекрасны тем, что полны жизни и смысла… Подлинные взаимоотношения имеют тенденцию к изменению, анек статике [20, с. 59]. А.: Позволь привести мне один пример такого “естественного” поведения психотерапевта, работавшего на “телефоне доверия” для подростков и использовавшего в своей работе некоторые приемы гуманистических психологов.

Т.А. Флоренская: Л.,17 лет. Он позвонил, жалуясь на одиночество: нет друга, девушки. Потом разговор пошел о трудностях жизни — “все злые”… Консультант высказал мысль о том, что это все от бездуховности, на что Л. ответил, что над ним смеются, издеваются за то, что он “не такой, как все”: не пьет, не курит, не соблазняет девушек. Консультант высказал мысль о здоровой овце в больном стаде, а Л. справедливо заметил ошибку: “А вы с мужем счастливы и считаете, что все вокруг больные?” Его явно интересовала жизнь собеседницы, волновала именно проблема любви, семьи. Консультант, почувствовав оплошность, искренно сказала, что и у нее, как и у всех, есть трудности. Это признание вызвало волну доверия, и Л. поведал, что тайком от родителей разглядывает “Плэйбой”, ему это нравится… [2, с. 76].

А.: Итак, искренность психотерапевта вызвала “волну доверия” у юноши. С: Как же все-таки научиться “более адекватно слушать себя”? Ведь когда-то в разговоре об интроспективной психологии мы пришли к выводу, что простое “вчувствование” в свои переживания ничего не дает, главное — включенность в различные практические ситуации, а также оценки других людей, которые иногда оценивают тебя легче и правильнее, чем ты сам. С: Верно. А Роджерс и не предлагает ограничиться своими собственными внутренними переживаниями. Он, во-первых, говорит, что именно общение с клиентами дает ему информацию о “себе”. А вот как оценивают свой опыт пребывания в группах “тренинга общения” участники этих групп…

Диалог 10. Естественная или гуманитарная? С: А при чем тут Роджерс?

А.: Как, я тебе еще не сказал? Роджерс — творец не только “индирективной”, или личностно-центрированной, индивидуальной психотерапии. Он основоположник того варианта групповой “работы”, которая называется “группами встреч” и ориентирована на “личностный рост”. Одним из условий такого “роста” является информация о себе, пришедшая “со стороны” других участников группы. Иногда она бывает негативной, но иногда — и весьма позитивной. Вот примеры из книги известного специалиста по групповым формам работы Ларисы Андреевны Петровской, использовавшей подход Роджерса. Л.А. Петровская: Порой открытием для участников оказывается позитивная информация, которую по тем или иным причинам он ранее не получал или не воспринимал. Д., 21 год, курсант. Я21 год был уверен, что наилучшая позиция для меня в общении — молчать. А сейчас с огромным удивлением вдруг обнаружил, что все наоборот, что я, оказывается, могу нравиться людям как собеседник! Я уже не говорю о том, какое это огромное наслаждение иметь возможность свободно общаться с людьми. Д., 22 года, студент. Меня очень поразило, что ребята из группы приглашали меня на встречи с ними… Я считал себя полным аутсайдером в группе, с которым никто не захочет поддерживать отношений. Было больно… А меня вдруг пригласили, не предали забвению [22, с. 102].

К. Роджерс: Сейчас я подхожу к своему главному открытию, которое чрезвычайно важно для меня. Я бы его сформулировал так: я осознал огромную ценность того, чтоя позволяю себе понимать другого человека. То, как я сформулировал это, может вам показаться странным. Разве есть необходимость позволять себе понимать другого? Я думаю, что да. Наша первая реакция на высказывания других людей — немедленная оценка или суждение, а не понимание. Когда кто-то выражает свои чувства, убеждения или мнения, в нас возникает стремление оценить это как правильное, глупое, ненормальное, неразумное, неправильное. Очень редко мы позволяем себе понимать, что значат слова другого человека для него самого… Нелегко позволить себе понимать другого, эмпати-чески целиком и полностью войти в его внутренний мир. Это происходит редко.

…Когда я работаю с проблемами моих клиентов, я вхожу в странный мир психотика, понимаю и чувствую человека, для которого жизнь столь трагична, что уже непереносима,

Проблема “советов” и “оценок” в индирективной терапии 473

понимаю того, кто считает себя неполноценным и недостойным уважения… В каждом этом опыте я открываю что-то, что изменяет меня… Но, может быть, более существенно то, что мое понимание этих людей позволяет им изменяться… Когда кто-то полностью принимает твои чувства, он помогает тебе принимать эти чувства в себе [20, с. 59-60]. С: Легко сказать — понимать другого человека! Это так трудно! А.: Роджерс считает, что самое важное здесь сначала — так называемое эмпатическое слушание, то есть “включенность в наличные переживания собеседника …с максимальной отрешенностью от себя, своего настроения, своих установок, оценок и т.п.” [2, с. 193-194]. Интересно, что начинающие консультанты-психотерапевты как бы “забывают” об этих рекомендациях и больше говорят, нежели просто эмпатически выслушивают собеседника. Для многих клиентов необходимо просто “выговориться”, “выплеснуть” свои внутренние состояния наружу. Роджерс использовал для этой цели и иные приемы — создавал, например, в аудитории такую атмосферу, когда можно было открыто выражать свои чувства, в том числе и негативные, по отношению к преподавателю (См. [20, с. 60]). В ходе длительной групповой работы с использованием различных приемов (См. [22; 23]) у рядовых членов группы действительно формируется способность понимать другого человека именно как другого, то есть непохожего на тебя, и, соответственно, большая терпимость к “инакости”.

Л.А. Петровская: Самоотчеты показывают, что эффекты такого рода, как правило, бывают выражены достаточно ярко.

А., 19лет, студент. Впервые по-настоящему убедился в нашей субъективности и понял, что мне права на абсолютную объективность никто не выдавал…

Т., 35лет, инженер. Теперь, после завершения тренинга, сожалею о том, что часто вместо того, чтобы попытаться понять иного человека, посмотреть с его позиции, пыталась исправить в нем что-то, наставить на “путь истинный”, почему-то решив, что я точно знаю, каков он [22, с. 109].

Проблема “советов” и “оценок” в индирективной терапии

С: Но разве консультант не должен давать советов, как лучше поступить в том или ином случае? Разве не для того

474 ДиалогЮ. Естественнаяилигуманитарная?

человек пришел в консультацию, чтобы получить совет? Разве консультант не должен все-таки оценивать тот или иной поступок клиента с точки зрения добра или зла? А.: Давай все-таки разведем две вещи: советы и оценки. С точки зрения Роджерса, ни того, ни другого в процессе психотерапии, которая поэтому и называется “индиректив-ной” (то есть, так сказать, без “указующего перста”), быть не должно.

К. Роджерс: Чем больше я открыт тому, что происходит во мне и в другом человеке, тем меньше во мне стремление к “фиксированным точкам”. Когда я пытаюсь прислушиваться к себе и к тому, что происходит во мне, тем больше я пытаюсь прислушиваться к другим людям и тем больше уважения я испытываю к сложному процессу жизни. Я все менее склонен стремиться … ставить цели, воздействовать на людей, манипулировать ими и толкать их на путь, по которому, мне кажется, они должны идти… Парадоксальный аспект моего опыта состоит в том, что … чем больше я хочу понимать и принимать себя и другого, тем больше изменений происходит [20, с. 61].

А.: Конкретно в практике консультирования это означает, что консультант добивается в диалоге с клиентом осмысления кризисной ситуации самим клиентом, которое в ходе последующих бесед может смениться переосмыслением данной ситуации и нахождением возможных путей выхода из нее. Да, можно “вооружить” клиента информацией, техниками “общения”, допустим, с разными членами семьи, но это было бы “внешнее” знание, не продуманное, не прочувствованное самим клиентом.

Т.А. Флоренская: В диалоге возникают и такие моменты, когда консультант высказывает свое мнение, а собеседник откликается на него не просто согласием, а радостным удивлением: “Я и сам в глубине души так думал”, … “Вы просто читаете мои мысли”… Психолог сыграл роль “повивальной бабки” (Сократ), вызвав это знание из глубины души и подтвердив его правильность. Если бы это знание было не собственным, а внешним, оно вызвало бы … протест и негативные реакции. Только такое внутреннее знание может быть действенным и преображающим личность [2, с. 64-64].

А.: Позже ты узнаешь о тех многочисленных приемах индивидуальной и групповой терапии, которые призваны “создать” такие условия для самопознания клиента. А теперь —

Индирективная терапия и диалоговая терапия 475

относительно оценок. Здесь наблюдаются существенные различия между пониманием роли оценок в концепции Роджерса и в “отечественной школе диалога” (См. [2, с. 100]). Индирективная терапия К. Роджерса и отечественная диалоговая терапия: связь и различия

К. Роджерс: Яувидел, какмногомне дает принятие другого человека. Я увидел, что принимать другого человека и его чувства действительно легко, не труднее, чем понимать его [20, с.61].

А.: Это означает безусловное принятие всех проявлений индивида, “безусловную положительную оценку” всего опыта индивида как важнейшее условие его самораскрытия и самореализации. Однако эта позиция критикуется некоторыми отечественными практическими психологами, использующими идеи отечественных философов Михаила Михайловича Бахтина, Павла Александровича Флоренского, а также Алексея Алексеевича Ухтомского, который был, оказывается, не только выдающимся физиологом, но и философом.

Т.А. Флоренская: Сам принцип содержит в себе в нерас-члененном виде два различных подхода: один — положительно оценивать все переживания, весь опыт индивида; другой — положительно оценивать самого индивида (что возможно и при отрицательной оценке отдельных его переживаний)… В развивающейся личности необходимо поддерживать, а не нейтрализовать ее собственную отрицательную оценку своих отдельных проявлений, основанных на переживаниях совести [2, с. 102-103].

А.: Вот конкретный пример из практики Флоренской. Описываемая история произошла в конце 80-х годов XX в.

Т.А. Флоренская: М. — … мать двоих детей, любима мужем… М. начала с жалоб на то, что ей “все надоело”, что ей не хочется жить и приходят мысли о самоубийстве. Затем она с раздражением говорила о постоянной нехватке денег, о неустройстве жизни, возмущалась “советскими буржуями”, которым все достается даром, а ей приходится целый день просиживать на скучной работе, а потом бежать в магазин, а

476 ДиалогЮ. Естественнаяилигуманитарная?

потом возиться на кухне… А на кухне — соседка: “вредная старуха”, у них постоянные скандалы. Соседка больна раком, и когда М. переезжала в эту квартиру, ей сказали, что “старуха долго не протянет”. Но вот уже второй год они живут в обшей квартире. “Почему я и мои дети должны страдать из-за нее?!” Один незнакомый посетитель канцелярии … нетов шутку, не то всерьез посоветовал: “А вы подсыпьте ей в кастрюлю…” М. — “Не такой я человек…”, но эта мысль навязчиво преследует ее… У М. чувство отчаяния и безысходности. Свою злобу и раздражение она вымещает на муже, на детях, …на посетителях канцелярии. Радости в жизни — никакой [2, с. 191-192]. С: Но что здесь посоветовать?

А.: Опять советы?! Помнишь, что гуманистические терапевты говорят о “внешних” знаниях? Клиент сам должен осознать свое собственное внутреннее состояние и… Т.А. Флоренская: Сочувствие кМ.у меня возникло не по поводу ее наличных нужд, связанных с желанием смерти соседки; оно было вызвано ее страданием и понимаем того, что сама она не живет, а мучается, убивает в себе жизнь, которая может быть полной и счастливой; убивая своим поведением тяжко больного человека, она сама страдает от неосознаваемого ею внутреннего конфликта.

Но мое принятие М. относится не к этим недобрым чувствам, которые неприемлемы для меня равно как в себе, так и в ней. Мое безусловное принятие относится к тому человеку, который мучается и которому нужно помочь выйти из тяжкого душевного состояния [2, с. 196].

С: Неужели помогла?

Т. А. Флоренская: На взволнованный “крик души”: “Ну скажите, что мне делать?!” — я после долгой паузы сказала, что она сама знает, что нужно делать… В ответ я услышала возмущенно-протестующее: “Но это же невозможно! Я же не могу!”… “Не хочу…”, — поправила я. Мы вполне понимали друг друга, хотя постороннему слушателю было бы непонятно, что речь идет о том, чтобы изменить отношение М. к своей соседке. Протест постепенно сменялся желанием слушать и понять [2, с. 197-198].

А.: Итак, здесь представлена принципиально иная позиция в плане оценивания поведения клиента: оценки имеются, и критерием оценивания является здесь нравственная позиция психотерапевта.

Индирективная терапия и диалоговая терапия 477

Т.А. Флоренская: В нашем диалоге сМ.я старалась помочь ей осознать нравственный конфликт, в котором она находится: только осознав его, она может совершить нравственный выбор. Моя задача — выразить и подтвердить императив совести, заглушённый собственнической, потребительской доминантой. На ее стороне — голос случайного посетителя, посоветовавшего отравить соседку. Этот голос поддерживает враждебное отношение М. к ней. Голос этот навязчив, вопреки сознательному неприятию его, он отвечает насущной потребности, вступая в конфликт с совестью. Эта внутренняя раздвоенность М. … — источник ее душевных мучений, чувства безнадежности, безысходности. Желание смерти соседки … сопряжено с мыслями о самоубийстве. И, в сущности, жизнь М. является таким самоубийством: отравляя жизнь другому человеку, она отравляет жизнь себе и своим близким. Она не живет настоящим, а стремится к будущему; и ее вещные цели не могут дать радости и полноты жизни. Мебель, квартира, деньги — из средств жизни превратились для нее в цель. И именно эта жизненная установка заглушает голос совести, побуждает идти на любые средства и подтверждает их правомерность [2, с. 198-199].

А.: Но в то же время психотерапевт стремится не “дать совет”, как ты говоришь, а “подвести” клиента к осознанию этого конфликта. И здесь тоже наблюдается некоторое различие между двумя терапиями в понимании позиции по отношению к клиенту. Если у Роджерса терапия основана на позиции “эмпатического понимания”, то Флоренская придерживается позиции, вытекающей из мыслей Бахтина: во внутренний мир другого человека “нельзя вчувствоваться”, необходима “напряженная и любящая” вненаходимость (См. [2, с. 103]). С: Опять новое понятие, за которым стоит, наверное, целая система психотерапетических воздействий!

А.: Верно. Но подробности нет возможности обсуждать. Всего только несколько слов об

этой позиции “вненаходимо-сти” в рассматриваемом нами случае.

Т.А. Флоренская: Поскольку я видела свою задачу не в том, чтобы убедить М. в

неправильности ее жизненной позиции и поведения, а в том, чтобы помочь ей осознать

причину ее состояния, я ив беседе придерживалась принципа “вненаходимости” —

эмоциональной нейтральности, тона спокойного разъяснения с намеками-подсказками,

безразличия

Диалог 10. Естественная или гуманитарная?

к ее эмоциональным “взрывам” и “нажимам”. “Смотрите сами” — такова была тональность моих слов [2, с. 199].

С: Тогда, насколько я понимаю, наблюдаются и определенные различия в понимании самой личности и задач психотерапевта в общении с клиентом у Роджерса и в отечественной “школе диалога”?

А.: Абсолютно верно. Главная задача Роджерса — согласовать между собой “реальное Я” (какой я есть в моих представлениях и оценках, зависящих от моего индивидуального опыта и оценок окружающих) и “идеальное Я” (каким я хочу быть). Психотерапевты, работающие в отечественных традициях, считают главным согласование “наличного Я” (уникального своеобразия психических черт и особенностей личности, которое человек осознает в себе, которое “обращено” к другим и несет в себе как истинные черты человека, так и “маску” его) и “духовного Я”. Духовное Я — это “голос вечности в душе человека, его творческое призвание, перспектива становления” [2, с. 52], “самое человеческое в человеке”, которое у разных авторов называется по-разному: совесть, моральные нормы, Сверх-Я и так далее. Причины его формирования в человеке также называются различные: Флоренская убеждена, что эта “инстанция” в человеке, в его душе присутствует с рождения, она — от Бога. Сеченов, как мы помним, считает совесть “интериоризированными” социальными нормами. Этой же позиции придерживаются сторонники дея-тельностного подхода к психике человека. Однако всех их объединяет одно: признание необходимости в диалогах с клиентами “достучаться” до их “духовного Я” и, соответственно, нравственная позиция психотерапевта.

Мысль о том, что “духовное Я” есть тот идеал, к которому стремится личность, в принципе не была чужда и Роджерсу.

К. Роджерс: Мой опыт говорит мне, что людям свойственноразвиватъся в позитивном направлении. Глубочайший контакт с клиентами в процессе терапии, даже с теми, проблемы которых были наиболее разрушительны, поведение наиболее асоциально, чувства почти аномальны, показал мне, что это не так. Когда я верно понимаю чувства, которые они выражают, когда я принимаю их как людей с их правом быть самими собой, я вижу, что они двигаются в определенных направлениях. Наиболее точно эти направления описывают слова “позитивный”, “конструктивный”, “самоактуализирую­щийся”… Я очень хорошо знаю, что защиты и страхи вынуждают человека быть невероятно жестоким, незрелым, деградирующим, антисоциальным, способным причинять боль и ущерб. Одна из наиболее благодарных и вдохновляющих сторон моей практики — работа с такими людьми, открытие в них сильных позитивных тенденций, которые у них, так же как и у нас, существуют на самом глубоком уровне [21, с. 64].

С: А что же мы не рассматриваем других представителей гуманистической психологии? А.: Именно это я и хочу сейчас сделать. Я расскажу тебе о концепции самоактуализации Абрахама Маслоу.

Проблема самоактуализащш в творчестве А. Маслоу

А. Маслоу: Мое изучение самоактуализации не было запланировано как научное исследование, и начиналось оно не как таковое. Все началось с попыток молодого интеллектуала понять двух своих учителей, которыми он восхищался, которых он любил и обожал и которые были совершенно прекрасными людьми… Мои занятия психологией не давали мне ровным счетом ничего для того, чтобы понять их. Было такое впечатление, что они не только отличаются от других людей, но что они — нечто большее, чем люди… В один прекрасный миг я понял, что эти два образа можно обобщить, что я имею дело с определенным типом людей, анес двумя несравнимыми индивидами. Это было замечательным стимулом для дальнейшей работы. Я стал искать, можно ли найти этот образ где-нибудь еще, и находил его повсюду, в одном человеке за другим [24, с. 109]. А.: Этим типом людей были “самоактуализирующиеся люди”. Кстати, одним из учителей Маслоу был Макс Верт-геймер. Итак, что же понимается под самоактуализацией? А. Маслоу: Я опишу восемь путей самоактуализации.

Во-первых, самоактуализация означает полное, живое и бескорыстное переживание с полным сосредоточением и погруженностью, то есть переживание без подростковой застенчивости. В момент самоактуализации индивид является целиком и полностью человеком. Это момент, когда Я реализует самое себя… Ключом к этому является бескорыстие…

Диалог 10. Естественная или гуманитарная?

Во-вторых, необходимо представить себе жизнь как процесс постоянного выбора. В каждый момент имеется выбор: продвижение или отступление. Либо движение к еще большей защите, безопасности, боязни, либо выбор продвижения и роста. Выбрать развитие вместо страха десять раз в день — значит десять раз продвинуться к самоактуализации… В-третьих, само слово “самоактуализация” подразумевает наличие Я, которое может актуализироваться. Человек — это не “tabula rasa”… А.: То есть “чистая доска”, как когда-то говорил Локк…

А. Маслоу: …ине податливый воск. Он всегда уже есть нечто… Имеется собственное Я, и то, что мной иногда называлось “прислушиванием к голосу импульса”, означает предоставление возможности этому Я проявляться. Большинство из нас чаще всего … прислушиваются не к самим себе, а к голосу мамы, папы, к голосу государственного устройства, вышестоящих лиц, власти, традиции и т.д….

В-четвертых, когда вы сомневаетесь в чем-то, старайтесь быть честными… Обращаться к самому себе, требуя ответа, — это значит взять на себя ответственность… Пятое. … Для того чтобы высказывать честное мнение, человек должен быть отличным, независимым от других, должен быть нонконформистом. Если мы не можем отучить наших клиентов, молодых и старых, быть готовыми к независимой от окружающих позиции, мы можем сейчас же прекратить свою деятельность…

Шестое. Самоактуализация — это не только конечное состояние, но также процесс актуализации своих возможностей. Это, например, развитие умственных способностей посредством интеллектуальных занятий… Самоактуализация — это труд ради того, чтобы сделать хорошо то, что человек хочет сделать… Седьмое. Высшие переживания — это моменты самоактуализации…

А.: Маслоу имеет здесь в виду то самое “внутреннее озарение”, “радость от самопознания”, “внезапное удивление от понимания”, о чем мы с тобой говорили раньше. А. Маслоу: Восьмое. Найти самого себя, раскрыть, что ты собой представляешь, что для тебя хорошо, а что плохо, какова цель твоей жизни — все это требует разоблачения собственной психопатологии. Для этого нужно выявить свои защиты и после этого найти в себе смелость преодолеть их.

Это болезненно, так как защиты направлены против чего-то неприятного. Но отказ от защиты стоит того. Если бы даже психоаналитическая литература не дала нам ничего большего, достаточно уже того, что она показала нам, что вытеснение — это не лучший способ разрешения своих проблем 124, с. 111-114]. С: Здесь чувствуется скрытая полемика с психоанализом.

А.: Она действительно существовала. Основное возражение гуманистов вызывала идея Фрейда — дайне только его — о стремлении организма к равновесию со средой как движущей силе развития личности. Один из представителей гуманистической психологии, Гордон Олпорт, писал: “Подлинные психогенные интересы всегда таковы — они заставляют нас неограниченно усложнять и напрягать нашу жизнь. “Стремление к равновесию”, “редукция напряжения”, “влечение к смерти” кажутся поэтому тривиальными и ошибочными представлениями о мотивации нормального взрослого человека” [25, с. 107]. С: Но разве можно так абсолютизировать? Ведь, во-первых, Фрейд говорил и о “влечениях к жизни”, а во-вторых, разве не наблюдаются подобные тенденции к равновесию в нашей повседневной жизни?

А.: Я думаю, ты прав. Гуманисты рассматривали, скорее, идеального человека, нежели человека, существующего в реальности со всеми слабостями и недостатками в условиях далеко не всегда здорового общества. Непонятным осталось в теории гуманистической психологии и то, почему одни люди становятся самоактуализирующимися личностями, а другие — нет, и есть ли в этом “вина” социальных и исторических условий. И опять-таки правда гуманистов о человеке была не всей правдой.

С: Ты имеешь в виду, что гуманисты не учитывали слабости человека, его, так сказать, грехи? А.: Наоборот. Иногда они недоучитывали как раз самое высокое в человеке. Я имею в виду схему строения мотива-ционной сферы личности Маслоу. Он считал, что все потребности человека могут быть разделены на несколько групп. “Внизу” находятся физиологические потребности (в пище, воде, кислороде и так далее). Затем следуют потребности в безопасности (в том числе психологической). Еще выше — потребности в принадлежности к определенной группе и потребности в уважении. Наконец, на вершине иерархии — 16 Е.Е.Соколова

Диалог 10. Естественная или гуманитарная?

потребность в самоактуализации. Обрати внимание на такой парадокс: с одной стороны, потребность в самоактуализации признается присущей любому человеку, врожденной. С другой, она может проявиться только при условии удовлетворения потребностей нижележащих уровней, то есть, грубо говоря, голодному человеку не до самовыражения… С: Но ведь события хотя бы в нашей стране во время Ленинградской блокады доказывают, что может быть и иначе…

А.: Этот же аргумент использует критик гуманистической психологии Виктор Франкл. В. Франкл: Как известно, Маслоу ввел различение низших и высших потребностей, имея в виду при этом, что удовлетворение низших потребностей является необходимым условием для того, чтобы были удовлетворены и высшие. К высшим потребностям он причисляет и стремление к смыслу, называя его даже при этом “первичным человеческим побуждением”. Это свелось, однако, к тому, что человек начинает интересоваться смыслом жизни лишь тогда, когда жизнь у него устроена (“сначала пища, потом мораль”). Этому, однако, противоречит то, что мы … имеем возможность постоянно наблюдать в жизни: потребность и вопрос о смысле жизни возникают именно тогда, когда человеку живется хуже некуда. Свидетельством тому являются умирающие люди из числа наших пациентов, а также уцелевшие бывшие узники концлагерей и лагерей для военнопленных [б, с. 29]. А.: И наоборот: человек может иметь все — и жаловаться, что у него нет смысла жизни. И еще одно возражение Франкла: самоактуализация — это прекрасно, но… В. Франкл: Самоактуализация — это не конечное предназначение человека. Это даже не его первичное стремление. Если превратить самоактуализацию в самоцель, она вступит в противоречие с самотрансцендентностью человеческого существования. Подобно счастью, самоактуализация является лишь результатом, следствием осуществления смысла. Лишь в той мере, в какой человеку удается осуществить смысл, который он находит во внешнем мире, он осуществляет и себя. Если он намеревается актуализировать себя вместо осуществления смысла, смысл самоактуализации тут же теряется [6, с. 58-59]. А.: Это как стремление к счастью. Если человек всеми силами стремится к счастью — у него ничего не получается.

Его самоактуализация приобретает смысл только тогда, когда человек включается в значимую для других деятельность. Здесь наблюдается явная перекличка идей Франкла с идеями представителей деятельностного подхода в психологии… — но мы увлеклись. Надо завершать разговор о гуманистической психологии как одном из направлений, которое в большей степени опирается на “идиографический” подход к человеческой личности. Кстати, впоследствии Маслоу признал, что удовлетворение потребности в самоактуализации и других высших человеческих потребностей “предполагает взаимодействие с другими людьми” [42, с. 158] и “чем выше человеческая потребность, тем она менее эгоистична [Там же]. Он также подтвердил отмечаемую другими психологами возможность “переворачивания” иерархии потребностей у человека, живущего “высшими потребностями”. А. Маслоу: Приусловииудовлетворения и низшей, и высшей потребности последняя приобретает большую субъективную значимость для человека. Ради высшего удовлетворения человек готов терпеть лишения и идти на жертвы, готов мириться с депривацией низших потребностей. Зачастую ради принципов и убеждений человек согласен вести аскетическую жизнь, он отказывается от богатства и престижа во имя возможности реализовать себя на избранном поприще. Человек, удовлетворивший низшие потребности и познавший, что такое самоуважение и самореализация, как правило, ставит их выше сытого желудка и чувства безопасности [42, с. 158].

А.: Напоследок вот еще что. Некоторое время назад обнаружилось, что внутри гуманистической психологии в узком смысле слова выделяются два разных по сути направления — собственно гуманистическая психология (к которой принадлежат цитированные мною авторы — Роджерс, Маслоу) и так называемая экзистенциальная психология, к которой принадлежат такие авторы, как Ролло Мэй, Рональд Лэнг и другие. К экзистенциальной психологии по некоторым своим позициям примыкают также Эрих Фромм и Виктор Франкл (См. [43; 44]). Главное различие между этими двумя направлениями можно сформулировать следующим образом. Первое опирается на “личностно-центрированный” подход, который “приписывает человеку некоторые заданные потенции, некую заданную природу, позитивную по своей сути, которая актуализируется в процессе развития” [43, с. 42]. Напротив, экзистенциальная позиция основана на убеждении,

Диалог 10. Естественная или гуманитарная?

что природа (сущность) человека не предзадана, человек есть то, что он сам из себя делает в результате совершаемых им в течение жизни личностных выборов. Экзистенциальная психология, таким образом, во многом базируется на идеях экзистенциальной философии, суть которых в лаконичной формуле выразил Сартр: “Существование предшествует сущности”. Впрочем, предоставляю тебе возможность самому познакомиться с этими различиями.

С: Позволь еще один вопрос: чем же все-таки закончилась та история с соседкой?

Т.А. Флоренская: Желание М. продолжить наше общение было велико, но встретиться мы

смогли лишь по прошествии двух месяцев. Это было время ее самостоятельного решения.

При новой встрече первыми словами М. были: “Я и не думала, что так может быть!” Вопреки

сомнениям, у нее установились мирные отношения с соседкой, скандалы прекратились. М.

чувствует себя совсем иначе: мысли о самоубийстве оставили ее. По выходным дням они

стали выезжать за город… У М. появились новые интересы — она посещает лекции по

психологии семейных отношений… Она не только изучает психологию, но и стремится

помогать другим в их душевных трудностях [2, с. 199-200].

С: Вот видишь! Значит, в каждом подходе есть своя психологическая правда!

А.: Разве я тебе этого не говорил? Но “своя правда” содержится и в направлениях, в основе

которых лежит номоте-тический подход к человеку…

Номотетический подход к человеку в когнитивной

психологии. Когнитивная психология в узком и

широком смыслах слова

С: Ты говорил уже о бихевиоризме, гештальтпсихоло-гии…

А.: Верно. А теперь поговорим о более поздних школах и направлениях, которые используют тот же подход в изучении познавательных процессов и личности. Я имею в виду, прежде всего, когнитивную психологию. Уже из названия видно, что в центре ее внимания находятся главным обра-

Номотетический подход к человеку в когнитивной психологии 485

зом познавательные процессы. Интересно, что судьба когнитивной психологии в чем-то

схожа с судьбой гуманистической, несмотря на разницу подходов: она возникла примерно в

то же время — на рубеже 50-60-х годов XX века — и представляет собой столь же неясное

по очертаниям направление.

С: В каком смысле?

А.: Как и в случае гуманистической психологии, различают когнитивную психологию в широком и узком смыслах слова, причем это делают сами создатели когнитивной психологии в узком смысле слова, например Улрик Найссер. Он весьма расширительно трактует когнитивную психологию как направление, задачей которого является доказательство решающей роли знания в поведении субъекта (См. [26, с. 164]). По этой логике к когнитивной психологии следует отнести такие довольно далекие друг от друга направления, как генетическая психология Жана Пиаже, концепции Джерома Бру-нера и Джеймса Гибсона. В узком смысле под когнитивной психологией понимаются исследования ряда главным образом американских авторов, которые противопоставили себя господствовавшим тогда в США (на рубеже 50-60-х годов) бихевиоризму и психоанализу. С: Своего рода “четвертая сила”, если третьей называли гуманистическую психологию? А: Я думаю, что когнитивные психологи как раз больше претендовали на роль “третьей силы”. Но не это главное. Главное, что в когнитивной психологии в центре внимания опять оказались процессы, которые были “изгнаны” классическим бихевиоризмом. Это произошло не без влияния Толмена и гештальтистов, а также Курта Левина, который в США стал заниматься процессами “групповой динамики” и существенным образом повлиял на “когнитивный подход” в социальной психологии.

С: Я жду, что ты мне опять “по пунктам” распишешь концепцию когнитивной психологии. А.: Аее нет. Точнее, их много. Кстати, многие из них будут представлены в других курсах, поэтому ограничусь лишь общими характеристиками когнитивных исследований и некоторыми примерами для наглядности.

Из какой “философии человека” исходят когнитивные психологи? Человек — это своего рода компьютер, занятый получением, переработкой, хранением и использованием ин-

Диалог 10. Естественная или гуманитарная?

формации. И одной из важнейших причин появления когнитивной психологии стало широкое распространение в этот период компьютерной техники.

У. Найссер: Дело не только в том, что ЭВМ облегчает проведение экспериментов и делает возможным тщательный анализ получаемых результатов. Оказалось, что операции, выполняемые самой электронно-вычислительной машиной, в некоторых отношениях аналогичны когнитивным процессам. ЭВМ получает информацию, манипулирует символами, сохраняет в “памяти” элементы информации и снова их извлекает, классифицирует информацию на входе, распознает конфигурации и т.д. … Появление ЭВМ послужило давно уже необходимым подтверждением того, что когнитивные процессы вполне реальны, что их можно исследовать и даже, может быть, понять. Вместе с ЭВМ появился также новый словарь и новый набор понятий, относящихся к когнитивной деятельности; такие термины, как информация, вход, переработка, кодирование и подпрограмма, стали обычным делом. Некоторые теоретики начали даже утверждать, что все психологические теории должны быть явным образом сформулированы в виде машинных программ. Другие не соглашались с этим и продолжают не соглашаться, никто, однако, не сомневается в важности аналогий с компьютером для современной психологии [27, с. 27-28]. А.: Итак, целью нового направления в психологии стало проследить, какие изменения претерпевает информация, поступившая на “вход”, то есть на органы чувств человека, в различных “блоках” ее последующей переработки. При этом было изобретено множество методик, позволяющих производить точную регистрацию во времени процессов предъявления информации и соответствующих ответов, что “породило опьяняющее чувство прогресса… Умножение этих остроумных и в научном отношении безупречных методов создавало впечатление, что когнитивная психология сумеет избежать всех тех ловушек, в которые попала старая психология” [27, с. 28].

Как ты понимаешь, имелась в виду интроспективная психология, которая занималась “внутренними процессами”, но старым, субъективным методом. А тут — вполне объективные данные! При этом объективность понималась в старом смысле слова, традиционном для естественных наук. Когнитивная психология — типично номотетическое направление,

которое видит свою задачу в обобщении получаемого фактического материала и установлении законов. Тем не менее, уже с самого начала стала очевидна ограниченность такого подхода. Во-первых, это, как и в случае интроспективной психологии, была психология “лабораторного человека”. Во-вторых, человек выступал больше как Думатель, чем как Деятель, то есть практически исключалась активность субъекта (См. [28, с. 10]). В-третьих, опять возрождались постулаты эле-ментаризма: возможность “собрать” целостный образ познания человека из разрозненных процессов и “блоков” переработки информации. В-четвертых, отдельные концепции и частные теории оказались плохо согласованными друг с другом и не имеющими единой объединяющей их основы. С: Ну и какая же “правда” в таком новом членении человека? А.: И все-таки она есть. Давай в качестве примера рассмотрим один из типичных экспериментов в когнитивной психологии. Он изложен в одном из руководств известных “когнитивистов”, переведенном на русский язык еще в начале 70-х годов. Некоторые экспериментальные исследования в когнитивной психологии П. Линдсей, Д. Норман: Эксперимент Сперлинга. … В одном из основных экспериментов карточку, на которой изображено 9 букв, расположенных в три строки по 3 буквы в каждой предъявляют на тахистоскопе в течение 50 мс. Обычно испытуемому удается прочитать только 4 или 5 букв из 9. Даже если увеличить число букв в карточке или изменить длительность ее предъявления, испытуемый почти неизменно называет примерно 4­5 букв [29, с.316]. С: Да это же эксперимент Вундта!

А.: Верно, сходство просто бросается в глаза. Не случайно Найссер однажды сказал, что “постулаты, лежащие в основе большинства современных работ, посвященных переработке информации, удивительно мало отличаются от постулатов интроспективной психологии XIX в., несмотря на отказ от интроспекции как таковой” [27, с. 29]. Тем не менее, развитие собственно экспериментальных методик не стояло на месте.

Диалог 10. Естественная или гуманитарная?

П. Линдсей, Д. Норман: Если мы хотим выяснить, что же в действительности может увидеть испытуемый, не следует просить его сообщать обо всем, что он видит. Возможно, что он видит все буквы, а затем забывает некоторые из них. Чтобы проверить это предположение, мы можем попросить его дать частичный отчет о предъявленных буквах. В этом случае, как и ранее, предъявим карточку с девятью буквами, но затем предъявим карточку, где прямоугольным значком отмечено место одной из них, и попросим испытуемого просто назвать отмеченную букву. До предъявления карточки с прямоугольной меткой испытуемый не знает, какая из девяти букв будет отмечена…

Если испытуемый всегда может назвать произвольно помеченную букву, это означает, что он действительно в состоянии увидеть в одно мгновение все девять букв… Таким образом, он видит больше, чем может сообщить в отчете [29, с. 316-318].

А.: Таким образом было доказано, что после воздействия зрительного стимула образ этого стимула сохраняется в зрительной системе в течение некоторого времени после предъявления. Этот “непосредственный отпечаток” сенсорной информации был назван “иконической памятью” (от слова “икона”). Он, таким образом, хранит гораздо больше информации, чем может быть впоследствии использовано и остается в последующих системах памяти. Помнишь, речь шла об исследованиях Эббингауза и полученном при этом эффекте, названном “фактором края”?

С: Помню. Первые и последние слова или слоги из списка запоминаются лучше всего. А.: Когнитивные психологи объясняют факт лучшего запоминания последних слов тем, что они попадают в так называемую кратковременную память. Здесь информация хранится дольше, чем в иконической памяти. Интересно, что можно “убрать” этот эффект края очень простым способом.

П. Линдсей, Д. Норман: В 1954 году Ллойд и Маргарет Петерсоны … провели очень простой эксперимент, который, однако, дал удивительные результаты. Они просили испытуемых запомнить три буквы, а спустя 18 с. повторить их. Этот эксперимент кажется совершенно незначительным. А между тем оказалось, что испытуемые не могли запомнить эти три буквы. В чем же дело? Все очень просто: в промежутке между предъявлением трех букв и моментом, когда нужно было

их припомнить, испытуемые должны были проделать некоторую умственную работу: они должны были в быстром темпе вести “обратный счет тройками” [29, с. 321-322]. С: Как это?

А.: Нужно было отнимать по одной тройке от какого-нибудь трехзначного числа. Оказалось, что такая деятельность “стирает” следы из кратковременной памяти, которые хранятся в ней около 20 с.

С: А как же запомнить на более долгое время?

А.: Для этого необходимо, например, повторение данного для запоминания материала несколько раз. Этот простой прием удерживает данный материал в кратковременной памяти более долгое время и способствует его переводу в так называемую долговременную память… С: Которая, очевидно, отличается от кратковременной временем хранения там информации? А.: Не только. Она организована по-другому. Но об этом ты узнаешь позже. А сейчас — пример еще одного эксперимента в когнитивной психологии. Говорят, идея его родилась, как и в случае Левина, в кафе. Может быть, это легенда, но очень правдоподобная. Представь себе, что ты сидишь в кафе за чашечкой кофе или коктейлем. Рядом с тобой сидят твои друзья и что-то обсуждают с тобой. Да еще и музыка играет. Как ты распознаешь, что тебе говорит сосед слева, если одновременно к тебе обращается и сосед справа? Сможешь ли ты одновременно следить за тем, что говорят оба? С: Вряд ли.

А.: Некоторые из когнитивных психологов, например Колин Черри, Дональд Бродбент, Анна Трисман и другие, вплотную занялись этим вопросом. Они разработали ряд интересных методик по изучению селективности, то есть избирательности, восприятия и установили, что это очень сложный процесс. Представь, что тебе дают наушники и в каждом из них звучит свое сообщение. Когнитивных психологов интересовало, как будет происходить анализ одного из данных сообщений, если на другое ухо подается, допустим, шум, речь на другом языке, речь на родном языке, но состоящая из не связанных между собой слов, осмысленная речь на родном языке, но произносимая другим голосом и так далее. Оказывается, по двум каналам сразу, тогда как самому испытуемому кажется, что он “слушает” только одно сообщение, а отдругого “отстраивается”.

Диалог 10. Естественная или гуманитарная? С: Как же это было доказано?

А.: Здесь опять были использованы остроумные методические приемы и находки. Например, по тому каналу, от которого испытуемый вроде бы “отстроился”, вдруг звучит его имя. Внимание испытуемого тут же обращается на этот канал. Произошло бы это событие, если не анализировалось бы другое сообщение тоже? А если пустить по этому второму каналу продолжение сообщения первого и в это время по основному каналу начать передавать иную информацию? Испытуемый тут же “переключится” на этот второй канал. Как бы мог он это сделать, если одновременно не анализировалось бы сообщение по второму каналу? С: Как интересно! И как же происходит этот анализ?

А.: А вот это, а также другие многочисленные эксперименты, проведенные в рамках когнитивной психологии и внесшие свой вклад в изучение, прежде всего, переработки информации в психических системах, ты узнаешь позже, например, из обобщающего труда по когнитивной психологии [45]. Моя задача показать, что и в этом подходе, если, конечно, не считать его единственным, есть своя правда. Когнитивная психология — “номотетическое” направление, которое строится на основе “естественнонаучной” парадигмы. Даже специфически человеческое поведение, обусловленное историческими и культурными условиями, она стремится редуцировать к процессам, аналогичным процессам в компьютерах, подчиняющимся одним и тем же законам. Аналогичное стремление найти “универсальные законы”, управляющие человеческим поведением в социальных группах и определяющие восприятие людьми различных социальных явлений, можно найти в социально-психологических концепциях когнитивистской ориентации. В качестве источников этих теорий выступают гештальтпсихология и концепция Курта Левина. Я не буду вдаваться в детали, приведу только один пример. Речь идет о теории когнитивного диссонанса американского психолога Леона Фестингера [46]. Один из учеников и одновременно критиков Фестингера американский же психолог Эллиот Аронсон пишет об этой теории, что ее применимость доказывалась в диапазоне “от опытов с крысами в лабиринте …до формирования ценностей у детей…; от исследования голодания студентов-второкурсников …до изучения обращения в другую веру религиозных фанатиков” [30, с. 111].

С: Что же общего можно здесь найти?

Теория когнитивного диссонанса Л. Фестингера 49 1

Теория когнитивного диссонанса Л. Фестингера

А.: Аронсон считает, как и Фестингер, что этим общим является феномен когнитивного диссонанса, который возникает при наличии двух когнитивных элементов, не согласованных друг с другом. А поскольку “когнитивная структура” (в старой терминологии “гештальт”) стремится кустойчивости, равновесию, “простоте”, непротиворечивости (так сказать, к “хорошей форме”), постольку у субъекта возникает стремление “восстановить равновесие” и преобразовать данную когнитивную структуру, устранив тем самым диссонанс. Каким образом он может это сделать? Классический пример предложен Фестингером. Л. Фестингер: Сейчас проанализируем, как может быть уменьшен диссонанс, используя в качестве иллюстрации пример заядлого курильщика, который узнал, что курение вредно для его здоровья. Он может получить эту информацию из газеты или журнала, от друзей или даже от какого-нибудь врача. Это знание, несомненно, диссонирует с когницией, что он продолжает курить. Если верна гипотеза о том, что при этом должно возникнуть стремление уменьшить диссонанс, то чего можно ожидать от данного человека?

1. Он может просто изменить свою когницию о своем поведении, изменив свои действия, а именно — он может бросить курить. Если он больше не курит, то его когниция по поводу того, что он делает, будет консонантна с его знанием того, что курение вредно для его здоровья.

2. Он может изменить свое “знание” о последствиях курения. Это плохо звучит, но зато хорошо выражает то, что должно произойти. Он может просто прийти к мнению, что курение не имеет каких-либо пагубных последствий, или он может приобрести так много “знаний” о благоприятных последствиях курения, что вредные аспекты станут незаметными [31,с. 100].

А.: Итак, опять та же идея гомеостаза, против которой так выступали гуманистические психологи, представители иной, идиографической традиции. И опять “общие законы”, пригодные для “всех времен и народов”. Это не означает, что эти законы не действуют в довольно различных сферах психической жизни (иначе как объяснить, например, долгую симпатию отдельных групп населения к тому или иному политическому деятелю, несмотря на все новую и новую негативную

492 ДиалогЮ. Естественнаяилигуманитарная?

информацию о нем?). Означает ли это, однако, неумолимость действия законов “равновесия” в каждом конкретном случае, как это предполагается естественнонаучной парадигмой исследований?

С: Насколько я помню, в естественнонаучной парадигме исследований широко используются статистические методы, которые выделяют “общее” и отсеивают то, что представляет интерес для гуманистов, а именно — человеческую уникальность. Ты обещал дать пример такого естественнонаучного подхода к личности человека. Номотетический подход и тестология

А.: Попробую. Вот тебе тест-опросник известного английского психолога Ганса Юргена Айзенка…

С: Я знаю одну из его книг — “Проверьте свои способности” [32]. Я ее прочел с карандашом в руках.

А.: А теперь известный тест Айзенка на определение, по крайней мере, двух параметров индивидуальности… Каких — я тебе не скажу, пока ты не ответишь на все 57 вопросов теста [33]. Отвечать можно только “да” или “нет”. Прочти инструкцию. Все понял? С: Понял. Начинаю отвечать… А спрашивать можно?

А.: Вообще-то все вопросы нужно было задавать сразу после того, как ты прочел инструкцию, то есть до начала работы с самим тестом… Но спроси, если видишь в этом необходимость…

С: Вижу. Как мне ответить на такой вопрос: “Вы верите в удачу, считая себя везучим человеком?” Я верю в удачу, но себя везучим человеком не считаю… Или вот еще: “Путешествуя, вы охотнее любуетесь пейзажами, чем беседуете с людьми?” Но ведь это как когда. А еще два вопроса практически одинаковы по своей формулировке. А это что: “Иногда вы сплетничаете?” Какой-то странный тест. Вопросы больно многозначные, а ответы требуются только “да” или “нет”. Я, пожалуй, откажусь от такого теста, так как ответы были бы неискренними…

А.: А для этого в тесте придумана так называемая “шкала лжи”. С: Как это?

А.: Среди 57 вопросов теста есть 9, которые, по Айзенку, могут помочь отличить человека, который отвечал на вопро-

Проблема возможного объединения двух парадигм 493

сы искренно, от того, кто лгал. Вот, допустим, два из них: “Вы когда-нибудь опаздывали на свидание или на работу?”, “Бывает ли, что Вы говорите о вещах, в которых не разбираетесь?” Вообще говоря, “как правило”, человек хоть раз в жизни делал это и поэтому должен был бы ответить на данные вопросы “да”. Ответ “нет” говорит в пользу лживости опрашиваемого. Половина оставшихся вопросов позволяет измерить выраженность той черты характера, которая называлась Юнгом экстраверсией (и, соответственно, интровер-сией). Другая половина вопросов измеряет “нейротизм” (то есть неуравновешенность, тревожность и тому подобное) и, соответственно, “эмоциональную стабильность”.

С: Мне представляется, что в такого рода тестах, которые основаны на самостоятельных оценках испытуемым своего состояния, всегда наблюдаются искажения в сторону “желательности”: я отвечаю так, как мне представляется “нужно”, для того чтобы произвести хорошее впечатление…

А.: Это верно. Подобный недостаток данного теста Ай-зенка неоднократно отмечался в литературе (См., например, [34, с. 121]).

С: Тогда что же, правы гуманисты, призывающие отказаться от психодиагностических процедур, от тестов вообще?

А.: Тест тесту рознь. Действительно, опросники, как правило, дают информацию только о результатах ответов опрашиваемого на вопросы, анео процессах, которые к этим результатам привели. Ведь один и тот же ответ может быть вызван совершенно различными причинами. Тестовые “нормы” являются к тому же результатом обобщения ответов определенных групп “эталонных” испытуемых, а данный, конкретный испытуемый может “выпадать” из этого стандарта… Да мало ли еще что! Безусловно, ограничения такого типа психодиагностики есть, но это не значит, что от нее вообще нужно отказаться. Специально сконструированные тесты (и не только опросники) незаменимы в практике работы детского психолога, патопсихолога, который имеет дело с психическими нарушениями у больных, в профориентационной и профконсультационной работе и так далее. Проблема возможного объединения двух парадигм

С: И все-таки у меня остался еще один вопрос. Эти два подхода, о которых мы сегодня говорили, — очередные два

494 ДиалогЮ. Естественнаяилигуманитарная?

“среза” целостной психической реальности. Не может быть, чтобы не было попыток

соединить оба подхода!

А.: Ты прав. Такие попытки были и есть [4; 35]. Одно из решений данной проблемы дает известный отечественный психолог Борис Сергеевич Братусь, который говорит о необходимости смены предмета исследования: изучать не готовые, сложившиеся свойства личности, а механизмы ее формирования, становления, непрекращающегося движения. Б.С. Братусь: Тогда данные исследования (полученные или путем изучения конкретных продуктов деятельности, “вещного бытия”, или анализа диалогических форм общения, или применения лабораторных экспериментов ит.п.) могут стать одновременно и объективными, и не противоречащими трансцендирующей, изменяющейся природе человека, ибо в такого рода исследованиях мы будем стремиться фиксировать, овеществлять, ставить границы и определять масштабы не развития человека как такового, которое не имеет фиксированной, заранее установленной границы и масштаба, но психологических механизмов, путей, которые опосредствуют это развитие, существенно влияя на его ход и направление. Что же касается неизбежно возникающего, движущего, а следовательно, и неустранимого противоречия между “вещным” (конечным) и “смысловым” (потенциально бесконечным), то оно, в свете сказанного, не есть препятствие объективному познанию личности, обходить которое надо постулированным современной академической психологией возвеличиванием осязаемого “вещного” в ущерб неясному смысловому (в противовес “понимающей психологии”, феноменологическим, экзистенциальным подходам или литературоведческим толкам о превалировании второго над первым). Следует не избегать, не маскировать это противоречие, а, напротив, выделить и зафиксировать его как первую объективную данность, как важнейший внутренний механизм личности, который подразумевает преодоление, отрицание овеществленных форм бытия через изменение смыслового восприятия, равно как изменение смыслового восприятия обусловливается изменившимися формами бытия вещного [4, с. 136-137].

А.: А вот как конкретно это делать — ты сможешь понять гораздо позже, когда изучишь множество источников, которых мы не могли коснуться в наших вводных беседах.

Литература 495

Литература

1. БахтинМ.М. Эстетикасловесноготворчества. М., 1979.

2. Флоренская ГЛ. Диалог в практической психологии. М., 1991.

3. Розин В. Ы. Научные интерпретации предмета психологии (от парадигмы естественнонаучной к гуманитарной) // Психол. журн. 1991. Т. 12. № 2. С. 5-15.

4. БрошусъБ.С. Аномалииличности. М., 1988.

5. БердяевН.А. Самопознание. М, 1990.

6. Франкл В. Человек в поисках смысла. М., 1990.

7. СтеценкоА.П. О роли и статусе методологического знания в современной советской психологии // Вести. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1990. № 2. С. 39-49.

8. Дильтей В. Понимающая психология // Хрестоматия по истории психологии. М., 1980. С. 258-285.

9. Бахтин Ы.Ы. Герой и позиция автора по отношению к герою в творчестве Достоевского // Психологияличности: Тексты. М., 1982. С. 250-260.

10. ПузырейА.А. Культурно-историческая теория Л.С. Выготского и современная психология. М., 1986.

11. ЛеонтъевД.А. Гуманистическая психология // Философский энциклопедический словарь. М., 1989. С. 140.

12. СтеценкоА.П. Ответ рецензенту // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1990. № 2.

С. 52-54.

13. ЫамардашвилиЫ.К. Классическийинеклассическийидеалырациональности. Тбилиси, 1984.

14. Тихомиров O.K. Понятия и принципы общей психологии. М., 1992.

15. Грининг Т. История и задачи гуманистической психологии // Вопр. психологии. 1988. № 4. С. 161-167.

16. Крипнер С, Карвало Р. Проблема метода в гуманистической психологии // Психол. журн. 1993. Т. 14.№2. С. 123-126.

17. ОрловА.Б. Карл Роджерс и современный гуманизм // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1990. № 2. С. 55-58.

18. ГодфруаЖ. Что такое психология. В2тт. М., 1992. Т. 1.

19. Роджерс К. К науке о личности // История зарубежной психологии: Тексты. М„ 1986. С. 200-230.

20. Роджерс К. Несколько важных открытий // Вести. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1990. № 2. С. 58-65.

21. Тобин С.А. Сравнение психоаналитической Я-психологии и лично-стно центрированной терапии К. Роджерса // Иностранная психология. 1993. Т.1.№1.С.7-18.

22. ПетровскаяЛ.А. Компетентность в общении: Социально-психологическийтренинг. М., 1989.

23. Петровская Л.А. Теоретические и методические проблемы социально-психологического тренинга. М., 1982.

24. ЫаслоуА. Самоактуализация//Психологияличности: Тексты. М., 1982. С. 108-117.

25. Олпорт Г. Принцип “редукции напряжения” // Там же. С. 106-107.

Диалог 10. Естественная или гуманитарная?

26. Когнитивная психология // Психология: Словарь. М, 1990. С. 164.

27. Найссер У. Познание и реальность: Смысл и принципы когнитивной психологии. М., 1981.

28. Величковский Б.М. Современная когнитивная психология. М., 1982.

29. ЛиндсейП., НорманД. Переработкаинформацииучеловека. М, 1974.

30. Аронсон Э. Теория диссонанса: прогресс и проблемы // Современная зарубежная социальнаяпсихология: Тексты. М, 1984. С. 111-126.

31. Фестингер Л. Введение в теорию диссонанса // Там же. С. 97-110.

32. АйзенкГ.Ю. Проверьте свои способности. М, 1992.

33. Тест-опросник Айзенка // Практикум по психодиагностике: Психодиагностические материалы. М, 1988. С. 11-16.

34. Общая психодиагностика: Основы психодиагностики, немедицинской психотерапии и психологического консультирования. М, 1987.

35. Thomae Н. Das Individuum und seine Welt. Gottingen etc., 1988.

36. Психология с человеческим лицом: гуманистическая перспектива в постсоветской психологии // Под ред. Д.А.Леонтьева, В.Г. Щур. М, 1997.

37. РоджерсК.Р. Взгляднапсихотерапию. Становлениечеловека. М., 1994.

38. РоджерсК. Клиентоцентрированнаятерапия. М., 1997.

39. МаслоуА. Психология бытия. М, 1997.

40. МаслоуА. Дальниепределычеловеческойпсихики. СПб., 1997.

41. МаслоуА. Новыерубежичеловеческойприроды. М, 1999.

42. МаслоуА.Г. Мотивацияиличность. СПб., 1999.

43. ЛеонтъевД.А. Что такое экзистенциальная психология // Психология с человеческим лицом: гуманистическая перспектива в постсоветской психологии. М., 1997. С. 40-54.

44. ТихонравовЮ.В. Экзистенциальнаяпсихология. М., 1998.

45. СолсоР.Л. Когнитивная психология. М., 1996.

46. ФестингерЛ. Теориякогнитивногодиссонанса. М., 1999.

Диалог И. В ДЕЯНИИ НАЧАЛО БЫТИЯ

(О различных вариантах деятельностного подхода в психологии)

А.: Сегодня мы займемся различными вариантами так называемого деятельностного подхода в психологии. Я надеюсь, ты не будешь возражать против рассмотрения этого главным образом “отечественного продукта”, к тому же тесно связанного с философией марксизма. С: Ты меня убедил: в каждой точке зрения есть своя правда. Давай найдем эту правду и в деятельностном подходе.

Краткое определение сути деятельностного подхода в психологии, его истоки и предпосылки

А.: А для начала, как всегда, рассмотрим его истоки и причины его появления в психологии. Но сначала — общее определение сути концепций, которые называют себя “дея-тельностными”. Ярче всего эту суть раскрывает, по-моему, крылатая фраза из “Фауста” Гёте: “В Деянии начало Бытия” (или, в другом переводе, “В начале было Дело”). Можно привести еще слова французского психолога Анри Валлона, ставшие названием его переведенной на русский язык книги “От действия к мысли” [1]. Но наиболее информативное и одновременно краткое определение сути деятельностного подхода дал, по-моему, один из его сторонников, автор оригинальной концепции формирования умственных действий Петр Яковлевич Гальперин.

