III-1. Борьба за мир

«Мы старый мир разрушим до основанья…»

Если мы теперь вернёмся к наблюдателям-инопланетянам, мелькнувшим на первой странице этой книги, и дадим им приблизиться к Земле где-то в середине 19-го века, что им удалось бы разглядеть? Наверное, они заметили бы, что главные поселения землян состоят из крупных каменных построек. А в самых обширных поселениях есть, по крайней мере четыре здания, превосходящих размерами все другие: дворец, крепость (она же часто — тюрьма), базар (или биржа), храм. Пролетая, например, над Санкт-Петербургом они бы в первую очередь разглядели Зимний Дворец, Петропавловскую крепость, здание Биржи, Исаакиевский собор.

Эти четыре здания соответствуют и символизируют четыре главные функции земледельческого государства: верховная власть, оборона и судопроизводство, товарообмен, миропостижение. Возникновение и совершенствование этих функций в процессе развития цивилизации осуществлялось путём наложения определённых границ-запретов на индивидуальные человеческие воли. Чтобы возник институт власти, каждый человек в племени должен был подчиниться приказам вождя или племенного совета. Чтобы возникла армия и суды, каждый должен был подчинить себя военной дисциплине и племенным традициям и обычаям, впоследствии кодифицированным в свод законов. Установление упорядоченного товарообмена было бы невозможно без строгого разделения на «твоё» и «моё», без появления понятия частной собственности. Религиозные правила часто накладывали самые тесные границы на свободную волю, которые охранялись всеобщим осуждением нарушителей и строгими карами.

Нет ли тут противоречия? В первой главе я писал, что жажда самоутверждения в человеке не знает границ, а получается, что весь ход цивилизации был возможен только там, где эти границы устанавливались и успешно удерживались. Приходится признать, что конфликт этот вечен и что он всегда будет вызывать в людях страдание. Страдание будет вызывать протест. Протест выражаться индивидуальными нарушениями границ, то есть преступлениями, или массовыми — бунтами и восстаниями. Как правило, эти взрывы возмущения долго оставались вполне стихийными. Но 19-й век впервые ознаменовался появлением мыслителей и философов, которые начали разрабатывать теоретические обоснования необходимости бунта и разрушения четырёх главных опор цивилизации, ради уменьшения страданий человечества.

На идею и институт центральной власти и всей структуры государства первым обрушился француз Пьер Прудон (1809–1865). В своих многочисленных трудах он красноречиво доказывал ненужность и аморальность государственного устройства как такового. «Находиться под властью какого-нибудь государства, — писал он, — означает, что за тобой постоянно следят, проверяют, направляют, контролируют, опутывают законами, регулируют, накачивают пропагандой, взвешивают, цензуруют, шпионят, проповедуют, оценивают — и кто?! Люди, не имеющие на это ни прав, ни знаний, ни добродетели!».

У Прудона было много последователей в других странах: Бакунин и Кропоткин в России, Макс Штирнер в Германии, Бенджамин Такер в США. Все они доказывали, что добровольные объединения свободных труженников могут гораздо вернее обеспечить мирное процветание людей на Земле. Многие из них возлагали большие надежды на Парижскую комунну. «Просто город Париж управляет сам собой… О, как это прекрасно! Город сам ведёт свои дела, имея одинаковую цель для каждого, одинаковую шкалу, одинаковое правосудие, одинаковое братство».

На идею частной собственности обрушился в своих трудах немецкий еврей Карл Маркс (1818–1883). Он был вполне согласен с лозунгом, выдвинутым Прудоном: «Собственность это воровство». Вдобавок к этому в его трудах картина отношений между работодателем и работником представала как злонамеренное ограбление собственником, обманом присвоившим себе средства производства, бесправного пролетария, превращённого в объект эксплуатации. Насильственное революционное свержение сложившегося миропорядка объявлялось единственным способом спасения человечества, предопределённым всем ходом мировой истории.

На военную службу, суды и казни, на всех генералов, министров, судей обрушил свои проклятья русский писатель Лев Толстой (1828–1910). Но главным виновником и вдохновителем всех злодеяний, разрушителем всех моральных устоев была представлена в его писаниях православная церковь. Это она извратила ясное и светлое учение Христа, она благославляла оружие, которым люди убивали друг друга, она не выражала протеста по поводу ежедневно совершаемых казней.

Получив из 19-го века теоретические обоснования и моральные оправдания, бунты 20-го века превзошли по силе и кровопролитности всё, что случалось в истории до сих пор, даже то, что описано в Главе II-9.

Движение последователей Прудона получило названиие «анархизм». Оно полностью отрицало допустимость подчинения одного человека другому, поэтому поначалу ему не удавалось создать эффективную организацию и оно заявляло о себе лишь сотнями актов индивидуального террора. Защитникам порядка было трудно бороться с ним, трудно принимать превентивные меры. Только после Первой мировой войны анархисты начали создавать военные формирования, которые сыграли немаловажную роль на полях сражений гражданских войн, особенно в России и Испании.

Проповедь Карла Маркса получила наибольший резонанс в истории 20-го века. Идея отмены собственности неудержимо манила мечтой о полном равенстве людей. Жадность богачей и эксплуататоров казалась таким убедительным мотивом для разжигания всех войн прошлого и будущего. Если прогнать всех толстосумов, войны на земле должны прекратиться. Под красными знамёнами с серпом и молотом сражались и умирали миллионы людей самых разных наций и вероисповеданий.

Казалось бы, убеждённый пацифист и непротивленец Лев Толстой никак не мог стать вдохновителем кровавых потрясений. Но его проповедь сыграла огромную роль в разрушении Российской монархии, а на её развалинах не могло вырасти ничего, кроме свирепого деспотизма. Победившие большевики выполнили почти всё, к чему призывал Толстой: прогнали генералов и министров, отменили сословное неравенство, право владения землёй, загнали в подполье православную церковь, поставили под контроль искусство. Недаром они посмертно вознаградили его изданием 90-томного Собрания сочинений.

Даже непротивление злу насилием, к которому призывал Толстой, обернулось морями крови. Когда вы разрушаете стены и опоры цивилизации, невозможно предсказать, сколько народу погибнет под развалинами. И последователь русского писателя, непротивленец Махатма Ганди, не мог предвидеть, сколько индусов и мусульман перебьют друг друга, когда «революция непротивленцев» разрушит власть Великобритании в Индии.

Теоретическое развенчание четырёх опорных колонн цивилизации рождало бунты и хаос. Люди бросались искать спасения от хаоса и обретали его в фигуре того или иного диктатора. В России Ленин и Сталин объявляли себя убеждёнными марксистами, но при нужде расширяли теоретические догматы «Капитала», чтобы обосновать террор и конфискации. В Италии на роль верховного правителя прорвался прирождённый бунтарь Бенито Муссолини, сознание которого жадно впитывало окрошку из разрушительных идей Маркса, Кропоткина, Каутского и многих других «потрясателей основ».

