Пять фараонов двадцатого века

Ефимов Игорь Маркович

Часть первая. БУНТАРИ И НИСПРОВЕРГАТЕЛИ

 

 

Летопись первая. ИХ ДЕТСТВО

 

Сосо

Иосиф Джугашвили был третьим ребёнком в семье — два первых мальчика умерли в младенчестве. Его мать, Екатерина Геладзе, которую все звали Кеке, дрожала над выжившим, простаивала на коленях перед иконами. Во время очередного недомогания родители совершили паломничество в соседний городок, пожертвовали церкви овцу и ждали совершения заказанного молебна. На их несчастье, ждать пришлось долго, потому что священник был занят изгнанием бесов из маленькой девочки. Иосиф (по-домашнему — Сосо) начал плакать и рваться из рук матери. Имеем ли мы право предположить, что бесы, изгнанные из девочки, тут же нашли себе новое обиталище и не покидали его во все последующие годы?

Отец мальчика, Виссарион Джугашвили, владел сапожной мастерской в городе Гори. У него работало несколько подмастерьев, семья поначалу жила в достатке. Но грузинское вино в городских духанах продавалось так дёшево, что удержаться от соблазна было нелегко. Кроме того, злые языки стали распускать слухи, будто честь зачатия Сосо принадлежала кому-то другому. В качестве возможных кандидатов называли местного чемпиона по вольной борьбе, начальника полиции и даже священника. Впоследствии легенда, окружавшая диктатора, стала расширять список, добавив к нему знаменитого путешественника Пржевальского, будущего импретора Александра Третьего и многих других.

Всё же среди всех претендентов на отцовство чаще других упоминали виноторговца Якова Эгнаташвили. Он опекал семейство Джугашвили с самого начала, крестил детей, снабжал оборудованием для сапожной мастерской. Кеке подрабатывала уборкой в его доме, он поддерживал мальчика в годы учёбы. Сыновья купца, Александр и Васо, сделали блестящую карьеру в советской иерархии. Когда Эгнаташвили умер в 1929 году, в Грузии это негласно отмечали как смерть отца генсека.

То ли пьянство Виссариона поставило его сапожный бизнес на грань разорения, то ли, наоборот, деловые неудачи усугубляли порочную страсть, но этот когда-то любящий муж и отец превратился в невыносимого тирана. Он избивал сына и жену по всякому поводу, а чаще — просто вымещая на них кипевшее в нём озлобление. Однажды швырнул пятилетнего Сосо на пол с такой силой, что мать потом несколько недель замечала кровь в моче мальчика.

Когда избитая Кеке не могла сдержать слёз по ночам, сын просил её: «Мама, не плачь, а то я тоже заплачу». Но похоже, что в биографии Сталина эти детские слёзы останутся последним проявлением сострадания. Способность к этому чувству была вытравлена в нём навсегда. В воспоминаниях его школьного товарища говорится: «Незаслуженные избиения сделали мальчика таким же жестоким и бессердечным, как его отец. Это от него он научился ненавидеть людей».

Жизнь городских улиц тоже не могла научить гуманному обращению с ближним. Жители Гори имели в Грузии славу самых драчливых, необузданных, всегда готовых пустить в дело кулаки, камни, а то и кинжалы. Состязания борцов собирали толпы, зрители делали ставки, и проигравшие легко могли накинуться на выигравших.

У мальчишек одним из самых популярных развлечений было бежать рядом с телегой, уцепившись за колёсную ось. Во время одного такого «забега» Сосо подскользнулся, и колесо переехало его. Увидев окровавленного сына, принесённого в дом, Кеке чуть не лишилась чувств. Его левая рука осталась искалеченной навсегда.

Тем не менее, мальчик старался не отставать в уличных схватках, сцеплялся и со сверстниками сильнее его. Матери опять приходилось обтирать его кровь, а потом — несмотря на всю любовь — пороть за непослушание. Остаться побеждённым было для Сосо мучительно. Однажды он боролся с соседским мальчишкой, и зрители признали, что матч кончился вничью. Противник повернулся к Сосо спиной и пошёл домой. Но тот вдруг налетел на него сзади с такой силой, что сбил с ног.

Когда пишешь о детских годах тирана, так хочется отыскать в них поступки и черты, предвещавшие будущие злодейства! Как отрадно было бы узнать, что уже тогда он рубил кошкам хвосты и прибивал птенчиков гвоздями к стволу дерева! Увы, в случае с Иосифом Джугашвили это удаётся с большой натяжкой.

Во-первых, у мальчика открылся сказочный песенный дар. В церковных песнопениях ему часто поручали сольные партии, и его альт вызывал слёзы на глазах молящихся. Не раз он был приглашён петь на свадьбах за деньги, и подрабатывал этим и в годы юности. Его учитель пения вспоминал, что не только вокальный дар завораживал слушателей, но и явный драматический талант придавать исполнению торжественность.

Во-вторых, он продемонстрировал способность влюбляться, когда ему едва исполнилось двенадцать. Они с матерью арендовали жильё у священника Чарквиани. А у того была дочь тех же лет, которой нужно было изучать русский язык. Сосо пришёл ей на помощь, и они много часов проводили вместе за занятиями. Своими лирическими чувствами Сосо делился со сверстниками. А брат девочки впоследствии утверждал, что он видел их не только за книгами, но и играющими в куклы.

В-третьих, страсть к книгам и знаниям проснулась в Иосифе очень рано. В его роду не было людей, окончивших школу. Мать мечтала, чтобы мальчик пошёл учиться, но отец яростно восстал против этих планов. «Только через мой труп! — вопил он. — Мой сын будет сапожником, как и я!».

Пьянство и дебоши старшего Джугашвили привели к тому, что полицмейстер приказал ему уехать из Гори. Сосо, поддерживаемый матерью, стал изо всех сил готовиться к вступительным экзаменам в церковную школу. Закон Божий, арифметика, чтение, русский язык были сданы так успешно, что мальчика приняли сразу во второй класс.

Историк Эдвард Радзинский так описал одного из учителей в школе. «Дмитрия Хахуташвили ученики запомнили на всю жизнь. Он ввёл на уроках поистине палочную дисциплину. Мальчики должны были сидеть не шевелясь, положив руки на парту перед собой и глядя прямо в глаза страшному учителю. Если кто-то отводил глаза, тотчас получал линейкой по пальцам. Учитель любил повторять: “Глаза бегают — значит мерзость затеваешь”… Силу пристального взгляда и страх челвека, не смеющего отвести глаза, маленький Сосо запомнил навсегда.»

Бесо Джугашвили не желал смириться с таким попранием его отцовского авторитета. Он тем временем поступил рабочим на обувную фабрику в Тбилиси. Из своего жалованья он иногда посылал деньги в семью, но чаще требовал, чтобы наоборот жена поддерживала его. А тут с его сыном снова случилась беда: на него наехал грузовой фургон. Удар оглоблей в голову был таким сильным, что мальчика пришлось отправить на лечение в Тбилиси. Отец воспользовался случаем, похитил подлеченного сына из больницы и устроил его подмастерьем на свою обувную фабрику. Двенадцатилетний Сосо был вынужден проработать на ней несколько месяцев. Пожалуй, это был единственный опыт его знакомства с настоящим пролетариатом, служение которому Сталин объявил впоследствии своим пожизненным призванием.

Насилие было неотъемлемой частью окружающей жизни. Когда Сосо удалось сбежать от отца и вернуться к матери в Гори, он снова окунулся в мир, в котором кулаки и палки решали все споры. Драки на городских улицах и в духанах нередко кончались серьёзными травмами и увечьями. А в окружающих горах обитали настоящие бандиты, нападавшие на путешественников и даже устраивавшие ограбления городских богачей.

В школьные годы юному Сосо впервые довелось увидеть казнь. Три крестьянина были уличены в том, что они украли корову, а во время начавшейся погони убили полицейского. Эшафот с виселицами был установлен посреди городской площади. Вокруг него в две шеренги выстроились солдаты. Толпа зрителей была настроена враждебно. В её глазах виселицы, солдаты, священник с крестом — всё это были символы доминирования Российской империи. А осуждённые в кандалах выглядели героями-мучениками, защитниками национальной грузинской чести. Тем более, что вели себя они смело и вызывающе. Один отказался принять отпущение грехов от священника, другой весело переговаривался со знакомыми поверх солдатских штыков. Царская власть продемонстрировала свою некомпетентность: верёвка оборвалась под тяжестью повешенного. Одетому в красное палачу пришлось повторить всю процедуру с начала.

На следующий день школьники обсуждали увиденное в богословских категориях. Попадут ли казнённые в ад? Видимо, нет. Это было бы несправедливо — ведь они уже понесли наказание на Земле. А Бог должен быть справедлив. Но в жизни кругом столько несправедливости — как же так? Может быть, Он не видит происходящего? Или дьявол демонстрирует свою силу? Но разве может дьявол быть в чём-то сильнее Бога?

И тут юный Сосо Джугашвили ошарашил своих сверстников:

— Рассуждать, справедлив Бог или нет, не имеет смысла, — объявил он. — Потому что его просто нет. Он не существует. Нас обманули.

— Что? Как? Ты с ума сошёл! Всё живое создано Богом. Все птицы, рыбы, бабочки, коровы, люди — разве не так?

— Всё это создано природой. Называется «естественный отбор».

И мальчик торжественно поднял над головой новое Священное писание безбожников 19-го века — книгу Чарлза Дарвина «О происхождении видов».

 

Бенито

Этот мальчик промолчал первые три года своей жизни. Родители были встревожены, но в провинциальной северной Италии конца 19-го века нелегко было получить медицинскую помощь. Наконец, нашёлся врач, который осмотрел ребёнка и успокоил их, сказав: «Он будет говорить. Может быть, даже слишком много».

В своей автобиографии Муссолини не без гордости приводит данные о заметных деятелях средневековой Болоньи, носивших ту же фамилию. Однако исследователи его генеалогии с уверенностью могут указать только на деда, который владел фермой и был лейтенантом национальной гвардии. Классовое происхождение отца тоже не было идеальным для последователя Карла Маркса: по профессии — кузнец, но также владелец молотилки. Тем не менее фашистская пропаганда уверенно настаивала на том, что предками «дуче» были крестьяне и рабочие.

Отец, Алессандро Муссолини, был страстным республиканцем, социалистом, атеистом и сумел передать сыну свои убеждения полной мерой. В его изголовьи над супружеской кроватью висел портрет Гарибальди, а сына он назвал в честь мексиканского революционера Бенито Хуареса, того самого, который сопротивлялся французскому вторжению и в 1867 году победил и казнил навязанного Мексике императора Максимилиана Первого. Формального образования Алессандро не получил, однако был очень начитан в сфере истории и политики и сам писал статьи в республиканские газеты.

По своим взглядам и характеру, мать Бенито, Роза, была прямой противоположностью мужу. В её изголовьи висела икона с изображением Мадонны, она исправно посещала церковь и вела начальную школу, размещавшуюся в задней части семейного дома. Она настояла, чтобы бракосочетание прошло в церкви. Алессандро, извиняясь за это перед друзьями-социалистами, объяснял: «Нет, я по-прежнему атеист. Но — атеист влюблённый».

Его влияние на детей было сильнее материнского. Отвозя сына на занятия в школу, руководимую священниками, он наставлял его: «Учи, главным делом историю и географию, но не давай им забивать тебе голову сказками про Христа и святых». «Не беспокойся, папа, — отвечал Бенито, — я знаю, что Бога нет».

Вне школы и дома мальчик был неуправляем. Не упускал возможности развлечь себя какой-нибудь проделкой или хулиганством, которые сильно досаждали сверстникам и взрослым. Ввязываясь в драки, легко пускал в дело камень или перочинный нож. Проползал по полу под столами, чтобы больно щипать за ноги соучеников, обедающих в школьной столовой. Ученики были разделены на три разряда в соответсвии с доходом их семей, и Бенито особенно любил щипать богатых.

Впрочем, настоящих богачей в окружающих местечках не было. Семьи различались не по степени богатства, а по степени бедности. Иметь одну пару башмаков на двоих было делом обычным, так же как одалживать хлеб или оливковое масло у соседей. В качестве топлива употреблялись дрова, но добывать их на каменистых отрогах Аппенинских предгорий было нелегко.

Несмотря на то, что Роза получала зарплату, Муссолини не вылезали из бедности… На ланч ели хлеб и овощной суп, который Алессандро разливал черпаком из большого глиняного горшка; обед состоял из салата. Только по воскресеньям семья из шести человек получала роскошную добавку: фунт варёной баранины.

Бенито верховодил шайками мальчишек, воровавших айву в соседских садах, промышлявших браконьерством. В автобиографии он рассказывает, что мог целыми днями лазить по деревьям в поисках птичьих гнёзд. Что он делал с птенцами и яичками, не уточняет, но заверяет читателя, что в этом проявлялся его страстный интерес к вечным переменам в природе, его «любовь к юной жизни, которую он рвался защищать с ранних лет».

Энергия бурлила в подрастающем мальчике неудержимо. Он устраивал себе спортивные забеги вокруг квартала, уговорив знакомого лавочника замерять время по часам с секундной стрелкой, и страшно огорчался, если результаты не улучшались. «Я был неугомонным и остался таким. Отдых ради отдыха кажется мне бессмыслицей. Мой день и тогда, и теперь начинался и кончался волевым актом».

Одним из тяжёлых испытаний для непоседы были походы в церковь. «В церкви он никогда не задерживался. Он говорил, что его тошнит от запаха ладана, а облачения священнослужителей, свет горящих свечей, пение и звук органа действовали на него угнетающе.»

Церковные наставники в школе не могли сладить с непослушным упрямцем. Однажды учитель ударил Бенито линейкой по пальцам, и тот в ответ запустил в него чернильницей. «В качестве наказания за эту выходку ему было назначено двенадцать дней стоять по четыре часа на коленях на рассыпанных зёрнах маиса. Директор объявил, что, если он попросит прощения, кара будет смягчена… Но ожесточение Бенито зашло уже слишком далеко, чтобы он мог просить о пощаде. Хотя на десятый день колени его начали кровоточить, он простоял молча до конца всего срока.»

Школьных друзей у него не было. Один мальчик привязался к нему, но их особые отношения выражались странным образом: у мальчика был необычайно крепкий череп, и он разрешал Бенито бить себя кирпичом по голове. Наказания не помогали, необузданный нрав будущего дуче прорывался снова и снова. Когда во время драки он ударил противника перочинным ножом в бедро, терпение наставников кончилось, и его исключили из школы. Родителям пришлось устраивать его в другую.

В воспоминаниях Муссолини очень снисходителен к своим детским проделкам:

«Допускаю, что я бывал непослушен и часто поступал неосторожно. Юности свойствено беспокойство и шалости. Учителя были снисходительны ко мне. До сих пор не могу с уверенностью объяснить, что было этому причиной: то, что они находили во мне какие-то способности, или то, что мой отец заслужил их уважение твёрдостью своих моральных и политических принципов».

Огромное впечатление на Бенито произвела поездка в Равенну, которую вся семья совершила во время летних каникул. Этот город в 402 году сделался столицей Западной Римской империи, здесь укрывался император Гонорий от вторжения вестготов короля Алариха. Мавзолей дочери императора Феодосия, знаменитой Галлы Плацидии, был местом ежегодного паломничества историков, археологов, туристов, так же, как и развалины дворца короля Теодориха, гробница Данте, Базилика Сан-Витале и другие памятники. Не здесь ли в душе будущего повелителя Италии зародились мечты о возрождении славы и могущества Древнего Рима? Впервые в жизни он увидел море, и волны Адриатики остались в его памяти как манящая дорога для покорителя заморских территорий.

Конечно, мать Бенито переживала каждый раз, когда сын являлся домой перемазанный кровью, в изорванной одежде, с подбитым глазом. Но ещё больше она была испугана однажды, когда услышала, как в соседней комнате он громко разговаривал неизвестно с кем. Войдя, она застала его ораторствующим перед пустыми стенами. Встретив её изумлённый взгляд, Бенито сказал: «Когда-нибудь вся Италия будет трепетать, слушая мой голос».

 

Адольф

Его отец, Алоис Гитлер был рождён немолодой австрийской крестьянкой от неизвестного отца. Впоследствии граждане Третьего рейха должны были доказывать, что как минимум в трёх поколениях их предков не было лиц еврейского происхождения. Как обходил эту проблему сам рейхсканцлер, чей дед по отцовской линии был неизвестен? И откуда появилась фамилия Гитлер? И что означает странное совпадение, обнаруженное позднее пронырливыми журналистами: на еврейском кладбище в Будапеште они нашли могильную плиту с надписью «Адольф Гитлер»? И не желание ли стереть следы своего происхождения вызвало приказ фюрера устроить артиллерийский полигон на месте его родных австрийских деревень Деллерсхайм и Штронес и перемешать их с землёй?

Алоис Гитлер сумел получить начальное образование и сделать скромную карьеру, занимая различные посты в таможенной службе Австрийской империи. Мать Адольфа, Клара Пользль, была третьей женой Алоиса и при этом — его двоюродной племянницей. На их брак, по правилам католической церкви, потребовалось специальное разрешение из Рима, которого пришлось ждать так долго, что первый ребёнок родился через пять месяцев после бракосочетания. Уже став законной супругой, Клара продолжала называть мужа «дядя Алоис».

Как и в семействе Джугашвили, первые дети супругов Гитлер умерли в младенчестве. Адольф родился 20 апреля 1889 года, в пасхальную субботу. Семья в то время жила в доме в окрестностях провинциального города Браунау, где служил отец. Места службы менялись, так что семье пришлось часто переезжать. Мать Адольфа была доброй, скромной, заботливой женщиной, исправно посещавшей церковь. В своей книге «Мейн Кампф» Гитлер пишет о ней с большой любовью, её фотография стояла у него на столе даже в последние дни в Берлинском бункере.

Другое дело — отец. Судя по воспоминаниям современников, это был типичный провинциальный чиновник — надутый, придирчивый, педантичный, сухой, не склонный к эмоциям, лишённый чувства юмора. Детей он порол нещадно, а матери оставалось только стоять под дверью и со слезами слышать крики истязаемого сына. Похоже, он был «трудный» ребёнок и нередко давал поводы для наказаний.

Начальную школу Адольф посещал в Линце, куда его отца перевели в 1898 году. Он быстро завоевал лидирующее положение среди одноклассников, умело доминировал над ними в проказах и играх. В окрестных лесах школьники разыгрывали битвы индейцев с белыми, о которых они читали в книгах невероятно популярного тогда австрийского писателя Карла Мая. Индеец Винниту стал для немецких подростков такой же легендой, какой был для американских и русских Чингачгук Большой Змей из романов Фенимора Купера. Позже газеты стали писать о войне в Трансваале, и буры, смело сражавшиеся со злодеями-англичанами, сделались любимыми персонажами лесных игр.

Всё связанное с войной манило маленького Адольфа неудержимо. Он пишет в своей книге «Мейн Кампф»:

«Роясь в книгах отца, я натыкался на книги о войне. Особенное впечатление на меня произвёл иллюстрированный сборник о франко-прусской войне 1870-71 года… Он стал моим любимым чтением. Героическое противоборство вдохновляло меня. С тех пор я безотказно приходил в волнение от всего связанного с войнами и с жизнью солдата». [35]

Другим стимулятором военных увлечений явился учитель истории, доктор Леопольд Потч. «Манеры этого старого джентльмена были мягкими и одновременно решительными. Его захватывающее красноречие завораживало нас и уносило в далёкое прошлое. Как чаровник он извлекал из-под тумана тысячелетий воспоминания былых лет и превращал их в реальность. Мы сидели охваченные энтузиазмом, а порой даже пускали слезу».

В своих мемуарах Гитлер пишет, что учёба давалась ему легко, школьные задания казались до смешного простыми. Собирая потом воспоминания современников, психологи пришли к выводу, что мальчик с детства был одарён редким свойством — зеркальной памятью. Научное название этого свойства — «эйдетизм». Гитлер запоминал раз прочитанное чуть ли не дословно. Он поражал окружающих невероятными познаниями в самых разных сферах. Детали архитектуры знаменитых зданий, численность флотов различных стран, конструкции самолётов, даты рождения и смерти монархов, число погибших в больших сражениях — всё хранилось в его мозгу, как в энциклопедии, и извлекалось по мере надобности.

На экзаменах ученик-эйдетик может попасть под подозрение в списывании, потому что в письменных работах он воспроизводит текст учебника почти дословно, включая опечатки. Гитлер любил затевать пари со своими соратниками и всегда побеждал. С архитектором Шпеером он спорил об особенностях собора в Кёльне, с профессиональным лётчиком Герингом — о вооружении британских истребителей; в докладах генералов обнаруживал цифровые расхождения с тем, что они сообщали месяц назад, и приходил в ярость, воображая, что его хотят обмануть.

Если с одноклассниками юный Адольф обращался как с подчинёнными, с учителями мог быть груб, упрям, непослушен. Его воспоминания о школе полны сарказма и неприязни, под которые задним числом он подводил даже политическую платформу. Ему казалось, что пламенным германским националистом он стал уже тогда. Школа символизировала австрийскую империю, а эта империя, с его точки зрения, принижала немцев, ставила их в один ряд со славянскими народами, всеми этими чехами, поляками, сербами, хорватами, словенцами. Возможно, его упрямое противоборство с отцом тоже было окрашено его ранними политическими пристрастиями. Ведь отец был гордым служащим империи Габсбургов — значит, на него можно было свалить все её грехи, реальные и вымышленные.

«Мне едва исполнилось одиннцадцать лет, когда я первый раз стал оппозиционером. Мой отец был твёрд и решителен в достижении задуманных планов, но его сын был не менее упрям и непреклонен в своём отказе принять выбранную для меня судьбу.

Я не хотел становиться государственным служащим.

Никакие уговоры, никакие аргументы не могли сломить мою решимость. Я не хотел становиться государственным служащим — нет, нет, и ещё раз нет. Сколько отец ни пытался увлечь меня историями из своей собственной жизни и карьеры, результат получался прямо противоположный. Я зевал, меня тошнило от одной мысли проводить день, сидя в служебном кабинете. Лишиться свободы, не иметь возможности распоряжаться своим временем, потратить всю жизнь на заполнение бумаг — ни за что!»

На вопрос «а кем же ты хочешь стать?» мечтатель Адольф отвечал: «Свободным художником». Это вызывало ярость отца и он восклицал в духе Бесо Джугашвили: «Никогда, покуда я жив!».

Видимо, непредсказуемая причудница судьба подслушала эти крики, потому что в 1903 году Алоис Гитлер внезапно умер от удара.

Детство Адольфа закончилось.

 

Мао

Китай конца 19-го века не был по-настоящему независимым государством. Императорский трон занимала маньчжурская династия Цинь. Многие территории и важные порты находились под управлением иностранцев — британцев, французов, немцев, японцев. Постепенно активизировалась и деятельность христианских миссионеров. Дочь одного из них, американская писательница Перл Бак, лауреат Нобелевской премии по литературе 1938 года, впоследствии замечательно описала китайскую деревню в романе «Земля».

Начинается роман с истории женитьбы бедного крестьянина. Своей невесты он не видел до дня бракосочетиния. Старик-отец просто сговорился с богатым семейством, и те за небольшую плату уступили ему одну из своих рабынь. Жених очень волновался, что она будет уродливой, рябой, кривоногой. Но ему повезло: девушка оказалась миловидной, послушной, необычайно трудолюбивой. Вся церемония свелась к скромному ужину с приглашёнными соседями. Места невесте за столом не нашлось.

Мать Мао Цзедуна не была рабыней, однако по мере бедности и бесправия его родители приближались к героям романа Перл Бак. Заботы о пропитании, жилье, одежде, урожае заполняли их жизнь с утра до вечера. Все жители деревни носили фамилию Мао, это был единый клан, ведущий родословную от предков, живших в 14-ом веке. До появления на свет будущего «великого кормчего» 26 декабря 1893 года родители уже потеряли двух сыновей. Полная тревоги мать завернула сына в пелёнки из отцовских штанов (так требовала традиция) и совершила паломничество к буддистской монахине. Ребёнок был очень крупным, и мать тревожилась, что у них не хватит еды выкормить такого великана. Монахиня заверила её, что мальчик здоров и заслуживает того, чтобы его растили в семье, а не отдавали на воспитание в монастырь.

У главы семейства, Мао Игана, после возвращения из армии в деревню открылась деловая хватка и энергия, и он постепенно прикупал землю к своему участку, а также занимался скупкой риса у соседей и перепродажей его в городе с хорошей надбавкой. Он часто приговаривал: «Бедность от того, что считать не умеют. Кто умеет считать, тот будет жить в достатке». Вместе с нанятыми батраками и новыми детьми кормить приходилось семь ртов, так что настоящего достатка всё не получалось. Мао Цзедун впоследствии вспоминал, что яйца и мясо появлялись на столе очень редко.

Мать пыталась привить детям религиозное чувство, часто водила их в буддийский храм, мечтала, что старший сын станет монахом. Но тот, едва научившись читать, увлёкся китайскими историческими романами, повествовавшими о восстаниях, разбойничьих налётах, мятежах, о подвигах легендарных военачальников и авантюристов. Боевое братство и культ физической силы находили сильный отклик в душе мальчика.

В начальной школе ученики также должны были знакомиться с классическими трактатами Конфуция. Без знания этих текстов в Китае невозможно было сделать карьеру. Конфуций учил молодых людей быть почтительными к старшим, добрыми, честными. Но Мао-сын очень скоро научился цитатами из великого философа парировать попрёки Мао-отца. Тому ничего не оставалось как пускать в дело бамбуковую палку или ремень. Семейные ссоры часто кончались побоями. Ненависть к отцу накпливалась в подростке год от года.

Насилие было неизменной частью жизни в Китае той эпохи. Страшный бунт, получивший название «Восстание боксёров», полыхал на огромной территории, когда маленькому Мао исполнилось всего семь лет. Лозунгом восставших было изгнание «белолицых дьяволов», то есть иностранцев. Бунтующие захватили Пекин, осадили дипломатический квартал. В подавлении бунта приняли участие военные подразделения из Англии, Франции, Германии, Голландии, России и других стран. Многие бунтовщики были казнены, но отдельные шайки бандитов продолжали рыскать там и тут по всем провинциям.

Встреча с одной из них чуть не стоила жизни десятилетнему Мао. Он с двумя приятелями оказался вдали от дома на дороге, по которой убегали куда-то испуганные люди. Мальчики зашли в лавку к знакомому торговцу, и тот уговорил их заночевать у него, не продолжать путь в опасное время. Один из подростков впоследствии описал то, что произошло дальше:

«Примерно в середине ночи несколько пьяных верзил с саблями стащили нас с кровати и поставили на прилавок… “Принесём в жертву этих трёх мальцов и выкрасим наши боевые стяги их кровью!” — говорили одни. “Лучше свяжем их и увезём, и пусть семьи выкупают их за солидную сумму”, — предлагали другие… Лавочник умолял их отпустить нас в кровать и предлагал им вино, еду — всё, что есть в магазине. Как мы узнали позже, он принадлежал к той же шайке и потому его слова возымели действие. Пошумев ещё немного, бандиты ушли, и мы вернулись в спальню».

Нехватка продовольствия часто возникала из-за того, что торговцы рисом придерживали его, дабы взвинтить цены. Занимался этим и отец Мао. Голодающие начинали бунтовать, их жестоко подавляли. Публичные казни должны были внушать населению покорность. Проходили они и в городе Чанша, ближайшем к деревне Мао административном центре. Рассказы свидетелей рисуют такую картину:

«На преступников надевали белые безрукавки с чёрными иероглифами, означавшими бандит или убийца и затем в открытых повозках возили по городу. Впереди шли солдаты с ружьями и саблями… Повозив приговорённого по улицам, его в конце концов сбрасывали с повозки на площадь, запруженную толпой. Один из солдат отдавал свою саблю товарищу, подходил к преступнику и становился перед ним на колени… Он просил обречённого простить его за то, что он должен был с ним сделать. После этого осуждённого ставили на колени, и солдат, взяв назад свою саблю, быстрым ударом отсекал ему голову… Иногда головы казнённых не выставлялись на шестах, а вывешивались на столбах в ящиках без стенок на всеобщее обозрение».

Школьное преподавание тоже строилось на наказаниях. Учитель Мао был поклонником Конфуция и избивал учеников, предпочитавших читать романы про разбойников. В какой-то момент десятилетний Мао так устал от брани и побоев, что убежал из школы и из дома. Три дня он скитался в окрестных лесах, пока семья не отыскала его. К его удивлению, этот маленький бунт принёс результаты. Его стали меньше бить и лучше кормить. Отец с нетерпением ждал, когда мальчик настолько овладеет арифметикой, что сможет считать на счётах и помогать ему вести дела в конторе.

Рассказывая в 1930-х годах о своём детстве американскому журналисту Эдгару Сноу, Мао с благодарностью вспоминал «радикального» учителя, у которого ему довелось учиться в одной из школ. Этот преподаватель был убеждённым атеистом, призывал избавиться от всех богов, закрывать буддийские храмы и открывать в них школы. Его уроки глубоко запали в память будущего революционера.

Когда Мао решил оставить школу, отец не возражал, надеясь, что сына можно будет использовать в качестве бухгалтера в конторе. Но подросток любыми правдами и неправдами увиливал от работы. Страсть к чтению захватила его, он проводил часы за книгами, а по ночам читал, пряча светильник за плотной занавеской. Отец, застав его за книгой посреди ночи, поднимал страшный скандал. «Ты тратишь столько масла, что семья пойдёт по миру», — кричал он.

Чтобы остепенить строптивого сына, родители прибегли к испытанному средству — решили его женить. Четырнадцатилетнему мальчику подобрали дальнюю родственницу, которая была на четыре года старше него. Бракосочетание прошло по всем правилам, но поставленной цели не достигло. Через полгода Мао-сын просто сбежал из дома и впоследствии никогда не вспоминал о своей первой жене. Ходили сплетни, что она осталась в доме на роли наложницы Мао-отца. Во всяком случае, скупой отец в последующие годы не отказывал блудному сыну в присылке денег на жизнь и на оплату учёбы в различных школах.

В родном доме юный беглец оставил на столе такие стихи:

Сын полон решимости бросить Дом деревенский свой. В учёбе добьюсь я славы, А нет — не вернусь домой. И кости мои зароют Не всё ли равно мне где? Для человека гóры Всегда хороши везде. [53]

 

Фидель

Сведения о его родителях историки и журналисты собирали потом по крупицам, но в проступающией картине всегда оставалось много белых пятен и вопросов без ответов.

Его отец, Анджел Кастро, прибыл на Кубу двадцатилетним, в 1895 году, в форме испанского солдата и принимал участие в жестоком подавлении партизанского движения. После того, как американцы победили испанцев в войне 1898 года и Куба обрела независимость, Анджел отбыл вместе с армией на родину, появился в родной деревне в провинции Галисия, но через год вернулся обратно.

Спрашивается — почему? Что могло приманить неграмотного демобилизованного солдата, без гроша в кармане, в бедную страну, едва оправляющуюся после долгих кровопролитий? Не открылись ли ему какие-то особенности кубинского характера, которые обещали возможность быстрого вознесения суровому и целеустремлённому галисийцу на неосвоенных землях, ждущих хозяйского глаза и рабочих рук?

Проработав недолго в американской корпорации Юнайтед Фрут, достигнув там должности распорядителя работ, он начал скупать пустовавшие участки земли и выращивать на них сахарный тростник. В качестве рабочей силы использовал не только местных крестьян, но и чёрных сезонников, прибывавших из Гаити и готовых трудиться за гроши. Для расширения своих владений использовал методы, не всегда остающиеся в рамках закона, на которые местная полиция за несколько сотен пезо готова была закрывать глаза.

В 1911 году Анджел женился, родил двух детей, но вскоре в доме появилась четырнадцатилетняя служанка по имени Лина Рус, перед чарами которой преуспевающий землевладелец не смог устоять. Жена не простила измены, ушла из дома, и Лина сделалась полной хозяйкой. Она управляла лавкой латифундии, разъезжала по полям, вооружённая пистолетом и винчестером, к обеду сзывала семью выстрелом. Ей суждено было родить семерых детей, среди которых 13 августа 1926 года на свет появился и будущий команданте.

В своих воспоминаниях Кастро говорит о родителях сдержанно, но близкие родственники рассказывали, что он всю жизнь горько переживал факт своей незаконнорожденности. Для матери у него ещё находились добрые слова, а вот отец совсем уж не вписывался в биографию борца за свободу: сражался на стороне угнетателей-испанцев в войне за независимость, сделался богатым землевладельцем, то есть эксплуататором, жил за счёт труда чёрных полурабов.

В доме всегда царил беспорядок, уборкой пренебрегали. Если появлялся гость, стул для него приходилось очищать от барахла или сгонять курицу, собравшуюся снести яйцо. Обедали наспех, стоя у стола, и привычка есть стоя сохранилась у Фиделя и во взрослые годы. Характер у отца был вспыльчивый, оплеухи и ремень считались нормальными средствами воспитания.

Ему было шесть лет, когда его отправили в Сантьяго-де-Куба, где он, вместе со старшей сестрой, должен был жить на пансионе у знакомой школьной учительницы. Видимо, родители надеялись, что в доме, где читают книги, играют на рояле и говорят по-французски, их дети смогут усвоить начатки культуры. Увы, их надежды не оправдались. Фидель бунтовал против правил французского этикета, грубил, развлекал себя всевозможными каверзами. Ему, например, нравилось стрелять камнями из рогатки по жестяной крыше дома, производя переполох среди обитателей. Поверить, что отнимать сласти у маленьких и клянчить деньги у взрослых нехорошо, он тоже отказывался.

Здесь же ему пришлось впервые столкнуться если не с голодом, то с постоянным недоеданием. Он привык, что в латифундии отца, поместье Биран, детей всё время заставляли есть. Учительница же получала по сорок пезо в месяц за своих малолетних постояльцев, но тратила их беззаботно, даже путешествовала в Америку. Фидель вспоминал впоследствии, как в конце обеда он вилкой соскребал с тарелки последние зёрнышки риса.

За два года в доме учительницы Фидель выучился читать, писать и считать. Он уверял, что овладел этими премудростями сам, без всякой посторонней помощи. Его родители сами никогда не ходили в школу, поэтому не могли оценить качество образования, получаемого их сыном. Зато они ясно увидели, как исхудал мальчик, и решили перевести его в школу-интернат, Колледж Де Ла Саль, руководимый иезуитами. К тому моменту орден иезуитов был запрещён в Испании, и многие члены его нашли убежище на Кубе. Для зачисления в колледж требовалась справка о крещении, каковое и было осуществлено в соборе Сантьяго в январе 1935 года.

В колледже Фиделю понравилось. Там постоянно устраивались спортивные состязания, поездки на берег океана, прогулки по окрестностям. Особенно он увлёкся восхождениями на горные вершины. «Каждая гора будто бросала мне вызов, — вспоминает он. — Я кидался вскарабкаться на неё и так увлекался, что порой автобусу приходилось ждать меня несколько часов».

Здесь же ему открылся бескрайний новый мир — книги, чтение стали его страстью на многие годы. Довольно рано ему в руки попал иллюстрированный альбом про Наполеона, и знаменитый полководец стал его кумиром на всю жизнь. «Я знал все главные эпизоды его жизни и восхищался им. Позднее я так же восхищался Александром Македонским и Ганнибалом и другими знаменитыми деятелями, о которых всегда пишут учебники истории начальных школ… Тогда мне хотелось, чтобы Ганнибал захватил Рим… Может быть, потому, что он так смело пересёк Альпы со своими слонами… Мне также нравились спартанцы, которые так смело защищали Фермопилы, имея всего триста воинов».

Изучение Библии шло на уроках, называемых «Священная история», но и здесь Фиделя в первую очередь занимали сражения и схватки. «Пересечение Красного моря, боевые трубы израильтян, перед которыми рушатся стены Иерихона, невероятная сила Самсона, который обрушил храм голыми руками… поклонение золотому тельцу… Впоследствии, объясняя политику социализма, я использовал эту легенду как метафору, сказав, что мы не поклоняемся золотому тельцу…».

Летние и зимние каникулы Фидель проводил в отцовском имении. Кроме полей сахарного тростника, там были различные посадки фруктовых деревьев — папайя, кокосы, апельсины. «Помню три больших пчельника, с десятками ульев, которые давали мёд в изобилии. До сих пор, закрывая глаза, могу бродить среди этих деревьев… Я очищал апельсины своими руками и ел их, ел — думаю, никто в жизни не съел столько апельсинов, сколько я».

Когда в 1936 году началась гражданская война в Испании, все учителя в школе сделались сторонниками Франко. Но обитателей Бирана и окрестных крестьян политические страсти раскололи надвое. Неграмотный повар был горячим сторонником республиканцев, и он упросил Фиделя читать ему все газеты и журналы, попадавшие в дом. Возможно, восторги этого благодарного слушателя по поводу побед защитников Мадрида и его горе по поводу их поражений заронили в душу будущего революционера первые зёрна политических пристрастий.

В какой-то момент братья Рамон и Рауль тоже оказались в колледже Ла Саль. Рауль был младше Фиделя на четыре года и сильно отличался внешностью и характером: более сдержанный, вдумчивый, сосредоточенный. Ходили слухи, что его настоящим отцом был лейтенант армии Батисты, чья часть была расквартирована неподалёку от Бирана. Можно ли считать подтверждением слухов тот факт, что после прихода Кастро к власти этот офицер был выпущен из тюрьмы, где он ожидал расстрела вместе с другими защитниками старого режима? Как знать.

Воспоминания Кастро, которые он наговорил испанскому журналисту Игнасио Рамонету в конце жизни, представляют собой семисотстраничный восторженный панегирик самому себе. Однако он так упоён историей своей победной жизни, что подробно рассказывает о проделках, которые было бы лучше предать забвению. Например, о том, как подделывал ведомость с отметками. Ему удалось раздобыть второй экземпляр бланка, он вписывал туда только «отлично», подделывал подпись учителя и показывал их дома. А в настоящей ведомости, содержавшей по большей части «удовлетворительно», подделывал подпись домашних и показывал её в школе.

Все проделки и драки, случавшиеся в его школьные годы, Кастро представляет как нормальные проявления характера энергичного и ищущего свой путь подростка. Все наказания — как чудовищные и оскорбительные несправедливости. Подробно описано его чувство возмущения и ошеломления, вызванное двумя крепкими пощёчинами — справа и слева, — отвешенными ему заместителем директора. Но оставлены в тени подробности драки, которая спровоцировала наставника на такое суровое рукоприкладство.

Накануне Рождества родители обычно приезжали в школу, чтобы забрать детей на каникулы. Во время очередного визита директор откровенно признался им, что в стенах его учебного заведения ещё не бывало таких трёх отъявленных разбойников, как братья Кастро. Слухи об этой нелестной характеристике стали быстро распространяться, родители посчитали себя опозоренными и объявили детям, что не пустят их обратно в школу. Рамон отнёсся к этому безразлично, Рауль был ещё слишком мал, чтобы протестовать, но Фидель взбунтовался решительно. Он объявил, что не позволит закрыть ему путь к образованию. Что будет отстаивать свои законные права любыми средствами. И что если его оставят здесь, в Биране, он в один прекрасный день сожжёт дом.

Видимо, отец уже достаточно хорошо знал характер своего двенадцатилетнего сына, чтобы отнестись к его словам серьёзно. Тем более, что в доме было полно оружия, которым мальлчик владел с ранних лет. В сентябре 1939 года Фидель был отправлен для продолжения учёбы в Колледж Де Долорес в Сантьяго-де Куба, где орден иезуитов готовил учеников к поступлению в университет.

 

Комментарий первый: ТРУДНЫЕ СТУПЕНИ ЦИВИЛИЗАЦИИ

Даты рождения наших персонажей разбросаны по шкале времени почти на полвека. Места рождения отстоят друг от друга на тысячи километров. Но есть одна историческая координата, которая совпадает у всех пяти: они все были из крестьян, созревали в гуще народа, начинающего переход с земледельческой ступени цивилизации на индустриальную. Этот переход может растянуться на 100, 200, 300 лет. Он может протекать в относительной изоляции, как например в Японии, или стимулироваться активным общением с другими странами. Но он всегда будет сопровождаться социальными потрясениями огромной силы, иногда даже гражданскими войнами.

То, что все тираны, взлетев к вершине абсолютной власти, применяли одинаково безжалостные рычаги управления, что они и характерами, и стратегией своей делались похожими друг на друга, — очевидный и доказанный исторический факт. Для рационального ума, вечно озабоченного отысканием причинных связей между явлениями, представляется соблазнительным объявить их детские годы тем воспитательным конвейером, на котором формировались и оттачивались их сходные черты.

Например, откуда могла развиться их фантастическая, ни с чем не соразмерная жестокость, полное отсутствие чувства сострадания? Разве не связано это с тем, что они росли под властью деспотичных отцов, свирепо избивавших их? Кажется, у одного только Муссолини отец не слишком злоупотреблял телесными наказаниями. Но зато он наставлял сына быть беспощадным в драках со сверстниками, и тот с энтузиазмом следовал этим наставлениям.

Другой схожий фактор — отсутствие культурных традиций в семье. Родителям всех пятерых пришлось овладевать начатками образования где-то в середине жизни, все они были выходцами из нижних слоёв общества. Именно поэтому они так гордились своими скромными достижениями и требовали от своих сыновей, чтобы те следовали их путём: становились сапожником, кузнецом, чиновником, счетоводом, фермером. И в ответ получали от всех пятерых отчаянное «Ни за что!». Не в этом ли противоборстве с властными отцами оттачивалась невероятная целеустремлённость будущих тиранов?

Марина Цветаева росла в богатом и культурном доме, но видимо и она ощущала главные болевые токи своего времени, бушевавшие за окнами, и запечатлела их в строчках:

Два на земле у меня врага,

Два близнеца, неразрывно слитых:

Голод голодных и сытость сытых.

А пятеро наших героев росли в самой гуще противостояния голодных и сытых, богатых и бедных и не имели защиты от ядовитых испарений полыхавшей вражды. Они были просто деревенскими ребятишками и не могли понять природы нараставшего озлобления взрослых. Происходило же оно оттого, что привычный и понятный мир разваливался у людей под ногами перед грозным напором новой эпохи — эры машинной цивилизации.

Все великие научные открытия, все достижения технического прогресса приносят, в конце концов, огромную пользу людям. Но в те годы, когда они только-только вторгаются в жизнь, для миллионов людей это может обернуться полным жизненным крахом.

Да, трактор, механическая сеялка, жатка позволят десятку труженников обрабатывать то поле, которое раньше требовало сотню работников. Но куда денутся, на что будут жить оставшиеся без работы девяносто, ещё не умеющие ничего другого?

Механизация производства, станки, конвейерные линии позволят производить за минуты столько изделий, сколько раньше делались за полный рабочий день. Но как будут зарабатывать на жизнь ремесленники, вроде Виссариона Джугашвили? Из гордого самостоятельного владельца обувной мастерской он превратится в наёмного рабочего обувной фабрики, сгибающегося за конвейером с утра до вечера за мизерную плату.

Паровозы и пароходы легко доставят тонны товаров из ранее недоступных стран и областей. Но при этом французские и испанские вина станут разорять грузинских виноделов, итальянским овцеводам придётся состязаться с дешёвой шерстью из Албании и Турции, китайские шелка и бумага окажутся не в силах конкурировать с хлопчато-бумажными фабриками Европы.

Обездоленный человек начинает отчаянно искать причины своего жизненного краха. Все прежние ответы и объяснения утрачивают свою убедительность, привычная картина мира трещит, моральные и религиозные догматы начинают шататься. В этой атмосфере радикальные революционные теории приобретают необычайную убедительность. Кто виноват в моих бедах? Конечно богач-кровосос-эксплуататор! На фонарь его!

Все пятеро наших персонажей сделались пламенными ниспровергателями и безбожниками уже в ранние годы. В их семьях носительницами и защитницами религиозных традиций становились матери. Детям они пытались внушать страх Божий, уверяя, что Господь всё видит и накажет их за плохое поведение. Но сыновья их ясно видели, что наказывает не всевидящий Бог, а жестокие отцы, учителя, полицейские и нужно только уметь уворачиваться и прятаться от них. Иногда они даже пытались приходить матерям на помощь, делиться спасительными истинами атеизма, избавлять от ненужного страха перед карами небесными.

Религия утоляет жажду бессмертия в человеческой душе, но в юности люди мало заботятся о столь удалённых материях. Крепнущая воля подростка охвачена жаждой самоутверждения прежде всего, а вслед за ней — жаждой сплочения. Все призывы и требования «стать хорошим» он ощущает как барьеры, возводимые перед ним на пути к достижению самых вожделенных целей.

И действительно, какие качества мы ценим в человеке прежде всего, считаем «хорошими»? Мы хотим, чтобы он был добрым, честным, рассудительным, отзывчивым, законопослушным, трудолюбивым, сострадательным. Но если вглядеться, все эти свойства представляют собой скрытые формы подчинения различным запретам. Насколько же шире становятся возможности самоутверждения у подростка, который решится отбросить эти запреты! Который позволит себе веселиться, разоряя птичьи гнёзда, стреляя из рогатки по окнам, ударяя слабого кирпичом по голове. Или воруя чужие фрукты, сласти, игрушки, наряды. Который позволит себе утверждать сегодня одно, завтра — прямо противоположное. Для которого чужие слёзы и страдания не будут значить ничего. И который в дилемме, предложенной Достоевским, «миру провалиться или мне чаю не пить?», всегда уверенно выберет и потребует себе чаю.

Примечательными представляются также читательские пристрастия нашей пятёрки в детстве. Почему им всем так нравились книги про воинов, разбойников и индейцев? Не потому ли, что эти книжные герои утоляли жажду самоутверждения самым очевидным и наглядным способом — кровавой победой над врагом? Солдат, правда, должен был подчиняться командиру, разбойник — атаману. Но вот индеец — этот казался воплощением безоглядной свободы. Он никогда не сидед в щколе за партой, никогда не ходил на работу. Только мчался на коне с копьём наперевес по прериям и степям — как славно! Недаром поколения мальчишек во всём мире зачитывались книгами про «вольного сына степей».