П.Я. Гальперин: Сейчас в советской психологии активно обсуждается “деятельностный подход” к изучению психики (А.Н. Леонтьев, СЛ. Рубинштейн). По-моему, это означает: требование изучать психическую деятельность не саму по себе, а в составе внешней, предметной (в логическом смысле) деятельности субъекта; изучать ее по роли в

498 Диалог 11. В Деянии начало Бытия

этой внешней деятельности, которая определяет самую необходимость психики, и ее конкретное содержание, и ее строение; рассматривать психическую деятельность не как безличный процесс (что было характерно для ассоцианис-тической, физиологической, бихевиористической, гешталь-тистской и психоаналитической психологии), а как деятельность субъекта в плане психического отражения проблемной ситуации [2, с. 5]. А.: Итак, здесь упомянуты два имени, без которых нельзя представить себе деятельностного подхода в психологии: Сергей Леонидович Рубинштейн и Алексей Николаевич Леонтьев. Каждый из них создал свой вариант теории деятельности. Но прежде чем говорить о различиях между их точками зрения, я хотел бы сформировать у тебя, так сказать, “гештальт” деятельностного подхода в целом.

Существует разный отсчет времени возникновения деятельностного подхода. Связано это, в частности, с разным представлением об “авторстве” принципа деятельности в психологии. Одни исследователи [3] считают, что принцип деятельности был сформулирован Рубинштейном еще в 1922 году в его статье “Принцип творческой самодеятельности”, в то время как в советской психологии в 20-е и в начале 30-х годов господствовал “недеятельностный подход”, представленный, в частности, школой Выготского. Другие авторы, наоборот, считают, что фундаментальное значение для развития понятия деятельности имели как раз работы Выготского на рубеже 20-30-х годов, а параллельно шел другой процесс введения категории деятельности в психологию в произведениях Рубинштейна, начиная СІ934 года [4].

Я думаю, вряд ли можно датировать точно появление деятельностного подхода в психологии, поскольку это не одномоментное событие. Более правильно, как мне кажется, говорить о предпосылках деятельностного подхода в психологии, которые начинают складываться в 20-е годы, и появлении такого подхода в 30-е годы. Противостояние двух вариантов деятельностного подхода, о которых мы все время говорим, обнаружилось в явном виде еще позже — на рубеже 40-50-х годов (См. [5, с. 249-251]). Но об этом после. Сейчас о предпосылках деятельностного подхода вообще.

В 20-е годы спектр психологических направлений чрезвычайно широк, в том числе и в нашей стране.

С: Очевидно, это бихевиоризм, рефлексология, реактология, психоанализ, гештальтпсихология…

Деятельностный подход в психологии 499

А.: Прибавь еще такие прикладные направления, как педология и психотехника, идеи “описательной и объяснительной психологии”, идущие от Вильгельма Дильтея, работы французской социологической школы… В середине 20-х годов Выготский пишет свою замечательную работу “Исторический смысл психологического кризиса”, в которой высказывает следующую мысль: “В психологии происходит не борьба воззрений, которые можно привести к соглашению и которые уже объединены общностью врага и цели; даже не борьба течений или направлений внутри одной науки, а боръбаразных наук. Есть много психологии — это значит: борются различные, взаимно исключающие друг друга реальные типы науки” [6, с. 374]. Чтобы выйти из этого кризиса, Выготский предлагает не объединить то, что не может быть объединено, а создать фактически новую психологию, новую методологию психологического исследования и общую теорию человеческой психики и сознания. Поэтому основной работой для психологов в это время должна была бы стать методологическая работа, направленная на всесторонний анализ крупнейших проблем психологической науки (природы психологического познания, его методологии и природы изучаемой в психологии реальности, а также методологических оснований всех школ в психологии), и в будущем — на создание новой общей психологии, которая была бы свободна от ограниченности и недостатков прежних общепсихологических концепций. К этой методологической работе подталкивали психологов как раз, казалось бы, далекие от сугубо теоретической психологии прикладные сферы науки, запросы практики и практических психологов. К сожалению, Выготский, по сути дела, лишь сформулировал программу построения новой психологии. Его конкретная психологическая концепция, о которой мы уже говорили, а именно культурно-историческая теория, только намечала контуры этой возможной психологии. Так мне, по крайней мере, кажется. Тем более, что впоследствии Выготский вышел за рамки культурно-исторической концепции. Но требование создания новой общей психологии осталось. Примерно о том же говорил позже Рубинштейн в своих методологических работах, начиная с 1934 года, обосновывая уже “деятельностную парадигму” исследования. В этом же направлении шла работа харьковской группы психологов, развивавших идеи Выготского в “дея-тельностном ключе”… С: Опять забежал вперед!

500 Диалог 11. В Деянии начало Бытия

А.: Виноват. Но так хочется обо все сказать сразу! Итак, ты понял, что новый — деятельностный — подход в психологии был вариантом конкретного ответа на вопрос о новой методологии психологической науки. Так бы я определил первое условие появления деятельностного подхода.

Вторым условием стал, на мой взгляд, происходивший в 20-е годы сдвиг тематики становящейся советской психологии с довольно абстрактных лабораторных исследований на изучение процессов трудовой деятельности и психических процессов в ней (См. [7, с. 466­470]). Так, Владимир Михайлович Бехтерев в Институте мозга и психической деятельности в Петрограде создает специальную лабораторию труда. Этой же проблематикой занимается известный физиолог Алексей Алексеевич Ухтомский. В Москве создается Центральный институт труда, которым руководит репрессированный впоследствии Алексей Капитонович Гастев и в котором работают уже известный тебе Исаак Нафтульевич Шпиль-рейн и физиолог Николай Александрович Бернштейн…

С: Бернштейн… Кажется, мы о нем уже говорили в самом начале наших бесед. А.: Нет, мы говорили не о Николае Александровиче Бернштейне, а об его отце — Александре Николаевиче, известном в ту пору враче. Николай же Александрович вошел в историю психологии и физиологии созданием оригинальной концепции построения движений, о которой мы еще будем говорить.

Что же дают исследования трудовой деятельности для психологии? Они отчетливо показывают, что трудовая деятельность — это не просто совокупность реакций на внешние раздражители, а нечто более сложное и целостное, свойства которого не могут быть выведены из отдельных реакций. Трудовая деятельность обладает свойствами, общими для всех видов деятельности, а именно — целенаправленностью, предметностью, социальностью и прочими, а также своими, специфическими свойствами. Но для научного описания и объяснения этих свойств наличный категориальный аппарат психологии был непригоден. Требовались новые категории психологии, способные описать эту сложную реальность. Третьим условием появления в нашей стране деятельностного подхода стало неизбежное в тех исторических обстоятельствах обращение психологов к философии марксизма, в которой, как известно, категория деятельности играет чрезвычайно большую роль. Вспомни, что очень многие психо­лоти провозгласили необходимость создания новой, “марксистской” психологии, которая опиралась бы на философию марксизма. С: Это, конечно, Корнилов и Выготский…

А.: А также Павел Петрович Блонский и Михаил Яковлевич Басов. Басов, по оценкам некоторых исследователей, первым ввел в психологию термин “деятельность” (См. [7, с. 494­497]). Правда, Алексей Николаевич Леонтьев считает, что — в отличие от Выготского, который не использовал термин “деятельность”, но на самом деле его концепция была “деятельностной” — Басов использовал именно этот термин, но пытался вложить в него старое содержание (См. [4, с. 112-113]). Впрочем, все эти рассуждения требуют отдельного разговора.

Наконец, в-четвертых, определенная традиция, ставящая в центр психологических исследований “деятельностные” категории, в частности “действие”, была во французской психологии. Владимир Петрович Зинченко, специально анализировавший вопрос истоков деятельностного подхода в варианте Леонтьева, отмечал, что “А.Н. Леонтьев превосходно знал французскую психологию” [8, с. 46]. Сам Зинченко имел в виду оказавшую влияние на Леонтьева “деятельност-ную трактовку интеллекта”, идущую от Анри Бергсона к Пьеру Жане, Анри Валлону и Жану Пиаже [Там же].

Таковы, на мой взгляд, предпосылки деятельностного подхода в психологии, возникновение

которого определялось стремлением отразить реальное богатство психической жизни

человека в различных видах и формах его конкретной деятельности в мире. А теперь

поговорим о действующих лицах этой “драмы”. Итак, Сергей Леонидович Рубинштейн. Он

учился в Германии, на философском факультете Мар-бургского университета, причем сразу

же после его окончания, буквально накануне первой мировой войны, Рубинштейн защищает

докторскую диссертацию.

С: Как такое стало возможным?

Творческий путь С Л. Рубинштейна

и первая формулировка принципа единства

сознания и деятельности

А.: Мало этого, он, формально являясь учеником неокантианцев Когена и Наторпа, в этой работе выступает их

Диалог II. В Деянии начало Бытия

критиком. Происходит это потому, что уже в юности Рубинштейн обнаружил глубокую самостоятельность мышления, эрудицию во многих науках и — что главное — пытался проникнуть в механизмы развития наук, в методологию как философских, так и конкретных научных дисциплин. Причем его не удовлетворяло решение, даваемое неокантианцами относительно синтеза естественных и гуманитарных наук, он отрицал его за идеалистический характер. Ранняя материалистическая направленность научных изысканий Рубинштейна определялась, не в последнюю очередь, изучением марксизма сначала в легальном, затем в подпольном кружке, ранним знакомством с “Капиталом” Маркса, а возможно, и “обаянием личности Плеханова, с которым в ту пору встречался его отец” (См. [9, с. 5]). Для Рубинштейна Маркс всегда был и оставался одним из создателей диалектико-ма-териалистического метода познания различных сфер реальности, а “Капитал” — блестящим образцом конкретного его применения. Немудрено поэтому, что все его работы, в которых он затем анализирует значение идей Маркса для психологии, представляли собой не конъюнктурный акт, а логический результат его поисков конкретной методологии психологии. С: И что это за работы?

А.: Была опубликована и стала наиболее известной статья Рубинштейна “Проблемы психологии в трудах Карла Маркса”. Это было в 1934 году. Но еще раньше, в 1922 году, была опубликована статья “Принцип творческой самодеятельности”, которая послужила как бы этапом на пути “психологического” освоения идей Маркса и конкретной разработки принципа, который получит затем название “принцип единства сознания и деятельности”. В этой статье дается первая формулировка данного принципа. “Выходит” на эту проблематику Рубинштейн в связи с анализом процесса познания как творческой деятельности. Кстати, вспомни наши разговоры об объективности познания. Рубинштейн пишет в этой связи, что “нет и не может быть восприятия как формы познания, которое было бы чистой рецептивностыо”, что “объективное знание не должно быть восприятием или созерцанием непосредственной данности” [10, с. 105]. Познание всегда есть творческая самодеятельность, и объективность познания предполагает не “рецепцию” (созерцание), а конструктивный характер знания, и исследование представляет собой

не “приятие данного, а, наоборот, преодоление данного, установленного до исследования во имя новых результатов исследования” [Там же].

Однако Рубинштейн идет еще дальше. Деяния исходят из субъекта, он проявляется в своих деяниях — эту мысль можно найти еще у Канта. Но у Канта нет указания на обратное воздействие деяний на субъекта. И Рубинштейн (по необходимости довольно кратко) формулирует принцип единства субъекта (сознания) и деятельности.

СЛ. Рубинштейн: Субъект в своих деяниях, в актах творческой самодеятельности не только обнаруживается и проявляется; он в них созидается и определяется. Поэтому тем, что он делает, можно определять то, что он есть; направлением его деятельности можно определять и формировать его самого. На этом только и зиждется возможность педагогики, по крайней мере, педагогики в большом стиле. Большие исторические религии понимали и умели ценить эту определяющую силу действий. И культ был не чем иным, как попыткой посредством организации определенных действий породить соответствующее умонастроение… Индивидуальность большого художника не только проявляется, она и созидается в процессе творчества… Лишь в созидании … этического, социального целого созидается нравственная личность. Лишь в организации мира мыслей формируется мыслитель [10, с. 106]. А.: Я процитировал эту небольшую статью, чтобы ты понял: в ней содержалась фактически программа построения новой деятельностной психологии, пусть еще в зародыше. И это, кстати, было еще до прихода Выготского в большую психологию, до его методологических формулировок. В это время Рубинштейн работает в Одесском (Новороссийском) университете заведующим библиотекой. С: Как библиотекой? Разве он там не преподавал?

А.: Переход Рубинштейна на эту работу после нескольких лет преподавания объясняется тем, что Рубинштейн почувствовал “полное неприятие в научных философских кругах” его научной и преподавательской деятельности (См. [9, с. 7]). Зато он смог посвятить себя полностью тем проблемам психологической науки, которые его особенно интересовали. Положение меняется после того, как Рубинштейн переезжает в Ленинград, становится заведующим кафедрой пси-

504 Диалог 11. В Деянии начало Бытия

хологии Ленинградского государственного педагогического института имени Александра Ивановича Герцена.

М.Г. Ярошевский: Думаю, лидирующее положение в советской психологии как СЛ. Рубинштейна, так иЛ.С Выготского в значительной степени было обусловлено тем, что они, будучи исследователями высокой философской культуры, неотступно размышляли над специальной теорией (логикой развития) психологического познания, а не только над общими проблемами гносеологии [11, с. 283].

А.: В 30-е годы Рубинштейн, как и Выготский чуть ранее, пытается ответить на вопрос, который поставил перед собой его аспирант Ярошевский и который стоял перед любым психологом, пытавшимся “свести концы с концами” и создать новую психологию. М.Г. Ярошевский: Большое впечатление произвела на меня книга Карла Бюлера “Кризис психологии” где ставился вопрос о выходе из кризиса на пути интеграции трех главных направлений: интроспективной психологии сознания, бихевиоризма и культурологической концепции Диль-тея.

Я изложил Сергею Леонидовичу свои соображения об этой книге. На что получил ответ, что вопрос о построении целостной психологической системы таким способом не решается. Все направления, о которых речь идет у Бюлера, должны быть сперва преобразованы. Нужны новая теория сознания, новая теория поведения и, наконец, новое понимание связей личности с миром культурных ценностей, чтобы преодолеть расщепление психологии и вывести ее из кризисного состояния [11, с. 285-286].

А.: В своих работах “ленинградского периода”, продолжавшегося до 1942 года, Рубинштейн утверждает и доказывает, что базу для построения новой конкретной и содержательной психологии может составить философия марксизма, где иначе понимаются все три сферы реальности, о которых идет речь. При этом Рубинштейн использует “Экономичес-ко-философские рукописи 1844 года” Маркса, которые действительно представляют большой интерес для психологов до сих пор. Рубинштейн анализирует там и другие работы Маркса, раскрывает их значение для психологии. Особую роль играет здесь Марксова концепция деятельности.

СЛ. Рубинштейн: Не в том была ошибка поведенчества, что оно и в психологии хотело изучать человека в его дея-

Творческий путь СЛ. Рубинштейна 505

тельности, а, прежде всего, в том, как оно понимало эту деятельность… Маркс, пользуясь гегелевской терминологией, определяет человеческую деятельность как опредмечивание субъекта, которое вместе с тем есть распредмечивание объекта… Вся деятельность человека для Маркса есть опредмечивание его самого, или, иначе, процесс объективного раскрытия его “сущностных сил”… Итак, деятельность человека — не реакция на внешний раздражитель, она также не делание как внешняя операция субъекта над объектом, — она “переход субъекта в объект”… Поскольку деятельность человека есть опредмечивание, объективирование его или переход субъекта в объект, раскрытие в объектах его деятельности его сущностных сил, в том числе его чувств, его сознания, постольку предметное бытие промышленности есть раскрытая книга человеческих сущностных сил, чувственно предлежащая перед нами человеческая психология…

Но … опредмечивание или объективирование не есть “переход в объект” уже готового, независимо от деятельности данного субъекта, сознание которого лишь проецируется вовне. В объективировании, в процессе перехода в объект формируется сам субъект. “Лишь благодаря предметно развернутому богатству человеческого существа развивается, а частью и впервые порождается, богатство субъективной человеческой чувственности: музыкальное ухо, чувствующий красоту формы глаз…” [12, с. 24-25].

А.: При этом деятельность человека всегда носит общественный характер, даже если кому-то представляется, что он работает индивидуально. Ведь он пользуется при этом языком — общественным продуктом, ему даны материалы для его деятельности, но это тоже общественный продукт, и так далее. С: Знаешь, я это предвидел. А.: Что именно?

С: Будет много абстрактных положений и ничего конкретного. А.: Я тоже так и знал. Ты, еще не вникнув, уже говоришь: “Абстрактно”. Но все “конкретности” будут позже, поскольку и в истории советской психологии Рубинштейн сначала сформулировал принцип единства сознания и деятельности именно в такой, как ты говоришь, “абстрактной форме”, а впоследствии этот принцип стал разрабатываться эмпирически в самых различных исследованиях (как

506 Диалог 77. В Деянии начало Бытия

в школе Рубинштейна, так и — параллельно — в школе Леонтьева). Итак, деятельность, по Марксу, понимается не как совокупность реакций, а как целенаправленная активность субъекта, продуктивная, общественная по своему характеру, неизбежно включающая в себя “психологические компоненты” в виде целей, языковых и других значений, смыслов и тому подобное. Помнишь, я приводил тебе притчу о трех людях, таскающих камни? Снаружи, “внешне” это вроде бы одна и та же деятельность, а на самом деле — разная, побуждаемая и регулируемая различными мотивами. Именно в таком “внутреннем” смысле и призывал Рубинштейн изучать человеческую деятельность, опираясь на идеи Маркса. Тем более это требование относится к изучению сознания. СЛ. Рубинштейн: Ошибка интроспективной психологии заключалась не в том, что она хотела сделать сознание предметом психологического изучения, а в том, как она понимала сознание, психику человека… В противовес основной идее интроспективной психологии о непосредственности психики (непосредственный опыт как предмет психологии) у Маркса со всей возможной отчетливостью сформулировано положение об объективной опосредствованности сознания… Эта идея об объективной опосредствованности психики с большой последовательностью проводится Марксом через все его психологические высказывания: для Маркса язык есть “практически существующее для других людей, а значит, и для меня самого реальное сознание…”, “только через отношение к человеку Петру как к себе подобному начинает человек Павел относится к самому себе, как к человеку” и т.д. Этим открывается принципиальная возможность объективного изучения психики. Психика не субъективно, не для познания только представляется опосредствованной; она может быть познана опосредствованно через деятельность человека и продукты этой деятельности, потому что она в бытие своем объективно опосредствована ими…

Основные формулы Маркса о сознании общеизвестны. “Сознание (das Bewuptsein) никогда не может быть чем-либо иным, как осознанным бытием (das bewupte Sein), а бытие людей есть реальный процесс их жизни”… Наряду с этой первой — вторая формула: “Мое отношение к моей среде есть мое сознание”… Сущность сознания в том, что мое отноше­ние к моей среде в сознании человека само дано как отношение, то есть реальное отношение человека к среде становится опосредствованным через идеальное ее отражение, которое практически осуществляется в языке [12, с. 24; 27-28].

А.: Таким образом, на основе анализа работ Маркса Рубинштейн намечает объективный подход к анализу сознания человека, о котором говорит и Выготский в несколько ином контексте: бытие сознания не исчерпывается его данностью самосознанию переживающего субъекта; это вторичная, генетически более поздняя форма, появляющаяся у человека (См. [13, с. 21]). Первой, объективной, формой существования психического является “жизнь и деятельность” (См. [Там же, с. 21]). Отсюда — принцип единства сознания и деятельности. СЛ. Рубинштейн: Формируясь в деятельности, психика, сознание в деятельности, в поведении и проявляется. Деятельность и сознание — не два в разные стороны обращенных аспекта. Они образуют органическое целое — не тожество, но единство… Сам факт осознания своей деятельности изменяет условия ее протекания, а тем самым ее течение и характер; деятельность перестает быть простой совокупностью ответных реакций на внешние раздражители среды; она по-иному регулируется; закономерности, которым она подчиняется, выходят за пределы одной лишь физиологии; объяснение деятельности требует раскрытия и учета психологических закономерностей. С другой стороны, анализ человеческой деятельности показывает, что самая осознанность или неосознанность того или иного действия зависит от отношений, которые складываются в ходе самой деятельности… Сознание не является внешней силой, которая извне управляет деятельностью человека. Будучи предпосылкой деятельности, сознание вместе с тем и ее результат. Сознание и деятельность человека образуют подлинное единство [13, с. 26-27]. А.: Ты заметил, наверное, что сейчас я обращаюсь к другой работе Сергея Леонидовича, а именно — знаменитому “кирпичу” — толстому учебнику “Основы общей психологии”, который вышел первым изданием ВІ935 году под немного другим названием и был не столь еще толстым. Это были еще “Основы психологии”, в которых Рубинштейн поставил своей задачей обобщить имеющиеся факты в психологии, идеи различных психологических направлений и школ на

Диалог 11. В Деянии начало Бытия

основе принципа единства сознания и деятельности. Однако “возможности решения этой задачи, — пишет его ученица Ксения Александровна Абульханова-Славская, — были ограничены тем, что теории, возникшие в другой логике, в другой методологии, на другой основе поддавались скорее систематическому изложению, чем внутренней систематизации” [14, с. 39]. Вместе с тем, в это время начинаются эмпирические разработки того “абстрактного”, на твой взгляд, принципа единства сознания и деятельности, которые представлены исследованиями как учеников Рубинштейна еще в ленинградский период его деятельности (позже он переезжает в Москву), так и “харьковской группы психологов”, а затем собственно школы Леонтьева.

Обратимся теперь к творческому пути Алексея Николаевича Леонтьева. Творческий путь А.Н. Леонтьева

С: Кое-что ты мне уже рассказал. Леонтьев был сотрудником Выготского, его учеником, который затем пошел своим путем.

А.: Верно. Однако ты еще не знаешь, что приохотил его к психологии не кто иной, как Челпанов, который читал психологию на философском отделении факультета общественных наук Московского университета (См. [15, с. 7]). В то время (а этой был конец 10-х — начало 20-х годов XX века) Челпанов возглавлял Психологический институт. По воспоминаниям Владимира Петровича Зинченко, Леонтьев, ставший сотрудником Челпанова, много раз “говорил о нем с большим пиететом. Более того, А.Н. Леонтьев рассказывал мне, что, когда Георгий Иванович вынужден был уйти из созданного им института, он пришел к нему и сказал, что уйдет вместе с ним. На что Челпанов ответил: “Вы еще молодой человек, у вас впереди вся жизнь, и вы еще не созрели для того, чтобы принимать сознательные решения”. Леонтьев остался в институте. Если бы он ушел, то едва ли стал бы учеником и сотрудником Л.С. Выготского” [16, с. 82].

Вместе с тем в официальных книгах и интервью Леонтьева встречается столь обычный в советское время эпитет в адрес Челпанова — “идеалист”, который “возглавлял институт, весьма отсталый, подражательный и глубоко провинци­альный по своим исследованиям”. Зинченко же считает, что по культуре психологического исследования и “размышлений о душе” институт Челпанова не знал себе равных ни в то время, ни даже в наше, когда, к сожалению, психологическая культура в нашей стране “катастрофическиупала” (См. [16, с. 82-83]). Вообще о Леонтьеве существуетмного воспоминаний в том духе, что он был скорее “партийно-государственным функционером”, послушно проводившим в психологии официальные идеологемы. Но этот образ, как пишут его ученики и близкие, очень далек от истины.

А.А. Леонтьев, Д.А. Леонтьев: Да, Леонтьев в определенной мере был “удобен” власть имущим тем, что был марксистом по своим убеждениям — марксистом искренним, не декларативным, а глубоко знавшим и понимавшим новаторские философские идеи Маркса… Нельзя, однако, не сказать, что принятие марксизма как единственной методологической и идейной основы даже при самом творческом отношении к нему неизбежно ограничивало, сужало концептуальные возможности деятельностного подхода. Идейная несвобода при искренней приверженности марксизму не могла не сказаться на личности и сознании самого А.Н. Леонтьева… Но Леонтьев шел на это сознательно. “При Леонтьеве” психологи, работавшие под его началом, были, как ни парадоксально, свободны от идеологического контроля в той мере, в какой это вообще было возможно. Он брал на себя выяснение отношений с идеологией, жертвуя своей свободой научного творчества, чтобы обеспечить эту свободу другим. Он был буфером между идеологией и психологической наукой… [17, с. 84].

В.П. Зинченко: Размышляя об “официальности” А.Н. Леонтьева, невольно задаешься вопросом: а что же лучше — официальность или свобода? Абстрактный ответ, конечно, ясен и без размышлений. Но когда вспоминаешь конкретные условия его жизни, то все оказывается вовсе не так однозначно. А.Н. Леонтьев был блестящим экспериментатором, проницательным практиком и умудренным теоретиком. Безусловно, в условиях свободы ему удалось бы сделать много больше. Но нельзя забывать, что его “официальность” дала возможность относительно свободно развиваться всей школе Л.С. Выготского… В А.Н. Леонтьеве, когда он играл роль большого администратора, всегда было что-то от подростка, чувствовалось — это не всамделишное, а как бы понарошку.

Диалог II. В Деянии начало Бытия

Когда он переставал играть, перед нами неизменно оказывался настоящий А.Н. Леонтьев — серьезный и большой ученый, умный человек, добрый советчик, легко увлекающийся интересной идеей, легко втягивающийся в обсуждение экспериментальных замыслов и результатов [16, с. 88].

А.: Таков был Алексей Николаевич Леонтьев — человек, благодаря которому был создан факультет психологии Московского университета в 1966 году, благодаря которому в психологии сохранился дух школы Выготского, благодаря которому традиции Выготского не были забыты…

С: Как же можно было забыть идеи такого гениального психолога, “Моцарта в психологии”! А.Н. Леонтьев и Л.С. Выготский. Деятельность харьковской группы психологов

А.: Теперь это кажется странным, но в свое время Выготский был, так сказать, “условно забыт”. Его идеи связывали с запрещенной “буржуазной” наукой педологией, поскольку и в этой области у него имеется ряд работ. Его работы не переиздавались, рукописное наследие не публиковалось. И во многом благодаря Леонтьеву были изданы многие произведения Выготского, правда, уже после смерти Сталина, во многом благодаря усилиям Леонтьева и его ближайших соратников произошло то, что, как пишет Алексей Алексеевич Леонтьев, не было ни одного положения, ни одной мысли Выготского, которые не получили бы отражение и развитие в работах его школы. Но сначала казалось, что эти исследования идут по совершенно иному пути, что это именно альтернатива идеям Выготского, самостоятельная линия исследований, а не развитие его идей. С: Ты имеешь в виду харьковскую группу?

А.: Именно так. Сначала представлялось, что эта группа — ав нее входили Алексей Николаевич Леонтьев, Петр Яковлевич Гальперин, Александр Владимирович Запорожец, Лидия Ильинична Божович, Петр Иванович Зинченко и другие — работает в совершенно ином направлении.

Еще до смерти Выготского разногласия между ним и его “выросшими” учениками обнаружились и дискутировались “на внутренних конференциях”. Как пишет Алексей Алексеевич Леонтьев, харьковчане не согласились с тем, что значе-

А.Н. Леонтьев и Л.С. Выготский 511

ние - демиург сознания, а общение — демиург значения. Судя по записям, оставшимся в архивах Леонтьева, слушателей выступлений Выготского не удовлетворял “словоцент-ризм” его системы. Они спрашивали его: “Где же действительные отношения к миру?” и не могли удовлетвориться его “абстрактным” ответом: “За сознанием” (в другом варианте — “за сознанием лежитжизнь”) (См. [18, с. 125]).

В 1935 году Леонтьев прямо скажет: “Нужно понять само сознание как деятельность, понять, что деятельность человека опосредствуется в идеальном отображении ее предмета в сознании…” Или вот еще: “Прежде всего человек действует по-человечески …,а лишь затем, в результате этого процесса, человек начинает и сознавать по-человечески” (Цит. по [18, с. 124]).

Интересно, что и сам Выготский остро переживал отъезд Леонтьева и других своих учеников в Харьков и “отход” от своей парадигмы исследования. Но вот чем кончается его письмо Леонтьеву в Харьков (это 1933 г.).

Л.С. Выготский: Знаю и считаю верным, что ты внутренне в два года проделал путь (окончательный) к зрелости. Желаю тебе от души, как пожелал бы счастья в решительную минуту самому близкому человеку, сил, мужества и ясности духа перед решением своей жизненной линии. Главное: решай — свободно… (Цит. по [18, с. 50]).

А.: И вот дальше — уже в наше время — происходит самое интересное. Одни исследователи считают, что деятель-ностный подход, который, по документам, начинает развиваться в группе Леонтьева в самом начале 30-х годов, есть альтернатива “недеятельностному подходу” Выготского [3], что нельзя говорить о единой школе “Выготского-Леонтье-ва-Лурии”. Другие утверждают обратное — что школа Леонтьева развивала, как я только что сказал, “деятельностные идеи” самого Выготского [18]. Наконец, третьи говорят, что мы имеем дело с двумя научными парадигмами: культурно-исторической психологией и психологической теорией деятельности в рамках одной школы; обе эти парадигмы исследования человека “создавались одними и теми же учеными, которые последовательно или параллельно работали и в том, и в другом направлении, сознательно или неосознанно обогащая оба” [8, с. 43]. Кто прав в этом споре — я думаю, рассудят время и будущие историки психологии. Мне представляется, что школу Выготского-Леонтьева следует рассмат-

Диалог 11. В Деянии начало Бытия

ривать как единую школу-направление, внутри которой были разные школы-научные коллективы со своими программами (См. [65, с. 126-130]). Как бы то ни было, уже в начале 30-х годов Леонтьев откликается на призыв времени, отчетливо сформулированный чуть позже Рубинштейном: принцип единства сознания и деятельности, вытекающий из философских идей Карла Маркса относительно человеческой деятельности, открывает подлинную возможность “как бы просвечивать сознание человека через анализ его деятельности, в которой сознание формируется и раскрывается” [12, с. 30]. Оказалось, однако, что этот принцип может быть использован не только при анализе собственно человеческого сознания, ноив филогенетических исследованиях психики животных и при решении одной из величайших загадок природы — возникновения психического отражения. Принцип единства психики и деятельности в филогенезе

С: Как это может быть? Ведь Маркс и Рубинштейн говорили о человеческой деятельности? А.: Верно. Однако Леонтьев распространяет этот принцип и на исследования животной психики и его в этом случае можно назвать “принципом единства психики и деятельности”. За это, кстати, Леонтьев был подвергнут критике со стороны учеников Рубинштейна: ведь деятельность животных и деятельность человека, как ты понимаешь, не одно и то же. Однако при всех различиях нельзя не отметить, что в понятии “деятельность животных” Леонтьев хотел подчеркнуть активность животных в процессе приспособления их к окружающему миру, активный характер их поведения в мире в противовес “реактивному” пониманию этих реальностей в бихевиоризме и других “поведенческих” концепциях. Итак, мы с тобой переходим теперь к рассмотрению “конкретного воплощения” “абстрактного” принципа единства сознания (психики) и деятельности, чего ты, наверное, давно ждешь. С: Верно.

А.: Итак, филогенетический аспект разработок данного принципа получил свое освещение в работах Леонтьева конца 30-х годов и последующих, опубликованных в 1940-1947 го-

Принцип единства психики и деятельности в филогенезе 513

дах и вошедших затем в книгу “Проблемы развития психики”, которая впоследствии была удостоена Ленинской премии. Задача, которую поставил перед собой Леонтьев, была поистине грандиозна: хотя бы приблизиться к решению вопроса о возникновении психического отражения в ходе эволюции живой материи, — то есть проблемы, которая волновала многие славные умы на протяжении всей истории развития человеческой мысли. С: И что же, он приблизился?

А.: Суди сам. Леонтьев рассматривает сначала разные точки зрения на проблему

возникновения ощущений как элементарной формы психического.

1. Проблема возникновения ощущений в филогенезе.

Гипотеза Леонтьева и ее экспериментальное

подтверждение

А.Н. Леонтьев: Существует целый ряд попыток принципиального решения проблемы возникновения психики. Прежде всего, это то решение вопроса, которое одним словом можно было бы обозначить как решение в духе “антропопси-хизма” и которое связано в истории философской мысли с именем Декарта. Сущность этого решения заключается в том, что возникновение психики связывается с появлением человека: психика существует только у человека. Тем самым вся предыстория человеческой психики оказывается вычеркнутой вовсе…

Другое, противоположное этому, решение дается учением о “панпсихизме”, то есть всеобщей одухотворенности природы. Такие взгляды проповедовались некоторыми французскими материалистами, например Робине. Из числа известных в психологии имен можно назвать Фехнера, который тоже стоял на этой точке зрения.

Между обоими этими крайними взглядами … существуют и взгляды промежуточные… В первую очередь, это тот взгляд, который можно было бы обозначить термином “биопсихизм”… Психика признается свойством не всякой вообще материи, но свойством живой материи. Таковы взгляды Гоббса и многих естествоиспытателей… В числе представителей психологии, державшихся этого взгляда, можно назвать В. Вундта. 17 Е.Е.Соколова

Диалог 11. В Деянии начало Бытия

Существует и… четвертый способ решения данной проблемы: психика признается свойственной … только таким организмам, которые имеют нервную систему. Эту точку зрения можно было бы обозначить как концепцию “ней-ропсихизма”. Она выдвигалась Дарвином, Спенсером… [19, с. 15-16].

А.: Далее Леонтьев приводит ряд собственных рассуждений, на основании которых делается вывод о том, что ни одна из данных точек зрения не отвечает “современному состоянию науки”…

С: Интересно. Значит, он не признает психики у растений? Я тут читал, что многие растения чувствуют, что хозяин в отъезде, и вянут, а также реагируют на человека, подошедшего к ним, если до этого он ломал их…

А.:А как же ты определишь, есть ли ощущения у растений или нет?

С: Да, ты задал сложный вопрос. У растения или у животного (допустим, какой-нибудь

амебы) не спросишь же, чувствует ли оно что-то или нет.

А.: Прекрасный ответ! Итак, субъективный критерий — а именно о нем ты сейчас сказал —

при определении наличия ощущений у других, кроме человека, организмов неприменим

(иногда, правда, и человек не может дать отчет, чувствует он что-либо или нет, так как его

ощущения остаются за порогом сознания, а по другим признакам мы можем судить о

наличии чувствительности у него).

С: Какой же критерий здесь применим? Объективный?

А.: Именно.

С: Значит, о наличии ощущений мы можем судить по внешним признакам? А.: Не всегда. Один из зоопсихологов, Роберт Иеркс, предложил считать критерием наличия чувствительности у организма наличие подвижности. Но всегда ли движения органов сопровождаются ощущениями? Допустим, поворачивание подсолнуха за солнцем? Есть здесь ощущение?

С: Так как же все-таки решает эту проблему Леонтьев?

А.: Пойдем путем рассуждений Леонтьева. Сначала он более широко ставит вопрос и рассматривает отличие живой материи от неживой, исходя опять-таки из диалектико-мате-риалистического понимания мира, которое стало разрабатываться в марксизме и не только в нем. Как известно, в рамках этого миросозерцания взаимодействие рассматривается

Принцип единства психики и деятельности в филогенезе 515

конечной причиной вещей. Взаимодействия в живой и неживой природе отличаются друг от друга, в частности, тем, что живое тело обнаруживает по отношению к окружающему миру активность: оно определенным образом “учитывает” в своей жизнедеятельности воздействия из внешней среды, реагирует на них изменением этой жизнедеятельности. На определенной стадии эволюции живого, когда в “первичном бульоне” плавали простейшие живые организмы, они прямо получали “питательные вещества” из этого бульона. Им надо было только усваивать эти вещества, необходимые для поддержания их жизни. Для этого им нужна, как пишет Леонтьев, только простая раздражимость, или способность организма отвечать специфическими процессами на то или иное жизненно значимое воздействие, то есть такое, которое прямо и непосредственно определяет процесс поддержания их жизни. Таков также свет у растений, который прямо и непосредственно используется в построении тканей растений. Таким образом, раздражимость организмов по отношению к некоторым элементам среды есть проявление простейшей активности организма, его деятельности. Итак, Леонтьев дает здесь “расширительную трактовку” деятельности: как специфических процессов, которые осуществляют то или иное жизненное, то есть активное, отношение субъекта к действительности (См. [19, с. 49]). Деятельность организма направлена на тот или иной предмет, поэтому отдельные виды деятельности здесь и далее в творчестве Леонтьева выделяются по различию их предметов. С: Значит, и у растений есть деятельность?

А.: В этом смысле да — как процессы, реализующие активное отношение организма к среде. Но по сравнению с протоорганизмами и растениями, пошедшими в эволюции по пути развития раздражимости как низшей формы отражения организмом внешних агентов в живой природе, у многих животных в ходе эволюции наблюдается развитие форм деятельности и появление новых отношений со средой.

А.Н. Леонтьев: Деятельность организмов качественно изменяется: возникает качественно новая форма взаимодействия, качественно новая форма жизни.

…Организмы становятся раздражимыми и по отношению к таким воздействиям, которые сами по себе не в состоянии определить ни положительно, ни отрицательно … обмен веществ с внешней средой [19, с. 53-54].

Диалог 11. В Деянии начало Бытия

А.: Леонтьев приводит такой пример. Шорох для лягушки есть такое раздражение, энергия которого прямо не входит в процессы обмена веществ в ее организме, однако оно есть определенный сигнал для нее: она поворачивается к шороху, надеясь найти в траве шуршащее насекомое. Эту раздражимость по отношению к сигналам подобного рода Леонтьев называет чувствительностью. Именно чувствительность есть собственно способность ощущения. Итак, ощущение, по Леонтьеву, появляется там и тогда, когда появляется способность организма реагировать на “нейтральные” для жизни самой по себе стимулы, но которые приобретают для организма сигнальное значение, то есть свидетельствуют о наличии в окружении значимого для жизни. В ходе эволюции это происходит при переходе к жизни организма в “вещ-но оформленной среде”… С: Значит, если я реагирую на стимул, биологически нейтральный, который явно не входит в процесс обмена веществ, я одновременно его ощущаю? Откуда же это видно? Леонтьев “спрашивал” об ощущении ту же жабу?

А.: Не иронизируй. Леонтьев спросил людей, которые участвовали в проведенных им и его сотрудниками экспериментах. Результаты этих экспериментов как раз и доказали сформулированную Леонтьевым гипотезу о возникновении чувствительности как “сигнально-опосредствованной” деятельности. Для этого надо было организовать эксперименты таким образом, чтобы в их ходе некий “биологически нейтральный” для испытуемого раздражитель из неощущае-мого стал ощущаемым. И подобная ситуация была организована. Как ты думаешь, может ли человек ощущать свет кожей ладони? С: Какой-нибудь экстрасенс, конечно, может.

А.: Леонтьев решил проверить, сможет ли обычный, “нормальный” человек приобрести в ходе эксперимента способность ощущать кожей ладони. В принципе уже существовали отдельные исследования, доказывающие возможность этого после долгой упорной тренировки. Однако там не было ответа на интересующие Леонтьева вопросы. Исследование было организовано следующим образом. Рука испытуемого помещалась на столе, в котором был вырез, подсвечивающийся снизу зеленым светом. Свет падал прямо на ладонь испытуемого, однако сам испытуемый про это не знал (принимались

Принцип единства психики и деятельности в филогенезе 517

все возможные меры к тому, чтобы устранить все иные воздействия: тепловые, шумовые и прочие эффекты). Испытуемому сообщалось, что исследуется электрокожная чувствительность. Его задачей было держать палец на ключе типа телеграфного; почувствовав же удар электрического тока — снять палец с ключа и вновь положить его обратно. Но перед ударом электрическим током следовало освещение ладони зеленым светом, о чем испытуемый не знал. Были получены следующие результаты: даже после большого числа сочетаний света с ударом тока у испытуемых не образовалось условного рефлекса на свет…

С: Немудрено. Они же его не ощущали. Ты не замечаешь, что получен фактически отрицательный результат: ведь свет имеет для испытуемых жизненно важное значение и биологически нейтрален, он сигнализирует о том, что вот сейчас будет ток, а ощущения его не возникает.

А.: Значит, отсутствует какое-то условие, которое может привести к появлению ощущения. И Леонтьев нашел его. Вторая серия экспериментов была построена практически так же, только перед экспериментом испытуемый получил инструкцию, в которой говорилось: перед ударом током будет очень слабое раздражение, ощущение которого позволит вам избежать удара током, — ведь вы заранее сможете снять палец с ключа… С: Неужели что-то изменилось?

А.: Представь себе. В конце серии и после гораздо меньшего числа сочетаний, чем в первом случае (у некоторых испытуемых — после 40), у испытуемых появилось ощущение света. Точнее, они чувствовали какое-то воздействие на руку “вроде ветерка”, “волны” и тому подобного. Отсюда Леонтьев делает важный вывод: “Необходимым условием возникновения исследуемых ощущений является наличие определенной направленной активности субъекта, которая в данных опытах имеет своеобразную, возможную только у человека, форму внутренней “теоретической” поисковой деятельности” [19,с. 86]. Вот тебе наглядное проявление принципа сознания и деятельности, точнее деятельности и психического. Чтобы ощущение появилось, необходима специальная ориентировочно-исследовательская деятельность, а появляющиеся ощущения играют существенную роль в приспособительной деятельности организма в среде. Здесь отчетливо выявилась справедливость утверждения “деятельност-

518 ДиалогІІ. ВДеянииначалоБытия

но ориентированных” психологов, что психическое отражение само есть процесс ориентировочной деятельности субъекта в окружающем мире. Образ окружающего мира— всего лишь результативное выражение этой деятельности.

Дальнейшее развитие рассматриваемого принципа пошло у Леонтьева по пути выделения различных стадий психического развития.

2. Проблема развития деятельности и психики в животном мире

С: Какие же ступени выделяет Леонтьев в развитии психики? А.: Яне буду их подробно раскрывать, поскольку весь этот материал изучается в специальных курсах по зоопсихологии и сравнительной психологии (См. [20]). Только назову эти стадии для последующей ориентировки и приведу некоторые общие соображения по поводу единства психического отражения и деятельности животного на каждом этапе психического развития в филогенезе. Сначала об этом втором.

А.Н. Леонтьев: Отражение животными среды находится в единстве с их деятельностью… Основным в этом сложном единстве отражения и деятельности является деятельность животного, практически связывающая его с объективной действительностью; вторичным, производным оказывается психическое отражение воздействующих свойств этой действительности [21, с. 223].

А.: Начальная стадия психического развития, которую Леонтьев называет стадией сенсорной психики, возникает, как я уже говорил, в “вещно оформленной” среде, когда в предметах деятельности животного объективно сосуществуют два (или больше) свойства: “абиотическое” и “биотическое”. В психике же животного отражаются только отдельные свойства предметов.

На следующей стадии — перцептивной психики — объективно выделяются уже отношения между предметами окружающего мира, которые фактически определяют деятельность животного по отношению к ним. Однако психическое отражение ситуации “запаздывает”: отражаются лишь целостные предметы, а не отношения между ними. Наконец, на третьей

Принцип единства психики и деятельности в филогенезе 519

стадии развития психики — стадии интеллекта — отражаются уже отношения между

предметами, “вещные ситуации” при соответствующем усложнении деятельности

животного.

Курт Эрнестович Фабри, опираясь на более поздние зоо-психологические исследования, в том числе свои собственные, считает необходимым выделить в первых двух стадиях развития психики еще по два уровня, а стадию развития интеллекта не выделять, включив ее в стадию перцептивной психики (См. [20]). О том, как относятся современные зоопсихологи к той и другой точкам зрения, ты можешь узнать из статьи Натальи Николаевны Мешковой, опубликованной в недавно вышедшем сборнике статей, посвященных школе Леонтьева [66]. Перейдем теперь от филогенеза к антропогенезу, то есть процессу становления человека и возникновения и развития его сознания. И здесь Леонтьев опирается на соответствующие разработки Карла Маркса и Фридриха Энгельса, которые касались этого вопроса в философском ключе. Выготский, как ты помнишь, взял определенные аспекты этих разработок, в частности идеи общественного происхождения высших психических функций, их опосредствованности знаками языка. Леонтьев стал разрабатывать наряду с этими и собственно “деятельностно-трудовые” аспекты становления сознания человека. Когда-то Леонтьев, как мы недавно говорили, рассматривал деятельность харьковской группы альтернативной исследованиям самого Выготского. Позже он признал: “Альтернатива 30-31 гг. оказалась не альтернативой, а необходимой линией движения психологического исследования. Не или-или, а обязательно и-и!” (Цит. по [15, с. 12]). Оба направления образно можно назвать (См. [Там же, с. 32]) исследованиями “сознания-образа” и “сознания-деятельности”.

С: Кажется, мы говорили уже об этом противопоставлении, которое было характерно и не только для деятельност-ной психологии!

А.: Верно. Оно обнаруживалось уже в противостоянии структуралистов и функционалистов. Однако в деятельност-ной психологии (равно как и в культурно-исторической) оба эти “среза” сознания понимались иначе.

Но прежде чем рассматривать их, обратимся к гипотезе Леонтьева о необходимости возникновения сознания в антропогенезе.

520 Диалог 11. В Деянии начало Бытия

Проблема единства сознания и деятельности в антропогенезе

С: Которая, очевидно, связывается с новым этапом развития деятельности?

А.: Все-таки наши беседы чему-то тебя научили. Действительно, возникновение сознания в

антропогенезе Леонтьев связывает с изменением характера деятельности тех антропоидов,

которые стали предками человека современного типа. Деятельность этих антропоидов

становится трудовой.

С: Знаю-знаю. Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека, это известная работа Фридриха Энгельса. Только при чем тут психология?

А.: Леонтьев считал, что психология ко всему этому имеет самое непосредственное

отношение. Это ты сейчас предвзято воспринимаешь марксистские работы, но теория

трудового происхождения сознания существует давно и занимает законное место среди

психологических теорий. Давай вникнем в собственно психологические аспекты этого

процесса.

Что такое труд?

С: Процесс создания каких-то новых продуктов, необходимых для жизни человека…

А.: И это все? Тогда давай обратимся к формулировкам Леонтьева и, соответственно, Маркса

и Энгельса. Итак, труд — это:

1) процесс, связывающий человека с природой, процесс, в котором человек изменяет “материал природы”, приводя в действие свои “сущностные силы” и тем самым изменяет самого себя;

2) процесс употребления и изготовления орудий;

3) процесс, социальный по своему характеру, то есть совершающийся в условиях коллективной совместной деятельности.

Отсюда ты видишь, что стоит за идеей Леонтьева об изменении характера деятельности человека на новом этапе психического развития.

С: Но разве у животных нет орудийной деятельности? Разве нет у них различных социальных форм жизни, например, в колонии муравьев или в пчелиных семействах? А.: Ты, как бихевиорист, путаешь внешнее с внутренним, хотя в чем-то ты и прав, а именно — трудовая деятель-

Проблема единства сознания и деятельности в антропогенезе 521 ность человека была подготовлена всем ходом предшествующего развития: постепенным переходом к вертикальной походке, обусловленным изменением образа жизни человекообразных обезьян, освобождением в этой связи передних конечностей для различных специфических движений схватывания и последующей орудийной деятельности; отдельными несистематическими употреблениями орудий животными и даже изготовлением ими орудий, о чем писал еще Кёлер. Есть в животном мире и внешне “социальные” формы жизни: многие животные живут целыми группами и у них наблюдается даже разделение функций между особями одной группы. Однако имеются и существенные различия между деятельностью животных в таких группах и собственно трудовой деятельностью человека в человеческом сообществе.

А.Н. Леонтьев: Как бы ни была сложна “орудийная” деятельность животных, она никогда не имеет характера общественного процесса, она не совершается коллективно и не определяет собой отношения осуществляющих ее индивидов. Как бы, с другой стороны, ни было сложно инстинктивное общение между собой индивидов, составляющих животное сообщество, оно никогда не строится на основе их “производственной” деятельности, не зависит от нее, ею не опосредствовано.

В противоположность этому человеческий труд является деятельностью изначально общественной, основанной на сотрудничестве индивидов, предполагающем как бы зачаточное техническое разделение трудовых функций [21, с. 277].

А.: Разделение единого процесса деятельности между отдельными участниками трудового процесса приводит к изменению характера деятельности индивида, включенного в этот процесс.

А.Н. Леонтьев: У животных не существует деятельности, которая не отвечала бы той или другой прямой биологической потребности, которая не вызывалась бы воздействием, имеющим для животного биологический смысл — смысл предмета, удовлетворяющего данную его потребность, и которая не была бы направлена своим последним звеном непосредственно на этот предмет [21, с. 278].

А.: Как ты помнишь, Леонтьев различает отдельные деятельности по различию их предметов. Так вот: иначе предмет деятельности называется Леонтьевым мотивом.

Диалог 11. В Деянии начало Бытия

А.Н. Леонтьев: У животных … предмет их деятельности и ее биологический мотив всегда слиты, всегда совпадают между собой [Там же, с. 278-279].

С: Подожди. Ведь мотивом называют то, что побуждает человека к деятельности, “лежит за ней”, является ее причиной. Разве может быть причиной поведения некий внешний предмет, а не реальная потребность человека, которая у него имеется?

А.: Пожалуй, мне стоит здесь сделать одно небольшое пояснение. С точки зрения Леонтьева, которая находит свое подтверждение в многочисленных исследованиях психологов других школ, следует различать собственно потребность и потребностное состояние. Потребностное состояние — некое исходное “напряженное” состояние субъекта, которое “не знает” еще того объекта, который способен его удовлетворить.

А.Н. Леонтьев: В самом потребностном состоянии субъекта предмет, который способен удовлетворить потребность, жестко не записан. До своего первого удовлетворения потребность “не знает” своего предмета, он еще должен быть обнаружен. Только в результате такого обнаружения потребность приобретает свою предметность, а воспринимаемый (представляемый, мыслимый) предмет — свою побудительную и направляющую деятельность функции, то есть становится мотивом [22, с. 205]. С: Кажется, из этой “серии” случай “импринтинга”, когда гусята следовали за Конрадом Лоренцом, и случай мальчика, испытавшего впервые половое возбуждение в присутствии своей гувернантки: потребность, точнее потребностное состояние, “нашла” свой предмет. А.: Или “опредметилась”. Да, именно такой путь открывается для развития потребностей. Развитие потребностей происходит через развитие их предметов. У животных это означает расширение круга предметов, удовлетворяющих потребность; у человека даже происходит “производство” новых потребностей посредством производства предметов: возникновение каких-либо новых приборов, машин и так далее порождает у отдельного человека потребность в них: не было у нас раньше потребности в компьютерах, а сейчас появилась. Но мы с тобой отвлеклись. В предпоследней цитате Леонтьева слово “предмет” употреблено не в смысле предмета потребности, а в другом смысле.

Проблема единства сознания и деятельности в антропогенезе 523 С: В каком?

А.Н. Леонтьев: Рассмотрим теперь с этой точки зрения принципиальное строение деятельности индивида в условиях коллективного трудового процесса. Когда данный член коллектива осуществляет свою трудовую деятельность, то он также делает это для удовлетворения одной из своих потребностей. Так, например, деятельность загонщика, участника первобытной коллективной охоты, побуждается потребностью в пище или, может быть, потребностью в одежде, которой служит для него шкура убитого животного. На что, однако, непосредственно направлена его деятельность? Она может быть направлена, например, на то, чтобы спугнуть стадо животных и направить его в сторону других охотников, скрывающихся в засаде… Понятно, что этот результат — спугивание дичи и т.п. — сам по себе не приводит и не может привести к удовлетворению потребности загонщика в пище, шкуре животного и пр. То, на что направлены данные процессы его деятельности, следовательно, не совпадает с тем, что их побуждает, то есть не совпадает с мотивом его деятельности: то и другое здесь разделено между собой [21,с. 279]. А.: Таким образом, слово “предмет” было употреблено в смысле того, на что направлена деятельность. Здесь понадобилось новое слово для обозначения данного “предмета”, а такх<е выделение в составе “деятельности” вообще ее единиц — действий.

А.Н. Леонтьев: Такие процессы, предмет и мотив которых не совпадают между собой, мы будем называть действиями. Можно сказать что деятельность загонщика — охота, спугивание же дичи — его действие [Там же].

А.: При этом то, на что направлено действие, само по себе может не иметь никакого биологического смысла, а иногда даже противоречить ему (зачем вспугивать дичь, когда, с биологической точки зрения, нужно, наоборот, бросаться на нее). Данное действие приобретает смысл только в совместной коллективной деятельности, куда оно включается. А.Н. Леонтьев: Сознание смысла действия и совершается в форме отражения его предмета как сознательной цели [21, с. 283].

А.: Коллективный характер деятельности, таким образом, меняет психическое отражение отдельным членом коллектива ситуации: предметы окружающего мира отражаются им в своих “объективных” характеристиках, независимо

Диалог 11. В Деянии начало Бытия

от наличия или отсутствия в данный момент у человека какой-либо потребности. Например, для человека хлеб — всегда продукт питания, даже если в этот момент он не испытывает голода. Помнишь, у Кёлера обезьяна “переставала видеть палку” в качестве “средства достать банан”, если она лежала перпендикулярно зрительному взору обезьяны? Или для той же обезьяны переставал “существовать” ящик, на котором сидела другая обезьяна? Для человека с развитым сознанием палка — это всегда палка, а ящик — это ящик. Он перестает быть “рабом зрительного поля”, как обезьяна в экспериментах Кёлера, становится “над полем”, то есть совершает произвольные действия. Ты помнишь, как Выготский решал проблему возникновения произвольного поведения, — он рассматривал его как результат овладения ребенком общественными знаковыми системами, прежде всего, знаками языка. Леонтьев вносит в рассмотрение проблемы произвольности “деятельностную” окраску, рассматривая — уже не по аналогии, как Выготский, — орудия как средство формирования сознания.

С: Выходит, что эти палки, топоры и прочее есть средство формирования сознания человека? А.: Но что же есть орудие? Орудие есть предмет, посредством которого осуществляются трудовые действия, трудовые операции. С: Опять новое слово?

А.: Еще одна подструктура деятельности: операция — это способ осуществления какого-либо действия. Одно и то же действие может быть совершено различными способами, с использованием различных орудий и средств: например, ты можешь посчитать устно, на бумажке или с помощью компьютера. Действие — одно, но какие разные операции! Позже Леонтьев назовет соотносимую с операцией реальность “задачей”, то есть целью в определенных условиях. Естественно, что способы и средства, которыми человек достигает цели, также определяются развитием общества, его “производительных сил”, культуры, языка, “коллективными представлениями”, которые, хотя и есть результат работы множества индивидуальных сознаний, все же не сводятся к ним.

С: Ты все-таки не объяснил, как палки и прочие вещи могут служить развитию сознания. Коллективные представления — это понятно. Но палки, топоры и так далее - это же внешние орудия труда, это же не какие-нибудь логические фигуры…

Психологические различия между “орудием” и “средством” 525

А.: Уместное замечание. Но что значит: развитие сознания? Что значит: “коллективные представления”? Как они-то образовались? А они образовались как результат изначально практического, объективно-деятельностного отношения субъекта или субъектов деятельности к миру.

А.Н. Леонтьев: Употребление топора не только отвечает цели практического действия: оно вместе с тем объективно отражает свойства того предмета — предмета труда, на который направлено его действие. Удар топора подвергает безошибочному испытанию свойства того материала, из которого состоит данный предмет; этим осуществляется практический анализ и обобщение объективных свойств предметов… Таким образом, именно орудие является как бы носителем первой настоящей сознательной и разумной абстракции, первого настоящего сознательного и разумного обобщения [21, с. 285].

А.: Однако этот практический анализ и обобщение объективных свойств предметов внешнего мира, как говорит Леонтьев, происходит только при условии овладения этим орудием. А что значит овладеть орудием? Уметь использовать его “по назначению”, то есть овладеть общественно выработанным способом его употребления в процессе коллективного труда. Орудие есть “материализованная форма” существования определенного способа действия, операции.

И здесь отчетливо обнаруживается связь деятельност-ного подхода Леонтьева и культурно-исторического подхода Выготского. Развитие сознания ребенка в обществе происходит не только на речевой стадии благодаря усвоению системы “вербальных (языковых) значений”, но и на доре-чевых стадиях онтогенеза путем овладения общественно выработанными способами действия, “операциональными эталонами” и тому подобным — тем, что в работах последователей Леонтьева стало называться “операциональными значениями” (См. [23]). С: Как же доказать эти абстрактные рассуждения?