Ну, а каким теоретиком бунта вдохновлялся самый страшный разбойник 20-го века — Адольф Гитлер?

Неоднократно делались попытки объявить Фридриха Ницше его идейным наставником. Думается, эти попытки могли опираться только на страстные атаки Никше на доминировавший в его время культ равенства. Вряд ли Гитлеру мог прийтись по вкусу мыслитель, который писал: «Евреи, без сомнения, самая сильная и чистая раса теперь в Европе. Они умеют пробить себе путь даже при самых дурных условиях, благодаря, главным образом, твёрдой вере, которой нечего стыдиться перед современными идеями… Европа обязана им высоким стилем в морали, страхом и величием бесконечных требований… всей романтикой и возвышенностью моральных вопросов».

Можно было бы сказать, что на Гитлера повлияли все волны рассудочного атеизма, бушевавшие в 19-ом веке. Но я готов пойти дальше и назвать его «Бунтарём против Десяти заповедей». «Не убий, не укради, не лги, не пожелай чужого» выглядели в глазах человека, вернувшегося в лоно племенной ментальности, недопустимыми оковами, наложенными на свободную волю дикаря, рвущегося к обожествлению собственного клана. А кто наложил эти оковы? Злокозненное племя, которое вот уже три тысячи лет заражает человечество противоестественной пропагандой мира и взаимной любви. За это оно и подлежит полному уничтожению.

Исследователь Тимоти Снайдер убедительно показал, как упорно Гитлер отыскивал во всех враждебных ему идейных и политических течениях корни иудаизма. В его глазах, Творение было создано для победоносной расы. «Рай был не садом, а траншеей… Первородным грехом, приведшим человека к падению, было не подчинение плоти, а подчинение разуму и душе… Способность думать было нашей несчастной слабостью, которая толкала нас видеть в других человеческих существах подобных себе… Любое нерасистское мировоззрение было еврейским, считал Гитлер, и любая универсальная идея становилась механизмом еврейского доминирования. И капитализм, и коммунизм были одинаково порождены евреями… Свой долг он видел в том, чтобы освободить мир от иудейской духовности и вернуть его в рай плоти и крови».

В 1945 году, после небывалой опустошительной войны были разрушены разом три вулкана зла и вражды: итальянский фашизм, немецкий гитлеризм, японский милитаризм. Как же могло случиться, что уже год спустя мир снова раскололся на два непримиримых лагеря, ощетинившихся друг против друга всеми изобретениями индустриальной эры?

Эпоха «Холодной войны»

«Ничего себе — холодная!», — скажут историки будущего, когда засядут изучать мировые события 1946–1991 годов. В военных конфликтах этой поры погибло никем не сосчитанное число миллионов солдат и мирных жителей, говоривших на десятках разных языков и поклонявшихся разным богам. И всё же в дыму и огне, продолжавшем застилать Землю, притаилось одно маленькое чудо, на которое страстные пацифисты могут указать как на луч надежды: при свирепой вражде между двумя лагерями за все 45 лет не возникло момента, когда бы русский и американский солдат стреляли друг в друга. (Разве что зенитчик сбивал ракетой самолёт-шпион, летевший слишком низко.)

Играло ли здесь какую-то роль наличие термоядерного оружия у обеих сторон?

Вполне возможно.

Когда многомиллионный Китай вмешался в Корейскую войну осенью 1950 года, генерал Маккартур настаивал на использовании атомной бомбы. Понадобилась мудрая сдержанность президента Трумана, чтобы не дать разрешения на это. Во время Карибского кризиса в 1962 году снова раздавались голоса воинственных ястребов. Один генерал даже заявил: «Если после термоядерной войны, останутся в живых два американца и один русский, я буду считать, что мы победили».

27 октября 1962 года конфликт по поводу советских ракет на Кубе достиг своего пика. Советник Хрущёва, Фёдор Бурлацкий, позвонил из Кремля жене и сказал: «Бросай всё и уезжай из Москвы». Американский министр обороны, Роберт Макнамара вспоминал потом, что в этот день он вышел из Белого дома, залюбовался закатом и подумал: «А ведь это может быть последний закат, который я вижу в жизни».

Кубинская конфронтация была лишь одной из многих. Блокада Западного Берлина в 1948-49, восстание в Венгрии (1956), воздвижение Берлинской стены (1961), вторжение СССР в Чехословакию (1968), в Афганистан (1979), подавление польской Солидарности (1981) — во всех этих кризисных ситуациях США и СССР продемонстрировали сдержанность, которая и позволила назвать их полувековое противостояние «холодной войной».

Но «горячие» войны продолжались во всём мире. Стрельба и кровопролития происходили не между машиностроителями, а только там, где земледельческие народы вступали в индустриальную эру. Конечно, обе индустриальные сверхдержавы вмешивались в эти конфликты, поставляли оружие воюющим, обучали персонал. Войны в Корее, Вьетнаме, Африке, на Ближнем Востоке служили своего рода испытательными полигонами для новых типов вооружений. В войнах Израиля с арабскими соседями многое зависело от того, насколько американские и французские «фантомы» и «миражи» окажутся мощнее и эффективнее советских «мигов», поставляемых арабам.

Чтобы получить военную поддержку Москвы, необходимо было изобразить готовность «вступить на путь социалистического развития». Поддержку Вашингтона было трудно получить странам, которые нарушали основные принципы демократического правления. Политическое мышление эпохи холодной войны склонялось к упрощённой модели: все местные конфликты и войны рассматривались в контексте «кто за красных и кто за буржуев». Первые же войны между коммунистическими государствами — Вьетнам против Камбоджи и потом — против Китая — внесли трещины в эту схему. Но обе сверждержавы некоторое время ещё цеплялись за неё и часто попадали впросак.

Раз коммунистический Вьетнам был традиционно врагом буржуев, значит в его конфликте с Камбоджей американцев поначалу относило на сторону «красных кхмеров». То есть людей, превзошедших по мере дикости каннибалов, когда-то съевших капитана Кука.

На чью сторону становится в конфликте Ирака и Ирана? Оба противника одинаково ненавидели и СССР, и Америку, но пытались приобретать оружие у обоих. Раз Ирак закупал танки и авиацию у СССР, значит американцы видели свой долг в том, чтобы как-то поддерживать тот самый Иран, в городах которого толпы шли по улицам, выкрикая лозунг «смерть Америке!». Обе сверхдержавы спешили удовлетворять нужды воюющих, опасаясь, что иначе оппонент расширит своё влияние в данном регионе.

На территории Афганистана война полыхает уже почти сорок лет. Когда СССР ввёл туда свои войска в 1979 году, США кинулись помогать оружием муджахидам, начавшим партизанскую войну против захватчиков. Десять лет спустя русские ушли, но оружие осталось и попало в руки талибов, захвативших власть в стране. Именно этим оружием встретили талибы американское вторжение в 2002 году и используют его до сих пор.

