Крыша над головой

Дом в Энгелвуде служил нам верным пристанищем в течение двадцати лет. Десятки наших друзей находили ночлег и гостеприимство под его крышей, сотни авторов и читателей «Эрмитажа» побывали за накрытыми столами, расставленными в саду, поднимали бокалы, желая «мира и процветания дому сему». Однажды, в подпитии, я даже самоуверенно заявил, что покину любимое жилище только ногами вперёд. Однако ветры финансовой непогоды всё крепчали, и стоимость жизни вблизи «Большого яблока» Нью-Йорка росла неумолимо. Мы с Мариной оба работали не сбавляя темпа, но на седьмом десятке силы были уже не те, продолжать гонку было всё труднее. Пришлось задуматься о переезде.

Вопрос «куда?» даже не возникал. Конечно, поближе к дочери Лене и её семейству. Навещая их в пенсильванской глубинке, мы успели полюбить бескрайние зелёные холмы, расступающиеся перед урчащим автомобилем, белые шпили деревенских церквей, задумчивых лошадок в просторных загонах, парадные шествия цветущих яблонь по весне. Нам несказанно повезло с зятем: муж Лены, Гриша Эйдинов, оказался таким своим, будто рос вместе с нею в гуще нашей компании на берегах реки Великой. Наши семейные встречи и застолья всегда были окрашены радостным оживлением, а если ещё, оторвавшись от своих игр, появлялся внук Андрюша и удостаивал внимания, садясь дедушке или бабушке на колени, сердца «гранпа и гранма» таяли от нежности.

Жалко ли было расставаться с Нью-Йорком?

Мне — ничуть.

За двадцать лет я так и не сумел полюбить этот город. Он казался мне ослеплённым собственной многоэтажностью. За вздымающимися стенами небоскрёбов людям было уже невозможно разглядеть простые чудеса Творения, хотя они мелькали тут же, рядом — цветочками на уличных клумбах, чайками на Гудзоне, блеском прудов в Центральном парке. Культ успеха пронизывал воздух и души. И если ты не имел квартиры на Пятой авеню, не посылал детей в Стайвессон и Джулиард, не состоял членом закрытого клуба, не носил на запястье золотой «ролекс», ты обязан был считать себя несчастнейшим человеком и прилагать все силы к тому, чтобы изменить эту невыносимую ситуацию.

Иерархическая лестница уходила под небеса, но каким-то диковинным образом снобизм ухитрялся устраивать состязания и на ниве извращённого, гипертрофированного демократизма. Скамейки в парках? Облик города омрачён бездомными, спящими на них? A-а, вы предлагаете поставить скамейки с разделительными поручнями, так, чтобы на них можно было сидеть, но нельзя было разлечься? О нет, бездомные могут подумать, что мера направлена специально против них, и это нанесёт удар по их самолюбию. Мы лучше уберём все скамейки в двенадцатимиллионном городе — чтобы никому не было обидно.

Общественные туалеты? Конечно, мы за. Но вы понимаете, что каждый такой туалет должен иметь въезд для инвалидной коляски? Ах, это слишком удорожает строительство, займёт слишком много бесценного городского пространства? Но наша гуманная забота об инвалидах важнее ваших мелочных расчётов. И город, принимающий каждый день миллион приезжих, стоит без скамеек и без общественных туалетов.

Оставалась слабая надежда на то, что в городском муниципалитете заседают всё же не чувствительные идиоты, а хитрые дельцы, подкупленные владельцами городских кафе и ресторанов. «Уберём скамейки и туалеты — и визитёру поневоле придётся лишний раз зайти в наше заведение. А сколько несчастных стариков не успеют отыскать на незнакомых улицах какой-нибудь «Макдоналдс», чтобы облегчить себя, — то не наша забота».

И эти наглые вездесущие граффити на стенах домов и вагонов метро.

И назойливые мойщики автомобильных окон, кидающиеся к тебе у каждого светофора.

И пробки, пробки на всех шоссе и проездах.

И сонмы машин, тщетно кружащих по улицам в поисках местечка для парковки.

И полицейские, азартно выписывающие штрафной билет в ту самую секунду, когда счётчик выбросил красный флажок.

Чужой, враждебный, презрительный город — с ним я готов был расстаться без сожалений.

Другое дело — Марина. В отличие от меня — раифской деревенщины, она была насквозь горожанкой из Петербурга. Для неё остаться без театров, музеев, манящих огоньков кафе, оживлённой толпы на улице — жертва нешуточная. Но и она готова была принести её на алтарь семейного благополучия. Тем более что чудеса компьютерной эры уже позволили ей не ездить на студию, готовить радиопередачи не выходя из дома. А для радиоволн — что десять миль от дома в Нью-Джерси, что сто пятьдесят миль от городка в Пенсильвании — разницы никакой.

Прежде чем выставить наше жилище на продажу, необходимо было его подремонтировать. Всё же за шестьдесят лет, прошедших со времени его постройки, какие-то черты одряхления неизбежно появлялись в нём. Время от времени начинала протекать крыша, и мы либо вызывали ремонтников, либо я сам лез наверх и замазывал щели специальной смолой. На белых наружных стенах возникали тёмные потёки — мне пришлось овладеть ремеслом маляра, часами стоять на приставной лестнице, орудуя кистью и валиком. Палая листва каждую осень забивала водостоки, и её приходилось выгребать вручную, одновременно сдирая и отростки вьющихся кустов, успевшие вскарабкаться на черепицу.

