Вэру завел Философа внутрь комнаты мультипланара и закрыл дверь.

— Ну, как тебе это? — он показал на тысячи звезд, ярко сиявших на черном куполе. Напротив входа их свет сгущался в яркую, сужавшуюся к концам полосу. Философ не ответил, он смотрел на самого Вэру, на его внимательное лицо с нетерпеливо блестевшими глазами.

— Как ты можешь думать о такой чепухе, о звездах, когда гибнут люди?

— Когда-нибудь все люди умрут. И все файа. А звезды останутся. С точки зрения Вселенной чепуха — это мы.

— По-моему, ты просто спятил.

— Я спятил бы, если бы думал об этих смертях. Но это бессмысленно. То, чего мы не можем изменить, мы принимаем. Так или иначе. Главное — не дать изменить себя.

— Неужели тебя не терзает совесть?

Под его острым взглядом Анмай смутился.

— Терзает. Еще как! Но я предпочитаю ее мукам заботу об оставшихся в живых. Это хорошо помогает. А вот если бы я занялся бездельем, то действительно сошел бы с ума. Хотя неплохо было бы… — Анмай сел у стены, мечтательно глядя вверх. — Тихая палата, успокаивающие уколы, прогулки с санитарами… Восемь лет назад у меня была замечательная возможность сойти с ума, но, как мне сказали, у меня не получится…

Он покосился на пленника. Лицо Вэру было очень немногим из лиц здесь, отражавших нечто иное, чем скрытая мука или суровая сосредоточенность. В нем была энергия, жизнь. Это также было одно из очень немногих лиц, не изменившихся с начала войны. Анмай был таким же, как всегда. Белки его глаз и зубы словно светились, волосы и кожа слабо отблескивали. Подземная жизнь не сказывалась на нем никак. Чертам его лица не доставало тонкости, но это не делало его менее красивым. Вот только выражение на нем было странное — диковатое и в то же время мечтательно-насмешливое… но не злое.

— Я вижу, тебе тут не нравится. Ты никогда не видел звездного неба, правда?

— Оно кажется мне бессмысленной россыпью точек.

— Тогда мы плохо понимаем друг друга… Хочешь, я отведу тебя в свое любимое место? И расскажу, как я стал таким? Хочешь?

— Нет. Если тебе нужна исповедь, обратись к священнику.

— Рабы не выбирают, знаешь ли. Священников здесь, и, как я полагаю, всюду, больше нет. А ты сделал меня таким, какой я есть — пусть и не желая этого. Пошли! У меня осталось не очень много времени. Возможно, вообще не осталось. Если… она погибнет, то я… не смогу жить.

— Неужели тебе дорога жизнь девушки, которая бросила тебя? Вполне заслуженно, впрочем?

Анмай сжал зубы, его глаза сузились. Философ вдруг смертельно побледнел, попятился и поднял руку, словно прикрываясь от удара — хотя файа даже не шевельнулся.

— Я рад, что ты понял мои чувства, — сказал Вэру. Голос его был ровным, — как лезвие меча. — Она была права, знаешь ли. Если бы не это, я мог бы наделать всяких жутких вещей. Непоправимых. Можно сказать, она спасла мою раздолбайскую душу. Чтобы сохранить ее такой, какая нравится ей. Это больше, чем любовь, Окрус. Ладно, хватит болтовни. Пошли!

Они вернулись к кольцевому туннелю, в монорельсовом вагоне проехали несколько миль, потом свернули. Радиальный туннель, ведущий к Цитадели Хаоса, был перекрыт решетками и охранялся стражей, но их пропустили. Вскоре стянутые болтами тюбинги заменили мрачные, расчерченные вертикальными ребрами стены из стали. Через несколько минут вагон остановился на маленькой пустой станции. Они вышли. Вэру за руку втащил Философа на подъемную платформу, скрытую в темной нише. Она спускалась долго и с грохотом, пока не замерла в просторном помещении с расходящимися туннелями.

Анмай сразу углубился в совершенно темный проход, легко ориентируясь во влажном непроницаемом мраке. Но не в полном — когда зрачки Философа расширились, он увидел множество темно-фиолетовых глаз, наблюдающих за ними с высоты. Они светили тускло — так тускло, что сами едва были видны. Все остальное пропадало в их призрачном бледном сиянии, не дающем ни отблесков, ни теней.

— Ядерные лампы, — сказал Анмай. — Но они давно сели… — он взял Философа за руку, чтобы тот не потерялся в фиолетовой тьме. Сам он был совершенно неразличим.

Они долго пробирались по запутанным проходам. Анмай бездумно выбирал путь, легко и бесшумно ступая во мраке. Как и все файа, он прекрасно видел в темноте. Прикосновение его прохладной крепкой ладони одновременно успокаивало и пугало Окруса.

Наконец, Анмай замер, донесся шорох. Что-то щелкнуло, тяжелый рокочущий гул заполнил подземелье. В ударившем им в глаза бледном свете стала видна поднимавшаяся циклопическая плита. Едва они прошли под ней, плита поползла вниз и остановилась с отрывистым ударом, от которого содрогнулся пол.

Они стояли на стеклянной галерее, окружающей колоссальную шахту, сужавшуюся кверху и книзу. Ее темные стальные стены поднимались в неразличимый мрак; к ним прижимались толстые, словно колонны, трубы. Очень далеко внизу стены и трубы исчезали в тумане, из которого выступали какие-то кольцевые конструкции, очевидно, рухнувшие сверху и перекошенные. Сквозь них пробивалось мертвенное, холодное, бело-голубое сияние. Воздух здесь был прохладным и удивительно свежим.

— Это главный реактор Цитадели Хаоса. Он действует еще и сейчас… отчасти.

Анмай сбросил сандалии и сел на краю галереи. Скрестив босые ноги, он положил локти на верх ограждения и опустил на них голову.

— Я очень люблю здесь сидеть. Здесь очень тихо.

— У тебя странные привычки, — Философ предпочел встать сбоку, у самой стены.

Колонна, к которой он прислонился, была горячей и слабо вибрировала, но здесь не было слышно ни звука. Анмай насмешливо смотрел на него.