И Россия, и США пытались в Афганистане опираться на те силы, которые были готовы начать переход с земледельческой ступени на индустриальную. Политолог Самуэль Хантингтон обозначил такие конфликты термином «транзиционные войны» (transition wars).Этот тип войн характерен для многих конфликтов эпохи «холодной войны». До кровавого гротеска он был доведён в Камбодже. Там разделение прошло по самому простому принципу: крестьяне кинулись убивать горожан. «Режим Пол Пота отбросил саму идею экономического прогресса, стремясь вернуть страну в до-индустриальную, до-рыночную, до-капиталистическую утопию… Города подвергались опустошению, рынки закрывались, деньги были отменены. Каждому надлежало трудиться в сельскохозяйственных кооперативах, где частная собственность запрещалась. Каждый должен был одеваться в чёрное. Есть в общих столовых. Камбоджа должна была превратиться в коммунистическую деревню».

Конец Холодной войны в 1991 году был встречен с восторгом по обе стороны границы, отделявшей страны НАТО от стран Варшавского договора. Никто не мог ожидать, что за этим событием тут же последует резкий подскок числа и кровопролитности «горячих» войн.

Развал Югославии вызвал на поверхность взаимную ненависть балканских народов, тлевшую десятилетия под колпаком Титовской диктатуры. На постсоветском пространстве разгорелись конфликты между русскими и чеченцами, киргизами и узебеками, грузинами и абхазами, азербайджанцами и армянами в Нагорном Карабахе. В Африке запылали Дарфур, Руанда, Сомали, Конго, Эритрея. Началось то, что было предсказано в популярном анекдоте советских времён: «Армянское радио спрашивают, будет ли война? Отвечаем: войны не будет, но будет такая борьба за мир, что камня на камне не останется».

Экспорт надувной демократии

Сегодня проповедники и политики в исламском мире всё чаще используют термин «крестовые походы» для обозначения военных вторжений Западного мира на их территории. Если крестоносцы Средних Веков объявляли своей священной целью распространение христианской веры, то сегодняшние всюду идут под знамёнами новой святыни: Демократии.

Начало этому движению было положено уже в 1898 году, когда Америка затеяла войну против Испанской империи, не сделавшей ей ничего худого (см выше Главу II-4). Целью этой войны было объявлено освобождение народов, находившихся под властью испанских колонизаторов, открытие им пути к неисчислимым благам демократического правления. Ни в коем случае США не пытались подчинить себе освобождаемые народы — нет, нет и нет! Мы не ставим своей целью завоевание Кубы, Пуэрто-Рико, Филиппин, Гаваев. Освобождённые должны сами выбрать свою судьбу, свободно войти в семью независимых наций. Колониализм был объявлен абсолютным злом, торжеством тирании. Считалось, что, освободившись от захватчиков, любой народ неизбежно выберет возвышенные идеалы демократии, которые неизбежно ведут к процветанию.

Эта модель политического мышления доминирует в Америке и Европе и сегодня. Все отношения с другими странами должны подчиняться единственному критерию: есть там демократическое правление или нет? Если нет, наш долг помогать тем силам, которые борются за введение демократических принципов: всеобщее голосование при выборе правителей, свободу слова и печати, собраний и шествий, независимые суды, свободный рыночный товарооборот, наличие оппозиции. Говорить, что не каждый народ готов к такой сложной форме правления, есть недопустимая идейная ересь, лишающая тех, кто придерживается её, права на участие в политической жизни.

Демократию будут навязывать даже племенам, ещё не расставшимся с радостями кочевой жизни, огнепоклонством и каннибализмом. В погоне за «помощью развивающимся странам», щедро распространяемой США и ООН, народы напяливают на себя демократические одеяния, устраивают фанерные избирательные урны, в которых половина опущенных бюллетеней будет украшена не подписьмю, а крестиком или птичкой — избиратель не успел овладеть грамотой.

Великие империи прошлого выживали так долго, потому что они обеспечивали десяткам враждующих между собой племён и народов бесценный и «дефицитный» товар: институт прочной верховной власти. Даже власть Золотой Орды русские княжества терпели, ибо знали, как они станут терзать друг друга без её надзора. Pax Romanum в переводе означал «Мир под властью Рима». Американцы, впервые в истории, оказавшись «де факто» империей, отказываются брать на себя эту важнейшую функцию. Они как бы объявляют покорённым народам: «Сохранять внутренний мир остаётся вашей задачей. Но вы должны справляться с ней исключительно методами демократии».

Такая политика сработала по отношению к странам, которые имели долгий опыт жизни под властью монархов, использовавших для управления законодательные рычаги: Германия, Италия, Япония. Оккупационные власти США в послевоенный период дали этим народом реализовать накопленный опыт и создать устойчивую демократию. Но почти все бывшие колонии в Азии и Африке такого опыта не имели и, после получения независимости, проходили один и тот же путь: короткая и беспомощная демократия, затем — хаос, гражданская война, диктатура.

Невольно вспоминаешь, что перед вторжением в Нормандию весной 1944 года союзники изготовили множество надувных резиновых танков, пушек, самолётов и разместили их на юго-востоке Англии, чтобы иммитировать подготовку пересечения Ла-Манша в районе Кале. Немцы попались на эту дезинформацию и сосредоточили свои главные силы в этом районе. Но кого пытается обмануть сегодня Западный мир, создавая недолговечные «надувные» демократии в странах Африки, Южной Америки, Ближнего Востока? Самих себя? Чтобы доказать универсальность выбранной политической модели?

Надувному демократическому правлению не по силам справиться с главной задачей верховной власти: защищать подданных друг от друга. Когда волна погромов, грабежей, убийств достигала опасного пика, страны, не созревшие до власти закона, возвращались к правлению силы. В разные моменты военные хунты воцарялись в Аргентине, Гаити, Гватемале, Греции, Египте, Пакистане, Панаме, Турции, Чили. Западные страны и США немедленно выражали осуждение, прилагали усилия к свержению хунт, способствовали возврату недееспособной надувной демократии.

Расплата за преждевременную демократизацию всюду была тяжёлой. По оценкам историков и политологов, в гражданских смутах и войнах конца 20-го века погибло в Боснии от 50 до 200 тысяч, Восточном Тиморе 200, Кашмире — 20, Судане — от 500 тысяч до полутора миллиона, Таджикистане — 100 тысяч, Тибете — 100, Филиппинах 50, Хорватии — 50, Шри Ланке — 50-100. И всюду число беженцев превышало число погибших в несколько раз.

Даже там, где дело не доходило до хунты или гражданской войны, повседневное насилие делало жизнь людей невыносимой. Сегодня в Мексике, Сальвадоре, Колумбии в некоторых городских кварталах жители организуют отряды самообороны. Массовое бегство жителей этих стран становится главной политической проблемой наших дней. США оказались захлёстнуты миллионами мексиканцев, гаитян, пуэрториканцев, колумбийцев, перуанцев и прочих. Европа переполнена турками, ливанцами, пакистанцами, ливийцами, алжирцами, египтянами, сомалийцами. В Россию бегут киргизы, узбеки, таджики, казахи, азербайджанцы, молдаване, украинцы.