В период перехода на новую ступень цивилизации родной дом перестаёт быть для подростка надёжной крепостью, где можно укрываться от враждебного мира. Наоборот, он становится местом, где его окружают одни запреты и все историко-социальные драмы пронизываются кровью и болью реальных близких людей. Это хорошо представлено в автобиографическом романе «Детство», написанном сверстником Ленина, Максимом Горьким. Глава семейства, дед Каширин, успешный купец, пытается сохранить свою красильную мастерскую, для чего он удерживает в деле своих взрослых сыновей, рвущихся к самостоятельности, доходящих в этом порыве до пьяного буйства. Но как мастерская может конкурировать с новыми текстильными фабриками, выпускающими недорогие ткани уже окрашенными в самые разнообразные цвета? В конце концов, мастерская разоряется, и подросток Пешков-Горький оказывается выброшенным на улицу, как и миллионы его российских современников. Внук разорившегося Нижегородского красильщика вступил в партию большевиков почти в те же годы, что и сын разорившегося грузинского сапожника, Иосиф Джугашвили.

На стыке 19-го и 20-го веков старинный спор между Стародумом и госпожой Простаковой был решён окончательно и бесповоротно. Без овладения грамотой и счётом миллионы митрофанушек не смогут получить даже работу извозчика, потому что тот должен хотя бы уметь читать названия улиц. А уж стать к станку или вести паровоз — об этом не может быть и речи.

Делу народного образования были уделены огромные усилия в разных странах. Соответсвующие законы об обязательном обучении были приняты уже в 18-ом веке в Пруссии и Австрии, а в 19-ом по тому же пути последовали Дания (1814), Швеция (1842), Норвегия (1848), США (1852–1900), Россия (1864–1908), Япония (1872), Италия (1877), Великобритания (1880), Франция (1882). Сочинение и публикацию своей «Азбуки» Лев Толстой считал гораздо более важным делом, чем писание романов. Знания должны стать доступны каждому, а не только привилегированной элите. Только это может избавить миллионы обездоленных от нищеты, голода, бесправия — так казалось передовым людям эпохи.

Параллельно с верой в спасительную силу образования укреплялась убеждённость в опасности, ненужности, несправедливости сословных барьеров. Велика ли загслуга родиться в дворянском статусе, получить с малолетства титул графа, князя, барона? Личные достоинства и таланты должны возносить человека над другими — это казалось таким очевидным в глазах сторонников эгалитарных идей — а их становилось всё больше и больше.

Следующим объектом их атак сделалось неравенство богатых и бедных. Бурное развитие индустриального производства выносило наверх Ротшильдов, Круппов, Морозовых, Путиловых, Рокфеллеров. Как к этому следует отнестись? Восхищаться их хозяйственными и техническими талантами или видеть в них ловких грабителей, виновников нищеты трудового народа? Алессандро Муссолини и его друзья по социалистической партии явно были убеждены во втором варианте, и в соответствии с этим десятилетний Бенито, ползая под столами в школьной столовой, с особенным азартом щипал ноги учеников из богатых семей.

Мечты о всеобщем равенстве расцвечивала и воплощала в ярких образах художественная литература. Виктор Гюго убедил своих читателей в том, что тёмный каторжник Жан Вальжан сможет притвориться почтенным буржуа, если его снабдить приличным доходом. Александр Дюма сочинил историю про скромного моряка, который, отсидев семнадцать лет в тюрьме, нашёл клад и стал уважаемым графом Монте-Кристо. Марк Твен — про нищего британского мальчика, которого никто не сумел отличить от наследника престола. Бернард Шоу — про цветочницу, которой достаточно было исправить произношение, чтобы её приняли в великосветском Лондоне.

Платон считал, что идеальное государство можно будет создать только в том случае, если управлять им будут философы. Владимир Ленин считал идеальным государством такое, которым управлять сможет любая кухарка. Но культ знаний в конце 19-го века вырастал и креп не столько из книг писателей и мыслителей, не столько из речей и трактатов политиков, сколько из потребностей индустриальной эры, властно входившей в историю мира. Талантливый и энергичный подросток скоро замечал, что книги — это заманчивый и ослепительный путь наверх. И он кидался на этот путь с таким же азартом и безоглядностью, с какими американские золотоискатели устремлялись в Калифорнию и на Аляску.

Церковь утрачивала контроль над народным образованием. Защищая свои догматы, она невольно оказывалась в оппозиции к новейшим достижениям науки. Уроки Закона Божьего в светских школах не считались важными и первоочередными. А предмет «Как стать хорошим человеком» в школьных программах отсутствовал. Заповеди «не убий, не укради, не лги» выглядели пережитком реакционного прошлого, ненужным ограничением безудержного порыва к личной свободе. И все пятеро наших героев в юные годы с энтузиазмом устремились по открывшемуся пути: прочь от религиозного мрака к сияющему свету познания мира и его холодных бесстрастных законов. При этом, чистое познание их занимало меньше всего. Они стремительно заполняли свой мозг информацией из самых разных научных сфер, готовясь использовать её как оружие в борьбе за самоутверждение и для утоления своих самых горячих страстей.

 

Летопись вторая. ИХ УЧЁБА

 

В Тбилиси

В 1894 году пятнадцатилетний Иосиф Джугашвили вступил под своды Тбилисской семинарии, прозванной выпускниками Каменный мешок. Его мать была счастлива, она в мечтах уже видела сына в облачении епископа. Но вряд ли представляла себе, через что ему придётся пройти.

Шесть сотен семинаристов размещались в спальнях по 20–30 человек в каждой. Подъём в 7 утра, молитва в часовне, чай, потом классы до двух. Обед в три и свободное время до пяти. Вечерняя молитва, ужин в восемь и снова занятия до десяти. Имперская политика русификации доходила до того, что грузинский язык изучался как иностранный, два раза в неделю, и грузинские книги были запрещены. Из русских авторов запрету подверглись Лев Толстой, Достоевский, Тургенев и многие другие. Круглосуточная слежка осуществлялась не только наставниками, но и сетью шпионов, завербованных среди семинаристов. Нарушения и выговоры фиксировались в специальном журнале, за них снижали отметки, а то и отправляли в карцер.

Иногда грузинская гордость прорывалась сквозь систему тотального подавления ума и воли учащихся. Иосифу доводилось слышать легенды о бунтарях, осмелившихся на открытый мятеж. Один студент избил преподавателя за то, что тот объявил грузинский «собачьим языком». В другой раз конфликт закончился тем, что русский ректор был зарезан грузинским кинжалом.

Несмотря на все запреты, обыски и слежку, запрещённые книги циркулировали в семинарии так же активно, как Самиздат и Тамиздат в СССР семьдесят лет спустя. Иосиф зачитывался переводами Гюго, Золя, Шиллера, Мопассана, Бальзака. Из русских обожал Некрасова, Чернышевского, Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Чехова. Толстого тоже ценил, но на полях его религиозных сочинений однажды написал «ха-ха-ха».

Однако больше всего он был увлечён персонажами грузинских саг, смело сражавшимися в горах против иноземных захватчиков. Герой романа Александра Казбеги «Отцеубийца» по имени Коба стал его кумиром, он требовал, чтобы друзья называли его Кобой. Семья, благополучие, жизнь — всем следовало пожертвовать ради победы в священной борьбе. Долг мести был выше всех других обязанностей человека. Лозунгом безжалостной борьбы было: «Не дай нам Бог умереть в своей постели!».

В семнадцать лет Сосо-Коба сам начал писать стихи. Образ одинокого отвергаемого пророка часто появляется в них на фоне торжественной и прекрасной природы.

Сердца, превращённые в камень, Будил одинокий напев. Дремавший в потёмках пламень Вздымался выше дерев. Но люди, забывшие Бога, Хранящие в сердце тьму, Вместо вина отраву Налили в чашу ему. Сказали ему: «Будь проклят! Чашу испей до дна!.. И песня твоя чужда нам, И правда твоя не нужна». [75]

Однако и предчувствие незаурядной судьбы, и надежда на неё проглядывают в строчках:

Но твёрдо знай, кто был однажды Унижен и повергнут в прах, Ещё с Мтацминдой станет вровень И веру возродит в сердцах.

Уже первые опыты начинающего стихотворца были напечатаны в журналах, один даже включён в юбилейный сборник, посвящённый князю Рафаэлю Эристави — одному из самых известных поэтов Грузии.

Тем временем характер молодого Сосо становился всё жёстче.

«Он постоянно затевал мелкие и крупные свары, — вспоминает однокурсник. — Ему казалось естественным лидировать в любом кружке. Он не переносил возражений и критики. Среди нас всегда возникали две партии: одна — за Кобу, другая — против». [77]

Неизвестно точно, в какой момент в потоке запрещённой литературы ему в руки попали труды Карла Маркса. Но он сам в зрелые годы говорил о том, что марксистские идеи были озарением для него, перевернули его сознание и его жизнь. Всё развитие мировой цивилизации шло к сияющей точке: освобождению людей от всех форм порабощения. Главным инструментом порабощения был институт частной собственности. Волею исторических судеб обездоленный пролетариат сделался главной жертвой, но и главным противником капиталистической системы. Его предназначение — сокрушить её. Возглавить пролетариат и повести его на смертельную войну с миром собственников казалось возвышенной и благородной задачей, выполнению которой можно и нужно посвятить всю оставшуюся жизнь.

В тех же самых терминах описывал своё приобщение к марксизму Лев Троцкий.

«У меня было чувство, что я присоединяюсь к великому клану, что становлюсь солдатом великой армии и что победа может быть достигнута только в беспощадной борьбе». [78]

Конечно, и тот, и другой ещё до чтения Маркса жадно впитывали пропаганду русских революционных демократов. Сочинённый Чернышевским несгибаемый революционер Рахметов, статьи Добролюбова и Писарева, стихи Некрасова глубоко врезались в сознание юных ниспровергателей.

Не может сын глядеть спокойно На горе матери родной. Не будет гражданин достойный К отчизне холоден душой. Ему нет горше укоризны… Иди в огонь за честь отчизны, За убежденье, за любовь… Иди и гибни безупрёчно. Умрёшь не даром, дело прочно, Когда под ним струится кровь. [79]

Именно в семинарские годы Сталин сделался тайным пропагандистом революционных идей. Во время летних каникул знакомый священник доверил ему готовить своего сына к поступлению в семинарию. Но нанятый репетитор, вместо благочестивых лекций, предпочёл заниматься со своим подопечным всякими проделками. Однажды, при посещении заброшенной церкви, он подбил мальчика снять со стены старую икону, разбить её и помочиться на обломки. «Бога не боишься? Молодец!». Вступительные экзамены ученик провалил.

Единственным предметом, который Сталин изучал в семинарии со страстью, была мировая история. Однажды, прочитав воспоминания Наполеона, которые тот писал на острове Святой Елены, Коба-Сосо сказал друзьям: «Поразительно, сколько ошибок он наделал в жизни. Я постараюсь не повторять их». Профессор Махатадзе был очень доволен им, всегда ставил «отлично». В 1931 году старый преподаватель был арестован органами грузинского ГПУ и оказался в Метехской тюрьме. Каким-то чудом ему удалось послать оттуда письмо всесильному диктатору в Москву. Сталин письменно приказал Берии освободить старика и доложить ему об исполнении.

Была и ещё одна сфера знаний, которые Сталин, видимо, впитывал незаметно для самого себя. Веками накопленный опыт церковного контроля за умами и сердцами людей реализовал себя под семинарскими сводами в сложной системе слежки, доносов, внезапных обысков, наказаний за нарушения. Борясь и изворачиваясь внутри этой системы, юный семинарист хорошо изучил её слабые и сильные стороны. Он мог увидеть, что страстно ищущий ум невозможно запереть в клетку и парализовать одними угрозами и осуждениями. Не из этого ли опыта выросли в сталинской России тотальная цензура, глушилки радиопередач, перлюстрация писем, подслушивание телефонных разговоров, запреты на встречи с иностранцами, на поездки за границу, на доступ к печатным станкам?

Грузинские историки, изучавшие конец 19-го века, считали, что ни одно учебное заведение не выпустило столько атеистов и революционеров, сколько Тбилисская семинария. В сохранившихся дисциплинарных журналах последний выговор Иосифу Джугашвили (не поздроровался с преподавателем) датирован апрелем 1899 года. А в мае короткая запись: «Отчислен за неявку на экзамены».

Мать Кеке была в полном отчаянии. Чтобы не слышать её упрёков, Иосиф, приезжая в Гори, прятался у знакомых в их сельских домах. Он ступал на путь профессионального революционера, которому следовало отвергнуть все прежние семейные и дружеские связи ради служения великой цели — свержению тиранической власти Российской империи.

 

В Италии и Швейцарии

Муссолини было 18 лет, когда он получил диплом об окончании школы. Но именно с этого момента началось то, что он мог бы, следуя примеру Максима Горького, назвать «Мои университеты». Неуёмная жажда жизни бросала его от одного занятия к другому, заставляла переезжать из города в город, пересекать границы, круто менять политические убеждения.

Школьный диплом давал ему право на преподавательскую работу. Он получил место учителя в небольшом городке благодаря тому, что там в совете заправляли социалисты, знавшие его отца. Муссолини появился на городских улицах «в чёрной шляпе с широченными полями и в длинном чёрном галстуке. По бледному лицу с большими чёрными проницательными глазами его можно было принять за поэта или революционера, а он предпочитал считать себя и тем, и другим. Образ жизни он вёл богемный. Умеренных респектабельных социалистов городка считал слабыми и мягкими, как спагетти (вылепленными из лапши). Разве такие люди смогут покончить с царящей в мире несправедливостью?».

Проработав преподавателем меньше года, Муссолини внезапно всё бросил и уехал в Швейцарию, имея одну пару башмаков, медальон с портретом Карла Маркса и два франка с мелочью в кармане. Отъезд был очень похож на бегство. Но от чего? Сам он впоследствии говорил, что от рутины постоянной службы. Его биографы считали, что он таким образом скрылся от призыва в армию. Не исключено также, что его любовные похождения привели к ситуации, когда ему грозило возмездие за изнасилование. Одно несомненно: в Швейцарии он оказался на самом дне нищеты, голода, спал под мостом в картонных коробках.

Однажды он был арестован за попрошайничество на улицах Лозанны, в другой раз — в Женеве, когда напал «на двух англичанок, сидевших на скамье со своим завтраком — хлебом, сыром, яйцами. «Я не мог удержаться, — сознавался он потом в воспоминаниях. — Я набросился на одну из ведьм и вырвал у неё из рук еду. Если бы они попытались сопротивляться, я бы задушил их — задушил бы, поверьте мне!».

В какой-то момент он нашёл работу каменщика и так описал её в письме другу:

«Работал по одиннадцать часов в день за 32 чентезимо в час. В день совершал по 120 поездок с нагруженной кирпичами тачкой на второй этаж строившегося здания. Под вечер мышцы на руках вздувались. Питался картошкой, запечённой в золе, бросался в постель — кучу соломы — прямо в одежде. На следующее утро просыпался и снова шёл на работу… В один субботний вечер я сказал хозяину, что хочу уходить и попросил уплатить мне за работу. Он пошёл к себе в контору… Вскоре он вышел и с нескрываемым гневом швырнул мне в руки двадцать лир, заявив мне: “Вот твои деньги, ты их украл”. Я прямо окаменел. Что мне было с ним делать? Убить его? Почему он так себя вёл?» [86]

Действительно — почему? Не означало ли это, что приезжий итальянский «гаст-арбайтер» продемонстрировал искусство уклоняться от настоящего труда, как только оказывался без надзора, а в письме красочно описал, как работали другие? Трудовая деятельность продолжалась всего десять дней, но она дала ему возможность вступить в профсоюз каменщиков и принимать участие в политических собраниях и митингах.

Положение Муссолини несколько улучшилось осенью 1902 года. «Поскольку рабочие, с которыми он общался, считали его интеллигентом, ему предложили пост в секретариате лозанского отделения профсоюза каменщиков и работников физического труда, и он стал ответственным за пропаганду. Он также давал уроки итальянского языка и получал деньги за статьи, в которых излагал особую форму анархического социализма, давал волю своему антиклерикализму и чувству социальной несправедливости».

Всё свободное время он отдавал чтению, «как будто хотел за несколько месяцев постичь всю историю политической философии. Он в спешном порядке ознакомился с различными работами Лассаля, Каутского, Кропоткина, Маркса и Шопенгауэра, Штирнера и Ницше, Бланки и Бертони, заимствуя у них идеи, искажая и развивая их. Позднее он накинулся на Бабёфа, Прудона, Канта и Спинозу, Гегеля, Фихте, Сореля и Гюйо, и всё, что он читал, оказывало на него огромное влияние.»

Правда, друзьям он сознавался, что в любой книге ему достаточно прочесть девять страниц: три в начале, три в конце, три в середине, и на этом его знакомство с толстым трудом заканчивалось. Однако один факт остаётся несомненным: у него открылись невероятные способности к языкам. «Он хорошо говорил по-французски и сносно — по-немецки; кроме того, он немного знал английский и испанский… С помощью русских и польских друзей он переводил философские и политические книги, писал статьи, преподавал итальянский».

Круг его интересов был необычайно широким. В какой-то момент он стал брать уроки латыни, изучать индийскую арифметику, вести конспекты по истории философии и немецкой литературы. Потом увлёкся судьбой Яна Гуса, написал книгу о нём. Пытался писать и прозу, один его роман впоследствии был переведён на английский под названием «Любовница кардинала». С помощью русских друзей переводил Кропоткина, а для отдыха «иногда вдруг поднимался из-за стола и брал в руки скрипку… Бенито не был большим музыкантом, но играл мощно и громко; по его убеждениям, это успокаивало его нервы, и слова статей и выступлений быстрее приходили ему на ум».

Возможно, если бы не бедность, Муссолини, при его энергии и способностях, вполне мог бы получить высшее образование. «С особой страстью я изучал социальные дисциплины, — пишет он. — Профессор Вильфредо Парето читал курс лекций по экономике в Лозанском университете, и я старался не пропускать ни одной… Я также принимал участие в политических собраниях, произносил речи. Их содержание не нравилось швейцарским властям, меня высылали из двух кантонов. Университетские курсы на этом закончились.»

В конце 19-го века на многие языки была переведена с французского книга Густава Лебона «Психология народов и масс». Она привлекла внимание Муссолини настолько, что он наверняка прочёл в ней больше, чем девять страниц. Некоторые пассажи в этом труде оказались пророческими. «Благодаря своей теперешней организации, толпа получила огромную силу. Догматы, только что нарождающиеся, скоро получат силу старых догматов, то есть ту тираническую верховную силу, которая не допускает никаких обсуждений. Божественное право масс должно заменить божественное право королей… Догмат верховной власти большинства не подлежит философскому обоснованию, совершенно так же, как и средневековые религиозные догматы, но тем не менее он обладает абсолютной силой в наше время».

Вслушиваться в загадочный гул, испускаемый народной массой, угадывать её неясные порывы, влиять на них, чтобы потом повести толпу за собой — этому искусству Муссолини подсознательно учился все свои молодые годы. Даже служба в армии вошла в эту «учебную программу». В 1905–1906 годы он отслужил 19 месяцев в пехотном полку, расположенном в Вероне. «Мне нравилась жизнь солдата. Моему темпераменту добровольное подчинение дисциплине оказалось созвучно.»

Успешное создание военизированной фашистской партии едва ли было возможно без того опыта, который молодой бунтарь-социалист приобрёл за месяцы военной службы. «Мне нравился процесс превращения индивидуумов в целое, в массу, которой можно было маневрировать, учить обороняться и атаковать… Я понял, как важно для офицера иметь хорошее знание всех сфер, связанных с войной, ценить пирамиду чинов и наше суровое латинское чувство дисциплины».

Находясь под влиянием идей, плохо увязанных между собой, вычитанных из книг или заимствованных у русских большевиков, Муссолини постепенно приходил к убеждению, которое вскоре определит всю его последующую жизнь: существующий порядок должен быть свергнут революционной «элитой», действующей от имени народа, и этой элитой должен руководить он сам.

 

В Линце, Вене, Мюнхене

Осенью 1905 года шестнадцатилетний Адольф сумел убедить свою мать в том, что состояние его здоровья может ухудшиться, если он продолжит школьные занятия. С этого момента для него началась привольная жизнь, в которой никто не распоряжался его временем. Дни были заполнены чтением, рисованием, прогулками, походами в театр и оперу. Мать и тётка Иоанна заботились о всех бытовых нуждах. За умершего отца государство выплачивало пенсию осиротевшей семье. Адольфу даже купили пианино, и он несколько месяцев брал уроки.

Уже в эти годы началось его страстное увлечение музыкой Вагнера. «Он считал этого композитора величайшим художественным гением, примером для подражания. Адольфа увлекали драматичные композиции, прославлявшие героическое далёкое прошлое, возвышенный германский мистицизм. “Лоэнгрин”, это воплощение тевтонского рыцаря, посланного отцом Парсифалем спасти несправедливо осуждённую Эльзу, был первой Вагнеровской оперой, услышанной им, и он запомнил её на всю жизнь».

Весной 1906 года Адольфу удалось провести две недели в Вене. Дворцы, соборы, музеи столицы зачаровали его. Постановки опер Вагнера «Тристан» и «Летучий голландец» намного превосходили то, что ему доводилось слышать в Линце. После этой поездки жизненные планы приняли ясную форму: он переезжает в Вену и поступает в Академию изящных искусств, на живописный факультет.

Отбор поступающих кандидатов проходил в несколько стадий. Сначала приёмная комиссия знакомилась с представленными рисунками и эскизами. Потом прошедшие эту ступень получали право сдавать экзамен — в течение трёх часов сделать несколько рисунков на заданные темы. Из участвовавших в экзаменах восьмидесяти соискателей приняты были двадцать восемь. Адольфа Гитлера среди них не оказалось.

Ярости отвергнутого не было предела. Друг Август Кубицек, деливший с ним комнату в Вене, писал потом, что он возвращался к этой неудаче снова и снова. «Он взрывался из-за любого пустяка. Осыпал проклятьями тех, кто не способен оценить его талант и преследует его. Тирады полные ненависти ко всему миру демонстрировали комплекс раздутого эго, жаждущего признания и неспособного примириться с поражением и собственной посредственностью».

В воспоминаниях Кубицека упоминается и другой случай вспышки бесконтрольной ярости Адольфа, на этот раз абсолютно неадекватной поводу, вызвавшему её. Они вдвоём купили на сэкономленные деньги лотерейный билет и стали мечтать, как они будут тратить выигранный миллион. Путешествия по всему свету, театры и музеи всех столиц мира, жизнь на курортах и в особняках… Когда билет не выиграл, гнев Адольфа полыхал несколько дней. Казалось, что все их фантазии обрели в его мозгу характер реальности, которую кто-то злонамеренно разрушил. Теперь оставалось только отыскать виновника и обрушить на него справедливое возмездие.

Мать Гитлера умерла от рака в 1907 году. К двадцати годам он оказался в Вене в полном одиночестве — обнищавший, в нестиранной одежде, без службы, без каких бы то ни было перспектив на будущее. Жильё он нашёл в общежитии для бездомных мужчин. Раз в месяц приходила маленькая пенсия за умершего отца. Иногда удавалось подработать акварелями, которые у него покупали еврейские перекупщики. Конечно, они не умели оценить дар великого художника и не платили ему настоящую цену. Но он отказывал себе в еде и новых башмаках, чтобы пойти послушать музыку Вагнера, Бетховена, Брукнера, Штрауса, Моцарта или других немецких композиторов. Всё связанное с Германией, с её историей, культурой, языком, архитектурой было пронизано в его глазах чертами священодействия.

Сама борьба за выживание превращалась в великую войну за очищение и сохранение здоровья германской расы. «Сохранять целомудрие до двадцати пяти лет считалось средством укреплять силу воли, помогать в великих свершениях. Следовало избегать мяса и алкоголя, ибо они стимулировали сексуальную активность. Иметь дело с проститутками считалось моральным падением, грозящим не только опасными инфекциями, но и ущербом для германской расы.»

Запойное чтение продолжалось и в доме для бездомных. Своё красноречие он упражнял на соседях, собиравшихся в библиотечной комнате. Позднее писал в «Мейн Кампф»:

«В спорах я побеждал почти всегда. Человеческие массы можно переубеждать, если только не жалеть времени и терпения. Одни евреи никогда не способны изменить свои мнения. В те времена я был ещё по-детски наивен и пытался доказывать им безумие их доктрин; в нашем маленьком кружке я спорил до хрипоты и наживал мозоли на языке, воображая, что я смогу убедить их в разрушительных последствиях их марксистских бредней; но результат всегда был обратным.» [102]

Аристократов и священников Гитлер тоже не жаловал. Однако, впадая в раж, мог изображать себя и защитником религиозных и аристократических принципов.

«Еврейская доктрина марксизма отвергает аристократический принцип природы и заменяет вечный принцип господства власти и силы господством мёртвого веса человеческой массы. Она отвергает ценность человеческой индивидуальности, ставит под сомнение важность нации и расы и таким образом удаляет из судьбы человечества суть его существования и культуры… Если с помощью этой доктрины еврей победит остальные народы, его корона станет погребальным венком для всего мира… Таким образом, защищая себя от еврея, я могу считать, что сражаюсь за сохранность созданного Всемогущим Творцом». [103]

Хотя евреи составляли едва 8 % населения Вены, их культурное влияние было непропорционально высоким. В различных сферах уверенно доминировали такие фигуры, как Густав Малер, Зигмунд Фрейд, Мартин Бубер, Людвиг Виттгенштейн, Артур Шницлер. Возможно, само их существование разогревало костёр антисемитских страстей будущего фюрера. Впоследствии он называл Вену Новым Вавилоном. Но что бы он сказал, если бы узнал, что, гуляя по венским бульварам в 1913 году, он почти наверняка сталкивался с более серьёзными защитниками марксизма, скрывавшимися там: Лениным, Сталиным, Троцким, Бухариным?

В мае 1913 года Гитлер покинул Вену и прибыл в Мюнхен, имея намерение — так, по крайней мере, он утверждал — овладеть профессией архитектора. В воспоминаниях он описывает, каким счастьем для него было оказаться в чисто немецком городе. Его биографы указывают и на другую возможную причину переезда: в Австрии его могли призвать на военную службу.

Снятая им комната вскоре заполнилась альбомами, красками, мольбертами, а также стопками книг, которые он брал в местной библиотеке и читал заполночь. Квартирная хозяйка не замечала, чтобы его кто-нибудь навещал, но это не означало, что он проводил жизнь в одиночестве. Мюнхенские кафе и пивные были прекрасной ареной для политических дебатов, а международные новости можно было черпать тут же из газет, предоставлявшихся посетителям бесплатно.

Видимо, к этому времени живописные навыки Гитлера позволяли ему покрывать свои скромные нужды продажей акварелей. В основном он копировал открытки, изображавшие знаменитые здания Мюнхена. Эти городские пейзажи привлекали внимание туристов, и ему удавалось зарабатывать 80-100 марок в месяц. Но в январе 1914 года это наладившееся существование было прервано: в его двери постучал полицейский.

Оказалось, что администрация города Линца разыскивает герра Адольфа Гитлера, чтобы предъявить ему обвинение в уклонении от призыва. Это преступление приравнивалось к дезертирству, каралось штрафом и тюремным заключением. С трудом вольнолюбивому художнику удалось уговорить стражей закона дать ему отсрочку на несколько недель для выполнения своего гражданского долга. В феврале он появился перед призывной комиссией города Зальцбурга, которая нашла его слишком истощённым и для военной службы негодным. Ему даже оплатили проезд обратно в Мюнхен.

Между тем, война надвигалась на Европу. Когда она началась, Гитлер, вместе с миллионами других немцев, впал в настоящую эйфорию. «Всецело захваченный бурлящим энтузиазмом я упал на колени и переполненным сердцем благодарил небеса за то, что они даровали мне возможность жить в такие времена». Он обратился с личной просьбой к королю Баварии разрешить ему, австрийцу, служить в Баварской армии. Разрешение было дано, немецкая комиссия нашла призывника достаточно здоровым, и после короткой подготовки, 21 октября поезд увёз рядового Гитлера на поля первых сражений во Фландрии.

Четыре года, проведённые им на фронтах Первой мировой войны, имеют полное право быть отнесены в главу «Учёба». Не многим полководцам, даже окончившим военные академии, довелось получить такую порцию «практических занятий». Гитлеру выпало служить не в окопах, а в роли связного. Если телефонная связь между штабом полка и отдельными ротами обрывалась, его посылали относить приказы и возвращаться с сообщениями о ходе боя. Это позволяло ему получать более широкое представление о тактических аспектах войны, чем то, которое мог бы иметь солдат на позициях.

Роль связного отнюдь не была безопасной. Он так же находился под постоянным огнём противника. Летом 1916 года британский снаряд попал в землянку, где укрывались связные, и Гитлер был ранен осколком в бедро. Осенью 1918 весь полк подвергся газовой атаке. Гитлер, ослеплённый горчичным газом, присоеденился к цепочке других ослепших, уцепившихся друг за друга и бредущих в тыл вслед за зрячим поводырём, точь-в-точь как на знаменитой картине Брейгеля.

В течение всех четырёх лет Гитлер сохранял воинственный энтузиазм первых дней. Любые разговоры о перемирии возмущали его, попытки солдат брататься с врагом в праздник Рождества приводили в ярость. Оказавшись в Мюнхене на излечении после ранения, он обнаружил всеобщее уныние жителей и усталость, отсутствие элементарных продуктов, холод и грязь. Во всём происходящем баварцы традиционно обвиняли пруссаков. Но Гитлер и тут сумел найти вину евреев. «Они служили клерками в военных учреждениях — не на фронте!».

Видимо, Гитлер был так же уверен в победе Германии, как в своё время — в грядущем выигрыше миллиона. Известие о свержении монархии и о признании поражения застало его в госпитале, когда зрение постепенно возвращалось к нему. «Я не мог больше выносить это… Перед глазами у меня снова стало черно. Я побрёл обратно в палату, бросился на койку и зарылся горящей головой под одеяло… С того дня, как я стоял перед могилой матери, слёзы не лились из моих глаз. Но тут я не мог сдержать их. Неужели всё было напрасно? Неужели всё это случилось лишь для того, чтобы шайка прожжённых разбойников могла запустить свои жадные руки в тело отечества?».

Именно в этот момент он решил свою будущую судьбу: раз война проиграна, необходимо начать сражение на политическом фронте. Но в этом сражении не будет места жалости. Способность к состраданию если когда-то и теплилась в душе Адольфа Гитлера, была вытравлена начисто четырьмя годами неслыханной бойни, прошедшей перед его глазами. Важно не забывать, что такой же урок получило и всё поколение немецких мужчин, которому посчастливилось выжить в Первой мировой войне и прожить ещё двадцать лет, чтобы начать Вторую.

 

В Китае

Вряд ли в начале 20-го века в Китае был университет, который мог бы загрузить голову Мао Цзедуна таким количеством знаний, какое он черпал сам из запойного чтения книг. После ухода из дома в 1908 году он учился во многих провинциальных школах, и вскоре круг его интересов чётко определился. Были предметы, которые ему явно не давались: иностранные языки, математика, естествознание, рисование. История, философия, социальные науки, художественная литература — вот что поглощало его целиком.

Студент, учившийся вместе с ним, писал потом в своих воспоминаниях:

«Мао Цзедун запоем читал китайских и европейских философов и писателей, конспектируя и развивая их мысли в своих дневниках… Писал он быстро, словно огонь вырывались строчки из-под его кисточки. Его классные сочинения как образцовые вывешивались на стенах училища. Он мог читать вдвое и втрое быстрее любого человека. В библиотеке он всегда окружал себя стеной из книг». [111]

Видимо, к тому времени интерес к европейской цивилизации поднялся так высоко, что многие классические труды были переведены на китайский и опубликованы. Мао смог прочесть «Богатство народов» Адама Смита, «Происхождение видов» Чарлза Дарвина, «О духе законов» Монтескье, а также книги Стюарта Милля и Герберта Спенсера. Из сборника под названием «Великие герои мира» он узнал о деяниях Наполеона, Екатерины Второй, Петра Первого, Веллингтона, Гладстона, Руссо, Линкольна и многих других.

Особенно сильное впечатление произвела на Мао книга немецкого философа Фридриха Паульсена (современника Ницше) «Основы этики». На её полях он сделал сотни пометок, подробно комментировал в дневнике. «В широком смысле не существует универсальной человеческой морали… Она меняется в зависимости от того, как её используют… Мораль изменяется с течением времени… она различна в разных обществах и у разных людей… Собственный интерес — самое главное для всех людей… Невозможно сказать, что чей-то разум альтруистичен в чистом виде и в нём нет никакой эгоистической идеи… Отдельная личность не стремится принести пользу никому, кроме себя самой».

Прагматизм оправдывает даже убийство, считал Мао. Однажды он втянулся в дискуссию о деяниях первого императора династии Хань, Лю Бана. Его оппонент перечислял злодеяния этого повелителя, который казнил своих соратников и лучших полководцев вместе с семьями, опасаясь, что они станут претендовать на его трон. «Но если бы он не делал этого, он вряд ли удержался бы так долго у власти», — возражал Мао.

Если у Мао и возникали когда-нибудь религиозные искания, под влиянием немецкой философии они были отброшены начисто. «Существует мнение, что мы должны верить в то, что нравственный закон дан нам по воле Бога, и что только в этом случае ему можно будет следовать, а относиться с презрением к нему будет нельзя. Это рабская психология. Почему тебе следует подчиняться Богу, а не самому себе? Ты есть Бог. Есть ли какой-нибудь другой Бог, кроме тебя самого?».

Образование, полученное Мао Цзедуном в молодые годы, не ограничивалось абстрактными теориями. Политическое брожение в Китае разразилось революцией 1911 года, свергшей власть императора. Место первого президента возникшей республики занял знаменитый реформатор Сун Ят Сен. Мао полгода прослужил в республиканской армии в провинции Хунань (1912). Он получал семь юаней в месяц. Два тратил на еду, почти всё остальное уходило на покупку книг, газет и журналов. Была ещё одна статья расхода — вода. Солдаты ходили за ней к колодцам, находившимся за чертой города, но Мао — этот будущий борец за счастье обделённых — считал любой физический труд унизительным и предпочитал покупать воду у других солдат или у водоносов.

После ухода из армии начались поиски учебного заведения. Мао подавал заявления в школы, рекламировавшие преподавание юриспруденции, экономики, коммерции, платил доллар за регистрацию и потом ждал, что ответят родители — согласятся они оплачивать обучение или нет. Коммерческая школа была одобрена отцом, Мао поступил в неё, но обнаружил, что преподавание многих предметов там ведётся на английском. Пришлось отказаться от этого варианта. На самообразование в библиотеке отец денег не давал, а зарабатывать самостоятельно Мао не умел и не хотел.

В конце концов он поступил в педагогическое училище, которое находилось в городе Душань, где проучился пять лет. Он преуспевал там по тем предметам, которые привлекали его, и еле вытягивал на тройки по тем, которые не интересовали или не давались. Например, преподавателя рисования он просто доводил до отчаяния. Однажды ему было задано нарисовать пейзаж. Он провёл на листе черту, пририсовал к ней сверху полукруг и назвал это «Восход солнца». Но его невероятная начитанность и способность ясно артикулировать свои мысли перевесила все недостатки, и он закончил училище, получив диплом преподавателя.

Первая Мировая война совпала с годами его студенчества. Все политические события, связанные с ней, горячо обсуждались. Мао рассказывал потом Эдгару Сноу, что в ту пору они с друзьями говорили только о важном — о природе человека, о социальном устройстве общества, о месте Китая в мировой истории, о вселенной. Повседневная жизнь не была достойна обсуждения. Однажды приятель попробовал заговорить с ним о покупке куска мяса к обеду, да ещё позвал слугу и стал давать ему инструкции. Мао порвал с ним навсегда.

Другим увлечением молодых людей стали походы по стране. «Мы сделались страстными физкультурниками… Во время зимних каникул мы отправлялись в пешие походы по полям, взбирались на горы, шли вдоль городских стен и пересекали водные потоки и реки. Если шёл дождь, мы стаскивали рубахи и называли это дождевым душем. Если палило солнце, мы тоже раздевались и называли это солнечной ванной. Когда же дули весенние ветры, мы кричали, что это новый вид спорта — ветряной душ. В заморозки мы спали на голой земле и даже в ноябре купались в холодных реках. Всё это называлось закалкой тела».

Невольно вспоминается Рахметов из романа Чернышевского, закалявший себя спаньём на гвоздях. Другая перекличка с идеями русских революционных демократов — вера в то, что помогать ближнему человек стремится ради самого себя, то есть в «разумный эгоизм». Оправдания убийства ради благих целей сильно перекликаются с теориями Раскольникова. Вряд ли Достоевский был уже переведён тогда на китайский, но думается, что и Иван Карамазов мог бы привлечь внимание молодого Мао Цзедуна. Однако то, что русскому классику казалось моральным падением, в глазах китайского бунтаря выглядело нравственной высотой достойной поэзии:

Мы все тогда были молоды, Как свежие бутоны цветов, С упорством учёных Отстаивали мы нравственный путь. Обозревая реки и горы, Гневом клеймили мы Десять тысяч маркизов — Для нас они были навозом. [121]

 

В Сантьяго-Де-Куба и Гаване

Можно сказать, что первые шаги на международной политической арене Фидель Кастро сделал, когда ему исполнилось тринадцать лет. Учась в Колледже де Долорес в Сантьяго-де-Куба, он послал письмо президенту Соединённых Штатов Франклину Рузвельту на ломанном английском: «Мой добрый друг Рузвельт! Я люблю слушать радио и очень счастлив, потому что на нём сказали, что вы будете президентом новой эры. Я ещё мальчик, но много думаю и вот пишу президенту США. Если захотите, пошлите мне десятидолларовую купюру зелёных американских долларов, потому что я никогда не видел такой. И хорошо бы иметь её с вашей подписью».

Канцелярия Белого дома ответила кубинскому школьнику вежливым письмом, благодарила за слова поддержки. Это письмо было вывешено на стене в колледже. Правда, десятидолларовой купюры — с подписью или без — в конверте не оказалось. Не с этого ли эпизода начался пожизненный и страстный кастровский антиамериканизм?

В автобиографии Кастро сознаётся, что и в подготовительных колледжах, и в гаванском университете он был не самым старательным студентом, крайне редко появлялся на лекциях. Оказалось, что он, как и Гитлер, обладал фотографической памятью. «Он знал тексты наизусть, — вспоминает однокурсник. — Проделывал с нами такие номера: читает книгу по социологии, вырывает прочитанную страницу и выбрасывает. В конце от книги остаётся только указатель имён. Мы спрашиваем его: “Фидель, что написано на 53-й странице?” И он воспроизводит содержание близко к тексту». Это позволяло ему в конце семестра засесть за учебники и подготовиться к экзаменам. Пятьдесят лет спустя, давая интервью Игнасио Рамонету, он дважды точно называет шесть цифр номера автомобиля, который был у него в студенческие годы.

В рассказах о своей молодости Кастро многократно обращается к теме влияния на него классиков марксизма-ленинизма. Он перечисляет их труды, оставившие неизгладимый след в памяти: «Критика готской программы», «18-е брюмера Наполеона Бонапарта», «Коммунистический манифест» Карла Маркса, «Происхождение семьи, частной собственности и государства» и «Антидюринг» Энгельса, «Государство и революция», «Империализм как высшая стадия капитализма», «Что делать?» Ленина.

«До чтения этих книг я был как человек с завязанными глазами, не знающий, где север, где юг… Так как я рос в латифундии и видел такие же латифундии кругом, я знал, какую жизнь люди ведут там. На собственном опыте я узнавал, что такое империализм, доминирование, коррупция, репрессии. Во мне укоренилось чувство отвращения к несправедливости, неравенству, угнетению… Я был захвачен марксистской литературой, она принесла озарение». [124]

Но современники запомнили юного Кастро совсем другим. Его кумирами были исключительно новейшие диктаторы. Гуляя по кампусу колледжа Белен, он не расставался с книгой Гитлера «Мейн Кампф», на стене его комнаты висела карта Европы, на которой он отмечал продвижение немецких армий. У него были записи с речами Муссолини, и он пытался иммитировать ораторские приёмы дуче. Моделью поведения стал для него создатель испанской фашистской партии — фаланги — Хосе Антонио Примо де Ривера. Коммунисты среди студентов держались в стороне от него, он был в их глазах слишком непредсказуем, неуправляем. Одному из них он в шутку сказал: «Да, я готов присоединиться к вам. Но при одном условии — что я стану Сталиным».

Что было настоящей страстью Кастро в студенческие годы — это спорт. Плавание, альпинизм, велосипед, бейсбол — он готов был участвовать во всём. В колледже Белен отец Лоренте организовал клуб «Эксплорадорес», члены которого должны были демонстрировать выносливость и смелость в противоборстве с природой. Фидель вскоре стал одним из лидеров этого клуба. В одной из экспедиций возникла необходимость пересечь бурную реку. Фидель взял в зубы верёвку, переплыл поток, закрепил верёвку на другом берегу. Отец Лоренте последовал за ним, держась за верёвку, но в какой-то момент сорвался и мог бы утонуть, если бы Фидель не бросился в волны и не спас его.

В те годы большую популярность среди молодых кубинцев завоевал баскетбол. Фидель кинулся овладевать новым для него видом спорта, тренировался днём и ночью. Идя ему навстречу, администрация колледжа установила ночное освещение на площадке. Вскоре юный энтузиаст сделался отличным баскетболистом. Правда, у него был один недостаток: порой он входил в такой раж, что забывал, на какой стороне играет его команда, и забрасывал мяч в своё кольцо.

Готовность к состязанию в любой форме и по любому поводу ввергала Фиделя в опасные ситуации. Однажды он заключил пари с приятелем на пять долларов: поеду на велосипеде, врежусь в стену и останусь цел. Испытание проходило в большом зале с колоннами. Видимо, Фидель разогнался на совесть, потому что после столкновения с одной из колонн был отправлен в больницу на несколько дней.

Были две вещи, которые он совершенно не переносил и не прощал: насмешки и поражения. Сокурсник назвал его «сумасшедшим», он накинулся на него с кулаками, но — редкий случай — проиграл схватку. Вне себя от ярости укусил противника за руку, потом навёл на него пистолет. Отцы-иезуиты едва успели развести врагов. Однако много лет спустя, в «освобождённой» Кубе этот сокурсник оказался в тюрьме.

Парадоксально, но человек, впоследствии гипнотизировавший своими речами миллионы слушателей, в юности не блистал красноречием. Он очень хотел поступить в студенческий ораторский кружок. Но для этого, в качестве вступительного теста, нужно было произнести десятиминутную речь без заметок. Фидель пытался несколько раз и проваливался. Он начинал нервничать, отвлекаться, терять нить изложения. Его, в конце концов, приняли, но с трудом. Интересно было бы проследить дальнейшие судьбы членов приёмной комиссии.

Зато у Фиделя был один накатанный приём привлечения сторонников. Он отводил в сторону нужного кандидата и говорил ему: «Педро, ты же знаешь, что в этом университете есть только два человека, способные видеть корень проблемы, — ты и я». Полчаса спустя, в противоположном конце коридора, он мог говорить кому-то другому: «Хозе, ты же знаешь, что в этом университете…» Пару дней спустя Педро и Хозе, встретясь, могли рассказывать друг другу об этой нехитрой стратегии, посмеиваться — но только за спиной Фиделя. Его необузданный нрав уже тогда был хорошо известен окружающим.

Отец Лоренте благоволил энергичному и предприимчивому студенту, он считал, что именно такие лидеры нужны будущей Кубе. «Он не был глубоким человеком, но брал интуицией, — вспоминал иезуит. — Настоящий радар! И ещё в нём была испанская жестокость… Кубинцы мягче… Кубинец скорее уступит, чем заставит страдать окружающих. Испанец, особенно с севера, из Галисии, жесток».

Независимая, освобождённая от Испанской империи Куба не стала страной, на примере которой можно было бы знакомиться с преимуществами демократического правления. Разгул насилия не утихал, смена власти сопровождалась кровопролитиями, диктатуру Джерарда Мачадо сменяла диктатура Фульгенсио Батисты. В латифундии отца Кастро мог наблюдать, как легко покупались и продавались голоса на местных выборах, какими бесправными оставались рядовые граждане. На таком фоне всякий легко мог вообразить себя принципиальным высокнравственным защитником права и справедливости.

Что и произошло с Фиделем Кастро к концу его окончания учёбы на юридическом факультете Гаванского университета (1950). Есть соблазн выстроить цепочку знаменитых адвокатов — Робеспьер, Ленин, Кастро — и покатить очередной обвинительный шар в сторону этого «крапивного семени». Но на это нам ответят напоминанием о том, что почти половина подписантов американской Декларации независимости тоже были адвокатами. Вот если бы существовал на свете некий невидимый международный «Университет бунта», тогда мы имели бы право объявить, что в 24 года Фидель Кастро закончил его, получив диплом с отличием.

 

Комментарий второй: В ПОГОНЕ ЗА БЕССМЕРТИЕМ

Именно так следует объяснять глубинный смысл всех религиозных войн, всех историй о добровольном мученичестве за свою веру, всех массовых самосжиганий, также как и свирепых преследований еретиков и иноверцев. Чужое бессмертие угрожает моему тем, что оно ставит моё бессмертие под сомнение, обесценивает его, лишает уникальности, открывет атакам рационализма и скепсиса.

Но начиная с эпохи Просвещения религия перестаёт быть главным пристанищем и утолителем человеческой жажды бессмертия. Реформация разрушила единство христианской церкви, и люди начали искать новых путей приобщения к вечности. В конце 19-го века французский мыслитель Гюстав Лебом писал в своей книге «Психология народов и масс»: «Рождение новых богов всегда означало зарю новой цивилизации, и их исчезновение всегда означало её падение. Мы живём в один из тех исторических периодов, когда на время небеса остаются пустыми. В силу одного этого должен измениться мир».