Серьёзную проблему представляли регулярные наводнения в подвале. Ящики с книгами стояли там на деревянных подставках-поддонах, но если вода поднималась выше десяти сантиметров, нижнему слою грозила гибель. Для откачки воды, в специальном углублении в полу, был установлен насос, который автоматически включался уже при наводнении в два сантиметра. Но однажды ночная буря не только принесла ливни, но и оборвала электрические провода в городке. Мне пришлось вынуть насос из углубления и всю ночь вычёрпывать оттуда воду ведром.

Однако самой опасной хворью нашего домика оказались термиты. Мы обнаружили их довольно рано, вызвали команду профессиональных борцов с этими тварями уже в 1997 году. Нежные беленькие существа, не выносящие дневного света, они строили на стенах закрытые туннели, по которым добирались из своего гнезда в глубине земли до любой древесины, находящейся в доме. Несущие балки в нашем подвале выглядели целыми и крепкими, но внутри оказались изъеденными до кружевного состояния. Причём инстинкт позволяет термитам предвидеть момент катастрофы и покинуть изъеденную конструкцию раньше, чем она обрушится.

Приехавший ремонтник отколупнул коричневую полоску на стене подвала, и моим глазам открылась вереница беленьких древоедов, ползущих к месту бесплатных обедов.

— Вот они, мои кормильцы, — с нежностью сказал ремонтник. — Что бы я без них делал? Остался бы без работы.

— Но я надеюсь, что на место изъеденной балки вы поставите новую не из обычной сосны, а обработанную специальными химикалиями? — спросил я.

— Не имею права. Недавно были приняты изменения строительного кода, запрещающие использовать пропитанную древесину внутри домов. Потому что, если случится пожар, она начнёт выпускать ядовитые пары, и люди могут погибнуть.

— Люди погибнут и так, если наглотаются даже обычного дыма. А то, что мудрецы, сочиняющие строительные коды, заранее отдают меня термитам на поедание — это как?

— Да вы не волнуйтесь. Вот я дам вам телефон одной конторы — они приедут и всех моих кормильцев изведут.

Действительно, из конторы по борьбе с домашними насекомыми и грызунами прислали бойкого паренька, который тут же насверлил дырок вдоль опасной стены и вогнал туда несколько литров боевых отравляющих веществ. Мы заключили с конторой контракт, и паренёк исправно приезжал раз в год, повторял свои антитермитные манипуляции и уезжал с чеком на шестьсот долларов в кармане.

Увы, то ли их яды были слабоваты, то ли контора боялась по-настоящему победить врага и остаться без заказов, но оказалось, что все эти годы термиты продолжали тайно делать своё чёрное дело. Мы узнали об этом лишь по тому, что осел пол в углу гостиной и штукатурка рядом с входной дверью украсилась трещиной. Приехавший ремонтник спустился в подвал, достал отвёртку и начал тыкать ею в гладкую поверхность несущих балок. В каких-то местах древесина откликалась уверенным стуком, но в других отвёртка протыкала её, будто она была сделана не из дерева, а из голландского сыра. Игла страха начала свой ход в моей груди с такой неумолимостью, словно цепочка термитов каким-то образом добралась прямо до сердца и начала орудовать своими крошечными челюстями.

NB: Нет, вы правда хотите, чтобы полицейские покончили с преступностью, врачи — с болезнями, экстерминаторы — с крысами, клопами, тараканами? А может быть, вы тогда и снабдите их верёвкой длиной в тысячу миль, чтобы все они могли повеситься за ненадобностью?

 

Торговля недвижимостью

Нет, дорогой читатель, я не буду тебя мучить подробным описанием эпопеи ремонта. Не буду живописать вереницу строительных подрядчиков, спускавшихся в наш подвал, качавших головами и называвших приблизительную цену необходимых работ, от которой у нас темнело в глазах. Упомяну лишь контрактора, который явился вместе с инспектором жилых зданий. И когда я заявил, что названная цена ремонта нам совершенно не по силам, инспектор негромко сказал:

— А вы знаете, что я могу объявить ваш дом опасно непригодным для жилья? И вас выселят из него в двадцать четыре часа?

В полумраке подвала глаза его отсвечивали стальным блеском. Я понял, что передо мной типичный представитель третьей армии стражей порядка, о которой я упоминал в главе тринадцатой, — малочисленной, но самой неумолимой. Кто может оспорить его решение? Другой инспектор? Который посмеет заявить, что дом безопасен? И пойдёт под суд, если что-нибудь случится? Ищите дурака.

Что нам оставалось делать? Мы подписали договор с контрактором, уплатили ему за проделанные работы сколько-то тысяч долларов, но и на этом дело не кончилось. После него приходили другие, мы платили и платили, залезая в долги, и только через полгода довели дом до такого состояния, что его можно было выставить на продажу.

Теперь вставал вопрос о выборе агентства, которое взяло бы на себя хлопоты по рекламированию нашего жилища, переговорам с потенциальными покупателями, оформлению необходимых документов. В те годы на севере штата Нью-Джерси начало оперировать агентство «Фокстонс». Его реклама мелькала в газетах и по телевизору, его фирменные таблички были воткнуты на лужайках перед сотнями продающихся домов, его агенты разъезжали в легко узнаваемых зелёных автомобильчиках, на дверцах которых красовалась огромная цветущая ромашка. Но главная новация: вместо обычных шести процентов комиссионных, принятых в наших краях, «Фокстонс» предлагал провернуть всю продажу за три процента. А при продажной цене дома в триста тысяч долларов это означало подарок владельцу в девять тысяч. Ну как тут было не согласиться? И мы отдали нашу судьбу в руки щедрого «Фокстонса».