— Тут нет никакой радиации — это не реактор деления. Конечно, мы его не строили — мы просто нашли его здесь. Мы находимся в основании Цитадели Хаоса, в двух милях ниже уровня плато. И ее тоже построили не мы. Потому, что наша история в этом мире началась всего два тысячелетия назад. Это значит, что и вы и мы здесь — чужаки. По дороге сюда ты видел… здания на северном берегу Пустынного Моря. Они очень старые, никто не может сказать, насколько, но им больше двух тысяч лет. Цитаделям Хаоса и Товии — тоже. В Товии, сто лет назад, мы лишь восстановили надземную часть крепости.

— А кто тогда построил ее?

— Межрасовый Альянс — знакомо тебе такое название? Он же, я думаю, привез сюда файа и людей. Потому, что ваша ДНК отлична от ДНК всех живых существ здесь. Как и наша, хотя на вашу она тоже совсем непохожа.

— Пусть наши предки пришли из иных миров. Как же они сюда попали? Через триллионы миль пустоты?

Анмай вновь слабо улыбнулся.

— Внутри нашей Туманности межзвездные полеты очень просты. От звезды до звезды световые месяцы, а то и дни. Космос полон водорода, ракета с прямоточным термоядерным двигателем может достичь почти световой скорости, не тратя топлива. А все звезды здесь старые, им по нескольку миллиардов лет. У них есть планеты, в наши орбитальные ИК-телескопы их видно. На многих есть жизнь, и разум! Наши радиотелескопы перехватывают осмысленные сообщения из множества миров. Некоторые понятны, и это самое странное!

— Но я никогда об этом не слышал!

— Людям не стоит знать, что они только «одни из», а не венец творения. Файа… файа тоже. Большинству.

— Так ваши предки могли путешествовать от звезды к звезде? Что же они так одичали?

— Одичали? Хочешь узнать истинную историю появления человека? Наши ученые восстановили ее по древним легендам, данным раскопок, наскальным надписям… Меж звезд существовала, — и существует ныне, — цивилизация, общность… не знаю, как назвать. Древние называли ее Межрасовым Альянсом. Мы перехватываем его сообщения, — единственные, которые мы способны понять, понять их язык, но почти никогда — смысл. И мы ничего не знаем о нем, но… Альянс однажды избрал этот пустынный мир, — заранее зная, что он обречен. Он построил здесь Цитадели, но он ли построил лабиринты у Пустынного Моря, — мы не знаем…

Он же привезли сюда людей и файа — как рабов, превращенных в живые машины. Но такими были не все. В «Темной Сущности» сказано, что наших предков завезли сюда, как игрушки. А в древних легендах говорится, что их действительно использовали в играх, пока они не погибали. Это были безжалостные игры: детей пускали в лабиринты, полные ловушек, взрослых принуждали сражаться меж собой, устраивали целые войны примитивных племен. Тех, кто отказывался драться, подвергали страшным пыткам, тоже публичным. Впрочем, это все переврано, и, скорее всего, неверно.

— Но какой смысл в такой жестокости?

— Развлечения. Конечно, это была лишь малая часть того, что здесь делал Альянс. Уарк, как ты знаешь, очень богат тяжелыми элементами, особенно, редкоземельными — я думаю, Альянс пришел сюда за ними. Но потом планету бросили… хотя до Бездны было еще далеко.

— Почему?

— У Альянса были порталы, позволявшие мгновенно перемещаться из мира в мир. Так, по крайней мере, считается. Потом что-то изменилось и порталы перестали работать. Может, в этом виновата Бездна… а может, изменился сам мир. Или его изменили. Я не знаю. Все владыки Альянсате улетели, Цитадели взорвали, а людей и файа, — не говоря уж об ставших ненужными рабах, — уничтожили без всякой жалости.

Философ язвительно усмехнулся.

— И откуда же взялись наши предки?

— Были такие, кому удавалось бежать в дикие земли. Их ловили, травили, как зверей… некоторые — самые ловкие — спасались. Когда Альянс покинул этот мир, его подвергли термоядерной бомбардировке. Но люди выжили. Они объединились и поклялись отомстить своим мучителям, стать настолько сильными, чтобы никто не обращал их в рабов — никогда больше. Это был золотой век человечества. Но века шли за веками, цивилизация воздвигалась медленно, ненависть слабела. Единство было потеряно, прошлое забыто. А потом… ну да историю ты знаешь. Технологии развивались слабо, мешали бесконечные войны, эпидемии, а больше всего — благоприятствующие человеку условия этой планеты! И, когда пришла Тьма, люди только начали использовать электричество! Тогда было много всякого… Когда стало известно, что наш мир неотвратимо приближается к Бездне, появилась группа ученых, решивших спасти цивилизацию с помощью достижений науки — хотя еще никто не знал, каких! Их возглавил Джайлс Монтена, они смогли захватить власть в крупнейшей из стран Арка…

— И они начали с грабежей, лагерей, захвата чужих земель! А потом пригласили вас, проклятых дикарей!

— Да. Это была тирания захватчиков, прикрывшихся красивой идеей. Но после поражения в Первой Войне правители Фамайа испугались! Они решили развивать науку, сделать из лозунга цель! Вторая Война доказала, что выбор был верен. Мы стали сильны и богаты. Войнам пришел конец. И Фамайа начала разлагаться! Ее правители думали лишь о наслаждениях, страну разоряли прихоти чиновников, лень, коррупция… Идеи, благодаря которым Фамайа только и могла существовать, — идеи, создавшие ее! — уже никого не интересовали. Сама возможность войны пугала разожравшихся дельцов, какими стали наши правители. На словах они ненавидели ССГ, на деле все больше с ним сближались. Но ученые, и те, кто знал истинное положение дел, и те, кто делал оружие, — они были верны идее! Наконец, командующий стратегическими ядерными силами, Армфер Тару, понял, что ждать больше нельзя. Его поддержали ученые, недовольные глупостью и жадностью правителей, и файа из ЧК и Внешней армии, недовольные их попустительством врагам. Они подняли мятеж и захватили плато Хаос, предъявив ультиматум Товии. Тогда правители решили обратиться за помощью к ССГ, но Внешняя Армия не поддержала предателей. Страх перед ядерным оружием после Второй Войны был столь велик, что они сдались без единого выстрела!