Вместо культа святых мощей, священных текстов, вековых обрядов богослужения, статус божественности приобрели две вещи: научное познание и свобода человеческой личности. Обе новые святыни оставляли свои следы и в далёком прошлом. Богиня Афина в античном пантеоне символизировала мудрость и познание. Свободу воспевали древние поэты и песнопевцы. Среди бессмертных богов Олимпа, правда, ей не нашлось места, поэтому её образ в изобразительном искусстве пришлось создавать заново. Художник Делакруа нарисовал её в виде полуобнажённой красавицы на баррикадах, Бартольди и Эйфель создали знаменитую гигантскую статую на входе в нью-йоркскую гавань.

У новых святынь было одно огромное преимущество: они не были привязаны к истории какого-нибудь одного народа, представлялись заведомо интернациональными. Новый культ легко пересекал государственные и языковые границы. Торжественная тишина библиотек, музеев, лекционных залов вполне соответствовала молитвенной тишине и убранству храмов. Кости ихтиозавров под стеклом музейных стендов были уж точно древнее любых мощей христианской церкви.

Выше, в Летописи Второй рассказано о том, что все пятеро персонажей этой книги сделались страстными книгочеями. И вот важная деталь: половина из прочитанных ими томов были книгами, переведёнными с других языков. К новому бессмертию можно было приобщиться теперь, даже если ты не знал ни латыни, ни греческого. Пока образование было привилегией верхних слоёв общества, оно впитывалось параллельно с воспитанием, то есть с приобщением к неким моральным и эстетическим ценностям. С момента, когда оно стало доступно всем, ситуация изменилась. Ни про одного из наших персонажей нельзя было сказать, что он был человеком «хорошо воспитанным».

Отбор произведений для перевода на иностранные языки, конечно, следовал указаниям компаса успеха. Те авторы, которые сделались властителями дум своего народа, первыми попадали в поле зрения переводчиков. А в 19-ом столетии подавляющее большинство успешных авторов имели очень трудные отношения со старым Богом. Гёте больше интересовался Мефистофелем, Лермонтов — Демоном, Байрон — Дон Жуаном. Пушкин написал откровенную сатиру на Деву Марию и архангела Гавриила. Русские литераторы создали целую галерею образов богоборцев, и вскоре читатели других наций могли читать драматические жизнеописания Рахметова, Базарова, Раскольникова. Томас Джефферсон и Лев Толстой вообще переписали Евангелие по своему вкусу.

Но самый мощный переворот в умах и душах произвели две книги. Одна раскрывала бескрайние, дух захватывающие просторы прошлого Земли, другая — её будущего. Чарлза Дарвина и Карла Маркса с увлечением прочли все пять будущих фараонов. Но каждый выбрал из них только то, что лучше соответствовало его предубеждениям и страстям.

Нельзя забывать о том, что утолять жажду бессмертия дальнозоркому гораздо труднее, чем близорукому. Ужас небытия подступает к нему вплотную, сознание своей неизбежной смертности гнетёт, приводит в отчаяние, нередко доводит до самоубийства. Близорукий же легко принимает общепринятые описания прошлого и будущего и строит из них домик для своей души, в котором непременно будет отведена маленькая светёлка для надежды на жизнь вечную.

Чарлз Дарвин, воспитанный в англиканской вере, готовившийся стать пастором, вовсе не хотел нанести удар христианству. Как натуралист он всматривался в чудеса Творения с восторгом и благодарностью. Ему, как и миллионам других верующих, казалось невозможным уйти от ответа на вопрос «Кто же сотворил всё это?». «Бог», уверенно отвечали священнослужители всех ответвлений христианской религии, и возразить им было нечего.

Однако в своём историческом развитии церковь, стремясь к увеличению паствы, зашла слишком далеко в прославлении Божественной доброты, справедливости и любви к человеку. Как ловкий адвокат она пускалась в хитроумные объяснения океана страданий, переживаемых реальным человечеством. «Это вам в наказание за грехи и несоблюдение заветов!». «Это испытание, через которое нужно пройти, чтобы заслужить жизнь вечную!». «Поспешите под благословенную сень храма, припадите к иконе, купите индульгенцию, внесите взнос на заупокойные службы, и ваши страдания пойдут на убыль, а шансы на жизнь вечную сильно возрастут».

Дальнозоркий слишком хорошо видел эти рекламно-торговые уловки. Он не мог утолить свою жажду бессмертия, искал её на других путях, становился агностиком, деистом, еретиком, вольтерянцем, либертинцем, масоном. О каком Божественном милосердии может идти речь, если всё творение построено на пожирании одних существ другими? Для Дарвина последней каплей, разрушившей веру во всеблагого Творца, явилась смерть дочери Энни, уж точно не успевшей совершить достаточного числа грехов за десять лет своей жизни. И тогда он решился опубликовать свою теорию эволюции, вполне предвидя взрывные последствия этого акта.

Выход в Англии книги «О происхождении видов» в 1859 году произвёл настоящую сенсацию. Будто тёмная завеса упала с великой тайны. Всё сотворено естественным отбором — какое облегчение! Больше не надо было обременять себя чувством благодарности к Сотворившему тебя. Его не было, его нет, он плод фантазии неразвитых умов. Мы сотворены бездушной природой и имеем право оставаться такими же бездушными, как она!

Битвы между старой картиной мироздания и новой закипели на книжных и журнальных страницах, в университетских аудиториях, в учёных собраниях, даже в судебных залах. Они продолжаются и в наши дни. Правда, в веке двадцатом начали раздаваться голоса, призывавшие к «мирным переговорам», указывавшие на возможности совмещения двух враждебных взглядов. В философии Анри Бергсон выступил с трудом «Творческая эволюция», Бердяев с книгой «Оправдание творчества». В художественной литературе Торнтон Уайлдер в романе «День восьмой» подводил читателя к мысли, что Господь продолжает творить, Кафка в «Процессе» рисовал неуничтожимость, неотменяемость морального суда. Член ордена иезуитов, антрополог и теолог Пьер Тейяр де Шарден своей книгой «Феномен человека» протягивает оливковую ветвь между спорщиками. В афористике мелькнуло очаровательное восклицание русско-еврейской актрисы Фаины Раневской: «Господи, благодарю тебя за Происхождение видов».

Но, конечно, голоса миротворцев не могли заглушить боевые клики тех, кто звал к непримиримой борьбе. «Коммунистический манифест» был написан в те же годы, что и «Происхождение видов», и начал завоёвывать умы и души так же бесповоротно. Если Дарвин представил людям картину далёкого прошлого Земли, Маркс описывал бескрайние простроры будущего. И делал это, опираясь на культ двух новых святынь: науки и свободы.

В современном мире многие отвергают политическую направленность марксизма, но мало кто покушается на его экономические постулаты. Между тем, в своём исследовании экономики Маркс отбросил ровно половину материала, лежавшего уже в его время перед глазами исследователей. Хозяйственная жизнь человечества состоит из двух сфер: производства и потребления. Каждый житель земли выступает в двух ипостасях: как производитель и как потребитель. Маркс же вглядывается только в процессы потребления и распределения продукта. Производство его просто не интересует. Нигде он не задаётся вопросом, почему одни народы богатеют, достигают процветания, а другие — беднеют, какие силы и процессы способствуют повышению эффективности производства, какие — препятствуют.

Примечательно, что марксизм становился особенно популярным в первую очередь среди людей занятых умственным трудом, то есть не производящих ничего полезного собственными руками. Им отрадно было принимать простое объяснение обидного чужого богатства: грабёж! Все чудеса цивилизации, все храмы, акведуки, дворцы, музеи, соборы с органами, сады и парки появились на свет в результате погони за наживой, которая составляет смысл жизни бездельника-эксплуататора-буржуя. Единственный способ положить конец тысячелетнему грабежу: отменить вообще институт частной собственности. Только если всё будет принадлежать всем, грабёж станет бессмысленным.

Марксист упрямо закрывает глаза на то, что понятие «собственность» содержит два элемента: не только «владею», но и «управляю». Если собственник не умеет или отказывается управлять, распоражаться, улучшать, богатство растает, утечёт из его рук. Участок земли перестанет плодоносить, скот захиреет, мельница развалится, корабль утонет. Но такие возражения в «Коммунистическом манифесте» объявлены «попытками притупить классовую борьбу пролетариата и примирить противоречия». Идейные оппоненты марксизма объявлены прислужниками господствующего класса эксплуататоров, которым оставлено только одно: «содрогаться перед надвигающейся коммунистической революцией».

Нужно ли удивляться тому, что такое учение и такие лозунги смогли в 20-м веке покорить половину земного шара? Ведь здесь человеку открывалась возможность утоления всех трёх главных страстей. Ниспровержение богатых и знатных сулило упоительную реализацию жажды самоутверждения. Вооружённый бунт мирового пролетариата — небывалые возможности сплочения. Горячая благодарность грядущих поколений за отвоёванное для них светлое будущее — это ли не бессмертие, да ещё в надёжной, научно обоснованной упаковке?

Сама ожесточённость гражданских войн нашего времени заставляет вспомнить религиозные войны. Так не сражаются за территории или за собственность, так сражаются только за бессмертие. Марксисты, конечно, вписывали эти побоища в теорию классовой борьбы — мол, класс эксплуататоров упорно сопротивляется исторической неизбежности, пытается отстоять свои привилегии. Но численность эксплуататоров в любом народе в десять, двадцать, тридцать раз меньше числа «угнетённых». Как это жалкое меньшинство могло так упорно сопротивляться армиям «красных» и даже нередко выходить победителем?

Я посмею предложить объяснение неприемлемое для марксиста и материалиста: в этих битвах сходились две формулы бессмертия, мирное сосуществование которых казалось людям невозможным. Навстречу интернациональному коммунизму возрождался глубинный, старинный, никогда не умирающий культ моего племени, моего рода, моей кровной связи с предками и потомками, получивший в политической истории ярлык «национализма».

Подавляющее число гражданских войн нашего времени можно интерпретировать как битвы между коммунистами и националистами. «Красные» победили в России (1921), Югославии (1945), Китае (1949), Северной Корее (1953), Кубе (1959), Вьетнаме (1975), но были отбиты в Финляндии (1918), Испании (1939), Греции (1949), Южной Корее (1953). Там, где противостояние не дошло до открытой полномасштабной войны, всюду марксисты-коммунисты были остановлены военными переворотами, совершёнными ярыми националистами: Хорти в Венгрии (1919), Пилсудский в Польше (1920), Муссолини в Италии (1922), Ататюрк в Турции (1923), Салазар в Португалии (1932), Гитлер в Германии (1933), Перон в Аргентине (1943), Сухарто в Индонезии (1965), Пиночет в Чили (1973).

Ещё одно наблюдение представляется весьма многозначительным: большинство протестантских стран Европы оказались невосприимчивы к пропаганде коммунизма и национализма. И это при том, что они давали приют самым радикальным проповедникам и того, и другого: Марксу, Энгельсу, Бакунину, Ленину, Муссолини. Думается, что протестантизм, будучи на тысячу лет моложе католичества и православия, не успел так закостенеть в догматизме и схоластике, как исходные ветви христианства. После четырёх веков развития он был ещё полон живых токов и оставлял человеку достаточный простор для утоления жажды бессмертия. Сюда же можно отнести и другой важный факт: среди десятков крупных тиранов, разгуливающих по 20-му веку, мы не найдём, кажется, ни одного, кто бы созревал в протестантской или иудейской семье.

Итак, следует признать, что погоня за бессмертием перенеслась из сферы религиозного противоборства на просторы политических баталий. Всюду, где мы видим людей, идущих на верную смерть, отстаивая свою мечту о наилучшем государственном устройстве, мы имеем право считать, что их настоящая цель — жизнь вечная.

В жарких политических дебатах знание истории, экономики, социологии, литературы играет огромную роль. Это оружие, побеждать без которого невозможно. Введение всеобщего обязательного образования в 19-м веке совершило переворот не только в истории культуры, но и в политической истории. То, что раньше было доступно немногим, стало всеобщим достоянием. Это всё равно, что распахнуть двери арсеналов с оружием: входи любой, вооружайся и иди в бой.

Начитавшись взрывоопасных переводных книг, пятеро наших героев ринутся в борьбу и станут предлагать своим народам разные формы бессмертия. Сталин, Мао, Кастро будут звать на бой за царство коммунизма, не имеющее границ в пространстве и времени. Муссолини пообещает итальянцам вернуть им гражданство в Древней Римской империи и повести на бой за расширение её сегодняшних и будущих границ. Гитлер — восстановить для немцев кровную связь с древними германскими племенами и подарить им Тысячелетний рейх, в котором никогда не будет заходить солнце. Интересно, учтут ли будущие фараоны тот факт, что звавшие к коммунизму прожили долгую жизнь и умерли, окружённые всеобщим поклонением своих подданных, а звавшие к национализму — погибли один за другим, потерпев полное поражение от своих врагов?

 

Летопись третья. ИХ БУНТ

 

Против Российской империи

Выступая на тайных собраниях рабочих, Сталин строил свои речи по самой упрощённой схеме: «Почему мы так бедны? Почему так бесправны? Что можно сделать, чтобы изменить это?» Ответ был один: «Поднимайтесь на революционную борьбу для переустройства жизни по учению Карла Маркса».

Среди его слушателей было много неграмотных, обрывочно знакомых только с библейскими текстами, услышанными в церкви. Проповедь отказа от собственности была им известна, так же как слова «священный», «вечный», «бессмертный». Они легко ассоциировали свои сходки с собраниями ранних христиан. Одним из подпольных псевдонимов Сталина было слово «Поп».

Он вскоре рассорился с более умеренными проповедниками марксизма, примкнушими к меньшевистскому крылу социал-демократической партии. Те считали своей главной задачей повышать уровень образованности рабочих, расширять их кругозор. «Мы должны учить их только одному — быть революционерами», — настаивал Коба-Сосо.

Вскоре ему в руки попали статьи единомышленника, скрывшегося под псевдонимом Тулин. В них проповедывались идеи безжалостной вооружённой борьбы. «Я должен встретиться с этим человеком любой ценой!», — восклицал Коба. Работа, называвшаяся «Что делать?» (1902), стала его священным писанием. Впоследствии он заявлял: «Если бы не Ленин, я мог бы остаться хористом в церковном хоре».

В конце 1901 года подпольщик Коба появился в Батуми. Этот портовый город на берегу Чёрного моря бурно развивался в связи с постройкой в нём крупного нефтеперерабатывающего завода. Вряд ли можно считать случайным совпадением тот факт, что именно вскоре после прибытия Кобы на складах завода вспыхнул пожар, а рабочие устроили забастовку и демонстрации, при разгоне которых несколько человек погибло. Свидетели вспоминают, что Коба привозил раненых в квартиры сообщников и помогал перевязывать их. «Мы потеряли товарищей, но победили, — говорил он. — Весть об этих схватках облетит всю страну».

Несмотря на постоянные смены псевдонимов и квартир, Коба на этот раз не смог увернуться от полицейских ищеек. Он был арестован во время очередной сходки и помещён в тюрьму. Ему пришлось быстро осваивать правила тюремного существования, и эта наука впоследствии была широко использована им при организации советского ГУЛага.

Как правило, политических заключённых помещали отдельно от уголовников, видимо, опасаясь распространения революционной пропаганды. Но Сталин с первых же дней и в последующих ссылках явно предпочитал сближаться с ворами и бандитами. «Среди интеллигентов слишком много шпиков», — объяснял он. Скорее всего, причина была другая. Над образованными людьми доминировать было труднее. А подчинять других своей воле было с юности любимым занятием Кобы, страдавшего от многих комплексов.

Связь между камерами осуществлялась при помощи специального «тюремного телеграфа» — перестукивания с использованием примитивной «морзянки». Если камеры находились на разных этажах, пакетик с посланием можно было спустить на шнуре через решётку открытого окна. Получатель прочитывал его, писал ответ и отправлял его тем же способом обратно.

Сокамерники вспоминали, что в заключении Коба сохранял абсолютное спокойствие. Ничто не могла заставить его выйти из себя, потерять самообладание. Так же нельзя было представить его расхохотавшимся или, тем более, — плачущим.

Во время прогулок во дворе можно было не только обмениваться новостями, но и передавать распоряжения на волю через тех, кому предстояло скорое освобождение. Разрешались визиты родных (мать Сосо дважды навестила его), и это тоже использовалось как ниточка связи. Коба мог из камеры руководить ячейками в других городах наподобие того, как это делает мафиозный босс в сегодняшней Америке.

Он строго соблюдал собственный распорядок дня в тюрьме. После утренней разминки приступал к чтению и изучению языков. Камера стала для него настоящим университетом. Потом общался с теми, кто признавал его лидерство, рекомендовал им чтение по истории и экономике. Однажды заключённый из соседней камеры спросил его о «Коммунистическом манифесте». Зарешеченные окошки в дверях были открыты для вентиляции, и Коба стал читать манифест вслух. Вдруг в коридоре раздались шаги. Сталин замолчал. Подошедший надзиратель негромко сказал:

— Зачем замолчал, дорогой? Читай дальше.

Правила содержания в царских тюрьмах допускали многие вольности, о которых и мечтать не могли бы узники тюрем в СССР. Разрешалось получать газеты и журналы, устраивать лекции и семинары. Прибытие новых заключённых и выход на волю сопровождались хоровым исполнением «марсельезы» и размахиванием красными флагами. Сталин несколько раз организовал групповое фотографирование сокамерников. Когда комендант тюрьмы в Кутаиси попытался ужесточить правила, вся тюрьма, по сигналу Кобы-Сосо, начала колотить металличечскими мисками по железным дверям с такой силой, что грохот вырывался на улицу. Коменданту пришлось уступить.

Ссылки на Север и в Сибирь давали ещё больше возможностей для всяческих видов неподчинения. По правилам, ссыльные должны были арендовать жильё у местных крестьян, и для этого им выплачивалась определённая сумма. Также разрешалось получать по почте письма, деньги и посылки с одеждой и продовольствием. Деньги можно было использовать для подкупа местной полиции, для найма помощников для побега. Сталин убегал из ссылок шесть или семь раз и потом, под вымышленными именами и с поддельными докумантами, путешествовал по стране и даже уезжал за границу.

Историки и биографы Сталина много внимания уделили обвинениям в сотрудничестве с охранным отделением, которыми его осыпали многие соратники. Лёгкость и частота побегов, мягкие приговоры суда, наглое проживание беглого ссыльного в столицах, тайные пересечения границы — всё это выглядит подорзрительно. Однако при этом забывают, что притвориться добровольным осведомителем — обычный и широко распространённый приём любой организованной преступности. В случае провала и ареста подсудимый сможет заявить, что действовал по заданию стражей закона. Следователям очень нелегко оценить меру подлинности информации, получаемой от агента. В верхнем эшелоне партии большевиков орудовал высокооплачиваемый двойной агент Малиновский. Когда его разоблачили, он уверял, что сам Ленин знал о его двойной роли и санкционировал её, ибо она давала возможность дезинформировать охранку, пусть даже ценой арестов не очень важных членов партии.

Эта тактика использовалась позже и в преступном мире США. Так, Джек Руби, когда ему нужно было в 1959 году несколько раз посетить революционную Кубу с целью выкупа и вызволения мафиозных боссов, арестованных там, притворился добровольным осведомителем. Так же поступил и Ли Харви Освальд в Далласе летом 1963 года, и получал от местного отделения ФБР по 200 долларов в месяц.

Что же касается Сталина, мы вправе допустить, что в какие-то моменты он вёл игру с Охранным отделением. Но то, что игра эта была разоблачена, показывает жестокая ссылка в Туруханский край (1914), в которой будущий вождь народов чуть не умер и просидел вплоть до Февральской революции 1917 года.

Первая встреча Сталина с Лениным произошла в декабре 1905 года, во время конференции социал-демократов, состоявшейся в финском городе Таммерфорсе. Несмотря на преклонение перед статьями партийного лидера, Сталин позволял себе по некоторым пунктам возражать тому, кого он называл «горный орёл». Острая дискуссия разгорелась по вопросу: принимать ли участие в выборах в открывшуюся Думу или игнорировать их? Ленин был за участие, Сталин — против. После долгих споров Ленин уступил и даже предложил Сталину написать соответствующую резолюцию по данному вопросу.

Однако в остальном солидарность двух большевистских лидеров оставалась ненарушимой. Они оба были убеждены, что не массы рабочих и крестьян могут произвести революцию, а только сплочённая группа конспираторов-профессионалов, подчиняющаяся железной военной дисциплине. В верхнем эшелоне этой группы не должно было быть места настоящим рабочим — они слишком легко подчинялись минутным эмоциям, угрозам властей, соблазну подкупа, влиянию семьи. Революция требовала человека целиком — только так у неё был шанс на победу.

Самый большой конгресс партии социал-демократов произошёл в Лондоне в мае 1907 года. На нём присутствовало 92 большевика, 85 меньшевиков, 54 члена еврейского Бунда, 45 польско-литовских социалистов — всего более 300 делегатов. Журналисты дежурили у входа в здание, делали фотоснимки. Газета «Дэйли Миррор» вышла с крупным заголовком: «История творится в Лондоне». Открыл конгресс лидер российских марксистов Плеханов.

Споры разгорались по многим вопросам, страсти кипели и в перерывах между заседаниями. Благодаря усилиям Ленина, его однопартийцам удалось завоевать большинство в Центральном Комитете. Однако, вопреки его возражениям, Конгресс категорически запретил ограбления, ибо это бросало тень на репутацию социал-демократов. Нарушителям грозило исключение из партии.

Могли ли смириться с этим убеждённые конспираторы? Каким образом добывать деньги на святое дело революции? Пожертвования богачей вроде Саввы Морозова и Виктора Тихомирова, сборы средств, проводимые Максимом Горьким, были явно недостаточны. Ленин и Сталин сошлись на том, что подчиняться этому запрету настоящий революционер не должен. Какое великое дело можно совершить, если под ним «не струится кровь»?

 

Против итальянских богатеев и попов

Бунтовать против начальства и наставников Муссолини начал уже в школьные годы. Его одноклассники вспоминали эпизод, когда он устроил «хлебный протест». В столовой ученикам давали такой заплесневевший и засохший хлеб, что об него можно было сломать зубы. «Вы обращаетесь с нами хуже, чем с нищими в приюте», заявил в лицо ректору юный борец за справедливость. Куски хлеба замелькали в воздухе. «Нет! — Бенито властно поднял руку. — Швыряться хлебом значит оскорблять еду бедняков». Дело было передано на рассмотрение городскому совету, и тот принял сторону протестующих.

В те же годы он делал первые шаги на поле революционной пропаганды. Собрав в коровьем хлеве окрестных крестьян, читал им вслух роман Гюго «Отверженные». Судьба беглого каторжника Жана Вальжана, геройство маленького Гавроша, бои на баррикадах в революционном Париже проникали в души его слушателей глубже, чем политические памфлеты и листовки.

В публичных выступлениях он быстро овладевал эффектными театральными приёмами и пускал их в дело при самых неожиданных обстоятельствах. Однажды в Лозанне ему довелось принять участие в религиозном диспуте. Встав перед своим оппонентом, местным пастором, он извлёк из кармана часы и громко объявил: «Сейчас три с половиной часа пополудни. Если Бог существует, я даю Ему пять минут, чтобы поразить меня насмерть». Естественно, Господь не справился с поставленной Ему задачей и был посрамлён.

Религия и священники были постоянным объектом злобных нападок со стороны Муссолини. «Когда же люди освободятся от тирании религии, этой аморальной болезни ума?! — восклицал он. — Кто такой был Христос, как не жалкий, ничтожный человек, сумевший за два года обратить в свою веру всего несколько деревень и учениками которого была дюжина невежественных бродяг, подонков Палестины?».

В начале 20-го века атеизм стремительно проникал во все сферы жизни в Европе. Он быстро приобретал черты догматизма и нетерпимости свойственные многим религиозным течениям. Итальянские социалисты запрещали своим членам участвовать в христианских обрядах. За крещение ребёнка или церковное бракосочетание могли исключить из партии. В то время как христианство было раздроблено на множество вероисповеданий — католицизм, лютеранство, кальвинизм, православие, англиканство и так далее, — атеизм находил силу в полном единодушии своих адептов.

Нападки на папу римского привлекали много сторонников в лагерь Муссолини. «Именно выпады против католической церкви, “этого великого трупа”, и Ватикана — “притона нетерпимости и банды грабителей”, а также против христианства в целом — “аморального позорного клейма для человечества” — привели к его аресту и выдворению из Австрии после короткого тюремного заключения».

Возможно, сам Муссолини затруднился бы ответить на вопрос, кого он больше ненавидит — попов или богачей? Софистические формулы Прудона — «собственность это воровство» — или Маркса — «источник любого богатства — эксплуатация» — имели в его мозгу вес абсолютных истин. Гневные тирады, вылетавшие из его уст, часто были окрашены откровенной завистью, и он даже не пытался скрывать этого.

«Смотрите, — говорил он своей приятельнице, русской социалистке Анджелике Балабановой, показывая рукой в сторону ресторанов и отелей в городе Лугано. — Эти люди едят, пьют и наслаждаются жизнью. А я должен ездить в вагоне третьего класса и есть жалкую, дешёвую пищу. Боже мой, как я ненавижу богачей! Почему я должен страдать от такой несправедливости? Сколько это может продолжаться? Когда же наступит день мести?».

Среди социалистов было немало людей, открытых националистическим идеям, считавших себя патриотами Италии. Таких Муссолини называл «лакеями буржуазного капитализма», «рабами национализма и патриотизма», которых следовало бить и бить, «пока их предательство дела пролетариата не будет разоблачено. Ибо пролетариат должен оставаться «антипатриотичным уже по своему характеру» и ему необходимо разъяснять, что национализм — это «маска грабительского милитаризма», которую следует «оставить господам», а национальный флаг — это просто «тряпка, место которой на помойке»..

Для юного ниспровергателя разницы между республиками и монархиями не существовало. На приютившую его Швейцарию он обрушивался с красочными инвективами: «Это демократия сосисочников, которая никогда не знала, как найти способ выразить протест, и притворялась, что не понимает своего огромного позора, уверовав, видимо в то, что яблока Вильгельма Телля достаточно для увековечивании традиций свободы».

Постепенно он стал приобретать известность в провинции Романья. В возрасте двадцати пяти лет «товарищ Муссолини» представлял собой заметную силу, о нём писали газеты. С присущей ему горячностью он принял участие в одном из аграрных конфликтов между подёнными рабочими и их «угнетателями» и за резкие высказывания попал на три месяца в тюрьму.

Отделения полиции в Италии, Швейцарии, Австрии имели досье на Муссолини, которые распухали с каждым годом. Полиция города Форли характеризовала его как опасного и непредсказуемого подстрекателя всевозможных насилий. В 1909 году он получил пост редактора в италоязычной газете, выходившей в австрийском городе Тренто. Одиннадцать выпусков этой газеты были арестованы и запрещены властями, а редактор попадал под арест шесть раз, пока, наконец, не был выслан из страны.

Борьба европейских государств за обладание колониями протекала в течение четырёх веков. В начале 20-го века Италия включилась в эту борьбу, избрав объектом для нападения Северную Африку. Под предлогом защиты собственности проживавших там итальянцев, она отвоевала у Турции Триполитанию и Киренаику.

Муссолини выступил с яростными протестами. «Международный милитаризм продолжает предаваться оргиям разрушения и смерти… С каждым днём растёт кровавая вершина гигантской пирамиды из пожертвованных жизней, на которой в ожидании стоит Марс со своим ненасытным, перекошенным в адской ухмылке ртом… Пока существуют отечества, будет существовать милитаризм. Отечество — это призрак подобный Богу, и подобно Богу он мстителен, жесток и коварен… Продемонстрируем же, что отечества не существует, точно так же, как не существует Бога».

Словесными протестами дело не ограничилось. «В знак протеста против этой гибельной войны комитет Всеобщей конфедерации труда призвал провести всеобщую забастовку… Но для Муссолини этого было мало. Призывая рабочих Форли приходить на политические митинги не с пустыми руками, а с оружием, он агитировал не за забастовку, а за революцию; сам он возглавил банду, которая в течение двухдневных беспорядков в Форли занималась тем, что ломала кирками трамвайные линии».

Последовал арест и суд, на котором Муссолини защищал себя сам. В заключение своей речи он объявил судьям: «Если вы оправдаете меня, это доставит мне удовольствие; если осудите, я приму это за честь». Он получил пять месяцев тюрьмы. Но его репутация непримиримого борца так возросла, что по выходе на свободу его избрали в Исполнительный комитет итальянской социалистической партии и предоставили должность редактора в миланской газете «Аванти!», с зарплатой в 500 лир в месяц.

 

Против Веймарской республики

В начале 1919 года разорённая войной Германия стремительно погружалась в послереволюционный хаос. В Баварии он обернулся созданием республики советского образца, которую возглавил левый социалист, еврей, Курт Эйснер. Но 21 февраля он был убит, и это произвело такое возмущение, что на волне протестов коммунистам удалось захватить власть в новорожденной республике. Правда, их правление оказалось недолгим. После двух недель демонстраций, забастовок, кровопролитных стычек рейхсвер сумел взять ситуацию под контроль. Военное руководство видело главную опасность в брожении умов и поспешило создать Информационный отдел, которому поручалось наблюдать за политическими настроениями военнослужащих и вести среди них соответствующую пропаганду.

Видное положение в этом ведомстве занял капитан Карл Мэйр. Ему были выделены значительные фонды для найма лекторов и информаторов и для организации антибольшевистского просвещения солдат и офицеров. В списке нанятых им сотрудников имя капрала Адольфа Гитлера появляется уже в июне 1919 года. Эту дату можно считать моментом вступления будущего фюрера на политическое поприще, а капитана Мэйра — его крёстным отцом.

Видимо, незаметно для себя, Гитлер оттачивал приёмы ораторского искусства во время дебатов с соседями по общежитию для холостых в Вене, в мюнхенских пивных, на солдатских собраниях в своём батальоне. Этот опыт он описал в книге «Мейн Кампф»: «Одного года в Вене мне хватило, чтобы убедиться, как восприимчивы простые рабочие к ясно выраженным идеям… В дебатах победа всегда была на моей стороне. Массы можно спасти, если уделять этому достаточно времени и терпения».

Темы его лекций для военнослужащих охватывали широкий круг проблем. «На ком лежит вина за Мировую войну?»; «Дни Баварской республики»; «Условия для мира и реконструкции»; «Эмиграция»; «Социальные и экономические лозунги». Его увлечение новой ролью было абсолютным. Солдаты поддавались его ораторским приёмам, пробуждались от апатии и безразличия к предметам далёким от их повседневного быта. Впервые Гитлер чувствовал, что он обладает настоящим даром и может рассчитывать на успех.

В сентябре 1919 года он вступил в Немецкую рабочую партию, насчитывавшую тогда немногим больше пяти сотен членов, и вскоре сделался её ведущим оратором. Слушателей завораживала его страстность, эрудиция и абсолютная уверенность в истинах, которые он изрекал. Один из них впоследствии описал свои впечатления:

«Я был полностью захвачен с самого начала. Его слова шли от сердца, в них не было ничего театрального… Это было абсолютно непохоже на то, что мы привыкли слышать на собраниях… Он поднял самую больную тему дня, условия Версальского договора, и задал самые важные вопросы: что такое немецкий народ сегодня? Какова его реальная ситуация? Что можно сделать, чтобы изменить её? Он говорил два с половиной часа, и часто его речь прерывалась взрывами аплодисментов… Какая-то сердечная струна откликалась в каждом из нас. Конец его речи утонул в овациях. Хотя я не был членом партии, с этого вечера я поверил в то, что если одному человеку по силам изменить судьбу Германии, то этим человеком может быть только Гитлер».

Главными объектами гневных филиппик Гитлера были правители Веймарской республики (их он называл «ноябрьские преступники»), промышленники и торговцы, нажившиеся на войне, явные и тайные марксисты-большевики, а также политики-демократы, ратующие за равенство народов, неспособные понять исключительность и величие немецкой нации. И конечно, в конце каждой речи на поверхность выныривала зловещая фигура еврея — тайного манипулятора всех процессов гибельных для других народов, готового идти на любые преступления ради достижения своей цели: мирового доминирования иудейской расы.

Неизвестно, читал ли Гитлер книгу Густава Лебона «Психология толпы», завоевавшую популярность в конце 19-го века. Там французский философ писал: «Односторонность и преувеличенные чувства толпы ведут к тому, что она не ведает ни сомнений, ни колебаний… Высказанное подозрение тотчас превращается в неоспоримую очевидность. Чувство антипатии и неодобрения, едва зародившееся в отдельном индивидууме, в толпе тотчас же превращается у него в самую свирепую ненависть».

Парламентской демократии в речах Гитлера достаётся град язвительных насмешек. «Это сборище говорунов занято лишь придумыванием успокоительных элексиров для вспышек недовольства тех или иных групп. Фермерам будет обещана забота о сельском хозяйстве, промышленникам — о сбыте продукции, учителям — повышение зарплат, служащим — увеличение пенсий, налоги и тарифы станем уменьшать, о вдовах и сиротах заботиться… Буржуазные политики в своём безумии воображают, что такими мерами они смогут противостоять еврейскому порыву к доминированию над миром, порыву, который использует лом и кирку возмущённого пролетариата, ведомого большевиками».

Пламенная устная речь имеет то преимущество перед печатным словом, что ей нет нужды избегать противоречий. Кто из слушатлей способен запомнить, что именно оратор утверждал час назад? В одном выступлении Гитлер мог призывать к тому, чтобы антисемитская пропаганда избегала эмоций, базировалась на строгой научной логике. В другом он доказывал, что только «буря страстей может менять судьбу народов, и раздувать её может только тот, кто сам несёт пожар страсти в своём сердце. Только она даст избраннику слова, которые как удары молота откроют говорящему врата в человеческое сердце».

Обрушиваясь на слепоту буржуазии, вообразившей, будто она уже обезопасила себя от коммунизма русского образца, он объясняет, что жажда доминирования является инстинктом любой нации. Войдя в раж, забывает исключительную злокозненность евреев, и вещает, что и «англо-саксонский мир тоже стремится захватить контроль над миром и ведёт свою войну своим особым оружием».

Нередко он отдаёт должное марксистским методам борьбы. «Карл Маркс взглядом пророка проник в мессиво разлагающегося мира, извлёк оттуда самые сильные яды и как колдун смешал их в концентрированный раствор, которым можно быстро покончить с существованием независимых наций». В другой речи даже призывает использовать тактику своих врагов. «Успех интернационализму принесла не глубина идей, а то, что они были представлены политической партией, организованной на военный манер… Не безграничной свободой интерпретировать идейную платформу, а только сужением этой свободы мы сможем достичь единства, сражаться и побеждать».

Оратор и агитатор Гитлер не знал усталости. В течение 1920 года он выступил больше тридцати раз на митингах, собиравших от 800 до 2000 слушателей, и множество раз делал доклады на партийных собраниях. В начале февраля выступил перед аудиторией в шесть тысяч, в самом большом мюнхенском зале. Но не оставались без внимания и другие города Баварии.

Гитлер постоянно подчёркивал разницу между национал-социалистами и депутатами пангерманского направления в Рейхстаге. Те обещали своим сторонникам в случае победы на выборах материальные льготы, выгодные посты, престижные должности. Это привлекало к ним прагматиков, интересующихся улучшением собственного благополучия, неспособных следовать идеалистическим устремлениям. Новому движению националистов нужны герои, готовые к самопожертвованию, то есть устремлённые к бессмертию. «Каждый вступающий в нашу партию должен помнить, что она не может предложить ему ничего в настоящем — только славу и честь в грядущем».

В начале 1920 года произошло знакомство Гитлера с капитаном Эрнстом Рёмом. Программа нацистской партии привлекала боевого офицера своей нацеленностью на решительные действия, готовностью применять насилие в политической борьбе. При покровительстве рейхсвера Рём организовывал и вооружал добровольческие отряды штурмовиков. Он идеализировал дружбу окопных ветеранов и считал, что управлять страной должна сплочённая военная элита.

В январе 1921 года в Париже состоялась конференция держав-победительниц, которая наложила на Германию огромные репарации в размере 132 миллионов золотых марок. Гневу Гитлера и его партии не было предела. Огромный зал в Мюнхене сняли для проведения митинга протеста. Арендовали несколько грузовиков, которые разъезжали по городу, разбрасывая листовки. Однако единодушие продлилось недолго. Часть нацистского руководства вступила в переговоры о слиянии с социалистами. Это так взбесило Гитлера, что он объявил о выходе из партии.

Потерять своего лучшего, своего самого знаменитого оратора? На это руководство пойти не могло. Оно попросило непокорного перечислить условия, на которых он готов был вернуться в ряды. Полученный перечень не оставлял сомнений в намерениях восходящей политической звезды. Он потребовал, чтобы его сделали председателем партии с диктаторскими полномочиями; чтобы штаб-квартира партии всегда оставалась в Мюнхене; чтобы выработанная им программа и устав не подвергались коррективам; чтобы были оставлены всякие попытки переговоров о слиянии с другими партиями. Условия были приняты, и 29 июля 1921 года победитель с триумфом выступил перед пятью сотнями членов партии национал-социалистов. С этого момента титул «фюрер» останется за ним навсегда.

Тем временем инфляция марки росла неудержимо. Цены на продукты поднялись в восемь раз по сравнению с концом войны и продолжали лететь вверх. В таких условиях яростные нападки Гитлера на правительство в Берлине вызывали бурную поддержку слушателей. Страсти накалялись, порой на улице начинались рукопашные схватки с коммунистами. В июле 1922 года после одной из таких драк Гитлер был арстован, и ему пришлось провести месяц в тюрьме.

Напряжение в стране нарастало. Всё больше волонтёров записывалось в штурмовые отряды Рёма. Теперь у национал-социалистов по сути появилась своя частная армия, у которой были тесные дружеские связи с рейхсвером. Казалось, достаточно будет искры, чтобы эта пороховая бочка взорвалась. Такой искрой явилась оккупация Рурской области, осуществлённая Францией в январе 1923 года.

 

Против китайских эксплуататоров и милитаристов

В нашей пятёрке бунтарей Мао Цзедун выглядит самым уравновешенным, рассудительным, наименее подверженным порывам страстей. В молодые годы он оказался не перед стеной устойчивой государственной машины, как остальные, а в бурлящем послереволюционном потоке различных политических, религиозных, социальных течений и водоворотов. Он честно искал в них свой путь, вглядывался в происходящие перемены, сравнивал с тем, что он знал об истории Китая и других стран.

В годы Первой мировой войны Япония усилила свои притязания на китайские территории. Слабое правительство новорожденной Китайской республики поддалось нажиму и в 1915 году уступило ей порт Циндао. По стране прокатилась волна возмущения. Мао присоединился к протестующим, выразил свои чувства в стихах:

Седьмое мая — Ужасный позор Отчизны! Чем отомстим мы, студенты? Своими жизнями! [177]

Бунт ради бунта не импонировал Мао, он искал бунтарству теоретические обоснования. «Продолжительный мир без всяких беспорядков был бы невыносим, — писал он. — Человек всегда ненавидел хаос, стремясь к порядку, не отдавая себе отчёта в том, что хаос — тоже часть исторического процесса, он тоже имеет ценность в реальной жизни… Когда люди читают о мире, они испытывают скуку и отбрасывают книгу прочь… Период мира не может продолжаться долго, он противен человеческой природе».

Известия о российской революции были встречены с огромным воодушевлением китайскими радикалами. Один из них, директор библиотеки, в которой Мао получил работу, так выразил свои чувства: «Русская революция знаменует изменения в сознании не только русских, но и всего человечества XX века… Мы должны с гордостью приветствовать русскую революцию как свет новой цивилизации. Нам надо внимательно прислушаться к вестям из новой России, которая строится на принципах свободы и гуманизма. Только тогда мы будем идти в ногу с мировым прогрессом. И не следует впадать в уныние от временных неурядиц в сегодняшней России».

Большой интерес вызывало также движение анархистов. На китайский были переведены книги Кропоткина, Бакунина, Штирнера, Прудона. Об анархизме Мао много узнал от своего наставника, Чэня Дусю, который долгое время был для него настоящим гуру. В 1919 году Мао откликнулся на арест Чэня гневной статьёй:

«Опасность заключается не в нашей военной слабости или в недостаточности финансов и не в раздробленности страны… Подлинная опасность состоит в том, что духовный мир китайского народа абсолютно ничтожен. Из 400 миллионов населения Китая 390 миллионов суеверны. Они верят в духов и демонов, в предсказания судьбы… Индивидуум, личность, истина совершенно не признаются… Формально Китай — республика, а на деле — автократия, которая становится всё хуже и хуже по мере того, как один режим сменяет другой… Господин же Чэнь всегда выступал за науку и демократию… Этими выступлениями господин Чэнь обидел общество, и общество отплатило ему арестом и заключением».

Победа большевиков в гражданской войне в России необычайно подняла престиж марксистских идей во всём мире. Мао, давно знакомый с трудами Маркса, Энгельса, Ленина, всё больше проникался их мировоззрением. Первую коммунистическую ячейку ему удалось создать в Чанше в 1921 году. Первый съезд Коммунистической Партии Китая (КПК) состоялся в июле того же года. Он выработал программу, включавшую основные пункты программы большевиков.

«А) вместе с революционной армией пролетариата свергнуть капиталистические классы, возродить нацию на базе рабочего класса и ликвидировать классовые различия; Б) установить диктатуру пролетариата, чтобы довести до конца классовую борьбу вплоть до уничтожения классов; В) ликвидировать капиталистическую частную собственность, конфисковать все средства производства, как то: машины, землю, постройки, сырьё и т. д., и передать их в общественную собственность; Г) объединиться с коммунистическим интернационалом… Наша партия полностью порывает все связи с жёлтой интеллигенцией и с другими подобными группами».

Приходится изумляться тому, как быстро примчались из Москвы в бурлящий Китай агенты Коминтерна. Россия была разорена гражданской войной, но при этом у большевиков в руках оказались огромные финансовые средства, полученные в результате конфискаций имущества казнённых и эмигрировавших «эксплуататоров». Эти средства они могли щедро распределять для поддержки «перманентной мировой революции». В 1921 году КПК получила из Москвы 16 тысяч китайских долларов, в следующем — почти столько же. Членские взносы при этом составляли меньше тысячи, потому что большинство партийцев нигде не работали, жили на деньги Коминтерна.

Ещё более широкая поддержка была оказана большевиками партии Гоминьдан, возглавляемой известным китайским революционером Сунь Ятсеном. Видный деятель этой партии, генерал Чан Кайши, посетил Москву в 1923 году и убедил верхушку Политбюро в том, что главную задачу китайские националисты видят в борьбе с мировым империализмом, захватившим обширные территории страны под видом иностранных концессий. С этого момента Гоминьдан стал получать из России не только деньги, но также оружие, боеприпасы, военных советников. За короткий срок было поставлено 40 тысяч винтовок, 40 миллионов патронов, 48 орудий, 230 пулемётов, 10 тысяч ручных гранат, 12 горных пушек. На создание школы для офицерского состава Национальной революционно армии (НРА) в 1924 году было прислано 900 тысяч рублей.

Одним из самых активных представителей Коминтерна, курировавших КПК, был Михаил Бородин. Он настаивал на том, чтобы коммунисты соединились с Гоминьданом и постепенно изнутри меняли ориентацию этой партии, ослабляли её националистические тенденции, склоняли к участию в мировой революции. Чэнь Дусю и Мао Цзедун понимали невыполнимость такой программы, но возражать не смели, боясь лишиться финансовой поддержки. Недаром в качестве одного из своих многочисленных партийных псевдонимов Бородин пользовался словом «Банкир».

Главной сферой активности китайских коммунистов в эти годы была организация профсоюзов и инспирирование стачек. Мао энергично участвовал в этом. В июне 1925 года в забастовке в Шанхае приняли участие 200 тысяч человек. Для подавления её в гавань вошли 26 иностранных судов, на берег высадился десант морской пехоты — американской, английской, итальянской. В начавшейся стрельбе 40 китайцев погибло, 120 были ранены.

Активное участие Мао Цзедуна в подстрекательстве беспорядков не прошло незамеченным. По счастливой случайности, его друг, работавший в уездной администрации прочитал на столе своего начальника телеграмму, присланную губернатором: «Немедленно арестовать Мао Цзедуна. Казнить его на месте».

Пришлось срочно бежать в Кантон. Там к этому времени Гоминьдану удалось создать комитет, объявивший себя новым правительством Китайской республики, и сформировать Национальную революционную армию (НРА) из шести корпусов. Среди офицеров этой армии оказалось немало коммунистов. Мао получил пост заместителя директора отдела пропаганды в деревне, его будущий соратник Чжоу Эньлай — пост начальника политотдела 1-го корпуса.

Между тем в далёкой Москве большевистское Политбюро вело дискуссии о том, какую тактику следует применять в Китае. Спорщиков не смущало то, что ни один из них не бывал в стране, не знал ни её истории, ни социальной структуры. У них зато был опыт раскола российской партии эсеров на «левых» и «правых», и многие считали, что с Гоминьданом можно будет проделать то же самое. Троцкий и Зиновьев выступали за выход КПК из Гоминьдана, Сталин решительно возражал им.

Мао Цзедун был отлично осведомлён о том, что происходит в китайской глубинке. Но и его ум начинал буксовать, когда он пытался подогнать реальность под марксистские схемы классовой борьбы. В декабре 1925 года он писал: «Кто наши враги, кто наши друзья? Все, кто находится в союзе с империализмом, — милитаристы, бюрократы, крупные дичжу (землевладельцы), класс реакционной интеллигенции — вот наши истинные враги. Вся мелкая буржуазия, полупролетариат и пролетариат — наши друзья. Что же касается колеблющейся средней буржуазии, то её правое крыло надо рассматривать как нашего врага… Её же левое крыло можно рассматривать как нашего друга».

Сорок лет спустя, в годы «Культурной революции», он снова воспользуется расплывчатостью подобных сортировок и назовёт пять групп «врагов», которых можно и нужно отправлять под железные палки хунвейбинов и в лагеря «перевоспитания».

 

Против латиноамериканских диктаторов

В своих воспоминаниях Кастро признаёт, что бунтарский дух бурлил в нём с юных лет. Но объясняет это исключительно обострённым чувством справедливости, морально-этическими принципами, готовностью вставать на защиту обездоленных, бороться с неравенством.

