Оставшись одни, Стеша и Киля немного потоптались у запертой двери, потом, стараясь ступать на цыпочки, отошли обратно к тому же столику. В большой полутемной зале кафе невозможно было избавиться от ощущения, что на тебя кто-то смотрит.

— Спрятаться надо, — тихо сказал Киля.

— Куда?

— А вот. — Он взял столик за край и осторожно опрокинул его набок. Затем рядом положил еще один — получился шалаш не шалаш, а что-то вроде низенькой ширмы. — Полезай сюда.

— Не хочу, — сказала Стеша. — Чего это я буду прятаться? Стыдно.

— Вот еще — стыдно. Я, например, дома часто прячусь. То на сеновал залезешь, то в погреб, то под кровать. Не от кого-нибудь, а просто так. Для интереса — найдут или нет. Только никто не ищет.

Стеша сидела выпрямившись, задумчиво глядела перед собой.

— Знаешь, у меня сейчас такое чувство, будто все это с нами уже было. Будто мы так же сидели в большом опустевшем здании, и елка поблескивала в темном углу, и на улице ветер, а мы чего-то ждем. И страшно. Может, я сон такой видела? Или в книге прочла про похожее, но не помню в какой. С тобой так бывает?

— А дальше чего было в твоем сне? Не доглядела?

— Кажется, кто-то вошел. Нет, не помню. Ты мертвых боишься?

— Да они не мертвые совсем.

— Откуда ты знаешь?

— Видать. Лежат все как-то удобно. А хоть бы и мертвые — мне теперь все равно.

— Почему?

— Потому что… — Киля вздохнул и медленно начал опускаться в свое укрытие.

— Давай-давай, договаривай. Не темни.

— Потому что вы теперь меня никуда с собой не возьмете, — глухо донеслось из-за столиков. — Даже если мы отсюда спасемся и все кончится хорошо…

— Не болтай ерунды, — сказала Стеша. — Подвернуть ногу — это с каждым может случиться.

— С каждым не с каждым, а случилось-то со мной. Димон не простит.

— А когда летом работали на стройке и его обожгло паяльной лампой, кто бегал к фельдшеру за мазью?

— Ну, мы.

— Никакие не мы, а ты. Когда ты наконец отвыкнешь от множественного числа?

— Все, последний раз. Вырвалось само.

— А кто его потом домой на подводе отвез?

— Так то домой. А он меня во-о-он сколько тащил. И не на подводе, а на себе. Такое разве можно простить?

Киля выставил уже два глаза и нос, но Стеша вдруг перестала его утешать и снова впала в задумчивость.

— Значит, ты полагаешь, что Димон способен… Ты думаешь, он злопамятный, да? Жестокий? Так многие считают… Алексей Федотыч у нас всегда на истории примеры приводит. «Представьте себе, — говорит, — что какой-нибудь греческий тиран пошел войной на соседний город и завоевал его. Что он сделает первым делом? Вот ты, Дима, с чего бы ты начал?» Тут я, конечно, не стерпела и вылезла: «Почему обязательно если тиран, так сразу — Дима?» А он говорит: «Нет, это я случайно — к примеру. Да и тираны в Древней Греции бывали совсем неплохие, так что ничего обидного…» Но я-то знаю, что не случайно он его выбрал. А почему?

— Потому что он главный.

— Кто?

— Димон. Он по натуре главный — всякому видать.

— Глупости. Разве это можно по натуре. Главным назначают или выбирают.

— Ну да. Меня сколько ни назначай, ни выбирай, я все равно не буду. Натура не та.

— Нет, ты не понимаешь. Вы еще историю не проходите, а там есть масса примеров, когда главными делались, ну, кто угодно, это зависит от разных причин, поэтому…

Они постепенно увлеклись разговором и даже на время как будто позабыли все, что с ними случилось. Но видимо какой-то сторож внутри них продолжал напряженно вслушиваться в окружающее. Потому что, когда сверху донесся резкий звук выстрела, Стеша одним прыжком перелетела, перенеслась к Киле за его баррикаду.

Оба замерли там, пригнувшись.

Тьма за окнами окрасилась в красный цвет.

Потом грохнуло еще раз, и топот бегущих ног прокатился у них над головами. Краснота с шипением разгорелась еще ярче и пропала.

Неясный шум шел теперь со стороны вестибюля.

Окрик, звон металла, упавшего на бетон. Возгласы: «Стой! Отдай! Брось пистолет!»

Шум борьбы.

Быстрые шаги нескольких человек — ближе, ближе. Наконец сильный стук в дверь.

Киля выскочил из укрытия и, став перед Стешей, поднял стул, грозно ощетинившись четырьмя его ножками.

Но в этот момент из-за дверей донесся напряженный голос Димона:

— Ребята, это мы. Скорей откройте.

Подбежать к дверям, отмотать проволоку — на это у Стеши ушло несколько секунд.

Широкий сноп света упал из вестибюля в полутемное кафе, и вошли (Стеша с Килей невольно отшатнулись) Димон с двустволкой в руках, за ним Лавруша с большим черным пистолетом, и последним — высокий человек в комбинезоне и унтах.