Какой красивый рекламный буклет напечатало напористое агентство! Как маняще белел наш домик на снимке в тени деревьев! Как сияли лампы и окна на цветных фотографиях спален, столовой, гостиной! «Этот чудесный дом в Энгелвуде был недавно приведён в порядок, крыша настлана заново, — гласил текст. — Входя в дверь, вы оказываетесь в просторной гостиной, залитой светом из трёх окон. Две уютные спальни расположены на первом этаже, две поменьше — на втором. Столовая находится в задней части дома, из её широких окон открывается прекрасный вид на сад с цветущими кустами».

И за всю эту несказанную красоту и уют добрый «Фокстонс» хотел получить какие-то несчастные триста двадцать тысяч.

Покупатели хлынули толпой. Телефон звонил не переставая, и я, как заправский диспетчер, назначал им время визитов. Но всё равно бывали случаи, когда я показывал дом одной семье, а другая уже дожидалась в автомобиле на улице. Рекламный буклет был размещён и в Интернете, поэтому появлялись люди и из других штатов. Если не удавалось выбрать удобное время, я разрешал агенту показать дом клиенту в наше отсутствие.

Всё предвещало лёгкую и успешную продажу. Ободрённые, мы связались с торговцами недвижимостью в пенсильванском графстве Скулкил и в очередной визит к дочери Лене, в столицу графства город Потгсвиль, легко сменили роль продавцов дома на роль покупателей. Нашим агентом оказалась молодая прелестная женщина по имени Роз Картрайт. Неутомимо и приветливо она возила нас по округе от одного дома к другому, а потом предложила взглянуть на дом, ещё только строившийся, но уже выставленный на продажу. Он стоял на склоне холма, глядел окнами на проезжую дорогу, но сразу за дорогой открывалась узкая полоска деревьев, великолепное озеро блестело между стволами, а за ним опять ползли вверх холмы, усыпанные пёстрыми домиками посёлка Вайнона, утопавшими в цветущих кустах.

Марина была пленена этим пейзажем. Её воображение легко улетало вперёд, поверх недостроенного крыльца, непокрытых полов, неподключённого водопровода. За домом простирался луг, на котором она уже видела будущие ряды азалий, гортензий, шиповника, рододендронов, грядки с луком, огурцами, кабачками, качели для внука Андрюши. До города Поттсвиля, где жила Лена с семьёй, было полчаса езды. Строители обещали закончить все работы в августе-сентябре. Вселиться в обиталище, в котором никто до нас не жил, — такого в нашей жизни ещё не бывало. «Берём!» — воскликнули мы и подписали контракт на покупку с осчастливленной Роз.

За новое жильё вместе с участком нам предстояло уплатить около 150 тысяч. Это означало, что в случае удачной продажи дома в Энгелвуде, после уплаты долга банку (около 120 тысяч), комиссионных «Фокстонсу» (10 тысяч), долгов за проведённые ремонты (ещё 10 тысяч), нам светил остаток в 30 тысяч, которые можно будет положить в банковскую кубышку на покрытие всяких старческих хворей и прочих неожиданностей. Две пенсии, плюс заработок Марины на радио, плюс мои скромные гонорары за книги, издававшиеся в России, плюс ручеёк с продолжавшихся продаж книг «Эрмитажа» — неужели не проживём? Неужели мы дожили до момента, когда можно будет перестать трястись из-за денег?

В конце мая 2005 года «Фокстонс», как это водится в их бизнесе, объявил день открытых дверей. Это означало, что любой потенциальный покупатель вместе со своим агентом может явиться по указанному адресу без предварительной договорённости с продавцом. Толпа на нашей лужайке и в доме порой достигала двух-трёх десятков человек. Мы с Мариной бродили среди них, отвечали на вопросы и изо всех сил изображали ответственных домовладельцев, которые никогда-никогда не потерпели бы — не проглядели — серьёзных недостатков в своём жилище.

Один из покупателей отвёл меня в сторону и заявил, что 320 тысяч многовато, но если мы не найдём покупателя за такую цену, он готов уплатить 300 тысяч. Оставил свою визитную карточку.

Молчаливая семья — муж, жена, двое взрослых сыновей — после осмотра долго стояла в стороне от толпы, о чём-то тихо переговариваясь.

Ещё мне запомнились два высоких солидных негра, приветливо улыбавшихся нам, одобрительно кивавших головами. И вот клянусь — я, никогда не веривший в мистику предчувствий, отходя от них, испытал нечто вроде короткой вспышки в мозгу: «От них придёт беда».

День открытых дверей закончился, и на следующее утро раздался звонок из «Фокстонса», известивший нас, что один из визитёров сделал заявку на покупку. За какую цену? Нет, не за 320 тысяч, а за 330. Да, так бывает, когда покупатель хочет заранее обойти всех конкурентов и закрепить дом за собой.

— Фамилия покупателя? Сейчас посмотрю. Она совершенно непроизносима. Он приехал откуда-то из Африки. Да, вот: Олувехьюдж.