Одной из первых акций открытого протеста явилось его участие в студенческой демонстрации против повышения автобусной платы. Введено оно было не диктатором, а законно избранным в 1944 году президентом Рамоном Грау. Полиция жестоко разогнала демонстрантов. Кастро получил удар прикладом и уже на следующий день явился в редакции нескольких газет с перевязанной головой, давать интервью.

Президент согласился встретиться с делегацией протестующих для переговоров. День был тёплый, и он предложил своим гостям расположиться на балконе дворца. На какое-то время ему понадобилось задержаться во внутренних помещениях, и четверо делегатов оказались одни над цветущими деревьями парка. В этот момент в голове страстного борца за справедливость спонтанно родилась революционная идея.

— Я знаю, что мы должны сделать, — прошептал он. — Старый хрыч сейчас явится сюда один. Нас четверо, и мы легко можем схватить его и сбросить с балкона. Потом после его смерти объявим по радио, что студенческая революция победила.

Друзья попытались отмахнуться от него, но он стоял на своём. Его с трудом удалось утихомирить. Вежливый, не имевший опыта противоборства с прямым насилием президент Кубы, кажется, так и не узнал, как близок он был к смерти в тот день.

Видимо, подобные внезапные идеи отпугивали от Кастро сторонников. Несмотря на многие усилия, ему так и не удалось быть избранным на пост президента студенческой федерации. Дошло до того, что оппоненты пригрозили ему серьёзными последствиями, если он появится на территории кампуса. «Как я прореагировал на это? — рассказывал впоследствии Кастро биографу. — Я пошёл на пляж, упал лицом в песок и плакал… Я знал, что они способны на всё, даже на убийство». Но вскоре самообладание вернулось к нему, и он появился на территории университета — теперь уже с пятнадцатизарядным браунингом в кармане.

Конфликты между студенческими группами часто завершались кровопролитиями. Лидером одной из таких групп, претендовавшим на руководящий пост в студенческой федерации, был Лионель Гомез. Однажды он проезжал в автомобиле по извилистой улице в холмистом районе. На вершине холма находился Фидель Кастро с двумя приятелями. (По их уверениям — случайно). «Давайте прикончим его», — предложил один. «Хорошее дело», — согласился Кастро. Строгое следование морально-этическим нормам поведения, конечно, потребовало немедленно открыть стрельбу. Гомез получил тяжёлые ранения, но чудом выжил. Несколько прохожих были ранены. Имя Лионеля Гомеза в «Автобиографии» Кастро не упоминается.

В 1944 году кубинский диктатор Батиста, под нажимом американцев, уступил верховную власть избранному президенту (тому самому Рамону Грау) и переехал во Флориду. Бунтарский дух кубинской молодёжи искал выхода и отлился в планирование военной экспедиции против доминиканского диктатора Трухильо. Политические пристрастия вооружённой молодёжи, стекавшейся летом 1947 года на мыс Кайо Конфитес, варьировались в широком диапазоне, так же, как и национальный состав: были не только кубинцы, но и добровольцы из Коста-Рики, Перу, Колумбии, Аргентины, Венесуэлы.

Кастро не мог остаться в стороне. Его отец был крайне недоволен политической активностью сына, пытался отговорить от участия, обещал в награду купить новый автомобиль. Но Фидель представил всю затею как моральный долг, лежащий на кубинцах.

— Ты забываешь, отец, что в борьбе за нашу независимость доминиканцы оказали нам огромную помощь пятьдесят лет назад. Сейчас пришло время отблагодарить их и помочь сбросить власть безжалостного Трухильо.

Перед тем как появиться в лагере экспедиционной бригады, Кастро, через посредников, провёл переговоры со своими оппонентами из студенческой федерации и получил от них заверения в том, что во время военных действий они не станут стрелять ему в спину. Организация всей затеи была на невысоком уровне, никто не заботился о соблюдении секретности, и слухи о готовящейся атаке разлетались по всему Карибскому региону. Трухильо имел полную информацию обо всём и обратился к лидерам соседних государств с призывом утихомирить воинственных борцов за свободу. Президент Грау откликнулся на этот призыв, объявил вторжение незаконным и приказал кораблям, уже плывущим в Доминиканскую республику, повернуть.

Что оставалось Кастро в этой ситуации? Его неприкосновенность была обещана ему только на время военных действий. Теперь они отменялись, и его враги могли воспользоваться этим. Он выбрал вариант, показавшийся ему менее опасным: спрыгнул с корабля и проплыл с автоматом в руке восемь миль до кубинского берега по волнам, кишащим акулами. Остальные участники экспедиции по возвращении в порт были арестованы.

В поисках определённой политической платформы Кастро не раз обращался к идее объединения всех испаноязычных государств, создания некого «Испанистана». В поисках поддержки этих начинаний он ездил в Венесуэлу и Панаму, где принял участие в демонстрациях за национализацию Панамского канала. Весной 1948 года делегация кубинских студентов прибыла в столицу Колумбии — Боготу. Там им удалось встретиться с ведущим политиком страны, Хорхе Гайтаном, который выразил горячую поддержку их планам провести международную конференцию молодых противников колониализма, даже обещал выделить для этой цели большое здание в городе.

Встреча состоялась 7 апреля, а два дня спустя Хорхе Гайтан, «надежда колумбийского народа», был застрелен при выходе из своей штабквартиры. Взбешённая толпа тут же забила насмерть стрелявшего, лишив полицию возможности провести расследование и найти организаторов убийства.

Город взорвался. Толпы разъярённых людей атаковали президентский дворец, здание парламента, полицейские участки, жгли дома, лавки, автомобили. Часть армии и полиции присоединилась к бунтующим, и было невозможно отличить тех, кто бесчинствует от тех, кто пытается навести порядок. Кастро был полностью захвачен стихией бунта. С ружьём в руке он метался по улицам, присоединяясь то к одной группе, то к другой. В какой-то момент он даже оказался в полицейском джипе и стал давать стратегические советы сержанту.

Толпа пьянела от вида крови и от вина из разграбленных магазинов. Погромы, получившие название «Боготаз», длились два дня. Результат: пять тысяч погибших и треть домов города сожжена. Кубинцам удалось улететь домой только потому, что их пустили в самолёт, зафрахтованный для транспортировки племенных быков на корриду в Гаване.

Жизнь на родине тоже бурлила и не оставляла студентов без поводов для протестов. В марте 1949 года несколько подвыпивших американских морских пехотинцев были замечены ночью мочащимися около статуи великого героя борьбы за независимость Кубы — Хосе Марти. На следующий день американский посол извинялся перед кубинским народом и перед министром иностранных дел. Но разве могли настоящие патриоты удовлетвориться извинениями? Никогда.

Первым делом Кастро организовал ночную охрану памятника, составленную из студентов-добровольцев. Наутро большая демонстрация протеста направилась от университета к американскому посольству. В окна полетели бутылки и камни. Гнев демонстрантов подогревался тем, что посол в своих извинениях перепутал имя великого Марти.

К началу 1950-х годов на одно из первых мест в политической жизни Кубы выдвинулся радиокомментатор и основатель новой Ортодоксальной партии Эдуардо Чибас. Его пламенные обличительные речи строились на простом всёобъясняющем слове: коррупция. Страну разворовывают правители — это объяснение срабатывает безотказно в любые времена. Проверить — трудно, опровергнуть — невозможно, доказательств не требуется. Но правительство отбивалось тем же оружием — радиопередачами. Министр образования в своей речи назвал Чибаса «клеветником, заносчивым лжецом, посредственным бездельником, демагогом, эксплуататором, не имеющим ни капли патриотизма, ни чувства чести».

В ответном радиовыступлении Чибас обвинил министра в том, что тот украл деньги из школьного бюджета, чтобы купить себе ферму в Гватемале. Увы, эта информация не подтвердилась, и Чибаса уличили во лжи. Враждебная пресса засыпала такими оскорблениями «апостола честности», что он впал в тяжёлую депрессию. Его состояние ухудшалось и внезапно конфликт обернулся трагедией: видный политик, имевший шанс стать следующим президентом 15 августа 1951 года закончил очередное радиовыступление призывом к кубинскому народу очистить авгиевы конюшни политики, а для усиления этого призыва выстрелил себе в живот.

Он умер после девяти дней мучений в больнице. Страна погрузилась в траур. Фидель Кастро к тому времени сотрудничал с Ортодоксальной партией, но не занимал в ней никаких постов. Непонятным образом ему удалось выдвинуться на роль организатора похорон. Он настоял, чтобы прощание с телом проходило на территории университета (ведь полиция не имеет права соваться туда!), и простоял 24 часа в почётном карауле под вспышками фотокамер. Огромная стотысячная толпа собралась, чтобы проводить тело на кладбище. В этот момент Кастро отвёл в сторону партийного лидера, Падро Ладу, и горячо стал убеждать его изменить маршрут шествия.

— Мы не должны упускать такое массовое проявление народного горя. Мы должны отнести тело в президентский дворец.

— Для чего? — не понял Лада.

— Чтобы захватить власть. Ты объявишь себя президентом, меня — начальником вооружённых сил. Уверяю тебя, если мы отнесём тело во дворец, президент Прио удерёт из страны.

— Фидель, забудь эти безумные планы. Шествие охраняет батальон гвардии, отряды полиции. Если они откроют огонь, могут погибнуть тысячи людей.

— Они все трусы и не посмеют ничего сделать. Давай отнесём Чибаса во дворец и посадим труп в президентское кресло.

Падро Лада категорически отказался менять маршрут похоронного шествия, и процессия двинулась на кладбище. Впоследствии выяснилось, что, действительно, батальон охраны получил строгий приказ не применять оружие, что у солдат были только холостые патроны, и что на отдельной взлётной полосе в аэропорту стоял самолёт готовый умчать президента Прио за границу.

После гибели Чибаса Кастро пытался подхватить его знамя борьбы с коррумпированным правительством. Газета «Алерта» регулярно печатала его разоблачительные статьи. Однажды он даже переоделся садовником, прокрался в загородное поместье президента и сделал фотографии шикарного бассейна с фонтанами и водопадами, обширного стрельбища и самого хозяина, любезно принимающего толпу гостей. Газета напечатала их под заголовком: «Вот так президент живёт на деньги, украденные у народа».

Тем временем бывший диктатор Батиста вернулся в страну и тоже включился в политическую жизнь, став сенатором. Приближались президентские выборы 1952 года, но опросы общественного мнения показывали, что никаких шансов на победу у него нет. Зато его авторитет в вооружённых силах был ещё очень высок. Он воспользовался этим, чтобы повторить то, что он с успехом проделал уже в 1933, — ночью 10 марта устроил военный переворот, который занял немногим больше часа и стоил жизни только двум солдатам. Президент Прио улетел в Мексику, а Батиста занял его место, плюс объявил себя заодно и премьер-министром, и главнокомандующим.

Конец демократии на Кубе прошёл незамеченным в мире, в котором полыхала Корейская война, Британия объявила о создании атомной бомбы, а США — об испытании водородной, не утихала стрельба на Ближнем Востоке, Сталин казнил недостаточно послушных чешских лидеров, а немцы тысячами бежали из Восточной Германии в Западную. Зато с этого момента Фидель Кастро мог забыть о зарубежных диктаторах. У него появился близкий кубинский объект для свержения, борьба с которым заполнила следующие семь лет его жизни.

 

Комментарий третий: СЧАСТЬЕ НИСПРОВЕРГАТЬ

Мы все любим побеждать и покорять. Соперника, горную вершину, морские глубины, гордую красавицу, быка на арене, конкурента на рынке. И чем сильнее противостояние, чем грознее наш соперник или конкурент, или силы природы, тем слаще победа. Но чтобы мы решились ринуться в борьбу, нам необходим хоть маленький проблеск надежды на успех. Если такой надежды нет, мы не двинемся с места. Или со вздохом пойдём покупать лотерейные билеты — ведь там огонёк надежды светит каждому.

Победа приносит счастье, поражение — горечь и отчаяние. Ну, а нельзя ли отыскать — выбрать — такое противоборство, где бы победа была гарантирована, а поражение исключалось? Оказывается, такое завидное занятие есть. Оно известно с древних времён и практически доступно всем и каждому. Называется оно «ниспровержение кумиров». Живых и мёртвых, в камне и бронзе, реальных и символических, зримых и невидимых. Всё, что окрашено людским поклонением или хотя бы почтением, годится на роль объекта ниспровержения.

Скорее всего, знаменитый Герострат не имел ничего лично против богини охоты Артемиды. Он с таким же успехом мог бы поджечь храм другой небожительницы — Геры, Афины, Афродиты. Слава смелого ниспровергателя была бы ему гарантирована на века независимо от того, кого бы он выбрал для нападения. В наши гуманные времена самым священным кумиром сделалась человеческая жизнь. Поэтому для серийных убийц настало раздолье. Остаётся только состязаться друг с другом — кто отправит на тот свет больше сограждан. Но даже и жалких полдюжины уже гарантируют тебе место в газетных заголовках и теленовостях по всему миру.

Многообразие возможных объектов ниспровержения неописуемо. Можно швырять помидоры в неугодного политика или облить его зелёнкой. Можно прокрасться ночью на еврейское кладбище и рисовать свастики на могильных плитах или посреди дня влететь в Божий храм и исполнить зажигательный канкан перед алтарём. Если вы живёте в Америке, можно разрушать памятники генералам южан, а если в Польше, Литве, Латвии, Украине — памятники генералам Красной армии. Нью-Йоркские бедняки размахивали плакатами с серпом и молотом перед зданием банка на Уолл-Стрит, а московские автомобилисты привязывали к антенам своих машин презервативы, и это тоже виделось смелым знаком протеста. Ниспровержение видных политиков и звёзд шоу-бизнеса за старинные сексуальные приставания к женщинам превратилось в США в настоящую эпидемию.

Любой религиозный догмат или запрет будет всегда приманивать на себя тучи ниспровергателей, а любой уличный оратор знает, что собрать вокруг себя изрядную толпу легче всего, если вставлять перед каждой фразой призыв «долой!». Театральность и экстравагантность тоже могут иметь успех. Если вы решили выразить свой протест, прибив собственную мошонку гвоздями к брусчатке на Красной площади, это увидят миллионы зрителей и владельцев смартфонов. И полуобнажённые красавицы могут не очень заботиться о том, какие именно лозунги писать у себя на голой груди — внимание публики уже гарантировано.

Заманчивость ниспровергательства состоит в том, что оно переносит надежду на победу из «сегодня» в неопределённое будущее. Ленин, как и большинство ниспровергателей Российской монархии, ещё в декабре 1916 года выражал сомнение, что его слушателям доведётся дожить до победной революции. Она мерещилась ему и его последователям как далёкая цель, устремлённость к которой освещала и оправдывала всю повседневную убогость эмигрантского существования.

Далеко не все ниспровергатели вступают в ряды профессиональных подпольщиков-революционеров. Достаточно выражать сочувствие и одобрение актам протеста, оказывать финансовую помощь активистам, восхвалять в литературе смелых революционеров. Толстой призывал не противиться злу насилием, но ниспровергатели-террористы всё равно считали его своим. Ведь это он умел придавать их страстям видимость высоких устремлений, когда писал, что «социализм — это просто воплощение христианских идей в экономической сфере».

Не всегда удаётся понять, что вызвало гнев тех или иных ниспровергателей. Кому мстил Тимоти Маквей, взрывая федеральное здание в Оклахоме? По какому принципу выбирал своих жертв Тед Качинский, рассылавший пакеты с бомбами по почте? Недавно по Америке прокатилась новая волна протестов: футболисты высшей футбольной лиги при звуках национального гимна перед игрой не замирают с рукой на сердце, как требует традиция, а опускаются на одно колено. Эти-то чем недовольны? Что их зарплаты измеряются только миллионами, а не десятками миллионов долларов? О дискриминации чёрных смешно говорить, когда речь идёт о виде спорта, в котором белые игроки едва составят десять процентов.

Смутная мечта о светлом будущем — важная составляющая любой ниспровергательной схемы. Царствие Божие на земле, страна Утопия, фаланстёр Фурье, комфортный пансионат из снов Веры Павловны, бесклассовое общество, всеобщее равенство, оздоровление расы, победа разума и справедливости, правительство без коррупционеров, новый халифат — всё можно пустить в дело, всё годится. Светлое будущее хорошо тем, что вовсе не обязательно пускаться в рискованные эскапады ради достижения его или в трудную укладку фундамента и возведение стен. Вполне достаточно в уюте своей кухни шёпотом поносить врагов всего светлого и тешиться чувством собственной правоты и превосходства над ними.

Хотя выбор объектов для ниспровержения невероятно широк, самым манящим во все века остаётся институт верховной власти. Это она проклятая — всегда она! — преграждает путь к улучшениям жизни. Недаром она так защищает себя, так безжалостно карает за любую критику, даже за призывы хотя бы к косметическим реформам. История любого недемократического государства включает в себя тысячи трагических судеб тех, кто решался на открытый протест, — тюрьмы, ссылки, казни. И ведь, как правило, в большинстве своём эти мученики были самыми прозорливыми гражданами страны. Ибо только дальнозоркий способен вступить в противоборство, не обещающее победу в настоящем, довольствоваться надеждой на победу в далёком будущем.

«Склонитесь первые главой / под сень надёжную законов», — призывал монархов юный Пушкин и был изгнан из столицы.

«Свободы, гения и славы палачи!», — обличал «стоящих у трона» Лермонтов и был отправлен на гибельный Кавказский фронт.

Достоевский всего лишь принял участие в политико-философских беседах, и его приговорили за это к расстрелу.

Но как только Россия попыталась в 1861 году откликнуться на веянья века и ступить на путь либерализации, ниспровергатели воспользовались этим и перешли от слов к пистолетам, кинжалам, бомбам. А в сфере теоретической на первое место вышли нигилисты, анархисты, атеисты. И конечно, громче всех звучал голос Льва Толстого, призывавшего ниспровергать всех монархов, живых и мёртвых, всех министров, судей и генералов, всех новомодных писателей, а заодно Шекспира, попов и всю православную церковь.

Если ниспровергательный азарт найдёт объект, способный объединить миллионы, в стране происходит революция. Чаще всего она вынесет на вершину власти самого страстного и заслуженного ниспровергателя, который на собственном опыте знает, как опасны протестующие бунтари и умеет затыкать им рты. Цензура, слежка, аресты, высылки, казни обрушатся на тех, кто не сумеет вовремя подавить свою страсть к ниспровержению. Остальным будет разрешено утолять её раскулачиванием, погромами и грабежом еврейских магазинов, расклейкой дадзыбао, борьбой с вредителями и безродными космополитами, с правыми уклонистами, с валютчиками и даже с воробьями, клюющими зёрна на полях. И конечно — словесным ниспровержением лидеров других стран, этих прислужников капитала, разжигателей войны, душителей свободы. В таких условиях разве что отчаянный Мандельштам решится «припомнить кремлёвского горца», но безотказно будет отправлен за это на гибель в Гулаге.

Ну, а что произойдёт, если народ сумеет избежать опасности диктатуры и действительно выстроит прочную демократическую постройку? На чём будут утолять страсть к ниспровержению граждане свободной республики? О, они получат бескрайние возможности утоления её ниспровергая друг друга. Повседневная политическая борьба в демократических странах, дебаты в прессе и на митингах, изобретательные поношения политических оппонентов, поиски «скелетов в шкафу», «дохлых кисок» и прочего компромата на кандидатов противной партии заполняют жизнь правящей элиты и, в меньшей степени, всего электората.

Опасность, однако, состоит в том, что, как и другие варианты жажды самоутверждения, страсть к ниспровержению ненасытима. Постепенно она размывает правила политического противоборства, делает разрешёнными приёмы и методы, которые раньше считались недопустимыми. Во времена правления Франклина Рузвельта пресса считала недостойным выносить на свет детали его личной жизни. Пятьдесят лет спустя сексуальные эскапады президента Клинтона обсасывались всеми газетами, журналами и телевизионными каналами вплоть до таких деталей как пятна спермы на голубом платье его возлюбленной, Моники Левински.

Начало 21 века оказалось золотой порой для тех ниспровергателей, которые обосновались в юридической сфере. Нет такого поступка или такого стечения обстоятельств, которое ловкий юрист не смог бы представить как злонамеренное нарушение закона, совершённое политиком в корыстных целях. Судебным преследованием грозили Курту Вальдхайму в Австрии, Никсону, Рейгану и Клинтону в США, Берлускони в Италии, Жаку Шираку и Николя Саркози во Франции, Кристине Киршинер в Аргентине, Дилме Руссефф в Бразилии, Михаилу Саакашвили в Грузии, Кристиану Вульфу в Германии, Януковичу в Украине, Нетаньяху в Израиле. За решёткой оказались Беназир Бхутто в Пакистане, Юлия Тимошенко в Украине, Моше Кацав и Эхуд Ольмерт в Израиле.

Разгул ниспровергателей в прессе и юстиции крайне затрудняет выбор политической карьеры для человека, дорожащего своей репутацией. Кто может решиться ступить на этот путь, зная, что не только ты сам попадёшь под безжалостный микроскоп опытных очернителей, но и все твои близкие и родные окажутся под ударом? Нужна была безоглядность Дональда Трампа, чтобы добровольно сунуться в это осиное гнездо. Неизвестно, долго ли он усидит в президентском кресле. Но уже десятки людей, согласившихся участвовать в работе его правительства, были облиты грязью и вынуждены уйти со своих постов.

В любом народе существует некое дальнозоркое меньшинство, способное смотреть в будущее, планировать защиту от грядущих опасностей, вырабатывать разумные законы. Ему всегда противостоит близорукое большинство неспособное видеть далеко вперёд, интересующееся только злобой дня, сиюминутными заботами. Между близорукими и дальнозоркими всегда протекает скрытое противоборство, тлеет враждебность, бурлит взаимонепонимание. Дальнозоркие призывают удвоить трудовые усилия или отказаться от каких-то свобод сегодня, чтобы завтра пожать золотые плоды реформ. Близорукое большинство не верит в эти прогнозы, отказывется приносить необходимые жертвы.

Так как страсть ниспровержения готова удовлетворяться победой в далёком умозрительном будущем, ясно, что она будет сильнее гореть в душах дальнозорких. Это они способны устремляться к утопиям, к миражам идеальных форм человеческого общежития, не обременяя себя вопросом, выполнимы эти мечты или нет. Поэтому-то во все века и у всех народов дальнозоркие — главная будирующая сила всякого ниспровергательного движения.

Дальнозоркие ниспровергатели тысячи раз демонстрировали жертвенную готовность идти на муки и смерть ради достижения высоких целей. И благодарные потомки впоследствии награждали многих из них почётом, памятниками, музеями, называли их именами улицы и корабли. Настоящий ниспровергатель готов идти в тюрьму, даже погибнуть. Если что-то и может испугать его, это будет скорее вопрос: «А что ты будешь делать, когда победишь?».

Вопрос этот таит множество скрытых ям, интеллектуальных ловущек, засасывающих логических мальстримов. Дальнозоркий подсознательно предвидит, что придётся признать неизбежность и необходимость иерархической пирамиды власти в государстве. Чтобы постройка не рухнула, большинство населения должно признавать власть и подчиняться её приказам. Значит придётся вглядываться в смутные чаяния, верования и порывы страстей близорукого большинства, которому не скажешь «долой!» — другого ведь нет.

Споры о том, с чем готово смириться большинство, начнут раскалывать единодушие бывших соратников по ниспровержению, разрушать их былую солидарность. Даже у большевиков ушло больше десяти лет с конца гражданской войны на то, чтобы покончить с этими спорами и вновь объединиться — теперь уже под властью всемогущего диктатора.

После эмиграции из СССР судьба не раз сводила меня с русскими эмигрантами первой и второй волн (1920-е и 1940-е). Они с интересом расспрашивали меня об экономической структуре «родины социализма», о настроениях и брожении в народе, читали и печатали мои статьи и книги. Но когда я, в свою очередь, пытался расспрашивать их о том, как им видится будущая Россия, ответы были расплывчатыми, противоречивыми. Один из моих собеседников наконец сказал: «Да что тут рассусоливать! Сейчас главное — скинуть большевиков. А там что-нибудь устроится». Ниспровержение оставалось их главным объединяющим лозунгом, паролем, лучом света в сумрак грядущего.

Революция 1991 года, скинувшая большевиков, принесла россиянам невероятное расширение свобод. Могли ли мы, живя в СССР, мечтать, чтобы настали времена, когда нам будет разрешено беспрепятственно путешествовать по всему свету, заводить свои предприятия, читать и писать любые книги, смотреть любые фильмы, создавать торговые и артистические сообщества, даже формировать политические партии. Но сегодняшние дальнозоркие, даже хорошо помнящие советское прошлое, не устают поносить имеющийся аппарат управления страной и жаловаться на нехватку свобод.

Если спросить «каких же именно свобод вам не хватает?», посыпятся ответы: свободы собраний, демонстраций, печати, критики властьимущих и так далее. Дальнозоркий никогда не признает, что все его претензии можно свести к одному: не хватает свободы ниспровергать. А дальше покатится перечень всех прискорбных событий и явлений в стране, всех проявлений тёмных человеческих пороков, вина за которые будет безотказно сваливаться на Кремлёвских заправил. Совсем, как у Льва Толстого: ему рассказывают, что старик в соседней деревне изнасиловал внучку, он плачет и восклицает «До чего попы довели народ!».

Думается, пришла пора в изучении человеческих страстей выделить «жажду ниспровержения» в отдельную категорию рядом с жаждой доминирования, стяжательством, тщеславием, упрямством, властолюбием. В русской литературе эта страсть отражена не только в героических образах, но и в персонажах почти каррикатурных. Репетилов и его «английский клуб» у Грибоедова, Пётр Верховенский в «Бесах» у Достоевского, «пикейные жилеты» в романе Ильфа и Петрова. Пастернак отчеканил в поэме «Спекторский»: «Он был мятежник. То есть деспот».

Ниспровержение привлекательно тем, что выглядит абсолютно бескорыстным. Но если допустить, что человек извлекает из него моральное удовлетворение, оно сразу опустится на уровень других вполне эгоистических влечений. Его тогда будет позволительно сравнить даже с эротическим вожделением. И то, и другое живёт в человеке неистребимо, различны лишь проявления. Эротизм может стать основой глубокой и нежной любви, фундаментом семейного очага. Жажда ниспровержения — помочь в победе над жестоким тираном. Но если судьба человека не дала ему найти партнёра для любовных отношений, он может утолять вожделение мастурбацией или любовью за деньги. Если с жестоким тираном бороться слишком опасно, можно ниспровергать его шёпотом или хотя бы в воображении — это будет по сути актом политической мастурбации. В пределе, безудержный эротизм может толкнуть на изнасилование, безудержная жажда ниспровержения — на политическое убийство.

В истории разных стран случались периоды, когда ниспровергательство становилось модным, а отказ от него карался презрением и осуждением. На студенческих кампусах сегодняшней Америки царит настоящий террор против профессоров, пытающихся уклониться от этой «священной обязанности», не участвовать в очередной кампании ниспровержения. То же самое в культурной среде современной России. Выразить уважение к правителям страны и признать важность и необходимость их работы будет объявлено либо трусостью, либо подхалимажем. Попробуйте сказать слово в защиту политики Кремля и ждите, что бывшие друзья порвут с вами отношения, перестанут отвечать на звонки и письма, объявят «нерукопожатным».

Дальнозоркий ниспровергатель, как правило, уверен, что им движет сочувствие народу, то есть близорукому большинству, желание улучшить его положение. Он воображает, что большинство так же жаждет ниспровергать, как и он, и находит этому множество подтверждений. Он категорически отказывается признать, что в народе сильнее кипит жажда сплочения. А уж если призывать его к ниспровержению, он скорее пойдёт ниспровергать дальнозоркого умника, чванящегося своей образованностью, захватившего все верхние этажи государственной постройки. Именно в порыве «свергать господ» находили опору все знаменитые тираны.

Призывать дальнозорких уменьшить ниспровергательный пыл будет так же тщетно, как призвать человека не вожделеть. Церковь зовёт верующего к этому тысячу лет — он остаётся глух. Единственное, что ниспровергатель мог бы услышать: призыв вглядеться в чувства и страсти большинства, которому он жаждет помочь. «Страсть большинства к сплочению в единой нации, единой церкви, в единой армии, в единой политической постройке так же глубинна и неодолима, как и твоя страсть к ниспровержению. Если ты будешь пренебрегать ею, большинство будет видеть в тебе врага, покушающегося на самое для него дорогое. Рано или поздно на политическую арену выпрыгнет очередной мятежник-деспот, который догадается сплотить большинство в ниспровержении дальнозорких, отдаст вас на избиение новым нацистам, фашистам, сталинистам, хунвейбинам, красным кхмерам, талибам».

Именно это пытались донести до российских ниспровергателей накануне революции 1917 года русские мыслители, собравшиеся в сборнике «Вехи» (1909 год). Их не услышали тогда, их не хотят вспоминать сегодня. И безотказный призыв «долой!» только набирает силу.

 

Летопись четвёртая. КРОВЬ СТРУИТСЯ

 

Под небом России

Всего полтора месяца прошло после закрытия Лондонского конгресса 1907 года, когда в Тбилиси произошло крупнейшее вооружённое ограбление банка, о котором сообщили газеты всего мира.

«Эриванская площадь как всегда была полна народа… Два экипажа в сопровождении эскорта казаков подъезжали к зданию Государственного банка. В это время два фаэтона преградили им путь. В одном сидел мужчина в офицерском мундире, в другом две дамы. По команде “офицера” будто из-под земли на площади появляется банда в полсотни человек. На казаков и прохожих посыпались бомбы и пули. В грохоте и дыму бандиты бросились к экипажам с деньгами…»

Всё было кончено в несколько минут. Грабители исчезли со своей добычей, а на площади «остались убитые — казаки, полицейские и солдаты, в клочья разорванные бомбами. И стонущие, изуродованные прохожие».

Число погибших при этом нападении превысило четыре десятка. Всем нападавшим удалось скрыться. Большая часть награбленного была отправлена Ленину в Швейцарию. Полиция при расследовании вышла на одного из сообщников — банковского клерка, сообщившего Сталину время прибытия каравана с деньгами. Когда его спросили, какими методами бандиты заставили его принять участие в преступлении, он признался, что сделал это исключительно из преклонения перед поэтическим даром Кобы-Сосо, чьи стихи он знал наизусть.

Непосредственную команду над грабителями осуществлял большевик Симон Тер-Петросян, по прозвищу Камо. В своё время, ещё в Гори, Сталин открыл ему премудрости марксизма и заполучил на роль преданного друга этого отчаянного головореза. Мало того, что он успешно грабил банки, умел ускользать от полиции, даже убегал из тюрьмы. Камо не требовал от своего наставника никакой платы за свои многочисленные заслуги. Он просил только об одном: «Можно я кого-нибудь зарежу для тебя?». Талант Сталина подчинять людей своей воле обтачивался именно на таких «энтузиастах».

Тбилисское ограбление было далеко не первым «подвигом» Кобы-Сталина на поприще вооружённого бандитизма. В сентябре 1906 года пассажирский корабль «Царевич Георгий» плыл из Одессы в Батуми, делая остановки по пути. В Новороссийске и Сухуми среди новых пассажиров затесалось два десятка большевиков, прячущих под одеждой маузеры и бомбы. Посреди ночи они захватили корабль, под дулом пистолета заставили капитана остановиться. Их главарь, «низкорослый рябой грузин», обратился к команде с такой речью:

— Мы не уголовники, мы идейные революционеры. Революция нуждается в наличных. Чтобы избежать кровопролития, выполняйте все мои команды. Любая попытка сопротивления — и мы перебьём всех и взорвём корабль.

Капитан и команда подчинились. На воду были спущены спасательные шлюпки, налётчики погрузились в них, взяв с собой несколько офицеров в качестве заложников. Матросов заставили грести и на берегу выдали каждому по десять рублей из награбленных денег. На следующий день полиция устроила поиски грабителей по всему побережью, но ни один не был пойман. В Кавказских горах скрыться нетрудно, если ты умеешь пользоваться грузовыми мулами и горными тропинками.

Кровопролития обычно происходили при подавлении стачек и разгоне демонстраций, устраиваемых революционерами. Уже в Батуми Сталин умело использовал традиции кровной мести, призывая забастовщиков мстить за погибших товарищей. Революция 1905 года подняла волну террора на уровень настоящей гражданской войны. «Политические убийства случались чуть ли не каждый день. Землевладелцы, жандармы, чиновники, казаки, полицейские осведомители подвергались нападениям посреди бела дня. Кавказский губернатор докладывал императору, что между февралём 1905-го и маем 1906-го было убито 136 должностных лиц, 72 ранены. По всей империи число убитых и раненых достигало 3600».

29 августа в здании Городского совета в Тбилиси состоялся студенческий митинг для обсуждения политических реформ, предложенных правительством. Внезапно ворвавшийся отряд казаков открыл стрельбу. Результат: 60 убитых, 200 раненых. Сталин призвал к возмездию. Ему удалось сговориться с меньшевиками и подготовить нападение на казачьи казармы. Вечером 25 сентября на вершине Святой горы был поднят красный фонарь — условный знак. На улице, ведущей к казармам началась стрельба. Выскочившие из здания казаки попали под град пуль и бомб.

Оплотом большевиков стал шахтёрский район, примыкающий к Чиатуре. Зная, что поезда, идущие туда, часто подвергаются обыскам, Сталин проложил караванный путь через горы. На мулов и ослов грузили оружие, боеприпасы, печатные прессы, бумагу и доставляли всё это по незаметным тропинкам в условленные места.

Параллельно с убийствами официальных лиц усилились кровавые междуусобия этнических и религиозных групп. Если в России обычным делом были еврейские погромы, то на Кавказе пик вражды проходил между христианами и мусульманами. 21 ноября 1905 года в Тбилиси разгорелось настоящее сражение между армянами и азербайджанцами. 25 мусульман были убиты. В Баку побоища происходили регулярно. Отчаявшийся вице-губернатор предложил боевым отрядам меньшевиков 500 ружей для поддержания порядка. Кое-как боевики усмирили враждующих, но ружья вернуть отказались.

Кровь продолжала «струиться» и внутри тюремных стен. Сталин был арестован в Баку в 1908 году после ограбления портового арсенала. Один его сокамерник рассказывал потом, что Кобе было достаточно обвинить кого-то в доносительстве, и человека могли зарезать в коридоре или забить до смерти.В этом заключении он встретился с двумя людьми, сыгравшими впоследствии большую роль в его жизни: Вышинским и Орджоникидзе.

Всё же контрреволюционные меры в империи начали приносить свои плоды. Аресты, высылки, казни подпольщиков и террористов, с одной стороны, усиление роли Думы и местных органов управления, с другой, ослабляли разрушительные порывы, возрождали надежду на мирное разрешение социальных конфликтов. И вдруг, в апреле 1912 года, революция получила щедрую порцию горючего материала: далеко в Сибири, на золотоносных приисках на реке Лене, армия открыла огонь по бастующим рабочим. 150 убитых, сотни раненых! Большевики были в восторге.

Сталин в то время жил в петербургской квартире большевика Полетаева, пользовавшегося парламентской неприкосновенностью (он был депутатом Думы). Именно там начали выходить первые номера газеты «Правда». В них Сталин печатал статьи, в которых сравнивал волну забастовок, прокатившихся по стране в связи с Ленским расстрелом, с приходом весны, с солнечными лучами, протянутыми к цветущим лугам. Царское правительство он обзывал врагами свободы, защищавшими виселицами и расстрелами рабский режим. Императора Николая называл не «Вторым», а последним. Мог ли кто-нибудь тогда всерьёз поверить, что это пророчество сбудется через каких-нибудь пять лет?

 

Под небом Италии

В конце июля 1914 года зловещая тень войны надвинулась на Европу. Исполнительный комитет социалистической партии Италии выступил с манифестом, резко осуждающим военные приготовления, призывающим страну к нейтралитету, а народ — к бойкоту призыва в армию. Подпись Муссолини была под этим документом. Что же должно было произойти, чтобы три месяца спустя он, без согласования с комитетом, опубликовал статью, требующую вступления Италии в войну на стороне Франции и Англии? Куда подевался пламенный борец с «международным милитаризмом»?

В ноябре он начал выпускать новую газету «Пополо д’Италия». В статье, озаглавленной «Дерзость», писал: «Я обращаю своё слово к вам, к молодым людям, принадлежащим к поколению, которому судьбою уготовано делать историю. Есть слово, пугающее и пленительное, которое в обычные времена я никогда бы не произнёс, но сейчас, руководствуясь искренней верой, вынужден сделать это во всеуслышанье — ВОЙНА».

Ярости его однопартийцев не было предела. На собрании социалистической партии в Милане, под возгласы «Предатель! Изменник! Убийца!», было предложено исключить Муссолини из партии. Бледный и заметно нервничающий, он вышел на сцену, чтобы ответить критикам. Когда он подошёл к трибуне, крики и насмешки усилились. «Кто тебе платил? Сколько удалось получить?» К ногам его полетели монеты, кто-то даже швырнул стул.

В своих мемуарах Муссолини довольно расплывчато объясняет свои мотивы для такой крутой смены позиции: дескать, возможность поражения Франции представлялась ему серьёзным ударом по свободе в Европе, и поэтому он считал необходимым придти ей на помощь. Но также выражает и своё глубокое убеждение в том, что только большое кровопролитие может объединить народ, вдохновить его на революцию, которая приведёт к настоящему уравниванию всех граждан в правах и обязанностях.

Отечество перестало быть для Муссолини «призраком». Осенью 1914 года он сделался ярым итальянским националистом. И у него нашлось много сторонников. Тираж газеты начал быстро расти. Весной 1915 французское правительство, крайне заинтересованное в получении мощного союзника, начало поставлять по разным каналам тысячи франков в кассу «Пополо д’Италия». Военный энтузиазм в стране нарастал, и в мае итальянское правительство объявило войну Австрии и Германии. Но Муссолини не воспользовался тем, что теперь он стал обеспеченным и независимым владельцем газеты. В сентябре 1915 года он вступил в 11-ый полк берсальеров — элитной пехоты итальянской армии.

Ему довелось испытать все тяготы окопной жизни. Температура в горах опускалась так низко, что «подошвы часовых примерзали к скалам; ледяной ветер разносил вонь трупов; воду приходилось так экономить, что люди не мылись месяцами; одежда кишела вшами; неделями артобстрелы не довали походным кухням достичь фронта, и от голода солдаты принимались есть соломенные чехлы своих фляжек; дожди заливали окопы и, за неимением вёдер, солдаты вычёрпывали воду своими башмаками».

В феврале 1917 года Муссолини чуть не погиб при взрыве испытуемой гаубицы. Четверо находившихся рядом солдат были убиты. Его отбросило в сторону, но тело оказалось изрешечённым осколками. Ему пришлось перенести 27 операций, многие — без наркоза. По выходе из госпиталя он не расставался с костылями несколько месяцев, но вскоре возобновил руководство своей газетой.

Послевоенная Италия была истощена и расколота непримиримыми политическими противоречиями. Социалистическая партия доминировала во многих местных органах власти, и она оставалась крайне антимилитаристской. Демобилизованным офицерам и солдатам она чинила препятствия во всех сферах жизни. Красные флаги развевались на многих ратушах, их могли водрузить даже на церковный алтарь. За участие в воинских похоронах или возложение венка на могилу погибшего исключали из партии.

В войне Италия потеряла 600 тысяч убитыми, полтора миллиона были ранены. Чтобы компенсировать её материальные потери английское правительство секретно обещало присоединить к ней территории на восточном берегу Адриатического моря. Но на Версальской конференции американский президент Вудро Вильсон объявил, что он никаких обещаний не давал и не поддерживает эту сделку. Пересмотр границ должен вестись только в соответствии с принципами самоопределения различных народов.

Воодушевлённые победами большевиков в России итальянские социалисты подбивали рабочих не только на забастовки, но и на захват фабрик. 600 тысяч рабочих металлургической промышленности парализовали заводы на территории от Милана до Неаполя. На улицах было опасно появляться в шляпе, галстуке, меховом пальто, шёлковых чулках, просто с книгой в руках — толпа могла без всякого повода накинуться и устроить самосуд над «богачом». Владелец фирмы «Фиат» Джованни Агнелли, вернувшись в своё отделение в Турине, должен был пройти под аркой из красных флагов. В кабинете он обнаружил, что вместо портрета короля на стене висит портрет Ленина. Подчиняясь угрозам рабочих, он был вынужден поцеловать его.

Возникновение фашистской партии было в значительной мере реакцией на этот разгул насилия. Первые шаги Муссолини сделал весной 1919 года, но осенью на выборах в Милане фашисты потерпели сокрушительное поражение: четыре тысячи голосов против 120 тысяч за социалистов. Торжествующие «красные» окружили штаб-квартиру своих врагов, грозили учинить расправу. Муссолини звонил домой, просил жену спрятать детей. Через пару дней несколько человек признались ему, что им предлагали по двадцать лир каждому за его убийство. «Я думал, что стою дороже», усмехнулся лидер новой партии и заплатил несостоявшимся убийцам из кассы газеты.

Летом того же года на политическую арену внезапно выскочил новый и весьма экзотичный персонаж. Бывший военный пилот, прославленный поэт и писатель Габриэле д’Аннунцио, известный тем, что завершение каждой новой поэмы он отмечал выстрелом из пушки, стоявшей в его дворе, решил не подчиняться решениям Версальской конференции. Он собрал армию в тысячу добровольцев (совсем как Гарибальди!) и они штурмом захватили хорватский город Фиуме на восточном берегу Адриатического моря, в котором проживало много итальянцев. Поэт на несколько месяцев сделался диктатором новой колонии. Это здесь в моду у фашистов вошли чёрные рубашки и древнеримское приветствие вытянутой вперёд рукой. Под нажимом Антанты итальянскому правительству пришлось вмешаться и послать флот для изгнания самозванных колонизаторов. Но сильно возросший числом отряд, по возвращению в Италию, пополнил ряды крепнущей военной организации фашистов.

Правительство в Риме было крайне нестабильно, менялось по нескольку раз в год. Армия пыталась выступать в качестве арбитра и не допустить, чтобы противоборство между «чёрнорубашечниками» и «красными» перешло в полномасштабную гражданскую войну. Главнокомандующий генерал Армандо Диаз видел в фашистах противовес наступлению большевизма. Он даже приказал распространять газету «Пополо д’Италия» в армии бесплатно.

Сам Муссолини не только призывал к использованию оружия — он в буквальном смысле проливал свою и чужую кровь. Хотя дуэли были запрещены в стране, он ввязывался в них много раз, как правило — с политическими противниками, и преимущественно — на саблях и шпагах. На четвёртом десятке лет он был ещё в прекрасной физической форме и регулярно брал уроки фехтования. Его противникам сильно доставалось, один после полуторачасового боя упал с сердечным приступом. Но и сам будущий дуче часто возвращался домой в окровавленной одежде, и его жена жаловалась, что на него не напастись рубашек. Правда, самым серьёзным ранением оказалась отрубленная мочка уха.

Премьер-министр Италии Франческо Нитти, возмущённый поддержкой, оказанной Муссолини оккупации Фиуме приказал арестовать его по обвинению в «вооружённом заговоре против государства». Полиция, ворвавшаяся в редакцию газеты с обыском, обнаружила целый арсенал. Шкафы и ящики были заполнены бомбами и взрывчаткой. Несколько бомб были спрятаны даже в печи. На столе лежал заряженный пистолет и кинжал, а за ними на подставке — чёрный флаг фашистских штурмовых отрядов «ардити» с вышитым черепом. Несмотря на такую добычу, Муссолини был освобождён из-под ареста довольно скоро. Видимо, у него к этому времени в правительстве имелись сильные заступники.

В начале 1922 года оба враждующие лагеря начали готовиться к решительной схватке.

 

Под небом Германии

Русские большевики в пропаганде национал-социалистов изображались символом мирового зла, нацеленного на подчинение всех народов еврейскому доминированию. «Никогда не забывайте, что руководители сегодняшней России — это просто обычные преступники с руками по локоть в крови, — писал Гитлер. — Это отбросы человечества, которые воспользовались удачным стечением обстоятельств, подчинили себе великую страну и уничтожили тысячи лучших представителей интеллигенции… Не забывайте, что еврей-интернационалист, управляющий сегодня Россией, готовит Германии ту же судьбу».

Наоборот, успехи фашистов в Италии вызывали у нацистов восторг и желание подражать им во всём. Чёрные рубашки, древнеримский салют вытянутой вперёд рукой, лозунг «верить, подчиняться, сражаться!» — всё копировалось с благоговением. Пропагандисты партии теперь могли использовать простую и всем понятную формулу: «Гитлер — это немецкий Муссолини».

Тактика захвата городов небольшими вооружёнными отрядами, применявшаяся итальянскими фашистами в начале 1920-х, была использована нацистами в октябре 1922 года. Гитлер забрал все деньги, находившиеся в партийной кассе, и арендовал специальный поезд, на котором 800 вооружённых штурмовиков прибыли в город Кобург для проведения демонстрации по поводу Дня Германии. Не обращая внимания на протесты и запреты полиции, они развернули знамёна со свастикой и двинулись колонной по улицам. Тротуары были заполнены рабочими и социалистами, они начали осыпать демонстрантов бранью и плевками. Те пустили в ход палки и резиновые дубинки. Побоище оставило множество раненых на мостовой, и Гитлер был очень доволен. На своём лексиконе он называл это «пропаганда действием».

Многие немецкие промышленники и аристократы склонны были видеть в нацистах защиту от распространения коммунизма и негласно делали щедрые пожертвования в их казну. Важную роль играл в этом герой войны, генерал Эрих Людендорф. Поддержка такой видной фигуры поднимала престиж нового движения. Финансовые взносы поступали также из-за границы. Газета «Фолькиш Беобахтер» получала переводы чешских крон, из Цюриха приходили швейцарские франки, капитан Карл Мэйр получил дар в 90 тысяч золотых марок из Франции.