Психологические различия между “орудием” (у человека) и “средством” (у животных) А.: Одно из доказательств данного “абстрактного” положения было дано в интереснейшем исследовании “О психологическом различии орудия человека и вспомогательных

526 Диалог 11. В Деянии начало Бытия

средств у животных”, которое стало кандидатской диссертацией Петра Яковлевича

Гальперина, выполненной в середине 30-х годов.

П.Я. Гальперин: В подлинном … отношении субъекта и орудия на передний план выдвигается следующий вопрос: что представляет собой эта вещь — средство для того, кто за нее берется? Если для него это вещь, в которой не фиксирован способ действия, то естественно, что вещь получит логику такого действия от самого субъекта. Если же, напротив, это вещь, сделанная для определенной цели, требующая специальных способов употребления, то субъект, перед которым она выступает таким образом и который ради орудийных свойств к ней обращается, подчинится этим объективным требованиям, этой системе операций, фиксированных за орудием [24, с. 195].

А.: Далее Гальперин утверждает, что в каком виде выступит средство перед субъектом: в виде вспомогательного средства, являющегося “простым продолжением” передних конечностей, или подлинного орудия, которое фиксирует “в себе” операции общественного пользования им, — зависит “от действительности, к которой принадлежит индивид”. Животное использует орудия как природные вещи, тогда как даже в природных вещах человек “видит” их возможное орудийное использование. Подобные различия можно обнаружить уже в наблюдениях за освоением простейших орудийных операций у человека в онтогенезе, например в наблюдениях за овладением таким привычным для нас навыком пользования ложкой. Вначале ребенок старается схватить ложку как можно ближе к ее “рабочему концу”, резким движением поднимает ее “косо снизу вверх”, и, как правило, все содержимое ложки выливается.

П.Я. Гальперин: Ребенок действует так, как если бы подносил ко рту свой кулачок. А ложка является не более чем продолжением руки… Лишь после довольно длительного обучения ребенок усваивает основные орудийные приемы пользования ложкой: не прямо в рот, но сначала вверх и все время строго горизонтально [Там же, с. 197-198]. А.: Был проведен специальный эксперимент, в котором различия средства и орудия выступили достаточно ясно. Дошкольникам от2до7 лет предлагалось вытащить с помощью небольшой лопатки, плоскость которой была прикреплена к ручке под прямым углом, привлекательные небольшие иг-

Психологические различия между “орудием” и “средством” 527

рушки из глубокого узкого ящика. Успешность решения поставленной задачи достигалась лишь в том случае, когда системы движений руки “подчинялись” системам движения орудия, выполняющего задачу.

П.Я. Гальперин: Орудийные операции — это система движений орудия, приводящая к намеченной цели. Конечно, орудие, в свою очередь, приводится в движение рукой, но не движение руки (или рук), а именно движение самого орудия составляет орудийную операцию. В описанном выше процессе доставання такими орудийными операциями являются вертикальный подъем лопаты “лифтом” …,ане движения кисти и локтя или перебирание руками по рукояти; подсовывание лопасти под игрушку, а не те усилия, которые производит при этом держащая лопату рука; облокачивание на рукоять, а не те движения, с помощью которой это облокачивание достигается. Словом, орудийная операция — это система движений орудия, переводящая предметы из начального состояния в намеченное [24, с. 198].

А.: А затем высказывается очень важная мысль об объективном существовании “в орудии” системы орудийных операций, выработанных в ходе развития человечества и предстающих перед ребенком как “задача”, которую необходимо решить, то есть усвоить зафиксированные в орудии способы его употребления, “присвоив” тем самым общественно-исторический опыт человечества.

П.Я. Гальперин: Орудийная операция представляет собой категорию объективную по отношению к субъекту. Она — образец, которым субъект должен овладеть и которым он овладевает только постепенно. Естественно, что те движения тела, с помощью которых субъект овладевает орудийной операцией, меняются в процессе усовершенствования деятельности. И нередко одна и та же орудийная операция обслуживается разнообразными движениями руки, обеих рук и даже туловища, которые могут калейдоскопически меняться на протяжении одного и того же акта доставання. Но всегда сочетание их направляется и определяется одним решающим моментом — задачей обслужить соответствующую орудийную операцию…

Вот мальчик 6 лет… Он неудачно захватил лопату (“палкой”), и ему приходится делать акробатические движения всем телом, чтобы обеспечить правильное восхождение орудия. Он наклоняется вперед и набок, поворачиваясь грудью вправо

528 Диалог 11. В Деянии начало Бытия

и выворачивая правую руку локтем вверх, он буквально крутится волчком вокруг орудия, которое остается прочной осью всего этого переизбытка движений. Здесь … рука и все тело включаются в систему орудийных операций и всячески приспосабливаются к тому, чтобы сохранить эту объективную систему в нерушимом виде [24, с. 198-200]. А.: У маленьких детей происходит обратное.

П.Я. Гальперин: Владик (двухлетка), приподняв лопату затем сгибает руку в локте, как если бы лопастью, на которой лежит игрушка, была сжимающая ее кисть руки и нечего было опасаться падения игрушки. Ребенок действует так, как действуют рукой, а не лопатой, лопата следует за движениями тела и конечностей вопреки тем движениям, которые она должна была бы выполнять, следуя собственной логике, — она включается в систему ручных операций и становится простым удлинением руки [Там же, с. 199]. А.: При этом Гальперин подчеркивает еще одну важнейшую мысль: усвоение этих “орудийных” операций возникает только в ходе совместной деятельности со взрослым, который показывает ребенку приемы, “зафиксированные” в предметах. Отсюда понятно различие в способах усвоения опыта у животных и у человека: если в животном мире накопленный в процессе эволюции опыт передается, главным образом, генетически и даже ход индивидуального научения детерминирован определенными “генетическими схемами”, как это показано, например, Фабри [20], то у человека опыт, приобретенный человечеством в ходе антропогенеза, должен быть “присвоен” каждым человеком в ходе совместной деятельности с другими людьми, владеющими уже этим опытом. Впоследствии приемы обращения с орудиями и другими “человеческими предметами”, в которых фиксирован способ их употребления, показанные другими, становятся “собственными” способами обращения с этими предметами.

С: Здорово! Так вот что означает абстрактный принцип единства сознания и деятельности применительно к антропогенезу! А применительно к другим видам генезов? Макроструктура человеческой деятельности

А.: Собственно, мы начали рассматривать конкретную реализацию этого принципа в исследованиях онтогенеза. Но

еще одного ты не заметил: на примере изложенных исследований и размышлений я рассказал тебе о структуре, или, как говорят, “макроструктуре” человеческой деятельности: деятельность — действие — операция, которым соответствуют: мотив — цель — задача (цель, данная в определенных условиях). Каждая из “единиц” деятельности обладает своими свойствами, однако они при определенных условиях могут переходить друг в друга. Это так называемая “трехчленка” Леонтьева представляет собой всего лишь схему строения деятельности, которую, как справедливо отмечали и сторонники, и противники теории деятельности в варианте Леонтьева, не следует абсолютизировать (См., например, [8, с. 44­45]). Тем не менее, в ней обнаруживаются многомерные связи собственно практической деятельности и сознания как отражения, как образа действительности. В последних своих работах Леонтьев уделял этому аспекту сознания особое внимание. Здесь изучение “образного” аспекта превратилось в концепцию “образа мира”, контуры которой были намечены Леонтьевым (См. [25]) и которая развивалась далее рядом его учеников и последователей (См. [26, 27, 28]).

С: Только один вопрос. Ты говорил о “макроструктуре” человеческой деятельности. А что, есть и “микроструктура”?

А.: Сам Леонтьев считал, что следующей, более “элементарной”, чем операция, единицей деятельности являются “психофизиологические функции”. Другие авторы, например Владимир Петрович Зинченко, считают, что при выделении единиц подобного типа не следует переходить к “физиологическому языку”, необходимо остаться в пределах психологического способа видения деятельности. А для этого им вводится новое понятие “функциональный блок”, который и представляет собой единицу психологического анализа деятельности более низкого уровня. Представление деятельности человека, а более узко — деятельности, например, его восприятия в виде различных функциональных блоков, в которых осуществляется определенное отражение отдельных свойств реальности, определенная переработка информации о мире, и есть, собственно, изучение “микрогенеза”, “микроструктуры” деятельности. Однако это тема особого разговора, тем более, что при таком микрогенетическом изучении обнаруживаются параллели с исследованием сознания человека в когнитивной психологии. Но ты же помнишь, что это направление строится на совершенно иных методологических

Диалог II. В Деянии начало Бытия

основах, поэтому требуется еще специальный анализ этих параллелей. Очевидно, это во многом дело будущего.

А теперь обратимся к анализу структуры “образа мира”. Структура “образа мира”. “Чувственная ткань” и значения

С: Очевидно, в эту структуру входят ощущения всех модальностей, которые есть у человека. А.: Не только. В нее входят такие в принципе “амодаль-ные” вещи, как значения, о которых мы уже говорили, и такие образования, которые называются смыслами. Сам Леонтьев, рассматривая эту проблему, выделяет следующую структуру сознания как “образа мира”. А.Н. Леонтьев: Развитое сознание индивидов характеризуется своей психологической многомерностью.

В явлениях сознания мы обнаруживаем, прежде всего, их чувственную ткань. Эта ткань и образует чувственный состав конкретных образов реальности, актуально воспринимаемой или всплывающей в памяти, относимой к будущему или даже только воображаемой. Образы эти различаются по своей модальности, чувственному тону, степени ясности, большей или меныпейустойчивостиит.д. …

Особая функция чувственных образов сознания состоит в том, что они придают реальность сознательной картине мира, открывающейся субъекту… Именно благодаря чувственному содержанию сознания мир выступает для субъекта как существующий не в сознании, а вне его сознания — как объективное “поле” и объект его деятельности [22, с. 171-172]. С: Подожди. Но ведь, кажется, в интроспективной психологии говорилось, что самое реальное — это мои ощущения, а вот в реальности внешнего мира я могу сомневаться… Да и гештальтпсихологи говорили о полной непохожести моих ощущений и стоящего за ними мира…

А.: В теории деятельности Леонтьева подчеркивалась отражательная характеристика ощущений, то есть ощущения рассматривались как связь субъекта с внешним миром, анев качестве перегородки между ним и миром. Были получены и конкретные доказательства этого, казалось бы, общего философского утверждения о представленности в ощущениях

Структура “образа мира”. “Чувственная ткань” и значения 531

мира именно как объективной реальности. В частности, некоторые данные были получены во время Великой Отечественной войны. В это время многие психологи работали в госпиталях и занимались изучением психологических механизмов восстановления движений у раненых. У некоторых из них были ампутированы кисти обеих рук, к тому же они были лишены зрения. При довольно массивных поражениях обнаруживалось, что они утрачивали возможность осязательного восприятия предметов руками. Это приводило к необычным симптомам.

А.Н. Леонтьев: Несмотря на ничем не затрудненное речевое общение с окружающими и при полной сохранности умственных процессов, внешний предметный мир постепенно становился для них “исчезающим”. Хотя словесные понятия (значения слов) сохраняли у них свои логические связи, они, однако, постепенно утрачивали свою предметную отнесенность. Возникала поистине трагическая картина разрушения у больных чувства реальности. “Я обо всем как читал, а не видел… Вещи от меня все дальше”, — так описывает свое состояние один из ослепших ампутантов. Он жалуется, что когда с ним здороваются, “то как будто и человека нет” [22, с. 173].

А.: Аналогичные явления возникают и в специальных искусственных условиях. А.Н. Леонтьев: Еще в конце прошлого столетия… Страт-тон в своих классических опытах с ношением специальных очков, переворачивающих изображение на сетчатке, отмечал, что при этом возникает переживание нереальности воспринимаемого мира [Там же]. А.: Интересно, что, если надеть такие очки обезьянам, это полностью разрушает их поведение и они впадают на длительный период в неподвижное состояние (См. [Там же, с. 174]). У человека же после некоторого периода растерянности, вызванной тем, что он видит вещи одним образом, а мыслит их другим образом, то есть новая “чувственная ткань” полностью противоречит тому, что стоит за ней, а именно — “предметной отнесенности”, как говорит Леонтьев, наблюдалось следующее. Сам Джордж Стрэттон (Страттон) отмечал в своем дневнике: “Когда я принялся быстро ходить по комнате, я почувствовал себя в визуальной картине, как дома, в большей степени, чем когда-либо прежде. Имела место полная реальность моего зрительного мира, и я относился к нему

532 Диалог II, В Деянии начало Бытия

без недоверия, и в моем сознании не было ни одного факта рассогласования с тем, что я видел” (Цит. по [29, с. 215]).

Таким образом, у человека обнаруживается в этих экспериментах две составляющие сознания или — в данном случае — восприятия окружающего мира: чувственная ткань, которая вначале “отвязывается” от стоящего за ней предметного содержания образов, и само это предметное содержание. В ходе эксперимента происходит сложный процесс “восстановления предметного содержания зрительного образа в его инвертированной чувственной ткани” [22, с. 174]. Здесь отчетливо проявляется феномен предметности сознания, которая в данном случае “восстанавливается” благодаря активной деятельности субъекта (перемещению испытуемых в пространстве комнаты, ощупыванию и манипулированию различными предметами в поле зрения и так далее). Вот тебе еще одно доказательство “работы” принципа единства сознания и деятельности. Образ мира во всех его измерениях строится у человека в процессе его предметной деятельности в мире. Впоследствии в работах В.П. Зинченко и других авторов (см., например, [67; 68]) была обоснована необходимость выделения еще одной составляющей сознания — биодинамической ткани как “материи” движений и действий, которая принимает столь же активное участие в построении сознания, что и чувственная ткань. Ведь именно благодаря живым движениям и действиям образ мира “вычерпывается” из реальности. Это наиболее очевидно в особых случаях формирования сознания у слепоглухонемых детей с резко обедненной чувственной тканью.

С: Итак, у человека есть и иные, амодальные составляющие сознания? А.: Да, я уже говорил об этом. По Леонтьеву, “мир в его отдаленности от субъекта амодален” [25, с. 257]. Этими “амо-дальными” составляющими сознания, отражающими “амо-дальность” (объективность) мира, являются, прежде всего, системы значений, о которых мы уже упоминали. Иногда Леонтьев для их обозначения использует термин “смысловое поле” (См. [Там же, с. 253]).

С: Ты тут как-то все смешал. Одно дело — восприятие предмета, другое дело — человеческое предметное восприятие. Разве животное не воспринимает предметы именно как предметы его деятельности в мире, пусть даже эта его деятельность и отличается от человеческой?

Структура “образа мира”. “Чувственная ткань” и значения 533

А.: Верно. Леонтьев специально останавливается и на этом вопросе. Действительно, и у животного есть образ “его” мира, особенности которого определяются экологией данного животного. И для животного на определенной стадии психического развития предмет не складывается из отдельных сторон: “он выступает … как единое непрерывное; прерывность есть лишь его момент. Возникает явление “ядра” предмета. Это явление и выражает предметность восприятия. Процессы восприятия подчиняются этому ядру” [25, с. 260]. Однако предмет для животного и предмет для человека, как ты правильно заметил, не одно и то же. У человека “предметный мир выступает в значении, то есть картина мира наполняется значениями” [Там же]. Впрочем, о значениях мы довольно говорили ранее; добавлю только, что в последнее время развитие исследований значения в рамках деятельностной парадигмы идет по нескольким линиям: во-первых, рассматриваются, наряду с собственно языковыми, другие типы значений, вроде предметных и операциональных [23]; во-вторых, проводятся исследования психосемантики сознания, то есть изучение функционирования систем значений в рамках индивидуального сознания (См. [30; 31; 32; 33; 69] и др.). В последнем случае встает проблема согласования деятельностной парадигмы изучения значений с иными парадигмами, распространенными в зарубежной психологии. Отметим еще один интересный факт: значение не есть просто то, что “стоит” за чувственной тканью; иногда оно может даже изменить чувственную ткань. С: Как это?

А.: Позднее ты познакомишься с так называемыми псев-доскопическими экспериментами, когда испытуемому дается прибор вроде обычного стереоскопа, но для левого глаза подается информация, которая в обычных условиях подавалась бы правому глазу, для правого — наоборот. С помощью этого псевдоскопа испытуемый рассматривает различные предметы. Что он видит, как ты думаешь?

С: Наверное, удаленные предметы приближаются, а ближние отдаляются. Нам учитель анатомии об этом когда-то рассказывал.

А.: Однако так происходит не всегда. Если человек смотрит не на маску, которая может быть выпуклая и вогнутая, а на живое человеческое лицо, ощущение “вывернутости” в этом случае не возникает. Знание того, что “вогнутым” лицо не

Диалог II. В Деянии начало Бытия

может быть, в буквальном смысле слова изменяет чувственную ткань и человек видит так, как это диктуют усвоенные им предметные значения.

Однако перейдем к характеристике третьей, последней в работах Леонтьева, составляющей сознания. Это — личностный смысл.

Проблема соотношения значений и смыслов в социогенезе сознания

А. Н. Леонтьев: В своей объективности, то есть как явления общественного сознания,

значения преломляют для индивида объекты независимо от их отношения к его жизни, его

потребностям и мотивам. Даже для сознания утопающего соломинка, за которую он

хватается, все же сохраняет свое значение соломинки; другое дело, что эта соломинка —

пусть только иллюзорно — приобретает в этот момент для него смысл спасающей его

жизнь…

В отличие от значений личностные смыслы, как и чувственная ткань сознания, не имеют своего “надындивидуального”, своего “непсихологического” существования. Если внешняя чувственность связывает в сознании субъекта значения с реальностью объективного мира, то личностный смысл связывает их с реальностью самой его жизни в этом мире, с ее мотивами. Личностный смысл и создает пристрастность человеческого сознания. …В индивидуальном сознании значения “психологизируются”, возвращаясь к чувственно данной человеку реальности мира. Другим, и притом решающим, обстоятельством, превращающим значения в психологическую категорию, является то, что, функционируя в системе индивидуального сознания, значения реализуют не самих себя, а движение воплощающего в них себя личностного смысла… Психологически, то есть в системе сознания субъекта, анев качестве его предмета или продукта, значения вообще не существуют иначе, как реализуя те или иные смыслы, так же как его действия и операции не существуют иначе, как реализуя ту или иную деятельность, побуждаемую мотивом, потребностью…

Воплощение смысла в значениях — это глубоко интимный, психологически содержательный, отнюдь не авто­матически и одномоментно происходящий процесс [22, с. 182-183].

А.: Итак, ты понял, что личностный смысл — это значение “для меня”, которое определяется мотивами и потребностями данного человека. В последнее время изучение личностного смысла и других смысловых образований становится, пожалуй, в центр исследований сознания в русле деятельно-стного подхода (См., например, [34; 35;70; 71]). Так, обсуждается, например, проблема возможного “надындивидульно-го” существования личностных смыслов и о несколько иных критериях разделения значений и личностных смыслов [72], однако однозначного решения последней проблемы до сих пор не существует. В то же время тот самый “интимный” процесс воплощения смысла в значениях остается, по-моему, недостаточно исследованным. Здесь существует одна серьезная проблема. А.Н. Леонтьев: Не исчезает, да и не может исчезнуть, постоянно воспроизводящее себя несовпадение личностных смыслов, несущих в себе интенциональность, пристрастность сознания субъекта, и “равнодушных” к нему значений, посредством которых они только и могут себя выразить. Поэтому-то внутреннее движение развитой системы индивидуального сознания и полно драматизма. Он создается смыслами, которые не могут “высказать себя” в адекватных значениях; значениями, лишенными своей жизненной почвы и поэтому иногда мучительно дискредитирующими себя [22, с. 184-185]. С: Например?

А.Н. Леонтьев: Картину, в которую художник вкладывает все свое мастерство, он вынужден писать для того, чтобы превратить ее в деньги, в вещь, ничего общего с живописью не имеющую. Тем не менее, эта картина сохраняет свой действительный смысл для разбогатевшего промышленника, который ее покупает. Может быть, она приобретает для него смысл вещи, в которую он хочет с выгодой поместить часть своих денег, может быть, смысл вещи, свидетельствующей о процветании его фирмы… Эта двойственность извращает самые элементарные чувства человека. “Стекольщик, — писал Фурье, — радуется граду, который перебил все стекла”. Даже любовь оказывается способной приобретать самые уродливые формы. Мы уже не говорим о любви к деньгам, которая может становиться настоящей страстью.

536 Диалог II. В Деянии начало Бытия

Проникновение этих отношений в сознание и находит свое психологическое выражение в “дезинтеграции” его общего строения, характеризующейся возникновением отношения чуждости друг к другу тех смыслов и значений, в которых преломляется человеку окружающий мир и его собственная жизнь [21, с. 329-330].

А.: Этот и другие примеры дезинтеграции значений и смыслов ты можешь найти в книге Леонтьева “Проблемы развития психики”, где он характеризует сознание в условиях классового — в данном случае капиталистического — общества. По Леонтьеву, дезинтеграция сознания в данном случае неизбежна при наличии социальных групп с несовпадающими (или даже противоположными) интересами при “общей” для всех системе значений, циркулирующих в обществе…

С: Как будто при нашем социализме не было этой дезинтеграции! А.: Во-первых, еще большой вопрос, называть ли построенную в советское время общественную структуру социалистической. Во-вторых, никто и не утверждает, что тогда была “интеграция” личностных смыслов и значений, — значения навязывались человеку “извне” с помощью средств массовой информации, “идеологической” работы в школе и на работе, а они не имели для него смысла, поскольку часто противоречили индивидуальному опыту человека в различных системах общественных отношений. Отсюда — известные разговоры и споры “на кухне”, а на работе — все в полном “согласии” с системой “общепринятых” значений. Разве это не отягощает психологически жизнь человека, который хотел бы говорить то, что думает? Впрочем, эта проблема практически не исследуется, к сожалению, в нашей психологии. Исторический подход к анализу психики человека в социогенезе, то есть в процессе развития общества, разрабатывается больше в трудах историков, философов, социологов (смотри, например, материалы сборников под названием “Одиссей”, посвященные этому вопросу [36; 37]), а в психологии отдельные аспекты социогенеза сознания рассматриваются в трудах деятельностно ориентированных ученых за рубежом, в частности в ФРГ. Например, проведен и опубликован цикл исследований по проблеме дезинтеграции смыслов и значений на конкретном материале безработных западных стран, установок женщин “на работу” и “на семью” и так далее [39].

Так что деятельностный подход в применении к социо-генезу еще ждет, мне представляется, своих исследователей. Зато онтогенетические разработки принципа единства сознания и деятельности очень многочисленны. Но вспомним сначала об исходном — и довольно условном — разделении в теории деятельности “сознания-образа” и “сознания-деятельности”. То, что мы говорили о структуре сознания как единства чувственной ткани, значений и личностных смыслов, относится, прежде всего, к характеристике сознания-образа. Ты видел, в чем проявляется принцип единства сознания и деятельности при таком понимании сознания. Между тем, сознание и психическое вообще может пониматься и как особого рода внутренняя деятельность (хотя этот широко используемый термин кажется мне не очень удачным), построенная по образцу внешней деятельности и имеющая то же строение (См. [15, с. 15]). Итак, сознание в целом, с этой точки зрения, понимается как “внутреннее движение его образующих, включенное в общее движение деятельности” (См. [15, с. 32]). Таким образом, психические процессы рассматриваются как особые действия или операции, имеющие соответствующие цели и задачи, в рамках какой-либо предметно-практической внешней деятельности, либо как особая деятельность со своими мотивами (например, мыслительная деятельность ученого, имеющая своим предметом познание реальности).

С: Значит, если, допустим, эта мыслительная деятельность будет побуждаться каким-то иным мотивом, она перестанет быть собственно деятельностью и станет действием или операцией?

А.: Верно. Подобные переходы операции в действие и наоборот, действия в деятельность и наоборот, наблюдаются и в случае практической деятельности. Соответственно мотив деятельности, далеко не всегда (или даже как правило) неосознаваемый, может при его осознании стать мотивом-целью. В свою очередь цель может приобрести самостоятельную побудительную силу и стать мотивом (последний процесс называется в теории деятельности “сдвигом мотива на цель”). Но оставим эту диалектику взаимопереходов и обратимся к характеристике теории формирования умственных действий Петра Яковлевича Гальперина. На ее примере ясно видно, что имеется в виду под понятием “внутренняя деятельность”, имеющая такое же строение, как и “внешняя”. С: Новая теория?

538 Диалог II. ВДеянииначалоБытия

Принцип единства сознания и деятельности в онтогенетических исследованиях

1. Теория планомерно-поэтапного формирования умственных действий П.Я.

Гальперина

А.: Но очень “практичная”. Скажи мне, как ты научился решать, допустим, алгебраические задачи?

С: Я помню, что учитель объяснил нам, как это делать, разок показал; когда же я пришел домой, то оказалось, что все это забыто и мне пришлось несколько раз читать учебник. Но и потом я постоянно что-то забывал сделать: то перенести в левую часть неизвестное, то поменять при этом знак на противоположный.

А.: А происходило это из-за отсутствия у тебя, как говорил Гальперин, полной “ориентировочной основы действия”, то есть точного и четкого представления об алгоритме решения задачи. Ты приобрел его сам в ходе своих “проб” и “ошибок” в течение долгого времени. А вот в теории планомерно-поэтапного формирования умственных действий (или, сокращенно, ТПФУД) это достигается в течение более краткого периода, к тому же при правильном выполнении заданий на всем протяжении процесса формирования соответствующих умственных действий. С: Как это может быть?

А.: В теории Гальперина четко разделяется собственно ориентировочная часть действия и его исполнительная часть: “именно ориентировочная часть в первую очередь отвечает за ход обучения и качество его результатов” [39, с. 6]. Чтобы сформировать у ребенка представление о том, что и в какой последовательности нужно делать, необходимо сначала составить полный “алгоритм” выполнения заданий, то есть схему ориентировочной основы действия, и дать ее ребенку в форме не только “устных указаний и объяснений”, как это обычно бывает, а во внешней, “материализованной” форме: например, в виде карточки, на которой это все расписано.

С: И требовать, чтобы ребенок заучил этот алгоритм?

А.: Ни в коем случае. Ребенок должен не просто заучить нужные формулировки, а научиться правильно выполнять нужное действие по этому алгоритму. Собственно “заучивание” придет само, даже незаметно для ребенка. Как осуще­ствить это научение? Итак, ребенок при выполнении нужного задания (надо решить, допустим, арифметическую или алгебраическую задачу) сначала активно пользуется карточкой, в которой записана “перспектива выполнения” всего действия: что делать, как именно и что должно получиться в результате. С: Своего рода шпаргалка?

А.: Только эта шпаргалка используется не так, чтобы “учитель не заметил”, а, наоборот, при активной роли учителя, который следит за правильностью выполнения каждого отдельного действия и, что называется, “отрабатывает” его у каждого ученика с использованием специально подобранного материала. В данном случае это алгебраические и арифметические задачи, а также различные наглядные схемы, рисунки, модели изучаемой реальности (например, при изучении структуры слова она представляется в виде квадратиков, в которых имеются соответствующие обозначения) и тому подобное. Действие на этом этапе максимально развернуто и выполняется фактически с опорой на внешние вспомогательные средства, то есть в материальной или материализованной форме. Более наглядно можно представить себе материальную форму выполнения действия на житейском примере. В различных журналах для детей иногда даются “лабиринтные задачи”: нужно провести какого-нибудь героя по лабиринту из одного места в другое, чтобы при этом его “никто не съел”. Ты не замечал, как дошкольники решают подобные задачи? С: Я сам это хорошо помню: я водил пальцем по этому лабиринту…

А.: А взрослому достаточно “простого взгляда” на лабиринт. И он еще удивляется, как это его сын “не видит” этот путь! Ведь его перцептивное действие уже сформировалось из такого вот материального ориентировочного действия, которое для ребенка оказывается единственно доступным. Сама ориентировка, а не только исполнительная часть действия происходит путем движения пальца по лабиринту. У взрослого же то же действие носит уже преобразованный характер: по форме его действие становится собственно перцептивным, то есть, говоря другими словами, оно интерио-ризируется, превращается во внутреннее. То же происходит и в рассмотренном нами случае решения задач. Через некоторое время для ребенка внешнее средство перестает быть

Диалог II. В Деянии начало Бытия

нужным: он заучил последовательность своих действий, причем не просто в словесных формулировках, а на уровне понимания смысла каждого из них. На этом этапе учитель требует от ребенка предварительного проговаривания вслух каждого “шага” решения задачи (этап громкой речи). Оказывается, если пропустить этот этап, ребенок будет делать ошибки при решении задачи без опоры на карточку. Собственно внутреннее действие у него еще не сформировалось, и про-говаривание вслух служит необходимым средством такого формирования. Далее следует этап “внешней речи про себя”, когда ребенок проговаривает про себя всю последовательность необходимых действий, и, наконец, этап “действия в скрытой речи”, или собственно “умственного действия”, когда кажется, что для выполнения задания уже ничего не нужно, кроме как “подумал и решил”. На самом деле, как ты убедился, за умственным действием лежит целый ряд процессов его длительного и поэтапного формирования, причем действие претерпевает изменения по ряду параметров. С помощью такого поэтапного формирования могут быть приобретены не только навыки решения задач, но и навыки чтения чертежей, грамматического анализа, опознания сложных объектов и тому подобное, что имеет самое непосредственное практическое применение (См. [40]).

Конечно, то, что я тебе сказал, — не более чем “скелетная схема” ТПФУД, а в реальности следует учитывать массу условий при проведении формирования умственных действий по этому принципу.

С: Но ведь речь идет об овладении учащимися “готовыми” способами решения задачи, которые дает им учитель. А как же быть с решением творческих задач, когда необходимо найти способ их решения?

А.: Ты прямо как настоящий критик данной теории! Именно за это некоторые исследователи упрекали Гальперина. Но ряд его учеников показали, что ТПФУД применима и при решении так называемых творческих задач. При этом происходит формирование своеобразной “дисциплинированности” мышления, устраняется эффект “броуновского движения” мысли, который выражается в том, что испытуемые, только что познакомившиеся с текстом задачи, беспорядочно перебирают способы решения, некритично относятся к своим действиям, не осознают ошибок и тому подобное (См. [41]).

Таковы одни результаты разработки принципа единства сознания и деятельности в онтогенетических исследованиях. Но существует еще один мощный поток исследований, связанный с понятием “ведущая деятельность”. Я имею в виду, прежде всего, работы еще одного представителя школы Выготского-Леонтьева — Даниила Борисовича Эльконина. Это весьма яркая личность в отечественной психологии. Впрочем, очень многие представители деятельностного подхода отличались, мне кажется, ярким своеобразием. Но лично для меня Эльконин более близок. С: Чем же?

2. Проблема “ведущей деятельности” и периодизация психического развития в онтогенезе (Д.Б. Эльконин)

А.: Во-первых, меня когда-то поразила история его жизни: он всю жизнь “занимался детишками”, как он сам любовно говорил, то есть детской психологией, а две его собственные дочки были расстреляны фашистами. Во-вторых, он всегда подчеркивал, что является “учеником Выготского”, даже в то время, когда это было просто опасно. Он отказался “каяться” в 1936 году в своих “педологических извращениях”, заявив самому Жданову, что “не привык менять убеждения за 24 часа” (См. [42, с. 9]). Естественно, после этого его отовсюду уволили. А в-третьих, почитай-ка подборку его писем к Леонтьеву с фронта [43], да и другие опубликованные недавно архивные документы [73; 74], и ты узнаешь “изнутри”, кем были друг для друга эти люди, которых мы знаем лишь по книгам, каким личностным смыслом окрашивалась для них разработка идей Выготского и собственной “деятельностной линии”.

Так вот: о понятии “ведущая деятельность”. Идея ведущей деятельности (истоки которой можно найти еще у Выготского) принадлежит Леонтьеву, который считал, что в различные стадии психического развития ребенка отдельные деятельности, им выполняемые, играют неодинаковую роль в этом развитии: одни — большую, другие — меньшую. В целом на каждом возрастном этапе существует своя система этих деятельностей, одна из которых является “системообразующей”, или ведущей.

А.Н. Леонтьев: Признаком ведущей деятельности отнюдь не являются чисто количественные показатели. Ведущая дея-

542 Диалог II. В Деянии начало Бытия

тельность — это не просто деятельность, наиболее часто встречающаяся на данном этапе развития, деятельность, которой ребенок отдает больше всего времени. Ведущей мы называем такую деятельность ребенка, которая характеризуется следующими тремя признаками.

Во-первых, это такая деятельность, в форме которой возникают и внутри которой дифференцируются другие, новые виды деятельности. Так, например, обучение в более тесном значении этого слова, впервые появляющееся уже в дошкольном детстве, прежде возникает в игре, то есть именно в ведущей на данной стадии развития деятельности. Ребенок начинает учиться, играя.

Во-вторых, ведущая деятельность — это такая деятельность, в которой формируются или перестраиваются частные психические процессы. Так, например, в игре впервые формируются процессы активного воображения ребенка, в учении — процессы отвлеченного мышления. Из этого не следует, что формирование или перестройка всех психических процессов происходит только внутри ведущей деятельности. Некоторые психические процессы формируются и перестраиваются не непосредственно в самой ведущей деятельности, но в других видах деятельности, генетически с ней связанных. Так, например, процессы абстрагирования и обобщения цвета формируются в дошкольном возрасте не в самой игре, но в рисовании, цветной аппликации и т.п., то есть в тех видах деятельности, которые лишь в своем истоке связаны с игровой деятельностью.

В-третьих, ведущая деятельность — это такая деятельность, от которой ближайшим образом

зависят наблюдаемые в данный период развития основные психологические изменения

личности ребенка. Так, например, ребенок-дошкольник именно в игре осваивает

общественные функции и соответствующие нормы поведения…

Таким образом, ведущая деятельность — это такая деятельность, развитие которой

обусловливает главнейшие изменения в психических процессах и психологических

особенностях личности ребенка на данной стадии его развития [44, с. 514-515].

А.: Развивая эти идеи, Эльконин пришел к стройной системе периодизации психического

развития ребенка, в основе которой лежал принцип ведущей деятельности [45]. Он разделил

ведущие деятельности на две группы: в первую вхо­дят деятельности, в которых происходит развитие преимущественно мотивационно-потребностной сферы личности в системе “ребенок-взрослый”, ориентация ребенка в основных смыслах человеческой деятельности и освоение им норм отношений между людьми; во вторую включаются деятельности, в которых усваиваются общественно выработанные способы действия с предметами в системе “ребенок-общественный предмет”. И посмотри, какая стройная система получилась.

С рождения и до года ведущей деятельностью, по Эль-конину, является “непосредственно-эмоциональное общение” ребенка со взрослым. Известно, что дети, лишенные по каким-либо причинам такого общения, даже при наличии тщательного ухода за ними (например, в домах ребенка во время войны, когда не хватало времени на “простое” агуканье с ребенком, игры с ним) обнаруживали резкое отставание в психическом и даже в физическом развитии! На рубеже первого и второго года жизни картина меняется: ведущей деятельностью становится “предметно-манипу-лятивная деятельность”. Именно в этом возрасте взрослый сам по себе как бы “теряет смысл” для ребенка: он становится только источником новых, интересных для ребенка встреч с предметами. Именно в этом возрасте ребенок должен “освоить” ряд свойств предметного мира, “сопротивляемость” вещей, их соотношения друг с другом — да мало ли еще что! Именно в этом возрасте ребенок может часами экспериментировать, бросая игрушку на пол, прислушиваясь к звукам, которые она при этом издает.

На рубеже третьего и четвертого годов жизни — при переходе от раннего к дошкольному возрасту — ведущей деятельностью до начала школьного обучения является игра, причем не просто игра с предметами, а сюжетно-ролевая игра. В этом возрасте дети приобретают ориентацию в сложной системе отношений с другими детьми, со взрослыми, знакомятся с общественными функциями людей (они играют “в семью”, “во врача” и так далее). Многочисленные исследования доказывают, что при неразвитости ролевой игры психическое развитие детей также искажается.

С началом школьного обучения ведущей становится учебная деятельность. С какой охотой идет первоклассник в школу! Иногда он даже принимает в штыки предложение учительницы “поиграть” на уроке: как же, он “уже не маленький”!

Диалог II. В Деянии начало Бытия

К сожалению, при столкновении со школьной действительностью желание учиться часто пропадает.

Где-то в подростковом возрасте, когда дети, как говорят их родители, “становятся трудными”, ведущей деятельностью является интимно-личностное общение подростка со сверстниками. Авторитет родителей падает чуть ли не до нуля, тогда как авторитет ближайшего друга-ровесника сильно повышается.

Наконец, с приближением возраста юности, когда подросший человек начинает выбирать себе профессию, кончает школу и так далее, ведущей деятельностью становится “учебно-профессиональная”… С: А далее?

А.: А вот далее трудно сказать. По-видимому, у взрослого человека ведущей деятельностью может становиться деятельность из довольно “широкого набора”: у одних это будет трудовая, у других, возможно, “нетрудовая”… Ты понимаешь, о чем я говорю. Но, кстати сказать, концепция Эльконина стала подвергаться критике на том именно основании, что и на более ранних стадиях развития нет “жесткой” закрепленности того или иного типа ведущей деятельности за каждым периодом развития, что для каждого возрастного периода существует целый “набор” деятельностей, реализующих значимые для ребенка социальные отношения, что личность сама выбирает ту деятельность, которая ее определяет. С критикой периодизации Эльконина выступил еще один известный отечественный психолог Артур Владимирович Петровский, который, в свою очередь, развивал “деятельностный подход” в сфере социальной психологии применительно к формированию коллективов и других групп [46].

А.В. Петровский: Детская психология не располагает никакими экспериментальными доказательствами того, что можно выделить один тип деятельности как ведущий для развития личности на каждом возрастном этапе, например, в дошкольном возрасте или в трех школьных возрастах. Все это всегда было результатом наших собственных умозрительных построений [47, с. 18].

С: На что же тогда опирался Эльконин? И кто прав в этом споре?

А.: А вот выводы тебе придется делать самому. Могу только сказать, что периодизация Эльконина не есть умозрительное построение: за ней стоят многочисленные исследования

по детской психологии как его самого, так и его учеников, а также обобщения исследований психологов других школ и направлений. Вот, например, одно из них. Помнишь, ты участвовал у меня в “эксперименте” по запоминанию последовательно предъявленных слов? С: Конечно.

А.: Аналогичный эксперимент был проведен на дошкольниках старшей группы детского сада. Вначале им читались слова с просьбой их запомнить, а затем проверялось, насколько эффективно было это запоминание… С.:Я думаю, не очень.

А.: Верно. А как повысить эффективность запоминания, не используя при этом внешние вспомогательные средства, как было в том эксперименте, когда мы говорили об исследовании Леонтьева под руководством Выготского? С: Не знаю.

А.: Есть еще одно средство. Оказывается, если включить процесс запоминания слов, обозначающих некоторые предметы, в игру, например “в магазин”, и как бы давать поручение ребенку купить эти продукты или предметы в магазине, то эффективность запоминания резко повышается. А все почему? Потому что действие, имеющее целью “запомнить нечто”, включается в значимую для ребенка деятельность игры и приобретает для него смысл [48]. Подобные результаты были получены и при изучении развития произвольности поведения и остроты зрения у дошкольников в условиях игровой деятельности и в лабораторных условиях: включение тех или иных действий в игру изменяло их эффективность.

Кстати, упрек Эльконину в “жесткой закрепленности” за каждым возрастным периодом той или иной ведущей деятельности просто некорректен: сам Эльконин неоднократно говорил о ведущей деятельности как конкретно-историческом образовании.

Д.Б. Эльконин: Ролевая игра возникает в ходе исторического развития общества в результате изменения места ребенка в системе общественных отношений. Она, следовательно, социальна по своему происхождению, по своей природе. Ее возникновение связано не с действием каких-либо внутренних, врожденных инстинктивных сил, а с вполне определенными социальными условиями жизни ребенка в обществе… Периоды детского развития, по-видимому, имеют свою историю; исторически возникали и изменялись процессы 18 Е.Е.Соколова

Диалог II. В Деянии начало Бытия

психического развития, происходящие в отдельные временные отрезки детства [49, с. 62-63]. А.: На лекциях по детской психологии Эльконин всегда приводил в доказательство этого общего положения пример из стихотворения Некрасова “Мужичок с ноготок”: мальчонке всего 6 лет, а он уже “мужик” — вместе с отцом занимается заготовкой дров на всю большую семью. По нашим меркам, он еще должен быть дошкольником или младшим школьником, то есть заниматься игрой или учением, он же занимается самым настоящим трудом. Больше я не буду останавливаться на этом вопросе, поскольку он требует более глубокого проникновения в механизмы и закономерности психического развития и развития личности, с которыми ты еще не знаком. Моей задачей было только показать многочисленность точек зрения на одну итуже проблему даже в рамках одного деятельностного подхода. С.:И это тебе удалось.

Проблема единства сознания и деятельности в функционально-генетических исследованиях. Восстановление движений после ранений во время войны

А.: Ноя еще не затронул целый массив исследований Александра Владимировича Запорожца и его учеников по проблемам перцептивного, мыслительного и эмоционального развития в онтогенезе [50], концепцию “развивающего обучения” Василия Васильевича Давыдова [51], которые также следует рассматривать в данной традиции. Впрочем, нам пора перейти к функционально-генетическим, или актуалгенети-ческим, исследованиям проблемы единства сознания и деятельности, которые, в частности, представлены “военными” работами упомянутых мною сегодня лиц.

И здесь нам вновь придется вспомнить о двух планах сознания, о которых мы уже говорили: сознании-образе и сознании-деятельности. В центре функционально-генетических исследований в русле деятельностного подхода все больше становится сознание-образ, то есть образно-смысловая сторона психического. Здесь следует вспомнить и формулу Рубинштейна: “Формируясь в деятельности, психика, созна-

ниє в деятельности, в поведении и проявляется… Сам факт осознания своей деятельности изменяет условия ее протекания, а тем самым ее течение и характер; деятельность перестает быть простой совокупностью ответных реакций на внешние раздражители среды; она по-иному регулируется; закономерности, которым она подчиняется, выходят за пределы одной лишь физиологии…” [13, с. 26].

Это очень ярко иллюстрируется рядом исследований Петра Яковлевича Гальперина, проведенных им вместе с другими психологами во время войны в госпитале, на материале военных ранений, приведших к ограничению подвижности рук. В одном из них, проведенном вместе с Тамарой Осиповной Гиневской, перед испытуемым ставилось последовательно несколько задач: поднять руку как можно выше, при этом глаза должны быть закрыты; поднять руку как можно выше, не закрывая глаз; поднять руку до определенной цифры на экране; взять пораженной рукой какой-либо предмет, который располагался достаточно высоко. И что же оказалось? Раненые, которые при первом задании могли поднять руку до определенной высоты и отказывались сделать еще одно движение чуть-чуть выше, поднимали руку все выше и выше в последующих заданиях (См. [52]). С: Чем же можно объяснить этот интересный факт?

А.Н. Леонтьев: Этот факт свидетельствует о том, что реальные функциональные возможности пораженной руки изменяются в зависимости от характера задачи. Каким же образом задача может определить собой функцию? Дальнейший анализ показывает, что это возможно потому, что разные задачи требуют и разных “механизмов” движения, что, иначе говоря, внешне одинаковое движение совершается в условиях разных задач по-разному [52, с. 33].

С: Значит, физиологически были все-таки разные механизмы? А.: Да, и различие этих механизмов станет тебе более понятным после знакомства с концепцией уровней построения движений Николая Александровича Бернштейна, о которой мы еще будем говорить. Перечисленные в исследовании Гальперина и Гиневской задания требовали разных уровней построения движения, за которые “отвечали” разные физиологические и даже анатомические механизмы. Однако — и это главное — включение в процесс построения движения той или иной анатомической структуры мозга было

Диалог II. В Деянии начало Бытия

обусловлено психологически, а именно - смыслом данного движения в том или другом случае. Отсюда необходимость изучения собственно “динамических смысловых систем”, “смысловых образований”, процессов “решения задач на смысл”, “производства смыслов”, которые становятся центральными в последних исследованиях сторонников деятельностного подхода (См. [34; 35; 53; 54; 55] и др.).

Завершая разговор о деятельностном подходе школы Леонтьева, не могу не упомянуть недавно изданные “Лекции по общей психологии” главы школы, которые он реально читал студентам в конце своего жизненного и творческого пути в 1973-1975 годах [75]. Из них ты можешь, что называется, “из первых рук” получить информацию о точке зрения школы Леонтьева на самые разнообразные проблемы общей психологии. Эта книга является не только историческим памятником теории деятельности — она рекомендована в качестве учебного пособия Министерством образования Российской Федерации. Представление о современном состоянии исследований в школе Леонтьева можно получить по сборнику статей современных психологов, о котором я уже говорил ранее [76]. С: Ты все время говоришь об исследованиях “деятель-ностников” школы Леонтьева. А в школе Рубинштейна разве не разрабатывался эмпирически принцип единства сознания и деятельности?

А.: Конечно разрабатывался, особенно в ленинградский период творчества Рубинштейна [77]. Эти исследования представляли собой “начальное звено большого плана”, как говорил сам Рубинштейн (См. [56, с. 126]). Однако полной реализации его замыслов помешала начавшаяся вскоре война, а затем и другие исторические события: в связи с инициированной властями “борьбой с космополитизмом” Рубинштейн, переехавший к этому времени в Москву, был снят в 1949 году со всех постов “за преклонение перед иностранщиной” (См. [3, с. 84-85]). Только в 1953 году Рубинштейн получил возможность нормально работать. К этому периоду, однако, его интересы несколько меняются: в центр его исследований становятся проблемы мышления и процессуальных аспектов психического. В это время Рубинштейн формулирует два новых принципа, на которых, по его мнению, должна была базироваться общая теория психологии: принцип детер-

Дискуссии школы Рубинштейна и школы Леонтьева 549

минизма и понимание психического как процесса. В начале 50-х годов вокруг Рубинштейна складывается новая школа со своей исследовательской программой, которая теоретически и экспериментально разрабатывает, прежде всего, именно данные проблемы, в частности проблему мышления. И в этот период особенно острыми становятся разногласия между школами Рубинштейна и Леонтьева в понимании категории деятельности. Дискуссии школы Рубинштейна и школы Леонтьева по проблемам деятельности С: Я думал, ты расскажешь мне об их личных взаимоотношениях.

А.: Это не такой простой вопрос: много в нем еще неоткрытого для историка психологии. Могу только сказать: отношения были сложными, может быть, даже болезненными. А вот о главных теоретических разногласиях между двумя школами поговорим. Я бы выделил две линии таких разногласий. Первая связана с принципом детерминизма применительно к психологии.

СЛ. Рубинштейн: Эффект воздействия одного явления на другое зависит не только от характера самого воздействия, но и от природы того явления, на которое это воздействие оказано; иначе говоря: эффект воздействия одного явления на другое опосредствуется природой последнего [57, с. 315].

А.: Таково общее определение принципа детерминизма, краткая формулировка которого звучит так: внешние причины действуют через внутренние условия. Согласно Рубинштейну, в школе Леонтьева односторонне преувеличивается роль внешних причин формирования сознания. Например, в концепции Гальперина не учитывается роль уже сложившихся приемов анализа, синтеза и других мыслительных процессов в формировании умственных действий; по Рубинштейну, нельзя признать верным и то, что в ходе процесса интерио-ризации формируется “внутренний план”.

СЛ. Рубинштейн: Всякая внешняя материальная деятельность человека уже содержит внутри себя психические компоненты (явления, процессы), посредством которых осуществляется ее регуляция. Нельзя, сводя действие человека к

Дилюг II. В Деянии начало Бытия

одной лишь внешней исполнительной его части, вовсе изъять из внешней практической деятельности человека ее психические компоненты и вынести “внутренние” психические процессы за пределы “внешней” человеческой деятельности — как это сознательно или бессознательно, эксплицитно или имплицитно делается, когда утверждают, что психическая деятельность возникает в результате интериоризации внешней деятельности. На самом деле, интериоризация ведет не от материальной внешней деятельности, лишенной внутренних психических компонентов, а от одного способа существования психических процессов — в качестве компонентов внешнего практического действия — к другому способу их существования, относительно независимому от внешнего материального действия [58, с. 253­254].

А.: В исследованиях мышления в школе Рубинштейна, в частности в работах Ксении Александровны Абульхановой-Славской, было показано, что при решении творческих задач определенную роль могут играть так называемые “подсказки”, то есть более простые задания, решения которых содержат тот же принцип, что и собственно творческие задачи. Однако эти подсказки выполняют свою роль только тогда, когда процесс решения основной задачи уже достаточно продвинут. Таким образом, одни и те же причины действуют по-разному в зависимости от разных внутренних условий. Примерно такие же возражения выдвигались Рубинштейном и в адрес концепции формирования способностей в школе Леонтьева.

С: Ты мне про эту концепцию ничего не говорил.

А.: Ты сам можешь догадаться, о чем пойдет сейчас речь. В школе Леонтьева придавалось большое значение развитию специфически человеческих способностей, которые формируются в процессе усвоения индивидом способов действия (операций), воплощенных для него сначала во внешней форме. Допустим, музыкальные способности. Спрашивается, человеку надо с ними родиться или они могут быть определенным образом сформированы? С: Мне лично “медведь на ухо наступил”. Конечно, с этим надо родиться. А.: А вот в одном из исследований в школе Леонтьева [59] было показано, что важнейший компонент музыкальных способностей — способность различать высоту звуков — есть не врожденное качество, а результатусвоения определенных “сенсорных действий”, которое происходит в про-

Дискуссии школы Рубинштейна и школы Леонтьева 551

цессе активной деятельности человека, а именно — в процессе пропевания этих звуков. Как правило, формирование данного умения у музыкально одаренных детей происходит в раннем детстве, и поэтому зачастую кажется, что ребенок “таким родился”. Но тогда непонятно, почему в некоторых культурах все дети “музыкальны”. А это объясняется тем, что в этих культурах восприятие высоты звука имеет для ребенка исключительно важное значение: высота произносимого звука имеет смыслоразличительную функцию. Таков, например, вьетнамский язык, где один и тот же звук “а” воспринимается как имеющий разный смысл, если он произносится разным по высоте. Поэтому все вьетнамские дети “музыкальны”, ибо уже в детстве им необходимо было овладеть соответствующими “перцептивными действиями” для понимания речи близких. Рубинштейн же считал, что нельзя сводить способности только к усвоению неких “готовых” систем действий; при этом остается все же непонятным, почему у одного ребенка усвоение идет намного легче, чем у другого…

С: Наверное, истина, как всегда, лежит посередине. Безусловно, существуют какие-то предпосылки деятельности, которые могут облегчить или затруднить усвоение ребенком новых действий, однако, как ты мне показал, специфически человеческие способы действия усваиваются ребенком при помощи взрослого и при активной деятельности самого ребенка. И потом: разве Леонтьев или Гальперин говорят о том, что вся психика формируется в процессе интериориза-ции, как только что сказал Рубинштейн? Формируются именно человеческие формы отражения… По-моему, здесь ясно: Рубинштейн подчеркивает одну сторону единого процесса, а Леонтьев — другую.

А.: В принципе примерно то же говорят и ученики Леонтьева, в частности Юлия Борисовна Гиппенрейтер, которая специально рассматривает роль внешних и внутренних условий в процессе формирования способностей (См. [60, с. 237-245]). С: А какова вторая линия полемики?

А.: Она связана с решением самого фундаментального вопроса психологии: предмета исследования. Здесь тоже диаметрально противоположные позиции.

СЛ. Рубинштейн: Всякая психология, которая понимает, что она делает, изучает психику и только психику (Цит. по [3, с. 85]).

Диалог 11. В Деянии начало Бытия

На вопрос “Что является “ячейкой”, или “клеточкой”, психологии?”, традиционная психология сознания отвечает — ощущение, представление, идея; поведенческая психология говорит —реакция или рефлекс. Каждый из этих ответов выражает определенную общую концепцию. Концепция психологии сознания утверждает чисто созерцательную, бездейственную сознательность; концепция поведенческой психологии — бессознательную действенность, механическую активность или слепую импульсивность. Наш ответ — действие — принципиально отличен как от одной, так и от другой из этих противоположных точек зрения; в качестве предмета психологии выступает психическое переживание и т.д., но это психическое содержание не обособляется, а включается в качестве производного компонента в жизнь и деятельность человека [13, с. 194].

А.Н. Леонтьев: Психологический анализ деятельности состоит … нев выделении из нее ее внутренних психических элементов для дальнейшего обособленного их изучения, а в том, чтобы ввести в психологию такие единицы анализа, которые несут в себе психическое отражение в его неотторжимости от порождающих его и им опосредствуемых моментов человеческойдеятельности [22, с. 100].

А.: Таким образом, Рубинштейн был озабочен выделением психологического аспекта анализа человеческой деятельности и ее субъекта, который, с его точки зрения, заключается в познании психического через раскрытие его существенных, объективных связей и опосредствовании, в том числе его деятельности. Он считал, таким образом, деятельность “объяснительным принципом” сознания и психики, а не предметом психологии. Леонтьев же доказывал, что деятельность неизбежно входит в предмет психологии, является предметом исследования в этой науке, потому что психика предстает необходимым моментом собственного движения деятельности и сама является формой предметной деятельности. Более подробно о разногласиях Леонтьева и Рубинштейна по этому и другим вопросам можно узнать по соответствующим работам (См., например, [78; 79]). Надо отметить, однако, что в работах обоих авторов встречаются довольно сходные положения о единстве сознания и деятельности, которые — при всех указанных мною различиях — все-таки трактуют это единство как связь двух определенно разных образований, двух разных реальностей. Это подметила

Критика деятельностного подхода “изнутри” и “извне” 553

Анна Павловна Стеценко, представитель “младшего поколения” сторонников теории

деятельности в варианте Леонтьева.

Критика деятельностного подхода “изнутри” и “извне”

А.П. Стеценко: Основной акцент в теории деятельности был сделан на изучении связи сознания и деятельности (прежде всего, в генетическом аспекте) так, как если бы это были две различные реальности… Единство сознания и деятельности стало трактоваться как единство различных сущностей в смысле единства их происхождения и структуры, а также и взаимозависимости, но не как подлинное единство, “единство-в-различии”… Если здесь допустима аналогия из политической сферы, то можно сказать, что “единство сознания и деятельности” стало пониматься по аналогии с “единством партии и народа”, то есть как особо тесная, но все же связь двух определенно разных образований, разных реальностей. При этом даже не столь важно, как именно определяется характер связи между сознанием и деятельностью, — важно, что сам вопрос этот является продуктом абстракции, задающей неверную оппозицию [61,с. 28-29]. С: Какая же тогда оппозиция верная?

А.: Стеценко предлагает возможную “оппозицию”: строение сознания следует рассматривать не в соотношении со структурой деятельности, а как само строение деятельности — пусть достигшей определенного уровня развития, пусть приобретшей особые характеристики, но самойдеятельности (См. [61, с. 31]).

С: Я смотрю, как много в рамках деятельностного подхода критики его основных положений со стороны самих его творцов.