Это был один из двух запомнившихся мне негров. Второй был его местный агент, мистер Холл. Ну и что ж, что из Африки, ну и что ж, что предчувствие! Если человек готов уплатить 330 тысяч, когда у него просят только 320, это заранее украшает его, перевешивает все возможные недостатки и опасения. Мы заявили, что готовы подписать контракт с непроизносимым африканцем.

NB: Есть только один способ покончить с мировым финансовым кризисом: возродить во всех странах диккенсовскую долговую тюрьму.

 

Мучителей толпа

Мы уже привыкли к тому, что все финансовые операции, связанные с арендой, покупкой, продажей дома, проходили при участии адвоката. Каким образом — когда — американским крючкотворам удалось установить это правило, приносившее им по 700—900 долларов за два часа потраченного времени, мы не спрашивали. Раз так заведено — не нам — иммигрантам — протестовать, не нам менять. И на этот раз «Фокстонс» рекомендовал нам воспользоваться услугами известного им адвоката, миссис Гарнет. Мы, не пискнув, выложили ещё семьсот пятьдесят кровных долларов, и машина завертелась.

Сложность заключалась в том, что нам некуда было переезжать, пока дом в Пенсильвании не был достроен. С другой стороны, пенсильванская Роз торопила нас подписать акт на покупку, потому что, как ей стало известно, к дому уже присматривались другие покупатели. Мы, в свою очередь, стали торопить африканского покупателя — будем для краткости называть его мистер Олу — завершить сделку поскорее, но так, чтобы нам было оставлено право пожить в проданном доме ещё два-три месяца. Агент покупателя, мистер Холл, предложил всем собраться 11 июля для подписания необходимых документов и чеков, и мы согласились на эту дату.

Увы, 11-го июля никто из участников сделки не явился на процедуру завершения. Их телефоны отвечали механическими голосами ответчиков, на электронные послания они не откликались. Восемнадцатого июля я писал нашему адвокату: «Нас очень тревожит то, что сделка откладывается на неопределённое время. Адвокат покупателя, мистер Гэйл ер, практически недостижим и не подготовил необходимые документы. Он может быть в отпуске, в больнице, в другом штате... Дальнейшие отсрочки могут сорвать нашу покупку дома в Пенсильвании».

Девятнадцатого пришла записка от агента мистера Олу: «Игорь, я получил ваше письмо. Пытаюсь назначить дату. Мой клиент тоже торопит меня завершить сделку».

Двадцать пятого мы получили письмо от пенсильванской Роз: «Я только что говорила с адвокатом Гэйлером... Он объяснил, что банк не даёт заём его клиенту, мистеру Олу. Если это препятствие удастся преодолеть, оформление вашей покупки можно будет завершить в четверг, а нашей — в пятницу. Строители обещают закончить все работы в доме к этому времени».

Примечательно, что адвокат Гэйлер сам снимал трубку, когда звонила Роз (надеялся заполучить нового клиента?), а наши звонки игнорировал упорно.

Двадцать седьмого июля наша миссис Гарнет прислала мне копию письма, отправленного ею команде покупателей. Этот документ заставил меня усомниться не только в её профессионализме, но и просто в умственных способностях. Письмо было адресовано мистеру Олу, начиналось обращением «Мистер Олу», но в первой же строчке стояло «Ваш клиент, мистер Олу...» Датированное 27 июля письмо категорически-ультимативно требовало провести завершение сделки 27 июля в офисе миссис Гарнет.

Её способ общения с нами также не укладывался в рамки нормального поведения. Если мой звонок заставал миссис Гарнет в её офисе (что случалось крайне редко), трубку всё равно брала секретарша, и разговор происходил через неё. То есть она не переключала телефон на свою хозяйку, а криком передавала ей мои слова в соседний кабинет и потом пересказывала мне то, что ей кричала оттуда хозяйка. Был ли какой-то смысл в этой методе? Может быть, миссис Гарнет таким образом защищала себя от собеседников, которые попытались бы записать её слова на магнитофон? Но такая попытка была бы нарушением законов штата Нью-Джерси и не могла представлять для неё никакой угрозы.

В отчаянии, не зная, что предпринять, я на следующий день отправил адвокату Гэйлеру письмо с угрозами. Нет, я не обещал поджечь его дом, взорвать автомобиль, отравить собаку — всего лишь сообщал, что буду жаловаться на него в адвокатскую ассоциацию штата Нью-Джерси. Мистер Гэйл ер немедленно откликнулся на это послание письмом на адрес миссис Гарнет, в котором извещал её, что её клиент, мистер Ефимов, совершил по отношению к нему уголовное деяние, квалифицируемое словом «шантаж», и он немедленно отправляется в суд, чтобы вчинить официальный иск против правонарушителя. Впоследствии три адвоката не моргнув глазом подтвердили мне, что да, обещание пожаловаться на них в их собственную организацию квалифицируется ими как шантаж.

Завершение сделки не состоялось ни 30 июля (предельный срок, указанный в договоре), ни 1 августа, и на следующий день я отправил в «Фокстонс» отчаянное письмо:

«Мы в полном недоумении, смятении, растерянности. Вчера мы получили имейл от рекомендованного вами адвоката, миссис Гарнет, в котором она извещала нас, что покупатели предлагают устроить завершение сделки 12 августа. Я позвонил ей и задал вполне естественный вопрос: если они опять обманут и не явятся с деньгами, можем ли мы снова выставить дом на продажу? “Нет, — отвечала миссис Гарнет, — вы не можете выставить на продажу дом, который уже был продан”.