— И вы их всех перебили!

— Да! И они это заслужили! К тому же, нас поддержал народ! И те деньги, которые жулики тратили для своей услады, мы тратим на науку!

— И чего вы достигли? Развели гекс? Научились превращать людей в бездумных рабов?

— Посылать мальчишек под пули и вышибать осужденным мозги, конечно, гуманнее… Альянс еще существует, и еще существуют планеты, подобные нашей. Мы перехватываем передачи оттуда — это настоящий учебник жестокости. И мы научились — ради жизни. Гексы и нейрокибернетика — их изобретения. Кстати, гекс привезли сюда вместе с людьми. Их родина — Гелингзор, неведомый нам мир с мощным тяготением, это подтверждает строение их тела. И мы просто нашли семена… яйца… здесь, в этой крепости.

— Но почему вы выбираете самые мерзкие…

— Мы выбираем самое эффективное. И самое простое, конечно. Мы лишаем «бывших» разума — а в Альянсе они подчиняются чужой воле, осознавая все, и не в силах ничему помешать. Есть и более скверное… Нейрокибернетика позволяет поместить живой мозг в машинку для подноса напитков, например, и он может служить там веками. И, в то же время, она дает бессмертие. Тела можно выращивать искусственно, по желанию, любые, — и пересаживать в них разум! Там, в Космосе, нет смерти, это удел примитивных миров, таких, как наш.

— То, что ты мне рассказал, похоже на бред.

— Бред? — Анмай недобро улыбнулся. — Я похож на фантазирующего от скуки мальчика?

Под его яростным взглядом Философ съежился.

— Ты не хочешь в это верить? А придется. Я могу показать тебе отчеты ученых, перехваченные передачи — хоть сейчас!

— И тебе позволят открыть тайны рабу?

Анмай зло засмеялся.

— Ты не мой раб, ты мой кровник. Из-за тебя погибла моя мать. Я бы убил тебя, но это слишком просто. Пожалуй, я заставлю тебя изучить все эти секретные материалы. Ты же хочешь знать правду? Пусть она станет твоей карой.

Философ помолчал.

— Я думаю, что это будет… справедливо, — наконец сказал он. — Анмай, кто воспитал вас… таким?

Вэру удивленно взглянул на него.

— Никто. То есть, они пробовали, но я не давался. Я был сам по себе. Знаешь, в приюте был один способ выжить — не дать себя заставить, и это я усвоил хорошо. Боюсь, я был для Тару плохим сыном… Я даже не ходил в школу — не хотел. Мое образование состоит из того, что я узнал сам. Но я очень любопытен! Как Маоней Талу, только еще сильнее. Когда я рос, я облазил все плато сверху донизу. Здесь, в Цитадели Хаоса, вообще запрещено бывать, но я пробирался и сюда, бродил здесь днями напролет, спускался и пролезал всюду, где только мог. Она стала моим собственным миром — только моим и ничьим больше. Я видел рисунки страшных существ на стенах, а потом находил их останки! Когда я был помладше, меня интересовало все. Я перезнакомился, пожалуй, с половиной живущих здесь ученых, расспрашивал обо всем, что видел, а если мне не отвечали, узнавал сам. Я уже не говорю о том, что облазил все библиотеки!

— Разве здесь есть библиотеки?

Анмай слабо улыбнулся.

— Здесь живут ученые. У них тысячи библиотек, специализированных по тем областям, какими они занимаются.

— Но я не видел…

— Они находятся в нашей компьютерной сети, и многие разделы, естественно, засекречены.

— Неужели здесь нет ни одной книги?

— Есть архивы и Главная Библиотека, правда, все книги в ней старые. Больше всего я любил пастись там, — в ней тихо и никто не мешает читать.

— И что же ты читал? «Иллюстрированную историю пыток»?

— Ну, ее тоже… И все, что попадало под руку. Там есть очень интересные вещи. Ведь все книги, запрещенные в Фамайа, попадают туда! Поэтому-то и мне, и всем остальным запретили там бывать. Но я нашел лаз в вентиляционной шахте, ведущей в главное книгохранилище. Там двери заперты и опечатаны, можно включать свет — полное раздолье. Книги лежали на стеллажах, просто штабелями, я рылся в них, а выбрав подходящую, забирался наверх какого-нибудь штабеля и читал… иногда вещи, просто опасные для детских глаз — такие, например, как «Триста ступеней усиления оргазма» или скабрезные журнальчики из заморья… Но были и более серьезные — «Войны колонизации» в шести томах, много других книг, особенно исторических, — о Фамайа и вообще. Историей я очень увлекся — ты знаешь результат… Я нашел там многие труды, отвергнутые наукой… даже «Темную Сущность», ту самую, — я прочел ее всего в двенадцать лет! Были и другие книги, которые нашли здесь, в Цитадели… Когда я подрос, я стал выяснять все обстоятельно — ведь никто не смел мне отказать! А взрослые начали пугаться моих вопросов…

— Так все книги, которые конфискует ЧК, идут сюда? Значит, ты знаешь, что на самом деле представляет собой ваш режим?

Анмай вскинул голову.

— Мой долг правителя — знать все о своей стране. Иногда это страшно… даже противно, но необходимо. Я давно был бы мертвым владыкой, если бы боялся правды.

— Так ты знаешь и о Ревии?

— Я прочел отчет следственной комиссии, семь томов. Там было все: фотографии пострадавших, разрушений, показания очевидцев, статистика… Мне было тогда четырнадцать лет. Прочитав отчет, я сбежал с плато… попытался. Я хотел вступить в Сопротивление… тогда я был очень наивен, бесстрашен и глуп. И дико стеснителен… в присутствии девушек. Я сам не знал, чего хочу. Этот побег я готовил — я угнал вертолет. Для сына правителя это было легко… Горючего, правда, хватило лишь до Пустынного Моря, — ты его видел. При посадке я разбил машину вдребезги, но сам отделался синяками. Потом я долго лазил по развалинам, попал в ловушку, и меня вытащили оттуда только через два дня. Потом… ну, это уже неинтересно.

