Глава первая

1

Здравствуй, родная земля!

Эдано Ичиро, положив руку на плечо друга, смотрел повлажневшими глазами на приближающийся берег. Где-то там, среди высоких холмов, поросших лесом, должен быть Майдзуру — порт, куда доставляли репатриантов. Точки на склонах гор постепенно превращались в дома с разноцветными крышами, яснее обозначались садики, мелкие постройки. Казалось, берег сам, вырастая, приближался к кораблю.

Утро разгорелось в полную силу, солнце светило нестерпимо ярко, тихая вода залива переливалась самыми различными красками и только у берега темнела густо-зеленой полосой, отражая лес, горы, дома, которые, рассыпавшись вдоль берега, карабкались по склонам или, скрываясь в ложбинах, показывали оттуда свои крыши.

Ни Эдано, ни Саваде не приходилось бывать в Майдзуру, но почему-то все здесь им казалось знакомым.

— Тебе отсюда близко до дому, а мне далековато будет, — тихо проговорил Савада. — Впрочем, это пустяк по сравнению с тем, что мы с тобой прошли.

— Да, — задумчиво ответил Эдано. — Мы с тобой дома, а другие…

В его памяти снова возникли образы Иссумбоси и других камикадзе из отряда «Белая хризантема». Их имена, конечно, теперь в списках святых храма Ясукуни. Возможно, среди них есть и фамилия труса капитана Танаки. Как всё давно было: и Лусон, на безвестном аэродроме которого базировался их отряд, и последний вылет камикадзе, и сумасшедшая гонка в пылающую Манилу, и перелет на самолете генерала Томинаги в Маньчжурию…

А поэт Адзума… Этот так и остался навеки лежать в русской земле. Убили свои же. Хорошо, что он, Эдано, отомстил за него мерзавцу Тараде, иначе совесть мучила бы его всю жизнь.

Эдано окинул взглядом столпившихся у борта репатриантов. «Многие ли из них поняли правду о минувшей войне? — подумал он. — Кто из них, как убийца Тарада, собирается сводить счеты, оказавшись на родине? Кто был искренен там, в плену?»

— Как сложится жизнь? — чуть слышно проговорил Савада, угадав мысли друга. — Наверное, придется всё начинать сначала. Ты знаешь, мне и радостно, и в то же время немного страшно. Как тогда, когда мы попали в Маньчжурию. И я не представляю, как расстанусь с тобой.

— Ничего, — горячо сказал Эдано, сжав локоть механика. — Мы с тобой непременно будем видеться. Сколько вместе пережито. И ты спас мне жизнь…

— Ну вот, — проворчал недовольно механик. — Если ты мне и дальше будешь напоминать об этом, то уж лучше не приезжай, и я к тебе ни ногой. Пойду-ка лучше спрошу у какого-нибудь матроса, как в Майдзуру принимают нашего брата.

Вернувшись, Савада молча стал радом с Эдано, который, облокотившись на фальшборт, смотрел на приближающийся берег.

— Ну, что ты узнал?

— Ничего, — нехотя отозвался механик.

— А всё-таки?

— Один морской волк сказал: если вы надеетесь, что вас встретит лично премьер-министр, то ошибаетесь.

— Да… Узнал ты немного.

Оба замолчали.

Залив Вакаса заканчивался узким рукавом, в основании которого виднелись строения причалов. Он был усеян суденышками самого различного тоннажа и окрасок. Народ здесь не только жил у моря, но и жил морем. Оно его кормило, оно же и губило людей в дни штормов и тайфунов или когда на берег вдруг накатывалась родившаяся в пучинах океана за сотни миль отсюда страшная и беспощадная цунами.

«Сидзу-мару» был здесь частым гостем, и его команда не впервые швартовалась у причалов Майдзуру. Всё было проделано ловко и сноровисто. Репатрианты с возрастающим волнением наблюдали, как медленно прижимался к пирсу бывший краболов. На шумную встречу никто из них не рассчитывал, но тишина порта настораживала и пугала. Все признаки, правда, пока ещё поверхностные, говорили о том, что дела в порту идут неважно, что он ещё не зажил нормальной жизнью. Об этом свидетельствовали неподвижные хоботы кранов и плотный ряд кораблей, стоящих борт о борт у причальных стенок, на некоторых ещё осталась камуфляжная окраска. Само безлюдье порта делало его похожим на дом, внезапно покинутый жителями — то ли из-за ремонта, то ли из-за непригодности для жилья. Только в стороне виднелись громадные бурты жаких-то грузов, укрытые брезентом. Возле них прохаживался часовой в незнакомой форме. «Американец», — догадался Эдано, всмотревшись в солдата. Это был первый оккупант, которого он видел на земле Найчи.

Когда раздалась команда «Приготовиться к выгрузке», Ичиро вместе с Савадой поспешили в трюм за своими вещами. Они, да и все репатрианты, так торопились, словно боялись опоздать и остаться на «Сидзу-мару», уже пришвартовавшемся к причалу. На борт поднялись какие-то люди и прошли на капитанский мостик. Репатрианты приумолкли, стараясь услышать их разговор. Всё это так разительно отличалось от шумных, веселых проводов в советском парту Находка.

— Пожалуй, матрос был прав, — угрюмо пошутил Савада. — Премьер-министр нас встречать не прибыл.

Но сам механик оказался не совсем прав. Премьер-министр, конечно, не встречал вернувшихся из плена воинов бывшей императорской армии. Но одно важное лицо всё же появилось. Им оказался вице-министр министерства благосостояния. Он искал популярности и не упускал случая почаще напоминать о себе избирателям. Таким подходящим поводом господин вице-министр счел прибытие очередной партии репатриантов. Специально приглашены были кинохроникеры и фоторепортеры, но они запаздывали, и поэтому пассажиры «Сидзу-мару» пробыли лишние томительные минуты на корабле. Наконец на причале появились люди с кинокамерами и фотоаппаратами и вместе с ними две молодые японки, одетые в яркие кимоно. Они сразу же притянули к себе взгляды сотен мужчин, давно не видевших соотечественниц, да ещё в таких нарядах.

Это были гейши, срочно мобилизованные для встречи. Приветливо улыбаясь, с ветками цветущей сливы в руках, остановились они у трапа. Рядом с ними поставили две высокие конусообразные корзины.

Первыми на трап ступили бывшие офицеры — привилегированные пассажиры из кубрика. Они шли так, словно вернулись не из плена, а после победной кампании, — расправленные плечи, выпяченная грудь, твердая поступь. Гейши кланялись им и каждому в качестве подарка вручали по куриному яйцу, которыми были наполнены обе корзины.

«Пока до нас очередь дойдет, — подумал Савада, — наломают себе спину, бедняжки». Но когда он и Эдано взошли на трап, их встретили такие же застывшие улыбки девиц, и им тоже досталось по яйцу.

За причалами, на открытом площадке, была сооружена легкая трибуна из канцелярского стола и нескольких досок.

Всех репатриантов выстроили вокруг неё. Тут уже толпились репортеры, среди которых выделялся энергично жестикулировавший господин в темном европейском костюме. Какой-то чиновник, подобострастно кланяясь, доложил ему, что репатрианты собраны. Затем он забрался на трибуну и, напрягая голос, прокричал, что сейчас перед собравшимися выступит господин вице-министр из министерства благосостояния.

Вице-министр с достоинством совершил полупоклон на четыре стороны и не спеша, сделав широкий жест рукой, начал говорить. Репортеры забегали вокруг трибуны, выбирая выгодные точки для съемок. Самый ретивый из них даже влез на трибуну и чуть не тыкал объективом в лицо оратору.

После пышных приветствий вице-министр заявил, что прибывшие теперь будут окружены заботой их министерства, которое вначале направит всех в санитарный лагерь здесь же, в Майдзуру. Затем, памятуя, что перед ним будущие избиратели, начал превозносить заслуги своей партии. В ней, по его словам, собраны лучшие и достойнейшие люди страны, и она мудро управляет государством. А потом господин вице-министр перешел к другому вопросу — к тяготам и мучениям, которые якобы вынесли военнопленные в Советской России. Их возвращение он считал заслугой правительства и, конечно, своей собственной.

Увлекшись, господин вице-министр не заметил, что у репатриантов, внимательно до этого его слушавших, настроение стало меняться. Вначале раздалось несколько протестующих выкриков. Затем ропот стал нарастать, заглушая голос оратора. Некоторые начали протискиваться к трибуне; на помосте появился коренастый широкоплечий парень. Оттолкнув недоумевающего оратора, он сбросил с себя куртку и рубаху, напряг мышцы хорошо развитого сильного тела и заорал:

— Вот как нас там угнетали и мучили. Смотрите!

Слова неожиданного оппонента господина вице-министра покрыл дружный смех репатриантов.

— Кто это там? — спросил друга низкорослый Савада, пытаясь хоть что-нибудь увидеть из-за спин других. — Вот молодец! Кто?

— Нагано! — ответил Эдано.

— Нагано?.. Не может быть!

— Самому не варится, но это он!

— Са!.. — удивленно воскликнул Савада. — Вот так дела. Недаром говорят: «Бывает, что лист тонет, а камень плывет».

Уцепившись за плечи Эдано и привстав на носки, Савада уже никого не увидал на трибуне: разгневанный вице-министр пробирался к автомашине.

Репатриантов поспешно построили в колонну и повели в санитарный лагерь. Они шли, посмеиваясь над выступлением министерского деятеля и его неожиданным финалом. Некоторые предпочитали молчать: осторожность — родная сестра мудрости.

2

У выхода из порта, на замусоренном асфальте, влажном от ночного дождя, стояла толпа женщин. Они были без цветов и флажков, в обычной, простенькой одежде.

— Наверно, родных среди нас ищут, — услышал Эдано голос Савады.

Женщины стояли молча, вытягивая шеи, пристально вглядываясь в лица. И столько надежды, ожидания было в их глазах, что Эдано, не выдержав, опустил голову. Ему страстно захотелось, чтобы раздался хотя бы один радостный возглас, чтобы строй вдруг сломался — и хотя бы двое встретились после долгой разлуки. Но шеренга шла за шеренгой, женщины молчали, а потом стали расходиться: так, очевидно, было уже не раз.

Занятый своими мыслями, Эдано не заметил, как они дошли до лагеря. У входа стояла охрана. Савада толкнул локтем друга:

— Вот тебе и куриные яйца. Видал, какие птенчики стоят?

В длинном дощатом бараке механик, забросив вещи на нары рядом с Эдано, подошел к Нагано, расположившемуся неподалеку:

— Ты молодец, парень!

Нагано мрачно посмотрел на него и сухо ответил:

— Отстань! Вы хотели убить меня, а русские спасли мне жизнь. Я этого никогда не забуду. Чего же тот тип врал про них?.. Все должны знать правду…

— Но ведь и ты хотел убить Эдано и ему русские тоже спасли жизнь.

— Ещё раз говорю — отстань! Вы не сказали про меня русским, и я это тоже помню, но нам лучше не встречаться на одной дороге! — ещё более сухо ответил Нагано и отвернулся.

Потоптавшись около Нагано и видя, что от него больше ничего не добьешься, Савада вернулся к своим нарам. Однако общительный характер снова сорвал его с места.

Эдано, растянувшись на жестком ложе, вспоминал встречу в порту, трескучую речь вице-министра, неожиданное выступление Нагано, скорбную толпу женщин. Ведь среди них могла оказаться и Намико…

Мысль о жене вернула его к думам о доме. Дед, конечно, мало изменился, в его возрасте люди уже не меняются, они словно стоят на последней ступеньке лестницы, ведущей в неизвестность. Одни сразу же сходят с неё, другие держатся долго. Пусть и дед стоит на этой ступеньке как можно дольше… Намико тоже вряд ли изменилась. Может быть, располнела? Хотя вряд ли при такой жизни.

Но вот сын, какой он?

Сын… Ему уже три года, он уже говорит, и неугомонный дед, конечно, учит его приемам борьбы, как делал это с ним, с Ичиро… А Намико… Какой короткой была у них любовь, но какой замечательный подарок — сына — она сделала ему. Подумаешь — родилась в год тигра. Ха! Он теперь не станет считаться с этим. Он видел мир, видел огонь и кровь, прошел через тысячу смертей.

Вернулся Савада. Он уселся на нарах, поджав ноги, и начал тихо раскачиваться, обдумывая что-то.

— Ты чего помрачнел? — взглянул на него Эдано. — Наверное, искал тех красоток, которые встречали нас у трапа, и не нашел? Потерпи немного. Скоро будешь дома.

— Дома? — скучным голосом переспросил механик и, нагнувшись к Эдано, прошептал: — Нет, брат. Отсюда домой мы попадем не скоро.

— Как так?

— Да вот так. Сейчас разговаривал с одним санитаром. В этом лагере такая санитария, что я будто снова в Маньчжурию попал.

— Да с чего это ты? — насторожился Эдано.

— Понимаешь, — продолжал Савада, — тут распределяют всех по префектурам, чтобы формировать эшелоны. Но до этого так прощупывают, так опрашивают — всю душу выворачивают. Бить, правда, не бьют, а так — не лучше, чем в кэмпейтай.

— А ты не преувеличиваешь?

— Нет. Вот подержат тебя здесь, тогда поймешь!

— Не может быть.

— Какой смысл этому санитару врать?

— Вот мерзость! — сжал кулаки Эдано. — Кто же это решает?

— Все проходят через комиссию. И я прошу тебя: если хочешь поскорее отсюда вырваться — не горячись. Думай над каждым ответом. Стену лбом не прошибешь. Да… Припомнят мне здесь «Томонокай».

— Откуда они узнают?

— Не будь наивным. Среди наших тоже найдутся желающие свести счеты. В комиссии есть нисеи, они работают на американцев. Больше всего про активистов да про русских выспрашивают.

— Вот как… — помрачнел Эдано.

— Ещё раз говорю — будь осторожнее. Надо поскорее вырваться отсюда, а там… Там мы посмотрим!

— Ладно! — согласился Эдано. — Будем снова сердце держать в руках, а язык на привязи. Вытерпим. Не такое нам с тобой пришлось испытать.

На комиссию Эдано попал через два дня. По рассказам других он уже представлял себе всю процедуру, которая его ожидала.

Комиссия расположилась в одной из комнат канцелярии лагеря и работала не торопясь. Репатриантам заранее объявили о необходимости пройти карантинный срок, чтобы не завезти на родину какие-либо болезни от коварных русских.

Когда после долгого ожидания служащий выкликнул наконец его фамилию, Эдано Ичиро одернул китель и решительно направился к двери, за которой заседала комиссия. Его утомило не столько само ожидание, сколько молчание соседей по очереди, подозрительность, с которой они относились друг к другу, хотя никто не проронил ни слова. Возможно, потому что были незнакомы, поскольку находились в разных лагерях. Комиссия по проверке знала, что делала, и учла подобную психологическую подготовку перед опросом.

Войдя в длинную, узкую комнату, Эдано увидел несколько чиновников. Полнолицый, хорошо одетый человек — председатель комиссии — переспросил у него фамилию и звание. Если бы Тарада — Хомма был жив, он сразу бы узнал в нем бывшего подполковника из второго управления штаба уже несуществующей Квантунской армии. Это он в августе сорок пятого года на окраине Мукдена инструктировал замаскировавшихся на случай плена разведчиков. Бывший подполковник, ныне чиновник министерства благосостояния, взял анкету Эдано, заполненную накануне, и бегло зачитав её, спросил, чем он думает заняться на родине, куда хочет выехать из лагеря.

— Только домой, господин начальник, — подчеркнуто браво вытянулся Эдано. — У меня там дед, жена, сын. Сына я ещё и не видел. Буду работать. В плену я стал строителем.

— Похвальное намерение! — кивнул головой председатель комиссии. — А разве вы отца не навестите? — остро посмотрел он сквозь стекла очков на Эдано. — Он, кажется, в Токио?

— Мне об этом писал дед, господин председатель! — напрягся Эдано, понимая, что допрос стал подходить к главному. — Но я почти не помню отца. Он покинул нас, когда я был ещё маленьким. Потом нам сообщили, что он погиб при крушении поезда. Я не знаю, как он ко мне отнесется, и поэтому поеду прямо домой.

— Разве вы с ним не переписывались?

— Получил от него только одно письмо. Я поеду прямо домой, — вновь повторил Эдано.

— Скажите, Эдано-сан, — вмешался в разговор щеголеватый член комиссии, перед которым лежала пачка сигарет «Кэмэл», — вы, кажется, служили в отряде «Белая хризантема».

— Так точно! На Лусоне!

— По нашим данным, весь отряд «Белая хризантема» геройски погиб, выполняя приказ. А вы?..

Раньше такой вопрос поверг бы Эдано в смятение, но теперь он уже не тот. Теперь Эдано только благодарен судьбе и верному другу Саваде за то, что остался жив — не погиб бессмысленно.

— Меня срочно отозвали перед самым вылетом и назначили, командиром самолета генерала Томинаги Кёдзи — командующего воздушной армией.

— Вот как? Чем же вы заслужили такую честь?

— Не могу знать. Был приказ, и я его выполнил.

— А как вы попали в плен?

— После указа императора. Нам зачитал его начальник штаба отряда капитан Уэда. Он может подтвердить.

Вопросы нисея прервал председатель комиссии:

— Это не допрос, Эдано-сан. Никто вас не упрекнет. Просто мы хотим поближе познакомиться с вами, чтобы посоветовать, как лучше применить свои силы на пользу нашему отечеству, перенесшему такие тяготы. Вот вы сказали, что в плену стали строителем. Что же вы строили?

— Школу, жилые дома, господин председатель.

— Ваши товарищи утверждают, что вы хорошо работали и русские вас поощряли?

Эдано понял, куда гнет председатель комиссии.

— Нам за это платили, господин председатель, — простодушно ответил он, — да и питание улучшали. А потом я хотел чему-нибудь научиться. В армию я пошел добровольно, прямо из школы.

— Так… Что же вы видели у русских интересного? У авиаторов глаз наметанный.

Эдано виновато поклонился:

— Простите, но я, кроме лагеря и стройки, нигде не был, а строили мы школу по соседству…

Вопрос сменялся вопросом, и Эдало почувствовал, что потеет: рубаха прилипла к телу. Его опрашивали явно дольше, чем других, и он старался не выдавать волнения. Он понимал: его пытаются на чем-то поймать, готовят западню. И наконец последовал ещё один вопрос, которого Эдано ожидал и который окончательно убедил его, что он имеет дело не с простыми чиновниками из министерства благосостояния.

— Скажите, Эдано, — как бы между прочим спросил председатель комиссии, — в вашем рабочем батальоне был поручик Тарада, он возвращался вместе с вами на «Сидзу-мару». Что вы о нем знаете?

— Простите, вы сказали поручик Тарада? — переспросил Эдано, словно стараясь кого-то вспомнить. Потом решительно сказал. — Нет. Насколько я помню, у нас такого офицера не было. Может, ошибаюсь, но я такого не знал. Ещё раз простите!

Бывший подполковник, сняв очки, пояснил.

— Господин Тарада по некоторым обстоятельствам был там под фамилией Хомма Кэйго.

— Такого знал! — с готовностью, словно обрадовавшись возможности сказать приятное господину председателю, ответил Эдано. — Он был командиром четвертого взвода в нашей роте и даже вызвал наш взвод на трудовое соревнование

— Вот как! — удивился нисей — Что вам о нём известно?

— Хорошо служил. Правда, я немного недолюбливал его — он бил солдат, чтобы те лучше работали.

— Вот как? — снова удивился нисей. — На пароходе вы его видели?

— Никак нет. Я находился в трюме, а Хомма-сан, простите — Тарада, был в кубрике с офицерами. Говорят, они здорово пили.

Нисей бросил насмешливый взгляд на бывшего подполковника и, играя карандашом, снова вкрадчиво обратился к Эдано.

— А почему вы непременно хотите стать строителем? Сейчас трудно с работой, да и получают строители маловато. В стране нет лишних денег.

— Это единственное, что я умею делать. Земли у нашей семьи нет, а идти в батраки… У меня же семья…

— Но вы, Эдано-сан, были летчиком, и, надо полагать, неплохим, если вас назначили командиром самолета генерала Томинаги. Не так ли?

— Спасибо, — поклонился Эдано, — но это было так давно, и Японии, как я слышал, запретили иметь армию…

— А если бы разрешили?

— Мне трудно ответить на это, — будто колеблясь, сказал Эдано. — Сейчас мне нужна работа, чтобы содержать семью… А потом, признаться, я многое забыл.

— Вам могут дать возможность подучиться, — многозначительно заметил нисей.

— Простите, — ещё более почтительно поклонился Эдано. — Сейчас мне хочется домой, я не видел своих четыре года.

— Конечно, конечно, — согласился нисей. — Подумайте. Мы вас потом разыщем, напомним… Можете идти!

3

Когда Эдано вышел, нисей обратился к председателю комиссии:

— Этот парень меня заинтересовал. Надо поговорить с ним ещё.

— Мне он показался безнадежным, — ответил разведчик. — Он, по-моему, стал красным!

— Не думаю, — поморщился нисей. — Он же был камикадзе, а нам нужны отчаянные парни. И, кроме того, — добавил он ехидно, — интуиция вас часто обманывает. Вот с тем же Тарадой. Где он? Запил, скотина, и, наверное, утонул. И у него меньше было оснований выслуживаться перед русскими и бить своих соотечественников, чем у этого парня. Эдано не первый говорит, что Тарада выслуживался!

— Это была мимикрия, — попытался оправдаться председатель. Бывший подполковник в душе презирал и ненавидел высокомерного нисея, но вынужден был подчиняться.

Выйдя из канцелярии, Эдано остановился. На душе было пакостно. Бараки выглядели ещё более унылыми, какими-то тускло-серыми. Даже сам воздух родины, которым он так жадно дышал в день приезда, теперь был излишне влажным, наполненным запахом дезинфекции, которая систематически проводилась на территории лагеря. Пять дней он здесь, а когда поедет домой — ещё не известно. Прав, как всегда, оказался Савада. Если бы не его советы, он, Эдано, мог бы сорваться. Ах, мерзавцы, как они старались его поймать! Неужели в Японии ничего не изменилось?

Он ещё раз обвел взглядом лагерь и зашагал к своему бараку. Саваду на комиссию ещё не вызывали, и теперь Эдано тревожился за него.

Механик сидел на нарах, оживленно беседуя с каким-то соотечественником в гражданской одежде явно русского происхождения. Увидев друга, Савада умолк и с тревогой взглянул на него:

— Ну как? Что тебе сказали? Когда отправят домой?

— Спасибо. Всё нормально. Срок отправки ещё не известен, — поспешил успокоить его Эдано, не желая говорить обо всем при незнакомом человеке.

Савада понял его и, улыбнувшись, представил собеседника:

— Знакомься. Это Курода-сан. Он прибыл с Карафуто.

Эдано вежливо поклонился и уселся на нары, удивляясь, что собеседник Савады — гражданский человек — так поздно вернулся на родину. Он читал в газете, что почти всё японское население Сахалина уже репатриировано.

— Вы болели, что так задержались? — вежливо поинтересовался он.

— Нет, Эдано-сан, — ответил Курода. — Я был мастером бумажной машины, и русские охотно приняли мою помощь. Многие из японцев там работали вместе с русскими.

— Вас тоже держали в лагере?

— Ну что вы, Эдано-сан. Жили мы в своих квартирах, с семьями. А работали столько же, сколько и русские, за одинаковую плату. И знаете, — Курода оглянулся по сторонам и понизил голос, — я бы с удовольствием там остался. Нам здесь некуда податься, с работой, говорят, плохо.

«Остаться» — подумал Эдано. А как бы поступил он, если бы ему предложили остаться в России? Не остался бы! Ведь даже птицы и те возвращаются в родные места. У него есть своя семья. Дед, Намико, сын!.. Он обязан думать о них, они в его сердце.

…Через два дня Эдано включили в группу, отправлявшуюся в Кобэ и Осаку. Наконец-то! Хорошо бы, конечно, завернуть в Токио, но нельзя. Даже намекнуть о таком желании опасно. Это потом.

Эдано томился в ожидании отправки, считая часы и минуты. Притихший Савада понимал его состояние и не приставал к нему с разговорами.

Расставались они тяжело. Эдано долго сжимал плечи Савады, всматриваясь в его добрые глаза, в его, морщинки. Вот снова шрам на лице бывшего механика побелел — так было всегда, когда тот сильно волновался. Только сейчас Ичиро обратил внимание на то, что за годы, проведенные вместе, его друг заметно постарел. Да и что удивительного? И только перед разлукой Эдано с особой остротой понял, как много для него сделал этот человек.

— Ничего, друг, — силился улыбнуться Савада, хотя глаза и у него предательски блестели. — Ничего, мы ещё встретимся. Не в казарме теперь будем жить. Эх, если бы ты не был женат: у меня ведь дочери растут.

— Ну, ну, — хриплым от волнения голосом ответил Эдано, не выпуская плечи Савады, — они не только выросли, но и давно уже замуж вышли.

— Дочери у меня хорошие, написали бы…

— Наверное, не хотели огорчать тебя, старика.

— Старика? — запротестовал механик. — Потом спросишь у моей жены, какой я старик. Горелый пень легко загорается.

— Голова-то совсем белая стала, а когда встретил тебя, только виски седые были.

— А… пустое. Подумаешь, голова белеет. Важно, что она осталась на плечах.

— Верно, друг. У меня вместо головы тыква на плечах была. И эта тыква давно бы сгнила, если бы не ты.

— Ладно, ладно, — Савада снял руки Эдано со своих плеч. — Это я уже слыхал. Столько раз благодарить — всё одно что душить шелковой ватой. Адрес не потеряешь? Ну, храни тебя боги. Вон вам уже подали команду на построение…

4

Колонна двинулась к выходу из лагеря. Теперь прямо на вокзал, а после погрузки в вагоны все они станут свободными людьми: каждый отвечает за себя.

Выйдя за ограду, репатрианты жадно глазели по сторонам, словно находились в чужой незнакомой стране. Когда миновали два квартала, Эдано понял, что улицы действительно выглядят необычно. Всюду вывески на английском языке — раньше их не было. Даже хозяин самой захудалой харчевни рядом с японской вывесил английскую надпись: «Бар Чикаго».

Навстречу им попался американский солдат. Он был явно навеселе. Пилотка, лихо сдвинутая набок, чудом держалась на рыжих волосах, сигарета прилипла к нижней губе. Янки никому не уступал дороги, да и уступать её было некому: все встречные торопливо сворачивали с его пути. На руке солдата повисла маленькая, сильно накрашенная японка. Она тоже была пьяна.

«Пан-пан», «пан-пан», — прошелестело по рядам. Так стали называть в Японии женщин, которые были вынуждены продавать свое тело оккупантам, чтобы не умереть с голода.

Заметив колонну, солдат остановился и прокричал что-то оскорбительное. Теперь уже женщина стала тащить его вперед.

В вагоне, когда поезд тихо тронулся с места, Эдано осмотрелся. Кругом были незнакомые люди, хотя все они попали сюда из одного транзитного лагеря. Теперь уже не репатрианты, а просто пассажиры, они облепили окна и оживленно комментировали всё, что видели. Излишне громкими разговорами они, казалось, старались компенсировать вынужденное и настороженное молчание в лагере.

Потом попутчики Эдано постепенно отошли от окон и стали разбирать вещи, устраиваться.

В вагон вошел проводник — молодой парень с явно военной выправкой. Он весело посмотрел на пассажиров из-под черного, козырька форменной фуражки:

— Э-э… Будьте любезны, господа бывшие военные, угостите махоркой!

— Пожалуйста! — несколько рук протянулись к нему с кисетами.

— Что, тоже побывал у русских в Сибири и не можешь отвыкнуть? — опросил сосед Эдано.

— Да нет, — ответил парень, — я же вижу, кого везем. Не первый раз. А вы знаете, сколько сейчас стоят сигареты? Это теперь дорогое удовольствие, многим не по карману.

— Вот как? — покачал головой сосед Эдано.

— Эх, — послышался из глубины вагона чей-то голос, — если бы повезли нас через Токио, последнюю махорку бы отдал.

— Через Токио? — усмехнулся проводник. — Ну, уж нет. Теперь вас через Токио только в крайнем случае повезет, да и то небольшими группами.

— Это почему же? Мы не бандиты и не арестанты.

Проводник, поплевывая на неумело свернутую папиросу, присел напротив Эдано:

— Так никто и не думает. А только когда первую группу репатриантов повезли через Токио, там наши железнодорожники как раз устроили забастовку. Ну, репатрианты вышли из вагонов, сели на перрон и объявили забастовку солидарности.

— А скажите, пожалуйста, вы тоже бастовали? — осторожно опросил пассажир, которому хотелось проехать через Токио.

— Конечно! У нас боевой профсоюз, — явно гордясь, подтвердил проводник.

— И это не опасно?

— Как сказать… — Лицо проводника стало серьезным. — Полиция ведь та же, да ещё и дубинки американские. Случается, что полицейским и американские эмпи помогают. У нас же теперь демократия..

— Эмпи?

— Да, американские военные жандармы. — Проводник поднялся и поклонился: — Простите за беспокойство и спасибо за внимание, мне надо идти к начальнику поезда. Прошу по составу не ходить — следующий вагон только для иностранцев, точнее — для оккупационных властей. Держитесь от них подальше, возможны неприятности…

Поезд, замедляя ход, тихо подкатил к небольшой станции. В вагоне все окончательно распределились по местам, начал складываться своеобразный дорожный быт.

Эдано и его попутчик прильнули к окну. Их внимание привлекла какая-то суетня на перроне. Служащие-железнодорожники были явно встревожены и нетерпеливо поглядывали в сторону вокзала.

«Что там могло произойти?» — подумал Эдано и тут же получил ответ на свой вопрос. Из центрального входа показалось несколько военных-американцев. Они хохотали, громко о чем-то разговаривая. Сытые, довольные, не торопясь, не обращая ни на кого внимания, они прошли в соседний вагон «только для иностранцев». Такую же надпись Эдано заметил и на двери вокзала, из которой вышли американцы. В ту же секунду поезд тронулся…

Внезапно поезд нырнул в туннель, наполнив его шумом, грохотом, паровозным дымом. Несколько минут в вагоне была полная темнота, но вот окна начали постепенно светлеть, и наконец состав выдавило из туннеля, как столбик зубной пасты из тюбика.

Проводник предложил пассажирам чай. Некоторые, достав припасы, стали подкрепляться. Эдано. есть не хотелось. Выпив чашку чаю, он поблагодарил проводника и снова отвернулся к окну.

Торопливо убегали назад деревья. Склоны гор почти вплотную подступали к железнодорожному полотну. Казалось, они загораживали от любопытных взглядов жизнь, которая шла за их горбатыми вершинами.

Но вот поезд вырвался в широкую долину. Замелькали полоски полей, тщательно убранные, причесанные, ухоженные трудолюбивыми руками крестьян. Знакомая с детства картина! Вон женщины в фартуках, в широкополых шляпах из рисовой соломы склонились над своими полосками земли, стоят, не разгибаясь, и только иногда делают короткие шажки. «Сажают рис», — догадался Эдано. А вон, повязав полотенцами лбы, чтобы пот не заливал глаза, двое крестьян ритмично, как заведенные, взмахивают мотыгами. Земля до блеска отполировала металл, и, когда мотыги взлетают над головами, на лезвиях остро вспыхивают лучики солнца. На изгибе полевой дороги показалась нагруженная чем-то тележка. Её тащили худой мужчина и женщина. Рядом, вцепившись в борт тележки, шагал мальчуган. «Может быть, и мне вот так придется работать с Намико и сыном? — подумалось Эдано. — Всё может быть». И хотя было видно, что тащить тележку — труд нелегкий, эта картина умилила Эдано.

Долина начала постепенно сжиматься, как река, врывающаяся в горы. Вот она перешла в просторное ущелье с высокими, обрывистыми стенами-берегами. И вдруг на недосягаемой высоте Эдано увидел крупную, бросающуюся в глаза надпись: «Амеко, каэрэ!» и тут же рядом, чтобы было понятно тем, кому она адресовалась: «Ами гоу хоум».

«Здорово! — подумал Эдано. — Есть и здесь смельчаки!»

Он оглянулся. Рядом стоял проводник.

— Кто это написал? И как только они забрались туда?!

— Никто не знает, — пожал плечами проводник. — Разве в таких случаях ставят подпись и указывают домашний адрес? Такие надписи вам будут попадаться и дальше.

«Значит, верно писали в «Нихон симбун», — вспомнил Эдано статьи из газеты для военнопленных. — Выходит и вправду есть люди, которым ненавистна оккупация».

За время, проведенное в Майдзуру, Эдано, сам не замечая того, пал духом. Раньше он надеялся, что на родине многое изменилось, что его соотечественники, испытав ужасы войны, трагедию Хиросимы, полны гнева. А те, кто вверг страну в войну, стыдятся глядеть в глаза людям. Но речь вице-министра, допросы в комиссии, вагон «для иностранцев» и надписи на дверях «только для иностранцев» — всё это легло тяжелым грузом на душу.

Даже рассказ проводника о забастовке не повлиял на его настроение: «Ну попробовали бастовать, а дальше что?..»

Но, увидав надпись на неприступной высоте, Этано ободрился. Ведь, чтобы сделать это, надо было рисковать жизнью. А разве будут люди рисковать жизнью ради того, во что они не верят?

5

Кобэ оглушил Эдано. Только заборы вокруг пустырей и развалин домов свидетельствовали о том, что каких-нибудь четыре года назад в ночном небе над городом кружили американские самолеты, сбрасывая смертоносный груз. Заборы увешаны крикливыми рекламными плакатами. «Лучший подарок в мире — жемчуг Микимото», «Лучшее в Японии — пиво Кирин», «Автомобиль «ниссан» — модно и патриотично».

По улицам бесконечной вереницей мчались широкозадые, сверкающие лаком и никелем американские лимузины.

В том же потоке двигались старые, облезлые японские автомашины довоенного выпуска — некоторые с горбам газогенератора. Попадались и окрашенные в защитный цвет кургузые «джипы» с американцами в военной форме…

И тут же, почти рядом, на ступеньках лестницы, у заколоченного подъезда дома расположилась группка людей в белых халатах и потрепанных солдатских шапках.

Они выставили напоказ свои протезы и костыли. Некоторые держат в руках музыкальные инструменты: флейту, гитару, рожок, барабан. А безрукие составили хор. Они поют под музыку грустную народную песню. Время от времени один из инвалидов берет рупор и, обращаясь к прохожим, просит пожертвовать на пропитание.

И ещё больше, чем в Майдзуру, вывесок, надписей, транспарантов на английском языке. Они о чем-то напоминают, кричат, уговаривают. Но уговаривают других, тех, кто сейчас распоряжается на его родине. Вот прошла их целая группа — военные моряки. В потоке прохожих вокруг них образовалось свободное пространство, которое не позволяет им раствориться в толпе. Группа моряков является здесь инородным телом, не способным вступить в контакт с горожанами Кобэ. Один из моряков завернул в ресторанчик с крикливой вывеской «Биг Билл», и остальные потянулись за ним: открытая дверь мигом всосала их, как вакуумный насос. А на тротуаре уже не оказалось свободного места, мимо двери ресторана потек однородный, оплошной поток прохожих.

Внезапно Эдано остановился. Навстречу шла японка, одетая ярко, по-европейски, с канной белесо-рыжеватых волос на голове. «Крашеная», — догадался Эдано, оглядываясь вслед европеизированной красавице. «Са…» — удивленно втянул он в себя воздух и, потеряв всякое желание идти дальше, вернулся на вокзал.

 

Глава вторая

1

Здание станции было прежним, таким знакомым. Война пощадила этот небольшой деревянный павильон. Толкаясь и извиняясь, Эдано вышел на платформу, хотя знал — никто встречать его не будет: о дне приезда он родным не сообщал.

Знакомые места вызвали воспоминания. Здесь он впервые увидел паровоз и вагоны, когда его, ещё маленького, дед привел сюда. Отсюда он поехал в Кобэ вместе с Иссумбоси, отсюда они отправились на войну.

Четыре года он не был здесь. Неужели за эти годы тут ничего не изменилось, всё осталось прежним? Он посмотрел вокруг внимательнее. Нет, здесь тоже появилось кое-что новое. Не только надписи по-английски. Вон та, широкая бетонированная площадка у подъездных путей. На ней холмом возвышались какие-то грузы, покрытые желтым брезентом. Их охранял американский солдат с черным коротким автоматом. Янки был молод, светловолос и явно томился. У вокзала стояла американская военная автомашина.

Тут же он заметил покрытую гудроном дорогу, которая смыкалась с грузовой площадкой. Дорога была, очевидно, построена недавно и выделялась, как новый лаковый пояс на старой одежде. Огибая пристанционные постройки, она змеилась в направлении Итамуры. Но Эдано не свернул на неё. Он пошел старым, давно знакомым путем.

Сдерживая нетерпение, Эдано шел неторопливо, как мужчина, возвращающийся домой после трудной работы. В километре от станции, когда он вышел на полевую дорожку, которая узким ручейком обтекала участки обработанной земли, в небе, снижаясь, с ревом пронеслось звено самолетов с белыми звездами на крыльях.

«Истребители, — определил Ичиро. — Дьявол их здесь носит». Солнце перевалило на вторую половину своего пути. Зной усилился. С полей поднимались такие знакомые душновато-терпкие запахи, что у Эдано запершило в горле и пересохли губы. «Отвык от родного солнца», — подумал он.

Дорога описала полупетлю, словно сделала вежливый полупоклон холму, на который взбегала, и с вершины его Эдано увидел до боли знакомую картину.

Вот она, родная Итамура! Как метко её назвали — «Дощатая деревня». Сколоченные из досок, укрытые крышами из соломы и тростника дама лепились один около другого, подобно икре лягушки. Заливные рисовые поля делали это сравнение ещё более оправданным. В мареве испарений, поднимавшихся над деревней и окрестностями, силуэты домов казались чуть расплывчатыми, словно Эдано видел перед собой мираж.

Вон неподалеку от деревни на возвышенности усадьба Тарады. Она видна лучше, яснее, словно подчеркивает своё превосходство лад деревенскими домишками. Испарения с полей меньше укутывают её своей пеленой.

Эдано остановился и, опустив к ногам мешок, поклонился родным местам. Потом глубоко вздохнул, снова вскинул мешок на плечо и, с трудом сдерживаясь, чтобы не перейти на бег, двинулся дальше.

И снова, как четыре года назад, первым его встретил дед. Короткими и быстрыми шажками, почти бегом, бросился старик навстречу внуку.

— Ичиро! Внучек! — воскликнул он. — Что же ты не дал телеграммы! А? Что же ты?!..

Эдано, взволнованный и растроганный, обнял деда за сухонькие плечи, но тот, отстранившись, продолжал возбужденно:

— Ты стал совсем как твой отец, когда он от нас уехал. Ну, молодец. Хвала богам! А Намико дома нет, работает у Тарады. Вот ведь как!

Старик топтался на месте, загораживая дорогу Ичиро, потом, обернувшись к дому, крикнул:

— Сэттян, Сэттян! Где же ты, негодник?!.. Встречай скорее отца!

Ичиро ласково отодвинул деда в сторону. В дверях появился трехлетний мальчуган и, нерешительно перешагнув через порог, медленно двинулся к ним. Эдано, не отрывая взгляда, смотрел на маленького человечка, своего сына. Тот остановился на некотором расстоянии от них, почтительно поклонился и чуть слышно проговорил:

— Здравствуйте, отец!

Эдано, подхватив его на руки, прижал к груди, жадно всматриваясь в лицо мальчугана.

— Пойдем домой, внучек, — подтолкнул Эдано дед, — негоже, чтобы на нас глазели, да и я расчувствовался, как женщина. Пойдем!

Не спуская сынишку с рук, Ичиро шагнул в дверь родного дома…

Когда первые, самые сумбурные минуты встречи прошли, Эдано, не сдерживая счастливой улыбки, сел на свое постоянное место. Сынишка продолжал сидеть у него на руках, уплетая русские конфеты.

— А где же Тами? — вспомнил Эдано старую служанку.

— Э-э… — сокрушенно покачал головой дед, — умерла наша Тамитян в прошлом году. Мы не стали тебе писать об этом, чтобы не огорчать. Всё тебя хотела дождаться.

— Очень жаль, — опечалился Ичиро, — она мне как мать была.

— Да уж это правда, — согласился дед. — Девчонкой служить в нашем доме стала… Я постарше её, и я, — дед гордо выпрямился, — первый из Эдано, у кого есть сыновья, внуки и правнук. В деревне никого такого нет! — самодовольно закончил он.

— Но, дедушка, — усмехнулся Ичиро, — в этом есть кое-какие заслуги и сыновей, и внука.

— Да, да, — задребезжал мелким смешком дед, — ты, внучек, весь в меня. Не растерялся. Такую жену, как Намико, каждому пожелать можно. Да что же это я, — спохватился он, — пойду пошлю за ней соседского мальчишку.

Оставшись наедине с сыном, Ичиро поставил его на ноги. Мальчишка не был похож на того толстенького, кривоногого карапуза, каким он представлял его себе в лагере военнопленных. Худенький, чистенький, с аккуратно подстриженной челкой, мальчик спокойно смотрел на отца черными глазенками.

«Глаза, как у Намико, — подумал Эдано, — а брови мои, и нос. И ростом в меня будет…»

— Что смотришь? — спросил, входя в комнату, дед. — Парень — настоящий Эдано!

Ичиро с улыбкой взглянул на него. Старик ещё больше усох, ссутулился, на его лице не осталось ни одного ровного места — морщины стали ещё глубже и гуще. Но выглядел он, пожалуй, бодрее и живее, чем четыре года назад, когда Ичиро приезжал на побывку с повязкой камикадзе на голове.

— Ты, наверное, голоден, внучек?

— Нет, не очень.

— Э-з… сейчас будем есть. Только Намико обождем. Она мне не простит, если сама тебя не накормит. Хорошая у тебя жена, — снова не удержался дед, словно это он сосватал невестку. — Хозяйка, работящая, послушная, такого сына тебе родила.

— Ладно, хватит расхваливать, дедушка, — улыбнулся внук. — Я же сам выбрал Намико и бросать её не собираюсь.

— Темная ночь тебе её выбрала, да повезло. Знаю, знаю, что вы давно с ней сдружились, ведь соседями были. Жаль отца и мать Намико. И всё война. Сколько парней не вернулось. Почти в каждом доме есть утраты. Хвала богам: они не потребовали жертв от дома Эдано. А ты ведь камикадзе был… Э-э… — снова всполошился старик, — обожди минутку, я же тут припас к твоему приезду, и, пока невестка придет, мы…

Он ушел на кухню и вскоре торжественно принес двухлитровую оплетенную бутылку сакэ.

— Довоенное, «Дочь счастья». Ну-ка, Сэттян, где наши сакадзуки?

Мальчишка проворно юркнул в дверь и через минуту бережно принес две чашечки.

— А себе? — шутливо спросил его дед. — Капельку можно и ему. Такой день. Только конфет больше не давай.

Ичиро вспомнил о подарках и стал развязывать мешок.

— Тут у меня, дедушка, покрепче сакэ есть кое-что. Русская водка.

— Вот как? — потер руки старик. — Забыл уже, какая она. А подарки не доставай. Обождем Намико, — снова вспомнил он о невестке.

Молча, торжественно дед налил всем сакэ и улыбнулся, когда правнук мужественно выпил, стараясь не морщиться. Ичиро снова взял сынишку на руки. Мальчуган совсем освоился, об отце он много слышал от матери. Теперь пусть только кто его обидит…

— Ну, вот она, Намико! На крыльях летит! — воскликнул дед, кивая на окно.

Ичиро резко повернулся. По пыльной улице действительно словно летела Намико. Она подбежала к воротам и остановилась, прижав руки к груди, чтобы отдышаться. Потом тщательно вытерла лицо, поправила волосы и уже медленно, волнуясь и робея, двинулась к дому.

Ичиро встал, ожидая жену, хотя дед неодобрительно посмотрел на внука — мужчина должен быть сдержанным в своих чувствах.

Молодая женщина, переступив через порог, упала на колени в почтительном глубоком поклоне.

— Здравствуйте, Эдано-сан. Поздравляю вас с благополучным прибытием! — тихо проговорила она и подняла на мужа полные радостных слез глаза.

Муж шагнул к ней, поднял за плечи, с силой прижал к груди. Намико, робко прильнув к нему, плакала. Ичиро посмотрел и глаза жены и тоже тихо сказал:

— Здравствуй, любимая!

— Э-э, — заворчал дед, — ты у русских научился таким нежностям? Избалуешь мне невестку. Давай мам есть, Намико. Мы, трое Эдано, голодны, как три бродячих самурая. И мы опорожним сегодня эту бутыль. Верно, Сэттян? — обратился он к правнуку.

Смущенная женщина бросилась на кухню.

Когда низенький столик был накрыт и заставлен незамысловатыми яствами, Ичиро усадил Намико рядом с собой. «Я так хочу, и так будет всегда!» — сказал он деду.

Долго длился рассказ о пути бывшего камикадзе к родному дому. Дед то крякал, то стукал кулаком по собственному колену, то бормотал: «Я помолюсь за благополучие Савады-сана. Подумать только, русские дали свою кровь. Ах, мерзавцы, свои хотели убить… Неужели вместе с русскими лечили?»

Намико, чуть приоткрыв рот, старалась не проронить ни слова. Она то в волнении стискивала руки, то поправляла на себе одежду. И не сводила сияющих глаз с мужа, её мужа, который перенес столько страданий, преодолел тысячи препятствий, мужа, которого она уже похоронила.

И вот он сидит рядом с ней — живой, сильный, крепкий.

Один Сэцуо не обращал внимания на рассказ отца. Прижавшись к матери, он старательно складывал конфетные бумажки.

Ичиро заново переживал всё, что испытал за четыре года. Лишь о немногом он умолчал: о мимолетной любви к Ацуко. Он вспоминал о ней всегда с нежностью и благодарностью, но это касается только его одного. Не оказал Ичиро и о том, как он и Савада утопили сына Тарады. Зачейм волновать Намико? Ничто не должно омрачать их встречу.

Рассказывая, он поглядывал на жену. Намико была и прежней и другой. Рядом с ним сидела молодая женщина, в которой сохранилось ещё много от девушки, так беззаветно отдавшейся ему, не надеясь ни на что. В фигуре её исчезла угловатость, она стала красивее. Округлились руки, полнее стал стан, в глазах с ещё большей силой сияла любовь. Эдано казалось, что, если бы сейчас в комнате погасили свет, глаза Намико засияли бы, как волшебные драгоценные камни, о которых он читал в сказках ещё в школе. Ему захотелось обнять жену или хотя бы взять её за руку. Но он стеснялся деда, который всегда был тверд в старых обычаях.

Ичиро закончил наконец свой рассказ и рассеянно вертел в руках пустую сакадеуки.

— Да… — прервал молчание захмелевший дед, — многое ты испытал, внучек, за эти годы. Славные люди, оказывается, русские. Бесплатно лечили, да ещё пленных. Только насчет его величества ты поосторожнее. У нас этого не любят.

Старик посмотрел на невестку, на внука, бросавшего короткие и откровенно жадные взгляды на жену, улыбнулся и ворчливо проговорил:

— Хороши родители Мальчонка-то ведь спит. Давайте-ка мне его сюда. Старому да малому пора спать. Вот в старину говорили: «Ребенок, родившийся днем, похож на отца, родившийся ночью — на мать». А Сэттян родился на рассвете и, значит, похож на меня. Теперь со мной спать будет, — и, взяв правнука на руки, дед пошел в свою комнатушку.

Когда он вышел, Намико, смущенно взглянув на мужа, тоже поднялась:

— Извините, я сейчас приберу и постелю вам.

Бесшумно и быстро она убрала всё со стола, расстелила постель и вышла.

Ичиро долго вслушивался, как жена чем-то позвякивала, шелестела, плескала водой на кухне. Потом она вошла в спальном халатике и погасила свет. Ичиро приподнялся, протянул руки. Вот её дыхание послышалось рядом. Встав на колени у постели, она тихо прошептала:

— Вам писал дедушка, что я родилась в год тигра? Такие, как я, не приносят счастья..

Ичиро рассмеялся:

— Плевал я на всех тигров — мертвых и живых, желтых и полосатых!

Он взял в ладони лицо жены: глаза Намико действительно сияли в темноте.

2

Утром Ичиро проснулся поздно. Тонкий лучик солнца бил прямо в лицо, как там, в русском госпитале. Почти у самого ужа слышалось тихое сопение. Чуть приподняв веки, он скосил глаза. Намико уже встала, а рядом с ним сидел сын. Он терпеливо ждал, когда проснется отец, внимательно рассматривая и изучая его лицо.

— Ты давно встал, сынок? — привлек к себе мальчугана Ичиро.

— Да, — кивнул толовой Сэцуо. — Мама ушла, а ты всё спишь. Ты больной? Когда я болел, мне тоже не разрешали вставать.

— Ну нет, — рассмеялся Ичиро. — Я здоровый. Это первый раз я проспал.

И он, довольный, счастливый, рывком поднялся с постели, схватил сына на руки, подбросил его вверх, как когда-то подбрасывал его самого отец. Сэцуо завизжал от удовольствия.

— Ты уже встал, внучек? — послышался голос деда. — Сейчас будем есть. Э-э, вот ты где, — проговорил старик, увидя правнука. — А ну-ка покажи отцу, как ты можешь бороться. Что, я напрасно учил тебя дзюдо?..

Ичиро поставил сынишку на пол. Мальчуган насупился, принял классическую стойку, вытянув руки…

За завтраком дед выложил внуку деревенские новости. Они были нерадостными. Война разорила деревню, много отцов, сыновей сложили свои головы в странах, о существовании которых раньше здесь и не подозревали. Но жизнь идет своим чередом, принося и новые радости, и новые горести. Последних, однако, больше.

Земельная реформа? Ничего она не изменила. Да и откуда у сельчан взялись бы деньги, чтобы выкупить землю? Небольшие участки приобрели староста, лавочник, ещё кое-кто. Остальные как были арендаторами, так и остались ими. Тарада ловко вывернулся и по-прежнему управляет деревней. Большую часть земли он фиктивно разделил между родственниками — поэтому дочерям так и не разрешил уйти из семьи; остальную землю выгодно продал каким-то дельцам. Теперь он стал поставщиком мяса офицерскому клубу американской авиабазы, огромный аэродром её раскинулся неподалеку от деревни. Коров батраки каждый день массируют особыми щетками, чтобы мясо стало нежным и мягким. Помещик стал заправским ростовщиком — жестоким и безжалостным. В Итамуре все крестьяне его должники.

— Однако и Тараду боги наказали, — закончил старик рассказ о помещике. — Погиб старший сын Санэтака, тот, который выдал твоего отца.

— Знаю! — Губы Ичиро сложились в жесткую улыбку.

— Откуда? — удивился дед.

— Это я его прикончил!

— Ты? Сам?

— Да, я! — твердо ответил Ичиро и рассказал о той памятной ночи на «Сидзу-мару», когда пьяный поручик похвалялся перед ним убийством Адзумы, арестом отца и грозил новыми карами.

— Са… — только и мог произнести пораженный старик. Но, помолчав минуту, с жаром воскликнул: — Хвала богам! Ну, внучек, обрадовал ты меня. Все годы мучился, думал о том, как отомстить, а ты, оказывается, своими руками… Мне теперь можно спокойно помереть. Молодец! Только смотри, камень молчит и тысячи лет живет. А к Тараде тебе надо будет сходить. Сегодня же. Он определенно знает, что ты ехал вместе с его сыном. Только поосторожнее. Знаешь поговорку: «Ивы от снега не ломаются». Вот и будь гибким, как ива.

— Мне надоело гнуться, дедушка.

— Э-э, — заволновался старик. — Мудрость и осторожность никогда не помешают. Тарада здесь всевластен, как бог. И Намико у него работает. Я-то уже плохой помощник, да и жить мне осталось… Тебе тоже надо чем-то заняться. А куда пойдешь? Земли у нас нет. Надо как-то жизнь устраивать.

Его слова заглушил рев пролетавших над деревней самолетов.

— Ну, начали, проклятые, — нахмурился старик. — Теперь каждый день вот так. А может, ты к американцам на базу поступишь? Правда, неохотно идут к ним из нашего села. Но ты ведь в авиации служил. Камикадзе! Опять же без рекомендации Тарады и старосты не обойтись. Подумай.

— Хорошо, дедушка, подумаю.

— А к Тараде сходи, — вновь настойчиво повторил дед. — И лучше сразу же после завтрака.

— Да, да, схожу после завтрака, — ответил внук.

Он не один, у него семья, надо думать о ней. У бедняков долгого отдыха не бывает.

— Ты мне ничего не рассказал об отце, дедушка, — перевел Ичиро разговор на другую тему.

— Да, — оживился дед, — приезжал он. Постарел, голова уже седая. А так ничего. Просил у меня прощения, что уехал тогда, не сказав ни слова. Оказывается, много лет он проходил в красном халате, но, хвала богам, жив остался. Мечтает тебя увидеть. Попенял мне за то, что ты стал камикадзе. А разве ты меня спросил?.. Отец коммунист, а сын камикадзе! Действительно, только боги знают, что они делают с людьми. Я ведь до сих пор толком не пойму, кто они, эти коммунисты.

— Хорошие люди, дедушка. Желают счастья всему народу.

— Это-то я понял. Недаром мой старший сын среди них. Только напрасно они всё-таки против императора.

— Да тебе-то какой толк от него?

— Э-э, не говори так. Для порядка нужен. В Японии испокон веков были императоры.

— Темный ты человек, дедушка, — мягко заметил внук. — Даже война тебя ничему не научила.

Старик насупился и замолчал. Но он не мог долго сердиться.

— Да, — вспомнил он. — Отец твой приезжал не один. Теперь у тебя есть новая мать. Хорошая женщина, серьезная, вежливая, отца твоего любит. А уж с Сэттяном она, как с родным внуком. Хидэо тоже его с рук не спускал. Хорошая женщина, — вновь повторил старик и неожиданно закончил: — Жаль только, тоже коммунистка.

— Почему жаль? — удивился Ичиро. — Ты же сам говоришь — коммунисты хорошие люди.