Выплата наложенных репараций оказалась не по силам Германии. Марка стремительно обесценивалась, семейные сбережения, копившиеся годами, превращались в ничего не стоющие бумажки. Та же судьба ждала все страховые полисы. На месячную пенсию уже нельзя было купить буханку хлеба. Оккупация Рурской области, осуществлённая Францией под предлогом неуплаты репараций, лишила страну 75 % потребляемого угля. Доведённые до отчаяния люди с надеждой вслушивались в призывы как Гитлера, так и Тельмана. Между февралём и декабрём 1923 года численность нацистской партии возросла на 35 тысяч членов.

В сентябре в Баварии было объявлено чрезвычайное положение. Вся власть оказалась в руках комитета из трёх человек. Должность верховного комиссара получил Густав Кар. Одним из его первых действий было наложение запрета на четырнадцать митингов, уже запланированных нацистами. Возмущённый Гитлер взывал к триумвирату: «Люди дошли до грани, необходимо показать им, что мы способны предпринимать решительные действия для преодоления кризиса. Иначе половина моих сторонников перекинется к коммунистам».

Восьмого ноября около трёх тысяч видных фигур мюнхенского политического мира собрались в самом большом пивном зале, чтобы отметить пятую годовщину революции, свергшей империю. Верховный комиссар Кар начал читать речь, разоблачающую марксизм. Внезапно около половины девятого в зал ворвалась группа вооружённых людей в стальных шлемах. Посредине прохода они установили крупнокалиберный пулемёт. Гитлер, с пистолетом в руке, взобрался на стул и выстрелил в потолок. Ошеломлённое собрание было вынуждено слушать нового оратора.

Он объявил, что здание окружено отрядом в 600 человек. Что их действия направлены не против баварского триумвирата, а против берлинского правительства, предавшего Германию. Оно объявляется низвергнутым. Баварскому триумвирату предлагается возглавить страну. Не выпуская пистолета из рук, Гитлер предложил всем троим проследовать за ним в контору ресторана, чтобы обсудить распределение ролей в новом правительстве. Себя он поставил во главе, Кару предлагалась роль премьера, другому члену триумвирата — военное министерство, третьему — управление полицией. Гитлер извинился за столь внезапное вторжение, но объяснил его тем, что ситуация не допускает промедлений. Если что-то пойдёт не так, у него в браунинге осталось четыре патрона: по одному на каждого члена триумврата, а последний — себе.

Когда участники совещания вернулись в зал, к ним присоединился появившийся там генерал Людендорф в парадном мундире и заявил, что поддерживает государственный переворот. Ликующий Гитлер объявил о создании нового правительства Германии и стал пожимать руки своим «министрам». Это был его звёздный час, к которому он шёл таким трудным путём. Растерянные участники собрания начали один за другим расходиться и исчезать в ноябрьской ночи.

Тем временем отрядам Рёма удалось захватить здание армейского штаба. Но заговорщики, видимо, плохо изучили итальянский опыт и упустили самое главное: не заняли телеграф и телефонную станцию. Посреди ночи одному из членов триумвирата удалось проникнуть туда и сообщить радиостанциям страны, что их заставили принимать участие в путче под дулом пистолета. Также он связался с армейскими подразделениями в окрестных городах и вызвал в Мюнхен войска лояльные правительству.

Ни армия, ни полиция не поддержали путчистов. Но они не могли смириться с поражением. Утром 9 ноября они собрали демонстрацию в две тысячи человек и двинулись в сторону здания Военного министерства. Первый кордон полиции они преодолели, однако на улице Резидентштрассе дорогу им преградил мощный отряд. Многие участники демонстрации были вооружены. Началась стихийная перестрелка, в результате которой погибли четверо полицейских и 14 путчистов. Геринг был ранен в ногу. Рядом с Гитлером был убит знаменосец, но сам он отделался вывихнутым в свалке плечом. Многим участникам демонстрации удалось скрыться, однако большинство главных путчистов вскоре были арестованы.

Суд над ними начался в феврале 1924 года и длился почти месяц. Судья на каждом этапе проявлял невероятную снисходительность к подсудимым. Гитлеру было разрешено явиться не в тюремной робе, а в штатском костюме с орденом железного креста первой степени на груди. Свои ответы на вопросы он превращал в длинные политические речи. Ему позволили допрашивать членов триумвирата, выступавших в качестве свидетелей. Не было упоминаний ни о погибших полицейских, ни о разрушенных зданиях, ни о имевших место хищениях денежных средств. Обвинение в государственной измене завершилось приговором к пяти годам тюремного заключения и штрафу в 200 золотых марок.

Содержание в тюрьме больше походило на пребывание в санатории. Камера представляла собой комфортабельную комнату на первом этаже, с широким видом на сельский пейзаж. Тюремщики иногда приветствовали узника негромким «Хайль Гитлер». Он получал горы дружеских писем и подарков. Посетители шли толпами, так что в какой-то момент он был вынужден ограничить их приток. Апрельские газеты сообщили, что отметить его тридцатипятилетие в большом зале собралось три тысячи человек. Заметки восхваляли человека, «который зажёг пламя свободы и народного самосознания в немцах».

В таких условиях началось писание книги «Мейн Кампф».

 

Под небом Китая

В отличие от России, Италии, Германии, Китай был страной, утратившей в 19-ом веке монархические традиции. Власть императора во многих регионах оставалась номинальной, жизнью людей распоряжались местные царьки, опиравшиеся на военную силу. Революция 1911 года изменила форму, но не могла мгновенно установить централизованное правление. Каждая провинция оказывалась подчинённой какой-нибудь военной группировке, которые вели бесконечную борьбу с соседями, а также часто раскалывались изнутри.

После смерти Сунь Ятсена в 1925 году Чан Кайши стал признанным лидером Гоминьдана. 20 марта 1926 года он совершил военный переворот в Кантоне, объявил чрезвычайное положение, арестовал ряд коммунистов, блокировал резиденцию советских военных советников. В июле НРА, имевшая около 100 тысяч штыков, начала знаменитый Северный поход, в котором ей противостояли крупные соединения местных милитаристов — дуцзюней. В качестве советского военного советника при ней находился известный военачальник Василий Блюхер. Армия националистов добилась успеха, к осени под контролем Чан Кайши оказались огромные территории в долине реки Янцзы.

В эти месяцы Мао Цзедун ещё активно участвовал в мероприятиях Гоминьдана, работал в отделе пропаганды. В мае его назначили директором Курсов крестьянского движения, собравших больше трёхсот слушателей, съехавшихся со всей страны. В докладе, прочитанном перед курсантами офицерской школы НРА, он обрисовал структуру китайской деревни, которую изучал в провинции Хунань. Во всех своих выступлениях и статьях он возвращался к тезису: «Если мы не привлечём на свою сторону крестьянство, революция не сможет победить».

Но крестьянская масса в Китае была крайне неоднородной. В ней существовали богатые и бедные кланы, которые смотрели друг на друга с затаённой враждебностью. Внутри кланов были разбогатевшие крестьяне «тухао» и «шэньши», сдававшие в аренду участки тем, кто был победнее. Отношения были патриархальными, они регулировались старинными обычаями, а не произволом богатых. Иногда бедные родственники получали на выгодных условиях аренды участки, находившиеся в собственности общины. Очень важна была военная защита со стороны дружин миньтуаней, нанятых для защиты от бандитов. Бандиты не обязательно нападали на крестьян, они облагали их поборами и защищали тех, кто исправно платил им откупное.

Делалось это по системе, напоминающей гангстерский рэкет. Очень красочно она описана в романе Перл Бак «Земля». Его герою, Вану, сильно досаждал дядюшка, требовавший то одного, то другого. Когда Ван попробовал взбунтоваться, дядя объявил ему, что он принадлежит к тайной шайке, имеющей свою базу в горах. Если племянник хочет, чтобы его скот, интвентарь и постройки были в безопасности, пусть лучше выполняет каждую прихоть дядюшки. Бедному труженнику ничего не оставалось, как взять дядю с его семьёй на полное содержание, говоря соседям, что это исполнение долга почтения к брату отца.

В нижнем слое сельского населения находились крестьяне-люмпены, которые не умели или не хотели эффективно трудиться на земле, а предпочитали побираться или уходить в бандитские шайки. Именно в этом слое Мао призывал вести пропаганду и искать поддержку. Под влиянием агитации коммунистов во многих областях были отменены выпускаемые Гоминьданом запреты на вступление люмпенов в крестьянские союзы. В результате многие тайные бандитские сообщества, всегда наводившие ужас на благонамеренных крестьян, были объявлены правомочными союзами.

Эти процессы приводили к росту вражды, беззаконий и всяческих насилий в деревнях. Босяки, попадавшие в союзы, издевались даже над небогатыми крестьянами, заявляли, что они все злые тухао. Голытьба облагала налогами и штрафовала всех, кого зачисляла в «мироеды». По сути, в эти годы китайские коммунисты задолго до захвата власти начали то, что в России несколько лет спустя назовут «раскулачиванием».

Раскулачники вламывались в дома тех, кто побогаче, резали свиней, отбирали продукты, третировала женщин. Не останавливались и перед расстрелами. Глумление над святыми местами и объектами религиозного поклонения происходило повсеместно. Хулиганы устраивали попойки в храмах, а старейшины ничего не могли с ними поделать.

Сам Мао занимался тем, что подводил теоретическую базу под необходимость революционного террора. «Революция не званый обед, не литературное творчество, не рисование и не художественная вышивка… Революция — это бунт, это беспощадное действие одного класса, свергающего власть другого класса… Нужно полностью свергнуть власть тухао и шэньши, а самих шэньши повалить на землю и ещё придавить ногой… В каждой деревне необходим кратковременный период террора… Когда выпрямляешь искривлённую вещь, непременно нужно перегнуть её в другую сторону, если не перегнёшь, то и не выпрямишь!».

В марте 1927 года в Ухани состоялся 3-й пленум ЦИК Гоминьдана. Под давлением левых и коммунистов он принял ряд постановлений, нацеленных на уменьшение власти Чан Кайши. Его лишили всех высших постов в партии. Было также решено сформировать новый состав Национального правительства, в котором два министерских поста были отданы коммунистам. Мао Цзедун активно участвовал в заседаниях пленума, выступал с речами, стал кандидатом в члены ЦИК.

И вдруг расклад политических сил в стране резко изменился. 21 марта в Шанхае вспыхнуло восстание рабочих, закончившееся успехом. Местный военный царёк был свергнут и изгнан, уже 22 марта в освобождённый Шанхай вошли части НРА. На следующий день был взят Нанкин. Казалось, Гоминьдан находится на пути к полной победе.

Однако поведение коммунистов на пленуме, а также в городах и деревнях ясно показало Чан Кайши, чего ему следует ожидать от союза с ними. Он повёл переговоры с банкирами и мафиози Шанхая. Банковская корпорация предоставила ему заём в три миллиона долларов и обещала семь миллионов в случае подавления рабочего движения. Ещё был заключён союз с вооружённой группой гангстеров «Зелёный клан», насчитывавшей десятки тысяч членов. Переворот был совершён 12 апреля, и в первые же два дня от начавшегося террора погибло около пяти тысяч человек и столько же было арестовано.

В Москве новости из Китая вызвали бурю негодования. Сталин засыпал КПК телеграммами. «Мы решительно стоим за фактическое взятие земли снизу… Надо вовлечь в ЦИК Гоминьдана побольше крестьянских и рабочих лидеров… Эту партию необходисо освежить… Надо ликвидировать зависимость от ненадёжных генералов… Пора начать действовать. Надо карать мерзавцев».

Но кары пока обрушивались только на самих коммунистов. В провинциях, находившихся под контролем армии Гоминьдана, начались казни. В городе Чанша и его окрестностях за двадцать дней было убито более десяти тысяч человек. Среди жертв террора оказались многие лидеры КПК и провинциального сельского союза. Мао Цзедун считал, что попыткам сотрудничать с Гоминьданом пришёл конец. Единственный оставшийся выход — вооружённое сопротивление. В конце августа на тайном собрании коммунистов Хунани было решено начать формирование войсковых подразделений.

С этой целью Мао отправился по уездам готовить «Восстание осеннего урожая». Но на одном из переходов он был схвачен дружинниками отряда миньтуаней. Те не знали, какая крупная рыба попалась им в сети, и повели пленника в свой штаб. Мао понимал, что в атмосфере террора против коммунистов его там не ждёт ничего кроме казни, и решился на побег. Десять лет спустя он подробно рассказал Эдгару Сноу, как вырвался от своих конвоиров, как взбежал на холм, поросший высокой травой (помогли тренировки юных лет!), как прятался там до захода солнца. Преследователи несколько раз проходили совсем близко, он уже терял надежду, но так и не был обнаружен. На рассвете беглецу удалось уйти в горы и, изранив босые ноги о камни, добраться до крестьянской хижины, где его приютили, снабдили едой и сандалиями.

К концу августа коммунистам удалось сформировать дивизию числом около пяти тысяч штыков. Но ни крестьяне, ни рабочие, ни шахтёры не оказали серьёзной поддержки этому войску. В первых же боях оно было разбито. Полторы тысячи уцелевших бойцов, повязав на шеи красные ленты, начали поход на юг. Они не были знакомы с местностью, не имели достаточных запасов продовольствия и патронов. Переходы под солнцем, эпидемия лихорадки, дезертирство — отряд постепенно таял. В конце октября, потеряв треть своего состава, он достиг высокой горы, носившей название «Гора пяти вершин». Кругом были только зелёные горы, покрытые хвойными деревьями.

«Восстание осеннего урожая» не было санкционировано Коминтерном, поэтому ЦК КПК исключил Мао Цзедуна из Политбюро за «военный авантюризм». Но он отказался признать критику справедливой. К остаткам его отряда вскоре присоединились два бандитских лидера со своими шайками. Так зародилась Красная армия Китая, которой было суждено провести в боях следующие два десятилетия.

 

Под небом Кубы

В мифологии Кубинской революции штурму казарм Монкадо, состоявшемуся 26 июля, 1953 года, отведено такое же почётное место, какое в мифологии революции Российской занимает «Кровавое воскресенье 9-го января 1905 года» или восстание на броненосце «Потёмкин». Историки и журналисты скрупулёзно восстанавливали поминутную хронику событий, имена участников, их вооружение, карты наносимых ими ударов, дальнейшие судьбы. В конце жизни Кастро с гордостью вспоминал эпизоды боя и заявлял, что всё спланировано было идеально и только цепочка непредвиденных случайностей помешала достигнуть успеха. Но непредвзятый читатель, ознакомившись с историей Монкадо не сможет заглушить в своём сознании простейший вопрос: НА ЧТО ОН НАДЕЯЛСЯ?

После прихода к власти диктатора Батисты открытая оппозиционная деятельность стала невозможной. Кастро пришлось уйти в тень, притвориться практикующим адвокатом, ведущим дела гаванских бедняков. На самом деле, он по-прежнему ничего не зарабатывал, жил на чеки, присылаемые отцом, а большую часть времени проводил в тайной вербовке участников революционного движения. Они не называли себя коммунистами, анархистами, социалистами или националистами. Их объединяла не идея, а преданность лидеру, который взялся вести их к великой цели — освобождению Кубы. Они все были «фиделистами».

В «Автобиографии» Кастро утверждает, что с каждым из участников «движения» он проводил интервью с глазу на глаз. Видимо, к этому времени он уже знал силу собственной харизмы и начисто отбросил принципы коллективного руководства. Вся организация выстраивалась строго по вертикали, лидеры отдельных групп часто не знали друг друга и подчинялись только вождю. Причем, и собрания групп, и военные сборы проходили в строгой секретности.

Удобным местом для сходок оказалась территория Университета, который и при Батисте сохранил экс-территориальность. Страна оправлялась от политической чехарды демократии, экономика была на подъёме, народное недовольство сходило на нет и не сулило поддержки заговорщикам. Примечательно, что среди них очень большой процент составляли испанцы, выходцы из семей республиканцев, бежавших на Кубу после победы Франко в 1939 году.

Сантьяго-де-Куба был выбран местом для нанесения удара по двум причинам: во-первых, Кастро хорошо знал этот город с детства, во-вторых, там в июле проходил традиционный карнавал, так что прибытие большого числа иногородних не должно было вызвать подозрений. Вечером 25-го июля два десятка автомобилей съехались к заранее снятой ферме в окрестностях города. Большинство машин были арендованы в Гаване или других городах. Кастро и пятьдесят лет спустя помнил, чем были вооружены участники, и с гордостью описывал их арсенал: бельгийские охотничьи ружья, «спрингфильды» с затворами, автомат Томпсона, и самая популярная — американская полуавтоматическая винтовка М-1. А главное: все были одеты в форму солдат кубинской армии.

Въедливому читателю здесь захочется засыпать повествователя вопросами: почему из Гаваны надо было гнать автомобили, а не покрыть 1000 километров гораздо дешевле на поезде? Сколько стоило оружие, шитьё формы, дорожные расходы, аренда фермы? Кто оплачивал расходы? Тактичный биограф не задавал Кастро этих вопросов. Он только спросил, как нападавшие должны были отличать в бою своих товарищей от кубинских солдат. И получил ответ: по обуви. Башмаки у нападавших были не форменные, а самые разные. Ведь это так просто: перед тем как стрелять, попроси противника показать, во что он обут, и роковая ошибка будет исключена.

Когда на ферму опустилась ночь, перед сотней съехавшихся революционеров выступил Кастро. В этот момент из его речи они впервые узнали, что им предстоит не учебная тренировка, как бывало раньше не раз в течение прошедшего года, а настоящий бой. Передовая группа обезоружит охрану у ворот, остальные проникнут на территорию казарм и станут брать в плен солдат и офицеров, которые, скорее всего, будут крепко спать после дня карнавальных увеселений. Не уточнялось при этом, следует ли будить спящих и предлагать им сдаться или пристреливать всех во сне.

Наступила тишина. Кто-то спросил:

— Сколько солдат находится в казарме?

— Точных данных у нас нет, но приблизительно — около тысячи.

Снова стало тихо. Наконец, заговорил один из лидеров:

— Сотня человек не может победить тысячу вооружённых солдат. Это спланированное самоубийство.

Его поддержал другой:

— Я готов занять место в передовом автомобиле. Но план выглядит для меня безумием, даже преступлением. Мы не имеем права посылать этих ребят на верную смерть.

Кастро смотрел на них с презрением и гневом.

— Тот, кто боится, может остаться здесь на ферме. Вы присоединились к движению добровольно, и принцпп добровольности сохраняется.

Вряд ли участникам были известны строчки Пушкина: «Есть упоение в бою и мрачной бездны на краю». Но их эмоциональное состояние явно наполнялось чем-то похожим на предсмертный восторг. Его впоследствии описала одна из участниц:

«Звёзды сделались крупнее и ярче, пальмы — выше и зеленее. Лица наших друзей — может быть, мы видим их в последний раз и запомним такими до гроба… Всё делалось лучезарным, дышало жизнью и любовью. Мы чувствовали себя лучше, добрее, красивее… Мы смотрели на Фиделя, и что-то говорило нам, что он останется в живых, потому что он должен жить».

Всё же около десятка добровольцев выбрали остаться на ферме. Ещё несколько автомобилей не доехало до казарм — то ли намеренно, то ли просто заблудились в рассветных сумерках в незнакомом городе.

Удался только первый пункт задуманного плана: «фиделисты», выскочившие из головного автомобиля, сумели обезоружить охрану и открыть ворота. Дальше всё пошло непредсказуемо, неумолимо приближаясь к катастрофе.

Кастро ехал во втором автомобиле. Он только начал открывать дверцу, как вдруг увидел, что сзади по улице приближается вооружённый патруль — двое солдат с ружьями наизготовку. Откуда?! Специальный дозорный наблюдал за казармами месяц и не видел никаких ночных патрулей. (Впоследствии выяснилось, что приказ о патрулировании был отдан только накануне, в связи с карнавалом.)

Невозможно определить, кто первый открыл огонь. Ожесточённая перестрелка вспыхнула на улице, перекинулась во двор. Эффект внезапности был безнадёжно потерян. Через дорогу от казарм стояло здание больницы, туда тоже была послана группа, чтобы прикрыть нападающих огнём из окон. Кастро описывает своё участие в бою без претензий на скромность, рисует себя стоящим посреди улицы и палящим по пулемётчику на крыше казармы, пытающемуся целиться в нападающих.

В какой-то момент он всё же понял, что операция провалилась, и приказал отступать. Сам побежал в здание больницы, чтобы отозвать застрявших там. (Из этого можно заключить, что радиосвязи между группами не было.)

— Каков был ваш план на случай отступления? — спрашивает биограф.

— План отступления?! Какого чёрта! — восклицает рассерженный Кастро. — Кто планирует отступление в операциях такого рода? Если бы не появился этот проклятый патруль, перепуганные солдаты в казармах начали бы сдаваться до последнего человека!

Верил ли он сам в это? Действительно ли рассчитывал на победу? Или в его душевных глубинах таилась непостижимая для нормального человека готовность к самоубийственной схватке, жажда пойти по стопам Хосе Марти, Эдуардо Чибаса, трёхсот спартанцев? Сегодня, когда тысячи террористов-самоубийц с такой лёгкостью взрывают себя во всех точках земного шара, имеем ли мы право считать подобные действия аномалией?

В течение нескольких последующих дней в Сантьяго-де-Куба шла охота за прятавшимися заговорщиками. Разъярённый Батиста отдал приказ за каждого погибшего при нападении солдата расстреливать десять пойманных. Суд над оставшимися в живых состоялся в сентябре. Кастро потребовал, чтобы с подсудимых сняли наручники, и судья выполнил его просьбу. Также ему было разрешено выступать на суде в роли собственного адвоката. Это дало ему возможность превратить заседание в запоминающийся спектакль.

Он тут же достал запасённую адвокатскую мантию и надел её. Говорил громко и уверенно, не как подсудимый или его защитник, а как обвинитель незаконной узурпированной власти. Давая показания суду, снимал мантию, потом надевал её снова. Он даже ухитрился вставить в свою речь перечень главных требований революционного манифеста «фиделистов»:

Восстановление конституции 1940 года. Арендаторы, трудящиеся на фермах, должны стать их собственниками. Работники и служащие промышленных и торговых предприятий должны получать 30 % от прибыли. Труженники на сахарных плантациях — 45 %.Вся собственность, захваченная в результате незаконных махинаций, должна быть конфискована.

Свою заключительную речь Кастро закончил фразой, которая тоже вошла в мифологию Кубинской революции: «История меня оправдает». Официальным кубинским исследователям пришлось впоследствии замалчивать и затушёвывать тот факт, что большие куски этой речи были почти дословным повторением того, что сказал Гитлер, когда его судили в 1924 году в Мюнхене за участие в атаке на здание Министерства обороны.

Кастро был приговорён к пятнадцати годам тюрьмы, остальные получили сроки от трёх до десяти лет. Находясь в тюремной камере на острове Исла де Пайнос (Сосновый остров), он продолжал активную пропагандную работу, научился вписывать лимонным соком тексты статей в просветы между строчками писем к родным, которые потом открывали их с помощью утюга и пускали в печать. Меньше чем через два года правительство Батисты выпустило его по амнистии, и он уехал в Мексику.

 

Камментарий четвёртый: О КАСТЕ ВОИНОВ

Когда рассказ идёт о самых страшных тиранах 20-го века, нам отрадно находить в их характерах отрицательные черты: лживость, кровожадность, самоуверенность, упрямство, бестолковость, лицемерие. Но справедливость требует, чтобы мы не отводили взгляд и от той черты, которая во всех культурах и на всех ступенях цивилизации вызывала и вызывает почтение или даже восхищение: их абсолютное бесстрашие перед лицом физической опасности.

Конечно, есть обстоятельства, в которых любой человек может неожиданно поразить нас, смело кидаясь в смертельную схватку на защиту своей страны, веры, семьи, чести. Однако в любом народе есть меньшинство, не просто обладающее смелостью, но постоянно рвущееся в бой. Для таких отсутствие опасности — как нехватка кислорода. Именно такие выберут пойти служить в армию или полицию, или пополнят ряды гангстеров и разбойников, или помчатся добровольцами на какую-нибудь далёкую войну. Именно такие во все века и у всех народов формировали особую касту воинов.

Сотни романов и исторических исследований рисуют нам подвиги преторианцев Древнего Рима, немецких псов-рыцарей, турецких янычар, французских мушкетёров, польских шляхтичей, украинских гайдамаков, российских гвардейцев и казаков, японских самураев. Иногда прирождённый воин сам брался за перо, и тогда мы получали возможность заглянуть в его внутренний мир через душевную призму Юлия Цезаря, Наполеона, Михаила Лермонтова, Эриха Ремарка, Эрнста Хемингуэя, Уинстона Черчилля.

Наша пятёрка тоже оставила обширные повествования о времени и о себе. Но обращаться с этими текстами приходится крайне осторожно, ибо авторы не обременяли себя требованием быть честными. Однако врали они порой так неумело, что сквозь их лакированные автопортреты здесь и там проступают жутковатые подлинные черты. Ведь и в судах неуклюжее лжесвидетельство часто проливает свет на подлинную картину преступления. Зато их принадлежность к касте воинов проявляется с пугающей откровенностью, ибо все пятеро были начисто избавлены от одной человеческой слабости: способности к состраданию.

В Индии каста воинов называлась кшатрии. Считалось, что им должны быть свойственны здоровое честолюбие, правдивость, благочестие и благонравие, хороший и развитый ум, умелое обращение с оружием, сила, выносливость и, конечно, смелость. В теории, именно эти качества и должны делать кшатриев достойными статуса правителя. Будем пользоваться словом кшатрии для обозначения касты воинов, чтобы избежать лингвистической, этнической, географической, исторической путаницы в исследовании данного феномена.

Попытки формировать касту кшатриев по принципу сословного наследования очень быстро приводили к печальным результатам. Почему-то кшатрии отказывались рождаться только у кшатриев, и военное сословие хирело. Монархи заметили это и стали искать обходные пути. Уже в 12-ом веке испанский король Альфонс Седьмой выпустил закон, «разрешающий простым испанцам вступать в рыцарское сословие, если они проявляли свойства, требуемые от смелого воина». Турецкие султаны пополняли корпус янычар, похищая младенцев у воинственных горных народов своей империи и воспитывая их в специальных школах. Пётр Первый увидел, насколько ослаб воинский дух бояр и детей боярских, и учредил «Табель о рангах», которая открывала путь к офицерским чинам смелой молодёжи из простонародья.

На племенной стадии существования человеческих сообществ быть воином считалось священной обязанностью каждого мужчины в возрасте от 15 до 60 лет. У скифов тот, кто за целый год не убил ни одного врага, окружался позором, его обносили почётной чашей на пирах. У американских индейцев, чтобы завоевать какой-то авторитет, право жениться, нужно было отличиться «на тропе войны», украсить себя скальпом иноплеменника. Норманские скальды прославляли в своих песнопениях только военные подвиги. Племя, в котором воинский дух ослабевал, обречено было погибнуть в безжалостной борьбе со свирепыми соседями, как погибли, например, гуроны, истреблённые почти до последнего в долгой войне с шестью племенами ирокезов, сумевшими объединиться..

Переход в государственную стадию невероятно усложнял задачу обороны. Разделение населения на четыре разряда — труженник, торговец, воин, священнослужитель — таило множество опасностей. Как создать воина, который был бы грозен для врагов, но не представлял опасности для собственных сограждан? И если есть такой особый психологический тип — кшатрии, что они будут делать в мирное время? Трудиться наравне с остальными? Но труд требует послушания и смирения, а кому нужен послушный и смиренный воин?

Человеческая цивилизация началась с подарка Прометея, однако подаренный им огонь нередко вырывался из полезных печей и уничтожал здания, посевы, леса, корабли. Государственная цивилизация началась с разделения функций на четыре слоя, она находится выше племенной, и армия — третья функция — составляет её необходимую часть. Но пожары армейских бунтов заполняют историю любого народа. Что же с этим делать? Мечты пацифистов перековать все мечи на орала можно уподобить призывам отказаться от пользования огнём из-за страха перед пожарами. Кшатрии рождаются в любом поколении и начинают жадно искать утоления своим воинственным страстям. Во времена мира правителям государств порой приходится искать какой-нибудь предохранительный клапан для выпуска их энергии.

Так, в Древнем Новгороде посадники смотрели сквозь пальцы на «подвиги» молодых людей, которые собирались в шайки «ушкуйников» и отправлялись на своих стругах по рекам грабить русские города в Задонщине и Приволжье. Швейцарцам, шотландцам, гессенцам разрешалось наниматься на службу в армии других государств. Елизавета Английская не возражала против того, чтобы её адмирал Фрэнсис Дрэйк и другие флибустьеры и приватиры вербовали себе команды для пиратских рейдов в британских портах. Французский король Луи-Филипп в 1831 году создал Иностранный легион, который формировался из иностранцев, оказавшихся во Франции, и французов, имевших проблемы с законом, и действовал только за пределами страны. Кастро, став диктатором, рассылал отряды своих трудно управляемых «барбудос» в Африку и Южную Америку.

В течение веков у многих народов кшатрии бережно сохраняли и соблюдали традиции дуэлей. Никакие запреты не действовали, никакие монаршьи указы не могли искоренить этот обычай. В империях и королевствах царила строгая иерархия титулов и рангов, но одновременно внутри существовала «свободная республика» кшатриев, республика чести, в которой шпага и пистолет уравнивали виконта с графом, поручика с полковником. Недаром простолюдин Муссолини с таким азартом ввязывался в дуэли — они были его «пропуском» в клан кшатриев.

Если предохранительный клапан не срабатывал или отсутствовал, кшатрии могли наброситься на правителей государства. Преторианцы свергали римских императоров, янычары — турецких султанов, русские стрельцы и гвардейцы — российских монархов, польские шляхтичи — ими же избранных королей, французские дворяне затевали в 17-ом веке военную «фронду» против династии Бурбонов.

Но и правители порой могли нанести опережающий удар по собственным кшатриям. В начале 14-го века французский король Филипп Фальшивомонетчик учинил страшный погром могущественного рыцарского ордена Тамплиеров с пытками, публичными судами, казнями, конфискациями. В веке 16-ом то же самое проделал Иван Грозный со своими боярами и князьями. В 1826 году турецкий султан Мехмед Второй обрушил регулярную армию и артиллерию на корпус янычар, выразивший недовольство военными реформами владыки. В этом же ряду стоит беспрецедентное уничтожение верхушки Красной армии, проделанное Сталиным в 1937-38 годах.

Черты кшатрия проступают в молодом человеке довольно рано. Александр Македонский, император Октавиан, Карл Двенадцатый шведский, Пётр Первый, Наполеон проявили свою невероятную воинственность совсем молодыми и были вознесены армией на пост предводителя. Драчливость, непоседливость, избыточная энергия, отвращение к усидчивому труду, непокорность — всё это окружающие замечали в пяти наших героях с юных лет. Потом к этому добавились два качества, сделавшие их фигурами уникальными. Первое: фантастическая самоуверенность, полная неспособность признать в чём-то свою неправоту. Второе: испытанная ими в молодости жестокость мира отлилась и осела в их душах непревзойдённой безжалостностью. Множество проявлений её будут описаны во второй части этого исследования.

Кшатрий, не нашедший себе чисто военного применения, скорее всего ударится в разбой. В Китае они становились хунхузами, в Италии — мафиози, в Советской России — «ворами в законе», во Франции вступали в шайки «рифифи». Влекут их и группировки политических экстремистов: «белые супрематисты», «чёрные пантеры», «красные бригады», японские «аум синрике». Кшатрий, оказавшийся неспособным кооперироваться с другими, кончит тем, что возьмёт винтовку и в одиночку учинит массовый расстрел в ближайшей школе или супермаркете.

Социологи и психологи склонны приписывать разгул преступности в стране росту безработицы и недостаткам образования. Но это — обычная иллюзия благомыслящего рационалиста. Никакими силами вы не сможете заставить прирождённого кшатрия честно трудиться. Ведь это такая скука! Биографии нашей пятёрки — лушая иллюстрация к этому правилу. Все они правдами и неправдами избегали любых видов службы, если где-то застревали, то на два-три месяца — не больше.

В пожаре любого бунта или революции кшатрии играют катализирующую роль. Они — как небольшой пучок растопки необходимой, чтобы превратить сыроватые дрова народной массы в пылающий костёр. То же самое можно сказать и о внутренних конфликтах, полыхающих или тлеющих сегодня в странах Азии, Африки, Южной Америки. Лозунги, под которыми выступают хамас, талибы, аль-кайда, Боко Харам, «Сияющий путь», «санданисты», ФАРК — это не причины, толкающие кшатриев на кровопролитную борьбу, а гораздо чаще лишь предлог. Никакими экономическими подачками, никакими «возвратами территорий», «восстановлением социальной справедливости» вы не сможете умиротворить прирождённого кшатрия и повернуть его на путь честного труженника. Тем более, что их лидеры, заговорившие о мире, рискуют быть убитыми собственными воинами, как убили в Египте Анвара Садата или в Израиле — Ицхака Рабина.

Ну, а как же решают эту проблему развитые индустриальные страны?

В них, мне кажется, установился некий баланс, распределивший кшатриев между преступным миром и правоохранительными органами. Гангстеры и полицейские ведут между собой перманентную войну, что поглащает их воинственную энергию и позволяет мирным людям существовать в относительной безопасности. США уже обогнали все остальные страны по числу заключённых в тюрьмах, да и по числу полицейских и тюремных надзирателей, думаю, держат одно из первых мест. Подросток-кшатрий сначала пробует свои силы, вступая в уличную банду, а годам к двадцати делает свой выбор, куда ему податься: в военный спецназ, полицию, к гангстерам, к террористам или рвануть в дальние страны, охваченные военной смутой.

Анализируя ситуацию в Европе 1930-х годов, Фридрих Хаек писал: «В Германии пропагандисты обеих партий знали, насколько легко обратить молодого коммуниста в нациста, и наоборот. Немало английских университетских преподавателей видели американских и английских студентов, которые, возвращаясь с европейского континента, не знали точно, к кому себя причислить — к коммунистам или к нацистам, но были твёрдо уверены в одном: в своей ненависти к либеральной западной цивилизации». И кшатрии имеют основания считать, что западная цивилизация не отдаёт им должного и пытается всячески ограничивать.

Переманивание кшатриев под свои знамёна — дело не простое. Успеха в нём не добьёшся одними речами, статьями, посулами. Необходимо продемонстрировать отчаянную решимость, чтобы показать свою способность быть атаманом, лидером, вождём. Именно это проделал Сталин ограблением Тбилисского банка, Муссолини — стрельбой в Форли, Гитлер — Мюнхенским путчем, Кастро — атакой на казармы Монкадо. И их репутация в глазах потенциальных кшатриев подскочила необычайно, геройский ореол манил к ним новых и новых сторонников, как свет маяка.

Важно помнить, что в середине 1920-х было изобретено и вошло в обиход оружие, которого не было ни у немецкого Томаса Мюнцера, ни у русского Пугачёва, ни у французского Дантона, ни у мексиканского Панчо Вилья, ни у украинского Махно, ни у других знаменитых разбойничьих атаманов прошлого. Когда радиовещание и кинохроника стали доступны во всех странах, любой новый главарь получал возможность скликать к себе сотни тысяч. И наша пятёрка использовала открывшуюся возможность полной мерой. А сегодня алкайда, талибы, ИГИЛ, Боко Харам имеют к своим услугам уже и интернет.

Одной арифметики недостаточно, чтобы оценить военную силу сплочённой группы кшатриев. Мы верим, что семеро самураев Куросавы или «Великолепная семёрка» Джона Стерджеса смогут превратить сотню мирных крестьян в военное подразделение, способное противостоять профессиональным бандитам. И германский Генштаб весной 1917 года поверил, что горстка большевиков, которой он устроил проезд из Швейцарии в Российскую империю, сумеет год спустя парализовать весь восточный фронт. А 11 сентября 2001 года 19 арабских кшатриев сумели уничтожить три тысячи своих заклятых врагов, не ждавших нападения. В индустриальную эру даже одиночка вроде Тимоти Маквея в Оклахоме или Андерса Брейвика в Осло могут устроить побоище с десятками и сотнями жертв.

Выше было сказано, что племенная структура человеческих сообществ подразумавает священным долгом каждого члена племени быть воином. Режимы, созданные в своих странах нашими персонажами, демонстрировали многими своими чертами возврат к примитивной племенной ментальности. И прежде всего — в культе воинского долга, в раздувании военного энтузиазма, в прославлении победоносных вождей и павших героев. В таком кругозоре иноплеменник — всегда скрытый или явный враг, подлежащий уничтожению. Неважно, что одни объявляли враждебным племенем евреев, другие — эксплуататоров-буржуев. В мусульманском мире враждебным племенем считаются все неверные. Важно то, что в странах, вернувшихся к племенному менталитету, прирожднным кшатриям гарантирован почёт, и поэтому они будут страстно защищать эти режимы.

В США этого ещё не произошло, но здесь культ кшатриев раздувается зрелищной индустрией. Кроме сотен художественных фильмов про гангстеров, убийц, «терминаторов», по крайней мере четыре телевизионных канала 24 часа в сутки демонстрируют полу-документальные часовые фильмы про «мокрые дела», про суды над убийцами, про их попытки избежать ареста или убежать из тюрьмы. Главные герои канала «Американская история» — либо военные, либо гангстеры. Очередная стрельба с множеством жертв будет муссироваться в новостях много дней, пока её не вытеснит какое-нибудь новое крупное несчастье. Любой подросток знает, что слава — вот она, рядом, только протяни руку и нажимай на курок. А расплата? Несколько лет блаженного безделья, в тёплой и светлой комнате, отличное питание, спортивные площадки, бесплатное медицинское обслуживание, даже библиотека и доступ к высшему образованию.

Во время Второй мировой войны союзы между государствами заключались и распадались под действием многих явных и скрытых причин. Но и глубинное чувство солидарности и взаимопонимания между кшатриями сыграло свою роль в том, что объединиться сумели те страны, в которых они захватили власть: Германия, Италия и Япония. А союз между Гитлером и Сталиным распался — в значительной мере потому, что в России кшатрии были изгнаны, расстреляны, отправлены в лагеря.

Если позволить себе закончить зтот комментарий какой-нибудь политической рекомендацией, она должна звучать примерно так:

В каждом народе существует некое воинственное меньшинство, которое может влиять на политическое и военное состояние государства с силой непропорциональной его численности. Захват этим меньшинством доминирующего положения в стране превратит её в опасного и непредсказуемого агрессора. Однако попытки подавления касты кшатриев сильно ослабят обороноспособность нации.

 

Летопись пятая. «ПУСТЬ СИЛЬНЕЕ ГРЯНЕТ БУРЯ»

 

В Петрограде

Защитники монархических режимов отстаивают принцип: «Воля монарха — закон». Ниспровергатели этих режимов призывают сделать законом волю большинства. Ведь это так просто! Подсчитывайте число голосов, поданых за ту или иную партию на честных свободных выборах, и вручайте победителям верховную законодательную и исполнительную власть.

В феврале 1917 года этот принцип восторжествовал над трёхсотлетней Российской империей. Большевики практически не принимали участия в Февральской революции. Всё их руководство находилось в тюрьмах, ссылках, эмиграции. Живой свидетель революцинных событий в Петрограде, поэтесса Зинаида Гиппиус, вела дневник:

«25 февраля. Трамваи остановились по всему городу. На Знаменской площади митинг… У здания Городской Думы была первая стрельба — стреляли драгуны… [Обер-прокурор Синода] Карташёв упорно стоит на том, что это “балет” — студенты, и красные флаги, и военные грузовики, медленно движующиеся по Невскому за толпой… Если балет — какой горький, зловещий… У либерало-оппзиционеров нет никакой связи с происходящим, даже созерцательно-сочувственной. Они шипят: какие безумцы! Нужно с армией! Надо подождать! Теперь всё для войны! Пораженцы!..

26 февраля. Часа в три была на Невском серьёзная стрельба, раненых и убитых несли тут же в приёмный покой под каланчу. Сидящие в Европейской Гостинице заперты безвыходно и звонят нам оттуда, что стрельба длится часами. Настроение войск неопределённое. Есть, очевидно, стреляющие, но есть и оцепленные, то есть отказавшиеся…»

К сожалению, ни сама Зинаида Гиппиус, ни её друзья из Государственной Думы не ходили сами в лавки за хлебом и не стояли морозными ночами в длинных очередях, тянувшихся на несколько кварталов в том феврале. Перебои со снабжением привели Петроград в состояние кризиса. Может быть, виновата была нехватка поездов и кораблей, вызванная войной, может быть, спекулянты только радовались подскоку цен, но так или иначе, у правительства не было административных рычагов для активизации доставки хлеба. Когда казаков посылали разгонять демонстрации голодных женщин, они отказывались, заявляя, что сами голодают и готовы грабить продовольственные лавки.

Отказались стрелять по бунтовщикам не только полки в Петрограде. 2 марта генералы, командовавшие фронтами, послали царю телеграммы с «верноподданической просьбой отречься от престола». Об этом же просили представители Думы, прибывшие в ставку, где находился Николай Второй. Опасаясь за судьбу своей семьи, остававшейся в это время в Царском Селе в окружении бунтующих войск, царь не нашёл в себе сил отстаивать права самодержца. Монархия пала, и стремительно начал набирать силу «русский бунт, слепой и беспощадный».

Российские ниспровергатели, ликовавшие в марте 1917 года по поводу падения династии Романовых, воображали, что теперь в стране легко восторжествуют принципы свободы и демократии. Толпы ликующих демонстрантов, украшенных красными бантами, шествовали по улицам. Пресса восхваляла «бескровную революцию», обходя молчанием все случаи бессудных расправ над «угнетателями», не упоминая даже о том, что в одном только Кронштадте взбунтовавшиеся матросы убили полторы сотни офицеров, включая двух адмиралов.

Если бы в Думу, занятую формированием Временного правительства, явился некий гость из будущего и объявил депутатам, что следующий 1918 год они будут встречать под властью большевиков, его бы, скорее всего, подняли на смех. Или начали бы спрашивать: «А кто это такие? Это та жалкая кучка смутьянов, требующая отмены частной собственности? Которая сейчас вышла из ссылок, тюрем, вернулась в страну из эмиграции? Да кто станет их слушать, кто пойдёт за ними?!».

Идолопоклонники демократии не понимают, что пресловутая «воля народа» не определяется числом голосов, поданых на выборах. Она определяется числом людей, готовых убивать и быть убитыми ради утоления своих страстей. Если какой-нибудь идее удастся сплотить воедино всего лишь 10 % населения, это меньшинство рано или поздно возьмёт верх над остальными 90 %, которые хотели бы просто мирно жить и трудиться внутри той государственной постройки, которая им досталась.

Именно этой работой сплочения вокруг идеи «разрушения мира эксплуататоров» страстно занялись выпрыгнувшие на политическую арену Ленин, Троцкий, Свердлов, Каменев, Молотов и другие большевики. Сталину досталась чуть ли не самая ответственная часть: руководить большевистской прессой. Уже в марте он и Каменев взяли контроль над газетой «Правда», над печатанием и распространением листовок. Ленин, по прибытии в Петроград в апреле, начал выступать с пламенными призывами к свержению буржуазного Временного правительства. Яростная пропаганда достигла такого накала, что уже 18 июня большевикам удалось организовать большую демонстрацию в Петрограде. Сталин так описал её в «Правде»:

«Солнечный ясный день. Шествие идёт к Марсову полю с утра до вечера. Бесконечный лес знамён… От возгласов стоит гул, то и дело раздаётся: “Вся власть Совету! Долой министров-капиталистов!”.»

На следующий день после демонстрации на совещании членов ЦК партии большевиков Ленин заявил: «Пора перейти к демонстрации силы пролетарских масс». Эту «демонстрацию силы» удалось осуществить 4 июля. Для поддержки демонстрантов приплыли вооружённые матросы из Кронштадта. Толпа собралась у особняка Кшесинской, на балкон вышли Луначарский и Свердлов. Но матросы требовали Ленина. После его выступления толпа двинулась к Таврическому дворцу, где заседала Дума. Весь день шли беспорядочные манифестации, вооружённые толпы заполняли улицы. Но к вечеру в город вошли воинские части с фронта верные правительству.

Зинаида Гиппиус записала в своём дневнике: «3, 4 и 5 июля — дни ужаса, дни петербургского мятежа. Около тысячи жертв. Кронштадцы, анархисты, воры, грабители, тёмный гарнизон явились вооружёнными на улицы… Для усмирения была применена артиллерия. Вызваны войска с фронта… Кадеты все ушли из правительства. (Уйти легко.)».

Умеренные политики ушли из правительства, потому что не хотели испачкать свою репутацию теми жестокими и недемократичными мерами, которые одни только и могли бы спасти страну в кризисной ситуации. Оставшийся у руля Керенский заметался. Сначала он выпустил приказ об аресте большевистских главарей. Троцкий и Каменев оказались за решёткой, но «вождя» Сталину удалось укрыть сначала на тайных квартирах, потом в шалаше под Сестрорецком.

Керенский тем временем потребовал, чтобы главнокомандующий, генерал Корнилов, двинул на Петроград надёжные части, сняв их с фронта. Но когда казачьий корпус под командой генерала Крымова стал приближаться, Верховный правитель вдруг изменил свою позицию: объявил Корнилова мятежником и призвал на защиту от него все «революционные силы», включая эсеров, анархистов, кронштадских матросов, даже красногвардейцев.

Большевистские агитаторы проникли в ряды корпуса Крымова, призывали казаков перейти на сторону революции, не служить «эксплуататорским классам». Корпус постепенно таял и после недолгого боя под Пулковым был отбит. Арестованных большевиков выпустили на свободу, и они возобновили агитацию за свержение Временного правительства и за выход из войны.

Это вызвало естественную тревогу в посольствах стран Антанты. «Они настоятельно призывали российских лидеров подавить партию большевиков, арестовать Ленина и Троцкого. Параллельно советовали генералу Корнилову осуществить военный переворот и свергнуть нерешительного Керенского».

Но Троцкий в октябре уже Председатель Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, практически второй власти в стране. Его арест может вызвать бурю. Спеша использовать раскол между Временным правительством и армией, Ленин начинает выступать за немедленный захват власти вооружённым путём. Каменев и Зиновьев не согласны с ним, выступают с протестами в печати. Но Сталин на стороне вождя. Он публикует в газете «Рабочий путь» обращение к населению, к рабочим и солдатам:

«Если все вы будете действовать дружно и стойко, никто не посмеет сопротивляться воле народа. Старое правительство уступит место новому, тем более мирно, чем сильнее, организованнее и мощнее выступите вы…».