Пускать или не пускать иммигрантов — этот вопрос сделался темой самых жарких политических дебатов в индустриальных странах. Наиболее строгие правила на въезд пока существуют в Швейцарии, Японии, Израиле, Венгрии. Остальные страны, поддаваясь прекраснодушной вере в равенство и «права человека», распахивают свои границы многомиллионным потокам людей, абсолютно не готовых к подчинению правилам и законам демократического миропорядка.

Эпоха «варвары у ворот» подходит к концу. Наступает эпоха «варвары внутри крепости».

У наблюдателя, склонного искать заговоры в любых исторических событиях, может возникнуть сакраментальная теория: западный мир нарочно навязывает развивающимся народам недееспособное республиканское правление, чтобы они рушились в политический хаос и не имели возможности вступить в индустриальную эру. Благодаря этому они не превратятся в серьёзных соперников, а останутся источником дешёвой рабочей силы. Для рациональных умов привлекательность подобной теории будет состоять в том, что она придаёт хоть какой-то смысл происходящему. Иначе придётся допустить, что западный мир обезумел.

Контрнаступление земледельцев

То, что принято называть Третьим миром, по сути представляет из себя народы, находящиеся в процессе перехода из земледелческой стадии цивилизации в индустриальную. Выше уже говорилось о том, что процесс этот похож на родовые муки, сопровождается гигантскими политическими катаклизмами, чреват войнами и кровопролитиями. Так же, как когда-то кочевник видел в земледельце виновника надвинувшихся на него перемен и унижений, так и сегодня земледелец видит в машиностроителе злонамеренного захватчика, планируещего воцариться над ним. Отсюда и рождается мощный импульс сопротивления, который реализует себя в терроре, партизанщине, саботаже, бунтах.

Атаки террористов, происходившие после Второй мировой войны, имели одну интересную особенность: их жертвами почти всегда становились жители демократических стран, то есть машиностроители. Я не могу припомнить ни одной атаки на советских, китайских, кубинских, вьетнамских дипломатов. У многих возникало впечатление, что террор инспирируется и оплачивается исключительно красными.

На самом деле, причина здесь в том, что правительства тоталитарных стран ни в грош не ставят жизнь своих граждан и их гибель не оказывает никакого воздействия на них. Атаки на россиян начались только после 1991 года. Террористы как бы признали переход России в мир индустриально-демократический и выдали ей кровавый «сертификат» убийствами школьников в Беслане, зрителей в московском театре, пассажиров в Петербургском метро.

Но, конечно, главными объектами нападений оставались США, Европа, Израиль. Необъявленная война земледельцев с машиностроителями только набирает силу. Пока она имеет характер «рассыпных» пожаров, вспыхивающих то там, то тут, напоминающих горение торфяников под землёй, время от времени прорывающееся на поверхность. Я убеждён, что эти пожары питает вражда и гнев «отставших к обогнавшим», описанные выше в главах I-4 и II-2.

Главная проблема остаётся в том, что идолопоклонники демократии отказываются увидеть, насколько их ценности и принципы неприемлемы и ненавистны миру ислама.

Права человека? То есть равноправие женщин? То есть вы потребуете, чтобы женщина молилась рядом со мной в мечети? Задрав зад к потолку? А потом получила право на развод? Могла разрушить мою семью, забрать детей и заставить меня через суд оплачивать её существование? Мой ответ на это может быть только один: автомат и динамит.

Свобода слова? То есть свобода любого проходимца насмехаться над всем, что для меня дорого и священно? Рисовать каррикатуры на пророка Мухаммеда? Вы уже получали кровавую плату за это не раз и будете безотказно получать впредь.

Веротерпимость? Чтобы мы терпели в своих городах церкви, костёлы, кирхи, буддийские храмы и даже синагоги? Ох, хватит ли у нас взрывчатки, чтобы управиться со всем этим! У русских коммунистов хавтило, наверное, хватит и у нас.

Свобода собраний и демонстраций? То есть я должен буду терпеть на своих улицах шествия полуголых феминисток, разрисованных гомосексуалистов, ортодоксальных евреев? На этих и пули тратить жалко, хватит булыжника.

Власть закона? То есть таких правил жизни, которые каждый год сочиняют люди, не признающие единственный правильный закон, оставленный нам пророком? В том числе и закон, лишающий меня власти над женой и детьми? Да я лучше взорву себя вместе с десятком-другим таких законодателей.

Западный мир упорно декларирует универсальность своих этических и политических идеалов. Осама бин Ладен, получивший образование в Англии, имел возможность оценить всю меру этого самоослепления и пришёл к убеждению: здесь не о чем диспутировать. Именно поэтому он призывал своих сторонников: «Никаких переговоров с крестоносцами. Только Коран и автомат».

Попытки воинствующего ислама закрепиться на каких-то территориях и образовать зародыш будущего халифата пока не имели большого успеха. Ал-кайда, талибы, ИГИЛ оказались достаточно уязвимы для военной мощи индустриального мира. Скорее всего контрнаступление земледельцев будет применять ту же тактику, что применяли скифы, кельты, готы, норманы, индейцы: внезапно напасть, произвести кровавый сумбур и потом укрыться опять в своих степях, лесах, прериях, фьордах, пустынях. Тем более, что теперь им так легко укрываться в «джунглях» больших городов, в гуще мирного населения.

К услугам воинствующих исламистов, живущих в индустриальных странах, оказываются все чудеса технического прогресса. Они уже врезались на Боингах в небоскрёбы, таранили крейсера моторками, нагруженными взрывчаткой, давили беззащитных прохожих грузовиками, превращали в бомбу то кассетный магнитофон, то кастрюлю-скороварку. Уверен, что их планировщики сейчас в тишине разрабатывают новые сюрпризы для новых «крестоносцев».

Как насчёт устроить потоп путём взрыва дамбы?

Или аварию поезда, оставив в последний момент грузовик на железнодорожном переезде?

Некоторые фирмы в Англии предлагают доставку пакетов с покупками, сделанными по интернету, при помощи миниатюрных дронов. А что если нагрузить такой дрон гранатой и направить его прямиком на играющего в гольф президента Трампа? Никакая охрана не успеет перехватить малозаметный аппарат, управляемый издали невидимым оператором.

До овладения ядерным оружием террористам ещё далеко. Но теракты с применением бактериологических компонентов не за горами. Известный журналист и политолог Тони Бланкли в своей книге «Последний шанс Запада» разрабатывает возможный сценарий того, как это произойдёт. В трёх-четырёх больших универмагах в разных городах распыляется вирус оспы. Так как симптомы этого заболевания появятся только через трое суток, заболевшие люди успеют заразить десятки других. Эпидемия начнёт распространятся по стране с невероятной скоростью.

Не только исламский мир сопротивляется переходу на более высокую ступень. Вся Латинская Америка скоро будет отмечать 200 лет независимости, но ни в одной стране республиканское правление не привело к стабильности и процветанию. Отставший хочет найти виновника своих неудач и легко находит его в обогнавшем. Индивидуальный террор здесь не получил такого распространения, как на Ближнем Востоке. Но контрнаступление земледельцев осуществляется по-другому.

