– У меня нет паранойи.

Мередиту полагалось репетировать перед зеркалом речь в парламенте, но вместо этого он повторял как заклинание: «У меня нет, нет паранойи».

Две мисс, коротышки, обращавшиеся друг к другу Эдит и Вайолет, приземистые, в кургузых облачениях и видавших виды шляпках, делавших их похожими на грибы, шептались за его дивной выправки спиной, а потом бесстыже захихикали. Он обернулся и обмер. Одна из них прижимала к цыплячьему декольте, мяла дешевыми перчатками книгу с золочеными буквицами «К.М. Эрншо» на корешке.

* * *

Речь в парламенте не состоялась. Мередита откомандировывали в предместье решать какой-то идиотский вопрос по вырубке лесов. Сев в автомобиль, он уронил златогривую голову в ладони.

– Проклятье! Проклятье!

Если бы не присутствие шофера, точно бы не выдержал и разрыдался. На нем лежало адово проклятье: служебные дела не спорились, при выдающихся данных он, завидный жених, оставался обреченным холостяком, и тени прошлого неустанно за ним следили.

Зато глянь, как все носятся с малым. Ничего не меняется. Раньше вытирай ему сопли, корми с ложечки, теперь – ах, несчастный Клайв! Тонкая душа! Белые сонеты белых облаков белые кружева!

Я, Мередит, лицемер, обманщик, предатель, окаянный отступник. «Мистер Ренегат» с книжного прилавка. Знал бы кто о вранье Клайва в его слововыжимках! Я любил ребенка всегда, просто в один момент наши картины мира стали настолько разными, что мое там дальнейшее нахождение только мешало бы ему реализовываться.

И я искренне поздравил его с литературным дебютом, отослал тяжеленную кадку с прелестными розочками, телеграфировал: «Твори и властвуй!» – даже после того, как он перестал ходить в церковь и покрылся чешуей обиженного – погодите, дальше он годами начнет ее раскрашивать и подчеркивать метафорами! Вас никогда не посещала мысль, что за всей своей цветистой болтовней да громоздкой эрудицией Клайв мог оказаться пустышкой?

Я знал одно: эта рожица не умеет быть одинокой. Ухватится за кого угодно, засыплет гроздьями своих поэз, олиричит, зацелует до одури. Лишь бы вы оттеняли его неземной талант. От подлинных же умов, могущих составить конкуренцию, К., как правило, держался подальше.

По такому принципу ему нравилась компания меня, простонародно-рыжеватого, разлапистого весельчака: вы только подумайте, насколько интеллигентным выглядел он на моем фоне! Он мог ни с того ни с сего надуться букой за столом посреди праздника, и мамки-няньки кружились над ним с опахалами, микстурами и нюхательной солью. Он хныкал, требуя у цирюльника розовой воды на свои изнеженные скулы, не знавшие хорошей взбучки.

Все, что происходило в реальности, повинуясь жестокой прихоти судьбы, свершалось против воли Мередита. Красавчик и душа компании, он ненавидел предместье, не испытывал ностальгии и меньше всего ожидал вернуться туда в рамках деловой поездки. Да еще и заниматься самым скучным процессом из всех возможных. Реликтовые растения северных графств! Я проклят во веки веков, сокрушался чиновник. Чем яростнее он вырывался из липкой, засохшей на паркете лужицы собственной биографии, тем безнадежнее в ней увязал, словно в зыбучих песках.

Кто-либо на земле задумывался хоть единожды, что М. тоже могло быть тяжело?