Ленину удалось пересилить оппозицию, и 24 октября принято решение о начале восстания. «Раздаются последние приказы о захвате власти в столице. Всем дирижирует Троцкий. Разъезжаются партийные функционеры на боевые места. Член ЦК Бубнов — на железные дороги, член ЦК Дзержинский — захватывать почту и телеграф, Подвойский — наблюдать за Временным правительством».

С утра 25 начались захваты ключевых зданий в столице. Отряды Красной гвардии один за дригим захватили Государственный банк, Центральную электростанцию, почтамт, Варшавский и Московский вокзалы, взяли под контроль почти все мосты. Керенский умчался из столицы, чтобы лично найти поддержку во фронтовых частях, но министры всё ещё заседают в Зимнем дворце.

«К шести часам вечера Дворец начали покидать защитники. К полуночи остались лишь женский батальон и горстка юнкеров — можно было начинать. Из Петропавловской крепости и с крейсера «Аврора» ударили холостые выстрелы. Их услышал весь город. Затем раздался боевой выстрел из орудия у арки Главного Штаба. Карниз дворца был пробит. После выстрелов начался штурм дворца… В 1.50 ночи (уже 26 октябра) дворец был взят.»

Утро 26 октября было потом увековечено строчками большевистского поэта Маяковского, которые должны были заучивать все школьники в СССР:

Дул, как всегда, октябрь ветрами. Рельсы по мосту вызмеив, Путь свой продолжали трамы Уже при социализме.

 

В Риме

На выборах в парламент в 1919 году Муссолини получил только четыре тысячи голосов. Два года спустя их число подскочило до 178 тысяч. По всей стране движение фашистов набирало силу, они завоевали 35 депутатских мандатов. Что же могло произвести эту радикальную перемену в раскладе политических сил?

Немаловажную роль сыграл раскол, произошедший в лагере «красных»: весной на конгрессе в городе Ливорно коммунисты отделились от социалистов.

Другой фактор: потоком шли известния из России о страшном голоде и разрухе, которые наступили после победы большевиков в гражданской войне.

Третий толчок был тоже связан с событиями русской революции: на примере Октябрьского переворота в Петрограде итальянские фашисты увидели, что для захвата индустриального города нет нужды карабкаться на каменные стены и идти на штурм; достаточно оккупировать ключевые жизненные центры: почту, телеграф, вокзалы, мосты, электростанцию, водоснабжение.

Уже Габриэль Аннунцио использовал эту тактику при атаке на Фиуме. В Италии серия похожих захватов началась с Равенны: три тысячи фашистов под командой Итало Балбо в сентябре 1921 года, проделав шестидесятимильный марш по берегу Адриатического моря, овладели городом и портом без сопротивления. В мае 1922 года армия из 63 тысяч фашистов вошла в Феррару. Три недели спустя настала очередь Болоньи — в неё вошёл отряд из двадцати тысяч, разбил военный лагерь на улицах, площадях, между древних колонн.

Главным оружием социалистов в политической борьбе была организация демонстраций и забастовок. Отряды фашистов взяли на себя задачу подавления забастовок, что было не по силам полиции либерального государства. Запугиванием и прямым насилием они разгоняли забастовочные пикеты, охраняли штрейхбрейкеров, часто сами заполняли рабочие места, оставленные стачечниками. Так, они заступили на места машинистов и кондукторов, когда забастовали железные дороги, и развозили пассажиров, соблюдая расписание и не беря платы за проезд.

То же самое происходило и в сельской местности. Когда пастухи потребовали повышения заработнокй платы, семьдесят фашистов оседлали коней, превратились в ковбоев и перегнали стадо коров на те фермы, где нашлись охотники доить их. В долине реки По землевладельцев заставляли нанимать только тех крестьян, которые вступили в фашистскую партию и приветствовали друг друга поднятой рукой.

Всё это, конечно, не могло происходить без кровопролитных столкновений. В марте 1921 года в Миланском театре «Диана» была взорвана бомба — 20 человек погибших, 50 раненых. В 1922 году в районах Таранто и Мерано было сожжено больше ста местных штаб-квартир социалистов. Также было разгромлено и подожжено здание газеты «Аванти» в Милане. Стрельба на ночных улицах становилась обычным явлением, люди боялись выходить из дома.

Хотя Муссолини оставался бессменным лидером фашистского движения, это отнюдь не означало, что он имел абсолютный контроль над своими сторонниками. Например, в августе 1921 года он неожиданно подписал акт о примирении с социалистами, надеясь войти в коалиционное правительство вместе с ними. Поддаваясь своей страсти к риторическим эффектам, он заявил: «Если фашизм не пойдёт за мной в сотрудничестве с социалистами, тогда никто не заставит меня идти за фашизмом». Но радикальные лидеры фашистских группировок на севере — Итало Балбо, Дино Гранди, Роберто Фариначчи — решительно отказались следовать примеру вождя. И два месяца спустя политика компромиссов была отвергнута, и дуче снова громогласно призывал к государственному перевороту, который покончит с парламентом и либеральным государством.

Что же предлагалось взамен? В сентябре 1922 года Муссолини уже открыто заявлял, что с преклонением перед волей народных масс нужно покончить. «Сбросим с алтаря Его Святейшее Величество Демос!» Верховная власть будет принадлежать комитету из пяти фашистских олигархов, наподобие Директории, управлявшей Францией в период между якобинцами и Наполеоном.

Загадочным и решающим моментом оставался вопрос: как поведёт себя армия? Окажет ли она вооружённое сопротивление маршу фашистских колонн на Рим или сохранит нейтралитет? Многие офицеры сочувствовали новому политическому движению и тайно обещали Муссолини поддержку или, по крайней мере, невмешательство. Но можно ли было полагаться на эти обещания?

В августе 1922 года социалисты призвали страну к всеобщей забастовке. Муссолини объявил, что если забастовку не предотвратит правительство, это сделают фашисты. В Анконе, Легорне, Генуе они атаковали здания, принадлежавшие социалистам, уничтожали типографское оборудование их газет.

В октябре в Неаполе состоялся съезд фашистов, на который съехалось 40 тысяч сторонников. Он призвал правительство премьера Факты уйти в отставку. «Столетие демократии закончилось!», объявил Муссолини. Началась подготовка к «Маршу на Рим». В планировании этого марша тайно принимали участие и армейские офицеры высокого ранга. Четыре тысячи фашистов разбили лагерь в Тиволи, в 22 милях от Рима, готовясь захватить водохранилище, снабжавшее столицу водой, и электростанцию. В задачу другого отряда чернорубашечников из Тосканы входил захват железнодорожного узла Монтеторондо. На вокзал в Капуе был нацелен отряд из Неаполя.

Фашисты готовились к походу с большим энтузиазмом. Главной проблемой для них была нехватка оружия. Охотничьи дробовики, вилы, косы, кинжалы, дубинки — всё шло в дело, всё годилось. Где-то ограбили музей и вооружились мушкетами и пистолетами прошлого века. Где-то прокрались в полицейские казармы и очистили арсенал. Счастливцы сумели раздобыть динамитные шашки.

Утром 28 октября четырьмя большими колоннами фашисты двинулись в направлении Рима с юга и севера. Правительство выпустило указ о военном положении, но король отказался подписать его, опасаясь развязать гражданскую войну в стране. Он не питал любви к новому движению, но оно, по крайней мере, не требовало отмены монархии, как это регулярно и громогласно делали социалисты. Наоборот, в октябре 1922 года фашисты в статьях и речах выражали горячую поддержку трону, провозглашали тосты в честь короля и его семьи. Виктор Эммануил Третий спросил у командующего генерала Диаза, выполнит ли армия приказ остановить наступление на Рим. Генерал обещал приложить усилия к тому, чтобы вооружённые силы остались верны присяге, но посоветовал монарху не испытывать лойяльность армии, в которой было уже слишком много убеждённых сторонников Муссолини.

Не получив согласия короля на объявление военного положения, премьер Факта подал в отставку. Теперь опять всё зависело от того, что предпримут армия и полиция на местах.

С раннего утра армейские подразделения появились на улице перед зданием газеты «Пополо Италия» в Милане. Видимо, они ждали распоряжений из Рима: атаковать здание или защищать его от возможных нападений красных. В своих воспоминаниях Муссолини представляет дело таким образом, будто редакции пришлось отбиваться и он сам с ружьём в руках выскочил из дверей. Вдруг раздался шум моторов и из-за угла выехал танковый дивизион. Но дуче удалось вступить в переговоры с армейским командиром и условиться о перемирии.

Тем временем и в доме Муссолини, и в редакции раздавались настойчивые телефонные звонки. Когда дуче, наконец, взял трубку, звонивший из Рима генерал Читтолини сообщил ему, что король приглашает его без отлагательства приехать в столицу для консультаций.

«Мне нужно письменное приглашение», — объявил Муссолини, к которому вернулось обычное самообладание.

Телеграмма была вскоре доставлена, но и она не удовлетворила дуче.

«Не для консуальтаций, а для формирования нового правительства», потребовал он.

Это требование тоже было удовлетворено. Окончательный текст гласил: «Сеньору Муссолини. Очень срочно. К немедленному прочтению. Его Величество Король просит Вас незамедлительно прибыть в Рим, так как он желает предложить Вам взять на себя ответственность сформировать кабинет министров».

Прочитав текст вслух, Муссолини повернулся к своему брату Арнальдо и сказал: «Жаль, что наш отец не дожил до этого момента!».

На следующий день он прибыл в Рим и 30 октября встретился с королём. Это была не первая их встреча: пять лет назад король навещал военный госпиталь и дружески разговаривал с раненым берсальером Муссолини. Теперь на короле была военная форма, а на Муссолини — чёрная рубашка, пиджак, чёрные брюки и котелок. Такое облачение подчёркивало наметившееся разделение ролей: король будет стоять во главе государства и командовать армией, а на Муссолини ляжет реальное управление страной.

В час дня начался торжественный парад. Главные колонны фашистов не дошли до Рима сорока миль, поэтому многих привезли на поездах, захваченных для этой цели сочувствующими железнодорожниками. Армия в пятьдесят тысяч (Муссолини пишет, что их было 100 тысяч) шествовала перед дворцом несколько часов, неся пальмовые ветви. Муссолини отдал строгие приказы избегать любых насилий и пресекать попытки мести политическим противникам. К бывшему премьер-министру Факте была приставлена охрана из десяти фашистов. «Он потерял сына на войне, — сказал дуче. — Смотрите, чтобы ни один волос не упал с его головы!».

Выступая в парламенте две недели спустя, новый глава правительства вернулся к обычному грозному тону: «Я объявил в самых резких выражениях права революции. Указал на тот факт, что только добрая воля фашистов оставила революцию в границах законности и терпимости. Сказал, что этот унылый и серый зал я мог бы превратить в лагерь трупов. Заколотить двери парламента гвоздями и создать правительство из одних фашистов. Я воздержался от подобных действий — пока».

Так началось двадцатилетнее правление «фараона» Муссолини в Италии.

 

В Берлине

Своё пребывание в тюрьме Гитлер впоследствии называл «мой университет». Он имел достаточно досуга и комфорта, чтобы работать над «Мейн Кампф» и одновременно — читать, читать, читать. Огромные объёмы исторической, политической, экономической информации оседали слоями в его зеркальной памяти. В те годы публиковалось много мемуаров участников Первой мировой войны, и эти книги представляли для него особый интерес. Но он не искал расширения и обогащения своего мировоззрения. Его увлекало только то, что подтверждало его концепции мировой истории и придавало его предрассудкам видимость научной объективности.

Проведя в тюрьме меньше двух лет, Гитлер получил условное освобождение, а уже в 1927 году был снят запрет на его публичные выступления. Он возобновил их с удвоенной энергией, постоянно оттачивая ораторское мастерство. Нарочитая пауза перед началом речи, нагнетающая напряжение в зале; нерешительные вступительные фразы; постепенное нарастание эмоций; театральное использование жестов рук; драматичные повороты головы; всплески сарказма в адрес оппонентов; кресчендо доходчивых лозунгов — всё было нацелено на взвинчивание аудитории до экстаза.

Очень рано Гитлер понял, что из всех человеческих эмоций в людях легче всего раздувать ненависть. А так как его душа была с юности переполнена этим ходким товаром, речи его получались насыщенными неподдельной искренностью. Германия превыше всего, немцы — высшая раса, значит всё, что им угрожает, заслуживает беспощадной ненависти. Главные угрозы — демократия, пацифизм, марксистский интернационализм. Мировой еврейский заговор, конечно, получал свою долю проклятий, но в конце 1920-х антисемитская риторика слегка поослабла, уступив место новой теме: борьба за жизненное пространство для Германии, преодоление оков, наложенных Версальским договором.

Ведь всякому ясно, что главные возможности расширения жизненного пространства лежат на востоке. Не исключено, что захват его может начаться с заключения союза между Германией и Россией. «Но пусть никто не обманывает себя, воображая, что подписание союза с Россией исключает войну с ней. Все союзы, заключаемые без мысли о войне, есть вздор и бессмыслица». Мы видим, что фюрер не только планировал пакт Риббентропа-Молотова за пятнадцать лет до его заключения, но уже тогда готовился вскоре грубо нарушить его.

Нужно отдать должное здравомыслию немецкого избирателя. Ни умелое взвинчивание ненависти, ни обещания жизненного пространства, ни раздувание жидо-большевистской угрозы не принесло нацистам успеха на выборах 1928 года. Они получили в Рейхстаге только 12 мест, что соответствовала 2,6 % поданных за них голосов. Однако новоиспечённый депутат Геббельс записал в своём дневнике: «Мы входим в Рейхстаг, как волк входит в стадо овец». И они даже не удостаивали напяливать овечью шкуру, не скрывали своего презрения к Веймарской республике.

Что же должно было случиться, чтобы два года спустя нацисты смогли достичь невероятного успеха на выборах в сентябре 1930 года? 107 депутатских мандатов и 18 % голосов избирателей! Большинство историков сходится на том, что главной причиной был мировой финансовый кризис, начавшийся с краха Нью-Йоркской биржи в октябре 1929. По Германии он ударил очень тяжело. Её экономика в значительной мере опиралась на американские краткосрочные займы. Начавшаяся депрессия резко сократила их поступление, что вызвало сокращение производства, рост цен, снижение реальной заработной платы. Уровень безработицы приблизился к 20 %.

Для политиков социалистического направления Большая депрессия явилась новым аргументом в поддержку тезиса: рыночное регулирование экономики грозит катастрофами, необходим строгий контроль со стороны государства. Но американский мыслитель Томас Соуэлл вгляделся в события 1930 года и указал на тот факт, что крах биржи в октябре не повлёк за собой подскока безработицы в США. Полгода спустя она ещё измерялась умеренной цифрой в 6 %. Но летом 1930 года правительство президента Гувера резко повысило тарифы на экспорт американской продукции. Торговые партнёры Америки в Европе и Азии, естественно, ответили тем же. Мировой товарооборот замедлился и именно тогда безработица возросла в три раза. Именно вмешательство правительства в рыночный процесс, считает Соуэлл, вызвало торговую войну и мировой кризис.

Обеднение населения в Германии шло параллельно с развалом финансовой системы. Осенью 1931 года два крупнейших банка объявили банкротство. Пропаганда нацистов вовсю использовала бедственное положение страны для атак на Веймарскую республику. Гитлер демонстративно отказывался от участия в совместных ланчах политических лидеров, заявляя, что он не может пировать, когда тысячи его сторонников вынуждены сидеть на хлебе и воде.

Пропагандные усилия обходились недёшево, и Геббельс жаловался на нехватку средств. Тем не менее постоянно вводились дорогостоящие технические новации. На свои многочисленные выступления в различных городах Гитлер теперь прибывал не на поезде или автомобиле, а самолётом. Было также выпущено 50 тысяч грамофонных пластинок с его «Призывом к нации». В нём он утверждал, что партии, заседающие в Рейхстаге, нацелены на защиту интересов тех или иных групп, и среди них только национал-социалисты борются за судьбу всего немецкого народа.

Весной 1932 года должны были пройти выборы президента. Чтобы принять в них участие, Гитлеру пришлось срочно — двадцать лет спустя после переезда из Австрии — принять германское гражданство. Две прежние попытки у него провалились. На этот раз ему было устроено место советника в Министерстве культуры провинции Брауншвейг. Должность государственного чиновника предоставляла право на гражданство, и в феврале 1932 Гитлер торжественно дал присягу охранять конституцию государства, которое он собирался ниспровергнуть.

Предвыборная кампания была заполнена парадными шествиями, речами, газетными призывами, разбрасыванием листовок. 27 февраля Гитлер выступил в центральном спортзале Берлина перед 27 тысячами слушателей. Но результаты горько разочаровали его. Против 49 % голосов, поданных за маршала Гинденбурга, он набрал 30 %. Кандидат коммунистов Эрнст Тельман получил 18 %.

Сразу после своего переизбрания президент Гинденбург приказал распустить формирования нацистских штурмовиков. Основанием для этого послужили документы, найденные полицией Пруссии в местном штабе нацистов, ясно указывающие на подготовку военного переворота и захвата власти в случае избрания Гитлера.

Завершение выборов не ослабило накал политической борьбы, наоборот — обострило. Коммунисты и нацисты ввязывались в схватки друг с другом по всей Германии. В июне-июле было зарегистрировано 113 политически мотивированных убийств, сотни людей получили серьёзные ранения. Тень полномасштабной гражданской войны нависала над страной.

Пока на улицах лилась кровь, политические партии в Рейхстаге пытались демонстрировать свою высокую принципиальность, погружаясь в дебаты о второстепенных проблемах. До какого уровня следует повысить долю нанимателя в оплате страховки по безработице — до 3,5 % от зарплаты работника или до 4 %? Такого пустяка было достаточно, чтобы споры зашли в тупик и правительственная коалиция развалилась, что потребовало новых выборов. В 1932 году избирателям пришлось отпрвляться к урнам пять раз. В разгаре экономического кризиса всё это вело к глубокому разочарованию в Веймарской республике и в демократии вообще.

Политический кризис ощущался на всех уровнях правительственной пирамиды. В сентябре Рейхстаг проголосовал за отставку правительства Рейхсканцлера Папена 512 голосами против 48. Кажется, это был единственный случай, когда депутаты от национал-социалистов дружно голосовали за меру, предложенную коммунистами.

Тем временем за кулисами шли напряжённые переговоры о создании правительства с участием нацистов. В ноябре Гинденбург встретился с Гитлером и выразил надежду на то, что его партия сможет найти общий язык с другими политическими движениями правого толка. Немецким патриотам следует действовать сообща — не правда ли? Но Гитлера не устроило просто занятие нацистами нескольких министерских постов. Он потребовал для себя пост рейхсканцлера — иначе он прекращает переговоры.

Его соратники были в шоке. Даже им представлялось чрезмерным на этом этапе требовать пост главы правительства. Разве не лучше удовлетвориться несколькими министерствами и постепенно расширять власть и влияние? Однако Гитлер был непреклонен. Нацисты примут участие в управлении разваливающейся страной только при условии, если их фюрер будет стоять во главе. Иначе всё пойдёт по-прежнему, и нацонал-социалисты будут разделять вину за крах нации вместе с остальными.

Президент Гинденбург долго колебался. В его глазах Гитлер был просто истеричный выскочка, сумевший сыграть на низких страстях толпы. Верхние круги немецкой элиты разделяли это мнение. Генерал Людендорф, разочаровавшийся к этому времени в нацистах, прислал президенту письмо, призывая ни в коем случае не поддаваться нажиму. С другой стороны, старый воин Гинденбург отдавал должное солдатским свойствам ветерана войны: упорству, смелости, железной воле. Ничего этого он не видел в других политиках. Перед глазами его также был пример Италии: там десять лет назад, в аналогичной ситуации, король вручил бразды правления Муссолини, и страна избежала гражданской войны, достигла стабильности и международного престижа.

Гитлер был согласен на то, чтобы большинство министерских портфелей в его правительстве достались консерваторам. У президента оставалась надежда, что профессиональные политики традиционной закалки сумеют гарантировать сохранность республиканских традиций и удерживать нацистов от авантюр. В конце января 1933 года роковое решение было принято.

Тридцатого числа, после полудня, Гитлер, в сопровождении своих министров вошёл в президентский кабинет. Гинденбург приветствовал их короткой речью, в которой выразил удовольствие видеть политиков-патриотов наконец-то объединившимися. Гитлер принёс присягу, обязавшись выполнять работу рейхсканцлера не в интересах своей партии, а на благо всей нации. Он также пообещал соблюдать права президента, охранять конституцию и после следующих выборов вернуться к парламентскому правлению.

Вечером Геббельс записал в своём дневнике: «Это какая-то сказка!».

И действительно, каким другим словом можно было охарактеризовать поворот судьбы, вознёсший неудавшегося художника, окопного солдата, кабацкого демагога, отбывшего тюремный срок преступника на пост главы крупнейшего государства Европы?

 

В Поднебесной

Чем больше людей скопится у ворот, тем длиннее получится очередь, тем дольше она будет протискиваться через узкую калитку. В Китае людей больше всего, поэтому можно ожидать, что его переход из земледельческой эры в индустриальную окажется самым долгим. Во всяком случае гражданская война в этой стране растянулась на рекордные 22 года.

Подробный рассказ о жизни «великого кормчего» в 1930-40-е годы превратился бы в монотонный перечень крупных и мелких боёв, перегруженный именами китайских военачальников и географическими названиями, ничего не говорящими русскому читателю. Для целей нашего исследования нет нужды воспроизводить историю этой войны — с этим успешно справляется многонациональная когорта современных историков. Воспользуемся их трудами и ограничимся здесь сжатой хронологией основных событий между 1927 и 1949 годами.

1928, апрель. Отряды Мао Цзедуна и Чжу Дэ объединяются и получают название 4-го корпуса Рабоче-крестьянской революционной армии Китая.

Июнь-июль: в СССР, в селе Первомайское Московской области проходит Шестой съезд КПК, на котором Мао заочно избран членом ЦК.

Чан Кайши создаёт центральное правительство Китая, Гоминьдан — во главе однопартийной диктатуры.

1929: Войска Мао и Чжу Дэ завоёвывают сельские территории, создают там советы, объявляют советскую власть. ЦК КПК критикует Мао за его действия, но он отказывается менять свою тактику

Октябрь — в Америке происходит крах биржи.

1930: Лидер китайского Политбюро Ли Лисань настаивает на операциях в городах. Мао дважды пытается взять Чаншу, но несёт большие потери.

Октябрь. Создаёт партизанскую базу в юго-западной Цзянси.

Ноябрь. Гоминьдановцам удаётся арестовать жену Мао Ян Кайхуэй. От неё требуют публично отречься от мужа. Она не соглашается, и её казнят. Сыновей забирает бабушка. Мао посылает 30 юаней на похороны. К этому моменту он уже два года жил с другой женщиной, которая родила ему дочку.

Декабрь. Коммунисты отбивают первый карательный поход войск Чан Кайши.

1931: Апрель-сентябрь. Войска коммунистов отражают новые карательные походы Чан Кайши.

Сентябрь: Япония вторгается в Маньчжурию.

Ноябрь: Мао Цзедун руководит Первым Всекитайским съездом советов, объявляет о создании Китайской Советской Республики, избран председателем её ЦИК.

В Северном Китае кончается период двухлетнего голода, унёсшего жизни от пяти до десяти миллионов человек.

1932: февраль-март — Красная армия отражает четвёртый поход Гоминьдана.

Апрель — Правительство Советского Китая объявляет войну Японии.

Японские войска ведут бои в Шанхае.

1933: январь — руководство ЦК КПК переезжает в Центральный советский район.

Красная армия борется против пятого карательного похода.

1934: январь — Второй Всекитайский съезд советов, Мао переизбран председателем, но снят с поста главы Совнаркома.

Октабрь — Красная армия, потерпев поражение от войск Гоминьдана, уходит в Великий поход.

1935: март — Мао назначен фронтовым политкомиссаром Красной армии.

Лето — отряды Мао соединяются с войсками Четвёртого фронта Красной армии. Великий поход продолжается.

Июль-август — в Москве проходит Седьмой конгресс Коминтерна, на котором постановлено образовать единый антияпонский фронт в Китае. Начинается прославление Мао Цзедуна.

Ноябрь — Мао становится лидером Северо-Западного советского района Китая.

1936: Американский журналист Эдгар Сноу пробирается в расположение Красной Армии, и Мао даёт ему большое автобиографическое интервью, на основании которого Сноу выпустит книгу «Красная звезда над Китаем».

Мао предлагает Гоминьдану перемирие, чтобы объединить силы дла борьбы с японцами. Чан Кайши отвергает предложение и планирует новый поход против «красных».

Помощник Чан Кайши арестовывает его и требует, чтобы перемирие с коммунистами было заключено.

1937: Июль — Япония начинает вторжение в Китай.

Сентябрь — коммунисты и Гоминьдан заключают союз для совместных действий против Японских войск.

Мао пишет труды по тактике революционных войн.

1938: Июль — Коминтерн в лице своего председателя Георгия Димитрова извещает ЦК КПК о том, что Москва признала Мао Цзедуна вождём китайского народа и призывает коммунистов сплотиться вокруг него.

Войска Гоминьдана под натиском японцев отступают на запад, армия коммунистов начинает партизанскую войну за линией японского фронта

1939: Мао формулирует теорию «Новой демократии».

Быстро растёт популярность коммунистических идей и численность Красной армии.

Сентябрь — начало войны в Евпропе знаменует слияние военных конфликтов в Китае с ходом Второй мировой войны.

1940: Март — Чжоу Эньлай привозит из Москвы 300 тысяч долларов.

Разрыв союза между коммунистами и Гоминьданом. Чан Кайши атакует соединения 4-ой армии.

1941: июнь — Нападение Германии на СССР.

Июль — несмотря на начало войны Политбюро принимает решение отправить КПК миллион американских долларов.

Декабрь — нападение Японии на Перл-Харбор. Гоминьдан начинает получать военную поддержку от США.

1942: Февраль — Мао начинает широкомасштабную «чистку» коммунистической партии, которая сводится к суровой критике отклоняющихся от центральной линии.

Известный политический мыслитель Лю Шаоци объявляет, что Мао Цзедун разработал новый «азиатский» вариант марксизма.

1943: Идеи «Новой демократии» завоёвывают популярность среди крестьян и интеллигенции.

Чжоу Эньлай объявляет, что численность КПК достигла 800 тысяч, а Красная армия освободила территории, население которых оценивается в 100 миллионов.

1944: Американские военные советники прибывают в Яньань, столицу коммунистических районов.

1945: Апрель-июнь 7-й съезд КПК. Он принимает новый устав партии, в котором объявлено, что идеи Мао Цзедуна должны быть «путеводной звездой» во всей работе коммунистов. На первом после съезда пленуме его избирают Председателем ЦК, политбюро и Секретариата ЦК.

Август — Япония капитулирует.

Осень — Мао ведёт переговоры о мире с Чан Кайши.

1946: Мирные переговоры не увенчались успехом.

Июнь — начало новой гражданской войны с Гоминьданом.

1947: В книге «Текущая ситуация и наши задачи» Мао Цзедун излагает стратегию и тактику войны с националистами.

Апрель — Красная армия снова берёт центральный оплот коммунистов — город Яньанг.

1948: Несмотря на поддержку американцев, армия Гоминьдана терпят полное поражение в Маньчжурии.

Осень — победное наступление красных на восточные территории Китая.

1949: Январь — войска Народно-освободительной армии Китая входят в Пекин.

Апрель-май — она берёт Нанкин и Шанхай.

Чан Кайши с остатками своей армии укрывается на острове Тайвань.

Октябрь — Мао Цзедун провозглашает Китайскую народную республику, избран Председателем Центрального народного правительства.

1950: Январь-февраль — Мао Цзедун посещает СССР с официальным визитом. Ведёт переговоры со Сталиным. Заключает договор о дружбе, союзе и взаимопомощи.

 

На Кубе

Может возникнуть впечатление, что свой жизненный путь Фидель Кастро прокладывал, постоянно сверяясь с биографией своего кумира — борца за независимость Кубы, Хосе Марти. В 1895 году знаменитый революционер приплыл с отрядом вооружённых сторонников освобождать родину от захватчиков. Значит сейчас, шестьдесят лет спустя, мы должны последовать его примеру. И с первых же дней пребывания в Мексике в 1955 году Фидель начал активную подготовку военного десанта по четырём направлениям: вербовка бойцов, пропаганда революции, сбор денег, закупка оружия.

Для тренировки рекрутов были арендованы несколько домов в бедных кварталах. Один из лидеров вспоминал потом: «Дисциплина была военной. Нам запрещалось разговаривать с кем-нибудь на улице, поддерживать отношения, давать свой адрес, говорить по телефону… В каждом доме был трибунал из двух-трёх человек, который контролировал остальных и мог даже присудить к смерти… Такое случалось».

Инструкторы с военным опытом обучали рекрутов обращению с оружием и взрывчаткой, стрельбе, тактике боёв в горных лесах. Было приказано сдать зубную пасту, крем для бритья, мыло, потому что все это «предметы роскоши» не понадобятся в партизанской жизни. Тогда же, летом 1955 года произошла первая встреча Фиделя Кастро с Че Геварой. Историки потом сравнивали союз этих двух революционеров с другими похожими «дуомвиратами»: Линин и Троцкий, Гитлер и Геббельс, Мао и Чжу Де.

Главным полем распространения пропаганды, следуя примеру Марти, Кастро сделал США. Он публиковал статьи в испаноязычных газетах, выступал перед заполненными залами во Флориде, Филадельфии, Нью-Йорке, Коннектикуте. В конце каждого выступления ковбойская шляпа отправлялась по рядам и возвращалась набитая долларами.

Но главным источником финансирования были богатые противники Батисты, жившие в эмиграции. Экс-президент кубинского Банка Развития, Хусто Каррилло, связанный с офицерами, готовившими переворот против диктатора, принял Кастро, тайно посетившего его в Юкатане. Они провели вместе три дня, обсуждая будущее Кубы. В какой-то момент Каррилло, знавший Кастро-старшего, сообщил своему гостю, что тот недавно из-за плохого урожая должен был заложить ферму. Фидель вдруг разразился гневными тирадами в адрес отца, объявил, что он больше не желает слышать о нём.

— Да, но мне известно, что вы продолжаете принимать от него по сто долларов в месяц, — заметил Каррилло.

— Эти деньги нужны революции, — отрезал Фидель.

Его встреча с бывшим президентом Кубы Карлосом Прио тоже была устроена под покровом секретности. Фиделю пришлось вплавь пересечь реку Рио-Гранде, отделявшую Мексику от Техаса. В течение нескольких часов он ораторствовал перед холёным миллионером о том, какие перспективы откроются в освобождённой Кубе для всех сторонников демократии, справедливости, свободной прессы, парламентского правления. Его ораторское искусство было вознаграждено взносом в сто тысяч долларов.

Теперь ликующий Кастро смог активизировать закупку оружия, используя свои связи с американскими и мексиканскими гангстерами. Также за 20 тысяч была куплена яхта «Гранма», которой суждено было войти в мифологию Кубинской революции. Она имела два небольших дизельных мотора и была рассчитана на 25 пассажиров. Когда под покровом ночи 25 ноября 1956 года отряд в восемьдесят человек с оружием и припасами погрузился на неё, она осела так, что борта едва возвышались над водой. Теснота была такая, что спать люди могли только сидя или по очереди. Вскоре у непривычных путешественников началась морская болезнь. Один только Кастро оставался бодрым и неутомимым, заряжал остальных энергией и оптимизмом.

Расчёт был выйти из Мексиканского залива и достичь северо-восточного побережья Кубы в хорошо знакомой Фиделю провинции Ориенте за пять дней. Но перегруженное судёнышко не могло развить нужной скорости и доплыло до цели только на день седьмой. Последствия этого опоздания были трагическими. Запланированное синхронно народное восстание в Сантьяго-де-Куба не получило поддержки и было подавлено с большими потерями. Руководивший восстанием революционер Франк Пайс чудом остался в живых.

Высадившиеся десантники двинулись на восток, надеясь найти укрытие в горах. На третий день самолёт-разведчик обнаружил их, и вскоре крупные подразделения армии Батисты атаковали «фиделистов» с разных сторон. Разгром был полным, но Фидель и двое его соратников сумели спрятаться в густых кустах на опушке леса. После одиннадцати дней блужданий братьям Кастро удалось отыскать друг друга в горах Сиера Маэстра.

— Сколько ружей у тебя есть? — спросил Фидель.

— Пять, — ответил Рауль.

— И у меня два. Ура! Семь ружей — этого хватит для победы!

Но до победы было ещё далеко. Началась упорная партизанская война, заполненная внезапными атаками на небольшие армейские посты, отступлениями в горные ущелья, актами саботажа, включавшими поджоги полей сахарного тростника. Не пожалели и поля, принадлежавшие матери Кастро, и она долго не могла простить сыну это.

Уже в феврале 1957 года Кастро отправил в Гавану верного человека с чётким заданием: отыскать какого-нибудь американского журналиста и уговорить его посетить партизанскую базу. Вскоре опытный корреспондент «Нью-Йорк Таймс» Герберт Мэтьюс прибыл в расположение «фиделистов» в горах Сиера-Маэстро. За его плечами была долгая карьера, включавшая репортажи о занятии Пекина войсками Чан Кайши в 1929 году, о вторжении войск Муссолини в Эфиопию в 1935, о гражданской войне в Испании. Несмотря на весь свой опыт, он оставался романтиком, рвавшимся защищать «правое дело». Кастро, почувствовав это, сумел устроить для него соответствующий спектакль.

Во время его беседы с журналистом вооружённые «фиделисты» должны были с занятым видом проходить взад-вперёд на виду у гостя, изображая военный лагерь переполненный бойцами. То один, то другой приближался к беседующим и докладывал: «Команданте, прибыл связной от колонны № 1… Команданте, получено сообщение от бригады, наступающей на Сантьяго-де-Куба…» В результате в «Нью-Йорк Таймс» в конце февраля начала публиковаться серия статей Мэтьюса, описывавших «кубинскую повстанческую армию, возглавляемую харизматичным лидером, уверенным в скорой победе сил демократии над безжалостным диктатором».

На самом деле в те дни «армия» насчитывала хорошо если несколько десятков человек. Революционное движение было распылённым, оно состояло из многих соперничающих групп, не умеющих координировать свои действия, сильно расходившихся в своих политических устремлениях. 13 марта 1957 года группировка, именовавшая себя Революционным Директоратом, совершила атаку на президентский дворец в Гаване, такую же безнадёжную, как атака на казармы Монкадо в 1953. Трупы атаковавших остались на площади перед двоцом, и среди них — тело их молодого лидера, Хосе Эчевериа.

Трудно складывались отношения между Кастро, опиравшимся на сельское население, и лидером городских революционеров, Франком Пайсом. Убеждённый демократ, верующий католик, Пайс с тревогой замечал растущее влияние коммунистов в подразделениях, руководимых Че Геварой и Раулем Кастро. В своих письмах Фиделю от укорял того за отказ поддерживать выступления в городах, настаивал на перестройке структуры революционного движения. Жизнь Пайса в городском подпольи была полна опасностей. Полиция шла за ним по пятам и, наконец, в июле 1957 года выследила и убила.

Десятки тысяч провожали тело Пайса на кладбище в Сантьяго-де-Куба. Но в воспоминаниях Кастро имя этого революционного лидера, соперничавшего с ним, упоминается лишь мельком. Не упоминается также о том, что местонахождение Пайса было обнаружено полицией благодаря телефонному звонку, сделанному в нарушение всех правил конспирации. Что знакомая Пайса призналась, что это она звонила ему за десять минут до его гибели. Цель звонка? Спросить, почему он пропал, не случилось ли чего. Звали звонившую Вилма Эспен, она была коммунисткой, любовницей, а потом и женой Рауля Кастро.

В то время как Фидель осуществлял политическое руководство движением, главная работа по созданию боеспособной армии легла на Рауля. И он показал себя блестящим организатором. Начиная с марта 1958 года в горах Сиеры был открыт Второй фронт, состоявший из шести колонн. За девять месяцев эти колонны провели 250 боёв с регулярной армией. Официальный отчёт о победах перечисляет захваченные трофеи: шесть самолётов, пять судов, 12 танков. Потери: 160 повстанцев и две тысячи солдат режима.(Скептический читатель имеет право проверить эти цифры по другим источникам.)

В какой-то момент отряду Рауля удалось захватить автобус с американскими моряками, возвращавшимися из отпуска на базу Гуантанамо. На переговоры об их освобождении прибыли американский консул в Сантьяго со своим помощником. «Фиделисты» выдвинула два требования: а) чтобы США прекратили поставлять оружие режиму Батисты; б) чтобы прекратили заправку его самолётов на своей базе. Переговоры тянулись несколько дней, и каждый день вертолёт «фиделистов» доставлял очередную пару моряков, и консул давал расписку об их освобождении. Вся Америка следила за ходом освобождения, и это сильно подрывало репутацию Батисты, который больше не мог гарантировать безопасность иностранцев в своей стране.

Почти все американские дипломаты на Кубе склонялись на сторону повстанцев и активно помогали им. Сотрудник посольства в Гаване инструктировал приезжих журналистов, как им пробираться в расположение партизан. Туда же, с помощью консула, была доставлена радиостанция, вскоре начавшая вещать на восточные районы острова. Много сочувствующих кубинцев служило на базе Гуантонамо, и с их помощью протекала контрабанда оружия.

В апреле 1958 года Объединённый комитет демократических сил призвал страну к забастовке. Участников призывали забрасывать камнями и коктейлями Молотова полицейские участки и машины. Большого успеха призыв не имел, но разъярённый Батиста отдал приказ убивать на месте каждого, кто примет участие в забастовке. Видимо, усердствовала не только полиция, но и люди, сводившие счёты друг с другом, потому что к концу дня в морги было доставлено 140 трупов.

Летом армия Батисты начала серьёзную кампанию против мятежников под командой генерала Эулогио Кантилло. Ему удалось окружить крупные соединения «фиделистов», оперировавших в Ориенте, и Кастро поспешил предложить перемирие. Посланцам генерала, прибывшим для переговоров, пришлось выслушивать многочасовые речи «команданте», поносившего диктаторский режим, и потом уехать ни с чем. Но время было потеряно, и «фиделисты» воспользовались перерывом, чтобы выскользнуть из окружения.

Осенью 1958 года началось наступление «фиделистов» на запад под командой Че Гевары и Камило Сьенфуэгоса. Моральный уровень армии Батисты опускался всё ниже, отдельные солдаты и мелкие подразделения переходили на сторону повстанцев. Многие города на пути к Гаване были взяты без боя.

Имя генерала Кантилло всплывает в воспоминаниях Кастро. Поначалу он говорит о нём с уважением, отмечает его желание найти пути к окончанию гражданской войны, готовность вести переговоры. Они даже обменивались посланиями друг с другом. Но во время последней встречи в декабре 1958 года, перед отъездом генерала в Гавану, Кастро выдвинул три условия для продолжения переговоров: «Первое — не устраивать военный переворот в столице; второе — не помогать Батисте в бегстве из страны; третье — не иметь никаких контактов с американским посольством… И представьте, генерал Кантилло нарушил все три условия! 31 декабря обедал с Батистой и обсуждал передачу власти хунте; на следующий день проводил его в аэропорт и посадил в самолёт; немедленно связался с американским посольством. Такое трусливое предательство!».

Сейчас уже невозможно выяснить, встречался ли Кастро с генералом, давал ли тот ему какие-то обещания, что требовал взамен. Достоверно известно только одно: что Батиста встречал новый 1959 год в кругу своих генералов, что ночью у них было совещание, а наутро диктатор вместе с семьёй погрузился в самолёт и улетел в Доминиканскую республику. По непроверенным сведениям он увёз с собой часть золотого запаса страны.

Как это могло случиться? Почему диктатор, имевший в тот момент армию в 46 тысяч человек, с танками, самолётами, артиллерией, спасовал перед повстанцами, едва насчитывавшими две или три тысячи бойцов?

Один из возможных ответов таится в цепочке исторических прецедентов, описанных выше в этой главе. Февраль 1917 года, русский царь Николай Второй запрашивает своих генералов, что ему делать, и получает ответ: отрекайтесь. Октябрь 1922 года. Итальянский король спрашивает своего главнокомандующего, готова ли армия защищать столицу от наступающих фашистов, и слышит ответ: лучше не испытывать её лойяльность. Германия, январь 1933 года. Президенту Гинденбургу говорят, что недопуск нацистов к власти может обернуться гражданской войной, и он уступает. Мы вправе допустить, что и беседа Батисты с генералами в новогоднюю ночь носила такой же характер. Устав участвовать в братоубийственной войне, не имея моральной поддержки от США, они понадеялись, что уход диктатора утихомирит политические страсти, и посоветовали ему уйти со сцены.

Тем более, что Батиста не выглядел оголтелым властолюбцем, готовым сражаться до конца. В своё время, в 1944 году, он уступил власть законно избранному президенту, уехал во Флориду и мирно прожил там с семьёй восемь лет. Его авторитет в армии оставался высоким, когда она призвала его вернуться и покончить с начавшимся в стране хаосом, он снова взял бразды правления в свои руки (1952). В середине 1950-х один журналист спросил его, считает ли он себя диктатором. Он ответил: «На Кубе есть только одна диктатура — это диктатура моей любимой жены и четырёх сыновей надо мной». Такой любящий семьянин мог просто желать избавить своих близких от пуль и бомб террористов. Он прожил ещё 14 лет и умер в Испании в возрасте 72 лет от сердечного приступа.

Весть о бегстве Батисты всех застала врасплох. Кастро был в ярости, он кричал, что у повстанцев хотят обманом вырвать победу. Видимо, он опасался, что к власти придёт умеренная хунта, народная ненависть к правительству в Гаване ослабнет и революция лишится поддержки масс. Но его опасения были напрасны. Несколько дней спустя он въезжал в столицу на танке, придерживая рукой сына Фиделито, срочно возвращённого из американской школы на родину, а миллионная толпа на улицах захлёбывалась в крике: «Фидель! Фидель! Фидель! Фидель!».

 

Комментарий пятый: О ГРЕХЕ БОГАТСТВА

Самые свирепые споры и вражда вскипают между людьми вокруг вопроса: «Как, по каким правилам нам нужно уживаться на земле друг с другом?». Ответы на этот вопрос отливаются в религиозные заповеди, в политические программы, в философские теории. Нам пытаются навязать правила жизни, диктующие, как следует трудиться, одеваться, питаться, молиться, размножаться, развлекаться, лечиться. А по каким правилам следует обращаться с благами земными, с имуществом, с богатством? Допустимо ли, чтобы один человек владел чем-то, чего нет у другого?

«Нет, — отвечает француз Прудон. — Собственность — это воровство.»

«Нет, — отвечает немецкий еврей Маркс. — Собственник — это грабитель и обманщик.»

«Нет, — отвечает россиянин Ленин. — Смело грабьте награбленное и экспроприируйте экспроприаторов.»

Столько миллионов людей погибло в XX веке, сражаясь за и против этих лозунгов, что просто страшно предстать перед читателем их защитником. Но в то же время невозможно оставить без объяснения загадку: «А почему эти лозунги вызывали и продолжают вызывать такое кипение страстей? Ради чего люди шли и идут на смерть за них? И так ли нова эта дилемма или она всплывала и в веках минувших?».

Перенесёмся в предисторию человеческой цивилизации. Вглядимся в зарождение первых форм человеческих сообществ — семьи, рода, племени. Кем предстанет в наших глазах охотник, первым поделившийся с сородичами мясом убитого оленя? Строитель вигвама, пустивший укрыться заблудившегося путника? Пастух, согласившийся охранять общее стадо? Они будут выглядеть смелыми бескорыстными пионерами прогресса, созидающими зародыши будущих социумов. Выжили и оставили след в истории только те племена, в которых восторжествовал принцип общего владения «земными благами», а принцип индувидуального владения осуждался и оттеснялся на задний план.

В Средние века европейские путушественники, сталкиваясь с коренными жителями Америки, Африки, Австралии, не раз изумлялись заботливости и бескорыстной взаимопомощи, оказываемой людьми друг другу внутри одного племени. У охотников и кочевников традиции гостеприимства служили, видимо, своего рода страхованием от несчастных случаев, от наводнений и пожаров, от падежа скота. Невозможной казалась ситуация, когда один будет умирать от голода, а у соплеменника будет полно припасов.

Чарлз Дарвин в «Путешествии на Бигле» описывает недоразумения, которые случались у белых при встречах с туземцами Южной Америки. Получив подарки от путешественников, те начинали указывать на разные предметы их одежды и произносить одно и то же слово, явно имевшее у них магический смысл: «вжых, вжых». Вскоре стало ясно, что слово означало «отдай». Когда путешественники отказывались расстаться со шляпой, галстуком, трубкой, очками, туземцы выражали изумление, возмущение, даже гнев. Один вдруг исчез и вернулся с камнем в руках, явно намереваясь проучить заезжих невеж.

Считать что-то своим явно считалось у первобытных народов недостойным. Подобные традиции сохранились у кочевых племён в России до советских времён. Туристов, посещавших Казахстан, Киргизию, Калмыкию, предупреждали, что в юртах нельзя похвалить какую-нибудь вещь — её немедленно начнут вручать вам и обижаться на отказ принять. Заветные слова «джаксы-джаксы» мгновенно приводили к переходу предмета от одного соплеменника к другому.

С переходом к осёдлому земледелию старинные обычаи не исчезали, а продолжали существовать внутри сельских общин, которые оставались хранителями моральных правил для многих поколений. Право индивидуальной собственности не только не было священным, но по возможности отрицалось, приоритет отдавался защите принципа равенства. Участки земли ежегодно подвергались передаче из рук в руки, чтобы ни у кого не было возможности пожаловаться на плохое качество доставшегося ему поля.