Один путь — политико-экономический: путём конфискаций промышленных фирм, имевших неосторожность вести бизнес на территории латиноамериканских стран. Эти конфискации сделали национальными героями Джакобо Арбенца в Гватемале (1952), Фиделя Кастро на Кубе (1959), Сальватора Альенде в Чили (1973), Мануэля Норьегу в Панаме (1983), Даниэля Ортегу в Никарагуа (1985), Уго Чавеса в Венесуэле (1998).

Другой путь: вселение и вытеснение. Перепись 2000 года показала, что впервые белое население Калифорнии превратилось в меньшинство. Рождаемость среди латиноамериканцев высока, даже ребёнок, родившийся у незаконных иммигрантов, получает американское гражданство. От молодых мексиканцев второго поколения иммиграции американец может услышать: «А это наша земля. Вы украли её у нас полтора века назад. Скоро мы всё заберём назад».

То, что такая трансформация возможна, показывает пример отделения Косова от Сербии. Там тоже в течение 1950-80-х происходило бегство албанцев с нищей родины в относительно благополучную Югославию, баланс населения менялся, сербы превратились в меньшинство. Албанским беженцам было не по силам добиться отделения путём партизанской войны, но помогла американская авиация, которая «ради восстановления политической справедливости» два месяца бомбила мирную Сербию (1999).

Тот же процесс имеет место и в остальной Европе. Миллионы турок, обосновавшихся в Германии, создают в городах свои анклавы, куда немецкая полиция старается не соваться. Арабское меньшинство в городах Южной Франции недолго будет оставаться меньшинством. В Голландии, например, в Роттердаме мусульмане уже составляют 40 %. А в Англии мэром Лондона впервые избран мусульманин.

Ввоз наркотиков из стран Третьего мира в Европу и Америку, конечно, нельзя интерпретировать как сознательную агрессию. Но стоит задаться вопросом: почему этот поток идёт только в одну сторону? Я вижу объяснение в том, что наркотик есть главное лекарство от депрессии, а эпидемия депрессии — удел богатых стран, в которых человеку трудно утолить жажду самоутверждения. В бедных же странах борьба за выживание отнимает все силы и не оставляет времени на то, чтобы скучать и депрессировать.

Кроме того, противоборство с индустриальным миром оказывается прекрасным способом утолять все три главные страсти. На днях по телевизору показали выступление нового лидера Хамаса в секторе Газа. Глаза его сверкали, лицо светилось, речь была полна страсти. Прямым текстом он объяснял, какая это великая цель — уничтожение Израиля, изгнание всех евреев с Палестинской земли. Он самоутверждается этой борьбой, он обретает счастливое сплочение с миллионами соплеменников, он приобщается бессмертию. Нужно быть бессердечным сионистом, чтобы попытаться отнять у него это счастье.

Неважно, что пока Израиль легко сбивает большинство самодельных хамасовских ракет, ловит убийц, засылаемых через подземные туннели, выстроенные, кстати, из бетона, поставляемого в Газу программой помощи для восстановления домов. Важно то, что ненависть к «оккупантам» стала наполнением жизни для миллионов палестинцев. Искоренить её невозможно никакими политическими или экономическими подачками.

При всём богатстве Древнего Китая, его императорам нелегко было выделять средства для строительства Великой китайской стены, тянувшейся на сотни километров. И римскому императору Адриану недёшево обошлась оборонительная стена, которой он перегородил Англию от моря до моря (2-й век по Р.Х.). Похоже, что и восьмиметровая стена, которой Израиль поспешно отгораживается от мира ислама, — единственный способ замедлить контрнаступление земледельцев.

Дальнозоркие индустриального мира осознают опасность и в своих книгах и статьях призывают к укреплению обороны. Но в любой стране дальнозоркие составляют меньшинство, поэтому их предостережения не могут определять политику демократических стран. Президент Трамп привлёк голоса многих избирателей, пообещав отгородить страну от потока иммигрантов из Латинской Америки. Но ещё неизвестно, удастся ли ему выполнить своё обещание и добиться от Конгресса финансирования этого огромного проекта. Так что к угрозе Мексифорнии, может вскоре добавиться угроза Мексиризоны, Тексико, а у штата Нью-Мексико достаточно просто заменить приставку «Нью» на «Олд».

 

III-2. Что там впереди?

Из-за чего происходят войны?

Долгое время философы обходили стороной этот вопрос. Они как бы оставляли его в ведении историков. И те охотно брались объяснять истоки и причины каждой войны. В Пунических войнах Рим и Карфаген боролись за господство над Средиземноморским регионом. Тридцатилетиняя война 17-го века была порождена непримиримой враждой протестантов с католиками. Наполеоновские войны — бесконечным честолюбием французского императора. Борьба народов за жизненное пространство признавалась самым главным и естественным поводом для военных конфликтов.

Карл Маркс первым попытался уйти от конкретных примеров и вглядеться в корни массовых кровопролитий. Его вывод: так как увеличение личного богатства является главной жизненной задачей собственника-эксплуататора, всякая война служит просто одним из способов обогащения. Поэтому уничтожение института собственности должно неизбежно покончить с войнами на земле.

Невероятный успех марксистских идей был в огромной степени связан с тем, что они таили в себе обещание мира. Или, по крайней мере, указывали на виновника войн, которого можно было ненавидеть, с которым можно и нужно было бороться. Когда две сверхдержавы, в которых собственники были упразднены — СССР и Китай — оказались на грани войны в середине 1960-х, теоретический марксизм дал трещину. Но и сегодня убеждённый марксист скажет вам: «Вот потому и не дошло до настоящей войны, что собственников там не осталось». А от вопроса о войнах коммунистического Вьетнама с коммунистической Камбоджей и потом с тем же Китаем он просто отмахнётся.

Философы пацифистского направления были склонны рассматривать войну как результат заблуждений и невежества. Самый знаменитый из них, Бертран Рассел (1872–1970), за свои активные антивоенные выступления даже был посажен в тюрьму на шесть месяцев в 1918 году. Но и он во время Второй мировой войны должен был признать, что тотальный пацифизм не может гарантировать мир на земле.

Новое поколение послевоенных мыслителей, обременённое страшным опытом всемирного побоища, вглядывалось в феномен войны под разными углами. Большой успех имел труд американского философа Фрэнсиса Фукуямы «Конец истории». Будучи последователем Гегеля и Маркса, он тоже видит ход мировой цивилизации как поступательный процесс, стремящийся к логичному завершению. Но если Гегель считал, что этим завершением явилась прусская парламентская монархия, Маркс — что им станет всемирный коммунизм, то Фукуяма верит, что пик развития достигнут в либеральной демократии наших дней и дальше идти некуда.