А.: Это верно, “критики изнутри” здесь всегда было много. Ты сам наглядно убедился в том, насколько интересны и разносторонни были участники “деятельностного движения” в нашей стране. Одной из линий полемики, например, был вопрос о критериях психического, о котором мы говорили только по работам Леонтьева. Между тем Петр Яковлевич Гальперин считал, что объективным критерием психического отражения мира является способность субъекта реагиро

Диалог II. В Деянии начало Бытия

вать не на любой видоспецифичный стимул (как в примере Леонтьева с лягушкой, реагирующей на шорох в траве), а лишь на такой стимул, биологический смысл которого обнаружен субъектом в индивидуально-неповторимой деятельности. То есть речь идет о том, что в ситуациях, когда субъект может реагировать на стимул (пусть даже и на абиотический) автоматическими реакциями (возможность которых заложена в его генетической программе), никакой психики для выполнения такого рода поведения не нужно. Психика появляется там и тогда, когда автоматических реакций становится недостаточно и субъект прибегает к индивидуально-специфической ориентировочной деятельности, в результате которой он “открывает” для себя биологический смысл биологически нейтрального стимула и, таким образом, начинает его ощущать (См. [80]).

Дискуссионные вопросы теории деятельности затрагивались и в исследованиях проблем музыкальных способностей Бориса Михайловича Теплова, исследованиях психологии памяти Анатолия Александровича Смирнова, непроизвольного запоминания Петра Ивановича Зинченко, чувственного восприятия Бориса Герасимовича Ананьева, даив работах других авторов тоже. И все эти исследователи по-своему “видели” деятельностный подход. Что касается “критики извне”, то здесь я упомяну еще две “линии огня”. Помнишь, мы говорили о школе Узнадзе и разработке этой школой проблемы установки? С: Конечно!

А.: Так вот. Эта школа всегда находилась в состоянии дискуссии со школой Леонтьева. И

главный предмет спора — какая психологическая категория является центральной в системе

общепсихологических категорий, или, иначе, что первично, что вторично.

С: В грузинской школе, наверное, говорили “установка”, в школе Леонтьева —

“деятельность”.

А.: Более тонкое решение данного спора дал, как мне представляется, ученик Леонтьева Александр Григорьевич Асмолов: да, установки как некие готовности к совершению деятельности предшествуют самой актуально развертывающейся деятельности. Однако в генетическом аспекте, в плане их формирования установки вторичны по отношению к деятельности, поскольку формируются в ней (См. [62]).

Другая линия полемики с теорией деятельности — это критика ее с позиций зарубежной марксистски и деятельно-

Критика деятельностного подхода “изнутри” и “извне” 555

стно ориентированной психологии. Таковая представлена в основном немецкоязычными авторами, среди которых особенно популярны исследования Леонтьева и Гальперина (в то время как, например, в США гораздо более известны труды Выготского и Лурии). Именно благодаря усилиям европейских авторов (Георга Рюкрима, Вольфганга Янтцена, Клауса Хольцкампа и других) было проведено четыре международных конгресса по теории деятельности в 1986, 1990, 1995 и 1998 годах и готовится пятый, проведение которого намечено на 2002 г. Выходит довольно много литературы по проблемам деятельностного подхода; ряд школ и групп разрабатывают те или иные аспекты теории деятельности и полемизируют друг с другом и с отечественными психологами. Так вот: многие из этих групп видят, по крайней мере, одно весьма слабое место деятельностных исследований в рамках школы Леонтьева — практическое отсутствие в них социально-исторического аспекта, анализа структур сознания и деятельности в рамках различных социальных систем и разных исторических эпох (См. [63]). Впрочем, данное уязвимое место признают и сами сторонники деятельностного подхода в нашей стране (См. [64, с. 29]). Критика любой научной идеи с научной точки зрения всегда оправданна и интересна. Однако в нашей литературе я неоднократно сталкивался с ненаучной критикой теории деятельности: то в одной публицистической статье читаю “Леонтьев — Лысенко в психологии” (это в том смысле, что он якобы вообще “не признавал роли внутренних условий”), то вижу пережевывание отдельных фактов научных и личных биографий создателей теории деятельности и размышления об их идеологической “зашоренности”, то встречаю прямые призывы “выбросить за борт марксистски ориентированную психологию” как дискредитировавшую себя и не имеющую практического применения. Да, как отмечает Владимир Петрович Зинченко, в рамках деятельностной психологии и не могли получить сколь-нибудь полную разработку проблемы свободы, судьбы и смерти. Однако не следует и отвергать на этом основании деятельностную парадигму с позиций любой новой, “единственно верной” парадигмы (поскольку она напрочь отрицает старую): “Все уже устали от монизма, идущего то ли от проекта Козьмы Пруткова о введении единомыслия в России, то ли от марксизма, то ли от православия” [8, с. 50-51]. На сем закончим наш разговор на сегодня.

Диалог 11. В Деянии начало Бытия Литература

1. ВаллонА. Отдействиякмысли. М., 1956.

2. Гальперин П.Я. Ответы на вопросы корреспондента журнала “Estudios de psichologia” // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1992. №4. С. 3-10.

3. БрушлинскийА.В. СЛ. Рубинштейн — основоположник деятельнос-тного подхода в психологической науке // Сергей Леонидович Рубинштейн. Очерки. Воспоминания. Материалы. К 100-летию со дня рождения. М., 1989. С. 61-102.

4. Леонтьев А.Н. Проблема деятельности в истории советской психологии // Вопр. психологии. 1986. № 4. С. 109-120.

5. Будилова Е.А. Философские проблемы в советской психологии. М., 1972.

6. Выготский Л.С. Исторический смысл психологического кризиса // Л.С. Выготский. Собр. соч. вбтт. М., 1982. Т. 1. С. 291-436.

7. ЯрошевскийМ.Г. Историяпсихологии. М., 1985.

8. Зинченко В.П. Культурно-историческая психология и психологическая теория деятельности: живые противоречия и точки роста // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1993. №2. С. 41-51.

9. Абулъханова-СлавскаяК.А., БрушлинскийА.В. Философско-психоло-гическаяконцепция С. Л. Рубинштейна. М., 1989.

10. Рубинштейн СЛ. Принцип творческой самодеятельности // Вопр. психологии. 1986. № 4. С. 101-108.

11. Ярошевский М.Г. Четверть века с выдающимся психологом // Сергей Леонидович Рубинштейн. Очерки. Воспоминания. Материалы. К 100-летию со дня рождения. М., 1989. С. 280-293.

12. Рубинштейн СЛ. Проблемы психологии в трудах Карла Маркса // СЛ. Рубинштейн. Проблемы общей психологии. М., 1976. С. 19-46.

13. Рубинштейн СЛ. Основы общей психологии. В2тт. М., 1989. Т. 1.

14. Абулъханова-Славская К.А. Принцип субъекта в философско-психо-логической концепции СЛ. Рубинштейна // Сергей Леонидович Рубинштейн. Очерки. Воспоминания. Материалы. К 100-летию со дня рождения. М., 1989. С. 10-60.

15. ЛеонтъевА.А. Творческий путь Алексея Николаевича Леонтьева // А.Н.Леонтьев и современная психология. М., 1983. С. 6-39.

16. Зинченко В.П. Последнее интервью // К.Е. Левитин. Личностью не рождаются. М., 1990. С. 80-90.

17. ЛеонтъевА.А., ЛеонтъевД.А. Человекдеятельности//Психол. журн. 1993. Т. 14. № 2. С. 84-94.

18. ЛеонтъевАЛ. Л.С. Выготский. М., 1990.

19. ЛеонтъевА.Н. Проблема возникновения ощущения // А.Н.Леонтьев. Проблемы развития психики. М., 1981. С. 15-160.

20. ФабриК.Э. Основызоопсихологии. М., 1976.

21. ЛеонтъевА.Н. Очеркразвитияпсихики//А.Н.Леонтьев. Проблемыразвитияпсихики. М., 1981. С. 219-349.

20. ЛеонтъевА.Н. Деятельность. Сознание. Личность // А.Н. Леонтьев. Избранные психологические произведения. В2тт.М, 1983. Т. 2. С. 94-231.

21. СтеценкоА.П. Психологическая структура значения и ее развитие в онтогенезе: Автореф. дисс. … канд. психол. наук. М, 1984.

22. Гальперин П.Я. Функциональные различия между орудием и средством // Хрестоматия по возрастной и педагогической психологии. М., 1980. С. 195-203.

23. ЛеонтъевА.Н. Образ мира // А.Н. Леонтьев. Избранные психологические произведения. В2тт. М, 1983. Т. 2. С. 251-261.

24. Смирнов С.Д. Понятие “образ мира” и его значение для психологии познавательных процессов // А.Н.Леонтьев и современная психология. М, 1983. С. 149-155.

25. СтеценкоА.П. Понятие “образ мира” и некоторые проблемы онтогенеза сознания // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1987. №3. С. 26-37.

26. Петухов В.В. Образ мира и психологическое изучение мышления // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1984. № 4. С. 13-21.

27. Логвиненко А.Д. Перцептивная деятельность при инверсии сетча-точного образа // Восприятие и деятельность. М, 1976. С. 209-267.

28. ШмелевА.Г. Введение в экспериментальную психосемантику. М., 1983.

29. Петренко В.Ф. Введение в экспериментальную психосемантику: исследование форм репрезентации в обыденном сознании. М., 1983.

30. АртемъеваЕ.Ю. Психология субъективной семантики. М., 1980.

33. К. 50-летию со дня рождения Е.Ю. Артемьевой (1940-1987) // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1990. № 3. С. 3-71.

34. ЛеонтъевД.А. Структурная организация смысловой сферы личности: Автореф. дисс. … канд. психол. наук. М., 1988.

35. ЛеонтъевД.А. Системно-смысловая природа и функции мотива // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1993. № 2. С. 73-82.

36. Одиссей: Человек в истории. Личность и общество. М., 1990.

37. Одиссей: Человек в истории. Культурно-антропологическая история сегодня. М., 1991.

38. HolodynskiM., Jantzen W. (Ed.). StudienzurTatigkeitstheorie. Bd. V. Bielefeld, 1989.

39. Гальперин П.Я. Методы обучения и умственное развитие ребенка. М., 1985.

40. Управляемое формирование психических процессов. М., 1977.

41. Семенов И.Н., Степанов СЮ. Школа П.Я. Гальперина и проблема рефлексивности творческого мышления // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1992. № 4. С. 34-45.

42. Нежнова Т.А. От составителя // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1989. № 4. С. 9­10.

43. ЭлъконинД.Б. “…Нет меры, могущей измерить чувство дружбы моей” (Фронтовые письма к А.Н.Леонтьеву) // Там же. С. 10-20.

44. ЛеонтъевА.Н. К теории развития психики ребенка // А.Н.Леонтьев. Проблемы развития психики. М., 1981. С. 509-537.

558 ДиалогІІ. ВДеянииначалоБытия

45. ЭлъконинД.Б. К проблеме периодизации психического развития в детском возрасте // Вопр. психологии. 1971.№4. С. 6-20.

46. ПетровскийА.В. Личность. Деятельность. Коллектив. М., 1982.

47. Петровский А.В. Развитие личности и проблема ведущей деятельности // Вопр. психологии. 1987.№1. С. 15-26.

48. ИстоминаЗ.М. Развитиепамяти. М., 1978.

49. ЭлъконинД.Б. Психологияигры. М., 1978.

50. ЗапорожецА.В. Избранные психологические труды. В 2 тт. М., 1986.

51. ДавыдовВ.В. Проблемыразвивающего обучения. М, 1986.

52. ЛеонтъевА.Н. Психологическое исследование движений после ранений руки // А.Н. Леонтьев. Избранные психологические произведения. В2тт.М., 1983. Т. 2. С. 31-42.

53. Братусь Б.С. Аномалии личности. М., 1988.

54. Вилюнас В.К. Психологические механизмы мотивации человека. М., 1990.

55. Василюк Ф.Е. Психология переживания. М., 1984.

56. Умрихин В.В. Ленинградский период творчества СЛ. Рубинштейна: формирование исследовательского коллектива научной школы // Сергей Леонидович Рубинштейн. Очерки. Воспоминания. Материалы. К 100-летию со дня рождения. М., 1989. С. 113-128.

57. Рубинштейн СЛ. Принцип детерминизма и психологическая теория мышления // Психологическая наука в СССР. В2тт.М., 1959. Т.1.С. 315-356.

58. Рубинштейн СЛ. Принципы и пути развития психологии. М., 1959.

59. ЛеонтъевА.Н. О механизме чувственного отражения // А.Н. Леонтьев. Проблемы развитияпсихики. М., 1981. С. 161-192.

60. ГиппенрейтерЮ.Б. Введение в общую психологию. М., 1988.

61. СтеценкоА. П. О роли принципа предметности в теории деятельности (критика “извне” и критика “изнутри”) // Деятельностиый подход в психологии: проблемы и перспективы. М., 1990. С. 20-35.

62. АсмоловА.Г. Деятельность иустановка. М., 1979.

63. Соколова Е.Е. Критическая психология (К. Хольцкамп и его школа) и проблема

общепсихологическойтеории//Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1988. № 3. С. 42-56.

64. Давыдов В.В. О перспективах теории деятельности // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14.

Психология. 1993. № 2. С. 25-31.

65. Соколова Е.Е. Из истории школы А.Н.Леонтьева // Е.Е. Соколова. Введение в психологию: Краткий конспект лекций и методические указания к курсу. М., 1999. С. 125­152.

66. Мешкова Н.Н. “Развитие психики” А.Н.Леонтьева — взгляд через шестьдесят лет // Традиции и перспективы деятельностного подхода в психологии. Школа А.Н.Леонтьева. М., 1999. С. 48-79.

67. Зинченко В.П., Моргунов Е.Б. Человек развивающийся: очерки российской психологии. М., 1994.

68. ДавыдовВ.В. Теорияразвивающего обучения. М., 1996.

69. АртемъеваЕ.Ю. Основыпсихологиисубъективнойсемантики. М., 1999.

70. ЛеонтъевД.А. Психология смысла: природа, строение и динамика смысловой реальности. М., 1999.

65. ЛеонтъевЛА. Введение в психологию искусства. М., 1998.

66. ЛеонтъевД.А. Значение и смысл: две стороны одной медали // Пси-хол. журн. Т. 17. 1996. № 5. С. 19-30.

67. Письма психологов Харьковской группы А. Н. Леонтьеву в годы войны / Публикация и комментарии Е.Е. Соколовой // Психол. журн. Т. 16. 1995. № 5. С. 4-11.

68. Соколова Е.Е. Некоторые социокультурные факторы формирования научных школ в отечественной психологии в 20-40-е гг. XX века (на материале школы А.Н.Леонтьева) // Психол. журн. Т. 18. 1997. № 4. С. 123-128.

69. ЛеонтъевА.Н. Лекции по общей психологии. М., 2000.

70. Традиции и перспективы деятельностного подхода в психологии. Школа А.Н.Леонтьева. М, 1999.

71. Регуш Л.А., Семикин В.В. Вокруг “Основ общей психологии” // Проблема субъекта в психологическойнауке. М, 2000. С. 121-132.

72. Соколова Е.Е. Сознание действующее: К проблеме соотношения “сознания-образа” и “сознания-деятельности” // Вестник Моск. ун-та. Сер. 14, Психология. 1997. №1.С. 43-57.

73. БрушлинскийА.В. Деятельностный подход и психологическая наука // Вопр. философии. 2001. №2. С. 88-94.

74. Соколова Е.Е. К определению понятия “психическая деятельность”: теоретический анализ дискуссий между А.Н.Леонтьевым и П.Я. Гальпериным // Вестник Моск. ун-та. Сер. 14, Психология. 1998. № 4. С. 3-13.

Диалог 12, ВЕЛИЧАЙШАЯ ИЗ МИРОВЫХ ЗАГАДОК

(Психофизиологическая проблема, пути ее решения и попытка непротиворечивого определения предмета психологии)

А.: О-о, сколько знакомых книг! Готовишься к сдаче экзамена по анатомии нервной системы? Прекрасное занятие! Меня всегда восхищали эти структуры мозга. С: Не понимаю только, зачем нам все это надо. Ведь мы не анатомы, не физиологи, а пси-хо-ло-ги! Мы должны заниматься другими вещами…

А.: Разве ты не знаешь, что существуют отрасли психологии, в которых без физиологии или анатомии не обойтись: психофизиология, нейропсихология… Ноты, сам того не подозревая, затронул одну интересную проблему, которая до сих пор не имеет общепринятого решения. Я имею в виду психофизиологическую проблему, которая будет предметом нашего сегодняшнего рассмотрения, если, конечно, не возражаешь… С: Разумеется, нет. Мне хочется блеснуть на экзамене.

А.: Я думаю, что какие-то знания по данной проблеме пригодятся тебе где-нибудь еще, а не только на экзамене. Тесно связана с проблемой соотношения психической и физиологической реальностей и проблема предмета психологии в отличие от предмета физиологии…

С: Разве это не одна и та же проблема? Ясно ведь, что психология изучает психику, а физиология — физиологию. Именно это я и имел в виду, когда говорил, что зря нас заставляют всем этим физиологическим заниматься…

А.: Давай не будем торопиться. Разве ты не помнишь, что многие рассмотренные нами авторы отождествляли две реальности? К тому же разве только психология изучает психику? А психиатрия, например? А языкознание, которое занимается, в частности, языковыми значениями, которые определенным образом рассматриваются и в психологии? А в

Постановка психофизиологической проблемы Р.Декартом 561

философии разве в той или иной степени не обсуждаются проблемы психического отражения? Значит, необходимо найти свой, специфический ракурс рассмотрения психики, который свойствен только психологии как науке…

С: Разве это возможно? Ты ведь представил мне целую панораму различных видений человека и его сознания, и в каждой из этих точек зрения была своя правда. А.: Тогда давай рассмотрим разные точки зрения на решение обеих проблем: психофизиологической проблемы и проблемы предмета психологии. С: А как точно формулируется психофизиологическая проблема? Постановка психофизиологической (психофизической) проблемы Р„ Декартом и ее решение в духе психофизического взаимодействия

А.: Мы с тобой уже говорили, что впервые эту проблему поставил Рене Декарт как проблему взаимоотношения двух абсолютно разнородных субстанций — телесной (материальной) и сотворенной Богом мыслящей субстанции (души), то есть физического и психического. Поэтому вначале для обозначения этой проблемы использовался термин “психофизическая”. Позже, уже в XIX веке, когда стала бурно развиваться собственно физиология, в том числе и нервной системы, данная проблема стала пониматься более узко: как соотношение между психическими и физиологическими явлениями. Поэтому стали говорить о психофизиологической проблеме. Теперь одни авторы (См., например, [1, с. 214]) считают, что это одна и та же проблема, а термины “психофизическая” и “психофизиологическая” синонимичны. Другие (См. [2, с. 140-141]) утверждают, что это разные проблемы, причем переход от одной к другой произошел уже в XVIII веке.

М.Г. Ярошевский: В XVII в. соотношение души и тела понималось именно как психофизическая проблема, а не психофизиологическая, какой она выступит в следующем столетии. Речь шла о включенности души (сознания, мышления) в общую механику мироздания, о ее связях с общим порядком вещей во Вселенной… Мыслителям XVII в. как материалистического, так и идеалистического направления свой-

Диалог 12. Величайшая из мировых загадок

ственно стремление объяснить место психического (сознания, мышления) в целостной картине мира. Для мыслителей XVIII в. характерно иное: они ищут пути понимания связей между психическими и нервными процессами в пределах обособленного организма. Но такое превращение психофизической проблемы в психофизиологическую неизбежно повлекло за собой существенные сдвиги в трактовке соотношений материального и духовного. На место зависимостей психики от всеобщих сил и законов природы была поставлена ее зависимость от процессов, которые происходят в нервном субстрате [2, с. 140]. С: Из всего этого я понял, что психофизиологическая проблема более “локальна”, чем психофизическая. Но остальное мне пока не совсем ясно.

А.: Тогда рассмотрим последовательно эти преобразования в истории психологической мысли, поскольку до сих пор существуют едва ли не все исторические варианты решения исследуемой нами проблемы. Как ты помнишь, наверное, Декарт признавал независимое существование двух субстанций, каждой из которых присущи свои свойства. Р. Декарт: Каждой субстанции присуще какое-то одно главное свойство, образующее ее природу и сущность, причем с этим свойством связаны все остальные. А именно, протяженность в длину, ширину и глубину образует природу телесной субстанции, мышление же образует природу субстанции мыслящей [3, с. 335].

А.: Вспомни, что мы обсуждали уже и механизм взаимодействия души и тела, по Декарту. “Животные духи” (мельчайшие частицы крови) толкают разными способами “железу”, где главным образом пребывает душа, и заставляют ее чувствовать, но и сама душа заставляет двигаться эту самую железу и направляет тем самым духи “куда ей нужно”. Значит, при возникновении душевных состояний подобных страстям (или восприятиям) душа главным образом пассивна, а их возникновение объясняется практически полностью порождающими их действиями тела; наоборот, во втором случае речь идет об активных действиях души, называемых Декартом волевыми, которые практически полностью, с его точки зрения, могут быть объяснены только “свободной волей”, которая, как говорит Декарт, до такой степени свободна, что ее никогда нельзя принудить (См. [Там же, с. 499]). Здесь совершенно отчетливо обнаруживается противопоставление, характерное для психологии едва ли не с мо-

Постановка психофизиологической проблемы Р. Декартом 563

мента зарождения ее еще в рамках философии: противопоставление низшего и высшего в душе. Если “простые” психические акты (типа восприятия, чувств) могут быть объяснены с помощью привлечения вполне естественных причин (в данном случае — с помощью рефлекторной деятельности организма), то нечто высшее в душе — ак этому высшему практически всегда в истории психологии относили волю и мышление — не может быть объяснено, исходя из детерминистских позиций. “Декарт против Декарта” — так обозначил эту двойственность концепции Декарта Рубинштейн.

СЛ. Рубинштейн: От Декарта ведут свое начало важнейшие тенденции, раскрывающиеся в дальнейшем развитии психологии. Декарт вводит одновременно два понятия: понятие рефлекса, с одной стороны, современное интроспективное понятие сознания, с другой. Каждое из этих понятий отражает одну из тенденций, которые, сочетаясь в системе Декарта, затем вступают в антагонизм [4, с. 80-81].

С: Зачем ты все это повторяешь? Ведь это давно прошедшее время.

А.: Ошибаешься. Да, с тех пор развитие психологии проделало долгий и трудный путь, и все-таки решение психофизической проблемы в духе взаимодействия двух абсолютно отличных друг от друга субстанций мы встречаем в литературе до сих пор…

С: Наверняка какие-нибудь ретрограды в науке или теологи, живущие совершенно иными принципами…

А.: Ошибаешься. Конечно, среди людей, защищающих подобные взгляды, много теологов, людей, доказывающих божественную нематериальную природу души, подчеркивающих ее свободу, которая никогда не может быть постигнута “объективными научными средствами”. Однако среди защитников подобной позиции очень много физиологов, в том числе всемирно известных.

С: Вот как? А мне казалось, что физиологи — это всегда типичные материалисты… А.: Очень часто материализм в естественнонаучных изысканиях сочетается у этих ученых с теолого-идеалиетически-ми взглядами в философских вопросах. Я имею в виду таких крупных естествоиспытателей XX века, как физиологи Джон Экклз и Чарльз Шеррингтон, палеонтолог и антрополог и одновременно теолог Пьер Тейяр де Шарден… Вот, допустим, высказывание Экклза, одного из авторов замечательных исследований по проблеме синаптической передачи нерв-

Диалог 12. Величайшая из мировых загадок

ного импульса от одного нейрона к другому: “Мозг при помощи особой способности входит в связь с духом, обладая свойством “детектора”, исключительная чувствительность которого несравнима с детектором какого бы то ни было физического инструмента” (Цит. по [5, с. 71]). Таким образом, дух действует на мозг, а мозг на дух через синапсы. Интересно, что сам Экклз критикует механистичность концепции Декарта, сохраняя полностью его дуализм и не замечая еще одной очень странной вещи: если душа есть нечто непротяженное и “бесплотное”, то как же тогда она может воздействовать на протяженное и телесное? Да что там физиологи! Даже наши философы, совсем недавно именовавшиеся все поголовно “марксистскими”, отдали дань этому поиску “интимного механизма взаимодействия психического и физиологического” на клеточном и субклеточном уровнях (См. [6, с. 147]), заявив, в конце концов, что “научно объяснить бесспорный факт регулятивного воздействия мысли на мозг, психического на физиологическое при современном состоянии науки пока, видимо, невозможно” [Там же, с. 201].

С: Каковы же могут быть пути выхода из данной проблемы? Решение психофизиологической проблемы в духе параллелизма

А.: Здесь возможно несколько путей. Один из них заключается в том, чтобы остаться все-таки в рамках науки, отказавшись от души и подобных понятий как метафизических и теологических, прямо распространить на познание душевных явлений принципы познания естественных наук, то есть, говоря словами Давида Гартли, довести до конца замысел Декарта, рассматривая и высшие психические процессы как чисто телесные, рефлекторные, отказавшись тем самым от идеи спонтанной активности души. По этому пути шли очень многие мыслители. Среди них английский философ Томас Гоббс и те, о ком мы уже говорили: Давид Гартли, французские материалисты, в частности Ламетри, а также так называемые вульгарные материалисты — немецкие философы Людвиг Бюхнер, Карл Фогт, Якоб Молешотт…

С: И наверняка наши отечественные физиологи.

А.: Действительно, но не только физиологи, а и некоторые философы. Приведу некоторые высказывания сторон-

Решение психофизиологической проблемы в духе параллелизма 565

ников данной точки зрения, которые находят объяснительный принцип для психических

процессов не в духе, а в телесных или — уже — нервных процессах.

Ж. Ламетри: Если все может быть объяснено тем, что открывает в мозговой ткани анатомия и физиология, то к чему мне еще строить какое-то идеальное существо? [7, с. 87]. К. Фогт: Все способности, известные под названием душевных деятельностей, суть только функции мозга или, выражаясь несколько грубее,… мысль находится почти в таком же отношении к головному мозгу, как желчь к печени (Цит. по [5, с.28]). А.: Эти и им подобные высказывания вели к выводу об эпифеноменализме сознания и “субъективности” вообще. Термин “эпифеноменализм”, который был предложен немецким психологом Мюнстербергом (См. [5, с. 109]), воплощал в себе понимание психического как “бесполезного” придатка к физиологическому — все равно как тень сопровождает предмет, никак не влияя на него. Всегда имеющаяся связь психических процессов с теми или иными “телесными” явлениями была истолкована с этой точки зрения как простая параллельность двух реальностей. Это было решение психофизиологической проблемы в духе психофизиологического параллелизма. Вспомним построения гештальтпсихологов: процессам в феноменальном поле соответствуют (или изоморфны) процессы в мозгу, которые имеют и в том, и в другом случае “гештальтный” характер. Это один из конкретных вариантов психофизиологического параллелизма. Однако гештальтпси-хологи и многие другие авторы, придерживающиеся данного решения проблемы, все-таки эмпирически изучали этот “параллельный” феноменальный мир, считая его все же “реально действующим” (как раз гештальтпсихологіия в этом смысле очень характерная школа — в теории речь шла об изоморфизме, параллелизме и других подобных вещах, но в реальности гештальтпсихологи стремились найти собственно психологические закономерности поведения человека, не сомневаясь в существовании психологии как самостоятельной науки). Однако последовательное решение психофизиологической проблемы в духе параллелизма и эпифеноменализма должно было привести — ив реальности так и было — к отрицанию самостоятельного статуса психологии. Это отрицание было характерно и для некоторых физиологов, в частности

Диалог 12. Величайшая из мировых загадок

отечественных исследователей, причислявших себя к школе Павлова. Вот слова известного в свое время физиолога Иванова-Смоленского.

А.Г. Иванов-Смоленский: Представьте себе, что на необитаемом острове устроена детская колония, куда дети привезены еще в младенческом возрасте и где уход за ними, воспитание и обучение их поручено специально подготовленному персоналу, которому строго-настрого запрещается употреблять психологические термины, заменяя их соответственными биологическими и физиологическими понятиями. Для таких детей “психическая деятельность” вообще не существовала бы, и все свои отношения к окружающей среде они определяли бы как мозговую деятельность, как реакции того или другого отдела их нервной системы, как тот или иной физиологический процесс [8, с. 127].

А.: Так и должен, согласно Иванову-Смоленскому, поступать истинный ученый: он должен изгнать из науки любое упоминание о субъективных процессах, не поддающихся объективному исследованию.

С: Опять все то же понимание субъективного как в интроспективной и бихевиористской психологии!

А.: Да. Но говорилось это уже много позже. Особенно рьяно защищали эту точку зрения физиологи, выступавшие на известной “сессии двух Академий” — Академии наук СССР и Академии медицинских наук СССР — в 1950 году, посвященной проблемам физиологического учения Павлова. Там прямо утверждалось, что область исследования психологии идентична области физиологии высшей нервной деятельности, что нет никаких особых психологических закономерностей, что признание специфики психического есть “замаскированный” вариант дуалистического решения психофизиологической проблемы… Просто поразительно, насколько живуча оказалась рассматриваемая нами сейчас дихотомия: либо — вместе с признанием специфичности психических явлений — апелляция к душе как к объяснительному принципу, либо полное игнорирование этой специфики и поиск объяснительного принципа в закономерностях функционирования нервной системы. С: Так сказать, третьего не дано? А.: Именно так.

С: Но ведь существовали и иные подходы к объективному изучению именно психического — у Сеченова, Выготского, в деятельностном подходе…

Возможность третьей точки зрения на решение психофизиологической проблемы. Неклассическая физиология Н.А. Бернштейна

А.: Верно. Правда, истоки этого “третьего варианта” решения психофизиологической проблемы следует искать намного раньше, а именно в том же XVII веке, когда она формулируется еще как психофизическая. Я имею в виду решение данной проблемы в творчестве Спинозы.

К сожалению, у нас нет сейчас возможности подробно рассмотреть мысли Спинозы по этому поводу — для этого понадобилась бы отдельная беседа, да и не одна. Ограничусь поэтому лишь некоторыми замечаниями. Можно сказать, что Спиноза решал данную проблему в духе монизма. В отличие от дуалиста Декарта, Спиноза считал, что в мире существует всего одна субстанция, которой присущи как атрибут протяжения, так и атрибут мышления. Поскольку отдельные вещи составляют состояния (или модусы) субстанции, они имеют те же свойства. Если мы рассмотрим с этой точки зрения человека, то выясним, что его тело и душа “составляют один и тот же индивидуум, представляемый в одном случае под атрибутом мышления, в другом — под атрибутом протяжения” [36, с. 426]. Что для тела выступает как действие, для души выступает как идея.

С: Разве тем самым Спиноза не говорит о том, что душа и тело все-таки разные вещи? А.: Это не разные вещи, это, если хочешь, разные проекции одной и той же вещи (индивидуума) на разные плоскости. С: То есть?

А.: Чтобы тебе было понятно, воспользуюсь одним образом, который предложил однажды Виктор Франкл. Представь себе какой-нибудь стереометрический объект, например конус. Представил? С: Представил.

А.: А теперь попробуй мысленно осветить конус сверху и посмотри, какая по форме тень получилась внизу. С: Ясно, что круг.

А.: А теперь освети конус сбоку. Что ты видишь? С: Треугольник.

А.: Вот тебе и разные проекции одного и того же объекта на разные плоскости. Так же связаны душа и тело. Это

Диалог 12. Величайшая из мировых загадок

один и тот же индивидуум, взятый “под разными атрибутами”. Отсюда следует также и следующий вывод Спинозы.

Б. Спиноза: Идея всего того, что увеличивает или уменьшает способность тела к действию, благоприятствует ей или ограничивает ее, — увеличивает или уменьшает способность нашей души к мышлению, благоприятствует ей или ограничивает ее [36, с. 465]. А.: И поэтому, чем более активен человек в мире, чем более адекватно он действует, тем более адекватные идеи о мире он получает и — наоборот — адекватное познание мира способствует более совершенному действованию человека в мире, ведущему к его подлинной свободе, которая заключается для Спинозы, прежде всего, в укрощении своих аффектов и жизни “единственно по предписанию разума” [36, с. 576]. И тогда достигается избавление от всяческих страхов — прежде всего, от страха смерти — и состояние “высшего блаженства”.

С: Однако как же завораживает Спиноза своими построениями! Мне кажется, сейчас я выскажу какую-то абсурдную мысль: душа и тело, по Спинозе, одно и то же, ивтоже время не совсем одно и то же, раз душа мыслит, а тело действует…

А.: Великолепно! Ты фактически пришел к формулировке психофизической проблемы в форме так называемой антиномии-проблемы… С: Чего-чего?

А.: Мы обсудим этот термин после того, как познакомимся со взглядами гораздо более близких нам по времени мыслителей, занимавшихся как психофизической, так и психофизиологической проблемами и решавших их — как и Спиноза—в духе психофизического единства. Сейчас мы в большей степени будем заниматься психофизиологической проблемой.

Пойдем по порядку. Рассмотрим современное состояние знания по каждой “составляющей” психофизиологическую проблему. Начнем с физиологической составляющей. С: А зачем в данном случае физиология?

А.: Чтобы, во-первых, не впасть в грех редукционизма, то есть не свести к физиологической психическую реальность, а во-вторых, чтобы показать ошибочность грубо механистического понимания физиологического.

И здесь мы, наконец, рассмотрим концепцию “физиологии активности” Николая Александровича Бернштейна. В этой связи нам придется вспомнить и о творчестве Сеченова.

С: Ты имеешь в виду его идеи о рефлекторной природе психического?

А.: Не только. Эта сторона деятельности Сеченова, то есть идеи о рефлекторной работе мозга и понимание психических процессов по аналогии с рефлексами, была наиболее известна и стала разрабатываться в нескольких направлениях, в частности школой Павлова. Гораздо менее известны были идеи активности и целевой детерминации применительно к работе нервной системы, которые Сеченов развивал главным образом в своих поздних работах 90-х годов. Именно эти идеи, оставшиеся мало понятными для современников Сеченова, которые чрезмерно упростили “образ” психической реальности, были наиболее близки Бернштей-ну. Он развил эти идеи в концепцию активной саморегуляции (См. [9, с. 463-464]). По мнению Бернштейна, уже у Сеченова можно найти принцип активности в противовес принципу реактивности, свойственному так называемой классической физиологии второй половины XIX века и начала XX века, опиравшейся на механистическую модель “стимул-реакция” (См. [10, с. 257,412, 437])…

С: Разве Сеченов не говорил о том, что первая причина всякого действия лежит вне организма, то есть стимул — ина него следует реакция…

А.: Еще тогда, когда мы с тобой впервые знакомились с Сеченовым, я подчеркивал, что не нужно упрощать его представления, пользуясь вырванными из контекста фразами. Ведь Сеченов постоянно говорит о значимости движений для процессов чувственного восприятия, о роли действий в формировании мышления у ребенка. А что такое движения? Н.А. Бернштейн: Движения — это почти единственная форма жизнедеятельности, путем которой организм не просто взаимодействует со средой, но активно воздействует на нее, изменяя или стремясь изменить ее в потребном ему отношении. Еще И.М. Сеченов 100 лет назад указал на эту всеобщую значимость движений в своих замечательных “Рефлексах головного мозга”… Не говоря уже о проявлениях и формах активности в самом прямом смысле — о двигательных функциях, активная форма и структура всех без исключения процессов рецепции и центральной переработки информации находятся сейчас вне сомнений. Наше время подтвердило полностью тезис И.М. Сеченова, что “мы слушаем, а не слышим, смотрим, а не только видим” [10, с. 412, 437].

Диалог 12. Величайшая из мировых загадок

А.: Таким образом, Бернштейн разрабатывает в физиологии принцип активности, опираясь на имевшиеся уже в отечественной науке традиции. Интересно, что дед Берн-штейна, сам будучи врачом и физиологом, преподавал в Одесском университете одновременно с работавшим там некоторое время Сеченовым (См. [9, с. 465]). Так что уже с детства Бернштейн входит в мир естественных наук, вдохновляемый семейными традициями (отец Николая Александровича — помнишь, мы уже говорили об этом — был известным психиатром).

С: Почему же именно Бернштейн избежал вульгаризации учения Сеченова? А.: Прекрасный вопрос — “почему”! По-моему, это главный вопрос при изучении творчества любого ученого, ответ на который может приблизить нас к пониманию механизмов научного творчества вообще. Здесь, мне представляется, сыграли свою роль две причины. Во-первых, Бернштейн был широко образованным человеком: он увлекался не только медициной (в 1919 году он окончил медицинский факультет Московского университета и стал врачом-невропатологом), но и математикой, лингвистикой, психологией, музыкой, играл на фортепиано. Такая разносторонность, несомненно, способствует целостному видению человека, стремлениям понять его действия и движения в их подлинной, нередуциру-емой действительности. Во-вторых, большое значение имело то, что в самом начале 20-х годов Бернштейн стал работать в Центральном институте труда, где перед ним были поставлены задачи изучения трудовых действий и движений в естественных условиях с целью повышения их эффективности. А это опять-таки означало нередуцированное видение движений человека, которые являлись не элементарными ответами на предъявляемые в лаборатории стимулы, как это было, например, в рефлексологических исследованиях школы Бехтерева или в реактологических изысканиях Корнилова, а представляли собой отдельные моменты целостной трудовой деятельности человека, регулируемой сознательно поставленной целью, направленной на преобразование окружающего мира. Вот почему Бернштейн стал развивать именно принцип активности, содержащийся уже — хотя инев разработанном виде — в рефлекторной концепции Сеченова.

Давай рассмотрим, как конкретно воплощался этот принцип в различных положениях созданной Бернштейном неклассической физиологии активности.

Н.А. Бернштейн: Начиная примерно со второй четверти нашего века, физиология вступила в новую фазу или новый период своего развития, пришедший на смену “классическому периоду”. Весь путь, пройденный физиологией за предшествующее столетие и достойный названия “классического”, совершался под знаком стихийного материализма… Все великие заслуги физиологии классического периода не могут уже заслонить от нас того, что она — дочь своего времени — явилась в основном плодом механистического материализма. Несомненно, на нашей обязанности лежит и выяснение … недостатков, имманентно присущих механистической методологии в естествознании,… и постановка научной физиологии на прочные рельсы материалистической диалектики [10, с. 431-432]. С: Опять материалистическая диалектика?

А.: Вполне оправданный, с точки зрения Бернштейна, подход к изучению той сложной реальности, которую стала изучать неклассическая физиология. Н.А. Бернштейн: Физиология классического периода была почти исключительно физиологией животных с постепенным типовым повышением их уровня по филогенетической лестнице (лягушка — голубь — кошка — собака — макака). В связи с этим она слабо соприкасалась с практикой. В последний период, наоборот, все более повышается удельный вес физиологии человека и возрастает количество точек ее практического приложения [10, с. 433].

А.: В неклассической физиологии произошла смена не только основного объекта изучения, но и стратегии его исследования.

Н.А. Бернштейн: Для классической физиологии прошлого столетия характерны две четко определяющие ее черты. Первая из них — изучение отправлений организма в покоящихся, недеятельных состояниях. Такие состояния, где только возможно, обеспечивались искусственно, путем мозговых перерезок, наркотизации животного, привязывания его к станку и максимальной изоляции его от внешнего мира. Такой аналитический подход к изучению состояний покоя вытекал из стремления исследовать каждый орган и каждый элементарный процесс порознь, исключив какие-либо влияния на них со стороны или друг на друга. Этот подход, в общем, соответствовал господствовавшему в то время в естествознании стихийному механистическому атомизму. Его абсолютизация вела к убеждению, что целое есть всегда сумма своих

Диалог 12. Величайшая из мировых загадок

частей и ничего более, что организм есть совокупность клеток, а все поведение — цепь рефлексов и что глубокого познания этих отдельных кирпичиков достаточно для постижения здания, построенного из них… Воззрениям стихийных материалистов, недооценивавших решающе важный фактор целостности и системности организма и его функций, чуждо было понимание того, что рефлекс — не элемент действия, а элементарное действие, занимающее то или другое место в ранговом порядке сложности и значимости всех действий организма вообще [10, с. 411, 433].

С: Получается, Бернштейн критикует принцип элемен-таризма в физиологии? А.: И противопоставляет ему принцип целостности.

Н.А. Бернштейн: Не только изменение, внесенное в движение одного звена, сейчас же сказывается на изменениях во всех остальных (это понять было бы еще проще всего), но также изменение в какой-нибудь одной фазе движения (например, в начале цикла) непременно влечет за собой определенные изменения в какой-либо другой фазе… Движения — не цепочки рефлексоподобных элементов, которые можно набирать как вздумается, наподобие типографских литер. Это целостно организованные структуры… На место атомизиро-ванной цепочки элементарных рефлексов, не связанных ничем, кроме последовательного порядка так называемого динамического стереотипа и поэтапной “санкционирующей” сигнализации, современное физиологическое воззрение ставит непрерывный циклический процесс взаимодействия с переменчивыми условиями внешней или внутренней среды, развертывающийся и продолжающийся как целостный акт до его завершения по существу [10, с. 413-414, 434].

С: Что же выступает в данном случае целостнообразую-щим фактором? А.: То, что Бернштейн называл двигательной задачей.

Проблема двигательной задачи и целевая детерминация в “физиологии активности”

НА. Бернштейн: Весь наш долгий опыт изучения двигательных форм, навыков, клинических

расстройств показал с полной ясностью, что единственным стандартом-определи-

Проблема двигательной задачи и целевая детерминация 573

телем и для программы двигательного действия, и для ее выполнения, и для корригирования по обратным связям может являться только оформившаяся и отображенная каким-то образом в мозгу двигательная задача [10, с. 414].

А.: В качестве примера здесь можно привести исследование, о котором мы уже говорили, проведенное во время Великой Отечественной войны группой психологов, работавших над восстановлением движений у раненых. На него Бернштейн ссылается в одной из своих работ как на отличный пример детерминации двигательным заданием конкретных физиологических механизмов движения.

Н.А. Бернштейн: Даже в случае грубого периферического нарушения движений … амплитуда возможных произвольных движений пораженной руки способна изменяться в очень широких пределах за счет изменения одной только формулировки двигательного задания… [10, с. 42].

С: Меня этот пример очень поразил: казалось бы, какая разница просто поднять руку или поднять руку, чтобы взять какой-то предмет. Вроде бы физиологически должно быть одно и то же движение. Но оказывается, физиология определяется здесь совершенно нефизиологическими вещами, а именно целью действия человека.

А.: Но, с точки зрения классической физиологии, включение цели как детерминирующего фактора означало уступку идеализму. Естественно, когда Бернштейн в конце 40-х годов становится одним из объектов “борьбы с космополитизмом” в отечественной науке, его начинают критиковать именно с этих позиций. И здесь еще одно решающее отличие неклассической физиологии Бернштейна от классического естествознания прошлой эпохи: признание, наряду с причинной, еще и целевой детерминации поведения организма, которое Бернштейну удалось обосновать, не выходя за рамки материалистического подхода к изучению движений и действий.

Н.А. Бернштейн: Многочисленные наблюдения и факты во всех областях биологии уже давно указывали на неоспоримую целесообразность устройств и процессов, присущих живым организмам. Эта целесообразность прямо бросалась в глаза как резкое, может быть, даже решающее отличие живых систем от каких бы то ни было объектов неживой природы. Неминуемо возникал вопрос: для чего существует то или иное приспособление в организме, к какой цели оно

Диалог 12. Величайшая из мировых загадок

направлено, какую доступную наблюдению задачу оно предназначено решать. И все отчетливее стала откристаллизовы-ваться мысль: а не потому ли и постигает биолога неудача или неудовлетворенность при попытке выяснения вставшей перед ним закономерности, что в применении к биологическим объектам к вопросам “как” и “почему”, исчерпывающе достаточным в физике или химии, необходимо добавить еще третий, равноправный с ними вопрос “для чего”?

…Только биологической кибернетике оказалось под силу отвести как фикцию то, что отпугивало механицистов прошлого века своей видимостью идеалистического финализма и телеологизма. Допустимо ли считать, что цель действия — нечто такое, что должно осуществиться только после этого действия в будущем времени, — может являться причиной наступления этого действия? Причина позднее, чем ее следствие?! И только введенные биокибернетикой понятия кода и кодированной предвосхищающей модели будущего указали на безупречно материалистический выход из этого кажущегося тупика [10, с. 452-453].

А.: Таким образом, Бернштейн вводит понятие “модель потребного будущего”, указывая, что эта модель есть одна из форм отображения живым организмом мира. Второй формой является отражение прошлого и настоящего. С: Как же может отражаться то, чего еще нет?

А.: В какой-то форме то, чего “еще нет”, существует. А именно — в форме генетически фиксированной программы действий, если таковая имеется, в форме прогноза возможного результата…

Н.А. Бернштейн: Подобно тому, как мозг формирует отражение реального внешнего мира — фактической ситуации настоящего момента и пережитых, запечатленных памятью ситуаций прошедшего времени, он должен обладать в какой-то форме способностью “отражать” (то есть, по сути дела, конструировать) и не ставшую еще действительностью ситуацию непосредственно предстоящего, которую его биологические потребности побуждают его реализовать. Только такой уяснившийся образ потребного будущего и может послужить основанием для оформления задачи и программирования ее решения [10, с. 416]… Сам по себе комплекс нервных процессов, образующий модель будущего, еще настолько неясен и загадочен, что сказать о нем можно немногое. Кроме бесспорного положения, что этот комплекс существует

Проблема двигательной задачи и целевая детерминация 575

и играет важнейшую, направляющую роль в… активном воздействии на окружающий мир,… нужно отметить следующее.

В резком отличии от модели ставшего модель будущего может иметь только вероятностный характер. Антиципация, или предвосхищение, того возможного исхода либо исходов, к которым движется текущая ситуация, возможна только путем экстраполирования, которое, вообще говоря, никогда не может привести к категорическому результату [10, с. 423-424]. А.: Таким образом, речь идет о некой предшествующей действию программе, согласно которой действие развертывается в будущем. Программы эти по своему происхождению могут быть как внутреннего плана (Допустим, в генетической программе новорожденного гусенка “записана” реакция следования за движущимся предметом и его определенный угловой размер. И, едва вылупившись, гусенок следует за любым первым попавшим в его поле зрения движущимся предметом, если только соблюдены эти два условия.), так и внешне обусловленные, которые могут впоследствии стать внутренними. Таковы, например, программы движений пальцев пианиста по клавиатуре рояля, записанные первоначально нотами… Как раз на примере этой последней программы Бернштейн наглядно показывает, что означает “заг-лядывание в предстоящее”.

Н.А. Бернштейн: Музыкант, играющий с листа, каждый из нас при чтении вслух текста обязательно опережает взором на какой-то временной отрезок те ноты или слоги, которые фактически звучат в данный момент, то есть все время имеет в своем мозгу звуковой и психомоторный образ того, что еще предстоит двигательно реализовать через секунды или доли секунд… Попробуйте не спеша продекламировать про себя … какое-нибудь хорошо знакомое вам стихотворение.

Мысленно прислушиваясь при этом к себе, вы ясно заметите, что перед внутренним слухом у вас одновременно проходят два текста: один течет в декламационном темпе, сопровождаясь иногда движениями губ. Вместе с тем на втором плане, опережая его, бежит другой текст, как если бы вам подсказывал стих за стихом какой-то внутренний суфлер [10, с. 416-417]. А.: Можно было бы привести и другие примеры подобных программ будущего движения или действия. Например, известная тебе фиксированная установка определяет — даже

Диалог 12. Величайшая из мировых загадок

независимо от осознания человеком этого факта — восприятие испытуемого в критической пробе: у него возникает иллюзия различия шаров, например, по объему, тогда как объективно они совершенно равны.

С: Значит, правы были грузинские психологи, когда говорили о первичности установки по отношению к действиям?

А.: Я уже говорил — с какой точки зрения смотреть. В данном случае установка предшествовала актуальному восприятию, но сформировалась-то она в предыдущих действиях. В каждом отдельном случае надо разбираться, является ли данная установка (или — шире — программа) “изначальной”, то есть врожденной, или же она есть результат инте­риоризации первоначально внешней программы. Впрочем, даже при заданной изначально программе в ней предусмотрены только возможные реакции или движения организма, а как реально развернутся эти действия — зависит от очень многих обстоятельств. В любом случае существует неоднозначная связь между целью (предвосхищаемым результатом действия) и командами из “центральных управляющих звеньев” нервной системы. Поэтому движение, даже самое элементарное, всегда строится “здесь и теперь”, а не следует автоматически — каждый раз одно итоже — вслед за вызвавшим его стимулом.

И здесь — еще одно отличие неклассической физиологической схемы от классической. Н.А. Бернштейн: Глубоко ошибаются те, кто рассматривает навыковые движения как какие-то кинематические стереотипы: начать с того, что устойчивость, стандартность формы вырабатываются мозгом выборочно только для тех видов навыков, для каких это реально необходимо (например, бег, спортивный прыжок ит.п.). А найдите-ка подобный стандарт в высочайше организованных навыках таких движений более высокого смыслового порядка, как рукодельные движения искусниц-кружевниц или часовых сборщиц, движения виртуозов смычка и клавиатуры ит.п.! Приспособительная изменчивость навыков движений неуклонно растет с возрастанием смысловой сложности действий, проявляясь сильнее всего в цепных навыковых действиях над предметами (справедливая житейская поговорка “не мытьем, так катаньем”). Но даже и в самых стандартных, с младенчества освоенных актах, как ходьба, достаточно было от пригляд-

Проблема двигательной задачи и целевая детерминация 577

ки перейти к применению точной аппаратуры, чтобы обнаружить, что ни один шаг не

идентичен другому даже на гладком месте, не говоря уже о ходьбе по неровной дороге [10, с.

413].

А.: В этой связи вспоминается наш разговор о принципиальной непредсказуемости высшего человеческого поведения. Оказывается, и в других формах психической активности и поведения существует эта непредсказуемость, непредзаданность — конечно, до определенных пределов: всегда есть некая “рамка”, в которой развертывается данное поведение. Другое дело, чем определяется сама эта “рамка”: есть ли она результат генетически заданных “норм реагирования” или же результат выбора человеком той или иной цели. Но ведь и выбор цели подчиняется определенным законам: это показано в ряде исследований по проблеме целеобразования [11]. Так что противопоставление произвольного человеческого поведения как “свободного”, непредзаданного и поэтому требующего иных средств анализа, чем объективные методы, изучению “объективно познаваемых” свойств человека (темперамента и тому подобного) — а это противопоставление встречается в работах зарубежных гуманистических психологов и некоторых наших исследователей — кажется слишком категоричным. Известная степень “непредзаданности” существует даже на уровне инстинкта (те же гусята игнорируют все другие свойства движущегося предмета, за которым следуют, а ведь два движущихся предмета могут существенно отличаться друг от друга, и поэтому гусята из разных выводков могут двигаться за очень различными “матерями”). Вместе с тем и свободное человеческое поведение всегда имеет свои границы, определяемые множеством различных условий. Так что объективно можно исследовать и то, и другое. Кстати, именно Бернштейн помог мне в свое время осознать все эти вещи…

С: Итак, существует некоторая модель потребного будущего, которая по ходу выполнения движения корректируется…

А.: Здесь Бернштейн упоминает много условий, которые могут требовать этой коррекции. Я их кратко перечислю. Во-первых, это состояние мышцы при определенной фазе выполнения действия (положение руки, степень сокращения мышцы и тому подобное). Во-вторых, это реактивные силы, то есть всегда имеющиеся непроизвольные реакции, возни-19 Е.Е. Соколова

Диалог 12. Величайшая из мировых загадок

кающие в системах мышц, сухожилии, костей и так далее, являющиеся побочными реакциями на нужное движение. В-третьих, это силы инерции — часто рука или нога движется “по инерции” дольше, чем это нужно. Наконец, в-четвертых, это “внешнее сопротивление”, то есть многочисленные внешние силы и препятствия, которые могут встать на пути уже выполняемой программы и даже вообще отменить ее и заставить субъекта создать новую модель будущего. Вот почему организм, выполняющий то или иное действие, должен постоянно учитывать все эти силы для правильного выполнения имеющейся программы. А для этого необходимы так называемые сенсорные коррекции, то есть учет информации в виде обратной связи от проприорецепторов в самих мышцах, от органов чувств, следящих за выполнением движения. Отсюда становится понятной одна из основных идей Берн-штейна: “всеобщей и господствующей формой управления и регулирования в живых организмах является не рефлекторная дуга, а рефлекторное кольцо” [10, с. 413]. Вот классическая схема этого кольца (рис. 15).

Объект

Рис. 15. Схема “рефлекторного кольца” по Н.А. Бернштейну

Задающий прибор посылает “нужное значение” (Sw) какого-либо параметра регулируемого органа (например мышцы). Но рецептор воспринимает фактическое в данный мо-

Уровни построения движений по Н.А. Бернштейну 579

мент значение (Iw) данного параметра (например, мышца еще недостаточно сократилась, чтобы рука смогла взять тот или иной предмет). Если прибор сличения констатирует какое-либо отклонение Iw от Sw, то есть Aw, происходит коррекция начавшегося движения и мышца получает соответствующую команду изменить свое положение. Новое положение мышцы вновь отражается проприорецепторами в самой мышце или другими рецепторами (например зрительными), происходит сличение этого нового положения с требуемым, и совершается новый цикл регулирования движения, пока, наконец, не будет достигнута поставленная цель. Это введение нового — кольцевого — принципа регуляции движений и поведения организма и взгляд на рефлекторную дугу как “разорванное кольцо”, то есть некий вырванный из живого движения элемент, представляет собой важнейший вклад Бернштейна в физиологию и в другие науки, в частности кибернетику, у истоков которой стояли, как мы видим, не только зарубежные исследователи. Уровни построения движений по Н.А. Бернштейну

С: В свое время ты говорил о каких-то разных уровнях построения движений. А.: Верно. Ты помнишь, что в том исследовании Гальперина и Гиневской, о котором мы упоминали, характеристики движения были различными, поскольку движения строились на разных уровнях — а эти последние определялись характером двигательной задачи, которая стояла перед испытуемым. Чем сложнее (точнее, осмысленнее), “предметнее” была двигательная задача, чем выше был “уровень построения движения”, тем более “высокие” уровни нервной системы принимали участие в ее реализации, тем более пластично было движение. Подобная же закономерность была открыта Бернштейном и применительно к филогенезу.

Н.А. Бернштейн: В процессе эволюции соматической системы (разве лишь за исключением последнего филогенетического отрезка) определяющим звеном являются эффектор-ные функции. Судьбу индивидуума в борьбе за существование решают его действия — большая или меньшая степень их адекватности во все осложняющемся процессе приспособления.