— Я, кажется, начинаю понимать…

— Что? Ты знаешь, что я нажал кнопку? А ты знаешь, что ее не хотели нажимать? Ни у кого не хватило духу! И тогда позвали меня…

— Рукой невинного ребенка… о чудовища!

— Потом я нажимал кнопки на всех ядерных испытаниях, — это стало традицией. Ядерный взрыв — это поразительное зрелище, никакими словами не опишешь, море света… В первый раз мне показалось, что восходит солнце, — мир стал таким, каким был тогда. И с тех пор меня мучает тоска по солнцу… это что-то глубоко внутри. Что-то… исходное. И я поклялся сделать все, чтобы действительно увидеть его. С тех пор я не скучал — никогда. Мне столько всего надо было узнать! И я узнавал — не в школе, но у тех, кто двигал науку! Когда я понял, что из всех наук лишь физика дает не только способы объяснить мир, но и силу, я занялся ею. Мне пришлось изучить и математику — хочешь проверить? И я все же создал про-Эвергет! Ну, не только я…

— В твоем любимом Альянсе такие машины стоят на каждом углу!

— Как ни странно — нет. У них нет ни одной, мы уверены в этом… по крайней мере, нет никаких следов использования Йалис.

— Но почему?

— Не знаю. Может быть, у них просто не хватило решимости. Ведь это очень опасное устройство, — по крайней мере это мы уже поняли. У них существует неукоснительный запрет на любые исследования в этой области и его нарушение карается смертью! Настоящей смертью!

— И вы осмелитесь нарушить его?

Анмай пожал плечами.

— Рабы не выбирают. Мы уже знаем, как строить межзвездные корабли, — в общих чертах — но, если мы полетим к звездам, мы будем… беззащитны. Они нас уничтожат… или снова обратят в рабов. Нам нужно оружие, которого нет у них, оружие, которого они бы боялись. Сила, что даст нам свободу — но не свободу разрушать, а полную… это трудно объяснить. Мы хотим уметь все — Эвергет может все. Мы хотим, чтобы Альянс не угрожал нам — никогда больше…

— Вам мало войны на планете, вы хотить воевать между звезд?

Анмай усмехнулся.

— А ты бы не хотел покончить с ними? С теми, кто творит… такие вещи? Но мы ушли слишком в сторону от истории мальчика. Ты спрашивал однажды, почему меня считают бесстрашным. В детстве я был отважен от наивности: через два месяца после приезда сюда я убежал в пустыню — из чистого любопытства и только потому, что мне запретили это делать. Меня тут же заметили одичавшие гексы и я едва успел взобраться на скалу. Я очень испугался — до этого я ни разу не видел гекс, не знал даже, что они существуют! Но я испугался еще больше, когда узнал, что прошел по минному полю, о котором тоже не знал. Саперы сказали, что у меня был один шанс из сотни, но я уцелел. Не знаю, почему.

Он помолчал.

— Потом, когда долговязый нескладный подросток превратился в юношу, я стал часто уходить в пустыню, уже запасшись оружием и картой минных полей. Теперь, когда я встречал диких гекс, я убивал их! У меня был 1,5-дюймовый гранатомет — единственное ручное оружие, которое может их убить, и то, если попасть точно. Я, дурак, думал, что мне надо бояться только гекс. Но однажды я встретил людей… я еще никогда не видел таких людей и сам подошел к ним — просто чтобы узнать, что они делают в пустыне. Я думал, что здесь, возле Хаоса, никаких чужаков просто не может быть. Я ошибся. Это оказались тиссы — партизаны, борцы за свободу и так далее… короче, диверсанты. Они спросили, кто я. И я ответил. Честно ответил. Меня тут же скрутили и отняли оружие — я и пискнуть не успел. Потом их командир стал расспрашивать меня о системах охраны и обороны плато Хаос. Им досталась моя карта минных полей, но им было мало… уж не знаю, что они там хотели сделать. Я мог, собственно, все им рассказать — от защитных систем ничего бы не убавилось, они бы не смогли там пройти — со мной или без меня… но помогать людям, которые все равно тебя убьют… в этом просто не было смысла. Меня начали бить, но бить сильного юношу неудобно — он вырывается, как бешеный, и все время норовит дать сдачи. Тогда меня свалили на живот, прижали к земле и стали бить по пяткам — прямо башмаками. Мои с меня, естественно, сняли. Я вопил — не знаю, от боли или от ярости и они многое узнали… о себе. Тогда их командир достал нож… такой великолепный десантный нож — и сказал, что снимет с меня кожу, если я буду молчать. Я очень испугался… попробовал вырваться, но не смог. Они содрали с меня куртку и рубаху, а потом… он сел на мне верхом и начал полосовать мне кожу на спине — так было сподручнее… когда не видно глаз. Этот ублюдок очень старался… но он ничего не умел, а шкура у меня прочная. Он ее просто рвал. Боль была зверская, а героем я не был — герой бы молчал, или, на худой конец, скрипел зубами, а если бы и кричал, то только «Да здравствует свобода!» или еще что-то в этом духе. Я же просто орал, как сумасшедший… меня держали четверо парней, так что ничего иного я не мог… Этот… с ножом… в нескольких местах порвал мне кожу — я чувствовал, как по мне течет кровь. Не знаю, как это выглядело со стороны, но остальные его оттащили. Когда они начали выяснять отношения, я побежал… я уже совершенно ошалел и не соображал, что делаю. Они стреляли по мне — из моего гранатомета тоже, но там везде были камни, скалы… их было шестеро — вооруженные мужчины.

Анмай вновь засмеялся — коротко, зло.