Обеими руками высокий размазывал по лицу слезы и ныл, всхлипывал, просил:

— Отдай, слышишь?.. Отдай ракетницу… Не тебе дали, так нечего цапать… Все сказано будет про вас, про хулиганов… Обрадовались, да? Двое на одного — да? Меня ведь послали, не вас… Отдавай, не то хуже будет… Думаешь, отцу нажалуюсь? Не отцу, а самому Саламандре… Саламандра за меня тебе голову оторвет и в карман положит… Понял? По-хорошему отдавай… Ну, а хоть когда поиграешь-то — отдашь? Ох, появись ты только на нашей улице, будет тебе гроб с музыкой… Слышь, ты… Отдавай, а не то…

— Не ной! — прикрикнул на него Димон. — Сядь там у стены и помолчи. Будешь говорить, когда спросят.

— Дима, нельзя! — зашептала Стеша, хватая его за рукав. — Как ты можешь так разговаривать со старшими.

— А-а, — отмахнулся Димон, — оставь. Какой он «старший». Ты погляди на него.

Заплаканный верзила уселся тем временем у стены. Димон подвинул стул, сел напротив и строгим учительским голосом сказал:

— Итак, откуда вы взялись? Почему бродили по дому один? Зачем открывали окно и пускали в пургу сигнальные ракеты? Чего испугались, увидев нас на лестнице? Но только не врать.

— А чего пристали? — завопил высокий, ударяя себя в грудь. — А что я сделал? Мало ли что испугался! Вас двое, а я один. И не виноват я, зуб даю — не виноват! Не докажешь!

— Не кричи. И не маши руками. Давай-ка по порядку. Как тебя зовут?

— Ну, Юрка я. Сазонов.

— Так. Хоть имя свое помнит. А живешь ты где, Юрка? Здесь? Или в городе? А может, в Ночлегове?

— Чего я здесь не видел. В городе живу. С мамкой и сестрой, понял?

— Работаешь? Учишься?

— Але, кончай на психику давить. Меня на понт не возьмешь.

— Чего?

— Один такой, как ты, тоже мне на психику давил. Знаешь, что ему Саламандра сделал? Руки-ноги связал, а голову в водосточную трубу засунул. Не веришь?

— Верю, верю. Только никто на тебя не давит. И пугать тебя мы не собирались.

— Не собирались? Что ж ты тогда в ружье свое вцепился и до сих пор не отпускаешь? А если оно стрельнет вдруг? Думаешь, не страшно?

— Ладно. Лавруша, подержи. Ну вот, я уже без ружья. Так где же ты работаешь?

Но Сазонов вдруг нахально ухмыльнулся, развалился на стуле и протянул:

— А не твое. Щенячье. Дело.

Киля от возмущения зашипел, Лавруша охнул, Стеша прошептала: «Какая наглость». Один Димон остался невозмутимым.

— Послушай, Юра, — начал он, не повышая голоса. — Юра Сазонов. Тут стряслось что-то очень плохое. Беда стряслась, понимаешь. В том числе и с тобой. И мы хотим понять. Понять и помочь. Поэтому постарайся вспомнить, что с тобой произошло сегодня. Где ты был утром? Днем? Кого видел? Там в лесу стоит вездеход — это не твой? Ты не на вездеходе приехал? Откуда у тебя пистолет-ракетница? Ну, говори. Расскажи хоть что-нибудь.

Сазонов наморщил лоб, поднял глаза к потолку. Но вдруг лицо его снова перекосила плаксивая гримаса, и слова полились сплошным потоком, так что половины было не разобрать из-за всхлипываний:

— Пристали к человеку… Чего пристали-то?.. Где, да что, да когда. Ну, не помню я ничего… Сказано вам — не помню!.. Бродишь тут, бродишь целый день… Никого нет… Одни валяются на полу, не отвечают, другие выскакивают с ружьями… Думаешь, не страшно? И ужинать не дают… Как будто я виноват… Что ж с того, что я стрелял? Я вверх стрелял, не в людей. И не в зверей… А если в кошку из рогатки, так это когда было… И не попал я. Это Саламандра мне рогатку дал, у него их полно… А сестра ее в печку кинула… Я с тех пор и в руки не брал. А то, что в машину залез, так мне сам Петрович разрешает… Учи, говорит, главное, арифметику, и все тогда, тогда станешь шофером. Я и учу… В прошлой-то четверти у меня по арифметике две четверки было, с четверками в шоферы берут, это точно… А ты пристал, заладил одно и то же: вспомните, вспомните. Бубнишь и бубнишь. Точь-в-точь, как тот псих наверху.

— Какой псих? — опешил Димон. — Где?

— А на втором этаже. Тоже вроде тебя. — Он состроил гримасу и монотонным голосом начал передразнивать кого-то: — «Карточный домик», «Карточный домик», ответьте научному городку, «Карточный домик», почему молчите? Перехожу на прием, «Карточный домик», отвечайте, вас не слышу, вас не слышу, что у вас случилось, отвечайте, «Карточный домик», перехожу на прием…»

— Это радио! — воскликнул Лавруша. — Он передразнивает радио.

Димон вскочил со стула и кинулся к Сазонову.

— Где?! Где ты слышал этого психа?

Сазонов отшатнулся и немедленно перешел опять на слезный тон обиженного пацана:

— Да сказал же я вам… Сразу и сказал — на втором этаже. Там комната в конце коридора направо… Он бубнит из репродуктора — ответьте, ответьте. Я отвечаю, а он опять свое — ответьте да ответьте. Не слышит, что ли, глухая тетеря? Что, я виноват, да, что он меня не слышит? Орешь ему, орешь…

Димон с Лаврушей, не дослушав его причитаний, выскочили из кафе в вестибюль и, перепрыгивая через ступеньки, понеслись вверх по лестнице.