Диалог 12. Величайшая из мировых загадок

Рецепторика здесь представляет собой уже подсобную, обслуживающую функцию. Нигде в филогенезе созерцание мира не фигурирует как самоцель, как нечто самодовлеющее. Ре-цепторные системы являются либо сигнальными …,и тогда любая степень их совершенства не в состоянии сама по себе обеспечить особи биологические преимущества в случае одновременной дефектности обслуживаемого ими эффектор-ного аппарата, либо они процессуально обеспечивают полноценную, координированную работу эффекторов — …и здесь подсобный характер их деятельности вытекает из самого существа выполняемой ими задачи…

Усложнение возникающих перед организмом двигательных задач и откликающееся на него обогащение координационных ресурсов особи совершается по двум линиям. С одной стороны, двигательные задачи делаются более сложными в прямом смысле слова. Возрастает разнообразие реакций, требующихся от организма. К самим реакциям предъявляются более высокие требования в отношении дифференцированное™ и точности; наконец, осложняется смысловая сторона движений, действий и поступков животного… Молодая отрасль проворных теплокровных млекопитающих победила тугоподвижных юрских завров именно своею более совершенной моторикой. С другой стороны, в общем составе встающих перед организмом двигательных задач все возрастает процент задач разовых, непредвиденных… за счет более древних шаблонных ситуаций. Все многочисленные исследования “пластичности нервной системы” показывают наряду с эволюционным возрастанием приспособляемости центральной нервной системы к нетрафаретным изменениям условий немедленность, почти мгновенность ее перестроек при самых фантастических постановках опыта… Гораздо более будничный факт возрастающей по ходу филогенеза способности к накоплению индивидуального опыта, к замыканию новых условных связей, то есть опять-таки к выходу за рамки родовых стереотипов, подтверждает высказанное положение [10, с. 15-16]. С: Какие же конкретно уровни построения движений выделял Бернштейн? А.: Всего он выделил пять основных уровней, обозначив их латинскими буквами Д В, С, D и Е. Самый древний в филогенетическом отношении — уровень А, который называется уровнем “палеокинетических регуляций”, или рубро-

Уровни построения движений по Н.А. Бернштейну

спинальным, по названию анатомических “субстратов”, которые отвечают за построение движений на этом уровне. Ты занимаешься физиологией и знаешь, что такое “красное ядро” как структура мозга, которая “отвечает” за тонус мышц. Эта и некоторые другие структуры обеспечивают поступление и анализ проприоцептивной информации от мышц, удержание определенной позы, некоторые быстрые ритмические вибрационные движения типа вибрато у скрипачей, а также непроизвольных движений (дрожь от холода, вздрагивание, стучание зубами от страха). Кстати, дрожательный паралич Паркинсона, о котором мы как-то говорили, возникает при нарушении работы нервной системы на этом уровне. Но у человека, как ты помнишь, может быть коррекция нарушений при болезни Паркинсона с помощью построения движений ходьбы на более высоких уровнях, тем более что уровень А у человека практически никогда не бывает ведущим уровнем построения движений. Второй уровень — уровень В — называется также уровнем “синергии и штампов”, или таламо-паллидарным уровнем, поскольку его анатомическим субстратом являются известные, я думаю, тебе такие мозговые структуры, как зрительные бугры и бледные шары. В плане движений он отвечает за синергии, то есть высокослаженные движения всего тела, за ритмические и циклические движения типа “ходьбы” у младенцев, “штампы” — например, движения типа наклонов, приседаний, практически не отличающиеся друг от друга. Этот уровень обеспечивает анализ информации о расположении отдельных конечностей и мышц безотносительно к конкретной обстановке. Поэтому он обеспечивает бег вообще, “в отвлеченном виде” как переменную работу различных групп мышц. Но ведь бег совершается по некоей поверхности со своими неровностями и препятствиями: чтобы такой более “конкретный бег” стал возможным, необходимо подключение других, более высоких уровней. Уровень В отвечает также за автоматизацию различных двигательных навыков, выразительную мимику и пантомимические движения, эмоционально окрашенные. Уровень С, называемый уровнем пространственного поля, или пирамидно-стриальным, поскольку его анатомическим субстратом выступают уже некоторые корковые структуры, образующие так называемые пирамидные и экстрапирамидные системы, обеспечивает ориентацию в пространстве. Дви-

Диалог 12. Величайшая из мировых загадок

жения, выполняемые на данном уровне, носят отчетливо целевой характер: “они ведут откуда-то, куда-то и зачем-то” [10, с. 85]. Соответственно, они имеют начало, середину и конец.

Сюда относятся такие движения, как ходьба, плавание, прыжки в длину, высоту, акробатические упражнения, движения рук машинистки по клавиатуре или пианиста, движения всовывания одного предмета в другой, наматывание — то есть такие, где требуется учет “пространственного поля”.

Уровень D — еще более высокий уровень, который называется теменно-премоторным, поскольку его анатомическим субстратом являются исключительно кортикальные структуры в теменно-премоторных областях. Он называется также уровнем предметных действий, поскольку отвечает за многообразные отношения с предметами не как с некими геометрическими объектами, расположенными в пространственном поле, а именно как с предметами, имеющими определенное назначение: “Что существенно, например, для чашки как объекта для смысловых манипуляций? Ни ее ширина, ни высота, ни обладание круглой или квадратной формой не имеют существенного значения; ей важно иметь сплошные стенки, целое дно и ручку… По этим признакам каждый ребенок осмыслит чашку, даже если перед этим он никогда не встречал чашек с подобной метрикой, и сумеет правильно применить ее по назначению” [10, с. 117]. Примеры движений на этом уровне: снятие шляпы, закуривание папиросы, изображение домика или человека. Интересно, что если воспользоваться “трехчленкой Леонтьева” (деятельность — действие — операция),- то здесь речь идет не вообще о манипуляции с предметом, а именно о действии с ним, которое может выполняться с помощью разных операций. За эти последние отвечают другие уровни. Таким образом, снять шляпу, завязать галстук можно с помощью самых разнообразных операций, а действие — одно.

Наконец, уровень Е (возможно, это даже несколько уровней) отвечает за “ведущие в смысловом отношении координации речи и письма”, “двигательные цепи, объединяемые не предметом, а мнестической схемой, отвлеченным заданием или замыслом” [10, с. 135], типа художественного исполнения, лекции, имеющие определенные мотивы, произвольные по своему характеру. Анатомический субстрат движений такого уровня еще не очень ясен, хотя Бернштейн подчерки-

Уровни построения движений по Н.А. Бернштейну 583

вает несомненное участие в произвольной регуляции движений лобных долей коры

головного мозга, ссылаясь, кстати, на работы Лурии.

Обычно в действиях человека принимают участие структуры всех уровней, хотя иногда при более простых движениях действия регулируются уровнями, лежащими ниже. При этом ведущими могут выступать разные уровни, и одно и то же движение может строиться на разных уровнях. Характерный пример — движения руки у раненых в исследовании Гальперина и Гиневской.

Таким образом, Бернштейн со своей стороны подтвердил уже известное тебе положение о роли деятельности в формировании новых возможностей психического отражения, которое, в свою очередь, осуществлялось все более “высокими” мозговыми структурами. И здесь собственно развитие мозга и психическое развитие предстают как единый процесс. Н.А. Бернштейн: Возникновение в филогенезе очередной новой мозговой надстройки знаменует собой биологический отклик на новое качество или класс двигательных задач… Это обязательно означает в то же время появление нового синтетического сенсорного поля, а тем самым и появление возможности реализации нового класса или контингента движений, качественно иначе строящихся и иначе управляемых, нежели те, которые были доступны виду до этих пор. Мы обозначаем всю перечисленную совокупность морфологических и функциональных сторон, характерных для такого класса движений, как очередной_у/?овень построения движений и двигательных координации [10, с. 20].

С: Ты хочешь, очевидно, сказать, что Бернштейн решает психофизиологическую проблему в духе единства?

А.: Верно. Это, несомненно, совершенно иное решение данной проблемы, чем в рассмотренных нами ранее вариантах психофизического взаимодействия двух абсолютно отличных друг от друга реальностей и психофизического параллелизма, когда две столь же отличные друг от друга реальности оказываются идентичными по структуре. Приведу слова Рубинштейна, который высоко оценил, в отличие от многих физиологов школы Павлова, работы Бернштейна.

СЛ. Рубинштейн: Таким образом, преодолеваются ходячие, традиционные, вульгарно-дуалистические представления, согласно которым психологические моменты в человеческой

Диалог 12. Величайшая из мировых загадок

деятельности являются внешними силами, извне управляющими движением, а движение рассматривается какчисто физическое образование (Цит. по [12, с. 115]). А.: Бернштейн сумел иначе подойти к решению этой проблемы, потому что он изменил взгляд на физиологию как на нечто принципиально реактивное. Не случайно его концепция носит называние “физиология активности”. И это, пожалуй, главное, принципиальное отличие его физиологии от классической физиологии прошлого. В этой связи, говоря о концепции естественного отбора Чарльза Дарвина, Бернштейн подчеркивает, что используемое Дарвином выражение “борьба за существование” было по большей части только образным выражением, ибо у него “выживание нигде не служит задачей, разрешения которой он [живой организм] добивается” [10, с. 454]. Организм активно стремится к выживанию или, если использовать более научное выражение, стремится к понижению уровня энтропии в самом себе…

Н.А. Бернштейн: Цель, понимаемая как закодированная в мозгу модель потребного организму будущего, обусловливает процессы, которые следует объединить в понятии целеустремленности. Последняя включает в себя всю мотивацию борьбы организма за достижение цели и ведет к развитию и закреплению целесообразных механизмов ее реализации. А вся динамика целеустремленной борьбы посредством целесообразных механизмов есть комплекс, который правильнее всего объединить термином “активность”. Активность — важнейшая черта всех живых систем — стала уясняться позже других, несмотря на то, что, по-видимому, она является самой главной и определяющей… Что в наибольшей мере характеризует собой активную целеустремленность организма? Организм все время находится в соприкосновении и взаимодействии с внешней и внутренней средой. Если его движение (в самом обобщенном смысле слова) имеет одинаковое направление с движением среды, то оно осуществляется гладко и бесконфликтно. Но если запрограммированное им движение к определившейся цели требует преодолевания сопротивления среды, организм со всей доступной ему щедростью отпускает на это преодолевание энергию пока он либо восторжествует над средой, либо погибнет в борьбе с ней. Среда, как все неживые совокупности, согласно второму принципу термодинамики, всегда движется в направлении возрастания энтропии; организм и в своем онтогенетическом формировании, и во

Уровни построения движений по Н.А. Бернштейну

всех проявлениях активности по ходу жизни движется нег-энтропически, добиваясь и достигая понижения уровня энтропии в самом себе…

Принятие в качестве отправного пункта принципа биологической и физиологической активности со всем связанным с нею кругом идей и представлений позволяет выдвинуть против воззрений старой рефлекторной теории последний и, возможно, решающий аргумент. Рефлекс по схеме дуги импонировал физиологам предшествующего периода более всего тем, как четко он увязывался с классическими понятиями причины и следствия… Стимул есть бесспорная причина появления ответного феномена рефлекса, но говорит ли он что-нибудь о генезисе и значении этого рефлекса? Чем обусловливается то, что на данную стимуляцию организм отвечает именно так, а не иначе? … Для правильного осмысления любого рефлекса или вида реакции привлечение к делу вопроса “для чего” не только необходимо и неизбежно, но по своей биологической важности выдвигает этот вопрос на первое место. Жизнедеятельность каждого организма есть не уравновешивание его со средой и с падающим на него с ее стороны потоком стимулирующих воздействий (как думали И.П. Павлов и его последователи), а активное преодоление среды, определяемое уже обрисованной ранее моделью потребного ему будущего [10, с. 454-456]. А.: На этом позволь закончить наше знакомство с творчеством Бернштейна, хотя многое еще можно было бы сказать по поводу его научной и личной судьбы, по поводу несправедливой критики в его адрес, его собственной позиции по отношению к самому Павлову, которого Бернштейн считал выдающимся ученым и многие положения концепции которого были просто-напросто абсолютизированы и тем самым искажены его учениками, …ио многом другом.

Повторяю еще раз: физиология активности Бернштейна так согласовывалась с психологической теорией деятельности, так “неклассически” подходила к проблеме активности и целеустремленности организма, что требовался пересмотр не только собственно классических физиологических, но и классических психологических понятий. С: Что ты имеешь в виду?

А.: Да все те же “проклятые” вопросы психологии: что представляет собой психическое? Может ли такая казавшаяся в классической психологии непсихологической катего-

Диалог 12. Величайшая из мировых загадок

рия, как деятельность, быть не просто объяснительным принципом, но даже входить в предмет психологии? В свое время Рубинштейн называл человеческое действие основной “клеточкой” психологии, поскольку в анализе действия можно вскрыть все элементы психологии в их единстве. В то же время он считал, что “признание действия основной “клеточкой” психологии не означает, конечно, что действие признается предметом психологии” (Цит. по [13, с. 93]). Помнишь, мы его цитировали уже по этому поводу: “Психология должна изучать психику и только психику”. Но что в таком случае есть “психологический элемент” действия? То, что называется целью? Но Бернштейн показал, что цель, материально закодированная в мозгу человека, является предметом изучения и физиологии тоже. Что же тогда есть предмет психологии?

С: Ты опять хочешь сейчас вернуться к спору о предмете психологии между Леонтьевым и Рубинштейном?

Концепция системной динамической локализации высших психических функций А.Р„ Лурии А.: Верно, только его мы рассмотрим чуть позже, обогащенные знанием еще одной концепции, об авторе которой мы уже неоднократно говорили. Я имею в виду концепцию системной мозговой локализации высших психических функций Александра Романовича Лурии. С одной стороны, она имеет прямое отношение к психофизиологической проблеме, а с другой — обогатит новыми знаниями по психологии. Может быть, после ее рассмотрения нам станет более понятным разведение предметов физиологии и психологии. К. сожалению, мы сумеем лишь прикоснуться к многостороннему творчеству Лурии, который был универсалом. Мне лично импонирует, прежде всего, та “сверхзадача”, которую он поставил себе в самом начале своего творческого пути, начавшегося в столь же бурное время, что мы переживаем сегодня. Учась ВІ918 году в Казанском университете, где тогда, как говорил сам Лурия, царил полный хаос в преподавании, зато живо обсуждались перспективы построения нового общества, Лурия задумал написать книгу о психологических аспектах происходящих событий общественной жизни (См. [14, с. 8]).

В поисках ответов на интересовавшие его вопросы Лу-рия знакомится с современной ему психологией, вступает даже в личную переписку с Фрейдом (по поводу организации в Казани “Психоаналитической ассоциации”). Затем, привлеченный замыслами объективного исследования психики у Бехтерева, он едет в Петроград для встречи с Бехтеревым. Отдельные статьи Лурии, вышедшие еще в Казани и посвященные некоторым аспектам подобных объективных исследований, привлекли внимание Константина Николаевича Корнилова, и он пригласил Луршо работать в возглавляемом им институте. А дальше — знакомство с Выготским, Леонтьевым, про что надо рассказывать отдельно. Наконец — его знаменитая экспедиция в Узбекистан, где Лурия проводит свои замечательные исследования мышления и других психических процессов “у народов, живущих в разных исторических условиях”…

Выготский самым пристальным образом следил за всеми “отчетами”, которые Лурия присылал ему в своих письмах, и восторженно оценивал получаемые результаты. Л.С. Выготский: Дорогой Александр Романович. Пишу тебе буквально в эмфазии — в каком-то воодушевлении, какое приходится переживать не часто…

Светлее и радостнее дня я не запомню в последнее время. Это буквально как ключом отпертые замки ряда психологических проблем. Таково мое впечатление… Наш новый путь завоеван (тобой) не в идее только, а на деле — в эксперименте… Я получил Report №5 — и он, как и все остальные знаменует событие: систематическое исследование системных отношений в исторической психологии, в живом филогенезе, чего не было до сих пор никем сделано… Экспериментально доказано (на фактическом материале более богатом, чем Levy-Briihl) филогенетическое наличие пласта комплексного мышления и зависимой от него иной структуры всех основных систем психики, всех главнейших видов деятельности — ив перспективе — самого сознания [15, с. 34-35].

А.: Но тогда “всемирная известность”, о возможности которой говорил Выготский в письмах, не пришла к Лурии. Его и Выготского стали обвинять чуть ли не во вредительстве, расизме и тому подобном. Правда, критики культурно-исторической теории и луриевских отчетов об экспедиции (материалы о ней были опубликованы в нашей стране толь-

Диалог 12. Величайшая из мировых загадок

ко много лет спустя) были иногда столь малограмотны в научных вопросах, а может быть, и культура набора в типографии была настолько потеряна в 30-е годы, что в название одной из статей критика Выготского вкралась настолько досадная опечатка, что на многие годы она стала ярким примером “уровня” той критики. С: А что такое?

А.: Дело в том, что эта статья была озаглавлена так: “Теория культурного развития в педологии как эклектическая концепция, имеющая в основном идеалистические корни”. Но в содержании журнала, где она была опубликована, вместо “эклектическая”стояло:”электрическая”.

С: Смешно! И тогда, по-видимому, Лурия решает заняться другой темой… А.: Верно. Ему пришлось уйти даже из Психологического нститута. Затем он работал в Харькове, но уже над другой проблематикой: его исследования там и затем в Москве фактически стали “первыми кирпичиками” новой науки — нейропсихологии. К сожалению, мы сейчас только чуть-чуть коснемся ее.

Речь идет о концепции системной динамической локализации высших психических функций в мозговых структурах…

С: Это что, психика как функция мозга, что ли?

А.: Смотря что понимать под функцией. Если пока оставить в стороне психологические функции, то в биологических науках существуют разные определения функции. В узком смысле под функцией понимается отправление определенной ткани (например, функцией поджелудочной железы является выделение инсулина). В широком смысле под функцией понимается приспособительная деятельность целого организма: например, функция дыхания, функция пищеварения. Так понимаемые функции нельзя, строго говоря, “локализовать” в определенном участке нервной системы или какой-либо другой (мышечной, костной и так далее). Это сложная деятельность, результат совместной работы целой системы органов, мышц и нервных центров. Так, например, мышцы, “ответственные” за дыхание (мышцы диафрагмы и межреберные), могут при необходимости компенсировать друг друга. То же относится, например, и к обеспечению изменения положения тела в пространстве, за которое “отвечают” разные группы мышц. Таким образом, речь идет уже не просто о функции как таковой, а о сложнейшей функциональной

Концепция системной динамической локализации 589

системе органов и нервных центров, каждый из которых входит в эту систему на своих собственных ролях, обеспечивая какую-либо сторону работы этой системы (См. [16,с. 97­98]). Термин “функциональная система” ввел в физиологию известный отечественный исследователь Петр Кузьмич Анохин. Лурия, используя эти идеи Анохина и опираясь на концепцию высших психических функций, разработанную Выготским, создал свою теорию системной динамической локализации высших психических функций. С: Разве до него не локализовали психические функции в мозгу? А.: Локализовали, конечно. Но понимание локализации было весьма различным. Существовали два диаметрально противоположных взгляда на локализацию психических процессов в мозгу: так называемый узкий локализационизм и анти-локализационизм. Согласно первой точке зрения, каждая психическая функция четко локализована в том или ином участке мозга…

С: Кажется, я знаю, что ты имеешь в виду. Лев Толстой в “Войне и мире” вкладывает в уста своего героя — князя Василия — такие слова: “У меня нет шишки родительской любви”. Князь Василий имел в виду какую-то теорию, согласно которой все способности человека локализованы в каких-либо участках мозга, а особое развитие этих участков оказывает свое влияние на форму покрывающей их черепной коробки — на черепе появляются выпуклости, впадины и тому подобное.

А.: Ты имеешь в виду френологию Галля, австрийского врача и анатома… Действительно, она была весьма популярна в широких кругах, но представляла собой умозрительную дисциплину. К тому времени не было действительно научных знаний о локализации. Они появились только во второй половине XIX века, когда французский анатом Поль Брока стал исследовать больного, который не мог говорить, но речь другого человека понимал. После его смерти Брока установил, что у больного была поражена определенная часть нижней лобной извилины. Подобное нарушение произнесения речи было названо моторной афазией, которая стала связываться с поражением этого участка мозга, названного “центром Брока”. Чуть позже немецкий психиатр Карл Вернике открыл аналогичный центр, “отвечающий” за понимание устной речи.

Диалог 12. Величайшая из мировых загадок

Он был расположен в задней трети верхней височной извилины. После этого неврологи и психиатры стали настойчиво искать другие “центры”, “отвечающие” за другие психические функции. Однако в то же время накапливались факты, которые свидетельствовали против такого понимания локализации психических функций, названного “узким локали-зационизмом”. Ряд физиологов, например француз Флуранс, установил в опытах над животными, что экстирпация (удаление) отдельных участков мозга может не привести к нарушению сложных психических функций: степень поражения этих функций зависит лишь от объема пораженного мозга. Кроме того, обнаружился еще и такой интересный факт: при определенных мозговых поражениях больной не может произнести по просьбе экспериментатора некоторые слова (например, слово “нет”). Казалось бы, именно эти участки мозга и “отвечают” за подобное нарушение речи. Однако тот же больной в состоянии аффекта по поводу этих своих неудач вдруг произносит: “Нет, доктор, не могу я сказать “нет”!” Как же так? Поражение данного участка то приводит, то не приводит к выпадению некоторой психической функции? Это, безусловно, противоречило концепции “узкого локализацио-низма” — ив ответ была предложена другая точка зрения: антилокализационизм, то есть гипотеза о том, что нет жесткой привязанности тех или иных психических функций к отдельным участкам мозга: за их отправление отвечает весь мозг “целиком”. Этой точки зрения придерживались Карл Лешли, Курт Гольдштейн и другие неврологи.

С: Кто же прав в этом споре?

А.: Лурия показал, что обе точки зрения несут в себе определенную “правду” ивтоже время в абсолютном смысле неверны. С: Как так?

А.: Существуют так называемые “проекционные зоны” коры головного мозга, за которыми довольно жестко закреплены определенные функции…

А.Р. Лурия: Проекционные зоны коры головного мозга составляют лишь очень небольшую часть всех функциональных систем мозговой коры. Своеобразие этих аппаратов заключается в высокой специфичности их нейронных структур, которые служат проекцией в мозговой коре той или иной рецепторной или эффекторной системы. Поэтому поражение той или иной проекционной зоны мозговой коры ведет

к необратимому выпадению определенной, четко ограниченной функции, в узком смысле этого слова (например, функции зрения, кожной чувствительности, двигательных импульсов и т.п.); обычно эта функция после разрушения соответствующего участка коры уже не восстанавливается, и ее компенсация возможна лишь в очень узких пределах. Эти первичные образования мозговой коры входят как обязательные компоненты в построение сложных функциональных систем, составляя их рецепторное или эффекторное звено. Поэтому совершенно очевидно, что при разрушении этих первичных зон выпадает собственная функция того или иного органа, но все те сложные афферентные синтезы, которые направляли работу этого органа, еще не исчезают. Соответствующие высшие кортикальные аппараты остаются неповрежденными, и больной с парезом руки может относительно легко переключиться на выполнение действия другой рукой, больной с частичным выпадением поля зрения начинает пользоваться оставшимся полем зрения и т.п. …Клинико-психологические исследования показали, что роль более сложных полей мозговой коры заключается, прежде всего, в интеграции процессов, происходящих в первичных зонах. Примером могут служить вторичные зоны мозговой коры, расположенные около первичных проекционных зрительных областей. Их раздражение …не вызывает бесформенных зрительных ощущений, но ведет к возникновению сложных и оформленных зрительных установок; их разрушение сказывается не в выпадении того или иного участка зрительного восприятия…; больной перестает дифференцированно воспринимать и, следовательно, узнавать осмысленные зрительные образы [17, с. 9-10].

А.: Это проявляется, в частности, в том, что больной может описать отдельные признаки предмета, но не может его опознать. Значит ли это, однако, что при поражении данных участков у больного вообще выпадает функция “опознание предметов”? С: Не знаю.

А.: Так вот: исследования показали, что выпавшее звено зрительной функциональной системы “опознание предметов” может быть заменено другим звеном: больной легко опознает даваемый ему предмет, если он ощупает его. Значит, чем более сложную психическую функцию мы имеем, тем более “широко” локализована она в структурах мозга. К тому же

Диалог 12. Величайшая из мировых загадок

здесь нет жесткой привязки данной сложной функции к раз и навсегда заданным элементам функциональной системы: отдельные элементы этой системы могут (конечно, до известных пределов) заменять друг друга. Особенно четко эта закономерность прослеживается в онтогенезе. Мозговая организация, допустим, речи у взрослого человека (правши) существенно отличается от таковой у детей 5-6 лет, не владеющих еще грамотой. Если у взрослого поражение “речевых зон” левого полушария вызывает соответствующие выпадения тех или иных речевых функций, то у ребенка то же не ведет к подобным расстройствам, поскольку в построении речи принимают участие как левое, так и правое полушария мозга. Это обусловлено как раз прижизненным характером формирования высших психических функций, изменением их структуры на разных возрастных ступенях и, соответственно, изменением их мозговой локализации. Так что здесь наблюдается интересная закономерность: при изучении проблемы “психика и мозг” следует идти не от мозга к психике, а наоборот — от психики к мозгу.

С: Разве нет здесь и обратного движения: ведь все-таки отдельные функции закреплены за какими-то участками мозга?

А.: Верно. Но в психике как в функциональной системе, о которой мы говорим, кроме “жестких” звеньев существуют “гибкие” звенья, которые могут взаимозаменяться, да и сами мозговые структуры развиваются путем включения их в соответствующие системы психических функций. Я имею в виду, например, лобные доли мозга. Известно, что именно лобные доли “отвечают” за произвольность высших психических функций человека. При их поражении расстраиваются не отдельные действия, а программируемость и целесообразность поведения в целом. Известно, что развитие произвольного поведения у человека происходит благодаря совместной деятельности со взрослым — ну, об этом мы уже говорили. Так вот: “лобный мозг” благодаря включению его в соответствующие системы психических функций развивается в онтогенезе и окончательно формируется только к 12-14 годам. Точно так же в онтогенезе меняется и локализация психических функций в правом и левом полушариях. Но обо всем этом ты узнаешь подробно из курса нейропсихологии. В этом смысле представляют интерес слова Леонтьева, произнесенные им однажды в 1969 году в рамках “домашней научной дискус-

сии”, которая не предназначалась для печати и была опубликована лишь спустя годы. А.Н. Леонтьев: Если составить систему единиц, понять ее иерархически — от деятельности к операциям, функциям, то движение, формирование, развитие идет сверху вниз: от высших образований — к физиологии. Невозможно движение восхождения от мозга к неким процессикам, от процес-сиков к более сложным образованиям и, наконец, к сложению жизни. Нет, от жизни к мозгу, а никогда — от мозга к жизни, если говорить обобщенно… Точная схема — только однонаправленное движение. Нет, оно двухнаправленное, но центральным, главным является движение сверху… Этот тезис и есть реализация мысли о включенности всей психической жизни в социальную, то есть, иначе говоря, мысли о том, что … инфраструктура не существует вне суперструктуры. (Термины все условные) [18, с. 150].

С: Я понял, для чего ты так долго говорил о Бернштей-не и Лурии. Ты хотел доказать

ошибочность вульгарно-материалистического представления о том, что психическое и

физиологическое одно и то же, что психическое однозначно связано с мозгом?

А.: Да, я хотел показать ошибочность физиологического редукционизма.

С:Яи так с самого начала был против сведения психического к физиологии! Я всегда

чувствовал специфику собственно психического — не зря же я пришел на факультет

психологии! Естественно, разве можно вывести идеальное, каковым является психика, из

материального физиологического?

А.: Стоп-стоп-стоп… Что ты называешь идеальным?

Философская проблема идеального

и разведение философского и психологического

аспектов изучения сознания

С: Естественно, то, что противоположно материальному, то, что не имеет материальных характеристик, одним словом: невидимо, непротяженно, внепространственно, лишено энергетических и прочих материальных характеристик. А.: Откуда ты это взял?

Диалог 12. Величайшая из мировых загадок

С: Не сам придумал, конечно. Из книг философов, которые я в последнее время читаю. Вот, например, книга, которая вышла в 1987 году, и посвящена как раз проблеме сознания в философии и психологии. Там-то именно так и определяется идеальное (См. [6, с. 17, 66]). Затем автор определяет сознание через категорию идеального: “Мысль, сознание другого человека для меня непосредственно недоступно и мною не переживается, однако оно тоже нематериально (идеально) и существует совершенно иначе, чем материальные процессы природы” [Там же, с. 129]. Или вот еще: “Мыслительные процессы, развертывающиеся в голове человека, для него, конечно, представляют субъективную реальность, однако другим человеком они не переживаются и не осознаются, если не объективированы в слове и в предметах духовной культуры. Вместе с тем вряд ли можно назвать психические процессы в головах других людей для каждого из нас объективными, как это иногда делается” [Там же]. А.: Еще один термин — “субъективная реальность”. А это что такое? С: По этому поводу у меня еще одна выписка из другой работы: “Сознание потому и понимается как субъективная реальность, что выступает как реальность лишь для субъекта (человека), обладающего этим сознанием” [19, с. 213]. Или еще: “Неправомерно говорить о существовании вне сознания данного человека сознания другого человека …в прямом смысле этих слов” [Там же], а следует говорить: “Для другого человека его сознание существует так же, как для меня существует мое сознание” [Там же, с. 214]. А.: Приехали! Прекрасная цепочка! Сознание есть нечто идеальное, то есть нематериальное; идеальное есть субъективная реальность; субъективная реальность существует только для субъекта; сознание, таким образом, существует только для субъекта этого сознания! Классическое интроспективное определение сознания и путей его исследования! Ты не замечаешь, что иногда говоришь такое, словно мы с тобой не прошли уже весь наш путь! А Сеченов! А Выготский!

С: Честно говоря, я немного слукавил. Хотел тебе продемонстрировать всю убогость философских доказательств в так называемой марксистской философии. Читая все это, я убедился, насколько все это не похоже не только на марксизм, но и вообще на суждение, учитывающее действитель-

но долгий и трудный путь развития психологии. И все-таки меня берет сомнение: ведь известно, что не только в марксизме сознание и психику определяли через категорию идеального. А ведь идеальное — это нечто нематериальное …нуи так далее. Помоги мне разобраться со всем этим грузом: категориями идеального, субъективного и им подобными. Я уже пытался сам сделать это, но у меня получается нечто вроде этой цепочки, ошибочность которой я и сам вижу…

А.: Мне кажется, ты совершил редукцию другого рода: впал, если можно так выразиться, в “философский редукционизм”. Ты попытался прямо перенести философские категории в психологию. Впрочем, этим же грешили до недавнего времени многие наши исследователи, занимавшиеся проблемами сознания. Их положение напоминало положение мыслителя во времена схоластики: как после создания Библии считалось, что уже не нужны были никакие исследования, так и объявлялось еще недавно, что в работах Маркса, Энгельса, Ленина о сознании и психике уже “все” сказано и не дай Бог дать какое-то определение, которое рассогласовывалось бы с этой “абсолютной истиной”! Позиция, кстати, прямо противоположная позиции Выготского, который говорил о невозможности “овладеть реальностью” психического прямо через приложение философских категорий к познанию психической реальности: необходимо создание посредствующих категорий и принципов познания.

С: Как же быть в этом случае?

А.: Попытаться разобраться с собственно философским взглядом на проблему и с чисто психологическим.

С: Но наверняка в философии — даже в марксистской — было много точек зрения на эту проблему.

А.: Ты, как всегда, догадлив. Естественно, толкование даже канонических текстов всегда приводит к разным результатам. В рамках этой проблематики было, например, несколько определений идеального. Идеальное трактовалось как субъективная реальность, субъективный образ объективного мира (наиболее распространенная точка зрения) (См., например, [5; 20 и др.]). Идеальное определялось и гораздо более нетрадиционно — как схема реальной, предметной деятельности человека, обладающая особого рода объективностью, в работах замечательного отечественного философа Эвальда Васильевича Ильенкова [21]. Наконец, под идеальным понималось “совершенное”, то есть “идеальное” было

Диалог 12. Величайшая из мировых загадок

прилагательным от существительного “идеал” [22]. Имелись и попытки соединить эти три точки зрения в одну [23; 24]. Мне представляется, однако, что что бы ни понимали под идеальным, этот термин должен использоваться только для обозначения сугубо философского понятия, определение которого может быть дано только “в плоскости” основного вопроса философии. С: То есть что первично, что вторично?

А.: Да. Эмпирической базой для постановки основного вопроса философии, как известно, является действительно имеющееся различие объективной и субъективной реальности: реальности “вне” меня и реальности “для” меня. В истории философии для обозначения этих двух реальностей использовались, как известно, многообразные термины: “бытие” и “мышление”, “материя” и “сознание”, “материя” и “ощущение”, “материальное” и “идеальное”, “дух” и “природа”, “физическое” и “психическое”. Многие из этих понятий используются и в конкретных науках, в частности в психологии. Но термин “сознание” в философии и психологии несет разную смысловую нагрузку. Не следует смешивать психологическое понятие сознания с философским. Если для философии (по крайней мере, в рамках ее основного вопроса) сознание выступает как субъективная реальность (в противоположность материи как объективной реальности), то в психологии сознание вовсе не отождествляется только с субъективной реальностью. Здесь я, наконец, обращаюсь к концепции предмета психологии Петра Яковлевича Гальперина, который, как мне представляется, дал единственно непротиворечивое решение проблемы природы психического и связанной с ней проблемы предмета психологии во второй половине 70-х годов XX века (См. [25; 26]). Объект и предмет психологии в работах П.Я. Гальперина. Психическая реальность как “переживания” и как “деятельность”

С: Неужели с тех пор не было попыток рассмотреть эту проблему?

А.: За всей психологической литературой я, естественно, уследить не мог, но из того, что мне известно, можно сделать

Объект и предмет психологии в работах П.Я. Гальперина 597

такой вывод: в последние годы в нашей стране наблюдалась отчетливая тенденция “ухода” от подобных якобы “метафизических” вопросов и определенное пренебрежение теоретической и методологической работой. Поэтому в редких публикациях, посвященных этим проблемам (См., например, [27]), мы можем встретить все те же определения предмета психологии, данные Гальпериным и Леонтьевым. Что касается зарубежных источников, то в них я встречал следующие обобщающие высказывания: “Психология есть наука о переживании (переживаниях) и(или) о поведении”.

С: Все та же дихотомия сознания как внутреннего и поведения как внешнего!

А.: Чтобы не быть голословным, приведу утверждение Годфруа из руководства по

психологии для начинающих.

Ж. Годфруа: В процессе эволюции психологии предлагалось немало определений этой

науки. В настоящее время ее определяют как научное исследование поведения и внутренних

психических процессов и практическое применение получаемых данных [28, с. 95].

А.: Поэтому наше обращение к концепции Гальперина представляется неизбежным, тем

более, что в ней четко разводятся объект и предмет психологической науки.

С: А разве это не одно и то же?

А.: Нет. Объект науки — это некоторый фрагмент реальности, изучаемый, может быть, множеством различных наук. Такова, например, “психическая реальность”. Разве ее изучает только психология? А вот ответить на вопрос, в чем заключается “особый ракурс” рассмотрения этой реальности именно в психологии, анев философии, языкознании и так далее, — это значит ответить на вопрос о предмете психологической науки. Как мне представляется, Гальперин дал ответы на оба вопроса. Сначала рассмотрим решение им проблемы природы психической реальности как объекта психологии. Здесь мне кажется необходимым провести небольшое сравнение понимания сознания в классической психологии, к которой я отношу явное или неявное понимание сознания только как “субъективных, идеальных, внутренних” явлений, и неклассическое понимание сознания Гальпериным. Мы с тобой уже противопоставляли классическую и неклассическую физиологию. Здесь, представляется мне, может идти речь о классической и неклассической психологии.

Диалог 12. Величайшая из мировых загадок

Итак, в классической психологии под психикой (сознанием) понимался, прежде всего, некий внутренний мир субъективных переживаний. Такое понимание психики, как справедливо отмечал Гальперин, проникло даже в деятель-ностные концепции отечественной психологии. Так, Рубинштейн в книге “Основы общей психологии” определяет психическую реальность следующим образом.

СЛ. Рубинштейн: Характеристика психических явлений. Специфический круг явлений, которые изучает психология, выделяется отчетливо и ясно — это наши восприятия, мысли, чувства, наши стремления, намерения, желания и т.п. — все то, что составляет внутреннее содержание нашей жизни и что в качестве переживания как будто непосредственно нам дано. Действительно, принадлежность индивиду, их испытывающему, субъекту — первая характерная особенность всего психического…

Не подлежит сомнению, что так, как нам бывает дано нечто в непосредственном переживании, оно никаким иным способом дано нам быть не может. Ни из какого описания, как бы ярко оно ни было, слепой не познает красочности мира, а глухой - музыкальности его звучаний так, как если бы он их непосредственно воспринял; никакой психологический трактат не заменит человеку, самому не испытавшему любви, увлечения борьбы и радости творчества, того, что он испытал бы, если бы сам их пережил. Мне мои переживания даны иначе,… чем они даны другому. Переживания, мысли, чувства субъекта — это его мысли, его чувства, это его переживания — кусок его собственной жизни, в плоти и крови его [29, с. 12-13].

А.: Обычно на этом в классической психологии сознания останавливались и говорили: эта “субъективная кажимость”, эти непосредственные переживания и есть предмет изучения психологии как особой науки. Вспомни, мы про это уже говорили. Вспомни слова Выготского и Теплова о необходимости разделять переживание как таковое и научное познание переживаний, которое всегда опосредствованно. Не могу удержаться и не привести тебе слова Фридриха Энгельса по этому поводу, сказанные задолго до Выготского: “Мы никогда не узнаем того, в каком виде воспринимаются муравьями химические лучи. Кого это огорчает, тому уже ничем нельзя помочь” [30, с. 555]. С удовольствием напомнив читателю эти слова, Выготский, анализируя субъектов-

Объект и предмет психологии в работах П.Я. Гальперина 599

ную психологию, писал: “Психология слишком долго стремилась не к знанию, а к переживанию; в данном примере она хотела лучше разделить с муравьями их зрительное переживание ощущения химических лучей, чем научно познать их зрение” [31, с. 352]. Субъективная психология, таким образом, не разделяла собственно переживание и научное познание; Рубинштейн подчеркивает ошибочность такого отождествления, говоря об опосредствованном научном познании психических явлений. Но что он понимает под “психическими явлениями”? Все те же “переживания”, которые необходимо изучать опосредствованно в различных системах объективных связей.

СЛ. Рубинштейн: Анализ любого психического явления показывает, что осознание — а значит, всякое, даже наивное, познание психических явлений — всегда предполагает раскрытие тех предметных связей, посредством которых психические переживания впервые выделяются из мистической туманности чистой непосредственности, лишенной всякой определенности и членораздельности, и определяются как объективные психологические факты… Встает задача — отличного от простого переживания — познания психического посредствомраскрытия тех объективных связей, которыми оно объективно определяется. Это и есть задача психологии. Психологическое познание — это опосредствованное познание психического черезраскрытие его существенных, объективных связей и опосредствовании [29, с. 34-35]. С: Какие же это объективные системы связей?

А.: Это, во-первых, деятельность субъекта, в которой, как ты помнишь, психика не только проявляется, но и формируется; во-вторых, это объективный мир, отражением которого психическое является. Еще раз: “Психическое переживается субъектом как непосредственная данность, но познается лишь опосредствованно — через отношение его к объективному миру” [29, с. 37]. В-третьих, это связь психики с мозгом, то есть психофизиологическая проблема, которую Рубинштейн решает так: “Психическая деятельность — это деятельность мозга, взаимодействующего с внешним миром, отвечающего на его воздействия…” [29, с. 33]. Правда, тут же Рубинштейн поправляется: “Мозг — только орган, служащий для осуществления взаимодействия с внешним миром организма, индивида, человека… Мозг — только орган психической деятельности, человек — ее субъект” [Там же].

Диалог 12. Величайшая из мировых загадок

И Гальперин, анализируя понимание Рубинштейном психической реальности, приходит к выводу, что под ней Рубинштейн понимает психические “переживания”, которые он призывает изучать “опосредствованно”, но которые, тем не менее, от этого не становятся чем-то иным, чем “внутреннее”. Таким образом, сохраняется все та же дихотомия: психическое есть переживание, “явления”, с одной стороны, и есть психическое как “физиологическая деятельность”, как деятельность мозга, с другой. Отсюда понятно, почему старая-старая психофизиологическая проблема решалась то в духе психофизического взаимодействия “субъективного” (психического) с объективным (физиологическим), то психическое прямо отождествлялось с физиологической деятельностью мозга. Гальперин предлагает иное понимание психической деятельности, принятие которого ведет к совершенно иному решению рассматриваемой нами психофизиологической проблемы. В одной из своих работ, опубликованной в 1977 году, Гальперин отмечает, что деятельностно ориентированные исследования в отечественной психологии позволили ему сделать ряд выводов: 1) психическую деятельность нельзя искать в самонаблюдении; 2) из явлений сознания самих по себе нельзя получить именно психическую деятельность, которая что-то делает, а не только переживается; 3) одним прибавлением “психических явлений” к организму нельзя получить ни субъекта, ни личности, ни такой “внешней” предметной деятельности, которая объективно нуждалась бы в психике (См. [26, с. 34]).

И Гальперин формулирует свое представление о психической деятельности: это не “явления” как таковые, а именно деятельность, но деятельность, не тождественная ни процессам высшей нервной деятельности, то есть отправлениям мозговой ткани, ни “внешней” предметной деятельности. Тем не менее, это реальная деятельность, которую можно и должно изучать объективно. С: Что же это за деятельность?

А.: Ориентировочная деятельность как особая форма предметной деятельности субъекта. С: Но разве не так определяли психику — как вид предметной деятельности — в школе Леонтьева?

А.: Действительно, анализ работ Леонтьева, который был проведен именно под этим углом зрения, показывает, что у него “предметно-практическая деятельность (деятельность

Объект и предмет психологии в работах П.Я. Гальперина 601

“внешняя”) и деятельность психическая (деятельность “внутренняя”) предстают не как две разные реальности, а как “раздвоение” единой деятельности, в результате которого возникают разные метаморфозы (формы) единого процесса духовно-практической деятельности человека. Иначе говоря, деятельность “внутренняя” отличается от “внешней”, но она не есть нечто другое; она есть та же самая “внешняя” деятельность, только обладающая рядом особых характеристик” [18, с. 27]. Мы с тобой уже приводили слова Леонтьева о необходимости введения в психологию таких единиц анализа, которые несут в себе психическое отражение в его неотторжимости от порождающих его и им опосредствуемых моментов человеческой деятельности (См. [32, с. 12-13]). Можно вспомнить и другие его слова.

А.Н. Леонтьев: Сознание человека …не аддитивно. Это не плоскость, даже не емкость, заполненная образами и процессами. Это и не связи отдельных его “единиц”, а внутреннее движение его образующих, включенное в общее движение деятельности, осуществляющей реальную жизнь индивида в обществе. Деятельность человека и составляет субстанцию его сознания [32, с. 157].

С: Прекрасно сказано: “деятельность — субстанция сознания”! Явно видна “деятельностная” природа сознания!

А.: Поэтому и представляется оправданным введение в психологию таких “деятельностных” единиц анализа, как “действие”, “операция”, “живоедвижение” (См. [33])… С: Разве отсюда не следует, что психическая деятельность понимается именно как особая деятельность, производная от внешне-практической?

А.: Анализ работ Леонтьева, проделанный Анной Павловной Стеценко специально в этом ключе, обнаружил, однако, что “то, как формулировались Леонтьевым соответствующие положения, подчас допускало их разные интерпретации… В результате на место предметности часто подставлялись классический образ сознания и система операций над ним” [18, с. 27]. С: Из чего это видно?

А.: Да вот хотя бы из того, что акцент в теории деятельности был сделан на связи между деятельностью и сознанием как если бы это были разные реальности (См. [Там же, с. 28]). Отсюда оказалось необходимым установить связь между структурой деятельности, с одной стороны, и структурой

Диалог 12. Величайшая из мировых загадок

сознания, с другой, то есть опять-таки выделять отдельно “единицы” сознания и “единицы” деятельности вместо провозглашенных “единых” единиц.

То же подчеркивает и Гальперин, утверждая, что все исследования в рамках школы, к которой он принадлежит, “реально обернулись таким образом, что внешняя деятельность выступала как условие эффективности или неэффективности психической деятельности, которая оставалась внутри…” [18,с. 166]. Собственное операциональное содержание психической деятельности не раскрывалось. С: Ты можешь привести пример?

А.: Гальперин сам приводит ряд примеров, в частности исследование Леонтьева относительно возникновения ощущений. Ты его, конечно, помнишь. П.Я. Гальперин: Как вы помните, опыты сводились к тому, что если субъекту дается указание, что … предметы могут находиться под током и что об этом он будет предупрежден каким-то сигналом, испытуемый начинает искать этот сигнал и тогда эти неошущаемые воздействия начинают как-то ощущаться… Но на этом исследование было закончено, а, собственно говоря, оно с этого должно было бы начинаться. Потому что это был вновь установленный факт, который говорил о чрезвычайно большой роли активного поиска в таком чрезвычайно важном, можно сказать, скачкообразном событии. Но ведь дело в том, что весь механизм этого процесса остался совершенно не раскрытым… Ведь суть дела состояла не в том, что имеется поиск. Это суммарное указание, а дело в том, что этот поиск был совершенно не расшифрован, то есть не было показано, что такое этот поиск, как он происходит, с помощью чего, каким образом он ведет к снижению абсолютного порога чувствительности… А так как этого не делалось, получалось соскальзывание к теории факторов, то есть получалось, что имеет значение этот фактор… этот фактор… и этот фактор и т.д. … Природа самой психической деятельности по-прежнему оставалась неизвестной и поэтому, несмотря на все разговоры об осмысленной деятельности субъекта, для объяснения этих психических процессов сплошь и рядом обращались к физиологическим процессам… В эксперименте старались обеспечить внешнюю форму предметной деятельности, при которой психические процессы шли так или иначе, но она не была предметом — внешняя предметная деятельность, особенно осмысленная

Ориентировочная деятельность как предмет психологии 603

деятельность ребенка, скажем, учение или игра. Она не была прямым предметом изучения, и поэтому ее отношение к соответствующей психической деятельности было отношением условия, принимаемого суммарно. И как ни горько признаться, но объективное положение заключается в том, что мы могли думать о себе все, что угодно, но мы не меняли старую психологию по существу… Вот и получается та самая ситуация, которую провозглашал Сергей Леонидович: с одной стороны, сознание, с другой стороны — деятельность. Как их представить себе? Его знаменитая формула — “единство сознания и деятельности”. Есть сознание, и есть деятельность, и есть …их единство как нечто желаемое. А, собственно, смысл-то этого заключается в том, что тут не единство. Первоначальная формула Алексея Николаевича приближала к истинному смыслу — к тому, что психика живет в деятельности. Она есть какой-то аппарат в этой деятельности [18, с. 157, 160-161, 166]. С: Что же это за аппарат?

А.: Гальперин считает, что этим аппаратом, этим аспектом “внешней” предметной деятельности является ориентировочно-исследовательская деятельность. Психика определяется как раз как ориентировочная деятельность субъекта или, лучше сказать, ориентировочная “часть” (функция) любых форм предметно-практической деятельности. Ориентировочная деятельность как предмет психологии С: Ну, и что это дает психологии?

А.: Давай сначала разберемся с тем, что такое, собственно, ориентировочная деятельность. Гальперин в нескольких местах своей книги “Введение в психологию”, которая посвящена обоснованию его видения предмета психологии, дает ряд ее определений: она заключается в том, «чтобы, прежде всего, разобраться в ситуации с сигнальным признаком “новизны”» [25, с. 65].

С: Что это за “новизна”?

А.: Речь идет о таких ситуациях, для которых у субъекта нет “готовых механизмов реагирования”, то есть, говоря житейским языком, субъект не знает, что ему делать, а имеющиеся способы поведения в такой ситуации не “срабатыва-

Диалог 12. Величайшая из мировых загадок

ют” по каким-то причинам. Тогда у субъекта возникает задача исследования ситуации, выделения предмета актуальной в данный момент потребности, выбора соответствующих путей к цели, соответствующего способа действия и, наконец, обеспечения контроля за правильным выполнением действия. Все это вместе и есть задачи ориентировочно-исследовательской деятельности. Гальперин предпочитает, правда, говорить об ориентировочной деятельности, поскольку ориентировка не ограничивается лишь исследованием ситуации, но и предполагает оценку объектов, выбор путей и так далее. Далее Гальперин доказывает, что все формы психической деятельности можно рассматривать как различные формы ориентировки субъекта в проблемных ситуациях. С: Ну, с познавательными процессами более или менее ясно: и восприятие, и память, и мышление совершенно очевидно принимают участие в решении различных задач ориентировки. А как быть с потребностями или чувствами?

А.: По Гальперину, они тоже представляют собой формы ориентировки в окружающей обстановке.

П.Я. Гальперин: Потребности означают не только побуждения к действию во внешней среде, они предопределяют избирательное отношение к ее объектам и намечают общее направление действий на то, чего субъекту не достает и в чем он испытывает потребность [25, с. 92]. А.: Вспомни в этой связи исследования в школе Левина: какую роль играли имеющиеся у субъекта квази-потребнос-ти, как они определяли “валентность” тех предметов, которые находились в поле зрения человека, и, соответственно, его ориентировку в этом “поле”… П.Я. Гальперин: Чувства тоже представляют собой не просто субъективное отражение большей или меньшей физиологической взволнованности. Появление чувства означает резкое изменение оценки предмета, на котором сосредоточивается чувство, а в связи с этим изменение в оценке остальных предметов и, следовательно, ситуации в целом… То же самое мы должны сказать о воле. И воля представляет собой особую форму ориентировки субъекта в таких положениях, где ни интеллектуальной, ни аффективной оценки уже недостаточно. Воля … представляет собой новый способ решения задач об общем направлении своего поведения в особых, своеобразных и специфически человеческих ситуациях [Там же, с. 92-93].

Ориентировочная деятельность как предмет психологии 605

А.: Далее Гальперин ставит вопрос: зачем нужны субъекту такие формы деятельности? Для этого он рассматривает проблему двух типов отражения организмом мира и двух соответствующих типов поведения. Для их обозначения он использует термины “физиологическое” и “психическое”, что мне кажется неудачным. Более удачным мне представляется другое их обозначение: “автоматические” и “активные” действия. С: Что имеется в виду?

А.: Существуют ситуации, когда для обеспечения процесса жизнедеятельности вполне достаточно “готовых” врожденных механизмов, работа которых происходит совершенно автоматически. Такова, например, реакция птенцов грача, которые открывают клюв при подлете к гнезду родителей с кормом. Было обнаружено, что эту реакцию вызывают всего три строго определенных раздражителя (каждый по отдельности, а если они действуют вместе, то реакция усиливается). Этими раздражителями являются: звук “кра-кра”, обдувание легким ветерком (вызываемое движением крыльев старших птиц), боковое покачивание гнезда. Для соответствующей реакции птенцов, таким образом, не нужно никакого психического фактора обследования ситуации, потому что в нормальных условиях все происходит совершенно автоматически и приводит к получению полезного результата. Подобных примеров можно найти множество в животном и растительном мире, где жизнедеятельность обеспечивается соответствующими врожденными механизмами, “запускаемыми” в ход каким-нибудь внешним или внутренним раздражителем. По сути дела, многие телесные функции человека являются таковыми (процесс дыхания, теплорегуляции и тому подобное). Здесь психическое “вмешательство” совершенно не требуется. Однако в случае, когда в комнате, например, становится очень душно, одной уже “чисто физиологической” регуляцией дыхания не обойтись, поскольку соответствующее учащение дыхания через некоторое время уже не сможет обеспечить потребность в кислороде. Возникает ситуация, когда психическое вмешательство просто необходимо. Ведь чтобы выйти из этой ситуации, необходимо, обследовав ее, определить пути выхода: либо открыть окно и остаться, либо выйти из комнаты. Для “выхода” из данной ситуации, таким образом, одних готовых физиологических механизмов регуляции

Диалог 12. Величайшая из мировых загадок

уже недостаточно — необходимо обследование ситуации. Таким образом, есть ситуации, в которых то, что субъекту необходимо в данный момент, отсутствует. При таком условии те организмы, которые пользуются первым способом регуляции жизнедеятельности, погибнут, другие же (к ним относится большинство животных — ведущих активный образ жизни), сориентировавшись в ситуации, направляются на поиски необходимого. Вот этим-то животным и нужны психические отражения ситуации. Отражение, как ты помнишь, развивается: сначала речь идет об отражении отдельных свойств предметов, затем о целостном их отражении, затем об отражении ситуаций, то есть отношений между предметами. Именно для получения такого отражения и необходима ориентировочная деятельность.

С: Насколько я понимаю, Гальперин не отождествляет психическое только с “явлениями”, то есть “образной стороной” психического, но говорит о психическом как о деятельности? А.: Именно это я тебе и пытаюсь показать. Но психическое — не просто “деятельность вообще”. Это именно ориентировочная деятельность или — лучше сказать — ориентировочная часть любой деятельности. Ведь, собственно говоря, для выполнения действия всегда необходима предварительная или совершающаяся по ходу самого действия (а может быть, даже после него) ориентировка в ситуации и получение знаний о том, правильно ли выполняется это действие. И вот здесь — самое главное. Как же связана так понимаемая ориентировка с предметно-практической деятельностью, протекающей во вполне внешнем плане?

С: Раньше я, наверное, сказал бы: как “внутренний план” этой деятельности или “субъективная сторона деятельности”… А теперь… Если ориентировочная деятельность есть “часть” внешней предметной деятельности, то есть ее аспект, значит, она … тоже должна быть внешней…

А.: Именно так и определяет ориентировочную, или психическую, деятельность Петр Яковлевич Гальперин.

П.Я. Гальперин: Психическая деятельность есть по природе своей внешняя деятельность [18, с. 163].

А.: Вот оно, неклассическое определение психического! Психическое не противостоит внешней деятельности как внутреннее внешнему, практическому: оно само возникает и

Ориентировочная деятельность как предмет психологии 607

существует “внешним образом” как особый вид предметной деятельности, только в ходе своего развития претерпевая “превращение” во “внутренний план”! Значит, психическая деятельность не должна отождествляться с “внутренней деятельностью”! Психическая деятельность есть необходимая составляющая (ориентировочная часть) любых форм предметно-практической деятельности — как во внешних, так и во внутренних ее формах. Особенно данное положение доказывается в исследованиях Александра Владимировича Запорожца и его учеников.

А.В. Запорожец: Система ориентировок, соответствующая свойствам объекта, складывается первоначально у младших детей как система тактильно-двигательных ориентировочных реакций. Хотя глаз участвует во всех действиях малыша, однако на первых порах лишь ощупывающая рука может выявить действительные особенности объекта. Очень ярко это обнаружилось в опытах А.Г. Рузской (1958), которая вырабатывала у детей-дошкольников дифференцированные двигательные реакции в ответ на экспозицию различных геометрических фигур. На первых порах дети могут справиться с задачей лишь в том случае, если им дают возможность обвести пальцем контуры фигуры, вырезанной из картона и наклеенной на бумагу. Дифференцировать фигуры на расстоянии, с помощью зрительной ориентировки, младшие дошкольники еще не могут. Позднее наблюдается переходный момент, когда дети ориентируются в фигурах уже на расстоянии, но производят еще обводящие движения пальцем, не прикасаясь к предмету. Наконец, глаз, следовавший все время за рукой и аккумулировавший ее опыт, приобретает способность выполнять ориентировочную функцию уже самостоятельно и без посторонней помощи прослеживать контуры экспонируемой фигуры [34, с. 231].

А.: Таким образом, первоначально ориентировочная деятельность тоже совершается внешне-двигательным образом. Но даже в свернутом виде, когда сформированная ориентировка в виде “мгновенного взгляда на ситуацию и оценивания ее”, то есть образ ситуации, становится вроде бы чем-то “внутренним”, по своему происхождению и сущности это все равно внешняя деятельность в том смысле, что она есть деятельность во внешнем мире, с объектами внешнего мира, ставшими предметами этой деятельности. Она внешняя и в том смысле, что формирование ее идет в процессе первона-

608 Диалог 12. Величайшая из мировых загадок

чально “интерпсихическом” — в процессе совместно-разделенной деятельности со взрослым, и именно взрослый дает ребенку “перцептивные эталоны”, то есть своеобразные правила построения перцептивных действий, знакомит его с “логикой орудий”, которую весьма нелегко усвоить, как ты помнишь, помогает овладеть речью, несущей в себе общественно выработанные значения и так далее. Вот основное, наверное, определение психической деятельности: она предметна, то есть “не имеет своего собственного строения, своей внутренней целостности, своей логики развития помимо строения, целостности и логики развитияпредметнойдеятельности” [18, с. 29].

Именно по критерию предметности психическая и физиологическая деятельности могут быть противопоставлены друг другу.