— Хорошие, хорошие, — заворчал старик. — Только это последнее дело, если бабы политикой стали заниматься. Вот и у нас в деревне не то что женщины, но и девушки забыли о скромности — кричат иногда так, что мужчин не слышно. Какая там политика, — махнул он рукой. — Это всё потому, что мужчин мало стало, некому их в строгости держать. Ну, да ладно. Что же ты о дяде Кюичи не спрашиваешь?

— А как он?

— Жив, здоров. Только как был пройдохой, так и остался им, — огорченно ответил старик, не любивший своего второго сына — чиновника. — Во время войны Кюичи устроился на интендантском складе. Жил, как бонза в богатом монастыре. Про отца и племянника ни разу не вспомнил, негодяй. После воины у американцев на складе работал. Что-то там случилось, и его выгнали. Сейчас служит в Кобэ, на верфи Кавасаки. Может, он и тебя туда устроит?

— Попробуем обойтись без его милостей! — решительно сказал Ичиро.

— И то правильно, — согласился дед. — А к Тараде всё-таки сходи! — снова напомнил он. — Теперь там и наследник Кэйдзи — сын Санэтаки.

— Что ж, пожалуй, позавтракаю и пойду, — согласился внук.

* * *

Ичиро шел по улице, всматриваясь в лица прохожих. Он вспомнил, как, став камикадзе, они с Иссумбоси шли пировать к помещику и как его друг учинил там скандал. Проходя мимо дома Иссумбоси, Ичиро увидел заколоченные двери и окна. «Никого не осталось», — с горечью подумал он.

Хорошо наезженная грунтовая дорога привела его к усадьбе Тарады. Она была обнесена новой, свежепокрашенной оградой. Только толстые старые столбы ворот, иссеченные шрамами, остались прежними. Эдано даже удивился этой прихоти помещика. Дом, за которым стояли добротные хозяйственные постройки, мало изменился. Правда, традиционную солому на крыше заменила ярко-красная черепица, а бумагу на наружных стенах — седзи — пластмасса.

На этот раз хозяин не встречал бывшего камикадзе, и Ичиро в доме помещика не ждал богато уставленный стол. Одна из женщин, служанка или родственница Тарады, спросила, кто он и зачем пришел. После получасового ожидания его впустили к помещику.

Старый Тарада ещё больше огрузнел. Нездоровая полнота распирала тело, толстые складки шеи подпирали подбородок. Насупленные седые брови скрывали старчески дальнозоркие глаза, глубокие борозды, идущие к уголкам резко очерченного рта, короткий, широкий нос выдавали характер, не терпевший возражений, привыкший к беспрекословному повиновению. После традиционных поздравлений властный старик сразу же перешел к интересовавшей его теме.

— Вы, Эдано, были у русских в одном лагере с моим сыном Санэтакой?

— Так точно, Тарада-сан, — по-военному ответил Ичиро. — Только о том, что это был он, я узнал в Майдзуру от членов комиссии по приему репатриантов. В лагере он находился под фамилией Хомма. Господин поручик не счел возможным открыться мне, а ведь здесь я его ли разу не видел.

— Мой сын выполнял особо важное задание командования! — гордо сказал старик.

— Так точно, — подтвердил Ичиро. — Мне это объяснили в Майдзуру.

— Как он там жил, у русских?

— Мы были в одной роте. Он, как и я, командовал взводом и даже вызвал меня на соревнование.

— Какое ещё там соревнование? — полюбопытствовал помещик.

— Трудовое, Тарада-сан. Русские это поощряли, мы строили дом. И ваш сын был на хорошем счету у командования.

— Это только говорит о его ловкости и уме, — внушительно заметил Тарада. — Он не был простодушным глупцом, как некоторые, клюнувшие на удочку русских.

Ичиро в знак согласия кивнул головой.

— Когда вы видели его в последний раз?

— На «Сидзу-мару», Тарада-сан. В день отхода из Находки. Потам господин поручик поселился с господами офицерами в кубрике, а мы в трюме, и я его больше не видел. Говорят, они здорово пили по поводу благополучного возвращения. Как и подобает настоящим военным после битвы, — поспешил поправиться Ичиро. — И вот трагическая случайность… Так мне объяснили в Майдзуру. Если бы господин поручик мне доверился и я знал, что он ваш сын, Тарада-сан, то я бы…

— Ладно, — нахмурившись, прервал Эдано старик. — Этим ничего не поправишь… Вы совсем вернулись в деревню? Чем думаете заняться?

— Так точно, Тарада-сан. Совсем. А что делать, хотел оросить вашего мудрого совета и покровительства…

— Все ко мне, всем я нужен, — польщенный в душе, буркнул помещик, — а тут неблагодарные называют меня эксплуататором. Мерзавцы! — не удержался старик, и шея его начала наливаться кровью. Он взял веер, обмахнул лицо, минуту помолчал. Потом важно произнес: — Я теперь не помещик. Эти американцы всё-таки навязали мне земельную реформу. Но я всегда помогая своим односельчанам, как и мои предки… Мне работники не нужны. Думаю, что вам лучше всего наняться к американцам на их базу. Правда, у вас отец коммунист…

— Я его не видел с детства, — поспешил вставить Ичиро.

— Знаю. Вы были верноподданным его величества, были вместе с моим сыном. Я напишу рекомендательное письмо на авиабазу. Со мной там считаются, — самодовольно закончил он. Ему показалось забавным, что сын коммуниста пойдет на службу к американцам. И будет благодарен за это ему, Тараде.

3

Выйдя из дома помещика, Ичиро облегченно вздохнул. Как будто он прошел по краю опасного обрыва: один неосторожный шаг и… Но рекомендательное письмо пригодится. Он глава семьи и не может позволить, чтобы все заботы легли на одну Намико. При воспоминании о жене в его пруди поднялась теплая волна, нему вдруг захотелось, чтобы ночь наступила быстрее…

Погруженный в собственные мысли, он не сразу заметил старика, шедшего ему навстречу. Почти столкнувшись с ним, Эдано остановился. Да это же его старый учитель — сэнсей Хасимото.

— Здравствуйте, сэнсей! — почтительно поздоровался он.

Учитель остановился и, явно не узнавая стоявшего перед ним статного, рослого мужчину, ответил на приветствие.

— Вы меня помните, сэнсей? Я ваш ученик Эдано Ичиро.

На лине старика появилось подобие улыбки:

— А… помню. Вы были прилежным учеником, Эдано-сан. Это ведь вы стали камикадзе? С вами ещё был другой ученик, простите, забыл его фамилию.

— Умэкава, сэнсей! Он убит на Филиппинах.

— Да, да, я вспомнил. Трудный был ученик. Очень живой, непоседливый, и о погиб как настоящий верноподданный, со славой.

Старый учитель умолк, и его потускневшие глаза были печальны. Много, очень много его учеников сложили головы в тех местах, где на школьной карте остались только следы от булавок с флажками.

— Я рад, что боги сохранили вас, — наконец снова заговорил он.

Ичиро обратил внимание на бедную одежду учителя. У этого человека жизнь сейчас идет, видно, не так, как раньше. Сэнсей Хасимото фанатично верил в божественность императора, в превосходство японцев над другими народами и старался привить эти взгляды детям. Его учениками было несколько поколений жителей деревни. Чему же он учит детей сейчас? Какие семена сеет в их душах?

— Вы по-прежнему в школе? — опросил Ичиро.

Учитель покачал головой и горько улыбнулся:

— Нет, Эдано-сан, я теперь не учитель.

— Почему? — удивился Ичиро. — Неужели уволили вас, такого опытного педагога?

— Я сам ушел!

— Вот как? — ещё более удивился Ичиро.

— Ушел, потому что не знаю, чему сейчас учить детей. К чему готовить их. Или моя жизнь была ошибкой, или свет перевернулся…

— Но ведь есть же, наверное, новые учебники?

— Учебники?! — Старик выпрямился. — Вы знаете, какие нам дали учебники? В них говорится, что «черный адмирал» Перри является первым добрым гением японцев, а генерал Мак — гением вторым. Я… я не могу учить по таким учебникам. Я сам должен опровергать то, чему учил детей всю жизнь…

— А чем же вы живете, сансей?

— Учу детей в доме Тарады-сана. Он хочет, чтобы я учил их по-старому. Я… я не уверен теперь, что это нужно, но как-то надо жить и мне, старику. Простите, Эдано-сан, я опаздываю, и Тарада-сан может разгневаться. Рад был увидеть вас здоровым и невредимым.

Учитель поклонился и шаркающей походкой двинулся к усадьбе. Ичиро посмотрел ему вслед. Кажется, даже этот старик кое-что понял. Нет, дед неправ, люди и в Итамуре изменились, они не остались прежними. Такой горький кровавый урок, как война, не мог пройти бесследно. И тут Ичиро обожгла мысль: «Неужелии моего сына будут учить по учебникам, воспитывающим рабскую покорность и преклонение?» Нет, он сам откроет ему глаза на жизнь. Поможет понять то, что сам понял…

* * *

Дед обрадовался рекомендательному письму и жадно выспрашивал подробности встречи с Тарадой.

— Ну, молодец, — похвалил он внука. — Иначе с ними нельзя. Главное — мудрость и осмотрительность. Иногда препятствие надо обойти, а не биться головой о стенку. А на базе, на базе поработаешь. Куда ещё денешься? Да и дом рядом. Небось от Намико тебя сейчас клещами не оттянешь!

Ичиро смутился. Он действительно не мог представить себя вновь далеко от Намико и сына. Дед ловко поддел его.

— А что сталось с семьей Иссумбоси, дедушка?

— А, Умэкава?! Плохо у них получилось. Отец его пьяный утонул, мать умерла, а сестра и того хуже: изнасиловали её амеко с авиабазы, ну и подалась она куда-то. Здесь много «пан-пан» вокруг американцев вертится. Может, Намико знает, где она.

— Намико?

— Они же подружки были. Только ты за Намико не бойся. Хотя, правду сказать, — сплюнул со злости старик, — от этих заморских дьяволов никуда не спрячешься. Сейчас немного потише стало, а то они тут такое вытворяли…

— Да как же вы терпели?

— Э-э, внучек, у них сила, за них полиция. Вот в соседней деревне избили двух солдат, когда те девчонку хотели изнасиловать, так сколько полиции понаеало. Даже старосту арестовали. Власти одно твердят: Япония побеждена в войне, и мы должны всё терпеть. Вот так. Правда, есть в деревне горячие головы, только ты держись подальше от них.

Целую неделю Ичиро сидел дома. Наконец-то он сдержал обещание и отремонтировал крышу. Довольный дед только ходил вокруг и покрикивал на него:

— Плотнее, внучек, укладывай! Плотнее! Если бы я знал, что у меня появится правнук, то ещё тогда заставил бы тебя это сделать, хотя ты и камикадзе был. А теперь у меня будет не один правнук, дождусь и других. Верно ведь?

4

Железнодорожная станция в портовом городе Аомори встретила Саваду мелким слякотным дождем, который вскоре сменился густым туманом. Туман надвинулся на город с пролива Цуруга, а в пролив его нагнало с Японского моря.

Туман и в душе механика. Разве мог он предполагать, что долгожданная встреча с семьей будет такой короткой? Как он мечтал о ней, как стремился домой, сколько планов строил, хотя, и знал, что будет нелегко. Но чтобы оказалось вот так — он не ожидал.

Тогда в Майдзуру Саваду продержали дольше, чем Эдано. Но сколько его ни мытарили, он устоял перед самыми коварными вопросами членов комиссии. Наконец от него отступились и отпустили в родные места. Как он обрадовался, когда он вновь увидел семью.

Семья бедствовала. Нужда сквозила из каждого угла домишка. Привезенные с собой деньги и продукты быстро кончились, и остро стал вопрос: что делать дальше?

Завод, на котором Савада работал до войны, оказался разрушенным бомбардировкой. Хозяева не спешили его восстанавливать, выжидая лучшей конъюнктуры. Часть друзей погибла на фронте и во время бомбежек, многих эвакуировали на другие предприятия фирмы. На третий день после приезда он начал бесконечные и бесплодные поиски работы. Все знали, что он хороший специалист, но всюду механик слышал отказ. Причину разъяснил ему бывший служащий заводской конторы, с которым Савада был знаком не один десяток лет.

— Я очень сочувствую вам, Савада-сан, — сказал он. — Но мои усилия помочь вам оказались бесплодными.

— Понимаю, — вздохнул Савада. — Безработных много, берут только молодых, здоровых. Мне на это намекали, слыхал не раз.

— О нет, Савада-сан, дело не в возрасте. Тут другое…

— Не понимаю.

— Я буду откровенен, — чуть помялся служащий, — до, надеюсь, наш разговор…

— Конечно, конечно, — поспешил согласиться Савада.

— Вы были у русских в плену. Ведь так?

— Да! Это всем известно.

— Так вот, некоторые из вас состоят на особом учете в полиции, и вы тоже, Савада-сан… Я случайно узнал об этом.

«Так вот в чем дело, — помрачнел Савада. — Голодом хотят уморить?»

— Я хочу вам дать один совет, — продолжал старый знакомый, понимая состояние Савады. — Пожалуй, как это ни печально, но лучшего выхода вам сейчас не найти.

— Заранее благодарю, — поклонился Савада. — Вы всегда относились ко мне хорошо.

— Понимаете, здесь вам найти работу сейчас почти невозможно. И вас к тому же здесь хорошо знают. Но против любого события лучший лекарь — время. Вам надо на какой-то срок уехать. Когда ситуация изменится, полиции будет уже не до вас. Вы меня понимаете?

— Да, — неохотно согласился Савада. — Куда же мне податься?

— Поезжайте на Хоккайдо. Там холодно — и охотников ехать туда мало, а вы в России привыкли к холодам. Другого выхода я пока не вижу. Очень сожалею, — в голосе знакомого слышалось неподдельное участие. — И знаете, — продолжал он, — когда завод вновь отстроят, вас непременно возьмут. Я постараюсь…

— Спасибо…

Дома слезы и горечь новой разлуки. Савада бодрился, утешал жену и обещал вскоре вернуться.

Теперь механик шагал сквозь туман по улицам Аомори к порту, откуда паром перевезет его в Хакодатэ на Хоккайдо. Впереди снова неизвестность. Когда же он опять вернется домой?..

5

Эдано понял — деревня только внешне осталась прежней. И хотя под соломенными крышами её домов живут те же люди, многие из них пытаются разобраться в происходящем и прошедшем. Они не хотят быть покорными ивами, кланяющимися каждому дуновению ветра. Сквозило это и в опасливо-предупредительных беседах деда, и в рассказах Намико.

Заходили соседи. Поначалу с традиционными поздравлениями по поводу благополучного прибытия в родные места. Ичиро чувствовал, что сияние ореола камикадзе хотя и померкло, но всё ещё продолжало выделять его.

Как-то вечером с бутылкой сакэ в дом ввалился Акисада. Ичиро с трудом узнал товарища по школе в коренастом, небритом мужчине в заношенной солдатской форме. Деревянный протез вместо ноги говорил о многом. Этот не стеснялся. Он шумно уселся за столик, вокруг которого захлопотала Намико. При посторонних она никогда не садилась. «Вы не знаете языков женщин нашей деревни!» — твердила она мужу в таких случаях.

Акисада рассказал, как он потерял ногу, поведал о своих похождениях в качестве рядового японской армии, сражавшейся в Китае, и даже о том, как его обвинили в «неблагонадежности». Потом столь же прямо стал расспрашивать, что произошло с Эдано.

— И что ты думаешь теперь делать, дружище? — спросил гость в конце беседы. — Работать на американской авиабазе? Вот как? Ну что ж, пожалуй, правильно. В деревне сейчас делать нечего. Была бы у меня нога нормальная, — похлопал он себя по протезу, — я бы ни дня здесь не сидел. К чему тут руки можно приложить? Гнуть спину на Тараду? А на базе тоже есть неплохие парни, и надо, чтобы там было больше своих.

— Каких своих? — не понял Ичиро.

— Да таких, как ты. Настоящих парней. Я же тебя понял. Рассказывай о русских всем, кто захочет слушать. Амеко и власти все время кричат, что американские базы нужны, чтобы охранять нас от русских. Видал, что придумали? Пусть люди узнают правду.

Эдано пытливо посмотрел на собеседника.

— Ты коммунист? — спросил он.

— Нет. У нас в деревне коммунистов нет. На прошлых выборах почти все проголосовали по указке Тарады. Боятся его, да и народ темный. Ты ведь знаешь, какие тут все.

— Ты ошибаешься, — мягко возразил Эдано. — Я ещё плохо разбираюсь в обстановке. Можно сказать, заново знакомлюсь и, признаться, многого не понимаю.

— Да чего тут понимать? — повысил голос Акисада. — Возьми авиабазу. Земель деревни американцы не тронули, так наши сельчане отказались помочь соседям вместе протестовать. Нас не касается, и мы в стороне. Недаром все в округе наших быками зовут. Вот уж правда. Только и знают своё стойло да погонщика.

Акисада с досадой махнул рукой и стал подниматься. Ичиро вышел проводить гостя.

— Да, — спохватился он, — ты уж извини меня, я не спросил, чем ты сам занимаешься, как живешь.

Лицо собеседника помрачнело.

— Плохо живу. Кому я такой нужен, — снова хлопнул он себя по протезу. — Нанялся сторожем к Тараде, делаю всё, что прикажут. Живу в каморке, рядом с коровником. Твоя жена знает. Удавиться впору…

— Ну, это, дружище, последнее дело. Ты вот только ногу потерял, а сколько людей головы сложили. Будем надеяться на лучшее.

— На лучшее? — распалился Акисада. — А где оно? Кто его даст? Тарада? Американцы? Ты сам-то знаешь, где это лучшее? Молчишь?..

Немного успокоившись, Акисада тихо закончил:

— Извини, Эдано, я погорячился. Очень уж накипело… Мы ещё с тобой поговорим. Сайонара!

Ичиро долго стоял у дома, глядя вслед бывшему школьному товарищу. Акисада оказался первым, кто откровенно и смело сказал ему о своих думах. А он, Эдано, не мог ничего ответить ему. Надо самому разобраться. И от этого никуда не уйдешь…

Отец! Вот кто может помочь. А он даже ещё не написал ему. Хорош сын! Завтра же надо послать письмо.

— Ты чего здесь стоишь? — приоткрыл дверь дед. — Не юноша уже, чтобы звездами любоваться. Иди домой. Сэцуо не хочет спать, пока не поборет отца! — рассмеялся старик и уже озабоченно спросил: — Ну как? Пойдешь работать на базу?

— Пойду, завтра же! — решительно ответил Ичиро.

6

Но завтра на базу пойти не пришлось. Заболел Сэцуо, и Ичиро сидел, нервничая, около больного сынишки. Только дед был спокоен.

— Все дети болеют. Пока тебя вырастил, знаешь, сколько забот было? А у Сэттяма ничего серьезного нет — простудился немного. Я всё-таки хоть и немного, но разбираюсь в болезнях. Недаром мне здесь все верят.

Два дня мальчонка метался в жару, и только на третий день температура спала. Пожалуй, именно за время болезни сына Ичиро особенно остро почувствовал, что он отец.

* * *

В тот же день под вечер в дом Эдано вежливо постучал неизвестный господин. Одетый в европейский костюм, соломенную шляпу-канотье, он держал трость, как офицерскую саблю. Да и гражданский костюм плохо скрывал военную выправку. Спросив Эдано Ичиро, он потребовал с ним разговора наедине.

Скрывая недоумение, Ичиро пригласил его в дом.

Гость, извинившись за беспокойство, подал Ичиро визитную карточку, на которой значилось: «Фумидзаки Нобору, секретарь клуба «Соколы с потухшими сердцами».

Визитная карточка ничего не сказала Ичиро.

Господин Фумидзаки улыбнулся краями тонких губ и, доверительно наклонившись к собеседнику, начал излагать цель визита:

— Видите ли, Эдано-сан, поражение нашей горячо любимой родины в войне легло тяжким бременем на сердце каждого верноподданного. Императорская армия распущена, и это ложится черным пятном на историю нашего государства. Ни одно государство, тем более великое государство, те может существовать без армии. Вы согласны с этим, Эдано-сан?

Ичиро, внимательно слушавший гостя, только пожал плечами:

— Я недавно вернулся на родину, и мне ещё многое неясно. Да, признаться, не мне, недостойному, задумываться над судьбами государства. Пока что я, простите за откровенность, задумываюсь над судьбой семьи в это трудное, как вы сказали, время.

— Со, со! — согласился гость. — Всем нашим соотечественникам приходится тяжело. К прискорбию, мы потерпели поражение… Разрешите курить?

— Пожалуйста, не стесняйтесь. Может, попробуете русскую папиросу?

— Охотно, вы очень любезны. Никогда не курил русского табака, — гость осторожно взял папиросу и повертел её в пальцах. — Богата ресурсами Россия, если тратит столько бумаги на сигарету.

Закурив, господин Фумидзаки продолжал излагать цель визита:

— Так вот, Эдано-сан, я думаю, вернее, мы все так думаем, что нынешнее нелепое положение долго продолжаться не может. Наша родина будет иметь свою армию, которая вберет в себя и возродит в ещё большем блеске славные традиции императорской армии. В доказательство я напомню вам, — он достал записную книжку, — из многих только два высказывания видных деятелей нынешнего режима. Например, господин премьер-министр Иосида сказал: «Когда мы обращаем взоры на историю Японии, мы считаем, что наверняка сможем повторить её блистательное прошлое». Понимаете? А разве блистательное прошлое нашей родины можно оторвать от великих деяний императорской армии? А вот другое высказывание. Соратник господина премьера по либеральной партии Ямагути Киедзиро был более откровенен. Его слова: «Мы не должны отказываться от войны. Япония добьется своего путем изобретения оружия более мощного, чем атомная бомба» — весьма знаменательны и вселяют отраду в сердце каждого истинного патриота. Не так ли?

— Мне трудно судить об этом, — уклонился от ответа Ичиро.

— Это неизбежно. Вспомните историю Германии после первой мировой войны. Но для армии главное — люди смелые, стойкие, обладающие воинским мастерством. К сожалению, вот эти-то достойные люди сейчас, по вашему убеждению, незаслуженно забыты. Вы согласны, Эдано-сан?

Ичиро вежливо промолчал.

— Настоящие патриоты, — продолжал гость, — по мере своих слабых сил стараются восполнить этот пробел. Такую же цель преследует и наш клуб.

— Простите за мою неосведомленность, — прервал гостя Ичиро, — но кого же объединяет ваш клуб, что он может сделать?

Фумидзаки гордо выпрямился и с достоинством произнес:

— Наш клуб «Соколы с потухшими сердцами» является наиболее выдающейся из подобных организации. Клуб объединяет бывших камикадзе и поэтому находится под особым покровительством. В числе почетных членов правления клуба — господин генерал-лейтенант Томинага Кёдзи — один из основателей отрядов камикадзе. Вы ведь его знаете, Эдано-сан?

— Да! — коротко ответил Ичиро. Он понял, что гость хорошо осведомлен о его воинской службе.

— Кроме того, в числе членов клуба такие выдающиеся личности, как господин Футида — герой налета на Пирл-Харбор, и господин Гэнда, подготовивший эту изумительную операцию.

— Простите за невежливость, Фумидзаки-сан, но что можно сделать в такой ситуации и чем могу быть полезен клубу я? — спросил Ичиро, которому стало ясно, с кем он имеет дело. — Насколько я понимаю, оккупационные власти могут преследовать подобную деятельность. У меня же семья…

Фумидзаки улыбнулся наивности хозяина и покровительственно похлопал его по колену:

— О, не волнуйтесь, Эдано-сан. У нас есть разрешение оккупационных властей. Официально наша цель — летать во что бы то ни стало. Поэтому наш клуб так и называется. Лишенные неба, наши сердца потухли.

— Но ведь Японии запрещено иметь авиацию?

— Так будет не всегда, — уже жестче ответил Фумидзаки. — Пока можно летать под любым флагом.

— Например?

— Слава императорских пилотов велика, а коммунизм угрожает Азии. Можно летать на лучших в мире машинах… — Гость сделал паузу и остро взглянул на Ичиро. — Даже… на тех, которые носят белые звезды на плоскостях. Тем, кто летает, платят очень хорошо…

Ичиро выпрямился, словно услыхал отрывистую команду:

— Как, Фумидзаки-сан? Летать для явки? Это вы говорите мне, которого учили ненавидеть их и приказывали уничтожать?

Гость спокойно слушал, и только левая рука его сжала рукоять трости, как эфес сабли.

— Спокойно, Эдано-сан, — резко перебил он хозяина, — мне понятен ваш патриотизм. Я по званию гораздо старше вас и сбил два американских самолета. Мы не из тех, кто лижут пятки оккупантам и называют сейчас себя «американцами Азии». Нам не за что любить американцев. У меня от американской бомбы погибла семья… В нашем положении нужна мудрость и дальновидность, — уже тише продолжал он. — Американцы сейчас нужны нам. Да, не удивляйтесь, Эдано-сан, нужны. Нужно их оружие, умение владеть им. Когда дом горит, не смотришь, кто тебе подает ведро с водой. Голодные массы — хороший горючий материал, а поджигатели есть. Это — коммунисты… Два года назад их было тридцать, теперь сто тысяч. И мы должны пока спрятать свою ненависть, как спрятали повязки камикадзе. Вы плохо знаете историю нашего великого отечества, Эдано-сан. Ещё в глубокой древности наш глубокопочитаемый великий предок принц Сусано преподал нам прекрасный урок, как справиться с сильным противником. Он применял изумительную тактику. С врагом, которого трудно победить в бою, принц Сусано мирился, потом приглашал его в гости, угощал и поил, а потом спящему, — гость сделал короткий жест рукой, — всаживал нож в спину. Достойный подражания пример. Вы меня поняли?..

Гость отложил докуренную папиросу, поблагодарив, поднялся и, уже стоя, спросил:

— Так как вы относитесь к вступлению в клуб, Эдано-сан? Его превосходительство Томинага Кёдзи с одобрением отзывался о вашей службе.

— Я подумаю, Фумидзаки-сан, и сообщу вам лично или письменно.

— Сайонара!

Ичиро вежливо, как и подобает, проводил гостя до ворот и отвесил ему традиционный поклон. Фумидзаки подчеркнуто твердой походкой отправился к стоявшему неподалеку автомобилю.

— «Джип»! — узнал американскую машину Ичиро.

— Чего хотел от тебя этот нарядный горожанин? — полюбопытствовал дед, когда Ичиро вернулся в дом.

— В летчики вербовал! — хмуро ответил внук.

— В летчики? Куда?

— Не все ли равно. Где деньги платят за наемников.

— Са…

Ичиро был выбит из колеи разговором с непрошенным гостем. На душе стало муторно. Этого Фумидзаки и ему подобных война ничему не научила: какими были, такими и остались. Надменными, тупыми и слепыми в ненависти. И они опасны, не остановятся ни перед чем. интересно, кто из них наживается на поставке наемников для Чан Кай-ши и в Корею? Раньше Япония поставляла проституток, теперь летчиков. Тоже живой товар.

Возвратившись домой, Намико сразу же заметила перемену в настроении мужа. Накормив семью и убрав со стола, она постелила постель, молча прижалась к его сильному телу. Руки Эдано обняли её, и она затихла, безмерно счастливая.

— Понимаешь, — заговорил Ичиро, — приходил сегодня один тип. Вербовал меня в летчики, за границу. Обещал большие деньги.

— Опять на войну? — со страхом спросила Намико.

— Для чего ещё нужен им бывший камикадзе?

Намико тихо заплакала.

— Прошу вас, не уезжайте. Не ради нас, ради себя. И дедушка не переживет этого.

Ичиро вытер ладонью глаза жены.

— Надо было выбросить этого типа из дома. Ладно, я с ним ещё поговорю. Никуда я не поеду, больше меня не обманут. И я буду бороться за то, чтобы наш Сэцуо не знал войны. Ты понимаешь меня?

— Да, любимый, понимаю.

— Тебе будет трудно со мной.

— Я готова ради вас на смерть пойти, — прижалась ещё теснее к мужу Намико.

Ичиро догадывался, что его самоотверженная жена действительно готова пожертвовать собой ради него, а все другие цели ещё далеки от неё. Он улыбнулся в темноте и шепнул ей на ухо:

— Ты непременно должна мне родить ещё одного сына, а потом девочку, похожую на тебя.

Жена счастливо засмеялась…

7

На следующий день Эдано Ичиро пошел наниматься на американскую авиабазу. В доме становилось всё хуже с питанием. Намико каждый раз робко извинялась перед мужем, что ничего лучшего не может предложить на стол. Ему было стыдно, что его кормят руки слабой женщины. Сынишке после болезни тоже надо питаться получше. Уехать и а поиски работы в тот же Кобэ он не решился, запротестовали дед и Намико. В конце концов безразлично, кому продавать свой труд. Да и не вечно он будет работать на американцев. «Поживем — увидим» — так, кажется, говорили его русские друзья. Понадобятся и его руки строителя: так много разрушений вокруг.

Авиабаза находилась километрах в пяти от Итамуры. Пыльная полевая дорога вскоре вывела его на шоссе, которое шло от железнодорожной станции до авиабазы. Он ступил на гудрон своими солдатскими, видавшими виды ботинками и размеренно зашагал по кромке. О лихачестве американских водителей Ичиро уже наслышался много. Дед, как всегда с шутками, рассказывал и о там, как крестьяне были рады, что дорога прошла в стороне от Итамуры. Больше того, стараясь всячески отделиться от пришельцев, жители решительно протестовали против каждой попытки открыть в деревне пивнушку, бар или еще какое-либо увеселительное заведение. Даже Тарада не смог уговорить их. «Сами спалим», — заявили крестьяне одному из дельцов, особенно энергично добивавшемуся открытия бара. «Нет, не такие уж быки наши сельчане», — подумал Ичиро, вспомнив слова Акисады.

Ему известно было и то, что крестьяне Итамуры неохотно шли работать на авиабазу. Возможно, и это сыграло свою роль в том, что Тарада дал ему рекомендательное письмо.

Занятый своими мыслями, Эдано и не заметил, как гудрон дороги привел его к авиабазе. Высокая проволочная ограда уходила далеко в стороны, словно стремилась захватить побольше японской земли. В центре ограды высилось строение из гофрированного железа. У ворот стояли два американских солдата, широко расставив ноги и заложив руки за спину. Каски и автоматы в этот жаркий день казались лишними, ненужными. Сразу же за воротами торчала высокая мачта, на которой цветным полотнищем повис полосато-звездный флаг. Многочисленные надписи и транспаранты на английском языке о чем-то предупреждали прохожих. Судя по тому, как много слов было подчеркнуто жирной чертой и выделено несоразмерно большими восклицательными знаками, надписи были строгими и категорическими.

В доме из гофрированного железа помещалась контора. Широкоплечий, затянутый ремнями сержант, говоривший на ломаном японском языке, долго вертел перед глазами письмо Тярады. Потом он позвонит куда-то по телефону, и вскоре в контору пришел японец, одетый в американское обмундирование, но без знаков различия. Прочитав письмо, он дружелюбно посмотрел на Эдано и что-то быстро сказал сержанту по-английски. Эдано уловил единственное знакомое слово — «камикадзе». «И здесь это известно», — подумал он, не зная, что Тарада после беседы с «им звонил на базу.

Сержант с любопытством посмотрел на Эдано.

— Что ты умеешь и знаешь?

— Когда-то умел летать, теперь умею строить.

— Ну что ж, — проговорил сержант. — Пока поработаешь грузчиком, потом посмотрим. Устраивает?

— Согласен!

— Вот возьми анкету и заполни. Доложу командованию. Приходи через три дня!

Эдано уселся за соседний стол. Анкета по размеру оказалась не меньше той, которую ему пришлось заполнять в Майдзуру.

В комнату вошел долговязый лейтенант в мундире мышиного цвета. Сержант браво встал. Не менее ретиво вытянулся и японец. Невольно поднялся и Эдано.

Лейтенант о чем-то заговорил с сержантом, и тот в ответ бросал короткое «Йес, сэр». Затем офицер кивнул в сторону Эдано, и до слуха Ичиро опять донеслось знакомое — «камикадзе».

Лейтенант что-то спросил у переводчика. Нисей, улыбнувшись, перевел вопрос офицера.

— Господин лейтенант Майлз интересуется, сколько, ты потопил американских кораблей.

— Скажи господину лейтенанту, — сказал Эдано, — что, если бы я потопил хоть один американский корабль, я не стоял бы здесь.

Лейтенант раскатисто рассмеялся. Потом, подойдя к Эдано и хлопнув его по плечу, проговорил:

— Если бы ты, парень, встретился мне в бою, то тоже бы не стоял здесь!

Нисей перевел и эти слова лейтенанта.

— Я не был мастером воздушного боя, — прямо смотря в глаза лейтенанту, ответил Эдано, — но знал таких, с которыми господину лейтенанту тоже не следовало бы встречаться!

Лейтенанту, видимо, понравился и этот ответ Эдано. Он ещё раз хлопнул его по плечу и, бросив: «Гуд бай!», вышел из комнаты.

— Господин лейтенант сегодня в хорошем настроении, — пояснил переводчик. — Но всё же, Эдано-сан, рекомендую вам при разговоре с господами офицерами быть более кратким и корректным. Понятно? Тот же господин лейтенант бывает и в плохом настроении, и вообще по характеру он, между нами говоря, не всегда сдержанный.

— В пивнушках да с девками он несдержанный, — буркнул себе под нос сержант.

* * *

Через три дня Эдано объявили, что он зачислен в состав японского обслуживающего персонала базы. Ему выдали куртку с яркой надписью на спине и показали старшего рабочего, которому отныне он должен подчиняться. Его назначили грузчиком на автомашину, доставляющую продовольствие на базу. Два его новых товарища, тоже грузчика, оказались на редкость неразговорчивыми парнями. Судя по выправке, оба были бывшими солдатами.

Попытки Ичиро разговориться с ними явно не удавались. Парни отвечали коротко «да», «нет» и замолкали. Это расстроило и огорчило Эдано. Ведь они были такие же рабочие, простые парни, как и он, да и ровесники. Очевидно, американцы предпочитали нанимать на базу только молодых и сильных. Где работают остальные японцы, Эдано пока не узнал, а расспрашивать об этом поостерёгся.

Через несколько дней он вполне уже освоился со своими обязанностями. Да, собственно говоря, сложного тут ничего и не было, требовались только сильные руки. С американцами непосредственно встречаться ему не приходилось. Командовали грузчиками старший рабочий да японец-переводчик, служащий интендантского отдела. Вход непосредственно на аэродром грузчикам-японцам был запрещен, их допускали в ту часть базы, где располагались хозяйственные службы.

8

Дед и Намико повеселели — в доме стало больше еды, разрешили они себе и кое-какие необходимые покупки. И в первую очередь приобрели штанишки и куртку Сэцуо. «Для детей нет голода», — сказал поэтому поводу дед, поясняя, что всегда родители отдают детям последнее.

Постепенно налаживались и отношения с товарищами по работе. Почувствовал это Ичиро после внешне незначительного разговора со старшим рабочим. Вечером, отозвав Эдано в сторону, чтобы отдать распоряжение на завтра, тот вдруг спросил:

— Извините за любопытство, Эдано-сан, говорят, вы во время войны были камикадзе?

Старший рабочий чем-то напоминал Саваду. Может, казалось так потому, что он был примерно такого же роста, как Савада, и того же возраста. Он мог объясняться на ломаном английском языке, читать накладные, поэтому, видно, его и назначили старшим.

Эдано скосил глаза — рядом никого не было. Он вытер потное лицо полотенцем и ответил подчеркнуто равнодушно:

— Да, был. Молод был и глуп. А в чём дело?

— Простите за любопытство, — ещё раз извинился Оданака. — Просто я ни разу не видел живого камикадзе. В армии не служил — порок сердца и язва желудка помешали.

— Вот как? — улыбнулся Эдано. — Ну так считайте, что вы видели одного из этих идиотов. — И, пожав протянутую руку, отошел.

На следующий день, в обед, когда грузчики сидели, раскрыв перед собой коробки со снедью, один из них, высокий юноша с интеллигентным лицом, отложив хаси в сторону, вежливо спросил:

— Я слышал, Эдано-сан, вы были в Сибири? Наверное, там адские холода?

«Ишь прощупывает», — подумал Эдано. Он вытер губы бумажной салфеткой, не спеша достал сигарету и, прикурив, медленно ответил:

— Да, был. Почти три года. Холода там зимой действительно адские, как говорил один мой приятель: «Ноги палками становятся». Только нам мерзнуть особенно не приходилось, строили дома, школу, стали заправскими строителями. А летом там жара не меньше, чем у нас, только суше. Ну, да вас, я думаю, не холода интересуют? Но об этом в другой раз…

— Со, со… — согласно закивали головами его собеседники. — Это было бы очень интересно.

А молодой парень тут же предложил:

— Завтра будут давать деньги, неплохо бы нам собраться выпить сакэ.

— Прошу вас, — радушно пригласил Эдано. — Я буду рад видеть вас в своём доме.

— Э нет, Эдано-сан, — возразил парень. — Это привлечет взгляды любопытных. А вот зайти выпить, кто тут что скажет? У нас есть одно верное место. — И, оглянувшись, закончил торопливо: — Только просим вас вон при том типе, — показал он на проходившего неподалеку рабочего с повязанной грязным платком головой, — ничего такого не говорить. Понимаете?

— О'кей, — рассмеялся Эдано.

* * *

На следующий день он и четыре его новых товарища отправились в деревушку, где жил молодой парень, спросивший про сибирские морозы. Эдано уже знал, что это недоучившийся студент, которому сначала война, а потом нужда не позволили закончить образование. Хотя он был и моложе всех, но чувствовалось, что остальные молча признают его за вожака. Звали его Сатоки. Они вошли в харчевню, как в давно знакомый дом. Хозяин приветливо поздоровался с ними, называя каждого по имени. Грузчики заняли столик в отдельной комнатушке и, пока проворная служанка накрывала, перебрасывались шутками.

— На трезвости не разбогатеешь, — начал глухим голосом длиннорукий грузчик, заказывая сакэ.

— Да уж вы известный любитель выпить, Харуми-сан, — хихикнула служанка, кокетливо поглядывая на Эдано.

— Ну-ну, — отозвался Харуми и фамильярно хлопнул служанку по заду. — Тебе-то что? Меня тебе в мужья не поймать, хоть и вдовец я.

— Очень надо!

— Ещё как. А на Эдано не заглядывайся, он женат, и жена его очень любит.

— Вечно вы шутите, — фыркнула служанка и вышла за закусками.

— Вы уверены, что жена тебя очень любит?

— А вы давно женаты? — ответил вопросом на вопрос Харуми.

— Да как сказать, — сыну три года.

— Ну так вот, когда у вас в коробке с завтраком не окажется бумажной салфетки, знайте — любовь пошла на убыль, — рассмеялся Харуми. — У меня так было с покойной женой.

— Да уж, — вставил слово другой грузчик, — недаром говорят, что «мужчина — сосна, женщина — глициния». А к старости эта ноша тяжелеет, да и у дерева силы уже не те.

— Тоже старик нашелся, — прервал разговор Сатоки. — Так мы слушаем вас, Эдано-сан…

Долго они сидели, слушая рассказ Эдано. Вместе с ним проделали путь из Муданьцзяна до рабочего батальона, пережили его страхи и сомнения, смерть Адзумы, покушение, узнали и о его друге Саваде. И главное, кто такие русские, что это за страна и как они осуществляют на деле закон «кто не работает, тот не ест». В свою очередь Эдано узнал, что рабочие готовятся создать свой профсоюз, но американское командование старается этого не допустить. Поэтому всё надо сделать тонко, объединить всех рабочих, а если надо будет, то пойти и на забастовку.

Беседа продолжалась бы долго, но появившаяся служанка шепотом произнесла:

— Идёт!

— Всё! — коротко приказал Сатоки и, поднявшись с сакадзуки в руках, приготовился к тосту.

Едва в дверях появился рабочий с платком на голове, как он, подняв высоко руку, полупьяным голосом произнес:

— Я ещё раз предлагаю выпить за нашего героя!.. Эдано-сан! Подобные вам прославили родину!

Эдано вытянулся с победоносным видом.

— Что же вы меня не позвали? — разочарованно спросил новый гость.

— Как-то неожиданно получилось. Простите, — ответил Сатоки.

— Да как тебя приглашать, — заорал вдруг охмелевший Харуми. — Мы все сражались на фронте, а ты в полиции околачивался. И мы снова пойдем, если потребуется! А тебе жена последние волосы выдерет, если ты хоть одну иену истратишь.

— Эй! — крикнул Эдано служанке. — Мне бутылку сакэ с собой. Выпью с дедом, — пояснил он остальным. — Он у меня герой, сражался еще под Порт-Артуром!

— Пошли! — снова заорал Харуми. И, схватив товарищей за плечи, запел, безбожно фальшивя:

— Пойдем, пойдем, герой, перехватил! — подтолкнул певца к выходу Сатоки.

Ичиро удивил своих домашних, появившись поздно, в легком хмелю и с бутылкой сакэ.

— Не рано ли кутить начал? — проворчал дед. — С какой радости?

— Что вы, дедушка, — метнулась, как птица, на защиту мужа Намико, — мужчины всегда выпивают!

— Я, что ли, не мужчина, не знаю? — напал на невестку дед.

Ичиро с улыбкой слушал эту перепалку. Усевшись за стол, пошлепал рукой по бутылке.

— Не сердитесь, дедушка. Пьяницей я не стану, А радость есть. За неё и с вами сейчас выпьем.

— Что за радость? — уже миролюбиво проворчал старик, усаживаясь за стол.

— Товарищей я нашел, дедушка…

9

И ещё радость. Возвращаясь с работы на старом велосипеде, который успел приобрести, Эдано на полпути увидал спешившую ему навстречу Намико

— Что случилось, Намико? — крикнул он ещё издали.

Жена, задыхаясь от быстрой ходьбы, проговорила:

— Приехал ваш отец!

— Отец?

— Да, с супругой!

— Давно?

— Только что!

— Так что же мы стоим? Садись! Разве забыла, как я тебя ещё девчонкой катал?

— Что вы, неудобно, люди увидят… — запротестовала жена.

— Подумаешь, большое дело, если увидит какая-нибудь сплетница. Садись!

Шоссе резво потекло под колеса велосипеда. Намико, прикрыв от смущения глаза, прижалась ж мужу. Какой он у неё сильный и добрый… На окраине Итамуры Намико всё-таки попросила остановиться и пошла пешком.

Ичиро бросил машину у забора и буквально ворвался в дом. Посередине комнаты стоял сухощавый, седой человек, протягивая к нему руки. У стола сидела полная женщина с Сэцуо на коленях. «Почему мне всегда казалось, что отец высокий?» — успел подумать Ичиро, стискивая его руки. Он смотрел в чуть расширенные за стеклами очков усталые глаза этого незнакомого и в то же время такого родного человека и от волнения не мог произнести ли слова. В горле застрял какой-то комок.

— Здравствуй, сын! — мягко произнес отец.

— Здравствуйте, отец! — хрипло ответил Ичиро.

И они замолчали, всматриваясь друг в друга. Первым опомнился старший:

— Познакомься, это моя жена и соратник по партии.

Ичиро почтительно, как покорный сын, поклонился женщине, которая мило и просто протянула ему руку. В глазах её, на лице, поблекшем раньше срока, светились доброта и ум.

— Я благодарна вашему отцу, — сказала она, — за то, что он подарил мне такого статного сына и красавца внука. Жаль, что долгие годы тюрьмы не дали возможности нам познакомиться раньше.

— Да, Ичиро, — подтвердил отец, — Таруко тоже сидела в тюрьме. Десять лет. Мы и познакомились-то перестукиванием.

— А где же Намико? — вмешался в разговор дед. — Такое событие, а её нет.

— Вы же сами, отец, послали её за Ичиро, — заметила, улыбаясь, Таруко.

— А-а… — виновато пробормотал дед, — стареть стал… Да вот и она… Пойду помогу ей.

— И я тоже, — поднялась Таруко.

Отец и сын остались одни. Ичиро вдруг застеснялся: хотелось многое сказать, но он никак не мог подобрать подходящих слов. Молчание нарушил отец:

— Куришь?

— Да.

— Я тоже, хотя и не надо бы. Что-то с легкими у меня после тюрьмы. Сядем.

После небольшой паузы, которая была нужна для того, чтобы собраться с мыслями, он заговорил:

— Я очень виноват перед тобой, сын. Но иначе не мог поступить. Да и знал, что дед тебя не покинет. Меня должны были арестовать, и партия приказала мне уйти в подполье. За домом следили, я ничего не мог сообщить. Через три года меня арестовали, и я был долго изолирован от людей и обычной жизни. Но и там, в тюрьме, мысли о тебе и отце не давали мне покоя…

— Знаю, отец, — прервал его Ичиро. — Мне всё известно. И имя предателя, который вас выдал.

— Вот как? Интересно, где он сейчас?

— На дне моря! — ответил Ичиро.

— Погиб на войне?

— Нет, отец, я сам его…

Отец внимательно выслушал историю гибели предателя.

— Да… — задумчиво проговорил он. — Мы, коммунисты, не прибегаем к террору, но провокаторов, виновных в гибели наших товарищей по борьбе, не жалеем. Собакам и смерть собачья… Ну, а как же ты жил эти годы, камикадзе? — ласково спросил он и с грустью добавил: — Мне в тюрьме жандармы сказали, что ты стал камикадзе, издевались и насмехались надо мной. Понимаешь, как это страшно: сын коммуниста стал смертником, готов добровольно пойти на смерть за всё то, против чего боролся всю жизнь отец. И для меня это было горше всего.

Долго слушал отец исповедь сына — бывшего камикадзе. Он сидел с грустной улыбкой на губах и потухшей сигаретой в руке. Казалось, он слушает не сына, а свои собственные мысли. Потом, словно очнувшись, поднял на Ичиро глаза:

— Что ж, ты многое испытал. И я рад, что ты стал таким. Ведь у меня и моих товарищей отбирали не только свободу, но и детей. Ещё студентом я читал, что в старину у турецких султанов были отборные войска. Их называли янычарами. Этих янычар, а проще говоря головорезов, готовили из детей соседних народов, насильно угнанных в рабство. Их воспитывали и заставляли воевать против своих соотечественников… Жизнь твоя, Ичиро, была суровой школой. Суровой она была и у нас с Таруко…

Теперь сын слушал, что вынес его отец, — и собственные невзгоды и горести показались ему мелкими, ничтожными. Двенадцать лет провел старший Эдано в Сэндайской тюрьме, о жестоких порядках которой издавна ходила недобрая слава. Высокая красная кирпичная стена на земляном валу, толстые стены казематов наглухо изолировали заключенных от всего мира. Похожая на спичечный коробок камера, в дверь которой узники могли пролезть только на четвереньках. Адский, невыносимый холод зимой. Нельзя ни прилечь, ни прислониться спиной к стене…

— Я вам не помешаю, бунтовщики? — спросил дед, входя с бутылкой сакэ.

— Что ты, отец, — почтительно поднялся старший Эдано.

— Вот, учись, Ичиро, настоящему вежливому отношению к старшим, а то ты уже многое забыл. Увидел отца и не поклонился даже. Жену на велосипеде катаешь, как мальчишка.

— Да откуда вы знаете? — опешил Ичиро.

— Я всё знаю. Прихожу в лавку, а там длинные языки уже бренчат: «Какой сильный у вас внук, Эдано-сан. Даже после работы жену на велосипеде катает».

Но старик тут же рассмеялся и, махнув рукой, продолжил, открывая бутылку:

— Ладно, вози. Жена-то твоя, не чужая. Пусть завидуют. Сейчас всё так перемешалось, не сразу поймешь, что хорошо, а что плохо, — пожаловался он сыну и закричал: — Эй, Намико, скоро ты там? Мы, четверо Эдано, есть хотим. Тебе это понятно?

Во время долгого и веселого ужина больше всех шумел дед, которого распирали радость и гордость. Потом женщины ушли спать, унеся Сэцуо. У них тоже были свои разговоры.

— Положение в стране сложное, — задумчиво отвечал на вопросы Ичиро отец. — Лучшие кадры нашей партии в годы войны были уничтожены. Вот даже твои друг Савада испугался, а он рабочий. Сейчас мы имеем влияние лишь в городах. Среди крестьян только начинаем работать. А противники у нас сильные, хитрые и жестокие — ни перед чем не остановятся. Вот американцы навязали земельную реформу. Они отвергли советский проект и всё сделали по-своему. Кто у вас в деревне купил землю?

— Староста и лавочник, — откликнулся дед.

— Ну вот. А некоторые из наших правителей вообще были против реформы. Американцы-то знали: если что-то не предпринять сейчас, то крестьяне подымутся на борьбу за землю. И они обманули крестьян. Ваши сельчане понимают это?

Дед сказал о положении в деревне, а сын о самоизоляции крестьян от авиабазы и американцев.

— Так чуть ли не везде, — сжал руки отец Ичиро. — Каждый старается отсидеться в своей хибаре. Крестьяне ещё не знают, что делать. Не знают, кому верить, и мы обязаны открыть им глаза. А тут ещё американская оккупация, американская жандармерия, полиция, базы, солдаты. Они сейчас до зарезу нужны нашим правителям. А насчет работы на авиабазе, — обратился отец к Ичиро, — то в этом ничего зазорного нет. Уверен, что и там будут большие события. Есть слухи, что её собираются расширять. Тогда и в вашей деревне конфискуют земли. Тебе не мешало бы подучиться английскому языку.

— Зачем, отец? — удивился Ичиро.

— Эх ты, вояка! Противника надо знать. Да и американцы разные бывают.

— Простите, отец, вы к нам надолго? Может, мне с работы отпроситься?

— Нет, завтра уедем. Очень жаль, но задерживаться нельзя. Ничего, мы теперь нашли друг друга. Конечно, хотелось бы подольше вместе пожить. Приезжай к нам сам, привози внука, твоя новая мать будет очень рада.

— Непременно, отец. Вот только немного обживемся.

Старший Эдано любовался сыном. Суровая борьба лишила его многих отцовских радостей. Теперь он был счастлив, и ласковая улыбка раздвигала его обычно сжатые губы. Но вот он согнал улыбку с лица и сказал:

— Ты можешь сделать большое дело, Ичиро.

— Я слушаю, отец.

— В семнадцатом веке Иэмицу — третий сёгун из дома Токугава — изолировал нашу родину от всего мира. Ни один японец под страхом смерти не мог выехать в другую страну, ни один иностранный корабль не имел права пристать к нашим берегам. Эту изоляцию взломали пушки черных кораблей адмирала Перри. Ну, ты об этом знаешь.

— Да, отец.

— До войны такую же глухую стену наши правители воздвигли против правды о Советской России. Камень по камню они возводили её все выше и выше, цементируя ложью и клеветой. Эта стена рухнула, но её пытаются снова возвести: помогают в этом реакционерам и заморские мастера. Ты понимаешь меня?

— Конечно.

— Так вот, ты был в России, ты видел её народ… Всем рассказывай правду о ней! Ничего не приукрашивай, правда сильнее всего. Да Россия и не нуждается в приукрашивании… Если бы ты был в партии, я бы дал тебе именно такое первое партийное поручение.

— Я его выполню, отец, обязательно выполню!

— Я верю тебе, сын. Как отец, хочу посоветовать: никогда не принимай поспешных решений. К людям надо уметь подойти, понять их, и тогда они ответят тебе тем же. Побольше терпения и выдержки. Одной храбрости мало. Ты меня понял?

— Да, отец!

Губы старшего Эдано снова тронула ласковая улыбка, и он, стесняясь нахлынувшего на него чувства, произнес:

— Непременно приезжай с сыном в Токио. При первой же возможности.

— Я обещаю, отец!

* * *

Утром, уже прощаясь и успокаивая Сэцуо, который не хотел расставаться с бабушкой, Эдано-отеи спросил старика:

— Простите, совсем забыл. Как поживает брат?

— Кюичи? — недовольно отозвался старый Эдано, по-прежнему недолюбливавший младшего сына. — Раз не показывается, значит, хорошо живет. Когда ему плохо приходится, так он приползает… Никакого уважения к отцу. Ну и пусть. Он устроился где-то на верфях. В управлении. А кем, не знаю. Да и знать не желаю, — окончательно рассердился старик.

 

Глава третья

1

Круг друзей Ичиро все увеличивался, и он этому радовался больше всего. Посмеиваясь и подшучивая над проводимой оккупационными властями «демократизацией страны», Оданака, Сатоки, Эдано Ичиро и их новые товарищи проводили конспиративно работу по созданию профсоюза. Они хотели поставить командование базы перед совершившимся фактом — перед организованной силой японских рабочих. Ведь их было много: янки любили комфорт, создаваемый чужими руками.

Больше друзей становилось и в Итамуре. Тут первым помощником Ичиро был инвалид Акисада. Живой и энергичный, он бодро ковылял на своей деревянной ноге, всегда с шуткой наготове. Но чувствовал он себя не совсем спокойно.

— Понимаешь, Ичиро, — оказал он однажды в порыве откровенности. — Смущает меня одно обстоятельство, не знаю, как и объяснить тебе…

— А ты смелее, фронтовик.

— Вот какое дело. Ну, что я работаю сторожем у Тарады, думаю, ни у кого сомнений не вызывает. Но человек я одинокий, не старый и…

— Так женись.

— А кто за меня пойдет? Дома собственного нет, земли тоже…

— Не понимаю. Говори яснее.

— «Говори, говори», — пробормотал смущенный Акисада. — Сошелся я со старшей дочерью Тарады. Девка уже в годах, на лицо рябовата, а все же живой человек…

Эдано рассмеялся:

— Ну и хитрец же ты, самому Тараде нос натянул. На полном обеспечении служишь. Если бы старый паук узнал, он бы у тебя из платы высчитал. По расценкам веселого дома третьего разряда.

Акисада рассердился:

— Чего смеешься, тут речь о живых людях идет. Мне не до смеха.

— Извини, брат. Конечно, дело серьезное. А она тебя любит?

— Говорит, что любит, — пожал плечами инвалид.