Уже в античности мы находим государства, многими чертами напоминающие воплощение идей Маркса-Ленина. Самым ярким примером является Спарта. Торговля и финансовая деятельность отменены, литература и искусства задавлены, выезд за границу запрещён, всё покрыто такой секретностью, что ближайшие соседи порой не знают, как и кем управляется страна. Афиняне и спартиаты говорили на одном языке, но их отношения были похожи на отношения между южными и северными корейцами сегодня. Холодная война между двумя государствами не раз переходила в горячую, и Спарта в конце концов оказалась победительницей.

Многие афинские интеллектуалы превозносили равенство, достигнутое спартанцами, с таким же жаром, с каким сегодня марксисты в свободном мире превозносят «достижения стран социализма». Знаменитый историк Плутарх не уставал восхвалять реформатора Спарты, законодателя Ликурга. Тот застал государство, в котором «толпы неимущих и нуждающихся обременяли город, все богатства перешли в руки немногих…» Ликург уговорил сограждан разделить всю землю поровну, чем «изгнал наглость, зависть, злобу, роскошь…».

Христос учил, что «обольщение богатством заглушает Слово, и оно бывает бесплодным». (Матф., 13:22) Множество людей в христианских странах тяготились бременем собственности, осуждали её, пытались «раздать имение своё». Они ощущали владение землёй и имуществом как грех и искали спасения от этого греха, уходя в монастырь. Или устраивали комунны, в которых общим был труд на земле и в мастерских, общие жилища, общие трапезы. В современном Израиле хозяйства кибуцев устроены по тем же принципам.

Мы не можем не верить Толстому, который описывает моральные мучения, испытанные им из-за привилегий барского статуса. Когда его жена покупала новое кресло для дома за какие-нибудь 30 рублей, он немедленно начинал высчитывать, сколько дней бедная крестьянская семья могла бы прожить на эту сумму, и приходил в ужас от творимой ими «несправедливости». Если двое в одной семье не могли придти к согласию о том, что справедливо и что нет, как можно ждать единодушия по этому важнейшему вопросу среди миллионов?

Тем не менее развитие цивилизации производило свой отбор. Её прогресс оказывался возможным только у тех народов, которые делали выбор охранять личную собственность граждан. Да, это неизбежно создавало имущественное неравенство и, следовательно, раздоры. Но только таким образом оказывалось возможно извлечь выгоду из врождённого неравенства людей. Только так прозорливый получал возможность контролировать производственные процессы и большие хозяйственные проекты с максимальной эффективностью и способствовать общему процветанию страны.

В реальной исторической жизни институт собственности сделался главным инструментом охраны прав дальнозоркого, дававшим ему стимул прилагать максимальные усилия для приумножения своего — а значит и всеобщего — благосостояния. Правители охраняли собственника от зависти и ревности близорукого большинства, и для этого необязательно было вводить новые законы. Параллельно с рыночным регулированием действовали невидимые, но необычайно важные моральные рычаги. Их убедительно описал Адам Смит в своей книге «Богатство народов».

Он внимательно вгляделся в отношения между британскими землевладельцами и их арендаторами. Труд фермера не сводился к пахоте, посеву и уборке урожая. Любое улучшение участка требовало долгосрочных вложений труда и денег, которые лишь в будущем могли принести доход. Осушить заболоченный луг, проложить удобную дорогу, удобрить оскудевшую почву, построить амбар или скотный двор — всё это оказывалось возможным лишь в том случае, если трудолюбивый арендатор был уверен, что хозяин земли не прогонит его, чтобы воспользоваться удорожанием земли. Знаменитый экономист вводит здесь совершенно ненаучное понятие: «чувство чести помещика». Именно оно, по его мнению, не позволяло сквайрам злоупотреблять своими правами и способствовало расцвету сельского хозяйства в Англии.

Вглядываясь в ход мировой истории, мы получим множество подтверждений простому правилу:

Там, где государственный уклад охранял дальнозорких и энергичных от произвола и зависти близоруких, страна начинала богатеть и процветать, но при этом в ней неизбежно вскипали внутренние раздоры. Отмена или ограничение права собственности приглушала раздоры, но платить за это приходилось катастрофическим обеднением.

Переносясь из далекого прошлого в век 20-ый, мы имеем право задать вопрос: «Как сложилась судьба дальнозорких в странах, где воцарились наши фараоны? Ведь Муссолини и Гитлер не покушались на институт частной собственности. Почему же и под их властью судьба дальнозорких сделалась такой тяжёлой, что они начали массами покидать свои страны?».

Ответ, мне кажется, нужно искать в новой структуре партийной организации, которая вынесла всех пятерых на трон абсолютной власти.

Все прежние иерархические пирамиды власти и влияния строились на ясном принципе: подняться по её ступеням ты сможешь только в том случае, если у тебя есть какие-то преимущества — богатство, знатность, талант, энергия. Легко себе представить чувство безнадёжности, накипавшее в душе человека, всего этого лишённого. А ведь таких всегда было и будет большинство. Нужно напрячь воображение и представить себе, каким манящим светом надежды вспыхивал для таких людей призыв: «Таланта не нужно, знатность — пережиток, богатство — презренно, образованность — помеха. Единственное, что требуется для подъёма по лестнице чинов: бесконечная слепая преданность партии и её вождю».

Вечно колеблющемуся, сомневающемуся, анализирующему дальнозоркому выполнять это требование было в десять раз труднее, чем близорукому. Формируя свои партии, наши будущие фараоны в поисках беззаветных сторонников опускались на дно общества. Их звериное чутьё вело их верно, подсказывало, что только там они найдут таких, которые будут готовы и убивать за них, и идти на смерть.

Именно поэтому во всех ссылках и тюрьмах Сталин предпочитал сближаться с уголовниками, а не с политическими.

А Муссолини всем своим видом и поведением показывал, как правильно следует воспринимать его лозунг: «Верить в меня, подчиняться мне, сражаться за меня».

И ненависть Гитлера к евреям сильно подогревалась тем, что в их душах трон Божества уже был занят и фюреру места не оставалось.

Мао направлял главные пропагандные усилия на деревенских босяков и легко вступал в союз с лесными бандитами, потому что видел, что даже бедный крестьянин-труженник остаётся глух к призыву «грабь награбленное».

И Кастро неустанно отбирал в свои отряды только тех бунтарей, которые готовы были идти до конца за него лично, даже навстречу смертельной опасности.

Коммунизм и нацизм были идейно враждебны друг другу, но организация их партий строилась на одном и том же критерии: на преданности. Поэтому в 1930-е годы так легко было переманивать молодых людей из одной партии в другую.

Если в партию сгрудились малые,

Сдайся, враг, замри и ляг!

Громадный, переполненный уверенностью в себе Маяковский готов был прикинуться «малым», чтобы приобщиться к сокрушительному могуществу партии тоталитарного образца, чтобы замешаться в братство «плеч, друг к другу прижатых туго».

Моему поколению довелось жить под властью тех, кто раньше «был ничем, а стал всем». Да, они не могли получить в свою собственность завод, фабрику, порт, аэродром. Но они получали чин в партийной номенклатуре (первый, второй, третий секретарь райкома, горкома, обкома), и этот чин делался их достоянием на всю жизнь, обеспечивал получение командных постов во всех сферах жизни. Они могли развалить производство на заводе, оставить фабрику без сырья, довести до разрухи причалы порта, не чинить взлётные полосы аэродрома — максимальное наказание, грозившее им, был перевод на другую, не менее ответственную, должность. И их преданность режиму была безграничной.

Радикальную отмену социального неравенства могли предложить только анархисты. Их теории создавались прозорливыми, и эти теоретики правильно провидели, что ни отмена сословий, ни отмена собственности не покончит с этим источником человеческих страданий. В любом государстве должны быть властвующие и подчиняющиеся, как в любом здании будут верхние и нижние этажи. Только полное разрушение государственной постройки может вернуть людей в «райские кущи» первобытного существования. Но здесь прозорливость прекраснодушных теоретиков кончалась, и они не хотели вглядываться в кровавый кошмар, которым грозило человечеству претворение в жизнь их теорий.

Любой революционный взрыв ставит народ перед выбором: хаос или диктатура. Не следует удивляться тому, что большинство народов выбирает в такой ситуации спасение в диктатуре. Для дальнозорких этот выбор оказывался мучительным, они протестовали, пытались бороться с диктатором, объяснять массам лживость его посулов. Но они всегда остаются слепы к тому бесценному благу, которое обожествлённый повелитель несёт близорукому большинству.

Имя этого блага: НЕПОГРЕШИМОСТЬ.

Пока я верю каждому слову фараона, следую его лозунгам, подчиняюсь его приказам, я избавлен от сомнений, я обретаю сокровище НЕВИНОВАТОСТИ. Дальнозоркий, прозорливый не ценит это сокровище, не понимает, как кто-то может стремиться к нему. Всё его существование нацелено на вглядывание в сумрак Неведомого, на отыскание просветов в ужасе Небытия, а это возможно лишь в том случае, если ты подвергаешь сомнению и проверке каждый приоткрывшийся тебе лоскут Творения. Поэтому он всегда будет во враждебной оппозиции не только к диктатору, но и к близорукому большинству. И то, что он в последние два века обожествил власть большинства, ставит его в безнадёжно трагикомическое положение.

Пятьсот лет назад Николло Макиавелли с горькой иронией описывал, как должен вести себя повелитель, желающий укреплять и расширять свою власть. Пятеро наших героев, возможно сами того не ведая, во многом следовали его инструкциям. Но есть в их поведении одна общая черта, которую Макиавелли обошёл или не заметил, а они довели до степеней неправдоподобных. Они все смогли осчастливить свои народы «непогрешимостью» только потому, что сами взрастили её в своём самосознании в ранг абсолютной истины.

Они никогда и ни в чём не сомневались. Они были правы всегда и во всём. Они не меняли своих решений и не отменяли отданных приказов. Если они говорили сегодня одно, а завтра — прямо противоположное, и то, и другое было правильным, потому что за ночь изменились обстоятельства. Они были похожи на мощные трактора, в которых забыли вмонтировать задний ход, поэтому, оказавшись перед стеной, они имели единственный выход: сокрушить её и ехать дальше. Сколько людей погибнет в рухнувшем здании, значения не имело.

Возвращаясь к теме «грех богатства», мне хотелось бы воззвать к чуткой совести дальнозорких:

«Если вы откажетесь принимать на душу этот грех, управление богатством перейдёт в руки близоруких, и они очень скоро превратят пашни в заросли сорняков, леса — в пепелища, реки — в болота, города — в развалины. Поверьте опыту стран победившего марксизма. Но также помните, что высокая мечта о мире без собственности никогда не исчезнет из человеческого сердца и под красное знамя с серпом и молотом, поднятое очередным претендентом на трон фараона, всегда будут стекаться тысячи обделённых судьбой бойцов».

 

Летопись шестая. ИХ ПОДРУГИ И ЖЁНЫ

 

Перед тем как начать рассказ о вознесении и обожествлении наших героев, нам следует вглядеться ещё раз в их человеческую ипостась — то есть в отношения с женщинами, семьёй, детьми. Официальной пропаганде, работавшей над созданием гламурных портретов народных кумиров, приходилось сильно изворачиваться, обходя многие неудобные моменты их биографий — попробуем заполнить оставленные ею пробелы.

 

Горячий грузин

Если собрать в одну книгу историю любовных приключений Сталина в дореволюционной России, получится том, способный затмить подвиги Казановы. Похоже, ни изрытое оспинами лицо, ни искалеченная рука, ни прихрамывание, ни маленький рост (163 сантиметра) не ослабляли очарования, которое непостижимым образом влекло к нему самых разных женщин. С ними он преображался. Грубость исчезала, в их воспоминаниях перед нами предстаёт пылкий и искренний весельчак, всегда готовый придти на помощь, бурлящий живыми чувствами, потешающий смешными историями, готовый выслушивать жалобы и исповеди. Да, он часто исчезал без предупреждения неведомо куда. Но это только добавляло сияния его ореолу геройского революционера.

Историк Борис Красильников попытался исследовать эту часть биографии «вождя народов». Ему удалось найти материалы, указывающие на то, что амурные подвиги Кобы-Сосо начал ещё учась в семинарии. Некая Прасковья Михайловская, арестованная НКВД в 1938 году, говорила родственникам, что она была дочерью Сталина, родившейся в 1899 году. Не исключено, что именно рождение внебрачного ребёнка было настоящей причиной исключения семинариста Джугашвили.

Существование в подполье требовало частых смен жилья, и почти в каждой новой квартире находилась женщина, чьё сердце открывалось загадочному и смелому грузину. Он умел ухаживать, делать комплименты, чаровать пением романсов. Кроме того, он выглядел таким неухоженным, одиноким, исхудавшим, что в каждой просыпался материнский инстинкт, порыв приласкать, утешить, подкормить. Наличие мужа у хозяйки квартиры не обязательно оказывалось препятствием.

В 1905 году Сталин нашёл приют в модном ателье в Тбилиси, в котором работали сёстры Сванидзе, Александра (Сашико) и Екатерина (Като). Сашико была замужем за большевиком, но ателье оставалось вне подозрений у полиции, потому что его клиентками были высокопоставленные дамы, жёны жандармских и военных офицеров. В задней комнате Сталин работал над статьями для большевистских газет, а вечером присоединялся к сёстрам, развлекал их историями своих приключений, пел грузинские песни, но нередко по их просьбе читал и революционные памфлеты.

Летом 1906 года, вернувшись с большевистской конференции в Стокгольме, Сталин женится на Като Сванидзе. В марте 1907 у них родился сын Яков, которого счастливый отец называл «пацан». Като боготворила мужа, в её глазах он был рыцарем и героем. Но у профессионального революционера времени на семью почти не оставалось.

Вскоре им пришлось переехать в Баку, где Сталин с головой окунулся в издание двух газет: «Бакинский пролетарий» и «Гудок». Бакинская жара и изнурительная бедность подорвали здоровье Като. Ей в одиночку приходилось вести хозяйство, ухаживать за сыном и сгибаться над швейной машинкой, чтобы как-то сводить концы с концами. Осенью Сталин поддался призывам родных и отвёз тяжело больную жену в Тбилиси. Но было уже поздно. Туберкулёз, а потом и тиф одолели ослабленный организм, и в ноябре двадцатидвухлетняя Като умерла на руках мужа.

Ей были устроены похороны и отпевание по православному обряду. Один друг Сталина вспоминал потом: «Коба крепко пожал мою руку, показал на гроб и сказал: “Это существо смягчило моё каменное сердце; она умерла, и вместе с ней — последние тёплые чувства к людям”. Он положил правую руку на грудь. “Здесь, внутри, всё так опустошено, так непередаваемо пусто”.»

После смерти жены Сталин возобновляет череду своих романов, отыскивая новых возлюбленных, как правило, в «местах не столь отдалённых». В 1909 году, находясь в ссылке в городке Сольвычегодске (Архангельская губерния), он сошёлся с ссыльной по имени Стефания Петровская. Всё развивалось как будто по сценарию для Голливуда: пылает «тюремный роман»; Сталин бежит из ссылки; Петровская, отбыв свой срок, спешит не к мужу, а к возлюбленному в Баку, где обоих арестовывают вновь; Сталин из тюрьмы ходатайствует о разрешении жениться на Стефании; разрешение дано, но с такими проволочками, что оно застаёт нашего героя уже возвращённым в Сольвычегодск.

Там у него вскоре загорается роман с многодетной вдовой Матрёной Кузаковой. От этого романа в 1912 году родился сын Константин. После революции вдова с детьми переезжает в Москву, получает квартиру. Константин заканчивает институт, делает блистательную партийную карьеру, попадает в помощники к Жданову. Правда, чуть не погиб, когда Берия пытался свалить Жданова и арестовывал его сотрудников, но спасся благодаря вмешательству самого генсека. «После войны работал в ЦК, потом на телевиденьи, был большим начальником. О том, что он сын Сталина, все знали, но никто об этом вслух не говорил».

Романы продолжались и в других ссылках. Даже в пустынном Тураханском крае Сталин сумел отыскать себе подругу четырнадцати лет, которая тоже родила ему ребёнка. Из этой ссылки он взывал о помощи не только к товарищам по партии, но и к старинным приятельницам:

«Дорогая Татьяна Александровна! Как-то совестно писать, но что поделаешь — нужда заставляет. У меня нет ни гроша. И все припасы вышли. Были кое-какие деньги, да ушли на тёплую одежду, обувь и припасы, которые здесь страшно дороги. Пока ещё доверяют в кредит, но что будет потом, ей-богу, не знаю… Нельзя ли будет растормошить знакомых и раздобыть рублей 20–30? А то и больше? Это было бы прямо спасенье. И чем скорее, тем лучше, так как зима у нас в разгаре (вчера было 33 градуса холода)». [344]

После Февральской революции тысячи политических заключённых и ссыльных были освобождены и немедленно включились в закипевшую борьбу различных партий за власть и влияние. Сталин был одним из самых активных: участвовал в июльской попытке большевистского мятежа, в Октябрьском перевороте, в начавшейся гражданской войне. В 1918 году Центральный Комитет отправил его на Царицынский фронт. Юная Надежда Аллилуева оказалась с ним в одном спальном вагоне. По свидетельству её сестры, во время этой поездки Сталин изнасиловал её, а потом уговорил выйти за него замуж. Она согласилась, и через пять месяцев после заключения брака у них родился сын Вася.

Второй брак Сталина продлился 13 лет. Он был переполнен ссорами и примирениями, но взаимное недоброжелательство нарастало год от года. Сталин не собирался отказываться от ухаживания за другими женщинами, однако и Надежду однажды застали обнимающейся с сыном вождя от первого брака, жившим с ними в одной квартире. Тот, боясь ярости отца, пытался застрелиться, но выжил.

В какой-то момент отношения стали такими тяжёлыми, что Надежда забрала обоих детей и уехала к родителям в Ленинград. Она согласилась вернуться только при условии, что муж будет лечиться у психиатра. Был тайно приглашён знаменитый профессор Бехтерев, который вынес такой диагноз:

«Неуравновешенная психика. Прогрессирующая паранойя с определённо выраженной в данный момент чрезвычайной подозрительностью, манией преследования. Болезнь обостряется сильным хроническим переутомлением, истощением нервной системы. Только исключительная сила воли помогает Сталину сохранять рассудительность и работоспособность, но этот ресурс не безграничен. Требуется тщательное обследование и длительное лечение, хотя бы в домашних условиях. А главное — отдых, воздух, снятие психического давления, физическая закалка организма. И, разумеется, постоянный щадящий режим с учётом возраста». [347]

Вскоре старик Бехтерев умер при неясных обстоятельствах.

Окончательный кризис в супружеских отношениях наступил в 1932 году. На торжественном банкете вождей по поводу пятнадцатилетия Октябрьской революции Надежда Аллилуева, доведённая до истерики грубостями мужа, бросила ему в лицо горячие обвинения за кошмар коллективизации, за гибель невинных людей, за атмосферу всеобщего страха и молчания. «Нужно быть настоящим гением, чтобы оставить без хлеба такую страну, как Россия!», кричала она. Потом покинула банкетный зал, ушла к себе. Наутро её нашли мёртвой, в луже крови, с пистолетом в руке.

Историки до сих пор спорят о том, было ли это самоубийство или убийство. Два обстоятельства склоняют меня к первому варианту. Во-первых, Сталин всю ночь спал в соседней комнате (он вернулся намного позже жены, когда она, скорее всего, была уже мертва), его разбудили только наутро, когда обнаружили труп. Такой опытный уголовник исчез бы с места преступления, уехал бы на дачу. Во-вторых, погибшая оставила письмо с обвинениями в адрес мужа, об этом рассказали домоправительница и няня, нашедшие тело.

Сталин, по своему обыкновению, интерпретировал самоубийство жены как измену и предательство, как «удар в спину». Но горевал не долго. Уже в декабре в Кремль была приглашена известная певица Вера Давыдова — и не только петь. Музыкальные пристрастия вождя начинают сильно влиять на его выбор объектов внимания: певица Валерия Барсова, балерина Лепешинская, киноактриса Любовь Орлова, блиставшая в музыкальных кинокомедиях.

У Сталина было трое законных детей. Судьба всех троих сложилась трагически. Сын от первого брака, Яков, рос в семье родственников матери — Сванидзе, и отец не проявлял к нему никаких тёплых чувств. Во время войны он попал в немецкий плен. Ходила легенда, будто немецкое командование предлагало обменять его на маршала Паулюса, попавшего в плен под Сталинградом, но Сталин заявил, что он «не обменивает маршалов на капитанов». Яков погиб в лагере для военнопленных.

Сын Василий носил фамилию отца и делал стремительную военную карьеру. В 1947 году он, двадцативосьмилетний, уже генерал-лейтенант авиации. Но после смерти Сталина его жизнь пошла под откос. Он спивался, в какой-то момент даже попал в тюрьму, и умер в 1962 году сорока трёх лет отроду.

Дочь Светлана росла, окружённая отцовской заботой и любовью, но эта любовь часто оборачивалась «золотой клеткой». Её телефонные разговоры прослушивались, за её знакомыми велась слежка. Когда у неё в студенческие годы загорелся роман с известным сценаристом Алексеем Каплером, Сталин не одобрил её выбор (еврей! на двадцать лет старше!) и отправил возлюбленного в лагерь. Потом были два недолгих замужества, от которых родились дети. Наследники Сталина препятствовали её третьему браку, и она, в конце концов, бежала из страны, оставив на родине обоих детей.

 

Необузданный итальянец

В отличие от «горячего грузина», Бенито Муссолини не тратил времени на ухаживание за женщинами. С ранней молодости он привык хватать тех, которые оказывались на расстоянии вытянутой руки, утолять вожделение и оставлять их без вздохов и сожалений.

«Я раздевал глазами каждую встречную, — сознавался он приятелю. — Ложем могла служить лестничная площадка, заброшенный сарай, ствол поваленного дерева, берег реки…». [350]

Жестокость и насилие, казалось, были для него необходимой приправой любовных утех, и он не скрывал этого в рассказах о своих похождениях.

«Наша любовь была неистова и наполнена ревностью. Я делал с ней всё, что мне хотелось… Мы ссорились, дрались и прелюбодействовали с диким самозабвением… Однажды я ранил её, глубоко всадив нож в бедро». [351]

Со своей будущей женой он встретился, когда она была восьмилетней школьницей, а он — её учителем. Впоследствии Рашель Муссолини так описала этот эпизод:

«Я была очень озорной, ни секунды не могла сидеть спокойно. Однажды так увлеклась своими шалостями, что даже не увидела линейки учителя, падающей на мои пальцы… Было больно, я поднесла руку ко рту и тут увидела большие чёрные глаза, глядящие на меня так властно, что я мгновенно притихла…». [352]

После того как умерла мать Муссолини, его отец, Алессандро, сошёлся с матерью Рашели — таким образом девочка снова вошла в жизнь будущего дуче. Он не стал ухаживать и обольщать её, просто объявил, что сейчас ему надо уехать в Австрию, он вернётся примерно через год, и тогда они поженятся. Шестнадцатилетняя Рашель не приняла его слова всерьёз и постаралась выкинуть их из головы. Но через восемь месяцев самоуверенный жених объявился и повёл решительную атаку. Он уговаривал, грозил, отбивал её на танцульках у ухажёров, наказывал щипками за непослушание.

В дело попыталась вмешаться мать Рашели:

— Бенито, я предупреждаю тебя! Девочка ещё несовершеннолетняя. Если ты не отстанешь от неё, я пожалуюсь в полицию, и тебя посадят в тюрьму.

— Ах, так! — сказал Муссолини и вышел из комнаты, но тут же вернулся с отцовским револьвером в руке. — Теперь моя очередь предупреждать. Здесь шесть пуль. Если Рашель откажет мне, одна пуля достанется ей, остальные пять — мне.

В ажиотаже перепалки никто не решился спросить, каким образом разгорячённый жених собирается всадить в себя пять пуль. Первые четыре — не до смерти? Но драматичный жест сработал, и через несколько минут помолвка состоялась. «Сказать по правде, я была рада, — пишет Рашель. — Подозреваю, что я была влюблена в Бенито с восьми лет. Мне нужен был только последний толчок, чтобы решиться».

Первые шесть лет супруги Муссолини прожили в гражданском браке, оформили отношения только в 1915 году. Нет никаких указаний на то, что супружество ослабило жажду любовных приключений в Бенито. Он явно был из тех мужчин, которые смотрят на моногамию как на устаревшую и ненужную обузу. Семья и дети были дороги ему, по мере сил он старался щадить чувства жены, но при его необузданном нраве это было нелегко. В своих воспоминаниях Рашель уверяет, что знала о похождениях мужа, но подробно рассказывает только о трёх его возлюбленных, которые доставили ей немало страданий.

С Идой Дальзер Муссолини сошёлся, скорее всего ещё в 1908 году, находясь в Австрии. Видимо, она последовала за ним в Милан, потому что вскоре на свет появился мальчик, которого отец признал. О её существовании Рашель узнала весьма драматичным образом: полиция явилась в её квартиру и предъявила два ордера: один — на конфискации мебели за неуплату, другой — на арест за поджог номера в гостинице. Оказалось, что Ида Дальзер всюду называла себя «сеньорой Муссолини» и не собиралась отказываться от этого статуса.

— Она опасная женщина, — объявил Бенито Рашели. — У нас есть единственный способ помешать ей использовать моё имя. Мы должны пожениться. Тогда на свете будет только одна сеньора Муссолини.

Гражданский брак был заключён в 1915 году. Но дело этим не кончилось. Весной 1917 года он находился в военном госпитале в Милане, куда его доставили после тяжёлого ранения. Рашель пришла навестить его и у дверей палаты столкнулась с Идой Дальзер.

«Она накинулась на меня, стала осыпать оскорблениями, вопила, что только она имеет право находиться у его постели. Пациенты развлекались этим зрелищем, но я была в ярости. Накинулась на неё с кулаками, пинала и даже ухватила за горло. Бенито едва мог двигаться под своими бинтами и, пытаясь разнять нас, свалился на пол. На счастье санитары вмешались, а то я могла бы задушить её… Позже Ида подала в суд на Бенито и высудила месячные алименты в двести лир на своего ребёнка». [355]

Героиней другого долгого романа с дуче была журналистка Маргарита Сарфатти. Она сотрудничала с ним в газете «Аванти», потом перешла в основанную им «Пополо Италиа». Слухи об их связи циркулировали в Риме, долетали и до Рашели в Милан. Когда она высказывала мужу свои подозрения, он заверял её, что Маргарита слишком перегружена культурой и интеллектом, чтобы вызывать в нём эротические порывы.

В 1925 году у Муссолини открылась язва желудка, и Рашель решила поехать в Рим, чтобы навестить его в больнице. К её изумлению, на вокзале её встретил инспектор миланской полиции и потребовал, чтобы она вернулась домой. Якобы, её присутствие у постели больного может создать впечатление, что болезнь дуче слишком серьёзна, а это вызовет нежелательные осложнения в международных отношениях. Рашель подчинилась, но при следующей встрече с мужем потребовала порвать эту связь. Он пообещал, даже сжёг на глазах у жены все письма «интеллектуалки». Однако на самом деле отношения продолжались вплоть до 1931 года. Впоследствии, после окончания войны, Маргарита Сарфатти продала все письма дуче за 70 миллионов лир.

Кларетте Петаччи, дочери уважаемого врача, служившего в Ватикане, было десять лет, когда она радостно привествовала колонны фашистов, входивших в Рим. Один портрет Муссолини был у неё под подушкой, другой — в школьном учебнике. Она посвящала дуче стихи и посылала их в Палаццо Венециа в красивых конвертах. Его имя писала на пляжном песке и на пирожных, которые пекла на уроках кулинарии. Ей исполнилось восемнадцать, когда счастливая случайность привела автомобиль семейства Петаччи на пляж в Остии в тот самый момент, когда там прогуливался её кумир. Не слушая возражений матери и жениха, Кларетта направилась к нему и излила на него своё восхищение и преданность.

Потом у неё было недолгое замужество с лейтенантом итальянской армии, ссоры, примирения и, наконец, решительный разрыв. Первые встречи Муссолини с Клареттой были обставлены с соблюдением приличий, во дворце или на пикниках присутствовал кто-то ещё, обычно — её младшая сестра. Но в 1932 году её мать была неожиданно приглашена во дворец, и взволнованный и побледневший дуче сказал: «Сеньора, даёте ли вы мне разрешение любить Клару?».

Неизвестно, как сеньора Петаччи сформулировала свой ответ, но понятно, что остановить роман было не в её силах. С этого момента Бенито и Клара любили друг друга до конца жизни — до их ужасного одновременного конца 28 апреля 1945 года. В Палаццо Венеция Кларе была отведена квартира из трёх комнат, куда подняться можно было только на лифте. Из своих поездок Муссолини писал возлюбленной, она отвечала ему, и каким-то чудом три сотни этих писем соранились, и переписка нашла своё место в архиве США в Вашингтоне. Она переполнена нежными словами и излияниями, но в ней же мы находим свидетельства того, что дуче не изменял своим привычкам. Он просто был не создан для постоянства. Имея возлюбленную на тридцать лет моложе него, он давал волю своему эротическому вулкану, который не находил успокоения.

«Твои ищейки донесли тебе правильно, — пишет он в одном из писем. — Это факт, что в воскресенье 24-го числа я посетил дом сеньоры Р… Ты слишком драматизируешь подобные события… Уверяю тебя, что тебе не о чем беспокоиться. Главная твоя задача — поскорее поправиться и вновь появиться в твоей комнате, которая без тебя выглядит печальной… Как насчёт понедельника? Это доставит огромную радость любящему тебя Бену». [360]

Почти во всех рассказах о любовных похождениях дуче так или иначе всплывает мотив насилия, страха, угрозы. Видимо, эта эмоциональная добавка была ему необходима. Ведь даже свою будущую жену он увёл из родительского дома под дулом револьвера. Иде Дальзер грозил пистолетом из окна редакции «Пополо Италиа», когда она устроила скандал у дверей. Французскую акстрису Магду Фонтанж он чуть не задушил шарфом. Правда, эта дама была ему под стать. Вернувшись во Францию, она начала хвастать, что за какой-то месяц сумела совокупиться с итальянским лидером двадцать раз. После этого ей был запрещён въезд в Италию, и она вообразила, что виновник этого запрета — французский посланник. Бедный дипломат, ни о чём не подозревая, приехал в очередной раз в Париж и на перроне вокзала Гаре-дю-Норд получил от гневной дамы пулю в ягодицы.

Не обошлось без огнестрельного оружия и в романе с Кларой Петаччи. Они были вместе на охоте. Птицы оставались единственными существами, вызывавшими у дуче чувство сострадания, и он всегда палил по ним нарочно промахиваясь. Зато на Клару стал наводить ружьё нарочно, наслаждаясь её испугом и протестами и не зная, что помощник заранее зарядил его. В какой-то момент Клара схватила ствол рукой и дёрнула его вниз. Грохнул выстрел, пуля вошла в землю в дюйме от ноги женщины. Муссолини, отбросив ружьё, кинулся обнимать её, бормоча в ужасе: «Я мог убить тебя, малышка, мог убить!..».

В течение семи лет Клара Петаччи пользовалась квартировй в Палаццо Венеция. Каков же был её шок, когда однажды, в мае 1943 года, хорошо знакомый ей швейцар остановил её такси у боковых ворот и объявил, что въезд ей запрещён. «Причин не знаю, но это прямой приказ дуче!» Ошеломлённая Клара, вернувшись домой, пыталась узнать, что произошло, — тщетно. Только пять дней спустя возлюбленный позвонил ей и холодно объявил:

— Я решил больше не встречаться с тобой. У меня есть на это причины.

Скорее всего, причина была одна: Муссолини чувствовал, что его двадцатилетнему правлению приходит конец, и не хотел, чтобы крах его карьеры увлёк на дно и его возлюбленную. Поражения итальянской армии в Африке, России, Албании, Греции, готовившаяся высадка союзников в Сицилии неизбежно должны были привести к государственному перевороту в стране, который и последовал в июле.

Сестра Клары умоляла её воспользоваться случаем, порвать с человеком, который был так ненадёжен и непредсказуем. Но это оказалось не по силам влюблённой женщине. В те дни, когда свергнутый Муссолини находился под арестом в неизвестном месте, Клара написала ему страстное письмо без адреса, письмо в никуда, которое дуче мог бы предъявить на Страшном суде как речь своего адвоката:

«Бен, любимый!

…Я умерла в прошлое воскресенье, трагическое воскресенье твоего падения, этого невероятного, невозможного крушения, день предательства, который останется несмываемым пятном, позором Италии, вождь которой был предан иудами… Я была с тобой все эти последние страшные годы терзаний всего мира… делила твою боль и сопереживала твою борьбу… Я была рядом и всегда буду рядом, минута за минутой. Любить тебя, принадлежать тебе даже сегодня, когда ты один, покинут всеми и в смертельной тоске, даёт мне силы продолжать жить, даря тебе мою юность, мою любовь, как единственную цель моего существования». [364]

После завоевания Абиссинии, в 1936 году, когда Муссолини был на вершине славы, осторожная Рашель пыталась уговорить мужа отказаться от власти, уйти из политики и всей грязи, связанной с нею. «Вспомни своего любимого Наполеона, — говорила она. — Как только он добивался одной победы, он начинал искать новых. После каждого завоевания, он хотел всё дальше расширять империю. И что стало с ним, Бенито? Он потерял всё! Всё обрушилось под его ногами. Не будь как он. А то кончишь на острове Святой Елены».

Рашели Муссолини было суждено дожить не до изгнания мужа, а до его расстрела и позорного подвешения трупа вверх ногами на городской площади.

 

Холодный австриец

Представим себе европейскую страну начала 20-го века, в которой гомосексуализм запрещён, карается тюремным заключением. Представим себе молодого человека, приезжающего из провинции в столицу этой страны. Про него известно, что он равнодушен к молодым женщинам, не ищет их общества, не ухаживает за ними. Зато в провинции у него остался друг, с которым они были неразлучны, вместе гуляли, музицировали, ходили в театр, которого он страстно зовёт тоже приехать в столицу. Он даже пишет родителям друга, расписывая, какие блестящие перспективы откроются перед их сыном в случае переезда, как много в столице возможностей для развития его музыкального таланта.

В открытке, датированной 18 февраля 1908 года, молодой человек пишет:

«Дорогой друг, с нетерпением жду вестей о твоём приезде. Сразу напиши, чтобы я мог приготовить тебе праздничную встречу. Вся Вена ждёт тебя!.. Умоляю, приезжай скорей!». [366]

Друг приезжает, поселяется в одной комнате с молодым человеком. У них почти нет общения с другими людьми, им никто не нужен. Они проводят время, посещая музеи, соборы, оперы (преимущественно Вагнера или других немецких композиторов). Друг поступил в консерваторию, подрабатывает уроками музыки и однажды приводит в их общую комнату, где стоял большой рояль, ученицу для занятий. Возмущению молодого человека не было границ. Он разразился длинным монологом о бессмысленности образования для женщин, об их закрытости для высоких идеалов, о том, что мужчина должен — и может! — сохранять целомудрие по крайней мере до 25 лет, как это было принято у древних германских племён.

Молодого человека звали Адольф Гитлер, и до тридцатилетнего возраста у него не было сколько-нибудь прочных отношений ни с одной женщиной. Молодого друга звали Август Кубицек (упомянут выше в Главе 2), он впоследствии написал воспоминания о своей юношеской дружбе с будущим фюрером. Писались они в те годы, когда преследование гомосексуалистов в Третьем Рейхе только ужесточалось. Знаменитый биограф Гитлера, Ян Кершоу, активно использовал эти мемуары, но версию гомосексуального романа между двумя друзьями даже не рассматривает. Наоборот, ссылается на этот источник как на доказательство отвращения Гитлера к гомосексуальным отношениям.

Зато другой исследователь, Лотар Махтан, пишет о гомосексализме Гитлере как о доказанном факте. В его 400-страничной книге «Скрытый Гитлер» почти сто страниц отведены ссылкам на источники и библиографию. Понятно, что никто из партнёров Гитлера не мог объявить об их отношениях открыто, потому что это грозило бы судебным преследованием обоим. Но Махтан приводит убедительные истории шантажа, которому Гитлер поддавался и шёл навстречу требованиям шантажистов.

Наиболее заметными близкими друзьями Гитлера в 1920-е годы сделались двое: Эрнст Ханфстенгел и Курт Людеке. Оба они занимались торговлей произведениями искусства, оба были зачарованы ораторским мастерством Гитлера, оба вступили в нацистскую партию, оба впоследствии опубликовали мемуары.Оба к моменту написания находились уже не под властью Гестапо. Эти тексты, плюс огромный объём немецких архивных документов послужили источником для исследования Махтана.

Гитлер предпринимал немалые усилия для сокрытия своих гомосексуальных тенденций, был очень недоволен публикацией книги Людеке, удравшего в США. Не забывал он и об опасности, которую представлял собой друг его юности. Как только немецкие войска вошли в Австрию, в дверь Кубицека постучались офицеры СС и вежливо попросили выдать им все документы и материалы, касающиеся его дружбы с молодым фюрером («ведь теперь они представляют ценность для истории Германии!»). Испуганный Кубицек подчинился, отдал то, что у него сохранилось, и вскоре по заказу ведомства нацистской пропаганды написал мемуары, в которых представил себя и своего друга молодыми поклонниками всего прекрасного, интересующимися только искусством, и настолько целомудренными, что эротические порывы были им просто неизвестны. Он так же раздул историю про платоническую влюблённость Гитлера в девушку Стефани, которую тот якобы обожал издали, когда она гуляла по улицам Линца, которой он, якобы, написал письмо без подписи и которая так и не узнала о горячих чувствах своего поклонника.

Можно задаться вопросом: почему такой крупный исследователь биографии Гитлера, как Ян Кершоу, отказался использовать книгу Махтана, даже не включил её в библиографию своего тысячестраничного труда «Гитлер»? Одно из возможных объяснений: посреди победного движения борцов за права сексуальных меньшинств было бы политически некорректно признать, что нацистская партия в Германии была создана и приведена к победе двумя гомосексуалистами: Адольфом Гитлером и Эрнстом Рёмом.

Люди, близко знавшие фюрера в 1920-е годы, отмечали его особый талант прятать своё прошлое, обстоятельства жизни, переезды с места на место. Даже его телохранители жаловались на то, что он мог внезапно сорваться с места, исчезнуть, не сообщая им, куда и с какой целью он направляется. До Первой мировой войны он не принимал участия в политической деятельности или революционной борьбе. Тем не менее его стиль жизни демонстрирует все типичные черты поведения профессионального подпольщика: минимум контактов с другими людьми, минимум письменных документов, смена адресов без указания нового места пребывания. В значительной степени его подполье было вынужденным. Как иначе может вести себя человек, обнаруживший, что доступный ему вид любовных отношений объявлен уголовным преступлением, карается арестом, судом, тюрьмой, позором?

Имеем ли мы право связать ментальность «подпольного человека» с разрастанием дикого иррационального антисемитизма в душе Адольфа Гитлера? Ведь он должен был мучительно искать виновника своего горестного положения. И в этих поисках ему помогали не только потоки антисемитской брани в газетах и памфлетах. Его кумир Рихард Вагнер гневно обличал злокозненность всей еврейской расы. Лидер американской индустрии Генри Форд в 1920 году выпустил четырёхтомный труд под названием: «Международный еврей: самая серьёзная проблема мира». Год спустя эта библия антисемитов уже была переведена и опубликована на немецком. Впоследствии портрет Форда, подаренный Гитлеру Куртом Людеке, висел в кабинете рейхсканцлера рядом с портретом Фрадриха Великого.

А откуда проистекало преследование гомосексуалистов? Разве не будировалось оно всей иудео-христианской моралью европейского общества, объявившей их изгоями? Для человека, обожествившего нацию, племя, любой шаг в сторону интернационализма, то есть равенства разных племён, должен был выглядеть кощунством, покушением на святое. Поэтому для него были одинаково ненавистны демократия, гуманизм, коммунизм, христианство — всё это в его глазах становилось ответвлениями гигантского еврейского заговора. Победить такого врага было возможно, только если бы удалось поднять весь немецкий народ на войну с «еврейской чумой».

После того как Кубицек закончил учёбу в Вене и уехал обратно в Линц, мы видим Гитлера исключительно в мужском обществе. В пансионе для холостых мужчин, где он оказался, 70 % постояльцев были людьми моложе 35 лет, без средств, и для них гомосексуальные отношения были естественной формой утоления любовных порывов. Дальше следуют годы армейской службы (1914–1919), дальше — сближение с партийным движением националистов, знакомство с открытым гомосексуалистом Эрнстом Рёмом, дальше — путч и два года в тюрьме, где началось сближение с Гессом, продлившееся почти 20 лет. Можно сказать, что до 1925 года у Адольфа Гитлера просто не было шансов завязать нормальные отношения с женщиной.

Ситуация начала меняться уже в годы тюремного заключения. Многие дамы были увлечены «будущим спасителем Германии», слали ему письма и подарки, навещали в камере. Винифред Вагнер (жена сына композитора) прислала ему к Рождеству посылку, в которой была пишущая машинка, бумага, ручка, чернила и прочие принадлежности, необходимые для написания «великого политического труда». После выхода из тюрьмы Гитлер не раз посещал дом Вагнеров, где он имел возможность почтить могилу своего кумира, находившуюся в саду за домом и украшенную простым камнем.

Многие влиятельные и богатые дамы помогали Гитлеру деньгами, сводили с нужными людьми, пропагандировали его идеи. Он умел любезничать с ними, оказывать знаки внимания, но упорно уклонялся от попыток сближения. Они находили его привлекательным, жена Геббельса впоследствии сознавалась, что она мечтала выйти замуж за фюрера. Но вскоре поклонницы сошлись на том, что он, похоже, физиологически неспособен поцеловать женщину.

В 1927 году в Мюнхен переехала сводная сестра Гитлера и с ней — её восемнадцатилетняя дочь, Гели Раубал. Между дядей и племянницей вскоре установились тёплые отношения. Он всюду брал её с собой — на прогулки, в оперу, в кафе, появлялся с ней и в компании соратников по партии. Девушка не была очень красива, но обладала большим очарованием. Гитлер также оплачивал её уроки пения и иногда прокрадывался к дверям студии, чтобы тайком подслушивать её голос. При этом он не замечал, что у Гели загорелся роман с его шофёром, Эмилем Морисом.

Когда шофёр сообщил своему боссу об их намерении пожениться, тот впал в неописуемую ярость. Морис ожидал, что вот-вот будет извлечён пистолет и его жизнь оборвётся. К его счастью, дело обошлось жуткой бранью, проклятьями, изгнанием из дома. Однако шофёр оказался не робкого десятка. Всё же он служил Гитлеру много лет, выполнял вдобавок обязанности камердинера, телохранителя, секретного связного. И он подал в суд на своего нанимателя, требуя 3000 марок невыплаченного жалованья.

Дальше начинается цепь загадок. Что имел в виду Морис, когда грозил, что «расскажет всё газетчикам»? Почему Гитлер послушно уплатил задержанное жалованье и выписал увольнительную с лестной характеристикой своего бывшего шофёра? Откуда у того взялся солидный капитал, чтобы открыть часовую мастерскую в Мюнхене? Почему после прихода к власти Гитлер вернул Морису своё расположение, приглашал на разные партийные торжества? Загадки, кругом загадки.

Гели Раубал тоже была прощена «дядей Адольфом». Осенью 1928 года он снова всюду появлялся с ней на людях, брал в дальние поездки, в гости к друзьям. В следующем году она поселилась в его квартире и жила полностью за его счёт. Интимные отношения между близкими родственниками не были чем-то новым в роду Гитлеров, его мать и после брака продолжала называть его отца «дядя Алоис». Известно также, что он рисовал её обнажённой. Подруге она жаловалась: «Ты представить себе не можешь, что он заставляет меня проделывать».

Постепенно существование девушки всё больше и больше оборачивалось жизнью в золотой клетке. Она должна была отчитываться о всех своих встречах, её почта проверялась, слежка за ней делалась трудно выносимой. По слухам, у неё загорелся любовный роман в Вене, с еврейским художником, от которого она ждала ребёнка.

Именно её планы поехать в Вену в сентябре 1931 года стали поводом для последней громкой ссоры, подслушанной служанкой. Дальше всё тонет в тумане. Известно лишь, что утром того дня Гитлер с несколькими соратниками уехал в Нюренберг. На следующее утро, ещё находясь в отеле, он получил известие, что Гели нашли в квартире в луже крови, рядом лежал его револьвер.

«Самоубийство или убийство?» — эту тему газеты горячо обсуждали несколько недель. К тому моменту «фюрер» был настолько влиятельной фигурой, что ждать объективного полицейского расследования было бы просто наивно. На столе в комнате Гели лежало начатое письмо подруге в Вену. В нём содержались планы приезда — и ничего больше. Как и в случае с Надеждой Аллилуевой, версия «самоубийство» возобладала. Гитлер, по слухам, был подавлен происшедшим, даже впал в депрессию. Но, как и Сталин, не явился на похороны погибшей.

Эрнст Ханфстенгел имел возможность знать Гитлера очень близко, потому что тому нравилось бывать в доме этого соратника, болтать, слушать, как тот исполняет на рояле Вагнеровские мелодии. Он даже выступил в роли крёстного отца для сына Ханфстенгела. От него мы имеем нечто вроде диагноза в разговоре с журналистом в 1951 году:

«Гитлера нельзя было отнести ни к настоящим гомосексуалистам, ни к байсексуалам… Он пребывал в ничейной полосе и не мог получить полного удовлетворения ни от женщины, ни от мужчины… Невозможность реализовать сексуальную потенцию создавала постоянное нервное напряжение, часто прорывавшееся вспышками неадекватного гнева». [382]

С Евой Браун Гитлер впервые встретился в 1929 году, в фото-ателье его фотографа, Генриха Гофмана, где она работала продавщицей. Девушка не отличалась интеллектом, в школе училась плохо, любила спорт, джаз, танцы. Гитлер долго держал её в тени, не показывался с ней на людях, навещал в её квартире по ночам. Во время его разъездов она оставалась одна в Мюнхене, и, видимо, это пренебрежение довело её до такого отчаяния, что в ноябре 1932 года она написала своему кумиру прощальное письмо и выстрелила в себя из армейского пистолета своего отца.