П.Я. Гальперин: Мы должны саму психическую деятельность понять как разновидность, как дериват, как отражение этой внешней предметной осмысленной деятельности. Другого пути нет, потому что другое — это то, что дает мозг от рождения. Но от рождения человеческий мозг дает только готовность сформировать любую деятельность. Он не дает готовых форм деятельности. И, кроме того, внутри (то есть реально — в организме, в мозге) мы можем иметь только физиологические процессы, никакой психической деятельности там мы не имеем… Так в том-то и дело, что то, что мы имеем внутри, — психическая деятельность, отражение — это есть внешняя предметная деятельность. Это не мозг. Это только когда-то в простоте душевной К.Н. Корнилов говорил о том, что психическая деятельность есть отражение мозговой деятельности. Его тогда хорошо поправили, потому что я же вижу предметы через понятия, но предметы, объекты внешнего мира. Если есть какая-то собственно психическая деятельность — она может быть деятельностью с этими объектами, как бы они ни были даны, то есть с внешним миром. Значит, в отношении их возможна только внешняя деятельность. Психическая деятельность есть вообще разновидность внешней деятельности субъекта, и другого решения не может быть. Физиологические процессы могут обеспечивать осуществление деятельности, но какой деятельности — это они не могут задавать, это задает внешняя жизнь данного живого существа — внешняя жизнь и внешняя деятельность [18, с. 163-164].

Ориентировочная деятельность как предмет психологии 609

А.: Здесь сразу вспоминается “физиология активности” Бернштейна, уровни регуляции движений, которые определяются “двигательной задачей”, то есть чем-то для нервной системы и вообще для других физиологических систем организма принципиально “внешним”. И принцип динамической системной локализации психических функций, предложенный Лурией, который рассматривал их как сложную прижизненно формируемую систему, логика “локализации” которой в различных участках мозга определяется не собственными “факторами” этих участков, а их своеобразным сочетанием, которое может меняться в течение жизни человека и — в случае травм — перестраиваться с помощью специально организованной деятельности. Таким образом, Гальперин дает, на мой взгляд, прекрасный критерий отличия собственно психической деятельности как ориентирующей субъекта в мире предметов, и физиологической деятельности его нервной системы и других органов как принципиально непредметной.

С: Итак, Гальперин настаивает на внешнем и прижизненном формировании сознания и вообще человеческой психики? Как же быть тогда с теми компонентами несомненно психической деятельности, которые имеются уже в момент рождения человека, то есть до всякого формирования?

А.: Действительно, в ряде последних исследований зарубежных и отечественных ученых (См., например, [35]) утверждается, что определенное формирование представления о мире имеет место и до рождения, в период внутриутробного развития плода. Например, организовывалось прослушивание плодом музыкальных произведений, стихов и сказок через специальные приспособления в последние три месяца беременности матери. После рождения ребенка оказалось, что именно эту музыку и именно эти стихи он предпочитал любым другим. Было также показано, например, что у младенца уже в первые часы и дни после рождения имеется своеобразный целостный и непротиворечивый, да к тому же и амодальный образ мира. Видимо, существуют некоторые врожденные перцептивные схемы, которые как некие “рамки”, как предзаданные “внутренние условия” определяют актуальное развертывание “здесь и теперь” перцептивной деятельности. Другое дело, что сами эти перцептивные схемы тоже можно рассматривать как результат формирования — нонеу данного конкретного индивида, а у его предков в ходе 20 Е. Е. Соколова

Диалог 12. Величайшая из мировых загадок

эволюции. Очевидно, можно говорить и о качественном развитии этого образа мира и возникновении совершенно иных образов мира на протяжении жизни индивида. Впрочем, даже на столь ранних стадиях онтогенетического развития можно говорить о предметной психической деятельности (ориентирующей младенца или даже плод в его мире) и непредметной физиологической деятельности его нервной системы и других органов. Однако здесь мы сталкиваемся еще с одной проблемой — разных критериев психического, причем уже внутри деятель-ностного подхода. Но мы с тобой ведь уже говорили об этом. Гальперин сужает объем понятия психического до индивидуально-неповторимой реакции субъекта на абиотические стимулы. Если мы имеем какую-либо врожденную реакцию — пусть даже и на абиотический стимул — мы не можем назвать отражение этого стимула психическим отражением, поскольку это “автоматическая реакция”… Явное противоречие с положением Леонтьева, который считал психическим любую реакцию на абиотический стимул [37].

Как бы то ни было, в деятельностном подходе в целом четко противопоставляются

предметные психические и непредметные физиологические формы отражения.

С: Почему же ты недавно заявлял, что разведение Гальпериным двух типов отражения

индивидом мира и двух соответствующих уровней регуляции поведения неправомерно?

А.: Я говорил лишь о неправомерности использования здесь терминов “физиологический

уровень” и “психический уровень”.

С: Почему?

А.: Потому что такая позиция, справедливо отвергая любой вариант физиологического редукционизма, как бы вообще отказывает телесному индивиду в статусе носителя сознания. Признавая всю “искусственность” (в смысле Выготского) сознания, несводимость и невыводимость его из “собственных” физиологических процессов нервной системы индивида, нельзя, на мой взгляд, считать психику деятельностью, “надстраивающейся” над физиологической. Мне представляется, что в онтологическом смысле нет никакой “дополнительной” психической деятельности, носителем которой является какой-то иной субстрат, чем телесный индивид со всей его физиологией, физикой, химией, со всеми видами его деятельности, пусть социальными по происхож­дению, но “обеспечиваемыми” физиологическими процессами.

С: Но ведь ты только что говорил о несводимости психической деятельности к

физиологической.

А.: Аяине свожу психическое к физиологическому. С: Как же понять твое утверждение?

Решение психофизиологической проблемы как “антиномии-проблемы” А.: Я призываю рассмотреть решение психофизиологической проблемы в виде так называемой антиномии-проблемы (этот термин использует ряд отечественных философов): психическая деятельность и тождественна (в указанном смысле) физиологической, и не сводится к ней. Помнится, ты сам пришел к аналогичной формулировке, когда мы говорили о Спинозе.

С: Но тогда эта мысль показалась мне абсурдной.

А.: На самом деле ты столкнулся с диалектическим противоречием. Я покажу тебе “работу”

этого противоречия на иных примерах.

Знаешь ли ты, что такое товар?

С: Это предмет, который предназначен для продажи.

А.: “Записано” ли в веществе этого предмета, что он является товаром? Очевидно, нет. Ведь свойство предмета “быть товаром” может вдруг и исчезнуть, если владелец этого предмета решит его не продавать. С: Верно.

А.: Но сам предмет от этого не изменится. Значит, свойство предмета “быть товаром” приобретается им лишь в определенной системе общественных отношений, где есть товарное производство. Но одновременно этот предмет обладает и определенными физическими свойствами. Вообще говоря, без этих физических свойств предмет не стал бы и товаром. Но разве сводится свойство “быть товаром” к совокупности физических характеристик предмета?

С: Ясно, не сводится. Но к чему ты мне это говоришь?

А.: К тому, что психическая деятельность и физиологическая реальность соотносятся друг с другом так же, как стоимость товара с его физическими свойствами. Приведу еще

Диалог 12. Величайшая из мировых загадок

один пример: что такое труд? Труд есть деятельность “телесного индивида”, затраты его нервной энергии, работа его мышц и так далее. Но разве трудовая деятельность сводится к этой мышечной работе, разве ею исчерпывается смысл труда? Нет, он — в создании продуктов труда, общественного богатства. Вот почему я говорю про психическую деятельность, что она просто невозможна без физиологической, но в то же время и не сводится к ней.

С: Тогда, выходит, обе эти стороны можно поручить разным наукам? А.: Так оно и должно, на мой взгляд, быть. “Физиологическую” сторону психической деятельности должны изучать психофизиология, нейропсихология, собственно физиология (например, “физиология активности” Бернштейна). Психология же должна изучать ориентировочную функцию психического (то есть психику в ее сущностных характеристиках), а не ее физиологический субстрат. Так, собственно, и определяет предмет психологии Гальперин.

П.Я. Гальперин: Психология во всех так называемых психических процессах или функциях изучает именно эту их ориентировочную сторону. Это значит, что неправильно было бы сказать, что психология изучает мышление, чувства, воображение, волю и т.д., неправильно, прежде всего, потому, что психология изучает вовсе не все стороны (аспекты) мышления, чувства, воли и других психических процессов.

В самом деле, разве мышление изучает только психология? Мышлением занимается и логика, и теория познания; можно изучать развитие мышления в истории человеческого общества, особенности мышления в разных общественных формациях, развитие мышления ребенка, патологию мышления при разных локальных поражениях головного мозга и различных душевных заболеваниях. Мышлением занимается также педагогика, и, конечно, можно и должно изучать те процессы высшей нервной деятельности, которые составляют физиологическую основу мышления… Поэтому нельзя, неправильно указать на мышление и сказать: вот предмет психологии, как будто все мышление составляет предмет одной только психологии… Психология изучает не просто мышление и не все мышление, а только процесс ориентировки субъекта при решении интеллектуальных задач, задач на мышление как содержание этих задач раскрывается субъекту и какими средствами может воспользоваться субъект для обес-

печения продуктивной ориентировки в такого рода задачах… [25, с. 93-94]. А.: Этим определением предмета психологии Гальперин, на мой взгляд, сразу разрубает несколько узлов, существовавших прежде в запутанном познании психического. Во-первых, он говорит о психической деятельности не как об особом объекте, находящемся где-то “по ту сторону” материального мира, а о вполне объективной, подчиняющейся объективным законам возникновения и развития ориентировочной деятельности субъекта. При этом здесь не происходит отождествления психической деятельности с субъективными явлениями (образами, “переживаниями” и тому подобным), которые выступают как результативное выражение ориентировочной деятельности как процесса (образ — “свернутое движение”). С другой стороны, психическое не отождествляется и с физиологической деятельностью мозга (не буду здесь повторяться).

Значит, психология — столь же объективная наука, как и любая другая. Но объективное изучение психического не есть физиологическое изучение ивтоже время не есть изучение “фантомов” событий, видимости, кажимости. Это изучение — не “переживание”, к чему стремились представители классической психологии; это — изучение объективного содержания “переживания”, его объективного смысла для субъекта, объективных законов его возникновения и развития, необходимости участия его как определенного “функционального органа” в психической деятельности.

Во-вторых, Гальперин не просто по-новому определяет природу психической реальности; он дает новое определение предмета психологии. Психология изучает вовсе не “психику и только психику”, как утверждал Рубинштейн. Психология изучает только определенную сторону психического, но само психическое рассматривается как сторона (ориентировочная часть) внешне-практической деятельности, и поэтому психология изучает “не только психику” (если под психикой понимать, как это делал Рубинштейн, все те же “переживания”). Справедливости ради нужно отметить, что в последние годы своей жизни Рубинштейн стал рассматривать процессуальную сторону психического и психическое как процесс, пытаясь найти специфику этого последнего. Леонтьев же давал противоречивые определения предмета психологии, определяя его то как психически регулируемую дея-

Диалог 12. Величайшая из мировых загадок

тельность, то как психическое отражение реальности, которая опосредствует жизнь индивидов. Мне представляется, что лишь Гальперин сумел учесть все эти контроверзы в своем непротиворечивом определении предмета психологии, к тому же четко отграничить его от иных аспектов рассмотрения психического в других науках. Литература

1. ГиппенрейтерЮ.Б. Введение в общую психологию. М., 1988.

2. ЯрошевскийМ.Г. Историяпсихологии. М., 1985.

3. Декарт Р. Сочинения. В2тт.М., 1989. Т. I.

4. Рубинштейн СЛ. Философские корни экспериментальной психологии // СЛ. Рубинштейн.

Проблемы обшей психологии. М., 1976. С. 67-89.

5. ДубровскийД.И. Психические явления и мозг. М., 1971.

6. Жуков И. И. Проблема сознания: философский и специально-научный аспекты. Минск, 1987.

7. ЛаметриЖ.О. Сочинения. М., 1983.

8. Иванов-Смоленский А.Г. Естествознание и наука о поведении человека. Учение об условных рефлексах и психология. М., 1929.

9. Газенко О.Г., Фейгенберг ИМ. Николай Александрович Бернштейн (1896-1966) // НА. Бернштейн. Физиология движений и активность. М., 1990. С. 463-479.

10. Бернштейн Н.А. Физиология движений и активность. М, 1990.

11. Психологические проблемы целеобразования. М., 1977.

12. Зинченко В.П., Смирнов С.Д. Методологические вопросы психологии. М., 1983.

13. Абулъханова-СлавскаяК.А., БрушлинскийА.В. Филоссфско-психоло-гическаяконцепция СЛ. Рубинштейна. М., 1989.

14. ЛурияА.Р. Этапы пройденного пути: Научная автобиография. М., 1982.

15. Лурия Е.А. “Фергана, милая Фергана…” // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1992. № 2. С. 27-37.

16. ЛурияА.Р. Эволюционное введение в психологию. М., 1975.

17. Лурия А.Р. Восстановление функций мозга после военной травмы (о функциональных системах мозговой коры) // Нейропсихология: Тексты. М., 1984. С. 7-14.

18. Деятельностный подход в психологии: проблемы и перспективы. М., 1990.

19. Лузгин В.В. Современные проблемы теории основного вопроса философии. М., 1985.

20. ДубровскийД.И. Проблемаидеального. М., 1983.

21. Ильенков Э.В. Диалектика идеального // Э.В. Ильенков. Искусство и коммунистический

идеал. М., 1984. С. 8-77.

22. ЛифшицМ.А. Об идеальном и реальном // Вопр. философии. 1984. № 10. С. 120-145.

23. ПивоваровД. В. Проблема носителя идеального образа: операциональный аспект. Свердловск, 1986.

24. КлассенЭ.Г. Идеальное: концепцияКарлаМаркса. Красноярск, 1984.

25. ГалъперинП.Я. Введение в психологию. М., 1976.

26. Гальперин П.Я. Проблема деятельности в психологии // Тезисы докладов к V Всесоюзному съезду Обществапсихологов. М, 1977. Т. 1. С. 19-40.

27. Тихомиров O.K. Понятия и принципы общей психологии. М., 1992.

28. ГодфруаЖ. Что такое психология. В2тт. М, 1992. Т. 1.

29. Рубинштейн СЛ. Основы общей психологии. В2тт. М., 1989. Т. I.

30. МарксК, Энгельс Ф. Соч. 2 изд. Т. 20.

31. Выготский Л.С. Исторический смысл психологического кризиса // Л.С. Выготский. Собр. соч. вбтт. М, 1982. Т.1.С. 291-436.

32. ЛеонтъевА.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1977.

33. Зинченко В.П. Проблема “образующих” сознания в деятельностной теории психики // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1988. № 3. С. 25-34.

34. ЗапорожецА.В. Избранные психологические труды. В 2 тт. М., 1986. Т. 2.

35. Сергиенко Е.А. Антиципация в раннем онтогенезе человека. М., 1992.

36. СпинозаБ. Этика// Б. Спиноза. Избранные произведения. В2тт. М., 1957. Т. 1.С. 359­618.

37. Соколова Е.Е. К определению понятия “психическая деятельность”: теоретический анализ дискуссий между А.Н. Леонтьевым и П.Я. Гальпериным // Вестник Моск. ун-та. Сер. 14, Психология. 1998. №4. С. 3-13.

Диалог 13. ЧЕЛОВЕК В ПОИСКАХ СМЫСЛА

(К проблеме психологии человека в современном обществе)

С: Ужасно! В начале семестра мне казалось, что стоит овладеть только техниками

психотерапии — и все будет в порядке! А теперь я могу сказать, как Сократ: “Я знаю, что

ничего не знаю”!

А.: Значит, наши беседы кое-чему тебя научили?

С: Нето слово. Теперь я отчетливо понял, что одной техники не просто недостаточно: использовать в психотерапии какую-то технику без глубокого знания “философии человека”, лежащей за ней, иногда просто преступно, поскольку можно не предусмотреть последствий своего влияния на клиента, не зная закономерностей его возможного поведения до и после воздействия.

А.: Это верно, но я думаю, оба вида опыта — практический опыт психотерапевта и психологические знания — должны приобретаться параллельно. Конечно, “нет ничего практичнее, чем хорошая теория”, но столь же истинно и утверждение, что некоторые виды практического опыта — равно как и подлинное проникновение в суть лежащей за ним теории — приобретаются благодаря именно непосредственному, “живому” участию будущего психотерапевта в психотерапевтической работе его более опытного коллеги. Но я очень рад, что наши беседы заставили тебя более вдумчиво отнестись к “теоретической подоплеке” психотерапевтических техник. А то ведь даже весьма опытные психологи считают бесплодной теоретико-методологическую работу, противопоставляя ей якобы атеоретическую работу психолога-практика: “Ни для кого не секрет, что ни одна из существующих в наше время теорий — деятельности, отношений, установки, персонализации идр. — не используются в “оперативном” мышлении опытного психолога-практика, занятого психотерапией, консультированием, тренин-

Еще раз о соотношении теории и практики в психологии 617

гом… Реальное общение, реальную деятельность надо изучать, проводя трудоемкие

лабораторные эксперименты и не менее трудоемкие полевые наблюдения, а категории

можно описывать, не отрываясь от письменного стола, — достаточно прочесть несколько

статей собратьев по перу, чтобы сделать обобщение относительно соответствующей

категории” [1,с. 18, 17].

Еще раз о соотношении теории и практики

в психологии. “Феномены Пиаже” и проблема

научного факта по Л.С. Выготскому

С: Но совершенно очевидно, что они не правы! Во-первых, в “оперативном мышлении” психолога-практика как раз широко используются зарубежные теории типа психоаналитической и гуманистической. Во-вторых, подобную роль играют и некоторые отечественные концепции, например концепция Лурии в практике нейропсихологической реабилитации…

А.: Существуют и другие попытки практического использования отечественных теорий. Вот, например, книга Федора Ефимовича Василюка “Психология переживания”, в которой дана попытка раскрыть “психотерапевтический потенциал” теории деятельности в варианте Леонтьева путем ее дальнейшей теоретической разработки, в частности, введения категории “переживание” в систему ее категорий [2].

К тому же, разве теоретическая и методологическая работа заключается в “описании” понятий? Не развивая эту большую тему дальше, я могу лишь напомнить тебе наши разговоры о многообразии существующих подходов к анализу психики, за которыми стоят разные методологические установки. Не иное “описание” категорий, а иные пути и методы исследования — вот что стоит за теоретико-методологической работой в психологии… И, наконец, последнее.

А.П. Стеценко: Тезис о необходимости и возможности начинать научное исследование с фиксации, регистрации и т.п. эмпирических фактов крайне уязвим с позиций современной науки. Не будем приводить здесь подробную критику данного тезиса, она не раз уже давалась в критических ис-

Диалог 13. Человек в поисках смысла

следованиях неопозитивизма, начиная, по крайней мере, с работ Т. Куна и П. Фейерабенда. Отметим лишь, что понимание факта теоретической нагруженное™ эмпирии, того, что именно теория решает, что мы можем наблюдать и как мы можем это “наблюдаемое” регистрировать, является одним из важнейших достижений научной мысли XX века (очень четко сформулированное еще А. Эйнштейном) [3,с.41].

А.: Еще Выготский говорил в свое время, что факты, полученные путем разных познавательных принципов, суть разные факты (См. [4, с. 352]).

С: Не мог бы ты привести мне наглядный пример доказательства последнего утверждения? А.: Знаешь ли ты, что такое “феномены Пиаже”?

С: Ты столько раз упоминал Пиаже, аядо сих пор знаю о нем только понаслышке. А.: Наконец-то представился случай поговорить о нем подробнее. Правда, я не буду тебе пересказывать детали его концепции — с ними ты познакомишься, когда будешь изучать психологию мышления, ведь Пиаже занимался главным образом изучением развития интеллекта в онтогенезе. Мы познакомимся с феноменами Пиаже в ином контексте: в контексте определяемости “эмпирии” предварительными “теоретическими” установками исследователя. Итак, Жан Пиаже… Про этого швейцарского исследователя говорили, что он “надолго затормозил развитие психологии детского мышления”… С: В каком смысле?

А.: Есть известный шутливый парадокс: авторитетученого лучше всего определяется тем, насколько он затормозил развитие науки в своей области (См. [5, с. 9]). Людмила Филипповна Обухова, известная отечественная исследовательница в области детской психологии и знаток творчества Пиаже, писала, что “зарубежная психология буквально блокирована идеями Пиаже. Множество исследований касается уточнения эмпирических фактов, и почти нет работ, посвященных анализу его теории. Есть много интерпретаторов Пиаже, но никому не удается вырваться за пределы разработанной им системы. Пользуясь соответствующим методом, факты Пиаже может воспроизвести любой исследователь. Поэтому, по словам американского психолога Элкинда, это наиболее достоверные факты в детской психологии” [5, с. 9-10].

Еще раз о соотношении теории и практики в психологии 619

С: Что же это за факты?

А.: Эти факты имеют отношение к особенностям детского мышления в определенном возрасте. “Феноменами Пиаже” их, кстати, предложил называть не кто иной, как Гальперин. Вот ряд примеров. Пример первый. Я сам когда-то проводил такой эксперимент и получил абсолютно те же результаты. Представь себе ребенка в возрасте около года, который уже научился отыскивать спрятанный предмет… С: Разве этому надо учиться?

А.: Когда ты будешь изучать детскую психологию, ты увидишь, что существует такой период в психическом развитии ребенка, к которому подходят слова: “С глаз долой — из сердца вон!” До определенного возраста предмет, выпавший из поля зрения ребенка, “перестает для него существовать”: он его не отыскивает. Однако начиная примерно с8-10 месяцев, появляется стремление отыскать понравившийся предмет, если, допустим, ребенок видит, что предмет исчезает под положенной на него сверху взрослым простынкой. И вот тебе первый эксперимент. Кладутся две одинаковые небольшие простынки. На глазах у ребенка под одну из них кладется привлекательная игрушка. Ребенок с интересом следит за взрослым, затем поднимает эту простынку и находит игрушку. Взрослый теперь берет эту же самую игрушку и на глазах у ребенка кладет ее уже под вторую простынку. Ребенок же опять снимает старую простынку, под которой он только что находил игрушку! Вот тебе один из феноменов Пиаже…

С: И как же объясняет Пиаже этот феномен?

А: Пиаже считает, что отдельные интеллектуальные операции появляются и развиваются у ребенка постепенно. В данном случае речь идет о том, как развивается представление ребенка о “перманентном” объекте, то есть об объекте, который отделен от действий самого ребенка, имеет некоторые постоянные, не зависящие от его желаний или действий свойства. До8-10 месяцев объект существует для ребенка только тогда, когда он его видит. В данном эксперименте у ребенка уже есть представление о наличии у объекта некоторых “объективных” свойств, однако отсутствует еще представление о его “объективной локализации”: ребенок считает, что объект находится там, где он его до этого нашел или, иначе, что его локализация не объективна, а субъективна. Только впоследствии развивается представление об объек-

620 Диалог 13. Человек в поисках смысла

тивной локализации объекта. Это происходит еще в рамках выделенной Пиаже первой

стадии развития интеллекта — в сенсомоторный период развития. На следующей стадии

развития интеллекта, который Пиаже вообще считал “системообразующим фактором” всего

психического развития, происходит постепенное формирование так называемых конкретных

операций.

С: А что такое “операция” по Пиаже?

А.: Это усвоенные ребенком (интериоризированные — слово “интериоризация” тоже активно используется в теоретической системе Пиаже) действия, например, такого рода: объединение двух классов предметов в один, сложение двух чисел и тому подобное. Опять-таки, не останавливаясь на тонкостях, отмечу лишь особенности мышления ребенка, который находится на пути к формированию конкретных операций. И это изложение результатов экспериментов — еще один пример того, что называют “феноменами Пиаже”. Представь себе, что ребенку-дошкольнику показывают налитую в широкий и довольно низкий сосуд подкрашенную воду. Рядом ставят такой же сосуд с таким же количеством воды. Дети 4-6 лет говорят, что воды и там, и здесь одинаково. На глазах у ребенка воду из одного сосуда переливают в два узких сосуда (уровень воды, естественно, устанавливается в них несколько выше, чем в широком сосуде). “А теперь где воды больше?” — спрашивают у ребенка. И дети отвечают: в двух сосудах больше. На вопрос “почему?” некоторые отвечают, потому что их два, а другие обращают внимание на повысившийся уровень жидкости. Таким образом, у этих детей нет еще представления о сохранении количества, которое является критерием сформированности конкретных операций. Еще один красивый эксперимент: ребенку дают два одинаковых шарика из пластилина. На его глазах экспериментатор раскатывает один из шариков в “колбаску” и спрашивает: где больше пластилина — в шарике или колбаске? И снова ребенок, у которого нет еще представления о сохранении количества, отвечает, что “в колбаске больше, потому что она длиннее”. Вот тебе еще один яркий пример того, что называют “феноменами Пиаже”. Интересно, что подобные феномены можно получить на детях “разных поколений”: я имею в виду, что сами исследования Пиаже проводились на детях, начиная с 20-х годов XX века, однако даже спустя полвека, когда уже совершались космические полеты, когда чуть ли не в

Еше раз о соотношении теории и практики в психологии 621

каждом доме появились телевизоры и возрос приток информации, дети поколения 70-80-х

годов все равно обнаруживали подобные феномены (См. [5, с. 137-143]).

В Москве в эти годы было проведено несколько исследований на детях 4-7 лет, которые

выявили еще одни характерные особенности детского мышления, тоже принадлежащие к

“феноменам Пиаже”. Речь идет об особых формах “логики” ребенка в процессе объяснения

им явлений окружающего мира. Эти особенности логики ребенка объяснялись, по Пиаже,

своеобразным “эгоцентризмом” детского мышления, который по-разному проявляется на

каждой ступени развития интеллекта.

С: В чем же заключается “эгоцентризм”? Это не “эгоизм”?

А.: Нет. Эгоизм, грубо говоря, это “любовь к себе”, “эгоцентризм” — это особый “фактор познания”. Заключается он в неумении соотносить свою точку зрения и точку зрения других, непонимании относительности познания, приписывании качеств собственного Я другим людям и вещам, смешении субъекта и объекта. С: Не совсем понятно.

А.: Проявления эгоцентрической позиции очень разнообразны, поэтому трудно дать полное и исчерпывающее ее определение. Приведу только один пример для наглядности. Ребенку дается задание срисовать некий макет местности: горки, спуск, домик, речка и так далее. Он это делает. Затем дается задание срисовать его с позиции куклы, которая сидит с другой стороны макета и, естественно, должна “видеть” все эти компоненты пейзажа с другой стороны. Однако ребенок до определенного возраста не понимает этого: он опять рисует местность так, как видит ее сам со своей позиции. Эгоцентрическая “умственная” позиция приводит и к склонности объяснять природные явления как продукт деятельности людей. Например, московские дети, рожденные в 70-е годы, в ответ на вопросы, задававшиеся когда-то Пиаже женевским детям 20-х годов XX века, отвечали столь же ясно: “Откуда луна на небе появилась?” — “А может быть, ее построили?”; “Почему ветер дует?” — “Потому что ведь надо помогать людям на парусниках в спорте, он дует и помогает людям”; “Откуда солнце на небе?” — “Его, наверное, сделали” (См. [5, с. 139-142]). Здесь отчетливо прослеживается тот интересный факт, что — несмотря на большую “информиро-

622 Диалог 13. Человек в поисках смысла

ванность” московских детей по сравнению с женевскими 20-х годов — в ответах на вопросы проявляются те же формальные особенности эгоцентрического мышления дошкольников: в данных случаях анимизм (склонность одушевлять явления природы) и артификализм (склонность считать природные явления “сделанными” руками человека). С: Я не понимаю, зачем ты это все мне рассказываешь! Ведь если это так, значит, полученные факты об эгоцентризме детского мышления и других его особенностях действительно самые достоверные факты детской психологии, и мы должны признать, что даже независимо от знаний ребенка формы его мышления всегда одни и те же. Разве это недостоверный факт? И при чем здесь утверждение Выготского о том, что факты, полученные путем разных познавательных принципов, суть разные факты? Ведь “феномены Пиаже” обнаруживаются у всех детей? Разве не получены они путем объективного наблюдения до формулирования каких-то познавательных принципов? Ведь Пиаже просто спрашивал ребенка — и получал соответствующие ответы?

А.: И все-таки здесь можно проследить “работу” определенного познавательного принципа. Пиаже считал интеллектуальное развитие результатом, прежде всего, неких “внутренних” факторов, а именно — функционирования и смены умственных структур. Те или иные умственные структуры формируются в определенном возрасте как результат взаимодействия субъекта с миром, поэтому мысль, по Пиаже, есть “сжатая форма действия”, “интериоризированное” действие. Этот процесс, согласно Пиаже, можно описать в терминах естественных наук, в частности биологии. Именно с биологией были связаны самые первые научные исследования Пиаже, именно понятийный аппарат биологической науки он использует для описания особенностей психического развития.

С: Таким образом, он рассматривает психику человека как некий естественный объект? А.: Именно так. Но, как мы с тобой уже говорили, сознание человека — и, соответственно, его интеллектуальные структуры — следует рассматривать, в известном смысле, как “искусственную систему”, то есть как результат присвоения ребенком в собственной активной деятельности, которая изначально всегда включена в совместную его деятельность со взрослым человеком, общественно-историчес-

Еще раз о соотношении теории и практики в психологии 623

кого опыта, к которому относятся и определенные логические структуры. Впрочем, не буду повторять тебе уже известные положения. Главное, что — по Выготскому и Гальперину - не обучение должно “подстраиваться” под имеющиеся уже интеллектуальные структуры, как это говорил Пиаже, а в известном смысле наоборот - обучение “человеческой логике” ведет за собой развитие индивидуальных логических структур у ребенка. Феномены Пиаже получены им при условии “спонтанного” интеллектуального развития, которое протекает в условиях отсутствия систематического обучения, направленного на формирование соответствующих интеллектуальных структур. Если же изначально организовать такое обучение и вооружить ребенка “объективно общественным средством оценки и анализа вещей — мерой” [5, с. 158], то в задачах Пиаже, при решении которых необходимо представление о сохранении количества (те же задачи с шариком из пластилина или с переливанием воды), “феномены Пиаже” не обнаруживаются даже в более раннем возрасте. Это показали исследования Обуховой и ее учеников, в основе которых лежали методологические принципы теории планомерно-поэтапного формирования умственных действий Гальперина. Если в экспериментах Пиаже дети отвечали на вопрос “где больше”, опираясь на непосредственное (наглядное) впечатление, то дети, обученные по методике Гальперина, научившиеся, прежде чем высказываться, измерять величины, решительно отказывались давать ответы по непосредственному впечатлению, не доверяли своей оценке “на глаз”, а искали соответствующее объективное средство измерения величин. Вспомни, например, что мы говорили об оптико-геометрических иллюзиях. Допустим, дается двум группам детей горизонтально-вертикальная иллюзия. Возникнет она у детей или нет?

С: Я помню, что иллюзия у меня возникла тоже, хотя я знал, что линии равны. А.: Верно. Иллюзия возникала практически у всех детей, но когда детей из экспериментальной (обученной по методике Гальперина) и контрольной (не обученной) групп спрашивали, какая из линий больше, дети из второй группы сразу давали ответ “по первому впечатлению” (вертикаль больше), не обращая внимания на то, что рисунок был изображен на клетчатой бумаге и можно было просто подсчитать количе-

624 Диалог 13. Человек в поисках смысла

ство клеток, которое занимала та или иная линия. Но дети иногда даже отказывались считать клетки, говоря, что “и так видно, что верхняя линия больше нижней”. Наоборот, дети из экспериментальной группы давали противоположные результаты: да, соглашались они, кажется, что верхняя линия больше, но это только кажется. Надо измерить эти линии — и тогда мы точно узнаем, какая линия больше или же они равны между собой (См. [5, с. 152­174]).

Отсюда вывод: феномены Пиаже могут быть получены только при соответствующем методе исследования детского интеллекта, а именно — методе “возрастных срезов” “спонтанного” развития; если же использовать другие методы, а именно — формирование умственных действий, то получаются совершенно иные результаты: в том же возрастном периоде никаких “феноменов Пиаже” не обнаруживается. Вот тебе и иллюстрация того самого высказывания Выготского: факты, полученные путем разных познавательных принципов, суть разные факты. Важен не сам факт — важен путь его получения. Меняем путь — получаем новый факт. Поэтому нужно не только “коллекционировать” или “обобщать” факты — нужно знать способ их получения. Вот зачем, кстати, психологам нужно изучать историю психологии. Она есть не некий “довесок” к “основной” психологии, которая занимается современной проблематикой, она — необходимое звено любого психологического исследования. Не случайно наш отечественный психолог Борис Михайлович Теплов призывал своих коллег “изучать историю научных открытий”, то есть на основании определенных критериев отделять подлинно научные факты от фактов мнимых. Одним из таких критериев является “контекст” открытия этих фактов, то есть методология и исторические условия их получения (См. [6, с. 192]).

С: Ты мог бы этого не говорить. Я и так понял, что всегда необходим предварительный анализ методологии психотерапевтической практики, конкретных психотерапевтических приемов, чтобы понять причины их эффективности или неэффективности в том или ином случае.

А.: Ты все время, когда говоришь о практическом применении психологии, упоминаешь психотерапию. Ты по-прежнему хочешь стать практикующим психотерапевтом? С: С той поры, когда я говорил тебе об этом, много воды утекло, и я теперь уже не уверен. Но кажется весьма

Проблема моральных норм в деятельности психотерапевта 625

привлекательным помогать людям решать их проблемы. Использовать все имеющиеся средства и психотерапевтические приемы с одной целью: чтобы люди с проблемами после общения со мной стали иначе относиться к жизни, стали более счастливыми. “Счастливый клиент” как цель психотерапии? Проблема моральных норм в деятельности психотерапевта

А.: Значит, ты считаешь целью любой психотерапии сделать человека более счастливым? С: А разве не так?

А.: А что ты понимаешь под счастьем? В специальных исследованиях, посвященных этой проблеме [7], показано, как много факторов оказывает влияние на ощущение “счастья” у человека…

С: Я думаю, что главное — добиться согласования представления о счастье самого клиента и его действительного ощущения счастья в данный момент… Для этого все приемы хороши, лишь бы они “работали” на решение подобной задачи. Просто нужно знать, почему в одном случае мы используем одни приемы психотерапии, а в другом — другие… А.: Твои высказывания напоминают мне рассуждения одного из участников дискуссии о функции психотерапии в современном обществе и, соответственно, о задачах психотерапевта. В этих рассуждениях обсуждается вопрос о соотношении психотерапии и религии…

М.В. Розин: Единственная ценность психологии — внутреннее благополучие человека… Психология … помогает человеку найти согласие с самим собой, или, проще говоря, ее единственный закон — “будь счастлив” [8, с. 65, 64]. Важнейшее понятие религии — понятие “греха”. Греховно преступать абсолютные нравственные законы, изложенные, например, в десяти заповедях. Грех не перестает быть грехом, даже если он позволяет реализовать подавленные желания, и тем самым облегчает психологическое состояние человека; точно так же праведный путь остается праведным, даже если его ценой является психологический дискомфорт.

Психология не знает понятия “греха”. Психотерапевт можетупотреблять слово “грех” только в одном контексте: “Ваше 21 Е.Е.Соколова

Диалог 13. Человек в поисках смысла

ощущение греховности собственных действий”, то есть грех существует для психологии только как субъективное переживание, составляющее проблему человека, но не как внешняя оценка, основанная на объективных законах нравственности. Плохо же, согласно психологии, только одно: то, что мешает самому человеку жить (любить и работать, по Фрейду); все, что устраняет помехи для жизни, — хорошо…

Внесение в психологию не только идеи Бога, но даже просто нравственной системы разрушит психологию — она обратится в один из видов религии. Сила психологии и психотерапии — в полной безоценочности, в отсутствии любых абсолютов, кроме абсолютной ценности и истинности любого переживания [8, с. 65-66].

С: Значит, психотерапия находится “по ту сторону” нравственности, по ту сторону “добра и зла”? Но мне кажется, что что-то здесь не то… А.: Не ты один так думаешь.

Б.В. Ничипоров: Теперь по поводу уже роскошного и школьного тезиса автора: единственный закон — “будь счастлив”, который автор выдвигает в качестве цели и смысла психотерапии. При этом, как утверждает автор, греха нет и можно делать все, чтобы быть счастливым. Но все ли? Можно ли, к примеру, убить старуху-процентщицу? А.: Имеется в виду, как ты догадываешься, “Преступление и наказание” Федора Михайловича Достоевского…

Б.В. Ничипоров: Я-то понимаю, что М.В. Розин над старухой, но а как же нам, грешникам? Мы-то, твари дрожащие, это право имеем? Простите за такую стилизацию, но я намеренно сгустил краски, чтобы показать, что стоит за этим “счастьем”. Здесь же другие вопросы: может ли психолог дать совет, скажем, изменить жене, мужу, украсть, солгать ипр.?Яне спешу пока осуждать действие психолога в данном случае. Но нам хотелось бы узнать, как далеко зашел прогресс и все, так сказать, передовое и новое [9, с. 68]. А.: Нет, психолог, как мне кажется, не должен находиться “по ту сторону добра и зла” и уходить от решения нравственных вопросов: ведь он имеет дело с человеком! Мне представляется, это находится полностью в традициях отечественных направлений психотерапии. Вспомни наш разговор о гуманистической психологии и анализ этой психологии в работе Флоренской, опирающейся на традиции отечественной “философии человека”. Она, как ты помнишь,

Проблема моральных норм в деятельности психотерапевта 627

подчеркивает, что задача психотерапевта — стремиться не просто к “самосогласованности”, адаптации индивида к миру, а к пробуждению его “духовного Я”, наиболее “человеческого” в человеке.

Т.А. Флоренская: Психическая адаптированность, внутреннее и внешнее благополучие ребенка могут оказаться тормозом его духовного развития, а следовательно, началом объективного неблагополучия, нереализованное™ творческого призвания. И наоборот, “неблагополучный”, “неуравновешенный”, “трудный” ребенок может быть таковым из-за открытости своему “духовному Я” и неудовлетворенности своим “наличным” существованием, которую он пока не способен осмыслить и принять как форму жизни. На этом пути возможны и психические “отклонения” с точки зрения психодиагностики, рассматривающей личность лишь в плоскости ее “наличного Я”. В свете духовного измерения личностного развития эти отклонения приобретают иной смысл; иными являются и способы их коррекции: они направлены на духовное преобразование личности. Таковы основные отличия диалогического подхода от гуманистической психологии К. Роджерса [10, с. 108].

А.: Со своей стороны могу добавить, что за всеми этими рассуждениями о разделении психотерапии и нравственности тоже стоит “своя” философия человека. Но это всего лишь одна точка зрения на особенности позиции психотерапевта, которая подвергается весьма большому сомнению и со стороны крупнейшего психотерапевта и психолога современности Виктора Франкла. Он выступает против определения цели психотерапии как “стремления к счастью” клиента (как бы ни понималось это счастье).

В. Франки: По моему убеждению, принцип наслаждения, в конечном счете, разрушает сам себя. Чем более человек стремится к наслаждению, тем более он удаляется от цели. Другими словами, само “стремление к счастью” мешает счастью. Это саморазрушающее свойство стремления к наслаждению лежит в основе многих сексуальных неврозов. Снова и снова психиатру приходится наблюдать, как и оргазм, и потенция нарушаются, когда они превращаются в цель. В особенности это бывает тогда, когда, как нередко бывает, чрезмерное желание сочетается с чрезмерным вниманием [11, с. 55-56]. С: Но как же все-таки сам Франкл решает проблемы своих клиентов?

Диалог 13. Человек в поисках смысла

А.: Об этом поговорим чуть позже, когда будем специально разбирать его концепцию. А пока — давай обобщим то, что было сказано ранее. Итак, за каждым конкретным направлением психотерапевтической практики — и вообще психологической практики — стоит определенная теоретико-методологическая позиция исследователя — независимо от того, сознает он это или нет. Она-то и определяет в главном используемые приемы самой психотерапии, ее цели и задачи. Мне не приходилось встречать в литературе более или менее удовлетворяющих меня классификаций этих позиций, поэтому возьму на себя смелость предложить свою классификацию. Может быть, она поможет тебе в будущем сориентироваться в море различных психотерапевтических практик. При этом я использую классификацию теорий личности, предложенную Блюмой Вульфовной Зейгарник [12]; кроме того, я не буду вдаваться в подробности соответствующих техник: при желании ты познакомишься с ними поближе позже.

Итак, предлагаемые “философии человека”, лежащие в основе различных психотерапевтических приемов, можно классифицировать по ряду оснований. Во-первых, в основание может быть положена категория времени (См. [12, с. 10]): в каком времени следует искать причины конфликтов и трудностей личности и, соответственно, пути выхода из них.

Возможная классификация “философий человека”, лежащих в основе различных психотерапевтических практик 1. Категория “время” и психотерапия

“Прошлое” в классическом психоанализе и трансакционном анализе Э. Берна

С: Психоаналитические направления, естественно, ищут их в прошлом…

А.: Верно, однако наблюдаются определенные различия в понимании этого “прошлого”.

Большинство психоаналити­ков имеет в виду индивидуальное прошлое своих клиентов, и причины возникающих в настоящее время конфликтов ищут там, хотя и в разных слоях реальности. Ты помнишь, конечно, что мы говорили относительно различий в воззрениях на человека у Фрейда и Адлера, например. Мне представляется интересным высказывание Юнга по поводу эффективности использования фрейдовских и адлеровских положений в конкретной практике психотерапии.

К.Г. Юнг: Было бы непростительной ошибкой не замечать истины этих точек зрения — и фрейдовской, и адлеров-ской. Но столь же непростительно было бы считать любую из них за единственную истину. Обе истины соответствуют определенным психическим реалиям. И в самом деле, одни случаи в целом лучше всего можно изложить и объяснить в рамках первой теории, другие же — в рамках второй… На мой взгляд, будет ошибкой использование фрейдовской теории для лечения пациента с адлеровским типом психологии, то есть, например, неудачника с инфантильной потребностью в самоутверждении, и, точно так же, было бы большим недоразумением навязывать адлеровскую точку зрения, например, человеку удачливому, обладающему выраженным стремлением к получению удовольствия [13, с. 71-72, 74].

А.: Некоторые теоретики, причисляющие себя к психоаналитическому направлению, анализ истории жизни индивида доводят до анализа истории жизни его родителей. Я имею в виду американского психотерапевта, создателя “трансакционного анализа” Эрика Берна. Несколько слов о своей системе скажет сам Эрик Берн.

Э. Берн: 1. У каждого человека были родители (или те, кто их заменял), и он хранит в себе набор состояний Я, повторяющих состояния Я его родителей (как он их воспринимал). Эти родительские состояния Я при некоторых обстоятельствах начинают активизироваться. Следовательно, упрощая это понятие, можно сказать: “Каждый носит в себе Родителя”.

2. Все люди (не исключая детей) способны на объективную переработку информации при условии, что активизированы соответствующие состояния их Я. На обыденном языке это звучит так: “В каждом человеке есть Взрослый”.

3. Любой человек был раньше моложе, чем сейчас, поэтому он несет в себе впечатления прежних лет, которые при определенных условиях могут активизироваться. Можно ска-

Диалог 13. Человек в поисках смысла

зать, что “каждый таит в себе маленького мальчика или девочку” [14, с. 17]. А.: То есть Ребенка. В каждый момент своей жизни человек строит свои жизненные планы, так сказать, “сценарии”, ивих построении должны принимать участие все перечисленные инстанции. Берн неоднократно говорит о том, что “судьба каждого человека определяется, в первую очередь, им самим, его умением мыслить и разумно относиться ко всему происходящему в окружающем его мире. Человек сам планирует собственную жизнь” [14, с. 175]. Тем не менее, во многих случаях обнаруживается, что жизненный сценарий человека чаще всего запланирован уже в детстве.

Э. Берн: Истоки многих жизненных сценариев можно проследить, исследуя хшзнь прародителей тех семей, у которых прослеживается в письменном виде вся история их предков наподобие того, как это делается у королей. Тогда можно заглянуть в глубь времен и посмотреть, насколько дедушки и бабушки, живые или покойные, воздействуют на жизнь своих внуков… Так, например, американские матери чаще всего побуждают своих детей брать пример с дедушки, анес отца… Ситуация зачатия человека может сильно влиять на его будущую судьбу. Она начинает складываться уже тогда, когда его родители вступают в брак… Самый важный фактор здесь — сценарий родителей. Пришелся ли ребенок, как говорят, ко двору? Возможно, малыш родился не того пола или появился на свет не вовремя? Может быть, по сценарию отца ему предназначалось быть ученым, а он вдруг стал футболистом? Совпадал ли материнский сценарий со сценарием отца или у них были противоречия? … Дети в своих семейных отношениях чаще всего в будущем воспроизводят родительские сценарии [14, с. 193-198].

А.: Вто же время Берн считает “чистой спекуляцией” проблему влияния различных родовых травм и вообще опыта рождения и пребывания в материнской утробе на будущую жизнь человека в мире. Другие психотерапевты, наоборот, усматривают в этом опыте важнейший источник будущих “сценариев” жизни. Первым высказал эту идею о “травме рождения” один из учеников Фрейда Отто Ранк. С точки зрения Ранка, всю жизнь индивида пронизывает бессознательное стремление “вернуться в материнское чрево” как в некую “райскую ситуацию”, где не нужно было самостоятельно питаться, дышать, бороться с кем-то, где было тихо, тепло и уютно.

Позже это положение было развито в нескольких направлениях. И одно из них -

трансперсональная психотерапия Станислава Грофа.

С: Сейчас все о ней только и говорят.

“Прошлое” в трансперсональной терапии С. Грофа

А.: Очень большое внимание уделяется Грофом различным периодам внутриутробного существования и физического рождения ребенка и тем переживаниям, которые возникают у него в это время и остаются в бессознательном данного человека на всю жизнь, как правило, не актуализируясь. Кстати, некоторые идеи об испытываемом во время рождения страхе высказывал еще Зигмунд Фрейд.

С: Как же Гроф узнал об этих переживаниях, точнее, как он их актуализировал? А.: Гроф предлагает главным образом две психотерапевтические техники: прием ЛСД и использование так называемого “голотропного (или холотропного) дыхания”, то есть специальных дыхательных упражнений, нацеленных на введение человека в особое состояние, сопровождающееся расширением сознания и необычными переживаниями. С: И что же достигается этими приемами?

А.: Открытие для сознания опыта индивида как эмбрионального, так и доэмбрионального уровня (то есть опыта его биологических предков или знания, полученного, по мнению Грофа, на сверхчувственном уровне).

С. Гроф: Анализируя содержание ЛСД-явлений, я счел полезным различить четыре основные типа психоделических переживаний. Самые поверхностные из них — в смысле легкодоступное™ для среднего человека — это абстрактные или эстетические переживания…

А.: Имеются в виду возникающие на первых этапах яркие, образные представления великолепных видов, геометрических форм, архитектурных сооружений, орнаментов и тому подобное.

С. Гроф: Следующий тип, или уровень, психоделических переживаний — психодинамический, биографический или вос-поминателъный. Он включает комплекс вновь проживаемых эмоционатьно релевантных воспоминаний из разных периодов жизни индивида и символические переживания до-

Диалог 13. Человек в поисках смысла

вольно схожие с образами сновидений, как их описывают психоаналитики… Что действительно может как-то удивить, так это возможность в некоторых случаях оживить воспоминания первых дней или даже недель с почти фотографической точностью в деталях. Кроме того, чрезвычайно важными оказались воспоминания о тяжелых телесных травмах — эпизодах, когда индивид тонул, ушибался, попадал в аварии, переносил операции и болезни… Более серьезные концептуальные проблемы связаны с третьим типом психоделических переживаний, которые я назвал перинатальными… В перинатальном опыте принявшие ЛСД могут заново пережить элементы их биологического рождения во всей их сложности и иногда с объективно верифицируемыми деталями… Часто в таких случаях индивиды до сеанса не знали обстоятельств своего рождения. Им удавалось вспомнить особенности и аномалии утробного положения, детальную механику родов, характер родовспомогательного вмешательства и частности послеродового ухода [15, с. 41].

А.: На специальных психотерапевтических сеансах после приема ЛСД индивид буквально “проживает” все этапы своего физического рождения, что сопровождается не только соответствующими физиологическими процессами (ускорение пульса, асфиксия, специфические позы и движения, секреция слюны или слизи), но и специфическими представлениями и переживаниями. Если разделить сам процесс родов на четыре отличающиеся друг от друга стадии, то, по Грофу, должны существовать четыре гипотетические “матрицы”, управляющие процессами бессознательного и соответствующими психосоматическими процессами. При этом в переживаниях — что для нас особенно интересно — в “конденсированном” виде отражаются не только собственно те самые ощущения во время родов, но и воспоминания из последующих периодов жизни, которые имеют что-то общее, а именно: общий сильный эмоциональный “заряд” или общие телесные ощущения. Гроф считает также, что в этих переживаниях во время психоделического сеанса имеют место и переживания “архетипической природы”, то есть символические образы рождения и смерти, которые могут быть совершенно не известны сознанию индивида: например, детальное образное представление легенд о Дионисе, Митре, Орфее, Озирисе и других.

С: Ты можешь привести соответствующие примеры?

А.: Их детально описывает сам Гроф в одной из своих книг [15]. Вот, допустим, переживания, возникающие при “работе” первой “базальной перинатальной матрицы”, соответствующей пребыванию плода в материнской утробе: видения прекрасных пейзажей, картины “Матери-природы”, Царства Небесного, рая и тому подобного. Символическими “спутниками” второй матрицы, то есть начала биологического рождения, являются образы “космического поглощения”, водоворота или воронки, образы гигантских чудовищ, нападающих на индивида, ощущение отсутствия выхода, или ада, и другие. Функционирование третьей перинатальной матрицы проявляется, в частности, в образах неистовых сил природы (извержение вулканов), видений войн и революций, взрывов атомной бомбы. Возникают причудливые сплавы агрессивных и сексуальных образов, иногда имеющих такой отвратительный характер, что, как признается сам Гроф, многие психотерапевты “отказываются иметь с ними дело” (См. [15, с. 95]). Эта матрица связана с третьей стадией родов — прохождением плода по родовым путям. Наконец, четвертая матрица, соответствующая последней стадии родов — отделению тельца ребенка от матери, — символически выражается в различных образах “смерти-возрождения” (ощущение некоей полной катастрофы, физической гибели, эмоционального краха, то есть, так сказать, “смерти Я”, и сразу после этого ощущение “ослепительного света”, пробуждения природы, ощущение очищения и искупления грехов). Типичными для этой стадии являются также видения встречи с богами-разрушителями и отождествление себя с воскресающими богами или с богинями-прародительницами (Девой Марией, Христом, Озирисом, Адонисом и так далее). Но самое интересное для Грофа то, что в психоделических сеансах наблюдается появление переживаний, которые сам Гроф называет “трансперсональными”. С. Гроф: Наиболее критический и серьезный вызов нью-тоно-картезианской модели Вселенной исходит от последней категории психоделических явлений — целого спектра переживаний, для которых я подобрал термин трансперсоналъные. Общим знаменателем этой богатой и разветвленной группы необычных переживаний является ощущение индивида, что его сознание расширилось за пределы Эго и трансцендиро-вало границы времени и пространства…

Диалог 13. Человек в поисках смысла

Многие сообщают о ярких фрагментах опыта на клеточном уровне сознания, что отражает, по-видимому, их существование в форме спермы или яйцеклетки во время зачатия. Иногда регрессия идет еще дальше, и у индивида возникает убедительное чувство повторного проживания эпизодов из жизни биологических предков или даже погружения в общий фон коллективной и расовой памяти… Сюда относится опыт сознания другого человека, группы людей или всего человечества. Возможны даже выход за пределы специфически человеческого опыта и подстройка к тому, что кажется сознанием животных, растений или неодушевленных предметов. В крайних случаях возможно переживать сознание всего творения, всей планеты или всей материальной Вселенной.

Индивиды, сталкивающиеся с трансперсональными переживаниями подобного рода в психоделических сеансах, часто получают доступ к детальной … информации о соответствующих аспектах материального мира, которая далеко превосходит их общую образовательную подготовку и специфические знания в данной области. Так, в сообщениях … содержалась медицински точная интуиция об анатомических, физиологических и биологических аспектах происходивших [в эмбриогенезе] процессов. Подобным образом наследственный опыт, элементы коллективного и расового бессознательного (в юнговском смысле) и “воспоминания прошлых воплощений” часто содержат примечательные детали, касающиеся исторических событий, костюмов, архитектуры, оружия, искусства или религиозной практики подразумеваемых культур… У тех, кто сообщил об эпизодах сознательного отождествления с растениями были необыкновенные постижения таких ботанических процессов, как прорастание семян, фотосинтез в листьях, опыление… Также распространено чувство отождествления с сознанием неорганических материалов или процессов — таких, как золото, гранит, вода, огонь, молния… [15, с. 42-43].

С: Я, конечно, теоретически могу допустить наличие таких переживаний во время приемов ЛСД, но где гарантия того, что это не бредовые образования, вызванные приемом весьма сильного наркотика?

А.: Ты не один так думаешь. Гроф сам отмечает то недоверие, с которым были встречены его исследования как в Чехословакии, где он вначале пытался их проводить, так и

Возможная классификация “философий человека” 635

потом в США. Многие говорили, что подобные переживания есть проявления психозов, в частности шизофрении. И действительно, сходство образов бреда при шизофрении, о которых можно судить хотя бы по картинам больных шизофренией художников, написанных специально для врача после острых приступов болезни, просто бросается в глаза. Но в этом отношении Гроф занимает совершенно определенную позицию. С. Гроф: Каково бы ни было профессиональное или философское мнение терапевта о характере трансперсональных переживаний, ему всегда следует осознавать их терапевтический потенциал и поддерживать пациентов, если вольное или невольное самоисследование ведет их в трансперсональные сферы [15, с. 253]. С: А какой психотерапевтический эффект они имеют? А.: Станислав Гроф считает, что имеющиеся у человека эмоциональные и психосоматические симптомы “указывают на заблокированность потока энергии” и представляют собой “конденсированные” переживания, которые стремятся прорваться. С. Гроф: Их содержание может состоять из конкретных воспоминаний детства, тяжелых эмоций, накопленных в течение жизни, эпизодов рождения, кармических констелляций, архетипических паттернов, филогенетических эпизодов, отождествлений с животными и растениями, проявлений демонической энергии и многих других феноменов. Эффективные терапевтические механизмы в самом широком смысле несут в себе, следовательно, высвобождение заблокированной энергии и способствуют ее эмпирическому и поведенческому выражению без какого-либо предвзятого отношения к тому, какую форму примет этот процесс [15,с. 253].

А.: И Станислав Гроф показывает, что после подобных сеансов его клиенты избавлялись от многих страданий (физических болей, приступов депрессии и прочего), еще раз подчеркнув: “Отражают подобные переживания “объективную реальность” или нет, все равно их терапевтическая ценность бесспорна” [Там же, с. 255].

Я думаю, что успешность терапии Грофа в работе с определенным контингентом клиентов как раз и доказывает то, что ее приемы могут открывать нам доступ к той части реальности, которая до сих пор остается малоизученной. Для познания тайн души, по Грофу, необходимо выйти за преде-

Диалог 13. Человек в поисках смысла

лы индивидуальной прижизненной истории личности в период до рождения индивида (имеется в виду не только опыт его пре- и перинатального развития, но и опыт жизни его биологических предков, который каким-то образом зафиксирован в тканях и клетках живого организма и во многом определяет актуальное поведение человека в течение его индивидуальной жизни). Тем самым Гроф доказывает нам ограниченность тех психологических подходов, которые искали ключ к разгадке тайн человеческой психики только (или главным образом) во внешних факторах психического развития и недоучитывали роль “внутренних условий” такого развития (Леонтьев, Гальперин и другие). “Настоящее” в гештальт-терапии

С: Итак, мы говорили о том, какую роль играет прошлое в различных системах психотерапии и, соответственно, в представлениях о движущих силах развития психики человека… Наверное, здесь следует назвать и Юнга, который отводил коллективному бессознательному тоже немаловажную роль в реальном функционировании психики индивида в данный момент…

А.: Верно. Частично к данным системам можно отнести также и теоретические представления и практику гештальт-терапевтов, которые имеют весьма опосредствованное отношение к теории собственно гештальтпсихологии. С: А почему ты говоришь “частично”?