— Ну, так поженитесь.

— Это легко сказать, а как сделать? Разве старик согласится? Ведь тогда землю придется выделять. Он же и на неё часть записал. Только заикнись — сразу выгонит. А куда я с этой деревяшкой? — хлопнул с досадой по протезу Акисада.

— Да, — помрачнел Ичиро, — положение действительно серьезное… Подождем. Дай время, доберемся и до Тарады.

— «Подождем, подождем»… А если ребенок будет, тогда как?

— Да мало ли таких в доме Тарады? — ответил вопросом на вопрос Ичиро.

— Таких нет, — нахмурился Акисада. — Это будет мой ребенок.

Эдано смутился и взял инвалида за руку.

— Извини, друг, но я действительно не знаю, что тебе сейчас посоветовать.

* * *

Однажды перед концом работы на базе случилось происшествие. Тот самый тип с повязанной платком головой, которого остерегались рабочие, попал под тяжелый ящик, и его изрядно помяло. Раненого на носилках отнесли домой.

— Как это могло случиться? — недоумевал Ичиро, возвращаясь с Сатоки домой. — Он же такой осторожный, да и не надрывался никогда на работе.

Бывший студент остановился и осмотрелся. На дороге, кроме них, никого не было.

— Это наши его…

— Зачем?

— Эх ты, камикадзе, простая душа. Он что-то пронюхал… Вот когда тебя начнут колотить резиновой дубинкой по голове, тогда всё поймешь: хотя дубинка американская, а рука японская. Ясно?

— Ясно!

— А этому типу полезно. Сволочь он! Не знаю, за что его выгнали из полиции, но их агентом он остался. Змея не может не жалить. Вот полежит с месяц без денег — поймет пользу профсоюза.

— Но ведь полиция может напасть на след.

— Полиция? — усмехнулся Сатоки. — На базу она и носа не сунет. Ты плохо знаешь наши порядки. А сделано всё чисто, никто не докопается: обычный несчастный случай. Ты посмотрел бы, как сержант поносил пострадавшего. Вообще этот янки — любопытный человек. К нему надо присмотреться.

* * *

Полковника Дайна — командующего авиабазой — Эдано уже однажды видел. Мимо их автомашины, стоявшей у ворот, прошуршал, низко приседая, черный лимузин. Сверкнув лаком, он, не останавливаясь и не сбавляя хода, промчался мимо часовых, замерших с автоматами, взятыми на караул. За зеркальным стеклом мелькнуло квадратное невозмутимое лицо.

— Полковник Дайн! — пояснил Ичиро один из грузчиков. — Это его машина.

Не успел скрыться лимузин и часовые ещё не прикрыли ворота, как с внутренней стороны ограды заскрипел тормозами, остановился открытый «джип», на ветровом стекле которого болталась кукла-обезьянка. За рулем сидел лейтенант Майлз. Высунувшись из машины, он крикнул:

— Что, наш чурбан уже проехал?

— Так точно, сэр, — со смехом отозвался один из часовых. — Вот ещё пыль не осела.

— Прекрасно! — ответил лейтенант, снова усаживаясь за руль. — Я догонять его не буду. У меня другой маршрут, парни, — закончил он, подмигнув, и рванул «джип» с места.

— Эх и кутнет сегодня лейтенант, — завистливо сказал часовой своему товарищу. — И как он не покалечится на этом «джипе», ведь на ногах иногда не стоит, а всё равно ездит сам.

— Зато других порядком покалечил, — хмуро отозвался второй часовой, закрывая ворота.

Когда Эдано шел с Сатоки домой, мимо них, со свистом рассекая воздух, пронесся черный лимузин, в котором на мягких подушках покачивался полковник Дайн. Он спешил на совещание в Кобэ, куда прибыл Уитни — начальник административного отдела штаба оккупационных войск. Отдел этот ведал отношениями с японским правительством, кабинетом министров, парламентом — короче говоря, всей внутренней и внешней политикой страны.

Полковник прекрасно знал это и недоумевал, зачем он, командующий авиабазой — чисто воинским соединением, понадобился вдруг этому политику в военном мундире

Назад Дайн возвращался раздосадованным. Он никогда не вмешивался ни в какие политические или административные дела. Его обязанность — в мирное время готовить солдат, а в военное — командовать ими в бою. А тут, оказывается, ему и его коллегам навязывают новую, совершенно несвойственную им роль.

Генерал Уитни, сделав подробный обзор положения в Японии, сказал, что не всегда они, американцы, смогут проводить в этой стране «политику большой дубинки» По словам генерала, каждый американец в Японии должен чувствовать себя посланником великой державы и проповедником «американского образа жизни» — самого лучшего в мире. Он посетовал на непонимание этой великой миссии многими американцами, одетыми в военную форму. Грабежи, драки и даже убийства японцев, увы, случаются чаще, чем хотелось бы. Объявленный командованием конкурс на лучшее подразделение, в котором не будет в течение полугода тяжелых нарушений дисциплины и венерических заболеваний, провалился. А этим незамедлительно воспользовались враги. Они будоражат благодарных американцам японцев, настраивают их против благодетелей. Положение становится нетерпимым.

В конце концов генерал предложил усилить контакты с дружественно настроенными слоями населения и вместе с демонстрацией мощи Штатов показать истинно американское радушие и гостеприимство. Для начала командование предложило на нескольких базах провести операцию, условно названную «Восходящее солнце», и широко разрекламировать её результаты.

Две недели Дайн и его штаб готовили грандиозное представление, которое должно было воодушевить их сторонников среди японцев, устрашить недругов, ошеломить и поразить всех и вся.

2

Накануне операции Дайн, окруженный ближайшими помощниками, сидел в отдельной комнате офицерского клуба базы. Обычно после кофе с коньяком полковник любил поговорить. В такие минуты он не оправдывая клички «наш чурбан». С его лица сползала гримаса холодной невозмутимости, и он расслаблялся, словно солдат, сменившийся с почетного караула.

Об этой своеобразной слабости полковника знали только самые близкие к нему офицеры и не упускали случая воспользоваться ею. В такие моменты легче всего было уладить какое-либо щекотливое дельце, сообщив о нём мимоходом; начальник, пораженный бациллой красноречия, не очень-то вникал в суть.

И сегодня кофе с коньяком и сигара оказали на полковника соответствующее воздействие. Дайн сидел, откинувшись на спинку кресла, задрав короткие толстые ноги на стол.

— Нет, вы только подумайте, до чего мы здесь дошли! — говорил он. — Становится непонятным, кто победил в войне, мы или японцы? Для чего наши парни гибли на Гвадальканаре, Лусоне и Окинаве?

Задав эти вопросы, Дайн осторожно сбил пепел сигары в большую морскую раковину и пристально взглянул на трех офицеров, которые подчеркнуто внимательно слушали своего начальника. Полковник не ожидал от них ответа. На свои вопросы он отвечал обычно сам.

— Мне повезло увидеть, как на линкоре «Миссури» японцы подписывали акт о капитуляции. Я помню рев наших «мустангов» и «летающих крепостей» во время победного парада над Токио. У меня дома, в Штатах, хранится авторучка, которой был подписан акт о капитуляции япсов, её мне подарил сам Мак. Мне сразу же предложили за неё хорошие деньги, но эта историческая реликвия будет вечно храниться в семье Дайнов. Я буду её показывать своим внукам, покажу и вам, когда вернемся в Штаты…

Подчиненные слышали об этой знаменитой ручке в сто первый раз.

Но они изобразили на своих лицах глубокий интерес к словам начальника.

— Да, — мечтательно прикрыл он глаза, — это так свежо в моей памяти, и это, черт возьми, были исторические, великолепные дни. Мы были единственными и полными хозяевами, наше слово являлось законом, законом твердым и неотразимым, как выстрел из кольта. Мы знали, что делали и чего хотели… А сейчас? Что происходит сейчас, я вас спрашиваю? Вот весной в Кобэ разогнали «розовых» корейцев. Сам генерал Эйкельбергер приезжал руководить этой акцией. И за то, что наши парни проломили головы нескольким негодникам, убрали коменданта верфей «Кавасаки» Уайта — отличного служаку. Разве мы чувствуем себя победителями? Что думают эти умники в Штатах? Теперь, когда наш парень идет в увольнение, мы не должны возражать, если он наденет штатский костюм. С каких пор мы стали стесняться мундира самой мощной армии в мире?

Дайн снял ноги со стола, оперся руками на круглые колени.

— «Не раздражайте японцев!» — твердят теперь нам. Ну, пусть это ещё в Токио, Иокогаме. А здесь, где рядом приличного городишка нет, где одни их паршивые поселки и задрипанные деревни?..

Вот завтра я, победитель, должен буду обхаживать этих желтых. Тоже придумали — операция «Восходящее солнце»! «Задача операции, — иронически процитировал полковник слова генерала Уитни, — продемонстрировать японцам мощь нашей армии и усилить контакты с наиболее влиятельными лицами из местного населения…»

— Контакты, — повторил Дайн, вновь откидываясь на спинку кресла и забрасывая ноги на стол. — Кому нужны эти контакты? Мне? Вам? И с кем? Если наш парень случайно заденет крылом машины какого-нибудь раззяву или прижмет в темном углу девку, они подымают такой крик, словно невесть что случилось. Даже при капитуляции их императорской армии было тише. А сейчас? Если среди наших подчиненных появилось столько венериков, то в этом виноваты только коммунисты. Это они окружили базу проститутками, которых специально не лечат. Они подрывают нашу боевую мощь.

Подчиненные толковника переглянулись. А он продолжал изливать свой гнев и досаду:

— Вот вы, Кросс, недавно здесь. А мне пришлось видеть в Иокогаме, как местное население окружило нашу морскую базу, словно туча саранчи. Они так кричали «Амеко, каэрэ!», будто тренировались в этом всю жизнь. Надеюсь, вы установили контакты с полицией? Как бы завтра и нам не устроили такой спектакль.

— Да, сэр! — отчеканил подполковник Кросс. — Усиленные наряды будут у базы в шесть ноль-ноль.

— О'кей! Можете быть свободны. Завтра чтобы все были трезвы, как стеклышко, и не забудьте напялить на свои физиономии самые любезные улыбки!

Офицеры встали и, пожав руку своему шефу, двинулись к выходу.

В холле Кросс сочувственно хлопнул по плечу капитана Хайгинса:

— Что, Джонни, старик сегодня не в духе и ты не рискнул замолвить словечко за Майлза?

— А что опять натворил этот парень? — поинтересовался второй помощник.

— А… — махнул досадливо рукой Хайгинс. — Вчера нашумел в соседнем поселке, набил морду хозяину пивнушки и, кажется, пальнул разок в кого-то.

— Ну, это пустяк!

— Как сказать. Эта операция «Восходящее солнце» не ко времени. Понаедут корреспонденты, начнут вынюхивать. Да и за Майлзом счет уже порядочный. Пилот он к тому же паршивый, а стоит ему только вырваться из базы, надирается, как какой-нибудь ас, и тогда никто ему на глаза не попадайся. Я бы давно откомандировал этого буяна, да его отец — важная шишка.

— А как наш чурбан сегодня ляпнул насчет венериков, коммунистов и «пан-пан». Восхитительно! — рассмеялся второй помощник. — Ради этого стоило ещё раз послушать историю о проклятой ручке Мака.

— Ладно, мальчики, — прервал его подполковник. — Покончим с делами. Завтра у нас хлопотный день. Не забудьте с утра надеть свежие перчатки и любезные улыбки, как приказал шеф.

3

Деревня Итамура ещё спала. Утренняя заря только готовилась взять приступом небо. Возможно, там, за далекой цепью гор, на горизонте, уже показалась раскаленная докрасна долька солнца и его первый пологий луч скользнул по земле, как световая указка маяка. Но сюда, на низменность, горы его ещё не пустили.

Даже со стороны авиабазы не доносилось ни одного звука. Помещичий особняк был полон тишины и казался слепым — ни одного огонька не проглядывало из его нутра.

Но вот тихо, словно жалуясь, скрипнула дверь, и на пороге показалась невысокая фигура. Человек поежился от утренней свежести, чему-то рассмеялся и водрузил на нос большие роговые очки. Если бы было светло, жители деревни сразу же узнали бы в нем Кэйдзи — внука и наследника помещика. Вчера поздно вечером он приехал из Токио, где проучился год в университете Васеда — крупнейшем частном учебном заведении Японии. Кэйдзи осмотрелся и от удовольствия причмокнул. Наконец-то дед заменил на крыше солому черепицей.

Юноша подошел к ограде и посмотрел в сторону деревни. Низина, в которой раскинулась Итамура, была покрыта пеленой тумана, отчего силуэты ближайших домов казались зыбкими, едва заметными.

В доме вновь тихо скрипнула дверь. Кэйдзи оглянулся — на пороге стояла старая служанка Йо, которую он помнил ещё с пеленок. Это она вчера встретила его, и студент удивился, что нянька ни капли не изменилась. Разве только чуть пригнулась к земле.

Старушка, увидав юношу, заулыбалась бесчисленными морщинками лица, церемонно поклонилась, приложив руки к коленям, столь же церемонно поздоровалась и только после этого спросила:

— Молодому хозяину не спится? Изволил соскучиться по дому?

— Да, — ответил Кэйдзи, — как у мае здесь тихо и просторно. Этого мне всегда не хватало в столице.

— Э-э… — ещё шире заулыбалась нянька. — В городе и пища вкуснее, и веселья больше.

— Ну, как сказать, — возразил студент. — Ты же мне сама говорила, что лотос цветет и в грязи.

— Молодой хозяин помнит мои наставления? — Довольная старуха подошла ближе. Только теперь по её походке Кэйдзи заметил, что за последний год нянька сильно сдала.

— А почему меня вчера дед не встретил? — озабоченно спросил студент.

— Э-э… — опасливо покосилась служанка на дом. — Старый господин очень недоволен, очень. Он ничего не говорил, но я вижу. Я все вижу…

— Недоволен? Чем?

— Не знаю, не знаю, но очень недоволен. Пойду будить остальных, пора!

Радостное настроение у студента пропало — деда он опасался всерьез. Его жесткую руку он знал хорошо. После смерти отца Кэйдзи, по обычаю, стал наследником, все его зовут молодым хозяином, но это вряд ли спасет от гнева старика.

Уехав учиться в Токио, он словно вырвался из душной клетки домашней тюрьмы и теперь с тревогой ожидал новой встречи и разговора с главным тюремщиком, а разговор — это чувствовалось по всему — предстоял нелегкий…

С чаем было покончено, и дед властным жестом выслал второго и поэтому бесправного сына из комнаты, оставшись наедине с внуком. Как обычно, завтракали они втроем. Только изредка появлялась невестка — прислуживать за столом.

Старик сидел, насупившись и уставившись глазами в пустую чашку. Кэйдзи понял, что гроза приближается. Он внутренне напрягся и, чтобы не выдать волнения, снял очки и стал протирать стекла. Когда он их надел снова, дед, не поднимая головы, сурово опросил:

— Зачем я тебя послал в столицу?

— Учиться, дедушка, — почтительно ответил внук.

— А чем занимаешься ты?

— Учусь. Простите, дедушка, может быть, ещё недостаточно прилежно, но учусь.

— Учишься? — переспросил старик и, подняв голову, строго посмотрел на Кэйдзи. — А зачем ты был с теми, кто посмел освистать американского посла?

— Но, дедушка, — ещё более заволновался внук, поняв, о чем будет идти речь. — Господин американский посол прибыл в университет, чтобы выступить перед, нами, и я пошел послушать его.

— Значит, ты не свистел?

— Нет! — солгал юноша.

— Так!.. А разве ты не ходил по улице вместе с остальными и не орал «Амеко, каэрэ!»?

— Ходил, — поразился внук осведомленности деда. — Вместе с нами на демонстрации были господа преподаватели и даже профессора…

— А ты понимаешь, бездельник, что американцы находятся в нашей стране в силу обязательства, подписанного нашим правительством и одобренного его величеством?

— Знаю, дедушка. Мы потерпели поражение! — твердо ответил внук. — Но…

— Но?.. Ещё «но»? — резко перебил его Тарада. — Ты забыл, щенок, что твой отец был верноподданным его величества, как и все в нашей семье испокон веков!

— Я… — поднял на деда посуровевшие глаза Кэйдзи. — Я сын своего отца и твой внук. Ты же сам ещё недавно называл Америку «мерикен», а американцев рыжими дьяволами. Отец воевал против них, а они продолжают топтать нашу священную землю и презирают нас.

Непривычный к возражениям, старик опешил. «Глуп он ещё или не понимает ничего?» — подумал он и хлопнул сложенным веером по столику. В дверях немедленно появилась невестка с очередной чашкой чая. Упав на колени, она поставила её на столик и бесшумно удалилась. Дед медленно прихлебывал чай, собираясь с мыслями. Кэйдзи не сводил с него напряженного взгляда.

Покончив с чаем, дед снова посмотрел на юношу, несколько раз стукнул веером по колену и немного смягчился.

— В старину говорили: «Одних носят в паланкине, другие носят паланкин, а третьи плетут соломенные туфли для носильщиков». И я, твой дед, хочу, чтобы ты, мой наследник и продолжатель рода Тарады, не носил паланкин и тем более не плел сандалии носильщикам, а сам сидел в паланкине. Понятно?

— Понятно! — с готовностью ответил Кэйдзи. — Но при чем здесь американцы и их базы? Покупатели мяса всегда найдутся, в стране с продуктами трудно…

— Да разве дело в мясе? — раздражённо прервал его Тарада. — Ты когда-нибудь задумывался, почему столбы наших ворот так иссечены и я их не крашу?

— Нет! — удивился Кэйдзи неожиданному повороту разговора.

— Так знай — эти столбы пытались срубить те из деревни, когда бунтовали в восемнадцатом году. Тебя ещё на свете не было. И я оставил столбы такими, чтобы всегда это помнить!

— Вот как? — ещё более удивился внук. — Но всё-таки какая связь между столбами наших ворот и американцами? Не понимаю…

— Ты еще многое не понимаешь, — снисходительно ответил дед. — До войны неприкосновенность столбов охраняла императорская армия, а кто их сохранит после войны? Хорошая лошадь повинуется тени кнута. Такой тенью и если надо, то и кнутом для тех, — показал дед веером в сторону деревни, — являются американцы. И они уже не раз это доказали. Тебе понятно теперь?

Кэйдзи растерянно кивнул головой. Тарада, довольный его растерянностью, развивал свою мысль:

— В правительстве сидят люди поумнее нас с тобой. Чтобы держать толпу, нужна сила, а мы её не имеем. Вот вы, студенты, как мыши, точите столбы, на которых стоит наш дом. А коммунисты пользуются этим. Сначала они будут кричать против американцев, а потом… Кое-где уже и кричат. Читай газеты. А вообще, — улыбнулся краем губ дед, — умные люди делают неплохие дела с этими амеко. Ты слышал о господине Исибаси Сейдзиро? Он нажил миллионы и теперь не Исибаси, а мистер Бриджстоун. Эта фамилия теперь известна всей стране.

Старик улыбнулся и еще благодушнее продолжал:

— Я в душе не люблю янки, но дайте мне такие деньги — и я тоже буду говорить «орай». Нашу фамилию тоже легко сменить на американскую. Господин полковник Дайн прислал мне пригласительный билет. Сегодня в двенадцать пополудни я поеду на авиабазу. Там соберутся наиболее достойные люди со всей округи. Ты поедешь со мной! — решительно закончил он разговор и вышел из комнаты.

Внук остался сидеть за столом. В голове проносились одна за одной мысли: ясные и противоречивые, решительные и боязливые. И над всем довлело одно: «Значит, деду успели донести. Полиция работает здорово!»

Кэйдзи вспомнил стычку неподалеку от американского штаба в Токио во время демонстрации: темные шеренги полицейских, каких-то людей в штатском, которые непрерывно щелкали фотоаппаратами. Тогда Кэйдзи отделался легко — пинок полицейским ботинком и разбитые очки. А многим пришлось хуже…

Но ведь они, студенты, правильно поступили, они были вместе с народом, а народ нельзя удержать с помощью одного кнута. Об этом говорили умные люди. Дед просто не понимает… В их колонне действительно были профессора, которые любят коммунистов не больше, чем дед. Васеда — дорогой университет и не каждому по карману. Вот у его друга Хамадзи, который на демонстрации шел рядом, отец — владелец фабрики аптечной посуды. А разве дело только в американских базах?..

— Что заскучал, молодой хозяин? — прервал мысли Кэйдзи голос старой няньки, явившейся убрать со стола. — На воздухе-то сейчас так хорошо. Позже будет жарко, — Продолжала она и добавила шепотом: — Ничего, всё обойдется. Старый господин любит тебя.

Юноша поднялся и вышел из дому…

* * *

В доме Эдано готовились к демонстрации. Гости, трое рабочих из Кобэ, старательно рисовавшие лозунги и плакаты, стали свидетелями семейного спора.

Первой, как ни странно, заговорила робкая Намико. Объявив, что завтра ей приказано быть в усадьбе и целый день следить за коровами, она почтительно попросила деда посидеть дома с Сэцуо. Тот категорически отказался.

— Какие еще коровы? — недовольно переспросил Ичиро, помогавший одному из художников.

— Коровы Тарады-сана. Я же у него работаю. Заболела его старшая дочь, завтра она поедет к врачу в Кобэ, — вот мне и придется заменить её.

— К дьяволу всяких коров! — крикнул Ичиро. — Ты пойдешь со всеми к базе. Посмотришь, какая сила там соберется, тогда многое поймешь.

— Но я не могу, я обещала. Простите, что не посоветовалась с вами… — робко запротестовала жена. — Ведь, если не пойти и не подоить вовремя, у коров перегорит молоко, они заболеют.

— Да твои, что ли, эти коровы?

— Всё равно жалко…

— А, дьявол! — снова не удержался Ичиро. — Утром пораньше подои их, а к началу демонстрации непременно приходи.

— Так и сделаю, — согласилась Намико.

Но тут взорвался дед:

— Это как же, внучек, женщина пойдет, а я останусь с мальчонкой? Где же это видано? Ты что же, меня совсем за рухлядь считаешь?

— Но, дедушка…

— И я пойду, — вдруг захныкал Сэцуо.

Ичиро сильно шлепнул сынишку, а потом рассмеялся:

— Ну ладно, демонстранты. Идите все.

— Только вы, почтенный, поосторожнее, — обратился один из рабочих к старику. — Держитесь подальше, смотрите со стороны. Разное ведь бывает. Видите, какие большие и увесистые палки мы прибили к плакатам? А почему? С полицией сподручней драться будет, если придется. Так что, пожалуйста, поосторожнее. У нас уже есть опыт.

— Действительно, дедушка, — заволновалась Намико, — лучше я с Сэцуо дома посижу.

— Ты должна быть на демонстрации, — решительно подвел итог спору Ичиро. — Дедушка, конечно, пойдет, но недалеко. Всё равно ему с Сэцуо до базы не дойти. Пошлю с ними Акисаду — он тоже не ходок: нога-то деревянная…

4

Полковник Дайн нервничал, но старался не показать этого. Пока всё шло хорошо. Длинный ряд грузовиков с откинутыми бортами, превращенных во вместительную трибуну для гостей, быстро заполнялся. Сам полковник и его ближайшие помощники лично встречали приглашенных. Среди гостей были представители из префектуры и уездов, окрестные помещики, мелкие промышленники, богатые лавочники. Группа фоторепортеров и кинооператоров запечатлевала на пленку операцию «Восходящее солнце». Самолеты уже находились в воздухе и далеко за пределами зоны выстраивались в намеченный для парада эшелон.

Парад должен был открыть плотный строй бомбардировщиков, чтобы сразу оглушить гостей силой и мощью Америки. Потом истребители продемонстрируют воздушный бой и высший пилотаж. В конце — воздушный десант, — пехота, артиллерия и танки покажут, как американцы занимают нужную им землю. Всё будет солидно, впечатляюще — и репортерам найдется о чем написать.

Беспокоило полковника другое. У ворот базы, у её ограды, уплотнялись, густели толпы людей, которых сюда не приглашали. И это были не праздные зеваки… По сравнению с этими толпами гости выглядели жалкой кучкой. Полиция уже сейчас бессильна, а что же будет дальше: по дорогам и тропинкам к базе идут всё новые и новые группы.

Полковник бросил ещё один взгляд на ограду и подозвал майора Кросса.

— Когда десант высадится, солдат и танки — к воротам и ограде! — приказал он. — И пусть добавят виски к банкетному столу.

Посмотрев на кинооператора, снимающего толпу у ограды, Дайн плюнул: «Мерзавец! Для меня неприятности, а для него сенсация!»

Гости тоже начали чувствовать себя неуютно и тревожно, хотя внешне, как и полковник, не показывали этого. Они опасались, что гнев демонстрантов может обернуться и против них. Американцам хорошо. Они останутся здесь, а им придется возвращаться домой, пройти сквозь эту толпу. Некоторые из них стали всерьез беспокоиться за судьбу своих автомашин, оставленных у ворот.

Тарада сидел в первом ряду среди почетных гостей. Недаром же он поставляет такое нежное мясо офицерам базы. Но мысленно он был ещё дома, продолжал разговор с внуком. «Надо принимать серьезные меры, — думал он. — Если хочешь выпрямить дерево, делай это, пока оно молодое. Так и с Кэйдзи. Не одумается — заберу из университета». Пусть приучается помогать ему, старику. «В хорошем платье и обезьяна красива!» — вспомнил он поговорку. Старик любил поговорки и знал их множество.

Думы Тарады прервали крики и возгласы со стороны ограды. Демонстранты, число которых резко возросло, взметнули вверх плакаты и лозунги. Тысячи людей дружно скандировали: «Амеко, каэрэ!» Полицейские сгрудились у ворот.

Тарада нагнулся к соседу, ещё более полному, чем он сам, толстяку в дорогом европейском костюме, и, указывая на демонстрантов, сказал:

— Одна собака залает впустую — остальные подхватят всерьез…

— Со! Со… — согласно закивал сосед круглой, как шар, головой. — Вы очень мудро сказали, Тарада-сан.

Старик хотел произнести другую, не менее остроумную поговорку, но небо над аэродромом заполнилось оглушающим грохотом — появились бомбардировщики. Они шли низко, и казалось, сама земля дрожала перед их грозной мощью.

«Идиоты, — подумал Тарада о демонстрантах. — Что они могут сделать против такой силы? Вот появились самолеты, и даже не стало слышно криков этих смутьянов».

Бомбардировщики, пролетев над базой, стали круто набирать высоту и ушли в сторону горной гряды. Вновь послышалось скандирование демонстрантов. Но небо тут же заполнилось звоном моторов истребителей. Стреловидные железные птицы вихрем вонзились в синеву и, разбившись на звенья, начали имитировать воздушный бой.

Зрелище захватило гостей, и полковник растянул губы в улыбке. Он с удовольствием смотрел в небо, где его парни показывали «товар лицом». И он первый почувствовал что-то неладное: один из самолетов, скользнув на крыло, явно падал, вращаясь вокруг своей оси. Вот от машины отделился черный комок, над которым через мгновение раскрылся купол парашюта: летчик катапультировался.

— Будь я проклят, если это не Майлз! — услышал полковник голос капитана Хайгинса.

— Смотрите, смотрите, Тарада-сан! — взволнованно проговорил сосед помещика. — Он падает!..

Тарада и сам заметил аварию. У него даже шевельнулась в голове злорадная мысль: «И у черта рога ломаются!» Но злорадство сразу же сменилось тревогой, которая нарастала с каждой секундой: самолет падал в сторону Итамуры и его поместья.

Некоторые гости вскочили с мест, и полковник поспешил к ним.

— Ничего особенного, господа. Как у вас говорят: «Случается, и обезьяны с дерева падают», а небо — не дерево. Для нас один самолет ничего не значит. Парад продолжается. Всё будет ол райт!

Не успел он закончить, как раздался взрыв, высоко в небо взвился столб пламени и дыма — истребитель врезался в землю.

* * *

Тарада, торопливо поклонившись полковнику, поспешил к выходу. За ним потянулось ещё несколько человек из тех, кто жил вблизи Итамуры.

«Только бы не на деревню свалился!» — лихорадочно думал Тарада.

«И это перед уходом на пенсию!» — волновался полковник, хрустя пальцами. Любезная улыбка на его лице исчезла.

Тарада, пытаясь сдерживать шаг, вышел за ограду базы. Ряды демонстрантов несколько поредели. Пожар — беда страшная: дома из дерева, бумаги и соломы горят, как порох. Оставшиеся усилили крики, словно старались восполнить отсутствие тех, кто бросился в деревню.

Выйдя за пределы базы, помещик резко ускорил шаг. Он почти бежал, задыхаясь и вытирая пот с лица. Зонтик и веер были брошены. Он старался не думать о плохом и для успокоения повторял слова полковника Дайна: «Все будет ол райт».

Вбежав в Итамуру, старик огляделся. В деревне было тихо, только за околицей оседала стена дыма. В конце улицы маячили полусогнутые фигуры бегущих к усадьбе людей.

Эта тишина смертельно напугала Тараду, и он, уже уверенный в непоправимом, побежал, что было сил, не видя ничего перед собой. Почти теряя сознание, он врезался в толпу и ринулся на людей, как на врагов, расталкивая их, хрипло выкрикивая ругательства. Его дом и все постройки были объяты пламенем, а невдалеке, на траве, лежало несколько трупов, укрытых циновками.

Кровавая пелена закрыла глаза старика, сердце как будто подкатило к самой гортани, обожгло нестерпимым огнем, затем резко рванулось вниз.

— Орай! — прохрипел Тарада и замертво рухнул на землю.

Со стороны авиабазы доносился гул моторов. Операция «Восходящее солнце» продолжалась…

* * *

Эдано одним из первых прибежал к месту катастрофы. Вместе с другими он пытался спасти домочадцев помещика, но это ему не удалось. Взорвавшийся самолет погубил всех. Некоторые так и остались в горящих обломках дома и построек.

«А ведь среди них могла оказаться Намико, — вздрогнул он. — А вдруг она не послушалась меня и осталась с коровами?»

Пробиваясь сквозь толпу, чуть не угодив под стремительно подкатившую полицейскую машину, Ичиро бросился назад к своему дому. У околицы увидел жену. Она бежала к нему, протянув руки. Обхватив мужа и прижавшись к нему, Намико спрятала на его груди заплаканное лицо.

— Ну успокойся, ну хватит, — бормотал он.

— Если бы не вы, я бы… — всхлипывала Намико. — И коровы, наверное, погибли…

— Дались тебе эти коровы, — отстраняя с грубоватой нежностью жену, уже спокойнее проговорил Ичиро. — Что коровы, вся семья погибла, и сам старый Тарада вряд ли жив останется. Пойдем домой!

Они медленно пошли по улице. Ичиро положил руку на плечо жены, и она, подавленная случившимся, не заметила этого нарушения деревенского этикета.

Навстречу им ковылял запыхавшийся Акисада.

— Ну как там? — взволнованно спросил он, вытирая красное, потное лицо. — На этой деревяшке я вечно опаздываю…

— Плохо, беда. Все погибли. Старик, по-моему, тоже не переживет этого.

— Горе какое, — сокрушался Акисада. — Старик — дьявол с ним! Дружил с амеко, вот они его и наказали. А вот остальные, бедняги, при чем? Там же дети были. Моей-то, рябой, повезло, — уже спокойнее продолжал он. — К врачу она уехала в Кобэ.

— Знаю, — подтвердил Ичиро. — Вместо неё в усадьбе должна была остаться Намико, да вот, к счастью…

— У нас ребенок будет, — стесняясь, напомнил Акисада.

— Счастливо получилось, — согласился Ичиро и хлопнул по плечу инвалида. — Теперь-то твоя — единственная наследница. Богачом можешь стать…

— Богачом? — растерялся инвалид.

— Конечно! Сам говорил, что любит тебя. Да и ребенок у вас…

— Извините, — заторопился Акисада. — Мне всё-таки туда надо. Спасибо тебе, Эдано, я ведь мог из-за ноги и не пойти на демонстрацию. И оказался бы среди тех…

— А старика моего не видел?

— В порядке, дома! — уже на ходу крикнул Акисада.

* * *

Дома взволнованная семья продолжала обсуждать происшествие.

— Дела, — сокрушался дед. — Покарали боги род Тарады. И внук его, как нарочно, приехал вчера из Токио. Одна только дура рябая осталась жива.

— При чем здесь боги? — возразил Ичиро. — Оккупанты. От них не отгородишься. Кто может сказать, что такое больше не повторится? Многие это поняли. Вон сколько народу пришло!

— Да… — согласился дед. — Такого у нас ещё не бывало. Придет время — и мы покажем амеко, кто здесь хозяин!

Старик продолжал горячиться.

— Покажем, дедушка, покажем… Но это будет не завтра и не послезавтра…

На следующий день утром приковылял Акисада. Инвалид был угрюм и чем-то расстроен:

— Посоветоваться надо с тобой, Эдано.

— Хорошо. Мне пора идти, по дороге и поговорим.

Они вышли из дома и направились на базу.

— Я слушаю тебя, друг, — сказал Ичиро. — Только сразу предупреждаю — приказчиком к тебе не пойду, — пошутил он.

— Каким приказчиком? — остановился инвалид.

— Ты же можешь стать помещиком, и тебе будут нужны доверенные люди.

— Какой к дьяволу помещик! — горько проговорил Акисада. — Сам без дела остался, как жить, не знаю.

— Это как же понимать?

— Да вот так. Вернулась моя рябая к вечеру, ну поревела, конечно. Я около неё, успокаиваю… Совсем темно стало. Говорю: «Пойдем у кого-нибудь переночуем». А она мне вдруг прямо: «Вы больше не нужны, Акисада-сан. Охранять в усадьбе нечего, а переночую я у господина старосты». Вот как…

— А любовь? А ребенок? — удивился Ичиро.

— Любовь? — криво усмехнулся инвалид. — Это было раньше, а теперь она хозяйка, помещица… Теперь она любого мужа подыщет. Деньги и рябое лицо сделают красивым. А насчет ребенка сказала, что его не будет, не нужен он ей от меня…

— Ну, а ты?

— Что я? Дал ей пару раз по морде и ушел.

— Д-да? Не вышел, значит, из тебя помещик. Плюнь ты на неё, раз так получилось, — попытался успокоить товарища Ичиро. — Живи пока у нас. Посоветуюсь с друзьями, может, что-нибудь придумаем. Одному тебе сейчас, конечно, трудно.

5

Катастрофа огорчила полковника Дайна. Операция «Восходящее солнце» была явно смазана этим происшествием и демонстрацией, которую устроило население около базы. Он проклинал начальство, заставившее его заниматься ненужными, по его мнению, делами, плевался, вспоминая неблагодарных японцев.

По приказу полковника нисей — сотрудник штаба — сделал ему обзор утренних газет с переводами ответов об операции «Восходящее солнце». Первая же статья была горькой пилюлей. Обходя рогатки цензуры, газета писала:

«Блестящая операция по укреплению взаимопонимания! Демонстрация мощи американских вооруженных сил, устроенная на базе, была великолепной и дала потрясающие результаты. Наиболее уважаемые лица, приглашенные в качестве гостей, стали свидетелями необычайной находчивости и мастерства американских пилотов. Один из них продемонстрировал, как пилоты США могут катапультироваться и пользоваться парашютами. Оставленный летчиком самолет с блестящим мастерством был направлен в сторону от населенных пунктов и упал всего лишь на усадьбу Тарады-сана. Покойный был в числе почетных гостей. К счастью, в семье осталась наследница — старшая дочь господина Тарады. Если бы не мастерство пилота, самолет мог бы упасть на деревню Итамура — и тогда жертв было бы гораздо больше. Собравшиеся вокруг базы жители окрестных сел искренне и горячо пожелали американским военным благополучного возвращения домой».

Остальные заметки были в таком же духе. Дайн скомкал переводы и выбросил в корзинку. Он сел было писать донесение, но передумал. О таких вещах нужно докладывать лично, предварительно разузнав настроение начальства. Чертыхаясь, полковник приказал подать машину.

Постепенно операция «Восходящее солнце» стала забываться, и, отсидев неделю на гауптвахте, лейтенант Майлз, ничуть не огорченный, снова появился в офицерском клубе. Влиятельный отец сыграл свою роль, и полковник Дайн, несмотря на свою неприязнь к лейтенанту, не решился что-либо ещё предпринять против него.

Но если происшествие в Итамуре было быстро забыто на страницах газет, то его след оказался более глубоким в памяти крестьян многочисленных деревушек, разбросанных вокруг авиабазы. Здесь, на демонстрации, они увидели, что их много, что они сила, которая только начинает понимать свои возможности. Что впервые за многие годы они выступили вместе с рабочими. Пусть последних было немного, но они стояли плечо к плечу с крестьянами, вместе выкрикивали антиамериканские лозунги, вместе отражали натиск полиции. А ведь, казалось бы, что за дело рабочим Кобэ до их крестьянских нужд, до их бед?

Рябая, как прозвали в Итамуре наследницу Тарады, стала отстраивать усадьбу. Оказалось, что сгоревшие постройки хорошо застрахованы, и наследница решила: новое поместье будет лучше прежнего. Она даже пожелала поставить дом на каменный фундамент. Вообще Рябая оказалась далеко не глупой женщиной и к тому же неожиданно энергичной. Она довольно быстро успокоилась после гибели всего семейства Тарады и больше всего горевала по поводу того, что в доме сгорели долговые записки крестьян и вообще вся ростовщическая бухгалтерия старого паука. Обстоятельство это не укрылось от жителей Итамуры, и между Рябой и бывшими должниками развернулась скрытая глухая борьба, которая нарушила привычную жизнь деревушки. Ход этой борьбы обсуждался в каждом доме, при каждой встрече.

Старый Эдано в беседах с Ичиро и невесткой откровенно и зло издевался над новоявленной помещицей. Умный старик дал своим односельчанам немало советов, как отречься от некогда сделанных долгов. Ведь некоторые из этих долгов доставались в наследство от отцов сыновьям. Дед же посоветовал Ичиро взяться сложить фундамент для дома помещицы:

— Ты, внучек, хвастал, что научился у русских строить. Вот и докажи, да сорви с этой Рябой побольше. Деньги-то нужны будут. Твоя жена собирается подарить мне ещё одного правнука. Верно, Намико?

Молодая женщина покраснела, сложила руки на заметно округлившемся животе и благодарно взглянула на старика.

— А если, дедушка, Намико преподнесет тебе не правнука, а правнучку?

— Правнучку?! — шутливо возмутился старик. — Э, нет! У меня были только сыновья. Так будет и у тебя.

— Согласен, дедушка, только я и от дочки не откажусь. Ведь она непременно будет похожа на Намико.

— Ну, если только так, — согласился старик.

Намико! Тихая, ласковая, добрая — она своей беззаветной любовью покорила сердце мужа. Её настроение зависело от настроения и самочувствия мужа, которые она каким-то внутренним чутьем угадывала безошибочно. Когда он входил в дом, она сразу же, по каким-то особым признакам, известным только ей одной, определяла: устал он или бодр, весел или расстроен. Она всегда с ним безропотно соглашалась, готова была сделать всё, что бы он ни потребовал.

Она очень боялась за свое счастье, не могла к нему привыкнуть. Просыпаясь первой, Намико всегда задерживалась немного в постели, любуясь Ичиро, и мысленно повторяла: «Это мой муж, мой…»

Ичиро трогало, а иногда даже сердило это слепое преклонение. Он хотел, чтобы жена принимала и понимала то, к чему он стремился. Но и огорчить её ему не случалось: она не давала к этому ни малейшего повода.

Совет деда — подрядиться сложить фундамент — Ичиро принял всерьез. «В самом деле, — размышлял он, — с работой справлюсь, дело знакомое, возьму в помощники Акисаду и пару грузчиков. Деньги-то нужны будут. Намико не работает, да и не скоро сможет. Семья станет больше. А там, глядишь, и бастовать придется…»

Рябая торговалась долго и ожесточенно. Хромой Акисада, помогая Ичиро отстаивать его условия, плевался и костерил свою бывшую сожительницу. Он подробно узнал цены на все материалы, стоимость работы и не спустил помещице ни одного сэна.

Когда сделка была завершена, Рябая, удивившись деловым способностям инвалида, намекнула ему, что впоследствии может взять его в приказчики. Оскорбленный Акисада категорически отказался. «Подыхать с голода буду, — заявил он Ичиро, — а помогать этой стерве ни за что не соглашусь».

Подряд оказался выгодным. Друзья-грузчики охотно согласились помочь Ичиро — каждый из них жил недалеко. К тому же Оданака в своё время тоже был строителем, да и вообще трудно было представить ремесло, которого он не знал бы.

Но всех удивил Сатоки. Бывший студент сразу же заявил, что берет на себя поставку нужных материалов. Ещё более удивились его товарищи, когда буквально на следующий же день он привез все необходимое к усадьбе помещицы на американских грузовиках.

Сатоки долго не хотел говорить, как это ему удалось, но потом все-таки признался: цемент и кирпич спустил «налево» американец-интендант с базы. Когда друзья стали возмущаться, студент ответил пословицей: «Для голодного всякая пища вкусна» — и намекнул, что — не обкрути он этого янки — строительные материалы пошли бы на расширение американской базы.

Работа спорилась. Каждый день, к вечеру, Акисада ждал на помещичьем дворе Ичиро и его друзей. Инвалид был очень благодарен им за то, что они и ему дали возможность поправить свои дела. Трудились дружно, подгоняя друг друга.

Строительное мастерство бывшего камикадзе понравилось его товарищам, и авторитет молодого Эдано явно вырос. Теперь в их глазах он был человеком, обладающим очень нужным ремеслом, которого они, за исключением Сданаки, не знали, но которое, как каждую рабочую специальность, уважали. В этом отношении труженики любой страны одинаковы.

Намико каждый день, несмотря на беременность, приносила еду на всю артель. Друзья Эдано подшучивая над ожидающимся прибавлением в его семье, съедали без остатка всё принесенное.

Они работали уже две недели. Рябая чуть ли не обнюхивала каждый кирпич, уложенный в фундамент. Она начала откровенно обхаживать Эдано, намекая на то, что ей понадобятся и другие постройки.

Дорвавшись до власти, до возможности самой всем распоряжаться, Рябая ходила вокруг строителей, нарядная и деловитая, заигрывала со статным и красивым старшим артели. Это сделало Ичиро мишенью для острот товарищей, но он только беззлобно отругивался. Одного лишь Акисаду поведение помещицы доводило до белого каления, хотя он старался ничем не выдавать себя и был благодарен Эдано за то, что тот сохранил тайну его прежних отношений с дочерью Тарады.

…Фундамент уже был закончен, и артель работала последний день. Приближалось время обеда, но в урочный час Намико не появилась. Не пришла она и час спустя.

Ичиро, хорошо знавший жену, встревожился. Постепенно его тревога передалась остальным, и услужливый Акисада заявил, что пойдет в Итамуру и узнает, в чем дело.

Ичиро уже готов был сам отправиться домой, когда в закатных лучах солнца на дороге показалась женская фигура. Было видно, что женщина бежит, часто перебирая ногами. Вот она нагнулась, сняла с ног гета и ещё быстрее припустила к усадьбе. Все стали, понимая, что бежит она не с хорошей вестью.

«Соседка», — узнал Эдано приближающуюся женщину, и его сердце сжалось в предчувствии беды. А она, едва не падая от изнеможения, ещё издали крикнула:

— Эдано-сан! С Намико беда, её сбила автомашина. Скорее! Дед сказал, что ей очень плохо!

Не говоря ни слова, Ичиро ринулся домой. Остальные, побросав инструменты, тоже двинулись в деревню. Ичиро не помнил, как добежал, как ворвался в переполненную женщинами комнату.

— Где она? — шепотом спросил он деда.

— Там! — показал в угол, закрытый спинами женщин, растерявшийся старик. — У неё были преждевременные роды, сейчас её приберут, обожди минуту. Она очень плоха… — И он надолго умолк, горестно покачивая головой.

Наконец женщины расступились, и Эдано подошел к жене. Она лежала с закрытыми глазами, вокруг которых разлилась синева. Щеки запали, искусанные губы казались чернильными линиями.

— Намико! — тихо позвал Ичиро, усаживаясь на пол рядом с постелью.

— Она сейчас без памяти, Эдано-сан, — прошептала одна из женщин. — Врача бы ей, да где его здесь найдешь? У неё же, наверное внутри всё отбито, ребра сломаны…

Ичиро взял руку жены и прижал к лицу. Рука была чуть теплой. Казалось, жизнь уходит из неё вместе с теплом.

— Намико!

Его голос прорвался сквозь тяжелую завесу забытья. Веки Намико чуть-чуть дрогнули и с усилием приподнялись. Постепенно глаза женщины прояснились. Она узнала мужа, на губах появилась виноватая улыбка, и она таким же виноватым голосом, с трудом выдавливая слова, сказала:

— Я ждала вас… Простите… столько вам беспокойства…

— Ну, что ты, что ты… Какое тут беспокойство, — почти прошептал Ичиро.

— Тебе нельзя говорить, молчи! — прервал её дед.

— Нет, я должна, — окрепшим голосом продолжала Намико, не сводя наполнившихся слезами глаз с мужа. — Я же говорила… принесу несчастье… я родилась в год тигра…

— Не надо, родная, об этом! Ты ни в чем не виновата! — стиснул её руку Ичиро, чувствуя, как спазмы сжимают гортань. — Не надо!

— Спасибо…

— Тебе нельзя говорить! — опять вмешался дед, но Намико уже затихла. Сознание снова ушло от неё…

Ичиро продолжал сидеть, не отрывая взгляда от лица жены. Поборов наконец готовое вырваться рыдание, он, не поворачивая головы, спросил:

— Как это произошло?

Одна из женщин ответила сквозь слезы:

— Я возвращалась домой с поля. Мимо меня, как бешеная, промчалась американская машина. Я очень испугалась. У деревни, около дороги, увидала вашу жену… Она лежала и стонала.

— А какая была машина? Помнишь? — раздался голос Сатоки.

— Маленькая, зеленая. И на стекле болталось что-то вроде куклы. В машине был один американец.

Я очень испугалась… Врача бы надо позвать.

— Да где его сейчас возьмешь, — безнадежно вздохнул дед. — Ближайший — километров за двадцать живет. Я-то знаю.

— А где именно, почтенный? — снова спросил Сатоки.

— В Синабури.

Пошептавшись. Сатоки и все строители вышли. В комнате остались только Ичиро, дед, Акисада и соседка, которая занялась заплаканным и испуганным Сэцуо.

Ичиро снова взял руку жены и сидел, не отпуская её. Горе душило его, давило непомерной тяжестью, стальными обручами сжимало грудь. Он видел мертвых, ещё тогда, во время бомбежки Кобэ, видел убитых на Филиппинах, в Маньчжурии, помнил Адзуму, зарезанного в лагере. Но сейчас на его глазах уходил самый близкий, самый дорогой человек — его жена, его Намико. И он был бессилен ей помочь… Её убили, убили тогда, когда война давно закончилась. Убил человек, одетый в иноземную военную форму, убил так же легко, как погасил свечу…

Прошло часа два, может быть, больше — Ичиро потерял счет времени. Дед присел рядом, держа в руках чашку с каким-то снадобьем и ожидая, когда Намико очнется.

Потом ночную тишину нарушил треск мотоциклетного мотора, он становился все громче и громче, и, наконец, стрельнув в последний раз, затих около дома, В дверях показались запыленный Оданака, Сатоки и неизвестный пожилой человек. Это был врач из Синабури. Почтительно поздоровавшись со старым Эдано, которого знал давно, доктор достал из саквояжа халат, вымыл руки и, молча отстранив Ичиро, сел на его место.

С тайной, едва теплящейся надеждой смотрел Ичиро, как он осторожно и внимательно осматривал и прослушивал Намико. Это продолжалось долго. Затем врач о чем-то шепотом заговорил с дедом, который только часто-часто кивал головой в ответ. Наконец он встал, стал снимать халат и спросил, обращаясь к Ичиро:

— Это ваша жена?

— Да, сэнсей!

— Мужайтесь. Очень жаль… Поверьте, я бы сделал всё возможное, но… Её жизнь уходит. Слишком большие увечья, да и роды были преждевременные, много потеряла крови. Её даже нельзя перевезти в больницу. Ваша супруга до утра не доживет. Её можно было бы привести на короткое время в сознание, но лучше не делать этого. Она, бедняжка, и так слишком много перенесла.

Ичиро молча поклонился старику доктору, не в силах произнести ни слова.

— Крепись, друг, — подошел к нему Оданака. — Все мы потеряли близких, теряем и теперь… Но мы это запомним и никогда не простим! Никогда! Поверь: твоё горе — наше горе!

— Какой же негодяи ее сшиб? — яростно прошептал Акисада.

— Это мы узнаем, — мрачно ответил Сатоки.

— Поверьте мне, старику, — проговорил врач. — Это ведь не первый случай, с которым я сталкиваюсь. Виновных не найдете. И американцы, и наша полиция ответят, что это результат неосторожности пострадавшей. Мне такое уже знакомо, да и в газетах пишут…

— Эх, мерзавцы! — махнул рукой Акисада. — Я бы другую ногу отдал, чтобы она была жива…

— Ладно, друг, — прервал инвалида Оданака. — Нам ещё надо доктора домой доставить и мотоцикл возвратить,

— А где вы его добыли? — не удержался Акисада.

— Американский сержант дал, — устало ответил Оданака. — Как видишь, и среди амеко не все одинаковы.

Торопливо попрощавшись, они ушли. Дед отпустил и соседку, поблагодарив за помощь. Акисада проковылял в комнату, где спал Сэцуо, понимая, что сейчас он только может помешать своим сочувствием.

Ичиро снова уселся около жены. В голове его никак не укладывалось, что Намико умирает. Он понял горькую и неизбежную правду, сказанную врачом, но всё его существо протествовало, не хотело мириться с этим. Он осторожно взял руку Намико в свои ладони, и снова ему показалось, что она теряет живое тепло. И ему вдруг вспомнилась далекая холодная Маньчжурия, суровая зима 1945 года. Он никогда раньше не видел ни снега, ни льда. В первый же день, вечером, после драки с Нагано, Ичиро вышел из казармы, чтобы успокоиться. Нагнувшись, он взял кусочек льда и с любопытством смотрел, как, до боли остужая ладонь, льдинка постепенно таяла, просачиваясь сквозь пальцы, она стала совсем тоненькой, потом исчезла, оставив на ладони несколько капель… Вот так же таяла сейчас жизнь Намико, она уходила, как льдинка превращалась вводу, капля за каплей…

— Намико, любимая! — прошептал Ичиро.

Плотно прикрытые веки жены дрогнули раз, другой, словно она пыталась остановиться на своем неизбежном пути и не могла; на губах появилась еле заметная болезненная гримаса; в углу рта показалась кровь…

— Кончается, бедняжка, — всхлипнул дед.

Не сдерживая рыданий, Ичиро припал к жене.

До самого утра просидел он у тела жены. До самого утра дед жег ароматные палочки у домашнего алтаря, бормоча нескончаемые молитвы бесчисленным богам, которые не спасли его дом от беды.

Когда первые лучи солнца проникли в комнату, дед подошел к Ичиро:

— Хватит, внучек, — тихо проговорил старик, — слезами Намико не вернешь. Такова, видно, судьба. И что за проклятие висит над нашим домом, — с затаенной болью продолжал он. — Не везет женщинам в нашем роду. Моя мать умерла молодой, твоя мать умерла при родах, и вот Намико… Светлая душа была, её и на небесах все любить будут, её нельзя не любить…

6

Хоронить Намико собралось неожиданно много народу. Пришли все жители Итамуры, крестьяне соседних деревушек, рабочие с авиабазы. Это были, пожалуй, не похороны, а демонстрация — молчаливая, скорбная и внушительная. Никто не произносил ни громких речей, ни лозунгов, но гнев, казалось, переполнял сердце каждого, кто шел в похоронной процессии.

Староста и полицейский растерянно суетились вокруг старого и молодого Эдано, подчеркивая этим свое сочувствие и смертельно боясь нежелательных происшествий.

Накануне приезжал полицейский чиновник из префектуры. Расследовав происшествие, он сразу же понял его истинную причину. Слишком часто ему за последнее время приходилось заниматься подобным разбирательством. Чиновник был опытным служакой.

Но и в его полицейской душе подымалось возмущение против своего бессилия, бессилия сотрудника ещё недавно всемогущей полиции. Ведь не только погибшая — всего лишь темная крестьянка, — но и он, чиновник императорской полиции, не был гарантирован от любого оскорбления со стороны накачавшегося виски амеко. Он ревностно разыскивал и преследовал тех, кто решался отомстить обидчикам, — это его долг, служба, — но в душе злорадствовал, когда месть удавалась.

Может быть, поэтому он втайне сочувствовал и Эдано Ичиро. «В самом деле, — размышлял следователь, — человек был готов, как верноподданный, отдать жизнь за империю, а империя не может наказать убийцу его жены. Это же хуже коммунистической пропаганды действует на умы людей. Погибшую женщину хоронило столько людей — похороны семьи помещика не шли ни в какое сравнение с этими. Кто знал до этого её? Кому она была нужна? Ведь если бы её убил японец, то, кроме семьи и соседей, никто бы и не пошел…»

Ичиро, конечно, и не догадывался об этих мыслях полицейского. Он молча ожидал, что тот ему скажет.

— Я тщательно разобрался в причинах несчастного случая с вашей женой, Эдано-сан, — произнес внушительно следователь. — И пришел к выводу, что он является следствием неосторожности и неосмотрительности вашей супруги. Это единственная причина. Сожалею и сочувствую, однако помочь ничем не могу. Непростительная неосторожность! — как можно строже повторил он.

Заметив, как на щеках Ичиро заиграли желваки, апальцы непроизвольно сжались в кулаки, следователь понизил голос и доверительно добавил:

— Поверьте, Эдано-сан, я не могу сделать другого заключения, понимаете — не могу. Ничем помочь нельзя, и ничего нельзя изменить. Личный состав оккупационных войск вне юрисдикции нашей страны. Понимаете? Вы неглупый человек, а мое положение обязывает… И послушайтесь меня, — ещё более доверительно закончил он. — Не предпринимайте сами ничего. Понимаете, ничего! Только себя погубите, а у вас остались сын, отец, да и молоды вы ещё… Был рад с вами познакомиться… Сайонара!