«На протяжении всей истории человек искал только одного: признания (recognition). Либеральная демократия дала ему это, заменив отношения господства и подчинения универсальным и равным признанием [самоценности каждого человека]». [470]

То, что Фукуяма называет «признание» приближается к тому, что я обозначил словами «жажда самоутверждения». Но в его глазах «признение» — это цель, которой можно достигнуть и удовлетвориться, что и происходит в либерально-демократических странах сегодня. В моём анализе «самоутверждение» есть процесс, не имеющий завершения. Человек не может наесться раз и навсегда — так же не может он раз и навсегда утолить жажду самоутверждения.

По вопросам, связанным с войной, Фукуяма менее оптимистичен. «В отсутствии какого-то международного повелителя, каждое государство представляет собой потенциальную угрозу для остальных государств. Поэтому каждое вынуждено иметь какие-то средства обороны. Соперничество и война есть неизбежные побочные продукты системы международных отношений, независимо от того, является ли государство теократией, рабовладельческой аристократией, полицейским фашизмом, коммунистической диктатурой или либеральной демократией».

Другой труд, вызвавший большой резонанс, был написан Гарвардским профессором Самуэлем Хантингтоном. Он называется «Схватка цивилизаций». В начале автор уточняет свою интерпретацию термина «цивилизация»:

«Это самая широкая форма объединения людей. Деревня, область, этнические группы, нации, вероисповедания имеют свои специфические черты. Культура деревни в Южной Италии может отличаться от культуры в Северной, но обе остаются принадлежащими к итальянской культуре, которая отличает их от культуры германской деревни. Европейские общины, в свою очередь, будут иметь общие черты, которые отличают их от китайских или индусских. Китайская, индусская, европейская общность не является частью чего-то большего. Они представляют собой цивилизации». [472]

С необычайной скрупулёзностью Хантингтон исследует военные конфликты, полыхавшие на земном шаре в конце ХХ века.

«Мусульмане и индусы регулярно устраивают побоища на всей территории Индии, которые провоцируются подъёмом националистических движений в обеих религиях… В Малазии и Индонезии мусульмане регулярно бунтуют против китайцев, которые там доминируют в экономике… В южном Таиланде мусульманское меньшинство восстаёт против буддийского правительства, в то время как в Южных Филиппинах такое же меньшинство сражается за независимость от католического государства». [473]

Хантингтон признаёт, что в большинстве военных конфликтов мусульмане выступают в роли зачинщиков. Исламская цивилизация земледельческой эры отличалась от других многими чертами, возведёнными в ранг религиозных догматов и запретов. Мусульманин не имел права искать самоутверждения в финансовой деятельности, в научных исследованиях, в спортивных состязаниях, в свободном поиске невесты, в музыкальных и изобразительных искусствах, в азартных играх. Искать спасения от неизбежной при таких условиях депрессии в алкоголе и наркотиках ему тоже было запрещено. Война оставалась для него единственной возможностью самоутверждаться. Подсчёт газеты «Нью-Йорк Таймс» показал, что из 59 военных конфликтов 1993 года, половина была инспирирована мусульманами. Сегодня эта традиционная воинственность дошла до такой свирепой экзальтации, что в ряды террористов-смертников рвутся тысячи добровольцев. Но Хантингтон только регистрирует повышение агрессивности, не пытаясь связывать его со спецификой мусульманской религии.

Солидное семисотстраничное исследование природы войны вышло из-под пера израильского исследователя Азара Гата. Он погружается в изучение военных конфликтов далёкого прошлого, в войны между племенами, находившимися на охотничьей и кочевой стадии. Когда перед учёным распахиваются бескрайние пространства мировой истории, ему трудно удержаться от соблазна выбирать из них только эпизоды, подтверждающие его концепцию, и оставлять в тени всё, что её опровергает. Изначальный тезис Гата, который он честно формулирует уже в первой части своей книги: «Война есть часть процесса эволюции точно так же, как борьба за выживание — в животном мире».

Иррациональному не оставлено места в исследовании Гата. Тотальное уничтожение побеждённых китайцев монголами он объясняет их стремлением расширять пространство для пастбищ. Их наступление на Запад якобы было вызвано местью за убийство монгольских посланников в Хорезме. Вспышка национализма в странах Европы в 19–20 веках также объясняется законами эволюции, дающими стадному существованию лучшие шансы на выживание.

«В конченом счёте, решение загадки войны состоит в том, что никакой загадки не существует. Противоборство с применением насилия мы наблюдаем повсюду в природе. Нехватка ресурсов всегда возникает как следствие успешного размножения… Приспосабливаясь к этой реальности, организмы прибегают к кооперации, соперничеству и конфронтации. Законы эволюции управляют стратегией борьбы за выживание». [478]

Видимо, существуют уже или появятся в ближайшее время другие теории, предлагающие иные объяснения феномена войны. Однако я не думаю, что ментальность либерально-гуманистической цивилизации, унаследовавшей гегелевскую веру во всесильность рационального мышления, готова сегодня принять систему взглядов, возлагающую ответственность за войны на самые глубинные иррациональные страсти человеческой души. «Человек добр и разумен, поэтому никто не хочет войны» — этот догмат долго будет оставаться неприкосновенным.

Избиение дальнозорких — «война на уничтожение»

Двадцатый век ознаменовался первыми войнами между машиностроителями. В нём же имело место другое беспрецедентное явление мировой истории — «холодная война». И ещё по разным странам прокатились кровавые конфликты, аналогов которым невозможно найти в веках минувших. Их можно было бы назвать «войнами» особого рода: такими в которых потери несёт только одна сторона. До сих пор мы обозначаем эти катастрофы всем понятным словом «террор». Однако использование этого термина может ввести в заблуждение.

Анналы мировой истории хранят множество трагических эпизодов, когда всемогущий повелитель обрушивал всю мощь государственного аппарата на социальную верхушку собственной страны. Проскрипции Суллы залили кровью Древний Рим и пополнили казну диктатора конфискованным имуществом казнённых. Разгром рыцарского ордена Тамплиеров обогатил французского короля Филиппа Фальшивомонетчика. Казни бояр в правление Ивана Грозного были главным источником его доходов. Безостановочная работа гильотины поставляла Робеспьеру достаточно средств, чтобы затеять войну со всей Европой.

Случались и массовые репрессии против подданных по религиозному или этническому признаку. Испания в 1492 году изгнала евреев, а в 1609 году — морисков. Французский король Людовик Четырнадцатый в 1685 казнил и изгонял гугенотов. Турки устроили резню армян в 1915, а Гитлер превзошёл всех тиранов, бросая в крематории евреев и цыган. Но по какому признаку отбирали жертв, погибших в террорах, устроенных в странах «победившего социализма»?

В этих катастрофах исчезает понятный нам мотив — обогащение за счёт казнимых и отправляемых на каторгу. Если собственность отменена, всё имущество подданных и так принадлежит государству. Чем же отличались от прочих люди, за которыми по ночам приезжали «черные маруси» в Сталинской Москве, которых публично избивали на стадионах в Пекине, которым надевали на голову голубые пластиковые мешочки и бросали умирать на полях Камбоджи? Всё это были лояльные режиму подданные, так или иначе поднявшиеся над средним уровнем социальной пирамиды, проявившие способности и энергию на службе «бесклассовому государству» в самых разных областях: в сельском хозяйстве, промышленности, армии, образовании, науке. Но зачем, зачем государственная машина уничтожала столь полезных граждан?