Я был ошеломлён. Что она имела в виду, произнося слово “продан”? Если деньги не уплачены продающей стороне, как можно считать дом проданным? “Какая предельная дата завершения сделки стоит в контракте?” — “Такая дата не указана”. — “Вы хотите сказать, что подписали за нас контракт, не указав даты? И они могут держать нас в подвешенном состоянии сколько им вздумается?” — “Вы можете подать на них в суд”. — “Я не хочу идти ни в какой суд! Я просто хочу продать наш дом!” Ответом мне было молчание».

Мистер Олу и его адвокат то исчезали, то появлялись снова и требовали, чтобы дом был продан только им и никому другому. В противном случае они грозили наложить на дом — тут я впервые услышал это страшное слово: lien (арест). Один из наших соседей в своё время попался в эту юридическую ловушку и объяснил, как это делается. Адвокат подаёт в суд заявление о том, что в финансовой истории какой-то недвижимости обнаружилась серьёзная недоплата и требуется время, чтобы провести необходимое расследование. Суд немедленно удовлетворяет ходатайство, и на дом накладывается временный арест. Он может длиться и год, и два. И всё это время компания-покупатель имеет право объявлять этот арестованный дом своей собственностью, тем самым раздувая видимость своего финансового могущества. Создав двадцать-тридцать фальшивых «линов», жулики могут представлять себя владельцами многомиллионного состояния.

Мера моего ужаса и отчаяния отразилась в письме, отправленном в «Фокстонс» 14 августа: «Хелло, миссис Кауфман! Скажите ради Бога: чем я заслужил такое обращение? Неужели я, с моим иностранным акцентом, Действительно выгляжу таким дураком, что вы в своём письме могли потребовать от меня сначала подписать контракт с мистером и миссис Энгельгардт, а потом уже приступить к его обсуждению и исправлению?

В Советском Союзе я несколько раз был на допросах в КГБ. В США дважды сражался в судах, отбивая гражданские иски, предъявленные видными адвокатскими фирмами, и победил оба раза. Но никогда ещё я не ощущал себя настолько униженным, пренебрегаемым, оскорблённым, как в течение трёх последних месяцев. На мои звонки и письма не отвечают, мои требования игнорируют, мои ясно выраженные просьбы выполняются в диаметрально противоположном направлении. Но у нас нет иного выхода, кроме как продолжать борьбу. В связи с этим я прошу — я требую: а) представить нам подробный список предложений от всех покупателей, поступивших к вам в течение прошедшего месяца; б) снова установить на нашей лужайке ваш фирменный плакат “Дом продаётся”».

И вдруг — о счастье! — в этом безнадёжном мраке мелькнул лучик надежды. Агент из «Фокстонса» по имени Майкл позвонил и сказал, что у него есть отличный покупатель на наш дом, готовый приобрести его за наличные. Мистер Лейбовиц и его жена видели буклет, видели наш дом снаружи и пришли в полный восторг. Их устраивает всё: местоположение, вид из окон, теннисные корты перед домом, цена. И они очень спешат: жена беременна, на седьмом месяце, и они хотели бы, чтобы ребёнок родился уже в новом жилище. Когда им можно приехать и посмотреть дом внутри?

— Да хоть сейчас! — завопил я. — В любое время — сегодня, завтра, днём, вечером, ночью!

Мистер и миссис Лейбовиц появились в тот же день. Толстуха-жена блистала голым черепом, как это положено ортодоксальной еврейке, муж был сгустком энергии и, казалось, радовался любому препятствию, возникавшему на его пути и дававшему ему возможность снова продемонстрировать перед женой свой задор и всемогущество.

— Что? Другие покупатели? Грозят наложить лин? Я сам адвокат! Я им покажу такой лин, что они уползут в свою конуру, поджав хвост.

В доме всё приводило их в восторг. Деревянные панели в столовой, книжные полки в гостиной, застеклённая веранда, георгины и пионы, выращенные Мариной в саду. Договорились, что два дня спустя они придут с инспектором и, получив его одобрение, завершат сделку без лишних формальностей.

Я не знал, можно ли верить такому счастью. «А почему бы и нет? Судьба — причудница, ей нравится пугать нас, но нравится и радовать иногда неожиданным подарком». Инспектора я не очень боялся. Та молчаливая семья, которая осматривала дом во время дня открытых дверей, оказалась семьёй профессиональных домостроителей. Фамилия — Энгельгардт. Они тоже подали в «Фокстонс» заявку на покупку нашего дома, но пока вели переговоры с банком о получении кредита. Уж если профессиональные строители не нашли в нашем жилище серьёзных недостатков, чего тут можно опасаться? Но, Боже мой, неужели возможен конец нашим трёхмесячным страхам и мучениям?

Инспектор, нанятый и приведённый супругами Лейбовиц, имел такой же заострённый профиль и такой же стальной блеск в глазах, как тот, которого приводил с собой ремонтник. В руках у него был чемоданчик с какими-то приборами, которые он стал прикладывать к стенам, к полу, к оконным рамам. Сердце моё сжалось дурным предчувствием. Я пытался быть любезным, предложил беременной жене отдохнуть в кресле или даже прилечь на кушетке, но она отказалась. Потом вся троица спустилась в подвал. Их не было минут пятнадцать. Наконец, появились и, не говоря мне ни слова, они не пошли, а помчались к дверям.