* * *

Через несколько дней, в субботу, когда закончился трудовой день, Сатоки отвел в сторону Эданои участливо спросил:

— Ну как, друг?

Ичиро молча пожал плечами.

— Да… — сочувственно протянул Сатоки и в друг, перейдя на деловой тон, спросил: — Как дальше жить думаешь?

— Не знаю. А что?

— В доме хозяйка нужна. Хотя бы служанка. Или жениться снова будешь?

— Нет, — помрачнел Ичиро. — О женитьбе и речи не может быть. А служанка… Знаю, что надо. Дед уже стар, Акисада не хочет быть нахлебником — и скоро уйдет. Служанку, конечно, надо, но как подумаю, что вместо Намико в доме будет другая женщина…

— Но ведь нужно? Вот сегодня встретил старосту деревни, так и он вспомнил о тебе.

— А ему-то какое дело?

— Просто случайно разговорились. Он тоже считает, что вам служанка нужна, и кого-то имеет на примете. «Пусть, говорит, Эдано-сан наведается ко мне». Я пообещал, что ты зайдешь к нему сегодня вечером посоветоваться.

— Сегодня вечером? К чему такая спешка?

Сатоки сокрушенно развел руками:

— Так уж получилось. Вижу, что не со зла человек говорит, и меня дьявол за язык дернул. Теперь, если не пойдешь, за болтуна сочтет. Впрочем, дело твоё, я ведь тоже только о тебе заботился.

— Ладно! — подумав, согласился Ичиро. — Схожу уж… Только ты больше никого мне не сватай.

— Не буду, не буду! — замахал руками Сатоки. — Разве я знал, что тебе это будет неприятно.

* * *

Вечером впервые за много дней Акисада собрался куда-то пойти.

— Ты куда это, хромой? — поинтересовался дед.

— Э, почтеннейший, — отшутился инвалид. — У меня же теперь деньги завелись, не зря на Рябую работали. Парень я молодой…

— Молодой, — недовольно хмыкнул дед. — Растранжиришь деньги, а потом что?

— Да надолго ли их хватит! — усмехнулся Акисада.

Ичиро вышел вместе с ним.

— Неужели новую невесту завел? — спросил он.

— Я? — улыбнулся Акисада. — Да нет… Решили выпить, обмыть подряд. Тебе нельзя, траур, а нам…

Увидев, что Эдано нахмурился, Акисада вскипел:

— Мне даже отец покойный разрешал иногда выпить, а ты…

— А… — отмахнхлся от него Эдано. — Ну тебя! Хоть допьяна напейся…

* * *

Утром, когда Ичиро собрался идти на работу, перед домом остановилась полицейская автомашина, и из неё вышел уже знакомый ему следователь.

— Здравствуйте, Эдано-сан, — устало проговорил он. — Я же вас просил не губить себя.

— А в чем дело? — удивился Ичиро.

— У меня к вам только один вопрос, — пристально глядя на него, продолжал следователь: — где вы были вчера до полуночи?

— Я? — ещё более удивился Эдано. — Вчера я был у господина старосты, сидел у него допоздна. В котором часу ушел, может сказать он — у него самые точные часы в деревне.

— Он может это подтвердить? — переспросил следователь.

— Конечно!

— Тогда прошу в машину, поедем к нему. Это очень хорошо, что у вас такое алиби. Я был бы огорчен, если бы случилось не так.

— Что произошло?

Следователь еще раз посмотрел на Эдано и неопределенно пожал плечами:

— Так… Одно неприятное дело.

* * *

Позже Ичиро узнал, почему опять появился следователь.

Доставив врача домой и вернув мотоцикл хозяину, Оданака и Сатоки далеко за полночь возвращались с базы. Они шли молча, переживая гибель женщины, которая им обоим нравилась. Первым нарушил молчание Сатоки:

— В «джипе» был лейтенант Майлз. Никаких сомнений!

— О чем ты?

— Я говорю, её убил Майлз. Именно он!

— Откуда тебе это известно? У тебя есть доказательства?

— Да, — загорячился Сатоки. — Он, мерзавец! Только у него на «джипе» болтается амулет-обезьянка.

— Ну, это ещё не доказательство. Все американцы любят украшать разной ерундой свои машины. Брось, ты ведь не полиция.

— Как брось?! — остановился Сатоки и взял Оданаку за пуговицу. — Они нас будут убивать, а мы молчать? Или только кричать: «Амеко, каэрэ!»? Это сделал он, понимаешь, он! Когда ты заходил к сержанту, я спросил у постового, кто три часа назад возвратился на базу, не лейтенант ли Майлз? Солдат подтвердил это и сказал, что лейтенанту пришлось помогать завезти машину в ворота, настолько он был пьян. А ты…

— Опять же это еще не доказательство!

— А разбитая фара на машине? Мне об этом тоже постовой рассказал. И знаешь, как объяснил ему Майлз? «По дороге налетел на какое-то животное!» Понимаешь, животное?! Мерзавец!

Сатоки заскрипел зубами, продолжая откручивать пуговицу.

— Может быть, и так, — согласился после небольшого раздумья Оданака и, отведя руку Сатоки, повторил: — Вполне возможно. Об этом надо рассказать следователю…

— Следователю? — отшатнулся от него Сатоки. — И это говоришь ты?

— Извини, — успокоил друга Оданака. — Извини, я знаю — это всё равно, что капать глазные капли с третьего этажа, но рассказать не помешает. А на днях я поеду на пару дней в Кобэ и там попробую сделать случай с Намико достоянием газет. Чем больше людей узнает про это, тем лучше.

— А убийца? Майлз? Так и будет разъезжать на своем «джипе»?

— Тут мы пока бессильны. Да и дело разве в Майлзе? Разве он один?

— А для меня он сейчас главный!

Теперь Оданака остановил Сатоки, положив руку на его плечо:

— Слушай, не вздумай выкинуть что-либо. И не смей говорить о Майлзе мужу Намико. Эдано нам дорог и нужен. И если ты его спровоцируешь на месть… Я бы сам удушил Майлза, но нельзя. Мы не прибегаем к террору.

— Кто «мы»? — Сатоки сбросил с плеча руку товарища. — Я не состою ни в одной партии, никакой дисциплине не подчиняюсь.

— Ладно… — устало согласился Оданака. — Я сейчас тоже не состою в партии. Ты это знаешь. Но если ты дорожишь дружбой со мной, то будешь молчать.

— Пусть будет по-твоему, — согласился Сатоки. — Эдано не скажу ни слова. Обещаю!

— Я знал, что ты неплохой парень, — улыбнулся Оданака. — Только горячий очень. А выдержка нам понадобится…

* * *

Оданака всё же просчитался. Сатоки сдержал слово и ничего не сказал Эдано, но расквитаться за смерть Намико решил твердо. Для этого дела он привлек Акисаду и Харуми. После первого же намека Акисада горячо поддержал затею Сатоки. Харуми немного поколебался, но потом тоже согласился.

— Правильно, — сказал он. — Надо что-то делать, а то всё совещаемся, заседаем… Только нужно, чтобы всё было тонко. Я не трус, но просидеть несколько лет в «свином ящике» не стремлюсь.

— В тюрьму из нас никто не торопится, — заметил студент. — Я всё обдумал. Нашу «операцию» мы тоже назовем по-своему. Амеко назвали свою «Восходящее солнце», а мы, — Сатоки посмотрел на небо, — «Сингэ-цу» — «Молодой месяц». Как, подойдет?

Акисада и Харуми согласно кивнули головами.

— Ну так вот, — продолжал деловым тоном Сатоки. — В субботу Майлз непременно куда-нибудь поедет кутить, и тогда…

В субботний вечер, как обычно, «джип» Майлза заскрипел тормозами у ворот базы.

— Хэлло, парни! — крикнул он постовым. — Сочувствую вам и выпью за вас лишнюю рюмку. Поцелуйте за меня нашего чурбана, если он вылезет из своей норы развлечься.

— О'кей, сэр! — рассмеялся часовой, закрывая ворота, и с завистью добавил, глядя вслед облаку пыли, поднятой «джипом»: — Опять здорово налижется!

Через полчаса в отдельной комнатке харчевни, где обычно собирались по субботам грузчики, к Сатоки и Акисаде присоединился Харуми.

— Мерзавец помчался по дороге в Синабури! — доложил он.

— Хорошо! — обрадовался Сатоки. — Легче будет. Встретим его у моста. Велосипеды приготовил?

— Да, там, где условились.

Сатоки уселся за стол и, пригласив друзей, потер руки:

— Делаем вид, что обмываем заработок. Только не вздумайте действительно напиться!

Вскоре за столом оказались хозяин харчевни и несколько грузчиков, охотно принявших приглашение товарищей. К полуночи компания пела во все горло и наконец стала расходиться. Сатоки поддерживал оравшего солдатские песни Харуми и шутил, что пьяный Акисада сегодня непременно потеряет свою деревянную ногу.

С каждым шагом, приближаясь к окраине деревушки, друзья трезвели, и их собутыльники были бы удивлены, увидев, что все трое так твердо держатся на ногах. Из зарослей они вытащили запрятанные велосипеды, Сатоки усадил Акнсаду на раму и бесшумно покатил по темной пустынной дороге. Харуми ехал следом. Через три километра студент пересадил инвалида к нему; так, меняясь по очереди, они добрались до моста. Сатоки и Харуми сразу же пошли на рисовое поле к длинной стене развешанных на сушилах снопов риса, а Акисада, прихватив фонарик, заковылял к ближайшему повороту дороги.

Через несколько минут Сатоки с Харуми притащили под мост длинные жерди с навязанными на них снопами и присели отдохнуть,

— А если он уже проехал? — тревожно спросил Харуми.

— Ну, этот амеко не вернется, пока последний кабак не закроет двери.

— А, дьявол, как это я забыл! — тихо выругался Харуми.

— Что? — встревожился Сатоки.

— Да чем я бить буду? Не пальцы же себе калечить, — ответил Харуми, вылезая из-под моста. Вскоре он вернулся, держа в руках две увесистые дубинки: — Эти подойдут! — довольно заключил он.

Они снова уселись, напряженно всматриваясь в темноту. Даже флегматичный Харуми начал нервничать. Наконец Сатоки, наблюдавший за поворотом дороги, увидел мигание фонарика.

— Едет! — бросил он сквозь зубы, хватая шест со снопами и выскакивая на мост. За ним ринулся Харуми. Операция «Молодой месяц», вступила в решающую фазу…

Лейтенант Майлз возвращался, по обычаю, сильно навеселе. «Джип» вилял по дороге, как «девушка-такси» из кабачка, танцуя забористый фокс. Лейтенант орал модную песенку «о крошке Джени, у которой такие теплые колени». Иногда в самых патетических местах нажимал на кнопку сигнала. Обезьянка весело раскачивалась на шнурке и, казалось, приплясывала под песню хозяина. Майлз ухмылялся, вспоминая, как ловко он вмазал дохляку официанту, подавшему ему теплое пиво. А как завизжали все эти желтомордые девки, когда он ворвался в танцевальный зал! Нет, здесь всё-таки неплохо. В Штатах такие похождения могли бы дорого обойтись, и его старик в конце концов отказался бы за него платить. Хорошо быть победителем, черт возьми!..

Свет фар вырвал из темноты мост и какое-то странное сооружение на нём. Лейтенант действительно крепче чувствовал себя за рулем, чем на ногах. Автоматически он нажал на педаль, и «джип», прочертив полосы на дороге, замер с заглушенным мотором. Едва Майлз поднялся, чтобы рассмотреть, что за чертовщина появилась на знакомом мосту, как тяжелый удар обрушился на его голову, и последнее, что он успел заметить, была обезьянка, которая приняла вдруг огромные размеры и наклонилась над ним…

— Хватит! — опомнился первым Харуми, оттаскивая Акисаду, который ещё старался пнуть Майлза деревянной ногой. — Мы же не собирались его убивать.

— Его мало убить! — вызывался Акисада.

— Надо уходить, — твердо повторил Харуми. — Можно попасться!

— Ладно, — согласился тот, спрыгивая с «джипа». — Быстрее снопы и шесты на место!

Когда Сатоки и Харуми вернулись к «джипу», они увидели нагнувшегося над Майлзом Акисаду. Вначале Сатоки не понял ничего, потом ринулся к инвалиду.

— Ты что? Грабить? — прошипел он.

— Не будь идиотом, — огрызнулся инвалид. — Всё это я запрячу сейчас в иле, — показал он на кошелек и часы лейтенанта. — Пусть думают, что его обобрали.

Акисада заковылял на обочину дороги и, возвратившись, успокоил:

— Люди все равно поймут, а полиция пусть поломает голову.

— Быстрее, поехали! — торопил Харуми. — Не будем терять время…

На окраине деревушки они, облегченно вздохнув, почувствовали, как на их лица упали капли редкого в это время года дождя.

— Отлично, дождь смоет все следы, — обрадовался Сатоки. — Как ты думаешь, — обратился он к Харуми, — мы его не пришибли насмерть?

— Нет, — успокоил его фронтовик. — Выживет. Да и дождь ему поможет. А если и подохнет, траур носить не будем.

Они закурили и не торопясь двинулись по деревне.

— Вот что, — остановил друзей Сатоки. — Сейчас снова пойдем пить, подымем хозяина. Ещё одно свидетельство в нашу пользу в случае чего.

— Такому свидетельству я всегда рад, — пошутил Акисада. — А то ведь обидно — на свои деньги и выпить не пришлось. К тому же я, кажется, ноту повредил об этого негодяя.

— Какую ногу? — переспросил задумавшийся Харуми.

— Да деревянную! — захохотал Акисада.

— Всё! — прервал их Сатоки. — Об операции «Молодой месяц» больше даже между собой ни слова. Её не было, мы ничего не знаем и не видели. Начинай концерт, Харуми!

Харуми затянул сиплым голосом песню, ис ней они подошли к харчевне.

— Эй, хозяин!

7

Лейтенанта Майлза обнаружил под утро связной мотоциклист. Разбуженный раньше обычного полковник Дайн приказал немедленно позвонить в полицию и вызвать следователя, а к лейтенанту послать врача базы, чтобы оказать первую помощь. Потом, не выдержав, поинтересовался:

— Как всё-таки Майлз? Что говорит?

— Непонятно, сэр, — почтительно ответил дежурный. — Всё время стонет и бормочет о какой-то обезьяне.

— Он пьян?

— Слегка трезв! — рискнул пошутить дежурный, недолюбливавший кичливого Майлза. — Ему очень здорово досталось. Простите, сэр, я позже доложу результат осмотра.

— К дьяволу вас, Майлза и результаты. До утра не сметь мне звонить! — рявкнул полковник и бросил трубку.

* * *

Придя утром в штаб, он вызвал капитана Хайгинса, врача и контрразведчика Те уже были наготове и явились немедленно, вытянувшись перед своим шефом.

— В каком состоянии Майлз? — спросил полковник врача.

— В тяжелом, сэр. Мы вынуждены будем отправить его в госпиталь. Он сильно избит каким-то тупым предметом. Боюсь, сэр, он не сможет больше летать.

— Так… — нервно похлопал ладонью по столу Дайн. — Ну, а вы, Хайгинс, как вы объясните происшествие с вашим подчиненным?

— Я, сэр, — начал капитан, — уже неоднократно докладывал вам о том, что Майлз слишком увлекся спиртным, а пьяный он любил побуянить в ресторанах и, может быть…

— Ерунда! — прервал его полковник. — Вы плохо разбираетесь в обстановке. Это, по-видимому, террористический акт коммунистов.

— Скорее всего ограбление, сэр! — вмешался контрразведчик. — Лейтенант был ограблен. Исчезли деньги, часы, пистолет.

Полковник внимательно посмотрел на контрразведчика. Ограбление, как причина происшествия, его больше устраивало — просто обычное уголовное дело, и никакой политической подоплеки. Версию о коммунистах он выдвинул так, на всякий случай. Конечно, если бы удалось доказать, что в нападении на лейтенанта участвовали коммунисты, то из Майлза можно было бы сделать героя и нажить на этом политический капитал, но увы…

Контрразведчик словно прочитал мысли полковника:

— В окружающих базу деревнях ещё нет коммунистических ячеек.

— Коммунисты и Майлз… — пожал плечами Хайгинс. — Да на дьявола он, пьяница, им нужен. Уж если бы они что затеяли, то нашли бы объект поважнее.

— Вы правы, — согласился Дайн, — они, скорее, выбрали бы меня. Но я не боюсь ни черта, ни дьявола, и они это, конечно, знают. Будем считать, что это уголовный акт, но, — подчеркнул полковник, — виновников надо найти. Такие вещи прощать нельзя, они отражаются на престиже нашей армии!

— Так точно, сэр, — согласился контрразведчик. — Мы привлекли японскую полицию — она лучше разбирается в местных делах, тем более в уголовных. Сами мы тоже кое-что предпримем.

— А что говорит пострадавший? — вспомнил полковник.

— Только то, сэр, что нападение было внезапным.

— Был «слегка трезв»? — иронически переспросил Дайн, вспомнив остроту дежурного.

— Вообще-то он был изрядно накачан, но лежал до утра, и дождь… Нет, тут дело не только в алкоголе, — развел руками врач.

— Ладно, — подвел итоги Дайн. — О ходе следствия доложите. Майлза госпитализируйте. Всё!

Подчиненные вышли. Капитан Хайгинс в душе даже был рад, что хоть таким образом избавился от беспокойного и заносчивого подчиненного. Тогда, при аварии с самолетом, во время операции «Восходящее солнце», Майлзу всё удалось свалить на неполадки в машине. Это было выгодно и командованию, но шишки достались Хайгинсу, хотя он был уверен в механиках эскадрильи.

— Скажите откровенно, — обратился он к контрразведчику, — действительно было ограбление? Тогда почему его так избили?

— Бандиты иногда и убивают, — нехотя ответил контрразведчик. — Во всяком случае, пока больше похоже на грабеж. А впрочем, — пожал он плечами, — для вас ведь не секрет, что нам здесь не очень рады. Даже те, кому мы необходимы.

— Пожалуй! — согласился Хайгинс.

Выйдя из штаба, капитан догнал врача и, изобразив на своем лице скорбь, спросил:

— Неужели бедняга Майлз больше не сможет летать?

— Это я вам гарантирую, — уверенно ответил врач. — А жить будет. Но не так резво, — добавил он, подумав.

— Жаль. Классный пилот был!

— Майлз? — удивился врач.

— Да. Кому же это и знать, как не мне! — твердо ответил капитан, а сам подумал: «Ну, отлетался наконец, скотина…»

А действительно, за что было побить капитану Майлза?

С невеселыми мыслями шел на авиабазу следователь из полицейского управления. Он сделал всё, что мог, но никаких следов и даже намеков обнаружить не удалось. Его профессиональное чувство было уязвлено, да и начальство будет недовольно. Одно-два таких дела с такими же результатами — и карьера окончена… Эдано и его друзья проверены — у всех неотразимое алиби, вне всяких подозрений. Рябая помещица отомстила за погибшую семью?.. Но она памятник должна поставить лейтенанту, ведь, если бы не он, она так и осталась бы батрачкой, а сейчас важная госпожа. Другие, пострадавшие от Майлза? Ну хотя бы тот из «Соколов с потухшими сердцами», избитый им? Тот мог бы не простить, такие на всё способны, но он уехал на Тайвань к Чан Кай-ши. Его друзья? Всё может быть, но не похоже. И всё же чутье полицейского подсказывало ему, что случай с лейтенантом Майлзом не обычное нападение уголовников.

Разговор японца-следователя и американца-контрразведчика носил довольно откровенный характер.

Контрразведчик принял своего коллегу сухо и насмешливо:

— Так каких же результатов добилась хваленая японская полиция?

— К сожалению, — невозмутимо ответит следователь, — пока похвастать нечем. Случай очень серьезный и трудный.

— Такой уж трудный? Просто ваша полиция неумело работает, — пренебрежительно взглянул на собеседника контрразведчик. — Вам бы не мешало поучиться у нас. Вы отстали во всех сферах государственной организации.

— Возможно, — согласился японец. — Но, простите, у ФБР нераскрытых преступлений больше, чем у нашей полиции. Группа наших высших работников уже ездила обмениваться опытом в вашу великую страну, куда её любезно пригласили. В результате подразделения нашей полиции вооружили дубинками и бомбами со слезоточивым газом. Это, конечно, более современно…

Контрразведчик решил, что лучше перейти на деловой тон:

— Ближе к делу. Что же вам удалось выяснить?

Следователь не спеша раскрыл папку и достал пачку исписанных листков.

— Я уже имел честь доложить, что случай трудный. Если бы пострадал другой офицер, задача была бы проще.

— Почему? Говорите, не стесняясь. Мы коллеги! — заинтересовался контрразведчик.

Следователь передал листки собеседнику.

— Вот список инцидентов, во время которых некоторые местные жители имели, простите, неосторожность попасться на глаза господину лейтенанту.

Контрразведчик внимательно прочитал листки и присвистнул. «Ну, натворил парень, — мысленно сказал он сам себе. — Как это его раньше не угробили?..»

— А вот последний случай, — ткнул он пальцем в список. — Эта женщина…

— Она умерла, — спокойно ответил следователь.

— Странно! Мы ничего не знали.

— Я констатировал, — чуть улыбнулся следователь, — что это результат неосторожности самой пострадавшей.

— Вы поступили умно, — согласился американец.

— Возможно. Правда, её похороны были необычно многолюдными, и боюсь, что местные жители не совсем согласились с моим заключением. К счастью, этот случай пока не попал в газеты, но никто не гарантирован…

— Ваши газеты слишком любопытны и болтливы?

Следователь тонко улыбнулся.

— Согласен. Раньше, — подчеркнул он, — они были более дисциплинированны.

«Умный, бестия, — подумал контрразведчик с уважением. — Сами виноваты, слишком много воли дали им с самого начала».

— Господина лейтенанта, — продолжал спокойно японец, — во всей округе называли, — простите, это не я выдумал, — «Бешеной обезьяной».

— Обезьяной? Почему?

— У него на стекле «джипа» висела обезьянка, ну её и приметили. Я расследовал несколько линий, — продолжал он сухо. — Естественно, в первую очередь проверил родственников последней пострадавшей, тем более, что её муж камикадзе, а они отчаянные парни! Полное алиби! Проверил ряд других версий, но… Разрешите курить?

— Пожалуйста! — протянул контрразведчик пачку сигарет и зажигалку.

Следователь не спеша закурил и, глядя в глаза собеседнику, продолжал:

— Я буду откровенен. Мне кажется, что не в интересах американского командования, не в интересах местных властей поднимать шум о прискорбном случае с господином лейтенантом Дело в том, что материалы, которые я собрал о господине лейтенанте, может легко собрать любой репортер, особенно из коммунистической газеты, — подчеркнул он. — Да и остальные ради сенсации могут клюнуть на это дело. Вы меня понимаете?

«Совсем не глуп», — окончательно решил контрразведчик и убежденным тоном произнес:

— Да, это типичное уголовное происшествие. Очевидно, какие-либо проезжие гастролеры.

— Вы так доложите своему командованию?

— Конечно, — поднялся контрразведчик. — А эти материалы, — показал он на листки, — я оставлю у себя.

— Пожалуйста. У меня есть копия. Простите за беспокойство.

— Рад был познакомиться, — подал на этот раз руку контрразведчик.

 

Глава четвертая

1

Уныние прочно осело в семье Эдано. Дед снова стал суеверным и без конца твердил молитвы, заклинания, которые, по его мнению, только и могли оградить их дом от новых бед.

Старик ещё более осунулся, стал суетливым, и в голову Ичиро приходила горькая мысль, что и жизнь другого любимого человека подходит к своей предельной черте.

Сам он тяжело перенес смерть жены. Стал молчаливее, угрюмее. Механически ел дома, что ему предлагали, соглашался с любым предложением деда, Акисады. Он и сам понимал, что усугубляет уныние, воцарившееся в его семье, но ничего не мог с собой поделать. Он узнал, почему к нему приезжал следователь, и догадался о причинах нападения на лейтенанта Майлза. И ему стало ещё горше — даже за смерть жены отплатили другие.

Ичиро понимал, что избили Майлза его друзья. Кому же ещё? Он был уверен, непременным участником был Сатоки. Ведь недаром тот просил его тогда побыть в субботу у старосты. Но ни Сатоки, ни Акисада не обмолвились ни словом.

Вскоре из Кобэ возвратился Оданака. Рассказав о своем посещении профсоюзного комитета префектуры и о том, что скоро к ним приедет представитель центрального комитета, чтобы оформить профсоюзную организацию и у них, Оданака, не предъявляя никому обвинений, осудил нападение на Майлза.

— Мы не должны давать никаких поводов для провокаций, — жестко закончил он. — Реакция и американцы используют каждую оплошность, способны на любую подлость, чтобы подорвать наше единство. Вот в сегодняшних газетах опубликовано сообщение о «деле Мацукава». Вы, очевидно, уже знаете? После крушения около станции Мацукава, которое несомненно инспирировано, арестовано двадцать активистов из профсоюза железнодорожников. Смотрите, какую свистопляску устроили вокруг этого реакционные газеты. Как по команде. Разве это случайно? Кто может гарантировать, что в наши ряды не проникнут шпики и провокаторы?.. А тут расправа с Майлзом. Хорошо, если в ней виноваты уголовники. Разве дело только в этом лейтенанте? Вы же сами прекрасно все понимаете.

По дороге домой Оданака, прощаясь с Эдано, признался:

— Я снова в партии. Приняли… Поверьте, мне было стыдно: рекомендации дали те, кого я покинул в своё время. Поэтому я так долго не решался… И уверен — не долго я буду одинок теперь. Не так ли?

— Конечно, — согласился Ичиро. — Вы ведь не один. У нас много достойных товарищей.

— А вы?

— Я? — смутился Ичиро. — Разве может идти речь обо мне?..

— Я лично верю вам! И товарищи тоже! — подчеркнул Оданака.

На этот раз Ичиро возвращался домой в необычно приподнятом настроении. Эту перемену заметил даже дед.

«Хвала богам, — подумал он, — кажется, парень начинает приходить в себя».

Вечером к ним неожиданно явилась с визитом Рябая. Возмущенный Акисада, увидав её, демонстративно ушел из дому. Помещица держалась с достоинством, но в то же время скромно. Она вновь выразила соболезнование семье по поводу тяжелой утраты и тут же перешла на деловую тему. Как известно почтенному Эдано, она хочет отстроить усадьбу, и её вполне удовлетворила работа артели по закладке фундамента. Эдано-сан оказался дельным строителем, и было бы совсем хорошо, если бы он взялся за новый подряд. Да и вообще ей, женщине одинокой, трудно за всем усмотреть, ей нужен опытный помощник с неограниченными полномочиями, советам которого она будет следовать. И вот если бы уважаемый Эдано-сан…

Изуродованное оспой лицо помещицы было густо покрыто белилами, кремами, пудрой, но и сквозь этот слой от волнения проступил пот.

Вежливо, но твердо Ичиро отклонил лестное предложение, и огорченная помещица, посидев для приличия ещё немного, ушла, заявив, что, к сожалению, она вынуждена будет обратиться в какую-либо строительную фирму и тем самым лишить своих односельчан хорошего заработка.

— Э-э… — впервые за последние дни улыбнулся дед. — Похоже, что она хотела иметь не только приказчика. Видал, как она на тебя поглядывала?

— Оставьте, дедушка, — возмутился Ичиро. — Просто ей это выгодно. Любая фирма возьмет с неё дороже.

— Так-то оно так, — не унимался старик, — но и я ещё не слепой…

Ичиро встал и вышел на улицу. Над деревней сгустились сумерки, и только ближайшие дома ещё проступали темными силуэтами. Вечер был такой же теплый и синий, как и тогда, пять лет назад. Где его окликнула Намико? Вон там, у своей хибарки. А здесь он под утро прощался с ней, настаивал на немедленной свадьбе.

А она отказалась…

Мысль о жене вновь вызвала боль в сердце. Да, он стал уже постепенно привыкать, что её нет, что она не вернется, но всё ещё ходит сам не свой, невидимой стеной отгородившись от деда и сына… Так нельзя. Нельзя перекладывать свой груз на их плечи. Да и какие это плечи — детские и стариковские…

Выкурив сигарету, Ичиро вошел в дом. Дед продолжал молча сидеть за столом. Услышав шаги внука, он поднял на него выцветшие от старости глаза.

— Ты извини старика, — проговорил он смущенно. — Ведь я любил Намико, как родную дочь. Но её нет, а жить надо. И о Сэцуо следует подумать.

— Ладно, дедушка, — примирительно ответил Ичиро. — Не будем об этом говорить. Подумать только, Намико — и Рябая… Ты ведь тоже вырастил сыновей без жены?..

— Э-э, — снова заворчал дед. — Когда твоя бабка умерла, мои парни были уже большими. Да и служанки такой, как Тами, теперь нигде не найдешь. Хотя, — мягко закончил старик, — и вправду, какой из тебя помещик? И отец у тебя такой же. Коммунист. И где он этому научился?.. Ну, ты — понятно, ты был у русских.

— Сын Тарады тоже был у русских.

— Э, внучек, вороны везде черны, а змея не станет прямой, даже если её посадить в бамбуковую трубку. Лучше попьем чая, — уже мирно закончил дед.

В воскресенье, когда семья Эдано и Акисада готовились обедать, перед домом остановился человек в дорогом европейском костюме.

— Простите за беспокойство, — проговорил неизвестный, заглянув в комнату. — Могу я видеть господина Эдано Ичиро?

Ичиро поднялся и с недоумением посмотрел на гостя, лицо которого показалось ему удивительно знакомым.

— Здравствуйте, — еще раз поклонился тот. — Не узнаете?

Теперь Ичиро узнал его: это был бывший его командир капитан Уэда.

— Господин капитан! Мы рады вас видеть. Пожалуйста, проходите!.. Это мой командир, — пояснил Ичиро остальным.

— Да, — весело сказал Уэда, усаживаясь за стол, — мы вместе служили в Маньчжурии, были в плену у русских. Ваш сын, — обратился он к деду, — ах, простите, внук, — был отличным летчиком. И строителем стал хорошим. В этом я сегодня лишний раз убедился.

— Вот как? — удивился Ичиро, всматриваясь в лицо бывшего командира батальона пленных. Капитан располнел, дорогая одежда и обувь свидетельствовали, что он процветает.

«Чем он занимается? — подумал Ичиро. — Неужели тоже какой-нибудь «сокол с потухшим сердцем»?»

— Я ведь тоже строитель, — подал бывший капитан визитную карточку. — До армии был инженером, работал в небольшой фирме отца. Теперь я её глава. Госпожа Тарада обратилась к нам с предложением отстроить её усадьбу. Интересно, на каких условиях вы у неё работали?

Заметив, что Ичиро улыбнулся, Уэда откровенно рассмеялся и продолжал:

— Если не хотите, не говорите. Я интересуюсь этим потому, что ваша артель невольно стала конкурентом нашей фирмы.

— Видите ли, — снова улыбнулся Ичиро, — наша артель явление нехарактерное. Нам очень дешево достались строительные материалы…

— Понимаю, — догадался опытный Уэда, — рядом авиабаза. Да… источник снабжения не постоянный.

Дед, расстроенный тем, что не может достойно угостить бывшего командира своего внука, порывался встать из-за стола, чтобы пойти купить чего-нибудь, но его остановил Уэда.

— Простите, Эдано-сан. Я знаю, что поставил вас в неудобное положение, явившись в ваш дом неожиданно. Я это предусмотрел, — закончил он, доставая из объемистого, портфеля плоскую бутылку виски и две банки консервов. — Не обижайтесь на меня, — продолжал он, — за то, что я преследую корыстные цели. Мне не только хотелось увидеть моего боевого соратника, но и кое-что выведать. Я, как говорят американцы, теперь настоящий бизнесмен.

Старик не знал, что такое бизнесмен, но с доводами гостя скрепя сердце согласился.

— Виски — серьезный напиток, дедушка, — постарался помочь старику Ичиро, — американский!

— Э, — успокоился дед. — Мы с тобой русскую водку пили — и то ничего!

— Правильно, Эдано-сан, — подхватил Уэда. — Никакое виски не может сравниться с русской водкой. Вы совершенно правы.

Дед быстро захмелел и, чтобы не наговорить чего-нибудь лишнего, ушел к правнуку. Вежливо откланявшись, удалился и Акисада. Оставшись вдвоем, гость и хозяин минуту помолчали. Потом заговорил Уэда:

— Я к вам зашел и по другому поводу. Есть деловое предложение — нам нужен свой представитель в этом районе. От каждой заключенной сделки моя фирма будет платить вам проценты. Как вы на это посмотрите? Или, может быть, согласитесь стать одним из постоянных служащих фирмы?

Ичиро задумался. Уэда был довольно мягким по сравнению с другими офицерами человеком. Он хорошо, руководил трудовым батальоном в России. Пленные сами тогда предложили его на этот пост. Но каким он стал теперь? Хозяин фирмы. Значит, капиталист, эксплуататор.

— Скажите, господин капитан, — начал он по привычке, но гость протестующе поднял руку. — Хорошо, Уэда-сан. А вы не боитесь, что я организую забастовку среди ваших рабочих?

— Вы коммунист? — быстро переспросил Уэда.

— Пока нет! — ответил Ичиро.

Уэда мгновение подумал, вертя в руках хаси, затем, отложив в сторону, спокойно сказал:

— Коммунист вы или нет — для меня не играет роли. Главное — вы умеете хорошо работать и знаете некоторые методы русских строителей, а это важнее всего.

Бывший капитан сам долил в чашечки остатки виски и залпом выпил. Вытерев губы бумажной салфеткой, он продолжал:

— А вообще… Я ведь и там, в плену, многим интересовался. Только не делился ни с кем. Признаю, что у русских более совершенная социальная система. Могу сказать больше — считаю императорскую систему анахронизмом в нынешний век технического прогресса. Признаюсь откровенно, я тоже в душе желаю мира, я против засилия американцев на нашей родине: оно оскорбительно для каждого японца, независимо от того, коммунист он или нет. Но я глубоко убежден — то, что удалось русским, пока невозможно в нашей стране. Во всяком случае, в ближайшие десятки лет, может быть, полвека. Так зачем же мне вмешиваться? Я ведь полвека не проживу. На нашу долю и так выпало немало, и… мне наплевать, кто виноват в этом. А что вы можете сделать сейчас? Ничего. От крика тысячи людей гора не пошатнется. Разве ваш крик сильнее пушек?.. Кстати, — оживился Уэда, доставая денежную купюру в десять иен, — один мой знакомый доказывает это очень образно. Вот смотрите, — протянул он деньги. — Видите линию зигзагов по краям? Это проволочное заграждение или решетка. Внутри птица, птица — наша родина. А вот по углам с птицы не спускают глаз две головы в касках — это оккупанты-американцы, и они, как часовые, удерживают птицу в клетке. Правда, остроумное толкование?

— Остроумное, — согласился Ичиро. — Но, например, русские сидели и не в такой клетке, а все же сами знаете, что произошло.

— Что русские! — прервал Ичиро гость. — Русские вырвались из клетки, как львы, они сломали её и остались львами. А нас, японцев, выпустили после войны из клетки, как баранов, ими мы и остались…

— Вы плохо думаете о своих соотечественниках, Уэда-сан.

— Я? Нет! Я люблю свою родину, считаю наш народ самым трудолюбивым, наших женщин самыми скромными и прекрасными, но, понимаете ли… А, оставим этот разговор. Это мои личные убеждения, и менять их я не собираюсь.

— Жаль, — искренне ответил Ичиро, — мне хотелось бы доказать вам обратное. Вы, занятый бизнесом, ещё многого не видите. Впрочем, извините, вы мой гость…

— Согласен, — Уэда, успокаиваясь, взял чашку с чаем. — Я впервые так разоткровенничался. Очевидно, потому, что у нас с вами много общего, связанного с прошлым. И вы с Савадой спасли жизнь моей семьи. Я его тоже с удовольствием взял бы на работу — прекрасный специалист. Кстати, где он?

— Вернулся на родину, но писем я пока не получал от него. Будет очень прискорбно, если с ним что-либо случилось. Поверьте, он замечательный человек.

— Я знаю, — поднялся гость. — Очень сожалею, что вы отказались стать моим представителем здесь.

— Я тоже, — поднялся и хозяин. — Но у меня к вам просьба. У меня есть знакомый инвалид, которого вы видели здесь. Он будет прекрасным агентом вашей фирмы. Ведь это он торговался с нашей помещицей относительно фундамента. Он честен, не подведет. Испытайте его, Уэда-сан.

— Согласен! Пусть напишет мне. Да и вы не потеряйте мою визитную карточку. Я всегда готов быть вам полезным. Если разыщется Савада-сан, сообщите ему мое предложение. Был рад встретиться с вами.

Ичиро проводил гостя и, вернувшись, крикнул:

— Эй, Акисада! Спишь, хромой воин?

Протирая глаза, появился инвалид.

— Ты что? Упился виски? — недовольно спросил он. — Сэцуо и дед уже спят, а ты кричишь.

— Чудак! — хлопнул его по плечу Ичиро. — Я тебе нашел работу. Отныне ты агент фирмы Уэды. Понял, деревянная нога?

Акисада растерялся. Он так страстно хотел иметь работу, так тяготился ролью иждивенца в семье Эдано, что чуть не прослезился и начал церемонно кланяться:

— Спасибо! Спасибо! Постараюсь оправдать рекомендацию!

— Ты совсем одурел! — рассмеялся Ичиро.

— Одурел. От радости! — покорно согласился инвалид.

* * *

Встреча с Уэдой взволновала Ичиро и отвлекла от тягостных мыслей, которые одолевали его после смерти Намико. «Нет, капитан неправ, — размышлял он. — Взять хотя бы нашу деревню. Как изменились люди за последний год! И так везде, во всех, даже самых глухих местах империи. «Выпустили из клетки, как баранов», — вспомнил он слова Уэды. — Нет, никто никого не выпускал. Наоборот, одну грубо сколоченную клетку заменили другой, с тонкой, но не менее прочной решеткой. Возле неё поставили чужих сторожей. Чтобы вырваться из новой клетки, надо бороться…».

Уже ложась спать, Ичиро вдруг ощутил, что забыл о чем-то важном, очень нужном. О чем же? Это подсознательно беспокоило его всё время после беседы с Уэдой. Как видно, дела у бывшего комбата идут недурно. Ишь как шикарно одет, да и пополнел изрядно. Ему хорошо проповедовать безразличие ко всем событиям в стране, оставлять все острые вопросы будущему поколению. Над ним не каплет. Впрочем, что от него можно было ожидать? Другие стали гораздо хуже, а этот по-своему честен. И пришел с добром, был откровенен, предложил работу ему и Саваде. Савада! Друг! Вот что, оказывается, мучило Ичиро сегодня. Как он мог забыть о своем верном друге? Почему? Сначала из-за счастья, а потом из-за горя? Завтра же надо непременно написать, разыскать…

Успокоившись, Ичиро заснул без сновидений.

2

Савада выглянул из люка моторного отсека. Развязав полотенце на шее, он вытер пот с лица и жадно вдохнул свежий морской воздух. После духоты и копоти там, внизу, голова немного кружилась, подступала легкая тошнота. Обрывистый берег, удаляясь к горизонту, стал узкой темновато-зеленой полосой, сливавшейся с морским простором.

Мотор ровно гудел, и механик присел на палубу, устало опустив плечи. Рыбацкий бот чуть покачивался на пологой длинной волне и неторопливо, как опытный бегун на марафонской дистанции, продолжал свой путь.

Савада ещё раз посмотрел в сторону берега. Он уже почти не различался — всё скрыла бескрайняя синева моря. Год назад механик ступил на землю своей родины, а сегодня вокруг него плещут беспокойные волны. И он даже рад, что рядом нет суши, ибо там, на этой суше, именуемой берегом Хоккайдо, остался год лишении, скитаний, унижения. Кто мог предполагать, что так получится?

Хоккайдо! Горы с белыми вершинами, мороз почти как в Маньчжурии, снег и слякоть зимой и березы, которые он раньше видел только в России, — правда, те были белее и стройнее. Он побывал во многих местах этого сурового острова: и на угольных шахтах Юбари, и в пыльном, грязном Саппоро, и в портах Отару и Хакодате. Но всюду люди жили трудно, голодно. Даже для такого умельца, как он, не нашлось дела.

Особенно резко он почувствовал это в шахтерском поселке Синюбари. В нём, как и в других окрестных селениях, властвовала компания «Хоккайдо Танко Кисен». Это было страшное царство, населенное людьми без улыбок и смеха, с глазами, полными горькой тоски и отчаяния.

Да и разве могло быть иначе, если шахтерские сердца денно и нощно гложут забота и страх. Забота о том, как бы прокормить семью, страх потерять работу. Казалось, даже к несчастным случаям на шахтах жители Синюбари относятся буднично-равнодушно и, вероятно, в душе радуются, если беда не коснулась никого из их близких. А над всем этим человеческим горем висит черное, угольное небо, кругом темнеют отвалы породы, возвышающиеся над пропыленными надшахтными постройками, длинными бараками и жалкими домишками.

А разве в Саппоро — главном городе Хоккайдо — было лучше? Конечно, в центре, где стоит красное здание генерал-губернатора, жить неплохо. Но это не для Савады и ему подобных. Центр города заполнен американскими военными с черными эмблемами лошадиной головы на рукавах мундиров. Говорят, это кавалерийская дивизия, хотя в ней нет ни одной лошади…

Саваде пришлось жить в землянке у реки Тиохорогава, за городским валом. Здесь обитают бедняки, у которых нет денег, чтобы платить налоги за жилье. Нет, и Саппоро не оправдал надежд механика; он снова подался на побережье. Сколько рыбацких селений пришлось ему обойти в поисках работы, перебиваясь случайными заработками…

Наконец удилось зацепиться в прибрежном поселке Номура, похожем на множество других, встретившихся на пути Савады. Помог случай. Холеный рыбопромышленник — амимото, как их здесь называют, — гроза всей деревни, узнав, что Савада опытный механик, подвел его к боту и сказал: «Если сумеешь отремонтировать мотор, возьму мотористом. Правда, кое-кто уже пытался это сделать, но ничего не получилось».

Амимото ничего не терял: бот был стар, и его давно следовало поставить на прикол, новый мотор покупать для него не имело смысла. Но попытка не пытка: если пришельцу удастся справиться с ремонтом, можно попробовать выпроводить эту развалину на рыбную ловлю.

Савада возился с мотором несколько дней, почти целиком перебрал его и в конце концов заставил работать. Появилась надежда отправиться на этой посудине в море, сколотить немного денег на проезд домой.

Безработные рыбаки, ютившиеся в длинном холодном бараке, с надеждой смотрели, как Савада возится с мотором, заискивали перед ним, хотя он ничего не решал. Но ведь ещё один бот, вышедший в море, — работа для нескольких. Механик знал их всех хорошо, вместе с ними спал на одних нарах. Правда, последнюю неделю он жил в лачуге старого Кодамы, коренного жителя деревушки. Старик был нищ, и у него умирал внук — молодой рыбак…

Немного освежившись, Савада достал бутылку и выпил теплой воды. Море показалось ему тоскливым и неприветливым, а скрип корпуса судна тревожным, ненадежным. Так рваться домой из плена — и для чего? Лучше бы ещё на год задержаться в России, чем торчать сейчас на этом кораблике, на котором согласились плыть только отчаявшиеся вроде него.

Воспоминание о русском плене вызвало в памяти образ Эдано. Где ты, друг? Счастлив ли? Как сложилась твоя жизнь, нашел ли ты своих близких? Удастся ли с тобой встретиться?.. Где там! Друг живет около Кобэ, далеко отсюда. Да что Эдано! Вот сам он вернется из плавания и, может быть, не увидит старого Кодаму с внуком, хотя будет в Номуре через несколько дней. Может и сам не вернуться. Вряд ли бот выдержит, если попадет в шторм.

Заметив недовольный взгляд сэндо, Савада юркнул в люк к мотору.

3

Ветер неотступно давил тугими ладонями на дощатую стенку хижины, словно стараясь прижать её к высокому обрыву. Холодные струйки просачивались в единственную комнатушку, остужая потертые циновки. Тусклый свет керосинового фонаря устал бороться со сгущающейся темнотой.

Старый Кодама плотнее запахнул куртку, подоткнул одеяло, укрывавшее внука, и придвинул к нему горшок с тлеющими углями — единственный очаг в лачуге.

— Может, кипятку согреть? — участливо спросил он…

— Нет, дедушка, не хочу, — чуть слышно прошелестели губы внука.

Старик посмотрел на его исхудавшее лицо, ещё раз пробежал руками вдоль одеяла и застыл, уставясь на тусклый огонек фонаря.

«Угасает мой род, угасает, еле теплится, как этот огонек», — горестно размышлял старик. Семья Кодамы испокон веков жила в этой рыбацкой деревушке, облик которой сложился много десятилетий назад, и время не изменило его. Сколоченные из досок домики, словно ракушки, нанизанные на нитку, тянулись вдоль крутого обрывистого берега. И, как ракушки, они похожи друг на друга: эти — чуть меньше, те — чуть больше. Только один дом выделялся из общей массы, словно богач с родовыми гербами на одежде среди рыбаков, одетых в просоленные куртки. Это дом Сибано, хозяина всей деревушки. Это ему принадлежат все лучшие рыболовецкие суда и сети, на него работают жители. Даже те, у кого есть свои лодки и рыбаки-сыновья: рыбу-то всё равно приходится продавать Сибано, а уж тот сам устанавливает цену. И ничего не поделаешь, так повелось из века в век. На деда и отца Сибано работали дед и отец Кодамы. Он и сам работал, пока были силы. Поработать на амимото успел и внук Эйдзи, который лежит теперь на циновке, укрытый одеялом.

В девятнадцать лет парень стал беспомощным и слабым, как старик, как камбала, наглотавшаяся воздуха. Не повезло парню. Он был ловцом на кавасаки Сибано, на том самом, мотор которого удалось починить их жильцу, механику Саваде. Полгода назад кавасаки попал в шторм — и Эйдзи здорово ушибло. Теперь он медленно угасает, и свеча его жизни становится всё короче и короче. Скоро она станет небольшим огарком, и тогда… Старый Кодама это твердо знает, ему так сказал два месяца назад врач из Сибецу. Тогда дед и внук с трудом добрались до этого городишка и, вручив господину доктору липкие от пота, тяжким трудом добытые иены, с тревогой и надеждой ждали ответа. Доктор попался старый и хороший. Ему не напрасно платили деньги. Не торопясь, он долго и внимательно выслушивал, мял и простукивал больного. Потом, выпроводив Эйдзи из приемной, сказал старику:

— Понимаете ли, уважаемый Кодама-сан, — это серьезный случай, очень серьезный. Да, весьма прискорбно, но это так. Поможет только операция, а для этого больного надо отвезти в Хакодатэ или Саппоро. Я дам вам адреса. К сожалению, операция дорогая, она будет стоить…

Когда Кодама услышал цену, в его глазах потемнело, таких денег в их роду никогда не видели.

— Искренне сожалею! — прощаясь, сказал врач.

* * *

Теперь Эйдзи умрет. Ну, где они могут взять денег? Кто им поможет? Мать Эйдзи работает на того же Сибано. У хитрого амимото ничего не пропадает. На окраине деревушки он построил фабрику удобрений — длинный деревянный сарай. Здесь от зари и до зари жены и дочери рыбаков перерабатывают рыбьи головы. Известно — женщина стоит дешевле, а работает столько же. Дыша зловонием, они выпаривают, потом высушивают рыбьи головы и, наконец, перетирают их в серый порошок. Удобрения нужны всем, после войны их не хватает, и ловкому Сибано рыбьи головы приносят большой доход.

В порыве горя мать Эйдзи как-то сказала:

— Я бы себя продала, чтобы спасти сына, но кому я такая нужна?

— Был бы у тебя муж умнее! — сердито ответил Кодама.

Старик не хочет и слышать имени покойного зятя. Тот после женитьбы стал слишком своенравным. Подумать только, отказался быть рыбаком и завербовался на поселение в Маньчжурию!.. Первые письма были хвастливыми — он получил землю, дом, лошадь. Но спустя два года весточки перестали поступать, вместо них прибыла дочь с маленьким внуком, которого старик ещё не видел. Зять же остался лежать в чужой, ещё более холодной, чем на Хоккайдо, земле. Лишь от дочери старик узнал правду. Им там действительно дали и землю и дом. Только сначала из деревни выгнали всех китайцев. Японцев-колонистов вооружили винтовками, чтобы защищать захваченное. В одной из перестрелок с бывшими хозяевами земли зять был убит. Да и остальные землей попользовались недолго — русские выгнали их, как захватчиков. Нет, чужое добро никогда впрок не пойдет. Это Кодама знал твердо. И если бы зять тогда его послушал, кто знает, как было бы… Ведь не всех на войне убивали. Вот на их деревню ни одна бомба не упала — боги миловали. И американцев в их деревне тоже не было. Только иногда по заливу Номуро скользнет серый силуэт военного корабля под их флагом.

«Кончается наш род, кончается», — снова горестно подумал старик. В море умер дед Кодамы, в море остались его отец, брат. Это судьба. Ведь судьба и тень следуют за человеком повсюду, и каждый настоящий рыбак должен быть готов к этому, у каждого свой удел. Но обидно, что он, Кодама, умрет на земле. А впрочем, не всё ли, равно. Что это за жизнь?.. Только вот внук, Эйдзи…

Море забрало всех в их роду. Оно ужасно в гневе. Штормы, тайфуны, страшная цунами — всё это знает Кодама. Он многое повидал. И льды в Охотском море, и пальмы на Гаваях, когда они отправлялись на лов тунца в теплые края. Море и теперь кормит его, но уже не так, как раньше, а как нищего — подаянием. Когда в отлив оно медленно отступает от берега, Кодама вместе с другими стариками, детьми и безработными роется в том, что оставляет море: водоросли, рачки, ракушки. При удаче он торопится домой, чтобы накормить Эйдзи, а тот просит рисового отвара. Да, полезней, чем рисовый отвар, на земле нет ничего. А теперь старый Кодама дошел до того, что может предложить внуку только кипяток. Когда поселился жилец, он хоть иногда подкармливал внука, делился последним. Но хороший человек Савада ушел в море…

Он ли, Кодама, не молит богов, чтобы они спасли Эйдзи? Каждый день посещает деревенский храм. Правда, храм небогатый — несколько пар столбов с перекладинами образуют ворота, за которыми навес для приношений богам. Проходя под воротами, Кодама старательно и громко хлопает в ладоши, оповещая богов о своём прибытии. Потом он страстно молит их вернуть здоровье внуку. Но, видно, и к богам молитва бедняка доходит позже других. Ни на земле, ни на небе бедному нет поддержки…

Старик очнулся от своих мыслей и нагнулся над внуком: тот спал, прикрыв глаза длинной, мосластой кистью руки. Дед осторожно встал, пошарил в кармане, достал щепотку табаку. Не спеша набил бамбуковую трубку, прикурил, приподняв закоптелый колпак фонаря, и вышел из дому. Ночь была густо-темной. Невидимое море грузно шумело тут же поблизости. Старик мог с точностью до сантиметра определить расстояние до уреза воды: так он узнавал время. По запаху мог найти, где вчера выгрузили сушиться морскую траву и где рыбаки разделывали для себя плоскотелую камбалу.

Кодама медленно прошел к морю, туда, где среди бесчисленных вытащенных на сушу суденышек стояла и его лодка, старая, видавшая виды посудина, — последнее, что у него осталось. Он хотел её продать амимото, но тот только усмехнулся и ответил, что для его кухни есть дрова получше, а такое просоленное старье и гореть не будет. Что правда, то правда. Это дерево уже не загорится, слишком много соли оно впитало. Старик нащупал в темноте нос лодки и ласково погладил шершавые доски. Потом сел на борт, отвернувшись от ветра…

Да, он уже почти смирился с неизбежным. «Так устроен мир, и ничего поделать нельзя. Так везде…»

Правда, некоторые утверждают, что так не везде. На новогодние праздники приезжал Нэгути. Парню повезло, он стал матросом на «Ниси-мару». Этот корабль ходит в русский порт Находка. Нэгутим рассказывал, что когда у них один матрос заболел аппендицитом, русские положили его в больницу, сделали операцию, вылечили — и всё бесплатно. Когда «Ниси-мару» пришел в следующий рейс, матрос был здоров и бодр, как дельфин. И всё бесплатно!

Ещё тогда Кодама подумал: «Как жаль, что Эйдзи не матрос на «Ниси-мару». Но всё же старик в эту историю до конца не поверил. Парень здорово оскорбился и клялся всеми богами.

И тут появился жилец, Савада. Оказывается, он был у русских в плену. Сколько он о них рассказал странного и удивительного! «Кто не работает, тот не ест». Разве это не удивительно? Выходит, амимото у русских умер бы с голоду. Разве это не странно? И русские действительно лечат бесплатно. Даже пленных лечили.

«Вот так, старик, — говорил Савада, — работал ты всю жизнь и у себя на родине не можешь вылечить внука. Он никому сейчас не нужен. А если бы он заболел в русском плену, поверь, русские оттащили бы его от порога смерти».

Механику Кодама поверил: человек в годах, отец семейства и, кажется, тоже уже дед. Но ведь то было в России, в плену. Не объявлять же ему, Кодаме, войну русским, чтобы сдаться в плен. Старик даже скупо улыбнулся при этой мысли.

Трубка погасла, и Кодама, тщательно выбив её, запрятал в карман. Затем он поднялся и пошел, шаркая ногами по гальке, к хижине. Уже ложась спать, беспокойно подумал: «Какая погода будет завтра?»

Утром старик хмуро, как уже о чём-то решенном, сказал собиравшейся на работу дочери:

— Сегодня вечером мы с Эйдзи, возможно, немного поплаваем, и если задержимся, не волнуйся.

— Что вы задумали? — встревоженно спросила дочь.