— И все они не смогли убить одного босого, безоружного мальчишку — раненого, с отбитыми пятками. Эта охота длилась почти час — так мне показалось. На самом деле — наверно, какие-то минуты. Ну, они все равно бы меня загнали, но шум привлек гекс. Тиссы слишком увлеклись и поздно их заметили… а гекс было штук тридцать. Большой прайд с молодняком. Они убили штук пять, но когда у них вышли все гранаты… Гексы ведь тоже не всегда сразу убивают свои жертвы. Вы видели, как кошка играет с мышью? Не буду врать — я смотрел на это с дикой радостью… потом гексы решили заняться мной и мне пришлось лезть на скалу. Камень рассыпался под моей ногой, я упал вниз, на осыпь, не знаю, с какой высоты, но какое-то время не мог пошевелиться. Упасть открытыми ранами на острые выступы камней… Меня буквально парализовало болью, я даже думал, что легкие у меня лопнули от крика и я не смогу больше дышать. Но гексы приближались и я испугался — я знал, что меня ждет, если… Я вновь полез вверх… не чувствуя боли, веса своего тела — ничего, только жар… Так я поднялся на полвэйда… может, больше… потом мне попалась площадка. На ней можно было лишь сидеть — ни встать, ни повернуться. Когда горячка прошла… к спине словно приложили десяток раскаленных углей. Как ноют синяки, я уже не чувствовал. К тому же, я стал мерзнуть. На высоте был очень сильный ветер — в пустыне он всегда силен… Несколько раз его порывы чуть не сбрасывали меня вниз. Перевязать раны мне было нечем, я чувствовал, как из них течет кровь. Она была такой горячей… и мне очень хотелось пить. Ну, и есть тоже, — Анмай замолчал.

— И долго ты там просидел?

Анмай слабо улыбнулся.

— Всего сутки. Этого хватило, чтобы я замерз до полусмерти, а гексы все время стояли внизу. Ну, если бы они ушли, я все равно не смог бы спуститься. Раны быстро запеклись — они были, в общем, неглубокие, но… Знаешь, что было самое неприятное? Не боль… ощущение нарушенной цельности. Когда чувствуешь, как края раны трутся друг об друга… как она открывается… противно до тошноты. Мне хотелось вывернуться наизнанку, только бы не ощущать этого… глупо, верно? Но хуже всего — я не мог спать. Уступ был узкий, если бы я задремал, то свалился бы тут же, а спать хотелось невыносимо, — до встречи с тиссами я без остановки прошел миль двадцать. Поэтому я просто сидел, сжавшись насколько можно, и смотрел вверх. Я думал о многих вещах… Мне хотелось прыгнуть вниз, я мечтал об этом… но я очень боялся… боялся смерти. Меня искали, но я успел далеко забраться! Когда меня заметили летчики, оказалось, что меня нельзя снять — скала слишком высока, чтобы спустить трос или подлететь вплотную. Им пришлось сперва расстрелять гекс ракетами. Один из осколков попал мне в левый бок. Я и так был еле жив от холода и усталости… От потери крови кружилась голова, боль при каждом вдохе была такая, что я пытался вообще не дышать… пока до меня добирались, прошло еще минут десять. А потом… Летчики так спешили доставить меня в больницу, что даже не оказали первую помощь. И по их милости мне пришлось возвращаться лежа на полу вибрирующего от бешеной гонки вертолета. При посадке они чуть не разбились, погнули шасси, а меня протащило по полу. Потом…

Представь, — привозят сына Единого Правителя, пусть и приемного, и он видит, что тот лежит раненый, прямо на голом железе, в своей крови, вытекшей из неперевязанных ран. Знаешь, что он сделал? Съездил мне по уху и рявкнул: «Не попадайся!» Вертолетчиков, конечно, наградили. А меня, прямо как есть, заперли в одиночку — вразумления для. Ранам дали заживать естественным порядком. Тогда — да, я хотел его убить. Хотя меня, вообще-то, отлично кормили и даже давали мыться. Кожи я не потерял ни клочка — на спине было просто несколько рваных ран. Рана на боку тоже оказалась неглубокой — осколок рассек кожу и мышцы, оцарапал ребра, и все. Сейчас от нее остался лишь шрам. Да что там! Я промерз до полусмерти — и даже пневмонии не схватил! И вообще, я почти все время спал… А когда не спал, то думал. Если бы они меня увели и занялись мной всерьез, то вытрясли бы все, что я знаю. А я знал уже очень много — наверное, достаточно, чтобы они смогли вбить между правителями Фамайа клин и обрушить ее. В общем, я получил по заслугам. Только… после этого я перестал… идеализировать друзей, а уж врагов — в особенности.

Философ зло сплюнул.

— По сравнению с тем, что творится в лагерях, все это просто забавно.

Анмай покосился на него.

— Возможно, но когда я ощутил сталь под своей кожей… Не знаю, что со мной было бы, не верь я, что смогу как-то вырваться. Но одиноких походов в пустыню я все равно не прекратил. Просто не мог сидеть все время под землей. А друзей здесь у меня не было. Только в приюте — Хьютай и Найте. Здесь вообще нет детей, я был единственным, а здешняя жизнь сурова. Лишь когда мне исполнилось восемнадцать лет, я смог приехать в Товию. У меня все глаза разбежались! Я встретил там Хьютай… и потерял невинность.

Анмай встряхнул волосами. Взгляд его был задумчив и слегка насмешлив. Обычный блеск ушел из его глаз, затаившись внутри; глубоко, но он легко мог вспыхнуть.

— Вообще-то здорово, что все так получилось. Я, знаешь, не поклонник аскетизма. Голодом себя не морил ни тогда, ни сейчас. Ел, что хочется и сколько хочется, а спал вообще до полного обалдения. До появления Хьютай в комнатах у меня была постоянная свалка, а ходил в них я нагишом — просто лень было одеваться. Вот такой вот я был раздолбай. Среди «золотой молодежи» я бы пропал… А тут у меня были совсем другие развлечения. Сидишь черт знает на какой высоте в такой вот шахте, весь ободранный, в пылище, и гордишься собой, что залез…

Анмай улыбнулся и его хмурое лицо вдруг стало почти мальчишеским.