Конечно, даже после всех наших ремонтов где-то на балках в подвале оставались следы термитных атак — скрыть их было невозможно. Но что должен был сказать инспектор супругам Лейбовиц, чтобы нагнать на них такого страха? Только одно: «Дом может в любую минуту обрушиться вам на голову».

Две машины, одна за другой, отъехали от нашего «обречённого» дома, а в голове у меня колотились только две мысли. Первая: «Какое счастье, что Марины не было дома и она не видела этого панического бегства». Вторая: «Какой ужас, если инспектор напишет в городскую управу донос, извещая, что дом 27 на Кэмбридж-авеню представляет опасность для проживающих в нём».

Мне вдруг стало ясно-ясно: в этом доме вложено всё, что нам удалось накопить за двадцать пять лет трудовой жизни в Америке. Если бы он сгорел, мы хотя бы получили страховку. Но если остролицый чужой человек со стальными глазами захочет стукнуть по рекламной фотографии нашего жилища штампом со словом CONDEMNED (осуждено), мы лишимся всего.

NB: Некоторые педанты считают, что отсутствие денег можно считать достаточной причиной, чтобы не тратить их.

 

Банкиры

Мировая история пестрит примерами войны на два фронта. И все они оборачивались либо поражениями, либо тяжёлыми потерями — вспомнить только Карла Двенадцатого шведского, Наполеона Первого французского, Адольфа Первого немецкого. Вот и нам пришлось одновременно вести бои и в Нью-Джерси — продажа старого дома, и в Пенсильвании — покупка нового. И на Пенсильванском фронте в какой-то момент всё тоже повисло на волоске.

Строители нового дома на берегу озера Вайнона торопили нас заключить сделку. Им необходимо было получить деньги, чтобы тут же перейти к следующему объекту. «Вам не удаётся продать старый дом? Очень сожалеем, но тогда нам придётся искать других покупателей».

К середине июля наши надежды на быструю и успешную продажу потускнели настолько, что мы начали искать в Пенсильвании жильё подешевле. В самом Поттсвиле и в радиусе пятнадцати миль от него мы осмотрели дюжину домов, но ни один из них не мог сравниться с маленьким особнячком, выраставшим на приозёрном склоне. В провинции слухи разлетаются быстро, и наша пенсильванская Роз вскоре узнала о смотринах, устроенных для нас другими агентствами. Обиженная и встревоженная, она объявила, что строители не могут ждать дольше. И тогда мы решились пойти на риск, на авантюру: занять денег в долг на короткий срок и купить новый дом, не дожидаясь продажи старого.

Легко сказать — «занять». Но у кого? Среди наших друзей не было богачей, способных выложить сто пятьдесят тысяч наличными. Значит, нужно было устраивать складчину. И тут вдруг оказалось, что наши дочери успели сделать кое-какие сбережения и готовы придти нам на помощь. Мы не верили своим ушам. «Сколько, сколько? Вы можете ссудить нам каждая по пятьдесят тысяч? Но это же всё меняет!» Недостающие пятьдесят для нас собрали друзья: Лёва и Таня Гордон, Виктор и Лиля Пан, Эдик и Ирина Служевские, Виктор и Люда Штерн. Слава! Слава домашним банкирам — щедрым, добрым, беспроцентным!

Одиннадцатого августа в скромной деловой конторе скромного пенсильванского городка была по всем правилам заключена сделка по приобретению: пара эмигрантов-пенсионеров приобрела себе на чужие деньги недостроенный дом, мечтая провести в нём остаток дней своих. И на следующий день мы вступили во владение. В конторе жилищного товарищества Лэйк Вайнона нам вручили карточки с фотографиями, подтверждающие, что мы стали полноправными членами. Подъехали к калитке-шлагбауму, показали карточку электронному глазу — и барьер поднялся перед нами. Впервые отперли дверь нового дома своим ключом. Быстро переоделись и рванули — куда? Конечно, на озеро купаться. Вода — бархат и нежность. А потом поехали в страховую контору и быстро-быстро застраховали домик на полную его стоимость.

Но ликование было недолгим. По возвращении в Нью-Джерси мы обнаружили на ответчике тревожный звонок из нашего банка. Нас извещали, что из семи внесённых нами чеков, составивших нужные сто пятьдесят тысяч, один был оспорен: нью-йоркское отделение банка «Чэйз-Манхэттен» объявило, что подпись на чеке Натальи Ефимовой не внушает им доверия.

Их попытки связаться с владелицей счёта для проверки не увенчались успехом.

Утром следующего дня я помчался в банк отводить новую беду. Объяснил, что наша дочь живёт и работает в Москве, что связаться с ней можно по такому-то телефону, такому-то факсу, такому-то имейлу.

— Мы ничего этого сделать не можем. Ваша дочь должна связаться со своим банком и подтвердить подлинность своей подписи.

— Я уже известил её об этом. Но вы же понимаете, что на перекличку между двумя полушариями уйдёт какое-то время, может быть, несколько дней. Чем это чревато для нас?

— На сегодняшний день у вас на счету отрицательный баланс в сорок пять тысяч долларов. Это означает, что все чеки, выписанные вами за прошедшую неделю, мы будем вынуждены возвращать как необеспеченные. Соответственно накладывать штраф за каждый необеспеченный чек.

— Но что будет с тем чеком на сто пятьдесят тысяч, который вы выписали мне для покупки дома в Пенсильвании?