— Са! — досадливо поморщился старик. — Эйдзи будет полезнее подышать морским воздухом, чем лежать в такой копоти. Если море будет спокойно, доберемся до соседей. Я уже четыре года не видел старого друга. А гостей ведь угощают — пусть внук немножко полакомится.

— Это может повредить Эйдзи, отец.

— Я сказал! — категорически ответил старик и отвернулся.

Дочь покорно поклонилась и, вытирая набежавшие слезы, заторопилась на работу.

Посидев несколько минут, старик нахлобучил шапку и пошел к лодке. Он долго стоял, рассматривая каждую доску, словно видел их впервые. Выдержит, — говорил он сам себе, — непременно выдержит. Было бы слишком несправедливо, если б она не выдержала. Выходить надо вечером, чтобы морская охрана не задержала. Ну, а если задержит? А… с голого и семерым штанов не снять. Хуже не будет… Номуро для такой лодки — залив широкий. Это правда. Но разве его руки разучились держать весла? Сил у него маловато. Тоже правда. Но разве нет паруса, пусть латаного-перелатанного? Ему не в новогодних гонках участвовать. Лишь бы был попутный ветер! А он будет. Кому это и знать, как не старому рыбаку.

Куда плыть? Он тысячу раз там бывал до войны. Это в лесу можно заблудиться, а рыбаку в море?.. Только так, — окончательно решил старик, — только так!

Вернувшись в хижину, Кодама присел у постели Эйдзи.

— Сегодня мы с тобой немного поплаваем, внучек! — ласково проговорил он.

— Поплаваем? — удивился Эйдзи, и его бледные губы раздвинула чуть заметная улыбка. — Где?

— Э-э… — укоризненно покачал головой дед. — И это говоришь ты, рыбак, который полгода не был на воде? На море, конечно. Тебе свежий воздух будет полезнее, чем копоть фонаря, а если всё сложится хорошо, доберемся до соседей. Помнишь моего друга Киритани? Я его четыре года не видел. То-то обрадуется. А потом, поездка нас не разорит. Мы как большие богачи: можем делать всё, что хотим.

— Вы правы, дедушка, — немного оживился внук. — Для нас с вами — не убыток.

— Вот и хорошо.

Вечером, когда стемнело, дед, поддерживая внука, отвел его в лодку и помог улечься на дно — на заранее постеленные циновки, под которые бросил ворох сушеной морской травы.

— А почему мы отправляемся вечером? — вдруг заинтересовался Эйдзи.

— Чтобы люди не завидовали: у нас с тобой слишком красивые наряды.

— Вы стали шутить, дедушка? — устало сказал внук и закрыл глаза.

Кодама столкнул лодку, не торопясь вдел весла в уключины и сделал первый мерный гребок…

* * *

Смертельно уставший старик с нетерпением ждал рассвета. Он правильно оценил свои силы, ветер и парус тоже не подвели. Где-то рядом, в пределах видимости, должен быть остров, ставший снова русской землей. Ближе подходить было опасно, у берега много подводных камней. Старик терпеливо ждал, посасывая пустую трубку и борясь со сном. Постепенно его стало охватывать беспокойство, предчувствие беды. И он понял: ночью потеплело, и море окутал туман, густой, непроницаемый. То-то звезды сначала побледнели, как перед рассветом, а потом быстро погасли.

«Плохо, — подумал Кодама, — очень плохо. Туман может задержаться на несколько дней, и лодку снесет далеко, через весь пролив. Если так случится, значит, род Кодамы угаснет немного раньше. Только и всего», — закончил он свои горькие размышления.

Вскоре проснулся внук, и старик заботливо склонился над ним.

— Где мы, дедушка?

— В море, внучек.

— Я долго спал?

— Часа три.

— Прекрасно выспался, а есть как захотелось!.. Мы поплывем к твоему другу или домой?

— Конечно, к Киритани. А спал ты так, внучек, потому, что тебя укачивало море. Отдохни ещё.

Оба замолчали. Мысли Кодамы были горестными. Возможно, — думал старик, — они скоро умрут. И он не сказал Эйдзи, что сам, своими руками приблизил его смерть. О себе он не думал, с него хватит такой жизни. Дочь? Он, конечно, любит её по-своему, но без такой обузы, как они оба, ей будет легче. Один рот, не три…

— А почему мы стоим? — попытался поднять голову Эйдзи.

— Туман, внучек. Ты ведь рыбак и знаешь — в туман лучше отстояться.

— А… Вот мне говорили, дедушка, что американцы и в тумане видят, у них есть какие-то радары.

— А у русских они есть? — оживился дед.

— У русских? — В голосе внука послышалось удивление. — Не знаю, дедушка.

Время шло медленно, старик волновался всё больше и больше, скрывая это от внука. Туман! И море против них. Проклятие небу! Кодама ссутулился и закрыл лицо руками, не желая смотреть на крушение своей такой далекой, такой трудной и такой шаткой надежды. Последней надежды в жизни.

Прошел еще час, другой. Внук терпеливо лежал, не говоря ни слова. «Да, вот, оказывается, как, — пришла в голову деда новая мысль. — Всё-таки все Кодама закончат жизнь в море».

А море было такое ласковое, тихое. Оно чуть покачивало лодку, убаюкивая не только внука, но и деда. Нет, это не море виновато, море их не обидело, всю жизнь оно помогало им и даже сейчас старается утешить в последние часы. Это небо виновато, оно наслало туман. Это боги такие равнодушные к страданиям бедных людей, они очень жестоки, эти боги, как амимото Сибано. Он ли их не молил, не обращался к ним за помощью? «Видно, для бедняка нет справедливости ни на земле, ни на небе», — думал старый рыбак и еще крепче сжимал руками голову.

— Дедушка! — прервал его раздумья голос внука. — Ты слышишь?

— Что? — отнял руки от лица старик.

Далеко в море рокотал мотор. Туман приподнялся над водой, его длинная бахрома утончалась, светлела, становилась всё выше.

— Какой-то корабль! — радостно проговорил Эйдзи, приподнимаясь над бортом.

Кодама внимательно всмотрелся, напрягая свои по-стариковски дальнозоркие глаза: вдали вырастал серый корпус пограничного катера с красным флагом на корме.

— Это, это, — голос деда задрожал, — это жизнь нашего рода, внучек!..

4

«Ирука-мару» возвращался в Номуру полный рыбы. Три дня экипаж болтался в море, но им все же повезло. Саваде казалось, что даже мотор работает ровнее и как-то охотнее, хотя, конечно, не в пятьдесят сил, которые он имел, когда был новым. Все шесть человек команды чувствовали себя приподнято, да и какой рыбак не радуется улову. Правда, семь частей добычи достанется амимото Сибано, за пользование ботом, сетями, всем необходимым для рейса. Но так везде, и в этом отношении Сибано не хуже других. Да и в самой команде не все получат равную долю. Больше причитается сэндо, чуть поменьше боцману, еще меньше ему, мотористу, а то, что останется, — трем остальным. Так тоже везде, по всему Хоккайдо. Но эти трое, которые получат меньше всех, тоже рады — иначе ведь они не имели бы ничего. Да и рыбаки они ещёсовсем неопытные — пришельцы, ищущие работу, каких немало скитается по побережью.

А в доме Кодамы Саваду встретила плачущая дочь старика. Она рассказала об исчезновении отца и больного сына. Механик попытался успокоить её, говорил, что в тумане их могло отнести далеко и они в конце концов доберутся до дома. Только этой надеждой она и жила.

Ближе всех из рыбаков «Ирука-мару» Савада сошелся с Оямой, с ним рядом он спал на нарах барака и замолвил за него словечко, когда амимото комплектовал команду. Ояма был низкорослый, вся его тщедушная фигура свидетельствовала о слабосилии. Да еще постоянный кашель. Амимото взял его на пробу, а потом просто забыл о нём.

Ояма, подобно механику, перебрался на Хоккайдо в поисках работы. Раньше он жил в Кёто. На окраине этой древней столицы Японии, славящейся на весь мир старинными храмами и памятниками, целый район из века в век занимали ткачи, мастера шелкоткачества, известного под названием «нисидзин». Они изготовляли роскошные одежды с причудливыми изображениями птиц, сложными орнаментами, родовыми гербами. В этих одеждах щеголяла придворная знать, все те высокородные, кого носили в роскошных паланкинах, кто разъезжал в сверкающих автомобилях.

— Вот все удивляются, Савада-сан, — монотонным голосом рассказывал Ояма, — что я такой щуплый и слабый, как травинка, выросшая в темноте. Так откуда же мне было взять силу? Вы знаете, как мы жили? В нашем домишке всего одна комната. Посередине стоит станок. Есть такие деревянные, «Джакаро Тебата». Я к нему был приставлен с семи лет. Сначала заправлял челноки, помогая отцу. С четырнадцати лет сел за станок сам. С утра до ночи он не умолкал ни на минуту. Отца сменяла мать, мать — я. У станка ели, у станка спали. Отец тоже кашлял кровью — это беда всех ткачей. Потом ослеп — это тоже часто случается с нашим братом. Так откуда же сила? Её забирал «Джакаро Тебата»… У нас тоже был хозяин, вроде здешнего амимото. Он давал нам шелк, нитки, а платил, сколько захочет. Мы всегда были у него в долгу…

— А почему же вы уехали, Ояма-сан? Не выдержали?

— Что вы, почтенный, я человек несмелый, сам бы никуда не поехал, но жить стало совсем плохо. Амеко завезли свои товары, и мода пошла другая, американская. Говорят, — понизил голос Ояма, — даже во дворце его величества теперь ходят в европейской одежде. Подумать только! Ну, хозяин и отказал нам, говорит, нет покупателей, а в убыток он торговать не хочет.

— Да… — посочувствовал механик. — У каждого своё горе.

— Я не жалуюсь, Савада-сан. Спасибо вам за помощь. Теперь я работаю на свежем воздухе. Может, и кашель пройдет? — с надеждой спросил он.

— Будем спать, — не ответил на его вопрос Савада. — Завтра рано в море, сэндо не любит, когда мы приходим позже, чем он.

Лежа на жесткой циновке, Савада перебирал в памяти свою недолгую рыбацкую одиссею. Пока ему везло: устроился на работу, рыба идет неплохо, ещё два-три рейса — и он сможет уехать домой. Хватит рисковать каждый день: любой шторм шутя утопит развалюху, на которой они плавают.

Самый опытный среди команды — сэндо — потомственный рыбак. Говорят, он знал лучшие времена, имел шхуну. Её реквизировали в войну, и сэндо, гордившийся независимостью от амимото Сибано, стал его покорным рабом. Именно рабом, иначе не назовешь. Но сэндо — рыбак отменный. Если бы не он, они никогда не поймали бы столько рыбы. На судне сэндо — хозяин, повелитель, не терпящий даже намека на возражение. Боцман — равнодушный ко всему человек — пропивает на берегу всё, что заработал. Остальные два матроса — безгласные, покорные существа. «Загнанная мышь отваживается кусать кошку», но к ним эта пословица неприменима. А он сам? Разве он не смирился? Да, смирился. Ну, а что он может сделать? Для всех он здесь пришелец, которому повезло занять место, предназначенное другому — тому, кто всю жизнь отдал морю. Нет, ещё два-три рейса, и надо подаваться домой… Он даже написал жене, что через неделю-другую приедет. В последний раз «Ирука-мару» так трепало штормом, что они уже отчаялись увидеть землю. Но боги оказались милостивыми и не допустили гибели рыбаков. И вот уже три дня команда лихорадочно конопатила, ремонтировала свою посудину. Работали, не жалея сил: пока они на берегу, им ничего не заплатят.

Господин амимото Сибано лично осмотрел «Ирука-мару» после ремонта и сделал вывод, что судно ещё в хорошем состоянии и команда до конца сезона сможет неплохо заработать на его доброте и благосклонности.

* * *

Но амимото Сибано кривил душой. Неделю назад он по делам ездил в Саппоро и, как обычно, вечером отправился в ресторан «Мангэцу» — «Полная луна». Этот ресторан нравился Сибано по многим причинам. Цены там были высокие, и поэтому клиенты из низов его не посещали. Ресторан был уютный, в старом добром духе, в нем редко появлялись американцы. Это тоже поднимало в его глазах Сибано. Амимото не против оккупации вообще, — это дело правительства, — но иметь дело с подвыпившим амеко и нарваться на скандал — кому приятно? Господин амимото даже на коротких расстояниях предпочитал пользоваться такси — центр города буквально кишел американскими военными, как гнилое дерево червями. Наконец, в ресторане «Мангэцу» были такие гейши! Особенно одна из них, упитанная, с нежной, гладкой кожей, с лицом, как полная луна. Сибано специально днем звонил в ресторан и заказывал её на вечер. Для своих удовольствий амимото не жалел денег. Он вынужден жить в такой паршивой деревушке и в Саппоро бывает реже, чем ему хочется. А деньги… Он, например, не рассчитывал в этом сезоне на «Ирука-мару», а старая развалина дала доход больший, чем другие.

Господин Сибано сидел в отдельном номере, обставленном в традиционном японском стиле, вышколенная прислуга бесшумно подавала на низкий столик закуски, редкие и дорогие яства, подогретое сакэ в глиняном кувшинчике.

Вот-вот должна была появиться «полная луна», которая специально принимала ванну, прежде чем явиться к такому почтенному клиенту.

Раздался легкий стук. Расчувствовавшийся господин амимото промурлыкал: «Войдите», но за раздвинувшейся стенкой вместо девушки стоял улыбающийся незнакомец в золотых очках.

— Простите за вторжение, — учтиво извинился он, — господин Сибано из Номуры?

— Да. Это я.

— Ещё раз простите, — поклонился с самой любезной улыбкой незнакомец. — У меня короткий, но очень важный деловой разговор. Я вас отвлеку ненадолго. Еда на вашем столе ещё не успеет остыть, всё улажено.

— Пожалуйста, — заинтересовался удивленный амимото. — «Тут, кажется, действительно пахнет важным делом, хозяева ресторана не любят, когда нарушают покой их гостей», — подумал он. — Как ваше достойное имя?

— Называйте меня Коги, Коги-сан.

— Я весь внимание, Коги-сан.

— Мы — те, кого я представляю, — знаем, что ваши дела, Сибано-сан, идут хорошо, хотя, возможно, и не так, как вам бы хотелось. И мы думаем, что для вас бизнес это бизнес. Во всяком случае, нам известно — вы человек современный, без предрассудков и не заражены разными сомнительными идеалистическими взглядами. Не так ли?

Сибано важно кивнул головой:

— Наш род всегда был верен его величеству, и я чту традиции рода.

— Прекрасно! — воскликнул собеседник. — Перейдем к делу… Сколько, по-вашему, стоит «Ирука-мару»?

— Са… — удивился Сибано и умолк, лихорадочно соображая. «Э, тут дело не простое, если им понадобился такой плавучий гроб». Подумав секунду, назвал сумму.

Господин в золотых очках улыбнулся и иронически произнес:

— Согласитесь, Сибано-сан, что за дрова и старую керосинку цена довольна высокая, но мы согласны, если… если эта посудина с её командой выполнит небольшое задание, совсем пустяковое… Ну, например, высадит одного человека на одном острове…

— У русских?

— Да! — твердо ответил Коги, и в его голосе послышались властные нотки. — Для вас это выгодно: мы оплачиваем вам стоимость старья, и, кроме того, «Ирука-мару» застрахована… Вы выигрываете вдвойне, поэтому не жадничайте. От вас требуется только одно — полная тайна, она и в ваших интересах. Кроме того, нужно соответственно подготовить сэндо… И учтите — вы не один амимото на побережье.

Сибано вспотел от волнения. «Упустить такое дело было бы безумием, только идиот может отказаться».

— О, я согласен, Коги-сан, полагаясь на вашу мудрость и великодушие. Такого верного человека, как сэндо на «Ирука-мару», не найти на всем Хоккайдо. И остальная команда — тигры…

— Нам не нужен этот зверинец, кроме одного рейса, да и то в один конец. Понятно?

— Со, со… — поспешил успокоить собеседника Сибано, подумав: «Тем лучше — получу страховку, а от сэндо можно будет отделаться одними обещаниями. Великолепно!» — Разрешите угостить вас сакэ, Коги-сан.

Коги задержал руку Сибано, готового налить сакэ:

— Сначала покончим с делом. Через десять дней к вам прибудет человек с моей визитной карточкой. Он зайдет ночью, а жить будет до отъезда, как все искатели работы. Вы его включите в команду, пункт высадки он скажет вам сам. Деньги можете получить хоть сейчас.

— Долларами? — осторожно спросил амимото.

— Это же не патриотично, Сибано-сан, вы отказываетесь от иен?

Сибано замахал руками:

— Что вы, что вы, уважаемый, именно патриотично, я создаю запас валюты в нашей стране.

— Только треть суммы, уважаемый патриот, и расписку вы мне дадите… сумма в ней будет несколько иной. Понимаете?

— О да, — обрадовался амимото. — Бизнес, понимаю.

Нагысав расписку на указанную сумму и глубоко запрятав в карман чеки, Сибано, не удержавшись, спросил:

— Простите за назойливость и нескромность. Зачем вам понадобился именно «Ирука-мару». У меня есть лучшие суда и…

Коги-сан сам протянул руку к кувшинчику с сакэ.

— Видите ли, «Ирука-мару», да будет вам известно, никогда погрчничной зоны русских не нарушал. Это корыто примелькалось русским, они к нему привыкли.

— Очень, очень мудро, — согласился амимото. — Я ещё раз прошу, останьтесь, будьте гостем, знакомство с вами так ценно для меня…

— Ещё больше для моего шефа, — рассмеялся Коги. — Согласен!

— Весьма благодарен. Здесь такие девушки! — закатил глаза амимото.

* * *

Сэндо долго колебался. Он давно потерял надежду выбраться в ряды тех, кто сам разгуливал по земле, но присваивал добытое другими в море. Однако сэндо знал, что русские строго охраняют свою границу. Слухи о задержанных русскими судах, которые нарушили территориальные воды, ходили по всему побережью. Сами же американцы виноваты в этом: сколько участков объявили запретными. Сэндо был хороший рыбак и прекрасно знал места, где водится рыба. Он ни с кем не делился своими секретами. Ведь, если все будут ловить много рыбы, за неё не много дадут. Но разве он один хорошо знает море?

— Я не понимаю твоих колебаний, — доказывал амимото, подливая сакэ в чашечку сэндо. — Когда у тебя будет ещё такая возможность? И ты должен ценить моё хорошее отношение к тебе. Оно может измениться. Занять место сэндо всегда найдутся охотники…

— Но, понимаете, Сибано-сан… — робко возражал сэндо.

— Не понимаю. Я же тебе объяснил, после возвращения «Ирука-мару» твой. Разве этого мало? Посудина не новая, и мотор староват, но пару лет ещё походит. И эти два года семь долей твои, а если и сам водить будешь, то больше. Любой на твоем месте благодарил бы меня до третьего колена.

— Спасибо. Но, уважаемый Сибано-сан, если русские… — продолжал колебаться сэндо.

— Ха! Что русские? Рыбу в их водах ты ловить не будешь. Надо только приблизиться к берегу, да и то не вплотную. Пассажир — пловец. А если даже задержат, весь груз — в воду и заявить: «Туман, мотор…», да мало ли что можно сказать.

— Я согласен! — решился наконец сэндо. У него в самом деле не было другого выхода, а потом — такая награда… О, он ещё поплавает на «Ирука-мару», скопит денег и купит другой подержанный бот, а там…

Сибано облегченно вздохнул. «Получишь ты «Ирука-мару» и владеть им будешь. Только на дне», — злорадно подумал он.

— Кого оставишь на берегу? — деловито спросил амимото.

— На берегу? Ояму. Какой из него рыбак, одна видимость, — уже спокойно ответил сэндо. — И компас бы надо заменить — врать стал.

— Вернешься — заменим, — согласился Сибано. — Я готов всегда покровительствовать хорошим и достойным людям. Сайонара!

* * *

Сэндо терзался сомнениями и надеждами. Приказ амимото строго держать язык за зубами и не говорить ни слова даже жене давил на него тяжелым предчувствием. Поэтому протест Савады привел его в ярость.

— Когда станешь достойным, чтобы тебе доверили судно, тогда и рот будешь открывать. Даже на вора десять лет надо учиться!

Савада тоже возмутился. «А дьявол с ним, с последним рейсом. На дорогу деньги есть Не из-за чего рисковать».

— Возможно, — сдерживая себя, ответил он. — Поговорка хорошая, но вором я не собираюсь быть. Если Ояма остается на берегу — я с ним!

Сэндо опешил. Лишиться накануне рейса хорошего моториста — это в его планы не входило. Конечно, замену можно найти, но к старому мотору надо привыкнуть, а у этого механика он тянул исправно. «Уступлю, — решил сэндо, — но, как только вернемся; в шею выгоню».

— Ладно, — буркнул он. — Пусть остается. Я ведь ради всех. Зачем нам такой слабосильный?

На берег был списан другой рыбак. Ояма снова кланялся и благодарил Саваду.

5

Команда «Ирука-мару» нервничала. Ремонт был закончен, а сэндо не торопился выходить в море и одного из них почему-то уволил. Уволенный жаловался амимото, но ничего не добился и снова занял место на нарах в бараке, поджидая счастливого случая.

Новый рыбак появился под вечер, а сэндо получил окончательный инструктаж у амимото. Из команды только боцман вызывал у сэндо некоторые опасения.

— Простите за беспокойство, уважаемый Сибано-сан, — пояснил он, — остальные в команде ослы. Я могу повести «Ирука-мару» куда вздумается, и они не поймут, где находятся. Но боцман…

— Ерунда. Я дам тебе пару бутылок виски, а пьяный он сядет черту на рога. Всё будет о'кей! — щегольнул амимото американским словечком.

На рассвете следующего дня «Ирука-мару» покинул стоянку. Новый рыбак не вылезал из кубрика. Накануне отплытия сэндо заявил, что на этот раз они отправятся ловить акаси-тай. О, красный окунь — вкуснейшая рыба! Кто из рыбаков его не знает! Это пища, достойная богов; говорят, что её подают к столу самого императора. Господин амимото получил очень хороший и выгодный заказ на акаситай, поэтому их сейчас другая рыба не должна интересовать. Каждый дурак понимает, что рисом торговать лучше и выгоднее, чем репой. И он, сэндо, знает заветные места, где всегда можно найти большой косяк красного окуня. Нужно только терпение.

Команда не возражала. Сэндо мог бы ничего не объяснять им и просто требовать повиновения. Только Саваду одолевало предчувствие какой-то беды. Он даже пожалел, что сэндо уступил ему в споре и, лишь вспоминая, как был благодарен Ояма, успокаивался… Он чувствовал — затевается что-то недоброе. Лов в запретных водах? Но разве только их сэндо знает излюбленные места акаситай? Если судно задержит морская охрана — это три месяца тюрьмы. Не меньше. И на такое дело сэндо взял нового матроса. А может быть, он его родственник или хороший знакомый?..

Мотор натужно пыхтел, наполняя отсек отработанным газом. Море было на удивление тихое, ласковое, безветренное. Словно и не оно трепало их жалкое судно в прошлый рейс, когда сердца рыбаков замирали от страха.

Глядя на солнечные блики, скачущие по гребням волн и струям вспоротой винтом воды, Савада подумал, что все его опасения напрасны. Успокоенный и умиротворенный, он закурил сигарету и следил, как дымок от нее уплывает за корму, в сторону далекого берега.

— Извините за беспокойство, Савада-сан!

Механик оглянулся. Сзади, нагнувшись к нему, стоял Ояма. Лицо бывшего ткача выражало явное беспокойство.

— Садись! Ты чем-то расстроен? Моря, что ли, боишься? Но оно сегодня совсем не страшное.

— Нет, Савада-сан, не боюсь. Море — это судьба, а человек от судьбы не уйдет. Да и последний раз я в море.

Вот как? — удивился механик. — Решил уйти?

— Что вы, что вы, — заторопился Ояма и, опасливо оглянувшись, продолжал: — Я работой дорожу… Но я случайно услышал, как сэндо сказал боцману, что, кроме него, заменит всю команду, когда вернемся.

— Понятно, — протянул Савада. — Вот мерзавец? На заводе это ему не удалось бы. Там профсоюз, товарищи, а здесь…

— Тише, пожалуйста, — попросил Ояма. — Я очень боюсь…

Бывший ткач еще что-то хотел сказать, но приступ кашля долго не давал ему проговорить ни слова. Отдышавшись, он вытер полотенцем рот и тихо прошептал:

— Опять кровь. Нет, Савада-сан, что меня уволят, я знал. Какой из меня матрос. Только благодаря вам… Скоро нигде работать не смогу, уходят силы. И море не помогло.

Ояма снова огляделся по сторонам. Сэндо стоял в рулевой рубке, на палубе никого не было. Люди в море редко отдыхают и дорожат каждой свободной минутой.

— Пошел бы ты отдохнуть, — участливо проговорил Савада. — Сон — лучший лекарь.

— Я все не о том говорю, Савада-сан, — опять перешел на шепот Ояма. — Вы знаете, кто новый матрос?.. Он из Кёто. Раньше большой начальник был — офицер кэмпейтай. Что ему надо на «Ирука-мару»? Как вы думаете?

Савада похолодел. Вот оно что! Вот откуда смутное беспокойство. Бывший офицер военной жандармерии. Матросом! Это его ждали, задерживая «Ирука-мару». Понятно, почему он не выходит из кубрика… Значит, везут шпиона к русским! Ничего другого предположить нельзя.

Механик сжал кулаки, — смятая сигарета обожгла пальцы. Он отшвырнул окурок и посмотрел на испуганного Ояму:

— Ты никому не говорил об этом?

— Что вы, что вы, уважаемый. Ведь вы знаете, я ни с кем не заговариваю первым. Только с вами…

— И молчи. Никому ни слова. Понял? А сейчас иди отдыхай и не трясись так. Сам себя выдашь.

— Спасибо, Савада-сан. Я буду молчать, — уверил Ояма и заторопился в кубрик.

«Что же предпринять?.. Испортить мотор, пока не ушли далеко? Какой-нибудь возвращающийся с лова бот возьмет «Ирука-мару» на буксир. И никто не подкопается: мотор-то старый. Пожалуй, так и надо сделать немедля!»

Савада приподнялся, готовый спуститься в люк моторного отсека, но тут же застыл на месте: нет, это не выход. Ну, вернутся они в порт, его, Саваду, выгонят, возьмут другого моториста или пересадят шпиона на другой бот и снова повезут… Время ещё есть, надо что-нибудь придумать.

К вечеру «Ирука-мару» доплелся до места, откуда на далеком горизонте еле-еле просматривались вершины гор, похожие на булавочные головки. Сэндо развернул судно против течения, которое довольно сильно сносило их в сторону суши, и приказал сбавить обороты мотора.

Угрюмый Савада вылез из люка на палубу и, вытирая руки тряпкой, подошел к боцману.

— Где мы сейчас?

Боцман посмотрел на него с презрением:

— Рыбак называется, — буркнул он. — Мы же здесь всё время ловили, только чуть подальше от острова, тогда гор не было видно.

— Простите за невежество, что это за остров? — как можно учтивее переспросил Савада.

— Тебе бы в земле ковыряться, а не плавать. Любой мальчишка из Номуры узнал бы. Там русские… Следи за мотором: здесь течение сильное; случись что — прямо к ним в лапы угодим.

— Слушаюсь, — Савада поспешно отошел от него и скрылся в люке.

Боцман смотрел на горы. «Эх, сколько рыбы можно было бы взять у тех берегов, — думал он. — Там всю войну не ловили… Но красного окуня тут сроду не было».

— Эй, боцман! — раздался голос сэндо. — Позови дохляка Ояму, пусть постоит на руле, а мы с тобой выпьем за удачу!

— Иду, иду! — подобострастно осклабился боцман. — Вы самый удачливый сэндо на всём Хоккайдо.

* * *

До полуночи «Ирука-мару» дрейфовал с погашенными сигнальными огнями. Сэндо только изредка подымался на палубу и снова скрывался в кубрике, где сидел разомлевший от выпитого сакэ боцман. Сэндо до тошноты надоели его подобострастные излияния, томило ожидание опасности. Утешало одно — к самому берегу приставать не придется. «Рыбак», фамилию которого он так и не узнал, доберется туда вплавь, что, конечно, облегчало задачу, но… сэндо трусил, хотя и сам себе не признался бы в этом. Он по-своему был храбрым человеком, не боялся ни штормов, ни других обычных в рыбацкой жизни опасностей, да и в войну служил в военном флоте. Но здесь, здесь дело другое…

Выйдя из кубрика, он сам встал за штурвал. Ояма, облегченно вздохнув, поплелся отдохнуть. Вскоре в рубку пришел «рыбак».

— Ну как, уважаемый? — спросил он.

— Пошли! — ответил сэндо, перекладывая руль. «Да помогут мне боги!» — молился он про себя.

— Надо приготовиться, — бросил незнакомец и вылез из рубки.

Сэндо чувствовал всей кожей, как «Ирука-мару» подбирается к той черте, которая отделяет территориальные воды русских от открытого моря. За этой чертой каждая миля, каждый пройденный метр грозили опасностью. Граница всё ближе, ближе, и наконец «Ирука-мару», словно вор, переполз эту незримую линию. Сэндо беспокойно вертел головой, но нигде не сверкал острый, как лезвие ножа, луч прожектора. Только там, в черноте ночи, где должен быть берег, мерцали далекие огоньки. Прошло ещё минут десять, полных напряжения и томительной тревоги. Внезапно, как винтовочные выстрелы, раздались взрывы выхлопных газов — и мотор умолк. «Ирука-мару» по инерции проскользил ещё некоторое расстояние и закачался на волнах, окончательно остановившись.

Сэндо бросился к моторному отсеку.

— Что у тебя там? — задыхаясь, спросил он сквозь крышку люка, не решаясь его распахнуть, чтобы не демаскировать «Ирука-мару». — Скорее заводи!

Свет в моторном отсеке погас, люк открылся — и в лицо сэндо ударила струя отработанного газа, пара и масла. На палубу вывалился Савада, жадно ловя ртом воздух.

— Что случилось, негодяй?

— Авария! — просипел механик.

— Авария? — опешил сэндо. — Немедленно почини, или тебя, каракатица, своими руками задушу!

«Ирука-мару» развернуло бортом к волне, и сэндо бросился в рубку. На палубе, послышался топот ног встревоженных матросов. Хмельной боцман, высунув голову из дверей кубрика, никак не мог понять, что происходит. В темноте слышалась ругань, крик сэндо, который чего-то требовал от Савады и от него, боцмана.

Около механика появилась щуплая фигура Оямы.

— Где «рыбак»? — прошептал Савада.

— Вот он, — тоже шепотом ответил Ояма, протянув еле различимую в темноте руку.

«Рыбак», проклиная сэндо и его злосчастное судно, стоял у борта, соображая, как ему поступить — решиться плыть или остаться.

— Столкни его! — приказал Савада.

Ояма нерешительно топтался на месте.

— Ну!

Тщедушный ткач, ступая на носках, крался к «рыбаку». Вот он оказался за его спиной и двумя руками резко толкнул. Над бортом мелькнули ноги и раздался приглушенный вопль.

— Человек за бортом! — закричал Савада.

— Боцман! Немедленно сигнальные огни! — одновременно заорал сэндо.

В тот же миг с моря ударил пронзительно яркий луч прожектора…

Пока советские пограничники вылавливали «рыбака», сам сэндо уже успел подписать протокол о задержании судна. Подписав его, он ещё раз заявил, что границу они нарушили из-за аварии мотора: снесло течением.

«Ирука-мару» так вспарывал носом воду, идя на туго натянутом буксире, как это не удавалось ему даже в дни молодости.

Яркий прожектор с пограничного катера освещал всю палубную надстройку. В рулевой рубке маячила бескозырка советского матроса, второй с автоматом стоял на корме.

Савада сидел, свесив ноги в люк, положив руку на плечо Оямы, которого тряс озноб.

— Не бойся, — уговаривал его Савада. — Русские разберутся, виноваты мы с тобой или нет. Могло быть и хуже, я это чувствую.

Механик достал из кармана махорку, которую успел выпросить у пограничников, и свернул огромную папиросу. С удовольствием затянувшись, он выдохнул огромное облако дыма.

Савада давно не пробовал русской махорки.

6

Сэндо продолжал упорно отмалчиваться. Сидя перед следователем — советским капитаном, он твердил одно и то же: да, границу нарушил, но только потому, что случилась авария с мотором. Он не браконьер. Советские пограничники знают, что он всегда ловил рыбу неподалеку, но никогда не пытался войти в чужие территориальные воды. Новый рыбак? Он его раньше не встречал. Мало ли кого пришлет на корабль всесильный амимото. Ведь он, сэндо, не хозяин «Ирука-мару». Это видно из документов. Его амимото? Господин Сибано из Номуры. Известен по всему восточному Хоккайдо. Давно ли знает остальных из команды? Только боцмана. Других — всего два месяца. Набрали из пришлых безработных.

Ответив на эти вопросы, сэндо замолчал, бросая настороженные взгляды на капитана. Его всё время мучила мысль: «Успел ли «рыбак» выбросить в море своё снаряжение? Что известно советскому офицеру?»

Но лицо капитана было невозмутимым, он спокойно задавал вопросы, внимательно выслушивал ответы. Сэндо приходилось встречаться с офицерами морской охраны у себя на родине, но те вели себя иначе. Поэтому спокойствие и вежливость советского пограничника пугали его.

— Ну что ж, — подытожил капитан. — На сегодня хватит. Мы ещё поговорим с вами. Уведите!

— Смотри-ка, ещё запирается, — удивленно проговорил лейтенант-переводчик. — Ведь вы же могли сразу его прижать, товарищ капитан!

— Мог бы, — усмехнулся тот. — А зачем? Выдавливать из него признания по капле? Он сам всё выложит. Пусть подумает. Поговорим с другими членами команды. Люди в ней разные, это и по документам видно.

Боцман, ответив на обычные вопросы, ничего не добавил к показаниям сэндо. Даже подробности аварии и задержания «Ирука-мару» он как следует не помнил.

— Как же так, вы же боцман? — удивился капитан.

Моряк опустил свою крупную узколобую голову, густая краска пробилась сквозь стойкий загар на лице.

— Простите, господин офицер. Ничего не помню… Я был пьян.

— Пьян? Боцман?!

— Меня угостил сэндо. Разве я посмел бы сам.

— И часто так случалось?

— Нет, господин офицер, первый раз. Я, признаться, люблю выпить — человек одинокий, но пью на суше. Если бы не сэндо…

Боцман поднял голову и вытянулся:

— Всё, господин офицер. Клянусь богами!

Савада волновался. Поверят ли ему? Как им доказать, что он друг?..

Сдерживая волнение, он ответил на первые вопросы: кто, откуда, сколько лет…

Вдруг капитан отложил бумаги в сторону и покачал головой:

— Такой опытный механик — и вдруг авария с мотором…

— Авария? — переспросил Савада. — Никакой аварии не было. Сам заглушил мотор и поджег тряпку с маслом.

— Зачем?

— Это длинный рассказ. Разрешите курить? Спасибо, у меня есть махорка.

Долго слушали капитан и лейтенант исповедь механика.

— О «рыбаке» подробнее знает Ояма, наш матрос, только очень боязливый он человек. Жизнь и нищета его замучили. Вам, наверное, это не понятно, — закончил он.

— Вы забыли русский язык, Савада-сан?

Савада смутился:

— Не совсем, господин капитан. Но я уже давно не говорил по-русски, да и знал его слабовато.

— В каком лагере вы находились? Кого помните из советских офицеров?

— Мы строили школу и дома под Хабаровском, Офицеров помню всех: майора Попова, капитана Гурова. Это такие люди, господин капитан!..

Следователь помолчал, перебирая бумаги на столе, потом поднял глаза на Саваду и чуть улыбнулся:

— А как поживает госпожа Кодама?

Савада опешил. Такого вопроса он не ожидал. Дочь старика Кодамы, которую он видел немногим более суток назад?.. И тут же мелькнула догадка:

— Скажите, пожалуйста, господин капитан, старик и внук у вас?

— Да!

— Поверьте, они не преступники, просто несчастные люди.

— Знаю. Да их и не в чем обвинить. На море был густой туман. Старик выбился из сил, внук болен. Так тоже бывает.

Глаза Савады затуманились, и он, не стесняясь, протер их кулаком:

— Простите за назойливость, но внук жив?

— Да. Операция прошла удачно, и мы скоро передадим их. Признайтесь, Савада-сан, ведь это вы говорили старику, что русские лечат бесплатно?

— Я? — по привычке переспросил Савада. — Да. Но ведь я сказал только правду. Умница старик! — не удержался он. — Никогда бы не подумал… Вот так старый Кодама!.. Ведь мы уже считали их покойниками.

Когда следователь и переводчик остались вдвоем, лейтенант возбужденно спросил:

— Как вы думаете, Николай Дмитриевич, таких, как этот механик, много в Японии?

Капитан поднялся из-за стола, подошел к окну, за которым распростерлась необъятная водная ширь. Там, за морским простором, находилась страна, откуда прибыли на «Ирука-мару» такие разные её жители.

— Не знаю, честно говоря, сколько их там, — ответил он. — Этого точно не знает и их правительство. Но я уверен — с каждым днем у нас становится всё больше друзей в Японии.

— Я ему как-то сразу поверил, интуитивно!

— Интуиция вещь неплохая, только полагаться на неё особенно нельзя. Саваде я тоже верю, но не мешает всё же запросить Хабаровск.

* * *

Сэндо и на втором допросе продолжал врать. Выслушав его ещё раз, следователь достал из тумбочки стола тяжелую коробку.

— Вот что, сэндо, — произнес он спокойно. — Отрицанием вы только ухудшаете свою участь. Учтите, только чистосердечное признание может вам помочь. В нашем распоряжении достаточно фактов и свидетельских показаний, изобличающих вас в намерении высадить шпиона на советский берег. Мне только интересно знать, что вам за это обещали. Тот же амимото Сибано? Или вы лично связаны с американской разведкой? Если нет, то вас подло обманули.

— Меня? Обманули? — облизал пересохшие губы сэндо.

— Да. Видите эту коробку? Она была у вас в кубрике. Ваш «рыбак» запрятал её там. Если бы вы его высадили, через сорок пять минут «Ирука-мару» пошел бы на дно вместе со всей командой. Ясно?

— Не может быть.

— Почему же? Подойдите к столу, — открыл крышку коробки капитан. — Как видите, устройство несложное.

Сэндо посерел и обмяк.

— Мерзавцы! — прохрипел он. — Я всё расскажу, господин капитан…

Когда в кабинет ввели «рыбака», следователь со скучающим видом выслушал его, а потом спокойно проговорил:

— Не будем терять напрасно время, Кубоми!

Услышав свою фамилию, Кубоми вздрогнул и с ужасом посмотрел на офицера.

— Да, вы господин Кубоми, — сухо продолжал капитан. — Мне можете ничего не говорить, я сам скажу за вас. Правда, не буду вдаваться в детали вашей биографии. Начну с главного. В годы войны вы были офицером военной жандармерии в Кёто. Жили неплохо. Такая власть в руках. Затем в Кёто была доставлена группа английских военнопленных из Сингапура. Надо же было показать населению поверженного противника. Военнопленных поручили вам. Вашими заботами семь человек из них отправлены к праотцам. Троих вы убили лично, а над одним совершили «киматори». Так, кажется, называли древние самураи этот изуверский обычай, когда побежденному противнику вспарывали живот и ели его сырую печень, чтобы обрести ещё большую силу и храбрость. Но, увы, печень англичанина не придала вам храбрости. Когда Япония потерпела поражение, вы не последовали другому обычаю древних самураев — не сделали себе харакири, а попросту скрылись, так как были включены англичанами в список военных преступников. Американцы вас разыскали, но решили не выдавать союзникам, а использовать в своих целях — ведь вы были в их власти. Опять же, самурай капитулировал и стал американским шпионом. Не так ли? Ещё скажу, что наш суд учитывает чистосердечное признание. Будете говорить?

— Буду, господин капитан…

* * *

— Ну, дело сделано, — устало потянулся капитан. — Всё поставлено на свои места. Не так ли, Виктор?

— Да, Николай Дмитриевич, — никаких белых пятен. Всё здорово прошло.

— Да, Виктор, неплохо, — задумчиво продолжал капитан. — Жалею только об одном — не попал в наши руки кровосос Сибано. Хотел бы я видеть его под конвоем.

— Ну, это не в нашей власти, Николай Дмитриевич.

— В том-то и дело. Ведь он, подлец, всё равно не в накладе. Если даже американцы потребуют с него деньги назад, что маловероятно, он получит страховку за «Ирука-мару». Даже злость берет.

— А что мы можем сделать?

— Да есть у меня одна мысль, — оживился капитан. — Этот «Ирука-мару» — рухлядь, никому не нужен. И вот представляешь, господин Сибано уже получил страховку, довольно потирает руки, а у берега Номуры появляется «Ирука-мару» с людьми, которые расскажут всем, как амимото торговал их жизнями. Скандал! Да ещё какой! И тут за него берется страховая компания. Там тоже зубастые акулы сидят — никого не щадят. Ну как?

— Это было бы здорово, Николай Дмитриевич. Просто замечательно!

— И я так думаю. Ну, сэндо и «рыбак» своё получат, остальных отпустят, это ясно. В команду можно добавить Кодаму с внуком, старик поведет «Ирука-мару» не хуже сэндо. Как, лейтенант, толкнемся в верха с этой идеей?

— Непременно!

Амимото Сибано был действительно доволен. Страховую сумму он с трудом, но успел получить. Боги вняли его молитвам. После сытного обеда Сибано развалился на мягкой подушке и лениво поглядывал через раздвинутую стенку дома на спокойное и темно-синее в эту пору море. Вот на горизонте показался какой-то бот, направляясь к Номуре. «Кому из сэндо сегодня повезло, что так рано возвращается? — подумал амимото. — А впрочем, кто бы это ни был, повезло мне: он торопится сдать мои семь долей улова».

Бот приблизился — и амимото что-то показалось в нем странным. Не выдержав, он приподнялся, всматриваясь в суденышко, и судорожно проглотил слюну. «Не может быть!.. «Ирука-мару»? Не может быть!»

Сняв кимоно, амимото стал лихорадочно надевать костюм. «Мне срочно надо в Саппоро!» — крикнул он удивленной жене и ринулся из дома.

Господин Сибано был человеком неглупым. Он знал: первые минуты гнева — самые страшные.

 

Глава пятая

1

Придя на работу, Эдано Ичиро увидел около грузовой машины, которую он обслуживал, нового грузчика. Рядом с ним стоял Оданака:

— Знакомься, это наш новый товарищ!

Эдано внимательнее взглянул на незнакомца. Это был худой, сутулый человек лет сорока. Лицо его, кроме усталости, ничего не выражало.

— Умэсита! — представился он, поклонившись. — Умэсита Харунори.

— Товарища Умэситу, — пояснил Оданака, — прислали из префектурного комитета и просили устроить на работу. Сержант, который тогда дал мотоцикл, чтобы съездить за врачом, помог нам и в этом деле. Вечером поговорим подробнее.

Целый день Эдано с любопытством присматривался и прислушивался к новому товарищу, но тот был удивительно молчалив, сам не спрашивал ни о чем, а на вопросы Эдано и других грузчиков отвечал коротко, односложно: «да», «нет».

Вечером в той самой комнате харчевни, где готовилась операция «Молодой месяц», собрались Оданака, Эдано и Умэсита.

— Я, — начал Оданака, — пригласил тебя, Эдано, потому, что ты готовишься в партию, и мы, трое, составим первую ячейку в этих местах. Товарищ Умэсита — член партии, у него есть опыт, и он поможет нам.

— Спасибо за столь высокое мнение обо мне, — медленно начал Умэсита и сжал сухие, жилистые руки, положив их на стол. — Только опыта у меня мало. Я сам ещё кое-что недопонимаю.

Заметив недоуменные взгляды собеседников, он скупо улыбнулся:

— Да, недопонимаю. Я тоже жил в деревне, южнее Кобэ. У нас три помещика. Коммунистом я там был единственным. Очень хотелось что-то сделать… Правда, большого уважения к себе со стороны соседей я не замечал. Отец мой был арендатором, а я просто батраком. Ну, а в деревне сами знаете, кого уважают: есть у тебя земля — тебе почет и слава. В войну был матросом, два раза тонул…

Разжав руки, он нервно потерь ладонь о ладонь:

— Извините, я несколько отвлекся… Нет ли сигареты?

— Пожалуйста, — протянул пачку Оданака. — Ну, а что же дальше, товарищ?

Умэсита торопливо закурил и так же медленно продолжал:

— Вернулся после войны в деревню, отца уже не было. Потом пошли слухи о земельной реформе. Знаете, как её ждали?.. Я — в партийный комитет: как быть, что делать? Там мне сказали: земля должна перейти к крестьянам бесплатно, её нужно отбирать у помещиков и распределять среди бедняков. Мысль-то правильная, но как это сделать? Реформу проводят власти, за ними — сила. Ну, вернулся я домой, начал говорить всем: «Не покупайте землю, вам должны её дать бесплатно». Никто меня, конечно, не послушал. Погорел я на этой агитации. Арендаторы хотели купить землю на любых условиях, залезали в долги до третьего колена. А я остался один. Потом ещё неудача. Тот же товарищ сказал мне, что надо бороться за выявление скрытых земель, тогда, мол, борьба в деревне усилится.

— Скрытых земель? — переспросил Ичиро.

— Да. Многие имеют земли чуть больше, чем значится по учетным книгам. Сами понимаете, налоги, обязательные поставки — ну, каждый и хитрит…

— А при чем здесь, товарищ, — снова перебил рассказчика Эдано, — скрытые земли?

— Мне говорили, что после реформы в деревне стали заправлять кулаки. Скрытых земель, конечно, больше всего у них, ну и у простых крестьян есть немножко. Кулаки это знают и держат остальных в руках. Поэтому, дескать, надо выявить скрытые земли у тех и у других, и тогда у мироедов будет меньше власти.

Умэсита помолчал, словно вспоминая пережитое, осторожно стряхнул пепел:

— Я, признаться, засомневался. Как же так, думаю, власти тоже этого хотят, и мы, коммунисты, должны им помогать. Ну, мне показали книжку Ито Рицу, в ней действительно написано — надо выявлять скрытые земли, и это, мол, создаст условия для кооперирования деревни. Указание есть указание. Вернулся я к себе, снова начал агитацию и снова потерпел неудачу. Да ещё какую! Скажите, кто добровольно захочет больше платить налогов, больше отдавать риса? А я продолжал долбить своё. Да… Мне и сказали, что если не уберусь из деревни, то будет плохо. И кто сказал? Не кулаки, а свои… Пришлось уехать… Долго искал, куда руки приложить, потом вот, спасибо, в комитете помогли, направили к вам…

— Са… — протянул удивленный Оданака. — Даже не верится.

— Мне тоже не верилось, — устало проговорил Умэсита. Было видно, что воспоминания ему тягостны. — Теперь всё понятно. Позднее руководство осудило это как левацкий загиб отрыв от масс.

— Отрыв от масс… — задумчиво повторил Оданака. — А ведь правильно, оторвались. Вот мы, например, что сделали? Работаем на базе, но живем-то в деревне. Мне уже приходилось слышать, что после земельной реформы крестьянские союзы не нужны: не за что бороться. Кто такие слухи распространяет? Помещики, кулаки… Сколько разных кооперативов появилось! И по выращиванию свиней, и по продаже молока, и многие другие. А кто в них наживается? Опять же — помещики и кулаки. Они же и крестьянами руководят. А молодежь? Тебе бы, Эдано, заняться этим делом, за тобой бы все молодые пошли.

— Староват я для молодежи, Оданака-сан.

— Молодежь впечатлительна. Тебе легче подойти к ней, чем другим. К тому же ореол камикадзе… Романтично. Не отмахивайся, мы должны всё учитывать. Не падайте духом, товарищ, — обратился Оданака к Умэсите. — Завтра приезжает представитель Центрального совета профсоюза рабочих, обслуживающих оккупационные войска. Наша база, оказывается, единственная, где нет профсоюза. Напрасно мы медлили, сколько времени потеряли.

* * *

Представитель Центрального совета, вежливый человек с интеллигентным лицом, говорил тихо, внушительно, как и подобает представителю столь высокого органа.

Собрав инициативную группу, он лично со всеми познакомился, внимательно расспросив каждого о его жизни и работе. Потом произнес короткую речь:

— То, что на этой базе нет до сих пор отделения нашего профсоюза, недоразумение, в котором повинны мы. Профсоюзу приходится работать в трудных условиях. Отдел труда штаба оккупационных войск весьма близко к сердцу принимает каждую забастовку. Недавно генерал Макартур направил правительству директиву, в которой потребовал лишить права на забастовки рабочих и служащих государственных и общественных учреждений. А ведь их союз насчитывает более двух с половиной миллионов человек. Понимаете, уважаемые? Правительство уже издало указ, в котором удовлетворило требование американского командующего. Оно заявило. «Письмо Макартура стоит выше всех законов».

Он помолчал, поправил галстук и так же тихо продолжал:

— Поэтому сами понимаете, что нашему профсоюзу приходится действовать в особых и чрезвычайно сложных условиях. Создание отделения на вашей базе, как я полагаю, не встретит возражений у командования, но мы должны быть гибкими и предусмотрительными. Какое мнение у вас о составе комитета?

Речь эта не вызвала энтузиазма у собравшихся, но и возражать ему никто не стал. В состав комитета первыми были выдвинуты Оданака, Сатоки и Эдано. Представитель аккуратно записал фамилии, потом несколько минут изучал список.

— Я убежден, что собравшиеся здесь наметили в комитет наиболее достойнейших из вас… Но… — замялся он, — я вижу среди них Оданаку-сана. Я отношусь с полным почтением к Оданаке-сану, но уважаемый кандидат состоит в коммунистической партии. Поймите меня правильно, лично я не считаю это достаточным поводом для отвода кандидатуры, хотя американское командование весьма недоброжелательно относится к коммунистам и могут возникнуть непредвиденные трудности.

Заметив, что собравшиеся заволновались, представитель чуть повысил голос.

— Повторяю — я отношусь с уважением к Оданаке-сану и его убеждениям. Позже, когда отделение союза будет создано, вы, если захотите, сможете избрать его советником комитета, хотя, повторяю, это вряд ли понравится командованию. Согласны?

Посовещавшись, рабочие согласились с этим мнением.

* * *

Представитель Центрального совета профсоюза оказался прав: известие о создании отделения профсоюза на базе не обрадовало, но и не огорчило полковника Дайна. Он даже самодовольно усмехнулся, когда представитель вежливо пояснил, что эта база — единственная, где ещё нет профсоюза.

— Пожалуйста, — небрежно заявил Дайн, — я не возражаю Мы, американцы, сторонники демократии, так как представляем самую демократическую страну мира. Но, — в голосе полковника послышались металлические нотки, — надеюсь, что в составе руководства профсоюза не окажется подрывных элементов. Этого требует безопасность вверенной мне базы, а также интересы вашей же страны.

— Конечно, господин полковник, — поспешил успокоить Дайна представитель. — Деятельность профсоюза будет регламентироваться соглашением между нашим Центральным советом и командованием американских оккупационных войск.

Вежливо поклонившись, он вышел из кабинета. Дайн снял телефонную трубку и позвонил контрразведчику:

— Тут у меня был тип из профсоюза, он создает у нас отделение. Проверьте, нет ли в составе комитета красных.

— Слушаюсь, сэр!

Положив трубку, полковник усмехнулся, вспомнив слова профсоюзника: «Ваша база — единственная, где ещё нет профсоюза». Как он об этом не подумал раньше? Но всё равно можно будет похвастать перед коллегами на первом же совещании в штабе. Пусть знают, что к нему, Дайну, профсоюзники решили обратиться только в последнюю очередь. А почему? Потому что знают: полковник Дайн не какая-нибудь мямля из тех, кто надел армейские штаны только в войну или, чего хуже, оказался в армии после того, как прозвучал последний выстрел.

* * *

Вечером, ложась спать, Эдано Ичиро долго размышлял. Собрание и выборы в комитет, в составе которого он оказался, оставили неприятный осадок. Не так всё он себе представлял. Он готовил себя к борьбе, а что вышло? Ему вспомнились слова бывшего капитана, а ныне бизнесмена Уэды: «Нас выпустили из клетки, как баранов». Всё получилось так, словно человек готовился поднять тяжелый, непомерный груз, а ему подложили пузырь, окрашенный под металл.

Дома тоже не всё шло нормально. Дед и сын в последнее время как-то отдалились от него. А ведь они самые близкие для него люди, его родная кровь… Надо учиться у товарищей. Но даже Оданака не стал таким близким, как Савада. А отец? Наверное, очень занят: от него пришло только одно письмо, в котором он сокрушался, что не сможет прибыть на похороны Намико. Значит, действительно не мог — отцу Ичиро верил беспредельно. А Савада? Почему он не ответил?..

Утром дед, Сэцуо и Акисада почувствовали, что в Ичиро наконец-то произошла долгожданная перемена.

— Вот что, дедушка, — категорически заявил он. — Хватит тебе возиться с кухней. Подбери служанку по своему вкусу.

— Правильно, внучек, — согласился дед, — стар я стал, но, может быть, тебе надо подумать о новой хозяйке? Ты молодой, да и Сэцуо нужна материнская ласка.

— А что? — подмигнул Акисада. — У меня такие красавицы на примете есть, в Токио таких не найдешь, да что там в Токио, даже в Кёто, а Кёто всегда славился красавицами. Эх, будь у меня вторая нога, я бы теперь…

Легкая тень пробежала по лицу Ичиро:

— Нет, дедушка, о хозяйке думать ещё рано… Ты же меня вырастил сам.

— Я, я… — В голосе старика послышались ворчливые нотки. — Я уже тогда был стар. А ты молодой, много занимаешься тем, чем не надо. Молодежь не уважает законы предков. Вот и Намико. Все же знают, что беременным женщинам нельзя смотреть на пожар, а она побежала тогда в усадьбу Тарады. И в храм к богине Коннон не ходила. Ни одна беременная не позволила бы себе такого.