Двадцать лет назад в книге «Стыдная тайна неравенства» я выдвинул гипотезу о том, что горючим материалом «войны на уничтожение» в коммунистических странах была извечная вражда близоруких к дальнозорким. Сваливать эти гигантские трагедии исключительно на кровожадность Сталина, Мао Цзедуна, Хо Ши Мина, Пол Пота, Кастро невозможно. Чтобы погубить и замучить миллионы людей, необходимо, чтобы другие миллионы принимали в этом самое активное участие. И делали бы это с азартом, с убеждённостью, со страстью.

К сожалению, именно дальнозоркому очень трудно принять мою гипотезу. Представить себе, что его ум и образованность, которыми он так привык гордиться, могут вызвать в ком-то недоброжелательность, враждебность, даже желание уничтожить — пугающая перспектива. Пока дальнозоркий живёт в стабильном обществе, защищающем его от враждебности близорукого большинства, он склонен истолковывать проявления этой враждебности как зависть к успеху и благоденствию. Он даже готов видеть несправедливость в своём привилегированном положении, впадать в покаяние, призывать к равенству. Лев Толстой был абсолютно искренним, когда говорил, что ему мучительно видеть, как прачка стирает его бельё, а старый крестьянин косит сено для его коровы, чтобы он мог спокойно надеть чистую рубаху утром и получить свежие сливки к завтраку. Но если бы он дожил до революции, он имел бы шанс увидеть, что станет не только с ним самим и его близкими, но и с прачкой, и с крестьянином, и с любым другим труженником, когда слепая жажда сплочения в равенстве разрушит социальную иерархию в государстве.

Также дальнозоркому трудно признать, что он от рождения был «одарён пятью талантами». Всякий дар обязывает, а окружающие требуют от тебя «уплаты процентов». Гораздо приятнее видеть себя просто «способным учеником», своим умом и трудом доходящим в любом деле до самых правильных решений и на этом основании имеющим право вести и поучать остальных. Если же этого не происходит, причина может быть только одна: злонамеренные правители государства, цепляясь за власть, не дают самым умным стать лоцманами и вести корабль государства правильным курсом.

Избиение дальнозорких не могло ограничиться одним поколением. Во время Культурной революции Мао-Цзедун публиковал инструкции и на будущее:

«Великое смятение, прокатившись по всей стране, создаёт великий порядок… Выпустите маленьких демонов. Они будут выпрыгивать на поверхность каждые семь-восемь лет… Полиция должна снабжать хунвейбинов информацией о людях пяти категорий: бывшие землевладельцы, богатые крестьяне, реакционеры, вредные элементы, правые уклонисты». [480]

На всём протяжении мировой цивилизации мы видим ожесточённое противостояние дальнозоркого меньшинства с власть имущими. Дальнозоркому нравится воображать близорукого своим угнетённым братом, призывать его к союзу в священном противоборстве с тиранами. Лишиться этой благородной роли, признать себя опасным разрушителем спокойствия и душевного уюта близорукого было бы для него равнозначно краху картины мира. Именно поэтому идея — а вернее очевидный факт — врождённого неравенства людей будет отбрасываться дальнозорким с иррациональным упорством.

Сословные и имущественные барьеры в разных странах возникали именно для того, чтобы оградить дальнозорких от завистливой враждебности близоруких, позволить им занимать места в верхних этажах государственной постройки. Восстания и бунты, в которых первыми гибли богатые и знатные, принято объяснять гневом «угнетённых масс». «Войны на уничтожение», прокатившиеся по коммунистическим странам, не поддаются такому объяснению, они обнажают глубинную суть вражды.

Да, не каждый россиянин принимал участие в раскулачивании и Большом терроре. И не каждый китаец шёл в хунвейбины и избивал палками профессоров, журналистов и «правых уклонистов». И не каждый камбоджийский крестьянин становился красным кхмером и натягивал пластиковый мешок на голову соплеменника-горожанина. Но в обожествлении Сталина, Мао, Пол Пота, Кастро, всех трёх Северокорейских Кимов их народы были абсолютно единодушны. Примечательно, что последующие вожди коммунистических стран, не прибегавшие к массовым репрессиям, обожествления не удостоились.

Результаты раскопок

Увы, наше исследование не увенчалось разгадкой феномена войны или открытием хотя бы теоретической тропинки к вечному миру. Наоборот, связав корни военных конфликтов с глубинными страстями человеческой души, мы должны быть готовы признать, что эти пожары будут вспыхивать снова и снова. Однако даже негативный результат поисков драгоценных металлов в толще горных пород иногда приносит свою пользу: он говорит, что надо рыть шахту в другом месте или под другим углом.

Когда флот древних греков готовился отплыть на войну с Троей, богиня Артемида препятствовала этому, посылая штормы и ураганы. Прорицатель Калкис объяснил грекам, что богиня была обижена царём Агамемноном, который на охоте убил её священную лань. Чтобы искупить вину царя, необходимо принести в жертву Артемиде его дочь — Ифигению.

За три тысячи лет, прошедших с Троянской войны, мы так и не научились предотвращать штормы и ураганы. Но, по крайне мере, мы теперь точно знаем, что человеческие жертвоприношения в этом деле не помогут. И то, что мы теперь умеем хотя бы предсказывать бури за несколько дней, — немалая победа цивилизации. Попробуем же перечислить те выводы, которые вытекают из концепции военных конфликтов, предложенной в данной книге.

1. Нам придётся расстаться с утешительным тезисом «никто не хочет войны». Проведённый обзор ясно показывает, что жажда утоления трёх главных страстей может привести племя или народ в состояние «пассионарности», когда соображения безопасности или выгоды отступают, когда он станет выискивать угрозы или обиды со стороны соседей или даже станет искать объект для нападения в далёких странах, ничем ему не грозивших.

2. Мы должны будем признать, что народ, находящийся на той или иной ступени цивилизации, всегда будет проявлять враждебность по отношению к народу, поднявшемуся на следующую ступень. Бесполезно искать причины этой враждебности в дискриминации, эксплуатации, ошибках дипломатов, строительстве поселений на спорных территориях — она изначально задана, онтологична, неодолима, как неодолима зависть в отношениях отдельных людей. Альфиду не дано умиротворить бетинца — только защищаться от него.

3. Необходимо пересмотреть два принципа, положенные в основу структуры международных отношений, ибо они продемонстрировали свою полную несовместимость. Нельзя объявлять священными одновременно и неприкосновенность границ государства, и право каждого народа на самоопределение. Каким образом могут получить самоопределение курды, тамилы, тутси, чеченцы, баски без нарушения границ тех стран, в которых они сейчас проживают?