— Какое-то время я постараюсь потянуть и не останавливать его. Но не смогу предоставить вам больше двух-трёх дней.

Банкирша смотрела на меня сочувственно. Я смутно помнил, что в таких ситуациях человеку положено покрываться холодным потом. Но, видимо, моя физиология была устроена нестандартно: на меня напала дикая, мучительная икота. Плюс бешеное сердцебиение. Плюс нехватка дыхания. Банкирша бросилась к аппарату с питьевой водой, стоявшему в углу её кабинета, поднесла мне бумажный стаканчик.

К вечеру я пришёл в себя и снова обзванивал добрых друзей. На пересылку денег по почте времени не оставалось — помочь могли только те, кто жил неподалёку. Весь вечер я носился на машине по округе. На этот раз чековые книжки нам открыли Миша и Алла Бланк, Марк и Люда Копелевы, Виталий и Рита Левенталь. Когда я примчался на второй день с собранными пожертвованиями, банкирша посмотрела на меня с подозрением.

Уж не подделывает ли чеки этот эмигрант с непроизносимой фамилией? Откуда у человека может быть столько друзей, готовых ссужать его десятками тысяч по первой просьбе?

У Наташи ушла целая неделя на то, чтобы убедить свой нью-йоркский банк в подлинности её подписи на чеке. Финансовая пробоина была заделана, и я смог снова объездить друзей-банкиров «второго эшелона», возвращая им срочные пожертвования.

Теперь можно было вернуться на главную линию боёв — возобновить попытки продажи дома на Кембридж-авеню.

NB: Будущее окутано тайной. Ни пророк, ни мудрец, ни сивилла не могут проникнуть туда взором. И лишь вашему банку приоткрыт краешек завесы: он знает, что вы будете платить, платить, платить — в какие числа, сколько, под какой процент.

 

Наёмый самурай

Все фильмы и романы про американский рэкет 1920—1930-х годов, вся реальность дикого капитализма в новой России учили одному: ты не найдёшь защиты от гангстеров у полицейских и судей — только у других гангстеров. «Разве тебе не ясно, — говорил я себе, — что круговая порука у американских адвокатов превратила их на сегодняшний день в крупнейшую ассоциацию рэкетиров? Когда нанятая тобою миссис Гарнет подталкивает тебя подавать в суд на нечестных покупателей, разве не подсчитывает она в уме, сколько тысяч перепадёт с этого суда ей и мистеру Гэйлеру? Выхода нет — нужно найти и нанять крепкого адвоката, умеющего сражаться, как Юл Бриннер в “Великолепной семёрке”, как Тосиро Мифуне в “Семи самураях”».

Марк Подгурский продал свой дом в Энгелвуде за год до нас. У него были похожие трудности, и ему пришёл на помощь адвокат по имени Джоэл Сасман, показавшийся Марку толковым и порядочным человеком. Мы решили последовать примеру Подгурских и в середине сентября подписали контракт на ведение наших дел с конторой мистера Сасмана. Был внесён аванс в тысячу долларов, а полностью счёт за услуги должен был быть оплачен потом, но только в случае удачной продажи.

В письме от 16 сентября я описал нашему нанятому самураю ситуацию в том виде, как это виделось мне.

«Мы с женой — два пенсионера, скоро нам стукнет по семьдесят. Мы воображали, что дом, который является нашим единственным достоянием, будучи продан, даст нам возможность иметь относительно мирную старость.

Внезапно выяснилось, что это не так.

Что покупатель, который держал нас в подвешенном состоянии при помощи обманов и отсрочек в течение трёх месяцев, который нарушил все условия подписанного договора, тем не менее имеет право держать нас за горло и дальше и не давать нам возможности продать дом никому другому.

И всё это время мы должны будем продолжать ежемесячные выплаты банку и уплачивать налоги.

И трое адвокатов, вовлечённых в переговоры, заверили нас, что именно таковы правила игры на сегодня и в них нет ничего возмутительного. И даже попытка пожаловаться на кого-нибудь из них в их собственную ассоциацию будет рассматриваться как криминальное деяние.

И вы просите меня “не беспокоиться”.

Я и не беспокоюсь. Я В ПОЛНОМ ОТЧАЯНИИ!

Умоляю вас использовать весь ваш опыт и авторитет, чтобы спасти нас из этой западни, дать нам возможность продать дом следующему покупателю в очереди, семейству Энгельгардт. И пожалуйста, если будете звонить и трубку возьмёт жена, не объясняйте ей ничего — просто передайте, что вы звонили. У меня до сих пор не хватает духу сказать ей, насколько наше положение критично».

Наш самурай сразу взялся за работу, и дело сдвинулось с мёртвой точки. Те же самые мучители, неделями не отвечавшие на наши вопли и призывы, не посмели так вести себя со своим коллегой. Миссис Гарнет без слова протеста переправила все нужные бумаги в контору мистера Сасмана. Девятнадцатого сентября злодей Гэйлер известил его, что мистер Олу не смог получить у банка требуемый заём и поэтому должен отказаться от покупки дома на Кембридж-авеню. Челюсти африканского крокодила разжались — какое это было облегчение! Но тут же началась новая эпопея, новые тревоги: получит ли семейство Энгельгардт от своего банка ссуду на покупку?

Всё же, не дожидаясь завершения сделки, в середине октября мы решились переехать в купленный дом. Ведь всё равно пути назад не было.