— Сколько я себя помню, основными моими моторчиками были любопытство и лень. Смешное сочетание, правда? Я всегда хотел знать, как устроен наш мир. Но мы не в силах его представить, мы можем познать его только с помощью математики. И с ее помощью мы постепенно, шаг за шагом, приближаемся к тайнам самых основ мироздания… Но на серьезные занятия математикой у меня не хватило терпения. Мой учитель говорил, что у меня образное мышление, и мне очень трудно думать лишь формулами — мне кажется, мои мозги вообще предназначены не для этого. Однако есть второй, короткий, темный путь, и те, кто шли по нему, иногда достигали поразительных результатов. Ты знаешь о ересиархе Огро Варатасе?

— Этот безумный проповедник «Темной Сущности» и фанатик изуверских ритуалов?

— Он самый. Здесь, в библиотеке, есть оригинал его «Откровений» — их конфисковала ЧК. Во время этих, как ты сказал, изуверских ритуалов, у него были видения — он видел будущее!

— За что и был причислен к основателям ереси. Он был монахом, но предал церковь и основал свою!

— Тем не менее, его пророчества совпадают с нашим настоящим — слишком совпадают, чтобы быть выдумкой! Ты сам их читал, не так ли? ЧК не может выловить всех копий.

Философ вздрогнул.

— Да. Там есть поразительные совпадения. За тысячу лет до нас он предсказал технические открытия, появление вашей империи, даже войну!

— Значит это не совпадения! Я тоже прочел все его «Откровения». Варатас не галлюцинировал, он описывал — пытался описать, — то, что действительно видел! Но он не понимал того, что видел — вот что плохо! И он не видел того, что будет после нас — он очнулся слишком рано, и видение уже не повторилось…

— После войны уже ничего не будет. Но ты действительно веришь ему? Ведь ты же материалист!

— Я не хуже тебя знаю, что принцип неопределенности делает будущее непредсказуемым. Но ведь теории не могут объяснить все! Вспомни хотя бы о притяжении смерти — этого не предсказывала ни одна теория!

— Это… но я не знаю! Ни одна религия тоже не…

Анмай поднял руку, призывая к молчанию.

— Мы опять слишком отвлеклись. Ты знаешь, каким был ритуал, который заставил Огро Варатаса увидеть будущее? Нет? В новых копиях явно пропущены важные детали… Здесь, в этой шахте, был главный реактор Цитадели Хаоса. Все, что от него осталось, лежит вон там, внизу. Но еще ниже находится первичный источник. Если верить «Темной Сущности», этот реактор мог совмещать или перемещать огромные объемы пространства. Но фактически это было устройство… наведения, что ли. А первичный источник создавал… нестабильность. Брешь в ткани Реальности. Она, отчасти, существует еще и сейчас. Если войти в нее, можно увидеть другие Реальности — те, что были, будут или могут быть. Это несложно. Главное — выйти из деформационного поля. Это удавалось одному человеку из сотни. Но они уже ничего не могли рассказать. Варатасу повезло больше, чем всем остальным — он лишился речи, но смог записать свои откровения. Вернее, нацарапать, потому что его пальцы уже не могли держать перо. Говорят, те, кто его видел, сходили с ума. Знаешь, чтобы не тянуть… я тоже был там, — Анмай показал вниз, в мертвое, безжизненное свечение.

— Ты? Но зачем?

— Я хотел увидеть будущее, — тихо сказал Вэру.

— Будущее? Но никто не смог бы заставить тебя… — Окрус замолчал, взглянув в бездонные глаза файа.

Анмай с любопытством смотрел на него. Его зрачки расширились в полумраке и теперь диковатые серые глаза файа казались совсем обычными. Лишь на самом их дне притаилось воспоминание о пережитом когда-то. Они на секунду прикрылись, потом вновь блеснули из-под ресниц…

— Любопытство — это страшная вещь, в самом деле страшная! Наши ученые клянутся ради познания истины не жалеть ничего — ни тела, ни души. И я тоже клялся! Сколько я себя помню, стремление узнать, понять как можно больше, было у меня основным. Я не знаю, почему это так — при той скотской жизни, которая была в приюте, это действительно странно. Я хотел узнать, как устроен наш мир, влез в физику так глубоко, как только позволили мои способности. Но она не могла ответить на мои вопросы — еще нет. Ждать решения всех проблем было… глупо. Мне было восемнадцать лет. Я был очень нетерпелив… и еще никого не любил. Когда я прочел «Откровения» Огро, у меня возникла идея… я долго колебался, но любопытство оказалось сильнее и я решился. В «Откровениях» было описание ритуала… неточное. Но я нашел старинные «Тайные видения» Иррикса, полную версию — там были указаны точки… входа. Оставалось лишь попасть к ядру, но для меня это было нетрудно. К нему ведет много заброшенных туннелей, а в тот, который мне был нужен, уже много лет никто не заходил. Я пробрался туда, закрыл дверь, разделся… там было холодно. Было страшно, — я знал, что почти все из тех, кто следовал за Варатасом, умирали… но я все же решился. Иррикс указал восемнадцать признаков, нужных для благоприятного исхода — сильный, выносливый юноша, широкоглазый, сохранивший невинность, стойкий, съевший много сладостей перед… короче, у меня были все. И я был уверен…

До сих пор не могу понять, как у меня хватило глупости сделать это — на самом деле шансов не было почти никаких — но я просто решил, что раз мне повезло с минами, то повезет и здесь. Вообще-то, меня просто трясло от ужаса — но тогда моя жизнь не была нужна никому, кроме меня, и, может быть, только поэтому… Я смотрел словно со стороны… и дико, до безумия, ненавидел эту собственную трусость. В конце концов я понял, что если отступлюсь, то буду презирать себя до конца моих дней. Все остальное уже не имело значения. И я вошел.

Это все, собственно. Перед тем, как пойти, я оставил записку в своей комнате — просто чтобы отец не гадал, что же со мной сталось. Меня нашли часов через пятнадцать, — с разбитым в кровь лицом, в синяках, полуживого от холода. Странно, что я вообще не замерз…

Анмай говорил тихо, словно во сне.

