Чиновник неважно выглядел, лихорадка выбивала еле тлеющие силы. Из левой ноги кость торчала наружу, словно надломанная ветка деревца. Натан принес второе одеяло и подкинул угля в камин. Пропавший столичный парламентер «зеленого вопроса» потеснил в газетных заголовках причину своего исчезновения – потоп. Перси разыскивали по всему городу, да не могли найти.
Гардинер сварил пряный кёдл из овсянки и спирта и первые дни отпаивал им больного, но то было не лечение, скорее, очистка совести постфактум. Мередиту не пережить ночи, садовник это знал.
Нельзя, чтобы Алек догадался. Парень был отослан ждать распоряжения касательно выезда на станцию и раньше девяти не должен появиться в усадьбе. Устроившись на полу близ печального ложа, Натан раскурил трубку:
– Клайв приедет утром.
– Убери его от меня… – простонал в бреду М. под толщей покрывал.
– Я сделаю с тобой все что вздумается. Задушу подушкой, как принцев в Тауэре.
– Убери его… – не слыша угроз и не внимая им, преодолевая жар, шелестела сухими губами жертва, пойманная в силки.
Внизу, в истерзанном городке, церковный колокол бил полночь. Мередит часто дышал, затем покрылся изморозью холодного пота, задрожал.
«Отмучился бы уже скорее!»
Гардинера усыпляла монотонная дробь дождевых капель. Ему нужно выспаться и забрать друга на железнодорожной станции, принять у себя и себя же не выдать. Но жизнь не ограничивалась лишь этим визитом. Ему нужно поменять птичьи кормушки, скосить осоку, чтобы не пошла ржавчина на других растениях, прополоть клумбы, поставить новые опоры для вьюнов, ведь потоп не обошел стороной и его хозяйство. То был добровольный, осознанный выбор против условий, навязываемых Гардинеру понятием «классовости», и на гончарном круге он прилежно крутил свой быт.
Вода текла по стенам, обои пошли пузырями: прохудившаяся крыша не сдерживала стихийного бедствия. Собрав все книги, Натан вынес их в сарай, куда более благоустроенный и добротный, чем жилые комнаты. Заполучив усадьбу в единоличное владение, он установил батареи в теплицах, чтобы ананасы и другие теплолюбивцы росли в удобствах, топил печь сутки напролет, заставляя горячую воду циркулировать в теплице. Но ни в гостиную, ни тем более в спальню Гардинер и не подумал бы провести водяное отопление. Если Клайв ненавидел низменную человеческую природу, то Натан презирал человечество как вид.
Не изменяя своей практичной натуре, он поставил лопату рядом со входом в дом.
«Слава Богу, размокло, легко вскопаю».
Так уже было, когда отец, Гардинер-старший, вздумал наставлять его, и то же случилось со старшим братом, и пришлось уволить прислугу, чтобы не слышать тревожных перешептываний. Это была его усадьба, его эспланада, его земля.
К трем ночи М. стал багрово-синим, зрачки закатились, белки глаз лопнули кровью. Он вновь завертелся на своем мокром смертном одре, замычал что-то нечленораздельное, но удивительно ритмическое. Натан, отхлебывая из треснувшей чашки кофе, который почти никогда не пил и раздобыл в кладовой Алека, прислушался.
– Что ты там бормочешь?
– …к Илиону… поплыл туда в кораблях острогрудых… Мне уж его не увидеть в отеческом доме Пелея; но доколе и жив он, сиянием дня озаренный…
– Это про Ахиллеса, да? – Желая облегчить заклятому противнику финал, садовник взял его выпростанную из пуховой глуши руку. – Я тоже читал про Ахилла. Ну же, скоро пройдет, все будет хорошо. Разве хочешь погибнуть трусом? Тише, все нормально.
– Поплыл в кораблях острогрудых…
А дальше Мередит зашелся судорогами и больше не произнес ни слова. На востоке тускло забрезжил рассвет, розоватая кромка неба обещала первый погожий день за неделю. Дождь стих, распелись соловьи и стражи зорь, малиновки.
На крайний случай до прибытия поезда у Гардинера оставалось ружье.
«Не убий!» – грозно кричала заповедь, сверкала фотографическими вспышками в налитой свинцом садовой голове, пока он, меряя шагами гостиную, снимая двустволку и вешая обратно, задумчиво напевал: «Что же он делал, великий бог Пан, там, в камышах, за рекою?»