Её удалось спасти, хирурги извлекли пулю из её шеи. Однако Гитлер, находившийся в критической стадии своего взлёта, не мог уделять ей больше внимания, даже если бы захотел. Ева продолжала работать в фото-ателье и три года спустя совершила вторую попытку — на этот раз проглотив горсть снотворных таблеток. Гитлеру, конечно, не хотелось, чтобы с его именем была связана вторая девушка, покончившая с собой. Он стал чаще навещать Еву в Мюнхене, купил ей квартиру, потом виллу, подарил автомобиль, включил в своё завещание.

Наконец, в 1939 году состоялся переезд Евы в Берлин. В здании Имперской канцелярии ей была предоставлена бывшая спальня президента Гинденбурга с огромным портретом Бисмарка на стене. Она получила статус одной из секретарш, но по-прежнему не имела доступа на большие приёмы и банкеты, должна была ужинать одна у себя в комнате.

То, что Гитлер и Ева Браун были любовниками, подтвердил личный врач фюрера, доктор Теодор Морелл. Давая показания американской следственной комиссии, он упомянул, что Ева не раз обращалась к нему с просьбой усилить сексуальную активность её партнёра какими-нибудь стимуляторами. Врачи-сексологи знают, что влюблённая женщина вполне может иметь пылкий роман с гомосексуалистом. Убедительный пример — долгая связь британской художницы Доры Каррингтон с писателем Литтоном Стрейчи, закончившаяся в 1932 году. В замечательном фильме об этой паре актриса Эмма Томпсон довольно наглядно демонстрирует, как партнёры используют сходство мужской и женской анатомии и обходят неудобства, создаваемые разницей.

То, что Гитлер был способен на глубокое чувство по отношению к реальному человеку, мы вдруг узнаём из неожиданного источника. Вдова Муссолини пишет в своих воспоминаниях:

«Немецкий фюрер просто обожал моего мужа, идолизировал его, хранил в кабинете его бюст… Нацисты переняли у итальянских фашистов салют поднятой рукой (который вообще-то был введён, чтобы избежать негигиеничных рукопожатий), их коричневые рубашки были немецкой вариацией чёрных рубашек итальянцев… Многие рассказывали мне, что, когда речь заходила о Дуче, у Гитлера появлялись слёзы на глазах… Когда после ареста моего мужа в 1943 году наша дочь приехала в Германию, Гитлер, слушая её рассказ, не мог сдержать эмоций… “Я говорил, говорил ему, что нельзя доверять королю, этому лицемеру!”» [388]

Гитлер даже позволял Муссолини ронять критические замечания в свой адрес, что к этому времени уже не дозволялось никому. Он, например, признал, что попытка путча австрийских нацистов в Вене в июле 1934 года и убийство канцлера Энгельберта Дольфуса были несвоевременны. Но когда дуче попытался умерить раздувание антисемитской кампании, указывая на её вред для международных отношений, фюрер решительно отказался. Итальянскому послу в Берлине он объявил: «Имя Гитлер будет прославляться повсюду как имя человека, который стёр иудейскую чуму с лица земли!».

Только в конце апреля 1945 года Гитлер исполнил мечту Евы Браун: призвал священника в свой бункер, куда не проникал грохот русских пушек, и оформил бракосочетание после пятнадцати лет близости. Но где-то в те же дни он не поколебался расстрелять мужа беременной сестры Евы «за измену». Рекордно коротким оказалось время, прошедшее между венчанием и самоубийством «молодожёнов». Всё же в последний момент Гитлер успел получить ещё один удар: из Италии пришло известие о гибели Муссолини.

 

Плодовитый китаец

Своеволие юного Мао Цзедуна с годами только возрастало, конфликты с отцом учащались. И родители решили применить радикальное средство: нашли четырнадцатилетнему мальчику невесту. Как уже было рассказано в Летописи Первой, она была его дальней родственницей, на четыре года старше него. Молодые впервые увидели друг друга только за день до подписания контракта. Дальше всё развивалось в соответствии со старинными традициями.

«В день бракосочетания невеста, одетая во всё красное, в красном паланкине переезжала в дом суженого. Лицо её закрывала вуаль из красного шёлка, а губы были накрашены ярко-красной помадой. Девушка была обязана выражать недовольство, плакать и причитать, называя будущего мужа “волосатым насекомым”, алчным, ленивым, прокуренным и тому подобное. Затем жених и невеста отвешивали земные поклоны перед алтарём предков жениха, духам Неба и Земли, Солнцу и Луне, стихиям воды и земли и душам умерших предков. После этого кланялись друг другу. На этом обряд бракосочетания заканчивался». [391]

Увы, старательное соблюдение обрядов не помогло: непокорный Мао вскоре убежал из дома и никогда не вспоминал о брошеной жене, которая вскоре умерла. В студенческие годы у Мао начались романтические увлечения, окрашенные всеми чертами, которые мы вправе ожидать от бедного поэта: застенчивость, мечтательность, робкие попытки сближения. Безденежье лежало тяжёлым грузом на сердечных порывах, парализовало их, не давало излиться. Только получив пост директора начальной школы, двадцатисемилетний Мао смог жениться на девушке, с которой они были знакомы уже четыре года. Её звали Ян Кайхуэй (жена-2).

На этот раз не было ни пира, ни красного паланкина, ни приданого, ни щедрых подарков от гостей. Всё это млодожёны отвергли не только из-за бедности, но и для того, чтобы не впасть в «буржуазное мещанство», с которым они были готовы страстно бороться в соответствии с учением Карла Маркса. Денег на отдельную комнату не было, поэтому супруги жили раздельно, встречаясь только по воскресеньям. Помогло то, что к тому времени Мао вступил в коммунистическую партию и получал финансовую поддержку из партийной кассы. Благодаря этому им удалось снять маленький деревянный домик за городскими воротами. Вскоре у них родилось трое сыновей. Но кругом уже полыхала гражданская война, мирное семейное счастье им было не суждено.

Жена-2 принимала активное участие в политической борьбе мужа: распространяла пропагандистские материалы, выполняла важные поручения, осуществляла связь между партийными группировками. В конце концов, всё это привело к её аресту. Гоминьдановская полиция требовала, чтобы она публично отреклась от мужа и его коммунистических идей, но она отказалась. В ноябре 1930 года её судили (суд занял десять минут) и расстреляли. Впоследствии её имя было включено в пантеон героев китайской революции.

Мао получил известие о казни жены, находясь со своей армией в западных провинциях. Он выразил гневный протест, послал денег матери погибшей, но что он чувствовал, нам остаётся только гадать. Ибо к этому моменту он уже два года жил с другой женщиной, которая успела родить ему дочь. Теперь они могли пожениться официально. Жена-3 (Хэ Цзыгжень) была активным участником партизанской войны. Тем не менее за десять лет сожительства с Мао она сумела родить троих сыновей и троих дочерей. Растить этих детей в военных условиях было невозможно. Некоторые умерли, других отдавали в крестьянские семьи, когда военная обстановка осложнялась и требовалось срочное отступление. Дочь, родившуюся в феврале 1935 года, пришлось просто оставить в пустом доме, положив рядом с ней записку с просьбой к добрым людям позаботиться о ребёнке и немного денег.

В 1937 году руководство КПК и остатки Красной армии сделали своей временной столицей городок Яньань. Склоны окружающих гор были пронизаны множеством пещер, которые оказалось легко переоборудовать в жилые помещения неуязвимые для вражеской авиации. Они вскоре заполнились солдатами и командирами, там же селились иностранные визитёры, журналисты, посланцы Коминтерна. В одной из пещер нашла приют американская революционерка, Агнес Смедли, бывшая возлюбленная советского разведчика Рихарда Зорге. В соседней пещере разместилась её переводчица, китайская актриса, которую все звали Лили. В отличие от строгих жён партийных лидеров, эта молодая женщина красила губы, завивала волосы, одевалась нарядно. И Мао Цзедун не устоял перед чарами молодой соблазнительницы.

Возможно, их роман не успел зайти дальше уроков западных танцев, чтения стихов, бесед об искусстве. В любительском театре ставили пьесу по роману Горького «Мать», и Лили исполняла главную роль. Всё это было так чуждо и возмутительно для жены-3, что однажды она не выдержала: выследила мужа и ворвалась вслед за ним в пещеру, где жила соперница. Изрыгая брань и проклятья, она начала колотить Мао тяжёлым электрическим фонариком на длинной ручке. Охранник жался в углу, не зная, что предпринять. На шум прибежала из соседней пещеры Агнес Смедли. Жена-3 накинулась и на неё: «Империалистка! Танцевальная шлюха!». Защищаясь от фонаря, Агнес сбила её с ног одним ударом. «Какой муж может спокойно смотреть, как его жену избивают!», рыдала жена-3.

Наутро весь Яньань знал о скандале. Партийное руководство попыталось объявить его запретной — необсуждаемой — темой. Не тут-то было! Жена-3, поддерживаемая другими жёнами, требовала возмездия, наказания, изгнания. Она добилась своего, Агнес и Лили пришлось уехать. Но жена-3 не удовлетворилась этим — вскоре и сама покинула Яньань. Под предлогом необходимости лечить старую рану, полученную при бомбёжке, она в начале 1938 года оказалась в Москве. К её разочарованию, советские хирурги нашли, что осколки бомбы слишком глубоко вросли в кости и ткани и удалить их невозможно. Жена-3 осталась в СССР, получив работу воспитательницы в Интернациональном детском доме, где нашли приют дети многих коммунистов со всего света. Здесь же с 1936 года находились оба сына Мао Цзедуна от жены-2 — Аньин и Аньцин.

Мог ли брошенный женой муж долго выносить одиночество? Любвеобильная душа поэта не хотела смириться с этим. И вскоре новая соблазнительница возникла перед ним — тоже, как оказалось, из театрального мира. Читая лекцию об искусстве перед слушателями партийной школы, Мао Цзедун обратил внимание на девушку, сидевшую в первом ряду и старательно записывающую каждое его слово. Кожа её лица слепила белизной, сразу было видно, что ей не довелось ещё брести по горам под ветром и солнцем или ночевать в окопах.

После лекции девушка робко приблизилась к преподавателю и стала благодарить за то, что он так невероятно расширил перед ней горизонты мира и искусства. Что-то осталось ещё неясным, но она будет очень, очень стараться улучшать своё образование. Польщённый Мао предложил ей не стесняться и приходить с вопросами прямо к нему. С этого момента роман между профессором и студенткой вдвое моложе него начал развиваться со скоростью вполне оправданной обстоятельствами военного времени.

Девушку звали Цзян Цин. Она многое уже успела повидать и пережить за свои 23 года. В ранней юности убежала из дома с театральной труппой, меняла любовников, мужей, имена, профессии, псевднимы. Оказавшись в Шанхае, имела большой успех в роли Норы в спектакле по пьесе Ибсена «Кукольный дом». Там же сыграла главные роли в нескольких фильмах. В Яньань прибыла, чтобы принять участие в борьбе коммунистов против захватчиков-японцев.

Руководство КПК неодобрительно отнеслось к новому роману председателя. Да, девушка вступила ещё молодой в коммунистическую партию, один из её мужей был коммунистом. Да, гоминьдановская полиция следила за ней, даже арестовала и посадила в тюрьму. Но почему она провела в камере только три месяца? Не могло ли оказаться, что её завербовали и теперь используют как тайного агента? Кроме того, жена-3, верный боевой товарищ, может вылечиться в СССР и вернуться в Китай. Что будет тогда?

Мао Цзедун ничего не хотел слушать. Цзян Цин покорила его сердце. Им суждено прожить вместе оставшуюся жизнь. Он послал жене-3 бумаги о разводе и отправил их общую дочь, жившую с ним. В ноябре 1939 года была отпразднована свадьба, а девять месяцев спустя Цзян Цин, ставшая женой-4, вознаградила мужа рождением дочери Ли На.

Путь до победы был ещё очень долог, и жене-4 довелось испытать все тяготы и опасности его. Жизнь в пещерах, долгие переходы по горам Шэньси, Хэбэя, Шаньси подорвали её здоровье. В 1949 году Сталин, упорно откладывавший встречу с самим председателем Мао, разрешил приезд на лечение его жене и дочери, даже послал за ними самолёт. Женщина была так истощена, что по трапу её пришлось выносить на носилках. При росте 165 сантиметров она весила всего 44 килограмма.

Ещё раньше в Китай было разрешено вернуться старшему сыну Мао — Аньину. Отца он почти не помнил, за 20 лет разлуки получил от него только два письма. В СССР он привык пользоваться уважением, стал лейтенантом, воевал в войсках Второго Белорусского фронта. Сам Сталин удостоил его встречи на прощанье, подарил именной пистолет. Всё это не вязалось с тем, что поджидало его в Китае.

Конфликты между сыном и отцом начались с первых же дней. Юноша не боялся высказывать своё мнение, в ответ на что Мао обзывал его «догматиком», который знает теорию, но не знает условий жизни и работы в Китае. Для улучшения «образования» сын был отправлен трудиться простым батраком в хозяйстве богатого крестьянина. Видимо, урок не добавил Аньину смирения, потому что по возвращении он в какой-то момент решился обвинить отца в создании «культа вождя». Неизвестно, чем кончилась бы эта семейная драма, если бы в 1950 году не началась Корейская война и Аньин не погиб бы на ней под американской бомбёжкой. Ему было 28 лет.

Жена-4 часто конфликтовала с Аньином при его жизни, даже добилась, чтобы ему был запрещён вход в дом отца. Теперь ничто не омрачало отношения супругов. Цзян Цин разделяла все взгляды мужа и участвовала во всех его затеях. Оба обожали танцы и часто устраивали вечеринки с музыкой. Жена-4 сама подводила к супругу хорошеньких девушек и потом закрывала глаза на его увлечения на стороне. Своему биографу впоследствии она сознавалась: «Секс влечёт к мужчине только в начале. Потом на передний план выходит власть».

Постепенно росло и влияние Цзян Цин в партийной иерархии. Так совпало, что в марте 1953 года она опять оказалась в Москве. Ей выпала роль неофициально представлять Мао Цзедуна на похоронах Сталина, она стояла в почётном карауле у гроба покойного в Колонном зале Дома союзов. За похоронами 9 марта и рыдающими толпами на улице она могла наблюдать из окна своей больничной палаты.

По возвращении в Китай жена-4 полностью взяла на себя управление хозяйством в доме супруга. Здоровье председателя ухудшалось, требовалось неустанное внимание медиков. Его врач писал потом:

«Он и раньше страдал от периодической бессонницы и неврозов, а в то время просто не мог сомкнуть глаз по несколько суток… Периоды без сна становились всё длиннее и длиннее. Он мог бодрствовать двадцать четыре и даже сорок восемь часов. Затем отключался на десять или двенадцать часов беспрерывного сна… Снотворное принималось в немыслимых дозах, но оно не помогало… Его бессонница была следствием политических баталий». [405]

Видимо, противоборство с соратниками было даже более изнурительным и опасным, чем война с японцами и Гоминьданом. А лестница к трону, казалось, только вырастала с каждым днём, делалась только длиннее.

 

Пламенный кубинец

В октябре 1948 года в светских новостях кубинской газеты «Диарио де ла Марина» появилось сообщение о бракосочетании Фиделя Кастро и Мирты Диаз-Баларт. Отец невесты был мэром города Бэйн, занимал видный пост в американской компании «Юнайтед Фрут», одно время выступал в роли юрист-консульта при президенте Батисте. Молодожёны, познакомившиеся в университете Гаваны, были молоды, красивы, обеспечены, влюблены друг в друга. Отец Мирты подарил им 10 тысяч долларов, чтобы они могли провести медовый месяц в Америке. Пикантная деталь: ещё одну тысячу добавил старый друг семьи невесты, бывший президент Кубы, Фульгенсио Батиста, мирно живший тогда не у дел во Флориде.

В тени оставались обстоятельства, омрачавшие эту радужную картину. Жених в свои двадцать два года ещё нигде не работал, жил на ежемесячное пособие, присылаемое его отцом. Мир, окружавший его невесту, с этими сверкающими американскими автомобилями, нарядными виллами, ухоженными лужайками, клубами для гольфа, символизировал доминирующий статус великого северного соседа над Кубой, что вызывало ненависть Фиделя с ранних лет. Его участие во всевозможных политических начинаниях вызвало такую вражду соперничающих группировок радикальной молодёжи, что он вынужден был не расставаться с пистолетом ни днём, ни ночью, незаметно принёс его с собой даже в церковь на бракосочетание.

Некоторые черты характера жениха вызывали тревогу у родственников невесты. Он легко переходил от вежливой обходительности к вспышкам несоразмерной сердитости. Было замечено, что он не склонен считаться с неудобствами окружающих. Также не любил животных, никогда не пел, и — что было уж совсем невероятно для кубинца — никогда не танцевал.Брат невесты, Рафаэль Диаз-Баларт, впоследствии рассказывал, что они однажды ехали с компанией в машине по шоссе, и Фидель вдруг потребовал остановиться. Зачем? Ему захотелось поупражняться в стрельбе. Вдали паслось стадо коров. Он достал пистолет и открыл огонь по коровам. Попал или нет осталось за рамками рассказа.

Вскоре после возвращения из США у молодых родился сын Фиделито. Поначалу он выглядел вполне здоровым, но вскоре заболел. Педиатры были в растерянности, не могли поставить диагноз. По прошествии некоторого времени Мирта случайно открыла причину. Она обнаружила, что её муж намеренно скармливает ребёнку в три раза больше молока из бутылочки, чем предписано врачами. «Зачем?!» — «Я хотел, чтобы он быстрее набирал вес и вырос сильнее всех сверстников», объяснил Фидель, ничуть не смущаясь.

Революционная деятельность требовала частых отлучек Кастро из дома. Мирта оставалась с ребёнком одна в квартире, без помощи, без денег, порой без электричества, отключённого за неуплату. Фидель же пропадал на конспиративных поездках по стране и за границей, на тайных собраниях политических заговорщиков. Именно на одном из них он встретил молодую женщину, которая надолго заполонила его сердце.

Наталья (Нэти) Ревуалта, как и Мирта, принадлежала к верхним слоям кубинского общества, получила образование в Филадельфии, вышла замуж за успешного врача. Но она не смогла устоять перед обаянием смелого бунтаря. Они познакомились в ноябре 1952 года, а уже летом следующего года она активно участвовала в подготовке штурма казарм Монкада, печатала на машинке прокламации, вместе с другими женщинами шила военную форму для участников атаки. Ей же было поручено подобрать музыку для транслящии манифеста революционеров по радио в случае победы, и она выбрала национальный кубинский гимн, полонез Шопена и «Героическую симфонию» Бетховена.

Когда Фидель оказался в тюрьме, Мирта регулярно навещала его, приносила чистое бельё, уносила записки соратникам и заявления в газеты. Он писал ей нежные письма, но одновременно отправлял ещё более страстные послания любовнице. Тюремный цензор, проверявший переписку заключённых, относился к ним сочувственно, только умолял не вставлять в текст политику. Но однажды он перепутал конверты и пламенное письмо Наталье попало в руки Мирты. Это переполнило чашу терпения жены и она подала на развод.

Выйдя из тюрьмы, Кастро пытался уговорить возлюбленную последовать за ним в мексиканское изгнание. Но та, под давлением семьи, отказалась и вернулась к мужу. В апреле 1956 года у неё родилась дочка Алина, которой суждено было остаться единственной дочерью в обширном мужском потомстве Фиделя. Впоследствии, если у него заходил разговор с близкими друзьями об оставленной на Кубе любовнице, он повторял только одно: «Она опоздала на корабль… Она опоздала на корабль».

Конечно, в Мексике нашлись женщины, поспешившие занять место «опоздавшей». Тереза Казузо была окружена почтением в кругах кубинских революционеров, потому что её муж, известный поэт и писатель Пабло Ториенте, погиб в гражданской войне в Испании, сражаясь против Франко. Эта женщина разрешила Кастро превратить её дом в настоящий склад оружия и боеприпасов, заготавливаемых для вторжения на Кубу.

Были и другие красавицы, одаривавшие Фиделя своим вниманием в Мексике. При этом биографы раскопали, что не все женщины, прошедшие через его жизнь, сохранили тёплые воспоминания о нём. Одна рассказывала, что он продолжал курить в самые интимные моменты. Другая — что никогда не снимал ботинки и что всё кончалось через пять минут. Третья, наоборот, жаловалась, что он заманил её вечером на пляж и там три часа только разглагольствовал о политике.

Из Мексики он внезапно позвонил бывшей жене и упросил её прислать к нему сына хотя бы на две недели. Мирта не смогла устоять перед внезапной вспышкой отцовских чувств, согласилась и вскоре горько сожалела о проявленной доброте. Фидель объявил, что он не может допустить, чтобы его сын рос в семье эксплуататоров и врагов кубинской свободы. (Мирта собиралась выйти замуж за сына кубинского посланника в ООН.) Понадобилось вмешательство мексиканской полиции, чтобы забрать мальчика, отвезти его в кубинское посольство и вернуть матери.

Отец и сын встретились снова лишь три года спустя. Сияющее лицо десятилетнего Фиделито, въезжающего на танке рядом с отцом в покорённую Гавану, было запечатлено на миллионах газетных фотографий. В следующий раз он удостоился такого же внимания прессы, когда несколько лет спустя попал в серьёзную автомобильную аварию. Врачи готовили его к операции по удалению пробитой селезёнки, а Кастро в это время проводил интервью с журналистами на телевиденьи и отказывался преравать его. Он говорил и говорил, пока одна из женщин не осмелилась встать и потребовать, чтобы он немедленно ехал к постели тяжело раненого сына. Только тогда Кастро вспомнил об отцовских обязанностях, прервал интервью и поехал в больницу.

Наверное, самым знаменитым актёрам Голливуда не доводилось купаться в таких потоках женского обожания, какие омывали нового повелителя Кубы. Но он старался не афишировать свою личную жизнь. Историкам пришлось приложить много усилий, чтобы раскопать и описать хотя бы несколько главных романов «команданте».

С семнадцатилетней Маритой Лоренц он познакомился на борту немецкого корабля «Берлин», который её отец привёл в гаванский порт в феврале 1959 года. После романтичной ночной прогулки по палубе с любезным хозяином страны последовало приглашение приехать на Кубу и принять участие в строительстве нового справедливого общества. Приглашение было принято, и вскоре Марита поселилась в квартире неподалёку от одной из резиденций Кастро. Дальше история «капитанской дочки» проступает лишь штрих-пунктиром, в котором можно обнаружить все элементы насыщенного детектива: тайные путешествия в Нью-Йорк и обратно, секретные контакты с ЦРУ, нежеланная беременность и попытки прервать её, и даже какая-то причастность к убийству президента Кеннеди.

Глория Гайтан прибыла в Гавану из Колумбии, вместе со своей матерью, вдовой колумбийского политика, погибшего как раз в те недели, когда он вёл переговоры с приехавшим кубинским студентом Кастро. Фидель пригласил их на празднование первой годовщины кубинской революции и проявил необычайное внимание к обеим: навестил в отеле уже в день прибытия, провёл в беседах всю ночь, восхвалял погибшего. Глория настолько очаровала его, что между ними завязались долгие отношения, которые сама Глория называла «романтической дружбой». Она не вдавалась в детали, но говорила, что присутствие Кастро действовало на неё, как может действовать бурление природных сил, как зрелище вулкана, готового к извержению.

О мере интимности их отношений можно судить по пересказу одного диалога. Фидель однажды спросил её:

— Буэно, а что ты делаешь в постели с греческим профессором, которому повезло стать твоим мужем?

— Но это человек необычайного интеллекта, — уклончиво ответила Глория.

— Знаешь, если бы сам Карл Маркс превратился в женщину, этого было бы недостаточно, чтобы я женился на ней. [419]

Селия Санчес включилась в борьбу с режимом Батисты с самого начала. Она участвовала в гражданской войне в горах, организовывала переброску подкреплений на опасные участки, а также оружия, боеприпасов, продовольствия. На фотографиях тех лет она часто появляется рядом с Кастро среди других бойцов. После победы «фиделистов» Санчес становится самым доверенным помощником Кастро, исполняя обязанности секретарши, архивиста, бухгалтера, кассира, советчика. В её квартире он всегда мог укрыться от назойливых просителей, от журналистов, нежеланных визитёров, поклонниц. Она также занимала видные должности в правительственных учреждениях.

Похоже, что Селия Санчес оказалась единственной из близких Фиделю женщин, которую он упоминает в своих опубликованных воспоминаниях. Причём называет её только по имени, будто все должны и так знать, кто такая «Селия» и какое место она занимала в его жизни. После её смерти в 1980 году её портрет появился на кубинской банкноте в одно песо, больницам, школам и улицам присваивали её имя, посвящённые ей мемориалы и памятники появлялись в разных городах.

В то же время реальная семья Фиделя Кастро оставалась полностью скрытой от посторонних глаз. Только очень близкие знали о существовании «женщины из Тринидада». Далия Сото дел Валле происходила из культурной обеспеченной семьи. В юности гадалка предсказала ей, что она завоюет любовь великого человека. Когда это пророчество осуществилось в начале 1960-х, её родные были в страхе, они считали, что Кастро сделал её пленницей и может бросить в любой момент. Однако отношения продолжались, и от этого союза один за другим родились пятеро сыновей.

Им всем были даны имена, начинающиеся на «А» — в память о любимом герое Фиделя, Александре Македонском. Все они, как и Фиделито, получили образование в СССР, но ни один не играл впоследствии заметной роли в политической жизни Кубы. Единственная фотография Далии, которую мне удалось отыскать в интернете, датирована 2010 годом. На ней она очень похожа на мать Фиделя, Лину Рус Кастро в её поздние годы. Если фрейдисты сумеют обыграть это сходство, перед нами могут открыться новые эдиповы глубины психологии кубинского диктатора.

Фидель Кастро умел притягивать и покорять людей, но с такой же силой мог и отталкивать их, даже близких родственников. Его сестра, Хуанита Кастро, активно поддерживала брата в годы революционной борьбы, в 1950-е ездила в США собирать деньги для дела освобождения Кубы от диктатуры Батисты. Но победа братьев и резкий перелом их курса в сторону коммунизма принесли ей горькое разочарование. После смерти матери ничто не удерживало её в родной стране, и в 1964 году, находясь в Мексике в гостях у сестры, она объявила о своём решении не возвращаться в Гавану. В следующем году она дала подробные показания в Вашингтоне Комиссии Конгресса по антиамериканской деятельности, описав положение дел под властью Фиделя Кастро.

Другая близкая родственница, дочь Алина Родригес, рождённая Фиделю Натальей Ревуалта, объявила о своём желании эмигрировать уже в четырнадцать лет. Отец категорически запретил ей это и дал строжайшие предписания секретной службе ни в коем случае не допустить побега. Только в 1993 году Алине удалось, под гримом и париком, с фальшивым испанским паспортом, покинуть страну. Кастро был в ярости, грозил страшными карами нерадивым подчинённым. Алина поселилась в Майами и несколько лет спустя опубликовала автобиографию с описанием жизни в современной Кубе.

Неизвестно, стал ли Фидель Кастро читать мемуары двух беглянок. Во всяком случае в своих семьсотстраничных воспоминаниях, названных «Моя жизнь», он не удостоил их комментарием.

 

Комментарий шестой: О МИФОЛОГИИ ЛЮБВИ

Все герои этой книги были революционерами. Революция сметает старый жизненный уклад, стремится насадить новый. Но не следует забывать, что параллельно с революциями кровавыми в 20-м веке во всём мире протекала менее заметная революция нравов, переворачивавшая и изменявшая традиции, обычаи, верования, регулировавшие взаимоотношения мужчин и женщин. Долгая борьба суфражисток и феминисток увенчалась победами, которые казались немыслимыми в устойчивых империях: во многих странах женщины получили право участвовать в выборах и право на расторжение брака.

Возможно, этому способствовали трагические события Первой мировой войны. Ведь это мир, построенный мужчинами, допустил кровавый кошмар, не имеющий прецедентов в истории цивилизации. Не пора ли внести в него кардинальные перемены? Многие мужчины разделяли это разочарование и поддерживали законодательные реформы, расширявшие права женщин.

Увы, жизнь устроена таким образом, что расширять права какой-то группы населения удаётся только за счёт сужения или отнятия прав у других групп. В сегодняшнем мире это правило демонстрирует себя с пугающей безжалостностью. Расширяя права рабочих на забастовки, вы урезаете права остальных граждан на бесперебойное и недорогое удовлетворение их жизненных нужд. Защищая права подсудимых, урезаете моё право на защиту от воров и гангстеров, которые станут безнаказанно разгуливать по нашим улицам. Студенты учебных заведений получают право комплектовать учебные программы и класть ноги на стол, а заодно и терроризировать профессоров, лишая их свободы слова и заставляя всё время оглядваться на правила «политической корректности». Право на ношение оружия уменьшает мои шансы остаться в живых. И коненчо, право на лёгкий разрыв супружеских отношений превращает мои надежды на счастливую семейную жизнь в пустые мечтания.

Обращение наших героев с женщинами может послужить поучительным материалом для исследователя истории семьи. Все пятеро уже в середине жизни достигли статуса, который позволял им делать только то, что им хотелось, без оглядки на условности своего времени. За исключением Гитлера, все они имели многочисленные связи с разными женщинами, но все демонстрировали не раз, как они ценят семейные отношения, как страдают от их ухудшения и разрыва.

Посмею высказать предположение, что институт семьи для современного человека таит глубинную связь с культом продолжения рода и обожествления предков, которые были характерны почти для всех народов древности. Семья сделалась последней реальной ниточкой в бессмертие. Мы уже не поклоняемся терафимам, как библейский Лаван, или богам домашнего очага, но мы готовы жизнь отдать за детей и близких.

В гротескных глубинах «сталинщины», среди миллионов других, затаился жутковатый эпизод, бросающий отблеск на то, как много значит семья даже на краю гибели. По неизвестной причине в какой-то момент «большого террора» сотрудникам НКВД было приказано не расстреливать арестованных сразу, а непременно добиться от них признания вины в выдуманных и прпписанных им преступлениях. Кто-то подслушал разговор двух палачей в офицерской столовой следственной тюрьмы. «Вам хорошо, — говорил один другому, — вашей группе в этом месяце достались одни семейные. Таким пригрозишь арестом близких в случае запирательства, и они тут же подписывают любое признание и тихо идут на расстрел. А у нас почти одни только холостые. Среди них есть такие, что его хоть неделю пытай, он, гад, упрётся и будет только зубами скрипеть, а не сознается».

Спрашивается: если семья так важна и дорога людям, как могло случиться, что цивилизованные народы индустриального мира допустили такую эпидемию разводов? Последние данные статистики показывают, что половина заключаемых сегодня браков закончатся разводом. Сегодня трудно встретить человека, родившегося после Второй мировой войны и не пережившего в детстве ухода одного из родителей из семьи. По сути, вырастают поколения душевно травмированных новых беспризорников, которым не у кого было учиться доброте, честности, отзывчивости, правилам достойного поведения.

Думается, корни этого бедствия следует искать в медленной перемене взглядов на институт брака, протекавшей в 19-ом веке. Ещё в «Евгении Онегине» старая няня Татьяны Лариной на её вопрос «была ль ты влюблена когда-то?» отвечает: «И полно, Таня, в эти лета мы не слыхали про любовь». Профессиональная сваха вела переговоры между родителями жениха и невесты, стороны достигали уговора, и обручённых (обречённых?) вели под венец. Такие правила доминировали не только в крестьянской среде, но и в верхних слоях общества. У молодых не спрашивали согласия, порой они впервые видели друг друга уже в церкви. Конечно, такое безразличие к человеческим чувствам приводило к тому, что супружеские отношения часто были лишены тепла, доверия, взаимопонимания. Доходило и до трагических исходов.

Бунт против родительской власти в этом важнейшем деле поначалу выражался в побегах влюблённых (читай «Станционный смотритель»), в отказе идти под венец («Дубровский»), в тайных венчаниях с избранницей сердца (отец героя в «Дворянском гнезде»), даже в самоубийствах («Гроза»). Одновременно изящная словесность начала на все лады превозносить любовный жар как единственный критерий, единственную путеводную звезду, которой должен следовать человек в деле продолжения рода. Брак по сговору, по расчету осуждался, высмеивался, объявлялся насилием над свободным человеческим сердцем. Стихи, романсы, оперные арии прославляли искреннюю любовь-страсть, таинственно соединявшую сердца молодых людей, избравших друг друга. Деспотичная власть родителей отступала, живое чувство вступало в свои права — это казалось очередной победой прогресса и гуманизма!

В этом победном наступлении тонули голоса немногих скептиков, выражавших опасения, сомневавшихся в том, что столь серьёзное и долгое дело как создание и сохранение семьи может быть построено на таком изменчивом и быстротечном чувстве как страстная любовь. «С милым рай и в шалаше» звучит, конечно, красиво, но что произойдёт, когда придёт зима, замёрзнет ручей, обтекающий шалаш, заплачут народившиеся детишки? Или увянет одна любовь, зародится новая, к случайно встреченной «средь шумного бала», у подножия Кавказских гор, в «тёмных аллеях»?

Прозорливый юный мудрец Лермонтов предупреждал себя и своих современников:

Страшись любви: она пройдет, Она мечтой твой ум встревожит, Тоска по ней тебя убьет, Ничто воскреснуть не поможет.

Скептикам затыкали рот, их объявляли бесчувственными реакционерами, новыми Монтекки и Капуллети, снова готовыми погубить Ромео и Джульетту. Волшебные голоса знаменитых певиц доносили до открытых благодарных сердец слушателей слова Кармен: «Любовь свободно мир чарует, законов всех она сильней!»

Как щедро, безоглядно, настойчиво, а порой и безалаберно русский язык пускает в дело слово «любовь»!

Я люблю свою жену.

Он любит картошку.

Мы любим рыбалку.

Все любят деньги.

«Она любила Ричардсона».

Как можно не любить цветы, звёздное небо, морской простор?!

Мастер словесного эпатажа, Владимир Маяковский, объявлял, что он «любит смотреть, как умирают маленькие дети».

И в этом сумбуре легко исчезает, теряется важнейшее различие между тем, что следовало бы именовать «любовь-страсть», «влюблённость» и «любовь-доброта».

Разница между ними — как разница между огнём костра и огнём в печи.

Огонь костра ярче, жарче, виден дальше, раздвигает ночной мрак на вёрсты кругом. Но он не может гореть вечно, рано или поздно потухнет.

Огонь в печи прорывается короткими проблесками в прорезях печной дверцы, вокруг него не станешь водить хоровод, им нельзя украсить фотоснимок. Но на нём можно сварить обед, он наполнит печь жаром, который разгонит окружающий холод, позволит выживать в доме, окружённом морозом и мраком.

В отстаивании права молодых людей на любовь-страсть, чуткие и чувствительные люди вошли в такой азарт, что наложили на неё непосильную обязанность: быть строительной площадкой, фундаментом для постройки семейного здания. Наоборот, любовь-доброта была отодвинута на задний план, приравнивалась к скучным, бытовым заботам. А что случится, когда любовь страсть истает, улетучится, когда её вытеснит новая? О, тогда мы разрешаем вам развестись и строить новую семью на новом фундаменте! То, что позади останутся развалины нескольких жизней в учёт не принималось.

Любовь-доброта, на которой только и можно строить семью, была объявлена второсортной, «ненастоящей», неотделимой от детских пелёнок, горшков, клистиров. Молодые люди, замороченные раздуваемым культом любви-страсти, после вступления в брак впадали в отчаяние. Яркий пример такого горестного разочарования мы находим в дневниковых записях Льва Толстого, датированных 1863 годом:

«До женитьбы я был игрок и пьяница. Но за прошедшие десять месяцев я впал в запой хозяйством и в этом запое стал маленьким и ничтожным, вверг себя в пошлость жизни, ненавистную мне с юности. Чего мне надо? Жить счастливо, то есть быть любимым женой и собой, а я ненавижу себя за это время. Даже когда пишу в дневнике, спрашиваю себя: а не фальшь ли? Не для неё ли, которая читает из-за плеча, я всё это пишу? Разве за эти месяцы не стал ты самым ничтожным, слабым, бессмысленным и пошлым человеком?» [425]

Эпидемия разводов преодолевает даже религиозные запреты, наложенные на них в католичестве, мусульманстве, ортодоксальном иудаизме. Проблема эта отнюдь не нова. Много раз иудеи вопрошали уже Христа, дозволяет ли Бог разводиться. И Он раз за разом отвечал, что разводящийся или берущий в жёны разведённую прелюбодействует, то есть нарушает седьмую заповедь. Тогда «говорят Ему ученики Его: если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться». (Матфей, 19:9-10) В ответ на это следует разъяснение Христа, которое редко цитируется христианскими священнослужителями:

«Не все вмещают слово сие, но кому дано. Ибо есть скопцы, которые из чресла матери родились так; и есть скопцы, которых оскопили люди; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царствия Небесного». (Матфей, 19:11–12)

Отсюда ясно, что Христос прекрасно видел трудность соблюдения моногамного идеала. «Не разводись» подразумевало, конечно, и «не ищи других возлюбленных». Но осуществить это можно было, только сделавшись духовным скопцом. У многих ли хватит на это сил? Толстой, стремясь жить по заветам Христа, мучительно подавлял эротические порывы своей могучей натуры, только что не дошёл до отсечения пальца, как отец Сергий. Но секта скопцов, возникшая в его времена, довела притчу-метафору Христа до буквального воплощения.

Попробуем взглянуть на дилемму под другим углом. Любовь-страсть можно уподобить танцу вдвоём, а любовь-доброту, на которой строится семья, — долгому и нелёгкому походу вдвоём. Если мы признаем, что строительство семейного здания это труд, мы вправе ожидать, что к нему должны быть применимы правила, выработанные человечеством к другим видам трудовой деятельности. В ходе развития цивилизации выяснилось, что человеку абсолютно не по силам трудиться 365 дней в году, без перерывов и праздников. Уже в Ветхом завете один день в неделю объявлен священным, отведённым для отдыха от всех трудов. Календари всех народов пестрят всевозможными праздниками, иногда длящимися несколько дней.

Ну, а как обстояли дела с трудом семейной жизни? У многих народов возникли обычаи, позволявшие иметь передышку и от этой трудовой повинности. Библия переполнена осуждениями блуда, блудниц, блудодейства, но само обилие этих осуждений показывает, как распространено было явление, как велик был спрос на профессиональные услуги жриц любви. Храмовая проституция была распространена в Ханаане, Ассирии, Финикии, Кипре, Индии и в некоторых греческих полисах. У славянских народов дозволялось распутство в ночь на Ивана Купалы, у европейских — в дни карнавалов и маскарадов.

Однако все эти виды разрешённого блудодейства не представляли угрозы для целости семьи. Никто не ждал, что человек, урвавший глоток любви за плату, должен после этого оставить жену. В двадцатом же веке всё изменилось. Ослаб страх перед венерическими болезнями, перед нежеланной беременностью, перед горением в аду. Свободное общение мужчин и женщин в индустриальную эру погружает и тех, и других в океан соблазнов, проносящихся перед глазами, прижимающихся в метро, кружащихся в танцевальных залах. И всё яснее и грознее вырастает убеждение: люди, нарушающие супружескую верность, жаждут не секса — он у них есть и так, а продолжают вечную погоню за мечтой о новой свободной любви-страсти.

Прав был Лермонтов: «Тоска по ней тебя убьёт».

Человек оставлен перед жутким выбором: стань духовным скопцом, откажись от вечной мечты, или разрушь семью, изрань души самых дорогих тебе людей. Сколько миллионов подчинялись господствующей морали, выбирали второй вариант и потом с изумлением и горем оглядвывлись на случившееся: «Как я мог это сделать?!». Новый брак вскоре приносит те же разочаровния. В ситуации, когда глоток любви разрешается получить только ценой разрушения семьи, люди невольно вспоминают слова учеников Христа: «Тогда лучше не жениться». Любовь-доброта часто остаётся в сердце разведённого, он, по мере сил, продолжает заботиться об оставленных им. Но мать или отец, появляющиеся только по выходным, не могут заменить детям семью.

Конечно, люди ищут выход из этого тупика и пускаются на всевозможные уловки. Самый распространённый путь: тайные романы. Формально их осуждают, открывшись, они могут разрушить брак, но в основном окружающие предпочитают смотреть на них сквозь пальцы. Платонические отношения тоже могут утолять томящиеся души. Ведь сколько знаменитых героев любовных историй в мировой литературе даже ни разу не обменялись поцелуем: Данте и Беатриче, Гамлет и Офелия, Вертер и Шарлотта, Онегин и Татьяна, Сирано и Роксана. Вариант жизни втроём или вчетвером всплывает сотни раз в биографиях знаменитых людей, проникает он и в более широкие слои.

Любопытный и поучительный парадокс представляет собой история отношений двух знаменитых кино-звёзд, Ричарда Бартона и Элизабет Тэйлор. Вот уж кто воплотил в жизнь строчку Овидия «ни с тобой, ни без тебя жить невозможно»! Они расходились-разводились, а потом сходились снова несколько раз. Каждый раз они в разлуке как бы накапливали необходимый заряд новизны и потом кидались в объятия друг друга словно в первый раз.

Своеобразный обычай возник в послевоенные годы в советской России. Там поездка в дом отдыха или санаторий сделалась общепринытым способом утолять ненадолго любовное томление. Довлатов внёс в свои записные книжки подслушанный телефонный разговор: «Катя, это какой-то ужас! В доме отдыха совсем нет мужиков. Многие женщины вообще не отдохнули!». Я однажды спросил у соседа по санаторному пляжу: «Вы здесь с женой?». Он загадочно улыбнулся и сказал: «Ну, кто же ездит в Тулу со своим самоваром?».

Нравы и священные обычаи меняются медленно. Не пришёл, видимо, ещё момент, чтобы какой-нибудь новый Лютер прибил новые тезисы к дверям своей церкви или университетской кафедры, если не 95, то хотя бы пять.

1. Заставить человека перестать влюбляться так же трудно, как заставить петуха — не петь по утрам.

2. Добровольное любовное соитие — это всегда праздник радостного дарения себя друг другу. Эрос между супругами затуманен тем, что невозможно подарить кому-то нечто, чем другой уже владеет.

3. Бесценный мир семьи оказывается слишком уязвимым, если суды принимают мимолётный глоток любви на стороне как достаточный повод для развода.

4. При вступлении в брак следует разрешить людям добавлять в брачный договор указание срока: на 20, 15, 10 лет, с правом последующего продления и возобновления. Пожизненное обязательство легко превращает супругов из соратников в сокамерников.

5. В те же договоры следует разрешить включать число дней разрешённого отпуска от семейных обязательств и трудов.

Но никакого нового Лютера пока нигде не видать. Наоборот, защитники традиционных моральных правил сейчас перешли в мощное наступление. Кампания против «сексуальных домогательств» набирает такую силу, что сотни людей, без суда и следствия, подвергаются остракизму за какие-то давнишние попытки утолить хотя бы мимолётно свою жажду-мечту о проблеске любовного волнения. Презумпция невиновности забыта, любая женщина может вдруг направить обвиняющий палец на старинного ухажёра (желательно — достигшего заметного положения в обществе), и его жизнь будет разрушена.

Вдобавок к золотоносной жиле оформления разводов адвокатское племя получило новую статью доходов: раскапывать давнишние любовные увлечения богачей и вчинять им иски от «пострадавших», сохраняя при этом на лице благородную маску борца за улучшение нравов. 80 % адвокатов всего мира живёт в Америке, и им необходимо отыскивать всё новые и новые месторождния драгоценных металлов, чтобы оплачивать свои коттеджи, яхты, самолёты, гольфовые поля, ролс-ройсы.

Пяти нашим героям сильно не поздоровилось бы, если бы в их странах были разрешены иски за супружескую неверность или что-то подобное. Может быть, именно поэтому они первым делом покончили с независимым судопроизводством. Под их властью появлене на свет незаконорожденных только приветствовалось и их воспитанием занималась не семья, а комсомол, гитлерюгенд, хунвейбины, фиделисты.

Жители стран Третьего мира с недоверием и тревогой смотрят на то, что происходит в Европе и США. Обычаи и верования, скажем, католиков и мусульман гораздо строже регулируют брачные и семейные отношения. Что может предложить им здесь свободный демократический мир? Чем он спешит их облагодетельствовать, время от времени подгоняя «отстающих учеников» бомбами и ракетами?

Легко себе представить диалог между представителями народов, оказавшихся на разных ступенях цивилизации. Отставший допытывается у обогнавшего, как ему следует вести себя, чтобы сравнятся в достижениях и благополучии:

— Хорошо, в политической сфере вы требуете, чтобы мы вручали верховную власть избранным и сменяемым руководителям. Это нам понятно, во времена наших предков каждое племя избирало своего вождя. Но что вы имеете в виду, навязывая нам другую свою святыню — права человека? Означает ли это и полное равенство в правах мужчин и женщин, как мы это видим в ваших странах? То есть мы, католики и мусульмане, должны будем принять законы, разрешающие разводы, аборты, гомосексуальные связи? Вы хотите, чтобы моя жена получила право в любой момент уйти от меня, забрать детей и получить постановление суда, обязывающее меня оплачивать её безбедное и беспечное существование? Неужели вы не понимаете, что каждый мой соплеменник пойдёт на смерть, чтобы не допустить внедрения таких «прав человека»? Что «боинги» начнут врезаться в ваш отстроенный торговый центр, в Статую Свободы, в Эйфелеву Башню, а самосвалы будут взрываться на мостах, в туннелях, под ресторанами, а школы и кампусы университетов превратятся в стрельбища для наших снайперов-самоубийц?

Возвращаясь к началу этого комментария, можно задаться вопросом: «А чьи права урезаны расширением права на развод?» Увы, страдает самая бесправная часть человечества: дети. У них нет возможности писать петиции протеста, создать политичечскую партию, выйти на улицу с демонстрацией. Их голоса не слышны. Они часто даже ищут свою вину в разводе родителей, это остаётся психологической травмой в них на всю жизнь. Или, наоборот, способствует нагнетанию злобы и агрессивности, которые потом толкнут их в уличную шайку, гангстерскую банду, религиозный культ, партизанский отряд.