— Очнулся я уже в больнице, — по-прежнему в чем мать родила, но в нормальной постели и с трубками, которые входили мне чуть ли не во все отверстия на теле. Все мускулы у меня были как ватные, голова дико кружилась, я с трудом соображал, кто я и где. Надо мной стояли физики, которым было интересно, почему я еще жив. Позже один из них сказал, что в деформационном поле невозможно выжить и меня выкинуло случайной флуктуацией — вступив в ядро, я должен был умереть. Я бы и умер — от стыда, если бы мог! А вот врачам было очень интересно, зачем я это сделал. Сказать им правду я не мог. Тогда они посадили меня под замок и пригласили психиатров — ох, как я злился! Сказал им, что пока жив, не дам к себе прикоснутся никому. Но они тоже читали «Откровения» Варатаса. Они знали также мои увлечения и быстро добрались до истины. Вся эта история с самого ее начала и до самого ее конца была следствием моей глупости. Но ко мне стали относиться иначе. С уважением?.. Не знаю. Все же это был уникальный случай. Никто прежде не выходил из ядра таким, каким вошел. И очень немногие смогли вообще из него выйти…

— И ты так ничего и не видел?

Анмай усмехнулся.

— Видел, разумеется. Я много что там видел…

— Но что? Что ты видел?

— Когда я вошел в ядро… ну, как это объяснить? Всего один шаг отделял обычную нечувствительность от насыщенного новыми, неизвестными, изысканными цветами потока впервые переживаемых ощущений, расширяющих диапазон чувствования в геометрической прогрессии. Эта сверхчувствительность пришла внезапно, как воспоминание, как пробуждение от глубокой телесной и духовной амнезии. Я словно бы вспомнил… вспомил себя через наслаждение, через боль и страх вновь потерять себя. Это новое чувствование ворвалось в меня, как ворвалась позднее любовь, как могла бы придти внезапная смерть, это чувствование оказалось настолько глубоко и отлично, что я не мог даже представить себе, что потом все может быть иначе. Я двигался вверх, двигался вниз, рос, уменьшался — все это было второстепенно, потому что главное — это, прежде всего, шок, чудо пробуждения от самого себя, надменного молодого, глупого приемыша. Шок, после которого умерли приобретенный мной опыт и мудрость других, как листья облетели годы моей короткой жизни и родилась свобода, безличная и безжалостная, как огонь. Я внезапно вспомнил себя, возможность быть расслабленным, текучим, гармоничным, вспоминил способность выходить за границы физического мира и делаться волной живого света, осязаемой и интенсивной. Свободное падение из пространства в пространство, из момента в новый, более расширенный момент; скольжение сквозь смену декораций в будущее, восторг и страх — настоящее вне времени, доверие, растворение в его тишине, в безграничности, растворение в самом отсутствии времени, расширение до масштабов другого измерения, стремительное и невесомое погружение на каждую последующую глубину Реальности — от сновидения к сновидению. Я по-прежнему был в пустоте, но она раскрылась, стала бесконечной, и я видел… кажется, только свое будущее, это естественно… Я, увы, сам не понимал очень многого, но главное… главное я помнил.

Я видел гибель нашего мира — он взорвется, разлетевшись на множество частей. Я видел тьму, полную звезд, гигантские корабли, летящие от звезды к звезде… я видел их так точно, что, пожалуй, смог бы построить, — если бы умел! И я видел себя на таком корабле! А все остальное… Миры — мертвые, лишенные жизни, — ты не сможешь представить, сколько их! Или полные такой жизни, что лучше они были бы мертвыми… Жизнь очень редко приводит к возникновению разума. Чаще всего она идет дальше… Я видел, что представляет собой жизнь, эволюционирующая двенадцать миллиардов лет. Я видел планеты, где чудовищная жизнь таится под ледяной броней толщиной в сотни миль, в не знающем света океане, видел гигантские планеты, состоящие, в основном, из воды, — в них сплошь кипит жизнь, питаясь внутренним теплом такого мира. Я не могу описать, на что похож такой океан — особенно, если он существует втрое дольше, чем наши моря! Живые существа во Вселенной столь многообразны… некоторые из них своим разумом намного превосходят нас — но вовсе не обладают самосознанием… в нашем смысле. А те, кого мы считаем разумными существами… но тут я не понимал почти ничего. Я видел населенные планеты… неописуемо прекрасные и одновременно полные невыразимого зла.

Ты думаешь, что есть только обитаемые миры и мертвые миры? Но есть еще и третьи, не-планеты. Иногда они обитаемы, но не похожи ни на что — несомненно, это искусственные конструкции, но таких размеров… по сравнению с ними планеты кажутся крошками, они вращаются внутри них, во имя вечной славы их создателей. Не-планеты трудно описать… их форма не похожа на все, что мне известно… но я видел их изнутри. И они похожи… на те конструкции, что стоят у берега Пустынного Моря!

Анмай яростно встряхнул волосами.

— Их создал вовсе не Межрасовый Альянс, они неизмеримо старше. Ведь могут быть сооружения, внешне мертвые, но способные чувствовать и восстанавливать себя. Их поставили здесь как воспоминание… или как предупреждение? Во Вселенной нет жалости — и в ее обитателях тоже! Я видел войны, чудовищные взрывы… и шел все дальше, навстречу своему страху — все дальше во тьму… без конца. Почти все, что я видел там, было мне непонятно, но я уверен — я не видел конца, не видел своей смерти! Я заглядывал очень далеко и не видел… Это должно было меня обрадовать, но я ощутил только страх… идти все дальше во тьму… без конца… чтобы достичь… чего?

Анмай вновь яростно встряхнул волосами, отбрасывая их назад, с глаз и лба.

— А сейчас я снова начал видеть это — и то, чего не видел раньше! Я пробую все это записать и привести в порядок, но времени нет! Это очень интересно… и страшно. Мне кажется, что когда-нибудь весь мир, все звезды, все, изменится необратимо, чтобы стать… чужим и непознаваемым. И я боюсь этого.

Он замолчал. В подземелье повисла тишина.

— Ты рассказывал кому-нибудь… это?