А.: Потому что в их системе основное внимание уделяется не столько прошлому, сколько настоящему в психической жизни индивида. Идея определяемости поведения человека законами складывающегося “здесь и теперь” психологического поля является классической идеей гештальт-психологии, где “прошлое” и “будущее” рассматриваются лишь в преломлении через настоящее. Вспомни экспериментальные исследования в ранний период развития гештальтпсихологии, когда изучалось влияние различных расположений объектов в зрительном поле на возникновение целостных образных структур — гештальтов — ” здесь и теперь”. Роль прошлого опыта минимизируется даже в экспериментальных процедурах: испытуемому в экспериментах по творческому мышлению прямо указывается в инструк­ции, чтобы он придерживался “наличных условий задачи”, а задачи используются такие, в ходе решения которых не требуется привлекать никаких специальных знаний из прошлого опыта. И хотя первую свою книгу основатель гештальт-те-рапии Фриц Перлз посвятил Максу Вертгеймеру, на практику гештальт-терапии оказали свое влияние также идеи Фрейда, ученика Фрейда Вильгельма Райха, а также экзистенциализм. Станислав Гроф подчеркивает, что эта практика наиболее близка к его собственной (См. [15, с. 138, 140]). Впрочем, ты мне говорил, что читал тексты по гештальт-терапии и знаешь, в чем заключаются ее приемы.

С: Немного знаю. Это действительно ориентация на “настоящее” клиента. На практике, в частности, это означает доведение до сознания клиента того обстоятельства, что какие-то его действия и поступки, которые он оценивает негативно и по поводу которых у него возникают неприятные эмоциональные переживания, на самом деле представляют собой единственно верный и вполне нормальный способ поведения и переживания в данный момент. То, что есть сейчас, — уже совершенно. Но это утверждает психотерапевт. Чтобы и сам клиент это понял, существует ряд специальных процедур. Например, “переименование симптома”. Гештальт-терапевты побуждают клиента найти новое наименование его “симптома” или вызывающей отрицательные эмоции черты характера. Допустим, такой оцениваемой негативно клиентом чертой его характера является “упрямство”. Назовем его “упорством”. Термины обозначают одно и то же (одни и те же проявления индивидуальных особенностей человека), но несут в себе разные оценки данной черты. Тем самым клиент начинает осознавать, что нет ничего раз и навсегда плохого или хорошего. В конечном итоге это приводит к необходимой переоценке имеющихся в жизни клиента проблем и к выводу, что “не так уж всеу него плохо”.

А.: Еще одним приемом гештальт-терапии является создание условий для переживания ситуации в ее “законченном и наиболее совершенном виде”, или, если воспользоваться терминами гештальтпсихологов, для “завершения гештальта”.

С: Да-да, я слышал о таком случае из практики геш-тальт-терапевта Джона Энрайта. Молодая вдова с тремя детьми пришла на консультацию к терапевту по настоянию сво-

Диалог 13. Человек в поисках смысла

их друзей, которые все время твердили ей, что смешно уже три года все еще оплакивать своего умершего мужа вместо того, чтобы начать встречаться с людьми и, возможно, найти себе нового мужа и отца для детей. Джон Энрайт занял позицию полной поддержки сделанного вдовой выбора все время сидеть дома и оплакивать умершего мужа, сказав, что такая любовь редка в наши дни, когда все куда-то спешат, суетятся, не испытывают глубоких чувств и быстро забывают старую любовь. Он восхищался ее верностью весьма экспансивно. Когда же женщина сказала, что раз в неделю она обязательно посещает могилу мужа (вероятно, она ждала, что Энрайт скажет, что это слишком часто), он попросил ее вдуматься, не мало ли этого, не “ускользает” ли ее привязанность к мужу. Буквально через несколько минут женщина уже говорила, что страдать достаточно, что ей, наверное, пора начать жить снова и что поиски другого мужчины не повредят памяти ее мужа (См. [16, с. 287]). А.: Интересно, что такой прием гештальт-терапевта напоминает технику “парадоксальной интенции”, предложенную психотерапевтом иной ориентации, в которой центральное место занимает категория “будущее”. Я имею в виду логотерапию Виктора Франкла. С: Стало быть, мы приступаем к тем подходам, которые в будущем человека видят главным образом факторы разрешения его проблем?

“Будущее” в гуманистической терапии и “логотерапии” В. Франкла

А.: Да, и к таковым условно можно отнести, во-первых, логотерапию Виктора Франкла, а также многие психотерапевтические техники гуманистических психологов, которые в своей практической работе, как мы убедились, учитывают и настоящее, но в свете перспектив развития клиентов в будущем. В принципе категория будущего как совокупности целей, к которым следует стремиться, не чужда и представителям другим направлений, например тому же Адлеру, который говорит о совершенстве как некой “идеальной” цели развития. Подобная же установка на разработку “развернутых планов будущей жизни”, устремленность в будущее характерна и для психокоррекционных приемов, предлагаемых психологами, ориентированными надеятельностиый подход (См. [17, с. 23-24]).

С: А что это за парадоксальная интенция, о которой ты говорил?

А.: Вот пример этой самой “парадоксальной интенции”. Данный случай прислал Франклу один из его корреспондентов, применивший его прием при лечении пациентки, страдавшей от тремора.

В. Франки: Из сообщения Мохаммеда Садика мы заимствуем следующий случай: “Фрау N, пациентка 48 лет, страдала от такого сильного тремора, что она не могла взять в руку чашку кофе или стакан воды, не пролив ее. Она также не могла ни писать, ни держать книгу достаточно неподвижно, чтобы читать ее. Однажды утром мы с ней сидели вдвоем друг напротив друга, иеев очередной раз начала бить дрожь. Тогда я решил испробовать парадоксальную интенцию с настоящим юмором и начал: “Фрау N, как насчет того, чтобы устроить соревнование по дрожи?” Она: “Как вас понимать?” Я: “Посмотрим, кто из нас может трястись быстрее и кто дольше”. Она: “Я не знала, что вы тоже страдаете от тремора”. Я: “Нет, конечно, нет, но если я захочу, то я могу”. (И я начал — и еще как!) Она: “Ну! У вас получается быстрее, чем у меня”. (И она со смехом стала пытаться ускорить свою дрожь). Я: “Быстрее, фрау N, давайте, вы должны трястись гораздо быстрее”. Она: “Но я же не могу — перестаньте, я больше не могу”. Она действительно устала. Она встала, пошла на кухню, вернулась с чашечкой кофе в руке и выпила ее, не пролив ни единой капли. С тех пор всякий раз, когда я уличал ее в треморе, мне достаточно было сказать: “Ну-ка, фрау N, как насчет соревнования по дрожи?” На это она обычно отвечала: “Ладно, ладно”. И всякий раз это помогало” [11, с. 345-346]. С:Ив этом заключается вся логотерапия?

А.: Что ты! Это всего лишь один прием, который можно понять лишь в контексте общей концепции Франкла. Но о ней мы поговорим опять-таки позже, когда затронем другие основания классификации подходов к психологическому исследованию человека. С: А именно?

2. Оппозиция “внешних” и “внутренних” факторов в развитии личности

А.: Мы рассматривали их в свете категории “время”. Теперь рассмотрим их в отношении

категорий “внешнее” —

640 Диалог 13. Человек в поисках смысл,

“внутреннее”. Речь идет о разделении концепций человека на те, в которых отводится решающая роль внутренним факторам развития, и те, в которых эта роль отводится внешним. Естественно, речь идет только о преобладании каждой из групп факторов: нет ни одной концепции человека, кроме, пожалуй, классического бихевиоризма Уотсона, в которой механизмы развития личности искали бы только в одной группе факторов. С: Стало быть, в классическом бихевиоризме абсолютизировалась роль внешних факторов… А.: Но и в необихевиоризме, а затем и в бихевиоральной терапии решающее значение в развитии человека приписывалось организации соответствующих стимулов. Вспомни, мы об этом уже говорили. Главным в поведенческой терапии было организовать “внешний рисунок” поведения при помощи соответствующих приемов формирования и закрепления навыков (например, навыков общения с продавцом в магазине, с начальником по работе и так далее).

С: По-моему, это очень нужные вещи для воспитания человека! Скольких бы комплексов у нас бы не было, если бы всех с детства учили подобным навыкам!

А.: Только не нужно абсолютизировать определяемость поведения внешними условиями, как это делали бихевио-ристы.

С: По-моему, этим грешили не только бихевиористы. А.: А кто еще?

С: Ты же сам недавно говорил о том, что это защитники теории деятельности в леонтьевском ее варианте! Да и Рубинштейн упрекал многих ее представителей, в частности Гальперина, в преувеличении роли внешней детерминации поведения в ущерб внутренней… А.: Хорошо, что ты это запомнил. Однако данный существенный изъян в теории деятельности хорошо осознавали сами сторонники леонтьевского варианта деятельностного подхода, в частности Александр Владимирович Запорожец.

А.В. Запорожец: Под влиянием успехов, главным образом, в разработке проблемы формирования умственных действий и понятий, мы совершаем эволюцию от положения, которое мы принимали и которое было выдвинуто Львом Семеновичем, положения, что обучение играет ведущую роль в развитии, к другому положению, что развитие и есть обучение, что обучение есть формаразвития. Хорошо ли это? Я в

Возможная классификация “философий человека” 641

этом сомневаюсь. Во-первых, по теоретическим соображениям. Мне представляется, что, идя по этому пути, мы стоим перед опасностью фактически полного отрицания развития с его особой логикой, внутренними противоречиями, внутреннего самодвижения, то есть стоим перед опасностью встать на позициирафинированногомеханицизма, супербихевиоризма… Я очень хорошо понимаю, что все современные рассуждения Сергея Леонидовича Рубинштейна насчет того, что внешнее действует через внутреннее, … — это, в общем, беспомощное бормотание, потому что здесь речь идет явно не про то, что нужно. Самый крайний механицист никогда не станет отрицать, что воздействие одного объекта на другой зависит не только от объекта, но и от другого объекта. Огонь, действуя на железо, будет его разогревать, плавить, если будет дерево — он будет его сжигать… Меня на обсуждение этой проблемы толкают не только теоретические соображения, но и сугубо практические жизненные проблемы. Дело в том, что сейчас происходит бедствие в связи с реформой в школе, с сокращением сроков начального обучения, перегрузкой программ в начальных классах и т.д. Причем эта мутная волна начинает захлестывать детский сад, потому что школа этого не выдерживает и начинает перепихивать свои задачи на детский сад… А.: Эти слова были сказаны Запорожцем в конце 1969 года, когда наблюдались подобные явления…

А.В. Запорожец: Невольными идеологами этого дела являетесь вы — Д.Б. Эльконин, П.Я. Гальперин идр., причем, как только пытаются возражать, то говорят, что возрастные особенности ничего не значат, и если правильно учить, то ребенка можно научить чему угодно. В связи с этим у меня возникает просто жизненная необходимость как-то отбиться от этого давления, как-то оградить этого несчастного ребенка, то есть защищать развитие от обучения и всячески подчеркивать специфичность возрастных особенностей. Надо развивать и качества, и свойства, характерные для данной генетической ступени, но чрезвычайно опасно и нецелесообразно форсировать развитие и тащить ребенка на высшие, более поздние ступени, из этого происходят всякие беды… Важным достижением было то, что созревание не является движущей причиной развития, что оно является каким-то условием, предпосылкой и т.д. Но все-таки условия — это не ничто. Тем более, что, как все время подчеркивал Выгот-

642 Диалог 13. Человек в поисках смысла

ский, своеобразие онтогенетического развития ребенка заключается в том, что оно происходит в ситуации постоянного изменения этих органических условий, чего нет ни в историческом развитии психики, ни в индивидуальном развитии психики взрослого человека [18, с. 153-155].

А.: Запорожец подчеркнул, что это “болячки, которые приобретают общенародное значение” [Там же, с. 154]. Речь шла об обучении в школе. Но, по сути, это же можно было бы сказать и относительно всей нашей социальной и политической жизни в течение 70 с лишним лет после 1917 года. Пусть формула Рубинштейна о том, что внешние причины действуют через внутренние условия, и кажется тривиальной, но беда в том, что как раз эти внутренние условия — а именно психология различных слоев и групп людей в нашей стране — совершенно не учитывались, как на практике, так, впрочем, и в теории. В свое время об этом говорил отечественный философ, высланный из России в 1922 году, Николай Александрович Бердяев: “В марксизме всегда самой слабой стороной была психология, а в ленинизме, вследствие преобладания демагогии, психология еще слабее, грубее и элементарнее” [19, с. 133]. В силу известных, ставших догмами положений (например, о том, что “бытие определяет сознание”, — что в принципе правильно, но ведь и сознание оказывает “обратное воздействие” на бытие), психология стала падчерицей общества в нашей стране на многие годы. Да что я говорю: ты сам все это, вероятно, знаешь. Так что для нас проблема соотношения внешнего и внутреннего приобретает большую значимость. Но пока довольно об этом. Поговорим еще об одном основании для разделения теорий личности и соответствующих психотерапевтических подходов.

3. Развитие личности как приспособление к среде или как “взрыв отношений” со средой Б.В. Зейгарник: Можно было бы классифицировать теории личности исходя из того, как представители той или иной теории относятся к понятию гомеостаза как источника развития. Тогда теории личности разделяются на такие, которые считают, что движущей силой развития человека является стремление к установлению равновесия со средой. В этом случае в одну группу попадут разноречивые теории (Фрейд,

Левин). В другую группу войдут теории, считающие, что не стремление к удержанию равновесия, а, наоборот, к его преодолению является движущей силой (Маслоу, Ньюттен, частичноЛевин) [12,с. 11]. С: Кто такой Ньюттен?

А.: Речь идет о бельгийском психологе, выдвинувшем свою концепцию личности. Отмеченные выше ориентации личностных концепций на “приспособление” к среде или на “оптимальное развитие способностей человека”, реализацию его индивидуальности, которые могут “взорвать” сложившиеся уже отношения с окружением, находят свое отражение и в соответствующих психотерапевтических приемах. Наиболее наглядно различие двух подходов выражает Эрих Фромм, который в литературе причисляется то к психоаналитическому направлению, но с оговоркой — как создатель “гуманистического психоанализа”, то к самому гуманистическому направлению, то к “фрейдомарксизму”, пытавшемуся соединить фрейдизм и марксизм. Впрочем, это настолько неординарная фигура в философии и психологии, что, я думаю, ее следует рассматривать саму по себе. Так вот: Фромм рассматривает следующий случай из практики.

Э. Фромм: Молодой двадцатичетырехлетний человек, придя на прием к психоаналитику, сообщил, что с тех пор, как два года назад он окончил колледж, он чувствует себя несчастным. Работает он в фирме отца, но работа не доставляет ему никакого удовольствия. У него постоянно плохое настроение, он часто ссорится с отцом, ему очень трудно принимать даже самые незначительные решения. По его словам, все это началось за несколько месяцев до окончания колледжа. Он очень увлекался физикой, причем его преподаватель считал, что у него замечательные способности к теоретической физике, и юноша хотел поступить в аспирантуру и стать ученым. Его отец, преуспевающий бизнесмен, владелец крупной фабрики, настаивал на том, чтобы сын занялся бизнесом, снял бремя с его плеч и, в конце концов, стал его преемником… Результатом отцовских просьб, увещеваний и напоминаний о чувстве долга было согласие сына. Он начал работать в фирме. После этого начались описанные выше осложнения [20, с. 269-270].

А.: И далее Фромм показывает, как по-разному можно интерпретировать возникшие у сына симптомы и как по-разному можно подойти к их лечению.

Диалог 13. Человек в поисках смысла

Э. Фромм: Можно считать, что точка зрения отца совершенно разумна, что сын спокойно последовал бы совету отца, если бы не… глубоко затаенный антагонизм с отцом, и что желание сына стать физиком основывалось не столько на его интересе к науке, сколько на этом антагонизме и бессознательном стремлении расстроить планы отца… Если бы этот антагонизм был разрешен — путем проникновения в его глубинные причины, — тоу сына больше не было бы трудностей в принятии разумных решений, а его тревоги, сомнение и прочее исчезли бы сами собой.

Но если на эту ситуацию взглянуть по-другому, аргументация будет иной. Хотя отец, возможно, имеет основание желать, чтобы сын участвовал в делах его фирмы, и хотя он имеет право высказать свои пожелания, сын имеет право — а,с точки зрения морали, долг — поступать так, как подсказывает ему совесть. Если он чувствует, что профессия физика больше соответствует его способностям и стремлениям, он должен следовать своему призванию, а не пожеланиям отца… Симптомом будет теперь неспособность самоутвердиться и боязнь следовать собственным планам и желаниям. Пациент будет вылечен, если он перестанет бояться отца, а цель лечения заключается в том, чтобы помочь ему обрести мужество, утвердиться и освободить себя… Очевидно, что каждая из интерпретаций может быть истинной, а зная в деталях характеры как отца, так и сына, можно установить, какая из них верна в данном случае. Впрочем, на суждения аналитика будут оказывать влияние его философия и система ценностей. Если он склонен полагать, что “приспособление” к социальным моделям является первостепенной целью жизни, что практические соображения, такие, как процветание фирмы, высокий доход, благодарность родителям, являются основными, то он будет интерпретировать болезнь сына как его иррациональный антагонизм с отцом. Если же рассматривать такие понятия, как “честность”, “независимость” и “работа по призванию”, как высшие ценности, то аналитик будет склонен понимать неспособность сына самоутвердиться и страх перед отцом главными трудностями, на разрешение которых и должны быть направлены все усилия [20, с. 270-271]. С: Мне кажется, что очень многое зависит и от конкретных социальных условий жизни данного индивида. Одно дело — когда он должен думать о куске хлеба, как мы с то­бой, - и тогда уже, в общем-то, не до “высших материй” и самоактуализации, а другое дело — когда у него все в порядке, и он может, наконец, предаться любимому делу. И все-таки, как мне представляется, деньги в любом случае могут быть только, по Леонтьеву, целью, но не мотивом поведения. Думаю, что даже в наших сегодняшних сложных условиях высшей ценностью все-таки должна быть самоактуализация, самореализация в различных сферах жизни… Правда, раньше я так не думал.

А.: Значит, ты сменил установку на “обладание” установкой на “бытие”? С: В каком смысле?

Два модуса существования человека по Э. Фромму. Проблема идеала и реальности в психологии

А.: Данные термины использует в своей книге “Иметь или быть” Эрих Фромм. Эта книга, вышедшая в 1976 году и не так давно переведенная на русский язык, написана под влиянием мучительных раздумий Фромма о человеке, его счастье и путях его достижения. Как раз в ней Фромм и дает анализ двух основных “способов существования” человека — обладания и бытия. Мне представляется, что этот труд особенно актуален для нас сегодня. Ведь для многих из нас идеалом общественного развития и, соответственно, человека стали западный образ жизни и преуспевающий бизнесмен.

С: А как может быть иначе? Ведь совершенно очевиден крах коммунистической идеологии и соответствующего образа человека.

С: Почему же в таком случае довольно много людей до сих пор остаются верны идеалам, которые — с большей или меньшей степенью условности — могут быть причислены к разряду “социалистических”? Ты как психолог должен был бы разобраться в этом вопросе. А для этого мы должны проанализировать проблему, которую поднял в своей книге Фромм, которую неоднократно обсуждали русские философы, в частности тот же Бердяев, а также ученые, принадлежавшие к самым различным философским и психологическим течениям и направлениям: экзистенциализму, философской антропологии и другим. С: Что же это за проблема?

Диалог 13. Человек в поисках смысла

А.: Это проблема соотношения идеала и реальности в конкретной жизни человека. Она имеет непосредственное отношение к другим фундаментальным проблемам человеческой личности, а именно — смысла жизни, самоосуществления и прочим.

Итак, сначала об идеале. Задумывался ли ты когда-нибудь, почему так сильна в людях тяга к идеалу, почему так много философов, писателей, психологов наконец, уделяло внимание проблеме создания идеального (в смысле совершенного) общества и совершенного человека? С: Нам-то как раз сейчас не до идеалов. По-моему, наши люди озабочены весьма прозаическими вопросами: как бы прожить.

А.: Я думаю, ты не прав. Как показывают исследования, зачастую вопросы о смысле жизни, об идеалах, которые способны придать жизни этот смысл, появляются именно в такие “трудные” эпохи, когда человеку живется, по выражению Франкла, “хуже некуда” (См. [11, с. 29]).

А в нашей стране, я думаю, время всегда было “трудным” — не случайно многие исследователи утопического сознания (а оно тоже в своеобразном виде отражает идеалы) отмечали, что “в России утопия всегда чувствовала себя как дома” [21,с. 105]. А ведь утопия представляет, своего рода, “психотерапевтическое средство” для людей, чья реальность слишком тяжела. На это обстоятельство обращали внимание многие русские мыслители, в частности известный в свое время правовед Павел Иванович Новгородцев. П.И. Новгородцев: Для труждающихся и обремененных, для бедных тружеников земли нужны впереди светлые перспективы, и эти перспективы даются в образе ожидаемого совершенства жизни. Усталые путники на жизненном пути, люди ищут отдохнуть и забыться в сладких мечтах о счастье, пережить хотя бы в воображении это блаженное состояние, где нет более ни борьбы, ни тревог, ни тяжкого изнурительного труда [22, с. 40]. А.: Но оставим эту сложную тему, потому что отношения между собственно идеалами человека и возникающими в общественном сознании утопическими проектами весьма неоднозначны. Важно одно: это стремление к идеалу как условие нормальной осмысленной жизни подчеркивается исследователями самой разнообразной ориентации. Зачастую это стремление к идеалу рассматривается как противоположное “реальной” жизни человека.

М. Шелер: То, что делает человека человеком, есть принцип, противоположный всей жизни вообще, он как таковой вообще несводим к “естественной эволюции жизни”, и если его к чему-то и можно возвести, то только к высшей основе самих вещей — к той основе, частной манифестацией которой является и “жизнь”. Уже греки отстаивали такой принцип и называли его “разумом”. Мы хотели бы употребить для обозначения этого А’более широкое по смыслу слово … — слово “дух”.Деятелъный же центр, в котором дух является внутри конечных сфер бытия, мы будем называть личностью, в отличие от всех функциональных “жизненных” центров, которые, при рассмотрении их с внутренней стороны, называются также “душевными”центрами…

Основным определением человека как “духовного” существа станет его — или его бытийственного центра — экзистенциальная независимость от органического, свобода, отрешенность от принуждения и давления, от “жизни” и всего, что относится к “жизни” [23, с. 53].

А.: Шелер считает, что быть человеком — это значит бросить своеобразный вызов случайному бытию (он называет его “So-sein” — наличному бытию, “так-бытию”) в определенном месте пространства и в определенный момент времени (См. [Там же, с. 63]). Подобная мысль встречается и у Бердяева.

Н.А. Бердяев: Свобода вкоренена не в бытии, а в “ничто”, свобода безосновна, ничем не определяема, находится вне каузальных отношений, которым подчинено бытие и без которых нельзя мыслить бытия [24, с. 199].

А.: Может быть, более понятно эта позиция выражена у Виктора Франкла (в скобках, однако, отмечу, что в психологии, как мы уже говорили, проблема собственно свободы — в том числе свободы воли — имеет уже давнюю историю и весьма различные варианты своего решения).

В. Франкл: Человек как духовное существо … всегда может как-то “относиться”, как-то “вести себя” по отношению к миру. В каждое мгновение своей жизни человек занимает позицию по отношению как к природному и социальному окружению, к внешней среде, так и к витальному психофизическому внутреннему миру, к внутренней среде. И то, что может противостоять всему социальному, телесному и даже психическому в человеке, мы и называем духовным в нем. Духовное, по определению, и есть свободное в человеке…

Диалог 13. Человек в поисках смысла

К способности человека “вставать над всем” принадлежит также его способность встать над самим собой… Я могу лишь отмежеваться от того, что есть во мне… Ведь типом или характером я лишь обладаю; то же, что я есть, — это личность… Это свобода от своей фактичности, свобода своейэкзистенциальное™ [11, с. 111-112].

А.: Из всех этих высказываний становится ясно, что существует некий идеальный образ человека, человека как свободной личности, которая не “приспосабливается” к миру, а “относится” к нему, что всегда предполагает “возражение”, иногда даже полное отрицание “этого” (наличного) мира, человека, который свободно развивает свои “сущностные силы”, как говорил Маркс. И не случайно он не раз формулировал принцип функционирования нового общества так: “свободное развитие каждого является условием свободного развития всех”. Разве это не гуманистический идеал развития человека?

С: Мне всегда казалось, что этот идеал недостижим и нужно принять человека таким, каков он есть. Ведь, действительно, человеку, если воспользоваться несколько видоизмененными словами Фрейда, свойственно не только “самое высокое”, но и “самое низкое”. Мне кажется теперь, что идеологи строительства социализма не учитывали именно то, что они называли “низким” или “низменным”, стремясь насильственно переделать, например, тенденции к обладанию. Наверное, эти тенденции неискоренимы в человеке. Иначе как же он физически будет существовать и обеспечивать свою семью, если не будет обладать? Поэтому я понимаю людей, которые скептически относятся к идеалам социализма: разве можно “быть”, то есть самоосуществляться, будучи голодным?

А.: А как же тогда объяснить создание величайших произведений искусства и литературы во время Ленинградской блокады, о которых ты сам мне напомнил в нашем разговоре о концепции Маслоу?

С: Ленинградская блокада — все-таки исключение из общего правила. А по общему правилу никто не станет следовать идеалу “быть” и ничего при этом не “иметь”. А.: Ты все время говоришь о противопоставлении “быть” и “иметь” как о противопоставлении социалистического идеала развития человека, который ты считаешь утопическим, и реальных тенденций этого развития. Но разве идеал “быть” действительно был идеалом развития нашего общества за 70

лет после 1917 года? Многочисленные наблюдатели и участники событий в нашей стране

неоднократно отмечали, что “русский коммунизм”, как часто называли сложившуюся в

СССР общественную структуру, имел своим идеалом как раз не “быть”, а “иметь”.

Н.А. Бердяев: Современный социализм … буржуазен до самой своей глубины и никогда не

поднимается над уровнем буржуазного чувства жизни и буржуазных идеалов жизни. Он

хочет лишь равной для всех, всеобщей буржуазности [25, с. 176-177].

А.: “Ваш жизненный идеал — животный идеал, — обращается Бердяев к идеологам

Октябрьской революции. — Вы хотите все общество человеческое сделать обществом

потребительским”, “вы не ищете смысла жизни. Вы ищете лишь благ жизни” [25, с. 39, 53].

Подобные же оценки “русского социализма” давал и Эрих Фромм.

Э. Фромм: Социализм и коммунизм очень скоро превратились из движения, целью которого было построение нового общества и формирование нового человека, в движение, идеалом которого стал буржуазный образ жизни для всех, а всеобщим эталоном мужчин и женщин будущего сделался буржуа. Предполагалось, что богатство и комфорт в итоге всем принесут безграничное счастье… Социализм и коммунизм основывались на буржуазной концепции материализма… Цель такого социализма — максимальное потребление и максимальное использование техники… Хрущев со своей теорией “гуляш-коммунизма” по своему простодушию однажды проговорился, что цель социализма — предоставить всему населению возможность получать такое же удовлетворение от потребления, какое капитализм предоставил лишь меньшинству [20, с. 10, 164].

А.: Естественно, что при таком “идеале” наблюдались все специфические особенности “общества потребления”: желание иметь как можно больше (причем эта потребность, как писал тот же Фромм, “принципиально ненасыщаема”: всегда найдется предмет, которого у тебя нет), зависть к соседу, который больше “имеет”, страх потерять “нажитое”, духовная опустошенность, отрицание творчества, которое не ведет к прямой материальной выгоде, потеря смысла жизни… В этом смысле для людей, принявших такой “идеал” как единственно возможный, происходящие или проводимые в стране реформы видятся только в данной плоскости. Но это всего лишь

Диалог 13. Человек в поисках смысла

одна “плоскость”, и далеко не самая главная. Ведь не случайно знатоки человеческой психологии отмечали следующее.

Э. Фромм: Поскольку производство, каким бы развитым оно ни было, никогда не будет поспевать удовлетворять всевозрастающие желания, непременно возникнут соперничество и антагонизм между индивидами в борьбе за достижение еще больших благ. И эта борьба будет продолжаться даже в том случае, когда будет достигнуто состояние полного изобилия, ибо те, кто обделен физическим здоровьем и красотой, талантами и способностями, будут завидовать черной завистью тем, кому досталось “больше”… [20, с. 120]. В. Франки: Дело доходит до экзистенциального вакуума. И это — в сердце общества изобилия, которое ни одну из базовых, по Маслоу, потребностей не оставляет неудовлетворенной. Это происходит именно оттого, что оно только удовлетворяет потребность, но не реализует стремление к смыслу. “Мне 22 года, — писал мне один американский студент. — У меня есть ученая степень, у меня шикарный автомобиль, я полностью независим в финансовом отношении, и в отношении секса и личного престижа я располагаю большими возможностями, чем я в состоянии реализовать. Единственный вопрос, который я себе задаю, — это какой во всем этом смысл” [11,с.41]. А.: Так что вот какие сложности открываются за проблемой верности многих людей в нашей стране “идеалам социализма”: идет ли речь о “потребительском варианте идеала” или же, действительно, о другой возможности общественного развития (“персоналистическом социализме”, по выражению Бердяева) — развития модуса “бытия”. Точно так же следует анализировать и предлагаемые “идеалы” нового общества, контуры которого в России еще весьма неясны: идет ли речь о “русском варианте” общества потребления, идеалом которого является “модус обладания”, или же этот идеал предполагает развитие “модуса бытия”… Кстати, к слову, в русском языке, как и в некоторых других, слово “иметь” употребляется несравнимо реже, чем во многих европейских языках (мы говорим: “у меня есть”, а не “я имею”; последнее выражение часто воспринимается как неудачный перевод, например, английского “I have” или немецкого “Ich habe”). А исследования лингвистов показали, что употребление в языке слова “иметь” тесно связано с развитием частной собственности (См. [20, с. 31]). Выводы делай сам.

Надо отметить, однако, что в некоторых случаях ориентация на “обладание” не противоречит ориентации на “бытие”.

Э. Фромм: Чтобы полнее охарактеризовать принцип обладания,… необходимо сделать … одно уточнение и показать функцию экзистенциального обладания; само человеческое существование в целях выживания требует, чтобы мы сохраняли определенные вещи, заботились о них и пользовались ими. Это относится к нашему телу, пище, жилищу, одежде, а также к орудиям производства, необходимым для удовлетворения наших потребностей. Такую форму обладания можно назвать экзистенциальным обладанием, потому что оно коренится в самих условиях человеческого существования. Оно представляет собой рационально обусловленное стремление к самосохранению — в отличие от характерологического обладания, страстного желания удержать и сохранить, о котором шла речь до сих пор и которое не является врожденным, а возникло в результате воздействия социальных условий на биологически данный человеческий вид.

Экзистенциальное обладание не вступает в конфликт с бытием; характерологическое же обладание необходимо вступает в такой конфликт. Даже те, кого называют “справедливыми” и “праведными”, должны желать обладать в экзистенциальном смысле, поскольку они люди, тогда как средний человек хочет обладать и в экзистенциальном, и в характерологическом смысле [20, с. 92-93].

А.: Бердяев тоже подчеркивает, что ориентация на обладание может не противоречить ориентации на бытие, если люди не имеют самого необходимого.

Н.А. Бердяев: Вопрос о хлебе для меня есть вопрос материальный, но вопрос о хлебе для моих ближних, для всех людей есть духовный, религиозный вопрос. “Не о хлебе едином жив будет человек”, но также и о хлебе, и хлеб должен быть для всех. Общество должно быть организовано так, чтобы хлеб был для всех, и тогда именно духовный вопрос предстанет перед человеком во всей своей глубине. Недопустимо основывать борьбу за духовные интересы и духовное возрождение на том, что хлеб для значительной части человечества не будет обеспечен… Христиане должны проникнуться религиозным уважением к элементарным, насущным нуждам людей,… ане презирать эти нужды с точки зрения духовнойвозвышенности [19, с. 150-151].

Диалог 13. Человек в поисках смысла

А.: Этот модус личности также нужно учитывать при анализе психологии людей, чтобы лучше их понять и помочь им. Вот какие глубокие познания в области психологии личности и вообще в философских вопросах должен иметь человек, называющий себя психотерапевтом. Что он должен лечить — во многом зависит от “философии человека”, которой он придерживается. И в данном случае (ты помнишь?) мы говорили о делении подходов к человеку на те, сторонники которых рассматривают его с точки зрения приспособления к среде, уравновешивания со средой, и на те, сторонники которых видят в человеке свободную личность, ориентирующуюся на “взрыв” отношений со средой: не приспособление к наличным условиям, а активное отношение к ним.

С: Однако, по-моему, быть активным можно по-разному. Можно свободно “отнестись” к не изменяющейся в действительности ситуации и посмотреть на нее иным взглядом, переосмыслить ее для себя. От этого объективное положение индивида не изменится, изменится лишь его оценка (еще древние говорили: “Если действительность докучает тебе, измени к ней отношение”). Но изменить-то можно и саму эту ситуацию, то есть реальное объективное положение человека в его мире, как об этом говорил, например, Фромм (в том примере, который ты приводил относительно сына преуспевающего бизнесмена). 4. Цель психотерапии: изменение отношения человека к миру или изменение его положения в мире

А.: Верно. И это, пожалуй, будет четвертым основанием для возможной классификации психотерапевтических приемов и лежащих за ними общих философских подходов к человеку. Для одних из рассмотренных нами направлений главное условие психотерапевтической “помощи” — “игра” с образом мира человека, изменение его отношения к себе, к окружающим и тому подобное. Пожалуй, нет смысла перечислять все соответствующие школы — практически вся психотерапия построена на этом принципе (если не считать би-хевиористов). Другое направление — а именно изменение картины мира не путем изменения ее самой, а через изменение бытия человека в мире — фактически только складыва­ется. Во-первых, потому, что для психологов вообще была характерна созерцательная установка в понимании человека (ты помнишь, мы об этом уже говорили). Во-вторых, такое изменение бытия человека в его мире предполагает учет многих факторов и соответствующее воздействие на них, что, естественно, может выходить за рамки влияний психолога. В этих случаях психолог ищет возможность раскрыть в беседах с клиентом “спектр” возможных действий, а уж человек самостоятельно находит способы “включиться” в те или иные способы бытия и виды деятельности. Иногда же это происходит как бы независимо от деятельности психотерапевта: не случайно существуют житейские советы “для лучшего знакомства с человеком необходимо пойти с ним в трудный поход” (помнишь, у Высоцкого: “Парня в горы тяни, рискни пусть он в связке с тобой в одной — там поймешь, кто такой”). Иногда такое воздействие совместной деятельности на сознание каждого из ее участников происходит как бы совершенно независимо от какого-либо целенаправленного влияния терапевта. Можно сказать, что таким “психотерапевтом” выступает жизнь.

В. Франкл: Наблюдения за тремя группами подростков в закрытом летнем лагере показали, что спортивные состязания не снижают, а, наоборот, усиливают взаимную агрессию. Однако, что самое интересное, был один случай, когда взаимную агрессию обитателей лагеря как рукой сняло. Ребят пришлось мобилизовать для транспортировки в лагерь завязших в глинистой почве тележек с продовольствием. Отдавшись делу, хоть и трудному, но осмысленному, они буквально “забыли” про свою агрессию [11, с. 33]. С: Я думаю, что теперь, наконец, пришло время рассказать о Франкле, его варианте “философии человека” и психотерапии, о которой я столько слышал. Проблема смысла и “ценностей отношения” в логотерапии В. Франкла А.: Такое завершение наших диалогов мне кажется очень удачным. Логотерапия Франкла вобрала в себя лучшее из различных и довольно односторонних подходов к человеку. Но главное даже не в этом. Вариант психотерапии, который предлагает Франкл, прошел, что называется, “проверку временем” и сверхтяжелыми обстоятельствами нескольких конц-

Диалог 13. Человек в поисках смысла

лагерей, через которые Франкл прошел во время Второй мировой войны. Представь себе, он и его соратники организовали в концлагере даже психотерапию!

В. Франкл: Возможности психотерапии были, естественно, в лагере крайне ограничены. Гораздо больше, чем можно было добиться разговорами, помогал в этом отношении пример. Никто не ждет от нас рассказов о той “малой” и малейшей психотерапии, которая осуществлялась в форме импровизаций — на плацу, на марше, в котловане или в бараке. Последнее, но немаловажное — нам приходилось заботиться о предотвращении самоубийств. Мы организовали службу информации, и о любом проявлении мыслей о самоубийстве или даже намерений нам незамедлительно сообщали [11, с. 150]. А.: Здесь и было получено “эмпирическое подтверждение” идей Франкла, сформулированных им еще до войны, а именно — идей о роли будущего в жизни человека. В. Франкл: Любая попытка вновь поднять дух людей в концлагере предполагала, что нам удастся направить их на какую-то цель в будущем. Тот же, кто уже не мог больше верить в будущее, в свое будущее, был потерян. Вместе с будущим он утрачивал и духовный стержень, внутренне ломался и деградировал как телесно, так и душевно… Однако мужество жить или соответственно усталость от жизни оказывались всякий раз зависящими единственно лишь от того, имел ли человек веру в смысл жизни, его жизни. Девизом всей психотерапевтической работы в концлагере могли бы служить слова Ницше: “У кого есть Зачем жить, может вынести почти любое Как” [11, с. 150].

А.: И далее Франкл показывает, как именно происходило это нахождение смысла жизни для конкретных заключенных в концлагере.

В. Франкл: Это был конкретный, наиконкретнейший смысл их личного существования… Как-то раз в лагере передо мною сидели два человека, оба решившие покончить с собой. Оба твердили стереотипную формулу, которую то и дело слышишь в лагере: “Мне больше нечего ждать от жизни”. Нужно было попытаться произвести в них, своего рода, коперниканский переворот, чтобы они уже не спрашивали, ждать ли и что им ждать от жизни, а получили представление о том, что, наоборот, жизнь ожидает их, что каждого из них, да и вообще каждого, что-то или кто-то ждет — дело или

человек. Действительно, очень скоро обнаружилось, что — вне зависимости от того, чего оба узника ожидали от жизни, — ихв жизни ожидали вполне конкретные задачи. Выяснилось, что один из них издает серию книг по географии, но эта серия еще не Завершена, а у второго за границей есть дочь, которая безумно любит его. Таким образом, одного ждало дело, другого — человек. Оба в равной мере получили тем самым подтверждение своей уникальности и незаменимости, которая может придать жизни безусловный смысл, невзирая на страдания. Первый был незаменим в своей научной деятельности, так же как второй — в любвисвоейдочери[11,с. 151-152].

С: Что же помогало самому Франклу вести себя так по-человечески в самых нечеловеческих условиях?

А.: У него был свой смысл жизни: помогать находить этот смысл другим. Так он, по крайней мере, выразился на одной из встреч с нашими студентами, и сам я слышал от него эти слова. С: Ты слушал Франкла?

А.: Он несколько раз выступал перед студентами и сотрудниками МГУ, когда приезжал в нашу страну. Он был великолепен: другого слова здесь не подберешь, хотя тогда ему было уже под девяносто. Он весь так и светился желанием помочь всем нам приобрести новый смысл нашего существования в новых общественных условиях… С: Ну и в чем же этот смысл?

А.: Франкл на этот вопрос очень любил отвечать так. Разве можно спрашивать гроссмейстера: “Маэстро, скажите, какой ход в шахматах самый лучший?” Он тебе ответит: все зависит от конкретной ситуации. И со смыслом то же самое: все зависит от конкретной ситуации, от твоей индивидуальности, от данного этапа твоей биографии и так далее. Нет “смысла вообще”. При этом смысл жизни в данный момент не должен и не может быть “придуман” человеком — он должен быть “найден”. Вместе с тем, смысл не может быть и дан “извне”. Франкл считал, что, с одной стороны, именно жизнь “подбрасывает” нам цели и задачи, могущие для нас стать осмысленными. Но, с другой стороны, осмысление конкретной ситуации означает сознательный и ответственный выбор человека. Смысл, таким образом, “рождается” в точках пересечения “внутреннего” и “внешнего”. Тем самым психотерапия Франкла выходит за рамки второй намеченной нами

Диалог 13. Человек в поисках смысла

дихотомии “внутреннего и внешнего” как преобладающего фактора в соответствующих приемах.

С: Но все же Франки говорит (если обратиться к третьей дихотомии, а именно — хочет психотерапевт изменить действительность или приспособиться к ней) о приспособлении к действительности; ведь фактически в тех примерах, которые ты приводил, действительность не меняется, а происходит приспособление к ней, и соответственно меняется “субъективный смысл” действительности для субъекта.

А.: Во-первых, здесь речь идет не о приспособлении к действительности, как ты говоришь, а как раз о “преодолении” ее, о том самом “свободном действии”, о котором говорил Шелер. В. Франкл: Если заключенный обнаруживал, что он не может больше выносить реальность лагерной жизни, он находил в своей духовной жизни возможность выхода, которую трудно переоценить, — возможность ухода в духовную сферу, которую СС не в состоянии разрушить… Духовная жизнь заключенного укрепляла его, помогала ему адаптироваться и тем самым в существенной степени повышала его шансы выжить [11, с. 153]. А.: “Приспособиться” к действительности в концлагере означало не эту “самотрансценденцию”, “выход” за пределы своей реальной жизни, а нечто совсем иное: например, стать старостой лагеря, будучи тем же заключенным, и избивать “своих” где и как только можно (См. [Там же, с. 155]).

А во-вторых, Франкл рассматривает здесь случаи, когда у человека резко ограничена способность к реальному изменению действительности, что бывает при особых, исключительных обстоятельствах… Кроме условий концлагеря, это может быть случай болезни со смертельным исходом, о котором больной знает… Тогда человек находит смысл в реализации так называемых ценностей отношения, то есть определенным образом относится к своей судьбе, выпавшей на его долю. Эти ценности Франкл вообще считает “высшими человеческими ценностями”. Пример пояснит сказанное.

В. Франкл: Одному необыкновенно талантливому молодому человеку неожиданно пришлось расстаться с активной профессиональной деятельностью. Вызванный туберкулезной инфекцией воспалительный процесс в спинном мозге привел к параличу его нижних конечностей. Решался

вопрос об операции (по удалению пораженной части спинного мозга). Друзья больного обратились к одному из ведущих нейрохирургов в Европе. Тот был уверен, что у больного нет никаких шансов, и не взялся его оперировать. Отказ врача передали в письме одной из близких знакомых больного, на даче у которой он в это время жил и которая ухаживала за ним. Ни о чем не подозревавшая служанка передала письмо хозяйке в тот момент, когда та завтракала со своим больным гостем. Что последовало за этим, подробно описано в письме больного…

“…B подобной ситуации Ева была вынуждена показать мне письмо. Таким образом я узнал о своем смертном приговоре, который был совершенно очевиден из слов врача.

— Я вспомнил фильм о корабле “Титаник”, который смотрел когда-то давно. В особенности мне вспомнился эпизод, когда один парализованный … произносит молитву, готовя небольшую группу таких же, как он, жертв к смерти, в то время как корабль погружается и вода поднимается все выше и выше вокруг них. Из кинотеатра я вышел, глубоко потрясенный. Какой же это дар судьбы, подумал я тогда, сознательно идти к своей смерти. А теперь и мне судьба предоставляла подобное! У меня есть этот последний шанс проверить силу своего борющегося духа, только эта борьба, исход которой предрешен с самого начала… Я хочу переносить ожидающую меня боль без наркотиков, насколько это вообще возможно… “Борьба за проигранное дело?” Исходя из нашей философии, подобную фразу необходимо вычеркнуть из книг. Ибо в расчет идет только процесс борьбы… И не может быть никаких проигранных дел… Вечером мы исполняли четвертую, “Романтическую” симфонию Брукнера. Меня переполняла любовь ко всему человечеству, я испытывал ощущение необъятной вселенной. Что до остального, я занимаюсь математикой и не поддаюсь сентиментальности” [11, с. 229-230].

А.: А вот более близкий пример подобного же рода. Известный тебе Николай Александрович Бернштейн, сам поставив себе диагноз раковой опухоли, расписал всю свою оставшуюся жизнь буквально по дням и стал интенсивно работать над очередными идеями. Все эти случаи действительно доказывают истину, которую каждый открывает для себя сам: главное

— не продолжительность жизни, главное — ее осмысленность. А что любая жизнь имеет смысл и его

22 Е. Е. Соколова

Диалог 13. Человек в поисках смысла

нужно лишь “найти” — это Франкл доказал и своим пребыванием в концлагере, и своими исследованиями.

С: Я опять чувствую себя каким-то пигмеем по сравнению с этими людьми, только уже не в интеллектуальном, а в моральном смысле.

А.: Успокойся. У тебя есть возможность реализовывать другие ценности — ценности творчества и ценности переживания.

Ценности творчества и ценности переживания в концепции В.Франкла С: О творчестве говорить, пожалуй, рано: ведь я так мало знаю… И где-то всегда шевелится мыслишка: а вдруг я бездарен? А вдруг мне не удастся написать что-нибудь великое? А.: Непременно великое! А что значит “великое”?

В. Франкл: Обыкновенный человек, действительно справляющийся с конкретными задачами, которые ставит перед ним его положение в обществе и семье, несмотря на свою “маленькую” жизнь, более “велик”, чем “великий” государственный деятель, который способен вершить судьбы миллионов росчерком пера, но чьи безнравственные решения могут нести в себе непоправимое зло. Любой беспристрастный судья оценит такую “маленькую” жизнь выше, чем, к примеру, существование хирурга, которому вверены жизни многих и многих больных, но который делает свое в высшей степени нелегкое дело слабо [11, с. 172-173]. С: Так, значит, нужно самоактуализироваться? Это главное?

А.: Не совсем так. Франкл в этом отношении своей концепцией противостоит концепции самоактуализации гуманистической психологии. Когда-то мы затрагивали эту тему. Здесь я повторю некоторые высказанные тогда положения в новом контексте. Вспомни о парадоксальной интенции Франкла: достижение некоторого результата становится возможным не благодаря “прямому” стремлению к этому, а обходным путем. В данном случае это означает, как подчеркивает Франкл, что “самоактуализация является лишь результатом, следствием осуществления смысла… По моему мнению, чрезмерная озабоченность самоактуализацией может быть следствием фрустрации стремления к смыслу… Че-

Возможная классификация “философий человека” 659

ловек возвращается к самому себе и обращает свои помыслы к самоактуализации, только

если он промахнулся мимо своего призвания” [11, с. 58-59].

А.:Ив этом смысле психотерапевтическая практика Франкла преследует совершенно иные цели, чем практика гуманистической психологов, хотя часто в литературе ты можешь встретить имя Франкла в ряду имен “гуманистических психологов”. На самом деле, его практику отличают две особенности, которые имеют отношение к четвертому и пятому основаниям классификации психотерапевтических техник, о которых мы говорили. Итак, во-первых, для большинства психотерапевтов — в том числе и гуманистических психологов — основной объект воздействия психотерапевта — образ мира его клиентов… С: Измени отношение к миру — и все будет в порядке?

А.: Для Франкла изменение отношения к миру означает изменение самого мира, в котором живет человек, уж тем более — если речь идет о творчестве. Человек свободен не только в своем отношении к миру, ноив своих действиях в нем.

В. Франкл: Никто не смог выразить это более лаконично, чем великий философ Карл Ясперс, сказавший: “Человек становится тем, что он есть, благодаря делу, которое он делает своим”… В конце концов, человек может … сделать что-то с… ситуацией… Терапевтическая практика, основанная на такой теории, могла бы стремиться к тому, чтобы пациент все в большей мере сознавал … свободу человека изменить что-то в мире к лучшему, если возможно, и изменить себя к лучшему, если это необходимо [11, с. 59, 324].

А.: Выступая перед нами, Франкл пояснил, что в каждый данный момент мы воспринимаем не только реальность, но и возможности ее изменения, и если мы изменяем что-то в действительности, это уже нельзя стереть или отменить… А это всегда означает действие по отношению к миру, действие в мире, которое меняет не только мир, но и самого человека, поскольку — в отличие от других психотерапевтических концепций — в концепции Франкла человек рассматривается не как “замкнутая система”, внутри которой разыгрываются различные процессы, но как часть этого мира, “в котором его действия могут иметь основания” [11, с. 325]. И это уже пятое отличие психотерапевтической “философии” Франкла от других типов психотерапевтических практик. А

660 Диалог 13. Человек в поисках смысла

мир человека — это, прежде всего, социальный мир. В гуманистической же психологии, как подчеркивает Франкл, человека по-прежнему рассматривают как “монаду без окон”, которая занята исключительно самовыражением…

С: Но мы не говорили о пятом основании для классификации теорий личности и соответствующих терапевтических практик! А.: Ну так сейчас будем об этом говорить.

5. Понимание человека как “монады без окон” или как “человека человечества”

С: И, кроме того, разве не в русле гуманистической психологии были предложены тем же Роджерсом “группы встреч”, где индивиды как раз вступают в интенсивное общение друг с другом, а вовсе не выступают “монадами”…

А.: Франкл подчеркивает, что в этих группах “встреча” как раз и лишена наиболее человеческого измерения: само-трансценденции. Опять-таки послушаем самого Франкла, чтобы лучше понять, о чем идет речь.

В. Франкл: Никакой истинный диалог невозможен, если не затрагивается измерение логоса… Диалог без логоса, диалог, в котором отсутствует направленность на интенциональ-ный референт, — это в действительности взаимный монолог, всего лишь взаимное самовыражение. Здесь отсутствует качество человеческой реальности, которое я называю “само-трансценденцией” обозначая тот факт, что быть человеком, по сути, означает находиться в отношении к чему-то и быть направленным на что-то иное, нежели он сам… Диалог, ограниченный только самовыражением, не входит в само-трансцендирующее качество человеческой реальности. Истинное общение-встреча — это модус со­существования, открытый логосу, дающий партнерам возможность трансцен-дировать себя к логосу, даже способствующий такой само-трансценденции [11, с. 322-323]. А.: Под “логосом” Франкл имеет в виду мир человеческих смыслов (отсюда, кстати, и название “логотерапия”). Означает это следующее: в группах встреч практикуется “самовыражение” само по себе в общении “самом по себе”. Но, по Франклу, чем больше мы делаем объектом своих устремлений “самореализацию” или “общение” само по себе, тем боль­

ше они в реальности “ускользают” от нас. И самореализация, и искусство общения должны быть лишь результатом конкретного (предметного) стремления к реализации смысла, то есть, грубо говоря, лишь реальное общение индивидов по поводу какой-то реальной цели приводит к истинному общению-диалогу и соответственно к самораскрытию личности. Так Франкл выражает основную идею его логотерапии: человек не есть “монада” в окружении других “монад”, далеких от него и лишь в межличностном общении “соприкасающихся” друг с другом; человек — не замкнутая система, а система, открытая миру и человечеству как его “составляющая”; по Франклу, “созидательные ценности актуализируются в форме общественно значимых свершений” [11, с. 244].

С: Прямо позиция теории деятельности: только в общественно значимой деятельности человек может находить смысл и найти путь к другим людям!

А.: Верно. Сходство двух подходов просто бросается в глаза. Не случайно во вступительной статье к первому русскому переводу работ Франкла Дмитрий Алексеевич Леонтьев, известный своими работами по проблемам смысловых образований личности [29], отмечает параллели между идеями Франкла, Алексея Николаевича Леонтьева, Сергея Леонидовича Рубинштейна, Федора Ефимовича Василюка (См. [26, с. 20]). Наиболее интересна проблема разработки Франк-лом путей, если можно так выразиться, “деятельностно ориентированной терапии”. Конечно, это во многом задача будущего, но здесь мне видится ответ на многочисленные упреки в адрес сторонников деятельностного подхода относительно “практической неприменимости абстрактных положений теории деятельности”. Всего лишь один пример.

В. Франкл: К нам обратился один американский дипломат, который не менее пяти лет лечился в Нью-Йорке у психоаналитика. Им владело желание оставить свою дипломатическую карьеру и перейти работать в промышленность. Лечивший его аналитик, однако, все время пытался, хоть и тщетно, побудить его помириться, наконец, со своим отцом — ведь начальство представляет собой “не более чем” образ отца, и вся злость и негативные чувства по отношению к службе проистекали у пациента, согласно психоаналитической трактовке, из его непримиримой борьбы с образом отца. Вопросы о том, есть ли реальные поводы для неприятия пациентом своего шефа и не стоит ли пациенту

Диалог 13. Человек в поисках смысла

действительно оставить свою дипломатическую карьеру, так ни разу и не всплывали за многие годы, которые длилась имитация лечения — бой с образами, который вел психоаналитик плечом к плечу с пациентом. Как будто …не существует ничего достойного осуществления не ради или же в пику каким-то воображаемым людям, а в связи с реальными обстоятельствами. Однако за сплошными образами действительность была уже не видна, она уже давно скрылась из глаз аналитика и пациента; не было ни реального шефа, ни реальной службы, ни мира вне образов — мира, перед которым у каждого пациента были бы обязательства, мира, задачи и требования которого ждали бы своего разрешения… Анализ как бы затянул пациента на уводящий от мира путь самотолкования и самопонимания… Мир …не только утрачивает свою реальность, но он утрачивает и свою ценность: дереализация заключается, в частности, в обесценивании [11, с. 118-119]. А.: И Франкл формулирует обратный путь “нахождения себя”: “лишь в той мере, в какой нам есть дело до мира и предметов вне нас, а не только до нас самих и наших собственных потребностей, лишь в той мере, в какой мы выполняем задачи и требования, осуществляем смысл и реализуем ценности, мы осуществляем и реализуем также самих себя. Если я хочу стать тем, чем я могу, мне надо делать то, что я должен. Если я хочу стать самим собой, я должен выполнять личные и конкретные задачи и требования. Если человек хочет прийти к самому себе, его путь лежит через мир” [11, с. 120]. Таким образом, путь к себе лежит через деятельность человека в мире, через его действия в нем.

С: Разве это всегда возможно? А если человек, допустим, безработный и у него нет “социально значимой деятельности”?

А.: Ты очень узко понимаешь саму “деятельность”. Да, действительно, работа имеет в нашей жизни очень большой смысл и с потерей возможности трудиться — в данном случае по причине безработицы — возникает так называемый “невроз безработицы”. Но ведь не все безработные находятся в таком состоянии. Во-первых, они находят смысл в других видах деятельности, например в работе по дому, участвуют в жизни различных общественных организаций. Во-вторых, они находят смысл в реализации еще одного типа ценностей, которые Франкл называет “ценностями переживания”.

С: Да, ты их упоминал, но не сказал, что это, собственно говоря,такое.