Ичиро, чтобы прекратить неприятный разговор, спросил Акисаду:

— Красавицы красавицами, а чем ты ещё можешь похвастать, одноногий козел?

— Я? Вот прочитай! — самодовольно улыбнулся Акисада, подавая визитную карточку.

Ичиро с удивлением прочитал:

«Акисада Нориясу — заместитель заведующего договорным отделом строительной флрмы «Уэда и К°», Кобэ…»

— Ты стал заместителем заведующего?..

Акисада рассмеялся:

— Да где там. Я сам это выдумал. Когда подаешь такую визитную карточку, к тебе иначе относятся. Даже Рябая теперь со мной уважительнее стала говорить: подумывает о строительстве крахмального завода. Это будет выгодный подряд фирме. Усадьбу мы ей уже строим.

Дед залился смехом, дребезжащим, прерываемым кашлем. Этот смех отозвался болью в сердце Ичиро: как постарел ты, родной!

— Ну и ловкач! — продолжал хихикать дед. — Умеет пыль в глаза пустить. Вот уж правду говорят: «Даже у дурака может быть какой-нибудь талант».

— Это я, заместитель заведующего, дурак? — нахмурил брови Акисада.

— Ладно, — улыбнулся Ичиро. — В нашем доме живут только умные. Договорились? — И, положив руку на хрупкое плечико сына, ласково сказал: — Давно мы не боролись с тобой, сынок. Ты, наверное, стал очень сильным и поборешь меня?

— Я?.. — задохнулся от счастья Сэцуо и принял борцовскую стойку.

* * *

В тот же день Ичиро показал Оданаке и Умэсите заявление о вступлении в партию, а после работы они торжественно вручили ему свои рекомендации. Волнуясь, Ичиро взял их обеими руками, как когда-то их сосед, отец Намико, красный листок — повестку о призыве в армию. Только под торжественностью отца Намико таилась глубокая сердечная боль, а Эдано радовался, и ему не надо было скрывать свои чувства. Он от души благодарил товарищей, заверяя, что оправдает их надежды, и, наверное, ещё долго говорил бы, но Оданака шутливо толкнул его кулаком в бок:

— Вот не ожидал, что ты можешь быть таким красноречивым!.. Но дело не в этом… Знаешь, лучше бы тебе самому поехать в префектурный комитет партии. У нас часто посылают рабочих в Кобэ за грузами. Я попрошу сержанта, чтобы он взял тебя с собой.

— Большое спасибо, друг!

2

Автоколонна из десятка «студебеккеров», ревя моторами и оглушая прохожих клаксонами, бешено неслась к Кобэ. Встречные машины опасливо прижимались к обочине дороги и сбавляли ход, крестьянские тележки просто останавливались, а некоторые из их хозяев на всякий случай кланялись мчавшимся мимо грузовикам, за рулями которых сидели военные-янки.

Тресясь в кузове, Эдано недоумевал: «Шалые какие-то, ведь не по боевой тревоге их послали. Неудивительно, что столько людей калечат, если трезвые мчатся с такой скоростью». Другой грузчик, неразговорчивый, хмурый человек, равнодушно смотрел по сторонам — он уже не первый раз сопровождал машины в Кобэ и привык к американской манере езды.

В Кобэ бег колонны был замедлен полицейскими-регулировщиками, вернее, не ими, а внушительными фигурами здоровенных парней из эмпи. Американские водители предпочитали не иметь дело с отечественной военной жандармерией: это не японская полиция. У порта автоколонна остановилась, и сержант, разминая ноги, пошел в комендатуру. Появившись через полчаса, он кивком головы подозвал водителей и грузчиков:

— Вот что, парни, придется нам здесь немного потоптаться, груз получим часов через шесть, не раньше. Понятно? Если кто из вас успеет напиться — дело будет иметь со мной, — покачал он огромным кулаком. — Понятно? Чтоб через шесть часов все были на месте!

— Понятно! — дружно гаркнули шоферы.

Японцы-грузчики вежливо поклонились и стали быстро расходиться.

Напарник Эдано, буркнув: «Эх и высплюсь», полез а кузов.

Неожиданная задержка обрадовала Эдано: теперь не надо было обращаться к сержанту с просьбой об увольнении. Оглядевшись, он зашагал в префектурный комитет партии. Вот и нужная улица. Секретарь охотно уединился с ним на ящиках у стенки сарая. Дотошно расспрашивал о положении в Итамуре, о семье Эдано, о товарищах. И нашел теплые слова, чтобы выразить соболезнование Ичиро по поводу гибели его жены.

Выслушав рассказ об Умэсите, секретарь сцепил пальцы:

— Это всё правда, товарищ Эдано. Партия допустила ряд ошибок по крестьянскому вопросу. И здесь нет вины товарища Умэситы. Шестая партийная конференция признала ошибки, и теперь мы стараемся выправить положение. Ито Рицу изгнан из партии, как полицейский агент. Вот как иногда получается. А вас, — голос секретаря потеплел, и он внимательно посмотрел на Ичиро, — мы сегодня же примем в кандидаты, напрасно вы медлили. Мы ценим, что вы вступаете в партию в тот момент, когда на неё снова начались гонения. Вот в России, когда умер Ленин и враги подняли злорадный вой, сто тысяч человек стали коммунистами. Вы приехали удачно, сейчас собралось большинство членов комитета.

3

Ичиро шёл, не замечая вокруг себя пестрой шумливой толпы, заполнившей тротуары. Он словно со стороны присматривался к себе и всё время ощущал в нагрудном кармане куртки карточку кандидата в члены партии. Через три месяца он станет полноправным коммунистом, солдатом революции. И ничто, никакие испытания и опасности, не заставит его покинуть строй бойцов.

Постепенно Эдано успокоился, и в его голове замелькали более прозаические мысли: «Надо такое событие непременно отметить. Куплю хорошего вина, позовем друзей… Хватит горевать. Если бы Намико была жива, она тоже радовалась бы сейчас».

Мысль о жене отозвалась уже не острой болью, а легкой грустью в душе и не замедлила на этот раз стремительный шаг Ичиро.

— Эдано-сан!

Женский голос остановил его. Он оглянулся. Звали его или нет? Очевидно, послышалось.

— Эдано-сан! — снова раздался тот же голос.

Ичиро ещё раз оглянулся. У пестрой витрины магазина стояла невысокая женщина. Яркая одежда и такая же яркая раскраска лица не вызывали сомнения в её профессии. «Пан-пан, — сразу же определил Эдано. — Неужели она зовет меня?»

Виновато улыбаясь и кланяясь, натыкаясь на прохожих, женщина подошла к Ичиро, и на него пахнуло резким запахом дешевых духов, пудры, помады.

— Извините, пожалуйста, Эдано-сан, что я остановила вас… Вы меня не узнаете?

— Нет! — недоуменно смотрел на неё Ичиро.

Женщину снова довольно грубо толкнул какой-то прохожий. Эдано поддержал её за локоть.

— Я очень прошу вас уделить мне минуту вашего драгоценного времени, только здесь неудобно, если бы мы зашли за этот дом…

— Пожалуйста, — неохотно согласился Ичиро и пошел за женщиной, которая, стараясь никого не задеть, заторопилась вдоль витрин, свернула за угол, в узкий проезд между домами, и остановилась.

— Так вы меня не узнаете, Эдано-сан? — снова спросила она.

Ичиро пристально смотрел на неё. Густо усыпанный пудрой приплюснутый носик и торчащие скулы о чем-то напоминали, но он никогда не видал таких необычно широких глаз. Кто она?

— Не узнаете, — с легкой горечью прошептала женщина. — А помните Муданьцзян, магазин «Марудзен». Я — Хироко.

— Хироко! — Мысли Эдано помчались в прошлое. Подруга Ацуко, девушка, которую любил Адзума!

А она продолжала молча смотреть на Ичиро и, видимо догадавшись о его мыслях, подсказала:

— Это из-за глаз… Такая мода пошла, все стараются походить на американок. Операция несложная, её многие делают, особенно подобные мне…

— Теперь узнаю, и вы теперь…

— Проститутка, — спокойно ответила Хироко, — уличная. Нас называют «пан-пан».

Невозмутимый тон Хироко вызвал у Ичиро злость.

— Вот как? Значит, вы, Хироко, укрепляете взаимопонимание с амеко, выполняете государственную задачу?

Глаза женщины затуманились.

— Не надо, Эдано-сан, — печально продолжала она. — Вы же умный человек. Просто я оказалась слабовольной и не смогла покончить с собой… Когда вернулась на родину, поступила в американский госпиталь; там познакомилась с одним лейтенантом. Поверила ему, год прожила с ним, родился ребенок. Потом его перевели в Америку, он обещал взять меня с собой, но… А жить надо, родственники от меня отказались.

— Извините, Хироко, я понимаю… Я не хотел вас обидеть.

— Да разве я одна? Нас много. А обидеть… Мы тоже защищаемся.

— Вы?.. Защищаетесь?

— Да, — в голосе Хироко послышалась нотка гордости. — От хулиганов и разных других…

Эдано недоверчиво посмотрел на её маленькую, щуплую фигурку.

— Мы объединяемся в группы. У нас есть свой босс, и его парни не дают нас в обиду. Конечно, мы платим, и даже дорого. Но, простите, Эдано-сан, я остановила вас не для того, чтобы пожаловаться, — у каждого своя судьба. Я хотела спросить, узнать… где сейчас Адзума-сан? Я его любила.

Эдано растерялся: падшая женщина всё ещё помнит о любимом! О его друге!

— Его нет, Хироко, он погиб.

— Погиб? — Губы женщины задрожали. — Я буду молиться за него, Эдано-сан, поверьте, — она достала платочек, чтобы вытереть навернувшуюся слезу, — мне очень горько, что после моей смерти наши души не окажутся вместе…

Ичиро стоял, не зная, что делать; ему по-человечески было жаль Хироко, жизнь которой так надломилась. Ведь даже вера в то, что она встретится в загробном мире с человеком, которого любила, и та была растоптана. Но и стоять с ней дольше становилось неудобным: прохожие иногда бросали в его сторону любопытствующие взгляды.

Женщина, видимо, поняла состояние Ичиро:

— Извините, но я не могла не остановить вас. Это получилось так неожиданно. Спасибо за любезность.

Она церемонно поклонилась Эдано и торопливо пошла от него, затем снова вернулась:

— Простите, Эдано-сан, может быть, мне и не следовало это говорить, но вы тогда были несправедливы к Ацуко. Полковник Такахаси ничего от неё не добился, и у Ацуко были большие неприятности в магазине. Она любила только вас…

Эдано медленно двинулся к улице. Радостное настроение сменилось раздумьем над тем, что открылось ему после встречи с Хироко. Он даже забыл, куда идет, механически сворачивая с улицы на улицу, и опомнился только тогда, когда оказался около порта и попал в толпу грузчиков. На их плечах лежали кабури — рваные матерчатые подушки, предохраняющие тело от острых углов ящиков и грубой рогожи тюков. Головы были обвязаны полотенцами, чтобы потные, слипшиеся волосы не лезли в глаза, не мешали работать. Даже без груза на плечах их фигуры сутулились, а ноги, обутые в старые, серые от пыли туфли, шаркали по асфальту. Это были крепкие, выносливые парни, без единого грамма лишнего жира. Они прошли мимо Эдано тесной группой, насупясь и не уступая дороги.

Около автомашин Эдано никого не увидел, только в кузове «студебеккера», на котором он приехал, продолжал похрапывать его напарник.

Он снова побрел по городу в поисках магазина, ресторанчика или харчевни, где можно было бы поесть подешевле. Свернул на незнакомую улицу и попал в толпу, которая глазела на процессию. Ичиро в недоумении остановился: по центральной части улицы неторопливо шла группа прилично одетых мужчин и женщин. В руках их были флажки «хи но мару» и бумажки с текстом. На мотив песни «Боевые друзья» они нестройно и гнусаво тянули:

Продолжая недоумевать, Ичиро узнал из песни, что позже в доме её героини обвалилась крыша, умерла мать, а старшая сестра отправилась в чужие страны, и сирота лунными ночами, когда в небе летят гуси, выходит на улицу и ждет, не вернется ли сестра. Процессию замыкало десятка два людей, одетых в жалкие отрепья.

— Кто это, уважаемый? Крестьяне? — не выдержав, спросил Ичиро у стоящего рядом мужчины в куртке со следами масла и металла.

— Крестьяне? — хохотнул тот. — Помещики. Они считают, что им мало заплатили за землю, и идут в префектуру требовать надбавки. Вот пауки!

— И эти, — показал Ичиро на хвост колонны, — тоже помещики?

— Да нет, — рабочий даже сплюнул от злости, — наняли безработных, чтобы жалость вызвать. Привыкли всех обманывать.

— Ну и ну! — усмехнулся Ичиро.

Вскоре он нашел маленький, на три столика, ресторанчик, убогая обстановка которого свидетельствовала, что он предназначен не для местных богачей и не для туристов. Так и оказалось. Усевшись за столиком у единственного окна, Ичиро не спеша поглощал скромный обед, который официантка, жена владельца ресторанчика, подала с поклонами, словно он, Ичиро, сделал заказ, приличествующий знатному вельможе. Но он не обратил внимания на любезность хозяйки, его мысли были прикованы к событиям, нахлынувшим на него в Кобэ.

Снова в памяти, заслоняя все, возникла Ацуко. Как он был неправ, и как ей, наверное, было больно. Где она? Жива? Даже не спросил, растерялся. Поискать Хироко и узнать?

Ичиро рассеянно посмотрел на улицу. Мимо ресторанчика ковылял человек, лицо которого показалось ему удивительно знакомым. Когда прохожий поравнялся с окном, Эдано вздрогнул: Нагано! Поддавшись первому порыву, он выскочил на улицу и крикнул: «Нагано! Нагано-сан!» Человек остановился. Ичиро подошел к нему.

— А… Эдано, здравствуй! — равнодушно произнес Нагано.

— Ты не торопишься? Зайдем на минутку сюда! — показал Ичиро на дверь ресторанчика.

Усадив его за столик, Ичиро весело проговорил:

— Мне сегодня везет на встречи. Хотя мы и не были друзьями, но всё-таки есть что вспомнить: Маньчжурия, плен… Давай немного выпьем!

Нагано отрицательно покачал головой.

— Да брось, — настаивал Ичиро. — Мой дед сказал бы: «Церемонный всегда остается голодным».

— Боюсь охмелеть, — нехотя ответил Нагано, — я сегодня ещё ничего не ел.

— Вот как!

Веселость, которая внезапно охватила Ичиро, исчезла. Только сейчас он обратил внимание, что перед ним сидела тень Нагано. Вместо толстомордого здоровяка, грозы всего авиаотряда, за столом сутулился изможденный полускелет с серым от недоедания лицом, глаза смотрели тускло и равнодушно, как у человека, воля которого окончательно сломлена.

— Извини, пожалуйста, — виновато проговорил Ичиро и подозвал официантку. — Повторите мой заказ и подайте нам сакэ, хорошего!

Эдано смотрел на собеседника и не решался задать какой-нибудь вопрос. Почему он остановил Нагано? Такой уж необычный день сегодня выдался ему.

Молчание стало просто томительным, но выручила официантка, подавшая еду и сакэ.

— Ну, выпьем за встречу! — предложил Ичиро.

Нагано мгновенно опрокинул чашечку и принялся за еду, стараясь сдерживать себя. Только после третьей чашечки, когда на его обтянутых кожей скулах появился румянец, Ичиро рискнул задать вопрос:

— Что с тобой произошло? Ведь, когда мы расстались в Майдзуру, ты был таким здоровым парнем, такую речь произнес!..

Нагано промолчал, буквально вылизывая посуду, и, чуть икнув от сытости, лениво проговорил:

— Если угостишь сигаретой, расскажу.

— Пожалуйста!

Затянувшись, с наслаждением пуская дым и выкурив почти половину сигареты, Нагано проговорил:

— Интересуешься? Ладно, расскажу. Мне теперь терять нечего, да и самолюбия больше нет.

— Не понимаю тебя.

— Да всё просто. Я тебе ещё в госпитале рассказывал, что до армии батрачил и почувствовал себя человеком, только когда стал летчиком. Что мне оставалось делать, вернувшись из плена? Опять в батраки? Сволочь Тарада обманул, обещал позаботиться обо мне, а сам, мерзавец, куда-то делся. Это ведь по его приказу я тогда тебя кирпичом… А жрать надо. Поехал в деревню, к своим. Думаешь, обрадовались? Им самим есть было нечего. А я что умею? Только летать. Три месяца с ними промучился. Потом узнал — есть разные фермы, где собрались бывшие военные. Мне удалось к одной из них пристать. Свиней разводили.

— Свиней? — удивился Ичиро. Он внимательно слушал всё, что говорил ему бывший подчиненный. В Нагано сломалась какая-то внутренняя пружина, и перед ним сидел совершенно другой человек.

— Да, свиней, — криво улыбнулся Нагано. — Главный свиновод — бывший генерал, его помощники — полковники, свинарники — в перегороженных ангарах, на аэродроме… Да это тебе, наверно неинтересно.

— Нет, почему же?

— Работали только те, кто раньше был солдатом, ефрейтором, унтер-офицером… Ну и отдельные офицеры тоже.

— А много было свиней?

— Порядком. Правда, одной свининой мы бы не прожили. Начальство откуда-то добывало деньги. Нам-то что — кормили прилично.

— И больше ничем не занимались?

— Ещё как. Изучали новую тактику, слушали лекции о реактивной авиации. Даже два тренажера было — тренировки на них называли спортчасом, дисциплина железная.

Нагано умолк, и Ичиро вопросительно посмотрел на него.

— А дальше появился у нас на ферме один тип, из «потухших сердец», вербовщик. Я тоже согласился полетать. Думал: «Как же так? Война прошла, а я ни одного боевого вылета не сделал». Да и платить обещали хорошо… И я попал к Чан Кай-ши. — Голос Нагано окреп и стал жестче. — Там летал, бомбил, целый месяц. Могу похвастать — отвел душу. Видел бы меня подполковник Коно… Потом… потом, — голос Нагано снова сник, — у красных появились самолеты, и один из них влепил мне заряд в ногу, в ту, что русские вылечили.

Он снова зажег потухшую сигарету:

— Вот когда я им стал не нужен, только тогда понял, куда попал. Еле выкарабкался. Вернулся и снова не знал, что делать. Кому нужен инвалид? Ты видел, как я теперь хромаю?

Ичиро кивнул головой.

— Чем я только не занимался, за что только не брался, даже кровь сдавал, но теперь у меня самого её мало. Посмотри!

Он встал и повернулся спиной: на куртке был крупный иероглиф «Тоби» — «Коршун».

— Коршун? — переспросил Ичиро. — Это что — наименование фирмы или организации?

— Какой к дьяволу фирмы! — снова опустился на стул Нагано. — Человек с таким знаком на спине готов за деньги на всё — есть стекло, глотать огонь, лишь бы платили. Понятно? Я за деньги человека готов убить.

— Ты уже убивал за деньги! — не выдержал Ичиро.

— Ну и что? — равнодушно ответил Нагано. — Все друг друга убивают именно из-за денег. Я знаю, что ты скажешь, только это одни посулы, а нарисованной лепешкой сыт не будешь. Знаешь такую поговорку?

— Знаю. Знаю и другие.

— А, брось, — поднялся Нагано. — Лучше дай ещё сигарет. Если бы не сволочь Тарада, который только один знал, что я был в «Кровавой вишне» и по его приказу хотел убить тебя, я бы сейчас… А тут еще сам с дурацкой речью вылез в Майдзуру.

— Что бы ты сейчас?

— Ну, например, — выпрямился Нагано, — служил в полиции и ловил бы тебя, красного. Ведь ты красный?

Ичиро промолчал.

— Спасибо, накормил! — бросил уже от дверей Нагано. — Я бы на твоем месте этого не сделал!

Долго сидел Эдано, размышляя над судьбой Нагано. Сколько их таких, готовых на всё, бродит по стране? Ну, генералы, офицеры, сыновья помещиков, дельцов, чиновников, кулаков — те понятно. А этот наемный убийца — бывший батрак. Как его сделали таким? Как?

Ичиро взглянул на часы: времени оставалось мало…

Солдат-водитель всё-таки нализался. На потеху одним и в поучение другим сержант надавал ему великолепных оплеух и, забросив пьяницу в кузов, сам сел за руль.

4

Эдано Ичиро готовился встретить друзей. Исполнился год со дня гибели Намико, и он, по совету деда, решил почтить память жены. Старик ворчливо командовал служанкой, а довольный Акисада, мурлыча что-то под нос, разбавлял спирт водой. Инвалид явно процветал, это было видно и по округлившейся физиономии и даже по тому, что вместо деревяшки он теперь носил довольно дорогой пластмассовый протез. «Престиж фирмы заставил купить», — объяснил он.

Но первый гость был неожиданным — господин Нобору Фумидзаки, секретарь клуба «Соколов с потухшими сердцами».

После обычных приветствий гость сказал:

— Я очень сожалею, Эдано-сан, что вы так и не вступили в наш клуб. Но я понимаю — молодая жена, семья… Я, признаться, сам первый год после женитьбы не любил покидать свой дом, хотя это и не в нашем национальном характере.

— Моя жена погибла, — сухо ответил Ичиро.

— Ах, вот как! — лицо Фумидзаки выразило скорбь. — Весьма жаль, примите мое сочувствие. Простите за любопытство, вы снова женаты?

— Нет!

Гость потер руки, словно подобное обстоятельство ему понравилось. Он этого и не скрывал.

— Тем проще. Вы меньше связаны.

— Я вас не понимаю.

— Сейчас всё объясню, — снова перешел он на деловой тон. — Помните наш первый разговор, Эдано-сан? Вы тогда сомневались в осуществимости целей, которые поставили перед собой члены нашего клуба. Не так ли?

— Возможно!

— Ха, «возможно»! На днях американский командующий Макартур направил правительству его величества директиву о создании резервного полицейского корпуса численностью в семьдесят пять тысяч человек, а штат морской полиции будет увеличен на восемь тысяч человек.

— Полицейский корпус?

— Да, полицейский, — самодовольно улыбнулся гость. — Но разве дело в наименовании? Просто дань разумной предусмотрительности.

Эдано уже знал о резервном полицейском корпусе, но ему хотелось подробнее услышать, что за этим кроется.

— Я никогда не служил в пехоте, тем более в полиции.

Гость оживился.

— В этом и нет нужды! В корпусе предусмотрены самые различные рода войск.

— И авиация?

— Конечно. Могу вам доверительно сообщить, что если вы захотите поехать в Читосе на Хоккайдо или в Цуики на Кюсю, то сможете пройти хорошую переподготовку на реактивных самолетах.

— Вот как? — удивился Эдано. — Ведь это американские базы.

Гостю нравилась наивность хозяина:

— Конечно, Эдано-сан. Вы не ошиблись.

— И это делается официально? Ведь иначе могут быть неприятности? — снова задал «наивный» вопрос Эдано.

Гость на секунду замялся:

— К сожалению, пока неофициально. Наши политиканы, как всегда, осторожничают. Подготовка проводится под шифром «Цветущая вишня». Правда, это звучит поэтично?

Эдано вспомнил «Кровавую вишню» в лагере. «Ничего святого у мерзавцев нет, — подумал он, — всё могут испохабить». Но его лицо осталось таким же спокойным, и мысли бывшего камикадзе не открылись гостю, который внимательно смотрел на него, стараясь проверить эффект своих слов.

— Ну так как же, Эдано-сан?

— Простите, но снова учиться, снова казарма и все прочее…

Гость неожиданно охотно согласился с возражениями хозяина:

— О, я понимаю, но у вас, очевидно, мое предложение вызвало воспоминание об авиаучилищах императорской армии. В них готовили прекрасных летчиков, но требовательность и дисциплина там были действительно слишком суровы. Но пусть подобная ассоциация с прежним авиаучилищем вас не пугает.

— Меня трудно испугать.

— Понимаю, — снова согласился гость. — Именно поэтому вы в годы войны были в числе самых любимых его величеством и нацией воинов… Поэтому и я пришел к вам.

Эдано смотрел на Фумидзаки, и он ему казался обломком прошлого, но обломком опасным — одним из тех, кто снова готов лечь в фундамент стены гнета.

А гость, сделав многозначительную паузу, продолжал:

— Для вас, Эдано-сан, для всех героев, подобных вам, у меня есть другое, более достойное предложение.

— Слушаю вас.

— Предложение прекрасное, — внушительно подчеркнул Фумидзаки. — Мы предлагаем это только настоящим летчикам. Вы сможете летать без всякой переподготовки и не как военнообязанный, а за очень приличное, можно сказать, большое вознаграждение.

Эдано понял, о чем идет речь. Ему вдруг захотелось указать на дверь и молча выпроводить вербовщика, но, сделав над собой усилие, он сдержался.

— Всё же где летать? — сухо осведомился он.

Гость, тронув хозяина за колено, раскрыл рот в улыбке:

— В небе, Эдано-сан, в небе. Оно везде одинаково, а земля… на ней есть взлетные полосы, которые тоже всюду одинаковы.

— Но все-таки, — настаивал Эдано. — Чан Кай-ши китайцы дали под зад, и ему надо думать, чем кормить свою армию на Формозе.

Улыбка гостя погасла, и он гуманно пояснил:

— Мир велик, а небо, повторяю, везде одинаково. Важно, что вы будете летать, и, подчеркиваю, платить будут просто замечательно.

— А чем будут платить? Долларами, иенами или другой валютой? — продолжал расспрашивать Эдано.

— Все валюты мира сейчас равняют свой курс на доллары.

— Понятно, уважаемый, но отправляться надо ещё дальше Китая…

— О, не беспокойтесь, это близко, — перебил Фумидзаки.

— К Ли Сын Ману! — догадался Эдано. — Понятно… — Гнев его все нарастал, и он чувствовал, что больше не может сдерживать себя. — А сколько вы, уважаемый, получаете за голову?

— Не понимаю вас, — насупился тот.

— Ну, например, за голову Нагано, которому вы исковеркали жизнь, а потом выбросили его на свалку, как старую циновку?

— Не забывайтесь! — Глаза гостя сверкнули, и он встал. — Я поступаю как патриот и борец против коммунизма.

Эдано тоже поднялся:

— Патриот? Ты мерзавец, а не патриот! Таких, как ты, нужно сажать в сумасшедшие дома, судить как преступников…

Фумидзаки торопливо сунул руку в карман. Эдано рванулся к нему и успел вывернуть занесенную для удара руку… На пол, глухо звякнув, упал кастет. Подтолкнув согнувшегося от боли вербовщика, Ичиро рывком распахнул дверь и дал гостю такого пинка, от которого господин секретарь клуба «Соколов с потухшими сердцами» растянулся в пыли.

Несколько секунд Фумидзаки пролежал неподвижно, потом медленно поднялся и с налитыми кровью глазами двинулся к Эдано. Но тут чья-то тяжелая рука схватила его за плечо и повернула к себе. Сзади вербовщика стояли Харуми и Оданака, чуть подальше Сатоки и Умэсита держали за руки шофера Фумидзаки, который с гаечным ключом хотел броситься на выручку.

— Что за тип? — спросил Харуми.

— «Сокол с потухшим сердцем», предлагал мне наняться к Ли Сын Ману.

— Понятно! — насупился Харуми и, поднеся большой, мосластый кулачище к лицу Фумидзаки, с расстановкой проговорил: — Послушай, ты, сокол, если ты и твои дружки будут приставать к Эдано, мы придем все — а нас тысячи — и разнесем в пух и прах ваше гнездо, а у тебя не только сердце — глаза потухнут. Понял? — спросил он, ещё сильнее сжав плечо Фумидзаки. Тот, кривясь от боли, молча кивнул головой.

Харуми толкнул вербовщика к машине, а Сатоки, не удержавшись, отвесил звонкую оплеуху шоферу.

— На память!

Машина рывком тронулась с места и скрылась за поворотом.

— Нехорошо получилось, внучек, — упрекнул Ичиро дед.

— Э, почтенный, не всегда же и нам молча всё сносить, — успокоил старика Харуми. — Пусть знают, в другой раз близко не подойдут.

Даже спокойный и выдержанный Оданака на этот раз поддержал друзей:

— С такими мерзавцами иначе нельзя, они смелые только с робкими.

— Забудем, — подвел итог Ичиро. — Пошли в дом!

И они больше не вспоминали о «соколе с потухшим сердцем» весь вечер. Только припоздавший Акисада, узнав о случившемся от деда, искренне огорчился:

— Жаль, меня не было. Нового протеза не пожалел бы. Деревяшкой я одного негодяя хорошо обработал.

— Кого? — поинтересовался Ичиро.

— Да так, — уклонился инвалид. — Попался тут один, ты его не знаешь.

Губы Сатоки дрогнули в едва заметной улыбке.

5

Полковник Дайн был взбешен — контрразведчик доложил ему, что в профсоюзном комитете, который создали японцы на его базе, оказался коммунист, а другой красный избран советником комитета.

— Кто это? — отрывисто спросил он.

— Эдано и Оданака, сэр!

— Немедленно уволить, и предупредите комитет: если их не исключат, я не буду признавать никакого профсоюза!

— Слушаюсь!

* * *

Эдано был в недоумении, когда часовой отобрал у него пропуск и, повернув за плечо, молча показал ему на дверь канторы. Только войдя и увидав там Оданаку, Эдано начал догадываться, в чем дело. Сержант, подав им конверты с расчетом, спросил:

— Вы что натворили такое, парни?.. Вас уволили.

— Не знаю, господин сержант, — пожал плечами Оданака.

— Гуд бай, парни!

Они решили дождаться обеденного перерыва, чтобы увидеть Сатоки и других членов комитета. Ожидание было томительным, как всегда бывает у человека, внезапно оставшегося без дела, выбитого из привычного ритма. Обоим было понятно, что уволены они по политическим мотивам, так как у них не было замечаний по работе, а Оданака к тому же был старшим у грузчиков. Их догадку подтвердил появившийся у конторы нисей.

— Вы — коммунисты, — довольно высокомерно пояснил он, — и наше командование не может рисковать безопасностью базы. К тому же вы пролезли в руководство профсоюза.

— А где же хваленая американская демократия? — насмешливо спросил Оданака.

— Оставьте свою пропаганду. В Штатах тоже коммунистов не допускают на такие объекты. Понятно?

— Но здесь не Штаты, это японская земля.

Нисей надулся и, показав рукой в сторону ворот базы, отчеканил:

— Эта территория находится под юрисдикцией американских законов, и так в любой стране, где развевается наш звездно-полосатый флаг.

Эдано не сдержался, его бесил этот тщедушный человечек, который стремился всегда показать своё превосходство только потому, что родился за океаном.

— Вы, японец, больший патриот Штатов, чем чистокровные янки.

— Я — американец! — гордо задрал острый подбородок нисей. — Ещё раз повторяю — для коммунистов наша база неподходящее место. Сайонара.

— До свидания, господин янки! — бросил ему велел Эдано.

Нисей остановился, повернулся к ним, но, смерив глазами две крепкие фигуры, видимо, решил, что связываться с ними не стоит.

В обеденный перерыв уволенных окружили взволнованные товарищи. Их возмущение искало какого-то выхода, но все ждали Сатоки, который, как председатель комитета, пошел выяснить причину увольнения двух членов их профсоюза. Возвратился он мрачный и злой, с трудом владея собой:

— Вот негодяи!

— Спокойнее, товарищ Сатоки, — прервал его Оданака, — гнев — плохой советчик, а ты наш председатель.

— Да ведь… — нетерпеливо продолжал Сатоки.

— Знаем, — снова остановил его Оданака, — господин нисей нам уже подробно объяснил причину увольнения. Зря пороть горячку не стоит.

— Хорошо! — уже спокойнее сказал Сатоки. — Сегодня вечером соберем комитет. Я думаю, мы им покажем, что с нами нельзя так обращаться, как обращаются они с неграми в своей Америке.

Грузчики одобрительно загудели.

Заседание комитета было бурным, накопилось много претензий к администрации базы. Грузчики и рабочие приводили факты грубости, унижений, которым подвергались они и их товарищи, требовали оплаты за каждый час сверхурочной работы. Голоса робких потонули в решительном хоре тех, кто говорил, что надо не просить, а требовать и, если требования не будут удовлетворены, бастовать.

По решению комитета на следующий день было общее собрание. Впервые они встретились все вместе. Никто из них раньше не представлял себе, как много их соотечественников работает здесь на оккупантов.

Сатоки доложил о событии, по поводу которого они собрались, зачитал требования, выработанные комитетом, и призвал бастовать, если американцы их отвергнут

Все поддержали комитет, голосовали даже те, кто в душе боялся.

Сразу же после собрания комитетчики отправились на переговоры, которые, однако, не состоялись. Командование базы, через нисея, категорически отвергло все претензии профсоюзных вожаков.

На следующий день ни один японец не вышел на работу. Пикеты забастовщиков кучками уселись неподалеку от ворот базы.

Полковник Дайн был непреклонен.

— Уволить всех, нанять новых! Немедленно! — приказал он своему заместителю подполковнику Кроссу. — А вы, — накинулся Дайн на нисея, — чем вы занимаетесь? На дьявола вас тащили сюда через весь океан? Со своими не можете управиться?!

— Я — американец, сэр, — решился почтительно возразить побледневший нисей

Дайн разъярился ещё больше.

— Ха! Американец! Если завтра у меня не будет рабочих, я дам вам такой американский пинок, что вы забудете, откуда приехали. Понятно?

— Понятно, сэр, — стушевался нисей.

— А вы, Кросс, проконтролируйте и обеспечьте выполнение приказа. Всё!

Задание полковника, которое Кросс посчитал вначале легким, оказалось непредвиденно сложным. Понадобились сотни солдат, чтобы временно заменить уволенных. Он даже не представлял, что их столько понадобится. Но ещё сложнее оказалось найти замену уволенным в соседних деревнях и поселках. Можно было подумать, что в них нет ни одного человека, нуждающегося в заработке. Старосты деревень с посланцами Кросса говорили уклончиво, ссылаясь на разгар уборки урожая, выдвигали и другие причины. Только самому Кроссу знакомый помещик разъяснил суть дела. Помещик был уже сед, считал себя интеллигентом, бывал в Штатах, чем очень гордился.

— Понимаете, многоуважаемый господин подполковник, — говорил он, немного рисуясь тем, что ему довелось объяснить кое-что важному американцу, — у всех тех, кто служил на базе, вокруг, в каждой деревне, родственники. Это одно обстоятельство. Другое заключается в том… — на секунду замялся он. — Крестьяне ещё не осмыслили важность миссии, которую выполняет в нашей стране ваша доблестная армия.

— Понимаю, — согласился Кросс, — значит, надо обратиться в более отдаленные районы.

— Возможно, господин подполковник, это было бы лучше, хотя…

— Что хотя?..

В глазах помещика мелькнуло лукавство:

— Видите ли, я читаю американские газеты, даже побывал в вашей великой стране и знаю — у вас тоже бывают забастовки. Чтобы их сорвать, нанимают штрейкбрехеров — так, кажется, их называют, — а забастовщики их бьют. Верно я говорю?

Подполковник нехотя кивнул головой.

— Вот видите, — улыбнулся помещик и сразу же стал серьезным. — Так у вас, в вашей великой демократической стране. У нас всё это будет сложнее, простите за откровенность, я говорю доброжелательно, вам, возможно, придется прикреплять солдата к каждому рабочему, как только он выйдет за ограду… Ведь ваши американцы-рабочие бастуют против американца-бизнесмена, а в данном случае… Вы понимаете меня? Все мы очень огорчены, господин подполковник, — наши соотечественники оказались такими неблагодарными. Впрочем, что можно ожидать от темного мужичья? Они должны быть признательны вам. Ведь ваши выдающиеся представители настояли на земельной реформе, которая причинила столько боли нам, помещикам, а именно мы с глубокой старины являлись стражами порядка и благоденствия в деревне. Простите, я слишком злоупотребил вашим вниманием.

Разглагольствования помещика действительно начали надоедать Кроссу, но подполковник решил быть терпеливым — его собеседник был с ним более откровенен, чем другие. Только теперь Кросс начал понимать всю сложность поручения полковника Дайна. «Старый чурбан, — мысленно ругал он шефа, — ну чем ему помешали те два япса? Что они, хуже других мешки и ящики таскали?»

— Но все же, — решил он ещё раз уточнить, — неужели на самом деле в здешних деревнях нет свободных рук?

Помещик схитрил:

— Видите ли, господин подполковник, в нашей деревне, например, почти всей землей раньше владела наша семья и семья уважаемого Иноуэ-сана, и я мог бы указать пальцем на каждого, кому нужна была работа. Теперь же, после реформы… Люди стали другими, меньше считаются с законами. Даже те, кто не прочь бы пойти работать к вам, побоятся. Кому хочется быть избитым? Даже вся полиция нашей префектуры не сможет обеспечить их безопасность. От соседей не спрячешься. Потом профсоюзы… Вы помните, сколько во время праздника у вашей базы собралось пришлого народа?..

Подполковник уехал, и хозяин еще долго смотрел вслед его машине, не скрывая откровенного злорадства. Пусть амеко знают, как подрывать извечные порядки. А если забастовка продлится долго, можно будет найти крепких батраков и подешевле.

* * *

Через день у ограды базы появились полицейские патрули. Они отогнали от ворот пикеты забастовщиков. Рабочие беспрекословно подчинились — комитет строжайше предупредил их, чтоб не поддавались ни на какую провокацию. В деревнях и поселках специально выделенные агитаторы рассказывали о целях и причинах забастовки, призывали крестьян поддержать земляков-забастовщиков. Те охотно откликнулись на призыв, тем более что в последнее время распространился слух, будто американцы хотят расширить базу за счет крестьянских полей. Забастовку обещали поддержать рабочие Кобэ.

6

За пять лет весь персонал базы — от солдата до её командующего полковника Дайна — привык, что вся черная работа делается руками японцев. А тут возникли сотни самых неожиданных проблем: исчезли грузчики, ворочавшие груды тюков, — теперь тяжести легли на плечи янки; в мастерских замерли станки — не нашлось специалистов; солдаты сами взяли в руки метлы — прибирали территорию, чистили уборные; в офицерском клубе исчезли искусные повара, услужливые официанты; даже «пан-пан», всегда готовых к услугам янки, словно ветром сдуло из окрестностей базы. Более туго, многие поставщики свежего мяса, зелени и фруктов стали опасаться выполнять заказы американских интендантов. Даже Рябая, вздыхая и проклиная в душе забастовку, делилась своими опасениями со старостой: «Очень, очень неприятно. Такие убытки! Но разве можно рисковать? Я женщина одинокая, а от забастовщиков всего можно ожидать. Тот же Эдано — он был камикадзе, разве ему известен страх? Я знаю, что такое пожар… Конечно, у меня всё застраховано, но… Они могут поставить пикеты у моего дома».

Староста, как мог, успокаивал помещицу и намекал, что его старший сын способен обеспечить её безопасность, но Рябая пропустила эти намеки мимо ушей и ушла с твердым намерением держаться в стороне.

* * *

Полковник Дайн рвал и метал. Сопротивление японцев для него было неожиданным. Он назвал подполковника Кросса мямлей и рекомендовал ему стать смотрителем сиротского дома, что якобы больше соответствует его натуре. «Вам даже торговлю кока-колой нельзя доверить». Но самым неприятным для Дайна было внимание газет к забастовке. Падкие на сенсацию журналисты пытались получить у него интервью. Он категорически отказался, но корреспонденты компенсировали его отказ подробными беседами с рабочими, и те очень охотно разъясняли причины забастовки. На страницы газет попали факты, весьма неприятные для полковника. Всплыла и история гибели Намико. Газета писала об этом ехидно, витиевато, с намеками, формально обвиняя забастовщиков в отсутствии патриотизма:

«Нам непонятно, почему наши соотечественники, безропотно работавшие сверхурочно в годы войны, теперь отказываются поступать так же? Ведь дело идет об укреплении боеспособности оккупационных войск, которые стоят на страже нашей родины…

Разве офицеры и солдаты императорской армии были более тактичны в обращении с населением?

Тот же лейтенант Майлз прекрасно демонстрировал закалку и выносливость своих коллег. После дозы спиртного, которую принимал господин лейтенант, любой наш соотечественник не смог бы пошевелить пальцем и ему потребовалась бы помощь врача. Но господин лейтенант даже управлял своим «джипом» на изумительной скорости, преодолевая любые препятствия. То, что одним из подобных препятствий стала беременная госпожа Эдано, является, как установила наша полиция, следствием её собственной неосмотрительности. Она неоправданно полагала, что обочина дороги предоставлена для пешеходов. Так действительно и было в прошлом, но теперь, когда появилась более современная американская техника и такие закаленные люди, управляющие ею…

Нас очень огорчает отсутствие патриотизма у соотечественников».

Когда полковник Дайн ознакомился с переводами подобных статей, он окончательно вышел из себя.

— Чем вы ещё можете обрадовать меня? — сдерживая ярость, спросил он контрразведчика.

— Только вот этим, сэр! — невозмутимо ответил тот, подавая небольшой заостренный колышек из бамбука.

— Что за мусор?

— Из-за этого мусора, сэр, нам скоро придется впереди «студебеккеров» посылать каток или бульдозер. Такой колышек пропарывает шину, как стальной гвоздь.

— Черт возьми! Куда смотрит их полиция? Почему не принимает мер?

— Я уже связался с полицией, сэр. Но дорога длиной в пятьдесят километров, и на каждом километре деревушка или поселок. А такую «мину» может поставить любой мальчишка. Не может же полиция арестовать всех мальчишек.

Полковник помолчал, обдумывая создавшееся положение, потом решительно отрубил:

— Они меня ещё узнают. Свяжитесь с полицией и эмпи. Арестуйте их комитет за подрывную деятельность.

— Слушаюсь, сэр, но…

— «Какие еще «но»? — снова взорвался Дайн.

— Видите ли, сэр, арестовать их лучше было бы раньше. Ведь вы приказали всех уволить, и теперь забастовщики формально не имеют отношения к базе.

— Плевал я на все формальности. Выполняйте приказ!

— Слушаюсь, сэр! — сухо ответил контрразведчик. Пожалуй, из всех подчиненных полковника он был наиболее самостоятельным, так как обладал большими правами.

7

В тот же день Сатоки, Оданака, Эдано и другие члены профсоюзного комитета были арестованы и доставлены в Кобэ. Они готовились к такому обороту: заранее был создан «запасной» комитет. В него вошли Харуми, Умэсита и ещё несколько рабочих.

Арестованных комитетчиков поместили в камерах раздельно, и в тот же вечер начался допрос:

— А, Эдано-сан! Вот мы и снова встретились. Очень сожалею, что по такому поводу, — дружелюбно встретил Эдано знакомый уже следователь.

— Я тоже.

— Не ожидал, что такой человек, как вы, станет коммунистом и нарушителем законов. Это ведь из-за вас и вашего друга Оданаки началась забастовка?

— Вы же знаете, что дело обстояло иначе, господин следователь.

— Почему вы так думаете?

— Я верю в нашу полицию, — чуть улыбнулся Эдано, — она всегда всё знает. Наверняка среди членов профсоюза у вас есть свои люди.

— Наша полиция в комплиментах не нуждается, — лицо следователя стало вдруг официальным. — Забастовка началась после вашего увольнения. Вы это отрицаете?

— Нет, господин следователь. Действительно так. Но наше увольнение было лишь поводом, и бастовали мы ровно сутки.

— Сутки?

— Да! Нас потом всех уволили. Вам это известно.

— Да, известно, но ваши действия подрывают оборону государства и сурово наказываются.

Эдано приподнялся и, глядя в глаза следователя, твердо проговорил:

— Разве есть закон заставлять людей работать свыше положенного и не платить им? Разве есть закон, позволяющий иноземцам издеваться над нами, японцами, на нашей земле? Разве есть закон, разрешающий им убивать нас, как убили мою жену?

Следователь отбросил авторучку:

— Здесь неподходящее место, чтобы заниматься коммунистической пропагандой. Идите и подумайте, поговорим завтра. Надеюсь, одиночка и соответствующий режим помогут вам понять свою вину.

— Мой отец, господин следователь, просидел в тюрьме двенадцать лет и остался при прежних убеждениях, а я сын своего отца. Ещё раз заявляю: мы ни в чем не виноваты.

— Уведите! — махнул рукой следователь.

Оставшись один, он нервно провел ладонью по волосам. Ну как ему не везет! И так каждый раз, когда приходится вести дело, связанное с американцами! Зачем полковник Дайн всех уволил? Грубая работа, очень грубая. Не могут сами — хотя бы посоветовались: задним числом предпринимать что-либо труднее. Ведь есть же у Дайна умный человек, тот контрразведчик. Мог бы подсказать! Нет, недаром все амёко с базы называют полковника чурбаном. Попробовал бы американский чурбан сам запугать этого бывшего камикадзе, который стал коммунистом… Коммунисты! Как просто было с ними раньше. Никакого следствия, никаких открытых процессов, никаких статей в газетах. Поймал — и в тюрьму. А теперь… Вот когда бы пригодился случай с Майлзом. Можно было бы всех комитетчиков посадить. Теперь нельзя, — сами заявили: во всем виноваты уголовники, да ещё заезжие. Почему американцы никогда с ним не советуются и только затрудняют работу? Можно было бы подговорить тех двоих, которых завербовал он в их профсоюзе, избить какого-нибудь американца, пусть не лейтенанта, а сержанта или даже солдата, и вот тогда бы… Так нет, арестовали, привезли… Или подсунуть туда, где работали комитетчики, пакет взрывчатки. Да мало ли что мог придумать умный человек, имеющий опыт?

Следователь прошелся по кабинету, постоял у окна, глядя на непрерывную цепь автомашин, скользящих по улице, и, не оборачиваясь, буркнул:

— Введите следующего!

На другой день к полицейскому управлению пришли тысячи людей; они потребовали освобождения арестованных. Делегация рабочих пыталась пройти в помещение и передать письменные требования. К управлению с воем подкатывали машины с полицейскими: блюстители порядка строились в ряды и бросались, размахивая дубинками, на демонстрантов. Появились и пожарные машины: сильные, как удары бичей, струи воды ударили в толпу.

Следователь стоял у окна и с профессиональным знанием дела определял: «Эти с верфей, вот те студенты, а те из порта. Здорово работают, оперативно. Попробуй тут прижать комитетчиков по-настоящему. А вон газетчики и кинохроникеры появились. Ишь как трещат аппаратами, мерзавцы. Читатели любят такие снимки, тиражи газет растут, и владельцам наплевать на всё…»

* * *

Мало радовали события и полковника Дайна. Причина забастовки стала известна всем и особое неудовольствие вызвала у солдат. Об этом полковник знал из информации контрразведчика. А час назад позвонили из Токио, из штаба. Недовольный голос знакомого из отдела труда поинтересовался, что происходит на базе — об этом заговорили токийские газеты. Стараясь приуменьшить значение происшедшего, полковник коротко доложил о забастовке и принятых мерах. Знакомый из Токио помолчал, а потом вежливо посоветовал Дайну как можно скорее уладить конфликт: сейчас не время обострять отношения с населением, предстоят события, в которых Японии отводится важная роль. Это в интересах Штатов. Что же касается рабочих, то, очевидно, в ближайшее время у полковника будет полная возможность отыграться.

Полковник долго держал в руке умолкшую трубку телефона, пытаясь понять, что же происходит и что ему следует делать. Самолюбие его было уязвлено: не хотелось идти на попятную, но токийский знакомый обычно не давал пустых советов.

Полковник приказал вызвать своего заместителя Кросса и контрразведчика.

— Я обдумал создавшееся положение, — как всегда внушительно, начал он, поглядывая на подчиненных так, словно они одни были виноваты во всём, а он, Дайн, вынужден исправлять их ошибки, — и считаю, что с забастовкой пора кончать. Требования их не так уж велики — и сейчас нет смысла тянуть. Можно пойти на временное перемирие с япсами. Мы ими займемся в более удобное время.

Лицо подполковника Кросса выразило недоумение: «Чертов чурбан, заварил кашу, а теперь нам расхлебывать!»

Контрразведчик был спокоен, и, посмотрев на него, Дайн подумал: «Знает всё. Возможно, и последний разговор подслушал». Отогнав эту мысль, полковник продолжал:

— Я пригласил вас, чтобы совместно выработать формулировку, которая была бы приемлема для нас.

Физиономия Кросса выражала полное непонимание, и Дайн досадливо поморщился. Затянувшееся молчание нарушил контрразведчик:

— Разрешите, сэр? По моему глубокому убеждению, виновником всего является Джон Иосивара, нисей. Хотя он и имеет американский паспорт, но не может считаться полноценным американцем, как и все цветные или полуцветные. Он ввел в заблуждение меня, вас и остальных офицеров.

Полковник мгновенно оценил подсказанный контрразведчиком выход: вся вина ложилась на единокровца япсов, и пусть они проклинают его сколько хотят.

— Правильно. Я и сам так думал. Немедленно увольте этого типа и отошлите в штаб. Пусть там разбираются с ним.

Дайну и в голову не приходило, что контрразведчик ловким ходом убирал человека, в котором подозревал своего тайного конкурента по одной из параллельных служб.

— Свяжитесь с полицией, — приказал на прощанье полковник, — и соответственно информируйте.

* * *

И снова следователь-японец сидел в знакомом кабинете контрразведчика-янки. Только на этот раз прием был более вежливым.

— Понимаете ли, — с наигранным недоумением произнес хозяин кабинета, — вся история с забастовкой, как мы выяснили, не стоит и выеденного яйца. Во всем виноват наш служащий нисей Джон Иосивара. Знаете ли, эти нисей — неполноценные американцы…

— И плохие японцы, — с готовностью согласился следователь.

Контрразведчик бросил взгляд на собеседника.

— Возможно. Так вот, командование базы, разобравшись в ситуации, решило переговорить с профсоюзным комитетом и уладить конфликт.

— Понятно. Их нужно выпустить?

— Да. Сегодня же. Вы не выдвигали перед ними каких-либо других конкретных обвинений, кроме забастовки?

— Пока нет… Вы разрешите мне высказать свое личное, возможно, и не очень компетентное мнение? Знакомство с вами и восхищение вашей великой страной придают мне смелости…

— Можно конкретнее, — поморщился контрразведчик.

— Дело в том… Если будет ещё раз необходимо изолировать кого-нибудь, не сочтите за труд поставить нас в известность заранее. Ваша любезность поможет нам добыть конкретные данные и факты.

Контрразведчик сразу уловил, что хотел сказать его посетитель. «Умный и опытный, — как и в прошлый раз, подумал он. — А мы сработали топорно, и все из-за «чурбана».

— Обязательно учтем! — Контрразведчик поднялся, протягивая руку.

— И еще одна покорнейшая просьба, — сказал следователь. — Мы бы хотели выпустить их завтра рано утром, чтобы не было никаких эксцессов. Это мое личное мнение.

— Делайте, как сочтете нужным. Гуд бай!

* * *

Рано утром, ошеломленные неожиданным освобождением, комитетчики оказались за воротами полицейского управления. В их ушах еще звучало напутствие следователя: «Благодарите за снисходительность американское командование и впредь будьте благоразумнее. В другой раз так просто не отделаетесь!»

Город ещё спал, готовясь к трудовому дню. Изредка проезжали автомашины да посередине улицы тащился сборщик мусора. За спиной у него — плетеная корзина, в руках длинные бамбуковые щипцы, которыми он подбирает клочки бумаги и, не глядя, перебрасывает их за спину, в корзину. Мусорщик равнодушно посмотрел на освобожденных и неторопливо прошел мимо.

Первым опомнился Оданака:

— Ну, друзья, чем объяснить такую милость полиции? Что-то подозрительно легко нас освободили. Вспомните вчерашние допросы.

Сатоки оглянулся и беспечно ответил:

— А дьявол их разберет! Важно, что мы свободны. Признаюсь, мне у них не очень понравилось. Теперь я, — рассмеялся он, — состою на государственном учете. Я тут впервые, а ты, Эдано, тоже в первый раз?

— Да!

— А я не в первый, — задумчиво проговорил Оданака, — у меня есть кое-какой опыт, и я убежден, что всё не так просто. «Снисходительность американского командования»! — повторил он слова следователя. — Нет, друзья, тут что-то иное. Надо зайти в префектурный комитет посоветоваться.

— Вы идите туда, а мы сразу домой. Потом расскажете! — решительно заявил Сатоки. Остальные с ним согласились — всем не терпелось успокоить родных.

— Пошли, Эдано! — толкнул в плечо товарища Оданака. — Выясним всё до конца — тогда и по домам.

— Эй, Сатоки! — крикнул Ичиро. — Зайди к моим, успокой деда.

* * *

Секретарь комитета внимательно выслушал Оданаку и Эдано, задал несколько вопросов, а потом подвел итог:

— Вам повезло — ваша забастовка была направлена против оккупантов и сразу же получила поддержку всего населения. А если бы вышло иначе?.. Как по-вашему, хорошо ли было подготовлено выступление рабочих базы?

Оданака насупился и буркнул:

— Очевидно, нет.

— Конечно, нет, — подтвердил секретарь. — Разве нормально, что о забастовке мы узнали из газет? Не мешало бы поставить в известность и нас, и Центральный совет профсоюза. Вам ещё достанется от него за самовольство, и обвинять в этом будут нас, коммунистов. Мы вынуждены были организовывать поддержку на ходу.

— Скажите, пожалуйста, — не удержался Эдано, — почему нас так быстро освободили?

Секретарь пожал плечами и улыбнулся:

— Честно говоря, я и сам этого не ожидал. Видимо, американцам выгоднее было уладить конфликт. В общем, будьте внимательны, держите связь с нами и непременно советуйтесь. Желаю успехов!

* * *

Работы у Эдано и его товарищей стало больше; поток грузов значительно увеличился. На базу прибывали одна за другой группы военных, которые через несколько дней снова уезжали. В небе появлялось всё больше самолетов, сотрясающих ревом реактивных двигателей всю округу.

Рабочие тревожились и терялись в догадках.

— А, ерунда! — размахивал руками Харуми, считавший себя непререкаемым авторитетом в военных вопросах. — Амеко хотят устроить маневры — вот и всё. Помню, когда я служил в двенадцатой дивизии, один раз…

— Да перестань ты, вояка! — прерывал его нетерпеливый Сатоки. — Маневры, маневры! Не один ты был солдатом. Тут что-то другое.