— Нет. Кроме Хьютай — никому. Я даже не знаю, что из увиденного мной было… настоящим, а что мне просто привиделось, что я придумал. Иногда так плохо иметь богатое воображение! Ну, им тоже хотелось знать, что я увидел, но я не мог им сказать. Просто… не мог. Это было… словно отдать смысл себя, свою мечту, свою тайную суть… не могу объяснить лучше. Они настаивали, даже вновь посадили меня под замок. Я сказал, что убегу и убью любого, кто встанет у меня на пути. Они знали, что это правда. Я знал, что не скажу им больше, чем хотел. Да и что они могли со мной сделать? После этого? Но потом — когда меня отпустили, — я смог объяснить многие из межзвездных посланий, которые иначе остались бы непонятными. Вот с тех пор ко мне и стали относится иначе — словно я один знаю, что надо делать. А еще потом на основе этих сообщений удалось создать гамма-лазер. Тогда Армфер Тару и решил сделать меня Единым Правителем, — он думал, что у него есть еще лет десять жизни… Теперь эти лазеры спасли нас всех. Забавно вышло, правда? Ладно, все. Время выходит. А у меня есть и своя работа, помимо порученной. Я стараюсь узнать, что может сделать Эвергет — без приставки «про». Это очень сложно, теория еще разрабатывается, а вычисления очень трудоемки, даже несмотря на компьютеры.

— Но зачем это нужно? Какое это имеет отношение…

— Когда война закончится, начнется разработка Эвергета. Все наши должны знать, ради чего они сражаются!

Философ опустил голову.

— Армфер Тару не ошибся в выборе. Но ты совершенно не жалеешь — ни себя, ни других!

— А зачем? Если бы я жалел себя, то давно был бы мертв — еще там, в пустыне. Жалеть других… иногда слишком трудно, да и что это меняет? Знаешь, что я больше всего ненавижу? Для Вселенной не существует ни добра, ни зла, ни жизни, ни смерти — ей это все безразлично. Может быть, это звучит странно, но я хочу это изменить.

— Нельзя изменить Вселенную. Это невозможно.

— А ты знаешь, что лептокварки, — те, что создают законы природы, — они повсюду? Все их разновидности существуют в виртуальном море, появляясь на мгновение и исчезая — напоминание о том, что все законы мироздания — лишь случайность, что все может быть совсем другим! И, если приложить достаточно энергии, мы сами сможем… Я думаю, с помощью Эвергета мы сможем изменить мир. И тогда цепь судьбы будет разорвана.

— Прекрати! Мне и так каждую ночь снится хаос, тьма, а ты…

— Мне тоже снится, но я же не боюсь!

От улыбки Вэру Философ сжался.

— Анмай, ты сходишь с ума.

Молодой файа зло посмотрел на него.

— Может быть, и схожу. Тебе, со стороны, виднее. Но какое, черт возьми, это имеет значение? Наследник Бардеры, Томахаан Эйлинай, был безумен, как мартовский заяц. Он плясал босиком на бочке и распевал неприличные песни к большому удовольствию почтенной публики. Правда, он был очень красив и лет ему было еще меньше, чем мне сейчас. Потом он правил Фамайа еще пятьдесят лет и умер своей смертью. Его правление вспоминают до сих пор — как самое доброе и счастливое, как наш золотой век. Меня так вспоминать не будут. Если будут вообще. Если будет, кому. Хочешь знать, чем я на самом деле вдохновляюсь? Это древнее изречение моего народа — обращение подданных к своему государю: «Государь наш, не делай ничего, что кажется тебе правильным, заслуживающим похвалы, или справедливым. Не делай ничего, что ты считаешь недобрым. Делай только то, что ты можешь сделать — и никак иначе!».

Примечания:

«Темная Сущность»

«Темная Сущность» — название единственной в своем роде книги. Она не была написана, а была найдена в Цитадели Хаоса, на одном из самых нижних ярусов. Это произошло во время Второй Великой Войны, в 121 году. Имя нашедшего ее не сохранилось, этот файа исчез бесследно во время обследования подвалов Цитадели.

«Темная Сущность» — это том в черном переплете, отпечатанный на листах стойкого сплава. В нем восемьсот страниц. На переплете этой книги нет названия, только одиннадцатилучевая золотая звезда — число ее лучей соответствует числу измерений космоса, включая и недоступные восприятию.

Она написана на языке Империи Маолайн, который во многом похож на язык Фамайа. Только поэтому ее удалось прочитать. Позднее с нее было снято множество копий, но эта книга никогда не издавалась открыто. Причиной послужила содержащаяся в ней информация.

«Сущность» состоит из двух разделов. Первый представляет собой тексты, записанные сразу после Освобождения Уарка оставшимися на нем, и обьясняет его историю. Вторая часть — вдвое больше первой. Это записанные по памяти отрывки другой, еще более древней книги, восходящей, как полагают, к предшествующей Империи Маолайн великой цивилизации файа.

В первой части содержатся настолько шокирующие откровения относительно происхождения людей и файа и их места в мире, что лишь очень немногие обращали внимание на вторую часть, очень туманную и непонятную.

В ней говорится о Вселенной — о том, какова она, чем была и чем должна стать. Но понять ее очень сложно. В самом деле, как можно понять то, что разум во Вселенной зародился впервые семь миллиардов лет назад? Там говорится и о том, почему он не заполнил весь космос.

В развитии всех цивилизаций существует барьер, названный барьером Йалис. До него недоступно ничего, после него — все. Но переходящий его погибает. Выжить за ним смогли обитатели очень немногих миров. Большинство рас повернуло от него вспять — они не исчезли, но и не достигли вершины. А потом тоже погибли — ведь остановка развития суть смерть.

Но самое странное, что есть в «Темной Сущности», — это доказательство искусственного происхождения Вселенной, точнее известной нам ее части. Там говорится, что в непостижимый момент Творящего Взрыва было создано множество бесконечно различных Вселенных, но все они — лишь неизмеримо ничтожная часть Бесконечности. К сожалению, самая интересная часть книги, объясняющая, что лежит за пределами мироздания, была забыта и утрачена навсегда.