Вита получила путёвку, и ей предстояли недолгие сборы, поездка в Артек и там, может быть, розыски и встреча с каменным матросом…

Но…

Почему-то в жизни часто выскакивает на пути к цели это «но». Вроде шлагбаума или заборчика, которые расставляют на дорожке спортсменов-бегунов. Они-то перепрыгивают через заборчики.

А Вита?

Это случилось за два дня до её отъезда. Вдруг вечером во время ужина Вита отодвинула тарелку.

— Не хочу.

Папа подошёл к ней и ладонями обнял её щёки:

— Вита, что с тобой? Ты побледнела.

— Ничего.

— Ты же всегда говоришь правду… У тебя мокрый лоб.

— Мокрый. У меня нет температуры.

— Что с тобой? Болит? Где?..

Через полчаса в комнате стало белым-бело от белых халатов. Двое высоких мужчин в белых халатах, похожие друг на друга, как близнецы, держали серо-зелёные носилки. Третий, в очках и в белой шапочке, склонился над Витой.

Папа держал в руке резиновую грелку, куда только что выскреб из холодильника снег и ледышки.

— Сюда, — показал рукой доктор. Он снял очки и, пока папа клал Вите холодную грелку, смотрел Вите в глаза, будто хотел увидеть, что у неё там внутри.

Капельки пота высыхали у Виты на лбу.

— Ну как, Вита, легче? — спросил доктор.

— Легче.

— А ты не обманываешь?

— Она всегда говорит правду, — сказал папа. Наверно, он тоже не хотел, чтобы Виту положили на серо-зелёные носилки и увезли в больницу.

— Подожди. — Доктор отогнул рукав и погладил стекло на часах.

— Садитесь, — сказал папа.

Вита думала об Артеке. Неужели она не сможет поехать?

Она провела ладонью по лбу и сказала сама себе: «Сухой». А потом украдкой вытерла щёки.

«Это ужасно, — думала Вита. — Неужели я плакала? Нет, нет. Ведь сейчас ничего не болит. Ни капельки. Так хорошо холодит эта грелка. О чём там шепчутся папа и доктор? Надо прислушаться. Хоть бы эти близнята-великаны унесли носилки. А то поставили их, точно ширмой закрыли от неё папу…»

У Ивана Павловича с доктором был серьёзный разговор.

— Понимаю, — говорил доктор, — но поймите и меня. Я не имею права оставить её дома, если…

— …если?.. — переспросил папа.

— …если совсем не утихнет боль. Но если будет второй приступ, решать должны хирурги. Вы понимаете?

— Понимаю, всё понимаю. Мы ещё раз спросим её. Она скажет, всё, как есть.

Вита разобрала почти все слова, хотя говорили они очень тихо. Но ведь когда тихо говорят в тишине, то можно и услышать…

В тот вечер всё обошлось.

Ушли санитары с носилками, ушёл врач. Вита, прощаясь, спросила его:

— А в Артек я поеду?

— Поживём — увидим, — сказал доктор.

А что было видеть? После того вечера ничего у Виты не болело, её больше не тошнило и лоб не покрывался потом.

Приближался день отъезда в Артек. После приступа и приезда «скорой помощи» с серо-зелёными носилками, санитарами и доктором, когда казалось, что лагеря ей не видать, Вите ещё сильнее захотелось в Артек.

Дни стали длиннее, минуты растягивались в часы, а час тянулся, будто это были целые сутки.

Вита думала и мечтала об Артеке, а папа всё спрашивал:

— У тебя ничего не болит?

— Не болит, папочка. Совсем не болит. Ни капельки.

При этом папа смотрел на Виту, будто видел её в первый раз. Нет, он ничего не говорил и не переспрашивал, а только смотрел.

Но Вита всё понимала и сказала отцу:

— Ты, папа, не волнуйся. Если заболит, я сразу скажу. А это я такая не потому, что болит, а потому, что я боюсь, что заболит и я не смогу поехать в Артек.

— Понял, — сказал папа. И при этом лицо у него было серьёзное и немножко грустное.