«Материя не исчезает и не появляется вновь» — гласила важнейшая заповедь диалектического материализма. Теперь мы могли на личном опыте убедиться в её ошибочности. Конечно, все эти горы вещей, заполнявшие наш дом, выползавшие друг из-под друга, могли появиться только в результате их спонтанного и загадочного размножения. Неужели все эти башни книг «Эрмитажа» выросли в подвале только потому, что мы сами заказывали в типографиях неоправданно завышенные тиражи? Не замечая, что цифры продаж неуклонно ползли вниз, потому что в России отменили цензуру и наше главное преимущество исчезло?

Избавляться от огромного бумажного балласта приходилось четырьмя путями. Домашняя библиотека и книги «Эрмитажа», ещё пользовавшиеся спросом, увозились на склад, арендованный в графстве Скулкил. Множество английских изданий и альбомов достались бесплатно букинистическому магазину в городе Тинек. Редактор «Голоса Америки» в Вашингтоне Людмила Оболенская давно создала организацию, отправлявшую контейнеры пожертвованных русских книг в российские библиотеки, — десятки ящиков были посланы им. Всё остальное безжалостно сдавалось в утиль.

Количество ненужных домашних вещей, выживавших под лозунгом «а вдруг пригодится», оказалось ошеломительным. Мусорщики, увозившие их на городскую свалку, должны были нарастить борта своего грузовика фанерными щитами, чтобы увезти всё за один раз. (Свалка взимала с них плату не по весу, а по числу завозов.) И всё равно в доме оставалась такая гора мебели, чемоданов и ящиков, что пригнанный перевозчиками мебельный фургон казался рядом с ней беспомощной игрушкой.

Погрузка началась. И опять на наших глазах произошло попрание — опровержение — марксистского тезиса. Теперь материя исчезала у нас на глазах. Стулья будто сжимались и находили себе место между тумбами письменного стола. Матрасы расплющивались по стенам и потолку фургона. Книжные полки входили одна в другую, как гребёнки. Каждый кубический сантиметр полезного пространства был использован. И в этом стиснутом виде весь наш нехитрый скарб благополучно перенёсся за сто пятьдесят миль и разместился в сияющих незапятнанной чистотой комнатах почти достроенного особнячка.

Тем временем нанятый нами самурай Сасман сражался за нас на новых фронтах. И в какой-то момент известил нас, что — о чудо! — завершение сделки запланировано на 1 ноября. Нам следовало прибыть в такой-то городок Нью-Джерси, по такому-то адресу, в три часа дня. Мы заранее сняли номер в гостинице, чтобы иметь возможность отдохнуть перед последней битвой. Но не успел я прилечь на кровать, как зазвонил телефон. Встревоженная секретарша Сасмана сообщила, что у покупателей Энгельгардтов возникли новые возражения и они настоятельно просят нас срочно прибыть к нашему бывшему жилищу на Кембридж-авеню.

Боже мой — что?! Что ещё они могли обнаружить в нашем опустевшем домике? Трещины в фундаменте? Радоновое заражение? Они — опытные строители — осматривали дом двадцать раз и не нашли ничего опасного. Что теперь?

Видимо, четыре месяца мучительной нервотрёпки сделали своё дело. Холодный пот, икота, сердцебиение, тёмные круги перед глазами... Запомнилось: Марина прижимает мою голову к груди, гладит по волосам, обещает, что всё уладится, пройдёт, мы одолеем. И действительно: мы уже собирались покорно идти к машине, когда снова зазвонил телефон и секретарша сообщила, что Сасману удалось сговориться с адвокатом покупателей и совместными усилиями они уговорили Энгельгардтов не поднимать волны.

Мы так и не узнали, в чём была загвоздка, какая опасность нависала над нами. К тому моменту нам уже было известно, что Энгельгардты покупают дом не для себя, а для того, чтобы улучшить его и перепродать с выгодой. В последующие годы, бывая в Нью-Джерси, мы иногда проезжали мимо нашего домика. Он был перекрашен из белого в серый, стоял неузнаваемый, неприветливый, необитаемый. В 2006 году бурный рост цен на недвижимость вдруг оборвался — мы вовремя успели выскочить из-под падавшего топора.

А 1 ноября 2005 года, в три часа дня, за овальным столом адвокатской конторы уселись семеро: Ефимовы, Энгельгардты, оба адвоката и представитель компании «Фокстонс». Цена продаваемого дома, указанная в контракте, — 320 000 долларов. Из них 110 000 уходили на покрытие нашего долга банку, державшему закладную, 9600 — «Фокстонсу», контора Сасмана получала 3000, ещё 10 000 — всевозможные налоги и мелкие сборы. Я смотрел на лежавший передо мной чек на 185 000 долларов и не верил своим глазам.

Неужели это нам?

Неужели пришёл конец мучениям?

Неужели завтра можно будет проснуться в новом доме и не вздрагивать от каждого телефонного звонка?

А месяц спустя на берегах озера Вайнона был устроен «Пир банкиров». Тем друзьям, которые смогли приехать, чеки были поданы на «блюдцах с золотой каёмкой», остальным — посланы по почте. И я никогда, никогда не мог бы вообразить, что расставание со ста пятьюдесятью тысячами долларов может наполнить сердце отдающего таким счастьем.

NB: Хлеб наш насущный дай нам на сей день. Но если случайно завезут и насущную колбаску, положи сверху кусочек тоже.