4. Такой же нежизнеспособной оказалась «охрана прав человека». Она могла бы существовать как религиозно-этический идеал. Но когда одни страны начинают использовать её как оправдание для вмешательства в дела других наций вплоть до вторжения, отнятия территорий, ракетно-бомбовых ударов, возвышенная идея превращается в кровавый фарс.

5. Дальнозоркий в своём идолопоклонстве перед идеей свободы не хочет увидеть, как дорога и важна для близоруких возможность утолять жажду сплочения. Он страстно нападает на любое правительство, охраняющее колонны государственной постройки, объявляет его тираном, душащим свободу, призывает близоруких к бунту. Хотелось бы, чтобы он усвоил уроки истории и помнил, что после успешного бунта его ждут проскрипции, гильотины, подвалы НКВД, газовые камеры, голубые пластиковые мешочки.

Но, конечно, самым главным остаётся вопрос: сумеет ли человечество избежать большой термоядерной войны?

Ядерный грибок

Вот какой виделась наша судьба Иоанну Богослову, вглядывавшемуся в мрак грядущего две тысячи лет назад:

«…Я взглянул, и вот, произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь; и звёзды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет незрелые смоквы свои; и небо скрылось, свившись как свиток: и всякая гора и остров двинулись с мест своих; и цари земные и вельможи, и богатые, и сильные, и всякий раб, и всякий свободный скрылись в пещеры и ущелья гор». (Откровения Иоанна Богослова, 6:12–15)

Сумеем ли мы избежать этой судьбы? Что можно и нужно делать, чтобы предотвратить термоядерную войну? Какой из конфликтов может явиться тем последним камешком, который даёт толчок горной лавине, сметающей всё на своём пути?

На первый взгляд, самой опасной видится ситуация: атомная бомба в руках террориста-смертника. Или диктатора, которому не жалко ни своей жизни, ни чужих. Северо-корейский лидер Ким Чен Ын выглядит сегодня почти созревшим для безумных непоправимых шагов. Угроза превентивного удара по его стране не сможет удержать его. Подданных ему не жалко, а сам он надеется уцелеть в своём бункере.

С другой стороны, не мешает вспомнить начало Первой мировой войны. Лидеры, развязавшие её, не были ни безумцами, ни извергами. Их переполняла уверенность, что всё делается для блага их стран. Они выступали с заявлениями и ультиматумами, выглядевшими вполне разумными и оправданными. Как всё это могло обернуться неслыханной бойней, современники понять не могли.

К сожалению, похожий процесс мы видим и сегодня. Дипломаты и правители демократических стран выработали некий код «правильного» политического поведения, которому пытаются подчинить все страны и племена. Есть множество народов, для которых «правильное» поведение может оказаться гибельным. Ничего не поделаешь — подчиняйтесь или мы вас накажем. Малые народы вынуждены терпеть карательные бомбёжки и вторжения. Но что делать, когда политический код будут нарушать государства, уже имеющие на вооружении термоядерный арсенал?

Северная Корея открыто угрожает своим соседям и американским военным базам межконтинентальными ракетами с атомными бомбами. Пакистан даёт приют террористам, совершающим с его территории рейды в Индию и Афганистан, но никому и в голову не придёт пригрозить термоядерной державе бомбёжками за нарушение кода. Китай расширяет свои территориальные воды за счёт освоения мелких необитаемых островов, и на это приходится закрывать глаза. И, конечно, самым злостным нарушителем кода на сегодняшний день объявлена Россия.

Антироссийская истерия на Западе сегодня достигла уровня паранойи. Развитие электронных коммуникаций вдруг вернуло нас на уровень мышления глухого Средневековья. Тогда все беды можно было приписывать колдунам и ведьмам, сегодня таким же тайным могуществом наделяют «российских хакеров». Нет нужды объяснять, какой именно вред был нанесён. Слова «хакерная атака» приобрели такой же зловещий смысл, какой в старину таился за словами «наслала порчу». Обе палаты американского конгресса наперегонки состязаются в охоте за «русскими ведьмами», какой не бывало со времён Маккарти.

В такой атмосфере трезвые голоса, призывающие к установлению предохранительных контактов между американскими и русскими военными службами, звучат всё глуше из-за страха попасть под обвинение «в связях с врагом». Уже невозможно разобрать, кто в кого стреляет на Ближнем Востоке, как близко пролетают друг к другу русские и американские бомбардировщики. Ракетоносные корабли двух стран только что не стукаются бортами. Если визит в Россию или разговор с русским дипломатом могут быть представлены чуть ли не преступлением, о каких мирных переговорах может идти речь?

Эта истерия сильно подогревается силовыми ведомствами США. Пентагон, ЦРУ, ФБР, Национальная служба безопасности всегда стремятся к увеличению своего финансирования. Такое увеличение возможно получить от Конгресса лишь при нарастании внешней угрозы. Международный терроризм набирает силу с каждым годом, но борьба с ним не требует строительства новых авианосцев и межконтинентальных ракет. И вот американские военные лидеры, а встлед за ними и политики, один за другим выступают с заявлениями: «Главная угроза Соединнным Штатам — Россия». Новый министр иностранных дел недавно заявил, что «с Кремлём надо разговаривать языком силы». То же самое повторил новый военный министр — отставной генерал, заслуживший в своё время прозвище «бешеный пёс». С державой, имеющей тысячи термоядерных боеголовок, не лучше ли попытаться говорить «языком разума»?

На сегодняшний день восемь государств имеют на вооружении атомные бомбы. Есть сведения, что имеет их и девятое — Израиль. Нет сомнения, что число «членов атомного клуба» будет расти. Следовательно будет расти и риск применения термоядерного оружия в очередном конфликте. А дальше возможность цепной реакции сделается реальностью.

Земная цивилизация впервые в своей истории оказалась перед угрозой полного разрушения. В этой ситуации успех борьбы за мир становится не просто желательным, но превращается в вопрос «жизни и смерти». В мире, переполненном враждой, мы должны упорно искать глубинные нити, соединяющие людей, возвращающие им способность слышать друг друга. Их всё ещё много, их необходимо беречь и укреплять. Чтобы закончить книгу «нотой надежды», приведу отрывок из письма Томаса Манна, написанного после Второй мировой войны:

«Соединяет нас вера в несколько вещей, не имеющих ни малейшего отношения к старости или молодости, и для этих вещей слово “культура” — обозначение сегодня слишком вялое и вычурное. Это вера в духовное и божественное начало в человеке, отрицая и попирая которое можно побеждать, но нельзя победить. Если божественного начала и нет над нами, то в нас оно есть, оно есть в человеке, оно непреложно, неотторжимо и нерушимо. Правда, свобода и право — это не “идеи среднего сословия”, не исторические бренности, которые увядают и могут быть заменены ложью, рабством, насилием. Это самые прочные человеческие реальности, против них не изобретено ещё ни танков, ни бомб, и стойкость их покажет ещё чудеса “новому миру”» [481]

Опубликовано в журнале "Семь искусств" №№10,2016—12,2017.