— А что именно? — начинал горячиться Харуми.

— Дьявол их знает. Спроси у полковника Дайна, он тебе ответит.

Все рассмеялись, представив себе, как Харуми будет спрашивать у недосягаемого полковника, которого они только изредка видели в автомашине, о причинах необычной активности базы.

— Теперь мне понятно, почему амеко так быстро отступились от нас, — заметил Оданака. — Маневры или что другое, но работы на базе прибавилось. И они, конечно, об этом заранее знали. Слушай, Эдано, ты же служил в авиации, так, может, больше нас понимаешь, в чем дело?

— Я?.. Я умел только держать штурвал самолета.

— Да говорю вам — маневры будут у амеко, — снова доказывал своё Харуми…

8

Двадцать пятого июня дед растормошил Ичиро рано утром.

— Вставай, внучек! — услышал тот сквозь сон тревожный голос старика. — Вставай скорее, война!

Эдано показалось, что всё это ему снится: он снова подросток, которого взволнованный дед будит, чтобы выслушать императорский рескрипт о войне за «Великую азиатскую сферу взаимного процветания». Но старик продолжал тормошить его, и он наконец открыл глаза:

— Какая война? О чем ты, дедушка?

— Послушай сам, внучек!

Ичиро рывком поднялся с постели и шагнул к приемнику, у которого стоял сумрачный Акисада. Диктор сообщал, что армия Ли Сын Мана, «отражая агрессию красных северокорейцев, перешла 38-ю параллель, полная решимости объединить свою страну». Диктор утверждал, что «освободительный поход» лисынмановцев закончится в несколько дней и что его приветствует весь «свободный мир».

«Теперь понятна «снисходительность» командования базы. Ловко нас провели американцы: забастовка могла им помешать», — подумал Ичиро.

— Как ты думаешь, чем всё это может кончиться? — хмуро спросил Акисада.

Ичиро отошел от приемника и пожал плечами:

— Трудно сказать. Во всяком случае, ничего хорошего ожидать нельзя. Это как пожар — может сгореть один дом, а может и целый квартал.

Дед испуганно взглянул на него:

— Неужели и до нас доберутся, внучек?

— Кто знает… Ли Сын Ман без американцев не решился бы начинать войну. А амеко сидят и у нас. Выходит, я сам им помогал, своими руками, — угрюмо закончил Эдано.

— Ну, это ты напрасно. Их ведь никто не звал сюда, — вмешался Акисада. — Мы проиграли войну, и побежденные всегда…

— Заткнись! — грубо прервал друга Эдано. — Иначе я подумаю, что не только вместо ноги, но и вместо головы у тебя протез. «Проиграли войну». Ты её, что ли, начинал? Тебе она была нужна? Повторяешь чужие слова, как попугай. Почему народ живет впроголодь? Проиграли войну. Почему столько безработных? Проиграли войну. Почему арестовывают за забастовку? Проиграли войну. Я тебя спрошу ещё тысячу раз «почему», и ответ будет один и тот же. А разве ты до войны лучше жил? Разве полиция ласковее была? Разве и раньше не продавали детей на фабрики, а девочек в бордели? Эх ты, господин заместитель заведующего отделом. Кто жалуется, что проиграли войну? Тот, кто землю или железо потом поливает? Нет! Те жалуются, кто и сейчас на нашей шее сидят.

— Да я что, я просто так, — оправдывался смущенный Акисада, — чего ты на меня набросился?

Дед, не любивший споров, укоризненно смотрел на Ичиро:

— Ну, чего ты горячишься, внучек? Акисада не второй Мондзю. Не будем загадывать, недаром есть пословица: «Говорить о будущем — смешить мышей под полом». Мыши-то и у нас есть. Я сначала испугался: думал — у нас война, а это в Корее. Конечно, и корейцев жаль, но ведь от укола в чужое тело не так больно, как в своё.

Эдано успокоился, да ему и не хотелось волновать деда: старик стал слаб, и внук относился к нему всё предупредительнее. Да и что можно сказать ему, человеку, стоящему на пороге смерти. А вот Акисада… Эдано посмотрел на насупившегося друга и подошел к нему.

— Не сердись, заместитель заведующего. Видишь сам, что творится.

Отходчивый Акисада виновато улыбнулся:

— Да нет, ты прав, у меня так бывает — ляпнешь, не подумав… А как ты полагаешь, корейская война не отразится на нашей фирме?

Теперь, не выдержав, улыбнулся Эдано:

— Да… Господин Уэда должен быть доволен: ты здорово печешься о его интересах.

— Главным образом о себе, — усмехнулся инвалид, — я ведь на комиссионных у него. Так как ты думаешь?

— Не знаю, друг, не знаю. Думаю, если твой шеф сумеет отхватить какой-нибудь подряд у американцев, то здорово наживется.

— Да мне какая польза, я же на комиссионных.

Эдано оживился.

— Ты тоже не теряйся. Сходи к полковнику Дайну и предложи свои услуги.

— К полковнику Дайну? — опешил Акисада, но, поняв шутку, рассмеялся. — Не пойду. Американский полковник слишком маленький партнер для меня. Лучше я махну в Токио, прямо к Макартуру.

Дед, серьезно слушавший весь этот разговор, не выдержал и плюнул.

— Тыква ты пустая, а не заместитель заведующего!..

* * *

Командующий базой сиял. Армия Ли Сын Мана скоро сомнет и уничтожит красных корейцев и выйдет к границе с русскими и китайцами. Недаром Макартур вызывал в Токио на инструктаж Ли Сын Мана, а сам Даллес лично инспектировал южнокорейскую армию и побывал на 38-й параллели.

А какие возможности открываются теперь перед ним, Дайном! Разве плохо, например, звучит генерал Дайн! Большие звезды на погоны — первое, чего он добьется. Ну, а если в войну вмешаются русские, то Дайн пойдет ещё дальше.

Сегодня утром он получил приказ передислоцироваться в Корею Странно только, что не все понимают, какие великолепные перспективы открываются перед ними. Сводка контрразведчика о настроениях среди личного состава показывает, что немало солдат и младших офицеров весьма прохладно отнеслись к известию о начале войны. Балбесы! Надо бы начать раньше, когда в его подчинении были ветераны. Ну ничего! И с этими он сумеет показать себя.

Проведя с офицерами оперативное совещание и поставив перед ними задачи, связанные с передислокацией, командующий базой приказал подполковнику Кроссу:

— С завтрашнего дня увольте всех желтомазых, они нам больше не нужны и могут идти на все четыре стороны вместе со своим профсоюзом!

9

— Ну вот, — окинул взглядом членов комитета Оданака. — Теперь нам всем понятно, почему амеко уступили в забастовке. Провели они нас, не так ли? Всё свалили на нисея, а мы и обрадовались.

— Ничего, — возразил Сатоки, — база долго пустовать не будет. Дайна и его банду вышвырнут из Кореи. Или других на это место пришлют. Отсюда они не скоро уйдут и, во всяком случае, не добровольно.

— Возможно, — вступил в разговор Эдано, — но я больше на базу не вернусь. Хватит. Меня и так будет мучить совесть, что я помогал амеко напасть на корейцев.

— Не горячись, друг, — остановил его Оданака, — не один ты совестливый среди нас. Сатоки прав — база долго пустовать не будет, и нам надо сохранить комитет. Пусть амеко теперь встретят здесь организованный отряд рабочего класса. Мы кое-чего добились и позиций сдавать не будем. Так надо разъяснить всем. Согласны?

— Со… со… — дружно поддержали остальные. И только один пожилой комитетчик не удержался:

— Тебе хорошо говорить, Эдано, у тебя и семьи-то почти нет, а у меня — шесть ртов. Что мне делать? Теперь трудно и в батраки наняться, вон сколько людей без работы. У тебя специальность есть — строителем можешь стать, в армии на самолете летать научился, а я — только стрелять. В полицейский корпус, что ли, идти мне? Так и туда не возьмут, староват.

Эдано стало мучительно стыдно. Он поднялся и тихо сказал:

— Простите, товарищи, получилось глупо. Я всех вас уважаю и многим вам обязан. Но я уже давно хотел покинуть базу. Вы правы — мне легче, у меня небольшая семья. Думаю податься в Кобэ, но, если товарищи возражают, останусь здесь. Ещё раз простите.

Эдано поклонился и сел.

— Ну вот, — примирительно загудел Харуми, — не обижайся, мы же понимаем. Ящики таскать — большого ума не надо. Конечно, поезжай. Правильно я говорю? — обратился он к остальным.

— Правильно! — выкрикнул Сатоки. — Мы и не можем возражать. Думаю, что товарищ Эдано нас не забудет. А вместо него в комитет надо будет избрать Умэситу. Пусть не кажется амеко, что мы испугались и у нас в комитете стало меньше коммунистов. Так?

— Так! — дружно поддержали его.

— Но, — сделал паузу Сатоки и лукаво посмотрел на Ичиро, — пусть товарищ Эдано так просто не отделывается, а пригласит на проводы весь комитет. И пусть не тянет с этим делом, не то проест деньги — и угостить не на что будет.

* * *

Решение покинуть базу созревало у Ичиро постепенно. Если бы Намико осталась жива, возможно, он никогда бы не решился покинуть родные места. Сейчас его здесь почти ничто не удерживало. Он, сын, дед — им троим всегда найдется угол, была бы работа. Своей земли, кроме той, на которой стоит дом, и крохотного огорода, у них нет. Сам он совершенно равнодушен к сельскому труду. Дед давно перестал лечить людей уколами и прижиганиями: у старика тряслись руки. Конечно, будет трудно убедить его покинуть места, где он прожил всю жизнь, но старик так любит внука и правнука, что ради них, наверное, согласится. Дом можно не продавать: пусть в нем пока живет Акисада. Инвалид в последнее время выглядит франтом и исчезает из дому отнюдь не по делам. Похоже, он твердо решил обзавестись семьей.

Однако разговор с дедом оказался не только тяжелым, но и дал совершенно не тот результат, на который рассчитывал Ичиро. Дед внимательно выслушал внука, долго качал головой, покрытой редкой седой щетиной. Он тёр в сжатых руках два ореха, которые в конце концов должны были отполироваться до зеркального блеска: недаром такие орехи в народе называют забавой стариков.

Потом руки деда замерли, он посмотрел на Ичиро какими-то усталыми и далекими глазами.

— Нет, внучек, старый Эдано не покинет дома, в котором родился его отец и в котором он прожил всю жизнь.

Постепенно из его глаз исчезала влага, голос окреп, руки стали меньше дрожать.

— Я всё понимаю — жить молодым, а нам, старикам… Но в этом доме родился твой отец, твой непутевый дядя Кюичи, ты и Сэцуо. Из этого дома ушла в лучший мир моя жена — твоя бабушка. Как же я могу его покинуть? Да и сколько мне осталось жить? Я, наверное, первый из Эдано, который дождался правнука, да ещё какого! Настоящий Эдано будет.

Старик умолк, углубившись в думы о своей уже прошедшей жизни. Он не смотрел на внука и, казалось, забыл о нем: тени прошлого стояли перед его глазами. Ичиро боялся даже дыханием нарушить молчание деда. Ему хотелось встать, подойти, прижать к себе седую голову и просто помолчать вместе. Но разве к лицу настоящему мужчине такое проявление чувства?

— И ещё, внучек, — словно очнувшись, сказал дед, — ты вот уже успел побывать в тюрьме, а твой отец пробыл в ней много лет. Можешь ты мне обещать, что больше там не окажешься?.. Не отвечай — я знаю. А что будет с Сэцуо? Когда твоего отца арестовали, у меня были силы, а теперь… Пойми, я не осуждаю вас, у каждого своя дорога, судьба ходит за человеком, как тень. Так захотели боги, и нам ли, смертным, противиться их воле?

Дед снова умолк, углубился в себя. Он то чуть улыбался, то кривил губы в тонкой язвительной насмешке, то был бесстрастен.

Вот он снова ласково улыбнулся внуку:

— Умирать мне ещё нельзя, хотя я и прожил своё. Наверное, боги дали мне немного от жизней тех бесчисленных, что погибли в войнах. Нельзя мне умирать, потому что у Сэцуо ещё нет матери. Не обижайся на меня, но никуда я отсюда не поеду: старый Эдано отдаст этим стенам свое последнее дыхание. А ты поезжай… Твой отец после тюрьмы лишь раз посетил наш дом, а ведь он хороший сын, и я им горжусь. Только не уезжай надолго и оставь со мной Сэцуо. Обещай мне это. Обещай!

Ичиро схватил руки деда:

— Обещаю, дедушка, всё обещаю Хочешь, я совсем не поеду?

— Нет, поезжай, тебе надо жить! — И вдруг, словно подводя черту под разговором, старик ворчливо спросил: — А где же хромой? С тех пор, как купил новый протез, совсем от дома отбился, уж не за Рябой ли увивается? Говорят, они раньше ладили.

— Ну нет, дедушка, — Ичиро облегченно вздохнул, — Рябая теперь на него и не смотрит, теперь он ей не пара.

— Известно, — усмехнулся старик, — как говорят, блеск золота ярче сияния Будды. Только я тебе скажу да и Акисаде напомню ещё одну мудрую поговорку: «Плохая жена подобна неурожаю шестьдесят лет подряд». Понял?

— Понял, дедушка, — согласился внук. — Но разреши заметить тебе: лучше Намико трудно найти. Была бы она подобна «неурожаю», мне бы даже плохенький урожай понравился.

— Ну, на плохенький я не согласен.

— И я тоже, дедушка. И Акисада так, наверное, думает. Постараюсь не ошибиться… А вот чего бы мне хотелось, дедушка, так это показать тебя врачу.

— Меня? Врачу? — удивился дед. — Да я больше их всех понимаю, это тебе каждый скажет. А потом, внучек, запомни одно: «Зонтик нужен до того, как промокнешь», — махнул он рукой. — И больше не напоминай мне…

Припоздавший Акисада внимательно выслушал Ичиро и решительно поддержал его:

— Правильно, не вечно же тебе быть грузчиком, надо думать о будущем. Но, знаешь, дед тоже прав. Только молодое дерево можно пересаживать — так говорил мой отец. Куда ему, старику, уезжать? И Сэцуо надо оставить, хотя бы на время, пока ты не устроишься. Я за ними присмотрю, и потом… — замялся Акисада, — я, кажется, скоро женюсь…

— Молодец! — похвалил его Ичиро. — Давно пора. Ты теперь такой видный мужчина, — не удержался он от шутки. — А кто она?

— Ты её не знаешь. Вдова из соседней деревни, одинокая…

— Молодая? — полюбопытствовал Ичиро, которого забавляло смущение друга.

— Да. Всего полгода была замужем, муж умер…

— Жена да татами чем свежей, тем лучше, — авторитетно заметил дед.

— Ты ли это говоришь, дедушка?

— А что? — гордо выпятил тощую грудь старик. — Когда я взял в дом твою бабушку, ей было шестнадцать лет. А красавица была — Намико не уступит.

Ичиро и Акисада рассмеялись.

— Только вот что, — дед строго взглянул на Акисаду, — как твоя молодая отнесется ко мне и Сэцуо?

— Как? — обиделся инвалид. — Да я вас не променяю на всех вдов мира, и пусть только она хотя бы посмотрит косо… Но она не такая.

— Вот-вот, правильно, дедушка, — поддержал старика Ичиро, — ты обещал и ему напомнить, чему подобна плохая жена.

— Ты, внучек, лучше скажи, когда сам жену заведешь. Акисада женится. Твой отец и то женился, а ты… Запомни, я не умру, пока правнучка не появится.

— Эх, дедушка, — покачал головой Ичиро, — ну что ты говоришь? Придется мне вдовцом всю жизнь проходить, чтобы ты жил подольше.

— Э-э… — закряхтел довольный старик.

* * *

Через несколько дней, попрощавшись с товарищами и обняв ничего не понимающего Сэцуо, Эдано Ичиро снова покинул родной дом. Надолго ли? Он и сам этого не знал.

Нелегко расставался Ичиро с дедом, сыном, друзьями, с которыми было уже немало пережито. Но иначе нельзя.

Вот и отец в письме одобрил его решение и даже предлагал поселить деда и Сэцуо у себя. Но сейчас, когда на партию снова обрушилась волна репрессий, когда Токуда вынужден был эмигрировать, отец и сам опасался ареста… Да и дед не согласился бы переехать в Токио.

Ичиро даже не мог его представить себе на шумных, переполненных людьми улицах столицы. Кто знает, может, и ему не удастся найти подходящую работу в Кобэ. Тогда придется ехать в Токио. Но бывший капитан Уэда вновь, через Акисаду, пригласил Эдано к себе в фирму.

На вокзале и в поезде Эдано не встретил ни едкого американца в военной форме. «Век бы не видать здесь амеко», — подумал он, усаживаясь на своё место, и сразу же приник к окну, хотя его никто не провожал — он сам не захотел этого.

Неприятный осадок оставила неожиданная встреча с бывшим учителем Хасимото. Старик, увидав Эдано на перроне, засеменил к нему с самой любезной улыбкой и, поздоровавшись, сообщил:

— Еду в Кобэ, хочу снова работать учителем.

— Вот как, — улыбнулся Эдано, — даже в Кобэ? Разве вас теперь устраивают учебники? Вы, кажется, не хотели по ним учить, сэнсей!

— Да, да… — закивал головой старик, — но вы знаете, Эдано-сан, кое-что начало меняться.

— Что же именно, сэнсей?

— О, дело идет к лучшему. Министерство просвещения приказало по утрам исполнять в школах императорский гимн и поднимать флаг «хи но мару». Как вы думаете, наверное, всё скоро станет по-прежнему?

Эдано нахмурился:

— Нет, сэнсей, к прежнему возврата не будет.

— Почему? — насторожился старик. — Неужели не разрешат? Американцы, да?

— Мы не разрешим!

— Вы?..

— Да, сэнсей, мы, народ. Мы больше не разрешим калечить наших детей, готовить из них убийц. Запомните это, сэнсей. Сайонара!

Эдано отошел. Учитель показался ему тенью прошлого, водорослью, которая, цепляясь за ноги пловца, мешает ему выйти на берег.

Как только колеса поезда сделали первые обороты и вокзальчик с бетонной полосой отодвинулся назад, мысли Эдано переключились на будущее. Как его встретит Уэда, что предложит ему? Как себя вести с ним? Где жить? Может, сперва посоветоваться с товарищами из комитета?..

Вспомнились неожиданные встречи с Нагано и Хироко. Эдано был не прочь повидаться ещё раз с бывшим сослуживцем и поспорить с ним по-настоящему. Пожалуй, следует помочь разобраться парню, озлобленному на жизнь. А Хироко… Нет, о ней он вспомнил только потому, что она всколыхнула давно забытое. Когда была жива Намико и первое время после её гибели, воспоминания о короткой любви в далекой, холодной Маньчжурии не всплывали в памяти. Но теперь одиночество заставляло думать о женской ласке, и за этим всё чаше вставал полустёртый временем образ Ацуко. Где она, как сложилась её жизнь?..

Думы об Ацуко взволновали Эдано. Он то улыбался, то хмурился. Сидевший напротив пожилой пассажир, внимательно посмотрев на него, участливо предложил:

— Простите, пожалуйста, но, если у вас голова болит, могу предложить очень хорошие пилюли!

* * *

Едва Эдано вместе с другими пассажирами вышел из вагона, как вынужден был остановиться. По перрону ковыляли на костылях, бережно поддерживали перевязанные руки, несли, как тонкие стеклянные сосуды, головы в бинтах американские солдаты. Ичиро из газет уже знал, что все госпитали Японии забиты ранеными янки, но сам видел их впервые. Он смотрел на них, и в сердце у него не появилось ни капли сострадания, как, впрочем, и злорадства. Для него они были агрессорами, получившими по заслугам и сполна. Нет, Эдано нисколько не было жаль этих людей.

 

Глава шестая

1

Уэды в конторе не оказалось, и Эдано долго пришлось ожидать в приемной. Просторное помещение конторы, деловито суетящиеся служащие — всё свидетельствовало, что дела Уэды идут хорошо. «А прав был Акисада, — вспомнил Эдано слова друга, — фирма процветает. Не хвастал».

Когда он уже устал от ожидания, в дверях приемной показался шеф. Бывший капитан ещё больше располнел, но, по-видимому, чувствовал себя прекрасно Он сразу узнал своего бывшего подчиненного

— А, Эдано-сан! — шагнул он к Ичиро. — Я уже потерял надежду увидеть вас здесь, в приемной фирмы. Пройдемте! — показал он на кабинет, но тут же остановился, посмотрев на группу ожидавших его посетителей. — Нет, лучше зайдите сегодня часов в семь вечера ко мне домой, я хочу показать вас жене, там и поговорим! Согласны?

— Благодарю вас, непременно приду!

— Вот и хорошо! Сайонара!

Хорошенькая секретарша с прической американской кинозвезды и глазами, непомерная ширина которых могла быть только результатом операции, удивленно посмотрела на Ичиро: её шеф так любезен с посетителем, по виду обыкновенным рабочим? И она украдкой бросила на Эдано кокетливый взгляд.

* * *

Приглашение Уэды было лестным, но всё-таки Эдано предпочел бы более официальный прием. «Что ему надо? — думал он. — Если он поставит какие-либо условия, чтобы сделать меня своим доверенным лицом, то плевал я на его любезность». Такое решение успокоило Эдано, и он явился на квартиру шефа точно в назначенное время.

Уэда встретил его весьма тепло, познакомил с женой. Эдано напомнил хозяйке встречу в Маньчжурии, когда он увидел её у автомобиля с громкоговорящей установкой. Русские тогда собирали рассеянных по сопкам солдат императорской армии и жителей Муданьцзяна.

По лицу хозяйки — полной симпатичной женщины — прошла легкая тень. Когда муж рассказал ей, что именно Эдано и его друг Савада сообщили русским о группе беженок, среди которых была и она, хозяйка, вежливо поклонившись, поблагодарила Эдано.

Служанка бесшумно накрыла столик, пока гость и хозяин разговаривали на самые отвлеченные темы.

Полуевропейская обстановка дома сказалась, очевидно, и на обычаях: вместе с мужчинами за стол села и хозяйка. Это обстоятельство сразу бросилось в глаза Эдано: ведь дом Уэды, после поместья Тарады, был вторым жилищем богатого человека, которое он видел.

— Как ваши сын и дед? Он очень интересный старик, — вежливо поинтересовался хозяин.

— Сын и дед здоровы. Спасибо.

— Мне сообщил муж… ваша жена умерла? — вступила в разговор хозяйка. — За войну люди так ослабели, что до сих пор она собирает свои жертвы. Очень жаль…

— Она не болела, — спокойно ответил Эдано. — Её сбил американский автомобиль.

Хозяева переглянулись. Жена Уэды тоньше почувствовала горе собеседника, её не обманул его спокойный тон. Уэда отложил хаси.

— М-да… — задумчиво проговорил он. — Как говорили древние, горе побежденным. Кстати, в столице ежедневно вывешивают на улицах сообщения о количестве жертв уличного движения. Шоферы такси мчатся как сумасшедшие, и, откровенно говоря, я боюсь ездить на такси. Недаром сейчас таксистов называют камикадзе.

— Камикадзе? — удивился Эдано. — Они сами ищут смерти?

— Дело в другом, — разъяснил хозяин, — шоферы получают с выработки. Компании на них жмут, а движение давно переросло возможности улиц, вот и получается…

— Понятно.

Уэда переменил тему разговора:

— Знаете ли, Эдано-сан, поговорим сначала о деле, пока у нас свежие головы, — показал он на объемистую бутылку сакэ. — Согласны?

Хозяйка поднялась из-за стола и покинула мужчин, приступивших к деловой части встречи.

— На что вы рассчитываете, Эдано-сан?

— На немногое, господин Уэда. Хочу стать каменщиком, штукатуром или ещё кем-либо.

— А может быть, согласитесь десятником?

— Нет. Позже — может быть. Я ещё недостаточно владею ремеслом, вот подучусь, тогда… А так скажут, что попал по протекции…

Хозяин удивленно посмотрел на гостя. Этот человек своей простоватой наивностью понравился ему ещё больше.

— Ну что ж, хорошо, — согласился он, — я знаю ваши возможности, и, откровенно говоря, меня больше всего привлекает ваша честность. Бизнес развращает подчиненных. Помню, когда фирмой руководил отец, некоторые наши чисто японские традиции были весьма полезны. Не так ли?

— Не знаю. Я в те времена был слишком мал, — уклонился от ответа Эдано. — К тому же наша семья не была связана ни с какими фирмами.

Улыбнулся и хозяин.

— Кстати, рекомендованный вами Акисада оказался весьма расторопным представителем фирмы.

— За его честность я поручусь головой. Должен вас предупредить, Уэда-сан, я коммунист!

Лицо хозяина осталось невозмутимым.

— Вот как, — равнодушно ответил он. — Если вы примените коммунистический способ кладки кирпича и он окажется более выгодным, я буду только приветствовать это. Я вне политики, Эдано-сан, и меня не интересуют политические убеждения других. Для меня главное — дело. Будете хорошо работать — верьте во что угодно. Рабочим я плачу не меньше других, но и не больше. Бизнес есть бизнес, как говорят американцы, и я вынужден следовать конъюнктуре рынка. Понятно?

— Да!

— Тогда выпьем! Наша фирма получила подряд на верфях, строим новый корпус. Это первый настоящий промышленный подряд: фирма выходит на большую дорогу. Вы будете работать там.

— Спасибо!

— Учтите, Эдано-сан, — рассмеялся хозяин, поставив пустую рюмку, — «спасибо» вы сказали своему эксплуататору. Ведь так нас называют коммунисты?

— А вы говорите, что стоите вне политики, Уэда-сан, — отшутился гость.

— Хочется дать ещё один совет, — продолжил хозяин. — Учитесь, возможности у вас будут, если снова не женитесь и не обзаведетесь кучей детей.

— Это моя мечта — учиться, — серьезно ответил Эдано. — Постараюсь стать настоящим строителем.

— Да, — пошутил Уэда, — именно это вам нужно. Ведь коммунисты собираются построить новый мир? Меня, правда, вполне устраивает капитализм, и поэтому мне хватит того, что я знаю. Кстати, у меня имеется приличная техническая библиотека, и если вам будут нужны книги, пожалуйста. Но как посмотрят ваши товарищи-коммунисты на то, что вы будете общаться с эксплуататором, пользоваться его хранилищем знаний?

Эдано — возможно, сказалось и выпитое сакэ — почувствовал себя свободнее:

— Нет, Уэда-сан, коммунисты — не религиозная секта. Ленин говорил, что коммунисты должны взять у старого общества все достижения науки и культуры, ведь их создавал народ. А за книги я очень благодарен, если вам это не доставит лишних хлопот.

— Ну, — удивился хозяин, — вы стали настоящим марксистом. Где вы успели? А насчет книг скажу жене, я мало сижу на месте — дела. Так выпьем за знания, рад буду вас видеть дипломированным специалистом. Может, когда-нибудь и вы создадите свою фирму и будете прижимать меня или моего наследника конкуренцией.

— Нет, этого никогда не будет.

— Конкуренции или фирмы?

— Ни того, ни другого, Уэда-сан.

— Напрасно! Тогда выпьем просто за вас. До дна!

Уэда осушил рюмку. Сакэ оказало свое действие и на него. Он расстегнул ворот и ослабил ремень брюк.

— Вы попали в очень удачный день, Эдано-сан. Наша фирма заключила выгодный контракт, и я могу позволить себе сегодня выпить, поболтать. Признаться, Эдано-сан, мне даже импонирует, что вы не связаны с бизнесом. Бизнес подобен бегу на длинную дистанцию — если не можешь вырваться вперед, старайся держаться плечо в плечо с основной группой, иначе сойдешь с дорожки. Откровенность между деловыми людьми немыслима, каждый сам за себя и против всех. Особенно трудно приходится нам, владельцам мелких и средних фирм. Любимое дитя правительства — крупные корпорации, банки… Война в Корее, объективно говоря, влила в деловую жизнь нашей страны новые силы. Вы думаете, если бы не война, наша фирма смогла бы получить подряд на верфях?..

Чувствовалось, что хозяин дома упивается своим красноречием.

— Я не сторонник войны, Эдано-сан, но мои субъективные взгляды не могут помешать мне воспользоваться благоприятной ситуацией. Это объективная реальность, уважаемый Эдано-сан. Ведь вот взять нас с вами. Объективно мы антиподы — эксплуататор и эксплуатируемый, но субъективно мы можем относиться с уважением друг к другу, тем более что мы связаны многим пережитым в прошлом, воспоминаниями. Выпьем за это. До дна!

Уэда лениво поковырял закуску, достал пачку сигарет.

— Курите!

Эдано с удовольствием взял сигарету. Беседа по-настоящему заинтересовала его.

— Вы, коммунисты, всё-таки идеалисты, — переменил тему разговора хозяин. — Мне кажется, вы механически переносите коммунистические доктрины на нашу страну. Не учитываете, например, национальный характер японцев, традиции, привычки.

— Я и мои товарищи по партии тоже японцы, — возразил Эдано. — К тому же это общие слова, Уэда-сан. Так же можно сказать и о вас, что вы не знаете характера японцев.

Хозяин одобрительно кивнул головой. То, что гость возражает, ему понравилось. Разве может завязаться интересный разговор без столкновения мнений?

— Хорошо, — согласился он, — приведу несколько примеров проявления чисто японского характера. Ещё когда я учился, нам рассказывали такую историю. Один самурай любовался рекой. Неожиданно берег обвалился, он упал в воду и стал тонуть. Услыхав крик, случайно проходивший человек спас его, вытащил на берег. Самурай поблагодарил спасителя, но, когда тот пошел своим путем, он догнал его и задушил.

— Задушил? За что?

Хозяин рассмеялся:

— Вот видите, а вы ещё спорили со мной. Всё очень просто — самурай не хотел, чтобы был хоть один свидетель его позора: ведь он вынужден был просить помощи. Поняли?

— Нет! — честно признался Эдано.

— Хорошо. Вот вам другой пример. Вы знаете, что на Токийском процессе был осужден и казнен генерал Доихара Кэндзи. Он выходец из дворянской семьи, был очень способным молодым человеком. Но разве мало было способных молодых людей? Тогда он сфотографировал в обнаженном виде свою шестнадцатилетнюю сестру-красавицу и послал фотографии наследному принцу. В результате сестра стала первой наложницей принца, а её брат получил высокий пост. И все, понимаете, все были восхищены умом молодого человека. Вам такой пример тоже ничего не говорит?

— Нет!

— Ну хорошо, — голос хозяина утратил снисходительный тон, — только в императорской армии в войну были камикадзе. И вы ведь тоже были одним из них. Разве это не пример национальной особенности японского характера?

Эдано отложил в сторону сигарету.

— Извините, Уэда-сан, но вы меня нисколько не убедили. Позвольте заметить, вы сами плохо знаете наш японский характер. Самурай, потомок дворянского рада Доихара Кэндзи, камикадзе… А я мог бы привести массу примеров, как мои товарищи помогали друг другу и навсегда сохраняли благодарность. Да, бедняки тоже иногда торгуют своими дочерьми, но их вынуждает к этому голод, их сердца обливаются кровью, у них нет ничего общего с поступком Доихары. Ну, а камикадзе… Среди них много было простых парней вроде меня, но, вы ведь знаете, нас обманули. Что мы тогда понимали? А токийские шоферы, которых называют камикадзе… Дайте им сносный заработок, и никто из них не будет рисковать, выколачивая лишние иены. Национальный характер, японцы — единая семья, воля небес… Нет, нас этим больше не обманешь. Да какая же это семья? Разве братья — бастующий рабочий и полицейский? А владелец шахты и шахтер, вынужденный из-за нищеты продавать дочь? Или тот же шофер и хозяева компании… Нет, Уэда-сан, такая семья нас не устраивает…

Хозяин явно не ожидал, что получит отпор. Но он умел владеть собой: улыбнулся, вновь налил рюмки.

— Ну вот, опять мы ударились в политику. А скажите, Эдано-сан, вам не хочется снова подняться в небо, летать?

— Нет, Уэда-сан, как-то не думал об этом. Летчиком я стал случайно, на войне. Мирного неба, собственно, не видел. Конечно, стать гражданским летчиком заманчиво, но кто у нас доверит самолет летчику-коммунисту?

— Возможно, вы правы, — согласился хозяин. — А мне вот хочется полетать. Если дела фирмы и дальше пойдут хорошо, я непременно куплю самолет. Вы бы пошли ко мне пилотом? Я вас охотно возьму.

— Спасибо! Очень заманчиво. Теперь я буду искренне желать процветания вашей фирме.

— Нашей, Эдано-сан, нашей. С завтрашнего дня вы служите в ней. Обратитесь к начальнику отдела найма, я распоряжусь. И вы тоже будете гордиться фирмой, — не удержался хозяин, чтобы не похвастать. — У нас штат не особенно велик, но все отменные специалисты. Людей я подбираю сам. Кстати, на днях приедет ваш друг Савада. Он очень хороший специалист, я понял это еще тогда, у русских. И теперь могу сказать, что выполнил свой долг перед вами обоими.

— Савада приедет! Это самое приятное, что вы мне сказали. Я с ним потерял связь и очень волновался. Ещё раз спасибо и извините, я, очевидно, вам надоел. Простите, если был в чем-то невежлив: я не привык к такой обстановке.

— Ладно, — улыбнулся хозяин, — мы очень интересно поговорили. Я при вас скажу о книгах жене, и кстати вы попрощаетесь с ней. Откровенно говоря, это она настояла, чтобы я пригласил вас к себе домой. Но я тоже рад…

Уэда позвал жену.

— Скажите, пожалуйста, — решился спросить хозяйку Эдано, — в сопках с вами была одна молодая женщина, Ацуко… Вы ничего не знаете о её дальнейшей судьбе?

Лицо хозяйки оживилось:

— Ацуко? Конечно, знаю! Я так ей благодарна. Это для моих детей она тогда пошла искать воду. И потом много помогала мне. Мы расстались с ней только в Майдзуру…

Внимательно посмотрев на гостя, она вдруг догадалась:

— Так это о вас она мне рассказывала. Она очень любила вас, Эдано-сан.

Лицо Ичиро залилось краской, и хозяйка вежливо опустила глаза.

— Я бы хотела увидеть её за нашим столом. Попытайтесь разыскать её, — обратилась она к мужу.

— Ну вот, — шутливо проговорил Уэда, — никто в фирме не поверит, что мною дома так командуют. Вы уж не выдавайте меня, Эдано-сан. А «посошок» на дорогу, по русскому обычаю, мы всё-таки выпьем!..

2

Ичиро поднял шторку из тонких бамбуковых пластин, прикрывавшую единственное окно, но свежестью не повеяло. Вечерние сумерки, захлестнувшие город, густели на глазах. Кое-где уже вспыхнули светильники электрических фонарей. Их тускло-желтый свет выхватывал из темноты худосочные придавленные зноем деревца; грязно-серые от пыли стены домов, казалось, отдавали тот жар, которым пропитало их знойное солнце. На небе не было ни тучки. «Снова будет душная ночь, — подумал Эдано. — Даже звезды какие-то тусклые». Ему вспомнился их яркий блеск в бездонном небе России. Неужели там звезды в самом деле ярче? И тут же догадался: небо над Кобэ закрывает пелена испарений. Здесь они не успевают осесть благодатной росой.

Эдано отошел от окна. Узкая, как коробочка для веера, комната вряд ли предназначалась под жилье. Но он и ей был рад, как-никак свой угол. Правда, тонкие дощатые стены пропускали не только любой звук, но и запахи. Ичиро, например, мог с точностью сказать, что готовили своим мужьям на ужин обе его соседки. Вдоль обоих этажей старого дома тянулись длинные коридоры, заставленные ящиками, бочками, умывальниками, лоханями, разной рухлядью, которая могла представлять ценность только для бедняков, населяющих дом. В доме рано вставали и рано ложились, жизнь его обитателей строго регламентировал труд на верфях, текстильной фабрике, в порту. Только сосед справа составлял исключение — он спал днем и бодрствовал ночью, ибо работал ночным сторожем. За десять дней пребывания в доме Эдано успел достаточно ознакомиться с жизнью его обитателей.

* * *

Господин Уэда сдержал обещание. В конторе Ичиро встретили довольно любезно и тут же направили на стройку. Не пришлось заполнять никаких анкет. Просто мальчишка-рассыльный провел нового рабочего к инженеру — руководителю работ, а тот выдал Эдано пропуск на верфи.

— Только учтите, Эдано-сан, дирекция верфей не любит, когда наши служащие устанавливают тесные контакты с рабочими. Да и американское командование тоже… Особенно теперь, когда верфи выполняют военные заказы. Вы меня поняли?

— Да, конечно. Благодарю вас.

— Вы поступаете в распоряжение мастера Мацуды. Желаю успеха!

Верфи Эдано видел ещё до войны. Позднее этот район Кобэ ему посещать не приходилось. Однако кое-какие перемены бросились в глаза. На массивной чугунной решетке главных ворот не было больших иероглифов, составлявших наименование компании, вместо них красовались две английские буквы, как и на всех предприятиях, где командовала американская военная администрация. Поверх заводской ограды в несколько рядов была протянута колючая проволока, а по углам торчали дощатые вышки: прожекторы на них свидетельствовали, что охрана строга и бдительна круглые сутки. У ворот томились американский часовой и японец в защитной без знаков различия куртке.

— Вы, Эдано-сан, остерегайтесь этих в зеленых куртках, — шепнул рассыльный.

— А кто они такие?

— Охранники. Настоящие мерзавцы, их все боятся.

— Вот как! Спасибо, что предупредил! Я ведь пугливый.

— Ну да? Такой большой.

Эдано рассмеялся.

Мастер Мацуда, пожилой человек с нервным лицом, с сомнением посмотрел на бумажку, предъявленную Ичиро.

— Вам, уважаемый, э… Эдано-сан, приходилось работать с кирпичом?

— Приходилось, господин мастер, и порядочно.

— Извините, где?

Эдано твердо посмотрел в глаза мастера — от новых товарищей он решил не скрывать ничего: доверие можно завоевать только доверием.

— У русских, почти три года. Мы там даже в мороз клали стены.

В глазах мастера мелькнуло любопытство.

— Ну, тогда всё проще. Пошли, покажу ваше место, станете на кладку, посмотрим, что вы умеете.

И десять дней подряд — кирпичи, кирпичи, кирпичи. Только к концу недели Эдано вошел в ритм, уже не так ныли мышцы.

Мастер не делал ему никаких замечаний, но и не сказал ни одного слова одобрения. Работали все споро, молча — у господина Уэды действительно были хорошие специалисты. С работы уходили всей группой во главе с мастером, и только у ворот, не прощаясь, расходились каждый в свою сторону. Молчаливость новых товарищей не огорчала Эдано; он понимал: к нему присматриваются.

Даже в обеденный перерыв каждый молча доставал бенто — коробочку с едой, захваченную из дому, — и молча убирал, когда подымался мастер, чтобы продолжать работу.

Да и сам Эдано только к концу недели осмотрелся по-настоящему. Вокруг строительной площадки, в высоких грязно-серых корпусах с гигантскими воротами, выл, скрежетал металл. Дальше, у самого моря, высились ажурные шеи кранов, они нагибались, выпрямлялись, поворачивались и снова нагибались, и так без устали день за днем. Даже неопытному человеку было ясно — все цехи верфи работали на полную мощность.

Одна картина крепко запечатлелась в памяти Ичиро. По железнодорожной ветке, рядом со стройкой, тихо прокатили платформы с искореженными, обгоревшими танками с еле заметными эмблемами — лошадиной головой. Это кавалерийская дивизия американской армии прислала в качестве металлолома разбитую в Корее военную технику. Эдано, может быть, и не заметил бы платформ с остатками танков, но клавший рядом с ним кирпичи рабочий тихо присвистнул и сказал:

— Посмотри, здорово их!

* * *

Эдано перестал ходить по комнате и присел на постель. Ещё только десять часов, ложиться рано. Думы вернули его в родной дом, где остались дед и сын. «Как они там? Когда удастся их увидеть? Впрочем, это не так сложно, — решил он, — напишу — пусть дед с сыном приедут погостить. Вот как поехать на свадьбу Акисады, когда он пригласит? Не приедешь — обида на всю жизнь. Хромоногий, наверное, такую красавицу присмотрел, недаром по всем поселкам и деревням ездил».

Мысли Эдано прервал осторожный стук в дверь.

— Входите, пожалуйста, — удивился Эдано. К нему сюда ещё никто не приходил.

Дверь открылась, и перед ним с большой старой корзиной в руках предстал Савада.

— Савада! Неужели ты?! — не поверил сам себе Эдано, вскочив с койки.

Механик бросил корзину на пол и шагнул вперед.

— Ну, здравствуй, друг. Наконец-то мы встретились.

Они стояли, взволнованные, обхватив друг друга руками, не решаясь посмотреть в глаза.

— Ты, может, дашь мне сесть? — шутливо оттолкнул друга Савада. — Эта дьявольская корзина такая тяжелая.

— Сейчас, — засуетился Эдано, — сейчас ты умоешься, а я сбегаю тут недалеко. Такое событие. И не написал даже…

Савада улыбнулся, видя искреннюю радость друга:

— Умыться — с удовольствием. А бегать тебе никуда не надо. Напрасно, что ли, я тащил эту корзину.

— Неужели в ней целый ресторан?

— Инструмент свой прихватил. Я ведь всё-таки механик. Сакэ есть, — похвастал гость. — Конечно, если ты стал пьяницей, то… Но ведь и позже можно купить, тут не деревня, а Кобэ!

Эдано снова подошел к Савадеи обнял его за плечи:

— Всё-таки корзину твою сегодня трогать не будем. О том, что ты приехал, уже все соседи узнали, тут такие стены… Мне известно неподалеку одно местечко, где можно посидеть, там нам никто не помешает.

— Вот как? — рассмеялся Савада. — Хорош же твой дворец! Ну пойдем. Вот только умоюсь и всё-таки возьму кое-что с собой. Давно я хотел тебя накормить пищей, приготовленной моей женой. Жаль только, что делаю это не у себя дома.

* * *

Долго сидели друзья за столиком в пустой харчевне. Они честно делились пережитым, радостями и бедами, всем, что выпало на их долю за эти годы.

Савада мало изменился, только седина стала гуще да морщины на лице выделялись резче, рельефнее: на их фоне даже шрам был менее заметен. Механик умел слушать.

И Эдано был рад, что опять рядом друг, которому он может сказать обо всём, о самом сокровенном. Даже с Намико он не был таким откровенным. С Намико было другое…

В свою очередь и Савада присматривался к другу. Перед ним сидел по-настоящему взрослый мужчина. Эдано не обманул его ожиданий. То новое, что появилось в его характере за время разлуки, дополняло его цельную натуру.

— Значит, ты стал коммунистом, — подчеркнул он главное в рассказе Эдано. — А я вот как-то не успел… Мог ли я подумать тогда, на Лусоне, что ты, камикадзе, обгонишь меня в этом? А?! Из деревни уехал — правильно сделал. И непременно учись. Жаль Намико… Так я её и не увидал. Да что поделаешь. Живым надо жить. К деду твоему непременно съездим, в первый же выходной, и сынишку твоего я хочу посмотреть

Потом он улыбнулся и шутливо добавил:

— Видный ты мужчина стал, наверное, девки ещё больше на шею вешаются? Я помню, как ты тогда, в Муданьцзяне… Как её звали?

— Ацуко, — тихо ответил Ичиро и, чтобы переменить разговор, спросил: — Ты насовсем к нам, в Кобэ?

— Да нет, поживу полгодика, а может, и побольше. Когда завод восстановят, меня снова возьмут, я договорился.

— Жаль…

— Не могу иначе. Врос в ту землю всеми корнями. Я ведь уже дед, внук и внучка есть. Эх, жаль, рановато вышли мои дочки замуж, если бы младшая не поторопилась, увез бы тебя к себе.

— Хватит тебе, — рассмеялся Ичиро. — Ты и так мне как второй отец. Пошли домой — тебе ведь тоже завтра на работу.

— Смотри-ка, — притворно удивился Савада. — Раньше я его останавливал, а теперь он меня. Ну и дела…

3

Понеслись, побежали дни, как волны, которые море гнало к Кобэ. Днем грохот верфей и растущие стены корпуса, вечером — книги. Савада, как настоящий отец, следил за другом. Даже за книгами в дом Уэды ходил он.

— Тебе, Ичиро, неудобно часто появляться там, — шутливо заметил он. — Парень ты красивый, видный. Господин Уэда часто в разъездах, а его супруга одна. Я знаю, как она на тебя посматривает.

В партийном комитете учли желание Эдано учиться и не обременяли его поручениями.

— Стремление у тебя, товарищ Эдано, хорошее. Конечно, трудно будет, но держись, — сказал секретарь комитета. — Сейчас всем нам трудно — видишь, как снова на партию навалились? Газета «Акахата» запрещена — сам Макартур приказал. А провокация в Мацукаве? А «чистка красных» в редациях газет, на радио? Но ничего. Партия выдерживала и не такие атаки, выстоим.

Секретарь пристально посмотрел на Эдано и добавил:

— Есть одно тебе, товарищ Эдано, поручение. Ты о сессии Всемирного комитета в защиту мира в Стокгольме слыхал? Знаешь, какое там принято обращение к народам мира? Отлично. Сейчас и у нас по всей стране начался сбор подписей в защиту мира. Мы, коммунисты, не должны стоять в стороне. Дам я тебе подписные листы, включайся. Начни с товарищей по работе, с соседей по дому. Только учти: это не так просто. Были случаи, когда на сборщиков нападали хулиганы, разные подонки, отнимали воззвания, подписные листы. Я ведь, — откровенно признался он, — тебе поручаю это потому, что тебя хулиганы не испугают. Не так ли?

Эдано кивнул головой.

— Ну и прекрасно. Получай, — достал секретарь из стола стопку бумаг. — Не хватит, ещё придешь.

* * *

Савада одобрил порученное Ичиро дело:

— Очень хорошо. На стройке помогу тебе. Я уже знаю там двух парней, которым тоже можно дать подписные листы. Соседей и весь дом беру на себя, тут живет наш брат трудящийся. В другие места тоже вместе будем ходить. У тебя теперь будет законный повод хотя бы немного отдыхать вечером. Что касается хулиганов… нам ли с тобой кого-то пугаться. А знаешь, — рассмеялся он, — жаль, не сохранилась твоя повязка из-за сволочи Тарады. Представляешь картину — ты с повязкой камикадзе на голове собираешь подписи в защиту мира. А? К тебе очередь стояла бы.

Люди охотно ставили свои подписи под воззванием. На стройке только мастер колебался какое-то мгновение.

— В нашей фирме, — заметил он, — рабочие не занимаются политикой.

— Да какая же это политика? — возразил Савада, оглядывая прислушивавшихся к разговору рабочих. — Мы только выступаем за мир. Я уверен, сам Узда-сан подпишется под таким воззванием. Разве вы, господин мастер, хотите войны?

— Я? — опешил тот. — Да будь она проклята. На войне погибли мой сын и брат. Давайте подпишу!

И ещё сцена, запомнившаяся друзьям. Эдано приклеивает листовку с воззванием на забор рядом с многочисленными объявлениями, рекламами лавчонок, харчевен. Сзади незаметно появляется полицейский:

— Что вы здесь делаете?

— Мы? — нашелся Савада. — Да вот, — показал он на Эдано, — с братом открываем ресторанчик и доводим это до сведения будущих клиентов.

Друзья поспешно уходят, оставив полицейского читать «рекламу» нового ресторанчика. Через несколько дней у одного из домов, квартиры которого друзья обошли, собирая подписи, им попадается тот же полицейский.

— Кажется, влипли, — прошептал Савада другу.

— А-а… — осклабился полицейский — всё рекламируете ресторанчик?

— Так точно, — вежливо ответил Савада.

— Понятно, — полицейский оглянулся по сторонам. — Послушайте, а подписи, которые вы собираете, не будут публиковаться в газетах?

— Нет, — убежденно ответил Эдано. — Не хватило бы всех газет мира.

— Вот как? — удовлетворенно вздохнул полицейский. — Тогда знаете что? Давайте и я поставлю свою подпись!

Он вытащил авторучку, не торопясь расписался и, словно ничего не произошло, молча пошел дальше.

— Вот это да! — удивленно посмотрел ему вслед Савада.

* * *

Они сходили в партийный комитет и взяли новые подписные листы и воззвания.

Когда Савада рассказал о случае с полицейским, секретарь оживился:

— Очень интересно!.. Вокруг этого движения могут сплотиться самые различные люди. Робко ещё мы идем в средние слои, к интеллигенции. Эта наша вина. Как вы думаете, владелец вашей фирмы подпишет воззвание?

— Подпишет! — уверенно ответил Савада. — Ручаюсь, подпишет.

— Вот видите, и он не один такой. А неприятных инцидентов у вас не было?

Эдано пожал своими широкими плечами, а Савада рассмеялся.

— Ну, как вам сказать… Один тип пристал ко мне, но, как только увидел Эдано, сразу исчез. Мы вдвоем ходим. Некоторые отказывались подписаться, говорили, что не хотят вмешиваться в политику, боятся.

— Да… — задумался секретарь. — До многого мы ещё не доходим, многое упускаем. Всё-таки, маловато нас. Вот вы, товарищ, — обратился он к Саваде, — пока ещё не в партии?

Эдано удивленно смотрел, как по-юношески смутился его старый друг. Даже шрам на лице побелел — так бывало у него только при сильном волнении.

— Я ручаюсь за него больше, чем за себя, — поспешил он на помощь Саваде, — но его ещё мало здесь знают.

— Как это понять — больше, чем за себя?

На этот раз смутился Эдано:

— Понимаете, товарищ секретарь, всё вышло наоборот. Это Савада должен был давать мне рекомендацию, а не я ему. Но так получилось…

Выслушав эпопею Савады, секретарь оживился, его особенно заинтересовал рассказ механика о рыбаках.

— Вот вам ещё один пример, где мы слабы. Ведь и вокруг Кобэ немало рыбацких поселков, в которых распоряжаются всесильные амимото. А у нас до этих поселков руки не доходят… Ну, а вы, товарищ Савада, когда выполните поручение, приходите: ваше место в наших рядах.

— Спасибо, от всего сердца спасибо! — взволнованно воскликнул Савада.

— Вам тоже спасибо, товарищ! А вот вашему другу, — взглянул он на Эдано, — позже будет дано серьезное поручение: придется на некоторое время отложить книги. Кстати, как у вас с учебой?

— Не особенно хорошо, — признался Эдано, — но стараюсь. Вот Савада помогает.

— А скажите, хозяин может отпустить вас на один-два дня?

— Отпустит! — ответил за друга Савада. — Его отпустит.

— Прекрасно. Когда заполните подписные чисты, приходите.

Листы один за другим ложились в папку, хранившуюся в их комнате. Эдано искренне завидовал способности друга быстро сходиться с людьми. И люди охотна вступали с ним в беседу. А как он умел слушать их! Вот он, Эдано, жил в доме, знал даже, что едят соседи, невольно подслушивал их разговоры, но близко ни с кем не познакомился. Вот, например, соседка — жена ночного сторожа. Кто мог ожидать, что она так охотно будет собирать подписи под воззванием? Даже взяла на себя заботы о них, одиноких мужчинах. А всё Савада… Сколько, оказывается, вокруг них хороших людей. Теперь по вечерам в их каморке часто появлялись посетители. И Эдано трогало до глубины души, когда Савада, чтобы не метать ему, уводил кого-нибудь из них в коридор, и оживленный разговор продолжался возле лохани или старой бочки.

* * *

И снова они в партийном комитете с толстой пачкой листов, на которых стояли подписи их соотечественников в защиту мира. Среди них были подписи господина Уэды и его супруги. Савада специально показал их секретарю.

— А что сказал господин Уэда?

— О, Уэда-сан дипломат. Он сказал, что его фирма не производит оружия, а во время войны люди ничего не строят.

Секретарь улыбнулся:

— Да, ваш хозяин — человек осторожный. Есть люди, которые считают себя вне политики, но и они понимают, что мир — это главное. А вы молодцы, товарищи, хорошо поработали.

Эдано не выдержал:

— Простите, товарищ секретарь, вы мне обещали ещё одно поручение.

— Помню. Дело вот в чем, товарищ Эдано. Префектурный комитет защиты мира должен отправить собранные подписи в столицу. Нас просили выделить надежного человека — всякие случайности могут быть. Мы решили послать тебя. Согласен?

— В столицу? Конечно, — обрадовался Эдано и тут же поправился: — Я готов выполнить любое поручение партийного комитета.

— Я не сомневался, — поднялся секретарь. — Мы учли, что ты и отца сможешь повидать. Отпуск у фирмы проси сам, не удастся — скажешь… Заменим.

— Уже договорились, — вмешался Савада, — всё в порядке.

4

Вагон четко отсчитывал стыки рельсов, чуть кренился на многочисленных изгибах железнодорожного полотна, в окна прожекторами били лучи солнца. Эдано с удовольствием поглядывал на новых товарищей по заданию. Вначале, когда их познакомили в комитете, он был разочарован. Худенькая, коротко подстриженная девушка в больших очках, вежливо поклонившись, отрекомендовалась:

— Акико, студентка.

Пожилой мужчина с полным, нездорового цвета лицом чуть наклонил голову:

— Ивата Иосио, печатник.

Эдано удивился. Думая над заданием комитета, он полагал, что его спутники окажутся крепкими мужчинами: возможно, придется драться… Но внешне он не проявил никакого удивления и сердечно поздоровался с ними.

К поезду их проводила целая группа, доставившая два тюка с подписными листами. Они ничем не выделялись среди обычного багажа. И только позже, в поезде, до Эдано дошло, как их проводы выглядели со стороны. Пожилой Ивата мог легко сойти за отца студентки, а он, Эдано, за её жениха или мужа. «Неплохо придумано», — подумал он и сразу же стал играть роль «жениха». Ивата ему подыгрывал, бедная Акико смущалась до слез.