А.: Это ценности, которые, по Франклу, проявляются в нашей чувствительности к явлениям окружающего мира — в благоговении перед красотой природы или произведением искусства (См. [11, с. 173]). Это опыт переживаний, приобретенных человеком в любви, которая есть “переживание” другого человека во всем его своеобразии и неповторимости (См. [Там же, с. 244]). Но, к сожалению, нам уже пора кончать. Почитай страницы произведений Франкла, посвященные этим ценностям, самостоятельно. А пока всего лишь один пример. В. Франкл: Один молодой человек рассказывал как-то нам, что за долгое время безработного существования, которое довело его до отчаяния и едва ли не до самоубийства, всего лишь один час был прожит им достойно. Однажды, когда он сидел в одиночестве в парке, он заметил на соседней скамейке рыдающую девушку. Он подошел к ней и спросил, что с ней стряслось. Она рассказала юноше о своих неприятностях и призналась в том, что твердо решила покончить с собой. Молодому человеку пришлось призвать всю силу своего убеждения, чтобы отговорить девушку от ее опасного намерения, и ему, в конце концов, это удалось. Этот самый момент — единственный за долгое время радостный момент и единственный светлый лучик на все последующее время — наконец, вернул ему ощущение причастности к собственной жизненной задаче, способности совершить хоть что-нибудь значимое. И это ощущение вырвало тогда его из тисков апатии, несмотря на то, что ему предстояло пережить еще немало возвращений к этому состоянию [11, с. 238]. С: Но, мне кажется, это переживание отличается от переживаний человека на концерте или восторга от созерцания пейзажей: ведь человек получил его как результат собственной активной деятельности по “переструктурированию” образа мира у этой девушки, а не как простой результат созерцания…

А.: Мне кажется, что само переживание тоже представляет собой деятельность особого рода и не всегда можно так противопоставлять активный способ реализации ценностей в творчестве и пассивный способ их реализации в виде переживаний, как это иногда делает Франкл (См. [11, с. 244]). В этом смысле — переживание как деятельность — оно рассматривается в книге Василюка [2].

664 Диалог 13. Человек в поисках смысла

На этом наш разговор о различиях разных подходов к изучению человека заканчивается. Но он был бы не полон, если бы я не упомянул, точнее, не подчеркнул, еще одно — уже последнее — отличие подхода Франкла и родственного ему подхода к человеку в школе Выготского — Леонтьева — Лурии и школе Рубинштейна от иных подходов к личности. И это будет шестым по счету основанием для возможной классификации психотерапевтических практик. С: И что же это такое?

6. “Глубинная” или “вершинная” психология личности

А.: Я имею в виду противопоставление Франклом своего подхода к человеку как “вершинной психологии” различным направлениям “глубинной психологии”, одним из которых является психоанализ (См. [11, с. 105]). У Выготского можно обнаружить буквально те же самые слова относительно его собственного подхода к человеку: “Наша психология — вершинная психология (определяет не “глубины”, а “вершины” личности)” [27, с. 166]. Подход Франкла и Выготского обращен к “вершинам” человека, к его “духу”, самому “человеческому в человеке”, анек его “глубинам”, как это происходит в различных направлениях психоанализа, не к его телу, что является предметом анализа и соответствующих манипуляций в различных направлениях “телесно ориентированной терапии” [28]. С: Но, по-моему, нельзя так резко противопоставлять их. Ведь дух и тело едины. Это, кстати, подчеркивают и те самые телесно ориентированные психотерапевты, которых ты, очевидно, имеешь в виду, например Моше Фельденкрайз.

А.: Верно. Но тогда встает задача интеграции всех подходов к человеку, которая нужна для того, чтобы “лечить больного, а не болезнь”, то есть подходить к человеку как к некой целостности. Иначе мы попадем в плен, как выражался Выготский, “фельдшеризма” в психологии и уподобимся фельдшеру, который знает лишь некоторые приемы лечения и соответствующие лекарства, но совершенно не представляет, что ему делать с человеком как целым, не видит механизмов его сознания и поведения.

С: А ведь это очень сложная задача, которая предполагает не просто “сложение” этих подходов, а особую методологическую работу, как говорил тот же Выготский…

Ты знаешь, теперь я, наконец, отчетливо вижу: именно глубокое проникновение в “философию” каждого из психотерапевтических подходов, глубокое проникновение в методологию и теорию, а также историю психологической науки (да и не только ее) поможет мне в моей работе над интеграцией этих подходов!

А.: Это то, чем ты будешь заниматься в будущем? Теперь ты уже не говоришь о бесполезности теоретико-методологической работы в психологии и ее абстрактности? С: Я вижу, что мои наивные рассуждения при первой встрече с тобой были ошибочны. Действительно, нет ничего практичнее, чем хорошая теория, а практика есть проверка теории на истинность, на соответствие теоретических рассуждений реальности и одновременно “источник” новых теорий.

Сейчас же фактически нужно строить новую общую психологию, ту самую “общую психологию”, о которой говорил Выготский. И это не будут “абстрактные рассуждения” — это будет конкретная философия самой психологической науки, которая поможет решать практические психологические проблемы. А.: Тогда в добрый час! Литература

1. БодалевА.А., Столиц В.В. О перестройке в психологии // Психол. журн. 1988. Т. 9.№3. С. 16-25.

2. Василюк Ф.Е. Психологияпереживания. М., 1984.

3. СтеценкоА.П. О роли и статусе методологического знания в современной советской психологии // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1990. № 2. С. 39-49.

4. Выготский Л.С. Исторический смысл психологического кризиса // Л.С. Выготский. Собр. соч. вбтт. М., 1982. Т. 1. С. 291-436.

5. Обухова Л. Ф. Концепция Жана Пиаже: за и против. М., 1981.

6. Теплое Б.М. О некоторых общих вопросах разработки истории психологии // Б.М.Теплов. Избранные труды. В2тт. М., 1985. Т. 2. С. 191-198.

7. АргайлМ. Психология счастья. М., 1990.

8. РозинМ.В. Размышления о “теологической психологии” // Вопр. психологии. 1991. № 3. С. 63-66.

9. Ничипоров Б.В. “…Чтобы возвратить сердца отцов детям” // Там же. С. 66-69.

10. Флоренская Т.А. Диалог в практической психологии. М., 1991.

Диалог 13. Человек в поисках смысла

11. Франкл В. Человек в поисках смысла. М, 1990.

12. ЗейгарникБ.В. ТеорияличностиКуртаЛевина. М., 1981.

13. ЮнгК.Г. Проблемы души нашего времени. М, 1993.

14. Берн Э. Игры, в которые играют люди: Психология человеческих взаимоотношений; Люди, которые играют в игры: Психология человеческой судьбы. М., 1988.

15. Граф С. За пределами мозга: Рождение, Смерть и Трансценденция в Психотерапии. М., 1992.

16. ЭнрайтДж. Гештальт, ведущий к просветлению // Гештальт-тера-пия: Теория и практика. М, 2000. С. 109-308.

17. Братусь Б.С, Розовский И.Я., Цапкин В.Н. Психологические проблемы изучения и коррекции аномалий личности. М., 1988.

18. Деятельностный подход в психологии: Проблемы и перспективы. М., 1990.

19. Бердяев НА. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990.

20. Фромм Э. Иметь или быть? М, 1990.

21. Баталов Э.Я. В мире утопии: Пять диалогов об утопии, утопическом сознании и утопическихэкспериментах. М., 1989.

22. НовгородцевП.И. Об общественном идеале. М., 1991.

23. ШелерМ. Положение человека в космосе // Проблема человека в западной философии. М, 1988. С. 31-95.

24. БердяевНА. Самопознание. М, 1990.

25. БердяевНА. Философиянеравенства. М, 1990.

26. ЛеонтъевД.А. Виктор Франкл в борьбе за смысл: Вступительная статья // В. Франкл. Человек в поисках смысла. М, 1990. С. 5-22.

27. ВыготскийЛ.С. Проблема сознания // Л.С. Выготский. Собр. соч. вбтт. М, 1982. Т. 1.С. 156-167.

28. Хрестоматия по телесно-ориентированной психотерапии и психотехнике. М., 1992.

29. ЛеонтъевД.А. Психология смысла: природа, строение и динамика смысловой реальности. М, 1999.

667

ГОДЫ ЖИЗНИ НЕКОТОРЫХ ИЗВЕСТНЫХ ФИЛОСОФОВ И ПСИХОЛОГОВ

Абеляр Пьер 1079-1142 Августин Аврелий 354—430 Адлер Альфред 1870-1937 Анаксагор ок. 500—428 до н.э. Анаксимадр ок. 610—540 до н.э. Анаксимен ум. 528/5 до н.э. Антисфен ок. 455—ок. 360 до н.э. Аристипп ок. 435—ок. 355 до н.э. Аристотель 384—322 до н.э. Бердяев Николай Александрович 1874-1948 Беркли Джордж 1685—1753 БернЭрик 1902-1970

Бернштейн Николай Александрович 1896-1966 Бехтерев Владимир Михайлович 1857-1927 Блонский Павел Петрович 1884-1941 Брентано Франц 1838-1917 Бэкон Роджер ок. 1214—1294 Бэкон Фрэнсис 1561 — 1626 Введенский Александр Иванович

1856-1925 Вертгеймер Макс 1880—1943 Вундт Вильгельм 1832-1920 Выготский Лев

Семенович

1896-1934

Гальперин Петр Яковлевич

1902-1988 Гартли Давид 1705-1757 Гассенди Пьер 1592—1655 Гельвеций Клод Адриан

1715-1771 Гельмгольц Герман 1821—1894

Гераклит ок. 540-ок. 480 до н.э. Гербарт Иоганн Фридрих

1776-1841 Гоббс Томас 1588-1679

Давыдов Василий Васильевич

1930-1998 Декарт Рене 1596-1650 Демокрит ок. 460—ок. 370/360 до

н.э. Джемс Вильям 1842-1910 Дидро Дени 1713-1784 Дильтей Вильгельм 1833—1911 Диоген Лаэртский (Лаэртий,

Лаэрций) 1-ая пол. III в. Диоген Синопский

ум. ок. 330—320 до н.э. Дюркгейм Эмиль 1858—1917

Жане Пьер 1859-1947

Запорожец Александр Владимирович 1905-1981 Зейгарник Блюма Вульфовна 1901-1988 Кавелин Константин Дмитриевич

1818-1885 Кёлер Вольфганг 1887-1967 Кондильяк Этьенн Бонно де

1714-1780 Корнилов Константин Николаевич 1879-1957 Коффка Курт 1886-1941 Крюгер

Феликс 1874-1948 Ксенофан ок. 570—после 478

до н.э. Кюльпе Освальд 1862-1915

668 Годы жизни некоторых известных философов и психологов

Ламетри Жюльен Офре де

1709-1751 Ланге Николай Николаевич

1858-1921 Леви-БрюльЛюсьен 1857—1939 Левин Курт 1890-1947 Лейбниц Готфрид Вильгельм

1646-1716 Леонтьев Алексей Николаевич

1903-1979 ЛоккДжон 1632-1704 Лопатин Лев Михайлович

1855-1920 Лукреций Кар Тит

ок. 99—55 до н.э. Лурия Александр Романович

1902-1977

Марк Аврелий Антонин 121—180 Маслоу Абрахам 1908-1970 Мейнонг Алексиус 1853-1920 Милль Джеймс 1773 — 1836 Милль Джон Стюарт 1806-1873 ОккамУильям ок. 1285-1349

Павлов Иван Петрович 1849—1936 Парменид акме 504—501 до н.э. Пиаже Жан 1896-1980 Пифагор ок. 570—ок. 497 до н.э. Платон 427—347 до н.э. Протагор ок. 480—410 до н.э. Роджерс Карл Рэнсом 1902-1987 Рубинштейн Сергей Леонидович 1889-1960 Сенека Луций Анней

ок. 1 до н.э./l н.э.—65 н.э. Сеченов Иван Михайлович

1829-1905 Скиннер Беррес Фредерик

1904-1990

Сократ ок. 470—399 до н.э. Спиноза Бенедикт (Барух) 1632-1677

Тайлор Эдуард Бернетт

1832-1917 Тертуллиан Квинт

ок. 160—после 220 Титченер Эдуард Брэдфорд

1867-1927 Толмен Эдвард Чейс 1886-1959

Узнадзе Дмитрий Николаевич

1886-1950 УотсонДжон 1878-1958

Фалес 640-562/550 до н.э. Фехнер Густав Теодор

1801-1887 Фолькельт Ганс 1886-1964 Фома Аквинский 1225/26—1274 Франкл Виктор 1905­1997 Фрейд Зигмунд 1856-1939 Фромм Эрих 1900-1980 Цицерон Марк Туллий 106—43 до н.э. Челпанов Георгий Иванович 1862-1936 Эббингауз Герман 1850-1909 Эльконин Даниил Борисович

1904-1984 Эмпедокл ок. 490—ок. 430 до н.э. Эпикур 341—270 до н.э. Эренфельс Христиан 1858-1932

Юм Давид 1711-1776 Юнг Карл Густав 1875-1961 Ярошевский Михаил Григорьевич 1915-2001

669

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ Австрийская (Градская) школа

349-351,354,358,392 Актпсихический228-229, 350-351 Активность 95-97, 154-155, 191­193, 229, 392, 583-584

— и реактивность 568-570 Актуалгенез 369-370 Английская антропологическая школа 397-402, 409 Анима 335 Анимизм первобытный 48, 399-402,

406-407 Антикваризм 41 -42 Антропопсихизм 513 Апперцепция 154, 349 Архетипы 330-334, 403, 408 Ассоциативная психология 158­186

классическиеконцепции170-177 -кризис 177-180

предпосылки 158-170

и экспериментальная психоло­гия 180-186 Ассоциативный эксперимент 183­186, 256-257, 357 Ассоциация -виды 168-170

ивоспитание 159-160, 173-177

как механизм работы сознания 163-173

как «случайная связь идей» (Дж.Локк) 158-160 Афазия

семантическая 433-434 Аффекты

комплексы 305

ущемление 303 Бессознательное 290-344

как «малые восприятия» 155

коллективное 328-336

матрицы (С.Гроф) 632-634

в медицине 290,294

«негативное» определение 291­293

«позитивное» определение 291, 293-295

и предсознательное 305-306, 310

и сознание 132-133, 290-295

в философии 155 Бессознательные умозаключения 293-294

Бессознательные явления, классификация 342-343 Биодинамическая ткань 532 Биопсихизм 513

Биотропная ориентация в психологии 328, 397-398, 448-449 Бихевиоризм 225-226, 268-276, 469 «Бритва Оккама» и психология 114-115 Валентность психологическая 388

Вераизнание, соотношение48-49, 100-101, 105, 107-108, 113, 117, 164-165 «Вещь» и «личность» в психологии 449-459 Влечения 311-322 -кжизни319-321, 481

и культура 315-318

сексуальные 311-315,318-319

к самосохранению 313-к смерти 319-322,481 Внимание

произвольное, развитие 433

и сознание 212-213, 292 Воля 88, 96-97

свобода воли 246, 249, 647-648

и явление «центрального тор­можения» (И.М.Сеченов) 246

670

Предметный указатель

Воображение 168,171 Вопрос как психологический феномен 414-416 Восприятие

анализирующее и синтезирую­щее 351

времени 403-404

как действие 607

кажущегося движения 357-359

межкультурные различия 220­221

мелодии 350-351

патология 590-591

пространства 404

селективность 489-490

фигуры-фона 362-364 Высшие психические функции (ВПФ) 33-34, 428-432,443-444

коррекция 33-34, 433-434

мозговая локализация 588-593

развитие 433, 435-436

свойства 430-431

строение 428-432 Вытеснение 292, 305-306, 481 Гедонизм 83-84, 90 Гештальт (гештальт-качество) 350-352, 358

как единица анализа сознания 362-364, 369

факторы образования 362-364 Гештальтпсихология 351-359, 362­365,371-379,391-393

Гипноз 294-295, 302-304, 339, 344 Группы встреч 472-473

Гуманитарная парадигма в психологии 449-459

и естественнонаучная 449-459, 493-494

и объективность исследований

459-464 Гуманистическая психология 447, 464-466

— и экзистенциальная психология 483-484

Движение

восстановление 572-573

и действие 569-572

коррекция 577-579

уровни построения 579-583 «Двойной стимуляции» методика 428-431 Действие 79-80, 249-250

автоматическое и неавтомати­ческое 605-606

как «клеточка» психологии 552

ориентировочная основа 538

«ошибочное», в психоанализе 308-309

перцептивное 539

предметное 573-575, 579-580, 582

строение 538

схема ориентировочной осно­вы 538

умственное, формирование 538­540 См. также Деятельность Детерминизм в психологии 78-80, 325-326,451-453,549-551

в гуманистической психологии 451-453

в классическом психоанализе 308-310, 325

в объяснении произвольности поведения 246-251

и пандетерминизм 453

причинный 325,452

и свобода 325-326, 647, 656-657

целевой 80, 325, 572-578 Деятельность 497-555

ведущая 541-546

взаимопереходы составляющих 537

и действие 523-524, 529

животных и человека, сравне­ние 520-528

игровая 543-546

макроструктура 528-530

микроструктура 529-530

как объяснительный принцип 552

и операция 524, 528

как предмет психологии 551­552,613-614

предметно-манипулятивная 543

предметно-практическая и пси­хическая 606-610

предметность 521-524

совместно-разделенная 435-436

трудовая 500, 502-505, 520-525

учебная 543-544

учебно-профессиональная 544 Деятельностиый подход в психологии 497-555

в варианте А.Н.Леонтьева 508­512

в варианте С.Л.Рубинштейна 501-508

и Л.С.Выготский 440-442, 510­512

дискуссии 549-553

истоки498-501

критика 553-555

определение 497-498

и практика 538-541, 546-548 См. также Единства сознания (психики) и деятельности принцип Диалог

в гуманитарной парадигме 379­380,451,456-458

— как принцип историко-пси-

хологической реконструкции 42-44 Душа 46-98,100-106

бессмертие, доказательства 74­77, 104

в мифологии и философии 46­49

как объяснительный принцип 47,205-206,361-362

как особое тело 73

смертность 74, 90-91

степени 105

-и тело 104-105,130-131

как функции живого тела 87-88

как часть мировой души 73

как «чистая доска» 152-153 См. также Психофизиологическая проблема; Сознание

Единицы анализа в психологии 353-354, 362-373

Единства сознания (психики) и деятельности принцип 502-508, 512-549

в актуалгенезе 546-548

в антропогенезе 520-528

в онтогенезе 538-546

в социогенезе 534-537

в филогенезе 512-519

формулировки 501-508, 601-603 Естественнонаучная парадигма в психологии 165-170, 328-329, 360-361, 379-380, 382-383, 449-459 «Животные духи» 134-135

Задача 547-548

двигательная 572-576, 579-585 Защита психологическая, механизмы 321-322 Зейгарник эффект 383-385 Знак 420-421, 433-436 Значение

операциональное 525-528, 533

предметное 532-534

и смысл 532-536

функциональное 372

и чувственная ткань 530-533

языковое 438,533

Зона ближайшего развития 437 Идеал и реальность в психологии 480-481,645-651 Идеальное

— как философская категория 593-596

— и сознание в психологии 595 Идеи 72-73, 104, 139-142, 167-168 Идиографический подход в психологии См. Гуманитарная парадигма в психологии

Импринтинг 339-340

Индивидуальная психология А.Адлера 324-327 Индивидуация 335 Инсайт 372-373

Интериоризация 249-250,411,433-436, 478, 538-541, 549-551, 620

672

Предметный указатель

Интроверсия 335-336, 493 Интроспективная психология 202­238,506 Интроспекция 202-238

аналитическая 214-219

и другие методы психологии 218-219

истоки и обоснование 203-209

критика 209-210, 219-226, 234­238

метод «внутреннего восприятия» Ф.Брентано 228-229

метод «феноменологического самонаблюдения» в гештальт-психологии 229-231

и самонаблюдение 231-238

систематическая 226-227

и эксперимент 211-214 Истерия 300-301 Историзм 15-16 Йоста закон 182

Катарсис 303

Квази-потребность 386-389 Киники 81-83 Киренаики 83-84 Когнитивная карта 277-278 Когнитивная психология 484-492

— и компьютерная метафора 485­487 Когнитивного диссонанса теория 491-492 Компенсация и сверхкомпенсация

325-327 Комплекс-качество 365-369 Кризис в психологии 498-499, 504­506 Культура 399

— ивлечения,поЗ.Фрейду315—

319 Культурно-историческая концепция Л.С.Выготского 426-439

истоки 417-425

споры относительно термина 426

Лейпцигская школа 355-356, 359, 361-362, 364-371, 374-377, 392-393 Личность

— в гуманитарной парадигме 449-454

в естественнонаучной парадиг­ме 454, 492-493 Локализация психических функций, мозговая 586-593

антилокализационизм 590

концепция системной динами-

чес-кой локализации высших психических функций А.Р.Лу-рии 590-593

— узкий локализационизм 589-590 Марксизм

— и деятельностный подход 502-510

— и психология 283-285, 423-424,

502-510 «Ментальная механика» 173-177 «Ментальная химия» 177-179 Метемпсихоз 56, 70,

74 Метод

рассуждения вслух 379

тестов 28, 37-38, 492-493

— «универсального сомнения» (РДекарт) 128-131 Методология

конкретно-научная 36-37, 117­118, 149-151,423-425

психологии 36-37, 151, 423-425, 498-499, 504-505

философская 36, 149-151, 423 Мнемотехника 50, 57, 428-429 Модель потребного будущего 574­575,584-585 Монадология 153-155 Мотивация

и гипноз 344

и потребность 522-523

и цель 523-524

Мышление 63, 77-78,130-131,141-142, 168, 172,252-253, 275-276, 371-373,377-379,434-435

— продуктивное 371-373

Предметный указатель 673

развитие 435-438, 619-624

творческое 377-379, 451

См. также Теория планомерно-поэтапного формирования умственных действий П.Я.Галь-пе-рина

Навыки, формирование (в бихевиоризме) 274-275 Надсознательное 343 Нейропсихизм 514 Необихевиоризм

молярный (когнитивный) Э.Тол-мена 277-278

оперантный Б.Скиннера 279-282 Неофрейдизм 336-337 Номинализм и реализм 107 Номотетический подход в психологии 448-456, 484-493

и тестология 492-493

См. также Естественнонаучная парадигма в психологии Образ мира См. Сознание-образ Обобщение

эмпирических обобщений кон­цепция 143-144 Обусловливание 271-273 Обучение

восстановительное 433-434

и развитие 437-438 Общая психология 37 Общение

интимно-личностное 544

непосредственно-эмоциональ­ное 543

тренинг 472-473 Объективная психология 240-287 Объективность исследований в психологии, понимание

в гуманитарной парадигме 459­464

классическое 459-461

неклассическое 379-380, 460­462 Объяснительная психология 448-449 «Однополюсной траты энергии»

закон (К.Н.Корнилов) 285 Оно (в психоанализе) 322-323 Операция

— орудийная 526-528 Описательная (понимающая) психология 448-449 См. также Гуманитарная парадигма в психологии Опосредствование 50, 117,427-436

См. также Высшие психические функции Оптико-геометрические иллюзии 219-221,230 Опыт

внешний, ощущения 141, 207­208

внутренний, рефлексия 141-142, 207-208

как источник познания 113, 138­142,163-165

непосредственный 207-208 Опытное происхождение

содержаний сознания (Дж.Локк)

138-142

функций сознания (Э.Б.Конди-льяк)194-196 Ориентировочная деятельность

виды 604

как предмет психологии 603-610 Орудие -и знак420-421

и разум 117

как средство формирования со­знания 524-528

у человека и средство у живот­ных, психологическое различие 525-528 «Ошибка стимула» 214-215 Ощущение

и активность 516-518

возникновение в филогенезе 513-518

и идеи 167-168

и ориентировочно-исследова-тельскаядеятельность 516-518

пороги 293

674 Предметный указатель

Память 142, 168-171, 181-183

долговременная 489 -забывание 182, 308-309

иконическая 487-488

кратковременная 488-489

«память-рассказ» (П.Жане) 415­416

произвольная и непроизвольная 414-416,428-429,430-432

развитие как высшей психичес­кой функции 428-433

и реминисценция 413-414

каксоциальноедействие410-416 Панпсихизм 513

Параллелограмм развития 432-433 Партиципации закон 406-407 Педология 37-39 Переживание 598-600

и научное познание в психоло­гии 234-238

как деятельность 663 Персона (Маска) 334-335 Поведение

как предмет психологии 268-270 Познавательные процессы

историческое развитие 426-444, 586-587 Познание

достоверность 103, 124-126,128­132

межличностное 469-470

объективное 469

относительность 80-81

субъективное 468

чувственное и рациональное 60­61,77-78 Поле

зрительное 372-373

психологическое 364-365, 390­391

смысловое 373 Полевое поведение 390-391 Понятие

как метод построения вещи 15, 143-144

числа, формирование 375-376 Потребность

— иерархия потребностей, по А.Маслоу 481-482

и квази-потребность 386-388

и мотив 521-522

и потребностное состояние 522

и психика 192-193

и установка 339-340 Прегнантности закон 363 Предмет деятельности 521-524

Представления

и идеи 178

коллективные 402-404, 407 Презентизм 41-42 Пресыщение психическое 386-387 Призраки (идолы) как заблуждения разума (Ф.Бэкон) 119-120

Присвоение 527-528 Программированное обучение 279-282

Программы построения психологии как самостоятельной науки

Ф.Брентано 228-229 -В.Вундта 180-181

И.М.Сеченова 255-258 Псевдопонятия 143, 438 Психика

и активность 192-193

как вид предметной деятельно­сти 600-603

как «внешняя» деятельность 606-609

как «внутренняя» деятельность 600-601

животных, стадии развития 518­519

как объективный рефлекторный процесс 247-250

как ориентировочная деятель­ность 603-611

как переживания и как деятель­ность 598-601

перцептивная 518

как реактивная система 191

сенсорная 518

и сознание 519-520

Предметный указатель 675

субъективные и объективные критерии 514-515, 554, 610

и физиологические процессы,

различие по критерию предметности 608-609 Психические функции

высшие и низшие 426-428

критерии отличия отдопсихи-ческих форм жизни 87-88, 106, 121,132-133

происхождение из опыта 194­196

развитие 426-427 Психическое развитие

внешние и внутренние факто­ры 191-200, 639-642

две линии развития, по Л.С.Вы­готскому 426-433

периодизация в онтогенезе, по Д.Б.Эльконину 541-546 Психоанализ 290-344

и философия 296-297 Психология

«вершинная» 664

«глубинная» 664

и другие науки 26-34, 594-596

историческая 111-112

история и теория 22-25, 39-44

«народов» В.Вундта 398,448-449

объект и предмет психологии 596-597, 612-614

теоретическая и практическая 22-39, 242-243, 295-297, 347-348,616-618

«физиологическая» В.Вундта 398, 448-449 Психотерапия

бихевиоральная 274-275

гештальт-терапия 23-24,636-638

деятельностно ориентированная 652-653, 661-662

индирективная К.Роджерса 466­475,478-479

классификация 628-665

в классическом психоанализе 629

логотерапия В.Франкла 638-639, 653-664

и нравственность 625-627

и счастье 625-627

телесно ориентированная 664

в трансакционном анализе Э.Бёрна 629-630

трансперсональная С.Грофа

631-636 Психотехника 37-38 Психофизика 213, 292-293 Психофизиологическая проблема

как антиномия-проблема 611­613

постановка 561-564

и психофизическая проблема, связь и различия 561-562

решение в духе взаимодействия 133-135,562-564

решение в духе единства 567­593

решение в духе параллелизма 135,360-361,564-566 Редукционизм в психологии

физиологический 360-361, 564­566

философский 594-595 Раздражимость 515 Реактология 283-286 Реальность

объективная 596

субъективная 596 Рефлексия 141-142, 167-168 Рефлексология 264-268 Рефлекторная деятельность, строение 246-255

Рефлекторное кольцо 578-579 Речь

— и психические процессы 435­436

Самоактуализация 479-483 Самонаблюдение См. Интроспекция Самость 335 Сверх-Я 323 Свободных ассоциаций метод 311 Системы, виды 349, 354-355 Смысл 387-389, 534-535, 654­658

676

Предметный указатель

биологический 521

и значение 534-536

личностный 534 Сновидение

строение, по З.Фрейду 306-308, 310

толкование 306-308 Сознание

активность 154-155

и бессознательное 223-225, 291­293,305-306,310-311

и внимание 212-213, 292

как «непосредственно данная» реальность 163, 206-209, 222-223 -объем 211-212

опосредствованное (объектив­ное) познание 234-238, 255, 262-263

определение в интроспективной психологии 208

первобытное 397-410 -свойства 211-213, 530-537

системное и смысловое строе­ние 442-443

суммативные концепции 347­351

утопическое 646

формирование в антропогенезе 520-528

Сознание-деятельность 519, 529-530, 537-538, 546-548 Сознание-образ 519, 530-537, 546-548

См. также Деятельность; Единства сознания (психики) и деятельности принцип Сократический диалог 68, 74-77 Сократовские школы 81 -84 Софисты 80

Социотропная ориентация в психологии 398-399

Способности 153, 187, 192-193, 196-200, 550-551

Сравнение как метод историко-психологического исследования 42-44

«Средние аксиомы», по Ф.Бэкону 117-118

Стимулы биотические и абиотические 517

Стимулы-средства 50, 430-431

Стоицизм 93-95

Страсти 134-135 См. также Аффекты, Эмоции Структура 362, 369-371 Структурализм 214-218

и функционализм 229, 269-270 Субъект деятельности 502-507 Судьба (необходимость)

и активная деятельность чело­

века 93-97, 126-127 Схема «стимул-реакция» 269-273, 275-277 Схоластика 101, 112, 123-125 Счастье, способы достижения 81­84, 89-97, 625-627

«Творческого синтеза» закон 348-349 «Тень» 335

Теория планомерно-поэтапного формирования умственных действий (ТПФУД) П.Я.

Гальперина 538-540

Тест Г.Ю.Айзенка 492-493

Ум (нус) в античной философии

62-63, 73, 79-80 Установка

и бессознательное 339

и деятельность 340-342, 554

классификация 340-342

свойства 339

фиксированная 337-339

Факт научный 28-29, 617-618, 622­624 «Фактор края» 182 Факторы развития психологии как науки 26, 35-36 Феномены Пиаже 618-624 Физиология активности Н.А.Бер-нштейна 567-585

— и классическая физиология 571­572

Философия и психология 28-31, 46, 138,148-151

Философия как учение и как образ жизни 68, 81-84, 90-92, 94-95

Формирование как метод исследования 426-427

Французская социологическая школа 397-398, 402-410

Френология 589

Фрустрация 388-389

Функционализм 229, 269-370

Функциональные системы 591-592

Функциональный блок 529

Функция

в психологии 588-592

в физиологии 588-589 Характер, типология К.Г.Юнга 335-336 Харьковская психологическая группа 441-442, 510-512, 519 Целостная психология

См. Гештальтпсихология, Лейп-цигская школа, Школа К.Ле­вина Целостный подход в психологии 347-394

в культурно-исторической кон­цепции 442-444

в «науках о духе» 454-456

в необихевиоризме 277-278

и предмет психологии 359-362

предыстория 347-351

сущность и составляющие 351­355

и элементаризм 351-355 Ценности

отношения 653-658

переживания 662-663

творчества 658-662

Чувственная ткань 530-532 Чувствительность 515-517

Школа К.Левина 381-391 Школа научная в психологии 318, 511

Эго-психология 336-337

Эдипа комплекс 314

Экзистенциальная психология 483-484

Эксперимент в психологии 26-31, 379-383

Экспериментальная психология, первые лаборатории и институты 26, 180-181,202,349 Экстраверсия 335-336

Элементаризм в психологии 213-216,347-351,454-456 Эмоции 270-271,374 Эмпатическое слушание 469-472 Эмпатия 469

Эмпирическоепознание 113-121, 138-139

итеоретическое 148-151, 166­167

формирование и развитие эм­пирической психологии сознания 100-238,291 Эпикуреизм 89-93 Эпифеноменализм 565

Я 322-323

Я духовное 478

Я идеальное 467, 478

Я наличное 478

Я реальное 467, 478 Явление и бытие в сознании 234­235,238

678

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ

Абеляр П. 106-111, 124, 156 Абульханова-СлавскаяК.А. 508, 550,556,614 Августин Аврелий 52-53, 102-106,

156,231,236,239,333,455 Аверинцев С.С. 42-45, 112, 156 Адаме П.352,394 Адлер А. 324-327, 345, 629, 638 Айзенк Г.Ю. 492-493, 496 Айхенвальд Ю.И. 29, 44 Александр Македонский 82, 85, 250 Алкивиад 69 Алкмеон Кротонский 57 Амикл 65

Аминта III (македонский царь) 85 Анаксагор 60-63, 67, 73, 79 Анаксимандр 42-43, 50, 52-53, 193 Анаксимен 50, 53 Ананьев Б.Г. 260, 288, 554 Анит 69

Анохин П.К. 589 Ансельм Кентерберийский 43 Антисфен 81-82 Анцыферова Л.И. 344, 444 Апраушев А. В. 326, 345 Аргайл М. 665 Аристипп 83 Аристоксен 65 Аристотель 51-52,63, 65, 84-89, 98,

101, 105-106, 112-113,116-117,

121-122, 152, 175,228,281,403 Аристофан 69 АронсонЭ. 490-491,496 Арсеньев В.К. 428

Артемьева Е.Ю. 557, 559 Асмолов А.Г. 340-341, 343, 345-346,

554, 558 Астролябий ПО

Басов М.Я. 501 Басейн Ф.В. 344

Баталов Э.Я. 666

Бахтин М.М. (Волошинов В.Н.)

16, 441, 449-450, 456-457, 475,

477, 495 Бекман И. 126 Бенеке Э. 243 Бенусси В. 351 Бергсон А. 291,411,501 Бердяев Н.А. 83, 98, 205, 238, 452,

495,642,647,649-651,666 Беркли Дж. 160-163, 165,200 Берн Э.628-630, 666 Бернайс М.299 Бернар К. 244 Бернгейм И. 303-304 Бернштейн А.Н. 30, 500 Бернштейн Н.А. 274, 500, 547, 568­580, 582-586, 593, 609, 612, 614, 657 Бехтерев В.М. 26, 181, 257-271,

284, 288, 500, 570, 587 Блонский П.П. 420-421, 444, 501 Богуславский В.М. 189, 201 Бодалев А.А. 665 Божович Л.И. 510 БойльР. 137 Болдуин Дж. 435 Больцман Л.31 Бор Н.460 Боринг Э. 257 Борнстейн М. 221 Бородин А.П. 250 Босвелл Дж. 165 Боткин СП. 243, 250 Брагин А. М. 251,288 Братусь Б.С. 451,494-495, 558, 666 Брейер Й.299-304 Брентано Ф. 228-230, 240, 255, 282,

299, 348-349, 357 БродбентД. 489 Брока П. 589

Именной указатель 679

Бруардель П.312 Брукнер А. 657 БрунерДж. 465, 485 Бруно Дж. 72

Брушлинский А. В. 44-45, 440-441, 445,556,559,614 Брюкке Э. 299 Будда 83

Будилова Е.А. 44, 288, 556 Быховский Б.Э. 200 Бэкон Р. ИЗ, 115 Бэкон Ф. 115-121, 156, 296, 421,

424, 444 БэнА. 179-180,201 Бюлер К. 504 Бюлер Ш. 464 Бюхнер Л. 564 Валлон А. 410, 497, 501, 556 Васильева Т.В. 98

Василюк Ф.Е. 558, 617, 661, 665, 633

Введенский А.И. 150, 222, 238, 268

Вебер Э.Г. 246

Величковский Б.М. 496

Веллек А.361

Вернике К. 589

Вертгеймер Майкл 184

Вертгеймер Макс 184, 347-348, 356-359, 361, 377-378, 380, 389, 394-395,451,479,637 Вилюнас В.К.558 Виндельбанд В. 448 Винер Н. 146 Витасек С.351

Витгельс Ф. 299, 318, 324, 326, 344 Виц Б.Б. 98

Вольтер Ф. 16, 188-190

ВундтВ. 26, 180-181, 207-208, 211-214, 228-229, 238, 240, 255-256, 282, 292, 348-349, 359, 394, 398, 445,448,450,487,513 Выгодская Г.Л. 417, 445 Выгодский Д.И. 417

ВыготскийЛ.С. 15, 32-33, 35-37, 44, 49, 98, 117-118, 234, 238-239, 243, 268, 287-288, 318, 326, 345,369,371,373,395,416-431,

433-438, 440-446, 462, 465, 498-499, 501, 503-504, 507, 508-511, 519, 524-525, 541, 545, 555­556, 567, 587-589, 594-595, 598, 610, 615,617-618,622-624,640,642, 664-666 Высоцкий B.C. 653 Газенко О.Г.614 Галль Ф. 589

Гальперин П.Я. 434, 497, 510, 526­528, 537-538, 540, 547, 549, 551, 553, 555-557, 579, 583, 596-598, 600, 602-606, 608-610,612-615,

619,623,636,640-641 Гамезо М.В. 394 Ганнушкин П.Б. 27, 450 Гартли Д. 170-172, 190-191, 193,

201,564 Гассенди П. 137, 188, 309 Гастев А. К. 500 Геббельс Й. 323 Гегель Г.В.Ф. 205, 256 Гейзенберг В. 460 Гекатей 53 Гельб А. 441 Гельвеций К.А. 17, 153, 196-199, 201 Гельвия 94

Гельмгольц Г. 26, 244, 293-294, 323 Генрих IV (французский король) 122 Георг Людвиг (курфюрст) 148 Гераклит 42, 50, 53-55, 58, 70, 73,

93 Гербарт И.Ф. 292, 455 Гермий 85 Геродот 175 Герпиллида 85-86 Герц Г. 356 Герцен А.И. 504 Герье В. 156 Гесиод 53

Гёте И.В. 299, 451, 497 Гибсон Дж. 485 Гиневская Т.О. 547, 579, 583 Гиппенрейтер Ю.Б. 19,

342-343,

345,551,558,614

680

Именной указатель

Гиппий 72-73

Гиппократ 64

Гитлер А. 355-356

Гоббс Т. 135, 147, 188, 190,513,

564 Годфруа Ж. 281, 288, 467, 495, 597,

615 Голицын Д.А. 198 Гольдштейн К. 441, 590 Гомер 175

Григорий VII (папа) 109 Гризолль 242 ГринингТ. 495 Гроф С. 290, 344, 631-637, 666 Гуссерль Э. 238

ДавыдовВ.В. 15, 19, 143-144, 157,

425, 546,558-559 ДантеА. ШДарвинЧ. 514, 584 ДекартР. 103-106, 122-135, 137­138,147, 149-150, 157-158, 161, 204,207,210,214,281,513,561­564,614 Дембо Т. 388-389 Демокрит 61-62, 63-67, 70-74, 77­80, 84, 86, 89-90, 93, 98 Джемс В. 40, 217, 229, 238, 392 Джонс М.К. 272 Джонс Э. 298, 345 Диагор 66 Дидро Д. 16-17, 153, 188, 196-199, 201 Дильтей В.361, 446-448, 454-455, 495, 499, 479 Диоген Лаэртский (Лаэртий, Ла-эрций) 52, 56,62,65-66,69, 71,

81-83,98 Диоген Синопский 81-83 ДлугачТ.Б. 149-/51 Доватур А.И. 99 Домашенко И.А. 394 Достоевский Ф.М. 251,318, 456­457, 626 Дубровский Д.И. 614 Дункер К. 377, 379-380, 389, 451 Дуров В.Л. 280 Дюбуа-Рей мон Э. 244 Дюркгейм Э. 219, 397,403-405,444

Жане П. 410-416, 435-436, 444, 501 ЖданА.Н. 156,201,344-345 Жданов А.А. 541 Жуков Н.И. 614

Заиченко Г.А. 157 Зандер Ф. 370

Запорожец А.В. 510, 546, 558, 607, 615,640-642 ЗейгарникБ.В. 381-387, 389-390,

395, 628, 642, 666 ЗенгерС. 175-177,201 Зенон Китайский 93 Зенон Элейский 50, 59-60 Зинченко В.П. 283, 395, 501, 508­509, 529, 533, 555, 556, 559,614­615 Зинченко П.И. 510, 554 Зопир 96-97

Иванов-Смоленский А.Г. 566, 614 Иисус Христос 101, 122-123, 189,

633 Ильенков Э.В. 595, 614 Истомина З.М. 558 Иткин Н.Г. 325

Йеркс Р.514 ЙостА. 182-183

Кавелин К.Д. 17, 222-223,238, 256-258, 398, 448

КазанцевИ.Н. 157

Калигула 94, 108

Каллисфен 82

Кандинский В.Х. 27

Кант И. 42-43, 62, 256, 403, 503

Карвало Р. 495

Карвасарский Б.Д. 288

Карл I Стюарт (английский король) 136

Карстен А. 386-387

КассирерЭ. 424, 441

Кёлер В. 352, 356, 372-373, 394-395,521,524

Именной указатель 681

Келлер Е. 327 КёнигЭ. 201 Кессиди Ф.Х.98 Классен Э.Г. 615 Клиний 65 Ковалевская СВ. 251 Коген Г.501 КольцоваВ.А. 44, 288 КондильякЭ.Б. 144, 187, 194-196, 201 Конт О. 209 Корнилов К.Н. 282-289, 419, 423­424,501,570,587,608 Корсаков С.С. 26-27 Корш Е. 243 Коул М. 220, 238, 445 Коффка К. 230­231,239, 356,394­395 Коштоянц Х.С. 245, 287 Крепелин Э. 181 Крипнер С. 495 Кромвель О. 136 Крылов И.А. 323 КрюгерФ. 356, 359, 361 Ксантиппа 68-69 Ксениад 83 Ксенофан 50, 53, 58 Ксеркс (персидский царь) 65 Кузнецова Н.И. 41-42, 45 Кун Т. 618 Курантов А.П. 156 Кюльпе О. 181, 226-227, 239 Лакан Ж. 337

ЛаметриЖ.О. 187-194, 196, 201,

245,564-565,614 Ланге Н.Н. 31, 181 Леви-БрюльЛ. 219, 397,400,402, 404-409, 415, 444, 587 Левин К. 381-391, 393, 446, 449,

451,485,489-490,604,643 Левитин К.Е. 288, 418-419, 444 Левкипп 65 Левченко Е.В. 289 ЛейбинВ.М. 295-296, 344 ЛейбницГ.В. 17, 131, 137, 145-148, 151-157, 160, 176,291 ЛенинВ.И. 423, 595 Леонардо да Винчи 318

Леонтьев А.А. 32, 38,44,419-420, 426,442,444,509-5(0,556

Леонтьев А.Н. 17, 50, 153, 284, 340, 365, 395, 419, 425, 430-431, 433, 441, 443-445, 497-498, 501, 506, 508-525, 529-536, 541, 545, 547-559, 582,586-587,592-593, 597,600­603,610,613,615,617,636,645,661,664 Леонтьев Д.А. 495-496, 509, 556-557,559,661,666 Лешли К. 590 Ли Танку 428-429 Линдсей П. 487-488, 496 ЛифановаТ.М. 417,445 Лифшиц М.А. 615 Лихтенберг Г.К. 455 Логвиненко А.Д. 557

ЛоккДж. 17, 135-142, 144-145, 147, 151-161, 165, 173, 179-180, 187, 195, 200, 203-204, 207, 214, 291,480 Ломов Б.Ф. 288

Лопатин Л.М. 204-207, 210, 238, 361 Лоренц К. 339, 522

Лосев А.Ф. 42, 55, 65, 70, 78, 84, 98-99

ЛузгинВ.В. 614 Лукиан 66, 165 ЛукрецийК.Т. 91-92, 98

Лурия А. Р. 186, 219, 243, 284, 389, 418-419, 425, 433-435, 439-441, 444, 511, 555, 583, 586­590, 593, 609,614,617,664 Лурия Е.А. 614 Лысенко Т.Д. 555 Льебо О. 303 Лэнг Р. 483 Людвиг К. 244

Людовик XV (французский король) 194 ЛяткерЯ.А. 122-123, 149-151, 156

Майоров Г.Г. 99, 157 Макаренко А.С. 28 Мамардашвили М.К. 461, 495

682

Именной указатель МарбеК. 341 Марк Аврелий 95-96, 99 Маркс К. 99, 234, 423-424, 502, 504-507, 509, 512, 519-520, 595, 615,648 Маслоу А. 458, 464, 479-483, 495­496, 643, 648, 650 Мейман Э.181 МейнонгА. 349-351 Мелет 69

Менделеев Д.И. 250 Менон 68, 75-76 Мечников И.И. 322 Мешкова Н.Н. 519, 559 Милль

Джеймс 173-179,213 МилльДжон Стюарт 175-179, 201,

299, 348 Мин Г. 243 Мирто 69 Модели (Маудсли) Г. 206, 209-210,

219,224,238 МолешоттЯ. 564 Монтень М. 115, 123 Мопертюи П.Л. 189-190 Моргунов Е.Б. 559 Моцарт В.А. 417, 510 Мунипов В.М. 44 Мэй Р. 441,483 МэшемД. 137-138, 151 Мюллер Г. Э. 182 Мюллер И. 244 Мюллер-Лайер Ф. 220-221, 351 Мюнстерберг Г. 565 Найссер У. 485-486, 487, 496 Наполеон I 325

НарскийИ.С. 146-148, 157, 164­165, 200 Насиновская Е.Е. 345 Наторп П. 501 Нежнова Т.А. 557 Некрасов Н.А. 546 Нерон 94 Нерсесянц B.C. 98 Нечаев А.П. 27-30, 32, 283 Никанор 85-86 Никомах, отец Аристотеля 85 Никомах, сын Аристотеля 86, 88

Ницше Ф. 291,332, 654 Ничипоров Б.В. 626, 665 Новгородцев П.И. 646, 666 Норман Д. 487­488, 496 Носкова О.Г. 44 Ньютон И. 137, 144-146, 148, 199 Ньюттен Ж. 643 Обухова Л.Ф. 618, 623, 665 Овидий 242 Овчинникова О.В. 345 Огинская М.М. 35,44 Огнев А. И. 204, 238 ОккамУ. 114-115, 161 Олейник Ю.Н. 44 Олимпия 86 ОлпортГ. 464, 481,496 Орлов А.Б. 466, 495 Ос гуд Ч. 395 Островский А.Н. 251 Ошеров С.А. 94, 98 Павел (апостол) 152 Павлов И.П. 134, 234, 259, 265­267, 269, 271, 279, 283-284, 288,

566, 569, 583, 585 Паганини Н. 200 Паркинсон Дж. 32, 581 Парменид 50, 59, 70 Паскаль Б. 455 Перикл 62 Перлз Ф. 17, 23, 637 Першиц А.И. 398, 401,444 Петерсон Л. 488 Петерсон М. 488 Петр 1 147 Петрарка Ф. 115 Петренко В.Ф. 557 Петровская Л.А. 472-473, 495 Петровский А.В. 288, 544, 558 Петухов В.В. 557 Пиаже Ж. 435, 437-438, 441, 485, 501,617-624 Пивоваров Д.В.615 Пикулин П.Л. 243 Пифагор 53, 56-58, 61 Пифиада 85-86 Плавт 116

Платон 16, 51, 57, 59, 61-63, 65, 67-74, 77-80, 84-86, 88, 91, 98, 101-102, 104, 106,112, 116, 121,

133, 138, 152-153, 175,204

Плеханов Г.В. 423, 502

Плутарх 175

Поллак Р.221

Попова Н.Г. 345

Протагор 80-81

Пуанкаре Ж.А. 224, 238, 293, 343

Пузырей А.А. 379-380, 395, 458, 462, 495

Пушкин А.С. 58, 165

Пфлюгер Э. 246

Радзиховский Л.А. 444

Райков В.Л. 345

Райх (Рейх) В. 336, 637

Ранк О. 630

Регуш Л.А. 559

РобинеЖ.Б. 513

Роджерс К.Р. 452, 464-475, 477-478, 483, 495-496, 627, 660

Рожанский И.Д. 62, 98

Розин В.М. 450, 495

Розин М.В. 35, 44, 625-626, 665

Розовский И.Я. 666

Рок И. 395

Росцелин 107

Рубинштейн М.М. 233, 239

Рубинштейн СЛ. 17,153, 186,198, 201, 394,440-441,497-499, 501-508, 512, 546, 548-553, 556,

558, 563, 583, 586, 598-600, 603,613-615,640-642,661,664

Рудестам К. 19, 239, 275, 288

Рузская А.Г. 607

Руткевич A.M. 328, 345

Рюкрим Г. 555

Салливан Г. 336 Салтыков-Щедрин М.Е. 251, 320­321 Сартр Ж.П. 484 Свифт Дж. 160 Сегалл М. 220 Семенов И.Н. 557 Семикин В.В. 559 Сенека Луций Анней 24, 44, 93­95, 99, 108, 123 Сенека Марк Анней 94 Сергиенко Е.А. 615 Сеченов И.М. 17, 132, 209, 222­223, 238, 240-258, 261, 285, 287­288, 323, 398, 436-437,446, 448,

453, 478, 566, 568-570, 594 Скиннер Б.Ф. 279-280, 288 Скрибнер С. 220, 238, 445 Смирнов А. А. 288, 554 Смирнов С.Д. 557, 614 Смит А. 164-165 Соколов А.Н. 288 Соколов В. В. 101, 156­157 Соколова Е.Е. 394, 558-559, 615 Сократ 53, 59, 62-64, 66-73, 75-83, 88, 96-97, 108, 121, 204, 474,

616 Соловьев B.C. 16, 205 Солсо Р.Л. 496 Соссюр Р. 294-295, 344 Софокл 116 Софрониск 69

Спенсер Г. 179,201,455,514 Стерлинг Дж. 487 Спиноза Б. 43, 135, 143-144, 147, 567-568,611,615 Сталин В.И. 39 Сталин И.В. 39, 267, 510 Степанов СЮ. 557 Степанова Е.И. 288 Стеценко А.П. 453, 460, 462, 495,

553,557-558,601,617,665 Стильпон 96 Столин В.В. 665 Стоун И.298, 345 Стрэттон (Страттон) Дж.М. 531 Стяжкин Н.И. 156 Субботин А.Л. 156 Суворов А.В. 326 Тайлор Э.Б. 46-47, 98, 397, 399­400, 406-407, 444 Тахо-Годи А.А. 99 Теано 56 Тейяр де Шарден П. 563 Теофраст 60, 78, 85, 98

684

Именной указатель

Теплое Б.М. 234-235, 239, 554, 598,

624, 665 Тертуллиан К.101 Титченер Э.Б. 181,194, 202, 214­216,218-219,221,226,230,238, 450 Тихомиров O.K. 465, 495, 615 Тихон 86

Тихонравов Ю.В. 496 Тобин С.А. 495 Токарский А.А. 26, 44 Толмен Э.Ч. 277-278, 288, 393,486 Толстой Л.Н. 235, 239, 246, 251,

256, 288, 589 Топоров И.С. 242 Трисман А. 489 Туллия 96 ТулминС. 417, 424 Тургенев И.С. 251 ТэнИ.455

Узнадзе Д.Н. 132, 337-340, 343,

345,361,554 Уотсон Дж. 226, 268-277, 279, 288,

640, 607 Умрихин В.В. 558 Ухтомский А.А. 475, 500 Ушаков Г. К. 344

Фабри К.Э. 519, 528, 556

Фалес 50-52

ФедотовГ.П. 111,156

Фейгенберг И.М. 614

Фейерабенд П.618

Фейербах Л. 238, 447

Фельденкрайз М. 664

Фенарета 77

Фердинанд дон (инфант) 194 Фестингер Л. 490-491, 496 Фехнер Г.Т. 213, 292-293, 423, 513 Филон 86

Флоренская Т.А. 450-452,454, 459, 463, 471, 474-478, 484, 495, 627,

665 Флоренский П.А. 475 Флуранс Ж.П. 590 Фогт К. 564-565 Фолькельт Г. 365-369, 375-376, 395

ФомаАквинский 101, 113-114

Франкл В. 93, 318, 452-453, 463, 482-483, 495, 567, 627, 638-639, 646-647, 650, 653-656, 658­664, 666

Фрейд А. 323-324, 336, 345

Фрейд 3. 84, 111, 132, 155, 183, 261, 290,295-306,308-330, 335-336, 343-345, 350, 398, 418,450­451,481,587,626,629-630,631, 637, 643, 648 Фридрих II (прусский король) 188-189 Фромм Э. 336, 483, 643-645, 649-652, 666 Фрэзер Дж.Дж. 397 ФурсиковД.С. 284 Фурье Ш. 535 Халл К. 279 ХоллС. 181 Хольцкамп К.555 Хорни К.336

Хрисипп 93

Христина (шведская королева) 128

Хрущев Н.С. 649

Хэд Г. 441

Цапкин В.Н. 666

Цвейг С. 296-298, 311, 313, 319,

344, 451 Цицерон М.Т. 52, 95-97, 99, 102

Чанышев А.Н. 48-49, 57, 83, 98 Челпанов Г.И. 28, 202-203, 207­208, 217-218, 238, 266, 283-284, 288,508-509 Чернышевский Н.Г. 251 Черри К. 489

Шакир-Заде С. 98 Шанявский А.Л. 418, 420 ШаркоЖ.М. 301,303, 312 Шелер М. 647, 656, 666 Шеррингтон Ч. 563 ШертокЛ. 294-295, 344 Шефтсбери А.Э. 137 Ширвиндт М.Л. 288

Именной указатель 685

Шмелев А. Г. 557 Шопенгауэр А. 291 Шпет Г.Г. 29

Шпильрейн И.Н. 25, 38, 44, 322,

500 Шпильрейн СИ. 322 Шпрангер Э. 447 Штром В.К. 241 Шульц Д. 289, 345 Шульц С.Э. 289, 345

Щедровицкий Г.И. 421-422 Щукин СИ. 202 Щукина Л.Г. 202, 286

ЭббингаузГ. 181-183,201,213,488 Эвклид 175 Эврипид 116 Эзоп 175 Эйлер Л. 175 Эйнштейн А. 319, 618 Экклз Д. 563-564 ЭлкиндД. 618 Элоиза 109-Ш, 156 Эльконин Д.Б. 541-546, 557­558,641 Эмпедокл 50, 56, 60-61, 63 Энгельс Ф. 97, 99, 423, 519-520, 595,598,615 Энджелл Дж. 269 Энрайт Дж. 23-24, 45, 637-638,

666 Эпикур 89-91, 93, 137, 188, 309 Эразм Роттердамский 115 Эренфельс X. 350, 357, 382, 392 Эриксон Э. 336 Юм Д. 16, 163-172, 183, 200-201, 213 Юнг К.Г. 132, 184, 327-336, 345­346, 357, 398, 403, 408, 493, 629, 636,666 Юревич А.В. 40, 44-45 Яблочков П.Н. 373

Яков I Стюарт (английский король) 116 Янтцен В.555

Ярошевский М.Г. 157, 201, 239, 256-257, 268, 287-288, 344, 426, 444,504,556,561,614 Ясперс К. 659

Holodynski М. 557 Jantzen W. 557 Thomae Н. 496 Wertheimer Michael 201

Учебное издание

Елена Евгеньевна Соколова Тринадцать диалогов о психологии

4-е, переработанное издание

Корректор А.Н. Анисова Верстка А.А. Жегалов

Издательство «Смысл» (ООО НПФ «Смысл»)

103050, Москва-50, а/я 158

Тел./факс(095) 195-0308, 195-3713

e-mail: [email protected]

http://www.smysl.ru

Лицензия ИД № 04850 от 28.05.2001

Подписано в печать 10.12.2002. Формат 84x108/32.

Гарнитура Times. Печать высокая. Усл. печ. л. 36. Тираж 3000 экз. Заказ № 1990.

Отпечатано с диапозитивов в ФГУП «Печатный двор»

Министерства РФ по делам печати, телерадиовещания

и средств массовых коммуникаций.

197110, Санкт-Петербург, Чкаловский пр., 15.