— Почему вам дали такое имя, Акико? — снова начал подшучивать Эдано. — Госпожа Осень! Такое имя больше подходит пожилой женщине. Вам же, по-моему, больше подошло бы Харуко — госпожа Весна. Не так ли?

Ивата, как отец, провел рукой по голове смутившейся девушки:

— Она родилась осенью, поэтому её и назвали так. Все пожилые женщины раньше были молоденькими девушками. Придет время, когда и Акико оправдает своё имя, только спешить незачем. Вы согласны?

— О конечно, кому же хочется, чтобы его жена старела.

— Не надо, Эдано-сан! — взмолилась студентка.

До Токио доехали благополучно. Ивата и Эдано бдительно охраняли доверенный им груз и внимательно рассматривали каждого нового пассажира. Они не нарушили ни одного закона, но разве нарушили какой-либо закон издатели сборника «Голос мира»? А их арестовали… Все трое облегченно вздохнули, когда из окна вагона замелькали первые дома огромного многомиллионного города, столицы их отечества.

Они ступили на токийскую землю, когда город уже заканчивал трудовой день. Нескончаемый поток людей, беспрерывные ленты машин, грохот и гром уличного движения ошеломили Эдано, хотя ему уже приходилось видеть в кино токийские улицы, да и Кобэ был большим городом. Ивата, не раз бывавший в столище, объяснил им маршрут и сразу превратился в руководителя группы.

Тюки не были очень тяжелыми, но они то и дело задевали ими прохожих. Однако это обстоятельство нисколько их не смутило.

— Не отставай, дочка! — кивнул Ивата студентке и двинулся к остановке автобуса.

Подтолкнув Акико, Эдано вслед за Иватой втиснулся в автобус. Спустя минуту тяжелая машина плавно тронулась по привокзальной площади. Мимо, дребезжа, промелькнул трамвай с рекламой канадского виски на стенке. За ним проследовали три грузовика, открытые кузова которых были плотно набиты солдатами из «резервного полицейского корпуса»; у солдат на спинах, как горбы, висели каски. Сверкая лаком, мчались роскошные лимузины. Дома, словно размалеванные «пан-пан», были усеяны рекламами, в которых английских слов встречалось больше, чем японских.

После бесчисленных поворотов-нырков автобуса то в широкие, то в узкие, как туннели, улицы Ивата наконец подал знак — на следующей остановке выходить. Они, извиняясь, протиснулись к выходу и, как только дверь отворилась, с облегчением покинули автобус.

— Ну вот, — довольно оглянулся Ивата, — три квартала пешком — и будем на месте. Пошли! — вскинул он тюк на плечи.

Они, очевидно, находились далеко от центра. Дома здесь были куда скромнее, не лезли вверх этажами со сверкающей рекламой. Только на первых этажах часто попадались лавчонки, на которых почти отсутствовали надписи на заморском языке. Да и узкий ручеек прохожих не блистал дорогими нарядами. Здесь жили те, кто обслуживал гигантский город, кто заполнял цехи его фабрик, большие и малые предприятия, бесчисленные конторы, кто вежливо кланялся покупателям за прилавками шикарных универмагов, водил машины, пек, варил, жарил.

— Так вы, Эдано-сан, покинете нас, как только мы сдадим тюки? — спросил Ивата и усмехнулся, заметив короткий взгляд, брошенный на его спутника студенткой.

— Да, мне надо повидать отца.

— Жаль терять такого «жениха», — пошутил Ивата и тихо засмеялся, увидев, как вновь смутилась девушка. — А где живет ваш отец?

— На улице Сандагая, в квартале Сибуя.

— О, это далеко отсюда, долго придется добираться. Хорошо бы вам взять такси.

— Ну нет, слишком дорогое удовольствие. Как-нибудь доберусь.

Так, перебрасываясь фразами, они свернули на ещё более скромную и пустынную улочку — их путь вот-вот должен был закончиться.

Внезапно из узкого прохода между домами выдавилась кучка женщин, детей, посередине ее происходила какая-то борьба.

Ивата остановился:

— Кажется, драка, перейдем-ка на другую сторону!

Они стали переходить на противоположную сторону улицы, но к ним метнулась пожилая женщина:

— Помогите! Она же собирала подписи за мир, а хулиганы отнимают листы!

Эдано остановился, снял с плеча тюк и сунул его в руки студентки:

— Возьмите, пожалуйста!

Ивата схватил его за рукав:

— Не вмешивайтесь, Эдано-сан, опасно!

— Наш товарищ в беде! — возразил Эдано. — Идите, я сам!

Он подбежал к толпе и решительно раздвинул женщин. В центре её два молодых парня старались разжать руки молодой женщины, которая, пригнувшись к земле, прижала к груди пачку листов. Белая кофточка, полы которой выдернулись из-под пояса черной юбки, была в нескольких местах порвана, черная волна растрепавшихся волос скрывала лицо.

Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что тут происходит. Эдано рванул за плечо одного из хулиганов и резким ударом, в который вложил всю внезапно вскипевшую ярость, сбил его с ног. Второй, бросив свою жертву, как хорек, прыгнул к Ичиро.

— Берегитесь, нож! — крикнул кто-то из толпы.

Эдано мгновенно отклонился в сторону, почувствовал, как обожгло левое плечо, но, сделав полуоборот, схватил нападавшего за кисть руки и вывернул её так, что хрустнула кость.

Нож звякнул об асфальт.

— А-а, рука, рука! — дико завыл хулиган и тут же умолк, захлебнувшись от удара по горлу. Он упал, корчась, открывая рот в беззвучном крике.

Другой парень, поднявшись, опять пошел на Эдано, но уже без прежнего нахальства. Ещё один удар уложил его окончательно.

— Бегите! Бегите! — закричали женщины.

— Сюда! За мной! — схватил за руку Эдано какой-то парнишка. Женщина, на которую напали, продолжала стоять, прижимая пачки листов к груди.

«В полицию попадать нельзя», — сообразил Эдано и тронул женщину за локоть:

— Надо уходить! Быстрее!

Они побежали за мальчишкой, который стремительно скользил в щелях-проходах между домами, какими-то постройками, в проемах дощатых оград и между мусорными ящиками.

Наконец он остановился и, переводя дыхание, радостно сказал:

— Всё! Теперь не найдут. Дальше выход на улицу. А у вас, — показал он на руку Эдано, — кровь. Но вы их тоже здорово!..

Женщина, ещё не отдышавшись от быстрого бега, движением руки откинула волосы, закрывавшие лицо.

— Ацуко!..

Листы, которые она так яростно только что защищала, один за другим посыпались на землю, но женщина, не замечая этого, замерла, глядя на Эдано расширенными от удивления глазами. Тот тоже стоял, не в силах произнести ни слова, потрясенный, растерянный.

— Что же вы? — укоризненно спросил парнишка, нагибаясь, чтобы поднять подписные листы.

Первой опомнилась Ацуко.

— Вы ранены? — тревожно проговорила она. — Снимите рубашку, я перевяжу.

— Пустяки! — Эдано не отрывал от неё глаз.

— Снимайте! — настойчиво повторила она. — В таком виде нельзя появляться на улице.

Эдано покорно подчинился. Ацуко решительно рванула край кофточки, отделив полоску материи. На предплечье Ичиро алел глубокий порез, из которого сочилась кровь.

— Как он вас… Больно?

— Да нет. Этот тип теперь не скоро сможет взяться за нож.

— Вы ему руку сломали, как палку, — подтвердил парнишка. — Сильный прием, жаль только, я не заметил, как это делается, — закончил он, глядя с восхищением на Эдано. — Простите, мне надо идти!

— Спасибо, друг, выручил! — поблагодарил его Ичиро.

— Мы тут все за мир! — серьезно ответил подросток и, передав ему бумаги, мгновенно скрылся.

— Ну вот и всё! — удовлетворенно сказала Ацуко, затягивая тугой узел. Теперь можно надеть рубашку. Вам не больно?

— Да нет! — отмахнулся Эдано.

Пока он заправил рубашку, Ацуко успела привести в порядок свою одежду и наскоро причесать волосы.

— Пойдемте! Задерживаться опасно. Идите справа, у меня кофточка разорвана с этой стороны, а у вас на левом рукаве следы крови. Дома я перевяжу вас получше, у меня есть аптечка. Это недалеко.

Эдано молча повиновался. Пройдя через подъезд какого-то дома, они вышли на улицу и влились в людской поток. Никто из прохожих не обратил внимания на степенно идущую пару. Оба были потрясены неожиданной встречей, оба не знали, с чего начать разговор.

Эдано, приноравливаясь к шагам Ацуко, изредка бросал на неё короткие взгляды. В наступающих сумерках её лицо казалось нисколько не изменившимся, как тогда в Муданьцзяне, когда они шли с ней мимо витрин «Марудзена». Замужем она или нет? Живы ли сынишка, мать и тетка? Простит ли она ему ту боль, которую тогда, в Муданьцзяне, он ей причинил? Как ей всё объяснить?

Ацуко шла молча, ни разу не взглянув на Эдано, и сердце его охватила тихая печаль. «Не простит!» — решил он.

Пройдя два квартала и свернув в тихий переулок, они оказались в тесном дворике небольшого одноэтажного дома, и Ацуко вставила ключ в замок:

— Заходите!

5

Эдано вошел, робея и смущаясь, как юноша. Квадратная комнатка была чуть побольше той каморки, которую занимал он с Савадой в Кобэ, но чистота и порядок выгодно отличали её от жилища друзей; один из углов комнаты был отделен занавеской.

— Ну вот, — сказала Ацуко, — теперь снова займемся вашей раной.

— Что вы, не беспокойтесь, она совсем не болит, — ещё сильнее смутился Эдано.

— Снимайте рубашку!

Ацуко тщательно промыла рану, залила йодом и забинтовала.

— Теперь всё в порядке, — удовлетворенно посмотрела она на повязку и, заметив, как Эдано потянулся за рубахой, показала на угол, отделенный занавеской. — Сначала умойтесь сами, потом я замою рукав.

Эдано покорно шагнул за занавеску. Там стоял рукомойник с тазом и небольшой столик с электроплиткой.

Когда он умылся и вышел, Ацуко, по-прежнему не глядя ему в лицо, деловито проговорила:

— Я тоже приведу себя в порядок, а потом будем пить чай. Рубашка за это время высохнет. Я быстро.

Гость присел около низенького столика, — ему даже показалось, что это тот самый, который был у Ацуко в Муданьцзяне, — и внимательно осмотрелся. В комнате, кроме этого столика и небольшого узкого зеркала на подставке, ничего не было. На столике — узкогорлая ваза с двумя цветками, от которых исходил тонкий аромат. Постель, как обычно, уложена в нишу, и только небольшой шкафчик для посуды дополнял меблировку. Чистенькие циновки и свежие веселые обои делали комнату необычайно опрятной, уютной. Из-за занавески доносился плеск воды: Ацуко стирала.

Наконец всё смолкло, занавеска раздвинулась — и Ацуко вышла из-за неё, неся в руках мокрую рубаху; она успела надеть простенькое домашнее кимоно в сине-белую полоску.

— Я её повешу у крыльца — быстро высохнет…

Вернувшись в комнату, она опустилась на колени перед шкафчиком, достала две чашки и тарелочки.

— Извините, Эдано-сан, угощать почти нечем.

— Ничего и не надо, я не голоден…

— Нет уж, так я вас не отпущу, — Ацуко поставила на столик посуду и впервые прямо посмотрела в глаза Эдано. — Знаете что? У меня есть немного сакэ — с подругами день рождения встречала. — Ацуко снова нагнулась над шкафчиком и вытащила из него початую бутылку. — Вот мы с вами и допьем его.

Ацуко налила сакэ и первой подняла чашечку:

— Спасибо за спасение…

— Что вы, каждый на моем месте поступил бы так.

Только сейчас Эдано заметил, что годы не прошли бесследно и для Ацуко: у глаз появились тоненькие лучики морщинок. Но по-прежнему на её лице сияли необычайно широкие глаза, разве что свет их стал более спокойным и — может быть, ему показалось — в их глубине таился какой-то невысказанный вопрос. Лицо чистое, без косметики, как и в первые дни их знакомства, чем-то неуловимым напоминало лицо Намико. Эдано смутился и, опустив глаза, выпил сакэ.

— Что постарела я, Эдано-сан? — по-своему поняла Ацуко его смущение.

— Нисколько! — отозвался гость.

Хозяйка улыбнулась и снова налила чашечки.

— Знаю, постарела… Сколько мы с вами не виделись? Больше пяти лет. Вы, Эдано-сан, почти не изменились, только возмужали и кажетесь даже суровее, чем тогда, когда были военным.

— А вы здесь одна живете? — не выдержал Эдано.

Ацуко поняла, о чем хотел спросить гость, но не ответила.

— Давайте выпьем, Эдано-сан, за то, что остались в живых после такой страшной войны.

«Не хочет отвечать, — опечалился Ичиро. — Она права, какое я имею право».

— Простите за любопытство, Эдано-сан, как вы оказались на этой улице? Вы живете в Токио?.. Вот не знала!

— Живу в Кобэ, работаю строителем, а в Токио привез с товарищами подписи за мир, собранные в нашей префектуре.

Глаза хозяйки округлились от удивления:

— Вы, Эдано-сан, привезли подписи в защиту мира? Простите моё удивление, но позже я узнала от жены господина Уэды, что вы были камикадзе. Это правда?

— Да, правда!.. Был камикадзе, а теперь стал коммунистом.

— Вот как!..

Помолчали. Потом Ацуко, отодвинув в сторону тарелочку, стала наливать чай.

— Вы, Эдано-сан, спрашивали, одна ли я живу? Да, одна. — Легкая тень пробежала по её лицу. — Мама и сын умерли в Маньчжурии, тетя уехала к родственникам, а я по-прежнему продавщица. Вот и всё.

— Примите мое сочувствие, — тихо промолвил Ичиро. — Все мы понесли утраты. Проклятая война…

Он обрадовался — и с трудом скрыл это, — что Ацуко не замужем. Желая увести хозяйку от тяжелых воспоминаний, Эдано вежливым, как и положено гостю, тоном решился задать вопрос:

— Удивительно, как это вы не вышли замуж?

— Что ж удивительного, — ответила хозяйка, — в нашей стране теперь много одиноких женщин…

— Это, конечно, так, но такую красавицу, как вы, каждый возьмет.

Ацуко снова улыбнулась и твердо сказала:

— Мне не нужен «каждый», Эдано-сан, я узнала любовь… Там, в Маньчжурии.

Эдано смущенно опустил глаза и почувствовал, как краска заливает лицо.

— Ну, а как вы жили эти годы, Эдано-сан? — раздался после минутного молчания тихий голос хозяйки.

— Я? — растеряйся Эдано. — Право, не знаю, с чего начать.

— Начните с нашей последней встречи. Помните? На пыльной дороге в Муданьцзян, когда ваш друг вывел нас из сопок. Вы не забыли?

— Нет, не забыл. Разве можно это забыть?

Близость женщины, о которой много думал в последнее время, странные обстоятельства их новой встречи — всё это заставило Эдано поделиться с ней, как с другом, пережитым и передуманным. Он начал скупо, коротко рассказывать, как вел в плен своих товарищей, как избил в сборном лагере Нагано. Постепенно его рассказ становился свободнее. Не глядя на Ацуко и механически вертя пальцами пустую чашечку, он вспоминал о долгом пути в рабочий батальон, о жизни там, о друзьях — Саваде и погибшем Адзуме. Он почти исповедовался и уже не стеснялся ни волнения своего, ни внезапной и такой непривычной для него откровенности с женщиной. Он умолчал только о мести главе «Кровавой вишни» Тараде и отом, что последнее время много думал о ней, Ацуко…

Рассказав всё, Ичиро почувствовал какое-то облегчение, словно одним махом преодолел огромное расстояние в пять лет, разделявшее сейчас их с Ацуко. В глазах женщины стояли слезы.

— Чай совсем остыл, я подогрею, — забеспокоилась она, собираясь встать и скрыться за занавеской, чтобы Эдано не увидел, как она потрясена и расстроена его рассказом о гибели Намико.

— Не надо, — остановил её Эдано. — Я ещё хотел сказать вам, что в Кобэ видел Хироко. Она мне всё рассказала… Я был неправ тогда, обидел вас. Если можете, простите.

— Не будем вспоминать об этом, — тихо ответила Ацуко, — а чай я всё-таки подогрею.

— Да не беспокойтесь, мне ещё до отца надо добираться.

— А где он живет?

— В квартале Сибуя, на улице Сэндагая

— Какой непочтительный сын, — пошутила Ацуко, — вместо того, чтобы навестить отца, он лезет в драку. Послушайте, — спохватилась она, — это же очень далеко отсюда, а сейчас уже поздно. Вы не сможете тудта добраться.

— Ничего, ноги у меня крепкие.

— Что вы, Эдано-сан, вам придется идти до самого утра, и потом, в Токио по ночам разгуливать опасно: столько бандитов!..

— Одним или двумя бандитами станет меньше! — самоуверенно заявил Ичиро.

— Нет, Эдано-сан, тут действуют целые шайки. Каждый день в газетах пишут об убийствах. Лучше оставайтесь.

— Остаться? — растерялся Эдано — Но соседи могут подумать…

— Могут, — согласилась Ацуко, — только всё равно мне придется перебираться в другой район.

— Почему?

— Эти мерзавцы станут искать меня, чтобы отомстить, а такого телохранителя, как вы, у меня уже не будет.

Ацуко убрала со стола грязную посуду, раскрыв нишу, достала постельное белье и постелила гостю у одной стены, а себе у другой.

— Раздевайтесь и ложитесь, Эдано-сан, я пока посуду помою. Завтра — трудный день: с утра — на работу, а потом надо занести в комитет списки, которые вы спасли. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи! — ответил Ичиро, быстро разделся и лег, укрывшись простыней.

Он силился уснуть, но уши улавливали каждый звук, доносившийся из-за занавески: позвякивание посуды, журчание воды… Потом стало тихо. Что она делает? Вытирает посуду? Или готовится спать?.. Через минуту он услышал шелест рядом с собой, щелкнул выключатель, и, не выдержав, Эдано чуть приоткрыл глаза: в полутьме к соседней постели вся в чем-то белом прошла Ацуко — и сразу же зашуршали простыни. До неё не больше метра. Протянуть руку?.. Нет, нельзя. «Спать, спать!» — уговаривал он себя, но спасительный сон не приходил, и Эдано продолжал лежать с открытыми глазами, перебирая в памяти подробности сегодняшней встречи.

Интересно, спит она или нет? Наверное, спит. Даже дыхания не слышно. Она сказала: «Я узнала любовь…» Значит, всё ещё любит?

— Ацуко! — тихо позвал он.

Она подходила медленно, очень медленно. Присела рядом с ним на циновку и вдруг шатнулась вперед, будто её толкнули в спину, уткнулась лицом в его ладони.

— Люблю, люблю, — только и сказала она…

6

Утром, открыв глаза, Ичиро увидел сидящую рядом Ацуко. Почувствовав, что он смотрит на неё, она в смущении закрыла лицо руками и прошептала:

— Я хотела увидеть, как вы проснетесь.

— Вот как, подсматривать! — с шутливой угрозой проговорил Ичиро, привлекая к себе.

— Не надо, милый, — слабо запротестовала она, — пора идти на службу…

— Плевать на службу, плевать на всё! Я теперь буду с тобой в любое время суток.

Ацуко, счастливо засмеявшись, прильнула к нему.

* * *

Позже, когда они сидели за столиком и пили чай, Эдано, покончив со своей чашкой, решительно сказал:

— Я задержусь ещё на один день, чтобы нам уехать вместе. В Кобэ тоже много магазинов, и тебя возьмут в любой. Дадим телеграмму Саваде, пусть подыщет квартиру получше. А сегодня занесем списки в комитет и пойдем в парк Уэно: сейчас там цветет сакура.

— Я согласна, милый, — подняла на него свои большущие глаза Ацуко, — но вам ведь надо повидать отца.

— Конечно. После обеда мы поедем к нему вместе. Я хочу, чтобы он познакомился со своей невесткой.

— Со мной? — растерялась Ацуко. — Но удобно ли? Так, сразу…

— Удобно, даже очень. Отец у меня славный, и, я уверен, он тебе понравится.

— Спасибо, милый…

* * *

Они долго бродили по парку. Не обращая внимания на смущение своей спутницы, Эдано не отпускал её ни на шаг и всё время пытался держать за руку, которую она мягко, но настойчиво отбирала у него.

— Неудобно, милый, на нас смотрят.

— Ну и пусть смотрят, пусть завидуют, — беспечно отвечал Ичиро.

На них действительно обращали внимание, иногда даже оглядывались. Эта молодая пара была так откровенно счастлива, что некоторые, очевидно, действительно завидовали им.

Они остановились у розовых облаков цветущей вишни и долго любовались ею. Рядом останавливались другие посетители, иногда целые семьи, благоговейно смотрели на сакуру и так же молча уходили.

«Цветы сакуры, — думал Эдано, — сколько легенд и преданий связано с ними, один только дед знает их тысячи. Поколения предков влюблялись в эти розовые облака. Очарованию цветов сакуры поддавался и надменный князь, проезжавший мимо во главе свирепой дружины, и бедняк, тащивший вязанку хвороста на плече. Жестокие правители тоже использовали в своих целях всеобщую любовь к цветущей вишне: «Воин падает на поле битвы во славу императора, как опадают лепестки сакуры». Тайные враги в лагере для военнопленных тоже назвали свою шайку — «Кровавая вишня»…»

— О чём вы задумались? — слегка прижалась к нему Ацуко, предварительно убедившись, что никого около них нет.

— Я думал, как много связано у нашего народа с цветами сакуры, теперь и для меня её цветы будут символом счастья.

— В стихах цветущая сакура всегда стоит рядом со словом «любовь».

— Прочитай что-нибудь.

— Я мало помню и читаю плохо.

— Но всё-таки.

— Хорошо, только не смотрите на меня.

— Хорошо, — одобрил Эдано. — А кто написал?

— Право, не помню, какой-то старинный поэт.

— Хороший поэт, но ты говорила, что непременно будет про любовь. Ты знаешь такие?

— Знаю, — лукаво взглянула на него Ацуко. — Послушайте:

— Ацуко, — серьезно сказал Эдано, — я никогда не забуду этого.

Она подняла побледневшее лицо и прошептала:

— У этих цветов клянусь вам, что буду хорошей матерью вашему сыну!

Неожиданный порыв Ацуко смутил и растрогал Эдано. Он сильнее прижал её к себе и так же тихо ответил:

— Верю!

А затем, отпустив её, пошутил:

— Я надеюсь, конечно, что Сэцуо не долго будет одиноким. Иначе дед тебя не признает. Он у меня такой…

7

Они не спешили, хотя Ацуко несколько раз мягко напоминала о том, что ему надо успеть повидать отца.

— Не волнуйся, — так же мягко успокаивал её Ичиро, — успею. Я люблю отца, хотя, так уж сложилась жизнь, мало его знаю. С нами жил он, когда я мальчонкой был, а взрослым только сутки и видел. Между этим — долгие годы он был для нас мёртв. Нас обманули полицейские, солгав, что отец умер.

— Почему же теперь вы редко видитесь? — не удержалась Ацуко.

Ичиро промолчал, вспоминая время, прожитое после возвращения из России, приезд отца с новой матерью, их долгую беседу, когда они заново узнавали друг друга и когда отец вновь обрел сына, а сын отца.

— Ты права, — раздумчиво согласился он. — Я действительно плохой и непочтительный сын. Придется учиться и этому. Может быть так случилось потому, что мать и отца мне заменил дед. А отец… Он старый коммунист, функционер партии, на которую сейчас ополчились все — наши власти, американцы… Отец отдал партии всю жизнь и будет таким до конца.

— Вы ведь тоже коммунист теперь.

— Да, — сжал её руку Ичиро. — Коммунист. В одних рядах с отцом. Но что я такое? Я только учусь быть коммунистом. А отец… Его не сломили двенадцать лет сэндайской тюрьмы. И знаешь, что он мне сказал? Самым горьким для него было узнать, что его сын стал камикадзе. Я до сих пор чувствую себя виноватым перед ним.

— Не надо так. Вы не виноваты, — горячо возразила Ацуко. — Вас обманули, нас всех обманули. Разве мы что-нибудь знали, понимали?..

Смутившись, она умолкла, потупив голову, и только дрожащие её пальцы в руке Ичиро показывали степень её взволнованности.

«Вот ты какая… — в который раз подумал Ичиро. — Намико тоже стала бы горячо отрицать какую-либо вину за мужем, но никогда бы вот так не сказала «мы», с такой горячностью и убежденностью. Какие они разные!» С самого утра Ацуко раскрывалась перед ним всё новыми, неизвестными ему сторонами характера, души. И чувство любви к ней охватывало со всё растущей силой.

Он не забыл Намико, её преданность и самоотверженность. Но она в прошлом, пережитом. И если души людей после смерти действительно обитают где-то там, в выси, то любящая душа Намико порадуется за мужа, за то, что на его пути встретилась такая, как Ацуко. Ведь только что, перед цветами сакуры, она поклялась быть хорошей матерью сыну Намико…

— Вы сейчас далеко от меня, милый. Вы думаете о ней, да? — услыхал он взволнованный голос Ацуко. Её глаза смотрели на него тревожно, вопрошающе.

Кровь прилила к лицу Ичиро.

— Да, — честно признался он. — Я думал, что душа Намико сейчас радуется — у её сына будет такая мать.

В глазах Ацуко затрепетала влага.

— Спасибо, — прошептала она, опуская голову и тут же добавила уже просительно: — Вам пара к отцу!

— Да, пора! — согласился Ичиро. — Только почему ты решила, что я пойду к нему один? Я сегодня не расстанусь с тобой ни на минуту. И потом, должен же я познакомить отца со своей женой. Когда ещё он сумеет приехать к нам или мы к нему.

— Но удобно ли вот так, сразу? — растерялась она.

— Да, удобно! — решительно подтвердил Ичиро. — Отец всё поймет, его жена тоже. Уверен — они одобрят мой выбор. И знаешь, — уже рассмеялся он, — мне всё не верится, что мы встретились. Может, всё это снится и, расставшись хотя бы на минуту, я вновь потеряю тебя? Нет, я не хочу рисковать.

Ацуко благодарно прижалась к нему плечом.

— Ну показывай, как добраться до Сендагая. Ты ведь столичная птица, а я деревенщина. Только не думай, что во всём командовать будешь, — шутливо закончил он.

Ацуко посмотрела вокруг, славно только сейчас пытаясь понять, где и как оказалась.

— Это ещё очень далеко, — неуверенно проговорила она. — Тут рядом должна быть остановка автобуса, как раз в том направлении идет…

— Ну тогда снова беру командование на себя, — решительно прервал её Ичиро. — Первым делом зайдем на почту и я дам телеграмму Саваде, чтобы он подыскал срочно квартиру из двух комнат. А зачем и почему — пусть поломает голову. Ни за что не догадается.

— Он тоже в Кобэ? — встрепенулась Ацуко.

— А разве я тебе об этом не говорил? — удивился Ичиро. Ему казалось, что Ацуко знает о нём, о его жизни всё. — Он тоже приехал в Кобэ, не насовсем, конечно, временно. Вместе работаем, вместе и живем. Только комната у нас маловата. Как это я сразу не подумал. Он славный человек, друг мне на всю жизнь.

— Я помню его, — подняла глаза на мужа Ацуко. — Он действительно хороший человек, я это сразу поняла и буду рада его увидеть.

Ичиро двинулся, взяв за руку жену, но тут же снова остановился.

— Послушай, ведь мы же работаем с Савадой в фирме у Уэды-сана, он теперь богатый человек. Ты помнишь его жену?

— Такое не забывается, — серьезно ответила Ацуко.

— Она тоже тебя помнит. И знаешь, что она сказала, когда я в первый раз пришел к ним? Она сказала мужу, чтобы тот непременно разыскал тебя. Ты к ним непременно сходи, а то она от мужа не отстанет.

— Я буду рада её увидеть: мы пережили с ней тяжелые дни.

— Да, если бы не Савада…

— Не будем об этом сегодня, — попросила Ацуко.

Ичиро внимательно посмотрел на жену, тень грусти и тревоги прошла по её лицу.

— Не будем, — согласился он. — Сегодня такой счастливый день. И знаешь, что… — протянул он, — дадим телеграмму Саваде и вернемся к тебе…

— Ну что за непочтительный сын, — покраснела Ацуко. — У нас вся жизнь впереди…

Ичиро шутливо нагнул голову.

— Виноват. Недостаток воспитания, потом казарма испортила. Но я ещё исправлюсь. Тем более под вашим руководством. Заранее благодарен…

Ацуко тихо рассмеялась.

— Но ведь вам действительно надо к отцу. Будьте хорошим сыном.

— Буду! Только хорошие сыновья тоже иногда хотят есть. Я проголодался, как бродяга. Послушай, мы же с тобой сегодня много ходим, ты устала?

— Нет, — возразила она. — Но чай с удовольствием бы выпила.

— Я не только плохой сын, но и такой же муж. Пошли!

В крохотном ресторанчике они уселись за столик, отгороженный невысокой ширмой. Ресторанчик был уютный, прохладный. Скрытая в глубине радиола наигрывала знакомую мелодию. Бесшумно появившаяся молоденькая официантка поставила на стол стаканы воды с кубиками льда и, предложив меню, тут же отошла.

Они долго шутливо препирались, что заказать. Ичиро категорически настаивал взять сакэ.

— Но ведь нехорошо, — убеждала его Ацуко, — вы придете к отцу, а от вас будет пахнуть сакз.

— Ну и что? — возражал он. — Я сам уже отец.

— А представьте, вот так придет наш сын?

«Наш сын!» Волна нежности захватила Ичиро и он благодарно посмотрел на Ацуко. Та поняла его взгляд и смутилась.

— Мы ему простим, так же, как отец, я уверен, простит меня. И не забывай, что я был камикадзе, им всё прощалось.

— Другие времена — другие порядки, — отпарировала она. — Ну уж ладно, возьмите сакэ. Вот никогда не думала, что муж у меня будет пьяница. Ну да ничего. Мы с Савадой-саном отучим вас от этого порока.

Ичиро сокрушенно вздохнул.

— Ты права. Вдвоем с Савадой вы меня скрутите. Заранее признаю себя побежденным. Ну что ж, использую последний день свободы.

Они поели и Ичиро закурил.

— Знаешь, — сказал он, — я сейчас впервые позавидовал богатым. Если бы у меня были деньги, повез бы тебя в свадебное путешествие. На Кюсю. Мы бы искупались в горячих источниках. Например, в Бэппо. Сходили бы на вулкан Асо…

— Вы там бывали?

— Да нет. Только читал и в кино как-то видел. А наше с тобой свадебное путешествие — день в Токио и ночь в поезде. И всё…

Глаза Ацуко заблестели. Она взяла его руку и прижала её к щеке.

— У нас самое лучшее в мире свадебное путешествие. Я счастливее всех богачей вместе взятых. Нам пора, милый…

* * *

До дома отца оказалось действительно далеко, и Ичиро понял всю безрассудность своего намерения дойти пешком. Автобус был набит битком, и на каждой остановке его буквально штурмовали новые толпы. Пожилая кондукторша безнадежно уговаривала господ пассажиров потесниться ещё хоть немного. Ичиро стойко оберегал жену от толчков, и она прижалась к нему довольная, счастливая.

Дом отца они нашли после немалых поисков. Он оказался двухэтажным деревянным строением, довольно обшарпанным снаружи. Несколько дверей вели в него прямо с улицы. По всему видно было, что строился он специально для сдачи квартир небогатым жильцам. Владельцы таких домов заботились только о том, чтобы втиснуть в них как можно больше квартирантов и вовремя собрать плату. Этот дом, как заметил Ичиро, мало чем отличался от того, в котором он жил с Савадой. Разве что нет галереи, заполненной бочками и ящиками. Впрочем, эти нужные людям вещи оказались в узких подъездах с деревянными скрипучими лестницами. Каждая ступенька такой лестницы громогласно оповещала, когда возвращается домой каждый его житель.

Дверь открыла Таруко — жена отца. Прищурив близорукие глаза, она приветливо улыбнулась и, не узнав в полутьме Ичиро, вежливо проговорила:

— Заходите, товарищи!

Уже в квартире, у самого порога, она радостно воскликнула:

— Ичиро! Сын! Сын приехал!

В дверях комнаты, надевая очки с толстыми линзами, показался Эдано-старший. Ичиро бросился к нему, и отец обнял его за плечи.

— Вот молодец, что приехал, — растроганно бормотал он. — Право молодец. Мы с Таруко всё собирались тебя проведать, а ты сам…

Затем, заметив смущенно улыбавшуюся у дверей Ацуко, старший Эдано извинился:

— Простите, я так обрадовался сыну, что не заметил вас. Проходите, пожалуйста.

— Знакомьтесь, — проговорил сын, — это моя жена, Ацуко!

Залившись краской, молодая женщина закланялась.

Таруко, обняв её, тепло проговорила:

— Вот и дочка у нас есть. Поздравляю. Идём, это теперь и твой дом.

— Красивую дочку к нам привел, — одобрительно рассматривал невестку, улыбаясь, старший Эдано. — Где только ты их находишь?

— Ну, отец, — отшутился сын, — ты даже в тюрьме вон какую мне мать отыскал. Мне было легче это сделать. Но мы с Ацуко давно знаем друг друга, ещё по Маньчжурии.

— Вот как… — протянул понимающе отец. — Ну проходите же, проходите.

Квартира состояла из двух небольших комнат, одна из которых целиком была забита книгами. У окна стоял письменный стол, на котором грудой лежали исписанные листы бумаги, журналы, брошюры. По всему, их визит оторвал отца от этого стола. Вторая комната заменяла спальню, столовую и гостиную.

— Ну-ка, мать, — мягко напомнил отец, — сооруди нам что-нибудь по случаю приезда Ичиро и его жены. Неплохо бы пива купить.

— Вы уж извините, — сказала Таруко, — ты даже не предупредил, сынок.

— Я вам помогу, — откликнулась Ацуко.

— Ну что ж, помоги, — охотно согласилась хозяйка. — Им ведь хоть немного надо побыть одним.

Отец увлек сына в кабинет и не сводил с него глаз:

— По-прежнему куришь?

— Да, отец.

— Я тоже, хотя врачи рекомендуют бросить. Последствие тюрьмы.

Он достал пачку сигарет, подал сыну и, сам затянувшись дымом, проговорил с тихой печалью:

— Плохой тебе достался отец. Обо всем, что происходит с тобой, я узнаю поздно. Даже на похороны Намико не смог приехать…

— Я понимаю, — успокоил Ичиро отца, — раз не смог приехать, значит нельзя было.

— Я тогда был на Хоккайдо, выполнял поручение ЦК.

— Не надо об этом, отец…

Старший Эдано снял очки и оперся подбородком на сжатые ладони.

— Ну рассказывай, сын, как ты жил это время, что делал. Как отец? Он, конечно, из Итамуры ни шагу. Я предлагал ему перебраться ко мне. Что ты стал членом партии, узнал сразу же, хотя ты мне ничего не сообщил.

Выслушав сына, он снова потянулся за сигаретой.

— Ты извини, сын. С Ацуко, надеюсь, серьезно? В нашей стране трудно быть женой коммуниста. Она об этом знает?..

«В нашей стране трудно быть женой коммуниста». Таруко об этом знала лучше многих других. Поэтому внимательно расспрашивала невестку о её жизни. Ацуко сразу же прониклась доверием к свекрови и рассказала о себе всё.

— Да… — задумчиво протянула Таруко, выслушав её, — довелось и тебе горя хлебнуть, дочка. Будь счастлива с Ичиро. Запомни — ты должна быть ему не только женой, но и товарищем. Это только от тебя зависит.

— Я понимаю… Я его очень люблю.

— Будь готова ко всему. Вот у тебя уже оказался сын, будут еще дети. И вдруг приезжает полицейская машина и увозит мужа… Ты меня понимаешь?

— Да, — твёрдо ответила Ацуко. — Я готова ко всему, не стану мешать.

— Надо ещё и помогать. Дело в том, дочка, что нам, женщинам, кроме общих целей, надо бороться и за свои. Веками, тысячелетиями мы были бесправными. Не было доли горше женской. Да и сейчас… Разве японка равноправна с мужчиной? Даже те краснобаи, которые распространяются о равноправии, дома об этом ни слова. Придет домой, снимет европейский костюм, наденет кимоно — и становится таким же деспотом, как в старину.

— Ичиро не такой!

— Нет, конечно, — улыбнулась Таруко. — Сын у нас хороший. Он такой же, как и его отец. Нам с тобой повезло. Я ведь не о них… Ну давай звать мужчин. Прихварывает отец Ичиро, — пожаловалась она. — Ему подлечиться, а он только отмахивается. Эй, Эдано! Идите к столу. Хватит вам в «полицейской докуке» дым глотать.

— В «полицейской докуке»? — недоуменно переспросила Ацуко.

— Это мы так прозвали ту комнату. При обысках полицейские каждую книжку перелистывают, каждый журнал, а их там куча. Вот и приходится им много времени тратить…

* * *

Утренний поезд мчался от дымной столицы, словно старался поскорее добраться до свежего воздуха, вырваться из окружения домов, корпусов, бараков, складов. Вагон чуть кренился на крутых поворотах, звонко позвякивали колокольчики на частых переездах.

Дымы вскорости исчезли, но бесчисленные дома и строения упорно сопровождали поезд, и он мчался, словно в коридоре. При въезде в тоннели мгновенно зажигался свет и потом гас.

Ацуко мужественно боролась со сном. Вчера они поздно вернулись от отца Ичиро. Тот категорически возразил против их спешного отъезда. Утром поднялись чуть свет упаковывать вещи. Казалось бы, ничего нет, а набралось два больших узла. «Приданое», — в шутку назвал эти узлы Ичиро.

Он видел, что Ацуко готова вот-вот уснуть.

— Подожди минутку, — ласково проговорил он. — Позавтракай и спи хоть до самого Кобэ.

В дверях вагона показалась миловидная продавщица и протяжно проговорила-пропела: «Бэнто, бэнто».

Ичиро купил две коробки с завтраком и заставил жену поесть.

— Теперь можешь спать, — сказал он, бросая пустые коробки на пол.

Он тут же опустил кресло жены, поднял скамейку для ног, и Ацуко, повернувшись на бок так, чтобы лицом уткнуться в плечо мужа, закрыла обведенные синевой глаза и мгновенно уснула.

Ичиро смотрел в лицо спящей жены. Он впервые видел его вот так рядом, при свете дня. «Устала бедняжка, — думал он. — Досталось же ей за два неполных дня».

Ацуко зашевелилась, поерзала на кресле, устраиваясь поудобнее, и просунула руку под локоть мужа, словно во сне боялась потерять его.

«Что-то мне последнее время очень уж везет», — с суеверной опаской подумал Ичиро. — Это надо же такое счастье — встретить в океане жителей столицы её, единственную в мире, которая была нужна ему. Именно ему и никому другому. Такое только в книгах встречается, да в кино. А как удивится Савада! Он даже тихо рассмеялся, представив себе удивленное лицо друга. Но с Савадой проще, куда сложнее будет сообщить обо всём деду. Ну да какая там сложность, — успокаивал он сам себя. — Разве может Ацуко кому-нибудь не понравиться? Об этом смешно даже подумать. Вот она рядом, устало дышит, чуть приоткрыв рот. И ему кажется, что он сквозь шум поезда отчетливо слышит, как бьется ее сердце…

Потом он вспомнил разговор с отцом. На этот раз тот беседовал с ним как с соратником, обсуждал партийные дела, советовал. Женитьбу и жену сына он одобрил. Просил только об одном — писать ему. А хорошо бы всем собраться в доме деда, чтобы отец отдохнул.

Ичиро заметил сразу, что какой-то недуг подтачивает отца.

Потом мысли стали какими-то медленными, ленивыми, и он незаметно уснул, склонившись головой к жене.

— Так кто же может спать до самого Кобэ? — услышал Ичиро сквозь сон голос жены.

Он открыл глаза.

Ацуко, посвежевшая после сна, улыбаясь, поднесла к его глазам часы.

— Сколько же я спал? — спросил он, всё ещё плохо соображая.

— Целых четыре часа! Вот как спят сильные мужчины.

— А сколько спала слабая женщина?

— Меньше, — уклончиво ответила Ацуко.

— Но ты же не знаешь, когда я уснул.

— Не знаю? Ещё как знаю. Вы начали так храпеть мне в ухо, что мертвого можно было бы разбудить.

— Я — храпеть? Не может быть. И я не дал тебе поспать? — забеспокоился Ичиро.

Не выдержав, Ацуко рассмеялась.

— Нет, милый, вы не храпели. Я пошутила. Проснулась минут десять назад. Прекрасно выспалась. А кушать как хочется! — пожаловалась она.

— То-то. Надо слушаться мужа, не то всегда голодной будешь. Пошли в ресторан. Я накормлю тебя так, что до самого Кобэ ты не сможешь думать о еде.

— Там всё очень дорого, — попробовала она возразить.

— А, плевать. Кто же думает об экономии во время свадебного путешествия? Об этом начинают думать, когда возвратятся из него. Пошли!

— И вы, конечно, будете пить сакэ?

— Непременно. Вы же потом с Савадой не дадите?

— Не дадим! — подтвердила она.

— Значит, сейчас тем более надо выпить.

— А мне?

— Тебе тоже надо.

Ацуко ладонью хлопнула Ичиро по колену:

— Ну пошли.

8

— Можно? — изменив голос, спросил сквозь дверь Эдано.

— Пожалуйста, — вежливо ответил Савада, надевая очки, чтобы внимательно рассмотреть гостя, и тут же закричал: — Ичиро, дружище! Наконец-то! Что за странную телеграмму ты прислал? Квартиру я подыскал, но в чем дело?

— Спокойнее, спокойнее, начальник компрессора и прочих механизмов фирмы Узды. Всё объясняется просто: там, где хватало места одному, тесновато двоим, а троим вообще не поместиться,

— Троим? — недоумевал Савада. — Нас же двое.

— Сейчас станет трое, — невозмутимо продолжал Эдано. — Надеюсь, ты не выгоняешь на улицу своих знакомых?

— Знакомых?.. Ничего не понимаю.

— Сейчас поймешь. Войдите! — крикнул Эдано и отступил в сторону от двери.

Лицо Савады вытянулось. Он пристально смотрел на медленно открывающуюся дверь, ожидая от Ичиро какого-нибудь подвоха. Но когда появилась молодая женщина и склонилась в церемонно-вежливом поклоне, механик на секунду оторопел и спросил шепотом:

— Неужели женился? Так быстро? Сумасшедший…

Но вот женщина выпрямилась и улыбнулась так дружески, что Савада узнал её:

— Ацуко-сан! Вот неожиданность. Как это вы вдруг?..

— Ацуко моя жена, — прервал друга Эдано, — и у тебя теперь будет время задать ей тысячу вопросов, а пока сесть бы пригласил.

— Что же это я, в самом деле, — засуетился Савада. — Садитесь, пожалуйста.

Он никак не мог прийти в себя и переводил взгляд с Ацуко на Эдано и обратно. Наконец засмеялся и хлопнул обеими руками себя по коленям:

— Проклятый камикадзе, как им был, так им и остался. Но почему не предупредил, а? Я бы всё приготовил…

— А ты меня предупреждал о своем приезде? Вот теперь узнаешь, как бывает неловко в таких случаях. Да и опасался я, что ты станешь меня отговаривать.

— Отговаривать?.. Не верьте ему, Ацуко, — возмутился Савада. — Только вас он и мог взять в жены. Но вам лично я сочувствую: даже его другом быть трудно, не то что женой…

Наконец Савада успокоился и, узнав, что вещи остались на вокзале, решительно заявил:

— Вещи обождут. Сейчас пойдем обедать в ресторан, непременно в хороший, я сегодня разорю тебя, Ичиро. Потом посмотрим квартиру. В ней две комнаты и кухня. Правда, дороговато. Но зато вам там будет хорошо.

— Мы вас никуда от себя не отпустим, Савада-сан, и позвольте мне вас поцеловать, — поднялась Ацуко и подошла к Саваде. — Вы нам как отец будете.

— Вот, видал? — торжествовал Савада. — Мы с Ацуко справимся теперь с тобой, будешь нас слушаться, как солдат-первогодок.

— Буду, — покорно склонил голову Эдано.

— Да, — вспомнил механик, — тут тебе письмо пришло от деда и твоего жильца. Акисада приглашает через месяц на свадьбу… А теперь пошли!

— Может, дашь нам умыться?

— Так и быть, умывайтесь!..

* * *

Через месяц в жаркий полдень они подъезжали к родным местам Эдано. Ацуко сильно волновалась и не могла скрыть этого, хотя Ичиро и Савада всячески успокаивали её. Но и сам Эдано в душе немного тревожился. Сэцуо маленький, непременно привяжется к новой матери, может, и не сразу, а вот дед… Старик любил Намико и, хотя желал, чтобы внук женился, любую новую невестку будет сравнивать с покойной и, если не понравится, не скажет ничего прямо, но недовольство вряд ли скроет.

Во всяком случае, Ацуко предстоял серьезный экзамен, и он сочувствовал ей.

Но вот наконец замелькали знакомые станционные постройки и Эдано увидел на перроне Акисаду, Оданаку, Сатоки и Харуми. Они вглядывались в замедляющие бег вагоны и, заметив его в окне, приветливо замахали руками.

— Ну, держитесь, — шутливо сказал Ичиро, доставая узел с подарками, — нас встречает солидная мужская делегация. Да ты не тревожься, — успокоил он Ацуко, — это всё мои хорошие друзья.

Шумные приветствия сразу же прекратились, как только Эдано стал знакомить друзей с женой. Он даже немного смутился, не зная, как расценивать это. Всё разъяснил экспансивный Сатоки.

— Скажите, пожалуйста, — спросил он Ацуко, — у вас есть сестра? Если есть — женюсь!

Харуми загрохотал своим хриплым басом и ударил Эдано по плечу:

— Чертов камикадзе, умеешь жен выбирать.

По дороге Оданака рассказал другу о делах на базе. Даже сюда хлынул поток раненых американцев из Кореи.

— Здорово им там всыпают! Говорят, полковника Дайна сбили — старик хотел отличиться. А помнишь сержанта? Тоже ранен. Наших начали снова нанимать на базу, мы направляем людей только через комитет. Как ты думаешь, чем кончится вся эта авантюра в Корее?

Эдано пожал плечами. Тут же его увлек в сторону Акисада.

— Молодец, Ичиро, раньше меня женился и красотку какую разыскал.

— А как дед? Что говорит?

— Когда получил от тебя письмо, прочитал, помолчал и только сказал: «Посмотрим». Ну, да за твою жену я спокоен, — вон какая! Я свою невесту два раза к нему приводил, хотел поближе их познакомить.

— Ну и что?

— Молчит, хоть бы слово сказал, упрямый старик

— Да, — согласился Эдано, — характер у него сильный.

— Не знаю, что и думать, — продолжал жаловаться Акисада.

— Успокойся, всё будет в порядке Вон Ацуко тоже побаивается…

* * *

Эдано и сам только теперь стал понимать характер своей жены. Намико была сама ласковость и беспредельная покорность, а Ацуко, если считала себя правой, умела настоять на своем, и Эдано убеждался, что каждый раз жена была права. Она сама нашла себе работу: у неё появились и общественные обязанности, связанные с комитетом защиты мира; и как-то незаметно он и Савада стали делать кое-какие домашние дела. Всё получилось так естественно, что Ичиро даже не замечал этого. Она же стала полноправным участником всех их бесед. Проницательный Савада, посмеиваясь, говорил ему:

— Ну, друг, правильная тебе жена досталась, куда моим дочкам. Они у меня хорошие, но, правду сказать, по сравнению с твоей курицы домашние. Теперь я окончательно спокоен за тебя.

* * *

Они уже приближались к дому, когда из ворот стремительно выбежал Сэцуо. Эдано подхватил сына на руки и высоко поднял. Мальчонка счастливо засмеялся, обхватил шею отца ручонками, прошептал:

— Ты долго не приезжал, отец. А это моя новая мама? — И, бросив искоса взгляд на Ацуко, довольно проговорил. — Красивая. А она разрешит мне бороться с тобой?

— Разрешит, — тоже шепотом ответил ему отец, — она хорошая, добрая. Поздоровайся с ней!

Эдано опустил сынишку на землю, и тот, немножко помявшись, сделал шаг к своей новой матери и поклонился.

— Иди ко мне, сынок, — ласково улыбнулась она. — Мы с тобой будем дружить, правда? Я тут кое-что тебе привезла.

— А что? — сразу же заинтересовался Сэцуо, беря Ацуко за руку

Эдано облегченно вздохнул. Он даже не заметил, что его друзья умолки, наблюдая эту сцену. Теперь, когда первый этап знакомства закончился, все заговорили сразу, весело, оживленно.

* * *

Дед ждал их у порога дома. Он был одет во всё лучшее, хотя это лучшее, хранившееся для торжественных случаев, стало явно великовато усохшему старику. Он был серьезен и торжественен. Все остановились.

— Здравствуйте, дедушка! — шагнул к нему Эдано.

— Здравствуй, внучек, рад тебя видеть, — спокойно ответил дед, продолжая смотреть через плечо внука.

Ичиро догадался, кого с таким нетерпением поджидает старик.

— Вот, дедушка, привез показать вам жену. Извините, не мог приехать раньше, да и женился, не посоветовавшись с вами, — покорно склонил он голову.

Ацуко отпустила руку мальчика и пошла к старику. Не забыв ни одной мелочи этикета, она представилась старшему рода. Она была очень мила в своей робости и почтительности, и Эдано заметил, как глаза старика потеплели. «Умница», — подумал он о жене.

Дед любезно пригласил всех в дом, предварительно пробормотав какое-то заклинание. Гости без излишних церемоний уселись за стол, а Ацуко, вручив подарки, пошла переодеться и потом, как подобает почтительной жене, стала помогать служанке угощать гостей. Савада, не удержавшись, подмигнул Эдано. Дед не заметил перемигивания друзей и с ходу стал жаловаться:

— Столько хлопот с этим хромым. Внуку свадьбы не справил, а ему приходится.

— Я вас отцом родным считаю, — с уважением заметил Акисада.

— Иначе я бы с тобой не возился. Посмотрим ещё, как твоя жена поведет себя.

— Вы же видели её, отец.

— Видать видал, — отпарировал старший Эдано, — но в старину говорили: «Даже лучшее зеркало не отражает обратной стороны вещей». Понятно?

— Ну, Эдано-сан, — вмешался Сатоки, — я уверен, что такой парень, как Акисада, уже изучил эту обратную сторону.

За столом раздался дружный смех, и даже дед улыбнулся. Он усадил на почетное место Саваду и явно отдавал ему предпочтение перед другими. Хорошая закуска и выпивка, дружба, которая связывала сидящих за столом, сделали своё — беседа стала общей, всё чаще раздавались шутки и смех. Уже в конце пирушки Савада, снова подмигнув Ичиро, обратился к старику:

— Извините за нескромность, Эдано-сан, вам понравилась жена внука? Она очень хорошая женщина! — серьезно закончил он.

Старик окинул всех взглядом и в наступившей тишине внушительно произнес:

— Самые лучшие и самые красивые жены во всей округе всегда были в нашем роду. Так-то, уважаемые. Позовите её, пусть посидит с нами за столом, хватит ей бегать, сегодня она гостья.

Все дружно поддержали старика, и только коварный Сатоки задал новый вопрос:

— А скажите, почтенный Эдано-сан, чем вам не нравится невеста нашего друга Акисады?

За столом снова наступила тишина.

— Не нравится? — переспросил дед. — Кто вам это сказал? Она славная женщина. А это я так, чтобы господин заместитель заведующего не зазнавался. Он любит похвастать, хотя и дельный парень.

— Спасибо, отец, — церемонно поклонился Акисада, — давайте выпьем за род Эдано и за продолжение его во веки веков.

— Выпьем, — согласился захмелевший старик и грозно посмотрел на Ичиро и Ацуко — Если у Сэцуо не появится брат и ещё сестра…

Ичиро сделал серьезное лицо и, подняв чашечку с сакэ, клятвенным тоном заверил:

— Мы выполним твой наказ, дедушка. Первого жди, когда опять зацветет сакура.

Ночь полновластно царила над спящей Итамурой, когда Ичиро и Ацуко, проводив гостей до окраины деревни, возвращались домой. Ни огонька, ни звука. Прохлада ночи сменила удушливый зной, дышалось легко.

Ацуко казалось всё необыкновенным, чудесным, голова слегка кружилась от вина, которое её заставили выпить. Она была счастлива, что дед и друзья мужа приняли её как свою. Сейчас она чувствовала себя молоденькой девушкой, жизнь которой только начинается, — никаких горестей позади. Не выдержав, она взяла руку Ичиро и прижала к груди:

— Я так счастлива! Какой чудесный у тебя дедушка, какие хорошие друзья!

— Да, ты права. Только ты забыла, что у меня и жена хорошая, — улыбнулся Ичиро.

— Нет, я серьезно, милый. И как хорошо здесь! Я никогда не жила в деревне, но мне почему-то кажется, что все, кто живет здесь, счастливы.

Ичиро, освободив руку, положил её на плечо жены, и она прижалась к нему.

— Сейчас все спят, — ответил он, — и, возможно, именно сейчас все счастливы. Во всяком случае, самый счастливый в этой деревне — я.

— Нет, я!

— Согласен, оба.

— А тишина для всех. Правда?

— Да, тишина для всех. Она здесь одинакова и для счастливых и для несчастных.

Ичиро остановился. Даже в темноте он узнал заколоченный дом Иссумбоси. Словно спасаясь от воспоминаний, которые могли нахлынуть на него, он поспешил пройти, увлекая за собой жену, но тут же оба вздрогнули и остановились: со стороны авиабазы раздался нарастающий вой мотора, и, раскалывая тишину, низко над Итамурой пронесся реактивный истребитель. Мелькнув опознавательными огнями и струями огня из сопел, он исчез в черно-синем небе.

— Нет, — голос Ичиро посуровел. — Тишины здесь нет. И наступит она не скоро.

* * *